«Дракон Третьего Рейха»

Любимому дракону посвящается

ЧАСТЬ 1

Глава, которая случайно попала сюда из середины и только поэтому считается прологом

Там, на неведомых дорожках,

Следы невиданных зверей…

А. С. Пушкин

В нарядном ярко-синем небе, подсвеченном золотыми солнечными лучами, самозабвенно выписывали круги большие птицы. Кажется, они собирались летать так до второго пришествия, а тут, нужно заметить, и о первом никто не подозревал.

Торжественный в своей дремучей древности лес раскинулся прямо под ними. В данный момент он не шелестел, не звенел и не жужжал, не стрекотал и не чирикал, как это бывало обычно, а оглашался истошными криками неестественного для здешних мест происхождения.

— Этот мед буду есть я! Я первым пчелиное гнездо заметил!

— Нет, я, я, я, я, я!!! Без меня ты бы пчел не выкурил.

Два невероятно лохматых и чумазых существа спорили между собой в тени раскидистого дуба. Различить их было не только трудно, но практически невозможно. Правда, при ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что нос у одного из этих чудаков украшала резная раскрашенная палочка, а у другого зато короткая мохнатая юбочка была сшита из мягкой пятнистой шкурки и, очевидно, являлась изделием «от-кутюр» здешних мест.

От нетерпения и злости оба высоко подпрыгивали и переминались на плоских широких ступнях, вытягивали губы трубочкой и таращили глаза. Они были так взволнованы судьбой изрядной порции меда, буквально чудом доставшейся им этим прекрасным солнечным утром, что даже не смотрели по сторонам, и любой уважающий себя хищник мог бы запросто ими пообедать. Но, очевидно, у хищников как раз наступил тихий час, потому что спорщики были в этой части леса совершенно одни с тех самых пор, как разогнали целое семейство разъяренных и растерянных из-за их внезапного вторжения пчел. Длинные уши этих диковинных существ возбужденно шевелились, выдавая крайнюю степень желудочной неудовлетворенности, а носы совершали уж и вовсе неописуемые движения, каковые под силу разве что слону или муравьеду, у которых, как известно, именно эта часть тела развита совершеннее всего

— Зато у тебя от меда потом живот болит, — наконец нашлось первое существо

— А у тебя — зуб, когда ты ешь, — торжествующе заявило второе, обходя соперника с правого фланга и пытаясь встать между ним и вожделенной сладкой грудой.

Мед источал такие ароматы, что у обоих в глазах зеленело.

— Ты и так прошлый раз все яйца слопал, а со мной не поделился, теперь моя очередь одному есть, — попытался отстоять свои ущемленные права первый.

— Ты сам виноват, нечего было за лягушками столько гоняться.

— Отдай мой мед! — заголосило оскорбленное в лучших своих чувствах существо в пятнистой юбочке, наступая на супостата и подпрыгивая, словно кузнечик.

— Нет, мой! — возопил тот, кто являлся счастливым обладателем палочки в носу.

— Мо-о-о-ой!!! — издал модник душераздирающий рев.

От его крика впору было оглохнуть, и поэтому оба какое-то время ошарашенно мотали головами, пытаясь избавиться от назойливого шума в ушах.

Однако шум, как это ни странно, не утихал, а напротив — усиливался и усиливался, заполняя собой все пространство вокруг лохматых любителей меда. Дикий грохот и клацанье неизвестного происхождения, рев и завывания — вся эта несусветная какофония ударила по несчастным барабанным перепонкам, заставив обоих спорщиков повалиться ничком на землю и обхватить голову руками.

Предмет их спора так и лежал у подножия векового дуба, и в него сыпалась древесная труха и пыль. Земля легко заколебалась, словно хотела сбросить со своей поверхности и мед, и тех, кто так стремился его заполучить. Да еще и пол-леса в придачу.

— Что это может быть, Усан? — громким шепотом спросил Пятнистая Юбочка.

— Съешь мою маму, если я хоть на коготь Бабуты догадываюсь, что это такое. Никогда ничего подобного не слышал. Наверное, это духи гневаются на нас за то, что мы мед поделить не можем, — предположил тот, кого назвали Усаном.

Юбочка какое-то время неподвижно лежал, прислушиваясь к грохоту и завываниям неведомой твари, с треском ломившейся через лес где-то неподалеку. Надо было убегать, однако тело дрожало и не слушалось. С духами не шутят — это всем известно.

— На тебе твой мед, ешь его сам! — выдохнуло это мудрое дитя природы. — Пусть духи на тебя гневаются.

— Нет уж, бери его себе. Я что-нибудь другое отыщу, — вздохнул Усан.

— Нет, не хочу. Сам ешь!

— Нет уж, — рявкнул Усан.

Земля вздрогнула в последний раз и затихла.

Лес успокоился, и разгневанные духи, кажется, удалились в чащу по своим собственным делам, оставив без внимания и кучу истекающих прозрачным медом сот, и двух лохматых медоедов, в ужасе ожидающих развязки.

Пятнистая Юбочка поднял голову и осторожно повертел ею из стороны в сторону.

Прислушался.

Принюхался.

Ветерок донес до него чудовищный запах, каковой подсказал ему, что у духов налицо несварение желудка и гоняться по чаще за двумя своими непослушными чадами сегодня они, похоже, не намерены.

— Ладно, давай свой мед сюда, так уж и быть, съем его, — сказал он как можно небрежнее. И подполз поближе к сладкой груде.

— Чего это я его буду тебе давать? — возмутился сообразительный Усан. — Мне он тоже нравится

— А ну давай мед сюда!

— Не дам — он мой!

— Нет, мой!

— Нет, мой…

— Стой! Стой! Отдай мой мед!..

Недоуменная улитка с достоинством пересекла маленькую полянку и скрылась в густой зелени, избегая назойливого солнечного луча.

Лес был чудовищно древний. В связи с этим живых тварей водилось в нем неописуемое множество, и все они самым естественным образом считали себя законными его детьми и наследниками. И так и звались на всех языках мира — дети Леса или Лесной народ.

Правда, дитя дитю рознь.

Изо всех разношерстных, разномастных и разноразмерных отпрысков природы люди — самые непоследовательные, непредсказуемые, капризные и избалованные. Их надо бы время от времени ставить в угол носом, но, как известно, природа вообще и лес в частности углов не терпят, а посему неугомонные отпрыски рода человечьего становились в нем с каждым годом все распущеннее. Правда, они интеллектуально развивались, но странным образом — чем умнее они становились, тем невоспитаннее. Мечезубых пумсов боялись только вблизи, а на расстоянии даже позволяли себе неприлично о них отзываться; кротких и ласковых длинношеев запугали своими охотничьими плясками до того, что эти милые звери решили переселиться к подножию горного хребта — подальше от шумных соседей, реку и лесное озеро вконец возмутили постоянными купаниями, стиркой и рыбной ловлей, и даже сам Лысеющий Выхухоль Хвадалгалопса — хозяин озерных берегов — согласился с Хваталкой-Проглотом Шахухой, который верховодил в воде, что людей нужно окоротить, пока не поздно.

Короче, распространенное в наше время мнение о том, что дети — это цветы жизни… на могиле родителей, здесь еще не полностью оправдало себя; однако развитие шло в известном направлении.

Поэтому, прислушиваясь к рычанию и треску, фырчанию и скрежету, а также поглощая отвратительный запах гари, который просто невозможно описать, лес тяжко вздыхал: что ж, этого следовало рано или поздно ожидать. Люди! Опять люди! Что еще нужно им здесь в моей глуши, их полного человеческого счастья?

Но на сей раз он глубоко заблуждался…

Пятеро высоких мужчин, одетых в кожаные безрукавки и облегающие штаны, сплетенные из сотен тонких кожаных ремешков, мягкие сапоги и короткие пятнистые плащи с капюшонами, расшитые узорами из игл, пробирались среди зарослей густого кустарника. Они были вооружены круторогими луками с двойной тетивой и обоюдоострыми прямыми ножами, рукоять которых была выполнена в форме пятипалой когтистой лапы, покрытой короткой серой шерсткой.

Это были дети Упитанного Ежа, и шли они по своим исконным охотничьим угодьям, куда не имели права забираться ни чужаки, ни даже близкие родичи, такие как дети Кривоногой Крысы, Линяющего Барсука и Летучей Пещерной Собаки. Нарушение установленных границ было чревато столь серьезными последствиями, что ни одно из многочисленных племен Лесного народа не решалось на подобный проступок просто так, без веских причин. Но и тогда, когда в погоне за дичью или сбежавшей от своего семейного счастья глупой женщиной либо в поисках подгулявших сородичей случалось попасть на чужую территорию, старались, по возможности, скрыть все следы своего пребывания здесь.

Лесные люди были не просто искусными, но прирожденными охотниками; они вырастали здесь бок о бок с дикими зверями и птицами, понимали их зачастую лучше, чем городских людей, которых между собой, в чаще, называли не иначе как посланцами Каменного или Мертвого народа. Искусство таиться, скрываться, сливаться с листвой, водой, землей, кустарниками и деревьями было у них в крови; а всяким уловкам и охотничьим приемам просто не было числа. Они читали самые запутанные следы, словно раскрытую книгу; но след, который они разглядывали в эту минуту, запутанным не назвал бы никто — даже самый бесталанный следопыт, какой когда-либо рождался под этим небом.

Этот кто-то настолько откровенно вломился на чужую территорию, что сам факт его нахождения здесь не мог бы укрыться ни от слепого, ни от безумца. Охотники просто вывалились из кустов на открытое пространство, которого еще вчера здесь и в помине не было. Кто-то разворотил землю, растоптал, смял и сломал кусты и большие деревья, оставив позади себя огромную просеку. Исполинское тяжелое тело проволоклось с заката на восход солнца и удалилось в земли детей Линяющего Барсука.

Охотники присели на корточки и стали перебирать землю, перемешанную с травой и обломками кустарника. Судя по глубине следа, здесь был не кто иной, как сам Змей Аэтор, прародитель всех ползучих гадов. Грязная земля остро и отвратительно пахла змеиной слизью, и охотники едва не задохнулись от этого жуткого смрада. Даже разлагающееся мясо пахнет слаще и приятнее.

Дети Упитанного Ежа издревле враждовали со всеми потомками Змей, сколько их ни было на свете. Врожденная неприязнь была сильнее любых доводов рассудка. Правда, потомки Аэтора в большинстве своем являлись опасными и жестокими противниками, с которыми не стоило воевать в открытую; и поэтому хрупкое и шаткое равновесие кое-как сохранялось на границах их земель. Спасало и то, что дети Змей предпочитали селиться по большей части в горах и степях, где всем им хватало солнечного света и тепла, которое они так любили и без которого их жизнь была бы просто невообразимой; лишь немногие из них — к тому же самые безобидные — не хотели покидать лес

Внезапно охотников поразила страшная мысль: что если люди Черной Лошади нашли общий язык с детьми Песчаной Земли и снова объединились с ними? Прежде кочевники-степняки воевали со всеми и каждым, в том числе и с потомками Аэтора. Степняки предпочитали нападать на города и селения, но в лес до сих пор не совались. Их обожаемые лошади, без которых эти кривоногие и плосколицые люди немногого стоили, не могли выжить в темной чаще; но если они и Змеи вместе двинутся против Лесных людей, гоня впереди себя покоренное степняками Пламя, то лесу несдобровать.

Древние легенды гласили, что сам Аэтор с незапамятных времен спал в норе, вырытой в холме над широкой и быстрой водой. Разбуженный неизвестными силами, он мог наделать много бед.

Дети Ежа покрутились над чудовищным следом. Все в нем было диковинным и непривычным, и то, что с обеих сторон, по краям, шли широкие вдавленные канавы с отпечатками странной чешуи, какой не было ни у одной змеи в этом мире; и то, что между канавами сильно пострадали лишь крепкие деревья или густой, непроходимый кустарник, а вот трава и тонкие деревца, напротив, так и стояли нетронутыми. Через равные промежутки кто-то выдрал из почвы целые пласты дерна и мха, отбросив их в сторону. А вот перед огромными, вековыми замшелыми дубами и соснами он все же отступал и сворачивал в сторону. Правда, и поворотом такое движение, судя по тому, как оно было сделано, назвать было нельзя: огромный веер смятой, вспаханной земли, в которую были вдавлены вывороченные с корнем деревья с содранной корой. По обеим сторонам просеки свисающие на высоту в два человеческих роста ветви были поломаны и искорежены.

Пятеро охотников переглянулись и заторопились обратно, в свое селение, чтобы предупредить Мудрейшего из Упитанных Ежей о грозящей беде.

Первая первая глава

Умом Россию не понять…

Ф. М. Тютчев

Это на западном фронте без перемен, как сказал классик.

Побывал бы он на восточном!

На восточном фронте творилось нечто невообразимое еще задолго до того, как выпал снег. Но после… Любая армия запросто увязла бы в этих заболоченных сугробах и заснеженных болотах, погибла бы посреди бездорожья и дремучих лесов, затерялась бы в этих бескрайних просторах и сгинула. Причем история утверждает, что это не беспочвенные паникерские настроения, которые нужно лечить доброй порцией немецкого свинца высшего качества, а, можно сказать, скорбная реальность. Загадочная русская душа и суровые северные морозы не идут ни в какое сравнение с загадочной и уму непостижимой русской логикой и суровыми партизанами, которые любого военного гения могут привести в состояние глубокого ступора.

Особняком стоят и русские дороги; вернее — полное их отсутствие в тех местах, где им полагалось бы находиться, исходя из самых несложных, примитивных соображений.

Прав был Фридрих, прав был Наполеон и прав был Бисмарк, хоть об этом и нельзя говорить вслух.

Отдельные романтики и идеалисты полагались, правда, на то, что немецкая целеустремленность, собранность, а также превосходно развитый военно-промышленный комплекс помогут Германии выиграть эту войну, но к 1943 году таких оставались считанные единицы, и солдаты и офицеры вермахта к ним явно не относились. Возможно, грубая действительность как-то влияла на их умы, а может, виновен во всем был страшный воздух России, который — как теперь уже научно доказано — пагубно воздействует на иностранцев и особенно европейцев, слабая психика которых не приспособлена к реалиям необъятных российских просторов

Там, в Берлине, в ставке, еще можно было мечтать о блицкриге, об ошеломительной победе над неуклюжим и туповатым русским медведем и о захвате богатых и плодородных восточных земель.

На фронте все эти мысли странным образом переплавлялись в горниле будней и возникало страстное желание НЕ стать владельцем или хуже того — совладельцем какого-нибудь участка русского чернозема площадью два на полтора метра, произвольной глубины, в каком бы заманчивом районе он ни находился.

По этой причине Дитрих фон Морунген — младший и самый талантливый отпрыск старинного прусского рода, отправлявшийся сейчас на передовые позиции восточного фронта, был не слишком обрадован ни оказанным ему высоким доверием, ни тем, что именно на него возлагались серьезные надежды командования. Даже выданный авансом Железный крест с дубовыми листьями не улучшил его паскудного настроения.

Надо сказать, что Дитрих фон Морунген — истинный ариец и аристократ, в жилах которого текла кровь настолько древняя, что в ней можно было заподозрить лягушачью голубизну, — сам по себе являлся личностью прелюбопытной, а потому заслуживающей отдельного разговора. Если же принять во внимание, что именно ему судьбой было уготовано стать одним из главных действующих лиц той головокружительной истории, которую мы как только раскачаемся, так сразу и поведаем, — то сам Бог велел углубиться в его биографию.

Дитрих с младых ногтей увлекался техникой, плаванием, фехтованием и верховой ездой, чем немало радовал своего отца, прочившего сыну блестящую военную карьеру по примеру предков, чьи потемневшие от времени портреты в золоченых тяжелых рамах украшали бесконечные переходы, галереи и узкие коридоры неприступного замка Морунген, нависавшего над пропастью среди отвесных скал. Впрочем, веселое и беззаботное детство, проведенное в родовом гнезде, мы опустим. В нем было много шалостей, много открытий и озарений, и — куда же без этого — огорчений и первых разочарований.

Уже лет в двенадцать-тринадцать в юном баронете проснулся романтический и гордый дух предков-разбойников. Дитриху отчаянно захотелось оседлать любимого коня и куда-нибудь поскакать под покровом ночи, чтобы под оным покровом кого-нибудь умыкнуть, с кем-нибудь обвенчаться, а кого-нибудь и заколоть длинной и тяжелой шпагой с витой гардой. Но времена были другие, «цивилизованные» — как с непередаваемым сарказмом произносил его отец, и Дитрих мог переживать приключения только с книгой в руках. Этим неотъемлемым правом грамотного человека он пользовался вовсю и уже через пару лет познакомился с содержанием почти всех книг необъятной замковой библиотеки. Блестяще образованный Аксель фон Морунген радовался, что сын пошел по его стопам, и выписал ему из Берлина лучших преподавателей, справедливо рассудив, что домашнее воспитание, поставленное на научную основу, еще никому в жизни не помешало.

Сюда же необходимо добавить и тот факт, что учитель математики, расставшийся с местом доцента в Боннском университете исключительно из-за того, что жалованье, предложенное Морунгенами, было выше всех известных ему реальных цифр, связываемых в сознании с преподавательской зарплатой, сумел на первом же занятии ненавязчиво рассказать юному баронету об Эваристе Галуа. История блестящего математика и дуэлянта потрясла воображение Дитриха настолько, что он принялся со всем пылом юности изучать алгебру и геометрию.

Математика и стала его первой любовью.

Впрочем, нет — уже второй, ибо с двенадцати лет Дитрих был отчаянно и безнадежно влюблен в портрет одной из своих прабабушек — не по-арийски черноволосой и черноглазой, но оттого еще более прекрасной. Портрет был нетребовательной возлюбленной; она всегда находилась на одном и том же месте, внимательно глядя на юного воздыхателя с пропыленного холста, и молодой Морунген экономил, таким образом, массу сил и времени, которые его сверстники обычно тратили на свидания, для занятий со своими учителями.

Отец, проведавший о тайной страсти сына, с проницательностью человека, прошедшего тот же тернистый путь, мешать юноше не стал.

Таким образом, Дитрих не испытал потрясений в первой любви, и первая измена также была ему неведома, а потому в шестнадцать лет он блестяще выдержал экзамены в Берлинский университет на механико-математическое отделение. Талантливый студент был замечен, отмечен и допущен до экстерна, в результате чего уже через два года покинул почтенное учебное заведение и начал свое восхождение к вершинам славы и успеха сразу с несколькими дипломами в кармане.

Рывок в его военной карьере произошел, когда уже инженер-лейтенант фон Морунген предложил на конструкторском совете несколько собственных — весьма неожиданных — технических решений для дальнейшей разработки основного среднего танка немецкой армии Т-4. Члены совета, внимательно рассмотрев чертежи юного лейтенанта, воззрились друг на друга не без недоумения и растерянности. То, что предлагал Морунген, было в высшей степени изящно, поразительно просто и, как все истинно талантливое, казалось, лежало на поверхности. И то, что секретный отдел оборонной техники пахал эту проблему как усердный трактор вот уж который год подряд, а какой-то юнец в новехоньких погонах взял и решил ее с ходу, порождало двоякие чувства. Следовало не то восхищаться юнцом, не то возмущаться недотепистостью и острой умственной недостаточностью целого отдела. Поскольку и то и другое сочли крайне нерентабельным, Дитриха просто пригласили возглавить проштрафившийся отдел и, надо отдать ему должное, после об этом своем решении никогда не жалели.

Правительства сменяли друг друга, политическая жизнь в стране бурлила и кипела, но лейтенант, а вскоре и гауптман фон Морунген не обращал на эти мелочи никакого внимания. Он был человеком сугубо аполитичным. Конечно, где-то там, в самой глубине души, наш герой считал себя монархистом; и уж во всяком случае не отказался бы возглавить дружину викингов или, скажем, франков войско, но это были романтические грезы — не более. И Дитрих фон Морунген твердо знал, что никого и ни при каких условиях в эти свои мечты посвящать нельзя. И поскольку лавры Карла Великого или Фридриха Барбароссы ему не светят, равно как и военная карьера Александра Македонского, то приход к власти Гитлера он рассматривал исключительно с точки зрения прогресса немецкой военной промышленности. Военная промышленность благополучно развивалась, и этого Дитриху было вполне достаточно для осмысленной деятельности. Все, что происходило за пределами танковой брони, он узнавал из газет двухнедельной давности. И хотя его торжественно приняли в партию, дабы избавить от инсинуаций пронырливых и вездесущих агентов гестапо, барон фон Морунген затруднился бы точно сказать, в какую именно. Но ему все же казалось, что не в коммунистическую — последнюю старый барон, его отец, категорически не принимал в течение пяти или шести лет любовной связи с убежденной коммунисткой (княгиней по происхождению) и окончательно осудил после того, как княгиня-коммунистка сбежала от него с каким-то идеологически выдержанным шофером.

После этой скандальной истории старый барон фон Морунген, чей возраст уже приближался к семидесяти годам, окончательно заделался нелюдимом и отшельником, не вылезал из своего родового замка в Восточной Пруссии и оттуда следил за головокружительными успехами своего любимого чада.

Аксель фон Морунген не то чтобы выжил из ума, но как бы умудрился частично ускользнуть в другое измерение, где не нашлось места ни фюреру, ни политическим реалиям Германии, а присутствовали исключительно рыцарские традиции и соответствующие взгляды на место мужчины в этом мире. Наверное, и танк старый барон представлял себе в виде железного зверя, может даже дракона, которого укротил его доблестный сын.

В последующие несколько лет Дитрих принимал участие во всех мало-мальски серьезных разработках бронетехники не только в качестве конструктора, но и как танкист-испытатель.

Испытаниям новых машин в настоящих боевых условиях придавалось огромное значение. Никакие полигоны не могли, конечно же, воспроизвести и предусмотреть все те мелочи, с которыми приходится сталкиваться танкистам в реальной жизни. И потому каждый разработанный танк перед запуском в серийное производство несколько недель обкатывали в боях. Само собой разумелось, что экипаж у секретных машин должен быть не всякий, а тщательно подобранный.

Проблема заключалась в том, что службы безопасности рейха, конечно же, настаивали на включении в экипаж членов по принципу их партийной принадлежности, преданности делу фюрера и Великой Германии и т.д., и т.п. Со своей стороны, конструкторский отдел сразу слагал с себя всякую и всяческую ответственность, резонно возражая, что член НСДП с 1933 года — это еще не профессия, а танку на политическую зрелость механика-водителя или заряжающего, мягко говоря, чихать, а грубо говоря — так и подтереться.

Обе высокие договаривающиеся стороны срывали горло, пытаясь прийти к компромиссу, который устроил бы всех, но дело осложнялось тем, что Магдебургским конструкторским командовал тот еще тип.

Некто Франц Метциг водил личную дружбу с Гитлером, Гиммлером и Герингом, особо, впрочем, ее не афишируя. Нужды в том не было, поскольку о теплых отношениях, связывавших трех "Г" с невзрачным, блеклым типом, похожим на худосочную селедку в очках, и так знали все, кому знать было положено. При этом Метциг умело лавировал во всех подводных течениях, которые постоянно обнаруживались в такой тонкой и текучей субстанции, как политика. Как результат, он был обладателем множества наград, состоял в войсках СС, причем в высшем эшелоне; каким-то образом пересекался с мистическим проектом «Ананерде» и вообще был замешан во всех темных делишках, которые как-либо влияли на события в стране. Нужно ли удивляться тому, что приставленные к его любимому детищу — конструкторскому бюро в Магдебурге — наблюдатели из всевозможных спецслужб твердо знали, что спорить с Метцигом себе дороже, и потому Муция Сцеволу из себя не разыгрывали. И когда руководитель проекта объявил им, что экипаж для участия в боевых действиях подберет лично, протестовали только до определенного, тщательно вычисленного момента.

Метциг наблюдал за Дитрихом фон Морунгеном давно и пристально. Он наперечет знал все изобретения молодого аристократа-конструктора и наизусть выучил его досье. Как ни странно, Франц Метциг не испытывал к Морунгену, казалось бы, естественной и неискоренимой неприязни плебея к человеку знатного происхождения. Что было причиной искренней симпатии, с которой руководитель проекта относился к одному из самых талантливых своих подчиненных? А кто его знает. И вообще, речь не о Метциге. Кто он такой, Франц Метциг, чтобы занимать своей персоной такое количество места в нашем повествовании?

И дабы не вдаваться в ненужные подробности, констатируем факт: особо выделенный своим начальством, Дитрих получил долгожданное позволение испытать разработанный отделом танк (тогда всего только усовершенствованный «Фердинанд») в полевых условиях и экипаж подобрать на свое усмотрение — читай, на свой страх и риск.

В течение следующего года Дитрих несколько раз выезжал из Германии в европейские страны — в краткосрочные командировки. Во-первых, победоносное шествие немецких войск по большинству этих стран больше времени и не занимало, а во-вторых, отпущенного срока было вполне достаточно, чтобы выявить кое-какие мелкие недоработки в конструкции и до блеска вылизать проект перед тем, как рапортовать о полной готовности модели к серийному производству. Изрядно потрепало его только один раз, у Дюнкерка, но участие в сражении такого масштаба только разбудило наследственные склонности. В Дитрихе проснулся его давний предок — бандит, рубака, авантюрист и отчаянный смельчак.

Морунген побывал во Франции, окончательно и бесповоротно влюбившись в Париж, но возненавидев от всей души Эйфелеву башню, участвовал в Норвежской кампании, втайне сочувствуя потомкам гордых норвежских конунгов; и даже оказался в Африке, в бригаде Роммеля, где вдоволь налюбовался египетскими сфинксами и попутно выяснил, что песок имеет странную, нигде не описанную всерьез особенность: забивается во все щели и уничтожает тонкие механизмы в течение нескольких дней. Перемещения по поверхности планеты привели к тому, что молодой человек сделался настоящим полиглотом. Собственно, французский и английский он изучал с детства, а теперь пополнил свой багаж знанием итальянского, испанского и норвежского. И где бы он ни находился, Дитрих фон Морунген возил с собой сработанный из несгораемого материала плоский атташе-кейс с кодовым замком, там находился его личный дневник, а также все записи по поводу испытываемой модели, тест-листы, бортовой журнал и бесценные конструкторские заметки, которые Дитрих вел, используя хитрый шифр. Согласно инструкции, при малейших признаках угрозы эти бумаги подлежали немедленному уничтожению вместе с самим танком. Угрозой же считался возможный захват секретной машины солдатами противника. А вот гибель танка и его экипажа в бою опасности уже не представляла, особенно при условии, что они будут изуродованы до неузнаваемости. Это была суровая действительность — и не более того.

Война с Россией потрясла всех. И Дитрих отнюдь не был исключением.

Началось все с того, что обещанный блицкриг спустили на тормозах буквально сразу и увязли в этой кровавой мясорубке, казалось, уже на десятилетия. Верный себе и своим привычкам, Морунген изучил русский язык, чтобы при необходимости обходиться без переводчика, как только стало известно, что готовится вторжение в восточные земли. В начале войны над ним потешались почти все его коллеги, но год спустя они были вынуждены признать его прозорливость.

К 1942 году у капитана Дитриха фон Морунгена было пять наград — в том числе и рыцарский крест с дубовыми листьями, блестящая репутация и довольно большой жизненный опыт за плечами. К тому же под его началом состоял проверенный в боях экипаж из четырех человек, каждый из которых был не просто асом в своем деле, но и порядочным человеком без особых идеологических убеждений. Отсутствие преданности идеям национал-социализма было чуть ли не главным критерием, по которому Дитрих отбирал себе помощников. Впоследствии оказалось, что он — со свойственной ему четкой логикой ученого — правильно выбрал точку отсчета, что спасло его от многих неприятностей, чтобы не сказать больше.

Все члены его команды были талантливыми конструкторами и механиками, но, кроме того, каждый был непревзойденным мастером в какой-либо узкой области.

Веселый и бесшабашный розовощекий крепыш Ганс Келлер обожал стрелять и стрелял из всего, что было мало-мальски для этого пригодно, так, словно внутри у него был самонаводящийся механизм. Во время испытаний он всегда исполнял обязанности наводчика.

Заряжающим был широкоплечий здоровяк Генрих Диц — коренной берлинец, завсегдатай библиотек и университетских факультативов, страстный любитель светлого пива. С его мускулами не представляло особого труда справляться с тяжеленными снарядами для танковых пушек; увидев как-то в одном из ночных баров знаменитого силача Отто Скорцени, он определил его как «задохлика». Все, кто знал об исполинской силе самого Дица, этому не удивились.

Клаус Гасс представлялся своим товарищам этаким духом-покровителем моторов. О двигателях, моторах, механизмах, колесах и рулях управления он знал гораздо больше, чем сам Господь Бог, которому, вероятно, все же было не до этого. Посему на грешной земле насчитывалось мало тех, кто смог бы соперничать с Клаусом в умении управляться с машинами. Он с равной легкостью мог водить гоночные автомобили и мощную бронетехнику, было бы что-то похожее на рычаг управления, чтобы за него можно было тянуть. Впрочем, при отсутствии оного Гасс все равно выкрутился бы.

А Вальтер Треттау, в так называемых командировках работавший стрелком-радистом, успел закончить политехнический институт и как раз готовился поступать в какой-нибудь университет. Этот синеглазый, всегда сосредоточенно-серьезный молодой человек с ранними залысинами на высоком лбу философа учился постоянно. Одной из отличительных его черт являлось то, что о существовании чувства страха он знал только теоретически. Что же касается пива, то до него он был такой же охотник, как и Диц, и их дегустаторские оргии в баре «Синяя жирафа» прочно вошли в студенческий фольклор.

Все четверо боготворили своего командира за его умение разложить любой пасьянс так, чтобы он обязательно сошелся; за его способность выйти из любой ситуации без потерь и за то, что он потрясающе готовил мясо на шпажках над костром. И хотя какая-то видимость субординации в экипаже все же поддерживалась, в глубине души все его члены считали друг друга больше друзьями, чем сослуживцами.

В те не такие уж и отдаленные времена немцам еще не было известно, что Восток — дело тонкое. Но они уже догадывались об этом печальном факте, хоть и не облекли его в такую изящную поэтическую форму.

Педантичный, скрупулезный, пунктуальный и предсказуемый, как часы, Дитрих фон Морунген был немного, самую чуточку, туповат. Этот недостаток вообще присущ немецкой нации, ибо наши недостатки — это уже давно известно — являются прямым продолжением наших достоинств. И как все немцы, Дитрих узнал об этом, только попав на восточный фронт и столкнувшись с русской логикой во всем ее своеобразии.

Все, что происходило после лета 1941 года, воспринималось молодым человеком приблизительно как сказка «Тысяча и одной ночи». Спустя год он был готов поверить во все, пусть и самое невероятное, что ему говорили о русских, — и ведь не он один. Вычитав в жизнеописании Наполеона отчаянный крик души «Я предупреждаю всех: не задевайте Россию!», Дитрих фон Морунген признался себе, что его душевное спокойствие поколеблено, а обнаружив у Бисмарка трогательное предостережение: «Никогда не связывайтесь с Россией, ибо на все ваши тщательно продуманные планы, на все ваши хитрости Россия ответит своей непредсказуемой глупостью!» — окончательно впал в состояние близкое к панике.

Оно еще более усугубилось после того, как с фронта стали приходить жуткие, леденящие кровь донесения, свидетельствующие о том, что превосходство техники не есть решающий фактор в этой непонятной войне. Однажды немецкие специалисты договорились и до такого ошеломляющего высказывания: «Наше оружие оказывается слишком сложным и вследствие этого слишком уязвимым в таких условиях».

Условия… они, конечно, соответствовали мало…

Если в 1941-1942 году экипаж Морунгена не без воодушевления и удовольствия обкатывал на полях сражений мощные Т-5 «Пантеры» и Т-6 «Тигры», то после известных событий радости у них поубавилось. В июне 1943-го все газеты обошла заметка о том, что на вооружение вермахта поступил новый, совершенно неуязвимый танк с лобовой броней в 10, а боковой — в 7 мм. При весе в 60 тонн он может спокойно преодолевать любое бездорожье благодаря своим чрезвычайно широким гусеницам. Население искренне радовалось, но летчики Люфтваффе уже тогда скептически ухмылялись. Единственное преодолимое бездорожье в России, считали они, находится в небе, среди облаков. На земле этого нет и быть не может.

5 июля «Тигры» вступили в бой, и танкисты еще хорохорились, а 6-го уже стало ясно, что германскому командованию для успешного осуществления операций на восточном фронте необходима гораздо более серьезная машина, чем та, что была разработана в отделе Метцига еще в 41-м году. Разумеется, Франца вызвали на ковер, и два друга "Г", рыча и плюясь, пытались на нем отыграться за все потери на всех фронтах, но и он был не лыком шит, а потому ловким жестом фокусника добыл из папочки пару фотографий, несколько бумажек и еще что-то существенное крайне, благодаря чему и ушел не только живым и при своем, но еще и сопровождаемым самыми благожелательными напутствиями. Материально они также были выражены в очень неплохой сумме.

Чудо техники, которое в тот день спасло карьеру Франца Метцига и обеспечило ближайшее будущее, было секретным супертанком E-100-3F, носившим гордое имя «Белый дракон».

«Белый дракон» был настоящим гигантом, и на его фоне младшие братья вроде «Пантер», «Тигров» и несчастных «Фердинандов» смотрелись жалкими и тщедушными. Неприступная стальная крепость с улучшенными техническими характеристиками больше всего напоминала по форме плоскую водяную черепаху. Ствол пушки мог с успехом играть роль тарана для прошибания любых стен, а мощные гусеницы могли запросто раздавить даже зазевавшегося слона. Короче, соблюдайте правила дорожного движения и тщательно маскируйтесь, если хотите остаться в живых.

По логике событий, славный экипаж Морунгена должен был быть вдвойне счастлив, испытывая этот шедевр, но особого восторга в их рядах не наблюдалось. Члены экипажа скорее даже погрустнели и как-то спали с лица. Прославились, прославились уже недоброй славою среди специалистов и просто заинтересованных лиц советские «зверобои» — жуткие самоходки СУ-152, на которых загадочные славянские воины выкатывались лоб в лоб и расстреливали в упор всех, кто не успел сообразить и дать деру. И хотя считалось, что никакая СУ не сможет пробить броню «Дракона», Морунген уже не был так уверен в полной неуязвимости своего детища. У русских ведь все на глазок, и если они считают, что их орудие запросто прошибает миллиметров этак 10-15 стали, то кто его знает, сколько это на самом деле. И навороти на лобовую броню хоть полсталелитейного цеха, легче от этого не станет. А вот передвижение затруднит существенно.

В ставке (и не обойдешься без каламбура, даже если захочешь) делали ставку на секретный танк. Причем до такой степени, что Франц Метциг был приглашен на обед к фюреру вместе со своим сотрудником — Дитрихом фон Морунгеном.

Несмотря на то что принимали их радушно и даже торжественно наградили рыцарскими крестами, причем фюрер собственноручно прицепил награды к кителям счастливцев, — Морунгену в тот день все пришлось не по вкусу, и особенно две вещи: фюрер и обед. Гитлер при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не отцом нации и не великим вождем, а обычным сумасшедшим (что, впрочем, не являлось таким уж секретом). Хуже того — безумие его граничило не с гениальностью, а как бы напротив — с тупостью, и вот это-то и наводило на самые печальные размышления. Что же касается собственно обеда, то приготовлен он был из рук вон плохо и просто странно, что шеф-повара не расстреляли сразу после первого блюда, а позволили подать к столу и второе, и прочие созданные им «шедевры». Геринг, сидевший возле фон Морунгена, умело орудовал серебряными столовыми приборами, но при этом жутко чавкал; а Гиммлер, подхвативший где-то простуду, через каждые две минуты с чисто немецкой пунктуальностью и усердием оглушительно сморкался в платок, напоминавший размерами простыню.

Одним словом, вырвавшись с этого торжества, Дитрих немедленно направил свои стопы к бару «Синяя жирафа», где и обнаружил свой экипаж в полном составе, методически надирающийся перед отправкой на восточный фронт. Встреченный с распростертыми объятиями командир заказал выпивку на всех, после чего попойка приобрела строго определенную цель.

Спустя два или три часа бледно-зеленый, но все еще стоявший на ногах Морунген строго спрашивал у Ганса:

— Как тебе кыньях?

— Ыы-ыт… ыыт-вры-ыыт… тительный, — заикаясь, поведал Ганс.

— Пр… должим, — предложил Морунген.

— Так точно, герр майор!

— Ыстыльные? — поинтересовался Дитрих

— Угу, — твердо отвечал за остальных Вальтер.

Таким образам к утру они насосались до полного отупления, и только седьмое и восьмое чувства (каковыми у немцев, я полагаю, являются чувство долга и исполнительность) привели их к воротам, за которыми ожидало неизбежное будущее.

Поскольку первые шесть чувств, включая и чувство юмора, начисто отключились еще до рассвета, то ни один из членов экипажа экспериментального танка «Белый дракон» не мог впоследствии восстановить полную картину событий. Железная логика и метод исключения подсказывали им, что если в результате они оказались не под трибуналом, не в тюрьме, не в Париже и не на Лазурном берегу, а в пункте назначения, то, значит, их каким-то образом сюда переправили. А жуткая головная боль, мутная зелень перед глазами и привкус старых носков во рту наводили на мысль о таком быстром транспортном средстве, как самолет.

Что касается трибунала: вообще-то людей, явившихся на выполнение особо важного задания в таком, мягко говоря, невменяемом состоянии, действительно следовало судить, однако давешняя встреча с фюрером и врученный им лично крест окутывали Морунгена легким флером вседозволенности и ненаказуемости, а отблеск его ложился и на команду.

Словом, одним не самым радостным и не самым светлым утром в своей жизни, омраченным похмельем, барон Дитрих фон Морунген прибыл в расположение танковой части под командованием доблестного генерала Карла фон Топпенау — прославленного героя многих военных кампаний. Прибыл — это, конечно, смело сказано. Скорее был бережно доставлен в качестве особо ценного, стратегического груза в горизонтальном положении. Мундир на нем, как на истинном аристократе, был с иголочки и идеально отутюжен, пуговицы и свежеприкрепленный рыцарский крест сверкали и слепили глаза, сапоги сияли; зато зрачки разбегались в разные стороны, отчего на месте одного начальника он видел одновременно двоих, в соответствии с чем и пытался переговорить с этими кошмарными, зелеными, качающимися близнецами, как положено по уставу.

Близнецы, выглядевшие несколько недовольными, мелькали и мельтешили, норовили упорхнуть под потолок. Проикав приветствие, Дитрих приступил к наиболее сложной части своего выступления. Он постарался открепиться от ненадежной стены, которая выскальзывала из-под него (не уступая в этом подло брыкающемуся полу), принял гордую позу и молвил торжественно:

— Я н-ндеюсь, гнералы, мы-с-с-с, ч-черт! мы-с-с-с… мы с-с-с вами ссработаемся! Я ндеюсь… — добавил он для пущей важности.

— Я тоже, — процедил фон Топпенау сквозь зубы.

Он бы с огромным удовольствием прямо здесь же и расстрелял нахального майоришку, но, кроме него, вести клятый экспериментальный танк было некому. Видит Бог, он бы и этим пренебрег, однако фон Морунгены происходили из Восточной Пруссии и могли похвастаться титулом и гербом не менее древними и знатными, чем его собственный. Такие люди в вермахте всегда были редкостью, а с 1942 года — и подавно. Правда, люди знатного происхождения не идут в изобретатели, с другой стороны, черт знает, какие прихоти могут взбрести им в голову. Каждый немецкий рыцарь имеет право на собственное хобби; в конце концов, император Рудольф был алхимиком, а престарелый князь Гюнтер фон Кольдиц коллекционировал пуговицы — что еще полбеды — и с этой целью наловчился ловко срезать их с верхней одежды знакомых и даже малознакомых людей, попадавшихся ему навстречу во время ежевечерних прогулок, — что уже несколько хуже.

Представив себе этого дородного старика с лезвием в руках, охотящегося в парке преимущественно на дам, у которых, как известно, пуговицы и красивее, и разнообразнее, генерал невольно заулыбался. В защиту переминавшегося у стенки майора выступил голос крови, и Топпенау быстро сдался. Церемонию расстрела пришлось отложить на неопределенно долгий срок. Впрочем, как все истинные аристократы, генерал был терпелив и кроток.

Что касается самого экспериментального танка — да, это был неописуемый красавец. Плоский, тяжелый, мощный, достижение техники, взлет конструкторской мысли — что и говорить. Немного раньше, воюя в Европе, или немного позже, когда закончится вся эта неразбериха здесь, в этой варварской стране, Топпенау и сам бы порадовался тому, что такая машина существует в действительности. Но именно сейчас, когда все выходит из-под контроля, глазом моргнуть не успеешь, экспериментальный танк (читай — лишняя ответственность) в бригаде ему был на дух не нужен. Однако этому болвану… то есть фюреру, не возражают. И если он лично препоручает вашим заботам какого-то молодого майора-изобретателя, то вы обязаны принимать этого протеже наиразлюбезнейшим образом, невзирая на то как вы лично относитесь к изобретателям, их изобретениям и самому рейхсканцлеру Великой Германии.

Но об этом даже думать лучше в звукоизолированном месте.

Сам генерал фон Топпенау — как ему представлялось — не уступал ни в чем легендарному Зигфриду и от своих подчиненных требовал того же. Правда, в войне с Советами он не понимал почти ничего, хоть и не осмеливался в этом признаться даже самому себе.

Советские военачальники воевали более чем странно, доводя врага до полного ошумления и привычки заниматься не противником, а собой, потому что противник все равно поступит против всех и всяческих законов здравого смысла. «Что это значит?» — наверняка поинтересуетесь вы. Постараемся объяснить.

Предугадать, что начнут вытворять советские войска на данном участке фронта, — дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.

Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко — или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?

Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, — это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово «Москва» действует на русских магически: они способны пробиться через любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать:

— Там Берлин…

То он либо спросит:

— Ну и что?

Либо скажет:

— Вы ошибаетесь, Берлин там-то и там-то, — в зависимости от того, указали вы верное направление или же нет.

Русские же, следуя своей непостижимой логике, не станут ориентироваться на стороны света или реагировать на милое их сердцу слово, как на определенный географический пункт. Москва для них — символ, причем символ драгоценный. У них даже песня есть с такими странными строками:

Друга я никогда не забуду, Если с ним повстречался в Москве.

Если кто-то считает, что эти слова звучат нормально, значит, он тоже русский. И его действия невозможно просчитать, будь ты семи пядей во лбу или трижды дипломированный психиатр, что до некоторой степени отличается от узкой военной специализации.

До 1941-го вермахт воевал, а не копался в тонкостях национальной психологии. В 1941 году немецких военных несколько удивило, что в России военная стратегия и психологический диагноз ничем существенно друг от друга не отличаются.

Невероятная российская безалаберность создает удивительно благоприятные условия для совершения подвигов; и почти все русские как-то сами собой рождаются и растут героями. Героизм у них в генах, в крови, и еще изрядную часть его они впитывают с материнским молоком.

Например, они могут отбиваться вдвоем-втроем от бесконечно превосходящих сил противника до последнего патрона. Просто так. Не почему-то, а потому, что «не отдадим врагу ни пяди родимой земли», хотя отступить и разумнее, и со всех сторон выгодней. Но родимая березка зачастую бывает дороже жизни, и по этой причине никогда не угадаешь, что именно придется брать с боями — хорошо укрепленный пункт, занятый советскими войсками, или полуразваленный сарайчик с парой копен сена, сгнившего в позапрошлом году. И если защищаемый ими пункт стратегически важен, то тут уж изволь класть своих солдат штабелями и при этом быть готовым к тому, что все равно ничего путного не добьешься.

Что можно ответить ставке, если даже русские собаки отличаются от уважающих себя европейских псов? Обвязанные гранатами, они кидаются под танки, и этот факт просто не укладывается в стерильных немецких мозгах. Единственное, за что остается благодарить Господа, так это за то, что человекообразные обезьяны не выносят северных холодов и снега, иначе русские и их бы обратили в свою необъяснимую веру и те маршировали бы с ППШ наперевес, распевая гимн страны, сделавшей их, мартышек, свободными, счастливыми и вполне равноправными.

Все эти желчные, скорбные и едкие мысли медленно крутились в голове у генерала, который час уже сидевшего над картой района. Он тупо смотрел на обведенную жирным красным карандашом точку, обозначенную как высота 6, и старался выбирать выражения поприличнее.

Положение было серьезным.

Препаршивое местечко под неописуемым названием Белохатки грозило стать тем самым камнем преткновения в карьере фон Топпенау, каким оказался для Паулюса Сталинград, Покрышкин для Люфтваффе и вся эта чертова страна для немецкой нации в целом…

Белохатки следовало взять еще две недели назад, и теоретически ничего невозможного в этом не было. Разведка настаивала на правильности добытых ею сведений, а из них явственно вытекало, что а) эта деревенька, стоящая на самом краю леса буквально в болоте, никаким стратегически важным пунктом не является и б) особенно и отбиваться-то там некому да и нечем.

Тем не менее злосчастные Белохатки — то есть десятка полтора полуразрушенных домишек, в каких в Европе обитали обычно гуси, — яростно отплевывались пулеметным и минометным огнем, кричали в несколько хриплых и сорванных глоток «ур-ра-а-а!» и даже предлагали в громкоговоритель сдаваться, пока не поздно.

Немецкие солдаты, окоченевшие вусмерть на лютом морозе и по самые уши пресытившиеся красотами русской зимы, переглядывались с сомнением, которое Карл фон Топеннау истолковывал решительно не в пользу фатерланда и фюрера.

Все яснее становилась необходимость стремительнейшим образом атаковать эти загадочные Белохатки и стереть их танками с лица земли, пока собственные солдаты не посдавались к черту.

Дикие крики:

— Жабодыщенко, огонь, етит твою мать!!!

— Маметов, окружай!

— П… захватчикам, слава Сталину, — доносившиеся с непокорной высотки, уверенности генералу отнюдь не добавляли. В сложившейся ситуации секретный супертанк был ему нужен, как заднице дверца, ибо ничем существенным не выделялся — в смысле, что и его, не приведи Господи, в суматохе наступления могли подорвать, а потом отчитывайся перед гестапо за проявленную преступную халатность.

С другой стороны, танк был прислан сюда для испытаний, и испытания эти можно было провести исключительно в бою. Генерал недоверчиво похмыкал, прикидывая, какое решение будет наиболее верным. Конечно, в случае провала можно все валить на Морунгена, и он бы так и сделал, будь это какой-нибудь вялый баварец или легкомысленный эльзасец. Однако судьба немилосердно отнеслась к бригадному генералу, прислав к нему вот такой вот крепкий орешек совсем не для его старых зубов — пруссака, арийца, потомка не менее славного рода, чем тот, к которому принадлежал сам фон Топпенау. И солидарность аристократии, ее духовное родство — а может, и не только духовное, ибо все прусские князья были в каком-то дальнем родстве друг с другом, — все эти соображения, не менее важные, чем мысли о карьере и личной безопасности, не давали генералу просто так взять и отмахнуться от майора фон Морунгена с его секретным танком.

Все решил еще один взгляд, случайно брошенный на карту. Белохатки стоят на болотах, и еще не хватает, чтобы этот драндулет застрял в них, став приманкой для русских, которые не преминут воспользоваться предоставленной возможностью и уж точно положат здесь несколько дополнительных немецких полков, пытаясь раздобыть это чудо техники — будь оно трижды неладно. А ведь и раздобудут еще, и тогда…

Что будет тогда, фон Топпенау даже додумывать до конца не хотел.

В лучшем случае он успеет поднести пистолет к виску.

И Карл фон Топпенау уж совсем было решился запретить фон Морунгену участвовать в сражении и даже собирался послать за ним ординарца на предмет ознакомить с этим приказом, но человек только предполагает. Тот же, кто располагает, обычно своими планами на будущее не делится, и потому будущее чаще всего является для любого жителя Земли самой что ни на есть пикантной, свеженькой неожиданностью.

Голый и непреложный факт, свидетельствующий, что 2-я танковая бригада уже двинулась в атаку на отчаянно матерящиеся Белохатки, а во главе ее не кто-нибудь, а лично майор фон Морунген и его супертанк «Белый дракон», явился для генерала именно той новостью, которая способна подкосить во цвете лет и кого-нибудь покрепче здоровьем.

Вторая первая глава

Что такое тетя?

Эпидемия.

Если она не разразится тут, она разразится там.

— Ваше величество! Ваше величество! Ее величество вдовствующая королева-тетя…

— Склизкая жаба, — моментально отреагировал король.

— Как будет угодно вашему величеству, так вот…

— Пупырчатое чудовище, — изрек король.

— До некоторой степени это правда, ваше величество, но…

— Крыса пыхотская. И слышать о ней не хочу, — сказал король.

— Как пожелает сир, хотя…

— Надо было ее прикончить еще тогда, — задумчиво молвил король. — Почему я ее не казнил при восшествии на престол, а?

— Прецедента не было, ваше величество. А без него, сами знаете, неловко как-то — вдовствующую королеву-тетю возраста безопасного… хм… хм… в смысле производства славного потомства короля Хеннерта, можно сказать даму, всячески пекущуюся о благе…

— Молчать! — рявкнул король. — «Пекущуюся!» «О благе!!» Ну сказал так сказал!!! Почему не создали прецедента?! А?! У меня что, теть не хватает? Могли достать для такого случая! Боги, боги, какие дураки мне служат…

Вот ответь, не кривя душой: почему не удавили подушкой, втихаря?..

— Ваше величество не были в восторге от этой идеи тогда, в самом начале своего правления, и осмелюсь доложить…

— Молодой был, глупый, — растолковал король доходчиво. — Для того и существуют министры, советники, наушники и эти — как их? — духовные пастыри, во! Чтобы не допускать своего повелителя до таких вот глупостей. А теперь что? А… — безнадежно махнул рукой. — Почему не уболтали меня под вторую бутылочку санвийского?

— Потому что ваше величество временами одолевают приступы любви к тете. Так вот…

— Идиот, — запальчиво перебил его король. — И вы тоже хороши, господа министры! Казнили бы сами; я бы вам после только спасибо сказал. Может, ее теперь казнить?

— Теперь неловко, ваше величество, ибо именно сейчас…

— Вы правы, казнить прямо сейчас уже неудобно, но ведь можно отравить, э? — И король с надеждой поглядел на собеседника.

— Отравить ее величество вдовствующую королеву-тетю значительно сложнее, чем казнить, ибо, осмелюсь напомнить, она только этого и ждет, и ее собаки… Ваше величество помнит, что у ее величества тети много собак, которые пробуют ее пищу и питье? А важнее всего, что…

— Собаки-пьяницы, — буркнул король. — Помню. Зверушки не виноваты, отравление отпадает. А если убить? Нанять злодея поопытней — мне государственной казны не жалко!

— Ваше величество, вряд ли в вашем королевстве кто-либо возьмется за столь опасное поручение. К тому же ее…

— Да, кстати, по поводу убийцы. А что с тем здоровым дармоедом, как его там… ну, этим, который умом тронутый, — король нетерпеливо пощелкал пальцами, припоминая подробности, — ну тот, который своим самодельным топориком всех односельчан это… в капусту? Еще до сих пор у нас в подземелье прикованный сидит? Может, предложить помилование в обмен на подобную услугу лично мне? Тем более что он, кажется, это дело любит А мы ему намекнем на то, что станем смотреть сквозь пальцы на его предыдущие художества, если нас удовлетворит качество работы.

— Сумасшедший лесоруб Кукс, ваше величество, отпадает сразу. Он отказался принять любые наши условия еще в прошлый приезд ее величества королевы-тети. Сказал, что хоть он и ненормальный, но не настолько. Ему, видишь ли, в подвале, в цепях, веселее, а главное — безопаснее, чем в обществе нашей обожаемой королевы. Простите за подробности.

— А чем вы его кормите?

— Овсянкой, мой повелитель… Разрешите все-таки уведомить ваше величество…

— Это правильно, это хорошо, — задумчиво перебил король. — Продолжайте в том же духе. И никаких послаблений. А вдруг согласится, кто его знает?

— Боюсь, что не согласится. Ваше величество, прислушайтесь же!…

— Змея подколодная, — постановил король. — Так прославилась, что уже убийцы ее боятся. Нечего сказать, дожили! Может, в монастырь? Только не напоминай мне, что она уже там была! Помню, помню… Скажи-ка, господин министр, а с какой такой радости ты вот взял и испортил мне напоминанием об этом мерзком существе такое прекрасное утро? Ты настоящий извращенец, как я погляжу.

— Нижайше прошу простить, ваше величество, но именно об этом…

— Простить не могу, — твердо сказал король. — И ты это прекрасно знал, когда заводил свою песенку. Но могу постараться забыть, в связи с чем объявляю свою королевскую волю: ну ее, эту ведьму! И чтобы мне ни гу-гу о об этом кошмаре. У тебя были какие-то новости? Вот и излагай их. А то: «тетя! тетя!» Прямо голова кругом!

— Мой повелитель, вынужден с прискорбием сообщить, что сегодня у нас всего две новости. И обе плохие…

— Что, опять нашествие Шеттских Термитов? — недовольно поморщился король.

— Нет, ваше величество, еще хуже.

— Что же может быть хуже? Загадка. Хотя… постой-постой, дай угадаю: наверное, снова этот чертов морской змей сожрал мою торговую флотилию?

— Нет, ваше величество, еще хуже.

— Ты меня начинаешь пугать, голубчик. Ведь не сама же?! А ну докладывай по порядку!

— Мой повелитель, я осмелюсь доложить, что, во-первых, полчища бруссов-варваров перешли границы нашего королевства и направляются прямо к столице. А во-вторых…

— Что во-вторых, не томи?!

— Ее величество, вдовствую…

— Короче!

— Едут навестить своего племянника, то есть вас, ваше величество, и…

— Что?!!!

— Мои соболезнования, сир.

Король какое-то время хватал ртом воздух, а затем с безумной надеждой в голосе произнес:

— А кто успеет первым, как ты думаешь?

— Думаю, ввиду того, что королева не любит быстрой езды, то варвары будут здесь раньше. Возможно, дней через пять-восемь замок окажется в осаде.

— Так это же просто прекрасно!

— Ваше величество! Осмелюсь напомнить, что даже перед лицом такой опасности, как прибытие королевы-тети, не стоит терять чувства реальности. Варвары разгромят, разграбят и сожгут всю страну, если не оказать им сопротивления, и нанесут королевству такой ущерб, что последствия предсказать просто невозможно. Несмотря на то что лично я разделяю ваше отношение к ее величеству (и не я один), однако же нашествие — это первоочередная проблема, и с бруссами необходимо расправиться немедленно и жесткой рукой.

— К черту варваров. А вот с королевой ты меня просто наповал ниже пояса. Можно сказать — в зубы подкованной ногой. А нельзя, чтобы они — варвары и королева — сами как-нибудь там между собой… в дороге? Ну, понимаешь, — раз-два, и ни тех, ни других в помине нет.

— К сожалению, ваше величество, никак невозможно. Королева-то с запада прибывает, а варвары, те прут с севера, так что встреча в пути не состоится. Я глубоко сочувствую…

Король Оттобальт начал медленно сползать с трона в полуобморочном состоянии.

Пока его обмахивают опахалами, прыскают в лицо смесью собачьей мочи и мяты и суют под нос флакон с сушеным пометом грифона (дрянью настолько пахучей, что и мертвого может запросто поднять, но только не короля, услышавшего последнюю новость) — отвернемся в сторонку и посплетничаем.

Какой-нибудь сторонний, пришлый, а потому не разбирающийся в здешних интригах человек, наверное, счел бы, что монарх как-то слишком близко принял к сердцу приезд почтенной пожилой дамы; но вот приближенные были полностью согласны в этом со своим повелителем. И хотя сугубо научное слово «катаклизм» не было в ходу при дворе Оттобальта Уппертальского, именно оно сейчас приходило на ум.

Оттобальту тридцать девять лет, и он находится в полном расцвете сил, ума и красоты. Король воистину великолепен у него длинные пышные волосы и густая борода, яркие голубые глаза и гордый профиль. Он запросто может свалить быка ударом палицы и выпить зараз полбочонка имбирного пива. Теоретически может и бочонок, но Оттобальт не выносит имбиря. Он является одним из самых завидных женихов Вольхолла, и ему пора всерьез задумываться над проблемой наследников, но король не хочет жениться. Женщинам он не доверяет, считая их существами более агрессивными, чем дикие лесные пчелы, и более въедливыми, чем собачьи клещи.

Надо бы сказать, что король женщин боится, но говорить такое о славном владыке Упперталя, поразившем своим оружием целых двух великанов и несчетное количество всяких прочих противников, просто неприлично. Даже если так оно и есть на самом деле. Впрочем, короля тоже можно понять: тому есть одна очень серьезная причина.

Она называется «тетя».

И эту проблему нужно рассмотреть подробнее — под увеличительным стеклом.

Свой трон Оттобальт унаследовал пятнадцать лет назад от дяди Хеннерта и с тех пор постоянно участвовал в крупных и мелких войнах, значительно расширив территорию государства и укрепив королевскую власть. Оттобальт был талантливым и, что еще важнее, удачливым полководцем, но счастье и несчастье слишком неравномерно распределились в его жизни, чтобы он мог считать себя баловнем судьбы или любимцем богов. Более того, он полагал, что вправе роптать на них, периодически восклицая «За что?»

Королевство Упперталь было только частью его наследства. В качестве бесплатного приложения к короне Оттобальту досталась безутешная дядина вдова и беспокойные соседи-варвары.

Королева-тетя приезжала за утешением в среднем раза два в год, а заодно наводила в стране и в замке свои порядки.

Варвары вроде в утешении не нуждались, но по их поведению нельзя было утверждать этого наверняка. Во всяком случае, они тоже рвались в Упперталь, как без масла в это самое… и тоже норовили навести везде свои порядки.

Самое страшное, что и тете, и варварам-бруссам удавалось если и не все, то большая часть задуманного. Это было просто невыносимо и могло подкосить даже более крепкого человека. Король пока еще держался, но только пока. Периодически ему казалось, что пора бросать все и уходить в отшельники, но придворные напоминали ему, что в отшельничьем скиту между ним и недовольной тетушкой уже не будут стоять армия, слуги и королевский маг с его заклинаниями. Похоже, что временами только этот аргумент и удерживал Оттобальта на престоле.

Королеву-тетю звали Гедвигой, и она являлась существом настолько необыкновенным, что многие ученые мужи специально приезжали в Упперталь, чтобы познакомиться с ней поближе. Двое из них даже ухитрились написать солидные исследования и получить внеочередную степень в Шеттском университете Теперь они считаются светочами и столпами медицинской науки.

Остальные пока что лечатся.

Если бы в королевстве существовала традиция нанимать на службу опытного психоаналитика, который во всякое удобное время укладывал короля на кушетку и дотошно выпытывал у него давно забытые подробности и впечатления, то стало бы очевидным, что несчастья Оттобальта начались еще в цветущем босоногом детстве.

Рос он сиротой при дворе своего дяди, и уже тогда непреклонная тетя категорически запрещала ему играться со скипетром, обменивать королевскую корону на наконечники брусских стрел или гунухские клейкие сладости; а также протестовала против того, чтобы племянник, он же наследник, забавлялся трофейными черепами хабсских вельмож (которые, как известно, отличаются от прочих костяным выростом посреди лба и роговыми пластинами над ушами), в то время как дядя Хеннерт в двух шагах от него принимает хабсских же послов. Когда бы Оттобальту было известно высокоученое слово «деспот», он не преминул использовать его в отношении Гедвиги.

Но один случай окончательно подавил юного Оттобальта, а заодно и короля Хеннерта и всех его подданных, включая доблестную гвардию. Произошло это, когда юккенские циркачи выступали во дворе замка, показывая фокусы вроде глотания цветочных горшков и рогатых шлемов, жонглировали горящими факелами, стоя на пальцах на лезвии меча, и предсказывали будущее всем, кому не лень было полюбопытствовать. Были у них и дрессированные животные. А главным их козырем был неописуемых размеров мечезубый пумс, в железном ошейнике и на трех толстенных цепях. Толпа глазела, ахала и не рисковала подходить ближе чем на шесть шагов.

Люди очнулись только тогда, когда несмышленый королевский племянник уже подобрался к рычащему пумсу почти вплотную и тянул пухлую ручонку с ярко выраженным намерением подергать хищника за усы. Все остолбенели. А королева Гедвига трепещущей (насколько позволяла ее комплекция) голубицей сорвалась со своего кресла, подскочила к мальчонке и к зверю, отпихнула, подхватила на руки, оттащила и только потом вдумалась. И оказалось, что смятенная королева, как и все взволнованные женщины, немного перепутала объекты, в результате чего Оттобальт, отброшенный ее могучей рукой к цветастому шатру, ревел во все горло, а ошалевший от ужаса пумс, придавленный к пышной груди Гедвиги, скреб волочащимися задними лапами землю и тихо подвывал.

После того ни один человек во всем Уппертале и даже в ближайших окрестностях не смел противиться воле своей повелительницы. А жаль.

Неземное явление, в миру зовущееся до боли примитивным словом «тетя», поражало умы и сердца похлеще, чем удар молнии, землетрясение, наводнение и пожар единовременно. Так, она была способна подойти к шеренге солдат, что дисциплинированно справляли малую нужду на заднем дворе, в строго отведенном для этих целей месте, и потребовать, чтобы они немедленно прекратили, спрятали, подтянули штаны и сдвинулись на три-четыре метра вправо. А после — продолжили. Особо бывали отмечены те, кто оказывался в состоянии продолжать после такой встряски.

На кухне королева Гедвига тоже управлялась неплохо. Всего за несколько часов ей удавалось спрятать котлы и казаны, а также сковороды, кастрюли и бесчисленное множество предметов поменьше в такие труднодоступные места, что повар разражался истошными воплями при одном только взгляде, брошенном на его разоренное гнездо. Обычным результатом тетиной бурной деятельности являлось его — повара — неистовое желание оставить королевский двор и уйти в отшельники. С этим прошением он являлся к Оттобальту. Король, который и сам все время мечтал о том, как бы половчее смыться из дворца, в остальных подобной слабости духа не выносил. И поскольку повар был непреклонен, то приходилось существенно повышать ему жалованье, после чего он возвращался на кухню, где с горьким упорством потревоженного комара расставлял на место все свои причиндалы. Пробовали грозить смертной казнью, но на фоне тети любое наказание блекло и меркло. Сами палачи на весь долгий период пребывания королевы Гедвиги во дворце увядали. Энергии и энтузиазма у нее было хоть отбавляй, а совершенно оригинальный, недоступный прочим мыслящим существам, взгляд на вещи наделял ее страшной разрушительной силой.

Придворный маг таился как мышь под метлой, а слуги и служанки всевозможных рангов общались между собой исключительно серией разнообразных стонов и вздохов — слова были бессильны.

В королевстве поговаривали, что недавно переметнувшийся к великому князю Ландсхута военачальник Арсанис тоже сбежал не по доброй воле. Ходили даже слухи, что король, узнав о предательстве друга детства и самого лучшего полководца страны, тяжко вздохнул и пробормотал:

— Как я его понимаю!

Это печальное событие произошло аккурат в тот день, когда исполнилось ровно три месяца с момента приезда королевы-тети. В Уппертале этим все было сказано.

Король пришел в себя довольно быстро — сказалась старая рыцарская закалка и привычка сражаться с разными чудовищами, которыми буквально кишел Вольхолл. А может, наконец подействовал помет грифона…

Первая вторая глава

Гений заключается в умении отличать трудное от невозможного.

Наполеон

Вначале вроде бы все складывалось на редкость удачно.

Во-первых, Дитриха наконец вытошнило у полевого офицерского сортира, отчего на душе стало легче и не в пример радостнее.

Во-вторых, сообразительный и запасливый Ганс уже раздобыл на полевой кухне пива и даже слегка подогрел его, чтобы на поверхности не плавали льдинки. Пиво, правда, было паршивенькое, однако после второй кружки руки перестали трястись, в голове прояснилось, а разумом завладело желание действовать. Мы недаром упоминали выше, что при Дюнкерке в бароне фон Морунгене был разбужен его буйный и жестокий предок. На определенной стадии опьянения да еще и в соответствующих условиях он недвусмысленно давал о себе знать.

Члены экипажа тоже повеселели и приобрели более естественный цвет лица.

Вальтер внимательно оглядывался по сторонам, припоминая, так ли он представлял себе русскую зиму в средней полосе; Генрих разминал зудящие от безделья огромные мускулы; Ганс и Клаус, отойдя в сторонку, наперебой описывали друг другу похмельные страдания — напились впервые. Переодевшиеся в спецкомбинезоны, утепленные так, что и на Южном полюсе немецкой швейной промышленности стыдно бы не было, танкисты даже радовались крепкому морозцу и подхихикивали над порозовевшими щеками и носами.

— Клаус! — оскалил зубы Генрих. — Я теперь знаю, кто ты.

— Ну?

— Ты Санта-Клаус! Только где же твой мешок с подарками?

— В танке, майн либер, в танке. Только подарки не для тебя, а для Иванов. Кстати, вон тот унтер-офицер, да-да, с усиками — его зовут Петер, — сказал, что они уже две недели подряд не могут вышибить русских с того холмика.

— Странно, — пожал плечами Ганс, ставя руку козырьком. Бело-голубой снег на солнце сверкал так, что смотреть было больно. — Что там особенно брать? Главное, перейти реку. Интересно, какая тут глубина? Если мелко, то можно рискнуть по льду.

— Вот мы и рискнем, — бодро сообщил Морунген.

Танкисты встрепенулись и подтянулись. Дружба дружбой, но мнение командира — это святое.

— Нечего сидеть и думать, — продолжал между тем Дитрих. — Нас сюда прислали не только испытывать танк, но и продемонстрировать его непревзойденную боевую мощь. Значит, будем демонстрировать. В полутора километрах отсюда саперы навели переправу, а справа есть довольно прочный каменный мост. Наш «Дракон» по нему не пройдет — то есть мост, возможно, и выдержит, но он слишком узкий, зато мне удалось связаться с саперами. И наводящие вопросы помогли мне выяснить, что переправа для нас вполне пригодна. Я уже отдал приказ Второй танковой бригаде — она будет прикрывать нас справа. Начнет атаку, перейдя мост, и тем самым отвлечет внимание противника. Что же касается нас — то мы нанесем основной удар. Я уверен, что наш красавец, — тут Дитрих окинул танк взглядом счастливого отца, — наш малыш нас не подведет. Одним словом, как вам план?

— Разумный и вполне выполнимый, герр майор, — сказал Вальтер.

— Генерала фон Топпенау я не стану ставить в известность, — доверительно сообщил Морунген. — Этот старый болван, это чучело имперского офицера не захочет рисковать, он вполне способен отдать нас под трибунал. И я его даже понимаю. Впрочем, — поторопился добавить он, — когда мы вернемся с победой, у него не будет выбора. Он представит нас всех к награде, а мы побудем тут еще немного и — домой. Не испытываю я доверия к России. Вот и повар говорит, что позавчера шел в палатку погреться, а оттуда донеслись странные звуки. Заглядывает — а там сидит огромный такой медведь и жрет его шоколад. Ну, он, естественно, поднял крик, прибежал часовой, выставил автомат. А этот бурый встал на задние лапы и передними начал боксировать, да так ловко, что выбил часовому зубы, сорвал с ремня автомат да и был таков. Вместе с шоколадом, конечно. Так что ночевать в танке безопаснее: здесь даже медведи и те в партизаны идут. А ведь наши ученые утверждали, что они зимой спят, посасывая лапу. Что уж говорить о местном населении…

— Да, дела, — протянул Ганс.

— Мрачновато выходит, — едва улыбнулся Вальтер.

— Одним словом, «Синяя жирафа», — поморщился Морунген, погружаясь в воспоминания, — мне все равно приятнее. Лучше разделаться с проблемой — и долой отсюда.

— А как быть, если генерал решит остановить нас и примет меры? — поинтересовался осторожный Клаус.

— А на этот счет, — хитро прищурился Морунген, — у меня есть особое мнение. Я обедал с фюрером только позавчера, и об этом еще не успели забыть. Вот я и спешу воспользоваться ситуацией. Через неделю я бы уже не рисковал связываться с Топпенау, ни с любым вышестоящим командиром, а пока — пока я сам себе начальник и нахожу это весьма выгодным. Словом, отставить разговоры и готовиться к бою. Выступаем через час.

— Так точно! — откозыряли бравые подчиненные.

— Ах, майн либер Августин, Августин, Августин, — морщась, заливался Дитрих.

— Вам плохо, герр майор? — сочувственно спросил Генрих, которого тоже стало мутить от легкого покачивания. Танк, следует признать, превзошел всякие ожидания, однако же пострадавшие от перепития персоны не могли по достоинству оценить его превосходные качества.

— Да нет, не плохо, — ответил Дитрих. — Просто не выношу эту пошлую песенку, а вот привязалась же с самого утра, никак не могу перестать. — Он стиснул зубы до скрежета, но уже через полминуты, задумавшись, стал тихонько напевать: — Августин, Августин, тьфу! Дер тойфель! Так, где же это мы? Снаружи тихо, может, осмотреться? А то я никогда не перестану петь…

Свалив две стройные березки, бронированное чудовище протиснулось сквозь рощицу и приостановилось. Причем движение танка замедлилось не благодаря стараниям механика-водителя, а как бы вопреки им. Немцы не знали не ведали, что гусеницы нового образца, специально созданные для того, чтобы месить фантастическое, ставшее уже легендарным российское бездорожье, в настоящий момент усердно боролись с загадочным рельефом сельскохозяйственного поля, принадлежавшего колхозу «Светлый путь». Отпыхиваясь черным смрадом, хрипя, завывая, постанывая от усердия на промерзших колдобинах пашни, железный монстр дополз наконец до конца поля и сразу весело застрекотал по тому, что русские называют проселочной дорогой, вводя в заблуждение доверчивых иностранцев, у которых слово «дорога» вызывает вполне определенные ассоциации. А ведь надо обращать внимание на прилагательные, господа. Прилагательные не с бухты-барахты употребляются…

До холма, на котором крохотной кучкой лепились хозяйственные и жилые постройки и который в планах и донесениях немецкого командования гордо именовался «высота 6», было не так уж и далеко. Карабкавшийся вверх, к намеченной цели, огромный танк, свежевыкрашенный в зимний камуфляж, внезапно затормозил и уставился перед собой в пустоту. Пока усы-антенны раскачивались из стороны в сторону, внутри башни что-то хрюкнуло, лязгнуло, крышка люка приподнялась, и из образовавшегося проема высунулась голова, принадлежащая тому, кого не далее как вчера собутыльники именовали цветом, гордостью и надеждой нации.

— Фу-уф!… Августин, Августин, чер-рт!!! Ну и денек сегодня! Что они на этих противотанковых буераках выращивают? — произнесла голова и спряталась обратно. — Генри-и-их! Черт возьми! Где бинокль? Сколько раз повторять: бинокль мой не брать… и так ни зги не видно, еще и снега, как в Альпах, навалило. Того гляди, партизаны в маскхалатах полезут.

— А у партизан есть маскхалаты? — недоверчиво поинтересовался Генрих.

— Должны быть. Они же партизаны, а партизаны обязаны быть незаметными и неуловимыми. Как стать неуловимым и незаметным на снегу? В маскхалате.

— Так то где-нибудь в Европе, — не унимался Генрих. — А здесь все наоборот. Мне унтер успел рассказать, что их атаковала горстка советских автоматчиков цвета хаки, но на лыжах.

— Видимо, этот унтер тоже не пропускает заведений типа «Синей жирафы», — отрезал Дитрих. И уже менее уверенно добавил: — Я понимаю, господа, что мы в России, но всякой глупости есть пределы.

— Дай Бог, — вздохнул Вальтер.

— … Августин, Августин… — промурлыкал Дитрих, мотая головой, словно отгонял назойливую муху. — Где бинокль, я спрашиваю?!

— На месте, герр майор, — выпалил Генрих, различив в командирском голосе грозные нотки. — Разрешите напомнить, после того случая в полевом сортире вы сами приказали…

— Я прекрасно помню все случаи в полевых сортирах! — рявкнул Дитрих. — Откуда такая многословность, лейтенант? Вот уж действительно — воздух России действует разлагающе на нестойкие умы. Безалаберная страна, безалаберный народ: достаточно поглядеть, по каким дорогам они ездят и на чем они по ним ездят. — Дитрих покосился на ржавые развалины, в которых председатель колхоза «Светлый путь» без труда опознал бы свой лучший трактор. Но мы уже не впервые повторяем: куда там немецкому изобретателю до председателя колхоза! — И ты туда же, — продолжал ворчать он, правда скорее для проформы, — скоро будешь похож на типичного русского Ивана, которому не хватает мозгов даже на то, чтобы понять и исполнить приказ своего майора. Майн Готт! Я уже мечтаю убраться отсюда обратно в фатерлянд, увидеть нормальные дома, нормальные дороги, нормальные поля. Чтобы вот так, просто, увидел — и сразу понял, что это такое… Хватит мне зубы заговаривать! После того случая в сортире… я стал куда осмотрительнее. Давай сюда бинокль.

Некоторое время Дитрих недоверчиво всматривался в бинокль, после чего отнял его от глаз, тщательно протер линзы, подышал, еще раз протер ослепительно белым носовым платком, снова поднес к глазам.

— Августин… Августин, Августин… Один Бог знает, что там происходит в этом местечке. Что это, Вальтер? Посмотри по карте.

— Хутор Белохатки, герр майор.

— Какое забавное название — Белохатки! Страна чудес!

— Тихо-то как, — сказал Треттау. — Спокойно. Ни стрельбы, ни взрывов. Хотел бы я знать, repp майор: с кем так долго сражались наши войска? Там, по-моему, нет никого.

— И ничего, — подхватил Генрих. — Минных полей тоже нет, я уточнял. Судя по карте, прямо за холмиком — низина, начинается болото. Там ни войска, ни технику не спрячешь.

Дитрих хмурился. Что-то не связывалось у него, что-то не складывалось. Его подчиненные были абсолютно правы — с кем все-таки воевал здесь Топпенау? Что значит вся эта канитель? Сколько он ни всматривался, сколько ни пытался углядеть замаскированные противотанковые орудия — ничего не выходило. А местечко-то ведь крохотное, и если солдат противника не видно, то это может означать только одно из двух — либо они невидимки, либо их здесь и в помине нет. Дитрих по опыту знал, что любое воинское соединение занимает хоть сколько-то места на поверхности земли. А тут ни окопов, ни брустверов, ни дотов — словом, ничего, кроме нескольких ветхих, покосившихся от времени домишек, над которыми даже дымка не видно. Ситуация начинала его раздражать.

— Интересно, — заговорил он спустя минуту, — мы вышли на исходную позицию, а где поддержка? Где стремительно атакующая Вторая бригада, которая должна поливать противника шквальным огнем, чтобы он голову поднять не мог? Свяжитесь-ка и спросите, что они думают по этому поводу! Долго мы тут будем торчать, как мишень для начинающих?

— Сию секунду, герр майор!

Карл фон Топпенау, получив последнее донесение, немного успокоился. Похоже, что хутор Белохатки был оставлен солдатами противника, и теперь ничто не могло помешать наступлению. 2-я танковая бригада бодро двигалась по направлению к мосту, а пресловутый экспериментальный танк уже пересек реку на два километра ниже по течению, воспользовавшись наведенной только что переправой. Надо отдать ему должное — скорость у «Белого дракона» была просто ошеломляющей.

Похоже, что все складывалось как нельзя лучше. Если позволить майору с его танком захватить опустевшую высоту 6, то это, с одной стороны, будет своеобразным реверансом в сторону командования, с другой — позволит представить экипаж танка к наградам и тут же избавиться от него, отправив обратно. С наилучшими характеристиками, разумеется. Остается только надеяться, что и сами танкисты не горят желанием задержаться на фронте подольше и согласятся с доводами генерала. Ему без них будет спокойнее, да и им — как ни кинь — почет и прямая выгода.

Генерал только сейчас заметил, что его бритая голова вся в испарине, несмотря на то что в помещении довольно холодно. Он промокнул пот платком, вызвал адъютанта и приказал ему следить за всеми переговорами, которые будет вести по рации майор фон Морунген, однако же ни во что не вмешиваться. Бывает ведь, что связь внезапно прерывается и какое-то время не восстанавливается, поэтому если что-то непредвиденное и непоправимое все же может случиться, то как раз в этот печальный момент — когда рация не работала.

Со своей стороны, командир 2-й танковой бригады — некто капитан Пауль Херлингхауз — был от души рад происходящему. На эту должность он был назначен всего два дня назад, вместо убитого майора Эгеля, и как раз сейчас ожидал соответствующего повышения в звании. Однако на момент описываемых нами событий он все еще оставался капитаном, что давало ему возможность официально подчиняться приказам старшего по званию — в данном случае майора фон Морунгена, которого, кстати, он знал очень давно, еще в Берлине, и даже какое-то время водил с ним дружбу, пока судьба не разнесла их в разные стороны. Что касается форсированной атаки, то о ней Херлингхауз мечтал уже давно и, невзирая на строгую дисциплину, которой полагалось бы царить в германской армии, полностью поддержал предложенную Дитрихом авантюру. Он очень рассчитывал на полнейший успех задуманной операции, и потому представившееся его глазам зрелище застигло Пауля Херлингхауза врасплох…

— «Латник — четыреста пять»! «Латник — четыреста пять»! Вызывает «Белый дракон»!?

Дитрих еще раз осмотрел окружающее пространство в бинокль. Лес. Покрытая льдом река.

Сверкающий на солнце снег, похожий на горы сахарной ваты. Возвышенность. Покосившиеся маленькие избушки. И дом — довольно-таки большой, надо сказать, настоящий дом по сравнению с остальными строениями. Конечно, и он был смехотворно мал и примитивно построен, но разница все же очевидна. К тому же именно этот дом стоял довольно далеко от всех прочих, на самой границе с лесом — на отшибе.

— Клаус! — скомандовал Морунген.

— Да, герр майор.

— Двигайся потихоньку к тому домику, который стоит отдельно от других.

— Слушаюсь.

— «Латник — четыреста пять»! «Латник — четыреста пять»! — продолжал бубнить Вальтер. — Вызывает «Белый дракон»!

Он поморщился, когда в наушниках раздалось жуткое шипение — рация иногда вела себя немногим приличнее потревоженной гадюки, — и доложил:

— Есть связь.

— Соедини, — скомандовал Морунген. — «Латник — четыреста пять»! Как слышите?

— Ужасно, — произнес голос, до невозможности искаженный помехами. — Ну, как там у вас, Дитрих?

— Довольно тихо. Пару взрывов — и благодать. Наверное, саперы развлекались. А у вас что? Рождественские каникулы начались или забыли, как пользоваться компасом? Мы тут уже успели по второй кружке пива выпить за взятие Белохаток, а вы еще сзади топчетесь.

— Ну уж не знаю, Дитрих, что ты там успел выпить, только мы тут хлебаем воду из реки. Единственный на пятьдесят километров в округе мост и тот взорвали под самым носом. СС сели на хвост подрывникам из засады, а мы ждем, пока наведут переправу. Лед слишком тонкий для «Тигров». «Пантеры» бы здесь прошли, но нам без переправы никак.

— Так что ты мне компании в ближайшие полчаса не составишь?

— Извини, Дитрих, но придется пока тебе одному в Белохатках пиво пить. Этих придурков из карательного где-то по лесу носит, хлебом не корми — дай только партизан погонять! А если их там нет, так и еще лучше… Да и пехота хороша — уже битый час в дороге позади буксует. Сам знаешь, в населенный пункт с неприкрытой задницей соваться — того и гляди, попадемся. Может, тебе стоит временно отступить?

— Не от кого! Лучше пожелай мне удачи!

— Удачи тебе…

— Взаимно.

Отключившись от внешней связи, Морунген ненадолго задумался. Судя по всему, серьезной опасности нет. Ведь, подорвав мост, защитники Белохаток не вступили в сражение, не стали стрелять по танкам, сгрудившимся на противоположном берегу реки, а это уже больше попахивает вредительством, нежели настоящими боевыми действиями. Может, так даже лучше — пусть пошевелятся. Майор рассчитывал на то, что супертанк не подведет его в этой ситуации. Даже оставшись один на один с русскими (в чем, надо признаться, он все сильнее сомневался — русскими-то здесь и не пахло), он мог сам позаботиться о себе. И Дитрих принял решение, которое в исторических трудах принято называть судьбоносным.

— Клаус, — решительно приказал он, — поднимаемся прямо к этому дому. Всем приготовиться на случай внезапной атаки! Ганс, держать прямую наводку, у пулемета — не спать!

— Слушаюсь, герр майор!

Внутренне слегка сжавшись, — кто их знает, этих русских с их загадочной душой? — Дитрих ждал, что в любую секунду может начаться пальба, но нет — Белохатки были пусты и безжизненны.

Танк на средней скорости двигался к подножию холма, радуя своих создателей легкостью хода, звонким гудением мощнейшего двигателя — короче, всем, чем и полагается приличному танку радовать танкистов.

Расстояние до намеченного дома все сокращалось. Наконец Клаус подал голос:

— Господин майор, до указанной вами цели не более двухсот метров. Какие будут указания?

— Клаус, что надо сделать, если укрыться негде, на улице зима, холодно и вокруг полно партизан? — тоном школьного учителя спросил майор, надеясь, что шутка прозвучит остроумно.

— Полагаю, вы хотите въехать в дом на окраине, аккуратно развалив одну из стен, и затаиться внутри. Вы называете этот прием «Дохлый немец», господин майор, — невозмутимо отвечал водитель.

— Да, правильно! Молодец! Как любят говорить красные комиссары: «Хороший немец — это убитый немец». Давай действуй! — Тут голос Дитриха стал строгим, серьезным и зазвенел сталью. — Ганс, башню стволом назад. Генрих, убрать, задраить люки. Вальтер, соедини меня со штабом сразу, как только остановимся. Надо наконец выяснить, собираются они воевать или нет. Всему экипажу приготовиться к столкновению с русской… знаете, как у них говорят? — избушкой на куриных ножках!

— А почему на куриных, а не свиных или телячьих? — изумился Ганс.

— Дикий народ, — рассудительно заметил Клаус.

Вторая вторая глава

Мне снилась действительность. С каким облегчением я проснулся.

С. Е. Лец

Итак, король, как настоящий мужчина — то есть существо твердое духом и несгибаемое перед лицом любой опасности, — пришел в себя довольно быстро. Он резко выпрямился на троне, подозрительно принюхался, обвел подданных взглядом и горько вздохнул; но уже в следующую минуту его мозг заработал на пределе возможностей, и Оттобальт нетерпеливым движением отогнал суетящихся слуг. В его голове зрел смутный и неясный пока, но уже очень коварный план. Король еще не мог с уверенностью сказать, что именно он придумал, дабы защитить и себя, и королевство от страшной угрозы, но точно знал, что начинать следует с изыскания скрытых резервов и назначения человека ответственного за все безобразия — и те, что уже совершились, и те, что еще только грядут. Так учил племянника славный король Хеннерт, а уж он-то знал толк в искусстве правления.

— Сереион! — заорал король тем громовым голосом, от которого некогда тускнело и корчилось небо над гунухскими степями и варвары бежали врассыпную.

Стражники, застывшие у дверей в карауле, поморщились и стали переступать с ноги на ногу. В их железных шлемах металось пойманное эхо; барабанные перепонки могли однажды лопнуть от счастья, которое полагалось испытывать, внимая крикам обожаемого повелителя. Конечно, для того чтобы призвать слуг — особенно тех, что постоянно находились в радиусе трех метров при персоне Оттобальта Уппертальского для разных мелких поручений, — так орать вовсе и не требовалось. Тем более что из нескольких походов были привезены во дворец и золотые тиморские гонги с крохотными серебряными билами, и гроздья нефритовых колокольчиков на шелковых шнурах разного цвета и длины из загадочной страны Ярва-Яани, и даже диковинного вид трещотка, коей полагалось неистово размахивать во все стороны, дабы привлечь внимание пажей и придворных к монаршьей особе, — но Оттобальт, видимо консерватор в душе, этих новомодных штучек не любил и не признавал. Разве что баловался изредка трещоткой — но это скорее из любви к музыке.

— Сереион! — гаркнул король.

Дрыхнувший под столом сытый пес подскочил на четырех лапах, взвизгнул и прыснул вон из залы.

— Забегали наконец, — буркнул его величество в бороду. — Надо битых два часа орать как резаному, чтобы хоть кто-нибудь обратил на тебя внимание. Так ведь? — требовательно спросил он у подоспевшего Сереиона.

— Так, мой король! — рявкнул тот. — А что «так»?

— Олух!

— Не совсем, ваше величество, — осторожно возразил Сереион.

— Совсем! И не путай меня!

— Никак нет, ваше величество! — И Сереион лихо щелкнул каблуками.

— Вот умеешь же, когда хочешь, — моментально расцвел Оттобальт.

Он питал слабость к своим гвардейцам, особенно же к их командиру, служившему ему верой и правдой с первого дня правления.

Сереион — невзирая на распространенное мнение, что чужая душа потемки, — изучил своего короля, если можно так выразиться, вдоль и поперек и знал его душу как свои пять пальцев. Душа у короля была добрая, простая и веселая — нужно было только знать подход. Сереион этот подход знал, но никогда не использовал свое знание в корыстных целях. Начальник королевской гвардии принадлежал к редкой, ныне вымирающей породе бессребреников и хранил верность Оттобальту Уппертальскому потому, что действительно любил своего повелителя. Конечно, его величество был всего лишь человеком, а вовсе не ангелом и отдельные его слабости могли поколебать разум более впечатлительного человека, чем Сереион, однако — и это было главное — король был милосерден и незлопамятен. В основном.

— Сереион, — вкрадчиво начал король, — мне пришла в голову блестящая мысль…

— Да?!

— Ты должен немедленно придумать, как нам справиться с вторжением. Кстати, тебе уже известно о вторжении?

— Конечно, ваше величество. Сегодня утром я подал официальный доклад светлейшему министру Мароне. Мои лазутчики сообщают о том, что варвары-бруссы в больших количествах двигаются по направлению к нашим границам с явным и злостным намерением пересечь их…

— Сереион, — нечеловечески мягким голосом сказал Оттобальт, — засунь своих варваров знаешь куда? В задницу…

— Ваше величество!

— Мое! Именно что мое величество… Отвечай как на духу: тебе известно, что моя драгоценная родственница в больших количествах движется по направлению к столице с явным намерением вторгнуться во дворец и снова осесть тут один Душара знает насколько?!

— Да, мой король, — заметно погрустнел Сереион. — Эта скорбная весть уже распространилась по всему дворцу.

— И что ты предлагаешь своему королю — удавиться?!

— Я этого не говорил…

— Сереион, у меня такое впечатление, что от меня что-то скрывают.

— Не то чтобы скрывают, ваше величество…

— Друг мой, мой верный воин, мой храбрый полководец, — торжественно молвил Оттобальт, — скажи мне все до конца. Эта трусливая крыса, мой министр, побоялся сообщить мне самое страшное — да? Поведай же мне без утайки, что еще случилось в нашем славном Уппертале?

Сереион поднял на короля страдальческие глаза. Если Оттобальт принимался вещать таким торжественным голосом, словно пел сагу, предварительно приняв на грудь кружку-другую (или там пятую) крепкого эля, хитрить и изворачиваться не следовало. Король головы рубил редко, в основном сгоряча и не подумав, и чаще всего жалел о содеянном спустя день или два. Но сама тенденция рубить головы сохранялась.

Как всякий доморощенный философ, имеющий богатый практический опыт, Сереион знал, когда пора остановиться, задуматься о тщете всего сущего и о том, что завещание так и не дописано. Лицо короля изобразило всю гамму человеческих переживаний — от нетерпеливого и тревожного интереса до откровенного негодования. И командир гвардии решился.

— Ваше величество! Приближение кортежа королевы-тети обнаружил ваш верный слуга — храбрый рыцарь Веттен, стоящий во главе полусотни копейщиков. Движимый исключительно преданностью своему королю, Веттен решил, что он сможет отговорить ее величество вдовствующую королеву-тетю от поездки в Дарт, если сообщит ей о грозящей Упперталю войне с бруссами…

— Умница! — расцвел Оттобальт. — Подать его сюда немедленно! Мы его будем награждать! — Но тут король осекся, заметив выражение лица Сереиона. — Или не будем?

— Не знаю, ваше величество, — пожал плечами Сереион. — Дальше же было вот что, видимо, рыцарь Веттен несколько перестарался, расписывая грядущие катастрофы, так что ее величество тетя со всей решимостью и силой духа, свойственной Хеннертам, объявила, что теперь-то уж точно прибудет в Дарт с целью лично руководить обороной столицы и лично наблюдать за действиями военачальников вашего величества, дабы избежать неминуемого поражения. Ибо, как выразилась ее величество тетя, никому ничего доверить нельзя, и особенно — войну с бруссами.

Оттобальт доверчиво смотрел на своего командира гвардейцев и улыбался, видимо еще не осознав масштабов надвигающегося катаклизма.

— И что теперь, Сереион? — спросил он.

— Теперь нам остается только вручить свою судьбу Всевысокому Душаре, полагаясь на то, что он будет милостив к своим детям.

— Ага, — протянул король, не страдавший религиозным рвением. — Как же. Если бы ему было дело до наших страданий, то у этой старой клячи давно была бы чесотка или… понос, например. Чтобы ей было не до поездок. Руководить она будет обороной! И наступлением! А я на что?! Сереион! — завопил он, вытягивая шею.

— Я здесь, ваше величество.

— А-а, ты смотри. И точно — здесь. В общем так, Сереион. Я тебя люблю, и если с тобой что случится, то буду всяко по тебе скорбеть и даже памятник, может, велю поставить на площади — в натуральный рост, бронзовый такой, самый модный. И награжу посмертно. Но если ты сейчас же не придумаешь, что нам делать, я тебе обещаю — казню, казню и не посмотрю на будущие муки совести и прочие сожаления. Понял?

— Как не понять, ваше величество.

— И что?

— Могу сказать только одно — то, что с нами случилось, выходит за рамки разумения обычного человека и попахивает, осмелюсь заметить, мистикой.

— Какой еще мастикой? — подозрительно спросил Оттобальт. — Снова у меня за спиной всякие каверзы, да? Я же приказывал внятно: полы больше мастикой не натирать, а то я как-то — ты же помнишь — устал сильно (в тот памятный день его величество изволил съесть трех упитанных индюшек за один присест и, естественно, немного утомился), спускаюсь в зал и тут ка-аа-аак поеду! Сошкрябать обратно!

— Что, ваше величество?

— Мастику!

— Мы говорили о мистике.

Оттобальт сделал умное лицо.

— То есть о волшебстве, ваше величество. Я намекал на то, что две такие напасти, как варвары и тетя, не могли появиться у наших границ сами собой одновременно. Я вижу в этом проявление чьего-то злого умысла и потому считаю раскрыть коварные замыслы наших врагов должен специалист в этом вопросе — королевский маг Мулкеба, который, кстати, получает жалованье втрое большее, чем преданный королевский гвардеец с десятилетней выслугой.

— Ну, — нетерпеливо сказал король, — только попроще, чтобы не злопыхая и не кичась знаниями перед своим, между прочим, королем…

— Зовем мага, — пояснил Сереион, загибая пальцы. — Это раз. Приказываем ему разобраться в ситуации. Это два. И требуем, чтобы он нашел в своих магических книгах что-то такое, что помогло бы нам выстоять в этом конфликте. Это три. А я тем временем, с позволения моего великого короля, естественно, стану готовить войско к сражению с варварами. Это четыре.

— Все-таки умный я, Сереион, — восторженно сказал Оттобальт. — Какие светлые головы держу на службе. Ну ты это… давай. Действуй.

Сереион поклонился, повернулся на каблуках и зашагал к дверям, отдуваясь.

Пронесло.

— Да, — громыхнул король ему вслед, — что до этого твоего рыцаря, который грудью прикрывал нас от тети, то ты ему дай за храбрость чего-нибудь, ну там орден или деньгами. А потом это чего-нибудь отбери как взыскание за то, что навлек на нас дополнительные неприятности.

Выскользнув черным ходом, Сереион быстро сбежал по винтовой лестнице вниз, пересек широким шагом замковый двор и наконец распахнул дверь, ведущую в покои королевского мага Мулкебы Великолепного.

Вообще-то, по ранжиру магу полагалось занимать одну из высоченных гордых башен, сложенных из звонкого желтого камня, и таковая башня была за ним закреплена. Собственно, комната, в которую вошел Сереион, и находилась на первом этаже этого прекрасного сооружения. Однако Мулкеба последние восемьдесят-сто лет страдал жутким ревматизмом и кряхтел и охал даже тогда, когда поднимался по широкой парадной лестнице во второй этаж — что уж говорить о бесконечных перемещениях внутри башни? Два поколения дворцовых управителей были непоколебимы, но нынешний — слышавший о Мулкебином ревматизме лет этак с двух, когда еще только пешком под стол ходил, — махнул на порядок и этикет рукой, приказав в верхних этажах башни хранить дубовые кадки с соленьями, пусатьей и квашеной симаракчей, а нижние два отдать магу с его барахлом Кроме того, мудро рассудил управитель, слуги перестанут таскать закуску из королевских запасов. Мага-то небось все боятся, и выходит, что лучшего сторожа для солений нет и быть не может.

Мулкеба — сутулый, лохматый, сухощавый мужчина и очень даже ничего, особенно если нарядить его по моде, — выглядел лет на пятьдесят, максимум пятьдесят пять. И никто бы не догадался, что недавно он отпраздновал свое двухсоттридцатилетие — возраст вполне достойный и по-своему прекрасный, но принесший с собой, кроме обострения ревматизма, еще и склероз. К тому же Мулкеба, как и все старики, постоянно был чем-то недоволен и ворчал себе под нос.

Сереиона он встретил не слишком приветливо, зная, что в его случае командир гвардейцев может быть только вестником беды — и никак иначе.

— С чем пожаловал? — спросил маг, кутаясь в свою лиловую в золотых звездах мантию. Вчера прошел дождь, и теперь в башне было сыро.

— Тебя король требует, — лаконично отвечал Сереион. — Государственные дела.

— Это ты надоумил, — проворчал маг. — Оно, конечно, когда кому-то тридцать с небольшим, то он думает, что всем остальным так же легко гонять туда и обратно по этим проклятым булыжникам и неподъемным лестницам. Когда кому-то лень думать, то он рад запрячь других вместо себя, а сам стремится улизнуть на войну Оно понятно…

— Так тебе известно про войну? — спросил Сереион с любопытством.

Он так и не смог выяснить для себя раз и навсегда, блефует ли маг, говоря о своей колдовской силе, или на самом деле чего-то там может наворожить.

Мулкеба напрягся. Предыдущие несколько часов он штопал теплые носки, не доверяя это дело служанкам, а потому последних новостей не слыхал. Однако же и ударить в грязь лицом не мог.

— Конечно. — И как можно небрежнее пожал плечами.

— Тогда я тебе не стану ничего объяснять, — обрадовался Сереион. — Иди к королю. Только поторопись, по мере своих возможностей, его величество изволит гневаться. И книги прихвати, понадобятся.

— Кстати, о книгах, — воспользовавшись случаем, горячо заговорил Мулкеба. — Возможно, тебе неизвестно, что мерзкие крысы, плодящиеся в таком количестве в этом проклятом Душарой месте, что я не успеваю накладывать на них заклятия, погрызли мою бесценную библиотеку?! Я настаиваю на том, чтобы мне выделили более сухое, и теплое, и чистое помещение…

— Тебе положено жить в башне, — отрезал Сереион. — Маги везде живут в башнях — и в Юккене, и в Тонге, и в Шетте. Я точно знаю.

— Он знает! — вспыхнул Мулкеба. — Что ты можешь знать, мальчишка?! Он знает! А ты знаешь, что маг Тонги на позапрошлой неделе свалился с лестницы, споткнувшись о кошку, и теперь лежит со сломанной ногой?! А мои книги, съеденные крысами, обойдутся государству гораздо дороже, чем думают некоторые, — вот увидите.

— Ладно, — поморщился командир гвардейцев. — Торговаться будешь с королем. Со мной-то что?

Когда маг, прихрамывая и демонстративно потирая поясницу, притащился в тронный зал, он уже знал о тех проблемах, которые свалились на его голову. Слуги в коридорах и темных закоулках, стражники на карауле, повара, пажи и придворные дамы — короче, все судачили о нашествии тети и варваров, причем тетю ставили исключительно на первое место, чем никого в Уппертале не удивишь.

Король сидел над огромным кувшином и, кривясь, пил из большой щербатой кружки, расписанной цветочками, что-то, по всей видимости, крепкое и дрянное.

— Пришел? — спросил он с мукой в голосе.

— Да, повелитель.

— А я вот пью, брат Мулкеба, — поведал Оттобальт. — И меня тошнит.

— Это плохо, ваше величество.

— А кто ж говорит, что хорошо. Но нужно.

— Как повелит король.

— Значит, так. — Оттобальт поднял к потолку указательный палец. — Государство во главе со мной зашло в тупик, потому что… Вот ответь: почему, Мулкеба?

По опыту маг знал, что вот здесь-то и нужно промолчать. Сейчас его величество произносит монолог, и присутствующие не в счет. Можно расслабиться, отдохнуть и продумать дальнейшее поведение. Король тем временем слез с трона и принялся расшагивать взад-вперед, насупленный, взъерошенный и злой, аки пещерный медведь, оторванный от покладистой медведицы.

— Сейчас мне полагалось бы продумывать план кампании, — сообщил король портрету одного из многочисленных дедушек, — чистить доспехи и сыб… сыбственно… тьфу, какое слово заковыристое… сыбственноручно точить верный меч. — Тут владыка отвлекся от тягостных дум и обратился к магу: — Может, повелеть запретить это «сыбственноручно», э? А то не выговорить, ежели не натощак.

— Как вам угодно.

— Это я так, совещаюсь, — извиняющимся тоном сказал Оттобальт. Он считал себя большим просветителем и искренне переживал, когда ему случалось накатить, не разобрав, на ни в чем не повинную грамматику. — На чем я остановился, Мулкеба?

— На верном мече, ваше величество.

— Верно. На мече. Потом мне полагалось бы взобраться, ну то есть вскочить, на коня и помчаться в атаку на жалких, но назойливых варваров, а вместо этого я что? Вместо этого я пью эту гадость, потому что нет мне покоя, и счастья нет, и ничего мне нет из-за этой старой коровы! Она отравила мне радость жизни, она испаскудила мне пятнадцать лет правления! Я категорически требую принять меры!

— А если двинуть войска? — осторожно спросил маг, имея в виду варваров-бруссов.

— Неудобно, понимаешь, — ответил король, имея в виду тетю. — Пожилая женщина, родственница все-таки. Потом стыда не оберешься — в соседние королевства ни ногой; ты же их знаешь, им только повод дай позлословить… Опять-таки армию тоже жалко. Давай, брат Мулкеба, листай свой фолиант. Я же не зря тебя на службе держу — бери голову в руки и думай обстоятельно: чем ты можешь помочь своему королю?

Мулкеба бережно положил на стол гигантскую инкунабулу, бережно, почти ласково, провел широким рукавом по переплету и молвил'

— Ваше величество, а ведь я докладывал, что мои волшебные книги грызут крысы. А ведь я предупреждал, что они однажды понадобятся для дела, и что тогда? А вы, ваше величество…

— Ты меня не укоряй, — громыхнул король. — Мне и так больно, где-то в душе. Я и так испытываю теперь угрызения. Только мне сейчас не до того. Меры принимай, творец заклинаний!

— Давайте, ваше величество, условимся так, — попытался гнуть свое Мулкеба, — я сейчас приложу все усилия для того, чтобы отвести от королевства беду и вернуть моему повелителю утерянный душевный покой, а вы мне за это, когда все утрясется, выделите просторное, сухое и теплое помещение.

— С Сереионом торговаться будешь, — огрызнулся король. — Магу положено жить в башне. Положено? Нет? Вот и живи. И скажи спасибо, что об кошек на винтовой лестнице не спотыкаешься. — И Оттобальт хитро усмехнулся в пышные усы.

— Спасибо, — покорно сказал маг, листая свою книгу. — Итак, приступим. Что конкретно желает мой повелитель?

— Так, Мулкеба, этот беспредел пора заканчивать, я ясно выразился?

— Разумеется, ваше величество, вы всегда ясно выражаетесь. Вот только…

— Что «только»? — оборвал его Оттобальт. — Ты мне не перечь, я тебя сразу предупреждаю! Я где-то даже беспощаден сейчас!

— Да что вы, мой повелитель, как я осмелюсь вам перечить! Просто мне хотелось спросить напоследок, нет ли у вас каких-нибудь особых личных пожеланий? — нежным и сладким голосом заговорил маг.

Как и Сереион, он прекрасно знал границы допустимых пререканий с возлюбленным монархом.

Король обеими руками поднес ко рту кувшин и побулькал. Затем промокнул усы полой шелкового плаща, устроился поудобнее на троне в позе, призванной явить миру его глубокую задумчивость и серьезное отношение к государственным делам, а затем молвил строго и внушительно:

— Мое особое пожелание: как можно скорее прекратить надо мной издеваться и перейти к делу. А то, понимаешь, тетя, варвары, лесоруб Кукс — хотя я его по-своему понимаю, — и остальные, не будем указывать пальцами, туда же… Все, хватит, это невыносимо! Давай листай, что у тебя есть от моей головной боли.

Маг придал серьезное выражение своему лицу; оно моментально закаменело, черты его заострились, а темные запавшие глаза загорелись каким-то демоническим блеском. Он почти распрямился, и его фигура только чуть-чуть не дотягивала до величественной. Король с любопытством уставился на Мулкебу, а тот внезапно заговорил глубоким и заунывным голосом заклинателя духов:

— Займите место на троне…

— Да занял уже.

— Не перебивайте, повелитель. Это часть заклинания, внимайте же!

— Понял, — покорно сказал король.

— Займите место на троне, расслабьтесь, расслабьтесь… думайте о чем-нибудь приятном…

— О чем, о чем приятном я могу думать в такие минуты?! — моментально перебил его Оттобальт.

Маг укоризненно покосился на своего монарха, но продолжал все таким же монотонным голосом, не меняя интонации.

— Ваша тетя летит по небу…

— Ну, это само собой разумеется, что в этом удивительного? — не унимался король. — Эта мегера все может.

— Позади нее развевается дымный шлейф… — не стал впутываться в спор опытный Мулкеба.

— Это уже интереснее, — оживился Оттобальт.

— Она дико кричит: «Сорок четвертый просит посадки! Сорок четвертый просит посадки! У меня на борту критическое положение!» — продолжал маг.

— Что за ересь ты несешь, Мулкеба? Что это за ерунда такая?!

— Не отвлекайтесь, ваше величество, — невозмутимо откликнулся маг. — Это текст из моей волшебной книги, я тоже его не совсем понимаю. Расслабьтесь и слушайте, а то все сорвется. Более того, если постоянно вмешиваться и нарушать сам процесс ворожбы, то это может привести к непредвиденным результатам.

Король подозрительно покосился на Мулкебу, но спорить не стал, он был уже слишком заинтригован.

— Да? Ну тогда продолжай, что ли.

— Вы стоите на высокой башне, по небу проносится тетя и кричит… — начал было маг октавой выше.

— Сорок четвертый просит посадки! — снова встрял нетерпеливый Оттобальт. — Я уже это слышал, дальше, дальше, Мулкеба!

Мулкеба, который никогда не отличался излишней кротостью и ангельским терпением, не выдержал:

— Так невозможно, ваше величество! Это немыслимо! Текст не будет иметь никакой магической силы, если вы все время будете отвлекаться и перебивать меня! Мало того, что я ючусь… тьфу! — ютюсь в какой-то сырой башне с крысами и мокрицами, мало того, что мне погрызли все волшебные книги, так еще и вы туда же! Я отказываюсь работать в таких условиях!

— Ты, Мулкеба, говори, да не заговаривайся, — возмутился Оттобальт. — Я тебе книг никогда не грыз! Просто удивительно, до чего доходят мои придворные, — книги я ему грыз! А если голову отрубить, тогда что?

— За что, ваше величество?!

— За несоответствие, — ехидно ввернул король, подцепивший мудреное словечко у своего казначея и втайне этим гордившийся.

— На все ваша воля. Только дела в королевстве от этого сами собой не улучшатся, мой повелитель. Сегодня вы казните меня, а через неделю останетесь один на один, как вы думаете, с кем? Насчет варваров я не беспокоюсь: мой могучий монарх способен остановить любое нашествие, но и он уязвим, как всякий смертный…

Король опомнился и занервничал:

— Хорошо, хорошо, Мулкеба. Ну хватил через край — с кем не бывает. Ты тоже не подарочек, а я ведь люблю тебя, подлеца. Давай уж заканчивай свою… Как там ее?

— Вы стоите на башне и отвечаете: «Мадам, вашего номера нет в моем терминале. Боюсь, ничем не могу помочь», — уныло забубнил Мулкеба.

Оттобальт заметно оживился

— А нельзя попроще? Например: «Иди к черту, старая карга», — да и все на том?

— Нет, нельзя, это текст древнего Писания, — печально вздохнул маг.

— Ну как же нельзя? Это же я стою на башне — почему нельзя? — обиделся король.

— Все равно нельзя, ваше величество, — тихо, но твердо возразил Мулкеба.

Оттобальт засопел сердито и заерзал на троне:

— Мулкеба, а ты мне уже перечишь.

— Не смею перечить вам, мой повелитель, но вы так не избавитесь от проблем. Сосредоточьтесь, возьмите себя в руки, проникнитесь важностью момента, наконец.

— Это как?

— Полностью, без остатка.

— А-а… — И Оттобальт снова сделал умное лицо. — Да. Ну тогда давай еще раз сначала.

Маг снова сгорбился, потер поясницу. Внезапно он схватил королевскую кружку в цветочек и порядком отхлебнул из нее. Отшатнувшись, долгое время хватал ртом воздух и пучил глаза. Лицо его — обычно бледно-желтое, как старый пергамент, — налилось кровью и стало багроветь. Затем он со свистом выпустил из себя воздух.

— Как?! Как вы это пьете, ваше величество?! — выдохнул он, как только к нему вернулся дар речи.

— Вот видишь, а ты мне не верил. То ли еще будет, брат Мулкеба. Давай заклинай.

— Наверное, мой король, я попробую другое заклятие. Попроще, без выкрутасов.

— Но надежное?!

— Естественно.

— Позволяю, — махнул рукой Оттобальт. — Бубни.

— Так, сядьте спокойно, закройте глаза, можно не подглядывать, а теперь: шура — бура, круксра — муксра, глиса — пуса, шмоп, — забормотал маг, делая загогулистые пассы руками.

Король осторожно приоткрыл правый глаз.

— Что, все? И это все, что ты можешь предложить своему королю?

— Лучше скажите, как ваша голова? — требовательно спросил Мулкеба.

— Голова? — растерялся Оттобальт. — Что голова? Немного шумит, но… Вроде болит уже меньше.

— Значит, надо повторить еще раз.

Но не успел он воздеть руки к потолку и придать лицу соответствующее выражение, как неугомонный король снова ввязался в дискуссию:

— Да, кстати, с этим… с сорок четвертым, мне больше понравилось — конец такой возвышенный, а то что это такое — рум, бурум-бурум и какой-то шмоп? Совсем неинтересно и не по-современному. Отстали мы от просвещенных государств на десятилетия. То-то я смотрю, варвары к нам так и лезут, так и лезут!

Мулкеба был явно озадачен таким неожиданным поворотом дела.

— Так не я же, ваше величество, магические книги пишу. Что досталось по наследству, тем и пользуюсь

— Да-а? А я, признаться, думал, что и ты чего-нибудь такое пописываешь в своей башне. — Оттобальт крепко задумался. Яростно почесал пышную бороду. — Надо тебе жалованье сократить.

Маг встревожился не на шутку. Король был прост и безыскусен, как любое дитя природы, и его разум — практический и ясный — не был затуманен хитросплетениями сложных мыслей. Поэтому выводы из услышанного он делал часто самые естественные, но и самые неожиданные, приводя в замешательство большинство своих придворных, которые потом ломали голову, как бы выкрутиться так, чтобы и короля не прогневить, и его приказание обойти. Что же касается отнюдь не маленького жалованья королевскому чародею, то в этом вопросе у Мулкебы единомышленников нет и не будет и потому отстаивать свои интересы ему придется самому. Мулкеба понял, что на сей раз влип. И влип серьезно. Он поспешил повернуть течение монарших мыслей в более благоприятное для себя русло:

— Я… Я, ваше величество, тоже пишу. Но, знаете, государственные дела разные… в общем, работы много — некогда творчеством заниматься.

— А вот я тебя и поймал! — обрадовался король. — Поймал, Мулкеба! А ну расскажи мне, какими это ты в последнее время государственными делами занимаешься?

Маг приосанился, стараясь не потревожить свирепый ревматизм.

— Да знаете, ваше величество, всякого много: вот, например, ваша тетя не сходит с повестки дня, варвары там всякие лезут чуть ли не в… не будем говорить куда.

Как Мулкеба и рассчитывал, королевские мысли сделали крутой поворот и снова потекли в нужном направлении. Возлюбленный монарх опять погрустнел и сник.

— Не сходит, не сходит, это точно. А что ты делал, чтобы она сошла?

— Да всякое делал, но боюсь, что без дракона нам не обойтись, — выпалил Мулкеба, ввязываясь в эту секунду в жуткую авантюру. Впрочем, он еще не предполагал, насколько жуткую, озабоченный исключительно своим благосостоянием, которое грозило вот-вот пошатнуться.

— Без дракона, говоришь, — опять оживился Оттобальт, который на протяжении всего разговора, как маятник, то воспарял духом, то снова катился вниз, в мрачную и безысходную пропасть отчаяния. — Ну-ну, это интереснее, продолжай.

Вот здесь и совершил катастрофическую ошибку обычно мудрый и крайне осторожный в своих высказываниях и особенно обещаниях Мулкеба, почувствовав возможность набить себе цену в глазах короля.

— Ах, ваше просвещенное величество, вы же знаете, как сложно подчинить себе дракона. Они ведь малоизученные, сволочи. И среди них всякие попадаются. Вот так вызовешь, например, заклинанием ящера, а он свалится на голову, как ураган, и полкоролевства — тю-тю.

— Ну да, это ты можешь мне не рассказывать, — с пониманием молвил Оттобальт.

Маг подобрался поближе к королю и произнес заговорщическим голосом, тихо-тихо:

— У меня один случай был… точнее, не у меня, а у одного моего знакомого чародея. Вызвал он как-то дракона, тот прилетел, сбросил какую-то гадость и улетел. Все думали, что на этом чудеса закончены, да не тут-то было. — И горячо зашептал на ухо: — Оказалось, что тот дракон больно ядовитый был и бросил он на землю свой яд. Теперь в тех местах никто не живет и ничего не растет, — одним словом, земля там и поныне мертвая, вот так-то, ваше величество.

— Во, беда какая, — сочувственно покачал головой король. Затем строго глянул на мага: — Ты мне такого не сотвори в государстве, а то знаешь, чего я с тобой сделаю?

— Да как можно, ваше величество! Я о подобном и мечтать не смею. То есть думать не могу. Куда же мне деться от вас да от дракона? — возмутился Мулкеба.

— Смотри мне…

Стремясь отвлечь Оттобальта от опасной темы, маг произнес тоном базарного зазывалы:

— Я тут поразмыслил немного, и у меня появился план.

— Немного? Мне это нравится. Давай выкладывай поскорее, а то завтракать пора.

— Я вкратце, ваше величество. Сейчас вот только за картами сбегаю.

— Чего? Валяй как есть, без всяких карт, не то я передумаю и пойду обедать, то есть завтракать, вот.

— Хорошо, хорошо, — несколько растерялся маг. — Излагаю как есть, мы с вами и так хорошо знаем карту местности…

— Чего? — искренне изумился король. — Это ты врешь. Есть прутья, есть звезды, есть кубки, есть мечи и есть шут — джокер. А такой масти, как ты сказал, в картах нет. Местность какая-то…

— Карту Вольхолла — континента, на котором мы живем, — пояснил Мулкеба, которого подобная путаница давно уже не удивляла.

— А! Так бы и сказал сразу, а то тебя не понять.

— Так вот, мы с вами хорошо знаем, что в дружественном нам Тиморе сейчас нет правителя, потому там постоянные беспорядки и неурядицы. Коими и пользуются варвары-бруссы, прущие к нам напрямик от острова Швиц, так?

Оттобальт удивленно поднял правую бровь:

— Да? Кто бы мог подумать. А почему мне не доложили?

— Ну как же, мой повелитель, вот я докладываю, — не растерялся Мулкеба.

— Правильно, молодец.

— В недружественной нам Буресье беспорядков нет, там все, к сожалению, нормально, а также нет варваров-бруссов.

— Да, совершенно верно, — покивал Оттобальт.

— Так вот, какую пользу мы можем извлечь из того, что в обоих этих государствах все так по-разному обстоит?

— Да, спрашивается какую?

— По большому счету и Буресья, и Тимор нам жить не мешают, посему их можно отбросить в сторону, — бойко сформулировал маг.

— Да, на хрена они нам нужны, — согласился Оттобальт.

Маг сделал загадочное лицо:

— А можно и использовать их в кое-каких целях.

— Мулкеба, стратег, не томи, скажи, к чему клонишь, — есть хочется.

— Я предлагаю, в целях нашей безопасности, вызвать дракона в одно из этих государств по вашему выбору.

Некоторое время оба смотрели друг другу в глаза и молчали. Наконец король рявкнул:

— Какого лешего мой, — тут он упер палец в грудь Мулкебе, — то есть твой, дракон будет делать в чужом королевстве, когда он нужен тебе, то есть мне, здесь?

Мулкеба деликатно отвернул палец короля в сторону:

— Только так мы сможем узнать, не пострадав сами, насколько он опасен и чего от него можно ожидать, прежде чем задействуем его в своих планах.

— Мулкеба, ты гений, — сказал Оттобальт почему-то шепотом. — Излагай дальше.

— А что дальше? Дальше все проще простого. — Он подошел к столу и стал раскладывать игральные карты на манер пасьянса. — Здесь мы, здесь дракон, здесь варвары, здесь ваша тетя.

— Наша тетя, наша, Мулкеба, надо иметь смелость быть реалистом.

— Пусть будет наша, — покорно согласился маг. — Все равно она пока находится здесь. — И он постучал пальцем по пиковой даме. — При таком раскладе мы ее увидим не раньше следующего понедельника.

— Понедельник, — задумчиво сказал король. — Понедельник всегда день тяжелый.

— Будет, ваше величество, тяжелым, если к тому времени мы не разделаемся с бруссами и не приступим ко второй части нашего плана.

— Твоего плана, Мулкеба, твоего, — ввернул Оттобальт, не чуждый коварства в подобных случаях.

— Вы же меня знаете, ваше величество, что касается военных планов, я не жадный, всегда рад с вами…

— Да уж знаю, знаю, какой ты не жадный! — расхохотался король. — Поди, не было бы у меня такого войска, не стал бы ты со мной делиться.

— Напрасно вы меня обижаете, ваше величество, я ведь к вам со всей душой.

— Ладно, ладно, говори, какая у нас там вторая часть твоего плана.

— Как только мы расправимся с варварами, напустим дракона на тетю, — обиженно, а потому без энтузиазма сообщил маг.

Король посерьезнел:

— А если она его того, тогда что делать будем?

— Тогда скажем, что это был наш подарок к ее приезду, она ведь любит всякую экзотику.

— Подарок?! Тете?! Экзотика?! Ну ты насмешил, Мулкеба, насмешил. А если она твою экзотику пригреет на груди, приручит, что тогда делать будешь?

Мулкеба явно не был готов к такому повороту.

— Тогда… тогда я ликвидирую дракона.

— Как же ты его ли-кви-дируешь?!

— Ну, у меня много литературы по таким вопросам есть.

Оттобальт залился смехом:

— Ликвидирует! Литература у него есть! — И тут же грозно вопросил: — Да ты знаешь, что я с тобой сделаю, если твой план провалится?!

— Знаю, ваше величество, поэтому и предлагаю для начала вызвать дракона не к нам, а, например, в Буресью.

— Нет, в Буресью это далеко, — рассудительно заметил Оттобальт, — оттуда он до нас раньше следующей пятницы не доберется в лучшем случае. Не подходит. Хотя… — и он мечтательно зажмурился, — хотя я бы погромил, погромил тамошних богатеев.

— Это мы еще успеем сделать, ваше величество. Нам бы свои проблемы решить, прежде чем создавать их другим.

— Жалко Тимор, — взгрустнул король. — Но раз уж ты говоришь — там беспорядки, да еще этим варвары пользуются, я такого не потерплю. В смысле — тоже воспользуюсь. Вызывай туда дракона, да гляди мне, без фокусов, чтобы дракон был что надо, а не что попало! «В целях нашей безопасности», — передразнивал он Мулкебу. — А то «он сбросил и улетел», понимаешь мне, труженик небесный. Ты давай чего-нибудь толковое вызывай, с ногами побольше, чтобы по земле ходило… или ползало? Я там знаю, как они туда-сюда, эти твои… монстры перемещаются?

— Будет исполнено, ваше величество, — пробормотал маг, кланяясь.

Глава перед следующей

Иногда кажется, что дела богов и людей в руках у кого-то третьего…

С. Е. Лец

Выяснив у короля, что в качестве помощи войскам будет придан активный дракон в полном расцвете сил, Сереион несколько воспрял духом. В отличие от Оттобальта, домашние проблемы Хеннертов занимали его мало, ибо он полагал тетю злом наименьшим из возможных — чем-то вроде той чесотки, что начиналась у его оруженосца всякий раз, когда в радиусе ста шагов от него появлялась степенная курица. Чешешься от кур — не ешь яичницы, думал Сереион. Уберечься от известного нетрудно. А вот варвары его беспокоили сильно.

Опасность бруссов заключалась вовсе не в их непомерном количестве, хотя и казалось иногда, что они вылупляются в каком-нибудь муравейнике десятками тысяч и, сколько их ни убивай, меньше не станет. Беда была в другом: варвары-бруссы изобрели несколько веков тому назад блестящую стратегию нападения на крупные государства и не без успеха пользовались ею по сей день. Они никогда не наступали организованным войском — их несметные полчища вливались в страну незаметно, небольшими отрядами, просачиваясь сквозь леса и болота, скользя в степях, переваливая через горы по тайным, только им известным тропам. Сколько раз случалось, что правители собирали могучее войско и выступали в поход против захватчиков, а их и в помине не было. Только горели небольшие города да богатые села и исчезали с лица земли отдаленные деревеньки. Удавалось отыскать какой-нибудь захудалый отряд, так ведь это была не война. И толку от уничтожения таких отрядов было чуть. Впрочем, кто из нас не знает, как могут довести до неистовства укусы трех-четырех назойливых комаров под покровом ночной тьмы?

Единственная отрада, что варвары хоть и были хитры и изворотливы, но глупы до невозможности. Сереион надеялся на это и рассчитывал заманить их в ловушку. Если не покидать крепость и не мотаться за врагом по всей стране, а только приказать гражданам Упперталя покинуть те места, где возможно появление брусских племен, и спрятаться в укрепленных гарнизонах со всем своим добром и домашней скотиной, то варвары, лишенные добычи, могут и ринуться в атаку на столицу. Благо она располагается не так далеко от границы. Главное, ловко подкинуть им идейку, что в Дарте можно награбить столько, что даже скучно станет. Вынудить их к осаде — вот о чем мечтал Сереион. Только бы они подтянулись, только бы собрали огромную армию у стен столицы, а там он их разгромит в два счета. Дракон бы мог весьма пригодиться, чтобы согнать варваров в указанное место, не давая тем рассредоточиться по обыкновению.

Но тут возникал следующий вопрос: что потом делать с драконом? Как с ним расплачиваться и как от него избавляться в том случае, если он не ограничится варварами и не прекратит свои бесчинства? В том же, что дракон станет бесчинствовать, Сереион был твердо уверен. Всем известно, что драконы — скандалисты, буяны и дебоширы. И им нужен только повод, а если повода нет — то предлог. Но если нет и предлога, то уважающим себя дракон как-нибудь обойдется своими силами.

Начальник королевской гвардии недаром слыл интеллектуалом: на любой случай у него в запасе находилась поговорка или пословица. Вот и теперь: «На Мулкебу надейся, а сам не плошай», бормотал Сереион, седлая коня на конюшне. Он хорошо знал: когда не нужно, драконоборцами с солидным стажем кишмя кишит любая харчевня и их количество возрастает прямо пропорционально крепости подаваемых там напитков; а когда надо — ни одного самого захудалого охотника на драконов в пяти королевствах не сыщешь. Пока же выпишешь из дальнего зарубежья мало-мальски сносного специалиста, пока он прибудет, пока договоришься с ним о цене — глядишь, ящер скончается от старости, насвинячив перед тем, как только сможет. Так что меры нужно принимать загодя.

Доблестный воин торопился. Времени у него было немного, но если действовать решительно, то пока небольшие подразделения королевской гвардии будут конвоировать в столицу и ближайшие к ней крепости обозы с мирными жителями, пока гонцы оповестят командиров дальних гарнизонов о том, что им необходимо прибыть на северо-запад, к месту основного сражения, — он, Сереион, еще успеет отыскать средство для борьбы с драконом. Есть у него такая возможность.

Возможность звалась заковыристым именем Хухлязимус и обитала в самом центре Уганских болот, прозванных в народе Мумзячными, что в переводе с древнего языка можно истолковать как Болота Вечно Голодных Комаров. Эти неприветливые, крайне сырые и промозглые места, поросшие серой невразумительной растительностью, располагались не так уж и далеко от столицы, однако добираться до резиденции Хухлязимуса было делом долгим и трудным. Слабонервных заранее просят не беспокоиться.

Сметливые уппертальские комары, очевидно, тоже выставляли своих дозорных у границ собственных владений, ибо их нетерпеливое гудение раздалось аккурат в ту минуту, когда Сереион на испуганно всхрапывающем коне только-только приблизился к краю болота. Однако бывалый солдат склерозом еще не страдал и потому не забыл перед визитом обмазаться некой до невозможности пахучей и трудно смываемой дрянью с высокоученым названием «Сумпупный стимучин», которая валила комаров с крыльев и не давала им продыху. Разочарованные кровопийцы возмущенно зажужжали. «А вот же вам крупный кукиш!» — мстительно подумал Сереион.

Он уверенно зашагал по едва заметной дорожке, обозначенной крохотными мышиными и лягушачьими черепами. Волнующееся злое облако следовало за ним на почтительном расстоянии, хоть и не отказалось вовсе от намерения плотно подзакусить. Позади, за завесой тумана, постоянно нависавшего над болотом, слышалось пофыркивание его коня, стреноженного и отпущенного попастись. Впереди маячило нечто черное и искореженное. Определить на взгляд было невозможно, но в Уппертале поговаривали, что это скелет болотного духа, убитого Хухлязимусом в страшном и жестоком бою. Сереион же наверняка знал, что это — неудавшаяся абстрактная скульптура. Что такое «абстрактная скульптура» вообще и «удачная абстрактная скульптура» в частности — он понятия не имел, да и не желал иметь, и потому верил на слово самому Хухлязимусу, что последняя должна выглядеть почти так же — только еще более искривленно, изломанно и жутко.

Он шел часа три и успел проголодаться, соскучиться и посчитать королевскую службу делом нудным и очень скользким (во всех смыслах), пока наконец не выбрался на твердую почву. Когда под ногами перестало мерзко чвакать и хлюпать, туман перед глазами рассеялся, открыв взору очаровательную полянку, а воздух заблагоухал ворчестерским соусом к свинине и, соответственно, самой свининой, Сереион понял, что достиг своей цели, и ускорил шаги.

Хухлязимус обнаружился довольно быстро. Он сидел в глубоком плетеном кресле, плавно раскачивающемся на дугообразных деревянных полозьях, перед столом, уставленным всевозможной снедью, и предавался страшной хандре. Хандра выражалась в том, что половина молочного поросенка — запеченного в нульпяльском сыре, с шафранным яблочком во рту и головой, фаршированной галантином и япидрямзиками, поросенка, покрытого ароматной хрустящей корочкой, с ворохом нарезанных ломтиками жареных овощей, обложенного малюсенькими маринованными пымпыфсиками, — была обглодана до костей, а вот вторая так и осталась нетронутой.

Хухлязимус раскачивался в кресле, ковырялся палочкой в белоснежных острых зубах и немузыкально свистел.

Вопреки всем жутким историям, всем сплетням и даже мифам и легендам, в которых неоднократно склонялось его имя, Хухлязимус был все-таки человеком. Правда, человеком, которому случилось подзадержаться на этом свете несколько дольше, чем предполагал даже Всевысокий Душара. Многочисленные биографы и историки, интересовавшиеся в свое время феноменом Хухлязимуса, утверждали, что чрезвычайная живучесть этого человеческого существа, его абсолютная непотопляемость покорили сердце божества и он предоставил человеку самому выбирать себе не только судьбу и смерть, но и время и место смерти.

Хухлязимус не протестовал.

Был он колдуном — причем настолько искушенным в своем ремесле, что лучшего невозможно было отыскать по всему Вольхоллу, даже если прошагать его строго по карте как по горизонтали, так и по вертикали. В разные времена его наперебой приглашали к себе на службу правители разных стран. Однако лентяй и чревоугодник Хухлязимус отличался удивительной для человека его профессии чертой характера: он был настолько добрым и безотказным, что совершенно не мог верно служить кому-нибудь одному. И во время войны, и в мирное время колдун старался помочь и тем, и другим, а в придачу еще и третьим, и четвертым, и всем остальным — сколько бы их ни было, — что, естественно, не вызывало особой радости нанимателя. Великий чародей искренне огорчался и клятвенно обещал все исправить и сделать в лучшем виде, но в результате обижены оказывались уже все ибо как ни крути, а исполнение желаний одного — это чаще всего крупные неприятности для остальных. Хухлязимус уже начал было впадать в отчаяние и подумывать о том, что пора определиться с погребальной датой и похлопотать об обряде, но тут ему на помощь пришел случай.

Однажды он выманил у какого-то вызванного им демона занятную книгу, которой тот как раз упивался, и вычитал в ней, что «невозможно объять необъятное». Эта мысль показалась ему настолько светлой, настолько очевидной и вместе с тем гениальной, что он решил тут же принять ее как руководство к действию. А поскольку он был лентяем, то никогда не откладывал исполнение своих решений в долгий ящик, зная по опыту, что уже через пару часов будет не в состоянии шевельнуть пальцем в этом направлении, а через пару дней вообще забудет, о чем, собственно, речь. Поэтому-то он и исчез моментально из своей тогдашней резиденции, оставив маловразумительное письмо, которое с тех пор было переведено на все известные языки и с каждым последующим переводом все больше теряло смысл.

Спустя четыреста лет о Хухлязимусе снова заговорили.

Он осел в Уппертале — в самом центре бескрайней Турухтанской топи, однако после того, как человек десять утонули, пытаясь добраться до него, Хухлязимус понял, что его страсть к уединению дорого стоит — пожалуй, даже слишком дорого. И он принял компромиссное решение — перебрался поближе к людям, хоть и не настолько, чтобы они одолевали его своими просьбами. Впрочем, самым нуждающимся он оставил крохотную лазейку: те, кого по-настоящему припекло, приходили к Хухлязимусу и получали то, что им требовалось. Колдун по-прежнему был безотказным и не помогал только тем, чьи замыслы были черными.

Однажды Хухлязимусу стало скучно в обществе лягушек, пиявок и комаров, и он решил пройтись в ближайший городок, чтобы выяснить последние новости и поболтать о том о сем за кружкой разбавленного пива. Вообще пиво он мог себе наколдовать любого сорта, но вдруг понял, что соскучился именно по разбавленному, да не из хрустального высокого бокала с резьбой по краю, а из щербатой оловянной кружки, наспех протертой рукавом трактирщика. Обычно такие прихоти бывают у беременных женщин, но иногда одолевают и могущественных колдунов, свидетельствуя об их человеческом происхождении.

До города Хухлязимус не добрался. В предместье встретил он совершенно неотразимую девушку с толстой пшеничной косой, уложенной вокруг головы венцом, с медовыми лучистыми глазами и бедрами, своей пышностью соперничающими с кучевыми облаками. Грудь ее колдун в приливе вдохновения сравнил с двумя откормленными дойными коровами, пристроившимися попастись на этой несравненной лужайке, и подобным смелым сравнением сразил девицу наповал. Она попыталась было скрыться от неожиданного ценителя красоты и даже обогнала его на несколько шагов, чем и погубила окончательно. Ибо, узрев свою нимфу со спины, Хухлязимус сперва задохнулся от волнения, а после возопил, что огромная полная луна маячит перед ним во всем своем великолепии, затмевая собой и солнце, и свет, и окружающий мир.

Так состоялась его великая любовь. Верно, у Хухлязимуса были женщины и до того, возможно, были и после. Но их имен история не сохранила. Девица же, пленившая колдуна в тот день, звалась Валкирией и принадлежала к довольно знатному роду Фриггов.

Еще час спустя выяснилось и то, что девица уже год как жена доблестного воина, и непрестанно вздыхающий Хухлязимус не стал разрушать счастливую семью. Однако все дети, а также внуки, правнуки и так далее Валкирии пользовались его самым добрым расположением и искренней любовью. И поскольку Сереион был седьмым по счету коленом в этом роду, то и направил свои стопы прямиком к столу, прицеливаясь в соблазнительно пахнущего поросенка.

— А-а, деточка! — обрадовался колдун, раскрывая молодому человеку объятия. — П'йишел п'йоведать стайика! Надеюсь, по делу! Как выйос-то, как выйос.

Мы забыли упомянуть о том, что у колдуна был невыносимо аристократический прононс — он категорически не выговаривал букву "р", а иногда и "л". Впрочем, это была всего лишь маленькая слабость великого человека, которая исчезала, как только начиналась настоящая работа: заклинания он произносил совершенно четко выговаривая все буквы.

Хухлязимус цвел. Сереиона он видел последний раз лет двенадцать или пятнадцать тому, а в те времена командир гвардейцев был значительно моложе и еще не обрастал в течение дня такой жуткой щетиной.

— Здравствуй, дядюшка Хух!

— Садись поудобнее. Ноги вытягивай. Пойосеночком, пойосеночком угощайся, — заулыбался колдун. — Гйибочками вот. Умаялся небось, пока дошел. Лягушачьих лапок п'йиказать?

— М-мм, — с набитым ртом промычал Сереион.

— М-мм — да или м-мм — нет? — встревожился Хухлязимус

— Можно, говорю.

— Лапок лягушачьих, — буркнул чародей куда-то в сторону живописной лужи, блестевшей под кустом, и моментально возникло на столе огромнейшее блюдо в форме раковины, на котором размещалась гора деликатесного салата.

— Я вижу, ты в такой же форме, — восхитился начальник гвардии.

— Не ск'йомничая, скажу еще лучше, — сообщил Хухлязимус. — Я, видишь ли, постоянно п'йактикуюсь. Но в последнее в'йемя ханд'йа одолела — никомушеньки я не нужен со своей магией. Никтошеньки ко мне не п'йиходит. Вот ответь, положа руку на сейдце, — что, у людей п'йоблемы закончились?

— Ну да… А я, думаешь, без проблемы пришел?

Сереион давно изучил своего странного покровителя и знал, что просьбой о помощи и упоминанием о делах его обидеть невозможно. Скорее Хухлязимус огорчился бы, узнай он, что его навестили просто так — безо всякой нужды.

— Вык'йадывай! — моментально повеселел чародей. — Есть еще соус в стайой соуснице.

— Мулкебу помнишь? — начал Сереион с главного.

— Конечно помню. Такой мойодой человек — немного йассеянный и с йадикулитом. Или йевм-атизмом…

— И с тем и с другим.

— Помню п'йек'йасно. А что?

— Тут у нас война намечается…

— С Муйкебой?! — всплеснул руками Хухлязимус.

— С варварами, дядюшка. Как всегда, с варварами — традициями не разбрасываемся. А Мулкебе король заказал что-нибудь действенное на время войны и возможной осады, также и против тетушки своей. А Мулкеба предложил королю дракона. Представляешь последствия?

— Не совсем.

— Ну вот скажи: по-твоему, Мулкеба способен на что-нибудь толковое?

— Конечно, деточка, конечно способен. Он, к твоему сведению, вийтуознейшим об'йазом штопает носки. Я как-то пытался у него пейенять мане'йу — но нет! Не выходит Видимо, тайанта нет. А у Муйкебы вашего такой хит'йый к'йестик на лицевой стойоне получается, что любо-дойого посмот'йеть…

— Дядюшка! — укоризненно вскричал Сереион.

— Я это к тому, — смущенно сказал колдун, понимая, что несколько увлекся, — что человек, способный так штопать носки, зап'йосто уп'йавится с пайшивеньким д'йаконом. Кстати, как он собийается его угово'йить выступить на вашей стойоне?

Тут пришел черед Сереиону заподозрить неладное. Собственно, он потому и пришел, что не все казалось ему гладким, но это еще что за шутки, как это — уговорить?

— Д'йаконы — существа особенные и в'йяд ли захотят без соответствующей мзды участвовать в войне, — развивал свою мысль Хухлязимус. — Нужно иметь высокую квалификацию, чтобы догово'йиться с любым ящейом. Постой! — внезапно его осенило. — Уж не хочешь ли ты сказать, что он собирается П'ЙИЗВАТЬ д'йакона?

— Собирается, — кивнул Сереион. — Признаться, я существенной разницы не вижу. Что в лоб, что по лбу…

— Не говойи так, деточка! — возопил колдун. — Не кощунствуй! Уп'йосить д'йакона сложно, но п'йи этом мы имеем дело с нашим соотечественником, если можно так выйазиться. С существом, кото'йое еще можно попытаться понять. А П'ЙИЗВАТЬ д'йакона — значит то, что значит. То есть п'йизвать д'йакона из откуда-то, из иных п'йост'йанств, безо всякой увейенности в том, что удастся с ним договойиться и поладить и что он не йазнесет потом все вд'йебезги!!! Ну, Муйкеба… ну, Муйкеба… Лучше бы он п'йодолжал штопать носки!

— Теперь видишь проблему? — деловито спросил Сереион.

— Вижу. Вижу. Дай подумать. Нет, не давай подумать — у тебя самого идеи были?

— Конечно. Я, собственно, шел к тебе, чтобы ты мне дал какое-нибудь оружие против этого Мулкебиного монстра. Он выполнит свою работу, а если взбесится, то я его тут же и прикончу. Это возможно?

— Для чайодея моего уйовня, — назидательно молвил Хухлязимус, — ничего невозможного в п'йинципе нет. Остается только мелочь — выяснить, какого именно д'йакона собийается п'йизывать этот несчастный йевматик. Не слышал, часом7

Командир гвардейцев растерянно пожал плечами.

— Понятно. Никому неизвестно. Возможно, и самому Муйкебе пока еще точно не известно. А ме'йы п'йинимать нужно, — бормотал Хухлязимус.

На глазах у изумленного Сереиона обстановка на островке резко менялась. Вместо пышного обеденного стола возник другой — уставленный перегонными кубами и ретортами; на голове у Хухлязимуса из ниоткуда появилась квадратная шапочка с тремя цветными помпонами — символом высшей колдовской власти, а на плечах — мантия из огненного шелка. Чародей распрямил стан, приосанился и стал величественным и грозным до жути. В ретортах что-то булькало, в огромной полой хрустальной сфере кипело, в кубах шипело и текло тоненькими разноцветными струйками по трубочкам, на подносиках и жаровнях дымилось и курилось, а угольки при всем том получались диковинного изумрудного цвета. Хухлязимус бормотал под нос что-то неудобопроизносимое:

— Мурлямор табор, чухча усхуха, мое мое пасамас, лябузбакимуз! Нюль нюка самосия, луклюкза осмалиша, пом пом чушсана!

Услышав эту галиматью, Сереион не смог сдержать нервического смешка, хоть и отдавал себе отчет в том, насколько серьезен и важен ритуал, свидетелем которого он стал только что.

— Хихикаешь, — констатировал Хухлязимус, возясь с клубящейся жидкостью, которая то и дело меняла цвет. — А это еще что. Ты вот вооб'йази себе такую ситуацию: п'йизвали меня как-то в столицу далекого Пу'йу изгонять какого-то демона, который обосновался во двоице тамошнего п'йавителя. Демон оказался в'йедным и нахальным — из самых д'йевних. П'йишлось мне покопаться в стайинных книгах, чтобы найти заклинание, кото'йое его навейняка пойазило бы. Так вот, каждая ст'йофа того заклинания, как на г'йех, заканчивалась Д'йевним Словом Изгнания, кото'йое полностью совпадало по звучанию со словом «жо…а» на сов'йеменном пу'йушском. Ты только п'йедставь — стою я, как болван, на двойцовой площади, вок'йуг войска, знать, челядь, куча гойожан — найоду уйма, а я боймочу, как не'вйастеник, какое-то «суси-муси», а потом как завизжу: «В жо…у!!!». Большой успех имел. Отпускать не хотели, овации уст'йоили.

— А демон как же? — спросил от души веселящийся Сереион.

— Демон-то сбежал или умер. Одним словом, никому больше не докучал. Но ведь во всем Пу'йу о демоне забыли в течение месяца, а мое заклинание вошло в истойию. Спустя сто лет мне даже анекдот йассказывали. Так-то…

— Не везет вам, колдунам, правда? — усмехнулся молодой человек.

— Отчего же, — возразил Хухлязимус. — Повеселиться тоже не мешает. А потом, кто бы меня без этого анекдота знал? Подумаешь, какой-то Хухлязимус. Когда я был с'йавнительно молод, меня угнетало, что славу мне п'йинесли не мои г'йомкие деяния, но любовные похождения и такие вот казусы, а после — постайел, несколько помуд'йел и успокоился. Какая йазница. Пусть люди улыбаются, когда обо мне вспоминают.

— Тоже философия, — одобрил Сереион.

— А вот и зелье наше готово! — возвестил колдун, поднимая вверх фигурную бутылочку с сапфирного цвета прозрачной жидкостью. — Тепей п'йистулим к самому главному.

С этими словами он стал выливать зелье на ладонь и брызгать им вокруг себя.

— Это должно обязательно помочь, — пояснял Хухлязимус свои странные действия. — Таким об'йазом я п'йитягиваю свои чары к чарам вашего Муйкебы. Как только он йешится п'йизвать д'йакона и п'йоизнесет соответствующее заклинание, мое колдовство с'йаботает и вместе с искомым д'йаконом сюда явится его естественный в'йаг — д'йаконоубийца.

— А что это? — жадно спросил Сереион.

— Откуда же мне знать, — пожал плечами колдун. — Может, мантико'йа; может, змей какой-нибудь, — в иных ми'йах и землях они д'йаконов на дух не выносят. Может, йыцарь какой-нибудь, п'йофессионал… Главное, что он будет п'йилагаться к конк'йетному экземпля'йу, так что осечки быть не может. А то подумай сам, ну вызову я, скажем, какую-нибудь тайаску, а окажется, что Муйкебин д'йакон ими как йаз завт'йакает. Не стоит полагаться на собственные п'йедставления о мире — они все йавно ог'йаниченны, но стоит полагаться на ум и вдохновение, дайованные человеку Всевысоким Душарой… Ну как? — поинтересовался Хухлязимус. — Впечатляет?

— Ого! — согласился немного ошарашенный пафосом его выступления Сереион.

— Мемуа'ы пишу, — пояснил колдун. — Наставления там всякие, философские сентенции.

— Это правильно, — одобрил гвардеец.

— Ну ты иди. У тебя дел невп'йово'йот, — сказал тактичный Хухлязимус. — Приходи позже йассказать, как все п'йошло.

— Обязательно, — пообещал Сереион. — Кстати! Дядюшка Хух, у тебя нет ничего такого же действенного от королевы Гедвиги? А то обожаемый монарх скоро утратит остатки разума — вот боится он эту старую каргу. А надо воевать.

— От этой г'йымзы одно с'йедство, деточка, — хойошая дубинка. Обмотать т'йяпкой и по голове Я имею в виду койоля вашего. День-д'йугой беспамятства, пока она во двойце, затем успокоительный отвай из т'йав и чашка куйиного бульона, а потом опять — дубина. Только так, в бессознательном состоянии, он сможет дейжать себя в руках.

— А всерьез?

— Куда уж серьезнее. — Хухлязимус развел руками. — Пока ее кто-то не поставит на место, ни магия, ни наука, ни военное искусство не помогут. Детскими болезнями нужно пейеболеть. Иначе они по'йазят во вз'йослом воз'йасте, как Оттобальта нап'йимей. Вот если бы он увидел, что его всесильная тетушка тоже уязвима, что она тоже кого-то или чего-то боится, то дело было бы уже наполовину сделано. Увы, нету ничего, что заставило бы капитули'йовать койолеву Гедвигу… Ну, иди, иди. А то дотемна домой не доберешься Давай-ка я тебя до коня с ветейком доставлю…

Сереион хотел было попрощаться и поблагодарить старого колдуна, но тот лихо щелкнул пальцами, и налетевший вихрь подхватил молодого человека под руки — правда, подхватил бережно, — пронес со свистом над болотом и аккуратно установил возле мирно пасшегося скакуна.

— До свидания, — оторопело сказал Сереион, глядя в ту сторону, где должен был располагаться островок Хухлязимуса.

— До скойого, — донеслось в ответ.

От волнения Мулкебу скрутил жестокий приступ радикулита в придачу к ревматизму, и теперь маг мог служить наглядной иллюстрацией к старинной мудрости, гласящей, что все болезни в мире происходят от нервов. Раздраженный, взъерошенный, сам напуганный своей кипучей деятельностью, он уже не был в восторге от тех идей, которые так ловко подкинул королю. Теперь, поразмыслив, он был готов даже отказаться от какого-то процента жалованья в пользу фонда ветеранов-гвардейцев или незаслуженно осужденных истребителей тещ и теть. К его глубокому сожалению, фондов — и особенно таких диковинных — в Уппертале отродясь не водилось Короче, назвался грибом…

Королю требовался дракон.

Мулкеба посопел, повздыхал, а затем принялся копаться среди самых погрызенных и истлевших своих книг, бормоча при этом себе под нос:

— Драконоведение… драконоведение… О, вот оно! Ну и куда подевался том четвертый? Будет просто прекрасно, если крысы сгрызли его целиком.

Он обвел взглядом захламленную свою обитель, презрев и пожелтевшие от времени черепа троллей, и пучок сушеных хвостов гиен, и чучела летучих мышей, крутящиеся под потолком на бечевке, и даже жутко дефицитный волшебный муздрячок; он мгновенно отринул прягамный посундурейчик, мешочки с остриженными ногтями циклопов, мочки ушей Ушанов и пресловутый помет грифона. Наконец его блуждающий взор уперся в старинный круглый столик, заваленный кипами рукописей, манускриптов и нупрендянских леслязлей, растрескавшийся от времени и чрезмерных нагрузок, а также опаленный многажды магическим пламенем.

— Вот, кажется, здесь должна быть статья. Интересная такая… «Тоже ползающие драконы».

Мулкеба сдул пыль с фолианта и отчаянно закашлялся. Из-за радикулита кашлять ему было больно.

— Фу, ну и пыли в этой башне. Уму непостижимо — пыль и сырость. Прямо все равно что соединить ежа и трепетную лань. Нетвердой рукой он перелистал сухие, ломкие страницы, с трудом разбирая витиеватый почерк, которым они были исписаны:

— Драконы, драконы, драконы; драконы раннего периода — не то, драконы одноглазые — типичное не то; драконы-мамы, драконы-папы, чепуха какая-то. — Наконец его осенило полистать оглавление. — Когти дракона, ласты дракона, уши дракона, хвосты… вообще не то! О! А кто сюда поместил изображение Яльчупейского отродья?

В башне воцарилась тишина. Несколько минут Мулкеба беззвучно шевелил губами, водя пальцем по странице. Затем его голос снова глухо забубнил под древними сводами:

— Взаимопонимание с драконами, уважение к дракону. Тоже не то. — Напевая себе под нос: — Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши драконы? Пес их знает… А вот возьми и найди дракона, уболтай его на службу, и при этом чтобы не напаскудил, — а где же я такого возьму? Они, сволочи, образованные — на работу не ходят; у, ящерицы холодные! Здесь нужен тонкий подход… И дракон нужен необыкновенный, нестандартный, я бы сказал нетрадиционный! — Внезапно маг остановился, пораженный мощью собственного ума. — Точно! Ну и молодец же ты, Мулкеба.

Он торопливо стал листать страницы оглавления:

— Так, вот. Драконы чешуйчатые, драконы скользкие, драконы аллегорические, драконы нетрадиционные — страница триста сорок семь, надо посмотреть. Что у нас здесь? «Нетрадиционные, передвигающиеся по земле драконы — явление феноменальное, не поддающееся никакому рациональному объяснению, но вполне допустимое к использованию магами со стажем не менее тридцати лет». — Радостно: — Ну это просто замечательно. «В магической практике широкое распространение повсеместного использования железные огнедышащие драконы получили по нижеследующей причине, каковая заключалась в том, что именно они чаще остальных использовались с наибольшим успехом в масштабных войнах и мелких этнических конфликтах». — Мулкеба поморщился: — Конечно, писал это какой-то крючкотвор, но очень хорошо — как раз то, что надо… «Популярность железных драконов основывалась на их боевой мощи, не ведающей преград и способной сокрушать любые армии Третьего периода Смутной эры». Поразительно! Чье издательство, интересно? — Заглянул в конец книги, с трудом прочитал: — Великая Гурксания, Мусм-лусм-крукс-полиграфия, автор нетленного труда Мул-смек Люббрехмальский. Хорошо написано, раньше это умели. И что делать? Посмотрим: «Для вызова железного дракона рекомендуются заклинания, размещенные на странице двести семьдесят один, список прилагается. Прежде чем вызывать железного дракона, ознакомьтесь с примечанием на странице триста сорок девять». А ну-ка, ну-ка… чего там пишут? «Примечание: в истории древних государств массовое появление железных драконов ранее приводило к изменению окружающей среды, а также ее быстрому загрязнению…» Это совсем нехорошо, это никуда не годится, за такое меня точно казнят! Надо что-то делать.

Но не зря Мулкеба получал свое жалованье, и не зря многие десятки лет тому назад над его обучением бились не худшие маги Упперталя и Юкки. Он быстро сообразил, что в любом справочнике, в котором содержится хотя бы одно захудалое заклинание против прыщей на носу, есть страниц двести по технике безопасности. Именно этот раздел он и принялся лихорадочно разыскивать:

— «Техника безопасности магического процесса». Оно! «Свод правил: правило первое и основное — никогда не совершай того, чего не в силах понять!» — Наморщил лоб. — А чем я, интересно, всю жизнь занимаюсь, а? «Правило второе — совершая какую-нибудь гадость, подумай, стоит ли ее совершать, ибо не каждая гадость является таковой». Ну, ясное дело. «Правило третье — от магии бери только то, в чем нуждаешься, а не все, чего хочется, тогда магия в свою очередь у тебя не заберет лучшие годы жизни». Это все хорошо, но где же то, что надо? Может, в конце посмотреть? — Быстро перелистал до самого конца. — «Правило пятьсот семьдесят девятое и последнее — неотвратимы только дураки и конец света». Испустив вздох, настолько глубокий и печальный, насколько это было возможно при его несчастной спине, бурно реагировавшей на самые неожиданные проявления, Мулкеба простонал:

— Вот так дела. Ну не перечитывать же мне всю эту галиматью! Придется самому выкручиваться. Посмотрю, что у меня есть в своде магических рекомендаций. — Взяв лежащую на краю стола толстенькую маленькую книжицу, он пробормотал: — Это должно быть в разделе «Спасение пострадавших — дело рук самих пострадавших»… Вот! Как раз угадал! «Если вы не уверены в себе, то, то, то… то отправьтесь в отпуск» — это не годится, какой сейчас отпуск. «То уйдите на пенсию» — это ближе, но еще, пожалуй, рановато. «То организуйте фонд финансовой поддержки» — это не с нашим королем. «То возьмите взаймы» — не у кого. Дракона по доброй воле никто не даст… — Он пропустил несколько столбцов и перелистнул страницу. — «То подденьте бронежилет или обзаведитесь самоходной бронеколясочкой». Эх, снова все не то, надо посмотреть в другом месте. Придется действовать строго в соответствии с канонами магии — то есть наугад.

Какое-то время в башне было слышно только шуршание, производимое закусывающими на досуге крысами, да шелест старых страниц.

— Ага, кажется, нашел. «Для выполнения особо опасных магических и прочих сделок используйте предварительное триста восемьдесят седьмое заклинание или, если предыдущее сорвется, триста пятьдесят первое».

В книге заклинаний искомое состояло в разделе третьем, озаглавленном «На магию надейся, а сам не плошай». Разыскав первое, Мулкеба с огорчением отметил про себя, что оно звучит слишком расплывчато и обобщенно, а вот за последствия никто не ручается. От поисков голова уже шла кругом, и он, скрипя зубами, принялся листать дальше, ища триста пятьдесят первое.

— «Предварительное заклинание триста пятьдесят один. Данным заклинанием вы себя можете обезопасить от негативного воздействия моделируемого явления путем ограничения его негативного действия через углубление пространственной реакции и расширения вашего противодействия, а также натурализации персональной причастности к вcемасштабной ликвидации отрицательного и нагнетания положительного на территории замкнутого района ваших действий». Странный комментарий, но интуитивно чувствую, что это подходит гораздо больше.

Мулкеба отложил книгу в сторону, поправил на ноющей пояснице шерстяной платок и направил свои стопы в угол, где хранились самые драгоценные и могущественные из его амулетов и волшебных вещей, доставшиеся магу по наследству, либо завоеванные уппертальскими владыками за многие века походов и сражений, либо купленные за бешеные деньги у соседних монархов, когда те испытывали острую нужду в золоте/

На сей раз Мулкебу привлекло сооружение, представлявшее собой довольно большой круг, вырезанный из драгоценной кости и инкрустированный бирюзой и кораллами. На круге возвышалась тумбочка из белого ореха, а на ней стоял запыленный армейский полевой телефон. Этой вещью маг пользовался не слишком часто. Диковинная вещь помогала прозревать судьбу, но, как и любой другой его коллега, Мулкеба хорошо знал, как дорого приходится платить за каждое очередное обращение к помощи этого таинственного вместилища чуждых сил.

Магическая вещь эта получила широкую известность еще в Дряпихойскую эру и с тех пор переходила из рук в руки то во время кровопролитных войн, то за баснословные суммы. В последний раз какой-то из Хеннертов выменял ее у князя Ландсхута на Тряпчузрик Мазуйский (хреновину, назначение которой никому не было известно, но выглядевшую просто первоклассно).

— Дело ответственное, — бормотал чародей, адресуясь к потолку. — В любом случае будет не лишним, перед тем как начну колдовать, воспользоваться провидческой силой говорящей шкатулки.

Он почтительно снял трубку, приник к ней ухом, покрутил ручку сбоку и стал вслушиваться, затаив дыхание. Какое-то время запредельные силы отвечали шумом и треском, а также невнятным гудением. Все это можно было истолковать равно как одобрение, так и как порицание. И потому Мулкеба продолжал внимать. Наконец в трубке раздался громкий голос, произносящий диковинные слова:

— Так точно, товарищ капитан! Но у меня до вечера нет ни одной свободной машины. Раньше чем завтра в полдень я вам их прислать не смогу!

— Потапов, твою мать! Чтобы снаряды были к утру на передовой, и меня не интересует, где ты будешь транспорт брать! У меня тут люди гибнут, понял?!! На себе неси, идол!

— Понял, товарищ капитан, но и вы поймите меня правильно…

— Я ничего не хочу понимать, Потапов! Мне до зарезу надо, чтобы к утру на передовой были боеприпасы! Все, конец связи!

Трубка замолкла.

Мулкеба постоял, задумавшись, затем грустно-грустно произнес:

— Злым голосом глаголет — недобрый знак А делать нечего — дракона вызывать придется.

Через полчаса во дворе замка раздался многоголосый взволнованный хор, королевский повар впопыхах вывалил на себя только что подошедшее тесто для кальнюнчиксов под медомлячным соусом и тем самым загубил долгожданный трепехнямский ужин для его величества; а еще через десять минут паж, посланный узнать, что за притча, доложил королю, что башня мага объята изумрудным пламенем и над ней что-то слегка погромыхивает. Народ волнуется и спрашивает, как насчет смыться и переждать в безопасном месте. Оттобальт обещал поразмыслить и погрузился в размышления так глубоко, что к тому времени, когда он очнулся, все таинственные и загадочные явления уже закончились. Его величеству осталось только выразить свое глубокое разочарование тем, что его не подождали и он пропустил, как водится, самое интересное.

Следующая глава

Никогда нельзя судить о глубине лужи, пока не попадешь в нее сам.

Внезапная вспышка изумрудного света ослепила танкистов, когда они въехали в стену «избушки на курьих ножках». Зеленое сияние на минуту разлилось и вокруг, и внутри танка. Затем машину заколебало и затрясло, словно это была легкая лодочка, которую толкают и подбрасывают сердитые волны. Затем всех членов экипажа настигло непривычное впечатление эдакого парения, после чего «Белый дракон» странно вздрогнул, как если бы его уронили с небольшой высоты.

Затем — тишина.

Танкисты с полминуты сидели потрясенные, прислушиваясь к незнакомым ощущениям и справляясь у внутренних органов — все ли в порядке. Казалось, что все целы, никто не ранен и не оглушен, однако ошарашены были все пятеро. Ничего подобного они не только не испытывали раньше, но и даже не слышали от своих коллег и товарищей.

Дитрих пришел в себя первым. Собственно, ему хотелось бы еще какое-то время посидеть спокойно, не шевелясь и приводя мозги в порядок, но как командиру подобная роскошь была ему, увы, недоступна. Следовало срочно разобраться в ситуации.

— Клаус Ганс Генрих Вальтер! Все живые? Что это было?! Мы наехали на мину? В нас выстрелили из пушки? Подорвали? Почему я не слышу запах дыма?

Клаус, которого зеленое сияние ослепило сильнее всех, поскольку он не отрываясь смотрел вперед, откликнулся, протирая глаза:

— Господин майор! Какой-то яркий свет., я ничего не вижу! Но машина, похоже, в порядке. Во всяком случае, управления слушается — и я ее уже остановил.

В разговор вклинился Ганс:

— Я тоже ничего не вижу, господин майор! Правда, глаза не болят и туман быстро рассеивается. Не думаю, чтобы зрение было серьезно нарушено. Но на мину или выстрел из пушки это не похоже, не было ни грохота, ни характерного удара взрывной волны!

Они сидели внутри машины, казалось бы, в полной безопасности. Снаружи по-прежнему было тихо — ни выстрелов, ни взрывов, ни голосов. Генрих несколько раз напряг свои мощные мускулы — они великолепно его слушались. Он сразу успокоился и загудел басом:

— Да, господин майор, это похоже скорее на выстрел гигантского огнемета, чем на взрыв мины или снаряда. Но запаха дыма до сих пор нет! К тому же мы все пока целы.

Дитрих, напротив, встревожился:

— Я так и знал! Я так и знал! Теперь мне ясно, почему на хуторе нам не оказали сопротивления. Вот оно — секретное оружие русских! Не удивлюсь, если мы уже в плену! Они нас захватили вместе с секретным танком, не нанеся даже царапины! Мы их всегда недооценивали! Но мы им так просто не сдадимся! Вальтер. Ты связался со штабом? Немедленно передай сигнал тревоги, сообщи, что мы в ловушке! — Тут он вытер пот со лба и пробормотал себе под нос: — Горькая истина. Генрих, кажется, прав — это был огнемет. Мне уже становится жарко.

Ганс некоторое время втягивал носом воздух, а затем обратился к Морунгену.

— Господин майор, воздух, который заходит снаружи, очень горячий, лицо обжигает! Но пахнет не дымом и не гарью, а почему-то летом! По-моему, цветами…

Майор моментально разнервничался:

— Ну вот! Это точно новое оружие русских — уже начались галлюцинации. Мне тоже почему-то мерещатся полевые цветы.

Они бы сосредоточились на запахах, но в эту минуту раздался удивленный голос Клауса:

— Господин майор! У меня вроде лучше с глазами! Должен вам доложить, что… не знаю, как сказать… ребята, вы не поверите, но я вижу впереди какой-то пустырь, весь покрытый травой и цветами! Больше ничего нет! Снега нигде не видно, хутора тоже нет!

Дитрих понял, что пора ему оглядеть окрестности, как бы ни хотелось ему отложить это мероприятие на потом. Он уставился в смотровое устройство, какое-то время повращал его направо и налево, стараясь охватить взглядом как можно большее пространство, и наконец упавшим голосом сказал:

— Сам не знаю, что это за чертовщина. Бывают разве одинаковые галлюцинации? Я тоже ничего не вижу, кроме какого-то поля с цветами! Неужели русские разработали психотропное оружие?! Вальтер! Ну, что там у тебя? Есть связь со штабом?

Голос радиста — обычно невозмутимого и непроницаемого для всякого рода эмоций — звучал непривычно:

— Никакой внешней радиосвязи, господин майор, нет вообще. Такое впечатление, что мы остались одни в эфире.

— Вот черт, — раздосадованно воскликнул Дитрих. — Я так и знал! Ну кто бы мог подумать! И здесь мы одни! Не знаю, как им это удалось, но теперь самое время красноармейцам заглянуть к нам на огонек.

Кляня себя за свою браваду, за непредусмотрительность, приведшую в результате к таким страшным последствиям, майор саркастически заговорил:

— Генрих, дружище, ты любишь партизан?! Пойду открою им дверь, а то они, наверное, там снаружи стоят, а зайти стесняются! — Он вытер с лица пот. — Фу! Ну и жара! Они, наверное, на обед едят только жареных немцев Этакое блюдо — танкисты-гриль, приготовленные в танке. Видимо, очень вкусно!

Он хлопнул Генриха по плечу, а затем достал пистолет и, держа его наготове, полез открывать люк

— Ну, где вы, любители нетрадиционной кухни?!

Экипаж напрягся, и тут до них донесся вопль:

— Майн Готт! Что это? Где это мы? Глазам своим не верю! Может, в раю?! На том свете?

В танк ворвался запах горячего сена, пыли, травы, нагретой солнцем, и какофония звуков — чириканье, стрекотание, журчание, жужжание и писк, издаваемый мириадами насекомых. Сверху неслись трели каких-то птиц. Дитрих, не заметив в радиусе километра вокруг ни Белохаток, ни домов, ни русской, морозной кстати, зимы, ни прилагающегося к ней снега — не говоря уже о стремительно атакующей танковой бригаде, — окончательно удивился, осмелел и наполовину вылез из люка. Затем, опомнившись, он сделал хитрый ход, совершенно неожиданный для коварного противника, буде он отравил их психотропным газом и затаился неподалеку: майор ущипнул себя за бедро, не жалея. В глазах не стало яснее (да и куда еще?), и летний пейзаж не претерпел изменений. Морунген приложил ладонь козырьком ко лбу и обвел степь взглядом:

— Что за чудеса? Тут и зайцу-то укрыться негде, не то что солдатам! Была бы вся Россия такой, и проблем бы не было…

Он с наслаждением потянул носом свежий нагретый воздух и обратился сам к себе — со вполне понятной симпатией:

— Эх, брат Дитрих! Вот так вся жизнь пройдет внутри этой железной коробки, а вокруг такая красота. — Видимо, красота навела его на какие-то посторонние мысли, ибо он громко добавил: — Хотя здесь явно без партизан не обошлось, это все их происки: повару — медведя, нам — степь летнюю. Ну, как говорят в России, будь что будет. Всему экипажу разрешается выйти из машины!

Когда первый взрыв недоумения улегся и танкисты снова обрели способность рассуждать если и не здраво, то почти, они обнаружили целый букет несообразностей.

Во-первых, танк стоял прямо на развалинах какой-то постройки. Насколько они могли определить ее происхождение по тем жалким остаткам, которые были извлечены ими из-под гусениц танка, это была плетеная — как корзина — хижина, а вдавленные в сухую землю пучки соломы, перевязанные волосяными бечевками, свидетельствовали, что это была крыша. О том, что эта хижина и была тем самым домом, в который Клаус въехал, разрушив бревенчатую стену, и речи идти не могло.

Во-вторых, окружающее было до ужаса реальным, и уже спустя минут десять сперва целенаправленного, а затем и бесцельного блуждания среди травы и цветов они предпочли бы галлюцинацию. Галлюцинация, по крайней мере, была объяснима.

Дитрих рассеянно обрывал ароматные цветы на тонких стебельках, похожие на милые его сердцу маргаритки, и машинально сплетал их в веночек. Вальтер, присев на корточки, долго изучал почву, нюхал ее, растирал между пальцев и вскапывал ножом, чтобы добраться до следующего пласта. Клаус пристроился около Дитриха и ходил рядом с ним, повторяя запутанную траекторию его движений.

— Я, господин майор, все равно ничего не понимаю. Допустим, по нам действительно стреляли из секретного оружия. А откуда здесь взялся этот сарай? Я точно помню, что въезжал в бревенчатую избу и снега вокруг было — хоть на лыжах катайся…

Вальтер на минуту отвлекся от своих агрономических изысканий и поддержал товарища:

— Да, господин майор, радиосвязь тоже так запросто не могла прекратиться. Ни помех, ни шумов, ни русских, никого вообще — один фон. А ведь мы не очень далеко ушли вперед! Эфир сейчас молчит так, как будто мы на Луне.

Признаться, отсутствие связи волновало Дитриха даже меньше, чем отсутствие снега, ибо первому он мог найти какое-то рациональное объяснение, а второму — нет. Он чувствовал острую необходимость успокоить себя, а заодно и своих подчиненных. Поэтому он бодрым голосом объявил:

— Как бы там ни было, мы все пока живы! Находимся на службе у фюрера! И должны выполнять приказы командования! Тем более что нам оказана честь быть экипажем такого уникального танка, как «Белый дракон». — Он легко пожал плечами, ему пришла в голову крамольная мысль: «Майн Готт! Что я несу?» — Затем его строгий зычный голос произнес: — Так! Немного расслабились, поболтали, а теперь за дело! Вальтер, достань карту и сориентируйся на местности! Ганс, Клаус, проверьте состояние машины, осмотрите двигатель! Генрих, подготовь оружие и избавь нас от зимнего обмундирования, но далеко его не прячь — здесь нужно быть готовым ко всему! Я поднимусь на башню с биноклем и осмотрюсь.

Благими намерениями дорога в ад вымощена, считают знающие люди. Через несколько секунд в недрах башни раздался разъяренный крик Дитриха фон Морунгена:

— Где мой бинокль?!! В этом танке когда-нибудь будет дисциплина?! Генрих! Черт возьми, куда теперь задевался этот бинокль? Я что, должен всю дорогу сидеть с ним в руках, как Мадонна с младенцем?!

Не прошло и двадцати минут, как сосредоточенные и подтянутые члены экипажа стояли перед командиром, докладывая по очереди:

— Ваше приказание выполнено, господин майор, оружие подготовлено, боекомплект в порядке, мною пересчитан, снарядов хватит даже Москву сокрушить. Зимнее обмундирование убрано, пулемет на башне установлен. У меня все, — бойко отчитался Генрих.

От тандема Ганс-Клаус выступал механик-водитель:

— Господин майор, танк без повреждений. Двигатель в норме, управление отличное, подготовка машины к летним условиям дороги завершена, топлива почти полный бак, хватит на сто двадцать километров прямого хода по степи. У нас все.

В отличие от остальных, голос Вальтера звучал не слишком уверенно:

— Мне, господин майор, определить по нашей карте, где мы находимся в данный момент, не представляется возможным. Ничего не ясно. Тут степь, — он описал рукой широкую дугу, — а тут ее нет. — Ткнул пальцем в карту. — Тут обозначены река, лес и пространство болот, а здесь нет ничего похожего. Может, у вас есть какие-нибудь другие карты, господин майор? А то на этой самая большая степь — это колхозное поле, — закончил он растерянно.

Морунген, возвышавшийся на башне, как памятник самому себе в день наивысшего триумфа, не рассердился, вопреки ожиданиям, а довольно весело сообщил:

— Ладно, Вальтер! Мне повезло сегодня больше, чем тебе, хотя я не меньше вашего удивляюсь, как нас угораздило сюда попасть. — Тут он, как опытный оратор, выдержал многозначительную паузу. — Так вот, мне удалось кое-что, а точнее — кое-кого приметить в бинокль. Кажется, мы тут не совсем одни. Примерно в километре отсюда, вон там, по дороге идет, судя по всему, русская женщина. Она безоружна. Исходя из ее странного вида, я делаю вывод, что она сможет нам объяснить, что здесь происходит и где мы находимся. Наша задача: как можно быстрее ее нагнать, случайно не задавив танком и не упустив. Клаус! Это на тебя я так строго и внушительно смотрю! И взять живой и невредимой для допроса. Ганс! Это я обращаюсь к тем из нас, для кого движущаяся мишень является непреодолимым соблазном. Всем все ясно? Если вопросов нет, приступаем к делу! В случае успеха этот прием будет называться… — Дитрих резко наклонился в сторону Вальтера, — как, Вальтер?!

— «Иван Сусанин», господин майор! — не растерявшись, рявкнул тот.

— Правильно, молодец! — одобрительно кивнул Морунген. — Все по местам!

Такое надо видеть, и мы искренне завидуем огромным могучим птицам, парящим в бледно-голубом, изнывающем от жары небе, — им полностью открыта картина происходящего, но они-то и не могут оценить ее по достоинству.

Кругом голая степь, простирающаяся от края до края горизонта. Полдень. Солнце поднялось уже очень давно, и с каждой минутой воздух становится горячее. Это царство ярко-зеленого и всех оттенков желтого цвета, только местами расцвеченное брызгами сиреневого, голубого и розового. Абсолютно неуместный на этом фоне танк, покрытый зимним, бело-серым камуфляжем, кажется ослепительным пятном и, конечно, привлекает к себе внимание. Единственное, что утешает, — привлекать особенно некого. Пуста и безлюдна степь, а ее коренных обитателей — животных, птиц и насекомых — танк вовсе не интересует, разве что вызывает испуг.

И не то чтобы танк с зимним камуфляжем посреди летней степи — это уж такая необычайная редкость: промашки случаются у кого угодно и в сколь угодно важном деле. На этот самый зимний камуфляж можно было бы закрыть глаза, но удивление вызывает абсолютно не он. Любого стороннего наблюдателя, мягко говоря, поражает то, что танк этот несется на предельной скорости, оставляя позади себя тучи пыли и столбы темного дыма; несется уже не первый десяток минут, и взъерошенный офицер, высунувшийся из башенного люка, подпрыгивает на ухабах и кочках и время от времени чертыхается так, что небесам должно быть жарко. При этом он орет как заведенный, пытаясь перекричать рев мотора:

— Стоит! Хальт! Стреляйт буту!!!

А впереди, оторвавшись метров на пятьдесят от стремительной машины, улепетывает со всех ног женщина в сером козьем платке, телогрейке и валенках. Причем бежит она не просто так себе, по прямой, как стайер на длинной дистанции (хотя одно это можно было бы расценить как своеобразный рекорд), но еще умудряется петлять, вихлять и вообще выписывать такие зигзаги и кренделя, что у преследователей начинает кружиться голова. Кроме того, хоть некому это услышать, а значит, и засвидетельствовать, женщина бубнит себе под нос на бегу:

— Ой, мамочки! Ой, беда! Ой, кошмар! Что же это такое делается? Тевтонцы поганые… Хунды паршивые! Куда ж это мне деваться теперь? И там они, и здесь они! Нигде от этих иродов спасения нет! Может, я чего не то?.. Может, это я что-то перепутала?! Может, кого прогневала из владык небесных? Ой, ужас-то какой, ох, беда-то какая, ой, страсти какие! Куда ж теперь податься? И там они, и здесь они! Говорят, от судьбы не уйдешь, а я еще, дура, не верила, считала — колдовская сила-спасительница, сила великая, от любых напастей меня убережет! Так нет тебе, вот тебе, на тебе — бабку загубили, прабабку извели, прапрабабку замучили, прапрапрабабку истерзали — теперь за меня принялись!..

Первые минут десять захваченные погоней танкисты особо не задумывались над феноменом неуловимости русской поселянки, видя в ней единственную возможность выяснить, что с ними произошло после того, как они въехали в эту проклятую избушку. Да и дикие крики командира «Хальт! Стоит!…» — и далее по тексту — несколько сбивали с толку. Однако безмятежность очень быстро испарилась, уступив место страшным подозрениям: а как это укутанной в зимнюю одежду фрау удается все время опережать быстроходный танк, да еще и на ровной местности? Задумавшись об этом, Дитрих почувствовал, как по спине его поползли холодные колючие мурашки, и даже временно забыл про становящееся уже традиционным «хальт!».

— Господи! — истово обратился он к равнодушному небу. — Господи, умоляю тебя — пусть это будет галлюцинация. Иначе я не выдержу.

Очевидно, сходная мысль посетила и Ганса, ибо он обратился к своему командиру:

— Господин майор! Может, это и не поселянка вовсе, а мираж — вроде африканского? Быть такого не может, чтобы человек мог столько времени бегать наперегонки с лучшей машиной вермахта, да еще в этих унтах.

— Валенках… — машинально поправил скрупулезный Дитрих.

— Так точно, в валенках. А если может, — добавил он про себя, — то зря мы с ними войну затеяли.

— Отставить пораженческие настроения! Сейчас мы проверим, какая это галлюцинация! Дай-ка предупредительную очередь.

Ганс бормотнул «слушаюсь» и дал короткую очередь из пулемета поверх головы странной русской фрау. Откровенно говоря, Дитрих очень рассчитывал на то, что либо женщина сейчас растворится в знойном мареве, либо будет продолжать свой неистовый бег, как и положено приличной галлюцинации, и тогда им придется остановиться, перевести дух и выработать новую стратегию. Однако в тот день ангел-хранитель барона фон Морунгена явно взял выходной и потому ни одно из его чаяний не сбылось: услышав короткий и сухой звук выстрелов, русская фрау остановилась и, не поворачиваясь, медленно подняла руки. Совершенно очевидно, что скорость во время преследования она сумела развить бешеную, ибо Клаус с трудом справился с управлением разогнавшейся многотонной машины и ему пришлось проскочить мимо застывшей на месте фигурки, чтобы не раздавить ее. Затем он дал задний ход, виртуозно проехав по собственной колее. Наконец танк неумолимой громадой застыл возле беглянки.

— Стоит! Стреляйт буту! — немного запоздало сообщил Дитрих, свешиваясь из люка.

Затем майор перевел дух и стал внимательно разглядывать женщину.

Лязгнула крышка нижнего люка, и на поверхности появилась голова Клауса, который обязательно хотел знать все из первых рук; Ганс вылез на броню, пропуская Генриха посмотреть на неуловимую русскую фрау, и только невозмутимый Вальтер продолжал возиться с мертвой рацией, не интересуясь лишними подробностями. Он был уверен, что главного все равно пропустить ему не дадут.

Если сбросить со счетов зимнюю одежду, которая скрадывала фигуру женщины, делая ее чересчур упитанной, серый платок, закрывавший лоб, а также пыль, грязь и пот, покрывавшие ее лицо, то она явно была привлекательной. Дитрих на глаз определил, что фрау цветет как раз третьей, самой знойной, молодостью и вполне способна еще разбить пару сердец. У нее были правильные, строгие черты лица, какие он совершенно не ожидал увидеть у жительницы глухой русской деревеньки и приличествующие скорее какой-нибудь античной богине, — прямой, тонкий нос, полные чувственные губы и крутой изгиб бровей. Огромные пушистые ресницы обрамляли черные бархатные глазищи, которые тревожно глядели на немецких танкистов.

Русская поселянка явно не относилась к тому роду людей, которых страх заставляет замкнуться в молчании. Но бег наперегонки ее все-таки утомил, хотя и не истощил до предела, — она тяжело дышала, и в такт дыханию вздымалась и опускалась ее пышная грудь, которую не в силах был скрыть ни один ватник. Эта грудь невольно притягивала к себе взгляды и побуждала фантазию к полету, что сильно отвлекало от насущных проблем.

Наконец Дитрих прервал неуместное созерцание бюста и решил уточнить самые важные моменты, требовательно вопросив:

— Матка?! Стоит! Стреляйт буту! Стоит, кому каворью?

— Тоже мне матку нашел, сыночек песий! — вскипела женщина, но тут же успокоилась и ангельским голоском ответила: — Стою! Стою, милок, только не стреляй!

Она попробовала было еще выше поднять руки, но в тяжелой фуфайке это оказалось ей не под силу, и она уронила их вдоль тела.

Дитрих решил, что с русскими главное — не ввязываться в дискуссию, а задавать четкие и понятные вопросы. Возможно, тогда удастся что-то выяснить. И еще нужно придать себе строгий и важный вид, а то эта поселянка все время что-то бормочет, проявляя жуткую непочтительность к цвету и гордости германской нации. Поэтому он быстро и довольно сердито спросил:

— Ты кто такойт? Почьему бежат? Партизана? Нет? Не партизана? Отвечайт бистро! Корошо! Не то я стреляйт! — Он был уверен, что произнес весьма вразумительную и содержательную речь.

Что касается загадочной поселянки, то она одновременно предприняла столько действий, что у немцев зарябило в глазах. Она стащила с головы шерстяной платок, обнаружив под ним огромную толстую косу, уложенную короной; сложила платок, развернула его и заново сложила — ну точь-в-точь как фокусник в кабаре; встряхнула платок, накинула его на плечи, расстегнула верхнюю пуговицу телогрейки, поймала строгий взгляд Дитриха, нервно застегнула верхнюю пуговицу телогрейки, но зато расстегнула среднюю…

Приблизительно в этом месте Генрих потряс головой, чтобы сосредоточиться.

Единственное, что могло их утешить, — что и в ушах тоже зазвенело, до того быстрая и звонкая оказалась речь у русской фрау.

— Не партизанка я, не партизанка, не стреляйте! Живу я здесь! Здешняя я!… Шла вот тут, видишь — нет?.. Гуляла себе, цветочки смотрела, значит, глядю, батюшки-светы! — вы едете. Ну и испугалась маленько, думала, поспеваете шибко скоро, меня можете не увидеть, да ишо чего ненароком придавите. Машина-то у вас вон какая, агромадина: в ней когда сидишь, разве что на дороге мелкое заприметить можно?

Дитрих почти ничего не понял из ее взволнованной речи, но решил придерживаться избранной линии. Он тонко улыбнулся поселянке, принимая вид человека досконально разбирающегося во всех славянских хитростях, и погрозил ей пальцем:

— Ой, маткааа! Ты мне зупы не заговариват! Тебья трутно не заметит! Уж сколко еду, догнат не моку! Однако бистро ты тут гуляйт в цветиках. Что-то мне коворьит, что ты ест драпайть!

Поселянка изобразила на замурзанном лице неестественно огромную улыбку:

— Да что ты, милай?! Что ты, Господь с тобой, куда мне тут драпать? Сам погляди, здесь как в песне — степь да степь кругом.

Морунген сочувственно покачал головой, нахмурился, припоминая, но затем спохватился и снова перешел на деловой тон. А острое чувство голода, ощущаемое где-то посредине между сердцем и желудком, подсказало ему самую актуальную тему:

— В пестне, коворишь? Ну та латно. Тепьерь коворьи, где ест твой курка, яйко, млеко, мьясо?

Женщина демонстративно всплеснула руками, затем скрестила их на груди с видом великомученицы:

— Да что ты, родимый! Какие такие нынче «курки, яйки, млеко»? Уж второй месяц, как без домашней скотины живем! Партизаны все по селу собрали и в лес увели! — Тут она зажмурилась и прошептала: — Господи, твоя воля! Шо же это я такое несу? Какие тут партизаны?

— Опьят партизаны! — оживился майор. — Ты знайт, где естъ партизаны?! Ты покасыфайт дороха до партизаны?!

Все время, пока Дитрих демонстрировал подчиненным свое блестящее знание русского языка, они сидели рядом с ним притихшие и окончательно запутавшиеся. Время от времени то Ганс, то Генрих, то Клаус пристально осматривали окрестности, наблюдая, чтобы противник не подкрался внезапно и не застал их врасплох. Но если бы им сейчас учинили допрос с пристрастием, то они бы признались, что где-то втайне даже начали мечтать о противнике, о стрельбе и взрывах — о чем-нибудь, что хотя бы немного приблизило их к утраченной внезапно реальности. Что касается русской фрау, она была весьма симпатичной, но что-то подсказывало танкистам, что дорогу на Белохатки эта дама им не покажет.

— Нет! — в это время встревоженно говорила фрау. — Нет! Я не то хотела сказать! Понимаешь, партизаны того… ту-ту… нет их уже, скот забрали… скот — муу-уу-у, понимаешь — нет?… млеко, яйки и ту-ту… нах хаус до дома, до хаты… теперь шурупишь? А дорога, она кому известна, дорога-то? Откуда мне знать, я ж не партизанка!

Обилие неясных и смутных «муу-уу», «ту-ту» и «шурупишь» в быстрой речи женщины окончательно запутало и рассердило Дитриха:

— О! Да, я корошо шурупишь! Ты естъ партизана, который забыфатъ дороха нах хаус! Это ошень пльохо, но ничефо, мы тебье помагайт находит этот дороха.

Женщина аж вскинулась, но моментально оценила расстановку сил и снова взяла себя в руки. Она изобразила на лице еще более натянутую и нелепую улыбку, демонстрируя при этом великолепные белые зубы, и принялась объяснять все заново, как говорится — на пальцах. Немного есть в мире народов, которые умеют так жестикулировать, и все они сосредоточены в основном гораздо южнее Берлина. Одним словом, немцы к ним не относятся, и потому Дитрих как завороженный следил за порхающими в воздухе руками поселянки.

— Ну вот, ты опять ничего не понял, башка тевтонская! Я же тебе говорю, я нихц партизана! Я есть тот, кто жить на селе и разводить курка, млеко, яйко, ферштейн зи? Ты вообще по-немецки шпрехаешь или как? Шпрехен зи дойч, спрашиваю?! Ферштейн?

— О! Йа, йа! Ферштейн! — машинально откликнулся немного ошалевший Дитрих и тут же поспешил уточнить, чтобы фрау еще чего доброго не заподозрила, что он не понимает: — Курка, млеко, яйко очен любьит кушайт доплесный немеский зольдат!

— Ну наконец-то, разобрались! Слава Богу! — с облегчением выдохнула она.

О наболевшем, как известно, говорят с кем угодно, особенно же с тем, кто сможет тебя понять. Дитрих в этом смысле не был исключением, и потому он продолжил с упорством, присущим прусскому офицеру:

— Та, расабралис! Тепьерь ты ехайт с нами и дафать курка, млеко, яйко! Феликий Германья и фьюрер тебья никокта не забыфать са этот допрый… как это коворьить по-русски?.. — И он страдальчески сморщился, пытаясь вспомнить нужное слово.

— Ага! Разбежалась! Да в гробу я видела твоего фюрера вместе с его Германьей! Я, может, и покажу тебе дорогу, но только из своих соображений и при одном условии — вы от меня отвяжетесь, понимаешь, фашистская твоя рожа? Оставите меня в покое! У меня свои дела — у вас свои. Встретились нечаянно, а теперь разойдемся как в море корабли. И чтобы я от вас по степи больше в валенках не куролесила, ферштейн зи — нет?

— Латно, ферштейн, — с неподражаемым достоинством ответствовал на это Дитрих. А что взять с женщины? Она является существом несовершенным, даже если у нее такой точеный античный профиль. — Я делайт вид, что не слышат тфой глюпый больтофня. Ты покасыфайт, где ест курка, млеко, яйко. И есчо, ты ест не куролейсить по степи в фаленках, а ест залесат съюда, ко мне, на бистрый немеский панцер.

— Знаю я твой «бистрый немеский панцер» — уже и душу, и глаза намозолил. Руку даме дай, что уставился гляделками? Или у вас там в Германьи такое не заведено?

Последнее слово поставило Дитриха в тупик, и он спросил с доверчивостью ученого-натуралиста:

— Что значит ест «зафедено»? Почьему я не знайт такой руский слофо?

— Заведено — это когда… ну, понимаешь, нет? Вот твой дурацкий панцер сейчас гыр-гыр-гыр-гыр: за-ве-ден. — Она ритмично поколотила кулаком по танку в такт словам. — Соображаешь?! Заведен — это когда я, как дура, значит, здесь внизу должна кричать, чтобы ты там, наверху, хорошо меня слышал, наглая твоя фашистская морда! Соображаешь, ферштейн?! — И, бросив короткий взгляд на меняющееся на глазах выражение лица немца, пробормотала: — Ой, нет! Наверное, неудачный пример, по новой объяснять придется.

Что бы ни чувствовал в этот момент сам барон фон Морунген, он не уронил ни чести фамилии, ни чести мундира. Руку даме протянул и помог ей взобраться на танк. Затем повернулся к своим подчиненным и отдал несколько коротких распоряжений, после чего все моментально заняли свои места, словно их больше не интересовали объяснения, которые им могла дать эта женщина

— У-ух, — сказала она, прикасаясь к горячей броне. — Ишь как раскалился на солнце. Как же вы в нем выдерживаете-то в такую жару? — Ей очень хотелось добавить вслух «так вам и надо», но она мудро воздержалась.

Тем временем Дитрих поспешно рылся в памяти в поисках самой точной формулировки:

— Гыр-гыр-гыр, кофоришь. Фашиский морда все понимайт! Будьеш мнохо больтать, я прикасыфайт, и Ганс делайт тебья пух-пух из этот пульемет! А тепьерь дафайт покасыфайт, пока я допрый…

Майор Дитрих фон Морунген был несколько озадачен: если верить всему, чему его учили на протяжении последних лет, то он должен был испытывать к этой поселянке исключительно холодное презрение, каковое совершенно исключало возможность на нее обидеться. Обидеться ведь можно только на равного. Однако, невзирая на необычность ситуации, в которую они попали, и на совершенную неопределенность будущего, Дитрих страшно обиделся на русскую фрау за ее пренебрежительный тон и плохо скрытую неприязнь. Разумом он понимал, что к завоевателям никто пылкой любви не питает, и все же… Он бы с удовольствием не разговаривал с русской, чтобы своей неприступностью и холодностью дать ей понять, как он обижен, но обстановка обязывала его поступать совершенно противоположным образом. Поселянку следовало допросить поподробнее, чтобы наконец установить, где они и что с ними могло стрястись. Для начала он решил продемонстрировать свою проницательность и, указав пальцем сперва на ватник, а потом на валенки, спросил:

— Почьему так хлюпо выхлядеть? Что естъ это? А это? — И потянул за платок.

— Ну, ты, — огрызнулась поселянка, — сам-то не больно умно выглядишь. А ручонки свои убери, я этого не люблю. Оккупант поганый. Будешь приставать, заеду по сусалам, не посмотрю, что ты немец в фуражке!

— Что значит «не болно умно выхляшу»? — съязвил Дитрих. — Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?

— Доблестный немецкий зольдат я любить, а лапы свои держи при себе, не то будешь сам искать, где есть курка, млеко, яйко! Понял?! — сообщила неприступная фрау.

— Корошо! Корошо! Дитрих все понимайт! Матка никокта ест не фольноваца! Немеский зольдат руский киндер унд руский матка нихт обижайт.

— То-то же! «Немеский зольдат»… Меня разлютуешь — не миновать тебе тогда зольдатской могилки, — сказала она, поправляя поочередно платок и волосы. Затем победоносно глянула на немца и командирским голосом приказала: — Так! Поедем сначала в лес, к реке! Давай гони свой панцер вон туда! А то я уже на этом солнце вся испарилась. — И она указала рукой куда-то вперед.

Осмотрев местность, Морунген обнаружил в указанном направлении маячившие на горизонте сиренево-голубые холмы. Он яростно почесал шею под ларингофоном и скомандовал:

— Клаус! Разворачивайся! Едем! Ориентир — холмы на северо-западе!

Не бывает народов исключительно глупых, исключительно трусливых или поголовно смелых и отчаянных. Любой народ состоит из множества отдельных людей, каждый из которых имеет свой собственный характер и умственные способности. Преобладающее большинство, собственно, и определяет уровень цивилизованности целого народа. В этом смысле бруссам до какой-то степени даже повезло.

Нет, талантливых ученых среди них нет и никогда не было, умных и прозорливых правителей, способных объединить под своей рукой разобщенные племена, тоже пока не находилось, хотя появления такого вождя с ужасом ожидал весь цивилизованный мир. Бруссы славились своей глупостью, отсутствием воображения и диким упрямством, сравнимым разве что с упрямством быка-тяжеловеса на его родном пастбище.

Подобный набор качеств мог бы привести к краху и полному истреблению любой народ, если бы все наши недостатки не являлись прямым продолжением наших достоинств. Имелись такие достоинства и у варваров. Они были глупы, зато веками оттачивали коварство и хитрость, и их уловки могли ввести в заблуждение кого угодно; они были лишены воображения, зато их почти невозможно было испугать, ибо тягостные мысли о возможных последствиях своих действий никогда не посещали их умов, равно не терзали их бесплодные сомнения, колебания и угрызения совести. А потому бруссы являлись очень стойкими людьми. Невероятное же упрямство было следствием завидного упорства в достижении намеченных целей. Словом, от варваров было так же сложно избавиться, как от комаров.

Это было довольно многочисленное племя, и потому ватага его воинов и охотников насчитывала более сотни человек. Они уже третий день пробирались лесной чащей, двигаясь по направлению к столице.

Лазутчики, выбравшиеся на край леса, чтобы с холмов осмотреть окрестности и убедиться в том, что со стороны степи их племени не угрожает никакая опасность, сразу заметили стремительно приближающееся чудище. Они не видели ничего подобного, и в их языке не было даже приблизительного понятия, чтобы описать соплеменникам странное существо, однако это никак не повлияло на положение вещей. Имеющий имя или лишенный его, но огромный зверь должен быть пойман и уничтожен. Если он состоит из мяса и костей, то будет съеден, и, судя по его размерам, еды хватит на всех. Если его шкура будет прочной и красивой, то из нее либо сделают одежду, либо обтянут ею щиты. А кости пойдут на изготовление орудий и украшений. Что же касается несуразно больших размеров неизвестного создания, то это была не такая уж и редкость — в Вольхолле водились твари и покрупнее, и любую из них можно было убить. Главное, навалиться всем миром и постараться как следует.

Нана-Булуку Кривоногий Медведь, вождь племени, злорадно усмехаясь, расставлял своих лучших воинов и охотников по обе стороны широкой лесной просеки. Те, что поплоше и понеуклюжей, рубили в этот момент дерево средних размеров, чтобы перегородить упавшим стволом путь. Конечно, со всех сторон выгодней было бы свалить могучий и кряжистый дуб, однако на эту каторжную работу времени уже не оставалось. Вождь был уверен в том, что диковинный зверь обязательно изберет именно эту дорогу, которая, кстати, вела к довольно полноводной и глубокой лесной реке. Видимо, измученный жарой и жаждой, он стремился на водопой.

Тварь приближалась очень быстро. Вскоре острый взгляд вождя мог различить ее странное тело, не похожее ни на что виденное им ранее. А встречный ветер донес до него страшный смрад и жуткие звуки, издаваемые чудищем.

Надо сказать, что на аппетит привычных ко всему бруссов это нисколько не повлияло и они приготовились атаковать свой будущий обед.

Танк довольно быстро пересек равнину и подкатил к невысоким холмам, покрытым густым лесом. При первом же беглом взгляде, брошенном на окрестности, Дитрих понял, что единственно возможный путь — уходящая вверх песчаная дорога, пролегавшая, словно ложбинка между пышными грудями, меж двух холмов. И хотя засаду здесь не устроил бы только ленивый, другого выхода не было. Майор фон Морунген шел на заведомый риск, приказывая Клаусу двигаться вперед.

Деревья, росшие по обе стороны широкой просеки, поразили немцев. Нет, они, конечно, не были совсем уж невеждами — видели и вековые дубы Булонского леса, и мощные рыжие сосны, росшие в норвежских холодных фьордах, и даже древние пальмы, нашедшие себе приют в африканских оазисах. Но такой красоты, как здесь, в России, никто из них еще не встречал. Деревья-гиганты, более всего похожие на американские секвойи и многоярусные ливанские кедры, гордо возносились кронами к небесам. Казалось, что они насквозь пронзают прозрачный голубой свод и поднимаются выше облаков. Крупные сизые шишки в изобилии валялись повсюду, а рыжевато-зеленый настил украшали пышные шапки розового и голубого мха.

У Дитриха по биологии всегда были отличные оценки, да и ботаникой он не пренебрегал настолько, чтобы перестать узнавать обыкновенные растения, но здесь, в этой удивительной стране, все поражало его воображение. Даже обычный лес средней полосы казался незнакомым и напоминал о легендах и преданиях, читанных в далеком детстве. Внезапно майору фон Морунгену неудержимо захотелось взять в руки тяжелый топор, свалить несколько десятков стройных деревьев и построить из них крутобокое быстроходное судно, способное выдержать любой шторм. Танк как раз выбрался на участок, где рос исключительно мачтовый лес. Кора у этих деревьев с идеально ровными, прямыми стволами была непривычного желтоватого оттенка.

Эмоции настолько переполняли Дитриха, что он счел возможным поделиться ими со странной русской фрау:

— Да! Корошо сдес у фас! Болшой крепкий дерефья мнохо! — Он постучал ребром ладони по руке. — Нато тук-тук…

Женщина никак не отреагировала.

«Не чувствует она радости тяжелого мужского труда», — печально подумал немец, но все-таки решил попытаться еще раз. Сделав суровое и напряженное лицо, он принялся двигать рукой взад-вперед, имитируя работу пилы.

— Шик-шик… Понимайт?

Фрау загадочно улыбнулась и томно помахала платком над плечами:

— Будет тебе и тук-тук, и шик-шик… Ща, тока до леса доедем.

— Я ест лубьить арбайтен в лесу, — поделился Дитрих свеженькой мыслью. — Тук-тук, шик-шик, кфрр-шух!

Женщина повела себя непонятно. Она даже не взглянула на него, а как-то уж вовсе рассеянно ответила:

— Да? А я не очень. Все на поле, в огороде. В лесу комаров много.

Это были последние слова, которые удалось услышать майору фон Морунгену в спокойной и дружественной обстановке.

Сразу после них началось форменное светопреставление: во-первых, совершенно неожиданно поперек дороги свалилось дерево средних размеров, пролетев буквально в нескольких сантиметрах от ствола орудия. Дитрих подпрыгнул и вытаращил глаза.

Во-вторых, вопреки всем законам логики и здравого смысла над головой засвистели камни, пущенные явно из какого-то метательного оружия — чуть ли не пращи, а, кроме того, в броню машины с глухим стуком стали биться дротики. Ощутив себя Квинтиллием Варром, утратившим свои легионы за здорово живешь вот в таком же дремучем, диком лесу, Морунген рефлекторно нырнул в люк, спасаясь от обстрела. Правда, история до сих пор не располагает точными сведениями о том, прятался ли Квинтиллий Варр в своем головном танке или все-таки нет, но Дитриху в этот момент было не до исторических соответствий.

Отдельно необходимо упомянуть, что загадочную русскую фрау как ветром сдуло если не до того, как упавшее дерево коснулось земли, то в тот же самый миг.

Кульминацией этого короткого эпизода стал тот факт, что следом за Дитрихом в люк сверзилось что-то мягкое, теплое и пушистое, нечувствительно наступив майору на голову, и тут же прыснуло куда-то вбок.

— Партизаны!!! — заорал майор, ощутив это мягкое и теплое у себя на макушке. — Ганс, огонь! Огонь!! Огонь!!!

— Не могу, господин майор! — взвизгнул Ганс незнакомым голосом. — Мне что-то в ру-у-ку вцепилось… А-ай!!!

— Отставить руку! — в ужасе рявкнул Дитрих. — Выполнять приказ командира — немедленно огонь!!!

Раздались глухие удары, словно домовитая хозяйка выбивала пышную пуховую подушку. Ганс колотил свободной рукой по чему-то отчаянно сопротивляющемуся, иногда попадая и по себе. В столь тесном пространстве было невозможно развернуться как следует и уж вовсе невозможно рассмотреть детали. Зато слышно было более чем хорошо. Нечто визжало, рычало, брыкалось-кусалось, судя по всему, и причем чувствительно, царапалось и пиналось.

— М-их! — взвизгивал Ганс, отбивая агрессора, как котлету.

Оторопевший Морунген сглотнул слюну и попытался навести порядок в своем хозяйстве.

— Генрих, — почти решительно скомандовал он, — помоги ему, иначе мы…

Тут он поднял голову и обнаружил, что видит голубое небо и какие-то ветки. Люк был распахнут настежь. Глаза майора широко открылись, и он подскочил на месте, судорожно вцепившись в рукоятку.

— Майн Готт! Наверное, они уже внутри! Говорила мне мама в детстве — закрывай, Дитрих, дверь в комнату.

Люк с лязгом захлопнулся.

— Господин майор, — возбужденно воскликнул Клаус, приникнув к смотровой щели, — повсюду какие-то обезьяны! На двух ногах! А в руках у них только луки, дубинки, копья, камни… Ни гранат, ни автоматов не видно! Дерево это чертово не очень большое… может, попытаться его сломать?

Морунген хотел было обратиться к Гансу, но прислушался к сопению, пыхтению и писку и передумал. Затем до его смятенного разума дошел смысл сообщения: луки? копья? дубины? И он моментально приник к смотровому устройству. Надо отметить, что явившееся взору зрелище не ошеломило его только по той причине, что он уже был достаточно ошеломлен и стойкий прусский организм постепенно начал приобретать иммунитет к российским чудесам.

Довольно большая толпа странного вида красноармейцев окружила танк со всех сторон. Одни из них расстреливали машину в упор из допотопных, грубо сработанных луков. Тонкий знаток и ценитель старого оружия, обладатель солидной коллекции, барон фон Морунген опытным взглядом определил их уровень как примитивный. Другие солдаты потрясали копьями, подпрыгивая от нетерпения на полусогнутых ногах и издавая скрипучие нечленораздельные звуки, которые, впрочем, за толщей брони были почти не слышны. Чуть поодаль стоял солидный человек с внушительной фигурой, чем-то неуловимо напомнивший Дитриху Германа Геринга. Его майор определил как командира этой войсковой части.

Красноармейцы вели себя более чем странно: с одной стороны, они не проявляли никаких признаков страха, с другой же — складывалось совершенно дикое впечатление, что танков они в глаза не видели, а потому не осведомлены о том, что оружие пролетариата — то бишь булыжники, — равно как и заостренные колья, броне не страшны.

Командир коротко что-то крякнул, и обстрел танка усилился.

— Я знал, — пробормотал майор, — что оборонная промышленность фюрера опережает красных. Но чтобы настолько… кто бы мог подумать!

В этот момент Вальтер проявил признаки жизни:

— Господин майор, они, по-моему, чем-то озадачены. Вроде собрались — совещаются. Может, дать очередь из пулемета?

Морунген слабо удивился самому себе — о существовании пулемета он и не вспомнил:

— С этими русскими дамами можно и войну проиграть, — и решительно скомандовал, как и подобает германскому офицеру, которого озарила на удивление нестандартная и удачная мысль: — Вальтер! Огонь!

Красноармейцы растворились в окружающей среде.

— Ганс, Генрих, — попытался уточнить майор, — в чем дело? Вы готовы выполнять приказы командира?

Откуда-то сбоку донесся хриплый и сдавленный голос Генриха:

— Никак нет! Вот сейчас с Гансом отцепим эту тварь от пушки…

— Пы-пыпы-пы-пы, — протарахтела тварь. И уточнила: — С-сс-сссс-с…

— Да что же это такое, черт возьми?! — рявкнул Ганс. — Кусается еще, зараза!

— А ты, Ганс, дай ему стрельнуть из пушки, тогда оно само ее отпустит!

— Вы вот все шутите, господин майор, — непочтительно огрызнулся стрелок, — а я ведь могу и без руки остаться! Фу! Ну наконец-то!

И Дитрих смог лицезреть Келлера, который пытался в тусклом свете разглядеть нанесенные ему телесные повреждения. Генриху повезло гораздо меньше — он все еще отлеплял от себя диковинное существо.

— Вот черт! Что ж так не везет мне с этим… Да кто же ты такой?!

— Готов к выполнению приказа, господин майор! — отрапортовал Ганс, убедившись, что конечности у него пока что на месте.

— Огонь, огонь, Ганс, — устало попросил Морунген.

— Во что стрелять, господин майор? — деловито осведомился Ганс, оглядывая местность.

— Да ты просто стрельни для начала — стрелок! — вскипел Дитрих. — Пока есть из чего стрелять и есть кому командовать! Черт бы побрал эту Россию! Не война, а сумасшедший дом!

— Кстати, о сумасшедшем доме, господин майор! Я вот тут думал…

Обстановка в танке и вокруг него постепенно накалялась. Невозмутимый Вальтер методически продолжал терзать несчастную рацию; Ганс — натянутый как струна — целился в пространство перед собой, готовый в любую секунду стрелять; Генрих все еще сражался с прилипучей тварью и постепенно приходил к выводу, что сказки о русских богатырях ничего не преувеличивали, а скорее преуменьшали; Клаус и Дитрих просто сидели как на иголках, но пусть кто-нибудь попробует сказать, что это легко.

Внезапно из-за деревьев появилась цепочка красноармейцев, несущих на вытянутых руках огромную сеть. Судя по их согбенным фигурам, они ПОДКРАДЫВАЛИСЬ!

Клаус пробормотал, едва сдерживая смех:

— Господин Морунген! Вы это видите?

— Оригинально, — согласился Дитрих. — Что они себе думают? Может, это еще одно новое противотанковое оружие красных? А мы их недооцениваем?

— Да они, наверное, решили нас замаскировать, господин майор, — легкомысленно предположил механик. — Сетку накинут и пойдут на перекур. У них это, кажется, так называется.

— Так это сетка для перекура, что ли? — поразился майор.

— Да нет, господин майор. Вообще-то, я точно не знаю, но они, когда что-нибудь долго делают, обязательно перекуривают. Мне товарищ рассказывал, как у них в гарнизоне пленные русские мост через речушку строили, — так он замучился их расстрелом пугать: они после каждого пролета перекур устраивали. Иваны ему так и объяснили: русскому человеку нельзя без перекура, как немцу без туалетной бумаги. Вот сейчас перекурим, говорят, потом и расстреляешь.

— Дьявол! — зарычал Генрих голосом раненого людоеда.

— Бу-бу-буррр, — откликнулось существо, которое в данный момент висело у него за плечами на манер мехового рюкзачка и лягалось что было силы.

По броне затопотали ноги, обутые — судя по звуку — в мягкие чуни.

Какое-то время Морунген отстранение наблюдал, как красные накрывают танк сетью, сплетенной из толстых канатов, как деловито и сноровисто забивают в землю колья, чтобы удержать машину на месте. Наконец он обрел дар речи:

— Какая потрясающая уверенность и деловой подход. Словно перед ними свинья, а не шедевр немецкой промышленности.

Клаус демонстративно принюхался:

— Нет, это невыносимо. Ну и вонь. Они, наверное, язычники.

— Коммунисты пропагандируют атеизм.

— Это верно: в таких условиях проще всего верить, что Бога нет и быть не может.

— Господин майор, — подал голос Ганс. — Башню развернуть не удастся, мы зажаты между склонами.

— Знаю, Ганс, знаю, — меланхолически ответствовал Дитрих.

Клаус повозился в своем хозяйстве, подергал рычаги и сделал неутешительный вывод:

— Позади, господин майор, похоже, тоже дерево повалено. Пробовал сдавать назад, больше трех метров не выходит.

— А ну-ка, Ганс, — тоном азартного игрока проговорил майор, — поднимай ствол вверх, пока они нас не запеленали до конца.

— Бу-бу-бурр-бурр-уууу… — сообщила тварь, когда Генриху удалось отодрать ее от большей части своего тела и частично скрутить в бараний рог. Похоже, она обиделась.

Дитрих и ожидал чего-то подобного, но все же слегка изумился непосредственной реакции русских: при виде поднимающегося ствола они присели и замерли в нерешительности; сетка натянулась и заскрипела.

— Все, господин майор, это предел, — доложил Келлер.

— Тогда — огонь!

Поднатужившись, пушка изрыгнула снаряд. Взрыв сотряс землю и поднял в воздух огромную тучу пыли. Когда дымная завеса слегка рассеялась перед глазами и немцы смогли хоть что-то разглядеть, то выяснилось, что русских и в помине нет. Все обозримое пространство было пустым и безлюдным.

— Неплохо для начала, — констатировал Дитрих. — Теперь осталось эту чертову сетку снять. Добровольцы есть?

Отвечать никто не торопился.

— Добровольцев нет, и это значит командиру придется снова лезть в партизанское пекло и рисковать своей головой, — вздохнул Морунген. — Так я говорю, Ганс?

— Так, господин майор! То есть нет, господин майор! То есть… я не знаю, господин майор, может, следует немного подождать. Русские могли затаиться в засаде…

— Чему тебя учили до войны в этой чертовой России?! — вспыхнул Дитрих. — Если они засели в засаде, то надо либо — первое — отступать, либо — второе — наступать! Третьего не дано. Раз уж мы сюда приехали, а уехать не можем — самое время наступать. Так что бери свой автомат — и бегом прикрывать командира!

Приоткрыв крышку люка, он сосредоточенно понюхал воздух.

— Этих немытых гадов можно обнаружить по запаху. Черт его знает, — сказал он какое-то время спустя, — вроде пахнет порохом, горючим и краской.

Осторожно и неохотно Морунген попытался шире открыть люк. Это оказалось весьма проблематичным, потому что сеть хоть и неплотно прилегала к поверхности танка, но и не позволяла до конца осуществить задуманное.

— Вот зараза… — свирепо пыхтел Дитрих. — И угораздило же вместе с танком в сети угодить. Дома рассказать, так ведь никто не поверит… Ганс, брось автомат и придержи крышку… Я попробую вылезти наружу.

Он вытащил из ножен нож и острым как бритва лезвием разрезал несколько веревок. В ту же секунду непознанное существо отцепилось от Генриха и метнулось на свободу, снова протоптавшись по голове фон Морунгена самым непочтительным образом. Майор едва успел разглядеть ее, и беглый взгляд сказал ему, что это не то пушистая мартышка, похожая на не в меру подвижного персидского кота, не то персидский кот с непомерно развитыми конечностями, смахивающий на мартышку. Ни то ни другое не могло уложиться у него в мозгах. Впрочем, здравый смысл тут же подсказал ему самый простой выход из сложившейся ситуации — послать загадочную тварь ко всем чертям, не углубляясь в дебри зоологии.

Выбравшись из «пойманного» танка, немцы приняли все меры предосторожности и прочесали близлежащие заросли, стараясь не терять друг друга из виду и не заходить глубоко в лес. Через десять минут им стало абсолютно ясно, что русские по непонятной пока причине смылись, не оставив ни засады, ни снайперов, ни, похоже, мин и ловушек. Во всяком случае, ничего похожего немцам обнаружить не удалось. Таким образом, смысл загадочной наступательной операции, осуществленной красноармейцами, а также причина, по которой они пытались захватить танк, но так и не довели дело до победного конца, для доблестного экипажа «Белого дракона» так и остались покрыты мраком.

Недоумение не мешало им работать.

Ганс, Клаус и Генрих отсоединили крепления, которыми к борту танка были прикреплены инструменты, и вооружились ломом, топором, киркой и лопатой, после чего дружно атаковали поваленное дерево; Вальтер с автоматом наготове стоял на карауле, а сопящий и чуть ли не пышущий от негодования паром майор фон Морунген разрезал ловчую сеть кусачками.

— Фантастика… и что за страну мы завоевываем? Я такую сеть второй раз в жизни вижу. Первый раз в Дрезденском историческом музее, когда я был еще совершенное дитя.

— Да вы же знаете, господин майор, этих красных, — поддержал его Клаус, — от них можно ждать чего угодно. Мне в прошлом году один лейтенант в «Синей жирафе» доверительно рассказывал, как они в одной деревне брали в качестве сувениров лапти, чтоб домой послать. Представляете — настоящие русские лапти, я о них только в сказках слышал. Вот это экспонат!

— Сумасшедший! — сморщился брезгливый Дитрих. — Да брось, Клаус! Зачем тебе лапти? Мертвый немец приятнее пахнет, чем лапти живого русского!

Майор тоскливо принюхался к сетке и страдальческим голосом вопросил:

— Какой гадостью они ее пропитали? Да! Кстати, о лаптях! Вальтер, а что с нашим противогазовым комплектом? Все забываю у тебя спросить, я его уже в третий раз не могу найти!

— Мы же в России, господин майор, — резонно отвечал Вальтер. — Зачем нам противогазы? Здесь угроза газовой атаки сводится к ноль целых одной десятой процента, а в танке вы ее и вовсе не заметите.

Дитрих фон Морунген подозрительно оглядел дремучий лес, затем понизил голос и как-то особенно выразительно произнес:

— Кто знает, кто знает, Вальтер… А противогазы все-таки нам бы не помешали. Ну ладно! Что там с этим проклятым партизанским деревом?

— Еще пять минут, господин майор, и можно будет ехать! — браво отрапортовал Клаус. — Хоть сейчас вперед, на Москву!

И хотя все складывалось не так уж и страшно, как казалось в самом начале, майор не взбодрился. Он уселся на башне, свесив ноги, и обратился к равнодушным небесам:

— Что все-таки за страну мы завоевываем?

Глава после следующей

С добрым словом и пистолетом можно дойти гораздо дальше, чем просто с добрым словом.

Девиз шерифов штата Аризона

Чужая страна — это всегда немножко другая планета.

В справедливости подобного утверждения доблестный экипаж «Белого дракона» имел возможность убедиться неоднократно. Даже Франция — ближайшая европейская соседка — смогла преподнести немцам несколько сюрпризов; что уже говорить об Африке, например, где все — от пресловутых египетских сфинксов, вызывавших душевный трепет, до каких-то жутких, вонючих штуковин, оказывавшихся на поверку съедобными плодами, — поражало воображение и заставляло почаще задумываться о том, что человек хоть и мнит себя царем природы, но природе об этом не удосужились сообщить.

После трехнедельного пребывания в Африке и Дитрих, и его подчиненные были совершенно уверены в том, что наука не в состоянии объяснить всего и что чудеса пока еще случаются. Просто они случаются вдалеке от центра цивилизации и потому остаются незамеченными.

И все-таки Россия сумела побить все предыдущие рекорды.

Немцы не понимали вообще ничего. Положение усугублялось кажущимся сходством здешних лесов и дремучих германских чащоб. Трудно было предположить, что из-за векового дуба, то есть дерева почтенного, достойного и с детства знакомого, может вылезти какая-нибудь неописуемая гадость. Просто в голове не укладывалось.

Дитрих не без содрогания вспоминал визгливого пушистого террориста, свалившегося ему на голову, и горько сожалел о том, что не получил в свое время диплом биолога. Тогда бы он смог лучше разобраться в том, что же это все-таки было, и написать диссертацию, если бы выяснилось, что животное это немецкой науке не известно. Дитрих здорово подозревал, что немецкой науке не известна большая часть здешних животных, равно как и здешних обычаев, технических приспособлений, полезных ископаемых, растений… короче, всего того, чем интересуется наука.

«Белый дракон» довольно медленно ехал по широкой лесной просеке, по обе стороны которой неприступной стеной вздымались вековые деревья. Иногда дорога резко петляла, обходя какого-нибудь особенно древнего гиганта. Майор попытался как-то разглядеть верхушку такого ботанического монстра, но у него ничего не вышло — разве что закружилась голова и потемнело в глазах. Это было все равно что пытаться разглядеть вершину Эвереста.

Голос Клауса, раздавшийся в наушниках, вывел Морунгена из глубокой задумчивости:

— Герр майор, а вы уверены, что танк верно держит курс? У меня такое чувство, будто мы напрасно сюда забрались.

— Жизнь вообще напрасна, — отозвался Дитрих.

Теперь он гораздо лучше понимал великого русского писателя Достоевского. Если бы ему пришлось провести здесь несколько лет подряд, кто знает, возможно, и он, барон фон Морунген, написал бы какое-нибудь «Преступление и наказание». Однако чувство ответственности было сильнее меланхолии и растерянности. И Дитрих взял себя в руки, а взяв, ответил громко и внятно:

— Со слов русской фрау, где-то здесь поблизости протекает река. Нам не помешало бы немного помыться и запастись водой. К тому же тут прохладнее — что лучше и для нас, и для машины. Русских пока что не видно, а в лесу нас не обнаружит вражеская авиация.

Клаус хотел было запротестовать, но им завладела какая-то новая мысль. И он примолк, пытаясь разобраться, что именно так его беспокоит.

Вместо него заговорил Вальтер:

— Меня преследует неотвязная идея, господин майор, что каким-то образом мы оказались глубоко в красном тылу. И хотя это кажется совершенно неправдоподобным на первый взгляд, все же есть множество фактов в пользу этой теории. Заметьте, как здесь странно: нет ни одной артиллерийской воронки, не слышно канонады боя, не видно следов эвакуации. Это не похоже на то, что нам рассказывали об Иванах: дескать, пока все не уничтожат, не отступают. К тому же и радио молчит до сих пор.

— А меня больше беспокоит то, что мы оказались совершенно неинформированы о том, что в действительности происходит на восточном фронте, — вмешался Генрих. — Либо наши службы сами не ведают, что творят, либо они намеренно искажают факты — а это уже саботаж, и за такое расстреливать мало. Впрочем, — с сомнением произнес он, — не могут же абсолютно все быть агентами врага и злостными саботажниками.

— Не могут, — согласился Вальтер.

— И тем не менее, — воскликнул Генрих, — взять хотя бы это черт-те что, которое свалилось в люк. Выходит, что большевики не только собак натренировали под танки с гранатами кидаться, но еще и кошек обучили ближнему бою с превосходящими силами противника.

— Может, это была не совсем кошка? — с сомнением протянул Вальтер. — А скажем, гибрид обезьяны и кошки?

— Боевая кошка русских! — не унимался заряжающий. — Что ж я, совсем слепой?

— Генрих! — изумился майор. — Вслушайся, что ты несешь?

— Никак нет! — рявкнул Диц. — Не несу, герр майор. Посудите сами, мы ее с Гансом сколько времени не могли скрутить. Она несколько раз пнула меня головой и совершила попытку укушения в районе седалища. Хорошо еще, что глаза не повыцарапала…

— Хорошо, что она тоже не была обвязана гранатами, — вставил до сих пор молчавший Ганс.

— Ну, это вполне объяснимо, — сказал Вальтер. — Это гораздо более ценный кадр, явно владеющий боевыми искусствами, и было бы неразумно пускать его в расход. Такие силы нельзя использовать как одноразовую салфетку.

— Майн Готт! — возвел глаза к небу Дитрих.

— Если бы она сама не вышмыгнула из танка, — упрямо продолжал Генрих, — нам бы туго пришлось. Такая прилипучая, зараза…

Майор понял, что ситуация вышла из-под контроля и приближается к абсурду и что его задача как главнокомандующего — немедленно прекратить обсуждение, пока еще хоть кто-то остался в здравом уме и твердой памяти.

— Ладно, ладно! — строго, но добродушно произнес он. — Хватит рассуждать! Наше дело не рассуждать, а воевать, с чем мы на данный момент справляемся неважно. Белохатки до сих пор не взяли, а ведь они были под самым носом. Что я буду в штабе докладывать? Что на мой танк красноармейцы сеть набросили и уволокли к себе в тыл для забавы? И что патриотически настроенная русская кошка чуть было не взяла в плен экипаж из пяти человек, но нам крупно повезло — и она убежала в лес охотиться на мышей? Чтобы Сталин рассказал анекдот Жукову и Ворошилову: в наших лесах не только русские медведи, но и секретные танки фюрера развелись, не отправиться ли нам, господа, на охоту?! Да, мы остались без поддержки! Да, мы остались без связи! Но мы до сих пор живы, и у нас хватит боеприпасов, как сказал Генрих, Москву сокрушить. Значит, фюрер надеется на нас и ждет выполнения поставленной задачи. — Он расстегнул воротник и крепко потер ноющую шею. — К тому же здесь красиво, и мне тут нравится… воевать.

Ганс, которого пережитые волнения сделали не в меру саркастичным, счел возможным съязвить:

— Вы, господин майор, надеетесь красивыми русскими лесами до Москвы добраться? Так ведь в них не только бурые медведи и немецкие танки скрываются. Вы сами говорили: от лесов держимся подальше, ибо лес — рассадник партизанской заразы.

— Ганс, ты же в закрытом танке — расслабься! — попытался разрядить обстановку Клаус.

К тому же ты у нас самый смелый, с тобой рядом уже не страшно!

— С закрытым верхом… — пробурчал Ганс, — вот попадешь в партизанскую засаду, тогда сделают тебе открытый верх.

— Довольно вам ссориться, — прикрикнул Дитрих. — Мы в лесу ненадолго. Наберем воды и обратно в степь. Пить небось все хотят, а? Или только я один?

Экипаж промолчал, но молчание было выразительное и красноречивое.

— То-то же, и нечего ворчать. Вы солдаты, а не дамы в очереди за маргарином.

Нана-Булуку пребывал в растрепанных чувствах.

Чудовищный зверь, которого так ловко поймали в сеть его охотники, оказался на поверку не вкусным, а коварным и подлым противником. Вначале он вроде бы испугался нападения и издавал жалобные звуки при каждом метком попадании камня или стрелы. Он оцепенел на месте и не делал никаких попыток сбежать или сопротивляться. Бруссы уже торжествовали победу, заколачивая в землю последние колышки, и Нана-Булуку Кривоногий Медведь, вооруженный ритуальным ножом для свежевания туш, карабкался по неподвижному телу зверя, ощущая под ногами мелкую дрожь и гудение — очевидные признаки страха. Самые храбрые и удачливые охотники других брусских племен не могли похвастаться столь внушительным трофеем. Нана-Булуку уже мечтал о том, какую женщину он выменяет у соседей на кусок бронированной шкуры этого зверя, когда мерзкая и хитрая тварь стала поднимать свой длиннющий нос. Во всяком случае, варвары решили считать это носом, хотя на самом деле это могло быть что угодно.

Прочнейшая ловчая сеть, которая некогда удержала брыкающегося мечезубого пумса, заскрипела, а колышки повылетали из земли, словно потревоженные осы из гнезда, и ошарашенный Нана-Булуку кубарем скатился с рассерженного зверя. Затем тварь недовольно заворчала, зарычала и внезапно выплюнула яркий ком огня. Он устремился вверх, описал плавную дугу и с диким грохотом вонзился в землю. Приблизительно в этот же момент бруссы кинулись наутек, предпочитая бедную и голодную жизнь страшной смерти, грозившей им из-за страсти к сытому благополучию.

Ватага охотников смылась моментально, даже и не подумав остановиться, оглянуться и внимательнее рассмотреть невиданного зверя. Так поступили все. Все — но не Нана-Булуку.

Кривоногий Медведь мужественно залег в неглубокой влажной балке, укрывшись за круглым и колючим кустом спуххи. В руках он судорожно сжимал трофейную нупатянскую саблю, доблестно слямзенную у зазевавшегося пригамутрийского рыцаря после славной Турхипхойской битвы. Он намеревался изучить повадки жуткой твари и, вооружившись знаниями, одолеть-таки ее, чтобы прославить свое имя и укрепить авторитет среди людей племени. И он был как никто другой близок к раскрытию тайны бронированной твари и мог бы стать первым специалистом Вольхолла по «Белому дракону», но судьба решила иначе.

Переменчивая и ветреная, как все женщины, судьба возникла перед ним в облике большого болотного плевуна.

Об этом существе стоит рассказать поподробнее.

Большой болотный плевун — тот еще цветочек, — видимо, задумывался творцом именно как насмешка судьбы. Это было не слишком крупное животное размером с упитанную свинью и приблизительно такой же комплекции. А уж характер у него наверняка был истинно свинский. Голова его состояла в основном из круглых щек, похожих на тыквы, отчего большой болотный плевун приобретал поразительное сходство с тромбонистом, дующим изо всех сил в свой тромбон. У него были крохотные глазки, качавшиеся на подвижных гибких стебельках, и уши-локаторы, поворачивавшиеся во все стороны без малейшего напряжения. Собственно, это и все, что известно о внешности плевуна.

Большой болотный плевун, вопреки своему названию, мог обитать где угодно — только бы поблизости была влага. Правда, в болотах его встречали чаще всего, но жил он и в низинах, и в поймах речушек и ручьев, и по берегам озер и прудов. Это было неприхотливое и общительное создание, обладавшее, впрочем, одним свойством, делающим его самым опасным животным на континенте, а также и малоизученным.

Большой болотный плевун плевался.

Делал он это с душой и большим мастерством. Плевок его достигал цели на расстоянии до пятидесяти метров и бил с точностью снайперской винтовки. Жертве доставалась доза жидкости объемом в литр — а крупные экземпляры выплевывали и побольше, — которая на воздухе моментально застывала и превращалась спустя несколько секунд в невообразимо клейкую резинообразную массу, которую потом было практически невозможно отодрать от пораженной поверхности. Ни водой, ни иными известными жидкостями — даже крепким вином — эта субстанция не растворялась, и ее приходилось счищать ножом, скребками и прочими жесткими предметами, отчего процедура приобретала сходство с пыткой.

Большого болотного плевуна боялись панически. Даже известные своей склонностью к самопожертвованию во имя процветания и развития науки ученые мужи из Шеттского университета не смогли описать это животное. Их перу принадлежали энциклопедии и учебники о драконах и циклопах, коварных каннибалах и злобных хаббсах; они рассмотрели и описали прожорливых жарликов, пульчазную вульсянтию, Лысеющего Выхухоля Хвадалгалопсу и даже Хваталку-Проглота Шахуху — существо, отнюдь не склонное к сотрудничеству, — но плевун им не дался.

Прицельно заплеванный приват-доцент Шеттского университета был вынужден прервать свое наблюдение за мерзкой тварью уже на шестнадцатой минуте — и эти шестнадцать минут он вспоминал потом всю оставшуюся жизнь

Одним словом, в тот момент, когда Дитрих приподнимал крышку люка, выбираясь наружу, и Нана-Булуку был уже на волосок от цели, плевун принюхался к ароматам, исходившим от вождя бруссов, естественно, обиделся, надул щеки, набрал полную пасть слюны, вытянул рот длинной трубочкой и виртуозно плюнул.

Клейкая масса залепила все лицо и грудь Нана-Булуку, после чего Кривоногий Медведь, лишенный даже возможности сыпать проклятиями, напрочь забыл о диковинной твари, начихал на ловчую сеть и вплотную занялся собой.

Вот почему, когда отдышавшиеся варвары вернулись на место неудавшейся охоты посмотреть, что стало с их добычей, они оказались вынуждены отковыривать от своего вождя липкое месиво, и это занятие настолько захватило их, что о преследовании чудовища речь уже не шла. К тому же и самая лучшая ловчая сеть племени была безнадежно испорчена: ее обрывками было усеяно все вокруг. Зубы чудища перерезали поваленное дерево на две части, и место среза говорило о том, что клыки у него острые как бритва, гораздо острее ножей и топоров бруссов. А вдавленная и вывороченная почва и сломанные по обе стороны широкой просеки кусты — след, оставленный бронированным зверем, — прозрачно намекали на то, что тварь эту лучше оставить в покое и заняться более безопасным делом — грабежами и убийствами уппертальцев.

Что до Нана-Булуку, то теперь он прилипал ко всему на свете и даже изрядная доза приватомного зелья из запасов шамана почти не улучшила его паскудного настроения.

И пока экипаж танка подозрительно прислушивался и присматривался, ожидая нападения, бруссы целеустремленно двигались в прямо противоположном направлении, стремясь увеличить расстояние между собой и ползучим чудовищем.

Что же касается слухов и сплетен, то они, как известно, распространяются гораздо быстрее звуковых волн и совершенно независимо от носителей информации — феномен, который не может объяснить ни одно светило науки. Так или иначе, весь юго-восток Тимора, а вскоре и северо-запад Упперталя гудели, захлебываясь последними новостями.

Танк выбрался на участок леса, который с полным правом можно было бы охарактеризовать как грязный. Почва здесь была значительно темнее, и теперь из-под гусениц сочилась мутная вода Кое-где сквозь опавшую листву и хвою проступали тоненькие ручейки, собирающиеся во впадинах в довольно обширные лужи, в которых кто-то активно плескался и разбегался во все стороны, почуяв приближение неизвестного гиганта. Продвижение заметно замедлилось.

— Не кажется ли вам, господин майор, — заговорил Клаус, старательно подбирая выражения, — что эта русская фрау отправила нас не к реке, а в болотную трясину? Вы сами неоднократно говорили, что время от времени вариант «Иван Сусанин» дает осечку и может принять крайне нежелательный болотный оборот, вызывающий частичное поредение войск вермахта, особенно же на топких участках…

Майор, давший себе клятву с оптимизмом смотреть в будущее и не поддаваться на провокации, прервал его:

— Жми лучше на педали да следи за дорогой, Клаус, а то ни русская фрау, ни генералитет никогда не узнают, отчего немецкие танки пропадали в лесах под Белохатками. И у Гиммлера появится еще один повод порассуждать на тему российской мистики. А все потому, что у некоторых механиков-водителей Четвертой танковой дивизии повышенная склонность к болтливости во время езды по русскому бездорожью. Кстати, слева небольшой овраг. Если тебе его не видно — открой форточку.

Не то чтобы механик-водитель Гасс был каким-то уж чересчур мстительным, да и командира своего он любил, как мы уже упоминали выше, но есть такие удовольствия, в которых человек просто не может отказать себе. Танк сделал резкий поворот, и Дитрих еле-еле успел схватиться за край люка, чтобы не вывалиться.

— Так точно, герр майор! — бодро сообщил Клаус. — Обхожу препятствие справа.

— Хорошо, хорошо, Клаус! Еще правее, сейчас начнется спуск. Думаю, он приведет нас прямо к реке.

— Если мы раньше не свернем себе шею, — прозвучало в его наушниках.

Внезапно деревья расступились, и впереди забрезжил свет, такой же яркий, как и тот, что царил на равнине. Сумрак, царивший под плотным шатром леса, стал медленно отползать назад, а берег реки становился все ближе и ближе.

Он оказался неожиданно крутым, но влажная глинистая почва была слишком мягкой, чтобы выдерживать вес многотонной машины, и потому Клаусу удалось довольно легко справиться с управлением. «Белый дракон» не то сполз, не то соскользнул вниз, оставив за собой глубокий вдавленный след от гусениц.

Морунген оглянулся, созерцая образовавшиеся канавки, которые немедленно стали заполняться водой.

— Да, если нас и найдут, то по этим чудным отметинам… Точно, что рожденный ползать летать не может.

— Интересная мысль, — сказал Ганс.

— Русский сказал, — поделился Морунген. — Писатель. Тоже очень интересный. Фамилия у него такая запоминающаяся — то ли Кислый, то ли Пересоленный. Словом, что-то невкусное.

— Поразительный народ, — вздохнул Ганс.

Наконец они очутились на берегу реки. Она была не слишком велика, если сравнивать ее с Рейном или Одером, и даже несколько уступала Сене в самом широком ее течении, однако для лесной местности была довольно большой.

Деревья остались вверху, на обрыве, а здесь расстилался широкий песчаный берег, и солнце искрилось на светлых песчинках, делая их похожими на алмазную пыль. Поверхность воды, подернутая мелкой рябью, невыносимо сверкала. Легкие волны с тихим шелестом, накатывались на берег, оставляя у самой кромки ломкую корочку пены. Сохли выброшенные водой водоросли, распространяя специфический, но не неприятный запах реки. Перламутровые створки раковин, похрустывающие под ногами, свидетельствовали о том, что здешние моллюски процветают, достигая небывалой величины; форма их тоже показалась немцам немного странной. Такие раковины они видели в музеях, но те были привезены с Атлантического и Тихоокеанского побережья.

Клаус, который боготворил воду и все, что с ней было связано, начиная с рыбалки и заканчивая коллекционированием коралловых веточек и высушенных панцирей морских ежей, завистливо вздохнул, наткнувшись на витую голубую раковину в розовую полоску. Если бы в Германии встречалось что-либо подобное! «И почему, — подумал он, — Господь дает чудеса тем, кому они совсем не нужны?»

Два ярких сиреневых мотылька протанцевали в воздухе сложный танец и упорхнули куда-то вверх.

Невероятной чистоты небо сияющим куполом выгнулось над рекой, тонкие, прозрачные, как батист, бело-розовые облака плавно проплывали по нему небольшой стайкой.

— Благодать, — вздохнул Дитрих, жмурясь от солнечных лучей.

Следующий час промелькнул незаметно.

Пока Дитрих и Клаус, вооружившись автоматами, стояли на карауле, стараясь не отвлекаться на окружающие их красоты и не поддаваться расслабляющему воздействию солнечных лучей, остальные члены экипажа развили бурную деятельность. Первым делом они выстирали все вещи, пострадавшие за время этого недолгого путешествия, и разложили их сохнуть на раскаленной броне. Затем наполнили канистры, сочтя, что пресная вода — это редкость и не стоит играть с судьбой в орлянку, рассчитывая на авось. Возможно, предосторожности эти были чрезмерными, но африканский поход научил экипаж «Белого дракона» трепетно относиться к драгоценной влаге. Затем Генрих сменил Клауса на боевом посту, и тот принялся возиться с двигателем. Наконец с делами было покончено.

— Искупаться, что ли? — задумчиво спросил Дитрих, трогая рукой прозрачную, теплую, как парное молоко, воду. — Освежиться…

Он оглянулся на своих подчиненных и по мечтательному выражению их лиц понял, что затронул самую чувствительную струну.

— Понятно, понятно. Слушай мою команду: на две группы стройсь! Первая под моим руководством заходит в реку для принятия водных процедур, а вторая несет охрану на берегу. Затем меняемся.

Разделить пять на два, чтобы получилось поровну, без остатка, и никому не обидно, — дело практически невыполнимое. Несколько минут на пляже царил полный хаос и неразбериха — члены экипажа углубились в воспоминания, пытаясь разобраться, кому именно первым идти купаться, а кому нести постылую службу на берегу. Даже подброшенная Дитрихом идея о том, что охранять отдых своих товарищей по оружию — это дело почетное и не всякому доступное, не возымела должного действия. От почета отказаться было куда легче, чем от вожделенного купания.

Наконец майор не выдержал и зверским голосом проревел имена тех любимцев Фортуны, которым предстояло первыми вступить в контакт с водной стихией. По счастливой случайности, не иначе, сам он входил в их число.

Когда вдоволь наплававшийся и нанырявшийся Клаус выбрался на теплый песок и принялся попеременно прыгать то на одной, то на другой ноге, выбивая из ушей воду, до него донесся тяжелый вздох — будто где-то поблизости тосковал одинокий слон. Пристально изучив окрестности, Клаус обнаружил в нескольких шагах от себя Генриха, который сидел на корточках, устроив автомат прямо на коленях.

Генрих Диц внимательнейшим образом изучал его и время от времени испускал шумные вздохи.

— Благодать какая! — поделился механик. — Ну что ты на меня вытаращился? Раздетого человека не видел?

— Видел, — не без печали в голосе ответил Диц.

— Тогда отверни башню, — посоветовал Клаус.

— Тебе хорошо…

— Ты это о чем? — подозрительно спросил механик, подходя поближе.

— Завидую я тебе.

— А-а-а, — понятливо протянул Клаус. Собственно, он товарища понимал. Сам бы завидовал и завидовал себе. Но тут же устыдился своей гордыни — это ведь дар Божий, а не его собственная заслуга. Не всякому так везет. И он поспешил успокоить Генриха: — Нашел чему завидовать. На войне главное — живым остаться.

— Тю, — присвистнул Генрих. — Кому что, а тебе все то же. Да я не про то, что ты подумал. Вот ты плаваешь хорошо, а я не умею. До войны некогда было, так и не научился толком.

— А учиться никогда не поздно, — пробормотал несколько раздосадованный Клаус. — Правда, господин Морунген?

Дитрих в несколько взмахов преодолел пространство, отделяющее его от берега, и выбрался из воды. Вопрос механика-водителя застал его врасплох, потому что он совершенно не слышал предыдущего разговора и вообще не понимал, о чем идет речь. Но майор фон Морунген не имел права ударить в грязь лицом и выглядеть некомпетентным перед своими подчиненными. Иначе как же они станут ему всецело и безоговорочно доверять, особенно в столь сложной ситуации, в которой оказались. Поэтому, надув для солидности щеки, он брякнул наугад:

— Кто его знает, Клаус. На войне случается столько необъяснимого. Вот Наполеона разбили под Смоленском, а какой талантливый полководец был. Почти всю Европу завоевал, и — прошу заметить — без танков Гудериана и авиации Геринга.

— Наверное, — сверкнул белыми зубами Генрих, — тогда реки были мелкими и никому плавать не приходилось.

— Почему не приходилось? — оторопел Дитрих. — Очень даже приходилось…

Поскольку его серьезная речь не произвела должного впечатления на подчиненных, а, напротив, развеселила их, майор хмурился-хмурился, а потом и сам принялся смеяться. Наконец, отхохотавшись, заявил строго:

— Ладно, хватит зубы скалить — нас по всему лесу слышно: того гляди, партизаны в гости пожалуют. Давайте за работу! Белье постирали? Оружие почистили? Воду наносили? Хорошо… Тогда займитесь еще чем-нибудь. Я уверен, что какую-нибудь важную деталь все равно упустили. Двигатель проверить еще раз — небось спустя рукава промывали. А потом аварии, непредвиденные трудности и совершенно несвоевременные проблемы. Рекомендую постоянно помнить, что мы находимся во вражеской, более того — совершенно непредсказуемой стране. А вы — если майор Морунген вовремя не остановит, — того и гляди, замки из песка возводить начнете.

Он обернулся к Клаусу как раз в тот момент, когда тот принялся тщательно разравнивать какую-то постройку из влажного песка.

— Ну вот, — простонал Дитрих.

— Господин майор, — донесся из кустов жалобный голос, принадлежащий Гансу. — Долго мне еще тут с пулеметом сидеть? Так искупаться хочется, с прошлого лета в реке не плавал. Все равно ведь никого нет.

— Отставить! — рявкнул Дитрих. — Разговорчики на боевом посту. Тебе и Вальтеру боевые товарищи предоставили честь охранять мирный процесс общения экипажа с водой. — И уже себе под нос пробурчал, снова погружаясь в воду: — Может, майору Морунгену под стволом родного пулемета легче и приятнее плыть до того берега.

— Не пищи, Ганс, — отозвался Клаус. — Сейчас я оденусь и тебя сменю. — И принялся торопливо натягивать на себя еще влажную одежду.

Прикосновение прохладной ткани в изнуряющую жару было настолько приятно, что он на какое-то время приостановился, наслаждаясь ощущениями. Печальный опыт подсказывал Клаусу, что в ближайшее время отдыха не предвидится. Не бывает так, чтобы неприятности откладывались надолго. Если их нет, то это не означает, что их нет на самом деле, а только что ты недостаточно внимателен.

В отличие от наслаждающегося краткими минутами покоя механика-водителя, Ганс не испытывал никакого удовольствия от пребывания в полном обмундировании и тяжелых ботинках. Поэтому он стал торопливо раздеваться и делал это гораздо оперативнее, чем одевался Клаус. Оголодавшие комарихи, которые разбили свой плацдарм в тени и сырости прибрежных кустов, с энтузиазмом набросились на в меру упитанное, аппетитное немецкое тело, откормленное на высококачественных и легкоусваиваемых немецких продуктах. Воздух наполнился настырным и противным писком и оглушительными хлопками — Ганс решил дорого продать свою кровь.

— Ну и погода в этой России (хлоп!), то холод, то жара (хлоп!), то комары.

— Комары — это не погода.

— Не важно (хлоп! хлоп-хлоп!), все равно здесь они страшнее, чем в Африке.

— В Африке — пустыня. А разве в пустыне живут комары?

— Не знаю (хлоп, хлоп, хлоп!), эти гады на все способны, только бы искусать порядочного человека.

Барон Дитрих фон Морунген, медленно плывший на середине реки, был далек от этих суетных проблем. Течение было слабым, и Дитрих отдыхал душой и телом. Однако чувство долга дало о себе знать в самый неподходящий момент, и он, стиснув зубы, повернул обратно к берегу. Пора было сменить на посту Вальтера.

За его спиной внезапно появился небольшой водоворот, и из него на несколько секунд выглянул темно-зеленый острый плавник. Выглянул и исчез — словно и не было его. Только волны пробежали испуганной стайкой.

Увидев плавник неизвестного происхождения в непосредственной близости от особы командира, Ганс так и застыл, на радость комарам, в кустах, со спущенными штанами и пулеметом в руках.

— Ты видел? — оторопело спросил он у Клауса, кивая в сторону реки — Ты видел это?!

Клаус как раз возился с пуговицами, которые, как известно, по размерам всегда больше, чем петли, в которые их нужно пропихнуть, отчего это простое дело отнимает кучу сил и времени в самый неподходящий момент. Он яростно подергал одежду и, не поворачивая головы, ответил:

— Да видел, видел. Он и не такое может, до войны плаванием занимался. Ты же знаешь.

— Да я не о том… Сам посмотри, скорее! — завопил Ганс.

Клаус удивленно обернулся, но река была пуста и спокойна, и над водой торчала только мокрая голова майора фон Морунгена с заранее серьезным и ответственным выражением лица. Механик пожал плечами, отвернулся от воды и снова занялся растреклятыми пуговицами.

— Вот сейчас нас самое время атаковать, — бурчал он. — Один красавец принимает водные процедуры, другой скачет с голой задницей и восторгается открывшимся видом на первого, третий, похоже, навеки затих в кустах, а у четвертого заело пуговицы на ширинке. Похоронная команда…

Справившись наконец с непокорной одеждой, он отправился к танку — наводить блеск и красоту. Иначе оскорбленная невниманием техника может отказать в самый неподходящий момент.

Плавник появился из воды снова — на сей, раз гораздо ближе к Дитриху, и его размеры явственно указывали на то, что он принадлежит существу гораздо менее безобидному, чем большой и голодный крокодил. В памяти как-то невольно всплывали виденные в палеонтологическом музее скелеты доисторических чудовищ — существ, кстати, категорически плотоядных.

Поскольку нападения ждали откуда угодно, но только не со стороны реки, то из всех присутствующих на плавник обратил внимание один Ганс. А когда над гладкой поверхностью воды показалась часть блестящей огромной спины с темными пластинами чешуи, влажно сверкнувшими в солнечных лучах, нервы его не выдержали и, путаясь в спущенных штанах, спотыкаясь и увязая в сыпучем песке, он выскочил из кустов с воплем:

— Спасайтесь, господин майор!!! — и принялся поливать спину с плавником из пулемета.

Когда первые пули просвистели прямо у него над головой, Дитрих ничего не понял и удивился. Но рефлекс сработал раньше, чем разум, и Морунген нырнул. Отчаянно работая руками, он поплыл к берегу.

Полуодетый Генрих рухнул на живот и по-пластунски пополз к танку, демонстрируя недюжинный талант.

Вальтер, стоявший на карауле на значительном расстоянии от того места, где разворачивались основные события, вообще ничего не понимал. Вытягивая шею, он пытался разобраться в происходящем, автоматически постреливая туда, куда палил и палил Ганс.

Наконец Морунгену удалось живым добраться до берега. Он вылетел из воды и коршуном накинулся на бледного Ганса:

— В чем дело, Келлер?! Ты что, спятил или на солнце перегрелся? Стреляешь в собственного командира! А если бы я нырял плохо, кто бы теперь тебя строил на берегу? И что бы ты ответил командованию на вопрос, куда делся майор Дитрих фон Морунген?!

Ганс, не выпуская из рук дымящегося пулемета, все время настойчиво старался заглянуть за спину скачущего перед ним в праведном гневе командира и взволнованно оправдывался:

— Господин майор! Господин майор, я ценю ваш юмор, но там, прямо за вами!… — И он потыкал стволом в сторону реки. — Точнее, по направлению к вам!… А правильнее сказать — сейчас за вами…

Майор придирчиво оглядел себя сзади, затем изогнулся всем телом и проделал ту же операцию с другой стороны. Спина как спина. Правда, он ее не увидел. Но то, что увидел, смотрелось вполне прилично — на фигуру Дитрих никогда не жаловался.

— Ну что, что?! Хвост вырос?

Ганс осторожно заглянул туда же. Хвоста и впрямь не было. И река была спокойной и гладкой. И плавник больше нахально не торчал из нее, возмущая спокойствие своим жутким видом. Конфуз. Полный конфуз. И поскольку не принято вот так вот, с бухты-барахты, палить в родного командира из родного пулемета, и даже неприлично как-то, Келлер ощутил необходимость объясниться.

— Дело в том, господин майор, что в воде я увидел нечто ужасное. И оно подкрадывалось к вам. Естественно, что я стал в него стрелять. Я кричал вам: «Спасайтесь!» — но вы не обратили внимания.

Дитрих отечески похлопал несчастного стрелка по плечу. Критически оглядел его с ног до головы:

— Ганс, нечто ужасное — это коммунизм. А он вряд ли водится в этой речонке в чистом виде, к тому же я ему не позволю незаметно подкрасться ко мне. Поэтому, раз уж ты разделся, нарушив мой приказ, тебе лучше выкупаться, а то ты всех нас перестреляешь. Это утомление, друг мой.

— Досадно, господин майор, что вы мне не верите, но я, честное слово, видел, как в вашу сторону плыло что-то, я бы сказал, враждебное. Агрессивно, если можно так выразиться, настроенное…

— Как ты догадался? — съязвил Дитрих, — На нем крупными буквами было написано: «За Родину, за Сталина!» или «Смерть фашистским захватчикам!»?

Ганс досадливо поморщился. Спасаешь их, спасаешь, а вместо благодарности одни шпильки и колкости. Одно слово — пруссак, ни убавить, ни прибавить. Это уже образ мыслей такой, отличный от всех прочих. И угораздило же с командиром!

— Нет, — огрызнулся он, опуская пулемет. — Но когда оно выныривало, на нем была надета фуражка с красной звездой.

— Вот и хорошо, вот и замечательно, — буквально проворковал Морунген. — А теперь отдай пулемет Генриху и пойдем, я поучу тебя нырять. Тебе это пригодится, когда будет подкрадываться что-то страшное и враждебное.

— Мне жаль, что вы мне не верите, — сдержанно отвечал Ганс. — Но в воду я не полезу ни за какие коврижки. Мне хватит партизан и их боевых кошек на суше. Я вполне удовлетворен и не нуждаюсь в дополнительных острых ощущениях. Увольте!

— Не мели чепухи, — не на шутку рассердился Дитрих. — Скажи лучше, что ты не знал, что выбрать: подстрелить меня, чтобы плыть спасать, или просто застрелить и наплаваться в удовольствие…

Он бы нашел еще немало точных сравнений, но как раз в ту минуту, когда майор фон Морунген собирался приступить к кульминационному моменту своей обвинительной речи, вода позади него забурлила, вскипела и устремилась к берегу. В образовавшейся воронке, метрах в двадцати от песчаного пляжа, показалась огромная голова — нечто среднее между акульей и крокодильей — на длинной и мощной шее. Чудовище совершило стремительный рывок к стоящим на берегу людям, и во все стороны полетели брызги. Часть из них попала на разгоряченную спину Дитриха, заставив его вздрогнуть и обернуться.

— А это…

К нему неслась необъятная темно-зеленая туша, покрытая чешуей и какими-то наростами, похожими на бурые спутанные водоросли. Немигающие желтые глаза — круглые, с вертикальными щелями зрачков — смотрели прямо на него. Огромная пасть, усеянная частоколом острых зубов, была слегка приоткрыта.

Ганс медленно попятился, поднимая еще не остывший пулемет:

— Вот видите, гос…

Не поворачиваясь к нему, Дитрих тихо, но совершенно спокойно спросил:

— Я надеюсь, ты расстрелял не все патроны?

— Не все, не все, — нетерпеливо ответил Ганс. — Уйдите с линии огня, господин ма…

В этот самый миг плотоядный монстр совершил последний, отчаянный бросок в сторону Морунгена. При этом немцы успели прекрасно рассмотреть его вытянутое, как у змеи, тело, и маленькие когтистые передние конечности, плотно прижатые к верхней части туловища, и спинной плавник, переходящий в длинный гребень, который сейчас был грозно встопорщен.

Дитрих совершил бесподобный прыжок, которым мог бы гордиться любой балетный танцовщик, и рванул в сторону танка, крича на бегу:

— Ганс! Огонь! Все — огонь! Беспощадный ого-онь!!1

Вдогонку ему раздалось не то рычание, не то шипение раздосадованного неудачей зверя.

— Все, — тараторил майор на бегу, — все, с этого момента купаюсь не снимая танка. Россия — сказочная страна! Где мой пистолет?!

На берегу завязалась ожесточенная схватка. В отличие от загадочных красноармейцев монстр оказался существом с крепкими нервами, и выстрелы его не испугали. Он продолжал развивать наступление, избрав своей следующей жертвой Ганса Келлера. Тот строчил из пулемета, пятясь к лесу; слева плотным огнем его поддерживал Вальтер. Пули ударялись о бронированное тело чудовища, не причиняя ему видимого ущерба, и рикошетом отлетали в воду. Зверь щелкал челюстями с невероятной быстротой, напомнив майору машинку для стрижки пуделей, а из горла твари доносился длинный, пронзительный свист.

Клаус Гасс все это время стоял у танка, открывая и закрывая рот, как изумленная рыба. Предусмотрительное германское командование, поднимая боевой дух собственных войск, рисовало самые разные перспективы войны с русскими, но о личной встрече с доисторическим монстром никогда не упоминало. И вот морально Клаус не был готов к такому событию. Он просто стоял и как завороженный смотрел на жуткое существо, которое бесконечной лентой струилось из реки. Где-то в скобках, на периферии сознания, Гасс отметил, что красноармейцы сильно проигрывают фауне собственных рек по части воздействия на психику врага.

— Не стой как монумент кайзеру! Заводи двигатель — переходим в контратаку, я стрелок, ты заряжающий. Все, бегом! — налетел на него Дитрих.

Воинственный вид командира мало вязался с костюмом Адама до изобретения фиговых листочков, и Клаус никак не мог включиться в происходящее. Наконец он стряхнул оцепенение и полез в люк.

Из кустов к танку выскочил мокрый и грязный Генрих, до жути похожий на исполинского мускулистого папуаса, только без страусовых перьев. От волнения он уцепился своими ручищами за ноги карабкающегося на танк майора, от испуга и неожиданности тот едва не отдал Богу Душу.

— Повальное безумие! Ты что, обалдел — в таком виде на командира бросаться! Прямо не день, а коллективное убийство Дитриха. — Он критически оглядел Генриха и заметил: — А ты неплохо замаскировался.

— Я в вашем распоряжении, господин Морунген! — заорал Генрих, словно стремился преодолеть голосом миры и века.

— Нет, нет, в качестве заряжающего ты мне сейчас не нужен! Беги к Гансу и отводи его подальше в лес! Я сейчас буду стрелять! Этого красавца пулей не сразить — тут нужен другой калибр.

Генрих развернулся и припустил в обратном направлении.

— Вот уж не думал, что большевики до такого дойдут. — Дитрих развернул башню и прицелился. — Мы их явно недооценивали.

— А я думал, что драконы только в сказках бывают, — подал голос Клаус, держа наготове следующий снаряд.

— Что же они там медлят? — волновался Дитрих. — Ну же, Ганс, отходи, отходи быстрее. — Он обратился к Клаусу: — В сказках, говоришь. А у них тут вся жизнь — сказка! Давай для начала зажигательным заряжай.

— Есть зажигательным! Снаряд готов!

— Ну, ребята, надеюсь, вы надежно укрылись, — пробормотал Дитрих, не отрываясь от прицела.

Выстрел. Дикий грохот. Огненный взрыв в паре метров от головы змея сотрясает берег, вздымая в воздух фонтан песка. Кусты и землю охватывает пламя. От влажных зарослей валит густой дым.

Клаус освободил дымящуюся гильзу и поинтересовался:

— Какой следующий прикажете заряжать?

— Попал — не попал… — пробормотал Морунген, — ни черта не видно… но горит хорошо. Давай еще зажигательный!

— Есть еще зажигательный!

Он быстро зарядил следующий снаряд. Майор немного сместил башню, пристально вглядываясь в прицел:

— Ну, где ты? Куда же ты подевался, любитель голых немцев?!

Выстрелить еще раз ему не пришлось. В клубах темно-серого дыма не было видно никаких следов сердитого и голодного русского дракона, зато из лесу возникли закопченный Ганс с пулеметом и замурзанный Генрих, размахивавший какой-то грязной тряпкой, — не иначе как какой-нибудь деталью из собственного многострадального гардероба.

Морунген высунулся из башни и с любопытством огляделся:

— В чем дело, мы победили или проиграли?

— Прекрасный выстрел, господин майор! — сообщил Ганс, принимаясь за штаны, которые по уставу должны были находиться совсем в другом месте и совсем в ином виде.

— Но он успел убежать в воду! — доложил Генрих.

— Быстро одевайтесь, — коротко распорядился Морунген, вылезая из танка и отправляясь на поиски своего имущества, — собирайте вещи, и надо убираться отсюда, пока из реки не вылезла конница Буденного или регулярные части Красной Армии.

В этот момент к нему подошел раскрасневшийся, разгоряченный сражением Вальтер и, невинно глядя командиру в глаза, спросил:

— Господин майор, а можно, пока вы будете одеваться, я мигом в речке сполоснусь?

Впоследствии очевидцы утверждали, что таких выпученных глаз у майора они не видели больше никогда, хотя это приключение было далеко не последним.

— Ты вообще нормальный немец?

— Да, господин майор, — бодро ответствовал Вальтер.

— Тогда почему ты задаешь такие странные вопросы?

— Я просто хотел узнать, господин майор, — не унимался Треттау, — можно ли мне немного помыться перед отъездом?

— Вальтер, ты меня удивляешь

— Но, господин Морунген…

— В следующий раз, когда поеду кататься на танке по России, тебя с собой не возьму, все — можешь идти купаться.

Треттау, печальный до невозможности, отправился собирать свои вещи. Пока Морунген одевался, сидя на гусенице танка — что придавало ему уверенности как в себе, так и в завтрашнем дне, — к нему придвинулся несколько растерянный Клаус

— Почему этот змей напал на нас, не понимаю… Мы ведь ничего плохого ему не сделали?

— Клаус, мы не будем похожи на райских птичек, даже если отвинтим ствол, а вместо свастики нарисуем оливковую ветвь, — доходчиво пояснил майор. И после секундного раздумья добавил: — К тому же ты наверняка пахнешь немцем.

Какое-то время он принюхивался к Клаусу, а потом продолжил:

— Немцем, политым французским одеколоном, а у здешних драконов стойкая неприязнь ко всему немецкому, теперь ясно?

— Ясно. Только не ясно, как русские смогли настроить животных против нас?

— Клаус, — рассмеялся майор, — ты совсем от ужаса перестал соображать. Этот дракон хищник, судя по его зубам, а еще из курса начальной зоологии любому школьнику известно, что все хищники оберегают свою территорию от пришельцев.

— Значит, он считает это жуткое место своим домом?

— Конечно, он тоже русский, он здесь родился.

— Вы, я вижу, не удивлены тем, что мы встретили здесь такое древнее, можно сказать доисторическое, чудовище? — не унимался механик.

— Ты видел их технику на полях? — ответил Дитрих вопросом на вопрос. — Ты видел их противотанковую сеть? Ты познакомился с их фрау? Тогда скорее мне нужно удивляться тому, что ты еще чему-то здесь способен удивляться…

— Это правда, — вынужден был согласиться Клаус.

— Глазам своим не поверил бы, — встрял в разговор Вальтер. — В принципе, то что мы с вами видели, — это сенсация, и в научных кругах нам обеспечена и прижизненная, и посмертная слава. В сущности, как мало мы знаем о России. Оказывается, здесь даже природа в корне отличается от европейской. Знаете, что удивляет лично меня?

— ???

— То, что русские не выступают с докладами на международных конференциях. Они могли бы стать во главе современной биологии, палеонтологии и других логий…

— Может, они придерживают этих зверей как секретное оружие, — предположил Генрих. — Они варвары, им конференции абсолютно чужды. А вот иметь за пазухой такой камень — это не шутка. Вообразите себе, что стало бы с нами, если бы не наша бронированная крошка.

— Ну вот, и первое боевое крещение в сражении с близкими родственниками, — улыбнулся Ганс. — «Белый дракон» оказался не по зубам русскому дракону. И все-таки здешние места производят жуткое впечатление. В голове не укладывается.

— Зато становится понятным, куда девалась большая часть наполеоновской армии, — небрежно бросил Вальтер.

— Ну да, — усомнился Генрих. — Зимой река покрывается льдом, и дракон должен впадать в спячку.

— Так это по правилам. А ты видел, как здесь меняются времена года? Правда, никто и никогда об этом не писал, но, может, просто никто и не дожил до того дня, когда мог сесть за стол, чтобы описать свои приключения?

Немцы переглянулись. Они достаточно долго являлись одним экипажем, чтобы научиться понимать друг друга с полувзгляда и полуслова. В эту секунду была достигнута молчаливая договоренность беречь свои и чужие нервы и не пытаться постичь загадочную Россию. В этом предприятии потерпели крах гораздо более могучие умы, к тому же германское командование поставило перед экипажем совсем иную задачу, и для ее выполнения было совсем не обязательно объяснять все аномальные явления, с которыми им довелось столкнуться.

— Самое печальное то, что нам все время не везет на этом берегу, а посему придется перебираться на противоположный, — после недолгого молчания сообщил Морунген. — И следовательно, надо искать брод, и одному Богу известно, сколько времени мы на это угробим.

— Если искать его нам придется на этом берегу, то да, — кивнул механик-водитель.

— Вот-вот, Клаус, вижу, ты начинаешь меня понимать.

Еще одна глава

Если вам кажется, что дела пошли лучше, хорошенько оглянитесь вокруг — возможно, вы чего-то не заметили…

В самые тяжкие минуты жизни Оттобальт наведывался в портретную галерею замка и искал поддержки и утешения у венценосных предков. Разглядывая их свирепые и торжественные физиономии, он вспоминал, в какие передряги попадали его родственнички, и на душе обычно становилось полегче. Но на сей раз даже этот испытанный способ подвел уппертальского владыку, отчего он немного растерялся.

Настроение у него было подавленное, как и всегда, когда король занимался напряженной умственной деятельностью.

В данный момент он отчаянно пытался сообразить, в какую авантюру дал себя втянуть неугомонному магу, а также какими последствиями она чревата как для всего королевства, так и для его персоны лично.

Первая паника, вызванная сообщением о приближении дражайшей родственницы, немного улеглась, и Оттобальт обрел способность рассуждать более спокойно. Из рассуждений явственно вытекало, что он выскочил из огня да в полымя, а обвинить в этом некого, потому что никто его за бороду не тянул и нечто особенное магу заказывал он лично. Маг, справедливости ради нужно заметить, предлагал что-нибудь попроще. Отдельные заклинания королю даже очень понравились, жаль, что против тети они не действуют. Как там это звучало? Король наморщил лоб: «сорок четвертый просит посадки»? И вполне даже прилично, без ругательств и непристойных слов. Так нет же, потянуло дурака этакого на драконов, как беременную на солененькие спинамские дзундульчики.

Драконов в Вольхолле не любили.

Во-первых, по вине этих злобных и коварных тварей многие граждане оставались без работы. Будучи прекрасными специалистами в разных областях, драконы нередко подряжались на выполнение каких-нибудь необременительных заданий, при этом брали меньше, чем люди, а работу выполняли быстрее, не говоря уже о том, что и не в пример качественнее.

Так, вредные и злопакостные хаббсы переманивали драконов к себе на службу в качестве охранников. Вообще, специалистов этой профессии поставлял как раз Упперталь, а также два других государства — Сипо и Хаарб. Однако содержать двух драконов казне было значительно дешевле, чем отряд из ста наемников, а результат если и менялся, то в лучшую сторону. Не говоря уже о том, что драконы не имели скверной привычки напиваться до зеленых чертиков в глазах и в пьяном виде приставать к дамам на улицах и в подворотнях.

Во-вторых, по вине драконов погибло несметное количество воинов. Зачем далеко ходить за примером, если сам Оттобальт осиротел именно по этой причине? Его отец, славный король Отфрид, старший брат Хеннерта, отправился как-то сражаться с коварным и злобным чудовищем — драконом по национальности, — по слухам обитавшим где-то недалеко от Дарта. Для поднятия боевого духа он прежде завернул к виночерпию и нализался до положения риз, после чего перепутал входную дверь с окном и, как водится, разбился насмерть.

Одним словом, житья от драконов не было.

В-третьих, драконы обо всем на свете имели свое собственное мнение, что было бы еще полбеды. Но грандиозные размеры позволяли им придерживаться этого мнения в любых ситуациях и даже отстаивать его, если придется. И что ужасно — это не их проблема.

«Да-а, — думал король, — мне бы такие зубы и такой живой вес, я бы тоже по всякому поводу имел собственное мнение. Скажем, не желаю видеть тетю — и тетя не приезжает. Скорее всего. Наверное…»

Придворный лекарь Мублап на цыпочках двигался извилистыми коридорами замка в надежде НЕ ОТЫСКАТЬ своего венценосного пациента.

Сегодня утром его разбудили ни свет ни заря и вызвали пред светлые очи первого министра Мароны. Министр выглядел озабоченным, злым и к задушевной беседе не располагал. Впрочем, Мублап нисколько этому не удивился: в Дарте все от мала до велика старались морально подготовиться к высочайшему визиту королевы-тети Гедвиги, в связи с чем заранее убеждали себя, что все к худшему в этом паршивейшем из миров. А тетя и варвары — это вообще цветочки.

Получалось неубедительно.

— У нас проблема, — процедил Марона сквозь зубы. — Варвары подошли к стенам Дарта, а его величество разбит и подавлен, потому совершенно отказывается оказывать им сопротивление. Он, видите ли, надеется, что они возьмут нас в плен и уволокут за далекие моря и высокие горы, в дремучие Швицкие леса. Как в сказке про доверчивого жильцутрика и хитрую синарулю.

— Зачем? — побелел лекарь.

— Это я вас хочу спросить: зачем? — запыхтел Марона.

Он был толстенький, лысенький и вообще-то очень симпатичный человек. В нормальные дни его кругленькие хомячьи щечки всегда были покрыты нежным румянцем, с уст не сходила приветливая улыбка, и у него далее были очаровательные ямочки на щеках. Однако сегодня он больше напоминал сердитую тыкву.

— Я именно вас, Мублап, и хочу спросить, как может статься, чтобы владыка богатой и процветающей страны был готов отказаться от благополучия, пожертвовать и собой, и подданными, и даже проиграть войну? Вы представляете себе, что Оттобальт Победоносный лично выносит на подушечке ключи от замка и вручает их какому-нибудь Лысому Орлу?

— В принципе да, — почесал нос лекарь. — В моей богатой практике я сталкивался и не с такими прискорбными случаями. Один мой пациент, как сейчас помню, в припадке отчаяния лично перевозил тещу в свой дом на постоянное жительство. Своими руками паковал старые тещины тапочки и даже чесал за ухом дряхлого блохастого хузиняпсу.

— Кошмар! — ужаснулся первый министр.

— Увы, это правда.

— Неужели нас ожидает нечто подобное?

— И такое возможно, господин министр.

— Вы можете предложить радикальное решение?

— Как знать? — пожал плечами Мублап. — В принципе нерешаемых проблем и неизлечимых болезней в природе не существует. Просто мы не знаем, как их решать и как лечить.

— Утешили, — набычился первый министр.

— Я говорю прописные истины.

— А вы не прописные истины изрекайте, а пропишите лучше нашему обожаемому королю какого-нибудь скипидару, чтобы у него — да простит меня Всевысокий Душара — мозги на место въехали. А то складывается впечатление, что у его величества башню сорвало.

— Эх, жаль, его величество никогда не читал Фрейда, — вздохнул Мублап.

— А это кто? — насторожился Марона.

— Понятия не имею. Но когда я учился в Шеттском университете, наш профессор медицины всегда говорил: «Жаль, ребята, мы не читали Фрейда. В этом корень всех зол».

— И нет никакой надежды отыскать и изучить труды этого вашего Фрейда?

— Нет. Никто в Вольхолле никогда не видел ни единой строчки, написанной им.

— Так, может, он и не писал ничего?

— Вполне возможно. О нем известно только, что он был зигмундом.

— Кем-кем?

— Зигмундом, господин министр.

— И о чем это говорит?

— Это тоже тайна. Но старым исследователям сие знание внушало большие надежды.

— Так, к Душаре вашего сомнительного зигмунда. Делайте что-нибудь!

— Что?

— Не знаю. Меня держат на службе, чтобы я придумал, кого назначить ответственным за решение определенной задачи, а вас — дабы вправлять королю мозги в подобных случаях. Дайте ему успокоительного, или взбодрительного, или слабительного, на худой конец. Но чтобы его величество наконец осознал, что варвары — это не малина с медом, и согласился с оружием в руках отстаивать уппертальские идеалы и уппертальский образ жизни!

— Понятно, — покорно сказал лекарь. — А вы, господин министр, даже не подозреваете, отчего на сей раз король так болезненно воспринял приезд тети? Ведь прежде все проходило значительно легче.

— Догадываюсь — Марона даже зажмурился от ужаса. — Последние вести от тети могут поколебать кого угодно. Она стала магистром рыцарского ордена и Нучипельской Девой.

— Что?

— Вот-вот.

И первый министр пустился в пространные объяснения.

Во дни, когда королева-тетя Гедвига не пеклась о благе своего возлюбленного племянника и отдыхала душой и телом от трудов праведных, она колесила по стране в поисках кого-то или чего-то, нуждающегося в ее немедленном вмешательстве. Ибо венценосная тетя полагала лучшим отдыхом смену занятий.

В одной из таких поездок она и открыла для себя славный городишко Нучипельс, лепившийся на берегу моря и когда-то бывший значительным портом и крупным торговым центром. Некогда к его причалам приставали высокие крутобокие суда из разных стран мира, но теперь время процветания осталось далеко позади.

Дело в том, что на Тум-Тумских островах, лежавших через пролив и прекрасно видных в безоблачную погоду, основали разбойничье гнездо кровожадные пираты.

Пираты наносили торговым флотилиям урон ничуть не меньший, чем печально известный Морской Змей Вапонтих, поедающий корабли, будто гунухские сладости. Они грабили, жгли и топили беззащитные суда и всячески препятствовали росту экономики Нучипельса, в связи с чем многострадальный городишко впал в бедность и запустение. Только один человек все еще отваживался пускаться в полный опасностей и приключений путь. Синий корабль бравого капитана Вихочи славился своей быстроходностью и пока что выигрывал все гонки у разъяренных тум-тумских пиратов, которые поклялись потрохами Вапонтиха однажды захватить его.

Капитан Вихоча и снабжал Нучипельс нарядной одеждой, пряностями и украшениями с далекой Малервы, где все эти товары стоили не в пример дешевле.

Именно дешевизна означенных предметов и побудила королеву-тетю Гедвигу остановить свой взор на Нучипельсе и купить здесь небольшой фортик, который она со вкусом, тщанием и хозяйственной смекалкой премиленько обставила дальнобойными катапульточками. Правда, они срабатывали через раз, но в интерьер вписывались прекрасно.

Не чуждая романтики и азарта, грозная королева-тетя даже пристрастилась к мореходному делу и охотно составляла компанию Вихоче, когда тот отправлялся на Малерву на большие сезонные распродажи.

В тот раз, который и послужил началом всей истории, на Малерве во время зимней распродажи уцененных товаров выкинули смехотворно дешевых иноходцев. В Уппертале и Ландсхуте такие кони стоили бешеных денег, а в далеких гунухских степях за подобного красавца давали одну любимую жену или пять нелюбимых (с тещами в нагрузку). Обожавшая лошадей Гедвига не могла устоять перед подобным соблазном и прикупила всю партию, слабо соображая, что с ней делать дальше. Впрочем, с животными ей было возиться не впервой (См. Историю о мечезубом пумсе, глава 125 Летописей Королевства Упперталь, сделанных на лучшем розовом пергаменте с великой скрупулезностью).

Королева-тетя, в юности близко знакомая с наемным убийцей (состоявшем на службе у ее отца, короля Шетта и Зейдерзейских островов), была полностью согласна с его неизменным принципом: «Если ты хочешь что-то сделать хорошо, делай это сам».

Поэтому неугомонная труженица и разогнала ошалевших конюхов и перетащила соломенный тюфячок в грузовой трюм, отринув с негодованием пуховые подушки и перины и даже тончайшие шелковые одеяла, положенные ей по статусу. Гедвига полагала, что наследники славы Хеннертов и Зейдерзеев должны быть чужды комфорта и уметь отдыхать даже на гвоздях. Правда, поспать она любила и никогда в этом удовольствии себе не отказывала. Зная маленькую слабость обожаемой королевы, слуги старались не будить ее до полудня, а буде в этом возникала необходимость, прибегали к помощи нучипельского звонаря, который мог и мертвого поставить на ноги.

Звонарь устроил в королевском фортике отдельную башенку, где понавешал столько колоколов, что их звон мог привлечь внимание даже Всевысокого Душары, который, как известно, после сотворения мира несколько утомился и прилег почивать до тех пор, пока… Поскольку во всех летописях и скрижалях после «пока» находилось внушительное пустое место, выходило, что Создателю Вольхолла почивать еще очень долго.

Существо королевской крови — наместник Душары на земле. И спит почти столько же.

Вот почему никого не удивил тот факт, что, утомленная хлопотами о своих четвероногих питомцах, Гедвига проспала не только нападение тум-тумских пиратов, не только отчаянную погоню, но и позорное поражение славного Вихочи. Перегруженный конями корабль на сей раз не выдержал гонки и на четвертый час был догнан и взят на абордаж.

Нужно ли говорить, что как раз в этот момент королеве-тете снился какой-то особенно сладкий и упоительный сон. Кажется, она выдавала Оттобальта за скромную и работящую принцессу с большим приданым и несомненными организаторскими способностями. Пропустила она и увлекательную программу разграбления судна и пленения всех его пассажиров и матросов, а также торжество по случаю исполнения давней клятвы, которое закатил было пиратский капитан Мервалт.

Она открыла правый глаз только в тот момент, когда пираты с целью инвентаризации закатились в трюм, дабы подробнее узнать, что именно им досталось на сей раз. Впоследствии они с ужасом вспоминали, что так им не доставалось никогда.

Завидев прямо над собой плохо выбритые ухмыляющиеся физиономии наглых захватчиков, королева немного удивилась. А переведя взгляд на нечищеные сапоги и неглаженые манжеты кровожадных пиратов, преисполнилась благородного негодования.

Пираты были не менее удивлены зрелищем столь представительной и, со всей очевидностью, глубоко положительной особы в столь не подходящем месте. Поначалу они слегка обалдели, зато решительная Гедвига не растерялась и, надавав серьезных тумаков искателям фортуны, схватила наиболее приглянувшегося за волосы и с диким воплем «Лошадок моих обижать!? А ну все за борт, гады! Ща глотки начну пилюкать!» приставила свой любимый шеттский кинжал к горлу хрипящего заложника.

Пират извивался и брыкался, головорезы стояли вытаращив глаза, а Гедвига по пунктам перечисляла, за что их следует немедленно казнить самым жестоким образом. Первым пунктом в список прегрешений попала заляпанная илом и песком обувь, неряшливая внешность и отсутствие пристойных манер.

Пираты не смогли решить эту задачу психологически, потому как никогда сами в заложниках не бывали. Тем более по-дурацки они ощущали себя после удачного штурма торгового судна, где никто не предполагал встретить столь жестокое сопротивление непредсказуемого противника, выбившего их из колеи совершенно нетипичным поведением. Да и знаменитое хеннертское чутье Гедвигу не подвело, и она верно сделала выбор: в ее руках оказался капитан пиратской команды, и они не знали, что делать — не то спасать его, не то выполнять приказ сумасшедшей дамы.

Дама поняла, что вот-вот наступит момент трагического перелома. А в поединке бывает только один победитель. Поэтому, бешено сверкая глазами, она завопила: «В критические дни я сумасшедшая! Я чувствую себя слишком уверенно! Я едва себя контролирую! Сигайте в воду быстрее, не то, не то, не то я не знаю, что сейчас сделаю! Считаю до трех!»

Пираты не поняли значения слов «критические дни», но именно в силу необразованности им привиделось нечто ужасное, наподобие проказы, чумной лихорадки или конца света. Тем более фраза «глотки начну пилюкать», вырвавшаяся сама собой у Гедвиги, возымела отдельное действие на бандитов: это был их родной язык, но из уст знатной дамы такое услышишь не каждый день. Да и картина, когда главарь с приставленным к горлу нешуточным ножиком корчился от боли после удара ногой в пах и хлопка по ушам, нанесенного нежными женскими руками (разве мы не упоминали, что Гедвига очень любила в свободное время позаниматься рукопашным боем?), говорила сама за себя. Вконец ошеломленные пираты с криками «Да она ненормальная!» стали прыгать за борт.

Последним был капитан; с фразой «Этот корабль уже занят!», вошедшей во все исторические труды современности, она выпихнула главаря в набегавшую волну.

Неизвестно, какую репутацию Гедвига приобрела впоследствии среди пиратов, но ходили слухи, что ее посчитали за свою, за флибустьерку, и из чувства локтя (вор у вора не ворует) перестали терроризировать бравого Вихочу. В Нучипельсе она бесспорно стала живой легендой, примером для подражания и в довершение всего основала орден рыцарей Бесумяков, происходящий от названия островов (Бесумякские), у берегов которых и разразилась эта беспрецедентная морская баталия.

Жители Нучипельса были безгранично признательны за спасение ценного груза, не говоря уже о том, что уровень их жизни с каждым днем поднимался: ведь пираты более не нападали на торговые суда в их водах, а срочно подыскивали себе новую штаб-квартиру. В центральном соборе состоялась церемония, на которой Гедвигу посвятили в рыцари и официально нарекли Нучипельской Девой-Избавительницей, закатили пышные празднества, после которых королевским указом в календаре был отмечен новый выходной. В городе был также возведен бронзовый памятник работы неизвестного скульптора, который самой Гедвиге не нравился из-за малого портретного сходства.

Грандиозная пышнотелая Нучипельская Дева, стоя в бушующих волнах, голыми руками откручивала голову неизвестному Морскому Змею. При чем был змей, никто не знал. Не то художник таким образом олицетворил пиратство, не то отдал дань моде на художественное изображение драконов, которых в ту пору лепили где угодно.

Но все это уже детали. Самым же главным и невыносимым для его величества Оттобальта Уппертальского явился именно факт возросшего авторитета драгоценной тетушки. Гедвига и сама по себе была грозной силой, но Гедвига в качестве Главного магистра ордена рыцарей Бесумяков — это нечто за гранью добра и зла.

Нет, не зря бесновался сейчас в подвале замка безумный лесоруб Кукс, гремя цепями и требуя, чтобы его немедленно отправили на рудники или в страшную Пухскую тюрьму, которая пустовала вот уже три с половиной века.

Кукса успокоить удалось довольно быстро.

А вот с безутешным повелителем дело обстояло гораздо сложнее, и лекарь Мублап ощущал свою полную профнепригодность и абсолютно детскую беспомощность. Эх! Был бы он хоть на десятую долю зигмундом, может, ему было бы чуток полегче.

Вот почему он и крался теперь по коридорам замка, держа в объятиях огромную сумку, набитую флаконами, баночками, горшочками и пучками сушеных трав.

Короля он нашел в картинной галерее, где благородный монарх не без интереса рассматривал портреты своих предков как по мужской, так и по женской линии. Женщины рода Хеннертов, к которому относилась и знаменитая тетя Гедвига, славились своим мужеством, но нельзя не признать, что они проявили чрезвычайную, более того — небывалую, смелость, заказав художнику свое изображение. Особенно третья, седьмая, девятая и та, что висела сразу за углом.

— Добрый день, ваше величество, — пропел Мублап самым фальшивым бодрым тоном, какой ему когда-либо приходилось издавать. — Как мы себя чувствуем?

— Мы себя не чувствуем! — отрезал Оттобальт. — Только отдельно — руки и отдельно — ноги. Трясутся.

— Это просто прекрасно, ваше величество.

— У?

— Говорю, это просто прекрасно. Если трясутся, а не отнимаются, есть надежда.

— У кого? — горько спросил Оттобальт. В мире, где королевы-тети становятся Нучипельскими Девами, никакой надежды для себя он не видел.

— Так нельзя, ваше величество, — жалобно сказал Мублап. — Вы сидите в четырех стенах, в пыли и духоте, среди этих страхолю… предков по женской линии. Так может какое-нибудь произведение сделаться. Я настоятельна рекомендую вашему величеству выйти прогуляться по свежему воздуху.

— Чему-чему? — недоверчиво уточнил Оттобальт.

— Ах да! — досадливо поморщился лекарь.

Он совершенно забыл о том, что спасающиеся от нашествия варваров мирные пейзане, пихая впереди себя тележки со скарбом и таща на веревочках весь свой домашний скот, прочно оккупировали каждый уголок Дартского замка. Это был гениальный план Сереиона, призванный лишить варваров добычи и вынудить их вылезти из леса на открытое пространство у стен города. Только доблестный гвардеец не учел, что пейзане создадут несколько непривычную атмосферу, способную отпугнуть кого угодно, но только не бруссов, которые воду использовали исключительно для питья.

Замковый двор благоухал так, что даже безумный лесоруб Кукс заволновался в своем подземелье и приобрел скверную привычку плеваться в мирных поселян сквозь зарешеченное окошко.

Что же до коварных бруссов, то они хоть и стекались отовсюду к лакомому куску, которым являлся Дарт, но нападать не спешили. В их тугодумных мозгах медленно прокручивались какие-то нехитрые мыслишки.

Варварские вожди, прочно засевшие в ближайшей густой роще, пытались установить верховенство одного из них, но это дело застряло на мертвой точке. Больше всех распалялся Нана-Булуку Кривоногий Медведь, который действительно производил устрашающее впечатление на своих и чужих. Плохо очищенный от клейкой массы, которой его облепил большой болотный плевун, он с трудом мог сменить выражение лица, и время от времени оно застывало в каких-то немыслимых гримасах.

Как осаждать замок, никто из варваров толком не знал, но им очень хотелось попробовать. Дальние родичи из диких земель Ак-Суу время от времени брали приступом замки Дисса и страшно хвастались и гордились этим. А бруссы все по мелочи да по мелочи — и никаких тебе серьезных достижений в нелегком деле грабежей и захватов.

Подобное положение вещей могло стать невыносимым.

Еще более невыносимым оно было для Сереиона, который вот уже несколько дней подряд держал свое войско в состоянии полной боевой готовности. Он собирался обрушить железный кулак рыцарской конницы на бруссов, как только последние наконец соберутся вместе. Но время шло, варвары подтягивались и подтягивались, будто из воздуха появлялись, ловко минуя гарнизоны и форты, — и этому не было конца.

Король с каждым днем становился все грустнее и подавленнее. Обещанная война откладывалась тем временем на неопределенный срок, а тетя приближалась. Коварный Мулкеба забрался на самую верхушку своей башни, где хранились квашеные овощи, и на отчаянные призывы не откликался. Только пыхал какими-то разноцветными огоньками и время от времени заставлял башню гудеть дурными голосами и ходить ходуном.

Обещанный дракон в полном расцвете сил не появлялся, и варвары чувствовали себя все свободнее и свободнее.

Сереион начал потихоньку испытывать глубокие сомнения в собственном таланте стратега, и у него стал развиваться самый настоящий комплекс неполноценности.

Королевский лекарь Мублап бегал по замку как угорелый от короля, которого терзала жестокая депрессия, к министру Мароне, которого мучили сильные колики в животе и сердечные приступы; затем к Сереиону, которому он пытался внушить уверенность посредством гипноза, затем к Мулкебе, которого от волнения скрутило в три погибели, а затем к безумному лесорубу Куксу, иначе тот умудрялся вопить по двадцать часов подряд, чем ставил на уши весь замок.

Единственное, что несколько утешало Мублапа, — это то, что его величество даже в такой сложной ситуации не утратил знаменитого аппетита Хеннертов. Более того, завтракам, обедам и ужинам в замке уделяли самое пристальное внимание — ведь всем было доподлинно известно, что как только тетя явится в родные пенаты, она непременно заставит короля питаться правильно, то есть пищей безвкусной, пресной, похожей на жеваную бумагу и вообще отвратительной.

Хеннерты любили покушать еще полтысячи лет назад. По этой причине кухня в замке была огромная, оснащенная по последнему слову. Казанов и кастрюль там было столько, что даже Гедвига не могла поставить их на строгий учет, а пухлые поваренные книги, хранящиеся в каморке шеф-повара, являлись предметом дикой зависти и постоянного внимания со стороны иноземных государей.

Не меньше внимания было уделено и покоям, в которых его величество вкушал пищу.

Дартский замок строили разные строители в разное время. Вот почему он выглядел весьма и весьма причудливо, а его интерьеры могли даже смутить человека с неподготовленной психикой.

Скажем, убранством пиршественного зала занимался человек, который полагал, что ощеренные черепа побежденных врагов бодрят, освежают и способствуют хорошему пищеварению. Король сидел за столом, не помня себя от горя, и кушал куриную ножку. Это был уже второй завтрак его величества за сегодняшний день и, судя по тоскливому состоянию духа, далеко не последний. Ибо в самые горестные минуты Оттобальт Уппертальский предпочитал горестным мыслям хорошо прожаренное и посоленное мясо.

Чуть далее, левее от соусницы с шеттским пряным соусом, ждал своей участи горячий суп из свиных хвостиков и ушек. Король поглядывал на ароматное блюдо заинтересованными глазами и понемногу начинал ощущать вкус к жизни. Как раз в тот благостный миг, когда Оттобальт окончательно уверовал в свою счастливую звезду и был готов с уверенностью посмотреть в будущее, когда он уже твердою рукою придвинул к себе глубокую тарелку с супом и вооружился ложкой, — в окно врезался увесистый камень.

Нанеся сокрушительный ущерб цветному стеклу в высоком стрельчатом окне, сие метательное орудие со звоном плюхнулось в тарелку, окатив его опечаленное величество горячей жирной жидкостью.

— А-ах! — высказался король.

Реакции не последовало.

Это окончательно подкосило Оттобальта, и он принял все меры к тому, чтобы быть услышанным. Его величество топал ногами, пинал безответный стол, на котором звенела и громыхала посуда, одной рукой бил в золотой гонг, второй — отчаянно вращал трещотку и при всем этом вопил так, что с потолка сыпалась штукатурка.

Корона, которая всегда слетала в роковые минуты, грохнулась на пол и на сей раз.

— Сереион! Сереион!!! Черт побери! Немедленно найди и приведи ко мне Мулкебу!

Верный гвардеец возник в дверном проеме, словно привидение:

— Слушаюсь, ваше величество.

Мулкеба, как уже упоминалось, особой скоростью передвижения по пересеченной местности, коей являлся замковый двор, никогда не отличался. К тому времени, когда он был доставлен в покои короля, Оттобальт уже успел несколько успокоиться и натянуть капризный венец на правое ухо.

Завидев мага, он потыкал ложкой в тарелку с несъеденным супом, пытаясь привлечь внимание Мулкебы к ее содержимому:

— Что это такое, Мулкеба? Я спрашиваю, что это такое?!

Маг проявил чудеса сообразительности:

— Камень, ваше величество. Возможно, из пращи, ваше величество.

— Болван! Я и сам вижу, что это не фрикаделька! Я спрашиваю, когда это кончится?! Сколько я еще должен это терпеть?!

— Но, ваше величество, осада — дело весьма серьезное, так сказать мероприятие несколько затяжного характера. Мы стараемся, делаем все, что в наших силах, чтобы подманить варваров поближе. Будем считать, что страдания вашего величества — это достойный и внушительный вклад в копилку этих стараний.

— Кстати, о наших силах. Где то, что ты обещал еще в прошлый вторник? Сереион, — повернулся к гвардейцу, — ты свободен, можешь идти.

— Видите ли, ваше просвещенное величество, — загадочно улыбнулся чародей, — как я уже вам говорил, хранение литературы стратегического характера — дело очень тонкое, требующее внимательного и серьезного отношения…

Король хватил по столу кулаком с такой силой, что корона перепрыгнула с правого уха на левое:

— Хватит! Твоими проектами новой библиотеки с апартаментами для хранителя и встроенной кухней я сыт по горло! Ты не получишь из казны ни одного тулона на постройку храма знаний, не говоря уже о книгохранилище, пока я не увижу твоих обещаний в действии!

— Ваше справедливое величество! — запротестовал маг. — Страницы Книги Заклинаний, том третий, раздел восьмой, сильно истлели от сырости и немного поедены крысами. Я призвал железного дракона, полагаясь на собственные знания и догадки.

— Догадки, загадки, разгадки… — капризно протянул Оттобальт. — Я устал, я хочу на любимую охоту. Я соскучился по езде верхом. В конце концов, король имеет право гоняться за своими оленями, когда ему хочется, а не когда позволят какие-то варвары! Мулкеба! — В его голосе зазвучали романтические нотки. — Ты хоть понимаешь, что такое настоящая охота? Ты представляешь, когда трубит рог, собаки лают… А, что ты там понимаешь. Охотничий сезон заканчивается, а я сижу в замке, словно фазан в курятнике. Короче! Чтоб к концу недели твой… Как там его?..

— Железный дракон, ваше величество.

— Да, правильно. Ну, в общем, делай свое дело побыстрее, не то… не то я прикажу тебя повесить. Нет, отрубить голову. Нет, четвертовать, то есть колесовать… или как там его?.. Ну это… Что делают обычно с вами, магами?

— Жгут на костре, ваше добросердечное величество.

— Да! Правильно, сжечь на костре. Все, иди и, как говорится, без дракона не возвращайся!

Еще какая-то глава

Вы убережете себя от множества ненужных хлопот, если сожжете мосты сразу, как подойдете к ним.

— Вот так подарок! Клаус, остановись, надо осмотреться.

Строение, просто обязанное быть мостом, вынырнуло из густых зарослей совершенно неожиданно. Это приятно поразило Дитриха и заставило его думать о том, что Фортуна наконец-то повернулась к ним хотя бы в профиль. После столкновения с бронированной зверушкой, которая у русских замещала вакантную должность жабки, мысль о том, чтобы переправляться вброд, с каждым часом казалась все менее привлекательной.

Он выпрямился в башне и стал придирчиво изучать открывшийся пейзаж.

— Видно что-нибудь, герр майор? — раздался в наушниках нетерпеливый голос Клауса.

— Подожди, Клаус, подожди. Сам пока не пойму.

Ганс, бдивший в прицел пушки, поделился сомнениями:

— Не нравится мне этот мост, господин майор. Лучше бы нам сюда не соваться: как-то слишком тихо и спокойно. Не люблю идиллий.

Дитриха передернуло.

— Самое интересное, — заметил Клаус, — что раз тут мост, то выше по берегу, очевидно, проходит дорога. А мы, как идиоты, продирались через заросли.

— Положим, — пробормотал Генрих себе под нос, — как идиоты мы не только через заросли пробирались, но и все остальное делали.

— Пусть идиоты, зато живые, — возразил Вальтер. — А на дороге могли нарваться на патруль или мины.

— Я готов идти в разведку, — молодцевато сообщил Клаус.

— Какую разведку?

— В ту, которую мы произведем прежде, чем атакуем этот чертов мост.

— В том-то и дело, что атаковать нам его никак нельзя, иначе до утра не доберемся на ту сторону. К этому мосту нужно относиться нежно и трепетно, как к собственной… гхм! — подавился он словом, — к самой нежной и чувствительной части себя

Вальтер возмутился

— А что же нам тогда остается вынырнуть из кустов и доверчиво спросить охрану, как проехать к мавзолею Ленина?

— Вальтер, не стоит горячиться. Кажется, этот мост ведет не совсем к Ленину.

— Жаль, — огрызнулся Треттау. — А я так мечтал посетить мавзолей. Буквально ради него приехал на восточный фронт.

— Возьмем Москву, въедем на танке на Красную площадь, и посмотришь на вечно живого Ильича, — утешил его Дитрих.

Клаус хмыкнул и спросил наивным-наивным голосом:

— А правда, господин майор, что Гитлеру после смерти тоже возведут мавзолей?

— Не знаю, Клаус, — осторожно ответил Морунген. — Фюрер буквально бессмертен, зачем ему мавзолей?

— А разве при жизни мавзолей не может пригодиться? — внезапно заинтересовался Генрих.

Когда экипаж начинал обсуждать персону фюрера или политику фатерлянда, Дитрих фон Морунген становился другим человеком и терял способность рассуждать хладнокровно и здраво. Темы эти были ему категорически неприятны, а заявить об этом вслух смело и нелицеприятно не было никакой возможности, особенно же теперь, когда дела и так обстояли из рук вон плохо. За утерю контроля над ситуацией, за то, что на ровном месте потеряли Белохатки и заблудились в трех соснах (пусть и не в трех, но все равно!), за самоуправство, проявленное с жестокого похмелья, и ввязывание в страшную авантюру с атакой высоты 6 по головке его явно не погладят. А если ко всем этим несчастьям ему припишут еще и несогласие с политикой партии и злопыхательство в адрес фюрера — тогда будет покончено не только с блестящей карьерой, но и с самим бароном фон Морунгеном. И он жестко пресек разговор:

— Генрих! Что за бред? Пора бы тебе выучить, что мавзолей — это усыпальница, а не долговременная огневая точка.

Генрих ничего не ответил драгоценному командиру, но по сердитому горловому бульканью, раздававшемуся в наушниках, стало ясно, что он не на шутку обиделся.

— А я слышал, господин Морунген, — поспешил разрядить обстановку Ганс, — что красные с тех пор, как наша авиация начала бомбить Москву, спрятали ленинский мавзолей в Сибири.

— Да, я тоже что-то такое слышал. Уверяю тебя, это очередная коммунистическая пропаганда — они на это мастера. Думают, мы откажемся от взятия Москвы и попрем в Сибирь за их святыней.

— Сибирь, — мечтательно протянул начитанный Вальтер, — Сибирь… сказочный таежный край. Там весь Советский Союз спрячется — не отыщешь. Во всех справочниках и энциклопедиях говорится, что это лучшие русские земли: золото, камни, нефть, газ. Я слышал даже, что в Сибири самородки просто руками собирать можно.

— Насчет золота не скажу — не знаю, а леса там жутко дремучие; вот уж где Ивану Сусанину позабавиться с нашим братом, так это в Сибири. — Голос майора посерьезнел. — Вранье, Вальтер, и оба мы это прекрасно понимаем. Такие басни для немецких солдат Геббельс сочиняет — нашел свое призвание и как ученый, и как литератор. Знаешь, как в японском рукопашном бою воинов учат бить не в рядом стоящего противника, а как бы сквозь него, в тыл. От этого удар получается такой силы, что способен проломить кирпичную стенку. Ну, небольшую, конечно.

— Вот это да, — восхитился Клаус, — неужели кирпичную стену?!

— Надо будет попробовать, — задумчиво прогудел Генрих.

— Попробуешь, — пообещал Морунген. — Сейчас пойдем мост проверять, вот заодно и попробуешь. Бери пулемет — и за мной. Будешь меня прикрывать. В мое отсутствие всем сидеть тихо, наготове, но никому не высовываться. Если заметите признаки врага, можно в них стрелять. Но не так сильно, чтобы от нас с Генрихом потом одни пуговицы остались.

Произнеся эту краткую, но прочувствованную речь, майор спрыгнул с танка на землю, выпрямился и, держа в руке пистолет, нырнул в прибрежные кусты. За ним последовал Генрих с пулеметом.

Убедившись, что гордость нации и краса германской науки его не слышит, Вальтер позволил себе заметить:

— Нечто странное происходит с Дитрихом. Во-первых, он таки отправился в разведку, если мне не изменяет зрение. Во-вторых, что значит — ПРИЗНАКИ врага? И как в них можно стрелять?

Они бесшумно двигались по направлению к мосту. В нескольких десятках метров от цели Морунген остановился и снова вооружился биноклем:

— Сейчас посмотрим, что это за мост.

Он всматривался так пристально, что глаза заслезились, но ничего подозрительного так и не углядел — ни шевеления, ни тени, ни силуэта. Складывалось впечатление, что все вокруг вымерло и только беспечные птицы весело чирикали, порхая с ветки на ветку высоко над головой. Птицы, кстати, также говорили в пользу отсутствия противника. Тишина в лесу царила вовсе не мертвая, а как раз такая, какая и должна быть в лесу, — с гудением насекомых, щебетанием озабоченных проблемами питания пернатых, шелестом листвы и другими милыми сердцу звуками. Все вместе это значило безопасность и покой.

— И без охраны совсем, — пожал плечами Морунген, продолжая вглядываться.

— А вы правду сказали насчет удара сквозь стену в тыл противника? — несколько невпопад поинтересовался Генрих громким шепотом.

— Конечно правду, — отозвался Дитрих. — А то как, по-твоему, получилось, что мы пошли в атаку на пункт Велохатки, находящийся на передовой, а оказались в тылу противника, причем так глубоко, что и радиосвязь пропала? Вот и выходит, что это мы нанесли удар такой силы, что как бы пронзили насквозь расположение русских вместе с их знаменитой зимой, и выпали где-то сзади… наверное…

По мере того как Морунген прислушивался к собственным словам, лицо у него делалось все удивленнее и удивленнее.

— Не знаю, — вздохнул Генрих, — у меня уже вопросов больше, чем ответов.

— Вот то-то же! Мы тут одни, и смотреть надо в оба, чтобы не попасть в переделку. До сих пор нам везло, но ведь может и перестать так сильно везти.

Генрих, похоже, собирался высказаться насчет сильного везения, но передумал и обратил внимание своего командира на мост:

— Мост какой-то необычный — вы не находите, герр майор? Мы ведь в России, а он выглядит будто мост над Сеной. Или над Рейном. А может, в Венеции… Откуда у русских такие странные архитектурные пристрастия? Я уже не говорю о том, кому это в лесной глуши понадобилась подобная роскошь. И с какой целью его возвели таким основательным и широким? Значит ли это, что мы обнаружили стратегическую дорогу, по которой движется военная техника? Тогда зачем все эти финтифлюшки и резьба по камню? Ничего не понимаю.

Морунген разделял изумление своего коллеги. Он много повидал на своем веку, но какие бы чудеса ни представали его взгляду — все они укладывались в рамки обычной логики. Если исключить грандиозные руины, которые остались от ныне несуществующих цивилизаций, а сравнивать с современными строениями, то критериев было обычно два — красота или целесообразность. Либо легкие, изящные, воздушные линии венецианских мостиков, либо незыблемая громада из стали и бетона, что по-своему красиво, однако не слишком изысканно. Дитриху с трудом верилось, чтобы кто-либо одобрил проект, в котором огромная часть средств отводилась бы на исполнение архитектурных излишеств. И где? В какой-то глуши, где никто этого чуда и не увидит!

Была бы Россия сказочно богатой страной — дело другое, но покосившиеся хибарки, виденные им в Белохатках, свидетельствовали об обратном. Ум у Морунгена заходил за разум, и Дитрих предпочел смириться с действительностью, а не пытаться разобраться в ней. И тут же с ужасом отметил, что это уже не первый, не второй и не третий раз за сегодня-Россия вынуждала его думать иначе, чем он привык. Она требовала беспрекословного, безоговорочного подчинения и не давала ровным счетом никаких объяснений.

«Вот так и становятся дикарями», — с тоской подумал майор. А вслух произнес, стараясь выглядеть уверенно:

— Этот мост — явно важный объект, оттого он и надежный, и красивый, — видимо, здесь часто бывает местное начальство. А вот почему его оставили без охраны — этого я не понимаю и понимать отказываюсь. Любой стратегический объект обязан охраняться, даже если он находится в глубоком тылу. Это же азы военной науки.

— Только не у русских, у них все наперекосяк, сам черт рога сломает.

— Черт — пусть, черт с ним, лишь бы не мы, — вздохнул Дитрих. — Ладно, ничего живого не вижу, придется туда пойти. Не сидеть же нам здесь до скончания века!

Крадучись, как настоящий индеец, Морунген появился на мосту и огляделся по сторонам. Затем дал знак. Тогда, так же крадучись, рядом с ним возник Генрих.

— А я, господин майор, ошибался, когда говорил, что этот мост европейский. Он вообще какой-то такой…

Господин майор перегнулся через перила:

— Ага, не такой Не такой, как все, что тебе доводилось видеть раньше. То ли еще будет, дружище Генрих: Россия огромная страна («Утешил», — буркнул тот), в ней столько удивительного. Пойдем поглядим на него снизу. Чертовски интересно, как им удалось в арочной конструкции сосредоточить столько веса всего на одной опоре, да еще при таких массивных пролетах.

Лучше бы фон Морунгену не интересоваться причудливыми зигзагами инженерной мысли русских. Потрясенно оглядев конструкцию, он заговорил, перекрывая шум бегущей воды:

— Уму непостижимо, а ведь это не железобетон. Это камень, обычный камень, гранит или базальт. Недооцениваем мы их, явно недооцениваем.

— И это не цементный раствор, господин майор, — вставил Генрих. — Вот вы потрогайте — он как резиновый, наверное водостойкий.

— Я не химик, — колупнул Дитрих ногтем, — но скажу тебе с уверенностью, что в своем роде это шедевр. У тебя нет ножа? Надо взять образец для лаборатории.

Услышав про лабораторию, Генрих как-то уж очень тоскливо вздохнул:

— Если все в порядке, господин майор, можно я дам знак нашим, чтобы ехали?

— Мин здесь нет, — пыхтя и отковыривая загадочную субстанцию, изрекла «гордость нации», — это точно. Так что пусть едут. Да предупреди, чтобы при въезде на мост Клаус не гнал лошадей. Черт его знает, шедевр шедевром, а на чем по нему ездили до нас — неизвестно. Всего можно ожидать, сам понимаешь — Россия. Давай зови ребят.

Вопреки ожиданиям и логике военного времени, все обошлось без приключений. Уходила в неизвестность пыльная желтоватая дорога, и бодро катил по ней экспериментальный танк вермахта, продвигаясь на юг, как отбившаяся от стаи перелетная птица.

— Ганс, представляешь, — взахлеб повествовал Генрих, — мост-то, оказывается, не сцементирован, а склеен чем-то вроде резиновой массы.

— Теперь я понимаю, почему его никто не охранял. От него пули и снаряды отскакивают как от стенки горох.

— Резиновые мосты в России не редкость, — не удержался Вальтер, медленно обалдевающий от местных реалий. — Здесь ими, наверное, никого не удивишь. Да и нам бы не мешало парочку для Берлина прихватить.

— Вы напрасно шутите, — веско заметил Морунген. — Этот мост — загадка, и не только для строителей, но и для историков. Я немного изучал русскую архитектуру и скажу, не колеблясь, что это нечто экспериментальное, возможно единственное в своем роде. Хорошо, что Вальтер сфотографировал всех нас на фоне моста.

— Господин майор, впереди виднеется какой-то указатель, — радостно сообщил Клаус.

Дитрих приободрился:

— Притормози. Посмотрим, что это такое.

— Да здесь целый перекресток! — восхитился механик.

— Слава Богу, сейчас поглядим, что у них тут написано.

Все с надеждой и плохо скрытой гордостью обратили свои взоры к командиру. Вот он — человек, доблестно сражавшийся с зубодробительной русской грамматикой и способный вывести их из тупика. Но похоже, что их надежды оказались преждевременными.

— Ну и иероглифы, ну и корябусы, ничего не разберу. Будто вобще не по-русски написано.

Словно трудолюбивый дятел, высматривающий добычу в складках коры, Дитрих наклонял голоду то вправо, то влево, широко открывал и даже щурил глаза — однако тщетно. Ни одной знакомой буквы не удалось обнаружить ему на потемневшем от времени куске грубо отесанного дерева.

— Хорошо, что у них пока не повальная грамотность населения, — есть какие-то пояснительные рисуночки. Ну и ну! Возникает впечатление, что они верят в свои сказки: направо пойдешь — сам пропадешь, налево — коня потеряешь, прямо… А прямо, по-моему, закусочная, или ресторан, или черт его знает. Одним словом, харчевня.

При слове «закусочная» в танке воцарилась напряженная тишина. Уловив витавшую в воздухе мысль, Дитрих распорядился:

— Если я правильно понимаю, нам прямо.

— Так точно, господин Морунген! — грянул дружный и повеселевший хор.

— Клаус, гони на полной вперед. Поглядим, что у них подают к ужину.

Вечерело. Танк весело подлязгал к покосившемуся строению на обочине дороги и сбавил скорость до минимальной. Никакой реакции. Никакого шевеления. Это насторожило значительную часть экипажа.

— Какие будут приказания, — после паузы спросил Клаус.

— А никаких, — потер руки Морунген, — мы сюда приехали с мирным намерением немного перекусить.

— И как довести этот факт до сознания местного населения? — хмыкнул Ганс.

— А если стрелять начнут? — уточнил осторожный Вальтер.

Майор предвкушал горячий ужин, и спустить его с этих небес на землю было делом сложным.

— Попросим официанта накрыть столик прямо в танке. Тебе что заказывать, Вальтер?

— А если из пушки врежут или зажигательными бутылками забросают? — не унимался неумолимый скептик.

— Вальтер, те, кто из пушки палит и бутылки швыряет, уже давно поели и спать легли, теперь наша очередь прочитать меню.

Этого брызжущего оптимизма не выдержал даже Генрих:

— А если действительно, господин майор, там нас засада ждет, какой у нас план?

— Ладно, Клаус, — поскучнела надежда нации, — останови, я вылезу наверх.

С биноклем наперевес Дитрих высунулся из люка, пренебрегая элементарными предосторожностями. Что-то подсказывало ему, что здесь он в безопасности. Увиденное он комментировал вслух:

— Опять то же самое — ни единой живой души. Правда, пахнет…

— Чем?! — выкрикнули четыре голоса.

— Не люблю пригоревшего, — меланхолично поведал майор. — А пахнет именно им. Дыма не видно, огня тоже. Ладно, поехали, может, перекусим чего-нибудь.

Вблизи «харчевня» выглядела еще более неприглядно, нежели из башни танка, — задымленная, полуразваленная, она совершенно не производила впечатления жилого здания. Ее оконца, не знавшие стекол, таращились на немцев удивленно-испуганными черными провалами.

— Да что здесь у них творится? — осерчал Морунген. — Они что, решили нас голодом уморить?

Он запнулся, уставившись на валявшееся в кустах тело. И не то чтобы майор никогда не видел мертвецов или боялся их (хоть и никак не мог привыкнуть к зрелищу чужой смерти), но этот покойник явно выбивался из общего ряда.

Генрих, следовавший за командиром со своим неразлучным пулеметом, подошел поближе к телу, присел возле него на корточки, вгляделся повнимательнее.

— Он мертв уже несколько часов, господин майор. Рана колотая, нетипичная.

— А вот еще один!

Глаза у Дица широко открылись от изумления: Морунген озадаченно вертел в руках пустые ножны и расколотый деревянный щит.

— Чертовщина какая-то. Не снимали же здесь кино про Римскую империю?

— И никаких следов бомбежки или перестрелки. Они погибли в рукопашной схватке.

— Рукопашная рукопашной — рознь. Может, у них в тылу орудует диверсионная спецгруппа СС?

— Все равно это не объясняет, почему они так странно одеты.

— Ни за что не поверю, — твердым голосом сказал Дитрих, — что у Сталина не хватило стрелкового оружия для всех солдат. Хотя бы самого устаревшего. И вообще, это ножны короткого меча.

Генрих указал на отдаленное дерево:

— Я не ошибаюсь, господин майор? Там действительно торчит стрела?

— Да, действительно стрела. Давай подытожим: у нас в активе обломки щита, допотопные ножны от допотопного меча, стрела и парочка оборванных покойников. Я вот о чем думаю — кому могло потребоваться их имущество? Сам посуди, зачем, например, нам с тобой русское рыцарское оружие?

Генрих посмотрел на командира, как на сумасшедшего, и утвердил очевидное:

— Затем, чтобы после войны привезти его домой и развесить на стенах в гостиной вашего родового замка, господин майор.

— А ты прав как никогда, Генрих. Но зачем мне в гостиной столько… Хотя, ладно, твоя взяла — я бы не удержался при виде таких трофеев.

Пока они обсуждали сию животрепещущую тему, их товарищи окончательно поскучнели и проголодались. Клаус вынырнул из башни и издал душераздирающий вопль:

— Ну, что там, господин Морунген, есть в меню цыплята табака?!

— Нету ни черта. Коммунисты все сожрали до нас, так что придется самим добывать пищу.

— На самом деле, — забеспокоился Ганс, — что вы там так долго разглядывали?

Флегматичный Генрих не нашел причин, по которым должен был бы умолчать о находке:

— Так, пару несовременных трупов да сгоревший омлет по-русски.

— Нас явно здесь не ждали, — сказал Дитрих. — Клаус, съезжай-ка в лес, надо готовиться к ночевке. Ганс, ты наблюдаешь за дорогой. Вальтер, Клаус, замаскируете машину и разведете костер. Фон Морунген идет на охоту с Генрихом. В случае нападения… А, да что там…

Обнаружив, что Генрих присовокупил к пулемету еще и гранаты, Дитрих перевел взгляд на скромный пистолет в своей руке и счел уместным задать вопрос:

— Генрих, ты зачем пулемет взял?

— На всякий случай, господин майор, — невозмутимо откликнулся Диц. — Кто его знает, что может встретиться в этом лесу.

— А гранаты?

— Пригодятся, — лаконично ответил Генрих.

— Мы же шли на охоту? Гранаты на охоте неуместны — логично?

— Ага, только я уже видел рыбу, которая тут водится. Так вот, на рыбалку, господин Морунген, вы меня и с бомбой не уговорите пойти.

Уразумев, что подчиненного необходимо подбодрить, Дитрих изобразил на лице нечто, что искренне посчитал широкой улыбкой.

— Да брось, Генрих, нам бы что-нибудь некрупное подстрелить — и айда к шалашу, на вкусный ужин.

Надежды не оправдались. Генрих стал еще более подозрительным.

— Видел я уже это ваше некрупное. Хорошо, если вдвоем отобьемся.

— Ни один приличный охотник, кроме ружья, ничего с собой в лес не берет, — забубнил наставительно майор. — Вот так-то, Генрих.

Здоровяк Диц слегка обиделся, но уступать не собирался:

— К дьяволу приличия! Я теперь в любую мирную избушку соглашусь войти только не вылезая из танка и не снимая гусениц.

— Тс-с-с… — перебил его Морунген. — Тихо. Смотри, вон там, видишь? Кажется, это кабанчик в земле роется.

— А вон там — еще один.

— Какой пухленький! Цып-цып-цып…

— Тише, не спугните.

— И вон еще, и справа. Да здесь их целое стадо! Дай мне на минутку твой пулемет.

— Кто-то говорил, что на охоте это неприлично.

На минуту фон Морунгену показалось, что железная германская дисциплина, не выдержав тягот испытаний, ослабла и начинает падать. В иное время он бы пресек это в зародыше, но теперь упитанный кабанчик был несравнимо важнее.

— Генрих, — прорычал он грозным шепотом. — Не до шуток сейчас, давай сюда свою пушку. — И, уже щурясь в прицел, добавил: — Мы с тобой на военной охоте. Надеюсь, эти несчастные свиньи нас простят.

Мирную тишину, нарушаемую только идиллическим похрюкиванием питающихся кабанчиков, разорвал тяжелый рокот длинной пулеметной очереди. С душераздирающим визгом кабанчики заметались по поляне, а затем стремительно вскарабкались вверх по стволам деревьев и исчезли в пышных кронах.

— Мы это видели? — уточнил Дитрих сипло.

— Что?

— Ну, это… И-и-и-и-и-и, и — и-и-и, а потом — по деревьям.

— Я — видел.

— И как?

— Ну и кабанчики у них.

— Шустрые, — с трудом выдавил из себя майор. — Но это, наверное, были не кабанчики. Хотелось бы надеяться.

— Да, я того же мнения, господин Морунген, — облегченно вздохнул Генрих. — И то сказать, — где это видано, чтобы приличные свиньи по деревьям скакали? Они вообще могут быть несъедобные.

— И вредоносные. Ладно, держи пулемет. Пойдем посмотрим, поищем что-нибудь еще.

— Может, не стоит? — уточнил осторожный Генрих.

Майор сунул указующий перст в надраенную пуговицу подчиненного:

— Надо, Генрих, надо. Не возвращаться же нам с пустыми руками. Хоть каких-нибудь плодов соберем, сейчас как раз… — он беспомощно огляделся и нервно промокнул лоб белоснежным платком, — июль.

Диц поднял правую бровь.

— Наверное, июль, — уточнил майор.

Диц хмыкнул.

— Не позднее августа, я думаю.

Диц пожал плечами.

— Вероятно, где-то между июнем и сентябрем. — Морунген спрятал платок и продолжил уже увереннее: — Да чихать на сезоны! Должно же в этом лесу расти что-нибудь съедобное.

Генрих демонстративно окинул взглядом верхушки деревьев, в которых все еще копошилось и похрюкивало невидимое стадо:

— Должно, должно. Один плод я могу назвать наверняка.

— А кстати, — оживился майор, — помнишь, метров сто назад мы прошли мимо дерева с крупными красными плодами?

— Невысокое, по правую руку от тропинки? Нет, не помню, — твердо отвечал Диц, — и вам не советовал бы.

— Ты взял что-нибудь сумчатое? — проигнорировал его тревоги бравый командир.

— Кенгуру, что ли? — усомнился Генрих.

— Емкость сумчатую, болван!

— Так точно, господин майор: два подсумка с лентами к пулемету.

— Если найдем фрукты или ягоды, тебе придется намотать ленты на себя. Генрих! Не паникуй. Я чувствую, как во мне медленно, но неостановимо разрастается талант хозяйственника.

— Как скажете, — недовольно пробормотал Диц. — Господин майор, может, нам взять левее или правее, а то этот чертов кустарник никогда не закончится.

— Нам ли с тобой, Генрих, пасовать перед трудностями, — пропел труженик леса.

— Господин майор, вот вы меня не слушаете, а я не то чтобы жаловался, но хочу сказать, что рука, которую я расцарапал о шипы в этих кустах, так распухла, что пальцы на ней не гнутся.

— А ну-ка дай посмотреть твою руку.

Повертев пострадавшую конечность и попытавшись согнуть пальцы, стремительно приобретающие сходство с сосисками по-кайзерски, Дитрих вынес вердикт:

— Видимо, в шипах сильный яд. И что он призван охранять?

Он аккуратно притянул к себе одну из веток, разглядывая шипы и округлые образования на отростках, похожие на шишечки хмеля, но несколько большего размера.

— А это еще что за зеленые пампушки? Есть у меня одно подозрение, Генрих. Давай-ка сюда свой пулемет.

Умостив шишку на прикладе, он стукнул сверху рукояткой пистолета. С аппетитным хрустом плод раскололся, обнажив белую мякоть — ароматную и приятную на вкус.

— Точно! Я так и знал, Генрих, это орехи, бросай пулемет, вынимай ленты, будем собирать их в подсумки.

— Ну вот, теперь еще вам не хватало пораниться и распухнуть для полного счастья.

— Ювелирно, ювелирно, и никак иначе: опухших рук нам достаточно.

Какое-то время молча пыхтели, решая продовольственную проблему.

— Генрих! — подал голос майор, взваливая на плечо пухлую сумку. — Забирай пулемет, и пошли в лагерь. Наши, наверное, уже волнуются.

Диц огляделся и обнаружил полное отсутствие пулемета

— Так точно. — И стремительно удалился в близлежащие заросли.

Морунген внимательно изучал компас, а потому на халатное отношение к оружию не отреагировал.

Он ощущал дискомфорт оттого, что не мог установить, где находится; переживал за судьбу экспериментального танка, а еще пуще — за свою собственную, буде случится клятый танк загубить в здешних чащобах. И однако, как ни парадоксально было это чувство, командировка нравилась ему все больше и больше. Будто Дитрих фон Морунген наконец попал в свою собственную легенду. Никакой идеологии, никакого начальства, никаких тупиц из гестапо, так и шныряющих туда-сюда… Только ты и твой противник.

Как раз на этой воинственной мысли Дитрих и осекся, заслышав в кустах шорох и легкое потрескивание веток. Он выхватил пистолет, присел на корточки, затаился. Высунулась из пышных зарослей взволнованная голова Генриха:

— Господин Мо…

Властная ладонь зажала ему рот. Носом, бровями и глазами майор недвусмысленно указал направление, в котором располагалось нечто неведомое и уже потому опасное.

— Это партизаны?

— Не знаю, но танк в той стороне.

— Действуем так: я спрошу пароль, если ответа не последует, бросай в ту сторону гранату. После взрыва может начаться стрельба, тогда бросай вторую, и по моей команде бежим к танку.

Набрав полные легкие воздуха, Морунген рявкнул:

— Пароль!

Никакого ответа. Генрих размахнулся и швырнул гранату. После оглушительного взрыва лес затих. В зарослях воцарилась тишина.

— И чего мы добились?

— Теперь что делать, господин майор? — поинтересовался Генрих.

— Тихо, ни единого звука. На партизан это не похоже. Обычно в ответ они сразу стреляют или ругаются матом, а чаще все сразу. Разве что могли сбежать, но ни криков, ни топота, ни треска. Загадочное явление. Хочешь не хочешь, а придется посмотреть, во что мы бросали гранатой.

Диц непочтительно вцепился в командирскую штанину:

— Темно, господин майор. Что мы там увидим? Лучше к нашим идти, пока живы.

— Отставить пререкания! Я вперед, ты прикрываешь, все ясно? Выполнять!

— Есть выполнять.

Опасности все не было, а Генрих был так грустен, что сердце доброе майора дрогнуло.

— Пойми, Генрих, я спать спокойно не смогу, пока не узнаю, что шуршит в лесу, в двухстах метрах около моего лагеря.

Метров тридцать они преодолели образцово по-пластунски. И в конце пути достигли воронки, с края которой свешивалось что-то длинное, скользкое, толстое и без признаков жизни. Стемнело уже настолько, что для опознания длинного и скользкого потребовалось включить фонарик. В его желтоватом свете глазам ошарашенных немцев представилась во всей красе гигантская змея, шкура которой была расписана самым замысловатым образом.

— Молодчина Генрих, метко бросаешь! Мы с тобой оглушили огромный, вкусный кусок мяса! Представляешь, с каким трофеем мы вернемся к ребятам.

Он попытался приподнять над землей мощную треугольную голову.

— Сколько же это здесь килограммов? Вот и ужин. По возвращении закатим пир!

— Как можно есть такую гадость? — скривился Диц. — Мы же не французы.

— Генрих, дружище, при чем здесь французы? — не смутился майор. — Ты когда-нибудь ел курятину?

— Курятину, уточняю. Курятину, а не змеятину.

— Перед тобой, Генрих, лежит типичный представитель куриного племени.

Генрих понял, что он перестает что-либо понимать.

— А ведь это все-таки змея. Возможно, ядовитая.

— Правильно, но я не читаю тебе курс биологии, а говорю о вкусовом родстве, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Точнее, догадываюсь, но заявляю, что есть эту мерзость не стану. — Тут перед глазами Дица отчетливо нарисовалось змеиное филе на палочке, жареное, шипящее, истекающее соком, и он поспешно добавил: — Разве что вы категорически прикажете. Попробую… Вы командир, а я солдат, кругом война, какая разница, от чего умирать?

— Ну, будет тебе краски сгущать, потом мне еще спасибо скажешь. Бери эту жирную бестию за хвост и пойдем обрадуем наших.

Бестия оказалась еще более упитанной, чем определили на глазок. Обратный путь в связи с этим оказался долгим, и пройти его, как предполагалось, бодрым маршевым шагом не удалось. Генрих пыхтел где-то далеко позади. Змеиный хвост, похожий на гибкую водосточную трубу, цеплялся за все, что попадалось на пути.

— Господин майор, я так больше не могу, надо передохнуть. Этот монстр меня доконает.

— Великолепная мысль, — выдохнул Дитрих.

— Вот зараза, — пожаловался Диц на змею. — И патроны врезались чуть ли не до самых костей.

«Зараза» увесисто плюхнулась на землю.

— Не скули, старина, на войне как на войне. Мы солдаты, к тому же есть повод веселиться — идем к своим с шикарным трофеем. Все будет нормально.

— А до наших еще далеко идти?

— Думаю, по прямой эдак метров сто, не больше.

— А на самом деле?

— Кто может сказать?

Генрих потыкал валяющуюся на земле змею носком ботинка.

— Мягкая еще, не околела. Кажется, взрыв ее только оглушил. А что, господин майор, если она придет в себя прежде, чем мы дотащим ее до лагеря?

— Не нервничай, она уже у нас в руках. Куда ей деваться от двух бравых немецких парней? Мы что, с ней вдвоем не справимся?

— Не уверен, она такая здоровенная.

— Лучше съешь орешек.

— Нет, спасибо, я лучше по нужде схожу.

— Валяй, только быстро.

Но не успел Генрих отойти на десяток шагов и прочно и основательно утвердиться за деревом, в стороне, где остался Морунген, послышались шум, возня, нечленораздельные выкрики и возмущенные вопли майора. Не в силах прервать процесс, Генрих мог только волноваться за драгоценную особу командира. Пока он волновался, до его ушей донесся звук пистолетного выстрела, опять шум и беготня, немецкая ругань, которую невозможно спутать ни с чем другим, и в довершение всего — длинная пулеметная очередь. На ходу застегивая штаны, Диц устремился к месту событий.

— Я так и знал, я так и знал, что эта змея очухается и задаст нам перцу.

Морунген обиженно стоял под деревом. Пейзаж удачно декорировали стреляные гильзы. Все вокруг было вытоптано так, словно неутомимое стадо кабанчиков спрыгнуло на лужайку попастись-порыться в земле. Змеи не было. Сумка с орехами таинственным образом исчезла.

— Не стреляйте, господин майор, это я, Генрих! — возопил Диц. — Вы целы? С вами все в порядке? Что здесь произошло?

Дитрих швырнул на землю ни в чем не повинный пулемет. Казалось, он (майор) дымится от злости.

— Лучше не спрашивай. Какие-то лесные сволочи отобрали трофей! Ну надо же. Кто бы мог подумать?!

— Тихо, наверное, это были партизаны.

— Какие партизаны? Типичные обезьяны, с ног до головы волосатые, аж жуть берет.

— Чего вы хотите, если у них тут свиньи по деревьям бегают! — попытался утешить Дитриха верный Генрих

— Я одного, кажется, застрелил. Надо посмотреть там, среди кустов.

— Здесь ничего нет, господин майор! — доложил Диц, обследовав заросли.

— Значит, они его успели подобрать, когда разбегались.

— Вряд ли. Следов крови тоже нет.

— Несуразица какая-то, — нервно вышагивал Морунген по мягкому мху. — У меня сложилось впечатление, что они бросились наутек при первых звуках выстрелов, хотя я точно видел, что их было не меньше десятка, если вообще не больше. По идее они меня должны были сразу убить, а получается, что я один обратил их в бегство. — Тут мысль его совершила причудливый виток и потекла по иному руслу: — Ну надо же, столько возиться с этой змеей и потерять у самого лагеря!

— Не расстраивайтесь, господин Морунген, — ласково зажурчал Генрих, подхватывая Дитриха под локоток и устремляясь в сторону танка. — Вы живы, и слава Богу. А змея, черт с ней, с этой змеей. Пусть они ей подавятся, заразой, а мы с вами другую поймаем, еще жирнее и вот такого размера.

— Ну, твари волосатые, — не унимался Морунген. — Я этого так не оставлю.

— Партизаны — что с них взять? Они, наверное, так оголодали, что готовы рисковать жизнью ради еды, а у нас с вами другие идеалы, за них и воюем. Вы сегодня такой герой — сами змею поймали, сами партизан разогнали. А вот помните, вы мне выговаривали: зачем гранаты взял? Хотел бы я посмотреть, как вы эту рептилию пух-пух из пистолета.

— Да… В этих русских лесах… Впрочем, как и в реках, зверье водится, — черт знает что. Сюда не то что с ружьем, с фаустпатроном соваться страшно.

Впереди раздался грозный голос Вальтера'

— Стой, кто идет?!

— Свои — рявкнули немцы.

— Если свои, назови пароль.

— Вальтер, кончай издеваться. Это же мы, твой родной командир и тот человек, который намылит тебе шею, как только до нее доберется.

Щелкнул затвор.

— Стой, стрелять буду!

— Хорошо, хорошо, — довольно пробурчал Морунген (дисциплина!), — пароль — «Белый дракон».

— Проходи!

Спустя несколько минут экипаж живо делился впечатлениями.

— Согласно моим наблюдениям за дорогой, господин майор, докладываю: за время вашего отсутствия с севера на юг по ней прошли четыре формирования каких-то волосатых оборванцев, причем некоторые предпочитали идти лесом. Это я разглядел в ваш бинокль, — браво отрапортовал Клаус. И, опережая вопросы майора, добавил: — Кстати, с ним все в порядке, он снова лежит на положенном месте.

— Молодец. Так, что за формирования ты видел? Может, это были беженцы?

— Никак нет, господин майор, они были вооружены. Правда, довольно странным оружием, я бы сказал довоенным… то есть первобытным.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну луки там всякие, дубинки, топоры, несколько мечей, а в основном — копья и ножи.

— И к каким войскам принадлежали эти «бойцы»?

— Трудно сказать, господин Морунген. Я не видел никаких опознавательных знаков.

— Волосатые, говоришь, оборванцы? — задумался майор.

— Да, а что?

— А то, что, очевидно, они и сперли наш ужин, — с горечью поведал Дитрих. — Причем, что досадно, деликатесный, а главное — редкий ужин, которого, могу побиться об заклад, тебе ни разу не доводилось пробовать.

— А что вы добыли? Нет, не говорите, на голодный желудок лучше не знать.

— Это точно. Иди возьми у Генриха орехи.

Подошел Треттау.

— Ну и страна, — пожаловался ему Морунген, — похлеще дикой Африки: с кем воюем, сами не разберем, — дамы в валенках, солдаты с копьями, в лесах динозавры. Осталось Сталина в галошах встретить.

Вальтер, наслышанный от Генриха о подвигах во время охоты и наслушавшийся пулеметной и пистолетной пальбы, на диво спокойно осведомился:

— Кстати, о дамах. А куда, господин майор, делась та русская? Разве вы ее отпустили?

— Да нет, не отпускал, — сонно пробормотал Дитрих. — Она сбежала по собственной инициативе. А может, ее дикари в плен взяли — роскошная фрау, если одеть ее по французской моде.

— Какой плен? Они же соотечественники!

— А черт их знает, этих русских. Их только СС понимает.

— Радиосвязи нет по-прежнему, — грустно сказал Вальтер.

— Угу… Откуда же она появится, если мы тут одни?

Радист присел на корточки возле командира, уныло грызущего орех: ни дать ни взять — белочка на привале.

— Почему вы так думаете?

— Мы радикально оторвались от фронта, это и зайцу понятно. Вот слышишь?

— Что? Я ничего не слышу.

— Линию фронта за сто километров слышно, где бы ты ни находился: если не авиация, так артиллерия, если не артиллерия, так что-нибудь другое, но грохочет зверски. Война безусловно предполагает сильный шум по ночам. — Он печально повертел головой и продолжил: — Должны быть видны осветительные и сигнальные ракеты, всполохи взрывов в ночном небе. А здесь даже бомбардировщики ни разу не появились. Я уже не говорю об остальной авиации. Дорога целехонькая. Ни воронок, ни осколков, ни стреляных гильз, следов машин и другой техники — ни-че-го. В активе — пара убитых «рыцарей» среди развалин харчевни. В общем, мы здорово вляпались. Главное, странно, что они нас не заметили и, кажется, вообще нами мало интересуются. Танк не иголка, к тому же мы постоянно шумим. Нас можно было засечь триста пятьдесят раз с любого наблюдательного поста, пока мы ехали по дороге и поднимали тучи пыли…

— Логично.

— Но и это не самое интересное. Положим, мы действительно находимся в тылу, не важно в каком. Тогда почему твоя радиостанция, помимо наших переговоров, не ловит разговоры местных? А? Как ты это объяснишь?

— Ну, я думал, что… Откровенно говоря, не знаю.

— Полагаю, Вальтер, что мы вообще не в тылу. А вот где — это нам еще предстоит выяснить.

Утро следующего дня наступило бессовестно и внезапно. Несколько голодные, но бодрые танкисты привели себя в порядок и собрались вокруг командира, дабы выслушать его речь о дальнейшем поведении и действиях экипажа в расположении «терра икс».

Морунген выступал перед подчиненными, стоя на танке:

— Значит, так, многое переменилось, стало неясным и даже необъяснимым, но, как говорят в Германии: «Немец и в Африке немец!» Пока в наших сердцах жив фюрер, его дело не умрет и мы — его доблестные солдаты — обязаны сражаться с кем угодно и где угодно за великие идеалы немецкой нации! Посему путь наш продолжается, мы наступаем, а враг будет разгромлен и побежден! Для победы у нас есть все: оружие, боеприпасы, топливо, арийская закалка и даже исправный компас! Одному Богу известно, каким образом это все получается… — Тут ученый на минуту взял верх над военным, и Дитрих углубился в теорию: — Но хотя нет радиосвязи и часы остановились, зато баки у нас полные, снаряды и патроны не тронуты.

Правда, мы слегка проголодались и не знаем, где находимся. Но это не повод для пессимизма, а знак судьбы… в населенном пункте, эти, как их… (тут Морунген сморщился, припоминая и бормоча: Белокочки, Белобочки, Белодверки… радостно озаряясь) ах вот — Белохатки! ИХ мы обязательно найдем, чего бы это нам ни стоило! А пока все убедились, что вокруг полно врагов…

— Волосатых партизан! — подсказал Ганс.

— Да, волосатых партизан, с которыми нам предстоит покончить, не то нас ждет несмываемый позор или голодная смерть. Все по местам, отправляемся немедленно!

Как гласила бы народная немецкая мудрость: пятеро голодных танкистов куда страшнее сытой армии, и практика это подтвердила.

ЧАСТЬ 2

Совсем другая глава

Сложные проблемы всегда имеют простые, легкие для понимания неправильные решения.

Треск. Грохот. Шум падения.

Кряхтение. Кашель Нечленораздельное бормотание.

И все это безобразие окутано изумрудно-зеленым нежным свечением

— Шо то було? — произнес требовательный голос.

— А Бог его знает.

— Запомни, Жабодыщенко, раз и навсегда Бога нет.

— Понял. А шо ж то було?

— А хрен его знает…

Не так уж и пусты были многострадальные Белохатки в тот самый день и час, когда гордый красавец танк внезапно атаковал их.

В сарае, пристроенном к избушке деревенской колдуньи Гали, как раз затаился небольшой партизанский отряд.

Возможно, вы скажете, что пять человек вовсе не партизаны, а тем более не отряд, но это глубокое заблуждение. Именно означенное воинское формирование, в состав которого входят: командир Тарас Салонюк, снайпер Микола Жабодыщенко, подрывник Василь Сидорчук, автоматчик Иван Перукарников и боец Колбажан Маметов, чьего имени никто в отряде толком произнести не мог, — и удерживало высоту 6, тормозя продвижение войск вермахта на данном участке пути.

Словом, это была очень грозная сила.

В момент столкновения танка и Галиной избушки грозная, однако ничего не подозревающая сила устраивалась на ночлег в сарайчике, прилегающем к домику с противоположной от поля стороны. Оставив тоскливого Жабодыщенко первым стеречь покой и сон товарищей по оружию, они собирались отдохнуть после славного ратного труда на благо родины, каковой выражался в подрыве стратегически важного моста через реку.

Подорвав сие достижение инженерной мысли (а у обитателей Белохаток уже давно руки чесались это сделать), Салонюк был уверен, что этой ночью немецким танкам сюда не добраться. Что же до бравой германской пехоты, то благоприобретенный опыт давно уже отучил ее соваться куда-либо без прикрытия мощной брони. И посему партизаны вполне могли отдыхать с чистой совестью и чувством глубокого морального удовлетворения за гадость, учиненную фашистским захватчикам.

Домик Гали, слывшей на хуторе ведьмой, выбрали неспроста: во-первых, он находился в отдалении от самого хутора, на краю леса. Дальше уже начинались болота, и, вероятнее всего, немцы сюда не должны были бы соваться. Кто ж, находясь в здравом уме и твердой памяти, полезет в чащобы и топи? Во-вторых, именно отсюда было удобнее всего в случае непредвиденной атаки «огородами, огородами — и уйти к Котовскому». Правда, пришлось бы пересекать заснеженное колхозное поле, но и это было на руку отряду Салонюка. Ведь поле еще с прошлых малоурожайных лет было завалено промороженными до каменной твердости кучами некондиционных бурачков, которые не смогла одолеть даже хуторская скотина, а кроме того, осторожным немцам во всяком русском поле виделось минное.

Как известно, двум гениальным мыслям удается столкнуться лбами именно в том месте, где дело доходит до выбора. И Морунген выбрал этот же дом из соображений безопасности — на тот случай, если основные силы красных расположены на хуторе.

Партизаны не успели даже сообразить, почему таким знакомым кажется им приближающийся и усиливающийся рокот, как стену нестойкого сарайчика сотряс мощный удар.

Как ошпаренные, выскочили они на улицу и застыли на месте.

Прямо у них на глазах огромный танк, педантично выкрашенный в зимний камуфляж — абсолютно, кстати, незнакомый танк: не «Тигр» и не «Пантера», а машина гораздо более мощная и, судя по всему, опасная, — въехал в стену Галиной избушки. После чего окутался весь изумрудным сиянием неизвестного происхождения и… исчез.

Исчез танк тихо и безропотно: ни криков, ни грохота, ничего подозрительного. Только шелестел ветер в тонких ветках вербы, потрескивал легкий морозец, и о реальности происходящего свидетельствовали лишь следы гусениц танка — непривычно широкие и глубокие, обрывающиеся будто бы на полуслове.

Салонюк потрясенно оглядел опустевшую местность и перевел дух. До него медленно доходило, что и он сам, и находящиеся в его подчинении бойцы были на волосок от смерти. Вынырнувший из ниоткуда и укативший в никуда танк мог стать жирной точкой в последней фразе их славной биографии.

— Уф-ф! — сказал командир и невозмутимо опустился в ближайший сугроб.

Ноги повиноваться отказывались.

Лишенный такого живого воображения Жабодыщенко подскочил к нему и начал вытягивать начальство из снега, полагая, что ему (начальству) там не место. Не положено командиру партизанского отряда сидеть в снегу в полуобморочном состоянии, ибо тогда бойцам остается только коллективное помешательство на почве пережитого.

Пыхтящий и сопящий Микола Салонюка не взбодрил и не успокоил.

— Ну ж бо ото як в сказци про три порося: яку вони хатынку не построять — вовк все спортить! Жабодыщенко! А що ты мени дыхаеш в вухо, як бегемот на переправи? Николы не сказав бы, що ворогу ця халупа приглянеться… — Тарас почухал в затылке и, обращаясь к одинокой вербочке, сообщил: — Як мудро казав генерал Шкрабалюк: николы не кажи николы, бо в житти таке бачити доведется, що потим на себе дивишься и почуваешь, як ота дурна свыня на карнавали у папуасив.

— Во и я кажу: тильки-то почув цей гром, здалося мне шось недобре, — встрял Жабодыщенко.

Салонюк попытался отцепить подчиненного от рукава своего ватника:

— Що ты в мене вчепывся, як рак? Какого дидька лысого ты тут робиш? Я ж тоби наказав буты на посту с того боку хаты!

— Товарыш Салонюк, — обиделся Жабодыщенко, — да с того боку никого нема та ничего не видно, окрим бисова зимового лиска. От я и решив вам про це сказати… Та не успив. И як ця клята танка подкралася до нас, не розумию!

— Через такий талант, як ты, Жабодыщенко, у мене життя як у собаци на перелази. Ось зараз щось треба робыть, а ты заместо того трындиш, мов склянка. Годи чавкаты своим ротом, хапай гвинтивку та добряче с хлопцами тукайте, куды фашист заховався!

Молчавший до сих пор Перукарников горестно вздохнул, подхватывая автомат:

— Эх, говорил мне ефрейтор Бурулькин: не наливай кашу в флягу, а я его не послушал.

Это заинтриговало Жабодыщенко.

— Ну и шо було потим?

— А ничего. Пришлось выкинуть на следущий день. — И нырнул под нависающее бревно.

— Кого, кашу чи флягу? — устремился следом Жабодыщенко.

— Да все — и кашу, и флягу, потому что стали они навеки неразлучны, как вот мы с тобой и наш ротный миномет, будь он неладен.

— Ну и до чого тут миномет? Не розумию. Ты про кашу кажи, шо ты з ней зробив?

Но истории многострадальной каши не суждено было завершиться этим прекрасным морозным утром.

Изумрудно-зеленое свечение, гораздо более необычное, нежели вареная перловая крупа, вытеснило из головы партизан все посторонние мысли.

— Товарищ Салонюк! — заорал сообразительный Перукарников (у которого, заметим в скобках, был инженерский диплом). — Вам на это стоит посмотреть, а то, сдается мне, оно вот-вот исчезнет!

Жабодыщенко, открыв рот, доверчиво глазел на чудо:

— Матинка ридна, шо ж воно таке?!

На желтом крашеном полу была небрежно начертана магическая пентаграмма, из центра которой волнами расходился необычайный зеленый свет. Во всяком случае, Мулкеба безошибочно признал бы в этом рисунке пентаграмму, а вот ушлый Салонюк — хотя таких умных слов не знал — с интересом его разглядывал:

— Це якийсь Галин ведьмацкий малюнок. Мабуть, щоб до хаты никто не совався. Бачите, фрицу вже хана, вид него одно зелене марево осталось.

Маметов испуганно затараторил:

— Командира, командира, не можно нам здесь стоять, шайтан больно злой! Моя, твоя, вся наша отряда пропадать! Маметов никогда Ташкент, Малика, мама не видать! Бежать надо!

Сияние, словно почуяв неладное, начало то вспыхивать, то угасать, словно давало понять, что вот-вот должно произойти НЕЧТО. Салонюк отступил на шаг и прикрыл лицо рукой.

— Маметов дило каже: зараз нам треба звид-сы тикаты, бо поперетворюемося в яких-небудь летучив тварив! Галя и не на таке здатна.

Первым поддался панике Сидорчук. Отдавливая ноги Перукарникову и Маметову, он ломанулся к выходу, приговаривая:

— Тикаем, тикаем, хлопцы! Здоровше будем.

В этот момент сияние вспыхнуло и с оглушительным треском охватило всех присутствующих, будто заграбастало мягкими и теплыми лапами. На краткий миг у партизан потемнело в глазах, а когда они снова обрели способность четко видеть, то выяснилось, что зеленый свет исчез, равно как и избушка с разрисованным полом, и зима, и родной хутор Белохатки.

Они обнаружились в неизвестной местности валяющимися посреди летнего — благоухающего и цветущего — поля.

Перукарников выбрался из-под лежащего на нем Сидорчука:

— Вот черт, едва зенки не повылазили. Фу, жарища как в аду… — И стал расстегивать телогрейку.

Маметов сидел среди цветов, крепко сжимая в руках автомат:

— Командира! Моя умирать — или уже в Ташкенте?

— Та, може, и в Ташкенте, — рассудительно заметил Салонюк, протирая глаза. — Бис его знае! Судя з того, що я почуваю себе, як яечня на сковороди, то або в пекли на тому свити, або у Маметова на батькивщине.

— Чур мене, чур, чур, нечистая… — перекрестился Жабодыщенко.

— Ну що ты бормочешь, що ты бормочешь, — скривился командир. — Це робыты вже пизно. Зараз це не допоможе! Треба хочь якусь оборону зайняты для проформу.

Очевидно, с этой целью он перевернулся на живот и стал осторожно осматриваться. Перукарников подполз поближе.

— Товарищ командир, похоже, ничто нам не угрожает, кроме этой чертовой жары. Может, устроим осмотр личных вещей да переоденемся потихонечку… пока снова не похолодает?

Салонюк собрался было возражать, но утер рукавом льющийся по лицу пот и пробормотал:

— А бис с тобой, може, ты и правый! Все передягаемося! Та винтовки держати напоготови!

Спустя полчаса они сидели в тех же разноцветных ромашках и пытались уразуметь происходящее.

— Чует мое серденько, — доверительно поведал Салонюк, — що тут без Галиных выкрутасив не обийшлось. Де мы, кто мы, що це?

Риторические вопросы — штука сложная и непонятная. Во всяком случае, Маметов их не признавал вообще.

— Это я, — с готовностью откликнулся он, — красноармейца Маметов, и тут как дома, тепло, хорошо, можно трава собирать, варить, чай пить.

— Це тоби, Маметов, не Ташкент, — назидательно молвил Салонюк. — Тут треба бути обережными. Звисно, фрици теж не сплять, десь здалеку за кожным нашим кроком спостеригают. Сподиваються, що мы колы-нибудь оступимося. Ось так. Ну, хлопци, яки будуть думки та пропозиции?

— Наша мало, немца много, до леса подаваться надо, — поделился мыслью Колбажан.

— Ох, Маметов, лесная твоя натура, — хмыкнул Перукарников. — А ежели заблудимся? Лес-то незнакомый, и болот для таких ротозеев, как ты, в нем найдется немало. И учти, что это тебе не зима и они не замерзшие.

— Ой, матинка ридна, — спохватился Жабодыщенко. — Знов же цей клятий миномет пхати поперед себе скризь кущи!

— Не верещи, — окоротил его строгий и справедливый командир. — Ты ж не сам его пхаешь: тоби Маметов, Перукарников и Сидорчук допомогалы и зараз допоможуть. Так я кажу, хлопци?

— Да куда же я денусь с вашего праздника души и тела? — заинтересовался Иван.

— Ты, Перукарников, свои дурнувати байки припини, бо получишь жабодыщенский миномет як переходящий прыз за перемогу в гуморе.

— Та отож, — взбодрился Жабодыщенко.

Они бы препирались еще какое-то время, однако со стороны раздался призывный и протяжный клич Маметова:

— Командира! Танка след оставлять, моя находить, моя находить!

— Чуешь, — почухал в затылке Тарас. — Не то Маметов захворив, не то нимця знайшов. Не знаю, що краще.

Разглядывая уходящий вдаль гусеничный след, партизаны почувствовали легкое недоумение.

— Куда это, едрит его корень, он лыжи навострил? — изумился Перукарников. — Неужто дорогу знает?

— Танка один быть, — уточнил Маметов. — Далеко ехать, бегом торопиться!

Салонюк снял с шеи бинокль и изучил пространство вплотную.

— Здаеться мени, там за долами лисок видниеться…

— Що завгодно, товарышу Салонюк, — взмолился минометоносец, — тильки не знову у лиси ховаться.

Командир проигнорировал эти горестные вопли:

— Бачишь, фриц точинисинько розумие, куды едет, бо пре нагло, як до себе до хаты!

— А там, глядишь, где-нибудь поблизости и наш брат партизан найдется!

— Знайдется не знайдется, а ворожа техника кататься як сыр в масли не должна. А должна буты пидирвана та порушена як класс. Не дамо ворогу кочевряжить нашу землю… Та и не нашу — теж не дамо! Так шо ничого сперечаться, Жабодыщенко, та дывиться на мене, як чорт на попа. Зараз же треба витпралятысь!

Переноска тяжестей на дальние дистанции пробуждает в отдельных людях просто-таки нечеловеческий аппетит.

Следуя за танком по проторенной им же дороге, все бравые партизаны чувствовали себя неплохо, за исключением одного. Трагическая фигура Жабодыщенко, тащившего в объятиях миномет, могла пробудить муки сострадания у любого гуманиста. Однако его боевые товарищи гуманистами явно не были.

Любопытно, что громоздкое оружие не только не отбило у Миколы охоту чем-нибудь обстоятельно перекусить, но и усиливало это страстное желание. По этой причине Жабодыщенко постоянно отставал от своих товарищей и отвлекался на посторонние объекты, рассматривая их на предмет гастрономического применения.

На цветущем лугу было почти негде развернуться: цикады, кузнечики и прочая живность славного бойца еще не привлекали, зато, попав под сень деревьев, он буквально расцвел.

Вопросы, которые мучили пытливый ум Салонюка и не давали покоя образованному Перукарникову, абсолютно Николу не интересовали. Была зима — не стало зимы; был танк — и тоже исчез, ну и что? Летом в лесу гораздо больше съедобного: ягоды там, грибы, фрукты дикорастущие. Главное, отыскать их и каким-то образом определить неядовитые. С этим у него всегда возникали определенные проблемы.

Итак, впереди широко шагает озабоченный отсутствием танка Салонюк, давший крепкое партизанское слово извести врага под корень; следом, подозрительно оглядываясь и хмурясь, топает Перукарников — и нет в его распоряжении теории, которая вразумительно бы объяснила резкий переход от зимы к лету, от снега к жаре и от хутора Белохатки к незнакомой и неизученной местности. Следом пыхтит Жабодыщенко с минометом, облизываясь на каждый гриб и ягодку.

Радуется летнему отпуску и передышке в боях практичный Сидорчук: ему хорошо уже оттого, что нет ни фашистов, ни комиссаров, ни бесконечной пальбы и взрывов, ни осточертевшего снега. Вот если бы куда-то выкинуть тяжеленный «блин» от миномета — счастье было бы еще более полным.

И с ящиком мин замыкает шествие совершенно спокойный Маметов, которому достаточно знать, что где-то есть немцы (но они далеко), а вот есть товарищи (и они близко) и когда-нибудь он попадет домой, в Ташкент, где много солнца, много чая и ласковая мама.

Впрочем, эта идиллия продолжалась недолго. На тринадцатой минуте похода по лесу Жабодыщенко резко вырвался вперед и вбок. Его внимание привлек ядовито-желтый громадный гриб шляпкой в полосочку. Он утвердился возле потенциального продукта на коленях и принялся обнюхивать находку. Перукарников заволновался:

— Ты гляди его не пробуй, а то нам с Маметовым придется тебя тащить вместе с твоим дурацким минометом!

Жабодыщенко испустил тяжкий вздох, какой обычно удается только виноватым слонам:

— Та я трохи дывлюся, не бийся.

— Знаю я твое «трохи дывлюся», — укорил его Перукарников. — А кто в прошлом месяце гнилой картошки наелся? Бона добра, вона добра, только приморожена — передразнил он. — А потом Салонюк меня заставил тебя выхаживать. Так что гляди мне: чтоб ни-ни, ясно?

— Та куда ж яснише! — недовольно пробурчал Жабодыщенко.

Он демонстративно поднял голову и стал с преувеличенным интересом разглядывать дальние деревья, дабы пристыдить товарища и показать тому всю напрасность и неуместность подозрений. Да! Он, Жабодыщенко, покушать любит и не видит том ничего зазорного. Таким аппетитом могут похвастаться только люди с чистой совестью. А чистой совести не стыдятся.

Вот тут-то и приметил он нечто завлекательное на одной из зеленых веток, а потому со стайерской скоростью рванул в ту сторону, надеясь, что уж эта находка обязательно окажется съедобной.

Ошалевший Перукарников устремился следом. Он ничего не понимал, но знал наверняка, что Жабодыщенко с его знаменитым аппетитом может наворотить такого, что потом век не расхлебаешь.

Внимание Салонюка, Сидорчука и Маметова привлекли дивные звуки: писк, возня и громкое бегемотье пыхтение, аранжированное людоедским рычанием голодного Миколы.

Выскочив на небольшую полянку, они увидели, как трясется густая крона и кренится толстенький ствол, а Жабодыщенко обеими руками вцепился в огромный апельсин (или мандарин — разберешь разве?) и пытается оторвать его от ветки.

Мандарин же в свою очередь вцепился в спасительную ветку ручками и ножками и отчаянно кричит:

— Я не фрукт, я Хухичета! Пусти, пусти!

Багровый от напряжения, взмокший Микола тряс добычу и приговаривал.

— Та шо ты кажешь?

— Я никогда не обманываю, я настоящий Хухичета! И совершенно несъедобный! — жалобно голосил несчастный «фрукт».

— Та мне все одно, яка у тебе назва, мардарин, — брякнул Жабодыщенко.

Хухичета обиделся:

— Я не мандарин, не мандарин! Пусти — я предскажу тебе будущее

— Краще кажи е в тебе кисточки чи ни? — пропыхтел Микола.

Салонюк все это время взирал на разыгрывающийся спектакль с разинутым ртом и выпученными глазами. Но наконец гордая казацкая кровь вскипела и забурлила. Командир сверкнул очами и взял себя в руки.

— Жабодыщенко! Видставить, видставить! Що це за прохиндейство?! Ти партизан чи хто, не можна живу истоту в рот пхати! Не чуешь — воно росийськой мовой тоби каже, що воно не фрукт. Воно Хухичето.

Жабодыщенко, и не думая выпускать из рук оранжево-красного, отбрыкивающегося тоненькой ножкой Хухичету и продолжая тянуть его с ветки, чтобы откусить кусочек, возопил:

— Та це месный велетенський мардарин, мабуть, придурюеться, щоб никто не зъив! Хитруе, о!

Салонюк потерял терпение

— Зараз ты у мене будешь велетенським мардарином, я вже це бачу.

Он подхватил с земли увесистую дубинку и решительным шагом направился к проштрафившемуся бойцу. Этот аргумент в отряде понимали все. Главное, было известно, что Салонюк шутить не любит и вполне может употребить палку для большей доходчивости своего выступления. Поэтому Жабодыщенко моментально выпустил аппетитную находку и скрылся в кустах — на всякий случай. Уже оттуда донеслось обиженное ворчание:

— Николы спокийно поисти не дасть. Дихтатор!

Салонюк, подойдя к дереву и рассмотрев спрятавшегося в кроне Хухичету, рявкнул на Миколу:

— Скильки тоби казати — без мого дозволу ничего незнайомого в руки не хапать, нияких фруктив не жраты, хоча б воны не размовлялы росийською мовою? Все одно заборонено.

— Во життя! — заворчал тот. — И говорливого мардарина зъисты не можна!

— Який ты кровожадный, Жабодыщенко. А ежели вин ядовитый? Що, обузой для всих хочешь статы? Не треба ДЫБИТЬСЯ на мене, як теля на нови ворота. Так и знай: твий труп до сильского кладовища тягты з хлопцями не будемо, поховаемо десь пид деревом, та на могиле напишемо: «Цей чоловик жрав все, що не можна, через те подых не по-людски», и точка!

— Свят, свят, свят, — перекрестился Микола.

— Наглый, як сто нимецьких танкив. Хоч бы з хлопцами едой подилывся, так ни, все сам зъисты норовит. Ну що ты за людына? Вылазь з кущив, треба дальше идти! — приказал Тарас.

Перукарников призвал в крону:

— Эй, ты, как там тебя? Ху… Ху… колобок мандаринович! Если ты несъедобный, чего прячешься?

— Во бачиш, Перукарников, — назидательно заметил Салонюк. — Тоби теж вид голоду в незнайомой тваринке якись колобки маряться.

«Мардарин» на глаза партизанам появиться не решился, но и выдержать такого издевательства не смог:

— Я не колобок. Я Хухичета, последний из Хухичет! Мы, Хухичеты, знаем одну вещь, но зато она главная.

Он собирался еще добавить, что вообще-то Хухичета — это не хвост собачий, а странствующий дух философии и живое олицетворение народной мудрости. Он появляется там, где его не ждут, и исчезает так же внезапно, как и появился. Дает советы, которых не просят, и предрекает будущее. Впрочем, оранжевое существо не было бы духом философии, если бы не понимало, что пятеро странных людей вряд ли должным образом отреагируют на подобную информацию. И оно замкнулось в гордом молчании.

Перукарников, как существо с высшим образованием — то есть философии тоже не чуждое, — не хотел упускать случая поближе познакомиться с таким необычайным незнакомцем. Да и обещание тот произнес заманчивое.

— Что ты там про предсказания говорил?! — уточнил он.

Когда Хухичет спрашивают, они отвечают в силу врожденного чувства долга и сострадания, даже если обижены на некоторых за несправедливое сравнение с колобком до глубины души.

— Всего я вам сказать не могу, — свесился он с веточки. В воздухе повисло многозначительное молчание. — Только самое важное.

Чем значительнее артист, тем длиннее его пауза — гласит театральная мудрость. Если это так, то Хухичета гораздо больше годился на роль Ромео, нежели Тарас Салонюк. Во всяком случае, последний и не думал держать какую-то там паузу.

— Що-то нас жде? Та не мовчи, кажи як е, мы зрозумиемо.

Хухичета ощутимо преисполнился загадочности:

— Пока я вам дам только один совет. Если хотите домой вернуться живыми, ведите себя в этом лесу повежливее и смотрите повнимательнее, не то сами кому-нибудь на обед достанетесь. А мне лично надо прийти в себя, так что до скорой встречи.

И, победоносно взглянув из спасительной кроны на грустного и голодного Жабодыщенко, оранжевый шар внезапно исчез.

Салонюк горько вздохнул:

— Було бы у тебе, Жабодыщенко, трохи бильше розуму, мабуть не завдавал бы душевного болю истоте, а спочатку ее послухав. — Он потоптался на месте, а затем напустился на Перукарникова, справедливо рассудив, что дисциплину в отряде поддерживать все равно надо: — А ты теж хорош: «колобок, колобок»! Який це колобок, ты що колобка не бачив? Треба ко всему, що навкруги, обережно видноситыся. А то точно Хичета каже — повымыраемо туточки, як свыни на Северному полюси.

— Цикаво, куды вин дився? — плотоядно поинтересовался Жабодыщенко.

— А ты його сам запытай, — сварливо пред ложил командир. — Через твою повединку за раз мы ничего не знаемо, а могло бы буты все инакше.

— А шо я, шо я? — обиделся Жабодыщен ко. — Я теж йисты хочу!

— Ты вже йив сегодни! Та скилькы можна жраты?! Ты партизан на фронти чи сваха на весилли? Побьем нимцив и тоди все понаедаемось, як боровы. А зараз треба буть скромнише, зрозумив? В цему лиси за кожным кущем може чекаты небезпека! Як незнайомець не вопить «хальт» и «хенде хох», ще не треба до него наближатися, як до ридной бабуси. И муркотиты, мов кошеня, таки дурнувати фразы, як «шо ты кажешь», «мне все одно, яка у тебе назва», «е в тебе кисточки чи ни?» — и в такому роди.

Не то чтобы глава

В конце концов все как-то устраивается. И чаще всего — плохо.

Альберт Камю

Если бы вам удалось выбрать время и, отложив важные дела, посетить Вольхолл, то вы были бы потрясены его благодатным климатом, приветливым и радушным населением и достопримечательностями, равным которым нет ни в одном из десятков обитаемых миров, где гораздо лучше налажен туристический бизнес.

Собственно, строение, описываемое нами ниже, вполне может быть отнесено к памятникам старины, которые охраняются законом и за созерцание которых предприимчивые люди дерут немалые деньги.

Это древнейшее святилище, сложенное из когда-то белого, а теперь позеленевшего от времени камня, покрытого сложной и изысканной резьбой, поражает воображение своими величественными формами. Кому оно посвящено, кто его строил и за какой надобностью, теперь уже не важно. Главное, что этот шедевр существует, утопая в пышной зелени, в стороне от основных дорог, в труднодоступном месте.

Если бы все обстояло иначе, то трудно представить, чем закончилось бы бесконечное паломничество к старинному храму. Мы сомневаемся, что результатом его было бы укрепление дружественных связей с соседними государствами или получение сверхприбылей. Нет, конечно, туристы не отказались бы заплатить разумную сумму за осмотр местной святыни, но беда в том, что смотрители этого святилища — существа, не склонные к созданию частного бизнеса. И даже редких пришельцев встречают прохладно, чтобы не сказать вообще недружелюбно.

Итак, жаркий послеполуденный час, жужжат надоедливые насекомые и даже тень вековых деревьев не спасает от духоты. У входа в святилище уныло сидят двое охранников.

Один из них побольше, покрыт более крупной чешуей и отличается тем, что при определенном освещении кажется почти золотым. А так он просто красно-рыжий, увесистый, с толстым хвостом. Уши у него длинные и оттопыренные.

Второй при ближайшем рассмотрении кажется гораздо более изящным. И хотя тоже отличается внушительными размерами, но весь более вытянутый, стремительный, грациозный, и чешуя у него кокетливого голубоватого оттенка, а ушки вообще маленькие и аккуратные. Зеленые глаза с вертикальными черными зрачками глядят лукаво и немного кокетливо, и когти тщательно ухожены. И немудрено — ведь это все-таки дама, хоть и очень юная.

Двое молодых драконов досиживают до конца смены, изнывая от жары, голода и скуки; и кажется им, что терпеть еще два часа просто невозможно, отчего они злятся на весь обитаемый мир. Но обитаемый мир где-то там, вне пределов досягаемости, и потому объектом раздражения, естественно, становится такой же насупленный и ворчливый напарник.

Первый дракон вертелся на месте, пытаясь устроиться поудобнее (чем занимался каждую смену по двенадцать часов подряд, но ему так никогда и не удалось уютно почувствовать себя здесь).

— Манша! Эй, Манша! Ты что, не видишь, что сидишь у меня на хвосте?

Манша оглядела грубияна с лап до кончика хвоста, и взгляд ее по вполне понятным причинам был — как бы это помягче выразиться? — пренебрежительным. Но идея поругаться и вволю отвести душу на неуклюжем Изерпе не оставила ее равнодушной.

— Я? — охотно откликнулась она не менее сварливым тоном. — На твоем хвосте? Да с чего ты взял? Очень мне нужен твой паршивый рыжий хвост. У меня своих хватает, девать некуда. Развелось здесь всяких хвостов кругом, ни тебе лечь, ни тебе сесть удобно.

— Ты бы лучше за дорогой следила, — обиженно заворчал красный дракон, поднося кончик хвоста к самым глазам (чего она там говорила про рыжий?), — а то опять какого-нибудь рыцаря прошляпим, пропустим в святая святых.

Манша, как всякая уважающая себя дракониха, была особой благовоспитанной и долго ссориться не умела и не любила. Выдохнув накопившуюся усталость и досаду (тихо вспыхнул у обочины дороги куст бузины, зашипел, загорелся, потрескивая), она примирительно обратилась к Изерпу:

— Нынче каждая зараза в рыцари норовит податься. И все туда же норовит: отдай мне реликвию! прочь с дороги! пшла вон, тварь болотная, не то зарублю! хвосты поотрываю… Ни одного приличного паладина нет.

Изерп с готовностью поддержал подружку:

— Ага-ага. Вот раньше бывало — и «будьте любезны», и «извините, пожалуйста», и все, что положено по этикету, обязательно услышишь, пока до рукоприкладства дойдет.

— А теперь даже скучно, — пожаловалась Манша. — У меня от этого изжога появляется. Около своей пещеры такой беспорядок развела: что ни день, то что-нибудь горит.

Они снова надолго замолчали, печально уткнув носы в передние лапы.

Однако совершенно неожиданно события получили самый непредвиденный оборот. Из леса показался их старый знакомый Ушлаф. Это был молодой, полный сил дракон, давно уже достигший совершеннолетия. Он приходился Манше и Изерпу троюродным кузеном, а потому не слишком сильно походил на них. Ушлаф был из тех драконов, что большую часть жизни проводят в воде. Оттого тело его было больше похоже на змеиное, размеры еще внушительнее, чем у юных охранников, яркого желтого цвета глаза выглядели круглее и прозрачнее.

— Ну и дела, ну и дела! — возбужденно заговорил он еще издалека. — Плохие новости, братцы! Сегодня утром, купаясь в собственной реке, я нарвался на неприятности. Какая-то допотопная тварь, причем не из здешних — я это наверняка знаю, — так пребольно мне вжарила! Бок печет, не то слово.

— Ты что?! — выдохнул Изерп.

— Не может быть! — изумилась Манша.

Ушлаф на треть своей великолепной длины высунулся из зарослей и чуть ли не с гордостью продемонстрировал свежую рану. Впрочем, мужчину украшают шрамы — а речной дракон был отъявленным донжуаном и уже предвкушал, насколько возрастет его популярность через пару недель, когда рана, нанесенная пришлым собратом, зарубцуется.

— Оно, конечно, заживет, — заметил он небрежно. — Но что обидно: охотилась-то эта гадина на моей территории. Только-только я себе добычу приметил, только подкрался, а тут, откуда ни возьмись, как гаркнет. До сих пор в ушах звенит. А огонь у нее будет посерьезнее, чем у нас с вами. И пасть такая длинная, трубочкой вытянута, — какая-то особенная система.

— У-у-у, — посочувствовал Изерп. — Так тебе тоже перекусить не посчастливилось?

Манша предпочитала вникать в корень проблемы.

— Ну что ты все о еде да о еде? — укорила она своего собрата. — Тут произошло событие крупного масштаба: в наших краях объявился какой-то изверг, возможно даже маньяк. Не ровен час, он и до нас с тобой доберется. Воображаешь, что тогда будет? Мы ведь еще маленькие и совсем не такие опытные, как Ушлаф. — И драконша кокетливо улыбнулась пострадавшему кузену.

Мужественная фигура Ушлафа давно привлекала ее.

— Да брось ерунду городить! — взвыл Изерп. — На что мы, такие зеленые, нужны этой матерой зверюге?

— Вечно ты, Изерп, опасность недооцениваешь, как будто вчера из яйца вылез. Вот ты — такой молодой — самый что ни на есть подходящий: мясо у тебя нежное, косточки хрустящие, хрящичков упругих целая куча.

— Ой, как ты вкусно рассказываешь… — мечтательно прошипел рыжий. — Щ-щас-с-с бы какого-нибудь рыцарька завалящ-щ-щего или, на худой конец, кобылку его.

— Стоп, стоп! — прервал их гастрономические экскурсы Ушлаф. — Вы слегка отвлеклись от основной темы. Я чего сюда приполз-то: придется вам вторую смену у святилища отдежурить. Как говорится, дико пардонирую, но по скорбному состоянию здоровья я нынче в отпуске. Так что до скорого.

— Погоди, это как же получается? — возмутился Изерп. — Нам теперь что, голодными до утра сидеть?

— И в прятки не поиграешь, — разочарованно протянула Манша.

Над поляной пронеслась и застыла огромная черная тень. Все трое, как по команде, обернулись в ту сторону и застыли в почтительном молчании. Над ними покачивалась исполинская голова, увенчанная пышным зеленым гребнем. Правда, от старости он был уже слегка выцветшим, но ослепительная улыбка обнажала все еще великолепные зубы: Аферта, одна из самых авторитетных в округе драконш, явилась на шум, доносившийся со стороны святилища.

— Совесть у вас есть? — строго вопросила она. — А ну прекратите болтовню! Расшипелись на всю округу, за версту слышно. Вам доверено ответственное дело — святыню охранять, а вы чем занимаетесь? На тебя, Ушлаф, я вообще смотреть не хочу. В твоем возрасте влазить в потасовки с родственниками уже неприлично. Надо же было так расцарапаться и обжечься.

— Аферта, — заволновался рыжий дракончик, — Аферта, рассуди нас, ты самая мудрая!

— Да, скажи, как нам быть? — поддержала его Манша. — Нам теперь страшно сидеть здесь в одиночку, без взрослых.

— Тиш-ш-ше, тиш-ш-ше, — успокоила их драконша. — Только не голосите, я не глухая. — Она выползла на площадку перед святилищем, и оно сразу стало маленьким и хрупким, а площадка — тесной. Аферта была ослепительна. Не зря же она в молодости дюжинами разбивала драконьи сердца. — В чем дело?

— Плохие новости, Аферта, — нажаловался Ушлаф. — У нас в лесу появился какой-то чужак, заявляет свои права на нашу территорию. Это с ним мне пришлось подраться. Едва ноги унес.

Величественная драконша грозно сверкнула глазами. Захватчиков она не любила, чужаков не боялась. Правда, на старости лет была подслеповата и глуховата, но при таких размерах это были уже не ее проблемы. Однако на сей раз она казалась слегка озадаченной.

— Такой приземистый, — уточнила драконша, — плоскоголовый и ужасно неприятно пахнет? К тому же либо невоспитанный, либо постоянно чем-то недовольный: ревет надсадно без передышки?

— Когда я с ним встретился, он сидел тихо, — протянул с сомнением речной дракон. — А то бы я его первым заметил. Но в остальном совпадает.

— Дело в том, детки, что этот полосатый пижон — совершенно ручной, я в этом убедилась лично. Сегодня, как обычно пополудни, сижу в засаде у моста, выжидаю какой-нибудь неосторожной упитанной человечинки и вижу — крадутся два каких-то проходимца. Смешные такие, все что-то друг другу рассказывают, а сами по сторонам озираются, — видать, не здешние. Мостом заинтересовались, трогают, ковыряют, как дети малые, — побежали даже на него снизу глазеть. Ну, думаю я, сейчас и пообедаю иноземцами: от них еще так завлекательно пахнет. Как вдруг один вскарабкался обратно на мост и давай руками махать в сторону леса.

Тут я и увидела этого плоскоголового. Он такой тяжелый и мощный, что под ним земля дрожит. Я в юности знавала многих представительных мужчин, однако им было далеко до сегодняшнего экземпляра. Эх! Где мои молодые годы? Будь я лет эдак на тысячу моложе… А так, хорошо, думаю, что раньше времени себя не обнаружила, а то кто его знает, что со мной было бы. В общем, он настолько приручен этими людьми, что следит за ними, словно родная мать. Я уж было решилась ему глазки построить — такой мужчина, в конце концов, — да не тут-то было. Эти малявки уселись ему на спину и убрались восвояси, оставив по себе только пыль и вонь.

— Приручен… — тоскливо протянул Изерп. — Они его наверняка кормят молодыми барашками или кабанчиками. Я бы от такой жизни не отказался.

— Или девственницами, — размечталась Манша. — От них обычно кожа улучшается: все морщинки разглаживаются, чешуйки блестят, и когти растут замечательно. Моя бабушка очень их ценит. Она даже по такому поводу в одной дикарской деревушке подрабатывает по ночам местным божеством.

Аферта понимающе кивнула:

— Девственницы, конечно, — хорошая диетическая пища, но твоя бабка и без того людоедка со стажем. Вот из-за таких нашего брата и истребляют двуногие. Ну да ладно, не о том сейчас речь. Что нам теперь делать с этим длинноносым, если он нас обижать начнет?

— Такой грубиян, наверное, и изнасиловать может? — сказала Манша, но получилось у нее это как-то нежно и мечтательно.

— Его, по-видимому, никто и ничто, кроме этих людишек, не интересует. Вот и Ушлафу скорее всего досталось за то, что он вздумал на них покуситься.

— Угу, — промычал пострадавший. — Да кто же знал, что он у них на службе? Я бы тоже к кому-нибудь наняться не прочь.

— Да кому ты нужен с твоим аппетитом? — взревела Аферта. — Тебя легче убить, чем прокормить. Ладно, размечтались. Нынче сложные времена — никто ни в ком не нуждается, так-то вот. А мне придется по данному поводу отчитаться перед стариком Гельс-Дрих-Эном. У него, как-никак, три головы, да и волшебник он ко всему прочему. Правда, его головы всегда думают о разном и часто не могут между собой договориться, но выбирать особенно не из чего.

— И попроси старейшину, — встрял Ушлаф, — чтобы пока подыскал мне замену. А мне надо чем-нибудь закусить, чтобы быстрее поправиться.

Одна из самых важных глав

Подожди, и плохое само собой исчезнет, нанеся положенный ущерб.

Утром его величество был разбужен крайне насильственным образом — посредством оглушительного грохота и довольно ощутимого землетрясения. Ему еще успело присниться, что это тетя громит в очередной раз дворцовую кухню, и он подскочил, обливаясь холодным потом от одной мысли, что королева Гедвига уже приехала.

Но, взяв себя в руки и строго сказав себе, что все это только сон и происки наглых варваров, держащих его замок в осаде, Оттобальт перешел к решительным действиям.

— Стража-а-а-а! — заорал он, растягивая слова. — Кто-нибудь! Сюда-а-а-а!

Топая сапожищами, в опочивальню ворвались трое стражников, полагающих, что на короля совершено покушение; шесть повизгивающих собак, надеющихся на прогулку и общение с любимым хозяином; двое слуг, ведающих королевскими одеяниями, с сапогами и халатом в руках; перепуганный Сереион, которого изрядно утомила военная неразбериха; и некто малоизвестный, проходивший мимо по коридору и устремившийся на дикие вопли.

Сереион успел первым и потому достиг его величества, остальные же столкнулись и застряли в дверях. Неодобрительно разглядывая кучу малу, копошащуюся на пороге своей спальни, король осведомился:

— Сереион! Это вот — бу-бубу-бу и гррр, — что это такое? Конец света? Землетрясение? Извержение? Мулкеба ставит химические опыты без разрешения? Варвары захватили винный погреб? Или я что-то пропустил?

У начальника стражи отлегло от сердца, когда он сообразил, отчего обожаемый монарх принялся издавать столь протяжные и громкие звуки.

— Не имею представления, ваше величество, — пожал он плечами. — Но думаю, это явление не связано с варварами: сперва они наконец решились на приступ, и по этому поводу даже состоялось небольшое столкновение наших защитников с их передовыми отрядами. Но только мы вошли во вкус и стали надеяться, что завяжется битва, только-только я собрался разбудить ваше величество, дабы пригласить вас лично возглавить стремительно атакующих рыцарей, как все сорвалось самым плачевным образом. Наш противник нам изменил. У них в лагере крики и паника, они отступили от стен замка, бросив сражение на произвол судьбы. Правда, это может быть очередной коварной выходкой, так что пока еще рано говорить о нашей полной и безоговорочной победе.

— А почему бы и не говорить? — воспрянул духом король. — Это надо выяснить, и как можно быстрее. А то представляешь себе, какой выйдет конфуз, если мы уже выиграли битву, а сами об этом не знаем? Над нами потом все смеяться станут. Так что немедленно пошли разведчиков наружу. Да смотри, через подземный ход пусть идут, а то будет как в Тоунсе. Ничего лучше не придумали, чем открыть на минутку ворота. Наивные люди. Этим дикарям ров без кольев все равно что вывеска: «Заходите добрые люди, берите все, что нужно».

Ко мне приведи Мулкебу. И как можно быстрее! Что за жизнь? Ни поесть, ни поспать спокойно в собственном доме нельзя!

Наверное, впервые в жизни за Мулкебой не пришлось отряжать поисково-спасательную экспедицию, чтобы выудить недовольного мага из его башни. Он явился сам, бодрый и с подозрительно довольным выражением лица.

Поскольку в дверях все еще копошились слуги («Во дают! — восхитился Оттобальт. — С такой охраной просто грех не совершить на меня покушение. Пока они распутаются, всякий уважающий себя убийца будет уже в Юсском порту»), Мулкеба прищелкнул пальцами, и куча мала взвилась в воздух и вылетела в коридор.

Халат и сапоги без посторонней помощи, а исключительно по собственному почину подплыли к его величеству и плавно опустились возле кровати.

— Всегда бы так, — одобрил Оттобальт.

— Ваше величество, у меня потрясающая новость!

— Это у меня новость — весь замок ходуном ходит. Того гляди, рухнет. И что это значит: я выиграл или проиграл? Ну давай выкладывай свою ораторию. Или нет, как ее Марона называет? траекторию?

— Гипотезу, ваше величество.

— Нет, — заупрямился Оттобальт. — Но тоже умное слово.

— Теорию! — осенило Сереиона.

— Я всегда говорил, что гвардейцы — это сила, — молвил король. — Ее, теорию, излагай.

— Ваше величество! — весь лучась счастьем, сказал Мулкеба. — Я рад лично сообщить вашему величеству, что ЭТО… свершилось. — После чего маг многозначительно похлопал глазами.

— Что «свершилось»? — возопил король. — Ах да, совсем забыл! Чертова секретность. Сереион, разгони слуг, убери охрану. И не забудь заткнуть подушкой отверстие в людской, через которое все подслушивают. Дело государственной важности.

Попытался изобразить дракона. Вышло непохоже, но догадливый Сереион и так все понял

— Слушаюсь, повелитель.

Небывалые конспиративные меры он одобрял целиком и полностью. Неизвестно, как отнесется народ к известию о том, что его величество самолично призвал в королевство какого-то неведомого дракона. Конечно, если тварь окажется сообразительной и с нормальным характером, будет не поздно объявить, что Оттобальт лично, пользуясь своим авторитетом, пригласил его на службу. Ну а если напакостит (в чем Сереион отчего-то не сомневался), то пусть уж будет лучше причислен к стихийным бедствиям, которые происходят сами собой. Сперва варвары, тетя, теперь еще и дракон. Ничего удивительного. Беды, как известно, ходят парами: пара за парой, пара за парой, пара за парой.

Бравый гвардеец отправился выполнять приказ короля. К тому же необходимо еще нейтрализовать любителей подглядывать через щель в потолке, специально проковырянную любопытными слугами на тот случай, если дырка в людской будет закрыта подушкой.

Маг, не видя должной радости на лице повелителя и полагая, что до того еще не полностью дошло, внятно повторил:

— Так вот, ваше величество, то, что вы ожидали, свершилось.

Его торжественный тон навел короля на совсем иные мысли.

— А чего я ожидал?

Мулкеба сделал многозначительное лицо. Королю показалось, что чародей перекривился. Он свесил босые ноги с постели и задумался:

— Нет, только не говори, что она уже здесь. Я этого не перенесу. Лучше уж варваров терпеть — Вспомнив о панике в лагере варваров, Оттобальт забеспокоился. — Так, я понял: варвары — волосатые герои, моя последняя надежда на спасение. Почему они разбегаются? Кошмар. Ее не выдерживают даже варвары! Что ты скалишься? — напустился он на мага — Что в этом смешного? Ты что, не понимаешь, что нам грозит? Все в этом замке, до последнего гвоздя, скоро позавидует нелегкой жизни слизняков на Дарфунских болотах, а ты смеешься!

— Вы огорчаетесь прежде времени, ваше величество. Когда я сказал, что ЭТО свершилось, я имел в виду совсем другое.

— А что ты имел в виду? — въедливо спросил Оттобальт — Ну же, не томи, говори скорее, ясно и внятно, как на Бумбельском утреннике.

— Ваше величество, Бумбельские утренники устраивают во время проведения массовых казней после подавления восстаний. Вы, вероятно, хотели сказать — как на Уресском полуднике.

— Сейчас я тебе организую Бумбельский утренник, крючкотвор, — пригрозило его озверевшее величество. — Хоть как на Уресском полуднике, только говори быстрее.

Король не был замечен в особой жестокости, однако что-то в его лице натолкнуло Мулкебу на смутные ассоциации с людоедами, разгневанными драконами (вот привязались!) и даже — страшно подумать — королевой-тетей Гедвигой. Последнее наполнило его душу чуть ли не смятением, и он торопливо начал докладывать:

— Так вот, мы победили! Железный Дракон прибыл, и, как вы сами изволите видеть и слышать, враг уже повержен, а его остатки позорно бегут в далекие леса.

С этими словами он торжественно распахнул окно, и в спальню ворвались лязг, грохот, гиканье и отчаянные вопли бегущих варваров.

Его величество быстренько перешел от гнева к глубокому разочарованию:

— Мулкеба, ну что такое? Даже как-то обидно: вечно я все узнаю последним. И на этот раз пропустил такое трагическое представление — «Железный Дракон пожирает волосатых обезьян». Ну что ж, пойду в башню. Может, финал успею посмотреть.

С вершины смотровой башни, возведенной еще прадедом Хеннертов специально для разглядывания битв, проходивших у стен Дарта, королю открылась удивительная картина.

Запустение, разгром, бардак — варвары исчезли, бросив с таким трудом награбленное и уворованное добро: оружие, телеги с каким-то скарбом, ревущий домашний скот, шатры и палатки и даже собственные пожитки. Но не это поразило Оттобальта. Кто-кто, а он видел множество полей битв и был готов биться об заклад на что угодно — нет такого поля сражения, на котором не валялось хотя бы несколько сотен завалящих трупов. Хоть сотенка, ради приличия, ан нет. Ни трупов, ни следов побоища, учиненного драконом, ни раненых, ни взятых в плен.

Просто огромное количество разнообразных вещей, как на покинутом торговцами рынке, истоптанная земля, а посреди всего этого безобразия огромное белое существо, в строгие разводы, с длиннющим, довольно тонким носом и широкими массивными лапами, надрывно рыча, ползло к воротам замка.

Такого странного дракона Оттобальт не только никогда не видел — ему о таком и слышать не приходилось. Под ложечкой неприятно засосало, в животе образовалось холодное и неприятное нечто. Такой страх его величество испытывал только в присутствии тети. И это было крайне отвратительно.

А тут еще ветерок налетел и швырнул в лицо королю незнакомый и странный запах. Любой механик-водитель, любой человек, мало-мальски знакомый с техникой, с восторгом признал бы в нем запах сгоревшей солярки, однако именно восторга Оттобальт и не испытал. Он закашлялся и закрыл лицо рукавом, пропитанным спасительным запахом браги.

— Ну и вонь, задохнуться можно. Нет, Мулкебе точно плахи не миновать, надо его немедленно допросить.

Предусмотрительный маг на верхушку смотровой башни ковылять не стал: при его-то ревматизме и при этих-то ненадежных винтовых лестницах. Он тихо себе ждал короля на прежнем месте. Яснее ясного, что уппертальский владыка еще попортит ему кровь, хотя и неясно, чем именно он на сей раз окажется недоволен.

Старый чародей вздохнул: и это ему еще пытаются сократить жалованье! А здесь не жалованье сокращать — здесь молоко за вредность работы нужно бесплатно предлагать. Именно эти горестные раздумья и прервал басовитый вопль:

— Моли Душару, старая сюмрякача, чтобы я тебя не казнил до захода солнца!

(Заметим в скобках, что сюмрякача, похожий на крохотного медведика, — самое глупое животное, открытое вольхоллскими учеными. О нем известно, что если, сидя на ветке, сюмрякача упустит лакомый кусочек или, что еще трагичнее, отложит его в сторонку на минуту-другую, то так и останется голодным, ибо ему неведомо, как поступать в таких сложных и запутанных случаях.)

— Хорошо, — кивнул Мулкеба, внутренне готовый к обороне. — Заход солнца я как-нибудь оттяну. Но что так разгневало ваше величество?

Король надвигался на тщедушного мага, как разъяренный носорог:

— И ты еще меня спрашиваешь?!

— Уточняю, ваше непостижимое величество.

— Хм. Справедливо, — признал король, который, как уже неоднократно упоминалось, был в сущности добрым малым. — Задаю наводящий вопрос: что за монстр беснуется подле наших стен? Нет, ты мне ответь, что это за гадость там пыхтит?!

— Ваше величество, я не понимаю, что вас так…

В короле проснулся защитник природы, активист Гринписа и эколог-любитель. Жаль, что он об этом так никогда и не узнал.

— Притащил в мое королевство невесть какую напасть, — обвинил он несчастного мага. — Воздух отравлен, дышать нечем, земля небось тоже! Окружающий четверг испаскужен до невозможности…

— Среда, ваше величество, — обреченно подсказал Мулкеба.

— Что «среда»?

— Окружающая. Окружающая среда, а не четверг.

— Можно подумать, что оно рассосется само собой до четверга! — возмутился король. — И среда, и четверг, и пятница, и понедельник со вторником! Варвары несчастные… так их и след простыл, а что будет с нами? Мы же тут живем, так сказать… — Гневная речь заставила короля еще полнее осознать масштаб трагедии. Он помрачнел и упавшим голосом добавил: — Жили столько веков подряд, а куда нам теперь деваться? Погибать прикажешь? Да я тебя не то что казню, я тебя…

— Позвольте все объяснить, ваше величество, прежде чем убьете беспомощного старика!

— Беспомощного старика, ишь ты чего выдумал… — Оттобальт расстроенно потыкал большим пальцем себе за спину, в направлении поля битвы, так вероломно и внезапно покинутого коварным противником. — Там вражеской армии как не бывало, а он будет мне про беспомощность втолковывать!

Это натолкнуло мага на спасительную мысль:

— Осмелюсь заявить, ваше величество, что армии действительно как не бывало. Кровожадной, подлой, хитрой армии вечно голодных бруссов, от которых не могли избавиться многие поколения Хеннертов. И в этом заслуга не только моя, но и ваша тоже, если не сказать больше. Вы сами хотели заполучить нечто сокрушительное — вот вы его и заполучили. Железный дракон — отменное оружие против любого врага. Ваша правда, воздух немного несвежий, необычный аромат — я бы так это назвал. Но это явление временное и, уверяю вас, для жизни не опасное. Насчет отравленной земли ваши опасения слишком преувеличены, жить можно и дальше и гораздо нормальнее, нежели с бруссами, которые как чирей на заднице. А что касается вашей блистательной и всеми нами никогда не забываемой тети, так против нее лучшего средства нельзя и придумать. Осмелюсь намекнуть, что драконы, они как бы никогда не были против того, чтобы пообщаться с девственницами. Почти как единороги, но только те обладают чутьем и девственницу определяют с первого взгляда, а драконы такой проницательностью никогда не славились и до сих пор верят на слово любому, кто эту самую девственницу им притащит. К тому же языковая путаница… Одному Душаре известно, кто этот дракон по национальности.

— Дракон, кто же еще?

— Да, но на каком языке он говорит? — наставительно молвил маг.

— Не понимаю, — признался король с таким видом, будто это первое непонятное явление в его жизни.

Маг проявил чудеса терпения:

— Я не то чтобы желал такого развития событий, но ведь может случиться, что дракон перепутает Нучипельскую Деву с Нучипельской Девственницей. Такие тонкости обычно проясняются значительно позже…

— То есть ты намекаешь, что мою тетю может сожрать какой-то там бело-полосатый дракон неизвестной национальности? — грозно уточнил Оттобальт.

Мулкеба пожалел, что заговорил о тете.

— Просто так вполне могло бы случиться, но мы, естественно, будем бдить…

— Нет! Мулкеба, ты гений. Бдить мы не будем, это неестественно. А если эта тварь перепутает мою тетю — Нучипельскую деву со своим стандартным завтраком, то я его после этого!.. Я его после этого!.. Я его своими собственными руками… награжу!

Уловив перемену высочайшего настроения, чародей решил укрепить завоеванные позиции:

— Варвары, ваше величество, существа дикие, необразованные, на них большее впечатление произвел устрашающий вид магического монстра, а не его невероятная боевая мощь — оттого мало убитых. Они даже не пытались сразиться с ним лицом к лицу, а сразу пустились наутек. Всем известно, как быстро бруссы бегают, — вот они и разбежались, от ужаса подальше.

— От ужаса, говоришь? — хмыкнул скептически настроенный Оттобальт.

— От ужаса, — подтвердил Мулкеба. — А нам с вами негоже поддаваться такой панике. Мы, как-никак, люди цивилизованные, да еще к тому же победители. И дракон к нам как своим союзникам пожаловал, по особому приглашению. Врага разбил наголову безо всяких там уговоров и посулов с нашей стороны — по собственной инициативе. И после этого проявления дружелюбия и симпатии со стороны дракона мы просто обязаны принять его в замке как самого почетного гостя.

— Да ты совсем на старости лет рехнулся! — возмутился король. — Он же нас всех тут если не передавит, так перетравит или огнем попыхает! — Его величество озадаченно почесал в затылке и хозяйским тоном добавил: — К тому же где я ему столько девственниц в замке наберу?

— Ваше величество, данному конкретному дракону девственницы вовсе не нужны, он сюда прибыл не за этим.

Его нетерпеливое величество тайн, особенно магических, на дух не выносило. И потому торжественные паузы в его присутствии никогда не удавались.

— А что ему нужно? — подозрительно вопросил король. — Дикари? Так они все разбежались, кто их теперь найдет, тем более здесь, в замке?

— Варвары ему теперь тоже не нужны, — возразил Мулкеба авторитетным тоном единственного в своем роде специалиста по драконам.

— Мулкеба, твою прабабку Вапонтиху в глотку! Говори короче, не то казню, наплевав на заход солнца, и точка!

— Он желает попасть в замок для выполнения второй части нашего плана, — торопливо сообщил Мулкеба.

— Какой еще такой второй части? — уточнил Оттобальт.

— Второй части: защита вас и нас от вот-вот прибывающей тети.

Владыка Упперталя рухнул в предусмотрительно подскочившее кресло.

— Тети! Ах да! Я совсем забыл с твоим драконом!

— Опустить мост, открыть ворота, пустить дракона внутрь замка, пока все, — обстоятельно перечислил маг порядок действий.

— Ну смотри у меня, Мулкеба, ежели что пойдет не по плану, то срывать гнев и досаду я буду на тебе лично. Заранее предупреждаю, так что не обессудь. На прощение рассчитывать можешь, но только посмертное. Ладно, иди готовься ко встрече со своим хваленым драконом. Да и мне не худо было бы переодеться по такому случаю.

Предпредпоследняя глава

Когда события принимают крутой оборот, все смываются.

Какие радости могут быть в жизни у бедных варваров? Какие культурные развлечения?

Ну, скажем, грандиозный семейный скандал, учиненный по поводу того, что неверную супругу застукали с абсолютно неперспективным любовником и тем самым угробили надежды на добрые, почти родственные, отношения с состоятельным соседом и вытекающие из них гастрономические блага.

Очень редко случается понаблюдать вблизи, как мечезубый пумс терзает чью-нибудь тещу, а затем долго, шумно и завистливо вздыхать, глядя на счастливчика.

Ну как следует отмутузить обожаемого вождя Нана-Булуку Кривоногого Медведя, оправдываясь тем, что отклеиваешь от его физиономии застывшую слюну большого болотного плевуна.

Однако главным и самым грандиозным событием в серой и обыденной брусской жизни является, конечно, война. Это радостное для всех время. Во-первых, можно наконец вырваться из семьи, повидать мир и людей, показать себя. Во-вторых, реализовать скрытые и невостребованные возможности и таланты и, в-третьих, даже немного подзаработать.

Так что разгоряченные и сильно обиженные на уппертальцев за отсутствие последних на своих рабочих местах, оскорбленные зрелищем пустующих разоренных деревень, из которых заблаговременно было вынесено и вывезено все, что представляло собой хоть какую-то ценность, варвары потеряли всякую осторожность. Шутка ли сказать: люди тащатся на край света, с самого острова Швиц, бросают жен и детей, рискуют здоровьем и даже жизнью — а тут никого. Приходите позавчера, вас не ждали. Даже как-то обидно. Оскорбительно. И досадно.

Дальние родственники из дикой страны Ак-Суу, поднаторевшие в войнах с Диссом, никогда не рассказывали о такой подлости противника. У них враг был приличный и благовоспитанный — сидел на месте и терпеливо ждал, когда на его территорию ввалятся полчища ак-сууйцев. И с энтузиазмом начинал за ними гоняться по всей небольшой площади своего королевства. Ак-сууйцы на бегу тащили все, что плохо лежит; успевали умыкнуть красивых женщин (случалось, что и по взаимной договоренности), а потом убирались назад, в свои степи и горы, чувствуя глубокое моральное и материальное удовлетворение. То есть всем приятно, все при деле, все чувствуют себя нужными и значимыми. А здесь?

Когда тебя так нагло игнорируют, поневоле развивается комплекс неполноценности. Бруссы остервенели, не обнаружив ни еды, ни ценных вещей ни в одной из приграничных деревенек. Откатиться всем скопом назад, к Диссу, который был как раз по пути домой, не позволяли морально-этические соображения. Невежливо грабить тех, кого грабят твои родственники. Особенно же потому, что если эти самые родственники разъярятся и в таком состоянии ломанутся на Швиц показывать бруссам где раки зимуют, то мало не покажется. Ак-сууйцы, закаленные в боях и походах, были тем орешком, на котором бруссы могли сломать зубы.

Примерно по тем же причинам загадочную страну Ярва-Яани они проскакивали в спешном порядке. Вроде там и было чем поживиться, однако нахальные ярва-яане буквально через одного были волшебниками, колдунами и шаманами, и полное отсутствие личной жизни после столкновения с ними было гарантировано. Пробормочут чего-нибудь, и кукуй потом всю оставшуюся жизнь в скорбном одиночестве.

Более того, основная масса вещей, произведенных в Ярва-Яани, была совершенно недоступной для использования. Их назначение оставалось непонятным даже после нескольких недель вдумчивого изучения лучшими умами племени, а тащить на себе бесполезные груды хлама — удовольствие средненькое.

Опять же, ярва-яанские полонянки в подавляющем большинстве были бабами вздорными и склочными. Устанавливали свои порядки, пилили завоевателей с утра до ночи, неутомимо прибирали в палатках и порывались подмести площадку у столбика для жертвоприношений. Требовали от новых мужей смыть боевую раскраску, но при этом не позволяли нанести охотничью и голосили часами напролет даже из-за двух-трех скромных узорчиков для обычной беседы.

Так что, как ни крути, хоть Упперталь и был довольно далеко от варварских земель, а выходило, что это единственное место, куда можно было отправляться со спокойной душой.

Если бы варвары додумались обратиться к кому-либо из профессионалов за консультацией, то им подсказали бы, что кроме Упперталя в мире есть еще множество других стран. Однако такой загадочный предмет, как географическая карта, был неизвестен бруссам, равно как и факт существования каких-то там специалистов. А гражданам Упперталя такое и в голову прийти не могло, и потому они никогда не переадресовывали воинственных северных соседей кому-нибудь другому и стойко сносили все неудобства подобного совместного проживания.

Итак, незнакомая ситуация. Враг не только изменил бруссам, но и нахально упер у них из-под носа добычу, которую варвары уже считали своей. То есть они уже свыклись с мыслью о том, что наедятся до отвала, приоденутся и приволокут домой гостинцы. И потому отсутствие какого бы то ни было наличия искомых вещей было для них равносильно разорению.

Усевшись в кружок и прошептавшись почти полночи, шаманы и вожди самых крупных брусских племен приняли судьбоносное решение — атаковать крепость Дарт.

От ак-сууйских родственников бруссы знали, что стены укрепленных городов сложены безо всякого учета потребностей осаждающих и атакующих. То есть некуда поставить ногу — ни щелей, ни удобных каменных выступов. Более того, пока карабкаешься, пыхтя, сопя и обливаясь потом, наверх, оттуда на тебя что-то льют, что-то швыряют и обзывают всякими неприличными словами. В первый раз это очень неприятно, но со временем привыкаешь. Конечно, воевать в лесу, нападать из засады гораздо удобнее, но жители городов придерживаются совсем другой точки зрения.

Словом, самое важное правило. Для осады нужно иметь все необходимое: лестницы (очень длинные), веревки и деревянные щиты, которые полагается нести над головой, чтобы гадость, которая летит сверху, тебя поменьше задевала.

Неделю бруссы в поте лица производили требуемые предметы и медленно наливались праведным гневом. На восьмой день самые отчаянные вожди повели своих воинов на приступ. А самые осторожные — заняли места в партере, то есть на опушке рощицы, и не без интереса стали глядеть на это представление.

Защитники на стенах действительно отталкивали приставные лестницы баграми, швыряли на головы воинам самые разнообразные вещи и даже порывались вылить огромный котел с кипящей смолой, однако, пока перевернули его, варваров на этом участке как корова языком слизнула, — насчет смолы ак-сууйцы подло умолчали, а на нее тонкая брусская душа согласиться никак не могла.

Пострадавших при штурме замка было немало. Со стороны все это выглядело более чем комично. И поэтому значительная часть варварского войска совершенно не обратила внимания на существо, довольно шустро выползшее из леса и замершее на краю луга. А дикие крики и вопли, которыми нападавшие себя подбадривали, а болельщики их поощряли, совершенно перекрыли издаваемый им грозный и протяжный рев.

Существо было огромное, тяжелое, бронированное, с плоской головой, почти сливающейся с туловищем, смешным длинным носом и бело-полосатое, видное издалека. Нана-Булуку Кривоногий Медведь и его воины, вне всякого сомнения, признали бы в нем того самого зверя, который изодрал их лучшую ловчую сеть и лишил целое племя заслуженного ужина, эгоистично удрав из подготовленной ловушки. Но Нана-Булуку сейчас был слишком занят — он как раз падал с пятнадцатой ступеньки приставной лестницы прямо в ров, который его же воины буквально вчера завалили охапками колючих терновых веток.

Так что бруссы далеко не сразу сообразили, что диковинный зверь, Которого Чуть Было Не Поймал Доблестный И Могучий Нана-Булуку, оказался на редкость мстительным и злопамятным и таки отыскал своего обидчика, а теперь собирается мстить всем подряд за то, что один из них посягнул на его бронированную шкуру.

Первый человек попался на глаза доблестному экипажу «Белого дракона» у самой кромки леса. Был он неописуемо лохмат, одет в какие-то допотопные шкуры, с обмотками на ногах и даже вооружен. Вглядевшись, Дитрих с тоской определил, что оружие являлось очередной музейной редкостью — какой-то невразумительной дубинкой, верх которой был утыкан острыми осколками камней.

— Бред какой-то, — пробормотал майор фон Морунген, однако взял себя в руки и решил наладить контакт с местным населением.

С этой целью он призывно помахал человеку рукой и изобразил на лице самую дружескую и располагающую улыбку. Смущало, правда, то, что поселянин застыл на месте, словно соляной столп, вытаращив глаза и отвалив нижнюю челюсть, поросшую кустистой неопрятной бородой. Похоже было, что он в шоке.

Дитриху это не нравилось, однако ничего лучшего под рукой не имелось. И он попытался договориться с этим чучелом:

— Эй! Партизанен! Как это нато коворьить по-русски, где ест короший, прафильный дороха на кутор Белохатки?

Человек наконец пришел в движение: захлопнул челюсть с хорошо слышным лязгом, завращал глазами, попытался даже что-то просипеть (не вышло) и вдруг сорвался с места, будто поднятый гончими заяц. Дороги он не выбирал — бросился напрямик, прокладывая новую трассу сквозь густой кустарник. Какое-то время было слышно, как он ломится где-то вдалеке, затем снова донеслись шум и крики битвы.

Морунген почти грустно пробормотал себе под нос:

— Ну вот, и этот поселянин в лес убежал. А еще утверждали, что все русские — Иваны Сусанины. Вранье! Вот страна! Сам не заблудишься, никто не поможет.

Здесь он почувствовал, что в его речах не хватает бодрости. А как прикажете служить примером для подчиненных, если ты не бодр и не уверен в победе?! Поэтому он произнес уже громче:

— Но, чувствую, мы на верном пути: а то куда бы ему бежать, как не к себе домой? Логично? По-моему, да. Клаус, прибавь ходу, мы у цели, наш козырь — внезапность! Ганс, Вальтер, стрелять по моей команде. Генрих, заряжай осколочным, я думаю, с бронетехникой дела иметь не придется!

Набрав ход, танк выскочил из леса на некогда цветущий просторный луг. Открывшееся взору обширное пространство было вытоптано и взрыто сотнями ног, повсюду раскинулись островерхие шатры, окруженные приземистыми мохнатыми палатками, дымились кострища и орали толпы странно одетых людей. Все они стояли спиной к лесу, а потому появление танка игнорировали.

Но самой большой неожиданностью для танкистов явилась вовсе не эта неразбериха и какофония.

Там вдали, на стремительно вздымающемся холме, высился гордый замок, окруженный высокими стенами. И стены эти, сложенные из звонкого серого камня, и зубчатые башни с бойницами, и реющие стяги, и защитники на стенах, и осаждающие с приставными лестницами и деревянными щитами — все это не укладывалось в стерильном немецком сознании. Не умещалось. Разваливалось на отдельные мозаичные осколки и выпадало.

— Ой! — воскликнул Дитрих.

— Ого! — подтвердил Генрих.

Внизу заворчали Клаус и Вальтер. И только Ганс потрясенно молчал.

Танк остановился. Какое-то время его башня еще растерянно вращалась, выбирая себе цель, но затем застыла и она.

— Ну и дела, — сообщил Клаус. — Прямо как в фатерлянде лет этак семьсот-восемьсот тому назад.

— Так, не теряться, не теряться! — призвал Дитрих растерянно. — Сначала займемся волосатыми! Они порядком меня достали.

— Атакуем палатки или черт его знает?! — поведал Ганс.

— Отомстим за наш ужин! — взревел Генрих.

— Вальтер, отсекай пехоту! Патронов не жалеть, — скомандовал майор.

— Да тут одна пехота!

— Огонь! Огонь! Я тебе помогу! — И доблестный потомок фон Морунгенов, славившихся своими набегами на соседские земли, чуть ли не сладострастно ухватился за башенный пулемет. Перед глазами у него сейчас стояла та волосатая сволочь, которая умыкнула доставленную с таким трудом почти что к самому лагерю змею.

Первые взрывы сотрясли землю, разворотили ее и заставили черно-желтыми фонтанами взметнуться вверх. Нехитрый варварский скарб взмыл в чистое небо и разлетелся в разные стороны, осыпав бруссов обломками их собственного имущества.

Крики. Беспорядочная беготня. Панические вопли.

В суматохе толкаясь и пиная друг друга, выкрикивая проклятия в адрес неосмотрительного Нана-Булуку, которого угораздило связаться с каким-то из представителей драконьего семейства, моля неожиданного врага о пощаде и клянясь посвятить себя земледелию, оттаптывая ноги и руки, расцарапанные, чумазые и в многочисленных шишках и синяках, — варвары драпали.

Минута — и луг опустел, напоминая разоренное, покинутое птицами гнездо. Только лестницы, щиты, примитивное оружие да остатки жалкого хлама еще напоминали о том, что здесь только что стояло несметное войско, грозившее захватить замок на холме.

Припозднившиеся со всех ног улепетывали в сторону спасительного леса с явным намерением бежать в том же темпе до самого острова Швиц.

— Прекратить огонь! Прекратить огонь! Отставить! — заорал майор, заметив, что на поле не осталось ни убитых, ни раненых.

— Они бегут быстрее, чем я успеваю прицелиться и выстрелить, — в отчаянии доложил Вальтер. — Я почти ни в кого не попадаю.

— Могу утешить тебя, что и я тоже, — выпалил Дитрих. — Что же это за сражение?

— Победоносное, господин майор, — ухмыльнулся Генрих. Он ощущал смутное удовлетворение, полагая, что за украденную змею рассчитался сполна.

Снаружи воцарилась невыносимая тишина.

— Что, вообще никого не осталось? — изумился Морунген. — Никто не хочет воевать? Ничего не понимаю. Ни пушек, слава Богу, ни пулеметов… Дайте-ка я осмотрюсь.

И он решительно полез наружу, держа в руках бинокль.

— А вот там-то, — имея в виду застывший в молчании замок, молвил Клаус, — нас вполне могут ждать пушки, герр майор.

— Во всяком случае, ничто пока на это не указывает, — возразил Дитрих.

— Не может там быть никаких пушек, — сказал Вальтер. — Иначе они давно бы их использовали против осаждающих.

— И то верно.

— Меня сейчас больше заботит, что здесь вообще происходит, — пожаловался майор. — Как я могу принять верное решение, если у меня ум за разум зашел? Там, в замке, наши союзники или наши враги? Мы их обстреливаем или налаживаем контакт? Это мирное население или укрепрайон Красной Армии? Кто с кем здесь воюет?

— Очевидно, господин майор, — предположил рассудительный Генрих, — какая-нибудь очередная революция в тылу, пока на фронте дела не очень. Помните, у них тогда в семнадцатом было приблизительно то же самое, только тогда брали Зимний, а сейчас, наверное, Летний.

— Летний что?

— Дворец!

— Хорошенький дворец! — изумился Ганс.

— Генрих! — возмущенно рявкнул майор. — В России с монархией давно покончено. Уж чего добились коммунисты, так это монополии на власть. А все благодаря этому Марксу, фантазеру, будь он неладен. Сейчас, может, и воевать бы не пришлось.

Однако Генрих не желал отказываться от удачной идеи:

— Вы сами говорили, Россия — страна большая, с момента переворота прошло всего каких-то двадцать с лишним лет. Коммунисты могли просто не обнаружить эту маленькую монархию в каких-нибудь закоулках и медвежьих углах. Мы же видели их просторы: здесь не то что монархию, здесь конец света прошляпить можно. Логично?

— Логично, — не смог не согласиться Дитрих. — Но нам от этого не легче. Раньше мы хотя бы могли договориться с большевиками, а сейчас с кем договариваться: с теми, кто в замке сидит, или с теми, кто его осаждает?

— Спохватились, — пробурчал Вальтер. — Тех уже и след простыл.

— А осажденным, полагаешь, мы очень нужны? Политика расовой чистоты не приемлет компромиссов здесь либо ты с нами, либо против нас.

— Герр майор, — твердо сказал Треттау, — полагаю, у нас нет выбора. Союзники не выстраиваются к нам в очередь, а без помощи местного населения мы никогда не найдем эти неуловимые Белохатки. И мне даже страшно подумать, что ждет нас в фатерлянде, если мы не выберемся отсюда в ближайшее время и не вернем экспериментальную машину. Мы остро нуждаемся в поддержке.

— Вот-вот, — заметил Дитрих сварливо, — поддержка поддержкой, а ответственность за секретную машину лежит на мне. Вас расстреляют за компанию, а меня как основного виновника. Улавливаете разницу? Чтобы никакой самодеятельности и либеральщины, ясно?! Если ясно, тогда, Клаус, направляемся к воротам, и не спеша. Здесь, как загадочно говорят русские, либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

С душераздирающим скрипом и лязгом был спущен подъемный мост, затем тяжеленные, обитые бронзой замковые ворота радушно распахнулись, и перед ними образовалась довольно большая и нарядная толпа встречающих. Каждый человек здесь был по-своему примечателен, но особенно выделялся среди всех могучий и широкоплечий здоровяк, вполне способный помериться силенками с Генрихом. Был он рыжебород, с пышной гривой волос, в надраенных, сверкающих на солнце доспехах, препоясан мечом и увенчан золотой зубчатой короной.

Дитрих фон Морунген проморгался от неожиданности, но лицом в грязь не ударил. Бодро спрыгнув с танка, он рявкнул:

— Хайль Гитлер!

Оттобальт Уппертальский не очень понял, что происходит с драконом и какое отношение имеет к его собственному ящеру этот молодцеватый и странно одетый рыцарь. К тому же рыцарь говорил на незнакомом языке, и как прикажете с ним объясняться? Король окончательно зашел в тупик, а оттого расстроился.

Чтобы прослыть вежливым человеком и не огорчить дракона до такой степени, чтобы мерзкая тварь стала громить и крушить тут все подряд, он на всякий случай и слегка поклонился, и вытянул руку в дурацком приветственном жесте, копируя прибывшего.

— Милости просим в наш замок! Заждались.

Уловив странную речь жителя замка, Морунген проницательно подумал, что тот, верно, не понимает по-немецки. И охотно перешел на русский язык:

— Ты естъ партизана?!

— Ну ничегошеньки не понимаю, — расстроенно пробормотал король. — Ну лопочет что-то не по-людски… — И отчаянно замотал головой из стороны в сторону, пытаясь втолковать глупому драконорыцарю, что так дело дальше не пойдет.

Дитрих казался страшно довольным оттого, что так ловко и правильно угадал, как нужно вести беседу. Сразу дал понять местному старосте, что перед ним не наивные дети. И все знают и про загадочные российские обычаи, и странную русскую душу, и про партизанские способы ведения войны. И что его, Дитриха, на мякине не проведешь.

— Ты знайт, где естъ партизана?!

Король снова замотал головой, ощущая все большую растерянность. Но дракон не то существо, с которым можно шутки шутить, поэтому он продолжал дипломатически улыбаться.

— Ты покасыфайт дороха до партизаны?! — лукаво спросил Морунген.

Оттобальт продолжал мотать головой.

Дитрих не очень понял, в чем загвоздка. С другой стороны, может, здешний староста действительно не в ладах с партизанами и потому на самом деле не знает, где они. Он выколотил пыль из комбинезона (король сверкнул очами при виде такой непочтительности, но удержался) и продолжил:

— Латно, ферштейн, ты покасыфайт, где ест Белокатки, та кароший, прафильный дороха, гут?

Тут Оттобальту пришло на ум, что для разнообразия стоило бы и покивать утвердительно, а то, не ровен час, разобидится, гад ползучий. Подумает, что здесь ему во всем отказывают. И он всем своим видом изобразил согласие со словами драконорыцаря.

Довольный результатами беседы и в который раз порадовавшись, что не поленился изучить сложный русский язык, Морунген дружески похлопал рыжего здоровяка по плечу и, приобняв, слегка развернул в сторону замка.

— Феликий Германья тебья никокта не забыфать… А тепьер, мы ест пьят холотных немеских арханисма, ферштейн? — Дитрих нетерпеливо переступил с ноги на ногу и заглянул королю в глаза, ожидая встречного движения души. — Курка, млеко, яйко, очен нато кушайт!

Его величество вообще не любил резко менять принятые однажды решения. Если уж он решил кивать в положительном смысле, то и теперь собирался продолжать в том же духе. Он сочувственно потряс головой, но, переведя взгляд на мрачнеющее лицо драконорыцаря, спохватился:

— Нет, нет, мы не намеренно вас втянули в эту войну! — Виновато развел руками. — Просто у нас не было другого выхода.

Не уловив в басовитом гудении старосты ни одного знакомого слова, а также не обнаружив в радиусе километра радушных русских поселянок с хлебом-солью и прочими продуктами, Дитрих почувствовал себя обделенным. Налицо был саботаж и попытка уморить голодом доблестных солдат вермахта, а также явное нежелание всемерно содействовать скорейшему продвижению оных в район хутора Белохатки по хорошей и правильной дороге.

И майор понял, что пришло время быть жестким и непреклонным.

— Ты мне зупы не заговариват! — жестко и непреклонно сообщил он. Затем на всякий случай расстегнул кобуру и многозначительно потянул оттуда пистолет. — Отвечайт бистро! Корошо! Не то я стреляйт! — Он поднял дуло пистолета к самому сердцу Оттобальта и уточнил: — Где ест твой курка, яйко, млеко, мьясо?

Короля осенило. Во-первых, он наконец понял, что за все время правления ни одного толкового министра так и не нажил и поэтому из сложной ситуации придется выпутываться самому, как и всегда впрочем. Во-вторых, мелькнула робкая догадка — надо срочно устанавливать взаимопонимание, а то этот драконорыцарь уже шипит от злости, это даже слепому видно.

Что же касается странного предмета, столь ловко добытого из диковинной сумочки, то кто его знает, что бы это могло быть? Не то магический предмет, которым рыцарь пытается угрожать, не то какая-то новинка, которую он пытается продать подороже.

Словом, голова у его растерянного величества пошла кругом, и он простонал, оборотившись к своей свите:

— О спящий Душара! Я вижу, тут не обойтись без нашего придворного… — Как всегда, придя в сильное волнение, король забыл ключевые слова и попытался компенсировать этот пробел щелканьем пальцев. — Как его?.. ну этого, что там сидит… — И потыкал пальцем вниз.

— Палача, ваше величество? — высунулась чья-то угодливая физиономия.

— Лично для, тебя, — прорычал Оттобальт, мучительно подыскивая определение. — Да нет же! Ну как его?..

— Безумного лесоруба Кукса? — осенило министра Марону.

При чем тут был лесоруб Кукс, он бы и в страшном сне не придумал, но зато знал, как трепетно относится уппертальский владыка к этому дивному существу и как периодически пытается пристроить его к конкретному делу.

Его величество пришел в раздражение:

— Да нет же! Не Кукса, а того, который на дипломатическом приеме супецкого посла помог нам разобрать его тарабарщину!

— Полиглота Хруммсу, ваше величество, — дружно грянули придворные, радуясь, что сегодня в угадайку пришлось играть совсем недолго.

Справедливый и милостивый Оттобальт тут же подобрел, расцвел и радужно улыбнулся Дитриху.

— Да! Да! Его. Луксула, позови сюда Хруммсу!

Морунген следил за всем этим балаганом со все возрастающим интересом. Он даже забыл на время про неподобающее прусскому офицеру чувство голода, про необходимость поисков Белохаток, про странные события последнего времени. Эти русские поселяне — просто прелесть что такое.

— Сейчас, сейчас, одну минуту, ваше драконие, — говорил между тем Оттобальт. — Не беспокойтесь, огнем не пыхайте, сохраняйте дружелюбие. Все вот-вот наладится. — Он беспокойно оглянулся на перепуганную свиту и вполголоса, доверительно и слегка смущаясь, поведал: — Я, знаете ли, на вашем чревовещательском совершенно ничего не соображаю. Мы здесь все по-мирски да по-мирски изъясняемся. Что с нас, смертных, возьмешь?

Но Морунген его уже не видел и не слышал. Он таращил глаза на существо, которое торопливо шагало по направлению к благородному собранию, переваливаясь с боку на бок.

То был карлик, чуть более метра ростом. Но это бы еще полбеды. Однако кожа у него оказалась серо-фиолетовой, морщинистой, а глаза — кошачьими, желтыми и огромными. Самой выдающейся частью тела этого удивительного субъекта была, вне всякого сомнения, голова. Она составляла основную часть существа, кстати тощего и костлявого. Рот у него был большой и безгубый.

На существо был напялен бесформенный холщовый плащик с капюшоном.

И, несмотря на все свое изумление, Морунген отчего-то подумал, что это очень грустное, очень печальное существо. Впрочем, на этой мысли он долго не задержался.

Существо решительно подошло к нему, задрало голову, чтобы получше разглядеть собеседника, и вдруг на чистейшем немецком молвило:

— Хайль Гитлер, герр майор!

До того как Хруммса (а это был именно он) открыл рот, Морунген как раз раздумывал, удобно ли потрогать его, чтобы убедиться, настоящее ли это создание или ловко сработанная игрушка. Но услышав приветствие, чуть ли не подпрыгнул на месте и на пару секунд впал в настоящую прострацию.

Пользуясь его замешательством, Хруммса продолжил:

— Какими судьбами в наших краях?

Невозмутимый Дитрих фон Морунген с изумлением обнаружил, что заикается от волнения.

— Их… их бин командир танка E-100-3F — «Белый дракон», майор Дитрих фон Морунген. Там мой экипаж, готовый к сражению. Мы находимся в составе Второй танковой бригады четвертой юго-западной дивизии, движемся в направлении хутора Белохатки. Если вы поможете нам сориентироваться, будем крайне признательны. К тому же у нас закончилась провизия, и мы не прочь у вас подкрепиться.

— Собственно, разрешите обратить ваше внимание на то, что сейчас вы никак не находитесь в составе Второй стремительно атакующей танковой бригады, — иезуитским голосом молвил Хруммса и обошел фон Морунгена по кругу, с любопытством оглядев его задний фасад. И спросил еще более коварно: — А почему, майор, вы так уверены, что тут станут помогать личному составу Второй танковой бригады? И отчего вы так доверчиво сообщаете все сведения о себе? Вы член партии? С какого года?

Ошарашенный и уничтоженный этим тоном, Морунген промямлил:

— Ну, я полагал… — Тут в нем вновь пробудился его неукротимый предок и вопросил подозрительно: — А вообще-то, кто вы такие?

— А какая вам разница? — хитро спросил Хруммса. И не без любопытства потрогал пистолет, который Морунген все еще продолжал держать в руке. — Вы ведь сюда ненадолго.

— Да, — решил слукавить и майор.

Пистолет он убрал назад в кобуру, чтобы карлик чего доброго не пострадал по собственной глупости. Хруммса гордо отступил на шаг назад и выдал:

— Жаль, что ненадолго. А то мы бы с вами сработались. Хорошая у вас техника, в нашем укрепленном пункте вы бы с ней пришлись ко двору. — И полиглот важно кивнул в сторону танка.

— Думаю, и в Берлине, и в штабе юго-западной дивизии не разделяют подобной точки зрения, — тонко улыбнулся Дитрих, обнаружив в карлике ценителя и знатока технических шедевров вроде лично спроектированного им «Белого дракона».

Хруммса улыбнулся как-то уж вовсе хищно и сложил ручки на груди.

— Зря волнуетесь. И Берлин, и Четвертая юго-западная дивизия отсюда оч-чень далеко.

Дитрих встревожился:

— Но не настолько, чтобы не снять чью-нибудь проштрафившуюся голову за неподчинение приказу в военное время.

— Непослушные головы снимают не только в штабах… — таинственно прошелестел карлик.

Морунген решил, что в данном случае лучшая тактика — это разведка боем. Его вообще раздражало и пугало, что этот экспонат из паноптикума так много знает и о нем, и о штабе дивизии, и о ставке. Похоже, что то, о чем он умалчивает, еще более важно. Нет, что-то странное творится здесь, в этом медвежьем углу России. Только-только Дитрих свыкся с мыслью, что его занесло в чертову глухомань, где сохранился какой-то оазис некоммунистической жизни, как выясняется, что тут водятся такие вот подозрительные и весьма загадочные экземпляры.

Пристрелить бы его, и вся недолга. Но кто знает, какую должность занимает этот самый господин. И вместо показательного расстрела он ограничился суровым вопросом:

— Вы нам угрожаете, господин?.. Как вас, кстати, прикажете называть?

Карлик слегка шаркнул ножкой:

— Хруммса. Меня зовут Хруммса, и нынче я состою придворным языковедом при королевском дворе в Уппертале.

Он протянул ошарашенному Морунгену трехпалую хрупкую ручку, и тот механически потряс ее, слабо соображая, что делает. А существо печально продолжало:

— В прошлом — бывший историк-исследователь пространственно-временной материи, член Союза наблюдателей… Тоже бывший. — Тяжело вздохнув и махнув конечностью, он решительно завершил: — Впрочем, на это здесь всем начихать.

Майор понял, что нужно гнуть свою линию, иначе он просто рискует утратить остатки разума.

— Очень интересно, — молвил вежливо и сухо. — Но все-таки вы нам покажете дорогу к Белохаткам?

— Покажем, — ответил Хруммса не менее сухим и бесцветным голосом. Затем перевел взгляд на Оттобальта и добавил: — Я так думаю.

Надо сказать, что все время, пока майор препирался с карликом, Оттобальт и его свита терпеливо дожидались исхода разговора, переминаясь с ноги на ногу и шумно вздыхая. Король точно знал, что налаживать контакт с драконом, который только что разогнал целую варварскую армию и, вероятно, все еще пребывает в грозном боевом настроении, — дело серьезное. А потому придворному полиглоту не мешал, надеясь, что его, Оттобальта, беседовать с драконом заставят не скоро. Однако его надежды растаяли как дым, когда карлик обернулся к нему и сказал:

— Ну что, ваше величество, задавайте вопросы. Буду переводить.

Король растерялся:

— Ну что «что»? Сперва гостей надобно в тронную залу сопроводить, чем-нибудь угостить, ненавязчиво так выяснить, чем заменить девственниц! — Он растерянно развел руками и, будто оправдываясь перед Хруммсой, пояснил: — Не стоять же здесь всем столбами. Там и поговорим.

— Как скажете. — И, обращаясь к майору, карлик провозгласил: — Его величество Оттобальт Уппертальский имеет честь пригласить вас в замок и дать в вашу честь праздничный обед. Прошу следовать за нами.

Невозмутимо проглотив фразу о «его величестве», Морунген направился к танку, в котором все еще сидели члены его ошеломленного экипажа. Забравшись на броню и свесив голову в люк, майор прогудел:

— Так, я ухожу на переговоры. Внутрь со мной пойдет Вальтер. Остальные чтобы носа из танка не казали. Если мы не появимся через полчаса, дайте предупредительный выстрел в воздух. В худшем случае действуйте по плану «Раненый медведь». Все, мы пошли.

Как бы ни велика была опасность отобедать в загадочном замке с каким-то загадочным местным старостой в золотой короне, однако сидеть внутри бронированного чудовища — участь гораздо более незавидная. Поэтому Вальтер бодро и весело стал выбираться наружу, а его погрустневшие товарищи остались на местах, не смея ослушаться командира.

Да и то правда: кто же оставляет в незнакомом месте и среди непонятных русских поселян экспериментальную машину, за которую в Берлине, случись с ней что, наверняка расстреляют?

— Ты только не забудь принести чего-нибудь пожевать, — от имени экипажа напутствовал Вальтера Клаус.

— Удачи, — сказал Генрих.

Обнаружив, что из чрева дракона по зову первого рыцаря появился и второй, Оттобальт высоко поднял брови:

— Ну и ну! Чудеса, и только. Сколько их там понапихано? Эдак сии демоны весь мой замок заполонят. Одному Душаре известно, сколько их там внутри дракона сидит.

Предпоследняя глава

По разумным причинам ничего не делается.

Закон О'Брайена

Явное превосходство немецкого военно-промышленного комплекса над соответствующей областью деятельности русских было очевидно во всем. Начать хотя бы с того, что электричества в этой части России не знали и длинные коридоры великолепного замка освещались по старинке — факелами.

Что же до пиршественного зала, то человек, представленный как первый министр Марона, через Хруммсу торжественно сообщил, что на освещение оного ушло более тысячи восковых свечей. И поглядел на Дитриха торжествующе.

— Нашел чем хвастать, — укорил его Оттобальт. — Драконы ведь огнем пыхают — они тебе что хочешь зажгут, а не только восковые свечи.

— И все-таки, — не унимался Марона, — более тысячи. Где они еще могут такое увидеть?

В чем-то он был прав.

Дитрих не отрываясь разглядывал окружающее его великолепие и только что не стонал от зависти, прикидывая, как местные вещицы могли бы украсить его далеко не скромное обиталище.

Все эти щиты, мечи, копья и секиры на стенах; эти великолепные старинные, потемневшие от времени доспехи; эти величественные серебряные и даже золотые статуи, возвышающиеся в каждой нише; тяжеленные канделябры размером с дюжего рыцаря; лохматые и чешуйчатые шкуры — о-о-о-о, это просто невыразимо. Пожалуй, ни один берлинский или дрезденский музей не мог похвастать подобной роскошью.

Нет, удивительная все-таки страна — Россия. Ничегошеньки у них нормального нет: ни дорог, ни электричества, ни оружия, ни техники — даже самой завалящей. А вместе с тем живут как в сказке, среди загадок природы, едят и спят на золоте, редких и ценных вещей даже в самом провинциальном, захудалом местечке — завались. Скажем, как этот рыжий Оттобальт (кстати, имя-то немецкое, надо выяснить поаккуратнее, не фольксдойче ли он) таскает на голове тяжесть весом в пару килограммов: кусок золота непомерной величины с какими-то камушками. Морунгену не хотелось даже думать о том, что слегка отшлифованные камушки, по всей вероятности, тоже настоящие и цены им в каком-нибудь магазине «Тиффани» просто не определить.

Длинный стол был заставлен яствами.

Особое место в сегодняшнем меню занимала кабанья туша, нашпигованная чесноком и обильно политая пряным соусом. Кабана королевский повар всегда готовил мастерски. А так как в связи с грядущим приездом ее величества королевы-тети повар снова собирался уйти в отшельники, то решил побаловать обожаемого монарха и его гостей своими самыми незабываемыми шедеврами.

Надо сказать, что и Дитрих, и Вальтер сперва подозрительно покосились на дымящиеся ломти мяса, поданные им на золотых необъятных блюдах. Однако уже через две секунды вдумчивого впитывания источаемых мясом ароматов они уписывали за обе щеки.

— Это положительный признак, — заметил королю министр Марона. — Кажется, действительно удастся обойтись без девственниц.

— Хорошо бы, — согласился Оттобальт. — А то мне сказали, что за девственницами отправили делегацию в близлежащие села, но, сдается мне, и там дела обстоят не лучше.

— Неужели ваше величество действительно собиралось отдать невинных девушек на растерзание монстру?

— А почему бы и нет? — пожал плечами король. — В Тиморе, если помнишь, эти невинные девушки загнали бедного дракона в какие-то дальние пещеры, где он по сей день и питается травкой.

— В пещерах? — уточнил министр.

— Не морочь мне голову, — рявкнул король. — Мне вообще полагается вести сейчас оживленную беседу с представителем моего дракона. Кстати, отчего это Мулкеба ютится в самом дальнем уголке? А ну-ка пригласите его пересесть поближе. Нам будет нужна его консультация.

Человек способен привыкнуть ко всему. Еще час назад белые и дрожащие от страха придворные Оттобальта Уппертальского прятались друг за друга, чтобы не попасться на глаза дракону и непонятным драконорыцарям, наличие которых не было оговорено ни в одном справочнике по драконам, — и вот они уже весело пируют с ними за одним столом и ощущают себя так, будто это в порядке вещей.

В иное время Дитрих был бы слегка оскорблен, что к нему почти не обращается хозяин замка, но теперь он просто наедался до отвала, пытаясь компенсировать несколько дней вынужденной диеты. Хруммса периодически мурчал что-то успокаивающе, и звуки родной речи положительно влияли на настроение бравого майора. Вальтер очень хвалил местное вино и намекал, что пора бы отнести порцию-другую тем, кто остался в танке.

Если у Дитриха мелькала в самом начале обеда мысль о возможном покушении на их драгоценную жизнь посредством отравления, то она отпала сразу, как только он увидел, что все совершенно по-варварски берут себе мясо с общего блюда и швыряют куски на пробу собакам, которые во множестве присутствовали в пиршественном зале в расчете на эту хорошую традицию.

А Оттобальт тем временем допрашивал тревожного Мулкебу:

— Объясни мне, сколько драконов ты мне приволок?

— Одного, ваше величество.

— А это что за демоны?

— Так положено, ваше величество.

— Никогда не слышал о том, чтобы к дракону прилагались какие-то демоны. Драконы — твари злобные и эгоистичные. Хруммса! Не переводи! О чем это я? А, о том, что ни один дракон не потерпит рядом ни одного демона. А здесь их целых два.

— Не совсем, — мурлыкнул Хруммса.

— Что?!

— Ничего, это я так, к слову.

— Ваше величество! — твердо сказал Мулкеба. — Теперь у нас праздник, мы отмечаем великую победу вашего величества над злобными и коварными бруссами, а также то, что к нам примкнул дракон небывалого могущества и совершенно неизвестный науке.

— Это меня пугает больше всего, — признался король. И нежно улыбнулся Дитриху.

Морунген понял, что пора укреплять так здорово налаженные дружественные связи с местным населением.

— Так, значит, мы с вами союзники? — уточнил он.

Хруммса пропел несколько труднопроизносимых слов, и Дитриху послышались знакомые немецкие корни. «В самом деле, нужно узнать, что это за народность такая? Может, это и есть потомки тех самых Рюриковичей!»

Оттобальт важно попыхтел:

— Ну разумеется, разумеется, ваше огнедышество!

— Мне приятно слышать это от вас, ваше величество, — кивнул Дитрих, спохватившись, что этот рыжий в короне все-таки король, а он сам принадлежит к древнему баронскому роду. А к подобным вещам потомок доблестных фон Морунгенов не может относиться с пренебрежением.

Король тем временем перешел к весьма интересовавшей его теме:

— А вы, значит, у нас проездом?

— Совершенно верно, ваше величество.

Оттобальт помолчал пару секунд, наслаждаясь приятной мыслью о том, что скоро этот кошмар закончится. Министр Марона, уловивший неловкую паузу, деликатно кашлянул по правую руку от короля, чтобы вернуть его величество с небес на землю. Хруммса деликатно кашлянул по левую руку от короля, дабы привлечь внимание его величества к персоне переводчика и таким образом побудить его вести беседу дальше. Маг Мулкеба издал звук, несколько похожий на скрип старой, несмазанной телеги.

Король спохватился:

— Держите путь на службу в Беломатки… то есть Бело?.. Впрочем, это совершенно неважно. Так что же вас к нам привело?

Забыв о субординации и о грядущем наказании, Мулкеба изо всех сил стал пихать короля в бок локтем. Надо отдать должное его рассеянному величеству — он довольно быстро сообразил, что углубился в ненужные подробности.

— Ах да! — мило улыбнулся он. — Вот, кстати, наш придворный чародей желал бы задать вам, ваше драконие, несколько вопросов.

— Наш штатный идеолог мечтал, чтобы вы поделились с ним своим опытом, и хотел бы задать пару вопросов, — перевел Хруммса.

— Интересно было бы нам всем узнать, ваше драконоподобие, насколько хорошо себя чувствует их железное великолепие? — тонко намекнул «штатный идеолог», имея в виду оставленное во дворе бронированное чудовище и желая узнать, какой пакости можно ждать от команды драконов и демонов.

— Это что, сумасшедший дом или они над нами издеваются? — шепнул Вальтер на ухо Морунгену.

— Сам не разберу, но, по-моему, король настоящий, — так же шепотом ответил ошарашенный Дитрих.

Затем ему пришло в голову, что надо бы в ответ тоже на что-то намекнуть, и потому туманно молвил:

— У нас все в порядке, и, если надо, мы готовы дать отпор врагу хоть сейчас!

Хруммса легко перевел эту фразу, а затем от себя добавил:

— У них по этому поводу даже песня есть такая: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». — Последнее предложение он пропел, дирижируя тонненькой ручкой.

Все уставились на него в равной степени озадаченно. Хруммса смутился:

— Или не у них, а у их идеологических противников — точно не скажу.

Зал потрясенно зашумел.

— Тихо! Тихо! — прикрикнул Оттобальт. — Всем соблюдать регламент, не то я прикажу очистить помещение.

Король ощутимо пихнул Мулкебу локтем в бок, заодно отыгравшись за неподобающее магу поведение.

— Мулкеба! Говори, говори далее.

Маг постарался изобразить на лице умное и одновременно глубоко доброжелательное отношение к собеседнику.

— Я хотел еще спросить наших уважаемых гостей, как они собираются праздновать… — Тут он обнаружил, что успел забыть нужное слово, полез в мешок, который стоял возле его кресла, за толстенной книгой, открыл ее и прочитал, водя пальцем по строчкам: — Новый год!

В зале воцарилась гробовая тишина. Министр Марона показал Мулкебе, что велит последнего повесить, утопить и четвертовать одновременно. Король закатил глаза:

— Вот дуралей, что он городит?

Мулкеба всмотрелся в изумленное лицо драконорыцаря и спохватился:

— Ой, кажется, не то прочел. — Он пошелестел страницами и радостно объявил: — Конечно. Как я мог так ошибаться? Я имел в виду День Победы.

Морунген расцвел:

— Ну, господа, это в корне неверный вопрос. Правильнее было бы его задать так: ГДЕ немецкая армия собирается праздновать Новый год и День Победы? И я отвечу, что ни для кого не секрет, что и Новый год, и Победу мы все еще надеемся отпраздновать в одном месте — и это Москва!

— Это где? — поинтересовался Марона.

— Понятия не имею, — пожал плечами Мулкеба.

— Так выясните! — рявкнул министр.

— Не собираюсь, — ответствовал маг. — И так все чрезвычайно запуталось.

— А кого нам за это нужно благодарить? — свирепо вопросил Марона. — Даже дракона толком вызвать не можете — все время какие-то накладки.

— Какие накладки?

— А кто в прошлом году затопил казармы киселем, вместо того чтобы произвести запас солонины?

— Подобные неприятности могут случиться с любым.

— А кто выкрасил озеро в желтый цвет, чем надолго отпугнул рыбаков и лишил двор свежей рыбы?

— Зато какие прелестные стены получились в спальне его величества!

— А кто облысил всех кур в королевском птичнике?

— Почему вы не упоминаете о повышенной мягкости новых перин?

— А кто побудил статую короля Хеннерта шастать по всем дартским кабакам и требовать эля?

Маг насупился.

— А?.. — собрался было продолжить реестр всех этих безобразий Марона, однако его внимание привлекла необычайная тишина.

Тут выяснилось, что все в пиршественном зале молчат и внимательно следят за их перепалкой.

— Молчать! — не выдержал Оттобальт. — Позорите меня перед драконом. Добро бы свой был, а то почти незнакомый, а вы ведете себя как дети малые. Вапонтиху вашего папу на завтрак! Чтоб на вас моя тетя глаз положила!

— Проклинать вредно, — испуганно сказал маг. — Чего доброго еще сбудется.

Оттобальт спохватился и примирительно обернулся к Дитриху:

— Прошу простить меня за грубость, ваше драконоподобие.

Хруммса с восторгом перевел на немецкий всю перепалку министра и мага, а затем и гневные выкрики короля. Поэтому Дитрих с пониманием произнес:

— Ничего, ничего, продолжайте. Дисциплина! Вот что превыше всего!

— О! — Король упер указующий перст в потолок. — А я тут всех распустил. И министров, и магов, и тетю. И даже какого-то идеолога — одному Душаре известно, кто он и чем занимается при моем дворе. И этого вот полиглота тоже. И безумного лесоруба Кукса. Поэтому постанавливаем: Мулкеба, продолжай наше собрание и поясни гостям, что ты имел в виду, когда задавал свои дурацкие вопросы.

Мулкеба собрался было встать, дабы произнести пламенную речь, однако Оттобальт неожиданно ловко и предусмотрительно наступил ему на полу плаща, и маг плюхнулся на свое место.

— Сидеть, я сказал! — прошипел король сквозь зубы. — Мы с драконом наведем тут порядок.

Мага передернуло. Однако демона не проигнорируешь.

— Я, ваше огнедышество, когда спрашивал про победу, хотел у вас выяснить: что вы изволите кушать в честь этого праздника? Мы ведь люди смертные, оттого не ведаем, что драконы предпочитают поедать в праздничные дни.

Морунген обалдело переглянулся с Вальтером.

— Так, а разве мы не люди? Чем мы хуже остальных?

Зал дружно рассмеялся и даже зааплодировал, приветствуя такое проявление драконьего остроумия. Оттобальт проговорил, утирая выступившие на глазах слезы:

— Не знал, не знал, что драконы бывают такими шутниками. — Пальцем подманил к себе слугу и приказал: — Позови сюда повара. И все-таки, ваше драконоподобие, — продолжал король, — коль дело приняло такой серьезный оборот, хотелось бы лично от вас услышать, что прикажете подать к праздничному столу? Да! И в каких количествах?

Морунген наклонился к Треттау и тихо произнес:

— Не теряй бдительности. Они намекают нам на то, что знают, сколько человек осталось в танке. Правда, эти люди производят впечатление дружелюбных и мирных поселян, но русским доверять до конца нельзя. К тому же лично у меня вызывают тревогу их странные фразы про драконов, магов — какие-то явные галлюцинации.

— Дикие люди, — отвечал Вальтер. — Похоже, они сами верят в то, что говорят. Или это такой поэтический язык.

— О да! — подтвердил Морунген. — Язык у них поэтический. Скажем, сравни — «Буря мглою небо кроет» и «Комиссар солдат матом кроет». Ты улавливаешь разницу?

— Не очень.

— Вот и я говорю — великий язык.

— У нас тоже был Гёте.

— Это правда, но Гёте можно понять. У него, скажем, юный Вертер умирает от любви. А у них Пушкин говаривал: «Нет, весь я не умру». Вот как можно умереть частично?

— Не знаю.

— И я не понимаю. А другой их поэт сам честно признал: «умом Россию не понять».

— Верно, — согласился Вальтер. — Это мне близко и доступно. Здесь вообще ничего умом не понять.

— Дело в том, — вкрадчиво произнес Оттобальт, понимая, что на него возложена ответственная миссия договориться с драконом, — что у нас есть проблема похлеще варваров. То есть за истребление и уничтожение бруссов мы, конечно, признательны и сейчас же оговорим меню праздничного ужина, но хотелось бы узнать поточнее относительно ваших планов на предмет ее величества.

Морунген остолбенел.

— То есть собираетесь ли вы решать этот вопрос категорически и радикально — или мягко и поэтапно?

— Дракон не понимает, — громким шепотом сказал Мулкеба.

— Почему? — уставился на него Оттобальт.

— Он еще не покормлен.

— Понятно.

Как раз в эту минуту в пиршественный зал и вошел долгожданный повар:

— Звали, ваше величество?

— Да, Ляпнямисус, выслушай гостей и приготовь наилучшим образом все, что они изволят попросить на ужин, то есть на обед. То есть я имею в виду и ужин, и обед, и завтрак, и промежуточные трапезы. Потому что если они проголодаются, то попросту сожрут всех, Душара их задери! И это нужно учитывать. Хруммса! Не переводи!

Повар склонился перед королем и не без опаски приблизился к гостям. Морунген оживился:

— Нас будет пятеро.

Сделав широкий жест, описавший добрую половину Упперталя, он пояснил:

— Еще трое подойдут позже.

Хруммса перевел.

Король откинулся в кресле и стал хватать ртом воздух.

— Спокойно, ваше величество, — призвал его маг. — Должны же они там закончиться.

— Я уже начинаю в этом сомневаться, — просипел король.

Повар Ляпнямисус с некоторым удивлением водил глазами, изучая все загадочные пассы Дитриха, и записывал его пожелания, макая заточенную палочку в воду.

— Свиные тушеные ножки, квашеной капустки, пива бы…

— Эля, — перевел Хруммса. — Но крепкого и хорошего. И пупунчикские ножки с квашеной пусатьей.

— Колбасок жареных. А еще, скажем, из французской кухни — салат крабовый, сыр с голубой плесенью, а можно и «Бонифас» с грибами, гуся с вареньем и шкварками…

— Из хаабской кухни — салат из бамбаньерских крабов, деликатесные пыр-зик-саны, толстенького усякра, политого вареньем и в собственном поджаренном сальце.

— Пусть не учат Вапонтиха плавать, — буркнул довольный повар. — Сообразим в лучшем виде. Они про своих сырых неприготовленных девственниц навсегда забудут.

— Хруммса! Не переводи! — застонал Оттобальт. — А то они надолго у нас останутся питаться.

— Это мысль, — оживился Мулкеба. — Дракон на дотации.

— Придушу, — пообещал король. — Хруммса! Не переводи.

Тем временем Морунген завороженно следил за действиями повара.

(СПРАВКА: в Уппертале в качестве письменных принадлежностей используют остро заточенные щепки чернильного дерева, которое в огромных количествах произрастало на территории Юккена; чтобы что-нибудь написать, необходимо обмакивать палочку в обычную воду. Вода впитывается, красящие вещества растворяются и оставляют след на бумаге. У этого предмета лишь один существенный недостаток — пальцы так же хорошо окрашиваются в черный цвет, как и бумага. Древесину чернильного дерева Упперталь менял в Юккене на соль и металл.)

— А что это такое, можно узнать? — потянулся немец к диковинному предмету.

Повар с сожалением посмотрел на дикого драконорыцаря, росшего, вероятно, вдали от цивилизации. Вздохнул сочувственно. Однако протянул палочку.

— Юккенское пумпало, мы им пишем. Рисуем вот эти знаки на бумаге. Вот так и вот так. Хруммса, хихикая, перевел.

— Правда этим можно писать? — восхитился Дитрих, вертя палочку в пальцах. — Глазам не верю.

— Только она руки пачкает, ваше огнедышество. Будьте осторожны, — запоздало предупредил повар.

Морунген потер пальцы, моментально покрывшиеся темными пятнами. Показал палочку изумленному Вальтеру:

— Очаровательно, какая экзотика! — Затем обратился к Хруммсе за помощью: — Я восхищен. А можно мне пару штук взять с собой в Германию в качестве сувениров?

Ляпнямисус окончательно уверился в том, что ничего завидного в жалкой драконьей доле нет и быть не может. Надо же, как бедное существо радуется какой-то маленькой чернильной палочке, как умильно смотрит в глаза, как хочет хотя бы такую игрушку. Воистину никогда не возжелай иной судьбы — Душара может и посмеяться над таким глупцом. Ему захотелось сделать драконорыцарю хоть что-то приятное.

— Конечно можно, что в этом такого?

Повар пристально рассмотрел свою палочку: действительно занятно, если вдуматься.

— И мне тоже, если можно, — попросил Вальтер. — Я отдам свои в университетский музей. Профессор этнографии будет сам не свой от радости.

Хруммса понял безнадежность ситуации и подозвал старшего слугу:

— Иснармул, распорядись, чтобы господину майору и его товарищам упаковали двести пумпало, только быстро.

— Этот драконорыцарь носит титул майора, — доложил Мулкеба Оттобальту.

— И что нам с этого?

— Не знаю. Но ему может быть приятно, если мы станем к нему обращаться с уважением. Родные слова возбуждают в любом существе положительные ассоциации.

— Чего? — уточнил король.

— Эль — это приятно, — доходчиво пояснил маг. — Это положительная ассоциация. Тетя — это неприятно. Это отрицательная ассоциация.

— Тетя — это кошмар, — пожаловался король. — Твой дракон собирается бороться с моим кошмаром?

— Надо его к этому подвигнуть.

— Вот ты и двигай.

— Надо заходить издалека, — коварно предложил маг. — Расслабить, добиться взаимопонимания, а затем уже…

— Что делать? — спросил Оттобальт.

— Поводить гостей по замку, показать им наше благосостояние. Намекнуть, что мы в долгу не останемся. И пускай Хруммса поработает над этим вопросом — выяснит там, что может особенно интересовать дракона.

— Белохатки его интересуют, — буркнул вездесущий Хруммса.

— Да где ж мы ему возьмем эти Белохатки? — впал король в отчаяние.

— Надо обещать все, что он хочет, — нашептал маг в правое ухо. — Хруммса! Не переводи и не комментируй! А потом, когда выполнит наше задание, можно будет и отказаться от своего обещания.

— А он тут погром устроит! — предположил король.

— Ладно. Сделаем мы ему эти Белохатки. Будут как настоящие.

Осчастливленные необычайно вкусными блюдами, Клаус, Генрих и Ганс быстро распределили график дежурств в танке, после чего Клаус остался руководить отрядом из двадцати молчаливых гвардейцев Сереиона, а остальные отправились осматривать замок.

Убедившись в полном и бесповоротном отсутствии в замке не только электричества, но и элементарных мест общественного пользования, Морунген не удержался от того, чтобы уколоть Хруммсу:

— Наша наука все-таки вас обошла на несколько корпусов. Причем еще до начала войны. Так что согласитесь, сопротивление рейху — очевидно бессмысленная вещь.

— Вы заставили работать на вас лучшие умы Европы и думаете, что так будет продолжаться вечно? Я не говорю уже о том, что Гудериан учился в Москве, и это тоже очевидная вещь, — отвечал Хруммса с обидой за весь цивилизованный мир.

— Никто никого не заставлял! — возмутился Морунген, в глубине души ощущавший Хруммсину правоту. — Как говорят у вас в России: «Рыба ищет, где глубже, а человек — где рыба», правильно я сказал?

— При чем тут рыбалка? — обменялись Ганс и Генрих удивленными взглядами.

— Скажите лучше спасибо господину Бользену из третьего отдела РСХА, — ядовито сообщил Хруммса, — что он вашим ученым и вашим идеологам не дал докатиться до ядерного апофеоза, а то пришлось бы янки увековечить вашу нацию вместо японцев.

— Что-то я не понимаю, о чем мы говорим, — попытался проморгаться Дитрих.

Оттобальт со свитой шагали чуть позади, мучась любопытством, но не смея прерывать беседу полиглота и драконорыцарей.

— Это, в общем, и к лучшему, что вы меня не понимаете, — загадочно сообщил Хруммса. — Вот господин Бользен — тот всегда понимал. Пиво у вас замечательное, — продолжил он безо всякой видимой связи с предыдущим. — Вот его и варили бы, в этом, можно сказать, все нуждаются. Ну а лично мне по сердцу, как вы играете. Лучше бы партию национал-музыкантов организовали, имени Рихарда Вагнера. И гимн бы взяли — «Полет валькирий». Впечатляюще? Это наверняка многим бы понравилось… — он сделал длинную паузу, задумавшись о чем-то своем, — у нас тоже.

— Я польщен тем, что даже здесь знают Вагнера, — приосанился Морунген.

Генрих обрадовался:

— Ну! Музыка! Это мы умеем, это у нас в крови.

Он добыл из кармана губную гармошку и принялся лихо наигрывать на ней «Ах майн либер Аугустин». При первых тактах этой нехитрой мелодийки глаза у Дитриха широко открылись и он хищно произнес: «Так, я понял, почему ко мне постоянно привязывается эта паршивая песенка!».

На мага Мулкебу вид немца, играющего на губной гармошке, произвел совершенно невероятное впечатление. Он остановился на месте, придержал за рукавчик Хруммсу и потянулся к инструменту дрожащей рукой:

— Ой! Неужто это та самая пульзялипическая дудка, под которую пляшут все драконы?

Генрих прекратил играть и внимательно уставился на Мулкебу. Тот глядел на него доверчивыми глазами и улыбался. Диц почувствовал, что ему нужны пояснения, и обратился к Хруммсе:

— Что он говорит?

Однако полиглоту было не до Генриха. Он как раз пытался втолковать Мулкебе пару простых истин:

— Нет, нет, это другая дудка, под нее у них сейчас Европа пляшет. — Он торопливо обернулся к немцам и успокоил их: — Мы тут, знаете ли, очень отстали от цивилизованного мира, если не сказать больше.

— Да, да, мы все понимаем, — посочувствовал Дитрих. — Когда война закончится, дела пойдут к лучшему, Германия не позволит никому в России жить плохо. Мы построим большое, сильное общество.

— Представляю себе блестящее будущее и радужные перспективы этого общества, — буркнул Хруммса себе под нос. — Одни сплошные чистокровные арийцы с нордическими характерами.

— И еще отремонтируем все дороги, чтобы можно было ездить не только верхом, — радостно сообщил Ганс.

— Да! — осенило Морунгена. — Правильно, Ганс. Сначала разберемся с дорогами, а потом — общество.

— Ничего не понимаю, — обиделся Оттобальт. — Они осматривают мой замок или замок нашего полиглота? И что они собираются делать с моими прекрасными дорогами? Что это значит: «чтобы по ним можно было ездить не только верхом»? А как еще?

— Вероятно, в повозках, — подсказал недоумевающий Марона.

— Чем им дороги не угодили? — продолжал бушевать Оттобальт. — Марона, меня начинают терзать смутные и неясные, но очень страшные предчувствия. А вдруг эти зануды споются с тетей и подговорят дракона на какие-нибудь безобразия?

— Тетя любит вас и нашу страну, — не слишком уверенно ответил первый министр, принимаясь нашаривать сердце.

— А она скажет, что это был этот… «творческий поиск», — пояснил король. — Помнишь, что она утворила в прошлый приезд во время званого ужина? Пурушский посол до сих пор уверен, что она хотела его отравить! Повар до сих пор отказывается готовить лизунчики: говорит, что их светлое имя обесчещено.

Марона знаком подозвал лекаря Мублапа. Тот все понял без слов и выделил из своих запасов две порции настойки от сердечной смуты. Подумал и присовокупил третью — для себя.

Что до осмотра замка и его достопримечательностей, в конце концов он перестал удивлять экипаж «Белого дракона». Точно так же как и все в России.

Кроме того, существует некий эффект, производимый музеями: после XVIII века ноги отказываются ходить даже в самом интересном из них. И хотя собрание Дартского замка никак не могло похвастаться экспонатами, которые можно было бы отнести хотя бы к веку семнадцатому, а все же прогулка утомила немцев.

Они безразлично разглядывали и картинную галерею, оживившись слегка только при виде портретов королев из рода Хеннертов — пятой, седьмой, девятой и той, что висела сразу за углом; и оружейную, в которой в неограниченном количестве обнаружились все те же мечи, копья, луки, секиры и доспехи; и прочие красоты и диковины.

Некоторую заинтересованность проявили в подземелье при виде безумного лесоруба Кукса и того самого самодельного топорика.

Однако в башне мага немцы пришли в необычайное волнение. Оставив без внимания чучела маленьких грифонов, которые привели бы их в неописуемый восторг и изумление всего пару дней назад, проигнорировав книги, хрустальные шары, волшебные зеркала, вертящиеся столики и прочую магическую дребедень, они рванулись, будто стадо молодых лосей, к предмету, одиноко стоявшему в самом углу комнаты.

То был прекрасно знакомый им полевой армейский телефон черного цвета. Вальтер трепещущей рукой поднял трубку и оказалось, что телефон не только работает, но и подключен к какой-то линии. Тут в процесс вмешался майор Морунген и принялся накручивать ручку аппарата, выкрикивая в трубку тревожно: «Алло, алло, — алло!».

Далее нам придется отойти в сторонку и снова посплетничать. Ибо если Дитрих фон Морунген и пребывает в явном замешательстве, то уж мы-то доподлинно знаем, что нелегкая судьбинушка дала ему возможность вклиниться в переговоры, которые майор Нечипоренко прямо с передовой пытается вести со штабом генерала Чухаря.

Слышимость отвратительная, говорит он, естественно, по-русски, а потому до Дитриха с трудом доходит не более половины фраз.

— …да, еще на рассвете, товарищ генерал! Успели, конечно, товарищ командующий! Так точно! С кем говорите? С комбатом Нечипоренко, товарищ генерал! Как вы сказали?.. Не понял!.. Вас плохо слышно, товарищ командующий! Почему? Да, конечно… повреждена… Да, да, сейчас еще раз перезвоню.

Жужжание. Треск, скрип.

— Алло! Алло! Коммутатор?! На проводе Нечипоренко, соедините меня срочно со штабом генерала Чухаря! Алло! Коммутатор?!… Что ты говоришь? Кто вызывает?! Комбат Нечипоренко у аппарата…

А в общем жаль, что никому в Уппертале не пришлось в этот момент наблюдать, как медленно меняется лицо комбата Нечипоренко, которое из пунцово-красного постепенно становится свекольно-малиновым. Наливаются гневным пурпором уши, пылают щеки и глаза начинают метать молнии. А все только из-за того, что вместо родного (у, старый черт!) генерала Чухаря вопит не своим голосом на отвратительном, ломаном русском языке какой-то прибабахнутый немец. И кричит он при этом следующее:

— Какойт такойт Кампат Ничифоринка? Я есть майор Дитрих фон Морунген, и я котьеть коворьитъ с немеский штап — Фысата четырьи!

Выдав эту информацию, Дитрих выжидательно посмотрел на трубку. Какое-то время она напряженно молчала, только сопела и пыхтела. Потом разразилась не менее громкими и не менее возмущенными воплями:

— Узбеков! Твою мать! Что за бардак на линии? Немедленно разобраться и навести порядок!

Славный рядовой Узбеков очень старательно выговаривает слова, пытаясь заново соединиться:

— Алло! Алло! Дубочек?!! Вы меня слышите?! Ответьте Рябине! Ответьте Рябине!… — Глаза у него округлились, и он срывающимся голосом доложил: — Товарищ майор, тут какой-то немец требует соединить его со штабом Четвертой танковой дивизии!

Вот тут и проявилось моральное и интеллектуальное превосходство русского народа над жалкими тевтонцами. Да, раздражает, когда какой-то там Морунген мешает тебе спокойно разобраться с генералом Чухарем и получить положенный нагоняй. Да, досадно. Но не более того. И тоном человека, привыкшего произносить это раз десять в сутки, комбат Нечипоренко отрезал:

— Скажи, что его Четвертой танковой дивизии настал ******! А командовать теперь здесь будет гвардии майор Нечипоренко! Ясно? И еще скажи, чтобы он пошел на ***, потому что мне нужно срочно связаться со штабом!

Рядовой Узбеков просветлел и возрадовался: — Так точно, товарищ майор! — после чего старательно, слово в слово, повторил информацию опечаленному Дитриху.

Майор фон Морунген повесил трубку и какое-то время сидел молча, развалившись в пыльном кресле Мулкебы за его видавшим виды магическим столом. Нервно барабанил пальцами по столешнице, уставившись в одну точку прямо перед собой. Наконец обратился к своим:

— Вот видите, фюрер беспощаден к своим солдатам, если те совершают непростительные ошибки на передовой. Стоило Карлу фон Топпенау задержаться всего на тридцать минут со взятием Белохаток, и в полевом штабе вместо полковника Вольфа сидит какой-то Ничифоринка! Кстати, весьма недурно владеет русским, хотя значение некоторых слов так и осталось мне непонятно. Представьте себе, вовсю ведет переговоры с красными, а меня не захотел признавать. Говорил по-русски и в конце концов повесил трубку, сославшись на сильную занятость. Я боюсь даже подумать о том, как нам придется выпутываться из сложившейся ситуации. Потеря Велохаток чревата для нас такими неприятностями, которых мы даже не можем себе вообразить. Немедленно нужно узнать дорогу к этому загадочному пункту.

И Дитрих устремился вон из обиталища мага.

Оттобальт и свита потопотали следом.

Когда комната опустела, Мулкеба украдкой вернулся в нее, благоговейно приблизился к телефону, робко поднял трубку и по примеру Морунгена несколько раз старательно выговорил в нее: «Алле, алле, алле…» В ответ раздались треск и шипение, а затем все тот же недовольный голос Нечипоренко сообщил кому-то стоящему рядом:

— Узбеков, я что, неясно выразился?! Немедленно разобраться с телефоном, опять кто-то ****** мается! И вышли людей по линии, чтоб проверили провод!

Мулкеба в недоумении положил трубку на место, посмотрел на магическую святыню печальными глазами и, глубоко вздохнув, молвил:

— Ничего не понимаю. Эх, не читал я Фрейда…

Еще одна глава перед последней

Шнапс в малых дозах безвреден в любых количествах.

Немецкая народная мудрость

— Волнительно мне, — пожаловался Оттобальт, дергая первого министра за рукав.

— Отчего, ваше величество? — обреченно спросил тот.

— Господа драконорыцари о себе побеспокоились и плотно пообедали, что меня очень радует. А вот дракон так и стоит во дворе голодный и несчастный, — того гляди, разобидится и камня на камне от нас не оставит. Помните, как Вапонтих с голоду стал на рыбачьи лодочки бросаться? А потом вошел во вкус…

— Может, намекнуть господам рыцарям, что мы готовы подогнать стадо молодых барашков? Или свинок?

— Вот-вот, — оживился король. — Намекните там.

Марона в сопровождении ковыляющего Хруммсы подошел к немцам и деликатно откашлялся.

Дитрих воззрился на него с некоторым неудовольствием. Спору нет, когда тебе заглядывают в рот и ловят каждое слово, то первый час ты чувствуешь себя значительной персоной, на второй — начинаешь понимать, что тебе чего-то отчаянно в этой жизни не хватает, а на третий — догадываешься, что тебе просто хочется покоя, тишины и одиночества. А если и не одиночества, то уединения, на худой конец.

— Чего вам? — спросил он не слишком любезно.

— Барашки, — туманно ответствовал министр, обратив внимание на то, что драконорыцарь не в настроении.

— Какие барашки? — прорычал Дитрих.

— Молоденькие, только что с пастбищ, упитанные, — упавшим голосом сказал Марона.

— И что с барашками?

Хруммса понял, что так дело не пойдет, и бодро доложил:

— Господин министр предлагает вашему доблестному экипажу, господин майор, нечто вроде контрибуции. И желает выплатить ее молодыми барашками.

— Они здесь все-таки слегка не в себе, — вынес Вальтер окончательный вердикт.

— Поверьте мне, вы еще весьма снисходительны, — глубоко вздохнул полиглот. — Однако, смею заметить, беззлобные и дружелюбные. В какой-то момент начинаешь понимать, что это гораздо важнее, чем блестящий интеллект и невероятная эрудиция.

Морунген внимательно посмотрел на карлика:

— Не хотелось бы огорчать мирных поселян и в их лице союзников великой Германии, но вы, как я мог убедиться, человек разумный. Вы-то понимаете, что нам только барашков не хватало для полной и окончательной неразберихи. Передайте им наш категорический отказ, но как-нибудь в мягкой и деликатной форме.

— Сделаем проще, — предложил Хруммса. — Вам ведь наверняка нужно что-нибудь; скажем, мне представляется, что вы бы хотели поменять камуфляж с зимнего на летний. Согласитесь, в нынешнем виде ваш танк просто бросается в глаза.

— А это мысль, — оживился майор. Но тут же помрачнел: — Мало ли чего нам нужно. Здесь даже электричества нет, а я потребую краску от «Фарбен Индустри»? Абсурд.

— Не скажите, — тонко улыбнулся карлик. — Тут все настолько запутано, что я вам искренне рекомендую не вникать в суть происходящего, а просто принять как данность, что дефицитную краску здесь добыть легче, чем рулончик туалетной бумаги.

Все это время министр Марона тревожно переступал с ноги на ногу, страшно веселя танкистов, — он был как две капли воды похож на толстого и грустного пингвина в Берлинском зоопарке.

— Ну, что сказали рыцари? — кинулся он к Хруммсе, едва тот отошел от Дитриха.

— Дракон сыт и требует иных подношений, — важно ответил карлик.

— Спроси каких. А то захочет чего-нибудь эдакого, особенного, как самая скромная младшенькая доченька в сказке про самурязный пинчончик

— Не помню, — наморщил огромный лоб Хруммса.

— Ну как же? — возмутился Марона — Папочка едет за покупками и дочек спрашивает, чего им привезти. Одна чего-то попросила толковое, вторая от нее не отстала. А третья, мерзавка, и говорит: привези мне, папочка, самурязный пинчончик. Так вот из-за этого самого пинчончика у бедного отца чуть карьера не накрылась, не говоря уже о том, насколько он пострадал морально и материально. Какие жуткие расходы понес. А все болезни, между прочим, от нервов — это я, как никто другой, знаю.

Пока Хруммса внимал трагедии престарелого родителя из сказки про самурязный пинчончик в исполнении первого министра, Морунген устроил блиц-совещание со своим экипажем:

— Ну что, господа танкисты, есть повод веселиться. Сами того не подозревая, мы добились больших успехов в русском тылу, нежели целая дивизия парашютистов. Надо полагать, этот укрепленный пункт теперь под контролем, и нам надлежит только доложить об этом в штаб, чтобы получить еще по одной заслуженной награде фюрера.

Вальтер слегка опечалился:

— Да, осталась самая малость — связаться со своими. По-моему, здесь легче стать королем, чем наладить исправную работу средств связи.

Генриха вообще мало беспокоили награды и союзники. Он с тревогой вгляделся в темнеющее небо и доложил:

— Кажется, дождь собирается, господин майор. Разрешите заняться машиной?

— Хорошо, Генрих, погоди одну минуту, сейчас все одним махом и выясним, — оживился Дитрих. — Нам как раз нужно занять союзников каким-нибудь полезным делом.

И майор решительно двинулся по направлению к маленькой взволнованной группке, состоявшей из короля Оттобальта, Мароны, двух-трех вельмож и маленького Хруммсы.

— Я прошу прощения, но у нас возникли некоторые проблемы технического толка.

Король и первый министр воззрились на Морунгена: один — с надеждой, другой — с тревогой.

— Слушаю вас, господин майор, — кивнул Хруммса.

— Тут вроде дождик собирается, и нам хотелось бы воспользоваться у вас чем-нибудь вроде автобокса или сарайчика, на худой конец, если таковой имеется, — приступил Дитрих к первой части своих требований.

Выслушав пояснения полиглота, Оттобальт заметно растерялся и смутился:

— Конечно, конечно! Разумеется, любые апартаменты в этом дворце в вашем распоряжении. Зачем себя стеснять сарайчиком?

Хруммса даже не стал переводить Морунгену это радушное предложение, а сразу принялся втолковывать расстроившемуся королю:

— Они не о себе пекутся, ваше величество, а о самом драконе, что во дворе может намокнуть под дождем.

Оттобальт окончательно растерялся.

— О драконе? Ему опасен дождик? О Всевысокий Душара, что же они будут делать, когда ненастье застигнет их где-нибудь в дороге? — Король повернулся к Мулкебе и грозно вопросил: — Мулкеба, что это за очередные странности? Что это за дракон, который так боится намокнуть, что загодя ищет какой-то там сарайчик?

Нельзя сказать, чтобы у Мулкебы имелся аргументированный вразумительный ответ на этот вопрос. Он покраснел и стал выкручиваться:

— Ну, ваше величество, драконы в своем сухопутном большинстве отрицательно относятся к влаге, если они, конечно, не сродни Вапонтиху. Тому и море по колено.

Король рассвирепел:

— Что ты мне зубы заговариваешь своим вредоносным Вапонтихом?! Я тебя ясно спрашиваю: что может случиться с конкретным нашим драконом, если его угораздит попасть под дождик?

И поскольку маг застыл с открытым ртом, не зная, что ответствовать его непредсказуемому величеству, то в разговор вмешался Хруммса:

— Ваше величество, не извольте гневаться, а позвольте вам все-все объяснить. Драконы не любят дождь по той причине, что от него у них портится настроение и тогда они творят чего-нибудь такое нелицеприятное. Например, жгут деревни или убивают ни в чем не повинных рыцарей, понимаете?

— Ни в чем не повинных рыцарей в природе не бывает, — твердо отрезал Марона, припоминая, сколько денег ухлопали в прошлом году на два новых отряда рыцарской конницы и какие затраты еще предстоят в нынешнем.

Оттобальт это замечание проигнорировал: рожденный считать и экономить никогда не поймет рожденного скакать и тратить. Зато и дракон ему теперь стал как-то ближе.

— Понимаю, понимаю… — закивал он головой. — В том году, помните, когда Ярьземский Змий разбушевался и снес колокольню в Ульхичнафе, тогда ведь тоже были затяжные дожди?

Полиглот Хруммса порадовался, что дело приняло нужный оборот

— Вот-вот, ваше величество. А нам никаких снесенных колоколен не нужно, посему, как вы изволили метко выразиться, нашему конкретному дракону надо предоставить крышу над головой. И хвала Душаре, что он сам пока об этом просит.

Оттобальт просиял:

— Это хорошо, это правильный вывод. И это еще раз говорит о том, что сия тварь имеет относительно нас благие намерения и является нашим преданным союзником.

Развеселился и Мулкеба:

— А сарайчик я мигом могу сотворить!

Король поморщился:

— Дуралей старый. Ну как можно предлагать сарайчик столь достопочтенному гостю?

Романтично настроенный маг на «старого дуралея» не обиделся. Возможно, даже и не услышал.

— Можно соорудить золоченую крышу, колонны наколдовать из розового маспетраля и инкрустировать драгоценными лакмерцами, яшкуфонами и самозитами. Такая роскошь многим драконам подойдет.

Король умозрительно представил себе этот самозитный сарайчик:

— Вот именно что многим! А наш из немногих, единственный в своем роде, в комплекте с демоническими драконорыцарями. Ему абы что не сойдет, нужно нечто особенное, в знак признательности и благодарности за ратный труд союзника.

Вот тут Хруммса и посчитал, что самое время ловко ввернуть вторую просьбу Дитриха:

— Ему бы лучше в знак признательности пару бочонков свежей финской краски, — он что-то прикинул в уме, — ну можно и родной, немецкой, от «Фарбен Индустри» тоже подойдет.

Король заинтересовался:

— А это где такую краску производят? Я что-то не в курсе. Опять под носом всякие безобразия творятся и по всему замку мебель скачет как угорелая? Я в прошлый раз подушку полночи по спальне ловил и больше так издеваться над моим величеством не позволю! Можно ли отдохнуть спокойно в замке, где по тебе постоянно шляются какие-то пуфики, салфеточки и — страшно вспомнить! — золотой дедушкин канделябр, увесистый до жути.

Хруммса и Мулкеба в один голос принялись успокаивать взволнованного короля:

— Да это, ваше величество, обычные магические предметы. Они призваны не столько облагородить, сколько защитить от непогоды и придать новые возможности монстру, чтобы без труда можно было подкрадываться к зазевавшемуся врагу или жертве, что в нашем случае одно и то же.

Справедливости ради нужно отметить, что к концу этого краткого выступления говорил один Хруммса, а маг слушал его с не меньшим интересом, чем король.

Оттобальт едва успевал переваривать такое количество информации, а потому «акал»:

— А? Да, да. А-а-а, понимаю… А? Это весьма уместное подношение, будь я драконом, мне бы такое понравилось. Ишь ты, чего выдумали — к врагу незамеченным подкрадываться. Того гляди, и стрелы понапридумывают такие, что сами будут цель искать.

— Уже придумали, ваше величество, — печально сказал Хруммса. — Они в научном реестре так и называются: «пустил и забыл».

— Это где же такое придумали? — ревниво осведомился Мулкеба. — Уж не в Шеттском ли университете?

— Нет, — буркнул полиглот.

Король закусил губу:

— Во дают, скоро вокруг одна магия останется, оттого что простой жизнью скучно жить будет.

— Да нет, ваше величество, — возразил карлик. — Это простая жизнь до того дойдет, что магии мало места будет.

Мулкеба не на шутку разобиделся:

— Прекратим кощунствовать, лучше о деле поговорим, детали обсудим. Какого колера краски подойдут этому дракону?

На протяжении их беседы Дитрих доверчиво стоял рядом и переводил взгляд то на короля, то на Мулкебу, то выжидательно-просящий — на Хруммсу. Подошел Вальтер, потоптался рядом.

— Что это они?

— Совещаются.

— Заметьте, господин майор, даже эта маленькая монархия не избежала пагубного влияния коммунистов. То, что они живут в стране Советов, сразу заметно. Разве можно столько решать простейший вопрос с помещением для танка? Гроза пройдет, пока они дадут ответ.

— Ничего не поделаешь. Нужно сохранять доброжелательность, это наши единственные союзники.

— Есть сохранять доброжелательность! — ответил Вальтер. — Пойду поищу связь. А вдруг повезет?

Морунген скептически посмотрел на радиста, но ничего не сказал. Зачем лишать надежды славного человека?

Наконец Хруммса подковылял к нему и в нескольких словах изложил суть вопроса. Дитрих буквально просиял:

— О! Краска — это замечательно. Полагаю, подойдет зеленая, темно-зеленая, обязательно — хаки, что-нибудь коричневое и непременно черная.

Подошел Мулкеба, готовый исполнять заказ драконорыцарей. Хруммса перевел:

— Значит, так: бочонок цвета детской неожиданности, бочонок цвета весеннего Вапонтиха, бочонок цвета дарфунского слизня, бочонок цвета кактуса Каль-Вавы, еще бочонок цвета сажи и, кажется, все. Ах да, чуть не забыл — еще бочонок растворителя. Думаю, им понадобится.

Оттобальт, услышав этот перечень, глубоко задумался.

— Ничего себе наборчик, глупее не придумаешь. Вот скажи мне, Марона, что из этого можно сотворить такого незаметненького, чтобы, как говорилось, подкрадываться без проблем к врагу?

Первый министр возвел глаза к небу.

Хруммса философски улыбнулся:

— Не спешите с выводами, ваше величество. Драконы — такие выдумщики, скоро сами все увидите.

— Ну-ну, — погрозил ему пальцем Оттобальт. — Надеюсь, увижу. И еще надеюсь… — Мулкеба, это я к тебе обращаюсь! — что НЕ увижу дедушкин канделябр, который пытается напялить мой новый ночной халат. Потому что нервы у меня на пределе, а нам вот-вот предстоит принимать в замке мою драгоценную тетю. Хруммса! Это пока не переводи…

Вопреки опасениям, справился Мулкеба очень быстро. Сказался опыт коллег: не так давно похожую краску наколдовывал тиморский маг для производства игрушечных плосконосых сизлямшей (их часто использовали во время королевской охоты, подсаживая в камыши и подманивая таким образом настоящих доверчивых сизлямш), о чем и делал в свое время подробный и весьма своевременный доклад. А специалист из Тонги опробовал этот продукт, развлекая своего повелителя цветными дождями. Получилось неплохо, особенно понравились тонгийскому владыке разноцветные прохожие, которых угораздило под этот дождь попасть. Именно тогда тонгийский маг впервые и запустил в производство загадочный «растворитель».

Словом, старые книги — не хвост собачий, в который раз понял Мулкеба, удивленно глядя, как без особых проблем возникает требуемое на заднем дворе замка. И всего-то в качестве побочного эффекта на некоторое время исчезла лестница в районе черного хода — так ведь появилась же потом. И потому маг проигнорировал протестующие вопли слуг, застрявших на верхних этажах замка.

Получив все необходимое для нанесения зимнего камуфляжа, немцы — словно позабыв о своей знаменитой песенке «Морген, морген, нур нихт хойте…» («Завтра, завтра, не сегодня») — не стали откладывать важное дело на завтра, а занялись им немедленно. Устроили их в просторных замковых конюшнях под охраной гвардейцев Сереиона. Двери они в целях большей секретности крепко заперли и даже подперли черенком от метлы.

Сытый и немного успокоившийся экипаж дружно принялся за работу. Свежевымытый танк постепенно преображался. Руководил процессом Вальтер, в то время как Генрих и Ганс тампонами из ветоши шлепали по броне башни, пытаясь достичь гармонии и совершенства. Клаус искусно вырезал из найденного листа чего-то похожего на картон трафареты в виде стилизованных драконов и поторопился их прикрепить в надлежащих местах, пока товарищи не закрасили все подряд. Морунген наконец нашел время и место для проведения самого ответственного мероприятия. Удобно устроившись поблизости от подчиненных на сене, он распахнул свой несгораемый чемоданчик и деловито застрочил в походном журнале.

— Вот чудеса! — изумленно сказал Генрих, нанося на броню причудливое пятно темно-зеленого цвета. — Если бы мне кто сказал, что такое будет, я бы ему не поверил.

— А у меня такое чувство, что мне это снится, — поделился Ганс.

— Красить военную технику в стане идеологического противника — это еще не верх того абсурда, который здесь может случиться.

Морунген заинтересовался последней сентенцией и оторвался от писанины. Из его угла донеслось:

— Поясни, что ты имеешь в виду.

— Ну, во-первых, эти русские слишком радуются нашему присутствию. Наверняка утверждать, почему так происходит, нельзя. Ведь они никогда не раскроют своих настоящих планов. Я, конечно, не стану настаивать на том мнении, что нас будут использовать в какой-нибудь грязной авантюре, но не исключаю, что и такое вполне возможно.

— Никто нас не использует без нашего ведома, Вальтер, — возмутился майор фон Морунген. — На то у нас есть своя голова, и глаза, и уши. Здесь мы будем диктовать условия, а не какие-то доисторические монархи без электролампочек и нормальных сортиров.

— Их монархию, герр майор, не стоит недооценивать. В России она была одной из самых сильных, — вставил Генрих. — В свое время, конечно.

Дитрих торжествующе заметил:

— Вот именно что в свое время, а сейчас они даже здесь, в замке, чувствуют себя неуверенно, боятся нос высунуть наружу. Видел, что творится по лесам и рекам в этой сказочной стране? А все оттого, что совершенно нет никакого порядка. Спроси любого немца, и он тебе скажет: «Сохрани порядок, и порядок сохранит тебя». А тут такой бардак — черт себе ноги сломает. Им наше присутствие просто необходимо. Они это чувствуют и потому так стараются.

— Хорошо бы, не вышло, как на Чудском озере, а то тогда тоже порядок навести хотели, — уколол любимого командира образованный Вальтер.

— Тогда была зима, — поспешил замять конфликт Ганс. — А сейчас реку мы форсировали успешно и в дальнейшем на лед выезжать не собираемся.

— Мы и в период полевых цветов и летней жары тоже выезжать не собирались, — помрачнел Генрих. — Если бы что-то от нас зависело, то мы бы уже давно сидели в «Синей жирафе», вспоминали зимний пейзаж у хутора Белохатки и делились впечатлениями о восточном фронте. А вместо этого мы сидим в конюшнях в каком-то старинном замке, в дикой местности, населенной допотопными чудовищами, и перекрашиваем экспериментальный танк в летний камуфляж. Хочу я посмотреть, как мы все это будем объяснять начальству в Берлине.

— Сначала бы в Берлин попасть, — тихо сказал Клаус.

— Как напутствовал меня мой многоопытный отец, — вспомнил Вальтер: — «Едешь в Россию, сынок, ни от чего не зарекайся».

Морунген подвел итог:

— Вот-вот, Вальтер, мы обязаны быть готовыми ко всему. Только тогда нас ждет успех и победа. В противном же случае возможно так, как любят говорить русские: от своей судьбы не уйдешь. — Он внимательно перечитал написанное в дневнике. — Кошмар. Это так странно и даже вызывающе звучит, что мне трудно представить, как в отделе воспримут нашу секретную информацию. Если бы мне предоставили такой отчет, я бы посчитал, что некто описывает свои пьяные галлюцинации, и отправил его как следует подлечиться.

— Подлечиться — это еще ничего, — мрачно молвил Генрих.

— Отставить паникерские настроения, — скомандовал Дитрих. — Нас пятеро здоровых, сильных, крепких и телом, и духом мужчин. На нас возложена ответственная миссия, и мы ее выполним, а потом будем думать, как объяснить все странности, которые произошли. — И не совсем логично добавил: — Поэтому меньше болтовни и больше дела, да смотрите — аккуратнее с краской, не то у наших союзников завтра будет повод позлословить на тему немецкой безалаберности.

— Есть, господин майор!

К полуночи стратегически важное дело было закончено, и танкисты повалились спать, предоставив охрану свежевыкрашенного танка неутомимым гвардейцам. Краска должна была окончательно просохнуть только через несколько дней, а потому экипажу «Белого дракона» был предоставлен как бы маленький отпуск, во время которого в их обязанности входил лишь строгий надзор за экспериментальной машиной и бдительная охрана оной от ротозеев и любопытных ребятишек, которые могли бы попортить работу.

Если бы немцы знали, до какой степени напрасны их опасения, то они спали бы еще спокойнее. Но экипажу «Белого дракона» и в голову прийти не могло, за кого их принимают в этом странном месте. Единственное, в чем они были наверняка уверены, — в том, что русская душа — субстанция гораздо более загадочная, нежели об этом было известно в Германии.

Проснувшись ближе к полудню, король забеспокоился, а не приснилось ли ему вчерашнее. Уточнить это можно было только одним способом, и Оттобальт немедленно воспользовался тиморским гонгом и трещоткой для вызова слуг.

Те. как всегда, мгновенно и бесшумно возникли на пороге, но, придирчиво оглядев их, Оттобальт не стал решать с ними судьбу своей страны и потребовал к себе Сереиона.

Начальник гвардейцев прибыл на зов повелителя свежим, бодрым, отдохнувшим и радующим глаз.

— А что было вчера? — пожелало уточнить его величество вместо приветствия.

Сереион был несколько озадачен поведением обожаемого монарха, но он уже привык к тому, что Оттобальт вполне способен выкинуть что-нибудь эдакое, словно ребенок, только-только научившийся шустро передвигаться. Кроме того, он привык соответствовать должности в любых ситуациях. А потому твердо заявил:

— Ничего такого, что выходило бы за рамки нашей обычной жизни, ваше величество. Осада замка варварами закончилась в нашу пользу, затем прибыл дракон в сопровождении демонических драконорыцарей и мы его приняли в качестве гостя, затем был праздничный обед в честь нового союзника, затем драконорыцарей водили по замку, а потом они чего-то такого затребовали — уже не припомню, чего именно, — заперлись в наших конюшнях и полночи что-то вытворяли. От этого по всему внутреннему двору, мягко говоря, витает странный запах.

Король облегченно вздохнул, радуясь, что ему все это вообще не приснилось и в замке все в относительном порядке. Придирчиво оглядел дедушкин канделябр. Тот честно стоял на положенном месте, правда вместо свечей его венчал сейчас ночной колпак Оттобальта, самый любимый — в синий мелкий цветочек. Однако аргументированно доказать, что канделябр сам напялил его на себя, король не мог. Оставалось делать вид, что все нормально.

Король пообещал себе, что сегодня непременно вздрючит Мулкебу и потребует как следует заняться злокозненной вещицей. Не удержавшись, погрозил канделябру увесистым кулаком. Тот благоразумно промолчал.

— Как говаривал один мой знакомый драконорыцарь, — сообщил король Сереиону, — драконы тоже люди, ничем не хуже остальных. Видать, зверушка нужду справляла, она ведь, как-никак, живое существо. А ты вели конюхам немедля все разузнать и подсобить, чем можно, этим драконорыцарям. Представляю себе, сколько у них сейчас там работы!

— Да дело в том, ваше величество, что я не уверен, что этой ночью именно так все и обстояло… — вздохнул гвардеец. — То есть даже скорее всего обстояло совсем не так.

— Это ты о чем? — уточнил Оттобальт. — Совсем говорить разучились. Я его чистым уппертальским языком о чем-то спрашиваю, а он мне так витиевато отвечает, что король начинает чувствовать себя Нишмансом-дурачком и его говорящей мульчипеей одновременно. Скоро желания начну исполнять и в большом котле по всему Дарту ездить.

Сереион чуть было не брякнул, что это ничего не добавит и не убавит от светлого образа повелителя, однако вовремя прикусил язык.

— Так в чем дело? — проворчал Оттобальт. — Чем тебе союзный дракон нынче не угодил?

— Толком сказать нечего, — пробормотал Сереион, отчаянно смущаясь непривычной роли доносителя. — Мы ведь гвардейцы, а не шпионы, наше дело — охранять и следить за порядком, а не подслушивать и подглядывать, но…

Повисла тяжелая пауза.

Король слегка раздражился:

— Но что? Что тебя так взволновало, говори, не тяни же мымрячного швакупу за хвост.

Сереион выпрямился и принял бравый вид.

— В целях государственной безопасности, ваше величество, я обязан вам доложить, что дракон этой ночью не справлял нужды, так как запах сродни тому, что вдыхаешь, когда посещаешь комнату Мублапа, — то есть запах лекарский.

Оттобальт встревожился:

— Все живы? Ни с кем ничего такого ужасного не сотворилось?

— Пока вроде бы ничего. Но мне кажется, что вам, ваше величество, нелишне будет лично выяснить, что этой ночью происходило в конюшнях и чем это чревато.

Вскоре король с многочисленной свитой, включавшей мага, министра и полиглота, не говоря уже о десятке-другом-третьем расфуфыренных вельмож и очаровательных дам, торопился к конюшням. По дороге он занудно допытывал Мулкебу:

— Ты мне говори толком все, как есть. Ежели чего такое имеется, о чем не поздно своевременно сообщить, так поторопись. Не то потом расценю недосказанное тобою как мерзкое хлюпчуйское предательство и покараю тяжкой десницей закона. А может, и своей, чтобы долго не возиться.

Мулкеба, которого от волнения вновь скрутило в три погибели, едва поспевал за драгоценным повелителем. Он бы с большим удовольствием упал на сотворенный вчера антирадикулитный матрасик {покрытый собачьей густой шерстью), с подогревом и успокаивающим мурчанием, однако следовало держаться в курсе событий, иначе после таких дохлых шумнязей понавешают, что глазом не моргнешь, как очутишься в подземельях, в компании печально известного лесоруба Кукса.

— Все под контролем, ваше величество, все под контролем, — торопливо заверил чародей, пытаясь угадать, чего же он недоучел на сей раз.

— «Под контролем, под контролем…» — не унимался Оттобальт. — Это все, между прочим, на моих несчастных плечах лежит, все на моей ответственности. Марона вот с самого утра пилит, что расходы пугающе выросли. В замке все на ушах стоят. Обзавелся на свою голову демонической компанией, теперь ни поспать, ни поесть спокойно не могу. А главное — не знаю, что будет завтра.

Мулкеба презрительно хмыкнул:

— Подумаешь, драконом обзавелись! Экое диво. Вот на Таримурзийских островах мой уважаемый коллега Мухнямитус, по просьбе местного совета попечителей, сотворил некое мифическое создание по имени Блязандр, дабы последний послужил защитой рыбакам от Вапонтиха и опорой мореходам в межостровных плаваниях.

Наивный, словно дитя, Оттобальт сразу забыл о своем драконе и живо включился в обсуждение:

— Так! Понял. Таримурзийские острова — это где? И что оно такое, этот Блязандр?

— Острова на прежнем месте, ваше величество, — успокоил его маг. — Как и прежде, на восток от Упперталя. Как и положено всяким островам, в море. Блязандр же есть волшебное существо мужеского полу, которое живет в море, столуется на суше и активно интересуется особями женского полу, встреченными как в водах, так и на берегу. Отчего, кстати, в последние годы в Таримурзийских водах появилось множество маленьких Блязандриков.

Оттобальт покрутил пышный рыжий ус и приостановился. Затормозила и пышная свита, чутко реагирующая на малейшие нюансы настроений своего повелителя.

— Ну а в чем, собственно, суть этого мифического создания? — недоумевал король.

Мулкеба потер ноющую поясницу и пояснил:

— А суть вот какая: Блязандр должен был решить проблемы рыболовства и мореходства, а вместо этого нежданно-негаданно превратился в местную достопримечательность континентального масштаба и лег в основу туризма на Таримурзийских островах. При этом казна этого островного государства выросла столь сказочно, что повсюду объявилась масса желающих перекупить как самого Блязандра, так и его отпрысков. Не скрою, даже я идею заимствовать пытался, но что-то ничего не вышло. Помните, вы тогда еще меня казнить в очередной раз хотели — за то, что в дворцовом фонтане по ночам что-то булькает, шумно дышит и оставляет мокрые следы до самой кухни?

Король радостно улыбнулся:

— А, в тот раз? Конечно помню. В тот раз особенно, знаешь ли, сильно хотелось казнить тебя. Да-да, тогда еще и Ляпнямисус меня просил не казнить его, а устроить расследование по делу бесследно исчезающих личбурберсов из деликатесной заморской свинакулины.

Мулкеба просиял:

— Вот-вот, вспомнили!

— Дикую прорву денег стоила эта свинакулина, — встрял первый министр Марона. — Я давно говорил вашему величеству, что личбурберсы можно готовить и из подручного материала. Чем потчевать Мулкебиных тварей дорогим мясом, лучше бы отложить сотню-другую тулонов на черный день.

Оттобальт оставил этот монолог без ответа. Положим, дай первому министру волю, он все деньги отложит на черный день, а личбурберсами из подручных материалов станет кормить не только каких-то бесхозных Блязандриков, но и собственного повелителя. В данный момент его гораздо больше волновал разговор с магом. Он сделал прозорливое лицо и спросил:

— Так ты мне намекаешь, что никому не известно, что выйдет в будущем из нашего железного дракона?

— Тоже мне загадка миров, — неожиданно пробормотал Хруммса. — Толк выйдет. А бестолочь останется.

Маг смутился:

— Известно-то оно известно, но не стоит недооценивать превратности судьбы. Любая проблема может решиться мгновенно, но может и затянуться на годы.

— Спасибо, ты утешил своего короля, — удрученно молвил Оттобальт, представляя себе годы, проведенные вместе с тетей, драконом и пятью демоническими драконорыцарями.

В дверях конюшен свиту приветствовал сияющий, хорошо отдохнувший и довольный жизнью майор фон Морунген:

— Хайль Гитлер!

Оттобальт, уже предупрежденный Хруммсой, что это очень значимо для дракона, старательно произнес при поддержке хора придворных:

— Халь-халь!

Дитрих, полный любви ко всему сущему, начал прочувствованную речь:

— Мы безмерно вам благодарны за оказанную вчера помощь и даже готовы продемонстрировать некоторые перемены.

Хруммса перевел:

— Вам, ваше королевское величество, велено передать нижайший поклон за всяческие блага, содеянные гостям, и теперь вас просят приготовиться к церемонии приветствия обновленного дракона.

Король растерялся:

— Что за церемония, какая еще церемония? Я не одет для церемонии и вообще морально не готов приветствовать обновленного дракона! Что такое обновленный дракон и чем он нам грозит?

— Не извольте беспокоиться, ваше величество, — мягко улыбнулся Хруммса, повергая немцев в ужас этой своей беззубой улыбкой. — Сия церемония всего лишь формальность. Надо выразить свое почтение и безгранично восхититься новым видом нашего дракона.

Король не переставал упираться:

— А безгранично — это как? Я так сумею?

— Сумеете, сумеете, это очень просто. Надо только чаще улыбаться и повторять время от времени фразу: «Дас ист фантастиш, даст ист фантастиш».

— Если это какое-то заклинание, пускай его Мулкеба произносит, ему и по должности, и по званию сие положено. А я буду просто ослепительно улыбаться на манер причепенского луздаря.

Марона с ужасом уставился на его величество и горячо зашептал на ухо, притом столь громким шепотом, что экипаж «Белого дракона» стал с недоумением переглядываться.

— На манер причепенского луздаря не надо, мой повелитель. В глазах гостей вы можете себя уронить, это будет странно выглядеть, и ко всему прочему утром это совершенно неуместно. Хруммса! Переведи гостям что-нибудь приятное. Скажем, мой неистовый восторг по поводу грядущей церемонии. И заодно постарайся узнать, во что она может обойтись казне!

— Что же делать, что же делать, если все так плохо? — окончательно расстроился Оттобальт.

Полиглот понял, что благополучие Упперталя зависит от него одного.

— Ну если совсем ничего нельзя придумать, то просто скальте зубы, как делают это сватихабсские вельможи на жертвенных церемониях, и молчите, как бурнаменсант на допросе, а я тем временем все сам улажу.

— Вот незадача, — развел руками король. — Надо мне было, прежде чем сюда соваться, кого-нибудь из слуг на разведку послать.

Первый министр позволил себе выразить нечто похожее на слабое негодование:

— Ваше величество, это уж совсем как у варваров будет: те без разведки даже в собственный дом носа не суют.

— Я так вижу, что вы все тут спелись, как в Шванпенском лязмическом хоре? Бедному королю уже и решения принять не дадут. А я вот возьму и приму какое-нибудь судьбоносное решение, дабы проявить свою неукротимую волю и мужество. И ежели вам придется последствия месяцами расхлебывать, то ко мне со стенаниями и попреками попрошу не соваться. Ибо сами довели мое величество до такого вот состояния. — Он набрал полную грудь воздуха и яростно подергал себя за пышную бороду.

Вельможи зажмурились.

Марона отступил на шаг и приготовился громко протестовать.

Маг лихорадочно искал пути к отступлению.

— Может, по такому случаю (кивок в сторону конюшен) мне дедушкин яцутупчик нацепить?

— Не вижу необходимости, ваше величество, — ответил Хруммса прежде, чем кто-либо из свиты смог прийти в себя после перенесенного испытания. — Дракон вас и таким всегда рад видеть, а сейчас еще и заждался.

Оттобальт насторожился:

— Да? Рад видеть? С чего бы это? А драконы обновленные, они не того, не опасны? У них в голове ничего не повреждается? Возьмем, к примеру, Кукса таким хорошим малым был, а потом ухватился за этот свой самодельный топорик…

Эта фраза немедленно привлекла внимание Мублапа. Дворцовый лекарь счел своим долгом прокомментировать ситуацию с точки зрения специалиста: — Это у него все, ваше величество, стряслось на почве инфяцимской пупоносьи, которой может заболеть любой, если без конца будет работать. А драконы не работают, только воюют, им это не грозит.

— Не грозит, — повторил Оттобальт. — Ну ладно, первыми тогда пойдете вы с Мулкебой, а я уже следом за вами. Заодно и погляжу, кому что не грозит.

Дракон оказался чудо как хорош, и уппертальцам было вполне понятно, отчего драконорыцари демонстрируют его с такой неприкрытой гордостью и торжеством.

Зрелище блестящего, лоснящегося, всего в разноцветных пятнах и хитроумных узорах, бронированного монстра настолько тронуло душу короля, что он, не переставая любоваться обновленным драконом, восторженно объявил:

— Ну-у-у! По такому поводу мы закатим Шмунипанский фестиваль гвезьдячного искусства, ничуть не хуже того, что был в прошлом году в Шетте! И пусть все нам завидуют.

Марона вежливо улыбнулся немцам, подвигал отчаянно бровями на Хруммсу, чтобы тот не переводил ни в коем случае, и с милейшей гримаской повернулся к Оттобальту:

— Ваше величество, у нас нет для этого супецких ямарил, мы в этом году не делали на них заявку, а без ямарил Шмунипанский фестиваль все равно что жильцутрик без синарули. Нелогично, а главное, против всех правил и традиций.

— А самим как-нибудь соорудить одно-другое ямарило? — предложил король, не желавший вот так, сразу, отказываться от блестящей перспективы провести фестиваль.

— Поддельное ямарило испортит любой праздник! — испугался Марона.

— Вот незадача… Хорошо, закатим Вичпонский пир, или как там его? — не унимался Оттобальт.

Марона постарался дать отрицательный ответ самым кротким голосом:

— Неэтично: это медицинский праздник. Проводится только во время эпидемии инфекционных заболеваний. К тому же Мублап обидится — вы ведь его последний раз не пустили на съезд докторов, посвященный дырнальным проблемам. Хруммса! Займи гостей какой-нибудь милой беседой.

Его величество обвел присутствующих горьким взглядом воспитателя мульзяшных ялсинок, который обнаружил, что все ребятишки объелись кусьяльным вареньем до полуобморочного состояния:

— О спящий Душара! С вами как с детьми малыми — не сладишь. Ампетруса на мою несчастную голову! Что же за мероприятие мы можем предложить по такому важному поводу, как обновление союзного дракона?!

На то и существуют в государстве первые министры, чтобы они не терялись перед лицом таких неразрешимых проблем. Вот и Марона не растерялся:

— Семидневный Валязный Кункичнаф. Он и с финансовой стороны вполне уместен, и по сути как нельзя лучше отвечает нашим требованиям.

На лице короля проступили признаки глубокой задумчивости.

— Семидневный, говоришь, валязный… А не слишком ли долго он будет идти, до тетиного приезда успеем?

Марона быстро пошевелил губами и расцвел, предвидя серьезную экономию средств.

— У-у-успеем! — протянул он успокаивающе. — В крайнем случае мы его подсократим деньков эдак на пять.

— Это совсем неинтересно, — внезапно вставил Хруммса, — и больше смахивает на полуторадневные дремнеплаховые проводы.

Король заинтересовался:

— Может, тогда нам их и устроить?

— В этом случае до приезда королевы-тети мы точно не уложимся, — пояснил Марона. — Эти полуторадневные проводы обычно затягиваются на месяцы, у них только название короткое.

Вдруг ожил молчавший все это время Мулкеба:

— А давайте лучше устроим Мумзьнямский танцевальный вечер на десять мифических персон с громоподобным бумбитрямом в финале. На утро третьего дня все будем как стеклышко! — Заметив неуверенность и настороженность в глазах собеседников, он поспешил их успокоить: — А бумбитрям я организую: у меня как раз два здоровенных ящика с позапрошлого года остались, полкомнаты в башне перегораживают.

Окружающие переглянулись. Похоже, предложение мага почти всем пришлось по душе. Только немцы, которых включившийся в полемику Хруммса перестал развлекать какой бы то ни было беседой, чувствовали себя не в своей тарелке и тревожно поглядывали на союзников, пытаясь угадать, отчего наблюдаются столь резкие перепады настроений — от веселого и брызжущего оптимизмом до грустного и угнетенного.

А тем временем Оттобальт строго отчитывал Мулкебу:

— Знаю я твой громоподобный бумбитрям. Страшнее светопреставления, сотворившегося во дни гибели Пучинейского полуострова. Тогда все небо гарью заволокло, три месяца солнца было не видать К тому же где мы возьмем десять мифических персон? У нас их только шестеро — включая драконорыцарей и самого дракона.

— Я точно знаю из звездных магических писаний, — твердо стоял на своем чародей, — что драконы бумбитрям уважают и чуть ли не сами его выдумали, потому как сие представление фактически отражает их витиеватую душу и подчеркивает драконье могущество в нашем хрупком мире.

Король проявил себя недюжинным философом и мыслителем:

— Вот именно, Мулкеба, хрупком! А ты норовишь его своим магическим тарарамом кокнуть. Он и так на волоске висит — между варварами и драконами выбирать приходится.

— И тетей, — встрял лично заинтересованный Марона.

— Да, еще и тетей, — окончательно сникло его величество.

Мулкеба решил войти в историю как первый стоик Упперталя:

— Ну если, ваше величество, наш хрупкий мир выдерживает тетю, то уж мой бумбитрям он как-нибудь перенесет. А о нехватке демонов не волнуйтесь, я их мигом доведу до нужного количества.

Оттобальт отшатнулся от своего придворного мага, как от чумы:

— Нет уж! Пусть остается столько, сколько есть сейчас, а то так недолго отправиться и в Синий каземат под наблюдение доктора Жутьяпа. Кстати, он давно просит перевести к нему Кукса.

— Йа, йа, — поощрительно сказал Дитрих, весьма своевременно решивший, что союзников нужно подбодрить каким-нибудь добрым словом и отеческой улыбкой.

Сереион и сам уже начал задумываться, чем чреват дракон. Его первоначальные опасения только укрепились, когда он столкнулся с чудовищем лицом к лицу.

Тварь оказалась гораздо хитрее и опаснее, нежели он мог себе представить. Во-первых, после того как зверь разогнал варваров и вполз во двор замка, он так и не сделал ни одного движения и не произнес ни одного слова. Это пугало и настораживало. Существо, которое могло столь терпеливо сидеть и ждать на протяжении многих часов, вне всякого сомнения, было прирожденным хищником. Впрочем, это-то было ясно заранее.

Но лучше бы дракон и сам чего-нибудь говорил, ворочался, шевелился. Правда, он переполз, повинуясь своим демоническим драконорыцарям, в конюшни, но и это не радовало доблестного гвардейца. С драконом он бы предпочел договариваться напрямую. А так — кто его знает, что на уме у этих пятерых?

И вообще, они столь ловко просачивались внутрь своего монстра и вылазили из него, что Сереион предположил, что, возможно, это драконьи души — числом пять штук. Оттого дракона трудно убить.

Во-вторых, тварь упрямо ничего не жрала. Вероятно, она успела слопать пару-тройку варваров, и это даже хорошо, ибо означает экономию мелкого и крупного домашнего скота. С другой стороны, а если он ночью проголодается?

Когда по всему двору стал разноситься странноватый запах, Сереион почувствовал себя угнетенным. Это наверняка было ядовитое дыхание, которым зверь вполне мог отравить обитателей замка.

В том, что дракон поможет против королевы-тети, гвардеец сомневался. Прав был дядюшка Хухлязимус: с тетей король должен однажды разобраться сам. Это все-таки не варвары, а своя собственная престарелая родственница. Конечно, эта родственница иной раз была похлеще, чем Морской Змей Вапонтих, но это еще не причина, чтобы накликивать дополнительные неприятности на свою голову.

Думаю, что исходя из всего вышесказанного вы не будете слишком удивлены, если мы сообщим, что ближе к закату гвардеец Сереион оказался на Мумзячных болотах в поисках чародея Хухлязимуса. Дело у него было вполне конкретное: он жаждал узнать, где обещанный антидракон, когда и как его можно получить, а заодно уточнить инструкции по использованию.

На сей раз островок чародея напоминал филиал шеттской университетской библиотеки. Все обозримое пространство было завалено толстенными фолиантами, свитками, табличками и коричневыми пергаментными рулончиками. Летописи высовывались из глубокого дупла, а оскорбленный и нахохленный филин — его официальный владелец — сидел рядом и пространно рассуждал о справедливости.

Книги громоздились под кустами, перегораживая вход в крысиную нору, и пыхотская рыжая крыса старательно прогрызала себе путь сквозь пыльные страницы. Кое-где, совершенно безо всякой логики, топырились книжные шкафчики с прогибающимися под тяжестью печатного слова полками. Одну из таких полок облюбовал крохотный сюмрякача и задумчиво вил гнездо, то и дело забывая, чем он занимается.

Хухлязимус в шерстяной полосатой скуфейке и в сиреневых очках в пол-лица сидел под сенью цветущей яблоньки, похрустывал яблочком и внимательно изучал томик под названием «Базяки дремучего вумпы», изданный под редакцией некого Пумченея Запойского.

(Справка: «Базяки дремучего вумпы» — это собрание народных вольхоллских сказок, среди которых особенной популярностью у детского населения пользуются «Жильцутрик и синаруля», «Нишманц-дурачок и говорящая мульчипея», «Сказка о девице-красавице и симурязном пинчончике», «Старичок и пыхотская крыса, что жила в подвале», а также многие другие.)

Зрелище, которое являл собою могущественнейший чародей обитаемого мира, поглощенный незамысловатыми историйками, сочиненными для детишек, потрясло Сереиона. Он и так уже был поколеблен последними событиями, но тут ему пришло в голову, что у дядюшки на древности лет начался склероз (и немудрено — человек умереть забыл!) и теперь уже никто и ничто не спасет несчастный Упперталь.

— Дядюшка! — вскричал гвардеец, всплеснув руками. — Что это ты на старости лет детскими сказками увлекся?

Хухлязимус повел себя так, словно они с Сереионом и не расставались вовсе и последние несколько дней ведут увлекательный научный диспут. Он просто продолжил фразу с середины:

— …многому поучиться можно, здесь целая жизнь п'йоходит, века оставили свой след, следы ушедших в никуда найодов сох'йанились. — Он причмокнул от удовольствия, перелистнул страницу. — Сейчас уже, поди, и обычаев таких не. помнят, а сказки живут. И поколение за поколением их читают и узнают, каково было йаныые обитать в Вольхолле.

Здесь чародей все же отвлекся от книги и прищелкнул языком. Оказалось, что это тоже что-то значит. Во всяком случае, из соседних зарослей пританцевал стол на шести ножках и бесцеремонно принялся расталкивать груды книг и шкафчики, утверждаясь посреди полянки. Заняв подобающее место, столик по собственной инициативе накрылся скатертью, после чего отовсюду стали слетаться на него разнообразнейшие блюда, в том числе и обожаемые Сереионом пупунчикские ножки с квашеной пусатьей и странного вида питье в коричневых смешных бутылочках с этикетками и загадочной надписью «Балтика-5». С бутылочек шустро спрыгнули золотистые пробочки, и пенная жидкость охотно устремилась в высокие самозитные стаканы.

— Так для этого исторические летописи существуют, — хмыкнул Сереиоы, дегустируя незнакомое питье. — В них все по-честному расписано: кто кого завоевывал, кто кому дань платил, кто и как стал народным избранником.

Взгляд, которым Хухлязимус наградил гвардейца, свидетельствовал о том, что последнего зачислили в разряд наивных детей.

— Деточка! — замахал руками чародей. — Ты же сделал такую кайеру, дослужился до гвайдейского командийа, а йассуждаешь так, будто не знаешь, насколько твои истойические летописи не соответствуют действительности. И если ты надумал всейвез выяснить, кто и как стал найодным. изб'йанником и гейоем, то ни за что не узнаешь, потому как эти самые летописи «найодные изб'йанники» и ваяют.

Сереион выцепил с большого блюда грудинку фанчкраксы и вгрызся в нее белоснежными зубами.

— Так ведь в твоих сказках вранья не меньше, если не сказать, что там вообще одна ложь. И ты что, этому веришь?

Хухлязимус повертел в руках стакан с «Балтикой», почесал щеку и поменял содержимое на темно-красное сунаемское вино.

— Йазница в том, голубчик, что сказка — ложь, да в ней намек. Она тебя сама честно об этом п'йедуп'йеждает. А твои истойические опусы — не стану давать им должного оп'йеделения — неп'йейекаемая святыня. За них любого если не казнят, так в изгнание отп'йавить могут, и все за одно к'йохотное сомнение или несогласие.

Сереион с трудом припомнил, что сколько-то там сот лет назад могущественный чародей самолично пытался принимать участие в управлении какой-то страной, однако вызвал тем самым гнев местного правителя по имени Елмаир. Кстати, именно благодаря гонениям на Хухлязимуса Елмаир и смог укрепиться в истории, ибо больше ничем славен не был.

— Прости, дядюшка Хух, — огорченно сказал гвардеец. — Кажется, я тебя ненароком задел. А из-за чего у тебя, собственно говоря, вышла размолвка с этим правителем? И почему ты его не превратил во что-нибудь особенно пакостное? Ты же уже был величайшим чародеем.

Хухлязимус смачно закусил вино маринованными ольсимками, фаршированными хрустящими граскунчиками.

— Вот сколько лет колдую эти самые ольсимки, а так никогда не мог понять, кто же запихивает г'йаскунчик вместо косточки? — пожал он плечами.

— Никогда бы не подумал, — признался Сереион. — У нас на кухне это делают поварята. Сколько при этом ольсимок портят — не передать словами.

— При двойе, — с видом знатока ответил Хухлязимус, — не только ольсимки пойтятся. Поэтому я и сижу здесь на болотах. Видишь ли, когда я был молодым и наивным, то мечтал, чтобы во всем Вольхолле была абсолютная народная упрачукратия.

Последнее слово он выговорил четко, со всеми буквами "р", будто заклинание.

— Впервые в жизни слышу, чтобы ты ошибался, — удивился гвардеец. — При твоей народной упрачукратии такое начнется, что самодурство королей покажется детской забавой. А потребность в сказках вообще отпадет, потому — кому их сочинять и о ком, когда все равны станут?

— Кстати, о сказках, — хитро прищурился чародей. — Что-то мне подсказывает, что в новое издание «Базяк» будет включена еще одна сказка, и будет она называться п'йимейно так: «Нечаянная Нетять и Г'йозный Жлезьпых».

— Не ты ли, дядюшка, эти сказки выдумываешь? — вопросил Сереион, прикидывая, что хухлязимусовской жизни с лихвой хватило бы и на это.

— А не все ли йавно, кто их сочиняет? Главное, чтобы н'йавилось. Вот ты же, нап'йимей, не задумываешься над тем, кто этого фанчк'йаксу готовил Он тебе по вкусу, и ты его ешь, п'йавильно?

— Мне вообще достаточно того, что я у тебя в гостях, — улыбнулся Сереион. — К тому же я пришел к тебе по очень важному делу.

Он поежился, как от холода, припомнив грозный и несокрушимый вид обновленного дракона.

— Дракон, о котором мы с тобой в прошлый раз говорили, уже обосновался в замке — и, кажется, надолго, — а обещанного антидракона я еще и в глаза не видел. Король волнуется, Марона теряет сознание от одной только мысли о грядущих расходах, Мулкеба пыхтит нечто невразумительное. Зато сразу ясно, что он совершенно не понимает, какую тварь вызвал и что с ней теперь делать. Его величество наконец осознал, что лучше терпеть свою тетю, нежели чуждую тварь. К тому же, дядюшка, дракон прибыл не один, а с пятью демоническими драконорыцарями. Я так не играю. Я просто уже не могу дождаться истребителя данного дракона.

— Терпение, терпение, молодой человек. Как говорят в Юккене: быстро поедешь, тихо понесут, — лукаво улыбнулся Хухлязимус, позабыв на время о своем аристократическом прононсе. — Неужели тебе так хочется убить бедного дракона?

— Не убить, а хотя бы знать, что его в любую минуту можно отвадить от замка. Я никак в толк не возьму: что сложного в том, чтобы свести в одной точке двух магических тварей? Ты ведь, дядюшка, Душару, говорят, можешь разбудить, если тебе приспичет.

— Лучше тебе до этого не дожить, — испугался чародей. — А что касается антидракона, то ты не горячись и не беспокойся. Лучше вот отведай пумченегих сальбульчиков. — Он достал из вазочки сальбульчик и с хрустом стал жевать. — Таких теперь не делают, рецепт затерялся во мраке веков. Я его в одной сказке вычитал. Твой д'йакон, батенька, фунтишляшит семимильными шагами, оттого мой антид'йакон за ним не поспевает. Как говойится, пеший конному не товайищ, понимаешь, о чем я?

Сереиои с интересом повертел перед глазами сальбульчик, осторожно его надкусил и заглянул внутрь.

— Нет, не понимаю.

Хухлязимус встрепенулся:

— Ты, кстати, не читал сказку про Волшебный Цульпечек?

При чем тут сказка про Волшебный Цульпечек, Сереион уразуметь не смог, но в дискуссию включился:

— Это там, где три ватрипохи никак не могут одну пару туфель поделить, чтобы понравиться одному вельможному наместнику, а он впоследствии оказывается нищим и улетает на седласой забаске к богатому приемному отцу?

Глаза у чародея стали размером с чайное блюдце, а очки самопроизвольно полезли на лоб.

— Да нет же! Это ты путаешь со сказкой про любовь между Корнючим Звеморем и Чучкаюкенской девой. Помнишь, они там еще в Чаморском Земскалье Сманариновый ключик от пояса верности ищут?

Сереион тоже возмутился:

— Да нет, дядюшка, это ты что-то путаешь. Сманариновый ключик — это, по-моему, вообще из Луздунчика. У него еще дли-и-инный такой нос вырос… — Он безнадежно махнул рукой и взмолился: — Давай не будем спорить, а то просидим до завтрашнего утра. В другой день я бы только с радостью, но сегодня мне еще предстоит возвратиться на Мумзьнямский вечер в замке.

Хухлязимус неожиданно заинтересовался:

— Мумзьнямский вечей, говойишь? Это, поди, Муйкеба п'федложил? Неплохо задумано, совсем неплохо для человека, котойый п'йославился штопаньем носков…

Еще одна предпоследняя глава

Женщина считает, что на каждый вопрос есть два взгляда: ее и ошибочный.

Реальность можно выдержать, только если она не вся дана в ощущениях. Или дана не вся сразу.

Зофъя Налковская

В тот страшный день, завидев вдалеке курящееся облако желтой пыли, дозорный на башне не закричал, как заведено: «Едут!» — переполошив при этом добрую половину замка. Нет, он скорбно и торжественно преодолел крутой спуск по винтовой башенной лестнице, выбрался на мощенный булыжником двор и сперва огляделся вокруг, словно в последний раз. И уже затем, решительно надвинув шлем поглубже, поправив пояс и утвердив на месте прыгающую челюсть, подошел к пажу, торопившемуся куда-то с поручением.

— Едут, — доверительно сообщил дозорный. — Доложи кому-нибудь.

— Ой, — трагически молвил паж. И поник.

Вскоре весь замок облетела страшная весть. Она пронеслась по нему неслышно, словно ночная птица на мягких крыльях, но произвела невероятное по силе разрушительное воздействие.

Доблестные воины гвардии взялись чистить свои доспехи и делали это столь тщательно, словно готовились к последней битве и именно в этих доспехах намеревались отойти в вечность.

Слуги внезапно кинулись подметать двор и драить его щетками, что было делом уж вовсе бессмысленным, ибо по мокрым камням сновали взад и вперед сотни переполошенных людей.

Кто-то несся с бутылками лучшего вина, кто-то тащил на кухню упирающегося и отчаянного визжащего кабанчика. Кто-то торопливо нес из кухни казаны, кастрюли и какие-то таинственные горшочки — этим великим переселением руководил скорбный повар, еще не окончательно пришедший в себя после славного проведения Мумзьнямского танцевального вечера.

Забаррикадировался в своей башне маг Мулкеба и сообщил, что не выйдет ни за какие коврижки.

Тихо отпаивался настоем для укрепления пошатнувшихся нервов первый министр Марона. Делал он это под чутким руководством дворцового лекаря Мублапа, но то была лишь теория. А практика неопровержимо свидетельствовала о том, что оба почтенных господина тихо наклюкивались крепким зельем с непонятной целью.

Брился, как перед первой брачной ночью, храбрый Сереион.

Вытаскивали из сундуков шальки и пелеринки очаровательные дамы, славные своими пышными бюстами. И эти самые пышные бюсты они и пытались сейчас скрыть под цветастыми тканями.

В пиршественном зале уничтожали следы давешнего празднества и в организованном порядке выносили особо расслабившихся и глубоко отдыхающих в подземелья.

Орал не своим голосом безумный лесоруб Кукс, требуя одновременно свободы, защиты, пощады и тот самый самодельный топорик.

— Что происходит? — тревожно спросил Дитрих у пробегающего мимо человека. — Вас ист дас?

На драконорыцаря — то есть существо, которому буквально поклонялись минуту назад, — сейчас просто никто не обратил внимания.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Вальтер. — Такое впечатление, что у них наступил конец света и им глубоко плевать, что будет дальше. Просто собираются достойно провести это мероприятие, а затем со спокойной совестью отдать концы.

— Похоже, — хмыкнул Клаус. — Да что это за паника в замке? Что, опять красные варвары одолевают?

— Вы глубоко заблуждаетесь, — вмешался в их беседу вездесущий и всезнающий Хруммса. — К атаке варваров никто и никогда не стал бы готовиться столь тщательно. Ибо в схватке с варварами остается последняя надежда победить и выжить. А здесь это исключено…

— Да что же это за напасть такая? — не выдержал Дитрих.

— Бесполезно, герр майор, — успокоил его Хруммса. — Словами не опишешь. Это надо видеть своими глазами, и вы это увидите. Гарантирую.

Промаршировал извилистым замковым коридором почетный отряд гвардейцев в парадных доспехах. Маршировал он как на казнь, причем казнь собственную. С соответствующим выражением лиц, заторможенными движениями и отрешенным взглядом. Командовал ими доблестный Сереион, похожий в эту минуту на несчастную селедку, которую сперва запугали до полусмерти, а после так и засолили.

— Сереион! — окликнул его Морунген.

— А, да что там! — махнул рукой славный гвардеец. И скрылся за поворотом.

— Не понял, — признался майор.

— Он и сам ничего не понимает, — успокоил его Хруммса. — Будьте снисходительны к человеку, который не знает, сколько минут ему отмерено Душарой в этой юдоли слез и скорбей.

— Что-то я не заметил ни слез, ни скорбей, ни юдоли, — сказал Дитрих.

— Это вчерашние наблюденя. А сегодня все иначе.

— Видимо, это такой всенародный день всеобщего траура, — предположил Вальтер, — после этого самого танцевального вечера.

— Вот-вот, общенациональный, — подтвердил маленький полиглот. — Давайте спустимся во двор. Не то пропустим самое важное.

Во дворе собрался весь цвет Упперталя. И не цвет тоже. Просто в дальнейшем мы о нем не станем упоминать. Ограничимся перечислением только самых известных и знакомых лиц.

Перед гостеприимно распахнутыми воротами, вытянувшись во фрунт, слегка побелев и посинев от нечеловеческого напряжения, стояли король Оттобальт, первый министр Марона, Сереион, человек двести или двести пятьдесят отборных гвардейцев, лекарь Мублап, дворцовый церемониймейстер, министр иностранных дел, казначей, повар, а также прочие персоны, в данный момент не представляющие интереса для нашего повествования.

А в замок тихо взмеилась процессия.

Величественные рыцари на чалых, гнедых и саврасых скакунах, рыцари сплошь в кобальтовом и алом, сопровождали миниатюрную каретку. И в этой каретке, трясшейся и громыхавшей на булыжниках, и ехала знаменитая тетя Гедвига.

Рыцари спешились, положили к ступеням кареты зеленую подушечку, распахнули дверцы…

— Бальтик, маленький мой, здравствуй! — пропела тетя, выкатываясь из кареты.

— Я не маленький! — сказал король.

— А если не маленький, то зачем ты велел открыть ворота настежь? Ты знаешь, что бывает с теми, кто настежь открывает ворота, не спросив: «Кто там?»

— Знаю я, что будет, если ворота загодя не открыть, — буркнул король. — Вы, тетя, всю душу вынете, что я вас видеть не рад и перед закрытыми дверями мариную.

— Я никогда не говорила ничего подобного, — возмутилась Гедвига.

— А в прошлый раз? — сопротивлялся король.

— Что за манеры? Почему ты не сказал тете «добрый день»? Почему ты сутулишься? Немедленно стань ровно.

— Здравствуйте, тетя.

— Так-то лучше. А как я тебя учила улыбаться приятным людям? Улыбнись мне.

Король оскалился, как старый хаббский череп.

— Умница, — расцвела королева. — Тебе жениться пора. Такой представительный и состоятельный мужчина обязательно должен жениться. Особенно в твоем возрасте, пока ты еще можешь иметь наследника. Ты ведь пока еще можешь иметь наследника? — уточнила Гедвига громко. — Как у тебя с ЭТИМ здоровьем?

— Тетя, что вы такое говорите? — прогудел Оттобальт, краснея.

— Дело говорю, — отрезала Гедвига. — Ничего, на сей раз я тебя таки женю.

— Посмотрим, — дипломатично ответил король.

— А как вырос-то, как вырос! Правда, он сильно вырос? — торжествующе обратилась Гедвига к молчаливому строю гвардейцев.

Те кивнули. В том смысле, что похожий на кряжистое дерево король лет эдак двадцать как уже сильно подрос.

— Но выглядишь ты плохо, — вынесла королева окончательный приговор. — Цвет лица никуда не годится — больше всего похоже на половую тряпку. А прическа! Что у тебя с прической? Кто тебя так подстриг?

— Это последняя юккенская мода, — тоскливым шепотом поведал дворцовый церемониймейстер.

— Юккен нам не указ и никогда им не был, — гневно сверкнула очами Гедвига. — Портить собственную голову в угоду юккенскому королевскому дому — это последнее проявление слабости, мой мальчик.

— При чем тут юккенский королевский дом?! — взвыл Оттобальт.

— Ты сам сказал, — удивилась тетя.

— Я ничего не говорил.

— Какая разница, — пожала плечами Гедвига. — Это все равно не важно. Меня гораздо больше интересует, где осаждающие бруссы? Куда вы их подевали?

— Да, собственно… — пролепетал первый министр Марона, поняв, что пора прийти на помощь королю, который уже едва стоял на ногах, — дело в том…

— Не пытайтесь скрыть от меня горькую правду! — грозно предупредила королева. — Мне доподлинно известно, что Дарт осадили варвары. И напрасно вы хотите их спрятать и сделать вид, что в государстве все в полном порядке.

— Бруссов нет, — буркнул его величество.

— Когда в пятилетнем возрасте ты расколотил любимый кубок своего дяди, такой, с изумрудиками по краям, — пустилась тетя в воспоминания, — ты тоже хотел убедить меня, что не делал этого. Маленький мерзавец Арсанис уже тогда плохо влиял на тебя. Я предупреждала, что рано или поздно он сбежит к какому-нибудь другому повелителю, но ты мне не верил. Ты ведь такой доверчивый и наивный, бедняжка. Короче. Заканчивайте это представление, доставайте своих варваров и ни о чем не беспокойтесь. Тетя Гедвига уже здесь. Тетя Гедвига позаботится о своем любимом племяннике и своей родной стране.

Конечно, нехорошо хвалить себя, но ты ведь помнишь, что меня зовут Нучипельская Дева-Избавительница? И что за мной стоит могущественный рыцарский орден?

— Разве тут забудешь? — вздохнул Оттобальт.

— Ты должен гордиться своей тетушкой, — призвала королева.

— Я горжусь, — отчаянно закивал Оттобальт.

— Тогда предоставь мне заняться твоими проблемами. Представляю, сколько их накопилось за время моего отсутствия, особенно на кухне. Тебя, вероятно, опять кормят спустя рукава и не следят за соблюдением твоего режима. Я разберусь со всеми. Но начнем с бруссов. Я явилась освобождать Упперталь от варваров и истреблять их.

— Уже освободили, — неслышно прошептал Оттобальт, внутренне сжимаясь и холодея при одной мысли о том, какова будет реакция.

— Кто посмел?! — остолбенела тетя.

— Дракон, — дрожащим голосом вставил министр Марона, являя беззаветную преданность своему сюзерену.

— Развели такой бардак, что уже драконов расплодили, — рявкнула королева на злосчастного вельможу.

— Это не мы, — взмолился тот.

— А кто?

— Маг, Мулкеба.

— С магом я разберусь потом, — пообещала Гедвига. — Где он?

— Заперся в башне, — сообщил Сереион.

— А тебе не мешало бы выбриться, — отметила тетя. — В башне — это хорошо. Заприте его там и никуда не выпускайте, я и до него дойду. Но все по порядку Где дракон?

— Недалеко

— Хорошо, будем истреблять дракона, — покладисто улыбнулась тетя.

— Нельзя, — испуганно замахал руками Оттобальт. — Мы с ним вроде как союзники. К тому же к нему рыцари приставлены.

— Ладно, — сказала Гедвига, являя чудеса сговорчивости, ей обычно не свойственной. — Истребим и рыцарей.

— Хруммса! Не переводи! — в отчаянии воззвал к полиглоту министр Марона, завидев бледно-зеленые тени пятерых драконорыцарей с ярко-выраженными последствиями Мумзьнямского танцевального вечера на лицах.

Поскольку на вечере немцам пришлось пить впятером за себя, а также за четыре недостающие мифические персоны и отдельно — за своего дракона, а также если учесть, что вечер, затянувшийся на несколько суток, отличался весьма насыщенной гастрономической и питейной программой, то естественно, что экипаж «Белого дракона» не благоухал весенней свежестью.

Да, они были мало похожи на розовощеких ангелочков с рождественских открыток и смело глядели в глаза этой неприглядной правде. Более того, где-то в глубине души немцы подозревали, что придирчивый посторонний взгляд может обнаружить их легкую небритость и, что греха таить, некоторую помятость костюмов. Возможно, даже человек, недавно видевший первый легкий снежок, вынужден будет признать, что воротнички танкистов не слишком напоминают его искрящуюся голубоватую белизну… Ну и что? Это еще не повод, чтобы корчить такие зверские гримасы и метать столь гневные взгляды в их сторону. Ведь они даже не представлены столь почтенной на вид фрау!

Первый удар, правда, принял да себя ни в чем не повинный Хруммса. Королева Гедвига налетела на него, как изголодавшийся Вапонтих на жалкую рыбацкую лодчонку. Казалось, что она вот-вот проглотит напуганного карлика.

— Сколько пили? — сурово спросила королева.

— Некоторое значительное количество, — с трепетом ответил Хруммса, полагая, что его спрашивают о немцах. Ибо справедливости ради нужно заметить, что бывший историк-исследователь пространственно-временной материи и член Союза наблюдателей так и не смог приучить свой хрупкий организм ко вкусу и составу местных напитков, отчего заделался классическим трезвенником. Иногда его даже представляли заморским научным и магическим светилам и не потому, что он странно выглядел (были в Вольхолле существа и позанятнее), но именно в этом качестве — АБСОЛЮТНО НЕ ПЬЮЩЕГО СПИРТНЫЕ НАПИТКИ РАЗУМНОГО СОЗДАНИЯ.

Впрочем, королева Гедвига была слишком занята проблемой наведения порядка, чтобы помнить такие мелочи.

— Допились до сиреневого цвета лица! — уткнула она указательный палец в несчастного полиглота. — Стыдно, молодой человек!

— За что? — слабо запротестовал Хруммса.

— В какой компании стоите? Помятые, небритые, воротнички страшнее Туляпичейского погрома. На людей не похожи Как будто по ним танцевало стадо сильзяшных пичкамутов.

Хруммса торопливо переводил.

Дитрих наморщил лоб и в поисках поддержки обернулся к своим подчиненным. Те изобразили на лице глубокую задумчивость: в чем-то эта фрау была права. Они, конечно, не совсем четко представляли себе, кто такие эти сильзяшные пичкамуты, однако насчет танцев и стада… Самочувствие говорило в пользу этого невероятного предположения.

Но тут в разговор вмешался Оттобальт. Он взял себя в руки, представил на минуту, что скачет во весь опор на вражеские войска, набрал полную грудь воздуха и… тихо-тихо зашептал за тетиной спиной:

— Именно что не похожи на людей. Это и есть демонические драконорыцари. Они, вообще-то, не всегда такие, после танцевального вечера как бы слегка переродились, но зато дракон так и спит в конюшнях. Дракон нетронутый, с иголочки.

— Бальтик! — оглушила его тетя грозным воплем. — Я это в переносном смысле. Твои драконорыцари похожи на растяп, лоботрясов и бездельников, а не на демонов.

— Хруммса! — шепотом заорал министр Марона. — Только не переводи!!!

— Их даже истреблять не надо, — гнула свое королева, — им просто нужно вправить мозги. Несколько часов хорошей муштры по моему новому учебнику, который я специально написала для тех, кто хочет стать рыцарем-бесумяком, пойдут им только на пользу. Вы, молодой человек, — наклонилась она к Хруммсе, — им переводите?

— Так точно, ваше величество.

— Точно и переводите. Если неверно истолкуете мою мысль, поговорим с вами иначе и в другом месте!

— Да, ваше величество.

Гедвига вышла на полшага вперед и хорошо поставленным командирским баритоном заорала:

— Равняйсь! Смир-но! Равнение на середину!

Впоследствии Дитрих фон Морунген неоднократно вопрошал себя, отчего он подчинился этой мегере? Отчего не высказал смело и нелицеприятно все, что о ней думает? Отчего не пристрелил, в конце концов?

Оттобальт, возвышаясь за тетиной спиной, думал приблизительно о том же: отчего он не заточил ее в казематы, не удушил подушкой и не велел казнить в назидание всем прочим тетям-самодурам?

Однако думы думами, а немцы машинально выстроились в линеечку.

— Я сказала — на середину! Почему не бриты?! Где доспехи? Где положенные по форме всем демонам рупилейные паруслянчики? Почему не вижу имен?

— Рупилейные паруслянчики, — робко сказал лекарь Мублап, — носят не демоны, а доктора во время эпидемии желтязного пулякулямпа. Господа драконорыцари вообще не могут об этом знать.

— И что это за демоны, которые ничего не могут знать о паруслянчиках? — презрительно вопросила королева. С видом главнокомандующего она прошлась вдоль строя, остановилась, принюхиваясь. — Пьянством разить за версту не позволю! Война идет, а они тут безобразия развели! Извольте отвечать, когда перед вами женщина!

Морунген попытался выразить протест:

— Послушайте, фрау…

— Молчать, когда я спрашиваю! — рявкнула Гедвига. — Наглядно армию позорите?!

— Какая война? — выступил вперед Сереион, припоминая что-то о дедушке, прославившемся героической гибелью во время очередной осады Дарта ландсхутскими наемниками. Вот именно честь и славу этого самого дедушки он и пытался сейчас не уронить. — Дракон, надо отдать ему должное, разогнал всех варваров. Вы прибыли уже ПОСЛЕ битвы. Она закончилась в нашу пользу уже пять дней назад. И вот уже трое полных суток в столице идут празднества по этому случаю.

Гедвига слушала Сереиона не перебивая.

И все поняли, что это не к добру.

— Где дракон? — спросила королева, когда голос гвардейца стал едва слышен.

— В конюшнях.

— Почему зверь до сих пор не в драконятнике? Мы зачем мага на службе держим? Чтобы в конюшнях жили драконы, а кони в курятнике?

— Кони не в курятнике, — прошептал церемониймейстер.

— Не важно. Все равно непорядок. Зверь небось не кормлен? Тетя должна приехать, чтобы покормить дракона и разместить его со всеми удобствами? Сами не можем, хотя утверждаем, что мы уже очень взрослые. — Эту пламенную тираду она произнесла, глядя в упор на племянника. — Если мы такие самостоятельные, то пора жениться.

Тут строгий взгляд королевы упал на замершего Ганса, который изо всех сил вцепился в свой пулемет, черпая в нем уверенность в своих силах и надежду на то, что завтрашний день, может быть, и наступит.

— Живот подобрать, железяку выбросить!

Ганс проурчал что-то неодобрительное.

— Он что, недоволен? — изумилась королева. И предприняла попытку выдрать пулемет из рук Ганса.

Дитрих ошеломленно смотрел, как пухлая, похожая на булочку на ножках, фрау дергает его подчиненного, выковыривая у него из рук казенное оружие, утеря которого, между прочим, грозит неприятностями.

— Отставить! — рявкнул он, обретая дар речи.

Королева с изумлением на него уставилась.

— Ваше величество, — взмолился министр Марона, — не будем искушать судьбу. Пока удача нам улыбается, ибо даже демонические драконорыцари попали под чары вашего обаяния и не могут противиться желанию слушать и слушать ваш прелестный голос, не вникая в содержание. Готов голову дать на отсечение, что во всем Вольхолле нет особы мужского пола, которая не была бы покорена вашим очаровательным величеством, и женщины, которая не мечтала бы быть столь же неотразимой…

Оттобальт дал себе зарок повысить Мароне жалованье, выдать денежную премию на черный день и какое-то время не требовать личбурберсов и дорогостоящих мульчапликов.

— Но, — пел дальше Марона, — они могут и отвлечься на минутку и вдуматься в смысл сказанного. И тогда они скажут дракону… Лучше не знать, что они ему скажут. И лучше не сталкиваться лицом к лицу а его огнедышеством, когда он в ярости.

Королева сердито засопела и задвигала бровями:

— Пусть только посмеют наябедничать — я им такой демонический передумтуйский тарарам устрою, век не забудут! Где этот дракон?! А ну, мои верные бесумяки, за мной!

Несчастные рыцари переглянулись, явно прикидывая, с кем им выгоднее не ссориться, пришли к выводу, что с королевой, и приняли решительный и смелый вид. После чего обнажили мечи и твердым шагом двинулись за Нучипельской Девой, которая на всех парусах мчалась в сторону конюшен.

Его величество Оттобальт на минутку представил себе масштаб грядущей катастрофы и побелел, как лист бумаги. От ужаса он забыл, что не страдает религиозным рвением, и зашептал импровизированную молитву:

— О великий и милостивый Душара, спаси и сохрани нас от передумтуйских тарарамов и тому подобного…

Тоскливым взором он попытался окинуть небеса в поисках спасения и утешения, но тут же натолкнулся взглядом на фигуру существа, вовсе не похожего на посланца верховного божества. Гораздо ближе равнодушных облаков, проплывавших вверху, на балкончике своей башни стоял маг Мулкеба и вытворял руками какие-то загогулистые пассы, будто подталкивал нечто невидимое, но отчаянно сопротивляющееся в сторону королевы Гедвиги.

А ее несгибаемое величество тем временем достигло обиталища дракона и наскочило на бедное чудовище со всем энтузиазмом Девы-Избавительницы. Королева искренне полагала, что поскольку у дракона теоретически есть и душа, и пятки, то первое можно загнать во второе, главное — как следует постараться. Она и старалась изо всех сил. И если бы в этот момент во дворе Дартского замка оказались пираты Тум-Тумских островов, то они наверняка прислали бы дракону венок с соболезнованиями от товарищей по несчастью.

Следом за королевой во весь опор неслись рыцари-бесумяки, уверенные в том, что Гедвиге не нужна их помощь. Ее, как и всякого энтузиаста, волнует прежде всего не результат, а процесс. Словом, делать им там нечего, разве что наблюдать за исходом битвы, а вот рвение свое показать никогда не лишне.

Устремились в конюшни и немцы, окончательно потерявшие голову и мечтавшие об одном — выяснить у этих психованных союзников, где находятся загадочные Белохатки, и поскорее уносить туда ноги.

А следом уже торопились Хруммса, король Оттобальт, министр Марона и отчаянный Сереион. Прочая свита, внезапно потеряв способность к передвижению, резко сбавила скорость.

Сметя со своего пути гвардейцев Сереиона, королева Гедвига рывком распахнула дверь конюшен. «Белый дракон», радующий глаз новым летним камуфляжем, мирно занимал собой все видимое пространство. Естественно, что при появлении Нучипельской Девы он не проявил никаких признаков страха, не шелохнулся и не издал ни звука.

Тетя приняла это поведение за легкий шок, каковой в ее присутствии изредка испытывали живые и мыслящие существа, а потому заорала:

— Что, притаился?! Дохлым притворяешься?! Не позволю! А ну проявлять активность, когда рядом дама!

Несколько метров отделяло Дитриха и Вальтера, готовых проявить та-акую активность, от ее величества, как вдруг случилось непредвиденное.

Нучипельская Дева еще раз рявкнула на дракона, однако вышло это как-то неубедительно и совершенно не впечатляюще по сравнению с ее предыдущей репликой. Однако сама она совершенно не обратила на это внимания. Вздохнула, зевнула, потерла кулачками глаза и почти сонным голосом констатировала:

— Что-то я устала с дороги…

Слипающиеся глаза ее уперлись укоризненным взглядом в подоспевшего племянника, и тетя успела объявить:

— Оттобальт! Тебе всучили глухого дракона. Это могло случиться только с тобой, — и, едва шевеля губами, присовокупила: — С чем тебя и поздравляю.

После чего и завалилась спать прямо подле невозмутимого танка.

Верные бесумяки бросились на выручку: подхватили Нучипельскую Деву на руки и торжественно, хоть и с легким кряхтением (не говоря о покраснении лица), понесли во дворец.

Король молча обменялся с магом на башне взглядами и с облегчением выдохнул.

Немцы остановились перед танком и принялись его пристально осматривать на предмет повреждений, которые вполне могла нанести экспериментальной секретной машине эта жуткая женщина. Морунген в который раз подумал, что с этими русскими фрау можно и войну проиграть.

В приблизившейся осторожно свите зашевелились придворные, подали признаки жизни. Пробежал по рядам испуганно-восхищенный шепот:

— Дракон ее усыпил, дракон ее усыпил!

— Вы видели это?

— А может быть, даже убил…

— Да нет, она просто заснула…

— Это очевидно, кто с такой, как она, захочет связываться?

Оттобальт сурово поманил мага пальцем к себе. Мулкеба горестно на него взглянул, но двинулся вниз, постанывая и держась обеими руками за многострадальную поясницу.

Спустя некоторое время они секретничали в кабинете короля.

— Ну, чародей, — вопросил сурово его величество, — что же ты наделал? Что я скажу тете Гедвиге, когда она проснется? Она же после этого нас здесь всех замучит.

— Не волнуйтесь, ваше величество, — торопливо успокоил его маг. — Потому я навстречу ее величеству и не вышел, а принял весь удар ее негодования, забаррикадировавшись в башне. Все слышали, как королева Гедвига обещала до меня добраться и приказывала запереть в башне, чтобы я никуда не делся. Кто же теперь поверит, что я по доброй воле согласился выйти и посмотреть на ее величество? Так что никто не приметил и моего колдовства. Все будут думать, что ее за непочтительное поведение наказал дракон, и пускай — нам это только на руку. К тому времени, когда наша Нучипельская Дева проснется, дракона уже и след простынет, а общественное мнение будет сформировано и убедит тетю в правильности данной версии. Как говорят урийцы — такова жизнь.

Король коварно заметил:

— Так ты, значит, изначально план имел, а меня в него не посвятил? Использовал своего повелителя, можно сказать, как марчипетку в кукольном театре.

Маг ответствовал не менее коварным голосом:

— Положа руку на сердце, ваше величество, не было у меня никакого плана, а была одна-единственная задача — предотвратить конец света любой ценой, если он будет надвигаться. С вашей тетей это весьма реально. Стоя рядом на площади, я мало чем был бы вам полезен, а так вроде все обошлось. Спать она будет, по моим расчетам, неделю, от силы две. За это время мы что-нибудь придумаем, заодно решим вопрос, как нам быть с драконом. Полагаю, мы его почти расположили к себе, и, возможно, он сейчас раздумывает, идти к нам на службу или нет.

Король печально вздохнул. Дракона на службе ему хотелось иметь отчаянно, однако Оттобальт был реалистом.

— Да, теперь к кому бы он ни был расположен, все равно не согласится. Видел, какие рожи были у этих драконорыцарей? И я их по-своему понимаю: любые монстры предпочтут держаться от такой мегеры подальше. После ее рева никакими данифунтянскими дарами не загладишь душевную травму.

— Дарами не загладишь, — сказал мудрый Мулкеба, — а временем — можно. Оно, как говорится, любые раны лечит. Правда, именно времени у нас маловато, ну да ничего. Недаром вы меня на службе держите…

Нужно сказать, что неделю спустя в Уппертале разыгрывалась большая человеческая драма. И очень жаль, что во всем Вольхолле не нашлось драматурга шекспировского уровня, дабы запечатлеть сии незабываемые события на бумаге. Придется это сделать нам, хоть и продуктивность, и эффективность, увы, не те.

Место действия — королевские покои. Время действия — глубокая ночь. Главные действующие лица — смятенный и тревожный Оттобальт Уппертальский и скорченный, скрюченный и скукоженный маг Мулкеба, взирающий на своего повелителя, как осужденный — на топор палача.

Его величество пребывал в глубокой печали по поводу того, что дракон и сопровождающие лица все еще находились в замке. Так и не дав согласия на сотрудничество, драконорыцари время от времени порывались отбыть в направлении Белохаток, о которых Оттобальт мог сказать только одно: осточертели они ему выше крыши Посему король много пил и ел, особенно в ночное время. А сегодня, когда пятнадцатый личбурберс встал поперек королевского горла, вытребовал к себе мага и поставил вопрос ребром:

— Ну что, Мулкеба, наступило обещанное время или ЕЩЕ нет?

Престарелый, чародей последнее время занимался своим пошатнувшимся здоровьем, формированием общественного мнения и уборкой комнаты, в которой царил полный хаос после поисков, проведенных по случаю устроения грандиозного бумбитряма. Что до формирования общественного мнения, то Мулкеба полагал сие занятие самым важным в своей жизни, ибо хотел быть уверенным в том, что после пробуждения Нучипельская Дева не станет преследовать его, а вновь обратит свой гнев против дракона. Поэтому вопрос об обещанном времени застал его врасплох.

— Какое время, ваше величество? — осторожно уточнил он.

Оттобальт раздраженно погрыз куриную ножку.

— Я в конце концов узнаю когда-нибудь, какое решение принял наш гость? Он будет у нас служить или не будет? Он будет отвлекать тетю на себя или нет?

Мулкеба опечалился:

— Полагаю, сир, его по-прежнему интересуют эти самые Белохатки. Кроме них, он ничего обсуждать не желает. Недавно один из драконорыцарей прижал к стене придворного картографа и угрожал ему страшным заклятием «расстрел», требуя нарисовать карту местности. После чего впал в странное состояние, кружа по двору и выкрикивая малопонятные слова, пока не был успокоен полиглотом Хруммсой.

— Тогда долго еще это безобразие будет продолжаться? — вопросил Оттобальт.

— Это еще не безобразие, — сказал маг, полагая утешить своего короля.

— Это не безобразие?! — возопил Оттобальт, тыкая в Мулкебу косточкой. — Что же тогда ждет несчастный Дарт? Найдет кто-нибудь этому зверю дорогу на Белохатки, хоть бы они сквозь землю провалились? Я требую, чтобы дракон поступил ко мне на службу — у меня вот-вот тетя проснется.

— Так что вас беспокоит, ваше величество? — уточнил чародей, пытаясь выявить в этом потоке жалоб рациональное зерно.

— И ты еще имеешь наглость спрашивать, что меня беспокоит?!

Маг понял, что зашел в тупик, как чаще всего и случалось в беседах со взволнованным королем. Мулкеба никак не мог уловить ход монарших мыслей: не то Оттобальт желал оставить дракона при дворе до пробуждения королевы Гедвиги, не то требовал поступать согласно ранее разработанному плану, по которому дракон должен был покинуть замок.

— Но, ваше величество, — робко запротестовал он, — я всего лишь маг, а не ясновидец. Я стараюсь быть в курсе всех королевских дел, но мне, как любому смертному, это не всегда удается…

— Хватит! Хватит, Мулкеба! Мы оба хорошо знаем, что этот… Как его?..

— Железный дракон, мой король?!

— Да! Этот… железный король… тьфу! Этот железный дракон уже начал превращаться в государственную проблему! На службу он идти не хочет и замка не покидает, а слухи о его зверствах и непобедимости распространяются быстрее тиморской чесотки! Уже в Буресье проведали, что Упперталь стал пристанищем кровожадного монстра! Нас боятся, как пиратов с Тум-Тумских островов! Караваны с запада теперь идут через Шетт! Юсские купцы начали торговать солью с Юккеном!

(СПРАВКА: после подписания торгового договора с Юсой Упперталь долгое время владел монопольным правом на продажу юсской соли другим странам Вольхолла.)

Бруссы вообще так отступили, что сейчас, наверное, уже карабкаются по неприступным скалам Швица! Последний раз их видели все еще бегущими в горах на севере Тимора.

Когда такое было?! Еще немного, и, того гляди, к нам понаезжает всяких ученых, исследователей, которых и солью не корми, дай только посмотреть, какого размера у дракона хвостик и не болят ли у него зубки! Да еще тетя ко всему прочему вот-вот проснется!

— Но, ваше величество! Что плохого в том, что варвары покинули наше королевство так скоро? И вероятнее всего, теперь мы не один десяток лет будем про них только вспоминать! К тому же осмелюсь вам сообщить, что проблема дракона — это всего лишь дело времени. Не стоит так волноваться по пустякам! Я обещаю вам — мы обязательно отделаемся от железного чудовища. Думаю, исход дракона из Упперталя состоится к концу следующей недели.

— Ладно! И на сей раз поверю тебе, Мулкеба. Но имей в виду: если к концу следующей недели твое обещание не будет выполнено, тогда я точно велю тебя казнить. И не так, как во все прошлые разы, когда я остывал и передумывал, а по-настоящему. То есть даже если передумаю, то все равно не отменю приговора. И милосердие не проявлю, и вообще буду вести себя как чудовище, тиран и деспот. А то отбились от рук, понимаешь, — совершенно не боятся гнева и ярости своего короля. Будто бы перед ними не король, а какая-нибудь пульзялипическая дудка.

— Надеюсь, мой повелитель, что оправдаю ваше доверие, — сказал Мулкеба, собираясь покинуть покои короля.

— И дедушкин канделябр с собой забери! — приказал Оттобальт. — А то вчера он танцевал неприличный танец и своим топотом мешал мне спать. Я уже даже не спрашиваю, кто сгрыз вторую ножку от моей курицы…

— Сил нет с нашим повелителем, — бормотал Мулкеба, копаясь в бумагах, — да продлит его годы Всевысокий Душара. То подай ему сюда дракона, то убери отсюда дракона, то сделай так, чтобы дракон убрался, но не навсегда, а только на время… Я ему кто? Маг на постоянном жалованье — и даже без процентов с прибыли — или мифическое божество из Службы спасения девять-один-один? Моим скромным возможностям есть предел. — Маг кашлянул и сам себя предупредил: — Только королю об этом говорить не стоит, а то уволит или казнит за несоответствие. А желающих на эту каторжную работу всегда найдется немало. В юности плохо представляешь себе, на что идешь.

Мулкеба с озадаченным видом склонился над захламленным столом. Ему под руку попалось странного вида существо — лохматое, маленькое, зеленовато-желтого цвета. Оно с упоением жевало толстую восковую свечку, постанывало и покряхтывало от удовольствия, жмуря красные глазенки. Когда чародей попытался отобрать у него лакомство, огрызнулось и шустро заковыляло прочь на пяти лапках, шестой крепко прижимая к себе добытый с боем трофей.

— Шумнязей развелось, — посетовал Мулкеба. — А я, как на грех, снова забыл заклинание. Придется вызвать человека из службы шумнязе-выводителей.

— Шумнязю нельзя выводить, — раздался из угла недовольный и обиженный голосок.

— А есть чужие свечи можно? — парировал маг.

— Одной малюсенькой свечечки жалко для малюсенького шумнязи? — донеслось из угла.

— Если бы ты слышал, что скажет мне министр Марона по поводу перерасхода свечей, то не стал бы так опрометчиво судить меня за скупость.

— Шумнязя есть хочет, — нажаловалось существо.

— Хорошо, я тебя покормлю, — согласился маг, — а ты мне помоги поискать заклинания против железного дракона.

— Угу, — согласился малыш.

Мулкеба полистал справочник, довольно погладил себя по животу и отправился в чуланчик, где хранился самый неожиданный магический хлам. Эти вещи, попадавшие сюда из самых разнообразных и неожиданных мест, накапливались годами. Многие поколения магов выманивали эти предметы у вызванных из иных пространств демонов, находили их в заброшенных пещерах и развалинах древних городов. Поскольку назначения большинства из этих странных штук так никто и не узнал, то на магических ярмарках они продавались на вес за весьма умеренную цену.

Впрочем, неоднократно упомянутый в связи с финансами Упперталя министр Марона и от этих сумм приходил в отчаяние, хватался за голову и клялся больше никогда не оплачивать придворному магу его «научные» поездки: пусть-де летает на каком-нибудь помеле, как его сказочная коллега — Ячпетнуга Вахатия.

Мулкеба рылся в своих запасах очень долго. Он чихал, когда пыль попадала ему в нос, время от времени смахивал с лица паутину и тихо ругался.

— А если бы покормил шумнязю, — раздался тоненький знакомый голосок, — то он бы разогнал пауков и крыс.

— Крыс? — недоверчиво переспросил маг.

— Ну, не разогнал бы, — призналось существо, чавкая свечкой, — но удовольствие у них было бы уже не то.

— А как тебя зовут? — спросил Мулкеба.

— Мымча, — с готовностью сообщил шумнязя. — Кормить будешь?

— Куда же я денусь. — И Мулкеба прищелкнул пальцами.

В тот самый момент довольный результатами своих трудов повар Ляпнямисус как раз закончил приготовление деликатесного блюда и принялся выкладывать аппетитные пупунчикские ножки на большую серебряную тарелку. Неудивительно, что он издал горестный вопль, когда увидел, как самая толстенькая и прожаренная ножка с хрустящей золотистой корочкой внезапно окуталась изумрудным сиянием, поднялась в воздух и медленно выплыла из открытого окна.

— Все! Ухожу в отшельники! — завопил Ляпнямисус. — Лучшая ножка! Позор! Караул! Грабят!

Пока довольный жизнью шумнязя поедал кулинарный шедевр королевского повара, Мулкеба продолжал копошиться в чулане.

— Так, — бормотал он. — Железный дракон, железный дракон, железный дракон… Что у нас есть против железного дракона?

— Книжка есть, — подсказал Мымча. — «Что такое гений и как с ним бороться в домашних условиях». Очень полезная. И там есть глава «Если ваш гений вызвал дракона». Подраздел «Дракон железный».

— А я и не знал! — ахнул чародей.

— Ты многого не знаешь о своей башне, — довольно пропел шумнязя.

Под его чутким руководством Мулкеба быстро обнаружил искомый том.

— Страница сорок седьмая, параграф пятый. — Он нахмурил брови и пошевелил губами. — Не годится. Так. Вот… Следущее. Страница пятидесятая, параграф первый — «Красношеие демоны». «Возьмите портрет лысого вождя и табличку… — невнятно забормотал он, — на-на-на-на… на-на…» Нет, это тоже не подойдет — у нас нет приемного пункта металлолома. «Естественный способ избавиться от железного дракона». Страница шестьдесят третья, параграф первый. — На лице мага отразилось явное непонимание. — Способ первый: возьмите ящик тола… на-на-на… Нет. У нас этого точно нет. И никаких заклинаний подходящих я тоже не припомню.

— Посмотри способ восьмой, — подсказал шумнязя. — По-моему, весьма практично и несложно.

Мулкеба полистал фолиант.

— Это не то. Это явно не подойдет. Вот тут написано… так, это ясно, это ясно… примечание: «Взрыватель завинчивайте против часовой стрелки». Почему против часовой стрелки?

Он взял со стола песочные часы, несколько раз перевернул их туда-сюда, потряс, прислушался, как просыпаются с тихим шелестом песчинки.

— Где же я возьму им стрелку?

— Не подошло? — посочувствовал Мымча. — А способ последний, самый простой и надежный?

— «Возьмите где-нибудь кувалду, найдите крепкого парня, лучше кузнеца…» — процитировал Мулкеба. — Где же я им возьму кузнеца-самоубийцу? Разве что лесоруба Кукса приспособить, но про лесоруба здесь ничего не сказано. Жалость-то какая!

— Посмотри в разделе «Хитрости».

— Пакости, хитрости, гадости. Это не то. Все-таки давай учитывать, что к данному дракону приставлены еще и пять демонических драконорыцарей, которые глаз с него не спускают. Если нас поймают на попытке повредить этой твари, то придется нам с тобой искать пятый угол. Меня казнят, а тебе даже свечей на обед не достанется.

— У-у-у, — проскулил шумнязя.

Мулкеба лихорадочно листал страницы.

— Крупные гадости, мелкие пакости. Элементарные хитрости! Страница триста тридцать седьмая. Посмотреть, что ли?

«Примечание: данная хитрость чрезвычайно проста и доступна магам любой категории». О! Это подойдет. То, что надо. Так, что тут у нас написано?

«Возьмите дорожные указатели солидного вида — лучше всего высокие толстые черно-белые полосатые столбики с табличками — с отчетливым изображением символов и цифр, наиболее близких сердцу вашего железного дракона…»

Шумнязя завозился в своем углу:

— Кажется, у тебя где-то что-то такое есть. Мулкеба отложил книгу в сторону и занялся углубленными и вдумчивыми раскопками.

— Так, это не то. — Отбросил в сторону. — Это тоже не то. А это вообще не отсюда.

Бросил в дальний угол, попал в корзину, какое-то время любовался делом рук своих.

— И похвастаться некому, а скажи — на слово не поверят, скажут, наколдовал. О! Вот! Кажется, то самое.

На свет божий была извлечена табличка с надписью: «Москва — 5 км». Мулкеба засомневался:

— Нет, это, наверное, пока рановато будет. А это что за прелесть? «Мак-Доналдс — 500 м».

Это намного лучше, но слишком броско, как-то несолидно. А дракон у нас импозантный, и солидность не повредит.

Следующая табличка гласила: «Берлин — 100 км».

— Ну вот, — промурлыкал старый чародей, — уже более приемлемо. Во всяком случае выглядит натурально. — Он повертел ее на расстоянии вытянутой руки, осмотрел прищурившись, словно живописец, который только что закончил картину. — Но тоже не совсем то. Надо еще поискать.

Наконец Мулкеба обнаружил то, что хотел:

— «Хутор Белохатки — 2 км; колхоз „Светлый путь“ — 3, 5 км». О! Вот что следует использовать в борьбе против нашего железного дракона. Подумать только, что можно найти в заурядной башне обычного мага. Просто диву даешься.

Маг собрал все указатели в охапку, прихватил книгу и стал осторожно спускаться по лестнице.

— В нашем деле все пригодится.

Не последняя глава

— А что, в этом районе есть каннибалы?

— Нет. Мы вчера последнего съели

А ведь неутомимый партизанский отряд бодро продвигается лесами Упперталя, хотя и знать не знает, что это Упперталь. Впрочем, доблестных бойцов под командованием Тараса Салонюка волнует только одно — найти и доистребить клятый немецкий танк, нагло прервавший их отдых в сарайчике:

Совершенно отдельным пунктом их волнует продовольственная проблема, впрочем она существует испокон веков: ни война, ни мир на нее не влияют.

Прошагав за истекший период несколько десятков километров, партизаны окончательно утратили свою цель. Следы танковых гусениц стали попадаться все реже и реже, пока совершенно не исчезли в какой-то отвратительной болотистой местности. Видимо, где-то недалеко должна была протекать река, однако к ней отважные бойцы так и не вышли, а, напротив, углубились в лес, двигаясь в обратном направлении. Отчего они поступили именно так, объяснить практически невозможно, да мы и не станем. Намекнем только, что Микола Жабодыщенко со своей верной снайперской винтовкой несколько отвлекся от охоты на немецко-фашистских захватчиков и временно переключился на более съедобную и аппетитную дичь.

У Жабодыщенко было много недостатков. Но отсутствие меткости в их перечне не значилось. Микола был первоклассным снайпером, что на своей шкуре ощутил некий упитанный заяц, показавшийся на беду свою на какой-то прогалинке в лесу этим теплым летним вечером.

Заяц оказался увесистым, что окончательно подорвало силы партизан. Оружие, личные вещи, а главное, миномет, будь он трижды неладен, с ящиком мин и огромным «блином», доконали доблестных вояк.

— Все, треба десь робить привал, — заключил Салонюк. — Сылы закинчуються.

— Наконец-то, — обрадовался Перукарников. — И что, будем ночевать просто под открытым небом?

— А то тоби готель забронируют! — возмутился Жабодыщенко.

— Отель не отель, а шалашик какой-нибудь…

— Нияких шалашикив! — отрезал Салонюк.

Они бы еще долго так препирались, однако Фортуна снова улыбнулась своим любимцам. А точнее — Маметову.

— Командира! Командира! Моя видеть мечеть!

— Яку таку мечеть? — устало вздохнул Салонюк. — От бисова дытына, все ему Ташкент мерещиться. Шо зным поробыш?

— Пойду погляжу, — сказал Перукарников. — Маметову часто везет, то и дело что-нибудь само под ноги выкатывается. Может, и сейчас домик какой надыбал.

Оказалось, что шалашик, обретший форму полуразрушенной часовенки, Маметову все-таки не померещился.

Поэтому спустя уже полчаса партизаны устраивались на долгожданный и заслуженный отдых.

Сидорчук и Перукарников стояли у дверей на часах, Жабодыщенко раскладывал на заднем дворике костер и свежевал зайца, а Маметов ему помогал. Тарас же Салонюк устроился на охапке сена и попытался подремать.

Ему даже успело присниться что-то яркое и завлекательное, однако рассмотреть, что это, уже не удалось. Мирный сон партизанского командира был прерван. Кто-то осторожно потрогал его за плечо, попытаясь заговорить.

Салонюк лениво приоткрыл правый глаз и спокойно рассмотрел стоящую перед ним компанию людей в накидках с капюшонами. Люди держали в руках незнакомые предметы и что-то сбивчиво лопотали. Какое-то время Салонюк был уверен, что это продолжение сна.

— Минуточку вашего внимания! Мы посланцы Селизрульской общины, сами не местные. Вам очень повезло! Вот этот чудесный набор несгораемых светильников — единственное, что удалось вынести из нашего сгоревшего храма. Купите эти светильники за небольшую цену! Заплатите сколько сможете!

— Шо? — недовольно спросил Салонюк, стряхивая с себя остатки сна, — Знову ци горе-охоронци гав на двори ловлять — И издал душераздирающий вопль, чтобы нерадивых бойцов как следует проняло. — Сидорчук! Перукарников! Що за люды в примищенни?! Хто их до мени пустив?

Оба ворвались в часовенку с автоматами наперевес и изумленными физиономиями.

— Що таке? — ахнул Сидорчук. Перукарников спохватился гораздо быстрее и дал длинную очередь в потолок.

— А ну стоять! Руки вверх!

Заметалось по часовенке пойманное эхо.

Грохот.

Шум.

Незнакомцы в панике повыскакивали кто куда и бросились врассыпную. Один протиснулся в двери, другие использовали в качестве аварийного выхода пролом в стене. Кто-то отчаянно форсировал узкое окошко, явно непригодное для этих целей. В сутолоке и беготне Сидорчука сбили с ног.

Осыпавшаяся штукатурка падала прямо за шиворот многострадальному Салонюку. Тоскливо поморщившись, он отряхнул голову, почистил, как мог, одежду.

— Беруться за дило, як пьяный за тын. И з цими солдатами я хочу выграты у нимцив та всих их повбываты.

Василь Сидорчук все еще катался по полу и пытался ухватить спасающихся бегством незнакомцев за ноги.

— Хапайте! Хапайте их скорише, бо втикуть!

Однако выяснилось, что «хапать», собственно, некого. Неизвестные скрылись в неизвестном направлении. Причем сделали это так же незаметно и загадочно, как и появились.

Возник на пороге заинтригованный Жабодыщенко со своим зайцем:

— Так шо це було?

— Та якись ворожи агенты, — важно ответил Сидорчук. — Мабуть, хотели взять в полон товарища Салонюка, та мы с Иваном вовремя их встигли.

— Товарищ Салонюк — мечта всех вражеских агентов на свете, — язвительно, но как бы про себя прокомментировал Перукарников. Однако Тарас его очень хорошо услышал.

— Ты, Перукарников, молодець: завжди кавардак зробыш из чого завгодно. Ну хто тебе просив палиты из ахтамата в кровлю?

— Я, товарищ Салонюк, решил немедленно действовать, пока эти диверсанты вас того, не прикончили. Потерю родного командира от рук вражеских наемников мы бы себе никогда не простили.

— Действовать треба було на двори, колы воны сюда кралыся, кстати, тут я их и сам застреляти мог: для цего всегда винтовку напоготови держу. А ось що ты робыв, поки я видпочивав в хати, це треба выяснить: — резонно возразил родной командир.

В окне появилась знакомая уже голова в капюшоне и весело затарахтела:

— Здравствуйте! В нашей общине сегодня день щедрости. И вчера тоже был день щедрости. И позавчера. И завтра будет день щедрости, и послезавтра… Простите, заговорился. Так вот, взгляните на этот ночной, гм… горшочек. Сейчас я вам покажу, как им можно пользоваться…

Все, остолбенев, наблюдали за этим явлением. Первым опомнился Салонюк, все еще белый от ~ насыпавшейся на него известки, а потому оч-чень страшный.

— А ну швыдко его спиймать та дознатыся, що це за цирк!

Повинуясь его команде, партизаны со всех ног кинулись во двор часовенки и принялись нарезать круги вокруг несчастного зданьица в тщетной попытке изловить злоумышленника.

— Що за чертивня? — пожал плечами Тарас. — Галлюцинация, чи то що?

Внезапно резкий голосок раздался прямо за его спиной. Салонюк резко обернулся и увидел, как незнакомец в капюшоне (неизвестно как просочившийся обратно) показывает ему на вытянутых руках некий странный предмет.

— Обратите внимание на этот муснямский чудо-рюкзачок! Видите, вот так в нем можно что-нибудь носить. Вот так — воду вычерпывать. Так — голову укрывать от дождя. Если его вот так привязать, то мусор складывать можно. Если его пухом набить, подушка неплохая получится. Если его продать, на жизнь заработать можно. Если его на свалку выкинуть, он вам мешать не будет. Да у нас такие рюкзачки просто нарасхват!

В окне за спиной Салонюка появилась голова обалдевшего Сидорчука:

— Ой, матинка ридна! Вин вже в хати балакае, скорше туды, хлопци!

Не успел Тарас сделать и несколько шагов по направлению к неведомому существу с целью ближе познакомиться с ним и уточнить его намерения, как недоверчивое «оно» снова растворилось в воздухе. А вместо него в часовенку влетели запыхавшиеся Маметов и Перукарников.

— Все, пора до ликаря, — дружески посоветовал себе Салонюк.

— Командира, командира, моя их смотреть, но плохо видеть, шайтан, однако, да?! — заорал Маметов тонким голосом.

Салонюк поднял палец, призывая всех к тишине. Вдалеке послышалось:

— Ну что, ты что-нибудь им продал?

— Нет, ничего.

— И мне не повезло. Какие-то они незаинтересованные.

— Ладно, пошли отсюда, пока бока не намяли. Ну и клиент нынче — такой нервный, такой дерганый…

Вбежал, растолкав всех, разгоряченный Жабодыщенко:

— Мого кроля нихто не бачив? Все молча переглянулись.

— Наверное, он в лес убежал, травки пощипать, — скрипучим голосом сказал Перукарников. — Жабодыщенко, ну куда твой заяц мог деться? Поищи хорошенько.

Жабодыщенко произнес с надрывом:

— Во падлюки, зайця сперли!

Огорченный потерей почти что приготовленного зайца, Жабодыщенко углубился в лес далее положенного по всем правилам безопасности и выживания в чужом и незнакомом месте. Поэтому его дикие крики и вопли были принесены ветром только отчасти.

— Ай, щоб тоби!… — удалось расслышать его товарищам.

Они бросились на звук с хорошей начальной скоростью — хоть на Олимпиаду посылай отстаивать честь и достоинство державы, — а потому довольно быстро достигли места событий.

События были озвучены со вкусом: нечленораздельное бормотание, треск ломающихся веток, пыхтение и отчаянный поросячий визг.

Поспешив на звук, партизаны вскоре стали свидетелями большой человеческой драмы — на краю огромной ямы-ловушки висел, ухватившись за торчащие корни деревьев, покрасневший от напряжения Жабодыщенко, а на дне метался крупный лесной кабан, визжавший от испуга.

Первым к пострадавшему приблизился Салонюк, склонный философски и критически оценивать ситуацию:

— Ну що, мысливець, догрався?

Жабодыщенко оборотил к командиру отчаянное лицо с молящими глазами:

— Ой, хлопци, допоможить! Скорише, бо впаду зараз!

Сидорчук с Перукарниковым и Маметовым бросились на выручку, но очень быстро обнаружилось, что вытащить Жабодыщенко — дело не простое и требует крайнего напряжения всех сил. Далее разыгрывается следующая постановка.

Сидорчук, покрасневший от напряжения, держит Жабодыщенко за шиворот:

— Ще трохи, и я лопну.

Маметов, с выпученными, как у бешеной креветки, глазами:

— Трактор, однако, надо!

Перукарников, звенящим от усилия голосом:

— Как же это тебя угораздило-то, Микола?

Жабодыщенко, пытаясь упереться во что-нибудь ногами и по этой причине болтаясь над ямой, словно шарик на веревочке:

— Чую — хрюкотыть. А де воно, не бачу… шукаю, шукаю… ось так и звалывся.

Салонюк довольно озирает картину со стороны:

— Ну що, верхолаз?З горы далеко, на гору высоко?

Наконец общими усилиями Жабодыщенко вызволили из этого сомнительного положения, после чего неугомонный кулинар и гурман снова стал развивать наполеоновские планы относительно «свинки»:

— Товарищу командир, та вы подывиться: яка свыня гарна знайшлась! Зараз и сала, и мьяса буде до биса!

Салонюк заинтересованно посмотрел на сало-мясо, хрюкавшее внизу:

— Одне порося вытяглы, теперь треба помозгувати, як другого вытягты. Але то вже дило.

Бедному кабанчику так и не удалось встретить следующий рассвет. Спустя несколько часов над лесной поляной витали упоительные запахи жареного мяса, дымился костер, партизаны сыто икали и упаковывали остатки кабанчика в вещмешки.

— Какая жалость, что соли нет, — вздохнул Перукарников. — Так бы присолили, и был бы что надо, и в дороге не испортилось бы.

— Воно и так то, шо надо, — сообщил Жабодыщенко с набитым ртом.

— Не бийся, — успокоил Перукарникова добродушный Салонюк, в котором сытный обед разбудил все лучшее. — Це мьясо с нашим Миколою николы не пропаде, вирно я кажу, Жабодыщенко?

В ответ раздалось утробное урчание.

— Вирно? — уточнил Тарас.

— Угу, а як же.

В отличие от своих неугомонных товарищей, Василь Сидорчук уже успел уютно устроиться на ночлег, подсунув под голову вещмешок. От сытости и тепла его разморило, и он стал уже медленно уплывать в сон, когда почувствовал, что «подушка» стала потихоньку уползать из-под него. Надо бы повернуться да задать трепку этому горе-шутнику, но Сидорчуку было чересчур хорошо, чтобы он решился хотя бы пальцем шевельнуть

Мешок тем временем утягивался куда-то, и Василь слабо запротестовал:

— Перукарников, це ты? Кинчай дурня валять, бо зараз не до гумору, треба трохи подремати.

Перукарников, который, как позже выяснилось, к этим событиям никакого прямого отношения не имел, охотно поддержал разговор о свинье:

— Что, Василь, и тебе без соли вкуснее? Не верю, так не бывает, разве что с голода. Ладно, посмотрю я денька через два, какую вы песню запоете.

Поскольку голос Перукарникова доносился совсем с другой стороны, нежели та, куда упорно ползла его «подушка», Сидорчук неохотно приподнялся на локте и крайне недовольным голосом объявил:

— Ну хто це робыть? Кажу ж — зараз не до смиху… — И осекся, заприметив незнакомую костлявую руку, владельца которой скрывали кусты и которая упорно тянула в свою сторону его вещмешок.

Когда дело доходит до кражи съестного, партизаны проявляют чудеса реакции и смекалки. Сидорчук стремительным ястребом бросился на родную торбу и обеими руками стал рвать ее на себя. Не выдержав этого неистового напора, из кустов вывалился чумазый человечек в юбочке из листьев и с причудливой прической на голове. Оказавшись на полянке, он недовольно заголосил:

— Якамота бурну-бурну?!

Между тем Тарас Салонюк как раз решил приступить ко второй перемене блюд и как раз положил в рот аппетитный кусочек сала. Все эти панськи вытребеньки насчет отсутствия соли его мало волновали, и он собирался вплотную насладиться ужином, когда взъерошенный и чумазый «бурну-бурну» в листьях чуть не врезался прямо в него.

Салонюк перестал жевать и какое-то время сидел с открытым ртом.

Однако нирвана его длилась недолго. Прямо над ухом командира партизанского отряда зашелестели кусты, и оттуда с воинственными криками посыпались индейцы, похожие на «бурну-бурну» как две капли воды. Их, правда, было всего двое, однако истрепанные нервы Салонюка не позволяли ему реально оценивать происходящее.

Но еще хуже стало партизану тогда, когда один из атакующих, потрясая угрожающе копьем, подскочил к нему, бесцеремонно выхватил у него недоеденный шмат сала и рванул обратно, в заросли. Следом устремился и его менее ловкий товарищ.

При этом урвавший добычу туземец-индеец вопил что было мочи:

— Эмбасааба смока, ук амба снуп-снуп!

А его незадачливый товарищ:

— Бурнуса ута муну кукута?

Салонюк выдохнул полной грудью и произнес:

— «Муну кукута»? Все, у цирку антракт закинчився, почалась друга частына.

На противоположной стороне поляны, где расположились Маметов, Жабодыщенко и Перукарников, происходили вещи не менее интересные. Там из кустов действительно высыпало не меньше двух дюжин папуасов. Всех их категорически интересовали останки несчастного кабана — съестное отбиралось с грозными и воинственными воплями, шло по рукам, после чего счастливчики, которым привалила еда, пытались скрыться. На маленьком пространстве такому количеству людей было явно тесно. Они бегали взад и вперед, визжали, орали, верещали. Шум стоял неимоверный.

Началась свалка, в центре которой оказались Перукарников и Маметов. Они с трудом отдавали себе отчет, что является конечной целью этой потасовки — мясо или их собственные аппетитные персоны.

Перукарников колошматил незваных гостей и приговаривал'

— Ща, я тебе врежу, как надо, индейцы, понимаешь!

Маметов лягался и пронзительно верещал:

— Ой, моя щекотно! Ой, моя щекотно!

Жабодыщенко, рыча, как раненый медведь, рванул от кучки галдящих дикарей куда-то в лесную чащу, выкрикивая лозунг

— Не виддам ридной свыни поганым папуасам!

Сидорчук, не растерявшись, выдернул из гранаты чеку и, выругавшись, швырнул ее в копошащиеся кусты, где скрылись те двое, что похитили мясо у Салонюка.

— А хай тоби грець! Ложись!

Дикий грохот взрыва потряс пространство, явно не привыкшее к такому шуму. Как только эхо его прокатилось по окрестностям, на мгновение воцарилась мертвая тишина, но ее скоро разорвали вопли контуженных, оглушенных и напуганных дикарей. Уцелевшие набросились на самую привычную и доступную пищу — своих неудачливых товарищей.

Пятеро туземцев пробежали мимо Салонюка, торопясь на неожиданное пиршество.

— Угунда каюка! Амба снуп-снуп! — выкрикивали они на ходу.

Нельзя утверждать, что грохот взрыва не произвел на дикарей совершенно никакого впечатления, но чувство голода приглушало страх до тех пор, пока дикарь не хватал добычу и не покидал опасной поляны. А еще их подстегивала злоба на партизан, которые увели их законную свинью из сооруженной ими лично ловушки.

Салонюк, держась за уши, крикнул Сидорчуку.

— Кидай ще, зараз воны вси туда втикуть!

Сидорчук, довольный удавшейся местью, швырнул в том же направлении вторую гранату, кровожадно выкрикивая при этом:

— Мьясо! Свиже мьясо для людоедив! Налетай скорише, бо всим не хватыть!

Дикари ответили воплями:

— Чванугунда! Саматака шмунипа юк-юк!

Однако разбегались, сверкая пятками, и на поляне их с каждой секундой оставалось все меньше и меньше. Что явно свидетельствовало о полном превосходстве боевого духа и военного мастерства доблестных партизан над превосходящими силами противника.

Только последний «папуас» все еще цеплялся за ногу Маметова, пытаясь ее укусить, понимая, что это его последний шанс прихватить с собой лакомый кусочек. Перукарников обрушился на него, как карающий меч правосудия, и принялся пинать сапогом в задний фасад.

— Я тебе покажу, образина, как партизан жрать!

Маметов тоже перешел в наступление, орудуя направо и налево прикладом жабодыщенской винтовки и тараторя:

— Не можна моя забижать, не можна моя забижать!

На поляну, нарезая второй круг, вырвался улепетывающий Жабодыщенко, а за ним с явным отставанием — ватага туземцев.

— Ну шо вы до мене причепылысь! — надрывался Микола.

Дикари подвизгивали:

— Мемека джагобумба! Смакота мунуп! Укаюка чоп-чоп смока!

Тут Жабодыщенко споткнулся о корень дерева и грохнулся на землю. При этом он выпустил кусок мяса из рук, дикари завопили еще громче, подхватили его и метнулись назад, в заросли.

Жабодыщенко, едва не плача, проговорил:

— Ой, моя свыня… Чи хто повирыть, що сперва якась мерзота такого зайця сперла, а зараз ось свыню якись нещасни папуасы слямзилы?

— Мунапа каюка! Смока о!… — донеслось из леса. Судя по крикам, свинья действительно пришлась похитителям по вкусу.

Салонюк вздохнул с невыразимым облегчением:

— Кажись, все.

Сидорчук с интересом спросил у него:

— Товарищу командир, а чого вы не стрелялы, у вас така гарна позиция була?

Салонюк растерянно ответил:

— Та зрозумиешь тут, хто це таки. Я спочатку думав, шо це диты якись оголодали, мабуть з пионерського табору, чи в индейцив грают. Хиба можно в дитыну стриляты?

Сидорчук почесал в затылке:

— Це иноземни диты, бо у нас на Сели так не говорять и себе не поводять.

Перукарников собирал разбросанные вещи и бормотал под нос:

— Да теперь и ежу понятно, что это не дети, а племя каких-то недомерков, к тому же людоедов.

Жабодыщенко, все еще лежа на земле, продолжал стонать:

— Позор на мою голову, таке нижне та смачне мьясо загубыв. Шо ж мы тепер исты будемо?

— Не стогни, Микола, ще знайдеться для теби мьясо, — подбодрил его Сидорчук, помогая встать на ноги и отряхнуться.

— Та де ж ще таку гарну свынку взяти? — не унимался Жабодыщенко. — Таку красыву, та таку… ну таку, як ото сон в литню нич.

Салонюк счел необходимым вмешаться и прекратить это безобразие.

— Дывись на Маметова, — укорил он, — вин, наприклад, зовсим не йив и не хныче.

Маметов охотно разъяснил свою жизненную позицию:

— Моя не можно такое есть, моя другое любить.

Жабодыщенко это утешить не могло, и пример Маметова совсем не освещал ему путь в радостное будущее, наполненное откормленными свиньями:

— Та вин же чучмек, ему все одно, що папуаси свыню вкралы.

Салонюк понял, что теперь ему предстоит до скончания века слушать сагу о похищенной злобными туземцами свинье и об умирающем от голода Жабодыщенко. Нервы его не выдержали подобного испытания, и он полез в свой мешок. Добыв оттуда порцию своего жаркого, Тарас протянул его несчастному Жабодыщенко:

— Ось тоби мое мьясо, тримай, тильки не плач, бо тошно на тебе дывыться.

— Дякую, товарищу командир, — расцвел Микола. — Оце справжний поступок командыра и коммуниста.

— Ой! — замахал на него руками Салонюк. — Ой, тильки цего з мене годи. Треба швыдше збиратысь, поки бисовы папуасы знов не поверталысь.

Была в Дартском замке главная секретная комната.

Любой психиатр признал бы в ней комнату для буйнопомешанных, склонных к членовредительству. Прелестная такая комнатенка, обитая стегаными розовыми матрасиками. Высидеть в ней долгое время было не под силу никому, потому что даже воздух проникал сюда с трудом. Зато и звукоизоляция была гарантирована.

Именно сюда Оттобальт наведывался во дни приездов драгоценной тетушки, чтобы отвести душу и поорать в свое удовольствие всякие неприличные слова. Это был не выход, но хоть какое-то облегчение. Иначе несчастный король все-таки сбежал бы в какие-нибудь пещеры и заделался настоящим отшельником.

В секретную комнату полагалось приходить со своей подушкой, чтобы было на что сесть.

Итак, секретная комната Дартского замка. И в ней мы наблюдаем трех заговорщиков. Короля Оттобальта Уппертальского — сидящего на красной подушке с вышитым на ней золотисто-коричневым жильцутриком; мага Мулкебу, сидящего на произведении искусства в красно-сине-серо-зелено-желто-оранжево-малиново-сиреневую узенькую полосочку; а также полиглота Хруммсу, взгромоздившегося на голубую в розовый горошек маленькую подушечку.

— Значит, так, Хруммса, — заговорил его величество Оттобальт, — тебе предстоит ответственная миссия — гостей наших сопроводить по дороге из королевства, все им растолковать, но по мере необходимости. Лишнего не болтать, а сообщать только то, что в наших интересах. Понятно?

Хруммса даже несколько обиделся:

— Понятно, не вчера родился.

— Раз дракон ищет Белохатки, — вздохнул король, — будут они ему. Вот же приспичило разыскать эти никому не нужные Белохатки, теперь придется ругаться с Мароной из-за лишних расходов. — Оттобальт несколько отвлекся и горячо заговорил: — Иногда у меня складывается такое впечатление, что моя собственная казна мне не принадлежит. На рыцарей тратиться нельзя, на дракона — нельзя, на редкостных разводных мульчапликов — тоже нельзя. Скоро он начнет считать каждый лишний кусочек пыр-зик-сана, который я кладу себе в рот. Это разве жизнь?

Хруммса и маг сочувственно покивали головами. Они не понаслышке знали о рачительности министра Мароны. Каждому из них в среднем два раза в месяц приходилось выслушивать длинные и скучные нотации, в которых первый министр указывал на недопустимо большие размеры положенного им жалованья. Особенно страдал от него Мулкеба, которого Марона то и дело пытался приспособить по хозяйству и сэкономить на этом тысячу-другую тулонов.

— Этой частью займется Мулкеба, — внезапно сказал король, возвращаясь мыслями в загадочные Белохатки. — От тебя же, Хруммса, зависит, удастся ли убедить его драконоподобие, что их огнедышество ползет в правильном направлении и творит уместные вещи. — Король яростно почесал встопорщенную бороду. — Кто его знает, что опасный зверь ищет в этих Белохатках и что оно вообще такое? Может, там девственницы собираются примерно раз в году, чтобы отпраздновать чего-то такое. — Он пошевелил пальцами. — А может, это место встречи драконов, которое нельзя изменить.

Хруммса не удержался от комментария:

— Тогда мое путешествие пройдет под лозунгом: «Драконы всех стран, соединяйтесь!»

— Чего? — рявкнул Оттобальт.

Полиглот застенчиво улыбнулся:

— Да это я так, к слову пришлось.

Король настороженно поглядел на своего подданного:

— Ты гляди мне — «драконы, соединяйтесь».

— Не волнуйтесь, ваше величество, — вежливо и уклончиво промурлыкал карлик. — Это в далеком прошлом и вообще не из нашей истории.

— А!.. — облегченно вздохнул Оттобальт. — Ну, тогда поговорим о деле.

Хруммса весь обратился в слух.

— Я само внимание, ваше требовательное величество. И поскольку выбора у меня все равно нет, то я готов по мере своих скромных сил служить делу укрепления славы и силы Упперталя.

— Это правильная позиция, — согласился король. — Деваться тебе и на самом деле некуда. Я, к слову, вообще до сих пор не понимаю, откуда ты такой взялся.

— И не стоит, ваше величество.

— Твоя задача заключается в том, чтобы дракон исчез на время из наших краев, — он угрожающе помахал указательным пальцем, — но не насовсем! Не ровен час, он снова нам понадобится. Подзайми его пока чем-нибудь, повоюйте, что ли. К примеру, в Гунухе или Буресье, но не увлекайтесь, а то охотники на драконов со всего Вольхолла к вам сбегутся или парламентеры заманчивыми предложениями замучат.

В разговор вмешался Мулкеба:

— Мы бы сами не прочь держать монстра на довольствии, но он пока ни в какую.

Король горестно поддакнул:

— Вот незадача — подданство ему не нужно, денег тоже не берет, на службе состоять не желает, подавай только эти Белохатки, и все.

Хруммса понимающе заморгал своими огромными глазищами:

— Если я правильно вас понял, эти самые Белохатки мы должны искать ровно столько, сколько понадобится вашему величеству.

— И нашей великой стране. Это дело государственной важности! — важно кивнул король.

Хруммса укоризненно взглянул на драгоценного повелителя:

— Ясно, значит, мою жизнь можно в расчет не брать?

— Ну что ты снова за свое! Прямо как Нишманс-дурачок, который со своим ведром все время бегал к колодцу ловить говорящую мульчипею. Смешно то, что она все время в это ведро ловилась, хотя в остальном была мудрая и волшебная, как наш Мулкеба. Тебе же ясно сказано, дело это временное, сам не заметишь, как все закончится.

Карлик печально заметил:

— С драконами на войне, ваше величество, только умирать хорошо. Там я точно не замечу, как все закончится.

— О Всевысокий Душара! — взмолился король. — Ну не воюйте, просто по лесам пошляйтесь, на мир посмотрите, устрой себе, в конце концов, недолгосрочный отпуск. Мулкеба, как это по-волшебному называется?

— Туристический отдых.

— Да, с вашим железным чудом передового волшебства только в турпоходы и отправляться, — скептически хмыкнул полиглот.

— Чем тебе не угодили новые магические технологии? — возмутился Мулкеба.

— Эти новые технологии просто хорошо забытые старые! Их практиковали еще государственные деятели второй половины смутного периода.

— Что проверено веками, то никогда не плохо — ни сегодня, ни завтра, — примирительно сказал маг, опасливо поглядывая на короля. Кто его знает, какие выводы сделает его величество из услышанного? Может, распорядится обновить все чародейство оптом; может, удумает чего-нибудь такое, что нормальному чародею двухсот пятидесяти лет от роду даже в голову не придет.

Но король незамысловато стукнул кулаком по столу.

— Хватит! Хватит пререкаться, сейчас вы оба в одной команде и оба делаете одно дело, так что нечего попусту тратить время. Его и так нет. Эту ночь даю вам на подготовку. Все свободны.

Хруммса и Мулкеба устремились к выходу, но король изрек.

— А тебя, Мулкеба, я попрошу остаться.

Утром следующего дня во дворе Дартского замка было шумно и многолюдно. Все местное население собралось поглазеть на проводы магического зверя и полюбившихся публике драконорыцарей. Уппертальцы галдели, выкрикивали напутствия, бросали на броню охапки цветов. Кто-то из слуг пытался засунуть копченую колбасу или свиные сосиски, так полюбившиеся танкистам, в смотровой люк, где виднелась физиономия Клауса, обалдевшего от такого шума. Он тщетно пытался пристроить куда-нибудь постоянно прибывающие продукты.

Из двух люков башни торжественно торчали фигуры Морунгена и полиглота Хруммсы. Последний выглядел весьма забавно: бывший член Союза наблюдателей и историк-исследователь где-то откопал черный мотоциклетный кожаный костюмчик детского размера. В толпе поговаривали, что он был отбит у некоего шумнязи, обитавшего прежде в стране Ярва-Яани, — толпа, как известно, гораздо лучше самих участников событий знает все про эти самые события

Но Хруммса мотоциклетным мини-костюмом не удовольствовался и надел на голову «летчицкий взаправдашний» кожаный шлем с огромными очками на резинке (такого же неизвестного происхождения) и теперь выглядел заправским не то парашютистом, не то танкистом, не то летчиком. Одним словом, в компании драконорыцарей он был самым демоническим персонажем. Морунген, едва не выпадая из люка, пытался пожать все тянувшиеся снизу руки и одновременно отпихнуть обратно съестное и алкоголь в разнообразнейших сосудах и сосудиках. Причем последнее он делал с выражением глубочайшего и самого искреннего сожаления на лице. И только невероятное чувство долга и железная прусская дисциплина (а также отсутствие свободного места) удерживали его от того, чтобы принять подношения.

Какая-то безумная девственница с криками «Мой ласковый и нежный зверь» вскарабкалась на броню сзади и уцепилась за башню. Так что на какое-то время «дракону» пришлось приостановиться — девственницу бережно отрывали от пулеметного ствола заднего обзора, а потом от хрупкой торчащей антенны. Антенна почему-то приглянулась ей менее пулемета, но больше всего остального. Очевидно, перетягивание антенны на пару со вспотевшим от ужаса Морунгеном прибавило ей сил, потому как стаскивали ее теперь уже шестеро или семеро дюжих гвардейцев, уговаривая не жертвовать собою сейчас, а поберечь себя на будущее, так как скорее всего дракон ее никогда не забудет и обязательно вернется. («Забудешь такое», — прошептал король, вытирая вспотевший лоб.) Девственница же громко протестовала, ревниво крича: «Там полно других! Потом я ему буду не нужна! Завтра он меня позабудет!» — и прочее в том же духе, но толпа ее поглотила и растворила в себе.

Кто-то махал цветастыми флажками, кто-то порывался исполнить гимн Упперталя на древних народных инструментах, добытых из университетского собрания, а потому скрипевших и визжавших совершенно невозможным образом.

Вышли произнести прощальное слово пятьдесят детишек, которых некто предприимчивый уже успел объединить в Детский союз драконорыцарских демонят. Они вопили «халь-халь-ухль» и хором давали торжественное обещание взять на воспитание по маленькой ящерке и вырастить из них настоящих дракончиков, которыми будет гордиться Уппертальский дракон, усыпивший — страшно сказать! — саму Нучипельскую Деву.

Приблизительно в то же время явились на проводы и активисты общества Пробуждения Спящей Нучипельской Девы с какими-то маловразумительными лозунгами.

На все это буйство Дитрих взирал изумленными глазами и с ужасом начинал понимать, что Россию не победить, ибо ее не победить никогда: это же уму непостижимо — сделать что-то со здешними людьми.

Наконец в тот упоительный момент, когда один из нерадивых учеников Мулкебы, протолкавшись поближе к танку, попытался не то от переизбытка чувств, не то просто красуясь перед своим учителем наложить на дракона древнее охранительное заклинание в виде светящейся магической надписи: «За Родину, за Сталина!», Морунген не выдержал и дрогнул. Он бросил на Оттобальта весьма красноречивый взгляд, король все понял, махнул платком, зазвучали фанфары, Морунген скомандовал Клаусу, и танк, яростно заревев, медленно пополз к воротам.

Люди, стоящие позади, скрылись в черном дыму, из его клубов доносился кашель и чихание, но все равно какое-то время за «Белым драконом» бежали. Но танк набирал скорость и через ворота промчался стремительно и легко. Морунген, обернувшись назад, еще ошалело махал рукой. Хруммса, предвкушая перспективу путешествия с немцами и радуясь тому, что удалось покинуть порядком поднадоевший Дарт, сидел тихо и глазел через пылезащитные очки на дорогу.

Оттобальт лично убедился, что дракон покинул обозримые пределы, и обессиленно опустился в кресло, установленное в смотровой башне.

— Ну, слава Душаре, наши гости в пути.

Министр Марона, уже считавший дракона собственностью уппертальской казны, а потому ревниво к нему относящийся, с тревогой заметил:

— Хорошо бы, они не попались на глаза полководцу Янците.

Его величество махнул рукой:

— Янцита умный человек, зачем ему с нашим драконом связываться?

Первый министр в который раз подумал, что нужно однажды заставить драгоценного повелителя дочитать еженедельную докладную записку до конца, а потом убедиться, что его величество усвоил хотя бы половину изложенного. По поводу Янциты у министра было свое собственное мнение:

— К сожалению, он еще не знает, что это НАШ дракон. Увидит прекрасного монстра и захочет на нем потренироваться, пооттачивать свое боевое мастерство.

Оттобальт, благополучно сбагривший дракона и предвкушающий еще пару-тройку деньков наслаждаться сознанием того, что тетя крепко и беспробудно дрыхнет в своей спальне, огорчаться по поводу незначительных сложностей не собирался.

— Да будет тебе, Марона, — ворчливо произнес он. — С ними Хруммса, он все разъяснит в случае чего.

— Так-то оно так, — с сомнением покачал головой Марона, которому покой мог только сниться, — но не в случае внезапного нападения из засады. Вы же знаете Янциту: он переговоров не ведет, если не хочет врага взять в плен живым. А дракон ему хоть тушкой, хоть чучелом не помешает.

Оттобальт впал в легкое раздражение. Ну что это за жизнь? Только-только монарх решил расслабиться и оттаять душой в тишине и покое, как ему начинают портить настроение.

— И что ты предлагаешь — в качестве сопровождения отрядить полконницы? Так я уже вижу, как ты тычешь мне в нос свои рулоны с расчетами и вопишь, что мы не можем себе позволить сейчас так сильно тратиться и что нужно отложить на черный день сотню-другую тулонов. Или я не прав?

Марона живо представил себе набросанную королем картинку и понял, что его величество прав как никогда. Однако отступать он тоже не собирался:

— Абсолютно правы, ваше прозорливое величество! Но я вовсе не это вам хотел предложить. Я подумал, отчего бы нам не отправить присматривать за дорогостоящим казенным драконом воздушное сопровождение?

— Какое еще «воздушное сопровождение»?

Марона с готовностью наябедничал:

— Заместитель Мулкебы по верхним слоям атмосферы — древняя ведьма Свахерея — уже второй месяц без дела сидит на болотах, а жалованье мы ей выплачиваем, как если бы она работала каждый день. И премиальные требует регулярно, угрожая всякий раз в случае несогласия какими-то своими магическими штучками. Вот давайте ее и отправим на задание. Транспорт у нее свой: ездит верхом на дымляжной седласой забаске — просто загляденье. И чудо как подходит для осуществления воздушного надзора за драконом.

(СПРАВКА: дымляжная седласая забаска — магический механический монстр, похожий одновременно на собаку с головой летучей мыши и на грифона. Его тело отлито из металла желтого цвета, на спине — седло для двоих всадников; голова с тремя горящими красными глазами, по обе стороны головы торчат не то рога, не то уши, за которые в полете держится всадник. Из пасти забаски валит огонь и пар, а когда она перемещается по небу, то издает скрежет, жужжание, шипение и свист, оставляя позади черно-сизый дымный шлейф. Использует магическую энергию, отчего летит подобно ракете, взлетает и садится без разбега, может совершать головокружительные маневры не только высоко в небе, но и на предельно малых высотах, а также внутри дворцовых и прочих покоев.)

Король напрягся и вспомнил Свахерею. Ведьма сия была особой экстравагантной и очень нравилась его величеству тем, с какой непринужденностью носила черный платочек со стилизованными черепами, кожаный комбинезон с золотыми бляхами и костяными украшениями и странного вида нашлепки на глаза. Свахерея обожала всяческие магические прибамбасики, носила по десять перстней и волшебную серьгу в правом ухе.

Один Мулкеба знал, что серьга эта позволяет ведьме общаться с ним на любом расстоянии.

— Свахерея? — уточнил Оттобальт. — На седласой забаске, говоришь? А это мысль, пожалуй, нелишне будет подстраховать Хруммсу, да и в курсе последних событий буду. О! Мулкеба! — Его величество с удивлением обнаружил мага стоящим за спинкой кресла. — Что ты стоишь как замерзшая пучнезия? Вызови ко мне немедленно Свахерею да предупреди, чтоб седласую забаску с собой захватила, а то придется дважды тебя посылать.

Первая глава следующей книги

Лучше дороги без указателей, чем указатели без дорог.

С. Е. Лец

Танкисты какое-то время ехали молча, переполненные впечатлениями прошедших дней. Они были слегка растеряны: Россия оказалась настолько странной, удивительной и непредсказуемой, что теперь они сетовали на Наполеона и Бисмарка, которые как-то бесцветненько описали свои впечатления от этой страны. Неужели же трудно было подробно рассказать, с чем им довелось столкнуться в этом краю чудес, и убедительно изложить причины, по которым с Россией лучше бы не связываться.

Армия французов, пропавшая под Смоленском, теперь вызывала у доблестного экипажа секретного танка самое живейшее сочувствие. Они и себя ощущали пропавшими где-то под Смоленском. Или, вернее, под Белохатками.

«Под Смоленском» хотя бы звучало поприличнее.

Хруммса с интересом разглядывал проносящиеся мимо деревья и мосты, лужайки и холмики, буйно поросшие зеленой растительностью, словно это он был командиром экипажа и наверняка знал, куда мчит его танк.

На одном из перекрестков Морунген наконец углядел указатель и после некоторых колебаний решился рассмотреть его поближе. С каковой целью и приказал Клаусу замедлить ход. Он уже выпрямился в башне и прищурился, чтобы увидеть надпись, как вдруг на дорогу выскочило странное существо с указателем в руках. Оно поспешно выдернуло из земли прежний полосатый столбик с табличкой, торопясь, как на пожар, воткнуло новый… и немедленно скрылось за каменной насыпью. Опешивший Морунген закричал вслед стремительно удаляющейся тени этого непонятно кого, призывно замахал руками.

Но тот улепетывал со всех ног, развивая скорость, сравнимую разве что со скоростью птицы-тройки и так же, как она, не давал ответа.

Нам неизвестно, читал ли майор Гоголя, но лицо у него было явно озадаченное.

— Эй! Эй! Эй, момент! Господин! — вопил он. — Ну вот, снова какая-то чертовщина. Что здесь делают с указателями?

Издалека донеслось: «Ф-фу, едва успел, просто едва-едва успел. Мулкеба бы с меня голову снял…»

Дитрих почел за благо сделать вид, что это ему просто послышалось.

Но он никак не мог игнорировать тот факт, что на новом указателе значилось следующее:

прямо — колхоз «Красная заря», 10 км,

налево — свиноферма имени Карла Маркса, 23 км,

направо — Берлин, 1300 км, и в скобках — примечание: +/ — 1000 км по техническим причинам.

— Ну и как это надо понимать? — строго вопросил Морунген у переводчика.

Хруммса опустил на лицо очки и абсолютно спокойно ответил:

— Дороги. Дороги тут дрянь. Помните, вы сами говорили — их надо делать в первую очередь. Театр начинается с вешалки, а дороги — с указателей…

— Единственное, что меня утешает, — дрогнувшим голосом поведал Дитрих своим подчиненным, — это то, что я не являюсь командиром секретной подводной лодки.

— Подводная лодка-а-а-а в степях Украи-ны-ы-ы-ы… — затянул Хруммса на популярный в Уппертале мотив…

Конец первой книги

P. S. Все справки взяты из секретного путевого дневника майора Дитриха фон Морунгена, за что авторы выражают ему глубокую признательность.

(Вторая книга следует)

г. Киев

Оглавление

ЧАСТЬ 1

  Глава, которая случайно попала сюда из середины и только поэтому считается прологом

  Первая первая глава

  Вторая первая глава

  Первая вторая глава

  Вторая вторая глава

  Глава перед следующей

  Следующая глава

  Глава после следующей

  Еще одна глава

  Еще какая-то глава

ЧАСТЬ 2

  Совсем другая глава

  Не то чтобы глава

  Одна из самых важных глав

  Предпредпоследняя глава

  Предпоследняя глава

  Еще одна глава перед последней

  Еще одна предпоследняя глава

  Не последняя глава

  Первая глава следующей книги