«Шпионский бумеранг»

Кир Булычев Шпионский бумеранг

* * *

Драматические события, связанные со строительством в Москве нового американского посольства, постепенно уходят в прошлое. А многими уже и забылись.

Так что я их вам напомню.

Ввиду размножения сверх разума посольских чинов США и СССР согласились построить громадные, вместительные посольства на взаимной основе. Мы — в Вашингтоне, они — в Москве.

Чтобы не ввозить каменщиков и штукатуров, обе высокие стороны решили воспользоваться туземной рабочей силой. Трудилась она под наблюдением сотрудников безопасности враждебной стороны.

Когда возвели стены, Советский Союз выступил с пресс-конференцией, на которой были показаны всяческие жучки, трубочки и лампочки, которые американцы насовали в кладку.

Американцы ответили неадекватно. Они сказали, что из-за обилия подслушивающих устройств в их посольстве даже кирпича почти не видно.

Пошли взаимные оскорбления и обиды, строительство прервалось, американцы решили строить заново, верхние этажи разобрали. А тут у нас власть сменилась, и стали править страной люди откровенные и честные. И новый министр безопасности Бакатин возьми да и отдай американцам все наши планы: где что воткнуто.

Представляете, что после этого началось в Америке! Американцы решили, что Бакатин дьявольски хитер, и принялись разрушать свое посольство активнее прежнего. А наши сочли поведение министра чрезмерно честным и отправили Бакатина на дачу — разводить розы.

Американцы оставили от посольства только фундамент и на нем воздвигли корпус руками проверенных морских пехотинцев.

Это все история.

Но она имеет продолжение.

* * *

В кабинете нового министра Федеральной безопасности раздался телефонный звонок. Звонил прямой телефон начальника контрразведки.

Министр спросил:

— Чего тебе?

Начальник контрразведки ответил:

— Это не телефонный разговор. Спускайся к девятому подъезду. Буду ждать тебя снаружи. Узнаешь меня по красной гвоздике в петлице и газете «Слово и дело».

— Добро, — сказал министр, он по тону угадал, что дело предстоит важное. — Только с цветком измени ситуацию. Нас уже во всем мире по красным гвоздикам расшифровывают. Каких людей на этом потеряли!

Через десять минут, спустившись вниз, министр увидел у подъезда начальника контрразведки с журналом «Плейбой» и белой гвоздикой в петлице. Впрочем, он узнал бы его и без этой маскировки.

— Куда идем? — спросил министр, одетый скромно, но со вкусом.

Начальник контрразведки не ответил, перевел шефа по подземному переходу в кафе-стоячок на месте бывшей пионерской организации.

Заказали по капуччино.

— Сегодня, — сказал начальник контрразведки, — в девять сорок две перехвачен разговор между резидентом разведки США советником Робертсом и не известным пока агентом.

— Молодцы, — сказал министр. — Но капуччино здесь дерьмо.

Они перешли в соседнее кафе. Министр заказал себе эспрессо, а начальник разведки — капуччино.

— Где они беседовали? — спросил министр.

— В центральном корпусе нового посольства.

— Да ты что!

— Вот именно. А капуччино здесь отменный.

— Они здание разобрали по кирпичику? — спросил министр.

— Разобрали.

— Снова построили?

— Построили.

— Бакатин им документацию отдал?

— Отдал.

— Так как подслушали? Неужели Орнитолог?

Начальник контрразведки отрицательно покачал головой.

Орнитологом прозвали одного настырного изобретателя, который разработал метод впаивания микрофонов в головки ворон. Но оказалось, что снабдить передатчиком всех ворон Москвы технически неосуществимо и дорого, а если ограничиться избранными экземплярами, то они летят подслушивать куда угодно, только не к американцам.

— Говори, — попросил министр.

— Они оставили фундамент. Простучали его, прозвенели, сняли все что можно, но основу оставили.

— От фундамента до кабинета резидента не добраться, — сказал министр. — Звук не дойдет.

Начальник контрразведки кивнул. Он знал это не хуже министра.

— Так в чем же дело, докладывай!

— Грубин, — назвал начальник контрразведки короткую фамилию.

— Неужели?

— Он самый.

— Буди! — приказал министр.

* * *

Грубин для министра был агентом спящим, то есть незадействованным. Вроде бы не мертвым, но и не живым.

Впрочем, его трудно было назвать агентом, потому что он сам считал себя патриотом, но никак не агентом.

Но уже через сорок минут после разговора министра с начальником контрразведки скромный «Ауди» начальника городской безопасности Великого Гусляра со страшным скрипом тормозов остановился возле дома № 16 по Пушкинской улице.

Начальник по фамилии Полицеймако, пробегая по двору мимо окна грубинской скромной квартиры, постучал в него условленным стуком: «Спар-так-чем-пи-он».

Шесть лет Грубин не слышал этого стука.

Он вздрогнул.

Собрался с духом и пошел к двери. Открыл дверь. Впустил майора Полицеймако. Поздоровался.

Майор с ним тоже поздоровался.

Городок маленький, все друг друга знают.

— Чай, кофе? — спросил Грубин.

Полицеймако отрицательно покачал головой.

Он смотрел на худого взъерошенного человека средних лет, сутулого и узкогрудого. На Александра Грубина, известного в городе изобретателя и чудака.

Грубин достал из шкафа начатую бутылку «Гуслярского абсолюта».

Они выпили с Полицеймако за встречу, за прошедший Новый год, за День независимости.

— Твоя-то сработала, — сказал Полицеймако.

— Ты откуда знаешь, майор? — спросил Грубин.

— Если я прав, то быть мне генерал-майором, — сказал Полицеймако.

Выпили за это.

Помолчали.

Грубин вспоминал.

* * *

Пять или семь лет назад, когда еще строительство посольства только планировалось, профессору Минцу, что проживает в соседней квартире, попалась выпавшая из космоса бактерия. Или, даже вернее, спора.

Профессор по-хорошему заинтересовался пришельцем и стал его изучать.

Что обнаружилось?

Оказалось, эти бактерии носятся в открытом космосе и им трудно отыскать друг дружку. Вот они и научились в процессе эволюции читать мысли, слышать их на диких расстояниях. Иначе как отыскать любимую?

Поделился как-то Минц своим открытием с Грубиным. А Грубин ведь страшный умелец. Еще давно он написал на рисовом зерне «Слово о полку Игореве». Но поэма погибла — кто-то ее склевал.

В Грубине никогда не утихала склонность к блохизму. Блохизм — это качество русского народа, вернее — умение подковать блоху, которая после этого не сможет прыгать. Читали? Типичная русофобия, сочиненная писателем Лесковым.

Когда Грубин увидал у соседа под микроскопом космические бактерии, которые подавали усиками сигналы, а сигналы были такими четкими, что особо чувствительный приемник Минца, переделанный Грубиным из простого «Сони», громко пипикал, откликаясь на призыв минцевских пленников, то у Саши созрел план.

Надо приспособить к бактериям ножки или колесики, чтобы они могли передвигаться по Вселенной и встречаться с подругами не по воле космических струй, а по собственному намерению.

Работа оказалась сложная, не хватало материалов и опыта. Как-то, уставши, Грубин сидел со своим знакомым чекистом Полицеймако и рассказал ему о проблемах. Полицеймако, хоть и был в стельку, профессионально отложил беседу в мозгу и послал отчет о ней в Центр.

В Центре запись попала на глаза светлой голове (она потом убежала к врагам, но в пути была застрелена на границе проводниками-таджиками). Светлая голова Геннадий отвечал за снабжение аппаратурой стройки американского посольства. «Если, — подумал он, направляясь к начальству, — этот чудак Грубин приделает к бактериям ноги, то не исключено их использование в оперативных целях».

Начальство посмеялось, но встретилось на банкете с начальником контрразведки и, чтобы повеселить генерала, рассказало о чудаке из Великого Гусляра.

Начальник контрразведки отличался от своих подчиненных. Он знал, что великие изобретения появляются из мест, для них не приспособленных. А шпионы попадаются на мелочах.

— Предоставить условия, — приказал начальник контрразведки опешившему полковнику, и на следующий день Грубина взяли прямо в подъезде, привезли в Вологду в «воронке», оттуда — «черным рейсом» в Москву. Там его уже ждали лаборатория и все бактерии, конфискованные у Минца. Минц получил принудительную путевку в ведомственный санаторий Академии наук.

Надо признаться, что к тому времени, когда посольство уже было напичкано достойной аппаратурой, Грубин многого не достиг. Если и сделал он бактериям ботинки, то эти ботинки оказались бактериям как кандалы. Они всё норовили стащить их с ножек или даже сожрать. А сдавшиеся передвигались так медленно, что стыдно их было запускать к американцам.

Грубину срезали смету, потом сделали предупреждение о несоответствии. В штат его даже не пригласили, а он был счастлив. Не хотелось ему в штат.

Чтобы совсем уж не кидать на ветер казенные деньги, отступая из посольства, чекисты кинули весь запас бактерий в щель в подвале.

Вот и вся история.

С тех пор прошло лет пять или семь, все остальные средства подслушки были ликвидированы или разоблачены, а бактерия мало-помалу проползла щелями на пятый этаж и распахнула ушки, стараясь услышать, нет ли поблизости самки.

А так как в той организации ничего не выкидывают, даже ваше личное дело с детства там лежит, то сигнал пошел на ленту в Центре. Начальник контрразведки пригласил погулять министра. Полицеймако пошел к Грубину. Они с Грубиным напились.

* * *

Уже из Москвы, из автомата, Грубин дозвонился до Минца. В трубке шуршало, попискивало и дышало. Ведомственный санаторий плотно контролировался органами.

— Лев Христофорович, — спросил Грубин. — Вы тоже думаете, что бактерия доползла до пятого этажа? По моим расчетам, ей еще ползти и ползти.

— А что предполагаешь? — спросил Минц.

— Может, у нее течка началась, так сказать, брачный период.

— Почему такое мнение?

— Интуиция, — сказал Грубин.

Минц понял, что не только интуиция. Но это не телефонный разговор.

Он вышел в санаторский сад, стал гулять и думать. За ним гуляла служба внешнего наблюдения и все время стреляла у Минца спички: свои кончились, да ведь не побежишь за ними в корпус — а вдруг Минц сорвется?

В тот же вечер Грубина вызвал к себе начальник контрразведки.

— Премию тебе выпишем, — сказал он, — в размере десяти зарплат.

— В долларах? — спросил Грубин.

— Постыдись, — сказал начальник контрразведки. — Даже я не каждый день получаю. Ты лучше скажи мне, чего ты Минцу не договорил? Я весь день пленку крутил. Чую — замысел, а в чем — не понимаю.

Грубин попытался ускользнуть от ответа.

— А как там у противника?

Так они называли американцев.

— Много интересного. Личные беседы. Служебные разговоры. Просто клад! Так будешь признаваться, что тебя тревожит?

И тут Грубин догадался: начальника контрразведки великой державы, генерала с тремя звездочками на погонах тоже что-то тревожит.

Тогда Грубин махнул рукой и сказал:

— Я с бактериями работал, не думал, заразные они или нет. Минц мне сказал, что у них метаболизм инопланетный, мало шансов, что заразные. Я успокоился. И когда под микроскопом ножки им привинчивал, перчаток не надевал, воздух вдыхал и не считал их, сами понимаете.

— Не понимаю, — строго сказал начальник контрразведки.

— Забыл я о них. Пока вы не напомнили. И вдруг вчера слышу… Простите, трудно говорить.

— Мы проверили, — сказал генерал. — У тебя есть увлечение, зовут Вероника, работает кассиром в книжном магазине. Есть соперник…

— Не надо, гражданин генерал, — взмолился Грубин. — Не терзайте.

Генерал отошел к окну. За окном была обыкновенная улица, обыкновенные дома, для любопытных глаз — обыкновенная виртуальная реальность.

— Мне ведь тоже нелегко, — сказал он глухо. — У меня жена молодая. Третья. Хорошо еще, что теперь партии нет, а то могли бы исключить за аморалку. Я вчера задержался — знаешь ведь, какая у нас работа: ни графика, ни расписания — и понесся мыслями к Ларисе. Сижу в кабинете, несусь мыслями, вдруг слышу в сознании: «Отстань, старый козел, разве не видишь, кто на мне лежит?» Мне прямо дурно стало. Все прошел — и Корею, и Афганистан, и Анголу. Думаю — померещилось. Вызываю машину, рву домой… А ее нет. Приходит через полчаса. И говорит: «Только не подозревай меня ни в чем, мы играли в дурака у подруги Люси».

— Значит, был контакт? — спросил Грубин.

Генерал молча кивнул и сплюнул на паркет.

— Ты тоже послал своей привет?

— Нет, получил от нее, — сказал Грубин. — Примерно так: «Мой возлюбленный. Если ты еще будешь в своей командировке торчать, не выдержу и отдамся».

— А моя еще намылилась квартиру разменивать, — сказал генерал. — Вчера я ее любовную мысль перехватил.

— Минца вызывать будем? — спросил Грубин.

— А может, сам подтвердишь мои худшие подозрения?

— Могу подтвердить, — сказал Грубин. — Значит, так, эти споры развиваются. К нам они попадают молоденькими, а через пять-семь лет достигают половой зрелости, понимаешь?

— К сожалению, да.

— Потому они и молчали в американском посольстве. Чего им волны посылать, если еще страсть в организме не накопилась?

— А ты, гад, их руками хватал, — сказал генерал.

— Кто их не хватал!

— Значит, они не только в ихнем посольстве?

— Какой там в посольстве! Подозреваю, что в нас с вами — не говоря о спутницах жизни — их десятки.

— Но ты понимаешь, мерзавец, что это значит?

— Не обзывайтесь, генерал, теперь надо лекарство искать.

В дверь без стука заглянул сотрудник особой секретности. Не глядя на Грубина, он сказал шифром: «456328 998776 654432 198878 999976 784787 767777».

— Ладно, — ответил генерал, — иди.

Он обернулся к Грубину и сказал:

— Только что американский посол говорил с ихним президентом. Завтра на рассвете будут снова бомбить Ирак.

— Наверное, надо министру сказать? Орден получите?

— На хрен нам теперь Ирак?

И точно в ответ на его грустные слова в комнату опять же без стука ворвалась секретарша:

— Иван Иеронимыч! — закричала она. — Полковник Вуколов из шестерки кинулся в пролет лестницы с криком: «Я не могу больше слышать, как скрипит твоя койка!»

Генерал вытолкал секретаршу и сказал Грубину:

— А ты — Ирак, Ирак трахнутый!

Грубин понял, что не прав.

Позвонил старый белый телефон с гербом СССР.

— Сомневаюсь, — ответил на звонок начальник контрразведки. — Очень сомневаюсь.

Он повесил трубку и сказал Грубину:

— Министр звонил. Умный он у нас, чертяка! Спросил, не пригласить ли срочно преподавателей языка глухонемых? Умница, но ограниченный.

— Не поможет, — согласился Грубин.

Внутри него что-то засвербило, засосало под ложечкой, и существо его наполнилось далеким голоском Вероники:

— Я не могу, я бегу, я бегущая по волнам… Он ждет меня после работы… Прости, Грубин.

— Отпусти домой, генерал, — взмолился Грубин. — Срочно отпусти.

— Сначала придумаешь противоядие…

— Но ведь теперь не будет войн. Не будет тайн…

— Ты с ума сошел, Грубин! — рассердился генерал. — При ихнем уровне науки они противоядие через месяц сделают, а мы так и останемся даже без семейных секретов.

Тут генерал замер, прислушиваясь к голосу бактерии.

Прислушиваясь к голосу своей молодой жены…

И не говоря более ни слова, распахнул окно и шагнул в него, как в дверь. С седьмого этажа.

Грубин был спокоен. Он подошел к столу, нашел свой пропуск к генералу. Написал на нем генеральской ручкой время ухода, расписался за генерала, очень похоже. Окно закрывать не стал — снизу уже слышались голоса.

Вышел. Секретарша рыдала — у нее были свои проблемы.

Грубин спустился, вышел, отдав пропуск ошалевшим от тревоги часовым, перебежал площадь, из первого же автомата — слава богу, карточка была — позвонил в Гусляр, на службу Веронике. Сказал ей только:

— Буду дома ночью. Жди и не мечтай!

— Ой, — сказала Вероника. — В самом деле? Ради меня?

— Ради тебя.

— Милый, а то у меня просто страшные мысли…

Второй звонок был в санаторий, Минцу.

— Я заеду за вами на такси, — сказал он. — И сразу к вам в лабораторию.

— Правильно, — сказал Минц, — у меня уже появились кое-какие мысли, как ограничить этих бактерий сферой внутренней политики…