«Князь вампиров»

Джин Калогридис Князь вампиров

Этот том трилогии я посвящаю памяти своей матери Джеральдины Марии Палвер, родившейся 8 августа 1923 года и скончавшейся 27 июля 1995 года, а также памяти моей сестры, Нэнси Эллен Диллард, которая родилась 23 сентября 1952 года и покинула наш мир 1 февраля 1994 года

Благодарности

Выражаю самую искреннюю признательность целому ряду замечательных людей и с удовольствием называю их имена.

В первую очередь благодарю редактора издательства "Делл" Джекоба Хойе за его исключительное терпение и такую же исключительную доброту. Рукопись третьего тома появилась у него на столе с чудовищным опозданием, и Джекоб вместе с литературными и техническими редакторами работали в сумасшедшем темпе, чтобы книга поскорее оказалась на прилавках магазинов. Ему и всем остальным самоотверженным сотрудникам "Делл" приношу свои смиреннейшие извинения и выражаю готовность принять тридцать ударов плеткой-"кошкой", оставляя за ними выбор времени и места экзекуции.

Огромное спасибо доктору философии Элизабет Миллер – одному из крупнейших специалистов по Дракуле и просто замечательному и душевному человеку. Она не только снабдила меня ценными сведениями о "безумном злодее Владе", которые помогли мне написать пролог, но и сама написала великолепное вступление к третьему тому.

Сердечно благодарю свою сестру по перу – романистку Шерри Готтлиб за дружбу и оригинальную концовку книги.

Особое спасибо моему брату Курту Румлеру, ибо это с его легкой руки началась моя "вампирская эпопея". Не кто иной, как Курт, двадцать восемь лет назад в сент-питерсбергском отеле "Маринер" сунул мне в руки экземпляр стокеровского "Дракулы" и сказал: "Девочка, а прочти-ка вот это..."

Я безмерно признательна моему литературному агенту Рассу Галену. Боже мой, что бы я без тебя делала, Расс? (Без шуток, денег было бы значительно меньше, зато проблем и головной боли – несравненно больше.)

Но самую сердечную, самую искреннюю благодарность я приберегла для моего мужа Джорджа, с которым вот уже восемнадцать лет мы идем по жизни рука об руку. Честное слово, Джордж, я не смогла бы закончить эту книгу без твоей душевной и профессиональной поддержки. (Не скрою, я постоянно подворовывала твои идеи, но ведь и гонорары я не зажимала, правда?) Я безумно люблю тебя за то, как ты умеешь "по-гречески" смотреть на меня, за твой ум, парадоксальное чувство юмора, тепло, обаяние, щедрость и неиссякаемое желание меня баловать. Никогда и ни с кем я не чувствовала себя такой любимой, как с тобой.

Джинн Калогридис

От автора

Поскольку Элизабет Миллер слишком скромна, чтобы заниматься саморекламой, несколько слов о том, кто же она такая. Доктор Миллер – президент канадской секции "Трансильванского общества Дракулы", один из крупнейших экспертов по всему, что связано с Владом Цепешем и Дракулой, а также автор многочисленных исследовательских публикаций в этой области. На Всемирном конгрессе исследователей Дракулы, проходившем в 1995 году, румынские участники присвоили ей титул "Баронессы дома Дракулы". В 1997 году, когда в Лос-Анджелесе отмечали столетний юбилей первого романа о Дракуле, Элизабет Миллер была в числе устроителей этого торжества.

Предисловие

"Князь вампиров" – завершающая книга трилогии "Дневники династии Дракул", как и две предыдущие, построена на переплетении исторических фактов, легенд и фантазии автора. Трилогия Джинн Калогридис существенно раздвигает рамки повествования, начатого Брэмом Стокером в его романе "Дракула", ибо первые две книги "Дневников" являются своеобразным "предисловием" к событиям, описанным в стокеровском произведении, а третья идет с ними в параллель. Трилогия значительно расширяет знакомый сюжет, внося в него смелые, неожиданные повороты и отвечая на вопросы, на которые роман Стокера ответа не дает. Например: почему Абрахам Ван Хельсинг с таким неистовым упорством много лет подряд охотился за Дракулой? Что же на самом деле произошло с женой и сыном этого добропорядочного голландского врача и ученого? Откуда в трансильванском замке Дракулы вдруг появились вампирши? Кем был неуловимый Арминий? Но важнее всего то, что трилогия описывает предысторию самого графа Дракулы, устанавливая взаимосвязь между вампиром из романа Стокера и валашским господарем пятнадцатого века, известным под именем Влада-Колосажателя, а также под именем Дракулы. В произведении Джинн Калогридис не в первый раз (и, конечно же, не в последний) граф и средневековый воевода сливаются воедино (такое происходило не только в литературе, но и в фильмах). Попытаюсь вкратце рассказать о причинах и природе этого интригующего слияния.

Несмотря на внимание, уделяемое Владу III румынскими и западными историками, личность его до сих пор остается загадкой. Даже его имя и то является предметом разногласий. Хотя есть немало свидетельств тому, что сам он называл себя "Дракула" (или "Дракул"), что нашло отражение в ряде документов пятнадцатого и шестнадцатого столетий, многие румынские историки по-прежнему настаивают на отнюдь не лестном прозвище "Цепеш" (по-румынски "Колосажатель"), которым наградили Влада турецкие летописцы. Историкам, пытающимся воссоздать его жизнь, приходится просеивать изрядное количество документальных источников, повествующих о жестокости Влада. Большая часть этих документов имеет явно пристрастный, тенденциозный характер. В равной степени нельзя назвать объективными румынские легенды и устные сказания, живописующие Влада III героем и патриотом. Версии о ключевых событиях его жизни противоречат друг другу, в основном это касается обстоятельств его убийства и места захоронения. Но невзирая на обилие исторических противоречий и конфликты точек зрения исследователей, все сходятся в одном: каким бы ни был в действительности Влад III, нигде нет и слова о том, что он – вампир (или что его считали таковым). Такими кровожадными наклонностями его наделил не кто иной, как Брэм Стокер, решивший дать своему герою имя "Дракула". Кстати, это всегда вызывало недовольство многих румын, считающих, что стокеровский роман очерняет одного из их национальных героев.

Здесь возникает справедливый вопрос: насколько стокеровский граф Дракула аутентичен своему прототипу – Владу Колосажателю? Хотя сегодня для множества читателей и зрителей их сходство не вызывает сомнений, в действительности же оно носит более чем умозрительный характер. К настоящему времени точно известно, откуда Стокер позаимствовал имя "Дракула". Из личного архива писателя, хранящегося в Розенбаховском музее (Филадельфия), мы узнаем, что в марте 1890 года Стокер уже начал работу над романом и даже выбрал, как будет зваться его кровожадный герой – граф Вампир[1]. Известно также, что летом того же года, во время отдыха в Уитби, писатель случайно натолкнулся на имя Дракула. Это произошло в местной публичной библиотеке, где Стокеру попалась на глаза книга Уильяма Уилкинсона «Описание провинций Валахии и Молдавии», изданная в 1820 году. Там вкратце упоминается некий «воевода Дракула» (которого, кстати, автор нигде не называет Владом), переправившийся через Дунай и напавший на турецкие войска. Однако внимание Стокера привлекли не эти несколько фраз, а данная Уилкинсоном сноска: «На валашском наречии „Дракула“ означает „дьявол“». К этому утверждению Стокер добавил отрывочные сведения по румынской истории (их источники скрупулезно перечислены в рабочих материалах писателя)... Так на свет родился стокеровский граф Дракула. Подчеркиваю: Уилкинсон – единственный известный Стокеру источник, где упоминается имя Дракулы. Все остальное – исключительно предположения.

А их немало, причем из некоторых делаются далеко идущие (и совершенно неоправданные) выводы. Например, высказывались предположения, будто Стокер заимствовал способ расправы с вампирами (нанесение удара колом в сердце) у Влада, сажавшего своих врагов на кол. Пристрастие душевнобольного Ренфилда к измывательству над насекомыми и мелким зверьем тоже якобы перекликается с любимым развлечением Влада, когда тот находился в венгерском плену. Отпугивание графа Дракулы и прочих вампиров священными предметами (прежде всего золотым распятием) связывают с тем, что Влад предал православную религию, приняв католичество. Все эти заключения (до сих пор не нашедшие подтверждения) строятся на предположении, что Стокер знал про Влада гораздо больше, чем вычитал у Уилкинсона. Другими источниками сведений называют венгерского профессора Арминия Вамбери, а также собственные изыскания Стокера, предпринятые писателем в Британском музее (и профессор, и музей косвенно упоминаются в романе).

Немало написано и о том, что Стокер, возможно, учился у Вамбери. Утверждается, будто именно Вамбери снабдил писателя сведениями о Трансильвании, познакомил с легендами и сказаниями о вампирах, а также показал ряд документов пятнадцатого века, касающихся Влада. Но при этом все доказательства подобной учебы – исключительно косвенные. Доподлинно известно, что Стокер и Вамбери по меньшей мере дважды встречались. У нас есть письменное свидетельство их знакомства (Стокер упоминает об обеих встречах в своей книге "Личные воспоминания Генри Ирвинга", вышедшей в 1906 году). Однако писатель нигде не обмолвился о том, что они с Вамбери беседовали о Владе, вампирах или Трансильвании. Ван Хельсинг в романе Стокера учится у таинственного мага по имени Арминий (естественно, многие считают это данью уважения Вамбери). Многим хотелось бы видеть в венгерском ученом наставника Стокера (параллельно тому, как маг Арминий был наставником Ван Хельсинга). Гипотеза заманчивая, но опять-таки ничем не подкрепленная.

Брэм Стокер действительно занимался в Британском музее, но нет доказательств, что ему удалось обнаружить какой-либо дополнительный материал об историческом Дракуле. Высказывалось огромное количество голословных предположений касательно того, что Стокер, возможно, познакомился с одним из немецких сочинений пятнадцатого века, посвященным Владу Колосажателю, которое сопровождалось ксилографическим портретом Влада и заголовком: "Удивительная и пугающая история о великом кровожадном воине по имени Дракула". Ряд исследователей убеждены, что Стокер сделал своего Дракулу даже внешне похожим на Влада. Но опять-таки доказательств тому нет. Скорее всего, Стокер нарисовал словесный портрет Дракулы по описаниям злодеев, встречающимся в средневековой германской литературе. Весьма возможно, что облик вампира был подсказан писателю его издателем Генри Ирвингом.

Ван Хельсинг в романе Стокера рассуждает: "Должно быть, граф Дракула и есть тот самый воевода Дракула, получивший это прозвище от турок". Да, именно так. Но здесь важно отметить следующее: писатель нигде не называет своего героя Владом. В романе нет ни слова о знаменитой жестокости Влада и о его излюбленном способе казни – сажании на кол. И тогда возникает вопрос: почему же Стокер – писатель, который пользовался данными из самых разных источников, порою черпая оттуда малозначительные и сомнительные сведения, – игнорировал столь впечатляющую возможность сделать своего героя-злодея еще рельефнее? Одно из двух: либо Стокер знал больше, однако предпочел не включать эти сведения в свой роман, либо он в полной мере задействовал все известные ему факты. Сама я склоняюсь ко второму предположению, ибо серьезных доказательств в пользу первого, как уже говорилось, пока нет. Достоверно мы знаем лишь то, что Стокер обнаружил у Уилкинсона имя "Дракула", которое ему понравилось и которым он решил назвать своего героя.

Переплетение фактов и выдумки – малопочтенное занятие для ученого-историка, зато в работе писателя, обладающего живым воображением, оно дает удивительные результаты. Поскольку сегодня нам известно о Владе Колосажателе гораздо больше, чем во времена Стокера (в первую очередь, благодаря исследованиям Раду Флореску и Реймонда Мак-Нелли), нас перестало поражать, что граф и воевода слились в один персонаж. Наиболее ярко это показано в фильме Фрэнсиса Форда Копполы, поставленном в 1992 году по стокеровскому "Дракуле". Но связь между графом-вампиром и его историческим прототипом наличествует и в более раннем фильме Дэна Кертиса "Дракула" с Джеком Палансом в главной роли. Примеры упомянутого слияния в художественной литературе еще более многочисленны. Назову лишь несколько произведений: "От рождества Дракулы" и "Кроваво-красный барон" Кима Ньюмэна, "Дети ночи" Дэна Симмонса, трилогию "Дракула жив!" Питера Тремейна, "Дракулия" Эрла Ли и трилогию Джинн Калогридис. Вымысел сделал Влада тем, кем он никогда не был в жизни, – вампиром. Но этот же вымысел принес ему (наравне с его вымышленным двойником) бессмертие.

Элизабет Миллер, профессор английского языка и литературы Мемориального университета провинции Ньюфаундленд (Канада)

Пролог

ЗАПИСАНО РУКОЮ ВЛАДА III, ГОСПОДАРЯ ВАЛАХИИ

Бухарест, дворец-крепость Куртя Домняска, 28 декабря 1476 года

Одного взгляда за окно достаточно, чтобы понять: скоро выпадет снег. Похолодало, небо затянули свинцовые тучи, закрыв солнце. А воздух жжется, словно из него вот-вот вырвется молния. Он щиплет кожу.

Мы ждем.

Он приближается... Басараб движется на Бухарест...

Иногда я отрываюсь от пергамента и поглядываю на лицо своего "верного сподвижника" Грегора. В неверном свете факелов он выглядит еще более встревоженным. Я прячу улыбку. Грегор – сын знатного румынского боярина. Наши лица похожи: узкие, с орлиными носами. Над нашими глазами нависают тяжелые веки, а иссиня-черные волосы доходят нам до плеч. Даже рост у нас почти одинаков. Ничего удивительного: ведь мы с ним – отдаленная родня.

На этом сходство заканчивается. Ума от предков Грегору явно не досталось. Как глупо он ведет себя, то и дело отодвигая тяжелые занавеси, чтобы посмотреть в окно. Он глядит на город, раскинувшийся внизу, на высокие, крепкие стены, возведенные по моему приказу. На то, что за стенами (вернее, что скоро должно там появиться). Грегор думает, будто я не знаю.

В самое ближайшее время сюда вторгнется Лайота Басараб с четырьмя тысячами турок, дабы убить меня и захватить трон, который я лишь недавно себе вернул. Моих людей наберется едва ли две тысячи, остальные мои защитники вернулись на север, в родные края.

Предатель на подходе...

Ах, Грегор, ты ведь тоже весьма искушен в тонкостях предательства. Разве не так? Ты раболепно заглядываешь мне в глаза, зато я смотрю прямо в твое сердце. Я слышу твои мысли. Ты клялся в верности мне, своему воеводе, но ты столь же переменчив, как и все бояре. Они вновь готовы отдать родину в руки Басараба – этого любимчика турок, – только бы выторговать себе мир.

Все это я узнал вчера ночью от Владыки Мрака, когда находился внутри Круга. Я не сомневаюсь в правдивости слов Владыки, ибо с недавних пор приобрел способности, недоступные остальным смертным. Я научился читать в мыслях и сердцах людей. Пока Грегор беспокойно расхаживает перед занавешенными окнами, я вижу его вину с такой же отчетливостью, как буквы на пергаменте.

Я и сам знаком с предательством не понаслышке – меня предавали, и не раз. Первым предателем оказался собственный отец. Когда мы с братом были еще детьми, он отдал нас в заложники турецкому султану. А позже меня предал мой белолицый братец Раду, не брезгующий ни женщинами, ни мужчинами и обожающий султана Мехмеда. За это султан помог ему сбросить меня с трона.

(Ну и каково тебе теперь на том свете, мой дорогой младший брат? Твои подлые делишки принесли тебе расположение Мехмеда – ты получил от него солдат и мое государство. Но тебя все-таки убили. Твои прекрасные голубовато-зеленоватые глаза закрылись навсегда. Твои пухлые красные губы, которые так любили целовать женскую грудь и преданно лобзать султанский зад, уже ни к кому и никогда не прикоснутся. А чтоб ты не скучал, пусть к тебе поскорее присоединятся твои дражайшие турки-сифилитики!)

Меня предал даже самый верный друг – Стефан из Марэ, которому я помогал завоевывать власть. (Если тебе будет выгодно, Стефан, ты вновь станешь набиваться ко мне в друзья. Но я не забыл и не простил твоих ухищрений, расчистивших Басарабу путь к моему трону. Пока я принимаю твою помощь, дабы тебя снедало раскаяние. Только знай: время воздать тебе по заслугам скоро наступит.)

Какая тишина. Часовые на сторожевой башне словно растворились в ней. Только огонь трещит в очаге, да поскрипывает мое перо. Природа затаилась в ожидании снега. Грегор старается ступать бесшумно, но его сапоги все равно стучат по каменному полу. Меня забавляет его беспокойство, и я ни за что не позволю ему сесть. Час назад я велел Грегору:

– Отправляйся на конюшню и скажи, чтобы нам приготовили лошадей и провизии на день пути.

Как меня позабавил ужас в его глазах, который он не в силах был скрыть! Еще бы: вдруг замыслы бояр рухнут?

– Куда мы отправимся, мой господарь?

Пребывай я в своем обычном состоянии, я бы лишь нахмурился и не удостоил его ответом (да и Грегор не осмелился бы спросить, не будь он в таком отчаянии). Но сегодня мне нравилось наблюдать за ним, и я сказал:

– Кататься верхом.

Кланяясь, Грегор задом попятился к двери, всем своим видом выражая недоумение. Я нарочито громким голосом добавил (чтобы слышала стража за дверями):

– И пошли сюда двоих стражников. Я не намерен ждать в одиночестве.

Они услышали мои слова и вошли, не дожидаясь, пока Грегор повторит им мое повеление. Двое стражников, двое великолепных сильных молдаван, вооруженных мечами, один черноволосый, как и мы с Грегором, другой златокудрый. Обоих я оставил подле себя в качестве живого напоминания о былом вероломстве Стефана. Разумеется, я мог бы ждать и один. Стражников я позвал на тот случай, если Грегор решит вдруг по пути вооружиться и, вернувшись, попытается напасть на меня.

Когда Грегор возвратился (его нос и щеки покраснели от холода) и доложил, что лошади будут готовы через час, я тут же дал ему новое поручение:

– Добудь одежду для нас и принеси ее сюда. Мы переоденемся турками.

Мои слова не на шутку его испугали (хорошо хоть, что не затрясся от страха). Неужели я прознал, что бояре послали Басараба и турок расправиться со мной и моей армией? Неужели я его подозреваю?

Я видел, как лихорадочно крутятся мысли в его предательском уме, как он прячет глаза. Но я пока никоим образом не выказал своих подозрений. Если бы мне понадобилось, стражники быстро прикончили бы Грегора. Нет, пусть томится неизвестностью. Пусть думает, что я затеял с ним эту смертельную игру, чтобы насладиться ею (только нужно ли мне это?). Одновременно пусть не теряет надежду – ведь я покидаю крепость вместе с ним, словно не ведая, что Грегор может стать моим Иудой.

Он ушел и вскоре вернулся, неся турецкую одежду: фески, халаты и шерстяные плащи. Под пристальными взорами молдаван Грегор помог мне облачиться. Я не стал надевать феску, а завернул на голове тюрбан.

– Эльмейе хазырмысын? (Ты готов умереть?) – спросил я его по-турецки.

Грегор бросил на меня косой взгляд. Языком врагов я владею столь же хорошо, как и родным. Ничего удивительного: мои детство и ранняя юность прошли во дворце султана. Я научился одеваться, как турки, усвоил их повадки и легко могу сойти за одного из воинов султана. Мне стало смешно: Грегор – турецкий прихвостень (тот, кто служит боярам, служит туркам), а ни единого слова на языке своих хозяев не знает. Затем и он рассмеялся, обнажив пожелтевшие зубы (я только сейчас заметил, что усы у нас тоже одинаковые). Наверное, подумал, будто меня развеселил этот маскарад.

Затем я снял со стены кривую турецкую саблю, полюбовался, как блестит в пламени очага ее лезвие, после чего снял и ножны. Прикрепив саблю к поясу, я бросил Грегору:

– Переодевайся.

Он послушно разделся. Я с молчаливым одобрением смотрел на его худощавое, но мускулистое тело с широкими плечами и грудью. Ему не довелось сражаться столько, сколько мне, а потому и шрамов на теле было гораздо меньше. Зато Грегор умудрился потерять половину передних зубов.

Едва он перевоплотился в турка, в покои вбежал мальчишка-конюший и доложил, что лошади готовы. Но я не торопился. Я начал эту игру и буду играть до конца. Предстоящее путешествие станет последним, которое мне суждено совершить в обличье смертного человека. От Владыки Мрака я узнал время подхода Басараба. Он еще далеко отсюда. Пусть Грегор помучается! Пусть изведется в ожидании и томительной неизвестности. Переодетый турком, он продолжал беспокойно расхаживать, молясь, чтобы я передумал и остался здесь, где мне уготована верная смерть.

Если бы не стражники, Грегор попытался бы меня убить. Я знаю: как только мы отъедем от Бухареста, он воспользуется первой же возможностью. Но я готов к его вероломству.

Я ни в коем случае не должен погибнуть! Особенно сейчас, когда прикосновение Владыки Мрака, обещающее вечность, так близко...

* * *

Снаговский монастырь, 28 декабря

Оседлав черных коней, мы выехали из крепости и поскакали на север. Вначале наш путь пролегал вдоль берега Дымбовицы, затем по мерзлой земле мы въехали в Валашский лес, где голые стволы и ветви лиственных деревьев перемежались с зеленой хвоей сосен. В воздухе пахло дымом и приближающейся пургой. Я уловил еще несколько странных, мимолетных запахов: ударившей молнии, схлестнувшейся стали и крови на снегу.

Я скакал во весь опор, подставив лицо обжигающему ветру. Грегор ехал позади. Конечно, это было небезопасно, но он переодевался при мне, и я видел, что у него нет другого оружия, кроме меча. Если бы он сейчас решился на убийство, ему сначала пришлось бы меня догнать и сбросить с лошади, лишив возможности выхватить саблю. Должно быть, его испугал свирепый блеск моих глаз. Если так, что ж, ему есть чего бояться. Грегор мог бы незаметно повернуть назад и помчаться к своему обожаемому Басарабу, чтобы предупредить его о моем отъезде на север. Но тогда его предательство стало бы очевидным, а моя расправа с ним – неминуемой. Нет, Грегор хоть и не блещет умом, однако не настолько глуп.

Мы продолжали ехать по затвердевшей глине, камням и пожухлой хрустящей листве, пока не добрались до берега большого озера. Вода успела замерзнуть, из припорошенного снегом сероватого льда кое-где торчали обломки сучьев. В центре, на острове, стоял монастырь-крепость Снагов. Из-за высоких стен, обрывавшихся возле самой воды, виднелись купола церкви Благовещения.

Я спешился и достал из ножен саблю. Мои действия заметно испугали Грегора (пусть подергается!). Я подвел коня к кромке льда и, небрежно улыбнувшись струхнувшему спутнику, произнес:

– Тебе незачем вынимать меч. Моя сабля надежно защитит нас обоих.

Кивком головы я указал ему на железные монастырские ворота и велел идти первым.

И вновь по его глазам я понял, что Грегор в мучениях принимает решение. Может, расправиться сейчас со мной и героем вернуться к Басарабу и туркам? Или искать случая убить меня уже внутри монастырских стен? А если по пути к воротам я сам его убью? (Ослушаться моего приказа он не смел – будучи господарем, я мог приказать любому подданному пойти впереди меня и проверить, насколько крепок лед.) Обнаженная сабля не давала ему покоя. Что это: одна из моих господарских выходок? А вдруг я раскусил его обман?

На лице Грегора опять мелькнул страх. Как-никак, ведь я же Дракула, сын дьявола, отчаянный воин, чья безумная храбрость не знает границ. Однажды ночью я ворвался прямо к Мехмеду в лагерь и этой вот саблей поубивал не менее сотни сонных турок. Что, Грегор, прикидываешь, останешься ли в живых, если сейчас попробуешь напасть на меня?

Едва слышно вздохнув, он спешился, взял коня под уздцы и двинулся по льду. Мы неспешно шли к монастырю. Копыта коней звонко стучали по запорошенному зеркалу льда, поднимая облачка снежной пыли. Так мы добрались до толстой каменной стены, которой я в свое время опоясал остров, превратив скромную монашескую обитель в надежную крепость для хранения казны и сокровищ Валашского государства. Возле стены росли деревья. Их голые ветви бились о каменную кладку, словно умоляя пустить внутрь.

Со сторожевой башни раздался окрик заметившего нас дозорного. Сложив руки чашей, я приставил их ко рту и прокричал ответ. Мы приблизились к самым воротам, и потянулись томительные минуты ожидания. Грегор беспокойно переминался с ноги на ногу. Я намеренно выбрал место у него за спиной. Его поникшие плечи были красноречивее любых слов. Муторно было Грегору. И страшно. Виноватому всегда страшно. Мы стояли молча. Первые снежинки, кружась, падали мне на лицо и, будто холодные слезы, скатывались по щекам.

Наконец ворота заскрипели, поворачиваясь на ржавых петлях. Нас встретили двое вооруженных стражников, которые тут же согнулись в низком поклоне, увидев, что к ним пожаловал сам господарь Валахии. Одному из них я велел отвести наших лошадей на конюшню и распорядиться насчет трапезы для нас, а другому – идти вместе с нами якобы для того, чтобы протопить в покоях. Втроем мы двинулись по замерзшей глинистой дороге мимо высокой сторожевой башни, мимо церкви, к прекрасному дворцу, возведенному в лучшие дни моего правления. В мозгу пронеслась сердитая мысль: Грегор не заслуживает чести переступить порог его дворца, ибо он возведен потом и кровью моих благочестивых подданных. Дворец был для меня святыней, и я знал, что больше никогда его не увижу.

Однако я скрыл свои чувства и вместе с предателем вошел в знакомые покои. В мое отсутствие никому не позволялось здесь жить, а потому везде царил такой холод, что пар от нашего дыхания повисал в воздухе густым туманом. Мы прошли в трапезную. К ней примыкала комнатка размером с монашескую келью. Там было устроено нечто вроде молельни, и стену украшала икона с ликом Богородицы. Стражник – молодой, сильный парень – сразу же принялся растапливать очаг.

Я нарочито медленно снял тюрбан, отстегнул с пояса саблю, затем снял сам пояс и сложил все это поближе к очагу (и к стражнику), жестом велев Грегору последовать моему примеру. Он украдкой взглянул на мое оружие, потом на парня и, наконец, на меня. Грегор трусил и потому мешкал. Может, он и сумел бы убить меня сейчас, но живым отсюда не вышел бы. А Грегор не торопился прощаться с жизнью.

Я вновь подал ему знак, приглашая сесть за старинный дубовый стол (чувствовалось, что собственная трусость утомила его сильнее, чем дорога).

– Грегор, друг мой, – начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне и дружелюбно. – Хочу поведать тебе, зачем мы столь спешно покинули Бухарест и прискакали сюда. Видишь ли, мне понадобились... деньги. Вот я и пустился в путь, дабы пополнить запас. Даже в стенах Куртя Домняски я мало кому могу доверять. Сам понимаешь, почему я ни словом не обмолвился, куда и зачем мы едем. Вскоре мы двинемся назад, а пока давай отдохнем и подкрепимся.

Так оно и есть! Глаза Грегора жадно заблестели. Теперь ему будет не дождаться, когда мы станем возвращаться и окажемся в Валашском лесу... Не дождется.

Вскоре дрова разгорелись, и в трапезной потеплело. Стражника я оставил при нас. Седобородый старик-монах принес угощение: холодную жареную курицу, хлеб, сыр и кувшин со сливовицей. Почти беззубым ртом он прошамкал приветствие. Надо сказать, старик достаточно проворно прислуживал нам за столом, наливая сливовицу в бокалы. Удивительно, что его сморщенные, пергаментного цвета руки со вздутыми синими жилами и скрюченными пальцами совсем не дрожали. Удерживая тяжелый кувшин, он не пролил ни капли. Но еще больше мне понравилось, что этот монах совершенно не выказывал страха. Он не сгибался в три погибели перед грозным повелителем, а держался с молчаливым достоинством. Поведение старика разительно отличалось от многих глупцов из моего окружения, угодливо заглядывавших мне в рот. Возможно, отчужденность монаха объяснялась моим вероотступничеством. (Я несколько лет провел в Венгрии под домашним арестом. Единственным способом завоевать доверие короля Матьяша[2] и вернуть свой трон было обращение в католическую веру. С моей стороны это явилось не более чем политическим шагом. В Турции, например, я был вынужден расстилать молитвенный коврик, становиться на колени лицом к Мекке и молиться Аллаху. Однако народ не простил мне предательства «веры отцов».)

Может, чернь думала, что вместо этого я должен был выбрать смерть? Но смерть одинаково отвратительна, погибаешь ли ты мучеником за веру, или тебя просто убивают, как шелудивого пса. А я хотел жить.

Но, видно, старый монах был убежден, что я предал Господа и потому заслуживал Божьей кары, как Грегор заслуживал моего возмездия.

То-то удивился бы этот старик, узнав, что на самом деле я испытываю искренний страх перед Богом. Я боюсь Его, ибо знаю: Его сердце подобно моему – оно почернело от власти, но по-прежнему упивается возможностью решать, кто, когда и как окончит свой жизненный путь. И сердцу Бога приятны человеческие страдания.

Сердце Бога куда сильнее отягчено злом, нежели мое, и куда безжалостнее моего. Он умерщвляет молодых и старых. Ему все равно, кто перед Ним: мужчина, женщина или несмышленое дитя. Бог лишает жизни, не считаясь с обстоятельствами, убивает верных и предателей, умных и глупцов. Я же щажу невиновных и казню лишь тех, кто меня предал. Остальные пусть смотрят и запоминают, какая участь ждет предателей.

А Бог не церемонится. Он убивает и грешников, и праведников. Ему нет дела до набожности своих жертв. Да и справедливость, видно, Его не заботит. Скольким супостатам Он позволял править моими исконными землями. Ценою тяжких многолетних усилий я вернул себе трон, но Бог почему-то не пожелал помочь мне удержаться на нем. И посему у нас с Господом разные дороги. Сколько бы я ни молился, Он не дарует мне желанного бессмертия.

Впрочем, довольно про Бога. Вернусь к Грегору. Наша с ним "тайная вечеря" проходила в молчании. Когда же он, наевшись досыта, откинулся на спинку стула, не то вздохнув, не то рыгнув, я нарушил тишину и сказал:

– Друг мой, тяжело у меня нынче на сердце, ибо знаю, что трон подо мной вновь шатается. Бояре перекинулись на сторону моих врагов.

Грегор изобразил искреннее недоумение и принялся было мне возражать, но я властно поднял руку, велев ему замолчать.

– Не думай, будто мне неизвестно об их замыслах. А сейчас, когда Стефан со своим войском ушел из Бухареста, мое положение стало еще неустойчивее.

На это ему было нечего возразить. Грегор знал, что я отослал жену и сыновей подальше от столицы, дабы не подвергать их жизни опасности. Внимательно глядя ему в глаза, я спросил:

– Грегор, не помолишься ли ты за меня? За сохранение жизни и успех своего господаря? Ты – человек благочестивый и набожный, а меня считают вероотступником и еретиком.

Я умолк, рассчитывая перехватить взгляд седого монаха, все еще готового, если понадобится, прислуживать нам (правда, он переместился поближе к огню, чтоб его старым костям было теплее). Но лицо старика (и то, что на нем написано) скрывал клобук. А может, монах был глухим и вообще ничего не услышал. Или, наоборот, услышал, но у него хватило ума не показывать своего недовольства – знает поди, что я скор на расправу.

– Давай, Грегор, помолись за меня Господу нашему и Пресвятой Деве.

Что оставалось этой змее? Он молча повиновался. Мы оба встали из-за стола, и я повел его в молельню. Дверь ее была приоткрыта, и, даже сидя за столом, я мог видеть все, что происходило внутри. Остановившись на пороге, я перекрестился по православному обычаю (конечно же, монах это заметил), а Грегору велел войти внутрь и встать на колени перед иконой Богоматери. Небольшой коврик, покрывавший деревянный пол, напомнил мне мусульманские коврики, и я едва не усмехнулся.

Кряхтя, Грегор опустился на колени. Было слышно, как хрустнули его суставы (что ж, наши годы берут свое).

– Молись за нас, – тихо произнес я и махнул стоящему возле очага стражнику, чтобы тот взял меч Грегора и приблизился ко мне.

Вот он, коленопреклоненный Иуда. Мне хорошо был виден его профиль – как же Грегор похож на меня! Он вполне мог быть моим братом и... братоубийцей. Я следил за его обветренным горбоносым лицом с острым подбородком и видел, как под черными обвислыми усами дрожат тонкие губы. Я наслаждался зрелищем ужаса, разгоравшегося в его больших темных глазах (он всегда завидовал изумрудной зелени моих). Стражник стоял рядом со мною, держа меч наготове. Я вернулся за стол. Мне не впервой было посылать людей в эту молельню, но Грегору суждено стать последним в этом ряду. Глотнув сладкой, обжигающей сливовицы, я вновь обратился к предателю:

– Молись, друг мой. Молись за мое долголетие... и за погибель тех, кто посмеет меня предать.

Грегор всхлипнул и молитвенно сложил руки. Не вставая с колен, он повернулся ко мне, смяв коврик.

– Мой повелитель! Клянусь, я не обманывал тебя!

Я в полной мере насладился его отчаянием, а затем с наигранным удивлением спросил:

– Разве я в чем-то тебя обвинил?

Его глаза стали еще шире, он заморгал и плотно стиснул дрожащие губы. Сумей он дать мне достойный ответ (и не будь я столь уверен в своем магическом чутье), я бы, возможно, пощадил его. Но я был убежден, что все увиденное мной в Круге – истина, и не сомневался в правильности своей ворожбы. Впрочем, тут и колдовства не надо: вина Грегора была сейчас написана у него на лице. Блеснув, по щеке моего "верноподданного" скатилась слезинка.

– Ого! – воскликнул я. – Никак молитва заставила тебя прослезиться?

– Повелитель, прошу тебя...

– Повернись лицом к иконе! – крикнул я, жестом велев стражнику повыразительнее взмахнуть мечом.

Меня не на шутку начало злить малодушие Грегора.

– Ты слышал, что я сказал? Лицом к иконе! Молись Богородице, чтобы даровала тебе милосердие, а мне – победу над Басарабом!

Грегор послушно сплел руки и вновь повернулся к лику Богородицы. Коврик, на котором он ерзал, сбился в сторону, обнажив борозду в деревянном полу. Но мой незадачливый обманщик этого даже не заметил. Поднеся сомкнутые руки к самому носу и закрыв глаза, он забормотал слова молитвы:

– Боже милостивый, Пресвятая Богородица, явите ваше безграничное милосердие. Даруйте моему господину долгую жизнь и победу над врагами и укрепите его веру в то, что я его не предавал...

– Да, – достаточно громко прошептал я, – быть может, Бог и явит тебе Свое милосердие. Но со мною Он никогда не был милосердным, так что нам с Богом говорить не о чем.

– Владыка живота моего! – вскричал Грегор.

Глаза его оставались закрытыми, а лицо по-прежнему было обращено к иконе, и потому я не знал, к кому он обращается – к Богу или ко мне.

– Мой повелитель, я неповинен ни в каких преступлениях против тебя! Ну что мне сделать, дабы ты уверовал в мою преданность тебе?

– Храбро погибнуть, – ответил я. – Ты все равно обречен, Грегор. Так что молись, и поскорее. Я не собираюсь, подобно своему отцу, бесславно умереть от рук наемного убийцы где-нибудь в лесу под Бухарестом.

Грегор запрокинул голову, раскрыл руки, будто в них находилась книга, потом прижал их к глазам и зарыдал. Я внимательно следил, как он поведет себя теперь, когда все его надежды рухнули. Грегор был в полном отчаянии, казалось, он вот-вот свалится на пол. Его всхлипывания становились все громче и истеричнее.

Всю свою жизнь я изучал смерть и, глядя ей в лицо, надеялся понять ее суть. Но я никогда не думал о своей смерти и не был готов смиренно принять собственную кончину. Сколько же человек я отправил на тот свет? Тысячу? Нет, намного больше. Я хорошо знаю лик смерти, я видел, как более сотни пленных турок медленно умирали на кольях в лесу. Я слышал их крики и стенания. Я ни с чем не спутаю звук, который издает живое еще тело, когда медленно сползает под собственной тяжестью вниз по колу. Этот звук напоминает тихий вздох.

Я вглядывался в глаза умирающих, надеясь выведать тайну перехода в небытие. Я хотел знать, что чувствовали эти люди, когда перед ними уже разверзлась бездонная пропасть.

Наблюдая все новых и новых избранников смерти, я понял: Бог отнюдь не справедлив и в самой смерти нет никакого потаенного смысла – только бесчестие и страдание. Я не хотел становиться одним из этих несчастных. Возможно, будь моя жизнь спокойной и счастливой, я бы по-иному относился к смерти. Но я слишком часто лишался всего, что принадлежало мне по праву. Меня свергли с трона и изгнали за пределы княжества, которым правили отец и дед. Вместо надлежащего воспитания и приобщения к государственным делам, я всю юность провел в плену у турецкого султана. Еще восемь лет полнокровной зрелой жизни прошли в плену у венгерского короля. Дважды меня свергали с трона (один раз – по "милости" родного брата!). Теперь мне приходится оставлять трон в третий раз, но я щедро отплачу всем и за все. Я умнее и проницательнее многих. Я более достоин править своим народом, нежели Мехмед, Матьяш или Раду с Басарабом.

Никогда еще смерть не была столь близка ко мне, как сейчас. Только ни Бог, ни ангелы не исполнят моего желания и не сделают меня бессмертным. Но есть тот, в чьих силах даровать мне вечную жизнь.

* * *

Пока Грегор всхлипывал, тщетно моля Бога о пощаде, молоденький стражник (борода на его розовых щеках больше напоминала мальчишеский пушок) обернулся ко мне и вопросительно помахал мечом. Из этого парня выйдет великолепный убийца. Я понял это по его глазам – они горели желанием расправиться с гнусным предателем. Наши желания совпадали.

Я едва заметно покачал головой: рано. Поднявшись, я направился к своему усердному юному помощнику, стараясь как можно громче стучать каблуками по полу. Мой расчет оправдался: Грегор услышал шаги. У него одеревенела спина. Он чувствовал, что смерть вот-вот явится к нему в облике молодого стражника и нанесет удар мечом. Грегор не осмеливался повернуться ко мне лицом – он хорошо знал, насколько чутко я ловлю малейший звук. Он боялся вызвать вспышку моего гнева, а потому лишь слегка склонил голову к плечу и закатил глаза, стараясь увидеть, что происходит за спиной.

Таких побелевших от страха глаз я еще не видел. Мне они напомнили выпученные глаза быка, которого гонят на убой.

– Повелитель... господин мой... ты убиваешь невиновного!

– Да ну? – спросил я, вернув спокойствие своему голосу. – Грегор... – Теперь мой голос был сама искренность. – Я – жестокий человек и лжи не прощаю. Я безжалостно расправляюсь с предателями, но справедлив к тем, кто мне верен. Можешь ли ты поклясться перед Богом, что был верен мне всегда и во всем? Мне, своему господину?

– Клянусь перед Богом, мой повелитель!

Я помолчал, разглядывая его лицо, на котором обреченность боролась с надеждой. Выждав достаточно, я сказал:

– Что ж, мой друг, с тебя довольно. Нынче время опасное: никому полностью доверять нельзя, даже своим приближенным. Но тебе я верю.

Его лицо зарделось от радости. Из глаз вновь хлынули слезы, на этот раз уже слезы счастья. Он решил, что прощен, и приготовился подняться с колен.

– Однако, – продолжал я, одним жестом пригвоздив его к месту, – ты едва не сорвался с узенькой тропки. Так что молись за мою победу над врагами и благодари Бога за свое избавление.

Грегор принялся молиться. Его радостная улыбка стала еще шире, когда я велел стражнику отойти к очагу (чем немало огорчил парня) и встать рядом с молчаливым угрюмым монахом. Сам я оставался у входа в молельню. Как же быстро этот жалкий трус поверил, что спасен. Грегор полностью утратил бдительность. Кому и когда я прощал предательство? Меня захлестнула волна гнева. Некоторое время я сдерживал ее, потом шагнул к стене и с силой потянул на себя небольшую деревянную рукоятку.

Мягко заскользили доски невидимой западни... Взмах рук, удивленный возглас Грегора, сменившийся воплем страха. Я успел заметить звериный ужас на его лице. В следующее мгновение он провалился в преисподнюю. Нет, он не сгинул бесследно. Я подбежал к разверстой западне, чтобы полюбоваться на дело рук своих. В ушах звенело от неистовых криков Грегора.

То же испытывает и Бог, глядя в мертвые лица: Он ощущает силу власти, которая сладостнее любви. А какое пьянящее чувство дает эта сила!

Грегор провалился в неглубокую яму, упав прямо на колени. Но коленопреклоненным он не умрет. Яма была устроена так, что острые металлические шипы, поставленные через равные промежутки, принуждали жертву опрокинуться на спину. (Тем лучше, мне будет видно его лицо.) Один шип, скрытый в длинных волосах Грегора, впился ему в череп, отчего голова обреченного слегка наклонилась вперед, другой, окровавленный, торчал из правой половины груди. Торчащих шипов хватало: Грегор лежал на них подобно распятому Христу.

В его глазах застыло полнейшее недоумение, однако свет жизни в них быстро угасал. Полагая, что Грегор еще жив, я присел на корточки и тихо произнес, обращаясь к нему:

– Да отправит Бог твою нечестивую и мерзкую душу прямиком в ад! Сейчас умираешь ты. Пройдет время, умрет и Басараб, но я буду жить вечно.

Я склонился над Грегором и незаметно для монаха и стражника поднял безжизненную правую руку Грегора, на безымянный палец которой надел свое кольцо. Затем я выпрямился и велел стражнику встать на караул перед дверями трапезной. Когда парень вышел, я приказал старику, чтобы тот выбрал нескольких монахов помоложе и покрепче. Они должны будут отнести тело Грегора в Валашский лес и там обезглавить, а голову бросить под лед.

Охваченный страхом (ведь казнь Грегора свершилась у него на глазах!), старый монах молча поклонился и вышел. Возразить он не посмел, хотя представляю, сколь ненавистен был ему мой приказ – бросить обезглавленный труп на съедение хищникам.

Отправив монаха выполнять мое повеление, я позвал в трапезную ревностного юного убийцу.

– Я послал старика с несколькими монахами похоронить тело где-нибудь в лесу. Поднимись на сторожевую башню и дожидайся их возвращения. Внутрь ни в коем случае не впускай. Встретишь их у ворот и убьешь всех.

У стражника заблестели глаза. Ему не терпелось выполнить мой приказ. Он уже был готов побежать на башню, но я велел ему вначале поставить у дверей трапезной другого надежного стражника, дабы никто не потревожил мой ночной покой. Я не хотел, чтобы монахи видели мою ловчую яму, и потому вместе со сметливым парнем мы подняли еще теплое тело Грегора (не знаю, может, он до сих пор был жив), а затем завернули в измятый им коврик (пятна крови на полу мне были ни к чему). Взяв тело за ноги, стражник выволок его из трапезной и остался дожидаться монахов.

Теперь мне никто не мешал. Я заперся изнутри и приготовился сотворить Круг. Я перехитрил Басараба, расправился с иудой Грегором, теперь пришло время ускользнуть от смерти. Оставаться обычным человеком было бессмысленно – погибель могла поджидать меня на каждом шагу. Я жаждал перехода в иную ипостась, в которой нет смерти, но остается власть над людьми.

Я повернулся, намереваясь войти в молельню. Она служила мне не только местом казни, где многие мои враги нашли свой конец. Там же, в тайнике, хранились магические орудия, с помощью которых я собирался сотворить Круг и призвать Владыку Мрака, чтобы заключить с ним договор, а точнее – сделку.

Неожиданно я заметил возле очага маленького оборванца, ворошившего кочергой угли.

– Эй, пострел, как ты здесь очутился? – удивленно крикнул я ему.

Монастырь брал на воспитание сирот, с ранних лет приучая их к труду. Возможно, любопытный мальчишка незаметно проник в трапезную и... Но тогда он все слышал: и мое повеление бросить обезглавленный труп Грегора в лесу, и приказ расправиться с монахами. Судя по росту, ребенок был не старше пяти лет. Вряд ли он понял смысл моих распоряжений. Зато в таком возрасте дети все повторяют, как попугаи, а я не имел права рисковать.

Услышав мой окрик, ребенок лишь передернул плечами, с недетским спокойствием продолжая орудовать кочергой. Рассердившись, я подскочил к нему и выхватил из ножен саблю, готовый разрубить маленького наглеца пополам. Но прежде чем я замахнулся, ребенок повернулся ко мне и улыбнулся.

Кем же он был? Мальчиком? Девочкой? Этого я не знал. В то мгновение я лишь сознавал, что передо мной стоит необыкновенно прекрасное дитя. Его длинные вьющиеся волосы сияли, словно золото на солнце, кожа отливала перламутром, а губы двумя лепестками алой розы изгибались вокруг белого жемчуга зубов. Одежонка на его хрупких плечиках протерлась почти до дыр, а грязь и сажа не позволяли угадать, каков был ее первоначальный цвет. Однако замызганные лохмотья ничуть не умаляли великолепия этого необычного ребенка, а лишь подчеркивали его неземную красоту.

На целом свете не было никого прекраснее, чем это дитя. А его глаза! Синее моря и неба, синее прозрачного сапфира. Их обрамляли длинные золотистые ресницы, которые едва не касались пушистых бровей. Глаза ребенка светились необычайным умом, в них чувствовались мудрость и знания, недоступные земному человеку... и в то же время глаза эти отличала такая первозданная невинность, какую не встретишь ни у одного смертного ребенка. "Вот они, глаза Христа", – подумалось мне.

Турецкая сабля со звоном упала на пол. Вопреки себе я вздрогнул и только ценой необычайного усилия воли не преклонил колени (гордость не позволила уподобиться предателю Грегору). Нелегко сознаваться, но в то мгновение я испытал благоговение вперемешку со страхом.

Я понимал, что передо мною – Владыка Мрака. Впервые он явился ко мне сам, без магических ритуалов в Круге. До сих пор он приходил, лишь когда я его звал, до сих пор я сам управлял своей судьбой и условиями наших отношений с Владыкой. Круг давал мне власть над ним, и, будучи господином, я заставлял его подчиняться моим приказаниям. Так продолжалось, пока я приносил необходимые жертвы. Теперь, похоже, настал черед Владыки управлять мною. От этой мысли мне стало не по себе.

– Так вот ты каков, Владыка Мрака, – проговорил я, хотя на самом деле не видел никого, кто был бы чище и светлее этого улыбающегося маленького оборванца.

Часто он являлся мне просто сгустком тьмы или тенью, что чернее ночи. Дважды Владыка приходил в облике древнего бородатого старца с высохшим морщинистым лицом, но с такими же невинными и мудрыми глазами.

Кроток, аки голубь, и мудр, аки змий...

– Да, я перед тобой, – звонким колокольчиком прозвучал детский голос. – Я узнал о твоем намерении и решил явиться сам, чтобы ты понапрасну не тратил время, создавая Круг. Так что ты готов отдать в обмен на мой дар?

Странно было слышать столь разумную и последовательную речь из нежных уст, казалось бы, несмышленого дитяти.

– Если ты знаешь о моем намерении, ты знаешь и о том, что я готов отдать.

Он звонко рассмеялся.

– Назови мне еще раз главное условие нашего договора.

Я ответил не сразу.

Повторяю, я рано узнал предательство близких. Неудивительно, что родня не вызывала у меня никакой любви. Не любил я и свою вторую жену Илону. Ее высокое происхождение мне не льстило. Наравне с обращением в католичество и участием в походе на Сребреницу, брак с Илоной являлся частью моего долгосрочного замысла – мне нужно было завоевать расположение короля Матьяша, чтобы получить свободу и вернуть себе трон. Она родила мне двоих сыновей. Старший (как и меня, его звали Владом) был законным наследником Валашского престола (только, увы, отцовское имя еще не означает наличие отцовского же ума). Младший, Мирча, еще мальчишка, но уже сейчас он здорово напоминает моего вероломного братца Раду и внешностью, и откровенно бабьим жеманством.

Если и говорить об отцовских чувствах, они у меня сохранились лишь к Михне – сыну от первого брака, рожденному моей любимой и безвременно умершей Аной. Только он унаследовал и мой ум, и мое честолюбие. Признаюсь, меньше всего мне хотелось бы пожертвовать Михней. И в то же время... я ведь тоже когда-то был смышленым и честолюбивым мальчишкой, готовым учиться у отца и перенимать его опыт управления страной, но отец предал меня, без колебаний отправив в турецкий плен. Пусть же Михня поможет мне купить бессмертие.

– В обмен на бессмертие я готов отдать тебе душу самого старшего из моих сыновей, – твердо сказал я.

– Этого мало, – неожиданно суровым тоном возразил Владыка Мрака. – Бессмертие – это дар, который пребудет с тобой всегда, а душа Михни останется в моей власти лишь на какое-то время. Мы должны заключить вечный договор. Его условие таково: ты жертвуешь мне душу старшего сына в каждом поколении твоих потомков. И ты же будешь вручать мне их души.

Я понимал, на что обрекаю свой род, но раздумья мои были недолгими.

– Согласен. Я готов отдавать тебе души старших сыновей, родившихся в каждом поколении моих потомков. Теперь скажи, когда я обрету бессмертие?

– Твое превращение начнется вечером, после захода солнца, и закончится к утру. Хочу тебя предупредить: после восхода солнца ты должен будешь уединиться, дабы никто не потревожил твой сон. Ты не только обретешь бессмертие, но превратишься в иное существо.

– А как будет происходить превращение?

Дитя улыбнулось, но в его глазах я не заметил и тени презрения или снисходительности.

– Все зависит от твоего разума и сердца. У каждого превращение происходит по-своему. Ты станешь более могущественным, но у твоего могущества будут определенные условия. В мире нет ничего, что не имело бы условий. О том, каковы они, ты узнаешь сам.

– Условия?

Его слова обрадовали меня, восстановив былую уверенность, что мне удастся управлять Владыкой Мрака, а значит – и собственной судьбой.

– Значит, и твоя власть дана тебе на определенных условиях?

Вновь раздался звонкий детский смех, но ответа не последовало. Владыка Мрака (он же – малолетнее дитя в лохмотьях) глядел на меня с необычайной серьезностью.

– Остался последний, завершающий шаг нашего договора.

От этих слов кожа у меня на руках и затылке покрылась пупырышками. Вот он, долгожданный момент! Мысль о нем поддерживала меня во всех тяготах последних недель моего правления. Я знал, что лишусь трона, что враги будут угрожать моей жизни, но меня заботило только одно: успеть шагнуть за порог бессмертия.

– Поцелуй, – произнес Владыка Мрака. – Всего лишь один поцелуй.

Он приблизился ко мне, встал на цыпочки, прижав руки к бокам, и с готовностью раскрыл алые губы. Я шагнул ему навстречу и только сейчас понял, почему Владыка явился мне в облике ребенка: чтобы принять его дар, я должен был преклонить перед ним колени! Эта догадка наполнила меня гневом. Я не привык кому-либо кланяться. Единственными, перед кем мне пришлось склонить голову, были мой отец и Матьяш, но и тогда я делал это крайне неохотно. Гнев сменился мрачным предчувствием: теперь уже не я буду призывать Владыку Мрака, когда мне заблагорассудится, и повелевать им, а он распространит свою власть надо мной.

Но склониться перед властью смерти мне было еще ненавистнее. И потому я нагнулся и поцеловал Владыку. Едва мои губы коснулись его необычайно нежных, источающих бессмертие уст, в меня хлынул поток безудержной, ликующей силы.

Мой взгляд приковали глаза Владыки Мрака. Из синих они стали темно-синими, а затем черными, как ночь. Каждый, кому довелось заглянуть в них, не хотел уже ничего – только безотрывно смотреть в эти черные, сверкающие глаза. Погружаясь в них, я видел очи тех немногих, кто был мне дорог. Вновь мелькнул взгляд моей дорогой Аны – единственной женщины, которую я позволил себе полюбить. В следующее мгновение на меня уже смотрели глаза вероломного красавца-соблазнителя Раду, потом – моего отца, а дальше все застлала безграничная тьма...

Не знаю, сколько времени я провел в ее глубинах. Когда же я наконец пришел в себя, то обнаружил, что стою на коленях возле очага. Прекрасное дитя исчезло, в очаге догорали последние угли. Однако я не испытывал холода: в конечностях, в голове и груди появилось странное ощущение. Нет, вовсе не покалывание, какое бывает в онемевшей руке или ноге, а нечто, похожее на внутреннее движение. Мое тело словно избавлялось от всего, что было внутри, наполняясь взамен... роем жужжащих пчел. Я вдруг ощутил непривычную легкость. Встав на ноги, я не услышал хруста суставов и не почувствовал боли, донимавшей меня уже несколько лет.

У меня резко обострилось зрение. Тусклое мерцание углей в очаге теперь казалось очень ярким и было окрашено во все цвета радуги. Я обвел глазами трапезную. Находившиеся в ней предметы виделись куда отчетливее. Даже в юности у меня не было такого острого зрения. Каждая мелочь приобрела вдруг глубину и цвет. С детским восхищением я медленно поворачивал голову и громко смеялся от удовольствия.

Я видел каждое вкрапление в камнях, из которых был сложен очаг, каждую щербинку на них и бороздку.

Потом я перевел взгляд на свечи. Они наполовину сгорели и стояли в лужицах теплого воска. Их свет показался мне раздражающе ярким, и я оставил гореть всего одну, а остальные задул. Ее скудного света было более чем достаточно, и я по-прежнему видел все до последней пылинки, хотя за окнами стемнело. Крупными хлопьями валил снег.

Я бросился к зеркалу. Мне не терпелось увидеть, как меняется мое лицо. Увы! Вглядевшись в блестящую металлическую поверхность, я обнаружил лишь мутное отражение, исчезающее, словно призрак в ночи. Я боялся, что это происходит сейчас и со мною, ибо еще в детстве слышал от няньки и других слуг: лица умерших не отражаются в зеркалах. Неужели я обречен стать невидимым? Неужели это и есть одно из дополнительных условий нашего с Владыкой договора?

В дверь осторожно постучали. Я откликнулся и услышал учтивый голос юного убийцы. Он доложил, что мой приказ выполнен: все вернувшиеся из леса монахи убиты.

Мне не терпелось проверить, остался ли я видимым для смертных. Я распахнул дверь. Розовощекий стражник, гордый хорошо исполненным поручением, явно дожидался моей похвалы.

– Вот и замечательно, – кивнул я. – Надеюсь, все прошло тихо?

Мне не был важен его ответ. Меня занимало лишь то, как парень себя поведет: закричит, услышав голос, раздавшийся прямо из воздуха, или начнет озираться по углам, пытаясь найти меня взглядом. Еще хуже, если он увидит то же, что и я в зеркале – смутный силуэт, исчезающий прямо на глазах.

Но стражник лишь низко поклонился, не выказав ни испуга, ни удивления.

– Тише не бывает, мой господин, – с довольной улыбкой проговорил он.

Я велел ему приготовить мне коня и подвести к крыльцу, сказав, что не намерен ночевать в монастыре.

– Но все дороги засыпаны снегом, мой господин, – попытался возразить юноша. – Сейчас небезопасно пускаться в путь.

Я презрительно рассмеялся и повторил приказ. Стражник ушел. Знал бы он, что мне теперь не страшен ни холод, ни снег, ни Басараб. Единственный, кого я боюсь, – это Владыка Мрака...

Лошадь уже стоит у крыльца, но мне нужно дописать историю своего превращения, иначе через несколько столетий я забуду и подробности этого вечера, и ликование, не покидающее меня в эти минуты. Вскоре повсюду разнесется весть о гибели валашского господаря (я не зря надел Грегору свое кольцо!). Не сомневаюсь, что Басараб разобьет мою армию и сдуру учинит разгром в Куртя Домняске. Он будет упиваться победой, но настоящим победителем все равно окажусь я. Если Басараба не убьют, через пару десятков лет он все равно умрет, а я останусь жить. Жить вечно. Я уже отправил гонца с письмом к Илоне и сыновьям. Скоро я встречусь с ними в нашем новом жилище в предгорьях Карпат.

Вот и все. Я покидаю монастырь и отправляюсь на север... Еще каких-нибудь десять лет, и вымысел смертных заслонит правду обо мне.

Глава 1

ПИСЬМО ВЛАДА ДРАКУЛЫ, ОТПРАВЛЕННОЕ ИЗ БИСТРИЦЫ В ВЕНУ И АДРЕСОВАННОЕ ЭЛИЗАБЕТ БАТОРИ[3]

15 апреля 1893 года

Любезнейшая моя родственница!

Похоже, не одна сотня лет минула с того времени, когда мы в последний раз обменивались письмами друг с другом, а уж не виделись мы и того больше. За эти годы произошло много разных событий, всего и не упомнишь. Сейчас же я переживаю не самые лучшие времена. Мое положение столь незавидное, что кроме тебя – моей умной и трезвомыслящей родственницы,– мне некого позвать на помощь.

Так я могу рассчитывать на твой приезд, Елизавета (или тебе привычнее именоваться на немецкий манер – Элизабет)? К сожалению, мое нынешнее состояние не позволяет мне путешествовать, иначе я сам бы навестил тебя в Вене, избавив от превратностей дороги в наше захолустье. Обещаю, ты будешь надлежащим образом вознаграждена. Надеюсь, тебе доставит удовольствие знакомство с моей племянницей Жужанной и ее горничной Дуней, кои стали моими вечными спутницами. Помимо всего прочего, ты всегда можешь рассчитывать на те же внимание и признательность, какие я оказывал твоему дяде Штефану Батори, помогшему в незапамятные времена безвестному тогда Владу Дракуле отвоевать у супостатов законно принадлежавший ему валашский трон (знала бы ты, как храбро сражался Штефан!). Но сейчас я вновь вынужден уповать на милосердие и верность, свойственные вашему роду.

Приезжай безотлагательно, чем раньше, тем лучше. Любые гости, которых ты сумеешь привезти с собой, найдут у нас по-настоящему теплый и сердечный прием.

Твой благодарный слуга В.

Глава 2

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

(Переведено с голландского)

2 мая 1893 года, вечером

Как тихо сейчас в нашем доме и как печально. Когда я вернулся с лекции, которую читал студентам прямо в больнице, молоденькая сиделка Катя еще не ушла. Я пообедал и поднялся наверх, чтобы немного "побеседовать" с Гердой. Ее состояние остается прежним, и нет никаких перемен к лучшему, но я продолжаю разговаривать с ней так, будто она меня понимает. Я рассказал ей о том, чем сегодня занимался в больнице, что нового у соседей. Я старался говорить веселым и непринужденным тоном, хотя с каждым днем это мне дается все с большим трудом. На моих глазах Герда превращается в скелет, обтянутый кожей. Боюсь, она умрет раньше, чем будет уничтожена Жужанна.

Я сижу у изголовья спящей мамы. Хорошо, что у меня есть возможность провести эту ночь рядом с нею, а то я всегда тревожусь, когда приходится отлучаться по вечерам (за Герду я не так волнуюсь, отметина на ее шее остается прежней, видимо, большего вреда причинить ей уже нельзя). Когда я отсутствую, за обеими женщинами присматривает Катя. Она приходила и этим вечером, поскольку у меня была еще одна лекция. Невзирая на юный возраст, Катя – добросовестная и рассудительная девушка, и в случае чего она не растеряется и сумеет оказать неотложную медицинскую помощь. Меня пугает другое. Мама все ближе и ближе к бездонной пропасти, в которой исчезают все окончившие свой жизненный путь. Я поклялся ей, что ее переход в мир иной не будет таить никаких опасностей. Я произносил эти слова, зная, что мамин мозг, источенный болезнью, вряд ли их воспримет. Но, я уверен, они прошли прямо к ней в душу. И я не позволю ни одному вампиру лишить мою маму достойной смерти.

Но до чего же тяжело видеть, как она угасает!

Сегодня она выглядит хуже. Ее волосы (когда-то золотистые, потом серебристые от седины) беспорядочной паутиной накрыли подушку. Изможденное, землистого цвета лицо перекошено от неутихающей боли.

Иногда я отказываюсь верить своим глазам – неужели это моя мама? Мама, которая поддерживала и утешала меня все эти трагические годы? С тех пор как не стало моего малыша Яна (подумать только, неужели сейчас сыну было бы двадцать два? Столько времени прошло, а рана в моей душе так и не заживает), а бедняжка Герда окончательно повредилась умом, мы с мамой особенно остро ощутили, насколько мы близки и нуждаемся друг в друге. Мы двое – это все, что осталось от нашей прежней семьи. Мама держалась мужественно и никогда не жаловалась, хотя мне нередко приходилось исчезать из дома на целые дни, но чаще – ночи, ибо я продолжал очищать мир от кровожадных порождений Влада и его "потомков". Отправляясь выполнять свой скорбный долг, я чувствовал себя виноватым, поскольку мама оставалась совсем одна. Но она понимала необходимость моих отлучек. Как еще мог бы я отомстить за гибель ее внука и за то, что случилось с моим отцом Аркадием – маминой первой и единственной любовью? Как еще я мог дать покой их душам и душам тех вампиров, чье существование я столь безжалостно обрывал?

Насколько легче мне было бы сейчас, окажись рядом отец. Мне было бы на кого опереться и у кого спросить совета (странно, конечно, писать подобные слова о том, кто почти полвека сам является вампиром). Я со стыдом вспоминаю те дни, когда увидел его впервые (до того я считал своим настоящим отцом второго маминого мужа, умершего накануне кошмара, более двадцати лет назад обрушившегося на нашу семью). С каким нескрываемым отвращением и недоверием я поначалу отнесся к Аркадию. Судя по маминым рассказам и ее дневниковым записям, а также по моему личному общению с ним, это был человек благороднейшей души. Он героически пожертвовал собой, дабы спасти всех нас. Даже проклятие вампиризма не затронуло его доброго и щедрого сердца.

Сегодня мамины глаза и щеки кажутся мне еще более впалыми, несомненно, это вызвано обезвоживанием организма. Катя сказала, что сразу после ужина маму вырвало и с тех пор она ничего не ела, отказываясь даже от воды. Ее боли сделались невыносимыми (проклятые опухоли!), и я, будучи не в силах слышать ее стоны, ввел ей морфий. Теперь мама успокоилась и заснула. (Сам я почти не сплю. Я не раз подумывал о том, не прибегнуть ли и мне к морфию, но меня удерживает боязнь привыкнуть к этому зелью. Вдобавок морфий затуманивает голову и притупляет чувства, а мне всегда нужно быть начеку и сохранять ясность ума. Мама уже не может без морфия, и я не вправе ей отказывать. Лучше, если она покинет мир, находясь в блаженном забытьи, нежели корчась от боли.)

Да, о крепком, спокойном сне я могу лишь мечтать. Недавний мой сон был коротким и тревожным. Уверен, картины сновидений содержали некий скрытый смысл, до которого мне нужно докопаться. Лучше всего это делать на страницах дневника. Я принес его в мамину спальню и уселся в старое кресло-качалку – еще одно напоминание о былых счастливых днях. Мама любила сидеть в этом кресле. В детстве она часто сажала меня к себе на колени и волшебным образом развеивала все мои беды и горести.

Теперь о самом сне... Мне снилось, будто я с мальчишеской радостью бежал по густому хвойному лесу. Чистый и прохладный воздух был напоен ароматами хвои и недавнего дождя. Тысячи капелек, повисшие на ветвях и кончиках зеленых иголок, блестели и радужно переливались. Смеясь, я бежал дальше и, вытянув вперед руки, отодвигал нижние ветки, чтобы не хлестали по лицу.

Неожиданно мое ликование сменилось паническим ужасом: за спиною послышались шаги. За мной кто-то гнался. Обернувшись через плечо, я увидел мелькнувшее среди ветвей лицо своей жены Герды. Но это была не прежняя Герда, а новоявленная вампирка: ее глаза косили, как у Жужанны, а зубы стали длинными и острыми. Ее спутанные волосы цеплялись за хвою. Преследуя меня, она по-волчьи рычала.

Испуганно закричав, я побежал быстрее, потом еще быстрее. Я чувствовал, если Герда меня догонит, мне конец.

На бегу я задел ногой за ствол поваленного дерева и начал падать. Падал я невероятно медленно – такое бывает только в снах. Пальцы правой ноги попали под массивный ствол и там застряли. Руки описали в воздухе широкую дугу, левая нога тоже взметнулась вверх, и наконец мои ладони ощутили колкую мокрую хвою. Я упал ничком. Ноздри сразу наполнились запахами сырой и прелой земли. Когда же я приподнялся на локтях, то увидел... (Почему меня до сих пор столь будоражит тот образ? Почему сердце начинает колотиться даже сейчас, когда я не сплю, а вожу пером по бумаге?)

Я увидел нечто большое и темное. Правильнее сказать – совершенно черное, поглощающее всякий свет. Волк? – поначалу подумалось мне. Нет, то был не волк. Медведь? Тоже нет.

А поодаль стоял мой ангелоподобный наставник Арминий и бесстрастно глядел на происходящее. Ослепительно белый, он являл собой полную противоположность отвратительному порождению мрака. Седая борода окаймляла по-детски розовое, без единой морщинки лицо. Его одежды сияли в лучах солнца безупречной белизной. Длинный деревянный посох в руках придавал Арминию сходство с библейским Моисеем. Возле его ног стоял Архангел – белый ручной волк.

– Арминий, помоги мне! – крикнул я.

Я кричал, пока не охрип, однако старик, казалось, не узнавал меня. И он, и волк отстраненно наблюдали за происходящим.

Потеряв надежду и охваченный ужасом, я смотрел, как черный силуэт из звериного превратился в человеческий. Вначале он уменьшился до размеров пятилетнего ребенка, затем принял очертания взрослого человека.

– Кто ты? – отважился спросить я. Мои щеки были мокрыми от слез.

Ответа я не получил. Время тянулось еле-еле. А незнакомец все продолжал расти, теперь он стал настоящим великаном. И я понял, что тьма, из которой он состоял, собирается меня поглотить! Новая волна ужаса захлестнула меня.

– Кто ты? – вновь спросил я и почти сразу же услышал ответ.

Слова прозвучали где-то внутри меня. Голос Герды прошептал:

– Владыка Мрака...

Мой страх нарастал, пока я не лишился чувств... К счастью, я вскоре проснулся. Сердце билось с неистовством узника, требующего выпустить его на свободу.

Я достаточно разбираюсь в оккультизме и знаю: подобные сны являются знамениями. Но сколько я ни бился, мне не удалось разгадать смысл увиденного. Уж не сам ли дьявол приходил ко мне во сне? Я до сих пор не верю в существование дьявола, но и без него в нашем мире хватает тех, кого называют нежитью. Эти сущности имеют нечеловеческую природу, но обладают острым умом.

Как мне сейчас не хватает Аркадия, с его готовностью поддержать и помочь. Увы, бессмысленно надеяться на его помощь, ибо я знаю, что Аркадий погиб. Но есть тот, кто способен мне помочь.

Где ты, Арминий? Где ты, мой друг и наставник? Когда-то ты научил меня расправляться с вампирами. Пока я постигал эту науку, ты направлял меня и в трудные минуты всегда оказывался рядом. Мое тогдашнее своеволие разлучило нас (вскоре я убедился, до чего же ты был прав, утверждая, что для войны с Владом понадобятся годы). Я даже не знаю, как тебя призвать. Но ведь ты бессмертен и наверняка жив и сейчас.

Помоги же мне, Арминий!

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

2 мая 1893 года

Сколько еще времени я обречена быть затворницей в этом замке и день за днем наблюдать, как мой благодетель Влад из сильного и обаятельного бессмертного существа превращается в сварливое чудовище? Он все больше напоминает скелет, обтянутый сморщенной кожей. Но что еще хуже, жуткие перемены затронули и меня. Делая прическу, я с отвращением смотрю на седые пряди, где некогда господствовал иссиня-черный цвет. А мои руки! Одна из них держит сейчас перо, другая опирается о стол. Бледные, высохшие, утратившие блеск и упругость кожи. Если у меня такие руки, что же сталось с моим прекрасным лицом?

Мне невыносима собственная беспомощность. Да и Влад не в лучшем состоянии. Мы уже дошли до того, что ненавидим друг друга – и все из-за этого ублюдка Стефана! (На самом деле он – законный наследник моего умершего брата Аркадия. Но за свои гнусные деяния он заслуживает еще более грязных и оскорбительных эпитетов!) Нет, уж лучше я буду называть эту тварь по фамилии его приемного отца – Ван Хельсинг. Каким-то образом он сумел разнюхать, что договор действует в обе стороны, и каждый раз, когда он уничтожает кого-то из "потомков" Влада, которых мы не успели прикончить (нам претит плодить соперников), а также кого-то из их многочисленных "детишек"... мы становимся слабее. Наш собственный конец уже не за горами. Вот уже более двадцати лет мы оба лишены возможности покидать пределы замка, а теперь вдобавок еще и слишком слабы, чтобы добывать себе пищу.

Этим вечером Влад приходил ко мне: кожа землистая, как у трупа, глаза красные и ввалившиеся, а волосы и брови совсем седые. Тем не менее на его бледных губах играла улыбка. Непривычно возбужденным голосом он объявил:

– Знаешь, дорогая, если мы не предпримем решительных мер, то вскоре настолько ослабеем, что Ван Хельсинг явится сюда и без лишних усилий покончит с нами. Но не думай, что я решил позлить тебя или заставить плакать над нашей горькой участью. У меня есть хорошие новости!

Он прав: в последнее время я все чаще плачу от отчаяния. Подумать только: я, в прошлом такая сильная, счастливая, полная надежд, теперь способна лишь беспомощно ждать перехода в вечное небытие...

Влад велел мне успокоиться и с воодушевлением продолжал:

– Хватит нам страдать от деяний Ван Хельсинга. Он уверовал в свою силу и думает расправиться с нами. Скоро он убедится в обратном. Теперь Ван Хельсингу от меня не уйти. Я позабочусь, чтобы он оказался в моих руках. И слушай замечательную новость: вскоре к нам приедет молодой и здоровый смертный человек... Не вздыхай, это еще не все. Я, дитя мое, получил письмо от своей дальней родственницы Элизабет.

– Элизабет? – переспросила я.

Я впервые слышала о его родственнице и не понимала, в чем причина ликования Влада. Он говорил о приезде какой-то Элизабет так, словно возвещал об окончании нашего затворничества.

– Подобно нам Элизабет бессмертна. Она умна, проницательна, а главное – достаточно сильна, чтобы расправиться с твоим племянничком. Верь мне, она это сделает. Но вначале она приедет сюда из Вены и восстановит нам силы.

– Возможно ли это? – воскликнула я и сразу же поняла всю нелепость своего вопроса.

Должно быть, Элизабет привезет с собой еще нескольких смертных (что, конечно же, лучше одного, хотя бы и полнокровного). На какое-то время мы избавимся от голода, но свою прежнюю силу мы сможем обрести лишь после того, как с Ван Хельсингом будет покончено.

Услышав мой вопрос, Влад отшатнулся. Его глаза стали еще краснее, налившись непонятным мне гневом.

– А это уже не твоя забота! – огрызнулся Влад и немедленно ушел из моей комнаты.

Несомненно, эта незнакомая мне Элизабет – исключительно могущественная женщина, превосходящая силой самого Влада, иначе я бы не уловила в его голосе нотку зависти. Какой была бы моя собственная жизнь, если бы не Влад? Это ведь он сделал меня бессмертной, за что я всегда должна быть ему благодарна. И в то же время я не могу не презирать его за жестокость, высокомерие и лживость. Я для Влада – нечто вроде говорящей игрушки, с которой можно любезничать, когда на то есть желание, и равнодушно отпихнуть, если общество ему прискучило (мои чувства в расчет не принимаются). Полвека назад он даровал мне "поцелуй мрака". Но тогда я была робкой, заискивающей калекой, благодарной за любой знак внимания. Я боготворила Влада и сгорала от любви к нему. Потом, став сильной, красивой, уверенной в себе женщиной, я быстро надоела ему и даже стала вызывать раздражение. Когда он в последний раз выбирался из замка на охоту (это было несколько месяцев назад. Сейчас мы очень слабы, чтобы выдержать долгий путь до Бистрицы и отправить пригласительные письма нашим возможным жертвам, которых меж собой всегда называли "гостями"), я не выдержала и забросала его вопросами. Почему я, словно узница, вынуждена сидеть в замке в ожидании жалких крох, которые Влад соизволит мне принести, когда вдоволь насытится сам? Мне от него всегда доставались либо младенцы, либо тщедушные, худосочные дети. Теперь-то я понимаю: Влад все это время намеренно держал меня в ослабленном состоянии. Так мною легче повелевать. Сам же он всегда горделивый хозяин положения.

Будь у меня побольше сил, я бы сама отправилась на охоту, не спрашивая его позволения. Но вначале я и не подозревала об обмане. И когда Влад говорил, что идет за добычей для всех нас, я была только благодарна. В первый раз нам с Дуней на двоих достался новорожденный младенец. Влад так правдоподобно объяснял причины своей неудачной охоты и так искренне извинялся, что мы ему поверили. Через какое-то время он снова отправился на охоту, и я сдуру подумала: теперь-то он добудет для нас здорового парня или такую же крепкую полнокровную крестьянку.

Увы, Влад и в тот раз принес нам больного ребенка. Мне ничего не оставалось, как, поделившись с Дуней, выпить несколько жалких капель крови (я едва не падала в обморок от слабости). Что ж, он добился своего: теперь, когда он уходил на охоту, я уже ничего не требовала. Не хватало сил.

Я и сейчас очень слаба. Когда Влад ушел, я сразу же легла. Раньше я так любила сладостный восторг ночи, ныне же она мне приносит лишь тягостные мысли. Бывают моменты, как сегодня, когда я не в состоянии подняться и остаюсь лежать в гробу. В прежние времена наши с ним гробы стояли рядом, но потом Влад заявил, что мое близкое соседство ему мешает, и я перебралась в людскую, к Дуне. Часто, лежа и тихо всхлипывая, я думаю: еще немного, и эта убогая комната станет местом моего окончательного упокоения (только будет ли мне дарован покой?)

Бедняжка Дуня! Она лежит в своем гробу, как настоящая покойница. Я боюсь, что пропасть поглотит ее раньше, чем меня, ибо из нас троих она – самая слабая. Почти все время она проводит в дреме. Бледные веки плотно прикрывают ее черные глаза. Когда Ван Хельсинг в сопровождении Аркадия впервые вторгся в наш замок (о, тогда я была сильной и красивой!), Дуня безропотно выполнила приказ Влада (во время схватки Влад швырнул моего брата прямо на подставленный Дуней кол). Но это стоило ей жизни. Не вмешайся тогда я, Дуня умерла бы через считанные минуты (у нее была сломана шея). Я пожалела свою преданную горничную и ввела ее в мир бессмертных. Как Влад тогда разъярился! "Ты лишила нас последней смертной служанки! Кто теперь будет выполнять дневную работу, которую мы с тобой делать не в состоянии?" – гремел он. После этого он едва ли не два месяца игнорировал наше существование.

Меня не пугал его гнев. Дуня осталась такой же милой и преданной мне, какой была при жизни. Страшные увечья бесследно исчезли. Мы прекрасно проводили время, словно родные сестры. Это она предложила мне заказать портрет, чтобы хоть таким образом заменить недоступные мне зеркала и ее словесные описания моей внешности. Разумеется, портрет писал смертный художник. У него от страха тряслись руки, что, к счастью, не сказалось на его мастерстве. В знак благодарности я заказала ему и Дунин портрет.

Теперь моя дорогая спутница – всего лишь жалкая тень красавицы, глядящей на меня со стены (как, должно быть, и я сама). Дуня лежит в гробу со скрещенными на груди руками. Любому она показалась бы мертвой старухой: восковое лицо изборождено глубокими морщинами, плотно сомкнутые тонкие губы скрывают желтоватые острые зубы. Как я скучаю по тем незабвенным ночам, когда мы обе, взявшись за руки, шепотом делились нашими мечтами! Мне тяжело видеть Дуню столь беспомощной и обреченной.

Известие о приезде Элизабет подарило мне надежду. Я заставила себя встать и впервые за долгие годы раскрыла свой запыленный дневник. Неужели мне удастся вернуть молодость, красоту и силу?

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

3 мая 1893 года

До чего же странна жизнь. Мы строим замыслы и ждем, что грядущие события будут разворачиваться согласно этим замыслам. Но достаточно одного мгновения, и все меняется бесповоротно.

Минувшая ночь была долгой и утомительной. Мне пришлось совершить путешествие в Гаагу. Некоторое время назад там вдруг начались странные нападения на людей, совершаемые вечером и ночью клыкастым хищником, предположительно волком. Сопоставив все рассказы, я отправился туда и, обосновавшись возле одного богатого склепа на городском кладбище, принялся наблюдать. Проведя несколько часов, я дождался возвращения "волка", а на самом деле – вампира. Им оказался преуспевающий и уважаемый гаагский коммерсант, скончавшийся от апоплексии вскоре по возвращении из Венгрии. Как всегда, мне пришлось совершить скорбный ритуал, но я рад, что теперь душа его свободна от проклятия.

Не задерживаясь ни на минуту, я вернулся в Амстердам, поскольку меня тревожило значительное ухудшение состояния Герды. Сегодня утром, перед тем как лечь отдохнуть, я зашел ее проведать. Я ежедневно вводил ее в гипнотический транс, пытаясь узнать какие-либо новости относительно Жужанны (а следовательно, и Влада), но мои попытки оставались безуспешными. Однако сегодня дело обстояло совершенно иначе. Обычно, заходя к Герде, я заставал ее спящей либо бессмысленно глядящей в потолок. Сегодня меня насторожило ее затрудненное дыхание. Глаза жены были закрыты. Я сел рядом и долго следил за ее дыханием, пульсом и состоянием ауры, пытаясь докопаться до причин ухудшения.

Я не обнаружил никаких физических изменений в состоянии. Значит, дело было в незримой связи, установившейся двадцать с лишним лет назад между Гердой и Жужанной. В этом я не сомневался. Если Герда слабеет и налицо все признаки приближающейся смерти, выходит... Жужанна тоже близка к своему концу.

Наступал момент, ради которого я усердно трудился почти четверть века. Когда-то Арминий рассказал мне, что договор имеет и обратную силу. Уничтожая поганую вампирскую поросль Влада, я делаю его слабее, а себя – сильнее.

Еще немного, и его постигнет участь, которой он давно заслуживает.

Выйдя из комнаты Герды, я забыл про сон и принялся собираться в путь. Кидая в раскрытый чемодан вещи, я одновременно листал расписание поездов, выбирая ближайший рейс в восточном направлении. Если я сумею вовремя попасть в Трансильванию, добраться до замка и уничтожить Влада и Жужанну, возможно, Герда избегнет не только смерти, но и посмертного превращения в вампиршу.

Но я не исключал и того, что меня постигнет неудача. Если в мое отсутствие Герда все-таки умрет, ее будет небезопасно оставлять дома бок о бок с мамой и Катей. В равной степени небезопасно помещать ее в ледник морга или устраивать обычные похороны. Герда должна будет находиться под неусыпным наблюдением опытного человека, способного заметить симптомы превращения моей жены в вампиршу и знающего, что в подобных случаях надо делать. Это обстоятельство меня озадачило: я не представлял, кому в Амстердаме можно поручить столь деликатное дело.

Но такой человек есть в Лондоне. Это мой друг Джон – врач-психиатр и владелец лечебницы для душевнобольных. Подробности болезни Герды были ему неизвестны, зато Джон отличался открытостью ума и серьезно интересовался оккультизмом. Если дать ему необходимые предписания относительно Герды, он будет скрупулезно их выполнять.

Я уже мысленно составлял текст телеграммы Джону, когда зазвенел дверной колокольчик. Я открыл дверь и увидел на пороге дородную немку лет примерно сорока: темные волосы с проседью, широкий подбородок и румяное лицо с тонкой паутинкой кровеносных сосудов (к этому описанию надо добавить пышную грудь, высоко вздымающуюся при дыхании. Когда дама отвешивала мне поклон, я думал, что грудь перевесит и немка шлепнется на пол).

– Герр Ван Хельсинг?

Женщина добродушно улыбнулась, и я сразу же понял, что нашел дневную сиделку для мамы. Чувствовалось, что у этой немки достанет терпения и заботливости. Мне стало еще легче, когда я заметил под черным вдовьим платьем проступающие очертания нательного креста. Значит, дополнительная защита против вампиров ей не понадобится.

– А вы, должно быть, – фрау Келер? – спросил я по-немецки.

Услышав родную речь, женщина совсем расцвела.

Пока мы шли в мамину комнату, я поинтересовался, легко ли она нашла мой дом, и сообщил, что ее мне порекомендовал один из коллег-врачей. Войдя в мамину спальню, фрау Келер с уважением взглянула на свою будущую подопечную и перекрестилась на распятие, висевшее над изголовьем постели.

– Ваша мама совсем плоха, – сочувственно произнесла дородная немка.

– Да, вы правы.

– Как это печально для вас!

Эти слова не были обычной вежливой фразой, ибо по тому, как она их произносила, сразу становилось понятно, что она сама не так давно пережила смерть близкого человека.

– Вы живете только с мамой, доктор Ван Хельсинг? Похоже, у вас ни жены, ни детей...

Теперь в глазах вдовы мелькнул огонек надежды на возможный брак.

– Жена у меня есть, – поспешил я развеять ее матримониальные планы.

И тут на меня нахлынули тягостные воспоминания двадцатилетней давности. Жужанне удалось тогда проникнуть в наш дом и выкрасть маленького Яна. Психика Герды и так была уязвима, а похищение сына вогнало ее в кататонический ступор, в котором она пребывает до сих пор. Мало того, Жужанна сделала Герду своими глазами и ушами. Как часто я мечтал о времени, когда обрету достаточную силу и расправлюсь с этой дьяволицей.

– Познакомьте меня с нею, – уже без всякого энтузиазма попросила фрау Келер.

– Видите ли, Герда тоже больна.

– Это вдвойне печально! – воскликнула немка. – Да, тяжкую ношу возложил Господь на ваши плечи.

Склонив свою круглую голову набок, фрау Келер поглядела на меня с не меньшим состраданием, чем на маму.

– Значит, вы поручаете моим заботам двоих пациенток? – уточнила она.

– Нет. Жену я отвезу в Лондон. Хочу показать ее специалисту. У мамы есть замечательная ночная сиделка, но, поскольку я вынужден уехать, кто-то должен присматривать за ней днем.

– Чем страдает ваша жена?

– У нее кататония, – ответил я, не вдаваясь в подробности, которые наверняка бы ужаснули богобоязненную немку.

– А что с вашей мамой? – осторожно осведомилась она, вновь поворачиваясь к постели.

– Рак груди. Насколько могу судить, он успел распространиться дальше, затронув и мозг. Мама редко приходит в сознание. Обычно она спит. Чтобы унять боль, ей приходится вводить морфий.

Фрау Келер негромко прищелкнула языком.

– Разрешите спросить, а как зовут вашу маму?

"Можете называть ее госпожой Ван Хельсинг", – едва не вырвалось у меня, но немка держала себя как преданный друг семьи, и я тихо произнес:

– Мария.

– Мария, – одобрительно повторила немка. – Имя Богоматери. Прекрасное имя.

Она придвинула кресло-качалку к кровати и села.

– А меня зовут Хельга.

С этими словами фрау Келер очень аккуратно вынула из-под одеяла мамину руку и осторожно зажала ее ладонь между своими, словно таким образом знакомилась с пациенткой и узнавала о ее самочувствии. Сомневаюсь, чтобы сиделка делала это сознательно, вероятно, она даже не подозревала, что является прирожденной ясновидящей.

Через некоторое время фрау Келер подтвердила мою догадку, проговорив:

– Вы – добрый человек, господин Ван Хельсинг, и очень мужественный. Сердце сказало мне, что и ваша мама – замечательная женщина. Я буду счастлива заботиться о ней. А если Господу будет угодно призвать ее к себе во время вашего отсутствия, не думайте, будто она умрет в одиночестве или рядом с чужим человеком. Я сделаю все необходимое и стану молиться за нее, как за родную сестру.

Я отвернулся, якобы посмотреть в окно, ибо сострадание фрау Келер меня заметно тронуло. В такие моменты я бываю очень уязвим, поскольку подавляемое горе прорывается наружу и сметает все мои защитные барьеры, как наводнение дамбу. Слез я сдержать не сумел, но достаточно быстро смахнул их и вернулся в свое обычное уравновешенное состояние.

– Плачьте, господин Ван Хельсинг, – раздался голос немки у меня за спиной.

Краем глаза я увидел, как фрау Келер нежно гладит мамину руку, будто мама вдруг пришла в сознание и заметила мои слезы.

– Не стесняйтесь этих слез. Вы заслужили право на них.

Я намеренно кашлянул, достал платок, вытер глаза и нос, после чего повернулся к обеим женщинам. Кивнув в сторону мамы (ее веки начали подрагивать), я тяжело вздохнул:

– Если и заслужил, то не в такой мере, как моя несчастная мать. Ведь это она страдает, а не я.

– Ошибаетесь, господин Ван Хельсинг. Вы любите свою мать, и ее страдания давно стали вашими. Ваше сознание не замутнено, а потому вам приходится намного хуже. Видеть, как мучается любимый человек, гораздо тяжелее, чем страдать самому. Вы согласны?

Я хотел было возразить, а какая-то часть меня сочла оскорбительным даже думать, будто я страдаю больше, нежели мама. Однако немка была права. Я оставался в ясном сознании и не испытывал физической боли. Зрение тоже не подводило меня. Глядя на мамино лицо, изнуренное болезнью, я видел, как с каждым днем она угасает. К морщинам, оставленным пережитыми муками (преимущественно душевными), добавилась впалость щек и желтизна кожи. Но если бы только это! Мамино тело покрыто кровоточащими пролежнями, а безуспешные попытки опорожнить мочевой пузырь заставляют ее кричать от боли. Иногда я думаю: неужели мама за свою жизнь изведала недостаточно горя, чтобы обречь ее на склоне пути гнить заживо? Она потеряла двух мужей (Аркадия и моего приемного отца), приемного сына и, наконец, своего любимца-внука. Из-за моих частых отлучек на ее руках оказалась и беспомощная Герда. Все невзгоды мама переносила с исключительной стойкостью. Неужели она заслужила такой конец? Неужели за всю любовь и заботу, отдаваемые ею каждому из нас, она должна была проводить последние дни, корчась от нестерпимой боли?

Нет, довольно об этом, иначе у меня снова хлынут слезы!

Я взял себя в руки и уже спокойным голосом ответил на вопрос фрау Келер:

– Мне нелегко согласиться с вашим утверждением, но этого, наверное, и не требуется. Я немного умею разбираться в людях и чувствую, что, вверяя маму вашим заботам, могу ни о чем не беспокоиться.

Затем вполне обыденным тоном я осведомился у немки:

– Фрау Келер, вы могли бы начать ухаживать за мамой уже сегодня? Понимаете, чем раньше я отвезу жену в Англию, тем лучше. Хорошо бы, если бы вы принялись за дело прямо сейчас, поскольку мне нужно собраться и сделать кое-какие неотложные дела.

– Я с радостью останусь, – покивала головой она и осторожно положила мамину руку обратно под одеяло.

– Замечательно.

Я показал новой сиделке, где находятся шприцы, ампулы с морфием и другими болеутоляющими средствами, а также откуда она может взять подкладное судно, бинты и мазь.

К счастью, фрау Келер была достаточно опытна в таких делах, да к тому же и весьма понятлива, поэтому мои объяснения не заняли много времени. Затем я провел немку в свой кабинет, чтобы авансом расплатиться за ее услуги.

На обратном пути, когда мы подходили к лестнице, сверху послышался сдавленный крик. Был это возглас радости или боли – сказать трудно, но у меня сразу же похолодела спина. Сначала я решил, что это мама, которую начал терзать очередной приступ боли, однако почти сразу же понял, откуда и от кого исходил этот крик. По телу побежали мурашки. В последний раз я слышал голос жены двадцать два года назад, но узнал его безошибочно.

Без каких-либо объяснений, даже не извинившись перед фрау Келер, я взбежал наверх и бросился в комнату Герды.

Моя жена сидела на постели. Ее лицо сияло, все признаки слабости исчезли. Мое сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мелькнула безумная надежда: вдруг с Владом и Жужанной покончено и теперь моя дорогая жена свободна от их оков?

Увы! Широко открытые глаза Герды глядели куда-то вдаль. Она по-прежнему не замечала происходящего вокруг. Но зато у нее явно прибавилось сил. На щеках заиграл легкий румянец, а волосы, волосы! Каждый вечер Катя усердно заплетала их в длинную косу, оставляя несколько особо упрямых локонов, которые ни в какую не желали послушно лежать в прическе... Из волос Герды начисто исчезла седина!

Я всматривался в лицо жены и не верил своим глазам, однако они меня не обманывали. Последний раз я видел Герду рано утром. За эти несколько часов она заметно помолодела. Исчезла не только седина, исчезли все морщины с ее лица.

– Герда! – громко прошептал я. – Герда, дорогая, ты слышишь меня?

Она ничем не подтвердила, что замечает мое присутствие, но нечто иное, недоступное моему зрению, наполняло ее ликованием и давно забытой радостью.

– Она приехала! – произнесла Герда и громко засмеялась. – Она приехала...

– Кто? – настойчиво спросил я, краешком глаза заметив, что фрау Келер подошла к открытой двери и остановилась на пороге. – Дорогая, кто приехал?

Герда не ответила и постепенно стала успокаиваться. Потом она широко улыбнулась, обнажив резцы. Они слегка удлинились!

– Уму непостижимо, – прошептала сиделка. – Как вы это сами объясните, господин доктор? Вы по-прежнему намерены везти жену в Лондон?

– Я... даже не знаю, – рассеянно пробормотал я, поскольку мои мысли были заняты совсем другим.

Моя мимолетная радостная надежда сменилась тихим ужасом. Все эти двадцать два года Герда провела в неразрывной психической связи с Жужанной. Если за считанные часы моя жена вдруг поздоровела и помолодела, значит, то же самое произошла и с Жужанной и, что еще важнее, – с Владом.

Столь внезапное омоложение – не чудо, а свидетельство перемены, начавшейся с Гердой. Удлинившиеся резцы безошибочно это доказывали.

Что же предпринял этот злодей-вампир, чтобы вдохнуть новые силы в себя и свою любовницу?

Я пообещал изумленной фрау Келер, что непременно сообщу ей о принятом решении. Немка тактично удалилась, а я, закрыв дверь, сел у изголовья Герды.

Все мои усилия вывести жену из экстатического состояния были напрасны, равно как и попытки загипнотизировать ее (днем это практически невозможно сделать). Но я решил остаться в ее комнате, чтобы понаблюдать за ней. Я проверил, закрыто ли окно, и собирался запереть дверь на случай, если Герда вздумает сбежать. Правда, вряд ли ей удалось бы покинуть комнату – окно и дверь были защищены распятиями и запечатаны священными облатками, – но дополнительные меры предосторожности никогда не помешают.

Но прежде чем я подошел к двери и успел повернуть задвижку, Герда прошептала два слова:

– Владыка Мрака...

Эти слова она произнесла дрожащим голосом. Я застыл на месте, сразу вспомнив недавний кошмарный сон и черное существо, стремившееся поглотить меня.

Кто же он, если даже вампиры с трепетом произносят его имя?

Арминий, где ты? Арминий, мой давний спаситель, прошу тебя, перестань таиться. Помоги мне!

Глава 3

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

3 мая 1893 года

Она приехала!

Я лежала в своем проклятом ящике. Проснулась я уже давно, но от слабости не могла встать. Да и зачем? Я ощущала себя древней старухой, которую Бог упрямо заставляет влачить свое жалкое существование на этом свете. Ничего я сейчас так не жаждала, как избавления от своих нынешних страданий.

Неожиданно сквозь череду привычных тягостных мыслей я уловила приглушенные голоса, раздававшиеся в глубине замка. Они звучали едва слышно, и поначалу я даже не обратила на них внимания. (Раньше я бы ясно различала каждое слово, но сейчас до меня доносился лишь звук голосов и общий интонационный рисунок отдельных реплик.) Голоса меж тем приближались. Один из них принадлежал Владу. Он говорил с сердечностью радушного хозяина – обычно так он встречал очередную жертву, появлявшуюся в нашем замке.

Потом я услышала второй голос, который сперва ошибочно приняла за мужской. Голос этот был сочным, грудным и бесконечно чувственным. "Уж не влюбилась ли я?" – мелькнула в мозгу шальная мысль... Должно быть, приехал тот самый молодой человек, о котором говорил Влад. Особой радости я не испытала, ибо знала: Влад сперва насытится сам, а нам с Дуней после его трапезы достанется каких-нибудь несколько жалких капель остывающей крови. Если же, рассчитывая получить больше, я осмелюсь помешать ему, то, скорее всего, вообще ничего не получу.

Стало тихо, а может, я задремала.

Однако, услышав незнакомый смех, я тут же проснулась. Я вслушалась и поняла, что смеется женщина.

Элизабет...

Почему же известие о ее приезде так взволновало меня? Слушая ее беззаботный смех, я уловила в нем обещание чего-то большого и удивительного (я вдруг почувствовала себя ребенком, который вместо одного подарка получил сразу десять). Глупо в нашем положении говорить о каком-то "Божьем промысле", но именно с этой мыслью я заставила себя выбраться из гроба и поспешила в покои Влада, где он принимал свою родственницу. Добравшись туда, я распахнула дверь, даже не постучав.

Влад стоял возле пылающего очага, все такой же морщинистый и седой, но по сравнению со вчерашним днем в нем заметно прибавилось бодрости. Губы порозовели, сгорбленные плечи распрямились. Впервые за много лет он был в превосходном настроении. Но едва он увидел меня, как его улыбка в мгновение ока погасла, а в глазах вспыхнул знакомый мне красный огонь. Сейчас на меня вновь обрушится яростный поток брани (как я посмела самовольно сюда явиться?).

Пусть гневается! Все мое внимание было поглощено Элизабет.

Назвать Элизабет миловидной значило бы оскорбить ее. Я знаю, что говорю, поскольку сама несравненно прекраснее любой смертной женщины. Чтобы убедиться в этом, мне достаточно заглянуть Дуне в глаза или посмотреть на собственный портрет (хотя Дуня утверждает, что масляные краски не в состоянии правдиво передать фосфоресцирующий блеск моей кожи или особый золотистый оттенок моих темных глаз).

Но Элизабет! "Красота" – слишком несовершенное слово для описания внешности этой женщины. Ее голову украшала модная шляпа с перьями. На ней было облегающее, синее с серебристым отливом платье, удивительно гармонировавшее с ее сапфировыми глазами. Кожа Элизабет белизной и нежностью напоминала кожу ребенка, а на щеках играл столь же нежный румянец. Алые губки дивной формы и лебединая шея умопомрачительной фарфоровой белизны (а эти чарующие впадинки возле ключиц!) были само совершенство. Картину довершали золотистые волосы, стянутые на затылке и послушными волнами ниспадавшие ей на плечи.

Не стану сравнивать Элизабет с собой, ибо наша красота имеет разную природу. Женщина, стоявшая напротив меня, олицетворяла день, а я – ночь. Но будь я мужчиной, сразу же влюбилась бы в Элизабет. Кажется, я не удержалась от благоговейного возгласа, а когда она устремила на меня свой лучистый всеведущий взгляд, я испугалась, что упаду в обморок.

– Ах, Влад, – произнесла Элизабет голосом глубоким, как воды озера Германштадт, и нежным, словно туман, клубящийся над тем таинственным местом. – Что ж ты сразу не познакомил меня с этим прелестным созданием?

Услышав эти слова, я едва не заплакала, поскольку прекрасно осознавала, что сейчас я больше похожа на ходячий труп, нежели на прелестное создание. Доброта Элизабет растрогала меня, и я кое-как сумела выдавить из себя подобие улыбки. Но что еще удивительнее – Влад без единого возражения поклонился и молвил, указывая на гостью:

– Графиня Элизабет Батори из Чейте, ныне проживающая в Вене. А тебе, дорогая Элизабет, имею честь представить мою племянницу Жужанну Дракул.

Элизабет протянула мне руку в зелено-голубой перчатке, распространявшей тонкий аромат изысканных духов. Но что самое поразительное, ее рука была... теплой. Я взяла ее руку и неуклюже поклонилась.

– А почему не Цепеш? – вдруг поинтересовалась Элизабет. – Вы что ж, полностью отказались от древней фамилии?

Влад церемонно кивнул. Странно, но его гнев бесследно исчез, словно в присутствии Элизабет он не решался показывать свой дурной характер.

– Цепешем я назывался в смертной жизни. Ты же знаешь, что означает это слово. Нынче я бессмертен, у меня другие интересы, и мне приятнее именоваться Дракулой – сыном дьявола.

– Так значит, дракон и есть дьявол? – озорно спросила Элизабет и рассмеялась.

Смех ее был таким же наслаждением для слуха, как аромат духов – для обоняния. Однако в этот момент с уст моих сорвался мучивший меня вопрос, и Элизабет тут же прекратила смеяться.

– Ваша рука... Она теплая. Кто вы: одна из нас? Или вы сумели достичь бессмертия иным способом! Ведь смертные люди не бывают так красивы...

Губы Элизабет изогнулись в лукавой улыбке. Взмахнув золотистыми ресницами, она искоса поглядела на Влада, будто спрашивая его: "Ну что, рассказать ей?" Влад помрачнел и опустил глаза. Наверное, здесь скрывалась какая-то тайна, о которой Элизабет не хотела говорить. Она вновь рассмеялась (теперь уже с оттенком грусти) и ответила:

– Дорогая моя, я не принадлежу к миру смертных и далеко не молода. Правда, по сравнению с Владом, я еще совсем девчонка, поскольку со дня моей кончины минуло всего двести восемьдесят лет.

У меня опять стали подкашиваться ноги; если бы не рука Элизабет, я бы рухнула на пол.

– Милая моя Жужанна, как же ты слаба! А мы с Владом хороши – даже не предложили тебе сесть!

Бросив на Влада еще один странный взгляд, Элизабет добавила:

– Я бы хотела побыть с Жужанной наедине.

Поначалу Влад недовольно поморщился, затем злорадно ухмыльнулся, будто наконец понял скрытый смысл этой просьбы.

– Никаких возражений, дорогая... Жужанна проведет тебя к себе. Заодно познакомишься и с ее горничной.

– Тем лучше, – откликнулась Элизабет, обнимая меня за талию. – Идем, Жужанна.

Чувствовалось, она искренне хочет мне помочь. Я и в самом деле едва переставляла ноги. Моя щека уткнулась ей в плечо. Я наслаждалась видом ее фарфорово-белой шеи и дурманящим ароматом духов. Как давно я не видела ничего красивого!

Мы медленно спускались по винтовой лестнице. Грудной голос Элизабет напоминал пение виолончели. Она рассказывала о своем венском доме, об очаровании Вены. У меня же едва хватило сил, чтобы прошептать, что, едва увидев Вену полвека назад, влюбилась в город с первого взгляда.

– Это же замечательно! Вена стала еще красивее. Ты сама в этом убедишься, когда окажешься у меня. Я постараюсь восполнить все, чего ты была лишена здесь. Ты совсем обессилела, но я способна смотреть вглубь. Ты – слишком прекрасное создание, чтобы чахнуть среди замшелых развалин.

Элизабет торопливо оглянулась назад. Наверное, она опасалась, что Влад услышит наш разговор.

– Не волнуйтесь, он теперь слышит гораздо хуже, чем прежде, – усмехнулась я.

– Это я сразу поняла. На таком расстоянии ему нас не услышать, но предусмотрительность не помешает. Я восстановила капельку его прежнего могущества.

Остановившись, Элизабет повернула ко мне свою прекрасную головку. Несколько локонов, вздрогнув, переместились с плеч на ее полную перламутровую грудь.

– Теперь мы можем поговорить вполне откровенно. А знаешь ли ты, моя дорогая, что Влад почти приказал мне не восстанавливать твои силы?

Мои губы сердито скривились. Я плотно сжала их, но они все равно дрожали от гнева.

– Вы не представляете, насколько он жесток и бессердечен! А ведь я всегда относилась к нему только по-доброму и была послушной.

– Послушной, – язвительно повторила Элизабет и чуть не плюнула на пол.

– Да. А он лгал мне и до того заморил голодом, что я больше не могла охотиться самостоятельно. Я столько лет верила ему, думала, будто он искренне заботится и даже любит меня. Я с детства привыкла самозабвенно обожать "милого дядюшку", а он беззастенчиво пользовался моей доверчивостью и обманывал меня.

Элизабет внимательно слушала мои жалобы, и ее чувственные губы постепенно сжимались, вытягиваясь в тонкую линию. Я рассказала ей про "великодушие" Влада, когда он вызвался один идти на охоту и чем это закончилась для нас с Дуней. Всхлипнув, я замолчала, и Элизабет медленно произнесла:

– Так я и думала! Тупое средневековое бревно!

Вновь обняв меня за талию, Элизабет направилась дальше, в глубь мрачного коридора.

Как ни была я слаба, но ее слова вызвали у меня взрыв хохота. Я ловила ртом воздух, не в состоянии ответить, и продолжала хохотать. До сих пор про Влада говорили либо со страхом, либо с благоговейным почтением. Но чтобы назвать его "бревном"... Я просто наслаждалась дерзостью Элизабет.

– Вижу, тебя несколько удивило мое сравнение, – молвила она, чуть наморщив лоб. – Но сама посуди: разве я не права? На дворе тысяча восемьсот девяносто третий год, а Влад застрял в тысяча четыреста семьдесят шестом. Он обращается с женщинами, как с невольницами. Не удивлюсь, если у него до сих пор есть крепостные крестьяне.

Все еще смеясь, я покачала головой.

Нет. Крестьяне разбежались еще полвека назад, когда он нарушил договор...

Элизабет резко запрокинула голову и испытующе посмотрела на меня.

– Договор? Который он заключил с Владыкой Мрака? Так вот зачем он позвал меня сюда?

– Я не про его отношения с дьяволом, – возразила я, рукой показывая на дверь людской и давая Элизабет понять, что мы пришли. – Давным-давно Влад поклялся, что не будет обращать в вампиров членов своей семьи. Когда он нарушил клятву, крестьяне перепугались и решили, что точно так же он может нарушить свое обещание не трогать никого из жителей окрестной деревни... Почему вы смеетесь?

Прижав к груди руку с растопыренными пальцами, которые туго обтягивала шелковая перчатка, Элизабет принялась безудержно хохотать. Тряслась ее голова, тряслись золотистые кудри. Я смотрела на это странное веселье, и оно неприятно задевало меня. Что смешного нашла Элизабет в том, что я сказала? Видимо, она не представляла, каково остаться без слуг.

Но вскоре мое недовольство сменилось удивлением. Лицо Элизабет находилось в непосредственной близости от моих глаз, и даже ослабевшим зрением я рассмотрела ее зубы: небольшие, ровные и ослепительно белые. Зубы обычной смертной женщины, без характерных острых и удлиненных клыков.

– Значит вы – не вампирша, – недоуменно прошептала я.

Элизабет почти перестала смеяться, хотя полумесяц губ еще подрагивал. Она крепче обняла меня за талию, а другой рукой стиснула мою руку, окутав пальцы давно забытым теплом.

– Дорогая Жужанна, я такая, какой желаю быть. Не обижайся на мой смех – я смеялась не над тобой, а над Владом. Он заразил тебя своим средневековым идиотизмом. Поверь мне, дьявола не существует.

– А кто же тогда Владыка Мрака? – спросила я.

Сама я ни разу не видела Владыку и, честно говоря, побаивалась встречи с ним. Но часто подслушивала, когда он наносил визит Владу.

Губы Элизабет вновь искривились, но из уважения ко мне она подавила смех.

– Он называет себя Владыкой Мрака, поскольку сам хочет, чтобы его так называли. И потом Владыка Мрака вовсе не обязательно должен иметь мужской облик.

Я ошеломленно смотрела на Элизабет. Она толкнула дверь людской и увлекла меня внутрь.

– Идем, моя дорогая. Тебе нужно еще многое узнать.

* * *

3 мая 1893 года (дописано)

Все вернулось! Сила, красота, радость – все ко мне вернулось.

Войдя в мое жалкое обиталище, Элизабет покосилась на открытый гроб, поблескивающий черными стенками, потом перевела взгляд на второй, в котором спала Дуня. И вновь она постаралась подавить усмешку, но так и не смогла. Заметив в моих глазах недоумение, Элизабет прошептала:

– Как впечатляюще... и как похоже на Влада. Смерть всегда притягивала его сильнее, чем жизнь.

Элизабет подошла ко мне и уже безо всякой улыбки спросила:

– Жужанна, я могу доверить тебе одну важную тайну, но так, чтобы Влад о ней ничего не узнал?

– Я давно не делюсь с ним своими мыслями, а проникнуть в них он не может.

– Дорогая, я не это имела в виду. Я могла бы и сама защитить твои мысли от его вторжения, главное – чтобы ты сама не проговорилась. Тогда он ничего не заподозрит. Можешь ли ты, узнав ошеломляющие новости, внешне ничем себя не выдать?

Ее блестящие глаза ждали ответа и действовали на меня возбуждающе.

– Да, могу, если молчание пойдет мне во благо, – сбивчиво пролепетала я.

– О, еще как пойдет! Я восстановила Владу лишь частицу его былого могущества. Я солгала ему, сказав, что восстановление будет постепенным, ибо вначале мне хотелось узнать его истинные намерения. Я не доверяю ему. Зато я вижу, что ты, Жужанна, совсем другая. Ты добра и честна, в твоем сердце нет тайных умыслов. Поэтому я сейчас полностью восстановлю твои силы.

Я хлопнула в ладоши (и вновь зашаталась от слабости).

– А Дунины силы вы тоже восстановите?

– Как пожелаешь. Если ты просишь за свою горничную, значит, она и впрямь достойна такого подарка. Но есть одно условие: хотя к вам и вернутся былая сила и красота, в глазах Влада вы по-прежнему останетесь дряхлыми, немощными старухами. Ни словом, ни взглядом, ни жестом вы ни в коем случае не должны вызвать у него ни малейших подозрений. Ты мне клянешься?

– Клянусь! – радостно смеясь, воскликнула я.

Я знала, что мне будет трудно удержаться от желания нанести Владу сокрушающий удар или подразнить его своими истинными возможностями, но я отчаянно хотела вернуть себе ту прежнюю, волнующую и манящую жизнь. Ради нее я могла поклясться в чем угодно.

– Превосходно, – выдохнула Элизабет, оглядывая большое, холодное помещение людской. – А теперь, дорогая, ложись.

Я послушно направилась к гробу, но она покачала головой.

– Нет, не туда. Гроб – мерзкая штука. Нам с тобой не нужны напоминания о смерти. Ложись на кровать, Жужанна.

Мы с нею прошли в дальний конец людской, где возле окна стояла узкая кровать, на которой более полувека никто не спал. Я отдернула плотный полог и улеглась на серое домотканое одеяло, скрывавшее бугорчатый тюфяк, набитый гнилой соломой.

Элизабет наклонилась и дотронулась до жесткого тюфяка.

– Жужанна, на таких кроватях спят только слуги! – негодующе произнесла она.

Она еще раз оглядела помещение.

– Это что же... он загнал тебя в людскую?

Я только тихо вздохнула.

– Нет, дорогая, – Элизабет даже топнула ногой, – хватит твоих безвинных страданий! Когда мы с тобой уедем отсюда и ты окажешься в моем доме, ты будешь спать на безупречно чистых шелковых и атласных простынях, как настоящая королева!

"Когда мы с тобой уедем отсюда..."

Будь у меня сердце смертной женщины, оно немедленно бы забилось, как сумасшедшее, от этих слов. Сама мысль о том, что я буду жить рядом с этим удивительным созданием – щедрым и заботливым, наполнила меня трепетом предвкушения. Неужели я не ослышалась? Неужели Элизабет действительно предложила мне убежать от Влада и жить в ее венском доме?

Возможно ли такое? Я привыкла считать, что мои судьба и сила напрямую зависят от "бесценного дядюшки", от его судьбы и могущества, и что если погибнет он, мне тоже не жить. Во всяком случае так мне всегда говорил Влад, и я верила ему. Неужели он лгал? Неужели он намеренно обрекал меня на страдания в этой постылой глуши?

Мне было легче легкого разозлиться на Влада и ухватиться за спасительную мысль: да, он мне намеренно лгал. А вдруг не лгал? Эту мысль я сразу же прогнала. Так ли это важно теперь? О, суметь бы только вырваться из-под его влияния, бесстрашно выпорхнуть из этого мрачного замка и отправиться с удивительной бессмертной волшебницей Элизабет навстречу удовольствиям жизни, ждущим меня в больших европейских городах...

– Иначе говоря, я не обязана оставаться подле него? – не могла не уточнить я. – Но Влад утверждал, что мое существование возможно только до тех пор, пока он сохраняет свои силы. Неужели это...

– Ты хочешь знать, правда ли это? – решительно и сердито перебила меня Элизабет. – Не верь ничему, что он тебе говорил! На свете нет никакого дьявола, зато есть король лжи, и зовут его Влад. Дорогая моя, я знаю это чудовище почти триста лет. Я знаю его своекорыстные помыслы. Он сделал тебя подобной себе не потому, что пожалел свою несчастную увечную племянницу, и не потому, что воспылал к тебе любовью. Нет, ты слепо обожала его тогда, а это льстило его мужскому тщеславию. И если он твердит тебе, что его гибель повлечет за собой и твою, то цель его вполне ясна – поработить тебя с помощью твоей же верности ему.

Ее речь повергла меня в замешательство, а потом я горько разрыдалась. Да, будучи смертной женщиной, я слепо поклонялась ему, и отзвуки девичьего обожания до сих пор сохранялись где-то в глубинах моей души. Неужели тогда им двигала не любовь ко мне, а холодный корыстный расчет?

– Милое мое дитя, не лей напрасных слез по своей привязанности к Владу.

Опустившись на колени, Элизабет стянула и небрежно швырнула на пол зелено-голубые перчатки. Потом она протянула руки и сжала мои ладони в своих. От ее кожи, более нежной и мягкой, чем у ребенка, исходила столь мощная волна тепла, что можно было подумать, будто она долго стояла возле пылающего очага. Почувствовав ее прикосновение, я невольно громко вздохнула.

– К тебе вернется твоя былая красота. Возможно, ты станешь еще прекраснее и больше не будешь зависеть от Влада.

Элизабет все ниже склонялась надо мной, пока весь мир не превратился в сплошной блеск ее сапфировых лучистых глаз.

"Сверкают, как бриллианты, и такие же холодные", – подумала я и вздрогнула от необъяснимого страха.

– Что вы сделаете со мною? – услышала я свой испуганный голос.

– Поцелую, – прошептала она, наклонившись так низко, что ее сладостное дыхание согрело мои щеки. – Всего один поцелуй.

Элизабет придвинулась еще ближе, и наконец ее мягкие губы слились с моими.

Какими словами мне описать то, что началось потом? Да и можно ли рассказать о бесконечном блаженстве тем, кто никогда его не испытывал?

Я помню ночь своего преображения, когда Влад ушел, оставив меня умирать. Помню необычайно яркие чувственные ощущения, помню ликование, охватившее меня, помню, какими неожиданно острыми стали мое зрение и слух, как мой нос начал ловить далекие запахи. Все последующие годы я хранила память о той ночи. Мне казалось, что больше никогда уже я не испытаю ничего подобного. Так думала я до поцелуя Элизабет!

Я погрузилась в водоворот несказанного блаженства, точнее, оно целиком поглотило меня. Окружающий мир перестал существовать. Все куда-то исчезло: мрачная людская, убогая кровать, Элизабет. Время тоже исчезло. Остался лишь океан непередаваемого наслаждения, окутанный тьмой. Я, Жужанна, утратила свою индивидуальность и растворилась в вечности.

Будь у меня выбор, я осталась бы там навсегда, ибо перед этим всеохватным, не поддающимся никаким описаниям блаженством даже бессмертие казалось чем-то обыденным и заурядным. Однако вскоре я почувствовала, что вернулась в свое тело и лежу на жестком соломенном тюфяке, покрытом пыльным и грязным одеялом. Над собой я увидела радостно улыбающиеся глаза Элизабет.

– До чего же ты прекрасна... моя Жужанна, – прошептала она.

Протянув руку, она помогла мне встать. Но такая помощь мне уже не требовалась. Я поднялась легко, с былой грациозностью и громко засмеялась, чувствуя силу, пульсирующую в каждой частице моего существа. Нежно касаясь пальцами моего тела, Элизабет обошла вокруг меня, затем подхватила длинную прядь моих волос и почти пропела:

– А как тебе твои локоны, дорогая?

Я взглянула: седина пропала! Мои волосы вновь стали черными, и к ним вернулся знакомый темно-синий отлив.

– Зеркало! – воскликнула Элизабет.

Она оглядела убогие серые каменные стены людской.

– Где здесь зеркало? Ты должна себя увидеть!

– В замке нет зеркал, – печально вздохнула я. – Еще давным-давно Влад приказал все их уничтожить. Но даже если бы они и остались, я бы не увидела своего отражения.

– Что за чушь?

Элизабет вновь схватила меня за руку и потащила прочь из людской.

– Немедленно идем ко мне!

Мы почти бегом направились в покои, где остановилась Элизабет. Теперь я без труда поспевала за нею. Вскоре мы добрались до восточной части замка, где находились комнаты для гостей. Элизабет порывисто распахнула дверь. Я попала в пространство, заполненное множеством чемоданов и саквояжей. Там же я увидела молодую коренастую женщину с серьезным и даже, я бы сказала, суровым лицом. В противоположность моей спасительнице, женщина была на редкость некрасивой. Элизабет кивнула в ее сторону:

– Познакомься, это моя горничная Дорка. Рассудком не обижена и умеет держать язык за зубами. Дорка, это графиня Жужанна, племянница Влада. И чтобы я не слышала от Жужанны ни малейшей жалобы на тебя!

Дорка сделала равнодушный книксен, не удостоив меня даже подобием улыбки.

– Принеси сюда мое зеркало, да поживее, – приказала ей Элизабет.

Когда горничная удалилась в спальню, моя благодетельница полюбопытствовала:

– Так, значит, став бессмертной, ты ни разу не видела своего отражения в зеркале?

– Ни разу.

– Сейчас увидишь.

Едва она произнесла эти слова, в гостиную вбежала Дорка с изящным зеркалом. В его золотую ручку были вделаны крупные жемчужины, а между ними поблескивали бриллианты. Служанка передала зеркало нетерпеливо ожидавшей хозяйке и сразу же вышла.

– Посмотри, Жужанна, какой ты стала.

Я боязливо взяла зеркало и... удивленно вскрикнула, увидев женщину, взирающую оттуда на меня. Нет, женщина – слишком обыденное, даже грубое слово. Ангел... видение... так правильнее было бы назвать неземной красоты незнакомку, что предстала моему ошеломленному взгляду. Дуня была права: никакой портрет не мог передать сказочного великолепия моего облика.

Неужели я пятьдесят лет не смотрелась в зеркало? Из его глубин мне смущенно улыбалась молодая черноволосая красавица (о, это восхитительное темно-синее мерцание, струящееся по длинным локонам!). Ровными жемчужинами блестели ее острые зубы, восторженно полуоткрыты рубиново-алые губы, а на дне карих глаз плескалось расплавленное золото. Кожа оказалась такой же нежной, как у Элизабет, и я залюбовалась ее перламутровым блеском, игрой розоватых, бирюзовых и зеленоватых оттенков. Даже довольно резкие черты лица, унаследованные от Влада: тонкий нос, похожий на ястребиный клюв, острый подбородок и густые черные брови – даже они стали мягче и приобрели благородные очертания.

Я оторвалась от зеркала и увидела, с каким восхищением смотрит на меня Элизабет. Она улыбалась и одобрительно кивала головой, словно скульптор, гордый своим творением. Элизабет протянула руку за зеркалом, но мне пока не хотелось с ним расставаться. Почувствовав это, она негромко рассмеялась.

– Мне безумно хотелось изменить твои зубы, – сообщила она. – Но потом я решила оставить их на твое усмотрение. Может, такими они нравятся тебе больше.

– Но такие зубы нужны мне не только для красоты. Как иначе я смогу насыщаться?

Элизабет понизила голос, словно готовилась выдать мне величайшую тайну и боялась, что нас подслушают.

– Дорогая моя, есть много способов того, что ты назвала "насыщением". Их столько же, сколько тех, кто дерзнул достичь бессмертия.

– Но меня создал Влад, – возразила я. – Укус вампира порождает другого вампира. Разве может быть иначе?

– Может быть так, как ты пожелаешь.

– Я вас не понимаю.

– Договор Влада с Владыкой Мрака не имеет к тебе никакого отношения.

Мысль о таинственном существе (как бы его ни называли – дьяволом или Владыкой) вновь наполнила меня страхом. Я опустила зеркало и, словно в трансе, повторила:

– Владыка Мрака...

Желая меня отвлечь, Элизабет взяла мою руку и приложила к моей же щеке.

– Что ты ощущаешь, дорогая Жужанна? Скажи, что ты сейчас ощущаешь?

На какое-то время я просто онемела. Потом едва слышно прошептала:

– Тепло.

Слезы застлали мне глаза. Одна из слезинок упала на руку. Слезинка была горячей!

– Думаю, это приятнее, чем быть холодным трупом? Оставь мертвецов Владу, они по его части.

– Элизабет, прошу вас, оживите теперь Дуню!

Она молча взяла у меня зеркало, положила на первый попавшийся столик и, без каких бы то ни было возражений, вернулась со мной в людскую (какой убогой показалась мне теперь эта комната!). Я подняла крышку Дуниного гроба. Неужели всего час назад я выглядела так же?

Элизабет заглянула внутрь.

– Да... какая милая девушка.

Она выпрямилась и повернулась лицом ко мне.

– Понимаю, дорогая Жужанна, насколько тебе дорога твоя горничная. Но ты должна быть терпеливой. Сегодня я отдала часть своих сил, вернув толику могущества Владу. Твое полное восстановление потребовало еще больше сил. Сейчас мне нужно отдохнуть. Но обещаю тебе: завтра я оживлю твою Дуню.

– До рассвета остались считанные часы, – попыталась настоять на своем я, главным образом из-за того, что не желала расставаться с Элизабет. – А затем вы сможете отдыхать весь день.

– Нет, дорогая. Мне обязательно нужно встать на рассвете, чтобы насладиться восходом солнца. Обычно мне хватает двух часов сна. Сегодня понадобится чуть больше, поскольку я израсходовала много сил. Дитя мое, вижу, Влад крепко вдолбил в твою головку, что ты можешь бодрствовать лишь вечером и ночью. Скольких же удовольствий он тебя лишил!

– Но это правда. От солнечного света у меня болит все тело. Конечно, при необходимости я могу выйти на солнце, но крайне ослабну и потом мне будет очень плохо.

– Поверь мне, скоро все изменится. Разве ты не хочешь в одинаковой мере наслаждаться любым временем суток?

Ее вопрос заставил меня задуматься. Последний раз я была в Вене почти четверть века назад. Как мне хотелось тогда заглянуть в какую-нибудь кондитерскую и полакомиться пирожными с кремом! А венские магазины с их обилием модных платьев! Единственное платье, которое я привезла из Вены, мне сшил полуслепой старик-портной (только он отважился явиться в полночь ко мне в гостиницу и снять мерки). До чего же сильно изменилась мода. Я смотрела на платье Элизабет: его вырез был уже не столь откровенным. Платья еще плотнее обтягивали талию и имели непривычные для меня пышные оборки сзади.

Элизабет ждала ответа.

– Но как? – только и могла вопросить я.

Она тряхнула головой.

– Нам с тобой нужно будет еще о многом поговорить.

Видя мое нежелание расставаться с нею, Элизабет улыбнулась мне, как капризному ребенку.

– Не волнуйся, дорогая. Завтра мы снова увидимся. И прошу тебя, перестань говорить мне "вы". Ты же не служанка. Пусть я и старше тебя, но у бессмертных возраст теряет всякое значение. Итак, до вечера...

Взяв мою руку, Элизабет наклонилась и поцеловала ее. Странно, но этот поцелуй взбудоражил меня.

Неужели я в нее влюбилась?

* * *

4 мая 1893 года

Проснувшись в тот момент, когда сумерки, словно легкая вуаль, опустились на стены древнего замка, я увидела Элизабет сидящей на стуле возле моего открытого гроба. Внутри меня все сразу же затрепетало от радостного возбуждения. Рядом, улыбаясь, стояла молодая и красивая Дуня. Я едва не задохнулась от счастья.

– Дуня! – воскликнула я и выпрыгнула из своей ненавистной "постели".

Смеясь и плача, мы обнялись с нею, как сестры, давно не видевшие друг друга. Я поцеловала ее в щеку. Дунина кожа тоже стала теплой.

– Дуня, да ты у нас просто красавица! – восхищенно воскликнула я.

– Что вы, доамнэ, куда мне до вас, – смущенно пролепетала она.

По правде говоря, ее красота почти не уступала моей: тонкий правильный нос, длинные черные волосы (правда, от русских предков Дуне досталась заметная рыжина) и по-румынски выразительные черные глаза под плавным изгибом густых бровей.

– А откуда ты это знаешь? – смеясь, спросила я.

Элизабет молча подняла свое зеркало.

Одной рукой я обняла Дунину тонкую талию, а другую протянула нашей благодетельнице, которая сразу же стиснула ее в своей.

– Элизабет, дорогая. Вы... прости, ты так добра к нам! Нам очень хочется чем-нибудь отблагодарить тебя за доброту, хотя любой наш подарок будет выглядеть весьма жалко по сравнению с тем, что ты сделала для нас.

– Видеть ваши радостные лица – лучший подарок для меня.

Поднеся мою ладонь к губам, Элизабет поцеловала ее.

Непонятная дрожь охватила все мое обновленное тело. Чтобы не вскрикнуть, я сняла руку с Дуниной талии и прижала к сердцу.

В этот момент дверь людской распахнулась. На пороге стоял Влад. У меня перехватило дыхание. Забыв слова Элизабет, я испугалась, ожидая чудовищной вспышки его гнева. Я рванулась, готовая убежать, но Элизабет крепко стиснула мои пальцы. Ее ободряющий взгляд говорил: "Не волнуйся, он ничего не знает".

К моему удивлению, Влад не переступил порога людской, более того, он учтиво улыбался.

– Ах, Элизабет, ты неисправима в своей доброте. Я так и думал, что ты отправишься проведать наших бедняжек. А я приготовил для нас с тобой торжественный ужин. Трапеза сервирована в большой гостиной. Прошу тебя проследовать туда. Я вскоре приду. Мне нужно переговорить с Жужанной наедине.

К моему удивлению (и неудовольствию), Элизабет сдержанно поклонилась и молча покинула людскую. Ее шаги гулко звучали в широком коридоре, а потом по каменным ступеням винтовой лестницы, и это еще более усилило мое недовольство.

Стоя в дверном проеме, Влад провожал взглядом удаляющуюся Элизабет. Он щурился, напрягая глаза. Посчитав, что она уже достаточно далеко отошла, он переступил порог и плотно закрыл за собой тяжелую дверь. Я пыталась угадать по выражению его лица, какой он меня сейчас видит – дряхлой старухой или молодой красавицей. Однако все мои старания были напрасны: лицо Влада не выражало ни удивления, ни гнева, оно оставалось таким, каким я привыкла его видеть все последние годы.

Бревно – вспомнился мне эпитет Элизабет. Нет. Скорее – старый трухлявый пень. Сколько лет я прожила, будто слепой несмышленый котенок, веря каждому его слову. Зачем?

– Жужанна, ты меня любишь? – вдруг спросил Влад.

Я чуть замешкалась с ответом, но этого мгновения было более чем достаточно, и лицо Влада помрачнело.

– Понимаю. Элизабет очаровала тебя своими сладкими лживыми речами. Она так искусно затуманила тебе мозги, что ты, поди, уже влюбилась в нее. Должно быть, она пообещала, что вернет тебе прежние силы. Так? Хочу тебя предостеречь: если ты вступишь с нею в сговор, то окажешься на опасной тропе, и тропа эта приведет тебя к гибели.

У меня вспыхнули щеки (какое приятное, почти забытое ощущение!).

– Ты мне угрожаешь? – упиваясь собственной смелостью, осведомилась я.

Но Влад не слышал моих слов (думаю, он действительно не видел, какие перемены произошли с моей внешностью).

– А ты знаешь, кто она на самом деле? – продолжал он. – Она не похвасталась тебе некоторыми своими пристрастиями? Когда-то Элизабет называли "чейтской тигрицей". И знаешь, за что? Еще будучи смертным человеком, она погубила шестьсот пятьдесят невинных девушек, поскольку любила купаться в человеческой крови. Думаю, что, когда она стала бессмертной, это число возросло десятикратно. Советую тебе не верить ни одному ее слову!

– Ты просто лжец, – бросила я, удивляясь своей храбрости.

Раньше я никогда бы не осмелилась произнести вслух подобные слова, ибо для меня они были бы равносильны смертному приговору, подписанному собственной рукой. Я всегда верила, что Влад всецело распоряжается моей жизнью и смертью. Но сейчас я была сильнее его. Несравненно сильнее. Если он попытается расправиться со мной, я его убью.

Я внутренне смеялась, наслаждаясь неожиданной свободой, силой и бесстрашием.

Я не ошиблась: Влад действительно замахнулся, собираясь ударить меня. И вдруг его рука застыла в воздухе почти у самого моего лица, остановленная невидимой силой (благодаря тебе, Элизабет, моя могущественная спасительница!). Его глаза покраснели от ярости, лицо перекосила жуткая гримаса, а из горла вырвалось волчье рычание.

– Держись от нее подальше, Жужанна. Слышишь? Держись подальше, или ты на себе испытаешь весь ужас моей мести!

Я не ответила. Влад повернулся и вышел, хлопнув дверью с такой силой, что она еще несколько секунд содрогалась от его удара.

Откуда-то неслышно появилась Дуня (наверное, пряталась в каком-нибудь углу). Положив руку мне на плечо, она шепнула:

– Как вы думаете, доамнэ, он и в самом деле отомстит нам, если мы снова увидимся с Элизабет? Она такая добрая...

Я обняла свою верную горничную за талию. В ушах еще гудело после весьма экспансивной выходки Влада.

– А ну его к дьяволу, – медленно проговорила я. – Пусть убирается к своему Владыке!

Глава 4

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

5 мая 1893 года

Я пробудилась от сладкого сна, услышав голос моей дорогой, давно умершей матери:

– Вставай, Жужанна. Вставай, девочка моя. Скоро уже полдень.

Я открыла глаза, но увидела не изможденное лицо мамы, а прекрасный, юный лик моей благодетельницы Элизабет. На ней было светло-желтое муаровое платье с узким стоячим воротником из плотных кружев, окаймлявшим более смелое декольте, чем у прежнего ее наряда.

Я улыбнулась ей и тут же от удивления широко раскрыла глаза: через открытые ставни в окна лился солнечный свет. Но он, как ни странно, не вызывал во мне ни болезненных ощущений, ни слабости.

От этих сюрпризов мои глаза раскрылись еще шире. Поднявшись со своего опостылевшего ложа, я поспешила к окну. Словно в первый раз я видела голубое небо и мир, залитый солнцем.

– Сейчас полдень! – закричала я и закружилась по пыльному полу людской, смеясь и плача одновременно. – Элизабет, как такое возможно?

Она лукаво улыбнулась и вместо ответа спросила:

– Не пойдешь ли ты со мной прогуляться и подышать свежим воздухом?

Видя мою нерешительность, она добавила:

– Влад сейчас спит. Я позабочусь, чтобы он ничего не учуял. Мы можем встречаться днем, и если захочешь, то каждый день, а он будет думать, что ты спишь в этом хлеву.

Я охотно поверила Элизабет. Вчера она сказала мне правду – Влад не заметил моей вернувшейся красоты и молодости. Я схватила ее за руку, и мы, хихикая, как девчонки, понеслись по гулким коридорам и ступеням лестниц к выходу из замка.

Когда мы выбежали на улицу, Элизабет отпустила мою руку. А мне захотелось снять туфли. Едва мои босые ступни коснулись мягкой, прохладной травы, мне уже было не сдержаться. Раскинув руки, я начала кружиться, будто очумевший от счастья ребенок, которого всю долгую зиму продержали взаперти.

Весна опьяняла меня своими запахами. Ветерок доносил аромат цветущих сливовых деревьев. Лужайка пестрела яркими цветами. Я радовалась синим колокольчикам, ярко-красным макам, ромашкам и белоснежным бурачкам[4]. Где-то весело щебетали малиновки, заливались жаворонки. И как разительно отличались их трели от меланхоличных песен соловья и скорбных криков совы – единственных птиц, которых мне доводилось слушать в эти долгие пятьдесят лет.

Кружась в радостном неистовстве, я закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Его тепло показалось мне дороже и прекраснее всего, что я испытала, став бессмертной.

Потом, не выдержав этого бешеного вращения, я со смехом повалилась на землю и очутилась рядом с распустившейся ариземой[5]. По бирюзовому небу плыли легкие облачка. Меня переполняла радость, и я не могла молчать.

– Элизабет! Ты и недели не живешь в замке, а столько всего успела для меня сделать! Ты возродила мою красоту, дала мне силу и теперь вернула целый мир с его красками!

Так оно и было. Мое бессмертие в действительности обернулось унылым существованием, а моим днем стала ночь. И теперь волшебница Элизабет вернула мне солнечный свет.

– Элизабет, скажи, что я могу для тебя сделать?

– Ну, например, ты можешь вместе со мной навестить одного молодого человека, приехавшего к Владу в гости.

– В замке гость?

Я села и, откинувшись назад, уперлась руками в поросшую шелковистой травой влажную землю. Элизабет грациозно опустилась на щербатый камень. Перспектива запачкать свой изысканный наряд волновала ее не больше, чем мальчишку-сорванца, одетого в лохмотья. Широко расставив колени, она поставила локоть на одно из них и положила на раскрытую ладонь подбородок. Ветер трепал подол ее нежно-желтого платья, и великолепная ткань цеплялась за острые выступы на камне, но Элизабет словно этого не замечала. Судя по выражению ее лица, природные красоты уже не вызывали в ней такого бурного восторга, какой будили в моей душе. Ее развлекало мое ликование – глаза Элизабет были сосредоточены исключительно на мне. Она слегка улыбалась, как улыбается хозяйка, глядя на своего резвящегося щенка.

Все эти мысли успели промелькнуть в моей голове, прежде чем я спросила:

– А когда он приехал?

Известие о его появлении напомнило мне, что я очень давно не вкушала теплой крови. Голод довольно громко и настойчиво требовал удовлетворения.

– Вчера вечером.

– Как же мы ничего не услышали?

Элизабет вздохнула.

– Думаю, это я виновата. Влад, скорее всего, наложил какое-нибудь заклятие, чтобы скрыть от нас то, что он привез гостя. Клянусь тебе, меня вчера так потрясла и опьянила твоя красота, что я утратила бдительность, иначе я бы сразу почуяла: Влад что-то затевает, и вмиг рассеяла его чары. Но мы с тобой ничего не потеряли. Гость преспокойно спит себе в комнате, куда его поместил Влад. Я услышала храп и зашла взглянуть. Довольно симпатичный молодой человек, здоровый и сильный. Так как, пойдем его проведать?

Элизабет бросила на меня невиннейший взгляд и дразнящим тоном добавила:

– Я вижу, как ты проголодалась, Жужанна.

Желание насытиться боролось со страхом.

– Влад мне этого ни за что не простит! Он уничтожит меня, если увидит на шее гостя отметины от зубов.

– Не беспокойся, он ничего не увидит. В любом случае, я не позволю ему причинить тебе вред.

– Но как такое возможно?

Элизабет усмехнулась и широким взмахом руки обвела цветущую лужайку.

– А как такое возможно? Если ты будешь доверять мне, дорогая, то доподлинно узнаешь, сколь велико мое могущество.

Я глубоко вздохнула и вскочила на ноги.

– Тогда не будем терять времени!

Я подхватила туфли и, решив, что не хочу их надевать, босиком побежала к крыльцу. Элизабет устремилась за мной. И вновь мы, как две беспечные школьницы, со смехом неслись по коридорам, но теперь наш путь лежал в другую часть замка. Наконец мы остановились перед массивной резной дверью.

Элизабет была права: из комнаты доносился громкий храп. Настолько громкий, что я удивилась, как от него еще не рухнула дверь. Прикрыв рот, чтобы не расхохотаться, я шепнула своей спутнице:

– Бедная его жена!

– Можешь говорить в полный голос. Он очень крепко спит.

Элизабет жестом гостеприимного хозяина распахнула дверь.

– Он твой, дорогая, – обратилась она ко мне. – Делай с ним, что пожелаешь. Я понаблюдаю за тобой, а потом немного развлекусь сама. Только одно маленькое предупреждение: ты должна сохранить ему жизнь и оставить в нем достаточно сил, чтобы ни он, ни Влад ничего не заподозрили. Я позабочусь об отметинах на его шее – они исчезнут без следа. Но учти: он не должен выглядеть слишком бледным, это может возбудить подозрения.

Мне почему-то и в голову не пришло спросить у Элизабет, почему ее так заботит эта бледность. Если она способна мгновенно удалить следы укуса, неужели ей столь сложно вернуть лицу гостя румянец? Но в тот момент меня больше занимало, каким окажется "развлечение" самой Элизабет. А потом... потом я почуяла запах живого тела, который вытеснил из головы вообще все мысли.

Я вдыхала аромат теплой крови, который несколько заглушал запах мужского пота двух– или трехдневной давности. Элизабет тоже уловила этот тяжелый дух.

– Долго же он сюда добирался, – шепнула мне она и брезгливо поморщила нос.

Я быстро смирилась с этим запахом, как смирилась и с полуоткрытым ртом гостя. Сон гостя был столь глубок, что он не замечал, как из уголка губ капала слюна, а могучий храп разбрызгивал ее капельки во все стороны. Он лежал на спине, широко раскинув ноги и позой своей напоминал полуобнаженную натуру на цветном полотне Леонардо да Винчи.

Гость явно отличался привычкой к аккуратности: свой шерстяной костюм он не швырнул куда попало, а повесил на ближайший стул, поместив туда же и шляпу. Чувствовалось, он привык одеваться добротно, что свойственно преуспевающим людям. Характер этого человека не был для меня загадкой: целеустремлен, напорист и, скорее всего, добропорядочен до скуки. Впрочем, я не рассматривала его в качестве спутника жизни. Сильные руки, выпростанные из-под одеяла, и мускулистый торс (правда, я видела лишь верхнюю часть) были вполне в моем вкусе. Англичанина нельзя было назвать ни слишком полным, ни слишком худым. Каштановые вьющиеся волосы великолепно сочетались с округлыми розовыми щеками и слегка вздернутым носом. Все это придавало лицу гостя мальчишеское выражение, отчего он выглядел лет на пять моложе своего истинного возраста.

– Его не мешало бы выкупать, – шепотом заметила мне Элизабет.

Честно говоря, мне вовсе не мешал его запах. Я очень проголодалась и хотела поскорее припасть к шее англичанина. Даже если бы он весь извалялся в навозе, меня бы и это не остановило. Однако кровь, как и кушанье, можно сделать вкуснее, если умело добавить "приправу". Этим-то я и собиралась заняться. Краешком глаза я увидела, что Элизабет вышла из комнаты, но сейчас меня совсем не интересовало, куда и зачем. Все мое внимание было сосредоточено на госте. Медленно и осторожно, чтобы его не разбудить, я отвернула одеяло. Англичанин спал в белой ночной рубашке. Три верхние пуговицы он оставил расстегнутыми, благодаря чему я получила возможность полюбоваться на завитки каштановых волос у него на груди. Оставалось добраться до самого укромного "кустика", что я и сделала, полностью откинув одеяло. Подол его ночной рубашки скомкался и задрался вверх... Будто древесный, окаймленный кустарником ствол, слегка клонясь в сторону тела и подрагивая, бодрствовал набрякший член гостя.

Кем я была при жизни? Увечной, застенчивой старой девой, не смевшей даже мечтать ни о любви, ни о близости с мужчиной. Став бессмертной, я решила взять реванш за свою прежнюю жизнь и не отказывала себе ни в каких удовольствиях. Очень скоро мне открылся удивительный секрет: кровь мужчины, удовлетворившего свою страсть, сладостнее любого нектара, и мой экстаз (от самого слияния и от насыщения этой дивной кровью) становится в десять раз сильнее.

Я улеглась рядом с гостем и загипнотизировала его, чтобы не проснулся раньше времени. Я намеревалась овладеть им сейчас же, не мешкая, успев все сделать до возвращения Элизабет. Странно, но мне почему-то было стыдно заниматься подобными вещами у нее на глазах. До сих пор чужое присутствие никогда мне не мешало, и я могла предаваться близости, когда рядом находились Влад, Дуня или мой бедный погибший брат. Если удавалось, я проделывала это с двумя или тремя мужчинами сразу. Но в присутствии Элизабет я испытывала непонятное чувство вины... словно я нарушала супружескую верность.

Однако прежде, чем я успела задрать платье и усесться на свою дорогую жертву, в комнату впорхнула Элизабет.

– Сейчас мы его выкупаем, – шепнула она. Ее сапфировые глаза сияли в предвкушении развлечения. – Дорка готовит ему ванну.

– Можешь говорить в полный голос. Я навела на него чары.

Я хотела добавить, что слишком голодна и не могу ждать, пока он вымоется. Если уж ей так нужно выкупать гостя, я просто напьюсь его крови прямо здесь, а потом пусть она развлекается дальше.

– Не торопись, – многообещающе улыбаясь, перебила меня она. – Ну почему бы нам все-таки сначала не поразвлечься?

Глядя на спящего, Элизабет всего-навсего слегка качнула подбородком. Гость что-то промычал и мгновенно проснулся (я едва успела спрыгнуть с кровати).

Он открыл свои добродушные светло-карие глаза и не сразу понял, где находится. Затем, вспомнив, мотнул головой и огляделся. Увидев двух хорошеньких женщин, он немедленно сел на постели. При виде незнакомок его добродушные светло-карие глаза округлились от удивления, а заметив, в каком виде он предстал перед ними, англичанин покраснел до корней волос. Я думала, что лопну от сдерживаемого смеха.

– Черт побери! – выругался он (у него был приятный баритон).

Большего не позволяло его воспитание. С быстротой, которой позавидовал бы и вампир, англичанин натянул одеяло едва ли не на нос. Очумело вращая глазами, он произнес:

– Леди, мне крайне неприятно, что вы застали меня в столь неподобающем для джентльмена виде!

Меня распирало от смеха. Не в силах более сдерживаться, я прижала руки ко рту и беззвучно затряслась. Элизабет и тут пришла мне на выручку, обратившись к гостю на безупречном английском (столь же безупречном, как и ее румынский. Впрочем, меня это не особо удивило: венгры отличаются поразительной способностью усваивать иностранные языки и полиглоты среди них не редкость):

– Уважаемый сэр, покорнейше просим нас извинить за это вынужденное вторжение!

Произнеся эти слова, Элизабет сделала глубокий реверанс. Выражение ее лица, не в пример моему, было серьезным и учтивым.

– Мы пытались добудиться вас, стучась в дверь, но так и не смогли. Наш хозяин, – Элизабет не обратила ни малейшего внимания на мой удивленный взгляд, – вчера строго приказал нам приготовить для вас ванну не позднее часа пополудни и позаботиться, чтобы вам было приятно мыться. Я пришла доложить вам, что ванна готова. Пока вода вполне горячая, но может остыть. Не будет ли вам угодно, сэр, совершить омовение?

Англичанин мешкал, переводя взгляд с меня на Элизабет и обратно. Я в своем венском муаровом платье, давно вышедшем из моды и заношенном до дыр, была больше похожа на служанку, чем она, одетая по последней моде. Но нас обеих "подводила" наша неземная красота.

Я чувствовала: сейчас он откажется и вежливо выпроводит нас из комнаты. Элизабет, тоже разгадавшая его намерения, заговорила умоляющим тоном:

– Сэр, прошу вас! Наш хозяин суров и отличается вспышками гнева. Если он узнает, что вы отказались, он посчитает виновными нас и прикажет жестоко выпороть!

Англичанин заморгал, судорожно пытаясь найти убедительную причину для отказа, но потерпел неудачу.

– Что за варварство! – наконец пробормотал он.

Элизабет осмелела и слегка потянула его за рукав ночной рубашки. Если бы не голод, все более властно заявлявший о себе, я бы, наверное, каталась сейчас по полу.

– Сэр, умоляю вас, пойдемте, – с напускным ужасом проговорила она.

Замешательство гостя было вполне очевидным, однако природная доброта взяла верх.

– Хорошо, мисс, я согласен. Пожалуйста, подождите меня за дверью. Я оденусь и выйду.

Элизабет радостно кивнула. Мы молча удалились. Очутившись по другую сторону двери, мы обнялись и затряслись от смеха.

Не прошло и пяти минут, как послышались его шаги. Мы спешно сделали серьезные лица. Дверь распахнулась. Англичанин предстал перед нами – в темно-фиолетовом смокинге с черным бархатным воротником и бархатным поясом, длинных брюках и кожаных домашних туфлях. Влажные каштановые волосы были аккуратно расчесаны. Только щеки оставались красными, словно это он был виноват в недавнем происшествии, а не мы с Элизабет.

– Я готов, – объявил он.

Мы направились в покои Элизабет (ванна находилась там).

– Должен признаться, меня очень удивляют ваши наряды. Вы одеты совсем не как служанки, – заметил гость, пока мы шли.

Я улыбнулась, а Элизабет вполне серьезно пояснила:

– Видите ли, сэр, наш хозяин хотя и бывает иногда жесток, но в то же время он способен проявлять удивительную щедрость.

Я снова едва не поперхнулась от смеха.

Англичанин понимающе кивнул. Дальше мы шли молча.

Дорка уже дожидалась нас с несколькими широкими полотенцами, висевшими у нее на руке.

– Ванна готова, – сказала она по-венгерски.

Элизабет кивнула, взяла полотенца и обратилась к англичанину:

– Прошу сюда, сэр.

Спотыкаясь, он прошел в покои Элизабет, где его замешательство заметно возросло (разумеется, ведь он предполагал увидеть ванную комнату!). Посередине просторного роскошного будуара стояла большая круглая железная лохань, наполненная горячей водой. Лохань поддерживали четыре массивные ножки, сделанные в виде когтистых лап.

– Леди, я благодарю вас за помощь. Дальше я справлюсь сам.

Он кивнул, прося нас уйти.

Элизабет сделала испуганное лицо.

– Но, сэр... если я в точности не исполню все повеления хозяина... Он приказал нам вымыть вас, чтобы вам было приятно.

Я поняла намек Элизабет и, лукаво улыбаясь, подошла к англичанину. Одним легким движением я развязала пояс его смокинга. Внизу оказалась все та же ночная рубашка, заправленная в брюки.

Неужели все мужчины конца девятнадцатого века успели сделаться такими блюстителями нравов?

– Послушайте, мисс! – сердито воскликнул англичанин. Это переходит всякие границы! Оставьте меня в покое. Я обручен и собираюсь жениться!

Подоспевшая Элизабет, игнорируя его недовольные возгласы, быстро стянула с нашей жертвы смокинг. Англичанин пробовал высвободиться, но мы были сильнее и держали его крепко.

– Не надо быть таким скромником, сэр! – упрекнула его Элизабет, причем произнесла эту фразу с такой искренностью, что я почти поверила будто она – заботливая служанка, действующая по приказанию Влада. – В нашей стране издревле принято, чтобы женщины помогали мужчинам мыться.

Она заломила гостю руки за спину (он мог только огрызаться), а я, встав на колени, расстегнула и сняла с него брюки. Под ними оказались шелковые мужские панталоны. Не обращая внимания на испуганные крики англичанина, я сдернула и их. Затем настал черед кожаных домашних туфель.

Оставался последний оплот, скрывавший наготу нашего гостя, – ночная рубашка. С помощью Элизабет я сняла ее через голову. Теперь по насыщенности цвета лицо англичанина без труда могло соперничать с его собственным смокингом. Он скрючился в отчаянной попытке хоть как-то прикрыть свое причинное место, но с заломленными руками это было невозможно.

Элизабет осуждающе прищелкнула языком и сказала мне по-румынски:

– Как их испортила викторианская эпоха. Наворачивать на себя столько одежды! Это же вредно для здоровья.

Она подтолкнула гостя к лохани.

– Полезайте в ванну, сэр!

Англичанин стоял как вкопанный. Тогда, по-прежнему не выпуская его рук, Элизабет легко подняла гостя и погрузила в горячую воду. Наверное, вода была слишком горячей, ибо англичанин вскрикнул и поначалу поднялся на цыпочки, рискуя обнажить перед нами то, что так тщательно пытался скрыть. Но стыдливость оказалась сильнее, нежели страх обвариться, и англичанин, пыхтя, опустился ниже. Вскоре из воды торчали только шея и голова, окутанные клубами пара. Англичанин намеренно притиснулся почти к самому краю лохани, чтобы как можно меньше голого тела было открыто нашим нескромным взглядам.

Взяв изящный кусок душистого французского мыла, Элизабет церемонно подала его гостю.

– Прошу вас, сэр!

Сидя на корточках, англичанин протянул мокрую руку и взял мыло. Положение его было более чем щекотливым. Чувствовалось, он напряженно обдумывает, как бы так исхитриться и, не нарушая приличий, вымыться на глазах у этих решительных и по-мужски сильных служанок. Здравый смысл требовал встать во весь рост (иначе не намылишься), однако стыдливость победила и в этом вопросе. Оставшись сидеть на корточках, он пытался намылиться... под водой.

– Я закончил, – наконец объявил гость. – Попрошу дать мне полотенце.

– Так не моются, – возразила я и стала расстегивать платье.

Представляю, в какие панцири, именуемые нижним бельем, викторианская эпоха заковала тела женщин. У меня же под стареньким платьем не было ничего, кроме моей перламутрово-белой кожи.

Вскрикнув, англичанин с решительностью истинного джентльмена отвел глаза. Но внутри него шла битва между викторианским воспитанием и плотским желанием. Я сбросила платье на каменный пол и двинулась к лохани, сияя великолепием своей наготы. Я была красивее и совершеннее Венеры, вышедшей из морской пены[6]. И конечно же, англичанин украдкой поглядывал на меня!

Я влезла в лохань и опустилась перед ним на колени. Вода подхватила мои волосы, и их пряди закачались на ее поверхности, будто стебли диковинных иссиня-черных водорослей. В сравнении с тусклой кожей англичанина, моя – сияла. Вода показалась мне не горячей, а приятно теплой.

За спиной раздался голос Элизабет, дрожащий от возбуждения. У меня вдруг пропал стыд – я знала, что теперь ее присутствие мне не помешает.

– Не тревожьтесь, сэр, – обратилась она к англичанину. У нас так принято: после мужчин женщины моются в той же воде. Вы же не станете ломать старинный обычай...

Бедный англичанин прижался лодыжками и коленями к горячей стенке лохани, впившись пальцами в ее борт.

– Прошу вас, мисс, дайте полотенце! Мне очень неловко. У нас в стране совсем другие обычаи.

Я пододвинулась ближе, пока наши ноги не соприкоснулись. Англичанин вздрогнул и дернулся всем телом. На полу вокруг лохани разлилась лужа. Я знала: он решил во что бы то ни стало сохранить верность своей невесте и готов был употребить на это всю имевшуюся у него волю. Тогда я высунула из воды руку, дотронулась до его небритого подбородка и повернула лицом к себе.

Его воля была сильной, но не настолько, чтобы противостоять моему желанию. Едва его глаза встретились с моими, как он попал под мою власть и вздохнул, радуясь избавлению от всех барьеров, которыми себя окружил.

– Вы – самое удивительное и необыкновенное создание. Таких женщин я еще не видел, – прошептал он и потянулся ко мне.

Наши губы слились в страстном поцелуе (его желание было ничуть не слабее моего). Наверное, когда я в последний раз предавалась любовным утехам, этому джентльмену было лет пять, а может, и того меньше. Я думала, что сойду с ума – так я хотела его тела и крови. Мои жадные поцелуи быстро превратились в легкие торопливые укусы, которыми я покрывала его плечи и шею. Он поднял меня – ему не терпелось добраться губами до моей груди.

Но к неудовольствию распаленного гостя, я отодвинулась от него и прислонилась спиной к стенке лохани, маня его приблизиться ко мне. Он послушно исполнил мою волю и смущенно застыл. Похоже, ему еще не приходилось заниматься этим. Неужели девственник? Такого забавного поворота я действительно не ожидала. Когда англичанин оказался рядом, я вспрыгнула на борт лохани и обхватила коленями его бедра.

Намереваясь показать своему невинному ягненочку, как это делается, я совсем забыла про Элизабет. Меж тем она стояла рядом – полностью обнаженная и более прекрасная в своей наготе, чем я. Мой неумелый любовник перестал для меня существовать, ибо я впилась взглядом в нее. Меня совершенно заворожили ее бесподобные синие глаза, но еще больше – ее тело, сверкающее, будто свежевыпавший снег на солнце. Я не могла отвести взгляда от ее груди – большой, полной груди зрелой женщины, но сохранившей девичью упругость. Мне вдруг захотелось припасть к ней губами, ласкать нежные розовые соски. Неожиданно проснувшаяся страсть к женщине ошеломила меня. Я заставила себя перевести взгляд на англичанина, которого Элизабет подготавливала к потере невинности.

Крепко обхватив беднягу, Элизабет направляла его к цели. Я отклонилась, облегчив его члену первое знакомство с женским лоном. Войдя в меня, англичанин застонал от удивления и радости. "Так вот, оказывается, каков этот запретный плод!" – говорило все его существо, вырываясь из темницы викторианской морали.

И сейчас же его член заскользил внутри меня, подчиняясь дикому, необузданному и безудержному желанию. Я тоже не могла удержаться и вцепилась в англичанина, вскрикивая от каждого его движения. Обезумев от страсти, я едва ощущала руку Элизабет. Ее большой и указательный палец плотным кольцом сжали член у самого основания, сделав его еще тверже, чтобы и англичанин, и я получили как можно больше наслаждения.

Но скоро... слишком скоро он излил в меня все, что так долго копилось в нем. Внутри меня разлилась теплая волна. В этот момент мое нестерпимое желание уступило место нестерпимому голоду. Я впилась зубами в теплую мокрую кожу англичанина, прокусив ее на уровне плеча, и припала губами к ране. Такой сладчайшей амброзии я еще никогда не пробовала: экстаз, пережитый совращенным девственником, и мой затянувшийся голод делали ее необычайно вкусной.

Англичанин стонал от наслаждения, наслаждения жертвы, ибо "темный поцелуй" всегда доставляет людям непередаваемое чувственное удовольствие.

– Сделай рану пошире! – крикнула мне Элизабет. – Раздери кожу, пусть кровь льется. Не бойся, Влад ничего не узнает!

Я впилась зубами в его кожу (стараясь не приближаться к шее, чтобы ненароком его не убить). Я трясла головой, будто собака, треплющая пойманную крысу. Мой любовник вновь застонал, боль дарила ему дополнительное наслаждение. Его сильная ярко-красная кровь запачкала мне щеки, веки, грудь, руки. Я пила. Пила, пока не опьянела, пока не ослепла и не оглохла, полностью позабыв обо всем, кроме медленных ударов сердца англичанина.

Так могло бы продолжаться, пока его сердце не остановилось бы совсем, но чьи-то сильные руки оторвали меня от дивного пиршества. Я подняла голову, моргая, будто сова, на которую направили фонарь, и увидела Элизабет. Она подхватила нашего обессиленного гостя, вытащила из воды и уложила на полотенце, расстеленное на полу.

Лицо красавицы Элизабет было перемазано его кровью. Никакой ангел, никакая богиня не сравнились бы с ней сейчас – до того она была прекрасна. Затем она легко извлекла из остывающей воды, заметно подцвеченной красным, и меня. Я обняла ее за шею, чувствуя себя Психеей, спасенной Эросом[7].

Осторожно, будто ребенка, Элизабет положила меня рядом с англичанином и подала мне полотенце. Потом она опустилась на колени между нами и стала покрывать свое тело кровью из его раны. Она прижималась к ране губами, щеками, грудью и животом. Смочив в крови пальцы, Элизабет вдруг стала мазать ею мои губы, живот и грудь. Груди она уделила особое внимание. Прикосновение Элизабет было нежным, как перышко колибри. Очертив одну грудь, она стала двигать палец к соску, но делала это необычайно медленно, рисуя круг за кругом. Мое возбуждение нарастало. Потом то же самое она стала делать со второй грудью. Я уже не могла лежать спокойно, мои ноги извивались, ударяясь о каменные плиты, будто хотели покинуть меня и убежать. Но мое сердце жаждало остаться.

Утоленный голод принес с собой сонливость. Мне не хотелось шевелиться, и я была готова заснуть прямо на полу, забыв и про англичанина, и про Элизабет. Но когда ее губы приникли к моим и кончиком языка она начала слизывать с них капельки крови, я вдруг ощутила, что удовлетворила только голод. Страсть продолжала бушевать во мне, словно лесной пожар.

Казалось, вспыхнувшее пламя сожжет меня изнутри. Неужели это запретная любовь разожгла его? Дотронувшись одной рукой до затылка Элизабет, а другой – до ее спины, я заставила ее лечь на меня... Я пережила удивительное мгновение. Впервые за свои восемьдесят лет я ощутила любовь в ее истинном смысле – через соприкосновение двух теплых тел.

Элизабет покрывала поцелуями мое лицо, грудь, живот, с удивительным изяществом слизывая с кожи капельки застывающей крови. Потом она приподнялась и снова потянулась к раненому плечу нашего гостя, чтобы еще раз окунуть пальцы в его кровь.

А дальше произошло такое, отчего даже сейчас, когда я пишу, у меня начинают дрожать руки... Раздвинув мне ноги, Элизабет вошла своими окровавленными пальцами в мое лоно. Лаская его, она наклонилась и принялась слизывать кровь с моих бедер.

Я провалилась в бездонную пропасть наслаждения. Что было дальше, я почти не помню. Кажется, я стонала от страсти. Повторяю: все это было очень далеко от меня, будто стонал кто-то другой, а не я.

Но зато в мое забытье прорывались полные сладостной истомы вздохи моей дорогой Элизабет. Она, моя красавица, моя фея, лежала рядом. Я принялась осторожно убирать влажные локоны с ее лба. Почувствовав мое прикосновение, Элизабет открыла свои бесподобные синие глаза и улыбнулась. Я наклонилась и нежно поцеловала ее. Мы надолго замерли в объятиях друг друга.

Наконец-то я обрела то, что Влад лишь обещал мне, – вечную любовь. Я обрела возлюбленную.

– Дорогая, а теперь вставай, – услышала я голос Элизабет.

Я открыла глаза. Англичанин мирно посапывал, лежа на полотенце. От раны на его плече не осталось и следа.

Элизабет повела меня в соседнюю комнату, заставленную чемоданами, и раскрыла один из них. Себе она выбрала очаровательное бледно-желтое платье с широким кружевным воротником того же цвета, а мне – ярко-синее атласное со вставками из черного бархата. Потом она проводила меня до людской.

– Мы же совсем забыли про бедную Дуню! – воскликнула я, когда мы были уже у самой двери.

Элизабет улыбнулась и ободряюще похлопала меня по плечу.

– Не волнуйся, дорогая. Пока я здесь, я не позволю Дуне голодать. Но сейчас, милая Жужанна, даже ей не нужно знать о наших тайных встречах.

Я вздохнула, вынужденная согласиться с нею, хотя в душе мне было стыдно, что я оставила свою преданную горничную голодной.

Элизабет сразу же поняла мое состояние. Она очень нежно, но твердо взяла меня за подбородок и заглянула в глаза.

– Ложись и отдохни, – ласково, но твердо велела она. – К вечеру ты проснешься, и Влад ничего не заподозрит. Сомневаюсь, чтобы он позволил нам встречаться. Но обещаю, я сделаю все возможное и постараюсь его убедить, что вы с Дуней не должны без конца испытывать муки голода. Если он согласится, ты целиком отдашь ей ужин.

Уходя, она нежнейшим образом меня поцеловала.

– Если хочешь, дорогая, мы вместе встретим восход солнца. Ты согласна?

Ее предложение наполнило меня такой радостью, что я громко воскликнула:

– Элизабет! Я готова тебя любить вечно!

В ответ она только улыбнулась.

* * *

9 мая 1893 года

Я опять проснулась от чарующего голоса Элизабет и увидела над собой ее прекрасное лицо.

Событий вчерашнего вечера я почти не помню. В памяти всплывает лишь то, как обрадовалась, когда Элизабет успокоила меня насчет Дуни. Моя верная горничная неплохо выглядела и была полна сил. Это утешило меня, ибо я корила себя, что не разбудила ее и не взяла с собой.

Воспоминания же о вчерашнем дне до сих пор вгоняют меня в краску.

К тому же вечером мне не удалось увидеться с Элизабет. Подозреваю, что Влад не доверяет ей и старается держать при себе, а Элизабет, не желая провоцировать его гнев, вынуждена подчиняться. Может, даже лучше, что я ее не видела, поскольку Влад наверняка заметил бы, с какой радостью и восхищением я на нее гляжу.

Элизабет с материнской нежностью провела рукой по моему лбу и щеке.

– Дорогая, мне тяжело смотреть на то, как ты спишь в этом убогом ящике. Надо полагать, Влад убедил тебя, что по-иному ты спать не можешь. Я тебе уже говорила: его ограничения тебя не касаются. Не хочешь ли перебраться в мою кровать?

– Я сделаю все, только бы доставить тебе радость, – промурлыкала я, целуя ее руку.

– Поверь, мне будет очень радостно видеть тебя рядом.

По правде говоря, мое внимание было сосредоточено не только на Элизабет. За окном первые розовые лучи солнца стремились пробить завесу жемчужно-серых облаков. Мне отчаянно захотелось выбраться из замка и вдохнуть свежий утренний воздух.

– Пойдем гулять! – предложила я Элизабет. – Не хочу смотреть на рассвет через пыльное стекло.

– А ты заметила, что моросит дождь? В любую минуту он может превратиться в ливень.

Элизабет провела по своим тщательно уложенным золотистым локонам, будто одно лишь упоминание о дожде могло испортить ее прическу.

– Ну и пусть! – с детским упрямством возразила я. – Ты можешь не выходить, а я соскучилась по свежему воздуху.

При первых же моих словах Элизабет весело рассмеялась и продолжала улыбаться, пока я не окончила фразу.

– Я обязательно пойду с тобой, дорогая. Просто я не думала, что ты уже настолько окрепла. Но раз ты хочешь гулять, то быть посему, как говорили в старину.

Взяв ее за руку, я выбралась из своего порядком опостылевшего убогого гроба. Мы повторили вчерашний путь к выходу из замка. Наши платья мягко шелестели при каждом шаге. Бросая на меня восхищенные взгляды, Элизабет заметила:

– Как замечательно сидит на тебе это платье, дорогая. Оставь его себе, – предложила она. – Я хочу, чтобы ты выбрала себе еще несколько – любые, какие тебе понравятся. Если понадобится, Дорка легко подгонит их под твою фигурку.

– До чего же ты добра, Элизабет!

Я буквально пылала от любви к ней, словно мое сердце стало громадной печью, в которой наконец-то вспыхнул огонь.

– До чего ты прекрасна, моя Жужанна...

Мы подошли к тяжелой резной двери. Распахнув ее, я вдохнула влажный прохладный воздух. Как же давно я не видела дождя, тихо моросящего с самого утра! Небеса и все пространство под ними было окрашено в оттенки серого. Конечно, куда больше радости мне бы доставили искрящиеся капельки дождя, вспыхивающие бриллиантовыми россыпями в ярких лучах солнца. Но меня абсолютно не разочаровала и такая погода. Мне хотелось выйти за дверь и подставить легкой мороси лицо и руки.

Что такое? Как ни старалась я переступить через порог, мне это не удавалось. Я натыкалась на невидимую преграду. В отчаянии я повернулась к Элизабет, уповая на ее помощь.

То, что я увидела в следующее мгновение, искренне изумило меня.

Преграда не пропускала и Элизабет! Смачно выругавшись по-венгерски, она сердито топнула своей изящной ножкой. Белки ее глаз сделались ярко-красными, а кожа побледнела. Лицо богини сморщилось от злости.

Я непоколебимо верила в могущество Элизабет, до такой степени, что вели она мне пойти по воде, я бы пошла. И сейчас я ждала, что она прорвется наружу и выведет за собой и меня.

Этого не случилось. Элизабет стояла чуть правее меня, сердито глядя на невидимый барьер. А я-то считала, что ей подвластно все!

Дверь располагалась так, что в ее проеме мне было не увидеть ни восходящего солнца, поднимающегося из розовых облаков, ни чистого снега на вершинах далеких гор. Оставалось смотреть на все эти красоты из окна. Но мне надоело смотреть на мир из окон. Я протянула руку (она почему-то смогла преодолеть невидимую преграду) и подставила ладонь дождю. Капли крохотными бусинками оседали на черном бархате и растекались по синему атласу, делая его темнее. Утром и днем мерно стучащий дождь действует на меня умиротворяюще, а глухой ночью его скорбная дробь всегда нагоняет невыразимую тоску.

Я опустила руку и повернулась к Элизабет.

– Нас заперли, – вздохнула я.

Элизабет едва сдерживала свой гнев, хотя ее глаза были уже не такими красными.

– Никто нас не запирал!

– Тогда почему нам не выйти из замка?

Элизабет нахмурилась, будто я задала в высшей степени неприличный вопрос, и нехотя ответила:

– Потому что Влад устроил свой гадкий трюк. Никак не думала, что он опустится так низко. Не волнуйся, Жужанна, вскоре я все улажу. Я могла бы и сейчас прорвать созданную им преграду, но тогда он сразу о многом догадается, а нам это ни к чему. Идем, моя дорогая. Я уже придумала, как нам поразвлечься.

Она повела меня в комнату англичанина, из-за двери которой снова слышался громкий храп. Прежде чем открыть дверь, Элизабет повернулась ко мне – истинная богиня, чье великолепие довершал золотистый блеск ее наряда. Протянув руку, она чуть коснулась моего воротника и, следуя его очертаниям, опустила пальцы ниже, дотронувшись до моей шеи, а затем и груди. Ее прикосновение мгновенно воспламенило меня.

– Сегодня наш гость слабоват, – произнесла она, кокетливо наклонив голову и сверкнув на меня глазами, полными желания. – Но, думаю, ты все-таки сможешь ненадолго приложиться к нему.

Я не так хотела англичанина, как ее, мою Элизабет, и уже намеревалась сказать ей: "Нет, давай лучше пойдем к тебе и проведем день в твоей постели". Но я опоздала: Элизабет толкнула дверь и вошла.

Мне не оставалось ничего иного, как последовать за ней. Нет, сегодня меня не мучил голод, хотя не могу сказать, что вчера насытилась полностью. Я двигалась неторопливо, попутно раздумывая, кем является этот вчерашний девственник и как он очутился в нашем захолустье. Пока я шла, мне раскрылся еще один обман Влада. Думаю, вместо охоты он несколько раз ездил в Бистриц отправлять письма. Иначе как бы здесь появились и Элизабет, и этот англичанин?

Мой путь к кровати со спящей жертвой пролегал мимо бюро, на котором аккуратными стопками были разложены какие-то бумаги и письма. Самый верхний лист, привлекший мое внимание, оказался юридическим документом. Он был составлен неким Питером Хокинсом, эсквайром, и подписан "графом" В. Дракулой.

– Вот оно что! – воскликнула я, взглянув на похрапывающего англичанина.

Видимо, во сне ему стало жарко, и он наполовину откинул одеяло. Разбудить его я не боялась: Элизабет научила меня, что нужно делать, дабы никто (включая Влада) меня не услышал.

– Оказывается, наш юный гость – стряпчий, нанятый неким Хокинсом для заключения сделки между ним и Владом.

Предвкушая неожиданную забаву, Элизабет быстро подошла и встала рядом со мной. Пока я просматривала одну стопку бумаг, она занялась второй. Затем ее внимание привлекла изящная тетрадка в кожаном переплете: вне всякого сомнения, то был личный дневник англичанина.

– То ли он пишет на неизвестном мне языке с какой-то дикой азбукой, то ли пользуется шифром, – произнесла она через некоторое время. – Правда, имя свое он написал вполне понятно и разборчиво: Харкер. Джонатан Харкер, эсквайр.

Я почти не слушала ее. Обнаруженные и прочитанные мною бумаги были несравненно важнее какого-то личного дневника. Я ощущала себя Савлом, ослепшим по дороге в Дамаск[8]. Зрения, правда, я не лишилась, но не удивлюсь, если мои глаза стали от гнева такими же красными, какие недавно были у Элизабет.

Теперь я поняла, что англичанин понадобился Владу не для утоления голода. Его появление в замке было связано с куда более зловещей целью моего "доброго дядюшки" – перебраться жить в Англию.

Полвека назад Влад клялся мне, что увезет меня из этого гнусного захолустья в бурлящий, полный жизни Лондон. Сначала нашим замыслам мешал мой брат Аркадий, а затем и его подросший сынок, этот проклятый Ван Хельсинг.

Итак, Влад не отказался от мысли переселиться в Англию. Изменились лишь условия – теперь он намеревался бросить меня здесь погибать от голода. Иначе зачем бы ему понадобилось запечатывать своей идиотской магией входную дверь?

Я повернулась к Элизабет, размахивая бумагой.

– Вот, полюбуйся! – прошипела я. – Знаешь, что это такое? Купчая на жилье в Англии! Влад втайне от меня купил там дома!

Меня душил гнев. Элизабет, наоборот, сохраняла полную невозмутимость. Она дочитала бумагу, которая была у нее в руках, затем принялась изучать ту, что держала я.

– Так... Парфлит...[9] Это в окрестностях Лондона... А здесь Пиккадилли. Самый центр города.

Я тяжело опустилась на стул с выцветшим парчовым сиденьем. Элизабет подошла сзади и нежно обняла меня за плечи.

– Значит, ты только сейчас узнала о его приобретениях? Сам он ничего тебе не говорил?

Я покачала головой. Элизабет вздохнула.

– Дорогая моя Жужанна... По-моему, он собирается оставить тебя здесь.

– Мерзкое чудовище! – содрогаясь от ярости, выкрикнула я. – Он решил бросить нас с Дуней здесь, чтобы мы от голода рассыпались в прах! Он решил уничтожить нас. За что? За нашу многолетнюю помощь и преданность?

Элизабет присела на корточки и обхватила мои колени.

– Жужанна, клянусь тебе, у него ничего не выйдет. Я давно раскусила его замыслы и придумала достойный ответ.

– Он с такой же легкостью предаст и тебя, едва ты восстановишь его силы.

– Влад уверен, будто я приехала помочь ему. Нет, на самом деле я здесь для того, чтобы освободить тебя.

Услышав это, я обняла Элизабет. Из моих глаз хлынули слезы – настоящие, горячие слезы.

– Элизабет, дорогая! Как же ты бесконечно добра ко мне!

Наше объятие было столь крепким, что когда мы разжали руки, то непроизвольно вздохнули.

– Нет, Жужанна, мне еще предстоит показать тебе свою настоящую доброту, – сказала Элизабет. – Единственное, о чем я прошу, – чтобы ты полностью мне доверяла.

– Можешь не сомневаться. Но как ты собираешься осуществить задуманное? Нам не выбраться из замка.

– Терпение, моя дорогая. Только терпение. Когда настанет благоприятное время, мы легко покинем эту каменную клетку.

– Мне не дождаться! – крикнула я и топнула ногой, словно рассерженная маленькая девочка. – Почему бы нам не убить его прямо сейчас? Элизабет, ты же такая сильная. Разве ты не можешь уничтожить его и освободить нас всех?

Элизабет вздохнула и некоторое время молчала, глядя куда-то вдаль. Затем она вновь посмотрела на меня.

– Лет через сто или двести ты сумеешь меня понять, Жужанна. Каждый бессмертный страдает тяжкой болезнью – скукой повседневности. Я рада, что у меня появилось новое развлечение – уничтожить Влада, отомстив за твои страдания.

– Но ты же не собираешься растягивать свое развлечение на сто лет? – не удержалась я.

Элизабет улыбнулась.

– Конечно нет, дорогая. Тебе кажется, что уничтожить Влада в замке проще, чем где-либо в другом месте. Но не забывай, здесь он несравненно сильнее. Здесь ему помогает родная земля. И еще. Подумай, разве Влад заслужил быструю смерть? После нескольких веков издевательств над столькими людьми? Нет, пусть теперь сам хорошенько помучается.

Элизабет выпрямилась. Глаза ее сверкали решимостью.

– Мы будем преследовать его! Пусть не думает, будто в Лондоне сумеет от нас скрыться. Мы не дадим ему покоя. Его планы начнут рушиться один за другим, но он не будет знать, кто является карающей десницей. И только когда он полностью выдохнется, когда мы изведем его бесчисленными ударами, от которых он уже не сможет оправиться... вот тогда мы встретимся с ним снова. Посмотрим, осмелится ли он повысить на тебя голос!

Элизабет притянула меня к себе и горячо поцеловала.

– Мы с тобой отправимся в Лондон, Жужанна. Мы не только победим Влада, но и покорим этот город. У тебя будут самые модные наряды. Я украшу тебя изысканнейшими драгоценностями. Вся Англия в восхищении падет к твоим ногам.

Она погладила меня по щеке. В ее глазах было столько любви, что я впервые в жизни по-настоящему онемела от счастья. Элизабет молча поднялась, потом помогла встать мне и потянула к спящему Харкеру. На этот раз я не стала его будить. Проделав аккуратную ранку, я припала к ней и вновь вкусила крови нашего гостя.

Оторвавшись от своего чудесного занятия, я увидела возле себя Элизабет. Она изнемогала от страсти и негромко стонала. Ее глаза источали безудержное желание. Такую откровенную чувственность я множество раз замечала в обращенных на меня взглядах мужчин, завороженных моей красотой. Бросившись ко мне, Элизабет рывком сдернула с меня платье и принялась облизывать мои губы. Потом она смочила пальцы в крови спящего (рана на этот раз была совсем небольшой) и разрисовала мне грудь красными кругами.

Беззаботно смеясь, я повалилась на кровать, в ноги к Харкеру (я сумела сделать так, что он даже не шевельнулся). Там Элизабет вновь слизала с меня кровь, а потом своей рукой вошла мне в лоно, низринув в блаженную пропасть наслаждения...

Я тоже вошла в нее, но должна признаться, мне это не слишком понравилось. Похоже, что и Элизабет мои ласки не доставили особого удовольствия. В любовном соитии она явно предпочитает быть отдающей, а не получающей. Как только рана англичанина перестала кровоточить, желание Элизабет пошло на спад. Но все же я рада, что смогла подарить ей хотя бы такое наслаждение. Обе раскрасневшиеся, мы обнялись и легли поверх храпящего стряпчего.

– А теперь идем ко мне, – тихо сказала Элизабет, когда любовный экстаз погас. – Я велю Дорке подогнать под твою фигуру несколько моих платьев, чтобы тебе было что надеть, когда мы отправимся в Лондон. А там ты сможешь купить себе любые наряды и драгоценности, какие только пожелаешь. Ты и сама будешь потом удивляться, как могла двадцать лет подряд ходить в одном старом и заношенном платье.

В ее гостиной я примеряла туалет за туалетом, придирчиво разглядывая себя в большом зеркале, которое Дорка держала обеими руками. Я получала неописуемое удовольствие! Все платья были абсолютно новыми, сшитыми по последней моде (с обилием оборок сзади) и стоили недешево. Вот только я немного пониже ростом, уже в талии и не могу похвастать такой роскошной грудью, как у Элизабет. Сейчас Дорка хлопочет над переделкой выбранных мною нарядов.

Затем Элизабет повела меня в свою спальню. Скинув одежду, я скользнула под простыню из тончайшего полотна и накрылась большим теплым одеялом, натянув его почти до подбородка. (Теперь я понимаю, почему Элизабет привезла с собой столько чемоданов. Во всей Румынии не сыщется такого восхитительного постельного белья. Чтобы не спать на замшелом старье, моя благодетельница позаботилась и об этом.)

Элизабет легла рядом со мной. Я быстро погрузилась в сладостный сон.

Когда я проснулась, солнце уже село. Элизабет рядом не было. Скорее всего, она отправилась к Владу. Я проспала почти весь день и чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Одевшись, я пошла в нашу людскую... правильнее сказать, в людскую, где раньше я жила вместе с Дуней. Там я сняла со стены свой портрет и взяла дневник, чтобы отнести их в спальню Элизабет. Больше я ни за что не улягусь спать в гроб.

Эти строки я пишу, уютно устроившись в большой, теплой постели Элизабет. Мои мысли возвращаются к гнусному предательству Влада и к смелому замыслу моей ненаглядной возлюбленной расправиться с ним не здесь, а в Англии.

Ее слова о грядущей поездке в Лондон (наконец-то Лондон!) взбудоражили меня до предела. Радостное возбуждение не утихает и сейчас. Какое же это будет наслаждение – покончить с Владом, действуя рука об руку с моей любимой. Но когда настанет этот желанный миг? Сколько еще мне придется ждать?

Глава 5

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

9 мая

Герда стала заметно оживленнее. В связи с этим мне даже пришлось изменить мой привычный распорядок дня. Если раньше Герда просыпалась к вечеру, то теперь – вскоре после полудня. Удивительно, но чаще всего мне удается ввести ее в гипнотическое состояние именно в светлое время суток, но всегда в разные часы. Бывают дни, когда ее вообще невозможно погрузить в гипнотический транс.

Сегодня, проснувшись и отперев дверь ее комнаты (я вынужден держать бедняжку под замком, дабы под воздействием Жужанны она не причинила вред себе или, Боже упаси, маме), я обнаружил Герду на редкость бодрой. Скрестив ноги, она сидела на постели. Скомканный подол ночной рубашки был задран вверх. Герда жестикулировала, улыбалась и весело болтала, словно маленькая девочка, играющая в " гости". Самих слов мне было не разобрать, но по интонационному рисунку речи и по обилию шипящих и свистящих звуков я понял, что она пытается говорить по-румынски. Этого языка Герда никогда не знала, а мои познания в нем весьма ограничены. И тем не менее моя жена произносила именно слова, а не набор звуков. Сейчас она чем-то напоминала молодого попугая, уловившего ритм и мелодику речи своего хозяина, но еще не научившегося отчетливо выговаривать слова.

Минуту или две я стоял, молча наблюдая за этим странным спектаклем. Герда не обращала на меня внимания, потом вдруг резко повернулась ко мне и, бросив косой взгляд, презрительно произнесла, обращаясь к невидимому собеседнику (или собеседнице):

– Он!

Это слово было произнесено на чистом румынском языке.

Герда смотрела на меня из-под полуприкрытых век, затем ее глаза медленно округлились. С лица жены исчезло насмешливо-веселое выражение. На какое-то мгновение она узнала меня, а я узнал в ней прежнюю Герду. Я увидел лицо своей измученной, дорогой жены, узницы, которую стерег злейший из тюремщиков – безумие. Такой я не видел ее почти четверть века: бледное утонченное аристократическое лицо и на нем – темные, переполненные страданием глаза лунатички. В этих глазах было столько боли и отчаяния, что, когда Герда взглянула на меня сквозь всклокоченную завесу черных волос (накануне Катя вымыла их и тщательно расчесала), я не удержался от слез.

– Герда, – прошептал я с тоской и надеждой.

Мне хотелось взять ее за руку, но Герда тут же отвернулась. Осмысленность в ее взоре угасла, сменившись столь ненавистным мне отсутствующим выражением.

Я вновь и вновь пытался достучаться до ее сознания, но мои речи не могли проникнуть сквозь вязкий туман безумия, вновь плотной пеленой окутавший ее мозг. Мне не оставалось ничего, кроме как пойти к маме и провести несколько часов у ее постели. Затем я снова вернулся в комнату Герды.

На этот раз мои усилия не пропали даром. Герда довольно легко поддалась гипнозу, хотя некоторые вопросы она упрямо игнорировала (чаще всего, когда я спрашивал что-нибудь типа: "Каково состояние Влада? Насколько он силен?" или "Вы с ним по-прежнему заперты в замке?").

И все же Герда снабдила меня весьма интересной информацией. Когда я спросил: "А как ты сама? Сил прибавилось?", жена с восторженностью ребенка прокричала:

– Я еще никогда не была такой могущественной и счастливой!

У меня упало сердце, но моя подавленность сменилась любопытством, ибо вскоре Герда звонким голосом прибавила:

– Это все благодаря Элизабет!

– Элизабет? Кто она такая?

Я не сомневался: Элизабет – та самая гостья, недавно появившаяся в замке, но мне хотелось узнать о ней побольше.

Герда замолчала и плотно сжала губы, будто твердо решила не отвечать. Я опасался, что наш сеанс может окончиться раньше времени. Неожиданно Герда негромко сообщила:

– Моя лучшая и самая дорогая подруга...

Больше об Элизабет не было сказано ни слова. Я так и не узнал, является ли эта чародейка обычной женщиной или принадлежит к бессмертным, которых правильнее называть "неумершими". (Скорее всего, второе. Едва ли простой смертный сумел бы вдохнуть в Жужанну столько сил. Честно говоря, появление Элизабет меня настораживает и даже пугает. Что же это за существо, если по силе она превосходит Колосажателя? И как мне вести войну с ней?)

– Так, значит, теперь ты можешь покинуть замок? – продолжал допытываться я.

К моему удивлению, лицо Герды помрачнело.

– Нет, – с нескрываемой злостью бросила она. – Но скоро мы уедем отсюда в Лондон.

В Лондон! У меня заколотилось сердце. Мой отец (я имею в виду Аркадия) рассказывал мне, что у Влада еще полвека назад появилось желание переселиться в Англию. Его привлекал Лондон, где он мог бы спокойно и безнаказанно устраивать свои кровавые пиршества. В огромном городе он мог найти себе любое количество жертв, в отличие от трансильванской глуши.

Я задал несколько дополнительных вопросов, но ответов практически не запомнил. Все мои мысли занимало известие о скором отъезде Влада, Жужанны (и, возможно, Элизабет) в Англию.

Поздним вечером я совершил особый ритуал, попросив о водительстве и помощи. Впервые я попытался дозваться Арминия посредством волшбы, которую применяют, когда вызывают божество или демона. Увы, он так и не появился. Тогда, очертив Круг, я стал гадать.

Я понимал, что мне тоже придется отправиться в Лондон, но не прямо сейчас. Я должен терпеливо ждать сигнала, будучи готовым выехать в любую минуту.

Две карты моего расклада до сих пор не дают мне покоя: Дьявол и Папесса[10]. Чувствую, что они имеют какое-то отношение к этой таинственной Элизабет.

Сидя у изголовья маминой постели и размышляя о смысле этих символов Таро, я задремал. Как и в прошлый раз, мне приснился кошмарный сон о Порождении Мрака, стремящемся меня поглотить. И вновь я увидел своего наставника Арминия, от которого исходило лучезарное сияние. Возле его ног, как и в тот раз, стоял белый волк Архангел. Я громко кричал, взывая к моему наставнику и моля его о помощи. И опять не было никакого ответа, ни даже ободряющего жеста. Почему же в прошлом он охотно помогал мне, а теперь отказывается даже замечать?

Порождение Мрака приблизилось и начало менять облик... На этот раз из волка оно превратилось не в ребенка и не в мужчину, а приняло очертания женщины. Тьма медленно рассеивалась, и черный силуэт наполнялся цветом.

Онемев, я взирал на женщину, красота которой потрясла меня до глубины души. В ее волосах словно бы струился солнечный свет, глаза вобрали в себя глубину и синеву моря. Алебастрово-белая кожа женщины имела нежный розоватый оттенок вечной молодости. Такое сияние я часто видел на лицах вампиров, подстерегающих жертву. Да, неземная красота незнакомки могла заставить любого плакать от восхищения, однако вместо радости я испытывал откровенный ужас.

Женщина запрокинула голову и засмеялась. В воздух взметнулись золотистые локоны, они сверкали, а вместе с ними сверкали и ее ослепительно белые зубы. Вопреки ожиданиям, клыки женщины не были ни острыми, ни удлиненными. Обычные человеческие зубы. Но это открытие испугало меня еще сильнее. Не выдержав, я закричал.

Проснувшись в поту, я увидел, что мама наблюдает за мной и слабой рукой комкает одеяло, безуспешно пытаясь дотянуться до моего плеча.

– Брам...

Болезнь изменила мамин голос почти до неузнаваемости – тихий, слабый, он походил на шелест осенних листьев. Но меня растрогал не он, а ее измученные глаза, полные понимания и печали. Они светились любовью и нежностью. Даже их васильковая синева была другой. Я вспомнил глаза женщины из сна и содрогнулся. В последнее время я, лишь собрав все свое мужество, мог выдержать мамин взгляд, ибо она глядела на меня, но видела бесконечность.

– Мальчик мой, ты кричал во сне.

За последние месяцы мама забыла голландский язык и разговаривала на своем родном английском. Я взял ее тоненькую, холодную руку и сжал в своих теплых ладонях.

– Все в порядке, мама, – по-английски ответил я. – Просто дурной сон приснился.

Мамино лицо вдруг свело судорогой боли. Она корчилась, кусала губы, чтобы не закричать, но стон все же вырвался наружу. Я вдруг сообразил, что меня разбудил не мой, а ее крик. Чувствовалось, мое душевное состояние волнует ее сильнее, нежели собственные телесные недуги.

Я всего час назад вводил маме морфий, и еще один укол за столь короткий срок был бы опасен. В таких случаях я полагался на древнюю медицинскую заповедь относительно престарелых и умирающих: если сомневаешься в причинах боли, проверь состояние кишечника и мочевого пузыря. Этим я и занялся, благодарный тому, что болезнь и снотворное оттеснили чувство стыдливости, по крайней мере у меня (маме было уже не до того). Одно дело, когда осматриваешь какую-нибудь занедужившую старуху, и совсем другое, когда пациенткой оказывается собственная мать.

Результаты осмотра оказались именно такими, каких я и ожидал, но теперь, чтобы помочь маме, вначале я должен был причинить ей дополнительные страдания.

– Мама, – осторожно начал я, – мне придется снова тебя потревожить. Скопившиеся под тобой испражнения разъедают кожу в местах пролежней, от этого и боль. Сейчас я их уберу, и тебе будет легче.

Мама вздохнула и сделала отчаянную попытку повернуться на бок.

– Делай, что нужно.

Я достал подкладное судно, мазь и помог маме перевернуться, сознавая, ценой каких мучений ей это дается. Потом я занялся тем, что требуется в таких случаях, одновременно молясь, чтобы Бог (или тот, в чьей это власти) уподобил мои толстые пальцы тонким и проворным пальчикам Кати. Мама душераздирающе кричала и делала слабые попытки меня оттолкнуть. Сдерживая слезы, я пробормотал:

– Мама, прости, что я причиняю тебе столько боли, но если не вычистить из-под тебя весь кал и не обработать пролежни, они начнут гноиться. Разовьется обширное заражение, и тогда будет еще хуже.

– Нет, Брам, не надо! – из последних сил крикнула мама. – Я боюсь, что ты упадешь в обморок.

Я опешил и закусил губу, чтобы не рассмеяться от мрачного комизма положения, в котором мы оба оказались.

– Не волнуйся, не упаду. Испражнения уже утратили прежнюю свежесть, – в тон маминому юмору ответил я.

Похоже, это ее успокоило. Мама стоически перенесла всю процедуру и вскрикнула только один или два раза. Вскоре я сделал все, что было нужно, отважившись-таки ввести маме дополнительную дозу морфия (естественно, совсем крошечную). Мама быстро заснула. По ее дыханию и выражению лица я убедился, что боль отступила.

Я сходил проведать Герду (никаких перемен) и вернулся к маме. Она по-прежнему дышала глубоко и ровно. Я вновь уселся в кресло-качалку. Слушая негромкий мамин храп – столь привычный для меня звук, – я знал, что очень скоро он навсегда исчезнет из нашего дома. Мне вдруг показалось, что я давным-давно сижу у маминого изголовья и еще очень долго буду сидеть, а ее страдания так и не кончатся.

Я прогнал эту мысль и стал думать о другом. Вскоре мне придется отправиться в Лондон, взяв с собой Герду. Я должен быть там и ждать появления вампиров. Им нельзя позволить бесчинствовать в Англии. Я вздрогнул, представив, сколько англичан могут оказаться их жертвами, прежде чем власти спохватятся и примут меры. Но к тому времени вампиры наводнят всю страну! Моя ответственность за судьбу Англии перевешивает остальные мои обязательства вплоть до необходимости заботиться о своих близких. Умом я это понимаю, но сердце считает преступным оставлять умирающую мать на попечение чужих людей.

"Золотая" Элизабет, кто же ты?

И каковы мои шансы победить столь могущественного противника, если Арминий не придет мне на помощь?

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

16 мая

Давно не писала. Дни проходят в приятном однообразии, которое от этого не перестает быть однообразием. Пока светит солнце, время целиком принадлежит нам с Элизабет. Сначала мы отправляемся в комнату мистера Харкера, чтобы избавить его от некоторых излишков крови (Элизабет остроумно называет это "поклевать зернышек"). Там же мы предаемся любви. Затем мы возвращаемся в покои Элизабет, она открывает один из своих многочисленных чемоданов, достает из него очередной наряд и, если он мне нравится, приказывает Дорке подогнать его по моей фигуре. Иногда Дорка предпринимает героические усилия сделать мне модную прическу, но мои кудри упорно не поддаются завивке. Элизабет учит меня пользоваться духами, пудрой, помадой и прочим косметическим премудростям. Никогда бы не подумала, что эти дурацкие мелочи способны усилить мою бессмертную красоту, но результаты налицо. Теперь я не только выгляжу прекраснее, чем прежде, я стала настоящей new woman – женщиной новой эпохи, как говорят англичане: модной, лишенной предрассудков, придерживающейся современных воззрений. Скоро, надеюсь, к этим эпитетам добавится еще один – я стану независимой.

После полудня мы укладываемся в роскошную постель Элизабет и на несколько часов погружаемся в сон. Просыпаемся мы под вечер. Элизабет послушно отправляется с "визитом" к Владу. Ему нужно быть уверенным, что она почти не видится со мною (хотя иногда "визит" Элизабет заканчивается рано, и она возвращается среди ночи). "Дядюшка" боится, что Элизабет расскажет мне слишком много правды. Знал бы он, что правду мы узнали и без него!

Ночи по-прежнему остаются для меня самым тяжелым временем, когда я вынуждена оставаться наедине со скукой и с бедняжкой Дуней, которая так и не восстановила свои прежние силы. Она все так же целыми сутками спит и страдает от голода. Но каждый раз, стоит мне только заговорить об этом, Элизабет отвечает, что не стоит тревожить Дуню. Пусть себе отдыхает, пока мы не покинем замок. Вероятно, есть причина упорного нежелания Элизабет помочь Дуне. Возможно, у нее не столько сил, как мне думалось поначалу, и она не торопится растрачивать их на чужую горничную. Странно, ведь Элизабет постоянно твердит мне о своем всемогуществе.

Но если моя возлюбленная столь могущественна, почему мы не покидаем замок? Какая пытка – сидеть в этой ветхой и пустой каменной громадине, зная, что существует Лондон с его блеском и великолепием! Каждое утро я подхожу к открытому окну и протягиваю руку навстречу нежным солнечным лучам.

Сколько еще мне предстоит ждать?

Я вздыхаю, откладываю перо и поворачиваю голову. Элизабет и Дуня по-прежнему спят, свободно раскинувшись на громадной кровати. Я снова вздыхаю и крупными буквами вывожу: довольно! Только еще мне не хватает сойти с ума из-за постоянных раздумий о плене! Дневник очень помогает унять беспокойство.

Вчера я проснулась с первыми лучами солнца (мне до сих пор странно писать эти слова, ведь я была лишена подобной радости на протяжении стольких лет). Я лежала в объятиях Элизабет и смотрела, как к холодноватым серым утренним тонам добавляются теплые оттенки розового (накануне нам не удалось вздремнуть днем, и потому мы не торопились вставать). Через какое-то время моя любимая шевельнулась, открыла глаза и одарила меня сонной улыбкой. Ее золотистые волосы живописно разметались по плечам и груди. Утро было прохладным, а тепло ее тела – приятным и манящим. Я прижалась к Элизабет, и мы завели неспешный разговор о всяких пустяках, нежась под одеялом. В который уже раз я спросила ее: "Когда?", она в который раз ответила: "Скоро. Очень скоро".

Потом наш разговор перекинулся на Влада, и Элизабет заметно оживилась. Она вдруг села на постели и, словно не замечая утренней прохлады, откинула одеяло. Подтянув колени к подбородку, она обхватила их своими длинными изящными руками и с нескрываемым интересом осведомилась:

– Помнишь, ты рассказывала мне о договоре, который Влад заключил со своей семьей и с крестьянами? Но я слышала, что еще один договор у него был заключен с Владыкой Мрака. Ты что-нибудь знаешь о нем?

Услышав о Владыке Мрака и увидев глаза Элизабет, горящие неподдельным любопытством, я невольно вздрогнула.

Ее взгляд буквально сверлил меня. Тем не менее, я заставила себя рассказать все, что знала. Я поведала Элизабет о том, что Владыка Мрака потребовал от Влада отдавать ему душу старшего сына в каждом новом поколении его потомков. Такова была плата за бессмертие, которого жаждал Влад. В 1845 году эта участь ожидала моего брата Аркадия, однако он предпринял отчаянную попытку избежать уготованной ему судьбы, но Влад превратил его в вампира. (Что удивительно, даже став бессмертным, брат продолжал бороться с "дядюшкой".) Вторая смерть Аркадия (уже в облике вампира) должна была бы вызвать мгновенную гибель Влада, но этого не случилось. В том же 1845 году у брата родился сын, которого его жена Мери сумела увезти и спрятать. Пока этот сын жив и есть шанс, что Влад сумеет вручить его душу Владыке Мрака вместо души Аркадия, жив и сам Влад.

Элизабет слушала меня, затаив дыхание. Я призналась ей, что сын Аркадия и явился главной причиной нашего плачевного состояния и вынужденного затворничества. В действительности этого гаденыша зовут Стефан Цепеш, но Мери, сбежав в Голландию, дала ему другое имя – Абрахам и фамилию своего второго мужа – Ван Хельсинг. Через много лет Аркадий разыскал сына и рассказал ему правду о тяжком наследии. От отца Ван Хельсинг узнал, что если он возьмется истреблять вампиров, то в конце концов сумеет одолеть Влада и освободить род Цепешей от проклятия. С тех пор Ван Хельсинг принялся целенаправленно уничтожать всех вампиров.

Будучи еще совсем молодым, Ван Хельсинг возомнил себя достаточно сильным и явился в замок, намереваясь прикончить Влада. Но Дракула оказался ему не по зубам. Ван Хельсинг еле унес ноги, а Влад в схватке убил Аркадия.

К сожалению, этот проклятый Ван Хельсинг не испугался и не успокоился. Вскоре он узнал о другой стороне договора: уничтожая вампиров (жертв Влада, за которыми мы не усмотрели и они, восстав, превратились в подобных нам), он истощает силы Влада. Два десятка лет, проведенных Ван Хельсингом в неутомимой охоте на наших "деток", настолько пагубно сказались на нас с Владом, что мы превратились в жалких, обтянутых кожей старцев, которых Элизабет увидела по приезде.

Моя возлюбленная слушала, не перебивая. Потом сказала:

– Уверена, что Ван Хельсинг готовился явиться сюда и расправиться с вами. Я всегда знала о чудовищной подозрительности Влада. Он не доверяет никому, а уж мне и подавно. Обратиться ко мне за помощью его мог заставить только страх смерти... Что такое, дорогая? Откуда эти горькие слезы? Ведь теперь-то ты не выглядишь жалкой старухой.

Тягостные воспоминания разбередили мне душу. Сама того не желая, я заплакала еще горше. Элизабет принялась гладить меня по голове и вытирать слезы, струившиеся по щекам. Всхлипывая, я продолжала:

– Да, теперь я не похожа на ту Жужанну, которую ты увидела всего несколько дней назад. А двадцать лет назад я тоже была очень красивой, но одинокой, ужасающе одинокой. Я наскучила Владу, и он охладел ко мне. И тогда я решила завести себе ребенка. Я похитила у Ван Хельсинга его маленького сына Яна и сделала его бессмертным. Малышу не было и двух лет, он едва научился ходить и лопотал только отдельные слова. Такое очаровательное, невинное дитя... Ван Хельсинг его убил!

Элизабет гладила меня по спине, словно мать, утешающая свою безутешно плачущую доченьку, затем нежно коснулась моих рук.

– Какое чудовище! Скажи, дорогая, из-за чего произошел конфликт между твоим братом и Владом?

– Все из-за того же Ван Хельсинга. Аркадий пытался спасти своего сынка от ритуала вкушения крови, с помощью которого Влад подчинял себе очередную жертву, чья душа должна была достаться Владыке Мрака... Тело Аркадия здесь, в замке. Если хочешь, можем пойти и посмотреть.

Розовые губы Элизабет вытянулись в трубочку (так она выражала свое изумление).

– Его тело... сохранилось? Жужанна, как такое возможно?

– Этого я не знаю, но показать могу. Хочешь?

– Хочу – и немедленно! – воскликнула Элизабет.

Она с умопомрачительным проворством выпрыгнула из постели и принялась одеваться. Не успела я встать, как одетая Элизабет уже подавала мне мое платье.

Я повела ее вниз. Открыв проржавевший замок и подняв полусгнившую дубовую дверь люка, мы спустились в обширное подземелье, располагавшееся под каменной громадой замка. Оно всегда представлялось мне первым кругом ада. Двадцать два года назад я перенесла сюда тело Аркадия. Последним пристанищем моего брата стал темный, осклизлый от плесени каземат, весь затянутый паутиной и покрытый многовековой пылью, в которой тонул крысиный помет. Неподалеку, в ответвлениях подземного лабиринта, гнили кости жертв Влада. Их скопилось столько, что места для новых уже не оставалось, и тогда слуги начали хоронить обезглавленные тела в лесу.

Сколько мучеников, и главный среди них – мой брат.

Чтобы не углубляться в мерзостное подземелье, я поместила тело Аркадия в первую же свободную нишу, выбрав ту, на которой не было ржавых решеток, а внутри не валялись остатки цепей. Я сложила из камней катафалк, накрыла его куском черного шелка, а вокруг поставила свечи.

Тело Аркадия ничуть не изменилось. Обескровленное сердце брата было пробито деревянным колом, настолько толстым, что я даже не могла обхватить его ладонью. Время оказалось не властно над Аркадием. Он и на смертном ложе оставался прекрасным: узкий орлиный нос, густые черные брови и волосы, тяжелые веки с длинными ресницами, навсегда скрывшие его любящие и кроткие светло-карие глаза.

Я очень давно не ходила сюда и теперь, увидев тело брата, разрыдалась. Пусть его последним желанием было увидеть нашу с Владом гибель (как он говорил, ради освобождения наших душ, словно они могли вместо падения в ад устремиться к небесам!), он все равно любил меня, а я его. Узы кровного родства не так-то легко разорвать, даже когда родственники умирают или становятся заклятыми врагами. Когда я погребала Аркадия, я была настолько охвачена горем, что, не колеблясь, пожертвовала бы своим бессмертием, только бы вернуть его. Наверное, и сейчас я могла бы пойти на такую жертву...

Мое восхищение красотой Аркадия не было предвзятым отношением сестры. Даже Элизабет изумленно вздохнула, увидев тело моего несчастного брата. А еще от меня не укрылось промелькнувшее в ее глазах страстное желание, которое она не успела скрыть.

– Жужанна, но как это возможно? – уже в который раз спросила она. – Ведь за столько лет его тело должно было сгнить и рассыпаться в прах.

Не отводя глаз от лица моего любимого Каши, я устало качнула головой:

– Кол пробил не смертного человека, но вампира. А способности неумерших к восстановлению очень велики. К тому же ему не отсекли голову, как это полагается при расправе с вампиром. Видимо, какая-то сила удерживает его тело от разложения.

На меня снова нахлынули картины прошлого, вызвав поток слез.

– Если бы Ван Хельсинг мог, он бы отрезал голову и собственному отцу, – с трудом проговорила я, задыхаясь от слез. – Думаю, что именно так он поступил с моим бедным малюткой!

Элизабет обняла меня и, пока я рыдала у нее на плече, ласково гладила по волосам.

– Только бессердечный мерзавец способен убить собственное дитя! – гневно молвила она. – Не плачь, дорогая. Я позабочусь, чтобы он наконец получил по заслугам. Ты будешь отомщена вдвойне. Когда Ван Хельсинг погибнет, та же участь постигнет и Влада. Точнее, он отправится прямо в объятия Владыки Мрака. Разве не так?

– Так, – пробормотала я, не отрывая лица от ее обтянутого шелком плеча.

– Прекрасно, Жужа! Теперь мы с тобой точно знаем, что нам нужно. Достаточно расправиться с Ван Хельсингом, и тем самым мы погубим и Влада.

* * *

Ее слова воодушевили меня, но печаль на сердце все равно оставалась. Мы поднялись наверх. Я испытывала легкий голод и была бы не прочь навестить нашего джентльмена, но Элизабет непривычно суровым тоном запретила мне даже мечтать об этом. Она сказала, что я и так сильно измучила Харкера, поэтому, если не дать англичанину прийти в себя и отдохнуть, Влад наверняка заподозрит неладное и нам станет только хуже (опять Влад! Иногда Элизабет меня просто раздражает. Обладая такой силой, она ходит вокруг Влада на цыпочках, словно втайне побаивается его. Свое поведение она объясняет тем, что, мол, делает все только ради затеянной нами "английской игры". А без таких игр ее жизнь, видите ли, превращается в сплошную скуку. Но когда я говорю ей, что моя жизнь в этом каменном мешке давно превратилась в сплошную скуку, она лишь улыбается и призывает меня к терпению).

Мы вернулись в гостиную. Элизабет всячески пыталась меня развлечь: предложила примерить еще какое-нибудь из своих платьев, потом начала выдумывать мне новую прическу. Я слушала ее щебетание, но горькие чувства продолжали терзать мою душу. Наконец Элизабет объявила, что хочет сделать мне сюрприз. С этими словами она достала из чемодана и подала мне небольшую, обтянутую бархатом шкатулку. То был подарок, который Элизабет приберегала для нашей первой ночи в Лондоне.

Постаравшись придать лицу как можно более восхищенное выражение, я раскрыла шкатулку. Дальше играть мне не понадобилось, поскольку я увидела пару самых восхитительных серег – больших круглых бриллиантов, с которых свисали еще более крупные сапфировые капли. Серьги покоились на бархате в окружении золотой цепочки с громадным сапфировым кулоном, также выполненным в виде капли.

Я была несказанно польщена, получив столь драгоценное (и весьма дорогое) подтверждение любви Элизабет ко мне. На мой вопрос, где и каким образом ей удалось купить этот изысканный подарок, она пояснила:

– Этот гарнитур мне подарили в знак восхищения, когда я выходила замуж. А теперь я хочу, чтобы сии украшения стали твоими, ибо я тоже пока что только так могу выразить свое восхищение.

Я вскочила и расцеловала Элизабет в обе щеки, получив ответный поцелуй. Думаю, подарок мог бы исправить мне настроение, если бы моя возлюбленная вновь не заговорила о Лондоне. Замелькали названия улиц – Элизабет расписывала, как мы отправимся за покупками в лучшие магазины на Пиккадилли и Сэвил-роуд, а потом будем гулять по Гайд-парку. Поначалу я делала вид, будто слушаю с интересом, но долго притворяться у меня не получилось. Былая подавленность вернулась, сделавшись еще сильнее. Ну сколько можно сидеть взаперти в этом гнусном замке и только слушать, слушать, слушать рассказы про Лондон? Уловив мое состояние, Элизабет скинула с меня платье и потащила в постель, решив прибегнуть к самому верному успокоительному средству.

Дописав последнюю строчку, я вдруг поняла, что вчера мы впервые предавались любви, предварительно не насытившись и не измазав кровью свои тела. Элизабет всеми силами старалась поднять мне настроение, но в ее ласках не было настоящей страсти. В конце концов я не выдержала и попросила ее оставить меня в покое. Обидевшись, Элизабет немедленно удалилась. Я не знала, куда она пошла. Даже мой обострившийся слух не улавливал во всем замке ни единого звука. Элизабет как сквозь землю провалилась и отсутствовала до самого вечера.

Стемнело. В бархатисто-синем звездном небе, окруженный туманным ореолом, повис большой желтый круг луны. Вечер был теплым, чарующим. Я ощущала, что Влада в замке нет, и от этого вечер был еще более дивным. Мне сразу стало легче дышать. Даже ненавистный замок обрел романтические черты. Жаль, что рядом со мною не было моей Элизабет. До встречи с нею не только солнечный, но даже яркий лунный свет резал мне глаза, мешая выходить на охоту. Но сейчас свет луны был приятным, зовущим. Ее серебристое сияние напомнило мне о волосах и коже моей возлюбленной.

К счастью, ко мне пришла Дуня, и разговор с ней скрасил мое тягостное состояние. Дуня ревнует меня к Элизабет. Природное добросердечие и уважительное отношение ко мне не позволяют ей выказывать своих истинных чувств, но я и так знаю: Дуне обидно видеть благосклонность Элизабет, направленную исключительно на меня. Я щеголяю в новых нарядах, украшенная драгоценностями, мои волосы причесаны по последней моде. А она? Дуня по-прежнему вынуждена носить истрепанное платье, которое я более двадцати лет назад купила для нее в Вене (правда, невзирая ни на что, оно все равно ей очень идет). Ее рыжеватые волосы заплетены в косу, свернутую кольцами на затылке, – совсем как у крепостных крестьянок Влада в пятнадцатом веке! Сделав Дуню подобной нам, я сознательно решила впредь обращаться с ней, как с равной. Но, увы, сословные различия, засевшие в Дунином мозгу, оказались сильнее моих намерений. Наверное, ей самой больно думать об этом. Чувствовать себя вечной служанкой – что может быть ужаснее? Однако здесь я бессильна что-либо изменить.

Я всячески старалась подбодрить приунывшую Дуню. Помимо прочего, я сказала, что потребовала у Влада добыть для нас пищу, и он согласился. Я уговаривала ее потерпеть совсем немного. Дуня слегка воспряла духом. Конечно, она сейчас сильнее, чем была до приезда Элизабет, но не настолько, чтобы самостоятельно отправиться на охоту (впрочем, даже если бы она и попыталась покинуть замок, то не смогла бы этого сделать – отвратительная магия Влада, запечатавшая все двери, ведущие наружу, действует и на нее).

Пока я говорила, Дуня ерзала на стуле и принюхивалась.

– Живая кровь!

Она вскочила и пошла к выходу, продолжая принюхиваться, словно гончая, взявшая след.

– Доамнэ, я чую смертного человека!

Не успела я вымолвить ни слова, как Дуня выскочила в коридор и побежала в сторону гостиной, расположенной возле комнаты Харкера. Мне не оставалось ничего иного, как побежать вслед за ней. Осторожно открыв дверь, мы вошли в гостиную.

Харкер сидел за столом и торопливо что-то писал в своем дневнике. Он явно не слышал нашего появления, но, будучи человеком восприимчивым, сумел его почувствовать и торопливо обернулся.

– Спать! – приказала я, пустив в ход свои чары. Англичанин послушно встал. Зажав в одной руке перо и дневник, другой он стал неуклюже придвигать к окну узкую кушетку (днем из окна открывался захватывающий вид: пропасть, на дне которой едва виднеется поросшая лесом долина, а вдалеке – величественная гряда гор с заснеженными вершинами). Когда кушетка оказалась возле окна, англичанин улегся на бок и немедленно захрапел. Лежа на боку, он храпел не столь громко и отвратительно, как на спине (в любом случае, если он и впрямь обручен, мне очень жаль его будущую супругу).

Дуня захлопала в ладоши и весело засмеялась, как ребенок при виде подарка.

– Какой хорошенький! – воскликнула она.

– Гость Влада, – предупредила я, мысленно соглашаясь с Дуниной оценкой.

Сейчас Харкер выглядел куда привлекательнее, нежели в постели: рубашка, брюки, жилет – одежда неброская, но свидетельствующая о хорошем вкусе хозяина. Каштановые волосы были сильно напомажены. Подбородок оброс темной щетиной (видимо, англичанин решил отпустить бороду), что придавало мальчишескому лицу более мужественное выражение и делало щеки и подбородок тоньше и рельефнее.

Мой приказ погрузил Харкера в столь глубокий транс, что его пальцы разжались и дневник с пером упали на кушетку. Кончик пера, на котором было еще достаточно чернил, вонзился в старинную парчовую обивку, мгновенно поглотившую непривычную влагу. Вскоре от чернил осталась лишь маленькая черная клякса, которую уже не отмоешь никаким мылом.

– Ах, эти беспечные гости! – воскликнула я тоном рассерженной хозяйки. – Никакого уважения к чужим вещам!

Схватив перо, я сунула его англичанину в карман жилетки. Затем я раскрыла дневник, надеясь обмануть Дуню и заставить ее поверить, будто впервые вижу этого благовоспитанного джентльмена.

– Тьфу ты! Что за каракули? Писал, как курица лапой. Почему он не желает писать на нормальном английском языке?

Я опустила руку, в которой держала его дневник, и, взглянув на спящего мужчину, тоном гипнотизера приказала:

– Отныне, сэр, вы будете только думать, что пишете на этом тарабарском языке, но в действительности вы будете писать по-английски, разборчиво и понятно, так, чтобы я смогла удовлетворить свое любопытство.

Наклонившись, я запихала дневник в тот же карман, что и перо.

Дуня, не отрываясь, глядела на Харкера. Ее рот был приоткрыт, обнажая блестящие острые зубы, а глаза горели таким нестерпимым голодом, что мне стало ее искренне жаль. Однако невидимая стена страха удерживала Дуню от вожделенной трапезы.

– Нельзя мне! – шептала она, обращаясь не к Харкеру и не ко мне, а к себе самой. – Нельзя! Он меня в порошок сотрет...

"Он", естественно, относилось к Владу. Мне захотелось ей сказать: "Глупышка моя, хватит бояться Влада. Этот человек – твой. Бери его!" Но прежде чем произнести эти слова, я почувствовала (именно почувствовала, а не услышала) цоканье острых каблучков... В дверном проеме возникла Элизабет. Почему же я так поздно ощутила ее приближение? Или она намеренно двигалась бесшумно почти до самой двери?

У меня отлегло от сердца, когда я заметила, что Элизабет больше не сердится. Она весело улыбалась. Приподняв подол платья, Элизабет быстро вошла в комнату и с любопытством поглядела на Харкера.

– Ого! Наш англичанин решил прикорнуть на новом ложе.

Я оставила Дуню вздыхать над запретным плодом и подошла к Элизабет. Та обняла меня за талию и поцеловала в щеку, словно и не сердилась вовсе. Видя ее благодушное настроение, я решилась заговорить о Дуне и обратилась к Элизабет на английском, чтобы верная горничная ничего не поняла:

– Мне больно смотреть на то, как она мучается. Она изнемогает от голода, а этот дурацкий страх перед Владом не пускает ее. Пожалуйста, дай ей насытиться, как и мне тогда, – чтобы не осталось следов.

Честно сказать, я сильно опасалась, что моя просьба вновь рассердит Элизабет либо мне придется выслушать уже известную песню про ее нежелание понапрасну тратить силы, которые она приберегает до момента нашего отъезда.

Но Элизабет только шутливо нахмурилась и потрепала меня по щеке. Уголок ее рта дрогнул, отчего на подбородке образовалась чудесная ямочка.

– Дуня, дитя мое, – обратилась она к несчастной горничной, – можешь спокойно утолить голод. Этот человек – твой. Только не погуби его, иначе Влад разъярится, а я не сумею тебя защитить.

Дрожа от желания и ужаса одновременно, Дуня недоверчиво поглядела на Элизабет.

– Доамнэ, если я его возьму, Влад непременно заметит следы от укуса!

Я приблизилась к ней.

– Не бойся, не увидит. Элизабет умеет удалять такие раны.

Ох, моя бесхитростная Дуня! Вся несложная гамма чувств была написана на ее милом лице. Конечно, она сразу насторожилась, когда я сказала ей про способности Элизабет, и догадалась, что я уже видела это своими глазами. А значит... я тайком от нее – своей верной и преданной спутницы – насыщалась кровью англичанина. Но высказывать мне свое недовольство Дуне сейчас было некогда, поскольку ей предоставлялась чудесная возможность вдоволь насытиться кровью Харкера, не опасаясь возмездия.

Как всегда бывает в таких случаях, голод оказался сильнее гнева. Она наклонилась над англичанином. Веки Харкера дрогнули. Он открыл глаза и уставился на Дуню с тем же вожделением, как в тот раз взирал на меня. Его губы сладострастно приоткрылись. Чем ближе наклонялась к нему Дуня, тем сильнее разгорался внутри меня знакомый огонь.

До чего же медленно она приближалась к его шее. Такого трепета страсти, но не безудержной, а почтительной, я еще не видела. С удивительной нежностью Дунины зубы коснулись его шеи, именно коснулись (мне казалось, она с жадностью вопьется в его едва заметно пульсирующую вену). Дуня была сейчас красива, как античная статуя: чувственно полуопущенные веки, бледное хрупкое лицо на фоне более грубого, раскрасневшегося лица Харкера. Локон волос, выбившийся из ее косы, упал англичанину на щеку и свернулся черной с рыжим отливом змейкой.

Дуня замерла и медленно закрыла глаза, наслаждаясь экстазом, который породило в ней ожидание.

Но зато я была голодна! Голодна! Голоднее, чем когда-либо. Но теперь я уже знала, что одной крови для утоления моего голода недостаточно. Прижав руку к вздымающейся груди, я взглянула на свою Элизабет.

Она так же, как и я, была опьянена предвкушением. Моя возлюбленная стояла с полуоткрытым ртом. Ее кожа, как и у Харкера, блестела капельками пота. Но в отличие от него, синие глаза Элизабет были широко распахнуты и в них пылало откровенное желание.

Только желала она не меня и не англичанина.

Меня захлестнуло волной жгучей ревности. Как смеет Элизабет бросать такие взгляды на Дуню? Как смеет она испытывать страстное влечение к кому-то еще, кроме меня?

Но вскоре эти мысли отступили, сменившись удивлением. Худенькая Дунина спина изогнулась. Это движение плеч было мне хорошо знакомо – характерная поза вампира, приготовившегося к удару.

Удара не последовало. В застоявший воздух гостиной ворвался ураган.

– Оставь его! – загремел Влад.

Дуня испуганно вскрикнула. Кинув на пол большой холщовый мешок, Влад бросился к ней. Раньше чем мы с Элизабет сумели опомниться, Влад сжал Дунину шею большим и указательным пальцами, поднял бедняжку с колен и отшвырнул с такой силой, что она, пролетев по воздуху, с громким шлепком ударилась о стену.

Дуня, естественно, не пострадала (она лишь боязливо забилась в угол), но зверское обращение с моей горничной взбесило меня. А если бы на месте Дуни оказалась я или Элизабет? Осмелился бы он поднять на нас руку?

Мой гнев разгорелся еще сильнее, когда Влад заорал, обращаясь к нам:

– Как вы посмели дотронуться до него? Я ведь запретил даже смотреть в его сторону! Этот человек принадлежит мне!

И тут я не выдержала.

– Зато мы не принадлежим тебе, и мы голодны! Каким же тираном надо быть, чтобы морить голодом своих близких, а потом набрасываться на обессилевших женщин, когда у них появляется возможность немного насытиться? Говоришь, он принадлежит тебе? Но не мы привели его сюда – он сам забрел в эту гостиную. Судьба позаботилась о нашем пропитании, раз тебе нет дела до нас!

От моей дерзости у Влада налились кровью глаза. Наверное, не будь рядом Элизабет, он попытался бы меня убить. Но, как ни странно, Влад вопросительно поглядел на нее, она же ничего не сказала, а только ответила странной полуулыбкой. Глаза Элизабет оставались холодными и жесткими, полными такой же дикой ярости.

Думаю, Влад боится Элизабет, ибо, помолчав, он медленно произнес:

– Когда Харкер выполнит все, что мне нужно, я отдам его вам. А пока хватит с вас и этого.

Он кивнул на грязный холщовый мешок. Оттуда слышались резкие звуки, напоминавшие кошачье мяуканье. Однако запах был вполне человеческим – пахло теплой кровью.

Подняв англичанина на руки (к счастью для Харкера, он находился в обморочном состоянии), Влад удалился столь же быстро, как и появился. Воспрянувшая Дуня выбралась из угла, подбежала к мешку и развязала веревку. Мокрая холстина осела на пол, и мы увидели чумазого малыша. Мальчишке было не больше года. Его чумазые щеки блестели от слез. Малыш взглянул на Дуню и сразу же успокоился, крики сменились громкой икотой, от которой забавно вздрагивало все его тельце.

Элизабет повела носом и, брезгливо поморщившись, поднесла к лицу кружевной платочек.

– Как от него пахнет!

Я шутливо погрозила ей пальцем.

– Нет, дорогая. Вспомни Александра Поупа: "Ты пахнешь. Все остальное – воняет"[11].

Дуня, не понимавшая тонкостей английской поэзии, сказала с простонародной откровенностью:

– Обмочился со страха. Велика важность!

Избежать наказания и получить кое-что на ужин – моя бедная горничная сияла от радости. (Когда донимает голод, первыми исчезают восприимчивость к запахам и брезгливость.) Малыш, думая, что она улыбается ему, в ответ тоже заулыбался и протянул к ней пухлые пальчики.

– Иди ко мне, маленький, – проворковала она.

Подхватив ребенка на руки, Дуня закружилась с ним, одновременно щекоча ему животик. Ребенок урчал от удовольствия. Потом она начала щелкать пальцами возле его ушей. К этому развлечению малыш остался равнодушен.

– Наверное, глухой, – пробормотала Дуня.

Еще один подарок нашего "щедренького" Влада: грязный, воняющий мочой, глухой ребенок. Скорее всего, родители с радостью избавились от него.

– Он весь твой, – сказала я Дуне.

Дуня не удивилась тому, что я не собираюсь участвовать в пиршестве. Прижавшись к детской шейке, она с голодной страстью поцеловала ребенка. Малыш захихикал: ему было щекотно. Но смех мгновенно сменился ужасающим криком, едва Дунины зубы прокусили его кожу. Крики быстро стихли. У ребенка стекленели глаза. Дунины челюсти безостановочно двигались. Через минуту малыш обмяк. Тогда Дуня подсунула ему под голову локоть, чтобы сосать кровь, не слишком нагибаясь.

Зрелище это странным образом сочетало в себе умиротворенность и распаляло страсть. Мне захотелось присоединиться к Дуне и тоже обнять этого малыша, из которого неотвратимо уходила жизнь. Я взглянула на Элизабет и поймала схожее желание. Ее глаза вновь пылали от страсти.

Неужели я ревновала ее к Дуне? Да, как ревную и сейчас, когда Дуня спит в объятиях Элизабет. Но вчера ревность моя была недолгой: поймав на себе мой взгляд, Элизабет соблазнительно улыбнулась. Ее улыбка подействовала на меня, как волшебный бальзам, и вместо ревности я наполнилась любовным огнем. Я не стала противиться, когда Элизабет положила мою руку себе на грудь, прижала своей ладонью и подвела меня к Дуне.

До сих пор не могу понять, какой бес в меня вселился. Я даже плохо помню подробности того, что иначе, как оргией, не назовешь. Мы все втроем предались безудержной страсти, подогреваемой детской кровью. Я несколько раз входила в них обеих, а они – в меня. Только одна картина четко запечатлелась у меня в памяти: обнаженная Элизабет стоит на коленях и исступленно кричит: "Еще, еще!", а мы с Дуней, держа умирающего ребенка за пятки, трясем его тельце, чтобы последние капли крови упали на грудь и лицо этой необычной женщины. Она лихорадочно втирает их себе в кожу, будто целебный эликсир.

Когда все закончилось, Дуня была не в состоянии двигаться. Наши тела стали липкими от детской крови. Элизабет понесла Дуню к себе, я потащилась следом. Там мы все трое рухнули на громадную постель. Я провалилась в сон и проспала до рассвета.

Как все это странно. Я в замешательстве. Время от времени на меня накатывает ревность к Дуне и злость на Элизабет. Но проходит минута-другая, и я готова смеяться над своими глупыми чувствами. Знаю только одно: я должна уговорить Элизабет немедленно увезти меня в Лондон.

Глава 6

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

17 мая

Утром Элизабет вновь куда-то исчезла без всяких объяснений. Я отправилась в комнату к Харкеру и, к своему удовольствию, обнаружила, что мое внушение сработало. В дневнике он продолжает писать "куриным почерком" (потом я узнала, что это вовсе не какой-то диковинный язык, а стенография), но затем расшифровывает записи на отдельных листах почтовой бумаги. Меня искренне позабавил взгляд Харкера на то, что происходило 5 мая, то есть на наше совместное купание.

Оказывается, его внимание было целиком приковано к Элизабет, он называл ее "златовласой девушкой" и восторгался ее пышными сияющими локонами. В затуманенном мозгу Харкера все смешалось, и он от восхищения несчастными служанками постоянно переходил к возмущению недостойным поведением "графа". Я не собираюсь защищать Влада, но писанина Харкера отличается предвзятостью и весьма оскорбительна. Откуда, например, он выудил фразу: "Ты никогда и никого не любил"? Впрочем, здесь надо спросить, откуда он взял и все остальные реплики? Насколько я помню, мы между собой говорили по-румынски. Стыдно, мистер Харкер, заниматься подобными выдумками!

Но еще оскорбительнее были строчки, которые он написал до нашего появления. Они настолько рассердили меня, что невольно врезались в память: "Итак, я сижу за старинным дубовым столиком. Должно быть, в давние времена за ним сидела какая-нибудь мечтательная красавица и, краснея, мучительно сочиняла любовное письмо, полное романтических бредней и грамматических ошибок..."

Подумать только – "полное романтических бредней и грамматических ошибок"! Я уж умолчу, сэр, о ваших жалких потугах в изящной словесности, которые мне довелось прочесть, и не стану писать в своем дневнике о вашей далеко не безупречной орфографии. Должно быть, вы уже пришли к скоропалительным выводам, что женщины из рода Цепешей (или Дракул, а то и вообще все румынки) – безграмотные дуры, которые только и могут часами сочинять пустые любовные послания. А известно ли вам, сэр, что моя мать была талантливой поэтессой? Я одна обладаю большими литературными способностями, чем вы со своей невестой и всеми вашими будущими детьми (если, конечно, они у вас появятся), вместе взятые. И знайте: я с детства пишу без единой ошибки и на своем, и на вашем родном языке.

В качестве наказания за дерзость я немного полакомилась кровью Харкера, дабы предотвратить голод. На этот раз я обошлась без любовных игр – после недавней оргии с Элизабет и Дуней у меня что-то пропал к ним интерес.

Подкрепившись (это гораздо меньше, чем требуется мне для насыщения), я оставила Харкера спать и вышла в коридор. Мне захотелось немедленно разыскать Элизабет и сказать ей, что я больше не в силах ждать, когда же мы наконец отправимся в Лондон. Но Элизабет как сквозь землю провалилась. Оставалась единственная часть замка, куда я не заглянула, поскольку испытывала неодолимый страх, – покои Влада.

Но, собрав всю свою волю, я заставила себя отправиться в это ужасное место. По пути я решила: если Элизабет вновь откажется увезти меня из этой тюрьмы, я отважусь на то, о чем прежде не смела даже помыслить, – я прикончу Влада, пронзив его колом. И хотя на протяжении многих лет он убеждал меня, что вампиры не в состоянии убить друг друга, я собственными глазами видела, как он расправился с Аркадием, швырнув его на кол. Так почему я не могу проделать то же самое с Владом? Учитывая поддержку Элизабет, у меня хватит сил, чтобы уничтожить даже его, Влада Колосажателя. Когда-то я верила в то, что если погибнет он, сгину и я. Но теперь мне прекрасно известно, что это ложь.

Однако прежде, чем войти в его "святилище", мне необходимо было стать бесшумной невидимкой, ибо даже во сне Влад способен почуять угрозу и нанести смертельный удар. Я произнесла все необходимые заклинания и, убедившись, что он не заметит моего присутствия, двинулась дальше.

Я легко, почти не касаясь ступеней, взбежала вверх по лестнице, в два прыжка преодолела коридор и очутилась перед знакомой дверью. Массивные дубовые створки, дополнительно укрепленные железными накладками, были заперты изнутри. Сейчас я вполне смогла бы отодвинуть внутренний засов и войти. Но тогда Влад сразу догадался бы о моей возросшей силе. Я избрала другой способ: сплющившись до толщины бумажного листа, протиснулась в щель и оказалась в "тронном зале". Его убранство полностью повторяло главный зал бухарестского дворца Влада тех времен, когда он был господарем Валахии.

По левую руку от меня располагался "театр смерти" – единственное нововведение, которого не было в прежнем дворце. Из стены, ставшей бурой от потеков крови, торчало несколько пар черных ручных и ножных кандалов. С потолка свисали зловещие цепи дыбы, позволявшей поднимать жертву над полом. Внизу стояло тяжелое деревянное корыто. Оно было выдолблено из дуба, но внутри больше напоминало черное дерево. В этот цвет его окрасила кровь, которую собирали в него в течение не одной сотни лет. Чуть поодаль находился стол (на таких мясники разделывают туши), весь в щербинах и зазубринах от ударов лезвий. К столу примыкала стойка, где в идеальном порядке размещались ножи, тесаки и топоры всех видов и размеров. Вторая стойка предназначалась для деревянных кольев. Некоторые из них были толщиной с мужскую руку, а длиной превосходили мой рост, другие – тоньше и короче (эти использовали для более изощренных пыток). В спокойные времена (пока в наш мир не ворвался Ван Хельсинг) весь этот арсенал служил для кровавых развлечений Влада и последующего уничтожения трупов, дабы мертвецы не превратились в новых вампиров.

"Театр смерти" давно бездействовал, покрываясь пылью и плесенью, но я не сомневалась, что именно на его "подмостках" нашему англичанину суждено было сыграть последний акт своей жизненной драмы. В щедрые посулы Влада я не верила.

Меня подмывало выбрать подходящее оружие и войти в узкую дверь, ведущую в спальню Влада (я безошибочно чувствовала, что он там). Нужно действовать, пока решимость полыхает во мне. И вдруг я почувствовала, что в соседнем помещении кто-то есть.

Я не сомневалась: это Элизабет. Но сколько я ни вслушивалась и ни вглядывалась, вокруг царила мертвая тишина и даже воздух оставался недвижим. Я посмотрела на трон Колосажателя, стоявший на специальном возвышении. К нему вели три ступени, украшенные золотыми буквами, которые складывались в старинный девиз Влада: "Justus et pius". Пусто. И все же я была уверена: Элизабет здесь, невидимая и неуловимая, как и я. Вот только любовь сильнее даже самой изощренной магии.

Мои же глаза были полны любви. Я медленно шла по "тронному залу", пока не коснулась границы, возведенной ее заклинанием. Только что я стояла подле ступеней, ведущих на возвышение, и не видела ничего, кроме пустого трона. Но достаточно было сделать еще один робкий шаг, как воздух задрожал и заклубился подобно облакам, подхваченным ураганом. Потом завеса поднялась, открыв Элизабет.

Напротив трона моя возлюбленная воздвигла алтарь, поставив друг на друга два блестящих куба из оникса. Пространство вокруг него она оградила защитным кругом, сквозь который я незаметно проникла и теперь созерцала тайный ритуал.

Облаченная в простую черную мантию и откинув свои золотистые волосы назад, Элизабет стояла перед алтарем, разведя поднятые руки наподобие буквы V. На самом алтаре была нарисована пентаграмма, а рядом располагались хорошо знакомые мне предметы: нож, чаша и свеча. Чуть правее лежало несколько черных локонов и мертвое, перепачканное кровью тельце ребенка.

Да это же мои волосы! И не только мои – Дунины тоже! Меня охватил ужас. Локоны лишь казались одинаковыми, но стоило присмотреться, и становилось понятно, что одна прядь иссиня-черная, а другая имеет рыжеватый оттенок. Какое же зловещее действо Элизабет намеревалась совершить против нас? И при чем тут мертвый ребенок?

Я терялась в догадках. Элизабет стояла лицом ко мне и нараспев произносила явно какое-то заклинание. Я напряженно вслушивалась в ее речь, но не поняла ни единого слова. Возможно, это был какой-то древний язык. Однако среди потока незнакомых слов я отчетливо услышала свое имя и имя моей горничной.

Я очень хотела разорвать круг, войти внутрь и потребовать у Элизабет объяснений. Но я до ужаса боялась непременно последовавшей бы вспышки гнева неумершей женщины, обладавшей могуществом, границ которого мне до сих пор обнаружить не удалось. И поэтому я замерла на месте, смотрела на происходящее и надеялась понять смысл ритуала, хотя и отдавала себе отчет в том, что все равно он останется скрыт от меня. И тем не менее что-то (а может, кто-то) побуждало меня стоять и смотреть.

А потом я увидела Его.

Элизабет произнесла последние слова и замерла. Она опустила руки, сложила их на груди и склонила голову, словно кающаяся грешница. За ее спиной, невидимый ею и недоступный другим органам чувств, высился великан...

Какими словами мне описать Его? Он был абсолютно черным, подобно густой тени, и в то же время не казался бестелесным. Я не видела черт Его лица, но у Него, несомненно, было лицо. И Он улыбался мне. Глаз Его я тоже не видела, хотя и смотрела в них.

Он улыбался, поскольку узнал меня. И в это мгновение я поняла, что всегда знала Его. Я не испытывала глупого страха, его не было вообще, ибо в Его глазах читались понимание, сострадание и истинная любовь. Настолько истинная, что она захватила меня и понесла, словно приливная волна, в бесконечную тьму, в бесконечный свет... в Его глаза. Мы с Ним одновременно были ничем и всем сущим, созиданием и разрушением, мышлением и полным отсутствием мыслей. Все, что было в мире, состояло из нас, и среди крупиц мироздания не находилось двух одинаковых. Я испытывала экстаз, не идущий ни в какое сравнение с желаниями и удовольствиями тела... Раздумывая об этом сейчас, могу со всей искренностью сказать: если смерть такова, я с радостью готова убить себя.

Все, о чем я написала, длилось не более мгновения. Должно быть, потом я упала в обморок, а когда очнулась, ни Элизабет, ни алтаря, ни удивительного существа уже не было. Неужели это и есть Владыка Мрака? Нет! Он – светлый ангел или высочайший белый маг. То, что мне было известно о Владыке Мрака, то, что я сумела подслушать во время их встреч с Владом, рождало в моей душе лишь безграничный страх. А это создание... это существо... от Него исходила только бесконечная доброта.

Естественно, все это – не более чем мои умозаключения. Очнувшись, я поспешила к себе, чтобы подробно описать случившееся, иначе время сотрет отдельные нюансы столь судьбоносной встречи. Элизабет еще не появлялась, и я очень боюсь увидеться с ней. Если только она узнала, что я находилась тогда в "тронном зале", мне не миновать новой вспышки ее гнева.

Но я все равно должна узнать, зачем она совершала этот ритуал. Если она вознамерилась меня предать и моя смерть предрешена, пусть конец наступит мгновенно. Это лучше, чем день за днем терзаться сомнениями.

* * *

19 мая

Она мертва! Мертва! Как такое возможно? Ведь бессмертного может убить только смертный!

У меня дрожит рука, того и гляди, перо выпадет из ослабевших пальцев. Если это случилось, значит, отныне и я не могу чувствовать себя в безопасности.

Сегодня, когда я шла к ее гробу, меня уже обуревали дурные предчувствия. Три дня назад утром Дуня чувствовала себя более или менее сытой, но ей очень хотелось спать. Выбравшись из кровати Элизабет, она побрела в людскую, где улеглась в свой гробик и со слабым стуком закрыла крышку.

Когда вампиры после долгого голодания наконец насыщаются, они вполне могут проспать целые сутки и даже больше, после чего встают бодрыми и отдохнувшими. Со мной так часто бывало. Поэтому, когда шестнадцатого вечером Дуня не проснулась, я ничуть не встревожилась. Так и не увидев ее позавчера, я сказала себе: "Она спокойно и крепко спит, и завтра утром поднимется помолодевшей и полной сил".

Но и вчера Дуня не встала. Элизабет старалась меня успокоить. (Она ни словом не обмолвилась про ритуал. Следовательно, мои заклинания сработали, и она меня не заметила. Во всяком случае, со мной она на удивление добра.)

– Не бойся, – утешала меня Элизабет. – Дуня бессмертна. Ну кто может причинить ей вред?

В самом деле, кто?

Сегодня утром я проснулась еще до восхода солнца. Осторожно, чтобы не разбудить Элизабет, я вылезла из постели и пошла к Дуне. В замке было сумрачно и как-то печально. Снаружи раздавались веселые трели раннего жаворонка, но само утро казалось мне бесконечно грустным и даже скорбным.

Я ненадолго задержалась в гостиной, вспоминая, как несколько дней назад усыпила Джонатана Харкера. Нанести визит в его спальню я не решилась. Кушетка по-прежнему стояла там, куда он ее передвинул, – возле большого окна. В сером утреннем свете пока еще не было видно ни пропасти, ни леса, только неясные очертания далеких гор.

Я буквально заставила себя пойти в людскую. Когда я подходила к двери, у меня возникло странное ощущение: Дуни в людской нет. Ее вообще нет! Я всегда чувствовала ее присутствие, поскольку Дуня была совершенно несведуща в магии и не умела окружать себя защитным барьером (Влад настрого запретил мне учить ее подобным вещам).

На мгновение я даже возликовала. Значит, Элизабет полностью вернула Дуне силы, и та сумела выскользнуть из замка навстречу утру. Но ликование сейчас же сменилось леденящим ужасом. Я боялась, что... Мой разум упорно противился этой мысли, а сердце сжималось от страха. Разрываемая противоречивыми чувствами, я быстро вошла в людскую и одним движением откинула крышку гроба.

Кости и прах!..

Кости и прах. Маленький желтовато-белый Дунин череп был совершенно гладким. Кожа полностью исчезла, вместо знакомых темных глаз на меня смотрели пустые глазницы. Волосы тоже исчезли, если не считать единственного длинного волоска, прилепившегося к белой атласной подстилке. Казалось, что Дуня умерла еще двадцать с лишним лет назад и ее труп давным-давно истлел. Череп отделился от шейных позвонков и стоял, опираясь на кости верхней челюсти (нижняя рассыпалась), и словно глядел на жалкие останки того, что некогда было его телом. Кости рук лежали крест-накрест, будто Дуню специально готовили к погребению. Полурассыпавшиеся кости ног почему-то откатились в сторону.

Наверное, я закричала. Определенно, закричала. Но вот не знаю, насколько громкими и продолжительными были мои крики. Страх пропал, осталось только жгучее горе. Крики сотрясли воздух, и часть Дуниного праха поднялась вверх, а затем медленно осела на пол, напоминая пепел от сожженной бумаги.

Я вдыхала ее прах, кашляя и давясь рыданиями. Потом я залезла в гроб. Я судорожно хватала Дунины кости, целовала их и поливала слезами.

Милая Дуня, моя безропотная служанка и верная подруга! Моя неизменная спутница на протяжении всех этих долгих лет! Я с болью вспоминала, сколько раз несправедливо обижала ее, срывая на ней свою досаду или гнев. Не уберегла я Дуню, не сумела защитить...

Но я недолго горевала в одиночестве. На мое плечо нежно опустилась теплая рука. Возле меня стояла Элизабет. Судя по ее мокрому от слез лицу, она была безмерно потрясена случившимся и глубоко скорбела вместе со мной. Наверное, услышав мои стенания, она примчалась сюда, даже не успев одеться. Нерасчесанные волосы золотистым облаком окутывали ее голые плечи.

– Жужанна, дитя мое!

Голос Элизабет звучал так нежно и проникновенно, что мое глупое сердце едва не выпрыгнуло из груди, но я не поддалась чарам моей коварной возлюбленной.

– Дорогая, – продолжала меж тем она, – я не могу поверить своим глазам! Это... все, что осталось от бедной Дуни?

Элизабет опустилась перед гробом на колени и принялась заламывать руки.

– Да будь он проклят! Мерзкий злодей! Будь он проклят!

Я села, забыв, что подо мной – Дунины кости. В тот момент я могла бы испепелить своим гневом весь мир. Я хлестала словами наотмашь, совершенно не думая о последствиях. Я не боялась ни Элизабет, ни Влада, ни Владыки Мрака, даже если он – сам дьявол. Я не боялась, что за подобную дерзость могу разделить Дунину участь и тоже превратиться в жалкую горстку праха.

– Ты еще спрашиваешь? Да, это все, что осталось от бедной Дуни! Ты сама знаешь, поскольку это ты... ты убила ее! А я так верила тебе, всем твоим лживым словам! Но теперь...

Лицо Элизабет потемнело от ярости, однако ее гнев длился не более секунды. Она тут же совладала с собой.

– Жужа, дитя мое, как ты можешь бросать мне такие чудовищные обвинения? – спросила она, всем своим видом и интонацией голоса показывая, насколько больно я ее ранила. – Откуда у тебя взялись мысли, будто я намеренно погубила твою служанку? Скажи, зачем? Чтобы заставить тебя страдать? У меня никого нет дороже тебя. Подумай, разве можно предать того, кого так нежно любишь?.. Это дело рук Влада!

Я не желала слушать. Спектакль, умело разыгранный спектакль. Это раньше я верила каждому ее слову.

– Ты убила ее, а теперь собираешься убить и меня! Я видела, как ты проводила ритуал. И видела волосы на каменном алтаре – Дунины и мои. Я видела Владыку Мрака...

При упоминании о Владыке брови Элизабет взметнулись вверх, а глаза вспыхнули ослепительным, яростным огнем. Значит, она даже не подозревала!.. Затем ее золотистые брови медленно опустились, лоб разгладился, а дыхание стало тише. Когда Элизабет наконец заговорила, ее слова были точными и продуманными.

– Если ты видела ритуал, то наверняка должна была понять его цель. Я намеревалась защитить тебя и Дуню, чтобы Влад не смог причинить вам вреда. Дорогая Жужа, я многого тебе не говорила, поскольку не хотела тебя пугать. Влад намеревается уничтожить нас. Мне пришлось употребить всю свою силу, использовать все свои знания, чтобы этот злобный монстр не смог добраться до тебя. Увы, я не уберегла твою верную Дуню, и теперь у тебя от горя разрывается сердце. Наверное, я допустила ошибку, окружив особой защитой тебя, которую люблю больше, чем кого бы то ни было.

Нагнувшись и роняя горячие слезы, Элизабет поцеловала мне руку.

– Все мои силы уходили на тебя, Жужанна. Себе и Дуне я оставляла только крохи.

Что я могла сказать после такого признания? Я тоже встала на колени (неизбежно ломая хрупкие Дунины кости) и потянулась к Элизабет. Рыдая, мы обнялись.

– Жужанна, дорогая моя, это я виновата, что у тебя сложились не совсем правильные представления о моих силах и возможностях. Опять-таки, не желая тебя пугать, я не раскрывала тебе всей правды. Да, Влад сейчас слаб. Я сильнее его. Но есть одно прискорбное для нас обстоятельство: он более изощрен в магии, и не потому, что умнее, а потому что занимается ею на двести лет дольше, нежели я. И отец его, и дед восходили на трон не без помощи Владыки Мрака. Думаю, сейчас он призвал Владыку, надеясь, что тот поможет ему покончить с нами. Влад боится нас, как боится любого, кто сильнее его. А он всегда уничтожал тех, кого боялся. Вот так он решил отплатить нам с тобой: мне за то, что явилась сюда и вернула ему силы, а тебе – за то, что на протяжении полувека оставалась его верной спутницей и сносила все унижения.

Ее взгляд был настолько кроток, полон такого неподдельного сострадания, что меня, невзирая на горе, захлестнуло жгучее чувство стыда. Неужели я так неблагодарна? Неужели забыла, в каком виде предстала перед Элизабет менее трех недель назад? Как же у меня мог повернуться язык столь грубо и несправедливо обвинить ее, свою благодетельницу?

– Прости меня, – бормотала я и, всхлипывая, прижималась к ее теплому телу, душистым волосам, которые, как у леди Годивы[12], струились по плечам, груди и животу. – Теперь я понимаю: ты призвала Владыку Мрака, чтобы всех нас защитить. Но почему же ты не подумала о собственной безопасности? Если однажды я проснусь и увижу тебя... – тут я громко всхлипнула и указала рукой на Дунины останки, – я не выдержу и умру от горя. Что я могу сделать ради твоего спасения? Научи меня, и я вступлю в сделку с самим дьяволом!

Элизабет поморщилась и сердито прошептала:

– Не называй Его дьяволом, Жужанна! Незачем повторять средневековые выдумки!

Затем она выпрямилась и уже в полный голос добавила:

– Я не позволю тебе вступать с Ним в сделку, дитя мое. Это небезопасно даже для тех из нас, кто давно занимается черной магией. Учти: Ему свойственно изрядное вероломство, а плата у Него всегда одна – жизни смертных и даже неумерших. Ты и опомниться не успеешь, как Он завладеет твоей душой.

– Моей душой? На что Ему моя душа, если Он не является дьяволом?

Элизабет опустила веки, явно не желая продолжать разговор об этом.

– Дорогая, прошу тебя, уйдем поскорее отсюда. Здесь так тягостно.

Как заботливая мать, спешащая вытащить своего ребенка из пыли и грязи, Элизабет вынула меня из Дуниного гроба и тщательно отряхнула ее прах и кусочки костей с моего платья. Дрожащая и испуганная, я вцепилась в нее и позволила себя увести.

И все же ее слова о Нем не давали мне покоя. Если Он – не дьявол, тогда кто же Он? Бог? Но Бог не стал бы выторговывать себе души.

– Почему ты сказала, что Он завладел бы моей душой? – не выдержав, спросила я.

– Это образное выражение, – глядя вперед и не поворачивая ко мне головы, ответила Элизабет.

Я чувствовала, что она всеми силами старается обойти эту тему, как будто даже мысли о Владыке Мрака (назову Его так, пока не узнаю настоящего имени) были ей крайне неприятны.

– Он поглотил бы тебя. Ты бы распалась в прах. Исчезла, – неохотно выдавила из себя Элизабет.

То есть со мной произошло бы то же, что Влад сделал с Дуней? Неужели ее душу поглотил Владыка Мрака – великан с глазами, полными любви?

Но если экстаз, когда ощущаешь себя одновременно ничем и всем сущим, и есть распад и поглощение, тогда мне нечего бояться Его. Если Дуня погрузилась в это удивительное блаженство, не пора ли мне перестать плакать по ней?..

Как бы мне хотелось отправиться туда вслед за моей преданной горничной.

Элизабет не научит меня этому ритуалу. Чувствую, она не хочет, а может, и боится моего общения с Ним. А без Его помощи мне не отомстить Владу и не покинуть замок. Но я непременно Его найду.

Я найду Его...

* * *

29 июня

За все это время не написала ни строчки. Гибель Дуни подкосила и ослабила меня. Я часто думаю о людях, которые навсегда покинули этот мир: о своих дорогих родителях, об Аркадии, о другом своем брате – Стефане, умершем в детстве. И конечно же, о моей милой, безвозвратно потерянной Дуне. Иногда я даже думаю о тех несчастных, чьими костями и черепами набиты подземелья замка и заполнены окрестные леса. Куда ни повернись – на всем лежит отпечаток смерти и страданий! Эти мысли переполняют мои разум и сердце, отчего омут бездонного отчаяния все глубже затягивает меня.

Однако за минувшие недели произошло много такого, о чем необходимо написать, иначе воспоминания со временем сотрутся. Сегодня я впервые отвлеклась от горестных дум о смерти и тех, кого она унесла, и стала размышлять о далекой стране, которую мечтала увидеть с самого детства, но постепенно смирилась с неосуществимостью своих мечтаний.

Около месяца назад во двор замка неожиданно въехало несколько цыганских кибиток. День был достаточно жарким, но цыганам пришлось развести огонь, чтобы приготовить себе еду. Рассевшись вокруг большого костра, они шумно переговаривались и без конца сплевывали на землю. Скинув рубахи, они подставили солнцу свои мускулистые потные спины.

Появление цыган впечатляюще доказывало (хотя я уже давно не сомневалась), что Влад в самом деле решил уехать, оставив меня в замке. Когда мы с Элизабет, желая привлечь внимание явного главаря этой галдящей банды, стали махать платками из окна, цыгане лишь презрительно расхохотались и демонстративно повернулись к нам спиной. Не лучше они обошлись и с мистером Харкером, который тоже что-то кричал им на ломаном румынском. (Похоже, Влад собрался сделать узником замка и его. Англичанину явно не приходилось иметь дело с цыганами. Этот глупец стал бросать им деньги! Естественно, они радостно рассовали монеты по карманам и вновь уселись возле костра.)

– Утихомирь этого недотепу! – велела мне Элизабет.

Чувствовалось, цыганский гвалт внизу безумно бесит ее. Я послушно отправилась в комнату к Харкеру и усыпила его. Вернувшись, я увидела, что Элизабет, подобно веселящимся цыганам, решила... обнажиться до пояса. Она расстегнула платье и спустила его на талию, позволяя грязным похотливым мужланам любоваться своей упругой полной грудью. Мало того, Элизабет принялась распевать на цыганском наречии песенку самого что ни на есть фривольного содержания! Моим первым чувством была ревность: как она посмела выставлять себя напоказ этим жадным до денег приспешникам Влада? Однако вскоре я уже не могла скрыть своего восхищения дерзостью Элизабет. Такого поворота событий цыгане, конечно же, не ожидали. Поначалу они оторопели, затем начали ухмыляться. После Дуниной смерти мне казалось, что я разучилась смеяться. Но сейчас я от души веселилась. Мне паже пришлось крепко стиснуть губы и прикусить язык, но смех все равно вырывался наружу. Я стояла на некотором отдалении от окна, и цыгане меня не видели, зато я могла наблюдать и ужимки Элизабет, и ее восхищенных слушателей, которых распалила непристойная песенка.

"Сольный номер" Элизабет принес ожидаемый результат. Цыганский вожак вскочил на ноги. Крикнув остальным, чтобы не вздумали идти за ним, он кинулся ко входу в замок. Оказалось, что дверь заперта снаружи, и, пока мы бежали, чтобы встретить нашего гостя у порога, он возился с засовом. Скрипело дерево, лязгал металл. Наконец с глухим стуком что-то тяжелое упало на каменные ступени.

В отличие от нас, магия Влада на цыгана не действовала. Словно бык, распаленный похотью, он рванул тяжелую дверь и бросился вперед. Он не видел ничего, кроме белого тела Элизабет. Этот самец обеими руками облапил бесподобные груди моей возлюбленной и бесцеремонно повалил ее на холодный пол.

Странно, но Элизабет и не думала противиться (хотя ей ничего не стоило бы применить свои чары и отшвырнуть цыгана прочь). Наоборот, она со смехом распростерлась на полу, а когда этот провонявший потом наглец задрал подол ее платья и нижнюю юбку, засмеялась еще громче и широко развела голые ноги, словно все происходящее было не более чем забавным развлечением.

Не могу сказать, чтобы у цыгана была отталкивающая внешность. Черные блестящие волосы и орлиный нос напомнили мне брата. Но на этом сходство и заканчивалось. Лицо нашего гостя было круглее, а черты грубее, чем у моего дорогого Аркадия, и уж ни в какое сравнение не шли его коренастое туловище и бочкообразная грудь. Противнее всего было смотреть на его липкую, оливкового цвета, кожу и длинные, будто намазанные сапожной ваксой, усы.

Приспустив штаны, мужчина повалился на Элизабет. Все так же тиская ее груди грязными, заскорузлыми пальцами и издавая нечленораздельные звуки, он вошел в нее и принялся за свое мужское ремесло. Меня затошнило. Я отвернулась, собираясь уйти, чтобы после Элизабет он не подмял и меня.

Но в этот момент Элизабет белыми изящными пальцами обхватила голову цыгана и притянула к себе для поцелуя. Поначалу он противился, не собираясь потакать бабьим прихотям, а уж тем более – шлюхи, которая сама бесстыдно заманила его с вполне определенной целью. Я видела их обоих в профиль. Элизабет страстно поцеловала этого недостойного ее ласк мужлана прямо в губы. В ту же секунду его рот удивленно приоткрылся, и он прекратил всякое сопротивление.

И хотя цыган полностью утратил собственную волю, его чресла все так же безостановочно вздымались и опускались.

– Жужанна! – властно позвала меня Элизабет.

Я подошла и взглянула на них. Прекрасные волосы Элизабет разметались по грязному каменному полу, окружив ее лицо бледно-золотистым ореолом. Пляска похоти продолжалась, но теперь цыган совсем придавил Элизабет. Своей немытой головой он утыкался в ее душистые волосы. Смертная женщина наверняка задохнулась бы под этой тушей, но Элизабет, упираясь ладонями в его волосатую грудь, легко и изящно противостояла натиску.

– Элизабет, я не могу, – сдавленно пробормотала я, решив, что она позвала меня продолжить начатую ею игру.

– Дорогая, это уж ты сама решишь, ложиться тебе под него или нет. Укуси его! Это все, о чем я тебя прошу. Пожалуйста, укуси!

– Мне сейчас не хочется крови, – возразила я.

– Я не спрашиваю, есть ли у тебя аппетит. Всего-навсего, укуси его, и пусть кровь потечет мне на лицо.

Вздохнув, я подчинилась. Я нагнулась над потной спиной цыгана, приготовившись укусить его в плечо. Мужчина напрягся, сдавленно вскрикнул и, наконец, достиг желанного момента.

У него была здоровая, сладкая кровь, но мне не хотелось насыщаться. Горе отбило у меня все желания. Мне безумно наскучила жизнь в замке, и я в какой-то мере даже получала удовольствие от мук голода. Присев на корточки, я смотрела, как Элизабет лижет струящуюся кровь, как по-кошачьи трется щеками о ранку, которую оставили мои зубы.

– Ты – мой, – шептала Элизабет цыгану в ухо. – Повиноваться приказам Влада ты будешь, но лишь до тех пор, пока они не вредят нам. А в остальном ты – мой. Теперь слушай: после того как ты вывезешь Влада из замка, ты вернешься за нами. И еще. Выбери среди своих друзей самого надежного и возьми с него клятву, что если ты вдруг неожиданно умрешь, то он обязательно приедет сюда и спасет нас – несчастных, беспомощных женщин. Не позже, чем через день...

Не позже, чем через день. Этот срок почти истекает, и я начинаю думать: приедут ли цыгане за нами? Мне с детства внушали: этому народу нельзя доверять, ибо каждый из них даст любую клятву, а потом от нее отречется.

Тем не менее вскоре появились явственные признаки приближающегося отъезда Влада. Для начала он забрал все бумаги Харкера и его одежду. Мы узнали об этом, поскольку привыкли по утрам незваными гостями наведываться к англичанину. Наши визиты были очень плодотворны, особенно с тех пор, как он послушно стал расшифровывать свою стенографическую чертовщину на отдельных листах. Теперь Харкер писал дневник не для себя, а для нас. Его записки сослужат нам хорошую службу в Англии, в них полно юридических подробностей.

– В Лондоне он будет нашим шпионом, – объявила мне Элизабет. – Прежде чем Влад поднимется, я совершу особый ритуал для того, чтобы Харкер оставался в живых столько, сколько нам понадобится. Но сперва нужно защитить англичанина более простым способом.

С этими словами она подошла к ночному столику и взяла лежавший там нательный крестик. Правда, ее пальцы касались лишь золотой цепочки. Фигурка Христа, распятого на кресте, закачалась на уровне ее лица.

Должна сознаться, я громко вскрикнула. Я чувствовала, что среди вещей у Элизабет есть распятие, только не могла понять, где именно. Иногда его присутствие особо сильно донимало меня. Увидев мое состояние (мои глаза были полны ужаса), она засмеялась, запрокинула лицо и поднесла крестик почти к самым своим щекам.

– Не будь такой жестокой, – дрожащим от едва сдерживаемых слез голосом взмолилась я. – Не надо так шутить. Мне больно видеть твою беспечность. Ты и не заметишь, как искалечишься!

Думаю, окажись перед лицом Элизабет докрасна раскаленная кочерга, я испугалась бы намного меньше. Неужели ей доставляло удовольствие испытывать судьбу? В конце концов я не выдержала и горько разрыдалась, но страх за Элизабет мигом высушил мои слезы. Я открыла глаза... Элизабет, поднеся распятие к самым губам, бестрепетно целовала его!

Я пронзительно закричала, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Элизабет успела меня подхватить.

– Жужанна, дорогая моя, прости! Я вовсе не собиралась тебя пугать. Просто хотела кое-что доказать тебе.

Она усадила меня на диван и села рядом, нежно поглаживая меня по щекам, пока я не отважилась вновь открыть глаза. Элизабет поднесла к моему лицу плотно сжатый кулак, затем начала медленно разгибать пальцы. На ее белой ладони лежало распятие. Я отпрянула и снова непроизвольно зажмурилась, однако Элизабет сурово приказала:

– Не трусь. Посмотри на меня. Слышишь? Смотри на меня!

Я увидела, что блестящий нательный крест не причинил ни малейшего вреда ее коже. Дрожащими пальцами я коснулась губ Элизабет и не обнаружила на них ни единой ранки. Улыбаясь, Элизабет взяла мою руку, повернула ее ладонью вверх и попыталась передать мне крест. Я снова закричала:

– Не надо! Он обожжет меня... Так уже было.

– Послушай, Жужанна. – Голос Элизабет звучал сурово, как у взрослого человека, уставшего от глупых детских капризов. – Давно ли ты уверяла меня, что солнечный свет тебя спалит? А теперь ты нежишься в его лучах. То же самое и с распятием. Оно обжигало тебя, поскольку ты принимала за истину каждое слово Влада. Но сколько можно жить под гнетом чужих суеверий?

Не дав мне опомниться, Элизабет опустила распятие мне на ладонь и плотно сомкнула мои пальцы. Все это произошло так неожиданно, что я даже не вскрикнула. Раскрыв ладонь, я минуту или две просто смотрела на сверкающий крестик и вдруг как будто очнулась от долгого безумия. Распятие было холодным, его острые края слегка царапали ладонь, но оно ничуть не обжигало. С таким же успехом я могла бы держать золотую монету или какую-нибудь безделушку.

– Ну как? – улыбнулась Элизабет. – Теперь ты убедилась, что держишь всего-навсего кусочек металла, и только. Но Влад верит в силу распятия, и мы сыграем на его суевериях. Идем к Харкеру. Ты наденешь распятие ему на шею.

Я сделала так, как она велела, удивляясь своей силе и неуязвимости. Стряпчий, разумеется, спал. Элизабет подошла к нему.

– Отныне, дорогой Джонатан, – начала она, нарочито старательно выговаривая каждое слово, – ты будешь носить это распятие постоянно. Даже если цепочка порвется, крест должен всегда находиться при тебе. Если Влад... если граф, – тут она обернулась ко мне и с усмешкой подмигнула, – начнет тебе угрожать, заслоняйся от него распятием. Это его отпугнет.

Так мистер Харкер превратился в нашего лазутчика.

Через пару недель орава цыган вновь появилась во дворе замка. На этот раз они приехали в больших, вместительных кибитках. Их размеры сразу же позволили мне прояснить кое-какие детали замысла Влада. Сомнений не оставалось: он покидает замок, и если не навсегда, то на очень долгий срок. Естественно, вместе с остальными цыганами приехал и воздыхатель Элизабет, но их вторая встреча была сугубо деловой. Разговор шел о том, кто и как отправится в путешествие. Влад избрал самый безопасный для себя способ – плыть до Англии по воде. Нам с Элизабет кружной путь ни к чему, и мы, отправившись в Англию кратчайшей дорогой, будем дожидаться там появления Влада.

В каждую кибитку могло поместиться несколько больших ящиков с землей (еще один смехотворный предрассудок Влада: он убежден, что может покинуть Трансильванию, лишь захватив с собой изрядное количество родной земли). При виде цыганских повозок меня вновь захлестнул гнев: значит, Влад спокойно бросает нас здесь! Я стала умолять Элизабет сделать все, что в ее силах, дабы незамедлительно уничтожить "дорогого дядюшку". Она сомневалась в успехе, твердя о неподходящем времени (знать бы, что она скрывает, не желая меня "тревожить"!). Я настаивала. Наконец она согласилась и сказала, что возложит эту миссию на Харкера, но будет им управлять.

Она действительно отправила Харкера, выбрав наиболее уязвимый для Влада дневной час... Увы, наша затея провалилась (или Элизабет "помогла" ей провалиться?).

Я заставила себя сесть за дневник, чтобы унять охватившее меня волнение и побороть страх. Сейчас вечер. Недавно ко мне приходил Влад. Мы не виделись почти месяц, но я не удивилась переменам в его облике. Естественно, он помолодел. Из волос исчезла седина, лицо слегка порозовело. Он находился в приподнятом настроении и решил напоследок еще раз поиграть в "щедрого дядюшку".

– Осталось ждать всего сутки, – с улыбкой объявил он. – Завтра вечером Харкер будет твой.

Я, добросовестно изобразив на лице растерянность и беспомощность, скорбным голосом произнесла:

– Ты бросаешь меня здесь и обрекаешь на голод. Не думай, будто я ничего не знаю.

Брови Влада изогнулись, выражая притворное удивление. Он прижал руку к своему безжизненному сердцу.

– Я? Помилуй, Жужанна. Неужели Элизабет настолько опутала тебя своими сетями, что ты забыла, кто является твоим настоящим благодетелем? Так позволь тебе напомнить: я. Только мне ты обязана своей красотой, да и самим существованием. И сейчас, моя дорогая, я не бегу от тебя в Англию, а еду, чтобы осмотреть... кое-какую свою собственность. Мне таки удалось найти способ освободить нас обоих. Напрасно ты упрекаешь меня, будто я не подумал о тебе. Первой моей мыслью была мысль о твоем благополучии, а потому я оставляю тебе англичанина. Когда все будет готово – а это случится раньше, чем ты успеешь проголодаться, – я обязательно вернусь за тобой.

Мне не хотелось встречаться с ним глазами. Глядя в окно... туда, где была свобода... я отрешенно молвила:

– Аркадий исчез.

Влад – опытный лицемер. Он тут же продемонстрировал крайнее изумление, смешанное с весьма правдоподобным страхом. Все это выглядело вполне убедительно, но меня уже не одурачишь.

– Что?

– То, что ты сейчас слышал, – чужим, холодным голосом ответила я.

Это была правда. В ожидании скорого отъезда из замка (у меня было стойкое ощущение, что я покидаю замок навсегда) утром я спустилась в подземелье. Я не могла уехать, не взглянув в последний раз на моего дорогого Аркадия, над безжизненным телом которого было пролито столько слез.

Его усыпальница оказалась пуста. Тело исчезло! (Я настолько подавлена, что не в состоянии даже плакать.) Исчезло бесследно, остался только деревянный кол. Я повалилась на сырую, покрытую пятнами плесени землю и зарыдала. У меня не было сомнений, что это чудовище Влад не пощадил даже останки Каши. Наверняка он совершил над телом брата какой-нибудь гнусный ритуал. И сейчас, видя его лицемерие, я, подобно трем Мариям у открытой гробницы[13], потребовала от него объяснений:

– Куда ты дел тело Аркадия?

Влад наморщил лоб, отчего его брови сомкнулись, будто две грозовые тучи. Побагровев, он закричал:

– Что, дождалась? Твоя любезная Элизабет творит за моей спиной свои мерзкие делишки и вероломно сваливает всю вину на меня! И ты веришь! Ты веришь любой чудовищной клевете, которая исходит из ее уст. Теперь Элизабет бросила тебе новую кость, и ты тут же вцепилась в нее, да еще, я уверен, начала строить планы, как бы поизощреннее отомстить мне. Я не стану больше тебя предостерегать. Зачем, если ты безоглядно веришь ей, а не мне, своему благодетелю? Одно успокаивает: очень скоро ты убедишься, насколько же ты была глупа, доверившись ей и отвернувшись от меня... Только учти: тогда уже будет поздно молить меня о помощи!

Он порывисто вышел, и, как всегда, его уход сопровождался громоподобным ударом дверью. Но на сей раз двери так досталось, что по ней наискось пробежала трещина.

Я молчала, не собираясь вступать с ним в спор. Я вообще больше не собираюсь с ним разговаривать. Задуманная мною месть – это не пустые слова и бесполезные споры, а весьма целенаправленные действия. И они низринут Влада в преисподнюю!

Итак, мы с ним расстались. Навсегда. Я не испытываю ни грусти, ни благодарности за прошлое, хотя именно его поцелуй когда-то сделал меня бессмертной. Но сколько близких мне людей он погубил? Мать, отца, братьев, Дуню. Он растоптал мое достоинство, и я, прежде самозабвенно любившая его, с таким же самозабвением начну готовить отмщение.

Мерзавец! Гнусное чудовище! Думаешь, ты скрылся от меня навсегда? Нет, мы еще встретимся в Англии. В той самой Англии, которая, как маяк, как волшебный мираж, манит меня на протяжении многих десятков лет. Я боюсь только одного: что при моем приближении этот волшебный мираж рассыплется в прах.

Нет. В моей душе не должно быть места сомнениям и страхам... Я обязательно разыщу тебя в Лондоне. И вот тогда-то я нанесу тебе свой смертельный удар!

Глава 7

ТЕЛЕГРАММА, ОТПРАВЛЕННАЯ

28 ИЮНЯ ИЗ АМСТЕРДАМА

ДОКТОРОМ АБРАХАМОМ ВАН ХЕЛЬСИНГОМ

ДОКТОРУ ДЖОНУ СЬЮАРДУ

В ПАРФЛИТ (АНГЛИЯ)

"Мой дорогой и верный друг! Заранее прошу простить мне это вторжение в Вашу жизнь. В самое ближайшее время мне очень понадобится Ваша помощь. 1 июля, во второй половине дня, я прибуду в Парфлит вместе с душевнобольной пациенткой. По ряду причин наше появление должно сохраняться в строжайшей тайне. Никто, кроме Вас, не должен о нем знать.

Моей пациентке требуется отдельная палата с решетками на окнах и надежным дверным замком, мне – аналогичное помещение.

Телеграмму по прочтении немедленно уничтожьте".

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

1 июля

Профессор приехал.

Он прибыл, как и собирался, во второй половине дня. Скромный черный костюм и широкополая соломенная шляпа делали его похожим на сельского пастора. Я стоял на крыльце, наблюдая, как он выбрался из кэба, а затем с помощью кучера высадил невысокую худенькую женщину. Она тоже была вся в черном, включая и вуаль, скрывавшую черты ее лица.

Профессор подхватил свою пациентку на руки и с достаточной сноровкой – словно это было для него привычным занятием – понес по окаймленной цветочными клумбами дорожке, ведущей ко входу в лечебницу. Заметив меня на крыльце, профессор широко улыбнулся, и его синие глаза мгновенно оживились. Я двинулся ему навстречу и дружески потрепал по плечу. Конечно же, нам обоим хотелось обменяться крепким рукопожатием, но руки профессора были заняты таинственной пациенткой.

– Приветствую вас, дорогой профессор Ван Хельсинг! – произнес я.

Следом за профессором к крыльцу подошел кучер с двумя большими чемоданами в руках. Я поспешил дополнительно вознаградить его за эту услугу. Насколько мне известно, финансовое положение профессора оставляет желать лучшего. Вероятно, при его опыте и знаниях он мог бы быть куда более преуспевающим врачом, но я догадывался, что он привык брать со своих пациентов умеренную плату, а некоторых и вовсе лечил бесплатно. Судьба уберегла меня от необходимости зарабатывать на кусок хлеба. Если бы не мой интерес к психиатрии и не мое "хобби" – лечебница, я был бы обречен на праздную жизнь богатого скучающего бездельника.

Услышав мое приветствие, профессор перестал улыбаться, а его глаза потухли. Он вытянул губы, напоминая мне о полной секретности (наверное, будь его руки свободными, он приложил бы палец к губам). Я понял намек и сразу же понизил голос до шепота:

– Я очень рад снова видеть вас.

Ван Хельсинг улыбнулся и тоже шепотом ответил:

– И я очень рад вас видеть, дружище Джон. Вот только вид у вас что-то бледный, да и питаетесь вы, скорее всего, как придется. Надо срочно найти для вас юную леди, которая нагнала бы вам аппетит прогулками на свежем воздухе.

Продолжая приветливо улыбаться, я опустил глаза и принялся разглядывать буйство желтых и малиново-красных цинний, росших по обеим сторонам дорожки. Все, что пробуждало мысли о Люси, отзывалось во мне острой болью, и я не смог заставить себя ответить на шутку профессора.

– А, понимаю... – с сочувствием произнес он. – Дурацкая врачебная привычка – сразу дотрагиваться до больного места. Друг мой, простите глупого слепого старика.

Думаю, я покраснел, что лишь усилило неловкость моего положения (вообще-то я редко теряю самообладание). Но сейчас мы с профессором были не одни. Я покосился на молчаливую пациентку: интересно, понятен ли ей смысл нашего разговора?

И снова Ван Хельсинг прочитал мои мысли.

– Не тревожьтесь, Джон. Эта женщина страдает кататонией. Ее мысли сейчас блуждают где-то очень далеко. Но даже если бы она и поняла наш разговор, то не сумела бы никому его передать. Болезнь отняла у нее речь.

– Зря вы наговариваете на себя, профессор. Вы далеко не старик и уж вовсе не слепец. Вы – самый проницательный человек из всех, кого я знаю.

Я не льстил профессору – такое мнение о нем сложилось у меня с самой первой нашей встречи. Иногда меня просто ошеломляла его способность читать мысли – мои или кого-то другого. И дело здесь вовсе не в том, что он слишком хорошо меня знал, аналогичным образом он проникал в помыслы совершенно незнакомых ему людей. Я много думал над этим и нашел два возможных объяснения: либо профессор феноменально развил наблюдательность, либо он... ясновидящий.

Второе мое предположение нелегко доказать, хотя в последнее время я стал серьезно интересоваться оккультными явлениями и учением, распространяемым "Золотой Зарей"[14] – одним из местных обществ мистического толка. (Знакомясь с литературой, имеющей вышеозначенную направленность, я пришел к выводу, что профессор весьма эрудирован в этой области – достаточно вспомнить многочисленные высказывания, которые я слышал от него за восемь лет наших тесных дружеских отношений, например герметический афоризм «Как вверху, так и внизу». Далеко не все его слова были мне понятны. Смысл многих его замечаний стал мне открываться по мере знакомства с произведениями, посвященными оккультным наукам, но кое-что так и остается для меня загадкой.)

Более того, вокруг профессора ощущается аура силы, причем не столько физической, сколько ментальной. Его способности проявились в очень раннем возрасте (здесь мы с ним схожи; таких детей принято называть немецким словом wunderkind). Однако я говорю не об интеллектуальных способностях (их Ван Хельсингу тоже не занимать), а о метафизических. Будучи на людях, профессор надевает личину добродушного рассеянного чудака (исключение составляют лишь лекции, которые он безупречно читает студентам). Я даже слышал, с каким забавным акцентом он говорил на иностранных языках, хотя со мной он всегда разговаривает на вполне правильном английском. Такое ощущение, что он делает все, только бы скрыть от мира свою истинную суть: ученого, философа, гения.

Но когда мы оставались с Ван Хельсингом наедине, он снимал свой шутовской колпак, а из-под маски чудаковатого врача временами проглядывал блестящий и знающий оккультист. Разумеется, профессор ни разу не назвал себя оккультистом. Я же отваживаюсь назвать его так на основе наших бесед и своих наблюдений. Помню, как еще давно, очутившись в его амстердамском доме, я совершенно непреднамеренно забрел в комнату, служившую ему библиотекой. За стеклами запертого шкафа виднелись корешки книг по магии: "Больший ключ Соломона"[15], «Гетия»[16], «Сефер Йецира»[17], а также "Правдивое и достоверное описание того, что в течение многих лет происходило между доктором Ди[18] и некоторыми духами".

И теперь этот удивительный человек стоял на крыльце моей лечебницы, приняв облик заурядного сельского пастора. Но я видел то, что скрывалось под маской добродушно улыбающегося синеглазого простака. Со времени нашей последней встречи доктор постарел, в его рыжевато-золотистых волосах прибавилось седины. Как и я, он заметно исхудал и осунулся, и при взгляде на его впалые щеки у меня сочувственно сжалось сердце. Зато его внутренние силы и мудрость возросли многократно. Спокойствие, коим были исполнены каждое слово, каждый жест Ван Хельсинга, казалось, не поколебала бы даже самая яростная и неистовая буря. Как ни странно, но его истинное, внутреннее "я", скрывавшееся под изможденной плотью, стало гораздо... моложе.

– Прошу вас. – Я посторонился, собираясь проводить Ван Хельсинга и пациентку в подготовленные для них помещения.

Мы направились к открытой двери. Я попытался было забрать у профессора его ношу, но, как и следовало ожидать, он отказался от моей помощи. Тогда я предложил:

– Хотите, я позову санитара? Он мигом отнесет вашу пациентку, а вам не нужно будет тратить лишние силы.

– Нет! – с непривычной для меня резкостью ответил Ван Хельсинг.

Я удивленно повернулся к нему. Заметив это, профессор гораздо более мягким тоном прибавил:

– Пока давайте обойдемся без санитаров. Возможно, скоро ей и понадобится помощь кого-то из них, но сегодня было бы лучше, если бы нас как можно меньше тревожили.

Я не стал возражать и сказал, что в таком случае пошлю Томаса заблаговременно поднести чемоданы и оставить их посреди коридора, чтобы даже он не знал, где разместятся приехавшие. В вестибюле я вторично предложил профессору освободиться от драгоценной ноши и пересадить несчастную женщину на специальную каталку. Это была последняя модель, имевшая дополнительные пристежки для рук и ног, что весьма облегчало перевозку буйных пациентов. Профессор согласился и осторожно усадил больницу в каталку, после чего принялся внимательно разглядывать устройство пристежек.

– Сомневаюсь, чтобы они понадобились вашей пациентке, – осторожно заметил я.

На мгновение маска веселого простодушия слетела с него, и мне открылся отягченный заботами человек, несущий в своей душе всю боль мира.

– Сейчас нет, – отозвался он. – Но очень скоро могут понадобиться. Мы постоянно должны быть готовы к этому.

Ван Хельсинг заявил, что сам повезет каталку. Мы направились к лифту (дорогостоящее, но абсолютно необходимое нововведение, ибо подниматься или спускаться с буйным пациентом по лестнице – занятие крайне опасное). В кабине, где мы могли говорить спокойно, не опасаясь ничьих глаз и ушей, я ожидал услышать хотя бы некоторые подробности "тайной миссии" профессора. Однако он молчал. Желая несколько разрядить гнетущую атмосферу, я спросил Ван Хельсинга о здоровье его матери. Эта женщина – настоящая английская леди – очаровала меня с первого взгляда.

– Она умирает, – с типично голландской прямотой ответил профессор, не забыв назвать диагноз. – Злокачественная опухоль правой груди. Это началось более года назад. Думаю, мамины дни сочтены: опухоль добралась до мозга. Больше всего меня тревожит, что мама может умереть, пока я здесь.

Я обнял профессора за плечо, и он с благодарностью принял этот знак ободрения и поддержки. (До сих пор я ограничивался лишь рукопожатиями с ним при встрече и прощании. Попутно замечу: пожалуй, никто так не любит пожимать руки, как его соотечественники!)

– Профессор, мне не хватает слов, чтобы передать вам свое сочувствие. Когда вы с мамой приезжали к нам, ее доброта покорила мое сердце. Я привык мысленно считать ее своей бабушкой. В детстве мне так хотелось, чтобы у меня была бабушка, но своих я не знал: обе умерли задолго до моего рождения.

При этих словах профессор чуть слышно застонал, будто что-то ударило ему в живот, и отвернулся. Видимо, сдерживаемые чувства все-таки прорвались наружу. Помолчав, он тихо проговорил:

– Джон, дружище, мои тяготы – это мои тяготы. Не надо брать их на свои плечи. У вас более чем достаточно собственных забот и потерь. В вашем юном возрасте это ощущается гораздо острее. В моем, к сожалению, потери становятся частью повседневной жизни.

Разумеется, он имел в виду моего отца, скончавшегося шестнадцать лет назад, и маму, со дня смерти которой прошло почти три года. Семейное поместье оказалось слишком большим для единственного наследника, и я превратил его в лечебницу.

Наконец мы добрались до двух палат, расположенных в непосредственной близости от моей спальни. Я предпочитаю, чтобы эти помещения пустовали, если только количество пациентов не приближается к предельно возможному. Сейчас в лечебнице находилось всего трое больных, одного из которых я собирался вскоре выписать. От ближайшей занятой палаты упомянутые помещения отделяло не менее полудюжины комнат. Я надеялся, что уж здесь-то никто не потревожит профессора и его несчастную спутницу.

– Вот мы и пришли, – сказал я, отперев двери обеих палат, чтобы профессор смог их осмотреть.

Одна из комнат вовсе не имела окон. Ее убранство было довольно спартанским: кровать, тумбочка и газовая лампа, которая крепилась к стене на значительной высоте, так что зажигать и гасить ее мог только санитар, пользуясь специальным приспособлением на длинной палке. Палата, отведенная мною для профессора, имела зарешеченное окно, выходившее на цветник (нынешним летом цветы радовали нас изобилием и яркостью красок). Кровать я застелил одеялом, сшитым когда-то моей матерью. Понимая, что профессору необходимо создать условия для работы, я распорядился принести сюда письменный стол и удобный стул. Поскольку в целях безопасности лампы во всех палатах находились почти под потолком, я позаботился о шесте, чтобы профессор сам мог регулировать освещение.

Я передал Ван Хельсингу ключи от обеих палат.

– Это ключ от вашей комнаты... а это – от комнаты вашей пациентки, – пояснил я.

Профессор еще раз обвел глазами оба помещения.

– Знаете, Джон, ей больше подойдет эта комната. Здесь ей будет гораздо приятнее. Ну а я вполне удовольствуюсь газовым светилом.

Я хотел было возразить, но профессор уже вкатил свою пациентку в палату, осторожно снял женщину с каталки и усадил на стул, стоявший возле окна. Честно признаюсь: меня это отнюдь не обрадовало. Если женщина страдает кататонией, то бессмысленно заботиться об усладе для ее глаз (она все равно не обратит внимание на пейзаж за окном). Я не отличаюсь жадностью к вещам, но это одеяло было дорого мне как память о маме, и мне не хотелось оставлять его душевнобольной, у которой (как я понял по намекам профессора) случаются припадки буйства.

Я тоже вошел в палату, обдумывая, как бы поделикатнее сказать Ван Хельсингу об этом. Профессор тем временем снял с пациентки шляпу и вуаль. Я затаил дыхание. Женщина поразила меня невероятной худобой (о таких говорят "кожа да кости") и одновременно – необычайной молодостью и красотой. Я залюбовался ее большими карими глазами и совершенно черными волосами, собранными на затылке. Но это не все... Я моргнул, и пациентка Ван Хельсинга на какое-то мгновение показалась мне его ровесницей. Я увидел седину в ее волосах и густую сеть морщин под глазами. Повторяю, все это длилось менее секунды, и в следующее мгновение ее лицо вновь стало молодым и красивым, а из волос исчезли седые пряди. Меня посетила странная догадка: молодость пациентки являлась чем-то вроде вуали, скрывающей ее истинный возраст и внешность. Но пустой, отсутствующий взгляд ее полуприкрытых глаз скрыть было невозможно, хотя я явственно ощутил в нем безграничное горе.

Посмотрев на профессора, я обнаружил, что он внимательно наблюдает за мной, наморщив свои светлые (и тоже начавшие седеть) брови. Наши глаза встретились (в моих застыл вопрос, в его светилось знание), и он сказал:

– У вас хорошая восприимчивость, Джон. Если не ошибаюсь, вам удалось увидеть то, что скрывает этот замечательный фасад?

Меня настолько ошеломил его вопрос, что я лишь утвердительно кивнул. Правильно ли я его понял? Уж не метафизическая ли причина вогнала в кататонию его пациентку, и не метафизикой ли обусловлена такая двойственность ее внешности? Мои предположения были весьма смелыми. Но еще смелее и невероятнее было... странное ощущение родства между мною и этой женщиной. Нас как будто бы соединяло некое общее горе.

К моей досаде, профессор больше ничего не объяснил, ограничившись словами:

– Пусть отдыхает. Вечером я зайду к ней. Хотелось бы, чтобы вокруг была полная тишина и чтобы нам никто не мешал.

Дальше последовала и вовсе удивившая меня сцена. Профессор опустился на одно колено, словно влюбленный, предлагающий руку и сердце милой прелестнице (меня тут же обожгло болью воспоминаний о Люси). Осторожно сжав вялую ладонь женщины, он с такой любовью и нежностью поцеловал обтянутые перчаткой пальцы, что меня охватило смущение и изумление одновременно. Этих людей явно связывало нечто большее, нежели отношения врача и пациентки.

Любопытство не давало мне покоя. Когда мы вышли и профессор запер крепкую дверь на такой же крепкий, надежный замок, я отважился спросить напрямую:

– Кто эта женщина?

Не глядя на меня, профессор тяжело вздохнул:

– Герда Ван Хельсинг, моя жена.

Это признание повергло меня в еще большее замешательство. Как я уже говорил, мы с профессором знакомы почти восемь лет – с того самого времени, когда я пятнадцатилетним мальчишкой поступил в университет, для чего впервые покинул родной дом. Я был значительно моложе остальных студентов и служил им постоянной мишенью для насмешек и колкостей (самое скверное, что выглядел я даже моложе своих пятнадцати лет, и однокурсники мне часто советовали "вернуться к мамочке и немного подрасти" или вместо лекций "поиграть в солдатики"). Только Ван Хельсинг сумел разглядеть мои способности и взял меня под свое "отеческое" и профессиональное крыло.

Мы очень сблизились. Наверное, главную роль здесь сыграло то, что профессор в какой-то мере заменил мне рано умершего отца. Помимо этого, нас объединяла страсть к медицине, и Ван Хельсинг во мне видел себя в юности – он сам очень рано стал практикующим врачом. Мои однокурсники были почти на десять лет меня старше, отчего нередко я и впрямь ощущал себя ребенком, путающимся под ногами у взрослых. Ван Хельсинг с неизменной улыбкой прогонял прочь все мои сомнения, убеждая ни в коем случае не бросать медицину. (Добавлю, что профессор имеет еще и юридическое образование, позволяющее ему заниматься адвокатской практикой, но он всегда подчеркивает, что выбор стези служителя Фемиды был ошибкой юности.)

За все годы нашего знакомства (а также во время моего краткого – однодневного – визита в его дом) я ни разу не слышал, чтобы профессор упоминал о жене или детях. Я привык считать его холостяком. Естественно, мне никогда бы и в голову не взбрело расспрашивать Ван Хельсинга об интимных подробностях его жизни.

В коридоре, где мы стояли, не было никого, и мы могли говорить, не опасаясь быть услышанными. Однако для спокойствия своего друга и гостя вопросы я задавал шепотом:

– Профессор, может, вы все-таки рискнете кое-что мне объяснить? У меня возникло стойкое ощущение, что болезнь вашей жены отличается от обычной кататонии. Здесь есть что-то еще. Я был бы счастлив ошибиться, но интуиция подсказывает мне: причина заболевания имеет метафизический характер. Внешне миссис Ван Хельсинг выглядит совсем молодой, но ее молодость – не более чем иллюзия. На самом деле, как мне думается, ваша жена ненамного моложе вас.

Ван Хельсинг бросил на меня пронзительный взгляд и окончательно расстался с образом простодушного сельского пастора.

– Джон, мы с вами оба – люди науки. Мы привыкли верить фактам и объяснять происходящее в мире с позиций разума и логики. Но есть явления, которые современная наука не в состоянии объяснить. А они тем не менее есть. Настоящий ученый не имеет права отмахиваться от какого-либо феномена лишь потому, что тот не вписывается в созданную на основе наших, весьма отрывочных, знаний картину мира. Мы не должны засовывать вселенную в узкие рамки собственных представлений, но терпеливо и непредвзято постигать ее законы, признавая, что в ней существует немало вещей, недоступных нашим глазам и разуму.

Профессор умолк, раздумывая, стоит ли посвящать меня в подробности. Решив, что для первого раза достаточно (увы!), он резюмировал:

– Пока это все, что я могу вам сообщить. Потом, надеюсь, мы побеседуем более обстоятельно. А сейчас прошу прощения: до захода солнца осталось не больше двух часов, и мне нужно побыть наедине с Гердой.

– Вначале я должен напоить вас чаем, – возразил я.

Наше чаепитие прошло в молчании. Профессор был погружен в свои мысли, и я не осмелился приставать к нему с расспросами. Затем он удалился в комнату жены и не появлялся до самого ужина. За ужином Ван Хельсинг был непривычно сдержан (раньше я считал его довольно разговорчивым человеком) и по-прежнему ничего не рассказал о цели их приезда в Англию.

Мне не заснуть. Поворочавшись с боку на бок, я встал и решил записать события минувшего дня. Странная двойственность лица миссис Ван Хельсинг по-прежнему не дает мне покоя и занимает все мои мысли. Почему ее образ так упорно преследует меня?

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

2 июля

Наше путешествие прошло спокойно, без каких-либо происшествий. Столь же спокойно для нас обоих прошла и первая ночь на новом месте. К сожалению, вчера мне не удалось ввести Герду в гипнотический транс, поскольку наиболее благоприятное для этого время мы провели в дороге. Пришлось перенести сеанс на вечерние часы, однако Герда упорно молчала.

Какая непривычная для меня роскошь – ночной сон! Перед тем как лечь, я принял все необходимые меры предосторожности. Над каждой дверью я прикрепил по распятию и еще одно поместил над окном в палате Герды, а рядом – медальон с изображением Георгия Победоносца. Естественно, и у меня, и Герды есть нательные кресты. И я позаботился о прочных цепочках. Думаю, такую цепочку будет непросто разорвать не только Герде, но и незваным гостям, если они вдруг появятся.

Впервые за долгое время я заснул и спал крепко. Осознание того, что худшее уже случилось и Влад с Жужанной неожиданно обрели прежнюю силу и покинули замок, – как ни странно, подействовало на меня успокаивающе. Теперь мне больше нечего опасаться.

Впрочем, нет. Я опасаюсь за Джона. От своей матери он унаследовал необычайную восприимчивость (если не сказать, ясновидение). Вчера, когда он впервые увидел Герду лицом к лицу, я испугался, что Джон обо всем догадается. Я даже начал жалеть о своей затее, а именно о том, что привез жену в его лечебницу.

Все эти двадцать два года я шел на любые ухищрения, только бы мой мальчик не попал в поле зрения Колосажателя. Я всей душой хотел, чтобы он жил нормальной жизнью, которой не было ни у меня, ни у всех моих предков и которую (увы!) я не смог обеспечить моему дорогому первенцу Яну.

(Помнится, меня взволновало и в то же время испугало известие о том, что приемные родители назвали моего второго сына Джоном, дав ему английскую версию имени его погибшего брата.)

О том, что Джон – мой сын, известно только нам с мамой. Когда он родился, она почти сразу же отвезла малыша в Лондон и поручила заботам самых надежных и добропорядочных людей, каких знала. Своих детей у этой пары не было, и их страшила перспектива умереть, не оставив наследников. Но об истинном происхождении Джона не ведали даже они. Скажу больше: о его существовании не знает даже Герда! Беременность и роды прошли незаметно для ее сознания, а я делал все возможное, чтобы Влад и Жужанна ни о чем не догадались.

Повезло ли мне хотя бы в этом? Пока не знаю, будущее покажет. Я провел немало времени в мучительных раздумьях, взвешивая все "за" и "против" нашего приезда сюда. Наше появление здесь, несомненно, подвергает Джона опасности. Но еще мучительнее было бы остаться дома и наблюдать за тем, как развиваются события, издалека. Парфлит, куда теперь отправился Влад, находится практически рядом с Лондоном. Узнавать о замыслах вампиров и, таким образом, следить за ними я могу лишь через свою несчастную жену. Пока что сведения скудны. Если бы мы с Гердой остались дома, как бы я смог узнать, не грозит ли Джону опасность и не пронюхали ли Влад с Жужанной о его существовании?

Однако вчера, увидев Джона рядом с Гердой, я действительно испугался. Какой же я был дурак, заранее не приняв в расчет его повышенную восприимчивость! Это просто чудо, если парень до сих пор не сообразил, что в доме появилось его персональное зеркало. Сходство Джона с Гердой просто поразительное: глаза, волосы, носы, подбородки – все у них одинаковое. Ну как я мог упустить это из виду? Вот что значит поспешные сборы в дорогу! Если на моего мальчика обрушится какое-либо несчастье, вина целиком будет на мне. Чтобы обезопасить сына, я уже начал подумывать об отъезде.

Сегодня ранним утром я погрузил Герду в гипнотический транс. Она сразу же сделалась веселой и разговорчивой. Плохой и тревожный знак. На вопрос: "Где ты сейчас?" она ответила: "Еду".

Ее слова сбили меня с толку. Всего день назад, во время такого же сеанса, лицо Герды перекосилось от ярости и она закричала: "Уехал! Этот мерзавец уехал!" Больше она не сказала ничего, если не считать упоминания о каких-то больших крытых повозках, стоящих во дворе замка. Я решил, что Влад уехал, оставив Жужанну в замке.

Но сегодня все изменилось.

– Мы едем, – радостно сообщила Герда. – Я слышу, как скрипят колеса и пофыркивают лошади.

Я предположил, что Жужанна едет в гробу, находящемся в одной из повозок, и рассказывает о звуках, которые до нее доносятся. Но дальнейшие слова Герды несказанно меня удивили:

– Какое ясное, солнечное утро. Я успела забыть, до чего красиво здесь летом. Мне грустно навсегда покидать родной дом, и в то же время меня переполняет радость.

Быть того не может! Жужанна, как любой вампир, боится солнечного света. Окажись она на солнце, ей было бы не до созерцания окрестных красот. А может, она каким-то образом узнала, что я ежедневно расспрашиваю Герду, и намеренно пытается запутать меня искусной ложью?

Впрочем, не думаю, ведь я принял очень серьезные меры предосторожности. Пока с определенностью можно сказать только одно: вампиры пустились в путь. Возможно, Жужанна решила, что Влад собирается бросить ее в замке, но он в последнюю минуту передумал и взял ее с собой. Однако ее восторги по поводу великолепного рассвета и теплых лучей солнца не находят никакого объяснения.

Если они отправились в Англию по суше, путь займет неделю, если морем (это сопряжено с меньшим риском) – у меня есть примерно месяц на необходимые приготовления. Лучше подготовиться как можно скорее, поэтому будем считать, что через неделю они появятся в Лондоне.

Нужно решать, причем достаточно быстро: уезжать ли из лечебницы, уповая на то, что без нас Джон будет находиться в относительной безопасности? Или все-таки лучше остаться?

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

3 июля

Мне не привыкать к странностям в поведении душевнобольных. Чего я только не насмотрелся с тех пор, как устроил эту лечебницу! Но то, чему я сегодня стал невольным свидетелем, превосходит все, виденное мною прежде.

Я проснулся еще затемно и никак не мог заснуть. Опять мне приснился этот "тревожный сон" (так я его окрестил).

Вплоть до сегодняшнего дня я не хотел даже упоминать о нем в своем дневнике, считая его нелепой смесью каких-то подсознательных страхов и мифов о герое. Если кому-нибудь рассказать об этом сне, предложат самому отдохнуть в одной из палат собственной лечебницы. Сновидение явственно указывает на одержимость какой-то манией... Мне снилось, будто мы с профессором Ван Хельсингом – рыцари некоего оккультного ордена и ведем битву со Злом, намеревающимся захватить весь мир. Если говорить о сюжете, то он не блещет оригинальностью. Мы с профессором, вооруженные серебряными мечами, воюем с надвигающейся Тьмой. Эта часть сна достаточно приятна (хотя днем даже она приводит меня в замешательство). Ее сменяет "тревожная" часть: неожиданно профессор исчезает, и мне приходится сражаться одному. Тьма обступает меня со всех сторон, она разрастается, словно амеба, и пожирает меня... Впервые этот сон приснился мне после получения телеграммы от Ван Хельсинга. За минувшие дни "тревожный сон" повторялся несколько раз.

Довольно об этом! И тем не менее... стыдно признаваться, но этот дурацкий сон почему-то пугает меня. Особенно после странного инцидента, произошедшего сегодня утром.

Итак, я лежал в постели. Заснуть снова мне не удавалось (наверное, из опасения опять увидеть "тревожный сон"). Я чувствовал себя несколько разбитым, но уже давно счел подобное состояние неизбежным следствием своей профессии. Наконец, когда тьму за окном сменил хмурый рассвет, я встал, умылся, оделся и вышел в коридор поглядеть, не проснулся ли профессор. Мне очень хотелось угостить его настоящим плотным английским завтраком. Вчера он не завтракал и не ужинал, и я волновался за его телесное здоровье.

Дверь палаты Ван Хельсинга была закрыта и заперта на ключ. Решив, что с угощением придется повременить, я повернулся в сторону лестницы и вдруг заметил полоску света. Дверь палаты миссис Ван Хельсинг была слегка приоткрыта. Я подошел и сперва решил постучаться, но затем передумал и стал прислушиваться к разговору. Судя по тону профессора, разговор не носил сугубо личного характера.

Профессор задал вопрос. Ему ответил другой голос, женский, явно принадлежавший его "кататонической" пациентке. Сознаюсь: профессиональное любопытство оказалось сильнее хорошего воспитания, ибо я бесшумно открыл дверь и вошел в чужую комнату.

Ван Хельсинг был слишком сосредоточен и даже не заметил моего появления. Его взгляд был устремлен на жену. Та сидела на стуле, лицом к профессору.

Лицо миссис Ван Хельсинг было необычайно оживленным, и мне даже подумалось, что я смотрю совсем на другую женщину. Ее темные, широко раскрытые глаза светились неподдельным весельем, улыбка играла на губах. Казалось, будто юная проказница решила поиграть во взрослую даму, но, надев подобающее возрасту темное платье и сделав соответствующую прическу, так и не сумела придать своему лицу серьезное и многим свойственное чопорное выражение. Миссис Ван Хельсинг выглядела настолько молодо и была так красива, что я поневоле забыл о том, каков ее истинный облик.

– Я смотрю в окно, – радостно произнесла она, постукивая изящным пальчиком по подбородку.

Она полуобернулась, будто и в самом деле любовалась пейзажем (окно палаты находилось у нее за спиной).

– Влад едет с тобой? – спросил профессор.

По тембру и интонации его голоса я догадался, что попал на гипнотический сеанс. Я замер, боясь помешать им обоим.

Миссис Ван Хельсинг покачала головой и презрительно усмехнулась.

– Хватит о нем! Я еду со своей возлюбленной. – Она вздохнула. – Как дивно солнце освещает горы.

Брови профессора удивленно приподнялись. Он наморщил лоб.

– Солнце? Ты едешь в гробу? Ты спишь и это тебе снится?

В ответ снова раздался смех, но не над очевидной нелепостью вопроса.

– Да нет же, нет. Я еду и смотрю в окно. Такой красивый вид, что мне не хотелось бы... – Новый всплеск смеха. – Элизабет, остановись! Нас могут увидеть...

– Кто такая Элизабет? Смертная женщина или вампирша? Она из тех, кого ты укусила?

У меня невольно вырвался возглас удивления. Невзирая на глубочайшую сосредоточенность, профессор услышал посторонний звук. Он резко вскинул голову. Оживленное лицо его жены в долю секунды померкло, приняв знакомое мне выражение. Гипнотический транс, стоивший профессору таких трудов, оборвался так же стремительно, как рушится карточный домик.

Ван Хельсинг порывисто вскочил с кровати, на которой сидел, и бросился ко мне. С непривычной для него бесцеремонностью он схватил меня за руку и поволок прочь. Не выпуская моей руки, будто опасаясь, что я убегу, профессор запер дверь, после чего разжал пальцы и сердито прошипел:

– Чтобы больше этого не было! Слышите? Вы хоть представляете, какому риску подвергались, слушая подобные вещи?

Я был изрядно ошеломлен и не сразу сумел ответить. За столько лет нашего знакомства я никогда не видел профессора с лицом, багровым от гнева. И почему я подвергался риску? А может, он мне угрожал?

Наконец ко мне вернулась способность говорить.

– Я... я просто собирался позвать вас на ранний завтрак, поскольку обнаружил, что вы тоже рано проснулись. Прошу простить мое вторжение, но дверь была приоткрыта. Я слышал, как вы разговариваете, и подумал, что... А вы были так поглощены сеансом, что не обратили внимания на мое появление.

– В таком случае, это моя вина! – прогремел профессор.

Я написал "прогремел", хотя он говорил шепотом. Однако его голос по-прежнему дрожал от гнева.

– Вы услышали то, чего ни в коем случае не должны были слышать.

– О смертных и вампирах? – спросил я, более не в силах сдерживать свое скептическое любопытство.

Меня, конечно же, интересовали оккультные феномены, и обоснованные, тщательно аргументированные доказательства могли бы убедить меня в существовании вампиров... в психологическом смысле этого слова. Но вампир с острыми зубами, кусающий людей и пьющий их кровь, – это годилось лишь в качестве сюжета какой-нибудь дешевой бульварной книжонки. Я искоса поглядел на профессора, ожидая от него разумного объяснения всей услышанной мною чертовщины, объяснения, которое разрядило бы напряженную атмосферу, возникшую между нами, и помогло бы нам улыбнуться друг другу. Я уже собирался сказать профессору, что понимаю смысл его сеансов – он в какой-то мере подыгрывает безумию своей жены, чтобы больше узнать о ее болезни и найти лучший способ лечения.

Однако глаза профессора продолжали метать молнии. Он не ответил на мой вопрос, а отвернулся и с тяжелым вздохом сложил руки на груди. Похоже, он был не в состоянии дать мне ответ, которого я так жаждал услышать. Будь в коридоре стул, я плюхнулся бы на него. У меня подкашивались ноги, но не от слабости. Я вдруг догадался: вопрос о том, понимаю ли я, насколько для меня опасно услышанное во время сеанса, был задан профессором вполне серьезно.

Я сдавленно рассмеялся – настолько нелепой была ситуация, в которую попали мы с профессором. Потом мне стало не до смеха, и улыбка сползла с моего лица. Все эти годы я считал своего наставника посвященным в сокровеннейшие тайны оккультизма. Неужели вместо этого я имел дело с замаскированным безумцем?

– Профессор, никак вы и впрямь считаете... – начал я.

Вместо ответа Ван Хельсинг опять сжал мою руку (его пальцы были как клещи, а я-то боялся, что недостаточное питание может его ослабить!), заставив тем самым умолкнуть. Он буквально втолкнул меня в свою безрадостную комнату, закрыл дверь и только тогда заговорил:

– Джон, я лишь теперь начинаю понимать, сколько ненужных хлопот доставил вам своим появлением. Я постараюсь как можно быстрее исправить этот досадный промах. Мы с женой сегодня же уедем.

Его голос звучал почти спокойно, но решимость и гнев ничуть не уменьшились. Правда, теперь я сообразил, что Ван Хельсинг злится на самого себя. Наверняка и этому существовало какое-то объяснение, и сие обстоятельство почему-то раздражало сильнее, нежели грубое и непростительное поведение профессора по отношению ко мне. И хотя то, что я услышал, оставалось для меня непостижимым и невероятным, я все отчетливее начинал постигать другое: профессор вовсе не был безумцем. Его, мягко говоря, странные действия были обусловлены не собственным помешательством, а диктовались какими-то серьезными опасениями. Он тревожился за меня. Все это тоже можно было бы счесть голословным утверждением. Да, доказательств у меня не было. Но на интуитивном, инстинктивном уровне я чувствовал: я не ошибся в профессоре, а главное – я по-прежнему могу ему доверять.

– Послушайте, – тоже не слишком-то учтиво начал я, – какое бы недоразумение ни произошло между нами, в каком бы странном положении мы ни оказались, я не позволю вам сорваться с места и уехать. Вы – мой гость. Помимо этого, вы – мой самый близкий и верный друг. И если уж быть до конца честным, то вина за произошедшее целиком лежит на мне. Вы же сразу, едва ли не с первых минут, попросили не нарушать вашего уединения. А я повел себя, как любопытный мальчишка. Клянусь вам, что больше никогда не вторгнусь ни в одну из ваших палат. С моей стороны это был в высшей степени легкомысленный поступок, и я приношу вам свои искренние извинения.

Ван Хельсинг вздохнул. Гнев на его лице сменился выражением глубокой печали.

– Ах, мой дорогой Джон, если бы извинениями можно было устранить причиненный вред!

– Прошу вас, скажите, как я могу исправить содеянное, и я беспрекословно исполню любое ваше требование.

Голос мой звучал весьма решительно, а по спине уже полз противный холодок. Я вдруг вспомнил Тьму, окружавшую меня со всех сторон. Выходит, мое сновидение имело вполне определенный подтекст. "Вот каково значение сна, – невольно подумалось мне. – Значит, я призван, чтобы помочь профессору победить Тьму".

Услышь я нечто подобное от кого-нибудь из своих пациентов, я бы, не колеблясь, решил, что этот человек страдает либо манией спасения человечества, либо манией борьбы с мировым злом. Но сейчас подобным "маньяком" был я сам. Не успел я поздравить себя с подобным выводом, как испытал новое потрясение. Над головой профессора я увидел деревянное распятие, прикрепленное к дверному косяку, – настолько большое, что я отчетливо разглядел муку, написанную на лице Христа. Слыша многие высказывания профессора, я привык считать его атеистом или, в крайнем случае, деистом[19]. Что же происходит с нами обоими, гордо именующими себя людьми науки? Один верит снам о своей «миссии», другой вешает распятие над входом!

И в то же время ни мои, ни его действия почему-то не казались мне полным абсурдом.

Ван Хельсинг не заметил моего внутреннего смятения. А я смотрел на своего наставника и друга и видел в желтоватом свете газовой лампы знакомое мне лицо – лицо мудрого, знающего профессора.

– Не корите себя, Джон. Это не вы причинили мне вред, и потому вам нечего исправлять. Я волнуюсь не за себя, а за вас. Повторяю: вы услышали много такого, что вовсе не предназначалось для ваших ушей. А в данном случае избыток знаний может оказаться крайне опасным. Чтобы спасти положение, я должен быть полностью уверен, что больше вы никогда не повторите своего безрассудства.

– Послушайте, профессор... – снова начал я.

Он удивленно вскинул голову, но мой словесный запал опять угас. Я оказался в щекотливом положении. Мне очень хотелось рассказать профессору о своем сне и поделиться с ним некоторыми сокровенными мыслями, которые давно меня будоражили. Я вовсе не считал бредом то, о чем намеревался ему поведать, ибо я верил в это. Но одновременно я опасался: не выставляю ли я себя на посмешище? Хуже того – не подумает ли профессор, что меня самого пора помещать в мою же лечебницу?

И все-таки я решился. Набрав в легкие побольше воздуха, торопясь и запинаясь, я рассказал Ван Хельсингу и о "тревожном сне", и о том, что он приехал сюда не просто так, а потому, что я был избран судьбой помочь ему в некоей тайной борьбе.

На протяжении моей речи меня неоднократно заливала краска смущения. Не так-то легко открывать душу и рассказывать о своих весьма иррациональных мыслях, да еще тому, кто сам окружен чем-то странным и иррациональным. Однако Ван Хельсинг слушал меня с уважительным вниманием, без малейшего намека на скептицизм. Полагаю, он поверил всему, что от меня услышал.

Исповедь моя заканчивалась так:

– Я всегда считал, что все это – глупые мальчишеские фантазии, над которыми я сам буду смеяться, когда вырасту. Но с годами я еще сильнее утвердился в своей правоте. Должно быть, вы заметили, профессор, что я умею читать в сердцах людей. Впервые увидев вашу жену, я сразу разглядел ее истинный облик. Ваше сердце – самое чистое и наиболее заслуживающее доверия. И если есть способ помочь вам, то, каким бы опасным он ни был, я сочту за честь оказать вам поддержку.

Некоторое время мы оба молчали. По лицу Ван Хельсинга я понимал, что он глубоко тронут и не менее глубоко встревожен моим предложением. Потом он с какой-то грустной торжественностью произнес:

– Друг мой, я должен всесторонне обдумать ваши слова. Не волнуйтесь, сегодня я никуда не уеду. Завтра утром я сообщу вам о своем решении.

Потом он подошел к чемодану и извлек оттуда какую-то блестящую вещицу.

– А пока я очень прошу вас надеть это на шею и носить не снимая.

Я подставил ладонь, и Ван Хельсинг опустил на нее золотое распятие на длинной цепочке. Металл холодил кожу. Мне захотелось спросить, зачем это нужно, но я боялся разрушить новый уровень доверия, который только-только начал складываться в наших отношениях с профессором. Я молча надел распятие на шею и спрятал его под одеждой.

Чувствовалось, профессору хочется остаться одному. Прежде чем уйти, я пригласил его на завтрак. У двери я все же не удержался и, повинуясь снедавшему меня любопытству, поинтересовался:

– Скажите, профессор, вы и в самом деле верите в вампиров, которые по ночам кусают людей и пьют у них кровь?

Он с сожалением поглядел на меня и задал встречный вопрос:

– А вы, Джон, верите в лунатиков?

– Это никоим образом не зависит от моей веры, – легкомысленно изрек я, даже не вдумавшись в смысл его вопроса. – Просто лунатики существуют.

– Вот и вампиры... они просто существуют, – спокойно ответил профессор, завершая наш разговор.

Глава 8

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

4 июля

Он знает... Бедный Джон, он тоже знает об этом. Возможно, для него это не столь очевидно, как для меня, но он видел сон, схожий с моим. Это может означать лишь одно: судьба, Бог или какая-то иная сила, действующая на стороне добра, пытается предупредить нас обоих.

Такие предупреждения нельзя оставлять без внимания, ибо они означают, что опасность приближается. Как ни старался я уберечь Джона от его наследия, сколько усилий ни прикладывал, голос крови все равно привел его к истокам. Наверное, нам, европейцам, стоит признать истинность буддистского учения о "карме". Биологически и психологически Джон связан с Владом, и "карма" (мне привычнее говорить – участь) велит ему помочь отцу в освобождении своего рода от многовекового проклятия.

Значит, моя интуиция меня не обманула и мы не зря приехали сюда. Теперь я просто не решусь оставить Джона одного. Не имею права.

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

13 июля

Мы уже целую неделю в Лондоне. Никогда прежде я не ощущала себя настолько живой, как сейчас! Я живу в полном смысле этого слова! Очевидно, Элизабет сказочно богата, ибо исполняет малейшие мои прихоти с заботой матушки, не смеющей ни в чем отказать своему избалованному чаду. Я и в самом деле ощущаю себя девчонкой, которой взрослые устроили волшебный праздник. С этим чувством я хожу по модным магазинам, посещаю лучшие обувные ателье и везде примеряю все самое красивое и дорогое. Ни в моей жалкой смертной жизни, ни потом я даже мечтать не смела о таком количестве платьев, шляп, туфель и перчаток, которые я успела накупить здесь всего за неделю.

Везде, где бы я ни появилась, ко мне относятся как к настоящей леди, здешнее общество (я бы написала, мои жертвы) принимает меня с распростертыми объятиями. Впрочем, леди – это слишком скромно. Принцесса. Неделю назад в Лондон приехали графиня Надаши и принцесса Дракул. Я пыталась спорить с Элизабет по поводу своего титула, ведь правильнее было бы именовать меня княжной. Но она со смехом объяснила мне, что английский язык не различает подобных тонкостей. Для англичан господарь Валахии – все равно что король, поэтому я могу смело именоваться принцессой. До чего здесь придают значение титулам! Как все лебезят перед нами!

Мы купили дом в самой богатой части Лондона – просторное chateau[20] во французском стиле, и Элизабет сразу же наполнила наше жилище слугами. Для поездок у меня есть на удивление обаятельный кучер Антонио. Он мулат, сын негритянки и итальянца. Ради развлечения я флиртую и кокетничаю с ним. Он принимает все за чистую монету и невероятно горд вниманием, оказываемым ему светской дамой. Еще бы: обычный кучер и принцесса... Знал бы бедняга, с кем он амурничает!

Но дом... до чего же прекрасно наше лондонское жилище! Оконные стекла из горного хрусталя превращают солнечный свет во множество маленьких радуг. Полы и стены украшают роскошные турецкие ковры. А сад! В нем важно расхаживают павлины, благоухают все мыслимые и немыслимые цветы, журчат фонтаны и стоят прекрасные копии античных статуй Бахуса, Пана и Афродиты...

Для англичан особы из высшей венгерской и румынской знати – своеобразная экзотика, новое и увлекательное развлечение. Наш дом постоянно полон гостей, которых мы угощаем (не забывая угощаться сами!) восхитительными французскими пирожными – маленькими и прихотливо украшенными. Помню, как у меня текли слюнки, когда я видела их в витринах венских кондитерских.

Да, я поглощаю эти бесподобные пирожные, запивая их... лондонской элитой. В основном лощеными джентльменами, которым не терпится остаться со мной наедине. Бедняги! Викторианская мораль держит их, что называется, впроголодь. Я не изображаю из себя недотрогу и не читаю им проповедей о благочестии. Они получают от меня то, что жаждут... а потом наступает мой черед. Я еще никогда не была так сыта, как сейчас.

Однако стоит мне подумать о грядущем появлении Влада, как мою блистательную и беззаботную жизнь затягивает мрачная и угрюмая завеса. Он наверняка попытается нанять смертных для расправы с нами (аналогичным образом мы пытались сделать Харкера его палачом). Англичанина мы оставили в Будапеште на грани помешательства. Он бредил, словно в лихорадке. Думаю, Харкер еще не скоро очнется. Элизабет предусмотрительно стерла из его памяти все, что касалось нас, оставив лишь воспоминания о Владе. Родные Харкера решат, что по пути из Трансильвании он тяжело заболел и от этого у бедняжки помутился рассудок, и поэтому, когда он наконец более или менее окрепнет и доберется до своего Эксетера[21], его состояние ни у кого не вызовет подозрений.

Мы найдем способ вытащить его в Лондон.

Я столько лет мечтала оказаться в этом замечательном городе (хотя и достаточно грязном), что мне ненавистна сама мысль о вторжении в мое счастье. Меня так и тянет сказать Элизабет: "Давай, сражайся с Владом, своди свои счеты, а меня оставь в покое!"

Элизабет, как и я, наслаждается лондонской жизнью (правда, в последние два дня она выглядит чем-то озабоченной). Иногда мы с ней вместе развлекались с мужчинами, домогавшимися меня. Но вчера и сегодня она избегала моего общества. Элизабет окружила себя чрезвычайно плотным барьером, и я так и не смогла определить, где она находится. Полагаю, она готовится к неизбежному столкновению с Владом или взывает к помощи Владыки Мрака. Потом она все-таки появилась, но лицо ее было непривычно угрюмым, а сама она – столь же непривычно молчаливой. Я напомнила ей, что мы собирались проехаться по магазинам. Элизабет сослалась на неотложные дела и предложила мне ехать одной. Похоже, она намеренно выпроваживала меня из дома.

Сегодня повторилась та же история. Элизабет со мной не поехала. Я не слишком опечалилась, поскольку могу развлечь себя и сама. Домой я вернулась довольно поздно. Элизабет в комнатах не было. И вдруг я почувствовала, что найду ее в подвале. Так оно и оказалось. Элизабет распаковывала и расставляла весьма странные предметы, которые прислали из ее венского дома.

Меня даже сейчас передергивает при воспоминании о том, что я увидела... Моему взору предстала Железная Дева – выполненная из металла статуя, высотой и пропорциями повторявшая обнаженное женское тело. Ее груди были нарочито выставлены вперед, а соски окрашены в тошнотворный красный цвет. Из ухмыляющегося рта торчали белые, желтые и уже почерневшие человеческие зубы. С головы ниспадали тонкие нити золотой проволоки, изображающие волосы. Такие же проволочные волосы красовались на лобке статуи.

Поблизости стояло отвратительное сооружение: узкая цилиндрическая клетка, внутрь которой могла поместиться женщина. Из прутьев клетки торчали длинные острые шипы, обращенные внутрь. Любой (точнее, любая, ибо клетка явно предназначалась для женщин), кто оказывался внутри, вскоре сам себя насаживал на эти жуткие шипы. Я в молчаливом ужасе наблюдала, как Элизабет руководит действиями Дорки и еще одного слуги, стоявшего на стремянке. Он прикрепил к потолку металлическое колесико блока, через который перебросил веревку. Один конец веревки они привязали к верхним прутьям клетки. Потом слуга взялся за другой конец и проверил, насколько легко эта пыточная камера поднимается и опускается.

– Что это такое? – дрожащим голосом спросила я. Конечно же, я и так понимала предназначение страшной клетки. Однако мне нужно было услышать объяснение Элизабет.

Улыбающаяся Элизабет отвлеклась от дела и повернулась ко мне. Глаза ее сияли, как у ребенка, которому не терпится поиграть с хитроумной игрушкой.

– Добро пожаловать в нашу маленькую подземную тюрьму, дорогая Жужанна.

От ее угрюмости не осталось и следа. Казалось, Элизабет искренне обрадовалась моему появлению. Она притянула меня к себе и крепко поцеловала в губы.

Я замерла в оцепенении и никак не реагировала на ее ласки. Я всегда ненавидела "театр смерти" Влада и его гнусное обыкновение жестоко и изощренно мучить своих жертв. Разумеется, я и сама не была невинной овечкой. Я убивала других, чтобы жить, не особо сожалея о загубленных душах. Но у меня никогда не было склонности к истязаниям. Достаточно того, что мои жертвы навсегда расставались с жизнью. Едва став вампиршей, я поклялась себе: смерть они будут встречать только в радостном и блаженном состоянии.

По большей части так оно и было. Поэтому, увидев орудия пыток и лихорадочный блеск в глазах Элизабет, я испытала панический ужас. До сих пор я считала ее доброй и благородной женщиной, способной на сострадание к тем, чья кровь служила ей пищей. Неужели я вырвалась из рук Колосажателя лишь за тем, чтобы стать верной спутницей жестокой садистки?

В ответ на мою холодность Элизабет весело засмеялась и обняла меня за талию.

– Жужанна, глупенькая, не бойся этих игрушек! Они – не более чем инструменты. Средства для достижения цели.

Прижавшись губами к самому моему уху (чтобы не слышали слуги), она шепотом добавила:

– Дорогая моя, любимая моя Жужанна. Со временем ты все поймешь. Не торопись делать выводы, пока не увидишь сама...

– Я не желаю ничего видеть, – сердито молвила я и высвободилась из ее объятий.

Больше никто из нас не упоминал о "пыточном подвале". Не хочу даже думать об этих ужасах, тем более что стоит мне вспомнить о Железной Деве или клетке с шипами, как все очарование лондонской жизни пропадает. А мне так хорошо в этом городе. Я люблю Элизабет. Сегодня вечером мы замечательно поужинали в ресторане, где познакомились с людьми из высшего общества: баронетом, лордом и их женами. Нам подали устриц, веллингтоновскую говядину[22], сливочный бисквит и шампанское. Сказочное наслаждение!

Я пообещала себе, что не стану делать скоропалительных выводов относительно "игрушек" Элизабет, пока не увижу, для чего она их использует.

Трудно, конечно, вообразить, будто они могут служить каким-то добрым целям, но я все же должна доверять своей благодетельнице...

* * *

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

21 июля

Побеседовав с Ван Хельсингом относительно своего пациента по фамилии Ренфилд, я согласился на сеанс гипноза, который профессор намеревается провести с этим "пожирателем живности". Почему-то личность и поведение Ренфилда заинтересовали профессора. Возможно, я делаю слишком смелое допущение, но мне кажется, что Ван Хельсинг усматривает какую-то связь между этим пациентом и... вампирами. Профессор находится здесь уже почти два месяца, но за все время лишь пару раз говорил со мной о своей "миссии", и то в весьма расплывчатых выражениях. Я до сих пор не могу убедить себя в том, что вампиры действительно существуют. Думаю, я по-настоящему поверю в это лишь в том случае, если получу неопровержимые доказательства.

Вчера я до позднего вечера раздумывал об этом несчастном "пожирателе живности" (или, если угодно, зоофаге) и никак не мог предположить, что мысли о нем будут иметь такие странные последствия. Отправившись спать, я моментально заснул и увидел необычайно яркий сон. Мне приснился Ренфилд, изрыгавший из себя окровавленных полупереваренных воробьев, кошек, крупных собак и даже... лошадь, которая выскочила из его глотки почти целехонькой. Вокруг него в воздухе плавало множество птичьих перьев, разрисованных кровью, причем узоры отличались необычайной прихотливостью, какую не встретишь в природе.

Неожиданно на Ренфилда упала чья-то громадная тень. Я сразу вспомнил о Тьме из своих предыдущих снов, о которых рассказывал профессору. Тьма окутала зоофага со всех сторон и поглотила. Сон поверг меня в неописуемый ужас. Он стал еще сильнее, когда я разгадал значение сна.

Тьма подобна Ренфилду, только вместо воробьев и бабочек она пожирает человеческие души. Тьма – пожирательница жизней. Она уничтожает людей: одного за другим, одного за другим. Ей не нужен Ренфилд. Она стремится поглотить Ван Хельсинга... и меня.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

24 июля

Дракула все ближе. Об этом говорит моя интуиция и кое-какие факты. Когда Джон рассказал мне про Ренфилда – своего пациента, который сравнительно недавно вдруг начал ловить и пожирать живьем насекомых и даже мелких птиц, – я сразу подумал, что дело здесь отнюдь не в обострении душевной болезни. Влад приближается, и Ренфилд попал под его влияние. Я попросил Джона позволить мне провести с его пациентом гипнотический сеанс. Джон согласился.

По моим предположениям, Влад должен был появиться в Лондоне еще две недели назад. Но пока что Герда никак это не подтвердила. Восторженным голосом Жужанны она говорит только о таинственной Элизабет – непонятной для меня особе, не являющейся ни смертной женщиной, ни вампиршей. Вопросы про Влада неизменно вызывают у нее недовольную усмешку:

– Фу! Чего о нем думать раньше времени? И так скоро уже появится...

Я нахожу этому лишь единственное объяснение: между Владом и Жужанной произошла размолвка, и они отправились в Англию каждый своим путем. Такой поворот событий существенно осложняет дело (мысль об этом на какое-то время привела меня в полнейшее смятение), поскольку Влад может отправиться в любой город Англии или вообще в другую страну.

Впрочем, нет, из слов Жужанны следует, что "скоро уже появится". Я твердо уверен: она в Лондоне. Пока мне не известно, где именно, но я должен узнать об этом как можно скорее и найти ее раньше, чем она разыщет меня.

* * *

8 августа

Наконец-то! Днем я услышал от Герды: "Он здесь". Это все, что я сумел из нее выудить. Затем Герда подтянула колени к подбородку и отвернулась, надув губы. Совсем как девчонка, для которой кончилась беззаботная жизнь, поскольку приехал кто-то из ненавистных ей взрослых. Известие о прибытии Влада заставило меня вздрогнуть (едва ли жители Лондона представляют, какой опасности они отныне подвергаются), и в то же время, глядя на Герду, я не мог не улыбнуться. Сейчас моя жена целиком копировала позу, жесты и слова Жужанны. Эта "детская" сердитость вампирши меня удивляет, хотя слова, употребляемые ею (и повторяемые Гердой), вполне взрослые. Все замечания касательно Влада делаются исключительно пренебрежительным тоном. Больше всего Жужанна опасается за свою свободу. А ведь когда-то она обожала и боготворила Влада! Значит, моя догадка оказалась верной: между ними произошла размолвка.

Но намерен ли Влад помириться с Жужанной и вообще встретиться с нею? Его путешествие в Лондон заняло более месяца, следовательно, он ехал морем.

– Где он сейчас? В Лондоне?

Этот вопрос я задавал Герде несколько раз, пытаясь добиться от нее ответа. Она молчала и только отрицательно мотала головой.

Мне лишь остается надеяться, что Влад все-таки помирится с Жужанной, в противном случае моя задача значительно осложнится. Если Жужанна потеряет его из виду, я пропал.

* * *

24 августа

Из обрывочных сведений, которые мне удалось получить от Герды, получается, что Жужанна обитает где-то близ Ист-Энда или Пиккадилли. Я тщательно обследовал те места, перемещаясь то в кебе, то пешком, но до сих пор не обнаружил ничего, что годилось бы вампирам для устройства их логова. Это самая богатая часть Лондона, где живут люди из высших слоев английского общества: аристократия, банкиры, промышленники. Там нет ни кладбищ, ни полуразрушенных церквей – словом, никаких мрачных и угрюмых мест, соответствующих вкусам и привычкам Влада.

Пока мне остается только гадать, где, в каком месте произойдет его встреча с Жужанной. Может случиться и так, что я буду вынужден выслеживать каждого из них по отдельности. Этого я опасаюсь больше всего.

Надеюсь, однако, что мне не придется воевать на два фронта. Влад в Лондоне, в этом меня убедил странный случай, произошедший вчера вечером. У Ренфилда – того самого "пожирателя живности", о котором я уже писал, – случился припадок лунатизма. Он перемахнул через стену и убежал на территорию соседнего поместья (к счастью, он не успел никого там напугать). Я услышал шум, а поскольку "келья" у меня без окна, вышел узнать, что случилось. Через некоторое время, когда запыхавшийся Джон вернулся в лечебницу, он все мне рассказал.

Более всего мое внимание привлекли некоторые фразы, которые Ренфилд произносил в своем сомнамбулическом состоянии. Он говорил, что приехал "хозяин", чьи повеления он готов безоговорочно выполнять. По словам Джона, Ренфилд говорил примерно следующее:

– Я поклонялся тебе, еще когда ты был далеко. Теперь ты близко. Приказывай. Я жду твоих повелений...

Впервые увидев этого пациента, я сразу понял, что он обладает необычайной восприимчивостью, присущей практически всем душевнобольным (прости меня, дорогая Герда, но и тебе тоже). Ренфилд ощущает близость вампира, вводя его образ в свой искаженный мир. Но в данном случае положение намного серьезнее. Мы должны внимательно следить за Ренфилдом, ибо он заявил о своей готовности служить Владу. Этот лунатик, пожирающий мух, потенциально становится очень опасен для нас.

Полагаю, что Влад находится не так уж и далеко от Парфлита, возможно, в Лондоне и вместе с Жужанной. Завтра, во время гипнотического сеанса с Гердой, попытаюсь проверить это предположение.

30 августа

Все указывает на разрыв между Жужанной и Владом и на то, что теперь они живут отдельно друг от друга. Сколько я ни расспрашиваю Герду, она отказывается говорить о нем.

Теперь мне ясно, что Жужанна обитает в Лондоне и делит жилище только с Элизабет. Но если ее презрение к Владу столь велико (я склонен думать, что так оно и есть), зачем ей было ехать в Лондон? Почему она не выбрала какой-нибудь другой большой европейский город?

Все это вдвойне усложняет мою миссию. Я могу узнавать о маневрах Влада только через Герду, а она молчит. Страшно подумать: вампир разгуливает где-то поблизости, наверняка уже появились первые жертвы, а я не в состоянии вмешаться и прекратить его кровавые трапезы.

Нужно будет подвергнуть Ренфилда интенсивному гипнозу. Иного выхода я не вижу. Возможно, его воспаленный мозг хранит нужную нам информацию.

* * *

1 сентября

Небольшие изменения в поведении Герды. Когда я ввожу ее в гипнотический транс, она становится удрученной и сердитой. Похоже, Жужанна поссорилась и с Элизабет. Теперь, слыша имя своей "возлюбленной", она реагирует на него, как и на имя Влада, – потоком яростных проклятий. Но где сейчас находится Жужанна, Герда не говорит.

Еще одна интересная деталь. Сыпля проклятиями в адрес Влада, Жужанна упоминает о каком-то "манускрипте" или "свитке". Подробностей о нем она не сообщает, однако по тону и выражению лица (повторяю, Герда в точности копирует Жужанну) чувствуется, что она хочет во что бы то ни стало завладеть этим документом или сделать так, чтобы он не попал к Владу.

* * *

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

3 сентября

Сегодня мы с Ван Хельсингом отправились в Хиллингем, чтобы нанести Люси Вестенра чисто профессиональный визит (он настоятельно попросил меня взять его с собой, правда, я сообщал Арту Холмвуду, что собираюсь приехать вместе со специалистом). Бедная девушка! Когда я увидел, в каком она состоянии, у меня сердце едва не разорвалось на части. Люси страшно исхудала, превратившись в хрупкий прутик. У нее та форма малокровия (причем сильнейшего), которая унесла немало молодых жизней. Но даже болезни не удалось нанести сколько-нибудь заметный урон красоте Люси. Окно в спальне было открыто, и сквозь него лился яркий и теплый солнечный свет. Печально видеть, что слабость не позволяет девушке насладиться последними днями уходящего лета. Люси предстала перед нами в белом платье, расшитом белыми атласными нитями. Ее темно-рыжие волосы были стянуты большим белым бантом, как у школьницы. А солнце делало их совершенно необыкновенными, ибо его лучи зажигали на прядях золотые искорки.

Люси лежала в шезлонге, утопая в подушках. Несмотря на теплый день, ее ноги были укутаны шерстяным пледом. Второй плед укрывал ее плечи. Когда служанка ввела нас в спальню, Люси даже не подняла головы и с заметным усилием протянула нам руку. Но даже в таком состоянии она, несомненно, очаровала Ван Хельсинга... и, разумеется, меня.

Уверен, что и профессор тоже понравился ей, хотя он вновь нацепил на себя личину рассеянного иностранца, попирающего все нормы английской грамматики. Было бы значительно лучше, если бы он не прибегал к этой клоунаде, по крайней мере, в моем присутствии. Мне больно видеть, как один из умнейших и образованнейших людей прикидывается шутом. Иногда Ван Хельсинг изобретает такие обороты речи, что мне просто не удержаться от смеха (вдобавок он как будто намеренно выбирает самые неподходящие моменты!).

Тем не менее Люси было приятно разговаривать с профессором. Когда настало время врачебного осмотра, я счел это благовидным предлогом и отправился бродить по саду. Слушать, как он бормочет и коверкает слова, осматривая Люси, – это уже слишком.

Вскоре после осмотра мы покинули Хиллингем и, сев в двуколку, отправились на вокзал. От шутовства профессора не осталось и следа. Обеспокоенный взгляд Ван Хельсинга красноречивее любых слов подтвердил худший из моих страхов: Люси смертельно больна.

– Неужели это так серьезно? – все-таки спросил я.

Мы ехали через парк. День был по-летнему великолепен.

Сияло солнце, приятный ветерок овевал лица, в еще зеленой, сочной листве весело распевали птицы. Но мне было не до окружающих красот. У меня внутри все похолодело. Неужели сейчас я услышу подтверждение того, о чем боялся даже подумать? Неужели у Люси – злокачественное малокровие? Но услышанное мною... Если бы это сказал не Ван Хельсинг, а кто-то другой, я посчитал бы подобный ответ дурацкой и неуместной шуткой. Профессор заговорил не сразу. Он посмотрел по сторонам, затем перевел взгляд на кудлатую голову кучера и только потом сказал:

– Да, это серьезно. Она укушена.

– Укушена? – недоуменно переспросил я, поначалу восприняв его ответ в сугубо медицинской плоскости. – Но как мог...

Я хотел спросить: "Но как мог укус вызвать столь значительную потерю крови?" Да и рана от такого укуса ни в коем случае не осталась бы незамеченной. Я категорически не хотел принимать в расчет рассуждения профессора о вампирах, по-прежнему относя их к разряду недоказанных. Однако по лицу Ван Хельсинга я понял, что речь идет об одном из этих существ: вампир прокусил Люси шею и высосал немало ее крови.

Мое недовольство и раздражение не ускользнули от профессора. Он сочувственно посмотрел на меня и негромко спросил:

– Вы до сих пор не верите в них, Джон? Точнее, вы так и не поверили сердцем, что они существуют?

Голубизна неба, шелест листвы, птичье щебетание – на все это вдруг легла какая-то зловещая тень. Мир стал совсем не таким, каким казался. Красота, окружавшая нас, была лишь успокоительным фасадом, за которым скрывалось зло.

Когда я впервые услышал от Ван Хельсинга о вампирах? Кажется, в первые же дни после его приезда. Я не склонен считать профессора жертвой собственных заблуждений, но мой разум по-прежнему отказывается принимать этих существ как часть этого мира. И в то же время я не могу отмести и объявить полной чепухой свои тревожные сны, не могу заглушить в себе голос интуиции. Что же сделать? Отмахнуться от диагноза, который поставил Люси мой друг и наставник, и заявить, что не желаю даже слышать о подобной ерунде? Или же отбросить собственный скептицизм? Расскажи я кому-нибудь из коллег-медиков о своей способности ощущать человеческую ауру, меня тут же подняли бы на смех или, хуже того, сочли сумасшедшим. Я решил воздержаться от каких бы то ни было заявлений, ибо во всем, что не касалось вампиров, профессор безусловно являлся человеком здравомыслящим.

Но признать его утверждение значило бы распахнуть разум навстречу неописуемому ужасу.

– Да, профессор, мне до сих пор трудно это принять. Но я верю вашим словам. И если сказанное вами – правда, как и чем мы должны помочь Люси?

Ван Хельсинг не ответил, а приложил палец к губам и выразительно поглядел на спину кучера. До самого вокзала мы ехали в тягостном молчании.

К счастью, поезд оказался полупустым, и мы легко нашли место, где можно было разговаривать, не опасаясь чужих ушей.

– Мне нужно будет уединиться, – сообщил профессор, когда мы возобновили беседу. – Знаете ли вы такое место, где в течение хотя бы трех дней меня бы никто не потревожил?

– У меня есть загородный дом. Думаю, он вполне отвечает вашим требованиям. Уж там ни одна живая душа не нарушит вашего уединения.

Ван Хельсинг облегченно вздохнул.

– Замечательно.

– Но прежде чем дать вам ключи, вы должны ответить на два моих вопроса.

Профессор промолчал. Чувствовалось, мое требование пришлось ему не по душе, но он не стал возражать и, судя по всему, был готов удовлетворить мое любопытство.

– Почему вы настолько уверены, что Люси укусил вампир? И второе: почему вам вдруг понадобилось уединяться?

Мои вопросы не отличались тактичностью (особенно второй), но уж если мы по-настоящему решили противостоять этому злу, нормы приличия нам будут только мешать.

Профессор вздохнул. Он как будто заранее знал: я не сумею не то что поверить его словам, но даже понять их.

– Ответ первый: это мое интуитивное ощущение и не более того. Ответ второй: я должен принять необходимые меры для спасении жизни мисс Вестенра. И еще я должен попытаться с ее помощью выследить Влада.

Влад? Где-то я уже слышал это имя. Вспомнил! Это было во время того сеанса гипноза, который я испортил своим вторжением.

– Так Влад и есть вампир? – обратился я к Ван Хельсингу.

– Один из них. Есть еще вампирка по имени Жужанна, а также некая особа, которую зовут Элизабет. О ее природе я пока ничего толком не знаю.

Профессор наморщил лоб.

– Джон, мне сейчас пришла в голову одна мысль. Перед тем как отправиться в ваш загородный дом, я хотел бы провести сеанс гипноза с Ренфилдом. Вы не согласитесь мне помочь? Ваш пациент непредсказуем, и дополнительная пара рук надежного человека будет отнюдь не лишней. Скажу вам откровенно: Ренфилд имеет настолько тесную связь с миром зла, что я не удивлюсь, если психически он связан с Владом. Возможно, я сумею выудить из Ренфилда все необходимые сведения, и тогда мне и вовсе не понадобится уезжать.

Я согласился. Вернувшись в лечебницу, я сразу же отправился в палату к Ренфилду, чтобы взглянуть, в каком он состоянии. К сожалению, пациент был излишне возбужден, и мы решили отложить сеанс. Профессор выбрал время – сразу же после захода солнца. Поскольку в его палате не было окна, он попросил меня постучаться к нему минут за пятнадцать до этого.

В оставшиеся часы я написал и отправил письмо Арту. Оно было более чем на две трети выдумкой. Я живописал доктора Ван Хельсинга как крупного голландского специалиста по заболеваниям крови, но о поставленном диагнозе сообщил несколькими обтекаемыми фразами. Боюсь, мое письмо лишь встревожит и насторожит Арта, хотя кое-какие крупицы истины он и мог бы обнаружить между строк (но для этого нужно верить в существование вампиров и знать об их повадках). Родители привили мне убеждение, что джентльмену непозволительно опускаться до лжи. Но как воспринял бы Арт эту "чистую правду"? Скорее всего, посчитал бы, что его старый друг Джон и крупный голландский специалист оба спятили, и лучше держаться от них подальше. Да, я ревную Арта к Люси, но все равно не смог бы нанести ему такой жестокий удар. Думаю, даже если бы Ван Хельсинг вдруг потребовал от меня рассказать Арту о реальном положении вещей, я бы не решился поведать другу обо всех этих ужасах. По договоренности с профессором, я предварительно дал ему прочитать это письмо. Кажется, Ван Хельсинг получил массу удовольствия, вдоволь поиздевавшись над всеми эпитетами, которыми я его наградил. Согласно нашему замыслу, и у Арта, и у других людей должно сложиться впечатление, будто мы постепенно замечаем какие-то странные признаки, но не называем их и не делаем выводов. Выводы пусть все делают сами. Профессор считает, что тогда не нужно будет тратить дополнительное время и силы, убеждая людей в существовании вампиров.

Про себя могу сказать лишь одно: если раньше меня и интересовали такие вещи, как ясновидение, психическая связь и прочее, то события сегодняшнего дня полностью отбили всякий интерес к ним. Я словно заперт внутри некоего странного, фантастического сна, каждый эпизод которого пугает меня не меньше, чем тот сон о всепоглощающей Тьме...

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

3 сентября

Уитби![23] Очаровательная (невзирая на свое состояние) мисс Вестенра рассказала, что ее странное недомогание началось примерно в середине августа. Она приехала в Уитби, чтобы отдохнуть на побережье. Судя по словам девушки, первые симптомы болезни проявились почти сразу же после появления в гавани «корабля-призрака». Значит, Влад высадился на берег в этом городке и пробыл там неделю, прежде чем направиться в Лондон, где его вновь потянуло к своей жертве.

Джон может сколько угодно делать вид, что "мисс Люси" – просто его знакомая, но по лицам обоих я легко догадался: это она глубоко ранила сердце самонадеянного парня, категорически отвергнув его ухаживания. Когда он отправился бродить по саду, я предпринял все доступные мне меры для защиты спальни Люси. Найдя укромное место, я положил туда маленькое серебряное распятие. Девушка скептически относится к религии, поэтому я даже не пытался уговорить ее надеть крестик на шею. С чесноком будет проще. Когда из Амстердама прибудет посылка с цветками чеснока, я расскажу об их лечебных свойствах, и это не вызовет подозрений или насмешек.

Мне пришлось действовать очень быстро. Наверное, со стороны моя спешка выглядела весьма забавно, хотя ни тогда, ни сейчас у меня желания посмеяться не возникало. С разрешения Люси я погрузил ее в глубокий гипнотический транс, убедив девушку, что так я сумею больше и подробнее узнать о причинах странной болезни.

После того как я задал ей все вопросы, касавшиеся Уитби и "большой птицы, которая била крыльями по стеклу", и получил достаточно подробные ответы, я не сразу вывел мисс Вестенра из транса. Она лежала с закрытыми глазами. В это время я проделал ментальное упражнение (говоря старинным языком – наложил заклинание), позволившее мне двигаться бесшумно. Держа в руке распятие, я взобрался на радиатор водяного отопления и, вытянувшись во весь рост, засунул "амулет" в щель между оконной рамой и стеной (все ответы Люси указывали, что вампир появлялся через окно). Помимо распятия, я незаметно разместил в этой же щели насколько головок чеснока.

А что, если Люси вдруг раньше времени выйдет из транса? Или в ее спальню неожиданно войдет служанка? Как я раньше об этом не подумал? Нужно было вначале сделать себя невидимым. Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, включая и ту, что я слишком поздно спохватился...

Сейчас воспоминания о стоянии на радиаторе вызывают у меня улыбку, но в тот момент мне стало страшно. К счастью, меня никто не увидел. Надеюсь, что принятых мною мер пока будет достаточно. Я дам телеграмму своему другу Вандерполю в Харлем и попрошу его как можно быстрее прислать сюда цветы чеснока. Этому человеку я полностью доверяю, к тому же его посылка избавит меня от необходимости объясняться с кем-нибудь из английских фермеров.

Жаль, что мне не удалось напрямую спросить Люси про Влада и его местонахождение (я знал, что служанка дежурит под дверью, готовая при первом подозрительном звуке или шорохе ворваться в спальню мисс Вестенра). Возможно, я еще сумею это сделать, когда повезу цветы чеснока... А пока попробую "разговорить" Ренфилда.

* * *

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

4 сентября

Ну и денек! Еще до восхода солнца я отпустил дежурного санитара, чтобы никто не узнал о визите профессора в палату Ренфилда. Ван Хельсинг считает нашего "зоофага" связанным с вампиром и надеется выведать у него какие-либо полезные сведения о перемещениях Влада.

Я вошел первым. Ренфилд спокойно спал. Я подал сигнал профессору. Тот приблизился к кровати и, к моему удивлению, сумел почти мгновенно загипнотизировать Ренфилда.

– Где вы находитесь? – с непривычной для меня властностью в голосе спросил Ван Хельсинг.

– Не знаю, – удивительно степенным, полным достоинства голосом ответил Ренфилд.

Должен отметить: когда этот пациент спокоен, он ведет себя достаточно воспитанно и выглядит вполне культурным человеком, если не считать всклокоченных волос и такой же неопрятной бороды. (Мы не отваживаемся дать ему в руки расческу, не говоря уже о бритве, а санитарам никак не удается привести внешность Ренфилда в подобающий вид – он быстро теряет терпение и начинает вырываться из рук.) Но если бы причесать его седые волосы и сбрить начинающую седеть бороду – перед нами предстал бы человек с аристократическими чертами лица и умными серо-стальными глазами, над которыми нависают густые черные брови. Жена Ренфилда утверждает, что ее мужу пятьдесят девять лет, но тело его лишено признаков дряхлости. Ренфилд хорошо сложен, мускулист и очень силен физически (теперь это могут подтвердить не только санитары, но и мы с Ван Хельсингом).

– Постарайтесь рассказать о том, что вас окружает, – велел Ренфилду профессор.

– Кажется, я нахожусь в закрытом ящике. Вокруг – совсем темно и тихо. Только слышно, как поют птицы.

Словно по сигналу, в эту минуту за окном послышалось щебетанье малиновки. Мы с Ван Хельсингом улыбнулись этому совпадению.

– Вы сейчас в Лондоне? – осведомился профессор.

Похоже, вопрос смутил Ренфилда. Не открывая глаз, он морщил лоб и медлил с ответом.

– Нет... да... не знаю. Что вы понимаете под словом "Лондон"?

Теперь настал черед профессора удивиться неожиданному повороту беседы.

– Город. Лондон – это самый большой город в Англии.

– Ну конечно! – раздраженно ответил душевнобольной. – Я знаю, что такое Лондон! Я просто не знаю...

В это время вдалеке прокричал петух. Ренфилд вдруг спрыгнул с кровати и молнией метнулся к профессору. Прежде чем я успел шевельнуться, Ренфилд сдавил своими ручищами шею профессора и принялся его душить. Ван Хельсинг, обхватив запястья безумца, пытался оторвать от себя его цепкие руки. Лицо профессора вмиг налилось кровью, затем приобрело тревожный синюшный оттенок. Ренфилд лишил его возможности дышать. Все судорожные попытки втянуть в легкие хоть глоток воздуха были безуспешными. Я вызвал звонком санитара и бросился на Ренфилда, схватив его за предплечья.

В считанные секунды (мне они показались часами) прибежавший санитар навалился на Ренфилда, прижав его к стене своим могучим телом. Вскоре пациент уже бился в смирительной рубашке. Я поспешил к профессору. Ван Хельсинг судорожно втягивал в себя воздух и осторожно массировал помятую шею. Ногти Ренфилда оставили на коже профессора длинные кровоточащие царапины. Я опасался, не сломаны ли у моего наставника шейные позвонки. Но профессор махнул рукой. Через несколько минут он уже смог говорить.

Сегодня Ван Хельсинг отправляется в мой загородный дом. Я очень волнуюсь за него. Если он прав и Ренфилдом управляют вампиры, тогда уединение может обернуться для Ван Хельсинга смертельной ловушкой.

Глава 9

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

13 августа

Пишу на борту парохода, возвращаясь в Лондон после краткой поездки в Амстердам (голландские корабли и поезда несравненно чище английских). Мысль съездить "проветриться" подала мне Элизабет. В последнее время мы обе чувствовали себя не лучшим образом. Невзирая на обильные насыщения "голубой" кровью, мои силы убывали. Да и сама Элизабет побледнела, ослабла и стала настолько раздражительной, что я старалась не попадаться ей на глаза. Меня пугают перемены в самочувствии, возможно, это проделки Влада и его гнусной магии. Лондон по-прежнему полон чудес, но я начинаю терять интерес к тому, что еще совсем недавно манило, радовало и доставляло удовольствие. Нельзя же без конца покупать новые платья. У меня и так ими забит целый шкаф. Да, они красивы, мне нравится их надевать, однако желание приобретать наряды удовлетворено. А вот беспокойство осталось...

Влад уже наверняка прибыл в Англию, но пока не появлялся ни в одном из купленных им домов. Его не было ни в Карфаксе, ни в Майл-Энде и Бермондси, ни в доме на Пиккадилли. Мы наведывались туда ежедневно, надеясь застать его, и каждый раз наши надежды рушились.

Несколько дней назад Элизабет подошла ко мне. Она улыбалась (я давно не видела ее улыбающейся), а лицо светилось решимостью.

– Влад запаздывает, и мы с тобой устали его ждать. Посмотри, в кого мы превращаемся? Но кто сказал, что мы должны каждый день терзаться мыслями: "Приедет – не приедет"? Ты бывала в Амстердаме и знаешь, где живет Ван Хельсинг. Так почему бы не похитить его средь бела дня и не привезти сюда? Если Влад узнает, что Ван Хельсинг в наших руках, это вынудит его явиться к нам на поклон.

– А почему бы просто не убить этого докторишку? – спросила я.

Я жаждала отомстить убийце маленького Яна, и перспектива расправиться с Ван Хельсингом – это было лучшее лекарство от лондонской скуки. Но Элизабет, услышав мой вопрос, неодобрительно цокнула языком.

– И чего ты этим добьешься? Если Ван Хельсинга не станет, Влад рассыплется в прах. Нет, дорогая, нам пока нужен живой Ван Хельсинг. Он, как магнит, притянет к нам Влада. Я хочу увидеть гибель их обоих, а перед этим – заставить их испить такую же чашу страданий, какую по их вине пришлось вкусить тебе!

– Что ж, согласна, – кивнула я, хотя втайне все равно намеревалась разделаться с доктором прямо в Амстердаме. – Когда поедем?

– Милая моя, нам совсем ни к чему ехать туда вдвоем. Ты поедешь одна, поскольку знаешь Ван Хельсинга в лицо, а также, где он живет. Я останусь здесь. Во-первых, мне лучше, чем тебе, известны некоторые особенности Влада, а во-вторых, кто-то ведь должен наблюдать за купленными им домами.

Мне было тягостно и тревожно оставлять Элизабет одну. Еще в замке, когда она с вожделением смотрела на Дуню, я поняла, что она может быть неверной. Почему-то я вновь подумала о "подземной тюрьме" в подвале нашего дома. Может, Элизабет не терпится пустить в ход все эти страшные орудия пыток, а мое присутствие ей мешает, отсюда и раздражительность? Она клялась мне, что ничего подобного делать не собирается, все эти "игрушки" она собирает исключительно ради развлечения. И потом, разве я видела, чтобы она хотя бы раз пустила их в ход?

Я все равно ей не верю.

Как бы то ни было, в предложении Элизабет имелось рациональное зерно, и я отправилась в путь. Выехав рано утром, к вечеру я уже стояла перед дверью амстердамского дома Ван Хельсинга. Я не стала гримироваться, а лишь надела шляпу с вуалью. Если Ван Хельсинг увидит меня, то узнает не сразу. Все, что мне требовалось, – это слегка приоткрытая дверь. Достаточно щелочки. Я проникну внутрь и нанесу ему смертельный удар (пока я ехала, желание расквитаться с ним за малыша взяло верх).

Я позвонила. Дверь долго не открывали. Я уже собиралась позвонить еще раз, но тут дверь приоткрылась, и в проеме возникла женщина в чепце. Первой моей мыслью было: "Неужели Мери так изменилась?" Потом я поняла, что это не Мери, женщина была выше и значительно толще. Может, я ошиблась домом? Или Ван Хельсинг переехал?

Тоже нет. На медной табличке значилось: "А. Ван Хельсинг, доктор медицины". Ниже по-голландски было написано что-то еще, но этот язык мне совершенно не знаком. И я ничего не поняла.

– Я хотела бы видеть доктора Ван Хельсинга, – сказала я по-английски.

Женщина не слишком дружелюбно взглянула на меня и покачала головой. Я произнесла ту же фразу по-французски – и снова никакого результата. Зато услышав ее на немецком, женщина просияла.

– Как вы замечательно говорите по-немецки! – воскликнула она, и я сразу поняла, что передо мной немка. – Но у доктора в это время нет приема.

Она указала на медную табличку, потом усмехнулась.

– Конечно, вы ведь не понимаете по-голландски!

Я тоже улыбнулась и откинула вуаль, чтобы изумить немку своей красотой и подчинить своей воле.

– Но я не пациентка, а родственница, и хотела просто навестить доктора.

Женщина огорченно покачала головой.

– Боже, как вам не повезло! Надеюсь, вы ехали сюда не издалека?

– Нет, что вы. Всего-навсего из Вены, – пошутила я, хотя мне было не до смеха.

Ван Хельсинг уехал. Скверно.

– Он уехал, – сообщила немка и тут же спохватилась.

Понятно. Ван Хельсинг запретил ей говорить кому-либо о своем отъезде. Я попыталась погрузить женщину в транс, но она упорно отводила взгляд. Упрямая особа.

Я не стала скрывать своей досады, тем более что она была совершенно искренней и в данном случае вполне уместной.

– Позвольте спросить, а куда уехал доктор?

– За границу, – нехотя выдавила из себя немка.

– Надеюсь, не в Африку? – съязвила я.

– Нет. Доктор говорил, что ему нужно побывать во многих местах. Он не посвящал меня в подробности своей поездки.

Отвечая на мои вопросы, она все время смотрела в сторону. Наверное, чтобы удобнее было врать. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее взгляде я вдруг почувствовала подозрение.

– Простите, а кем вы доводитесь доктору?

– Невесткой, – вырвалось у меня.

Немка прищурилась.

– Я давно живу в Амстердаме и хорошо знаю доктора. У него не может быть невестки, поскольку он остался бездетным.

Чертова кукла! Мне хотелось вцепиться в ее толстый загривок, но вместо этого пришлось играть в учтивость.

– Ах, простите, – непринужденно усмехнувшись, сказала я. – Моими попутчиками оказались англичане, и мне пришлось несколько часов подряд говорить по-английски. Представляете, в их языке жена сына и жена брата считаются одной и той же степенью родства, а потому их называют одинаково. Наверное, я еще продолжала думать по-английски, когда я отвечала на ваш вопрос. Конечно же, я не являюсь невесткой доктора. Я – жена его дяди, младшего брата его матери. Мой муж намного моложе Марии и...

Хорошо хоть, что я не произнесла по привычке "Мери", а то для жительницы Вены это был бы недопустимый промах.

Подозрительность в глазах немки погасла. Ее лицо потеплело и почему-то приобрело скорбное выражение.

– Ах, бедная, бедная Мария...

Я тут же изобразила искреннюю взволнованность.

– Что с ней? Неужели она умерла? Брам терпеть не может отвечать на письма. Наверное, он думает, будто состояние его матери нас не касается. Представляете, я еще давным-давно написала ему, что собираюсь приехать, а он даже не ответил.

– Боже мой, представляю, как тяжело вам узнать печальные новости от чужого человека. Госпожа Ван Хельсинг... я привыкла называть ее фрау Мария... еще жива. Но боюсь, дни ее сочтены. У нее рак.

Я поднесла обтянутую кружевной перчаткой руку ко рту и, имитируя ужас, прошептала:

– Мы так боялись... Она, должно быть, находится в больнице.

– Нет. Она лежит здесь. Может, желаете ее увидеть?

Я не торопилась отрывать ладонь ото рта, поскольку мои губы кривились в улыбке.

– Конечно. Я так давно не видела Марию.

Да, Мери. Давно мы с тобой не встречались. Надеюсь, сейчас ты мне расскажешь, куда отправился твой сыночек. Немка, надо полагать, исполняла обязанности сиделки и, естественно, ничего не знала о том, чем двадцать с лишним лет занимается наш дорогой Брам.

Наконец сиделка соизволила впустить меня внутрь дома и, едва закрыв дверь, стиснула мою ладонь (в Англии такое рукопожатие сочли бы верхом неприличия) и несколько раз сильно встряхнула, попутно представившись как фрау Келер. Прихожая вела в полутемный коридор, заваленный книгами. Книг было больше, чем полок, и потому часть их лежала просто на полу, образуя башни и пирамиды. Любезная фрау провела меня через довольно пыльную комнату (там тоже господствовали книги) к лестнице. У ступеней немка обернулась ко мне:

– Я вначале взгляну, не спит ли фрау Мария. А как вас представить?

"Миссис Уиндем", – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватилась. Едва ли скрытный Ван Хельсинг рассказывал сиделке об английском происхождении своей матери. Не желая попасть впросак, я сказала:

– Фрау Келер, не надо меня никак представлять. Давайте сделаем Марии маленький сюрприз. Я войду, и она меня узнает.

"А теперь иди и не мешай мне", – мысленно приказала я фрау Келер.

– Конечно, конечно, – согласилась немка. – Думаю, ей будет очень приятно.

Приподняв мясистыми пальцами подол своего платья, фрау Келер стала грузно подниматься по ступенькам. Потом открылась и мягко закрылась дверь наверху. Я осталась одна.

Пока я ждала, я заметила в нише между книжных полок закрытую дверь и почувствовала, что мне необходимо оказаться по другую сторону этой двери. Мне было достаточно замочной скважины, чтобы проскользнуть внутрь. Я попала в кабинет нашего дорогого доктора. Разумеется, и здесь было огромное количество книг, но все оказались посвящены тайным знаниям. Да, храбрый истребитель вампиров не терял времени даром и серьезно подошел к изучению магии. Потом мое внимание привлек массивный дубовый письменный стол, точнее – лежащие на нем бумаги и несколько телеграмм. Возможно, они укажут мне местонахождение Ван Хельсинга. Увы! Дверь наверху открылась, и фрау Келер столь же грузно затопала по ступенькам вниз. Я успела выскользнуть из кабинета и очутиться там, где стояла.

– Простите, что заставила вас ждать. Пришлось ввести фрау Марии морфий. Сейчас она не спит, и вы можете к ней подняться. Только не удивляйтесь, если она вас не узнает. Такое с ней бывает. Говорит она мало и не всегда разборчиво, поэтому прошу вас, будьте терпеливы.

Я заверила щепетильную немку, что мне достаточно хотя бы взглянуть на "бедняжку Марию". На самом деле меня больше заботило, как потом выпроводить фрау Келер из комнаты и побыть с больной наедине. Будь я голодна, я не отказала бы себе в удовольствии насытиться здоровой немецкой кровью (по-моему, этой толстухе кровопускание пошло бы только на пользу). Но я была сыта, да и задерживаться в обиталище Ван Хельсинга мне тоже не хотелось. Когда-то я мстительно мечтала полакомиться кровью Мери. Вспомнив об этом, я лишь усмехнулась. Больная кровь противнее протухшей еды.

Спальня Мери встретила меня выразительными запахами старческой мочи и кала. Я даже несколько сникла. Фрау Келер сделала все, что было в ее силах. Окно спальни она распахнула настежь (судя по горящей свече, его до моего появления держали зашторенным или даже закрытым ставнями). В тазу, полном мыльной пены, лежало подкладное судно.

Мне захотелось заткнуть нос надушенным платком, но я удержалась. Фрау Келер, похоже, уже привыкла к этому зловонию. Она подошла к постели, дотронулась до вялой руки Мери и с заботливой улыбкой произнесла:

– Мария, к вам гостья.

Сиделка отодвинулась в сторону, и я заняла ее место, осторожно взяв холодную, костлявую руку умирающей. Когда мы вошли, глаза Мери были закрыты, но она явно услышала слова немки. Веки дрогнули, глаза открылись и остановились на мне. Узнав меня, Мери вполне могла закричать от страха и все испортить. Я приготовилась при первых же признаках опасности навести на нее чары и предстать перед ней в облике совсем другой женщины. Сиделка же подумает, что "фрау Мария" попросту меня не узнала.

Ах, Мери, Мери! Я не видела, какой ты была двадцать два года назад, когда я впервые оказалась в вашем доме (тогда мне было не до тебя). Зато я хорошо помню, как ты выглядела сорок восемь лет назад: молодая, красивая, с гладкой кожей и блестящими золотистыми волосами. И Брам тогда еще не охотился за вампирами, а дрыгал ногами в твоем животе, ожидая появления на свет. Я любила тебя, Мери, я любила тебя и потом, пройдя через преображение. Ты всегда была добра ко мне. Потом я поняла, что ты, Каша и отец – только вы и любили меня прежнюю: увечную застенчивую старую деву, вызывавшую в мужчинах исключительно жалость.

Когда-то ты сидела возле моей постели и искренне горевала, что я умираю. Но я знала, куда иду. А вот куда идешь ты? Или ты все еще веришь, что ангелы примут твою душу и проводят ее в светлый рай? Впрочем, мне нет дела до твоих верований. Смерть уже кружит над тобой. За эти сорок восемь лет я убила многих и часто видела смерть во всей ее неприглядности. Но до сих пор я не сталкивалась с тем, чтобы она так долго готовила свой последний удар.

"А ведь такая же участь ждала бы и меня, – вдруг подумалось мне. – Прожить несколько десятков никчемных лет в теле калеки и умереть уродливой, никому не нужной старухой".

В женщине, лежащей передо мной, не осталось ничего от прежней Мери. Ее седые волосы больше напоминали суровые нитки, какими пользуются сапожники. Сиделка старательно заплела их в длинную косу, но на макушке они все равно торчали в разные стороны, придавая голове неопрятный вид. Мери показалась мне необычной птицей, умирающей от голода. Гладкая некогда кожа теперь приобрела пергаментный, а кое-где и землистый оттенок. Все лицо было в морщинах: на щеках, вокруг носа и в особенности под глазами. Белки синих, как море, глаз пожелтели. Сами глаза стали мутными от боли и страданий.

Но она узнала меня!

Я собиралась утихомирить Мери прежде, чем она закричит и в спальню вломится фрау Келер. Не так уж сложно было бы заставить ее увидеть во мне совсем другую женщину. Но меня почему-то смутил ее нынешний облик, и на мгновение я даже растерялась.

Я опустилась на стул, стоявший у изголовья, и напомнила себе, зачем сюда пришла. Прошлое есть прошлое, а сейчас я должна выведать у Мери, где находится ее сынок. Я приготовилась проникнуть в ее сознание... и вдруг остановилась. Поблекшие синие глаза Мери смотрели на меня, и в них не было страха, ненависти или отвращения. Они смотрели на меня тепло и с любовью. И тут я почувствовала, как у меня по щекам струятся слезы. То была не мимолетная любовь, разожженная плотской страстью, не привязанность по взаимной выгоде. Глаза Мери изливали любовь, которая была выше всяких там причин и условий.

– Здравствуй, Мери, – тихо произнесла я, совсем не ожидая, что мои щеки станут мокрыми от горячих слез.

Я погубила сотни людей и настолько притерпелась к чужому горю, что привыкла считать себя очерствевшей. Это когда-то я могла заплакать от любого участливого слова или взгляда. И надо же!

– Ты меня узнала? – спросила я.

– Жужанна, – прошелестела она в ответ.

От слабого, похожего на шуршание тростника, голоса Мери у меня зашлось сердце. А ее взгляд остался прежним.

– Какая ты красивая, – добавила Мери.

Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я вдруг поняла: Мери пребывала где-то в прошлом и помнила лишь ту, смертную Жужанну. Она забыла, кем я стала. Но все равно я была тронута ее удивительной добротой.

В это время в спальню весьма некстати вошла фрау Келер. Увидев мое залитое слезами лицо, она понимающе вздохнула.

– Дорогая фрау, я понимаю, как вам тяжело видеть все это. Может, вам принести бокал чего-нибудь подкрепляющего?

Я вытерла слезы и покачала головой.

– Благодарю вас, не надо. Но может... вместо этого вы приготовите мне чашку чая?

Я не оставляла надежды выведать у Мери, где сейчас находится Ван Хельсинг. Пока немка возится на кухне с чаем, у меня будет достаточно времени.

Фрау Келер послушно отправилась вниз. Я наклонилась к Мери и положила свою ладонь на ее тонкие пальцы.

– Дорогая моя, – прошептала я, – мне тяжело видеть твои страдания. Но я могу навсегда избавить тебя от боли.

Я подалась вперед и коснулась губами морщинистой шеи Мери. Откуда-то из недр постели ударил едкий запах мочи (я едва не поперхнулась). Но зловоние не помешало ощутить мне нечто другое – силу добра, которую Мери сохранила даже на смертном одре. Невзирая на боль и мучения, она боялась умирать, боялась оставить тех, кто ей дорог. Надвигающаяся смерть отняла у Мери красоту, приковала к постели, превратила ее тело в зловонный гнойник. Но присущая этой женщине сила добра сияла в своей первозданной чистоте.

Что-то удерживало меня от задуманного "поцелуя". Может, воспоминания о прежней Мери? И тогда, и сейчас эта женщина готова пойти на любые муки, но она не обратится ко злу.

Мери высвободила свою руку, потом уперлась слабыми ладонями мне в плечи и попыталась меня оттолкнуть. (Не представляю, каких усилий ей это стоило!)

– Нет, Жужанна... Я потеряла мужа и двоих сыновей. Неужели этого мало?

Она едва выговаривала слова, но произносила их без малейшего страха.

Я отстранилась.

– Мери... неужели ты хочешь страдать? И хочешь умереть?

Она спокойно выдержала мой пристальный взгляд. Мне показалось, Мери смотрела куда-то сквозь меня, и то, что она видела в неведомой мне дали, наполняло ее радостью, возвращая изможденному лицу отблеск былой красоты.

– Мои страдания – пустяки в сравнении с твоими, – прошептала она. – Мои страдания не продлятся вечно.

Меня пронзило острой болью, словно мне в сердце вонзили иглу. Я хотела возразить Мери. Как она смеет говорить, что я страдаю? Я наслаждаюсь всеми благами жизни и совершенно не ощущаю телесной боли. Уж если на то пошло, то это я заставляю страдать других.

Однако слова, которые я намеревалась произнести, буквально застряли в горле. Я вдруг увидела свою жизнь со стороны... изысканные наряды... изысканные кушанья и тонкие вина... самые обаятельные мужчины... прекрасная и жестокая Элизабет. Удовлетворенное тщеславие и... пустота. Пустота, растянувшаяся на века.

Я встала, взяла ладони Мери и потерла их, чтобы немного согреть. Потом коснулась ее губ.

– Да благословит тебя Бог, Мери.

– И да благословит Он тебя... если сможет.

Она вздохнула и закрыла глаза.

Снизу донеслось позвякивание блюдца, которое фрау Келер ставила на поднос вместе с чашкой. Потом она затопала по ступенькам наверх. Я не могла покинуть дом, не побывав в кабинете Ван Хельсинга, и лихорадочно искала предлог, чтобы туда вернуться. Как ни странно, мне помогла Мери.

Неожиданно она взвыла от боли. Наверное, так кричит попавший в капкан зверь. Я вскочила со стула (добавлю, что вампира не так-то легко напугать). Крики не смолкали. Я все спрашивала ее, что случилось, но Мери, кажется, начисто забыла о моем присутствии. Я ощущала полнейшую беспомощность и растерянность, в особенности когда она вдруг зажала между ног одеяло.

– Фрау Келер! – крикнула я немке, которая уже входила в комнату, гремя подносом.

Поставив поднос на ближайший столик, немка бросилась к постели.

– А, вот оно что, – с непонятным облегчением произнесла она. – Просто для фрау Марии настало время воспользоваться судном. Я должна буду ей в этом помочь. Вам лучше взять чай и спуститься вниз, там не так слышен шум.

– Шум?

– Сейчас отправление естественных надобностей стало для нее очень болезненным. Фрау Мария почти не пьет жидкости, и каждый раз это превращается для нее в пытку. Бедняжку как огнем обжигает. Вы уж меня извините, но вам такое видеть ни к чему. Пожалуйста, спуститесь вниз.

Почему иногда смерти хочется вдоволь наиграться со своей жертвой и отобрать у нее все, оставив лишь унизительную беспомощность, боль и зловоние мочи и испражнений?

Фрау Келер склонилась над тазом, где в мыльной пене плавало подкладное судно. Чтобы избавить себя от созерцания дальнейших подробностей, я поспешила взять поднос и спустилась вниз. Через считанные секунды я вновь была в кабинете Ван Хельсинга. Еще через несколько секунд (смертным такая быстрота недоступна) я просмотрела все бумаги на его столе, но не узнала ничего полезного, поскольку они были на голландском языке.

Зато в укромном местечке я обнаружила три телеграммы, посланные Ван Хельсингом из Парфлита в Амстердам и адресованные фрау Хельге Келер. Первую он отправил восьмого июля, вторую – шестнадцатого, а третья пришла сравнительно недавно – четвертого августа.

Я чуть не подпрыгнула. Парфлит! Место, куда мы с Элизабет наведывались ежедневно, карауля появление Влада!

Ван Хельсинг живет чуть ли не под самым носом у нас! И чтобы узнать об этом, нужно было совершить поездку в Амстердам! Комичнее ситуации не придумаешь, но мне почему-то было не до смеха. Пусть Ван Хельсинг смертный, он по-прежнему остается сильным противником, с которым нельзя не считаться. Он не просто так появился в Парфлите. Ван Хельсинг напал на след Влада и понял, где того искать.

А если он успел узнать и про нас с Элизабет?

Я внимательно перечитала все три телеграммы (к счастью, они были на немецком). В каждой Ван Хельсинг благодарил фрау Келер за отчеты о самочувствии его матери и добавлял, что "состояние госпожи Ван Хельсинг, к сожалению, остается прежним". В последней телеграмме он сообщил, что вынужден задержаться в Парфлите еще на некоторое время, однако если Мери вдруг станет значительно хуже, пусть фрау Келер незамедлительно даст ему знать.

Упоминание о "госпоже Ван Хельсинг" отозвалось у меня дрожью во всем теле. Я не сразу поняла, о ком идет речь, но потом сообразила: он писал о жене. А ведь я, кажется, ее даже видела, когда двадцать с лишним лет назад явилась сюда, чтобы увезти с собой его брата Стефана и маленького Яна. Я стала вспоминать... Робкое, испуганное существо с огромными глазами. Она мне мешала. Я укусила ее, но убивать не стала. Я попробовала вспомнить имя этой "серой мышки" – одно из легко забывающихся голландских имен. Вроде оно начиналось на букву "Г", которую голландцы почему-то умудряются произносить, как резкое, гортанное "х".

Странно, мне как-то не приходило в голову, что она все еще жива. А оказалось, не только жива, но и находится вместе с Ван Хельсингом в Англии. Это обстоятельство меня сильно встревожило, если не сказать – испугало.

А вдруг он с помощью жены получает сведения обо мне? Вампир и его жертва связаны пожизненно. Лишившись ребенка, эта женщина, скорее всего, лишилась и рассудка. Она стала настолько бесцветной, что за эти годы я даже ни разу не вспомнила о ее существовании. А психическая связь между нами оставалась. Какой же дурой я была! Я же могла все обратить себе на пользу и с ее помощью контролировать каждый шаг Ван Хельсинга!

Ничего, я исправлю свою оплошность.

Наверху душераздирающе кричала Мери. Немка суетилась, пытаясь ей помочь (я слышала тяжелые шаги фрау Келер). Потом крики стихли. Послышался шум льющейся воды. Я поспешила покинуть кабинет и встала около лестницы, дожидаясь появления сиделки.

Фрау Келер, тяжело дыша, спустилась ко мне. На лбу у нее блестели капельки пота, который она торопливо отерла краем фартука.

– Слава Богу, облегчилась, – тихо проговорила она. – Теперь будет спать. Бедняжка очень устала.

Увидев нетронутый чай, немка вопросительно уставилась на меня. Я изобразила виноватую улыбку.

– Простите, фрау Келер, но, слыша, как мучается Мария, я просто не смогла пить чай.

– Да, – вздохнула сиделка. – Ей сегодня досталось.

Она снова вытерла лоб.

– А можно мне вас спросить?

Ко мне моментально вернулась была настороженность.

– Конечно, фрау Келер. Что вас интересует?

– Откуда у вас такое странное имя – Шушанна?

Звук "ж" ей не давался. Я облегченно вздохнула.

– Это венгерское имя. У меня в роду были венгры.

Фрау Келер удовлетворила свое любопытство и уже больше из вежливости спросила:

– Вы еще заглянете к нам?

Я покачала головой. Мне хотелось как можно скорее уйти из этого дома, полного скорби, и навсегда забыть слова Мери. Не знаю почему, но они застряли у меня в памяти, как заноза.

– Увы, фрау Келер. Я здесь проездом. Пора возвращаться домой, к семье. Главное, я повидала Марию и простилась с нею.

– Я почувствовала, насколько сильно вы любите Марию, а она – вас.

Не желая показывать немке свои слезы, я молча повернулась и пошла к выходу. Когда она открыла дверь, я ненадолго задержалась на пороге и как бы невзначай коснулась пальцами ее щеки. Фрау Келер устремила на меня глаза. Сейчас бдительность сиделки была ослаблена, и я легко сумела погрузить ее в транс.

– Ты полностью забудешь все, что связано с моим приходом сюда, – внушала я ей. – Ты забудешь кто я, как меня зовут, как я выгляжу и откуда приехала. Если фрау Мария вдруг заговорит обо мне, ты посчитаешь ее слова бредом. И запомни: до конца своей жизни ты ни словом не обмолвишься обо мне доктору Ван Хельсингу. Ты поняла?

– Я все поняла, – безжизненным голосом произнесла немка.

Я вывела ее из транса и улыбнулась.

– Благодарю вас, фрау Келер, – сказала я, поцеловав ее в пухлую щеку.

– Счастливого пути, фрау Шушанна.

* * *

Итак, я плыву в Англию. В пустом салоне (все пассажиры на палубе, наслаждаются солнечным днем и морским воздухом) я перво-наперво подробно описала визит в дом Ван Хельсинга. Затем, пользуясь случаем, ввела себя в глубокий транс и прощупала свою связь с его женой. Нити, связывающие нас, не очень-то прочны, но это легко можно исправить. Тороплюсь записать все то, что мне удалось увидеть во время транса.

Небольшая, скромно обставленная комната с белыми стенами. Окно забрано толстой металлической решеткой, сквозь прутья видны красивые цветочные клумбы. Над окном – небольшое золотое распятие.

Слышу, как за спиной открывается дверь. Кто-то входит. Негромкий мужской голос нежно произносит:

– Герда, дорогая моя...

Герда! Вот как ее зовут.

Картина разворачивается на сто восемьдесят градусов. Теперь я гляжу на человека лет пятидесяти, его светлые волосы изрядно тронуты сединой. Седина припорошила даже густые брови. Под улыбкой он пытается спрятать глубокую тревогу, она так и сквозит из его синих глаз. Похоже, он давно не брился, – подбородок и щеки заросли серебристой щетиной. Кажется, что этот человек, подобно мифическому Атланту, несет на своих плечах тяготы всего мира. Его глаза излучают доброту, да и простое, круглое лицо мужчины я бы тоже назвала добрым.

В его лице есть что-то знакомое, и это меня сильно тревожит. Я смотрю на него и думаю о своем умершем брате. Он чем-то напоминает Аркадия, хотя внешне они совершенно непохожи. Я знаю этого человека и в то же время не верю собственным ощущениям. В последний раз мы с ним встречались более двадцати лет назад. Его состарили не столько годы, сколько жизненные невзгоды.

"Брам", – ловлю я мысль Герды и понимаю, что болезнь почти лишила ее возможности говорить. Все встает на свои места. Добрый седой человек – не кто иной, как Ван Хельсинг, мой злейший враг, убийца моего маленького Яна (я мечтала о "вечном ребенке", и если бы не злодей Ван Хельсинг, малыш и сейчас был бы рядом со мной).

Значит, Ван Хельсинг привез Герду в лечебницу для душевнобольных (иначе чем объяснить зарешеченное окно?). В этот момент Ван Хельсинг начинает задавать ей вопросы:

– Что ты сейчас видишь?

– Я не совсем понимаю, где я. Вижу много зеленой воды. За спиной берег. Он быстро удаляется, и вет...

Здесь я обрываю Герду, не дав ей произнести "ветряные мельницы", хотя она уже меня выдала. Теперь Ван Хельсинг догадается, что я ездила в Амстердам. Только ему никак не узнать, когда я вернусь в Лондон.

Ван Хельсинг задает Герде другие вопросы, но та упорно молчит. Наконец он убеждается в бесполезности своих усилий и уходит.

Выйдя из транса, я сразу же все записала. Элизабет я скажу, что Ван Хельсинг обитает в Парфлите, где-то неподалеку от дома Влада. Конечно, она будет сердиться, ведь мы столько времени потратили впустую! Но я ни в коем случае не расскажу ей про свою оплошность с Гердой, ибо этого она мне не простит.

А если провалится наш замысел, этого уже я себе не прощу.

И все равно на душе у меня неспокойно. Стоит мне подумать о Мери, в моем ледяном сердце вспыхивает жаркий огонь, который она разожгла своей слабой рукой. Она вновь наполнила мою некогда трепетную душу состраданием и любовью. Неужели я решусь убить ее единственного сына?

Довольно подобных мыслей! Они слишком опасны. Я все равно должна отомстить Ван Хельсингу...

Глава 10

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ДРАКУЛ

20 августа

За все эти дни я так и не узнала от Герды ничего о Ван Хельсинге. Наверное, по каким-нибудь ее словам или жестам он почуял мое вмешательство и заслонился магическим барьером. Мы облазали весь Парфлит, высматривая зарешеченное окно, которое выходило бы на цветник. Нашли только два места, одно из которых – лечебница для душевнобольных. Она находится неподалеку от Карфакса. Но там – ни Ван Хельсинга, ни его жены. Возможно, он более сведущ в магии, чем я думала, и сумел сделать себя и Герду невидимыми.

Конечно, в том, что простой смертный сумел обвести меня вокруг пальца, виновата я сама. Влад научил меня лишь азам магического искусства: умению подчинять людей своей воле, становиться невидимой и окружать себя защитным барьером. О большем я и не догадывалась его попросить (впрочем, даже если бы и сообразила... теперь-то я понимаю, что этих знаний он все равно бы мне не передал). Но ведь в замке были древние книги. При надлежащем усердии я многое смогла бы почерпнуть оттуда. Мне же больше нравилось болтать с Дуней, нежели тратить время на чтение "скучных" трактатов, о чем я теперь горько сожалею.

Возвращаясь из Амстердама, я никак не думала, что Элизабет устроит мне такую теплую встречу. Насчет Герды я, естественно, умолчала, солгав, будто укусила Мери и узнала, что наш дорогой доктор обитает в непосредственной близости от Лондона. Все это очень понравилось Элизабет (хотя и удивило ее), и несколько дней мы провели с ней в полном согласии. Однако сейчас ею вновь начинает овладевать нетерпение и раздражительность. Думаю, Элизабет злят наши безуспешные поиски Ван Хельсинга, но все же она всячески пытается скрывать от меня свое дурное настроение. Она куда-то исчезает и всякий раз говорит, что делает это ради меня, не желая мешать мне наслаждаться жизнью. Но меня уже не проведешь: у Элизабет есть какие-то свои дела. Все остальное – пустые и лживые слова.

Теперь я начинаю понимать, сколько всего Элизабет утаивала от меня. Неужели с самого начала она лгала и обманывала? Надеюсь, я скоро узнаю и это.

Я уже писала, что мы со дня на день ждали появления Влада, но сегодня меня захлестнуло волной предощущения: наконец-то он появится. Мы с Элизабет спешно отправились в Карфакс. (Элизабет была ослепительно красива. Она нарядилась в полосатый атлас нежнейших розовых и кремовых тонов, спрятав длинные локоны под такой же шапочкой. Возможно, все это великолепие предназначалось для меня и служило цели развеять мое недовольство и сомнения.)

Кроме меня, никто больше и не мог любоваться нарядом Элизабет, ибо нас попросту не видели смертные. Расположившись в тени могучих дубов, мы повели наблюдение за старым обшарпанным домом. Можно было бы подойти и ближе, но мы не стали рисковать. Неподалеку от нас шла разгрузка знакомых ящиков – тех самых, что более месяца назад цыгане ставили на свои повозки. Пятьдесят ящиков, в одном из которых лежал Влад! Я сразу же поняла, в каком именно путешествовал дорогой "дядюшка", благодаря окружавшему его густому темно-синему свечению, похожему на звездное небо (только вместо звезд там блестели золотистые крапинки). Такого мощного свечения (никак не могу привыкнуть к модному нынче слову "аура"), исходящего от Влада, я еще не видела (а уж мне есть с чем сравнивать).

Элизабет тоже увидела темно-синий ореол. Она схватила меня за руку и прошипела в самое ухо:

– Нужно немедленно убираться отсюда!

Неужели мне почудилось? Элизабет испугалась! Она даже не попыталась скрыть свой страх, и он отчетливо читался на ее лице.

– Как это – убираться? – воскликнула я. – Сейчас день. Лучше времени не придумаешь. Как только уберутся грузчики, мы пойдем и расправимся с Владом!

– Тогда иди одна. Ты что, не видишь, каким могущественным он стал?

Элизабет махнула в сторону ящика, окруженного темно-синим сиянием, и даже притопнула ножкой. Ее взвинченность неприятно меня поразила. Повернувшись, Элизабет собралась было уйти, но я крепко схватила ее за руку.

– Ты... боишься его? – удивилась я. – Ты же хвасталась своей непобедимостью. Уверяла меня, что избегаешь столкновения с ним, поскольку хочешь подольше поиграть в кошки-мышки... Ты боишься? Так, может, ты теперь сама превратилась в мышь?

– Пусти меня!

Забыв про великосветское воспитание, Элизабет грязно выругалась по-венгерски и разве что не замахнулась на меня. Полосатый розово-кремовый рукав ее платья скользнул в считанных миллиметрах от моего носа. Безупречно красивое лицо перекосила знакомая гримаса гнева.

– Не будь дурочкой, Жужанна! Если мы сейчас начнем препираться, он нас учует. Ты даже не представляешь, какой опасности мы здесь подвергаемся!

У меня чуть не вырвалось: "Может, ты и Ван Хельсинга боишься и поэтому отказываешься его убить? Наверное, и он сильнее тебя!" Элизабет выдернула руку, превратилась в золотистую бабочку и скрылась в листве.

Подавив в себе гнев, я избрала другой способ путешествия – по солнечным лучам. Но я не последовала за Элизабет в Лондон, а направилась в Парфлит. Там, оставаясь невидимой, я проникла в еще закрытый магазинчик, торгующий разной антикварной чепухой. В числе прочего там нашлось и оружие. Я выбрала блестящий кинжал и меч с длинной рукоятью.

Затем я вернулась в Карфакс. Злость на Элизабет только прибавила мне решимости расправиться с Владом. Разве напрасно мы караулили его день за днем? Я покажу Элизабет, что значит настоящая храбрость. А потом, когда Влад будет уничтожен, я оставлю ее одну упиваться своим тщеславием и охотиться за жертвами для мрачного подвала (хватит врать, что такие гнусности она собирает для "коллекции"!). Я больше не нуждаюсь ни в чьей-либо защите, ни в чьей-либо любви. Дважды я открылась навстречу любви, и дважды меня предавали. Больше я не позволю себе страдать. Мне успел надоесть Лондон. Возможно, я отправлюсь в Вену или Париж...

Грузчики продолжали работу. Я принялась терпеливо ждать. Только однажды в мою душу закралось сомнение в успехе своего предприятия. Влад всегда убеждал меня, что вампира можно уничтожить, лишь пробив ему сердце деревянным колом и отрезав голову. Еще он говорил, что вампир не способен убить себе подобного. Элизабет зло высмеяла эти утверждения, назвав их средневековыми предрассудками. Тогда я была очарована ею, и мне хотелось верить каждому ее слову. А вдруг она соврала мне и в этом?

"Тогда я найду смертного, который уничтожит Влада", – пообещала я себе. Но я не отступлюсь от задуманного. И нечего пугать меня разговорами об "ужасной опасности"! Скорее всего, это еще одна уловка Элизабет.

Грузчики (горстка молодых мужчин из среды лондонских кокни[24]; «славные малые» – кажется, так они себя именуют) работали до умопомрачения медленно. Они явно могли бы вносить в дом по два ящика, но таскали по одному. Занеся очередной ящик, они вразвалочку шли за следующим, перебрасываясь непристойными шутками и громко хохоча. Вся эта клоунада продолжалась целых полтора часа. Я уже была готова предстать перед ними в образе какой-нибудь фурии с оскаленными клыками. Представляю, как бы эта голытьба с воплями кинулась прочь!

Когда "славные малые" внесли последний ящик и удалились, солнце уже было высоко над головой. Прекрасно. Я знала, что Влад в эти часы наиболее слаб и уязвим. Я проверила покров невидимости, окружавший меня и похищенные мною орудия мести, и сделала его еще плотнее. Входную дверь рабочие, естественно, закрыли на ключ, но мне хватило небольшой щели, чтобы проскользнуть внутрь.

Пол устилал густой слой пыли толщиной в несколько дюймов (Влад попал в родную стихию!). Рабочие протоптали в нем широкую дорожку и оставили множество следов по сторонам. Я же следов не оставляла. Пройдя по коридору, я очутилась перед тяжелой дубовой дверью, окованной железом. Сверху дверь закруглялась наподобие арки.

Возможно, когда-то эта дверь и закрывалась плотно, но от времени рассохлась. Наверху и внизу образовались внушительные щели. Казалось бы, изнутри в коридор должны были пробиваться тусклые лучи солнца, освещая кружащиеся пылинки. Но вместо солнечного света из щелей распространялось зловещее темно-синее свечение. То был свет иной природы – прямая противоположность солнечному.

Я оторопела, затем, сплавив воедино злость и храбрость, устремилась дальше. Сплющившись до толщины волоса и то же самое проделав со своим оружием, я легко скользнула в нижнюю щель. На мгновение мне показалось, что темно-синее свечение безвозвратно меня поглотит. Дрожа, я вынырнула с другой стороны двери и попала в громадное помещение. Когда-то здесь была домовая церковь. На противоположной стене над полусгнившим алтарем еще угадывалось то место, где висел большой крест (наверное, его сняли совсем недавно). Теперь же вместо сияния свечей пространство наполнял мертвенный темно-синий свет, безошибочно указывающий на присутствие Влада.

Еще раз напомнив себе о том, зачем я здесь, я двинулась вперед, навстречу свету смерти. Дальше я могу писать о своих ощущениях лишь так, как если бы оставалась смертной женщиной. Мне вдруг показалось, что я утратила бессмертие... Я кусаю перо, подыскивая наиболее точные сравнения... Мое движение напоминало попытку пройти сквозь рой потревоженных пчел или борьбу с волной, бешено несущейся навстречу. Какая-то враждебная, гудящая и звенящая сила отбрасывала меня назад. В кожу впивались тысячи мельчайших невидимых иголочек.

Вперед!

Я упрямо шла дальше, силясь подавить страх. Каким бы могущественным ни стал Влад, я была убеждена, что он меня не видит. Я верила в свой замысел: добраться до ящика, где он лежит, откинуть крышку и серебряными лезвиями ударить одновременно в сердце и шею.

Наконец я вплотную приблизилась к цели и остановилась, чтобы укрепить свою решимость. Мне не нужно было собираться с силами – крышку, прибитую гвоздями, я могла бы отбросить легким движением мизинца. Но так мне только казалось. Взявшись пальцами за край крышки, я потащила ее на себя. Она даже не шевельнулась.

Мысленно бормоча проклятия, я дернула крышку снова, уже сильнее. И опять – безрезультатно. Я остановилась, ошеломленная и разъяренная неудачей, и стала перебирать в памяти все доступные мне сверхъестественные способы.

А если это – трюк Влада?

Неожиданно откуда-то из-под крышки вырвался мощный вихрь. Он подхватил меня, понес и швырнул о стену, взметнув облако пыли и щепок. Для простого смертного это означало бы мгновенный конец. Я же с удивлением смотрела на пыльную бурю в закрытом помещении и слушала, как хрустят мои кости. Затем в стену полетели меч и кинжал, воткнувшись в деревянную панель всего в дюйме над моей головой.

Вихрь стих столь же внезапно, как и начался. Я обнаружила себя сидящей на пыльном полу. В сверкающей темно-синей мгле я увидела, что ящик открылся. Внутри лежал Влад.

Он не спал, хотя был неподвижен и скрещенными на груди руками напоминал покойника в гробу. Но широко открытые зеленые глаза смотрели прямо на меня, а губы насмешливо улыбались. Из скелета, обтянутого кожей, он превратился в обаятельного молодого человека. Я смотрела на его черные как смоль волосы и такие же черные усы, чувствуя себя раздавленной и опустошенной. Мне стало страшно.

Но помимо страха меня крайне занимало: что это за белый сияющий свиток пергамента зажат у него в руках? Влад держал его так, словно тот был драгоценнейшим сокровищем.

Алые губы чуть шевельнулись, и Влад произнес:

– Здравствуй, Жужанна. Рад тебя видеть, дорогая. Его голос звучал чарующе, словно со мной говорил не вампир, а ангел.

– Конечно же, ты не настолько глупа, чтобы желать моей кончины, и не настолько безрассудна, чтобы попытаться ее ускорить. Думаю, ты просто вернулась ко мне, наконец-то поняв, что связалась с проигравшей.

Я сидела, словно пригвожденная к месту, не в силах даже пошевелиться. Страхи Элизабет не были напрасными. Я знала: он с радостью меня уничтожит, какую бы ложь я ни придумала в свое оправдание. Мысль о полном провале, как ни странно, наполнила меня удивительным спокойствием. Если мне суждено умереть, тогда я хотя бы должна узнать правду, которую Элизабет скрывала от меня.

– Проигравшая, надо понимать, – Элизабет? – спросила я.

– Да, она, – ответил Влад, не двигая губами. – Дорогая моя, ты являешься пешкой в ее руках. Элизабет слишком труслива, чтобы самой выйти на поединок со мной, потому она и натравливает тебя. Знаю, ты не поверишь моим словам. Так спроси ее. Спроси ее, Жужанна, и пусть расскажет тебе про свой договор с Владыкой Мрака. И заодно узнай, какую участь они оба приготовили тебе.

Меня охватывал липкий, тошнотворный ужас. Влад говорил со спокойной уверенностью того, кто знает правду.

– Почему ты стал таким сильным? – не смогла я сдержать своего любопытства. – И что у тебя в руках?

Я указала на свиток пергамента. Мне отчетливо были видны несколько строк, написанных чистым, сияющим золотом.

Влад улыбнулся, оставив мой вопрос без ответа.

– А ты поинтересуйся у нее. А заодно еще и о том, на что она готова, только бы завладеть этим манускриптом. Жужанна, ты должна ее уничтожить. Расправься с ней, пока она не отправила в небытие тебя. Если ты этого не сделаешь, мне придется прикончить вас обеих. И запомни: я не стану предостерегать тебя дважды. Я мог бы разделаться с тобой прямо сейчас, но мне жаль тебя. Я хочу, чтобы ты одумалась.

И сейчас же дверь позади меня распахнулась. Новый вихрь подхватил меня – разъяренную, испуганную и густо покрытую пылью – и вынес в коридор, а потом и за пределы дома. Я вылетела, словно перышко.

Придя в себя, я смахнула пыль и по солнечным лучам отправилась в Лондон, в красивый дом, где Элизабет с нетерпением дожидалась моего возвращения. Она сидела на диване, распустив по плечам свои золотистые волосы. Меня поразила неестественно прямая, как у манекена, спина Элизабет. Ее руки были сложены на коленях. Желая проверить свои способности (а заодно и ее), я вошла в дом, притушив свечение и сохраняя невидимость.

Элизабет меня не заметила... а если я ошибаюсь, то она проявила такой актерский талант, что ей было бы впору выступать на подмостках вместе с Эллен Терри[25]. Морща лоб, она вздыхала и глядела в окно, словно не могла дождаться дорогого ей человека. Ножка, обутая в атласную туфельку, беспокойно постукивала по турецкому ковру цвета крови. Когда я предстала перед нею, сбросив покров невидимости, Элизабет вскочила, всплеснула руками и воскликнула:

– Жужанна! Жужа, любовь моя! Я так волновалась. Неужели ты отважилась проникнуть в дом? Ты его видела? Как вообще тебе удалось выбраться оттуда?

Элизабет обняла меня и стала порывисто целовать в губы и щеки. Но ответных объятий она не дождалась. Оставаясь совершенно неподвижной (совсем как Влад в своем ящике), я тихо сказала:

– Ты оказалась права. Он силен, пугающе силен. Одной мне его не одолеть.

Услышав эти слова, Элизабет отодвинулась от меня, пораженная моей холодностью, но польщенная тем, что я согласилась с ее оценкой. Видимо, моя отчужденность не давала ей покоя, и она ждала дальнейших объяснений.

Без тени улыбки, глядя ей прямо в глаза, я продолжала:

– Влад сказал, чтобы я обязательно расспросила тебя насчет твоего договора с Владыкой Мрака. И еще о том, какое отношение все это имеет ко мне.

По лицу Элизабет, словно волны, пронеслись, быстро сменяя друг друга, самые разные эмоции: гнев, ненависть, страх, коварство и, наконец, благородное возмущение. Но мысленный приговор, вынесенный мною, гласил: виновна.

– Жужа! Неужели ты не поняла, как ловко он пытается манипулировать тобой? Он хочет, чтобы ты возненавидела меня и вернулась к нему. И что, по-твоему, будет, если ты к нему вернешься?

– Я видела манускрипт, – спокойно добавила я.

Элизабет отпрянула, будто я дала ей пощечину. Она даже отвернулась. Такого поворота событий она не ожидала. Я придала своему лицу подобающее выражение, стремясь показать ей, что поняла, насколько этот документ важен для Влада (и, как теперь стало ясно, – для нее тоже).

По-прежнему стоя ко мне спиной, Элизабет обняла себя рукой за талию. Правильнее сказать, вцепилась себе в бок, хотя она и пыталась придать этому жесту элемент легкости. Другой рукой она принялась нервно тереть лоб и шею. Затем с невероятным спокойствием, будто речь шла о каком-то пустяке, Элизабет спросила:

– И что же Влад рассказал тебе об этом манускрипте?

– Достаточно. Достаточно, чтобы понять, как ты мне лгала.

Элизабет резко обернулась (о, как зашуршали ее атласные наряды!) и принялась было возражать, но я лишь повысила голос, не желая ее слушать:

– В лучшем случае – как ты постоянно скрывала от меня правду.

Фарфоровое лицо сморщилось, из сапфировых глаз брызнули алмазные слезы.

– Жужанна, неужели ты думаешь, будто я желала помучить тебя или поиздеваться над тобой? Да, сейчас он сильнее нас обеих, но я не оставляю надежды. Мы найдем способ расправиться с Владом, а пока мы должны вести себя благоразумно и осторожно.

Элизабет вновь схватила мою руку и наклонилась, чтобы покрыть ее поцелуями. Рука тут же стала мокрой от ее слез.

– Дорогая, неужели я когда-нибудь была к тебе жестока? Неужели я чем-то задела тебя, причинила тебе боль? Скажи мне, и я немедленно все исправлю. Не для того я привезла тебя в Лондон, чтобы ты мучилась и страдала!

Внутри у меня что-то дрогнуло. Элизабет это почувствовала и усилила поток своего красноречия.

– Жужа, ты же знаешь Влада. За все эти годы разве он когда-нибудь относился к тебе с уважением или искренним восхищением? Нет! Он обращался с тобой, как с рабыней, как с личной собственностью, с которой можно делать все, что угодно. Да, он "даровал" тебе бессмертие, но сделал это не из любви к тебе, а только для себя! Ты же знаешь, что он лжец и ему нельзя доверять. Я прошу тебя, умоляю тебя: не позволяй ему вбить клин между нами! Я поняла: все его коварные речи как раз на это и направлены! Учти: если он вновь завоюет твое доверие, мы обе погибнем. Дорогая, мы должны действовать сообща, только так мы его одолеем. Говорю тебе: нашей главной надеждой был и остается Ван Хельсинг. Подчинив его нашей воле, мы победим Влада.

Честно сказать, я колебалась. Красота Элизабет, ее слезы, ее слова казались мне такими искренними. Но и жестокая отповедь Влада не давала покоя.

– Если ты рассчитываешь на мою помощь в столь трудном деле, – сказала я, – ты должна мне все объяснить, ничего не утаивая. В чем состоит твой договор с Владыкой Мрака? И почему Влад так цепляется за этот манускрипт?

Элизабет вздохнула.

– Договор, дорогая, не может быть предметом обсуждения. Будь у тебя свой, ты бы меня поняла. А что касается манускрипта, я... не знаю. Я впервые услышала о нем от тебя. Поверь мне, Жужанна. Я очень нуждаюсь в твоем доверии. Я ведь тоже пытаюсь разгадать все эти загадки. Давай успокоимся и поговорим о них позже. Нам нужно выработать план совместных действий.

Элизабет обняла меня, стала целовать и шептать ласковые слова, пока я не оттаяла и не улыбнулась. Весь остаток дня и вечер она была сама доброта, нежность и кротость.

Но я не состоянии выполнить ее просьбу: я ей уже не доверяю. Я остаюсь в ее доме только потому, что мне некуда податься. Достаточно того, что я навлекла на себя ярость Влада, стать мишенью еще и для гнева Элизабет – нет, это непростительная глупость.

Я должна найти способ уничтожить их обоих.

* * *

26 августа

Я чувствую, что начинаю сходить с ума от нескончаемого ожидания. До сих пор никаких признаков Ван Хельсинга. Мы с Элизабет сошлись во мнении: этот голландский докторишка – наша главная надежда на победу над Владом. Достаточно убить Ван Хельсинга, и с Владом будет покончено.

Теперь я не сомневаюсь: неприметная лечебница в Парфлите как раз и является местом, где находилась Герда. Цветник, разбитый вокруг здания, точь-в-точь такой же, какой я видела во время транса. Но внутри никаких следов Ван Хельсинга и его жены. Боюсь, они оба пробыли там совсем недолго, а потом уехали. Либо Ван Хельсинг здорово поднаторел в магии и сумел окружить себя и жену покровом невидимости. Это было бы гораздо хуже.

Каждый день мы караулим вход в лечебницу и постоянно проверяем все лондонские дома, купленные Владом... И с каждым днем мое беспокойство неуклонно возрастает.

Минувшим вечером мне стало тошно от бездействия. Элизабет легла отдохнуть, а я, не находя себе места, покинула дом и окунулась в туман, в котором тускло мерцали желтые шары газовых фонарей. Со стороны может показаться, будто мы с Элизабет полностью помирились, но на самом деле мы абсолютно не доверяем друг другу. И признаки этого моя коварная возлюбленная усиленно ищет в моих словах, взглядах, жестах, а я, в свою очередь, делаю все, только бы она их не обнаружила. Если же актерское мастерство меня подводит, то она не сердится, а становится еще ласковее и заботливее. Как-то я упомянула, что мне нравятся птицы и собаки (она не переносит ни тех ни других), и вот вчера Элизабет подарила мне белую афганскую борзую (взрослого пса, а не щенка) с ошейником, усыпанным бриллиантами, и большого белого какаду с бриллиантовым кольцом на лапке.

Живые подарки мне очень понравились, однако мое присутствие пугает и собаку, и попугая. Я решила держать их в гостиной и поручила заботам молоденькой служанки, которая будет надлежащим образом ухаживать за ними. Но этим подарки Элизабет не исчерпываются. Она чуть ли не ежедневно осыпает меня белыми розами, драгоценностями, редкой красоты бальными платьями и обещаниями новых знакомств в лондонском высшем свете. Бесконечные удовольствия... как они мне наскучили!

Итак, вчера вечером, покинув дом и очутившись на туманной и сырой улице, я вздохнула с облегчением и решила на время забыть об Элизабет – давно пора заняться хоть чем-то полезным. Я быстро перенеслась на двадцать миль к востоку от Лондона, в Парфлит, стоящий на северном берегу Темзы.

Я направилась прямо к Карфаксу. Луна освещала его унылую и угрюмую громаду. В пыльных и грязных окнах не светилось ни огонька, только зловеще блестела иссиня-черная тьма. Даже самая темная ночь не бывает такой плотной, как этот мрак.

Сие обстоятельство меня раздосадовало. Я ожидала, что Влад давным-давно отправился на охоту. Почему он теряет драгоценные часы, оставаясь в мрачном заплесневелом доме, когда в Лондоне – моря и океаны теплой свежей крови? Давно ли он радовался каждой жертве, которую удавалось заманить в его трансильванское логово? Впервые за долгие годы (да что там годы – века!) у Влада появилась возможность не только насыщаться, но и выбирать себе пищу. Чего же он медлит?

Мой замысел рушился. Я намеревалась в его отсутствие добраться до таинственного белого свитка. Интуиция подсказывала мне: там я найду правду, которую ни Влад, ни Элизабет мне никогда не расскажут. Быть может, даже путь к освобождению.

Скрежеща зубами, я удалилась за ограду. Даже оттуда мне было видно слабое темно-синее свечение. Нет, больше я не стану действовать столь безрассудно, ибо еще одно столкновение с Владом могло бы оказаться для меня последним. Я ходила взад-вперед вдоль чугунной решетки, твердя себе: "Вот дойду до угла – и хватит, возвращаюсь домой". Тем не менее я доходила до угла, поворачивалась и шла к другому углу. Глядя на толстые прутья, оканчивающиеся острыми шипами, я больше всего боялась, как бы Влад меня не учуял.

Прошло еще полчаса, и мрачное свечение вдруг исчезло, как будто в доме задули лампу (странную лампу, распространявшую не свет, а тьму). Я подняла глаза к небу и увидела большую летучую мышь. Она бесшумно махала крыльями, набирая высоту. Я даже залюбовалась грациозным существом, покрытым блестящей серой кожей. Летучую мышь окружало знакомое темно-синее свечение.

Я тоже взмыла в воздух и полетела следом, держась на достаточном расстоянии и прилагая все силы к тому, чтобы остаться незамеченной. Влад летел вдоль северного берега Темзы. Внизу проплывали поместья знати, окруженные старинными парками, зеленые прямоугольники фермерских полей. Постепенно дома вставали все плотнее друг к другу, и вскоре под нами уже проплывали лондонские улицы.

Влад явно знал, куда держит путь. Он ни разу не замедлил полет и не спустился ниже, высматривая жертву. Мы находились в самом центре города. Только здесь взмахи крыльев "летучей мыши" стали медленнее. Влад начал снижаться. Мы оба погрузились в серебристый туман и оказались перед богатым кирпичным особняком. Неподалеку от ворот, на каменной стене я прочла крупную надпись: "Хиллингем".

Я усилила покров невидимости и затаилась под раскидистым платаном. У бессмертных острое зрение, позволяющее видеть даже в темноте. "Летучая мышь" зависла перед темным окном второго этажа. Рама была приоткрыта (видимо, внутри было слишком жарко). Не успела я и глазом моргнуть, как крылатое существо превратилось в обаятельного черноволосого Влада. Он легко проскользнул внутрь. Все указывало на то, что он прилетает сюда не впервые.

Темнота внутри помещения тоже не была помехой для моих глаз. На кровати, устланной белыми кружевными простынями, лежала девушка с довольно миловидным лицом и вьющимися волосами песочного цвета. Девушка спала очень беспокойно и металась во сне, отчего все простыни скомкались и трудно было сказать, где кончаются они и начинается ее белая ночная сорочка с изящными оборками. Ее подол слегка задрался, частично обнажив бледные округлые бедра девушки.

Стоило Владу приблизиться к постели, как барышня пробудилась. Узнав того, кто перед нею, девушка порывисто села на кровати и распахнула руки, готовая заключить его в объятия (словно отец из притчи о блудном сыне, дождавшийся возвращения своего чада!). Влад тоже обнял ее и припал к нежной шее девушки (почти пятьдесят лет назад он проделал то же самое со мной, и по сей день эти воспоминания остаются для меня такими сладостными!).

Едва губы Влада коснулись шеи юной жертвы, я поспешила вернуться в Карфакс. Я мчалась туда по лунным лучам. Я узнала, где бывает Влад, и запомнила путь в Хиллингем. Теперь мне не терпелось узнать, что скрывает в себе белый пергаментный свиток.

Результат моих поисков? Пыль и множество голодных крыс, но нигде никаких следов сияющего пергамента с золотыми строчками. Я заглянула внутрь ящика, в котором тогда лежал Влад... ничего, кроме заплесневелой земли. Подозреваю, что он накопал ее, подняв каменные плиты, служившие полом в его фамильном склепе (Элизабет права – суеверия и предрассудки Влада отдают такой же плесенью средневековья!). Все остальные сорок девять ящиков тоже были открыты, и я сунула нос в каждый из них.

Пусто. Только пыль и эта отвратительно пахнущая земля. Я поискала в других местах: заглянула в стенной шкаф, пошарила в столе, стоящем неподалеку от двери. Все безуспешно! Продолжать поиски я не решилась и быстро покинула дом, вздрагивая при каждом шорохе.

Это было вчера. Сегодня с утра Элизабет изводит меня своей заботой. Я сказала ей, что хочу поиграть с собакой и попугаем, и ушла. (Бедные создания! Как они дрожат в моем присутствии. Я говорю им ласковые слова, пытаюсь успокоить, но это вконец сбивает их с толку.) Пусть Элизабет думает, что я развлекаюсь. Я воспользовалась этой передышкой, чтобы подробно описать свое вчерашнее путешествие и прикинуть, как действовать дальше. Я больше не доверяю ни Владу, ни Элизабет. Как ни странно, я могла бы поверить Ван Хельсингу. Да, он способен причинить мне вред, но он не склонен обманывать. Если бы только я сумела его разыскать, то перед тем, как убить, я бы выведала у него все.

Не знаю, что ждет меня в ближайшем будущем. Видимо, мне опять придется пойти на риск, хотя это и смертельно опасно.

* * *

26 августа (продолжение)

После полудня у Элизабет заметно испортилось настроение. Как она ни пыталась сдерживаться, но все же сорвалась и почти накричала на меня. Спохватившись, она сунула мне в руку толстую пачку денег и почти выпроводила из дому "проехаться по магазинам".

Сердить Элизабет было бы глупо, поэтому я села в коляску, и элегантный кучер Антонио повез меня по лондонским улицам. Возле одного из модных магазинов я велела ему остановиться и ждать. Разумеется, я не собиралась ничего примерять и покупать. Едва войдя в магазин, я сделалась невидимой, и ветер понес меня к Хиллингему, до которого было совсем недалеко.

Я не рассчитывала застать жертву Влада одну, но знала, что девушка слишком слаба и вряд ли покинет пределы своей спальни. Днем Хиллингем выглядел куда привлекательнее: красная входная дверь, красные карнизы и белые кружевные портьеры придавали дому живой и даже веселый облик. На зеленой лужайке резвились щенки терьера – черный и шоколадно-коричневый. Их мамаша устало разлеглась в тени высокого ясеня. Рядом садовник возился с кустами душистых роз.

Больше всего я обрадовалась, обнаружив, что исчезли все признаки, указывавшие на визит Влада. Я не заметила даже слабого темно-синего свечения.

Я сразу же нашла вчерашнее окно и заглянула в комнату. Можно подумать, что жители дома обожали сырость и туман, но очень боялись солнца и теплого ветра. Окно спальни было плотно закрыто. Как я и ожидала, девушка находилась в постели. Обложившись подушками, она сидела и читала, едва ли не до подбородка натянув теплое одеяло. Она мне даже понравилась: светло-зеленые миндалевидные глаза, скуластое лицо и небольшой тонкий носик. Она чем-то напоминала грациозную кошку. На девушке было красивое зелено-голубое платье с вышивкой, его приглушенный цвет великолепно гармонировал с ее глазами. Она читала, совершенно не обращая внимания на горничную, усердно расчесывавшую юной леди ее длинные вьющиеся волосы. Днем солнце добавляло к их песочному оттенку золотистые искорки. В сочетании с платьем волосы казались островком посреди морского простора.

В спальню вошла еще одна служанка с подносом в руках, на котором стояла чашка с чаем и весьма скромный завтрак. Девушка вздохнула и покачала головой. Служанка молча поставила поднос на столик у кровати (мало ли, вдруг молодой хозяйке все-таки захочется подкрепиться).

Как только девушка осталась в одиночестве, я приблизилась к окну и слегка ослабила завесу невидимости, чтобы постучать пальцами по стеклу. Барышня не обманула моих ожиданий – она оторвалась от книги и с любопытством повернула голову к окну. Я постучала громче, потом еще громче и, подобно рыбаку, закидывающему невод, направила в комнату свое свечение. Главное было достигнуто: девушку одолело любопытство. Она медленно встала, столь же медленно побрела к окну (по пути она остановилась, закрыла глаза и поднесла ко лбу руку, словно у нее закружилась голова). Добравшись до цели своего путешествия, девушка с заметным усилием открыла раму.

Итак, меня приглашали войти. Я намеревалась впрыгнуть в ее спальню, как это вчера сделал Влад. Но едва я нагнулась, что-то загородило мне дорогу. Амулет! Возможно, он находился над окном или, наоборот, был спрятан под ним, но он жег мне кожу. С каждой секундой жжение усиливалось. Мне показалось, что я барахтаюсь в воде, отчаянно стараясь плыть, а в воду без конца льют кислоту. Я не выдержала и с криком отпрянула. Защитный барьер, окружавший меня, не пропускал звуков, однако девушка что-то почувствовала. Она недоуменно поморщилась и, прежде чем закрыть окно, высунула голову и огляделась.

Проделки Влада! Я отправила ему мысленное проклятие, но не отступилась от намерения проникнуть внутрь. Я подлетела к соседнему окну. Столовая. Внутри я увидела уже знакомую служанку, которая накрывала длинный стол всего лишь на одного человека. Я вновь постучала по стеклу. Служанка оказалась еще любопытнее хозяйки. Едва она открыла раму, я проскользнула внутрь, стерев из памяти служанки все, что касалось встречи со мной. Не став задерживаться в столовой, я поспешила к спальне жертвы Влада. Я постучала в дверь и почти сразу же услышала:

– Войдите.

Быть невидимым не так уж сложно. Это умеет любой вампир. Но вне зависимости от возраста и опыта в процессе насыщения сохранить невидимость не удается ни одному вампиру. И дело здесь не в ограничении, наложенном на каждого из нас Владыкой Мрака. Все внимание вампира полностью концентрируется на поглощении крови (кстати, то же самое происходит и с пищей, отдающей свою кровь). Невозможно одновременно насыщаться и контролировать собственное свечение, от которого зависит наша невидимость. Поэтому наши жертвы всегда нас видят.

Я рассчитывала полакомиться кровью этой юной леди и потому еще за порогом сбросила покров невидимости. Зачем пугать жертву? Это портит вкус крови.

Когда я вошла, плотно закрыла за собой дверь и щелкнула задвижкой, девушка удивленно поднесла бледную ладонь к губам. И все же любопытство перевесило страх. Конечно, она могла бы закричать или дернуть шнурок звонка, но наша с Владом жертва была знатного рода и получила хорошее воспитание. По-видимому, ее учили, как следует себя вести в неожиданных ситуациях. Постаравшись улыбнуться, девушка спросила:

– Кто вы?

Я улыбнулась и сняла все покровы, представ перед юной леди во всем своем великолепии. Ее взгляд был прикован ко мне, и только ко мне. В глубине зеленого океана ее глаз я заметила слабое темно-синее мерцание. Я поняла: если кусать ее, это нужно делать очень быстро, очистив свой мозг от всех мыслей. Но опасность была слишком велика. Кто знает, каковы пределы возросшей силы Влада? А вдруг даже днем через эту юную деву он почует мое присутствие и ударит по мне?

Но отступать было поздно.

– Я – ваш друг. Я пришла вам помочь в трудную минуту, – торжественно сообщила я.

Я подошла и встала у ее постели. И снова меня обожгло невидимой "кислотой". Наконец я увидела, что загородило мне вход через окно. Наверху, в щели между оконной рамой и стеной, поблескивало маленькое распятие. Странно! Теперь я не боялась подобных вещиц, поскольку Элизабет убедила меня в беспочвенности моих страхов. Значит, кто-то наделил распятие дополнительной отвращающей силой. Кто этот маг? Ответ мог быть только один: Влад.

Девушка отвлекла меня от мрачных мыслей. Она вздохнула и прижала руку к сердцу, то ли защищая его, то ли открывая его мне. Я так и не поняла смысла этого жеста, но ее удивленные глаза были полны вдохновенной любви. Ее губы открылись в ожидании уже знакомого ей чувственного наслаждения.

– Как вы прекрасны, – прошептала она, запрокидывая лицо и подставляя мне свою прекрасную белую шею, частично скрытую бархатной лентой.

Моя улыбка сделалась ироничной. Те же слова я недавно слышала от Мери, но умирающая женщина была искренна (хотя ее разум и оставался замутненным), и потому они тронули меня до глубины души. Девушка произнесла их под влиянием моих чар, а потому ее признание не доставило мне никакого удовольствия.

Я наклонилась для поцелуя. Опустив бархатную ленту чуть ниже, я увидела следы зубов. Я прильнула губами к ранкам и лизнула кожу. Язык почувствовал место укуса, и теперь мои зубы должны были точно попасть в эти небольшие дырочки. Я замерла, но не от желания растянуть удовольствие. Меня охватил трепет.

Нередко знания передаются через кровь – насыщаясь, вампир узнает то, что известно его жертве. Но и жертва может многое узнать о вампире, ибо наши жизненные свечения (напишу "ауры", хотя, как уже говорила, я не жалую это новомодное словечко) переплетаются. Обычно вампиров это не волнует: пища, как правило, погружена в такой глубокий транс, что, очнувшись, все забывает. Однако у нее сохраняется психическая связь с вампиром.

Влад может знать о мыслях этой девушки, о ее чувствах, об образах, наполняющих ее мозг, но далеко не обо всех (если только он не укрепит связь с нею через обмен кровью – тогда он будет знать почти все, что пожелает). А если я соединю свой разум с ее разумом сейчас, когда она находится в трансе и наиболее восприимчива, я... смогу узнать мысли Влада!

Но что, если при этом он узнает мои? Игра стоила свеч – я могла добыть такие сведения, ради которых стоило рискнуть. Я закрыла глаза и погрузила зубы в ранки, проделанные Владом. Я старалась целиком сосредоточиться на дыхании девушки и ударах ее сердца.

Кровь поднялась мне навстречу, и я стала ее пить.

Перед мысленным взором появился образ невысокой и невероятно толстой женщины. Казалось, она целиком состоит из грудей и живота. Шея отсутствовала, голова росла прямо из плеч. Жидких седеющих волос толстухи было явно недостаточно для высокой прически...

"Бедная мама, все эти дни она так плохо выглядит..."

"Артур, неужели я умираю?.."

Я увидела молодого человека с гривой золотистых волос и удлиненным лицом, в котором было что-то лошадиное.

"Шесть строк, два ключа. Проклятый ключ! Он должен быть где-то здесь..."

В сильных руках помолодевшего Влада сиял развернутый белый пергамент с золотыми строчками. Теперь я различала каждую букву.

"К востоку от города есть перекресток. Там находится погребенное сокровище – первый ключ".

Всплеск невероятной силы, что была ослепительнее молнии и оглушительнее грома, силы, превосходящей самый неистовый ураган... кажется, эта мощь вырвалась прямо из самой мисс Люси Вестенра (так звали юную леди) и отшвырнула меня к стене. У меня закружилась голова. А к спальне с криками: "Мисс Люси! Мисс Люси!" уже бежали служанки. Я быстро пришла в себя и притушила свечение, сделавшись невидимой. Обнаружив, что дверь заперта, испуганные девицы замолотили по ней кулаками. К тому времени, когда мисс Люси кое-как доковыляла до двери и отодвинула задвижку, я выскользнула из ее спальни и покинула Хиллингем.

Я вернулась в респектабельный магазин, возле которого меня послушно дожидался Антонио, села в коляску, и мы поехали домой. Правильнее сказать, в относительно безопасный дом Элизабет. Хорошо, что она не видела, как я вернулась, поскольку после нападения в спальне Люси мне требовалось побыть одной. Добавлю, у меня не было ни сил, ни желания прятать дрожащие руки и маскировать крайнюю взволнованность болтовней о пустяках. Я отправилась в свою персональную гостиную (Элизабет отвела мне эту комнату "под живность", которую она терпеть не может). Увидев меня, мои узники в драгоценных оковах сжались от страха. Какаду нахохлился, а пес, поджав хвост, попытался убежать. Но я нуждалась в его молчаливом сочувствии. Я поймала беднягу и усадила рядом с собой на диван, уткнувшись лицом в его мягкую шерсть. Мы сидели и оба дрожали.

Что же произошло? Влад узнал о моем визите к Люси Вестенра и о том, что я полакомилась его жертвой. Он ведь едва не убил меня. Вампир попытался расправиться с другим вампиром. Почти невероятно, но сила, направленная им против меня, чуть не разорвала мое, как я считала, неуязвимое тело. Даже сейчас у меня дрожит рука, отчего перо выводит едва разборчивые каракули. Что же сделало его таким сильным и почему вдруг Элизабет заметно ослабла?

Чтобы хоть как-то рассеять страх, я стала негромко говорить с собакой. Удивительное существо. Пес по-прежнему боялся меня, но в то же время чувствовал мой страх. Его темные глаза смотрели на меня с таким пониманием и сочувствием, что я не выдержала и заплакала. Слезы лились по моим щекам, а это благородное создание слизывало их, отчего я плакала еще сильнее. И люди еще смеют говорить, что у животных нет души? Да душа этого пса куда чище и достойнее моей!

Постепенно мы оба успокоились и перестали дрожать. Мне показалась, что псу нравятся мои ласки. Прижав голову к его узкой, щуплой груди, я слушала частое дыхание и стук собачьего сердца. Потом я обняла его и погрузилась в свои мысли, а пес нежно тыкался в меня своим мокрым носом.

До сих пор мне даже не приходило в голову дать собаке имя. Стыдно признаться, но вначале я восприняла этого пса как забавную живую безделушку. Но "безделушка" оказалась наделенной способностью чувствовать и сострадать. Я решила, что дам ему имя (не кличку!) Друг. Он – мой единственный и верный друг. За все годы своего бессмертия я еще не встречала такой чистой и бескорыстной любви.

Я сидела, гладила Друга, и ко мне возвращалась способность связно и последовательно мыслить. Итак, что же мне удалось узнать от Люси Вестенра?

Манускрипт! Прежде всего, он. Логические объяснения тут не годятся, но интуиция подсказывала: обладание этим свитком дает громадную силу. Неужели Влад каким-то образом отобрал у Элизабет ее прежнее могущество? Я же помню, какой она явилась в трансильванский замок. А сейчас Влад стал даже сильнее, чем она тогда.

"Шесть строк, два ключа. К востоку от города есть перекресток. Там находится погребенное сокровище – первый ключ..."

Строки и ключи. Их число ничего не говорило мне. Единственный напрашивающийся вывод: сокровище находится на каком-то перекрестке, возможно – к востоку от Лондона. Явная загадка. Только кто может ее разгадать?

"Проклятый ключ! Он должен быть где-то здесь..."

Эти мысли, конечно же, принадлежали не Люси, а Владу. Должно быть, он размышлял над загадкой в момент моего вторжения в спальню девушки. Ни перекрестка, ни сокровища Влад до сих пор не нашел, но упорно ищет.

Если манускрипт сам по себе дает такую невообразимую силу, что же даст обладание первым ключом? А вторым?

Элизабет тоже знала о манускрипте. Вот почему она не торопилась расправиться с Владом! Видимо, прикончив его, она бы не сумела найти свиток.

К этому времени Друг настолько осмелел, что лег возле меня и положил голову мне на колено. Я еще долго сидела, гладя пса и раздумывая, каким может стать мир, если Влад сохранит свою поразительную силу, и каким, если эта сила перейдет к Элизабет.

В тот момент Влад представлялся мне воплощением коварства и жестокости, а Элизабет – бесконечного добра. Да, она скрывала от меня правду, но не по злому умыслу. Самым серьезным ее "преступлением" было неверие в мою преданность. Что ж тут удивительного? Мы с Элизабет знакомы чуть более трех месяцев, и она еще не имела возможности убедиться, что я вовсе не мечтаю ни о силе, ни о власти. Меня привлекает спокойная жизнь, полная удовольствий и развлечений. Оставив Друга на диване, я встала и отправилась искать Элизабет, намереваясь поделиться с ней всем, что сумела узнать.

Странно, но ее нигде не было. Я заглянула в большую гостиную, в нашу общую спальню, в малую гостиную, где она любила сидеть, в зимний сад. Пусто. Я пошла вниз, чтобы посмотреть, дома ли Антонио. Его комнатка была заперта. Наверное, Элизабет куда-то уехала, подумала я. Тоже странно. Увидев Антонио, Элизабет должна была понять, что я вернулась. Обычно она сразу же шла ко мне, чтобы взглянуть и похвалить очередные покупки. В последнее время Элизабет всеми силами старалась вернуть мое расположение, и такой внезапный отъезд (если она действительно уехала) меня удивил.

Я решила продолжить поиски и обошла весь дом. Единственным местом, где я еще не была, оставался подвал. Подземелье, как в шутку называла его Элизабет. Когда я подошла к лестнице, ведущей вниз, меня охватил непонятный ужас. Прежде чем взяться за ручку тяжелой, окованной железом двери, мне захотелось окружить себя покровом невидимости. Наверное, я интуитивно догадывалась, какое зрелище меня ожидает.

Я тихо спустилась в подвал и увидела то же, что и в прошлый раз: земляной пол, очаг, в котором давно не разжигали огня, жуткую статую Железной Девы и клетку с шипами, обращенными внутрь. Вокруг было темно и пусто.

И вдруг мне показалось, что на губе Железной Девы я заметила капельку крови. Я осторожно шагнула вперед, потом сделала еще несколько шагов...

Наконец я поймала слабый темно-синий отсвет... Еще шаг, и я попала внутрь "круга Элизабет". Оттуда доносились пронзительные, отчаянные, безнадежные крики. Я не могла различить, кому они принадлежат: мужчине, женщине, ребенку или какому-то терзаемому животному.

Картина окружающего разительно изменилась. В очаге ярко полыхал огонь. Клетка была поднята на высоту, вдвое превышающую средний рост человека. У рукоятки лебедки стоял Антонио, обнаженный до пояса. Жар от очага шел прямо на него, отчего кожа мулата покрылась многочисленными капельками пота, блестевшими в отблесках пламени. Он посмотрел наверх и улыбнулся белозубой, зовущей дьявольской улыбкой.

Между очагом и раскачивающейся клеткой я увидела Дорку. Она сосредоточенно нагревала в огне кочергу на длинной ручке. Ее раскрасневшееся, потное лицо изменилось до неузнаваемости – всегдашнее безразлично-угрюмое выражение сменилось исступленным экстазом. Дождавшись, когда кочерга раскалилась добела, Дорка извлекла ее и быстро сунула внутрь черной клетки.

А там находилась жертва – совсем молодая обнаженная девушка. Ее длинные темно-рыжие волосы, доходившие ей до бедер, были липкими от крови. Стройная, длинноногая, с маленькой девичьей грудью... несчастная медленно и мучительно умирала. Боль и ужас лишили ее всего, превратив даже не в животное, а в комок истошно вопящей плоти. Сомневаюсь, чтобы жертва заметила мое появление – все ее внимание было сосредоточено на зловещем ярко-красном мерцании кочерги. Пышущий жаром металл коснулся ноги девушки. Крики сделались громче, и жертва заметалась, стремясь хоть как-то отодвинуться от страшного орудия пытки. Увы! Стараясь спастись от боли в одном месте, девушка усиливала ее в другом. Два острия уже вошли ей в тело, а судороги лишь помогали им вонзиться глубже, расширяя раны. Шипы впились в бок и бедро, порвали мышцы и теперь крепко держали жертву. Делая отчаянные попытки высвободиться, девушка мгновенно накололась на другой ряд шипов. Схватившись за них руками, она подалась назад.

Однако Дорка пристально следила за жертвой и вновь ударила ее кочергой. Зашипела опаленная кожа, но шипение тут же потонуло в душераздирающем вопле. Девушка мужественно пыталась загородиться от кочерги ладонями, но предплечьем правой руки напоролась на острие. Жертва и тогда не оставила усилий – она принялась дергаться всем телом, как будто у нее оставался единственный шанс выжить. На самом деле ее положение было совершенно безнадежным: кровь хлестала из огромной рваной раны на боку и из многочисленных колотых ран на бедрах и на высоком, некогда красивом лбу. Меня захлестнула жалость к этой несчастной, и в то же время я не могла не гордиться ее мужеством. Понимая свою обреченность, девушка не умоляла о пощаде. Она сопротивлялась до последнего вздоха, ждать которого оставалось совсем недолго – кровь ручьями лилась из ее тела, стекая на днище клетки. Если бы не шипы, державшие жертву, она наверняка давно упала бы.

Я только сейчас заметила, что днище клетки было устроено особым образом: плоское, окаймленное бортиком, оно имело наклон в одну сторону и, вероятно, желоб, оканчивающийся снаружи короткой изогнутой трубкой. Оттуда, будто из носика чайника, текла узкая струя крови.

А внизу, подставив лицо под ярко-красный поток, восседала моя возлюбленная. Я видела Элизабет в моменты страсти, видела ее на вершине плотского удовольствия. Но никогда еще мне не доводилось видеть на ее лице такого бесконечного блаженства, такого полного удовлетворения. Элизабет взирала на несчастную, умирающую девушку с обожанием, восхищением и любовью. Я поняла: чувство, которое она дарила мне, было лишь бледным отблеском того, что она испытывала сейчас. На коленях Элизабет лежала одежда страдалицы: скромное серое платье и белый фартук служанки.

Кровь лилась на лицо, волосы, грудь женщины, которую я еще совсем недавно любила и почитала, и она втирала ее себе в кожу. Возбуждение Элизабет быстро нарастало, и я в любую секунду ожидала услышать экстатический стон и страшилась этого.

Все увиденное вызвало во мне настолько сильное отвращение, что я не сразу поверила в реальность этой жуткой оргии, а поверив, могла лишь смотреть. У меня исчезли все мысли. Я стояла, почти не дыша и не в силах пошевелиться. Да и что дало бы мое вмешательство? Единственная смерть, которую я могла предложить этой несчастной, избавила бы ее от боли, но не принесла бы желанного упокоения. Я знала: девушка скоро умрет и так, без моей помощи, и, если рай действительно существует, ей уготовано вечное блаженство.

Я стояла и беззвучно плакала по умирающей девушке... и по Элизабет. Скорбь настолько захлестнула меня, что мое самообладание дрогнуло, и я забыла о необходимости поддерживать невидимость. Защитный покров растаял, и я явила себя всем участникам этого дьявольского действа.

Умирающая жертва вряд ли заметила мое присутствие. Но Элизабет наконец почувствовала перемену в окружающем ее пространстве. Она повернулась ко мне, и наши глаза встретились.

– Жужанна, дорогая моя!

Ошеломление, недовольство, испуг – все это я уловила в ее голосе. Лицо Элизабет, перепачканное кровью и похожее на отвратительную маску, приобрело фиолетово-коричневый оттенок. Она протянула ко мне липкие от крови руки, умоляя приблизиться.

– Любимая, не суди меня строго. Все это я сделала ради тебя. Подойди ко мне, и я научу тебя истинному блаженству любви... Подойди, не бойся. Поверь мне, Жужанна, все это сделано во имя добра.

Некоторое время я просто молча смотрела на нее. В моем взгляде не было ни ненависти, ни злобы. Только отвращение.

А затем, повернувшись, я бросилась вон из подвала. Вбежав в гостиную, я схватила Друга и навсегда покинула этот дом.

Глава 11

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

7 сентября

Пять ночей подряд я провел, не смыкая глаз, у изголовья постели Люси. Мне не раз приходилось дежурить возле своих пациентов, но никогда еще это занятие не вызывало у меня столько радостных и горестных чувств одновременно. От профессора никаких вестей. Он сейчас в Шропшире[26], в моем небольшом и довольно ветхом доме, доставшемся в наследство от родителей. Каждый день я отправлял туда телеграммы на имя некоего «мистера Уиндема» с кратким отчетом о состоянии Люси. Такой покров секретности представляется мне довольно глупым, но профессору виднее.

В течение четырех дней (и ночей) Люси чувствовала себя достаточно хорошо. Ее здоровье начало заметно восстанавливаться, и я уже поверил в действенность "магии" профессора. Поглощенный заботами о Люси, я начисто забыл о том, что мой организм, каким бы сильным и здоровым он ни был, тоже нуждается в сне. На пятую ночь, едва заняв свой пост, я ощутил невероятную сонливость, и Люси с присущим ей юмором (как я счастлив, что она снова в состоянии шутить!) сказала, что нести "вахту сна" лучше на мягком диване, чем на стуле. Она предложила мне перейти в соседнюю комнату и хорошенько отдохнуть. Я наотрез отказался оставлять Люси одну и в то же время не мог противиться накатившей усталости. Уповая на защитную силу серебряного распятия, которое Ван Хельсинг поместил над окном спальни, я решил немного вздремнуть сидя.

Но из моей затеи ничего не вышло: я заснул как убитый и проспал до позднего утра. Разбудили меня встревоженные голоса служанок:

– Ты только посмотри! Бедная мисс Люси!

– Доктор заснул. Давай, буди его!

Мне очень не хотелось просыпаться, но, когда я понял, что стряслась какая-то беда, вскочил на ноги, как мать, разбуженная плачем младенца. Стоя возле постели Люси, служанки испуганно глядели на свою молодую хозяйку.

Боже мой! Только ее золотистые волосы, разметавшиеся по подушкам, имели прежний вид. Кожа и губы девушки приобрели жуткий землистый оттенок. Дыхание Люси было поверхностным и неровным. Бедняжка едва могла говорить. Я взял ее руку – она была холодной словно лед, а пульс едва прощупывался. Я распорядился немедленно принести Люси бокал портвейна, но ничего не говорить миссис Вестенра. Вторую служанку я отправил на почту с телеграммой "мистеру Уиндему" (я просил профессора незамедлительно вернуться в Хиллингем). Люси порывалась говорить, но, видя, каких усилий стоит ей каждое слово, я "докторским" тоном изрек, что ей сейчас лучше полежать молча.

Затем я подошел к окну и, стараясь не привлекать внимания Люси, проверил, на месте ли серебряное распятие. Я почти не сомневался, что вчера оно вывалилось из щели, а служанка, убиравшая в комнате, вполне могла взять его себе, ничего не сказав молодой госпоже.

Ничего подобного! Распятие оказалось на месте (я заметил его блестящий краешек). Ни вечером, ни ночью никто к нему не притрагивался. Но тогда что же могло произойти, пока я спал? Я был близок к панике. Только я поверил в объяснения Ван Хельсинга, как на тебе! И если он ошибался насчет охранительной силы распятия, может, и все прочие его рассуждения тоже ошибочны?

Пока мне не оставалось ничего другого, как дождаться, пока служанка принесет портвейн, а потом осторожно поднести бокал к губам Люси и помочь ей выпить содержимое. А с каким виноватым, извиняющимся видом она глядела на меня! У меня просто сердце разрывалось. Допив вино, Люси вяло откинулась на подушку и вскоре заснула.

Попросив служанку принести лист бумаги и конверт, я торопливо написал короткое письмо Арту, сообщив о рецидиве болезни его невесты. После чего служанке пришлось вторично прогуляться на почту.

Время тянулось еле-еле. Если Ван Хельсинг получил мою телеграмму и сразу же выехал в Лондон, к вечеру он должен быть здесь. Самое скверное, что сейчас я больше ничем не мог помочь Люси. Отчаяние заставило меня подумать о переливании крови – новшестве, которое сравнительно недавно вошло в медицинскую практику, но до сих пор считалось малоизученным. Но кто бы стал донором Люси? Кандидатуру миссис Вестенра я отмел сразу: здоровье этой женщины оставляло желать лучшего, а сама процедура вызвала бы у нее целую лавину страхов и домыслов. Трое молодых служанок тоже не вызывали у меня особого доверия в качестве доноров (правда, сам не знаю почему). Оставался один я. Но даже если бы у меня имелись необходимые приспособления для переливания (каковых, естественно, не было), провести его я все равно бы не смог. Во-первых, невозможно быть одновременно донором и врачом, наблюдающим за процедурой, а во-вторых, при переливаниях нередки обмороки доноров (что могло бы стоить жизни и Люси, и мне).

Под вечер принесли телеграмму от "мистера Уиндема". Профессор сообщал, что приедет завтра, рано утром. Хотя моя вера в силу распятия значительно пошатнулась, я был рад скорому появлению Ван Хельсинга. В его присутствии я чувствовал себя значительно увереннее.

Слава богу, ночь прошла спокойно. Я не сомкнул глаз. Вина перед Люси (я не могу перестать любить ее) прогнала всякий сон.

Наконец приехал профессор. Он был в мрачном расположении духа. Скорее всего, за эти дни произошли еще какие-то события, не дававшие ему покоя. Поздоровавшись с миссис Вестенра (похоже, она предпочитает не знать об истинном состоянии здоровья дочери), профессор сразу же обратился ко мне:

– Распятие на месте? Кто-нибудь из служанок вполне мог заметить его и убрать.

– Его никто не трогал. Сейчас вы сами убедитесь. Распятие по-прежнему там, где вы его оставляли.

– В таком случае кто-то другой послужил вампиру проводником, – предположил профессор. – Миссис Вестенра исключается.

– Нет, только не она, – согласился я, удивляясь себе. – Она не могла...

При всей серьезности нашего положения Ван Хельсинг не удержался от улыбки.

– А у вас, дружище Джон, прирожденный талант ясновидца. Я вам где-то даже завидую, поскольку те жалкие способности, которыми я обладаю, стоили мне неимоверных усилий.

Улыбка погасла.

– Насчет миссис Вестенра вы абсолютно правы. Те, против кого мы сражаемся, не тронули ее. Даже ничтожные изменения ауры сразу же становятся заметны. А у миссис Вестенра аура чиста. Однако мы должны расспросить всех, кто провел в Хиллингеме ту злополучную ночь. Возможно, накануне кто-то мог заходить в гости к Люси или миссис Вестенра. Нужно поговорить и с этими людьми. Тогда мы отыщем разгадку.

У дверей спальни Ван Хельсинг умолк. Невысокая горничная открыла дверь и слегка поклонилась. Мы попросили ее уйти, сказав, что доктор должен внимательно осмотреть мисс Люси. Девушка неохотно удалилась, и это было весьма кстати, поскольку едва профессор вошел внутрь и увидел спящую Люси, он громко прошептал:

– Боже мой!

Некоторое время мы оба молчали. Спальню наполнял неяркий свет раннего утра. Чувствовалось, что Люси стало еще хуже. Щеки у нее совсем ввалились, землистый цвет лица сменился мертвенной бледностью. Люси находилась на пороге смерти. Когда я это понял, то чуть не заплакал.

Профессор коснулся моего плеча (никогда не предполагал, что у него настолько сильная рука).

– Джон, Люси еще можно спасти, но надо действовать быстро. Есть один способ. Попробуем его. Все объяснения потом.

– Да, конечно, – пробормотал я, с трудом выбираясь из болота горестных мыслей. – Мне это тоже приходило в голову! Переливание...

Он вздохнул и покачал головой.

– Нет. Переливание крови – слишком рискованная процедура. Я знаю, иногда оно творит чудеса, но гораздо чаще оканчивается смертью... Попробую все-таки вкратце объяснить, что я предлагаю. В какой-то степени это тоже можно назвать... переливанием. Но оно происходит не на телесном уровне.

В другое время я затеял бы с ним медицинский спор. Сейчас мне было не до дебатов, я просто моргал и ждал хоть каких-то разъяснений.

– Мне необходима полная конфиденциальность. Скажите миссис Вестенра и служанкам, чтобы и близко не подходили к спальне. Для пользы дела придется солгать: объясните им, что мы будем производить переливание крови и любое постороннее вмешательство может угрожать жизни мисс Люси.

Я уже направился к двери, но заметил, что Ван Хельсинг еще не договорил. Профессор морщил лоб, подыскивая слова. Я остановился.

– Джон... не знаю, вправе ли я просить вас о таком одолжении. Видите ли, задуманная мной процедура тоже требует донора.

– Так в чем же дело? – удивился я. – Я готов.

– Но учтите: я заберу часть силы вашей ауры, и на какое-то время вы станете очень уязвимы.

– Профессор, я готов отдать даже собственную душу.

Он с явным облегчением вздохнул.

– Я бы мог обойтись и своими силами, но тогда действенность была бы намного ниже. Замечательно, я пойду в соседнюю комнату и подготовлюсь. Вас не затруднит принести снизу мой саквояж? С ним наше "переливание крови" будет выглядеть убедительнее.

Я кивнул, и мы оба покинули спальню Люси: профессор направился в комнату, служившую Люси гостиной, а я двинулся по коридору к лестнице. Сделав несколько шагов, мы оба услышали звонок, раздавшийся у входной двери. Следом послышался писклявый голос служанки.

– Подождите, Джон. Кажется, к мисс Люси кто-то пришел, – окликнул меня профессор.

Вместе со мной Ван Хельсинг спустился вниз. В вестибюле стоял Арт Холмвуд. Он сразу же бросился ко мне, сжал мою руку и признался, что мое письмо заставило его все бросить и примчаться сюда.

– А этот джентльмен и есть доктор Ван Хельсинг? – вежливо осведомился Арт, косясь на профессора.

Тот стоял рядом со мной, внимательно разглядывая моего друга. Я молча кивнул Арту.

– Доктор, я очень вам признателен за ваш приезд.

Ван Хельсинг сдержанно поклонился. Я понимал, что профессору сейчас не до обмена любезностями, поскольку он проверял Арта на психическом уровне – не представляет ли тот угрозы для нас или Люси. Я не сомневался в том, что мой друг легко пройдет эту проверку. Так оно и случилось. Лицо профессора просветлело, он поглядел на Арта с уважением и даже некоторым восхищением. Пожав ему руку, Ван Хельсинг вдруг объявил, что нам для переливания крови нужен донор. Разумеется, Арт тут же согласился.

Профессор предупредил слуг, что нам потребуется полная тишина (он говорил нарочито строгим голосом), после чего взял свой черный саквояж. В отличие от обычного саквояжа, с каким ходят врачи, этот был больше и тяжелее (интересно было бы взглянуть на его содержимое!).

Втроем мы поднялись в спальню Люси. Как я и ожидал, Арт был потрясен до глубины души, увидев ее столь бледной и слабой. По доброте сердечной профессор разрешил ему перед "операцией" поцеловать свою невесту. Но зачем ему понадобилось приводить Арта в спальню? Профессор явно не собирался раскрывать моему другу истинный смысл "переливания". Положение усугублялось тем, что Люси успела проснуться (хотя она была крайне слаба и не могла говорить).

Объявив нам, что ему нужно подготовиться к "переливанию", Ван Хельсинг удалился. Отсутствовал он совсем недолго и вернулся со стаканом. В стакане, как он объяснил, находилось снотворное для Люси. Наклонившись, профессор помог ей приподняться и выпить лекарство.

Возможно, в стакане действительно было снотворное. Однако я заметил, как цепко профессор поймал взгляд Люси. Это длилось доли секунды, но, клянусь, я видел, как из его глаз вырвались голубоватые искорки и влетели в зрачки Люси. Вскоре она уснула. После этого Ван Хельсинг направился к Артуру (тот сидел на "моем" стуле). Достав из саквояжа длинную резиновую трубку, профессор сделал вид, будто собирается прикрепить ее к руке Люси. Но прежде он проделал с моим другом то же, что и со своей пациенткой. Вскоре Арт крепко спал.

Затаив от изумления дыхание, я замер на месте и лишь наблюдал за происходящим. Вокруг тел обоих спящих вдруг появилось свечение яйцеобразной формы. У Люси оно было бледно-зеленым и довольно тусклым, у Артура – ярко-оранжевым. Вначале профессор подошел к Холмвуду, голова которого запрокинулась и теперь упиралась в высокую спинку стула. Завороженный аурами Арта и Люси, я не сразу обратил внимание, что самого Ван Хельсинга окружает голубое свечение. Оно было еще мощнее и ярче, чем у Арта.

Протянув руку к сердцу Холмвуда, профессор на мгновение остановился, затем приподнял ее еще на несколько сантиметров, после чего зачерпнул ладонью и извлек наружу крупный оранжевый "шарик". В ауре Арта образовалась темная дыра, которая тут же начала затягиваться сияющей оранжевой материей (наверное, правильнее написать – психической субстанцией). Правда, общая яркость ауры заметно уменьшилась, так бледнеет разбавленное водой вино.

Какое-то время оранжевый "шарик" оставался на раскрытой ладони профессора, но не смешивался с голубой аурой самого Ван Хельсинга. Под его взглядом цвет "шарика" становился все ярче и насыщеннее. Сочтя, что достиг нужного результата, Ван Хельсинг склонился над Люси и осторожно поместил "шарик" ей на сердце.

Слова лишь приблизительно передают то, что я увидел дальше: тусклая зеленая аура Люси набросилась на "шарик", как голодная амеба, и поглотила оранжевое свечение. Вскоре оранжевый цвет полностью исчез. А в результате бледно-зеленая аура Люси вдруг стала ярко-изумрудной, а ее границы заметно расширились.

– Ну вот и все, – довольным голосом сообщил мне Ван Хельсинг.

Голубое свечение вокруг него исчезло. Ауры Холмвуда и Люси тоже погасли. Лицо моего друга заметно побледнело, зато на щеках Люси появились следы румянца. Мне показалось, что профессор разбудил меня, прервав фантастический сон.

Дав Арту выспаться, мы отправили его домой. Профессор рекомендовал ему весь день побольше есть и пораньше лечь спать. (Честно говоря, не знаю, сумеет ли он выполнить эти рекомендации, ведь он оставлял в Хиллингеме больную невесту и возвращался к больному отцу.) Люси проснулась заметно поздоровевшая. Я едва не расплакался при всех, ибо если бы она умерла, вина целиком лежала бы на мне.

Потом профессор отвел меня в сторону и мы немного поговорили о дальнейших действиях. Мы пришли к единому мнению, что для меня будет лучше остаться в Хиллингеме еще на несколько дней и продолжить ночные дежурства у постели Люси. Относительно себя Ван Хельсинг решил так: дневные часы он планировал проводить в "келье", продолжая "исследования" (так он их назвал), которые начал в шропширском доме, а к ночи, окружив себя завесой невидимости, обещал появляться в Хиллингеме, дабы проверить, не сумеют ли вампиры проникнуть в дом, защищенный силой серебряных распятий. Профессор намеревался усилить меры предосторожности, запечатав все окна. Он сообщил мне, что заказал цветы чеснока, которые гораздо лучше отпугивают вампиров, нежели чесночные головки.

* * *

10 сентября

Жуткий, ужасный день. Всю ночь на восьмое сентября я провел у постели Люси и к утру был готов повалиться на пол и уснуть. Однако в лечебнице меня ждали кое-какие неотложные дела. К тому же нужно было осмотреть и принять нового пациента. Пока я занимался всем этим, наступил вечер. Вместо отдыха я поспешил в Хиллингем, чтобы провести очередную бессонную ночь, дежуря в спальне Люси.

Я обрадовался, застав ее одетой и в прекрасном настроении. Миссис Вестенра, сияя от счастья, рассказала мне, что к ужину дочь встала, спустилась в столовую и ела с отменным аппетитом. Замечательные новости! Они сняли немалый груз с души, но не могли побороть физического утомления. Люси принялась настаивать, чтобы я не доводил себя до крайности, а отправился спать в ее гостиную. Комната находится рядом и имеет общую дверь со спальней. Люси обещала, что в случае чего сразу же меня позовет.

Усталость поборола бдительность, и я согласился. Я мысленно успокаивал себя рассуждениями о том, каким успешным оказалось предпринятое Ван Хельсингом "переливание" и дополнительные меры защиты. Теперь мы в полной безопасности. И потом, профессор сам незримо присутствует в доме.

Я повалился на старинный диван и мгновенно заснул. Разбудило меня чье-то легкое прикосновение к моему плечу. Открыв глаза, я увидел Ван Хельсинга. Чуть улыбаясь, профессор глядел на меня.

– Думаю, вы хорошенько выспались, – понимающим тоном произнес он.

Я тут же стал извиняться, но профессор приложил палец к губам.

– Не надо корить себя, Джон. Вы очень устали и честно заслужили этот отдых. И потом, я нес дежурство, находясь вблизи комнат служанок и спальни миссис Вестенра. Ночь прошла тихо, никто не пытался проникнуть в дом ни через первый этаж, ни через второй. Не желаете ли пойти взглянуть на нашу подопечную?

Я охотно согласился, и мы отправились в спальню Люси.

Мы оба были уверены, что застанем девушку выспавшейся и отдохнувшей и порадуемся ее здоровому виду. В спальне царил полумрак. Подойдя к окну, я поднял жалюзи, открыв доступ солнечным лучам.

– Боже милостивый! – прошептал Ван Хельсинг.

Правильнее сказать – "с ужасом прошептал". Меня обдало таким страхом, что я закрыл глаза и остался стоять лицом к окну. Я уже знал, какое зрелище меня ожидает.

Однако я не мог навсегда замереть в такой позе. Скрепя сердце, я повернулся... Люси была серой, словно каменные стены Хиллингема, и такой же безжизненной. На мгновение мне подумалось, что она умерла.

К счастью, ее грудь едва заметно поднялась, и Люси с трудом втянула в себя воздух.

– Джон, дружище, теперь я прошу вас стать ее донором. Закройте дверь и сядьте. Я ненадолго отлучусь в соседнюю комнату, и, когда вернусь, мы повторим "переливание".

Я молча подошел и закрыл дверь, выходящую в коридор. Профессор удалился. Я сел и попытался дышать медленно и ровно, дабы успокоить свое бешено колотящееся сердце. Меня охватила невыразимая досада, к ней примешивалась совершенно абсурдная мысль: если Люси умрет, в этом буду повинен только я.

Ван Хельсинг вернулся в спальню, окруженный голубым свечением своей ауры. Я взглянул на Люси: ее изумрудная аура светилась очень тускло. Мне захотелось посмотреть на собственную ауру. Я вытянул руку, но так ничего и не увидел. (Позже Ван Хельсинг сказал, что у меня "очень здоровая" голубая аура с золотистыми островками.)

Каких-либо подробностей "переливания" мне не запомнилось, к тому же все произошло почти мгновенно, после чего профессор сразу отвел меня в гостиную и уложил на знакомый диван. Я выспался, съел более чем обильный завтрак, но все равно чувствовал себя заметно ослабевшим.

Бедняжке Люси полегчало, но не так, как в прошлый раз, когда ее донором был Артур. Меня это удивило, и я не преминул спросить об этом профессора, отдыхавшего в гостиной. Ван Хельсинг признался, что не стал забирать у меня слишком много "жизненной силы" (он употребил модное нынче индийское слово "прана").

– Учтите, что мистеру Холмвуду не надо тратить силы на войну с вампирами, – многозначительно добавил профессор.

Он вздохнул и печально уставился в холодный камин. Сколько страданий и душевной боли было в синих глазах профессора!

– Напрасно я втянул вас в эту битву, Джон. Я-то думал, что хорошо знаю противостоящую нам силу. Оказывается, я напрасно тешил себя иллюзиями. Все мои накопленные за долгие годы знания опрокинуты и опровергнуты. До сих пор у Влада не было возможностей творить зло где угодно и как угодно. Сила распятий всегда надежно отвращала и сдерживала его. Но минувшая ночь доказала обратное: Влад беспрепятственно проник в спальню мисс Люси. И если теперь он обрел возможность приходить и уходить когда пожелает, ни у этой несчастной девушки, ни у других его потенциальных жертв не остается никаких надежд. И у нас с вами – тоже. Больше чем кого-либо я стремился уберечь от Влада именно вас!

Его лицо превратилось в маску нестерпимой боли. Профессор сорвал с носа очки, швырнул их на диван, затем спрятал лицо в ладонях и... заплакал.

До какого же отчаяния довела судьба этого сильного, прекрасно умеющего владеть собой человека, если заставила его горько, безутешно рыдать! Видеть слезы профессора для меня было еще тяжелее, чем смотреть на угасающую Люси. Последние слова Ван Хельсинга не давали мне покоя. Почему я волную его больше, чем мать и жена?

Я растерялся, не зная, как и чем утешить профессора. Тогда я просто положил на его широкое плечо свою руку и тихо сказал:

– Профессор, вы сильно утомились, оттого положение и кажется вам совершенно безнадежным. Но подумайте: вы вновь спасли Люси. Пусть эта мысль вытеснит отчаяние. Вам тоже нужно выспаться и как следует поесть. Какие из нас защитники, если мы сами начнем падать от усталости и голода?

Ван Хельсинг взглянул на меня и упавшим, измученным голосом ответил:

– Не волнуйтесь за меня, Джон. Я обязательно отдохну и не забуду поесть. Сегодня я вместо вас буду дежурить в спальне мисс Люси. Возвращайтесь в Парфлит.

Он поднял руку, пресекая мои возражения.

– Не спорьте со мной. Не забывайте: сегодня вы очень уязвимы. Отдохнете, а завтра вернетесь и смените меня.

– Пусть будет по-вашему, – согласился я и встал, чтобы уйти.

– Постойте, Джон, – вдруг окрикнул меня Ван Хельсинг. – Должен вам признаться, что все эти дни я без конца взывал, умолял о помощи: и там, в вашем шропширском доме, и потом, когда вернулся в лечебницу. Я словно предчувствовал, в каком катастрофически безнадежном положении мы окажемся. Все знания, которые я собирал почти четверть века, вся сила, которую накапливал... ничего не помогло. Нам нужна иная помощь. Если она не подоспеет вовремя, тогда, сын мой, мы оба пропали.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

18 сентября

Дни мисс Люси сочтены. Вскоре она нас покинет. Я это вижу по ее бледному, хотя все еще миловидному лицу. Мы сделали ей новое "переливание", на сей раз донором был молодой, здоровый американец по имени Квинси Моррис. Внешне все говорит о тяжелейшей форме анемии: ужасающая бледность лица, не менее ужасающие синюшно-серые губы и десны, слабое, учащенное дыхание. Любой студент-медик скажет, что подобное состояние неминуемо приводит к смерти пациента. Но еще ужаснее наблюдать у Люси очевидные признаки перерождения: удлиненные боковые зубы, чувственное, сладострастное выражение лица во время сна и слабое, едва заметное темно-синее мерцание, которое я вижу в ее зеленой ауре.

События минувшей ночи опрокинули все знания, кои до сих пор я привык считать незыблемыми. Моя уверенность поколеблена, если не сказать – сметена. Каким же я был самоуверенным и глупым, когда считал, будто обладаю достаточной силой для расправы с Колосажателем... Теперь мне остается лишь расписаться в своей полной беспомощности и признать себя пустым местом. Это я-то, "знаток" вампиров, за несколько недель не сумел сделать ровным счетом ничего, чтобы спасти мисс Люси от посягательств Влада! В таком случае, что дельного я могу посоветовать всем, кто меня окружает и ждет моей помощи? Что я им скажу? "Немедленно уезжайте из Англии на другой конец света и живите в вечном страхе, ибо вампиры могут добраться до вас и там"?..

Опишу все как было. Одиннадцатого я получил из Голландии цветы чеснока, после чего, как мне показалось, мисс Люси пошла на поправку. Во мне крепла надежда, что нежные белые цветки, обладающие значительной природной магической силой, преградят Колосажателю доступ в дом. К тому же мисс Люси сама призналась, что благодаря им она стала спокойно спать.

На прошлой неделе, запершись в своей "келье", я несколько раз повторил ритуал Абрамелина[27], надеясь получить ответ от своего наставника или хотя бы какой-то знак. Но как и прежде – полное молчание. Сознавая свою полную беспомощность, я был готов продать душу Владыке Мрака, если бы это гарантировало уничтожение Влада и Жужанны и на веки вечные обезопасило бы смертных от появления новых вампиров. И конечно, если бы это не потребовало от меня самому превратиться в бездушную кровососущую тварь.

По вечерам я приезжал в Хиллингем и наблюдал за состоянием мисс Люси. После полуночи меня сменял Джон. Даже не знаю, чего мы рассчитывали добиться, ведь Влад появлялся в спальне девушки незаметно и беспрепятственно. Однако что-то не позволяло нам опустить руки и пассивно наблюдать за происходящим.

Накануне мы с Джоном условились так: он, как обычно, поедет в Хиллингем. Я же намеревался запереться на сутки у себя в "келье". Помимо призывов о помощи, я собирался наполнить особой силой Соломонову печать[28] – мощный талисман, нашу последнюю надежду. На вопрос о причине моего отсутствия Джон должен был ответить, что мне надобилось ненадолго съездить в Амстердам и где-то через день я вернусь.

К сожалению, наш первоначальный план рухнул. Днем "зоофаг" Ренфилд сбежал из своей палаты, и Джон, помогая водворять его обратно, довольно серьезно порезал руку. Опять проделки Влада! Я не сомневался: вампир замыслил новую атаку на Хиллингем и решил избавить себя от присутствия Сьюарда. В таком случае Джону куда безопаснее оставаться в лечебнице. Разумеется, я не стал посвящать его в свои умозаключения, а лишь сказал, что он слишком слаб для бессонной ночи. Будет намного лучше, если он сегодня пораньше ляжет и как следует выспится. Джон охотно согласился. Он и в самом деле неважно себя чувствовал, поскольку порез сопровождался обильным кровотечением.

Итак, вчера вечером я отправился в Хиллингем один и под покровом невидимости. Когда я поднялся на крыльцо дома, до захода солнца оставалось не более десяти минут. Я не стал пользоваться звонком, а предпочел дверной молоток и постучал. Служанка, исполнявшая обязанности привратницы (робкая смуглянка с большими кроткими глазами), приоткрыла дверь. Никого не увидев на крыльце, она широко распахнула створку и вышла на улицу, где, уперев руки в бока, стала хмуро оглядываться по сторонам, подозревая обычную мальчишескую шалость. Этого времени мне хватило, чтобы проскользнуть в дом. Я внимательно осмотрел окна, проверив, не убраны ли распятия (мои действия направлялись скорее инстинктом, нежели логикой), после чего поднялся наверх.

Еще не входя в спальню мисс Люси, по резкому характерному запаху в коридоре я понял, что цветки чеснока на месте. Дверь спальни была слегка приоткрыта. Я осторожно вошел (хотя обстоятельства и требовали моего бесцеремонного вмешательства в жизнь этой девушки, я все равно испытывал определенную неловкость, вторгаясь в чужой мир). Мисс Люси в ночной сорочке сидела в окружении подушек и, сдвинув брови, читала "Сравнительные жизнеописания" Плутарха. На столике возле постели я увидел: поднос, тарелки с пищей и фруктами были наполовину пусты. Лицо девушки по-прежнему оставалось бледным, тем не менее выглядела она значительно лучше. Щеки и губы Люси слегка порозовели.

Я опустился на мягкий стул возле ее постели, и вдруг меня захлестнуло ужасающее ощущение чего-то очень знакомого, как будто все это уже было со мною. Французы называют подобные состояния дежавю. Я чувствовал безнадежную печаль, какая не раз охватывала меня дома, сидя в кресле-качалке у изголовья маминой постели. И даже сила печали была схожей. Странно: всего месяц назад эта юная леди была мне совершенно чужим человеком. Но теперь я понимал, что успел привязаться к ней. Как и моя мать, она была обречена, однако ее дальнейшая судьба не шла ни в какое сравнение с маминой. Если для мамы смерть означала конец страданий, для мисс Люси они только начинались.

Обуреваемый тягостными мыслями, я сидел, стараясь сохранять предельную бдительность (в прошлый раз Владу удалось появиться совершенно незамеченным). Я достал из кармана печать Соломона и стал смотреть на ее блестящую серебристую поверхность, на безупречный геометрический узор и древнееврейские буквы. Вид талисмана действовал успокаивающе. Во мне теплилась надежда, что с помощью печати и цветков чеснока (их ежедневно присылали из Харлема) я сумею не допустить Влада в дом.

Так прошло несколько часов. Люси сосредоточенно читала. Один раз она потянулась к подносу за грушей, но только надкусила спелый фрукт и положила его обратно. Вскоре девушка закрыла книгу. Я решил, что она утомилась и собирается заснуть, но ошибся. Столик возле ее постели имел еще две нижние полки. Мисс Люси нагнулась и достала оттуда изящную тетрадку (свой дневник) и карандаш. Раскрыв дневник, она приготовилась писать. Но внезапно явившееся вдохновение столь же внезапно и ушло. Люси недовольно поморщилась, убрала тетрадку и карандаш на место, затем потушила лампу и улеглась.

По изменившемуся ритму дыхания я понял, что она уснула. Я встал, подошел к оконной раме и прикрепил к ней печать Соломона – самый могущественный из доступных мне магических талисманов.

Затем я вернулся и сел на стул. Мой взгляд был прикован к спящей мисс Люси. Через какое-то время снаружи послышался звук, напоминающий шелест крыльев. Я не стал вскакивать и не бросился к окну. Смотреть было не на что: ни свечения, ни силуэта птицы или зверя. Но волосы, вставшие дыбом на затылке, и покалывание в руках безошибочно оповестили меня: вампир здесь. Шелест крыльев за окном становился все громче, пока наконец не разбудил Люси. Даже в темноте мне было видно, как она испугалась. Я пожалел, что явился к ним в дом невидимкой. Ведь мог же я придумать какую-нибудь новую ложь и отменить свою выдуманную поездку в Амстердам. Сейчас я бы взял мисс Люси за руку и хоть как-то попытался ее успокоить. Но какой смысл говорить о том, чего не сделал?.. Несколько минут она прислушивалась к непонятным звукам, потом вскочила, открыла дверь в коридор и крикнула:

– Кто здесь?

В коридоре было темно и тихо. Мисс Люси закрыла дверь. К хлопанью крыльев теперь прибавилось еще собачье завывание. Люси поспешила к окну, приподняла край жалюзи и сейчас же выронила его из рук. Я успел заметить черное крыло большой летучей мыши.

Вскрикнув, девушка вернулась в кровать и сжалась в комок, натянув на себя одеяло. Ее глаза были полны ужаса. Желание успокоить ее стало нестерпимым. Я решил выйти из спальни, принять свой обычный облик, потом постучаться и объявить, что вернулся из Амстердама раньше обычного и отправился прямо сюда, интуитивно почувствовав ее потребность в моей помощи.

Я встал со стула, но в этот момент дверь распахнулась, и в спальню вошла миссис Вестенра. Она была в одной ночной рубашке, под которой сотрясалось ее грузное тело. Я не сомневался: пожилую леди привел материнский инстинкт. Пыхтя, миссис Вестенра залезла в кровать дочери. Они легли, обнявшись, и в спальне воцарилась тишина.

Но тишина была недолгой. Снаружи вновь послышалось хлопанье крыльев. Теперь уже встревоженная миссис Вестенра села на постели и крикнула:

– Кто там?

Дочь принялась гладить ее по спине, шепча успокоительные слова. Вскоре мать вздохнула, опустила голову на подушку и затихла.

Снизу донесся вой. Казалось, зверь (собака? волк?) находится прямо под окном. Столкновение могло начаться в любую минуту. Я успокоил разум, сосредоточив его на печати Соломона и на золотистой, сверкающей "стене" силы, сквозь которую мог прорваться только Бог или дьявол.

...Еще мгновение, и тихая спальня превратилась в арену хаоса. Треснуло и зазвенело разбитое оконное стекло, на той же высокой ноте пронзительно закричали мисс Люси и ее мать. Полоски жалюзи стремительно взметнулись, и внутрь ворвался вихрь мельчайших и невероятно острых осколков. Печать Соломона была для него не более серьезной преградой, чем лист бумаги. Я крепко зажмурился, чувствуя, как осколки впиваются мне в лицо и руки. Вихрь подхватил меня и швырнул в дальний конец спальни. Невидимый и оттого уповавший на свою защищенность, я отлетел и ударился о стену.

Ураган стих столь же внезапно, как и начался. Я решился открыть глаза. Через огромные, зазубренные по краям дыры в оконных стеклах медленно вползал туман. Он был в сто, в тысячу раз чернее ночи, и печать Соломона не могла его остановить. Ее золотистое сияние полностью погасло. Миссис Вестенра истерически размахивала руками, пытаясь сесть. Она даже не заметила, как сорвала с шеи дочери гирлянду цветков чеснока. Все ее внимание было поглощено окном.

Дрожащей пухлой рукой она несколько раз махнула в том направлении и вдруг замерла. В горле миссис Вестенра что-то булькнуло, и она замертво повалилась на постель.

Грузное тело матери подмяло под себя Люси. Я попытался встать, чтобы помочь несчастной девушке и собой загородить ее от вампира. Но я не мог даже шевельнуться. Злясь на свое бессилие, я с ужасом наблюдал за тем, что будет дальше.

Черный туман принял очертания изящной колонны, зловеще высившейся на фоне разбитого окна. Не успел я и глазом моргнуть, как колонна превратилась во Влада. Таким я его еще не видел. Передо мной был обаятельный молодой аристократ-обольститель, одетый в черный шелковый костюм типично английского покроя. Белая кожа, жемчужно-белые зубы, волосы цвета оникса, подцвеченные темно-синими искорками. В нем ощущалось столько жизни, что у меня язык не повернулся бы назвать его неумершим. Кто же был передо мной? Бог, исполненный величия и могущества? Или сам дьявол, принявший облик английского джентльмена?

Улыбаясь, Влад легкой походкой приблизился к столику, совершенно не обращая внимания на обеих женщин (одну мертвую, другую в обмороке). Нагнувшись, он поднял с пола печать Соломона, утратившую всю силу. Он швырнул мне талисман и с усмешкой процедил сквозь зубы:

– Кажется, это ваша штучка, доктор Ван Хельсинг?

Я молчал, поскольку лишился способности говорить. Мои ноги и спина были пригвождены к усеянному осколками ковру. Однако руки меня еще слушались. Я поймал талисман и осторожно положил его рядом с собой. Я не боялся ни смерти, ни укуса. Самое страшное, что я не мог помешать Владу совершить ритуал вкушения крови, которым он привязывал к себе моих предков и продлевал свое существование. Если теперь он совершит этот ритуал со мной, ему станет известна каждая моя мысль, я сделаюсь его смертным рабом и буду вынужден выполнять ту часть злодеяний, которую он не в состоянии выполнить сам.

Наверное, Влад прочитал мои мысли (а может, они были написаны у меня на лице). Его насмешливая улыбка стала шире.

– Не льсти себе, Ван Хельсинг, думая, будто я в тебе нуждаюсь. Я больше не нуждаюсь ни в ком. Понимаешь? Мир принадлежит мне, а не вам, глупым смертным. Я могу отправиться, куда пожелаю, и делать все, что сочту нужным.

Он воздел руки в величественном жесте, затем опустил их и ткнул в мою сторону пальцем.

– Но с твоей стороны было бы разумно прийти ко мне самому. К чему сражаться со мной, если ты убедился, что не в силах меня остановить?

– Тогда убей меня, – прохрипел я.

Я не бросал ему вызов и не стремился поразить его своей смелостью. Наоборот, я сознавал свою полную беспомощность. Я не сумел защитить Люси. Все мои замыслы были опрокинуты. В тот момент я не видел смысла жить дальше.

– Убей меня честно. Если я тебе не нужен, отдай меня смерти, но без твоих отметин.

Влад сердито поморщился. Его рука рассекла воздух, будто нанося косой удар. И в ту же секунду невидимая сила приподняла меня, а затем швырнула на пол. Я потерял сознание, погрузившись в благословенное небытие.

Очнулся я от криков служанок. В спальне по-прежнему было темно, поэтому я решил, что крики вызваны не столько ужасом, сколько пораненными босыми ступнями. Но когда одной из служанок удалось зажечь лампу, комнату наполнили самые настоящие вопли. Люси чудесным образом не пострадала. Она умоляла служанок помочь ей выбраться из-под грузного тела матери и накрыть покойницу простыней. Разбитые стекла, усеянный осколками пол и, наконец, мертвая хозяйка привели девиц в состояние полного смятения. Они принялись истерично всхлипывать, потом громко заревели, размазывая слезы. Чтобы хоть как-то остановить их причитания, Люси отправила их вниз, приказав выпить вина и успокоиться. Добавлю, что никто из служанок не заметил ни меня, ни Влада, который предусмотрительно исчез.

Но я знал: он где-то поблизости. В совершеннейшей беспомощности я продолжал лежать на полу. Ни руки, ни ноги меня не слушались. Правда, я мог говорить и даже кричать, но моих криков никто не слышал. Я утратил необходимую умственную сосредоточенность, отчего мой защитный барьер растаял, как дым. Однако Влад явно не хотел, чтобы мисс Люси видела и слышала меня, и уже сам "позаботился" о моей невидимости. Молча роняя слезы, Люси встала, надела домашние туфли и собрала все цветки чеснока, разбросанные по полу, не забыв даже те, что мать помяла, сорвав у нее с шеи. Все их она с какой-то особой нежностью положила матери на грудь.

Я хотел было предостеречь несчастную девушку, но Влад возвел между ней и мною непроницаемую преграду. Впрочем, даже если бы Люси и услышала меня, чем помогло бы ей мое предупреждение? Я собственными глазами видел, что не только цветки чеснока, но даже печать Соломона не смогла удержать вампира.

Все, что оставалось Люси, – это оплакать мать, будучи на пороге собственной могилы. И в отличие от нее я знал: ужасы, которые ждут ее после смерти, окажутся куда чудовищнее нынешних. Знал и ничем не мог ей помочь.

Склонив голову, Люси стояла над телом матери. Потом она как будто очнулась и вопросительно поглядела на полуоткрытую дверь спальни. Я понял ее недоумение: служанки что-то долго засиделись за вином. Что еще хуже, их голоса, поначалу звучавшие достаточно громко и возбужденно, совсем смолкли. И опять-таки я знал причину, а Люси нет. Но страх, мелькнувший в ее глазах, говорил об инстинктивной догадке: в доме творится что-то ужасное, и теперь настал ее черед встретить кошмар лицом к лицу.

Мисс Люси подошла к открытой двери и несколько раз громко позвала служанок. Ответа не было. Тогда она покинула комнату и сама отправилась вниз. Я похолодел, ожидая, что вот-вот услышу ее крик. Но нет: она вернулась обратно, испуганная и совершенно растерянная. Когда я увидел ее бледное лицо (оно стало белее снега), меня обожгли хлынувшие слезы.

Люси прошла к столику, вынула дневник и принялась что-то быстро писать. Я боялся, что Влад в любую секунду вернется и прервет ее, но он решил проявить благородство (словно исполняя последнее желание умирающего или приговоренного к казни, подумалось мне). Закончив, Люси вырвала листок из дневника, сложила и спрятала у себя на груди.

Горе, какое знакомое мне горе! Я мог бы не стесняться слез, однако удерживал их. Зачем? Наверное, не хотел давать своему врагу новый повод для злорадства. Я решил, что не сдамся до тех пор, пока у Люси хватает сил сопротивляться.

Спрятав записку, она легла, тщательно расправила ночную сорочку, разгладила волосы, потом сложила на груди руки, будто уже не считала себя живой. Вот тогда-то Влад и вернулся. Чтобы не видеть гнусной сцены, я закрыл глаза. Увы, я не мог заткнуть уши и слышал, как Влад насмехается надо мной и глумится над порядочностью мисс Люси. Это было настолько мерзостно, что я не решусь повторить ни одну из его фраз. Его словесные выстрелы я еще мог игнорировать, но когда услышал сосущие звуки, сопровождавшиеся сладострастными возгласами несчастной Люси, то с предельной ясностью понял, почему Герда уступила натиску безумия.

* * *

Рано утром приехал Сьюард. Он спешил, будто чувствовал беду, обрушившуюся на Хиллингем. К моменту его приезда я был единственным бодрствующим человеком в доме. Проснувшись после глубокого сна, наведенного на меня вампиром, я сразу же бросился к Люси. Она была при смерти, холодное и неподвижное тело девушки почти ничем не отличалась от трупа ее матери. Я попытался отдать ей часть своей психической энергии, но жуткие события минувшей ночи предельно ослабили меня. Я даже не смог проделать все необходимые в таких случаях действия и едва не упал в обморок рядом с Люси.

Вскоре я услышал стук дверного молотка, затем резкий звон колокольчика и, наконец, громкий, обеспокоенный голос Джона. Я поплелся вниз и открыл дверь. По моему всклокоченному виду он понял все без слов и сразу же начал действовать. Прежде всего, Джон отправился разыскивать служанок и нашел всех четверых в столовой. К моему величайшему облегчению, они были живы и крепко спали, переусердствовав с приемом лауданума. Следов укуса вампира я тоже ни у одной не обнаружил. Джону удалось разбудить троих девиц, и он велел им приготовить для мисс Люси горячую ванну и дать ей бокал бренди.

Естественно, этого было недостаточно – Люси требовалось вливание психической энергии. Вот только Джон еще не вполне оправился после истории с Ренфилдом, и я не отважился подвергать его опасности... Видимо, мои молитвы, хоть с запозданием, но достигли небес, и через некоторое время в Хиллингеме появился донор – американец Квинси Моррис.

Выяснилось, что он находится в самых добрых отношениях и Джоном, и с Артуром. Когда он приехал, я впервые за все эти недели увидел на осунувшемся лице Джона проблеск искренней радости. Последовали шумные и энергичные рукопожатия, сменившиеся не менее шумными и энергичными похлопываниями по плечу. Квинси оказался тощим и долговязым парнем с необычайно длинными руками и ногами, жидкими рыжими волосами и веснушками, щедро рассыпанными по всеми лицу. Забыл упомянуть длинный нос, похожий на клюв. Когда смотришь на мистера Морриса сбоку, его фигура производит особо комичное впечатление. Вначале замечаешь большую белую шляпу, напоминающую лодку. В Америке такие называют "стетсонами". Квинси утверждает, что в подобных шляпах щеголяют все уважающие себя ковбои. После головного убора взгляд останавливается на крючковатом носу, после чего быстро спускается ниже, – туда, где торчит внушительный кадык. И все эти "украшения" насажены на тело, которому не остается ничего иного, как послушно их таскать. Добавлю, что я никогда бы не позволил себе подобной иронии в адрес другого человека, если бы записанные слова не принадлежали самому мистеру Квинси Моррису.

Его приезд стал единственным светлым звеном в цепи ужасных и печальных событий.

Когда приветствия закончились, Джон рассказал приятелю о необходимости срочного "переливания" (чтобы не смущать Квинси, он прибегнул все к той же лжи о переливании крови). Американец согласился не раздумывая. Возможно, он тоже безответно влюблен в Люси.

Нам пришлось перейти в спальню миссис Вестенра, поскольку тело матери все еще оставалось в спальне Люси.

Сейчас Джон и Квинси завтракают. Я сижу наверху, наблюдая за состоянием нашей пациентки, и делаю эти записи. Американец оказался на редкость здоровым и сильным человеком, но и его психическая энергия не принесла мисс Люси ощутимой пользы. Правда, дыхание стало не таким учащенным и пульс немного выровнялся. Но, к сожалению, этого явно недостаточно.

Я ничего не сказал Джону ни о нашем безнадежном положении, ни о том, что Люси фактически находится при смерти. Жалея его, я воздержался также и от подробного рассказа о событиях минувшей ночи. Но когда Джон увидел спальню с разбитыми стеклами и телом миссис Вестенра, на его лице появилось знакомое мне выражение бессильной ярости, пережитое мною всего несколько часов назад. Думаю, он все понял.

Развязка близка. Очень близка.

Глава 12

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

20 сентября

День величайшей печали и отчаяния, и все же сквозь, казалось бы, беспросветный мрак пробивается луч любви и мужества. Мое сердце, подобно маятнику, достигает то одной, то другой крайней точки. Я измучен и истерзан, раздавлен, сбит с толку. Все мои представления безжалостно раздавлены. Но нужно жить дальше, нужно принимать решения. Я не могу сложить с себя ответственность за жизни тех, кто рядом со мной.

Двое суток мы с Джоном провели у постели мисс Люси, ни на мгновение не оставляя ее одну. Я знал, что нам уже не защитить ее ни от вампира, ни от неминуемой судьбы, единственное – своим присутствием мы могли скрасить ей последние дни и дать хоть какое-то утешение. Но это было самым трудным и мучительным занятием, причем степень моего горя при виде угасающего юного создания (как она верила, что я вылечу ее!) не шла ни в какое сравнение с горем Джона. Приходя сменить его, я часто заставал Джона с мокрыми от слез щеками. Он беззвучно плакал, нежно держа в своей ладони пальчики спящей мисс Люси. Какое тяжкое испытание выпало на его долю – он по-прежнему сильно любит ее, но не смеет сказать ей об этом. Люси умрет, так и не узнав о его любви. Джон не решится оскорбить чувства Артура – своего давнего и верного друга.

Да, Люси умирает. Очередное "переливание" психической энергии не принесло ей никакого заметного улучшения (оно лишь немного отдалило неизбежный конец), зато серьезно истощило ее донора Квинси. (Не могу называть его "мистером Моррисом", ибо он, как и большинство американцев, обладает очаровательной непосредственностью и обескураживающей прямотой. Он открыто говорит о своих мыслях и чувствах, и его музыкальный техасский акцент вносит приятное разнообразие в суховатую речь англичан.) Только одно чувство он упорно пытается скрыть – свою неразделенную любовь к мисс Люси. Когда он смотрел на нее, я не раз замечал боль, вспыхивавшую в его темных глазах. Чтобы не задевать чувства Артура и Джона, Квинси старается не появляться в спальне Люси. Желая нам помочь, он взвалил на себя множество других дел, фактически став нашим посыльным. Стоило мне сказать, что нужно отправить Артуру телеграмму, Квинси тут же поспешил на почту. От Джона я узнал, что прошлой ночью этот долговязый техасец сделался добровольным стражем и с револьвером в руках ходил вокруг дома. (Печально улыбаясь, Джон сообщил мне, что Квинси считает виновником происшедших несчастий... вампира – летучую мышь, обитающую в Южной Америке[29]. Из-за укуса такой «мышки» техасец в свое время потерял свою любимую лошадь. Квинси уверен, что эти звери могли случайно попасть в Англию и расплодиться здесь. Более того, он сообщил, что ночью видел большую серую летучую мышь, кружащую над домом. Знал бы милейший Квинси, до чего же он близок к правде!)

Теперь об Артуре. Я уже писал, что его отец, лорд Годалминг, был серьезно болен. В воскресенье (через день после памятного визита Влада в спальню Люси) лорду стало значительно хуже. Бедняга Артур провел весь день и ночь у постели умирающего отца, который скончался в понедельник рано утром. Однако у Артура (отныне – лорда Годалминга) не было времени скорбеть о почившем родителе, ибо вскоре ему принесли телеграмму, извещавшую о критическом состоянии Люси, и он помчался в Хиллингем. Квинси встретил Арта на вокзале и привез сюда – измученного, с осунувшимся лицом и покрасневшими от слез глазами. Мне было крайне неловко вести Артура в комнату Люси, где его ждали лишь новые страдания. (Сам Квинси поспешно ретировался. Думаю, он просто боялся ранить друга своим искренним проявлением чувств.) Новый лорд Годалминг приехал ровно в шесть вечера, когда настала моя очередь сменить Джона. До самой полуночи мы с Артуром вместе сидели возле постели мисс Люси.

Представляю, что творилось в душе этого молодого человека, только-только потерявшего отца. И несмотря ни на что, Артур изо всех сил старался подбодрить свою невесту. Люси и в самом деле ненадолго стало лучше. Она, в свою очередь, пыталась хоть как-то утешить жениха. Мне было тяжко смотреть на них обоих, на их улыбки, призванные замаскировать слезы. Однако всплеск бодрости был у Люси недолгим. Она впала в свое обычное состояние. Девушка то теряла сознание, то вновь открывала глаза и силилась что-то сказать, но не могла. Все это время Артур сидел возле нее, держал ее руку и смотрел на невесту с восхищением и отчаянием. Совсем как Джон. Хотя Артур и вырос в аристократической среде, он – сильный, очень сильный человек.

За тридцать лет медицинской практики я посетил немало семей, где один из членов был смертельно болен. В каких-то к умирающим относились с любовью и заботой, в каких-то нет, но существовала одна общая особенность, проявлявшаяся наиболее ярко, когда смерть, образно говоря, уже поднималась на крыльцо. Близость чьей-то кончины непостижимым образом сбрасывает все маски, убирает всю фальшь, обнажая истинную суть и умирающего, и тех, кто его окружает. Как ни печально, но иногда у лежащего на смертном одре оставались лишь злоба, досада и зависть к тем, кто его переживет, а на лицах близких ясно читалось пожелание "скорейшего конца". Бывало, что умирающий поддавался душевной слабости, впадал в тупое отчаяние, из которого уже не выбирался. Зато порою под шелухой повседневности обнаруживались золотые крупицы силы, милосердия, сострадания. Именно эти чувства проявляли сейчас Джон, его друзья Артур и Квинси, а также сама мисс Люси, и потому, при всей трагичности происходящего, у меня было очень тепло на душе. Я был горд, что нахожусь среди таких замечательных людей.

Часы пробили полночь, и Джон пришел меня сменить. Я встал, потрепал Артура по плечу и настоятельно предложил ему пойти отдохнуть (я знал, что он провел две бессонные ночи). Он упрямился и возражал, пока Джон не повторил ту же просьбу уже от своего имени и не пообещал несчастному жениху разбудить его при малейших переменах в состоянии Люси. Наконец Артур согласился, и мы пошли в гостиную, где пылал камин. Придвинув диван и кушетку поближе к огню, мы улеглись.

Я закрыл глаза, но сон не шел. Меня одолевали мысли. К счастью, уставший Артур заснул почти сразу. Я лежал, думал и слушал, как часы отбивают час за часом. Когда они пробили шесть, я встал. Артур вовсю храпел. Я тихо прошел в спальню Люси, где Джон что-то писал при тускловатом свете газовой лампы.

Жалюзи в спальне были опущены. Сумрак не давал мне получше разглядеть лицо Люси, зато я сразу же увидел зловещий признак: темно-синее мерцание вокруг ее сердца и головы. Происходило безвозвратное перерождение человека в вампира. Я попросил Джона поднять жалюзи. Спальня наполнилась неярким утренним светом. Я едва не вскрикнул, ибо мне показалось, что мисс Люси мертва. Нет, она по-прежнему дышала. Я поспешно снял с ее шеи черный шелковый шарфик, который сам же ей повязывал, чтобы скрыть следы укусов.

Случилось то, чего я так боялся: вампирские отметины исчезли. На их месте была молочно-белая гладкая кожа.

Взглянув на шею Люси, Джон тоже все понял. Исчезновение отметин было безошибочным признаком приближающейся смерти. Джон пошел и разбудил Артура, поскольку у меня просто не хватало духу сказать об этом молодому лорду Годалмингу. Я занялся другим: стал поправлять Люси подушки, затем убрал ненужный уже пузырек с лауданумом, ампулы морфия и вынес ночной горшок. Мне не хотелось, чтобы все эти атрибуты болезни омрачали последние часы жизни мисс Вестенра. Потом я взял гребень и осторожно расчесал ей волосы, чтобы золотистые локоны струились по подушке. Пусть Артур увидит (и запомнит) ее красивой.

Наконец из гостиной появился убитый горем влюбленный. Правильнее сказать – два убитых горем влюбленных. Внешне Джон держался собранно и решительно, он обнимал Артура за плечи, готовый помочь другу пройти через грядущие тяготы. Но в его глазах, как и в глазах молодого лорда Годалминга, блестели с трудом сдерживаемые слезы. Он наравне с Артуром переживал приближающуюся утрату, но судьба отказала ему в праве открыто выражать свое горе.

Едва они оба приблизились к смертному одру Люси (надо называть вещи своими именами), Джон деликатно отступил в сторону. Я не собираюсь поддаваться отцовским чувствам и расписывать, как страдал "мой мальчик". У меня и в мыслях нет желания приуменьшить страдания Артура. Наоборот, я пишу об этом, чтобы показать, каким достойным человеком является лорд Годалминг, если друзья с такой верностью и преданностью относятся к нему. То же я могу сказать и о Джоне. Менее цельные и благородные натуры, полюбив вдвоем одну женщину, уничтожили бы в пылу соперничества свою давнюю дружбу.

И все же Артур достоин особого восхищения. Я видел, каким Джон его вывел из гостиной: бледным, трясущимся, готовым разрыдаться. Никто бы не осудил его за это. Шутка ли: от смертного одра отца приехать к смертному одру невесты! Но чем ближе Артур подходил к Люси, тем собраннее становился. Он вытер глаза, провел рукой по всклокоченным волосам, чтобы хоть как-то привести их в порядок. Он – сильный, мужественный человек. Я помню, в какую бездну горя погрузился сам, когда не стало моего маленького Яна, а Герда лишилась рассудка. У меня не было такой выдержки и такой стойкости, как у этого молодого мужчины.

Артур нагнулся, готовый поцеловать Люси. Я видел, что темно-синяя аура вокруг ее тела сделалась еще шире. Дурной признак. Люси становилась опасной для Артура, поскольку ею теперь двигала чужая воля. Невинный поцелуй мог превратить его в послушное орудие не только Люси, но и Влада. Мне пришлось вмешаться и осторожно удержать Артура:

– Не надо, друг мой. Возьмите лучше ее за руку. Это принесет ей больше утешения.

Мое поведение ошеломило Артура, но горе сделало его податливым. Он повиновался. Конечно, с моей стороны это было жестоко – помешать жениху поцеловать умирающую невесту, но иного способа защитить Артура не существовало.

Я оказался прав: присутствие жениха ободрило мисс Люси. Вздохнув, она погрузилась в сон. Впрочем, сон был недолгим и незаметно перешел в подобие транса. Люси окутала завеса иллюзорной красоты, какой умеют окружать себя вампиры. Джон это увидел и бросил на меня пристальный, многозначительный взгляд. К тому времени Люси открыла глаза (как они изменились – теперь это были глаза дьяволицы) и стала упрашивать Артура ее поцеловать. Чувственный, зовущий, ее голос лишь отдаленно напоминал нежный и звонкий голос прежней Люси.

Артур послушно наклонился, и я, отбросив все приличия, ухватил его за плечо и оттолкнул в сторону, крикнув:

– Это опасно!

Мне и сейчас неловко вспоминать свой поступок. Представляю, каким жестоким и, несомненно, безумным он показался Артуру. На мгновение в его глазах вспыхнул сердитый огонь, но тут же погас. Молодой лорд Годалминг выпрямился и замер, ожидая моих объяснений.

Я ничего ему не сказал. К счастью, очень скоро Люси вышла из транса. Взяв своей слабой изящной рукой мою широкую, грубую ладонь, она поцеловала ее. Одного этого было достаточно, чтобы у меня в горле встал комок. Глядя на меня любящими, умоляющими глазами, Люси едва слышно прошептала:

– Вы – верный друг, мой и Артура! Уберегите его и дайте моей душе покой!

Я опустился на колени перед ее смертным ложем. Люси просила меня о невозможном. Если Влад обрел могущество и неуязвимость, можно ли поручиться, что она – его порождение – не станет такой же?

Но из любви к Люси и ее жениху я торжественно произнес:

– Клянусь!

Да, Люси, я клянусь. Клянусь каждой каплей своей крови и всей силой, которой обладаю. Клянусь своей душой. Какой бы невозможной и неисполнимой ни казалась моя клятва, я либо выполню ее, либо погибну...

Люси стало трудно дышать. Она судорожно глотала воздух, затем у нее в горле что-то тихо булькнуло. Я встал и повернулся к Артуру, который больше не пытался сдерживать слез. Конец был совсем близок. Я сказал ему, что он может взять Люси за руку и поцеловать, но только в лоб и только один раз.

Артур так и сделал, после чего Люси медленно закрыла глаза. Булькающие звуки в горле становились все громче. Я взял Артура за руку, намереваясь увести из комнаты. Мы успели сделать лишь несколько шагов... В спальне установилась пронзительная тишина. Наша дорогая мисс Люси умерла.

Я вернулся к ее постели, предоставив Джону уводить своего рыдающего друга. Придвинув стул, я сел и, преодолевая горе и ужас, стал смотреть, как бледное, изможденное лицо Люси начало наполняться жизнью... Нет, не жизнью. Лицо покойной начало превращаться в лицо неумершей.

Более двадцати лет я странствовал по всей Европе, выслеживая и уничтожая вампиров. Я не потерпел ни одного поражения, победа всегда была на моей стороне, и каждый уничтоженный мною вампир ослаблял их прародителя – Влада. Ритуал, поначалу пугавший меня, превратился в почти рутинное занятие: выслеживание, нападение, уничтожение. Правила всегда оставались неизменными. Мне казалось, я до тонкостей постиг повадки вампиров. Я знал их сильные и слабые стороны. И всегда, в любой стране, распятие и чесночные головки действовали безотказно. Со временем мое могущество возросло, моя сильная аура позволяла мне становиться невидимым не только для смертных, но и для неумерших. Я ходил рядом с ними, а они даже не догадывались о моем присутствии. Им не удавалось взять меня ни физической силой, ни силой магических чар. Но после столкновения с Владом...

Пока я предавался тягостным раздумьям, в спальню вернулся Джон. Он молча встал рядом. Мы оба смотрели на тело Люси. Потом Джон спросил:

– Скажите, профессор, есть ли у умирающего право знать, что он умирает?

Его тон был удивительно спокойным, словно мы с ним вели послеобеденную беседу. Возможно, решил я, он просто хочет отвлечься от случившейся трагедии и занимает мозг рассуждениями. Я решил ему помочь, и поэтому столь же спокойно ответил:

– Разумеется, есть. Если умирающий не будет знать, что умирает, как тогда он сумеет надлежащим образом подготовиться?

Тогда Джон задал следующий вопрос. На этот раз я уловил в его тоне слабое, но быстро нарастающее раздражение.

– А человек, ведущий битву... даже если ему не суждено в ней победить... он имеет право знать, против кого сражается?

У меня похолодела спина. Теперь я понял, куда клонит Джон, но не мог заставить себя дать ответ. Вместо этого я пристально глядел на него и видел, как он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы сдержать переполнявшие его чувства и не позволить им вырваться наружу.

Поняв, что ответа не будет, Джон повел на меня словесную атаку:

– Профессор, вы больше не можете нести свою чудовищную ношу в одиночку. Вы видели Артура и Квинси. Думаю, с вашей проницательностью вы сразу поняли, что оба они – честные и смелые люди. У них...

– Что вы предлагаете, Джон? Сказать им правду? Даже если они мне поверят, что это даст? Я лишь подвергну их еще большей опасности.

– Вы держали Люси в неведении! – воскликнул он, заливаясь краской. – И что хорошего из этого вышло?

Мне было нечего ему ответить. Я стоял и молча слушал. Я понимал: гнев помогает Джону выплеснуть горе. Ему было не остановиться. Его трясло. В другое время Джон не осмелился бы повысить на меня голос, сейчас же он не только кричал, но и потрясал в воздухе кулаками.

– Мои друзья тоже имеют право знать подлинную причину смерти Люси. Только тогда они смогут отомстить за нее и извести эту заразу под корень! Арт и Квинси – самые близкие мои друзья, и я больше не намерен скрывать от них правду! Квинси, когда он с пистолетом бродил под окнами, запросто могли укусить. Представляете его положение? Он нес свой дозор, стараясь хоть чем-то быть полезным, и даже не знал, кто ему противостоит. Как по-вашему, это честно?

Сдерживаемые слезы все-таки прорвались наружу, причем таким безудержным потоком, что Джон рухнул на колени и, сотрясаемый рыданиями, уткнулся лицом в простыни, в бессильной ярости колотя кулаком по матрасу.

Я не стал его утешать, а дал ему полностью выплакаться. Однако слова Джона сильно задели меня и подняли в моей душе бурю совсем иного свойства.

Через какое-то время Джон поднялся (его лицо было красным и совершенно мокрым от слез) и пошел прочь. Возле самой двери он обернулся и уже спокойным, уважительным тоном (этим он хотел показать мне, что думает над каждым словом, а не бросает их под напором чувств) сказал:

– Доктор Ван Хельсинг, вы долгое время действовали втайне, доверяя магическим ритуалам и иным способам защиты. Как вы убедились, ваши знания оказались бесполезны, а ритуалы подвели вас в трудную минуту. Но есть то, что не никогда не подведет, что сильнее любого зла – человеческое сердце. Для грядущей битвы я предлагаю вам свое сердце и сердца двух своих ближайших друзей. Я делаю это ради них и ради вас!

* * *

26 сентября

Двадцать второго числа мы похоронили Люси и ее мать. Похороны – и так тягостное событие. Но для нас с Джоном они были тягостными вдвойне, поскольку мы доподлинно знали, что Люси не обрела желанного покоя.

Джон порывался рассказать своим друзьям все правду. Я еле убедил его не совершать поспешных действий, ибо результат мог оказаться противоположным ожидаемому. Но я не переставал думать над его гневными словами, и чем больше анализировал их, тем отчетливее понимал, что он прав. Мы с ним договорились: когда настанет время дать мисс Люси настоящее упокоение, о котором она просила, печальный ритуал совершит Артур. Джон, Квинси и я будем находиться рядом, готовые в случае необходимости прийти ему на помощь. Я написал Артуру и Квинси письма с просьбой приехать и вместе со мной посетить склеп Вестенра. Я намеренно воздержался от объяснений, ибо никакие слова не убеждают так, как увиденное собственными глазами.

В прошедшие дни мне пришлось заниматься множеством разных дел. Поскольку у миссис Вестенра не было родственников, она завещала Хиллингем Артуру. Мы с Джоном взяли на себя устройство похорон и приведение в порядок необходимых документов, потому что сам Артур был погружен в аналогичные хлопоты, вызванные кончиной отца. Я попросил у него разрешения просмотреть личную переписку Люси и ее дневник, сказав, что, возможно, сумею лучше понять "причину ее болезни". Мое довольно странное намерение изучить конфиденциальные бумаги покойной не удивило Артура (бедняге было не до этого), и он почти машинально пробормотал: "Да-да, конечно".

Я сразу же принялся за это дело и в числе прочего обнаружил толстую пачку писем от некой Вильгельмины Мюррей. В своем дневнике Люси постоянно упоминала о ней, называя просто Миной. Насколько я понял, они были близкими подругами. Из дневника я также узнал, что они часто проводили лето в Уитби, где у миссис Вестенра был небольшой коттедж. В ту пору Люси еще не вела дневник (первые записи в тетрадке появились уже по возвращении из Уитби в Лондон), но пример подруги, обладающей если не писательскими, то журналистскими способностями, ее явно вдохновил. Начни Люси вести дневник еще в Уитби, мы бы сейчас располагали весьма ценными сведениями, поскольку впервые вампир укусил ее именно там.

Я читал письма Мины (некоторые даже не были вскрыты) и чувствовал, что они написаны рукой необычайно умной и доброй женщины. Более того, я не мог отделаться от удивительного ощущения. Мне казалось, что мы с Миной – давние друзья. Это радовало и в то же время пугало: а вдруг и она так же, как ее подруга, стала жертвой вампира?

Через пару дней после похорон Люси и ее матери я написал Мине Мюррей (теперь уже миссис Мине Харкер). Письмо мое было кратким. Я объяснил, кто я и какое отношение имел к ее подруге. Далее я писал, что мне не до конца понятны причины смерти Люси, и просил миссис Харкер о встрече. Она сразу же откликнулась. Тон ответного послания был самым что ни на есть дружеским: миссис Харкер приглашала меня на следующий же день приехать к ним в Эксетер.

Я отправился туда не без некоторого трепета. Меня все еще снедала горечь поражения в битве за Люси, и я опасался, что проклятие вампира затронуло и ее подругу.

К счастью, приехав в Эксетер и переступив порог гостиной миссис Харкер, я увидел искрящуюся здоровьем молодую женщину. После мертвенно-бледного лица Люси румяные щеки и алые губы ее подруги явились настоящим бальзамом для моих глаз и души. На сердце сразу стало легче. Ее платье было довольно смело декольтировано, и никаких отметин на длинной, изящной шее мадам Мины я не увидел. Еще один подарок судьбы, которая в последнее время была щедра лишь на удары.

Дальше я буду называть миссис Харкер мадам Миной, и не только потому, что между нами едва ли не с первой минуты возникли доверительные и дружеские отношения. Люси, зная о грядущем замужестве подруги, подшучивала над ней и говорила: "Ты у нас станешь важной замужней дамой, и я буду называть тебя мадам Мина". Теперь, когда Люси не стало, это обращение будет напоминать мне и о ней.

Читая письма мадам Мины, я мысленно представлял зрелую, опытную женщину лет на десять старше моей пациентки, рослую и достаточно плотную. Каково же было мое удивление, когда реальная мадам Мина оказалась чуть ли не на голову ниже своей покойной подруги. Я увидел миниатюрное, хрупкое создание – почти школьницу (добавлю, что до замужества она работала школьной учительницей). Личико "сердечком", которое от детского отличала лишь высокая "взрослая" прическа (забыл упомянуть о волосах – мадам Мина шатенка). Носик, пухлые губки – ни дать ни взять старательная, но шаловливая и любопытная ученица. Такие люди всю жизнь выглядят гораздо моложе своих лет. Только глядя в ее большие светло-карие глаза, можно было понять, что мадам Мина – далеко не ребенок. Чем-то они напоминали глаза Джона: смышленые, очень внимательные и честные. Но самое главное – в них не было ни одной, даже самой крохотной искорки зловещего темно-синего сияния. Гостиную заливал солнечный свет, но он не помешал мне разглядеть фиолетовую ауру, окружавшую мадам Мину. Сильную ауру сильной женщины.

Когда я приехал, мадам Мина была поглощена работой. Из-за закрытой двери доносился размеренный стук пишущей машинки, который сразу же прекратился, как только горничная доложила о моем приходе. Дверь гостиной, превращенной в кабинет, открылась. Первое, что я увидел, был письменный стол со стопкой газет. Рядом с ними лежала тетрадь в черной кожаной обложке. Чуть дальше располагалась проволочная корзинка с напечатанными листами. Центр стола занимала громоздкая пишущая машинка.

Мы поздоровались. Наши глаза встретились. Мадам Мина не позволила себе уставиться на меня, ее взгляд был почти мгновенным, но проницательным. Полагаю, мы произвели друг на друга благоприятное впечатление, ибо ее лицо тут же осветилось теплой дружеской улыбкой.

Изящная ладонь, протянутая мне мадам Миной, была чуть ли не втрое меньше моей загорелой и мозолистой. Я осторожно сжал ее пальцы и еще раз убедился, что проклятие вампира ее не коснулось. Я тоже улыбнулся. Это была моя первая искренняя улыбка после многих тягостных дней.

– Мадам Мина, я писал вам, что мне не совсем ясны причины болезни, от которой скончалась наша бедная Люси. И хотя ее уже не вернуть, этот вопрос не дает мне покоя.

Мне понравился прямой и внимательный взгляд мадам Мины (мы, голландцы, очень ценим такую прямоту). Не в пример многим англичанкам она не стала хлопать ресницами или отводить глаза. Когда она заговорила, я почувствовал: ее слова идут от сердца. (А вот говорила мадам Мина голосом взрослой, зрелой женщины, разительно отличающимся от ее внешности юной барышни!)

– Сэр, то, что вы были другом и помощником Люси Вестенра, является для меня лучшей рекомендацией. Насколько в моих силах, постараюсь вам помочь.

Мадам Мина спросила, о чем бы я хотел знать, и я ответил, что меня интересует период времени, когда они с Люси находились в Уитби.

– Ну, это совсем несложно. – Мадам Мина жестом пригласила меня сесть. – Здесь у меня все записано. Желаете взглянуть?

Она еще спрашивала! Я буквально вцепился в черную тетрадку, которую она, взяв со стола, подала мне. (Только потом я вспомнил озорно блеснувшие глаза. Надо признаться, у мадам Мины весьма своеобразное чувство юмора.)

Я раскрыл тетрадь, собираясь немедленно начать читать. Но, увы! Страницы были заполнены аккуратными строчками, целиком состоящими из черточек, крючочков и завитушек. Мне не оставалось ничего иного, как вернуть дневник хозяйке.

– Мистеру Джонатану Харкеру определенно повезло со столь одаренной женой. Возможно, он даже сам владеет стенографией. А для меня ваши записи сродни китайской грамоте. Не будете ли вы столь любезны прочитать их мне?

Мадам Мина покраснела, как настоящая школьница.

– Простите, пожалуйста.

Она отнесла дневник на стол, потянулась к корзинке и извлекла оттуда внушительную стопку листов.

– Вот. Я предвидела такой поворот событий и перепечатала все, касающееся нашего с Люси пребывания в Уитби.

Я представлял, каких трудов ей это стоило. Искренне поблагодарив мадам Мину, я спросил, где могу расположиться. Она предложила свой кабинет и оставила меня одного, отправившись распорядиться насчет ленча.

Мои глаза пробегали страницу за страницей... Мадам Мина писала, что несколько раз видела, как Люси ходит во сне, и будила ее. Такое поведение ее покойной подруги не было простым проявлением лунатизма. Сама того не подозревая, эта мужественная женщина спасала Люси от когтей вампира. Мадам Мина настолько доверяла мне, что печатала все подряд, не исключая записей сугубо личного характера. Так я узнал, что летом она была сильно обеспокоена судьбой своего жениха, который по делам уехал за границу и не написал ей ни одного письма. Эти места я пропускал, ибо они не имели никакого отношения к предмету моих изысканий. Просмотрев еще пару страниц, я наткнулся за запись от 26 июля. Мадам Мина радовалась долгожданному письму от Джонатана, которое ей переслал его работодатель, снабдив припиской: "Это все, что я получил от него из замка Дракулы. Насколько я понимаю, Джонатан отправляется домой".

Мне показалась, что эти строчки сейчас спрыгнут с бумажного листа. Я громко выругался и ударил кулаком по обивке дивана, благо рядом не было мадам Мины. Джонатан в замке Дракулы! Что занесло его туда? Рано же я обрадовался. Зло охотилось за мадам Миной. Вампир показал ей свои зубы дважды, едва не расправившись с ее будущим мужем, а затем умертвив лучшую подругу.

Дальнейшие записи касались "мозговой лихорадки" мистера Харкера. Его обнаружили на одном из будапештских вокзалов. Всклокоченный, небритый, в грязной измятой одежде, он метался по кассовому залу и от всех требовал "билета домой". Кончилось тем, что его отправили в лечебницу, принадлежавшую какому-то женскому монастырю. Добрые монахини известили мадам Мину, которая немедленно отправилась в Будапешт и привезла Джонатана в Англию (в будапештской лечебнице они и поженились).

Дочитав до конца, я отложил листы и начал размышлять. Джон был тысячу раз прав, предлагая объединить усилия для войны с вампирами. Конечно, Артур и Квинси должны знать, с какими врагами им придется сражаться, дабы отомстить за смерть любимого человека. Но разве у мадам Мины нет такого же права? Ее муж пережил ужасные душевные потрясения и чуть не погиб. Я вспомнил, как Джон с горечью и упреком бросил мне: "Вы держали Люси в неведении! И что хорошего из этого вышло?" Нельзя скрывать знания. Они дают силу. Только вот какую? Силу капитулировать? Или силу бежать куда глаза глядят?

Может, не стоило писать мадам Мине и приезжать сюда? Поздно. Совесть не позволяла мне загородиться вежливыми фразами и уехать, предоставив этой замечательной женщине самой делать ужасающие открытия. Еще неизвестно, не находится ли ее муж на крючке у Влада и не задумал ли Дракула сделать мадам Мину своей очередной жертвой.

Когда хозяйка вернулась в кабинет, я искренне поблагодарил ее за обилие полезных сведений (если бы она знала, какие это сведения!). Стараясь говорить как можно непринужденнее и сославшись на профессиональное любопытство, я спросил, поправился ли ее муж после мозговой лихорадки.

Лицо мадам Мины сразу же помрачнело, а между тонкими темными бровями легла складка. Она ответила не сразу и, как мне показалось, не слишком охотно:

– Он... почти поправился. Но Джонатан удручен смертью своего работодателя. По сути, мистер Хокинс был для него вторым отцом. Он выпестовал Джонатана и помог встать на ноги. Много лет муж и мистер Хокинс были очень близки.

Я кивнул и несколькими сочувственными фразами подтолкнул мадам Мину поподробнее рассказать мне о состоянии ее мужа.

На детском лобике добавилось морщин, а пухлые губы вытянулись в тонкую линию.

– В минувший четверг Джонатан испытал нечто вроде шока. Мы ездили в Лондон и решили прогуляться по Пиккадилли.

Отбросив в сторону приличия, я стал просить, чтобы она рассказала об этом происшествии как можно подробнее, не упуская ни одной мелочи. По словам мадам Мины, ее муж переменился в лице, когда увидел среди прохожих какого-то мужчину (мужчину или вампира? – сразу подумалось мне). Возможно, тот даже не заметил Джонатана, но у самого мистера Харкера резко испортилось настроение. Он не захотел больше гулять, и они вернулись в Эксетер раньше, чем собирались. Мадам Мина полагала, что незнакомец мог иметь какое-то отношение к болезни Джонатана.

Неожиданно мадам Мина опустилась на колени. Она не плакала, не заламывала рук, но умоляюще протянула их ко мне, прося о помощи. Эта сильная женщина не решалась произнести слово "безумие", но оно витало в воздухе. Она боялась, как бы Джонатан не сошел с ума.

Я осторожно взял ее худенькие руки в свои и помог ей встать. Затем я усадил мадам Мину на диван, сел рядом и предельно искренне сказал:

– Дорогая мадам Мина, с тех пор как я приехал в Лондон, я встретил несколько замечательных людей. Своего друга Джона Сьюарда я знал и раньше. Здесь же я имел счастье познакомиться с его другом Артуром – ныне лордом Годалмингом – и нашей бедняжкой Люси. Даже отчаяние не лишило этих людей душевной силы и способности к милосердию. Я считаю для себя честью называть их своими друзьями и знаю, что они искренне и дружески относятся ко мне. После прочтения ваших записей и нашей едва начавшейся беседы я почувствовал желание расширить этот круг, включив в него и вас, мадам Мина. Прошу вас считать меня своим другом. Знайте, я сделаю все, чтобы помочь вам и вашему мужу. А теперь я настоятельно прошу вас успокоиться и ни в коем случае не отказываться от еды, когда будет готов ленч. После ленча вы расскажете мне обо всех бедах вашего мужа.

Мои слова заметно успокоили ее, даже лицо посветлело, хотя выражение подавленности не покинуло его. Но у мадам Мины появилась надежда, и я это сразу почувствовал. Мы спустились в столовую и, подкрепившись, вернулись обратно в гостиную. Я приготовился выслушать ее рассказ о Джонатане.

Мадам Мина склонила голову. Кажется, она силилась принять какое-то решение, и оно давалось ей непросто.

– Доктор Ван Хельсинг, я должна рассказать вам настолько странные вещи, что временами я сама не верю в их правдивость. Мои слова легко посчитать бредом сумасшедшей, поэтому вы должны мне обещать, что не станете смеяться над моей исповедью.

У меня заколотилось сердце. Я сразу понял, что речь пойдет о Дракуле и его гнусностях. Разумность и вменяемость миссис Харкер не вызывали у меня никакого сомнения. В ответ на ее слова я печально улыбнулся и сделал свое признание:

– Дорогая моя, если бы вы знали, какая странная причина привела меня в Англию и, в частности, в ваш дом, то уже мне пришлось бы просить вас не смеяться. Жизнь научила меня не отметать и не осмеивать ничьих утверждений, какими бы дикими и невероятными они ни казались, а вначале добросовестно их проверить.

Мадам Мина внимательно меня слушала, хотя, как мне думается, мой понимающий взгляд убеждал ее больше, нежели слова. Но ей сделалось заметно спокойнее и увереннее. Потом она достала из ящика письменного стола довольно внушительную папку и подала мне.

– Это дневник, который мой муж вел, находясь в Трансильвании. Вернее, машинописная копия дневника. Джонатан тоже владеет стенографией, так что оригинал вы все равно не сумели бы прочесть. А рассказывать... в нескольких словах не расскажешь о том, что с ним приключилось.

– Простите, мадам Мина, но когда вы успели напечатать такое количество страниц? – удивился я.

Она улыбнулась.

– Естественно, не за прошедшую ночь. Просто я одновременно упражнялась в чтении стенограмм и постигала премудрости машинописи. Сначала было трудно, потом работа меня увлекла, а потом... я читала, печатала и не верила своим глазам. Такое встречается только в приключенческих романах самого дурного вкуса. Но Джонатан не склонен ни ко лжи, ни к сочинительству. Я верила и не верила. Даже сейчас меня одолевают сомнения, не является ли все это следствием болезненных галлюцинаций. Прошу вас, возьмите эти записи, прочтите и честно скажите, что вы о них думаете. Я буду ждать вашего ответа.

– Я их прочту сразу же, как вернусь в гостиницу, – пообещал я мадам Мине.

Мы оба испытывали нетерпение: я – познакомиться с дневником Харкера, а она – услышать мое мнение о нем.

– Я решил задержаться в Эксетере до завтра. Так что у меня будет время внимательно прочитать дневник вашего мужа и сразу же высказать свое суждение. Вы позволите заглянуть к вам завтра утром? Мне бы очень хотелось познакомиться с мистером Харкером.

Лицо мадам Мины просияло от радости. Естественно, она тут же согласилась. Возможно, она думала, что я собираюсь проверить психическое состояние Джонатана, но меня интересовало другое – не осталось ли на его теле вампирских отметин.

Я уселся в тихом номере провинциальной гостиницы и углубился в чтение дневника человека, прошедшего через ад, но не потерявшего ни волю, ни рассудок. Два месяца Джонатан Харкер был узником логова Дракулы. По его мнению, Влад до него не дотрагивался. В дальнейшем вампир намеревался бросить его в замке, отдав на растерзание троим вампиршам, которых Харкер почему-то называл "тремя невестами". Сначала мне показалось, что он со страху увеличил их число. По описанию я безошибочно узнал Жужанну и Дуню. Насколько помню, они были единственными "женщинами" в замке. Однако третью "невесту" Харкер называл "золотоволосой", а о ее глазах писал, что они "напоминают сапфиры". Может, это и есть упоминаемая Жужанной Элизабет? В таком случае она сейчас тоже должна быть в Лондоне.

Пока я читал, в голову закралась еще одна тревожная мысль: а что, если Влад или вампирши все-таки кусали Харкера, но он этого не запомнил? Терпение! Завтра я все узнаю.

Я продолжал читать и вместе с тревогой за мадам Мину и ее мужа испытывал все большее восхищение мужеством Джонатана. Молодой и отнюдь не искушенный в превратностях жизни английский стряпчий попал в замок Дракулы и словно переместился на несколько веков назад, в дикое средневековье. Неизвестно откуда появляются и исчезают вампирши, насильно втягивающие его в странные и непристойные действа. Влад с садистской ухмылкой намекает Харкеру, что его ждет неминуемая гибель. При этом Джонатан замечает, что румынский магнат "граф Дракула" (именно так представлялся Влад английским стряпчим и торговцам недвижимостью) не отражается в зеркалах, зато повелевает волками и похищает младенцев, которых приносит в качестве пищи упомянутым "невестам". Но еще тягостнее для Харкера сознавать, что он – пленник замка.

И как же повел себя Джонатан в этом аду? Опустил руки и смирился с неизбежностью страшного конца? Уступил бесстыжим соблазнительницам? Нет. Понимая, что бездействие чревато гибелью, он выбрался из окна (до земли было несколько сотен футов!) и каким-то чудом, цепляясь за выступы и трещины в каменной кладке, сумел спуститься вниз. Но побег не удался: Харкера поймали направлявшиеся в замок цыгане и привезли обратно.

Этот абзац я перечитал несколько раз, пытаясь мысленно воссоздать то, что произошло с Джонатаном дальше (после упоминания о цыганах его трансильванские записи обрывались, следующие были сделаны уже в стенах будапештской лечебницы). Возможно, Влад больше не нуждался в нем, но вампирши еще собирались его для чего-то использовать. Ведь кто-то вывез его из замка, доставил в Будапешт и там бросил. Вывод напрашивался сам собой: Харкер мог понадобиться вампирам в Англии (иначе бы его тело давно уже гнило где-нибудь в трансильванской глуши). Только как скоро они вспомнят о нем? Или уже вспомнили и встреча на Пиккадилли наглядное тому подтверждение?

Мысли мои были всего лишь предположениями, требовавшими обоснования. Увлекшись ими, я чуть не пропустил одно удивительное свидетельство, после которого мое восхищение мистером Харкером еще более возросло. Оказывается, незадолго до неудачного побега он случайно попал в "святая святых" Влада и увидел вампира, спящим в гробу. Окажись на месте Харкера кто-нибудь другой, он бы опрометью бросился вон, оглашая замок воплями ужаса. Однако Джонатан почувствовал, что "граф" – чудовище, которое нужно во что бы то ни стало уничтожить. И молодой стряпчий добровольно вернулся в ту жуткую комнатенку (до сих пор не могу вспоминать о ней без омерзения!) и попытался убить вампира... обыкновенной лопатой! Мужественный человек этот Харкер, если сумел-таки выбраться из логова Дракулы (хотя и не без потерь). По-моему, он больше, чем кто-либо, заслужил право участвовать в войне против вампиров и отомстить за все издевательства, которым он подвергся.

Дочитав последние строчки этого удивительного дневника, я сразу же написал мадам Мине, что в записках мужа нет ни капли вымысла, а его здравомыслию и крепости рассудка можно только позавидовать. Записку я отправил с гостиничным посыльным. Час был еще не слишком поздний, и я понимал, с каким нетерпением она ждет моего ответа.

Вскоре посыльный вернулся с запиской от мадам Мины, в которой она благодарила меня за все и приглашала на завтрак.

* * *

Без двадцати восемь в дверь моего номера постучали. На пороге стоял автор дневника – мужественный Джонатан Харкер, специально приехавший за мной. Как и жена, он казался гораздо моложе своих лет. Глядя на его безупречно расчесанные курчавые волосы (мистер Харкер тоже был шатеном, но светлым) и идеально отглаженный костюм вполне успешного клерка, даже не верилось, что он прошел через настоящий ад. Я решил не мешкать и осмотреть Харкера прямо в номере, куда и пригласил его зайти. Закрыв дверь, я тут же погрузил его в транс, что оказалось совсем несложным делом (англичанин был восприимчив к гипнозу).

Зловещего темно-синего свечения в его ауре я не обнаружил, но, не удовлетворившись этим, снял воротник его рубашки[30] и расстегнул несколько верхних пуговиц, дабы осмотреть шею.

Ни малейшего следа зубов! Я испустил глубочайший вздох облегчения и аккуратно пристегнул воротник. Я уже собрался вывести Харкера из транса, как нечто почти неуловимое остановило меня. Это нечто я заметил в его взгляде, а также в ауре (как и у Артура, она была "классического" оранжевого цвета). Самое удивительное – аура имела прекрасный, живой и здоровый вид, но периферическим зрением я уловил едва заметные темно-синие отблески.

С таким я еще никогда не сталкивался и потому не мог сказать, что бы это означало. За все годы войны с вампирами темно-синие следы встречались мне лишь в ауре тех, кого вампиры укусили. И это всегда было видно сразу же.

А в данном случае являлась ли такая аномалия просто следствием плена и весьма плотного общения с вампирами? Или кто-то из них и сейчас держал его на крючке? Многое говорило в пользу второго предположения, однако я решил воздержаться от поспешных выводов. Но все же решил пока не посвящать чету Харкер в наши замыслы, дабы те не стали известны Колосажателю.

После этого я осторожно вывел Харкера из транса. Он легко пришел в сознание и повел себя так, словно мы с ним не прерывали разговора. Внешне это был совершенно нормальный человек, не находящийся под контролем вампиров. Улыбнувшись, я тронул его за плечо и сказал:

– Позвольте типичный "докторский" вопрос: как вы себя чувствуете, мистер Харкер? Мадам Мина рассказывала мне, что вы болели и перенесли какой-то шок.

Джонатан тоже улыбнулся и сказал, что и болезнь, и шок остались в прошлом, поскольку моя вчерашняя записка полностью его исцелила. Мне было легко и приятно разговаривать с этим честным и искренним человеком (впрочем, только такой человек и мог завоевать сердце мадам Мины!). Мы вышли из гостиницы, сели в ожидавший нас кеб и поехали к дому Харкеров. По пути Джонатан заявил, что готов оказать мне всяческую помощь в борьбе с "графом". В его сверкающих глазах отчетливо читалось горячее желание поскорее увидеть гибель этого чудовища (пожалуй, он жаждал этого даже сильнее, чем я).

Я, естественно, не стал демонстрировать свою настороженность и сказал, что нуждаюсь в его помощи, причем немедленно. Он намного облегчит мне работу, если предоставит сведения обо всех делах, которые его контора вела с "графом Дракулой". В особенности меня интересовал период времени, предшествующий поездке мистера Харкера в Трансильванию.

Харкер обещал передать мне все необходимые документы. После великолепного завтрака он вручил мне пачку бумаг и с улыбкой добавил, что мне будет чем занять себя на обратном пути в Лондон.

Харкер и его жена – замечательные, добрые люди. Глядя на них, я вспоминаю себя и Герду в молодости и те недолгие счастливые годы, пока вторжение вампиров не уничтожило нашу маленькую семью. Попав в Англию, я впервые почувствовал, что меня снова окружают родные люди. У меня как будто вновь появилась семья. И пусть мы не связаны кровным родством, зато нас объединяет родство душ и еще необходимость сообща бороться с чудовищным злом. Мне страшно даже представить, что счастье Харкеров может разрушиться, а они сами – повторить судьбу несчастной Люси.

Но как мне защитить их? Если Джонатан – непреднамеренный шпион Влада, какой опасности я подвергаю Джона, его друзей, да и себя самого? Как всегда, вопросов было значительно больше, чем ответов.

Джонатан вызвался отвезти меня на станцию. По дороге я спросил у него:

– Если в будущем мне понадобится увидеться с вами и мадам Миной в Лондоне, вы приедете?

– Конечно. – Он энергично кивнул головой. – Дайте только знать.

* * *

Я рассказал Джону все о Харкерах. Он безоговорочно согласился помочь мадам Мине и ее мужу, однако и его серьезно озадачила необычность "вампирского следа" в ауре Джонатана. Мы решили пригласить Харкеров прямо в Парфлит (уверен, они не откажутся приехать) и разместить их в лечебнице. Знать о моем присутствии они не будут (я сумею скрыть себя и Герду завесой невидимости), что позволит мне какое-то время понаблюдать за мистером Харкером, пока я не смогу с определенностью сказать, действительно ли он является невольным шпионом Влада. До этого нам придется априорно считать его таковым и вести себя столь же осмотрительно, как я это делаю в присутствии Герды. Так будет лучше и для него, и для мадам Мины.

Мы с Джоном условились: до поры до времени нужно разыгрывать из себя словоохотливых глупцов, которые якобы не догадываются о возросшей силе Влада. В таком случае вампир, если он действительно контролирует Харкера, почти ничего не узнает о наших планах. Я сообщил Джону, что Харкеры вручили мне копии своих дневников, и предупредил его: вскоре мне может потребоваться и его дневник. Но дело осложняется тем, что у Джона есть привычка переносить свои мысли не в тетрадь, а на восковой валик фонографа[31]. Иногда он делает несколько записей в день. К тому же фонограф – аппарат довольно заметный, и спрятать его нелегко. Я попросил Джона быть осмотрительнее и не записывать на валики то, что может причинить нам вред, попади эта информация в руки врагов. Для таких целей все-таки лучше использовать небольшую тетрадь или записную книжку, которую можно носить при себе. Джон не возражал. Более того, он обещал, что внимательно прослушает свой дневник и «страницы», где был слишком откровенен, отдаст мне, а уж я надежно спрячу их у себя в «келье». Вместо них Джон запишет новые валики и наговорит на них только те сведения, которые можно сообщить Харкерам и, естественно, Артуру и Квинси. Мы договорились, что в своих записях Джон предстанет скептиком, который ничего не знает о вампирах и не торопится поверить в их существование.

Есть и еще одна причина для подобного "спектакля". Мадам Мина – стойкая и мужественная женщина, но если она узнает об истинной силе Влада, это может подорвать ее уверенность и лишить надежды. С моей стороны было бы жестоко так поступать с этой замечательной леди.

Глава 13

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

29 сентября

Как странно писать все это пером, сидя не в кабинете, а у себя в спальне. Мне ненавистно обманывать людей, тем более если речь идет о моих лучших друзьях – Арте и Квинси. Но в данном случае я вынужден согласиться с профессором: сейчас подобный обман – лучший способ их защитить. Эта мысль приносит мне хотя бы частичное утешение.

Но все равно где-то я должен записать правду. А то вдруг я все забуду и поверю в самим же собою созданную ложь?

Сегодня, почти сразу после полудня, мы с профессором отправились на могилу Люси. Проникнуть на кладбище не составило труда. Мы узнали, что в полдень там будут кого-то хоронить. Мы решили смешаться с посетителями, а затем спрятаться. (Конечно, можно было бы перелезть через ограду, но подобный трюк, проделываемый взрослыми мужчинами при свете дня, всегда выглядит подозрительно.) Кладбищенский сторож, решив, что все ушли, запрет ворота, после чего мы получим полную свободу действий. У Ван Хельсинга имелся ключ от фамильного склепа Вестенра. Он получил его от могильщика, пообещав передать Артуру.

Признаюсь, я шел на кладбище, находясь в полнейшем смятении, которое усугублялось жуткой, доселе мне неведомой тоской. Самая первая и острая боль, вызванная кончиной Люси, немного притупилась, но печальные события были еще слишком свежи в моей памяти. Ну почему именно Люси, которую я любил и продолжаю любить, должна служить в качестве наглядного пособия по превращению покойника в вампира? И как вообще я мог согласиться пойти сюда? Мне до сих пор трудно представить Люси мертвой, а уж тем более – поверить в ее дальнейшее перерождение и превращение в вампиршу. Какая-то часть меня втайне надеялась, что профессор все-таки страдает расстройством психики, и эти разговоры про вампиров, высасывающих кровь, и про Влада Дракулу – кошмарный сон, который прогонят прочь первые солнечные лучи. Не пойти я не мог, поскольку обещал Ван Хельсингу. Но я сильно сомневался, что все будет так, как он говорил.

Наш план осуществлялся с точностью хорошо отлаженного часового механизма. Подойдя к кладбищенским воротам, мы остановились и стали ждать. Вскоре начали собираться участники скорбной церемонии. Сторож открыл ворота, и все неспешно двинулись к месту погребения. Мы с профессором тоже были в черном, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Некоторые опасения у меня вызывал саквояж профессора, но Ван Хельсинг резонно возразил, что собравшиеся либо не обратят на него внимания, либо примут его владельца за врача, приглашенного на тот случай, если кому-нибудь из присутствующих станет плохо.

День был холодный и по-осеннему промозглый, обещавший ранние туманные сумерки. Во время церемонии мы с профессором стояли с краю. Едва похороны завершились и собравшиеся начали расходиться, мы поспешили в дальний конец кладбища и спрятались за высоким надгробием. Довольно скоро послышался скрип закрываемых ворот и шаги сторожа, удалявшегося в свой домик.

Ван Хельсинг повел меня по кладбищу. Мы подошли к небольшому квадратному каменному склепу, над дверью которого было высечено: "Вестенра".

В день похорон Люси я был настолько подавлен, что даже не запомнил, в какой части кладбища находится их фамильная усыпальница. Тогда я просто смотрел на ее гроб, обернутый в траурную материю и усыпанный белыми цветами. Что я увижу сегодня? Покоится ли Люси вечным сном? Сохранила ли она и в смерти свой нежный облик? Или моему взору предстанет демоническое существо с длинными клыками, наделенное нечеловеческой силой?

Профессор явно почувствовал мое все нараставшее нежелание входить в склеп. Он ободряюще потрепал меня по плечу. Как ни странно, от прикосновения его большой, сильной руки мне и впрямь стало спокойнее. Профессор извлек старинный, порядком проржавевший ключ и вставил в скважину замка. Замок поддался не сразу, прошло несколько долгих секунд, пока в механизме что-то щелкнуло, после чего тяжелая металлическая дверь с печальным скрипом приоткрылась.

Чтобы ее открыть, нам с профессором пришлось основательно потрудиться. Я не представлял, как бы с ней справилась Люси, хотя он и утверждал, что сила вампиров (даже новоявленных) несопоставима с силой обычных людей. Профессор с мрачной церемонностью махнул рукой, приглашая меня внутрь. Я вошел и тут же увидел черную крысу, прошмыгнувшую прямо перед моими ногами. Воздух внутри склепа был холодным, но спертым. Ощутимо пахло гниющими цветами. Трудно было вообразить себе более унылое и безнадежное место. Прошла всего неделя, а паутина стала заметно гуще. Из-под ног стремительно разбегались полчища каких-то блестящих жучков. Все внутреннее пространство: восьмиугольные окна, блеклые стены и даже тени покрывал тонкий слой пыли, вбиравшей в себя свет. От этого тягостного зрелища я впал в оцепенение. И вновь профессор коснулся моего плеча, напоминая о том, зачем мы здесь.

Я последовал за Ван Хельсингом, который уверенно повел меня дальше. Миновав нечто вроде тесного вестибюля, мы попали в зал, где на мраморных постаментах стояло десятка два гробов. Те, что стали последним домом для Люси и миссис Вестенра, пока еще отличались от остальных, на которых лежал густой слой пыли, скрывавший под собой даже таблички с именами. Чувствовалось, что в склепе давно никто не бывал.

Профессор, не останавливаясь, направился к гробу Люси. Подойдя, он, словно не доверяя своей превосходной памяти, еще раз взглянул на серебряную табличку. После этого опустил на пол саквояж и вынул оттуда отвертку и небольшую ножовку. Оба инструмента Ван Хельсинг довольно бесцеремонно положил на гроб миссис Вестенра.

Должен признаться, я был немало удивлен его полному спокойствию и будничности движений. Занятия медициной еще в студенческие времена приучили меня относиться к мертвым без тошноты и брезгливости. Но сейчас мы находились не в анатомическом театре и не в морге, где нам предстояло вскрытие безвестного трупа. И тем не менее Ван Хельсинг вел себя так, словно он всю жизнь ходил по склепам и вскрывал гробы.

Без какой-либо торжественности и даже намека на почтение к вечной тайне смерти профессор поднял крышку гроба. Он откинул ее с такой быстротой, что я едва устоял на месте. Мне захотелось отбежать подальше. Это выглядело бы весьма глупо, ведь разумом я понимал, что увижу свинцовый футляр, но на какой-то момент чувства оказались сильнее разума. Увядшие цветы, лежавшие на крышке гроба (один из них был положен мною), с тихим шелестом упали на пол. Печальное напоминание о том, что горе не длится вечно.

Профессор не обращал никакого внимания на то, что его окружало. С холодной отстраненностью (таким я видел его лишь возле операционного стола) он взял отвертку, зажал ее в ладони, а кулаком другой руки, как молотком, ударил по рукоятке. Лезвие отвертки легко пробило тонкий свинцовый футляр.

На сей раз я отпрянул и поспешно вытащил носовой платок, приготовившись спасаться от ужасающего зловония (труп пролежал здесь почти неделю и, естественно, должен был начать разлагаться). Однако в склепе по-прежнему пахло только пылью да гниющими цветами. Я глубоко вздохнул и приготовился к дальнейшим сюрпризам.

Отложив отвертку, Ван Хельсинг взял ножовку. Он вставил ее в пробитую щель и принялся за дело. Довольно быстро он отпилил верхнюю половину крышки футляра. Закончив, отвертку и ножовку профессор убрал обратно в саквояж, затем, осторожно ухватившись за верхний край изуродованной крышки, потянул ее на себя. Действовал он чрезвычайно аккуратно, будто заботливая мать, снимающая излишне теплое одеяло со спящего малыша.

Едва профессор полностью отогнул распиленную часть футляра, скрывавшую лицо и грудь трупа, выражение его лица стало необычайно жестким и холодным.

– Джон, друг мой! – суровым, не терпящим возражений тоном приказал Ван Хельсинг. – Не смотрите на нее! Отвернитесь!

Я как раз собирался с силами, чтобы взглянуть на Люси, и его предостережение оказалось своевременным. Встав между мною и гробом, профессор сказал:

– Нужно было предупредить вас заблаговременно. Каюсь, что не сделал этого. Сейчас смотрите на меня и ни в коем случае не пытайтесь взглянуть на нее. А теперь слушайте внимательно: почувствуйте свою ауру и направьте ее внутрь, к сердцу. Там ее усильте. Тогда покойная не сможет воздействовать на вас ни ныне, ни в будущем... Да, правильно!

Наверное, сам того не сознавая, я последовал его наставлениям и достиг нужного результата. Я это сразу почувствовал, ибо "скрепил сердце". Эмоциональное напряжение, болезненные переживания от встречи с Люси – все отошло на задний план. Я отчасти достиг той же спокойной сосредоточенности, что и профессор.

– Отлично, Джон! – похвалил Ван Хельсинг. – Вы все замечательно проделали. Теперь можете взглянуть на нее. Если я почувствую, что вас начинает затягивать, – сразу помогу. Простите, что не научил вас этим премудростям раньше. Я оказался недостаточно предусмотрительным, понадеявшись, будто талисманы, оставленные на теле Люси, никуда не денутся и удержат ее в гробу до тех пор, пока мы не сумеем упокоить ее душу. Один из них я положил ей на губы, другой – на грудь. Взгляните! Где они? Их кто-то унес.

Профессор вздохнул.

– В первый раз я положил талисманы еще там, дома, как только Люси умерла. Два небольших золотых распятия. Кто-то на них позарился, поскольку к моменту похорон они исчезли. Тогда я положил новые распятия и специально заплатил могильщику, чтобы он на моих глазах запаял свинцовый футляр. Я был в полной уверенности, что теперь-то их никто не украдет. Но нас опять обманули. И это не дело рук кого-либо из смертных, иначе футляр был бы поврежден еще до нашего появления.

Я слушал объяснения профессора вполуха, главное – он позволил мне взглянуть на Люси... Я не смею назвать ее просто прекрасной – это слово явилось бы оскорблением. Перешагнув грань, отделявшую жизнь от смерти (то есть, пользуясь терминологией профессора, став неумершей), Люси оставила позади понятия обычной красоты. Она была подобна солнцу, облачившемуся в белые одежды. Моему взору были открыты только ее лицо и скрещенные на груди руки, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы судить о том, насколько она стала великолепна. Ее волосы – прежде каштановые, со светлыми прядями, появившимися летом, – теперь приобрели цвет сияющей бронзы, подцвеченной золотом, губы хотелось сравнить с таинственными алыми жемчужинами. Взгляд широко распахнутых глаз Люси был устремлен в потолок, но казалось, она видит какие-то неведомые нам дали. А сами глаза были похожи на лазурный перламутр. Ее лицо излучало удивительный внутренний свет, настолько чистый и глубокий, что даже полная луна померкла бы в нем и, устыдившись, спряталась за тучи.

"Боже, она – само совершенство!" – подумал я. А затем из головы исчезли все мысли, и одно-единственное желание завладело моим существом – отбросить все человеческие понятия о нравственном и допустимом и устремиться к ней. Мое сердце неудержимо тянулось к Люси, как приливная волна – к луне. Я был заворожен и околдован ею.

И опять прикосновение руки профессора вывело меня из опасного состояния. Я поднял голову и шумно втянул в себя воздух, встретившись с синими глазами профессора. В них не было перламутрового блеска, но их взгляд вернул мне контроль над чувствами и разумом.

– Не волнуйтесь, профессор, – с трудом разлепив пересохшие губы, пробормотал я. – Больше я не стану на нее смотреть.

Желая продемонстрировать свою волю, я отвернулся от Люси и встал лицом к выходу. Ван Хельсинг положил на тело покойной новую пару распятий, после чего распрямил отогнутый футляр и закрыл крышку.

– Я самоуверенно полагал, будто моя жалкая магия удержит ее здесь, и не захватил ни кола, ни ножа, – с тяжелым вздохом проговорил он, когда мы вышли из склепа. – Было бы гораздо лучше совершить этот ритуал не откладывая. А теперь мы вынуждены дожидаться приезда Артура и Квинси. Но если мы потерпим неудачу, тогда много крови прольется в нашем мире. Очень много.

Сейчас ранний вечер. Через несколько часов должны появиться Артур и Квинси. Мысли о том, что нам предстоит, наполняют меня беспокойством и отбивают всякое желание есть.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

29 сентября

Артур и Квинси появились в лечебнице вчера около десяти вечера. Джон пригласил нас в свой кабинет, а когда мы все собрались, запер дверь на ключ, что только усилило атмосферу таинственности.

Все трое, включая Джона, расселись на длинной кушетке. Я встал, готовый начать беседу. Если Джон кое-что знал, то Артур и Квинси смотрели на меня с откровенным любопытством и какой-то тайной надеждой – вдруг среди бед и печалей мелькнет светлый луч. Артур выглядел ужасно. У меня было такое ощущение, что за минувшую неделю он постарел лет на пятнадцать. Его лоб (прежде по-юношески гладкий) изрезали морщины, глаза застилала пелена горя. Горестные мысли, словно облака, затянули небосклон его разума. Артур находился на начальной стадии переживания утраты – самой тяжелой из всех, когда совершенно посторонние, казалось бы, звуки и образы способны вновь разжечь в душе едва утихшее пламя страданий.

На первый взгляд, тоска Квинси была не столь заметна. Но я видел, какими тонкими и бескровными стали его губы (которые и так были достаточно тонкими), как побледнело веснушчатое лицо, а под глазами залегли темные полукружья. Он сидел, вертя в руках свою белую ковбойскую шляпу, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. Может, это выглядело чуть наигранно, но я понимал, что Квинси старается приободрить друзей.

Мне и самому было нелегко. Я много думал об этой встрече, прикидывал, с чего лучше начать и как подойти к главному. Перебрав разные варианты, я пришел к неутешительному выводу: подсластить пилюлю невозможно, и мои молодые друзья должны будут ощутить всю ее горечь. Я сказал, что мне известны причины смерти Люси, что состояние, в котором она сейчас находится, требует от нас дополнительных действий, дабы ее душа получила настоящее упокоение.

Услышав эти слова, Артур оцепенел от ужаса.

– Доктор, уж не собираетесь ли вы сказать, что мы похоронили Люси... живой?

Я решительно замотал головой, отметая абсурдное предположение.

– Артур, друг мой, вы мне доверяете? Вы верите, что я честно стремился помочь мисс Люси? Верите, что мои действия и при ее жизни, и сейчас продиктованы исключительно заботой о ней?

– Я... конечно, верю, – едва слышно произнес он, опуская измученные глаза.

– Тогда необходимо, чтобы вы поехали со мной в склеп Вестенра. Сколько бы я сейчас ни говорил, собственные глаза убедят вас лучше, нежели все мои слова. Тем более что многое станет вам понятно только там.

Я испытывал не меньшую душевную боль, чем Артур, но держался холодно и решительно.

– Я должен знать, зачем мы должны отправиться туда, – едва сдерживаясь, проговорил Артур. – Что это за ужасная тайна и почему вы не можете четко и ясно рассказать о ней прямо здесь? И вы еще говорите, что считаете нас своими друзьями!

– Пока могу лишь сообщить, что мы должны туда отправиться ради блага мисс Люси, – не обращая внимания на его вспышку, сказал я. – Нужно еще кое-что сделать для нее.

Теперь уже не выдержал Квинси Моррис. Опустив шляпу на колени, он подался вперед.

– Послушайте, профессор! А вам не кажется, что вновь посещать склеп – даже если на то и имеются какие-то загадочные причины, – довольно жестоко по отношению к Артуру? Неужели вы не видите, как ему тяжело?

"Бедняга Квинси! Думаешь, я не понимаю, что и тебе не легче?" – подумал я, но вслух ничего не сказал. Техасец продолжал свой сердитый монолог:

– Если мисс Люси мертва, этим уже все сказано. Так вот – она мертва. Что тут еще можно сделать?

– Мы должны отрезать ей голову, проткнуть колом сердце и положить в рот головку чеснока, – стараясь оставаться спокойным, ответил я.

От слов, более уместных в устах средневекового палача, у Джона округлились глаза. Рука Квинси легла на револьвер, а сам он еще больше выдвинулся вперед. Что же касается несчастного Артура, тот, побагровев от ярости, вскочил на ноги и согнул правую руку, нацелившись в мою челюсть.

Прежде чем Джон успел ему помешать, молодой лорд Годалминг нанес удар. Но я предвидел такой поворот событий: отступив назад и быстро выстроив защитный барьер, я сделался невидимым.

Кулак Артура рассек воздух. Ошеломленный "боксер" уставился на свои пальцы, словно это они были повинны в моем исчезновении. Убедившись, что пальцы тут ни при чем, Артур с разинутым ртом застыл посреди комнаты.

Квинси медленно осел на кушетку и вновь принялся вертеть в руках шляпу. Джон сидел рядом со смешанным чувством досады, скрытого неодобрения и, как ни странно, удовлетворения, полученного от моей выходки.

В кабинете установилась полная тишина.

Сочтя произведенное впечатление достаточным, я обогнул кушетку и встал за спиной сидящих, где вновь сделался видимым.

– Прошу прощения, джентльмены.

Джон и Квинси резко обернулись назад. У Артура подкашивались ноги. Испугавшись, что он упадет, я кинулся к нему. Онемевший, с вытаращенными глазами, он уцепился за меня, и мне пришлось подвести его к кушетке и усадить между Джоном и Квинси.

– То, что вы видели, врачи назвали бы коллективным помешательством. Существует и другое объяснение, которое современная наука отказывается признавать. Я должен взять с вас обещание молчать об этом маленьком сеансе. Если же вы, вопреки моим просьбам, решитесь рассказать о нем, учтите, я буду все отрицать, а вас объявлю сумасшедшими.

И вновь никто из троих не произнес ни слова. Теперь я мог кое-что им рассказать, в первую очередь – Артуру и Квинси.

– Мисс Люси укусил вампир.

Квинси возбужденно взмахнул руками и открыл рот, но я понимающе улыбнулся и покачал головой:

– Нет, дорогой Квинси, не летучая мышь, а человек, превратившийся в существо, которое нельзя назвать ни живым, ни мертвым. Румыны называют таких существ носферату[32], или неумершие. Вампиры питаются человеческой кровью. Люди, укушенные ими, после смерти тоже превращаются в вампиров.

– Что вы такое говорите? – медленно, почти по слогам, произнес Артур. Его гнев пропал, осталась только боль. – Вы утверждаете, будто Люси умерла от укуса одного из подобных существ?

Я кивнул, представляя, какой переворот в его душе произвели мои слова.

Квинси откинул шляпу и возбужденно провел рукой по своим жидким волосам.

– Честное слово, профессор, я вас уважаю. А после вашего маленького представления – еще больше. – Здесь мы оба с ним слегка улыбнулись. – Даже и без этого я не сомневался, что вы – честный человек и намерения ваши тоже самые честные. Но... то, что вы сейчас говорили... не ждите, что мы с Артуром вам тут же поверим. Услышать про мисс Люси, как она... как ее...

Он умолк и только махнул рукой.

– Я и не ждал, что вы поверите мне на слово, не видя доказательств, а потому пригласил вас сегодня ночью отправиться со мной на Кингстедское кладбище.

Затем я повернулся к ошеломленному Артуру и добавил:

– Если увиденное вас убедит, надеюсь, лорд Годалминг, вы позволите мне уничтожить то существо, чтобы душа истинной мисс Люси обрела покой.

* * *

До Кингстеда мы добрались уже в первом часу ночи и достаточно легко перелезли через невысокую каменную ограду кладбища (длинноногий Квинси едва ли не перешагнул через нее). Ночь была холодной и ветреной. Светила луна, но ее то и дело закрывали стремительно мчащиеся по небу облака. Я захватил свой саквояж со всем необходимым, не забыв добавить туда и фонарь, который мы пока не зажигали. Я шел впереди, за мной двигался Артур, по обе стороны от него шагали Квинси и Джон. Они служили ему своеобразным защитным барьером. Джон был мрачен, но держался решительно. Квинси все время поглядывал на Артура, готовый (как мне показалось) воспрепятствовать моей затее, едва только друг начнет проявлять беспокойство.

Тем не менее Артур превосходно владел собой. Естественно, ему было тяжело возвращаться к месту, где отныне и навеки будет покоиться его невеста, но он старался не подавать виду.

Открыв замок в двери склепа, я обратился к Джону:

– Минувшим днем вы были здесь со мной. Скажите, тело мисс Люси находилось тогда в гробу?

– Да, – коротко и торжественно ответил Джон, словно давал присягу в суде.

Стараясь не шуметь, я распахнул тяжелую дверь. Трое моих спутников переминались с ноги на ногу, не торопясь переступить порог. Я вошел первым, зажег фонарь и прикрутил фитиль, сделав свет не слишком ярким. Мне хотелось, чтобы наше вторжение в склеп прошло как можно незаметнее.

Вслед за мной двинулись и остальные. Я привел их к гробу мисс Люси. И вновь я поставил на пыльный пол свой саквояж, достал отвертку, вывернул шурупы и снял деревянную крышку. Затем я стал медленно отгибать надпиленный футляр. Артур побледнел, но не издал ни звука, а молча наблюдал за моими действиями.

Я отогнул свинцовый лист... Гроб был пуст. Для меня это не явилось неожиданностью. Вечером, перед самым заходом солнца, я еще раз наведался в склеп, чтобы снять распятия с тела мисс Люси. Я сделал это ради Артура. Увидеть свою невесту, ставшую после смерти еще прекраснее, чем при жизни... я не хотел ранить его сердце. Минувший день должен был стать днем их бракосочетания, а эта ночь – их брачной ночью. Зная об этом, я намеренно решил показать Артуру злобное чудовище, лишенное каких-либо возвышенных чувств.

– Сообщите, пожалуйста, своим друзьям о том, что вы видели здесь днем, – попросил я Джона.

Джон начал весьма подробно и красноречиво рассказывать о нашем посещении склепа. Естественно, он дал необходимые медицинские пояснения: как протекает процесс разложения мертвого тела и как выглядят человеческие трупы через неделю после смерти. (Джон видел, насколько тяжело Артуру слушать его рассказ, и слегка отвернулся в сторону, чтобы не встречаться с другом глазами.)

– Если бы я не видел этого сам, то решил бы, что меня обманывают, – продолжал Джон. – Тело мисс Люси не имело ни малейших признаков разложения, а сама она стала еще прекраснее.

Квинси сощурился. Артур стоял как вкопанный; лицо его оставалось напряженным и, как мне показалось, сильно побледнело.

– А теперь пойдемте наружу, – предложил я своим спутникам.

После склепа влажный ночной воздух показался нам сладостным и ароматным. Молодые люди молчали. Артур был погружен в раздумья, пытаясь разгадать загадку исчезновения трупа. Джон старался скрыть волнение в ожидании следующего акта этой странной драмы. Квинси, по словам Джона, отличался практическим складом ума. Да, он видел пустой гроб, но не собирался ломать голову над тем, куда подевалось тело мисс Люси. Прежде чем прийти к какому-то выводу, он терпеливо ждал дальнейших событий. С удивительной непринужденностью он достал из кармана пачку прессованного жевательного табака, отломил кусочек, засунул в рот и принялся жевать.

Не теряя времени, я занялся кое-какими приготовлениями. В саквояже среди прочего у меня лежала освященная облатка (я постарался дополнительно наделить ее максимальной магической силой, какая была мне доступна) и кусок замазки. Я мелко раскрошил облатку, перемешал ее с замазкой, потом раскатал между ладонями в длинный и тонкий жгут. Жгут я разделил на небольшие полоски, которыми запечатал все трещины вокруг двери склепа.

Покончив с приготовлениями, я велел своим спутникам укрыться за памятниками, стоявшими на соседних могилах. Мы затаились и стали ждать. Прошло не более двадцати минут, но, как всегда бывает в таких случаях, каждая из них казалась нам вечностью.

Неожиданно среди стволов тиса мелькнула белая фигура, двигавшаяся в направлении склепа. Фигура имела человеческие очертания и несла в руках что-то темное, похожее на небольшой сверток, который она прижимала к груди. Я подал сигнал своим спутникам. Буквально в то же мгновение белая фигура остановилась и склонилась над свертком. Послышался пронзительный детский крик и тут же стих.

Мои спутники мгновенно насторожились. Джон уже был готов броситься спасать ребенка, Квинси собирался сделать то же самое, хотя оба даже не представляли, в какой опасности находился малыш. Однако я подал им знак не двигаться, и они с явной неохотой подчинились.

Вскоре таинственная фигура подошла ближе, еще ближе, и в неверном лунном свете все мы увидели знакомые черты Люси Вестенра.

Да, именно "знакомые черты", ибо все остальное в ней разительно переменилось. Глаза Люси стали жесткими и холодными, они обольщали, словно глаза какой-нибудь уличной "жрицы любви". Нежные, мягкие губы кривились в насмешливо-чувственной улыбке. Они были приоткрыты, обнажая длинные острые зубы. С губ капала кровь. Она стекала ярко-красной струйкой с подбородка, оставляя жуткие пятна на некогда белых погребальных одеждах.

Я подал сигнал моим спутникам, и мы одновременно вышли из-за своих укрытий. Заметив нас, вампирша зашипела, как дикая кошка, почуявшая угрозу. При виде Артура она с нечеловеческим безразличием отшвырнула несчастное дитя в сторону.

– Артур, – томным, сладострастным голосом промурлыкала Люси. – Мой милый супруг, подойди же ко мне.

Раскинув руки как для объятия, Артур послушно двинулся к ней. Его глаза, еще совсем недавно переполненные горем, начали стекленеть. Не удивлюсь, если вампирша своими чарами заставила Артура видеть в ней прежнюю Люси.

Я прыгнул между ними и, выхватив из кармана золотое распятие, поднес его к самому лицу вампирши. Я делал это не без тревоги, ибо не знал, восприимчива ли она к священным талисманам или нет. Новоявленные вампиры никогда не были для меня серьезными противниками, ибо по силе они в десятки, если не в сотни раз уступали Владу. Но с Люси начиналась новая порода неумерших, она стала первым порождением Дракулы Всемогущего.

То ли вмешались небеса, то ли мне просто повезло, но распятие возымело свое действие. Вампирша зашипела и отступила. Она метнулась к двери склепа, надеясь укрыться внутри. (Конечно же, она была новичком в мире нежити – опытный вампир поспешил бы исчезнуть и найти себе другое укрытие.)

Образовав полукруг, мы стали приближаться к двери, намереваясь взять вампиршу в клещи и отрезать ей все пути к бегству. Люси вела себя, как загнанный зверь. Покоряться нам она не собиралась. У нее оставалось только две возможности: спастись бегством или вступить с нами в противоборство.

Сладострастное выражение на ее лице вмиг сменилось бешеной яростью, сощуренные глаза пылали неукротимой ненавистью, зловеще поблескивали острые зубы, больше похожие на зубья пилы. Перед нами была дьяволица, явившаяся из глубин преисподней. Увидев вампиршу в ее истинном обличье, Артур испуганно застонал.

Не спуская с чудовища глаз, я крикнул Артуру:

– Друг мой! Разрешаете ли вы мне сделать то, что надлежит?

Я не видел выражения его лица, но мне было достаточно услышать его голос, чтобы понять состояние лорда Годалминга.

– Делайте! – простонал он. – Делайте все, что нужно. Не приведи Господь снова увидеть такой ужас!

Я поставил фонарь на землю и двинулся в сторону шипящей вампирши. Я намеревался распечатать одну из щелей, чтобы загнать Люси внутрь, а затем запереть ее в склепе. Мне помешал неведомо оттуда взявшийся сильнейший порыв ветра. Я отлетел назад и упал в холодную мокрую траву. Ветер удерживал меня, не позволяя поднять головы, в его реве тонули все звуки. Кое-как приподнявшись, я увидел Люси в объятиях Влада.

Пожалуй, это было самым ужасающим зрелищем. Люси с неистовым обожанием глядела на своего создателя. Влад стоял сзади, одной рукой он обнимал Люси за талию, другая лежала у нее на груди. Не представляю, как Артур выдерживал эту мерзость. Я вообразил себя на его месте и содрогнулся. Оба вампира испытывали приступ безумной страсти. Удивительно, как еще они не принялись совокупляться прямо на наших глазах!

Потом Влад повернулся ко мне. Его побагровевшее лицо готово было взорваться от безумной ярости и ненависти. Он был молод, полон сил и нечеловечески красив: длинные черные волосы, такие же черные усы и борода-эспаньолка. От моего злейшего врага исходило такое обаяние, что даже я почувствовал магнетическую силу, влекущую меня к нему.

– Так это ты задумал причинить вред моей возлюбленной? – загремел он, перекрывая рев ветра. – Да как ты смел?

Ветер неожиданно стих. Словно забыв о недавних страстных объятиях, Влад грубо оттолкнул Люси. Его белая рука потянулась к моей шее. И тут Джон (из всех троих только он знал, чем это мне грозит) набросился на Колосажателя с кулаками.

Удары совершенно искренне забавляли Влада. Джон вкладывал в них всю свою силу, но вампир только смеялся, и на его фарфорово-белых щеках проступили ямочки. Затем он взял Джона за руку и за ногу и поднял над головой, после чего повернулся, примериваясь взглядом к ближайшему высокому надгробию из белого мрамора.

Артур с угрожающими криками стал приближаться к вампиру. Практичный Квинси выхватил револьвер и выстрелил три раза подряд, целясь Владу прямо в грудь. Пули прошли навылет – вампир даже не обратил на них внимания. Изумленный техасец, выпучив глаза, недоумевающе глядел то на револьвер, то на Влада.

Я знал: в любую секунду вампир мог швырнуть Джона на мраморное надгробие. Даже прежний, одряхлевший Влад легко бы это проделал. В любую секунду голова Джона могла расколоться, ударившись о камень. Сын, мой сын погибнет! Отцовская отчаянная любовь заслонила все, и я крикнул:

– Остановись! У тебя в руках мой сын! Убив его, ты убьешь себя!

Много лет я оберегал своего единственного наследника от правды о его происхождении. А теперь эта горькая истина была моей единственный надеждой его спасти. Влад остановился, покосился на Джона и ответил мне:

– Лжешь! Он не считает себя твоим сыном!

И все же по его лицу пробежала тень сомнения. Видимо, ему передалось замешательство Джона, когда тот услышал мои слова.

Артур, Квинси и я воспользовались этим мгновением и навалились на Влада. Естественно, наши усилия даже не сдвинули вампира с места, зато изрядно разъярили его. Влад кинул Джона на траву и схватил меня (в это время остальные оттащили Джона в безопасное место). Я обрадовался (если будет уместно употребить такое слово), однако тут же меня кольнула тревожная мысль: куда делась Люси? Сумеют ли трое ее прежних друзей и поклонников справиться с ней без моей помощи?

Но мне было не повернуть головы – я не видел ничего, кроме лица Колосажателя. Он держал меня за горло своими холодными (почти ледяными) руками и глядел мне прямо в глаза. Я ощущал на своем лице его тяжелое, зловонное дыхание – запах гниющего трупа.

Лицо Влада раскалилось от ярости, и я был вынужден закрыть глаза, чтобы не ослепнуть, но даже через закрытые веки я все равно его видел.

– Я устал от тебя и твоих игр, старик! – грохотал его голос. – Все возвращается на круги своя. Совсем недавно ты был сильным, уверенным и неуязвимым, а я – дряхлым, слабым и отчаявшимся. Я нуждался в тебе, ибо от тебя зависела моя жизнь. Но теперь слабым и отчаявшимся стал ты, а я обрел неуязвимость! Поклонись и подчинись мне, потому что теперь твоя жизнь зависит от меня.

Я застонал, открыл глаза и шевельнул головой, давая ему понять, что хочу ответить. Когда Влад немного ослабил хватку, я без колебаний и страха сказал ему только два слова:

– Убей меня.

Влад даже зарычал от досады, оглушив меня и обдав новой волной зловония.

– Что ты возомнил о себе, Ван Хельсинг? Как же ты самоуверен! Думаешь, я не смогу тебя убить? Думаешь, испугаюсь, помня о договоре? Так слушай: я больше не завишу от него. Теперь я – творец договоров! Я думал, после нашей последней встречи у тебя хватит ума убраться с моей дороги. Пеняй на себя. Впрочем, долго это не продлится. Ни ты, ни твои дружки живыми отсюда не уйдете.

Окружающий мир качнулся в сторону. Влад поднял меня над головой. Его пальцы по-прежнему сдавливали мне горло, едва позволяя дышать. Голова кружилась, перед глазами плясали разноцветные пятна. Я не видел ничего, кроме них, и не знал, что сталось с Джоном, Артуром и Квинси. Хорошо, если они спаслись бегством и уберегли себя не только от расправы, но и от ужасного зрелища, когда "охотник" и "дичь" поменялись местами.

Я заморгал, и мир снова качнулся. Совсем рядом я смутно увидел белый мрамор надгробия, находящегося неподалеку от склепа Вестенра. Еще немного, и мои мозги растекутся по белой поверхности. Испытывал ли я страх? Да, хотя и сознавал, что меня ждет не самый ужасный конец (куда страшнее было бы пополнить собой число вампиров). Привычная жизнь с ее заботами отодвинулась далеко-далеко, но я очень жалел, что оставляю своих друзей (в том числе и мисс Люси) в столь безнадежном положении. А затем явилась и вовсе странная мысль: через какое-то время кладбищенский сторож обнаружит запачканный мраморный памятник и, недоуменно пожимая плечами, будет вынужден отчищать его от остатков моей запекшейся крови и засохших мозгов.

Влад раскрутил меня наподобие живой пращи и швырнул в сторону памятника. Полет длился считанные доли секунды – до надгробия было не более двадцати футов. Но я запомнил его с предельной ясностью, как будто летел несколько минут. Я успел почувствовать холодный ветер, обжигавший лицо и уши, успел с грустью подумать, что оставляю Герду одну (хотя я не сомневался: Джон сумеет должным образом о ней позаботиться), что меня не будет рядом с мамой в минуту ее кончины. Я сожалел о несчастной мисс Люси, которую так и не сумел освободить от проклятия, а еще о том, что Джон всю жизнь будет терзаться вопросом, сказал ли я правду или солгал, назвав его сыном.

Ничего иного мне не оставалось – только сожалеть.

Я разглядывал приближавшуюся мраморную глыбу и думал: как, интересно, будет выглядеть на ней моя кровь? А мозги?

Ну вот, Брам, ты и встретишься со смертью. Закрой глаза и благодари судьбу, что она уберегла тебя от участи вампира.

Я закрыл глаза и напрягся всем телом, ожидая удара о мрамор. Да будет он стремительным, и да избавит меня Бог от невыносимой боли.

Но вместо удара со мной произошло нечто странное.

Я застыл в воздухе. Сердце бешено колотилось. Я наткнулся на какую-то преграду – мягкую и твердую одновременно, которая поддерживала меня, не давая упасть. Ощущение было очень приятным. Может, это и есть смерть? Тогда почему в своем посмертном существовании я продолжаю потеть, испытывать страх и ощущать пульсацию крови в венах?

Я открыл глаза: мраморное надгробие находилось в каком-нибудь дюйме от моего носа.

Сзади послышалось грязное румынское ругательство, после чего раздался пронзительный и испуганный крик вампирши. Окружающее пространство наполнилось удивительным покоем. Такой же покой я почувствовал внутри и догадался: Влад исчез.

Я еще не очень понимал, какая сила удерживает меня, не давая упасть на мрамор. Постепенно она начала обретать зримые человеческие черты. Мой подбородок упирался в чье-то жесткое, костлявое плечо. Человек, поддерживавший меня, был невысокого роста. Краешком глаза я увидел его черное одеяние и сверкающую седину волос.

Я заплакал, а когда худенькие, но сильные руки опустили меня на землю, засмеялся от невыразимой радости. У меня подкашивались ноги. Я сполз на влажный гравий и поднял голову. Мои глаза встретились с его глазами – такими безгранично глубокими, что я не решился бы сказать, какого они цвета. Они вбирали в себя все цвета. Древние и вечно юные, предельно суровые и безгранично любящие, полные неизбывной печали и такого же неиссякаемого веселья.

– Арминий! – радостно закричал я. – Но почему ты не появлялся раньше?

Глава 14

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

29 сентября (продолжение)

Последний раз я видел его двадцать два года назад. Он ничуть не изменился: невысокий, жилистый, с прямой спиной и мощными плечами, скрытыми под простой черной сутаной (даже не знаю, как правильно назвать его одежду). Из-под черной шапочки (чем-то напоминающей головной убор православных священников) выбивались длинные, почти до пояса, мягкие кудри. Волосы, равно как и борода с усами, были абсолютно седыми, что никак не вязалось с розовощеким, будто у младенца, лицом и такими же ушами. Но Арминий не был священником, он не был даже христианином. Лицом своим он походил на еврейского пророка, какими их изображали на картинах: крупный крючковатый нос с характерной горбинкой, большие глаза под тяжелыми веками. Да, еврей по крови, но отнюдь не по убеждениям, которых даже отдаленно не назовешь ортодоксальными. Я даже не знаю, верил ли он в Бога, поскольку все объяснения, какие я получал от него во время своей учебы, готовясь стать истребителем вампиров, были исключительно прагматичными. Возможно, мы с ним оба верили не в религиозные догмы, не в имена и звания, а в то, что выдержало проверку временем, – в понятия, выходящие за пределы религии и науки и касающиеся всех и каждого. Нашими символами веры были Любовь, Милосердие, Доброта.

Меня вновь поразило, как удивительно в нем сочетались древний старец и юноша, полный сил. Услышав мой вопрос, Арминий присел на корточки, чтобы нам удобнее было разговаривать.

– Ах, Абрахам, – молвил он и улыбнулся.

Во рту блеснули ровные белые зубы, которым позавидовали бы и молодые. Он улыбался без тени упрека или коварства; так мог улыбаться только тот, в ком странным образом сочетались мудрец, простак и сумасшедший.

– Я не приходил, потому что ты не нуждался во мне. А теперь я здесь.

Он широко развел руками (удивительно, что его тело даже не шелохнулось, хотя он продолжал сидеть на корточках).

– Да, здесь, – повторил он.

Я только сейчас заметил сияние, окружавшее моего наставника. Оно было мягким, как лунный свет, скрытый легкой туманной дымкой. Позади Арминия, словно статуи, прямо на земле сидели Джон, Артур и Квинси. Они были похожи на заколдованных рыцарей из сказки. Главное, они не пострадали. Арминий просто погрузил их в транс, не желая делать свидетелями нашего разговора. Я вытянул шею, ища глазами Влада и новоявленную вампиршу. Но ночь была тихой и даже приятной, зловещее темно-синее сияние развеялось без следа. Оба чудовища исчезли. Нас с Арминием окружала иная реальность. В свое время он учил меня защищаться от вампиров, отбирать от Влада силу и увеличивать свою. Благодаря Арминию я постиг многие премудрости, которые сослужили мне неоценимую службу в дальнейшей войне с этими чудовищами. Однако я ни разу не видел его рядом с вампиром и потому не знал, какой силой обладает он сам.

А сила его была очень и очень велика, если он сумел спасти меня и заставить Влада и Люси убраться прочь. Тогда, в спальне, Влад вдребезги разбил мои надежды на победу. Сейчас я впервые вновь подумал о том, что она все-таки возможна.

Увидев, что я смотрю на своих спутников, Арминий поспешил мне все объяснить:

– Можешь не волноваться: твои друзья не пострадали. Просто они нас не видят. Если желаешь, они даже не вспомнят о случившемся.

Я был благодарен ему, но сейчас меня волновало совсем другое.

– Что случилось с Владом? Почему он обрел такую силу? Я действовал так, как ты меня учил. Все эти двадцать два года я неустанно уничтожал вампиров с единственной целью – подорвать силы Влада. И он терял их, я это знаю. Откуда же они у него появились снова? Он ведь едва меня не убил, меня, от которого, если верить договору, зависело его существование. Что произошло с ним... и с договором?

– Договор, – слегка вздохнув, снова повторил Арминий. Опустив глаза и изогнув в непонятной улыбке губы, он принялся что-то чертить пальцем на земле.

– Прежде чем дать ответ на твой вопрос, Абрахам, я должен рассказать тебе одну историю.

– Какую еще историю?

– О некоем манускрипте. Утверждают, будто его написал сам Люцифер. Думаю, ты знаешь о Шоломанче – школе черной магии, где дьявол учит своих адептов. Манускрипт находился там и был похищен одним из шоломонариев, как называли учеников этой школы. Такова легенда. И знаешь, каким посвящением начинался этот манускрипт? "Тому, кто станет пожирателем душ".

Я вздрогнул, вспомнив пугающий образ из своего кошмарного сна: тьма, окутывающая меня со всех сторон. Мне вдруг стало холодно. Я обхватил себя за плечи и не смог удержаться от замечания:

– Но подобная привилегия принадлежит дьяволу. Разве он согласится разделить ее с кем-либо?

Арминий улыбнулся и сверкнул на меня глазами.

– Если ты желаешь называть это существо таким именем... да, ты прав. Это его привилегия. Но в манускрипте рассказывается, как в своем могуществе стать равным ему.

– Безумие какое-то. С чего бы дьяволу вдруг изъявить желание делиться с кем-то своей властью?

Мой вопрос заставил Арминия улыбнуться все той же непонятной улыбкой.

– Кто знает? Со временем все прояснится... После исчезновения манускрипт в конце концов оказался у графини Элизабет Батори – исключительно коварной вампирши, одержимой жаждой власти. Прежде чем попасть к ней, он прошел через много рук. Отчасти это произошло потому, что никакая, даже самая сильная магия не могла его уберечь от чужих посягательств.

– Но почему? – вновь не выдержал я.

– Потому что истину не утаишь, Абрахам, – терпеливо, словно ребенку, ответил мне Арминий. – Графиня, однако, этого не знала и попыталась спрятать манускрипт, оградив его особым заклинанием. Невероятная сила, только-только обретенная ею, вскружила ей голову, и Элизабет считала, что уже почти овладела всем миром. А поскольку прежнего владельца манускрипта она уничтожила, никто не знал, что древний документ находится у нее и не пытался его похитить. Но когда графиня приехала в замок Дракулы, Влад раскрыл эту тайну и очень скоро сам завладел манускриптом.

Арминий сделал небольшую паузу, словно хотел дать мне время переварить услышанное.

– Казалось бы, все просто и ясно: Дракула завладел манускриптом и не только вернул себе прежнюю силу, но сделался еще более могущественным, чем был. И все же не спеши делать выводы, Абрахам. Сначала я расскажу тебе о самом манускрипте. Его содержание представляет собой загадку, состоящую из шести последовательных частей, или строк. Первая строка появляется сразу же, едва манускрипт попадает к новому владельцу. Следующая возникает после того, как владелец разгадает смысл первой строки и выполнит содержащиеся в ней требования, и так дальше. С каждым шагом сила и возможности владельца манускрипта будут постоянно увеличиваться.

– И ты знаешь содержание каждой строки? – выпалил я, перебив своего наставника.

– Я провел некоторые изыскания и кое-что узнал. Первая строка гласит: "Поиски могущества, сравнимого с божественным, начни с земли за лесом. Шесть строк, два ключа".

– Ключа? – переспросил я.

– Здесь я сам не все понимаю. Элизабет прочла только первую строку. Влад преуспел больше, но и он пока не нашел первый ключ. Это не удавалось никому из бессмертных... за исключением, естественно, Владыки Мрака.

Чувствуя, как холодеет сердце, я спросил:

– Сколько же тогда строк сумел прочесть Влад? Ты знаешь, что содержится в других строках?

Арминий знал. Впервые за все это время улыбка полностью исчезла с его губ. Лицо стало серьезным. Глядя куда-то вдаль, он произнес:

– Вот вторая строка: "Не останавливайся. Переплыви глубокие воды и достигни острова на северо-западе". Влад сразу же решил отправиться в Англию, а вскоре появилась и третья строка: "К востоку от города есть перекресток".

– К востоку от Лондона, – пробормотал я, мысленно перебирая десятки населенных пунктов, расположенных в том направлении. – Перекресток... Что понимать под этим словом? Пересечение двух улиц? Двух дорог? Или нечто иное? И как далеко к востоку? Сразу за городской чертой? В Парфлите, Дартфорде, Грейсе? Или еще дальше – в Саутенде-он-Си или Ширнессе?

– Этого я тебе, увы, сказать не могу, – с легкой досадой проговорил Арминий. – Но зато я узнал, что, когда Влад купил несколько домов в лондонских пригородах, появилась четвертая строка: "Там находится погребенное сокровище – первый ключ".

Меня прошиб холодный пот: Влад знает четыре строки!

– Он нашел это место? – торопливо выпалил я, боясь услышать положительный ответ.

Арминий покачал головой.

– Пока нет. Но сие – вопрос времени. Едва он получит первый ключ, ему останется лишь найти второй и соединить их вместе. Загадка будет решена. Хотя сама Элизабет не двинулась дальше первой строки, подозреваю: она нашла или стремится найти способ выведать то, что известно Владу. Тогда и она начнет поиски первого ключа. По жестокости и властолюбию она едва ли уступает Колосажателю. Скорее, даже превосходит его. И конечно, при первой же возможности она попытается вернуть себе манускрипт.

– А почему она до сих пор медлила? – поинтересовался я. – Если манускрипт был у нее и она знает первую строку, значит, у нее сохранилась хотя бы часть обретенной силы.

– Нет. – Арминий наклонил голову и взглянул на меня с полным пониманием и сочувствием. – Вместе с манускриптом пропадает и сила. Она переходит к новому владельцу. Элизабет сейчас не настолько сильна, чтобы отважиться на прямое столкновение с Владом. Но если она хитростью и вероломством опять заполучит манускрипт, с ним вернется и былое могущество. Поверь мне, Элизабет где-то поблизости. Она затаилась и выжидает. Элизабет – серьезный и страшный противник. Среди шоломонариев она всегда считалась одной из самых сильных и коварных.

– А Жужанна? Она тоже знает про этот документ?

Лицо Арминия стало непроницаемым.

– Она знает. Знает почти столько же, сколько Влад, и тоже ищет первый ключ.

– Но если она – или Влад, или Элизабет – узнает шестую строку и разгадает загадку обоих ключей...

Я не мог заставить себя докончить фразу, мне было страшно даже произносить подобные вещи вслух. За меня это сделал Арминий.

– ...Она станет равной Владыке Мрака, настолько всемогущей и вездесущей, что сумеет повелевать всем злом на земле. А если таким станет Влад, ему уже не понадобятся никакие договоры для сохранения собственного бессмертия. Он перестанет нуждаться в твоей душе, чтобы покупать себе годы жизни. Он уподобится Богу и сможет делать все, что пожелает. Но пока он разгадывает загадку, над ним висит опасность лишиться манускрипта. И вот тогда ему вновь будет нужен и договор, и твоя жизнь, чтобы завладеть твоей душой и продлить свое гнусное существование.

Я ничего не знал об Элизабет. Но Влад, подобный Богу... Разум восставал против чудовищности этой мысли.

– Пытаясь тебя убить, он допустил грубейшую ошибку. Влада подвело собственное высокомерие. Он уже считает себя бессмертным и неуязвимым, и это, я думаю, приведет его к поражению.

Видимо, Арминий сообщил мне все, что намеревался, и теперь спокойно ждал, когда я проанализирую и сделаю выводы из его рассказа. Он подарил мне слабый лучик надежды, но не смог разогнать угрожающе наползающие черные тучи. Моя миссия оказалась несравненно труднее, чем я привык думать. Столько лет я колесил по Европе, уничтожая "потомство" Влада. Я свято верил: еще немного, и этот злодей рассыплется в прах, полностью лишившись силы. Теперь же мне предстояло не только уничтожить Влада и Жужанну, но еще и не дать им превратиться в богов. Хуже того, на арене появился новый опасный противник – графиня Батори.

– Арминий, ты рассказал мне страшные вещи. Я даже не знаю, как продолжать то, чем я занимаюсь более двадцати лет. Ты останешься со мной? Поможешь мне? И не только мне. – Я указал на моих спутников, все так же неподвижно сидевших поодаль. – У моих друзей свои счеты с Владом, и они поклялись уничтожить его.

И опять на лице мудреца появилась дурацкая улыбка.

– Обещаю, Абрахам: я приду, когда по-настоящему понадоблюсь. Но не раньше. Помни: твоя миссия – избавить свой род от проклятия. Это и так очень трудное дело.

– Ты согласен исполнить хотя бы одну просьбу?

Он с деланным удивлением шута приподнял брови – настолько тонкие, что они казались просто пушком на его нежно-розовом лице.

Я поднялся на ноги и выдержал его взгляд, надеясь убедить его в серьезности того, о чем собирался попросить.

– Ты можешь до утра удержать мисс Люси в склепе? Распятия больше не являются преградой для Влада. Он убрал их собственными руками, чтобы помешать нам упокоить ее душу.

Арминий понимающе кивнул. Потом легко (совсем не по-старчески) вскочил и встал рядом со мной. Его тело стало терять очертания, смешиваясь с ночной темнотой. Круг света, внутри которого мы беседовали, внезапно потускнел. Еще через секунду он исчез. Передо мной была железная дверь фамильного склепа Вестенра.

Возле двери сидела новоявленная вампирша. Она злобно шипела. Слабый свет моего уцелевшего фонаря падал на ее перекошенное лицо и рот, из которого сочилась слюна, смывавшая застывшие капли детской крови. Мои друзья полукругом стояли сзади. Джон (он находился ближе всех) держал в поднятой руке серебряное распятие, заслоняясь от своей бывшей возлюбленной.

Наверное, наш разговор с Арминием продолжался считанные минуты. Смещение во времени никак не подействовало на меня. В прошлом, когда я только начал учиться у Арминия, мой наставник часто устраивал такие трюки, перенося меня из ночи в день или из зимы в лето. Я понял: он исполнил мою просьбу. Теперь нужно было поскорее удалить кусочки замазки вокруг двери.

Убрав достаточное их количество, я отошел в сторону, пропуская вампиршу. За моей спиной послышались удивленные возгласы: Люси сплющилась и вытянулась в тонкую нитку. Она извивалась, точно угорь, но двигалась гораздо быстрее угря. Не успели мы и глазом моргнуть, как она юркнула в ближайшую щель. Я снова вернул замазку на место и лишь потом повернулся к своим молодым друзьям.

Все оставалось таким, каким было до появления Колосажателя. У Артура тряслись руки. Квинси, плотно сжав губы, поддерживал его своей веснушчатой ручищей. Никто из них не пострадал, словно Влад никогда и не появлялся на кладбище. И Арминий – тоже.

С головы Джона не упало ни волоска. Даже выражение его лица осталось прежним – сосредоточенным и мрачным. Но когда наши глаза встретились, я понял: кое-что в его памяти все-таки отложилось. Знать бы, что именно.

Артур и Квинси явно ничего не запомнили. Я кивнул им и, подняв фонарь, пошел туда, где между стволами тиса вампирша бросила ребенка. Издали он показался мне совсем маленьким. Я ошибся: ему было лет пять. Обычный лондонский уличный мальчишка с худеньким чумазым лицом и грязной шеей, на которой запеклась кровь. К счастью, мы не позволили вампирше высосать всю его кровь. Так как потом Люси стало не до него, транс, в который она погрузила ребенка, сменился естественным глубоким сном. Оставлять его здесь было нельзя. Я взял мальчика на руки и сказал подошедшим ко мне спутникам:

– Нужно отнести ребенка в такое место, где бы его вскоре заметил дежурный полицейский. Он не пострадал, а к вечеру совсем оправится.

Покинув кладбище, мы выбрали место для временного приюта и оставили мальчугана спать (у Квинси очень кстати оказалась с собой газета, которой мы и прикрыли спасенную жертву). После этого трое друзей отправились в Парфлит. Я сказал, что проведу ночь в ближайшей гостинице (необходимая ложь, ибо никто не должен знать о моем присутствии в лечебнице). Все были настолько потрясены увиденным, что даже не вызвались меня проводить. Выждав некоторое время, я следом за ними добрался до Парфлита, а там, никем не замеченный, проник в лечебницу и, окружив себя покровом невидимости, заперся в своей маленькой "келье".

* * *

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

29 сентября, утро

До чего невыносимо делать записи от руки, зная, что существует фонограф! Чувствуешь себя эдаким Недди Луддом[33]. Пока пишешь, теряешь мысли. Я уж почти собрался втайне от профессора возобновить запись на валики, но опасность быть ненароком услышанным все-таки очень велика. Только это меня и останавливает.

Мне необходимо излить свою душу хотя бы на бумаге, иначе я сойду с ума. Я узнал много такого, отчего очень легко спятить. Иногда я удивляюсь, как еще меня не разорвало от всех этих кошмарных переживаний...

Казалось, достаточно минувшей ночи. Что может быть ужаснее, чем увидеть девушку, которую ты любил и смерть которой искренне оплакивал, превратившейся в дьяволицу? Одного этого достаточно, чтобы лишиться рассудка. Но этим ночные ужасы не кончились. Я лицезрел Влада... он был намного моложе и несравненно сильнее, чем явствовало из рассказов Ван Хельсинга. Влад упивался своим всемогуществом. Профессор был досадной помехой на его пути к господству над миром, и он решил устранить эту помеху, швырнув моего любимого и уважаемого наставника на мраморное надгробие...

Но и это было еще не все, что приготовила мне судьба.

Когда я увидел ангела, спасшего профессора от неминуемой гибели, я мысленно сказал себе: "Ну вот, Джон, теперь ты спятил окончательно и бесповоротно. Хорошо, что лечебница уже существует. Тебе осталось подыскать нового врача на свое место, а самому – пополнить число пациентов".

Если у меня случилась галлюцинация, то она была не только зрительной, но одновременно и слуховой. Я слышал их разговор – разговор двух друзей, которые очень давно не виделись... Впрочем, нет, они говорили как учитель и ученик, встретившиеся после многолетней разлуки. Ван Хельсинг занял мое место, став учеником, а сияющий ангел – учителем. Одно дело читать книги по оккультизму, развлекаться визуализацией ауры и обсуждать теоретическую возможность существования вампиров и других бестелесных сущностей...

И совсем другое – видеть подобных тварей, а вслед за этим столкнуться с нарушением привычного хода времени, когда оно "замораживается" и часть событий изымается из памяти некоторых людей. По выражениям лиц Арта и Квинси и по их разговорам я понял, что ни появления Влада, ни попытки вампира расправиться со мной и Ван Хельсингом они не помнят. Я пережил несколько жутких мгновений, опасаясь за крепость своего рассудка. Только встретившись глазами с профессором, я понял: все, чему я был свидетелем, происходило на самом деле.

Это меня несколько приободрило (для терзаний беспокойства хватает иных причин). К счастью, после жутких событий на кладбище ни Арт, ни Квинси не были настроены на долгую беседу, что избавило меня от роли гостеприимного хозяина. Когда мы добрались до лечебницы, я проводил друзей на частную половину дома, где служанка заблаговременно приготовила для них комнаты.

Было почти три часа ночи, но я знал, что все равно не засну. В моей голове теснились вопросы, не дававшие мне покоя. Я не мог ждать до утра, к тому же мне почему-то казалось, что профессор вернулся и вовсе не собирался ночевать в гостинице. Убедившись, что Арт, Квинси и служанка уснули, я тихо вышел в коридор и крадучись добрался до двери палаты Ван Хельсинга. Постучавшись, я шепотом произнес:

– Это Джон. Профессор, мне нужно с вами поговорить.

Дверь медленно открылась. Внутри никого не было, хотя под потолком тускло светилась газовая лампа. Затем я увидел голубую завесу. Аура профессора! Значит, он здесь. Я решительно вошел, проник сквозь завесу. Обстановка вокруг осталась прежней, но теперь я увидел Ван Хельсинга. Он сидел, скрестив ноги, прямо на полу.

Я редко видел своего наставника без очков. Сейчас они были сняты и лежали у него на коленях. Седеющие светлые волосы были всклокочены, наверное, он без конца теребил их, предаваясь своим тревожным раздумьям. Увидев меня, профессор вздохнул, надел очки и очень усталым, но мягким голосом заметил:

– Вам не спится, Джон? Я предполагал, что вы придете.

Отвечая ему, я не мог побороть определенную холодность, поскольку чувствовал себя в лучшем случае поставленным в дурацкое положение, в худшем – предательски обманутым.

– И вы, наверное, даже предполагаете, о чем я пришел спросить?

Он снова вздохнул. Вместе с воздухом Ван Хельсинга покидала вся его сила, мужество, самообладание. Мне стало не по себе. Я смотрел на уязвимого, сокрушенного, безмерно усталого человека. Его близорукие глаза были обведены темными кругами. Но вместо жалости к нему я почему-то испытывал раздражение.

– Я не предполагаю, Джон. Я знаю, о чем вы спросите. И ответ будет очень простой: "Да".

– То есть я – ваш сын?

Эту фразу я произнес с неуверенностью в голосе, подумав: "Он ошибается, он просто забыл, какие слова кричал Владу, и думает, что я пришел узнать о чем-то другом".

– Да, вы – мой сын.

В его тоне была уверенность, нежность и что-то еще... он как будто извинялся передо мной. И тогда я ему поверил. В моей душе боролись сомнение, гнев, любовь, облегчение. Все казалось какой-то чудовищной ошибкой и в то же время – светлой истиной.

Видя мое состояние, профессор обеспокоенно спросил:

– Джон, а разве вы не знали, что являетесь приемным ребенком мистера и миссис Сьюард?

– Знал, – срывающимся голосом бросил я.

Удивительно, почему у меня в горле застрял комок, а на глаза навернулись слезы?

– Я знал, но меня интересует другое. Я хочу понять – почему...

Здесь мой голос окончательно меня подвел – больше я не мог произнести ни слова.

– Вас интересует, почему я, будучи столько лет вашим другом и наставником, не признался в своем отцовстве раньше?

Я кивнул, сражаясь с душившими меня слезами. Профессор махнул рукой, приглашая меня сесть рядом. Я опустился на холодный пол и услышал историю, начавшуюся несколько веков назад. Румынский правитель по имени Влад, которого в дальнейшем одни называли Цепешем (что по-румынски означает "Колосажатель"), а другие – Дракулой (сыном дракона), заключил сделку с Владыкой Тьмы. Влад жаждал бессмертия и пообещал, что в каждом поколении своего рода будет отдавать Владыке душу старшего сына. Но прежде чем отдать душу, ее нужно было запятнать отвратительным ритуалом вкушения крови. Если бы кто-то из приготовленных на заклание сыновей в каком-нибудь поколении не захотел стать жертвенным агнцем и умер незапятнанным, Влад мгновенно утратил бы бессмертие и обратился в прах.

– Мой отец Аркадий был старшим сыном в своем поколении. Он добровольно пошел на смерть, чтобы вместе с собой погубить и Влада. Но тот в последнее мгновение сумел его укусить и таким образом запереть душу Аркадия между небом и землей. Даже будучи вампиром, мой отец не желал подчиняться Владу, за что и был уничтожен. Но Влад потерял значительную часть своей силы, одряхлел. Я надеялся на его гибель, однако... по ряду причин этого не случилось.

Рассказ профессора ошеломил меня. Он говорил совсем тихо, но у меня внутри все сотрясалось, как от громовых раскатов. Я сразу вспомнил, что у профессора был единственный брат, который давно умер.

– Так значит... – начал я.

– Да, Джон, я – наследник Дракулы, – с горечью молвил он. – Старший сын в своем поколении. Думаю, вы слышали, как Арминий упомянул про манускрипт?

Я кивнул, получив новое подтверждение тому, что разговор профессора с ангелом не был галлюцинацией.

Мой учитель отвернулся.

– Только поэтому Влад и осмелился поднять на меня руку. Он уже возомнил себя всемогущим и непобедимым.

Ван Хельсинг вдруг резко повернулся ко мне, порывисто схватил за руки и отчаянно зашептал:

– Клянусь вам, Джон: если бы я знал о возросшей силе Влада, то ни за что бы не приехал сюда. Когда я задумывал эту поездку, Дракула был слабым и дряхлым, а я – уверенным и полным сил. Мне казалось, что я окончательно расправлюсь с ним еще в начале лета. Будь у меня хотя бы малейшие сомнения, я бы ни за что не подставил вас под удар...

Я понимающе кивал, хотя разум мой буквально сотрясался от внезапно открывшейся картины моей дальнейшей судьбы.

– Я... я – ваш старший сын. Но я знаю: у вас был еще сын, до меня. Он умер совсем маленьким...

Профессор глядел в пол. Впервые я слышал, как его голос срывается от еле сдерживаемых слез.

– Малыш, которого я убил собственными руками...

Я был не в силах видеть его лицо и отвернулся.

– Его звали Ян. Мой маленький ангелочек Ян...

Профессор не совладал с лавиной слез, и она сорвалась безудержным рыданием. Я почти догадался, что заставило его поднять руку на собственного сына, и чудовищность этого предположения разрушила хлипкую плотину моего самообладания. Мои колени стали мокрыми от слез.

Когда мы оба взяли себя в руки, профессор продолжил свою исповедь, но теперь его голос был глухим и хриплым.

– Жужанна – племянница Влада, а потом и его любовница – похитила моего малыша. Она мечтала сделать его своим "вечным ребенком" и превратила в вампира. Мой ангелочек стал маленьким чудовищем, и мне не оставалось ничего иного, как поскорее освободить его душу.

– И потому, когда у вас родился другой сын... то есть, когда родился я... вы увезли меня в другую страну и скрыли от всех мое происхождение?

– Я старался уберечь сына от повторения судьбы его предков. И вот... – Ван Хельсинг в отчаянии развел руками, – сами видите, чем кончились все эти попытки. Буддисты бы сказали, что такова ваша карма. Влад не знал о вашем существовании, но косвенно вы все равно пострадали от его рук. Не случайно он избрал своей жертвой мисс Люси – близкого и дорогого вам человека.

– Но, может, не все так мрачно? – попробовал я успокоить профессора. – Ваш друг... Арминий. Он наверняка нам поможет.

– Да, – с тяжелым вздохом кивнул Ван Хельсинг. – В одном он нам точно поможет: мисс Люси будет избавлена от участи вампирши, и ее душа обретет покой. А в остальном... Арминий сам решает, когда ему явиться. Я не берусь предсказать, в какой момент теперь ждать его помощи.

– Давайте вначале завершим то, что мы не сумели сделать ночью, – предложил я.

Я встал и помог подняться профессору. Сейчас весь мой дурацкий гнев и не менее дурацкие обиды исчезли. Осталось только сочувствие и благодарность. Я впервые понял, какой тяжкий груз лежал и до сих пор лежит на плечах Ван Хельсинга. Мне хотелось только одного: хоть как-то помочь ему нести эту ношу. Я обнял его и сказал:

– Вы же знаете, мой приемный отец довольно рано умер. Познакомившись с вами, я привык думать о вас как о своем отце. Вы всегда вызывали во мне только восхищение, а сейчас оно выросло вдвойне. Теперь-то я понимаю: все, что вы делали для меня, вы делали во имя любви.

Наверное, он боялся снова разрыдаться и потому просто стиснул мою руку. Мы молча расстались, в глазах каждого из нас стояли слезы, а горе, теснившее сердца, стало еще острее.

Я вернулся в постель и еще долго лежал без сна, ворочаясь с боку на бок. Даже в мыслях я не мог заставить себя называть профессора отцом. Где-то я был даже рад, что в современном английском языке исчезло местоимение "ты", ибо вряд ли я быстро бы научился говорить этому человеку "ты".

Постепенно я начал погружаться в сон (правильнее сказать – в тягостную дрему). Я уже почти потерял связь с реальностью, как вдруг меня обожгло мыслью: "Боже милосердный! Неужели Герда Ван Хельсинг, эта несчастная душевнобольная женщина – моя мать?!"

Когда я проснулся, в окно спальни уже вовсю светило утреннее солнце. Я почувствовал, что стал другим человеком. Мои горести и страдания не уменьшились, наоборот, только возросли. Но вместе с ними возросла и моя решимость избавить свой род и весь мир от проклятия, именуемого Владом Дракулой... Вскоре мы снова отправимся в склеп Вестенра, так что мое первое сражение можно считать почти начавшимся.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

29 сентября, вечером

Свершилось! Слава Богу, душа мисс Люси обрела покой. Джон был прав, настояв на том, что они все должны присутствовать при тяжком, но необходимом ритуале. Освобождающий удар нанес мисс Люси ее жених. Невзирая на отчаянные крики вампирши и брызжущую кровь, Артур проделал все необходимое с мужеством и решимостью. Можно только гордиться этим человеком. В моем сердце вновь начинает теплиться надежда на победу в грядущей битве. Я рад, что обрел таких замечательных помощников. Наше маленькое воинство разрастается. Прежде чем мы с Джоном отправились на станцию, он получил телеграмму от мадам Мины. Она должна приехать этим вечером, а мистер Харкер – на следующий день.

Единственное, о чем я молю, – чтобы Арминий не оставил нас в предстоящей борьбе.

Пишу, сидя в поезде. Я сказал друзьям, что должен съездить в Амстердам, куда сейчас и направляюсь. Я уповаю на помощь Арминия, но и ему не уберечь нас от всех опасностей. Поскольку я не знаю, что может статься с каждым из нас, я решил навестить маму. Надеюсь не опоздать.

Глава 15

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

1 октября

Вчера под вечер вернулся из Амстердама и застал в лечебнице все наше "воинство": чету Харкеров и троих молодых друзей. Продолжать мистификацию насчет того, что я живу в гостинице, уже не имеет смысла, и я объявил о своем "переезде" к Джону (только пусть Джонатан и другие попробуют найти место, где я сплю!). Кажется, мы все (естественно, и я тоже) влюбились в мадам Мину. Она взяла на себя роль домоправительницы, заботясь о чае и прочих удобствах. Все мы слишком долго жили холостяцкой жизнью (опять-таки, сюда я должен причислить и себя), и потому эти заботы особенно милы нашим сердцам. Наконец-то жилище Джона, где до сих пор были слышны лишь стоны и крики пациентов, становится уютным домом, а мы – одной семьей.

Теперь об Амстердаме... Мама еще больше сдала и почти все время пребывает без сознания. Ей уже трудно сидеть в постели, и она очень мало ест. По словам фрау Келер, мама практически все время лежит с закрытыми глазами и крайне редко говорит. Но добрая немка преданно и усердно за ней ухаживает. Приехав, я застал маму чисто вымытой. Все ее пролежни были заботливо смазаны и забинтованы. Фрау Келер добилась невозможного: ей удалось предотвратить появление новых пролежней! Я искренне поблагодарил сиделку за ее удивительную заботу о совершенно чужом человеке.

Мне вдруг показалось, что вижу маму в последний раз. Наверное, и фрау Келер тоже это уловила, ибо ее глаза наполнились слезами. Она по-настоящему полюбила маму и после ее смерти будет горевать о "фрау Марии" не меньше, чем я.

Прежде чем уйти, я просмотрел скопившуюся почту. Среди прочего оказалась бандероль, опередившая меня всего на несколько часов. Она пришла из Будапешта от некоего А. Вамбери. Даже не догадываясь о содержимом, я отнес ее в кабинет и там вскрыл.

Для начала мне пришлось развернуть несколько слоев черного шелка, что заинтриговало и насторожило меня. Обычно так поступают опытные оккультисты, поскольку черный шелк помогает сберечь магическую силу, которой они наделили предметы. А вдруг это очередной трюк Влада, решившего обрушить на меня какое-нибудь гнусное заклинание? Я тут же отогнал нелепую мысль, потому как даже сквозь защитные слои чувствовал, что содержимое послано мне в помощь, а не во вред.

Так оно и оказалось. Стоило мне снять последний слой шелка, как комнату наполнило ослепительное сияние. Мне стало легче дышать, думать, даже в душе и теле появилась легкость.

Бандероль явно была от Арминия (на что указывала и буква "А"). Мой наставник хоть и не явился перед нами во плоти, но помощь все-таки прислал. Под шелком я обнаружил двадцать серебряных распятий, а в мешочке из плотной ткани – такое же количество священных облаток. Все это немного приглушило душевную боль, вызванную маминым состоянием. Взяв в руку одно из распятий, я сразу почувствовал исходящую от него силу. Я возликовал. Мой наставник, обладающий куда большими знаниями и возможностями, нежели я, наделил каждое распятие частицей своего могущества. Теперь эти маленькие серебряные крестики станут надежной защитой для моих друзей и уберегут их от исчадия ада – Колосажателя.

Я вернулся в Лондон, чувствуя себя увереннее, чем прежде. Джон встретил меня на вокзале. По пути в Парфлит я вручил ему три распятия, сказав, что одно он должен постоянно носить при себе, другое поместить над окном спальни, а третье – над окном в палате Ренфилда. Наверное, трудно было привезти лучший подарок для моих друзей, чем эти серебряные крестики.

Вечером мы вшестером собрались в кабинете Джона, и я объявил, что собираюсь поделиться своими знаниями о вампирах. Джонатан по-прежнему вызывает у меня некоторое подозрение, хотя доказательств его непосредственной связи с Владом нет (возможно, он связан с кем-то из вампирш). Будь он орудием Дракулы, тот не позволил бы ему сообщить нам результаты своих изысканий. Джонатан выяснил, куда именно были отправлены пятьдесят ящиков земли, упомянутых в его трансильванском дневнике. В Парфлит! Точнее, в Карфакс – имение, расположенное почти рядом с лечебницей.

Иногда правда бывает настолько ошеломляющей, что в нее трудно поверить. Узнав о соседстве с Владом, я обрадовался этому известию даже больше, чем подарку Арминия. Не распространяясь о происхождении крестиков и их особой силе, я дал по два распятия Артуру и Квинси, велев каждому из них один талисман надеть на шею, а другой поместить над окном спальни. Еще три я собирался вручить Харкерам, но Джонатан и мадам Мина стали возражать, заявив, что у них уже есть нательные кресты. Я все-таки сумел убедить их взять одно распятие для окна, правда, развеять свои сомнения относительно Джонатана не удалось – он сидел и спокойно ждал, пока жена возьмет талисман. (Что это? Влияние вампира или простое совпадение?) Как бы каждый из пяти ни относился к подобным вещам, я радовался: теперь мои друзья защищены. Надеюсь, каждый из них вполне сознавал опасность близкого соседства с Дракулой.

Под конец нашей встречи было решено: сразу после полуночи мы отправимся в Карфакс и проверим содержимое ящиков. Мы рассчитывали на отсутствие хозяина дома (в такое время вампиры обычно охотятся). Тем не менее все мужчины с редким единодушием высказались против участия мадам Мины в ночном походе. С нас хватило трагической участи Люси, чтобы теперь подвергать опасности нашу очаровательную домоправительницу. Мадам Мина должна остаться дома, который отныне стал безопасен благодаря подарку Арминия. Прежде чем обсуждать план похода, мы попросили мадам Мину удалиться, считая, что для ее же безопасности ей лучше не знать всех подробностей. Немного зная характер мадам Мины, я был готов к горячему спору. Может, так бы и произошло, но Джонатан был непреклонен, и она с явной неохотой ушла. Я испытывал двойственное чувство: с одной стороны, я ни в коем случае не хотел подвергать эту славную женщину опасности, а с другой – мы теряли блестящего стратега. Да и храбрости мадам Мине было не занимать.

Похоже, мы повторяли прежнюю ошибку. Неведение не уберегло мисс Люси. И так ли уж надежна лечебница, превращенная нами в "крепость"?

Впрочем, эти мысли я оставил при себе. Мадам Мина покинула кабинет, и мы приступили к обсуждению деталей. Было решено отправиться в Карфакс не сразу после полуночи, а в четыре часа утра. Когда мы выходили из кабинета, Джон попросил меня задержаться, чтобы мы могли поговорить наедине. Я еще раньше заметил его странную взволнованность, кажется, поведение Джона изменилось после того, как Харкер рассказал о Карфаксе.

Мы подождали, пока остальные разойдутся, и отправились в мою "келью", где можно было беседовать, не опасаясь чужих глаз и ушей. Едва я закрыл дверь, как Джон порывисто выпалил:

– Карфакс! Неужели вы не поняли, профессор? Это и есть перекресток!

– Что? – Я в полнейшем недоумении уставился на сына.

– Quatre face, – гордо проговорил он и, видя, что мне это ни о чем не говорит, добавил: – Должно быть, вы не слишком хорошо знаете французский язык. А я когда-то интересовался старофранцузским. Так вот, quatre face переводится с него как "перекресток". От этого словосочетания, правда искаженного, произошло название Карфакс.

Мы смотрели друг на друга. Я не мог скрыть улыбку. Довольный Джон тоже улыбался.

– Перекресток, где погребено сокровище, – тихо произнес я. – Первый ключ!

Мы засмеялись, как два школяра, сумевших справиться с головоломным заданием своего учителя. Но смех наш был недолгим. Дракула уже какое-то время находится в Карфаксе. Что, если он тоже разгадал смысл четвертой строки и уже нашел ключ?

Наша задача усложнялась. Теперь, оказавшись в новом логове Влада, нужно будет искать любые признаки, которые помогли бы нам понять, на какой стадии поисков он находится. Остальным участникам похода мы решили пока не рассказывать о догадке Джона.

Последние две ночи я почти не смыкал глаз и потому, расставшись с сыном, сразу же лег и заснул. Спал я довольно крепко, но около трех часов ночи проснулся, оделся и пошел в кабинет Джона. Он тоже встал рано и уже ждал меня. Без четверти четыре появились Квинси и Артур. Оставалось дождаться Харкера.

Но еще раньше в кабинет вбежал санитар и сообщил Джону, что Ренфилд умоляет его прийти. Меня это насторожило – не иначе как Дракула пронюхал о наших замыслах. Джон перехватил мой взгляд и ответил, что Ренфилду придется обождать. Санитар не сдавался:

– Сэр, я еще его таким не видел. Он чуть ли не на коленях меня умолял. Боюсь, если вы не придете, дело может кончиться буйным припадком.

Надеясь проверить свое предположение, я пошел вместе с Джоном. Артур и Квинси присоединились к нам. Ко всеобщему удивлению, Ренфилд был совершенно спокоен и держался с достоинством. Речь его также была здравой. Он поблагодарил Джона и сообщил, что лечение пошло ему на пользу и к нему окончательно вернулся рассудок. Так говорил бы любой выздоровевший больной, соскучившийся по дому. Не знаю, как отнеслись к его словам Артур и Квинси, но мне все происходящее показалось весьма сомнительным. Джон, хорошо изучивший повадки душевнобольных, тоже не торопился верить Ренфилду. Здесь явно не обошлось без воздействия Дракулы. Кто знает, может, почувствовав силу талисманов Арминия, вампир решил изменить тактику. Ренфилд – орудие Влада, а за пределами лечебницы он станет весьма опасен для нас.

Джон дипломатично ответил, что рад заметным признакам улучшения, но для окончательной уверенности в успехе нужно подождать еще некоторое время. Выдержка сразу же покинула больного. Плаксивым голосом он стал просить отпустить его домой. Понимая, что лишь напрасно потеряли время, мы покинули палату Ренфилда.

Около пяти часов утра мы подошли к двери старого, запущенного дома. Это и был Карфакс. У каждого из нас на груди висел электрический фонарик и у четверых – распятия Арминия. У мистера Харкера было свое распятие. У четверых из нас в кармане лежало по кусочку священной облатки, чтобы запечатать ящики с землей и сделать их недоступными для Влада. Снабдить таким же кусочком Харкера я не решился – муж мадам Мины по-прежнему не вызывал у меня полного доверия. Таким образом, если Влад контролирует разум Джонатана, он не сможет заранее узнать о наших действиях. Поскольку заброшенные дома нередко кишат крысами, мы включили в свой отряд трех терьеров. Псы были взрослые, хорошо воспитанные. Они молча бежали рядом, поглядывая на Артура. У того имелся особый серебряный свисток, звук которого не могли слышать люди, зато прекрасно воспринимали собаки.

Джон где-то раздобыл старинный ключ. Использовав его, а также кое-какие хирургические инструменты, мы довольно быстро открыли дверь. Войдя внутрь, в пыльном вестибюле мы разыскали кольцо со множеством проржавевших ключей. Их я отдал Джонатану, которому прежде уже приходилось осматривать этот дом.

Стены покрывал грязно-серый налет, поверх которого кружевами висела многолетняя паутина. Она почти достигала пола и колыхалась от каждого нашего шага, подчас обрываясь под собственной тяжестью. Никогда еще я не видел такого количества пыли. Она устилала пол ковром толщиною в несколько дюймов. Ступая по нему, было невозможно понять, идешь ли по каменным плитам или деревянным половицам. Мы старались двигаться как можно тише, но Артур и Джон раскашлялись от висящей в воздухе пыли, поднятой нашими ногами.

Влада в доме не было. Это я мог сказать со всей уверенностью, поскольку его ауру я бы почувствовал еще у входа. Окончательно я в этом убедился, когда мы подошли к сделанной в форме арки деревянной двери (со слов Джонатана мы знали, что за нею – бывшая домовая церковь). После нескольких неудачных попыток Харкер нашел нужный ключ и отпер замок.

Едва дверь со скрипом повернулась на ржавых петлях, изнутри пахнуло зловонием вампирского логова. Запах был мне знаком – я притерпелся к нему за многие годы охоты на вампиров. Но на моих неподготовленных спутников он подействовал гораздо сильнее густых облаков пыли. Правда, замешательство было недолгим, и все четверо заставили себя двигаться дальше.

Когда-то здесь возносили молитвы. Нынче о храме напоминали лишь полусгнившие остатки церковных скамеек и алтаря. На закопченной стене, под паутиной еще можно было различить место, где в прежние времена красовался большой крест. Наверное, и он сгнил, а может, был снят. Когда-то церковь была очень красивой и светлой благодаря громадным стрельчатым окнам. Их стекла (возможно, даже цветные), как и все остальное, покрывал толстый слой пыли и грязи. Тление. Запустение. Мрак. Все здесь говорило о краткости человеческой жизни.

Но главный удар подстерегал нас там, где ровными рядами стояли ящики. Их было не пятьдесят, а только двадцать девять.

Почти половина ящиков исчезла! Я подошел к Джону и шепотом попросил передать Артуру и Квинси, чтобы не запечатывали оставшиеся ящики священными облатками. Это насторожит вампира, и он постарается поскорее перепрятать их. Харкер тем временем в который раз пересчитал ящики, а потом принялся искать нечто-то вроде тайника. Мы не стали ему мешать. Джон попросил Артура и Квинси попытаться определить, куда Влад перевез недостающие ящики. Мы с ним в это время занимались совсем безумным делом – разыскивали следы манускрипта и первого ключа.

В разгар поисков я почувствовал внезапную перемену в окружающем пространстве. Я уловил слабое темно-синее мерцание. Оно насторожило меня, но не вызвало страха. Артур и Джонатан оба заметили какую-то тень, мелькнувшую в дальнем конце зала.

– По-моему, я видел чье-то лицо, – смущенно признался Артур.

Я ничего ему не ответил, продолжая рыться в пыли и просматривая открытые ящики в надежде отыскать манускрипт или ключ. Кто-то из моих спутников приблизился и встал рядом, ожидая, пока я освобожусь. Боковым зрением я видел брюки и сапоги. Наверное, мне не хотели мешать.

Я поднял голову и уже намеревался спросить, в чем дело. Вопрос застыл у меня на губах. Я увидел высокого человека. У него были черные с проседью волосы и черные усы... Впрочем, нет, передо мной стоял не человек, а вампир. Я это понял, едва взглянув на его мерцающую перламутровую кожу.

* * *

Неужели Влад? Я смотрел на него, потеряв дар речи. Внутри нарастала досада вперемешку с раздражением. Выходит, даже Арминий оказался бессилен? Если его талисманы не подействуют на вампира, опасность грозит каждому из нас и в первую очередь – мадам Мине.

Я пригляделся. У стоявшего был другой цвет глаз! Не изумрудно-зеленый, как у Влада, а светло-карий. Взгляд был мягким. К тому же у него не было ни хищно загнутого носа, ни искривленных в злобной усмешке тонких губ. Выражение лиц вампиров обычно либо коварно-жестокое, либо откровенно чувственное и даже похотливое. Но чтобы вампир смотрел с нежностью и печальной радостью...

– Боже мой, – прошептал я.

Слова эти вырвались без какого-либо участия с моей стороны. Казалось, я их даже не произносил, они прозвучали сами.

– Боже милостивый...

Я огляделся. Мои спутники усердно занимались каждый своим делом и не замечали стоявшего возле меня вампира. Он был невидимым, но я-то находился в их поле зрения, и потому когда он махнул рукой, приглашая перейти в другое место, мне пришлось обставить это так, будто я продолжаю поиски и теперь решил заглянуть за угол.

Едва мы скрылись от посторонних взглядов, как тут же бросились друг другу в объятия.

– Брам, я горжусь тобой, – прошептал он. – Очень горжусь.

– Аркадий! – выдохнул я и отодвинулся, чтобы лучше его рассмотреть. – Отец... Возможно ли такое? Двадцать два года назад Влад убил тебя, швырнув на кол.

Он улыбнулся и похлопал себя по груди.

– Я и сам ничего не понимаю. Могу лишь сказать: меня воскресили, но кто – не могу даже представить. Наверное, хорошо, что мне не отрезали голову, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

Его улыбка погасла. Аркадий серьезно и с заметной тревогой смотрел на меня.

– Я бы с огромным удовольствием беседовал с тобой часами, но время поджимает. Скоро взойдет солнце. Брам, ты должен найти одну вещь, и как можно быстрее, иначе Влад обретет такое могущество, что сам дьявол его не остановит.

– Я знаю, отец. Манускрипт.

– Кто тебе о нем рассказал? – ошеломленно воззрился он на меня.

– Арминий.

Мой ответ заставил его слегка улыбнуться.

– Да чего же я рад, что он продолжает тебе помогать!

Улыбка вновь погасла.

– Я уверен: Влад пока не сумел найти первый ключ. Если же он его отыщет, то станет намного сильнее, чем сейчас. И ключ где-то здесь. Я искал его сам, но на данный момент я неизмеримо слабее не только Влада, но даже тебя.

Я покачал головой, а Аркадий поспешно добавил:

– Не думай, я не собираюсь прекращать поиски. Я вновь стану невидимым и присоединюсь к вам. Нужно действовать быстро: Влад скоро вернется.

Отец отошел в сторону. Его очертания начали медленно расплываться, но потом он вдруг повернулся ко мне и с необыкновенной грустью спросил:

– Мери еще жива?

Я никогда не был склонен облегчать свою боль слезами, но за последние несколько дней буквально выплакал все глаза. И теперь, услышав голос Аркадия, полный любви, почувствовал солоноватую влагу на губах и щеках.

– Она в Амстердаме. Там ей ничего не грозит.

По моему лицу он все понял.

– Скажи мне правду. Мери плоха?

– Она умирает.

Аркадий тихо застонал и отвернулся.

– Если бы не Влад, я бы обязательно навестил ее... в последний раз.

Следующим своим вопросом он коснулся другой моей незаживающей раны:

– А твой малыш Ян? Я боюсь причинить тебе лишние страдания, но...

– Да, отец. Я был вынужден убить его собственными руками, а после этого сделал все, что в таких случаях требуется. – И, предваряя его расспросы насчет моей жены, я едва слышно произнес: – Герда так и не поправилась.

Аркадий обнял меня холодной рукой.

– Зато ты спас его душу, Брам. Тебе не за что себя корить. И у Герды скоро наступит облегчение. Ты только верь...

Он припал к моей груди и заплакал холодными, почти ледяными слезами. Представляю, как испугался бы Джон, увидев подобное. Он наверняка решил бы, что вампир собирается меня укусить! Но я знал: Аркадий на такое не способен. Сейчас меня заботило другое: только бы не соскользнуть в пучину горестных чувств и мыслей. Трудно было себе вообразить менее подходящее место для скорби.

Аркадий выпрямился, вытер слезы и со вздохом проговорил:

– Горе – неразлучный спутник рода Цепешей. Бесконечное и безраздельное... Как мне хотелось уберечь тебя от Влада...

– И мне хотелось уберечь его, – молвил я, указывая на Джона.

Мой мальчик стоял к нам спиной, и все же Аркадий внимательно и восхищенно поглядел на него.

– Твой второй сын? – удивился он.

– И твой внук, – ответил я.

– Брам, тогда мы обязательно должны найти способ уберечь его. Влад разрушил наши жизни и жизнь тех, кого мы любили. Нельзя позволить, чтобы твой сын стал его новой жертвой.

Аркадий стал медленно растворяться в воздухе. Я успел шепнуть:

– Приходи ко мне. Я живу неподалеку отсюда, в лечебнице.

Сделав вид, будто усердные поиски в дальнем углу ничего не дали, я вернулся к своим спутникам. В мозгу зазвучал тихий голос Аркадия: "Мне пришлось немного отвлечь внимание твоих друзей".

Все пространство вокруг кишело крысами. Они сновали по полу, выпрыгивали из ящиков и чуть ли не спускались по стенам. В лучах наших фонариков вспыхивали десятки красных глаз-бусинок. Артур, не мешкая, поднес к губам серебряный свисток, и через открытые двери в зал вбежали терьеры. Охота пришлась им по вкусу, и вскоре крысиным полчищам пришлось отступить.

Мы тоже были вынуждены покинуть дом – чуть порозовевшее на востоке небо предвещало скорый восход солнца. Нас утешало то, что никто из нас не пострадал, но очень тревожили исчезнувшие ящики. Каждый день промедления был чреват непредсказуемыми опасностями. Харкер пообещал, что вплотную займется поисками и узнает, куда именно Влад их переправил.

* * *

3 октября

Сегодня самый жуткий и тягостный день с того момента, как мы потеряли мисс Люси.

До минувшей ночи все шло наилучшим образом, и мои надежды только крепли. Я по достоинству оценил то, что в число нашего "воинства" входит Харкер. Он добыл для нас поистине бесценные сведения о том, куда Влад перевез оставшиеся ящики. Карфакс оказался не единственным домом, купленным "графом". Он обзавелся еще несколькими. Ко-лосажатель приобрел дом в южной части Лондона, в квартале Нью-Таун, там, где улица Уайтчепел-роуд переходит в Майл-Энд, еще один – в восточном квартале Бермондси, на Джамайка-лейн. И наконец, последний купленный дом находился в самом сердце Лондона – на Пиккадилли. Сегодня мы отправимся в Лондон и со всей тщательностью обследуем каждое из приобретений "графа".

Вчера Харкер завершил поиски и представил нам адреса. Я ликовал. "Завтра в нашей войне с вампиром произойдет решительный перелом", – мысленно повторял я. Давно уже я не находился в столь приподнятом настроении... Увы! Я считал, что мы надежно уберегли мадам Мину от зла, а тем, что оставили в неведении, избавили ее от излишних волнений. Занятый предстоящей экспедицией в Лондон, я почти не встречался с мадам Миной и самым глупейшим образом прохлопал очевидное!

Сегодня рано утром (можно сказать, еще ночью) Джон прибежал к двери моей палаты и, забыв про всякую осторожность, принялся стучать. Не представляя, что могло его так напугать, я поспешил открыть дверь.

– Профессор! – закричал он, начисто игнорируя чужие глаза и уши. – Ренфилд умирает!

Захватив саквояж, я поспешил вместе с Джоном в палату Ренфилда. Дверь была распахнута настежь. Пациент лежал на полу. Над ним склонился удрученный своей полной беспомощностью санитар.

Достаточно было одного беглого взгляда, чтобы убедиться в правоте слов Джона. Бедняга лежал на боку, запрокинув голову. Вокруг его головы медленно расплывалось кровавое пятно. Осмотрев Ренфилда, я понял, что у него сломан позвоночник и пробит череп. В мозг попали мелкие осколки костей, помимо этого, началось кровоизлияние. Необходимо было немедленно снизить давление, иначе смерть могла наступить в ближайшие минуты.

Сидя на корточках возле умирающего, я инстинктивно бросил взгляд в сторону зарешеченного окна, над которым Джон совсем недавно укрепил привезенное мной распятие.

Оно исчезло!

– Над окном висело распятие. Где оно? – быстро спросил я у санитара.

Не знаю, какими эпитетами он мысленно наградил меня за этот вопрос. Наверняка я показался ему бессердечным скрягой, которому серебряная вещица дороже человеческой жизни. Оторопело глядя на меня, грузный молодой санитар запустил руку в карман белого халата, достал распятие и подал Джону.

– Пришлось убрать. Вечером больной вдруг начал подпрыгивать и все пытался достать этот крестик. Тогда я снял его, чтобы не дразнить пациента. После этого он попытался отнять его у меня, потом начал хныкать и просить, чтобы я оставил ему распятие. Но я посмотрел, вижу – кромки острые. Значит, опасно, и тогда я...

– Достаточно, – довольно резко оборвал его Джон.

Похоже, санитар решил, будто мы подозреваем его в намерении украсть серебряную вещицу, и вновь удивился нашей черствости. На полу – умирающий Ренфилд, а мы волнуемся из-за какой-то безделушки!

– Попросите его уйти, – велел я Джону.

В ответ на сердитый, насупленный взгляд санитара, я добавил:

– Чтобы ослабить внутричерепное давление, нам придется просверлить отверстие в голове мистера Ренфилда. Так что, если желаете остаться...

Но санитар уже скрылся за дверью. Доставая из саквояжа необходимые инструменты, я прокомментировал свои действия Джону:

– Необходима трепанация черепа. Не думаю, что мы спасем беднягу, но хотя бы облегчим ему последние минуты и дадим умереть в сознании.

В дверь негромко постучали. На пороге появились Артур и Квинси. Джон молча им кивнул, разрешая войти. Увидев лежащего Ренфилда и лужу крови, они воздержались от каких-либо вопросов.

Не думаю, что друзьям Джона было приятно наблюдать за моими манипуляциями. Отверстие я просверлил над ухом Ренфилда. Мои предположения оправдались. Давление внутри черепа снизилось. Ренфилд открыл глаза и тихим, но вполне нормальным голосом попросил снять смирительную рубашку. Я покачал головой, объяснив ему, что каждое движение только усилит боль. "И приблизит конец", – мысленно добавил я. Думаю, Ренфилд и сам это ощущал. Чувствовалось, он хочет что-то сказать, образно говоря, "исповедоваться в грехах". Его признания были бы как нельзя кстати: незащищенное окно таило опасность для каждого из нас.

Умирающий Ренфилд говорил вполне здраво, и я проникся к нему невольным сочувствием. Чем дальше я слушал его рассказ, тем сильнее сжималось мое сердце. Я не ошибся: Ренфилд действительно находился под властью вампира и говорил о восхищении своим "хозяином и повелителем". Но его также очаровала и мадам Мина, по доброте душевной навестившая его. Вчера, в конце дня, мадам Мина зашла к нему снова. Ренфилда поразила ее чрезмерная бледность. И тут мы услышали такое, отчего, думаю, мурашки побежали не только по моей спине:

– Когда я увидел ее такой бледной, я испугался и сразу понял: это он забирает из нее жизнь.

Какой ужас! Дракула в лечебнице! Естественно, он проник через окно палаты Ренфилда. Это случилось совсем недавно. И тогда Ренфилд, этот странный безумец, поедавший птиц и букашек... вступил с вампиром в единоборство, чтобы защитить мадам Мину.

Возможно, Ренфилд хотел сказать нам что-то еще, но тут его глаза закрылись, и он погрузился в беспамятство. Атмосфера в палате была наэлектризована до предела. Мы все, не сговариваясь, бросились за своими талисманами, после чего собрались возле комнаты Харкеров.

Дверь была заперта изнутри на задвижку. Нам не оставалось ничего иного, как навалиться на нее совместными усилиями. К счастью, задвижка тут же слетела, и дверь распахнулась. Я в полном смысле слова влетел в комнату и упал на пол. Остальные бросились вперед и вдруг остановились, наткнувшись на внезапную преграду. Падая, я почувствовал, что окружен мерцающим темно-синим облаком. Оно было холодным и плотным, но не таким сильным, как тогда, в спальне мисс Люси или на кладбище. В середине темно-синее свечение становилось почти белым с легким оттенком золотистого. Но то, что я сейчас видел, не было аурой Влада. Тогда чьей же? Прежде чем я успел об этом подумать, мимо меня пронеслось нечто. Природа этого существа была вполне определенно женская и исполненная зла. Дверь с грохотом закрылась. Я стал медленно подниматься на четвереньки... Если бы в этот момент я стоял на ногах, то скорее всего все равно оказался бы в этой же позе, поскольку увидел...

На кровати, повернувшись лицом к стене, громко храпел Харкер. Рядом с ним лежала мадам Мина, голова которой покоилась на голой груди Колосажателя. Его глаза были закрыты, а сам он находился в состоянии глубочайшего экстаза. Мадам Мина повернула к нам голову, выпрямилась, и в лунном свете блеснули ее рот и щеки, липкие от темной крови вампира. Наверное, если бы кто-нибудь ударил меня сейчас кинжалом в спину, это показалось бы мне дружеским розыгрышем по сравнению с тем, что я увидел. Влад принудил мадам Мину к совершению самой жестокой и страшной разновидности кровавого ритуала, теснейшим образом связывавшего вампира и его жертву.

Я с ужасом взирал на происходящее, но при этом в моем мозгу пульсировала мысль: "Он не услышал нашего появления. Он не услышал нашего появления. Он изменился..."

Наконец вампир все же учуял наше присутствие. К этому времени я сумел встать на ноги (хотя меня пошатывало). Быстрым и сильным движением швырнув жертву на кровать, Влад бросился на нас. Но я успел выхватить из кармана и высоко поднять над головой священную облатку. Поток силы молнией вырвался из моего сердца и устремился к пальцам. Я весь превратился в уверенность, решимость и неодолимое желание уничтожить это исчадие ада.

Увидев облатку, Влад сжался. Его скрючило, словно сила, исходящая от талисмана Арминия, жгла ему кожу. И вдруг я заметил, насколько изменилась аура Влада. Она потускнела и скрючилась так же, как он.

Похоже, для Влада это тоже стало открытием. Он растерялся, не веря в случившееся, и тут же лицо его перекосилось от неистового гнева, а в зеленых глазах вспыхнуло алое пламя. Вампир понял, что произошло, но еще продолжал надеяться на чудесное возвращение утраченного могущества. Я не знал, но догадывался: он явился к Харкерам полный силы, которую у него украли, виртуозно выбрав момент. И случилось это только что.

Джонатан как ни в чем не бывало продолжал храпеть. Я вклинился между Харкерами и вампиром и стал надвигаться на Влада. И куда только девалось его чувство неуязвимости! Вампир превратился в облако черного тумана, проскользнул мимо моих спутников и скрылся за дверью. Уйти через окно он не мог, ибо путь преграждало распятие.

Едва Влад исчез, мадам Мина с хрипом глотнула воздух и закричала так пронзительно, что ее слышали, наверное, даже на небесах.

Трудно описать словами безумие последующих минут. Харкер наконец-то проснулся. Увидев жену с окровавленным лицом и красные пятна на ее ночной рубашке и догадавшись, что произошло, он схватил кукри – кривой индийский нож – и порывался броситься в погоню за вампиром. Мы едва его удержали. Наша храбрая мадам Мина совсем пала духом, причем ее не столько пугала собственная судьба, сколько то, что она может стать орудием зла, используемым против дорогих ей людей. Упиваясь своим всемогуществом, Влад в процессе ритуала жестоко терзал мадам Мину, действуя словами, как орудиями пыток в своем трансильванском замке. Он утверждал, что теперь она целиком находится в его власти и вскоре станет вампиршей. Влад уготовил мадам Мине участь своей наложницы и помощницы, которая расправится со всеми нами, включая и собственного мужа.

Я, как мог, старался утешить мадам Мину и просил ее рассказать все до мельчайших подробностей. Тем временем Джон зажег лампу. Мне очень хотелось осмотреть шею мадам Мины, чтобы определить, кусал ли ее вампир, а следовательно, сумел ли он довести до конца кровавый ритуал. Но бедная женщина лежала к нам спиной, уткнувшись в грудь Джонатана, и длинные волосы закрывали ее лицо и шею.

Постепенно мадам Мина успокоилась и смогла говорить. К ней вернулось прежнее хладнокровие. Наверное, если бы она рассказывала сбивчиво, с истерическими всхлипываниями и потоками слез, мне было бы легче. Но мадам Мина не пролила ни слезинки, и даже ее голос дрогнул всего два или три раза. Все самое худшее, чего я так боялся, случилось. Вампир ее укусил, а затем заставил проглотить свою кровь. Ритуал свершился полностью... Наши попытки защитить мадам Мину кончились тем, что мы ее потеряли. Теперь через нее Влад сможет следить за нами и проникать во все наши замыслы.

Слава богу, Дракула стал слабее. Но мы должны, обязаны уничтожить его, прежде чем мадам Мина окажется в его когтях.

А если Влад стал слабее, это означает лишь одно: кто-то украл у него манускрипт (такая мысль пришла к нам с Джоном независимо друг от друга). Только кто?

Когда мадам Мина закончила свое кошмарное повествование, за окном уже рассвело. Мы решили собраться минут через сорок в столовой и за завтраком обсудить, как действовать дальше.

Разумеется, мы с Джоном сразу же пошли в палату Ренфилда. Он был мертв. Я не знаю причин душевной болезни этого человека, но, пытаясь спасти мадам Мину, он умер, как настоящий герой. Я навсегда сохраню память о нем. Я взял распятие, снятое с окна палаты Ренфилда, и вложил его в холодную руку покойного, мысленно произнеся молитву за усопших.

Наше собрание было недолгим, и выработанный план все приняли без возражений. Мы знали, что Влад купил четыре дома, и знали, сколько ящиков с трансильванской землей в каждом из них. Итак, в Карфаксе находилось двадцать девять ящиков, в Майл-Энде и Бермондси – по шесть, на Пиккадилли – девять. Входные двери всех домов мы решили запечатать священными облатками. Я надеюсь на победу, но даже если мы уничтожим Влада, дальше нам придется сражаться с новым врагом, еще более могущественным и безжалостным.

Глава 16

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

3 октября, вечером

Продолжаю описание событий сегодняшнего дня... В половине седьмого утра мы собрались на завтрак. День предстоял хлопотный (это еще мягко сказано), и все понимали необходимость как следует подкрепиться. Завтракали овсяными лепешками, сосисками и чаем. Душевное состояние каждого из нас оставляло желать лучшего, однако мы старались держаться так, словно ничего не произошло и мы просто обсуждаем предстоящую увеселительную поездку в Лондон. Мина улыбалась и непринужденно болтала. Квинси рассказывал техасские анекдоты и даже сумел ее рассмешить. Я, как добропорядочный голландец, вместо чая попросил кофе и попивал его маленькими глотками, улыбаясь незатейливым шуткам американца. В этом спектакле самая трудная роль досталась Джонатану. Стоило ему взглянуть на улыбающуюся жену, как в его глазах тут же появлялись слезы. Он поспешно отворачивался, чтобы только она не заметила его состояния и не пала духом.

В разгар нашего завтрака кто-то позвонил в дверь. Через несколько минут в столовую вошел швейцар и, наклонившись ко мне, сообщил:

– Доктор Ван Хельсинг, какая-то леди желает говорить с вами.

Мы с Джоном (он сидел рядом) насторожились и мрачно переглянулись. Кто и каким образом мог узнать о моем местопребывании? Я встал, рукой, которая лежала в кармане, инстинктивно сжал серебряное распятие. Неужели новый трюк Влада?.. Или это фрау Келер, приехавшая лично сообщить мне о кончине мамы?

Джон тоже поднялся, и мы, стараясь не тревожить остальных, вышли из столовой, где мадам Мина добросовестно смеялась над очередной шуткой Квинси.

В вестибюле Джон опередил меня и пошел рядом с швейцаром.

– Они ждут на крыльце, сэр, – говорил ему швейцар. – Вы же сами не велели никого пускать без вашего разрешения.

Джон слегка приоткрыл входную дверь. Посетительница отодвинулась. Джон наполовину загораживал собой дверь, и лица женщины я не видел. Зато по движению головы Джона я понял, что посетительница не одна, поодаль стоял кто-то еще. Я сразу вспомнил, как швейцар произнес "они". Посетители были явно не знакомы Джону, и он, не торопясь открывать дверь, довольно сухо произнес:

– Моя фамилия Сьюард. Чем могу служить?

Зазвучал женский голос... Мне показалось, что когда-то я его уже слышал. Она говорила на безупречном английском, но с легким иностранным акцентом (возможно, славянским).

– Прежде всего позвольте вам сказать, доктор Сьюард, что вы даже не представляете, как я рада вас видеть. Я очень много слышала о вас... из разных источников.

Джон удивленно вскинул голову. Не знаю, приходилось ли ему выслушивать подобные комплименты, но этот вызвал у него очевидное недоумение.

Но голос? Где я мог его слышать? Он был невероятно знакомым, только несколько изменившимся, что и не давало мне вспомнить.

– Я хочу поговорить с Абрахамом Ван Хельсингом, и как можно быстрее. Передайте ему, что я располагаю сведениями, способными помочь в его поисках.

Таиться дальше не имело смысла. Я выступил вперед.

– Абрахам Ван Хельсинг перед вами.

На пороге стояла женщина, не красавица, но привлекающая внимание своей почти монашеской сдержанностью. У нее было бледное скуластое лицо с острым подбородком, да еще нос с изрядной горбинкой. Черные, тронутые сединой волосы были гладко зачесаны назад и стянуты на затылке в тугой узел. Похоже, веяния моды обошли эту женщину стороной – ее наряд состоял из простого черного платья и черной же шляпы с откинутой вуалью. Карие глаза посетительницы смотрели печально и кротко. При виде меня они полыхнули внутренним огнем, но женщина даже не улыбнулась.

Рядом с пришедшей, уткнувшись мордой ей в платье, стояла высокая и тощая белая собака незнакомой мне породы. Чуть поодаль я заметил мужчину. Он тоже был в черном. Я видел его лишь боковым зрением, поскольку не мог оторвать взгляд от лица посетительницы. Когда-то я уже встречался с ней, но опять-таки не помнил, где и при каких обстоятельствах.

Аура женщины не была сильной и вполне отражала ее состояние. Меня удивил цвет: почти такой же, как у вампиров, но светлее. Золотистые вкрапления свидетельствовали об интенсивных духовных поисках. Ее аура напоминала раннее вечернее небо, усыпанное звездами.

Если Джон тоже все это разглядел, то я понимаю его замешательство.

– Здравствуй, Брам, – почти шепотом произнесла женщина. – Я знаю твое настоящее имя: Стефан Джордж Цепеш. Я – твоя тетка Жужанна Цепеш. Я пришла просить у тебя прощения и предложить свою помощь.

Неудивительно, что на время я потерял способность говорить и лишь смотрел на нее, разинув рот. Так это и есть Жужанна, сделавшая вампиром моего Яна и лишившая разума Герду!.. Но где же ее вампирское обаяние? Где желание подчинять своей воле? Я колебался: слова Жужанны звучали вполне искренне, но пустить ее внутрь... Не поставлю ли я всех под удар, в особенности если манускрипт похитила она?

– Не сомневаюсь, что тебе необходимо мое прощение, – холодно ответил я. – Только не уверен, что смогу тебе его дать. По твоей вине погиб мой маленький сын, а моя жена безвозвратно потеряла рассудок.

Я считаю себя достаточно сильным человеком, но не настолько, чтобы без ненависти говорить со своим злейшим врагом. Выхватив из кармана распятие, я прижал его к груди.

При виде распятия она вся сжалась и зажмурилась, но не бросилась прочь и не попыталась нанести ответный удар. Жужанна продолжала стоять на крыльце. Я растерялся: чем дольше я смотрел на нее, тем сильнее мое внутреннее "я" требовало отмщения. А потому самое лучшее, что я мог сейчас сделать, – это плотно захлопнуть дверь и побыстрее забыть лицо Жужанны. Я взялся за ручку.

– Брам! Постой! – послышался до боли знакомый голос ее спутника.

По ступеням крыльца вбежал Аркадий. Встав рядом с сестрой, он обнял ее за плечо. В солнечном свете блеснула слезинка, скатившаяся по щеке Жужанны.

– Сын мой, – кротко произнес Аркадий, – твое оружие (он кивнул на распятие) очень мешает нам обоим. А время дорого. Я привел Жужанну не затем, чтобы подвергнуть опасности тебя и твоих друзей. Скажи, ты готов ее выслушать?

Вместо ответа я указал на Джона, давая понять, что здесь распоряжается он. Сын оторопело смотрел на странную пару, затем повернулся ко мне и спросил:

– Так это... ваш отец?

Я кивнул, а Аркадий широко улыбнулся внуку.

– Здравствуй, Джон. Я видел тебя в Карфаксе. Твой отец рассказал мне о тебе. Я – Аркадий, твой дед. Но ты можешь называть меня так, как тебе больше нравится.

Джон побледнел. Его лицо выражало полнейшее недоумение. Этот странный визит никак не вязался с ночным происшествием. Сознание молодого парня такой поворот событий просто не принимало. До сих пор мы говорили о вампирах как о наших смертельных врагах, а теперь – готовы пустить их в дом. Он вопросительно посмотрел на меня. Я молча кивнул. Тогда Джон открыл дверь и сдержанно произнес:

– Прошу вас.

* * *

Была еще одна преграда, не пропускавшая наших неожиданных гостей, – распятие над входной дверью. Джон убрал его, но едва Аркадий с Жужанной вошли, тут же повесил на место. Вампирам оно явно досаждало, однако они держались стоически.

Джон провел их в свой кабинет и предложил сесть. Они опустились на диван. Мы с Джоном, взяв стулья, расположились напротив. Жужанна выглядела совсем растерянной. Аркадию пришлось несколько раз ободряюще похлопать ее по руке, прежде чем она заговорила:

– Брам, сначала я должна сказать... – Голос у нее дрожал, и она кусала губы, чтобы не заплакать. – Я безмерно виновата перед тобой за все зло, которое причинила твоей жене и первому сыну. Ты... можешь меня простить за содеянное?

Я молча кивнул. Мне было больно произнести слова прощения вслух, точнее, сделать это достаточно искренне, ибо проснувшаяся ненависть и не думала утихать. Но я проглотил сию горчайшую пилюлю. Мой кивок принес Жужанне заметное облегчение.

– Спасибо, Брам, – вздохнула она. – А теперь о том, ради чего мы пришли. Прежде всего...

– Прежде всего, – достаточно жестко перебил ее я, – ты должна мне честно ответить на вопрос: что заставило тебя переметнуться, бросив столь обожаемого тобой Влада? Когда-то ты поклялась меня убить. А теперь вдруг приходишь и предлагаешь помощь.

Жужанна невесело рассмеялась. Собака, лежавшая у ее ног, подняла голову и испуганно взглянула на хозяйку. Жужанна принялась гладить своего четвероногого друга, успокаивая и его и себя.

– Не думай, будто все случилось внезапно. Я провела с Владом столько лет, сколько ты живешь на свете. Далеко не сразу я поняла, что он обманывает меня. Влад оказался совсем не тем благородным непонятым героем, каким он любил себя представлять. Он – холодная, коварная, расчетливая тварь, не способная ни на один по-настоящему добрый поступок. Таким он был при жизни, таким же остался и получив вожделенное бессмертие. Когда у меня открылись глаза на истинное положение вещей, я возненавидела Влада... и себя тоже.

Гнев во мне утих, но вместо этого явилось раздражение. До сих пор Жужанна не сказала ничего такого, о чем не знал бы я сам. Она меж тем продолжала:

– Вчера утром я тоже была в Карфаксе, где и наткнулась на Кашу. – Она употребила детское прозвище моего отца. – Я стояла совсем рядом, когда вы встретились, и слышала все, что было сказано про Яна, Герду и Мери. – Жужанна склонила голову, чтобы смахнуть слезы. – Только тогда я осознала, что это я... я разрушила ваши жизни.

Я подозвал собаку. Та послушно встала и подошла, робко виляя хвостом. Я гладил ее по голове и почесал за ушами, всматриваясь в темные собачьи глаза. Обыкновенный смертный пес, только незнакомой породы. И вот его-то поведение удивляло меня больше всего. Собаки – благородные создания, остро чувствующие зло. Ни одна из них никогда не будет жить рядом с вампиром. А эта, похоже, нежно и преданно любила хозяйку. Поведение пса убеждало меня гораздо больше, нежели слова Жужанны.

– Ладно, Жужанна, – махнул я рукой. – Все это было предисловием. Теперь давай о главном.

Собака улеглась у моих ног, и мне поневоле пришлось и дальше чесать ее за ушами, иначе она начала бы тыкаться мокрым носом в мои колени.

– Ты понравился Другу, – улыбнулась Жужанна вполне по-человечески. – Он очень меня любит, но всегда рад побыть рядом с человеком.

Лицо ее вновь стало серьезным.

– Влад – не единственный твой противник. Есть еще одна бессмертная особа – графиня Элизабет Батори. В своей прежней жизни она умерщвляла невинных девушек, чтобы купаться в их крови. Шестьсот пятьдесят юных жизней отняла она, чтобы продлить собственную. Ты слышал об Элизабет?

– Слышал.

– Она тоже вампирша, но иной природы. У Элизабет нет острых зубов. Раны своим жертвам она наносит орудиями пыток, после чего пьет кровь и купается в ней. Она всегда была более опытным магом, нежели Влад, и предпочитала знания суевериям. Ее договор с Владыкой Мрака лишен многих дурацких ограничений, которые сдерживают Влада. Элизабет не боится дня и солнечного света, спит в постели, а не в гробу. Обычные распятия ее не пугают и не останавливают... только те, которые наделены особой силой, как твое. – Жужанна кивком указала на мой карман, куда я спрятал распятие, потом глубоко вздохнула. – Я все это знаю, поскольку была ее близкой подругой. Могу сказать с полной откровенностью: Элизабет намного страшнее Влада.

– Так это она похитила у него сегодня ночью манускрипт? – неожиданно для себя спросил я.

– Да. – Вместо сестры мне ответил Аркадий. – Владу было не до этого. Он насыщался кровью и совершал кровавый ритуал с... с кем-то из твоих друзей. Так, Жужа? – повернулся он к ней.

Жужанна кивнула и торопливо продолжала:

– Могущество Элизабет быстро растет. Вскоре она станет такой же сильной, как до этого Влад. Я уже говорила, она умнее его и сумеет быстрее разгадать загадку. Если она найдет первый ключ – в манускрипте появится пятая строка. Для нас это очень опасно.

– Возможно, она уже нашла ключ, – вступил в разговор очухавшийся Джон.

– Нет.

Жужанна наклонилась было к нему и резко отпрянула. Значит, Джон внимательно отнесся к моей просьбе, и одно из распятий Арминия по-прежнему находилось у него на шее.

– Элизабет пока не нашла ключ. Я знаю.

– Откуда?

Лицо Джона приняло скептическое выражение. Помнится, я учил его ничего не принимать на веру, а искать доказательства.

– Через Джонатана Харкера. – От этих слов Жужанны мы чуть не подпрыгнули. – Когда Харкер находился в замке Дракулы, я его укусила. Элизабет пила его кровь, так что Харкер оказался подвластен нам обеим. Элизабет умеет убирать отметины зубов, поэтому на его шее не осталось следов. В то время мы решили, что Харкер будет нашим шпионом. Теперь это создает дополнительную опасность: через него Элизабет может читать мои мысли. И вас хочу предостеречь: будьте осторожны в его присутствии, иначе она узнает все, о чем вы говорили.

Жужанна вздохнула.

– Жаль, что я раньше не додумалась воспользоваться мозгом Харкера, чтобы проверить истинные намерения Элизабет. Еще в замке я начала подозревать, что она меня обманывает. А в Лондоне эти подозрения переросли в уверенность. Она юлила, придумывала нелепые оправдания своим по меньшей мере странным поступкам. Наконец я не выдержала и покинула ее дом. Потом я узнала страшные вещи. Вся доброта, вся любовь Элизабет ко мне были искусной игрой, завлекающей меня в ее сети. На самом деле она лишь выполняла условия договора, согласно которому ей время от времени было необходимо добиться чьей-то любви и сохранить ее в течение полугода... Тогда ее жертва становилась добычей Владыки Мрака. Я уверена, что не Влад, а я была настоящей причиной появления Элизабет в замке.

В кабинете повисла гнетущая тишина. Мы с Джоном оба покраснели и опустили глаза. Желая подбодрить сестру, Аркадий вновь обнял ее за плечи.

Первым заговорил Джон. Похоже, он проникался доверием к Жужанне (хороший знак – возможно, вскоре он превзойдет меня в умении читать ауру и узнавать по ней все необходимое).

– Скажите, а что Харкер делает сейчас? – вдруг спросил он.

Жужанна прищурила глаза, будто всматривалась вдаль, и почти сразу же ответила:

– Жует сосиску. Но он чем-то расстроен и ест без всякого аппетита. А что случилось с его женой?

Она вздрогнула и поднесла руку к губам.

– О, какой ужас!.. Значит, Влад...

Возникла напряженная пауза. Потом Жужанна встала.

– Это все, о чем я хотела вам сообщить. Вы обязательно должны опередить Влада и Элизабет и найти первый ключ. Все сведения, какие мы с Аркадием сумеем раздобыть, будем сразу же передавать вам.

Вслед за ней поднялся Аркадий. Мы с Джоном последовали их примеру.

– А теперь я должен кое-что тебе сказать. – К этому времени самообладание полностью вернулось ко мне, и я уже мог говорить с ней вполне спокойно. – Между нами не должно быть ни обмана, ни секретов. Я намерен уничтожить Влада и... всех остальных вампиров. Если ты собираешься мне помогать, я хочу, чтобы ты четко уяснила: в случае победы я не позволю жить дальше ни тебе, ни отцу.

Жужанна схватила Аркадия за руку, и они понимающе посмотрели друг на друга.

– Я знаю, Брам, и готова к этому.

– Мы с Жужей сейчас отправимся в Карфакс, – предупредил Аркадий. – Если, конечно, Элизабет не преградит нам доступ.

– Мы тоже туда пойдем. Остальным скажем, что нужно запечатать ящики и сделать их содержимое недосягаемым для Влада. На самом деле мы с Джоном будем искать манускрипт и ключ.

Аркадий кивнул.

– Тогда мы постараемся не попадаться твоим друзьям на глаза.

Оба вампира приготовились уйти. Мне показалось, что Жужанне хотелось меня обнять и попытаться убедить в искренности ее раскаяния. В этом я ничуть не нуждался – уж слишком глубокими были раны, которые она нанесла мне и моим близким, чтобы какие бы то ни было слова смогли их исцелить. Я молча отвернулся. Жужанна вздохнула, взяла собачий поводок и с явной неохотой направилась к двери. Но когда Джон уже почти нажал ручку, я не выдержал и коснулся ее плеча:

– Почему?

Джон и Аркадий удивленно глядели на меня, ожидая услышать продолжение фразы. Жужанна поняла меня и так.

– Почему? – повторил я. – Я хочу знать правду.

Она невесело улыбнулась.

– Потому что я поняла всю бессмысленность и ощутила всю пустоту, Абрахам. На протяжении своей недолгой настоящей жизни я была увечной калекой, с трудом ковыляющей по дому. Я завидовала людям, которые могли танцевать, влюбляться, растить своих детей, и думала, что никогда бы не устала наслаждаться такой жизнью. Влад сделал меня неумершей. Все телесные увечья бесследно исчезли. Я радовалась новой жизни и продолжала думать, что никогда не устану наслаждаться ею... За полвека своего вампирского существования я достигала вершин блаженства и погружалась в пучину разврата. Я упивалась безграничной роскошью, невиданной красотой и абсолютной властью над мужчинами. Я окружала себя самыми дорогими и изысканными вещами. Я могла удовлетворить любую свою прихоть. Но все это было лишь внешним фасадом, за которым не спрячешь душевного уродства. Я прекрасно понимала, в кого превратилась, и не могла заслониться от печального факта: моя жизнь стала монотонным и бесцельным времяпрепровождением, бесконечным повторением одного и то же. И так – всю вечность. Мною восхищались, мне говорили комплименты, но никто не подарил мне даже крохотной крупицы настоящей любви.

Она порывисто сжала руку Аркадия, и тот ласково улыбнулся сестре.

– Жизнь, в которой нет ни любви, ни сострадания, теряет смысл. Вечность превращается в пытку. Я вернулась к тому единственному, кто всегда меня любил и продолжает любить сейчас. Ради него я готова пожертвовать всем. Что еще мне оставалось делать? Уподобиться Владу или Элизабет – скучающим хищникам, изобретающим все новые игры со своими смертными жертвами?

Ее глаза вспыхнули.

– Ты можешь мне не верить, Брам. Тогда спроси отца, спроси, как Влад забавлялся с ним, заманивая в свою паутину, где Каше предстояло стать пособником в жесточайших убийствах! Эта игра исправно повторялась раз в двадцать лет: новое поколение, новый старший сын, которого нужно постепенно поработить, растоптав предварительно его душу. Это развлечение не успевало наскучить Владу. Более того, от него зависело существование мерзкого монстра.

Я помнил огонь в ее глазах, звенящий от ярости голос... тогда, в замке. Но сейчас я видел перед собой не вампиршу, но женщину, искренне и глубоко страдающую.

– Я не стану такой, как Влад! За все зло, что я причинила, я достойна немедленной смерти. Но сначала я постараюсь искупить хотя бы малую часть своей вины.

* * *

Проводив Жужанну и Аркадия до крыльца, мы вернулись в столовую. К счастью, завтрак уже закончился, и нам не понадобилось изобретать объяснения. Было около восьми утра. Захватив несколько священных облаток, мы в прежнем составе направились в Карфакс. По пути туда Артур, Квинси и Джонатан воздержались от каких-либо вопросов насчет ранней посетительницы. Я мысленно поблагодарил их за это, ибо лгать не хотелось, а говорить правду в присутствии Харкера было небезопасно.

При утреннем свете Карфакс выглядел менее мрачно, зато еще больше бросались в глаза грязь и запустение, царившие внутри. Тусклый солнечный свет, пробивавшийся через запыленные стекла, пятнами ложился на стену, где некогда висел крест.

Я достал инструменты и принялся отворачивать винты на крышке первого ящика. Друзья помогали мне: они подняли тяжелую крышку, поместили внутрь кусочек священной облатки, после чего поставили крышку на место. Мне оставалось лишь закрепить ее винтами. Закончив с одним ящиком, мы взялись за второй, потом за третий. От работы внаклонку у меня заныла спина. Я передал инструменты Джону и сказал, что хочу немного размяться. Это было правдой, но только отчасти – передышка позволяла мне, не привлекая внимания, заняться поисками первого ключа.

Но сначала я все-таки решил размять спину, а заодно немного погреться на солнце (холод и гнетущая обстановка напомнили мне о склепах и подземельях). Я стоял, опершись рукой о грязную стену, и вдруг увидел синюю вспышку, мелькнувшую совсем рядом. Я заморгал, думая, что мне почудилось. Нет, не почудилось: передо мной стояла Жужанна.

От возбуждения она едва не заламывала руки. "Только бы другие ее не увидели!" – испуганно подумал я.

– Смотри! Не туда, на стену! Он нашел и забрал!

Я взглянул туда, куда указывала Жужанна. Это место находилось чуть выше моей головы, в той части стены, где прежде висел крест. Пыль там была наспех сметена, и среди клочьев разорванной паутины виднелась ниша. В нее была вертикально вставлена деревянная шкатулочка с откинутой крышкой. Крышка немного выступала из стены, но не настолько, чтобы можно было сразу ее заметить.

Я протянул руку: пальцы уткнулись в полированное дерево. Извлечь шкатулочку мне не удалось – ее стенки словно вросли в нишу.

– Откуда ты знаешь, что ключ взял Влад, а не Элизабет? – шепотом спросил я.

Жужанна кивнула в сторону Харкера. Тот вместе с Квинси поднял тяжелую крышку очередного ящика, и Артур положил внутрь кусочек священной облатки. Я все понял.

– Я не знаю, где она сейчас, но она очень раздосадована и вне себя от злости. Думаю, Элизабет тоже узнала про ключ совсем недавно. Возможно, этим утром. Значит, Влад добрался до ключа сегодня ночью.

– И успел узнать пятую строчку?

– Может быть. Мне нужно торопиться. Аркадий отправился по следам Влада. Я должна быть рядом с ним.

Жужанна исчезла. Я вернулся к своим спутникам и включился в работу.

Мы трудились не покладая рук, но все равно закончили с последним ящиком только к полудню. Артур, Квинси и Джонатан с удовлетворением глядели на результаты своего труда, мне же едва удавалось скрыть досаду. Один Джон заметил мое состояние и, вероятно, догадался о причине. Прямо из Карфакса мы отправились на станцию и сели в ближайший лондонский поезд.

Дом, купленный Владом на Пиккадилли, значился под номером 347. Старый особняк в оживленной части города, куда не проникнешь с той же бесцеремонностью, с какой мы действовали в Карфаксе. Артур нашел дерзкое и остроумное решение. Разыгрывая из себя нового владельца дома, он накинулся на Джонатана и стал отчитывать "нерадивого стряпчего" за якобы потерянный ключ. Джонатан быстро вошел в роль и начал бормотать какие-то маловразумительные оправдания. Артур заявил, что вычтет стоимость ключа у него из комиссионных, и отправился в ближайшую мастерскую, откуда вернулся вместе со слесарем. Пока тот трудился над замком, Артур капризно поторапливал его и держался с такой уверенностью, что ни у прохожих, ни у дежурившего неподалеку полицейского не закралось и тени сомнения в его правах на дом.

– А у вас, лорд Годалминг, оказывается, врожденный талант к утонченным преступлениям, – саркастически заметил Квинси, когда слесарь, открыв замок, удалился.

Особняк на Пиккадилли был более приятным местом, хотя и здесь давно никто не жил. В столовой, на пыльном столе, мы обнаружили купчие на все дома, приобретенные Дракулой (слава богу, он купил только четыре дома). Рядом лежала внушительная связка ключей.

Там же, в столовой, стояли и ящики. Но их было не девять, а только восемь! С помощью отвертки и гаечного ключа мы открыли каждый из них и запечатали кусочками священной облатки. Инструменты вместе с ключами мы передали Артуру и Квинси, которым предстояло навестить Майл-Энд и Бермондси. Харкер, Джон и я остались здесь, устроив засаду на "графа".

Прошло немало времени. Артур и Квинси успели вернуться и сообщить, что успешно запечатали все двенадцать ящиков. И только один, последний, оставался вне нашего поля зрения. Не знаю почему, но это меня сильно беспокоило.

Наконец щелкнул замок входной двери. Послышались шаги. Мы насторожились. Вместе с тревожным ожиданием я ощутил и радость. Сила Влада уменьшилась! День опять стал для него тяжелым временем, и до наступления заката он вынужден перемещаться исключительно в человеческом облике.

Однако убаюкивать себя подобными мыслями было рано. Влад по-прежнему оставался могущественным противником. Правда, наше присутствие он почуял, лишь войдя в столовую. Глаза Харкера пылали, как у карающего ангела. Он бросился на Влада, замахнувшись своим кривым индийским ножом. Находись Харкер на дюйм ближе, нынешний день стал бы днем его триумфа. Острие прошло совсем рядом с холодным сердцем вампира. Кукри пропорол плотную ткань пальто, и оттуда золотым дождем полетели монеты и посыпались банкноты.

С необычайной быстротой и ловкостью вампир нагнулся, схватил горсть монет и пулей вылетел из дома.

Харкер был весьма удручен постигшей его неудачей. Он поклялся еще до наступления темноты освободить мадам Мину от проклятия вампира. Мы утешали его, как могли. Меня ободряло другое. Менее чем за сутки волосы Влада заметно поседели, а на лице появились первые морщины. Даже обладая ключом, он все равно слабеет! Вскоре мы отберем у него ключ... если, конечно, Элизабет нас не опередит.

* * *

4 октября

Джон разбудил меня за час до рассвета. В эту ночь он и остальные участники нашего "воинства" поочередно дежурили под дверью комнаты Харкеров. Это делалось ради мадам Мины, дабы она чувствовала себя защищенной. Проснувшись среди ночи, мадам Мина вдруг попросила мужа позвать меня, чтобы я провел с ней сеанс гипноза. Она умоляла обязательно сделать это до рассвета. Харкер помчался к Джону, а тот уже явился ко мне.

Не теряя времени, я натянул халат, и мы пошли к Харкерам. Около дверей их спальни стояли Артур и Квинси (похоже, за всю ночь они так и не сомкнули глаз). В комнате ярко светила газовая лампа. Мадам Мина в своем изящном халатике сидела в "кресле-на-двоих"[34] (по-моему, у англичан это называется именно так). Ее длинные темные волосы свободно струились по плечам. Харкер сидел рядом, держа руку жены в своих ладонях. Он изо всех сил старался держаться бодро и весело, но в глазах застыла тревога. Увидев меня, мадам Мина улыбнулась (совсем как в первый раз, когда я приехал в Эксетер), затем взволнованным, но вполне деловым тоном проговорила:

– Профессор, вы должны немедленно меня загипнотизировать. Чувствую, у меня открылся доступ к сведениям, которые нам пригодятся в борьбе с Владом. Только не спрашивайте, как и почему. Я все равно этого не знаю.

Она хотела еще что-то сказать, но я поднял руку и попросил сосредоточиться на моих пальцах. Я делал это не столько для мадам Мины, сколько для успокоения окружающих. Наподобие циркового иллюзиониста я водил рукой из стороны в сторону, хотя на самом деле, мне было достаточно один раз пристально взглянуть мадам Мине в глаза. Когда я наконец это проделал, ее веки сомкнулись и она погрузилась в транс.

– Где вы находитесь? – задал я первый вопрос.

Она наморщила лоб и медленно качнула головой из стороны в сторону, словно не хотела отвечать.

– Не знаю... Темно, очень темно и тихо, как в гробу...

– Что вы слышите?

Мадам Мина наклонила голову, будто прислушиваясь.

– Плеск волн... шаги над головой... Цепь скрипит... теперь слышу металлический лязг...

Корабль! Я торжествующе посмотрел на своих друзей. Влад испугался Элизабет, а может быть, и нашей решительности тоже. Он сознавал свою слабость и решил бежать из Англии.

Это меня воодушевило. Не выводя мадам Мину из транса, я повернулся к Харкеру и, не спрашивая позволения, погрузил его в еще более глубокий транс. Затем я подал знак Джону, велев зажать Харкеру уши. Если Элизабет имеет доступ к его сознанию, теперь она ничего не услышит. Артур и Квинси недоумевающее посмотрели на нас, но затем, видимо, поняли причину моих действий. Оба вынули по носовому платку и предложили их Джону в качестве ушных затычек. Это было весьма кстати – теперь Харкер практически не слышал ответов жены.

– Расскажите мне о своих мыслях, – велел я, обращаясь к мадам Мине.

– Возвращайся в замок, что окружен густыми лесами, – торжественно произнесла она.

Артур, увидев на столике клочок бумаги, схватил его и тут же записал странную фразу.

– Где ключ? – продолжал допытываться я.

– Первый? Лежит у меня на сердце. Второй находится у меня дома, но в каком месте – не знаю.

Мадам Мина умолкла и больше не сказала ни слова. Кивком головы я попросил Квинси поднять жалюзи. За окном розовело утреннее небо. Не теряя времени, я повернулся к Джонатану. Джон уже извлек затычки из его ушей, догадавшись, что сейчас настанет черед интервьюировать Харкера.

– Где вы?

– Я следую.

– За кем? За Ван Хельсингом или за Владом?

Джонатан отвернулся, словно капризный ребенок, не желающий есть. Я попробовал зайти с другого бока.

– Что вы видите? Что слышите?

Лицо Харкера злобно сморщилось. Чуть приоткрыв глаза, он прорычал низким, но явно женским голосом:

– Слушай, ты, Ван Хельсинг! Надо же тебе быть таким отъявленным идиотом, чтобы связаться со мной. Я ведь все равно тебя уничтожу – если не этими руками, то другими!

Харкер вскочил с кресла и бросился к кровати. Засунув руку под матрас, он вытащил свой страшный кривой нож и метнулся ко мне.

Я верил в ограждающую силу талисмана Арминия, однако в данном случае существовал один небольшой нюанс. Распятие могло удержать самого Харкера на расстоянии вытянутой руки, но индийский нож кукри не подчинялся магической силе талисманов, а значит, ничто бы не помешало Джонатану полоснуть меня по горлу. Только присутствие Джона, Артура и Квинси спасло меня от расправы. Все трое навалились с разных сторон на Харкера и перехватили его руку с ножом. Джонатан взвыл от боли и разжал пальцы. Нож со звоном упал на пол. Джон, привыкший иметь дело с припадками буйства, быстро усадил жертву Элизабет в кресло и крепко прижал к спинке.

Харкер вдруг сник и опустил голову. Я быстро вывел его из транса, а потом и Джон убрал руки с его плеч.

Бедняга Харкер открыл глаза и несколько секунд моргал, не понимая, что происходит. Увидев загипнотизированную жену, он все вспомнил и тревожно взглянул на меня. Я разбудил мадам Мину. Сеанс никак не повлиял на нее – она улыбалась и даже шутила, но ничего не помнила. Мы посоветовали Харкерам как следует выспаться и не торопиться на завтрак. Они оба были заметно утомлены и не стали возражать.

* * *

Пока Харкеры отдыхали, мы вчетвером обсуждали услышанное. Ясно было одно: Дракула находится на борту судна, которое готовится поднять якорь и покинуть лондонский порт. Возможно, уже покинуло. Но куда оно направлялось?

Из Лондона ежедневно уходили сотни больших и малых кораблей, и поначалу отыскать след Дракулы казалось безнадежной затеей. Тогда Артур вытащил из кармана бумажку с записью и прочел:

– Возвращайся в замок, что окружен густыми лесами.

– Так это же замок Дракулы! – воскликнул Джон. – Помните, мадам Мина говорила, что второй ключ находится дома? Все логично: Влад заполучил первый ключ и спешит домой, чтобы отыскать второй.

Мы, не сговариваясь, вспомнили первую строчку манускрипта. Все совпадало – желающий получить власть над миром в конце должен вернуться туда, откуда начал поиски таинственных ключей. Стало быть, в Трансильванию – "страну за лесом".

Скорее всего, Влад решил путешествовать тем же маршрутом. В таком случае путь его должен лежать в один из балканских портов на Черном море. Еще раз проанализировав услышанное от мадам Мины, мы решили, что Влад не стал рисковать и выбрал не большой пароход, а маленькое, незаметное, вероятно, парусное судно. В "Таймс" о таких обычно ничего не сообщается. Артур весьма кстати вспомнил, что у Ллойда[35] мы найдем полный перечень всех кораблей, покинувших Лондонский порт.

Туда мы и отправились, не став будить Харкеров. Признаюсь, эта вспышка Джонатана меня крайне насторожила. Элизабет обладала над ним большей властью, чем я предполагал, поэтому его лучше не только держать в неведении касательно наших планов, но по возможности и вовсе дезинформировать.

В агентстве Ллойда нам сообщили, что в ночь с третьего на четвертое октября в сторону Черного моря вышел единственный парусный корабль – "Царица Екатерина", – направлявшийся в Варну[36]. Отплыл он от Дулитлской пристани, куда мы сразу же и направились. В тамошней конторе нам сообщили, что вчера около пяти часов вечера к ним явился странного вида человек: высокий и очень бледный. Он привез большой ящик и за весьма щедрое вознаграждение попросил отправить этот груз в Варну.

Сомнений не оставалось: Влад возвращался домой!

Глава 17

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

15 октября, вечером

Покинув Лондон двенадцатого утром и проведя все эти дни и ночи в дороге, сегодня днем мы вышли из вагона "Восточного экспресса"[37] в Варне. Каждый утренний сеанс гипноза с мадам Миной дает одну и ту же картину: темнота, плеск волн.

После многочисленных споров мы все же решили взять в путешествие и Джонатана. В конце концов, было бы жестоко увезти с собой мадам Мину (ее помощь совершенно неоценима), а его оставить в Англии. Но мы постоянно следим за Харкером, в буквальном смысле не спуская с него глаз, и не снимаем талисманов. Элизабет моя гибель была бы очень выгодна, ибо повлекла бы за собой немедленную кончину Влада. После этого остатки "воинства" перестали бы интересовать вампиршу, поскольку ей достаточно было бы дождаться прихода "Царицы Екатерины" и забрать ключ из ящика с бренными останками Дракулы.

То, что Элизабет держится где-то поблизости и все время ищет случая нанести удар, свидетельствует только об одном: она по-прежнему не знает пятой строчки! Скорее всего, Влад сумел найти ключ в Карфаксе и еще раз прочесть манускрипт, прежде чем Элизабет похитила древний документ. (Значит, в спальню Харкеров он явился, уже обладая ключом. Вот чем объяснялась его дикая наглость и самоуверенность в обращении с мадам Миной!) Все это позволяет предполагать, что Элизабет не рискнет появиться в замке раньше Влада (и нас). Она предпочитает следовать за нами (точнее, за Харкером). Однако такое соседство отнюдь не из приятных. Я ношу талисман Арминия, не снимая (даже когда моюсь). Слава богу, серебряное распятие по-прежнему остается действенной защитой от этой вампирки.

Наконец-то мне удалось убедить мадам Мину, и она тоже надела себе на шею талисман Арминия. Я объяснил ей, что серебряное распятие обладает особой силой и оберегает от вампиров надежнее, нежели ее золотой крестик. Теперь у нее на шее висят сразу два креста. Остается лишь гадать, как к этому относится Джонатан.

Аркадий и Жужанна сопровождают нас тайком, являясь нашими "шпионами". Их помощь нам очень понадобится на пути к замку и в самом логове Влада. Перед отъездом в Варну Жужанна сообщила, что разорвала свой психический контакт с Харкером и потому Элизабет больше не имеет доступа к ее мыслям. Аркадий подтвердил, что так оно и есть. Только после этого я рассказал Жужанне о пятой строчке и о наших планах уничтожить Влада и добыть первый ключ.

Если бы не Аркадий, я бы по-прежнему относился к Жужанне с недоверием. Скорее всего, я бы и вовсе не стал с ней общаться. Пусть она осознала причиненное ею зло и искренне раскаивается, мне что же, начать ей сочувствовать? Начать жалеть ее? Она разрушила нашу семью, и я не знаю, как можно такое простить. Я стараюсь держаться с нею вежливо, но исключительно ради отца.

Артур очень успешно использует свой высокий титул для общего блага. Он убедил контору, отправившую груз Влада, что в ящике находятся вещи, украденные у друга "его светлости". Он получил разрешение досмотреть груз, как только корабль бросит якорь, и на свой страх и риск вскрыть ящик.

* * *

29 октября, поздно вечером

Ожидание едва не свело нас всех с ума. Мы устали целыми днями сидеть, читать, разговаривать и строить догадки. Вслух и про себя мы без конца задавали один и тот же вопрос: когда все это кончится?

Кончилось все это более чем неожиданно: вчера Артур получил телеграмму из агентства Ллойда, где сообщалось, что 28 октября, в час пополудни "Царица Екатерина" прибыла в Галац[38].

Галац – это же на сто пятьдесят миль севернее! Мы почти две недели томились в Варне, изводили себя предположениями и домыслами (вплоть до того, что парусник затонул), а Влад злорадно посмеивался!

Всех нас терзал один и тот же вопрос: почему "Царица Екатерина" не пришла в Варну? Но обмениваться телеграммами с Лондоном было уже некогда.

Из гипнотических сеансов с мадам Миной стало ясно, что Влад узнал о нашем пребывании в Варне и закрыл ей доступ к своему разуму. По словам Жужанны, теперь и он лишился возможности читать мысли мадам Мины. И вновь Аркадий это подтвердил. Отныне нам предстоит только догадываться о дальнейших действиях Влада. Зато теперь Мина с ее незаурядным умом сможет принимать живейшее участие в разработке дальнейших планов.

Пишу это в поезде по пути в Галац.

* * *

30 октября

Наконец-то мы ступили на борт "Царицы Екатерины"... Увы, мы опоздали на целых два дня! Ящик успели забрать, но нам удалось поговорить с капитаном – открытым, дружелюбно настроенным шотландцем. Он немало удивился, услышав про Варну. У Ллойда явно что-то напутали, поскольку "Царица Екатерина" совершала свой обычный рейс в Галац и, достигнув устья Дуная, поднялась вверх по течению. Капитан рассказал, что на всем пути из Лондона этот ящик вызывал странную неприязнь команды, состоявшей в основном из румын. Однажды они едва не выбросили его за борт.

Нам же поведение команды странным не показалось, однако мы дипломатично промолчали и спросили о том, кто получал груз. Капитан извлек расписку, где значилось имя некоего Иммануила Гильдесхайма, владельца местной посреднической конторы, которая находилась на Бургенштрассе, дом шестнадцать.

Меня удивило типично немецкое название улицы в румынском городе, но потом я вспомнил, что в этой стране живет немало немцев, и в некоторых крупных городах есть даже целые немецкие кварталы.

Хвала небесам, мы застали Гильдесхайма в его конторе. Поначалу он отнекивался, ссылаясь на "конфиденциальность" подобных сведений. Деньги сделали господина Гильдесхайма значительно разговорчивее, и он сообщил, что был всего-навсего промежуточным получателем ящика, который там же, на пристани, передал заботам Петра Скинского – коммерсанта, занимающегося транспортировкой грузов по рекам. Мы пошли к дому этого коммерсанта, но дверь оказалась заперта, и на стук никто к нам не вышел. Постояв, мы уже собрались уходить, когда из соседнего дома выскочили несколько человек. Они что-то кричали по-румынски и возбужденно размахивали руками. К счастью, с одним удалось объясниться по-немецки. Мы узнали, что пару часов назад Петра Скинского нашли в каком-то закоулке с перерезанным горлом.

Похоже, Влад и здесь посмеялся над нами. Из всех шестерых только мадам Мина не поддалась унынию, охватившему всех остальных. Взяв листок бумаги, она аккуратно записала, какими сведениями мы располагаем. Проанализировав их, она сделала простые, но совершенно точные выводы. Их было всего два.

Первый. Если Влад поручил дальнейшую заботу о своем драгоценном ящике конторе Скинского, значит, груз повезут только по воде, точнее, по рекам.

Второй. Груз постараются доставить как можно ближе к замку Дракулы. Кратчайший путь туда только один: вначале по реке Серет, впадающей в Дунай возле Галаца, а затем – по ее притоку Бистрице, которая протекает вблизи ущелья Борго[39].

План наших дальнейших действий был таков: Артур зафрахтует паровой катер, на котором они с Джонатаном пустятся вслед за вампиром. (Втайне от Харкера мы решили, что ему нельзя путешествовать вместе со мной, иначе Элизабет может вновь предпринять попытку разделаться со мной его руками. Артур рискует значительно меньше, к тому же его незримо будет охранять Аркадий.) Квинси и Джон верхом отправятся по берегу (мало ли, вдруг Влад решит изменить маршрут), а мы с мадам Миной поедем поездом до Верешти и оттуда на лошадях прямо в замок.

Поскольку Элизабет нужен ключ, она не увяжется за мной и Миной. Жужанна будет сопровождать нас, ибо она, как никто другой, знает логово Дракулы. Пока у Элизабет нет ключа и ей неизвестно содержание пятой строчки, она постарается держаться поближе к Владу, чтобы уничтожить его и добыть второй ключ.

Я не сомневаюсь, что мы расправимся с Дракулой. Но как нам одолеть Элизабет – врага коварного и очень опасного?

Арминий, будь поблизости!

Глава 18

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

5 ноября

Уже шесть дней мы скачем по румынской земле. Непрестанно валит снег. Холод пробирает до костей. И все время – стоит скосить глаза – я замечаю темно-синее мерцание. Зло движется за нами по пятам. Я успел возненавидеть это мерцание. И не я один. Квинси тоже не по себе. Вчера, когда мы устроили привал и сели у костра, он тихо спросил меня:

– Джон, ты ничего не чувствуешь?

Я кивнул и постарался как можно спокойнее ему ответить:

– Да, дружище, чувствую. Это Элизабет.

Он кивнул, и мы сразу сменили тему разговора. Профессор оказался прав: Элизабет не настолько сильна, чтобы путешествовать по реке и с легкостью проникнуть на судно, везущее ящик и Влада. Слава богу, она преследует нас, а не профессора. Я очень боялся за жизнь Ван Хельсинга. Если бы Элизабет удалось его убить, она быстро нашла бы способ проникнуть на борт судна и забрать ключ из-под жалких останков Дракулы. Возможно, она опасается, что мы опередим ее и завладеем ключом. Она явно боится силы наших талисманов. И не напрасно!

Меня разбудил Квинси. Совсем недавно рассвело. С серых небес опять сыплется снег. Мой друг молча указал на берег. От маленькой пристани поспешно отъехала большая цыганская повозка (у нее есть какое-то свое название, но мне его сейчас не вспомнить) в сопровождении нескольких всадников самого разбойничьего вида. Квинси пошел седлать наших лошадей. Едем вдогонку!

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

5 ноября, утром

В Верешти я купил великолепную коляску и пару лошадей. Там же мы запаслись провизией, которой хватит минимум дней на десять. Благодаря теплым пледам и меховым накидкам мы с мадам Миной практически не ощущали холода. Она хорошо правит лошадьми, и это позволило нам чередоваться и хорошенько высыпаться. Жужанна следует за нами на почтительном расстоянии, чтобы не пугать лошадей. Время нас подгоняло, а потому мы ехали днем и ночью, делая редкие вынужденные остановки (в основном, чтобы дать отдохнуть нашим безропотным лошадкам). Третьего ноября, на рассвете, мы добрались до ущелья Борго.

Я заметил некоторые изменения в поведении мадам Мины. Днем она теперь вялая и сонливая, а к вечеру оживляется. Кажется, она совсем забыла про свой дневник.

Вчера мы добрались до замка, но на ночлег расположились на некотором отдалении от его стен. Я счел совершенно излишним для мадам Мины пользоваться сомнительным гостеприимством этого жуткого места. И так чем ближе она к логову Влада, тем сильнее оно на нее действует. Пока она отдыхала, я начертил магический круг, запечатав его священной облаткой. Желая проверить надежность заклинаний, я попросил мадам Мину выйти за пределы круга. Как она ни старалась, но пересечь невидимую линию не смогла. Это меня успокаивает, ибо внутри круга она в безопасности.

Минувшей ночью к нам явились трое малолетних вампиров: два мальчика и девочка. Я сразу вспомнил дневник Харкера. Возможно, это дети, загубленные Жужанной и Элизабет. (Жужанна так и не показывается. Может, стыдится своих порождений. А может, вопреки стыду была вынуждена уступить чувству голода и отправилась на охоту.) Внутрь защитного круга им было не войти, но оранжевое пламя костра позволило нам хорошенько рассмотреть этих несчастных. Казалось, они сошли с рождественской открытки: у всех троих такие милые, улыбчивые, подчеркнуто невинные детские лица. Мне больно смотреть на них, потому что я сразу же вспоминаю своего малыша Яна. У мадам Мины их появление вызвало ужас и отвращение (слава Богу! Это меня очень радует).

Ночью я почти не спал, а рано утром, оставив мадам Мину под защитой магического круга, отправился в замок. (О местонахождении Жужанны могу только гадать, хотя мы договаривались, что она будет нашей разведчицей и предупредит о появлении Влада и Элизабет. Но я и так знаю: это случится сегодня. Холодный утренний воздух, сумрак утра, громада замка – я получаю незримые свидетельства на каждом шагу. Сегодня!)

Но вначале мне предстояло исполнить печальный долг... Более двадцати лет назад, с промежутком в несколько месяцев, я дважды побывал в логове Дракулы. В первый раз меня сюда привез Аркадий. Мы с ним предприняли отчаянную попытку спасти моего брата Стефана и маленького Яна (тогда я еще не знал, что Жужанна превратила его в вампира). Попытка провалилась. На моих глазах Влад убил Стефана, потом Аркадия, но еще больнее мне было видеть собственного сына, переродившегося в чудовище. Я и сам тогда едва унес ноги... Второй раз я явился в замок, чтобы освободить душу Яна. Только помощь Арминия позволила мне выбраться отсюда живым. Моя глупая самоуверенность чуть не погубила меня и надолго разлучила с дорогим учителем. Как он предрекал, так и случилось: война с Дракулой растянулась на годы.

Я шел по замку, и каждый камень, каждый коридор, каждое помещение, пахнущее гнилью и запустением, наполняли душу тягостными воспоминаниями.

Но война с вампирами требовала не горячего, исполненного страданиями сердца, а холодного рассудка. Арминий первым же делом научил заглушать чувства и думать только о том, что предстоит выполнить. К тому времени, когда я нашел логово малолетних вампиров, я был собран и хладнокровен. Все они мирно спали, двое – в одном гробу, прижавшись друг к другу. Пока в моих руках были кол и нож, я не испытывал никакой жалости. Но вот фосфоресцирующий блеск их бессмертных тел погас. Передо мной лежали обезглавленные трупы уже не вампиров, а несчастных детей. Только тогда я позволил себе оплакать их несостоявшиеся жизни.

Прочитав молитву по усопшим, я закрыл гробы и запечатал кусочками священной облатки. Я сделал все, что мог, освободив детские души от вечного проклятия. Усилием воли я прогнал скорбные мысли и вдруг вспомнил пятую строчку манускрипта: "Возвращайся в замок, что окружен густыми лесами".

Я вернулся в замок, но откуда начинать поиски второго ключа? Я внимательно осмотрел тронный зал с его жутким "театром смерти", затем прошел в "святая святых" Влада, где стоял его большой, впечатляюще украшенный гроб. Его я тоже запечатал... Я обходил комнату за комнатой и повсюду искал место, где мог бы быть спрятан второй ключ. Тщетно я спрашивал свою интуицию – она молчала. Потом вдруг промелькнула мысль: надо искать не в самом замке, а под ним, в подземелье, которое еще страшнее "театра смерти". Там, в сырых и холодных катакомбах, сотни... нет, тысячи жертв Дракулы томились в заключении, и туда же потом бросали их обезглавленные тела. Кости этих страдальцев до сих пор требовали отмщения... Нет, не мог я пойти туда один.

Было уже около трех часов пополудни, когда я покинул замок и начал спускаться с холма, возвращаясь к месту нашей стоянки.

– Брам, они едут! – раздался за спиной взволнованный голос Жужанны.

Ее появление было столь внезапным, что я невольно вздрогнул. Глаза Жужанны пылали – видно, она тоже предчувствовала скорую развязку.

– Они едут, и Элизабет следует за ними по пятам!

Я в волнении схватил ее за руки, только потом вспомнив, что близость распятия причиняет ей боль. Однако Жужанна только поморщилась, но промолчала.

– А Дракула тоже едет? – с тревогой спросил я.

– Цыгане везут его ящик в кибитке. Их сопровождают несколько вооруженных всадников.

– А наши?..

– Все четверо... уже неподалеку. Элизабет преследует Джона и Квинси.

Жужанна исчезла столь же внезапно, как и появилась. Я бросился вниз, где мадам Мина прыгала и возбужденно размахивала руками.

– Профессор! – закричала она, заметив меня. – Идите скорее сюда! Нужно торопиться! – Ее рука указывала на восток. – Скорее, профессор! Мой муж едет!

Меня же охватила тревога. Зная о ее психической связи с Владом, я пытался понять, о ком она говорит. О нем? Или о Джонатане? Но радость мадам Мины была такой искренней, а глаза сияли такой детской невинностью, что я немного успокоился. Конечно же, она чувствовала приближение Харкера. Я собрал кусочки священной облатки и освободил мадам Мину из плена.

Мы двинулись вниз по крутому восточному склону. Я захватил пледы и провизию. Чем ниже мы спускались, тем более угрюмым выглядел нависавший над нами замок Дракулы, упиравшийся, казалось, прямо в небо. Мне посчастливилось найти небольшую пещеру, где можно было укрыться от снега и ветра. Пол мы застелили мехом. Мадам Мина удобно устроилась внутри. Чтобы обезопасить ее, я начертил магический круг и запечатал вход в пещеру кусочками священной облатки.

У подножия холма змеилась дорога, ведущая к замку. Я достал полевой бинокль. Весьма некстати поднялся ветер, взметнувший только что выпавший снег. Я навел бинокль на дорогу... Две лошадки, впряженные в большую цыганскую кибитку, из последних сил взбирались на холм. Рядом рысили вооруженные всадники. Дорога обледенела, и кибитку без конца заносило в стороны. Я подумал, что еще немного, и она либо покалечит кого-то из всадников, либо просто перевернется.

Неожиданно в поле зрения попали темные фигуры еще двух всадников, приближавшихся с северной стороны. Я не удержался от радостного возгласа, узнав белый "стетсон" Квинси Морриса, густо облепленный снегом. Какое счастье, что они, а не Харкер первыми настигли кибитку. Я передал бинокль своей взволнованной спутнице.

– Взгляните, мадам Мина! Узнаете?

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ

5 ноября

Я оставила Брама и миссис Харкер на холме и понеслась туда, где на обледенелой дороге отчаянно вихляла цыганская кибитка, сопровождаемая свирепого вида цыганами на конях. Я знала, что должна задержать их, и сделать это как можно быстрее, чтобы опередить Элизабет. Я чувствовала ее приближение. Она ждала удобного момента, чтобы завладеть ключом. Невидимая, я полетела к дороге и зависла над парой лошадей, тянувших кибитку. Опустившись, я слегка коснулась пальцами лошадиных морд.

Испуганные животные зафыркали, заржали и встали на дыбы, отчего кибитка накренилась и едва не опрокинулась. Кучер грозно ругался, всадники пытались держать своих коней, которые тоже почуяли меня и впали в неистовство.

В это время с другой стороны послышался цокот копыт и громогласный крик:

– Стойте!

Я улыбнулась, узнав голос Квинси Морриса. Он и Джон Сьюард явились словно посланцы небес. Главное, чтобы они поскорее завладели ключом. Талисманы надежно защитят их от Элизабет. Тогда мы скроемся и решим, как воевать с нею дальше. Меня переполняла радость, ибо мы были близки, очень близки к нашей первой победе...

Но в этот же момент с противоположной стороны тоже донесся цокот копыт. Я увидела приближающихся Харкера и лорда Годалминга. Последний делал все, чтобы оказаться у кибитки раньше, чем его спутник. Нахмурив брови, он без конца пришпоривал своего коня, заставляя несчастное животное скакать все быстрее и быстрее. Однако Харкеру как будто помогал сам дьявол. Он летел, обуреваемый жаждой мести, сильно опережая Годалминга.

– Стойте!

Харкер выглядел настолько свирепо, что даже цыгане перепугались. Им было чего опасаться – четверо незнакомцев зажали их с обеих сторон. Свернуть влево или вправо мешали склон холма и пропасть. Сьюард, Годалминг и Моррис выразительно размахивали своими винчестерами. (Я заметила, что винтовка лорда направлена таким образом, что стоило ее чуть-чуть сместить, и под прицелом оказывался Харкер.)

На уступе холма стоял вооруженный Ван Хельсинг. Он молча целился в кучера. Цыгане не дрогнули и выхватили ножи. Их вожак тревожно поглядывал на красноватое солнце, неумолимо скрывавшееся за вершинами гор. Я повторила свой трюк и снова коснулась лошадиных морд. Животные послушно встали на дыбы.

Харкер не замедлил воспользоваться возникшей суматохой. Он мгновенно закинул винтовку за спину и выхватил из ножен свой страшный кривой нож кукри. Никогда бы не подумала, что этот стряпчий обладает такой нечеловеческой храбростью. Вооруженные цыгане, охранявшие ящик, пугали его не больше, чем оловянные солдатики. Харкер вклинился и растолкал их. С другой стороны к ящику спешил Моррис, держа наготове длинный охотничий нож. Джонатан оказался первым. С поистине вампирской силой он поднял ящик и сбросил его с кибитки на обледенелую землю.

Я думала, ящик треснет и развалится, но деревянные стенки оказались на удивление крепкими. Выпрыгнув из повозки, Харкер принялся отдирать крышку. Моррису тоже удалось прорваться к ящику (цыгане слегка поранили американцу руки и щеку). Орудуя своим охотничьим ножом, он расшатывал и поднимал крышку с другой стороны. Я заметила, что Ван Хельсинг и Годалминг держат ящик под прицелом своих винтовок на случай, если Джонатан попытается схватить ключ.

Вскоре крышка была сорвана. Внутри лежал Влад, слабый и беспомощный, с красными от ярости глазами. В это время солнце скрылось за горизонтом, и Влад зловеще улыбнулся. Наступало его время...

Триумф Дракулы был недолгим. Кривой нож Харкера перерезал Колосажателю горло. И тут же Моррис всадил свой нож вампиру прямо в сердце.

Перепуганные цыгане пустились наутек, бросив кибитку и лошадей. Я с горькой радостью наблюдала, как тело Влада превращается в горстку праха. Вот и все, что осталось от возомнившего себя бессмертным Колосажателя. Налетевший ветер взметнул белую пыль. Ящик опустел, и я увидела, что на дне лежит маленький золотой ключ.

Он находился ближе к Моррису, и тот нагнулся за долгожданным ключом. Сначала мне показалось, что Харкер в порыве чувств обнял товарища, радуясь победе... Блеснуло окровавленное лезвие кукри. Элизабет не собиралась так легко отказываться от добычи. Я знала: это она повелела Харкеру убрать соперника. Каким будет ее следующий шаг?

Раненый Моррис застонал и уткнулся лицом в дно ящика. Харкер равнодушно подсунул под него руку, намереваясь взять ключ. Я опасалась, что либо Джон, либо Годалминг выстрелят в Харкера. К счастью, обошлось без стрельбы. Добряк Сьюард, который скорее пострадает сам, чем причинит вред другому, подскочил к Харкеру и с силой ударил его прикладом винтовки по голове. Джонатан без чувств повалился на землю. Джон нагнулся за ключом, но я оказалась проворнее. Схватив блестящий ключик, я полетела к замку.

Небо сразу же потемнело. Нет, это не были внезапно сгустившиеся сумерки. Зловещая темно-синяя мгла говорила только об одном: Элизабет уже здесь. Я не решалась оглянуться. Мною двигало инстинктивное желание уберечь остальных. Пока Элизабет ищет ключ, она не причинит им вреда. Я стремилась увести ее подальше. Всем сердцем я желала поскорее найти второй ключ и спрятать оба от Элизабет. Но, к сожалению, я не знала, как осуществить это желание.

Сжимая ключ, я неслась вверх по склону. Вокруг все замерло. Оставшиеся внизу оказывали первую помощь Квинси. Я не слышала их голосов. Только один звук преследовал меня, и горное эхо повторяло его на разные лады.

Смех Элизабет.

Торжествующий смех...

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

5 ноября (продолжение)

Мы с мадам Миной, оцепенев от ужаса, следили за разыгравшейся трагедией. Сначала Харкер ранил Квинси, но тут же сам рухнул как подкошенный, получив от Джона серьезный удар прикладом по голове. Мадам Мина беззвучно плакала. Я осторожно забрал у нее бинокль и продолжил наблюдение.

Видя, как Джон и Артур лихорадочно роются в ящике, я понял, что ключ исчез. Неужели Элизабет, воспользовавшись суматохой, успела его похитить? А может, его взяли Жужанна или Аркадий? Или ключа вообще не было в ящике?

Прекратив поиски, Джон и Артур склонились над раненым Квинси. В это время снег вокруг них приобрел знакомый темно-синий оттенок. Это явилась Элизабет.

Она предстала во всем своем великолепии, сияя ярче полной луны, но бесконечно дерзостнее ночного светила. Элизабет было достаточно взмахнуть рукой, и Джон с Артуром, лишившись чувств, повалились на снег. Заметив бездыханного Харкера, она недовольно поморщилась. Пустой ящик заставил ее оскалить зубы. Она едва не взвыла от ярости, но потом, бросив взгляд в направлении замка, вдруг громко засмеялась.

– Жужанна! – нарочито веселым голосом крикнула она. – Моя глупая возлюбленная! Думаешь, я не знаю, кто взял ключ? Смертные пока еще могут защититься от меня своими дурацкими амулетами. Но у тебя, радость моя, нет ни одного шанса. Ключ не убережет тебя. Как видишь, он не спас Влада!

Видение растаяло. Джон и Артур, недоуменно моргая, поднимались на ноги. Мадам Мина продолжала горько рыдать. Я взял ее за руку и попытался хоть как-то утешить:

– Дорогая Мина, не надо так сокрушаться. Вашему мужу досталось гораздо меньше, чем бедняге Квинси. А мы с вами стали свидетелями того, о чем я мечтал долгие годы: Влад уничтожен окончательно и бесповоротно. От него не осталось даже праха. Теперь вы свободны от проклятия Дракулы. Скоро и ваш муж избавится от власти Элизабет. А пока оставайтесь в круге. Здесь вы в полной безопасности. Если появится Джонатан, ни в коем случае не пытайтесь выйти к нему.

Я отдал ей бинокль, а сам устремился в замок. О том, что я буду делать дальше, я не имел ни малейшего представления. У Жужанны есть первый ключ, но нет манускрипта. У Элизабет есть манускрипт, но нет ключа. У меня не было ни того ни другого. Глотая ртом воздух и чувствуя, как бешено колотится сердце, я бежал вверх по склону. Помешать, любым способом помешать Элизабет завладеть первым ключом и не дать ей найти второй!

Над замком висело темное облако. Оно было чернее самой глухой ночи и предвещало скорое появление Владыки Мрака. У меня по телу поползли мурашки. Я сразу вспомнил зловещий образ из своего сна, где тьма обступала меня со всех сторон и безжалостно пожирала.

Я задыхался, но продолжал бежать. Одновременно с этим я истово молился:

– Арминий, помоги! Помоги нам!

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ

5 ноября (продолжение)

Я влетела в замок, сжимая ключ. Куда теперь? У меня не было ни одной здравой мысли. Я сновала по комнатам и что-то искала, даже отдаленно не догадываясь, как должен выглядеть предмет моих поисков. Вначале я бросилась в тронный зал Влада, оттуда – в людскую, служившую пристанищем нам с Дуней, потом в комнаты, где я была так счастлива с Элизабет...

Ничего не найдя, я отправилась в семейный склеп, вспомнив Карфакс и "перекресток". Быть может, второй ключ скрыт там? В склепе не было ничего, кроме опрокинутых гробов и развороченной земли. Но я замерла на одном месте, теряя драгоценное время и не замечая, как вокруг разгорается странное сияние – темный свет... если такое вообще существует в природе.

Когда я спохватилась, было поздно. Передо мной стояла Элизабет, необыкновенно прекрасная и беспощадно жестокая. На ее губах играла презрительная усмешка, а глаза... Сколько холодной ненависти было в ее глазах. Как она сейчас хотела предать меня мучительной смерти! Элизабет напоминала удивительно редкую по красоте ядовитую змею, изогнувшуюся перед смертельным броском.

Она сдавила мне руку, да так сильно, что едва не хрустнула кость. Я закричала. Элизабет лишь ухмыльнулась.

– Время неумолимо, но со мной оно обошлось милосерднее, чем с тобой, – процедила она сквозь зубы. – Как быстро ты успела постареть, дорогая.

– Я нашла более достойные занятия, нежели погоня за красотой, – спокойно проговорила я и тут же взвыла от боли.

Элизабет вывернула мне руку и, отгибая палец за пальцем, забрала ключ.

Свою добычу она тут же спрятала у себя на груди и откуда-то из складок платья извлекла сияющий свиток пергамента. Элизабет торопливо развернула манускрипт, и на его удивительно гладкой поверхности вспыхнули золотые буквы шестой строки: "В тайном хранилище, среди костей, лежит женщина с золотым сердцем. Это второй ключ".

– Кости! Где они? – сердито спросила Элизабет и что есть силы дернула меня. – Где это "тайное хранилище"? Говори, радость моя! Ты знаешь логово Влада лучше, чем я.

Мне было тяжко и стыдно сознавать свою полную беспомощность. Элизабет впилась мне зубами в плечо, прокусив платье и кожу. Я вскрикнула и обратилась с молчаливой молитвой... к Богу?.. к Владыке Мрака? Мне было все равно, к кому. "Подвергни меня любой каре, которую я заслужила, обреки меня на вечные и самые страшные муки... только помоги мне ее остановить!"

– Хранилище! Где оно? – вновь закричала Элизабет и вдруг умолкла. Ее осенило: – Я догадываюсь... место, где полно костей. Однажды мы спускались туда, чтобы посмотреть на твоего дорогого Аркадия... Немедленно веди меня в подземелье!

– Хорошо, я провожу тебя. Но сначала ответь мне: кто воскресил брата? Ты?

Она насмешливо прищурилась.

– А, так вы встретились... Я лишь зря потратила силы на этого слюнтяя. Зачем ты мне соврала насчет его желания уничтожить Влада? Аркадий сбежал, как паршивый щенок.

– Теперь я понимаю. Тебе понадобился Аркадий, и из-за него ты погубила Дуню!

– Ты все еще вспоминаешь эту девку? Ладно, хватит глупостей.

Она грубо поволокла меня к выходу из склепа.

– Веди меня в подземелье и знай: ты дорого заплатишь за свое предательство. Сегодня вечером я сравняюсь в могуществе с Владыкой Мрака и тогда навечно засажу тебя в клетку. Ты, дорогая, станешь первой свидетельницей моего могущества и моей мести. Своим предательством ты ее заслужила!

Я понимала всю бессмысленность сопротивления. Мы пошли к замку, ибо в подземелье можно было попасть только из его центральной части. Войдя внутрь, Элизабет задержалась, словно ожидала кого-то. И в самом деле, через несколько секунд дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Ван Хельсинг.

– Здравствуйте, высокочтимый доктор, – с издевательской любезностью произнесла Элизабет. – Очень польщена вашим визитом. К сожалению, сейчас я не смогу оказать вам должного приема, поскольку занята с вашей дорогой тетушкой. Но не обижайтесь. Я вернусь к вам, куда бы и на чем бы вы ни убежали. Вам и вашим друзьям не скрыться от меня. Я разыщу вас в любом конце света, и тогда все вы сполна заплатите за причиненные мне неудобства.

Она небрежно махнула рукой, как высокомерные хозяева приказывают лакеям убираться прочь. Ван Хельсинг стал медленно оседать на пол.

"Брам! Забирай остальных, и бегите отсюда! Ты обязательно должен найти Арминия", – мысленно взывала я к нему.

Мы направились в подземелье – в отвратительные катакомбы, где пахло сыростью и гнилью и где бесчисленные кости напоминали о гнусной жестокости Влада.

– Женщина, – повторяла Элизабет, и ее голос дрожал от возбуждения. – Женщина с золотым сердцем. Где ее могила? Ты должна знать.

– Я не знаю. Влад рассказывал мне, что здесь хоронили преимущественно мужчин. Были и женщины, но совсем мало. Даже не представляю, где они могут лежать.

Последние мои слова потонули в реве урагана, неведомо откуда ворвавшегося в глухое подземелье. Клубы земли и песка больно обжигали кожу. Элизабет выпустила мою руку, и мы обе были вынуждены прикрыть лица. Когда ветер стих, я увидела, что стою на груде костей, настолько старых, что от малейшего моего движения они ломались и рассыпались в пыль. Едва ли кто-нибудь сумел бы сосчитать, сколько несчастных замучил Влад, чтобы получилась такая огромная гора костей. Это они, а не камень, были истинным фундаментом замка Дракулы.

Только один уголок ураган чудом пощадил: место, где стоял катафалк Аркадия. Его пустой гроб был опрокинут, Дунин – тоже. Снова больно сжав мою руку, Элизабет поволокла меня к катафалку.

– Ну вот и нашли, – усмехнулась она, разжимая пальцы.

Элизабет могла не волноваться: у меня уже не хватило бы сил выбраться отсюда. Я молча стояла и смотрела. Не переставая торжествующе усмехаться, Элизабет зажала в одной руке манускрипт, а другой легко, будто деревянный стул, отодвинула массивный каменный катафалк. Под ним обнаружилось углубление. Из-под нагромождения костей проглядывала металлическая поверхность старинного гроба. Наверное, он был сделан из серебра (железо давно бы проржавело и рассыпалось). Элизабет поморщилась и махнула рукой. Кости послушно зашевелились и сгрудились по краям, освободив надпись, сделанную на старорумынском языке: "Ана, любимая супруга Влада III".

* * *

К Элизабет вернулась ее торжествующая улыбка. Изогнувшись так, как не сумела бы ни одна смертная женщина, она подцепила крышку гроба и небрежным движением откинула ее.

Внутри лежал небольшой, почти рассыпавшийся скелет. Шейные позвонки истлели, и череп откатился в сторону. На нем сохранилась тонкая полуистлевшая прядь черных волос. Между скрещенных костей рук желтели клочки савана. А слева лежало... золотое сердце, оказавшееся искусно сделанным из благородного металла медальоном. Размерами оно было чуть больше обычного человеческого. В середине медальона темнела замочная скважина, над ней – четыре слова по-латыни: "Вечная сила, равная Божественной".

Элизабет схватила медальон, потом дрожащей рукой достала спрятанный на груди ключ. Он легко, с мелодичным щелком вошел в скважину и сам повернулся.

Элизабет медленно, с нарочитой торжественностью начала открывать медальон, и на лице ее застыла ослепительная зловещая улыбка.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

5 ноября (продолжение)

Владыка Мрака совсем рядом! С этой ужасающей мыслью я вбежал в замок и... натолкнулся на Жужанну. Графиня Батори крепко держала ее за руку и хищно ухмылялась. Увидев их, я совсем пал духом. Элизабет завладела первым ключом! Она пока еще не нашла второй и не разгадала загадку манускрипта, но это было лишь вопросом ближайшего времени. Как, как мне ее остановить?

Лицо Жужанны было спокойным и бесстрашным. Она молча наблюдала, как торжествующая графиня осыпала меня насмешками и угрозами, обещая непременно расправиться со мной и моими друзьями. Потом Элизабет, едва махнув рукой, сбила меня с ног и поволокла свою пленницу дальше. Я успел встретиться глазами с Жужанной и услышал ее молчаливый призыв: "Брам! Забирай остальных, и бегите отсюда! Ты обязательно должен найти Арминия".

Жужанна была обречена. В случае нашей победы ее ждала гибель. Не сомневаюсь, что то же самое ей уготовила и Элизабет, явно не простившая предательства. И вдруг – эти слова, полные искренней тревоги за нас... В то мгновение я простил Жужанне все.

Арминий, где ты? Да где же ты, черт тебя побери?

Я стоял, потрясая кулаками, и плакал от бессилия. Я просил, умолял, требовал, чтобы Арминий немедленно появился и помог нам. Мы оказались на волосок от гибели. Неужели он этого не видит?

Откуда-то снизу донесся приглушенный крик Жужанны. Он вывел меня из оцепенения. Я бросился на этот крик и вскоре очутился в какой-то пыльной, захламленной кладовой, в полу которой увидел люк, ведущий в подземелье. Все мои попытки открыть его окончились ничем. Я мог сколько угодно колотить по нему, стонать и скрежетать зубами. Замшелая деревянная дверь пока еще была накрепко закрыта. Но очень скоро из подземелья вернется Элизабет, и тогда все талисманы мира будут бессильны остановить ее.

Я сел на пол, обхватил голову руками и стал молиться. Я, скептик, никогда не считавший себя верующим, молился Богу.

Бог не ответил мне, но в мозгу зазвучал (наконец-то!) голос Арминия: "Абрахам, сын мой! Мы обречены. Есть только один способ остановить Элизабет – ты должен заключить свой собственный договор с Владыкой Мрака. Только такой ценой можно добиться победы".

– Нет! – закричал я и еще крепче стиснул голову.

Я едва сдерживался, чтобы не разразиться бранью.

– Нет, нет, нет! – словно обезумевший, повторял я.

Я опять воззвал к Богу, но Бог по-прежнему молчал. Мне ответил Арминий: "Бог тебе сейчас не поможет. Владыка Мрака – только он один в силах всех нас спасти".

Пол задрожал, как от землетрясения. Казалось, что в подземелье бушует ураган. Я попытался встать, но меня вновь бросило на колени. Мысленным взором я видел тьму. Как в том сне, тьма обволакивала, окутывала меня, заполняя все пространство и готовясь меня поглотить...

И вдруг стало тихо. Настолько тихо, что меня обуял ужас – я боялся услышать голос Элизабет.

– Владыка Мрака! – завопил я. – Слушай меня! Я, Абрахам Ван Хельсинг, готов заключить с тобой договор!

Едва я произнес эти слова, как тьма возникла уже не перед мысленным взором. Я увидел ее воочию. Она надвигалась отовсюду, она клубилась и окутывала меня. Тьма не имела цвета, она не была ни темно-синей, ни даже черной. Меня окружала вечная тьма.

И она была живой и разумной! Я встал, усилием воли подавил страх и остановил дрожь в руках. Потом отчеканил:

– Я готов заключить договор. Отдаю свою жизнь в обмен на гибель Элизабет.

Из глубин клубящейся тьмы раздался тихий, совсем детский голос:

– Владыке Мрака не нужна одна жизнь в обмен на другую. Ему нужно то, что вечно.

– Я готов отдать свою душу, лишь бы уничтожить Элизабет! – крикнул я.

– Я предлагаю только бессмертие, а с ним и проклятие вампиров. А что предложишь мне ты?

– Я не желаю становиться вампиром! Я не желаю питаться человеческой кровью! Неужели тебе мало моей души?

Тьма начала рассеиваться и отступать от меня. Изнутри послышался душераздирающий женский крик. Неужели я опоздал и Элизабет успела стать равной Владыке Мрака?

– Хорошо, пусть будет по-твоему! Я согласен стать вампиром, но только более могущественным, чем Элизабет, дай мне сил справиться с нею. И тогда ты получишь не только мою душу, но и все страдания этого мира!

И в тот же миг на меня снизошел безграничный покой. Я погружался во тьму, как в бездну океана. Страха я не испытывал. Когда тьма поглотила меня целиком, я прошептал:

– Если мне суждено стать твоим, яви мне свое лицо.

Где-то далеко впереди заблестела крошечная золотая точка. Свет начал разрастаться, становясь все ярче и ярче. Тьма отступала. Не в силах выдержать ослепительное сияние, я закрыл глаза...

Когда я открыл их снова, передо мной стоял мой любимый Арминий.

– Вот мы и встретились, Абрахам, – с улыбкой произнес он. – Когда-то я уже говорил тебе: есть разные вампиры, а я... их предводитель.

* * *

ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ

5 ноября (продолжение)

Элизабет глядела в раскрытый медальон, а я следила за ее лицом. Я ждала начала преображения... начала своего конца.

Предельное внимание... озадаченность... разочарованность.

– Там должно быть что-то еще! – пробормотала Элизабет.

Она вертела в руках золотое сердце, пытаясь отыскать не то еще одну замочную скважину, не то потайную пружину. Затем она перечитала манускрипт и замерла, словно ждала появления новых строк. Наконец в припадке неистового гнева Элизабет отшвырнула медальон вместе с ключом. Он провалился в груду костей почти возле самых моих ног. Я нагнулась и попыталась достать его, но не сумела. Ключа мне вообще было не видно, и, как я ни старалась, до медальона мне было никак не дотянуться. Он лежал внутренней стороной вниз, скрывая от меня свою тайну.

На нас опускалась тьма. Она была похожа на яростно клубящуюся грозовую тучу. И вдруг в какой-то момент эта туча превратилась в темную колонну, застывшую перед Элизабет. Мне показалось, что эта колонна – живая.

Со звериным рычанием Элизабет принялась рыться в костях в поисках медальона. Манускрипт выпал из ее рук и неслышно опустился на пол.

– Не смей! – закричала она, обращаясь к темной колонне. – Оба ключа – мои! Если ты попытаешься их отнять...

И вдруг она поняла всю нелепость и тщетность своих угроз. Ей оставалось только одно – бежать. Но на пути Элизабет встал Брам. Своим внутренним светом он затмевал ее сияние. Элизабет попыталась было проскользнуть мимо него, но не смогла. Она была заперта в пространстве между светом и тьмой.

Я повернулась к темной колонне... Она исчезла. На ее месте я увидела неописуемо прекрасное дитя (трудно сказать, мальчик это был или девочка). Его пухлые ручки протягивали мне манускрипт и медальон.

Я с трепетом взяла то и другое. Передо мной на золоте сияли знакомые слова: "Вечная сила, равная Божественной". Потом я открыла золотое сердце, вместе с ним распахнув и свое, и прочла еще четыре слова, начертанные внутри: "Вечная любовь. Вечная жертвенность".

Я заплакала, с предельной остротой ощущая страдания моих далеких предков, моих родителей, братьев, племянника, его жены и маленького сына. Я ощутила страдания всех своих жертв и их близких.

– Жужанна, – ласково обратился ко мне ребенок. – Ты понимаешь эти условия и принимаешь их?

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. Ребенок помог мне встать.

– Тогда поцелуй меня, – попросило дитя. – Всего один поцелуй.

Я было нагнулась, но ребенок вдруг сердито замотал головкой. И тут его детские ручки начали увеличиваться, черты лица – стремительно изменяться, а золотистые локоны в одну секунду стали седыми.

– Арминий, – только и смогла прошептать я.

– Видишь, тебе и наклоняться не пришлось, – с улыбкой молвил он.

Мы крепко обнялись.

Глава 19

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

7 ноября

Едем в парижском поезде. Мы с Артом целое утро обсуждали предстоящие похороны Квинси (гроб с его телом едет вместе с нами). Судя по всему, в Америке у него не было близких родственников, и потому Арт намерен похоронить нашего друга в своем родовом поместье. Он сказал, что даже знает где, и описал мне это место: там растет старый могучий дуб и вокруг очень красиво. Арт считает, что Квинси будет приятно лежать под этим дубом.

Мина тоже поднялась рано и пришла к нам в купе. Удивительно мужественная женщина! Я без обиняков рассказал ей, какую историю гибели Квинси мы придумали с Артуром: во время схватки его будто бы смертельно ранил один из цыган. Бедняга Харкер окончательно пришел в себя и безмерно рад, что его жена освободилась от вампирского проклятия. К счастью для него, то, что произошло на склоне холма возле замка Дракулы, начисто стерлось из его памяти. Он помнит лишь то, как мы остановили цыганскую повозку, и убежден, что удар по голове ему нанесли все те же цыгане.

Мина согласилась с нашим предложением.

– Пусть это будет нашей общей тайной, – попросила она. – И версия события тоже должна быть общей, чтобы Джонатан никогда ничего не заподозрил.

Она права. Я пообещал, что безотлагательно напишу профессору и сообщу ему о нашем решении. Сдерживая подступившие слезы, Мина добавила:

– Джонатану было бы невыносимо узнать, что он убил вашего замечательного друга. Я знаю характер мужа: он сразу же отправился бы в полицию. А вот этого уже не вынесла бы я. Тем более я знаю, что Квинси его простил и просил ни в коем случае не говорить Джонатану правды.

И в этом Мина тоже права. Умирая, Квинси действительно просил нас: если мы уцелеем, не доводить дело до полицейского разбирательства. Он понимал, что рукою Харкера удар нанесла Элизабет. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу улыбающееся лицо Квинси. Он лукаво подмигивает мне, словно напоминая о данном обещании.

Профессор вернулся в Амстердам. (Странно, я привык считать этого человека своим отцом, а теперь, зная, что он – мой отец, никак не могу привыкнуть называть его так. Пусть пока он останется для меня "профессором", в это слово я вкладываю всю свою сыновнюю любовь.) Если бы не смерть Квинси, я отправился бы вместе с ним. После похорон я сразу же поеду туда. Чувствую, что попаду на другие похороны.

Странно видеть профессора столь сильно изменившимся.

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

7 ноября

Заслышав мои шаги, фрау Келер сбежала по лестнице вниз и не удержалась от слез.

– Слава богу, доктор! Наконец-то вы здесь. Госпожа Мария умирает... она уже отходит. Я без конца посылала телеграммы в Парфлит – и никакого ответа!

Я обнял добрую немку и поцеловал в лоб, объяснив, что обстоятельства вынудили меня оказаться совсем в другом месте, далеко от Парфлита.

– Фрау Келер, позвольте вам представить Жужанну, невестку мамы, а также ее брата.

– Да, – рассеянно ответила сиделка. – А эту госпожу я, кажется, уже однажды видела.

Я выразительно посмотрел на Жужанну, но та была настолько подавлена услышанным, что не обратила внимания ни на слова фрау Келер, ни на мой взгляд. Я шепнул сиделке, что мы хотим попрощаться с мамой, после чего повел Аркадия и Жужанну наверх.

Я привык видеть людей на самом пороге смерти и научился воспринимать это зрелище спокойно. Но я не мог оставаться отстраненным профессионалом, глядя на то, как умирает собственная мать, которую я горячо любил и помнил совсем другой – красивой, сильной и мужественной. Мама лежала в позе зародыша и состоянием своим напоминала неродившегося младенца. Она даже не почувствовала нашего присутствия. Ее глаза были закрыты, а лицо сморщилось от боли.

Аркадий подбежал к постели, опустился на колени, осторожно взял мамину руку и прижал ее к губам. Мы с Жужанной вытирали слезы, готовясь сделать то, что в наших силах. Жужанна меня опередила. Я понял ее без слов: причинив маме столько душевной боли, она имела безусловное право освободить Мери хотя бы от телесных мучений.

Наклонившись, Жужанна осторожно повернула мамино искаженное болью лицо к своему и приникла к ее бескровным губам. Я видел, как вздрогнула Жужанна – прикосновение отозвалось болью во всем ее теле.

Жужанна насыщалась. Она с любовью выпивала мамину боль. Морщины на мамином лбу начали постепенно разглаживаться. Когда исчезла последняя, я потеснил Жужанну и наклонился, чтобы поцеловать маму.

Вечная любовь, вечная жертвенность. Только через них Элизабет могла бы достичь желанного всемогущества. Истину невозможно скрыть, однако страх и ненависть прячут ее от глаз и сердец. Возможно, кто-то упрекнет Арминия в беспринципности, раз он предлагает бессмертие всем, даже самым злым и порочным. Но как еще можно устранить эти страшные язвы? Чтобы понять, сколь безгранична сила любви и жертвенности, многим нужно пройти долгий путь, насчитывающий века поисков, размышлений, скуки. Только пресытившись ложным, можно понять силу истинного.

Владыка Мрака одновременно является и Владыкой Света.

Влад не желал меняться, он упустил свой шанс и вполне заслужил такой конец. Что касается Элизабет... мы подарили ей время и уединение. Мы заперли ее в катакомбах, оставив размышлять над посланием, скрытым внутри золотого сердца. Вход в ее новое жилище мы окружили завесой невидимости, поэтому даже если кто-то и проникнет в катакомбы, он не увидит пленницу и не услышит ее криков.

Я поцеловал маму и, подобно Жужанне, содрогнулся от боли. Жужанна насытилась телесными муками и теперь молча страдала. Моей "пищей" были душевные терзания, которые гораздо тяжелее и мучительнее.

Я с радостью вбирал в себя эту боль, даруя облегчение маме. "Есть разные вампиры", – всплыли в памяти недавние слова Арминия. А затем мне вспомнилась одна из наших первых бесед, когда я стал его учеником. Арминий говорил, что и сам является вампиром, только психического склада. "Поначалу это доставляло мне удовольствие. Чужие души, словно драгоценные камни, разворачивались передо мной всеми своими гранями. Мне открывались сокровища знаний, собранные в чужой памяти. Но со временем похищенная красота перестала меня радовать, более того, в моей душе зашевелилось непонятное беспокойство. Похищенные сокровища все сильнее тревожили совесть. И наконец мне стало невмоготу жить с беспрестанным сознанием вины".

И тогда я спросил его, что же он сделал, осознав все это. "Я покаялся. И возместил нанесенный ущерб".

То же самое сделали и мы с Жужанной, добровольно взяв на себя страдания других и сделав их своей пищей (теперь Жужанна вместо чужой крови будет высасывать чужую боль). Людская боль нам нужна, чтобы жить, а если мы захотим прекратить свое жертвенное существование, то просто умрем от голода.

Я буду жить вечно. Мне понадобится немало времени, чтобы освободить от страданий всех своих предков. Их души упокоятся с миром, а моя жизнь будет продолжаться, поскольку людские страдания, увы, неиссякаемы.

Когда я забрал последние капли маминой душевной боли, она открыла поблекшие голубые глаза и с улыбкой прошептала:

– Брам.

Мама меня узнала! Увидев стоящего рядом Аркадия, она так обрадовалась, что мое сердце было готово разорваться от счастья и жалости. Взяв его холодную руку, мама поднесла ее к губам и вздохнула:

– Неужели я уже в раю? Или Бог услышал мои молитвы?

Я взглянул на Жужанну, и мы вышли в коридор, тихо закрыв за собою дверь. Там мы молча стояли, пока не появился Аркадий. По его щекам катились слезы, но губы улыбались.

– Свершилось. Она умерла с миром, у меня на руках.

Мамины губы еще хранили легкую улыбку. Смерть ее была светлой и спокойной. Мы с Жужанной поцеловали ее в гладкий, без единой морщинки лоб.

Когда мы выходили из маминой спальни, отец взял меня за руку и просто сказал:

– Я готов.

У меня сжалось сердце. Он покорялся судьбе, испытывая печаль и радость одновременно. То же происходило и в моей душе. Чистое, благостное горе, где боль соседствует с тихой радостью... Взявшись за руки, мы прошли в мой кабинет. Отец улегся на хирургический стол и обнажил шею.

Но прежде чем исполнить скорбный ритуал, я прильнул к отцовским губам и забрал себе все страдания его смертной жизни и еще более многочисленные страдания, которые он претерпел, будучи вампиром. Наконец он облегченно улыбнулся мне, и я дал ему упокоение.

Да будет благословенна моя семья и ваши семьи, и да дарует Бог всем нам мир и покой. Аминь.

Примечания

1

У Стокера имя этого графа писалось Wampyr, видимо, чтобы подчеркнуть разницу с англоязычным написанием слова "вампир" (vampire). – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Матьяш Хуньяди (1443 – 1490) – венгерский король. Вел борьбу с Османской империей.

(обратно)

3

Элизабет Батори – племянница Штефана Батори (1477-1534), трансильванского воеводы и отца известного польского короля Стефана Батория. Элизабет считали ведьмой и оборотнем. В 1610 году Элизабет Батори была заключена в тюрьму, где и умерла четыре года спустя. Сам Штефан Родился через год после смерти Влада III, что исключает оказание им помощи опальному валашскому правителю.

(обратно)

4

Растение семейства крестоцветных. Другие его названия – алиссум и каменник.

(обратно)

5

Вероятно, речь идет об ариземе белоснежнейшей – самой распространенной из обширного семейства этих растений (окультуренный вариант известен как каллы), любящей сырые места.

(обратно)

6

Этот миф в большей степени относится к Афродите, которую римляне включили в свой пантеон и переименовали в Венеру.

(обратно)

7

В греческой мифологии все наоборот: там именно Психея спасает Амура (он же Эрот или Эрос), брошенного богами в подземный мир.

(обратно)

8

Имеется в виду известный библейский сюжет о гонителе христиан Савле, пережившем колоссальное душевное потрясение от открывшейся ему истины (см. Деяния апостолов, глава 9).

(обратно)

9

Городок на берегу Темзы (графство Эссекс), в прошлом – восточное лондонское предместье, нынче практически входит в пределы Большого Лондона.

(обратно)

10

Дьявол – 15-й аркан Таро, символизирует рок, судьбу. Папесса (Жрица Серебряной Звезды) – 2-й аркан Таро, символизирует знание.

(обратно)

11

Александр Поуп (1688-1744) – великий английский поэт, сатирик, философ. Многие меткие и остроумные строчки его произведений давно превратились в английском языке в афоризмы и пословицы.

(обратно)

12

Легендарная английская аристократка XI века, пообещавшая своему мужу проехать обнаженной по улицам Ковентри, если он, в свою очередь, отменит непомерно высокие подати, взимаемые с горожан. За одну ночь у нее отросли настолько длинные волосы, что полностью скрыли ее наготу.

(обратно)

13

Тут, видимо, сказывается атеистическое воспитание Жужанны. Ни в одном из Евангелий три Марии не требуют объяснений, а лишь плачут и сокрушаются о том, что "унесли Господа нашего".

(обратно)

14

"Золотая Заря" (Golden Dawn) – оккультно-мистический орден масонской направленности, созданный в Англии в 1888 г. и просуществовавший почти тридцать лет.

(обратно)

15

"Больший ключ Соломона" (или просто "Ключ Соломона") трактат по магии и искусству вызывания демонов. Согласно легендам, книга была написана самим дьяволом и подарена израильскому царю Соломону, правившему в X в. до н. э.

(обратно)

16

"Гетия" (или "Искусство магии") – первая часть другого трактата, приписываемая Соломону либо также преподнесенная ему дьяволом.

(обратно)

17

"Сефер Йецира" (Книга Творения) – одна из трех книг, входящих в состав еврейской Каббалы. Небольшая по объему, считается ключом к каббалистической мудрости.

(обратно)

18

Джон Ди (1527-1608) – английский алхимик, астролог, математик и тайный агент английской королевы Елизаветы I. Считался колдуном и чернокнижником, за что был даже подвергнут тюремному заключению.

(обратно)

19

Деизм (от лат. deus – бог), религиозно-философская доктрина, которая признает Бога как Мировой Разум, сконструировавший целесообразную "машину" природы и давший ей законы и движение, но отвергает дальнейшее его вмешательство в самодвижение природы (т. е. "промысел Божий", чудеса и т. п.).

(обратно)

20

Дворец, замок (фр.).

(обратно)

21

Эксетер – город на юго-западе Англии, в графстве Девон. Один из первых английских городов; основан римлянами в 80 г. н. э. В настоящее время население Эксетера чуть больше 100 тыс. человек.

(обратно)

22

Блюдо из высококачественной говяжьей вырезки, запеченной в слоеном тесте. Подается с изысканным соусом, в состав которого входят трюфели, шампиньоны, различные пряности и приправы, взбитые белки и желтки, а также мадера.

(обратно)

23

Уитби – городок в центральной Англии (графство Северный Йоркшир), на берегу Северного моря, в устье реки Эск. Популярное место отдыха и туризма.

(обратно)

24

Так называли уроженцев Ист-Энда – рабочей части Лондона, языком и манерами разительно отличавшихся от обитателей благополучного и богатого Вест-Энда.

(обратно)

25

Настоящее имя Элизабет Терри (1848-1928) – известная английская драматическая актриса.

(обратно)

26

Графство, находящееся примерно в 200 км к северо-западу от Лондона и граничащее с Уэльсом.

(обратно)

27

Абрамелин (Авраам) (1362-1460) – автор свода магических трактатов, оказавших большое влияние на последующие поколения чародеев. Утверждал, что основа его магии содержится в Каббале.

(обратно)

28

Шестиконечная звезда (ее также называют Соломоновым щитом, а с недавнего времени – звездой Давида). В магии используется как талисман, позволяющий управлять демонами и духами.

(обратно)

29

Вампирами называют кровососущих летучих мышей. Они питаются свежей кровью крупных млекопитающих, на которых нападают ночью. К счастью, размеры крылатых вампиров невелики: длина их тела не превышает 10 см.

(обратно)

30

В те времена одежда (в том числе и мужские рубашки) обычно покупалась надолго. Поскольку самыми изнашиваемыми местами рубашки являются воротник и манжеты, они пристегивались отдельно, что позволяло менять их по мере необходимости.

(обратно)

31

Аппарат для механической записи и воспроизведения звука. Был изобретен Т. А. Эдисоном в 1877 г. и применялся вплоть до 30-х гг. прошлого века.

(обратно)

32

На самом деле такого слова нет ни в румынском, ни в других языках. Его придумала миссис Эмили Джерард – автор вышедшей в 1885 г. книжки "Трансильванские суеверия".

(обратно)

33

Легендарный английский подмастерье, якобы первым начавший разрушать станки и машины, поскольку боялся, что механизация труда оставит его и таких, как он, без средств к существованию. Движение луддитов (конец XVIII – начало XIX в.) нанесло ощутимый ущерб британской экономике.

(обратно)

34

Love-seat (англ.) – кресло, рассчитанное на двоих человек.

(обратно)

35

Английская страховая компания, основанная еще в конце XVII в. С середины XIX в. ежегодно издает списки судов морского торгового флота всех стран с указанием порта приписки.

(обратно)

36

Болгарский портовый город на Черном море.

(обратно)

37

Один из самых быстрых и комфортабельных поездов того времени, курсировавший между Парижем и Константинополем (Стамбулом). Поезд с таким названием существует и сейчас, но маршрут его значительно короче: от Парижа до Вены.

(обратно)

38

Румынский город на Дунае, крупный речной порт и транспортный узел.

(обратно)

39

Серет – левый приток Дуная. Бистрица – правый приток Серета.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

От автора

Предисловие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте