«Гениальное открытие»

Сергей Боровский Гениальное открытие

Историю свою я начну с самого главного. Сразу и без всяких предисловий. Кто способен ухватить суть того, что я собираюсь сказать, сделает это и без дополнительных ухищрений со стороны автора. А кто не способен… Не обессудьте. Заниматься вашим образованием и развитием — задача, скорее, ваших родителей, но никак не моя.

Итак, утверждение первое и основное: все теории, с которыми вам доводилось знакомиться до сих пор, есть утопии и заблуждения. То есть абсолютно все. Взять ли закон всемирного тяготения или диалектический материализм, теорию относительности или квантовую гипотезу света — всё это нельзя квалифицировать даже как попытки приблизиться к истине, настолько они далеки от сути. А виноват в том ложный посыл, лежащий в основе современного понимания вещей, приводящий к бессмысленным спорам о бытии и сознании, революциям на диалектической почве и раннему старению организма.

Милые мои! Вопрос о том, что первично и наоборот, не стоит на повестке дня. Никогда не стоял. Хотя бы потому, что нет ни бытия, ни сознания! Есть только информация, хранящаяся в памяти Вселенной — назовём это так, за неимением лучшего общеупотребимого термина.

Поясню на пальцах.

Когда мы смотрим на небо, мы видим не небо, как таковое, а его информационное замещение, представленное в данный конкретный момент времени. Мы лицезрим не солнце и звёзды, а их информационные образы. И болтаются они не в вакууме, раздираемые силами взаимного притяжения, а лежат в специальных «камерах хранения», и их координаты прочно закреплены за ними в системе Космоса. Информационные единицы взаимодействуют между собой, образуя пространства и, в конечном итоге, то, что мы привыкли называть окружающим миром.

Человек — это тоже информационная ячейка мира. Всего лишь. Хотя и сложная. Не самая мелкая, и не самая крупная. Возможно, не самая разумная даже.

А пришёл я к такому выводу далеко не сразу.

Долгое время я занимался исследованиями в области так называемых «нуль-процессов». Вы, наверное, читали о них в научно-фантастических книжках. К сожалению или к счастью, но именно так развивается наша цивилизация: сначала писатели придумывают смыслы, а потом ученые реализуют их в «материале». У первых сильнее развита фантазия, а у вторых — страсть к расчленению явлений и предметов на отдельные составляющие. Желательно ещё и с пользой.

«Нуль-транспортировка» послужила темой моей кандидатской. Она же помогла мне написать докторскую, зарезервировала место в Академии и сделала заведующим лабораторией «нуль-исследований». Все фонды — к нам в первую очередь. Квартиры сотрудникам — пожалуйста. Поехать на симпозиум в Бангладеш — не проблема. Нам завидовали. Нас боялись. Нас слушали, раскрыв рот. Но вся наша деятельность оказалась на поверку сплошной алхимией.

За всё время существования «нуль-направления» в исследованиях мы не продвинулись ни на шаг, не произвели на свет ни единого мало-мальски значимого результата. Или чего-то такого, хоть отдалённо напоминающего результат. Горы исписанной бумаги я в расчёт не беру. Да и откуда взяться результату, если сама задача поставлена как «мгновенное перемещение материального тела из одной точки пространства в другую»? Вы только вчитайтесь в эту фразу — белиберда полная. Одни сплошные подсказки неправильных ответов. Что ещё здесь можно придумать, кроме как разобрать на молекулы тело в одном месте, а пересобрать в другом?

Я давно понял, что это тупик и бессмысленная трата времени. Только духу не хватало признаться. Самому себе, прежде всего. Но откровение буквально свалилось на меня с неба.

Распечатывая как-то на принтере отчёт о проделанной работе, я поставил по ошибке одну копию, тогда как требовалось две. Когда я обнаружил недоразумение, пришлось вернуться в меню и послать документ на печать ещё раз. Держа в руках обе копии, я внезапно прозрел: они идентичны! Не внешне, нет. Вот на одном листе виднелась какая-то клякса, а на втором — складка. Но они были тождественны по сути: от того, какой именно экземпляр я оставлю себе, а какой отдам начальству, ничего не зависело.

Получается, если я хочу иметь на выходе «нуль-камеры» ту же хрень, что и на входе, я должен послать не разобранные на молекулы тела, а информацию о них. Моя «нуль-проблема» в одночасье перестала быть таковой. Согласитесь, какие могут быть сложности с перемещением информации из одного сегмента памяти в другой? И даже сам термин «перемещение», строго говоря, здесь не корректен. Ведь перемещается не предмет, а сущность. Да и не сама сущность, а просто ссылка на неё. А это означает, что расстояние от вашего дома до соседнего — точно такое же, как от нашей галактики до другой.

Сраженный этой простой мыслью, я просидел на стуле возле принтера до самого вечера, пока уборщица Клава не стала смахивать с меня пыль, намекая на то, что я мешаю ей выполнять служебные обязанности.

— Клава! — торжественно произнес я. — В моей новой монографии я упомяну тебя, как Ангела Чистоты и Трудолюбия.

На что она ответила со свойственной простолюдинам прямотой:

— Вы, Фёдор Иванович, зубы мне не заговаривайте. Если собираетесь приставать, то делайте это, как все нормальные люди: с цветами и конфетами.

Глупая баба!

Как всякий истинный ученый, перед которым все прежние его убеждения рухнули подобно карточному домику, я решил немедленно явить своё открытие миру, развеяв тем самым все их прежние ветхие мифы и убив чудовище на соломенных ногах, которому они так неистово поклонялись. Благо, статус Действительного Члена Академии Наук позволял мне выступить с инициативой проведения внеочередного экстренного Совета.

Свой доклад я назвал туманно: «О некоторых гносеологических особенностях развития научных представлений». В том была своя логика и умысел — нельзя давать потенциальным оппонентам время на подготовку и размышление. Окрести я работу «Заблуждения некоего Эйнштейна и компании» — и все козыри у них на руках. Ещё до начала Совета они могут поднять такой вой, что мало не покажется. Тем более что тема скользкая, предполагающая бесповоротный их отказ от прежней системы знаний и ценностей.

Народу собрался полный зал. Без ложной скромности скажу, что мои ораторские способности — намного выше средних, и ещё ни разу я не разочаровывал своих слушателей. Ну, а здесь сам Бог велел отличиться, потому как назревала полная и безоговорочная сенсация.

Первые десять листов доклада проскочили легко. Что вполне объяснимо: по неписанной традиции, сложившейся в научных кругах, полагается сначала «налить водички». Если я и собирался быть новатором, то не в данной сфере. Поэтому я сначала сослался на политическую и экономическую ситуацию в стране, дал общую оценку происходящему, не забыв снабдить её цитатами из уст Президента, и только после этого осторожно перешёл к основной мысли.

Но едва я изложил первые тезисы, по залу прокатился тревожный шёпот, постепенно перерастающий в гул. Члены Президиума стали переглядываться между собой, а с галёрки кто-то крикнул «Браво!» Правда, я не уверен, что искренне.

Нет, я не ожидал от них рукоплесканий, слёз радости и прочих форм проявления научного экстаза, но я вправе был надеяться хотя бы на диалог. Однако вместо него на меня обрушились голословные обвинения в «профанации науки» и «использовании столь высокой трибуны в целях популяризации сомнительных идей».

Мне пришлось прекратить чтение и вступить с невеждами в яростную полемику.

— Вы — болваны! — сказал я. — Брёвна, лежащие на пути прогресса! Вы не способны видеть дальше тарелки со щами, стоящей у вас перед носом.

— Гнать его надо в три шеи! — предложили из зала.

Я попытался разглядеть, кто этот языкастый наглец, но его загородил своим мощным телом профессор Дыркин, оппонировавший мне на всех без исключения заседаниях. По поводу и без. Он пустился в рассуждения о том, что «чаша терпения переполнилась», что необходимо «оградить науку от тлетворного влияния шизофреников и авантюристов». Мстил мне, гад, за мой разнос его доклада в прошлом году.

Я сделал вид, что меня его слова не касаются, и уже собрался дать ему смертельную отповедь, но тут неожиданно поднялся со своего кресла сам Парамонов и неожиданно поддержал гнусные речи Дыркина. Уж от него я такой подлости не ожидал. Забыл он, кто крестил его внука и вправлял мозги непутёвому сыну. А Парамонов — это вам не Дыркин. Даром, что Академик, так ещё и Член Президиума.

Оглянуться я не успел, как мой вопрос поставили на голосование. Кто за то, чтобы… У меня волосы дыбом встали. Это кого они собираются исключить? Ведущего эксперта в области «нуль-технологий»? Лауреата двух государственных премий и одной международной? Завсегдатая Лондонского Королевского Клуба? Да катитесь вы ко всем чертям! Сотни научных заведений по всему миру только и ждут одного лишь намёка, чтобы заполучить мою светлую голову в своё распоряжение.

— Это не ученый Совет! — крикнул я с трибуны. — Это сборище интриганов вперемешку с приспособленцами!

Из зала донёсся свист, и я совершенно справедливо решил, что оставаться здесь дальше — только позорить мундир. С меня довольно. Пусть им дыркины двигают прогресс и получают «нобелевки».

Я с удивлением обнаружил, что руки мои трясутся, как у алкаша. Я оказался абсолютно подавлен. Разбит. Ошарашен. Нет, я их не виню. Закостенелость их мышления — нормальная реакция сознания, противящегося всему новому и нестандартному. Защитный рефлекс. Но каков этот Парамонов!

Придя домой, я попросил Маню приготовить мне чахохбили и подать к нему красного сухого вина — любимый мой способ спасения от депрессий, который настоятельно рекомендую и вам.

Примерно на четвёртом бокале я понял, каким будет мой следующий шаг. Мне потребуются доказательства моей правоты, и чтобы их собрать, общепринятые подходы не годятся. Все эти колбы, пробирки, лаборатории, белые халаты — в топку! Нужны дерзкие эксперименты, граничащие с авантюризмом. Да-да! Логические построения, выходящие за рамки приличий. Самоотречение, мужество, упрямство… Впрочем, всего этого мне не занимать.

Я немедленно перебрался за свой рабочий стол и набросал план размышлений.

Прежде всего, мне предстояло понять, каким образом информация сохраняется в «памяти мира», как она перемещается и удаляется, какие для этого существуют естественные, если можно так выразиться, механизмы. Сделав это, я вплотную приближусь к ответу на вопрос, можно ли информацией управлять.

Мне показалось, что эмпирический подход здесь будет наиболее оправданным. Действительно, если и искать доказательства моим догадкам, то где ещё, как не в истории, которая сама по себе является совокупной информацией о прошлом? Всего-то и нужно, что взглянуть на неё под несколько другим углом зрения. Увидеть то, чему остальные не придали значения.

Поразмыслив дальше, я пришёл к выводу, что в первую очередь мне необходимо изучить таинственные исчезновения исторических персонажей и объектов. Ведь в этом и есть основное отличие информации от материи, которая никуда не девается. И мне сразу же повезло.

Да, друзья мои, Атлантида! Целый материк исчез с карты Земли совершенно бесследно. Вместе с его народом, культурой, царями и центурионами. Будто стерли его с жесткого диска. Как вы можете объяснить этот факт в рамках традиционных представлений? Никак. Только «информационный подход», как я теперь его ласково называл, способен дать вразумительное и однозначное объяснение.

Следующей жемчужиной моих мысленных поисков стало исчезновение Адольфа Гитлера. Не нашли ни его тела, ни очевидцев, могущих хоть что-то внятное рассказать. А искали ведь большие специалисты из аппарата Лаврентия Палыча. Эти из простого сельского учителя могли сделать английского шпиона, а тут под страхом расстрела не удосужились из какой-нибудь горстки пепла изобрести Фюрера. Не верю!

И, наконец, пресловутое «золото Партии». Куда делись несколько тысяч тонн тяжёлого драгоценного металла? Это вам не виртуальные безналичные деньги на банковском счету. Это колонна грузовиков, дорогие мои. Товарный состав поезда. «Титаник» с прицепом. Таможенники, охранники, грузчики, сотни других свидетелей.

Как видите, событий, подходящих под критерии поиска, оказалось более чем достаточно. И это я ещё даже не копнул историю, как следует, а только прошёлся по поверхности. Скользнул лучом своего гениального разума.

Словом, вывод сам просился в руки: человечество, а вернее, его отдельные продвинутые сыны, пользовались «информационным подходом» с незапамятных времен! Возможно, не понимая его сути, его значимости. Как мы сегодня пользуемся благами цивилизации, даже не вникая, какие огромные интеллектуальные ресурсы погребены под тем же плазменным телевизором или обычным штопором.

Следующим логическим шагом в моих мыслительных потугах становился «механизм». За счёт чего можно управлять «памятью Вселенной»? Какие рычаги торчат из недр нашей многострадальной Земли? Где их найти? Как удалось это сделать другим?

На решение этой задачи у меня ушла целая неделя, но результат был столь же очевиден, как и сама теория.

Я понял, что именно Бог управляет этим гигантским Вселенским Компьютером. Только Он мог, нет, не разрушить и утопить в океане, а перенести в другой участок памяти целый материк. Только Он мог спрятать тело Адольфа Алоисьевича в информационных дебрях, да так, чтобы и могилы его не осталось. Только Он мог измельчить на байты имущество ненасытной КПСС и рассовать его обратно по рекам на Бодайбинских приисках.

Мне оставалось только наладить между нами контакт.

Здесь стоит отметить, что у людей с давних времён сохранились во многом примитивные представления о Боге. Мы наделили Его человеческими атрибутами и человеческими же недостатками. Он у нас то хромой, то святой. То в чалме, то в бейсболке. Иногда кровожадный, иногда безрассудный. И вокруг всей этой свистопляски — многочисленные культы и их не менее многочисленные и всегда упитанные жрецы. А на самом деле Он совсем не такой. Он — наш Друг, старший Брат, Отец, Благодетель. С ним можно и нужно разговаривать без посредников, напрямую, как равный с равным. Только так!

Я сказал ему:

— Бог! Я разгадал Тебя и Твой замысел. Если это так, дай мне знать. Согласись, я теперь имею на это право.

Нет, молния на небе не сверкнула, и ко мне не спустился Архангел Гавриил, чтобы дружески похлопать меня по плечу. Просто в окно влетел массивный булыжник, разбив вдребезги стекло.

Испуганная Маня прибежала на шум.

— Хулиганьё! — погрозила она кулаком в образовавшуюся дыру.

Говорить ей об истинном положении вещей я счёл преждевременным. Поэтому поохал вместе с ней и осудил нравы современной молодёжи, кидающей камнями по окнам академиков. Пусть и отверженных.

Когда она закончила с уборкой осколков и пошла вызывать столяра, я снова обратился к Богу.

— Сигнал принят! — отрапортовал я. — Теперь мне нужен инструмент для управления информационным полем. Обещаю пользоваться им только во благо. Аминь!

На этот раз ничего не произошло. Ну, да не беда.

Пока Бог обдумывал моё интересное предложение, я сел за рабочий стол и стал составлять примерный план предстоящих опытов. Получился такой список:

1. Переместиться на некоторое расстояние в пределах зрительной видимости, чтобы убедиться в работоспособности механизма и научиться управлять им.

2. Переместиться за пределы видимости, но не выходя за границы города.

3. Посетить Бразилию.

4. Альфу Центавра (обязательно).

5. Далее по ситуации.

Всё. Покончив со списком, я с чистой совестью отошел ко сну.

Проснувшись рано утром, я сразу увидел прибор управления информационным пространством. Он стоял у меня на столе и по виду напоминал обыкновенный laptop. Надпись IBM, как я понимаю, красовалась на нём для конспирации.

— Спасибо, Бог! — торжественно произнёс я, и квартиру слегка качнуло.

В вечерних новостях сказали, что произошло двухбалльное землетрясение. Но что они знают, недоучки?

Пока я завтракал, придумалось и звучное короткое название прибору — аплинфоль. Сокращённо от «аппликатор информационного поля». Я заставил себя проглотить яичницу и допить кофе, после чего заперся в кабинете, дрожа от нетерпения.

Аплинфоль запускался так же, как и обычный компьютер. Неизвестная операционная система спросила у меня имя пользователя и пароль, и я, не задумываясь, ввёл: fedor, fedor123. Вполне разумно и логично. Открылся голубой экран с единственной иконкой посередине, и я смело щёлкнул по ней.

Стартовавшая вслед за этим программа представляла собой карту, которая занимала почти весь экран — лишь в правом верхнем углу виднелся маленький календарик. Ага. Ведь что такое время с точки зрения «информационного подхода»? Это разные версии (слепки) одного и того же мира, сменяющие друг друга, как кадры кинопленки. Можно «отмотать» его назад, можно продвинуть вперёд. Значит, «нуль-перемещения» происходят не только в пространстве, но и во времени.

Всё гениальное — воистину просто.

На карте я узнал схему собственной квартиры. Слегка потянул зуммер, услужливо светящийся ярким пятном — карта уменьшилась. Теперь на экране отобразился план нашего микрорайона. Ещё щелчок — карта города. Когда, наконец, я дошёл до масштабов Солнечной Системы, только врожденная сила воли помешала мне совершить мгновенный скачок куда-нибудь на Марс. Так нельзя. Мальчишество чистой воды.

Я вернулся на исходную позицию и наметил в качестве первой цели соседний дом, крыша которого виднелась из окна. В случае чего, дойду обратно пешком. Нет, я абсолютно доверял прибору, просто мои неумелые движения могли привести к непредсказуемым последствиям. И я оказался прав в своей предосторожности.

Выбрав точку назначения, я ткнул в неё дважды. Ну, совсем как в Google Maps.

В следующую секунду я обнаружил себя стоящим на холодном кафельном полу в чьей-то неопрятной кухне. Женщина лет двадцати пяти, одетая по-домашнему — в халат и тапочки — открыла от удивления рот и выронила поварёшку.

— Добрый вечер, красавица! — поприветствовал я незнакомку. — Прошу извинить меня за внезапное вторжение. Но, видишь ли, я учёный…

Она, я уверен, выслушала бы меня до конца, но в это время раздался характерный звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, открылась входная дверь, и на пороге появился муж.

— Кто это? — спросил он вместо «приветдорогая», фамильярно показывая на меня пальцем.

— Не нужно бояться, — попытался успокоить его я. — Вы являетесь свидетелями грандиозного научного эксперимента…

Но мужчина не дал мне договорить. Он налетел на меня, как снежный вихрь, повалил на пол и начал пинать ногами, обутых в тяжёлые пролетарские ботинки, которые не соизволил снять при входе. Я пытался его образумить, но всё было тщетно.

Свет померк у меня в глазах. Я почувствовал, что меня волокут за ноги по лестнице вниз, и потерял сознание. Или что там у нас вместо него?

Когда я очнулся, то обнаружил вокруг толпу любопытных. Многих из них я знал в лицо, а некоторых — даже по имени. И знание это было взаимным.

— Это Фёдор Иванович, — сказал кто-то. — Из сорок девятого дома.

Да, я тот идиот из сорок девятого, который, не разобравшись в настройках, полез экспериментировать.

— На старости лет, и вот чем решил заняться! — Это соседка с первого этажа нашего подъезда. — А Маня-то, бедная, наверное, ничего и не знает.

Ну, что за люди! Вечно они всё по-своему истолкуют и извратят. Как бы оправдываться не пришлось. Но Маня, золотой человек, взглянув на мои синяки, только охнула и принялась порхать вокруг меня с аспирином и горчичниками.

Да, первый блин получился комом. Но что такое пара синяков по сравнению с тем, что моя теория обрастала плотью и кровью? Прямо на глазах.

Едва оправившись от болевого шока, в который вверг меня этот несчастный ревнивец, я бросился к аплинфолю и отыскал меню настроек. Да, там была такая галочка: «всегда перемещать менеджер с собой». Вот, оказывается, что это такое — менеджер. Я отметил галочку и приступил к выполнению следующего пункта плана.

В Большом шёл «Евгений Онегин». Мест, правда, свободных не наблюдалось. Я прислонился к колонне и стал слушать прощальную арию Ленского.

— Гражданин! — послышался сзади злобный шёпот. — За вами не видно.

— Ну, так я же не прозрачный, к вашему сведению, — пошутил я, но в сторону отодвинулся.

Простоять непотревоженным мне удалось минуты две, после чего ко мне прицепилась билетёрша. Я не стал выяснять с ней отношения и переместился в Третьяковку. Отлично! Завтра предпримем броски на более существенные дистанции. А на сегодня достаточно. Всё лицо болит. Сволочь он всё-таки. Не разобравшись, и сразу кулаки в ход пускать!

Через неделю у меня было всё готово к решающей битве в Академии Наук. Бразилию я отменил за ненадобностью — и так понятно, что получится. Зато вволю поиграл со временем. И туда его повертел, и сюда. Недалеко, правда: на день-другой. Страшновато всё-таки. И Маня на меня как-то подозрительно стала коситься. Видать, донесли ей наши сороки свою версию инцидента в чужой квартире.

Основной помехой к осуществлению замысла были мои теперешние отношения с Академией. По причине недавних грустных событий я не имел больше права голоса. А без него, как вы можете догадаться, у нас и шагу не ступишь. Бюрократия и формализм. Поэтому решил я навестить своего старого приятеля, которого знал ещё со школьной скамьи. Его, в отличие от меня, ниоткуда не исключали, и он вполне мог похлопотать за меня перед Президиумом.

— Миша, — сказал я, когда мы выпили по третьей. — Ты не поверишь. Я нашёл-таки ключик к волшебному ларцу.

— Ты это про что? — напрягся он.

— Да всё про то же.

— То-то я гляжу, — обрадовался мой друг. — Два года носа не казал, а тут заявился с коньячком да чуть ли не в галстуке. Охмурять будешь? Не выйдет!

— Да ты погоди кипятиться, — попытался образумить я его.

Но он и слушать не хотел.

— Федя, — торжественно произнёс он. — Если тебе нужна моя помощь, ты только намекни. Я отдам тебе последнюю рубашку. Доктора посоветовать — пожалуйста. Сам ему позвоню и договорюсь о приёме. Но то, о чём ты просишь, выше моих сил. Неужели тебе недостаточно того позора, который все мы пережили на прошлом Совете?

— Вздор! — отрезал я. — Эти кретины умеют только на логарифмической линейке считать. Да и то с ошибками. Но ты — величина мирового уровня. Птица высокого полёта. Ты должен понять.

— Я отказываюсь понимать, что меня нет на самом деле.

— Ты всё упрощаешь, — возразил я. — Ты, конечно же, есть. Но это не совсем ты. Информационное поле…

— Прекрати! — завизжал он. — А то вместо коньяка я буду пить волокардин.

На жалость надавить решил. Симулянт.

— Смотри, с мышьяком не перепутай. При твоей дальновидности — это вполне возможный исход, — невинно заметил я.

— Вон! — закричал он. — И не приходи ко мне больше, пока снова не станешь нормальным человеком.

Вот так мы теряем наших друзей. На ровном месте.

Мне не оставалось ничего другого, как записаться на прием к Феофанову. К этому пустобрёху и бездарности. Но администраторы от науки другими и не бывают. Гордость я засунул в самое дальнее и недоступное место. Речь ведь идет не о каких-нибудь пустяках. Да и не за себя же я хлопочу.

— А вы по какому вопросу? — спросила секретарша Наденька.

— По личному.

Это была моя очередная хитрость. Но, видимо, они ждали от меня дальнейших действий и хорошо её проинструктировали.

— С личными вопросами Николай Владимирович принимает по четвергам, — улыбнулась Наденька. — А сегодня пятница.

Другой бы на моем месте развернулся и ушёл, но я не первый год живу на белом свете. И с бюрократией мы — давние враги.

— А где это написано? — пошёл в атаку я.

— В регламенте, утверждённом на общем собрании. Вы, кстати, в нём тоже участие принимали. И голосовали.

— Откуда вам известно, что голосовал?

— Так ведь единогласно приняли.

Нет, девонька, ты меня ещё не знаешь!

— А что, если я лягу вот здесь, на полу? И никуда не уйду, пока твой Николай Владимирович не вспомнит, что не мы для него существуем, а как раз наоборот?

— Проходили уже, — устало сказала Наденька. — В прошлый раз, когда это случилось, мы вызвали милицию, и хулигана унесли.

— А, так вы меня теперь милицией пугать будете!

Разговаривать дальше я счёл бесполезным. Только посильнее хлопнул дверью приёмной — аж штукатурка посыпалась. У Наденьки, кстати, тоже. А я организовал засаду. Прямо у входа в здание Академии.

К подъезду там на машине не подрулишь — лестница из ста ступеней, для пафоса. Вот на ней-то я и поймал Феофанова, когда он высадился из лимузина и стал волочиться вверх.

— Как поживаете, дорогой Николай Владимирович? — осведомился я. — Как дети? Супруга?

Он огляделся по сторонам. В поисках охраны, надо полагать. Но у его телохранителей оказалась та же проблема — заплывшие жиром мозги, и отсюда — некомпетентность и нежелание выполнять свои прямые обязанности.

— Всё хорошо, если тебя это и вправду интересует, — пришлось ответить ему, чтобы потянуть время.

— Почему же нет? Мы ведь с тобой, Коля, прошли огонь и воду. Помнишь, как я тебя сопливым мальчишкой на факультете прикладной ботаники подобрал?

— Уж не попрекать ли ты меня вздумал?

— Что ты! Просить пришёл. И не за себя, заметь.

— Если ты о той чепухе с информационными полями, то мой тебе совет — возьми-ка ты отпуск и прокатись куда-нибудь в Японию. Или Бразилию.

— И не надейся! Я учёный, а не канцелярская бестолочь.

— Тогда науке пора обновлять свои кадры.

— Ты не можешь за всю науку решать, что ей нужно, а что нет.

— Мы тебя выслушали в прошлый раз. Ты показал, на что способен.

— Но у меня теперь есть доказательства, — я поднял вверх аплинфоль, который держал под мышкой.

Феофанов качнулся от него, как от пробирки с бактериями чумы.

— Чего ты боишься? Я могу тебе прямо здесь, не сходя с этого места, показать такое, что ты навсегда бросишь свою работу и будешь ходить за мной, записывая цитаты.

— Избавь меня, Боже, от такой счастливой участи! — вскричал Феофанов. — Иди домой. Проспись. А потом возвращайся, и мы обсудим, как тебе достойно уйти на пенсию.

Он повернулся, чтобы убежать по лестнице вверх, к спасительным дверям, но я не дал ему ни единого шанса. Коротко взмахнув аплинфолем, я опустил его на голову Феофанова.

Каюсь, не следовало этого делать. Но я просто не сдержался. Нервы, будь они неладны! В моём присутствии глумились над самым святым, что только есть у ученого — над неистребимой тягой к познанию. Или это он всё не мог мне простить того случая с Вероникой?

В общем, черепная кость у него оказалась крепкая — только шишку набил и ушибся немного, когда падал. Коробку конфет я ему в больницу передал, как положено. Вместе с извинениями. Но о новом выступлении на Совете не могло быть теперь и речи.

Умение менять тактику и стратегию по ходу боя — качество, отличающее великих полководцев и исследователей. Я обладал им сполна. Как только меня выпустили из отделения, я взял такси и поехал в редакцию «Ведомостей».

Удостоверение Академика эти болваны от науки забрать у меня не посмели, поэтому я без труда добился аудиенции у главного редактора.

— Чем могу быть полезен? — осведомился тот.

— Хочу предложить вам интервью, — ответил я. — Совершенно бесплатно.

— Вы считаете, оно будет интересно нашему читателю?

— Насчет этого не знаю, но вот что позвольте вас спросить: если завтра начнется война с инопланетянами, вы тоже будете предварительно изучать конъюнктуру рынка или опубликуете новость, не взирая на рейтинги?

— Ещё с утра я не видел на улицах никаких войск, в том числе инопланетных.

Юмор — это хорошо, но в данном виде спорта мы с ним находимся в разных весовых категориях.

— Обычная обывательская логика, — пошутил в ответ я. — Протоны должны кружить в воздухе, как мухи, чтобы в их существование поверил какой-нибудь парикмахер.

По-моему до него, наконец, дошло, с кем он имеет дело. Он задумался, а потом испросил разрешения включить диктофон.

Мы общались с ним час, а то и больше. Он не халтурил и задавал наводящие вопросы. Как мне показалось, очень точные и правильные. Когда всё закончилось, он крепко пожал мне руку и проводил до самых дверей.

— Рад был нашему знакомству, — сказал он на прощанье.

Статья вышла, как он и обещал, через три дня. Он честно перепечатал наш разговор, слово в слово, ничего не исказив. За что ему отдельное спасибо. Но при этом снабдил его таким заголовком: «Сумасшедший профессор разгадал тайну происхождения мира».

Статья имела успех, но не совсем такой, на какой надеялся я. Её перепечатали буквально все желтые газетёнки, благодаря чему меня стали узнавать на улице и показывать пальцами. Может, и детей пугали — с них не убудет.

Даже Миша нашёл в себе силы отметиться, несмотря на давешнюю нашу размолвку.

— Ты становишься знаменитым, — сказал он по телефону.

— А ты опять завидуешь.

— Дурак! В какую ещё историю тебе нужно вляпаться, чтобы ты остановился?

— В энциклопедию мечу. Парамонов разве не рассказывал?

— Эх, Федя, Федя!

По Маниным весёлым глазам я понял, что она тоже ознакомилась со статьей. Принесли доброжелатели. По собственной инициативе она читала только объявления в электричках да счета за коммунальные услуги.

Выпив бутылку коньяку и закусив её двумя апельсинами, я пришёл к выводу, что настала пора подвести некоторые промежуточные итоги. Очевидно, что я потерпел сокрушительное поражение по всем направлениям. Это было тем более странно, что доказательство моей правоты находилось у меня в руках. Треснуло только немного, но работало, как часы. Получалось, что я оказался в стандартной ситуации гения: один против всего мира. До сих пор я читал об этом в книжках и не понимал, как такое может быть. Вот. Теперь понимаю.

Но я не собирался сокрушаться по этому поводу и, тем более, сдаваться.

На Лубянку попасть оказалось легче, чем в Академию Наук. Стоило только набрать номер их приёмной и пообщаться с вежливым секретарем, как мне назначили на следующий же день, к половине третьего.

В два двадцать я был на месте.

Меня заставили опорожнить карманы и пройти через металлоискатель. Он смолчал, показывая, что я девственно чист, но у людей в чёрных пиджаках возникли возражения по поводу аплинфоля.

— С компьютером нельзя, — сказал один из них.

— Это не компьютер.

— Тем более. С незнакомыми приборами категорически запрещается.

Натурально, я тут же вскипел.

— Да вы понимаете, что именно из-за вот этого самого прибора я и иду к вам!

— Не положено.

Заладили, как попугаи. Я сказал им все, что думаю о них и их методах. Они стерпели и остались вполне равнодушными — не 37-ой на дворе.

В кабинете меня встретил пожилой благообразный майор. Нет, формы на нем не было, просто я сразу понял, что он находится в звании майора. Не спрашивайте, как — интуиция учёного, помноженная на многолетний опыт.

Я начал с того, что рассказал о происшествии на проходной.

— Вы представляете, эти недоумки отобрали у меня аплинфоль!

Майор напрягся одним глазом и спросил:

— Чем они мотивировали свой поступок?

— Да ни чем! Инструкциями начальства. Но именно этот прибор и является доказательством того, что я собираюсь вам сейчас рассказать.

— Не переживайте. Излагайте вашу историю, а потом мы вместе сходим за этим… как его?

— Аплинфолем, — подсказал я.

— Вот именно. Начинайте!

И я рассказал ему всё, сделав небольшие поправки к оригинальному тексту — человек всё-таки передо мной сидел военный.

Слушал он очень внимательно и перебивал только по делу.

— Как вы поняли, что именно Бог дал вам аплинфоль?

— Элементарно! Методом исключения. Я перебрал все возможные варианты, и только один из них выдержал испытания логикой.

— Хм. А как вы поняли, что это — именно аплинфоль? Вы его когда-нибудь раньше видели?

— Отличный вопрос! Вот представьте, что вы попросили на день рождения у родителей калориметр.

— Как?

— Не важно. Вы слышали от знакомых мальчишек, что есть такой. Утром вы просыпаетесь и видите незнакомый предмет у себя под кроватью. Скажите, какова вероятность того, что предмет окажется именно калориметром?

— Допустим.

Когда я дошёл в своем повествовании до инцидента с ревнивым мужем, майор тут же спросил:

— В больницу ходили?

— Зачем? — опешил я.

— Зафиксировать побои.

— Ну, знаете, я такими делами не занимаюсь.

— Ясно, — рубанул майор и встал со своего места, подав мне руку для пожатия. — Мы свяжемся с вами, как только нам станет что-либо известно по вашему вопросу.

— А прибор?

— У нас всё по-честному. Вам вернут его на проходной.

— Я имел в виду…

Впрочем, к чему метать бисер…

Выйдя на улицу, я подставил лицо мелкому дождику, который организовался за время моего отсутствия на свежем воздухе. Приятная прохлада привела мой мозг в рабочее состояние. И вот что он сгенерировал. Мы не будем вставать на скользкий путь предателей Родины и на поклон к ЦРУ не пойдем. А нужно нам, Федя, самим продвигать наше открытие и внедрять его в массы.

Лучше не сформулируешь.

Как вы уже, наверное, догадались, недостатком идей я никогда не страдал. Поэтому схема дальнейших действий родилась у меня мгновенно. Я сниму помещение и сделаю из него павильон. Выставку. Назову его… ну, допустим, «Салон путешествий в пространстве и времени». Развешаю по стенам наглядную агитацию, фотографии с тех мест, где сам успею побывать, напечатаю брошюры для раздачи и, конечно, сам аплинфоль поставлю посередине зала на мраморную тумбочку. И повалит ко мне народ. Не академики, нет. Простые граждане, с мозолями на руках, в кирзовых сапогах и портянках. Они скорее меня поймут и оценят.

На банковском счету у меня имелись некоторые сбережения — не лаптем щи хлебаем, но я прекрасно понимал, что при нынешних ценах на аренду и услуги их надолго не хватит. А входные билеты продавать я не собирался. Не цирк ведь. Поэтому у меня родилась комбинация по первоначальному накоплению капитала.

Помню, как в июле 1991-го я получил премию за публикацию книги — сорок тысяч рублей. Положил их на сберкнижку, планируя купить попозже «Жигули», и уехал отдохнуть на Байкал. На два месяца. Когда я вернулся, на эти деньги, которые с трудом удалось выцарапать из банка, я купил видеомагнитофон, хорошенько поторговавшись с продавцом. Абсолютно не нужную вещь, но ещё бы неделя, и моих денег на пиво с чипсами бы не хватило.

Да, чуть не забыл: курс доллара скакнул тогда с двадцати пяти до ста тридцати рублей. Вот на нём я и решил заработать.

У меня где-то завалялась старая сторублевая купюра с чёрным Лениным на обложке. Взял я её, родимую, отправился в июль 1991-го и купил четыре доллара. У криминального менялы одного. Тогда за эту деятельность ещё сроки давали. Переместился в сентябрь, продал их за пятьсот, не торгуясь. Чтобы побыстрее, значит. Вернулся в июль, купил двадцать долларов. Продал в сентябре за две тысячи. Ну, и мотался так, пока не собрал два чемодана «зеленых». Мог бы и больше, но менялы на меня как-то косо стали поглядывать. Примелькался, наверное.

Офис я снял в самом центре, нанял крутого дизайнера да парочку молдавских рабочих. Они-то и привели мой павильон к надлежащему виду. За неделю. Ни одного вопроса не задали. Им что путешествия во времени, что забор на даче чиновника — лишь бы платили.

И сторожа я сразу же приставил к делу. Не сутками же мне самому там торчать. Нашёл благообразного такого дедушку, Петра Ивановича. Объяснил ему задачу: сидеть на стульчике у входа и смотреть за порядком.

Потом напечатал в типографии листовки стотысячным тиражом и отнёс их в университет студентам. Чтобы у метро раздали.

В назначенный день открытия выставки мы с Маней нарядились во всё лучшее, что у нас было. Вместо обычного жёлтого такси я заказал лимузин. С шофёром и полным баром. Но у павильона не толпился народ, пресса тоже никак не обозначила своё присутствие, и только Пётр Иванович заботливо открыл перед нами дверь.

— Фёдор! — сказала жена, когда истекли академические пятнадцать минут. — Давай уедем куда-нибудь!

— Ну? И куда?

— Всё равно. Лишь бы подальше от этого позора. Туда, где солнце, море и чистый воздух.

Почувствовала моя благоверная, что муж нынче при деньгах. А может, и вправду? Плюнуть на всё и смотаться на Багамы? Ах, да! Бразилия же у нас по списку. Хорошо, пусть будет Бразилия.

Но в этот момент моей минутной слабости в помещение заглянули первые посетители.

Было их человек десять. От шестнадцати и младше. С шокирующими прическами. В странной одежде. Молодёжь всегда так наряжается, чтобы нас нервировать. Однако я к этому спокойно отношусь.

— Мы только посмотрим и уйдём, — сказал чернявый парнишка, по-видимому, штатный зачинщик всех их проказ.

— Зачем же торопиться? — ответил с ласковой улыбкой я. — Милости просим.

Молодёжь огляделась по сторонам, и Юрик (так звали чернявого) спросил:

— Где мы?

Упрашивать меня долго не пришлось. Я им в двух словах рассказал идею экспозиции, ни словом не касаясь своих проблем — не нужны они им. Старался говорить обыденно, словно речь шла о выставке бабочек.

— Ух, ты! — похвалил меня Юрик, но брызги сомнения все ещё плескались у него в глазах. — А мы что, можем прямо отсюда перенестись, куда захотим?

— Конечно.

— А на Ямайку?

— Куда угодно.

Он повернулся к своим, как бы спрашивая совета.

— Давай на Ямайку! — заорали они в один голос.

Я взялся за аплинфоль, а Маня умоляюще посмотрела на меня.

— Федя, можно я подышу свежим воздухом? Мне что-то дурно.

— Иди, милая, — согласился я.

Найдя на карте нужную точку, я обратился к подросткам:

— В какой город?

— А там что, разные города есть? — удивились они.

Эх, двоечники!

— Против Кингстона возражений нет?

— Нет!!!

Описывать то место, куда мы «перенеслись», я не буду. Во-первых, я не поэт, во-вторых, сами слетайте и посмотрите. Скажу только, что мои ребята сразу нашли там занятие по душе. Состыковавшись с группой чернокожих аборигенов, они принялись выяснять общих знакомых. Вот это мне определено нравится в современной молодежи — они уже сызмальства знают английский. Не то что мы — учили нас, учили…

Пока они развлекались, я искупался в море и тоже обзавёлся знакомствами. Она оказалась из Бугульдейки, и звали её Лена. Кругозор её был не настолько могуч, как те же бедра или грудь, но в целом она производила приятное впечатление. Мы побеседовали о трудностях иммигрантской жизни и выпили по два коктейля. Визитку с её телефоном я на всякий случай прихватил.

— Дед, ты — клёвый, — сказал мне вместо благодарности Юрик, когда мы вернулись обратно.

А назавтра он привёл на выставку другую компанию — человек тридцать. Помощник мой негаданный.

— Хотим на Ямайку! — бодро отрапортовал он.

— Дети! — сказал я. — Почему опять на Ямайку? Разве вы не хотите теперь прокатиться в Антарктиду? Мы могли бы там поиграть с пингвинами и посмотреть на голубых китов. А в Австралию? Кенгуру, утконос, поселения местных индейцев! Сидней, между прочим — один самых чистых и красивых городов мира. Да что я про Австралию! Мы можем перенестись в прошлое! Представьте только: пожать руку Людовику Четырнадцатому. Или кардиналу Ришелье. Поучаствовать в крестовых походах или строительстве пирамид…

— В следующий раз, — перебил меня Юрик. — А сейчас — давай на Ямайку!

— А в прошлое Ямайки не хотите? — ухватился я за интересную мысль.

— Да хоть в будущее, — согласились они.

Так продолжалось неделю. Каждый день Юрик приводил вдвое больше народу, и мы отправлялись в Кингстон. Лена встречала меня, как брата, и даже официанты узнавали и здоровались. Я хорошо загорел и вдоволь накупался. Маня смотрела на меня подозрительно, но ни о чём пока не спрашивала. Пусть. В ближайшее время посвящу её в наши дела.

Я уже начинал подумывать о том, как избавиться от надоевшего Юрика, но тут случай представился сам. В понедельник утром ко мне заявилась одна взрослая парочка.

«Наконец-то!» — обрадовался я, но совершенно напрасно, как выяснилось чуть позже.

Заплаканная женщина оказалась матерью одного из моих подростков, а мужчина с гуляющими желваками — его отцом.

— Куда вы дели нашего сына? — воскликнула, ломая руки, она.

— Которого? — в свою очередь спросил я, потому что, кроме Юрика, не знал ни одного ребенка по имени — да и на лица у меня память плохая.

От моей реплики женщина разрыдалась, а мужчина угрожающе сказал:

— Мы этого так не оставим!

Вот тебе здрасти.

— Потрудитесь объясниться! — потребовал я, накаляясь.

Оказалось, что их сын не ночевал дома уже целую неделю. И дружки его сознались под пытками, что он затерялся на Ямайке в компании растаманов.

— Бред какай-то! — завершил мужчина свой рассказ.

А, ну, это другое дело.

Я описал им вкратце свою теорию, дав в руки буклеты и листовки. По мере моего повествования женщина почему-то плакала всё сильнее. У меня такое ощущение, что она меня как-то неправильно поняла. Впрочем, не она одна.

— В общем, сына вашего нет в природе, — подытожил я. — И никогда не было. Было его информационное представление. Если оно куда-то пропало или даже стёрлось, мы найдем его и восстановим. Могу дать вам телефон одной моей хорошей знакомой в Кингстоне.

Они ушли, и я решил пока притормозить свою деятельность. Она не то чтобы слишком бурно развивалась, но в каком-то нежелательном направлении.

— Пётр Иванович, ты остаёшься за главного, — приказал я сторожу. — Если кто придёт, не гони их. Пусть поглазеют на экспонаты. Брошюры им обязательно дай.

— Всё будет исполнено, — пообещал привратник.

На следующий день Маня увлекла меня по магазинам. Она в последнее время приоделась и похорошела и решила поэтому, что мой внешний облик перестал соответствовать изменившейся ситуации. Мы прошлись по бутикам, накупив золота и свежих тряпок, отчего я превратился по Маниному меткому выражению в «дэнди».

Удивительно, но она не задавала вопроса, откуда деньги. Когда их не было раньше, она постоянно спрашивала, где они. А теперь — ни слова. Мало мы ещё изучили женщин и их повадки.

Увешанный по самый кадык покупками я заглянул на огонёк к Иванычу. И очень вовремя, потому что у него в гостях находилась вчерашняя истерическая парочка в сопровождении милиции и немецкой овчарки.

— Вот он! — закричали они, едва я протиснулся в двери.

Пришлось предъявить паспорт и санитарную книжку помещения — прописка у меня в порядке, так что бояться нечего. Однако молодого лейтенанта мои документы нисколько не удовлетворили.

— Что вы можете сказать по существу дела? — спросил он.

Я многое мог бы сказать, но ограничился лишь короткой лекцией на тему ответственности родителей за воспитание своих детей. Валить с больной головы на здоровую — известный тактический приём, но я никому не позволю испытывать его на мне.

— Придётся составить протокол, — вздохнул лейтенант.

Как в плохом детективе, ей Богу!

Он стал заполнять стандартный бланк, периодически обращаясь ко мне за подсказками. Пришлось (в который уж раз!) изложить им свою теорию.

Милиционер, надо заметить, попался неглупый.

— Значит, вы утверждаете, что материи нет?

— Да, утверждаю.

— Так и запишем.

Он аккуратно занёс в протокол полученные сведения.

— И сознания нет?

— И сознания.

— А ребёнка-то куда дели?

Приехали. Объяснял ему, объяснял. Какое же это ангельское нужно иметь терпение!

— Не было ребенка! Вы понимаете? Не было!

— Ну, допустим. А что вы скажете по этому поводу? — он достал из папки какую-то бумажку и положил её на стол передо мной.

Присмотревшись, я распознал в ней свидетельство о рождении.

— К науке это не имеет никакого отношения.

— А это?

На столе появился полиэтиленовый пакетик с мутно-зелёной дрянью внутри. Я попытался завладеть им, но милиционер ловко опередил меня.

— Руками нельзя, — пояснил он. — Вещественное доказательство.

— Оно моё?

— Как раз это и предстоит разгадать следствию. Откуда у малолетних подростков взялась «дурь»? Сами-то не балуетесь? — как бы ненароком спросил он.

Вот, оказывается, зачем моим деткам Ямайка понадобилась в таком количестве. Ситуация осложнялась прямо на глазах.

— И это ещё не всё. — Милиционер положил передо мной две сотенных долларовых купюры. — Этими деньгами вы рассчитывались за аренду помещения. Не находите их странными?

— Нет.

— Так я вам подскажу. Они совершенно одинаковые. Понимаете? Совпадают даже номера.

Получается, что я натаскал из прошлого одних и тех же денег.

— Вы позволите вам кое-что показать? — как можно более невинно спросил я.

— Если это поможет следствию…

— Маня! — крикнул я супруге, застывшей с покупками в руках посередине зала с того самого момента, как мы вошли сюда. — Будь добра, поставь пакеты на пол и принеси мне вон ту вещицу.

Маня послушно уронила свою ношу и взяла с мраморной тумбы аплинфоль. Расчёт был такой, чтобы она вошла в радиус действия прибора. А милиционера и вех остальных я уж как-нибудь исключу — есть там такая опция в настройках.

Ничего больше не объясняя, я ткнул в календарик на экране, и мы с Маней перенеслись на пару часов назад. Зал был пуст, если не считать Петра Ивановича, который крепко спал на стуле у входа. Пришлось его вежливо растолкать.

— Вот тебе зарплата на год вперёд, — сказал я, когда в глазах его появилась осмысленность. — Иди домой и никому ничего не болтай.

— Спасибо, барин! — отозвался Иваныч.

Откуда у него этот жаргон? Двадцать первый век на дворе. Ну, да ладно. Пусть с этим разбираются специалисты. А нам здесь делать больше нечего.

Ступни моих ног приятно обожгло раскаленным на солнце песочком. Буквально в ста метрах трепыхалось ласковое море. Лёгкий ветерок нежно теребил гибкие станы пальм.

— Где мы? — спросила Маня.

— В раю. Не видишь разве? Как ты и мечтала.

— Мы умерли?

— Типун тебе на язык, Маня! Опомнись! Вот он я. Вот она ты. Море, солнце. Что тебе ещё нужно?

По щекам её потекли крупные слёзы.

— Окаянный! Ты свел меня с ума! Говорила мне мама, не выходи за него!

Ну, что с неё возьмешь? Истеричная женщина.

Но я не стал её успокаивать. Обвыкнется. Сама поймёт, что к чему. Времени у нас будет достаточно.

Сергей Боровский

New York, 2009

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?