«Похитители сутей»

…И долго еще определено мне чудной властью идти рука об руку с моими странными героями, озирать всю громаднонесущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!

Н.Гоголь “Мертвые души”

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПАССАЖИР СЕДЬМОГО КЛАССА

Число “13” несчастливое. Поэтому, если вам дали тринадцатую каюту на теплоходе или тринадцатое место в вагоне, ведите себя так, чтобы о вас -потом все вспоминали с содроганием.

К. Прутков-инженер. “Советы туристам”

1

Тело № 176, тело мужчины массивного сложения, выкатили из ряда лежащих в анабиотическом оцепенении (ниц на самокатных столиках с отверстиями для рта и ноздрей) в подвале-холодильнике Обменного фонда. Столик проследовал через ВЧ-туннель, где электромагнитные волны незримо промассировали и нагрели до нормальной температуры каждую жилку и клетку тела; когда же мышцы, оживая, начали медленно, но мощно сокращаться, то служители на выходе ловко закрепили руки, ноги, поясницу и шею кожаными захватами. Затем столик был вкачен в лифт и вознесся из подземелья на самый верхний ярус Кимерсвильского пси-вокзала — туда, где производилась трансляция, а также прием и оформление пассажиров двух высших классов, шестого и седьмого.

Служитель приемного отсека VII класса — немолодой, в светлом комбинезоне, преисполненный сознания своего веса ничуть не меньше, чем швейцар дорогого отеля, — принялся за дело не спеша: в седьмом классе пассажиры редки. Он установил столик вдоль стены под рефлекторами, затем наложил на тело две нашлепки из воскообразного, сплошь пронизанного разноцветными проводами материала; каждый провод оканчивался у тела едва заметным игольчатым выступом-электродом. Это были контактные устройства, в просторечии контактки; одна, с крестовыми ответвлениями, легла на спину вдоль позвоночника; другую, похожую на мягкий шлем с ячеистыми просветами, служитель нахлобучил на голову мужчины. Подровнял, обжал, в ячейки выпустил пряди волос; затем воткнул ощетиненные серебристыми контактами колодки на другом конце жгута проводов в щелевые разъемы в стене. Возле засветились созвездия зеленых искорок, повторяя рисунок контактов в нашлепках: знаки, что каждый электрод надежно касается соответствующего нервного окончания в коже спины и головы.

Тем временем из плоского зева пневмопочты на полку под ним упали соединенные в вереницу лентой четыре пси-кассеты: белого цвета — Интеллект, розовая — Характер, голубая — Память и зеленая — Здоровье.

Служитель, взглянув на них, уважительно поцокал языком: свето-индикаторы во всех кассетах полыхали ярко-голубым сиянием, признаком чистоты и большой силы пси-зарядов. Сейчас эти коробочки, чуть больше кассет портативного магнитофона, и заключали в себе личность прибывшего из космических далей пассажира: общие для всех разумных существ Вселенной сути их натур. Их надлежало ввести в земное тело.

Само тело № 176 мало интересовало служителя: оно могло принадлежать землянину, отправившемуся в пси-круиз и сдавшему тело напрокат (галактические круизы стоят дорого), или обменнику с этим пси-туристом; могло и вовсе быть ничьим, остаться от погибшего. Но пассажир вызывал любопытство: по VII классу путешествуют знаменитости, деятели, тузы… а этот к тому еще был весь голубой. Поэтому, установив кассеты в гнезда и нажав на пульте четыре клавиши вдоль надписи “Пси-интегрирование” (эту операцию обслуживающий персонал по-свойски именовал всучиванием), после чего в работу вступила автоматика, служитель углубился в изучение Документов.

На первой странице пси-паспорта, где давались общегалактические сведения, было сказано крайне мало. В графе “Место постоянного обитания” указано коротко: “Ядро”, то есть имелось в виду все ядро нашей Галактики, обильная звездами область размерами в сотни парсеков; в графе “Самоназвание” стоял мудреный индекс “ГУ-5 (пси)Н 7012”, а в графе “Пол” и вовсе напечатано телетайпным шрифтом: “По своему усмотрению”. Редкий случай, подумал служитель.

Самыми информативными пока были индексы “(пси)Н”— психически нерассеивающийся. Сути землян, а равно и других жителей Солнечной, помечали индексами “(пси)Р” — они психически рассеивались, не могли сохранить себя при трансляции на межзвездные расстояния в виде волновых электромагнитных “пакетов”, сникали и исчезали, не долетев. Поэтому кассеты с их сутями просто грузили в звездолеты и гиперзвездолеты, доставляли куда надо, там воплощали в местные тела. “Пакетами” же земляне обменивались с инопланетянами только в пределах Солнечной.

А этот, можно сказать, своим ходом добрался из Ядра в наше захолустье. В кассеты ею записали только здесь, приняв антеннами, — чтоб в тело ввести по высшему классу. М-да!..

Следующие листки пси-паспорта имели фотографии и записи об иных воплощениях существа ГУ-5 (пси)Н 7012. Чего здесь только не было, кем только не оказывалось оно в разных мирах! Гуманоид непарнокопытный пластинчатый Уа-Уах-Эва со второй планеты быстролетящей звезды Барнарда… Бересклет живородящий мигрирующий, образчик расы разумных растений на планете у Антареса… Сернокислотник двоякодышаший Вжик-Вжик XVII (на снимке — дельфиноподобное существо опирается хвостом о туманную поверхность моря) со сплошь покрытой кислотным океаном невидимой у нас карликовой звезды в Плеядах… Астролет кристаллический № 11250 класса “твердь— космос” (блестящий эллипсоид вращения с усиками антенн впереди, лопастями фотобатарей по бокам и чашей фотонного отражателя сзади), не нуждающийся в планетах житель трехзвездной системы Сириус-А, В, С… Листая паспорт, служитель еще раз осознал, как редки во Вселенной человекоподобные: верблюжья харя непарнокопытного пластинчатого барнардинца казалась почти родной. Земная страница паспорта была чиста. Другим документом был вкладыш ограничений: в нем оговаривали срок пребывания в земном теле, а также различные, по желанию первичного владельца, запреты и рекомендации (не полнеть, не загорать, соблюдать определенную диету, бегать трусцой…). Но на данном вкладыше тем же телетайпным шрифтом было напечатано категорическое “Без ограничений”.

Нет, это не обменник, не турист, соображал служитель, вписывая в графе “Пол” на земной странице слово “мужской” (какое там “по усмотрению” — все в наличии). Серьезный дядя — всюду побывал, и тело ему отдается вроде как насовсем, и вон откуда прибыл. ГУ-5. Гэ-У-пять… уже не пятое ли Галактическое управление?! Все они находятся в Ядре. Наше Гэ-У-один — транспортное… а пятое чем занимается?

Служитель был не весьма сведущ в структуре своего учреждения, но решил быть настороже — а вдруг начальство!

2

Свечение древовидных индикаторов в кассетах быстро слабело и сползало по спектру от голубого до зеленого, затем до желтого, красного, рубинового… и сошло на нет. От столика донесся протяжный вздох, будто человек пробуждался от глубокого сна, шевеления. Служитель подошел, снял контактки, освободил тело от ремней и помог пассажиру подняться.

— Земля, третья планета нашей Солнечной системы, рада приветствовать вас! — произнес от с заученной улыбкой.

Пассажир стоял, расставив ноги, осматривался взглядом осмысленным, но чуть сонным. Вместо ответа он протянул служителю левую руку, на которой болталась пластиковая бирка с номером 176

— Ах, простите! — тот отвязал бирку, с полупоклоном указал на дверцу кабины. — Пожалуйте сюда, там ваша одежда. Если понадобится помошь, нажмите кнопочку. Как оденетесь, я вас запечатлею для паспорта, хе-хе… пажалте!

Пассажир проследовал в кабину. Служитель укатил пустой столик к лифту, отправил его вниз, вернулся к себе. Выждав достаточное время, он с фотоаппаратом, мгновенно выбрасывающим снимок, вошел к пассажиру. (В классах пониже в паспорт лепили фотографию прямо с анабиотического тела, но в “люксовых” учитывали, что после всучивания-оживания и во внешности отражается новая натура — какими-то напряжениями лицевых мышц, новыми складками у рта или около глаз…) Тот уже облачился в темно-коричневый с искрой костюм, безразмерно облегавший тело, — такие были в моде. Но когда он обернулся, служитель обмер: лица у пассажира не было! Служитель не запомнил лица у тела № 176 — но ведь было же какое-то… а теперь нет ничего: нечто гладкое, розовое, каплевидное — с шевелюрой поверху. В нижней части капли обозначилось отверстие, бесцветный голос произнес:

— Я еще не готов, погодите.

Многое повидал служитель за время работы в высших классах Кимерсвильского пси-вокзала, но такое — впервые: пассажир перед зеркалом воздавал и примерял себе различные внешности! Вот лицо его, а затем и тело удлинились, сузились плечи (безразмерный костюм послушно следовал за трансформациями); из “капли” выступил резко заостренный подбородок, над ним обозначился рот со втянутыми губами, выпятился топориком хрящеватый нос с высокой горбинкой, запали щеки, оформился высокий, но узкий лоб, глубоко сидящие глаза. “Что-то знакомое”, — подумал служитель. Но пассажир критически оглядел себя, хмыкнул — не понравилось. Все оплыло, осело, костюм превратился в подобие мятой пижамы. И начал формироваться полненький, даже с брюшком и широким тазом, среднего роста человек с округлой, коротко подстриженной головой, с припухлым лицом нездорового желтого цвета, светлыми бровями, вздернутым носом; глаза с жидким водянистым блеском будто плавали в светлых ресницах.

Но и эта внешность не приглянулась существу ГУ-5 (пси)Н 7012 — все опять расплылось в сдерживаемую костюмом жидковатость. “Ох, напрасно я пол-то указал, поспешил!” — испугался служитель.

В третьей трансформации пассажир принял внешность пожилого массивного мужчины, седоволосого, с массивной челюстью и волнистым носом на брюзглом лице, с мешочками под небольшими, близко поставленными глазами; кого-то и этот облик напоминал. Соответственно преобразовался и костюм.

— Теперь позирую, действуйте! — с — легким акцентом сказал пассажир сипловатым грудным голосом, повернулся к служителю, фотогенично приподнял уголки плоских губ.

Тот щелкнул. Извлек из щели фотоаппарата готовый снимок, наклеил в паспорт.

— Записать вас как прикажете?

— Запишите… м-м… пишите так: Порфирий Петрович Холмс -Мегре.

“Ух, едрит твою напополам!” — только и подумал служитель, каллиграфически занося в паспорт названное имя. Ему многое стало понятно. Во-первых, внешность новоприбывшего соответствовала кинооблику комиссара Мегре в наиболее популярной габеновской интерпретации (а предшествовавшие и забракованные — Шерлока Холмса и, вероятно, следователя Порфирия из романа Достоевского). Во-вторых, сразу расшифровалось в уме таинственное ГУ-5 — это было ГУ БХС, Галактическое управление по борьбе с хищениями сутей. Новоприбывший был не только нерассеивающимся, но и сотрудником этого управления среднего ранга (число 7012 значило, что он входит в первый десяток тысяч, для галактического агента это неплохо) и считал, применительно к земным обстоятельствам, что соединяет в себе детективный дар Шерлока Холмса, Порфирия Петровича и комиссара Мегре.

Вручив пассажиру оформленный паспорт и проводив его с полупоклоном до двери, служитель вздохнул с облегчением.

3

Комиссар Мегре (будем и мы так именовать новоприбывшего, раз ему этого хочется) неспешно шагал вниз по пологой спиральной дорожке, которая описывала десятиметрового радиуса витки вдоль прозрачной стены башни пси-вокзала. Звуки шагов гасил ворсистый серый ковер. Никто не обгонял его и не попадался навстречу. От ствола башни, в котором располагались рабочие помещения и лифтовые шахты, спираль отделял выкрашенный под мореный дуб барьер.

…Слева в груди что-то мощно пульсировало: сокращение — расслабление, сокращение — расслабление… Да, сердце — бионасос для перекачки питательной жидкости, крови. В боках и в бедрах мелко покалывало — в память о долгом лежании в анабиозе. Желудок требовательно напомнил о себе спазмой аппетита, в такт с ней рот увлажнился слюной.

ГУ-5 (пси)Н 7012 знал, что все эти ощущения отнюдь не признак неудачного пси-интегрирования, вещи опасной, — просто “белковый синдром”. Его предупредили, что с белковым телом будет много хлопот: питание, пищеварение, естественные отправления, очистка поверхности кожи, полостей, утомляемость, требующая ежесуточного многочасового сна… А еще курить надо, вспомнил он, трубку. Ничего, справлюсь, не такое бывало.

Тем не менее весь первый круг по спирали комиссар был полон ощущениями тела, привыкал к нему. Привык — и на втором витке он с тем же острым чувством новизны (хотя заложенная в память информация о городе была достаточной, чтобы он смог прийти куда нужно и к кому нужно) начал осматриваться.

За стеной разворачивалась панорама Кимерсвиля. Широкая река (“Итиль”, — вспомнил комиссар название) разделяла город на две неравные части. Она искристо блестела под солнцем, умеренно яркой звездой с диском в полградуса, которая просвечивала голубую от кислорода атмосферу с белыми комьями водяного пара, облаками. По реке плыли суда — столь же белые, как и облака, но более правильной формы. Заречная сторона города состояла из одноэтажных домов, которые образовали две параллельные улицы над высоким глинистым обрывом. Правее них ветвились-множились сдвоенные блестящие нити железнодорожных путей, занятые товарными вагонами и платформами, — сортировочная станция; за ней вдали темнел хвойный лес. От станции на эту сторону реки был перекинут железнодорожный мост на трех гранитных быках. Левее Заречной слободы (прибывший знал и названия) на отшибе высились стандартные многоэтажки жилмассива. К нему по другому мосту шли люди, мчались автомобили.

Сторона города, в которой — на выступившем в реку мысу — находился пси-вокзал, была заметно более современной, респектабельной, ухоженной. Весь берег одет в бетон и наклонные газоны с короткой травой; полукруглую площадь у подножия башни окружали здания смелых архитектурных форм — многоэтажные волны, пологие с одной стороны и крутые, будто набегающие, с другой, они образовывали вихревой ансамбль. Три широкие улицы, полные движения, тоже вливались в площадь согласно с этим вихрем, под острыми углами. Имитация спиральной галактики, понял Мегре, недурственно. Впрочем, так, соответствуя вселенскому пси-порту планеты, выглядел только центр города. А ближе к окраинам и в этой стороне многоэтажные здания оказывались стандартными коробками в соседстве с маленькими, преимущественно деревянными домиками на нешироких и не везде мощенных улицах с деревьями по краям. За городом простиралась холмистая степь, большей частью распаханная, среди нее виднелись серо-зеленые, по-весеннему полупрозрачные рощицы.

После двух витков осмотра прибывший ощутил, что чувство новизны испарилось, город стал привычным, малоинтересным. Интерес сконцентрировался на деле, ради которого агента 7012 и прислали.

Башня между тем расширялась. Следующий виток спирали привел комиссара в залы третьего яруса, где находились V и IV классы. Ковры здесь были потерты, двери хлопали. Возле барьерных стоек с надписями “Регистрация обессучиваемых” томились небольшие очереди. Мегре задержался возле стойки класса IV-Т (туристский), слушал, смотрел, вникал.

— Да не могу я вас отправить по четвертому, молодой человек! — сердечно объяснял лысый регистратор в синем мундире с жетоном на груди (знак “(пси)” на фоне спиральной галактики) рыжеволосому и густо веснушчатому юноше с несчастным выражением лица. — Смотрите сами, — он положил перед юношей желтый пластиковый прямоугольник со сложной перфорацией, — ведь у вас дифференциалы интеллекта и более высоких порядков, чем наш четвертый, здесь отмечены… видите дырочки? Вот какая-то способность даже до десяти баллов тянется — не берусь на глазок расшифровать, какая?

— В физической химии, — уныло сказал юноша.

— Вот видите, в физической химии. Этим нельзя пренебрегать. При считывании вас по четвертому классу она срежется — и привет! Вас даже по пятому отправить нельзя, только по высшему…

— Откуда я наберу на высший-то со стипендии?

— Ничего, юноша, запаситесь терпением, — в голосе регистратора появились отеческие нотки. — С такими-то данными… окончите курс, продвинетесь — никуда не денутся от вас ни Денеб, ни Альтаир. Еще дальше полетите — и не туристом, а в командировки, за казенный счет!

— Э, то еще когда будет…— вздохнул студент, сунул пси-карту в карман, направился к выходу.

Мегре заметил, как стоявший предпоследним поджарый брюнет с бледной плешью и быстрым взглядом за подсиненными очками покинул очередь, пошел за юношей. Комиссар хотел последовать за ними, но его отвлекла перепалка у соседней стойки класса V-А; стены около нее украшали рекламные плакаты с видами иных планет. За барьером трудился тридцатилетний красавец с прямым пробором и усиками; в интонациях его за учтивостью проскальзывала язвительность.

— Но почему?! — возмущалась дама перед стойкой. — Да, я знаю, что тело не транслируют… но почему драгоценности нельзя передать? Почему мои украшения не могут отправиться со мной? Ведь я без них буду там, пардон, как нагая!

Дама напирала на слово “драгоценности”, горделиво смотрела на очередь. Ей было за пятьдесят, вырез платья излишне открывал дряблую, морщинистую грудь, но в ушах искрились, покачиваясь, двухъярусные изумрудные подвески, сизые волосы украшал черепаховый гребень с бриллиантами, складки смуглой шеи маскировали нити крупного жемчуга; запястья обвивали змееподобные золотые браслеты с рубинами.

“Везде одно и то же, — думал комиссар, — стремление даже из математики хватануть то, что возвышает. То, что здесь — и не только здесь — идет как номер пси-класса транспортировки, на самом деле просто порядок дифференцирования функции под названием “личность”. Чем она сложнее, тем более высоких порядков дифференциалы ее что-то значат, — их надо считывать, транслировать или хранить в кассетах… а это технически сложнее и дороже. Но почему, скажите мне, быть сложным — хорошо? Ведь главные черты личности во всех мирах: простота, доброта, ясность, воля, честность, уравновешенность, здоровье — математически дифференциалы низших порядков… что же в них низшего-то?!. Из глупости претензий этой дамы ясно, что транслировать ее по третьему классу — в самый раз. А на пятый она потратилась, чтобы потом морально уничтожать знакомых: “Вот я в Кассиопею летала по пятому!..”

— Ваша склонность украшать себя, Мариам Автандиловна, — корректно объяснял между тем красавец регистратор, — учтена вот в этом столбце пси-карты. Видите вереницу дырочек вплоть до уровня в 12 баллов? Эта информация будет передана вместе с другими вашими сутями, на каждой планете вам подберут обменницу с аналогичными наклонностями. Например, у Веги на планете завро-сапиэнсов вы будете носить красное целлулоидное кольцо в носу и ярко начищенный медный таз на животе; впереди будет шествовать юный завр и ударять хоботом в бубен. У двоякодышащих Денеба чешую вам раскрасят во все цвета радуги от жабр до хвоста…— В очереди захихикали; у дамы медленно отваливалась челюсть. — Когда вы окажетесь у “весельчаков” Альдебарана, каждую веточку ваших рогов украсит отдельный микротранзистор, и все ,они будут исполнять разные мелодии. Драгоценности же, если они у вас настоящие, вам лучше сдать на хранение в банк. Ближайшие — на Привокзальной площади. Очень сожалею, но…— и он изящно указал на плакат над стойкой: “К— сведению обессучиваемых: за сохранность драгпредметов, оставшихся на обессученных телах, администрация ответственности не несет”.

— Если… настоящие?! Это про мои-то кровные!.. — пришла наконец в себя дама, забушевала в полный голос. — Ах ты, молокосос! Я этого так не оставлю, я тебе покажу рога и медный таз!

Мегре бросил на регистратора сочувственный взгляд, двинулся дальше вниз.

Студент и поджарый брюнет, забегающий то справа, то слева, шагали по спирали витком ниже. Комиссар хорошо слышал разговор.

— Слушай, я же серьезную сумму предлагаю, — напористо частил брюнет. — Продашь — и тебе хорошо, и мне хорошо. Сможешь летать даже по пятому и гораздо дальше. Ну?

— Сейчас хорошо — а потом? — флегматично возразил студент. — Ты за меня будешь физхимию долбать, экзамены сдавать?

— Да отрастет она у тебя, эта способность, отрасте-ет! — почти запел брюнет. — Ты же молодой, у молодых сути восстанавливаются, как хвост у ящерицы, чтоб я так жил! Хорошо, набавлю еще сотню галактов — по рукам?

— Катись-ка ты знаешь куда… Отрастет! Нашел дурачка. Сдам вот тебя внизу.

— Ну-ну-ну, зачем же ж так? У нас же ж полюбовная беседа. Не желаешь, не надо, исчезаю.

Когда Мегре, перегнувшись через перила, взглянул вниз, веснушчатый юноша шагал один. Учащенная походка его собеседника слышалась ярусом ниже. Комиссар запомнил диалог.

Круг второго яруса, где расположился самый ходовой для межзвездных пси-полетов III класс, имел в диаметре метров пятьдесят. Здесь было суетно, шумно, душновато; «ковровые дорожки сменил потертый линолеум. Граждане земного вида (хотя многие, по существу, жители иных миров) табунились у стоек, кассовых окошек. Кабины, к которым тянулись очереди, здесь были упрощены до уровня пляжных: виднелись ноги раздевающихся, над перегородками возвышались их головы. Стены украшали плакаты с грудастыми пси-стюардессами и — помимо уже знакомого комиссару воззвания насчет драгпредметов — многие лозунги: “Провожающие, проверьте, не остались ли у вас пси-карты отбывающих!”, “Купля-продажа сутей категорически запрещена!”, “Не приближайтесь к телам ваших обессученных родственников, это опасно!” и т. д.

Здесь работал конвейер. Обессучиваемых укладывали лицом вниз на движущуюся черную ленту, двухметровые секции которой были отгорожены бортиками. Служители в доспехах, напоминающих хоккейные, закрепляли руки и ноги пассажиров ремнями, одним ловким движением настилали вдоль позвоночника спинную контактку, надевали и обжимали на головах решетчатые шлемы со жгутами проводов, щелкали тумблерами — и дальше действовала электроника.

Момент считывания многим давался нелегко: вздыбливались волосы в ячейках шлема, по телу волнами пробегала дрожь и сокращения мышц, пот выступал на шее и спине (у иных же, напротив, мурашки). А некоторые, как ни сдерживались, вскидывали голову и испускали идущий от самых глубин стон или вопль… и затем обмякали. Неохотно — пусть и на время — расставалась душа с телом.

Эта лента уносила тела вниз, в подвал, на анабиотическое хранение. Другая двигалась навстречу и выносила оттуда тела на всучивание, введение в них обменных личностей из кассет. Это делалось в дальней части зала. Оттуда до комиссара Мегре тоже доносились стоны и клики” свидетельствовавшие, что и всучивание было для многих сильным переживанием. Но эти клики и стоны имели иную, жизнеутверждающую окраску: то были звуки облегчения удовлетворенной страсти, восторга. Горестно отделялась душа от, тела, но радостно соединялась с ним. И неважно, что это была уже не та душа.

…Лозунг об опасности приближения к обессученным телам был не лишним, и не напрасно служители одевались, как хоккейные вратари. Комиссар видел, как два приятеля — один рослый, другой пониже — сердечно распростились у соседних кабин и даже из них, разоблачаясь, посылали друг другу кивки и улыбки; затем их обессученные тела оказались в соседних секциях ленты. Долговязый впереди, его приятель позади. Первого положили неудачно, ступня перевесилась через бортик перед лицом второго. И тот, повернув голову, принялся грызть ее повыше пятки. Длинный задергался, загыкал, сипло взвыл. Пока дюжие служители разнимали этих двоих, заволновался весь конвейер: обессученные дергались, мычали, завывали, зал наполнился ужасными звуками; на минуту прекратили операции. Но порядок был восстановлен, конвейер тронулся.

Агент 7012 наблюдал подобное и в иных мирах, суть дела, была ему понятна.

Дифференциальное считывание забирает из тела избыток психического заряда, который выражает себя индивидуальными чертами, разумом, личной памятью, но оставляет нетронутым то, что равно есть у всех существ, чем обмениваться нет смысла: животную составляющую психики. Первичную “Ы-активность” — по терминологии теоретиков. Высшие черты личности смиряют, сдерживают ее — но, освободившись от опеки, Ы-активность иной раз проявляет себя мощно и без затей. Уровень ее у разных существ различен, думал агент, каков он здесь? Кусать только потому, что есть возможность укусить… ох, кажется, велик.

4

Последний виток — и он опустился в основание башни. Здесь, в круге первом, находилось то, что соотносилось с межзвездными пси-полетами, как в обычном сообщении с дальними рейсами соотносятся пригородные: система массовой пси-транспортировки в пределах Солнечной, в просторечии “электричка”.

…Неутоленные желания побуждают нас искать новые возможности. Найденные же возможности, в свою очередь, порождают новые потребности. И у многих людей (а равно и жителей соседних планет) потребность в пси-перебросах из одного мира в другие стала теперь столь же обыденной, как прежде — в поездке на дачу, в ближний город за продуктами или дефицитом, на село к родичам и так далее. До ближних планет минуты, до дальних, начиная от Юпитера, часы, о чем говорить! Пригородное сообщение.

Среди людей, четырьмя потоками втекавшими в башню через стеклянные двери западной стороны и такого же количества, выходивших наружу через восточные, — были преподаватели и студенты, разочарованные мужья и брошенные жены, археологи, ведущие раскопки на Марсе, и искатели приключений на четыре отпускные недели, планетологи, дипломаты мелких рангов, сезонные рабочие, любовники, решившие продолжить связь в иных воплощениях, туристы, ищущие новизны, и пенсионеры, ищущие справедливости, литераторы и репортеры, телепаты и иллюзионисты, сыщики и укрывающиеся преступники, художники, чиновники, композиторы, толкачи, коллекционеры, пси-фарцовщики, проповедники, искатели истин, любители по-новому “вздрогнуть”, изыскатели, проектировщики, наладчики, физики, лирики, философы… и бог знает кто еще. Некоторым так часто доводилось менять планету, среду обитания, облик, что им нелегко было вспомнить, кем они были первоначально, до пси-полетов: людьми, самоперекатывающимися шарами-меркурианцами, стратозаврами Венеры, энергетическими вихрями-марсианами, облакинями в атмосфере Юпитера, объемнорешеточниками Нептуна или кем-то еще? Разумными обитателями Солнечной — вот главное.

— Отбывающие в сторону Марса, Юпитера со спутниками, Сатурна со спутниками и далее, ваши турникеты от 1-го по 4-й! — объявляли громкоговорители. — Отбывающие к Венере и Меркурию проходят через 5-й б-й турникеты. К сведению новоприбывших инопланетян: все справки на Привокзальной площади. Не скапливайтесь здесь, пожалуйста, не создавайте заторов!

Здесь царило самообслуживание.

Отбывавшие просовывали в щели турникетов свои пси-карты. Раскрывались пропускные скобы, вспыхивали указатели: женщинам направо, мужчинам налево. Пассажиры ступали на эскалаторы, отличавшиеся от метрополитеновских лишь тем, что рядом со ступенькой находилось сиденье с подлокотниками, эластично-упругой спинкой-контакткой и шлемом на рейке. Пока лента возносила людей по крутому участку “горки”, каждый успевал снять рубашку (или свитер, куртку — у кого что было) — некоторые расстегивали и приспускали брюки до полного обнажения позвоночника — сесть, плотно прижаться к спинной контактке (загоралась зеленая лампочка), нажать кнопку—по рейке на голову мягко опускался решетчатый шлем (загоралась другая зеленая лампочка) — и замереть в предстартовой готовности.

Считывание-обессучивание происходило при выходе эскалаторной горки на горизонталь.

Этот момент и здесь угадывался по тому, как у пассажиров судорожно напрягались тела и лица, дыбом поднимались выпростанные из шлема пряди волос… а многие, не удержавшись, издавали стон, крик или рычание. Затем тела расслаблялись, лица делались упрощенно сглаженными, идиотическими и такими следовали по горизонтальному участку.

На спуске шло всучивание обменных личностей. Снова вздыбливались волосы, судороги проходили по лицу и телу, раздавались стоны и возгласы (теперь не скорбного, а удовлетворенно-ликующего оттенка). Лица опускающихся по эскалатору приобретали осмысленное выражение, но часто не то, какое имели две минуты назад.

Шлемы подскакивали вверх по рейкам, контрольные лампочки гасли. Пассажиры — теперь уже прибывшие — поднимались с сидений, опускали завернутые рубашки, застегивали штаны и по выровнявшейся на горизонталь ленте направлялись к выходам, исчезали в них — всяк по своим делам. Редко кто останавливался, остолбенело смотрел по сторонам, щупал себя — новичок, приходящий в норму.

А сути считанных личностей в это время были уже рассортированы вычислительной (пси)-машиной по порядкам дифференциалов, по индексам, раскалиброваны с точностью до ±0,5 балла, собраны в группы по направлениям, промодулированы несущими радиочастотами, излучены вихревыми антеннами пси-башни — и мчались, балдея от космического экстаза, к своим планетам. В точках ветвления трасс их захватывали многокилометровые параболические решетки ретрансляторов, подпитывали энергией, фильтровали от помех, посылали дальше.

…Целеустремленные потоки пассажиров. Молодецкий перещелк турникетов. Непрерывное движение эскалаторов. Единообразные, как ружейные приемы, стартовые действия. Мерцание сигнальных лампочек, шмыгание импульсов по электронным схемам, бурление электромагнитной энергии в СВЧ-кабелях…

И только звуки, издаваемые пассажирами в моменты старта и прибытия, вносили в этот технический апофеоз какие-то своеобразные ноты — не то коллективного покаяния, не то массового распутства.

5

Комиссар тоже вышел из пси-вокзала в деловом настроении. Поэтому его внимание привлекла не площадь с вихревым движением машин и толпами людей, не здания вокруг и даже не красивая река за парапетом набережной, — а листочки бумаги, налепленные всюду возле выходов и на окрестных столбах. Это были объявления.

“Меняю десятибалльное здоровье на способности в точных науках б—7 баллов. Доплата по соглашению. Звонить…” — телефон был оторван.

“В связи с отлетом по годичному контракту на Ганимед сдаю напрокат тело — мол. муж. в хор. сост. Обращаться…”

“Миняю холиричиский тимпираминт на муз. спасобнасти жилатильно испальнительские для эстрады. В придачу даю кафейно-музикальный канбайн “Икспресия”, пачти новый”.

Мегре переходил от столба к столбу, читал, заложив руки за спину, и чувствовал на себе взгляд плешивого брюнета, который склонял к сделке веснушчатого студента с недюжинными способностями. Брюнет прогуливался с независимым видом. Вот оказался рядом, склонился к объявлению, которое читал комиссар, произнес тихо и как бы в сторону:

— Продам сути, куплю сути…

— А что у вас есть? — так же не глядя в его сторону, отозвался комиссар.

— А что бы вы хотели: отдельные или блок?

— Лучше блок.

— Имею характер — женственный, любящий, скромный, снисходительный. Верность девять баллов, доброта восемь. Если у вас молодая жена, он ей очень не повредит.

— Не интересует.

— А какой надо?

— Мужской, сильный. Воля 12 баллов, симметричная в активной и пассивной составляющих, гордость — одиннадцать, отвага — десять, принципиальность — шесть, щедрость — двенадцать, темперамент сангвинический — одиннадцать…

Брюнет, не дослушав, присвистнул:

— Ну, папаша, вы даете! Такой характер это все равно что бриллиант на тыщу карат. Его, может, и в природе нет, а уж на толчке… Я лично о таком не слышал. И вообще такие баллы только очень состоятельному человеку под силу.

— Скажите, а интеллектуальные сути у вас имеются? — раздался позади женский голос.

Оба быстро обернулись. Рядом стояла молодая женщина. Она была хороша собой — не только округлым чистым лицом с широким лбом и прямым носиком, ясными карими глазами, густыми пепельными волосами, но и налетом интеллигентности и небрежного изыска в облике и одежде. Взгляд сейчас был холодным и несколько брезгливым; чувствовалось, что только крайняя нужда заставила ее обратиться к таким людям.

— Какие, что вас интересует? — брюнет поправил синие очки.

— Поэтический дар одиннадцати… ну, на худой конец, десяти баллов. Лирико-философский с креном в космичность, с мягким юмором и с чувством новизны.

— О! — спекулянт возвел брови. — Я бы и сам не прочь заиметь такой. Это вам самой?

— Мне, не мне, какое это имеет значение! — женщина повела плечиком. — Нужна кассета. Заплачу хорошо. Так у вас есть?

— Сейчас нет, но… для вас я переворошу весь черный рынок и найду! Слово чести. И в цене сойдемся.

Брюнет пытался “кадрить” приглянувшуюся женщину настолько примитивно, что та только поморщилась, повернулась к Мегре:

— Может быть, у вас что-то есть на примете?

— Очень сожалею, — мягко улыбнулся тот, — но у меня на примете пока только вы двое…— Комиссар отвернул лацкан безразмерного пиджака, показал самосветящийся знак “ГУ БХС” . (спекулянт при виде его даже присел) и произнес формулу, которая в разных мирах выражалась различно, но смысл всюду был одинаков:— Пройдемте!

И повел задержанных через площадь. Порфирий Петрович был доволен: все-таки явится не с пустыми руками.

Сворачивая в выгнутую дугой улицу, где в трех кварталах отсюда, он знал, расположен Кимерсвильский отдел БХС, новоприбывший оглянулся. Башни пси-вокзала — параболоид вращения, уходящий к облакам и расширенный там, под ними, тремя вихревыми антеннами,—. походил издали на гигантский стетоскоп, приложенный к земной поверхности. Вселенная будто выслушивала через него планету.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОРОД КИМЕРСВИЛЬ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Если человек духовно стоит на четвереньках, относительно его физического прямохождения лучше не заблуждаться: это лишь хождение на задний лапах.

К. Прутков-инженер, мысль № 50

1

В Кимерсвильском ОБХС — отделе борьбы с хищениями сутей — шел рабочий день. В приемной под присмотром дежурного скучали трое подозреваемых в незаконных пси-операциях: плотный, элегантно одетый мужчина средних лет, темноволосый молодой человек с тонкими чертами округлого лица и самолюбивой складкой губ и старушка. Они прошли обследование в лаборатории и теперь с контрольными пси-картами ждали словесного исследования (кое в иных делах называют упрощенно допросом). В комнате для исследований двое: начальник ОБХС Семен Семенович Звездарик, плечистый сорокалетний землянин с покато переходящим в лысину лбом, синими глазами и узкими губами, над которыми саблей навис хрящеватый нос, и его помощник, исследователь I класса Витольд Адамович, добродушно полненький, коротко постриженный, с темными глазами в припухлых веках (а на самом деле марсианин Виа-Скрип с Большого Сырта, постоянно обменивающийся с вкалывающими там нашими археологами и прибывающий утром на работу в “электричке”), — за столами-пультами вникали в сопутствующие бумаги. Звездарик ближе к окнам, Витольд Адамович подальше.

За окнами набирает силу апрельский день, размытые облака плывут над крышами домов, голуби томно курлычут на карнизах; липы вдоль тротуара усеяны зелеными брызгами распускающихся почек. Все буднично, обыкновенно — только над домами, над всем городом вздымается башня пси-вокзала. Вид ее — несмотря на ухищрения земных архитекторов создать вокруг надлежащий ансамбль— своими параболами, спиралями и вихрями как бы бросает вызов плоскостям и прямым углам городских строений, обличает вложенную в это сооружение чужую, инопланетную мысль. Она. такой и была: проект пси-вокзала —не только для Земли, для многих мест Солнечной и примыкающей части Галактики — создали кристаллоиды Проксимы, энтузиасты пси-транспортировки. Они же (точнее, их сути) обеспечивали и работу (пси)-машины.

По другую сторону столов Звездарика и Витольда сверкали никелем, лоснились пластмассами и искусственной кожей зажимов два КПСа — кресла принудительного считывания; в верхней части они напоминали зубоврачебные, в нижней — гинекологические. Над спинками кресел нависали все те же шлемы головных контакток на зубчатых рейках. Именно считывание-изъятие чужих, похищенных или иным способом присвоенных психических сутей для возвращения таковых владельцам и было, как правило, финалом собеседований в ОБХС.

Начальник отдела склонился к микрофону слева от себя, произнес сипловато:

— Давай бабусю.

Вошла гражданка Клюкина Эротида Власьевна семидесяти двух лет, вдова, пенсионерка, психически нормальная, проживающая в Заречье и подозреваемая в присвоении — посредством покупки у спекулянта кассеты и введения ее содержимого себе — “девичьих сутей”. На след навела племянница Антонина, не поладившая с бабкой. Поскольку обнаружена кустарная кассета, да и сама Клюкина не отпиралась, было не подозрение — доказанный факт.

…История исчезновения “девичьих сутей” была проста, поучительна и ужасна. Год назад учащиеся выпускного курса Кимерсвильского планетологического техникума, парни и девушки в возрасте от 17 до 20 лет, отправились в обменные практики на Венеру, Сатурн и планету-спутник Юпитера Ио. Это был первый опыт пси-обмена студентами. С ребятами все обошлось, но девушки нашли, воплотившись в тела юных кремнийорганических венерианок-стратозаврих, сатурнианских метаноаммиачных осьминожиц и ажурных многополюсниц Ио, неожиданно развели такую “свободу нравов”, так скандализовали своим поведением инопланетные общества, что пришлось всех срочно, не дожидаясь конца практики, обменять обратно. Мало того что это сорвало и практику инопланетных студенток на Земле, но более сотни одних только молодых стратозаврих, вернувшись в свои тела, обнаружили, что они мамы, и стали нести яйца; вопрос об отцовстве во всех случаях остался открытым. Сами же девицы дома к занятиям вернуться не пожелали и быстро превратились в совершенных распустех и шалав — вплоть до приставания к пси-туристам. То, что Кимерсвиль — город, так сказать, портовый, помогло им закрепиться в этом качестве.

Инопланетные партнеры по обменной практике обвинили землян, что те их обманули, дали на студенток пси-карты с сильно завышенными значениями таких черт, как стыдливость, целомудрие, послушание, верность любимому, скромность… И действительно, повторное обследование вернувшихся девушек показало, что пси-потенциалы этих черт характера у них близки к нулю. Не стало у них этих черт, а были! То, что скандал разразился сразу в трех местах Солнечной, не позволяло заподозрить в хищениях жителей тех планет: дело явно произошло на начальном этапе пси-транспортировки, на Земле.

Это вскоре и подтвердилось: на черном рынке в Кимерсвиле появилась и была быстро распродана крупная партия кассет именно с такими наборами “девичьих сутей”. Здешние мамаши, устрашенные случаем со студентками, хватали, платили любые деньги — для своих еще не сбившихся с пути дочерей.

Все это прошло в памяти Семена Семеновича, пока гражданка Клюкина огибала стол и садилась, подобрав юбку, на краешек КПС. У нее было овальное, в резких морщинах лицо, выцветшие голубые глаза, руки, сложенные на коленях, в темных венах. “Старушка божья, лакомый кусочек”, — подумал Звездарик. ,

— Эротида Власьевна, — сказал он, — случай ваш ясный, много рассусоливать не о чем. Вы мне скажите одно: вам-то в вашем почтенном возрасте зачем понадобились эти черты — целомудрие, стыдливость, верность возлюбленому… какому возлюбленному?! Помолодеть рассчитывали, что ли? От этого не молодеют.

— Где уж мне молодеть…— вздохнула старушка божья. — Зашла это я на рынок, гляжу — выбросили, дают. Бабы давятся. И я встала, взяла. А потом ввела себе, не пропадать же им. Тонька и завелась. Она дочке своей хотела ввести, Нюрке. А я не дала…

— Спекулянта, который продавал кассеты, вы запомнили? Опишите его, пожалуйста.

— Да где там… давка, говорю, была. Я больше всего боялась, что не хватит. Вроде мужчина.

Семен Семенович покосился на Витольда: тот смотрел на бабусю с любованием.

— Ну, ясно, — сказал начальник отдела. — Именем закона изымаю у вас чужие сути, гражданка Клюкина. Больше так не делайте!

Он нажал кнопку на пульте. Из боковой двери выглянула женщина-оператор в сером костюме. Звездарик протянул ей бумаги и пси-карту, кивнул на старушку: “Займитесь!”

— А деньги-то мне вернут? — спросила Клюкина, тяжело поднимаясь с кресла. — Деньги я потратила немалые.

— Кто же вам вернет, Эродита Власьевна? Вы ведь краденое покупали. Вот если попадется нам тот “вроде мужчина”, взыщете с него. А пока — не обессудьте.

Недовольная бабуся побрела за оператором, бормоча под нос: “Ну, Тонька, ну, змея!..”

А Семен Семенович, провожая ее глазами, озабоченно думал, что и с возвращением изъятых “девичьих сутей” их законной владелице, уже установленной гр-нке Изабелле Нетель, тоже будут хлопоты. Недавно— вернули одной такой, замызганной привокзальной лахудре, от “свободной жизни” выглядевшей значительно старше своих двадцати. И были слезы, истерика с выдиранием пегих от перекрасок волос: “Как я могла?!” Вот и Изабеллу придется на первых порах опекать, чтобы, боже упаси, не сделала чего над собой. А людей в отделе мало. А дел много.

Он вздохнул, неприязненно взглянул в окно. В том, что в руководимом им отделе так много дел о махинациях с пси-сутями и о хищении их (как раз наиболее ценных, какие не у каждого бывают — Дефицитных), Семен Семенович в большой мере винил сам город Кимерсвиль. Точнее, неудачный выбор его именно в качестве земного пси-порта Вселенной.

Собственно, всем взял Кимерсвиль, лучше других мест подходил он для сооружения пси-вокзала: близость к столице планеты — и в то же время удаленность от крупной, создающей помехи и загрязнения промышленности, красивое расположение на берегах широкой реки, среди холмистых полей, рощ и лесов; и даже достаточное количество малозанятого населения, которому теперь нашлось дело. Одно упустили из виду: историю города. То именно обстоятельство, что он находился на 101-километре от столицы: здесь прежде проходила черта, ближе которой не пускали “лишенцев” — людей, пораженных в правах после отбытия наказания за различные преступления. Сюда же, на сто первый километр, выселяли из столицы подозрительных, но недостаточно уличенных для взятия под стражу граждан.

Если быть точным, то не только сюда, черта образовала вокруг столицы окружность. Но самый ближний город за ней был именно Кимерсвиль — здесь большей частью и скоплялись “лишенцы”. И “лишенки” тоже. Одни трудились честно, другие ездили промышляв в столицу или “гастролировали”. Нравы были своеобразные, преступный оттенок их не мог, естественно, не передаться в следующие поколения. Однако пришло время товарного изобилия, отчуждать собственность посредством краж, мошенничества, грабежа, т. п. стало занятием бессмысленным. Утратились приемы и навыки, толь ко в музеях криминалистики хранились технические устройства типа отмычек и фомок. Но информация, записанная в генах кимерсвильцев, осталась. Она ждала своего часа и дождалась, когда благодаря развитию техники стало возможным отчуждать (вместо вещей и денег) ценные черты интеллекта и целиком интеллекты, характеры, весь психический склад личности.

Но, пожалуй, все-таки преувеличивал Семен Семенович, приезжий человек, вклад именно коренных кимерсвильцев в эти дела. Ведь ГУ БХС, Галактическое управление, которому подчинялся его отдел, существовало и до присоединения землян к системе пси-транспорта; стало быть, явление это не местное и даже не только земное. “Кстати, — ассоциативно вспомнил Звездарик, — ведь сегодня оттуда, из пятого ГУ, должен прибыть агент 7012. Я вместе с ним и представителем Суперграндии образую розыскную тройку с широкими полномочиями для отыскания и возвращения пропавшего (или тоже похищенного?!) характера МПШ—XXIII, Могучего Пожизненного Шефа той планеты-державы. Ох!.. Как к этому-то подступиться? Полномочия полномочиями, но ведь никаких следов. . И представитель-то суперграндский где, прибыл ли?.. Охо-хо!” — он снова вздохнул.

2

— Что там дальше? — повернулся начотдела к Витольду. Помощник протянул две бумаги:

— Выбирай себе.

Звездарик взял, пробежал глазами: да случаи посерьезней, чем с бабусей.

Первая бумага была анонимным заявлением возмущенного зрителя генеральной репетиции оперы “Кармен”, которая днями должна пойти в местном музыкальном театре. Партию Хозе исполнял молодой тенор Контрастюк. “И вот в финале оперы, где, как известно, Хозе, зарезав возлюбленную, поет: “Теперь ты навек моя, Кармен!” — причем последняя и самая ответственная нота этой музыкальной фразы тянется до завершающих аккордов оркестра, — произошло следующее. Хозе — Контрастюк, затянув на соответствующей ноте (“до” верхней октавы): “…Кармеее-еен!” — скрутил два кукиша, направил их на дирижера симфонического оркестра, заслуженного деятеля искусств Д. Д. Арбалетова и, медленно приближаясь к нему, тянул эту ноту втрое дольше, чем следовало по партитуре, перекрыв заключительные аккорды оркестра на целый такт. Музыкальное впечатление было нарушено. Это не может не навести на сомнения: тот ли человек Контрастюк, за кого он себя выдает? Просим проверить”.

“Да, действительно…” Семен Семенович не однажды слушал “Кармен” и сейчас живо представил эту сцену. “Но анонимку хлопнул явно не оскорбленный зритель, а кто-то из музыкантов, скорее всего, тот же дирижер Арбалетов. Что ж, проверим”.

Вторая бумага содержала “рапорт” участкового уполномоченного старшего сержанта В. Долгопола, и, едва начав читать ее, Звездарик будто увидел перед собой этого славного парня Васю — с удлиненным лицом, спортивной прической набок, простодушным взглядом серых глаз и чуть выпяченной нижней губой. Он не был подчинен ОБХС и не имел необходимости рапортовать, но живо интересовался связанными с пси-транспортировкой делами и не раз наводил на заслуживающие исследования случаи.

“Сообщаю о происшествии. Вчера между шестью и семью часами вечера на бульваре Близнецов во вверенном мне участке хорошо одетый гражданин приставал к женцине на иностранном языке, обещая ей за согласие деньги. Женщина оказалась порядочной и подняла крик. Собрались люди. Подошел я. Мужчина назвал себя Джоном Криклеем, но на прочие вопросы отвечал иностранными выражениями. На приглашение пройти для выяснения не реагировал. Но тут житель моего участка гр-н Сидорян Тигран Акопович, будучи в состоянии алкоголя, размахнулся и физически оскорбил упомянутого Криклея по лицу. Тот сразу заговорил по-русски. Не то слово “заговорил”— закричал: “Шё?! Ты меня ударил по лицу?! Хорошо, я тебя запомнил!” — и другие угрозы, перемежая их словами полового значения.

Из предъявленных затем по моему решительному требованию документов оказалось, что он не Джон и не Криклей, а Иван Степанович Крикунов, аспирант института и соискатель научной степени. Поскольку между этими данными и его поведением на бульваре есть противоречие, препровождаю гр-на Крикунова И. С. к вам на исследование. Гр-н А. Т. Сидорян мною привлечен за мелкое хулиганство”. Подпись

Нет, славный парень, размягченно подумал начотдела, даже в стиле его чувствуется какая-то нетронутость, неиспорченность цивилизацией.

— Бери “ученого”, а я займусь “певцом”, — сказал он Витольду, интонациями как бы заключив в кавычки сомнительные слова.

Задержанные вошли. Семен Семенович оценивающе глядел на молодого человека, которого предстояло допросить: одет ярковато, но со вкусом, полноватое лицо выразительно и приятно, нос с горбинкой, энергический выгиб бровей и губ. Тот тоже с интересом осматривало я.

— Садитесь, пожалуйста! — начальник отдела указал на КПС, а когда Контрастюк сел, игрой клавиш на пульте отрегулировал высоту сидения и наклон спинки ему по фигуре. — Так удобно?

— Да, благодарю, — тенорком ответил артист.

Второй подозреваемый сел в кресло напротив Витольда Адамовича без приглашения, скрестил вытянутые ноги. Это был полнокровный здоровяк с пышной шевелюрой, треугольником начинавшейся над покатым лбом, крепкой челюстью и румянцем на широких щеках; плотную шею обнимал малиновый свитер. Из нагрудного кармашка кремового, спортивного покроя пиджака выглядывал пестренький микрокалькулятор-расческа — такие как раз входили в моду. Звездарик, искоса рассмотрев его, вспомнил фразу из Ильфа и Петрова: “О таких подсудимых мечтают начинающие прокуроры”. Семен Семенович был начитанный человек.

— Итак, — он склонился вперед и понизил голос, чтобы не мешать собеседованию другой пары, глядел исподлобья прямо в глаза допрашиваемому, — вас подозревают в том, что ваш певческий дар — не ваш, а похищен или незаконно куплен вами и введен в тело посредством пси-техники.

— Ого! — только и сказал певец, распрямился в кресле.

— Не ого, а факты, уважаемый. Извольте послушать…— Звездарик прочел анонимное заявление. — Так было дело?

— Это Арбалетов написал?

— Не подписано. Да это и неважно. Было вчера такое?

— Все равно это он, — уверенно сказал Контрастюк. — Ну, было, так что?

— То есть как “так что”?! — пришла очередь Звездарику опешить. — Самое трагическое место оперы, а вы, любящий убийца Хозе, два кукиша!.. А система Станиславского, вживание в образ?

— Вживание вживанием, но у меня самолюбие тоже есть. Что же он подначивает-то?

— Кто?

— Да Арбалетов этот. Подумаешь, мэтр, светило!

— Вы не горячитесь, объясните толком.

Певец понизил голос, стал объяснять. Финальная фраза Хозе в “Кармен” — и особенно последняя высокая и долгая нота — одна из труднейших в певческом репертуаре; да к тому же конец партии, певец устал. Поэтому бывают случаи, когда на этой ноте срываются, дают петуха — особенно молодые певцы, не умеющие рассчитать свои силы. И вот перед генеральной репетицией Контрастюк, впервые допущенный к исполнению такой серьезной роли, нечаянно услышал, как Арбалетов говорит в кругу музыкантов, посмеиваясь: “Этот точно не вытянет, киксанет на коде…” — и даже предлагает пари. Молодого певца задело, он почувствовал спортивную злость и доказал, что не только не “киксанет”, но и оркестр перетянет.

— Ну, перетянули, ладно… а кукиши зачем?

— Для полного триумфа, — сказал певец, Семен Семенович смотрел на него с сомнением.

— Я все-таки не понимаю: как вы рассчитываете заставить зрителей поверить в ваше искусство, в страшную судьбу Хозе… если вы сами в это не верите?

— Нет, ну-у… на премьере я, конечно, кукиши крутить не стану, — подумав, сказал тенор.

Начальник отдела взглянул на контрольную пси-карту Контрастюка. В столбце интеллекта было всего пять дырочек, пять баллов из двенадцати возможных. “Да, похоже”.

— Пси-траспортом пользовались? Индивидуальным, “электричкой”?

— Нет, — ответил подозреваемый. — “Электрички” берегусь, а индивидуальные классы пока не по карману.

Жаль, подумал Звездарик, это сразу разъяснило бы дело: сравнить полетную пси-карту с контрольной, если перфорация совпадет, извиниться и отпустить.

3

Рядом шел другой разговор.

—Какая тема вашей диссертации, позвольте узнать?

— “Этика и эстетика взаимоотношения полов”.

— О, прекрасная тема! А степень готовности?

— Предварительная защита на днях, официальная через два-три месяца.

Голос у спрашиваемого был сдержанно-зычный, с по-лекторски внятным произнесением слов.

— Но простите: при такой возвышенной теме диссертации — и приставать к женщине с нескромными, мягко говоря, предложениями. Даже деньги предлагали. Как это понять?

— Видите ли, это был эксперимент.

— Вот как! И в чем он заключался?

— Я выбрал молодую, привлекательную и заведомо порядочную женщину и хотел, набавляя по десятке, установить, при какой сумме она примет мое, как вы сказали, “нескромное” предложение.

Закончив фразу, подозреваемый переложил правую ногу на левую и снова вытянул их.

— Интере-есно! — протянул Витольд. — Вы считаете, что порядочность женщины может быть оценена в деньгах?

— Почему же нет, ведь оцениваем мы ее в баллах пси-шкалы. “Ишь, отбрил! — отметил прислушивающийся краем уха Звездарик. — Надо бы и нам инъектировать себе хоть на время собеседований дополнительные баллы интеллекта, а то ведь не со всяким, глядишь, и совладаем”.

Витольд Адамович тоже не нашелся что ответить.

— И много таких экспериментов над женщинами вы уже провели? — спросил он, помолчав.

— Это был первый. И тот не дали закончить!

— А почему вы выдавали себя за иностранца?

— Для чистоты опыта — есть, знаете ли, такое научное понятие. Дело в том, что отношение женщин к своим соотечественникам или соплеменникам всегда как-то более субъективно, личностно, нежели к иностранцам и инопланетянам.

— Это фраза из вашей диссертации?

— Да, одно из положений ее.

— Любопытно… Чистота эксперимента под названием “развратные действия”. (“Нет, в Витольде можно не сомневаться, — бегло подумал начальник отдела, — внешнее добродушие, простоватость, а за ними, как за кустом, приготовившийся к прыжку тигр”.) У тебя в институте вы проходите как Джон Криклей или как Иван Степанович Крикунов?

Движением бровей спрашиваемый выразил неудовольствие применением к нему глагола “проходите”, сказал сухо:

— Как Крикунов, разумеется.

— А теперь будьте добры объяснить мне, любезнейший Иван Степанович, зачем понадобился этот, с позволения сказать, эксперимент при наличии готовой диссертации? Ведь он в нее не войдет.

— М-м… н-ну… видите ли…— тот смешался, но быстро овладел собой. — Тема обширная, кандидатская диссертация ее далеко не исчерпает. Я рассчитываю потом сделать и докторскую.

— Творческое, значит, горение? Так-так… Пси-транспортом пользовались? — задал Витольд стандартный вопрос. — Индивидуальным, “электричкой”?

— Нет, — сходно ответил соискатель. — “Электрички” избегаю, а по высоким классам…— он выразительно потер пальцами. — Вот защищусь, тогда смогу путешествовать…

— …по соответствующему вашим исключительным способностям седьмому классу? — закончил Витольд.

— Да, именно.

— Лжете вы все, Иван Степанович, — кротко произнес марсианин, — слушать противно, уши вянут. Пользовались вы неоднократно “электричкой” в бытность вашу фарцовщиком Ваней Криком. Посещали Венеру, Марс, Сатурн со спутниками, Меркурий, обмениваясь телами с коллегами по ремеслу. Прихватывали там чужие сути, сбывали здесь. Мы располагаем не только вашей полетной пси-картой, — которая, кстати, в участке интеллекта ничуть не напоминает нынешнюю! — но и вашими отпечатками пальцев. Не угодно ли взглянуть? — Витольд протянул через стол Крикунову два прямоугольника из пластика.

Но тому не было угодно: он подобрал ноги, откинулся к спинке КПСа, смотрел на исследователя с ужасом.

— Прежде интеллект у вас тянул только на четыре балла, — продолжал тот, — да и их-то вы натягивали только за счет недюжинной хитрости, коя в сочетании с нахальством и нулевой нравственностью (то есть попросту с безнравственностью) и вела вас по скверной дороге. А нынешний десятибалльный интеллект — с узкой одаренностью в гуманитарных науках, в этике и эстетике, с глубокими познаниями по этой части — он не ваш. Подлинный хозяин его — профессор Воронов, который вот уже полгода после возвращения из галактической командировки, как говорится, ни здесь, ни там: тело в анабиозе, а некомплектная личность без ума и памяти в специальном ЗУ пси-машины. Фактически это он выполнил данную работу и результаты, если сочтет нужным, будет публиковать от своего имени. Вчерашний же случай, любезный Ваня Крик, никакой не эксперимент, а проявление вашей подлинной натуры, которая себя рано или поздно обнаруживает. На этом-то такие, как вы, и горят.

Закончив речь, помощник вопросительно взглянул на Звездарика. Тот все слышал, ситуация была исчерпывающе ясна. Начальник ОБХС обратился к “соискателю” с официальной формулой:

— Именем закона изымаем у вас, гражданин Крикунов, чужие пси-сути для возвращения их настоящему владельцу. Больше так не делайте! Приступайте, Витольд Адамович.

Тот, кивнув, нажал клавиши на своем пульте. Из станины и спинки КПСа с лязгом выскочили зажимные скобы в кожаной оболочке, плотно, в коленях и бедрах, охватили ноги Вани Крика, другие — его руки в предплечьях, третьи притянули его плечи к спинке кресла. На голову ему нахлобучился, съехав по рейке, контактный шлем.

— Караул! — произнес тот безумным голосом. — Гражданин начальник, не надо… а-а!

Витольд нажал новые клавиши. Поворотные моторчики в корпусе КПСа враз завыли, набирая высоту и громкость тона, будто кошки, на хвосты которых въезжает асфальтовый каток. Кресло начало запрокидываться вперед и одновременно подергиваться, ритмично покачивать-подкидывать зажатого Ваню Крика (точь-в-точь как мамаша или счастливый отец, бывает, подкидывают младенца, приговаривая: “Лататушки-дритатушки!..” — а тот смеется и пускает пузыри от удовольствия). Через минуту Крикунов лежал лицом вниз, поддерживаемый реброподобными штангами. Правая и левая половинки кресла развернулись в стороны, открыли его тело.

…И завывания моторчиков, и потряхивания в ритме детских “лататушек” входили, наряду с автоматикой, в психологическую методику “вытряхивания души” посредством КПСа. Для насильственного считывания чужой сути требовалось максимально подавить сопротивление психики злоумышленника; одного чувства вины и сознания разоблаченности оказывалось мало. Эту методику, как и само кресло, разработал специалист, который, в отличие от знаменитого инженера Гильотена, не только не присвоил детищу свое имя, но и вскоре наложил на себя руки.

Прогресс иногда вызывает к жизни странные изобретения.

— Ы-ы!.. — стонал “соискатель”, извиваясь.

— Спокойно! — прикрикнул Витольд Адамович. — Не дергайтесь, а то вместе с похищенным у вас считается что-то еще.

Он плотнее натянул шлем на голову Крикунова, выпустил волосы. Затем, брезгливо морщась, завернул ему вверх кремовый пиджак, свитер и майку, обнажил широкую белую спину. Снял со стены спинную контактку, наложил на позвоночник от шеи до копчика; для этого пришлось приспустить Ване брюки. После этого Витольд вернулся к столу, вставил в гнездо на пульте четырхштырьковую кассету, нажал еще клавиши… Через минуту все было закончено: веточки индикатора на кассете засветились — одна сиреневым и две голубым светом; это были признаки, что избыток интеллектуального потенциала, содержащий высокие способности и знания профессора Воронова по вопросам этики и эстетики, теперь там Витольд запер кассету в .сейфе, вернулся к креслу, снял контактки, опустил на спину пациента свитер и пиджак. Потом нажал клавиши на пульте для возвращения КПСа в нормальное положение.

Но он уже нервничал и поторопился, Витольд Адамович: зажимы, которые удерживали Ваню Крика, убрались раньше, чем кресло встало вертикально. Тот шлепнулся на пол на четвереньки.

— Ы-ы-ы…— не то промычал, не то прорыдал он. — Ы-ы… три месяца до защиты оставалось, три месяца! Я бы, может, потом и сам вернул, по-хорошему… Все сбережения вложил, думал: двадцать минут позора и обеспеченная старость, а вы-ы! Ы-ы-ы!.. — он мотал головой и не проявлял желания подняться; ягодицы белели над приспущенными штанами. — Куда ж мне теперь — снова фарцевать?!

— Сочувствуя в принципе, вашему стремлению вернуться к честной жизни, — ровным голосом произнес Витольд из-за стола, — не могу не заметить, что возвращаться-то к ней надо честным путем. На столике в приемной вы найдете брошюры по аутотренингу, самососредоточению, йоговским дыхательным упражнениям, а также на философские темы. Многие именно так приобретают ясность ума и силу духа, а не скупкой краденых сутей. Не все еще потеряно, Иван Степанович, ваши стремления могут исполниться.

— Да на подтирку мне ваши брошюры! — Крик вскочил на ноги, поддернул штаны, запахнул пиджак. Выпавший из кармашка микрокалькулятор-расческа хрустнул под его каблуком. Сильно изменился человек: и в лице не осталось следов интеллектуальности, и слова вылетали изо рта резко и невнятно, как плевки шелухой. — Думаете, вы меня приделали? Ничего, Ваня Крик еще свое докажет, Ваня Крик вас всех обведет, продаст и купит, гады, рас-про… … …!

И он вышел, вихляя бедрами, придерживая полы кремового клифта.

В этот миг Семена Семеновича, заглядевшегося на сцену, кто-то пребольно, с вывертом ущипнул за бок. Он привскочил, сказал “Ой!”, оглянулся: рядом стояла старушка божья, лакомый кусочек — Клюкина. У нее как раз изъяли “девичьи сути”, она вышла и наблюдала действия над Крикуновым.

— У, аспид, язвить тя! — произнесла она шипящим голосом. — Изгаляешься над людьми!.. — и снова потянулась ущипнуты Глаза ее горели голубым ведьминским огнем.

— Иди, бабушка, ступай с богом, — отстранил ее начальник отдела, направил к двери. — Без тебя тошно.

Та удалилась, что-то бормоча под нос.

Но самое сильное впечатление сцена изъятия сутей произвела на певца. Он сидел, приподняв руки от поручней кресла, подтянув ноги, смотрел на ужасное устройство, ожидая, что и его вот-вот спеленают зажимы, то на Звездарика. Лицо было бледное.

Семен Семенович понял его состояние.

— Нет,—мягко сказал он,—успокойтесь, с вами ничего подобного не будет. Объяснение ваше считаю достаточным. К тому же у нас в розыске певческое дарование сейчас не числится… Только знаете что, — продолжал он задушевным тоном, когда Контрастюк с облегчением встал с КПС и вытирал платком лоб, — эта ваша выходка с кукишами — она ведь показывает, что то высокое начало, артистическое дарование, которое возносит вас в жизни и заставляет нас, зрителей, и слушателей, благодарить вас аплодисментами, — оно, понимаете ли, хоть и не краденое, не перекупленное, но все-таки еще не совсем ваше.

— Здрасьте, а чье же? — округлил глаза певец.

— Частично от природы: сам певческий дар, голос, слух. Частично — от ваших преподавателей. А своего личного, человеческого вы вложили пока мало. Вам нужно и другие черты психики подтягивать до уровня вашего прекрасного голоса, понимаете? А то ведь, если в будущих пси-полетах затеряется или — чего не бывает! — будет похищена ваша главная способность, окажется трудно доказать, что она у вас была. Прощайте, от души желаю вам стать гармоническойл личностью.

Певец поспешно удалился, на ходу обещая подтянуться и стать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТЕ ЖЕ И ОСТАЛЬНЫЕ

Не доказано, что явления и факты, которые наука объясняет, более важны для людей, чем те, которые она объяснять не умеет.

К. Прутков-инженер, мысль № 74

1

Когда они остались одни, Витольд Адамович добыл из нижнего отделения сейфа плоскую флягу с коньяком, отвинтил крышечку и сделал хороший глоток.

— А не кради! — с вызовом сказал он в сторону двери. — Не спекулируй, не обманывай…

— Давай-давай, шпарь все заповеди, — буркнул Звездарик.

Хочешь? — помощник протянул ему флягу.

Семен Семенович покачал головой. (Не только бы головой покачать, а отчитать, пресечь решительно раз и навсегда. Блюститель правопорядка, в служебном месте… что это такое?!) Но он понимал состояние своего помощника.

— Брошу я это дело, — вздохнул тот, пряча флягу в сейф. — И прилетать не буду. У нас на Большом Сырте все-таки духовно почище. Подамся на раскопки.

— Пока почище, — поднял палец начотдела. — Пока! Не будем бороться, эта зараза распространится всюду. Так что не спеши…

Витольд-Виа промолчал. Оба находились сейчас под впечатлением “экзекуции” — так они между собой называли процедуру изъятия сутей. Да это и была экзекуция, без всяких кавычек.

Двойственность работы в ОБХС состояла в том, что от исследователей требовалась, с одной стороны, тонкость ума, эрудиция, высокая духовная культура, а с другой — результативное применение этих качеств завершалось вот такими насильственными операциями. Все справедливо, законно, иначе истинному владельцу похищенную пси-суть не вернешь, да и злоумышленник пусть прочувствует, чтобы впредь было неповадно… а все равно — насилие. И над внутренним, самым глубоким, интимным.

Оба они не были профессионалами пси-сыска, да в Солнечной пока и не существовало своих профессионалов. Марсианина привлекли ради повышенной чуткости к любой фальши — врать ему было делом безнадежным. А Семен Семенович — тот и вовсе по сей день удивлялся капризному повороту судьбы, который сделал его блюстителем, пусть и в своеобразной области, правопорядка. Он — по прежней профессии ученый-психолог и психотерапевт — никогда даже не симпатизировал блюстителям, скорее относился к ним корректно-неприязненно; настолько, что и при чтении детективов отождествлял себя не с ними (пусть даже с самыми легендарными героями сыска), а куда более—с преследуемыми и разоблачаемыми преступниками. Это было, боже сохрани, не от внутренней тяги к преступлениям; просто как русский человек он всегда помнил древнюю заповедь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Зарекаться и вправду не следовало, но намотать на ус, читая детективы, как нашего брата раскалывают, запомнить ходы и уловки следователей, чтобы в случае чего их знать и получить срок поменьше, — это всегда не помешает.

А вот вызвали, сказали: “Семен Семенович, сейчас ваше место там”, — и работает.

“Он ведь, наверно, только и человеком-то себя почувствовал, Ваня-то Крик, — подумал Звездарик. — Черт, как-то это все… процедуру изъятия надо совершенствовать, что ли: наркоз применять или гипноз?.. Ах, да не в этом дело! Я уж совсем как блюститель решаю. Концы запрятаны, найти их не можем: почему у нас такое творится? Ведь срамотища на всю Вселенную”.

Собственно, если глядеть широко, было понятно почему. Ценности, прежде не отчуждаемые, не отделимые от человека, отношение к коим у других, их лишенных, выражалось восклицаниями “Вот дал же бог таланта (воли, трудолюбия, здоровья…)!” или, реже, завистливым зажимом, интригами, клеветой — чтоб и свои убогие души потешить, — благодаря упомянутым операциям сделались отделимыми. Тем самым перед лишенными их, или обладающими в недостаточной степени, забрезжила явная возможность присоединить таковые к себе. Рвануть к себе творческие способности, смекалку, превосходную память — желательно с ценными знаниями и опытом. Охватить десяток баллов воли, здоровья, умения. Добыть хоть несколько баллов отваги сынишке, которого теснят сверстники во дворе и в школе, доброты и уравновешенности взвинченной семейными переживаниями супруге, усидчивости и внимания дочери-студентке, которую больше в дискотеку тянет, чем на лекции (а неплохо бы и шмат целомудрия, стыдливости — ведь молодежь-то ныне… м-м… охо-хо!..). Добыть, достать, ухватить, рвануть, цапнуть, заиметь, зажать, залапать, урвать, умыкнуть, увести, хапнуть, хватануть, наложить лапу, выбить, выцарапать, выдавить, выдоить, выманить, выменять, вы…, на…, у…, за…, от…— боже, сколько существует синонимов для описания действий, кои возникли прежде всех слов, синонимов и описаний — прежде самого человека!

И то, что было выше сделки, свелось к сделкам. Таинственные хищения пси-сутей — лишь малая доля махинаций. Куда большая ничего таинственного не содержит: обычная мена и купля-продажа из-под полы. Техника всучивания-обессучивания при нынешнем развитии микроэлектроники доступна многим, подпольных операторов не меньше, чем дантистов. Есть и черные рынки, где за сходную цену вам продадут чужие способности.

И вот это-то и есть самое почему. Почему через века и эпохи волочится за людьми это выражаемое многими синонимами животное стремление? Не только волочится — обращает все высокие начинания в труху.

“Несчастливая история человеческих изобретений! — думал Звездарик. — Придумали мореплавание — мир расширился. Но тотчас появились пираты, корсары, военные флоты — и мир съежился до прежних устремлений отнять чужое и не упустить свое. Возникло книгопечатание — мир необыкновенно расширился в сторону мысли. Но затем пошли способы дезинформации, промывки мозгов рекламой и пропагандой, инквизиция, цензура, подавление инакомыслия… и мир духовно съежился от неверия в слова, в пышные речи. Возникло воздухоплавание — мир наш стал трехмерным, продвинулся на десятки километров в атмосферу, а затем и в околоземной космос… но одновременно и сжался до размеров бомбоубежищ и ракетных шахт. И так любое новое: все изменилось — ничего не изменилось. Цивилизация под названием “Красивый пшик”.

…Между невероятно давним временем, когда люди мыслили и творили просто так, задарма, от полноты жизни и жажды познать мир, и нынешним высокоцивилизованным расцветом пси-махинаций, от фарцовки до электронного грабежа, — лежит долгий этап развития (развития?) нашего общества, который все и подготовил. Этап творчества-сделки. Я вам поэму — вы мне гроши. Я вам симфонию — вы мне башли. Я вам техническую идейку — вы мне ученую степень с надбавкой в окладе и жилплощади. И прибыль, и премию, и льготы… Творить, чтобы рвануть. И талант из дара природы повышенно понимать мир превратился в дополнительные клыки, дополнительные мускулы и когти в той же описываемой многими синонимами борьбе за блага. Большой талант, подлинный, в это дело не вместится, его не надо… а надо крохотный, узенький, в самый раз для мены. Для таких микроталантов в науке и технике, в службе информации, да и в искусствах, были созданы ПП — правила продвижения — не намного сложнее тех, за нарушение которых карает автоинспектор. Так все и получилось. И даже народные песни, народные танцы, сотворенные когда-то задарма, в последовавшие рациональные времена народы перестали петь и плясать, а пели и плясали их ансамбли НП и НТ — за башли и заграничные поездки. Искусство для продажи. Литература для продажи. Наука для продажи. Или проще: продажное искусство, продажная наука и продажная литература. Этот этап нравственно подготовил нас к нынешнему.

Но все же, все же, все же… Ладно: мореплавание, паровые машины, книгопечатание, электричество, прочие вехи нашего развития (мы считаем, что это развитие, процветание, прогресс, а кое-кто во Вселенной считает это брожением полуразумного дерьма, ноосферной жижи, из которой то ли что-то выбродится, то ли нет, — есть такие мнения в Галактике, есть) — это наше. Свое. Но пси-транспортировка — это, во-первых, не наше изобретение, куда нам! — это подарила нам Галактика в лице кристаллоидов Проксимы, кои сами получили знания от других, откуда-то ИЗ Ядра. Подарила как порядочным, чтобы приобщить к Себе, включить в сообщество… Во-первых, и это главное, способ этот — не просто путешествий, наравне с полетами, только дешевле и быстрее, нет он возвращает человеческим качествам, в том числе и самым высшим. их первичный, почти забытый нами смысл благодати Дара божьего, природного, вселенского… как ни назови, но это то, благодаря чему мы не животные. Не твари, а творцы. Этим мы присоединимся к большому миру, а пси-транспортировка лишь делает такое соединение непосредственным, прямым. Поэтому и вздыбливаются волосы, исторгаются вопли, что в такие моменты даже обычные люди, зауряды вроде меня, переживают озарения и откровения, прежде доступные очень немногим…”

Сам Семен Семенович путешествовал только в пределах Солнечной — в радиолучах-пакетах “электрички”. По служебным делам. Но он сохранил в душе то чувство причастности к Большому Миру, которое испытывала всякий раз в пространстве его нагая личность, чувственное понимание-откровение, что пространство и есть тугое, плотное, чистое тело Галактики. При этом не только все дела его на Земле и в месте прибытия, где он, как в штаны по тревоге, вскакивал в обменное тело, но и сами планеты и звезды, искорки веществ, вихрики в потоке бытия, — казались незначительнейшими мелочами.

И многие, знал он, понаторев в обменных перелетах, чувствовали себя принадлежащими к Солнечной системе, даже к Галактике в целом — без противопоставления не только одного (своего) мира другим, но и вещественных и полевой форм существования.

Но куда больше оказывалось таких, для которых — подобно тому как для из недавних предков путешествие в поезде или самолете (тоже ведь чудо!) было лишь хлопотным неудобством перемещения, а главное: что там, в другом городе или другой стране, можно купить? — важны были только потребительские, приперченные новизной переживания в иной обстановке и иных телах. Сам же пси-полет и обмен, какие в нем заложены идеи, как происходит, был им до лампочки. До той самой лампочки, которая тоже — чудо.

“Вот так оно и возникает, — невесело подытожил начальник ОБХС, — вплоть до нового, непредусморенного типовым проектом блока в (пси)-машине: ЗУ “некомплектов”, где сейчас томится немало вернувшихся из путешествий землян, коих нельзя выпустить в мир из-за недостачи их самых важных черт. Да и это-то полгоря, земные наши неурядицы. Но… после ограбления личности Шефа Суперграндии скандал выходит за рамки планеты и Солнечной системы. Не зря ведь галактического агента прислали…”

И Семен Семенович почувствовал, как от этого воспоминания у него внутри начало нехорошо дрожать.

МПШ—XXIII, Могучий Пожизненный Шеф планеты-державы Суперграндия, тик-так, тик-так, ура, кукареку! — Звездарик помнил, что именно так официально величали сего лидера на приемах, — явился на Землю для ознакомительного визита. Наша планета была избрана, во-первых, из-за близости, полпарсека в сдвинутом по фазе пространстве, во-вторых, потому что и на Суперграндии обитали белковые гуманоиды, двуногие, двурукие, бескопытные, млекопитающие, рассеивающиеся — одного вида с нами. После ознакомления владыка Суперграндии должен был решить, присоединить ли свою планету к галактической системе пси-транспорта, или нет. Могучего Шефа сопровождал НООС, Начальник Охраны и Общепланетного Сыска. Оба — как рассеивающиеся — прибыли в кассетах. На Земле им предоставили наилучшие мужские тела из Обменного фонда. Все понравилось, деятели отбыли к себе с Кимерсвильского пси-вокзала (то есть были опять записаны в кассеты, а те погружены в фазовый астролет) с благосклонным обещанием подумать и решить.

Однако на опытной пси-станции, временно установленной в столице Суперграндии, Могучий Пожизненный Шеф воплотился в свое тело без характера. Контрольные приборы, которые при первом считывании Характера МПШ — XXIII едва не зашкаливало, теперь показали нули по всем составляющим.

На благословенной Суперграндии сразу возникла социально опасная ситуация. Дело в том, что это был единственный на всю планету крепкий характер — Характер правителя, чье решение есть истина в последней инстанции. Его приближенным разрешалось иметь в пределах своей компетенции необходимые черты второго порядка (волю, усердие, безмерную преданность, отвагу, беспощадность) ; приближенным этих приближенных не возбранялось проявлять отдельные черты третьего порядка: восторженность, подозрительность, льстивость, правдивость, скромность…— но лишь в той мере, в какой это не расшатывало иерархическую пирамиду. Что же до рядовых суперграндцев, то у них эта составляющая личности давно атрофировалась за ненадобностью: неупражнение сути ведет к отмиранию ее еще быстрее, чем неупражнение органа.

Теперь монолитно-однородному обществу — настолько однородному, что там все были круглолицые малорослые брюнеты и даже женщины мало отличались от мужчин, — грозил развал. Первыми почуяли слабину приближенные МПШ — и мгновенно проявили свои натуры в интригах, склоках. Откуда что и взялось: возникли придворные партии, противостоящие группировки; они проводили через ослабевшего Шефа всяк свои решения, добиваясь власти, постов, наград, саботировали невыгодные им законы, решения других инстанций. Кулуары дворца обагрила кровь первых политических убийств. Платену залихорадило.

…К сожалению, не возникало сомнений, что Характер МПШ пропал на Земле. Здесь, в Кимерсвиле. По непроверенным данным НООС, первый сыщик Суперграндии, уже транслировался в сутях сюда, но о себе знать не дает, работает на свой страх и риск. “Не доверяет…— вздохнул Семен Семенович. — Придется самим разыскивать, чтобы включить в галактическую тройку. Хорошо черный рынок пока не разогнали, там можно выйти на след…”

Он еще раз вздохнул.

2

Витольд Адамович отошел, занялся делами, шелестел бумагами. Повернулся к Звездарику:

— Я говорю, Вася-то наш опять отличился. У парня чутье. Простой сержант, а? Самородок. Самородок, да не наш.

— Вот и надо перетянуть к нам.

Позади приоткрылась дверь, молодой голос звонко произнес: — Можно? Здравствуйте вам в хате!

Исследователи обернулись: в дверях стоял улыбающийся Долгопол в необмятом мундире, румяный со свежего воздуха.

— О! Про волка помолвка…— Семен Семенович поднялся, пожал Васе руку. — Не встретил сейчас своего “протеже”, соискателя Крикунова? Ты правильно угадал, молодец, спасибо.

— Не за что, я всегда пожалуйста…— Вася от похвалы зарумянился еще больше. — А я еще привел, тоже вроде по вашей части, — он высунулся в дверь:— Войдите, гражданка!

Вошла, вернее, вбежала полная женщина лет сорока в платье из переливающейся зеленой парчи, разодранном на боку и в рукавах; в дыру в рукаве выглядывала белая кожа с лиловым синяком; другой синяк зрел под левой скулой широкого лица. В руке дама сжимала радикюль.

— Во-от, — запричитала она густым голосом, — глядите, как меня благоверный отделал! Любуйтеся. Это еще не все, — она неизящно изогнулась, завернула подол платья, показала пышную ногу с синяком выше колена, — во-от! Пинал, паразит. Я и справку взяла насчет побоев, а как же!

— Да с этим не к нам, уважаемая…— Звездарик скривился, недоуменно взглянул на Долгопола.

— Нет-нет, вы послушайте, — поднял палец тот. — Расскажите, как было дело.

Гражданка, всхлипывая и сморкаясь, принялась рассказывать. Муж пьет. Сам-то он ничего, совестливый, хороший — только слабовольный. Дружки и подбивают. Мало того, что получку перестал отдавать, так и вещи из дому уносит. Не знала, как быть, соседка надоумила: купи, говорит, кассету с сильной волей да введи ему — сам бросит. Многим, дескать, помогло.

— Я и с самим поговорила, когда проспался, он был не против. Ну, нашла на толчке у одного чернявого с девятью баллами, хорошо заплатила, не пожалела. Потом другого мне показали, который вводит, ему заплатила. Сама присутствовала, когда Сашеньке вводили эту волю, чтоб без обмана. Думаю — ну, все. А он… а он!…— женщина снова захлюпала. — Мало того что пьет-гуляет пуще прежнего, так теперь еще и дерется. Раньше-то пальцем не трогал! А, окромя того, знакомые уже сказывают, он себе на стороне и другую за-ве-е-ел! — И в резонанс с ее голосом зазвучали оконные стекла.

— Кассета с вами? Покажите, — попросил Семен Семенович.

Женщина достала из ридикюля, подала. Кассета была четырехштырьковая, для сутей третьего порядка. Одного только взгляда на маркировку начальнику отдела было достаточно, чтобы понять дело.

— Ах, гражданка, — с сердцем сказал он, — если совершаете противозаконную махинацию, так хоть делайте с умом! Бывает воля и воля. Вашему мужу недоставало пассивной воли, сопротивляемости, стойкости против соблазнов, умения сдерживать желания. Вы же ему всадили активную, что в сочетании с нестойкостью и привело к прискорбным результатам.

— Это что ж теперь будет, миленькие?! — всполошилась дама. — Мне ведь хоть и домой не возвращайся!

— Что будет… нельзя так делать, нехорошо, — усовещал Звездарик. — Мало ли способов лечить от пьянства, а вы на махинации пустились. Незаконно введенную в вашего мужа чужую пси-суть мы изымем; станет прежним…

— Вот спасибо-то! А… а деньги? Я ведь как потратилась-то!

— Ступайте в приемную, возьмите бумагу, опишите людей, которым вы платили за кассету, за всучивание. Найдем, взыщете с них.

— Место, куда мужа водили, сможете указать? — вступил Витольд Адамович.

Женщина подумала, покачала головой:

— Нет, не смогу. Ночью вели, да еще петляли нарочно по переулкам. Только что глаза не завязывали. Дом помню: пятиэтажный, вроде новый, без лифта. На самый верх поднимались.

— И это опишите.

Дама ушла. Звездарик без околичностей обратился к Долгополу:

— Многоуважаемый Василий Лукич, категорически предлагаю вам перейти в ОБХС! Такие нам нужны.

— Ой, ну что вы! — застеснялся-зарумянился тот, хотя губы сами растягивались в довольную улыбку: чувствовалось, что Вася мечтал о таком приглашении. — Я бы всей душой, но у меня ж и образования нет, а работа у вас умственная, как бы не осрамиться. Да и не отпустят меня…

— Отпустят, — твердо сказал Семен Семенович, вспомнив о своих полномочиях члена галактической тройки. — Это мы мигом.

— Образование дело наживное, — включился Витольд. — На курсы пошлем. Главное, у тебя чутье. Талант!

— Для начала на техническую должность, — продолжал Звездарик, — пси-оператором БХС, опером. Но как только проявишь себя в серьезном деле (а я не сомневаюсь, что проявишь!), сразу станешь исследователем. Ну, согласен? По глазам вижу, что согласен…

Начальник отдела сел на телефон — и…

3

…когда в Кимерсвильском ОБХС появился Порфирий Петрович Холмс-Мегре № 7012 ГУ БХС (пси)Н, то Вася с полным основанием был ему представлен так:

— Это наш новый, подающий большие надежды сотрудник, оператор Долгопол Василий Лукич. Восходящая звезда пси-сыска.

— Лукич — фамильярно, — заметил новоприбывший, пожимая всем руки. — Надо — Лукович, Василий Лукович.

Отдельцы переглянулись, но возражать высокому гостю не стали: Лукович так Лукович.

— Можно просто Вася, — сказал Долгопол.

Детективная проницательность агента 7012 была, если брать по земным меркам, слишком уж чрезмерной, неприличной какой-то. Когда он рассматривал и слушал представляющегося ему Звездарика, то и сам на секунду приобрел его облик: нос сделался узким и хрящеватым, выгнулся саблей над втянутыми губами, лоб также продлился бледной лысиной. При знакомстве с Витольдом-Виа комиссар сам стал полненьким, с пухлым лицом и коричневыми тенями под глазами, плешивеньким; но одновременно облик этот будто окутал марсианский вихрь, стеблей, побегов, колючек.. А оглядывая Васю, агент вытянулся, постройнел, черты лица молодо подтянулись, так же выпятилась нижняя губа. Глядеть на это было жутковато.

— Я к вам не с пустыми руками, — начал Мегре, вернувшись в свой облик. Но не успел закончить фразу: из приемной донеслись крики, оттуда к исследователям вбежал, прикрывая голову руками, поджарый брюнет, задержанный комиссаром у пси-вокзала. За ним неслась, награждая его тычками и пинками, пострадавшая с ридикюлем.

— Вот он, родненькие, паразит в синих очках! Я тебя сразу узнала, ирода. Ты видишь, какая я, видишь?! Так ты сейчас будешь хуже. Ты у меня станешь тонкий, звонкий и прозрачный, спекулянт несчастный! — И женщина потянулась руками, ногтями, всем существом к физиономии и жидким волосам брюнета.

— Ув-в-в.. ух-х…— лепетал тот, отступая. — Спасите!

— Тихо! — прикрикнул на даму Звездарик. — Это тот, который продал вам кассету?

— Он, родимый, он! Я про него писала, а он легок на помине. Дайте мне его, я сама…

— Спокойно, — оттеснил ее начальник отдела. — А вы сядьте! — он указал спекулянту на КПС.

— Только не сюда! — шарахнулся тот: знал, видно, что это за кресло. — Сяду… отсижу, сколько положено. Но в таком не виновен, гражданин начальник, клянусь детьми! Покупать покупал, продавать продавал. Но себе — ни-ни, никогда. Ее, — он указал на женщину, — узнаю. Продал — признаю. Готов дать письменные показания.

— Так вы что, с повинной пришли? — не понял Звездарик.

— Да, с повинной!

— Нет, — подал голос Мегре, — это я привел.

— Не, не с повинной, — мгновенно перестроился брюнет. — Задержан, осознал, раскаиваюсь. Все скажу.

— Кстати, о детях, — поинтересовался Витольд, — а им вы не вводили перекупленные сути? Родители часто так делают.

— У меня нет детей, гражданин начальник. Про детей это я так, для образности, фольклор. Какой я родитель — цыпленок пареный, цыпленок жареный!.. — спекулянт поднял плечи, искательно улыбнулся.

На него было -противно смотреть. Сам комиссар, доставивший его с намерением помочь розыску (у вокзала он выспрашивал именно о Характере МПШ— XXIII), сейчас чувствовал себя неловко, будто наследил галошами в чистой горнице.

Семен Семенович нажал кнопку. Вошел дежурный, увел обоих.

— Там еще одна, интересней, — сказал Порфирий Петрович (ему хотелось спасти лицо).—Скупщица сверхценных сутей.

— Ваше имя, фамилия, откуда вы? — спросил начотдела молодую женщину, задержанную Мегре у вокзала.

— Я из столицы. Остальное не имеет значения, — высокомерно ответила та.

— Столичная, значит, пташка, ага… и связей с перекупщиками кассет еще не имеете?

— К сожалению, не имею.

— К сожалению, вот как! С какой целью скупаете кассеты?

— Я не скупаю, только хотела найти что мне нужно: поэтическое дарование.

— Почему поэтическое, зачем оно вам?

— Не мне.

— А кому?

— Моему мужу… впрочем, какое это имеет значение!

— Гражданка, — Звездарик, теряя терпение, постучал ногтем по столу, — вы находитесь в отделе борьбы с хищениями сутей. Здесь у нас так не разговаривают.

— Отдел борьбы с хищениями сутей! — ядовито повторила женщина, и глаза ее зло сощурились. — Хищения налицо — вот только борьбы не видно. Мой муж уже полгода… полгода! — в голосе зазвенели слезы, — как вернулся из творческой пси-командировки, а я его еще не видела. Он у вас: тело в одном месте, некомплектная личность в другом. А вы!.. — она помолчала, овладела собой. — Я и решила, раз вы не можете, сама отыскать его пропавшую суть, вернуть себе мужа.

— Как зовут вашего мужа?

— Олег Майский.

Звездарик переглянулся с Витольдом, тот сделал многозначительную мину. В комнате стало тихо. Олег Майский, известный не только на Земле, но и во всей Солнечной поэт… история с ним была почти такой же скверной, как и с Шефом Суперграндии. После годичной творческой командировки, во время которой он посетил более десятка планетных систем, возвратился на родимую Землю с зарядом впечатлений, которого хватило бы на несколько книг, а перед интегрированием, слиянием со своим телом, выяснилось, что главная его суть, одиннадцатибалльный поэтический дар… тю-тю. И следов нет.

— В конце концов возвращайте мне его таким, какой есть, — решительно заявила женщина — Поэтический дар, может, потом найдется. При славе Олежека первое время никто и не заметит, что новые стихи посредственны. А я… я без него больше не могу — и в ее голосе снова послышались слезы.

— Так, значит, вы утверждаете, что являетесь женой поэта Майского? — недоверчиво переспросил Семен Семенович.

Женщина взглянула на него с высокомерным блеском в глазах, хмыкнула:

— Похоже, что и у вас кое-что похитили! Тогда неудивительно. Но это дело ваше, а мне будьте любезны вернуть моего мужа.

— Мы вам сначала пробную встречу устроим, — ответил ровным голосом Звездарик, хотя и озлился в душе, что эта особа пытается выставить его дурачком. — Так сказать, очную ставочку. Пусть и он опознает вас, выразит свои намерения. И вы поглядите, каков ваш супруг теперь, тоже небесполезно будет. Тогда и решите. Оставьте свои координаты, мы вас разыщем.

Жена поэта протянула ему свою визитную карточку, удалилась с поднятой головой.

4

Только теперь комиссар Мегре смог осведомиться о самом главном:

— А где же наш третий ингредиент, представитель Суперграндии? Без него нам трудно начать поиск.

— Кажется, он уже начал его без нас, — сказал начотдела. — Но, где он и каков, неизвестно: на связь не выходил. Не доверяет!

— Увы, имеет к тому основания, — повел седыми бровями комиссар. — Перед вылетом к вам мне сообщили ориентировку: я должен быть в облике мужчины, поскольку он в облике женщины. (Звездарик присвистнул). Место рандеву — Привокзальная площадь. Пароль: “Мужчина, не желаете ли получить удовольствие?”— допускает небольшие вариации. Мой ответ вариаций не допускает: “Спасибо, я уже получил”. — Эту фразу агент произнес нарочито гнусаво. — У меня верно получается?

Сотрудники отдела глядели на него, не зная, что и сказать. У Васи даже приоткрылся рот. Добродушно-вопросительный взгляд Мегре остановился на нем.

— Нет, ну… понимаете…— с трудом обретал тот дар речи, — сейчас так напрямую редко спрашивают. Только самые уж такие… Мы же боремся. Теперь билетик предлагают. Бывает, что и мужчины спрашивают, дескать, нет ли билетика.

Звездарик спросил:

— Какой билетик, куда?

— Ну, куда… на вечерний сеанс — то есть, значит, на время — или на ночной…— Долгопол сам краснел от своих объяснений. — Известно куда…

— Ага, видимо, это и есть вариации, — невозмутимо подытожил комиссар. — Но… в таком случае мой ответ тоже должен слегка варьироваться, не так ли? “Мужчина, не хотите ли билетик?.. Не хотите ли иметь билетик?..” М-м?

— Спасибо, я уже заимел, — гнусаво подсказал Витольд.

— Да, пожалуй. Благодарю вас. Что ж, Василий Лукович, поскольку вы осведомлены лучше других, будете сопровождать меня. Пошли.

— С такими паролями да отзывами, — закрутил головой Звездарик, — искать вам, не переискать!.. Постойте, — закричал он, видя, что Мегре и Вася направились к выходу, — оператор Долгопол! Василь Лукович! Ты хоть в штатское переоденься. Иначе какая же… кто же к тебе в форме с такими словами подойдет!

Когда они ушли, Семен Семенович расширенными глазами посмотрел на своего помощника: а? Тот пребывал в состоянии прострации — но вот встряхнулся, приходя в себя, и произнес ту же фразу, что и всучивавший агента 7012 служитель:

— Ну, едрит твою напополам!

Эта фраза была популярна в Кимерсвиле.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СЫЩИКЕССА С СУПЕРГРАНДИИ

Часы, которые стоят, все-таки дважды в сутки показывают верное время. Часы, которые спешат, — никогда.

К. Прутков-инженер, мысль №151

1

Много будет всего в многотрудной жизни В. Л. Долгопола, сначала оператора, затем исследователя ГУ БХС, но сыскной дебют агента 7012 останется в его памяти до конца дней. Даже не весь дебют, а первая проба. Разминка, по определению комиссара.

Конечно, наивно было полагать, что первая встреченная ими женщина — да и не на площади, только на подходе к ней — окажется искомым НООСом. Но получилось так, что она остановилась возле них переменить руку, отягощенную полной хозяйственной сумкой. Мегре тотчас сделал стойку, уставился на нее с томным вопросом в глазах. Остановился и Вася.

— Что, пройти не знаете как? — не поняла женщина; она была рослая, выразительно сложенная, дет под сорок. — Куда вам надо?

— Не предложите ли вы нам билетик, уважаемая? — осведомился комиссар.

— Билетик? Какой?.. Ах, билетик! На вечерний сеанс? — в глазах у женщины что-то заискрилось. Вася на всякий случай отступил на шаг.

— Можно и на ночной, — добродушно кивнул комиссар.

— Ах, даже и на ночной!.. — Женщина подняла правую руку, затекшую от сумки, развернулась и хлобыстнула его так, что треск пошел, зашумела в полный голос: — Вот тебе и на вечер, и на ночь, и на завтрашний день, паразита кусок! Мало вам площади — на улице уже проходу не дают! И куда это, интересно, милиция смотрит?!. — Вдруг лицо ее выразило ужас, голос изменился: — Ой, что это?! Ой мамочки…— и дальше был просто панический визг.

Дама подхватила сумку и несолидно придерживая тесную юбку, помчалась в глубину улицы. И издали долго доносилось: “Ой мамочка! Ой лышенько!..”

Вася взглянул на Мегре — и сам едва не пустился наутек. Лицо комиссара колыхалось: выгибалось влево своей серединой, искажая все черты, затем деформация спадала, лицо выравнивалось… и начинало выпячиваться в противоположную сторону.

— Порфирий Петрович, что с вами? Может быть, врача?..

— Нет, нет…— Голос у комиссара был неровный, шаткий. — Это релаксация. Сейчас пройдет… Как это у вас говорят, Василий Лукович: первый блин комом?

Через минуту он пришел в норму. Но для Долгопола, который заслонял комиссара собой от взглядов прохожих, это была долгая минута.

На площади дело пошло бойчее — но, увы, комом, на грани скандала, глотали они и последующие “блины”.

— Мужчина, имею лишний билетик. Не желаете ли?

— Спасибо, я уже… заимел.

— Что ж ты так смотришь, козел старый! — И красотка удалялась недовольной походкой.

Аналогично получалось и с теми, кто напрямую предлагал “удовольствие”. Больше часа они блуждали в сумерках по широким тротуарам, заглядывали в вестибюли гостиниц “Кассиопея”, “Булчуг”, “Туманность Андромеды” и других, где табунились девочки, посидели за стойками баров “Космос”, “Спутник” и “Эх, отдохну!”, в кафе “Галактика”— и безрезультатно.

До Васи не сразу дошло, что комиссар в силу своей галактической неиспорченности, в сущности, не понимает первоначальный, основной смысл “пароля” и “отзыва”. Он, как умел, стесняясь и краснея, объяснил суть дела пожилому человеку. Порфирий Петрович простодушно смеялся, утирал выступившие слезы: ну, подкузьмил нас… а еще более, вероятно, себя — НООС, лучший сыщик Суперграндии!.. Попутно Долгопол, спасая репутацию родного города, объяснил наличие здесь предлагающих “билетик” или “удовольствие” историей с пропажей “девичьих сутей”: потерпевшие-де в ней ныне и оказались жертвами, так сказать, общественного, даже, точнее, космического темперамента.

— Это все ваши белковые тела, — сделал неожиданный вывод Порфирий Петрович, — легкораздражаемые, возбудимые источники “удовольствий” и “неудовольствий”. Но так ли, иначе — другой возможности выйти на связь с НООСом у нас нет. Продолжаем поиск. Итак, внимание!..

Они как раз проходили мимо бара “Дельта”, в просторечии именуемого кимерсвильцами “бордель”. Женщин в него впускали только в сопровождении мужчин, и их немало слонялось поблизости, охотниц приятно провести время. Внимание комиссара привлекла смуглокожая, с выпяченными яркими губами мулатка в обтягивавшем бюст свитере и короткой кожаной юбке; он устремил на нее добродушно-поощряющий взгляд. Та заметила, оценила, блеснула глазами в припухлых веках, приблизилась танцующей походкой.

— О, какой мужчина! — сказала она гортанно и пылко. — Хотите иметь билетик, м-м? Можем получить удовольствие. А, шалунишка? — и она похлопала комиссара по животу.

— Спасибо, я уже получил.

— Ах… ну, если ты уже получил, — мулатка также прогнусавила это слово, — так лечись, приятель. Шляешься здесь, глазками играешь… Может быть, ты, цыпленочек? — обратилась она к Васе. — Надеюсь, ты еще ничего не заполучил?

Долгопол с запылавшим лицом молча прошел мимо. Мало того, что у него в себе осталась невеста Люба, с которой он ничего такого себе еще не позволил, — так ему, блюстителю порядка, подобные предложения! “Ну и парочка!”— бросила им вслед дама.

— А не кажется ли вам, уважаемый Василий Лукович, — не без ехидства молвил комиссар, — что данная особа ни по виду своему, ни по возрасту не может быть отнесена к тем злосчастным практиканткам? М-м, шалунишка?

Вася промолчал. “Да, конечно же, и из иных мест поналетали промышлять, — подумал он. — Может, и с других планет в обменных телах… поди уследи!” Ему уже наскучил этот странный поиск.

2

…и все получилось так не потому, что НООС был глуп. Напротив, он был умен, опытен, изощренно-коварен, умел рассчитывать на много ходов вперед, был последователен и неумолим. Недаром его имя наводило страх не только на рядовых жителей Суперграндии — на тех все наводило страх, но и на приближенных Могучего Шефа.

Все было логично: первый раз он появился на Земле, растленной планете, в облике мужчины; конспирация требовала теперь противоположного — появления в облике женщины. Правда, это нарушение статьи 5 Галактического кодекса пси-транспортировки, запрещающего менять пол, но кто же в таком случае придерживается статей и кодексов!

Казначейство Суперграндии, ведомство обычно прижимистое, для такого случая не поскупилось, абонировало в качестве обменного тела прелестную плоть стереокинозвезды Лили Жаме; это тоже было логично. Сама Лили, сотворившая себе популярность на ролях девушек из народа, находилась в районе Плеяд на съемках галактического пси-детектива “Опята смерти”.

Пароль и .отзыв для контакта с агентом 7012 ГУ БХС также были выбраны строго по науке сыска, по тому именно положению ее, что фразы должны быть типичными в среде поиска, желательно с интимным оттенком. В первый свой визит и НООС, и Могучий Шеф (двое великолепных мужчин) “парольную” фразу слышали в Кимёрсвиле не раз — и именно с таким оттенком. Когда же на прощальном банкете Начальник Охраны стал выяснять, о каком именно из здешних удовольствий (их так много на Земле!) шла в ней речь, высокопоставленные земляне замялись, начали переглядываться. Наконец сосед слева, будучи сильно навеселе, хлопнул его по плечу:

— Слушай, дружище, если они к тебе будут приставать, отвечай: “Спасибо, я уже получил”, — он прогнусавил эти слова, — и они мигом отвяжутся!

И земляне за столом предались занятию, на благословенной Суперграндии неизвестному: начали раскрывать, растягивать горизонтально свои пищевые отверстия и издавать ими звуки “Хе-хе!”, “Хи-хи!” и даже “Ха-ха!”.

Поскольку НООС выбрал амплуа женщины, ясно, какие слова он взял паролем.

…Да и откуда, действительно, было знать инопланетянину, что он своим выбором вышел на нечто, что и в разнообразнейшем бурлящем мире Земли стоит над нациями, языками, нравами, оттенками кожи, возрастами, даже общественными формациями и философиями, что было здесь всегда и да пребудет во веки веков. Правильно, фраза должна быть типичной. Но если бы НООС знал, насколько типичного дела касается эта, он наверняка поискал бы что-то еще.

Он не мог этого знать, ибо на его планете, благословенной Суперграндии, пол, половые признаки, половая жизнь были — в силу предосудительности — извечно и повсеместно замалчиваемы. Настолько, что суперграндцы, как правило, не знали своего пола, а те, что догадывались, имели благоразумие этого не объявлять. С осознания своего пола начинается осознание социальных различий, с осознания различий — свободомыслие, а с него смута. Помимо того, половая энергия есть общественное достояние, которое лучше использовать в сублимированном виде.

Правда, на закате трудовой деятельности каждый ни в чем не провинившийся суперграндец имел право взять себе жену; если он к тому же отличался усердием и преданностью, то жена могла быть молодой и способной к продолжению рода. Такую пару ожидала высокая честь: в сопровождении эскорта мотоциклистов доставлялась ампула со сперматозоидом Могучего Шефа-и совершалось искусственное оплодотворение им жены в присутствии экстатически ликующего супруга. (От этого и происходило “кукареку” в официальном славословии МПШ—XXIII). — Подобными актами половая жизнь на Суперграндии практически исчерпывалась. Сам НООС в силу заслуг и положения мог завести жену, не дожидаясь пенсионного возраста, и не одну, и даже сам их осчастливливать… Но, требуя высокой морали от других, он не позволял и себе ничего лишнего и в строгости-поведения не уступил бы никакой засушенной старой деве, любящей только кошек.

(Проницательный читатель легко заметит несообразность: если на Суперграндии даже пол фактически находился под запретом, то о каких других, более тонких проявлениях личностей ее жителей — об их индивидуальностях! — может идти речь? А тем самым и' о каком пси-дифференцировании личностей, их обмене, транспортировке?

И он будет прав, наш читател”-проницатель. Истинные, намерения лидера планеты и его главного помощника НООСа были далеки от облагодетельствования подданных связью с иными мирами. Главным официальным отличием для суперграндца было не.отличие одного от другого, а того от третьего и т. д., а отличие их всех от всех не их, тик-так-тик-так, ура, кукареку! Иномиряне в суперграндских телах только явили бы населению ненужный соблазн и смятение умов, об этом и речи быть не могло. Да и понимали властители, что каждый суперграндец совершил бы пси-перелет только один раз.

Подлинные намерения были другие. Ну, во-первых, практическое бессмертие для МПШ и избранных им лиц путем перехода по мере старения во все новые молодые тела. Затем — ускоренная пси-обработка не совсем еще стандартных личностей, которая в машине будет делаться куда быстрее, с электронной скоростью, и надежнее, чем вручную. Для подручных НООСа смена тел и обликов неограниченно расширяла возможности слежки, провокаций, разоблачения заговоров… Словом, виды были обширные.

И вот — пошли по шерсть, а вернулись стрижеными!)

Все было продумано, все было логично. НООС инкогнито записался в кассеты, их доставили на Землю. Здесь после всучивания он принял облик блондинки Лили (крутая грудь, прямая спина с высокой талией, подтянутый живот, стройные ноги с тугими бедрами, чуть полноватые руки и плечи, округлое простоватое лицо со вздернутым носом и лучисто-синими глазами, роскошные кудри) — и прямо из кабины VII класса двинулся в кремовом вечернем платье на задание.

На Привокзальной площади первым ей попался на глаза рослый молодой мужчина, который медленно прогуливался около гостиниц и явно кого-то высматривал. Лили подошла, мелодичным голосом произнесла “пароль”. Мужчина — это был приехавший в Кимерсвиль на соревнования баскетболист — остолбенел от неожиданной удачи, потом сказал:

— Ага. Желаю. Пошли!

Отказаться значило раскрыть себя, ничего не сделав. Жизнь НООСа не была бедна сильными ощущениями, но ничего, подобного переживаниям этой ночи, с ним не случалось. Спортсмен выпустил его-ее из своего номера только утром. Исходя из норм жизни своей планеты НООС воспринял этот факт как прискорбное исключение; следующий контакт, даже если он окажется ошибочным, несомненно будет более пристойным.

Увы, выяснилось, что первый мужчина не был исключением. Все другие клевали на “пароль” Лили (точнее, на нее саму) столь же молниеносно. Даже когда она, чтобы отвязаться, назначала немалую плату и требовала деньги вперед, многих и это не устрашало. Но отзыв: “Спасибо, я уже получил!”— не прогнусил ни один.

Выяснился и другой озадачивающий факт: на этой разнузданной планете, оказывается, много языков! На каком же именно Лили следует произносить пароль в международном пси-порту и на каком она услышит отзыв?!

Но никакие трудности не могли остановить НООСа на пути исполнения государственного долга, тик-так, тик-так, ура, кукареку! Он быстро освоил языки в нужных пределах:

— L`homme, voule-vous avoir une plaisir?

— The Man, will have a pleasure?

— Der Mann, wollen Sie das Behagen haben?

…и так далее, вплоть до суахили.

К сожалению, это не помогло. Языки были разными, различны были внешности, одежды, даже оттенки кожи мужчин, но реакция оставалась той же:

— Oui, je voule!

— Yes, I`will!

— O, ja, ich will!

…и все в том же духе опять-таки, вплоть до суахили. С суахили ей особенно не везло.

“Ну, что за планета, — огорчалась Лили после очередной ошибки, — невозможно работать! Неужели им неизвестно, что половая энергия, будучи сублимирована и обобщена, дает такие взлеты коллективного энтузиазма, восторженной безмерной преданности, усердия, ярости масс. А они… м-м-м!.. Ооо!.. Ыаххх!..”

Очень скоро Лили благодаря внешности и знанию языков приобрела репутацию красотки класса люкс и тем исключилась из круга предлагающих себя на Привокзальной площади. Образовалась постоянная клиентура, которую она принимала в роскошном номере гостиницы “Кассиопея”; кроме баскетбольной команды, в нее входили коммерсанты с черного рынка сутей, иные сомнительные, но денежные личности. Помимо того, главный опекун красотки Жорж-Базиль Крещендо — кучерявый, весь волосатый, с блестящими глазами и перебитым носом — время от времени приводил к ней солидных интуристов, коих требовалось “вышибить из монет”. Начальник Охраны и Общепланетного Сыска благословенной Суперграндии познал сам и помог познать клиентам немало удовольствий.

Нельзя сказать, чтобы он не испытывал мучительной раздвоенности. Испытывал. С одной стороны, оказался в двусмысленном положении среди сомнительных, даже преступных субъектов — и субъекты эти не только не трепетали, не ждали от него скорой расправы, но даже обладали им-ей, утверждали себя. А с другой… о, с другой!

Тело тоже личность, особенно женское тело. И напрасно НООС пренебрег запретом галактического кодекса: сейчас его первичная личность боролась с новой индивидуальностью — индивидуальностью больших тугих грудей, красивых бедер, плавной линии плеч и выгиба спины, индивидуальностью лучисто-томного взгляда и медленно опускаемых ресниц. И когда кто-то из поклонников восхищался задыхающимся голосом: “О, какая кожа, какие плечи! А грудь!..”— то НООС испытывал то же чувство законной гордости, как и прежде, когда получал похвалы и награды от Могучего Шефа за поддержание порядка в Суперграндии.

Когда побеждало чувство долга, он ускользал от опекуна и поклонников на площадь, проверял “паролем” незнакомцев. Но и при этом как-то само собой выходило, что ноги несли Лили к незнакомцам цветущего возраста и здоровья, рослым, ражим; именно такие казались ей возможными агентами 7012. Результат, увы, был обычный; да потом еще Жора Крещендо устраивал сцены, кричал:

“Мало тебе? Ну что ты за …?!”— и даже таскал Лили за волосы.

(А может, это было не “увы”, и не только чувство долга влекло НООСа к подобным контактам? Себе-то он не мог не признаться, что новое состояние и новые переживания на Земле наполнили его жизнь куда больше, чем она была наполнена на Суперграндии, при всей власти там, славе и трепете окружающих. И дело было не только в теле — в нравственном отношении НООС, как и все другие приближенные МПШ—XXIII, тик-так, тик-так, ура, кукареку, был, не мог не быть проституткой. И там он вступал в сомнительные связи, заключал скверные сделки, лгал словом, видом и делом, выражал — ну, только что не телесно — горячую любовь к тем, кого на самом деле презирал и ненавидел. Но там, при дворе Могучего Шефа, достижение цели: власти, наград, казни соперников — всегда было отделено от усилий немалым сроком, затуманено страхом и неопределенностью: то ли выйдет, то ли нет. А здесь… о, здесь все очень быстро завершалось действиями, сладостный результат заключался в них самих. В действиях этих Лили все больше понимала толк.)

Но когда девица Изабелла Нетель, наперсница и служанка, взятая с площади, со смешком рассказала, что около злачных мест слоняется какой-то пожилой придурок в сопровождении парня, только что не облизывается, глядя на девиц, а когда те ему предлагают, гнусавит: “Спасибо я уже заимел!” или “Спасибо, я уже получил!”— НООС почувствовал холод внутри. Не от чувства долга и ответственности, а от простой вины и страха. Он вспомнил, что находится на чужой планете, в чужом теле (кое по миновании срока аренды придется вернуть), прибыл по заданию государственной важности… а чего достиг? Ведь, в сущности, промежуточным, второстепенным делом был выход на связь с агентом Галактического управления БХС, главной же целью остается поиск Характера МПШ. И как-то так получилось, что второстепенная цель увлекла, обросла подробностями, заслонила главную. Разнежился! Галактический агент вникнет, поймет — и вернет его как несправившегося на Суперграндию. А там — о, там с ним сделают то, что он делал с провалившимися или злоупотребившими доверием агентами. Сделают с особым удовольствием. Об этом жутко было и думать.

Таким образом, когда усталые, разочарованные Мегре и Вася, прекратив поиск, направлялись к “Балчугу”, где комиссару был заказан номер, из соседней “Кассиопеи” выбежала и двинулась наперерез им пышная блондинка в голубом, под цвет глаз, халатике с разрезами и в малиновых сапожках. В десяти шагах она перешла с бега на четкий шаг, остановилась на уставной дистанции от комиссара, щелкнула каблучками, опустила руки по разрезам и хрипловатым контральто произнесла заветную фразу.

— Ага, — довольно вздохнул Порфирий Петрович, сказав отзыв, — наконец-то! Значит, вы и есть НООС, представитель потерпевшей стороны. Ну, и как успехи?

— Докладываю, эксцеленц. — Блондинка все так же держала руки по разрезам. — За время нахождения в пси-порту в порядке поиска, изучения обстановки и налаживания связей обслужено девяносто восемь мужчин: на время — шестьдесят один, на ночь — тридцать семь. Вырученные деньги за вычетом необходимых расходов положены в Ияопланетбанк на счет Могучего Пожизненного Шефа, тик-так, тик-так, ура, кукареку! — Она вздернула подбородок с ямочкой, сжала губы.

Мегре и Долгопол тоже стояли навытяжку. Оба ждали, что НООС сообщит им по делу. Но продолжения не последовало.

— Как, — сказал комиссар, — это все? Но… неужели столь обширная клиен… пардон, агентура не вывела вас на след?

— Никак нет, эксцеленц! Собранные сведения недостаточны, необходимо продолжать работу. Надеюсь на вашу помощь и проницательность, эксцеленц!

— Вольно, — произнес комиссар. — Приблизьтесь. Как же тебя зовут, милочка? — Он взял подошедшую блондинку за подбородок.

— Лили, мсье. — Ее глаза кокетливо просияли. — Всегда к вашим услугам, мсье!

3

Не было в истории Кимерсвильского ОБХС более странного совещания, чем то, которое состоялось на следующий вечер. Не только по составу участников: два землянина — Звездарик и Вася, марсианин Виа-Скрип, суперграндец НООС и галактический агент неопределенного происхождения, но и по месту: в номере-люкс красотки Лили. Семен Семенович решил прикинуть, насколько апартаменты мадам подойдут для сбора информации от ее клиентов — путем подслушивания и съемки.

Дорогие ковры в темно-красных узорах на полу в гостиной (гостям пришлось переобуться в предложенные хозяйкой комнатные туфли), овальные зеркала в бронзовых рамах, скрытое в стенах тепло-желтое освещение, которое молодило всех, шкаф-бар с обилием напитков. Через раскрытые двери спальни был виден туалетный столик, сплошь уставленный парфюмерией, и главный предмет — широкое ложе, оформленное под носовую часть старинного парусника, ковчег любви, обитый розовым шелком. Сама хозяйка, подвитая и надушенная, была в вечерней спецодежде — стеганом халатике телесного цвета с кружевной оторочкой; он то и дело распахивался, показывая то край короткой' рубашки, то вырез вверху, такой головокружительно глубокий, что взглянувшего тянуло туда, как в пропасть. Словом, обстановка была крайне неофициальная.

Мегре благодушествовал в глубоком кресле, попыхивал трубкой. Витольд Адамович рассматривал бар. Вася Долгопол был несколько не в себе, сидел на стуле, подобрав ноги, а когда Лили проходила близ него, обдавая душистым теплом, весь внутренне сжимался. Хозяйка хлопотала: приготовила кофе, разлила его по золоченым чашечкам, выставила к нему початую бутылку коньяку “Наполеон”, рюмочки. Витольд — как ни грозил ему взглядом начотдела — налил себе до краев.

Один Семен Семенович пытался направить ход совещания. Узнав о похождениях НООСа, он кипел от возмущения и хотел ясности.

— Так как же это все-таки получилось, — вопрошал он, наклоняясь вперед и багровея лицом и лысиной, — уважаемый… уважаемая? — не знаю, как вас теперь и величать, что более чем за месяц пребывания у нас в Кимерсвиле инкогнито… и не просто пребывания, а довольно, кхе-гм, бурной деятельности, — вы ни на шаг не приблизились к решению задачи, ради которой прибыли? Главное дело, вращались-то вы среди того злачного люда, который почти наверное к пси-махинациям причастен. Как же так? Извините, но у нас в подобных случаях ставят вопрос о служебном несоответствии.

Говоря это, Звездарик поглядывал на Мегре, искал у него поддержки.

Не по душе пришлась НООСу его речь. Настолько не по душе, что сквозь очаровательный облик Лили на минуту проглянуло что-то беспощадно жестокое, сухое и даже, как показалось Васе, крючконосое; сам голос изменился.

— Совершенно не по рангу вам, агент без номера, ставить мне такие вопросы! Что же до несоответствия, то свое вы давно доказали: это при вашем попустительстве… и по вашей вине! —: совершаются хищения сутей. Да за одно это вас!.. Вы думаете, если я здесь такая… общедоступная, — голос снова изменился, стал слезливым, — так вы можете себе все позволять! Слабую женщину… даже у нее в гостях…— она всхлипнула. — Только один… единственный среди всех, безмерно мощный и бесконечно мудрый, наш Могучий Пожизненный Шеф, тик-так, тик-так, ура, кукареку! — голос Лили сделался стальным, она вздернула подбородок, лязгнув челюстями. — Только он вправе потребовать от меня отчет. И я ему его дам. Он поймет!.. — и опять в голосе слеза и надрыв.

В ней будто боролись две личности. “Занятно!”— подумал Витольд Адамович, допивая коньяк.

Во время речи Лили тоже поглядывала на Мегре, ожидая, что он примет ее сторону. Тот слушал, все понимал и молчал. Он сочувствовал Звездарику, но не осуждал и НООСа. Комиссар понимал его-ее, может быть, даже лучше, чем суперграндец сам себя в данной ситуации. Вся загвоздка была в теле — в этом хлипком, полужидком, меняющемся и самое главное — очень чувствительном ко внешним и внутренним раздражениям белковом теле. Большую часть ощущений его информационная (нервная) система превращает из простых сигналов о мире и своем состоянии в приятные и неприятные, в “удовольствия” и “неудобства”… и так вплоть до “выгод” и “потерь”, “побед” и “поражений”, “счастья” и “горя”. В известной мере такие искажения объективного свойственны и другим существам, в небелковых телах, но здесь они доведены до такой крайней степени, что странно не то, что Лили-НООС свихнулась с пути, а что все земляне не свихиваются. Ведь “приятное”— то, чего хочется побольше, а “неприятного”— поменьше. За громким возмущением Звездарика и тихим, но вполне ощутимым Васи Луковича — многовековой опыт разумной жизни в таких телах, породивший моральные нормы, умение сдерживать себя “во страстех”. Но у НООСа ничего этого нет. Вот и… “Кстати, — думал Порфирий Петрович, — а каковы эти ее. Лили, удовольствия, что, предлагая их, она идет нарасхват? Неужели сильнее моих?”

(За сутки жизни в белковом теле он тоже кое-что отведал — сверх удовольствий еды и питья. Придя вчера вечером в свой номер, комиссар отворил окно, не захлопнув дверь. Получился сквознячок — он чихнул. Тело чихнуло. Ощущение было настолько бодрящее, приятное, что он и не стал закрывать дверь, настроился — и расчихался так, что к номеру начали сбегаться люди. Позже, перед отходом ко сну, он, согласно инструкции, решил вымыть ноги: напустил в ванну теплой воды, сел на край, погрузил в нее натруженные за день ступни. Ощущение было просто небесное, а когда принялся разминать пальцы, массировать подошвы, так даже челюсть отвисла от удовольствия.

Теоретически агент понимал, в чем здесь дело: ноги людей суть бывшие обезьяньи лапы, которые обслуживала столь же богатая нервная сеть, как и нынешние их руки. Теперь ноги выродились в подставки для ходьбы, нервная сеть не нагружена и с чрезмерной активностью воспринимает любые сигналы, нарушающие ее застой. Но теория одно, а отвисшая от наслаждения челюсть и довольное сопение — совсем другое.)

Кроме того — стремление к первенству, думал Мегре, снисходительно поглядывая на хозяйку номера. На Суперграндии НООС был первым заместителем МПШ, естественно и здесь, коли так вышло, стать не какой-нибудь, а первой шлюхой города. Натуру не переделаешь. Ишь, довольна, что принимает нас с шиком: в люксе, кофе в золоченых чашечках, коньячок…

— Кстати, — молвил наконец комиссар, — как там у вас сейчас дела?-Расскажите.

Лили села, облокотясь белой рукой о столик, горестно вздохнула. Дела на Суперграндии плохи. Мало того, что Могучий Шеф под натиском придворных подписывает любые указы, которые те составляют в своих интересах и для ущемления противников, как бы эти указы ни противоречили один-другому. Мало того, что он, поддаваясь наветам, интригам, давлениям, то лишает своего расположения одних приближенных (а тем и постов, званий, наград), отдает его другим, то — под влиянием новых наветов и интриг — передумывает, низвергает возвышенных, возвращает опальных— или заводит новых фаворитов… из-за чего при дворе и в министерствах полный хаос, никто не знает, кого следует бояться и кем помыкать. Но и в семейной жизни МПШ идет полный развал. Его ГСПЖ-А, Главная Сидящая по Правую руку Жена, почуяв слабину, первая завела себе любовников среди молодых офицеров двора… да-да, не одного, а несколько! (Лили покачала головой, осуждающе поджала губы). Ее примеру последовали и все другие жены Шефа — правые и левые, ближние и дальние.

Разумеется, НООС по долгу службы открыл Могучему Шефу глаза. Но тот вместо того чтобы предоставить его людям действовать, как надлежит в таких случаях, решил мстить неверным женам сам. В одну из ночей, когда Главная Жена уединилась с любовником в спальне, он подкрался к ее окну с кирпичами с целью разбить зеркальные стекла и напугать. Но никак не мог решиться: поднимал кирпич, замахивался, опускал, отхлебывал для храбрости из фляги, снова замахивался и опускал… пока наблюдавший издали офицер охраны не приблизился, чтобы всепочтительнейше отговорить и увести. МПШ—XXIII дал себя отговорить и увести, но по дороге плакал на груди охранника и обзывал Главную Супругу, первую даму планеты, непотребными словами.

— Короче, вел себя как дерьмо, — жестко заключил комиссар.

— Да, — вздохнула Лили, — наш Могучий Пожизненный Шеф теперь дерьмо, тик-так, тик-так, ура, кукареку!

4

— Теперь вопрос к вам, — Мегре взглянул на Звездарика. — Хищение сутей дело специфическое. Сути руками не ухватишь. Все действия с ними: считывание, запоминание, комплектация, передача, введение в тела —. происходят в (пси)-ВМ с электронной четкостью и надежностью. Такие (пси)-ВМ в вашем участке Галактики созданы и обслуживаются кристаллоидами Проксимы. Так не …? — он не закончил, но вопрос и так был понятен.

Семен Семенович задумался. Вопрос открывал соблазнительную возможность выгородить родную планету, свалить все на сути кристаллоидов, обслуживающих кимерсвильскую (пси)-машину. Действительно, как бы это люди смогли: “Сути руками не ухватишь!” Но… в истории земной криминалистики, которую начальник ОБХС изучил, самые обширные главы написаны о хищениях, совершенных не благодаря ловкости рук и разбойной отваге, даже не с помощью отмычек, фомок и иной техники, а о других — под названиями “мошенничества”, “ложные банкротства”, “пересортица”, “изменения технологии”, “корректировка планов”, “усушка-утруска” и многих им подобных, требовавших ловкости ума и нулевой совести. В этих делах люди тоже не промах, скромничать не надо.

С другой стороны, есть ли основания бросать тень на кристаллоидов? Да, в принципе, они могут это: все операции в машине в их власти и неподконтрольны людям. Блоки-машины находятся в наглухо забетонированном подземелье, куда идут только кабели; проникнуть туда можно лишь в сутях. Но кристаллоиды не умеют другое: скрывать что-либо. Они не смогли бы скрыть свои махинации.

Семен Семенович досконально изучил эту сторону психики проксимцев, беседуя с Христианом Христофоровичем Казе, академиком и главным инженером (пси)-ВМ. (На самом деле он был не Христиан Христофорович, а суть кристаллоида высшей сложности и надежности, не меняющая свои качества в любых нагрузочных режимах, от холостого хода до короткого замыкания — от х.х. до к.з. на языке электриков). Беседовать с ним приходилось по машинному телефону, поскольку воплощаться в человечье тело, белковое, медленно действующее, Христиан Христофорович, как и все его подчиненные, не любил. Для кристаллоидов с их жестким телом, объяснил X. X. Казе, вся жизнь сосредоточена в обмене информацией; чем он значительней, тем больше жизни. Для них обмен сутями и даже личностями — обыденность. По этой же причине для проксимцев попытка что-то скрыть самоубийственна: она обрекает на самоизоляцию, молчание, вечное существование в своем теле. У них этого просто нет.

— Нет, — сказал Звездарик, — это наши смикитили. Но как? И сразу почувствовал излученное на него комиссаром одобрение и доверие. “Так это он меня проверял!”— догадался начальник отдела.

Мегре выколотил в пепельницу трубку, спрятал ее в карман, оглядел всех; теперь он вел совещание.

— Истина одна.—заблуждений много. Мудрость проста и бесхитростна — ложь сложна и изощренна. Прямой путь к.цели один— кривых, петляющих множество. Только чем они кривей,, тем трудней дойти и легче заблудиться…— Сейчас в облике и голосе его было много вселенского: комиссар не говорил, а вещал. — Я. это к тому, что ваши, пусть и не высказанные, но отчетливо чувствуемые надежды: вот прибыл агент Галактического управления, он все раскроет, — напрасны. Пси-транспортировка возникла в цивилизациях, которые с начала своего и до сих пор слыхом не слыхивали о воровстве, мошенничестве, насилии, лжи…— эти слова он выговорил с таким отвращением, что даже спазма прошла по горлу. — Полагаю, не нужно объяснять, почему этот метод, требующий высокой чистоты ума и духа, возник именно там, а равно и почему цивилизации, изощряющиеся в обмане и насилии, обречены топтаться на месте, прозябать на интеллектуальных задворках Мира. А то и на гибель… Хочу лишь предложить вам количественный критерий помянутой нравственной чистоты цивилизации, пригодной для объединения с другими.

Он помолчал, обдумывая, снова оглядел всех.

— В вашем мире электроника основана на полупроводниковых кристаллах довольно высокой чистоты: один атом примеси приходится на десятки или сотни миллионов атомов полупроводника. Вдумайтесь в это: какая разница — один “вредный” атом на сотню миллионов, или пять, или десять? Ни по цвету, ни по плотности, ни по твердости такие кристаллы не отличишь. Но первый обеспечивает эффекты, применяемые в электронике, а второй можно выбрасывать на помойку. Так вот, несколько пси-хищников, несколько десятков пси-фарцовщиков… или сколько там их есть? — могут сделать то же самое с цивилизациями Солнечной системы. Там, — комиссар указал вниз и немного в сторону, где находилась область галактического Ядра, — никто не станет (да и не сможет) учитывать, что остальные десятки миллиардов разумных существ здесь ведут себя вполне нравственно. Не смогут принять во внимание и то, что в неприятностях повинна только одна планета. Приговор будет: “К общению не годятся”. На галактической карте вашу звезду обведут кружком — и все.

Звездарик передернул плечами, так зябко ему стало в уютном номере Лили от этих слов.

— Вернусь к тому, с чего начал, — продолжал комиссар. — Все способы хищения сутей, — его лицо опять исказила гримаса, — имеют местную специфику, и то, что мне известно о таких делах в других местах, примерять здесь рискованно. Может помочь, но может и запутать. Поэтому лучше исходить из того, что все мы пока знаем одинаково мало…— Мегре наконец позволил себе улыбнуться. — Можно предположить, что злоумышленники, во-первых, отменно, на уровне кристаллоидов, знакомы с техникой пси-операций и, во-вторых, изобрели некий способ, позволяющий им, так сказать, выдергивать из массивов пси-сутей самые выразительные, редкие и ценные. А это значит, что они — люди мыслящие, знающие, одаренные. Настолько мыслящие-знающие-одаренные, что — особенно в сочетании с их преступной аморальностью — в них можно подозревать синтеинтеллекты. Они начинили себя чужими дарованиями, знаниями, дальновидностью, позволяющей предугадывать и наши ходы… Словом, их голыми руками не возьмешь.

Комиссар помолчал, снова оглядел всех:

— Взять их можно только их же оружием: новой сильной идеей. Ее они предугадать и обезвредить не смогут,

— Какой идеей? — спросил Витольд. — Идеей чего?

— Не знаю пока, ни “какой”, ни “чего”. Надо думать, вникать в специфику — искать,

— Ах, какая речь! — горячо сказала Лили. — Я уверена, что вы непременно отыщете и идею, и Характер Шефа, эксцеленц! Как же я буду благодарна вам от имени спасенной Суперграндии!

Она так и потянулась к комиссару в порыве предстоящей благодарности; халатик совсем распахнулся. Мегре глядел на нее с большим интересом.

Закончив совещание, борцы с хищениями сутей покидали номер. Лили стояла в прихожей, опершись одной рукой о стену, другой о крутое бедро, и на прощальные кивки отвечала улыбкой, в которой сквозил вопрос: как, и это все?.. И каждый, удаляясь, чувствовал себя немного дураком.

Когда же длинным коридором дошли до лифта, издали, от люкса, прозвучало лукавое контральто:

— Monsieur, vous vous-oubliez son pipe! 1

— О, в самом деле! — Мегре хлопнул себя по карману, кивнул спутникам, заспешил обратно.

Отдельны спустились в вестибюль.

— Может, нам его подождать? — предложил Вася.

— Нет, — покачал головой Звездарик, — это займет много времени. Он ничего не забыл. Просто Лили напомнила ему, что он в известной мере француз.

Они вышли наружу, зашагали через пустеющую к ночи площадь. Только башня пси-вокзала жила, господствовала над ней, светилась сверху донизу, пульсировала потоками пассажиров. Столбы голубого ионизированного воздуха уходили от вихревых антенн во тьму, указывали направления пси-трасс.

— А речь была сильная, — молвил Витольд Адамович.

— Речи — они все сильные, — отозвался Звездарик. — Особенно если товарищ прибыл из Галактического центра.

— Так аппаратуру в люксе-то мадам Лили будем устанавливать, Семеныч? — спросил Витольд.

— Не стоит, — подумав, сказал начальник отдела. — Мы же не собираемся снимать многосерийный порнографический фильм.

ГЛАВА ПЯТАЯ. КОНСИЛИУМ У СТЕНЫ ПЛАЧА

Один критянин сказал, что все критяне лжецы, — и вот уже две тысячи лет ученые не могут успокоиться: соврал он или сказал правду? А чего гадать-то: обидели его там, на Крите, объегорили. Может, увели жену. Или пообещали квартиру, да не дали. Вот он и поливает.

К. Прутков-инженер, мысль № 203

1

Пробные тела в Кимерсвильский ОБХС доставляли в желтом фургоне с надписью “Спецмедслужба”. Более ничего привозить не требовалось. ЗУ “некомплектов” соединял с отделом СВЧ-кабель, выведенный на специальный пульт — весьма сложный, занимавший стену в особой комнате. Отсюда и название “стена плача”— в ином варианте “стена воя”. Всего хватало, всякое слышалось из динамиков пульта: и плач, и вой, и скрежет зубовный.

…Хотя, как мы отмечали, переработка сутей в пси-машине и трансляция их подобны действиям с электрическими сигналами, несущими обычную информацию (слова, числа, изображения), читатель впадет в ошибку, если решит, что это одно и то же. О, нет! Психические сути, ингредиенты личности, несут в себе заряд свободы воли, активности, даже регенеративной возбудимости (той, что выражают слова: “А по какому праву вы, милостивый государь?..”— или в наш демократический век: “Шё ты сказал?! Да кто ты такой?!”). Проще говоря, пси-сути это информация, которая даже и в машинных схемах знает себе цену, свои права и может за себя постоять. Поэтому — разовьем аналогию — машинные операции с сутями настолько же хлопотливей переработки пассивной информации, насколько перевозка пассажиров хлопотливее перемещения грузов в контейнерах.

И это еще в нормальных, благополучных случаях, когда пассажиры задерживаются в блоках (пси)-ВМ самое большее на часы (при подборе групп туристов). Злосчастных же “некомплектов” приходилось мариновать, пока разыскиваются недостающие их сути. Представьте себе пассажиров в поезде дальнего, очень дальнего следования, который у последнего светофора перед конечной станцией (когда все оделись, достали чемоданы) стал и ни с места — час, другой, третий… да умножьте это на в тысячи раз большие, чем в обычном мире, скорости реакций и действий каждого в электронной машине, да добавьте самое главное: у каждого чего-то не хватает, и крупно не хватает; но он, естественно, более замечает неполноценность окружающих, а не свою. Вот так — и то лишь отдаленно — можно понять психическую обстановку в ЗУ “некомплектов” и какие там царили нравы.

Пробные тела как раз и предназначались для опроса потерпевших “некомплектов” и для контроля их психики. Печальный опыт показал, что некоторые из них, очутившись наконец в теле — неважно, каком и чьем! — ведут себя безрассудно: отказываются покинуть тело после опроса, лезут в драку со служителями и т. п. Поэтому решили: лучше собственными их телами не рисковать — пусть хранятся в анабиозе до полного восстановления личностей. Пробные же тела сдавали напрокат — на дни, на недели за сходную плату — самые кимерсвильские забулдыги; для них это был промысел вроде собирания бутылок. Наиболее котировались хилые, некрасивые тела и несимпатичные лица, чтобы охотников позариться на них среди “некомплектов” было поменьше. Кроме того, с пробниками в необходимых случаях разрешалось обращаться грубо.

Обычно в желтом фургоне доставляли два пробных тела — второе для запаса, на случай, если первое выйдет из строя. Но сегодня носилки для запасного заняло тело профессора Воронова, которого предстояло вернуть в жизнь. Этот Воронов был весьма хлопотным “некомплектом”: исчезновение, интеллекта и специальной памяти об этике и эстетике как-то слишком уж растормозило его мощный дух — он часто скандалил, орал в динамики со стены-пульта: “Требую свободы! Верните мне личность! Верните тело! Долой насилие над личностью! Сатрапы!..” К нему присоединялись остальные, в ЗУ начинался бедлам.

На других носилках лежал ниц прихваченный ремнями пробник — долговязый мужчина с морщинистой шеей, худой настолько, что под кожей выделялись не только лопатки, позвонки и ребра, но и кости таза. Темные волосы на голове окружали аккуратную, как тонзура у католических монахов, плешь.

Сотрудники ОБХС не слишком стремились посещать комнату с выходным пультом ЗУ “некомплектов”. Пульт был в максимальной степени оснащен как для общения “некомплектов” между собой и с внешним миром: микрофонами, иконоскопами, так и для их развлечений: электронными игровыми автоматами, проигрывателями, даже имитаторами звуков, видов, запахов. Эти развлечения и общения призваны были разряжать активность и эмоции “некомплектов”— но, к сожалению, отрицательные чувства у них быстрее накапливались, чем расходовались. Пустая комната со “стеной плача” всегда была наполнена перебранками, галдежом. Когда же в ней, в зоне восприятия “некомплектов”, оказывался кто-то из отдела, то без высказываний в его адрес — и хорошо еще, если на уровне: “Ишь, ходит! Нажевал рожу на казенных харчах, а мы здесь пропадай!”— не обходилось. Звучавшие в динамиках голоса не были, понятное дело, собственными голосами некомплектных личностей — просто каждая имела свою полосу звуковых частот и модулировала ее смысловыми сигналами. Но этак-то получалось даже обидней. Читатель с этим согласится, если представит на минуту, что выслушивает реплики в свой адрес от автомата с газированной водой.

2

Из всего сказанного становится понятным то далеко не радостное настроение, с которым Семен Семенович Звездарик шел и вел всех: Мегре, сыщикессу Лили, Витольда, Васю Долгопола и даже жену поэта Майского, приглашенную на “очную ставку” с супругом, — к “стене плача”. В наилучшем расположении духа была в это утро Лили, которая опиралась на руку комиссара с видом владелицы. У самого же Порфирия Петровича вид был кислый, помятый: удовлетворив любопытство, он на будущее все-таки решил ограничиться опусканием ступней в теплую воду.

Большая комната без окон, с яркими лампами в потолке и линолеумным полом была разделена проволочными сетками на три отсека. В левом лежали на носилках-самокатах доставленные тела; там же облачался в пластмассовые доспехи и защитный шлем лысый, атлетического вида служитель Лаврентий Павлович. Исследователи вошли в отсек управления, где находилась полукруглая панель с рядами рукояток, клавиш и контактными гнездами. Впереди за сеткой был главный, самый обширный сектор со “стеной плача”: вверху ее расположились динамики, микрофоны, объективы иконоскопов, кубы имитаторов и игровых автоматов; ниже — плоские зевы контактных разъемов. А далее и эта стена, и боковые были обиты в рост человека кожистым пластиком. В середине пола был привинчен табурет.

Пока входили, на стене из динамиков слышался галдеж. Но тотчас все стихло. Все почувствовали, что их рассматривают.

Семен Семенович решил сразу задать тон, показать себя этаким отцом-командиром, гаркнул бодро:

— Здорово, орлы!

Несколько секунд тишины. Потом среднечастотный голос с механической артикуляцией сказал внятно:

— Приветик, сволочь.

— Э-э, хамите…— огорчился начальник отдела. — Стараешься для вас, ночей не досыпаешь, а вы!..

— Видим, как стараетесь, с кем ночей не досыпаете, — произнес голос тоном пониже. — С девочками явились, поразвлекать.

— А эта беленькая, пухленькая ничего, — заметил третий. — Я бы такую тоже поразвлекал.

— Эй, детка, обессучивайся и давай сюда! — поддал четвертый. — Мы хоть и электрические, но все можем.

Лили заблестела глазками, повела плечом, послала в сторону динамиков воздушный поцелуй; внимание мужчин возбуждало ее. Жена поэта смущенно спряталась за спины.

— Она не может обессучиться, разве ты не видишь! — прокомментировал еще голос. В слова был вложен иной, поганый смысл. “Некомплекты” поняли, загоготали во все динамики.

— Звездун-свистун, а ты которую? — спросил высокий голос.

— Ну вы, лишенцы! — заорал Звездарик, побагровев по самую шею, хряпнул кулаком по панели так,, что в ней что-то звякнуло. — Всех выключу! Мы к вам с радостью, выпускать одного будем, а вы ведете себя, как босяки в кичмане.

Его не так легко было вывести из себя, но “некомплекты” имели опыт. В динамиках раздались свисты, улюлюканья, вой.

— Да тише вы! — послышался задавленный голос. — Кого выпускать-то будете? Может, меня? Миленькие, меня?!

— Профессора Воронова Илью Андреевича! — возгласил начальник отдела.

— Братцы, “бесноватого” будут выпускать! Да он у вас все разнесет!.. — В динамиках заулюлюкали, заскандалили пуще прежнего.

— Нет, так работать нельзя, — Семен Семенович вывел ручку громкости на нуль, динамики умолкли. — Не придавайте этому значения, — повернулся он к гостям. — Все они люди выдающиеся, но, к сожалению, лишенные черт, которые сделали их выдающимися. Действуйте, Лаврентий Павлович.

Служитель за перегородкой сказал: “Сэйчас!”— ловко приладил к голове и телу профессора (довольно раскормленному, с волосатой спиной) контактки, расстегнул ремни, вкатил носилки под “стену плача”. Затем воткнул штекерные колодки на другом конце гибких кабелей от контакток в разъемы, вышел и запер за собой дверцу.

Наступила очередь Витольда Адамовича и Звездарика. Первый вставил кассету с изъятыми у “соискателя” Вани Крика сутями в гнездо панели, склонился над клавишами, набирал коды команд. Семен же Семенович следил за свечением индикаторов, колебаниями приборных стрелок, поворачивал корректирующие рукоятки. Восстановление травмированной личности путем введения пси-сутей в тело одновременно из двух источников, из ЗУ и из кассеты, было занятием тонким, не алгоритмизируемым, здесь немалую роль играла интуиция операторов. На лбу Звездарика выступил пот.

Первыми вошли в тело сути из ЗУ “некомплектов”, низшие составляющие личности Воронова: они усилили, взбодрили дремавшую в теле животную Ы-активность. Тело напряглось, выгнулось, поднялось на носилках на четвереньки, неуклюже слезло: ноги согнуты в коленях, руки в локтях, голова вперед.

— Ы-ы! — ощерился интегрируемый профессор, выгнул спину дугой. — Ы-ы-ы!..

Оглядел себя, почесал грудь, начал озираться по сторонам. Заметил людей за сеткой, присмотрелся — ощерился еще пуще:

— Ы-ы… баба! — и, весь напружинившись, потянулся туда, шагнул. Жгуты проводов натянулись, остановили его.

Витольд Адамович нажал новые клавиши. Звездарик поворотом рукоятки перекрыл поток пси-зарядов из машины. Световые индикаторы кассеты на панели стали меркнуть на глазах: в личность Воронова вливалась похищенная суть, стержневая для его интеллекта и духовного облика.

И во внешности профессора произошли любопытные эволюции: на лице, недавно еще тупом, упрощенно сглаженном, появилось много мелких черточек, морщинок, тонких напряжений лицевых мышц, свойственных осмысленному выражению. В глазах прошли, сменяя друг друга, тревога, недовольство, изумленный вопрос к себе, стыд… Человек, приходя в себя, провел рукой по щекам, выпрямился, передернул плечами, потряс головой.

Через минуту индикатор кассеты погас. Воронов нормальными глазами взглянул на людей за сеткой, сказал звучным голосом.

— Батюшки, да здесь дамы! — и прикрылся.

Служитель вошел в отсек, снял с профессора контактки.

— Приветствую вас на Земле, Илья Андреевич! — произнес начальник отдела традиционную фразу. — Ваша одежда в левом отсеке, прошу вас туда.

— Те-те-те, уважаемый товарищ Звездун-Звездарик, — Воронов поднял правую руку и, по-прежнему прикрываясь левой, погрозил пальцем, — не делайте, как говорится, le bonne mine au mauvias jeu! 2 Я уже давно на Земле. Полгода! И вам я их припомню, эти полгода моей жизни. Как говорится, никто не забыт и ничто не забыто, да-с!

— Ступай, дорогой, — служитель мощной дланью направил профессора к дверце, — одевайся скорей. Никто, говоришь, и ничто не забыто? А как ты меня обзывал, помнишь? Одевайся живей, приятель, мне нужен твой шиворот.

— Лаврентий Павлович, — строго сказал Звездарик, — вы на работе! Снаряжайте, пожалуйста, пробника.

— А… сэйчас! Ладно, дорогой, — обратился служитель к Воронову, который теперь спешил одеться и убраться, — уходи целый. Ничего, я не все время на работе. И теперь у тебя есть не только голос, чтобы оскорблять, но и морда.

Под это напутствие он принялся прилаживать контактки к телу пробника. Профессор Воронов, застегиваясь на ходу, вылетел в коридор, его “Безобрразие;” прозвучало где-то вдали. Мегре взглянул на Звездарика неодобрительно, а Лили-НООС с откровенным презрением: как распустил подчиненных!

— Незаменимый человек, — развел руками Семен Семенович. — Его тоже надо понять. Так, — он повернулся к жене поэта, — займемся вашим делом. Вы желаете забрать вашего мужа таким, каков он есть, правильно? — Та кивнула. — Чудненько. Мы вправе отпустить его “некомплектным”, руководствуясь теми же соображениями, по каким психиатры отпускают из клиник не опасных для окружающих душевнобольных. Вы сейчас с ним побеседуете, оцените, насколько он в норме и в форме, и если не передумаете, то с богом. Только выдвиньтесь, будьте любезны, вперед.

Жена поэта вышла к сетке. Служитель вкатил под “стену плача” обряженное пробное тело. Витольд Адамович игрой клавиш на панели послал в него из ЗУ “некомплектов” личность Майского

Этот мужчина не гыкал, не дергался, не выгибался — слез с носилок, вяло осмотрелся, сел на табурет, сунув руки между колен. Спереди он, надо признать, выглядел ничуть не привлекательней, чем со спины: низкий покатый лоб, так же далеко отступающий назад подбородок, маленькие глазки, широкие брови, приподнятые в каком-то горестном удивлении, жилистая шея с крупным кадыком выносила голову более вперед, чем вверх. Единственным замечательным предметом на лице был нос — большой, лилово-красный и бугристый. На впалой безволосой груди был овальный сизый шрам от пулевого ранения — под левым соском, напротив сердца.

— Но это не мой муж! — воскликнула женщина.

— Пробное тело принадлежит Спиридону Яковлевичу Математикопуло, сорока пяти лет, без определенных занятий, — пояснил начотдела, пожал плечами, — чем богаты, тем и рады.

Мужчина поднял голову, взглянул на сетку, молвил сипло:

— Здрасьте, чего ж это я не твой? А чей же еще?

— Вы признаете, что это ваша жена? — спросил Звездарик.

— Моя, а чья же еще? Люська, Людмила Сергеевна Майская.

— Олеже-ек! — жена всхлипнула, приложила платок к глазам.

— А чего это ты сразу начинаешь: не мо-ой!.. Другого, что ли, завела? Смотри мне!

— Олежек, ну о чем ты говоришь! Но тело у тебя какое-то…

— А что? — мужчина оглядел себя. — Тело как тело. Без плавников. Без хобота. Без чешуи. Без рогов…— он снова с сомнением поглядел на свою Людмилу. — То есть я так полагаю, что без рогов. Смотри, если узнаю!.. А тело — хоть каким-то разжился.

— Но ведь… не твое оно.

— Ну, это — было ваше, будет наше. (Начальник ОБХС обменялся взглядом с Витольдом: не понравилось обоим такое суждение “некомплекта”). Ну… так как оно ничего?—мужчина с натугой улыбнулся.

— Скажите, — Семен Семенович решил оживить беседу, — а вы осознаете, где находитесь, на какой планете — без хобота и чешуи?!

— Что значит, где нахожусь! — вяло окрысился мужчина. — Вы не той… не того. Не этого. Что вы себе позволяете? У себя на Земле нахожусь, а то где же еще!

Звездарик поморщился. Не нравился ему этот Олег Майский, психикой не нравился.

…Он не встречался с ним в жизни, видел только фотографии в журналах и сборниках (правильные черты, крутой лоб, красивая шевелюра, блестящие и зажигательные какие-то глаза, спокойно-ироническая улыбка… Если прибавить к этому молодость, поэтический дар и известность, то ясно, что жена должна быть от него без ума, какие там измены!), но помнил и любил его стихи: умно романтические, приподнимающиеся над обыденностью.

Особенно одно стихотворение, из ранних, запало в душу Семену Семеновичу, и не только потому, что называлось “В альбом психиатру и было близко его тогдашним занятиям. В вирше этом Олег Майский обыгрывал образчики словесного творчества душевнобольных из попавшегося ему якобы на глаза “Атласа психиатрии”; особенно один, с фразами “Светлость душ не может возвыситься через деловые отношения” и “Я хочу в голубой зенит, там моя точка!”. Поэт в раздумчиво-лиричных строфах как-то очень изысканно ставил вопрос, что, мол, если эти фразы свидетельствуют о ненормальности пациентов в добром здравии составителей “Атласа”, то что она, собственно, такое — человеческая нормальность? Ведь в самом деле не возрастает светлость душ в деловых, сделочных отношениях, что греха таить! И… чем плохо стремление в зенит? Не есть ли наша нормальность просто видом согласованного помешательства?

С подобным поэтическим экстремизмом С. С. Звездарик, конечно, не соглашался, но стихами был пленен.

— Так расскажите нам, где вы побывали, Олег Викторович? — не отставал он. — Вы же будете выступать с творческим отчетом, с новыми стихами, созданными в разных мирах. Вот и считайте это вашим дебютом.

Мужчина опасливо глянул на Звездарика мутными глазками:

— Вы не того… не этого. Что это вы начинаете? Как, где побывал? Где побывал, там и побывал. Согласно командировочному предписанию. Сначала у барнардинцев остановились, у гуманоидов непарнокопытных пластинчатых. Гостиница неважная, без удобств. Но кормили хорошо, не спорю. Насчет выпить слабаки, мы там перепили всех. Вместо аплодисментов сучат копытами и прядают ушами. Потом перескочили к звезде Браттейна. К дельфинообразным. Гостиницу дали хорошую, только под водой. Там у них все под водой. Кормили неважно, сырой рыбой. Стихи читал дыхалом, а дышал жабрами. Аплодировали плавниками, но не слишком. Перебрались к инфразвезде Буа, к сдвинутым фазианам. Гостиница паршивая, в магазинах сувениров полно, а с продуктами неважно. К выпивке не подступиться. Зато дамочки там очень даже доступны…— Мужчина оживился, на лице возникла широкая улыбка, глазки заблестели. — Сфероящерочки, бесовочки-цыпочки — ух, хороши, хоть и с хвостами! Ну, мы и сами там были с хвостами и с усами… годится для стиха, хе-хе?.. А на соседней планетке — там опять все в воде, разумные структуры из Н2О, гостиниц нет вовсе, и не кормят, только поят… зато на поверхности из пены возникают такие Афродиточки, Афро-деточки!.. — он даже заплямкал губами. — Я там с одной…

— Олежек, как ты мо-ог; — прорыдала жена.

— А что… что как я мог? Обыкновенно. Ты не той… не того. Не этого. Сама-то здесь небось еще больше хвост распускала. Думаешь, я не знаю вашу сестру, нагляделся в круизе-то: хоть с ящером, хоть с облаком, хоть с вихрем — лишь бы новый. Погоди, вернусь домой, порасспрошу соседей, как ты здесь без меня обитала. Если что узнаю, бубну так еще выбью…

— Олежек, ну что ты такое говоришь!!!

— А где вы еще были, Олег Викторович? — направлял беседу начотдела.

— Ну, где был, где был… разве все упомнишь! На обратном пути к Проксиме залетели, к кристаллоидам. Гостиниц нет, планет нет, одни орбиты с астероидами. И не кормят. Хошь, питайся светом звезды через фотоэлементы, не хошь, летай так… И любовь там только духовная, информационная, хуже платонической — без ничего. А, ну их! — и он махнул рукой.

— Скажите, это ваши стихи? — Семен Семенович продекламировал с выражением:

Скучно на этой планете жить:ладить с коллегами, служить в тресте…Я тоже хочу в голубой зенит. Давай полетим вместе!

— Ну, мои, мои…— мужчина скривился. — Вызывающие стишата. Эпатаж. Ради славы и не такое сочиняют.

— Олежек!.. — жена только всплеснула руками; глаза у нее были совсем красные, аккуратный носик вспух от слез.

— М-да!.. Так что, — обратился к 'ней Звездарик, — берете? Он в общем-то нормален, опасности для окружающих не представляет. Если согласны, сейчас доставим его собственное тело, перезапишем — и, как говорится, любовь да совет. А?

Женщина затравленно взглянула на мужчину за сеткой, на людей по эту сторону, замотала головой:

— Мне такого нормального не на-а-ааадоооо! — и с девчоночьим ревом уткнулась Семену Семеновичу в грудь.

3

Далее разыгралась настолько безобразная сцена, что начотдела в самом ее начале поспешил выдворить жену поэта в коридор. Он чуть не выставил туда и Лили, но спохватился, что она — НООС, а тот видывал и не такое. “Некомплект” Майский забунтовал, категорически отказался покинуть пробное тело, вернуться в машину. Такое случалось с “некомплектами”, и, в отличие от принудительного считывания присвоенных чужих сутей (когда злоумышленник, угнетаемый чувством вины, сознавал в конечном счете свой проигрыш и неизбежность расплаты), данная проблема технического решения не имела. Решали ее в Кимерсвильском отделе примитивно, кустарно: Лаврентий Палович надевал тугие перчатки, входил в отсек и бил строптивому “некомлпекту” морду. В удары он вкладывал воспоминания о полученных около “стены плача” обидах. Обычно этого было достаточно: личность осознавала, что в блоках (пси)-ВМ ей будет уютнее, утекала по проводам туда, а опорожнившееся пробное тело с мычанием валилось на пол. Но для самых стойких и этого было мало.

Сейчас произошел именно такой случай. Распаленный долгим томлением в ЗУ, предвкушением свободы, остервеневший от обиды на жену, которая от него отказалась, не понимающий причин, “некомплект” Майский метался по отсеку, кричал: “Не имеете права! |. Люська, ну погоди мне!.. Угнетатели! Люська, вернись, пожалеешь!”— увертывался от наскоков служителя, отбивался кулаками и ногами, поднимался, когда Лаврентию удавалось его достать… откуда и прыть взялась в этом худом, слабом на вид теле. Наконец ему удалось накатить на служителя носилки, сбить с ног. Тот на четвереньках ускакал в свой отсек, и, когда поднялся там, вид у него был страшный.

— А!.. Что, взяли?! Люська, зараза, вернись! Шакалы!.. — орал “некомплект”, потом вдруг принялся дергать кабели, пытаясь выдернуть разъемы из гнезд.

Это уже было совсем никуда. Служитель вопросительно глянул на начальника ОБХС. Тот кивнул: действуйте. Лаврентий Павлович снял шлем, спокойно пригладил жидкие светлые волосы, обрамлявшие лысину, надел пенсне, взял с полки именной никелированный пистолет с удлиненным дулом и сквозь дверцу навел его на пробника. Налившиеся кровью глаза под пенсне сощурились, плоские губы сжались в ниточку, ноздри горбатого носа выгнулись.

Все затаили дыхание. Лили-НООС в этой ситуации повела себя, как Лили: заткнула пальчиками уши, взвизгнула и зажмурилась.

— Ах, та-ак!?—“некомплект” рванул на груди несуществующую тельняшку, шагнул к служителю. — Н-на, умираю, но не сдаюсь!

— Нэ умрошь, но сдашься, — проговорил тот, спуская курок. Гулко хлопнул выстрел. На теле обозначилась кровавая дырка — под левым сосцом, рядом с зажившим отверстием. Пробник подогнул колени, рухнул на линолеум возле табурета.

— Три “ха-ха”, пауза, и падает на пол, — произнес служитель и склонил голову, будто ожидая оваций за меткий выстрел.

Но оваций не последовало. Присутствующие были ошеломлены: на их глазах убили человека. Порфирий Петрович Холмс-Мегре, силясь понять, что произошло, начал в растерянности принимать облики то Лаврентия, то Звездарика, то пробника… затем устремил вопросительно-гневный взгляд на начотдела.

— Спокойно, — сказал тот (хотя сам был бледен), — все целы и все в порядке.

Он повернул вправо регулятор громкости, набрал клавишами код личности Майского, перекрыл своим голосом лавинообразно хлынувший во “стены плача” галдеж:

— Тихо! “Некомплект” Майский, отзовитесь!

— Здесь я, здесь, — сказал серый голосок, совершенно непохожий на тот, что минуту назад звучал в отсеке. — Ну, ладно, погодите вы мне!

— И вы погодите, Олег Викторович,—миролюбиво ответил Семен Семенович. — Наберитесь терпения. Найдем вашу главную суть и отпустим вас с миром. Без нее вы не человек, видите, даже жене не нужны. С этим все! — и вывел громкость на нуль, погасив шум в динамиках (с выкриками: “Человека убили, гады! Ироды!..”), затем приказал служителю: — Уложите тело нормально.

— Сэйчас, — тот поставил перевернутые носилки на колесики, поднял убитого пробника и уложил его на них вниз лицом.

Звездарик набрал на панели новый код, затем нажал красную кнопку, под которой были буквы: “Р. Б.”: она осветилась изнутри.

— “Р. Б.”—это регенеративная биостимуляция, — пояснил он гостям. — Следите!

С минуту тело на носилках оставалось мертвым, неподвижно вялым. Потом по нему прошел трепет мышечных сокращений. Ребра расширились, спина медленно приподнялась — тело сделало вздох.

— Ну вот, дело пошло, — сказал Семен Семенович, — теперь я могу все объяснить.

И объяснил. Собственно, это была самая непроверенная часть теории обессучивания разумных белковых организмов: после удаления Я-составляющей они по уровню жизнедеятельности становятся подобны кишечнополостным, вообще, низшим. Общеизвестно, что у существ, не обремененных высшей нервной деятельностью, особенно тонкими ее проявлениями, и здоровье крепче, и аппетит лучше, и жизненной силы больше. Экстраполяция этих признаков и привела к идее о повышенной живучести обессученных тел, о том, что все повреждения у них должны восстанавливаться, как хвост у ящерицы; а если создать специальные условия, то и быстрее.

Стычки с “некомплектами” и позволили нечаянным образом — нет худа без добра! — проверить эти идеи. Тот же Лаврентий Павлович, потеряв голову от оскорблений, нанесенных ему опрашиваемым в пробном теле проповедником-баптистом, у которого пропала религиозность (он не только обличал, но и плевался), произвел по нему три выстрела из именного пистолета. В упор. Вызвали понятых и судмедэксперта, чтобы, как положено, зафиксировать насильственную смерть для последующего привлечения зарвавшегося служителя к ответственности. Но… вскрывать и констатировать не пришлось. Пробное тело ожило раньше. К исследованию “эффекта воскрешения” подключились нейрофизиологи, био кибернетики; разработали программу стимуляции нервных центров через те же контактки, чтобы ускорить регенерацию травм… и пошло.

— Да что много говорить, — заключил начальник отдела, — сами сейчас увидите… Спиридон Яковлевич, — повысил он голос, — поднимайтесь, вас ждут великие дела! Как самочувствие ваше?

Пробное тело повернулось набок, село на носилках, свесив тощие ноги, повернуло голову к говорившему. Нет, это было не просто тело — человек с осмысленным (и даже не таким меланхолическим, как прежде) лицом и точными движениями.

— Спасибо, ничего. — Он потрогал себя под левой грудью, где уже затянулась, покрылась розовой кожей смертельная рана, поморщился. — Вот только здесь здорово мозжит. Что — опять?., (Звездарик вздохнул, опять, мол.). За это доплачивать надо.

— А как же, Спиридон Яковлевич, согласно прейскуранту, — с готовностью отозвался начальник отдела. — Не обидим! Вот, друзья мои, прошу любить и жаловать: Спиридон Яковлевич Математикопуло, наш лучший донор.

Тот сконфузился, встал, зашел за носилки:

— Что же вы меня таким представляете, неловко, право. Я сейчас облачусь, Эй, Лавруха, одежду!

Служитель подал пакет с одеждой, ухмыльнулся:

— С тэбя причитается, Спиря. Опять прямо в сэрдце, даже рэбра не задел. Цэни!

— Ладно, получишь, живодер, бакшишник! — пообещал тот, надевая мятые черные брюки.

Комиссар Мегре повернулся к Семену Семеновичу:

— Так ведь вот она, идея-то!..

Но объяснить ничего не успел. В отсек, где одевался “донор”, ворвалась Людмила Сергеевна Майская — запыхавшаяся, раскрасневшая, счастливая от принятого решения.

— Ох… жив, цел! — кинулась к Спире, обняла, приникла. — Мой, все равно мой! Какой ни есть… Прости меня, если можешь, дурочку малодушную. Я просто растерялась, понимаешь? Прости, милый… мой милый! Одевайся скорей, и пойдем домой, хорошо?

— Конечно, моя деточка, моя ласочка, моя ягодка! — “Донор” гладил растрепавшиеся волосы женщины, покрепче прижал, целовал в губы, в щеки, в глаза — не терялся. — Конечно, сейчас пойдем. Только куда: к тебе или ко мне?

— То есть как?! — Та отстранилась в удивлении.

— Людмила Сергеевна, — кашлянув, сказал Звездарик, — это Спиридон Математикопуло, который предоставил свое тело для пробного опроса вашего мужа. Я же вам все объяснял!

— О-о х…— У женщины закатились глаза, она без сознания повалилась на носилки, которые успел подставить ей служитель.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. “ЧТО ВЫ ХОТЕЛИ, МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК?”

Ученые, выпячивая исключительную якобы роль Солнца в поддержании жизни на Земле, тем принижают роль в поддержании таковой начальства, правительства и общественных организаций.

К. Прутков-инженер, мысль № 50

1

Сквер около бывшего железнодорожного вокзала Кимерсвиль-1 был запущен — заброшен, собственно, — с той самой поры, когда упразднился и вокзал: со столицей и многими другими местам” город соединили туннели хордовой подземки. Нельзя, впрочем, сказать, что и в прежние времена он был ухожен и популярен как место отдыха, этот сквер. Правда, здесь под липами и кленами, по сторонам от земляных дорожек с кирпичным бордюром, имелись предметы детского развлечения: горка с жестяным желобом, качели, центрифуга горизонтальная (вертушка), карусель с парными креслами на длинных цепях, качающиеся доски с сиденьями в форме коней, колесо обозрения, подвесные скамьи-качалки и даже огороженные досками квадраты с песком. Глаза посетителей также услаждала холмообразная клумба, обрамленная воткнутыми углом в землю красными кирпичами, а в середине ее — фонтан в виде бетонного цвета с Дюймовочкой.

Но все равно и в те времена кимерсвильские мамы и бабушки сюда детей развлекать не приводили. С самого начала сквер как-то слишком основательно обжили ожидающие поездов пассажиры. Они и на каруселях катались, возносились — кто с чемоданом, кто с провожающими — над деревьями на колесе обозрения; молодецкими толчками ног раскручивали центрифугу, закусывали на качающихся скамейках, резались в карты на вершине жестяной горки… убивали время.

Потом вокзал закрыли, сквер опустел; механизмы в нем заржавели, поблекли от непогоды, фонтан засорился, а Дюймовочке отбили нос.

Однако вскоре после открытия в Кимерсвиле пси-вокзала это место оживилось. Сюда зачастили молодые и средних лет люд как правило, хорошо, даже с изыском одетые, — люди, чьи энергичные лица и походки, умеренно-четкие жесты, внимательные глаза и немногословные фразы не позволяли заподозрить их в склонности к пустому времяпровождению. Тем не менее они праздно прогуливались вокруг клумбы или по дорожкам сквера, прокручивались на колесе, вертушках, карусели, даже возились в песочке. Все выглядело идиллически — только искрометные фразы и короткие, но наполненные деловым содержанием диалоги, кои произносились при всех занятиях, выдавали затаенное и бурное, как в адских автоклавах, кипение страстей:

— Имею сексапильность от молодого! Кому сексапильность?

— Есть способности логические, есть художественные! Воля активная, воля пассивная? Вольному воля, купившему рай, хе-хе!..

— Продам доброту, пять баллов! Незаменима в семье.

— Меняю все на все! Меняю, меняю, меняю!.. — — Кому нравственность, кому нравственность? Есть личная, есть. духовная, есть нравственное отношение к близким… .

— Куплю воображение, память, смекалку, здоровье…

……………………………………………………

— Четыреста галактов за паршивую четырехбальную отвагу? А совесть у тебя есть, папаша?

— Валяется дома пара кассет. Неходовой товар. Завтра принесу, приходи, недорого отдам.

Покупатель плюется, соскакивает с коника. Его собеседник на другом конце доски валится на землю. Распахнувшиеся полы плаща открывают ряд кармашков, вроде детской азбуки, только крупнее: в каждом по кассете, а на ткани выведена цена — трех— или четырехзначное число.

……………………………………………………

— Дама, да что вы! Девять баллов это интуиция на грани ясновидения, чтоб я так жил! Вы же ж будете знать все не только про мужа и детей, но и за знакомых.

— Полторы.

— Две с половиной, это же себе в убыток. Имейте в виду, она с молодого, еще развиться может. Дама, вы же в цирке сможете выступать, клянусь здоровьем!

— Тысячу восемьсот.

— Ладно, две, чтоб не мелочиться… Дама, куда же вы, я согласен!.. Нет, не здесь, пойдемте на колесо обозрения, рассчитаемся на высоте, хе-хе!

……………………………………………………

— Кому здоровье? Продаю свое здоровье!

— А свое-то зачем?

— Ох… очередь на машину подходит. Мужчина, купите, не пожалеете, вы ж видите, я какой: ого-го!

……………………………………………………

— Всучиваю-обессучиваю с гарантией. Для детей скидка.

……………………………………………………

— Три четыреста — собеседник отталкивается ногой, запускает вертушку.

— Три девятьсот, — парирует стоящий на ней по другую сторону. — Это же творческий ум, не что-нибудь!

— Три пятьсот!.. Шестибалльный всего-навсего и испорчен узкой специализацией, — покупатель наддает ногой.

— Три восемьсот! Папаша, тебе нельзя больше ждать милости от природы — не дождешься.

— Три шестьсот!

— Три семьсот пятьдесят!

— Три семьсот ровно! — вертушка сливается в пропеллерный круг.

— Уф-ф… Сдаюсь, согласен, тормози, ну тебя в болото! И где ты такую выдержку оторвал?

……………………………………………………

— Имею усидчивость, достоинство, нежность, невозмутимость, отвагу, стыдливость, бескорыстие, прилежание и прочие положительные черты. Особо рекомендуется для подростков, юношей и девиц. Балльность от трех до пяти. Цены от трехсот галактов до тысячи.

— А что ж ты так озираешься, старина, и шепотком, шепотком? Ввел бы себе отвагу, достоинство.

— Милы-ый! Ты еще мне посоветуй бескорыстие себе ввести. Наша храбрость суть осторожность.

……………………………………………………

Нищие духом торговали высотами духа. Скудные умом грели руки на чужих способностях, талантах, знаниях.

Впрочем, ничего нового.

В такое вот место и пришел в слякотное майское утро Вася Долгопол в штатском, прибыл выполнять задание по возникшей у Холмса-Мегре идее. Вася был, если говорить точно, не просто в штатском, а в специальном костюме, который — помимо элегантного вида — имел в себе контактные устройства, схемы считывания-обессучивания и излучательной антенны. Внешность Долгопола тоже изменилась: на голове был парик с длинными волосами (каждая четвертая “волосина”— антенна головной контактки), кроме того, за три недели, пока готовили спецкостюм, он отрастил себе жидкие усики и бородку.

Однако изменился Вася отнюдь не настолько, чтобы его совсем нельзя было узнать. Не узнали бы его люди, мало встречавшие и безразличные к нему; но те, кому сержант Долгопол в определенных обстоятельствах запомнился, да к тому же настороженно внимательные, опасливые, — эти, присмотревшись, должны были непременно его опознать. Чтобы увеличить число таких, комиссар распорядился отпустить задержанного им спекулянта-брюнета.

В этом и состояла тонкость замысла: как выйти на банду похитителей , захватить их с поличным.

…Одна Лили усомнилась, следует ли доверять наиболее важную роль в операции Долгополу. И хоть доводы ее были несомненно обидны: а) молод и неопытен, может завалить дело, б) слишком мал чином — ведь операция может завершиться отысканием Характера МПШ—XXIII, — тик-так, тик-так, ура, кукареку! — неужто у землян не найдется работника более крупного калибра? — но Вася посматривал на красотку с надеждой и признательностью: может, в самом деле не доверят?

— Ну, могу я, — предложил Звездарик; он чувствовал себя неловко перед Васей.

— Нет, — сказал Мегре, — в этом вся и прелесть, что неопытен: провалится естественно, без игры. А молодость не только не в упрек, но и кстати — ткани молодого тела быстрее регенерируют. Вам все понятно, Василий Лукович? — он тепло глядел на Васю светлыми глазками в морщинистых веках.

— А… версии какой мне держаться? — спросил тот. — Ну, легенды? На рынке и… когда схватят.

— Для рынка сами придумайте что-нибудь. А дальше они ведь вас не схватят, друг мой. Они вас заманят и убьют. Укокошат. Зачем вы им живой, подумайте сами?

— Укокошат, значит? — Долгопол исподлобья смотрел на комиссара большими глазами.

— Непременно, — щедро улыбнулся Мегре. — Вот тогда-то мы их и накроем.

Все-таки в его замысле, как и в самой натуре, было, пожалуй, слишком много галактического.

2

“Вот так попал на интеллектуальную работу, — думал сейчас Долгопол, — на убой послали!” Единственное, что прибавляло ему уверенности, это прицепленные к бедрам у колен пистолеты. Не в ОБХС выдали (они дадут!..)— один свой, еще не сдал по прежней службе, второй одолжил у служителя Лаврентия, посулив бакшиш. Из-за пистолетов Вася шагал тяжело и несколько раскорячась. “В случае чего задешево не дамся!”

В сквере было сыро, туманно; листья кленов и липок в капельках росы. Впрочем, такая погода считалась наиболее подходящей для торговых операций, пси-фарцовщиков было много.

Для начала Долгопол описал круг у клумбы с Дюймовочкой. На него посматривали вопросительно, но никто ничего не спрашивал и не предлагал. Он двинулся по дорожке в глубь, к горке и качалкам. Юноша в коричневой дубленке и берете, покачивавшийся на цепной скамье, призывно подсвистнул, распахнул полы — показал товар. Вася приблизился, глянул: кассеты были с мелкими, третьего и четвертого порядка, подробностями интеллекта и характера — да к тому еще и невысокой балльности.

— Ерунда, — сказал Долгопол, отошел. Вслед ему присвистнули с уважительным удивлением. Полминуты спустя Вася услышал за спиной легкие шаги и голос:

— А что вы хотели, молодой человек? Оператор оглянулся. Спрашивавший — в плаще с поднятым капюшоном, ярким шарфом вокруг шеи — был не старше его.

— У тебя этого нет, — бросил ему Вася, не замедляя шаг.

— У меня вообще ничего нет, но я знаю, у кого что есть. Так все-таки? Вы покупать пришли, или как? — парень не отставал.

— Характер нужен. За ценой не постою.

— Целый характер, блок, вот как! А на отдельные черты вы не согласны?

— На отдельные не согласен.

— Это вам самому, или как?

— Самому.

— Ага, значит, мужественный, волевой и так далее. И на какие, интересно параметры вы рассчитываете?

Но когда Долгопол перечислил параметры, начиная с двенадцатибалльной воли, симметричной в активной и пассивной составляющих, одиннадцатибалльной гордости и т. п. — все психическое имущество МШП—XXIII, настырный маклер попятился, замахал руками:

— Свят-свят… это же характер для императоров и диктаторов, все равно как ботинки девяносто пятого размера! Такие на толчке не появляются. Да и зачем вам такой, если вы нормальный человек?

— А может, я собираюсь стать императором? — Долгопол посмотрел на маклера свысока. — Или диктатором, как получится…— Тот опасливо покивал, отступил еще — намерился уйти от греха. — Да не бойсь, — изменил тон Вася, — я не псих, в Наполеоны не лезу. Понимаешь, действительно нужен очень крепкий характер — один на всех. Мы колонию собираемся основать. Ребята подобрались неплохие, но зауряды, один другого не лучше — как и я. По жребию мне выпало обзавестись сильным характером. Другому интеллектом. На характер мы уже собрали.

Это и была его легенда.

— Ага, — сказал собеседник, — пси-компоновка коллектива… Это другое дело. Где колония-то будет?

— Неподалеку, на Венере. На тверди в приполярной области. А то что ж. там одни стратозавры за облаками, а земли пустуют!

— Понятно. Планета серьезная, наслышан. Без штанов там можно, но без характера никак, пропадешь… Вы меня заинтересовали, молодой человек, — маклер улыбнулся с оттенком покровительства. — Я ничего не обещаю, но поспрашиваю. Посидите здесь.

Он удалился в сторону карусели. Вася покачивался на подвесной скамье, мечтал: а хорошо бы вправду сейчас нашелся этот треклятый Характер, тик-так, тик-так… без всякой детективной игры с возможным печальным исходом. Теория теорией, а пристукнут в подъезде — и окажется потом, что техника бессильна.

Маклер поспрашивал, поуказывал: вон, мол, сидит. Вскоре около Долгопола, солидного покупанта, бурлило торговое вече.

— Слушай, а другие черты не надо? Имею все третьего порядка, баллов, правда, маловато, но вдобавок к своим в хозяйстве не помешает, а? Оптом — скидка.

— Возьми приличное здоровье, парень. Мое. Посмотри на меня. И ты такой станешь: ого-го!

— А женщины с вами отправляются? Имею второй и третий порядок “женских сутей”. Возьмешь?

— На это сейчас не уполномочен, — отбивался Вася. — Характер нужен, остальное потом.

— Слушай меня: не найдешь ты такой характер, я здесь второй год вращаюсь, о подобном не слыхивал…

— А по-моему, что-то недавно мелькнуло, — вставил кто-то.

— Ай, бросьте! — отмахнулся напористый, сиплый, пахнущий луком. — Слушай лучше меня: я тебе продам кассету с одиннадцатибалльной активной волей, так! — у другого найдешь такую же пассивную, у третьего — гордость, у четвертого — нахальство, у пятого — еще что-то… понял, нет? Соберешь — и вводи себе на благо компании или колонии. С миру по нитке, робкому характер, понял, а?

Долгопол вдруг осознал, что это напирает, дышит в лицо тот поджарый брюнет, отпущенный Порфирием Петровичем, — только сейчас он был без очков, в кепи и кожаной куртке. Выходит, не узнал, подумал Вася, тогда на него тетка наседала с ридикюлем, не до прочих было… Но краем глаза он заметил мелькнувшее за спинами лицо Вани Крика — осунувшееся и небритое, но его, такую челюсть не спутаешь. Внутри у Долгопола похолодело: “крестник”, этот, если присмотрится, не ошибется.

— Так даже велосипед не соберешь, — отмахнулся он от брюнета, — а это все-таки характер. А психическая совместимость? Вались-ка ты!.. Цельный характер нужен, блочный.

— А кем вы там будете, на венерианской суше? — полюбопытствовал кто-то сбоку. — В какие формы воплотитесь?

— Известно, в какие, в венерианские, — сказал Вася. Подумал и добавил: — В кремнийорганические.

— А самоназвание какое будет? — не унимался любопытный.

— Ну, ясно какое…— молвил Долгопол и вдруг с неудовольствием осознал, что это вовсе даже и неясно. В фауне Венеры преобладают рептилии, как на Земле в мезозой; высшая форма их — разумные стратозавры. “Ну, эти, в облачном слое, — лихорадочно соображал Вася, — а на тверди какие? Птерозавры? Нет, это опять-таки летающие. Ихтиозавры? Эти и вовсе из земной палеонтологии, водоплавающие — на Венере морей-озер нет. А как тех, что посуху гуляют: просто “завры”? Или звероящеры? Но почему же “зверо”? Вот сволочи, — неуважительно подумал он о зоологах, — не обозначили все как следует…” (И напрасно, заметим в скобках, подумал он так о них: есть иные названия для древних рептилий, кроме оканчивающихся на “ящер” или “завр”; есть, например “игуанодон”, “мастодонт”, “фтородонт”… впрочем, последний, кажется, не “завр”, а зубная паста. Просто плохо подготовил оператор Долгопол свою легенду, не изучил вопрос — и теперь горит. Без игры. Как в воду глядел Порфирий Петрович.)

— Известно, какие, — продолжал Вася, чувствуя, как на лбу под париком выступает пот, — эти… (“Может, палеозавры? Нет, палео — это древние… вот черт Г”)

— Целинозавры они там будут, — произнес позади знакомый голос. — Или колонизавры.

Все грохнули. Долгопол оглянулся: рядом, прислонясь к стволу клена, стоял пробник, лучший донор Кимерсвильского ОБХС, сдающий тело напрокат. “Как бишь его?.. Спиридон Математикопуло, без определенных занятий, дважды застрелен и регенерировался”. Сейчас он был в тех же мятых черных брюках, в стоптанных туфлях и старой стеганке, раскрытой на голой груди; крупный нос вольных очертаний был так же лилов, и брови над маленькими глазами так же приподняты в философском недоумении. Единственной новью во внешности донора был вызревший под левым глазом синяк: память о перчатке служителя Лаврентия во время последней пробы.

“А он-то меня узнал? — напрягся Вася. — Я в отсеке позади, стоял, ничего не говорил… может, не приметил; Да и сейчас-то я на себя не похож”.

— Уж Спиря ска-ажет!.. Вот к кому, молодой человек, советую подсуетиться, — сказал Долгополу, поднимаясь со скамьи, толстяк в гремящем кассетами пальто. — Голова! Как грится, пьян, да умен. Только найди подход.

Толстяк запахнул пальто, удалился. Другие торговцы тоже разошлись, пересмеиваясь: хоть ничего не всучили долговязому чудику, но малость развлеклись, погрелись — и ладно. Вася и Спиря остались одни.

— А ты не знал, как ответить, — слабо усмехнулся донор. — Тиранозавр, мол, я там буду. С таким характером кто же еще как не тиранозавр!

— Так ведь характера-то еще нету? — Вася поглядел на него с вопросом.

— Можно найти и такой, можно. Только не здесь. Это вещь редкая, коллекционная, на любителя… И никакого особого подхода ко мне не надо, кроме одного, — Спиридон взглянул умоляюще: — Похмели ты меня ради бога. С утра душа скорбит.

3

В окрестности бывшего вокзала не осталось ни ресторанов, ни баров, зато немало развелось погребков — самодеятельных, будто самозародившихся из психической плесени этого места. Они не имели вывесок, посетители знали их по именам стоявших за стойкой: “У дяди Бори”, “У тети Раи”, “У Настасьи Филипповны”, “У спившегося инопланетянина”… (Последний, впрочем, не разливал вино за стойкой — куда там! — сам околачивался в ожидании дармового стаканчика: полуголый, сутулый и хлипкий, стертой какой-то внешности; в глазах светилось собачье дружелюбие, тоска и жажда. Когда-то, говорили, он прибыл сюда по VII классу, воплотился в превосходное тело молодого мужчины — вкусить земных радостей. Начал с вина, коньяка, рома, вошел во вкус… и так и не вышел. Когда исчерпал запас галактов, принялся обменивать тело на худшее, но с доплатой. Так скатился в нынешнее, кое уже и обменять нельзя, пропил сувениры, личные вещи, одежду. Ему иной раз подносили, спрашивали сочувственно, кто он да откуда? — он же, выпив, только всхлипывал и отворачивался. Откуда бы ни был, возврата нет: психика разрушена, тело ни к черту, из одежды остались только плавки с кармашком… Ах, Земля, коварная планета!

Шесть ступенек вниз, круглые столики на длинной, по грудь человека, ножке; один сорт дешевого, но крепкого вина-шмурдяка, наливаемого в граненый стакан до краев (меньше брать неприлично) из бочки посредством банного крана, и одна конфета на закуску. В каждом погребке попадались Спирины знакомые, свои в доску ребята; донор представлял им своего друга Васю, будущего кремний-органического целинозавра, замечательного парня, которому он, Спиря, во всем поможет — иначе век свободы не видать! Знакомцы жали Васину руку, желали, поздравляли… приходилось из казенных средств похмелять и их.

Сам Спиридон Яковлевич пил бойко, на каждый Васин стакан два своих — и только хорошел: заблестели глаза, голос приобрел богатство интонаций, жесты — точность. В третьем погребке “У Настасьи Филипповны” он вдруг сменил тему.

— Слушай, — сказал он проникновенно, — а может, не надо? Ну, характер этот, Венеру, колонию… бог с ними, а? Разве на Земле плохо! Давай я тебе лучше свои математические способности задешево отдам, они мне ни к чему, все равно считать нечего. У меня такие, знаешь, что и баллов на шкале не хватит. Вот назови два пятизначных числа.

Вася сосредоточился, назвал.

— Желаешь знать, сколько будет, если их перемножить, а затем взять натуральный логарифм в степени три вторых?

— Ж-желаю!

Спиря почти без задержки назвал результат. Долгопол достал из нагрудного кармана спецкостюма микрокалькулятор-расческу, потыкал в пуговки его, проверил:

— Правильно. Молодец.

— Это что, я не такое умел, пока не сбился с пути. Меня, не поверишь, даже проксимцы ценили, кристаллоиды. А ведь им дано!

— Им дано! — согласился Вася. — А ты… вернись.

— Куда — на Проксиму?..

— Не… на путь. С которого сбился. Вернись, и все.

— А! — Спиридон махнул рукой. — Я что, я обойдусь. Думаешь, у меня один путь, я всегда такой? Ха!.. Сегодня у нас что, понедельник? Так вот, друг мой Вася, такой я только по понедельникам. По вторникам я просветленно-возвышенный. По средам целеустремленный, шибко деловой. По четвергам… не вспомню сейчас, да это и неважно, но еще совсем иной. Ты ко мне подойдешь, а я тебя и не узнаю, понял?.. А ты: характер, характер! Сильный характер налагает на человека ответственность. Не совладаешь с ним — не совладаешь и с жизнью, хуже сделаешь себе и другим. Так что выбирай лучше математические способности, на родной планете в гору пойдешь. А?

— Нет, — мотнул Вася тяжелеющей головой, — на Венеру желаю. Новый свет для меня воссиял.

После трех стаканов он сам поверил в свою легенду.

Ну, как знаешь. Смотри не ошибись! — и донор посмотрел на Долгопола трезво и многозначительно.

Из погребка они снова попали в сквер — или это он оказался на их пути? Шли, собственно, к коллекционерам сутей, у которых мог быть искомый Характер, или они могли знать, где он… Знаменитый аж до Проксимы математик и донор Спиридон Яковлевич и выдающийся венерианский целинозавр Вася шагали в обнимку по дорожке, исполняли замечательную песню: “Четыре зуба”; Вася из-за незнания слов, правда, больше подмугыкивал и включался в рефрен. Потом они поднялись на колесе обозрения над деревьями и туманом, над обыденностью. Математикопуло придерживал Васю, чтобы тот не переваливался через край кабинки, выспрашивал:.

— Нет, ты скажи, от кого работаешь? От характериков? (Долгопол помотал головой). Ага, значит, ты интеллектуй?

— Не, — вздохнул Вася, — у— меня высшего образования нет.

— Но ты инди… идивидуй?

— Конечно, а как же… А ты разве нет?

— Я, брат, не только индивидуй, бери выше: я — ИИ, интел-лектуй-индивидуй! — похвалился донор. — Меня сам Христиан Христианович, академик Казе, между прочим, знает и ценит, понял! — Пр-равильно, — ответил Долгопол. — И я тебя тоже уважаю.

Они поцеловались. Был в этом диалоге какой-то подтекст, второй смысл, но его Вася уяснить не мог. Его мутило. Когда колесо вознесло кабину в высшую точку, он глянул вниз — и не сдержал спазму. Спекулянты и покупанты из соседних кабин заржали, зааплодировали.

— Над кем смеетесь, вы!.. — воздвигся, упираясь одной рукой в Васю, донор; другой он делал ораторские жесты. — Вы сами… вы же хуже дьяволов. Те по благородному — покупали души целиком. А вы ковыряетесь, перебираете: то вам не так, другое не эдак, отмеряете на аршин натуру людскую!.. Чтоб вам всем совесть ввели, пошлые рыночные бесы! Сгинь, рассыпься! — и он принялся размашисто крестить кабины справа и слева.

— Во дает Спиря! —слышались одобрительные возгласы. — Заснять их на пленку — кина не надо…

— Пойдем отсюда, Василий, — оскорбленно произнес Спиря, когда они слезли наземь, — здесь нас не понимают. Пойдем туда, где нас поймут, оценят и удовлетворят.

И они, поддерживая друг друга, двинулись переулками мимо мокрых заборов, одноэтажных домиков и сараев.

— Алкоголь это что, — свободно излагал донор, — вот где по-настоящему можно вздрогнуть, так это в пси-ВМ. Особенно, Василек, если надыбаешь на генератор развертки, пилообразных колебаний… умм-м! — он даже поцеловал себе пальцы. — А венерианские всякозавры все-таки, между нами говоря, не фонтан. Вот я, когда получил премию за книгу и за участие в проекте… неважно чего-так я брат, год провел облаком на Юпитере. Это мало кому по карману и по возможностям — вжиться в их бытие, там ведь и дифференциалы двенадцатого порядка не предел. Я вжился и понял, друг мой Вася, что и там все, как у нас: облака нижних слоев завидуют верхним “аристократам”, стремятся вознестись в циклонных вихрях, выделиться… все поклоняются Красному Пятну, излучающему энергетические блага… та же суета сует и томление духа!

Он махнул рукой. “Снится мне все или наяву?” — обалдело соображал Долгопол. Мелкие дома сменялись серыми пятиэтажками.

— Вот мы и пришли, — сказал донор, вводя Васю в подъезд.-”— Я здесь живу на первом, а ты поднимайся сразу на пятый, дверь прямо, звони два длинных, три коротких, там свои ребята, они тебя примут, как родного…— он почему-то частил, спешил. — А я заскочу к себе, возьму еще спиртного и сразу поднимусь. Давай!

Долгопол по узкой, пахнущей цементом лестнице поднялся на Пятый этаж. Дверей там было три, средняя, прямо перед ним, обита черной кожей. Кнопка звонка по левую руку. Вася нажал: та-а… та-а… та-та-та! — согласно инструкции.

И в момент, когда дверь стала' раскрываться, в спину ему ударил выстрел. Пуля ожгла тело, скользнула по ребрам.

— А не ходи, нэхароший, в наш садик, нэ ходи! — мстительно произнес сзади знакомый голос с кавказским акцентом.

Вася стал оборачиваться — вторая пуля пробила ему сердце.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВАСЯ В СУТЯХ

Жара была такая, что куры неслись вареными яйцами.

Из выступлений на мировом чемпионате по вранью.

1

Мегре и Звездарик третий час находились в отсеке управления “стеной плача”. Оба нервничали, только комиссар умело скрывал свое состояние, сидел в кресле, вытянув ноги и попыхивая трубкой. А начальник ОБХС даже и не скрывал — пружинисто шагал от одной проволочной сетки к другой, будто метался.

Все было подготовлено. Витольд Адамович с оперативной группой находился"в автомобиле-пеленгаторе. На крышах пяти самых высоких зданий города были установлены самоповорачивающиеся антенны, настроенные на частоту спецкостюма Долгопола и призванные уловить его сути. С Христианом Христофоровичем Ка-зе, который управлял (пси)-ВМ изнутри, договорились, что он в нужный момент подавит помехи от ЗУ “некомплектов”, не даст им выступать со стены с нападками и претензиями; заодно обезопасит и от утечки информации.

(Сыщикесса Лили продемонстрировала обиду, что не прислушались к ее мнению, и на операцию не явилась. Звездарик позвонил, корректно напомнил. Она ответила, что у нее сегодня свой плаь поиска; голос был сонный. “Знаем мы эти поиски”, — подумал Семен Семенович, кладя трубку. Впрочем, в ней и не нуждались).

…Но когда из динамиков послышалась разухабисто исполняемая среднечастотным голосом песня: “…а я, как безумный, рыдал. А женщина-врач хохотала — ха-ха! — я голос Маруси узнал!..” — начотдела подумал, что резвятся “некомплекты”, снял трубку, раздраженно набрал код X. X. Казе:

— Христиан Христофорович, я же просил!

— Все правильно, — ответил из машины другой автоматический голос. — Это он.

— “Тебя я безумно любила, — продолжал Вася со стены, — а ты изменил мне, подлец! Теперь я тебе отомстила — ха-ха! — мошенник и жалкий стервец!..” А, шеф, ты здесь, привет! Порфирию Петровичу наше с кисточкой!

Комиссар помахал рукой в сторону стены, победно взглянул на Звездарика: оправдалась его идея!

— А лярвы нашей, первой сыщекессы Суперграндии, почему нету? — свободно продолжал Вася. — Впрочем, ну ее… Вот и я здесь. Так сказать, тепленький. Спекся, готов.

— В каком смысле — готов? — сердито спросил начотдела.

— А в каком хотите. Сначала мы со Спирей спустились к дяде Боре, потом добавили у тети Раи и у Настась-Филиппны, чокнулись с инопланетянином… А песне какой он меня выучил, Спиря-то, мировой парень, вот слушайте: “Пшел вон из мово кабинету! Бери свои зубы в карман! Носи их в кармане жилету — ха-ха! — и помни Марусин обман!..”

— Оператор Долгопол, прекратите балаган! — рявкнул, не выдержав, Звездарик. — Докладывайте по существу!

На стене замолкли. Потом тот же голос сказал врастяжку:

— Еще и тон повышает. Что ты мне можешь сделать, обормот лысый, сверх того, что уже сделалось? Подвели-таки под пули! Думаете, не больно, не страшно? Такое тело было: пятидесятый размер, пятый рост!..

Сути в состоянии опьянения — это было нечто новое. Звездарик подумал, что по-настоящему он Долгопола до сих пор не знал. Но что делать? Не учли осложнение. “Разберемся: алкоголь в основном попадает в кровь, то есть остался с ней в Васином теле, которое сейчас, где бы оно ни было, регенерирует, оживает. Вон индикаторы около кнопки “Р. Б.” показывают, что спецкостюм работает как приемник, улавливает стимулирующие импульсы. Там спиртное не помеха? известно, что хирурги в полевых условиях нередко дают раненому перед операцией стопку спирта — помогает”.. Следовательно, в Васины сути перешла лишь некая, что ли, пси-эма-нация опьянения — впечатление. Словом, он должен скоро прийти в норму — электронное же быстродействие!”

— Вася, друг мой Василь Лукович, — заговорил Семен Семенович проникновенно, — не утратил ты свое тело, не переживай, оно уже регенерирует. И в звании будешь повышен, поверь слову! Только надо же знать, где и как с тобой все случилось. Мы ведь с первого раза и запеленговать тебя не успели.

— Во-от! — удовлетворенно сказали на стене. — Так вас, начальников, учить. А то “докла-адывай!”. Что докладывать — стреляли в спину, два раза, кто — не увидел, на лестничной клетке пятого этажа, дверь прямо, кожаная, я как раз в нее звонил. Этаж последний, без лифта. Дверь как раз открывали. Все.

— Не все, дорогой Лукович, не все. Дом-то этот где, хоть примерно ориентируй, куда пеленгаторы целить? Как шли?

— Не знаю… не помню. Я же в дымину был. Спиря вел.

— Что за Спиря, каков из себя?

— Да вы его отменно знаете: Спиридон Математикопуло, наш лучший донор.

— Вот как?! — Звездарик ошеломленно и многозначительно переглянулся с Мегре. — Наш Спиридон Яковлевич… Та-ак! — начальник отдела в возбуждении выхватил изо рта комиссара трубку, затянулся, сунул обратно; тот не изменил позы, только поднял брови, взглянул на коллегу с сомнением. — Он с тобой поднимался?

— Нет, остался внизу. К себе, говорит, зайду, водки принесу.

— Ты уже в норме, Вася?

— Да… Так точно, — смиренно ответили со стены. — Какие будут приказания?

— Сейчас транслируем тебя на частоте спецкостюма. Возвращайся в свой пятидесятый размер, пятый рост, продержись, сколько сможешь. Вникни в обстановку. Вернешься — сообщишь. Все!

Звездарик нажал нужные клавиши, склонился к микрофону:

— Пеленгаторам — внимание! — Затем повернулся к Мегре:— Тело сейчас там, в хазе.

2

…Вася очнулся — и едва тотчас не потерял сознание от рвущей сердце боли. Он сдержал готовый вырваться стон, напряг внимание. Понял, что лежит вверх лицом на чем-то пружинисто-мягком, укрыт по глаза тоже мягким, тяжелым и пахнущим псиной.

Сердце работало — будто хромало: сокращалось медленно и трудно. Но действовало, перекачивало кровь. Каждое сокращение левого желудочка (простреленного, понял Долгопол) отдавало в груди обморочной болью и сразу сменялось сладостным зудением регенерации. Боль — зудение, боль — зудение… сознание мерцало в такт сокращениям сердца.

Неподалеку послышались голоса. Вася напряг слух.

— Неужели нельзя было раньше, по дороге? — приглушенно спрашивал один, раздраженный и басовитый.

— Нэльзя. Он нэ сам был, — также приглушенно ответил другой, немного знакомый и похожий на голос на лестнице в момент выстрела. (“Чей? Лаврентия?!. А как же пистолет?”) —Ладно, я пошел, на работу надо.

— Постой! Хвоста не было, его друзья не нагрянут?

— Всэ чисто, нэ дрэйфь. “Неужто он?..” Хлопнула дверь.

— Ну, Спиря, ну, удружил — привел!.. — занервничал бас. (“Значит, не Спиря стрелял в меня”, — подумал с облегчением Долгопол: ему было бы неприятно, если бы донор-собутыльник, занятный мужик, оказался таким негодяем.)—Что же теперь делать-то? Вот-вот клиенты пойдут. Может, вынесем?

“Средь юных дев, украшенных цветами, шел разговор лукавый обо мне, — интеллигентно подумал Вася стихами; от алкоголя в крови он снова захорошел. — Барыги чертовы, так я вам и дался!” — Он слегка напряг мышцы бедер, пытаясь определить, на месте ли пистолеты, не сняли ли.

— Куда ты его сейчас вынесешь, куда денешь, — вступил новый голос, — пусть лежит до темноты. Клиентов ты всучиваешь-обессучиваешь в кабинете. А если кто и поинтересуется… ну, скажешь, что упился, мол, доходяга, отсыпается, тревожить не надо.

“Доходяга… сами вы!” От обидных слов, которые, увы, соответствовали действительности: да, упившийся доходяга, коего провели и привели! — Долгопол излишне взволновался, реакция организма чуть не ввергла его в новый обморок. Ноги он почти не чувствовал.

Кто-то подошел, приподнял над лицом пахнущее псиной покрывало, присвистнул:

— Эге, да это наш выдающийся венерианский целинозавр! — голос был знакомый, с рынка. — Тц-тц… хотел на Венеру, а сыграл в ящик.

— Какой еще ящик, не будет ящика, — отозвался хозяйский басок. — Стемнеет, отвезем на берег, в мешок с кирпичами — и в Итиль, где поглубже…— последние слова слышались все слабее, видно, человек удалялся.

— Как он с колеса обозрения траванул, умора! — со смехом сказал еще один. — Сорвал аплодисменты.

— Ладно, пошли.

Шаги едва слышались, вероятно, .ходили по коврам. Голоса — ослабленные — возобновились где-то вдали:

— Раздавай.

— Что на кону?

— Деловитость пяти баллов, смекалка четырех, доброта трех.

— Негусто, но для начала сойдет. Трефы козыри.

Барыги, похоже, разыгрывали непроданные на толчке кассеты.

“Ящика не будет… в мешок с кирпичами… Ну, это мы еще посмотрим!”

Покрывало любопытствовавший спекулянт опустил так, что оно не накрыло глаза: сквозь веки Вася чувствовал свет справа. Он чуть приоткрыл левый глаз. Увидел потолок — невысокий, но декорированный под вселенские выси: черное небо с блестками звезд и искрящимися спиралями галактик. В середине, из Туманности Андромеды, свисала двухъярусная хрустальная люстра; такие Долгопол видел только в ресторанах. Далеко справа виднелся верх широкого окна и три рейки-карниза над ним; каждая несла свою портьеру — алую бархатную, желтую парчовую и голубую с узорами газовую.

Оператор БХС приоткрыл щелочкой и второй глаз, скосился влево — увидел пальмы, убегающего смуглого человека и царственного льва, презрительно глядящего вслед. Это был ковер —'от места, где лежал Вася, до потолка. “Шикарно живут…”

Прозвучал дверной звонок: два долгих, три коротких. “Неужто наши?!” — горячечно подумал Вася. У него сильней и болезненней забилось сердце. “Вот бы хорошо-то! А то — кирпичи, мешок…” Но… отдались в полу и в теле тяжелые шаги направившегося в прихожую человека, щелкнули два замка, что-то вопросительно сказал женский голос. “Не наши… они же еще адрес не установили!” — Долгопол горестно прикрыл глаза. Он сразу ослабел.

— Пажалте, — вальяжно басил хозяин, — плащики сюда повесьте. Да-да, сыро, середина мая, а смотрите, какая погода! Кассеточка с вами? Да, будьте любезны, покажите. О, девять баллов… вашего сына ожидает блестящее музыкальное будущее. Заранее рад за тебя, мальчик. Как тебя зовут?

— Вова его зовут, — после неловкой паузы ответила мать. — Хоть бы поздоровался с человеком, меня срамишь. Стараешься для тебя, стараешься, а ты!..

— А ты не старайся, никто не просит! — забунтовал Вова. — Не хочу я музыкальные способности, ма, ну, мамочка, не хочу-уу! Я радиотехнику люблю, мы в кружке уже супергетеродинный приемник собрали, теперь будем управляемого робота на микросхемах… Ма, ну, не надо, а?

— Пойдем, мальчик, — урезонивал хозяин, — пойдем, Вова. Что та радиотехника, ты же вторым Яшей Хейфицем сможешь стать с девятью баллами, или, может, даже новым Леней Утесовым. “Я помню лунную рррапсо-одиию…” — хрипло пропел он, — м-м? Пошли.

— Иди! — шипящим голосом скомандовала мамаша. — Вернемся домой, я тебе задам!

Упирающегося Вову повели в кабинет. “Жаль пацана. И себя тоже… Лежат в тазу четыре зуба… Или четыре Кирпича? И не в тазу, а в мешке, ха-ха! — Васе было совсем худо, он почти бредил. — Но где же эти чертовы пистолеты!?” Он неосторожно напрягся, шевельнул спиной — острая, рвущая боль в сердце залила и погасила сознание. Много ли нужно смертельно раненному телу, чтобы из него душа вон?

Когда Долгопол оказался на .“стене плача”, Звездарику и Мегре прежде всего пришлось выслушать до конца песенку о мести женщины-дантистки, о неверном возлюбленном, лишившемся четырех здоровых зубов и вынужденном шамкать:

Чилиндром на шонче шверкая, хожу я теперь беж жубов. И как отомштить, я не жнаю — ха-ха! жа эту проклятую любовь.

Комиссар даже поаплодировал:

— Прелестная песня, Вася Лукович, браво! Я буду исполнять ее во всех мирах, где у существ есть зубы и любовные неурядицы.

—~ Ты все пела, — свистящим голосом молвил Звездарик, сатанея. — это дело. Так давай же расскажи… ха-ха! Ты мне скажи одно слово, Вася: хаза?

— Она, — ответил голос со стены. — Там и всучивают, и обессучивают, и черные дела замышляют. Меня, например, в Итиль…

— Та-ак! И, знаешь, где это? Мы теперь запеленговали: микрорайон Кобищаны в Заречье. За вторым мостом.

— Ого, — сказал Вася, — это меня занесло.

— Занесло далековато, что и говорить, — кивнул начотдела. — Для антенн, главное, угол разрешения у них не такой острый, чтобы прямо квартиру указать.

— Пятый этаж, прямо кожаная дверь. Звонить два долгих, три коротких.

— За звонки спасибо, позвоним. Дверью, главное дело, легко ошибиться: там уйма пятиэтажек, в каждой от трех до восьми подъездов. А обивать двери сейчас модно. Понимаешь?

— Понимаю. Слетать, спросить точный адрес, а потом прикинуться мертвяком? Я мигом. Мне и самому туда хочется: как бы они моим имуществом без меня не распорядились.

Полеты в сутях сообщили Долгополу необычайную вольность мысли. Семен Семенович побагровел, но сдержался.

— Васенька-а, — сказал он певуче-яростно, — слетай, милый. Адресок спрашивать не надо… и от песенок там воздержись, а просто туда-сюда. Мы тем временем передвижечки подгоним, пеленги уточним, а дальше Витольд с опергруппочкой все сделает. Понял, дружочек?

— Так точно, — ответил оператор.

На этот раз рвущей боли в сердце почти не было. Только пульсировал в ритме с обморочной слабостью зуд заживающих ран. Память о недавней потере сознания удерживала Долгопола от движений, даже от напряжения мышц. Но тело ожило целиком, стало подконтрольным: он почувствовал компактные утяжеления с внутренних сторон бедер. Там пистолетики, на месте! “Поглядим теперь…”

В комнате стояла тишина, которую нарушали только шлепки карт о поверхность стола. Потом раздался чей-то торжествующий возглас. Другой голос недовольно произнес:

— И чего это он у нас всегда выигрывает! Как ты думаешь?

— Везет, — отозвался еще один. — В рубашке родился.

— Сомневаюсь я насчет везения и рубашки. Ох, сомневаюся!.. …Согласно последнему приказу Звездарика, оператор Долгопол должен был “мотнуться туда-сюда”. Чтобы уточнили пеленг. Да и чувствовал он себя тяжко в больном, горячечно оживающем теле: жарко, душно было под плотным, дурно пахнущим покрывалом. Васе хотелось покинуть это место, и он теперь знал, как легко это делается: расслабиться, ну, неосторожно дернуться спиной для обморочного провала… и спецкостюм считает сути.

Но он сомневался и тянул. Упорхнешь, а эти гаврики как раз и передумают, отвезут бессознательное тело к реке сейчас, нагрузят кирпичами и… Потом, если и найдут, хрен восстановят: утопление — не анабиоз. Придется коротать век в ЗУ с “некомплектами”. “И вообще, дался я им: то туда, то сюда. Это же не из парилки в прорубь и обратно. Может, уже запеленговали и теперь найдут? А может… мне самому взять этих? А?!”

3

Звездарик между тем извелся, изнервничался у “стены плача”, ожидая возвращения Васи и уточнения пеленгов. Он очень не хотел действовать вслепую. Не дай бог, чтобы ко всем анекдотам о стандартных домах, о мужьях, которые, спутав их, проводят ночи с чужими супругами, или, наоборот, застают “у себя” незнакомых мужчин… чтобы к этому прибавился еще анекдот о Кимерсвильском ОБХС, сотрудники которого на Кобищанском жилмассиве принялись врываться в квартиры за кожаными дверьми на пятых этажах! Да и без анекдота: поднимется переполох, злоумышленники насторожатся — и поминай как звали. “Что же Долгопол не дает о себе знать? — не находил себе места начотдела. — Звездарик взял трубку.

— Это отдел БХС? — спросил тонкий, явно детский голос.

— Он самый. Что тебе, мальчик?

— Не что, а кого! Мне Звездарик нужен.

— Это я. С кем имею честь?

— Про честь как-нибудь другой раз, — ответило дитя. — А пока что заберите труп своего придурка Васи в квартире номер 12, в корпусе семь на Кобищанах. Повторять не надо?

— Нет…— растерянно сказал начальник отдела. — А кто ты, мальчик, как тебя зовут?

— Я же сказал, что об этом как-нибудь после. Привет! — И в трубке пошли короткие гудки.

Семен Семенович стоял перед аппаратом с отвисшей челюстью. Мегре вопросительно смотрел на него снизу.

В этот момент со стены раздался условный — но явно недовольный — голос Долгопола:

— Ну, теперь-то хоть запеленговали?

А с Васей получилось вот как. Он чем далее, тем больше пленялся идеей самому завершить операцию: выскочить в подходящий момент из-под покрывала с двумя пистолетами в руках: “А ну, пройдемте!” Барыг здесь самое большее четверо, что они смогут против двух стволов, да еще в руках ожившего покойника! Но… воображая, как он вскочит, оператор сильно разволновался: во-первых, хватит ли сил, слаб, во-вторых, он никогда еще не брал. Задерживать задерживал и “Пройдемте!” говорил не раз, а вот чтобы с нацеленным пистолетом, с готовностью стрелять в человека — не приходилось. Выйдет ли?

Подходящий момент представился, когда хозяин хазы проводил к двери мамашу с хныкающим мальчиком, которому всучили музыкальное дарование.

— Между прочим, уважаемая, — ласково басил он, — технические-то способности вашему Вовочке теперь ни к чему, даже лишни, отвлекать будут от музыки. Так что, ежели желаете, можем изъять и перепродать. Молодые-то, юные-то дарования всегда в цене, у них потенциал большой.

— Не хочу-у-у! — снова зарыдал пацан. — Не отда-ам!.. Мамаша шлепнула его, пообещала подумать, посоветоваться с мужем. Они ушли.

— Кто из вас, барыги несчастные, — другим теперь, громовым, рыкающим басом обратился хозяин дома к игравшим у окна, — свистнул и ввел себе девятибалльную наблюдательность? Я хотел ее всучить пацану вместо музыкального дара, мамаша-дура не разобралась бы… ан, гляжу, кассета пуста. Сознавайтесь, задрыги, здесь без меня, кроме вас, никто не остается, падлы… ну?!

— А-а…— зловеще потянул другой голос, — вот теперь я понял, почему он выигрывает: девятибалльная наблюдательность! Он даже наши карты наизусть знает. Ух ты…!

Последовала ругань, звук удара, потом еще. Ответный возглас: “Ах, ты меня по лицу! Ну, хорошо!…” Загремел опрокинутый стол, началась возня, пыхтенье.

— Уймитесь, идиоты, сейчас еще клиенты придут! — рявкнул хозяин.

Это и был момент. Оставалось решиться. Неокрепшее Васино сердце бухало, чуть не выскакивало из простреленной груди; толчки отдавались в солнечном сплетении, в висках, под челюстью и бог знает где еще; кожа покрылась сразу и потом, и мурашками. “Ну, вот сейчас… нет. Ну?..”

Долгопол правой рукой расстегнул брюки, полез за пистолетами, а левой начал медленно стягивать с себя тяжелое покрывало, И тут вдруг над ним нависла, начала поворачиваться к самому лицу огромная звериная морда в белой шерсти, оскаленная пасть с длинными желтыми клыками! Васе почудилось зловонное дыхание из нее, послышался басовитый кровожадный рык.

…Нет, конечно, во всем был виноват спецкостюм. Без него Васина душа ухнула бы, самое далекое, в пятки, потом очувствовалась, вернулась — и он исполнил бы задуманное. А так — от короткой, на секунды, потери сознания, утраты власти над собой — все сразу считалось и транслировалось на антенны (пси)-ВМ.

Эти импульсы помогли опергруппе Витольда точно засечь место. Он, не тратя напрасно времени, поднялся с помощниками на пятый этаж, нажал звонок у кожаной двери: два долгих, три коротких.

Вася же Долгопол, оказавшись в пси-машине, вдали от опасностей, сразу все понял: они там накрыли его выделанной шкурой белого медведя — отсюда запах псины и оскаленная морда! “У них же все дорогое, редкое, дефицитное: люстры, ковры, бархат, шкуры… они же без таких вещей людьми себя не чувствуют. А я-то!..” И в ЗУ Вася в сутях не мог ни побледнеть от унижения, ни покраснеть от стыда.

Он умолил Звездарика срочно транслировать его обратно в тело. Но когда в хазе Вася сбросил с себя медвежью полость и поднялся на тахте в полный рост, с пистолетами в руках и сползшими ниже колен спецштанами, звонко произнес: “А ну, все руки вверх и пройдемте!” — было поздно: помощники Витольда Адамовича надевали наручники на хозяина и трех игроков.

Впрочем, впечатление, произведенное Долгополом на всех, было весьма сильным.

Владельцем хазы оказался пожилой респектабельный человек, вышедший на пенсию служитель высших классов пси-вокзала, с богатым опытом всучивания-обессучивания сутей любых видов и порядков.

Стрелял в спину Васе действительно служитель Лаврентий: нанялся за недорогую цену — более, собственно, из любви к искусству. У “стены плача” случаи выпадали слишком уж редко. Пистолет у него был не один.

Партнером, которого били за введенную в себя для нечистой игры в карты сверхнаблюдательность и который восклицал: “Ах, ты меня по лицу!..” — был, как уже догадался читатель, незадачливый Ваня Крик. Колошматил его молодой маклер, суетившийся около Долгопола в сквере.

Но самое любопытное, что хаза находилась именно в 12-й квартире корпуса № 7.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. БОКСЕР И ФИМА

Успех ничего не доказывает — если это не мой успех.

Кредо эгоцентриста.

1

Комиссар Мегре, Звездарик, сыщикесса Лили, Витольд Адамович и Вася… простите, исследователь III класса В. Л. Долгопол (повысили за подвиг) ехали брать Характер МПШ. Адрес знали точно: 2-я Заречная, дом 6. Был солнечный, с ветерком и весенней истомой денек второй половины мая; в небе плыли лохматые облака.

Два отдельских “козлика” (без мигалок, сирен и опознавательных полос на бортах — все убрали ради конспирации) пересекли по автомобильному мосту Итиль, повернули вправо и запрыгали по ухабам, поднимая пыль. Заречную слободу собирались сносить, освобождая место под высотную застройку, и поэтому не благоустраивали. Улица 2-я Заречная на самом деле была первая от реки, дома с четными номерами — сплошь одноэтажные, частные, с палисадниками, дощатыми заборами и скамейками у калиток — дворами и тылом выходили на речной обрыв.

За квартал до цели “козлик”, в котором ехали Витольд и Вася, остановился. Долгопол выскочил, пошел к реке. Затем машина обогнала первую, помчала Витольда к переулку за домом № 6. Этим двоим полагалось блокировать выходы к реке и в соседние дворы. Сыщикесса Лили настаивала на круговом оцеплении ротой автоматчиков, Семен Семенович доказывал, что никого не надо, — сошлись на этом.

(Вообще, стоит заметить, что отношения между начальником Кимерсвильского ОБХС и главным сыщиком Суперграндии как испортились в первую встречу, так и не наладились. Вот и сегодня, когда Лили ради такого случая потребовала личное оружие, Звездарик уперся: иномирянам в чужом теле, а тем более в женском не положено. Так и не дал, хотя сыщикесса то напирала на особые полномочия, то пускала в ход свое обаяние.)

Но и без оружия Лили сейчас выглядела великолепно: вся в лоснящейся коже (краги на молниях, обтягивающие формы галифе, куртка с бюстом, кожаная пилотка на желтых волосах), губы сжаты в линию, глаза сощурены, ноздри аккуратно вздернутого носика страстно выгнуты; она сама напоминала кожаную кобуру с заряженным пистолетом. Чувствовалось, что сегодня ее день, и сквозь женственную оболочку чаще обычного проглядывало нечто властное, беспощадно жестокое, крючконосое — первичное.

Захваченные на Кобищанах барыги прикинулись сначала божьими коровками. Да, мы-де занимались незаконной куплей продажей кассет с сутями, подпольным всучиванием-обессучиванием, имели с этого дела навар и готовы нести ответственность. Но к хищениям пси-сутей, к насильному отчуждению их у людей не причастны.

— Избави бог, мы и не знали, что это возможно, — вальяжно рокотал хозяин хазы. — Даже я с моим опытом впервые о таком слышу, поверьте слову, гражданин начальник! Все, что я имел и имею, приобретено путем полюбовных сделок, по обоюдному согласию сторон. Я не представляю, как это можно сделать технически: отнять, похитить… ведь не часы же, не кошелек — сути!

— И мы не представляем, — в один голос подтвердили игроки. “Самое скверное, что и мы не представляем”, — подумал Семен Семенович.

— Хорошо, — сказал он, — если вы такие на самом деле цыпленки пареные, цыпленки жареные, мелкие паразиты на теле общества, то зачем вы убили выследившего местонахождение хазы оператора Долгопола?

— Кто его убивал — мы-ы?! — завыл хор. — И кто выследил? Этот… выдающийся венерианский целинозавр — нас? (Присутствовавший на допросе Вася густо покраснел). Он выследит! Он же в дымину был, в компании с другим таким алкашом Спирей!

— А ну — ша! — рявкнул хозяин хазы; барыги замолкли. — Я вам расскажу, как все было, гражданин начальник. В четырнадцать часов семь минут — я даже записал время — в мою дверь позвонили. Прерывисто. Затем на лестнице раздались два выстрела. Открываю — я человек не трусливый — этот (он указал на Долгопола) валится на меня. В прихожую. Который стрелял, побежал вниз, я его и не видел. Этого мы осмотрели: мертвее не бывает — рана против сердца, даже крови вытекло мало, не дышит… Поймите ж и нас, гражданин начальник, — он приложил руки к груди, — был бы он жив, другое дело. А раз мертв — не в таких мы отношениях с законом, чтобы самим искать встреч с представителями, я извиняюсь, правопорядка. С того ж света все равно не вернешь! Правда, теперь мы видим свою ошибку: оказывается, смог молодой человек возвратиться и крикнуть “Руки вверх!” (Вася покраснел еще гуще, хотя казалось, что это уже невозможно). Словом мы решили подержать его до темноты, потом отнести подальше и тогда из автомата позвонить.

— В Итиль вы хотели меня бросить, — горячо возразил Долгопол, — в мешке с кирпичами! И того, кто стрелял, знаете, разговаривали с ним.

— Я тоже извиняюсь, — холодно взглянув на него, вступил в беседу рыночный маклер, молодой прохвост, — чем вы это можете доказать? Кто подтвердит?.. Вот то, как вы на толчке бездарно искали сверххарактер якобы для освоения венерианского полюса, а потом, упившись со Спирей, орали песни, катались на колесе и, я еще раз извиняюсь, травили с большой высоты, — это могут подтвердить очень многие! — Барыги согласно закивали.—Кстати, роль трупа вам удалась хорошо, похоже, что это ваше амплуа.

Семен Семенович не без злорадного удовольствия наблюдал, как допрос из обличения спекулянтов временно превратился в обличение Долгопола. На того было жалко смотреть. “То-то, — наставительно подумал начальник отдела, — это тебе не со “стены плача” хамить старшим!”

— А я так вообще не понимаю, — произнес Ваня Крик, который до сих пор самолюбиво молчал; над правой бровью у него вызревала гуля, — о каком убийстве или даже покушении на убийство звук? Кто убит, где труп? Покажите мне огнестрельные раны, покажите протоколы осмотра и вскрытия! Смерть — это серьезный юридический факт. Все здоровы… я не имею в виду на голову — все живы, а вы нам шьете мокрое дело!

И он с затаенным самодовольством поглядел на сотрудников ОБХС: хоть вы, мол, и ущемили меня в части интеллекта, но все равно голыми руками не возьмете.

— Кстати, украденную наблюдательность девяти баллов… у своих украденную! — у Ванечки придется изъять, — сказал Звездарик. — И остальных обследуем! — он оглядел спекулянтов яростным взглядом; те съежились. — Наглость, лживость и развязанность у вас, без сомнения, свои, но если учесть, по какой дорожке они вас ведут, то и их невредно бы поубавить… А теперь об этом сверххарактере — кто видел, кто слышал, кто что знает? Ну, живо, — он хлопнул ладонью по столу, — торопитесь смягчить свою участь!

…Так они вышли на адрес. Узнали они его от четвертого спекулянта, до этого державшегося за спинами других. Он вообще был какой-то серенький, с вялым голосом и невыразительной внешностью, малость вроде забитый, безответный (это он в игре в карты полагал, что Ване Крику везет, что он в рубашке родился). Семену Семеновичу потом долго чудилось, что именно по причине безответственности барыги и выставили вперед Фиминого дядю. Но сейчас не это было главным.

Была у него многоштырьковая кассета, заряженная характером с такими параметрами, сообщил спекулянт. Приобрел у базарного алкаша Спири за умеренную… да если прямо-то говорить, бросовую для подобных баллов цену с целью, понятно, перепродать с немалой выгодой.

…Но… не нашел покупателя: нормальным людям такие параметры ни к чему. А есть у него племянник Фима, живет с мамой, отец бросил, — смышленый мальчик. (“Да, очень смышленый!”— подтвердил хозяин хазы). Ему десятый год, но он переменил уже немало увлечений: коллекционировал марки, спичечные коробки, собирал радиоприемники, дрессировал мелких животных…

А сейчас играет во всучивание-обессучивание: собрал себе установку по образцу той, что имелась в хазе, — клянчит кассеты с сутями.

Фимин дядя и другие барыги иногда давали ему те, которые не удавалось сбыть ни за какую цену, — бросовые. И этот многоштырьковый блок он ему отдал. А что, пусть играет!

— А кому он всучивает? — спросил Звездарик. — Людям?

— Боже избавь, разве бы мы допустили! Возится с этими собаками, кошками… да это игра у него, никому ничего он ввести не может.

Верно, теории отрицали возможность введения пси-сутей от разумных существ животным.

“Что ж, тем больше шансов, что хоть с этим делом я сегодня развяжусь, — с надеждой думал сейчас Звездарик. — И от этой… или от этого? — избавлюсь”. Он без симпатии покосился на Лили. Она тогда так и не появилась в отделе, допрос провели без нее. Начальник отдела затем ввел ее в курс в самых общих чертах: похоже, мол, нашли.

Однако Семен Семенович сознавал, что понимает в этой истории далеко не все. Особенно его угнетала все более обнаруживаемая многогранность личности лучшего донора: он, оказывается, и Характер МПШ в руках держал (где раздобыл, как?!), и Васю Долгопола, подпоив, вывел на хазу (опять-таки: зачем? завалить конкурентов?) и под выстрелы. И сам как в воду канул. Не жил он никогда в седьмом корпусе на Кобищанах, это сразу и установили.

2

Машина затормозила у аккуратного домика с двускатной черепичной крышей, глядевшего на улицу тремя вымытыми окнами; из-за занавески в крайнем выглянуло и тотчас скрылось чье-то лицо. Открывая дверцу, Звездарик взглянул на сыщикессу: лик ее отвердел, в прицельно сощуренных Глазах был кинжальный блеск. Подумал: “Ох, нельзя ее к детям!” Склонился к Мегре:

— Порфирий Петрович, велите ей остаться. Наломает там дров… Тот кивнул, властно объявил Лили:

— Мадемуазель, вы остаетесь здесь. Перекроете выход на улицу. В случае перестрелки во дворе или доме присоединитесь к нам.

— Слушаюсь, эксцеленц! — та щелкнула каблучками модельных краг. — Желаю успеха!

Семен Семенович и комиссар вошли в калитку. Двор был большой, заросший травой; в глубине находился дощатый сарай с мшисто-зеленой крышей, заметно просевшей посередине; за ним, над самым обрывом, старый развесистый клен. К толстой горизонтальной ветви его были привязаны две веревки, соединенные внизу короткой доской. На ней, покачиваясь, сидел и читал книгу мальчик — спиной к вошедшим. Рядом грелись на солнышке две рыжие дворняги; при виде людей они визгливо залаяли и скрылись за сарай.

— Здравствуй, Фима! — сказал Звездарик, подойдя.

— Здравствуйте,—мальчик слез с качелей, смотрел на обоих:

он был темноволос, круглолиц, широкоскул, с большими грустными глазами в пушистых ресницах, чуть курнос; одежду его составляли короткие серые штаны на помочах крест-накрест, синяя тенниска и сандали. — А откуда вы знаете, как меня зовут?

— Нам твой дядя сказал, — Семен Семенович вспоминал тот детский голос по телефону, сравнивал: он или нет? Обесцвечивают голоса телефонные аппараты. — Мама дома?

— На работе…— Фима вовсю рассматривал комиссара, у него поднялись и выгнулись темные брови. — Ой, я вас видел в кино по телику! Вы там в роли Мегре, правда ж?

— М-м… не совсем, — ответил тот, закуривая трубку. — Точнее, совсем нет. Это артисты кино играют мою роль.

— Так покажи нам, мальчик Фима, свою лабораторию-амбулаторию, в которой ты играешь во всучивания, — без околичностей предложил начальник ОБХС. — Наслышаны мы уже о ней.

— Пошли, — без смущения сказал ребенок и направился к дому; детективы двинулись за ним. — Только у меня не лаборатория, а так, технический уголок “Сделай сам”. А это как будет считаться: что вы меня уже накрыли, да?

Он играл не просто во всучивание, понял Звездарик, а в незаконное всучивание — по примеру дяди и его друзей.

— Нет, — ответил он, — что ты, Фимочка, мы маленьких не обижаем. Покажешь нам, что у тебя есть и ладно.

“Технический уголок” Фимы занимал половину застекленной веранды. Чего только здесь не было! На устройства и приспособления (среди которых Семен Семенович заметил нечто напоминающее КПС, только меньших размеров и иной, не для людей, конфигурации) пошло немало коробок с играми “Конструктор” и “Детская электроника”. Был и пульт с сигнальными лампочками, какой-то куб с надписью “(пси)-ЗУ на 4096 бит”, даже контактки небольших размеров в форме полос и шлемов. Звездарик снял одну с гвоздика, осмотрел, потрогал: внутренняя сторона была усеяна остренькими медными выступами-электродами.

— Ну, молодец, — восхитился он, — все, как у больших, только труба пониже да дым пожиже! Это что же, ты кошкам новые черты интеллекта всучиваешь да собакам?

— Может, и не пониже, и не пожиже, — Фима самолюбиво дернул уголками губ. — И кошкам могу… и вам, если пожелаете.

— Ну, дает! — начальник отдела взглянул на комиссара (в лице того сейчас было много детского, Фиминого), а сам засомневался: не слишком ли он легкий тон взял? В какой мере эти детские забавы стоило принимать всерьез?.. После установления контактов с кристаллоидами Проксимы — еще до сооружения ими пси-станций — в Солнечную систему и на Землю хлынула лавина новых сведений по микроэлектронике: о новых материалах, технологиях, схемах. Благодаря им то, что прежде делали только на заводах (да и то, что там делать не могли), стало доступным одиночкам-любителям.

— А что… согласен, — сказал Семен Семенович. — И какие же сути ты сможешь мне ввести? Какие кассеты у тебя есть?

Мальчик положил на стол книгу, которую до сих пор держал в руке (начотдела взглянул: “С. Я. Сидоров. Математика личности. Введение в теорию пси-дифференцирования и пси-интегрирования”… ого! Вот так “Мойдодыр”!), выдвинул верхний ящик:

— Выбирайте.

Звездарик и Мегре склонились к ящику так резво, что едва не коснулись лбами. Кассет было много — но все двух— или четырех-штырьковые, то есть с частными дифференциалами высоких порядков, незначительными подробностями психики вроде “способности переключаться от восприятия образной информации к восприятию логической”, “скованность при общении с лицами противоположного пола” и т. п. И свечение индикаторов в них: тлеющее алое, редко желтое — свидетельствовало о небольших баллах. Спекулянты отдавали мальцу на забаву действительно самый бросовый товар.

— Не-ет, Фима, это мне ни к чему, — сказал начальник ОБХС, распрямляясь. — А вот у тебя должен быть, нам дядя сказал, многоштырьковый блок с сильным характером… вот бы его мне, а? — он так и впился глазами в мальчика. — Так где он у тебя?

— Нету, — сказал он тихо.

— То есть как — нету? — напирал Звездарик. — Куда же ты дел блок? Кому передал?

— Никому, блок здесь… вот, — мальчик выдвинул другой ящик стола: там на чистой бумаге лежала, блестя многими посеребренными штырьками и розовыми плоскостями, большая кассета, вмещающая суть второго порядка со всеми частными подробностями, завитками и оттенками; на жаргоне спекулянтов она называлась “блок”. Розовый цвет по общегалактической маркировке означал характер.

Да, это была она, столь долго искомая кассета. Мегре и Семен Семенович потянулись к ней одновременно. У землянина рука оказалась проворней — схватил, поднес к глазам: в табличке напротив соответствующих символов были указаны те именно числа баллов, что соответствовали воле, гордыне и другим уникальным чертам лидера Суперграндии (и поперек всех шла корявая надпись синим фломастером: “Любимаму плимяннику Фиме от дяди Кости”). Но… Звездарик сначала подумал, что забивает лившийся на веранду свет солнца, повернулся в тень — и у него самого потемнело в глазах: все веточки индикатора кассеты, которым полагалось сиять бело-голубым накалом, были темны!

— Фимочка-а-а, — подойдя к мальчику, произнес Семен Семенович тем яростно-ласковым голосам, каким урезонивал загулявшего в сутях Васю, — Фимочка, друг мой, но ведь кассеточка-то пуста! А пси-заряд где?!

— Я же сказал: нету, — ответил тот, не поднимая головы.

— Как это нету? Как нету?! А где? Будь хорошим мальчиком, Фима, иначе тебя ждут серьезные неприятности. Куда делся заряд такой силы? Ведь не мог же ты…— И у начальника ОБХС слова замерли на языке; сверкнула мысль: а почему, собственно, не мог?..

Фима поднял на него свои большие глаза. На пушистых ресницах блестели готовые пролиться слезы.

— Ладно, — сказал он, шмыгнув носом, — пойдемте, покажу. Они вышли во двор. Мальчик повел детективов за сарай. Обрыв здесь выдался мыском, с него хорошо просматривалась река, противоположный берег с гиперболоидной башней пси-вокзала и гостиницами. Метрах в пяти от края стояла скамья — доска на двух столбиках. Возле нее и находилось то, что Фима решил показать: маленький, не более метра в длину, могильный холмик с пирамидкой, покрытой алюминиевой краской. На стороне ее, обращенной к скамье, была фотография под стеклом: вислоухий жизнерадостный щенок со смышленым взглядом.

— Вот…— сказал Фима, садясь на скамейку; в голосе его тоже были слезы.

Мегре и Звездарик присели по обе стороны его, глядели вопросительно. Комиссар на всякий случай снял кепку. Оба ничего не понимали. Мальчик вздохнул и начал рассказывать.

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ И КОНЧИНЫ ЩЕНКА ТОБИКА, РАССКАЗАННАЯ ЕГО БЕЗУТЕШНЫМ ХОЗЯИНОМ

Жил на свете Тобик бедный. Щенок. Ирландский сеттер коричневой масти. Мама купила на день рождения. Он был веселый, добродушный и все понимал. И аккуратный — не пачкал, не имел блох. Спали вместе. Палку мог принести, даже из воды доставал вплавь. И вообще.

Вот только другие собаки его обижали. Здесь много собак — и во дворах, хозяйских, и бродячих. Слобода под снос. И грызутся постоянно. Не то чтобы Тобик был слабый, нет — рослый, двухгодовалый, кормили хорошо. Но — незлой. Он к собакам с открытой душой, подружиться, а они его трепали. За то что красивый, ухоженный, с ошейником, ласковый. То ногу прокусят, то ухо. Собаки не любят, когда кто лучше их. А Тобик удирал, визжал — и было обидно за него.

А тут дядя Костя, мамин брат, подарил неликвидный блок. Он был “под мухой”, дядя-то: знай, мол, мою доброту! До этого Фима только кошкам пробовал вводить пси-сути. Да и то, честно сказать, неудачно. Кошки мяукают, вырываются, царапаются — боятся. Одной только соседской Мурке удалось ввести трехбалльную ненасильственность. Она перестала ловить мышей, и сосед дядя Гриша ободрал ее жене на шапку.

Но Тобик не боялся. Тобик доверял и слушался. Фима хорошо подогнал под него контактки. И ввел весь пси-заряд из блока — до нуля.

Тобик стал другим, будто переменили. Сразу завоевал положение в собачьем мире. Одной дворняге-обидчице задал такую трепку, что она визжала и выла на всю слободу. И другим тоже. Уже не они его гоняли, а он их. Да что собаки, он и Фиму, когда тот по старой памяти на него замахнулся, так цапнул за ногу! Вот… Мальчик показал следы укусов на левой лодыжке. Пусть, он не обиделся.

Но потом Тобик зарвался. Переоценил свои силы. Возомнил о себе от побед над дворнягами. И налетел на боксера. Есть тут такой пес-громила вроде бульдога, только крупнее. Тот потрепал Тобика при других собаках, опрокинул наземь. И тогда… тогда эти другие, которые уже поджимали хвосты перед Тобиком, набросились на него и растерзали. Вот.

3

Окончив рассказ, Фима горько заплакал. “Все правильно, — думал Звездарик, сочувственно гладя его по голове, — все как в высшем обществе. Но как нам-то теперь быть?!”

— Ваше мнение, Порфирий Петрович, — обратился он к Мегре, — возможно такое? Ведь считается, что животным пси-сути ввести нельзя.

— М-м… видите ли, — тот задумчиво возвел брови, — граница между разумными и неразумными существами не в точности совпадает с границей между биологическими видами. Видами. Вы знаете, что попадаются люди, которые иной раз ведут себя неразумнее и низменнее скотов. Почему бы не допустить и противоположные отклонения? К тому же щенок Бобик…

— Тобик, — ревниво поправил Фима, — Тобик его звали. Вон написано! — он указал на низ пирамидки, где действительно синей краской было выведено имя, даты рождения и кончины.

— Да, Тобик, извини, мальчик, — поправился комиссар.—Тем более что Тобик абсолютно доверял хозяину-экспериментатору. А доверие суть приобщение. Так что, по-моему, опыт мог получиться.

— Мог ли, не мог ли — Характер МПШ все равно сгинул, — хмыкнул начотдела.

— Да, досадно, что так получилось, — вздохнул Мегре. — Если бы щен не зарвался, остался жив — изъяли бы у него эту суть и вернули по принадлежности. Но увы!..

— Он не мог не зарваться — с такими-то параметрами, — сказал Звездарик, поднимаясь со скамьи, — тик-так, тик-так, ура, кукареку! Что ж, пошли известим.

Когда начальник Кимерсвильского ОБХС отдал Лили пустую розовую кассету и без околичностей изложил все: мол, похищенный у вашего Могучего Шефа Характер находился здесь, но был незаконно введен в собаку по имени Тобик, а Тобик задрался с другими псами, растерзан ими и сдох… примите соболезнования, — та более минуты сидела в оцепенении. Она приготовила себя совсем к иному. Обеспокоенный Мегре принес из дома стакан воды, подал.

— Ав-в-вва…— сказала сыщикесса, отхлебнув из стакана; за эту минуту ее лицо слиняло и осунулось, — ав-вв-вва-а!.. Истребить всех виновных! Имущество сжечь, самих казнить мучительной смертью! Младших на глазах старших, ав-вва!..

— Перестаньте, — брезгливо сказал Звездарик. — У нас это не принято. Да и виновных пока еще нету, карать некого. Решайте, что теперь делать?

— Ав-в-вва!.. — сыщекесса вылезла из машины, смотрела на местность и людей, не узнавая никого и ничего. Увядшее лицо исказила нагловато-жалкая улыбка. — Что мне?.. The Man, will have a pleasure, mmm? L`homme, voule-vous avolir une plaisir?..

— Прекратите! — прервал ее Семен Семенович, не дожидаясь, пока она дойдет до суахили. — Здесь дети, — он кивнул на Фиму, который с любопытством смотрел из калитки. — И вообще, выбросьте лучше это из головы, тело скоро сдавать придется, не отвертитесь.

— Ав-вва… мне надо отвлечься, — потерянно бормотала сыщикесса. — Может быть, мсье?

Комисар отрицательно покачал головой.

— Вон, — раздался голос Фимы, — вон он бежит, злодей! . Все посмотрели, куда указывал мальчик. Вдали по противоположной стороне улицы неспешной рысцой трусил рыжий пес-боксер. Короткая шерсть не скрывала, а скорее подчеркивала его выразительную мускулатуру и экстерьер; морда с широким лбом и мощными челюстями была не безобразна, что не редкость у бульдогоподобных собак, а даже симпатична.

Две шавки — те, что грелись на солнце у Фиминого сарая, а потом смылись, — выскочили из-под ворот, визгливо облаяли боксера. Тот остановился, шагом пересек улицу до середины, стал с поднятой головой, выпятив грудь: вот, мол, я, что вы ко мне имеете?.. Шавки сразу вспомнили о неотложных делах по другую сторону ворот, замолкли, нырнули под них. Боксер подошел к палисаднику Фиминого дома, сел на тротуаре, поглядел на мальчика, чуть склонив голову набок, коротко и дружелюбно взлаял.

— Это он не первый раз так приходит, подружиться хочет, вину чувствует, — объяснил Фима. — Пошел прочь, псина паршивая, не буду я с тобой дружить!

Он поднял с земли камешек, кинул в боксера. Пес с достоинством переместился на несколько шагов, снова сел.

— Напрасно ты с ним так, — вступился Семен Семенович. — Твой Бобик ведь первый на него налетел, чем он виноват!

— Не Бобик, а Тобик! И все равно не хочу! — мальчик грохнул калиткой, ушел во двор.

4

Итак, каждый занимался своим делом:

— Мадмуазель Лили металась около машины, заламывала руки, хрустела пальцами, что-то шептала — соображала, как ей быть дальше. Вернуться на Суперграндию с пустыми руками значило быть обвиненным в самых тяжких государственных преступлениях: от саботажа и покушения на личность МПШ—XXIII, тик-так, тик-так, ура. кукареку, до развала общества, подстрекательства к бунту… попросту говоря” вернуться на свою погибель. Знать бы Начальнику Охраны и Общепланетного Сыска, что так обернется, не в том бы он усмотрел свой долг перед планетой-державой, не в отыскании Характера: остался бы, подмял Шефа под себя — основательнее других! — взял бы власть. А теперь поздно, там ее без него уже взяли и поделили, ни кусочка не оставили… Черт бы с ней, с благословенной Суперграндией и своим положением на ней, остаться бы на Земле, здесь положение тоже неплохое, пряное, смачное, по вкусу пришлось… тело не свое. НООС осторожненько повыяснял в Обменном фонде, нельзя ли продлить аренду? Ответили сухо, что, учитывая избранный им образ жизни, об этом и речи быть не может; более того, если бы не государственный характер его визита, то давно бы его вытряхнули из тела посредством КПС. Да и разгневанная владелица вот-вот явится. Что делать, как быть? Возвращаться нельзя — и не возвращаться нельзя;

— Звездарик сел в машину, включил рацию, скомандовал Витольду Адамовичу и Васе “отбой”. Оба вскоре появились — недовольные, перепачканные глиной (сидели под обрывом у воды) — ушли к своему “козлику”;

— Порфирий Петрович Холмс-Мегре с неослабевающим интересом смотрел на пса-боксера; и чем более смотрел, тем заметней у самого отвисали щеки, суживались и выступали вперед челюсти, темнел и утолщался нос… в вот кончик его тоже сделался черным и блестящим. Пес, похоже, также наблюдал эволюцию комиссара, потому что от удивления переступил лапами, взлаял. Мегре тоже лайнул в ответ: получилось похоже, только басовитее. Он протянул руку к Звездарику, нетерпеливо щелкнул пальцами. Тот догадался, достал из портфеля бутерброд с колбасой, вложил в руку. Комиссар, восстанавливая прежний облик, кинул псу кружочек колбасы. Тот поймал на лету, сглотнул. Второй кружочек он взял из рук, а съев третий, сел у ног Мегре и дал потрепать себя по холке.

— Завоевываете доверие? — с улыбкой спросил Семен Семенович. — Зачем? . Лили, тоже наблюдавшую эту сцену, вдруг озарило.

— Правильно, эксцеленц, замечательная идея, эксцеленц, целиком с вами согласна и наперед уверена в согласии и благодарности спасенной вами Суперграндии! — зачастила она задыхающимся голосом: на щеках восстановился румянец. — Наше прекрасное монолитное общество не может существовать без крайне сильного характера наверху иерархической пирамиды, какой бы он ни был и чей бы он ни был! Общеизвестно из истории как нашей планеты, так и данной, и многих других, что вожди древних племен пожирали сердце, печень, мозг и иные органы поверженных в битве противников, стремясь таким способом прибавить себе их отвагу, силу, знания. В сущности, эти действия можно считать предтечами нынешнего пси-обмена. (“Смотри, какую эрудицию проявляет и смелость мышления! — поразился Звездарик. — Что значит — припекло”.) И не имеет принципиального значения, что этот пес, признанный вождь собак Заречья, не сожрал ловерженного им Тобика-Бобика с Характером Могучего Шефа, тик-так, тик-так, ура, кукареку. Он победил — и тем доказал, что его природные и психические параметры сильнее, лучше, а следовательно, это ему отныне должны принадлежать и тик-так, и ура, и кукареку! Победитель прав — побежденному горе… Послушайте! — сыщекесса приложила обе руки к кожаному бюсту, обвела умоляющим вглядом Мегре, Звездарика и даже боксера, который смотрел на нее, склонив вбок голову. — Ведь если смотреть на дело прямо, то у Могучего Пожизненного Шефа действительно же был собачий характер!

5

Характер Могучего Пожизненного Шефа благословенной Суперграндии вместе с его временным вместилищем, безымянным бродячим псом-боксером, направлялся из Заречной слободы к пси-вокзалу в шестиместной открытой машине в сопровождении эскорта мотоциклистов: три впереди, три позади, построение ромбом. Воздух сотрясали записанные на пленку приветственные клики толп и фанфарные сигналы начала суперграндского гимна.

На такой процедуре проводов настояла Лили-НООС: во-первых, охраняя достоинство своей планеты-державы (ведь именно сейчас по-настоящему завершался визит ее лидера на Землю), во-вторых. чтобы психика пса уже теперь впитывала сознание своего высокого положения. Правда, администрация, предоставив технику, отказала в требовании, чтобы в проводах участвовал министр инопланетных связей и другие официальные лица. Из официальных был только Семен Семенович. Он вел машину.

Рядом с ним попыхивал трубкой Мегре. Лили и пес расположились позади. Боксер в широком ошейнике, украшенном драгоценными камнями, сгруппированными на манер орденских звезд, сидел на кожаных подушках. Сыщикесса (на ее сбережения был заказан и изготовлен ошейник) в порядке подчиненности устроилась пониже. Она держала поводок.

Комиссар время от времени поворачивался к боксеру, гладил, мягко рычал или взлаивал что-то успокаивающее; они нашли общий язык. Пес вел себя достойно: сидел на прямых передних лапах с гордо поднятой головой и настороженными ушами, звуки фанфар игнорировал, не отзывался на них по собачьему обыкновению лаем с подрывом. Только при выезде со 2-й Заречной, когда машину сильно качнуло на ухабе, он преступил лапами и, вдруг остервенясь, цапнул за кисть Лили, которая хотела его поддержать. На что та ответила:

— Признаю и раскаиваюсь!

Кавалькада въехала на мост, промчала по его средней линии, свернула на набережную к пси-вокзалу. Здесь были реальные толпы зевак и натуральные клики. Приветствовали более всего Лили: “Мамочка, где ты пропадаешь, мы умираем без тебя!” — “Лили, когда же?”— “Гля, девки, Лильку легавые замели, с собаками ловили!” — и т. п. Но сыщикесса на возгласы не реагировала, сидела, в подражание сановному псу, наклонясь несколько вперед и выставив грудь, лицо твердое, глаза устремлены вдаль. Не было больше прежней Лили, завязала: Начальник Охраны и Общепланетного Сыска возвращался к своей форме служения обществу.

Затем был стремительный подъем сквозным лифтом на верхотуру башни, в кабины VII класса. Служитель, который месяц назад принимал из космоса комиссара Мегре, теперь занялся сыщикессой. Довольно быстро НООС перешел в кассетную связку — и, кстати, провожающие увидели, что у него довольно скромные числа интеллекта и характера, не выше шести-семи баллов… то есть брал он не тем, что имел, а более тем, от чего был свободен: от нрав— ственности. Обессученное в двойном смысле тело кинозвезды Лили Жаме отправилось ниц в анабиотическое хранилище — отлеживаться.

Дифференцированием личности боксера занялся сам агент 7012, более пес никому не доверял. Здесь возни было много: успокоить в новой обстановке, закрепить вдоль хребта и на голове специально изготовленные контактки. “Н-ну… ну-ну, — слышал Звездарик необыкновенно мягкий голос комиссара, — лизни мне напоследок руку, лизни, можно. Дальше-то уже тебе будут лизать”. Наконец и это было исполнено. Кассетную связку с личностью НООСа и розовый блок с Характером, отныне принадлежащем МПШ—XXIII, тотчас отправили — той же машиной в сопровождении ромба мотоциклистов, но уже без фанфар — на загородный космодром, где почтовая ракета без промедления унесла пси-груз на околоземную орбиту. На ней готовился в рейс фазовый гиперзвездолет — он и забросит это имущество на опытную пси-станцию Суперграндии.

Мегре и Звездарик вместе с обессученным псом сидели в скверике космодрома, провожали глазами уносившуюся за облака огненную черточку, слушали затихающий на высокой ноте вой двигателей ракеты. Семен Семенович не испытывал облегчения, на душе было пакостно. На протяжении всех “проводов” они с комиссаром так и не решились поглядеть в глаза друг другу. Слишком охотно оба согласились с решением, которое подсказала им эта… этот… а куда было деться! “Дело формально закончено, а что узнали, поняли, обнаружили? Ничего, пшик”.

— А не находите ли вы, Семен Семенович, что в этой операции нас кто-то тонко и умело опекал? — повернулся к нему комиссар; он думал о том же. — Опекал, направлял, вел…

— …и провел! — заключил начальник ОБХС. — Нахожу. С ним-то что будем делать, Порфирий Петрович? — он указал на боксера.

Оба посмотрели на собаку. Она сидела около скамьи почти в той же позе, что и в машине: на прямых передних лапах и с поднятой головой, — но нет, это был не прежний пес-лидер. Тварь дрожащая со слезящимися глазами и вжатым между ляжек куцым хвостом теснилась к ноге комиссара, тихо скулила от непонятного ужаса происшедшего с ней и в ожидании новых бед. Даже ошейник с драгоценностями не украшал теперь пса.

Если отнять характер у человека, у него останется имя, положение, близкие, имущество, наконец. Но отнять характер у собаки значит отнять у нее все.

— Что делать? — хмуро пробормотал Мегре, избегая ищущего собачьего взгляда, махнул рукой. — Делайте.

Звездарик вздохнул, поднялся, повел упирающегося, скулящего пса в дальний конец сквера, к мусорному контейнеру; на ходу растегнул кобуру, достал пистолет. Сухо щелкнул выстрел. Вернулся, неся ошейник: драгоценности надлежало сдать в Инбанк.

— Я так понимаю, Порфирий Петрович, — проговорил он, когда они направились к машине, — что, несмотря на то, что дело формально завершено, вы считаете возможным покинуть нашу планету?

— Вы правильно понимаете, — кивнул Мегре.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. СУПЕРПОГОНЯ

Ты чего за ним гнался? А чего же он убегал!

Диалог

1

Вася Долгопол бежал по аллее городского парка, напоенного запахом цветущих лип; на бегу достал из бокового кармана мини-передатчик, выдвинул антенну, нажал кнопку вызова ОБХС, а сам следил за худощавой темной фигурой далеко впереди.

— Слушаю! — отозвался в аппарате голос Звездарика.

— Алло, шеф! Это Долгопол… следую за Донором. В парке культуры. Он в сторону старых кварталов бежит.

— Вас понял, Лукович! — весело гаркнул начотдела. — Не упускай, сейчас будем.

Вася сложил передатчик, сунул в карман, наддал. Спиридон Яковлевич в трехстах метрах впереди тоже наддал, свернул через лужок для травяного хоккея к ограде парка. Оба были рослые, длинноногие — бежали хорошо.

…Они встретились на набережной, неподалеку от автомоста. Долгопол прогуливался, наслаждаясь ясным утром начала июля, любовался видами, но при всем том не отдыхал, а патрулировал. Был, так сказать, при исполнении. И даже в спецкостюме, поскольку до момента поимки С. Я. Математикопуло-Сидорова в ОБХС была объявлена непрерывная готовность № 1 для всех сотрудников — от выхода из дома и до возвращения домой. Тем не менее красоты летнего утра размягчили Васю, и, столкнувшись чуть ли не носом к носу с давним знакомцем, он растерялся.

Спиридон Яковлевич стоял у парапета, курил, любовался рекой. Затем бросил сигарету, направился в сторону пси-башни. Тут на него и натолкнулся Долгопол. Одет забулдыжный Донор на сей раз был вполне прилично: тонкий свитер, в меру обтягивающий грудь, светлые спортивные брюки; на ногах белые туфли с дырочками. Он был причесан, выбрит и попахивал хорошим одеколоном.

— Привет! — сказал Вася, улыбаясь. — Вот так встреча!

— Доброе утро, — тот взглянул бегло и равнодушно. — Простите, не имею чести вас знать, — и попытался пройти.

Голос был прежний, пропойно-сиплый, но облагороженный иными интонациями.

— То есть как это не имеешь чести? Очень даже имеешь, — Долгопол ухватил Спирю за руку. — А с кем мы по погребкам шатались, про четыре зуба пели? Кто меня на Кобищаны отвел?!

— Извините, — тот резко вырвал руку, — подите проспитесь! Всякий хулиган…— и быстро пошел вперед.

— Это я-то хулиган? Нет, постой! — Вася двинулся за ним.

Но Спиря бегом метнулся через проезжую часть — прямо перед лавиной машин, которым светофор как раз дал зеленый свет, помчал в сторону парка. Так он выиграл свои триста метров.

Донор добежал до ограды и спортивно, в два движения перемахнул через высокую решетку с остриями. “Гляди-ка, — поразился Долгопол, — будто и не алкаш”. Сам он уже вспотел.

Позади на аллее послышался рык машины и сигнал. Вася оглянулся: в открытом “козлике” подкатывали свои — Мегре на заднем сиденье, Семен Семенович рядом с водителем. Начотдела уже впрягся в реактивный ранец, затянул широкий пояс, застегнул крест-накрест тяжи. Как только машина сравнялась с Долгополом, крикнул:

— Где?

Вася указал. Звездарик, не дожидаясь, пока водитель затормозит, включил ранец сокращением грудных мышц. Струи сжатого воздуха вырвались с шипением из четырех дюз — две на поясе сзади, две впереди — и вознесли начальника Кимерсвильского ОБХС над деревьями. Он приложил руку козырьком против солнца:

— Ага, вижу! — И, набирая по параболе высоту, устремился к домам за парком.

Мегре тоже был в ранце; широкий пояс с дюзами едва сходился на его животе, сопла растопырились так, что другому человеку на сиденье места не оставалось. Комиссар вместо приветствия подмигнул Васе: молодец, мол, Лукович, я в тебя всегда верил! — склонился к рации, щелкнул тумблером, сказал в микрофон:

— Витольд Адамович, антенны радиоперехвата на “товсь!”. — Потом протянул Долгополу запасной ранец:— Облачайся, Вася. Теперь мы его возьмем.

Отданная Витольду команда была еще одним свидетельством всесторонней подготовки операции: учли возможность исчезновения сутей злоумышленника, его личности из тела тем же способом, как и у “убитого” на Кобищанах Долгопола. Такую возможность стали учитывать после того, как Звездарик в сопровождении Долгопола наведался к Фиме; это было через день после проводов НООСа.

Мальчик при виде Васи стал столбиком — с бледным лицом и широко раскрытыми глазами.

— Живой? Вот это да! — и посмотрел на Семена Семеновича с каким-то особенным удивлением: как на человека, которого недооценивал, а его, оказывается, надо принимать очень всерьез.

— Да, Фимочка, это тот самый Василий Лукич Долгопол, чей труп ты мне по телефону советовал забрать по известному адресу, — сказал начотдела. — Тебе Спиридон Яковлевич велел позвонить?

Мальчик опустил голову, молчал.

— И давно ты его знаешь, дядю Спирю? — настырно продолжал Звездарик. — Насколько хорошо, часто ли видитесь?

— Ну… я лучше всего его труды знаю, — сказал Фима.

— Какие труды?

— Научные. Хотя бы ту же “Математику личности”, вы же ее в прошлый раз в руках держали. У него много.

— Ага…— Семен Семенович многозначительно переглянулся с Васей: открылась еще одна грань богатой натуры Донора. — А где он живет и трудится? Ты у него бываешь или он у тебя?

— Я вам про дядю Спирю ничего не скажу, — заявил ребенок, — он хороший. Хоть что делайте!

Делать ничего не стали, ушли. Только в доме напротив поселилась под видом студентки-заочницы, приехавшей на сессию, оператор ОБХС Любаша — присматривать.

Но с этого момента стало ясно, что новизна идеи Мегре исчерпана, следует быть готовым к использованию ее противной стороной.

Вообще, полтора месяца после операций на Кобищанах и в Заречье прошли в подготовке. Особенно интенсивной стала она в последние три -недели, после головомоечного визита галактического контролера № 233 ГУ БХС; малый номер говорил об очень высоком ранге.

Его высокопревосходительство № 233 не пожелал воплотиться в земное тело, а вызвал агента 7012 к себе в пси-машину, в персональное ЗУ для высокопоставленных особ. Беседа с начальством носила характер обмена импульсами по двоичному коду. Но, когда сути комиссара вернулись в тело, его внешность отразила некоторые особенности этой беседы: сам по себе вспух и своротился набок нос, вокруг глаз залиловели фонари, на подбородке и в правой части лба выросло по гуле, а из нижней челюсти выломился зуб-резец. В сущности это был общеизвестный бехтеревский эффект обратного влияния психики на тело (типа “ожога внушением”), усиленный впечатлительностью Порфирия Петровича. Такой облик держался у него все время, пока он пересказывал отдельцам полученную в ЗУ информацию, и еще потом два дня.

Он явился сюда с Суперграндии, этот галактический контролер, после проверки доклада агента 7012 о выполненном якобы задании. Нельзя сказать, что оно не выполнено: Могучий Пожизненный Шеф с возвращением ему Характера мгновенно воспрял. Посыпались нагоняи, разжалования, драконовские меры против разброда и шатания в населении, даже казни высших сановников, слишком заворовавшихся и забравших много власти. Казнены были и все любовники жен МПШ, а сами они разжалованы в наложницы для гостей. Словом, все затрепетало и склонилось, стабильность общества Суперграндии была востановлена.

(Немалую роль в этом сыграл и вернувшийся НООС — и не только по основной специальности, сыску и заплечным делам. Он даже получил новый титул ВРПЖ—Великий Реформатор Половой Жизни; в этой области он использовал в интересах благодарного населения весь приобретенный на Земле опыт. Разумеется, на основу демографии планеты: размножение только посредством сперматозоидов Могучего Шефа, тик-так, ура, кукареку! — никто покуситься не мог. Но, по-прежнему не разрешая женам спать с мужьями, НООС специальным декретом разрешил им вступать в связь с теми, кто откликнется на призыв по установленной форме, так называемый “пароль Лили”. Этим декретом НООС—ВРПЖ направил пробудившуюся в период Разброда активность населения по более безопасному для правителей руслу.)

Все бы хорошо, но у возродившегося психически Шефа появилась одна особенность: он стал поднимать ногу у колонн своего дворца. Задерет, постоит так, будто что-то вспоминая, а то еще, бывает, наклонится понюхать. Разумеется, эта августейшая склонность была превращена в новое слово дворцовой и государственной жизни: учредили Орден Поднимающих Ногу, коим награждали к юбилеям и за заслуги… Но галактического контролера, знающего повадки всех существ в своей зоне, это обмануть не могло. Он установил факт подмены.

“Но и это не все, — продолжал контролер распаленно обстреливать агента 7012 трассирующими импульсами. — Было ли что искать-то? Окончательным фактом является то, что Характер с редчайшими двенадцатибалльными составляющими так нигде и не обнаружен. Почему агента не насторожил этот НООС с психикой заурядной шлюхи и с параметрами в шесть-семь баллов? Почему он не вспомнил, что в тоталитарных сообществах любой оказавшийся на самом верху индивидуум — каков бы он ни был и как бы ни забирался наверх: благодаря ли заслугам, через постель, даже через переворот или убийство из-за угла, — в глазах остальных очень скоро приобретает черты героя, мудреца и даже писаного красавца!..”

“Но пси-прибо…” — заикнулся было агент.

“Пси-приборы! Приборы для 'психических замеров так же подвержены влиянию коллективного поля, как и психики разумных существ… как, в частности, и психика агента 7012, который вместо глубокого исследования сам поддался детективным страстям, запутался и дошел до подлога!..”

— Словом, я получил строгое, очень строгое предупреждение о служебном несоответствии, — закончил Мегре, прикладывая смоченный под краном платок сначала к правому глазу, потом к левому. — Если не установим и не устраним причины исчезновений выразительных сутей, то не только кружочек вокруг Солнечной, о котором я вам говорил, но и меня отставят и оставят здесь таким, каков я есть, без права пси-полетов.

— А не пошли бы они к…, — в сердцах сказал Звездарик. — Главное, все пугают, все давят. Как будто это так просто! И для вас нашли наказание: землянином, оставят. Конечно, постараемся исполнить, что в наших силах, о чем разговор! Ну, а не выйдет — тоже не катастрофа: проживем и без пси-транспортировок. И для вас не беда, Порфирий Петрович, при ваших знаниях и способностях без дела не засидитесь. Да мы еще женим вас!

Мегре улыбнулся.

По правде сказать, его тоже не слишком пугала перспектива остаться на Земле, в белковом теле, — прижился. Он, агент ГУ, переменивший такое множество мест, сред обитания и тел, что уже забыл о первоначальном облике, нашел на этой планете что-то, чего не знал прежде.

Рассудком он понимал, что это “нечто” протекает от чрезмерного, самоусиливающегося богатства телесных ощущений белковой ткани и свойства ее переводить все в “приятное” или “неприятное”— благодаря чему тело оказывается как бы маленькой вселенной человека, а на восприятие и осмысление подлинной Вселенной ни чувств, ни сил почти не остается. Он понимал, что с галактической точки зрения это предосудительно: замыкаться в малом мирке своих переживаний, куцых забот, в круговерти своей среды; людям Земли, конечно же, надо подниматься над этим, освобождаться, приобщаться к Единому, к Галактике… Ну, а ему-то, вселенскому бродяге, наприобщавшемуся досыта, — почему бы и вправду не осесть здесь? Жить с людьми, понимая их двойственной мыслью — земной, развившейся из ощущений, и галактической. Слиться с их природой и ноосферой, впитывать ее воздействия кожей, глазами, ушами, носом, языком, усилием мышц. А то и вправду — жениться?

Комиссар вспомнил о ночи с Лили, вздохнул.

— Ладно, — сказал он, — погорим, тогда видно будет. Но прежде давайте сделаем все, чтобы как-нибудь не погореть. Служба есть служба.

И они принялись делать все. Спецкостюмы, пневморанцы, постоянное патрулирование, контроль над антеннами и пультовыми входами в Кимерсвилькую (пси)-ВМ — это еще было так, техника. Но сверх того сотрудники ОБХС прошли курс знакомства с пси-машиной под руководством самого академика X. X. Казе. Для лекций Христиан Христофорович воплощался в пожилого, крепко сложенного гражданина с рыжей бородой, усами и волосатостью на груди, одевался в шорты и тапочки, развешивал на “стене плача” схемы, диаграммы, таблицы, водил по ним указкой и излагал предмет рявкающим баском. Потом принимал зачет. (Вася в первый раз от сознания, что его спрашивает академик, да еще и кристаллоид, настолько оторопел, что, хоть и знал, не мог слова молвить.) Затем была и практика: “студенты” оставляли свои тела, отправлялись в сутях в пси-машину в сопровождении сути X. X. Казе, блуждали от ЗУ к ЗУ по каналам связи, изучали работу блоков дифференцирования, наблюдали прохождение пси-сутей от пультов к антеннам и обратно, даже переключали сами разные схемы управления… И поняли, в частности, что знающая машину и достаточно сильная пси-личность может, оказывается, перемещаться и действовать в ней весьма свободно.

2

Мегре помог Васе надеть и закрепить -пневморанец, после чего они вместе взмыли на пятидесятиметровую высоту, зависли — Долгопол повыше, комиссар пониже — и, сориентировавшись, устремились туда, где над крышами маячила фигура Звездарика. Догнали, пошли самолетным звеном: Мегре слева от начальника отдела, Вася справа.

Донор, видимо, не предусмотрел, что его обнаружат с воздуха, и допустил тактическую ошибку. Вместо того, чтобы нырнуть в ближайшую подворотню, а там дворами, дворами — и был таков, он добежал до пожарной лестницы пятиэтажного дома, уцепился, подтянулся и полез по ней на крышу. Шум реактивных детективов он, вероятно, принял за звуки двигателей самолетов в вышине.

Выбрался на крышу, быстро огляделся, заметил чердачное окно и двинулся к нему. Но тут между ним и окном, громыхнув ногами по железу, опустился Семен Семенович. Донор метнулся обратно, но, отрезая ему путь к пожарной лестнице, с неба низверглись Долгопол и Мегре.

— Доброе утро, Спиридон Яклич! — улыбнулся ему Звездарик.

— Привет циркачам! — огрызнулся Спиря, и, наклонясь вперед, побежал по коньку крыши.

В воздухе преследователи были короли, но в гонке по крыше преимущество оказалось явно на стороне легко снаряженного Донора. Он — где бегом, где на четвереньках — устремился к месту, где крыша подходила близко к стене соседней двенадцатиэтажки: там тоже висела пожарная лестница. Долгопол сгоряча побежал за ним, но покачнулся на наклонной плоскости, едва не загремел вниз — ранец весил килограммов сорок и поднимал центр тяжести. Звездарик и комиссар даже и не пытались преследовать, стояли, смотрели, как Спиря с разбегу бесстрашно прыгнул на лестницу, уцепился и заспешил вверх по железным ступеням.

— Стой, стрелять буду! — для острастки крикнул Вася.

— Не обращайте внимания, Спиридон Яклич, не пугайтесь, он шутит! — вмешался начальник отдела. — Это он у нас так шутит. не будем мы стрелять, вы нам живой нужны, целенький. Упражняйтесь на здоровье!.. Ну вот, а теперь и мы, — закончил он, увидев, что Спиря одолевает последний пролет, включил ранец.

На плоской, залитой битумом крыше дома-башни они оказались почти одновременно с преследуемым, пошли на него шеренгой. Донор метнулся к одному краю крыши, заклянул вниз, метнулся к другому, тоже заглянул, побежал к третьему.

— Да высоко здесь с любой стороны, Спиридон Яковлевич, миленький, — нежно сказал Звездарик, доставая наручники. — Давайте лапочки-то ваши.

— Фиг тебе, а не лапочки! — и Спиря, разбежавшись, махнул с крыши вниз. Будто в воду.

Долгопол ахнул, побледнел. Мегре выдвинул антенну карманной рации, сказал: “Витольд, внимание!” Начальник отдела подбежал к краю, следил, как Математикопуло по параболе приближался к земле: перекрутился в воздухе раз, другой — и пластом, всей спиной грянулся на лужайку по ту сторону парковой ограды; дом этой стороной подходил к ней. Донесся чавкающий звук удара. Спиря и не дернулся, застыл с раскинутыми руками и ногами.

— Удачно, — молвил Семен Семенович, — не зря разбегался. Он повернулся к комиссару:

— Что Витольд?

— Молчит, — недоуменно ответил тот.

— Как молчит? — начотдела подошел, взял рацию. — Адамыч, ну что?

— Ничего, — после паузы сообщил тот. — Ни по одной антенне сути не проходили.

— Вот это да! — Звездарик посмотрел на коллег. — Что же он, выходит, всерьез?! Все вниз!

…И, пока опускались, притормаживая реактивными струями, начальник ОБХС смотрел на распростертое на траве тело, думал:

“Да, недооценил я тебя, Спиридон Яковлевич!”

Сильно недооценил. Думал, раз сдает тело напрокат — да не туристам, а для проб “некомплектов”, на измывательство, — значит, забулдыга, конченый человек. А для него кратковременный прокат тела был лишь удобным способом проникнуть в (пси)-машину. Оказавшись в ней, он направлялся не куда-нибудь, а в ЦКБ — Центральный Контрольный Блок, в гости к академику X. X. Казе, который встречал его с открытой душой.

Не врал по пьянке Математикопуло целинозавру Васе, что-де он с Христианом Христофоровичем на дружеской ноге, что его даже на Проксиме помнят и ценят, — так и было. С того еще времени, когда видный математик С. Я. Сидоров (позже сменивший свою ординарную, уставную фамилию на сомнительный псевдоним) возглавлял группу “привязчиков” — ученых-землян, подгонявших типовой проект пси-станции к конкретным земным условиям, выбиравших место, организовывавшим работы. Были тогда и длительные командировки на Проксиму, творческие общения с существами иного мира, были захватывающие дух замыслы, идеи, дела. Наполненность жизни. Удовлетворенное — от уважения кристаллоидов, от их восторгов его познаниями и решениями: белковый, а нам не уступит, глядите-ка! — самоутверждение.

Может, это и свихнуло с пути: обычная жизнь земного ученого и преподавателя показалась Спиридону Яковлевичу после завершения работ и контактов нудным прозябанием. Чем прозябать, так лучше вдрызг… бывают такие натуры. Да еще и обошли его в наградах и премиях после открытия пси-станции “администраторы от науки”, обидели.

Во всяком случае в (пси)-ВМ у кристаллоидов он был повсюду свой человек, желанный гость — и при полной открытости хозяев мог досконально выяснить, где, что, когда и как. Где что лежит, грубо говоря. В дни и часы, когда в машине проходили сути высоких гостей с Суперграндии, Спиря как раз сдавал свое тело в ОБХС для проб, это установили точно.

Правда, Христиан Христофорович в беседе со Звездариком категорически отверг допущение последнего, будто бы Донор мог таким образом и утянуть из накопительных ЗУ ценные сути, присоединив их к своей личности. Это невозможно, открытость кристаллоидов носит математический, счетный характер: недохватка даже доли балла — сигнал ошибки, сбоя, он мгновенно привлекает внимание всех.

В машине сути не пропадают. “А на входах и выходах? — ломал голову Семен Семенович. — Мог Спиря протаскивать их, как через проходную, мог. Кристаллоидам такие уловки недоступны”.

В силу той же априорной открытости X. X. Казе отказал начальнику ОБХС в просьбе задержать Математикопуло, буде он снова наведается к нему в (пси)-ВМ: это-де невозможно, поскольку надо хоть на малое время затаить от него свой недобрый замысел. Прогнать его прочь, нехорошего, — это другое дело, это академик обещал.

Не врал Спиря Долгополу и в том, что в понедельник он один, во вторник иной… каждый день новый. При его запасе сутей можно было менять в себе интеллект и характер, как рубашки. Многие ценные сути попадали на черный рынок с его, так сказать, плеча: поносит, потом за мзду дает считать. В той же хазе, которую потом сам и завалил. “Зачем? — не мог понять Звездарик. — Хотел наказать за то, что получали сути не только от него, сами промышляли, где могли? Нет, не то”.

Не подходило это, слишком уж рациональное, мелкое объяснение Донора. “Широк человек, слишком широк, я бы сузил!”— говорил Митя Карамазов, герой Достоевского. Вот и сей человек был широк, не лез в рамки.

И Долгопола не узнал, потому что сегодня была среда.

Словом, чем больше Семен Семенович узнавал о Сидорове-Математикопуло, тем ярче вырисовывался образ, к простым концепциям несводимый, — образ злоумышленника не ради богатства и выгод, забулдыги не по слабости духа… образ человека, познавшего самые высокие ценности жизни, отвергшего их, но не нашедшего новых и не знающего, чем наполнить жизнь.

Попробуй такого сузь.

Они опустились около тела. Лицо Донора было бледно-серым, глаза закатились, из уголка рта сочилась кровь. Сила удара была такова, что тело наполовину вмялось в землю. Звездарик наклонился, перевернул — обнаружился четкий оттиск скелета в почве: затылок, позвоночник, ребра, лопатки, крестец, таз… даже каждая фаланга пальцев закинутых рук отпечаталась отдельно. “Хоть анатомию изучай”, — подумал начотдела. Но не это занимало его — выдернул из светлых брюк Спири свитер, завернул: по внутренней поверхности шли, переплетаясь с нитями вязки, проводнички, сплетались в узоры с мягкими микросхемами; вдоль позвоночника тянулась, уходя в штаны, широкая темная лента. Семен Семенович отвернул край ее, увидел сыпь игольчатых контактов.

Мегре склонился к голове, осторожно подергал волосы: часть их осталась в пальцах, отделилась от шевелюры, отслоила и потянула за собой тонкую сетку схемы считывания. Эти волосы были не волосы, а диполи коротковолновой антенны.

— Даже не парик, — с уважением сказал Звездарик. — Высокий класс, куда нам! Что же Витольд-то путает?

Он снова связался по рации с марсианином. Но тот раздраженно подтвердил, что сути Математикопуло (хорошо известные ОБХС, спутать невозможно) через антенны в (пси)-ВМ не проходили; он головой ручается.

А секунду спустя в рации послышался зуммерный сигнал, и голос с безжизненно отчетливой артикуляцией сказал:

— Он здесь. Я его прогнал.

— Где именно. Христиан Христофорович? — спросил Звездарик. — И нельзя ли все-таки?..

— Нет. Нельзя. Остальное сами. Конец. Начальник отдела в изумлении посмотрел сначала на комиссара и Васю, потом на тело Донора:

— Ну, артист, ну, ловкач! Как же это он?

А было так:

— Дзан-дзиги-дзан-зиги-дзан-зиги-зан-зиги-мяаааууу!

Дзан-дзиги-дзан-зиги-дзан-зиги-зан-зиги-мяаааууу! — хряли по аллее парка чувак с чувихой.

Вверху были махры и визры, внизу были махры и шкары, а посредине пряжка. Из кованой меди, понял, с инкрустацией и чернотой, шимпанзе в четырех лапах держит по пистолету. И к ней пояс, понял: мозаичный, из цветных проводов, на полпуза, на штаны выменял, такой можно носить и без штанов.

Впрочем, наличествовали и штаны: клешевые джинсы с отворотом.

И еще была магнитола. Японская “Шарп-стерео” — с автостопом, понял, с цветовой мигалкой, четыре дорожки, счетчик, чтоб я так дышал, хромированные педали со звоном, мягкий выброс кассеты, век свободы не видать, две телескопические антенны, чувихи стонут: отдаться мало! — реверберирующая приставка для воя, понял-нет, полторы тыщи галактов: с мамаши, вроде бы откупиться от блатных, пятьсот, с папаши, будто женюсь, восемьсот, на пару сотняг толкнул шмоток — имею!

И сразу подкололась чува: груди: навыкат, джинсы в обтяжечку, все у нее в порядке от и до. Идем, балдеем. Я ей “гы-гы-гы!”, она мне “хи-хи-хи!” — и такое у нас взаимопонимание, хоть на четвереньки переходи.

…Собственно, в основном была магнитола. Шла по аллее. И Спи-ря ее засек.

— Дзан-дзиги-дзан-зиги-зани-зигизанн-зиги-мяааууу!..

— Гы-гы-гы!

— Хи-хи-хи! И блеянье саксофона.

Как вдруг (чувиха как раз отхиляла в кусты) “дзан-дзиги-дзан-зи…” и заело. Клавиша “play” сама выскочила.

— Эй, ублюдок, — сказал из динамиков спокойный голос, — слушай внимательно и не дергайся. Ты же не хочешь, чтобы из твоей магнитолы сейчас повалил дым, а?

У чувака отвисла челюсть, но он овладел собой:

— Нет… товарищ нача… гражданин… дядя… не надо, что вы! Пусть лучше из меня пойдет дым.

— Из тебя дым пойти не может, только вонь, — резонно заметили из магнитолы. — Тогда делай, что я скажу. Ступай к ближайшей телефонной будке.

— Есть шеф! Нашел. Вошел.

— Сними трубку… да поставь магнитолу, идиот, у нее ног нету, не убежит! — опусти две копейки. — Набери номер 65-43-21. Не перепутай. Теперь оборви трубку так, чтобы весь провод остался у аппарата… Давай-давай, что тебе — впервой? Есть? Зачисти концы — живо, зубами, не убьет тебя током, не бойсь! Сунь их в гнезда внешнего динамика… ну, там, где обозначено “8 ом” — нашел? Нажми клавишу “play” — через минуту будешь свободен.

Верно, через минуту прибор снова начал вырабатывать “дзанн-дзиги-дзан-зиги…”.

Чувак схватил магнитолу в обнимку, похилял на полусогнутых прочь. Ему тоже надо было в кусты.

Номер, который он набрал, был известен в Кимерсвиле только очень узкому кругу лиц: он соединял с блоком X. X. Казе в пси-машине.

Но Спиря у академика как-то спросил, тот ему сообщил: информацию утаивать нельзя.

Мегре вытащил пистолет:

— Что ж, ничего не остается, как преследовать его и там. — Вопросительно взглянул на сотрудников ОБХС: — Каждый в себя или по кругу?

По лицу Васи было видно, что ему очень не хочется стрелять в себя.

— По кругу, — сказал Звездарик, доставая свой пистолет. — Давайте условимся: Порфирий Петрович прочесывает левые каналы и блоки, Лукич правые, я середину. Да, чуть не забыл!..

Он положил пистолет на траву, достал блокнот и шариковую ручку, написал крупно на весь листок: “Тела не убирать, идет расследование ОБХС!” — поставил должность и дату, расписался, нашел камешек и, положив вырванный листок на грудь Спире, придавил его им.

Все трое стали вокруг Математикопуло, закинули левые руки за головы, открывая область сердца, вытянули правые руки с пистолетами по направлению сердца соседа (Мегре целил в Звездарика, тот в Васю, Вася в комиссара) и по команде начальника отдела:

“Пли!” — нажали курки. Три выстрела слились в один, три тела повалились на траву, образовался треугольник вокруг тела Донора. Пси-личности через спецкостюмы упорхнули к антеннам, в обессученные тела детективов (и заодно в тело пси-авантюриста) через другие схемы спецкостюмов и контактки потекли стимулирующие быструю регенерацию импульсы.

3

…эмиттер — коллектор, эмиттер — коллектор, эмиттер — коллектор, ячейка “не — или” — поворот в новую схему, пробиться сквозь толчею импульсов, суммирующихся у схемы “и”. И опять скачки по нейристорно-триггерным цепям: эмиттер — коллектор, эмиттер — коллектор…

Машина была как город: каналы связи — улицы, узлы — перекрестки, блоки — здания, подсистемы — кварталы, ЗУ — склады, сортирующие и суммирующие ячейки — как подъезды в домах. Город сей жил: в одних блоках-зданиях кипела сложная деятельность, там дифференцировали, интегрировали, дешифровали, комплектовали сути; в других, в запоминающих устройствах всех типов, пси-личности накапливались подобно туристам в гостиницах, чтобы в должное время отправиться в трансляторы или в блоки записи, уступить здесь место другим. На “улицах”, в СВЧ-кабелях, была давка сигналов, протиснуться можно было только в своей полосе частот.

Вася Долгопол и думать не гадал, что погоня, которую он начал прекрасным утром на набережной, продолжится таким необыкновенным способом. Тем не менее и это была погоня. Он шел по следу, чуял преследуемого по релаксациям импульсов в схемах впереди, по колыханиям не успевших полностью рассосаться зарядов… Вот он, Донор в сутях, только-только прошмыгнул здесь, свернул по разделительной схемке, будто за угол, в другой кабель, захлопнул за собой, как калитку, триггерную ячейку (на такую налетаешь, будто лбом), но все равно близко, вот-вот.

Прочесывание начали прямо от антенных входов. Миновали без интереса устройства записи в кассеты: туда Спиря не полезет, как в мешок! — и шли сейчас по оперативным каналам и блокам пси-машины, будто по центру города. Это был, спасибо академику X. X. Казе, знакомый город, с пути не сбивались.

Эмиттер — коллектор, эмиттер — коллектор… В вихре с другими пси-сигналами Вася прокрутнулся по кольцевой линии задержки, с усилием отделился, ухнул, как в яму, в открытый силовой триод — с эмиттера на базу. Выскочил на соседнюю линию: здесь тянулся тот же характерный “запах” релаксирующих зарядов, запах Спири. Эмиттер — коллектор, эмиттер — коллектор, эмиттер — колле… И от середины — азартный, молодецкий сигнал Звездарика: “Заворачиваем его в ЗУ “некомплектов”, то-то им будет радость!”

Ах, не следовало так — открытым текстом, да еще с эмоциями. Преследуемый тоже воспринял — откуда и прыть взялась у него: наддал, применил тот же прием, что давеча на набережной, — рванул через широкий канал связи перед ринувшимися в транслятор сутей пси-туристов. Понимал, видно, что ему будет у “некомплектов”! И был таков. Прочесали еще раз всю машину от глубинных блоков до антенн, проверили пультовые выходы — нет!

Дальше им оставаться в пси-машине было незачем, только работе мешать. Собрались у антенн, транслировались обратно.

Когда вернулись в тела и, полежав для самопроверки, поднялись, Спиридона Яковлевича посредине не было. Вместо него на газоне лежал придавленный тем же камешком лист из блокнота Звездарика. На обратной стороне его было размашисто написано: “Олухи легавые, я же строил эту машину!” Присмотревшись друг к другу, обнаружили у каждого над верхней губой намалеванные фиолетовым фломастером усы; а у начальника ОБХС, кроме того, на лбу было начертано нехорошее слово.

— Надругался, а! — Семен Семенович послюнил платок, безуспешно тер лоб. — Над безжизненными телами. Ну, Спиря!.. В кармане Мегре заныл зуммер. Комиссар достал рацию.

—Алло, — сказал мелодичный голос Любаши, лжезаочницы и квартирантки, — ваш подопечный Донор только что заходил к Фиме. Был около минуты. Вышел с чемоданчиком-“дипломатом”, сел в машину, в которой приехал, укатил в сторону станции Кимерсвилель-товарная. Алло! Машина наша, отдельский “козлик”, номерный знак КИА 4657. Как поняли, прием!

— Вас понял, — сказал Звездарик, беря рацию. — Продолжайте наблюдение, конец! — и сразу переключился на отдел. — Вертолет сюда, в парк, живо! И свежие баллоны к ранцам. Все!

— А я не понял, — комиссар свел седые брови. — Что же — наш водитель с ним заодно?

— Да не то чтобы заодно, — поморщился начотдела, — за троячку… А, вам, иномирянам, этого не понять! Ну, друзья, если мы не возьмем Донора на товарной станции, пиши пропало. Составов там много, маршруты их по всей стране. А за станцией еще и лес.

Гладь реки, желтый обрыв, домики Заречья, железнодорожный мост справа, пыльные улочки внизу (на одной заметили возвращающийся к парку свой “козлик”, водитель которого решил подкалымить) — все убегало назад, под брюхо вертолета. Спереди надвигались длинные темные крыши пакгаузов, виселицы портальных кранов, ажурные вышки с матрицами осветительных прожекторов, узкий переходной мост с тремя спусками — и пути, пути; пути, блестящие сдвоенные нити до самого леса. А на них составы, тепловозы, электровозы. Между путями двигались люди, сцепляли и расцепляли вагоны, платформы, цистерны, сигналили маневровым электровозикам, те укатывали нужное на сортировочные горки. Фыркали автопогрузчики, лязгали буфера, щелкали переводимые стрелки, колеса четко пересчитывали стыки рельсов.

— Вот он! — Вася заметил долговязую фигуру с “дипломатом”, неспешно шагавшую по переходному мосту над путями.

Все трое были в полной готовности, в ранцах со свежими баллонами. Семен Семенович в надвинутом на лоб, для прикрытия обидной надписи, черном берете; на поясе болталось капроновое лассо.

— Так! — он откинул дверцу. — Заходим с трех сторон! — и нырнул вперед и вниз. Отдалившись от вертолета, включил ранец, повис в воздухе над мостком.

Вторым выпрыгнул комиссар, третьим Вася.

Услышав знакомые звуки, Математикопуло-Сидоров поднял голову — и будто сдунуло его с моста на ближайший спуск. И пошел петлять между составами, нырять под вагоны, перескакивать через буферные площадки — все в сторону леса.

— Нет, врешь! — гаркнул в высоте над ним Звездарик, наклонил корпус вперед, вошел в пике, размахивая лассо. Он целил приземлиться между холодильными вагонами на пути беглеца. Приземлился, но только и увидел мелькнувшие по ту сторону спаренных колес ноги в— светлых брюках да туфли с дырочками. Пришлось взлететь, с ранцем под вагон не полезешь.

На другом пути Долгопол заметил пробиравшуюся в тени состава фигуру, пошел вниз с криком: “Стой, стрелять буду!” Но это оказался смазчик, похожий фигурой на Спирю, а за “дипломат” Вася принял его плоскую масленку. Он озадаченно извинился, стартовал в небо… а с высоты опять ему показалось, что нет, не смазчик это и не с масленкой, а злоумышленник, прикинувшийся таковым. Но было поздно, ноги того только мелькнули под буфером медленно катившей к сортировочной горке цистерны.

Мегре мощным ястребом кружил над путями, опускался, выставлял руку козырьком — высматривал, снова поднимался под натужный вой ранцевых сопел.

На новом маневре Семен Семенович накрыл Спирю своей тенью. Метнул лассо — не попал, петля упала рядом. Донор поднял ее, зацепил за буфер платформы, затянул, послал начальнику ОБХС воздушный поцелуй и зашагал — даже не побежал — дальше. Лассо пришлось бросить.

От неудач преследователями все более овладевал лютый гончий азарт. В него вошло все, от подмалеванных фломастером усов до воспоминаний о прежних унизительных поражениях, из-за которых даже довелось на чужую планету вместо владычного характера отправить собачий. Он, этот азарт, и сыграл с ними дурную шутку.'

Дело в том, что управление ранцами требовало точных, дозированных сокращений и расслаблении мышц тела, преимущественно грудных и спинных; но в таком состоянии они получались резкими и грубыми. Соответственно из дюз вырывались чрезмерно сильные струи воздуха, и избыточное ускорение заносило преследователей выше и дальше, чем им хотелось.

На товарной станции прекратились работы. Все смотрели вверх. В синем небе стоял рев и гам, как на мотогонках. Завывали ранцы, кричали люди. Комиссар Мегре, рассчитывая только перевалить через пару оказавшихся на пути вагонов-холодильников, газанул так, что оказался на крыше водонапорной башни и там неожиданно для себя гулко взлаял.

— Воздушному цирку гип-гип-ура! — кричал Спиря, идя между вагонами и изредка останавливаясь полюбоваться фигурами пилотажа, которые выписывали в небесах детективы; он чувствовал себя в безопасности. — Вася, целинозавр милый, не улетай без меня на Венеру!

— А, да распронаедрит твою напополам! — вскричал Семен Семенович, гупнулся на крышу склада, стал расстегивать тяжи, срывать с себя ранец. Снял — полегчало. Прыгнул вниз, упал на четвереньки, ушибся, рассердился, мотнулся, не поднимаясь, под вагон, за которым мелькнули ноги Математикопуло, поднялся, побежал за ним. — Теперь не уйдешь!

Дслгопол и Мегре последовали его примеру. Вот теперь детективы чувствовали полноту бытия, поглощенность гонкой. Горячая кровь омывала тело, сердце мощно билось в груди, рвалось вперед, ноги сами делали большие прыжки. Рельсы, шпалы, стрелки, щебенка под ногами, борта вагонов, запах смазки и дизельного топлива, ветер ; лицо… Донор, увидев такое дело, тоже помчал, размахивая чемоданчиком.

На последних путях составов не было. Но с правой стороны нарастал шум приближающегося поезда. Вася вспомнил об излюбленном приеме преследуемого, закричал:

— Вправо его гоните, вправо! — И сам стал забегать слева, оттеснять, чтобы не смог Спиря шмыгнуть перед тепловозом в лес.

Тот почувствовал неладное, помчался с необыкновенной скоростью гигантскими прыжками. Но — не успел. Преследователей отделяло от него метров триста, когда из лесной просеки вылетел и загромыхал по последней колее длиннющий состав четырехосных платформ с бревнами, Спиридон Яковлевич в замешательстве остановился, оглянулся.

— Три ха-ха! — победно вскричал Звездарик. — Заходим с двух сторо:., теперь он наш!

…То, что случилось дальше, Васе потом снилось ночами. Преследуемый раскрыл “дипломат”, достал и надел на левую руку какую-то толстую перчатку, опустился на насыпь подле рельсов… и начал быстро, сноровисто разбирать себя. Разнимать по частям, как составной манекен. А затем перебрасывать каждую часть тела под грохочущими платформами на ту сторону пути.

Первой полетела туда правая нога в светлой штанине и туфле с дырочками. За ней левая. Потом руки приподняли и выдернули из плеч голову с кадыкастой шеей, метнули ее над рельсами, как мяч. Сами руки враз отделились от плеч — будто отщелкнулись, уперлись в щебенку, схватили и резко толкнули худое туловище в просвет под очередной платформой; оно скатилось по другой стороне насыпи к ногам и голове… и Долгополу даже почудилось, что там все начало сближаться и соединяться. Наконец, левая рука Спири перекинула за рельсы правую.

Преследователи перешли с бега на шаг, опасливо приближались с изумленными лицами. Мегре пробормотал: “В жизни не видывал ничего подобного!”— достал из кармана трубку, сунул в рот, начал искать спички. Вася потом вспомнил, что его более всего занимала: а как левая рука теперь перескочит?

Левая не перескочила. Она повернулась на локте, как на шарнире, в сторону детективов и начала медленно складываться в выразительный, карикатурно увеличенный перчаткой кукиш. Долгопол молодыми глазами первый заметил, что по мере того как пальцы сжимались, кукиш начал накаляться сначала вишневым, потом малиновым светом… еще не понял, но чутьем почувствовал страшную опасность, закричал:

— Все наза-ад! В укрытия! Прячьтесь! — I сам кинулся прочь. За стрелкой он заметил канализационный люк со сдвинутой крышкой. Спрыгнул, выглянул, увидел мчащегося за башню водокачки Звездарика, неподвижную фигуру зачарованно глядящего Мегре — оба были освещены будто светом восходящего солнца — и задвинул над собою, крышку.

Поэтому он не увидел поднявшегося над составами огненного гриба, услышал только гром взрыва, ураганный рев раздвинутого во все стороны воздуха, грохот перевернутых составов.

Эпилог. И СНОВА ФИМА

Прежде чем делать открытие, загляни в справочник.

К. Прутков-инженер “Советы начинающим гениям”

— Прежде чем отвечать на ваши вопросы, хочу заявить протест, — сказал Фима и закинул ногу с поцарапанной коленкой на другую; он был в тех же серых шортах с помочами, синей блузе и сидел в КПС, отрегулированном по его росту. — По всем законодательствам Галактики допрос несовершеннолетних производится в присутствии или родителей, или педагогов, или специального адвоката, или даже всех их вместе. Настаиваю на присутствии таковых. В случае неисполнения вы будете нести ответственность по статье 12 Уголовно-процессуального кодекса. Вот! — и он переложил левую ногу на правую. Малец все-таки чувствовал себя неуютно.

— Все-то ты, Фимочка, знаешь, даже статьи УПК, — улыбнулся Вася Долгопол, сидевший напротив, за столом-пультом в комнате Кимерсвильского ОБХС. — Только никакого допроса нет. Мы тебя обследовали, теперь надо поговорить.

Перед ним лежала пси-карта обследовавания мальчика, то есть, если говорить прямо, не мальчика, а синтезированного, составленного из многих похищенных сутей главаря банды “ИИ”, интеллектуев-индивидуев. Собственно, и банда была не банда, все дело знали и вели двое, Фима и Спиря; остальные же — спекулянты сутями, подпольные всучиватели-обессучиватели, маклеры — не были ее членами и не знали о ней. Эти двое просто управляли всем и всеми, как марионетками, дергая их за ниточки низких страстей, жажды благ, страха и азарта. “И не только ими руководили так “ИИ”, — с грустью подумал Долгопол.

У десятилетнего ребенка пси-карта показывала наличие трех, самое малое, гениальностей: естественно-научной, математической и организаторской. Кроме того, был — незаурядный актерский дар, богатая смекалка-изобретательность, сильная воля, хладнокровие, выдержка— все по 9—10 баллов. И в то же время это был мальчишка, который подчинил свои богатые возможности и потрясшие систему пси-транспортировки действия главному для мальчишек: захватывающе интересной игре с креном в озорство. И С. Я. Сидоров-Математикопуло, немолодой ученый, самолюбивый и оскорбленный человек, к нему в этом присоединился. “Одни играют в домино, другие ходят на рыбалку, а эти забавлялись вот так…— думал Вася. — Немотивированные преступления — самые трудные для криминалистов”.

Собственно, и Вася сейчас был не совсем Вася. Атомная вспышка на товарной станции оказалась умеренной, в долю килотонны. Эксперты установили, что в дело был пущен расщепляющийся изотоп канадий-253, каждые восемь граммов которого дают критическую массу. Пожар охватил несколько составов, один склад, ударная волна повалила вагоны, обрушила верх водокачки.

Порфирий Петрович Холмс-Мегре, неосторожно залюбовавшийся новым для себя зрелищем (и, вероятно, излишне понадеявшийся на свою пси-нерассеиваемость), погиб начисто. Обратился в пепел. От жара вспышки схема его спецкостюма вышла из строя, не успев сработать: ни одна пси-суть комиссара так и не была уловлена антеннами. Рассеялись, стало быть, они от атомной вспышки. Только на опаленных ядерным жаром кирпичах уцелевшего низа водонапорной башни запечатлелся светлый силуэт грузного мужчины в кепке и с трубкой в зубах.

Семен Семенович Звездарик успел забежать за водокачку и уцелел. Не то чтобы совсем уцелел, но во всяком случае, когда на него рухнул верх башни, спецкостюм успел считать его сути и транслировать их. То, что потом откопали из-под обломков, проходит длительную анабиотическую регенерацию, поскольку не осталось ни одной целой кости, ни одного неповрежденного органа. Сам начальник отдела коротает время преимущественно в (пси)-ВМ, в обществе академика X. X. Казе, но на часы работы отдела Вася, теперь его заместитель, пускает его к себе. Специальными обследованиями выяснили, что эти две личности настолько совместимы, что сутям Долгопола нет необходимости покидать на это время тело. Так что они со Звездариком теперь живут, в буквальном смысле, душа в душу.

“Ну, и чего достигли-то? — угрюмо размышлял совмещенный Долгопол-Звездарик сейчас, разглядывая Фиму. — Старались, себя не жалели, новаторские идеи применяли… и что? Прекратились ли от этого махинации с сутями? Прекратятся ли?.. Или получилось, если глядеть широко, все так же, как и во все времена в этой вечной игре в “полицейские и воры”, в “сыщики-разбойники”? Воров и разбойников ловили — воровство и разбой не уничтожили. А уничтожилось то и другое от изменения психологии людей. И-от изобилия. Вот и мы — по видимости противостоим, а по Существу, объединены в общей круговерти поиска, допросов, погонь… а то и раскручиваем ее. Во всяком случае результатов обидно мало. Вот он —“результат” в коротких штанишках!”

— Фима, так это ты нам наплел, что всадил сверхсильный характер в Тобика? В тебе он, да?

—М-м… чтоб да, так нет, а чтоб нет, так да. Мы поделились. Для одного там было слишком много нахальства, самомнения. Мне чужого такого не надо. И для Тобика от его доли дело плохо обернулось…— мальчик вздохнул.

(“А был ли Характер-то?”— всплыл в уме уточняющий вопрос. Но оба — и Звездарик, и Вася — дружно подавили его. Спросить это, в духе сомнения того галактического контролера, значило признать, что их, вместе с Витольдом-Виа и покойным комиссаром, изначально водили за нос, как дурачков. Это было выше сил.)

— Да и для тебя не очень хорошо, — сказал вместо этого Вася.

— А вы все равно мне ничего не сделаете! Я маленький, к тому же из неблагополучной, распавшейся семьи. Такие распады, как известно, травмируют психику детей, поэтому из подобных семей чаще выходят малолетние правонарушители. Так что вы обязаны проявлять ко мне чуткость и снисходительность.

— Да-да… ты, Фима, прямо как лектор. Скажи, это ты велел Спире навести Долгопола… меня то есть, на хазу в Кобищанах?

— Ну, я.

— Зачем? Чтобы меня там убили?

— Вы не сможете меня обвинить в организации покушения на вашу жизнь, — опять зачастил мальчик. — Во-первых, вы живы и здоровы, во-вторых, заинтересованное лицо, в-третьих…

— Да я не обвиняю, не спеши. Скажи только: вы тогда еще не знали об этом способе самосчитывания сутей из тела при насильственной смерти?

— Мы-то знали, мы не знали, что вы это знаете. Иначе бы мы и похлеще придумали. Мы не знали, ха! Мы и не такое знаем.

“Они и не такое знают, это точно. Технический уголок Фимы на веранде — пустячок для отвода глаз. Главная лаборатория у них в том заброшенном сарае с просевшей крышей. Не догадались заглянуть в первый-то визит. Чего там только нет!”

— Скажи, а это существо, что перекидывало себя по частям, — это же не мог быть настоящий Спиря? Человек так не может…

— Много вы понимаете! Много вы знаете, что может и что не может человек! Вы ведь небось про сверхсути и не слыхивали?

— Не доводилось.

— Вот то-то. Когда человек владеет сверхсутью, что для него разделиться и собраться! Те же движения своей цельности, что и руками-ногами.

“Вообще-то, к тому идет, — подумал Звездарик внутри Васи, — следующая стадия после посмертных регенераций. Меня вон тоже — разделили, а теперь никак не соберут”.

— И ты так умеешь, Фима?

— Пока нет. Спиря научит. Это его открытие.

— А фокус с перчаткой из канадия-253 — твоя идея?

— Ага! — Фима был доволен, как только и может быть доволен мальчишка, чья выдумка снискала признание взрослых. — Пальцы сжимаются в кукиш — получается сверхкритическая масса. Здорово, правда? — От улыбки у него даже наморщился нос.

— Да уж куда здоровей… А где сейчас Спиридон Яковлевич-то, жив ли он, здоров ли?

— Я своих не выдаю.

— Конечно, конечно… Фимочка, а способ хищения сутей из радиолучей на выходах антенн — твой или Спирин?

— Во-первых, это способ, извините, не хищения, а интерференционного переноса информации при наложении поперечных сигналов с применением принципа неаддитивности. Авторское свидетельство номер 2876595. Во-вторых, не мой и не его — наш. Мы оба его придумали и опробовали.

— На девчатах-практикантках?

— Ага! — Фима снова весело наморщил нос.—.Немного же понадобилось, чтобы превратить их в шлюшек-то: пару направленных антенн, отражатель и дифференциальный приемопередатчик.

— Но… зачем? Зачем вы это делали, скажи на милость: с девчатами, с другими пси-пассажирами?.. А эта провокационная выходка с моим убийством, с заваленной хазой? Должен же быть за этим какой-то замысел, смысл?.. И, что ни говори, а свой запатентованный способ вы применили ни для чего иного, как для хищения сутей!

— Как зачем! Тиресно! — Фима так и сказал “тиресно”. — Вы думаете, что только вы все можете: организация, часть галактической системы, куда там! А мы можем не меньше. Мы бросили вызов. И вы приняли его. Как вы с нами поморочились-то! А если бы мы предугадали ваш финт со спецкостюмами, так и вовсе запутали бы.

— “Финт”, “вызов”, “запутали”… что ты говоришь, Фимочка! Это тебе что — состязание команд, игра, перетягивание каната?! За вашими забавами — покалеченные личности, испорченные судьбы, отношения. У нас вон полное ЗУ “некомплектов”!

— Ну, так и подумаешь! Жизнь вообще есть игра — факт. Важно, чтобы она была тиресной, вот и все!

— И ради того, чтобы тебе было “тиресно”, а твой друг математик-алкоголик мог интеллектуально “вздрогнуть”, вы вытворяли такое?! — накаляясь (вместе со Звездариком внутри), спросил Вася. — Порфирия Петровича погубили, станцию разрушили…

— Ну и что! A la guerre comme a la guerre — на войне как на войне, как говорят французы, — Фима снова переложил ногу, поглядел на собеседника, наслаждаясь эффектом своего французского произношения. — Я проиграл. Меня будет судить галактический трибунал, да?

— Что? А…— совмещенные Долгопол и Звездарик сейчас были во власти воспоминаний: один о том, как доходил в смертной истоме под вонючей медвежьей шкурой в хазе, а рядом обсуждали насчет мешка, кирпичей и реки; другой — как он гладил безутешного Фиму по головке за сараем, у могилы Тобика (а актер-мальчишка, конечно, от души забавлялся, что двое взрослых так развесили уши). Воспоминания пробуждали чувства — сходные у обоих.

Вася вышел из-за стола-пульта, расстегнул и начал вытаскикивать из брюк широкий ремень:

— Ладно. Будет тебе сейчас трибунал. С чуткостью и снисходительностью. Снимай штаны!

— Почему штаны? — не понял мальчик. — Для считывания рубашку надо…— он начал расстегиваться. — Пожалуйста, можете забирать, не жалко. У меня новые еще лучше будут.

— Нет, рубашку пока не надо. Ты лучше штанишки снимай, — Долгопол сложил ремень вдвое, махнул им в воздухе. — Ну, живо!

…Как мы отмечали, непротиворечивое пребывание личностей Васи и Семена Семеновича в одном теле оказалось возможным в силу их психической совместимости. Сейчас эта совместимость выразилась (как прежде в общих мыслях или в,азарте погони) в единодушном порыве: драть! Драть шельмеца, просунув его голову между колен, в полную силу — чтоб визжал, плакал и топал ножками… чтоб мамочку звал… чтоб неповадно было, шкодить, чтобы… чтоб… словом, драть. Отвести душу. Две души сразу.

Фима понял, соскочил с кресла, начал пятиться, прикрывая ладонями попку. Лицо побледнело, большие глаза глядели на приближающегося следователя ОБХС умоляюще:

— Дядя, не надо! Я… я все сути верну, а?.. Я больше не буду. Меня судить надо… галактическим трибуналом, а вы!.. Это произвол. Я протестую… Не надо, дяденька миленький, я и в лаборатории вам все покажу-у-уу-у! — Из глаз Фимы полились крупные слезы.

— Снимай штаны!!!

— Ну, чего на мальца напустился-то! — раздался позади знакомый сиплый голос; одновременно в комнате распространился винный запах. — Ишь, распоясался! Вот он я, сам явился. Что дальше?

В дверях стоял Спиридон Математикопуло. Он был в тех же светлых брюках, в туфлях с дырочками, только свитер сменил на голубую тенниску. Бросалось в глаза, что левая рука его явно короче правой, волосатой и жилистой, и как-то пухлее, нежнее, моложе ее. Младенческие пальчики сжимали ручку “дипломата”. Глаза у вошедшего были осоловело-отрешенные, веки набрякли.

“Да, — подумал совмещенный Долгопол-Звездарик, стоя посреди комнаты с ремнем в руке, — что же действительно дальше-то?..”

Примечания

1

Мсье, вы забыли свою трубку! (Франц.).

(обратно)

2

Хорошую мину при плохой игре. (Франц.).

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПАССАЖИР СЕДЬМОГО КЛАССА

ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОРОД КИМЕРСВИЛЬ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТЕ ЖЕ И ОСТАЛЬНЫЕ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СЫЩИКЕССА С СУПЕРГРАНДИИ

ГЛАВА ПЯТАЯ. КОНСИЛИУМ У СТЕНЫ ПЛАЧА

ГЛАВА ШЕСТАЯ. “ЧТО ВЫ ХОТЕЛИ, МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК?”

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВАСЯ В СУТЯХ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. БОКСЕР И ФИМА

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. СУПЕРПОГОНЯ

Эпилог. И СНОВА ФИМА . . .