«К саду дальнему»

Владислав Былинский К саду дальнему

лежишь лицом кверху, нагая,

и влажны твои волосы,

и распахнуты твои глаза

Котяра, спец по съему

Вечерочком у театра приметил долгожданную. Дикой красоты птенец! При ней зверун в очках сверкающих, вдохновенных. Вот он -- фить-пи-и! -- подъезжает с просьбой, портит мне обзор. Вот он мизинцем ловит кайф, усами к меду припадает, когтем скребется, счастье сулит. Это любовь. Это голодная мышь, тепло и свет, плесень и сыр.

Красавчик. Аполлон подворотен. Пижон, смазливый урод, распространитель язвы моровой. Усики стрелочкой, гнутый хвост, -- до чего грызун, до чего переносчик заразы! Дева ждет, играет с полуживым мышем, ей до дурноты противно, любопытно и брезгливо. Мрм… мяуу! -- я приближаюсь.

Миу-мурр! Мы с ней одной породы. Я подхожу. Зверька -- в сторонку. Да он смел, он шустр, споткнулся, упал, ушибся, глуп, безрассуден, торопливо встал, глядит торчком. Сшибки мне не хватало; улыбаюсь. Скупо, как Терминатор перед мочиловом. Говорю то, что принято говорить, но у них свои взгляды на этикет. Они салонные. С ковров и вернисажей. Морщатся.

Главное -- почуяла. Ф-рр! ох как чует она меня! Зубки навыпуск, зрачки веретенцами, хвост подрагивает, шерстка потрескивает. Клычки, гневные молнии, щекотка вокруг пупка, возмущена до глубины, жар в моих ладонях. Жар, бархат, стук сердца. Отличная ухоженная шерстка. Вдыхаю, притягиваю к себе, -- она тычется в мою сторону всеми хрустящими кулачками и дрожащими коленками. От этой ярости мне не по себе. Робко целую кису в губы -- просто так, чтобы обозначить, скрепить, но зверь снова встает, щерясь, снова движение делает, вот же мыш бешенный, неблагородный!

Как это западло -- сзади налетать.

Нет, так не пойдет. Кот я, котяра-мурлыка. Собачиться не люблю -- принципы имею. По теплому асфальту, по темным местам выгуливаюсь, не торопясь. Сам по себе, тать в ночи, бледнолицый зверь со шрамами у глаз. Все замечаю, псов обхожу, кошечек задеваю. Но фыркать и спину выгибать -- не намерен! Ни к чему. Я этих клеенок уличных всяких-разных познал, от неспелых школьниц до истекающих соком дам. Я их и сотворил.

Кот я. Вот моя визитка.

Прошу у нее прощенья -- и у него как бы. Долго и странными словами.

Как понять, кто с кем связан? Мне и в голову не пришло, -- поясняю ему. Я не знал, что он с тобой, -- шепчу Ей, -- знал бы -- убил!

Она вспыхивает. Ее гнев слишком явно обозначен. Телекамера где-то рядом… Актриса? Профессионалка?

Они уходят.

Во всяком деле свой искус. Профессиональный соблазн. Я часто слышу о любви. Говорят, это ниспадает лавиной: помрачение, озарение, осознание. Надо бы испытать…

Лови шанс, котенок!

Уходят. Искус…

Лови!

В театральном подвальчике ошивается благородная рвань: поэты-пропойцы, беспамятные барды, бывшие актеры, невостребованные гомо разных окрасов. Вхожу, огибаю ряд столиков, ныряю в закуток, где гнездятся, высиживают яйца пташки залетные. Не здороваюсь и в упор никого не вижу. Притягиваю к себе синеглазого бойскаута с модно выщипанным теменем, со светозарными кумачовыми полосами на ободранных бритвой щеках. Выряжен по-тибетски, в неподвижных зрачках -- изумление пред таинством бытия. Плюс нервное спокойствие придурка, отловившего оргазм под электрошоком. Плюс привычная, ежеминутная готовность к стоицизму. Конфуций, в натуре! Чело вороненое. Так и хочется обломать на нем кирпич. Чтоб от вечного отвлечь.

Этот шаолинщик запаролирован здесь как Колесничий. Колесоносец -- такое и не выговоришь. Любопытен тем, что добывает и распространяет по велению души, из принципа, в противовес героиновому злу и ликеро-водочному идиотизму. Принципиал, блин!

Принципы и достаток -- вещи несовместные. Значит, и пяти баксов хватит.

– - Больше надо давать! -- честно говорит он.

– - Потом, потом, -- тороплю я, -- беги, это не гонорар, это расходная часть бюджета.

Возвращаюсь в общую залу. Плюхаюсь на стул белого цвета. Заказываю дамское питье: "мартини". Назло окружающей водке и шмурдяку из крученых бутылок. Рядом, уткнувшись мордой в свои же ладони, погибает от непонимания седовласый, преисполненный жуткого достоинства поэт. Благородный, молью битый, в жижу пьяный. На то он и поэт. Душа народа.

Народ тем временем накачивается, чем может. Народ истово стремится к самосожжению. Люди, стекляшки. Хмельной дух, вонь сигарет. Шепот и вопли, смех и грех.

Глотаю желтую дрянь -- запиваю. Глотаю алую дрянь -- заливаю. Все будет хорошо. Уже хорошо. Хорошо и ладно будет. И ладно. И будет. Остальное -- позже. Потом. С Ней…

Заостряется взгляд. Стены дымятся и рушатся. Я вижу деву белую в прозрачных одеяниях. Она там, на дне. Тянусь, но промахиваюсь, хватаю за жабры склизкую глубоководную рыбину. Дева выскальзывает из бесчисленных полупрозрачностей, из нарядных обманок, переливает свое содержимое из телесного миража в нагую доверчивость, требующую тепла и взгляда, прикосновения и понимания, -- и зря. Ее нагота не видна даже мне.

Все напрасно, я не твой. Она исчезает, но я еще слышу голос -- так поют рыбы, не зная слов и не печалясь:

шуба летом -- как нелепо

я с иголочки одета

я хочу вас удивить

мы мечтали о диване

счастье вроде бы в кармане

значит нужно только жить

Свет становится ярким, тени густыми. Рядом возникает Колесничий. Дышит. Приучен бегать. Говорит, тихо и торопливо.

Пора.

Гонорар на столе, кастет на пальцах. Я встаю.

– - Смотри, Никуля, не ошибись!

– - Проверено.

– - Смотри, Колян, не проколись!

– - Ты шо, Котяра, я ж не идиот. Я ж тебя за своего…

И тут меня осеняет. К черту кастет!

Я шепчу Колесничему несколько слов. Он ухмыляется. Затем осведомляется о сумме.

Я не хочу его разочаровывать. Я хочу Ее.

Не торопясь, выхожу наружу. Уже совсем поздно. Над городом разбросаны звезды. Сонная луна стыдливо высовывает зад из ветвей. Все прозрачное, все примороженное. Холодрынь дикая. Зимний месяц июнь. Холодный воздух, холодное небо, холодные звезды. Вмерзшие в крышу. Близко. Когтями царапают.

А вот и она. Очкастый мыш уже с Колесничим откровенничает. Делово и во взаимном уважении. Все красиво. Без шума и без драки. Не дикари, зачем нам кастеты. Товарно-денежные отношения надежнее. И убойнее. Петля лучше топора: крови меньше.

Хмырь-очкарик -- мелкий сутенер. Бесталанный, жадный. Такие весьма полезны для котячьего промысла. Стычка у театра -- пример тому. Если бы этой стычки не было, ее следовало бы сочинить. Типовой сценарий, попытка романтически подъехать к молодой перспективной работнице.

Рыбка клюнула. Дева посмотрела мне в глаза -- и стала моей. Она еще не знает. Она еще не верит. Я ей сам скажу. То, что думает за нее, шепнуло в нежные ушки: вперед, сопротивляйся, злись, толкай, кусайся, этот -- возьмет! Девы такое ох как чуют. Девы только такому и верят.

Амазонка в шубке… Мыш, сволочь, сделал бы ее. Отодрал бы подло и внезапно. Отодрал и на людный угол выставил.

Не успел.

На этот раз он не успел нагадить. Колесничий дело знает. Витает хорек в стратосфере, о себе забыв. Звезды за косы тягает.

Не будь я безгрешен -- убил бы!

Мадам распорядительница

Вы пытать меня пришли?

Не беспокойтесь, я сильная женщина. Я, конечно, дам показания. Знала ли я, чем занимаются девочки? Вам это для протокола нужно? Ах, вам просто любопытно? Тогда кивну. Догадывалась.

Ну хорошо, не буду скрывать, я точно знала, и даже кто из них, -- ну и что? Надзирателя к ним приставлять? У нас приличный бизнес: пип-шоу, ресторанчик при танцклассе, массажный кабинет. Но много платить нашим работницам мы не в силах, по причине больших накладных расходов.

Войдите в мое положение: ведь я не могу одеть девчонок во что попало. Одна только косметика знаете во что обходится? За такую сумму в прежние времена сажали без суда и следствия. И налоговая полиция нас не понимает. Если девочки в свободное время подрабатывают как могут, разве правильно их осуждать?

Учтите: я ничего толком не знаю. Не давите на меня. Ничего хорошего, кроме плохого, из этого не получится. Даже не старайтесь. Закон законом, а жизнь не обманешь. Знаете, кто у нас тут бывает? Очень известные люди, между прочим. Страшно даже говорить, какие известные. Я их лично знаю. Я считаю так: давно пора нашей Думе цивилизованно разрешить… решить проблему. Мы не пуритане, не сексофобы, вы меня понимаете?

Так я ж по теме рассуждаю. Разве нет?

Давайте свои вопросы. Сказала -- отвечу. Как смогу.

Она появилась у нас как-то неожиданно. Обычно мы присматриваемся, изучаем человека. В сфере услуг свои сложности. Смазливой мордашки и стройных ножек недостаточно, чтобы заполучить клиента. Клиент -- не кобель, на внешность не купится.

Признаться, вначале я отнеслась к ней настороженно, она ведь очень молоденькая. Но когда назначила ее на обслуживание, сразу увидела: девушка перспективная, к ней все прямо так и тянулись, прямо в очередь становились. Хотя обслуживала она долго и неумело. Могла отбивнушку вместо бифштекса подать. Только не это главное в нашей сфере. Она как будто светилась, улыбалась всем, милая такая лапочка. Буквально каждого в себя влюбляла.

Что? Знаете, молодой человек, ваш тон меня оскорбляет. Вы пошлости говорите! Во-первых, если вы еще не в курсе, так я вам объясню: она тут всего денек побыла. Во-вторых, я таких молодых-зеленых даже на стрип не ставлю, а о массаже, сразу ей сказала, и думать не смей! Успеешь еще нарадоваться потным лапам. Сберечь хотела ее, дурочку, правда!

Да, все у нее было как у всех, но я же о другом говорила. О том, чего нам не понять. Эх ты, мент ты… да ты не пугай, слышишь? Я пуганая.

Когда узнала? А буквально сразу. Девочка -- золото, но бесстыжая до ужаса. Она просто не понимала, как это -- отказывать. Не умела прятаться и скрывать. Она действительно каждого любила, -- при чем тут деньги? Только для нищих главное -- деньги.

Вы все о том же… Прошла через постель, не прошла, -- какая мне разница, а? Но не замечала такого, честно. А заметила бы -- высекла, как Сидор козу. Нет, не думаю… Вот покрутилась бы у нас с неделю -- тогда да. Потому что прелестна, щедра и распутна взглядом. Я сразу поняла: у нее мухи в голове. Совершенно ненормальный ребенок.

А я и не нарушала. Никто ее сюда не звал. Если она, например, школу бросила, то это меня не касается. Я ей не родительница. Что? Да я, если хотите знать, сама ее прочь гнала! Ведь на износ жила… ненормальная какая-то.

Какое обследование? У нас не бордель!

Ах, вы уже в курсе? Что ж, я делаю это по собственной инициативе, в порядке оказания бесплатной социальной помощи. Ничего плохого, кроме хорошего, они от меня не видят. Девочки молодые, им еще жить и жить, приходится присматривать. Нет, психиатра или нарколога не звала, не додумалась. О чем вы говорите!? Никакой наркоты, с этим у нас строго. Только шампанское.

Она действительно странная была. Стихи читала. Заводила мужиков стихами, представляете?

Да, мне кажется, что у нее могли быть отношения с моим мужем. Но утверждать это не возьмусь. Нас с ним связывали только деловые… деловые отношения… связывали нас… ох…

Не надо, оставьте. Я уже в порядке. Разве можно удержаться от слез, зная, что твой единственный мужчина… боже, лужа крови… даже если так, как у нас… вы меня простите, наверное, я говорю лишнее, но я все-таки любила мужа. Любила его, кота дранного, несмотря ни на что. Теперь я это поняла. Только теперь поняла, когда его не стало! И осуждать его поведение я не буду.

Диана -- убийца? А меня вы не записали в подозреваемые? Ну, спасибо. Тогда уж всех подряд пишите. Монетку киньте: на кого бог пошлет… Что за вздор, уши вянут! Не могла она убить, разве что совсем умом рехнулась.

А вы ее нашли? Ну так найдите. Сами поймете, что не могла она. Не хищница, хоть и кошка.

Не знаю, кто. Я уж и сама думала-передумала… бандюга какой-нибудь, наверное. Я правду говорю. Было бы что утаивать.

Помню, а как же. Муж и привел ее. Откуда взялась? Нет, не знаю. Он что-то такое рассказывал… не помню. В ухо влетело, а из головы улетело. Как это -- не существует? Не может живой человек не существовать. То, что она не дух святой, вам многие подтвердят. А вы узнайте! Не ленитесь. Вам за это деньги платят.

Все мы от мам произошли. Вы просто найти ее не можете.

А что это за наука такая? Да неужели? Каждого, кому нет двадцати? Каждого новорожденного? По глазкам и пальчикам? Смотри, как интересно, я и не знала.

Но послушайте: если даже она у вас не числится, значит, просто где-то в другом месте появилась на свет, вот и все. Приезжая она. Заграничная принцесса.

Откуда мне знать, как! Ночью через границу перепрыгнула. В наше время все может быть, были бы деньги.

А по-вашему выходит, она беспризорница? Быть того не может! Девка здоровая, ухоженная, прикинутая как мне и не снилось, -- сытая девка, домашняя. Я вам признаюсь: сперва боялась я, вдруг ко мне ее родня заявится, -- зачем мне неприятности. Мелькалось даже, что она беглая…

Ну ладно, хорошо, если вспомню, то обязательно сообщу.

Ой-ой, напугал!

Послушайте, а что, это так важно? Вроде бы хвастал он… покойный… так и быть, скажу. Только не выдавайте. Есть тут один мерзавец, который девушек пасет… Записывайте.

Артемчик, вольный сутенер

И работа поганая, и я гад, все верно, не спорю. Только на самом деле я радиоинженер. Диплом имею. На стезю встал давно, по случаю, из интереса: молодой был, холостой, озабоченный. И безденежный. Пока учился в школе-институте, власть в стране сама поменялась и все вокруг поменяла. Вышел из альмы-матери, чихнул, огляделся -- чу, пустыня! Ни науки, ни промышленности, одни крутые вокруг. Радиоинженеры нужны им как трупу маникюр.

Ну ничего, кручусь. Девки стаями вокруг кружляли. Одну-вторую уболтал – все довольны, все при бабках. Понравилось, а как же. И хлеб, и зрелище, как говорится. Чтобы чужие не обижали девчат, дружков завел. Давал им сколько не жалко. Они парни простые, лишку не просили.

Оказалось -- хрен простые. Короче, подходит ко мне мордатик один, плечи в дверь не лезут. Объяснил по-русски, что и как. Пришлось впрягаться. Отказаться не то чтобы совсем нельзя… мог я отказаться, конечно. Нужно было с этим сразу завязать. Откупиться. А теперь поздно. На каждого контролера есть свой контролер. Жизнь такая. Бизнес, рынок, демократия. Сунешься в петлю -- назад ходу нет. Тут главное -- чтобы голова пролезла, остальное не отстанет.

И вот звонит мне рано утром незнакомка. Еще и десяти не было. Назвалась Дианой, попросила кое о чем. Я удивился. Сумма небольшая, думаю, стоит ли браться? Дело необычное, непонятное. Вляпаешься, потом доказывай, что не жаба.

Отмел от себя соблазн, пошутил, будто занят, и бросил трубку.

А она снова звонит. Голос злой, как у прокурорской секретарши. Ты, говорит, совсем дурак или нюх все-таки имеешь? Ты знаешь, что я тебя в любой момент упакую и сдам? А дальше красавиц моих по очереди перечисляет. Прямо в трубку.

Ну, думаю, то проныра. Своя, прихваченная. Встретились. Увидал ее -- еще больше удивился. Курочка-лицеистка, ручки на коленках. Кофе с мороженным мне заказала, диетистка!

Сижу, кофеек сербаю. Удивления не выявляю. Всякое бывает. С виду ангел, а на деле душегуб. Не нравится мне эта змея-тихоня. Слишком много она обо мне знает. Придется с ней дружить и халявным мороженным давиться.

Покивал, договорился. Ладно. Прихожу домой, звоню нашим. На всякий случай звоню, вдруг она под кем-то. Вдруг за ее спиной маячит мохнатая лапа постиндустриальной мафии. Тады все просто: перевожу стрелки на кого надо -- и бай-бай. Мы не советская армия, у нас дисциплина.

Незасвеченная она, -- отвечает вечером Паштет, -- вроде, никто такую не помнит. Давай я подойду, позыряю на нее.

– - Только тихонько, не вспугни, -- отвечаю.

Встречаюсь с малолеткой где условились. У меня глаза на лоб: не накрашена, шубой обмотана! Это среди лета. Но -- смотрится. Оригиналка.

Улыбочка, поцелуйчик, к театру в обнимочку. Грамотно держится. Стоим, о том-сем языки чешем. Малютка культурная, речь изысканная, базарит -- как читает, без матюков обходится и даже без многих нужных слов. Учить ее еще и учить.

Вначале отвязная пацанва под ноги лезла, я взопрел их отваживать: роль у меня деликатная, дипломатическая. Липнут эти гавроши к Дианке, а я вежливо и сухо прошу отвалить. Потому что девушка занята и все такое. Потом Паштет нарисовался, огоньку спросил. Цикунов-шустряков как ветром сдуло.

Следом настоящий клиент пошел: разборчивый, понимающий. Кивают, цену хотят… Пытка! У меня ж рефлекс на деньги.

Так и промыкались весь вечер. Никто ей не пришелся по душе. Мне уже на основную работу пора, -- объясняю ей, -- я ж без отпуска и выходных. Она кивает, улыбается и тихонько так шепчет:

– - Стой где стоишь, хороший мой, а дернешься -- придатки отобью.

Ага. Культурная, изысканная. Значок Интерпола под юбкой и пара ручных гранат в бюстгальтере. И секретные препараты внутривенно: лишние года с лица сбросить.

Чувствую -- влип. Не отпустит она, змея, пока своего любимого кролика не дождется и не заглотит. Ей забава -- мне убытки.

Тут все и разрешилось, наконец. Нашел король королеву. Королек шустрый оказался, устремленный: правил не знает, в обход рыцаря галопом к даме. Мне даже играть не пришлось, так разозлил он меня. Не люблю наглых. Но драка пшикнула и тут же закончилась: взглянул криво королек -- и отцепился, все ж таки я повыше его и поспортивнее.

Ля-ля, простите-извините, изливается субъект. А я тем временем Дианку в сторонку оттаскиваю. Согласно разработанному плану. Все, крючок в горле, наживка в брюхе, -- уходим, значит.

Он не стал увязываться. Спрятались мы в тенек за фонтаном, смотрим дальше. Спросить у нее что-нибудь -- язык не поворачивается. Ждем, молчим. И тут она выдает:

– - Ты не импотент?

– - Тебе-то что?

– - Почему ты не домогался меня?

Психотест, -- сообразил я. Еще один зацеп.

Вот прожженная девка! Нужно ухо востро.

– - Из уважения, -- отвечаю. -- Будь на твоем месте кто попроще и не такая красотка -- может, и домогался бы.

– - Ну и дурак же ты! -- сказала она. Презирающим тоном.

От прожженная! От же фитюлька розовощекая! Даже обидно стало: что ж мне, лезть на нее при людях, потенцией потрясая?

И ведь чуть было не полез – тут же, с места не сходя…

Гадюка!

До звона в ушах обидела меня она. Ну зацепила за живое! Профессионально уязвила. И полез бы, -- но тут клиент нарисовался, и я сразу вспомнил обстановку.

Котяра, держатель хазы

Дом у меня хороший. Первый этаж -- гостевой, второй -- деловой, третий -- жилой, и у каждого помещения свой цвет.

– - Распорядительницу не тревожь, -- говорю я Шамилю Обломову, самураю и мордовороту. Он понятливо щерится. На мою спутницу он не глядит.

– - Розовая свободна? -- Шамиль кивает. Зачем-то трогает приклад. Нужно запомнить этот жест. Нужно ощутить, что за ним. Жесты откровеннее слов. Защитить меня жаждет? Убить?

Поднимаемся. Заходим в розовую комнату. "Кабинет психологической разрядки" принимает нас с распростертыми объятиями. Я строг с ней. Она покорна. Мы знаем роли. Мы стоим друг друга.

Ты поил меня шампанским

Заграничным, кисло-сладким.

Я купалась в колкой страсти,

Заедая шоколадкой.

Ты играл со мной сурово

И наказывал, смущаясь.

Для тебя все было ново,

А в моем дыханьи -- старость…

Она впервые в наших краях. И я, и тот очкастый хорь, что вел ее, -- мы бы заметили. Приезжая?

Откуда она взялась, Диана-девственница? Из пены фонтана вышла?

Спит девочка. Спит красотка моя. Таблетка в искристое вино. Здоровый детский сон. Здоровый сон после здорового секса.

Бокал шампанского, розовые щечки, розовая нагота, вопрошающий взгляд. Слегка возбуждена случившимся, слегка разочарована им.

Любой наставник искренне любит своих учениц. Эта -- далеко пойдет. Я встретил чуву дивную ужасной красоты, -- или как там у поэта? Вот бы его в клиенты!

Заманиха -- блеск! Грудки мраморные двумя башнями стоят, почти не дрожат, пуговками в небо смотрят. Точеная фигурка, никаких у нее проблем с фигурой, по молодости. Ножки немного пухлые… это даже занятно. А личико сделаем. Отрисуем ей личико.

Неизмятая фигурка, непорченое здоровье. Страсть нерастраченная. Не ценят они себя. Бесценные. Из свежей пены сотворенные. Не ценят, сучки прибабахнутые. Слова не сказала! Позвал -- пошла.

А могла бы слупить вдесятеро против обычного.

Я поощряю нетронутость. Я берегу незамаранность. Берегу для солидного, денежного, разборчивого просителя.

Впрочем, не жалуюсь. Не жадная, значит. Неизбалованная почему-то. Что ж, премию ей. Премию ей в зубы -- и вперед, за учебу. Сам учить стану. Секс веселый, секс нахальный… Вовремя повстречался ей Котяра, зверь ночной, вовремя вправил зигзаги. Ей не доведется преодолевать стыд: я помогу, я умею, я сделаю все красиво. Раскрыв рот, в дом войдет. Войдет она в мой дом не шлюшкой, а дамой. С детской надеждой на замужество, на личную жизнь. Стараться будет. Потом поймет.

Она, поверив, заскулила,

Она все это проверяла,

Она мечтать про мир любила,

Но выше клетки не летала.

О прутья билась безнадежно,

Уже не веря, повторяла:

Я упорхну, не так уж сложно,

Она из мягкого металла!

Но потом и другое она поймет: выгоду свою. Век ей меня благодарить!

Я дарую избранницам ласку, приют и доходное, нескучное занятие. Несите людям радость, а козлам – романтику. Внушайте козлам, что они львы!

Работа не для брезгливых, но получше иных. И диплома не требует. Индивидуальный подход: собеседование, конкурс, зачеты. Затем -- вдохновенный труд, творческий рост, поиск новых путей. Совершенству нет предела. Место престижное, кандидатур хватает. Кандидатуры осторожничают, кругами ходят, не смеют или цену набивают, -- зря. Я не спешу, куда спешить. Крутится волчок, трудится счетчик, растет вступительный взнос.

Далеко не каждая годится в примы, большинство отсевается в массовку. Но Диана не случайно попала в мои когти. Судьба свела. Шутя ликбез завершит и высшую школу отмахает.

И все-таки: какой волной прибило ее к нам?

Утро. В небе серебряный гул. Во мне серебряный сон. Во сне я вижу: мы нужны друг другу. Быть нам вместе для чего-то, о чем мне еще не сообщили.

Хорошо, что встретились, не разминулись. Скоро она свыкнется с мыслью, примирится с необходимостью. Все будет хорошо. Приучайся к роскоши, малыш!

Но я не хочу! -- говорит она, сообразив, наконец, к чему ее готовят. Я не этого хотела! -- ссора. -- Тогда уходи, -- говорю. -- Любовь должна быть свободной. -- Ты оскорбил меня! -- Тогда оставайся.

Она осталась. Она уже не уйдет. "Мы нужны друг другу" -- скотская какая-то фраза. Утренняя, блеклая. Произносится будничной скороговоркой. Нужен, нужна, нужны… нужники сплошные. Скотская фраза, не кошачья. По-кошачьи мы заговорим ночью.

Устрою я шоу тебе живьем

Загадочней, чем "Твин Пикс".

Я пересплю с твоим кобелем,

Потом мы станцуем твист.

Потом будет танго и снова твист,

Потом распахну окно

И брошусь, веселая, камнем вниз

На самое-самое дно.

Очень скучный день. Жить без тебя не могу.

Ну и что? Не можешь -- не живи. Никто не заставляет.

Очень бодрый вечер. Дым коромыслом. Тебя любят. Ты счастлива. Я рад.

У меня опасное настроение. Опасное предчувствие. Опасная штука -- пред-чувствие. Дымит и шкварчит невидимым фитилем.

Ночь. Луна. Погасли звезды.

Вместе так вместе. Будь что будет. Все будет хорошо. Все еще будет. Вырасту – космонавтом стану. Зачат хорошими людьми, рожден в хорошей стране, обучен всему хорошему. Вырасту большой, поцелую ракету, умчу на луну. Там спою свою песню. Там выращу сад. Из ребра создам женщину. Чтобы плоть от плоти.

– - Ты спишь?

Ты спишь! Правильно, переспали -- поспали. В роскошной розовой комнате с мраморными стенами, откуда просто так не выйдешь. Соприкасаясь… сросшись сновидениям.

…Тяжелый лиловый занавес, и ни вздоха, ни чиха в зале: безмолвие, пустые ряды кресел. Этот спектакль не нуждается в афишах, -- понимаю я, -- это закрытый спектакль. Долго не смолкает третий, последний звонок. Медленно движется занавес; взгляду открывается ночь. Звучит серебряный гонг. Зарница вспорола тьму. На поляне, на тропе столкнулись две тени. Пляшет охотник, нож в руке; дикая кошка-жизнь когтистым комом летит навстречу.

(Сон зацепил, вовлек, удавом влез в память, -- обнимает, стискивает, нашептывает. Что сидишь сиднем? присоединяйся! Давным-давно написана пьеса; имя драматурга утеряно; актеры… а кто они, актеры? чьи души примеряют?)

Горная тропа, рыжий рассвет под зеленым небом. Кровь на ступенях храма -- память о ночном происшествии. Рана под левой ключицей глубока и кровоточит, и еще не успела остыть моя сегодняшняя жертва: убитый в схватке зверь. Вверх, к алтарю!

Сияние встает над востоком. В блеске выныривающего солнца рождается видение: висячий сад, плывущий в лазури, там, где нет ничего, -- в вышине, над горой, в облаках. Я успеваю заметить, как пробует лапой небесную твердь дикая кошка, как, замерев, недоверчиво вслушивается она в шелест сада, а затем ослепительная колесница восхода разворачивается в мою сторону, мираж исчезает -- и только тогда я понимаю, что это не мираж.

(Сон, как и жизнь, -- забава богов. Я им не верю и не верю в них: какие боги в нынешнее время? -- Твоя правда! никакие! О времена, о боги! -- вздыхает драматург).

Галка-гадалка, проститутка

Вот я ей все это и рассказала. А то не надо было? Чтоб пацанку без ее ведома подстилкой сделали? Котяра -- он такой. Почешет -- забудет.

Она улыбаться перестала. Жаль, говорит, что у котов рога не растут.

Дошло до меня. Хохочу. На оленя он не похож, -- говорит Диана, -- но мы что-нибудь придумаем, правда?

Я падаю со смеху. Она вздыхает. Погадай мне на завтра, -- просит.

Я ладошку ее в руки взяла -- и смеяться сразу перестала.

А ей и горя мало. Шутит: я тыщу лет простояла бесчувственной, хочется хоть денек-другой пожить по-человечески. Пиши, говорит, телефон Артемчика. Через него на Котяру выйду, да и его самого заодно проверю: шевелится ли еще душа в теле.

Хотела ей крестик дать -- не взяла она крестик.

Артемчик, образованный человек

На следующее утро снова разбудил меня гад-телефон.

– - Вычислил! -- кричит в трубку Паштет. -- Знаешь, кто она?

– - Кто -- она?

– - Твоя вчерашняя?

– - А… нет, не знаю. И не интересуюсь. Бабки взял -- и все дела.

– - Ты телик смотришь?

– - Да ну его. И так дурак…

– - Не, да ты в натуре дурак. Как ты живешь? Откуда че знаешь? Там вчера тетку одну показывали… в музее историй…

– - Ну?

– - Понимаешь, она -- статуя…

Обкурился Пашка. Глюки лоб грызут. С ним бывает.

– - Ага, понимаю. Статуя она. Дальше.

– - Что -- дальше?

– - На хрена мне твоя статуя?

– - Так это ж она! Пропавшая!..

– - Слушай, я еще спал, а тут ты с музеями. Не шурши, дело говори.

– - Один в один она! -- кричит. -- Морда, фигура… Понимаешь, она ожила! Там охранник торчал, сейчас он в дурке сидит, говорит -- сам видел, как эта Артамонша с места тронулась, с пьедестала слезла -- и пошла, пошла…

– - Все, Паштет, больше ни слова! Чаша моя преполнилась. Щас сам тронусь и с пьедестала слезу. Ты о чем, вообще, говоришь? Ты хоть понимаешь, что несешь? Охранник в дурке, Артамонша пошла… У тебя все?

– - Не, -- вспоминает он, -- ее по-другому звали. По-гречески как-то. Артаманда… Артаминда…

– - Артемида? -- догадываюсь. Паштет в восхищении:

– - Вот ты пенек! Всегда все знаешь!

– - Богов надо знать в лицо, -- ухмыляюсь я в трубку. И замолкаю вдруг. Он еще что-то говорит. Я не слушаю. Не до него.

Книга у меня была -- толстая, с иллюстрациями…

Котяра, ночной зверь

– - Ты не спишь? Не спишь… Ты опять? Опять! Ладно, все, убедила. Распишемся мы, конечно, распишемся, где ты только набралась таких слов? Если пожелаешь, вступим в законный брак, да хоть прямо сейчас, он же ничего во мне не изменит, да и в тебе тоже. Кстати, пора тебе узнать: у меня есть жена, ты ее сегодня сто раз видела, так что это будет не завтра и не сразу, это -- возня, хлопоты, скучно, -- я умолкаю, глядя на околдованный луной мир.

…и получаю на голову поток отборнейшего словесного дерьма. Ну же скромница, омут взбаламученный, -- ждал ли я такого? значит, пора и тебе узнать -- оплеуха! еще! рывком за обе ноги, мордой в подушки! -- пора тебе понять аз и буки -- ах ты сука когтистая! руки! больно, говоришь? поделом! волосы пучком в кулак… -- пора умнеть, гордячка! -- притиснуть ее, чтоб не пискнула… впечататься… погоди, щас ты узнаешь!

…пора тебе, Госпожа моя, узнать: я, твой ничтожный раб, и в рабстве своем -- хозяин твой; только я твой владыка; я поставлен над телом твоим и душой, я буду топтать поля твои, Госпожа, пить воды; забыв о себе, искать твой луч, тоскующий храм, серебряный вскрик. Я вхожу в кружева, в огонь, познаю тебя. Не убегай, не бросай, я часть твоя, видишь?

Ты глупая, вздорная. Ты неисправима. Ты не помнишь себя. Ты же богиня!

Ты -- богиня, я -- в тебе. Твои сады. Там, где все однажды и навек. Где небо неделимо. Мы войдем, нагие; выпрямится трава, собьет след. Нас не найдут…

Вот и взглянула ты на меня. И хорошо. Где зверь? Нет зверя. Показалось нам.

Тебя сквозь слезы плохо видно. Тебя зовут фонтаном слез?

Смотрим с отвращением? Отворачиваемся? Все еще пытаемся плакать?

Плачь, королева падших. Смелее, ну! Еще, еще безнадежнее!

Любовь -- что это? это значит -- пересилить отвращение. Любовь -- это когда и отвращение в сладость.

На белой горе, в облаках, в чистоте жила Хозяйка зверей и трав. Была она сильной, справедливой и беспощадной. Следила за порядком в царстве своем и, не задумываясь, карала провинившихся.

Воительница, дарующая и отнимающая жизнь, -- так думали о ней люди. Боялись ее гнева, приносили ей в жертву собственных детей. И принимала она жертвы, поскольку Олимп дал ей право распоряжаться жизнью смертных, вкушающих с ее стола.

Никто не смел даже взглядом посягнуть на богиню. Горы и леса были подвластны ей. Стрелы Охотницы разили как копье самого Громовержца. Ее волшебный Лук был всегда при ней, на виду. Как часть тела. Как сердце, в котором маялась и билась, взлетая и падая, плененная Птица.

Любовь и справедливость? Любовь и беспристрастность? Любовь и беспощадность? Нет, не вяжется одно с другим! -- решили когда-то боги. Едва оперившейся Птице подрезали крылья. Девочка-богиня носила ее, не ощущая неудобств. Пусть себе трепыхается. Жить и без нее интересно, особенно если ты -- богиня.

Но девочки вырастают, и ночная тишина уже не баюкает – беспокоит. Сердце грохочет и обмирает в этой подзвездной тиши, ждет чуда… глупое сердце! ну зачем оно богам?

Сильная, властная, стремительная, она не давала поблажки Птице. Ее девственное одиночество отражалось в божественных причудах. Она принялась опекать влюбленных, устраивать чужие судьбы. Хозяйку зверей и трав, не знающую любви Охотницу начали почитать как покровительницу семейного очага -- ну не странно ли?

Странно? Да что в этом странного?

Но и девушки вырастают; ночная тишина уже не просто беспокоит -- кричит, зовет, требует; птица-сердце дико верещит, клюет изнутри, предъявляет ультиматум: не хочешь меня -- убей! Не можешь убить -- слушайся!..

Она не смогла убить Птицу.

Жестокая, неулыбчивая богиня, -- но всего лишь богиня!

Смертные не ведали ее тайн и не догадывались о том, что с приходом ночи Охотница превращалась в нежную, тонкостанную, прекрасную деву, подругу-напарницу белоликой луны, притягивающей сны и вздохи. Богиня становилась шальной и окрыленной. Не зная устали, танцевала она среди уснувшей лесной зелени, будто бабочка на чашечке цветка. По лучу, по тропинке небесной подруги поднималась высоко-высоко, туда, где звезды видны даже днем. Поднималась, кружилась на самой вершине, высматривала своего героя: Странника, ходящего-по-волнам, следопыта и охотника, который знал дороги, хранил свободу и мог передвигать горы.

Хозяйка зверей любила Странника. Любила потому, что так вышло: встретила когда-то и полюбила, -- а еще за то, что он никогда не вспоминал о ее богатстве и проклятии, о разящем волшебном Луке в руке и призрачной трепещущей Птице в груди.

Сколько раз поднимался герой горной тропой, сколько раз окунался в светящиеся облака! Закат щедро красил их огнем. Он входил в ее храм с последним солнечным лучом. Пес оставался снаружи, охранял вход, -- пес был предан хозяину. Она ждала на террасе, выходящей в ночь. Светила и туманности задевали за перила. Плескались внизу воды Стикса. Странник узнавал ее -- и не узнавал. Вчерашней уже не было -- была другая. Переменчивая, как заря. Искренняя -- но избегающая ответов. Чуткая – но легко и капризно меняющая настроение. Ясная, радостью окруженная, -- но нередко задумчивая, пугающе серьезная: голос тот же -- слова иные.

Только когда смолкает речь, уступая место нежности, когда ее дыхание становится твоим, когда от электричества немеют губы, -- тогда вновь обращается она в незнакомку, сбрасывает сегодняшние одеяния и омывает тебя, как река, в которую вошел; и ты растешь, ты пылаешь над бездной, над черным безвременьем, веселым пламенем клубишься в небе, -- ты уже смеешь быть! Ты дотягиваешься до олимпийцев; отныне -- вспомнил? -- ты вровень с ними: с лукавыми держателями, с премудрыми хранителями.

Ему казалось -- так будет всегда. Всегда рядом, всегда вровень…

Как она смеется! А в глазах -- печаль.

– - Почему? -- спрашивал он.

– - Слишком высоко живу. Тут так холодно, -- вздохнула однажды.

– - Эта беда -- не беда! Я разожгу огонь…

– - Огонь не держится в моем очаге. Так уж повелось: внизу жаркие костры, наверху -- зябкий лунный свет. На Олимпе горят факела, но это ничего не меняет. Просить у звезд тепла? До срока требовать весну? Я привыкла. Выучила два занятных слова: энергетический кризис. Ночью при мне лучина… тени бегают по углам… Много ли мне нужно?

– - Но -- почему?

– - Отец-Громовержец боится пожаров. И всего боится -- жалко его.

Столик на трех ножках. Ободок помады на хрустале, капля вина на губах… Боги -- те же люди. Тесно им в здешних коммунальных горах.

Я уведу тебя! -- решил герой. -- Вот только путь найду…

Решил -- выполняй. Раз ты герой.

– - Не грусти, девочка. Печаль пройдет!

Она взглянула -- он ответил. Мы молоды, правда? Мы растем и уходим. Не гневайтесь, старцы-олимпийцы! Повзрослели ваши дети. Нам не до вас. Сами обустраиваем наш уголок. Печемся о будущем.

– - Что ты задумал, Орион?

– - Хочу прогуляться по горам да долам… Я разыщу сад дальний, светлый. Я сделаю его твоим. Жди, ведь я вернусь. Вернусь, возьму тебя за руку и уведу!

Решил -- выполняй.

Боги даруют забвение. Милостивые боги…

Она жива, она должна жить, она будет жить, чтобы любить меня.

Жить, чтобы любить… острой сталью по нежному!

Раньше надо было, до полнолуния…

Раньше надо было. Посмотри, кто перед тобой. Это не человек. Не сосуд скорби.

Она жива и отзывается. Тихий стон -- приглашение на казнь. Луна пылает в небе. Огненный свиток с приговором. Ее метеорный след стрелой перечеркнул мою жизнь. Стрела, нацеленная в сердце зверя. Конец зверю!

Это богиня.

А я собирался убить ее. Сильна Моська! Захочет -- слона завалит. Силен слепец-невера! Захочет -- богов отменит.

Любовь -- что это, Диана? Итог или залог? Предсмертный грех -- или прощенье? Милость? Милостыня? Виденье? Так и не понял я, Цюй Пэн… так и не узнал я, о Госпожа зверей, какой силой движутся, почему убегают из под ног тропки, зачем сбегаются они к саду дальнему.

Там всадник на горе и роща в облаках. Там тот, кто ждет меня; там я убью его! Я суть его тебе отдам, как отдаю свою!

И в тот же миг палач -- мой друг сердечный, избавитель, мой кровный враг, мой исповедник -- начнет свой путь ко мне.

Он не спешит, идущий следом подражатель. Он -- несуетный мастер пытки, он срок мне не скостит! Знакома мне его повадка. В нем все черты мои. Он тот же я и помнит то же, того же века тать в ночи, -- но как несчастлив он, как страшен…

Он вне любви. Он проклят.

Я вижу его лицо -- лунное, с заостренными чертами -- и вдруг, неожиданным коннектом черепном разъеме, стучится в голову полное и ясное понимание происходящего.

Бездна глотала дни и годы. Птица и ее хозяйка ждали Странника.

Однажды… В тоске ночной, в окаменелости безвременья -- привиделось ли ей? Сон -- или память?..

Всесильная, легкомысленная, задорная юность подталкивала возлюбленных к выяснению отношений, к полушутливым состязаниям. Ах, как прелестна была Охотница, доказавшая свое превосходство над могучим полубогом! Проигравший нес победительницу на руках, поцелуями возвращая ей силы, и ночь становились жаркой от его дыхания.

Всего лишь раз превзошел он ее в искусстве охоты -- юный герой, который знал дороги, мог передвигать горы и привораживать призрачных птиц… человек, который сумел научить любви амазонку… гордый Странник, которого держала гладь морская… он хотел туда, за горизонт, куда заказан путь олимпийцам…

Однажды герой превзошел богиню. Дочь Зевса не помнила себя от гнева. Да кто ты такой? Почему смеешься? Откуда у тебя это умение -- смеяться над богами?!

Вспышка ярости, неуловимое движение. Выдохнул Лук, вскрикнула Птица; прервался смех. Возлюбленный вновь у ног твоих, Артемида. Стрела в груди… чья стрела в сердце Странника?!

Богиня жизни, ты ли угостила смертью единственного своего?

Все вдруг изменилось: набежали тучи, хлынул ливень, пророкотало над горами проклятие. И вздыбилась в ответ посейдонова пучина, и отчаянная, страшная волна тараном грохнула о скалы -- ударила, ухнула, разбилась, бессильно опала, отраженная мертвым камнем. Поздно, Посейдон! Боги карают дерзких руками любимых. Не исправишь, не вернешь.

Кричала, билась о прутья глупая Птица, -- ни слезинки не проронила гордая богиня.

Два диска мокнут в траве. Замерли испуганные нимфы. Изваянием кажется им одинокая женская фигура под торжествующими небесами.

Оставайся безмятежной, дочь моя, бессмертная девочка-однодневка! Звездными лучами прикасается любимый твой к твоей мраморной щеке. Верный раб хранит заветную рощу, и по-прежнему проливается жертвенная кровь в храме… Оставайся безмятежной!

Я смеюсь. Двумя пальцами гашу фитиль. Осторожно останавливаю время. Темными горячими ядрышками шкварчит оно: секунда за секундой. Змеиными извивами струится по руке: поцелуй за поцелуем. Вязкими каплями скатывается по коже. Вниз, в лиловый туман.

Малиновая, гулкая капель. Яд и горечь. Чаша жизни.

Я смеюсь, твой господин и раб, -- но горько, горько мне, Негаснущие Звезды!

– - Горько! -- радостно подхватывают Негаснущие. Кружатся. Зовут. Это вальс.

Расписываемся мы просто: кровью из вен. Вот теперь ты действительно счастлива.

Я до того успокаиваюсь, что забываю дышать. Молниевые удары пульса становятся далекими неторопливыми раскатами. Я разгадываю Последнюю Истину. Она проста и убийственна: от каждого -- по намерениям; каждому -- по делам.

Поделом мне.

Справедливо. К такому как я не заявится Венера Милосская, фифа луврская безрукая. Не подойдет, побережется. Я б ее за холку оттягал, протезы пристегнул, по-своему к делу приспособил. Меня достала совсем другая богиня. Беспощадная как сама жизнь. За нее я -- в огонь. Сам. В хладном рассудке. Во цвете сил и на подъеме дел…

Да гори они в аду, дела мои! Вот вспомнил…

Грустно, гнусно и некому морду набить. Разве что самому себе. Нашел о чем вспоминать перед уходом! Заставят вспомнить, знаю, -- ну и пусть, не своей же волей…

Я ищу взглядом невесту -- нагая, она прозрачно кружится в луче.

Это уже не вальс: это нежная, насмешливая смерть исполняет ритуал.

Трепет рук над головой

Черное серебро в зрачках.

Вспыхивают под луной струи волос -- блистающий водопад. Капля вина на горячих губах. Секунда до взрыва. Ритуальное "нет", биение тела, три магических вскрика, последние толчки жертвенной субстанции. Затихающая мольба, засохшая кровь…

Созвездие над камнем.

Терпеливо ждущий пес.

Мой взгляд отделяется от меня, становится ещё одним участником действия, по очереди выхватывая из круговерти полыхание луны, мертвую танцующую Диану, столик на трех ножках, бокал с ободком помады и бездыханного Котяру, наконец-то покончившего с прошлым.

Так завершается свадебный обряд, после которого нам останется всего ничего -- разбежаться и взлететь. Окно распахнуто, плещется внизу камень набережной, и готовы подняться в зенит верные галеры.

Луна -- чашечка цветка -- приближается к моей ладони.

Я научусь охоте, Диана!

Твой сад в моей крови.

Я свернулась улиткой,

Я закрыла калитку,

Я заплакала вешней рекой.

Я не ем и ревную.

Я безумством рисую.

Я -- натурщица смерти с косой.

Я браталась со всеми,

Экономила время,

Ночевала в хрустальных гробах.

Я -- раздавленный ландыш.

Королевою падших

Называли меня на пирах…

Стекает серебро с небес.

Пир начинается.

Использованы фрагменты стихотворений Анжелы Негодиной.