«В ночь полной луны»

ДМИТРИЙ СУСЛИН И СЕРГЕЙ ОРЛОВ В НОЧЬ ПОЛНОЙ ЛУНЫ

Кто скачет,

Кто мчится

Под хладною мглой?

I

Было это, дай бог памяти, в начале второй четверти нашего века, когда лошадь была в таком же почете, как совсем недавно председатель колхоза. Герой наш, звали его Силантий, только что приехал в эти места на заработки. Был он еще моложав, собою хорош, телом крепок и считался первым кавалером на всех свадьбах и праздниках, будь то церковные или советские. А работал он так, что любой бригадир рад был заполучить Силантия в свою бригаду, хотя бы на сезон. Вот и в тот раз бригадир Ефим Кузьмич уломал Силантия наняться в его артель возчиком на перевозку леса от места рубки до пристани. Путь был недалек, верст двадцать пять или около того. И Силантий, соблазнившись высоким заработком, дал свое согласие…

Когда наступил полдень, Кузьмич велел собираться. Бригада, однако, встретила его слова без энтузиазма. Возчики, наевшиеся накануне селедки с луком и мучимые жаждой, решали проблему её утоления. Проблема решилась неожиданно быстро — Ефим Кузьмич, не зная настроения мужиков, выдал им аванс. Очень скоро прибрежный поселок наполнился перегаром, 'песнями, махорочным дымом и запахом потных тел, разгоряченных в пляске.

Особенно веселился Сёмка, по прозвищу Иуда, до войны работавший звонарем в Альгешевской церкви и потерявший это место, будучи заподозренным в постыдной связи с попадьей. Отец Пахом предал его анафеме, попутно вышибив ему правый глаз (отчего и не взяли кривого Сёмку в армию), и окрестил Сёмку той позорной кличкой, которую я уже назвал. Сёмка же, однако, не унывал и даже без одного глаза был грозой всех окрестных девок, вдов, солдаток, да и замужних женщин он тоже не оставлял без своего внимания. Даже грозный начальник лесоповальной конторы Лаврентий Андреевич Косолапов и тот тревожно кряхтел, завидев Сёмку у ворот своего дома.

Именно к Сёмке и попал Силантий напарником, так как тот был единственным, кто работал без пары. Сёмка начал свое знакомство с того, что затеял спор на предмет выпивки и клялся своим единственным глазом, что перепьет Силантия зараз. Но Силантий предложил отложить этот спор, так как не хотел начинать первый день с пьянства, что сильно разочаровало Сёмку в своем новом напарнике.

Веселье продолжалось до вечера, и бригадир матюгался, пытаясь собрать всех работников вместе. Наконец все одиннадцать подвод готовы были отправиться в дорогу. И, хотя солнце скрылось за деревьями, решили ехать.

Лениво лаяли собаки, а женщины криками, а то и шлепками загоняли ребятишек по домам, когда первая телега, скрипя колесами, выехала на дорогу, ведущую к лесоповалу…

Прекрасные места у нас в Поволжье! Путешественник, посетивший эти края, не может не оценить всю прелесть и первозданность дремучих лесов, раскинувшихся по обе стороны великой и могучей реки, Если на правом берегу царствуют мощные кроны дубов, покрывающие землю бесконечным зеленым одеялом, то на левом её берегу гордой царицей возвышается сосна-красавица, взметнувшая мачты своих подданных в небесную высь. А слуг у нее такое великое множество, что кажется, будто зеленый океан раскинулся до горизонта. И Волга, приютившая у своих берегов бесчисленное количество разных народов, от века к веку не устает снабжать бездонными богатствами своих квартирантов. Люди, птицы, звери находят здесь всё необходимое для полноценной жизни. Не бывает пустой сумка охотника, и вздуваются мускулы рыбака, тянущего сеть, что трещит от обилия в ней пойманной рыбы, которая серебрится и сверкает на солнце, словно тысяча острых мечей невиданного войска. Если все слуги Большого Осетра и его супруги, Хитрой Стерлядки, поднимутся к поверхности вод, то можно будет перейти с одного берега на другой, даже не замочив ног. А если все птицы соберутся в единую стаю, то ковер из них закроет от нас небесное светило и наступит непроглядная тьма, и все охотники мира не в состоянии будут пробить в ней брешь.

Благословен этот край, освещенный жарким полуденным солнцем, и голубое небо со стадами белых нежно-рунных облаков отражается в зеркальной неприкосновенности озер, которые подобны серебряным монетам, потерянным подгулявшим великаном. И просторные пойменные луга скрывают всадника вместе с конем высокими сочными травами, в которых тучные стада животных, уставших от бесконечной еды, разбредаются пестрыми лоскутками. Бескрайние поля с волнами тяжелых золотых колосьев перемежаются густыми зарослями хмеля, издали кажущимися волшебными зелеными дворцами, И радуется душа человека, взглянувшего на этот дивный край с высоких прибрежных утесов, белой птицей хочет взмыть она к небесам, но вериги немощного тела крепкими путами удерживают её при хозяине до наступления назначенного судьбой срока. И только по ночам, когда человек крепко спит после тяжелого трудового дня, удается ей на время улететь в прекрасную страну снов, которую старики по праву считают предвестницей Рая. Всю ночь порхает она, словно ночной мотылек, не признавая пределов самой буйной фантазии, удивляя нас своими причудами и красками. Нагулявшись вволю, возвращается она к человеку с его реальным и несовершенным миром.

Но легкомысленно было бы думать, что только душа человеческая посещает прохладные объятия ночи. Лишь опустится солнце в свою мягкую колыбель и призывно пропоет последний петух, загоняя своих кур на пыльный насест, а на небесном престоле воцарится месяц, окруженный таинственными и далекими звездами, как бестелесные тени начинают расти до гигантских размеров, превращаясь постепенно в одну сплошную пелену. И если неожиданно какая-нибудь нужда выгонит человека из его жилища, то, может быть, ничего страшного не случится, но горе тому, кто решится сделать это в ночь полной луны, когда князь тьмы и нечисти собирает своих подданных и силы добра уступают первенство силам зла. Человек становится подобным опавшему листу, гонимому безжалостными ноябрьскими ветрами. Он забывает, что еще несколько часов назад называл себя царем природы, и эти тщеславные чувства сменяются низким первобытным страхом, который заполняет всё его существо. Хорошо, если темные силы поиграют с ним, как с игрушкой, и бросят к утру, убелив ранней сединой и наградив его чувством, что за одну ночь прожит не один десяток лет. Но если несчастный попадет в полный круговорот дьявольских чар, душа его не выдерживает такого тяжкого испытания и расстается с телом, оставляя его на растерзание и съедение слугам дьявола, для которых свежепролитая человеческая кровь становится наградой и верхом их мерзких устремлений.

Однако мы забыли про обоз, и давно пора вернуться к герою нашего повествования. Было восемь часов осеннего вечера, и, хотя сентябрь подходил к концу, еще стояло бабье лето, и ночь ожидалась теплая и спокойная, о чем свидетельствовали первые звезды, редко разбросанные по фиолетовому, с багряной полосой на западе небу.

Подводы, растянувшиеся на довольно большое расстояние друг от друга, мирно и неторопливо двигались по песчаной, засыпанной сосновыми шишками и иголками дороге. Лошади, понукаемые хриплыми криками трезвеющих возчиков, совершенно не обращали на последних никакого внимания, и шли тем неторопливым и спокойным шагом, который присущ всем российским битюгам.

Первой парой правил сам Ефим Кузьмич, сгорбившись от усталости и с озабоченным выражением лица, на котором были написаны все тревоги и трудности дня, В левой руке у него свободно лежали вожжи, коими он изредка напоминал лошадям об их обязанностях. А правая рука была занята более важным занятием — её мозолистая пятерня сжимала крупную, величиной с молодой огурец, самокрутку. Время от времени Кузьмич глубоко, с крестьянским наслаждением затягивался густым сизым, выедающим глаза дымом, облако которого окутывало затем дремавшего сзади Петровича, самого старого члена бригады. Петрович кашлял и отворачивался, по-детски натягивал фуфайку на голову и нещадно скреб пальцами щетинистый подбородок. Телеги и лошади, тащившиеся следом, ничем не отличались от той, которой правил Кузьмич. Возчики кое-где дремали, а кое-где и спали вповалку по двое. Усталость прошедшего дня, количество выпитого спиртного и спетых песен брали свое, и вскоре этот своеобразный караван почти весь погрузился в глубокий сон. Во сне кто-то матерился и стонал, телеги нервно скрипели, и казалось, что по лесу, нарушая тишину и покой его обитателей, идет какое-то невиданное животное.

И только в последнем экипаже никто не спал. Сёмка, страдая похмельем, держал трясущимися руками вожжи. Он надоедал Силантию бесконечными рассказами о былых похождениях и победах над женским полом, сверкая от возбуждения единственным глазом, вылупленным настолько, что белок, казалось, светился в темноте.

Постепенно дорога становилась шире, деревья расступались, и обоз выехал на освещенное луной открытое место, в центре которого лежало небольшое озерцо, оживляемое редкими криками лягушек. Кузьмич решил напоить лошадей. На это ушло часа полтора. Время приближалось к полуночи, когда наконец снова тронулись в путь. Возчики, проснувшись, тихо беседовали между собой, разгоняя темноту огоньками цигарок. Вскоре перед ними встала новая стена дубового леса. Кузьмич стеганул лошадей и направил их на едва заметную среди ветвей дорогу. Неожиданно для него лошади заупрямились. Бригадир выругался и огрел животных покрепче. Но это не дало нужного результата, лошади упирались, пытались подать назад и наконец тревожно заржали.

— Что за черт! — удивился Петрович.

Задние подводы стали напирать и вскоре смешались в кучу. Послышались возмущенные голоса. Растерянный Ефим Кузьмич еще пытался заставить лошадей слушаться, но безуспешно. Из глубины леса раздался тревожный крик филина. Одинокое облачко закрыло луну, как ребенок закрывает лампу своей маленькой прозрачной ладошкой, и стало так темно, что одноглазый Сёмка, воспользовавшись ситуацией, не преминул стащить из холщового мешка запасливого Петровича початую бутылку первача. Петрович ничего не заметил, поскольку в это время убеждал Кузьмича и остальных ехать в обход, другой дорогой, что вела краем леса.

— Скотина, она понятие имеет, — веско заявил Петрович. — Коль куда идти не хочет, так тому и быть. Она али ямку чует каку, али зверя дикого.

Остальные возчики, хотя и посмеивались над осторожным Петровичем, однако спорить не стали, так как сами не хотели ехать в такую темень через незнакомый лес. Бригадир для виду поломался, но быстро согласился с народом и повел подводу другим путем. Порядок шествия восстановился, и телеги снова заскрипели в темноте. Однако последняя подвода, достигнув лесной дороги, забракованной Петровичем, остановилась, и Сёмка, правивший лошадьми, обернулся:

— Слышь, приятель, что у меня есть, — сказал он Силантию, торжественно доставая украденную добычу. — Почто мы за ними будем лишние километры мотать? Давай напрямую рванем и на месте вперед всех будем.

— Как же так? — удивился Силантий. — Зачем?

— Как зачем? — в свою очередь удивился Сёмка. — Тут всего три версты будет, а там все семь наберется.

— Что ж ты раньше молчал?

— Разве этих олухов убедишь? — засокрушался, хитро мигая одним глазом, Сёмка.

Силантий, не захотев быть олухом, согласился с Иудой и, будучи от природы немного ленивым, даже рад был сократить путь. Схватив за уздцы упиравшихся лошадей, он силой завел их в лес.

— Наверное, змеюку чуют, — философски заметил Сёмка и, хлопнув пробкой, моментально избавил бутылку от её содержимого. Решив тем самым для себя все проблемы, он откинулся на охапку соломы и захрапел.

Силантий залез на телегу и, увидев спящего товарища, со злостью подумал: «Сволота, хоть бы глоток оставил» И стал смотреть на заросшую сорной травой, едва заметную в темноте дорогу. Кони послушно бежали вперед, и ветки деревьев хлестали их дрожащие бока, заставляя бежать еще быстрее. В холодной мгле ветви казались длинными, извивающимися руками неведомых существ, способными схватить или дотронуться до лица своими ледяными пальцами. Они шуршали в темноте, словно крылья отвратительных птиц. Силантий никогда не был пугливым, но когда с пронзительным писком, переходящим в крик, мимо пронеслась летучая мышь, задев его по лицу, тут даже этому смелому парню стало не по себе, и он хлестнул лошадей, которые и без того бежали довольно быстро. Сзади беззаботно храпел Сёмка-Иуда. Где-то среди заскрипевших деревьев родился ветер и объявил о своем появлении шуршанием крон. На Силантия пахнуло холодом. По разумению Силантия, дорога уже должна была закончиться. «Давно пора выехать», — думал он. Но лесу, казалось, не будет конца.

Жутко запищала в смертельных судорогах мышь, уносимая когтями совы к верхушкам деревьев, над которыми всплыла луна необычного, недоброго цвета. Под ноги лошади бросился серебристый в лучах луны заяц и, затоптанный подковами коней, остался позади, и заплакал тоненько, как дитя, разрывая тишину леса. Силантий, услышав эти звуки, уже стоя хлестнул лошадей, Внезапно они остановились так резко, что правивший ими упал на колени. Животные захрапели, оскалив морды, на которых выступила пена, и мелко задрожали. На Силантия опустилась прозрачным колпаком гнетущая тишина. Даже не было слышно храпа Иуды-Сёмки. Не вставая с колен, редко посещавший церковь Силантий начал торопливо креститься, пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Но память как отшибло. Над головой загудел сырой и тяжелый ветер, и с затрещавших дубов камнями посыпались желуди, дополняя вой ветра глухими ударами о землю, которые звенели в ушах и, как барабанный бой, отдавались в сердце, бившееся в судорогах где-то внизу. Среди града падающих желудей Силантий начал различать какие-то новые звуки. Наконец он узнал в них топот скачущей галопом лошади и с криком полоснул по дрожащим спинам своих лошадок. Те, наконец, поняли, что спасение в бегстве, и понесли подводу. Силантий слегка успокоился, леденящий душу страх схлынул и уступил место какому-то лихорадочному состоянию, в котором нужно что-то делать — то ли бежать, то ли подхлестывать лошадей, но только не стоять!

Топот затих, но вскоре вновь появился и с каждой минутой стал приближаться. Кровь стучала в висках тяжелым молотом. Ужасный грохот копыт ближе, ближе… И мнится Силантию лязг лошадиных зубов, и ледяное дыхание в самую шею…

Боясь оглянуться, Силантий пытался уйти от этой странной погони, но дорога словно издевалась над ним, не собираясь кончаться. Лошади уже устали и начали замедлять бег; телега, на которой, словно мешок с яблоками, переваливался чудом не выпавший и так и не проснувшийся Сёмка, готова была развалиться, когда лес неожиданно кончился, и Силантий, выехав на открытое место, уперся в последнюю подводу неторопливо бредущего обоза. Вытерев рукавом холодный пот, он медленно стал приходить в себя, ослабил поводья, давая лошадям отдых после бешеной скачки. Успокоившись немного, Силантий начал размышлять про себя о том, что с ним произошло. Бывшие страхи уже казались не такими грозными. Луна хитро смотрела на него с высоты, и Силантию вдруг показалось, будто на него смотрит единственный глаз Иуды. Обоз продолжал свой путь, но никто даже не заметил исчезновения и внезапного появления последней подводы.

Забрезжил долгожданный рассвет; одна за другой стали гаснуть звезды. Когда наконец появились признаки человеческого обитания и обоз въехал в поселок лесорубов, Ефим Кузьмич направил лошадей через прогон и вывел обоз к старой, покосившейся от времени избенке.

— Ну, стало быть, здесь и остановимся, — сказал Кузьмич, заворачивая во двор.

Двор был большой, и все одиннадцать подвод вскоре были распряжены, а кони отведены в сарай, где им был задан корм. Возчики развели костер и улеглись вокруг него. Петрович тем временем занялся приготовлением похлебки. Насытившись, возчики задремали. Лишь один Силантий не спал, осмысливал происшедшее с ним. И чем больше думал, тем более склонялся к мысли, что он просто-напросто струсил. Сомнения грызли его душу, потому что никто еще не говорил про него, что он трус. «Да не трус я, — думал Силантий, — а вот так вышло…». Одолеваемый тяжелыми думами, не спавший всю ночь, он стал искать место, где прикорнуть. Вокруг костра всё было занято, и, весь продрогший, он решил зайти в избу: правда, там тесновато, но хоть на полу посплю, зато в тепле.

Едва не стукнувшись о косяк двери, Силантий вошел в небольшую комнатушку с пыльными, грязными окнами, отчего свет почти не проникал в нее. Около печи копошилась опрятная проворная старушка.

— Бог в помощь! — обратился Силантий к бабке.

— Спасибо, сынок, — добрым, слегка певучим голосом ответила та.

— Местечко не найдется у вас? Продрог я малость.

— Чего ж не найдется? Для доброго человека всегда найдется. Проходи да ложись.

Силантий поблагодарил старуху, и, пройдя мимо спавшего на сундуке бригадира, улегся на стоявшей за печью лавке, и укрылся большой, мягкой овчиной. Разморенный теплотой и похлебкой Петровича, герой наш забылся в глубоком сне.

Когда Силантий проснулся, добрая старушка сидела за столом и что-то ела. Приглядевшись, Силантий с ужасом увидел рядом с миской, из которой она хлебала большой деревянной ложкой свое варево, оскаленную голову Ефима Кузьмича. Старуха обернулась к Силантию и дико захохотала. Он закричал и проснулся в этот раз уже по-настоящему. Проспал он, по-видимому, долго, так как в избе был такой же полумрак, какой был, когда он заснул. Бесшумно открылась дверь, и в нее мышкой проскользнула старуха.

— Проснулся, милок? — приветливо улыбнулась она Силантию.

Тот смотрел на нее с нескрываемым удивлением и наконец вспомнил всё случившееся с ним накануне.

— Не в себе я, бабка, — сказал он.

— Оно и видно, весь день метался как в горячке, бормотал что-то, словно бежал от кого…

Силантий угрюмо молчал.

— Затаил ты что-то в себе, — продолжала старуха, — не гоже так-то одному беду прожить, ты возьми и расскажи бабушке Лукерье, может, я тебе советом помогу, успокою.

Услышав такое проникновение в его мысли, Силантий, уставший хранить в себе свои тревоги, сомнения и страхи, неожиданно для себя всё ей рассказал. Внимательно выслушав его рассказ, Лукерья задумчиво покачала головой.

— В плохую историю попал ты, сынок, — сказала она. — Теперь послушай то, что я тебе расскажу. В лес тот и днем-то никто не ходит, не только ночью. Место там недоброе всегда было. А лет семь назад и вовсе история случилась: повадилась тут девушка молодая по этим лесам на лошадке скакать, недалеко, видать, жила отсель, и каждый день люди видели её.. Несется на своем скакуне, ну прям как мальчонка лихой, а конь-то у нее белый-белый, как снег, и сама такая красавица, что все местные ребята с ума по по ней посходили. А она словно дразнит их, вперегонки с ними, да никто догнать её и не мог. И случись так, что в один день нашли её вместе с конем в том самом лесочке. А искать её начали с вечера. Видно, убилась она, слишком быстро любила ездить, хоть и увезли её сродственники и схоронили, но только с энтих самых пор стала появляться в том лесу по ночам всадница в белом на белом же, как облако, скакуне и пугать путников. Вот и тебя, видно, она напугала…

Силантий задумчиво следил за мухой, которая сонно жужжала у окошка. Его мысли были заняты только что услышанным рассказом. Наконец он отбросил тяжелые думы и вышел на воздух. Было далеко за полдень, солнце нежно разливало свет, и холодный сентябрьский ветер трепал безлистные кроны деревьев. Силантий достал заначенную вчера папироску и с удовольствием закурил её. Тут он увидел шагавшего к нему Петровича, беззаботный вид которого рассеял мрачные мысли Силантия.

— А и крепок ты спать! — с ходу, не здороваясь и весело щурясь старческими, немного слезящимися глазами, начал Петрович. — Кто хорошо спит, тот и ест по-доброму, за троих. А вот посмотрим завтра, каков ты в деле.

— Посмотрим, дед, — ответил Силантий и крепкими, широкими шагами направился к ржавому умывальнику, висевшему на столбике.

Умывшись и утерев лицо висевшим тут же чистым рядном, Силантий вовсе повеселел. Рядом на тонких ножках ковылял Петрович и всё пытался завязать разговор.

— А что, — спрашивал он, — ты и в самом деле через мертвый лес ездил нонче?

— Кто тебе это сказал, старик? — насторожился Силантий.

— Дак ить Сёмушка, бес его, прости меня, Господи, задери, и рассказал.

— Так вот, правда это иль нет, пусть он тебе и скажет, — отрезал Силантий.

— Не сердись на меня, Силантий, — обиделся самый старый работник бригады. — От Сёмки разве правду узнаешь? Он ведь соврет, недорого возьмет.

— Не соврал он тебе, дед, — усмехнулся Силантий, — только спал он всю дорогу, напился в стельку и заснул, как ребенок в люльке.

— Так правильно и поступил, Сёмка-то, — сказал Петрович и оглянулся на возчиков, — чтоб через этот лес ехать, надо хоть чарочку, а пригубить, в том смысле, помянуть, значит…

— Это кого же помянуть? — Силантий впился в старика строгим, вдруг ставшим стальным взглядом.

— Ну, Топорков, ты даешь! — зашумели столпившиеся вокруг возчики.

Силантий, фамилия которого и была Топорков, оглянулся и, сплюнув под ноги, произнес:

— Что за проблема, мужики?

— Спор между нами вышел, — сказал один, — тут Иудушка нам натрепал, что ты через тот Черный лес тверезый ехал, а нас что-то сомнение берет.

— Скажи нам, придумывает Сёмка или впрямь так было?

— Эх, мужики, да прав Семён, прав! — И Силантий всё им рассказал.

До вечера только об этом и говорили. Больше всех сокрушался Петрович:

— Выпить надо было, выпить, — причитал он, — кто, помянувши в лес-то въедет, того барышня и не трогает.

— Кабы знать, — угрюмо ухмыльнулся. Силантий, — Сёмка-то выпил всё один, ни капли не дал.

— Постой-ка, — сказал Петрович, — а где он взял выпивку?

Этот вопрос возбудил особое внимание окружающих. Так как Силантий Топорков лишь неопределенно пожал плечами, вокруг сразу же стали возникать разные домыслы, откуда пропивший всё до последнего Иуда сумел среди ночи в глухом лесу достать магарыч? Постепенно спор стал переходить в шумный мужицкий балаган, который, как известно, к истине привести не мог. Как назло, сам виновник спора куда-то делся, и никто не мог точно сказать, куда именно. Да и вряд ли такой человек, каким был Сёмка по прозвищу Иуда, сказал бы товарищам правду, набрехал бы с три короба. Поэтому возчикам пришлось самим решать эту сложную задачу. Были сделаны самые различные и нелепые предположения, вплоть до того, что у Сёмки в подводе спрятан личный, быстродействующий самогонный аппарат. Один из возчиков даже клялся, что собственными глазами видел, как Сёмка однажды ночью делал чистый, будто слеза, жизненно необходимый напиток, каким являлся для всей мужицкой России самогон. Однако все знали, что этот возчик был порядочный врун, и потому никто ему не поверил, тем более что Силантий клятвенно заверил присутствующих, что тщательно осмотрел всё вверенное ему с Сёмкой обозное хозяйство, состоявшее из двух лошадей и одной старой телеги: ничего подобного он там не нашел.

За всё время спора Петрович, к всеобщему удивлению, почему-то почти не сказал ни слова, а больше молчал и задумчиво смотрел на небо маленькими глазками, которые, словно изюминки во французской булке, блестели на его морщинистом, как хромовый сапог, лице. Внезапно взгляд его осветился какой-то догадкой, и он, сорвавшись с места, вприпрыжку, как молодой воробей, поскакал к своей подводе. Через некоторое время он вернулся, яростно вращая глазами и держа в руках сидор, накануне так подло опустошенный Сёмкой-Иудой.

— Это что ж делается, мужики?! — с обидой и со слезой в голосе завопил он. — Как это, своих грабить?!

Мужики возмущенно загалдели. Вернулся Никита Птицын и сообщил, что одноглазого нигде, даже в конторе, нету. Возмущенные мужики решили выместить зло на ни в чем не повинном Силантии.

— Небось, и сам хлебал! — яростно наступали они на него.

— Да вы что, мужики? — заступился за Силантия Петрович. — Сёмка — вор, ему и ответ держать.

Мужики пошумели и согласились. Все стали ждать одноглазого, который вскоре появился. Он гордо восседал на гнедой кобыле и, потряхивая десятилитровой бутылью, радостно орал:

— Виноват, ребята, ставлю выпивку! — И, уже подъехав к Петровичу, сказал:— Прости, деда.

— Ну, ин ладно, — растроганно сказал Петрович, — это им, а мне чего ж?!

Тут Сёмка, широко скалясь, вытащил из-за пазухи две запечатанные бутылки водки и протянул их Петровичу. Тот взял одну, а другую предложил выпить вместе, замириться, что и было незамедлительно проделано.

Наступил вечер. Вокруг большого костра сидела хмельная компания, распевая грустные песни о бродяге, который бежал с Сахалина, об удалом Хазбулате и замерзшем в степи ямщике. Гигантская бутыль, привезенная Сёмкой, валялась пустая и одинокая в стороне, отражая на своем боку отблески костра. Когда были спеты все песни и съедена вся незамысловатая закуска, мужики, свернув толстенные самокрутки, завели долгий и жаркий спор о лошадях. Махорочный дым, смешиваясь с дымом костра, плавно поднимался к луне, которая добродушно глядела своим серебряным оком на спорящих.

— А что, — вдруг сказал Сёмка, обратившись к Силантию, — слабо тебе справиться с моей кобылой?

Мужики посторонились, прекрасно зная, что никого, кроме своего хозяина, Сёмкина лошадь к себе не подпускает.

— Кишка у него тонка! — захихикал Микитка Птицын.

— А ты цыц, титька тараканья~ — хлопнул его по плечу сурово взглянувший Петрович.

Он не хотел новой ссоры. Но Сёмка не успокаивался и всё подталкивал Силантия на спор. Наконец тот не выдержал и сказал, что готов спорить на что угодно, что проедет на этой чертовой кобыле хоть десять верст. Приятели уговорились, что проигравший ставит три ведра самогона. Затем они направились к ничего плохого не ожидавшей лошади, которая мирно жевала сено, сонно чмокая мокрыми губами. Конечно же, ей не понравилось, что её выводят среди ночи неведомо для чего, и она стала слегка взбрыкивать. Силантий, схватив лошадь за узду, мигом запрыгнул ей на спину. Не ожидавшая такого коварства, лошадь встала на дыбы, пытаясь сбросить столь наглого седока. Но Силантий крепко сдавил коленями бока и чудом удержался на непокорном животном. Победа, однако, длилась недолго; кобыла, взбрыкивая задом, понеслась в темноту и пропала в ней, поразив своей быстротой оторопевших наблюдателей.

Уже полчаса, как Силантий скакал на взмыленной кобыле, безуспешно пытаясь остановить её, но та, словно влекомая какой-то неведомой силой, неслась и неслась вперед, пока не оказалась перед тем самым лесом, где за сутки до этого Силантий пережил несколько страшных мгновений. При виде столь зловеще знакомых мест всадник мигом протрезвел. Он попытался остановить лошадь или повернуть её вспять, но та, не обращая на наездника никакого внимания, вломилась в лес по старой заброшенной дороге.

Ветки хлестали Силантия по лицу, и тьма леса приняла его в свои объятия. Силантий давно пожалел, что опять связался с этим дьяволом Сёмкой и дал ввязать ему себя в этот идиотский спор. Вдруг лошадь, уже несколько минут мчавшаяся среди темных деревьев, так резко встала на дыбы, что Силантий, потерявший бдительность, вылетел из седла в самую густую часть колючего кустарника. Кобыла Сёмки озлобленно посмотрела на своего поверженного седока, затем, словно в насмешку оскалившись в громком и торжественном ржании, махнула на прощание хвостом и понеслась прочь, гулко стуча копытами по осенней земле.

Силантий, уставший от всех передряг, прислонился к старому дубу. Его окружала плотной тканью ничем не нарушаемая тишина ночного леса, кусочек звездного неба выглядывал из-за густых верхушек. Посидев и отдохнув на корнях гостеприимного дуба, он вышел на едва видневшуюся во тьме дорогу. Трезво рассудив, что взбалмошная кобыла сама прибежит к своему хозяину, Силантий отказался от всяких поисков и пошел туда, где, по его предположениям, было местонахождение его собутыльников. По дороге Силантий немного повеселел и даже стал насвистывать какой-то незатейливый мотивчик, наподобие «Чижика-Пыжика». Вскоре тяжелые тучи поглотили звезды, и между ними очутился одинокий пятак луны, Полная луна почему-то сгущала, а не рассеивала наступивший непроглядный мрак. Наоборот, ночная игра света и тени прекратилась.

Силантию стало не по себе, и он ускорил шаг. Деревья перестали отбрасывать тень, хотя и казалось, что они потеряли свойство жизни, окаменев в суровой не подвижности: даже листочек не смел шелохнуться или прикоснуться к соседу. И в этой жуткой тишине Силантий услышал далекие и неясные звуки. По мере приближения он распознал в них топот конских копыт. Невидимое животное скакало неторопливой рысью, и Силантию на миг подумалось: уж не его ли это кобыла бежит по дороге? Он пошел назад, навстречу этому топоту, надеясь перехватить хитрую лошадь, и даже прибавил шаг, но звуки копыт стали удаляться от него.

Силантий почувствовал в душе странную робость. Он повернулся и зашагал обратно, подумав: «Черт с ней, с этой кобылой». И вдруг опять услышал те же звуки, но уже впереди себя. «Экая холера!» — подумал Силантий и снова ускорил шаг, думая догнать строптивую лошадь. Звуки снова стали к нему приближаться, и, когда по всем признакам Силантий уже должен был увидеть лошадь, они вдруг резко прекратились, и в лесу опять воцарилась мертвая тишина. Силантий снова пошел вперед, отнюдь не чувствуя себя уверенно. И опять дьявольские звуки послышались уже слева от перешедшего на бег Силантия. Спустя мгновение они прекратились, но затем возобновились уже с правой стороны дороги, по которой бежал во всю силу легких Силантий Егорович Топорков. Вдруг всё затихло. Силантий, не веря своим ушам, продолжал бег. Споткнувшись обо что-то, обессиленный, он упал и, не сумев подняться, так и остался лежать на дороге. Зловещая тишина давила на Силантия, который даже не смел глубоко дышать. Ему стало казаться, что деревья вокруг расступились, образовав поляну, освещенную голубым светом луны. То ли кожей, то ли еще каким-то шестым чувством он угадал чье-то ощутимое присутствие совсем рядом. Силантий поднял голову. За спиной кто-то захрапел; он оглянулся и с ужасом увидел перед глазами белую конскую морду!.. Силантий хотел перекреститься, но рука не слушалась его и висела плетью. Тогда он встал на ноги и почувствовал на себе грустный взгляд женских глаз. Перед ним на белом коне сидела прелестная девушка в изящном белом платье. Она смотрела на Силантия пристальным и нежным взглядом. В темноте казалось, что от нее исходило сияние — так ясно и так отчетливо вырисовывались черты её прекрасного лица.

— Зачем ты пришел в мой лес, человек? — спросила девушка.

Силантий молчал, не зная, что ответить.

— А ведь я давно ждала тебя…

— На что я тебе нужен? — с трудом, еле ворочая языком, спросил Силантий.

— Уже семь лет, как жду тебя, Силантий…

— Откуда ты знаешь имя моё?

— Ветер принес. Слушай, что я тебе скажу. Раз пришел ты без приглашения во владения мои и если хочешь уйти отсюда невредимым, то должен сослужить мне службу. Согласен или нет?

Силантий угрюмо почесал переносицу.

— Не знаю, что и сказать, — ответил он, — что за служба такая?

Девушка спешилась, и белый конь растворился в воздухе. Силантий потер глаза. Не обращая внимания на его удивление, девушка продолжала:

— Первой красавицей была я в этих местах, пока не сгубила меня злоба людская. С раннего младенчества лишилась я родителей, воспитывал меня мой брат старший, любимый, заменив мне отца и мать. Ничего не жалел он для меня, самые дорогие подарки дарил. А самым. счастливым для меня стал день, когда он подарил мне белого, как пасхальный кулич, жеребца. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, брата окрутила вдова Дарья из соседней деревни. Сколько я ни уговаривала его не жениться на этой женщине, не послушал он меня, и Дарья хозяйкой вошла в наш дом. Невзлюбила она меня лютой ненавистью, казалось ей, что я лишний кусок в доме съедаю, да и брат стал вскоре меня сторониться и подарков уже не дарил. Только и осталось у меня, что конь, седло да вольный ветер. Целыми днями носилась я по лугам и лесам, скакала наперегонки с деревенскими парнями, разгоняла грусть-тоску. Прознала про то Дарья-злодейка. И вот как-то напоила она моего Сивку колдовским зельем, и, когда я, как всегда, мчалась на нем во весь опор, ноги его подогнулись, и он упал. Тело мое и моего коня на следующий день нашли и увезли, а душа моя обретается здесь вместе с конем навеки. И брожу я теперь без покоя, пока кто-нибудь не согласится привести сюда эту Дарью-злодейку, чтобы душа моя наконец обрела покой.

Скупая слеза прочертила светлую дорожку на пыльном лице Силантия.

— Что ж, — сказал он, — согласен я привести сюда Дарью, а всё ж скажи, зачем ты меня напугала?

— Не пугала я тебя, Силантий, а хотела только, чтоб ты исполнил мою просьбу.

Она объяснила, как добраться Силантию до брата, вернее, до его жены, и, взяв с него слово выполнить её наказ, исчезла.

Силантий остался один в этом удивительном лесу, тишину которого теперь нарушали только крики козодоя.

Вряд ли стоит описывать тот путь, который проделал наш герой, так как это удлинило бы и без того долгий наш рассказ, потому что при желании и наличии некоторой доли трудолюбия об этом можно было бы написать отдельную повесть, полную опасностей и приключений, но поскольку они не имеют прямого отношения к этой истории, то мы опустим их.

К вечеру следующего дня Силантий достиг цели своего путешествия и оказался перед одиноким хутором, который, словно гриб, спрятался на окраине леса. Погода неожиданно испортилась, лил холодный, до костей пронизывающий дождь. Вымокший Силантий, не обращая внимания на большую собаку с лоснящейся шерстью, выбежавшую из теплой конуры, поднялся на крыльцо и, взявшись за большое медное, ярко начищенное кольцо, постучал в дверь три раза. Дверь открыла ему женщина с приятным лицом и пригласила войти. Силантий понял, что это и есть Дарья и почувствовал себя несколько неуютно. Он вошел в просторную светлую горницу, перекрестился на икону и, пожелав здоровья хозяевам, попросился на ночлег.

— В этом доме гостям всегда рады, — сказал хозяин.

Он сидел за большим столом, покрытым чистой искусно вышитой скатертью. Перед ним лежала толстая, дорогая, в черном кожаном переплете книга. На коленях он держал мальчика лет четырех, с большими блестящими глазами. Мальчуган постарше сидел рядом, ласково прильнув к отцовскому плечу. Еще один младенец мирно дремал в плетеной люльке, украшенной цветами и свисавшей с потолка,

— А ну-ка ребятки, дайте гостя встретить, — ласково сказал хозяин, прогоняя детвору легкими шлепками.

Хозяйка засуетилась над булькавшим горшком, только что вытащенным из жаркой русской печи.

К счастью Силантия, у хозяев оказалась натопленной баня. Когда чистый и напарившийся Силантий вернулся с хозяином в дом, стол уже был накрыт, и в центре его красовался небольшой запотевший графинчик с чистым, как слеза, содержимым. Хозяин отправил жену с детьми в баньку, после чего им предстояло провести некоторое время в задушевном мужском разговоре о жизни.

0 чем они говорили, нам неведомо, но зато, когда захмелевший хозяин помог Силантию дойти до кровати, тот прослезился и даже благодарно чмокнул его в щеку и поклялся про себя не приносить никакого вреда этой счастливой семье.

Поздним вечером следующего дня Силантий шел по заколдованному лесу, с легкой грустью вспоминая вечер, проведенный на хуторе. На душе у него было спокойно и радостно, и он ничего не боялся. Он твердо отказался от выполнения просьбы лесной девушки, поскольку сильно усомнился в правдивости её рассказа. Не мог он поверить, что такие душевные люди, как хозяева хутора, могли принести кому-нибудь зло и несчастье. И сам Силантий не мог взять на душу такой грех — привести женщину, не сделавшую ему ничего, кроме добра, на погибель в это место, где сам он, мужественный человек, натерпелся столько страху. Силантий уже зашел довольно далеко, но таинственное привидение не спешило показываться на глаза. Он присел отдохнуть под густой елью и закурил. Тьма вокруг сгустилась.Частые, крупные капли дождя падали на землю, оставаясь по пути в желтой листве осеннего леса. Дождь не причинял ему беспокойства, и Силантий, устроившись на сухом месте под деревом, задремал, убаюканный шумом дождя.

Было далеко за полночь, когда Силантий проснулся. Дождь усилился. Силантий, проклиная всё на свете, выбрался из своего укрытия и пошел по лесу, не разбирая дороги. Неизвестно, сколько времени он шел, поливаемый беспощадным небом, но постепенно деревья начали расступаться, лес заканчивался. Где-то в стороне сверкнула фиолетовая молния, окрасив всё вокруг ярким светом. Послышался знакомый конский топот, и в сиянии множества лучей к Силантию приблизилась всадница на белом коне. Дождевые капли, не задерживаясь, проходили сквозь девушку и её коня, отчего очертания обеих фигур казались пронизанными десятками нитей. Вероятно, всё здесь было по законам неземного бытия.

— Где она? — громко спросила девушка, приблизившись к Силантию на расстояние нескольких шагов.

Она вся дрожала, видимо, от возбуждения, и глаза её блестели недоброй страстью. Она уже не казалась Силантию такой красивой и нежной, как при первой встрече, несколько дней назад.

— Где она? — переспросила грозная обитательница леса, окидывая гневным взглядом Силантия.

Силантий, перепугавшись, решил прикинуться дурачком. Так очень часто делают в наших школах мальчишки, когда не знают урок или когда их на месте шалостей ловит какое-нибудь важное лицо почтенного возраста.

— Так она, это… — промямлил он, — не хотит…

Услышав такой ответ, хозяйка переменилась в лице, на нем появилось выражение такой ненависти и злобы, что до неузнаваемости исказило черты, Пот прошиб Силантия. Всадница, уже не белая, а какая-то синяя, с гневом гарцевала вокруг оторопевшего мужика. Но, видимо, притворство Силантия оказалось не таким уж плохим средством от привидения, потому что при следующей вспышке молнии она пропала. Всё произошло в считанные секунды: вспыхнувшая молния так осветила резким фосфорическим светом всё вокруг, что блеклая фигура всадницы, так хорошо видимая во тьме, совершенно растворилась. Так перестают быть видимыми звезды, когда на небосклон выезжает на своем золотом тарантасе круглолицый купец Солнце. И лишь в гуле грома послышался Силантию то ли стон, то ли вой, то ли дьявольский смех, в этих звуках он различил слова, смысл которых тотчас дошел до его ошарашенного мозга: «Жди и найден будешь в свой срок!»

Дождь давно кончился, и наползавший из-за деревьев туман окутал всё вокруг. Силантий оказался в состоянии беспомощного слепца, оставшегося без мальчика-поводыря, за чье плечо держался. И всё же он шел и через некоторое время споткнулся о корни невидимого в тумане дерева и ухнул куда-то вниз. Сознание покинуло его…

Когда Силантий пришел в себя и открыл глаза, ярко сияло солнце. Вокруг не было ни леса и ничего подобного, что напоминало бы о нем. Он лежал посреди убранного поля и не мог понять, как оказался здесь. Вспомнив всё, что с ним произошло в последние дни, Силантий поднялся, отряхнул с себя остатки соломы и пошел к дороге, что шла у поля по направлению к какой-то деревне, находившейся километрах в двух отсюда. Воздух был прозрачен и свеж. Стаи птиц, паря в небесах, отправлялись на юг, гортанными криками они прощались с землей, которая приютила их летом, помогла вырастить потомство и дала силы для дальнего перелета. Их крикам вторили домашние утки и гуси, которые с тоской смотрели вслед свободным дикарям из своих мутных деревенских прудов. Лягушки, злорадно торжествуя, устроили дневной концерт, искренне желая путешественникам не возвращаться из теплых стран. У самой деревни сонный пастушок-подросток щелкал гигантским кнутом, погоняя и без того послушное стадо коров и овец. Белый щенок, повизгивая, крутился на месте, стараясь поймать свой куцый хвостик. Глупые овцы заинтересовались его занятием и столпились вокруг, пока их не разогнал щелчок пастушьего кнута. Осень вступила в свои права, начав сбор золотой дани с кустов и деревьев.

II

Село Лужки испокон веков славилось заливными лугами, и сено, заготовленное здесь, было лучшим на многие десятки верст, а может, даже и на весь край. Нельзя сказать, что село это было большое, однако же в нем имелась своя церковь, где вел службу по воскресным дням отец Кондратий. Сей священник был местной знаменитостью, но не из-за своих обязанностей (они были весьма скромными), а по той причине, что его попадья умела готовить лучшее в округе пиво. А пиво, как известно, в наших краях заменяет воду. Его пьют все: мужики и бабы, убеленные сединой старики и старухи, дети не идут на улицу, не наполнив до отказа пузо этим янтарным напитком, вследствие чего заборы, находящиеся в поле зрения их проказ, довольно быстро подмываются и оседают, что доставляет немало хлопот хозяевам. Да и, что греха таить, иная собака, завидев, как рассеянная хозяйка оставила у бани полный кувшин пива без присмотра, тут же, завиляв хвостом от радости, бросается к сосуду и опорожняет его в мгновение ока. Народ в селе был добрый и отзывчивый, но когда случалось всеобщее похмелье после очередного праздника, то в одном конце села, то в другом вспыхивали ссоры, часто кончавшиеся дракой, а раз в пять-десять лет случались и поджоги. Чаще всего эти поджоги были следствием несправедливого дележа наследства (кот, мельница и сапоги) или ревностью незадачливого ухажера. После чего страсти вновь замолкали на неопределенное время, и село погружалось в то дремотное состояние, столь характерное для наших деревень.

Недалеко от церкви в маленьком переулочке совсем недавно появился свежесрубленный дом, удививший сельчан своим размахом. Хозяин дома всего год назад приехал в село и жил пока один, что не мешало ему постигать местные порядки. Человек он был состоятельный, что и доказал, быстро выстроив большой дом. Сельские невесты сходили с ума от такого завидного жениха, но надежды вскоре сменились унынием, ибо прошел слух, что у него уже есть суженая, но из соседнего села. Вскоре слух подтвердился, и даже был назначен день свадьбы. Теперь нелишне будет упомянуть, что этим завидным, богатым женихом был не кто иной, как Силантий Топорков, с которым мы уже познакомились в первой части этого чертовски правдивого рассказа.

С момента описанных в той части повести событий прошло почти пять лет, которые ничем особенным не проявили себя, что могло бы нас заинтересовать, и поэтому опустим их в бездну неизвестности или, если сказать точнее, неинтересности. Однако капризнице-судьбе стало угодно, чтобы нить событий, прерванная в столь давнее время, неожиданно вновь начала свое дальнейшее продвижение по тернистому пути, который последние годы, казалось, был усыпан розами.

Ничто в тот ясный день не предвещало недоброго, хотя, если вдуматься, можно выяснить для себя такую закономерность, что все или большинство бед и несчастий происходит именно в такой безмятежный, полный радости и спокойствия момент, когда от судьбы не ждешь ничего плохого, наоборот, так и кажется, что она одарит тебя каким-нибудь новым приятным событием. Но вдруг рок судьбы обрушивает на твою несчастную долю беспощадный молот невзгод. И чем более безмятежен ты был накануне, тем сильнее и суровее бывает этот удар. Напротив, есть такая категория людей, в народе их называют «пессимистами», которые только и делают всё время, что ждут горе и беду в полной уверенности их близкой неотвратимости. Каждый день их наполнен тревогой и заботой за свое существование. И, как ни странно, таким образом они проживают день за днем всю свою жизнь, так ничего и не дождавшись и мирно покинув бренную жизнь.

Силантий пессимистом не был. В последнее время он был избалован жизнью и ждал от нее роскошного подарка в виде женитьбы. Невеста, которую он выбрал себе, была девушкой из хорошей, состоятельной семьи, где и получила необходимое для женщины воспитание. Силантий, заметил её на одной из ярмарок, без памяти влюбился, но, вышедши из того возраста, когда домогаются невесты путем стояния под её окнами и завывания сентиментальных песен под аккомпанемент гармони с залатанными кое-где мехами, звук которой напоминает чахоточного больного, он поступил так, как и подобает состоятельному человеку в такой ситуации, — то есть послал сватов. Родители невесты с радостью согласились, а сама она потеряла покой и сон в ожидании счастливого дня. Свадьбу назначили, как это водится, на позднюю осень.

До свадьбы оставалось две недели. Силантий, заехавший в дом невесты, как всегда с гостинцами, застал её не вполне здоровой. Будущая теща, обеспокоенная её состоянием, упросила его съездить за доктором в уезд. Силантий исполнил просьбу, но Оксане — так звали невесту — лучше не стало. Легкий румянец покрыл её белые щечки, и уезжавший врач сказал, что против чахотки он сейчас бессилен…

Силантий приехал домой поздно вечером в тревожном состоянии за драгоценную жизнь любимой и, не зажигая огня, повалился на кровать. Следующая неделя не принесла никаких утешительных результатов. Знахарки разводили руками, и даже доктор, привезенный Силантием из города, не смог ничем помочь. Больной становилось всё хуже и хуже, и наконец она впала в полное забытье. Дом наполнился плачем и криками. Люди стали поговаривать о скорой кончине Силантьевой невесты. Сам Силантий, забыв про свой дом, рыскал по окрестностям в поисках какого-нибудь средства, которое бы помогло одолеть болезнь; всё было бесполезно, и он, усталый и несчастный, возвращался поздней ночью домой и без сна сидел до утра.

На шестую ночь и произошло то, о чем мы собираемся поведать простодушному читателю, мнящему себя большим докой, которого якобы нельзя провести на мякине.

Изнуренный хлопотливым днем, Силантий бросился на постель и заснул. Тем временем за селом село солнце, и мир погрузился в темноту. Еще некоторое мгновение единым светлым пятном виднелась церковь, но скоро и её окутала тень, и не стало никакой возможности разглядеть собственную руку. Сон так крепко овладел Силантием, что, казалось, никакая сила не могла его разбудить, но вот тихо скрипнули ставни, петли которых разъел недавний ливень, и спящий проснулся. Он сел на кровати, но в кромешной тьме не мог понять, спит или бодрствует его сознание, потому что разницы между закрытыми и открытыми глазами не было; ощущалась лишь непроглядная мгла. Полную тишину нарушали лишь звуки идущего дождя. Порыв ветра распахнул незапертые ставни, и в комнату проник мягкий серебристый лучик, посланный луною; он заскользил по полу, принося с собою ощущение красоты и покоя. Хрустальное спокойствие было раздроблено стуком копыт о дорогу, ведущую к дому. Казалось, что кусочки тишины, звеня, разлетались как искры. Такие мелодичные звуки могло издавать только благородное животное. Но вот у ворот стало тихо, Силантию подумалось, что какой-нибудь запоздалый путник свернул к его дому, но мысль о том, что это может быть губернский доктор, подстегнула его, и он поспешил к невидимому гостю.

Замешкавшись в сенях в поисках сапог и наконец надев их, он вышел на крыльцо. К его удивлению, всадник был уже во дворе, хотя ворота и были закрыты. Не успев ничего понять, Силантий узнал лицо человека, сидящего на коне, и услышал треск поднимающихся дыбом своих волос. Всадник, а вернее всадница, ничего не говоря, смотрела, повернув свое жуткое лицо, на Силантия. В каждом из её призрачных белых глаз отражалась луна. Каменным изваянием под ней стоял конь, и сквозь него беспрепятственно проходил лунный свет. Первым молчание нарушило грозное привидение:

— О, низкий человек, не сдержавший слова, помнишь ли ты меня? Вижу, что помнишь! Значит, не забыл ты, что является моим? Так вот, слушай! Если в три дня не выполнишь то, что обещал, тогда невесте твоей не жить! Заберу её к себе!

Сказала так всадница и, завернувшись в клочок тумана, растаяла.

Долго стоял Силантий, не в силах сдвинуться с места, но вот колени его подогнулись, и он рухнул на сырую землю, проклиная свою судьбу за столь жуткую шутку…

Рано утром в двери дома отца Кондратия постучались. Крестясь и зевая, батюшка отпер дверь стучавшему; перед ним стоял Силантий.

— Чего надо? — спросил поп, скребя бороду.

— Христом богом прошу, не погуби. Выслушай, — бухнулся на колени Силантий.

— Встань, сыне, встань, — засуетился поп, сразу почуяв всю серьезность положения.

Уже через полчаса, облаченный в нужные одеяния, отец Кондратий был в церкви и выслушивал горестную историю Силантия. Выслушав всё до конца, он глубоко задумался, запустив свой мощный кулак в густую бороду. Подумав некоторое время, он зашептал:

— Я помочь тебе не могу, Силантий. Ты попал в руки Сатаны, и тут уж не мне за твою душу бороться — другой человек нужен. Есть такой человек, живет он в ста верстах отсюда, в землянке у Ефимовской часовни. Схимник он. Ступай к нему, он чтет чернокнижие и тебе может помочь.

Силантий загнал трех лошадей, но зато в тот же вечер был на месте. Часовню он нашел сразу, а затерянную среди деревьев землянку ему удалось отыскать, лишь спросив о ней проходящих мимо ребятишек. Та землянка представляла из себя длинную, глубокую, темную нору, крытую сверху сосновыми бревнами. Ветхая крыша землянки от времени осела и сравнялась с землей, заросла бурьяном, и, если бы не темное пятно входа, обращенное на восток, то её можно было бы и не заметить. Силантий подошел к низенькой дощатой двери, сколоченной из горбыля, и постучал. Долгое время внутри строения было тихо, затем послышался надсадный кашель, и дверь отворилась. На Силантия глянули внимательные черные глаза, посаженные вглубь совершенно голого, не имеющего никакой растительности черепа, отчего выражение его лица было немного хитроватым и добродушным.

— Прохожий! — хихикнула голова, пряча в кулачок свой маленький ротик, утыканный крепкими мелкими зубами. — А мы вот завсегда прохожему рады, и ужин уже дымится. Как ждали, как ждали, — сказал схимник и жестом гостеприимного хозяина пригласил Силантия в свою обитель.

Внутри было намного аккуратней, чем снаружи. Посреди комнатушки стоял столик, сколоченный из досок, в углу был сложен небольшой очаг из грубых камней. Старый трухлявый чурбан служил вместо стула. Усадив на него Силантия, старик захлопотал вокруг стола, собирая ужин и одновременно расспрашивая гостя о деле, которое его привело сюда. Уже после первых слов Силантия старец стал слушать с удвоенным вниманием, выражение его лица стало вдумчивым и серьезным. Когда рассказ был закончен, он молча сел у огня. Затем тихо произнес:

— Прав, трижды прав отец Кондратий. Ты в руках настоящей ведьмы. И непонятно, как не расправилась она с тобой ранее.

Чуть не насильно заставив Силантия проглотить ужин, старичок выдвинул из под стола берестяной короб и, открыв его, начал копаться в старых толстых фолиантах, покрытых искусной чеканкой. Наконец он выпрямился и с торжеством показал Силантию большую черную книгу в бархатном переплете с бронзовой застежкой и серебряной накладкой на корешке. Подсев поближе к огню, чернокнижник углубился в чтение, забыв обо всем на свете. И только на мгновение оторвавшись от чтения, он указал Силантию на свой топчан и велел как следует отдохнуть. Силантий, утомленный, не заставил себя упрашивать и уже через несколько минут спал глубоким сном. Всю ночь не прерывал старик своего чтения, временами глубоко задумываясь и глядя на огонь в очаге, помешивая угли. Утром он разбудил Силантия и велел собираться в дорогу. Когда тот был готов, старик усадил его рядом с собою и начал говорить:

— Человек, как маятник, между добром и злом живет. И силы эти борются за него. Только добро берет себе в помощники солнышко, а зло свои темные дела при луне делает, и чем полнее луна — тем более зло в силу входит, а уж когда луна станет большой, круглой и масляно-желтой, как блин, тогда зла на земле становится столько, что всякий честный христианин будь ближе к огню да под крышей, а коль оказался в дороге, под открытым небом, то берегись всего и всякого. Игрушкой стал ты, Силантий, в руках у судьбы, но ведь ты не нехристь какой, значит, судьба и должна тебя спасти. Помни: всякий случай таит в себе промысел Господень, и, может, избран ты им наказать злые силы, коль встретил ты ведьму в ночь полной луны, то в такую же ночь должен ты её одолеть. Тяжелое предстоит тебе сделать дело, и только от твоих теперешних поступков будет зависеть и окончание этого испытания. Найди белую, без единого пятнышка кобылицу, не имевшую жеребенка. И корми её отборной пшеницей, которую вымочишь в родниковой воде с рябиновыми листьями, затем ввечеру третьего дня, одев себя и невесту свою в свадебные наряды, выезжай на белой кобыле в тот самый лес, а то, что твоя невеста не будет в ясном уме, на то внимания не обращай, и пусть она сидит впереди тебя. Как въедешь в лес и услышишь, как ухнет филин шесть раз, так отпускай узду и отдайся на волю Божью, и не вздумай понукать кобылу, иначе сгинешь сразу же, и ничто тебя не спасет.

Закончив речь, старый схимник обнял на прощание Силантия, перекрестил его и, когда тот отправился в обратный путь, долго смотрел ему вслед, и последние листья плавно опускались на его голову с вековых деревьев, грустно потрескивающих на осеннем ветру.

Уже в полдень этого дня Силантий был во дворе знаменитого на всё Поволжье торговца лошадьми Прохора Дубинина, который лично повел его в свои лучшие конюшни. Через час исканий, сомнений и озарений Силантий наконец нашел то, что искал. Эта кобыла могла сравниться нежностью кожи с молодой девушкой, а белизною с вершинами Гималайских гор, и по контрасту с мастью носила кличку Ночь. Щедро расплатившись с Дубининым, Силантий заторопился в родное село и уже к вечеру был в Лужках. Сделав всё так, 'как наказывал ему схимник, Силантий направился в те места, проклятые богом и людьми, где пять лет назад и началась вся эта история.

Силантий шел пешком и вел за узду лошадь, на которой сидела Оксана. Девушка была в состоянии полузабытья, но прочно держалась в седле благодаря дерзким усилиям Силантия, воспользовавшегося ремнями. Очень трудно было убедить родных невесты доверить её Силантию, и ему пришлось потратить немало красноречивых слов, чтобы будущие тесть и теща доверили ему почти умирающую дочь и отпустили неизвестно куда. Силантию даже пришлось соврать, что едет он к знаменитому профессору в Казань. Но теперь уже все хлопоты закончились, и Силантий шел по дороге, ведущей в чащу, где хозяйничает нечистая сила.

Вслед за сумерками пришла ночь. На фиолетовом небе не было ни облачка, и лишь дальние звезды собрались вокруг луны, как овцы вокруг пастуха в момент опасности. А луна, словно королева на троне, окидывала всё вокруг высокомерным взором, тем самым взором, когда глядят из-под ресниц, немного опустив веки. Через несколько часов, в полночь, луна покажет свое истинное лицо и засияет, как новая золотая монета в казне турецкого султана. Наступит полнолуние…

Силантий широким шагом спешил по дороге. Несмотря на богатый опыт общения с нечистью, он всё-таки испытывал страх и поминутно оглядывался, прекрасно зная, что еще не настал урочный час великих испытаний.

Стеною вырос лес. Мрачными великанами безмолвно стояли дубы. Густые кусты орешника, словно дети, прижимались к могучим стволам. И ни единого звука над всем этим. С трудом нашел Силантий тропинку, ведущую в чащу леса и терявшуюся там. Ночь задрожала. Силантий, не дав ей опомниться, вскочил в седло позади Оксаны и ударом плети погнал лошадь в лес. Лес ответил на это вторжение двойным уханьем филина. С низин поднимался туман, сказывалась близость воды, и где-то там, далеко за деревьями, захлюпали болота. В лесу не было той непроглядной тьмы, которая до этого окружала Силантия в поле, напротив, от деревьев исходил какой-то непонятный свет, и всё в лесу было видно, словно где-то горели невидимые синие фонари. И даже в тех местах, где туман был разорван, словно куски ваты, на мгновение мелькнули желтыми искрами непонятные огоньки, хотя до болота было довольно-таки далеко. И вновь дважды пронзительно ухнул филин. С потрясающе громким в такой тишине скрипом рухнуло позади Силантия старое, давно отжившее свой век дерево, как человек, взмахнуло оно руками-ветвями, и вздрогнула земля под тяжким грузом, и раздался стон вырванных корней. Оглянулся Силантий и понял: дороги назад нет. Одной рукой он крепко прижимал к себе любимую; другая же рука его судорожно вцепилась в узду, и, когда последние два раза громко и жутко крикнул филин, Силантию стоило огромных физических и нравственных усилий, чтобы разжать правившую руку. Ночь будто бы и не нуждалась в понукании, она стрелой неслась с безошибочным инстинктом животного, выбирая единственно верный путь в этих непроходимых дебрях. Прошлогодние сучья с треском винтовочных выстрелов взлетали из-под конских копыт и отлетали далеко в сторону, мягко падая в толстый слой опавших листьев. Внезапно лес наполнился душераздирающим смехом и воем. Эти леденящие кровь звуки неслись со всех сторон, переходя в демонический свист. Лес ожил. Стаи тварей, мелких и крупных, летающих, бегающих и ползающих, заметались между деревьями. Какая-то особенно жирная летучая мышь вцепилась в грудь Оксаны, но девушка ничего не чувствовала. Силантий, ломая крылья этой твари, оторвал её от любимой и с омерзением выбросил. Та громко пискнула, и тут же целая стая таких же существ накрыла их. Несколько секунд лошадь и её всадников окружал живой вихрь, который так же неожиданно исчез, как и появился. Гигантское огненное кольцо закружилось между деревьями в диком и безумном танце. Несколько деревьев вспыхнули и, словно расколотые молнией, разделили вои могучие стволы на части, из-под корней их струей ударили языки пламени и, повиснув в воздухе, превратились в здоровенных псов, покрытых горящей багровой шерстью… Силантию показалось, что он попал в ад. Множество новоявленных церберов с рычанием, подобным гласу в день Апокалипсиса, бросились вслед за людьми. Огненное кольцо, сделав своё демонотворящее дело, исчезло. Сатанинская охота началась, В роли преследуемого оленя была Ночь и двое влюбленных, доверивших ей свои судьбы, а роли безжалостных охотников возжелали исполнять слуги преисподней. Земля дрожала и стонала от ужаса, мужество давно покинуло Силантия, и он механически удерживался в седле и удерживал свою невесту, зато Ночь, несмотря на двойную тяжесть, неслась стрелой. Собаки мчались следом, и расстояние постепенно сокращалось. Силантий, с надеждой смотревший вперед, вдруг с ужасом увидел, что справа, наперерез ему гонится большой отряд черных всадников. Впереди, на иссиня-черном, как вороново крыло, коне неслась хозяйка ужасного леса. Но это была не та прекрасная девушка в белом платье, которая явилась Силантию в первый раз. Облик её изменился до неузнаваемости — ночные цвета стали главными в её внешности, а некогда прекрасное лицо обезобразила торжествующая улыбка, обнажившая две пары острых клыков: во рту её зеленым светом мерцало пламя. На белом, как мел, лице вылупились в мстительном порыве, с горящими сине-белым светом зрачками в почерневших белках, глаза. А свита её, отставшая на некоторое расстояние, состояла из таких жутких чудовищ, что невозможно описать их словами. Звуки, которые издавала эта компания, никогда еще не слышало человеческое ухо.

Новая опасность настолько ошеломила Силантия, что он лишь чудом не схватился за поводья. Конец казался неминуемым, и встреча с ведьмой неизбежной. Неожиданно в этот критический момент силы Ночи как бы удвоились, и лошадь развила такую скорость, что через мгновение преследователи остались далеко позади; к тому же под копыта ведьминой свиты попала стая мерзких псов, и силы зла слились в экстазе взаимного истребления.

Силантий почувствовал, что спасение близко, шум погони стремительно уносился назад, когда успокоенный всадник заметил, что они движутся в сторону «Ослепших» болот".

Болота эти заслуженно пользовались дурной славой. Еще во времена. Пугачевского восстания здесь потонул славный сотник Салавата Юлаева и преследовавший его взвод улан. А после того, как Александр II, прозванный в народе освободителем, оставил этот грешный мир, здесь сгинуло семнадцать слепых старцев, шедших поклониться иконе Казанской Богоматери. С тех пор болота обрели свое название, и люди не рисковали более соваться сюда, потому как если кто и забредал на болота, то уж назад никогда не возвращался; правда, время от времени люди встречали беспомощных, похожих на сгинувших в болотах несчастных, но от них не было никакого прока — они не могли пролить свет на события, которые совершались на болотах, так как возвращались оттуда слепыми и сумасшедшими. Вот к этим болотам и несла Ночь своих ездоков. Силантий, поняв, что им грозит если не погибнуть от нечистой силы, то, по крайней мере, сгинуть в болоте, вознамерился схватиться за поводья. Но, как на грех, оказалось, что в бешеной скачке поводья перекинулись через голову лошади и свободно болтались спереди, грозя опутать ноги кобылы, но Ночь не обращала внимания и летела вперед, туда, куда вел её безошибочный инстинкт и какая-то неведомая сила. На пути оказался старый замшелый пень, раскинувший свои корявые, длинные, толстые корни во все стороны и похожий на осьминога. Когда всадники поравнялись с этим пнем, тот неожиданно ожил и, приподняв свои корни, исторгнул из глубины настоящую человеческую руку, невероятно длинную и сильную. Рука проворно схватила поводья, волочившиеся по земле, и Ночь оказалась в плену. От испуга и неожиданности лошадь дико заржала и встала на дыбы, вытащив из-под пня вместе с поводьями до омерзительности противного карлика, совершенно голого и покрытого седыми волосами. Силантий чудом удержался в седле, а ужасное создание через секунду было затоптано конскими копытами, превратившись в орущую, шевелящуюся в агонии смерти массу. Ночь продолжала стремительный бег. А позади уже вновь слышались звуки дикой охоты.

Лес кончился, и на несколько верст перед людьми расстилалось болото, над которым, словно лампа в больничной палате, засияла луна, отражаясь в бездонных масляных окнах трясины.

Ночь сбавила бег и затрусила, не решаясь шагнуть вперед, где так обманчиво колебалась земля. За тучами скрылась Луна, и стало темно, как в закрытом погребе. Через мгновение в темноте Силантий увидел погоню; толпа этих фосфоресцирующих существ приближалась. Силантий забыл обо всех советах схимника, решившись схватиться за поводья, но их не было совсем. Вероятно, узду оставил себе на память мерзопакостный карлик. Погоня приближалась. Силантий почувствовал, как волосы на его голове поднялись дыбом и зашевелились от ужаса; весь он покрылся холодным и липким потом. Но всё случилось невероятно быстро. Где-то в глубинах вод как будто кто-то зажег таинственные огни, и тысячи маленьких фонариков, танцующие, как пузырьки воздуха, поднимались к поверхности воды, всплывали наружу и образовывали золотистую тропинку, вьющуюся между трясин и указывающую безопасный путь. Ночь словно ждала этого. Разбрызгивая грязь, она бросилась в воду и устремилась вперед, ни на сантиметр не отклоняясь от спасительной тропы. Ведьма, опередившая свою свиту, направила коня следом; её свирепое, с присвистом дыхание уже достигало Силантия. Свита же, промедлив лишь мгновение, с разбега увязла в тонкой трясине, так как золотые огоньки, выполнив свою спасительную роль для Силантия и к несчастью для колдуньи, успели погаснуть. Скоро весь демонический отряд сгинул в безднах Ослепших болот.

Ведьма продолжала преследовать Силантия, она выглядела еще ужаснее, чем прежде. Ночь была уже у самого берега, когда черный ведьмин конь оступился и потерял под ногами твердую почву. Его хозяйка с визгом отчаяния и злобы успела, подобно змее, кидающейся на добычу, прыгнуть на белый круп Ночи в надежде добраться до людей, однако её встретил страшный удар задних ног белой кобылицы, откинувший её обратно в болото. С шипением пресмыкающегося она упала туда же, где за секунду до этого пропал её собственный конь: на месте лица её ярким огнем горел отпечаток правого копыта Ночи. Ведьма испустила последний крик смертельно раненной гиены, и черная вода сомкнулась над её головой. Через секунду на этом месте из-под воды вырвался гигантский огненный столб, разорвавшийся в небесах белой вспышкой огня. Стая воронья покружила в ночном небе, оглушая карканьем окрестности, и улетела на запад. Может быть, с этого дня ворон в этой стае стало на одну больше, но это лишь досужие домыслы авторов.

…В свете наступившего утра шел счастливый Силантий по осенней дороге, и рядом с ним ехала на белом скакуне веселая и прекрасная Оксана.

После счастливого выздоровления девушки из соседнего села жители Лужков стали всерьез готовиться к свадьбе. Однако то ли невеста охладела к своему жениху, то ли была какая другая причина, но свадьба Оксаны состоялась в её родном селе, и женихом оказался не Силантий, а совсем незнакомый заезжий молодец. Силантий же с того самого дня распродал всё свое хозяйство и навсегда покинул эти края. Больше о нем никто не вспоминал, лишь через десять лет подвыпивший отец Кондратий поведал всю эту историю своему другу, учителю русской словесности, которому она так понравилась, что он записал её в свою записную книжку, хранившуюся у него сорок лет, но потом все-таки потерянную. И лишь год назад по настоятельной просьбе он рассказал нам сию трогательную историю. Мы не нашли достаточно серьезных поводов, чтобы усомниться в его словах, а теперь, после его смерти, и сами записали этот рассказ, дабы не канул он в Лету, как и многие подобные правдивые истории, не записанные лишь потому, что не нашлось, кому это сделать.

Notes

Оглавление