«Реинкарнатор»

Сергей СИНЯКИН РЕИНКАРНАТОР

Глава 1

Если у вас есть служебная машина черного цвета с тонированными стеклами, служебный кабинет и секретарша, если ваш возраст за пятьдесят и вместе с положением в обществе за годы вашей жизни вы приобрели солидное брюшко, которое старательно маскируете просторным пиджаком и не менее просторными брюками, тем более если вы ко всему этому имеете обширную лысину и носите очки в тонкой золотой оправе, а на груди вашей сине-бело-красными сполохами сверкает значок, значит, скорее всего вы представитель областной администрации. А если к тому же при встречах с вами такие же холеные чиновники подобострастно улыбаются и гнутся в поклонах, то можно вполне предположить, что вы не менее чем глава этой администрации.

Губернатор Царицынской области Иван Николаевич Жухрай, благоухая одеколоном, сосредоточенно прошел по коридору управы. На ходу он демократично и вполне доброжелательно отвечал на предупредительные благолепные улыбки короткими кивками, сам мимолетно улыбнулся секретарше, открыл дверь в свой кабинет и небрежно бросил на стол кожаную папку, которую, честно говоря, таскал более для солидности. Не дурак ведь, чтобы документы домой таскать! Для работы существует специально отведенное время, дома надо семьей заниматься, внука воспитывать, с женой, ежели такая имеется, ругаться! Да мало ли чего можно делать дома! А папка просто необходима, чтобы видели люди — горит человек на работе, времени для семьи не остается.

Нажав на кнопку селектора, Иван Николаевич поинтересовался:

— Шурочка, Куретайло уже явился?

— У себя, — сказала секретарша, и Жухрай испытал легкое раздражение: ишь, барин, у себя он! Сам Жухрай до победы на губернаторских выборах ходил рядовым партийным функционером из корпуса «красных директоров», а именно: был он до выборов директором Царицынского рыбозавода, но вместе с тем — ярый демократ по убеждениям. Так сказать, свой среди чужих и чужой среди своих. По натуре он был человеком осторожным, а потому, оказавшись в губернаторском кресле, партбилет свой публично, как некоторые недоумки, уничтожать не стал, а спрятал его в первый том Полного собрания сочинений товарища Сталина, который еще отцом Жухрая поле XX съезда партии был задвинут во второй ряд книжных полок и заботливо укрыт от постороннего взгляда сочинениями Коптяевой и Анатолия Иванова. В работе своей Иван Николаевич придерживался принципов демократического централизма и потому проявлений барства и бюрократического чванства терпеть не мог.

— Вызови его ко мне, — приказал он секретарше. Его заместитель Игорь Дмитриевич Куретайло хищной щукой проскользнул в кабинет, демонстрируя губернатору свою готовность к продуктивной работе. В руках у него были блокнот и золотой «паркер». Сам Игорь Дмитриевич был высок, худ, старательно маскировал остатками когда-то черных волос обширную лысину, которая с каждым годом завоевывала на голове Куретайло все новые и новые высоты. Одет он был в хорошо сшитый костюм — не Карден, конечно, не Гуччи, но вполне смотрибельным был костюмчик, не иначе кто-то из предпринимателей с Куретайло этим костюмчиком расплатился, сам Игорь Дмитриевич никогда бы на подобную вещь не раскошелился. Прижимист был Куретайло, сколько Жухрай его помнил: даже когда в райкоме комсомола они вместе работали, Игорь Дмитриевич и там всегда норовил на халяву выпить. Потом, когда родимая партия по миру с протянутой рукой пошла, каждому пришлось свое место в жизни искать. Сам локтями народ расталкивать Куретайло опасался. В бизнесе такая инициатива зачастую смертельно наказуема. За ненужную инициативу вполне заказать могли. И Куретайло понял, что надо идти другой дорогой. Еще немного Игорь Дмитриевич без особого успеха помыкался в столице и несолоно хлебавши вернулся в родимый Царицын, Жухрая как раз губернатором выбрали, надо было свою команду набирать, вот и пригодился ему Куретайло, Жухрай его по прежней работе знал, а тут еще Игорь Дмитриевич в столицах пообтерся, с Бурбулисом вместе пил, с Коржаковым в сауне парился, Руцкого во время октябрьской заварушки в плен брал. Такие люди всегда сгодятся. По роду своей работы Куретайло в губернаторстве курировал средства массовой информации, культуру и народное образование, а в нагрузку ему Жухрай еще выделил религиозные и общественные объединения.

Сейчас, сидя у Жухрая в кабинете, Игорь Дмитриевич льстиво и вместе с тем независимо улыбался, только улыбочка у него выходила поганая — словно он превосходство свое показывал и презирал все, как гордый Демон из поэмы Михаила Юрьевича Лермонтова. Жухрай хмурым взглядом согнал улыбочку с лица заместителя, поинтересовался:

— Что нового в прессе?

— В целом все нормально, — часто закивал головкой Куретайло. — Но вот «Городская правда» опять подкачала. Статеечку в ней тиснули о реконструкции Егланского маслосырзавода. Намекают, что некоторые областные руководители полученные кредиты, так сказать, экспроприировали и за бугор перевели.

— Конкретные фамилии называют? — нахмурился губернатор.

— У них одна фамилия на уме, — пригорюнился Куретайло, и по внешнему виду его и гадать не приходилось, чья фамилия в «Городской правде» прозвучала. Газетенка эта была органом мэрии, поэтому сразу было ясно, чьих рук дело и против кого именно гнусная статейка направлена.

— Брюсова работа, — сказал губернатор с сиплой ненавистью. — Вот гнус! Спит и видит себя в моем кресле! Что предпринял?

— Предупреждение газетке выписали через комитет, — безмятежно улыбнулся Куретайло.

— Что ж так откровенно? — недобро прищурился Жух-рай. — Теперь жалобы во все инстанции пойдут: мол, зажимаем критику, свободу печати душим!

— Да ей давно уже пора петлю на шею накинуть, — осклабился Куретайло. — Каждый квакает, что хочет и против кого хочет. Эра свободного кваканья, понимаешь! А насчет предупреждения, Иван Николаевич, вы не волнуйтесь. Я же не дурак, чтобы так откровенно и глупо подставляться. Они там фантастику братьев… этих… — Куретайло ловко заглянул в блокнот, — Стругацких перепечатали. «Жиды города Питера» называется фантастика. Вот за жидов мы газетке и врезали. Ишь, понимаешь, антисемитизм развели! Нет, чтобы достойно национальность указать — евреи, мол, в крайнем случае — иудеи, нет, они самое оскорбительное словечко использовали! Отсюда и до погромов рукой подать! Мы их и предупредили, пусть теперь утираются. Я приказал в «Царицынской нови» фельетончик небольшой тиснуть. «Черная сотня мэрии» называться будет. В завтрашнем номерочке и поместим. Так сказать, наш ответ Чемберлену, Иван Николаевич!

Жухрай встал из-за стола, заложил руки за спину и, выпукло обозначив животик, подошел к окну. Из окна был виден сквер и скамеечки, на которых совещались пенсионеры, второй день пикетирующие областную администрацию. Плакаты грудой лежали на одной из скамей. Длинный худой мужчина, совсем не похожий на агитатора-главаря, что-то объяснял пикетчикам, размахивая руками. Настроение у губернатора испортилось еще больше.

— Брюсов… — Он досадливо поморщился. — С ним надо что-то делать. Он нам все карты портит, этот гаденыш!

Валерий Яковлевич Брюсов был вечным соперником Жухрая. И в конце восьмидесятых их пути переплетались не раз. Однако в те времена партия была еще крепка, а мудрое партийное руководство до прямых конфронтации дело не доводило, улаживало конфликт необходимыми назначениями еще в самой начальной стадии. Теперь же, с приходом демократии, прежняя война между Жухраем и Брюсовым вспыхнула с новой силой. Новые времена — новые веяния. Гасить конфликт никто даже и не пытался, а вот скандальных дровишек в разгорающийся костерчик вражды каждый по возможности подкидывал. Особенно в последнее время, когда встал вопрос об очередных выборах на пост губернатора Царицынской области. Естественно, что Жухраю на этом посту хотелось остаться, а Брюсов с такой же настойчивостью губернаторское кресло желал занять.

Идеологическая передовая располагалась в средствах массовой информации. Линией фронта были тиражи губернаторской «Царицынской нови» и «Городской правды», которая являлось рупором мэрии. Журналисты в обеих редакциях были истинными виртуозами и акулами пера, закаленными в боях за построение развитого социалистического общества. С таким же усердием они сейчас поддерживали либерально-демократические реформы. Информационную войну журналисты обеих газет вели по всем правилам военного искусства. Происходили здесь свои битвы, обходные маневры, окружения, разведывательные операции и бомбежки. Иногда возникали идеологические перемирия, которые, впрочем, никогда не доходили до братаний. В этой войне были свои герои, но случались и свои предатели и перебежчики. Чаще всего информационная война велась партизанскими методами: идеологические диверсии, к которым прибегали обе стороны, преследовали одну цель — пустить под откос бронепоезд соперника.

Кроме того, были у Жухрая и личные причины для вражды с мэром, но об этих причинах Иван Николаевич не стал бы говорить с посторонними людьми, а тем более с Куретайло.

— Брюсов, — с томной ненавистью повторил Жухрай. — О кредитовании, значит, вспомнил! Ладно! Ты, Игорь Дмитриевич, запускай информацию о реконструкции театра муз-комедии. В самый раз! Сколько они там растратили?

— Два с половиной миллиарда, — с готовностью доложил Куретайло. — Семьсот тысяч — Брюсову, четыреста пятьдесят — его заместителю Кукушкину и двести пятьдесят Сыренко, который реконструкцию театра курировал.

— Фамилии, пожалуй, упоминать не стоит, — задумался Жухрай. — Скажут, что счеты сводим. Куретайло не согласился.

— Не счеты сводим, бабки подбиваем. Но я с вами согласен, Иван Николаевич, Брюсова и Кукушкина трогать пока не стоит, — сказал он. — Но только пока. А про Сыренко писать можно. Не велика птица. А потом, сами знаете, попробует оправдаться, крыльями махать начнет, всех вокруг себя перемажет.

— Ладно, — сказал Жухрай. — Делай как знаешь. Ты ведь мой Геббельс, сам знаешь, где и как соврать. Умного учить — только портить. У тебя все?

Куретайло заглянул в блокнот.

— Вчера из Союза писателей приходили, — сказал он. — У них там Владимир Маковецкий дуба дал.

— Денег на похороны просят? — догадался Жухрай.

— И на поминки тоже, — лицемерно вздохнул Куретайло. — Некролог в «Царицынской нови» мы уже поместили, а вот насчет денег — тут я с вами хотел посоветоваться. Они же еще и на книгу его просят.. Посмертное творение гения, так сказать.

Жухрай, склонив голову к плечу, оценивающе оглядел заместителя.

— И сколько же они просят? — поинтересовался он.

— На похороны и на поминки шестьдесят, тысяч, — доложил Куретайло, вновь осторожно заглядывая в блокнотик. — И на книгу стихов сто пятьдесят.

Губернатор подумал.

— Надо дать, — сказал он. — Все-таки инженеры человеческих душ. И потом, мы не дадим — они у Брюсова выцыганят. Тем более что фамилия у него соответствует. Надо дать. Во время следующей избирательной кампании каждому голосу будешь рад. Дать, но в обмен на поддержку.

— А где взять? — Куретайло исходу дела не удивился, заранее знал, сукин сын, чем дело кончится. — Сами знаете, у нас в бюджете кот наплакал!

— Найдешь! — Жухрай встал, снова пробежался по кабинету, остро глянул на заместителя. Куретайло поджался. Почувствовал, старый партийный волчара, что сейчас и начнется тот самый серьезный разговор, из-за которого Жухрай его с утра вызвал.

— Хреново ты работаешь, Игорек, — с проникновенной фамильярностью сказал губернатор. — Я тебе для чего под крыло попов и прочую лабуду отдал? Чтобы ты деньги, выделенные на реставрацию Свято-Владимирского монастыря, с отцом Филаретом делил? Нет, дорогой мой заместитель, я тебя на это место поставил, чтобы ты сам в курсе всех дел был и меня о них в известность ставил. А ты что делаешь?

Куретайло всей своей позой выразил покорность и непонимание ситуации. Хищная щука исчезла, на коряге вертелся хитрый и скользкий налим. Налим этот осторожно выглянул из коряги кресла.

— Не пойму, вы о чем, Иван Николаевич? — Куретайло развел руками. — Все вроде в порядке, с руководством церковным регулярно в баньке паримся, от них полная поддержка во всех начинаниях. Отец Филарет на прошлой неделе по телевизору выступал: мол, всякая власть от Бога, а уж ваша… — Куретайло улыбнулся. — А про дом я вам уже докладывал, как говорится, слава Богу, все в паях, даже менты не забыты… Сам Филарет котлован и освятил.

Жухрай отвернулся к окну и посопел.

— Тебе о Борисе Романовиче Даосове что-нибудь известно? — спросил он, не поворачиваясь.

— Секта? — Куретайло проворно зашуршал листочками блокнота. — Даосов… Даосов… Даосов… — Поднял на губернатора огорченные глаза. — Ничего нет, Иван Николаевич. Он кто? Предприниматель? Или из… — Куретайло неопределенно пошевелил пальцами.

Жухрай вернулся за стол.

— Из! — передразнил он. — Что у тебя по линии буддизма? С российским ламой общался?

Куретайло засмеялся.

— В прошлом году, — сообщил он. — В сауне парились у Филарета. Большой человек! Чуть еще в сауне не утонул.

Видя, что губернатор его веселья не разделяет, Куретайло оборвал смех и выжидательно уставился на хмурого начальника.

— Ты что-нибудь о реинкарнации слышал? — спросил Жухрай.

— Реинкарнация… — Заместитель снова уткнулся в свою записную книжку. — Саравасвати… Сатанаил… Содомия… Рибоксин… Есть такое дело! Реинкарнация… Точно! Ну, так это же больше к медицине отношение имеет, Иван Николаевич! А медицину у нас Санжапов курирует, это не ко мне претензии, это Санжапова надо за зебры брать! Я вас предупреждал…

— Выгоню я тебя, — перебивая Куретайло, вслух подумал губернатор. — Этот Даосов таким делом занимается, а ты, понимаешь, и ухом не ведешь. Про ТОО «Мистерия жизни» что-нибудь слышал?

— Ничего, — сразу став серьезным и озабоченным, признался Куретайло. — Ну, может, я что-нибудь и пропустил, Иван Николаевич. Недосмотрел, как говорится. Делов-то невпроворот. Но зачем же сразу оргвыводы делать? Исправлюсь, значит. Видите, записываю уже? ТОО «Мистерия жизни»… Даосов… Борис… Как там по папашке его?

— Романовичем его по папашке зовут, — утомленно сказал Жухрай. — Даосов Борис Романович. И сроку тебе, чтобы справку о нем и его, понимаешь, мистериях навел, я тебе Игорь Дмитриевич, даю два дня. И ни днем более. Хочешь, сам по городу бегай, можешь милицию к этому делу подключить. Твое дело. Только через два дня я об этом человеке и обо всех его занятиях должен знать все.

— Будет сделано, — сказал Куретайло, который на глазах веселел и обретал прежнюю живость. — Можете даже не помнить, Иван Николаевич, сам напомню и доложу. Разрешите?

— Ну, что у тебя еще? — недовольно поморщился Жухрай. — Только побыстрее, мне через полчаса в аэропорт ехать надо, китайцев встречать.

— Из Союза писателей интересуются, — доложил Куретайло, — вы на похоронах будете или пришлете кого? Губернатор задумчиво поиграл нижней губой. Особого желания произносить над гробом, а тем более выслушивать рядом с покойником прочувствованные и неискренние речи о нем Жухрай не испытывал. Да и на поминках пришлось бы чокаться со всеми собратьями покойного по поэтическому перу, и не только чокаться, но и пить, тем более что от желающих выпить с губернатором и попросить у него денег на издание нового произведения отбоя не будет. И ведь полезут, обязательно полезут, а здоровья и денег у него не так уж и много. Порой даже не поймешь, чего меньше.

— Сам поедешь, — сказал он Куретайло. — Выпьешь, скажешь, что, понимаешь, положено… Только ты там смотри, печень свою береги, все-таки творческий народ…

— Понял, — сказал Куретайло. — Веночек от вашего имени заказать?

— Как обычно, — согласился Жухрай. — Талантливому поэту — от администрации области.

— Это как водится, — сказал Куретайло. — А лично от вас веночек не сделать? Все-таки вы с Владимиром Дмитриевичем, можно сказать, довольно близки были. Помню, вы у Сыроварова в откормсовхозе парились!

Жухрай хмыкнул.

— А ты забудь, коли помнишь. Венка не надо, — сказал он— — Заедешь в совхоз декоративных культур, корзинку живых цветов возьмешь. Не будем, понимаешь, афишировать банную дружбу.

Куретайло вышел из кабинета. Слышно было, как он отпускает игривые комплименты секретарше. Жухрай откинулся в кресле. До прилета китайской торговой делегации оставался еще час. Брюсов… Нет, с мэром пора кончать. Больно смел сокол, высоко летать хочет. Надо бы-ему крылышки малость укоротить. Да и язык не мешало бы. Впрочем, это самый крайний вариант. Более всего губернатору Царицынской области Ивану Николаевичу Жухраю хотелось, чтобы все рассказанное ему о реинкарнаторе Борисе Романовиче Даосове оказалось чистой правдой. Именно такой человек был нужен губернатору. Именно такой!

А Куретайло меж тем вошел в свой кабинет и преобразился. Хищная щука бесследно исчезла, как, впрочем, И скользкий налим. Сом сидел в кресле, уверенный в себе сом, хозяин омута сидел под портретом первого российского президента и макетом двуглавого орла, похожего на корону. И вел себя Куретайло подобно самодержцу — казнил и миловал.

Но больше все-таки казнил.

Глава 2

Поэтические сборники старейшего члена Царицынского отделения Союза писателей Владимира Дмитриевича Маковецкого продавались в любом магазине Царицына. В подарочных изданиях и в обычных, в бумажных мягких обложках. Обычного формата и малого. Иначе и быть не могло, кого же издавать местному издательству, как не того, кто рулил местным отделением Союза писателей добрый десяток лет? Не молодежь же желторотую с ее идеологическими вывертами и душевными колебаниями? «Поэт в России больще чем поэт…» С этим Владимир Дмитриевич полностью. соглашался. Все творчество Владимира Дмитриевича было направлено на то, чтобы утвердить в сознании граждан нетленные истины и уважение к власть предержащим. Поэт в России больше, чем поэт. Он — мессия, который несет в народные массы доброе, мудрое, вечное. Творчество — его крест, с которым поэт обречен брести на свою собственную Голгофу. Голгофа Владимира Дмитриевича Маковецкого находилась в баре ресторана «Маяк», расположенного неподалеку от Царицынского отделения Союза писателей. Мако-вецкий всходил на эту Голгофу ежемесячно. Сначала он выпивал стаканчик-другой, чтобы взбодриться после трудного рабочего дня. После этого ему начинали нравиться женщины — от рядовой официантки до случайной посетительницы. Владимир Дмитриевич начинал усаживать их за столик, принимался читать им свои сокровенные стихи, чтобы женщины ощутили и поняли его нежную ранимую душу. Некоторые женщины (а таких было подавляющее большинство) понимать Маковецкого не хотели и порывались уйти, порой даже допуская оскорбительные выпады в адрес заслуженного поэта, лауреата премии Шумахера и участника Больших Марковских чтений. Маковецкий с достоинством, но порой излишне горячо отвечал им, разгорался скандал, в котором продажная администрация ресторана занимала сторону оскорбительниц. И тогда появлялись вызванные администрацией римские легионеры в серых мундирах и с резиновыми мечами на поясе. Каждый раз все заканчивалось тривиальным вытрезвителем. Утром следующего дня заслуженный поэт извинялся перед администрацией ресторана и клялся, что подобного больше никогда не повторится. Стыдливо дыша в сторону, Маковецкий каялся перед работниками общественного питания, объяснял, что во всем виновата суровая, полная схимничества жизнь творца, и все успокаивалось до следующего раза.

Царицынский классик был невысок и дороден. Ходил он обычно в синей тройке и черном беретике, который залихватски сдвигал на ухо, тщательно следя, однако, за тем, чтобы плешь, уже занявшая на голове все основные высотки, пе привлекала к себе особого внимания. На лацкане пиджака желтел постоянно лауреатский кругляш, в праздничные дни левую сторону пиджака занимали орденские планки, а в особо торжественных случаях — тяжело звенящая чешуя орденов и медалей. К наградам своим Маковецкий относился с пиететом и даже так писал о них в своих стихах:

Я получил медалей много — Хотя о них и не мечтал! На пиджаке сияет строго Трудом заслуженный металл. , Я их обрел — не по наряду! Не как вожди застойных лет… Других медалей мне не надо, Мне мил моих медалей свет! [1]

Правда, находились злые языки, которые утверждали, что почетное место в иконостасе Маковецкого занимали медали «За сдачу пустой тары» и «За победу над зеленым змием». Маковецкий лишь презрительно топырил губы — известное дело, у каждого живого классика есть свои недоброжелатели. Александра Сергеевича Пушкина недруги при жизни вон как полоскали! И где они теперь, эти недруги? Зато Пушкину памятники по всему миру стоят, скоро двухсотлетие со дня рождения великого русского поэта отмечаться будет! А стихи Маковецкого, в которых житейский опыт и вдохновение переплавлялись в единый выверенный сплав, печатались в различных издательствах, переводились на языки народов могучей страны, знакомство со стихами Маковецкого рождало у читателей душевную сопричастность к творчеству Владимира Дмитриевича и доставляло тем истинное удовольствие и радость для каждого читающего.

Ни в Москве, ни в Туле, ни в Рязани, Ни в Сибири… счастья не найдешь, Если женишься, как в наказанье, Если в жены, не любя, пойдешь! Нет, не будет счастья в Тегеране, Не поймут ни Австрия, ни Рим, Коль стрелой Амура не израненный, Из-за денег ты ложишься с ним. Или с ней. И будет наказанье — Если без любви ты вступишь в брак, То любой москвич или рязанин Справедливо скажет: ты — дурак!

Молодых шалопаев Владимир Дмитриевич старался не замечать. На семинар они к нему не ходили, а значит, шанс стать настоящим поэтом у самоуверенных сопляков был совсем незначительным. А если время от времени и появлялся, то рецензии на творчество молодых писал именно Владимир Дмитриевич, и он был в своих рецензиях строг и принципиален, как и подобает мастеру большого поэтического дарования.

По совместительству Владимир Дмитриевич также являлся советником губернатора Ивана Николаевича Жухрая по вопросам искусства. Губернатор был раньше директором рыбозавода, который неожиданно окунулся в хозяйственные заботы, ему искусством заниматься некогда было — то посевная, то уборочная, то жатва, то скирдование. Бензин найди, технику выбей, элеваторы подготовь, голодных коров накорми, механизаторов напои, а то ведь вообще откажутся работать! Поэтому губернатор каждому слову Маковецкого внимал с тем уважением и доверчивостью, с какими робкий первоклассник внимает своему классному руководителю. В области литературы авторитет Маковецкого был на немыслимой высоте. Он уже смело мог о Роберте Рождественском отозваться как о певце нашего коммунистического прошлого, Николая Рубцова беззастенчиво лягнуть за злоупотребление спиртными напитками, Андрея Вознесенского назвать формалистом. А уж о местных стихотворцах, особенно о тех, кто не входил в узкий круг друзей и почитателей Владимира Дмитриевича, и говорить не приходилось. Маковецкий отзывался со всей своей крестьянской прямотой и открытостью.

С особой теплотой и бережливостью Владимир Дмитриевич Маковецкий относился к молоденьким поэтессам. Этих он всегда приглашал к себе в дом, когда его труженица-жена находилась на даче, долго и с упоением зачитывал поэтессам свои стихи, показывая неопытным ученицам, как правильно сочетать форму с содержанием. Маковецкий учил молодых учениц верно описывать эмоциональные всплески, которые рождаются в общении с противоположным полом, за что и получил незаслуженно обидную кличку от завистливых товарищей по литературному цеху — «лирик-производитель». На навешиваемые ярлыки Владимир Дмитриевич внимания не обращал, однажды он так и написал в очередном лирическом стихотворении, посвященном очередной любови. отгоревшей и осыпавшейся, словно цвет герани:

Сожаленья друзей мне не надо. Осужденья врагов — не приму! Я ушел, и душа моя рада, Что все вышло у нас по уму…

Труженица-супруга к выходкам Владимира Дмитриевича привыкла, как привыкают среднеазиатские дехкане к норовистому ишаку, и в общении с ним придерживалась восточной мудрости, которая гласила, что «как осел ни петляет, перед старостью все равно на прямую дорогу выходит». Между тем Владимиру Дмитриевичу Маковецкому уже исполнилось шестьдесят лет, и местное издательство выпустило юбилейный двухтомник его избранных стихов, но до прямой дороги ему было идти и идти. Ишак Ольге Дмитриевне Маковецкой попался чересчур норовистый и упрямый.

Впрочем, это только казалось. На самом деле дорога оказалась не слишком долгой. Аккурат в ноябрьский праздник Маковецкий сидел в ресторане «Маяк» с очередной любительницей высокой поэзии и по этому поводу вел себя на редкость прилично и вежливо — брал молоденькую поэтессу за тонкую белую руку, наливал ей из графинчика водку и цитировал себя любимого и влюбленного:

Ax, Рая, Рая, Рая Мой давний идеал! От счастья замирая, Тебя я целовал…

И в этот самый совершенно неподходящий момент к токующему поэту подошел высокий, худой и полупрозрачный товарищ, который коротко и выразительно представился:

«Товарищ Кондратий!» Маковецкий непонимающе вскинулся побледнел и грянулся лицом в салат из свежих помидоров а пришел в себя уже в реанимационной палате областной клинической больницы. Анализы и кардиограмма были неутешительными, и Маковецкий понял, что может рассчитывать лишь на свое литературное бессмертие. Но книги книгами, а жизнью Маковецкий был в достаточной степени умудрен, понимал внутренне — не Гомер он, не Гете, даже не Слуцкий, в конце концов.

Больничные коридоры, выкрашенные тоскливой казенной краской, располагают к размышлениям о душе и небе. Тем более что вдоль этих коридоров ходят такие же бедолаги, уже внешним видом показывая, что вечная жизнь — удел богов, но не смертных. Вспоминался печальный анекдот, который раньше рассказывался со смехом, а теперь располагал к грустной философии. Больной спрашивает:

«Доктор, жить буду?» «Будете, — вежливо отвечает врач. — Но недолго».

Верить в это не хотелось, поэтому, когда в курилке Владимир Дмитриевич услышал о загадочных карначах, которые скупают для повторного использования души, ему страстно захотелось познакомиться с одним из таких повелителей человеческих сущностей, и он начал расспрашивать про карначей каждого встречного, надоедая и врачам, и больным. Долгое время ничего существенного узнать не удавалось, так, слухи, не больше того. Да и слухи все эти были, что говорится, из пятых рук, они больше походили на бредовые фантазии, которые только распаляли любопытство и больше ставили новых вопросов, чем давали ответов на уже существующие.

— Ты, мил человек, с какого дерева свалился? — поинтересовался сухонький древний старикан, лицом и фигурой похожий на высушенный опенок. — Ишь, реинкарнатора ему подавай! Нет, мил человек, по правилам карнач с тобой о покупке души и разговаривать не станет, а ежели кто назовет себя карначом да прицениваться начнет, сам понимай, откуда он! Карнач души оптом покупает, он знает, у кого души-то брать, а что до твоего покупателя, так на таких вот, как ты, душеприказчики есть, они этим делом занимаются.

Маковецкий осторожно тронул больничного старца за плечо. Уж больно хрупким он ему казался, прикоснись — один табачного цвета дымок по коридору поплывет.

— Да мне без разницы, папашка, — сказал он. — Ты мне скажи, где этого душеприказчика найти, а дальше я уж сам как-нибудь!

— Папашка, — беззубо усмехнулся собеседник. — Самому-то сколько стукнуло? Не шестнадцать случаем?

— Ну извини, — покаянно потупил голову Владимир Дмитриевич. — Не хотел тебя обидеть. Ты толком скажи, что за душеприказчики, где их найти?

Старец задумчиво пожевал синими губами.

— Кто они, от них и узнаешь. А где найти, подскажу. Пойдешь на Центральное кладбище, скажешь дьякону Михаилу, что, мол, Евлампий ему кланяется, он тебя с кем надо и сведет.

Интуитивно Владимир Дмитриевич Маковецкий понял, что расспрашивать старика больше не о чем, и удалился в свою палату. Жена принесла ему необходимые для творчества принадлежности, но Маковецкому не писалось. Может быть, питание в больнице было непривычным, может, больничные запахи угнетали, но строчки из-под пера выходили вялые и анемичные, как дистрофики из шестой палаты. Заигрывать с санитарками Владимир Дмитриевич не решался, левую сторону его лица немного перекосило, отчего Макоеикий постоянно улыбался саркастической и немного загадочной улыбкой, речь стала невнятной, и Владимир Дмитриевич немного шепелявил, а объясняться санитарочкам в любви с шепелявостью, плохой дикцией и дергающимся лицом было просто глупо.

Ежедневно к нему заходили товарищи по литературному цеху. Молодежь, конечно, о болезни Владимира Дмитриевича и не вспоминала, а если и вспоминала, то как не отмеченный в календаре праздник. Пока Маковецкий лежал в больнице, Царицынское книжное издательство приняло и подписало в печать сборник молодых поэтов «Речное удивление», куда вошли стихи, не раз справедливо критикованлые Владимиром Дмитриевичем за недостаточный патриотизм, эгоистические мотивы и ползучий эмпиризм. Товарищи по литературному цеху часами расспрашивали Маковецкого о его болезни и выражали надежду, что в самом скором времени он поправится и вновь встанет у руля местного отделения Союза. Все они были в чем-то правы. Даже покойники попадают в больницу не навсегда. После работы судмедэкспертов они отправляются на кладбище, выслушивая по дороге причитания и жалобы оставшихся в одиночестве родных. Владимир Дмитриевич — напротив: вскоре почувствовал себя значительно лучше, перестал использовать в постели утку и был признан условно здоровым человеком, подлежащим выписке из больницы.

Пару недель он отлежал дома, однако и в родных стенах Маковецкий не обрел утраченного душевного спокойствия и сил для поэтического творчества. Только однажды под его пером родилось нечто достойное прежнего Маковецкого — это была рецензия на рукопись молодого царицынского автора Анджея Лукомцева. Анджей Лукомцев закончил фантастическую повесть «Славные среди славных». Со свойственной ему проницательностью Маковецкий обнаружил, что негативные построения начинающего фантаста являются антинародными, псевдосоциальными и не служат главному — победе идей перестройки на всей территории Российского государства. О негативном влиянии повести на читателей свидетельствовал и тот факт, что ее уже издали в Германии, Чехии, Англии и Австрии, идейные противники печатать хорошие книги никогда не будут, поэтому читать повесть российским читателям Владимир Дмитриевич Маковецкий категорически не советовал.

Однако, признаки депрессии и психического расстройства проявлялись у Владимира Дмитриевича все чаще и явственней.

На одном из июльских общих собраний членов писательского Союза, на котором разбиралось заявление выезжающего на постоянное место жительства в Израиль прозаика Ярослава Гуммельмана, Маковецкий повел себя очень необычно. Гуммельман потребовал, чтобы собрание приняло на постоянное хранение его партийный билет, так как платить взносы регулярно он не имеет возможности, а в Израиль едет просто посмотреть — плохо там или хорошо. Собравшиеся начали возмущаться поведением Гуммельмана как недостойного звания российского писателя. «Наши писатели или уезжают, или остаются! — резко высказался царицынский детективщик Пакетный. — Что значит посмотреть? Он будет прикидывать, где ему лучше, а мы за него взносы плати? Китайцы, и те с собой за рубеж горсть родной земли берут! Пусть Ярослав Маркович партбилет с собой забирает, как память о преданной им Матери-Родине! И нечего собратьям по перу головы морочить!» Евгения Пакетного шумно поддержали остальные. И тут Маковецкий сурово оглядел зал и заявил, что как пролетарий от пера он не понимает товарищей. Что значит — забери партбилет на чужбину? Человек имеет право оглядеться. Вот вы, товарищ Пакетный, вы за последние три года свои опусы шесть раз опубликовали, а ваш собрат по искусству Гуммельман только два. Вам, товарищ Пакетный, с вашей гонорарной колокольни легко смотреть, как мучаются и голодают соратники по литературному труду. Но мы-то не должны на это спокойно смотреть. Пусть Ярослав Маркович едет и посмотрит, что там и как.

Он уже пострадал от новоявленных российских антисемистов они его собаками кусали, печатать его отказываются. А что касаемо партбилета, то тут еще надо посмотреть, нет ли каких закрытых постановлений Центрального Комитета нашей партии, которые позволяли иностранному гражданину состоять в ее рядах. Выступление Владимира Дмитриевича потрясло всех до такой степени, что многие из присутствующих тут же проголосовали на всякий случай «за», хотя никто не мог сказать, за что же именно он проголосовал.

После этого к Маковецкому накрепко прилипла кличка «пролетарий от пера». Некоторые даже шутили, что Маковецкому нечего терять, кроме своего пера. А иные, пугливо оглядевшись, быстрым шепотом добавляли, что ежели перо им будет все-таки утеряно, то большой беды в том не будет и литература эту утрату переживет, не проливая особых слез.

Но странности странностями, а на Центральное кладбище Владимир Дмитриевич все же поехал. Чувствовал — пора!

Дьякон Михаил оказался тридцатилетним рыжебородым мужчиной с редкими, но длинными волосами и неожиданно басовитым голосом. Черная ряса на нем была в перхоти и табачном пепле, а в некоторых местах попросту прожжена. Голубые пронзительные глаза дьякона смотрели поверх собеседника, словно за плечами Маковецкого дьякон видел если не самого Бога, то не меньше чем архангела, и отвлекаться на поэта не считал необходимым. Однако привет от старца Евлампия спустил дьякона на грешную землю.

— Я так понимаю, что тебе душеприказчик нужен? — задумчиво прогнусил дьякон. — Решил о душе подумать? Что ж, правильное решение и… — дьякон нехорошо усмехнулся, — своевременное. Сестра, — позвал он какую-то старушку из числа церковных активисток. — Пройдись погляди, может. Ловкач на месте?

— Я в долгу не останусь, — легко и привычно намекнул Владимир Дмитриевич.

— Все мы в долгу перед Господом, — строго сказал дьякон Михаил и указал собеседнику на большую церковную кружку. — Не скупись, сын мой, у нас здесь запросто, можно и баксами.

Скупиться на глазах у старух из церковной общественности было невозможно, и Маковецкий, холодея от сожаления, опустил в кружку две сотенные бумажки.

— Здесь он, батюшка! — вернулась с кладбища посланница. — Идет! Я ему сказала: «Иди, Ловкач, тебя отец Михаил кличет». Так он все сразу бросил и пошел. «Я, — говорит, — хоть и особой работой занимаюсь, слугу Божьего ждать не заставлю!»

Душеприказчик Ловкач оказался кладбищенским рабочим. Был это плечистый и крепкий мужчина лет тридцати пяти, небритый и в солдатской форме без погон и ремня. На нечищенных кирзовых сапогах его желтела кладбищенская глина.

— Пришел? — с ухмылкой спросил он. — Я тебя раньше ждал. Еще бы неделька…

Договор был составлен по всей форме и заверен дьяконом. По этому договору душеприказчик получал откупные, а царицынский поэт Владимир Дмитриевич Маковецкий после кончины душеприказчиком передавался (продавался) по согласию сторон городскому реинкарнатору и получал возможность обрести себя в новой жизни…

— Когда родились? — спросил душеприказчик и, получив ответ, быстро что-то посчитал на измятом клочке бумаги. — В четвертом рождении, — сказал он.

В последний рабочий день последующей недели Владимир Дмитриевич почил вечным сном. Сидел он в рабочем кабинете, перечитывал кое-что из своего недавно изданного избранного, неожиданно ему стало немного нехорошо, а потом совсем плохо, и со словами «Не надо было соленые огурцы к пиву брать!» царицынский классик приказал всем долго жить.

На панихиду ждали Жухрая, но губернатор был занят с китайцами из провинции с труднопроизносимым названием. Вместо него на церемонии присутствовал заместитель Игорь Дмитриевич Куретайло, при одном взгляде на которого каждый понимал, что имеет дело с жуликом, а после второго более внимательного взгляда становилось ясным, что это не рядовой. Заместитель губернатора приехал с пышным лавровым венком и сказал прочувствованные слова а под конец своей речи пустил крупную и прозрачную слезу и облобызал вдове руку. «Поможем! Сохраним память о выдающемся поэте!» — выкликал он, хотя ясно было, что забудет, едва лишь ступит за порог кафе, где справлялись поминки, а уж помощи от него дождаться вообще невозможно даже при самом благоприятном раскладе.

Руководство Царицынской области поместило в «Царицынской нови» обширный некролог, заслуженные долгим и упорным трудом медали Владимира Дмитриевича Маковецкого, как это и положено было, несли перед гробом, а в последних словах своих соратники по литературному труду говорили только хорошее. Правда, окаянная писательская молодежь поминала руководителя долго и охотно. Даже когда писательская тризна завершилась, творческая молодежь продолжила это увлекательное занятие на свои кровные денежки.

Игорь Дмитриевич Куретайло выпил с литераторами положенное количество официальных рюмок и ушел из местного отделения Союза писателей со стопкой книг с автографами, которые ему охотно давали жаждущие новых книжек писатели. Книги заместитель губернатора ссыпал в багажник, а сам, усевшись в машину, некоторое время недоуменно разглядывал водителя, потом нетвердой рукой полистал записную книжку.

— Даосов, — прочитал он и, откинувшись на сиденье, неопределенно махнул рукой: — В администрацию Центрального района, братец!

Глава 3

«Душу выну!»

Тот, кто думает, что это всего лишь иносказательная угроза, обещающая неприятность, глубоко ошибается. Это —профессия. Что, собственно, представляет собой простая человеческая душа? Да набор электромагнитных колебаний, поддерживаемых биохимическими реакциями человеческого организма. А как известно, реакции в теле умершего продолжаются сорок дней. На сороковой день душа покидает тело, и тут ее можно поймать и использовать повторно. Если душа заказная, если клиент заранее подсуетился и с душеприказчиком договорился, то и сорока дней ждать не надо, трубочку даже выведут, чтобы о почву не поцарапалась, эктоплазму не повредила. Собственно, обменный фонд реинкарнаторов из таких душ и формируется. А если душу на выходе не перехватишь, так ищи ее в Чистилище, повторному использованию она уже не подлежит. Оттуда, из Чистилища, у нее лишь два пути, сами знаете каких. Однако ошибается тот, кто думает, что отловом душ на кладбищах занимаются реинкарнаторы. У них на это времени не хватает, да и не пустят их к могилкам истинные хозяева кладбища — душеприказчики. И вообще рискованное это дело — ловить души покойных. Тут не только ловкость нужна, но и определенная сноровка. И храбрость, конечно.

Храбрость у Даосова была, и ловкости у него вполне хватало, только вот места на городских кладбищах были давно распределены между душеприказчиками, и впускать Бориса Романовича в свой узкий круг они не собирались. Кому охота налаженный бизнес ломать? Нет таких дураков, особенно сейчас, когда перестройка в разгаре. Однако и отказать Даосову никто из них не решался. Борис Романович мог напрямую договариваться с клиентурой еще перед самой кончиной, и тогда уже душеприказчикам пришлось бы сопровождать до могилы раздушевленный хладный труп, не представляющий ни малейшей ценности. Это душеприказчиков также не грело, хорошие деньги терять никто из них не хотел, и поэтому между городским реинкарнатором и кладбищенскими королями существовало неофициальное соглашение, по которому кесарю оставалось кесарево, а слесарю, понятное дело, — слесарево. Соглашение это неукоснительно соблюдалось обеими сторонами, вот и приходилось Даосову каждую пятницу ближе к полуночи объезжать кладбища и вести переговоры с душеприказчиками на предмет скупки освободившихся душ. Занятие, конечно, муторное, но без него было не обойтись — клиенты Даосова любили, чтобы у него в конторе выбор душ был побогаче, да и самому на душе спокойнее, когда в твоем душехранилище, как в армейской казарме, места свободного нет. Почти все сторожа Даосова уже знали в лицо и почитали за придурковатого сатаниста. Нормальный человек ночами на кладбище ходить не станет, у него других забот хоть отбавляй. Но поскольку Даосов могил не разрывал и надгробий не портил и даже один раз на Центральном кладбище поймал и сдал сторожам малолетнюю шпану, малевавшую на памятниках свастики и прочую пакость, то с ним мирились и особой огласке посещения Даосовым кладбищ не предавали. Тем более, что молчали они все небезвозмездно. А раз так, что им Даосов? В конце концов, у каждого в жизни свой бзик: кто-то любит по кабакам свою жизнь прожигать, деньги на проституток тратить, а кого-то на смиренные погосты тянет.

В эту пятницу погода выдалась мерзопакостная, городской асфальт блестел, как черная лайковая перчатка, а бурые тучи висели, едва не касаясь мягкими пористыми боками высоких кладбищенских кипарисов. В довершение ко всему время от времени моросил холодный мелкий дождь. Настроения такая погодка никому прибавить не могла, а уж сопряженная с посещением погостов вообще вызывала раздражение и тоску.

На двух кладбищах удача Даосову не улыбнулась. Душеприказчики что-то бормотали об отсутствии нужных захоронений, мутно ежились под дождем, отводили глаза, и вообще по их поведению и настроению было видно, что пришли они на кладбище только ради того, чтобы с карначом повидаться и тем ранее достигнутой договоренности не нарушить.

У железных ворот Центрального кладбища Даосов посигналил. Из сторожки выскочила длинная худая фигура в светлом плаще. Сторож, что-то дожевывая на ходу, вгляделся из-за ворот, узнал машину, приветливо помахал рукой и заулыбался радостно, будто брат родной к нему в гости приехал. А что ему не радоваться? Даосов за каждый свой визит независимо от результатов платил сторожу полтинник, и сторож, наверное, уже прикидывал, на что он потратит халявные деньги. Ворота заскрипели, медленно разошлись в стороны, и машина Бориса Романовича вползла на территорию кладбища.

Сторож сунулся в окошко, получил от Даосова купюру и расплылся в благодарственной улыбке. У него было длинное костистое лицо и лошадиные зубы, отчего Даосову всегда казалось, что ему улыбается один из покойников, похороненных на этом кладбище. Впрочем, кто знает, что за душа была у этого сторожа, да и была ли она у него вообще. Обычно реинкарнированные виделись Даосову с радужными ореольчиками вроде мыльных пузырей, а вот сторож этот был без ореольчика, ровно души у него вообще не было или — что уж совсем невероятно — сторож был первородком. И что было совсем уже странно, знал этот сторож, кто такой Даосов, сам однажды проговорился, назвав Даосова карначом. Непростой был сторож, все хотелось Борису Романовичу приглядеться к нему повнимательнее, да, как обычно, времени не хватало.

— Как дежурство? — поинтересовался Даосов.

— Нормально, — снова показал длинные зубы сторож. — У меня народ смирный, водочку пить не мешает.

— В часовне есть кто? — продолжал ночной гость расспросы.

— Мишка-дьякон спит, — сообщил сторож. — Вмазали вечером во славу Божию, вот и не пошел никуда. Здесь-то к Богу ближе!

— Ладно, — проворчал Даосов. — Негоже, братец, слугу Господа нашего хулить. Кормилец все-таки!

Сквозь мокрое стекло среди мрачной темной бесформенности кустарника и деревьев белели памятники. По аллеям кладбища гулял дождь. Даосов вылез из машины, поежился, натянул на голову капюшон, сунул руки в карманы и побрел но центральной аллее мимо памятников почетным гражданам города и геройски павшим в товарищеских разборках бандитам. Сторож с задумчивым любопытством посмотрел ему вслед, сладостно нащупал в кармане только что полученную от Даосова купюру и торопливо скрылся в своей сторожке. Похоже, что ему было чем в сторожке заняться.

Слева рядом с часовней из зарослей вечнозеленой туи кариесным клыком темнел гранитный памятник царицынскому бандиту Мише Сологубову, который в свое время немало народу обидел, но в конце концов и сам пострадал, получив пулю в лоб во дворе своей собственной бани, когда распаренная в сауне душа его совсем не ожидала подлых сюрпризов. Дойдя до сологубовского памятника, Даосов свернул и двинулся по аллее, углубляясь на территорию кладбища. Деревья вдоль аллеи печально поскрипывали, сумрачно дышала кладбищенская земля, и где-то в глубине кладбища одиноко покачивался уцелевший светильник, разбрасывая по сторонам рассеянный свет. Светильник освещал кирпичную кладку забора, на которой неровными кривыми буквами было написано: «Все бабы — суки!» Чувствовалось, что достала любящая жена кого-то из покойничков, и здорово достала, раз уж на заборе ночами писать начал! Время от времени в редкие просветы между туч выглядывала луна, и тогда все кладбищенское пространство освещалось бледным мертвенным светом, а белые мраморные памятники становились похожими на восковые свечи или затаившиеся привидения. Все было как в американских фильмах ужасов. Только скалящихся вурдалаков не хватало и прогуливающихся по аллеям покойников. А вот душееды, судя по быстрым теням, на некоторых могилках дежурили. Видать, крепко покойнички при жизни кому-то насолили, вот и намолили им от всей души. — Романыч? — негромко окликнули Даосова.

Даосов обернулся. Из-за памятника цыганскому барону, что лет пять назад погиб в автокатастрофе, осторожно выглядывал один из душеприказчиков, или, как они сами себя называли, — подушников. Морда у него была мучнисто-белая и жутковатая, никаких вампиров не надо. Борис Романович узнал его сразу, это был Жора Инкубатор, однажды он продал Даосову сразу полторы сотни душ, среди которых были уникальные экземпляры. Взял Жора за них дорого, но и Даосов не прогадал — заработал втрое больше выплаченного.

Жора среди душеприказчиков был за главного, ни одно кладбищенское правило без него не обходилось, и к мнению Инкубатора прислушивались.

— Рисковый ты мужик, Романыч, — сказал Инкубатор, едва реинкарнатор подошел ближе. — Гуляешь свободно. Ты что, ничего не слышал?

— А что я должен слышать? — хмуро поинтересовался Даосов.

— Да говорят, что заказали тебя, — смущенно сказал Жора.

— Как это заказали? — Борису Романовичу показалось, что он ослышался.

— Ты что, не знаешь, как заказывают? — еще больше смутился душеприказчик.

Даосов ощутил неприятный холодок в спине. А кто бы к такому известию спокойно отнесся?

— И кто же этот наглец? — не надеясь на ответ, спросил он.

— Да откуда я знаю! — Похоже, что Жора уже сам был не рад затеянному разговору. — Слушок, говорю, прошел! Даосов сменил тему:

— Товар есть?

Жора Инкубатор развел руками.

— Пустой я, Романыч. Невезуха последнее время идет. И душееды совсем обнаглели… Шастают, сволочи, по ночам, словно у нас здесь медом намазано…

Это на кладбище-то? Медом? Ну-ну!

— А Солидол где? — поинтересовался Даосов.

— В больнице. Я же говорю, что душееды оборзели вконец. Вот он на них и нарвался. У бабы одной на могилке. Ему бы, дураку, сразу душу бросить и бежать, так нет, бляха муха, отбиться захотел. Ну и покромсали мужика. Морда в крови, чакра в дырах. Морда-то ладно, заживет, а вот кто ему чакру штопать будет?

— Серьезно?

— Недельки на три из бизнеса выпал. И то, можно сказать, повезло Солидолу, на щенков нарвался, не на взрослых тварей!

— Ты здесь один? Жора замялся. Даосов терпеливо ждал.

— Вся кодла здесь, — сказал Инкубатор. — Как, значит, слух про тебя прошел, сам понимаешь, всем интересно стало…

— Замочат меня или нет? — догадался Даосов. Жора потупился.

— Мы здесь тотализатор организовали, — признался он. — Против тебя ставки принимают пять к одному.

— Ну-ну, — саркастически сказал Борис Романович. — Дерзай, может, капиталец сколотишь.

— Ладно, — сказал Инкубатор. — Ты, Романыч, не держи зла. Сам знаешь, каждый сам за себя, один Бог за всех.

Даосов с презрением отвернулся от напуганного душеприказчика и двинулся по аллее. Некоторое время Жора Инкубатор с опасливым интересом наблюдал за ним, потом скрылся в тени памятника, и только темное пятно метнулось к стене, словно прополз огромный паук или тень крупной птицы промелькнула.

Может быть, душеприказчики и в самом деле собрались на кладбище, но никто из них, за исключением Жоры Инкубатора, на глаза Даосову попасться не спешил. Или прятались, сволочи, или в засадах сидели. Реинкарнатор брел по аллее, с тревогой поглядывая на голубые огоньки, помигивающие на могилках, и ощущал всевозрастающее беспокойство. Жора Инкубатор такого придумать не мог, не решился бы он в отношении карнача такую пулю отлить. А это значило, что слушок о заказанном убийстве Даосова среди подушников действительно прошел. И ничего хорошего это не сулило. Более того, это значило, что, пока все не утрясется, никто ему ни единой души не продаст. Хорошо еще, что старые запасы неплохие оставались. И ходить Даосову теперь надо было, как говорится, пятками вперед. Подушников напугать легко, у них по обе стороны кладбища, мягко говоря, недоброжелателей хватает. Их Борис Романович не боялся, весовые категории у них не те, но не зря говорят, что от врагов лишь Бог защищен…

— Эй, — тихонько позвали из кустов. — Души не нужны? Борис Романович остановился и осторожно повернулся на голос. Из кустов на него испуганно смотрела острая хитрая мордочка. Душеприказчик, позвавший Даосова, был молод, пацан еще совсем, и чем-то напоминал крысу, хотелось даже подойти ближе и проверить, не тянется ли за ним голый розовый хвост. Однако Даосов сдержался. Похоже, незнакомый подушник готов был дать деру при любом его неосторожном движении.

— Ты что, новенький? — поинтересовался Борис Романович, ежась от вновь заморосившего дождя.

— Почти, — признался его собеседник. — Племяш я Ловкача. Знаете такого?

— А где же сам Ловкач?

— А его на новое Ворошиловское кладбище работать позвали, — сказал новоявленный душеприказчик. — Там товара побольше будет, вот он меня сюда и пристроил, чтобы место не пропало.

— А как ты догадался, что меня души интересуют?

— Кто еще с подушниками ночью на кладбище разговаривать будет? — нахально удивился подросток. — Я сразу допетрил, что вы из карначей.

— Ишь ты, смышленый какой, — хмыкнул Даосов. — Ладно, говори, что у тебя есть?

— Солидного ничего нет,.. Обычные души. Маковецкий Владимир Дмитриевич, поэт, четвертое рождение… Балабанов Аким Георгиевич, одиннадцатое… Бочков Федор Борисович, этот, пожалуй, интересен, дядя его птичкой отметил… Седьмое рождение, в пятом — губернатор Царицына Рогозин, в третьем — личный шут Ивана Грозного… тот самый… Никитин Семен Николаевич, из разночинцев, шестое рождение… Ну и так далее… Всего тридцать пять душ. Если возьмете, то сами дома посмотрите. Будете брать?

— Все с завещаниями?

— Да нет, С завещаниями только трое — Балабанов, Бочков и еще один, местный поэт, который Маковецкий. Его вчера похоронили, так мы с дядькой его еле перехватили. На его могиле штук восемь душеедов дежурили: видно, крепко он кому-то насолил, от души ему намолили. А остальных можно использовать как угодно, претензий не будет.

— Рано вы Маковецкого прихватили, — сказал Борис Романович. — Даже девяти дней ждать не стали.

— Так заказник же! — удивился мальчуган. — По договоренности.

— Сколько ты за них хочешь?

— За Бочкова — полторы сотни, за Маковецкого — стольник, а остальных оптом по десятке отдам.

— Пятьсот восемьдесят, правильно?

— Хорошо считаете, — качнул головой юнец.

— Тебя как зовут? — поинтересовался Даосов.

— Шустрик, — не задумываясь, сказал мальчишка. Борис Романович усмехнулся. Тот, кто дал пацану кличку, похоже, знал его хорошо.

— Ты знаешь, сколько ангелов помещается на острие иглы?

— Не меньше, чем чертей, — быстро выпалил Шустрик.

— Надеюсь, что ты меня не обманешь, — сказал Борис Романович и полез в карман за бумажником.

Шустрик пересчитал купюры, порылся в карманах и добросовестно отсчитал сдачу.

— Себе дороже, — сказал он. — Дядька рассказывал, что сделал хозяин виноградника с виноградарями, убившими его наследника.

Не прост, ох не прост был этот мальчишка, заполучивший на кладбище место своего родственника! Надо же, Евангелие от Матфея, пусть даже в чужом пересказе, сопляк цитирует. Даосов повнимательнее вгляделся в бледное лицо, взял у мальчишки иголку с душами, небрежно кивнул юному душеприказчику на прощание и пошел к своей машине. Вокруг острия иголки разливалось радужное сияние ореолов, но считать их Даосову было некогда: а что, если его на кладбище решатся подкараулить? Очень Борису Романовичу хотелось узнать, что за охотник на него охоту открыл, а вот спросить не у кого было.

Сторож, услышав, что Даосов заводит машину, выглянул из своей теплой сторожки. По неверным движениям сторожа было видно, что, пока гулял реинкарнатор по кладбищу, он зря времени не терял. Однако ворота отпер удачно и даже шутливо отдал выезжающей машине честь. Борис Романович выехал с кладбища и, уже отъезжая, посмотрел в зеркало. И опять ему показалось, что закрывает ворота покойник, а не живой человек.

Весь обратный путь он проделал томимый сомнениями и тревогой. Непонятно было, кто мог решиться поднять руку на карнача, не было еще отморозков в Царицыне. Уважали в городе карначей, побаивались, может быть, даже кое-кто и ненавидел. Божество не божество, а возможности любого дурака впечатлят. Поэтому заказать карнача мог лишь тот, кто совсем рассудка и осторожности лишился. С реинкарнаторов даже бандиты дани не брали. Некоторые недоразумения с начинающими, у которых глаза были белыми от жадности, иной раз случались. Но заказать карнача? Это надо совсем идиотом быть: меченые деревья долго в лесу не растут — или буреломом сломает, или спилят однажды. Хорошо, если сразу сожгут, а ну как в дом потянут, для забора используют или двери в свинарнике подпирать? Бандиты карначей уважают. Они понимают, что в противном случае ходить им в опущенных или чушках — что-что, а корпоративность среди реинкарнаторов похлеще, чем в любом ином ремесленном клане. За своего карначи мстят обязательно, можете не сомневаться, душа того, кто на жизнь или здоровье карнача посягнул, в Чистилище никогда не попадет, на земле ее мордовать будут до самого последнего рождения. Надо будет — ее у чистилищных выкупят, отмолят в крайнем случае, но виновный ответит по полной программе — от вселения в домашнего таракана до червя в банке у рыбака. Нет, смело можно сказать, ни один живодушник против карначей не пойдет, даже отморозок последний — и тот побоится, на такое только чистилищная братия способна, она в карначах конкурентов видит.

А может, так оно и есть? Посчитал кто-то из чистилищных авторитетов, что Даосов ему дорогу перебежал, отсюда и все неприятности? Раньше все как было? Чистилищные, понятное дело, свое берут, у них одни безвозвратники, а карначам достается то, что в обменный фонд пустить не грешно. Никто никому не мешал, и обид никаких не было. Борис Романович начал припоминать свои приобретения последних лет. Особых праведников или ярых грешников среди скупленных душ не было, но ведь кто чистилищного поймет? Втемяшил себе в голову, что Даосов ему враг, вот и изгаляется. Но тогда ведь и исполнитель должен быть соответствующий… Даосов содрогнулся и едва не остановил машину. Вот потому ему и не продавали ничего. Точно. Душеприказчики — они тоже люди, хоть и не совсем обычные. Услышали про неприятности Даосова и решили немножечко выждать. Каждому жить хочется, а у чистилищных все запросто: он прошел, и вот нет его ищу его и не нахожу. Трусом Даосов никогда себя не считал, но при мысли о чистилищных ему стало нехорошо. Волосы даже на бородке дыбиться стали. И было от чего. С чистилищными простыми мантрами бороться бесполезно, да и молитвами их не взять, а вот Каббалой Борис Романович никогда не интересовался и в заклинаниях ее, что могли бы помочь делу, ориентировался плохо. Не то у него образование.

Он прикинул, что будет делать с дорогими душами. Балабанову и Бочкову пока особого применения не было, а вот Маковецкий мог пригодиться. Последнее время поэтические души были в некоторой цене. Новые русские добра уже разного набрали и теперь желали, чтобы их дети похавали культурки. «Надо будет завтра в книжный магазин зайти, — подумал Даосов. — Купить книжку этого самого Маковецкого и посмотреть, что он там кропал». В шибко большой поэтический дар Маковецкого Борис Романович, разумеется, не верил, но и в провинции порой встречаются весьма и весьма приличные поэты, не всем же в столицах пороги издательств обивать.

Машин на проспекте Маршала Жукова почти не было, поэтому реинкарнатор сразу увидел идущий от перекрестка фургон. Фургон был огромен, черен, и фары у него подозрительно не горели. На скорости он вышел на встречную, и если бы Даосов не был уже внутренне готов, то случилось бы непоправимое, но тут он ушел на трамвайные рельсы, машина запрыгала по ним, и фургон промчался мимо, обдав Бориса Романовича чадом и леденящим холодом потусторонней действительности. Конечно, на такой скорости в неосвещенной кабине что-либо разглядеть было трудно, но именно в это время из серых низких туч на мгновение выплыла луна, и Даосов увидел водителя опасного фургона. — Водитель был черен, как эфиоп.

Глава 4

Вернувшись домой уже во второй половине ночи, Борис Романович Даосов долго сидел на кухне и пил чай. Чтобы вернуть душевное равновесие, он даже выпил граммов сто водки, но покой не приходил. Интересно, а кто бы сохранил душевное равновесие, если бы его только что попытались раздавить грузовиком? А самое главное, причин к такому жестокому обращению с собой реинкарнатор не видел. Каждый занимается своим делом. Борис Романович исключением из правила не был.

Лет десять — пятнадцать назад Борис Романович был скромным младшим научным сотрудником одного из царицынских научно-исследовательских институтов. Работа была не особо пыльной, но и платили за нее не слишком щедро. На хлеб хватало, а на масло приходилось подрабатывать, разгружая вагоны с сахаром и солью на царицынской «Росбакалее». Этот же каторжный труд позволял Борису Романовичу Даосову, которого в те годы иначе как Борьком или Бориской никто и не звал, иметь некоторые карманные деньги, которые он тратил на литературу. Случайно ему попался потрепанный томик какого-то буддийского проповедника, Борис его внимательно прочитал и на долгие годы заболел буддизмом. Вскоре он уже тратил на книги подобного толка и часть скромной зарплаты мэнээса. Это не замедлило пагубным образом сказаться на семейном бюджете. Жена долго боролась с увлечением Даосова, но супруг лишь раскачивался и читал нараспев мантры от злых духов. Неизвестно, сколько бы их борьба продолжалась, но тут родители жены Бориса внезапно умерли, оставив ей кооперативную квартиру в самом центре города на проспекте Ломоносова. Жена махнула на Даосова сразу обеими руками, плюнула на семейное благополучие и ушла жить вместе с пятилетним сыном Иваном в квартиру родителей. Тем их совместная жизнь и закончилась.

Года два Борис Романович прожил в оставленной ему женой однокомнатной квартире, незаметно бросил работу в институте и некоторое время жил по инерции, приобщаясь, как и полагается бывшему интеллигентному человеку, к многочисленному племени пьющих. Постепенно он пропил все свои буддийские трактаты и часть мебели, что не забрала при переезде жена.

Однажды он проснулся в комнате, заставленной пустыми бутылками, увидел в поверхности чайника свою небритую и опухшую физиономию и на десять лет раньше известного кинорежиссера Станислава Говорухина понял, что так дальше жить нельзя. Но если Говорухин дальше разговоров не пошел, то Борис Романович свои субъективные ошибки преодолевал с решительностью российского учителя, который, устав от безденежья, решился ограбить банк.

Заняв деньги и сдав квартиру своему коллеге по работе Бфиму Самойловичу Кутнику, Борис Романович Даосов выехал в город Душанбе, где некоторое время изучал в библиотеках уцелевшие буддийские трактаты, потом понял, что напрасно теряет время, заплатил деньги бородатым и хмурым таджикским контрабандистам и ушел с ними в горы. Перейдя границу, он некоторое время скитался по горным селениям, пока не оказался в горном монастыре, который назывался дацаном. Там он научился есть цампфу и пить тибетский чай, понял, что убивать живое существо не очень хорошо, но самое главное — Даосов осознал, что у каждого живого существа на земле имеется душа. В сущности, что такое человеческая душа? Набор полевых колебаний, который может сохраняться неограниченно долго. Достаточно, чтобы был постоянный источник для ее подпитки. Вот почему в некоторых домах еще столько нереинкарнированных душ. Рассядутся по сети и близ электрических розеток, энергию сосут. Иной раз по неосторожности или по жадности какая-нибудь душа насосется энергетических излишков и давай светиться. Кто-то говорит — НЛО, кто о привидениях испуганно шепчется, ученые о шаровых молниях толкуют, а это обсосавшаяся энергии душа. Своего рода энергетическая обжора. У Даосова открылась неожиданная способность находить к этим душам подход, и из дацана он вышел признанным реинкарнатором. Однако специалистов подобного рода в горах хватало, некоторые из-за отсутствия фронта работ даже в медитации ушли, а Даосов самоуглубляться и сидеть за молитвенной мельницей не очень любил, поэтому попросил разрешения вернуться в Россию.

Буддизм в России приживался плохо, и именно поэтому разрешение вернуться на Родину Борису Романовичу дали легко. Некоторые ламы полагали, что пора уже полуазиатскую страну сделать окончательно азиатской и к восточной культуре приобщить. Начали с боевых искусств, потом стали музыку на российские рынки проталкивать, особенно с тантрическими мотивами. С «Камасутрой» народ знакомить стали. Молодежи учебник эротического искусства индийского народа особенно понравился: познакомившись с теорией, народ кинулся в активную практику. Разумеется, за пресыщением наступила обязательная усталость, и, следовательно, можно приступать к ознакомлению широких российских граждан с принципами дзэн и основными положениями восточных философских течений.

Борис Романович Даосов вернулся в родную страну в самый разгар перестройки. Гайдар и Чубайс уже осчастливили народ по полной программе, все, что не смогли украсть они, добрали различные «РДС» и «МММ», которые плодились в больной от реформ стране с кроличьей скоростью. Деньги, которые Ефим Самойлович Кутник ежемесячно откладывал на сберкнижку Даосова как плату за пользование его квартирой, превратились в гроши, на которые не только жить, в гроб ложиться было невозможно, потому что хватить всех этих сбережений могло лишь на целлофановый кулек. Перед Борисом Романовичем встал извечный вопрос российского интеллигента: что делать?

Конечно, он запросто мог открыть школу боевых искусств. В свое время он получил звание боевого дракона и черный пояс чемпиона Гиндукуша, что в условиях малой населенности этого района Тибета сделать было не особенно трудно. Однако Борис Романович не хотел умножать насилие, царившее, по его мнению, в России. Немного подумав и взвесив свои возможности, посоветовавшись с малым российским ламой, Даосов получил от последнего патент на реинкарнаторство и занял вакантную должность городского реинкарнатора в Царицыне. Природная смышленость Бориса Романовича помогла ему, не нарушая буддийских законов и российского законодательства, открыть в Царицыне индивидуальное частное предприятие «Мистерия жизни», которое за умеренную плату делало то, что на Тибете подобные Борису Романовичу специалисты делали бесплатно.

Выглядел он к тому времени довольно импозантно. Борис Романович был чуть выше среднего роста, но полнота пощадила его, отметив свое скромное присутствие небольшими складками на животе. Да и эти складки были скорее следствием длительных постов, которым Борис Романович подвергался в дацанах. Даосов был русоволос и русобород. Отпущенная в тибетских странствиях растительность мелкими кольцами покрывала нижнюю часть лица, делая Бориса Романовича похожим на басмача Абдуллу из знаменитого советского вестерна «Белое солнце пустыни». Слава Будде, зубы в своих странствиях Борис Романович сохранил, а каких-либо особых отметок в виде шрамов или родимых пятен на лице его не было.

В помощницы он взял первого же кандидата — длинноногую и молоденькую Елену Владимировну Богомаз. Было девице двадцать лет, внешность она имела обманчиво невинную, а очки придавали Леночке строгость школьной учительницы. Оказалось, что за невинной внешностью прятался грешный бес. Вместо «Домостроя» Елена Владимировна Богомаз вечерами читала все ту же «Камасутру», а любовников у нее оказалось столько, что надо было загнуть пальцы на руках и ногах, да и то лишь использовав для этой цели пальцы гвардейской роты. Впрочем, это обстоятельство не мешало Елене Владимировне относиться к своим служебным обязанностям со всей серьезностью. И надо было честно сказать, что с обязанностями она справлялось неплохо.

Молодая сотрудница не обошла своим вниманием и работодателя. Даосову в то время исполнилось тридцать шесть лет, был он недурен собой, к тому же, как уже говорилось, внешностью, особенно бородкой, напоминал хана из знаменитого советского боевика. Надо сказать, что круглосуточные моления в дацанах не прошли для Даосова бесследно. Не то чтобы он был абсолютно равнодушен к женщинам, но вполне мог обходиться без них. Тем не менее чары легкомысленной поклонницы «Камасутры» оказали влияние и на него. В один прекрасный вечер они оказались в постели Даосова. Борис Романович был приверженцем традиционных способов любви. Разумеется, он начал с предписанного «Камасутрой» сорокапятиминутного целования пяточек, а утомленная рестораном и выпитым шампанским Леночка постыдно задремала и все самое интересное пропустила. С этого времени помощница к своему шефу относилась с уважением, называла его «маленьким гигантом большого секса», но попыток к сближению не возобновляла. Даосов воспринял это с глубоким внутренним облегчением, к которому, впрочем, примешивалось и некоторое разочарование.

Предприятие Даосова оказалось неожиданно удачным. Впрочем, неожиданной эта удача была лишь для Бориса Романовича. Российские граждане, воспитанные в эпоху социализма в доверии к государственному аппарату и в ожидании вечной халявы, только и ждали тех, кто захочет их обмануть. Они доверчиво получали ваучеры и сдавали их в инвестиционные фонды, которые, обожравшись ваучеров, лопались, не оставляя каких-либо следов. Российские граждане долго не унывали и продолжали с достойным иного применения усердием искать новых мошенников, вкладывая деньги то в"Русский Дом Селенга", то в «МММ», просто в «Хопер», а то и в «Хопер-инвест». Жажда халявы и доверие были так безгранично велики, что некоторые из граждан попадались на один и тот же голый крючок по нескольку раз. Удивительно ли, что ИЧП «Мистерия жизни» оказалось именно тем предприятием, о которых среднестатистические россияне могли только мечтать. Где еще найдешь предприятие, которое может обмануть тебя в следующей жизни? А умудренные собственным негативным опытом россияне к детищу Бориса Романовича Даосова относились именно так. В принципе их грела перспектива обмануть самого реинкарнатора: «Вот он, жулик несчастный, возьмет с нас деньги за последующее рождение в новом теле, придет время — где душа? А нет ее, в Аду мы, дорогой товарищ Даосов, паримся, хрен ты нас оттуда достанешь!» Почему-то все ожидали, что попадут именно в Ад, перспектива райского блаженства российским гражданам казалась столь же реальной, как индексирование дореформенных вкладов Сбербанком — может быть, когда-нибудь…

Как бы то ни было, но предприятие Бориса Романовича Даосова процветало. Успехи в бизнесе дали ему возможность приобрести автомашину, двухкомнатную квартиру и сделать евроремонт в офисе. Получилось солидно. В одной комнате сидела Елена Богомаз, выполняющая обязанности секретаря и бухгалтера, в другой сидел сам реинкарнатор. В ящике письменного стола Даосова жила большая мудрая кобра, которая помогала Борису Романовичу уламывать недовольных и упрямых клиентов. Животное было спокойное и в отличие от компаньонки неприхотливое, гонорар брала мышами, да и то не каждый день.

Стержнем ИЧП «Мистерия жизни» был обменный фонд душ, которые Даосов хранил, как и предписывалось трактатами, на острие иглы. Иглы Борис Романович держал в специальных подушечках, которые ложились в деревянную шкатулку, а шкатулка, в свою очередь, запиралась в сейф. Иногда он раскладывал подушечки с иглами на своем рабочем столе и любовался многочисленными ореолами, исходящими от собранных на иглах душ. В основном, конечно, преобладал серый цвет посредственности, который изредка разбавляло розовое мерцание поэтических душ, красноватые художественные блики и бордовые пятна душ, склонных писать прозу и жалобы (надо иметь в виду, что высокохудожественную и оттого правдоподобную жалобу или донос иной раз написать сложнее, чем рассказ в привычной народу манере социалистического реализма) изредка озаряло комнату голубоватое сияние инженерно-технической души, аквамариновая синева научного работника, желтые искры религиозных душ и иные сполохи, соответствующие основным наклонностям имевшейся у Даосова сути. Конечно, хотелось бы, чтобы в общем калейдоскопе почаще вспыхивали бриллиантовые блестки гениальности и таланта, но об этом можно было только мечтать. Редкие карначи могли похвастать, что видели подобные блестки в своей коллекции, такими душами можно было завладеть лишь в случае, когда они не проявили себя в предыдущем рождении, обычно же, проявив себя достаточным образом, они непременно попадали в Рай или Ад, за этим чистилищные следили особенно внимательно.

Шкатулкой Борис Романович Даосов особенно дорожил, поэтому категорически запретил своей помощнице лазить в сейф. Запрет этот был опрометчивым, уже на следующий вечер Борис Романович обнаружил в расположении игл видимый беспорядок. Сообразив, что в своей беспечности он сподобился Синей Бороде, Борис Романович вызвал Леночку к себе. Убивать ее в соответствии с сюжетом французской сказки он не стал, а наоборот, сев поудобнее в кресло, долго объяснял девушке, что может произойти, если человек не имеет навыков реинкарнации, приводил ужасные своей недостоверностью примеры, показывал, как неопытные реинкарнаторы теряют свою индивидуальность в результате неправильного обращения с инкарнированными на длительное хранение душами, и с укоризной высказывал мысль о том, что по халатности Леночки они могли потерять основу благосостояния их предприятия. Около четырех часов утра Елена Владимировна Богомаз расплакалась и попросила уволить ее с работы, но увольнять девушку Даосов не стал, а отвез ее домой. Увольнять сотрудника с работы было бы непростительной ошибкой — ведь каждый новый человек мог раскрыть секреты производства, но Елене Владимировне ее начальник все-таки продолжал верить.

Подумав о девушке, Даосов некоторое время обдумывал возможность ее участия в происходивших событиях, но поздравому размышлению отказался от мысли о такой причастности. Однако оставалось неясным, кому он перешел дорогу. Вроде бы жил — не химичил, на чужое не зарился. Когда подсовывали души, по праву принадлежащие верхним или нижним, сразу отказывался, даже цены не узнавал. Две недели назад, например, предложили Борису Романовичу душу настоятеля Свято-Духовичного монастыря Устима Царицынского. Так ведь он сразу от нее отказался, знал, что это не его товар. А души священников последнее время были в баальшой цене! Выгодно можно было бы ее пристроить, желающих хватало. Однако реинкарнатор договоренности соблюдал и настоятельскую душу не приобрел-таки. Так ведь душеприказчик недобросовестный, что Устима Царицынского предлагал, никак не пострадал. Живет себе и даже «вольво» новый купил. И никто его давить грузовиком не собирается, никто не спрашивает, каким образом он святую душу умыкнул, архангелов не дождавшись. Что же, Борис Романович Даосов — крайний? Нашли виноватого! За чужой овес холку мылить взялись!

Нет, определенно на него злились не верхние и не нижние. Были бы верхние, давно бы прилетел Ангел, ахнул бы ло предприятию молниями, праха бы от здания не осталось. Да и нижние по таким диверсиям великие мастера были, не в ночь они Борису Романовичу вспомнилось! Нет, на верхних и нижних это вообще было не похоже. А может, чистилищные? Встретиться бы с ними, поговорить… Только как же, поговоришь с ними! Даосов помрачнел. Впрочем, на чистилищных это тоже было не особо похоже. Тогда кто же? Может, конкурент какой объявился? Нет, не выпускник дацана, этих реинкарнатор знал хорошо, и вряд ли кто из дацанских пошел бы на такую подлянку. Но ведь мог кто-то из шаманов или вообще неучтенная самоучка, к которому случайно попали старые списки нужных трактатов. Навострился, стервец, по ним основным реинкарнаторским понятиям и действиям, а теперь жаждет найти применение своим знаниям и мастерству, жизненную нишу или материального благополучия, подлюга, ищет.

Даосов выпил еще немного, разделся и в одних трусах пошел стелить тахту. Ветер разогнал тучи, и в окно шаловливо заглядывала огромная клонящаяся к закату луна, поэтому и свет в комнате можно было не включать. Борис Романович лег в прохладную постель, и едва его голова коснулась подушки, как в нее пришла еще одна мысль. Что, если это какой-нибудь клиент недовольный безобразничает? Однако, как Даосов ни вспоминал, ни одного негра из своих клиентов припомнить не мог. Ладно бы это, черный мужик за рулем фургона мог быть простым наемником, но недовольных клиентов Даосов тоже не припоминал. Не было ведь таких! Если бы клиент остался чем-то недоволен, он бы сначала скандалить пришел, ручную кобру реинкарнатора пугал бы. Но ведь не было подобных случаев, никогда не было!

Он попробовал уснуть, но мешала смешливая луна.

Даосов прошел на кухню, допил водку и снова улегся на тахту, закинув руки за голову. Нет, давили его на полном серьезе. Но зачем? Может быть, кто-нибудь из городских группировок шалит? Так ведь нет среди них дураков, чтобы на карнача вздумали бочку катить! Все знают, карначи друг друга держатся, обижать своего не позволят. Коллеги этого карнача виновную душу пасти будут, у чистилищных выменяют, нижним стократно отвалят, лишь бы только душу негодяя заполучить. Он ведь все рождения пройдет, все мучения испытает, все вселения пройдет — от червяка для рыбалки до рожающей женщины! Не найдется среди царицынской братвы отморозка, что на карнача руку бы поднял. Этот вариант тоже отпадал.

А если все-таки чистилищные? Борис Романович даже поежился в теплой постели. Этот вариант ничего хорошего ему не обещал. И о причинах их недовольства можно было только гадать. Кто знает, какие у чистилищных могут быть интересы. Господи! Да намекнули бы, он с превеликим бы удовольствием чистилищным в любом вопросе навстречу пошел. Себе дороже с этой братией спорить! В конфликте с ними и сам верховный тибетский лама за тебя не вступится, а уж малый российский лама — тот вообще промолчит или на стрелке чистилищных в их требованиях поддержит. Ситуация!

Даосов зевнул. Водка наконец подействовала, и тело немного расслабилось. Сейчас бы самое время помедитировать немного, попытаться нирваны достичь, но Даосов устал как собака, а потому только лег на бок и прикрылся от наглой луны подушками. Представил себе пространственную вереницу Будд и принялся неторопливо считать их. На сто четвертом Будде Борис Романович уснул. Луна разочарованно улыбнулась и ушла за облака. И зря она это сделала, потому что не увидела сна, который Даосову приснился.

А приснился Даосову Ангел. Ангел был какой-то тоскливый, потерянный, с понурыми белыми крыльями, из которых в разные стороны торчали перья. Печально взглянув на Даосова, Ангел сказал:

— Что ты делаешь, Боренька? Ну что ты делаешь?

— Чего тебе? — спросил Борис Романович без особой радости от видения. А чему, собственно, радоваться, не новое воплощение Мантрейи снится! Сами понимаете, что Ангелы, как и черти, к добру не снятся!

Ангел склонился и заглянул в душу реинкарнатора большими голубыми глазищами.

— Ты зачем, Боренька, женские души в мужские тела вселяешь? — горько спросил Ангел. — Разве ты не знаешь, что потом с этими мужиками бывает?

— Знаю, — честно признался Даосов.

— Знаешь и делаешь, — всплеснул Ангел крылами. — Разве ты не знаешь, что грех это? Разве не боишься гнева Отца нашего? Содом и Гоморру забыл? — Да иди ты, — сказал Ангелу Даосов, — Спать мешаешь!

И Ангел пошел.

Некоторое время большие растерянно расставленные в сторону крылья его виднелись сквозь окружавший Даосова туман, потом не стало видно и их. Только слышался скорбный шепот.

— Что ж ты делаешь, Боренька? Что ж ты делаешь? И зачем ты, Боря, педиков на белом свете плодишь?

И в самом деле — зачем? Никто Бориса Романовича делать это не заставлял, и особой цели у Даосова не было. Так, любопытство одно.

Любопытство и озорство.

Глава 5

Самое опасное в административно-управленческой работе — проявлять инициативу. И ведь знал об этом Игорь Дмитриевич Куретайло, не раз уже обжигался, проявляя излишнюю самостоятельность во времена разгула критики и самокритики. А вот не сдержался, посчитал, что угадал мысли своего руководителя. И ошибся. Не иначе как в отделении Союза писателей лишнюю рюмку выпил. Или, как отметили бы служители религиозного культа, гордыня обуяла.

Собственно, а кто бы на его месте поступил иначе? В администрации Центрального района ему дали тощенькое дело юридического лица ИЧП «Мистерия жизни». Как вы думаете, чем этот самый Борис Романович Даосов занимался? В жизни вам не догадаться! Души он за умеренную плату переселял. Черным по белому значилось в уставе товарищества, что создано оно для вторичного использования душ умерших, не прошедших калибровку Чистилища. Вы когда-нибудь такие формулировки в частном бизнесе встречали? Ну ладно, народные целительницы там или, скажем, выпрямители кармы. С этими все ясно. С предсказателями типа П. Глобы тоже все ясно. Поглядел на ночное небо, открыл там для себя планету Приап и шуруй, передавай информацию от братьев по разуму о нашем завтрашнем дне. Но вторичная переработка душ? Явным мошенником был Борис Романович Даосов, и на свободе он, по мнению Куретайло, обретался непозволительно долго. Надо было еще внимательно посмотреть, кто ему санитарно-медицинское свидетельство выдал и за какую взятку. Чувствовал, нутром чуял Куретайло, что без участия его конкурента Санжапова здесь не обошлось.

И вот тут эта самая гордыня Игоря Дмитриевича и обуяла. А может, бес его попутал, только связался он по телефону с начальником отдела по борьбе с экономическими преступлениями полковником милиции Ивановым Андреем Андреевичем и саркастически спросил его, как же. это так выходит, что российский народ нагло грабит прямой продолжатель и последователь дела Мавроди, а милиция его охраняет? И не желает ли сам Иванов Андрей Андреевич себе две жизни отхватить: одну, чтобы взяток в достаточном количестве с нечестных предпринимателей набрать, а другую — чтобы потратить полученные деньги на различные удовольствия и излишества?

— Не понял! — сказал в телефонную трубку полковник Иванов. — Ты мне, Игорь Дмитриевич, часом не из сауны Звонишь? Может, перегрелся с девочками? А то я тебя прямо не узнаю: голос, ну просто удивительно похожий на голос заместителя нашего губернатора.

С того самого времени, как человека, похожего на Генерального прокурора республики, засекли на блатхате с двумя проститутками, весь административный аппарат, включая правоохранительные службы, был так очарован находкой телеведущих, назвавших его похожим на Генерального прокурора, что в сомнительном случае оказавшегося в неприятной ситуации чиновника или предпринимателя никто по фамилии и должности не называл, а эвфемизмом пользовались —дескать, человек, похожий на и далее — имярек.

— Ладно, — сказал Игорь Дмитриевич, сухо посмеявшись шутке милицейского начальника. — Ты приезжай, посоветоваться надо. Полковник Иванов, хотя порою и проявлял излишнюю самостоятельность, все же хорошо понимал, что, коли тебя первые лица области зовут, надо поспешать если и не на полусогнутых, так обязательно рысью. Поэтому он уже через полчаса листал в кабинете Куретайло тоненькую папочку упоминавшегося выше юридического лица, сокрушенно покачивая головой. Комплекция у него была как раз на полковника, может быть, даже на генерал-лейтенанта тянула. Несколько обрюзгшее лицо Иванова и темные подглазники ясно указывали на то, что из всех видов спорта он жалует лишь один, который в официальные спортивные программы никогда не включался и включаться не будет. Мясистый в красных прожилках нос украшали старомодные очки, неестественно увеличивающие глаза и делающие их более проницательными и умными, чем на самом деле.

— Все по закону, — сказал он. — Регистрация пройдена, необходимые пошлины уплачены, санкция нашей медициной дана. А налоги с него пускай служба Малкова спрашивает, нам главное, чтобы у государства не воровал и общественный порядок не нарушал. Чем он тебе не нравится, Дмитриевич? Да ведь и нужным делом человек занимается, за вторичную переработку взялся, у нас и так экология загажена до невозможности. По моему разумению, области таких людей поддерживать надо.

Куретайло взвился.

— Да ты внимательнее почитай! — завопил он, — Ты погляди, что он во вторичную переработку взял! Вникни, милицейская твоя голова!

Иванов вновь пододвинул к себе папочку, надел очки и с выражением прочитал:

— «Товарищество создано для вторичного использования душ умерших, не прошедших калибровку Чистилища…» Что ж ты так сердце надрываешь, Дмитрич? Правильно товарищ пишет. Все как у нас. Тот, кто правила общежития соблюдает, на воле гуляет, нарушители злостные в зоне сидят Но есть ведь и еще одна категория граждан! Те, которым условно дают! Их ведь исправить можно. Государственно мыслит этот самый… — полковник глянул в анкету, — Даосов Борис Романович. Понимает товарищ, что общество наше лечить надо!

— Это тебя надо лечить! — дернул плечами заместитель губернатора. — Вы там совсем с процентом раскрываемое ошалели, чушь всякую нести стали.

Главный борец с экономическими преступлениями в Царицынской области обиженно бросил документ на стол,

— Может, мы и в невеликих чинах, — сказал он, пряча очки в карман форменной рубашки, — но оперативной обстановочкой владеем. Вот, скажем, есть такая фирма турецкая, «Аврорус» называется…

Куретайло поперхнулся.

— Андрей Андреевич, — ласково развел он руки в стороны. — Я ж тебя не ругаться позвал, советоваться! Ну ты меня тоже пойми, не понравился этот самый Даосов нашему губернатору. А может, и дорогу где перешел! Надо с этим Даосовым… Ну, ты сам понимаешь, чтобы и фирмы, как говорится, целы, и губернатор сыт.

— Это другое дело, — уже добродушно прогудел страж государственной экономики. — Теперь ты, Игорь Дмитриевич, изъясняешься по-военному. Кратко, так сказать, и ясно. Задание усвоил, господин заместитель губернатора, разрешите исполнять? — И полковник шутливо отдал правой рукой честь — так, словно она у него и в самом деле была.

— Ты погоди, погоди, — сказал Куретайло. — Так что мне Ивану Николаевичу доложить?

Полковник подумал.

— Будем заниматься, — сказал он. — Документики изымем, прижмем маленько. Пусть только Жухрай установку четкую даст.

Всегда бы он так рассуждал! А еще бы лучше — действовал!

— Вот и славно. — Успокоенный словами полковника,

Куретайло полез в тумбу стола и достал оттуда две стопки и бутылку коньяка.

— Это не для меня, — сипло и испуганно сказал Иванов, торопливо посмотрев на часы. — Мне в двенадцать еще к генералу на доклад идти. Не дай Бог, унюхает!

— Не унюхает, — уверенно сказал Куретайло. — Я его с председателем областного суда час назад у «Радгоста» видел. Ты ведь не думаешь, что они туда минералки попить поехали?

Полковник так не думал, а потому взял свою стопку смело и даже радостно.

Оставшись один, Куретайло откинулся в кресле и долго лежал с закрытыми глазами. «Вот гаденыш! — подумал он с раздражением. — Фирма „Аврорус“ ему не понравилась! Не дай Бог еще Жухраю капнет, тогда вообще никакой выгоды, одни неприятности останутся. Интересно, кто же на меня настучал? „Стук-стук, это я, твой друг…“ С такими друзьями и врагов не надо, со спокойной душой можно сразу идти сдаваться. Да, Андрей Андреевич, показал ты клыки. Только мы ведь тоже не травоядные, хотя и любим капустку „зеленую“. А вот с „Мистерией жизни“ этой самой полковник прав. Даосова под корень рубить не стоит, посмотреть надо, вдруг и с вторичной переработки душ можно свою выгоду поиметь. Пусть его менты немножечко подавят, на излом проверят, а там уже и свои выводы сделать можно будет. А губернатору доложим все как надо. Мол, срубили голову гидре, больше и не поднимется никогда, не станет свои мелкособственнические идеалы лелеять».

Вот тут Игорь Дмитриевич Куретайло и испытал легкую тревогу. А собственно, с чего он решил, что Жухрай этого самого Даосова давить решил? Может быть, у Ивана Николаевича как раз противоположные интересы! Под ложечкой засосало. Посидев немного, Игорь Николаевич поднял трубку прямой связи с губернатором. Того в кабинете не было. Секретарша сказала, что Жухрай поехал по предприятиям и до конца дня его не будет. Формулировку эту Куретайло знал хорошо, понимал, что если губернатор поехал по предприятиям, то и искать его не стоит. Так уж заведено было с незапамятных времен. Губернатор уезжал по предприятиям. Прокурор отправлялся осуществлять общий надзор. Главный милиционер области в этих случаях отправлялся на координационное совещание. Мэр города отправлялся на смычку с селом. Общим было одно — никого из названных лиц найти было невозможно и даже не стоило искать. Все эти уважительные причины назывались для того, чтобы руководители могли предаться охоте на фазанов в Крайнеахтубинском районе.

Подумав немного, Куретайло позвонил Иванову. Борьба с экономическими преступлениями спешки не любит, но предупредить Андрея Андреевича, чтобы тот поспешал еще медленнее, было просто необходимо. Секретарша полковника Иванова сообщила Игорю Дмитриевичу, что Андрей Андреевич Иванов убыл в район на проведение оперативных мероприятий. Эвфемизм этот означал, что товарища полковника также не стоило искать до конца рабочего дня. На фазанов охотиться он скорее всего не поехал, а вот оперативные мероприятия у полковника могли быть самыми неожиданными.

Куретайло прошелся по кабинету, постоял немного у окна, барабаня пальцами по пластиковой раме, потом вышел из кабинета и сказал секретарше, что до конца рабочего дня его не будет — уезжает на строительство одного из объектов спортивного городского комплекса. Секретарша сделала запись в журнале и даже не улыбнулась, хотя прекрасно знала, что означают слова шефа: он собрался на дачу в Белослободск, причем с любовницей, потому и машину служебную не берет.

Дождавшись, когда шеф уйдет, секретарша подняла трубку и позвонила в транспортный отдел своей знакомой Аллочке Звонецкой.

— Алюся? — радостно сказала она. — Мой смылся. Ну да, насовсем. Не будет его сегодня. Приходи, чаю попьем. И вырезки захвати.

Куретайло между тем сел в свою машину, немного подумал и достал сотовый телефон. Андрей Андреевич Иванов отозвался не слишком быстро, похоже было, что он свой мобильник оставил в машине и не сразу до него добрался. Из этого Игорь Дмитриевич сделал вывод, что главный борец с экономической преступностью выпивает с приятелями где-то на природе. И точно, голос у Андрея Андреевича был каким-то нетвердым, хотя и властным.

— Андрюша, — ласково сказал Игорь Дмитриевич. — Это Куретайло тебя беспокоит. Я тут подумал немного, и вот что ты пока эту самую «Мистерию жизни» не трогай, давай лучше прямых указаний Ивана Николаевича дождемся.

— Поздно ты спохватился, — засмеялся в трубку Иванов, и заместитель губернатора понял, что его собеседник все-таки уже изрядно принял на грудь. — Я как к себе приехал, так сразу своего Глазкова в эту самую «Мистерию жизни» и направил.

— Вечно так, — сказал раздраженно заместитель губернатора. — Как надо, вас не допросишься, а если нужно подумать немного, выясняется, что вы уже все сделали. И как всегда, в ущерб делу!

Полковник посопел в трубку.

— Что-то я тебя не понял, — с пьяной медлительностью сказал он. — Ты же сам, Игорь Дмитриевич, меня сегодня просил? Я все сделал как договаривались, а ты мне это в вину ставишь? Подставить меня перед Жухраем решил? Это ты зря…

Куретайло поморщился и поспешил прервать неприятный разговор. Не дай Бог, опять про «Аврорус» вспомнит! Дался он этому милицейскому бурбону!

— Ты погоди, — сказал он. — Не об том речь, Андрей Андреевич, я к тому, что не ты, я сам виноват. Поспешил малость, понимаешь? Надо было все-таки команды Жухрая дождаться. Боюсь, напылим мы с тобой, а он нам за это шкурку наизнанку вывернет!

Полковник Иванов опять раздумчиво посопел в трубку.

— Так я не понял, — сказал он. — Мне что, позвонить Глазкову, чтобы он не лез пока в эту самую «Мистерию»?

— А ты можешь с ним связаться? — с надеждой спросил Куретайло.

— Обижаете, — засмеялся на другом конце города полковник. — У меня все как у больших, все сотрудники с пейджерами бегают, любого и в любое время достать могу!

— Тогда достань, — сказал с облегчением Игорь Дмитриевич. — Пусть пока не суются туда, просто присмотрятся, чем там этот Даосов на самом деле занимается.

Выключив сотовый телефон, Игорь Дмитриевич Куретайло удовлетворенно усмехнулся. Вот теперь можно смело ехать в Белослободск, только сначала следовало заскочить в магазин за пивком, да и секретарша Анечка из этого самого «Авроруса» его уже, похоже, заждалась. Куретайло посмотрел, свободна ли улица, и тронул машину с места.

Вряд ли он был бы так спокоен, если бы видел, с кем отдыхает на природе Андрей Андреевич Иванов. И не дай Бог было это Игорю Дмитриевичу увидеть — инсульт бы его поразил быстрее всякого грома. Потому что у стола, на котором грудами лежала снедь и заманчиво поблескивали бутылки, стоял ненавистный соперник областного руководства — мэр города Царицына Валерий Яковлевич Брюсов. Был он высок, худощав и лысоват. У мэра было удлиненное лицо, на котором выделялись карие глаза. Как всегда, мэр был в свитере и джинсах. На одежду Валерий Яковлевич никогда не обращал особого внимания, а вот на разговоры, касающиеся власть имущих, он всегда реагировал остро.

— Курочка звонила? — спросил мэр, выбирая в дымящемся шашлыке кусочек попостнее.

— А кто же еще меня будет на отдыхе доставать? — удивился полковник, жирными пальцами набирая номер диспетчера. — Девушка, абоненту 201, повторите два раза: «Гена, поручение отменяю. Свяжись по сотовому. Шеф».

Он положил телефон на стол, вытер руку салфеткой и поднял стакан.

— Тост можно, Валерий Яковлевич?

— Валяй! — благодушно разрешил мэр.

— Давайте выпьем за то, чтобы мы с вами шли по лесу и на нас напали деньги, а мы с вами, Валерий Яковлевич, не смогли от них отбиться!

От костра, на котором жарились шашлыки, засмеялись водители. Хорошо было в лесу! Пахло хвоей и свежей теплой землей, где-то неподалеку журчала ручейком бывшая речка Царица, в кустах свиристела птичья мелочь, а по голубому небу медленно плыли редкие белые облака.

Брюсов благосклонно улыбнулся и поднял свой стакан.

— А что это за «Мистерия жизни», о которой наш Курочка печется? — спросил он с напускным равнодушием.

— Жулики, — сказал Иванов, накладывая ломтик буженины на кусочек булки. — Что-то вроде экстрасенсов и предсказателей. Вы Глобу или Алана Чумака по телевизору видели?

— Я их, Андрюша, не только видел, — сказал Брюсов. — Я с ними и в кабаках сидел. Так что ты там о «Мистерии жизни» говорил?

— Товарищество с ограниченной ответственностью, — сказал полковник Иванов. — Организовал его какой-то Даосов. И знаете, чем они занимаются? В жизни не догадаетесь! У них в уставе черным по белому записано: вторичным использованием душ умерших, не прошедших калибровку Чистилища. Вы когда-нибудь такое встречали?

Он снова разлил по стаканам.

— А вот еще тост, — поднял он свой стакан, грузно навалившись грудью на стол. — Когда человек рождается, с небес спускается Бог и целует новорожденного. Поцелует в голову — ребенок станет бизнесменом или ученым, в руку поцелует — будет мастером или музыкантом, в ногу поцелует — будет спортсменом или танцором. Так выпьем за то, чтобы при рождении наших детей Бог никогда бы не целовал их, как Борю Моисеева!

Можно было бы улыбнуться, но Брюсову было не до того. — Погоди, — сказал мэр. — Ты мне скажи, эту самую «Мистерию» Курочка опекает?

— Я еще не понял, — сказал Иванов. — Вроде бы Жухрай на эту фирму запал, но что ему надо, я так и не понял. Темнит Куретайло. То, говорит, за вымя их возьми, а через некоторое время вообще просит не трогать. Темная история, Валерий Яковлевич!

— С кем ты, Андрей Андреевич? — спросил Брюсов. — Ты меня поддерживаешь или Жухрая?

— Обижаете, — со слезой в голосе сказал Андрей Андреевич. — Ясно же, как песня, что на выборах Жухрая прокатят со свистом. А кто его главный конкурент? Вы, Валерий Яковлевич! И мы вас поддержим! — Видно было, что Иванов уже выпил достаточно, чтобы стать словоохотливым и слезливым. — Да вы для меня, Валерий Яковлевич, столько сделали! Да я за вас! — Полковник едва не задохнулся от охвативших его чувств.

— Я думаю, не зря они на эту фирму нацелились, — по-хрустывая соленым огурчиком, сказал Брюсов. — Как ты думаешь, зачем им она?

— Ошкурить хотят, — без особых раздумий сказал начальник управления по борьбе с экономическими преступлениями.

— Дай-то Бог, — задумчиво сказал мэр. — Значит, так, Андрюша. Фирму эту ты пока не тронь, а вот справки о ней наведи обязательно. Сделаешь?

— Спрашиваете! — Иванов выпил и торопливо зашарил взглядом по столу, шумно выдыхая воздух. — Сделаем, ко-яечно! А хотите анекдот?

— Что? — Мэр Царицына задумчивым невидящим глазом посмотрел на собутыльника.

— Анекдот рассказать? — повторил полковник.

— Анекдот? — Мэр плеснул в стакан. — Давай свой анекдот. Только чтобы не бородатый был и смешной.

— Знаете, почему милиционеры ходят по трое?

— Откуда? — удивился Брюсов. — Я в ваших делах не специалист! А они действительно ходят по трое?

— Стандартный наряд, — засмеялся полковник Иванов. — Так вот, один из них умеет писать, но не умеет читать. Второй, ха-ха, умеет читать, но не умеет писать, а третий, который не умеет писать и читать, приставлен присматривать за этими опасными интеллигентами! — И начальник управления по борьбе е экономическими преступлениями жизнерадостно заржал.

Валерий Яковлевич Брюсов посмотрел на часы.

— Хорошо в лесу, — с сожалением сказал он. — Но надо ехать.

— Куда? — удивился Андрей Андреевич. — Я баньку заказал, девочки есть верные, из тех, у кого рот на замке…

Насчет девочек со ртом на замке у Валерия Яковлевича были свои соображения, но делиться ими с милицейским руководителем не стал. Сам должен соображать, что мелет!

Вместо ответа Брюсов посмотрел на водителей.

Водители сидели на бревнышке около костра и ели шашлыки. Видно было, что занятие это водителям нравится и жалеют они, что выпить им под такую закуску нельзя. Валерий Яковлевич их хорошо понимал.

— Хорошо бы, — с видимым сожалением сказал он. — Но не могу, у меня сегодня еще деловая встреча. Ее мне откладывать никак нельзя. Ладно, — он беззаботно махнул рукой, — не последний день видимся. Ты мне лучше вот что скажи: с деньгами у тебя все получилось?

— Обижаете! — снова засмеялся начальник УЭП. — Еще вчера в предвыборный штаб передал.

— Никто не кочевряжился? — поинтересовался мэр.-Без слов дали?

— Какие вопросы,Яковлевич! — несколько фамильярно воскликнул собутыльник. — Им ведь самим этот Жухрай поперек горла стоит. Он же в одного жует, никого к кормушке не подпускает. Куретайло его с «Аврорусом» свой гешефт имеет, а Жухрай со всего!

— Ладно. — Мэр Царицына призывно махнул рукой водителю, уже вытирающему руки. — Про «Аврорус» ты мне уже говорил. И про секретаршу Аннушку тоже. Это мы будем иметь в виду. Все. Поехал я, Андрей Андреевич. А ты не торопись, погода-то глянь какая прекрасная. Сам бы не уезжал, если бы не дела.

Полковник Иванов некоторое время смотрел, как петляет машина мэра по узкой лесной дороге, потом подозвал водителя:

— Собери тут немного, Славик, а то Салатников в бане небось уже слюной изошел.

Подумал, хмыкнул и добавил:

— А если телки пришли, так вообще «скорую помощь» вызывать надо!

Глава 6

Мэр города Царицына Валерий Яковлевич Брюсов в семейной жизни был счастлив и несчастлив одновременно. Женился он, будучи директором Царицынского центрального гастронома, на старшем продавце того же гастронома Анне Леонидовне Кулагиной. Должность, занимаемая супругой, обязывала. Анна Леонидовна была властной и волевой женщиной и за семейное счастье боролась так же активно, как и за естественную убыль в своем отделе, которая всегда являлась немалым приварком к зарплате. Встав у руля новой советской семьи прямо перед достижением Россией независимости от Советского Союза и всех населяющих его народов, Анна Леонидовна быстро сообразила экономические перспективы большой политики и погнала мужа во власть. Время было противоречивое, старые и бессменные политики уже всем надоели, а новые еще только пытались понравиться массам на митингах своими зажигательными речами и отрицанием всего того, чему они поклонялись ранее. Валерий Яковлевич вступил в партию, а через неделю публично сжег на Площади Борцов за революцию свой новенький партбилет, после чего зарегистрировался в кандидаты на пост мэра города. Должность директора центрального гастронома и возможность манипулировать поступающими в него товарами в пользу избирателей сделали свое дело — Валерий Яковлевич Брюсов стал мэром Царицына.

Незадолго до этого у него родился сын, которого в честь деда Валерия Яковлевича назвали Михаилом. Будучи властной супругой, Анна Леонидовна оказалась и суровой матерью, которая не только хорошо знала, что нужно ее мужу, но и прекрасно понимала, что необходимо ее ребенку для правильного развития и воспитания. Отныне все полученные деньги Валерий Яковлевич сдавал в семейный бюджет, отчитывался перед супругой за каждый прожитый день, а за каждое появление в доме с запахом спиртного подвергался суровому разносу.

Первые подозрения, что с ребенком не все благополучно, у счастливых родителей возникли сразу после выписки усталой, но довольной матери с новорожденным из родильного дома. Малютка полежал в кроватке, задумчиво и капризно выпячивая пухлые розовые губки, открыл еще не налившиеся философской глубиной ясные глаза и хриплым застуженным басом потребовал:

— Пива!

Ошарашенные происходящим родители промолчали. Обиженный их невниманием малютка замолчал на долгих три года.

Во всем виновата была, конечно же, Анна Леонидовна, а Валерий Яковлевич всего лишь бесхребетно пошел у нее на поводу.

Каждый родитель мечтает о гениальном ребенке. Это аксиома, не требующая дополнительных доказательств. Пусть не Эйнштейн, не Ландау, не Лермонтов — великих талантов, ясное дело, на каждого ребенка не напасешься. Но если повзрослевший ребенок добивается административно-командных высот или к тридцати годочкам вступает в Союз писателей, то счастливые родители считают свою воспитательную задачу выполненной и заслуженно гордятся отпрыском ничуть не меньше, чем это делал бы папа того же самого Эйнштейна или, скажем, мама Евгения Евтушенко. При этом присущие домашнему гению и таланту недостатки возводятся в ранг своеобразных достоинств и считаются продолжением характера. Что поделаешь — свое чадо, не чужое!

Конечно, милое дело, когда талант у ребенка является наследственной чертой. Родители, скажем, актеры, а дочь стихи пишет, сынок на скрипке пиликает. Тут уж все ясно — яблоко от яблоньки недалеко падает. А если родители дитятки обычные торговые работники, мечтающие о гении? Тогда основной упор делается на воспитание или на связи. Больше, конечно, на связи. Гениальность — это черта, которая может быть сформирована окружением. Главное, чтобы тебя считали гением, тогда ты им и будешь. Супруга Валерия Яковлевича, которая, как уже говорилось, до замужества работала старшим продавцом того же магазина, о дефиците знала все и справедливо полагала, что талант, как и всякии узко распределяемый товар, можно купить. Известное дело, такая дефицитная вещь, как талант, на прилавках не лежит, но ежели с умом и усердием, как говорится, используя личные связи, да к тому еще щедро приплатить, то ребенок без таланта, конечно же, не останется. А мечтала Анна Леонидовна о том, что их ребенок станет гениальным поэтом, переплюнет всяких там Евтушенок и Вознесенских, ну разве что Пушкину с Лермонтовым немного уступит. Понятно ведь, что большое поэтическое дарование, достойное народного гения, стоит огромных денег, никаких гастрономических возможностей для его приобретения не хватит.

Было самое начало девяностых годов, и дефицит постепенно выходил на свои лидирующие позиции в обществе. Спор физиков и лириков уже давно уступил место спорам продавцов и покупателей; водка — это универсальное мерило общественно полезного труда — пока еще продавалась по талонам; профессии заведующего складом и товароведа постепенно становились все более уважаемыми, а на «барахолке» У спекулянтов, плодящихся, как моль в набитом добром сундуке, можно было при определенном достатке и усердии купить все — от штатовских джинсов до черной браконьерской икры в трехлитровых стеклянных банках. Материальных возможностей уже не каждому хватало, и, восполняя потребности общества, появились всякого рода экстрасенсы, колдуны и маги, которые, впрочем, возможности свои пока еще всячески скрывали, потому что возможности эти законом в то время квалифицировались как мошенничество, а проще говоря — злоупотребление доверием. Однако деньги на этом все-таки зарабатывали, а как говорят искушенные американцы — без паблисити нет просперити. Правда, рекламных газеток в то время еще не было, но слухи расползались по городу с невероятной быстротой. Мода на колдунов и экстрасенсов пришла вместе с появлением на телевизионных экранах Кашпировского и Чумака.

Услышав от знакомых, что в Сарепте живет экстрасенс и народный целитель Иван Неплавный, супруги Брюсовы сразу же к нему отправились в надежде похлопотать за будущее своего сына, который в то время уже активно стучал ножками в живот Анны Леонидовны. Иван Неплавный к тому времени в Царицыне пользовался большим авторитетом. Во-первых, он одному армейскому прапорщику грыжу без операции вправил. Во-вторых, парализованных калек, просивших милостыню у местной церкви, заставил бежать с паперти. Но самое главное — он начальнику Красноармейского райотдела милиции ход очередной коллегии предсказал и что совсем уж было невероятно, научил, как выпутаться из неприятностей. Правда, находились недоверчивые атеисты, которые в эти чудеса не особо верили: мол, армейскому тому прапорщику достаточно было трибуналом пригрозить, у него не только бы грыжа рассосалась, хватательно-носительные рефлексы тотчас бы исчезли. А якобы парализованные калеки и вовсе абсолютно здоровыми жуликами были, паразитировавшими на вечной жалости доверчивой массы простых верующих, И заставить их бежать с паперти особого труда даже ментам не составило бы, не делись с ними эти самые калеки своими нетрудовыми доходами. А что касаемо начальника милиции, то его от неприятностей спас не Иван Неплавный, а взятка, врученная перед началом коллегии начальнику штаба местного управления товарищу Макищенко, уж об этом-то Валерий Яковлевич как мэр города знал лучше других, но старался в это не верить и частенько говаривал, что злые языки страшнее пистолетов! И неудивительно, ведь Николай Иванович Макищенко был его лучшим другом. Но, как говорится на мудром Востоке, собака лает — караван идет. В городе Царицыне об экстрасенсе Неплавном заговорили шепотом и с боязливым уважением. Иван Неплавный приближался к юбилейному шестидесятилетию, но был еще дороден и крепок. Внешне он походил на хитрого бая из узбекских народных сказок. Выслушав просьбу супругов, почесал густую нечистую бороду, согласно кивнул кудлатой с намечающейся на темени лысиной головой и объяснил, что наделить ребенка поэтическим талантом особой трудности для него не составляет, реинкарнатора сейчас у города нет, и, наоборот, у него. Неплавного, есть на примете ряд свободных поэтических душ, тот же, скажем, Михаил Светлов или Иосиф Уткин, но стоить такая работа будет более чем прилично: поэтические души всегда в цене, а уж истинные таланты…

Услышав про Светлова, Валерий Яковлевич поморщился, но, посмотрев на супругу, сразу же сказал, что благодарность его будет безмерной. В разумных, разумеется, пределах. А «Гренаду» и «Каховку» он в детстве распевал у пионерского костра, и поэтический дар Михаила Аркадьевича Светлова его совершенно устраивает. Анна Леонидовна проформы ради поинтересовалась и Иосифом Уткиным, она даже приобрела в букинистическом магазине сборники стихов сразу обоих поэтов и несколько вечеров придирчиво сравнивала их поэтические дарования. Наконец она захлопнула оба томика, подняла на супруга задумчивые влажные глаза и певуче сказала:

— А Мишенька позвончее, поярче будет! Да и не в наше время сына Иосифом называть, люди неизвестно чего подумать могут! Доказывай потом, что ты не из жидков происходишь!

Через четыре месяца в семье Брюсовых появилось долгожданное пополнение. К тому времени экстрасенс и народный целитель Иван Неплавный обзавелся в Сарепте небольшим уютным особнячком, а родившийся у супругов Брюсовых сын Мишенька с самого рождения был наделен большим поэтическим даром, о котором и сам еще не подозревал.

В год и два месяца Мишенька пошел, в два годика украл из папиного кармана десятку, а в три, прервав долгое и томительное молчание, обругал домработницу Клавдию, использовав для этого такие обороты ненорматйвной лексики, что сразу стало ясно: в семье растет крупный филолог и не менее крупный лингвист. В четыре года Миша овладел алфавитом и в пять уже мог прочитать свои стихи, написанные до рождения. При этом он мило картавил и упрямо вздергивал подбородок. Примерно в то же самое время в тетрадках, заботливо купленных Анной Леонидовной, появились первые, еще неуверенные строки будущего поэта. «Мама мыла раму, — высунув от усердия розовый язычок, старательно выводил малыш. — Миша кушал кашу». И даже в такой мелочи Мишенька врал. Кашу он не любил, а раму мыла не мама, а домработница Клавдия. Вообще Мишенька рос живым и любознательным ребенком, однако новые стихи будущий гений, как ни добивались от него родители, писать не хотел. Более того, подсовываемые ему листы писчей бумаги Мишенька предпочитал заполнять не поэтическими строчками, а примитивными рисунками, доступными любому ребенку. Достаточно было на эти рисунки взглянуть, чтобы сделать единственно верный вывод: не Пикассо над ними трудился и даже не известный в Царицыне Кугель-Заплав-ский. Несколько разочарованный Валерий Яковлевич попытался тайком от жены выбить из сына художественные устремления, и в какой-то мере ему это удалось. В один из счастливых дней Валерий Яковлевич обнаружил в спальне домашнего гения листок бумаги с коряво выведенным двустишием:

— Аня! Аня! — закричал воодушевленный отец и помчался на кухню, размахивая листком с первым поэтическим творением сына. — Ты только послушай!

Анна Леонидовна выслушала взволнованную декламацию мужа со слезами радости на глазах. Подхватив с пола юного гения, она осыпала лицо Мишеньки тысячью поцелуев. Beчер этого чудесного дня ознаменовался чаепитием с огромным тортом. Первое поэтическое творение сына Валерием Яковлевичем и Анной Леонидовной было прочитано по телефону всем своим родственникам и просто знакомым, причем заслужило самые высокие оценки.

Однако первый поэтический успех одновременно оказался и последним. В день, когда Михаилу Брюсову исполнилось семь лет, Анна Леонидовна обнаружила его в спальне с полупустой бутылкой «жигулевского» пива. Глядя на истерику матери, Мишенька весело засмеялся и стал показывать ей язык, время от времени не по-детски умело прикладываясь к бутылке.

Тяга ребенка к спиртному и полное нежелание его отдаться творчеству вновь возбудили у супругов Брюсовых самые черные подозрения. Желая развеять эти подозрения, супруги Брюсовы обратились к известному в городе медиуму Семену Второвертову с просьбой вызвать душу поэта Михаила Светлова и допросить ее о нынешнем месте пребывания, Семена Второвертова им особо уговаривать не пришлось, Уважая Валерия Яковлевича как мэра города и увидев, что сумма обещанного гонорара за услуги обрела три последующих за цифрой нуля, медиум дал согласие на вызов требуемого духа и даже собственноручно доставил в квартиру Брюсовых круглый спиритический столик. Вызов духа покойного советского поэта Михаила Светлова состоялся в полночь. Свет в комнате был погашен, шторы плотно прикрыты. Спириты сидели за столиком, испуганно взявшись за руки. Некоторое время Второвертов гнусаво читал какие-то заклинания, потом объявил, что вызывает душу Светлова. Столик под сцепленными руками супругов Брюсовых дернулся, зашевелился, словно живой, и Анна Леонидовна страшным шепотом принялась читать «Отче наш». Второвертов сердито дернул ее за руку, но тут послышались шлепающие шаги босых ног. Душа приближалась. Тут уже и сам медиум ощутил холодок в груди, поскольку вызванная им душа самостоятельно явилась впервые. Душа остановилась рядом со столиком, шумно сопя, задвигала стулом, и Анна Леонидовна, закусив губу, чтобы де закричать, больно стиснула руки мужа и медиума. В комнате вспыхнул свет, и спириты увидели стоящего на стуле Мишу. Ребенок был в одной ночной рубашечке. С нескрываемым торжеством жандарма, неожиданно раскрывшего заговор, Мишенька вглядывался в потрясенные лица родителей.

— Ни фига себе! — озадаченно и вместе с тем озаренно пробормотал медиум Второвертов, вцепившись обеими руками в острую рыженькую бородку. — Ни фига себе! Я так я думал!

— Мишенька, — слабо сказала Анна Леонидовна и страдальчески закатила глаза. — Что ты здесь делаешь?

Сын покачнулся на шатком стуле, но удержался. Глаза его жарко и вдохновенно горели.

Хорошая женщина Лида в подъезде напротив живет,

— С чувством продекламировал ребенок, топая босой ножкой.

И папа частенько заходит погладить ей теплый живот.

Малютка — он и есть малютка. Услышал где-то и повторяет… Такое в шесть лет не сочиняют, житейского опыта недостает.

— Светлов, — безапелляционно сказал медиум, вскидывая густые брови. — Самый настоящий Светлов. Но «левый»!

Что с медиума самопального возьмешь? И не такие Светлова со Смеляковым путали!

Анна Леонидовна не обратила на слова медиума внимания. Выслушав маленького декламатора, она вскинулась над спиритическим столиком гибким сильным телом и, гневно размахнувшись, отвесила мужу звонкую оплеуху.

— Я так и знала! — яростно прошипела она. — Я давно это подозревала! Да не верила, дура! Не верила! Ты все-таки связался с этой шлюхой! С этой лахудрой крашеной!

Миша звонко засмеялся, захлопал в ладоши и, топоча босыми ножками, выбежал из комнаты, оставив родителей наедине с их ссорой. Впрочем, нет, в комнате оставался медиум Семен Второвертов, потрясенный неожиданной чистотой спиритического опыта. Но люди добрые, когда ссора в самом разгаре, кто из ее участников замечает случайных свидетелей?

Спиритический сеанс имел неожиданные последствия.

— Бывают души чистые, — объяснял Семен Второвертов утром родителям малолетнего гения. — Так сказать, целостные. Но иногда случается, что по объективным причинам эта целостность не сохраняется, и тогда умелый медиум достраивает ее случайной эктоплазмой. Как говорится, что с источника питания соберет. Если уж совсем наглядно, то все происходит как в сказке о колобке — по сусекам помели, по амбарам поскребли… С виду душа как новенькая, а на деле сфальсифицирована, словно водка у азербайджанцев.

Они сидели на кухне. Не дожидаясь решительных действий хозяина дома, Второвертов плеснул себе из пузатой бутылки и выпил.

Правая рука его с зажатой в ней вилкой осой закружилась над тарелками в поисках нужной закуски.

— Это что же получается? — мрачно поинтересовался Брюсов, машинально поглаживая свежий лейкопластырь на левой щеке. — Выходит, этот самый Неплавный нам негодную душу всучил?

— Как вам сказать, — замялся Второвертов, не желая окончательно разоблачать товарища по ремеслу. — Душа вам досталась именно та самая, но с брачком. Может, хранилась в неподобающих условиях… А может быть, все это следствие неправильных последних лет жизни поэта, говорят, закладывал он последнее время более чем крепко.

Анна Леонидовна умело и деловито запудривала синяк под правым глазом.

— Этот Неплавный у меня и в самом деле угловатым станет, — мстительно пообещала она. — Такие деньги, подлец, содрал, а за что? Вместо поэта алкаша какого-то подсунул. Светлов, Уткин! — издевательским тоном спародировала она. — И ты тоже хорош, муженек, по бабам таскаешься, вместо того чтобы за сыном смотреть. Да добро бы действительно бабы были, так нет, такую лахудру крашеную выбрал, на нее же без слез глянуть невозможно! — И обидно добавила: — Мэр долбаный!

— Аня! Аня! — страдальчески морщась, простонал Брюсов.

— Что Аня? Что Аня? — яростной мстительной фурией вскинулась Анна Леонидовна. — Ищи расписание электричек, развратник! Когда там ближайшая в Сарепту идет?

Вот тут внимательный читатель недоверчиво прищурится — это что же, у городского мэра машины своей не имеется? А если и не имеется, что он — служебную вызвать не мог? Имелась у Брюсовых своя машина, редкостная в те времена иномарка у них в гараже стояла. Но, во-первых, дело было около пяти часов утра, а во-вторых, нарушать закон не хотелось. Известное дело — пьяный за рулем всегда потенциальный преступник. А тут еще и нервы случившейся ночной ссорой потрепаны! Служебную машину Валерий Яковлевич не вызывал по все тем же причинам.

Второвертов выпил еще, страдальчески морщась, подождал, пока водка освоится в желудке, закусил кусочком буженины и, задумчиво глядя на лысину хозяина, склонившегося к тарелке, сказал:

— Не мое это дело, конечно, Анна Леонидовна, но на вашем месте я с этим целителем связываться не стал бы. Наслышан я о нем, ох как наслышан! Этот самый Неплавный в своей области ба-а-альшой авторитет, особенно заговорами мастерски владеет.

— Промолчать? — Анна Леонидовна швырнула на стол косметичку. — Да вы знаете, сколько он с нас за эту драную душу содрал? Не-ет, я его, сволочугу старую, исцелю! Он у меня заговоры свои забудет! Он у меня всю оставшуюся жизнь кособоким ходить будет!

Аня! — простонал Валерий Яковлевич, трясущейся рукой щедро наливая себе из бутылки.

— Прощать, оно, конечно, не надо, — раздумчиво сказал Второвертов. — И деньги с него назад можно будет взять, только без горячки, без спешки излишней… А вот с дитем что-то делать надо. Сопьется малыш!

Супруги оторвались от тарелок и мрачно уставились на медиума.

— Да не в больницу же обращаться! — возмутилась Анна Леонидовна. — В наших больницах здорового залечить могут, что уж о больных говорить! Да и соседи меня не поймут, если я дите малое кодировать по способу Довженко поведу! А мужнин авторитет никак нельзя подрывать. Второй ведь срок кончается! Выборы на носу! Ехать надо, — с мстительным нетерпением сказала она, — ехать, ехать! — В клинику, оно, конечно, обращаться не след, — согласился Второвертов, задумчиво похрустывая болгарским маринованным огурчиком. — Но и Ваньку Неплавного лишний раз гневить не стоит. Осерчает мужик, больших бед от него ждать можно. Ему, Анна Леонидовна, семейный достаток порушить — раз плюнуть! Одно слово — ас! — Что же делать тогда? — всплеснула руками мать фальсифицированного гения. — Стерпеть? Утереться?

— Газетки читать надо, — посоветовал Второвертов. — Там сейчас каких только рекламных объявлений нет. Глядишь, и найдется человек, который вашему горю пособить может. Нынче жизнь сама талантливых людей выдвигает, найдется и такой, что самого Неплавного за пояс заткнет.

И тут Второвертов был прав. Конечно, самозванцев вроде Чумака и шарлатанов навроде Кашпировского у нас пока еще хватает. То речку зарядят, то по телевизору кого-нибудь обезболят. Народу к этому не привыкать. Но ведь и в самом деле иной раз какая-нибудь Матрена Филипповна наловчится сглазы вылечивать да порчу снимать, что вместе с этими чисто психическими отклонениями катаракту излечивает, простатит на нет сводит! Талант! И главное, что необходимо, это внимательно прессу разную читать. Настоящий талант рано или поздно, но себя покажет.

Валерий Яковлевич читал много и охотно. А что касаемо Анны Леонидовны, то она в рекламных объявлениях чувствовала себя как рыба в воде. А быть может, даже и посвободнее! Только ничего подходящего в газетах не обнаруживалось. Известное дело: искомого всегда днем с огнем не найти. Кругом шарлатан сидел на шарлатане, а в газетах сплошь и рядом предлагали свои услуги те, кто знал надежнейшие способы разбогатеть. От клиента, желающего обогатиться, ничего особенного и не требовалось — полтинник да конверт с обратным адресом. Простота эта Анну Леонидовну поразила: по почте деньги было легче зарабатывать, чем за прилавком. Даже обвешивать, рискуя нарваться на ОБХСС или госторгинспекцию, не надо — дурак, мечтающий разбогатеть, пер буром и даже не особенно обижался, получив честный ответ.

А вот специалиста, который и в самом деле мог помочь семье Брюсовых в решении их проблемы, не находилось. Было от чего прийти в полное уныние — Мишенька к тому времени на пиво начал глядеть с пренебрежением, и Валерий Яковлевич начал запирать от него свой домашний бар.

Глава 7

Людей в пивной почти не было.

Бармен сидел, подперев отвисшую, плохо выбритую щеку пухлой рукой. На вошедшего Даосова он посмотрел без особого интереса, словно на муху случайную — жужжит, зараза, людям настроение портит, от размышлений о жизни отвлекает. Уважаемый человек был бармен Фома Гордеевич Угроватов, известная всему микрорайону личность. Нет таких дураков, чтобы пива не пили. А Угроватов работал в пивбаре с молодых лет, грязные кружки начинал мыть. Фома Гордеевич еще раз взглянул на посетителя, и его словно подменили. Бармен напрягся, словно почуявшая дичь легавая, глаза его оживленно заблестели, и он принялся натирать кружку до немыслимого блеска, словно не в забегаловке работал, а, скажем, в «Метрополе» или «Савое», и не рядовой любитель пива к нему зашел, а французский президент со своей свитой. И кружку он пивом наполнил до самых краев. Дождался, когда пена осядет, и долил, как это обычно делал только для самых почетных посетителей.

Преданным взглядом бармен проводил Даосова до самого столика, потоптался за стойкой, потом, торжественно и вместе с тем несколько виновато неся объемный живот, приблизился к столу.

— Вялочки не желаете? — робко предложил он. — Или рачков свеженьких?

Даосов сделал несколько глотков и отрицательно покачал головой. Бармен некоторое время грузно переминался с ноги на ногу, все поглядывал на посетителя, словж но хотел что-то сказать и не решался. Пухлые ручки его безостановочно обшаривали карманы несвежего белого халата, как если бы бармен искал мелочь для сдачи и не мог ее найти. «Черт! — с досадой подумал Даосов. — Пивка спокойно не попьешь!» Приснившийся после всех событий Ангел заставлял задуматься. Может быть, сон ему снился вещий? Может, и в самом деле наверху недовольны тем, что Даосов вселял женские души в мужские тела и наоборот? Но зачем сразу наезжать на него грузовиком и заказы делать? Да и черный эфиоп с грузовика на представителя верхнего мира был похож мало. Но тогда к чему Ангел приснился? А не надо было столько пить на ночь. Это еще повезло, что смирный Ангел приснился, мог и похуже ночной гость в сновидения забрести…

Бармен потоптался еще немного, застенчиво хрустя пальцами. На левом запястье бармена голубела расплывшаяся от времени и оттого неразборчивая татуировка. Наконец он решился, огляделся по сторонам и опасливой торопливой скороговоркой произнес:

— Ради Бога, я понимаю, собака… Так ведь не дворняга же, правда? Ведь породистая, верно? Даосов отхлебнул из кружки.

— Ну, разумеется, — слегка запнувшись от неожиданной откровенности бармена, сказал он. — Определенным образом не дворняга, Фома Гордеич. Фокстерьер… Да, фокстерьер…

Бармен криво заулыбался. Жалость, безмерная жалость к самому себе была в этой улыбке.

— Фокстерьер — это хорошо, — нерешительно протянул он. — Но, может быть, все-таки лучше дог? Ну что фокстерьер? Не дай Бог, на охоту потащат… Ведь подстрелить могут по пьяной лавочке, сами же знаете, каковы нынче охотники. Не успеют из машины вылезти, за бутылку хватаются;;

А догом надежнее, порода обязывает.

— Может быть, — согласился Даосов. — Видно будет. Жизнь, Фома Гордеич, сама все расставит на свои места, Вам же не завтра помирать.

Чувствовал он себя, однако, неловко. Однажды, будучи весьма раздраженным, пообещал Даосов Фоме Гордеичу, что быть тому после смерти все последующие рождения собакой. Со злом сказал, с чувством, так, что Фома Гордеич Угроватов сразу понял: не шутка это и не пожелание немножечко перебравшего лишку человека. Угроватов был человеком со связями, он быстро навел справки о своем посетителе и поверил в его возможности так, как могут только торговые работники уверовать во всемогущество ревизора, — решительно и бесповоротно.

Бармен с сомнением вздохнул и с наигранным обожанием глянул на собеседника.

— Родной вы наш, — нежно сказал он. — Вы заходите, заходите, не стесняйтесь. Ей-ей, здесь вам будет все, что только пожелаете. Воблу для вас держать буду! Еще пивка?

Борис Романович с сомнением оглядел кружку и отрицательно покачал головой.

— Пожалуй, довольно, — решил он. — Кружечка — это для удовольствия, все остальное лишь ненужная нагрузка на организм.

Бармен проводил Даосова до выхода. Следуя за посетителем, он так немыслимо гнул спину в пояснице и так умильно улыбался, что всякий хорошо знающий Фому Гордеевича, без сомнения, решил бы, что посетитель является не меньше чем обэхээсником или — бери выше — представителем госторгинспекции. И ошибся бы. Даже к городской прокуратуре бородатый и кареглазый Даосов не имел никакого отношения.

— Без стеснения, — бормотал Фома Гордеич, — ежели нужда какая или жажда замучит, милости просим, всегда готовы посильную услугу оказать. Не пропадет за нами, хе-хе, Господом нашим Вседержителем клянусь! Не сомневайтесь, дорогой мой человек, Фома Гордеич умеет быть благодарным!

Он бы и ручку посетителю с удовольствием поцеловал, если бы ему позволили, да что там целовать, ноги мыть готов был Фома Гордеич непонятному посетителю своему и воду с-под них пить, только гость внимания на него уже не обращал, поднялся по ступеням из подвала, посторонился, пропуская компанию молодых и излишне веселых людей, и пошел по тротуару в своем синем джинсовом костюмчике.

Уверенно пошел, хозяином судьбы своей. Бармен тоскливо посмотрел ему вслед.

— Фокстерьером… — неопределенно сказал он и сморщил пухлое личико, словно плюнуть хотел вослед недавнему собеседнику. Но не плюнул, потому что из подвала разгоряченный молодой голос позвал:

— Гордеич! Ты нас обслуживать будешь или нам самим себя обслужить?

— Иду, мальчики! Иду, милые! — нараспев запричитал бармен и устремился на свое рабочее место.

Он так торопился, что уже не видел, как из ближайшего переулка выполз старый потрепанный «москвич» зеленого двета и, оставляя за собой клубы сизого дыма, устремился вслед за Даосовым. Боковое стекло автомашины опустилось, м в проеме показался вороненый автоматный ствол. Очередь была щедрой — на полрожка — и вместе с тем неточной. Пули высекли искры прямо у ног Даосова. Вслед за выстрелами автомобиль натужно взревел мотором и устремился по улице. В заднем стекле гримасничала и кривлялась жуткая харя, в которой не сразу можно было узнать крокодила Гену, потому что длинный зеленый нос крокодила для удобства был наполовину обрезан. За рулем, разумеется, сидел Чебурашка. Маски были магазинные и явно отечественного производства.

Даосов, обреченно застывший на тротуаре, медленно приходил в себя. Да, похоже было, что за него взялись крепко и основательно. Он наклонился и поднял с земли еще теплую сплющенную пулю. Семь, шестьдесят две… Ай-ай-ай, как нехорошо… Ясно было теперь, что Ангел ему ночью снился по собственной инициативе, будь на то воля верхнего руководства, ахнули бы с безоблачного неба молнией и все дела.

Задумчиво подбрасывая сплющенную пулю на ладони. Даосов неторопливо шел по улице. У фонтана Борис Романович остановился и долго смотрел на чугунного мальчика с большой рыбиной в руках. Из пасти рыбины в высоту били красивые водяные струи, которые, достигнув предельной высоты, рассыпались каскадами радужно подсвеченных солнцем капелек. Даосов наклонился и ловко запустил пулей по поверхности воды. Пуля запрыгала, оставляя на воде маленькие блинчики.

Ясно было и ежу, что подобные покушения и нижние устраивать не стали бы, они тоже эстрадных миниатюр не любят и к покушениям готовятся куда более солидно. А в случившейся стрельбе было что-то театральное, вахтанговское: как глаза ни закрывай, все равно трудно поверить.

Весь путь до работы Даосов провел в печальных раздумьях, но ни к какому определенному выводу так и не пришел. Но что ни говори, а бытие все-таки действительно определяет сознание. В вестибюле навстречу Даосову из кресел поднялись сразу несколько человек.

— Борис Романович, — обиженно протянул представительный мужчина в отличном сером костюме, скрывающем уже наметившуюся полноту. — Мы же на два договаривались!

— Обстоятельства, — неопределенно сказал Даосов. — Сейчас все решим, господа-товарищи, проходите, пожалуйста!

На табличке открываемой им двери скромно значилось:

ТОО «Мистерия жизни» и чуть ниже шрифтом поменьше:

«Борис Романович Даосов, реинкарнатор». За массивным столом сидела его компаньонка Елена Владимировна, длинноногая и фигуристая блондинка лет двадцати. Задорно поблескивая линзами очков, компаньонка листала иллюстрированный журнал. Слава Будде, столпившиеся в дверях посетители не дали ей поприветствовать шефа надлежащим образом.

Однако сразу проникнуться заботами посетителей Даосову не удалось. Едва он сел на свое рабочее место, как зазвонил телефон.

— Вас, — сказала Леночка. — Уже второй раз звонят! Борис Романович взял трубку и услышал взволнованное шумное дыхание.

— Даосов? — поинтересовался собеседник и, не дожидаясь ответа, взахлеб зачастил: — Ты понял, братила, кто тебе звонит? Я это, Боря, я! Ну как тебе понравилось? Не хуже, чем в столице, а? А ведь могли и не промахнуться, Романыч, ведь с пяти метров стреляли! Лежал бы ты сейчас холодный и торжественный, а над тобой царицынские менты семечки щелкали. Ладно, Боб, считай, что это последнее китайское предупреждение! Бородуля зла не помнит! Бородуля добрый! Лишь бы к Бородуле хорошо относились. Сечешь?

— Секу, — хмыкнул Даосов.

— Вот и славно, — сказал собеседник. — Раскинь мозгами, Романыч, не мальчик ведь уже, а? Должен понимать, что лучше мозгой раскидывать в кабинете, чем на асфальте родимого города. — Бородуля громко порадовался своей незатейливой шутке и, постепенно обретая покровительственный тон, продолжил: — Да шутю я, карнач, шутю. В авторитете ты, Боб, как наш всенародно избранный! Народ тебя любит! Ты только загнись, такие похороны устроим — президент завидовать станет. Ты меня слышишь, Даосов? Чо молчишь, братила?

Бородуля… Борис Романович почувствовал облегчение и одновременно с этим разочарование. Надоел ему этот районного пошиба мафиози хуже горькой редьки. Все приставал он к городскому реинкарнатору, чтобы тот ему справку выдал, подтверждающую, что душа бывшего лидера преступной группировки, а ныне покойного Сени Абрамчика в него, Бородулю, вселилась. А потому, мол, только он, Бородуля, будучи духовным наследником авторитета, может единственно достойно исполнять роль преступного пахана. Вот уже третий день он преследовал Даосова. Пугал всячески. Казалось бы, чего проще — шлепни печать ИЧП на уже подготовленную Бородулей справку да распишись. Но Борис Романович врать не умел и не хотел. Да и опять же с чистилищными ругаться не хотелось. Как он мог дать такую справку, если душа Сени Абрамчика в действительности пребывала сейчас в Чистилище? Ну не перехватили ее кладбищенские подушники! Нет, заказ от братвы был. Однако все думали, что Сеню, как порядочного, на Центральном кладбище с отпеванием и обязательными клятвами хоронить будут, а родственники его тайком на Краснооктябрьском погосте зарыли. Если говорить честно, никто душу Сени Абрамчика не стремился оставить на этой Земле. Мало ли что братве хочется! Тем более что душа у Сени оказалась такая черная, что ее, говорят, всем персоналом Чистилища всеми известными препаратами уже неделю отбеливали, но даже пятнышка светлого обнаружить не смогли.

Даосов положил трубку и жестом показал Елене Владимировне, что брать трубку не стоит. Почти сразу же телефон зазвонил вновь и звонил, не переставая, все две установленных ГТС минуты, потом замолчал, вновь взорвался трелью тревожных звонков, и только на третий раз звонивший понял, что хозяин телефона трубку не возьмет.

— Борис Романович, — сказала Леночка. — А к нам мент вчера приходил. По борьбе с экономическими преступлениями.

— Он сказал, что ему нужно было? — спросил Даосов, не испытывая, впрочем, особого испуга. Нарушений в своей деятельности он не видел, а документы ТОО были в полном порядке.

— Ничего не сказал. Посидел немного, потом ему на пейджер сообщение скинули, и он ушел.

— Старый или молодой? — поинтересовался Даосов.

— Молодой, — сказала Леночка, подумала немного и нахально добавила: — Симпатичный… Он тут данные свои вставил. — Леночка взяла со стола визитную карточку и с выражением прочитала: — Глазков Игорь Дмитриевич, страрший оперуполномоченный.

— Бог с ним, — сказал Даосов. — Понадобимся — сам придет!

Он оглядел присутствующих.

— Ты, Иван Дмитриевич, погоди, — сказал он. — У нас с тобой разговор долгий будет. Давай я пока с остальными разберусь. Кто здесь у нас с завода «Аврора»? Справки на родственников привезли?

Невысокий остроносый мужчина лет сорока мелко закивал и с готовностью принялся раскладывать перед хозяином кабинета бумаги. Даосов небрежно просматривал их, откладывая нужные в сторону. Бумаг было много, похоже было, что клиент принес весь семейный архив.

— А где заключение терапевта? — спросил Даосов.

— Завтра будет готово, — признался посетитель, по-детски шмыгая носом.

— А документы из ВПЭЛС?

— С лесного хозяйства? Не дают, бюрократы, — пожаловался клиент. — Пальцем у виска крутят, за психа держат. А вы сами, Борис Романыч, такую справку у них взять не можете? Я бы доплатил!

— Пятьдесят долларов, — сказал Даосов. — Можно рублями по сегодняшнему курсу. Сами понимаете, непредвиденные расходы…

— А то… — уныло согласился остроносый. — Я понимаю, Борис Романыч, за так сейчас и птичка не чирикнет!

Работа Даосова синекурой не была. Ну кто бы поверил, что за умеренную плату он занимается переселением душ, или, по-научному, — реинкарнацией? Большинство нормальных людей относились к Даосову с понятным недоверием и иначе как шарлатаном и жуликом не называли. Служители правоохранительных органов, случалось, заглядывали, но, убедившись, что Даосов действует на вполне законных основаниях и даже имеет медицинский сертификат, быстро теряли к его конторе всяческий интерес, едва только выясняли, что налоги он платит исправно и исполнителем заказных убийств не является. А ведь мог, черт возьми, знаем мы эти самые переселения душ! Правда, не раз уже отмечалось знающими людьми, что человечество состоит из умных и дураков. Если первые недоверчивы, то вторые являли абсолютную противоположность умным и были основной клиентурой товарищества Даосова. Поскольку дураков в мире всегда значительно больше, чем умных, то в иные дни от клиентов отбоя не было, и желания у этих клиентов были самыми невероятными. Такими, что порой Даосову посетителей и отговаривать приходилось, предлагая варианты попроще, а следовательно, и подешевле.

В этот день после обеда посетителей было немного. Обговорив дополнительные условия и отправив клиентов за недостающими документами, Даосов выслушал рапорт своей компаньонки о телефонных звонках и визитах и великодушно отпустил ее домой. Тем более что и самому ему в свете, как говорится, последних событий задерживаться на рабочем месте абсолютно не хотелось.

Подумав немного, Даосов решил отправиться к своей недавней знакомой Наталье. Конечно, как обычно, здесь все должно было завершиться обязательной постелью, но по крайней мере там можно было отведать китайскую кухню, в которой Наталья достигла определенных успехов, а во-вторых, самостоятельна она была в любви не в меру, поэтому обязательных ритуалов Даосов при всем желании ни разу соблюсти не сумел. Можно было не сомневаться, что от случившихся неприятностей она Даосова сумеет отвлечь без особых усилий.

Есть женщины, которые созданы для семьи, и только для семьи. Со дня своего замужества — а оно обычно бывает ранним — они безропотно тянут нелегкую женскую лямку, рожают и воспитывают детей, тащат с базаров в тяжелых авоськах капусту, картофель и мясо, которым в их умелых руках предстоит превратиться в роскошные блюда. Они ходят в школы на собрания, стирают в свободные от работы ночи, гладят, не отрывая глаз от экрана телевизора и сопереживая героиням мексиканских сериалов, воскресными днями не разгибая спины вкалывают на дачах, а осенью круглосуточно — словно маленькие консервные заводы — закручивают соленья, компоты, аджику, обмениваются рецептами джемов и варений, а в перерыве между этими обязательными домашними делами еще ухитряются забежать в парикмахерскую, купить в магазине недорогие и потому не обременяющие семейный бюджет духи, отремонтировать вздумавшие поползти колготки, прибраться в квартире, починить утюг и стиральную машину и, наконец, в редкую минуту уснуть прямо в очках, слепо уставившись в экран телевизора, где демонстрируется увлекательный детектив.

Вырастив детей и удержав от падения в пагубную алкогольную бездну мужей, они незаметно стареют, вечерами сидят у подъездов и ведут долгие беседы ни о чем с такими же, как и они, постаревшими соседками.

Но есть и другая категория женщин. Они не предназначены для домашнего уюта, они не предназначены для воспитания детей, они просто не умеют этого. Поэтому такие женщины не торопятся обзавестись семьей, их трудно заманить на базары, и на дачах они никогда не гнут под палящими лучами солнца гибкие стройные спины. И на родительские собрания, если они все-таки обзавелись детьми, их лучше не приглашать — у них всегда и во всем останутся виновными педагоги, которые по своей природной тупости не могут найти подход к их очаровательным и разумным отпрыскам. Впрочем, дети у них появляются либо слишком рано, когда эти женщины не понимают, чем это грозит, либо тогда, когда мотыльковая жизнь их приближается к периоду утраты крылатой легкости и женщина по утрам начинает напоминать гусеницу, которая забыла с вечера смыть свой разноцветный грим. С самого своего рождения эта категория женщин чувствует себя созданной для счастья и для полета, они обожает хорошую косметику, прекрасные духи, великолепное белье и колготки и считают, что они этого достойны. При этом доходы мужа их интересуют не более чем прошлогодний снег если муж не способен достойно обеспечить свою очаровательную жену — считают они, — то это могут сделать любовники. К любовникам эти женщины относятся как к необходимому атрибуту жизни, ведь они не мыслят себя без любви, тусовок в ночных клубах и ресторанах, а летний период своей мотыльковой жизни предпочитают проводить на морском побережье, желательно подальше от родимой земли.

Надо сказать, что красота этих мотыльков привлекает? многих жу… я хотел сказать — мужчин. В попытках добиться их благосклонности мужчины порой идут на все, даже с риском быть на долгие годы отлученными от свободного мира, где эти красивые бабочки встречаются.

Честно говоря, к знакомству с Натальей Даосов особых усилий не прилагал. Как-то само все получилось. Даосов сейчас даже под угрозой расстрела не смог бы вспомнить, где он с Натальей познакомился. Ну не на футбольном же поле! И на уличное знакомство Наталья бы никогда не пошла. Значит, оставался какой-то кабак, но какой? Впрочем, никакого значения это не имело. Странное дело: особым умом Наталья не блистала, а вот ореол вокруг нее бесцветно-серым не был. Наоборот, наблюдалось вокруг нее какое-то разноцветное мельтешение, словно Наталья всю свою жизнь прожила в огромном мыльном пузыре.

В постели они оказались в первый же вечер. Даосов не мог сказать, что это было великолепно, но и плохо ему не было, благо, что командовала в постели именно Наталья, и туг уже было не до обрядов и ритуальных упражнений. Ближе к полуночи женщина села, по-мужски расставив длинные стройные ноги, достала из сумочки и закурила длинную коричневую сигарету и, небрежно потрепав курчавые волосы на груди Даосова, сказала: «А ты ничего, старичок! Я думала, будет хуже!» Груди у нее были красивые, да и сама Наталья была в прекрасной форме, сроду бы ей никто не дал тридцать пять лет, от силы тридцать, не более.

Они начали встречаться. Обычно инициативу проявляли Наталья, она звонила Даосову на работу и хрипловатым голоском своим спрашивала: «Ну что, старичок? Токсикоз не замучил? Или ты меня бросить собрался? А может, жениться задумал.» Жениться Даосов не собирался, ему первого опыта вполне хватило, чтобы вторично с ума не сходить. Взаимоотношения с Натальей его вполне устраивали, тем более .что и она от него ничего сверхъестественного не требовала и в бюджетные рамки реинкарнатора укладывалась без особого труда; время от времени Даосов дарил ей золотой перстенек, цепочку или шубку, а так они больше походами в рестораны увлекались, пару раз в месяц на спектакли НЭТа или музкомедии похаживали да на концерты заезжих эстрадных звезд, которые в поисках зелененьких и до Царицына добирались.

Леночка, несомненно, подслушивала их разговоры, потому что на Даосова поглядывала с веселым недоумением, а встретив их с Натальей в бывшем Доме политпросвещения на очередном концерте, так выразительно оглядела даосовскую любовницу, что и гадать не стоило — сравнивала, и сравнение это получалось не в пользу Натальи. Впрочем, до явных подтруниваний Леночка в разговорах с шефом не опускалась, выше себя ставила. А сам Даосов на темы любви и дружбы с компаньонкой не разговаривал, да и не знал он что у него за взаимоотношения с Натальей — на любовь не особо похоже, но и откровенным блудом назвать было нельзя. Разумеется, о профессии своего любовника Наталья знала. Сомневалась, конечно, и иногда даже приговаривала: «Ох, Боренька, загребут тебя однажды за бессовестный обман россиян! Ты, котик, в Уголовный кодекс заглядывал? Примерял к себе статеечки из него?» Даосов фыркал на нее, а однажды не выдержал, прямо почти из постели притащил ее в офис, достал из сейфа заветную шкатулочку и принялся демонстрировать любовнице коллекцию душ. Похоже, Наташа из его объяснений мало что поняла, но игра ореолов и ее заворожила. Уже дома, после демонстрации Даосовым своих возможностей, она внимательно прочитала устав его предприятия, покачала головой и тихо спросила:

— Боренька, ты мне честно скажи — можешь?

— Могу, — честно сказал Даосов.

Наталья капризно поморщилась.

— Я не о том, — сказала она. — Это я и без твоих слов вижу. Ты мне честно скажи, ты действительно души переселяешь? Или для понтов все это, чтобы капусты на жизнь срубить?

— Говорят тебе, все на самом деле, без обмана, — досадливо сказал Даосов. — Я же тебе не Алан Чумак, чтобы мозги людям пудрить!

— Боренька, — женщина вытянулась на диване, стервозно давая обрисоваться всем самым соблазнительным изгибам своего тела, — а если со мной что-нибудь случится, ты меня в кого переселишь?

Даосов оценивающе оглядел женщину.

— А как ты сама думаешь? — спросил он.

Наталья села на постель, взяла со столика сигарету и закурила.

— Я понимаю, что ты сам не все это решаешь, — сказала она, насмешливо попыхивая дымом в бороду Даосова. — Но для тех, кто тебе бабки платит, ты ведь все по-другому решаешь? Ты ведь им навстречу идешь? — Она засмеялась и сво-бодной рукой пошлепала себя по длинному красивому бедру. — Слушай, котик, а давай я с тобой тоже договор заключу? Тебе ведь все равно, с кого деньги брать? А я заплачу, честное слово, котик, заплачу. Я не хочу в кошки. Даосов, я не хочу, чтобы каждый ободранный уличный самец на меня право имел. Я женщиной хочу быть! Понимаешь, котик, женщиной! Можешь?

Даосов лег рядом, задумчиво глядя в потолок.

— Это я и без договора могу, — сказал он. — Только что изменится?

— Гад ты все-таки, Даосов! Сволочь! Она тычком затушила сигарету в пепельнице, обеими руками огладила свои круглые груди и, щурясь, сообщила:

— Ты мне, котик, сейчас сам свои услуги предлагать будешь. В обмен на жизнь! — И уселась верхом, растопырив в стороны круглые красивые колени. А в глубокую теплую ложбину между ними лучше было и не заглядывать…

В этот вечер Наталья ничего особого не готовила, и они обошлись бутылкой «Поручика Голицына» и коробочкой конфет «Рафаэлло».

Наталья ловко выскользнула из-под любовника, села, прижавшись спиной к ковру, и закурила.

— Боря, — спросила она, поглаживая плечо медленно приходящего в себя Даосова. — У тебя неприятности?

— С чего ты взяла? — судорожно выдохнул Даосов.

— Ты словно торопишься куда-то, — задумчиво выпустила струйку голубоватого дыма любовница.

— Тебе было плохо?

— Да нет… — Она прохладной ладошкой прошлась по волосатой груди Даосова. — Я за тебя волнуюсь, все-таки жаль такого спонсора потерять…

— Все нормально, — сказал Даосов. — Ты мне здорово помогла.

— Да? — Наталья положила сигарету в пепельницу и легла, обнимая Даосова свободной рукой.

— Перестань, — сказал Даосов. — Ты ведь не хочешь, чтобы я прямо в постели загнулся?

— Ах какие мы нежные, — засмеялась любовница, — Ну, иди ко мне, котик, иди ко мне!

В общем, отвлекла его Наталья от печальных и тревожных размышлений и даже некоторое душевное равновесие восстановила.

А что? Даже врачи рекомендуют заниматься этим регулярно, объясняя, что таким образом снимаются стрессы и снижается возможность сердечно-сосудистых заболеваний. В индийской же философии это занятие вообще возведено в ранг искусства. Кто не верит, может купить в книжном киоске и почитать «Камасутру».

И хорошо понятно, в чем дело.

Всем хочется быть спокойными и здоровыми.

Глава 8

Домой Даосов вернулся уже в сумерках. Наталья, правда, пыталась его удержать, но что-то подталкивало Бориса Романовича побыть сегодня дома в одиночестве. У Натальи всегда хорошо, но дом… Сами понимаете, дом, милый дом! По пути на него никто не покушался, и вечер был прекрасным, разве что приятная и понятная всякому мужчине сладкая усталость томила Бориса Романовича и манила обещаниями маленьких домашних радостей. Квартал был пуст, около подъездов уже никто не сидел. Хотелось войти в квартиру, согреть чаю и без лишних вопросов и требований у телевизора посидеть. А с Натальей спокойно посидеть у телевизора невозможно, уж в этом-то Даосов был убежден.

Во дворе было тихо. Только на крыше душераздирающе орали кошки — похоже, делили территорию. В зелени деревьев сонно попискивала птичья мелочь. В окнах домов горели огни. В беседке сидели несколько молодых бездельников, украдкой прикладываясь к какой-то бутылке. Бренчала гитара. Даосов поравнялся с беседкой, и молодой нахальный голос тотчас развязно и нетерпеливо спросил:

— Мужик, у тебя закурить не будет?

— Да когда же вы накуритесь? — не поворачивая головы, пробормотал Даосов.

— Ты чё, мужик? — радостно возгласил все тот же голос. — Борзой или голодный?

В беседке завозились, звеня, покатилась пустая бутылка, и пьяные голоса уныло забубнили:

— Ты чё, Валет, вальтанулся, что ли? Не видишь, кто идет?

— А пусть не выделывается! Я только закурить хотел, чё он, козел, выступать начал?

— Да это ведь карнач, дебил! Я его знаю, он в нашем доме живет. Ты бы еще у мента закурить спросил!

В беседке замолчали, потом первый подросток ломким голосом неуверенно и с некоторым испугом сказал:

— Подумаешь, цаца какая — карнач! Да Бородуля ему быстро чавку поправит! Сам слышал, он на базаре хвалился, что этот твой карнач перед ним на цырлах бегать будет!

Подходя к своему подъезду, Борис Романович машинально поднял голову и посмотрел на окна своей квартиры. Света в квартире, понятное дело, не было, некому было, черт побери, свет зажигать в квартире холостого человека!

У самой крыши, поскрипывая, покачивалась на талях строительная люлька, которой Даосов искренне обрадовался. Похоже, начальник жэка умел не только обещания давать, взялся наконец, стервец, за ремонт крыши.

Есть не хотелось, а вот чай Даосов заварил. Хорошая получилась заварка, как у еврея из известного анекдота. Борис Романович долго и с наслаждением пил чай на кухне. Чаек, надо сказать, в этот раз действительно получился отменный! А секрет хорошего чая был прост — заварки не надо жалеть. Даосов подумал и налил себе еще одну чашку. Прихлебывая ароматный напиток, он снова принялся вспоминать и осторожно обдумывать последние события. Не нравилось ему то, что происходило вокруг него и его предприятия. Чернокожий за рулем, слухи о заказе Даосова, которые, похоже, дошли уже до душеприказчиков на всех кладбищах города, теперь эта идиотская охота, которую на реинкарнатора устроил мафиози местного пошиба по кличке Бородуля… Надо же такое придумать, на цырлах он бегать заставит… Посмотрим, кто перед кем на этих самых цырлах будет. И будет ли вообще бегать. Но что-то за всем этим скрывалось, и это что-то было не очень приятным для Бориса Романовича. У всего есть своя причина. Иногда она бывает следствием событий, случившихся ранее. В чем крылись причины и следствие начавшихся у него неприятностей. Даосов никак не мог сообразить. Ничего он понять в происходящем не мог, ни-че-го! И сон этот вчерашний с Ангелом… Глупый сон, можно подумать, что у верхних только и забот, что за «голубых» заступаться! Дикость какая-то! В конце концов, он же не со зла этот фокус выкинул, из любопытства элементарного! Кто же знал, что они именно так и получаются! Даосов нервно хлебнул чайку и снова задумался. Надо будет газетки рекламные посмотреть, вдруг где-то поблизости и в самом деле конкурент объявился. Может, даже души скупать начал, избавь нас Брахма от такого конкурента! Каждый знает, кто у нас души скупает и для каких целей!

За окном слышались какие-то поскрипывания, но Даосов на них внимания не обращал — наслаждался чаем, сосредоточенно размышляя о последних событиях. И напрасно. Потому что все эти поскрипывания имели непосредственное отношение к нему и его квартире. Рядом с окном что-то гулко ударилось в стену, и за стеклом непонятно кто произнес застуженным басом.

— Романыч, ты дома?

Вопрос был чисто риторическим, тут же за окном с удовлетворением отметили:

— Дома… Что же ты, Боря, телефон не берешь, когда серьезные люди звонят? Не уважаешь… Не знаешь, ты, Боря, Бородули. Если Бородуля что-то решил, то будь спокоен, он своего добьется!

В окно сунулась жутковатая рожа, прилипла к стеклу, расплющив щеки и нос, и внимательно уставилась на спокойно пьющего чай Даосова.

— Чай пьет, — насморочно и грустно констатировала рожа. — А порядочные люди должны на строительной люльке у окна болтаться. Не уважаешь, значит, Бородулю? Даже разговаривать не желаешь, да? Бородуля не гордый, Бородуля даже дверей вышибать не будет, он согласен и на то, чтобы за твоим окном в люльке повисеть… Молчишь?

Трудно разговаривать, когда горячий чай пьешь да еще при этом представляешь, что веревка на блоке строительной люльки совсем уже перетерлась, на честном слове держится, на честном Бородулином слове, обещал же, гадюка стриженая, что по вечерам ломиться не будет. Борис Романович сосредоточенно пил чай и вспоминал мантру, что оберегала домашний очаг. На окно он старался не смотреть.

— Эх, Романыч! — с обидой возгласил за окном Бородуля. — Я же не за себя прошу, мне за братву обидно! Знаю, что можешь, вижу, что не хочешь, вот только понять не могу — почему?

То ли веревка на блоках действительно стерлась и оттого люлька под окном квартиры Даосова висела на соплях, то ли Бородуля сделал неверное движение, или все-таки мантра, произнесенная Борисом Романовичем, оказала свое магическое воздействие, но за окном вдруг загремело, Бородуля истошно завопил, взмахнул руками, и его перекошенное рыло дернулось вниз, с визгом проехалось по стеклу, а потом и вовсе пропало.

— Смотри, Романыч! — донеслось из-за окна запоздалое предостережение.

Даосов воспользовался приглашением, поставил чашку на стол и вышел на балкон. На цветочной клумбе среди груды досок, некогда бывших люлькой, пытался встать и приглушенно матерился Бородуля. Одновременно он норовил погрозить кулаком даосовскому окну, но, как это обычно бывает, делать сразу два дела ему удавалось плохо, гораздо успешнее он делал третье — вытаптывал расползающимися ногами невзрачные и чахлые от городской пыли цветы, посаженные по весне заботливыми соседями. С других балконов за поведением Бородули с интересом наблюдали жильцы дома. В этот раз дело, правда, обошлось без комментариев, все завороженно прислушивались к высказываниям Бородули, который щедро использовал богатство русской ненормативной лексики. Богат и могуч был в его изложении великий русский язык! Даже соседи, высадившие цветы, и те со своими нелестными высказываниями не вылезали, понимали, что Бородуле они не конкуренты.

Даосов, невольно улыбаясь происходящему и собственным мыслям, плотно закрыл двери на балкон и вернулся на кухню. Нет, с этим Бородулей надо срочно что-то делать.

Прямо хоть к Яме обращайся. Борис Романович представил себе хмурое чугунное и безразличное лицо Ямы и помрачнел. Не было у него никакого желания по собственному почину общаться с этим жутким и неприветливым божеством. И все-таки что-то надо делать. В конце концов, не в милицию же с жалобой идти! Да и чем эта милиция могла помочь Даосову? Ну посадят они этого дурака на пятнадцать суток за хулиганство. Что это — положение спасет? Да и не верилось Даосову, что милиция станет к такой крутизне административные меры принимать, у таких обычно и в милиции все схвачено. Нет, с Бородулей следовало разобраться раз. и навсегда. А заодно и со всей бородулинской командой. Стадо козлов! Даосов неожиданно развеселился. Действительно, стадо козлов. Черно-белых и бородатых козлов. А еще лучше — ишаков. Маленьких серых осликов. И ведь были прецеденты, были! Вон, Иисус в стране Гергесинской души двух бесноватых почистил, а изгнанных бесов вселил в стадо свиней. А те бросились с крутизны в море! И проблем у людей сразу уменьшилось! Борис Романович налил себе еще чашку ароматного чая и прошел в комнату. Дистанционка лежала на диване, и нажать на клавишу оказалось секундным делом. На загоревшемся экране в студии, напоминавшей кабинет кремлевского чиновника, телеведущий Владимир Певзнер сумрачно и обреченно допрашивал какого-то бритоголового золотой цепочкой на шее. Цепочка тянула граммов на четыреста и немилосердно натирала шею. Бритоголовый то и дело поправлял ее левой рукой с синими от выколотых перстней пальцами, поэтому на вопросы телевизионного ведущего отвечал с заметными запинками. Был он в роскошном малиновом пиджаке, но без галстука. Понятное дело: надень он галстук, цепочки бы видно не было.

— Но ведь истинный капитал кроется в теневой экономике? — напористо интересовался ведущий.

— Бабки? — Бритоголовый привычно поправил золотую цепь и нахально сверкнул золотой фиксой в объектив. —Братан, ты же сам знаешь у кого сейчас бабки,-Не у учителей же! Бабки всегда были у деловых. Денежки, Вован, всегда фартовых любили!

— Но ведь эти деньги можно привлечь для оживления и развития экономики страны? — продолжал настаивать телеведущий. — Создать такую ситуацию, когда деловым людям было бы выгодно ввозить в Россию капитал, а не вывозить его из страны?

Бритоголовый подумал. Видно было, что для него это непосильное занятие, бритоголовому легче было бы показать этому самому Певзнеру что-нибудь из приемов каратэ или элементарного бокса. Или просто, без особых хитростей, морду набить, чтобы интеллигентностью своей не хвалился.

— Ну, Вован! — Бритоголовый снова без особой нужды поправил цепочку, потом застегнул ворот рубахи на верхнюю пуговицу. — Ты… это… как спросишь! Кто же бабки в чужой общак вложит? У этого… у президента… у него своя кодла, а у нас, сам понимаешь, — своя! Им баксы доверишь, сам рубли считать начнешь.

— Но ведь можно сделать так, чтобы интересы государства и деловых людей совпадали? — настаивал телеведущий. На высоком лбу его блестели капельки трудового пота.

— Можно, — немного подумав, неуверенно сказал его бритый собеседник. — Но тогда… это… тогда сам понимаешь, в паханы надо Михася сажать… или Валеру Аверу… и это… чтоб клятву братве дали, что с общака на себя тратить ничего не будут, только на эти… на государственные дела.

Ну да, только Михася с Аверой многострадальному государству российскому не хватало! Борис Романович переключился на РТР. На канале сегодня властвовали «Маски». В этот раз они представляли зрителю сценку из времен Отечественной войны. Командир партизанского отряда в кумачовых штанах, шевеля усами, давал последние распоряжения перед нападением на базу немецко-фашистских захватчиков. Немецко-фашистские захватчики, позевывая, ожидали нападения партизан и творили свои немецко-фашистские пакости и зверства. Ну, это было куда ни шло! Хуже Задорнова, но лучше Хазанова. Даосов устроился поудобнее, вытянул ноги на столик, зевнул пару раз и совсем уж было принялся наблюдать за происходящим на экране, но в это время в дверь позвонили.

Даосов понял, что Бородуля все-таки выбрался с цветочной клумбы и жаждет пообщаться. Говорить с ним Борис Романович не желал, поэтому он снова сделал глоток чая и стал терпеливо ждать, когда напористые и длинные звонки прекратятся. На экран он уже не смотрел, настроения не было.

Звонки прекратились, но в дверь принялись стучать.

— Романыч! — застуженно сказал из-за двери Бородуля. —Открой по-хорошему! Сядем рядком, поговорим ладком…

«Щаз! Головой постучи, тогда я тебе открою!» Даосов заставил себя смотреть на экран телевизора. Возгласы, доносящиеся из-за двери, его раздражали. Нет, с этим Бородулей надо срочно что-то делать. Достал он уже Бориса Романовича своей незатейливой простотой. Наглец распальцованный! А может, выдать ему нужную справку и пусть катится ко всем чертям? Даосов подумал немного. Нет, таких прецедентов создавать нельзя. Эта шпана не один год под милицейским наблюдением ходит, того и гляди их в один прекрасный день повяжут. Мало ли у кого может тогда оказаться эта справочка, и еще неизвестно, как в прокуратуре эту справочку расценят, ведь в руководстве преступным сообществом обвинить могут! И так уже мент в контору приходил. А кстати, зачем он приходил? На длинные ноги Леночки полюбоваться? Вот уж кружева начались, ни хрена не поймешь. Чувствовал Борис Романович, что стал он кому-то поперек горла, только вот не мог никак понять, кому именно.

За дверью наконец замолчали. То ли Бородуля понял, что в квартиру его пускать не собираются, то ли в его голове созрел очередной гениальный план. От Бородули всего можно ожидать. Он мог вертолет угнать с Бекетовского военного аэродрома. Или лестницей пожарной машины воспользоваться. Неугомонный человек был Бородуля в свои тридцать семь лет. И непредсказуемый.

Вновь зазвонил телефон.

Только теперь его звонок не грубо звучал, а нежно и даже, можно сказать, игриво. Даосов поднял трубку и не ошибся.

— Доехал? — спросила Наталья.

— Да, — с досадой сказал Даосов. — Лучше бы и не уезжал! Достали тут меня разные доброхоты!

— Вот и не уезжал бы, — с готовностью сказала Наталья. — Мог бы и у меня переночевать.

— Нет уж, спасибо, — отказался Борис Романович. — Мне еще работать завтра! После ночи с тобой какой из меня работник!

Наталья на другом конце телефонной трубки тихо засмеялась, и Даосов представил, как она сейчас сидит с телефоном на постели. От воображаемой картины у него даже голова закружилась.

— Ну, спи, — ласково, но с едва заметной ноткой раздражения в голосе сказала любовница. Подумала и с ехидством добавила: — Отдохни, Боренька, перед началом трудового дня.

Даосов положил трубку. «И в самом деле, — зевая, подумал он. — На кой черт я от Натальи сорвался? Спал бы сейчас как сурок! Чего я домой поперся? Дурака этого слушать?»

И, словно подслушав его мысли, в дверь снова тяжело ударили.

— Лады! Не хочешь, значит, с трудовым народом переговоры вести! — трубно и прощально возгласил Бородуля. — Хрен с тобой, Романыч! Я не в обиде. Ничего, Боря, разочтемся как-нибудь! Мы с тобой, братила, завтра поговорим!

Борис Романович с досадой выключил телевизор, раскинулся на диване и, глядя в потолок, принялся читать оградительную мантру. Читать ее надо было двадцать раз подряд, с расстановкой и выражением, а поможет ли она избавиться от настырного Бородули, один Будда знал.

Ближе к двенадцати он с неохотой встал и принялся стелить себе постель. За дверью, ведущей в подъезд, было тихо. Похоже было, что Бородуля и в самом деле удалился восвояси. А может, все-таки мантра подействовала. Даосов восславил Будду, завел будильник и лег. Сон пришел быстро, Даосов даже до пятидесяти досчитать не успел. В бок его решительно кольнули, и Даосов увидел усталого и раздраженного черта. Похоже было, что черт сам недоволен выпавшей ему миссией. Ему было куда сподручнее грешников в Кипятке топить. В тепле, да и при деле, А в квартире у Дао-сова и в самом деле довольно прохладно.

— Спишь? — агрессивно спросил посланник преисподней, опираясь на багор.

— Ночь ведь… — зевая, сказал Даосов.

— Ишь, Чичиков! — с отвращением сказал черт, кривя рыло. — Знаешь, почему Гоголь в гробу перевернулся?

— Откуда? — сказал Даосов, умышленно зевая и демонстративно прикрывая рот ладонью. Не то чтобы он своего визитера не боялся — боялся, да и еще как боялся, только виду подавать не хотел. Сами знаете, коготок увяз — всей птичке пропасть.

— А вот не фига было пасквили о мертвых душах писать! — рявкнул визитер. — Ой плохо тебе, Даосов, будет!

Ой плохо!

— Чего надо-то? — спросил Даосов. Он и в самом деле недоумевал.

— А то сам не знаешь! — Черт ухмыльнулся, сверкая бандитской фиксой на правом клыке. С этой фиксой он походил на недавнего собеседника Певзнера с экрана телевизора. А может, они и близнецами были! Впрочем, Даосов от ухмылки беса испытал некоторое облегчение — чем черт не шутит, может, сейчас все и прояснится!

Однако сновидение вдруг заколебалось, задрожало и начало таять. «Ах ты, в три архангела Бога-душу мать!» — богохульно выругался тающий в квартирном мраке черт, и Даосов даже на секунду усомнился, что это и впрямь было всего лишь сновидение. Но потом сообразил, что сновидение испугало.

Звонил телефон.

Даосов на ощупь нашел трубку, поднес ее к уху.

— Алло?

— Шан Римпоту? — хрипловато отозвалась трубка. — Это ты, Шан Римпоту?

— Это Царицын, — сказал Даосов. — А вы, наверное, в Лхасу звонили.

— Я тебе покажу Лхасу! — гневно сказала трубка. — Ты что, Даосов, мозги заспал?

Только тут Даосов припомнил, что Шаном Римпоту его звали в период ученичества в дацане, и догадался, что ему звонит малый российский лама.

— Виноват, — спуская босые ноги на прохладный пол, сказал он.

— Виноват! — передразнил его малый лама. — О нем, понимаешь, заботишься, сам недосыпаешь, ночами ему звонишь, а он… Как у тебя дела? Все в порядке?

— Достают меня здесь помаленьку, — признался Даосов. — А я, честное слово, ни сном ни духом… Понять не могу, что они ко мне привязались. На днях даже грузовиком давить пытались.

— Знаю, — прервал его малый лама. — Кое-что я уже выяснил.

— Верхние? Нижние? — обрадованно поинтересовался Даосов.

— Не по телефону, — сказал малый лама. — Медитируй, Шан, медитируй. Спрашивай у богов.

В трубке затрещало, и связь прервалась.

Даосов послушал еще немного, потом раздраженно бросил трубку на рычаги и вздохнул. «Медитируй! — передразнил он. — Только и дел у меня, что по два дня беспрерывно поклоны бить и мантры распевать! Взял бы и намекнул, если такой шустрый. А еще бы лучше — вообще не звонил!»

Он лёг в уже успевшую захолодеть постель, накрылся легким одеялом и в который раз за этот вечер с досадой подумал, что зря он не остался у Натальи, нервы целее были бы.

Вместе со сном пришел все тот же черт. Сел на край кровати, внимательно посмотрел на Даосова и обидчиво дернул пятачком.

— Ты трубку-то не хватай, — сказал черт. — Поговорить же надо!

«О чем?» — с досадою подумал Даосов.

— О Гоголе, — сказал черт и нехорошо, с подвизгами, засмеялся. — Вот возьми его «Мертвые души» и перечитай.

— Слушай, — не выдержал Даосов, — валил бы ты! И без тебя тошно. Если уж ты такой заботливый, объяснил бы, кто на меня охотится.

Черт поскучнел, тяжело вздохнул и нервно покрутил кисточкой хвоста. Так свободный таксист ключиком на пальце крутит. Или проститутка, показывая, что жилплощадь для любви у нее имеется.

— А ты знаешь, что Гоголя живым в гроб положили? — неожиданно сказал черт.

— Ну и что? — без особого любопытства поинтересовался Даосов.

— А то, — сказал черт. Подумал и добавил: — Дурак ты, Даосов!

«Слушай, — недовольно подумал Даосов. — Катился бы ты к себе… Мне завтра вставать рано!»

— Ладно. — Черт встал с постели и принялся расплываться по комнате. — Если случится чего, сам себя вини!

— Эй, эй, — сказал Даосов, открывая глаза. — Погоди, В комнате было пусто, но явственно пахло серой.

Глава 9

Игорь Дмитриевич Куретайло явился на работу не в самом добром расположении духа. Любовница Аннушка на дачу ехать отказалась, причина для того у нее оказалась чисто женская и ежемесячная, а без нее все дачные прелести свелись к окучиванию грядок с помидорами и распитию бутылки «Смирновской» с соседом, отставным бронетанковым полковником Николаем Никаноровичем Агафоновым, который и на пенсии со всеми разговаривал командным басом. Огромный и пузатый, с остатками седины на круглом багровом черепе, он нависал над Куретайло и, дыша в лицо водкой и табаком, басил:

— Советская власть вам была плоха! Коммунисты вам не нравились! Да при Леониде Ильиче мы в Чечне города и народ гусеницами не давили! При Леониде Ильиче мир в стране и во всем мире был! Да в нашу сторону дохнуть боялись!

— А воровство какое было? — пытался возражать сановный огородник.

— Да воровали, — соглашался отставной полковник, — но ведь всем хватало! А теперь? Аллигархи, мать их! Они не нефть нашу, они кровушку нашу сосут! Да фули там олигархи, вы сами из области нашей все соки повыпили! Осетров нет, икры черной нет, килька — и та скоро золотой станет! Нет, Дмитриевич, ты скажи, чем тебе наша родная Советская власть не нравилась?

Куретайло морщился и пытался отвернуться. Вот привязался, провокатор пьяный! Да нравилась, нравилась Игорю Дмитриевичу Советская власть, он при ней как сыр в масле катался. Но попробуй скажи сейчас это вслух. Услышит кто или сам отставной полковник по пьянке где-нибудь скажет, поползут слухи, что Куретайло против демократии и реформ, попробуй потом отмойся. Свободный рынок — он тоже незашоренных мозгов требует! Не с тем соседушка связался, ему бы на эту тему с Жухраем поговорить. Мы все под Богом ходим, а они под обкомом КПРФ. Так ведь и обком нынче против застоя и за осторожное реформирование выступает. Помрачневший Игорь Дмитриевич наливал Николаю Никаноровичу очередные сто граммов и по возможности спокойно объяснял:

—Ну чего ты, Коля, голосишь, как горнист в пионерском лагере? Мы с тобой кто? Мы — народ! Там, в столице, головы умные, они лучше знают, как дальше жить. А наше дело исполнять, понимаешь?

Полковник демонически хохотал:

— Исполня-ять? Проорали страну, продали ее Клинтону за понюх табаку! Эх, Сталина на вас, козлов, нет! Будь Иосиф Виссарионыч живой, вы бы все давно на лесоповале в ватниках бегали, работой от мороза спасались! Налитая в стакан водка заставляла его на время замолчать, но вслед эа звоном стаканов все начиналось заново. Когда «Смирновская» кончилась, полковник убежал в свой домик и принес оттуда трехлитровую банку самогона, который он по собственной рецептуре гнал из арбузов.

— Чист, как Советская власть! — гордо кричал Николай Никанорович. — А горит как! Газету можно читать!

С большим трудом Игорю Дмитриевичу удалось отправить соседа отсыпаться. Пришлось даже его проводить немного. По дороге к своей даче бронетанковый полковник попытался спеть любимую песню вождя всех народов «Сулико», но быстро выяснилось, что он напрочь забыл слова, а слуха у него вообще никогда не было. Напившись из колодца холодной воды, Николай Никанорович начал уговаривать Куретайло бросить свою гнусную политическую деятельность и поселиться на даче.

— Грибов — море! — соблазнял он. — Сазаны немеренно, сами в сети заворачиваются, полдня их потом выпутываешь! Да что — рыба! Ночью на поле акционерного общества выедешь, морковки и лука на полгода вперед накопаешь, помидорчиками да огурчиками на пятилетку запасешься!

На обратном пути, уже после переплавы из Белослободска в город, заместителя губернатора остановил наряд ГИБДД на патрульной машине. Игорь Дмитриевич остановился сразу. Из предусмотрительности и осторожности. Время такое пошло что лучше остановиться, борзые менты запросто могли по машине из автомата очередь дать. Объясняйся потом на небесах, что у тебя специальное удостоверение было за подписью начальника областной милиции с зеленой полосой и красным предупреждением дебилам в сапогах: «Не проверять»

Старший наряда долго и подозрительно вертел удостоверение в руках и все принюхивался к Игорю Дмитриевичу. По красной и обветренной роже мента было видно, что испытывает он нестерпимое желание заставить владельца заветного удостоверения пройти по осевой линии, а то и десяток раз присесть у машины. Куретайло подумал и показал ему свое служебное удостоверение. Совокупность документов оказала на милиционеров магическое действие: откозыряв, они сели в машину и отбыли по своим разбойным дорожным делам — людям настроение портить и по возможности на жизнь зарабатывать. А осадок неприятный на душе у Игоря Дмитриевича остался. Менты фамилию прочитали, значит, засветился он, завтра слушки по городу поползут, что заместитель областного губернатора по городу в умате катается, еще и приплетут, что женщин легкого поведения снимал.

Приняв душ, Куретайло сунулся к жене, но та лишь подняла брови и сказала: «Здрасьте! Считать разучился, что ли?» Можно было подумать, что у мужа ее не было более важных забот, чем критические дни у жены и любовницы высчитывать!

Игорь Дмитриевич обозлился и едва не сказал вслух фразу из анекдота о всеобщем женском сговоре, но сдержался. Лег себе на застланную женой постель, посмотрел фильм из жизни бразильских буржуев и обиженно уснул. Даже ужинать не стал.

Спал он плохо, все снился ему сосед по даче, который заставлял Игоря Дмитриевича маршировать парадным шагом по скверу у областной администрации и распевать все ту же «Сулико». При этом Николай Никанорович зычно орал:

«Выше! Выше ногу! Выше, мать твою! Я вас, гадов, научу Родину любить!»

С утра Игорь Дмитриевич, как водится, встал не с той ноги, полаялся с женой, порезал щеку при бритье, облился чаем и понял, что неприятностей у него будет более чем достаточно. В пору на работу не ходить. Конечно, можно было вызвать на дом врача, благо, давление после вчерашних дачных возлияний явно повышенное, но Куретайло опрометчиво пренебрег приметами и все-таки на работу поехал.

Едва он появился в кабинете, как зазвонил красный телефон. Как будто губернатор в окно за ним подсматривал, даже в кресло не дал сесть.

— Зайди ко мне, — буркнул Жухрай.

Куретайло еще не успел войти в отделанный под дерево турецкими рабочими кабинет губернатора, а Иван Николаевич уже обрушился на своего заместителя с упреками:

— Нет, ты мне скажи, у тебя голова на плечах есть? Или у тебя вместо головы задница?

— Иван Николаевич, — взмолился Куретайло, чувствуя беду.

— Что Иван Николаевич? — Лиловое полное лицо губернатора свидетельствовало о его сильном душевном волнении. — Я тебе что сказал? Я тебе что приказал? Я тебя, паразита, о чем попросил?

Выпятив губы, он презрительно оглядел заместителя.

— Сказано было тебе — справки навести! Справки! А ты себе чего позволил? Да ты хоть понимаешь, что, если бы с этим самым Даосовым что-нибудь случилось, я бы тебе яйца оторвал и к Филарету в хор петь отправил! Ты чем думаешь?

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Это… — Куретайло облизал пересохшие губы. — Вы хоть объясните, Иван Николаевич, в чем дело.

Это он для проформы спросил. Ежу было понятно, в чем дело. Полкаш этот экономический настучал, что Куретайло его на «Мистерию жизни» раньше губернаторских указаний нацелил. Однако такой бурной реакции Жухрая Игорь Дмитриевич никак не ожидал. Ну, пожурить его мог губернатор за излишнюю самостоятельность, но чтобы так!

В чем дело? — Жухрай отошел к окну, поворачиваясь спиной к заместителю, и, по-прежнему не глядя на него, уже более спокойно спросил: — Ты какую тварь на этого самого Даосова натравил?

Та-ак! Ну, полкаш! Игорь Дмитриевич содрогнулся от ненависти. Вслух же сказал примирительно:

— Так я ж ему позвонил и сказал, что все отменяется;

Разве он вам не докладывал?

Жухрай хрипло выдохнул, стремительно развернулся к заместителю. Щеки его гневно затряслись.

— Нет, Игорь Дмитриевич! Нет, Куретайло! Ты меня в свои дела не впутывай! Я в такие игры не играю! Ты мне вот что скажи: ты этому в Москве обучился? У Коржакова с Барсуковым? Или, может, ты там с мафией снюхался, в бригаду какую-нибудь вошел? Цепь на шею, пальцы веером, мочи всех, кто не за нас!

Заместитель губернатора преданно глянул на шефа.

— Иван Николаевич! — зачастил он. — Ну что вы, ей-богу! Вчера мы поговорили, я Иванову в УЭП позвонил, попросил его справки об этом самом Даосове навести, выяснить, что там и к чему. Грешен, по дурости своей попросил Иванова прижать этого Даосова маненечко. Так я же исправился! «Нет, — думаю про себя, — раз Иван Николаевич мне никаких указаний не давал, придержу борзых ментов, а то ведь загрызут ненароком, а потом отвечай за него!» Сразу же позвонил и отозвал, честное благородное!

Жухрай, выпятив нижнюю губу, некоторое время разглядывал потное лицо заместителя. Похоже, Куретайло не врал.

— А кто стрелял в него по твоему указанию? — спросил он уже более примирительно. — А кого ты к нему домой посылал?

Игорь Дмитриевич побледнел еще больше. Подобных обвинений он никак не ожидал.

— Матерью клянусь! — хрипло сказал он. — Иван Николаевич, вы же меня знаете! Нет у меня таких знакомых, чтобы так запросто… Мы с вами интеллигентные люди! Да разве бы я посмел без ваших указаний? Никогда! Честное благородное!

Жухрай сел за стол, побарабанил пальцами по полированной поверхности, недоверчиво и глумливо разглядывая растерянного заместителя. Вид у того был такой, словно он только что из бани вышел, где парился прямо в своем костюмчике. Или впрямь невиновен был, или, как та кошка, чуял, чье мясо слопал.

— Да вы хоть расскажите, что случилось! — выдавил из себя Куретайло. — А то накинулись на меня истинным орлом, Иван Николаевич! — Заместитель льстиво улыбнулся. — Я уж думал, хана мне, заклюет Иван Николаевич и оправданий никакихь слушать не станет!

Краски постепенно возвращались на его лицо, во странными пятнами, придающими Куретайло внешность недооскальпированного ирокеза. Половина физиономии у него была красного цвета, другая половина все еще оставалась мучнисто-белой.

— Значит, не ты? — сгорбился за столом губернатор черным задумчивым вороном.

— А то вы меня не знаете, Иван Николаевич! — Куретайло стоял перед шефом по стойке «смирно», как будто все еще спал и находился во сне на строевом плацу. — Вы же знаете, Куретайло мухи не обидит, Куретайло безобидный, как мотылек!

А вот в безобидность своего заместителя Жухрай не верил. В прошлом году, когда Иван Николаевич попросил его помочь кадровику Арику Саганяну сформировать службу безопасности риэлтерского отдела при областной администрации, Игорь Дмитриевич в эту службу таких орлов рекомендовал, что, покажи их пенсионерам, те бы сами из своих квартир в двадцать четыре часа выехали и ключи в риэлтерский отдел добровольно сдали. Ишь вытянулся, глазами начальство ест! А окажутся будущие выборы неудачными, отвернется ведь, шкура продажная, руки не подаст, если выгоды в том не увидит!

Только сейчас губернатор задумался о том, какие люди его окружают. И мысли эти были горькими и тоскливыми. Помощнички! Один Санжадов чего стоит! Думает, Иван Николаевич не догадывается, каким образом он по обязательной страховой медицине деньги с больниц гребет. Впрочем, и остальные не лучше. Помнится, полковник Иванов докладывал, что стоящий сейчас перед столом и сочащийся преданностью Игорь Дмитриевич Куретайло в турецкой фирме «Аврорус» не только секретаршу окрутил, он еще и с Исманом Исмет-агой гешефт имеет, каждый месяц деньги в какой-то западный банк переводит. Волки, волки, а не бедные овечки окружали губернатора, и с ними ухо надо было держать востро. Сожрут ведь, гады, и не подавятся! Соратнички! И ведь приходится с ними мириться, не зря же кем-то когда-то сказано: «Мы должны сделать добро из зла, потому что его больше не из чего делать».

Жухрай вздохнул и снова посмотрел на терпеливо ждущего заместителя. Хотелось высказаться со всей партийной прямотой, но он сдержался. Не заместитель, сирота казанская топталась перед его столом, осторожно вздыхая.

— Значит, не ты, — снова хмыкнул губернатор. — Лады, Игорек, а то уж я думал, что это ты инициативу проявил. Понимаешь, только мы с тобой об этом самом Даосове поговорили, а тут, как на грех, кто-то в него прямо в центре города из автомата лупцанул. Слава Богу, что не попали! А потом мне сообщили, что к нему в квартиру пытался какой-то хмырь через окно забраться, только не рассчитал и сорвался. Значит, кто-то этим самым Даосовым помимо нас интересуется, мед ему в ухо!

Куретайло осторожно сел за стол.

— Я вчера дело этой самой «Мистерии жизни» поднимал, — сообщил он. — Жульническая фирма, Иван Николаевич. Это что, бизнес — вторичной переработкой душ заниматься? Дурит этот самый Даосов людей, бабки с дураков стрижет.

Жухрай покачал головой,

— Эх, Игоряша, — сказал он. — Прагматик ты рассудительный, потому тебе в возможность чуда трудно поверить.

— Ну, Иван Николаевич, — уже с прежней улыбкой проговорил Куретайло. — Да вы сами посудите, какие чудеса могут быть в нынешней жизни? Неужели вы всерьез верите, что Кашпировский и впрямь обезболивал бабу по телевизору? Или в то, что Алан Чумак банки с водой заряжает? Да умел бы он что-нибудь заряжать, он бы взял какую-нибудь реку, нашу Волгу — например, помахал руками — и лечись народ, в аптеки ходить не надо! Это ж как НЛО, все слышали, но никто толком не видел. Смущают людей, с нищих полтинники вышибают!

Губернатор задумчиво подергал себя за кончик носа.

— Кончай распрягаться, Игорек, — посоветовал он. — Не на митинге. Значит, так свяжись с Ивановым, пусть они там этого самого Даосова в разработку возьмут. Агента своего к нему подошлют, телефон прослушают. Андрей и сам сообразит, что там и как, не первый день замужем, знает, что в таких случаях делается. Но мужичка пока не трогать. Только наблюдать. И если его кто-нибудь обижать станет, выручить. Ты все хорошо понял?

Куретайло мелко кивал.

— Сделаем, Иван Николаевич, — повторял он. — Все будет в лучшем виде! Можете не сомневаться! Жухрай подумал.

— Ты с ламой давно общался? — спросил он заместителя.

— Два дня, как созванивались. Он как раз в Саратове, им там Аяцков деньги выделил на храм Камасутры,

— Вот и подъехал бы к нам. — Губернатор задумчиво потер подбородок. — Тут тоже проблем немеренно, есть о чем поговорить.

— Сегодня же позвоню, — пообещал Куретайло. Он уже выходил из кабинета, когда губернатор с отеческой ядовитостью посоветовал ему в спину.

— А бумажечками перед ментами я бы на твоем месте поменьше тряс, потерять ведь можно!

Из кабинета Жухрая Игорь Дмитриевич вышел с несколько ошалелым видом, достал из холодильника рядом со столом секретарши бутылку минералки, расческой открыл ее и прямо из горлышка долго пил воду. Острый кадык его вторил каждому глотку.

— Досталось вам, Игорь Дмитриевич? — сочувственно спросила секретарша, которая хорошо знала нрав своего начальника.

Куретайло поставил бутылку на стол.

— Начальство лает, караван идет, Эльза Андреевна, — подмигнул он секретарше, вытер вспотевшую лысину и старательно причесался. — Врачи сказали, жить буду!

Секретарша вздохнула. Игоря Дмитриевича, как и своего шефа, она знала более чем хорошо, поэтому его обещание жить долго Эльзу Андреевну не слишком порадовало.

Игорь Дмитриевич между тем прошел в свой кабинет, сел в кресло, но звонить начальнику управления по борьбе с экономическими преступлениями не торопился. Надо было крепко подумать, прежде чем сделать следующий шаг. Да и раздражение, вызванное предательством этого милицейского иуды, следовало немного унять. Ты смотри, как в этого Даосова губернатор вцепился! Интересно, зачем он ему понадобился? Внезапный холодок прошел по спине заместителя губернатора, легонько царапнул коготками душу и сердце. В первый раз Игорь Дмитриевич со страхом подумал, а что, если все это истинная правда и этот самый Даосов не врет, не жульничает, а и на самом деле, как он это пишет, вторично перерабатывает и использует души? Но даже если все это было именно так, Куретайло никак не мог сообразить, зачем эта переработка губернатору понадобилась. Мужик он еще молодой, о жизни загробной задумываться рановато, вторая душа ему ни к чему, своей достаточно. И коммунист вроде убежденный… Не ждет милостей от природы, правильно понимает стоящие перед ним задачи. Ведь, если занятие Даосова не было жульничеством, Куретайло и сам бы с ним с удовольствием и обоюдною пользою пообщался. Скажем, для того, чтобы прикупить другую душу и ее вместо себя после кончины в соответствующие края отправить. Конечный пункт назначения своей души в случае реальности загробного мира Игорь Дмитриевич знал точно. Правда, испуга пока не было. Чувствовал он себя прекрасно, да и в существование этого самого загробного мира верилось плохо. Улыбаясь тайным мыслям, Куретайло принялся неторопливо размышлять, размышления эти ему очень даже понравились. По всему выходило, что заместителю губернатора к неизвестному специалисту по вторичному использоваиию душ стоило приглядеться более внимательно, да, пожалуй, и не только приглядеться. В простых бизнесменов из автоматов не стреляют, к ним ночами в квартиры не ломятся. Разобраться надо было в ситуации, серьезно разобраться…

Заместитель губернатора посидел в кресле, подумал еще немного, но, так ничего и не надумав, потянул к себе телефон:

— Андрей Андреевич? Куретайло тебя беспокоит. Подъезжай, нас Жухрай видеть хочет. Обоих, конечно! ?

Он положил трубку на аппарат и вздохнул. Откровенно говоря, куда с большим удовольствием Игорь Дмитриевич поговорил бы сейчас с начальником управления Рвачевым, чтобы этого стукача в ментовских погонах на пенсию отправили. Хватит, послужил, пора и дачным хозяйством заняться.. Но — специалист! Где другого такого сразу найдешь? Нужен был народу милицейский полковник Иванов, потому и на пенсию его не отправляли.

Игорь Дмитриевич достал сигареты и зажигалку, закурил и начал прикидывать, как ему рвение милицейского полковника в служебные рамки ввести. А то ведь как бывает сегодня он тебя но мелочам вкладывает, а однажды такее устроит что распятие сладкой сказкой покажется?

Ax, Андрей Андреевич, Бог один знает, чей он сын. Однако определенный образ полковничьей матери заместителю губернатора явственно рисовался.

Глава 10

Легко сказать, найти специалиста!

Валерий Яковлевич Брюсов хорошо понимал всю сложность вставшей перед его семьей задачи. Времена такие пошли, что сплошь вокруг одни дилетанты. Прав был мудрый Иосиф Виссарионович, когда говорил, что кадры решают все. Мэр города Царицына всегда считал, что у него ни одного толкового заместителя нет. Воровали все, но делали это открыто и неумело, а те, кто какое-то мастерство показывал, так хищениями увлекались, что о служебных своих обязанностях забывали. Боже ты мой! Ведь в бытность директором гастронома Валерий Яковлевич рубщика мяса в магазин по полгода подбирал. И не потому, что тот наваром не делится, это-то самое легкое, за полгода макаку можно научить отнимать и делить. А вот деградировало искусство разруба. Где сейчас найдешь специалиста, который способен разрубить тушу так, чтобы в каждом приличном куске мяса таилась нежданная покупателем увесистая кость? Искусство мясника вымирало. И виной тому были постоянные гонения на этих узких специалистов со стороны госторгинспекции, народного контроля, ОБХСС и иных контролирующих и проверяющих органов. А вот работников городской администрации никто гонениям не подвергал, неожиданно обретенная свобода вела к их деградации. Но что же тогда говорить о колдунах, магах, ведьмах и прорицателях, которые подвергались гонениям целые столетия? Их ведь на кострах за знания и убеждения жгли! Не без оснований Валерий Яковлевич предполагал, что среди расплодившихся в последнее время колдунов дилетантов самозванцев больше, чем в мэрии.

Поэтому газеты Валерий Яковлевич просматривал без лишнего энтузиазма и особых надежд на успех в своих изысканиях не питал. Нет, объявлений различного рода экстрасенсов и колдунов в газетах было более чем достаточно, но вот, мягко говоря, непрофессионализм этих… самоучек… оставлял желать лучшего. Ну скажите на милость, кто из солидных людей всерьез бы отнесся к следующему объявлению: «Заговорю. Телефон 35-33-21»?

Такому-то и звонить страшно, не дай Бог действительно заговорит!

Еще страшнее были те, кто по фотографии привораживал. Валерий Яковлевич сам слышал жуткую историю про инструктора Ворошиловского РайОНО, который влюбился и попытался через экстрасенса свою возлюбленную присушить, да по ошибке передал магу и кудеснику групповую фотографию, сделанную на курсах повышения квалификации. Экстрасенсу что, деньги получены, фотография — вот она, а скорее всего и с бодуна он был, экстрасенс этот проклятый! Присушил весь снимок. Ох и натерпелся этот самый учитель от своих бывших коллег! Пока его дамочки среднего и пенсионного возраста доставали, еще вполне терпимо было, но когда интеллигентные мужики, товарищи по дошкольно-воспитательной работе донимать стали! Дважды в милицию попадал, из партии мужика исключили. Геи, говорят, его секс-символом России объявили! Сами понимаете, что после всех треволнений этот самый инструктор мужиков и женщин бояться стал, а экстрасенсов и колдунов ненавидит лютой ненавистью. Поговаривали, что он даже в общество «Знание» вступил, чтобы разоблачать всяких лжекудесников, знахарей и прочих подлецов, что честных людей с панталыку сбивают, толкают на кривой и опасный путь супружеской измены. А в свободное от лекций время упражняется в стрельбе. Правда, пока еще только по мишеням.

И все-таки одного магистра черной и белой магии Анна Леонидовна по телефону вызвала. Пусть, говорит, посмотрит, может, у Мишутки в спаленке энергетика ненормальная. «Энергетика ненормальная!» Тут в пору специалистов по этой энергетике лечить! Пришла крашеная дамочка неопределенного возраста, в мужской кожаной куртке и с туристическим топориком за поясом юбки, отрекомендовалась магистром. С успехом ей можно было дать от двадцати до шестидесяти, да и то если косметику смыть. Была она самоуверенная, невежественная и воинственная. Едва вошла в квартиру, как тут же безапелляционно объявила, что Валерия Яковлевича сглазили завистливые соседи, но ей это поправить — раз плюнуть. За такие мелочи она и денег не берет. Бутылки хорошего коньяка будет вполне достаточно. И ведь прекрасно знала, мымра крашеная, с кем говорит! У Анны Леонидовны она нашла малую порчу по женской линии. Порчу эту экстрасенша и магистр взялась вывести за сорок девять долларов. Затем она вошла в детскую, достала из сумочки подзорную трубу с зелеными стеклами, осмотрела комнату, заглянула под кроватку и в шкафы и принялась охать, что у ребенка в комнате пять злобных мракобесов живут и один барабашка. За изгнание каждого мракобеса дамочка потребовала по сто баксов, а за барабашку вообще дикую сумму загнула плюс столоваться каждый сеанс захотела, а таких сеансов она наметила более десяти. Анна Леонидовна на условия магистра в юбке было согласилась, но Валерий Яковлевич резонно рассудил, что за такие деньги в комнате ребенка полный ремонт сделать можно, глядишь, может, нечисть и сама рассосется. А если и не рассосется, то лучше с мракобесами в одном доме жить, чем по миру с протянутой рукой пойти. Мысли свои он высказал вслух. Экстрасенша оскорбленно и испуганно поднялась, зашипела не хуже змеи подколодной и пообещала на Валерия Яковлевича такую порчу напустить, что рядом с этой порчей СПИД безмятежной детской сказочкой покажется! Прыщом, говорит, пойдешь, а в туалете, как малое дите, рыдать будешь! В общем, как говорится, скандальчик заказывали? С порчей дамочка, конечно, погорячилась, жена у Брюсова боевая, сама на кого хочешь порчу наведет, но нервы им с Анной Леонидовной экстрасенша попортила. Хорошо еще, что Аннушка у него слишком горячая, убить нахальную визитершу не убила, однако причесочку попортила, и туристический топорик экстрасеншу не спас. Но ретировалась эта клятая экстрасенша только после того, как Валерий Яковлевич на нее ментов пообещал натравить. Это крашеной лахудре так не понравилось, что она тут же сбежала и платок даже при этом свой забыла! А потом Анна Леонидовна от знакомых торговых работников услышала об Иване Неплавном. В городе о нем говорили с тайным и опасливым восхищением, а те, кому он помог, даже заикались и захлебывались от восторга. Слухи о Неплавном ходили самые невероятные: геморрой голой рукой лечил, зубы заговаривал, чакру штопал, импотентов так зомбировал, что те чуть ли не сексуальными маньяками становились. Да что говорить, этот самый Неплавный фригидных жен до страстных проституток вытягивал!

Валерий Яковлевич проклинал тот день, когда поддался уговорам жены и поехал в Сарепту к этому Ивану Неплавному. Дался им этот самый поэтический дар! А все супруга разлюбезная: «Хочу, чтобы ребенок интеллигентом вырос, чтобы в городскую элиту входил!» А того, дура, не понимала, что элита — это те, у кого деньги. Деньги и власть. Интеллигентов до хрена, мест в этом самом элитарном автобусе мало! И без поэтического дара ребенок мог прекрасно обойтись. Валерий Яковлевич сам был из крестьянской многодетной (шутка ли — трое детей!) семьи, а выбился в люди. Простым продавцом работал, учеником мясника, а попутно учился. Сначала в торговом училище, потом в техникуме, а поднатужился, деньжонок занял, так и торговый институт окончил. И при этом мясо рубить не прекращал. Нет, к Ивану Неплавному после того спиритического сеанса, когда они от медиума всю правду узнали, поехать все же пришлось, тут с супругой спорить бесполезно было. Анна Леонидовна прямо рвалась в бой и Второвертова даже слушать не стала. Но, как и следовало ожидать, экстрасенс развел руками — дескать, неисповедимы пути Господни — и показал ошеломленным супругам забытую ими расписочку, что в случае незначительных отклонений они претензий к нему, Ивану Неплавному, не имеют.

— Это алкоголизм у шестилетнего ребенка — незначительное отклонение? — взвилась Анна Леонидовна, решительно наступая на экстрасенса. Отчаянная была супруга у мэра города, не зря же шесть лет до замужества в старших продавцах ходила. С ней тогда, помнится, ни один покупатель спорить не решался. Кому охота счетами по морде получить? Но на экстрасенса ее решительность особого впечатления не произвела.

— Дар ведь на месте! — невозмутимо поглаживал бороду Иван Неплавный и улыбался. За несколько прошедших лет он окончательно раздобрел и стал еще больше похож на узбекского бая, — Вот и такой крупный специалист, как Семен Второвертов, понимаете, подтверждает, что поэтический дар в наличии. Как есть автор «Каховки» и «Гренады»! Я вам обещал Светлова? Вот он, ваш Светлов! Чего ж вам еще? — Неплавный покачал головой. — Вот ить люди какие, и рыбку, значит, желают съесть, и денежку назад получить.

Анна Леонидовна, конечно, поскандалила немного, зеркала и слоников мраморных в горнице экстрасенса проклятого побила, да толку от этого было чуть, разве что душу отвела. Похоже, что экстрасенс все-таки чувствовал себя немного виноватым — никаких ответных мер не последовало. Даже порчи маломальской не напустил. И инсультом с параличом мог пугануть, да не стал. А дома ничего не изменилось. Порой даже в детскую заходить страшно было, не дай Бог увидеть трезвого и оттого злого Мишутку.

Вот и сейчас Валерий Яковлевич заглянул в комнату с некоторой опаской. Мишутка лежал на полу, вжимаясь а пушистый ковер, и, задумчиво сопя, что-то старательно рисовал на большом ватманском листе. На лице его были все цвета радуги. Белая маечка была в красных и голубых пятнах. Работал сынок, творческое вдохновение переживал. На отца Мишутка даже отвлекаться не стал, достал из коробки красный карандаш и принялся его слюнявить, чтобы цвет пожирнее был.

— Рисуешь? — присел на корточки среди разбросанных карандашей и фломастеров заботливый отец. — И что же ты, Мишенька, рисуешь?

Задуманная ребенком картина Брюсова испугала. В ней было что-то диссидентское. Лет пятнадцать — двадцать назад за такую картину всю семью на лечение от вялотекущей шизофрении в психбольницу закрытого типа отправили бы. А при Иосифе Виссарионовиче, глядишь, и вовсе расстреляли. Или сослали в Туруханский край. А как еще компетентные органы могли отнестись к картине, на которой Седьмого ноября во время праздничной демонстрации глава государства со своим охранником тайно распивают бутылку водки на трибуне Мавзолея? И не как-нибудь — без закуси, из горла!

— Господи, Мишенька, — почти всхлипнул отец. — Лучше бы ты ежиков в тумане рисовал. Или Пятачка с Винни-Пухом.

Ребенок сел на корточки, по-взрослому внимательно разглядывая перепуганного отца, задумчиво помигал.

— Не волнуйся, старик, — сказал он. — Ну не хочется мне пока писать стихи, не хочется!

— Дар ведь у тебя, — сказал Валерий Яковлевич. — Ты же можешь, Мишенька! Можешь?

Отпрыск задумчиво оглядел обмусоленный кончик карандаша и раздраженно отбросил его в сторону.

— Ну напишу я, — недобро прищурился он. — Скажем такое: «Я обращаюсь к стране: Выдай оружие смелым! И в первую очередь мне!» И что? Думаешь, я не слышал, как вы с мамой разговаривали, что от армии меня отмажете, когда подрасту? Конечно, папашка — мэр города! Ясное дело, служить не придется! Так чего же людям врать? Хорошая рифма всегда правды жизни просит!

— Родители тебе только добра хотят, — назидательно и вместе с тем растерянно сказал Валерий Яковлевич. — Ты еще маленький, не знаешь, какая армия сейчас стала. Дедовщина там, наркотики… Прапорщики пьяные!

— Вот и я говорю, — засопел малыш. — Какие стихи, когда тебя от суровой правды жизни оберегают!

Валерий Яковлевич потоптался в нерешительности. Кто после таких разговоров рискнет ребенка по голове погладить? Валерий Яковлевич и не рискнул. Только вздохнул печально и тоскливый взгляд в сторону отвел.

— А ты все же попробуй, — уныло посоветовал он. — Может, что и получится… У тебя ж, Мишенька, дар Божий!

Миша шумно вздохнул и развел ручонками, словно хотел сказать: «Ну что с ними поделать, с такими непонятливыми родителями?»

— Не хочу я растрачиваться на однодневки, — сказал он. — Вон Женька в свое время написал строчки: "Какую же должны мы вкладывать страсть, себя и других поднимая, в слова «Коммунизм. Советская власть. Революция. Первое Мая!» До сих пор ведь стыдится, все боится, как бы не припомнили! С начала перестройки, говорят, сборники с этими стихами у букинистов скупает и вечерами сжигает на кострах в переделкинских лесах. Ты этого хочешь, да?

Валерий Яковлевич в поэзии не был силен, поэтому стыдливо поинтересовался, какого именно Женьку имеет в виду ребенок.

— Да Евтушенко, кого же еще! — вскинул упрямый подбородок Мишенька. — Талант ведь, Маяковскому с Есениным не уступит, а смотри, какими кривыми тропками в литературу входил!

— Ты лучше рисуй, — посоветовал Валерий Яковлевич, несколько шалея от последних слов сына. Ты только посмотри, едва с горшка слез, а уже критикует. И кого? Евгения Евтушенко Брюсов, несмотря на свою поэтическую фамилию, никогда не читал, все некогда было, но Валерий Яковлевич слышал об этом поэте много. А много говорят и много пишут лишь о талантливых и потому значительных людях. Но критика значительных людей всегда опасна, лучше уж помалкивать в тряпочку. Слова ребенка резали слух. Это все равно как если бы сам Валерий Яковлевич Брюсов взялся критиковать президента или хотя бы, скажем, министра торговли. Впрочем, такое могло случиться лишь в случае его душевной болезни или временного помутнения рассудка. Только глупый медведь из анекдота будет пилить сук, на котором сидит. Опасные слова говорил маленький Мишутка, такие слова только на кухне шепотом говорят, и то лишь тогда, когда окна плотно закрыты. Брюсову даже перекреститься захотелось, только он вспомнить не мог, как это правильно делается. Пусть уж лучше рисует. Картинку всегда спрятать можно, а слово, оно, как говорится, не воробей вылетит — не поймешь!

Мишутка независимо пожал узенькими плечами, взял карандаш, лег на живот и снова принялся подрумянивать президентские щеки. Красивый у него получался президент, здоровый такой, веселый.

— Ты не волнуйся, старик, — рассеянно сказал Миша. —

Придет время, и стихотворения напишу, и поэмы, и в Союз писателей меня обязательно примут. Не дурнее других. Глянь вон, на полочке стишки лежат. Вот уж действительно люди пишут! Уж если с такими принимают…

На полочке действительно лежало несколько тощеньких разноцветных книжечек. Не иначе, Анна Леонидовна стихотворные сборники покупала. Пыталась таким образом интерес к поэтическому творчеству у сына пробудить. Валерий Яковлевич сгреб книжки и вышел, чтобы не тревожить увлеченного делом сына.

На кухне он сел за стол и открыл первую попавшуюся книжицу. Книжица эта называлась «Земное удивление» и принадлежала перу известной царицынской поэтессы Валентины Мамуриной,

…как у нас в казачестве водится, на столе догорает свеча, За столом сидит Богородица, пьет из блюдечка крепкий чай…

М-да! Валерий Яковлевич перелистнул несколько страничек и снова уткнулся в текст.

…Девок красных сводит с ума деревенский крепкий первач. Вот и я хватила сама — и теперь хоть смейся, хоть плачь…

Брюсов торопливо захлопнул коварную книжицу и подумал, что, может быть, они напрасно придираются к ребенку, может, это просто необходимо для вдохновения — дерябнуть соточку, притомить немножко принятую водочку пивком и сесть за стол нетленку лепить. Вон и поэтесса знаменитая первача не чурается, хлопнет стаканчик, с девками попляшет, попишет немного, а потом всю ночь с Богородицей чай пьет. Впрочем, это еще разобраться надо — чай ли они по ночам пьют.

Валерий Яковлевич взял в руки следующую книгу. С разворота на него глянул бравый сокол пенсионного возраста с лауреатским значком на лацкане пиджака. Владимир Маковецкий делился с читателями своими избранными стихами. Книжица была старая, еще времен начала перестройки. Стихи были написаны в ногу со временем. Впрочем, и поэт был отнюдь не романтическим юношей.

И вспомнилось мне в сельской дали, как при покупке молока мы по ошибке водки взяли в окне молочного ларька.

Валерий Яковлевич Брюсов вспомнил то веселое время, толпы у магазина в дни завоза спиртных напитков, разъяренных пенсионеров, штурмующих отдел, и хмуро подумал.

«Прибедняешься ты, Владимир Дмитриевич! Тебя за молоком стоять, в то время под пулеметом не заставили бы! Три бутылки водки по талонам урвал бы, еще пять своей ветеранской книжечкой вытряс! И директор магазина хорош, это додуматься надо было — заставить молочный отдел водкой торговать! Не иначе он госторгинспекцию и обэхээсников прикормил». Впрочем, Валерий Яковлевич несколько кривил душой. Хорошее было время, перестройка только начиналась, законом была тайга, а медведь — хозяином. Дорогой ты наш Михаил Сергеевич, уважаемая Раиса Максимовна! Именно тогда начали сколачивать свои состояния наиболее предприимчивые директора. А ради благой цели и уборщиц заставляли торговать, и из личных гаражей навынос водку продавали. А как же! Бизнес есть бизнес. На прилавок закрытого отдела копейка не падает. Он улыбнулся неожиданным воспоминаниям и отложил Маковецкого в сторону. Покачивая головой и задумчиво улыбаясь, Брюсов взял со стола следующую книгу.

Автором ее был некий Оскар Гегемонов, поэт городского шума, гений трамвайных искр и промышленной электросварки, как скромно было указано в аннотации. И называлась книжечка этого самого Гегемонова «Мелодии проката». Широка была строка у Оскара Гегемонова. Широка и объемна. В стихах своих Оскар Гегемонов душою не кривил, писал честно, что думал и чувствовал:

После работы тяжелой, выйдя за проходную, так хорошо с устатку выцедить кружечку пива, с белой, как облако, пеной, янтарного нежного цвета. Город родной мой Царицын! Как хорошо в нем летом! Да и зимой прекрасно. Выйдешь зимой с работы, сядешь в кафе уютном, примешь сто грамм с устатку…

«Свят, свят, свят! Избави меня от лукавого! Сговорились они, что ли? И Анна, похоже, вконец сдурела — больному ребенку такие книжки покупать! Да после чтения таких стихов и трезвенник запьет!» Валерий Яковлевич торопливо открыл третью книгу и успокоился — это был сборник стихов Евтушенко. И это обнадеживало. Евгений Александрович о пьянке писать не станет. Евгений Александрович — серьезный поэт. Евгений Александрович обычно пишет о любви или о политике. Политический лирик. И впрямь, первое стихотворение было нежным и лирическим, Брюсов прямо размяк душой, читая его. Но строки следующего стихотворения его повергли в тихое и отчаянное недоумение:

В старой рудничной чайной городским хвастуном, молодой и отчаянный, я сижу за столом. Пью на зависть любому, и блестят сапоги. Гармонисту слепому я кричу: «Сыпани!..»

М-да! Валерий Яковлевич крякнул, торопливо захлопнул томик, посидел немного над разноцветными книжицами, встал, прошелся по кухне, постоял задумчиво у окна, потом решительно поставил на стол хрустальную рюмку, открыл холодильник и достал ледяную запотевшую… «Интересно, — подумал он, наливая холодную водку в пузатую рюмку, — носил ли Евтушенко сапоги? И если носил, то где? Неужели в Кремль на приемы ходил?» Поднести стопку ко рту он не успел.

— Андрюша! — Услышав голос жены, Брюсов испуганно повернулся, привычно пряча бутылку за спину.

Анна Леонидовна белой лебедушкой вплыла на кухню, царски взмахнула рукой, в которой была зажата рекламная газета. Бутылки в руке мужа и рюмки на столе она пока не замечала.

— Нашла! — радостно сказала она. — Вот посмотри! Я сразу подумала, что этот человек нам обязательно поможет! Валерий Яковлевич взял газету и прочитал объявление.

Вылечу души и кармы сменю, Беса любого в момент изгоню. Сделаю все с минимальной оплатой, Вас уважающий Рудольф Н. Платов.

43-47-45 Порчу и сглазь могу также снять.

Брюсов вздохнул и погладил жену по спине. — Что ты, Анюта! Это же самый настоящий шарлатан! И стихи у него графоманские. Ты погоди, мне кажется, я нашел нужного человека! Завтра я к нему своего референта пошлю.

Глава 11

Вот и обрел ты некоторую власть над человеческими душами. И что же? Призрачна оказалась эта самая власть, потому что все в мире суета сует. Скука. Страшная скука. Ты думал, что Бог, но ты не Бог, ты всего лишь администратор. Вроде апостола Петра. Открывать и закрывать райские ворота целую вечность… Дали тебе право переселять души из одного тела в другое. С тоски можно сдохнуть от такого предназначения! Работа реинкарнатора, несмотря на ее кажущуюся божественную сущность, оказалась заурядным и нудным делом. Где-то купил душу, в чье-то тело ее пристроил. Если говорить откровенно, то городской реинкарнатор ничем не отличался от торговца, который пытается всучить жителям того же города какой-нибудь товар. Там купил подешевле, здесь продал подороже. Разницу положил в карман. Если говорить в двух словах, коммерческая романтика.

Даосов нахлебался этой романтики до тошноты. А тут еще какие-то конкуренты объявились. То ли охотники за чужой прибылью, то ли вообще хотели у Даосова весь его бизнес оттяпать. Трудно было в происходящем разобраться. Весь романтический флер пропадает, когда о душе начинает думать как о товаре, а вокруг неизвестные силы суетятся, и главная цель этой суеты в том, чтобы помешать тебе. этот товар реализовывать. А суета вокруг него шла, Борис Романович это всей шкурой своей чувствовал.

Поэтому проснулся Борис Романович без особого настроения. И на работу ему идти не хотелось. Тем более что еще уе совсем ясно, дойдешь ли ты до своего рабочего места благополучно, или что-нибудь, как это зачастую бывает, случится.

Правда, выспался Борис Романович великолепно. То ли запретительные мантры свое воздействие оказали, то ли просто Бородуля за ночь не нашел вертолета или завалящей пожарной машины, но Даосову всю ночь никто не мешал. Хмуро оглядев себя в зеркало, Борис Романович умылся, побрился, почистил зубы и позавтракал. Это только замордованный начальством и окружающей действительностью советский служащий вскакивал поутру и в панике мчался на работу, боясь опоздать к началу рабочего дня. У Даосова было частное предприятие, а частная собственность развивает в человеке ба-а-а-льшое чувство собственного достоинства и осознание личной значимости. Но главное — позволяет не особенно торопиться по утрам на свое рабочее место.

Заперев за собой дверь в квартиру, Даосов направился к лестнице. Враждебные силы, если они и были, себя ничем не оказывали. В подъезде все было спокойно, и даже Бородуля засады на реинкарнатора этим утром не устроил.

Негромко насвистывая, Даосов принялся спускаться по лестнице. Навстречу ему поднималась девушка, жившая этажом выше. Девушка вела на поводке крупного розовомордого бультерьера, который при виде Бориса Романовича вздыбил короткую шерсть на загривке и неприятно оскалился. А скалиться бультерьеру было чем! Девушка наклонилась, успокаивая питомца и давая Даосову пройти. Бультерьер продолжал рычать и скалиться.

— Хорошая псина, — протянул Борис Романович, протискиваясь между девушкой и железными перилами. — Хорошая…

Бультерьера он знал не первый день и, называя его хорошим, грешил против истины. Бывший хулиган Федька Обмылок и в прежней жизни симпатий у населения микрорайона не вызывал. Трезвым его никто не видел, а напившись, Обмылок качал права по любому поводу, задирался на всех, кого считал достойным своего внимания, и ненормативная лексика у него была вместо родного языка. Так вот он и прорычал на людей свою недолгую жизнь, пока не отравился в компании таких же оболтусов метиловым спиртом. Собутыльников откачали,, а Федька по жадности своей выпил столько, что врачи в районной больнице лишь бессильно развели руками. Даосову эта душа досталась случайно и так же случайно была вселена Борисом Романовичем, согласно карме, в бультерьера. Заплатить-то за изменение кармы Обмылка никто не мог, а скорее всего и не хотел. После переселения в бультерьера душа Феди особых изменений не претерпела — он все так же хрипло облаивал любого прохожего, грызся с дворовыми собаками, на команды своей хозяйки особого внимания не обращал и жрал любую падаль, которую только находил во время выгуливаний. Видно было, что и в новой своей ипостаси Обмылок протянет не особенно долго.

День был солнечным, и у подъезда кружились несколько кошек, которые при виде Даосова испуганно порскнули в разные стороны, но одна — самая изодранная и наглая — долго бежала следом, укоризненно мяукая, и отстала лишь вблизи проезжей части, где можно было угодить под машину. Была она черной и с белыми подпалинами на мордочке и на лапках, но чья душа в нее вселилась. Борис Романович вспомнить никак не мог. Да и в самом деле, мыслимое ли это дело каждую прости-господи помнить?

Путь на работу шел мимо трехэтажной школы из красного кирпича. Около школы на асфальте ворковали голуби и кружились дети. Судя по поведению, дети не испытывали особого желания идти в школу, и Даосов всей своей широкой душой пожалел детвору. Тоскливо было в этот погожий день сидеть в классе и заучивать какой-нибудь закон Ньютона или спрягать что-нибудь.

Все-таки в солнечное утро настроение само собой улучшается. В голову приходят хорошие и добрые мысли. Если, конечно, Обмылок какой тебя с утра не облает или какому-нибудь Бородуле в голову очередная гениальная мысль не придет.

Нет, не к добру вспомнился ему Бородуля! Рядом с домом, где располагался офис ТОО «Мистерия жизни», прогуливались крепкие мордастые парни с короткими стрижками и низкими лбами, на которых выделялись глубокие толстые морщины. Мордовороты поглядывали по сторонам и сличали прохожих с имевшимися у них фотографиями. Но на этих фотографиях Даосов был в черном свитере, а сегодня он надел светлый летний костюм, да и прическа на фотографии у него была не в пример короче, чем в действительности. А мысль о том, что реинкарнатор, которого они так старательно пасли, мог сменить одежду или отрастить волосы, мордоворотам даже в голову не приходила. Некуда мыслям было приходить. Была у мордоворотов в мозгах только одна извилина, да и та спрямленная.

Поэтому Борис Романович без особой опаски постоял рядом с соглядатаями и даже послушал ленивые разговоры братков. Да и чего ему было бояться, если рядом по тротуару неторопливо разгуливали трое милиционеров, лениво поигрывая резиновыми дубинками, которые в народе уже метко прозвали демократизаторами и ускорителями перестройки.

— Он что, должник? — недоуменно спросил один из братков.

— Он хуже, — отозвался второй, который был поинфор-мированнее. — Он, Колян, такое может, Кио рядом с ним не стоял!

— Ну, ты удивил, — флегматично отозвался первый. — Наш Киквидзон похлеще всякого Кио будет. Его уже четыре раза УБОП забирало, и каждый раз ментам извиняться перед ним приходилось.

— Ты, Колян, сравнишь хрен с пальцем! — возмутился его собеседник. — Какого-то Киквидзона с карначом равняешь. Ты Вову Виноградова из Уникомбанка знаешь?

— Банкира-то? — засмеялся первый бандит. — Знаю, конечно. Два раза из его банка людям проценты вышибал!

— И кто он сейчас?

— Как это кто? — удивился бандит. — Покойник, конечно! Его кадинцы еще по весне в Сарепте завалили!

— А этот его… эта… ре-ин-кар-ни-ровал, — едва не сломал язык собеседник и даже загордился, что вот эдак, без запиночки, произнес сложное и мудреное слово. — Хомяк он теперь!

— Тебе-то откуда знать? — недоверчиво прищурился товарищ.

— Оттуда! Мне баба, что с этим карначом работает, сказала, понял? Меня еще Абрамчик на нее нацелил, давай, Вован, слепи девочку. Я на нее в кабаках столько шампуни извел, залиться можно! Ух, жаркая цыпочка! Вот она-то мне и сказала. Иди, говорит, на рынок, там мужик в синей куртке хомяками торгует. Там, говорит, ты своего Виноградова и найдешь. Борькой, говорит, его теперь зовут! Прихожу на базар, точно — мужик суслаками торгует, и Виноград у него в клетке прыгает. Понял?

— Подумаешь! — засомневался собеседник. — Обыкновенная животина. Ты с чего взял, что это Виноградов?

— Узнал я его, — веско сказал рассказчик. — Вылитый Вован! И глазки так же бегают, и пузечко розовое. А когда я ему рубль металлический сунул, окончательно убедился. Он его обнюхал и рыло скривил. Ты ж помнишь, Вован к баксам привык, когда ему рублями платили, с ним приступы бешенства случались. Но жадный был, иной раз выпаивать из него деньги приходилось. Без паяльника он с братвой и разговаривать не хотел! Вот и в этот раз, на базаре, посидел с харей недовольной, покривился чуть, видит, что баксов не будет, хвать рубль лапкой и за щеку!

— И где же он теперь?

Бандит радостно и победно заулыбался, сверкая фиксой:

— Купил я его! Теперь он у меня в клетке живет. Гнездо, подлюга, баксами выстелил, пшеницу только твердых сортов жрет, а рис ему только индийский подавай, длинненький такой. Вечерами приду домой, возьму клетку на колени, он на меня из-за решетки глядит и попискивает. А я ему и говорю: «Что, Вован, несладко на шконке? Не, братила, от зоны так просто не уйдешь!»

— А на фиг он тебе? — удивился собеседник. — Ты что, хомяков разводить собрался? Бандит пожал плечами.

— Не знаю. А все-таки приятно иметь ручного банкира, братан.

Борис Романович, независимо помахивая купленной в киоске газетой, прошел мимо них.

— Не он? — проявил бдительность владелец хомяка из банкиров.

Его напарник сверился с фотографией.

— Не, братан, у этого волосы длиннее и нос немного не такой. И одет этот в другие шмотки.

Спрятав фотографию, браток попытался как можно умильнее и нежнее улыбнуться приближающимся милиционерам, словно собирался заговорить с ними о погоде, рыбалке и прочих прелестях жизни. Дверь в офис была приоткрыта. Леночка, сосредоточенно выпятив губки, подрисовывала их специальным карандашом. «Ох разберусь я с тобой, — подумал Даосов. — Ладно, что спишь с бандюками, профессиональные тайны зачем им выкладывать?!»

Леночка словно почувствовала, что «мудрый сенекс» не в духе, и благоразумно убрала карандаш и зеркальце в сумочку.

— А вам уже звонили, — сообщила она. — Давид Абрамович по поводу тещи, из приемной мэра и этот… — она заглянула в блокнотик, — Бородуля. Грозил, что вы ему за сломанный палец по полной ставке заплатите. Вы что, действительно ему палец сломали?

— Несчастный случай на производстве, — отшутился Борис Романович. — Этот Бородуля, милая Леночка, работник ножа и топора. Романтик, понимаете ли, с большой дороги. Кстати, там, у входа, его товарищи вахту несут. Выгляньте, нет ли среди них ваших знакомых, милое дитя.

— У меня среди бандитов друзей нет, — гордо сказала Леночка, но в коридор все-таки вышла. Вернулась она смущенная и притихшая. На Даосова верная сподвижница старалась не смотреть.

— Ты сказала, что из мэрии звонили? — поинтересовался Борис Романович. — Не сказали, чего хотели? А то ведь слышал я, что с ребенком у нашего мэра не все в порядке. И Неплавный мне на его супругу жаловался. Чересчур боевитая, говорит, все зеркала ему в доме побила.

— Не знаю, — дернула плечиками Леночка. — Про ребенка никто ничего не говорил, а вот референт мэра в одиннадцать заедет. Они сначала вас хотели вызвать, но я им сказала, что у нас приемный день. А референт этот сказал, что тогда он в одиннадцать заедет.

— Охохонюшки. — Даосов встал и прошелся по кабинету. — Вот так-то, девонька, любовников тоже надо выбирать умеючи!

Верная сподвижница густо покраснела.

— Один раз всего и было, — кусая губки, сказала она. — В «Окопе» Дома офицеров. Не надо мне, дуре, было «Кровавого Мартина» после шампанского заказывать!

— А откровенничать тем более, — добил сподвижницу Даосов. — А этот… который теще тепленькое место заказывал, не появлялся?

— Даже не звонил! — откровенно обрадовалась смене темы Леночка. — А он правда ей теплое местечко заказывал? Или вы это в саркастическом плане, Борис Романович?

А вот это, — Даосов мимоходом нажал указательным пальцем на нежный курносый носик, — это, милая, уже коммерческая тайна!

— Не понимаю, — дернула плечиками Елена. — Почему мужики так своих тещ ненавидят? Ведь среди них и хорошие попадаются!

— Вот повзрослеешь, на собственном опыте узнаешь, — рассеянно сказал Борис Романович, погружаясь в чтение рекламных объявлений. Читать их было просто необходимо — вдруг конкуренты незваные объявились? Тем более что события последних дней заставляли думать именно так.

Нет, не зря его сердце с утра чуяло что-то недоброе. В черной рамочке, выделяющей его из общего текста, на третьей странице газеты «Все для Вас» было напечатано объявление:

Скуплю души. Дорого. Телефон 34-11-32.

Вот так. Черным по белому. Борис Романович посидел над газетой, подперев щеку кулаком, подумал немного и потянулся к трубке, чтобы набрать номер. Но телефон его опередил, взорвавшись неожиданным звонком.

Леночка еще трубку не подняла, а Даосов уже знал, кто звонит.

И не ошибся.

— Это Бородуля, — с некоторым испугом сказала компаньонка.

Брать трубку не хотелось, но Даосов понимал, что поговорить с Бородулей все-таки придется. Тем более что при ночном падении он, если верить Леночке, палец сломал и винил в этой своей травме только реинкарнатора. Можно подумать, что Даосов его ногами в люльку заталкивал.

— Романыч? — Бородуля был зол, пьян и решителен, а оттого многословен. — Здравствуй, карнач ты наш ясный! Что же ты со мной так? Даже дверь, сучок, не открыл, «скорой помощи» пострадавшему не вызвал! Из-за тебя ведь пострадал! Не стыдно? Теперь тебе, гаду, мой больничный придется оплачивать, братва так решила. А может, миром разойдемся, Романыч? Ты мне ксиву нужную выпишешь, я претензию по поводу сломанного пальца сниму. Что молчишь-то, Романыч? Ты уж меня извини, — со слезливым надрывом покаялся Бородуля. — Может, я, в натуре, слишком настойчив. Но и ты меня, карнач, пойми: тридцать семь мне завтра стукнет. Хочешь, я тебя на день рождения позову? Мы в «Рассвете» гудеть будем. Ты ж, Романыч, пойми, трудно мне в мои годы горб перед каким-нибудь сопляком гнуть. А тут Дракончик в паханы лезет, Славка Совенок масть качает. Ты бы меня справкой своей знаешь как выручил бы? Мамой клянусь, Романыч, дашь справку, я навсегда из твоей жизни исчезну! Зуб тебе даю! — Бородуля хитро и выжидательно посопел в трубку. — Ты меня слушаешь?

— Слушаю, — собираясь с мыслями, сказал Даосов.

— Я понимаю, Романыч, ты человек занятой, так ведь сколько его, того времени, нужно, чтобы под справочкой готовой черкануть да на печать подышать? Когда тебе справочку подвезти?

— Достал ты меня, — устало сказал Даосов. — Я тебя дорогой мой, выслушал, теперь ты меня послушай. Не обижайся, родимый, мой черед пришел карты сдавать.

— Банкуй, братила, — с готовностью согласился Бородуля. — Хорошего человека грех не выслушать.

— Если ты мне еще раз позвонишь, — сказал Даосов, — пеняй на себя. Сразу беги в церковь свечки ставить. Ты меня понял?

— Ну что ты, Романыч, в бутылку лезешь? — искренне удивился Бородуля. — У тебя свой бизнес, а у нас свой. Ну, попугали по дурости малость, извини, если что не так. Зачем грозить-то? За что ты нас так не любишь?

— Да вот за этот самый бизнес ваш, — сказал Даосов и положил трубку.

Вошла Леночка, целомудренно одергивая мини-юбку.

— Там к вам посетитель, — сказала она. — Референт мэра, который утром звонил.

В кабинет вошел молодой еще, но уже полноватый мужчина в строгом черном костюме, белоснежной сорочке и в модных австрийских туфлях. Галстук был подобран в тон рубашке и поражал безукоризненной правильностью узла. Было ему чуть больше тридцати, но все портила обширная лысина, которая уже отвоевала у волос большую часть головы. От мужчины на расстоянии пахло хорошим одеколоном. Пухлые щечки были хорошо выбриты, а глаза казались пустыми и потерянными.

— Здравствуйте, — сказал он, с бесцеремонностью знающего себе цену человека усаживаясь в кресло рядом со столом. — Если гора не идет к Магомету… Моя фамилия — Терентьев. Вам передавали, что я утром звонил?

— Слушаю вас, Станислав Андреевич, — сказал Даосов.

— А мы разве знакомы? — чуть растерял уверенности посетитель.

— Работа у нас такая, — сообщил Даосов и предложил: — Чашечку кофе? А может быть, коньячку?

— Лучше коньячку, — сказал Терентьев, нервно приглаживая остатки волос на голове.

— Леночка, — позвал хозяин. — Мне — двойной кофе, господину Терентьеву — коньячок и лимончик. Вы ведь лимончиком закусывать любите? Так что там с Мишей Брюсовым, Станислав Андреевич?

— Ну да, — сказал посетитель. — Меня же предупреждали…

Леночка принесла заказ на подносике, расписанном под Палех. Терентьев взял позолоченную рюмку, сделал маленький глоток и растерянным взглядом зашарил по столу.

— Курить-то у вас можно?

— Курите, — разрешил Даосов и пододвинул к Терентьеву черную чугунную пепельницу в виде негритянки с развратно вывороченными губами.

Референт мэра прикурил сигарету, нервно помял ее пальцами.

— Так вот, я к вам по поручению мэра. Вы не могли бы посетить его завтра часиков в десять?

— Почему не могу, — сказал Борис Романович. — Это же моя работа, Станислав Андреевич. Насколько я понял, Валерию Яковлевичу требуется моя помощь?

— Я не знаю, — нервно сказал референт мэра. — Меня попросили передать приглашение, я его передаю. Что мне сказать Валерию Яковлевичу?

— Передайте ему, что я принимаю приглашение и буду согласно договоренности. Если вы, конечно, оставите адресок.

Референт побагровел и полез в нагрудный карман за визиткой мэра с приглашением. Почерк у мэра был затейливый и стремительный, сразу выдающий делового, но несколько самоуверенного и суетливого человека.

— Охрану на входе предупредят, — сказал референт. Проводив посетителя задумчивым взглядом до двери, Даосов немного повеселел. Что мы имеем с гуся? С гуся мы имеем пух, перья, мясо и гусиный жир. А что можно иметь с городского мэра? А-а-а, то-то и оно! А если он еще и губернатором станет? Даосов задумчиво побарабанил пальцами по столу, цинично прикидывая, как он будет ощипывать мэра, но тут его взгляд упал на рекламное объявление в газете, и от хорошего настроения не осталось и следа.

М-да… Хорошенькие дела. Выяснить бы, где телефончик поставлен. Одно дело, если он в чьей-то квартире установлен, и совсем другое — если скупкой душ занялась какая-то организация. Ежели у реинкарнатора под носом начнут души скупать, то скоро он останется без работы. Для Даосова души были таким же сырьем, как для сталевара — кокс и шихта. А как прикажете без сырья работать? Конкуренция — вещь хорошая, если от нее серой не попахивает.

Он снова побарабанил пальцами по столу, но теперь уже скорее угрюмо, Можно было, конечно, позвонить по телефону напрямую, только что это даст? Если на том конце окажется тот, о ком Даосов думает, то он карнача сразу почует, и тут уж только гадать останется, что придумает и какие ловушки поставит. М-да… Лучше выждать, глядишь, все само и прояснится.

Печально посидев в кресле, Даосов вышел из кабинета. Леночка, вытянув длинные стройные ноги в колготках «Леванте», сидела за столом, чистила пилкой ногти и одновременно читала какой-то дамский романчик карманного издания.

— Ты тут воюй, — сказал Даосов, — а я по городу пробегусь. Справки клиентам соберу, во ВПЭЛС по поводу Землянухина заеду. Пора уже с ним что-то решать, пока у нас подходящих вариантов более чем достаточно.

Уже на улице Борис Романович рассеянно подумал: «М-да… С девочкой надо что-то делать, иначе может случиться так, что придешь однажды на работу, а сейф пустой. И виноватых, как водится, нету!»

Мордовороты Бородули проводили его равнодушным взглядом. Милиционеры на него вообще никакого внимания не обратили.

А того, что в бежевые неприметные «жигули» торопливо забралась четверка небрежно одетых людей, Борис Романович даже не заметил.

Глава 12

Погода на улице была отменная.

У Торгового центра кучковались цыганки в цветастых юбках. Чего они продавали, было непонятно, но при появлении милиционеров цыганки разбегались и выжидали, пока стражи закона не уйдут. Все это напоминало игру, в которой обе стороны хорошо знали правила и свято соблюдали обязанности. Милиционеры делали вид, что ловят цыганок, цыганки притворялись, будто прячутся от бдительных стражей правопорядка.

Одна из цыганок почти сразу обратила внимание на Даосова. Наметанным глазом гадалки она оценила Бориса Романовича, и он ей приглянулся. Выбравшись из толпы, цыганка принялась охмурять потенциального клиента, используя для того природные данные и знания, полученные в таборе. Говорят, что цыгане владеют гипнозом. Может быть, такие цыганки и есть, но эта брала наглостью и страстным напором.

— Да-рагой, а яхонтовый! — стонала она. — Остановись, вижу, неприятности у тебя. Дай руку, скажу тебе правду, что было, что будет, что на сердце твоем золотом лежит, бриллиантовый мой!

При этом она профессионально оглядывала Даосова с головы до ног и, конечно, не могла не прикинуть стоимости его рубашечки от «Тиффани», часов «Ориент» на левой руке и прочих мелочей, выделяющих Даосова из толпы как денежного и достойного цыганского внимания человека.

— Дай руку! — не унималась цыганка. — Клара все знает, Клара тебе правду расскажет! Вижу, яхонтовый, суровые испытания тебе предстоят! Печаль на твоем лице и заботы… О душе ты задумался, бриллиантовый…

Мягко прижимаясь к Даосову ворохом юбок, цыганка оттерла его от основного потока прохожих и уже вглядывалась в многочисленные линии его ладони. Однако, по мнению цыганки, линии на ладони были неясны, и поэтому руку нужно было срочно позолотить. Достаточно будет вот этого перстня-печатки, главное, чтобы он лежал на ладони, поперек линии жизни… «Поторопись, яхонтовый, вижу, что неприятности в жизни тебя ждут, только без перстня разобрать не могу их».

Конечно, цыганке в любом случае ничего бы не обломилось, не на того напала, чтобы Даосов ей печатки дарил! Борис Романович уже открыл рот, чтобы высказать цыганке то, что он думает о ней и ее мастерстве, но тут цыганку неожиданно будто ветром сдуло, и Даосов спиной почувствовал, как по мягкому асфальту тротуара проходят два неторопливых милицейских сержанта. А может, и не почувствовал, услышал ленивый скрип их сапог.

Сержанты шли по направлению к кинотеатру «Гвардеец». Даосову надо было туда же. Некоторое время он скучающе наблюдал за стражами правопорядка, но тут на пути ему попался книжный магазин, и Борис Романович заглянул туда купить поэтический сборник покойного Маковецкого, по стихам которого хотел определить подлинную стоимость приобретенной поэтической души. Стихи, братцы, это зеркало человеческой души, искренность и вранье в них определить нетрудно, а талант — так еще легче. Трудно соврать в стихах — как говаривал поэт Арсений Тарковский, рифма есть категория нравственная.

Маковецкий в книжном магазине на улице Рабоче-Крестьянская был в ассортименте — от целлофанированных подарочных изданий до дешевых маленьких книжечек, отпечатанных в разные годы. Уже одно это давало пищу для определенных размышлений, тем не менее Даосов купил толстенький томик с медальным профилем автора на обложке. Сборник назывался достаточно загадочно — «По суглинкам юности тревожной».

На ходу листая томик Маковецкого, Борис Романович вышел на перекресток у кинотеатра «Гвардеец». Стихи царицынского классика особого энтузиазма не вызывали, более того, чтение их могло повлечь за собой определенное душевное расстройство. На счастье, пивбар Фомы Гордеевича Угроватова рядом оказался, и Даосов зашел в прохладное помещение, чтобы кружечкой холодного пенистого пива свое душевное равновесие поддержать и хмурые мысли развеять. Нет, все-таки права была цыганка Клара — тоска подтачивала душу реинкарнатора. Сначала этот странный слух, что его собираются убить. Еще более непонятное покушение на проспекте Жукова… Потом объявление в газете. Даосов убеждал себя в том, что если кто-то и скупает души, то это еще не повод для беспокойства и волнений. Народ нынче пошел грамотный, рассудительный, просто так со своей нетленной душой никто не расстанется. Все знают, куда потом эти души деваются! И чтобы себя окончательно в мыслях утвердить и на душевное свое спокойствие радостный глянец навести, Даосов глотнул холодного пива и благодушно спросил топчущегося подле столика бармена:

— Ты мне скажи, Гордеич, вот если бы случай тебе такой представился, продал бы ты свою бессмертную душу или подумал бы?

Бармен восторженно уставился на Бориса Романовича.

— Вам-то? Отец родной! Да я вам ее за так подарю! Берите, Фоме Гордеичу для хорошего человека ничего не жалко! Фома Гордеич хорошему человеку не только душу, жизнь отдаст! Господом нашим Вседержителем клянусь!

Ага! Как же! Только вот души Угроватова Борису Романовичу для полного счастья не хватало! Вглядываясь в голубые мутноватые глаза бармена. Даосов неожиданно прозрел и понял, что такой вот Фома Гордеич — если предложение будет выгодным — не только свою душу продаст, чужих не пожалеет. Лишь бы спрос был и платили хорошо. С доставкой продавал бы души Фома Гордеевич! Боялся бы, нервничал, а все равно доставал и доставлял бы. Надо было бы — на криминал Фома Гордеевич пошел бы с легкой душой. Настроение у Даосова снова ухудшилось, и пиво он допивал уже безо всякого удовольствия.

— С праздничком вас, Борис Романович, — кланяясь в пояс, умильно поздравил бармен.

— Что еще за праздник? — удивился Даосов.

— Большой праздник, — с достоинством сказал Угроватов. — Казачий праздник. Тут ихний есаул заходил пивка попить, так он и рассказал. День рождения архангела Михаила нынче. Аккурат в этот день архангел и родился!

Новость эта была столь же нелепой, сколь и неожиданной.

— Гуляют казачки? — подмигнул Даосов. — Гуляют, — радостно сказал бармен. — Третий раз уже за пивом прибегали. Водка-то у них своя — «Хоперская».

Казаки мирно праздновали свой очередной казачий праздник. Конечно, день рождения архангела Михаила никто из них справлять не додумался, это есаул бессовестно обманул бармена, — или день избрания атамана Козицына на ответственный казачий пост был, или Илья-пророк в Дон помочился, или же действительно день рождения, но кошевого атамана Самуила Николаевича Абрамкина. Как бы то ни было, казаки гуляли. Гуляли они в Доме казачьей песни и пляски, что располагался на улице Рабоче-Крестьянской неподалеку от книжного магазина, и гуляли хорошо — под гармонь и протяжные казачьи песни с посвистом и матерными припевками, с непоказным и оттого душевным мордобоем.

В это же время от Дома культуры работников трамвайно-троллейбусного дела по улице имени основателя космонавтики К. Э. Циолковского в своих обычных одеяниях шла образцово-показательная колонна царицынских кришнаитов. Кришнаиты громко распевали гимны и мантры. Многие держали в руках надутые до невероятных размеров разноцветные резиновые пенисы. Пенисы были сделаны излишне натуралистично, с ненужными деталями и подробностями, поэтому поглазеть на кришнаитов тут же собрались любопытные граждане и неудовлетворенные дамочки. Обычные замужние женщины на всякий случай обегали кришнаитов стороной. Известное дело, бритые кришнаиты — народ мирный, но кто знает, на каком запасном пути стоит на парах кришнаитский бронепоезд! Оправдывайся потом перед мужем, что пала жертвой религиозного фанатизма!

Кришнаиты радостно и слаженно спели свои гимны и организованно, под присмотром тех самых ленивых милиционеров, что спасли Даосова от нахрапистой цыганки у Дома быта, дошли до кинотеатра «Гвардеец», где свернули на аллею садика имени царицынского героя-подпольщика Саши Филиппова, собираясь сплоченной колонной вернуться в приютивший их Дом культуры.

В это время из Дома казачьей песни и пляски вышли трое казаков в форме, при погонах и с самодельными георгиевскими крестами на груди. На галифе их светились атласные красные лампасы, из-под фуражек выбивались волнистые, с кудрявинкой, чубчики, и каждый из казаков был при полной боевой выкладке — пусть без пики, но с вострой казацкой сабелькой. Двое из казаков были обычными — высокими, горбоносыми и кривоногими, а посередине шел маломерок в широких галифе и хромовых сапогах, в общем, из тех, кого лишь на лошади хорошо видно. Судя по поведению и звездочкам на истертых погонах, маломерок у казачков бьл за старшого. Свой вклад в праздничную гулянку и уничтожен ние казачьих запасов спиртного троица внесла солидный, поэтому шла лениво, вразвалочку и кругами. Смятые в гармошку хромовые сапоги казачков поскрипывали.

Вот на них-то и вышла организованная колонна кришнаитов со своими резиновыми и неимоверно раздутыми безобразиями.

Увидев явную пропаганду порнографии, казачки осатанели, сноровисто выхватили свои сабельки и кинулись рубить резиновые члены — только разноцветные клочья в стороны полетели! Больше других зверствовал казачий недоросль. Он нападал на высокого худого кришнаита, который в попытке спасти общинное имущество поднимал фиолетовый пенис все выше над головой. Казачок кришнаиту был по грудь, но, азартно крякая, подпрыгивал, матерился и все пытался концом сабли проткнуть резиновое хозяйство Кришны. Столпившиеся вокруг бритоголовые поклонники далекого индийского бога мешали казачку как могли. Все громко и разноголосо кричали. Сочувствующие из толпы зевак давали казачку нескромные советы. Наконец то ли у высокого кришнаита руки вспотели, а может, казачок-недоросль его все-таки достал, только пенис вырвался у кришнаита из рук и медленно поплыл по воздуху, покачиваясь и набирая высоту. Кришнаиты восторженно завопили и начали, раскачиваясь, слаженно распевать непонятную мантру. Казачки принялись издевательским хором добавлять в их мантру неприличные, но хорошо рифмующиеся с общим содержанием словечки.

— Вот она — борьба мировоззрений! — спокойно констатировал невысокий прохожий с большой интеллигентной лысиной и ленинской бородкой. — Истинное православие против языческого мракобесия. Так победим! — И, воскликнув это, прохожий достал из большого кожаного портфеля пустую водочную бутылку и бросился на ближайшего кришнаита. — За православие! За веру! Ура-а-а! Спасем Россию от нехристей!

Кришнаит непротивленцем и последователем Льва Толстого не был, а потому буддийского смирения не выказал и встретил защитника православия достойным ударом в челюсть. Увидев, что обижают православного, казачки осенили себя крестным знамением и слаженно выступили на его защиту.

Христианско-буддийская схватка была в самом разгаре, когда милиционеры наконец очнулись, решили, что обеими сторонами грубо нарушается общественный порядок, и принялись заливистыми трелями своих свистков будоражить покой садика.

На молодецкий посвист милиционеров из садика выскочили еще трое одуревших от спокойного дежурства служивых в серой форме с резиновыми палками в руках. Может быть, они и поспособствовали бы наведению общественного порядка, но тут на пьяные крики казачьего трио из Дома казачьей песни и пляски выскочила целая толпа их сподвижников, разгоряченных «Барыней» с коленцами и присядкой. Началось долгое и нудное препирательство пьяных с трезвыми. У этого препирательства могло быть лишь два выхода — либо милиционеры обезоруживают и сдают в вытрезвитель пьяных подчиненных атамана Козицына, либо — что более вероятно — казачки бьют морды и обнаглевшим кришнаитам, и их защитничкам в серой форме.

Дожидаться кровопролития Борис Романович не стал, да и опасно это было — сколько раз на его памяти виновные и излишнем любопытстве свидетели становились в глазах милиции главными нарушителями общественного порядка и отправлялись на принудительный труд отбывать установленное судом административное наказание. К тому же особо глазеть Даосову было некогда, хотелось еще во ВПЭЛС успеть, чтобы взять справку на своего клиента Землянухина о том, что толстый дуб, растущий на пересечении улиц Елецкая и Дербентская, ни отцом, ни ближайшим родственником по отцовской линии тому не приходится. Честно говоря, самому Даосову эта справка была не нужна, но вот для надоговой инспекции или контролеров общества охраны природы держать ее было просто необходимо, чтобы впоследствии по своей недальновидности огромный штраф не заплатить.

В правлении ВПЭЛСа на Даосова вначале посмотрели с подозрением — больной или дурак? — но десятидолларовая бумажка всех успокоила: ни больной, ни дурак с долларами не ходят, поэтому в глазах работников ВПЭЛСа Борис Романович сразу стал обычным чудаком. Ну хочет человек нелепую справку, так что же чудаку эту справку не дать? Не в «Крокодил» же он ее понесет! А если и понесет, так что? В конце концов, никто из работников ВПЭЛСа против истины не погрешил, не являлся этот самый Землянухин родственником указанного в справке дуба, разве что знакомыми они могли быть, да и то лишь в том случае, если этот самый Землянухин ходил мимо дуба на работу или любовница у него поблизости от этого дуба жила.

Теперь можно было заняться и личными делами. Пора было вытащить некоторые занозы, мешающие Даосову если не наслаждаться жизнью, то хотя бы жить спокойно.

На Центральном кладбище дежурил все тот же сторож. Увидев Даосова не на машине, сторож, может быть, и удивился, только виду не подал. Удивился он только тогда, когда увидел причитающееся ему на сей раз вознаграждение. Так удивился, что сразу же протрезвел и сделался внимательным и предупредительным, как официант в первоклассном ресторане. Сравнение было явно неудачным, не для кладбища оно было, но заниматься литературными изысками у Бориса Романовича не было времени.

— Ты мне Шустрика найди, — попросил Даосов. Сторож зачарованно разглядывал полученную от Даосова купюру. Он помял ее между пальцев, обнюхал, и, если бы Даосова рядом не было, сторож бы купюру на зуб попробовал. Похоже, что, как и большинство рядовых царицынцев, купюру в сто долларов сторож видел впервые в жизни. Конечно, Шустрика он бы позвал и за меньшую сумму, но, получив сто баксов, готов был бежать за сорванцом даже домой. Кажется, сторож даже жалел, что этого не потребовалось.

— Вы посидите немного, — с почтительным придыханием сказал он. — Тут где-то ваш Шустрик обретался. Сегодня Сазонова из облздравотдела хоронили, так они его… — Сторож засмеялся. — Вы не поверите! Они, стервецы, его душу в карты разыграли. Не зря говорят, что новичкам везет: Шустрик и выиграл. Теперь проставляется. Сам-то он не пьет, сопляк еще малой, но мужики требуют.

Шустрик появился в сторожке хмурым и недовольным.

— А, это вы! — развязно сказал он. — На фиг звали? Теперь все знают, что я с заказанным карначом связался. И так у меня из-за вас сплошные неприятности. А теперь мне дядька вообще все уши оборвет, учить жизни будет! Я же не знал, что вам ничего продавать нельзя!

Он принялся недовольно разглядывать свои грязные ладошки.

— Это кто тебе такую глупость сказал? — нахмурился Даосов. — Слушай этих дураков больше! Какой-то идиот сказал им, что меня заказали, вот они и боятся. Но я-то помирать не собираюсь, видишь — живой, можешь руками потрогать!

Шустрик с глумливой усмешкой оглядел карнача.

— Сегодня — живой, а завтра отпевать будут! — дерзко сказал он. — Не вы первый! А то я не знаю, как это бывает!

— Ага, держи карман шире! — забыв, что перед ним глупый мальчишка, огрызнулся Даосов. — Слушай, Шустрик, ты заработать хочешь?

— От денег только дураки отказываются, — независимо и вместе с тем заинтересованно сказал мальчишка и, немного подумав, добавил: — Дураки и покойники. Даосов встал.

— Пойдем погуляем, — предложил он. — И насчет меня ты не беспокойся, у меня все схвачено. Слышал, наверное, сколько жизней у карнача?

Неторопливым прогулочным шагом они двинулись мимо памятников и оградок. Люди и на кладбище занимались делами — кто памятник красил, кто холмик от травы очищал. Около памятника известному царицынскому мафиози Вагинаку Мартиросяну, геройски павшему от рук наемного убийцы за ужином в летнем кафе «Ани», двое хмурых небритых армян возились с лопатами. К памятнику были прислонены два саженца грецкого ореха, которые эти армяне привезли с далекой гористой родины. Еще один армянин — наверное, главный — сидел на скамеечке и читал «Комсомольскую правду», время от времени с показной строгостью проверяя, достаточно ли глубоки ямы. На Даосова и Шустрика он посмотрел с подозрением, но, видя, что они мирно разговаривают и к могиле Вагинака интереса не проявляют, вновь вернулся к чтению газеты. Его небритые сограждане усердно работали лопатами. Для грецких орехов ямы были нужны глубокие, да еще щебень надо было для дренажа подсыпать, поэтому они и пытались успеть до сумерек.

Выслушав предложение Даосова, Шустрик похлопал глазами, потом громко захохотал.

— Ну вы даете! — восхищенно сказал он. — Конечно, без душеприказчика вам не обойтись. А лучше меня это никто не сделает! За такие бабки я даже чистилищным помочь согласился бы! Когда я вам нужен?

Даосов подумал.

— На этой неделе, наверное, — неуверенно предположил он. — Тебя где найти? Я время уточню.

— Да здесь, конечно, — сказал мальчишка. — Сторожу этому или дьякону Михаилу в церкви скажите, они передадут. — Шустрик предостерегающе поднял руку: — Но бабки вперед!

— Хочешь, я прямо сейчас заплачу? — предложил Даосов. — А то еще возьмешь и передумаешь…

— Я порядки знаю, — покачал головой Шустрик. — А если вас грохнут? Куда я потом с вашими деньгами? Чужие клады охранять?

— Типун тебе на язык, — пробормотал Борис Романович и отмахнулся сразу, на четыре стороны. — Мне, дружочек, тоже жить еще не надоело! — Наклонившись к подростку, он негромко спросил: — Ты за Сазонова сколько хочешь? Я бы прикупил.

— За двести у.е. отдам, — сразу сказал мальчишка. — А что вы хотите? Классный хирург, все говорят, что у него золотые руки были!

Глава 13

Домой Даосов не пошел.

А чего он не видел дома? Припрется опять настойчивый Бородуля, будет весь вечер звонить и ломиться в дверь, окончательно испортит настроение. Хорошо, если припрется один, а то ведь может явиться и с товарищами по ремеслу, потом выслушивай от соседей замечания по поводу шума в коридоре и неправильно выбранных знакомых. Можно подумать, что Борис Романович их и в самом деле выбирал! Да его воля, он бы этого Бородулю и его прихвостней век бы не видел. Только кому это объяснишь? А может, и в самом деле дать Бородуле справку, пусть он, подлюган, ею подавится? Так ведь не отстанет, только слабинку дай, потом по пословице будет: коготок увяз — всей птичке пропасть.

Даосов подумал немного, погулял бесцельно по улицам и отправился к любовнице. Никто в него по дороге не стрелял, никто не пытался заказ чей-то глупый исполнить. Борис Романович в который раз подумал, что никакого заказа и не было, просто пошутил кто-то глупо и жестоко.

И на улице было хорошо. Погода стояла прекрасная, тополя отцвели, и пух тополиный с улиц исчез. В темнеющих небесах слабо помигивали первые звездочки.

В подъезде дома, где жила Наталья, пахло кошками и краской. У подъезда густыми непроходимыми кустами росла сирень, и встань в ее тень злоумышленник, нипочем его Даосову не увидеть. Но, к счастью Бориса Романовича, у подъезда сидели все те же старухи, которые, увидев позднего гостя, примолкли, а когда Даосов прошел мимо них, торопливо и оживленно зашушукались.

Даосов поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.

Наталья открыла сразу, и на лице ее появилось недоверчиво-радостное выражение.

— Боречка, — сказала Наталья. — Каким ветром тебя занесло? Не ожидала, честное слово, не ожидала!

Одета она была на выход, и кожаная сумочка, Даосовым подаренная, висела у нее через плечо.

Наталья впустила Даосова в комнату.

— Хмурый ты сегодня какой-то, — сказала она. — Недовольный… Случилось что-нибудь?

Она стояла посреди комнаты в брючном костюме, красивая, умело подкрашенная в нужных местах, и пахло от нее настоящим «Кристиан Диором».

— Ты куда-нибудь собралась? — после обязательного, но заставившего сердце затрепетать поцелуя спросил Борис Романович. — Может быть, я не вовремя?

Наталья ослепительно улыбнулась.

— Вот дурашка, — необидчиво сказала она. — Гнусный ревнивый старикашка. Никуда я не собиралась. Есть будешь?

Уже позже, когда они приходили в себя на роскошных подушках ее не менее роскошной постели, Наталья спросила.

— У тебя неприятности, Боренька?

— Да нет у меня никаких неприятностей, — буркнул Даосов. — Это у них неприятности, а не у меня!

— У кого это у них? — быстро спросила любовница и даже приподнялась на локте, заглядывая Борису Романовичу в лицо.

— У дураков некоторых, — неопределенно сказал Даосов, прижимая теплую и мягкую женщину к себе. — И вообще, с чего ты взяла, что у меня неприятности?

Наталья освободилась, села в постели и потянулась к сигаретам на тумбочке. Закурила, бесцеремонно поставила на грудь любовника пепельницу. Как уже отмечалось. Даосов к женщинам относился довольно спокойно, длительное пребывание в тибетских дацанах способствовало сдержанности, но рядом с Натальей все дацанские уроки как-то забывались. Он потянулся к ней, но она снова освободилась от даосовских объятий. По лицу ее видно было, что она решила высказаться до конца.

— Знаешь, — сказала Наталья, — мне вчера странный звонок был…

«Ну, Бородуля! — раздраженно подумал Борис Романович. — Ну, скотина, и до Наташки уже добрался! Нет, я тебе этого не прощу. Ты у меня об этом всю жизнь жалеть будешь! Ну, Бородуля!»

— Кто звонил-то? — поинтересовался он, вновь нежно и настойчиво привлекая ее к себе.

— Ты знаешь… — Наталья ткнула сигаретой в пепельницу и свободной рукой на ощупь поставила ее на тумбочку. — Дурацкий какой-то звонок. Я уж потом полночи голову ломала, так и не поняла, кто это мне звонил. Голос мужской, но абсолютно незнакомый. Я бы вспомнила, если бы звонил кто-нибудь знакомый. У меня память на голоса хорошая.

Она доверчиво прижалась к груди Даосова, нежно перебирая пальцами курчавые волосы его бородки. Ощущение было приятным. Округлые груди любовницы задорно уткнулись в. грудь Бориса Романовича, и это вновь побуждало его к активным разведывательным действиям.

— О чем хоть разговор шел, лапа? — ощущая легкое, невнятое беспокойство, спросил Даосов.

— Да не было никакого разговора! — с видимой досадой сказала Наталья. Видно было, что беседа ее отвлекала от более приятного занятия. — Поднимаю трубку. Спрашивают:

«Это квартира Пригорницкой?» «Пригорницкой», — говорю. Этот самый тип, что звонил, поздоровался и говорит, мол, знаем мы о ваших отношениях с Борисом Романовичем Даосовым. Неприятности у него, говорит, в скором времени серьезные будут. Вы уж ему посоветуйте, чтобы мужик не артачился и посговорчивее был. И ему хорошо, и вам вреда особого не будет. Сказал и трубку положил. А сегодня тебя увидела, лица на тебе нет. Вот я и подумала, что у тебя неприятности начались. Кто это мог звонить, Боречка?

Рука Бориса Романовича замерла.

«Бородуля! — утвердился он в своих мыслях. — Нашел, гнида, слабое место! Со мной у него не получилось, так он Наталью запугивать начал, чтобы она мне пожаловалась, а я за нее испугался. Если его не остановить, он Наташку вполне может захватить в качестве заложницы. Вот сукин кот!».

Захотелось действовать немедленно, и Даосов даже сел на постели, свесив ноги. Нехорошие чувства обуревали царицынского реинкарнатора! Даже пальцы в кулаки сами собой сжимались.

— Куда ты собрался? — удивилась Наталья. — Поздно уже. «И в самом деле, — подумал Борис Романович. — Куда это я? Все равно с Шустриком мы на послезавтра договорились. Ладно. — Он снова опустился на постель. — Послезавтра мы с Бородулей поговорим. И с его орлами тоже».

Он снова лег в разворошенную постель, глядя в потолок.

Некоторое время он лежал, сладостно представляя, как отомстит Бородуле и его браткам.

— Боря, — тепло дохнула ему в лицо Наталья. — Это так серьезно?

— Ерунда все это, — сонно пробормотал Даосов. — Не волнуйся, скоро они от тебя отстанут. Все это семечки, лапа!

Потом они снова занимались любовью, и любовь вполне естественно перешла в здоровый и глубокий сон.

А во сне к Даосову пришел уже знакомый черт.

— Грешишь? — вполне дружелюбно поинтересовался он, кося заинтересованным глазом на спящую Наталью.

— Да какой же это грех? — удивился Даосов. — Она не замужем, я разведен.

— Да я не о том, — развязно сверкнул клыками черт. — Этого хоть сто порций. Гордыня тебя обуяла, Даосов. Божественные функции себе присваивать начинаешь. Все под себя гребешь. А Бог, между прочим, делиться велел. Плохо тебе будет, Даосов, ой плохо!

— Слушай, — попросил Борис Романович. — Завязывай со своими непонятками. Ты можешь что-то по делу сказать? Если тебя для делового разговора послали, так говори, не выеживайся. Спать хочется. И косяки зря не кидай, хвост оторву, понял?

Черт присел на постели. Хвост его нервно постукивал по полу.

— Значит, козыри тебе на стол выложи? — с наглой улыбкой спросил он. — А ху-ху по хо-хо не хочешь?

— Сгинь! — приказал Даосов устало. — Надоело твое рыло разглядывать!

Черт покорно сгинул.

— Ты еще пожалеешь. Даосов!, — зловеще сказал он на прощание.

С левой стороны тепло и пушисто заворочалась Наталья, жарко и влажно прижалась к Даосову и сонно пробормотала:

— Псих ты, Даосов. Вот уже и во сне разговаривать стал…

Даосов на эти слова только вздохнул, крепче прижал Наталью к груди и начал привычно выстраивать вереницу Будд, хмурых и недовольных столь бесцеремонным отношением к себе.

Уснул он не сразу, а проснулся рано — молоковоз во дворе сигналить начал.

Уходил от Натальи рано.

Женщина жарко заворочалась в постели, сонно приоткрыла глаза и пробормотала:

— Сыр в холодильнике, чай сам вскипятишь. Я еще посплю, котик? У меня выходной.

— Спи, лапа, — сказал Даосов и отправился в ванную комнату. Побрившись, он выпил чашку чая, прикрыл за собой дверь и, насвистывая, принялся спускаться по лестнице. Расслабившись ночью, он сейчас был умиротворенным и даже о Бородуле вспоминал без особого раздражения. Все-таки Наталья была хорошей женщиной, Борис Романович иногда даже подумывал о том, что неудачи первого брака не могут вечно заслонять то хорошее, что все-таки имело место в общении с противоположным полом. Нет, а что? Красива, умна, хозяйственна, со спокойным характером, скандалов не устраивает, а в постели… При воспоминании о постели у Даосова вообще голова кругом шла! Вот и сейчас она у него закружилась, и Борис Романович сразу даже не понял, что его с силой ударили по затылку чем-то тяжелым. Он даже еще успел раздвинуть в глупой улыбке бороду и только потом почувствовал боль. В глазах у него потемнело, и он потерял сознание, услышав перед тем пронзительный и немного истеричный от смелости женский вопль:

— Безобразие! Прекратите немедленно! Коля, звони, вызывай милицию, здесь человека избивают!

В себя он пришел уже на диване в чужой квартире. Толстая и сердобольная хозяйка квартиры, одетая в красивый халат, заботливо накладывала ему на лоб холодный компресс. Рядом растерянно топтался ее супруг, значительно уступавший супруге в габаритах. Одет он был в майку и синее трико. На вид супружеской паре было лет под шестьдесят, и по внешнему виду квартиры и обоих супругов было видно, что они прожили совместно долгую и почти бесконфликтную жизнь.

— Слава Богу! — певуче сказала женщина. — А мы уж думали «скорую» вызывать. Как вы себя чувствуете?

Чувствовал себя Даосов отвратительно. Как еще может себя чувствовать человек, которому только по преступной небрежности злоумышленника не раскроили череп?

Еще с тибетского дацана Борис Романович усвоил, что у человека есть несколько чакр. Так, тантра «Шива Самхита» называла семь чакр. Муладхара находилась в копчике, свад-хистана — между ног, манипура — в пупке, анахата — в солнечном сплетении, висудха — там, где гортань, аджна — меж бровей, а сахасрара являлась нервным центром на темечке. Неудивительно, что в драках били именно по чакрам. Если тебя отоварили по башке, значит, целили в сахасрару. Дали в пятак, следовательно, пытались повредить аджну. Очко порвали — несомненно, целили в муладхару, а уж про попытки повредить такую важную чакру, как свадхистана, и говорить не приходилось. Каждый может представить, куда целят, чтобы до этой нужнейшей чакры добраться!

Судя по ощущениям, били Даосова сразу по всем чакрам сразу и бил большой специалист. Не иначе, как спящий в чакрах кундалини повредить пытался, лишить Бориса Романовича этой важнейшей энергии. И надо признаться, что это ему почти удалось. Материнской энергии Даосов в себе не чувствовал. Осталось лишь виталлическое тело — и тело это сейчас трясло от бешенства и бессилия.

— Большое спасибо, — сказал он полной женщине, которая назвалась Ириной Николаевной. — Выручили вы меня. Скажите, Ирина Николаевна, вы видели, кто меня бил?

Женщина всплеснула руками.

— Да откуда ж я знаю? — сказала она. — Двое каких-то в черных куртках. Боже мой! Я думала, они вас убьют! Вы лежите, лежите, сейчас милиция и «скорая помощь» приедут!

Вот только этого Даосову и не хватало! Кряхтя, он сел.

— Не надо милиции, — сказал он. — У меня тут знакомая живет, пойду к ней, отлежусь немного, а потом сам разберусь. Что же милицию напрасно беспокоить?

Лица супругов стали подозрительными, как у ручных белых мышей, которым вместо пшена насыпали мака.

— А что это вы милицию вызывать не хотите? — сухо спросил супруг. — А если эти бандюки завтра еще кого-нибудь измордуют?

— Так ведь все равно не найдут тех, кто меня бил, — объяснил Даосов. — А нервы вызовами трепать будут. Вы что, не знаете, как сейчас наша милиция работает?

Супруги дружно и согласно закивали.

— Не говорите, — сказала Ирина Николаевна, и полное лицо ее выразило понимание и нежную сострадательность. — Из нашего подъезда Николая из пятой квартиры в вытрезвитель забирали. Весь в синяках пришел, будто его там не трезвили, а с третьего этажа сбрасывали. И деньги отняли!

— Деньги не у него, — возразил супруг. — Откуда у Кольки деньги? Он уже полгода не работает. Деньги у Степана Митрофановича отняли, и не в вытрезвителе, а в пикете на колхозном базаре. Двести рублей было, так ни копеечки не оставили!

— Да что ты говоришь? — подбоченилась Ирина Николаевна. — Мне Валька сама вчера рассказывала, она Кольке за квартиру заплатить дала, так все до копеечки у него выгребли!

— Пропил, наверное, — высказал реальное предположенние супруг, которого звали Николаем Владимировичем. А все на ментов свалил, чтобы Валька не ругалась. Если бы не пил, каким макаром он бы в вытрезвитель попал?

Спор разгорался, тональности голосов все повышались, и супруги даже не заметили, как спасенный ими Даосов потихонечку вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

С трудом поднявшись по лестнице, он нажал на кнопку звонка. Голова кружилась, во рту стоял металлический привкус, словно Даосов всю ночь дверную ручку сосал. Наталья еще спала. Через некоторое время за дверью послышалось шлепанье босых ног, и немного раздраженный ц вместе с тем заспанный голос спросил:

— Кто это?

— Я это, лапа, я, — сказал Борис Романович.

Дверь распахнулась. Наталья торопливо оглядела Бориса Романовича, заметила его истерзанную и перепачканную одежду и, побледнев, тревожно спросила:

— Что случилось, Боренька? Тебя побили? Даосов вошел в квартиру.

— Ничего, — сказал он. — Какие-то козлы в подъезде напали, все чакры, гады, отбили!

Наталья прикрыла ладошкой дрожащие губы.

— Это Гусек, — сказала она. — Ну, в общем, я с ним до тебя встречалась. Это он, паразит, из ревности отомстить решил! Я так и знала! Вот козел! Боречка, я не думала…

Борис Романович прошел в комнату и обессиленно опустился в кресло, вытягивая ноги.

— Этот Гусек… Он буддизмом когда-нибудь увлекался?

— Никогда, — сказала Наталья, торопливо освобождая Даосова от пиджака и ботинок. — Каким буддизмом! Он и креститься-то никогда не умел!

— Тогда это не он, — сказал Даосов, языком проверяя зубы и оттого немного шепелявя. — Непосвященный свадхистану так ловко не найдет! — И он судорожно всосал воздух.

«Какой Гусек! Бородулинской братвы это работа, — подумал он. — Пусть они и не увлекаются восточными учениями, так у них опыт какой! Ну, Бородуля, ну, козел! Ты у меня за свой беспредел ответишь! Не ментам ответишь, гаденыш, я тебя по понятиям разведу!»

— Снимай все, — сказала Наталья. — Я тебя сейчас, котик, в порядок приведу. А ты пока умойся, у меня такое ощущение, что тебя носиком по полу возили!

У Бориса Романовича было ощущение, что по полу его возили не только носиком, но вслух он ничего не сказал, а, шипя от боли, принялся умываться. Умывшись, он обнаружил, что злоумышленники оставили на его лице не такие уж большие повреждения. Бросалась в глаза ссадина на правой щеке, и левое ухо было в подсохшей кровяной корочке. Можно было даже сказать, что повезло ему, легким испугом отделался. Кровь смылась, открывая небольшую ранку, а ссадину можно тональным кремом замазать. Он посмотрел на часы и успокоился — к Брюсову он успевал, а остальное могло и подождать.

Даосов вернулся в комнату.

Наталья ловко орудовала утюгом.

— У тебя сегодня деловые встречи? — спросила она. Даосов утвердительно промычал, с опаской щупая ноющий подбородок.

— Я бы на твоем месте все отложила, — деловито сказала любовница, укладывая на гладильной доске брюки Даосова. — Сам видишь, у тебя сегодня несчастливый день.

Даосов раскинулся в кресле. Закрыв глаза, он деловито прислушивался к своему организму.

— Рад бы, да не могу, — признался он. — Мне мэр еще вчера стрелку забил. Ну, сама прикинь, как я на эту встречу не пойду? Завтра же своих контролеров пришлет, и прощай спокойная жизнь!

— Брюсов тебе встречу назначил? — удивилась Наталья. — А чего это ему от тебя понадобилось? Опять спонсоров ищут?

— Домой пригласил, — сказал Даосов. — Какие-то семейные проблемы решать хочет.

— Я слышала, что его жена с губернатором нашим путается, — задумчиво проглаживая брюки, сказала Наталья. Может, из-за нее он тебя зовет?

— Жена Брюсова? — удивился Борис Романович. Сколько же ей лет?

— Молодая еще, — согласилась Наталья. — Только ведь, сам знаешь, не в годах счастье. И я вот с дури на седого старикашку прельстилась. А ведь такие мальчики за мной ухлестывали! — Она улыбчиво покачала головой и повторила: — Какие мальчики!

Глава 14

Никогда не путайте реинкарнатора с реаниматором.

Это абсолютно разные профессии. Реаниматор носит белый халат, всегда измучен выездами к сердечно-сосудистым больным, которым приходится делать уколы, искусственное дыхание и различные массажи сердца, потом реаниматор вынужден, чертыхаясь и молясь, везти больного через весь город в больницу и там — чаще надеясь только на чудо — прилагать нечеловеческие усилия, чтобы вернуть его к жизни. Реинкарнатор приходит в гости к своему клиенту в праздничном костюме и накрахмаленной рубашке, пьет с ним коньяк, курит хорошие сигареты и ведет светские разговоры. Сходство у них в одном — и реаниматор, и реинкарнатор имеют дело с человеческой душой. А разница заключается в том, что реаниматор имеет с ней дело до душеприказчика, а реинкарнатор — после него. Реаниматор пытается сохранить душу в теле человека, а реинкарнатор ее забирает, чтобы, по возможности, пристроить в новое тело.

И те, и другие идут к своим клиентам в любое время года и в любом состоянии.

После утреннего происшествия Даосов чувствовал себя не слишком хорошо, да и настроения ему это загадочное избиение не прибавило. Представьте себе, что идете вы по серьезным делам и вдруг получаете от незнакомых вам лиц по физиономии. Пойти на встречу вы обязательно пойдете, но вместе с тем очень легко представить, как вы будете себя на этой встрече чувствовать.

Видно было, что к приходу Даосова в семье Брюсовых долго и тщательно готовились. Анна Леонидовна уже на входе поразила Бориса Романовича своей холодной лощеностью и холодностью. Так могли бы выглядеть фотомодели, будь в них по девяносто шесть килограммов при росте в сто пятьдесят шесть сантиметров. На Анне Леонидовне было роскошное платье из фирменного бутика с улицы Гагарина, модельные туфли на высокой платформе, а прическа на голове напоминала корабль, который под всеми парусами устремляется навстречу морским приключениям.

Заметив оторопь реинкарнатора, Анна Леонидовна милостиво улыбнулась и протянула Даосову руку. Жест ее не оставлял места для возможных толкований, поэтому Борис Романович поспешил прикоснуться губами к пухлой царственной длани хозяйки дома и светски выгнул спину.

Валерий Яковлевич встретил реинкарнатора по-домашнему. На нем был адидасовский костюм, который, впрочем, не делал фигуру хозяина спортивнее, а на ногах — теплые домашние тапочки с забавными помпонами.

В гостиной был накрыт скромный по меркам супругов Брюсовых стол, на котором армянский коньяк соседствовал с розовой нежной лососиной, бутербродами с датской ветчиной и фруктами. Украшением стола служила ваза с крупным туркменским виноградом, и казалось, внутри ягод дремало солнце.

— А где малыш? — поинтересовался Даосов. Родители юного гения переглянулись, Анна Леонидовна слегка заалела и еле слышно сказала:

— Михаил Валерьевич у себя.

Так, так, так… Такое подчеркнуто гипертрофированное уважение к отпрыску ничего хорошего не сулило. Борис Романович видел не одну мамашу, безумно обожавшую своего ребенка, но с подобным отношением к семилетнему сопляку он еще не сталкивался. Валерий Яковлевич Брюсов слегка побагровел, видно было, что ему очень хотелось сказать жене нечто нелестное, но присутствие постороннего человека заставляло хозяина дома быть воспитанным человеком. Судя по всему, в вопросах воспитания ребенка у супругов общего мнения не было.

Мишенька Брюсов, одетый в матросский костюмчик, лежал на постели и смотрел в потолок ясными карими глазками.

— Слушай, мать, — не поворачиваясь к двери, сказал он. — Я же просил меня не беспокоить! Я занят. Понимаете вы это — за-нят!

М-да, как и следовало ожидать, штопка посторонней эктоплазмой была видна невооруженным глазом. Надо сказать, что штопка была грубая, поэтому из-за внутренних рубцов душа с чакрой не соприкасались. Видимо, этим обстоятельством и объяснялся существующий с рождения дисбаланс. Судя по преобладающим тонам, душа была поэтической, но кому она в действительности принадлежала в прошлом рождении, без психоанализа определить было трудно. Страшно было представить, кто и что делал с этой душой в предшествующие рождения. Можно было смело сказать лишь то, что хозяева душу не берегли, гробили ее в свое время извращениями и излишествами, да и временные владельцы хранили отнюдь не в душехранилище.

— Это к вам, Мишенька, — сказала Анна Леонидовна и промокнула увлажнившиеся глаза кружевным платочком.

Видно было, что вежливость Анне Леонидовне дается с трудом, куда охотнее она дала бы волю подлинно материнским чувствам, если бы только считала, что лежащий на постели семилетний крепыш и в самом деле приходится ей сыном. Но в этом случае яркая представительница племени торговых работников и супруга известного в городе политика была в смятении — а вдруг все-таки Светлов? Нельзя ведь, знаменитого поэта ремнем по голой… э-э-э… Вот именно, никак нельзя.

Мишенька сел, внимательно оглядел Даосова, и лицо его скривилось от отвращения и тоски.

Я так и знал, — морщась, сказал он. — Ну чего вам спокойно не живется, дорогие родители? На фига вы доктора притащили?

— Разрешите, мы с ним поговорим наедине? — тихо попросил Даосов хозяина дома. — В целом мне уже все ясно, но кое-что все-таки хотелось бы уточнить.

Брюсов покорно потянул супругу из комнаты. Видно было, что Анне Леонидовне не хотелось уходить — то ли за сына боялась, то ли мучило ее известное женское любопытство, но настойчивость мужа сделала свое дело — реинкарнатор и дефектная душа остались наедине.

Собственно, дефектной душу назвать было трудно, среди специалистов речь велась бы о так называемой реставрированной душе, причем реставрированной неудачно и неумело. Медиум Второвертов в своих объяснениях мэру и его супруге был не совсем точен фальсифицированная душа представляет собой полностью сфабрикованный продукт, когда берутся несколько душ, произвольно смешиваются и грубо разбавляются нейтральной эктоплазмой флоры или фауны. В данном же случае можно было говорить лишь о небрежно отреставрированной поэтической душе. Что это была за душа, Даосову только предстояло выяснить.

Некоторое время он молча смотрел на мальчика. Мишутка, в свою очередь, с озорным и даже немного нахальным вызовом разглядывал Бориса Романовича.

Именно мальчик первым нарушил молчание.

— Старик, — расслабленно сказал он. — Только обойдемся без психоанализа. Не надо этих идиотских вопросов: «Любишь ли ты родителей? Что тебе нравится больше — пиво или водка?» Кстати, ты пивка с собой не захватил? Жаль… Всухую трудно общий язык найти, сам понимаешь, разговориться трудно. Ты прям как Юрий Карлович Олеша, тот тоже — вмажет дома, а потом в гости идет…

— А что ты думаешь о редакторах? — поинтересовался Даосов.

Мишутка помолчал, невинно помаргивая длинными ресницами.

— Да ничего хорошего, — сказал он. — Всю жизнь мечтал искупаться в чистом озере поэзии и каждый раз обнаруживал, что в нем уже выкупался редактор. А тебя зачем принесло? Маман напела или мой старик нервничает? Два раза уже с ремнем приходил — пиши поэму, пиши поэму! Я ему по-хорошему говорю, мол, творчества из-под палки не бывает. Я же тебе не Тарас Шевченко, да и время не то. А он… — Мальчишка махнул рукой, и губки его обидчиво задрожали. — Нет, ты скажи, кто тебя на меня натравил? Папуля или маман?

— Оба, — коротко объяснил Борис Романович. — Миша, а тебе кто больше нравится из поэтов? Маяковский, Блок или Есенин?

— Больше мне нравится Светлов, — не задумываясь, сказал мальчуган. — А еще — Иосиф Уткин и Ярослав Смеляков. Ну и что? Багрицкий нравится…

— Ничего, — миролюбиво сказал Даосов. — Я тоже Смелякова люблю. И Багрицкого, особенно «Контрабандистов».

— Да ну? — Мишенька Брюсов вытянулся во весь свой небольшой рост. — Гляньте, Смелякова он любит. А Светлов тебе, значит, не нравится? Чем же тебе Светлов не угодил?

«Излишне агрессивен, — отметил про себя Даосов. — Для его возраста это ненормально. В семь лет обычно на авторитет старших полагаются».

Он с любопытством оглядел набычившегося мальчишку и поинтересовался:

— А что ты считаешь наиболее продуктивным — анапест или хорей?

— Классический ямб, — не задумываясь, выпалил Мишутка и помрачнел: — Все-таки тестируете? Я с вами по душам, а вы… — Он махнул рукой, сел на постель и, обиженно нахохлившись, отвернулся от реинкарнатора. — Видеть вас не хочу! Катитесь в свой дурдом, вам с психами разговаривать, а не с нормальными людьми!

— Даосов встал. В дверь детской сразу же заглянула встревоженная Анна Леонидовна. «Дожидалась за дверью», — понял Борис Романович.

Он вышел из детской, посмотрел на тревожно вставшего при его появлении Брюсова и нарочито бодро потер руки.

— Ну-с, — улыбнулся он. — Вот теперь можно и коньячку выпить.

Ветчина была превосходной. Коньяк, впрочем, тоже.

— Душа вашему Мише досталась поэтическая, — сказал Даосов, неторопливо покончив с бутербродом и вытирая руки о салфетку. — Судя по некоторым признакам, я могу датировать поэтический дар концом девятнадцатого — началом двадцатого веков. Несомненно, что поэт, носивший душу до своей кончины, если сам не был Светловым, то входил в окружение этого поэта. Однако, — он оглядел родителей носителя поэтической души, — должен вам сказать прямо — душа вашему Мишутке досталась реставрированная, и реставрация эта проведена не лучшим специалистом. Швы грубые, невооруженным глазом видны, для реставрации поврежденных участков использовались случайные куски грешных душ, это я вам как специалист говорю. Отсюда и все ваши неприятности.

Анна Леонидовна торопливо налила в свою рюмку коньяк и залпом, словно это был валокордин или корвалол, выпила.

— Аня! — укоризненно простонал Валерий Яковлевич.

— Это можно вылечить? — спросила Анна Леонидовна, не обращая внимания на стенания супруга.

Ее прямолинейность пришлась Даосову по душе.

— Вообще-то это не лечится, — сказал он. — Недостатки, присущие поэтической душе, есть продолжение ее достоинств. Но…

— Говорите, говорите! — жарко выдохнула Анна Леонидовна.

— Помочь я вам могу, — просто сказал Борис Романович. — Нет, не лечить, я этим не занимаюсь. Но вот обменять бракованную душу на что-то более качественное — это в моих силах. Если ваши финансовые возможности…

— А что вы можете предложить? — сразу взяла быка за рога его собеседница. Чувствовалось, что возможная цена обмена ее пока не особенно интересует,

Даосов подумал.

— Особо интересного сейчас ничего нет, — сказал он. — Композиторов парочка, но не крутых… Конструктор есть, недавно по случаю взял…

— Это не для нас, — нетерпеливо сказала Анна Леонидовна. — Впрочем, композиторы… Арно Бабаджаняна я, пожалуй бы, взяла…

— Бабаджаняна нет, — разочаровал ее Борис Романович Даосов.

— А кто есть? — вмешался в разговор до того молчавший Брюсов.

— Кара Караев есть, — повернулся к нему Даосов. — Неплохой композитор, он даже балеты писал.

— Нет, Кара Караева нам не надо, терпеть не могу мусульман, — отказалась от музыкальной карьеры сына Анна Леонидовна. — Лучше мы кого-нибудь еще подождем. А что-нибудь из поэтических душ у вас есть?

Даосов добросовестно сделал вид, что вспоминает.

— Вы знаете, — сказал он. — Кажется, вам повезло. Недавно с трудом заполучил Владимира Маковецкого. Того, кто местным отделением Союза писателей руководил. С огромным трудом вырвал! Талант у него, конечно, средний, но пробивные способности!

— Про него тоже слухи ходили, — сморщила носик Анна Леонидовна.

— Так гениям всегда завидуют! — воскликнул Борис Романович. — Вы не представляете, милая Анна Леонидовна, какие сплетни распускались о Чайковском! А о Сальвадоре Дали что в свое время говорили? А о Рудольфе Нуриеве? А Есенина в каких только грехах не обвиняли!

— Скажите, — робко поинтересовался Брюсов, который, воспользовавшись увлеченностью супруги, подряд выпил три рюмки коньяку. — Вот вы говорите, что для штопки использованы куски грешных душ… А откуда они берутся? Священники говорят, что грешники в ад попадают… Врут они, Борис Романович?

— В основном, конечно, они туда и попадают, — сказал Даосов помрачневшему хозяину. — А куски… Сами понимаете, через землю лезут, обдираются немного, ну и находятся такие, что собирают эту дрянь…

Он хотел уже сказать немного о душеедах, но вовремя заметил побледневшее лицо Анны Леонидовны и промолчал.

Наступившее молчание Валерий Яковлевич Брюсов истолковал по-своему и поспешил наполнить рюмки.

— Так что вы скажете, Борис Романович, — с некоторым трудом вернулась к разговору хозяйка. — Я и на Маковецко-го согласна… Устали мы очень, — призналась она. — Чуть не доглядишь, он деньги из кошелька вытащит и за пивом. А потом начинает стишки обидные соседям на дверях писать. Пусть уж лучше Маковецкий будет, все-таки наш, местный. Это возможно, Борис Романович?

— Вполне, — согласился Даосов. — Дело-то, в общем, привычное, так сказать, освоенное. Три тысячи — я хоть завтра обмен проведу.

— Три тысячи… — Анна Леонидовна проглотила свой коньяк, словно валерьянку или корвалол, запила глотком пепси-колы. — Вы имеете в виду — рублей?

— Ну, милочка, — Даосов благодушно откинулся в кресле, — кто же сейчас на рубли меряет? Сами должны понимать, все расчеты сейчас в «зеленых» идут.

— Что ж так дорого? — спросила несчастная мать.

— Да разве дорого? — удивился Даосов. — Вы посмотрите, в какую цену сейчас машины идут. А у нас с вами речь не о железяке бездушной идет, о душе! Можно ли мелочиться, когда решается судьба вашего мальчика?

— Аня! — сказал из своего угла Брюсов.

— А что Аня? — недовольно сверкнула на него глазами супруга. — Мы ведь тоже баксы по ночам не рисуем!

Борис Романович неторопливо поднялся, галантно коснулся губами руки хозяйки.

— К сожалению, мне пора, — сказал он. — Я понимаю, сумма приличная, вам нужно посоветоваться. Мой телефон у вас есть, только учтите, хорошие души сейчас в дефиците, такой товар не задерживается.

— Мы посоветуемся, — чопорно согласилась Анна Леонидовна. По ее внешнему виду было ясно, что в советах мужа она не нуждается, и сказаны эти слова были специально для Даосова. По мнению Анны Леонидовны, немедленно соглашаться сразу на все условия было просто неприлично.

— Может, задержишься? — непринужденно переходя на «ты», с надеждой спросил Даосова в коридоре хозяин. — Посидим, коньячку хорошего попьем! Ну куда она, твоя работа, денется?

— Андрей! — властно сказала Анна Леонидовна из комнаты. — Господин Даосов торопится! Не приставай к человеку!

На скамеечке около подъезда сидели несколько старушек, имевших золотистые безобидные ореольчики. Только у одной он был хмурого бурого цвета — видно было, что и молодость у этой преклонных лет дамочки прошла бурно, и в последние годы жизни она покоя никому не давала. Лицо у старухи было властное, на Даосова она смотрела, как прокурор перед зачтением приговора смотрит на обвиняемого.

Отойдя от подъезда на достаточное расстояние, Борис Романович еще раз оглянулся на старушек. Совещание старых прелестниц было в самом разгаре, и главную роль в обсуждении происходящего принимала старуха с властным лицом. «Характерец, — мимолетно подумал Даосов. — Ее душа хорошо бы могла пойти. Только не пасти же ее каждый день. Такие старушки долго живут, нацелишься ее душой завладеть, а она, глядишь, и тебя переживет».

Бодро шагая по улице, он прикидывал, куда потратит полученную от Брюсовых валюту. Нужно было заплатить аренду за помещение, за телефон и свет надо было обязательно заплатить, долг соседу отдать, косится уже иной раз соседушка, скоро совсем терпение потеряет.

В том, что Брюсовы ему за обмен души заплатят, Даосов ни капельки не сомневался. Надо было прикинуть еще, кому можно отдать на реставрацию душу Светлова. Работы там было много, но и овчинка выделки стоила, даже среди признанных царицынских поэтов нашлось бы немало таких, кто с удовольствием разменял бы свой скромный поэтический дар на чужой и уже проверенный временем. Немного смущала сумма, которую Даосов потребовал за обмен душ. Такой цены Борис Романович еще никогда не заламывал, просто обидело его немного, что хозяин его «Белым аистом» поил, в то время как в баре у него пузатая бутылка «Хеннесси» темнела. Выходит, сочли его Брюсовы недостойным «Хеннесси». А раз так, то и совеститься особо не приходилось. Не обеднеют мэр и его супруга, по всему видно, что не последний кусок белого хлеба доедают, да и икрой этот кусок был намазан достаточно густо.

Машину Борис Романович сегодня не брал, поэтому в офис ему нужно было добираться на попутной машине. Ждать долго не пришлось, он и руку не успел поднять, как около него притормозил роскошный «вольво». Тонированное стекло опустилось, и из машины Даосову улыбнулся бритый круглолицый тип, в принадлежности которогок гражданам, именуемым братками, даже сомневаться не приходилось. А для сомневающихся на шее водителя «вольво» висела золотая цепь, которая по толщине звеньев могла смело спорить с собачьим ошейником.

— Садись, Романыч, — улыбнулся в тридцать два искусственных зуба водитель. — С ветерком домчу.

Отказаться от такого приглашения было невозможно. Да и не стоило. Даосов сел в машину.

Браток тронул машину и, не обращая внимания на истерично сигналящие «жигули» и «волги», влился в поток машин. Некоторое время они ехали молча.

— Не тушуйся, братила, — сказал водитель, закуривая черную сигарету «Давыдофф». — Макухин я, Леней меня зовут. Ты не думай, я без подлянки какой тебя решил подвезти. Давно у тебя спросить все хотел. Ты только не думай, Романыч, что я боюсь, у меня в жизни столько всякого было, что морг детским садиком покажется. Но ведь нельзя же так, а? Приходят на понтах, пальцы в стороны, мы, говорят, с Романычем теперь кашу варим, если не отойдешь, блин, мы тебя в червяка загоним! Разве это по совести, Романыч? Я тебе дорогу переходил? Нельзя же сразу в червя! Меня только бригадиром назначили, свет увидел, за что меня в землю? Вчера прилег и снится мне, что ты меня в натуре червем сделал. Сижу я в консервной банке, как в хате ментовской, и жду, когда меня рыбак на клык посадит. Я тебя обижал, Романыч? Мог я, конечно, с авторитетными людьми посоветоваться, но я подумал: нельзя пацана обижать, может, и не при делах он. Я понимаю, братан, задарма и птичка не чирикает. У меня у самого попугай был. Я на него, блин, столько зерна потратил, а он только и научился «Кеша хороший» говорить да «попка-дурак»… Но я тоже с понятиями, соображаю, что нельзя сразу в землю, надо дать и перьями обрасти. Верно, я говорю, Романыч?

— Леня, я тебя не пойму, — сказал Даосов, пытаясь держаться спокойно. — Кто к тебе приходил, кто пальцы топырил?

— Да Бородуля, — сморщившись, сказал водитель. — Нет, я понимаю, ты такая крыша, что ментам до тебя канать и канать. Но зачем же сразу пугать? Есть и надо мной люди, ты же взрослый мужик, не малолетка ширнутая, Романыч! Пришел к достойным людям, сказал, сколько просишь, потолковали бы, глядишь, и в ладошки ударили. А ты сразу дурь гнать попер. Я ведь тебе дорогу не переходил, верно?

Даосов даже закрутил головой. «Ай да Бородуля, — с веселым восторгом подумал он. — Надо же, со мной не получилось, он вон какой финт выкинул!»

— Слушай, Леня, — сказал он. — Клянусь, нет у меня с Бородулей никаких дел. Понтит он, понимаешь?

— Ну?! — Водитель «вольво» нажал на тормоза и уставился на реинкарнатора. — Зуб даешь, Романыч?

— Какой зуб! — Даосов махнул рукой. — Челюстью ответить готов! Это Бородулины заморочки, я о них не знал даже.

— Лады! — Леня Макухин повеселел, посверкал приветливо своими зубками, потом траурно нахмурился: — Ладно! С Бородулей мы разберемся! Мы думали, он и в самом деле тебя подтянул. Тебе куда, Романыч? В «Мистерию» твою?

Даосов кивнул.

— Ты это… — после маленькой паузы сказал Макухин. — Если тебе чего надо, ты на рынок подгребай. Склад номер шесть, меня там всегда найдешь. А если не будет, то скажешь, что от меня, чурки, которые там работают, Рома и Расим, отоварят тебя всем нужным. Все будет путем, Романыч!

Он опустил тонированное стекло и выбросил на дорогу окурок.

— А с Бородулей мы разберемся, — поиграв желваками, сказал он.

— Вы Бородулю не трогайте, — сказал Даосов. — С Бородулей я сам разберусь. Достал он меня вконец!

Глава 15

Центральный рынок города Царицына лихорадило. Полгода назад арестовали директора рынка Владимира Владимировича Мустамова, который в тюрьме написал выдающееся произведение, которое можно было озаглавить как «Детская болезнь левизны в розничной торговле». В произведении детально вскрывались методы хищений в ларьках и на складах рынка, и немало работников рынка пострадало от этой откровенности: ведь милиционеры использовали произведения гражданина Мустамова как практическое пособие. Но постепенно все успокоилось. Места арестованных и посаженных в тюрьму бизнесменов заняли предприниматели новой волны, жизнь постепенно вошла в обычную колею, но ненадолго. А чему удивляться? Человечество развивается по спирали.

Сегодня на Центральном рынке вновь царило смятение. И было от чего рождаться недоуменным пересудам — братва, что держала рынок и делала «крышу» торговцам, вела себя очень странно. Нет, внешне братки выглядели как обычно — в «адидасах» и при толстых золотых цепях на бычьих шеях. Но вот по рядам они ходили… Словно в загоне каком вдруг оказались. И смотрели на торговцев, как смотрит баран на новые ворота.

— Где доля? — И голос вроде суров, только глядит при этом влажными умоляющими глазами, не требует, гад, а милостыню просит.

Один из торговцев даже набрался наглости и буркнул в том смысле, что не наторговал еще, чтобы делиться. В другое время его бы уже давно вывели на товарный двор к пункту приема стеклотары вежливости учить. А этот представитель славного племени взимающих мзду даже не обиделся. Пожал литыми плечами, пожевал задумчиво жвачку и лениво бросил:

— Ну нету так нету. Постарайся, дружок, чтобы к вечеру было…

Братки этим своим поведением обитателей рынка в полное сомнение ввели. Ведь обычно как оно бывало? Те, кто мзду взимал, делились на две основные категории. Первая, наглая и бесцеремонная, состояла из представителей славного племени патрульно-постовой милиции. Этим откажи — они сразу же в великой обиде протокол принимаются составлять, а то и в кутузку волокут. И докажи потом народному судье, что не выражался ты грубой нецензурной бранью, нарушая сложившийся на рынке общественный порядок, а мирно торговал персиками, привезенными из далекого города Андижана. Ссориться с милиционерами было глупо, все равно что плевать против ветра. Вот с пэпээсниками и не ссорились, а по мере возможности старались со льстивыми улыбками найти общий язык. И, как правило, находили. Вторая категория взимающих мзду состояла из крепкошеих и ясноглазых улыбчивых братков. По внешнему виду их было понятно, что философскими размышлениями о жизни они не отягощены, а отказ воспринимали как нарушение сложившегося порядка вещей и в стремлении восстановить этот порядок могли пойти на разные крайние меры — от примитивного мордобоя до приведения в негодность товаров несговорчивого продавца.

Кроме этих двух категорий, мзду на рынке собирала и торговая администрация, и госторгинспекция, и работники санэпидстанции, но это уже было неизбежное и неотвратимое зло, поэтому каждый продавец из этих обстоятельств старался извлечь определенную выгоду. А вот поборы мафии и милиции торговцев все-таки возмущали.

Представители первой брали несоразмерно много, а вторые — пусть и не слишком много, но чересчур часто.

И между собой они были прекрасно знакомы, открыто здоровались по утрам, обмениваясь молодецкими и крепкими рукопожатиями. Даже термины, характеризующие их основную рыночную деятельность, у обеих сторон совпадали. Рынок они называли пастбищем, лиц кавказской и восточных национальностей и те, и другие именовали чурками, разнообразные способы воздействия на продавцов — воспитанием, получение мзды с торговца и менты, и братки называли ошкуриванием, а несговорчивых и излишне принципиальных торговцев обе группировки именовали жлобами и баранами. Податливых и покорствующих те и другие ласково именовали дойными коровами, общих врагов из числа оперативников считали волками, иногда даже добавляя к этому имени обязательное прилагательное — позорные. Деньги у них назывались башлями или лавами, тот, кто эти деньги платил, соответственно, башлял или отстегивал. Получение мзды товаром у обеих сторон значило брать натурой. Впрочем, и в иных, кроме прикладной филологии, вопросах у братвы и милиционеров царило полное согласие,

Поэтому неудивительно, что и милиционеры обратили внимание на странное поведение братков. Потрясла милиционеров проснувшаяся в братках страсть к капусте. Нет, зелененькие братва и раньше любила, и даже предпочтительно было браткам, чтобы долю им отстегивали не российскими стольниками, а купюрами с изображением американских президентов. С этим и милиционеры всегда соглашались, это было правильно, инфляция меньше, да и места в карманах баксы не так много занимали. А недоумение проистекало из того, что братву вдруг обуяла любовь к самой настоящей капусте. Колхозники тамбовскими волками выли. И завоешь — братва к их машинам в очередь выстроилась. Колхозники пытались откупиться деньгами, но братва неожиданно проявила твердость — требовала капусты. При этом братки не гнушались лично залезть в грязный кузов «КамАЗа», чтобы выбрать вилок покрупней да посочней. Капусту брали мешками.

Представители российской милиции, сбившись у ворот в кучу, с недоумением наблюдали за действиями своих криминальных коллег. Милиционеров терзали сомнения, они прекрасно знали, что братки ничего не делают просто так, и подозревали, что браткам о капусте стало известно нечто новое, приравнивающее капусту к валюте. Остаться в стороне и в возможных убытках никому из милиционеров не хотелось. Потоптавшись у ворот, они набрались решимости и, поигрывая резиновыми демократизаторами, двинулись к машинам с хрустящим овощем — затариваться капустой в счет рыночных репараций. Вскоре стеклянная будка, где располагался опорный пункт милиции, напоминала ломящийся от капусты овощной ларек.

Азербайджанские перекупщики, которые постепенно начинали видеть в братках и милиционерах возможных конкурентов, негромко ругались на родном языке. Не потому что они не владели русским матом, а потому что ругаться на родном языке было значительно безопаснее.

— Козлы! — охарактеризовал милиционеров потомственный овощевод Центрального рынка Самед Мирза-оглы, который вполне серьезно считал, что огурцы сажают, как картофель, — клубнями.

— Точно! — согласился его сосед по далекой азербайджанской деревне и злобно посмотрел вслед двум браткам в кожанках.

Радостные братки сопровождали тележку, на которой бородатый и немытый бич вез несколько мешков с капустой.

— Мамой клянусь, Самед, вот эти — уже бараны! Аллаха зову в свидетели!

Азербайджанский животновод даже не подозревал, как близок он был к истине.

Братки, что бесчинствовали в овощных рядах, входили в группировку покойного Сени Абрамчика. Попытки Бородули возглавить эту группировку после безвременной кончины пахана привели к тому, что Бородуля в рэкетирской гордыне попытался оказать нажим на Бориса Романовича Даосова, промышлявшего в городе Царицыне нелегким реинкарнаторским ремеслом, но при этом Бородуля нарушил собственный принцип, который гласил — не пережимать! К тому же самоуверенный и рвущийся к власти Бородуля выдал желаемое за действительное — он назвал Даосова «крышей» своей группировки. Поэтому участь бородулинских братков была решена. Души рэкетиров в одно прекрасное утро были вселены в привезенных на мясокомбинат баранов, а добрые и детские души баранов обрели пристанище в мощных спортивных телах. Всего-то и требовалось для того — светлая голова Бориса Романовича и Шустрик. Понятное дело — Даосову лезть на территорию мясокомбината через забор было просто неудобно.

В тот же день произошло чрезвычайное происшествие на Царицынском мясокомбинате.

— Представляешь, Анюта, что сегодня на мясокомбинате произошло? — оживленно рассказывал мэр города жене. — Сегодня Яков Иванович приезжал, он мне рассказывал. Жуть какая-то. Привезли с Иловли три десятка баранов, загнали их в отстойник. Сегодня их в цех забивать погнали, а они словно взбесились! Не бараны, бандиты какие-то! Загон в одном месте проломили, на ящики, и махнули через стену. У них вожак был, с порванным ухом, так он охранника за ногу укусил, мужик теперь в больнице лежит, уколы ему от столбняка и от бешенства делают. А баранов по всему городу разыскивают. Яков Иванович сказал, что людей сегодня даже по телевизору оповещать будут, чтобы случайно никто от беглецов не пострадал.

Анна Леонидовна мрачно сказала:

— Теперь десять раз подумаешь, брать баранину на харчо или не брать. Я в журнале читала, в Англии среди баранов эпидемия бешенства началась. Вот и до нас дошло!

— Значит, без баранины обойдемся, — бодро сказал, выходя из душа, Валерий Яковлевич. — Что у нас на вечер?

— Окорок нарежь, — посоветовала супруга. — Нет у нас ничего, не готовила я. Ко мне Татьяна из третьего магазина забегала, неприятности у них. Их директора за пересортицу загребли, теперь, наверное, посадят.

Пухлое миловидное лицо Анны Леонидовны преисполнилось сочувствия к незадачливому директору третьего магазина.

— Тебя посадят, а ты не воруй, — по-прежнему бодро и вместе с тем рассеянно сказал Брюсов, раскрывая холодильник и выгребая припасы. — Анечка, я налью себе граммов сто коньячку? Уж больно день был суматошный.

Пользуясь благодушием жены, Валерий Яковлевич налил себе полную рюмку и торопливо выпил.

— Ты не очень! Не в пивбаре! — одернула обнаглевшего супруга Анна Леонидовна. — Ты мне лучше скажи, будем мы нашему Мишеньке душу менять или пусть уж с этой живет?

Хозяин дома задумчиво налил себе еще одну рюмку,

— Ты же знаешь, Анюта, — сказал он. — Долго мы с тобой не выдержим. Ты в библиотеку ходила? Воспоминания о Светлове нашла? Если он только выпивал в прошлой жизни, так это еще не беда. А если кололся? Не дай ведь Бог, Аннушка, к наркотикам пристрастится, эта самая богема такая кружная… Все наше благополучие пойдет псу под хвост. Вон у Кторова сынок — наркоман. И лечить пробовали, и били — все без толку. На прошлой неделе мамины кольца и серьги продал у «Топаза», видеомагнитофон по дешевке отдал…

Он лихо опрокинул третью рюмку и благодушно сел за стол, оглядывая жену.

— Такие вот, Аннушка, дела, — вздохнул он.

— А браслет с бриллиантом? — неожиданно спросила Анна

Леонидовна. — Его он тоже продал?

— А я откуда знаю? — пожал плечами Валерий Яковлевич. — Что мне Виктор Николаевич рассказал, то я тебе и передаю.

Он задумчиво посмотрел на холодильник, потом искоса глянул на жену. Анна Леонидовна старательно делала вид, что не замечает немых намеков мужа.

— Не нравится мне этот Маковецкий, — неожиданно сменила она тему. — Какие-то серые у него стихи. Я в книжном магазине все его сборники выкупила. Целый день читала и никакого удовольствия, кроме головной боли, не получила. И люди о нем не особо отзываются.

— Зато пробивной, — возразил Брюсов. — Был бы тряпкой, кто бы его печатал? А раз печатают, значит, умеет человек за себя постоять. Поэтов много, печатают не всех. Если человек печататься может, значит, способный он, такой в нашем мире выживет!

— Три тысячи… — вздохнула жена.

— А что делать? — философски ответил супруг. — Можно, конечно, что-нибудь и подешевле подобрать. Но ты ведь помнишь, что Ашот Каренович всегда говорил: «Я не настолько богат, чтобы покупать деловые вещи». На всю жизнь ведь берем, как говорится, на вырост. А возьмешь что-нибудь деловое, кончится все это ГПТУ или спецшколой для дефективных детей, а я уже не при делах буду. Сама потом наплачешься!

— Шубу я себе хотела купить, — снова вздохнула Анна Леонидовна.

— А вот тут, милая, выбирать придется, — развел руками Валерий Яковлевич. — Либо шубу, либо новую душу сыну. На все сразу моего магазина не хватит.

— Значит, берем? — прикинула Анна Леонидовна.

— Как скажешь, — благодушно сказал Брюсов.

— Тогда звони ему завтра с утра. — Анна Леонидовна встала и утицей прошлась по кухне. — И вот еще что… Я сегодня, Лерочка, на рынке была, там народ капусту свежую мешками хватал. Серьезные люди брали. А милиционеры, те вообще всю свою будку капустой доверху забили. Ты же знаешь, они свою зарплату по пустякам тратить не станут. Ты бы позвонил Гиви, может, он знает, что там с капустой происходит! Вдруг неурожай какой или наши идиоты по контракту все на Запад поставили!

— Завтра сразу же и выясню, — пообещал мэр супруге. — Прямо с утра. И этому… реинкарнатору… с утра позвоню.

На кухню вошел озабоченный и хмурый Мишутка. Был он в серых шортиках и футболке с изображением Микки-Мауса. Волосы на головке кудрявились. Немного посопев, он обратился к отцу:

— У меня бумага кончилась. Надо купить.

— Завтра купим, Мишенька, — ответила за отца мать.

— И фломастеры, — строго глянул на нее сын. — Я Глазунова дорисовывать буду, такую хренотень наш уважаемый классик изобразил, смотреть стыдно.

— Мишутка, — сказал прочувствованно Валерий Яковлевич. — Улыбнись, сынок. Что ты хмурый такой, как бука?

— А чего радоваться? — пасмурно глянул на него мальчуган. — Тебе хорошо, принял сто пятьдесят и кайфуешь. А тут мать хуже всякого жандарма. Три дня даже пивка не глотнул. Живу, как в Туруханском крае. Ладно, — мужественно и стоически сказал он. — Вырасту, тогда и оторвусь! Старчески сутулясь и заложив руки за спину, он ушел в свою комнату.

Анна Леонидовна застелила свежими простынями постель. Валерий Яковлевич лег и включил телевизор, ожидая начала «Криминального канала». К его удивлению, про кровожадных баранов в передаче ничего не было, видимо, зрителей предупредили еще в последних известиях. Заявленную ОРТ «Полицейскую академию» Валерий Яковлевич смотреть не пожелал, у него все фильмы на видеокассетах были, а по первому каналу комедию то и дело прерывали рекламой прокладок с крылышками и пищевых кубиков «Галлины Бланка», которые нормальный человек не взял бы в рот даже под угрозой расстрела.

Анна Леонидовна закончила свои домашние дела и грузно легла рядом. Некоторое время она ворочалась и тревожно вздыхала.

Заявление сына встревожило родителей. Анна Леонидовна и Валерий Яковлевич молчали и растерянно переглядывались. При голубоватом свете ночника лицо супруги было совсем молодым. В уголках глаз Анны Леонидовны медленно набухали крупные, как дождинки, слезы.

— Оторвется, — подтвердила она слова сына. — Очень он у нас целеустремленный! Если задумал, выполнит обязательно.

— Слушай, — Валерий Яковлевич хозяйственно положил руку на грудь жены, а может, зря суетимся? Станет наш Мишутка большим художником вроде Шемякина, портреты наши нарисует. Будем с тобой в Третьяковке висеть, а искусствоведы о нас рассказывать будут…

Грудь под его рукой мягко заколыхалась, и Анна Леонидовна, часто дыша, погасила ночник и повернулась к стене.

— Ты права, Анечка, медлить нельзя, — по-своему понял ее волнение муж. — Завтра же буду звонить. Надо спасать ребенка.

Однако они еще долго не могли уснуть и со страхом прислушивались к звукам, доносящимся из комнаты сына. Михаил Валерьевич Брюсов по слогам и с нецензурными, но меткими комментариями читал «Записки президента». Валерий Яковлевич облился холодным потом — в семье рос отчаянный диссидент.

Глава 16

В сауне было жарко.

Куретайло постарался: на грубом деревянном столе лежала зелень, краснели помидоры и сладкий перец, по тарелкам были разложены нежный розовый карбонад и копченая колбаса. Желтел надрезанный копченый лещ, рядом с которым темнели стеклянными запотевшими боками бутылки пива. В центре стола рядом с тонко нарезанным ржаным хлебом стояли две бутылочки «Смирновской» — непременного украшения банного стола.

В углу на большом круглом подносе медленно закипал расписанный под «хохлому» самовар.

Губернатор Царицынской области Иван Николаевич Жухрай закутался в простыню, глотнул пивка и командным басом приказал терпеливо ждущему полковнику Иванову:

— Докладывай, орел ты наш краснознаменный. Что там Даосов, как себя ведет?

Полковник Иванов надел очки, потянулся к висящему на гвозде кителю, достал из внутреннего кармана несколько листков бумаги и поправил простыню, оголившую грудь.

— Все читать или выборочно? — спросил он.

— Читай подряд, — приказал Жухрай и, глянув на наслаждающегося жизнью Куретайло, добавил: — Посмотрим, посмотрим, на что еще годна старая гвардия — есть ли у нее порох в пороховницах или песок из одного места сыплется.

Куретайло мелко покивал, соглашаясь с начальством.

— Даосов Борис Романович, — монотонно принялся зачитывать справку полковник Иванов. — Родился в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году в Царицыне, отец умер, мать — тоже, жена, считай, тоже для нашего героя умерла, она ушла от этого самого Даосова еще до перестройки и до настоящего времени даже алиментов на сына не требует… Ну, дальше почти по Маяковскому: жил, работал, стал староват. Последнее место работы в Царицыне — НИИ производственной физкультуры… Комплексы гимнастических упражнений для рабочих разрабатывали, — с недоброй усмешкой пояснил Андрей Андреевич. — Потом ему, похоже, стыдно стало, и Даосов наш уехал. Тут информация скудная, ходят слухи, что он в Средней Азии по монастырям буддийским скитался, вроде бы аж до самой Лхасы добрался.

— А где эта самая Лхаса находится? — простодушно полюбопытствовал Куретайло, накладывая розовый ломтик карбонада на кусочек хлеба.

— Это по карте смотреть надо, — недобро сказал после некоторого молчания милицейский чин. — В горах где-то, около Индии.

Куретайло хмыкнул.

— Ты не отвлекайся, — строго сказал полковнику Жухрай и еще строже глянул на своего заместителя. — Тут, понимаешь, один дурак столько вопросов может задать, что сто мудрецов на них не ответят. Валяй дальше!

Дальше… — Полковник зашуршал бумажками, подслеповато вглядываясь в них.

Несколько обиженный тем, что губернатор сравнил его с дураком, а начальника УЭП с мудрецом, Игорь Дмитриевич Куретайло демонстративно налил себе чаю.

— Дальше Борис Романович опять появляется в Царицыне. — Полковник оторвался от бумаг, укоризненно глянул на Куретайло и покачал головой. Заместитель губернатора с шумом потянул чай из стакана.

Полковник поморщился и снова уткнулся в бумаги.

— Появился он, значит, в Царицыне, в квартирке своей ремонт сделал, потом поехал в Москву. Там он встретился с российским ламой, вы его все знаете, он у нас в городе частенько бывает. — Полковник отложил бумаги и снял очки. — А дальше он приехал с ламой в Царицын, открыл ТОО «Мистерия жизни» и занялся этой самой вторичной переработкой душ. Финансовое положение предприятия неплохое, даже можно сказать — хорошее, но особо деньгами не сорит, разве что любовницей обзавелся. Такие дела, Иван Николаевич!

Жухрай лениво почесал грудь.

— Что за баба? — грубовато спросил он. — Соплячка небось какая-нибудь смазливенькая?

Полковник Иванов голодным глазом обшарил стол. Куретайло даже на мгновение показалось, что вместо глаз у полковника боевой лазер — под ментовским взглядом даже сервелат выгибаться и сворачиваться стал.

— Почему же! — Андрей Андреевич соорудил себе многоэтажный бутерброд и принялся неторопливо обкусывать его со всех сторон. «И в питании его подлая ментовская натура проявилась, — подумалось Куретайло. — Вот так они, гады, фирму помаленечку и обкусывают, пока до кассы не доберутся!» Полковник на взгляд заместителя губернатора внимания не обратил, а невозмутимо продолжил:

— Знаем, что у него за любовница! Приятная во всех отношениях женщина — Пригорницкая Наталья Константиновна, тридцать пять лет, вдова, живет на проспекте Космонавтов. Не работает, конечно, что ей работать — у нее от мужа приличные сбережения остались. Он у нее в РДС исполнительным директором по Новосибирской области работал, а когда прокурорская проверка началась, очень удачно утонул на Бакалде, аккурат перед явкой к следователю. Умеют же люди устраиваться! — вздохнул полковник. — И позору никакого, и все наворованное в семье. Кто ж у покойника конфискацию проводить будет!

— А что, если помер, то конфисковывать уже нельзя? — неосторожно вклинился в разговор Куретайло.

Жухрай пригвоздил его к месту тяжелым большевистским взглядом, покачал седой головой и сказал, обращаясь к начальнику УЭП:

— Я же говорю, Андрей Андреевич, голодной куме — все хлеб на уме! Нам бы президента хорошего, чтоб за олигархов не держался, вот тогда бы мы борьбу с коррупцией повели! Иванов согласно кивнул и облизал пальцы.

Куретайло встал.

— Пойду окунусь, — сказал он независимо, словно и не слышал губернаторской реплики.

Жухрай проводил его взглядом и снова повернулся к полковнику.

— А как сейчас себя Даосов ведет? Ты говорил, что стреляли в него недавно?

Полковник Иванов кивнул.

— Было дело, — с непонятным весельем сказал он. — Но мы с этим разобрались. Пугали его. Бородуля из группировки покойного Сени Абрамчика у него чего-то домогался. Ну, решил я с этим Бородулей поговорить, вызвал его к себе. Вы не представляете, Иван Николаевич, баран бараном, я даже представить не могу, как он рэкетирством занимался, кто ему, балбесу такому, отстегивал!

— Ты его вразумил, конечно? — кивнул губернатор.

— Ну, я, конечно, старался, — с достоинством сказал полковник. — А пока я старался, гражданину Даосову кто-то морду набил, когда он от любовницы своей выходил. Говорят, прилично.

— Что же милиция не вмешалась? — нахмурился Жухрай.

— Утром дело было, его у дома пасли, он же на ночь у нее редко когда оставался. Такая вот накладочка получилась, — вздохнул начальник УЭП и привычно разлил по стаканам «Смирновскую». — Он у любовницы, у этой самой Пригорницкой, себя в порядок немного привел и прямиком рванул… Куда вы думаете?

— Выкладывай, — хмуро сказал губернатор, задумчиво разглядывая стакан, словно предполагая, что это не последняя неприятная новость, услышанная им сегодня.

— К нашему городскому голове Даосов отправился, — сказал Иванов. — Прямо домой к Валерию Яковлевичу, на Чайковского.

Новость губернатора ошеломила.

— Та-а-ак, — сказал он и машинально выпил налитую в стакан водку. — А не ошиблись? Может, там кто-нибудь из его знакомых живет? Чего ему у мэра делать?

Иванов с достоинством пригубил стакан.

— Вот и я говорю, — сказал он. — Что ему у Брюсова делать? Мошенничество это, Иван Николаевич, а Брюсов его покрывает. Точно!

Жухрай оглядел закутанного в простыню Иванова.

— Ты мне скажи, Андрей Андреевич, — спросил он душевно. — Ты кого поддерживаешь — меня или Брюсова?

Начальник УЭП прямо и преданно глянул губернатору в глаза.

— Иван Николаевич! — укоризненно сказал он. — Вас, конечно! Кого же еще? Я за вами весь срок как за каменной стеной! Да вас с Брюсовым даже сравнивать нельзя! Кто Брюсов в прошлом? Торгаш! А вы…

За недосказанным крылось многое. Царицынская область входила в «красный пояс», где традиционно симпатизировали левым. Избрание на пост мэра города Брюсова было неожиданным для всех. Многие объясняли это подкупом избирателей, кто-то клялся и божился, что свое черное дело сделали концерты в пользу мэра, проводившиеся столичными поп-дивами, поговаривали, что члены избирательной комиссии получили право еженедельно бесплатно отовариваться в гастрономе, принадлежащем Брюсову, но были и твердо уверенные в том, что область постепенно правела и выходила из пресловутого «красного пояса», и повторное избрание зюгановского ставленника Жухрая на пост губернатора области уже полагали политической ошибкой, а потому предрекали, что на новых выборах народ пойдет иным путем и в области начнется активное строительство светлого капиталистического будущего. Не зря же по указанию Брюсова на уличных стендах уже рисовали налогового инспектора, который, вперив палец в проходящего мимо, сурово вопрошал: «А ты записался в частные предприниматели?»

Признание полковника в верности коммунистическим идеалам и лично Жухраю капало маслом в суровую и уставшую от политических баталий губернаторскую душу.

— Хорошо, — пробасил Иван Николаевич. — Я тебе верю, Андрей!

— Вообще этот Даосов странный тип, — сказал начальник УЭП, задумчиво хрустя малосольным огурчиком. — По ночам на кладбище пропадает, с мужиками там непонятными встречается. Попробовали к ним ближе подобраться, так ведь куда там! Прямо как и в самом деле он туда за душами ходит! Да вы сами посмотрите! Вот он у Брюсова дома почти полтора часа сидит. Выходит от него и садится в машину… к кому бы вы думали? К Макухину Леониду Сергеевичу он садится! А кто он такой, этот Макухин? Член серьезной организованной преступной группировки, которой руководит ранее судимый Корзухин по кличке Сакула. И сам Макухин не безгрешен перед законом, в пятнадцатой колонии три года Оттрубил за разбойное нападение на квартиру ювелира Айра-петяна! Нет, Иван Николаевич, вы прямо в нужную точку нацелились. Получается, что этот самый Даосов является связным между организованной преступностью и нашим уважаемым мэром.

— Не то, не то ты говоришь, Андрей Андреевич, — вздохнул губернатор. — Нет там никакой связи с организованной преступностью. Глубже надо смотреть, дорогой ты мой полковник!

Дверь в зал открылась, и на пороге появился Игорь Дмитриевич Куретайло. Был он до пояса закутан в простынку, лицо было довольным, словно заместитель губернатора не из бассейна, а из моря вышел.

— Хорошо! — крякнул он, подошел к столу и щедрой рукой плеснул себе в стакан. — Температурка в парной — сгореть можно!

— Ладно. — Жухрай поднялся. — Пойдем и мы, Андрей Андреевич, окунемся малость, попаримся немного.

Игорь Дмитриевич проводил их цепким взглядом, в котором едва заметно тлел нехороший огонек. Голыми губернатор и милицейский начальник напоминали двух розовых бегемотов. Прыгни они вдвоем в бассейн, наводнение случилось бы в сауне! «Тайны мадридского двора, — злобно подумал Куретайло. — Нужны мне ваши секреты!» Лукавил Игорь Дмитриевич, сам себе он сейчас врал. Многое Куретайло дал бы, чтобы услышать, о чем говорит губернатор с полковником. А ну как эта серая мышь докладывает сейчас губернатору о взаимоотношениях его заместителя с «Аврорусом»? И ведь никогда не знаешь, какова на то реакция губернаторская будет. Может просто к сведению принять, это еще полбеды. Но ведь может и голову срубить в порядке борьбы скоррупцией в госаппарате. Решит, что его заместитель вполне подходящая фигура для заклания! Игорь Дмитриевич нервно плеснул себе водки, прислушался к гулко бубнящим голосам в бассейне. Слава Богу, больше говорил губернатор. Правда, все это еще ничего не значило, полкаш уже мог доложить про «Аврорус», пока он в сауне парился, а теперь вытягивается в воде, указания выслушивает. Куретайло осторожно подошел к двери и приоткрыл ее. Голоса стали громче, но гулкое эхо искажало смысл слов. «Секреты! — мрачно хмыкнул Куретайло, возвращаясь к столу. — А руководителем избирательного штаба меня назначил! Ведь не выберут его во второй раз, Брюсов голоса перехватит. Где народ перекупит, где с комиссиями договорится. Сунут пачку бюллетеней, и прощай „красный губернатор“! Тем более и тенденция сейчас по стране такая пошла. После последних-то выборов».

О том, что всех его старых знакомых по Москве время отодвинуло от реальной власти, Куретайло старался не думать. Куда хуже было проиграть выборы в области. Придет новый губернатор со своей командой, прикажет Игорю Дмитриевичу выметаться из кабинета, да еще и в старых делах копаться начнут. Подобная перспектива пахла не просто неприятностями, а ба-а-альшими неприятностями, вплоть до отсидки в колонии строгого режима. Замечательная жизнь пошла, сиди и прикидывай, кому первому мысль в голову придет тебя посадить — друзьям или врагам?

Настроение у Куретайло окончательно испортилось, и он снова плеснул себе водки. Выпил, подумал и захрустел сладким перчиком.

«А может, мне к Брюсову переметнуться?» — мелькнула в голове пьяная мысль.

Он посидел немного, обдумывая мысль. Чем больше он ее обдумывал, тем больше она ему нравилась и вместе с тем пугала. Предательство — вещь тонкая, тут главное правильный баланс найти, чтобы с каната не сорваться. Правда, возможное свое поведение Игорь Дмитриевич предательством даже в мыслях не называл. Тактика! Варианты поведения для достижения стратегической цели.

О том, что начальник УЭП полковник Иванов эту тактику избрал уже давно и владел ею куда лучше него, Куретайло как-то и не подумал. И зря! Игорь Дмитриевич был бы куда менее самонадеян в своих планах, если бы знал, что основополагающим принципом работы органов внутренних дел был принцип курятника, где главным было вовремя клюнуть ближнего и еще более своевременно нагадить на нижнего.

И никто из собравшихся в сауне даже не подозревал, что в доме мэра Царицына Брюсова именно в это время совершалось великое таинство реинкарнации.

Впрочем, чего там греха таить — таинство это прошло обыденно, словно укол в районной поликлинике. Да, собственно, это и были уколы: Борис Романович Даосов кольнул спящего Мишутку одной иглой, потом другой, протер попку всхлипнувшего ребенка загодя приготовленной ваткой со спиртом и выпрямился, бережно укладывая иголки в специальную коробочку.

— Ну вот и все, — сказал он. — Теперь придется денек подождать, пока душа Маковецкого на общий нервный ствол не привьется. Все-таки не чистый обмен, подселение. Вроде по эктоплазме души совпадают, но приболеть немного может!

— Доктор, — робко спросила Анна Леонидовна, влажными глазами глядя на Даосова. — А это не вредно?

— Я, Анна Леонидовна, не доктор, — объяснил Даосов, моя руки над раковиной. — Я реинкарнатор!

— Я к тому, что Мишеньке это не повредит? — настойчиво переспросила женщина.

— Дети обычно перенос души легко воспринимают. — Борис Романович тщательно вытер руки, небрежно принял от Брюсова пухлую пачку купюр. — В крайнем случае немного температурка поднимется. А вообще это абсолютно безопасно.

Анна Леонидовна с видимым облегчением вздохнула. Валерий Яковлевич засуетился.

— Тогда прошу к столу, — радушно пригласил он. — Как говорится, кончил дело — гуляй смело! Аннушка, ты стол накрыла?

— Накрыла, — сказала женщина, присаживаясь на постель и заботливо трогая лобик ребенка. Лобик был холодным.

Мужчины прошли в гостиную. На маленьком столике стояла бутылочка кизлярского коньяка, солнечно желтел прошлогодний узбекский виноград, зеленели пучки петрушки и кинзы. В этот день, говоря словами классиков, Бог послал Валерию Яковлевичу нежнейшую буженину, сырокопченую колбасу, приготовленную для избранных на местном мясокомбинате из трех сортов мяса, и гусиный паштет. В больших стаканах зашипела, покрываясь мелкими и частыми пузырьками, заботливо наливаемая минералка.

— Я вот о чем хотел поговорить, Борис Романович, — сказал после первой обязательной рюмки Брюсов. — Вам не хочется заработать по-настоящему? Я имею в виду крупную сумму. Скажем, сто пятьдесят — двести тысяч долларов?

Даосов почесал бороду.

— Ох, Валерий Яковлевич, — сказал он, грозя хозяину пальцем. — Я вижу, вы из породы искусителей. И что же для этого нужно сделать? Основать новый «Русский Дом Селенга»? Ограбить казначейство?

— Я тут слышал, вы души скупаете, — сказал Брюсов, задумчиво разглядывая пустую рюмку в своих руках. — Значит, приличный запасец имеете. Так вот, я хочу спросить, а нельзя ли сделать так, чтобы они на выборах губернатора за меня проголосовали?

Предложение было столь неожиданным, что Даосов едва не подавился виноградиной.

— То есть как? — оторопел он.

— Именно так. — Брюсов снова бережно наполнил рюмки. — Вы, значит, садитесь, подсчитываете общее количество имеющихся у вас душ, уточняете фамилии, а я со своей стороны организую, чтобы они проголосовали безо всяких там наблюдателей. Скажем, в избирательном участке для бомжей. Или в больницах. Ну как?

Борис Романович ошалело смотрел на хозяина дома.

— Вы с ума сошли! — Он вдруг почувствовал легкое головокружение. — Вы же должны понять, что это души мертвых! Понимаете, мертвых! Как же они могут за вас голосовать?

Валерий Яковлевич с мягкой укоризной посмотрел на реинкарнатора. Обычно так смотрят врачи, когда язвенник или больной после резекции желудка спрашивает, можно ли ему пить по праздникам.

— Я понимаю, — сказал он. — Мертвые души. Вот они-то мне и нужны. Милое дело для выборов. С живыми хлопот много, их обиходить надо, увлекать, пенсии с пособиями вовремя выплачивать. А городской бюджет, между прочим, не резиновый, в нем на всех денег не хватит.

— Вы все-таки не понимаете, — пробормотал Даосов. — Странно даже слушать вас.

— Да что тут странного! — Валерий Яковлевич придвинул свое кресло к реинкарнаторскому. — Вот скажи, ты пионером в детстве был?

— Был, — признался Борис Романович.

— И в комсомол, наверное, вступал? — продолжал расспросы мэр.

И на этот вопрос Даосов вынужден был ответить утвердительно.

— В партии состоял? — не унимался хозяин дома.

А вот чего не было, того не было! Не состоял Даосов никогда в партии, он же итээром был, а на них всегда в КПСС твердый лимит держали, боялась партийная верхушка, чтобы не разбавили они ненароком склонную к диктатуре кровь пролетариата.

— Ладно, не в этом дело, — сказал Брюсов. — Пусть ты в партии не был. Все равно, разве тебе строем жить не надоело?

— Не знаю, — неуверенно сказал Борис Романович. — Всю жизнь учили, что «вместе весело шагать по просторам и, конечно, распевать лучше хором».

— Но ты ведь в индийских церквях обучался, — нетерпеливо сказал Валерий Яковлевич. — Там ведь тебя учили, что главное — это свобода индивидуальности, так?

Борис Романович с тоской вспомнил свое затворничество в кельях дацанов, сопровождаемое круглосуточным распеванием мантр, полуголодное существование на цампе и родниковой воде и покачал головой. Собеседник понял его по-своему.

— Сам видишь, чего коммуняки в стране натворили, — с привычным гневом сказал он. — Нищая страна, живем как в казарме… Умному человеку инициативы проявить было нельзя, карательные органы меры принимали. Ну, что Жухрай? Ставленник недобитой партократии, большевик твердолобый, до сих пор только и умеет, что отнять и между своими разделить. Разве с такими светлое будущее построишь?

Он положил руку на плечо гостя.

— Время требует к власти новых людей, — сказал он. — Не обремененных грузом прошлого. Поэтому я и протягиваю тебе, Борис Романович, руку. Ты мне поможешь, я, как водится, — тебе. Внакладе не останешься.

— Так чем же я тебе помогу? — перешел на «ты» и Даосов.

— Душами, дружище, душами! — Мэр присел, вновь наливая в маленькие рюмки пахнущий шоколадом коньяк. — Найдем народ, у меня людей в городской администрации хватает, подсадим им твои души, чтобы проголосовали наши, как говорится, безвременно павшие. Главное, чтобы они как нужно проголосовали! Ведь что важно, мой друг, важно, чтобы подписи в списках голосующих подлинные были. Жухрай, если проиграет, каждую запятую обнюхивать станет, блох, понимаешь, выискивать!

— И наткнется на то, что проголосовавшие за вас люди давно уже в могилах лежат! — с энтузиазмом подхватил Борис Романович. — Плохо продумали, Валерий Яковлевич! Ничего не получится.

Чело Брюсова омрачилось.

— А если я им через паспортное справки выправлю? — спросил он осторожно, словно мартовский лед ногой пробовал.

— А прописка? — возразил реинкарнатор.

— Об этом я как-то не подумал, — признался мэр, с уважением глядя на собеседника. — Но идея хороша, а значит, и выход должен быть. Так я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Надо подумать, — уклончиво сказал Даосов, вставая из-за стола.

— Надо подумать, — согласился хозяин дома, провожая его к выходу. — Тут вы правы, надо серьезно подумать.

Пусть думает. Иногда это даже полезно.

А от себя заметим: очень хорошо, что губернатор и мэр не знали ничего о планах друг друга в отношении реинкарнатора. И вообще хорошо, что люди не читают мыслей друг друга. Что это за политика, которая совершенно лишена интриги? Политика существует только тогда, когда облеченный властью и доверием не знает, что он скажет в следующий раз. Народ наш любит сюрпризы, потому и голосует всегда сердцем, а не разумом.

Глава 17

Малый лама приехал в Царицын неожиданно. Приехал он ночным поездом и фактом своего приезда сорвал свидание Даосова с Натальей, по которой Борис Романович уже успел соскучиться за день. Естественно, что городской реинкарнатор чувствовал некоторое раздражение, к которому, впрочем, примешивалось и некоторое облегчение. В телефонном разговоре малый лама намекал, что кое-что выяснил о происходящем в Царицыне и случившихся с Даосовым неприятностях. Даосов полагал, что приезд малого ламы рассеет все неясности и сделает жизнь ясной и понятной, как тибетские облака. Ближе к полуночи Борис Романович поехал на железнодорожный вокзал. Вокзал был освещен, и даже ночью на нем оранжевыми трудолюбивыми муравьями копошились турецкие рабочие из «Авроруса». Машин на площади хватало, Даосов едва отыскал место для парковки.

Найти малого ламу в гулком вестибюле вокзала оказалось нетрудно. Малый лама выделялся из толпы своим внешним видом. Издалека он напоминал ребенка, неожиданно потерявшегося в вокзальной толчее. Комплекса неполноценности из-за своего роста малый лама не испытывал, утверждая, что в малом теле всегда кроется большой дух. Судя по росту малого ламы, дух у него был огромен. Малый лама был лилипутом, рост его едва дотягивал до шестидесяти сантиметров. Аура вокруг него была рыжеватая и неровная, словно бы изъедена была совестью. Рядом топтался железнодорожный милиционер, и по лицу его было видно, что испытывает сержант великое желание отправить ламу в детприемник. На всякий случай Даосов подошел к ламе и вежливым поклоном поприветствовал его. Начальство все-таки. Милиционер, увидев это, расслабился, сунул резиновую дубинку под мышку и неторопливо побрел по залу ожидания, цепко вглядываясь в лица пассажиров, дремлющих на скамейках в ожидании своего поезда.

— Слава Будде! — радостно сказал российский лама. — А я уж думал, что мне багаж придется сдавать в камеру хранения. Ты на машине или такси придется брать?

— На машине, — сказал Даосов, подхватывая вещи. Его так и подмывало подхватить на руки малого ламу, но тот мог и обидеться.

По пути домой оба молчали. Малый лама вытянул ножки в лакированных ботиночках и медитировал, в который раз пытаясь безуспешно достичь нирваны, а Борису Романовичу разговаривать было некогда, он за дорогой следил, помнил о черном водителе ночного фургона. Не дай Будда, случится что на дороге, а тем более малый лама пострадает, позору на весь Тибет, неприятностей по самые чакры!

Обошлось. До дома Даосова они доехали без приключений. Пока Даосов загонял машину в гараж, малый россиянский лама безучастно стоял подле своего багажа. Из багажа у него было две вещи — портфель едва ли не в рост — ламы и молитвенная мельница, которая была даже несколько больше.

Малый лама с любопытством обошел комнаты, окинул взглядом накрытый стол и довольно потер маленькие ладошки.

— Молодец! — похвалил он. — Без излишней аскезы живешь. Будда говорил, что показная аскетичность ничем не лучше тяги к роскоши: и та, и другая будят в человеке гордыню?

Выпили за приезд.

Малый лама закрыл глаза и с наслаждением просмаковал коньяк. Неторопливо пососал тоненькую дольку лимона, закусил бужениной.

— Да, это тебе не монастырская цампа, — заметил он. — Со вкусом живешь!

— Вы к нам надолго? — спросил Даосов. — По делам или отдохнуть?

— По делам, — сказал лама. — Священные коллективы проверю и вообще… Ты мне скажи, наезды на тебя продолжаются или уже отстали от тебя?

— Да как сказать… — Даосов пожал плечами. — Были одни, но я с ними сам разобрался. Только вот слухи ходят, что заказали меня. Народ косится, но пока все спокойно, если не считать случая, когда меня переехать пытались. А ведь они и сами хороши! Вот полюбуйтесь, специально для вас купил! — Схватив с телевизора газету, он показал малому ламе объявление.

— Скуплю души, — прочитал лама. — Дорого… Гм-м… И телефончик имеется. Славно, славно… Это хорошо, Борис Романович, что ты на них компромат ищешь. Только ты сам должен понимать: им грех — что коту цыпленок. Газетку я, конечно, возьму и покажу в столице кому надо, только этого мало. Если бы свидетельство живой грешной души, что ей при заключении договора купли-продажи укороченные сроки жизни проставляют, а если бы еще и экземплярчик такого договора получить… Тут бы мы их прижали!

— Что же теперь, утереться? — с раздражением спросил Даосов. — Раз нет договорчика, пусть, значит, безобразничают, как хотят!

— Терпимость, терпимость надо проявлять, — задумчиво сказал малый лама. — Ты же буддист, черт тебя побери! Ты должен стойко и без нытья переносить все трудности и лишения избранной веры. Другие вон по десять лет в пещере безвылазно сидят, не разговаривают ни с кем, все медитируют, нирваны пытаются достичь. А ты, брат, разнюнился. Ты в будущее с надеждой смотреть должен!

Он встал и прошелся по комнате, держа руки за спиной. Со стороны эта задумчивая поза малого ламы выглядела очень смешно, вроде бы мальчонка в измученного заботами взрослого играет, но Борису Романовичу было не до смеха. Спать ему хотелось, день выдался не то чтобы очень хлопотный, но достаточно напряженный.

— Ты думаешь, у меня всегда все гладко было? — спросил лама, останавливаясь у окна. — Думаешь, трудностей не было? Противники меня не донимали? Ошибаешься! Знаешь, как я в Россию попал? — Малый лама сел на подоконник и посмотрел в окно. — Исключительно из-за своей расхлябанности, родной. В Россию все вторым сортом гонят! У меня в дацане экзамены принимали. С четверть века назад это было, если не более. Здесь тогда еще верный друг тибетского народа Никита Мудрый правил. Меня тогда в Индию нефть искать отправили, я и прижился в Бомбее, а оттуда в горы рванул. Таких, как я, тогда невозвращенцами называли. Взяли меня в дацан. Про учебу я тебе рассказывать не буду, сам все знаешь! Сдавал я экзамен гуру своему из Лхасы. Имени его не называю, ты все равно моего гуру не знаешь. Учебников в дацане не было, все со слов хватал, ну и спутал я отдельные положения джанаизма и китайского даосизма. Честно говоря, не то что спутал, трактаты не дочитал. У студентов ведь как? Дай учебник на арабском, завтра выйдет к столу преподавателя и отвечать станет. А у меня, как обычно, дня одного не хватило. Смотрю, лама, блин, аж багровый от негодования стал. Бороденкой трясет, лопочет себе под нос — вроде матом на хинди кроет! Ну, я тоже смотрю, блин. Вижу, что облажался. Сам понимаю, что припух капитально, но продолжаю наглеть. Вместо принципов дзэн я ему законы диалектического материализма зафуячил. Мне уже, понимаешь, принципиально интересно стало — схавает он это по своей деликатности даосской или попрет меня с экзамена со свистом. И что ты думаешь? Схавал все мой гуру, как лох какой схавал. Выхожу с экзамена, настроение все-таки гнилое, ну, думаю, сейчас в себя придет, пошлет меня в пещеру невежество отмаливать. Сам знаешь, в дацанах зачеток нет, там как наставник сказал, так и будет.

Выходит гуру. Бороденка реденькая торчком, глазенки сверкают. Ты, говорит, редкое знание предмета показал, почти по цитатнику Мао все отвечал. А Мао и Конфуций — близнецы-братья, сразу, мол, и не разберешь, кто матери-истории более ценен. А раз так, то прямой тебе путь, уважаемый послушник, в Россию. Там наша вера никак не приживется, вот вам, как говорится, и мандалу в обе руки — православную Россию на истинный путь наставлять.

Вот уже десятый год наставляю. Нет, поначалу все нормально было. Волю дали, веровать в кого хочешь разрешили. Раньше-то выбора не было. Можно было только в православного Бога верить, но без возможности какой-либо карьеры, или в Маркса, но тут уже большой карьерой пахло. А ведь оба одинаковы, даже бороды похожи. Но это я так, к слову. А тут вдруг свобода — можешь даже в живых индийских богов верить. Сразу мне даже повезло, я в Киеве с бабой по фамилии Цвигун снюхался и ее мужиком. Кривошеев его фамилия. Они меня послушали, загорелись, Цвигун эта самая сразу девой Марией себя объявила. Я, разумеется, в тени. Создали мы «Белое братство», начали проповедовать. Народ валом попер. Откуда я знал, что этот самый Кривошеев кодирование на подсознательном уровне применял, чтоб ему Кришна и в самом деле шею кривой сделал! Я радостные отчеты в Тибет строчу, мол, успешно внедряю буддийское сознание в серое вещество российских граждан, а того, блин, не ведаю, что киевские кагэбэшники на нас уже дело шьют, и не гнилыми белыми нитками, а капроновыми.

В общем, загремели мои дева Мария и ее святой дух в зону, хорошо что я сдернуть успел. Показатели мои дутые, само собой, накрылись, но тут и мне малость подвезло — СССР распался. Я рапортую, что переключился с Украины на Россию, а тамошнюю буддийскую паству местному ламе сдал. Мне благодарность даосского духовного курултая, грамоту с разноцветными шестиугольными печатями прислали, а украинского ламу за развал работы в пещеры молиться отправили. Пожизненное моление дали, понял, Боря?

Вот так в жизни бывает. А ты ноешь, что у тебя не все получается. Мозгами шевелить надо, тогда все и получится.

В стекло балконного окна что-то стукнуло. Малый лама спрыгнул с подоконника, с ногами залез в кресло. Некоторое время он опасливо поглядывал на темные стекла, потом негромко спросил Даосова:

— У тебя ритуальные колокольчики есть?

— Зачем?

— Н-ну… заклинания почитаем. От злых духов… как их… ракшасов.

— Вы с ума сошли! Прикиньте, что будет, если мы с вами в два часа ночи в колокольчики звенеть будем и мантры рассеявать! В дурку отправят!

Малый лама помолчал. Маленькое лицо его казалось испуганным. Потом лама поинтересовался:

— А ты твердо уверен, что у тебя на балконе никого нет? Если бы Борис Романович мог твердо верить в это! Странное позвякивание на балконе продолжалось.

— Пойди посмотри, — приказал малый лама.

— Вы же сами говорили, что мне бояться нечего! — огрызнулся Даосов.

— Я тебе о верхних и нижних говорил, — вздохнул российский лама. — А про местных мне ничего не известно. Вдруг ты здесь с кем-нибудь поругался?

— Да разобрался я с ними, — сказал Борис Романович.

— Каким образом? — встревожился малый лама.

— Обменку им с баранами устроил. — Даосов довольно засмеялся. — На мясокомбинате. А не будут лезть, гады! Пусть теперь почувствуют, каково попасть под тесак мясника!

Малый лама осторожно показал пальчиком на окно балкона.

— А это не твои?

— Откуда! — Даосов пружинисто прошелся по комнате. — Бараны летать не умеют! Оторвалось что-нибудь, вот и хлопает на ветру.

— Я бы все-таки посмотрел, — с сомнением сказал малый лама. — И ритуальные колокольчики ты зря дома не держишь. Как бы сейчас пригодились! И обмен этот твой… Подсудное ведь дело! Помнишь, что Пагба лама сказал? Людей любить надо! А ты им положенных сроков дожить не даешь.

— Так то ж про людей, — проворчал Борис Романович и открыл дверь на балкон. — А это волки голимые! Разумеется, на балконе никого не было.

— Я же говорил, — с нескрываемым облегчением засмеялся реинкарнатор. — Нет тут никого! Зря паникуете!

Закрыв двери, он вернулся к столу и щедрым жестом гостеприимного хозяина наполнил рюмки. Малый лама с ногами сидел на диване. На коленях у него была полупустая уже коробка конфет. Губы российского ламы были в шоколаде. Чистое дите, если бы не лицо, выдававшее возраст.

— Жалобы на тебя поступают, — уже успокоение сказал он.

— От кого? — встревожился Даосов.

— И от верхних, и от нижних. — Лама отложил конфеты в сторону и строго взглянул на реинкарнатора. — Верхние жалуются, безобразничаешь ты, женские души в мужские тела вселяешь. Получается, что ты вроде на противную сторону работаешь, ясное дело, что после прожитой жизни такие души в рай не попадут. А и попадут, так нормальные души с порчеными жить не захотят. Нижние тоже тебя обвиняют, мол, живешь, как Чичиков, души впрок скупаешь, а реинкарнаторством не занимаешься. Да и переселением женских душ в мужские они тоже недовольны, раньше у них там для таких извращенцев уголок малый отведен был, а теперь уже подумывают отдельный круг для них открывать. Сам знаешь, среди грешников судимых полно, а они народ тертый, в одном котле с такими душами отказываются муки принимать, требуют, чтобы у них и котлы свои были, и тачки меченые.

Даосов хотел возразить, но лама остановил его движением ладошки.

— Знаю, — сказал он. — Не только ты этим злоупотребляешь. В Дании и Швеции вообще черт знает что делается. — Он подумал и тихо засмеялся. — В браки уже вступать начали! Представляешь себе пассивную невесту в белом платье и фате?

Просмеявшись, он снова взялся за конфеты.

— На самом деле этот господин как раз ничего не понимает, — доверительно сказал он Даосову. — Потому и чистилищных достает жалобами своими. У него в подчинении народ специфический, как на Земле мода на грех начинается, бесы первым делом его на себя примеряют. Кому это может понравиться, если даже грешники тебя главным петухом называют!

Даосов хихикнул. Ну, как он мог промолчать? Шутки начальства всегда вызывают смех, даже если они плоски и бородаты.

— Я же не нарочно, — с притворно виноватым выражением лица сказал Даосов. — Так, из любопытства.

— С этим — завяжи, — погрозил пальцем лама. — В православном мире живем. А ты сам понимаешь, с волками жить… — Лама посуровел и коротко приказал: — Покайся! Я в Тибет звонил, добро на твое покаяние дали. Там тоже люди живут, понимают, что Тибет далеко, а церкви православные — вот они, рядышком. Не стоит из-за твоих глупостей налаженные контакты терять.

Лама слез с кресла, оставив коробку с конфетами на подлокотнике, и деловито прошелся по комнате.

— Туго, туго идет дело, — с огорчением сказал он. — Дикая страна. Католики, православные, секты христианские, иеговисты, мусульмане, язычники, сатанисты, буддисты, атеисты и агностики — в одном котле ведь варимся! Я не удивлюсь, Борис Романович, что именно здесь будет создана религия, которая объединит и примирит все остальные. Ведь уживаются! Вон в Кремле недавно, в Георгиевском зале, среди православных святынь, хасиды свой праздник справляли! Мусульманские муллы с православными попами за возрождение страны тосты произносят! В Сызрани сатанисты за свой счет кладбище отремонтировали, могилки ровняли, кресты упавшие ставили, все потому, что страшно им было на прежней разрухе ритуалы свои сатанинские проводить! А потом выяснилось, что местные попы им свечки и списанную литературу на осквернение выдают!

Он уже привычно прыгнул в глубину кресла и печально посмотрел оттуда на реинкарнатора.

— Я ведь чего приехал, Борис Романович? С тобой разобраться, а главное — конфликт утрясти. Тут у вас на днях православные казаки с кришнаитами крепко повздорили, Казачки имущество кришнаитской секты попортили, наши, разумеется, тоже в долгу не остались, морды казачкам побили, у милиции палки ихние отняли. Православный поп из Казанского собора приехал конфликт улаживать, они его хоругвью отходили.

— Видел я этот конфликт, — сказал Даосов. — Кришнаиты попервам никого не трогали, мирно мантры распевали. А казачки пьяные были, вот и полезли задираться. Правильно им всыпали!

— Может, и правильно, — согласился малый лама. — Только понимать надо, не в Дели и не в Лхасе, во враждебном окружении живем. Тут деликатность нужна. Ты телевизор смотришь?

— Иногда, — признался Даосов.

— Патриарх Алексий к конфессиальному миру призывает, — сказал лама. — А откуда ему взяться? Ваххабиты в Чечне одурели, паранджу и шариатский суд в двадцать первом веке вспомнили, восточные религии себя тоже отвратительно показали, чего только деятельность «Аум синрикё» стоит.

Нельзя же так!

— Кришнаиты за Христа не подписывались, — возразил Даосов. — Что же им, когда по одной щеке хлещут, вторую подставлять?

— Не о щеке речь! — Лама мальчишески заерзал в кресле. — Об общем единении говорим. О веротерпимости думать надо!

— Да какое уж тут единение? — удивился Борис Романович. — Верхние с нижними грызутся, чистилищные — вообще над схваткой, как обезьяны на вершине горы, наши тоже ни с кем особого желания общаться не испытывают. Иегова, кроме своих богоизбранных, никого не признает. Чудес, чтобы иные уверовали, никто показывать не желает. Если боги общего языка найти не могут, откуда ему после Вавилона у людей взяться? Я понимаю, что Бог один. Но пусть его ипостаси между собой сперва разберутся, а потом претензии к людям выставляют!

— Не богохульствуй! — Глаза ламы испуганно забегали. — Говоришь, как неверующий, Боренька! Не наше это дело. Наше дело паству собирать. Христиан к христианам, буддиста к буддисту, иеговисту да мусульманину свое место найти, тогда дела на лад пойдут! Бог, Боренька, он един, только верят в него по-разному, оттого и имена разные дают. Говоришь много, Боренька. А от длинного языка все неприятности и происходят. По форме все правильно, а по сути? Джордано Бруно за что на костре спалили? То-то. Не за то, что думал, за то, что мыслями своими с людьми поделиться решил.

Он посмотрел на часы и всплеснул ручками.

— Ой, третий час уже, а мы еще мантры на сон грядущий ве пели! — Зевнул, огляделся. — Ты мне, Борис Романович, где постелил? В кресле?

— Погодите, — сказал Даосов. — Вы же говорили, что приедете и расскажете, откуда у моих неприятностей ноги растут!

— Откуда ноги растут, всем известно, — зевнул лама. — А мне еще кое-что проверить надо. Что ж обвинениями зря швыряться? Ты молодой и горячий, тебе скажи только! Вот завтра проедусь, с народом поговорю, тогда и о тебе вспомнится.

— Может, и вспомнится, — с неожиданной злобностью сказал Даосов. — Если поздно не будет! Вчера меня в подъезде подловили, если бы не хорошие люди, лежал бы уже сегодня в еудмедэкспертизе с биркой на холодной ноге!

Лама заворочался, натягивая на себя одеяло, отчаянно заскрипел креслом и сказал с сонной хрипотцой;

— Так ведь не убили! Борис Романыч, не мешай, я никак сосредоточиться не могу… А мне сегодня еще в Сукхавади надо попасть, в круг собрания святых, с Амитабхой посоветоваться.

Глава 18

Народная примета: если тебя ранним утром разбудил телефонный звонок — весь день будешь решать проблемы других людей. Своих дел на этот день можешь не планировать, все равно ничего не выйдет.

Даосова телефонный звонок разбудил в шесть часов утра. Он взял аппарат и вышел в коридор, чтобы не разбудить спящего в кресле ламу. На столе сохли остатки вечернего пиршества.

Звонил ему царицынский мэр Валерий Яковлевич Брюсов. Говорил он в трубку негромко, тоже, видимо, боялся разбудить близких. Даосов ему близок не был, и, судя по всему, мэр считал, что имеет полное право разбудить его в этакую рань,

— Спишь, Борис Романович? — поинтересовался мэр. — А я всю ночь думал. Знаешь что, а если мы по-другому поступим? Ты даешь своим душам установку, как Кашпировский, выпускаем их на волю, и пусть они по городу летают, за меня агитируют.

Даосов едва не засмеялся.

— Валерий Яковлевич, — негромко сказал он. Да ты хоть представляешь, что произойдет? Они же сразу к проводам присосутся, всю электроэнергию сожрут, а потом разбредутся полтергейсты устраивать. Ты только прикинь, сколько аварий на дорогах и заводах произойдет, сколько беспорядков случится! Это ведь как шахтеры на рельсах, ты себе и представить не можешь, какие убытки на город свалятся! Никому мало не покажется.

Мэр хрипло дышал в трубку.

— Вот оно как! — наконец сказал он. — Ну ладно, досыпай тогда, Борис Романович. Будем еще думать.

Легко сказать — досыпай. Матюгнувшись в адрес предприимчивого мэра, Даосов вернулся в комнату. Лама, свернувшись клубочком, лежал в кресле, и по блаженной улыбке на его маленьком личике видно было, что лама во сне близок к нирване. Будить его не хотелось. Даосов прошел в ванную, побрился, умылся и пошел на кухню ставить чайник. На тополе за окном сидела огромная черная ворона. Заметив Даосова, она принялась хрипло и неодобрительно каркать, и реинкарнатор снова почему-то вспомнил мэра. Не нравилась ему вся эта суета. Ишь мыслитель! Он, видите ли, думать будет! Такие надумают, весь ствол у древа жизни менять придется. А ведь не отстанет, так и будет надоедать. Даосов перенес на кухню тарелки из комнаты, полупустую коробку шоколадных конфет и вернулся за грязными рюмками. Лама уже сидел, свесив маленькие, почти детские ножки с кресла, и сладко позевывал.

— Завтракать будете? — спросил Борис Романович. Лама снова зевнул, стыдливо прикрывая рот ладошкой.

— Чайку, пожалуй, — согласился он. — Как спалось?

— Прекрасно, — сказал Даосов, почти не кривя душой. В самом деле, если бы мэр ему не позвонил, он бы до сих пор утренние сны досматривал.

— В контору собираешься? — снова зевнул лама. — Не рано?

Особо торопиться было некуда, но признаваться ламе, что с постели его поднял звонок вельможного прожектера, Даосов отчего-то не захотел. В общем, это правильно, начальство надо беречь от своих забот, иначе оно на тебя и решение собственных свалит.

— Вас подвезти? — поинтересовался Даосов. — Могу и машину отдать, мне сегодня особо кататься некуда.

— Не стоит. — Лама спрыгнул из кресла на пол и принялся за гимнастику. — С одной стороны, оно неплохо было бы, на машине-то. Так ведь менты замучат, все им кажется, что за рулем никого нет. Нужно будет — я такси возьму.

Баба с возу — кобыле легче. Борис Романович и в самом деле почувствовал облегчение. Кажется, народная примета не всегда права. Иногда и народ ошибается.

Даосов повернулся и отправился на кухню сервировать стол на две персоны.

Наглая ворона уже сидела на выступающем из окна кондиционере и заглядывала на кухню. Заметив Даосова, она каркнула и принялась точить свой длинный горбатый клюв об угол кондиционера. Это Борису Романовичу не понравилось, как, впрочем, и само появление пернатого недоброжелателя. Каждый ведь знает, что ворона — это не к добру, а уж если закаркала, сволочь крылатая, — жди неприятностей.

Даосов принялся наливать чай, спиной чувствуя немигающий взгляд вороны.

— Чай не пил-откуда сила? Чай попил — совсем ослаб! — весело вошел на кухню лама.

При виде него ворона подавилась собственным карканьем и, как показалось Борису Романовичу, в обморочном состоянии свалилась с кондиционера. Не ожидала, стало быть! Очень Борису Романовичу хотелось знать, чья у этой вороны душа, он уже и рот открыл, чтобы спросить, но лама перебилт его своим обращением:

— Ты меня до центра не подкинешь, Боренька?

— Обязательно. — Даосов налил ламе чая и сам в молчании принялся пить свой.

— Ты мне скажи, где эти самые казаки сидят? — Лама забавно дул на чай, выпятив маленькие пухлые губки. — У них там что, контора какая или есаульство?

— Какое есаульство? — Даосову показалось, что он ослышался.

— Ну, место, где есаулы казацкие сидят, — растерянно пробормотал лама. Видно было, что казачество он в основиом представляет себе по песням главного казака России Александра Розенбаума.

— Выясним, — намазывая маслом хлеб, пообещал Борис Романович.

По дороге в город они почти не разговаривали. Заметив синие вспышки сзади. Даосов притормозил и прижался к обочине.

— Чего остановился? — спросил лама. — Никак менты?

— Погоди, — сказал Даосов, глядя в зеркало заднего вида.

Мимо них промчался черный «мерседес», помигивая синей мигалкой. На заднем сиденье сидел некто строгий и величественный в синем мундире с большими звездами на погонах. Даосов выждал еще немного и тронул машину.

— Прокурор на вызов поехал, — объяснил он ламе причину остановки.

— Убили кого-нибудь? — предположил тот.

Да нет, — нехотя отозвался Даосов. — Девочек сняли. Это теперь модно стало. Вот и торопится, чтоб баксы не потерять. А что вы хотели? Рыночная экономика…

Атаман Семен Абрамкин располагался в своем офисе по улице Казахская, в общежитии завода медицинского оборудования. На входе стояло несколько казачков, один из них держал в руках плетку и, судя по взмахам, объяснял товарищам, как правильно ею пользоваться, но вот в какой ситуации, Даосов так и не понял: казак взмахивал плеткой так, словно коня в галоп гнал. А может, и порол кого-нибудь.

— Ну, я пошел? — Лама уныло выбрался из машины. — У тебя сотовый есть?

— Конечно, — сказал Борис Романович. — Я ведь вам давал номер.

— Тогда я тебе позвоню, — пообещал лама. Казачки с интересом поглядывали на него. Лама подошел к дверям подъезда и о чем-то заговорил с казаками. Даосов подождал, когда он войдет в подъезд, и тронулся с места.

Напротив общежития располагалось здание Нефтегазбанка. Над входом в банк висел огромный плакат, на котором был изображен директор этого банка. Директор был в черном костюме и печально серьезен. Ниже тщательно был выписан слоган: «И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей Я буду носить вам!»

«Вот же суки! — ухмыльнулся Даосов. — Ничего святого не осталось!»

Но на душе стало легче.

По дороге Борис Романович заехал в Комитет охраны окружающей среды и сдал туда отчет, из которого явствовало, что его предприятие этой самой среды не загрязняет по причине отсутствия промышленной деятельности. А всему виной был пункт устава, где говорилось о переработке и вторичном использовании душ. Раз ты что-то перерабатываешь, будь добр, представь отчет по экологии, без этого тебя враз прикроют и работать не дадут. Вообще, вернувшись в Россию, Даосов с удивлением обнаружил, что управленцев всех мастей и рангов на родине стало даже больше, чем их раньше было в Советском Союзе. Если раньше, оправдывая известную поговорку, на одного трудящегося приходилось семеро с ложками, то теперь рядом с редкими трудящимися стучала ложками и требовала обслуживания целая толпа. Трудящиеся сами затягивали пояса, но орущую толпу безропотно кормили.

В Комитете по охране окружающей среды отчет приняли не сразу, нашлись умные головы, которые принялись уточнять энергозатраты на каждую единицу переработанной души и вид топлива, который для этих целей используется. Пару часов Даосова гоняли по этажам комитета, благо, что их было целых девять, потом все же сжалились и отпустили восвояси. В «Мистерию жизни» Даосов прибыл ближе к обеду.

Леночка на своем рабочем месте пудрила носик. Читать журналы ей, видимо, надоело, и она занялась личным туалетом. Занималась она этим обстоятельно, внимательно разглядывая себя в зеркало. Судя по ее улыбке, Елена Владимировна себе нравилась. На звонивший телефон она не обращала никакого внимания, как рыбак, увлеченный поклевкой, не обращает внимание на жужжащего над ухом комара. Заметив Даосова, Леночка покраснела, ловко бросила косметичку в сумочку и схватила трубку. Некоторое время она внимательно слушала собеседника, счастливая улыбка ее стала растерянной, она подняла на своего директора глаза и протянула ему трубку.

— Это вас. Областной губернатор… как его… Жухрай! А вот это было уже серьезно. Ну посудите сами, часто ли на скромного предпринимателя у нас обращают внимание руководители городов и областей? Да кабы не нужда, они бы в сторону этого предпринимателя и не чихнули. А тут вдвоем обхаживать начали. С мэром все было более или менее ясно, человек к власти рвался, потому и помощи у реинкарнатора искал. Губернатору, известное дело, власть эту хотелось удержать. Надо было только встретиться с ним и узнать, чего губернатор хочет. Тоже, наверное, до даосовских запасов добраться мечтает! А ведь одного они не поймут, эти руководящие идиоты, ну никак не мог им помочь Борис Романович, ему эта помощь таким боком вышла бы, что всю оставшуюся жизнь (да и после — тоже) реинкарнатор жалел бы о содеянном. А тут еще и лама в Царицын приехал! Не дай Будда, ему что-то известно станет!

Но не брать трубку, на другом конце которой томился губернатор, было просто неприлично.

— Алло, — сказал Борис Романович. — Даосов слушает! В трубке начальственно кашлянули.

— Борис Романович? — сказал густым голосом губернатор. — Здравствуйте, здравствуйте! Не буду томить вас, Борис Романович, возьму, как говорится, быка за рога. Вот узнал, что у нас такой выдающийся человек в области имеется, захотел с вами встретиться, о жизни поговорить. Вы сегодня свободны?

Так всегда и бывает. Начальство не интересуется, есть ли у подчиненного или зависимого от него лица какие-нибудь дела, начальство всегда интересуется, когда оно его может увидеть. Даосов на рельсы готов был лечь, что Жухрай ожидает от него совершенно очевидной реакции: «Да что вы, Иван Николаевич! Конечно же, свободен! Куда я должен подъехать и во сколько? Одну минуточку, Иван Николаевич, записываю!»

Даосов помедлил, оценивая ситуацию, но губернатора разочаровывать не стал.

В назначенное время он уже входил в кабинет. Иван Николаевич Жухрай сидел в своем кресле. Кресло было специально немного приподнято над полом, поэтому сидящий рядом человек от этого казался ниже и значительно мельче губернатора.

— Водички? — спросил Иван Николаевич радушно. — Или предпочитаете пивка? Даосов вежливо отказался.

Губернатор недружелюбно посопел, положил большие руки на стол и, исподлобья поглядывая на реинкарнатора, начал излагать свою просьбу. Поначалу его речь не вызывала особого удивления Даосова, стало ясно, что держат его под хорошим колпаком. И о разговорах Даосова было известно губернатору, и о посетителях его, и о посещении Борисом Романовичем дома мэра города губернатору тоже было известно. Даосов сидел, делая вид, что слушает губернатора, а сам все прикидывал, кто же на него стучать может. Кроме Елены Владимировны, стучать было некому, разве что губернатор через службы соответствующие наблюдение за ним установил и телефон внимательнейшим образом прослушивать приказал. Конечно, было это все незаконно, но, как говорится, против ветра…

Кажется, губернатор приблизился к главному. Борис Романович перестал заниматься прикидками и обратился в слух.

— Благородным делом занимаетесь, товарищ Даосов, — вкрадчивым бархатом лился голос губернатора. — У такого дела всегда врагов хватает! А защиты у вас никакой! Всякое ведь может случиться, на улице недоброжелатели перевстре-нут, а то и в квартиру ворвутся… Знаете, как говорится, береженого Бог бережет. Особенно если в нем сам губернатор заинтересован!

Жухрай сделал паузу, выжидательно глядя на гостя.

— Продолжайте, Иван Николаевич, — сказал реинкарнатор. — Я вас внимательно слушаю.

— Это хорошо, — сказал губернатор. — Очень хорошо, что вы меня слушаете, Борис Романович. Чувствую я, что мы с вами общий язык найдем. А нам с вами оч-чень необходимо общий язык найти! Оно ведь порой и не замечаешь, как общие интересы соприкасаются.

Даосов даже представить не мог, как его интересы соприкасаются с губернаторскими. У губернатора свои интересы, а у него, Даосова, свои. От начальства вообще лучше подальше держаться, а то ведь и не заметишь, как оно втянет тебя в свои политические игры, которые, по обыкновению, весьма печально кончаются. У политиков нет любимцев, они руководствуются целесообразностью. Целесообразность эта обычно личного характера, но красивыми словами политики превращают ее в общественную и позже даже сами верят в то, что говорят с трибун. Политику наш мир представляется большим курятником, в центре которого установлена кормушка. Не хочешь стать синюшным бройлером? Значит, не давай оттеснить себя от кормушки. И в этом все средства хороши — маши крыльями, не жалей шпор, можешь даже глаз противнику выклевать. А главное — гадь на них как можно больше. Гадь и клюй — вот и вся тактика политической борьбы. Кто в сказанное не верит — может включить телевизор. Иногда политиков с треском снимают и отстреливают. Это тоже вписывается в жизнь курятника. Отстрелянных политиков отдают населению, чтобы успокоилось оно и видело, что все у нас во имя человека и ради человека. Только бы знать имя этого человека!

Именно поэтому Даосов в политику не лез. Очень высока была в ней возможность пострадать за общественное благо и спокойствие.

- Иван Николаевич, — сказал Даосов. — А попроще нельзя? Я человек обычный, мне политические спичи непонятны!

Чувствуете, как завернул? С одной стороны, вроде и в самом деле разжевать смысл сказанного просит, а ведь с другой стороны, натурально — в морду плюнул!

Губернатор побагровел, но сдержался; прошелся по кабинету, постоял у окна и сказал:

— Ну, коли ты такой непонятливый…

И сказал, чего он от Даосова хочет.

Некоторое время реинкарнатор продолжал сидеть с открытым ртом. Всего он ожидал от губернатора области, но такого! Такое мог придумать только губернатор. И никто другой.

Глава 19

Лама слушал Даосова молча, потирая задумчиво маленькие ладошки. Круглое личико его светилось любопытством. Выслушав Даосова, он покачал головой и сказал:

— Это еще что, Боря! Был у меня случай в Одессе. Там наш карнач с одним нуворишем снюхался. Так ты знаешь, что он там за приличные деньги делал? Этому новому хохлу скучно было жить с одной и той же женщиной. А по бабам бегать положение не позволяло. Он в Одессе заместителем мэра был, журналисты его круглосуточно пасли, за нашими политиками так не следят. И что ты думаешь? Наш карнач ему в тело жены разные женские души подсаживал. Представляешь? С виду вроде одна и та же, а по внутреннему содержанию каждую неделю разная!

— И карначу все это с рук сошло? — удивился Даосов.

— Как же! Крепко бы его наказали, но тут, к его счастью, меня на СНГ поставили. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы это дело замять! А вот еще случай был…

Даосов сморщился.

— Зубы заговариваешь? Ты мне лучше скажи, что дальше делать? Как мне в отношениях с городским и областным начальством поступить?

Лама пожал узенькими плечиками.

— Я так считаю. Если сильным мира сего чего-то надо, дай им, и пусть отвяжутся. Бесполезное это дело — против ветра плевать.

— Это вы мне советуете? — удивился Даосов. — Знаете ведь, что это противозаконно. Вспомните, запрещено в политику вмешиваться! Папы римские полезли в политику, и что из этого получилось? Ничего хорошего. Так то — папы! А мы сошки мелкие, с нами и разговаривать не станут. Скольких молнией в последнее время поразили? Я читал, на одного мужика так озлобились, семь или восемь раз в него лупили, да попасть не могли, промахивались все. А когда помер, с досады все надгробие молниями исковыряли. Подкрадутся в тучках и давай лупить!

— Бывает… — с легким зевком согласился лама. — Боги, они, дружок, не снайперы, могут и промахнуться.

— Анекдот на эту тему есть, — мрачно сообщил Даосов. — Мужик один с попом пошел в лес на охоту. Вылетает рябчик из-за деревьев. Мужик в него ш-шарах из двух стволов и промазал, конечно. Стоит, матерится в бога, душу и мать. Поп ему говорит: «Не богохульствуй, сын мой. Бог тебя покарает!» Мужик ему возбужденно: «Да иди ты со своим Богом! Надо же, с трех метров промазал, в бога-душу-мать!» Тут с небес молния — ш-шарах! От попа одни тапочки остались. А голос сверху зычно: «Промазал, твою мать!»

Лама хихикнул, осторожно принимая от хозяина чашку ароматного горячего чая.

— У твоего анекдота — во-о-от такая бородища! — показал он. — Этот анекдот, Борис Романович, у Парни еще изложен. Правду говорят, что новое — хорошо забытое старое!

— Я с ума сойду, — сказал Борис Романович. — Меня наш мэр своими идеями задолбал. То он душам справки фиктивные выписать хочет и строем их на избирательный участок пустить, то предлагает их агитаторами сделать, чтобы они народ уговаривали за него голосовать, то подселенки им хочет оформить, то, наоборот, ответственными душесъемщиками в чужие тела назначить. У него, как в свое время у Михаила Сергеевича Горбачева, столько замечательных идей, трудно даже понять, почему он с ума не сходит. А если его действительно губернатором назначат? Хана Царицынской области!

— Вот и не надо его до власти допускать! — авторитетно сказал лама. — Но помогать надо!

— То есть как? — Борис Романович ошеломленно посмотрел на ламу. Волосы его бородки сами собой распрямляться стали. — А действующий губернатор? Я же вам пересказывал его просьбу! И ведь чем мотивирует? Не корысти, говорит, ради, а токмо волею пославшей меня партии! Ты понимаешь, говорит он мне, народ в нищете живет, а мы единственная партия, которая выступает в защиту интересов трудового народа. А сам так смотрит, что бумажник от него спрятать хочется. Про этого Жухрая такое рассказывают! Лама со стуком поставил пустую чашку на стол.

— Знаешь, Борис Романович, я у вас в городе два дня всего, а устал, как за месяц, — сказал он. — Ты послушай, какой я тебе расклад дам. Если Жухрай выборы проиграет, то его обязательно в Москву вытянут. А из Москвы он тебе не опасен. Если мэр в губернаторы пройдет, то мы нужную рокировочку проведем, и большевики опять у власти окажутся. И тогда Жухрай тебя поддержит во всех начинаниях. Ты думаешь, я приезжал есаулов да сотников с кришнаитами мирить? Плевать я хотел на эти религиозные конфликты! Как подерутся, так и помирятся. У меня здесь личные интересы имеются, дорогой мой Борис Романович. У меня доля на мебельной фабрике, доля в алюминиевом бизнесе, ну и кое-что еще, помельче, но терять все равно жалко. С коммунистами местными я уже общий язык нашел, мы друг другу мешать не будем. А если Брюсов пройдет? Это ж опять передел собственности начнется. А кому это нужно? Дорогой ты мой, нам всем стабильность уже необходима, хватит мутной воды, мы свою рыбку в ней отловили, пора уже очистные сооружения ставить, понял? А если так, то такой вот вариант и надо избирать — Брюсову помогать, за него и так многие проголосуют, а на предложение Жухрая тоже без раздумий соглашаться надо. Доходит?

Даосов тупо смотрел на ламу. Лама добродушно посмеивался, беззаботно болтая ножками. Маленькое личико ламы было довольным и немножечко самоуверенным. Глазки с хитрым прищуром разглядывали пытающегося осмыслить новую буддистскую стратегию.

- Ты не думай, — посоветовал лама. — Ты исполняй! В прихожей зазвонил телефон. Даосов вышел в коридор, сел на козетку и поднял трубку. Лучше бы он ее не поднимал!

Звонила Анна Леонидовна. Голос ее был безумен и страшен.

— Негодяй! — вместо приветствия сказала она. — Подлец! Знаете, что вы натворили? Не знаете? Ах не знаете! Подлая вы душа! Я вам поверила, приняла как родного… Эх вы! Но не думайте, это вам не сойдет с рук!

— Да вы успокойтесь, Анна Леонидовна, — сказал Даосов встревоженно, добавив в голос малую нотку участливости. — Успокойтесь и расскажите мне все по порядку. Что случилось?

— Что случилось? — взвизгнула супруга мэра. — Вы еще спрашиваете меня, что случилось? Вы что нам подсунули? Сегодня днем наш Мишенька взял из отцовского сейфа деньги и отправился в ресторан «Маяк». Там он сел за столик, потребовал графинчик водки и — вы представляете! — наш Мишенька ущипнул официантку за задницу! Какую-то накрашенную лахудру он ущипнул за задницу!

— Странно, — подумал вслух Даосов. — Может быть, остаточные явления?

— Не знаю, какие уж там могут быть явления! — рявкнула Анна Леонидовна. — Только никакой водки ребенку, слава Богу, не принесли. Но они отправили Мишеньку в милицию! Я сижу дома, вдруг приходит милиционер и спрашивает, где мой сын. Что я должна была сказать ему? Конечно, я сказала, что ребенок в садике. А он… а он… — Голос женщины предательски задрожал, в трубке послышались глухие рыдания. — В милиции, говорит, ваш сын, его за хулиган ство и сексуальные домогательства забрали! Вы представляете? Моего Мишеньку забрали за сексуальные домогательства! Семилетнего ребенка! Да еще к тому же сына мэра! Вы представляете, что произойдет, если об этом желтая пресса узнает? А если коммунисты пронюхают? Вы представляете, какой начнется скандал?

— И где сейчас Миша? — спросил Даосов, ища взглядом туфли. — Он в милиции?

— Неужели вы думаете, что я позволю ребенку сидеть в камере? — гневно спросила жена мэра. — Конечно же, он дома! Я сразу же поехала и забрала его. Хорошо еще, что начальник милиции хороший друг Валерия Яковлевича. Но ведь его подчиненные смотрят! Да и какого там только сброда нет! Ну вы нам и удружили!

— Ждите, — сказал Даосов. — Сейчас я к вам подъеду. Из комнаты выглянул лама, бросил на Бориса Романовича вопросительный взгляд. Реинкарнатор торопливо пересказал ему суть разговора.

— Так ты ему Маковецкого подсадил! — Лама хмыкнул. — Мог бы и посоветоваться. Я ж про этого Маковецкого все знаю. Тот еще бабник! Да и откуда ему другим быть, если он с Михаилом Лукониным дружил, они вместе по бабам бегали!

— Ладно, — сказал Даосов. — Поехал я.

— Программка где? — спросил лама. — Я пока телевизор посмотрю.

— Под телевизором.

— Ты там не особо задерживайся, — безмятежно зевнул лама. — Тебе еще завтра в аэропорт ехать, меня провожать.

По дороге к дому мэра Даосов то и дело наталкивался взглядом на портреты Валерия Яковлевича. Ничего удивительного в том не было, избирательная кампания вышла на финишную прямую. С цветных плакатов Брюсов смотрел на реинкарнатора сурово и осуждающе. Холодок пробегал по Спине от этого взгляда. Почти сразу же хотелось признаться в чем-нибудь предосудительном.

Как и следовало ожидать, Анна Леонидовна встретила реинкарнатора возгласом:

— Верните деньги, негодяй!

Даосов заглянул в комнату пациента.

Мишутка лежал на постели, небрежно листая журнал «Плейбой», Заметив голову реинкарнатора в дверях, мальчуган по-взрослому мерзко хихикнул,

Анна Леонидовна, выплеснув на реинкарнатора гнев, стояла рядом потухшая и растерянная.

— Тяжелый случай, — сказал Даосов. — Плохо дело. Ваш муж выпивает?

— Как все, — сказала Анна Леонидовна.

— Тогда извините меня за нескромный вопрос, — сказал Борис Романович, готовясь к новой вспышке женского гнева. — Может, у вас любовник есть, который спиртным злоупотребляет?

— Да что вы! — Анна Леонидовна пунцово покраснела. — Он очень порядочный человек!

Тут до хозяйки дошло, что она проговорилась. Она еще более покраснела, раздула ноздри и свистящим шепотом произнесла:

— Что за намеки, Борис Романович? Кто вам позволил думать так обо мне? Вы что себе позволяете?

— Тише, тише, — поднял руки Борис Романович, пытаясь таким образом защититься от возможного нападения жены мэра. От женщин, когда они в разгоряченном состоянии, всего можно ожидать — могут ударить, лицо исцарапать, плюнуть, рубашку порвать, а то и поцеловать. — Не надо шуметь, милая Анна Леонидовна, внимание соседей привлекать. Я же говорил вам, что реинкарнаторы сродни врачам. Я же спрашиваю не для того, чтобы навредить, я помочь хочу!

Женщина ехидно улыбнулась.

— Уже помогли, — сказала она. — Вот что, дорогой мой, деньги вы мне вернете, все вернете, до последнего цента! Но что мне делать с ребенком?

— Это у него в генах заложено, — сказал Даосов. — А сами понимаете, генетическая предрасположенность, когда на нее накладываются порочные склонности подсаженной души, проявляется особенно активно.

— Вы мне мозги не туманьте, — сказала Анна Леонидовна презрительно. — Откуда у ребенка генетическая предрасположенность такая? Папа — мэр, мама — уважаемый торговый работник!

— В том-то и дело, — мягко сказал Даосов. — Вы ведь раньше окончание каждой ревизии, каждой серьезной проверки отмечали? И муж все круги торгового ада прошел…

— Ну, склонность к спиртному этим еще можно объяснить, — согласилась Анна Леонидовна. — Но почему он баб в кабаках за задницу щипает?

— Так ведь и это понятно, — вздохнул Даосов. — Вы, Анна, любовника себе завели, муж, наверное, тоже небезгрешен, а уж какими ваши отцы и матери, бабки и деды были, только гадать приходится. Понимаете?

— Понимаю? — после недолгого размышления переспросила Анна Леонидовна и призналась: — Папашка мой и в самом деле ходок великий был, помню, мать его чуть не каждый день за шашни с чужими бабами била. Но если все так, как вы говорите, то что же делать? Неужели и выхода никакого нет? Я как подумаю, что наш Мишенька неисправимым бабником и алкашом станет, мне дурно делается. Он ведь так даже маньяком может стать, я правильно понимаю, Боря?

— Маниакальные наклонности возможны, — согласился Борис Романович, радуясь в душе, что жена мэра смягчилась, вот уже и Борей называть стала, о прежних оскорблениях забыла.

— Так что же нам делать? — Анна Леонидовна смотрела на него с трепетной надеждой. — Он ведь еще ребенок!

— Знаете, — сказал реинкарнатор, — а если нам с вами пойти от обратного? Ну не станет ваш ребенок гениальным поэтом или художником, ведь есть и иные области, где ребенок может проявить себя и пользоваться в силу этого большим общественным уважением. Творческая жизнь ему генетически противопоказана. А вот если мы ему подсадим волевую натуру, крепкую, чтобы юной душе помощь в преодолении вредных привычек оказала, то мы обязательно положительных результатов добьемся. Согласны?

— Ах, я не знаю, — несколько театрально откинулась в кресле Анна Леонидовна, провокационно демонстрируя Даосову молочно-белое круглое колено. — Лишь бы хуже не было!

— Душа, конечно, нужна волевая, с крепкими нервами и железной самодисциплиной, — рассуждал меж тем реинкарнатор, старательно отводя взгляд в сторону. — Есть у меня такая, генерал-майора Авдохина душа, бывшего коменданта Царицынского гарнизона. Волевой был мужчина, у него все по струнке ходили, сам круглый год в проруби купался. Он поможет юной душе себя найти. Конечно, это будет не обмен, а только подселенка, но это вам даже дешевле обойдется.

Последний аргумент смягчил сердце женщины.

— Давайте, — сказала Анна Леонидовна. — Надеюсь, вы взяли ее с собой?

Конечно, Борис Романович немного лукавил. Откуда у него было взяться душе генерал-майора? Такие души сами знаете куда попадают. Тут уж ничего не поделаешь, служба у наших генералов такая. Жалеть их, конечно, можно, а вот изменить карму их никак нельзя. Но душа нужного плана у Даосова была, и была она душой прапорщика Жеребцова из Красных казарм. Прапорщик Жеребцов был личностью легендарной. Став старшиной во взводе отстающих, прапорщик Жеребцов за полгода вывел его в передовые, добившись стопроцентной успеваемости солдат в боевой и служебной подготовке. Разумеется, подобные успехи всех заинтересовали, и изучать положительный опыт Жеребцова приехал какой-то не то полковник, не то генерал из политотдела военного округа. Приехав, он расположился в кабинете начальника штаба мотострелкового полка, где служил Жеребцов, и принялся расспрашивать прапорщика о применяемой им учебно-педагогической методе. Прапорщик Жеребцов мутно оглядел проверяющего и негромко посоветовал: «Застегнись!» Проверяющий не понял и продолжал расспросы. Офицеры полка, присутствующие при беседе, побледнели. «Застегнись!» — еще тверже сказал прапорщик Жеребцов, а не то генерал, не то полковник прапорщика опять не понял. Тут уже побледнел и начальник штаба полка. Придвинувшись, он шепотом посоветовал проверяющему: «Иван Захарович, застегните пуговку на груди. Наш Жеребцов в третий раз не повторяет!»

Погиб прапорщик Жеребцов при исполнении служебных обязанностей. В части начали перестраивать боксы для военной техники, и солдаты обрушили кирпичную стену одного из боксов — по случайности — именно туда, где стоял Жеребцов, Увидев падающую на него стену, прапорщик Жеребцов приказал: «Стоять!», не сомневаясь, что приказ его будет неукоснительно выполнен. Разубедить его в том никто уже не успел.

Борис Романович Даосов резонно полагал, что душа прапорщика может помочь в становлении юного Брюсова, генералом же он его обозвал только потому, что чин прапорщика мог показаться жене мэра слишком низким для любимого ребенка.

Надо ли говорить, что подселение души прапорщика Жеребцова, уже соскучившейся по бытию, прошло без сучка и задоринки?

Глава 20

День был безоблачным, и ничто не предвещало неприятностей. Даже обычно капризничающая машина, и та завелась с полуоборота. Лама уже стоял во дворе со своим большим портфелем и молитвенной мельницей.

Борис Романович помог ему погрузить вещи.

— Поехали! — сел он в машину. По дороге Лама был улыбчив и разговорчив. Еще вечером Даосов рассказал ему о неудаче с душами Светлова и Маковецкого. Лама выслушал историю про прапорщика Жеребцова и засмеялся:

— Это ты неплохо придумал, Борис Романович! Очень неплохо! — Но объяснять ничего не стал, так и просидел до самого аэропорта, задумчиво покачивая головой.

Уже в аэропорту лама привстал на цыпочки, поманил Даосова к себе и, когда тот наклонился, заговорщицки прошептал, жарко дыша ему в ухо:

— А Ивана Николаевича ты уважь, Боренька. Обязательно уважь. Нужный он пока нашему делу человек…

Посадив ламу на самолет, Даосов сел в машину и поехал домой. По пути он заглянул к знакомому шашлычнику перекусить. Только проводив ламу, Борис Романович понял, как он голоден. Да и обдумать все произошедшее следовало, последние события прямо-таки захлестывали его обычно спокойную и размеренную жизнь.

Задумчиво двигаясь на машине в сторону города. Даосов не замечал, что в пределах видимости от него движется неприметная «копейка» бежевого цвета. В «жигуленке» сидели четверо молодых мужчин, одетых неброско и разнообразно, как и положено одеваться тем, кто в царское время назывался шпиком или филером, а в наше время гордо именуется сотрудником службы скрытого наблюдения.

— Слышь, Лех, — спросил один из них. — А этот пшиздик, он нашему клиенту кто? Начальник?

— Сложно сказать, Диман, — сказал старший. — Вот, скажем, патриарх и рядовой поп. Кем доводится попу патриарх?

— Начальником, — не задумываясь, отозвался оперативник.

— Не совсем так, — поправил его начальник. — Патриарх является старшим по вере. Это, Диман, не должность и не звание, это степень близости к Богу!

С левой стороны дороги показалась шашлычная. Гасан увидел Даосова и радостно пошел к нему навстречу, вытягивая руки для традиционного кавказского объятия. Трижды прижавшись щекой к щеке Даосова, шашлычник радостно сказал:

— Как я рад тебя видеть, дарагой! Дома все харашо?

— Все хорошо, Гасан, — сказал Борис Романович.

— Кушать будишь? — Шашлычник усадил реинкарнатора за стол, продолжая лучезарно улыбаться. — Водачки, м-м-м?

Сейчас принесу шашлык-машлык, есть памидорчик свэжий!

Пять минут, дарагой!

Год назад у шашлычника умирала сестра. Врачи разводили руками и стыдливо прятали глаза. Гасан пришел к жившему по соседству Даосову, сказал, глядя в сторону, комкая в руках доллары:

— Романыч! Памагай, если можишь! Ничего не жалко!

Савсэм плохо Сабине, не встает уже?

Чакры сестры Гасана были страшно перепутаны. Как жить человеку, если его свадхистана натянута до губ, а аджна, напротив, провисла в районе поясницы? Может, пошалил кто-то, а скорее всего наказана была семья шашлычиика за свои неблаговидные дела, не зря же говорят, что мать Гасана, торгующая семечками на рынке, не только этими семечками торговала, еще и травку постоянным клиентам в кулечки заворачивала. Поначалу Даосов хотел отказаться, все-таки не им наказана девица, не ему и чакры прямить. Потом посмотрел на Гасана, на его плачущую мать, заставил их поклясться на Коране, что не будут они неблаговидными и противозаконными делами заниматься, сам три дня читал нужные мантры, потом все-таки решился и привел чакры в порядок. Посторонних вкраплений в чакрах не было, потому и иных специалистов подключать не пришлось. Сам справился.

И что же вы думали? Пошла девушка на поправку, даже замуж за односельчанина вышла.

Долларов Даосов не взял, и азербайджанец отныне смотрел на реинкарнатора как на министра здравоохранения в небесном правительстве Аллаха. Мамой клянусь, Гасан теперь Даосова выше Гейдара Алиева ставил! Такой, понимаете, чаловек! Мамой клянусь, втарой после Аллаха!

Вот и сейчас Гасан даже не знал, как угодить своему благодетелю.

— Иди суда! — Он поманил Даосова за шашлычную. —

Сматри, какая красота.

К колышку за шашлычной на длинной веревке был привязан крупный серо-черный баран. Заметив Даосова, баран жалобно заблеял.

— Вчера поймали! — хвастливо сказал джигит из шашлычной. — Еле справились с ним, вместе с Мамедом. Клянусь, это не баран, это волк лесной! Хочешь, прямо сейчас зарэжу! Полчаса, свежий шашлык кушать будем, водка настоящая есть с ликеро-водочного камбината!

Баран влажными жалобными глазами смотрел на реинкарнатора.

Одно ухо у него было надорвано.

Сердце Даосова смягчилось.

— Знаешь, Гасан, — сказал он, — давай не будем его резать?

— Давай! — с готовностью согласился тот. — Мясо еще есть, нам хватит!

Они посидели в шашлычной. На душе у Даосова было неспокойно. Угрызения совести мучили, что ля?

Гасан принес дымящиеся шашлыки, усыпанные кинзой и белым луком. Рядом с коричневыми кусками крупно нарезанного мяса краснели мелкие помидоры и целиком зажаренные картофелинки. Не выпить под такую закуску было —просто невозможно.

Шашлычник как истинный мусульманин вина не пил. Но найдите в Коране место, где бы Аллах запрещал правоверным пить водку. Не листай, дорогой, Коран, только страницы истреплешь! Нет в нем запретов на водку, когда Мухаммед его писал, на Востоке про спирт не знали. А если запрета нет, то почему бы и не выпить с уважаемым человеком. тем более что обещание Гасан держал твердо и не только торговать травкой отказался, но и сам ее курить перестал? Хорошо они сидели за столом! Но чувство неловкости Даосова не отпускало,

— Гасан, — неожиданно для самого себя попросил Даосов. — продай мне барана!

Шашлычник недоуменно взглянул на спасителя сестры.

— Зачем он тебе, Романыч? Где ты его держать будишь? В квартире держать — грязи много будит. На улице привяжешь — украдут!

— Продай! — уже тверже сказал Даосов.

Шашлычник молча встал, скрылся за углом шашлычной и вернулся, ведя барана на веревке. Протянул веревку Даосову:

— Бери! Гасану для друга ничего не жалко! Гасан настоящему другу все отдаст!

Баран топтался рядом со столиком и к великому изумлению шашлычника не изъявлял никакого желания бежать. И тут Даосов удивил азербайджанца еще больше — он плеснул в блюдце, служившее пепельницей, водки и поднес его животному. Баран благодарно заблеял и принялся лакать водку. Покончив с ней, баран бережно облизал морду и ткнулся в куртку Даосова.

— Вай! — с восхищением сказал Гасан. — Ты только посмотри! Он вчера дикий зверь был, Мамеда за ляжку укусил! Как приручил?

Они посидели еще немного, но уже втроем. Барана развезло, и его начало заваливать набок. Борис Романович внимательно посмотрел на него, подошел к машине и открыл дверцу.

— А ну на заднее сиденье! Баран с трудом забрался в машину. Гасан с восхищением цокнул языком. Небритое лицо его осветилось детской улыбкой.

— Надо же! — ахнул он. — Балшой чаловек, ты, Романыч! Бараны — и те тебя сразу понимают!

Уже по дороге в город Даосов, немного досадуя за свой душевный порыв, раздраженно сказал.

— Сам во всем виноват! Не фига было Наталье звонить и запугивать. Да и бандюков своих к ее дому ты, Бородуля, зря послал!

Баран сунулся мордой ему в спину, оперся передними ногами о спинку пассажирского сиденья и некоторое время напряженно мотал головой, словно хотел что-то сказать и не мог. Наконец он блеюще выдавил:

— Н-не й-аа!

— Как же не ты! — возразил Борис Романович машинально, но тут до него дошло сказанное бывшим рэкетиром. Даосов тормознул.

— Точно не ты? — спросил он, резко оборачиваясь.

Баран отрицательно мотнул головой. Из карего влажного глаза медленно выкатилась крупная слеза.

Вот так-та-ак! Если это не проделки Бородули, в чем уже Даосов сильно сомневался, то кто же Наталью доставал? Кто самому Борису Романовичу морду бил в подъезде дома любовницы? Бородулю, ставшего по воле реинкарнатора бараном, спрашивать было бесполезно. Даже если он что-то и знал, ответить все равно не мог. А что мог, уже сказал. Получалось, что виновником последних происшествий были либо люди мэра, либо люди губернатора. Потому и предупреждали Наталью, чтобы он не слишком сопротивлялся будущим предложениям. Даосов даже губу прикусил. Обидно ему стало, что он в такой нехитрой интриге не разобрался. А ведь так оно все и было: напугать надо было мэру и губернатору Даосова, а уж потом и с предложениями своими подъезжать, Вот сволочи!

Он снова повернулся назад.

Баран сидел смирно, как ученик на первом в своей жизни уроке, дыша на реинкарнатора водочным перегаром.

— Ты тоже хорош! — сказал Даосов. — И что мне с тобой делать? Дома держать?

По морде животного было видно, что Бородуля с предложением пожить в квартире реинкарнатора согласен. Баран вроде бы даже повеселел, только кивнуть боялся. Надорванное ухо его мелко стригло воздух, а большие карие глаза преданно смотрели на реинкарнатора. Борис Романович ухмыльнулся неожиданной мысли: рога Бородуле достались шикарные, обманутые супруги таких не носили!

— Хрен тебе, — сказал Даосов. — В общем, так… По городу не шатайся, на шампур угодишь. В лесу тоже не отсидишься, сейчас бродячих собак до черта, да и волки пошаливать стали. Мне с тобой заниматься некогда! Дуй в совхоз «Новонадеждинский», прибьешься к отаре. У меня там директор знакомый, я позвоню, чтобы тебя не трогали. А как со своими делами управлюсь, я и с тобой разберусь. Жить будешь! Но смотри у меня! Ты понял?

Баран часто закивал. Глаза его были по-прежнему печальны, но сейчас в этой печали вроде бы зажглась искорка надежды. А быть может, Даосову это просто показалось. Но приглядываться было некогда. Взмахом руки он отправил слегка протрезвевшего барана на лесополосу.

Проводив взглядом барана, скрывшегося среди деревьев, Даосов тронул машину. Нет, все в жизни случается к лучшему! Не заехал бы сегодня Даосов к Гасану, не встретил бы Бородулю и не узнал бы, что угрозы Наталье и его собственное избиение исходили совсем с иной стороны. Надо было все хорошо обдумать, очень хорошо. Сесть дома и подумать. Впрочем, можно было поехать и к Наталье. Правда, Даосов крепко сомневался в том, что Наталья оставит ему время для раздумий. Но, честно говоря, он уже по ней сильно скучал.

Борис Романович достал из нагрудного кармана рубашки упаковку «антиполицая» и ловко кинул в рот пару таблеточек. Не то чтобы он постов милицейских боялся, тем более сейчас, когда в нем губернатор и мэр заинтересованы, но, как говорится, береженого все боги берегут.

В «жигулях», следующих за даосовской машиной, недоуменно переглянулись оперативники:

— Лех, а чего он барана отпустил? Во дурак, сколько мяса кому-нибудь достанется! Лех, давай остановимся, поймаем?

— Нельзя, — сурово сказал старший. — Объект упустим. Нам тогда холку намылят!

Перспектива была не из приятных. . Некоторое время все молчали, обдумывая сказанное.

— Слышь, Лех, а мы на пост ГАИ звякнем, — предложил един из оперативников. На самом деле службу уже давно зазывали не ГАИ, а ГИБДД, но новое название было значительно длиннее, поэтому все пользовались привычной и понятной аббревиатурой. — Он же с шашлычником бухал? Бухал! Пока он с ментами разбираться будет, мы как раз барашка в багажник и кинем. А?

— А шел бы он на..! — с сожалением сказал старший. — Приказ был: препятствий не создавать! Не судьба, Игорек, пусть барашек травку щиплет, авось попадется в лапы к хорошему человеку!

— Спокойный у нас объект, — с сожалением вклинился в разговор оперативник по имени Дмитрий. — Я-то думал, он крутизна какая, а тут ни стрелок, ни разборок. А шашлычок они славный жрали, я в бинокль видел — чистое мясо!

— Помолчи, Диман, — со страдальческой ноткой в голосе сказал сидящий рядом с ним четвертый оперативник. — Они там бухают, шашлычком балуются, а ты отмечай: в шестнадцать десять приняли первую стопку, в шестнадцать двадцать — вторую.

— Не в шестнадцать двадцать, а в шестнадцать пятнадцать, — поправил тот, кого звали Игорем. — Они дело тут знают, между первой и второй — промежуток небольшой…

— Сейчас небось к бабе покатит, — завистливо вздохнуя Алексей. — Вот так всегда, люди кайф щемят, а ты их паси. Эх, братцы, сейчас бы пожрать, да судя по его поведению — не судьба!

Он был прав: Борис Романович доехал до перекрестка у кинотеатра «Родина» и решительно свернул в сторону Лысой горы. Ясное дело — к любовнице лыжи навострил!

Водитель «жигуленка» сопровождения выразительно вздохнул и свернул за машиной Даосова.

Даосов поставил машину во дворе и поднялся на четвертый этаж. К его удивлению, на звонок Наталья не отозвалась. Борис Романович постоял немного у двери, порылся в карманах, достал ключ и открыл дверь.

Натальи дома не было. «Правильно, — с внезапной горечью подумал Борис Романович. — Не жена, чтобы скучать вечерами дома». Искать Наталью даже не стоило. Мало ли в каком кафе она решила провести вечер. Могла и на концерт пойти. Или к подружке. Еще один возможный, но крайне неприятный вариант Даосов даже обдумывать не хотел. А именно этот момент мог быть наиболее вероятным.

Заперев за собой дверь, Даосов медленно пошел вниз.

— Глянь, мужики, — удивленно сказал старший группы наблюдения. — Спускается!

— Выходит, не обломилось ему, — сказал тот, кого звали Дмитрием. — Пришел в гости, а там его никто не ждет. Глянь, как нахохлился!

Но это было не последнее событие дня. Вечером того же дня пастухи акционерного общества «Новонадеждинский» были приятно удивлены. Обычно сгонять овец приходилось со значительной территории, ведь глупые животные в поисках сочной травы бродили по всей степи. Дело это было долгое и суетливое. Однако сегодня к отаре приблудился неизвестный крупный баран. Был он крепким и настырным. В течение получаса он сбил единичных овец в монолитную отару, после недолгого боя с бывшим вожаком занял его место и, гордо ступая впереди стада, повел его к кошаре. Назад баран не оборачивался, знал, что стадо следует за ним. И действительно, стоило одной заблудшей овце отколоться, как свои же товарки накинулись на нее и с гневным блеяньем погнали в общую массу.

Даже и гадать не стоило — у отары появился крепкий настоящий вожак!

Глава 21

Известное дело, у нас всегда выбирают сердцем, И слава Богу, ведь если бы у нас выбирали головой, все было бы значительно хуже. Не зря ведь знаменитый русский поэт сказал: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Не знаю, как насчет измерений, а вот умом Россию действительно не понять. Даже среднестатистический и не склонный к особым размышлениям россиянин может без особого труда напридумывать такое, что его жизнь превратится в ад. А ведь у нас целые институты на это существовали и продолжают существовать. Сидят люди и за зарплату напряженно думают, какую бы еще пакость своему народу сотворить. И чем хуже становится, тем интенсивнее они думают и пакостные свои планы в жизнь претворяют.

Да чего там далеко ходить, возьмем, к примеру, бывшего ставропольского комбайнера и Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева. Еще работая в поле на комбайне, он задумывался над жизнью. И не просто задумывался — экспериментировал. То поле убирать с середины начнет, то ножи на комбайне повыше поднимет, чтобы они одни колосья со злака сельскохозяйственного срезали. Став областным секретарем, тоже проявил себя в полной мере: то запретит частную инициативу, то поощрять ее примется, то агрофизику вместо агрохимии внедрять начнет, то своему водителю пятидесятирублевки фальшивые печатать разрешит, а потом со стороны наблюдает, примут ли у водителя эти купюры в магазине, или сразу повяжут. Он этот эксперимент не от скуки задумал — пройди все удачно, можно было бы коммунизм в Ставропольском крае строить. А как Михаил Сергеевич размахнулся, когда Генеральным секретарем стал? Беспощадную борьбу с пьянством повел, виноградники по всей стране повырубил, добился того, что бутылки хорошего вина купить невозможно стало, водку по талонам отпускали, из-за нее, родимой, людей в очередях давили! Самогоноварение расцвело, сахар в цене поднялся и в сладкое золото превратился. Но и этого ему показалось мало. Затеял Михаил Сергеевич перестройку и реформы. У нас перестройка с чего начинается? Кто революционные песни разучивал, тот сразу на этот вопрос ответит. Любое строительство у нас начинается с отречения от старого мира и отрясания его праха со своих ног. Ясный перец, ломать — нe строить, душа особо не болит. А если мы что-то ломать начинаем, то не успокоимся, пока вокруг груда развалин не останется. Сломали все, что можно было, затеяли приступать к строительству, но тут оказалось, что строительных материалов для новой стройки просто нет. Что-то сами продали, что-то соседи разворовали, что-то в негодность пришло. Вот и живем в шалаше, ждем, когда кто-то поможет. Про последователей Михаила Сергеевича и говорить не хочется, при них мы Международный валютный фонд вконец затравили, у них при одном только упоминании о России руки трястись начинают, потому что мы для них вроде рэкетиров — кому понравится, что у тебя над ухом палят и при этом приговаривают: «Дай миллиард! Дай миллиард!»

И ведь каждого своего руководителя мы поддерживали всеми сердцами. Так и кричали когда-то: «Голосуй сердцем, а не то проиграешь!» Проголосовали. Где выигрыш-то? А вот он, выигрыш-то! Мы голосовали сердцем и каждый раз ошибались. Но если бы мы голосовали головой, последствия были бы еще страшнее.

К выборам губернатора в Царицынской области готовились загодя и обстоятельно. Кандидатов, как уже отмечалось, было два. Первый из них — представитель левых объединений Иван Николаевич Жухрай — уже был губернатором и власть из рук выпускать не намеревался. Второй — представитель нового поколения политиков Валерий Яковлевич Брюсов — намеревался эту власть у старого губернатора отнять. Сама власть особо притягательной для каждой из сторон не была, а вот деньги, которые обещала власть, манили и притягивали. В Царицынской области было развито сельское хозяйство, да и промышленность нехилая — один только алюминиевый завод дорогого стоит, а таких заводов на территория области около полутора десятков. Миллионы сулили и запасы бишофита, таившиеся в земных недрах, добывались здесь нефть и газ, изготовлялся высококачественный цемент, а речная пойма вполне могла стать курортной местностью, если бы удалось вывести надоедливых комаров, которые пойму считали своим раем. Понятное дело: рай для комаров — ад для человека, поэтому курортизацию поймы каждый приходящий к власти политик откладывал на неопределенное время.

Иван Николаевич Жухрай говорил, что все в области для народа. Это не мешало ему ко итогам своего губернаторства войти в первую пятерку богатейших людей области. И это понятно, ведь Жухрай тоже был частью народа я как народный представитель имел право на свой кусок пирога.

Валерий Яковлевич Брюсов говорил, что собственность должна принадлежать умным и грамотным предпринимателям., а народ свое е предпринимателей получит в виде налогов. Чем, значит, больше заработает предприниматель, тем лучше будет жить рядовому трудящемуся и даже пенсионеру. Сам Валерий Яковлевич себя. относил к предпринимателям, а потому полагал, что собственность должна принадлежать именно ему. Однако стараниями Жухрая и его команды Брюсова к собственности не подпускали, поэтому мэр резонно рассчитывал, что своего обязательно добьется, когда потеснит Ивана Николаевича с губернаторского поста.

Борьба за избирателя сводилась к двум основным моментам: восхвалению собственных достоинств и поливанию грязью соперника. В целях добычи компромата губернатор и мэр вначале обзавелись своими разведывательными службами. Затем встала задача сбережения собственных секретов, чтобы не допустить превращения оных в черный компромат. В обеих командах появилась своя контрразведка. Через некоторое время выяснилось, что для успешной работы необходимы люди, которые могли бы втянуть соперника в какую-нибудь авантюру. Для этого потребовались свои диверсанты. Для борьбы с диверсантами потребовалась своя милиция. Потом для противодействия сопернику потребовались свои адвокаты, свои прокуроры и свои судьи. Через некоторое время администрации области и города стали напоминать филиалы правоохранительных структур, и соперники встали перед необходимостью создания собственной армии. Но этого не позволял бюджет, и губернатор с мэром повели жесточайшую борьбу за инвестиции и предпринимательство. Вскоре уже население делилось на жухраевцев и брюсовцев.

Иногда в милицейских сводках отмечались столкновения между гражданами на политической почве. В основном пока все сводилось к хулиганским выходкам. Например, жухраевец берет ведро с краской и темной ночью выводит на заборе «Будущее за Жухраем». Брюсовец на следующую ночь выводит на том же заборе «Жухрай красный козел!» Жухраевец, кипя от негодования, пишет свое: «А Брюсов — голубой!», и тут уже брюсовец возмущен. На следующую ночь он замазывает антибрюсовские лозунги черной краской и садится в засаду. Но в засаде уже сидит и милиция, которой надоела заборная переписка. В итоге жухраевца и брюсовца, перемазанных краской и с разбитыми носами, привозят в милицию, и все заканчивается составлением протокола.

Еще через неделю все начинается в обратном порядке. Закономерен только обязательно милицейский финал. И это говорит о том, что органы у нас и в самом деле деполитизированы и рядовые милиционеры не имеют никаких политических пристрастий. Им главное — чтобы заборы были чисты!

Понятное дело, в этой беспощадной борьбе обрести политического союзника просто необходимо. Неудивительно, что обе стороны ухватились за Даосова. Конечно, найдутся такие, что скажут пренебрежительно: «Да на фига им этот Даосов сдался! Верное дело — подкинуть в день выборов в избирательную урну тысчонку-другую липовых бюллетеней!» И будут очень неправы! Ведь главное в политике что? В политике важно иметь если не чистые руки (это практически невозможно) и незапятнанную репутацию (таких политиков просто нет!), то хотя бы чистое и благообразное лицо человека, который печется о всенародном благе (а это, вы уж мне поверьте, труднее всего на свете!).

Да, вне всякого сомнения, можно воспользоваться услугами мордоделов, которые за приличную сумму возведут вас до ангельских высот, а вашего соперника, напротив, измажут дегтем, изваляют в пуху и вообще представят его двоюродным братом Адольфа Гитлера или правнуком Сатаны! Но если существуют относительно честные способы борьбы, почему нельзя воспользоваться ими?

Полковник Андрей Андреевич Иванов понимал, что губернатор и мэр интересуются Даосовым не зря. Поведение этого самого Даосова по докладам подчиненных выглядело очень странно. То, что реинкарнатор поддерживал отношения с обоими политиками, полковника не слишком удивляло он сам, как теленок, старался двух маток сосать.

А вот бытовое поведение реинкарнатора начальника Царицынского УЭП Андрея Андреевича Иванова приводило в крайнее изумление. И в самом деле, много вы найдете предпринимателей, которые в компании с шашлычником и крупным бараном водку пьют, потом этого барана в машину сажают, и только для того, чтобы выпустить в ближайшей лесополосе?

Была у Андрея Андреевича некоторая уверенность, что этот поступок Даосова каким-то образом связан с происшествием на Центральном рынке, где на прошлой неделе местные братки и очумевшие милиционеры из патрульно-постовой милиции нагло грабили колхозников. И ведь что интересно — на вопрос представителей службы собственной безопасности УВД милиционеры так и не смогли внятно ответить, на кой черт им сдалась целая будка белокочанной капусты. Мялись, глаза в сторону отводили, бормотали что-то косноязычное и непонятное.

А с братвой рыночной вообще разговаривать было невозможно. Уставятся на тебя, как бараны на новые ворота, бесконечную жвачку жуют и лениво цедят разные глупости вроде того, что капуста и в Африке капуста, мол, нельзя людей последнего удовольствия в жизни лишать. Особо тягостное впечатление на Иванова произвел вставший на место покойного Сени Абрамчика Бородуля. Вроде бы и судим этот Бородуля был раньше, а вот борзости, присущей рэкетиру, в нем не чувствовалось. Такому ли городскими отморозкамя руководить? Странно все это было, очень странно.

И Куретайло в последнее время себя вел более чем странно.

Нет, с одной стороны, он демонстрировал прежние рвение и лояльность, только делал все словно бы из-под палки. Похоже, Игорь Дмитриевич в победе своего шефа на предстоящих выборах разочаровался и теперь прикидывал, не переметнуться ли ему к конкуренту Жухрая. Это открывало новые возможности, и сейчас Иванов размышлял именно над новыми перспективами. Срок его службы подходил к концу, и надо было уже подумывать, чем заняться на гражданке. Хорошо было бы попасть в команду нового губернатора. Андрею Андреевичу было абсолютно все равно, кто победит. Победит Жухрай — неплохо, начальник УЭП ему определенные услуги оказывал, победит Брюсов — ситуация складывалась аналогично. По сути, это была беспроигрышная лотерея, главным в которой было одно — чтобы конкуренты на пост губернатора о его двурушничестве не узнали. Но в конспирации Андрей Андреевич был силен, не зря же он лучшим агентуристом управления внутренних дел слыл!

Полковник покурил, сидя за служебным столом, потом включил электрический чайник и достал из шкафа пакетик кофе со сливками и чашку.

Неожиданно зазвонил телефон.

Полковник Иванов поднял трубку.

Докладывал лейтенант Алексей Сурков, бывший за старшего в группе наружного наблюдения.

— Андрей Андреевич… — Лейтенант замялся. — Тут у нас такая ситуация. Только что выяснилось, что любовницу нашего фигуранта… Ну, Наталью Пригорницкую… Вроде бы ее как бы похитили!

— Кто? — рявкнул полковник.

— Пока неизвестно. Только источник доложил, что Даосову позвонили и стрелку забили. Он в шесть поедет с похитителями перетирать все дела. Каковы будут наши действия? Вмешаться? Или посмотреть, что там дальше будет?

— О Господи! — Полковник растерялся. — Вам же светиться нельзя! Нет, никаких вмешательств. Понаблюдать и доложить. Кто, где, сколько их… Прибор для направленного подслушивания имеется?

— Имеется, — совсем по-граждански отозвался Сурков.

— Я у себя, связь будем держать по рации. Я на ваш канал перейду. Держите меня в курсе происходящего. Все ясно?

— Так точно! — теперь уже уставной формулой отрубил лейтенант Сурков,

Полковник Иванов сел в кресло, вытирая носовым платком выступившую на висках испарину. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы рапорт лейтенанта Суркова оказался ошибочным. Он посмотрел на трубку телефона. Надо было позвонить и доложить о случившемся сразу обоим кандидатам. Или все-таки кому-нибудь одному? А может быть, докладывать пока вообще не стоило? Есть ведь такая служебная примета — не торопись о неприятностях докладывать начальству, во всем будешь виноват именно ты. Да, скорее всего лучше выждать немного, авось все само и утрясется. А если не утрясется? Вот тогда и надо докладывать.

Тем более что сам ты пока ничего не знаешь. Вдруг это похищение организовано мэром или, что хуже, самим губернатором? Все может быть в этом мире. Очень уж они вьются вокруг этого Даосова. Как мухи над сладким.

А Даосову в это время снова звонили по телефону.

Кто-то дышал в трубку и отвратительно хихикал.

— Мужик, тебе баба нужна?

Даосов молчал. «Вот тебе и сходила погулять» — неожиданно подумал он.

— Ладно, орелик, — сказал все тот же гадкий голос. — Договориться всегда можно. Подгребай на набережную к шести часикам. Куда-куда? В кафе «Ани». Там еще армянин, который тебя тещу в березку просил вселить, директорствует. Вспоминаешь? Вот и славненько. Шкатулочку свою прихвати.

— А как я вас узнаю? — хрипло спросил Борис Романович.

Собеседник хихикнул.

— А тебе нас не надо угадывать, — сказал он. — Мы сами тебя угадаем!

«Это — мэр! — положив трубку, злобно подумал Даосов. — Кому еще мои души были нужны? Только ему. С-сволочь! Знал бы, что ты на подобные вещи способен, я бы твоему сыну устроил! Я бы в него такое подсадил!»

Одна только мысль о том, что Наталья сейчас сидит в каком-нибудь подвале, приводила Даосова в бешенство. Попадись ему сейчас Валерий Яковлевич Брюсов, плохо бы тому пришлось. Но Валерия Яковлевича рядом не было, а до шести еще оставалось три часа.

Борис Романович пометался по кабинету. Медленно к нему возвращалась способность соображать.

— Леночка? — Он выглянул за дверь.

Елена Владимировна читала какой-то толстый литературный журнал. В другое время Борис Романович от души бы порадовался за компаньонку, но сейчас только спросил:

— Скажи, солнышко, наш телефон определил, откуда был последний звонок?

— Определил, Борис Романович, — сказала девушка и, положив журнал на стол, продиктовала номер: — 34-11-32.

Телефон этот показался Даосову странно знакомым. Вернувшись за стол, он долго пытался вспомнить, кому телефон принадлежит, и, как это обычно бывает, разгадка пришла именно тогда, когда Даосов отчаялся. Порывшись в газетах, он нашел нужный номер рекламного еженедельника «Все для Вас» и открыл нужную страницу.

«Куплю души, — указывалось в объявлении. Дорого». И телефончик тот самый стоял: 34-11-32.

Глава 22

Наружка, следившая за Даосовым, откровенно скучала в автомашине. Объект сидел за столиком летнего кафе «Ани». Кафе это принадлежало частному предпринимателю Шабальяну Мартину Цогановичу, семидесятилетнему армянину с трудной и бурной биографией. Первый раз Мартина Цогановича приговорили к высшей мере социальной защиты в одна тысяча девятьсот сорок пятом году. История умалчивает, за что с ним тбилисский суд обошелся так сурово, а сам Шабальян в своих рассказах этот период своей жизни старательно избегал. Шла гуманизация права, и Шабальяна помиловали — он получил двадцать пять лет лишения свободы и уехал в республику Коми, где постоянно не хватало специалистов по лесоповалу. Из лагеря он вышел после смерти Сталина. Даже не оглянувшись по сторонам, Шабальян рысью направился в родной Тбилиси, где уже осенью вновь был приговорен к высшей мере наказания за хищения государственного имущества в особо крупных размерах. Разумеется, что имущество его конфисковали. Расстрел заменили пятнадцатью годами лишения свободы, и, как обычно, все пятнадцать лет Шабальян не сидел. Досрочно освобожденный в год, когда в столице проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, Мартин Цоганович сразу же окунулся в занятие, которое несколько позже получило название «фарцовка». И опять ему не повезло. Деятельностью Шабальяна заинтересовался тогдашний бригадмил, и это любопытство стоило неугомонному армянину еще трех томительных лет, проведенных в уральском городе Ивдель. После освобождения Шабальян поехал в город Саратов, Москва и Тбилиси потеряли привлекательность в его глазах. В Саратове он немного огляделся по сторонам. Шел тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Мартин Цоганович быстро понял, что городу нужна черная икра. Ведь совсем под боком у саратовцев был химический полигон Шиханы, а наличие таких объектов всегда осложняет экологическую обстановку! Шабальян наладился переправлять в Саратов икру из астраханской поймы, начал жить хорошо и даже женился. Счастливый период его жизни длился пять лет. Видимо, Мартин Цоганович Шабальян был рожден под несчастливой звездой. В год, когда в космос полетели Валерий Быковский и Валентина Терешкова, Мартин Цоганович тоже полетел — но в далекие, хотя и менее холодные, чем космическое пространство, просторы Якутии. Вернулся он оттуда уже в середине семидесятых, когда общество несколько подобрело к жуликам и стало испытывать в них некоторую нужду. Мартин Цоганович, ставший к тому времени разведенным холостяком, без сожалений проехал несчастливый город Саратов и сошел с поезда в Царицыне, привлеченный увиденной из окна огромной женской фигурой, отлитой по эскизам знаменитого скульптора Вучетича. Царицын ему понравился. Шабальян купил домик и начал заниматься маркетингом. В моде были женские колготки с люрексом, и на них можно было неплохо заработать. Мартин Цоганович поднатужился, немного занял у друзей и купил подпольную фабрику по производству колготок. Бывшие владельцы продали ее недорого, но в суматохе забыли предупредить нового владельца, что на подпольное производство уже положили глаз люди, чья служба трудна и опасна, но как-то не видна. Как пелось в старинном тюремном романсе, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Конечно, Шабальяна к тому времени фраером назвать было трудно, все-таки какие университеты человек прошел, какого житейского опыта набрался! Но влетел он под статью с конфискацией имущества, как глупый ушастый фраер. За эту свою ушастость Мартин Цоганович и получил очередной срок в долгие двенадцать лет. На свободу он вышел в конце восьмидесятых без денег, но с чистой совестью. Боже мой! — вернувшись в Царицын и оглядевшись по сторонам, Мартин Цоганович понял, что его время наконец-то пришло. Не зря он страдал, как библейский Иов! Вокруг махровым цветом распускались кооперативы, строились «пирамиды», создавались товарно-сырьевые биржи, на которых с торгов продавалось все, что можно было украсть. Шла приватизация, и от ее объектов разбегались глаза. Шабальян с размаху прыгнул в волны бурного бизнеса, но, проплыв немного, с грустью понял, что его время ушло. За молодыми и наглыми хищниками ему было не угнаться. Скрывая мудрую грусть, Мартин Цоганович удалился от дел, в последний раз женился, на выуженные из волн бизнеса деньги построил маленькое кафе на набережной, чтобы, подобно рыбаку из сказки известного классика, доживать свои дни, имея в кармане постоянно на хлеб с маслом и черной икрой.

Одно время он даже был клиентом Даосова, когда скончалась его царицынская теща. Именно тогда Шабальян попросил Бориса Романовича пересадить душу умершей Анаит Иосифовны в березку у его добротного дома. Через два дня после исполнения сделки в натуре Мартин Цоганович вышел на улицу с топором в руках и срубил березку, как елочку из детской новогодней песенки, — под самый корешок. Сделать это при жизни тещи он не решался, прекрасно понимая, что в третий раз ему высшую меру на тюремный срок не заменят, а вот над березкой душу можно было отвести вполне безнаказанно. Правда, Мартин Цоганович несколько ошибся в своих расчетах. За потраву зеленых насаждений его все-таки наказали на двести рублей.

Клиентов своего кафе Мартин Цоганович Шабальян встречал в неизменном полосатом костюме, который каждый, кто знал историю жизни неугомонного армянина, почему-то принимал за тюремную робу.

С Даосовым он доброжелательно поздоровался и указал ему на нужный столик. Видимо, кто-то его уже предупредил, что Даосов обязательно придет. Заказа Борис Романович не делал, тем не менее на столике тут же появились бутылка коньяка, зелень, сыр, лаваш, шоколадные конфеты, тоненько порезанный лимон, а через некоторое время принесли дымящееся фирменное блюдо — нежнейший и сочный люля-кебаб, который могли готовить только у дяди Миши, как называли Шабальяна завсегдатаи его кафе. Многие и не раз пытались узнать секрет приготовления люля-кебаба, но дядя Миша стойко хранил тайну. Между тем секрет был очень прост: для приготовления люля Мартин Цоганович брал низкосортные и пленочные куски мяса и прокручивал их через электромясорубку два раза.

— За счет заведения, — грустно объяснил роскошь стола хозяин кафе и отошел по своим неотложным предпринимательским делам.

Аппетита у Даосова не было, но от люля-кебаба исходил такой аромат, что Борис Романович съел один кусочек, потом другой и как-то незаметно для себя запил съеденное рюмкой прекрасного коньяка «Ахтамар».

— Свободно?

Даосов не успел ответить, как в белое пластмассовое кресло у его столика бесцеремонно плюхнулся смуглый и оттого похожий на араба высокий горбоносый гражданин с густой гривой иссиня-черных волос, ниспадающих на широкие плечи.

— Знаете, молодой человек, — устало сказал Даосов, — менее всего я сейчас расположен к беседам. Горбоносый нагло улыбнулся.

— Не хочется, и не надо! — покладисто согласился он. — Тогда прогуляйся немного. Ментов ты привел?

— Каких ментов? — поднял голову от тарелки Борис Романович.

— А вон они в «жигуленке» сидят, — кивнул горбоносый. — Значит, так — ты выходишь и гуляешь вон туда, в сторону недостроенного моста. Там тебя встретят. Иди, родной, а я пока задержусь, пугану малость товарищей милиционеров!

Борис Романович незаметно посмотрел на стоящий чуть поодаль автомобиль, в котором сидели четверо спортивно-подтянутых мужиков. Странно, как это он их раньше не заметил? А ведь ясно было со слов губернатора, что следят за Борисом Романовичем, каждый шаг его отслеживают!

Выпив еще рюмку коньяку, Даосов поднялся и неторопливо побрел в сторону, указанную горбоносым.

В машине меж тем немного волновались. Заметив подсевшего к Даосову горбоносого, Сурков немедленно включил подслушивающее устройство и некоторое время с удивлением прислушивался к чирикающим звукам, доносящимся из прибора.

— Это по-каковски они болтают? — удивленно спросил он.

Сидящие рядом товарищи на этот риторический вопрос ответить не могли.

— Глянь, — сказал Дмитрий. — Объект-то наш уходит!

— Заводи! — приказал Сурков. — Игорек, на выход! Пошел за объектом! Володя, тихонечко поезжай следом.

Водитель тронул машину. Метров через пятьдесят на пути «жигуленка» вдруг встал человек в генеральском мундире, который вначале показался экипажу похожим, а затем и на самом деле оказался начальником Управления внутренних дел генерал-лейтенантом Рвачевым. Генерал хмуро смотрел на машину и манил к себе водителя согнутым пальцем.

— Товарищ генерал! — Сурков выскочил из машины и поднял ладонь к непокрытой голове. Без формы ведь был, в гражданке. — Экипаж машины осуществляет наружное наблюдение за порученным объектом; Доложил лейтенант милиции Сурков.

— Вы что себе позволяете? — хмуро сказал генерал Рвачев. — Если вы на службе, лейтенант, то почему от вас пахнет коньяком?

Лейтенант милиции Сурков хотел возразить начальнику управления и с ужасом вдруг осознал, что от него не просто пахнет коньяком, он безобразно пьян, как и его товарищи, вообще не сумевшие выбраться из автомашины. Лейтенант милиции Игорь Иванцов неторопливо шел за Даосовым. Особо прятаться не стоило — фигурант шагал, совсем не оглядываясь назад. Иванцов не отрывал глаз от понурой спины объекта. Видно было, расстроился человек, дороги перед собой не видит. И все-таки Иванцов был осторожен, шел рядом с пышной зеленью смородиновых кустов, готовый шагнуть в их спасительную тень, если фигурант вздумает провериться.

Вот из этих-то кустов и послышалось свистящее шипение. Вначале Ивандов заметил колеблющуюся тень, потом, обернувшись, увидел, что из кустов, стоя на хвосте и расправив пятнистый капюшон, шипит на него исполинская змея. При этом змея смотрела на него желтым немигающим глазом, и видно было, как из ее слегка приоткрытой пасти движется черный раздвоенный язычок.

Некоторое время оперативник и пресмыкающееся смотрели друг на друга. Голова змеи склонилась ниже, и Иванцов услышал свистящий шепот чудовища, выговаривающий вполне понятные человеческие слова:

— Сс-чего ты здесь лазиш-шь, с-сучок? Сс-чего вынюх-хиваеш-шь?

Нервы работника службы наружного наблюдения не выдержали. Коротко вскрикнув, он развернулся и со всей стремительностью бросился назад, где неторопливо должны были ехать на машине товарищи. А они и не ехали никуда. Сидели в машине и откровенно дрыхли, даже похрапывали во сне. И такой в кабине густой коньячный запах стоял, что лейтенант Иванцов с грустной завистью подумал: «И когда же вы, братцы, успели набраться?», не заметив даже, что использовал в своем мысленном обращении рифму, достойную бумаги.

А между тем рядом с неторопливо бредущим по направлению к мосту Даосовым остановилась автомашина и кто-то позвал из салона:

— Борис Романович! Не топиться ли с горя собрался? Садись, подвезу!

Даосов хмуро посмотрел на водителя.

Из подъехавшей машины на него смотрел, показывая длинные желтые зубы, сторож с Центрального кладбища. Длинное костистое лицо сторожа кривилось в победной усмешке. Сторож приглашающе махнул реинкарнатору рукой и распахнул дверцу со стороны пассажира.

— Садись, Романыч, садись! Пора бы уже и поговорить о делах наших скорбных…

Вот так оно обычно и бывает — подозреваешь одного, а во всем виноват тот, кого даже и не вспоминаешь. Ну кем считал Даосов кладбищенского сторожа? Мелкой сволочью, способной лишь на то, чтобы за малую мзду открывать ворота перед приезжающим реинкарнатором да водку пить в окружении смиренных покойников. А вот все не так оказалось. Сидел в машине наглый и уверенный в своих действиях человек. Полно, да человек ли? Не зря Борису Романовичу не виделось радужного ореола души, ох не зря! Что ни говорите, было что-то бесовское в человеке, который ночами таился на кладбище, организовал похищение Натальи, пытался организовать аварию самому Даосову и вообще пакостил, как только мог, да еще без зазрения совести получал мзду с Бориса Романовича, когда тот заглядывал на кладбище. А самое главное — кто же еще мог сожительствовать на кладбище рядом с часовней? Только обратная сторона божественной медали.

— Где Наталья? — резко спросил Даосов, не садясь в машину.

— Да ты садись, садись, — снова показал длинные желтые зубы сторож. — Жива твоя Наталья, ничего с ней не сделалось. Пока.

Даосов сел в машину.

Ниже зеркала заднего вида в салоне автомашины болтался маленький зеленый чертенок. Хвост у него извивался, чертенок сучил ножками и делал страшные морды. Даосов пригляделся внимательнее и понял, что чертенок настоящий и, более того, — живой.

— С алкаша у пивной снял, — словоохотливо объяснил сторож. — Сильный дождик был, алкаш упал и лапку ему придавил. Пожалел я его, теперь вот висит, сохнет.

—Ты кто такой? — в упор спросил Даосов. Сторож снова осклабился:

— А мне кажется, что ты уже, Романыч, сам догадался.

— Грузовик той ночью — твоя работа?

— Точно. Сильно напугался?

Даосов выразился с излишней прямотой и витиеватостью.

— Здоров ты загибать, — признал сторож. — Не боись, до дела бы не дошло. Пугали мы тебя. На крепость, как говорится, пробовали.

Глава 23

Если вы никогда в жизни не сталкивались с потусторонними силами, то вам можно только позавидовать. Впрочем, действия потусторонних сил имеют определенные аналоги и в жизни нашего общества. Служба государственной безопасности, например, действует подобно верхним — культурно, вежливо и неумолимо она добивается своего. Своего добивается и милиция, которая, подобно чистилищным, действует кнутом и пряником, занимая промежуточное положение между службой госбезопасности и бандитами. Последних можно уподобить нижним, они так же грубы, веруют в культ силы, а для достижения цели могут пуститься во все тяжкие.

— Ну, чего ты нервничаешь? — спросил кладбищенский сторож, оказавшийся нижним. — Попугали тебя немного. Так ведь не убили, верно? Даже головы не проломили. Я бесам так и сказал — без увечий!

— Вас бы так попугать, — угрюмо сказал Даосов. — Наталья где?

— Да жива и здорова твоя баба, — сказал нижний. — Ты лучше скажи, шкатулочку свою прихватил?

Даосов бесцеремонно закурил. Разрешения он не спрашивал, но нижний на то не обиделся. Раздувая ноздри длинного носа, он с удовольствием принялся нюхать воздух. Похоже, сигаретный дым напоминал ему что-то родное и близкое.

— Ты думаешь, мне деньги твои нужны были? — спросил он. — Я тебя изучал... Да и были у меня там свои дела. Сам должен понимать, надо быть поближе к душам. Как сказал один здешний юморист? Кто что охраняет, тот то и имеет!

— Поэтому ты и подушникам сказал, что меня кто-то заказал? — сообразил Даосов.

— Ага! — довольно кивнул нижний. — Ты ведь кто? Конкурент! А для борьбы с конкурентами все средства хороши.

— Вплоть до грузовика? — хмуро усмехнулся Борис Романович.

— Это уже просто пугали, — объяснил нижний. — Мы же понимаем, ты не из нашего котла, зачем нам дипломатические скандалы раздувать. А попугать можно. Ты лучше прикинь, чего мне это стоило! Грузовик найти, беса вызвать, да такого, чтобы машину мог водить.

— А сны? — спросил Даосов. Наступил момент истины.

— Сны? — Его собеседник длиннозубо улыбнулся. — Нет, Романыч, сны тебе никто не организовывал. — А что снилось-то?

«Так я тебе это и сказал!» Даосов нахмурился еще больше. Игра была явно нечистоплотная, но от нижних ничего иного и ждать не приходилось. А вот то, что в этой грязной игре участвовал еще кто-то, Даосова настораживало. Видно было, что нижний не врал. Не знал он ничего про сны Даосова. Опасности в том, что снился Ангел, не было. В конце концов, мог ведь и ангел-хранитель Даосова проснуться. А вот ехидный черт, снившийся Борису Романовичу несколько ночей подряд, пугал и настораживал. Либо велась какая-то непонятная Даосову игра, либо, что уж совсем невероятно, объявился у него покровитель и среди нижних. А такое покровительство всегда чревато неприятностями. Достаточно доктора Фауста вспомнить. Боком ему покровительство Мефистофеля вышло, до сих пор, наверное, в котле о нем вспоминает!

— Бабу зачем украл? — спросил Даосов. — Нельзя было без этого, да? Ну, позвонил бы, встречу назначил. Обсудили бы без свидетелей наши проблемы. Зачем же посторонних людей в наши дела втягивать?

— Ты в карты играешь? — ухмыльнулся нижний. — В картах без козырей нельзя. А я смотрю, ты к этой бабе прямо прикипел. Ну, значит, и решил лишний козырек из колоды снять.

Он остановил машину и повернулся к Даосову:

— Что мне нужно, это и барабашке понятно. Души мне нужны, дружище. А у тебя, мой друг, их хватает. Я прикинул, сколько ты их за последнее время прикупил, хвостом от нетерпения застучал. У нас в последнее время планирование ввели. Мне, Романыч, такой план установили, в пору в котел со святой водой лезть или митрополиту пятки лизать. Ну, сам прикинь, двести пятьдесят душ ежемесячно. А по городу едва три сотни набирается. Тут, понимаешь, попы активизировались, грехи отпускать начали, в церкви народ зазывают. Ты по кладбищам шастишь по ночам, души покойников скупаешь у подушников. А я им, сам знаешь, платить не могу, мне право дано только с живыми людьми контракты подписывать. А народ пошел не приведи Сатана! Одного нашего в Саратове так обули, до сих пор в Копите суда ждет за растрату казенных средств. Сам посуди, дружище, могу я каждый месяц план выполнять, если ты сам за то же время с кладбищ душ по пятьдесят снимаешь? Тебе хорошо, ты — частник, ты сам за себя отвечаешь! А тут за невыполнение плана такие кары сулят, что уже не знаешь, куда и кинуться! Моего предшественника знаешь за что сняли? Он липовые договора оформил, а для подписей живая кровь нужна. Он и залез в донорский пункт переливания крови да по неопытности вместо настоящей крови какие-то кровезаменители украл. Сорок литров, прикинь! Ими договора и подписал. А в канцелярии у нас народ ушлый сидит, видят, кровь не кипит, тут же проверку и прислали. Что теперь с ним будет, только Сатане известно! Даосов задумчиво дымил сигаретой.

— Значит, так, — твердо сказал нижний. — Хочешь Наталью назад получить? Тогда придется тебе за это свой запасец выложить. И тебе хорошо, и мне польза.

— А если я откажусь? — поинтересовался Даосов. — Неужели, как в кино, вы ее под грузовик или, как Катерину, с обрыва в омут?

— В омут, конечно, мы ее прыгать не заставим, — сказал нижний, скаля зубы, — а вот душу я у нее выманю и тогда только верну. Видел, как живут лишенные душ бабы? Уж им-то не позавидуешь?

Вот тут проклятый бес, или кем он там числился внизу, был прав. Плохо такие женщины живут. Пьянство в семье, если таковая, конечно, имеется, скандалы постоянные, мордобой, пока супруг или сожитель не зарежет, или пока сама в тюрьму не сядет по причине убийства мужа или сожителя. А то и того хуже: придется дежурить на остановках для того, чтобы за пятьдесят рублей снять ночного клиента. И ведь лечить бесполезно, заговоры читать зря, ничего уже не поможет той женщине, что лишилась своей души. Мужику легче, он в армию может пойти, в горячих точках агрессивностью и бесстрашием свое бездушие скрыть. Наемники, говорят, сплошь и рядом из вот таких бездушных и формируются? А женщине, лишенной души, путь есть только в тюрьму или на панель, которая чаще всего заканчивается все той же тюрьмой.

Даосов выбросил окурок и закурил новую сигарету. — «Думай, дружище, думай!» — голосом Мюллера из известного советского кинофильма «Семнадцать мгновений весны» сказал нижний. — Я бы на твоем месте не сомневался. Я же у тебя не ремесло отнимаю, продукт его деятельности конфисковываю! Задолженность у меня большая, понимаешь? Вот и приходится активность проявлять. А попозже, глядишь, у нас и точки соприкосновения появятся. Бюрократически выражаясь, есть у нас, Романыч, предпосылки к успешному сотрудничеству.

— В чем же ты эти предпосылки увидел? — покосился на собеседника реинкарнатор.

— В совместной деятельности, — сказал нижний. — Мы с тобой запросто можем создать совместное предприятие. У них здесь есть российско-финские предприятия или, скажем, «Ленвест», «Франросс»… А у нас с тобой будет, скажем, «Росада», или «Будад», если захочешь! Договорчик по полной форме составим, и вперед!

— Знаю я эти договорчики, — покачал головой Даосов. — И что же мы будем делать? Души скупать?

— Погоди, — прервал его собеседник. — Я недавно по делам в столицу выезжал. Вот где раздолье для работы! Проститутки всю Тверскую заполонили, в подвалах гей-клубы процветают, лесбиянки вовсю тусуются! Вот я и подумал, провинциально живет Царицын, плохо живет! Ну, сам прикинь, дискотек почти нет, гей-клубов нет, способные мужики по театрам жмутся! Город проедешь, нормальной проститутки не найдешь! Разве это хорошо, Романыч? А если мы с тобой общий язык найдем? Я у своих деньги выпрошу на организацию дискотек и клубов, души под будущую работу из дома получу! Вот тогда мы и развернемся. Я буду своими делами заниматься, ты будешь души в нужном направлении исправлять. Девочкам некоторым мужские души пересаживать, мальчикам — женские, наркоманам и алкоголикам вторую жизнь дадим… Представляешь, Романыч?

Представить картины, которым обрадовался бы нижний, Даосов мог без труда. Вот только не нравились ему эти апокалиптические картины, от них недалеко было до дня Страшного Суда. Да, чувствовалось, что собеседник его мечтал о более достойном положении в своей котельной службе, поэтому желал всю Россию превратить в огромный бордель., Сразу было видно, что до своего нынешнего назначения бес не одно столетие провел во втором круге Ада, отсюда и идеи его были такие специфичные.

— Ладно. — Собеседнику явно не понравилось молчание Бориса Романовича. — Как говорится, голый грешник не обязательно нудист! Так что ты решил? Меняемся?

Даосову было жалко терять свои запасы. Но с другой стороны, Наталью было жаль не меньше. Нравилась она ему своей непосредственностью, хорошо ему и спокойно было С этой женщиной, которая никогда не посягала на его свободу и не тяготилась сложившимися отношениями. Страшно было даже представить, что произойдет с ней, если сидящий напротив него бес действительно выполнит свою угрозу. Но выдвинутыми требованиями бес в обличье кладбищенского сторожа подрывал саму основу благосостояния Бориса Романовича. Само собой разумелось, что «Мистерию жизни» пришлось бы закрывать на неопределенное время, пока не соберется новый запас душ, позволяющий как-то строить свои отношения с клиентами. А что скажет мэр? Вспомнив о нем, Борис Романович помрачнел. Ссориться с мэром в его планы не входило. А в том, что мэр будет недоволен, и сомневаться не приходилось!

— Подумать надо, — сказал он осторожно. — Ты меня прямо за грудки берешь. Вынь тебе и положь!

— Времени нет, дружище, — развязно сказал бес. — Ты ? думаешь, на меня никто не давит?

Даосов задумался. В душе он уже понимал, что с содержимым шкатулки он сегодня расстанется. Понимал, но не хотел с этим смириться.

— Давай так, — предложил Борис Романович. — Ты Наталью отпускаешь, а я тебе души через недельку в нужном количестве отдам. Ты понимаешь, есть тут некоторые заморочки, не один ты ко мне с претензиями подкатываешь. Бес нагло заржал. Сквозь привычную Даосову маску кладбищенского сторожа на мгновение проглянула его настоящая сущность. Лучше бы Борису Романовичу ее не видеть! Понятное дело, никому не хочется видеть свое возможное будущее. Особенно если оно с таким наглым и жутким мурлом.

— Дружище! — захлебнулся противным смешком бес. — Ты меня за кого держишь? Если на тебя и другие давят, то что же я получу, если последнего козыря лишусь? Нет, Романыч, так дело не пойдет. Тут у нас обмен должен быть строгий — душа против душ. Слушай, да ты сам прикинь. Я тебе отдаю не просто душу, я тебе душу твоей любимой женщины возвращаю. И при этом без каких-либо увечий и повреждений. А ты мне отдаешь души посторонних тебе людей, ты их даже не знал никогда. Ну, деньги заплатил. Это ведь не главное! Ну, по рукам?

— Поехали! — сказал Даосов.

— Куда? — не понял его собеседник.

— Не знаю, где ты ее держишь, — сказал Даосов. — Только души я тебе отдам, когда Наталью увижу.

Ну не мог он допустить, когда Наталья неведомо где томилась, а он бы в это время торговался с бывшим бесом из второго круга, получившим неожиданное распределение на Землю! Не мог, и все!

— Решился, дружище? — Бес явно обрадовался. — Правильно, не надо жалеть и жмотиться! Только зачем же куда-то ехать? Давай свои иголочки, я тебе тут же любовь твою и представлю!

— Ну нет! — Даосов покачал головой. — Сначала женщину представь. Я с вашим братом уже сталкивался, и не раз, У вас же ничего святого нет!

— Да откуда у нас святое! — Похоже, что сидящий в машине бес не на шутку обиделся. — Ты, Ромаиыч, все-таки думай, что говоришь. А то ведь, как здесь говорят, за базар и ответить можно!

— Ладно, — сказал Даосов. — Ты мне зубы не заговаривай. Или я сейчас увижу Наталью, или иду домой. У меня времени нет в игрушки играть, понял? Я же вижу, что ты даже обозваться боишься, знаешь, что с тобой может тот сделать, кто имя твое узнает!

— Ты узнай сперва! — Бес оскалил в усмешке длинные зубы. — Много вас таких. Пошли!

Он вылез из машины, и Даосов последовал его примеру. Подойдя к багажнику, бес открыл крышку. Даосов стиснул зубы.

В багажнике, неестественно скрючившись, лежала женщина. Гадать даже не стоило, куда Наталья в этом наряде идти собиралась. А скорее всего именно на дискотеке они ее к прихватили, когда она ламбаду с хорошим партнером отплясывать собралась. Борис Романович стиснул зубы. Сволочи! Вот ведь сволочи! И самое обидное, сделать им ничего за это нельзя. Сразу и в небесах, и под землей вой поднимется: на кого руку поднял! Как осмелился! Да и на земле у них заступников нашлось бы более чем достаточно.

— Наталья! — Он наклонился, осторожно извлекая женщину из багажника.

Женщина была без сознания.

— Ее же в больницу надо! — выпрямился Борис Романович. — Ты что же — весь день ее в багажнике возил?

— Подумаешь нежности! — Бес небрежно поигрывал ключиком на цепочке. — Забирай свою цыпочку, давай сюда души.

Наталья слабо застонала и пошевелила длинной чудной ногой, затянутой в серый капрон. Даже сейчас, будучи без сознания, она выглядела стервозно красивой и обаятельной. Прямо модель с рекламной фотографии фирмы «Голден леди». Даосов наклонился.

— Где это я? — удивилась женщина. — Боренька… — Губы ее тронула слабая улыбка.

— Ну? — Бес нетерпеливо похлопал реинкарнатора по плечу. — Видишь, в порядке твоя баба. Давай, как договаривались, души!

Честно говоря, Борис Романович в это самое мгновение, не задумываясь, свою душу отдал бы, договор подписал кровью на любых, даже самых невыгодных условиях. Только бес этого не понял. Стоял около машины, нетерпеливо притопывая ногой, и смотрел, как Даосов приводит любимую женщину в чувство. Им, потусторонним, плоть ни к чему, они телесную оболочку не воспринимают, поэтому не стоило и удивляться, что этот обитатель ада, маскирующийся под мирного кладбищенского сторожа, обошелся с Натальей подобным образом. Нельзя ведь в жестокости обвинить ребенка, выбрасывающего плюшевого мишку с шестнадцатого этажа! Бес знал, что с душой женщины ничего не сделается, и именно это обстоятельство было для него самым главным.

Главное — нетленная душа.

Даосов оставил женщину приходить в себя, вернулся к машине и, достав из «дипломата» шкатулку с душами, протянул ее бесу. Тот жадно схватил коробочку, приоткрыл, увидел радужное мерцание ореолов, и на лице его появилась самодовольная улыбка.

— Ну, теперь я живу! Теперь я на коне!

— Иголки потом вернешь, — сказал Даосов. — Все-таки рабочий инструмент!

Бес уже сидел за рулем, нетерпеливо газуя.

— Верну, верну. — Он высунулся из приоткрытого окна и помахал реинкарнатору рукой. — Будь, Романыч! А насчет будущего сотрудничества ты все-таки прикинь. Чем, так сказать, черт не шутит!

Даосов, уже не обращая внимания на отъезжающую машину, вернулся к Наталье. Женщина сидела под деревом и с видимым огорчением разглядывала большой фиолетовый синяк на левом бедре.

— Вот сволочи! — сказала она. — Ну куда я теперь с таким фингалом пойду? Боречка, на лице у меня ничего нет?

— Нет, — сказал Даосов, присаживаясь на корточки рядом с любовницей, — лицо у тебя чистое. Где они тебя прихватили?

— Да в «Золотой короне», — сказала Наталья с досадой.

Она попробовала встать и ойкнула, болезненно морщась. Даосов рыцарски пришел к ней на помощь.

— Потерпи, — сказал он. — Нам только наверх подняться, там я машину поймаю и домой тебя отвезу. Ты себя нормально чувствуешь?

Глупый вопрос! Кто же себя после путешествия в багажнике нормально чувствует? Неловко поддерживая женщину под руку. Даосов ощущал себя негодяем, хотя, если судить по совести, Борис Романович в случившемся был почти не виноват. Вот это «почти» и заставляло реинкарнатора переживать и страдать.

Они добрались до колхозного рынка.

Борис Романович быстро поймал частника, который за полсотни довез их до дома любовницы. Он повел прихрамывающую Наталью в подъезд мимо скамеечки, на которой сидели любопытствующие старушки. Шесть пар внимательных глаз проводили Даосова и Наталью до дверей. На скамеечке нетерпеливо зашушукались. Конечно, старушки уже заметили и неуверенность Даосова, и вечернее платье Натальи, разодранное на спине, и походку ее прихрамывающую. А это значило, что вечер старушкам предстоял увлекательный, и в гипотезах о том, что случилось с Натальей, недостатка не будет.

Оказавшись дома, Наталья повела себя более чем странно. Нет, Борис Романович не ждал, чтобы уставшая женщина бросалась к нему на шею, но какую-то благодарность любовница могла бы изобразить. Хотя бы ради приличия. Вместо этого Наталья без лишних слов удалилась в ванную и принялась там плескаться, ничего не сказав Даосову. Посидев в гостиной, Борис Романович ощутил обиду. Ведь какие убытки он из-за этой женщины понес! Да что там убытки, остался, можно сказать, безо всяких средств к существованию! Он посидел еще немного, прошел на кухню, нашел коньяку, выпил, прислушиваясь к журчанию воды в ванне.

Странно вела себя Наталья, очень странно!

Он посидел на кухне, вернулся в гостиную, сел на диван и некоторое время тупо смотрел в угол, где стоял телевизор. Что и говорить, обобрали его до последней нитки. Чтобы собрать такую же коллекцию душ, не было ни денег, ни времени. Даосов даже не представлял, что он скажет своим клиентам, а тем более мэру. Хрен с ним, с мэром, как зарабатывать теперь на хлеб насущный?! О более серьезных последствиях своего великодушного поступка он старался не думать. А ведь тибетское руководство на этот поступок могло посмотреть очень плохо, а уж какие меры это руководство к Даосову принять могло, и думать не стоило. Вполне способны влепить пожизненное моление, как украинскому ламе, про которого рассказывал несколько дней назад его российский коллега!

Даосов поежился и впервые за вечер подумал, что, может быть, он напрасно проявил великодушие. Надо было еще хорошенько подумать, стоила ли этого Наталья.

Словно подслушав мысли Даосова, из ванной комнаты появилась Наталья. Была она в халате и чалме, свернутой из махрового полотенца. Загадочно улыбнувшись, она легла на диване, устроила голову на коленях Даосова и, глядя на него снизу вверх, тихонечко сказала:

— Слушай, старичок, давай поженимся? Вот не думала, что ты меня так дорого ценишь!

Глава 24

Губернатор выслушал рассказ Куретайло с нескрываемым недоверием. Как всякий большевик, он прежде всего стоял на материалистических позициях и в чудеса, соответственно, не верил.

— Что ты мне сказки рассказываешь? — усталым голосом спросил он. — Не пили, да пьяны оказались… Ты мне еще расскажи, что на них змеи в кустах накинулись, потому они и упустили этого реинкарнатора!

Куретайло, который хотел перейти к случаю с коброй, замер, пораженный проницательностью руководства.

— Ладно. — Губернатор вздохнул. — Доложи, что у нас по выборам делается? Каковы настроения в народе? Иван Николаевич не признавал новомодного словечка «электорат», введенного в обиход демократами. Он честно и старательно старался увидеть в голосующей толпе славную физиономию среднестатистического избирателя, не обремененного минимальной потребительской корзинкой и заботами о завтрашнем дне. Сам он был родом из казаков, до седьмого класса жил в Бузулуцке, а в областной город Царицын переехал вместе родителями. Как уроженец сельских мест Иван Николаевич твердо знал, что у каждой отары и каждого стада есть свой вожак, который уверенно ведет своих соплеменников по пути процветания, сытости и ежедневных привесов. Демократия ему казалась хаосом, в котором каждый блеял, мычал, квакал или кукарекал, как хотел. И жизнь подтверждала мнение Ивана Николаевича. Про бывших лидеров страны можно было говорить все что угодно. Но они были вожаками! Они умели вести свой коллектив к светлым степным далям. А не стало вожака, и стадо на мелкие группки рассыпалось. Да что стадо! Степные просторы уже стали! Демократия, считал Жухрай, возможна только в хлеву. А в поле изволь слушаться вожака, иначе ненароком попадешь в зубы хищнику. Вон их сколько жадно скалится с разных сторон!

По наблюдению Игоря Дмитриевича Куретайло, настроения в народе были неутешительными для губернатора. Но говорить ему о своих наблюдениях Куретайло не решился. Сколько людей уже голов лишились из-за несправедливого царского гнева? И хотя времена пошли совсем другие и непосредственно голове уже ничто не угрожало, Куретайло обоснованно считал, что умолчание есть политика мудрости.

— Шансы есть, — сказал он. — А народ… Ну, что народ? Народ, он, как всегда, безмолвствует!

— Тезисы подготовили? — строго спросил губернатор.

— Все как положено. — Игорь Дмитриевич положил перед начальником распечатку. — Здесь вот об олигархах, потом о местной промышленности… Здесь о безработице… О мерах по сохранению социальных льгот… О гарантиях малому бизнесу… О ветеранах… Вот здесь вы о сельском хозяйстве немного скажете… Колхозный электорат, он, знаете ли…

— Ты не кривись, не кривись, — посоветовал губернатор. — Село всегда было надежным союзником рабочего класса в борьбе, так сказать, за социальную справедливость!

Куретайло тайком оглядел дородную и лощеную фигуру губернатора. Если Иван Николаевич и имел какое-то отношение к рабочему классу, то это было давно. Так давно, что об этом никто уже и не помнил. Так уж повелось, что руководящие работники времен нашего недавнего прошлого с гордым умилением вспоминают то недолгое время, когда они между школой и поступлением в институт работали учениками слесаря или токаря на предприятии. По их мнению, это обстоятельство давало им полное основание говорить о себе как о выходцах из рабочего класса и объявлять установленную ими диктатуру той самой диктатурой пролетариата, о которой много и горячо писал Владимир Ильич Ленин.

— Оставь, — сказал Жухрай. — Почитаю, что вы там накропали. Что у нас с посещением школы?

— Все нормально. — Куретайло заглянул в блокнотик. — На среду намечено посещение пятидесятой школы. Вы приезжаете к девяти, детишки стоят уже на торжественной линейке. Первоклассница Катя Егорова вручает вам цветы, вы говорите детишкам разные красивые слова, наставляете их, как говорится, на путь истинный. Потом вы дарите школе четыре компьютера. В это время ученик пятого класса Вова Дадыкин спрашивает вас, трудно ли быть губернатором. Учителя смущены дерзкой выходкой ученика, а вы с улыбкой объясняете ребенку, что, если бы не партийный долг, вы с большим удовольствием работали бы директором завода.

Жухрай подумал.

— Школа нормальная? — спросил он. — Не для блатных? А то ведь подгадите своему губернатору с благими намерениями!

— Не волнуйтесь, Иван Николаевич, — успокоил губернатора заместитель. — Четыре года не финансировалась, с учителями до сих пор не полностью расплатились. А что касается учеников… Детишки богатых сейчас в лицеях да частных гимназиях учатся. В пятидесятой школе таких нет, сам ездил проверять!

— На пятницу — совещание с директорами заводов! — приказал Жухрай и встал из кресла, чтобы спрятать листы с тезисами своей избирательной речи в сейф. — Кстати, а как наш конкурент? Чем он занимается?

— Агитирует помаленьку, — сообщил Куретайло, снова заглядывая в блокнот. — Вчера в Доме политпросвещения выступал перед студентами.

— Это чем же он студентов туда заманил? — поднял брови Жухрай.

— Группой «Белые негры», — сказал Куретайло. — Есть такая модная группка. Молодежь от нее дуреет. Сплошные децибелы и мат. А сегодня с утра поехал на термостатный завод, у него там главный инженер в приятелях ходит.

— Ладно, про рейтинги я тебя спрашивать не буду. — Жухрай встал и прошелся вдоль ровного ряда стульев. — Цифры считать — себе настроение портить. Трубный завод деньги перечислил?

— Наличкой дали, — сказал Куретайло. — Им так легче было. Сами знаете, какая у нас пока налоговая политика!

— Хорошо. — Губернатор подошел к окну и посмотрел вниз. В скверике напротив здания областной администрации у памятника классику русской литературы Льву Николаевичу Толстому топталась жиденькая толпа. У некоторых в руках белели плакаты, но что на них было написано, из-за расстояния невозможно было разобрать.

В одной из стоящих женщин Жухрай узнал заведующую городским отделом торговли. Это могло значить только одно — Валерий Яковлевич Брюсов сам не дремал и своим подчиненным не давал. Следовательно, на плакатах были начертаны очередные политические лозунги и призывы, которыми неугомонный мэр пытался уязвить своего политического противника. Скорее всего толпа опять требовала вернуть гражданам детские пособия, хотя, если судить по внешнему виду, дети собравшихся в сквере граждан уже приближались к пенсионному возрасту.

— И чего стоят? — с некоторым раздражением сказал Жухрай. — Сколько ни стой, денег все равно не будет! Попробовали бы они лет пятнадцать назад так стоять, давно бы уже по камерам парились!

— Демократия! — ядовито поддакнул заместитель.

— Ладно. — Жухрай вернулся в кресло, некоторое время бесцельно перебирал бумаги на столе. — Я тут отлучусь ненадолго, без меня повоюете. Будут сверху звонить, скажи, что к врачу поехал.

— Будет сделано. — Куретайло часто закивал головой, и по лицу его было видно, как близко он принимает к сердцу заботы губернатора о здоровье. Впрочем, Жухрай себя не обманывал. Игорю Дмитриевичу было прекрасно известно, к какому именно врачевателю отправлялся его начальник. Иван Николаевич Жухрай ехал к любовнице. Давно канули времена, когда измена супружескому ложу означала обязательное персональное дело для руководителя, который автоматически являлся членом партии. Молодой читатель с недоумением воспримет тот факт, что еще совсем недавно личная жизнь партийного человека могла подвергаться контролю и критике. Жены неверных мужей писали в партийную организацию гневные письма с требованиями примерно наказать разлучницу и вернуть блудного мужа в семью. Самое удивительное, что разлучниц и в самом деле наказывали, а нерадивых мужей, манкирующих выполнением своего прямого и обязательного супружеского долга, возвращали в лоно семьи. Иногда партийные собрания, посвященные моральным аспектам брака, превращались в нечто подобное сборищам каннибалов на каком-нибудь необитаемом островке. На развратника, дерзнувшего пренебречь обязанностями, которые накладывал на него брак, накидывались его менее отчаянные товарищи, которые с таким же, если не с большим вожделением смотрели Вслед красоткам в мини юбочках, но не решались на что-то более значительное вроде знакомства и приглашения предмета своей страсти на чашечку кофе в номере гостиницы или квартире своего холостого товарища. Накинувшись на нарушителя Морального кодекса строителя коммунизма, завистники грызли его со всех сторон, пока вместо цветущего и влюбленного мужчины не оставалась груда окровавленных лохмотьев и костей, слабо шепчущих слова ненужных уже оправданий. Эти мослы и вручали в торжественной обстановке обманутой супруге, продолжающей верить в возможность счастья. К счастью, подобные времена уже навсегда остались в прошлом. Ныне даже функционеры, пойманные с поличным в чужих постелях, уже удостаиваются не порицания и всеобщего осуждения, а сочувственных слов. Исключение составляют лишь те, кто дерзал проводить свободное от службы время в обществе двух и более девиц. Правда, и в этом случае надо отметить, что девицы являлись скорее орудием политической борьбы, нежели предметом любви и воздыханий.

Ивану Николаевичу Жухраю можно было только посочувствовать. Его любовницей была Анна Леонидовна Брюсова, жена царицынского мэра. Да-да, жена его нынешнего политического противника. Честно говоря, весь этот руководящий адюльтер губернатору не особенно нравился. Тайные встречи начались в те давние времена, когда Иван Николаевич был рядовым инженером, а Анна Леонидовна — учеником продавца в Центральном гастрономе. За долгие годы Жухрай привык к Анне и, оставшись вдовцом, иногда уже даже подумывал о том, чтобы оформить с ней официальные отношения и тем самым снова утереть нос ненавистному сопернику. Правда, его смущало, что Брюсов мог обойти его на губернаторских выборах, и тогда его властная супруга могла сделать иной выбор, в котором места Ивану Николаевичу уже не было. Иван Николаевич даже не догадывался, что основной причиной, толкавшей Анну Леонидовну на измены, было несогласие супруги мэра с политическими взглядами мужа. Подозреваю, что сейчас читатель недоверчиво скривится и, покачивая головой, начнет возражать, что такого в жизни просто не бывает. Не буду спорить, дорогой читатель. Скажу только одно — плохо мы пока еще знаем наших женщин, не понимаем женской психологии, а хуже всего — не верим, что они могут иметь свои политические убеждения, которые защищают самыми разнообразными методами. Вплоть до измены.

Будь уверен, дорогой читатель, убеждения женщины еще сыграют свою роль в нашем повествовании.

Встречались они с Анной Леонидовной на квартире ее давней наперсницы и подруги. Шампанского им уже не требовалось, они жадно и грубо насыщались друг другом, вели неторопливые беседы на бытовые темы и расставались. Иван Николаевич возвращался к своим губернаторским обязанностям, а Анна Леонидовна возвращалась домой, чтобы с внезапно объявившейся энергией взяться за накопившиеся семейные дела.

Вот и сейчас, оказавшись в квартире вдвоем, они принялись неторопливо раздеваться. Приняв душ, они с той же неторопливостью и основательностью предались греховной и осуждаемой обществом любви. Анна Леонидовна слабо постанывала, Иван Николаевич нервно и сосредоточенно сопел. Глаз своих они не открывали. Да и что нового они могли бы увидеть в глазах партнера?

Наконец Иван Николаевич Жухрай лег на спину и, закинув руки за голову, посмотрел в потолок. Анна Леонидовна, свесив ноги с постели, села и принялась подкрашиваться. Жухрай смотрел на Анну Леонидовну и не мог понять, любит он ее или нет. Еще более ему были непонятны чувства, испытываемые любовницей.

— Аннушка, — мягко спросил Иван Николаевич, — ты меня любишь?

Анна Леонидовна недоуменно повернулась к нему, держа пудреницу в руке. В последние годы любовник подобных вопросов ей не задавал. Что это с ним? Расчувствовался на старости лет или на выборах боится проиграть?

— Странные вопросы ты, Ванечка, задаешь, — помедлив, ответила она. — Тебе бы эти вопросы лет двадцать назад задавать, а не сейчас.

— Нет, — с неожиданным и почти юношеским задором сказал Иван Николаевич. — Ты мне ответь, кого ты больше любишь — меня или мужа?

Анна Леонидовна подумала, глядясь в круглое зеркало пудреницы.

— Господи, — сказала она. — Как мужик ты, Ванечка, конечно, покрепче. Но Валера все-таки поласковей будет, понежней…

Она с лукавой усмешкой оглядела любовника, наклонилась, нежно чмокнула его в обозначившуюся с годами лысину и принялась неторопливо надевать лифчик.

— Что это с тобой? — спросила она. — Собрался уговаривать меня от мужа уйти? Поздно, Ванечка. Мне теперь о другом думать надо, Мишеньку воспитывать.

— Вместе и будем воспитывать, — неловко пробормотал Иван Николаевич.

Анна Леонидовна встала, натягивая платье на несколько располневшую, но все еще соблазнительную фигуру.

— Господи, — вздохнула она. — Да какие же из вас с Валерием воспитатели? Вы все в политике, вы народом рветесь руководить. На дом и семью у вас времени не остается. Так у Валерки хоть магазин имеется, а что ты будешь делать, Ванечка, если тебя из губернаторского кресла попрут?

— Ну, положим, какие-то сбережения и у меня имеются, — солидно сказал Иван Николаевич. — Да и слабо твоему Валерке у меня выиграть. За меня народ проголосует.

— Не скажи, — рассудительно ответила Анна Леонидовна, натягивая колготки. — У него союзники — дай Бог тебе таких отыскать. И в городе у него позиции неплохие.

Иван Николаевич грузно сел на постели.

— Ну куда ты торопишься? — с упреком спросил он. — Я серьезно поговорить хотел…

Анна Леонидовна торопливо поцеловала его в щеку.

— Не сердись, — сказала она. — Неспокойно мне. Лежу с тобой, а сама думаю, как там Мишка.

Она торопливо оделась, встала в прихожей у зеркала, приводя себя в порядок. Немного разочарованный Иван Николаевич Жухрай принялся одеваться. Любовниц заводят не из-за сексуального голода, они — громоотвод, если хотите, отдушина, позволяющая мужчине обрести душевное равновесие и спокойствие. А после общения с Анной Леонидовной губернатор спокойствия не ощутил, более того — в душе его поселились неуверенность и беспокойство. «Поговорили, — с раздражением подумал Жухрай. — Как меду напились!»

Из квартиры они выходили порознь. Когда Иван Николаевич вышел, любовницы уже не было видно.

Автомашина стояла в условленном месте. Водитель флегматично читал «Деловые вести Царицына».

— Поехали, — хмуро сказал Иван Николаевич и, срывая раздражение, добавил: — Нашел чего читать! Ты еще «Московский комсомолец» в руки возьми!

Но вернемся к Анне Леонидовне. Беспокойство о судьбе сына не было беспочвенным. С некоторого времени Миша, взяв в руки лист ватмана, чтобы предаться живописным упражнениям, испытывал некоторый дискомфорт. Едва он протягивал руку за фломастером, внутренний голос грубо командовал: «Отставить! Пиши стихи, салабон!» Миша сопротивлялся. Однако после того как по собственной инициативе, но явно против своей воли он вымыл туалет, к своему внутреннему голосу он относился с некоторой опаской. Теперь, взяв в руки карандаш, он уже подумывал, не написать ли ему и в самом деле что-то стихотворное. А то ведь, не дай Бог, придется еще и посуду мыть, а то и картошку до маминого прихода чистить. Было ведь однажды такое, полтора мешка Миша почистил, прежде чем Анна Леонидовна вернулась! Поэтому, заслышав очередную команду внутреннего голоса, Мишутка только вздохнул и мысленно вопросил: «О чем?» Возвратившись домой, Анна Леонидовна сразу же почувствовала неладное. Уж больно тихо было в детской комнате. Она встревожилась. Последние события давали повод для беспокойства. После подсадки генеральской души Миша вдруг ощутил склонность к дрессировке и педагогике. Некоторое время он учил домашнего кота стоять по стойке «смирно», потом начал командовать отцом и матерью, заставляя их ходить по двору строевым шагом. Слава Богу, тяга к спиртному у него начисто пропала. Анна Леонидовна даже с некоторым удовольствием тянула носочек, отрывая стройную ногу от земли на положенные сантиметры.

Анна прошлась по комнатам и обнаружила сына на кухне. Недовольно сопя, Мишутка мыл полы. Кухня была в длинных мокрых разводах.

— Мишенька! — слабо ахнула Анна Леонидовна. — Что, у нас дома полы помыть некому? Зачем ты себя изводишь?

Миша бросил тряпку, посапывая, протопал в свою комнату и вернулся с листом ватмана, на котором темнели старательные каракули.

— Вот, — сказал он, протягивая лист бумаги матери.

— Что это?

— Стихи, — сказал сын. — Сегодня написал.

Хаты сжирало пламя, Был небосклон свинцов. Вышел на бой с врагами Прапорщик Жеребцов. Верным он был Отчизне И заветам отцов. И любил больше жизни Родину Жеребцов. Чтил уставы военные, Был отцом для бойцов Командиром отменным Был Иван Жеребцов.

— Мишенька, — Анна Леонидовна подняла на сына недоумевающий взгляд, — а кто он, прапорщик Жеребцов?

— Ну ты даешь, мамка, — сказал Миша. — Забыла, что Флобер ответил на вопрос, с кого он писал госпожу Бовари?

Честно говоря, Анна Леонидовна смутно помнила, кто такой Флобер, но вот кто такая госпожа Бовари, она не знала. В конце концов, со дня окончания школы не один год прошел, а жизнь заставляла Анну Леонидовну Брюсову больше интересоваться правилами торговли, чем беллетристикой. Она стыдливо поинтересовалась у сына, что именно ее Мишутка имеет в виду.

— Однажды французского прозаика Флобера спросили, с кого он писал образ героини своего романа «Госпожа Бовари», — раздумчиво сказал ребенок. — И знаешь, что он ответил? Он сказал любопытствующим: «Эмма Бовари — это я!»

Глава 25

Даосов ночевал у Натальи.

Вроде бы все закончилось, но беспокойство не оставляло Бориса Романовича. Только представьте себя на его месте. События последних дней вышибли Даосова из колеи обыденности. А кто бы остался безучастным к происходящему? Правда, о нагло обобравшем его бесе Даосов думал без особого раздражения. Более того, он жалел лукавого! Оказывается, система разлагала не только людей, от системы страдали и бесы. Похоже, что подобное происходило и в верхнем мире. Вот только способы урегулирования своих проблем бес выбрал не слишком корректные. А с другой стороны, что от него еще можно было ожидать, от исчадия Ада?

— Слушай, Даосов, — сказала Наталья, закинув на любовника длинную горячую ногу и тем самым отвлекая Бориса Романовича от размышлений. — А почему бы тебе на мне не жениться? Нет, правда, котик, я буду верной женой. И готовить я умею.

Даосов обнял женщину и, не открывая глаз, поцеловал ее ведущие губы.

— Я подумаю, — пообещал он. — Только не забывай, меня ободрали как липку.

— Не в деньгах счастье, старичок. — Наталья куснула любовника за ухо, дразняще прижалась к его груди.

— Кстати, как твоя нога?

Наталья села, огорченно разглядывая темный синяк на бедре. Синяк впечатлял.

— Болит, — пожаловалась она. — Нет, Даосов, ты представляешь, они меня как драную кошку в багажник запихали! Нормальные люди могут так поступать?

— Люди еще и не так могут, — зевая, сказал Даосов. — Слушай, ты меня завтра разбуди пораньше. Кажется мне, что денек не из легких будет!

— А ты не ходи, — сказала Наталья, укладываясь рядом и обнимая Даосова за шею. — В конце концов, ты на себя работаешь, а не на дядю или государство. Позвони своей нимфоманке, пусть она за тебя завтра отдувается.

«Хорошо бы, — сонно подумал Даосов. — Выдернет меня завтра мэр, а у меня ни одной души. Ведь не поверит, посчитает, что я против него играю». Впрочем… Борис Романович сонно осклабился. Была в этой истории своя прелесть. Кажется, он знал, какую приманку подбросит Брюсову. Знал и не сомневался, что мэр Царицына на нее польстится. Прием был, конечно, не слишком честным, но угрызений совести Даосов не чувствовал.

Тем более что сны ему в эту ночь не снились.

Борис Романович не ошибся. Рабочий день его начался с визита референта главы города. Терентьев подождал реин-карнатора в прихожей, сопроводил Бориса Романовича к машине и даже открыл перед ним дверцу. По всему было видно, что получил референт указание вести себя почтительно и корректно.

— В общем, так, Боря, — уже в дверях встретил реинкар-натора энергичный мэр. — И не возражай! Все продумано до тонкостей. Воду пить будешь? Или что-нибудь покрепче желаешь? Садись, садись, дружище, нам надо детали обговорить. Значит, так: ты инструктируешь все имеющиеся у тебя души, и мы подсаживаем их в тех, кто может голосовать против меня. В первую очередь, конечно, в учителей и рабочих тракторного завода, завода гидрометизов и некоторых других предприятий. Список я уже набросал. Представляешь, все будут ждать, что они против меня проголосуют, а они будут голосовать за меня! Как тебе мысля? Нравится?

— Мысль неплохая, — осторожно согласился Даосов, пощипывая бородку. — Только вот одна загвоздочка у нас с вами наметилась. Душ-то у меня нет!

— То есть как? — Мэр машинально выпил стакан минералки, налитый им Даосову. — Как это нет? Темнишь, Боря?

Кинуть меня решил?

Даосов молча протянул ему газету с объявлением, которое было обведено красным фломастером. Брюсов прочитал объявление, поднял глаза на реинкарнатора и некоторое время укоризненно смотрел на него.

— И ты продал? — тоном государственного обвинителя спросил он.

— Если бы! — Борис Романович коротко пересказал мэру события недавнего прошлого,

Мэр слушал его, недоверчиво вздернув левую бровь. По лицу Валерия Яковлевича Брюсова было видно, что ни на грош он не верит сидящему перед ним прощелыге. Загнал по объявлению души, а теперь оправдания придумывает, сочувствия ищет.

— Так… — Валерий Яковлевич энергично потер подбородок. — Значит, ваши души уже у него? Я правильно понял? — Даосов кивнул, стараясь не смотреть мэру в глаза.

— Скажите, — Брюсов заерзал в кресле, — я так понял, что он еще и договора оформляет?

— А вы что, хотите с ним договор заключить? — Даосов искоса глянул на мэра.

Наверное, такое же выражение лица было у доктора Фауста, когда к нему подкатил со своими предложениями Мефистофель. Даже и гадать не стоило, видно было, что Сатана здесь будет править бал. И случится это в самое ближайшее время.

— Ладно, — сказал мэр. — Ты мне скажи, условия договора та сторона выполняет добросовестно?

— Разумеется, — пожал плечами Даосов. — Кто бы с ними договора заключал, если бы они шельмовали! Сами понимаете, им иначе нельзя. И так клиентура редка, а начнешь мошенничать — так последних клиентов растерять можно. Только я вам рекомендую до заключения договора классику почитать. Особенно Данте, у него в «Божественной комедии» очень хорошо муки грешников описываются.

Похоже, говорил он все это в воздух. Не слушал его Валерий Яковлевич. По хитрому выражению на его лице было видно, что мэр напряженно прикидывает, как ему беса кинуть. Занятие это безнадежное, за тысячелетия все лазейки обитателями Ада были изучены и надежно перекрыты. Но каждый, кто решается продать свою душу, полагает, что он умнее предшественников. Брюсов исключением не стал. Скользнув безразличным взглядом по потерявшему общественно-политическую ценность реинкарнатору, Валерий Яковлевич вызвал в кабинет референта.

— Значит, так, — сказал мэр, протягивая референту газету с обведенным адресом. — Свяжешься с человеком, который сидит по этому телефону, договоришься о встрече. Да повежливее будь. От него много зависит.

Видно было, что Даосов для них уже интереса не представлял. Все мысли мэра были направлены на встречу с обидчиком Бориса Романовича, он уже мысленно подписывал договор с бесом на выгодных для себя условиях. Можно подумать, что такие условия существуют! Конечно, бес и мурло свое приветливым сделать может, и предложения задвинуть такие, что голова от них кругом пойдет. Бес в помощь, мужики! Каждый, как говорится, делает петлю из веревки, которая ему к лицу.

— Я пойду? — спросил Даосов.

— Конечно, конечно. — Валерий Яковлевич Брюсов рассеянно смотрел сквозь него. — Только это… Обойдемся без предупреждений, Борис… э-э-э… Романович. Сами понимаете, что в таких деликатных делах молчание действительно становится золотом. — Мэр подумал немного и добавил: — Здоровье опять же сохраняется. Да что я вас убеждаю? Вы, Борис Романович, и сами все хорошо понимаете, правда?

— Разумеется. — Реинкарнатор неторопливо поднялся. — Не буду давать вам советов, Валерий Яковлевич, думаю, что вы тоже осознаете последствия принятого вами решения.

Он прошел мимо вахтера, упоенно читающего газету, и вышел на улицу. Даже не верилось, что все прошло без излишних осложнений. Нет, все-таки и среди политиканов встречаются иной раз разумные люди! Тут Борис Романович на радостях, пожалуй, и поспешил. Разумный человек не сунется договор с дьяволом заключать. А именно это мэр Царицына как раз и намеревался сделать. Ишь глазенки-то как загорелись!

Соболезновать мэру Даосов не собирался. Не подросток половозрелый, знает, на что идет! Выборы он, конечно, выиграет, тут и сомнений никаких не может быть… Подумав об этом, Борис Романович остановился посредине улицы, напугав встречную старушку в джинсовом костюмчике. На поводке у старушки крутился вычурно стриженный пудель в попонке из того же материала, что костюмчик старушки.

А вот об этом забывать не стоило. Плохо оказаться меж двух огней от одного убережешься, другой тебя обязательно опалит. Борис Романович Даосов некстати вспомнил о своем разговоре с губернатором. Судя по всему, сотрудничества с областной властью избежать было невозможно.

Собственно, ничего опасного в этом сотрудничестве не было. Да и операция, задуманная губернатором, особой сложности не представляла. Смущало то, что несколько дней назад малый российский лама как в воду глядел. Что он при отлете посоветовал? Помнится, он тогда очень туманно высказался в том смысле, что ежели Жухрай выборы проиграет, то опасности представлять не будет. А почему он не будет опасности представлять? А потому что в случае проигрыша Даосов должен помочь ему рокировку нужную сделать, чтобы он на коне оставался. «А ведь я ему этого не говорил», — внезапно вспомнил Даосов. Из этого странного разговора вытекало, что все происходило в Царицыне по воле богов или — что выглядело гораздо более вероятным — малый российский лама бегал в одной упряжке с областным руководством.

— Черт! — зло сказал Борис Романович, и пудель, до того смотревший на него любознательными карими глазками, радостно залаял.

— Ходят тут всякие, людей пугают! — обиженно сказала старушка.

Только и забот у Даосова оставалось — старух на улице пугать. Последнее время в основном пугали его. И высовываться особо не следовало, тем более возражать власть предержащим. При воспоминании о своих бытовых противниках Даосов почувствовал неожиданную злость. Ну какого черта они лезли в его размеренную устоявшуюся жизнь? Ладно, нижние — им положено было козни строить! А на кой черт нужны Борису Романовичу губернаторские заботы и заморочки жуликоватого царицынского мэра?

Он уже находился у моста чрез речку Царицу, когда мимо него проехал белый «жигуленок», которым управлял референт мэра. Рядом сидел бес в образе кладбищенского сторожа. Выглядел бес победителем. Достаточно было взглянуть на него, чтобы сообразить — на этих выборах мэр города выиграет, и с солидным отрывом. Жалости к Валерию Яковлевичу у реинкарнатора не было, каждый знает, на что идет. Рыбак должен знать, что иногда крючок могут проглотить с ним самим. Только вот населению города, которым станет управлять тот, кто продал душу дьяволу, можно было лишь посочувствовать,

В офисе было пустынно и прохладно. Леночка, уютно 4расположившись на своем рабочем месте, читала очередной журнал. А может быть, и картинки просматривала — судя по внешнему виду, журнал своих читателей лишними знаниями не отягощал.

— Никто не звонил? — поинтересовался Борис Романович.

Оказалось, что никто не звонил.

Даосов прошел в свой кабинет, уселся за стол и некоторое время бесцельно смотрел в окно. Настроение было мерзопакостное.

В кабинет вошла Леночка.

— Борис Романович, — сказала она. — Я на завтра возьму отгул? Праздник все-таки!

— Да-да, конечно, — рассеянно согласился Даосов, но тут же спохватился: — А что за праздник?

— Так ведь выборы завтра, — безмятежно помаргивая длинными ресницами, сказала компаньонка.

— Так ведь не президента выбираем, — резонно сказал Борис Романович, но великодушно предоставил Елене Владимировне испрошенный ею отгул.

Оставшись один, он открыл сейф, достал шкатулку и некоторое время бездумно рассматривал ее обтянутую шелком пустоту.

Ничто так не ранит душу, как внезапное банкротство.

Нищий привыкает к своей нищете, неожиданно лишившийся достатка чувствует себя обворованным. «Может, и в самом деле жениться? — в который раз за последние дни подумал Даосов. — Сказано ведь было, не складывай все в один мешок — не снесешь! Да и Наталья все-таки хорошая баба. Хватит приключений, пора уж подумать о спокойной старости. Деньги у нее есть, за полгода пополню душехранилище, в европы смотаюсь. Сейчас у нас рачительные немецкие души в цене, а там, наоборот, все духовность искать бросились, Достоевским зачитываются. Вот и наладим обмен душевными ценностями в полном соответствии с запросами…»

В то самое время, когда Борис Романович Даосов предавался философским рассуждениям о роли собственности в жизни реинкарнатора и путях обновления различных народов в результате качественно налаженного душеобмена, заместитель губернатора Царицынской области Куретайло ступал на путь измены областному руководству.

Игорь Дмитриевич хорошо понимал, что обстановка резко изменилась. Можно, конечно, вообразить, что менты на работе напились до того, что им генералы со змеями мерещиться стали. Однако Куретайло не зря пожил в столице, не зря столько времени занимался вопросами областного строительства, а потому сразу сообразил, что если в реалии жизни начинает вторгаться фантастика, то рано или поздно все изменится, и изменится бесповоротно.

Следовательно, пришло время выбирать свой дальнейший жизненный путь. Можно было переметнуться на сторону городского мэра. Тайно Игорь Дмитриевич об этом думал не раз. Однако вступать на этот путь Куретайло не очень хотелось. Ну представьте себе, что вы перебрались через реку и принялись поливать мост керосином, совершенно не представляя, что вас ждет впереди. На такие безрассудные поступки заместитель губернатора не был способен. Тем более что день выборов, в который выявятся победители и побежденные, неумолимо приближался. Игорь Дмитриевич рисковать не хотел.

Но и оказаться в этот день рядом с губернатором и разделить с ним более чем возможное политическое поражение Куретайло не жаждал. А потому он поступил просто и мудро, как всегда, когда испытывал неуверенность и колебания. Он лег в больницу.

Уткнувшись лицом в серую наволочку жесткой больничной подушки, Куретайло ощутил спокойствие. Чувство это знакомо политикам и ворам. Суета гонки завершилась периодом философского покоя. Не надо куда-то бежать, не надо рвать страхом жилы и сердце, можно просто лежать, глядя в зарешеченное окно, в котором проплывают облака. Некоторые скажут: при чем тут политики? Но ошибки нет. С некоторых пор понятия «политик» и «вор» являются у нас синонимами. Не верите? Автор тоже не верил, пока не увидел по телевизору, как один из депутатов Государственной Думы с трибуны обратился к своим коллегам; «Пацаны! Хорош пустые базары гнать! Поговорим наконец без понтов…» И что интересно — коллеги встретили эти слова бурными аплодисментами!

Не стоит ходить далеко, недавно сам премьер-министр с высокой трибуны без тени смущения заявил, что коллеги его заказали, и только потому, что многим не нравится, как ложится расклад бабок.

Куретайло лежал на больничной койке и обдумывал, как ему жить дальше, с кого ему, так сказать, дальнейшую жизнь делать?

Впрочем, особо и раздумывать не приходилось. Победит Жухрай — слава Богу, «дорогой вы наш Иван Николаевич, я всегда верил в вашу победу, последние дни так переживал, что сердце прихватило, едва инфаркт не получил!» Ну а Брюсов на финише вперед вырвется — тоже ничего страшного. «Верите, Валерий Яковлевич, я всегда не доверял этому краснорожему, он, подлец, едва область не загубил, я ему и помогать не хотел, потому и в больницу лег, чтобы не мешать вашей победе, в которой, кстати, никогда не сомневался!»

Главное — вовремя показаться на глаза победителю. За годы в политике Игорь Дмитриевич Куретайло этому научился в совершенстве.

Глава 26

Еще десять лет назад выборы в нашей стране проходили без особого выбора. Это сейчас народу предлагают самых разнообразных политиков из своеобразных людей. Думал ли, скажем, ранее судимый за изнасилование господин Цицуев, ставший главой концерна «Росич», что он будет баллотироваться на должность губернатора? Видел ли он это в своих мрачных тюремных снах, лежа под шконкой, на которой храпели граждане, совершившие более достойные злодеяния в виде убийства или разбойного нападения на ювелирный магазин, а потому не принимающие порочного насильника в свою компанию? Победа Цицуеву, конечно, не светила, но определенный процент голосов он все-таки набирал. Это вам не прежнее время, ныне все равны перед гражданами, которым в последнее время все равно. В конечном счете всегда выигрывает тот, у кого власть или деньги.

Владелец кафе на Царицынской набережной Мартин Цоганович Шабальян в беседе с автором жаловался, что возраст и здоровье не позволяют ему принять участие в предвыборной гонке. Он не сомневался даже, что его бурная биография окажется вполне достойной народного внимания, и, возможно не без оснований, полагал, что в случае участия в выборах хотя бы место в областной Думе, на худой конец — в городском Совете города Царицын ему обеспечено.

Как уже говорилось, народ у нас выбирает сердцем. Однако никто не знает, где оно находится у нашего народа. Определенные подозрения есть, но вслух я их не выскажу. Сообразительным гражданам, любящим кроссворды, сканворды и ребусы, порекомендую вспомнить, через что у нас любое мероприятие проводится, любая работа проворачивается.

Утро красит нежным цветом стены избирательных участков, гремит бравурная музыка, и члены комиссий, расположившись над алфавитными списками избирателей, ждут первого посетителя так же терпеливо, как ждут лесные разбойники подгулявшего купчишку. Не то чтобы он им особо нужен был, в конце концов, выборы определяются у нас не активностью избирателя, а хитромудростью и сметкой председателей избирательных участков. Появление избирателя означает, что выборный процесс пошел, и теперь только стихийное бедствие вроде извержения вулкана или прямого удара молнии этот процесс может прервать.

Избиратели идут на участки, а избираемые наблюдают за процессом из своих избирательных штабов. В холодильниках ждут своего часа водка и шампанское. Игристым шампанским обычно отмечают победы, при поражении, словно горькое лекарство, по стаканам разливается водка. И это правильно, товарищи!

Оба претендента на пост губернатора в равной степени были готовы как к победе, так и к поражению. Впрочем, не будем лукавить — мэр города Валерий Яковлевич Брюсов был нацелен только на победу, и надо сказать — для того у него были веские основания. На электорат он особо не надеялся, но надежный союзник, обретенный с заключением тайного договора, в котором подпись проставляется кровью из вены, свое дело знал и действовал в полном соответствии с учебником интриг для бесов второго и третьего разрядов.

Если бы Иван Николаевич Жухрай догадывался, что предпримет его политический соперник!

Сначала неожиданный союзник предложил Брюсову запустить в воды реки Волги избирательно действующую дизентерийную палочку, которая выводила бы из строя политических врагов мэра и не трогала его последователей.

— Не сходи с ума, — сказал Валерий Яковлевич. — Забыл, что подо мной Центральный гастроном? Им только повод дай, они эту самую палочку у меня в продуктах отыщут. И тогда всему хана — и выборы перенесут, и магазины прикроют! Лучше пойдем проторенным путем. Души, что ты у нашего реинкарнатора изъял, в наличии? Вот и давай ими воспользуемся. Охватим самые опасные в политическом плане участки.

Бес поморщился. И его можно понять: кому понравится, что тебя учить начинают, тем более что душ у него уже не было, в тот же вечер он их с сопроводительным письмом по назначению отослал, дал самые нелестные характеристики и тем самым, значит, отрапортовал об успешном выполнении плана. К тому же работа казалась ему не особенно сложной. Ну отказался клиент от простейшего решения задачи, не требующего магии и потустороннего вмешательства. Что с того? Если знаменитый земной авантюрист Остап Бендер знал двести способов отъема у граждан денег без нарушения положений Уголовного кодекса, то в учебнике интриг способов достижения необходимых политических целей было описано не меньше.

— Ты, братец, не лез бы не в свое дело, — задумчиво листая пухлый фолиант, сказал бес. — Ты меня лучше машиной обеспечь. У меня свое видение проблемы. И был совершенно прав.

Продавец не должен совать свой нос в дела покупателя, Знать бы только, кто тут покупатель, а кто продавец!

Впрочем, с ситуацией бес справился, как это и полагалось профессионалу. К десяти вечера он вернулся в штаб обессиленный, но довольный. Потирая руки, смотрел на мэра города хищным собственническим взглядом. Тонкие губы змеились улыбкой, приоткрывая длинные неровные зубы.

— Что, господин губернатор, не терпится? — спросил бес. — Можете пить шампанское!

Не то что Валерий Яковлевич Брюсов не верил в возможности своего новоявленного партнера, но открывать шампанское он остерегся до получения сведений из избирательных участков.

Многих председателей избирательных комиссий в этот вечер ждали неприятные сюрпризы.

На избирательном участке номер сто двадцать три председатель лично бросил в урну сто двадцать бюллетеней, гарантирующих победу Жухраю. При подсчете выяснилось, что из всех избирателей за прежнего губернатора проголосовало шесть человек. Председателя едва отпоили валокордином.

— Не может быть, — лепетал он, безумно поглядывая по сторонам. — Не может быть… Своей рукой… лично…

На другом избирательном участке к девяти часам вечера проголосовало всего десять процентов избирателей. К десяти часам проголосовало девяносто процентов, но постовой милиционер не заметил, чтобы мимо него в последний час проходили толпы народа. Надо ли говорить, что и на этом участке избиратель голосовал за Валерия Яковлевича Брюсова?

Сведения, поступающие из сельских районов, внушали некоторую надежду. Однако городских избирателей Иван Николаевич Жухрай проиграл. Надо сказать, что дело свое бес знал, а усердия у него было значительно больше, чем у любого агитатора.

Впрочем, читатель, опустим описание процедуры свободных выборов. Процедура это нудная и к тому же абсолютно неинтересная широким слоям граждан. Сколько раз за свою жизнь мы были избирателями и искренне считали, что от нашего голоса что-то зависит! Увы! Сильные мира сего знают, как добиваться необходимых результатов, а быть может, каждый из них в разное время заключал договора с представителями организации, скупающей души с незапамятных времен. Но даже если прошлые победы канувших в историю деятелей были следствием исполнения нечистой силой своей части договора, тем интереснее нам будет следить за механизмами, которые были задействованы на выборах губернатора Царицынской области.

А еще интереснее нам следить за тем, что происходит в избирательных штабах.

К часу ночи, когда в штабы начали поступать первые сведения о результатах выборов, в штабе губернатора начали понимать, что пора открывать водку. Официальных указаний о том еще не поступало, но первые пьяные уже начали обживать общественные туалеты. В одной из комнат звенела переборами гитара, и бородатый активист разнузданно пел Галича. Кто же знал, что по жизни этот активист напоминал настоящую редиску — под тоненькой красной кожицей скрывалась сахарная белая мякоть.

Жухрай просмотрел подготовленную штабом сводку, бросил ее на стол и криво усмехнулся.

— Где Куретайло? — спросил он.

Увы! Куретайло был в больнице. Впрочем, неудобство от пребывания своей правой руки на больничной койке испытывал лишь губернатор. Сам Куретайло, просмотрев новости по местному каналу, выключил телевизор и достал из тумбочки бутылку коньяка. Итак, он не ошибся. Карта старого губернатора оказалась слишком мелкой, а все тузы были у Брюсова. Теперь следовало подумать о том, как строить взаимоотношения с новым губернатором. Несомненно, надо оказаться полезным ему, и не просто полезным, а жизненно необходимым. Выпив рюмку коньяка, Куретайло обнял подушку руками и начал выстраивать стратегию своих взаимоотношений с новым губернатором.

Жаль, что старый губернатор об этом не знал, в противном случае он не преминул бы сделать достоянием широкой общественности взаимоотношения своего заместителя с фирмой «Аврорус», более того, правоохранительные органы немедленно получили бы команду разобраться с гражданином Куретайло по всей строгости российских законов.

Около двух часов ночи Иван Николаевич Жухрай потребовал водки и устало констатировал, что новая номенклатура одержала сокрушительную победу над старой. Члены штаба старались не смотреть на своего кандидата.

Закусив ломтиком балыка холодную водку, Жухрай обвел взглядом мрачные лица соратников и загадочно объявил, что борьба еще не закончена, более того, с победой соперника она вошла в свою последнюю стадию. Соратники недоуменно переглянулись. Отрыв мэра от губернатора выглядел так внушительно, как выглядел бы результат забега, в котором участвовали, скажем, заяц и черепаха. Всем показалось, что губернатор сошел с ума. О каком продолжении борьбы могла идти речь, когда надо было бежать в кабинеты и жечь служебные документы, которым никак нельзя было попасть в руки врага?

Между тем теперь уже бывший губернатор Царицынской области Иван Николаевич Жухрай приказал разлить водку по стаканам, первым поднял свой и провозгласил тост, показавшийся вначале непонятным и нелогичным даже самым верным последователям проигравшего выборы чиновника. Губернатора не поняла даже первый секретарь Царицынского обкома партии Алевтина Опоркина, хорошо знавшая чаяния и желания простого россиянина. Подняв свой стакан, губернатор подмигнул сразу всем присутствующим.

— За поражение, — сказал он. — За сокрушительное поражение, которое еще обернется оглушительной победой!

Сделав такое загадочное заявление, Иван Николаевич Жухрай вышел в другую комнату, вызвал водителя и отдал ему соответствующие распоряжения.

Отправив водителя, губернатор воровато огляделся и достал сотовый телефон. Еще раз оглядевшись, он набрал номер и, когда собеседник взял трубку, негромко сказал.

— Положение критическое, и я нуждаюсь в вашей помощи. Машина за вами уже пошла.

Посидел немного, негромко и рассеянно насвистывая «Интернационал», потом вновь решительно взялся за телефон. Номер был занят, и Ивану Николаевичу пришлось повторить вызов несколько раз. Наконец на другом конце провода трубку подняли.

Иван Николаевич назвал себя, ласково подышал в трубку, выслушал сказанное ему в ответ и отключился.

Вернувшись в комнату, где уже шло мрачное и неулыбчивое веселье, он сел на пустой стул, налил себе водки и потянулся стаканом к Алевтине Опоркиной. Первый секретарь, страдальчески морщась, мужественно выпила свою водку и торопливо запила ее минеральной водой.

— Что я в Москву сообщу? — горестно вопросила Алевтина Васильевна, задумчиво вздернув реденькие брови. — Боюсь, не поймут нас там.

Жухрай лихо выпил, подмигнул мятущемуся секретарю и бодро пропел:

И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди! И Ленин — такой молодой, И юный Октябрь впереди!

— Ах, Иван Николаевич, — вздохнула Опоркина. — Не солидно ты себя ведешь! Какой уж тут октябрь впереди, когда январь на носу! Мы с тобой не выборы, мы с тобой поединок за души трудящихся проиграли!

— Души? — Иван Николаевич Жухрай погрозил партийному руководителю пальцем, потом огляделся и приложил палец к губам: — Ти-хо! Об этом, дорогой мой секретарь, никому ни слова!

И в это время дверь распахнулась, в комнату вошел бородатый гитарист и, взяв несколько неуверенных аккордов, хрипловатым, под Высоцкого, голосом прогнусавил:

Слева бесы, справа бесы, Нет, по новой мне налей! Эти — с нар, а те — из кресел, Не поймешь, какие злей.

И куда, в какие дали, На какой еще маршрут Нас с тобою эти врали По этапу поведут!

— Это что еще за диссидент? — грозно вскинулся Иван Николаевич Жухрай. — Гоните его к чертовой матери! — Не шуми, — по-партийному требовательно оборвала губернатора Опоркина. — Не видишь, переживает человек! Выпили.

Бородатый гитарист попытался спеть неувядаемую песню времен детства Ивана Николаевича Жухрая и комсомольской юности Алевтины Опоркиной, но народ его не поддержал. К выборам готовились основательно, и у большинства это была последняя возможность поесть бутербродов с черной икрой и финского сервелата под настоящую московскую водочку с завода «Кристалл». Никто не спорил с тем, что «Орленок» замечательная песня, но петь ее именно сейчас всем казалось неуместным, все равно что запеть на свадьбе любимую песню Владимира Ильича Ленина «Замучен тяжелой неволей». Хорошая песня, но явно несвоевременная.

Постепенно веселье набирало обороты. Одновременно оно становилось несколько страшноватым, неуловимо напоминая последнее пиршество немецких генералов перед решительным штурмом их рейхсканцелярии советскими войсками. Будь Кукрыниксы свидетелями этой пьянки, картина бы — ей-богу! — получилась у них не менее выразительной.

Жухрай выпил еще немного, вышел в коридор и закурил.

— Что делать-то будем?

Жухрай огляделся.

Рядом с ним стояла Алевтина Опоркина, по старой, еще целинной привычке знакомо сминая длинный мундштук «беломорины». Именно такой она в далекие пятидесятые была заснята безвестным кинооператором, делавшим фильм о Никите Сергеевиче Хрущеве. Потом Никиту Сергеевича сняли, признали, что курение вредно для здоровья, и либо по той, либо по другой причине, но демонстрировать кадры с курящей комсомолкой перестали. Тем более что к тому времени многие лица комсомольского возраста начали интересоваться анашой. Чуйская долина, как известно, находилась совсем недалеко от целинных земель, а полноценного косяка без папиросы, это известно теперь даже школьнику, забить невозможно.

— Так что будем делать? — Алевтина Опоркина задумчиво выдохнула клуб едкого дыма в лицо губернатору. — Распишемся в собственном бессилии?

Жухрай разогнал дым ладонью.

— Сдаваться не намерен, — сдавленно сказал он.

— И что ты предлагаешь? — Первый секретарь задумчиво дымила, глядя в окно. — Мы, дорогой товарищ, не грызловский «Медведь», нам с Центризбиркомом воевать никто не поможет! Надо, Иван Николаевич, глядеть правде в глаза. Поражение мы, конечно, в этот раз потерпели, но оно нас многому научит. Партия всегда из своих поражений извлекает исторические уроки. Уж таковы мы, большевики!

— Я, Алевтина Владимировна, сдаваться не собираюсь, — глухо сказал Жухрай. — Буду бороться до последнего!

Развить свою мысль Иван Николаевич не успел. В конце коридора показался его водитель. Как всякий водитель, возящий руководителя высокого ранга, личный шофер Жухрая был дороден, нетороплив в движениях и многозначителен в словах.

— Привез я его, Иван Николаевич, — глуховатым баском сообщил он. — В машине сидит. Ждет, как говорится, ценных указаний.

Жухрай достал из кармана пиджака сотовый телефон и торопливо набрал номер.

— Это я, — сообщил он, едва на другом конце провода взяли трубку. — Что скажешь, родная?

Похоже, ответ его удовлетворил. Губернатор отключился, сунул трубку в карман и крепко пожал руку недоумевающему первому секретарю.

— Ты куда? — спросила губернатора Алевтина Опоркина.

— Главное — не сдаваться, — лучезарно улыбнулся Иван Николаевич. — Был когда-то в советские времена фильм. «Бой после победы» назывался.

— Так то после победы, — сказала первый секретарь, жестким тычком давя папиросу о бетонный подоконник. — А у нас — поражение!

— Ах, дорогая Алевтина Владимировна, — уклонился от прямого ответа губернатор. — Так ведь и мы рождены, чтоб сказку сделать былью! И мы ее таки сделаем былью! Обязательно сделаем!

Глава 27

Что такое девальвация чувств?

В старом анекдоте это подмечено довольно верно. Девальвация чувств наступает тогда, когда жена меняет золотую душу своего мужа на железную плоть соседа. Так что известный царицынский поэт Владимир Маковецкий был прав, когда в чувственном порыве писал.

Осужденья врагов мне не надо. Сожаленья друзей — не приму! Я ушел, и душа моя рада, Что все вышло у нас по уму…

А вот у бывшего мэра города Царицына Валерия Яковлевича Брюсова по уму не вышло. И то, что испытывала в ночь после выборов его душа, никак не назовешь душевным равновесием.

Интересно, что бы вы подумали, когда в момент упоения заслуженной победой, после обильного возлияния с друзьями вы возвращаетесь домой, ложитесь на диван, чтобы предаться неге и мечтам, и в это время ваша жена вероломно впускает в дом ненавистного политического соперника и с ним двух неизвестных мужчин? Вы ведь даже не подозреваете, что одна из причин столь странного поступка вашей жены — политические разногласия, имеющие, вполне вероятно, определенную сексуальную подоплеку.

И что бы вы пережили, когда эти двое неизвестных мужчин по команде вашего врага ловко и сноровисто переворачивают вас на живот и сдирают с вас пижамные штаны, открывая молочно-белые ягодицы? Несомненно, вы будете думать, что проигравший на выборах соперник таким образом изощренно пытается отомстить вам.

Валерий Яковлевич боролся из последних сил. Однако водителей себе Иван Николаевич Жухрай умел подбирать. Что может сделать худосочный интеллигент против людей, привыкших на трассах менять колеса «КамАЗам»? Ну, укусить разок жестко держащую тебя руку. Ну, вякнуть о правах человека, пообещать, что покусившиеся на святое будут наказаны по всей строгости российских законов. Нападавшие, насильники на это ответили грубым смехом и продолжением своих непотребных действий, после которых Валерий Яковлевич почувствовал легкое головокружение и полное безразличие к своей судьбе.

Но до надругательства дело не дошло.

Хозяин дома вдруг ощутил резкий укол в одну из ягодиц. «Отравили!» — Валерий Яковлевич с отчаянием обреченного задергался в крепких руках нападающих, промычал нечто оскорбительное в адрес предавшей его супруги и своего политического оппонента, вскинул голову и провалился в спасительное забытье.

— Готово? — спросил Жухрай бледного реинкарнатора, застывшего у постели мэра с иголкой в руке. Даосов кивнул.

— Давай, братишка, — нетерпеливо и хищно сказал губернатор, берясь за пряжку своего ремня. — Верши социальную справедливость!

Трудно сказать, что явилось причиной относительной неудачи царицынского реинкарнатора — торопливость проводимой операции или качество игл, к которым в последние дни Борис Романович Даосов потерял всяческий интерес. А может, все было во внутреннем противлении Даосова коварной судьбе?

Однако факт остается фактом — полного душеобмена не получилось. Впрочем, ничего страшного в том, что половина души губернатора вселилась в тело мэра, а вторая половина осталась в собственном теле, куда в свою очередь вселилась половина души Валерия Яковлевича Брюсова, реинкарнатор не видел.

Собственно, что такое коммунист? По сути своей, это демократ, зажатый тесными рамками тоталитарной системы. Потому он всегда тоскует о свободе, выплескиваясь пафосом и гневом в кухонных разговорах по душам за бутылкой водки. А что собой представляет демократ? Если заглянуть в его нежную душу, мы увидим уставшего от свобод коммуниста, который за рюмкой коньяка в загородном ресторане тоскует о сильной правящей руке. Говоря образно, это две половинки яблока. Самого настоящего яблока, а не того, о котором подумал сейчас читатель, поднаторевший в политике. Хотя и он в своих мыслях не так уж далек от истины.

Диалектика, господа!

Однако Даосов не подозревал, что происходит, когда обе половинки душ находятся в одном человеке. С ненавистью обозревая друг друга, в один прекрасный момент они замечают, что половинки половинками, но, однако же, они от разных яблок. Если коммунистическая половинка души представляет собой пепин шафран или, скажем, реддингтон, то демократическое яблоко сортом своим никак не ниже белого налива, который, как известно, отличается восковой спелостью, доходящей до прозрачной белизны. У нормального человека несовпадение убеждений половинок души вызывает раздвоение личности. У многих политиков подобное заболевание не в редкость и свидетельствует о широте политических взглядов и гибкости мышления.

Уже в машине Иван Николаевич Жухрай с явной опаской спросил реинкарнатора.

— Ты, Романыч, честно скажи: выпивка не повредит? Нет, выпивка при душеобмене повредить не могла, более того, она способствовала адаптации души в новом теле.

— Тогда тормози, — приказал губернатор. — Отметим по рабоче-крестьянски, где-нибудь на берегу, коньячком да икоркой с балычком…

Пока на берегу губернатор, следуя незнакомым, но социально близким ему рабоче-крестьянским традициям, подливал реинкарнатору в стакан высококачественный «Хеннесси», в доме мэра царило смятение, по масштабам своим не уступавшее происходившему в свое время в доме Облонских. Трудно состязаться в мастерстве с графом Толстым, но еще труднее не попытаться описать все, что творилось в эту ночь в доме мэра.

То ли выпитое шампанское ударило в голову Валерию Яковлевичу, то ли половинка души его соперника начала обживать левое полушарие мозга мэра, но в эту ночь Брюсову снились кошмары.

Снилось Валерию Яковлевичу, что его исключают из партии за публично сожженный партбилет. Вроде бы это его особо волновать не должно было, но отчего-то Брюсову хотелось просить прощения. Может быть, потому что председательствовал на собрании гордый человек в полувоенном френче и в круглой фуражке с маленьким козырьком. Человек выпячивал губы и смотрел на проштрафившегося товарища, как смотрел бы председатель ревтрибунала на попавшегося в лапы революционного правосудия Нестора Махно. Видно было, что на снисхождение Брюсову рассчитывать не приходится.

— Сжег партбилет? — громко спрашивал председатель и, не ожидая ответа, сам же отвечал: — Сжег, негодяй! Однозначно сжег!

Из-за спины его со скрытым злорадством выглядывал проигравший выборы губернатор Иван Жухрай и всем своим видом показывал: плохо тебе будет, Валерий Яковлевич! Ой, плохо!

Вызванная в качестве свидетеля Анна Леонидовна вышла на трибуну в красной косынке и, раскрыв черную общую тетрадь на девяносто шесть листов, принялась зачитывать прегрешения, допущенные ее мужем.

Грехи мэра и мужа в черной общей тетради были сгруппированы по принципам Морального Кодекса строителя коммунизма, но ежу было понятно, что основной упор сделан на прелюбодеяние и хищения, благо, что и тех, и других Анной Леонидовной было учтено более чем достаточно.

Председатель комиссии презрительно выпячивал губы и со значительным лицом кивал.

— Ну, подлец, что скажешь в свое оправдание? — спросил он, едва Анна Леонидовна закончила свое обвинение, — Будешь ли утверждать, что невиновен?

— Да чё там говорить, мужики, — сказал плечистый член комиссии в кожаной куртке и черной косоворотке, с хрустом разгрызая зеленое польское яблоко. — К стенке надо ставить эту контру без лишних слов! — Однозначно! — согласился председатель. — Кто еще хочет добавить к сказанному?

— Ко всему сказанному можно добавить лишь девять граммов из моего именного маузера! — хмуро сказал судья в кожаной куртке. — И этот паразит еще пытался занять место губернатора Царицынской области? Той самой области, которую наш вождь и учитель товарищ Сталин своей грудью защищал, пролетарской крови своей не жалея?

— Интриган, однозначно, — сказал председательствующий и налил в стакан газированной воды, которую, однако, не выпил. — Да ты хуже Немцова! Ты хуже Зюганова! Однозначно хуже! Ты — Троцкий!

Неподалеку от Валерия Яковлевича, словно примерная ученица, подняла пухлую ладошку его жена.

— Товарищи! — звонко сказала она. — Разрешите мне своей собственной рукой покончить с этим врагом трудового народа! Дайте мне маузер, товарищи! Клянусь, рука моя не дрогнет!

Губернатор Жухрай достал из-под покрытого кумачом стола громоздкую деревянную кобуру и извлек из нее маузер.

— Позвольте, — растерянно пробормотал мэр.

— Не позволим! — радостно вскричал председатель и зачем-то снял шапочку. — Предлагаю почтить память нашего товарища Валерия Яковлевича Брюсова минутой молчания!

Брюсов испуганно проснулся. Во рту стоял металлический привкус, словно перед пробуждением он сосал ствол маузера. В левом полушарии разгоряченного и немного заторможенного мозга ворочались непривычные и оттого пугающие мысли.

— Аня! — слабо позвал Валерий Яковлевич. Вошла жена, одетая медсестрой, но в высоких с раструбами кожаных сапогах. На крутом бедре ее топорщилась защитного цвета сумка с большим красным крестом.

— Leave me alone; let me be! [2] — сказала она.

Валерий Яковлевич откинулся на подушки. Анна Леонидовна достала из сумки длинноствольный маузер и прицелилась в мужа.

— I get it[3], — сказала женщина.

Валерий Яковлевич испуганно прикрылся пуховой подушкой и замер в ожидании выстрела. «Everything is galling west!» [4] — мелькнуло в голове.

И он снова проснулся.

Анна Леонидовна сидела в кресле напротив тахты и напряженно смотрела на него.

Иван Николаевич с усилием подмигнул ей. Чувствовал он себя отвратительно, от резких движений темнело в глазах. Голова была какой-то чужой, и он даже не сразу сообразил, что она и в самом деле чужая.

— Неосторожна ты, девочка, — сказал он. — Ночью с мужем спать надо, а ты у любовника сидишь!

— You went gaga? [5] — спросила женщина.

— Сука! — гневно и неожиданно сказал Валерий Яковлевич. — Так ты, выходит, мне с Ванькой изменяла?

Анна Леонидовна пожала полными белыми плечами.

— That's your beat! [6] — философски сказала она.

Ты, Валера, не гони, — глухо произнес кто-то рядом. Этот голос Брюсов узнал сразу. Говорил его политический соперник. — Сам знаешь, в каждой женщине сидит дьявол!

Иди, Иван, иди, — морщась, сказал Брюсов. — У себя в доме я сам разберусь! Сколько же лет вы с Анькой меня за нос водили?

Нет, товарищ мэр, — глумливо усмехнулся голос. — Ты еще, похоже, не проснулся. Куда же я уйду, если я в твоей голове?

Некоторое время Брюсов молчал, обдумывая услышанное. Женщина между тем поднялась и вышла, оставив мэра наедине со своими и чужими мыслями.

Это, выходит, ты с реинкарнатором договорился, — тяжело сообразил Валерий Яковлевич. — А Анька тебе помогала…

Так?

У тебя не голова, а Дом Советов, — глумливо сказал из левого полушария Жухрай. — Не мэр, а настоящий Штирлиц! Быстро сообразил!

Это что же такое получается? — продолжал размышлять Брюсов. — Ты — здесь, я — тоже здесь… Но ведь так не бывает!

Я тоже так думал, — вздохнул Жухрай. — Похоже, товарищ, нас с тобой обоих кинули. Так сказать, нас в коммуналку утеснили, а в моих хоромах теперь неведомо кто вечеряет! Полный абзац!

А с чего это Анька начала по-английски изъясняться? — От удивления и внезапно обуявшей его тоски Брюсов даже опустился до переговоров со своим соперником.

А это, братишка, ты уж сам думай, — хмыкнул губернатор. — Сам знаешь, чужая жена — потемки!

У Брюсова чесались кулаки, но бить было некого. Не станешь ведь самого себя бить кулаками по голове! С каким удовольствием он бы сейчас хрястнул по чисто выбритой физиономии своего ненавистного соперника!

Вот-вот, — сказал с левой половины Жухрай. — Допер? Мы теперь с тобой одно целое, дорогой Валерий Яковлевич! Я тебе что гуторю? Это раньше мы с тобой соперниками были, теперь мы — соратники. Братья, так сказать, по разуму! По мозгам, значит! — Он замолчал, потом осторожно спросил сидящего в правом полушарии Брюсова: — А ты ничего не чуешь ?

Чувствую, — признался бывший единоличный хозяин тела.

А что ты чуешь? — с интересом поинтересовался из левого полушария Жухрай.

Морду тебе хочется набить! — Валерий Яковлевич Брюсов сжал кулаки с такой силой, даже костяшки побелели.

Иван Николаевич Жухрай бережно разжал кулаки.

Не горячись, — посоветовал он. — Сам понимаешь, это все равно что самого себя бить… Ты же, Валера, не мазохист какой, чтобы от собственной боли кайф испытывать? Я тебе про другое гуторю. Лично у меня такое, товарищ, чувство, что я словно бы на части разодранный. Будто часть меня здесь присутствует, а другая часть где-то далеко-далеко…

Валерий Яковлевич поднялся с постели и принялся нервно расхаживать по комнате. Странное дело, теперь ему казалось, что левый глаз видит как-то не так. Более того, ему казалось, что левый глаз и смотрит как-то не так. Было в нем нечто от пристального коммунистического прищура губернатора.

Разговаривать не хотелось. Однако и прежней ненависти к своему политическому противнику Валерий Яковлевич не чувствовал. Глупо ненавидеть то, что живет в тебе. Было ощущение обреченности. Вот ведь влип! Что же теперь, всю оставшуюся жизнь с зашоренным идиотом в голове жить? Он тяжело вздохнул.

Нет, — сказал он. — Не знаю, как ты, а я вроде бы в целости. Ну, может, чего несущественного и не хватает. По мелочам вроде памяти.

Завидую я тебе, братишка, — сказал Жухрай. — А я тут вот сижу, гляжу по сторонам. И все мне не так! Словно бы меня в тыл к американцам забросили. Вроде бы и гуторят вокруг по-нашему, и обстановочка у тебя в квартире, как у меня. А все равно — все не родное. Последний раз я такое испытывал, когда в Германию ездил по обмену опытом. Вот, помню, губернатор ихний из Мюнхенских земель… герр Шредер… вроде и мужик неплохой, и шнапс пьет, как воду, даже без закуси… А все равно все чужое. И коровы не такие, и поля аккуратнень-кие,как в опытном хозяйстве института земледелия… И колхозники там сытые и толстенькие, как инструктора из моей администрации!

Голос губернатора жужжал внутри черепа, словно пчела забралась в тюльпан, облилась нектара и никак не могла выбраться наружу. Густой был голос, вязкий такой.

Валерий Яковлевич снова принялся мысленно приглядываться к себе. Никаких отклонений особенных он пока не замечал. Но, положа руку на сердце, кто бы из читателей этих строк смог бы с ходу определить, вся ли его личность на месте, или чего-то в ней не хватает? И неудивительно — ведь все мы живем в дурдоме, именуемом современной Россией. В происходящих событиях в ней трудно разобраться даже квалифицированному врачу-психиатру, что уж говорить о тех, кого всегда именовали простыми людьми! Нас жалеть надо? Такой диагноз, как вялотекущая шизофрения, можно смело ставить двум третям населения страны. Или даже всему населению, ведь все, что происходит вокруг нас, — это и есть самая настоящая вялотекущая шизофрения. В каждом из нас живет бескорыстный строитель коммунизма и одновременно хапуга, жаждущий личного достатка. И что интересно — они ведь прекрасно уживаются и стараются друг другу не мешать. Потому как очень хочется жить в достатке и при этом знать, что впереди тебя ждет светлое будущее.

Знаешь что? — начал Жухрай. —Давай, дорогой мой Валерий Яковлевич, придем к консенсусу. Все-таки нам теперь с тобой придется все делить — от жены до губернаторского кресла. Ты только прикинь, мы ведь вместе такого можем наворотить, чертям в аду тошно станет!

При упоминании ада и его обитателей Валерию Яковлевичу стало нехорошо. Захотелось консенсуса, пусть даже со своим политическим противником.

Это ты погорячился, — понял его и согласился Жухрай. — Однако не будем нервничать раньше времени, товарищ! Безвыходных положений не бывает! Выкрутимся, браток!

Брюсов вздохнул и снова сел на постель.

Умные люди всегда договорятся, — сказал Жухрай. — Выше голову, ты же все-таки член партии, хотя и бывший. Вообще-то, братишка, когда выяснилось, что мы с тобой в одном теле обитаем, я попервам шибко расстроился. Никак не мог в толк взять, что дальше делать. А теперь вижу, что различия промеж нас небольшие. Нервный ты только слишком, оттого и выгоды своей сразу ухватить не можешь.

Так кто из нас теперь губернатором будет? — поинтересовался Брюсов. — Выборы ведь я выиграл!

Ну, ты, брат, и властолюбивый, — отреагировало левое полушарие. — Оба будем. Ты, скажем, по четным числам, я — по нечетным… — Легким усилием воли он заставил тело Брюсова подняться. — Ладно, у нас теперь будет время для разговоров. Пойдем, что ли?

Куда? - удивился мэр.

Как это куда? — в свою очередь удивился его бывший соперник. — Анну будить?

Глава 28

Борис Романович сел, с трудом прикодя в себя.

Безумная ночь не прошла бесследно.

Вместе с тем особых воспоминаний она у Даосова не оставила. Все вспоминалось какими-то рваными и бессвязными картинами, от которых к горлу подступала тошнота.

Звонил телефон. На кухне нервно гремела тарелками Наталья. Как она оказалась в его квартире, Даосов абсолютно не помнил, но одно только ощущение того, что рядом родная душа, грело и успокаивало.

Звонки стали настойчивыми. Такими настойчивыми, что Даосов пожалел об отсутствии у него пистолета. С огромным удовольствием он сейчас бы расстрелял аппарат из пистолета! Во рту было сухо и так гадко, словно там неизвестный фермер устроил курятник на два десятка кур. Борис Романович сполз с тахты, с трудом добрался до кухни, виновато глядя на любовницу, достал из холодильника бутылку минеральной воды. Минералка приятно холодила руку. Даосов сделал несколько затяжных глотков.

— Хорош, нечего сказать! — с явным осуждением в голосе сказала Наталья.

Замолчавший было телефон ожил вновь. Борис Романович вернулся в комнату, поставил бутылку минералки рядом с телефоном и взял трубку.

— Ну? — спросил он. Не то чтобы он был невежливым, просто на более длинную фразу сил не хватило.

— Даосов? — душевно сказали в трубку. — Какая ты сволочь, Даосов!

— Не по-нял? — в три приема выдохнул Борис Романович и снова приложился к бутылке с минеральной водой.

— Чего там не понять, — вздохнул собеседник. — У меня же с Брюсовым контракт был. Только не говори, что ты этого не знал, Боря! Контракт был, и, между прочим, кровью подписанный! А ты что наделал? Ну что ты наделал? Зачем ты его душу на два тела разделил? Им ведь и жить теперь по-разному! Как мне теперь его душу в канцелярию представить?

— У каждого свои проблемы, — философски сказал Даосов.

Трубку досадливо бросили. Послышались короткие гудки. Даосов сел на тахту и снова приложился к бутылке. По-хорошему — надо было срочно уезжать. Больно опасная душевная конфигурация сложилась в телах губернатора и мэра.

В принципе ничего страшного не произошло, однако… Береженого Бог бережет. А в том, что от врагов ему следует ожидать неприятностей, Борис Романович даже не сомневался. Обитатели Ада — существа мстительные, им на хвост наступать не стоит.

Борис Романович послушал, как на кухне гремит посудой Наталья, и грустно подумал, что чудес на свете не бывает. Если ты родился неудачником, неудачником и помрешь! И тут тебе никакие боги не помогут. Рок, дорогие товарищи! Гезера, как говорят братья-евреи.

В комнату плавно вошла Наталья, села рядом и принялась скорбно и осуждающе молчать.

Даосов посидел смирно, ткнулся носом в плечо любовницы и негромко сказал:

— Может, уедем отсюда к чертовой матери? Наталья заглянула ему в глаза, взъерошила Даосову волосы и совсем по-матерински сказала:

— Бедненький ты мой! Иди прими душ, легче станет! Утро оказалось тоскливым не только для Даосова. Игорь Дмитриевич Куретайло, покинув больничную палату, чувствовал себя совершенно выздоровевшим. Более того, он был полон энергии и сил, настроение было прекрасным. Вот только на работу Игорь Дмитриевич не особенно торопился. Вместо того чтобы предстать перед очами проигравшего выборы губернатора, Куретайло отправился к мэру. Следовало ненавязчиво, но вежливо и с достаточным тактом поздравить Валерия Яковлевича с заслуженной победой на выборах и дать понять, что в областной администрации его с большим нетерпением ждут люди, которым прежний губернатор не давал развернуться и показать административные свои таланты во всей красе.

В приемной у Брюсова сидели несколько человек, но Куретайло это не остановило. Все-таки он был человеком федерального значения. Заместитель губернатора области — это вам не хухры-мухры, это скорее мухры, так сказать, хух-ры. Можно сказать, большие мухры-хухры.

Игоря Дмитриевича несколько поразил внешний вид мэра. Валерий Яковлевич был бледен, и под глазами у него обозначились синие мешочки подглазников, да и вид мэра казался страдальческим и загнанным. Тут опытному и сведущему в политике Куретайло следовало сообразить, что и к чему, но Игорь Дмитриевич ошибся. Он легкомысленно вообразил, что ничего страшного не произошло, подумаешь, отметил человек свою победу в гонках за счастьем и материальным достатком и немножечко увлекся. Так не прогулял ведь, не отговорился плохим самочувствием, на работу, понимаете, вышел! Вот такие руководители и должны достойно представлять в Совете Федерации заслуженную область.

— Поздравляю! — Игорь Дмитриевич даже не присел, демонстрируя новому губернатору преданность и уважение. — Честное слово, Валерий Яковлевич! Рад! Честное слово — рад! Искренне рад! Если бы вы. Валерий Яковлевич, знали, как тяжело было работать с этим старым ретроградом! Никакой смелости мысли, одни лишь заезженные коммунистические догмы! Думается, что под вашим руководством дела области пойдут значительно лучше! Люди, они ведь, честно говоря, устали от этого партийного дурака!

Но заместителю губернатора не повезло. Или день был нечетным, или два полушария головного мозга все-таки соединились в едином порыве к власти, но только мэр поднял голову, и Куретайло с ужасом увидел знакомый жесткий прищур.

— Партийный дурак, говоришь? — прогремел мэр. — Старый ретроград тебе надоел?

Ожидавшие приема посетители были несказанно удивлены. Да что там удивлены, шокировала их картина, случайными зрителями которой они неожиданно стали. Мэр города Валерий Яковлевич Брюсов с видимой натугой вынес в приемную обезумевшего от ужаса заместителя губернатора, хрипло дыша, приказал открыть дверь и бросил Игоря Дмитриевича Куретайло на ковровую дорожку, прикрывающую бетонный пол.

— И чтобы я тебя больше не видел! — непонятно сказал мэр. — Я тебе покажу заезженные коммунистические догмы!

И это было тем более странно, ведь всем было известно, что Валерий Яковлевич Брюсов твердо стоит на демократической платформе, одно время, когда его гастроном подвергли комплексной ревизии, он даже в правозащитниках ходил, с самим Сергеем Адамовичем Ковалевым вел интенсивную переписку. Присутствующие поудивлялись, но вслух никто из них ничего не сказал. Все помнили малоросскую поговорку и знали, у кого трещат чубы, когда дерутся паны.

Игорь Дмитриевич Куретайло поднялся и как-то странно, крабьим манером побежал по коридору на выход. Даже «до свидания» не сказал.

Оказавшись на улице, Игорь Дмитриевич обрел способность соображать. Вот, значит, как дело обернулось! Пока он в больнице лежал, а мэр выборы выигрывал, Иван Николаевич Жухрай нашел беспроигрышный ход и вновь стал губернатором! Ничего, ничего, значит, в теле губернатора сейчас находится душа мэра. И это очень даже хорошо! Куретайло откроет Брюсову глаза на грязные махинации своего бывшего руководителя. Он своего добьется! Не знаете вы, гады, Игоря Дмитриевича! Он еще вам покажет! Господи, бок-то как болит…

Пока заместитель губернатора причитал и грозился, добираясь до здания областной администрации, в городской мэрии происходило невероятное. Валерий Яковлевич Брюсов отказался принимать записавшихся на прием предпринимателей и приказал впускать к нему пенсионеров с их неотложными бытовыми нуждами и заботами. Заместители его собрались в кабинете у референта Терентьева. Станислав Аркадьевич был изумлен несколько больше заместителей, ведь он сам организовывал запись бизнесменов ва прием и рассчитывал поиметь с этого некоторую выгоду. Теперь надежды лопались радужными мыльными пузырями, оставляя на выбритом чистом лице Станислава Аркадьевича красные пятна.

— Будем перестраиваться, — грустно сказал первый заместитель, у которого и тени сомнения не возникало в том, что ему придется идти вместе с Брюсовым в областную администрацию.

Остальные тактично промолчали. Честно говоря, молчание это было каким-то подавленным. Тоска царила в кабинете. Тоска и уныние пополам с недоумением.

— На кой черт ему эти пенсионеры сдались? — не выдержал самый молодой заместитель, курировавший коммунальное хозяйство, включающее в себя кладбища и похоронный бизнес. Молодой был заместитель и глупый, не понимал, что именно пенсионеры дают ему возможность жить в достатке и сытости. — Ну, я понимаю, перед выборами… Тогда это необходимо было — встречаться и обещать. Сейчас-то зачем время тратить?

Первый заместитель укоризненно посмотрел на него. Нет, если по совести, то с мнением коммунального заместителя он был полностью согласен, но высказывать это мнение вслух считал бестактным. Начальству… э-э-э…

Да что там говорить! Никуда начальству заглядывать не следовало. На то оно и начальство, чтобы свою игру на несколько ходов вперед просчитывать.

— Курочке пришел звиздец, — удовлетворенно сказал начальник отдела международных связей Иван Матвеевич Бунша. — Видели б вы, мужики, как наш шеф его нес! Я думал, что у него пупок развяжется! Вынес его в коридор да как шмякнет об пол! Я сам видел!

— А вот за это, братцы, не грех и выпить, — сказал первый заместитель мэра, которому предстояло вместе с выигравшим выборы шефом идти на повышение.

С заместителем согласились. Пока тот щедро разливал по стаканам остывшую в финском холодильнике водку, в кабинете царило оживление. Как в лесу, когда порыв ветра трогает кроны деревьев. Гомон прошумел и стих так же неожиданно, как и начался.

— Ну, за удачу! — степенно сказал первый заместитель мэра, поднимая свой стакан.

— За продолжение демократических преобразований в масштабе области, — сказал заместитель по промышленности, явно рассчитывая, что мэру сообщат о его лояльном поведении.

Вскоре в кабинете референта воцарилась непринужденная обстановка. Выпили за победу на выборах, потом еще раз выпили — но уже за женщин и любовь. Станислав Аркадьевич, руководивший застольем не в первый раз, за очередностью тостов следил со строгостью грузинского тамады, потому обязательным и уместным оказался тост за родных и близких, не менее правильными показались тосты за мир во всем мире, за синее небо над головой. Да мало ли тостов можно произнести в прекрасный рабочий день в хорошей мужской компании!

Между тем, закончив прием пенсионеров, Валерий Яковлевич Брюсов приказал к себе никого не пускать. Оставшись один, он набрал знакомый номер и после длинных гудков услышал не менее знакомый голос.

— Здравствуй, Ваня, — после некоторой паузы сказал он. — Это тебя твоя вторая половинка беспокоит. Ты один?

— Какой черт один! — взорвались на другом конце трубки. — Этот кретин с утра, как мотылек, понимаешь, бьется в правом полушарии! И ноет, и ноет! Голова от него уже болит. Сам понимаешь, вчера ночь бурная была, а теперь еще и этот ишак достает! Господи, вот ситуация!

— Так вы не договорились? — удивилось левое полушарие мэра. — А у меня клиент вполне сговорчивый попался, к утру мы с ним по всем вопросам общий язык нашли.

— Значит, тебе умная половина досталась, — вздохнули на другом конце трубки. — А моя только ноет. Обидно ему, видишь, что выборы он выиграл, а результатами победы пользоваться не придется! Нет, этот Даосов — сволочь законченная! Он еще у меня умоется горючими слезами! Ты смотри, какую пакость он с нами сотворил!

— А я думаю, что нет худа без добра, — сказала та часть сознания Жухрая, что находилась в теле мэра. — Сам посуди, уникальная ситуация, а?

— А вот возьми и сам с ним поговори! — зло отозвался собеседник. — Или лучше всего, пускай с ним твоя правая половинка переговорит, мэр твой долбаный! Он, конечно, в твоем правом полушарии засел?

— Можно и поговорить, — покладисто согласился Жухрай со своей второй половиной. — Только ты трубочку к правому уху приложи, мой тоже слева ничего не воспринимает. Такой, брат, упертый!

— Упертый… — проворчал его собеседник. — Мой вообще ничего не хочет понимать. Ни справа, ни слева. Только и слышу от него: вы семьдесят лет рулили, теперь дайте и нам порулить… Автолюбитель хренов, все бы ему рулить! Знаешь, что он мне утром заявил? Гуторит, подлюга, раз уж так все получилось, раз судьба мне такая в чужом теле остаток жизни провести, я намереваюсь фракцию правых сил организовать. Только мне фракционности в своей голове не хватало! Боюсь, Ваня, подведет он меня под монастырь!

— Ладно, — сказал Жухрай. — Не забудь, трубку к правому уху надо приложить.

Сам же обратился к нетерпеливо ждущему Брюсову. «Видишь, браток, какая каша завернулась! — озабоченно вздохнул он. — Говорил я тебе, что не полностью мы в этом теле засели! Предчувствия меня не обманули. Ты уж попробуй убедить свою половину, что нельзя нам друг от друга отрываться. Сам знаешь, раздвоение личности штука опасная, глазом моргнуть не успеешь, как в задницу серу и аминазин колоть начнут! Жалко мужиков, обоих в одном теле в психушку загонят!»

Валерий Яковлевич согласился. Он приложил трубку к правому уху тела и негромко сказал:

— Алло? Валерий Яковлевич, ты меня слышишь?

— Губернатор Брюсов на проводе, — знакомым и вместе с тем каким-то чужим голосом отозвалась трубка. — С кем имею честь говорить? Кто это?

— Кто-кто, — усмехнулся Валерий Яковлевич. — Конь в пальто. Брюсов на проводе, вторая твоя половина!

— Это провокация! — немедленно заявил собеседник. — Я вынужден обратиться в независимые средства массовой информации. Коммунисты пользуются недозволенными методами, а вы — провокатор! Я не желаю иметь с вами какие-либо дела!

— Ты подожди, не тарахти, — сказал Валерий Яковлевич. — Ты осознал, кто тебе звонит?

— А вашего так называемого реинкарнатора вообще будут судить, — взвизгнули на другом конце трубки. — За членовредительство. Я кодекс смотрел, есть там такая статья! Вот впаяют ему лет десять, если только терроризм не пришьют! Тела лишил, семьи и должности лишил! Кто я теперь?

Валерий Яковлевич почувствовал раздражение и стыд. Господи! Неужели и он был вот таким — жалким,, истеричным и не слушающим голоса разума?

— Ты меня послушаешь хоть немного? — устало сказал он. — Понимаешь, дружище, мы с тобой сейчас вроде семьи, бьющейся за свое воссоединение. Но поскольку ты сейчас в чужом теле, то лучше тебе помалкивать и со своим основным, коренным так сказать, сознанием общий язык искать. Ты меня не перебивай, выслушай внимательно. Я тебе дело говорю. Ты хоть раз видел, чтобы маленькая народность на основную тянула? Видел? Тогда скажи мне, чем этот оттяг закончился? Правильно. Суверенитет тоже надо хапать с умом, а то ведь и подавиться можно. Это хорошо, что ты про Чечню вспомнил! Вот ты теперь и есть такая Чечня в голове бывшего губернатора. Если много выступать, то можно и опухоль на полушарии заработать. И чем тогда дело кончится? Правильно. А чтобы тело не погибло, надо компромиссы искать. Мы же с Иваном Николаевичем в моем теле нашли их!

Слава Богу, этот тугодум начал понемножечку поддаваться. Ныл еще, ворчал, но прислушиваться к своему далекому альтер эго начал.

— Главное — выиграть время, — поучал вторую половинку своего сознания Валерий Яковлевич. — Слышал про коалиционное правительство? Считай, что у вас с Иваном Николаевичем как раз такое правительство и есть. Ты меня понимаешь?

Странное дело, на другом конце провода что-то происходило. Валерий Яковлевич мог поклясться, что слушали его невнимательно.

— Ты погоди… — Голос губернаторской половинки души Брюсова вдруг стал напряженным. — Вот дерьмо! Вот гадина! Ты погоди, я тебе попозже перезвоню…

Слышно было, как трубку положили на стол. Валерий Яковлевич с недоумением вслушивался в происходящее. Если бы Брюсов разговаривал не с главой администрации области, он бы мог поклясться, что на другом конце провода кого-то били. Но этого просто не могло быть! Солидное здание, солидный кабинет, солидные, наконец, люди!

Наконец трубку кто-то взял. По тяжелому судорожному дыханию трудно было понять, чье именно сознание в данный момент владеет губернаторским телом.

— Алло? — сказал Иван Николаевич Жухрай.

— Что у вас там случилось? — удивленно спросил мэр.

— Ничего особенного. Гнида эта пришла, Курочка, — выдохнул в трубку Жухрай. — Ну и решил, что я теперь — это ты! Прогнуться, сволота, решил! А мы ему дружный отпор дали! Вот так!

— Я его — по уху! — вклинилась в разговор радостно и немного визгливо вторая половинка Валерия Яковлевича Брюсова. — Вот мужик удивился! Даже забыл, что он только что говорил!

— Это точно, — солидно поддержал своего мысленного оппонента губернатор. — Я и опомниться не успел, как он Курочку в приемную вынес и минералкой холодной полил! Смотрю, а у Курочки глаза ошалелые стали, уставился на меня, а потом как заорет: — Один в двух лицах! Один в двух лицах! — и бегом от меня по коридору…

— Правильно, — вклинился в беседу Жухрай, обитавший в левой половине мозга мэра. — У нас он тоже утром был! Только тут я его об пол хрястнул!

Они поговорили еще немного, радостно перебивая друг друга. Мэр, обитавший в теле губернатора, уже не требовал прикладывать трубку обязательно к правому уху и даже вполне благосклонно воспринимал шуточки своего сожителя по губернаторскому телу. После визита Куретайло стало ясно, что политические и бытовые разногласия бывших соперников не так уж и велики.

Закончив разговор, Жухрай, обитавший в теле мэра, подошел к окну, достал пачку сигарет и закурил.

— А вот этого не надо! — возмутился мэр. — Я никогда в жизни не курил!

— А теперь закуришь, — невозмутимо сказал Жухрай. — Я тебе и так уже столько уступок сделал. Потерпи, браток!

В то же самое время в кабинете его референта веселье достигло своего апогея. Песни не пели только потому, что не желали травмировать неустойчивую психику посетителей мэрии, блуждающих по ковровым дорожкам длинных и узких кабинетов.

Станислав Аркадьевич призвал всех к вниманию, надел очки и, полистав записную книжку, с чувством продекламировал:

Поднимем тост, коль мы еще не пили, За дружбу — всем недружбам вопреки, Чтоб как соломинки в снопе близки мы были И, словно камушки в скале, крепки.

Заместители мэра похлопали референту и принялись обниматься, обмениваясь скупыми мужскими поцелуями. Воспользовавшись этим, Станислав Аркадьевич выскользнул за дверь и прошел в кабинет шефа.

Увидев дымящего сигаретой Брюсова, он на секунду замер в изумлении. Вся мэрия знала, что к курению шеф относится крайне отрицательно. Справившись с удивлением, Терентьев подошел ближе и негромко кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Чего тебе? — спросил Валерий Яковлевич, брезгливо выбрасывая сигарету в форточку.

— Валерий Яковлевич, — сказал референт. — Там у меня в кабинете ваши замы разгулялись. Я уже несколько раз просил их разойтись. Какое там! Еще немного — и петь начнут! «Вот дерьмо! — удивленно сказал Жухрай, нащупывая в кармане зажигалку. — Кто это? — Кто, кто… — смущенно ответил Брюсов. — Референт это мой, Станислав Аркадьевич Терентьев. Он мне всегда о разных нарушениях сигнализирует! — Нет, — сказал Жухрай. — Ты как хочешь, а я сейчас этого стукача с позором выгоню! — Знаешь, — подумав секунду, отозвался сожителю Брюсов, — я уж сам. Мой грех, мне и разбираться…»

Дальнейшими событиями референт мэра Станислав Аркадьевич Терентьев был весьма удивлен. Секретарша, в течение дня наблюдавшая вынос уже второго тела, была удивлена еще больше.

Глава 29

Откровенно говоря, Борис Романович Даосов поехал в совхоз «Новая надежда», ставший по велению времени акционерным обществом, для очистки совести. Реинкарнатор и сам не мог объяснить, почему он туда поехал. С одной стороны, обществу было бы лучше, если бы такие люди, как Бородуля, вели себя пристойно и не отвлекали сограждан от строительства очередного светлого будущего. Но с другой стороны, слово Даосовым однажды было дано, и не привык Борис Романович данному слову изменять.

События последних дней оказали на реинкарнатора неизгладимое впечатление. Кто бы мог подумать, что в результате неудачного обмена душ губернатор и мэр объединят свои усилия? Такие разные люди, а вот гляди ж ты — нашли общий язык!

Это только говорят, что люди разных политических взглядов не имеют точек соприкосновения. На самом деле все значительно проще. Запах денег стирает не только политические разногласия, он толкает к объединению, казалось бы, абсолютно разных по характеру людей. С момента неудачного душеобмена губернатор и мэр почти не расставались. Тут и гадать не стоило, кто станет правой рукой Брюсова, когда мэр заступит на губернаторский пост.

Бывший губернатор Иван Николаевич Жухрай заговорил о приватизации объектов федерального значения, а пока еще остающийся на посту мэра Брюсов — о национализации городских. Можно было не сомневаться: оба они видели личные перспективы объявленных экономических преобразований.

Так же дружно они призывали жухраевцев и брюсовцев оставить заборотворчество и прийти к желанному консенсусу. «Сделаем наш город садом!» призывал бывший мэр. «Добьемся для нашей области свободного экономического статуса!» — вторил ему бывший губернатор. Что и говорить, неплохо было бы жить в саду и стричь купоны с необлагаемой федеральным налогообложением экономической деятельности. Пока Брюсов осторожно высказывал одобрение политике президента и говорил о необходимости сильной руки в управлении обществом, Жухрай громогласно заявлял о необходимости дальнейшего развития демократии в обществе.

В переходе на улице Комсомольской появились прилично одетые люди, играющие на аккордеонах и скрипках.

Губернатор и мэр Обирают без мер,

жаловались они, кивая на поставленный рядом открытый чемодан.

Дорогие прохожие, Помогите чем можете! Все мы были при деле, Магазины имели… Мы ворочали тыщами, А теперь стали нищими. Бизнесменов жалеючи, Бросьте хоть бы копеечку.

Стихи были неважные, рифмы довольно неуклюжие, да и мелодия казалась слишком простенькой, но изредка певцам подавали. Даже милиция новоявленных попрошаек не гоняла. Все-таки люди не на новый «мерседес» собирали — на хлеб зарабатывали!

В совхоз «Новонадеждинский» Борис Романович добрался около десяти часов утра. Узнав о цели визита, директор недовольно покрутил головой.

— Понимаю тебя, Романыч, но навстречу пойти не могу. Да у нас на этом баране все держится! Это ж вожак от бога! Он на прошлой неделе двух волков загрыз, «уазик» с любителями халявного мясца перевернул! Не могу я его лишиться! И народ меня не поймет… Боря, ты мне, конечно, друг, но порядок в стаде дороже!

Даосов вздохнул:

— Ты, Федор Степанович, извини, но ты сейчас как рабовладелец рассуждаешь. Все-таки это не баран, о человеке речь идет. Пусть Бородуля плохой, но все-таки человек!

— Да с ним пастуха никакого не надо! — с жаром сказал директор. — Его бараны с полублеяния слушаются, овчарки перед ним на задние лапы встают!

— Вот мы его и спросим. — сказал Даосов. — Где стадо? Стадо паслось на околице села. Живописная была картина. Трава казалась изумрудной, небеса — синими, неподалеку сонным зеркалом отблескивал обширный пруд, обсаженный ветлами и тополями, а посреди всего этого великолепия паслись белые и черные овцы, которые, несмотря на предоставленные им свободы, предпочитали держаться рядом с вожаком — круторогим и твердолобым красавцем с выпуклыми и внимательными коричневыми глазами.

Баран скользнул равнодушным взглядом по Даосову и отвернулся.

— Бородуля! — удивленно сказал Даосов. — Да ты что, даже не рад мне? А я, между прочим, за тобой приехал!

Баран величественно поднялся, вскинул гордо голову с большими витыми рогами и пошел прочь, крепко держась на тонких, но мускулистых ногах. Овцы с радостным блеяньем двинулись за ним. Рядом с вожаком услужливо семенили бараньи «шестерки», преданно заглядывая вожаку в глаза. Даосов не поверил увиденному овчарки — и те припадали на передние лапы, когда Бородуля в своем новом обличье проходил мимо них. Тут и гадать не стоило. Нашел человек свое место в жизни и менять его не собирается.

А потому и все дальнейшие переговоры с Бородулей были излишними.

— Ладно, — махнул рукой Борис Романович. — Заботой меньше.

Директор совхоза облегченно вздохнул и смахнул пот со лба.

— Поехали, — сказал он. — Я тебя, Боренька, сейчас таким медком угощу! Двадцать ульев с африканскими пчелами купили!

В город Борис Романович возвращался в некоторой задумчивости. Конечно, старая поговорка не могла ошибаться и человек всегда ищет, где ему лучше. Однако властность Бородули смущала реинкарнатора. Не верилось, что бывший мафиози остановится на полпути, но в роли директора совхоза Борис Романович Бородулю в его нынешнем обличье решительно не представлял. Вообразилось, как Бородуля, ласково поглядывая на реинкарнатора коричневыми хитрыми глазками, угощает его сочной зеленой травой или пахучим сеном. Борис Романович хмыкнул и помотал головой, отгоняя видение. И своевременно он это сделал — за железнодорожным переездом у завода буровой техники стояла специфически раскрашенная машина, и двое продавцов полосатых палочек внимательно поглядывали по сторонам, выискивая очередного покупателя.

Заметив проезжающего мимо реинкарнатора, один из сотрудников ГИБДД отвернулся и сплюнул.

— Вот из-за этого гада меня из «семерки» и турнули, — сказал он товарищу. — Полковника Иванова на пенсию от правили, а меня — на дорогу! Помнишь, я тебе рассказывал? Сначала меня чуть кобра в кустах не укусила, а ребят генерал пьяными заловил. Начали разбираться, блин, оказывается, мы по личной прихоти губернатора Жухрая работали! Нам в службе собственной безопасности и говорят, мол, закон мы об оперативно-розыскной деятельности нарушили. На государство, говорят, пахать можно, а на губернатора нельзя. Он, говорят, как частное лицо выступает, заданий ментовке давать никаких прав не имеет! Я-то откуда знал! Губернатора переизбрали, полковника на пенсию погнали, а меня — на дорогу!

— Не грусти, Игорек, — сказал второй патрульный. — Хочешь, мы этого гада догоним и ошкурим маненько? Двушку как с куста сдерем, еще и спасибо скажет!

Лейтенант Иванцов сморщился. Испуганно оглядываясь на проехавшую мимо машину, он досадливо сказал:

— Ты думай, что говоришь! Двушку он с него сдерет! Да он нас запросто не то что без штанов с лампасами, без души оставит! Не, Толян, давай кого попроще поищем!

Борис Романович так и не узнал, какая угроза над ним нависла. Проехал мимо и прибавил скорости.

Утром, еще до его отъезда в совхоз, произошло два знаменательных события. Сначала позвонил лама.

— Ну, ты, Борис Романович, хитер! — довольно хихикнул он. — Не ожидал от тебя такой прыти! И политическое равновесие в городе установил, и нижним фитиль вставил! Молодец!

Даосов ничего не понимал, но бормотал что-то подходящее к случаю.

— Молодец! — еще раз похвалил его лама. — Готовься, Борис Романович! Будешь работать в Москве! Дело ответственное, но я думаю, оно тебе по плечу!

И отключился, оставив Даосова и Наталью в приятном недоумении.

Около десяти часов на работу к Даосову приехал злой бес в обличье кладбищенского сторожа и швырнул на стол мешочек с иголками.

— Забирай свои души! — нервно скаля длинные зубы, сказал он. — Что ж ты меня, дубина, не предупредил?

— О чем? — пожал плечами Даосов. Такого поворота событий он никак не ожидал. Пожалуй, в этот момент он был потрясен не меньше беса.

— О том, что твоим душам грехи отпустили! — заорал бес. — Хорошо еще, что Минос их не пропустил! Представляешь, что бы случилось, если бы души праведников в Ад попали!

Объяснить он не успел, видимо, именно в этот момент беса позвали снизу. На мгновение приняв свое истинное обличье, бес исчез, оставив после себя клубы гари и едкий запах серы. Видно было, что представитель преисподней разъярен. Удивительного в том ничего не было — кому охота вновь возвращаться во второй круг для охраны грешников после почти дипломатической работы!

«А ведь и в самом деле, — сообразил Даосов. — Грехи-то, покойникам отпущены были. А раз Бог их простил, то они уже не грешники, им прямая дорога в Рай!» Теперь он понял, о каком фитиле говорил ему лама.

Возвращаясь в Царицын, Даосов с тревогой думал о своем будущем. Причин для волнения было более чем достаточно. С одной стороны, еще неизвестно, какие задачи перед ним будут поставлены в столице и справится ли с ними Даосов. С другой стороны, можно было не сомневаться, что пакости со стороны оскорбленного беса обязательно последуют. Мстительность обитателей Ада хорошо была известна всем, кто с ними однажды сталкивался.

В то же самое время, когда реинкарнатор возвращался из «Новой надежды» в город, в сауне футбольной команды «Статор», распарившись и окунувшись в бассейн с холодной водои, в меланхоличном молчании пили пиво бывший заместитель губернатора области Игорь Дмитриевич Куретайло и бывший полковник милиции Иванов, совсем недавно еще руководивший службой по борьбе с экономическими преступлениями. Компанию им в этот раз составил дьякон Михаил, не раз отпевавший покойников в часовне на Центральном кладбище. И на этот раз присутствие попа было Оправданным, уж больно мрачное настроение обуревало его собутыльников, с таким настроением только и отправляться на встречу с ангелами или их оппонентами.

Игорь Дмитриевич хмуро оглядел скудный стол, махом опрокинул в себя полстакана водки и язвительно сказал полковнику:

— Выходит, и ты, Андрей Андреевич, не уберегся. Поперли тебя на пенсию и спасибо за все твои услуги не сказали! Зря ты на два фронта шестерил!

Бывший полковник медленно выцедил водку, пошарил по столу голодным взглядом, ухватил и потянул к себе кусок жареной курицы.

— Меня по крайней мере из кабинета не выносили и на пол не роняли.

— Нашел чем попрекать! — Игорь Дмитриевич зябко закутался в простыню и посмотрел на меланхолично жующего дьякона. Редкая рыжая бородка дьякона неторопливо двигалась из стороны в сторону, словно он читал молитву или отпевал кого-то. — Я же как лучше хотел! Я, когда увидел, что Брюсов совсем не Брюсов, сразу в кабинет к губернатору кинулся. Объяснить хотел, предупредить! Я же про него, гада, думал! А он, сука! Веришь, два дня сидеть не мог! — Куретайло хлебнул пива прямо из бутылки. — Кто ж подумать мог, что такое возможно? Ты сам прикинь, много у нас народу сразу в двух телах обитают?

— Мне это без разницы, — сказал Иванов, потянувшись за соленым огурцом. — Я сейчас охранную фирму открываю. «Щит» будет называться.

Дьякон Михаил строго глянул на бывшего полковника и, продолжая чистить вареное яйцо, сказал назидательно:

— Сказано у Екклесиаста: «Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимешь руки от другого».

— Тупой он, твой Екклесиаст, — сразу же отозвался Андрей Андреевич. — К голосу народа прислушиваться надо. В корни заглядывать. А народная пословица гласит: «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь!» — Бывший полковник тяжело вздохнул и значительно добавил: — Проверено!

Дьякон Михаил вытер правую руку о простыню и неторопливо перекрестил ею заблудшую овцу, не ведавшую, что она творит, а тем более говорит.

— А я в Москву поеду! — горячился бывший заместитель губернатора. — Я им открою глаза на то, что себе позволяют в провинции представители чужеродных конфессий! Сегодня они с нами так обращаются, завтра до самых верхов доберутся! — Разволновавшись, он снова плеснул себе водки, хотя, судя по красному лицу обличителя, делать этого явно не стоило. — Мужики знакомые есть, устроят прием к президенту… Я ему открою глаза на происходящее!

— На то сказано у пророка Исайи, — ответил дьякон Михаил. — «Вот сильные их кричат на улицах; послы для мира горько плачут…» — И пояснил для особо непонятливых: — В дурку отправят!

Полковник Иванов, еще не забывший, что совсем недавно носил погоны, поднял на Куретайло удивленный взгляд.

— Поражаюсь я некоторым, — сказал он. — Что вы все в Москве истины и мудрости ищете? Обыкновенные люди, иной раз даже дурнее провинциалов бывают. Я с ними не раз сталкивался. Слава Богу, не одну комиссию московскую в свое время пережил! Пьют как лошади, а приказы хуже нас знают. Проверено!

Дьякон Михаил благостно покивал:

— Истину глаголишь, полковник. Бывали и у нас такие слова елейные, а в сердцах гной.

Игорь Дмитриевич Куретайло резко повернулся к духовному лицу.

— Как у нас с верой, батюшка? — в упор спросил он. Дьякон Михаил, трогая тонкими сухими пальцами редкую рыжую бородку, ответил столь же откровенно:

— С верой у нас хорошо. С деньгами, сын мой, хреново! Полковник Иванов вытер краем простыни распаренное красное лицо.

— Я вам так скажу, мужики, — сказал он. — Наша область Богу тоже не свет в окошке. Кто вам сказал, что в столице такой же Даосов не орудует? Нет, мужики, я думаю, там тоже уже все схвачено. Есть у них свой реинкарнатор, попомните мое слово! Их счастье, что он сейчас на стороне власти выступает. Да что там гадать, достаточно на результа ты выборов посмотреть. И сразу все ясным станет…

Игорь Дмитриевич вспомнил своих друзей и политических союзников по Москве и даже вздрогнул от внезапного прозрения. По телу разлилась слабость, на лбу крупными каплями выступила испарина.

— Я вам так скажу, братцы, — сдавленно сказал он, ужасаясь собственной догадке. — Это еще хорошо, если там реинкарнатор! А если — нет? Если они там все с лукавым повязаны? Деньжищами-то какими ворочают! А откуда деньги? Сколько ни воруй, а столько не уворуешь!

В сауне стало тихо.

Дьякон Михаил испуганно перекрестился, осенил крестным знамением темные уголки бани и пробормотал:

— «И обращу праздники ваши в сетования и все песни ваши — в плач…»

Может, и прав был он, цитируя пророка Амоса, только понять и осознать это мы все сможем в недалеком будущем, ибо ничто не ново под луной, и в народе все так же угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего, и пришельца угнетают несправедливо.

Но хуже всего в этом мире приходится любящей женщине. Особенно если любит она четверых, пусть и в двух всего телах. Анна Леонидовна сидела на кухне и прислушивалась к происходящему в спальне. Невнимание мужа и любовника удручало ее. Казалось, все должно быть хорошо, а примирение соперников обещало много приятных минут. Вместо этого муж и любовник постоянно уединялись и секретничали. О чем они могли секретничать? Больше всего Анну Леонидовну обижало недоверие любовника. У мужа всегда бывают секреты от жены, но откуда секретам взяться у любовника?

Что тут можно было сказать? Несмотря на свой житейский опыт, Анна Леонидовна была наивной в любви. Будь она немножечко более искушенной, сразу вспомнила бы притчу о двух половинках души, ищущих друг друга по белому свету. Настоящая любовь бывает лишь тогда, когда половинки души находят друг друга и соединяются в целое яблоко. Разделенным душам губернатора Жухрая и мэра Брюсова несказанно повезло — половинки их душ все-таки встретились и соединились. Случившийся союз был прочным. Такой союз прочнее кровного родства.

Им было что сказать друг другу, нежность и радость встреч переполняла соединившиеся души и заставляла соединиться в единое целое тела; Не было более никаких разногласий, была только радость единения от наступившего наконец демократически-коммунистического союза, в котором твердый прагматизм играл не последнюю роль.

Души соединились.

Что же оставалось брошенной любовником и мужем женщине?

Она сидела на кухне и думала о нелегкой женской судьбе.

Мысли ее были печальны.

В соседней комнате сын Мишенька неожиданно закончил давно начатое стихотворение. Последние строчки сквозили все той же грустью.

Вот нам сменили знамя, Жизнь извратив отцов. Что будет завтра с нами, Прапорщик Жеребцов?

Прапорщик Жеребцов, долго воспитывавший из избалованного мальчишки настоящего человека, молчал. Вопрос, заданный Мишенькой, был философским и оттого трудным. Прямого ответа на него не было, а лукавить прапорщик не умел.

Волгоград — Москва — Санкт-Петербург — Царицын, октябрь 1999 года — июль 2000 года

Примечания

1

Автор использовал в тексте стихи Е. Евтушенко, В. Высоцкого, М. Абрамова, О. Гегемонова, И. Жеребцова, В. Мамуриной, М. Брюсова. — Примеч. авт.

(обратно)

2

Оставь меня в покое (англ.).

(обратно)

3

Я тащусь (англ.).

(обратно)

4

Хана! (англ.)

(обратно)

5

Ты что, обалдел? (англ.)

(обратно)

6

Судьба твоя такая (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29 . . . . . . .

Реклама на сайте