«Сибирская жуть-3»

Андрей Михайлович БУРОВСКИЙ СИБИРСКАЯ ЖУТЬ — 3

Материальный мир вообще место очень таинственное.

Архиепископ Антоний СУРОЖСКИЙ

ВВЕДЕНИЕ

Все подвергайте сомнению, но помните — как раз самые невероятные истории вполне могут оказаться совершеннейшей правдой.

Ганс ШОМБУРГК

Первая книга, в которой мы пытались говорить о таинственном мире вокруг нас, имела неожиданный успех. Множество людей стали вдруг делиться с нами своими наблюдениями, своим опытом общения с неведомым.

В первой книге я был волей-неволей ограничен только своим личным опытом: ведь люди привыкли считать, что «чего не спохватишься — ничего-то у вас нет». Трудно найти человека, который хоть когда-то не испытал бы близости мира иного, с которым не произошло бы хоть что-то, объяснимое с позиций материализма. Но большинство советских людей — строителей социализма давно и сознательно перестали верить сказкам о боге, о дьяволе и вообще о чем-то, кроме строительства коммунизма.

И когда человек сталкивался с чем-то необычным, он для начала изо всех сил убеждал сам себя, что на самом деле ничего особенного не произошло и всему происшедшему можно дать вполне материалистическое, совершенно практичное объяснение. Чаще всего объяснение постепенно находилось, человек убеждал сам себя и потом порой много лет старался не вспоминать то, что нарушило его покой. А если убедить самого себя не удавалось, человек старался не обсуждать всякие странные происшествия, не выносить их на суд других людей. Ведь все заранее и точно знали, что ничего нет и что если человек рассказывает о призраках или о встающих покойниках — значит, у него галлюцинации. И люди старались не рассказывать ни о чем, обоснованно боясь заслужить репутацию если и не сумасшедших, то в лучшем случае людей со странностями.

А тут, стоило выйти нашей книге, как только люди поняли, что этим занимаются всерьез, — хлынул целый поток писем и устных рассказов. В первую книгу вошли истории, которые случились лично со мной или которые мне рассказывали уже давно. В новую книгу я включил истории, рассказанные мне в разных местах и в разное время и показавшиеся достаточно достоверными.

Разумеется, рассказанное приходилось отбирать, и отбирать довольно жестко. В конце концов я — ученый и, представьте себе, дорожу репутацией среди коллег. Но дело вовсе не в том, что я не хотел бы стать посмешищем, едва войдя в зрелые годы. На мой взгляд, наука выработала прекрасный аппарат для установления истины, и нет никаких серьезных причин, чтобы отказаться от него.

Сегодня к науке и к ученым предъявляются такие претензии, что только диву даешься. И люди в нее идут все сплошь ущербные, компенсирующие учеными степенями нехватку красоты тела и половой потенции. И занимается она делами никому и ни для чего не нужными, непочтенными, а разве что удовлетворением праздного любопытства за общественный счет да изготовлением оружия.

Многие такие обвинения просто удивляют своей откровенной злобностью; настолько, что невольно предполагаешь какую-то личную причину подобной ненависти. Неплохой психолог, Николай Козлов в своей последней книге просто неприлично пристрастен — [1, с. 150], и ведь это только один пример среди множества. Невольно начинаешь подозревать всех этих злобствующих в своего рода «синдроме зеленого винограда». Многие ведь в годы советской власти хотели бы стать учеными, иметь степени и звания, вести соответствующий образ жизни… Вот взяли не всех, и не могу отделаться от мысли, что эти-то, в свое время «не дотянувшие» юноши выросли. Обрели новые возможности и, живя в совсем другую эпоху, по другим правилам жизни, по-прежнему злобствуют, пытаясь задним числом свести счеты с не признавшим их миром науки.

Не обсуждая смешного вопроса, каким образом юридические, исторические, психологические, культурологические, филологические науки умножали запасы оружия, я скромно замечу: именно наука выработала интеллектуальный аппарат, позволяющий отделять истину от выдумки и реально существующее от фантомов человеческого сознания.

Наивно противопоставлять научный подход и веру в то, что стоит за пределами материального мира. Первыми начали вырабатывать научный аппарат именно служители Церкви. Сами принципы рационального познания были выработаны Церковью или, если быть поточнее, первыми Вселенскими соборами.

В конце концов, на чем основывается все учение христианской Церкви и ее миссия в мире? Да на том, что в годы правления императора Тиберия в одной из самых глухих римских провинций произошло НЕЧТО. Сплелся целый клубок событий, которые могут иметь множество самых различных объяснений. Можно было верить или не верить в то, что Бог сошел к людям в своем Сыне; можно было не верить и в самого Бога, а верить в Ашторет, Ваала или золотого тельца Аписа.

И даже поверив в Бога и в его Сына, люди могли распространять самые фантастические слухи о том, что же все-таки произошло. Многие жители Иерусалима и всей Иудеи что-то видели, что-то слышали и как-то это все для себя поняли… Уж как сумели, так и поняли. Можно себе представить, какие фантастические и нелепые слухи ходили вокруг богоявления, если невероятнейшими сплетнями сопровождается вообще каждое значительное событие? Тем более, что во времена Христа фантазия людей не умерялась никаким образованием, даже таким скверным, какое получаем мы сейчас. А происшедшее событие было даже важнее, судьбоноснее для современников, чем свержение Берии Жуковым или распад Советского Союза.

Семь Вселенских соборов IV — VII веков стали рассматривать все эти слухи, мнения, отголоски, рассказы. Соборы постарались привести в систему все, что известно о Христе, и отделить достоверные сведения от явно недостоверных. Изучили более 20 одних только Евангелий, и лишь 4 из них были признаны заслуживающими доверия; эти Евангелия (от Луки, от Марка, от Иоанна и от Матфея) Церковь считает каноническими, то есть удостоверяет своим авторитетом — это истина. Остальные Евангелия названы апокрифическими — то есть за их подлинность и достоверность сообщаемого в них Церковь не может поручиться.

Там, на Соборах, и были заложены принципы того, что мы называем сейчас научным аппаратом и доказательностью. Применяют эти принципы вовсе не одни ученые, но и врачи, и следователи, и агрономы, и писатели. Все, кому надо добираться до истины сквозь нагромождения случайных сведений, а порой и сознательных попыток лгать.

В проверке историй на достоверность я применял этот старый добрый метод: не брать сообщения на веру, а искать подтверждений рассказам. Смотрел, насколько можно доверять информатору; отсекал явно нечестных или явно больных людей. Отсекал свидетельства, откровенно ангажированные политически или коммерчески. Сомневался в рассказах, которые не подтверждались хотя бы одним свидетелем.

Но все время я помнил постулаты, вынесенные в эпиграфы: истиной могут оказаться самые неожиданные, даже невероятные сведения. И что мир — место очень таинственное, и границ того, что может и чего никак не может быть в нем, не знает попросту никто. Такое отношение к миру — как к познаваемому человеческим разумом, но в то же время познаваемому только частично очень таинственному месту — как раз и соответствует духу науки… и духу Церкви.

Большинство людей, с которыми мне довелось говорить, поддерживали именно такую позицию. Протестовали против нее только завзятые мистики и еще клинические материалисты, превратившие сам материализм в своего рода мистическое учение. Это были едва ли не единственные люди, которые «совершенно точно знали», с чем именно мы имеем дело.

Таковы были и клинические материалисты, и так называемые поклонники восточных культов, кришнаиты и буддисты, рерихнувшиеся и ударившиеся в поклонение беглому милиционеру Виссариону, объявившему себя Христом. И те, кто ни при каких обстоятельствах не согласится считать свои убеждения религиозными. Например, «контактеры с инопланетным разумом» или «похищенные НЛО» с туманности Андромеды.

У них всех одна общая особенность — они владеют истиной в последней инстанции! Они точно знают, что есть на свете, а чего нет, и всему дают единственно возможное, непререкаемое объяснение! В этом отношении вся эта публика ничем не отличается от идеологического отдела ЦК КПСС, почившего в бозе. Разумеется, ко всем рассказам об инопланетных контактах или о святых целителях из Гималаев я подходил с общей меркой — с меркой доказательности. Можете доказать то, что вы рассказываете? Милости просим! Нет? Извините, на пустые разговоры у нас нет времени.

Я не только не могу объяснить, я очень часто и не пытаюсь понять, что именно мы наблюдаем. Я только старался найти и сообщить читателю как можно более достоверные истории о необычном.

На мой взгляд, вообще самое опасное (и самое глупое) — это сразу все разложить по полочкам, исходя из каких-то заведомо известных представлений, и очень часто достоверность сообщению придают детали, которые самому информатору кажутся самыми дикими.

Так, в свое время финикийские мореплаватели, отправившись вокруг Африки из Красного моря, через три года приплыли к Гибралтарскому проливу. Они привезли множество невероятных историй, в которые не в силах были поверить современники. Одной из самых нелепых историй была та, что по мере путешествия на юг солнце стояло все выше, пока не оказалось прямо над головами мореплавателей. Потом солнце начало всходить по небосклону все ниже и ниже, а в какой-то момент все повторилось сначала: солнце вставало все выше, вплоть до того, что оно оказалось прямо над головами мореплавателей, и потом начало подниматься все меньше и меньше…

Сами финикийцы честно фиксировали все происходящее, но объяснить это оказались совершенно не в состоянии: они ведь не знали, что такое экватор! Тем более они не знали, что пересекли экватор дважды: когда плыли вдоль восточного побережья Африки на юг и когда — вдоль ее западного побережья на север.

Но как раз эти детали, такие вроде бы невероятные, доказывают — финикийцы и правда побывали в Южном полушарии! Для современников этого плавания, примерно в 610 году до Рождества Христова, эти детали могли казаться враньем или в лучшем случае нагромождением нелепостей, но мы-то как раз на основании этих деталей можем уверенно утверждать — финикийцы вокруг Африки плыли.

Так же и я старался приводить все детали, даже казавшиеся мне странными или малопонятными. Может быть, эти детали смогут исследовать те, кто будет знать больше нашего.

Происшествия, о которых я рассказываю, произошли в разных местах, в разное время, и я решил сгруппировать их именно по этому принципу — по тому, где они происходили. Просто потому, что так удобнее.

Большая часть этих историй произошла в Красноярске: я лучше всего осведомлен об этом городе. Другие же произошли в иных городах и деревнях Красноярского края, в его лесах, болотах и пещерах, а также в тех местах, где я побывал за свою достаточно бурную жизнь.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Истории из Красноярска

Скоро ко мне будут приходить марсиане и просить, чтобы я починил им танк или там краулер! Потому что я вижу: по городу ходят какие-то незнакомые люди! Я не знаю, откуда они приходят, и я не знаю, куда они уходят! А может быть, они приходят со Старой Базы и уходят на Старую Базу?!

А. и Б. СТРУГАЦКИЕ

ГЛАВА 1 В СТАРОМ ГОРОДЕ ПО ВЕЧЕРАМ

И не нравится мне народ, гуляющий впотьмах — например, 4-го июля… Видишь такие странные лица, и те, кому они принадлежат, вечно летают вокруг, да еще имеют обыкновение заглядывать в лицо, словно ищут кого-то… того, кто будет крайне им благодарен, если они не найдут его. Но я уверен, что лучше делать вид, что их не замечаешь, и не прикасаться к ним.

М.Р.ДЖЕЙМС

По меркам Сибири Красноярск — старый город, он стоит на своем месте уже с 1628 года. Жители Владимира или Новгорода усмехнутся такой смехотворной для них «древности», но для Сибири и это уже что-то. Древнее Красноярска только несколько городов Западной Сибири: Кузнецк, Тюмень, Омск, Томск, Тобольск, Ялуторовск. И только.

Беда Красноярска в том, что события XX века все перемешали в нем, и маленький городок XIX века утонул в огромной новостройке конца XX столетия. Судите сами: в 1830 году в Красноярске жило 5 тысяч человек; в начале 1860-х — 10 тысяч человек; в 1893 году население Красноярска достигло точно зафиксированной цифры в 20 570 человек. В 1917 — уже порядка 70 тысяч. А в 1959 — уже 600 тысяч человек!

Сегодня красноярец, чей дед и прадед жили бы в городе, — редкость, а почти все красноярцы, больше 90%, — очень недавние его обитатели.

Города, растущие тысячелетия, сохраняют не только архитектуру, но и множество обитателей прежнего города, его ушедших времен. К этому можно относиться как угодно, но старинные замки трудно себе представить без аппетитных, но полупрозрачных графинь в развевающихся ночных одеяниях, а Прагу трудно представить без Трубача Густава, который расхаживает по мостовым, держа свою голову под мышкой, а голова знай себе дует в трубу. Ничего подобного, конечно же, нет в Красноярске, потому что у нас не было ни трубачей, которым отрубил бы голову король (да и королей не было). Не было у нас и легкомысленных графинь, травивших мужей ради любовников или просто потому, что мужья им пуще репы надоели. Впрочем, и серьезных графинь, верных мужьям, у нас в городе тоже не водилось.

Аристократию старого Красноярска составляли купцы. Были среди них личности побогаче иного графа — владельцы золотых россыпей, пароходов, фабрик, магазинов и целых торговых рядов.

Часть этой «аристократии» выделилась тут же, из местного сибирского простонародья. Но вот эти-то, местные по происхождению, купцы как раз не состоялись ни как самые богатые, ни как самые интересные из красноярских купцов. А большая часть крупных красноярских купцов происходила не из местных крестьян и мещан, а из простонародья Европейской России. Верхним слоем купечества были гильдейские купцы, то есть те, кто официально объявил о своем капитале и записался в гильдию — объединение купцов, примерно таких же по богатству.

В третью гильдию объединяли купцов с капиталом от 500 рублей до 1000. Во вторую — от 1 тысячи до 10000. Свыше 10000 — в первую.

Манифестом от 17 марта 1775 года те, кто не был записан в гильдию, не считались купцами и не имели никаких прав и тем паче привилегий. Не имели права, например, владеть своими магазинами, открыто перевозить грузы в разные районы Российской империи и так далее. А гильдейские купцы вдобавок к тому освобождались от подушной подати и от рекрутчины.

После освобождения 1861 года торгующие крестьяне так сильно конкурировали со старым купечеством, а новые гражданские права так противоречили сословным привилегиям, что принадлежность к гильдиям все быстрее уходила в прошлое. В 1863 году третью гильдию вообще отменили — очень уж у многих торгующих крестьян были капиталы и побольше тысячи рублей… В эту эпоху записаться в гильдию означало в основном получить некий общественный престиж, признание. А для потомка крестьян, по-прежнему записанного в крестьяне, это означало выйти из своего, как и встарь, неравноправного сословия.

В Красноярске купцов первой гильдии всегда было немного, буквально несколько человек: A.M.Кузнецов, Т.Н.Щеголихина, П.Я.Прейн, М.А.Сажин — это постоянные. Число купцов второй гильдии колебалось между 30 и 50 человеками. Для сравнения скажу, что число графов или герцогов в Британии XVIII века составляло порядка 100 человек, во Франции — порядка 160 — 170. И этот узкий-преузкий общественный слой определял, как будет дальше развиваться экономика Енисейской губернии.

В конце XIX века из 35 гильдейских купцов Красноярска 12 происходили из крестьян Европейской России, причем 10 почему-то из крестьян Владимирской губернии. Чем она особенная, Владимирская губерния, — ума не приложу. В Вязниковском уезде Владимирской губернии — корни М.А.Крутовского, основателя опытных участков, садов, где впервые в Сибири выращивались яблоки и груши.

Самый богатый красноярский купец, Николай Герасимович Гадалов, в детстве успел побывать крепостным князя Шаховского. Сразу после освобождения он перебрался в Сибирь — в край, где крепостного права не было никогда.

Через тридцать лет семейная фирма «Николай Герасимович Гадалов и сыновья» существовала при 225 тысячах объявленного капитала. Во всем тогдашнем Красноярске был 21 магазин и 135 мелочных лавок. И 6 магазинов из них принадлежали Гадалову.

Занимался он и добычей золота… Это и сейчас куда как выгодное занятие, а тогда из еще не истощенных недр извлекали просто фантастическое количество металла. Только с 1837 по 1847 год было добыто и отправлено по Енисейскому тракту 25 746 пудов золота. Напомню, что пуд равняется 16 килограммам, а стоимость золота составляет порядка 30 долларов за один грамм. И получается, что из Енисейской губернии вывезли порядка 400 тонн золота, которое в наши дни стоило бы 12 миллиардов долларов. Желающие могут воспроизвести мои расчеты.

Впрочем, Гадалов занимался очень многими делами, о чем я не премину рассказать в свое время.

Земляк Николая Герасимовича Гадалова И.Г.Щеголихин пришел в Енисейскую губернию несравненно раньше, в 1820-е годы, — он происходил из мещан, а мещане ведь были лично свободными. В Енисейскую губернию Щеголихин пришел как офеня, разносчик с коробом товаров. Так и ходил по городкам и деревушкам необъятного края, совершенно как парень, воспетый в старой залихватской песне на стихи А.Некрасова:

Ой, полна, полна коробушка, Есть и ситцы, и парча. Пожалей, моя зазнобушка, Молодецкого плеча!  Дал ей ситцу штуку целую, Ленту алую для кос, Поясок — рубашку белую Подпоясать в сенокос…

Я не в курсе дела, какие именно красавицы и на каких условиях жалели плечи Ивана Щеголихина и какие цены он платил за парчу и ситец. Зато совершенно точно известно, что на нажитый с розничной торговли капитал он в компании с А.П.Кузнецовым купил Крестовоздвиженский прииск, а через много лет помер владельцем винокуренного завода в Минусинске, многих лавок и магазинов в городе; что его дочь, Татьяна Щеголихина, была купчихой первой гильдии и большим меценатом, благотворителем и благодетельницей для множества сирых и убогих.

Европейские корни и у Г.В.Юдина, который прославился своей великолепной библиотекой, — той самой, в которой работал Ленин во время сибирской ссылки. В советское время она, библиотека, в основном и была известна как место, где работал Ленин… А жаль! Библиотека, право же, заслуживает иного отношения, более серьезного. И говорить о ней имеет смысл независимо от того, трудился ли в ней Ульянов.

Судьба купеческих семей очень различна, но в целом прогорели, потеряли состояния после смерти основателей очень немногие. То ли конкуренция была не слишком жесткой, то ли сибирские купцы оказались особенно цепкими и живучими — судить не берусь. Другое дело, что второе-третье поколение после отца-основателя обычно цивилизовывалось, образовывалось и постепенно обнаруживало, что помимо добычи золота и торговли мануфактурой есть на свете не менее увлекательные занятия. Так, двумя поколениями раньше российское дворянство обнаружило, что заниматься науками и искусствами, читать книги и писать картины несравненно интереснее, чем выслуживать генеральские чины и деревеньки.

Браки купцов были если даже и не особенно счастливы, то уж, во всяком случае, благополучны и прочны: купцы любили семейный очаг со множеством ребятишек, и, при обычном для них чадолюбии, число внуков отца-основателя могло достигать двух, а случалось — трех десятков. Первоначально огромное, сколоченное на торговле и добыче золота состояние дробилось на множество частей и частичек; на место одного сверхбогача являлось множество весьма хорошо обеспеченных, но совсем не сверхбогатых людей. Скажем, Смирновы к началу XX века десятками осели в чиновниках, преподавателях гимназии, людях свободных профессий. Юдины, Кузнецовы, Гадаловы и в начале XX века были очень богатыми людьми, миллионщиками, но и в этих семьях, кроме кучки богатых наследников, оказалось множество худородной родни. Не богатой, но, как правило, интеллигентной.

Весь центр города… Ну, почти весь, если быть точным, в начале XX века принадлежал купцам. Все каменные дома Красноярска начала XX века были особняками купеческих семей, своего рода купеческими гнездами. Впрочем, и очень многие деревянные двухэтажные здания на центральных улицах Красноярска часто являлись такими родовыми гнездами. Деревянная архитектура Красноярска, детище архитектора из ссыльных поляков В.А.Соколовского, не меньше каменной радует душу.

Самые крупные здания в Красноярске принадлежали не государству, не могущественным общественным корпорациям, а частному лицу — купцу Гадалову. Ни здание общества врачей, ни благородного собрания, ни городской думы не могут сравниться с гостиным двором и частным трехэтажным особняком на центральной улице Красноярска, бывшей Воскресенской, а нынче проспекте Мира.

Бароны и графы, их верные и неверные жены, их плохие и хорошие вассалы и слуги составили призрачное население европейских замков. Рассуждая логически, именно купцы и их близкие должны составить призрачное население этих домов. Проявления такого рода есть в нескольких старинных зданиях, но уверен — большая часть явлений прежних жителей Красноярска не обнаруживается никак. Просто потому, что некому это замечать.

Действительно, ну как определить, что это не кто-нибудь прохаживается в сумерках по проспекту Мира, а сам купец Николай Гадалов восстал из праха и осматривает, во что превратили его дом, сделав там корпус сельскохозяйственной академии?! Нет, правда, как вы определите, что этот пожилой мужчина — именно купец Гадалов?! Или Кузнецов, тот самый, кто дал денег на учебу Василию Сурикову? Мы ведь совершенно не представляем, как выглядели эти люди.

Вот, допустим, мой друг как-то выходил из здания Эрмитажа; выходил через служебный ход, как и полагается сотруднику этого огромного музея. Стоял декабрь 1982 года, часов 6 вечера, к тому же была сильная метель. В полутьме, в летящих хлопьях снега мой друг заметил неясно видную, размытую из-за метели фигуру, бредущую к зданию Эрмитажа. Они почти столкнулись, Ю.К. и этот быстро идущий человек в шинели с поднятым воротником и теплой фуражке на голове. Ю.К. лишь какое-то мгновение хорошо видел лицо идущего и не сразу понял, почему у него возникло желание снять шапку перед этим встречным. Он поздоровался (хотя никогда не видел раньше этого человека), и тот ему кивнул в ответ. И только пройдя еще несколько шагов сквозь метель, Ю.К. резко повернулся, поняв: это же был император Николай I! Но никого уже не было в метели, под качающимся фонарем. Ни ясно видного человека, ни даже размытой фигуры… Собственно, вот он и весь, этот случай.

Так вот: черты лиц Романовых все-таки хоть немного, но известны в России довольно большому числу людей. Тем более — профессиональным историкам. А черты лиц красноярских купцов: Гадаловых, Смирновых, Юдиных — они-то не известны никому. Если бы Ю.К. не способен был узнать императора Николая I, тот мог бы хоть часами расхаживать по площади и никто не имел бы никакого представления, что это привидение и что оно здесь гуляет, придя из совсем других мест. Для всех он был бы просто каким-то странным, несовременно одетым дяденькой, и только.

К тому же император Николай и правда одет очень уж несовременно — в шинель, какие сейчас уже не носят, в старинного покроя фуражку на меху, какой вообще нет никаких аналогий в современной одежде. А как одевался купец… скажем, в 1875 году? Или в 1900? Да ничего особенного! Одет он был бы, этот купец, в самый обычный костюм, с самой обычной рубашкой, в точности, как современная. Рубашка никак не могла быть из нейлона, но и сейчас мужчины больше любят полотно. Сюртук — это, по сути дела, тот же пиджак свободного покроя, такой и сейчас носят многие мужчины в годах, любящие одежду, которая не стесняет движений.

Обычнейшие ботинки… Ухоженная борода… Массивные роговые очки или, напротив, легкое золоченое пенсне. Ну и где здесь что-то такое, чего нельзя найти у наших современников? Да ничего! Вздумай Гадалов или Смирнов пройтись вечером по Мира, вдоль своих же собственных домов, что увидели бы прохожие? Только лишь двух пожилых массивных мужчин, одетых консервативно и строго. А что, таких мало на улицах? Может, это новые профессора из той же Сельскохозяйственной академии…

И я не уверен, что разговор только о мужчинах. Татьяну Щеголихину, может быть, по одежде определить будет тоже не очень легко — дамские моды изменились совершенно кардинально, но вот костюмы казачек на рисунках Сурикова… От таких цветастых кофт — пышных и с глубоким вырезом, от юбок с воланами из тканей разной расцветки не отказались бы и современные модницы.

У меня есть подозрения, что такие встречи время от времени происходят, но никто попросту не понимает, с кем встретился. Красноярск в этом отношении очень похож на большинство современных городов-новостроек: в нем приличному привидению совершенно некому являться.

Эти подозрения поддерживаются историей совершенно анекдотичной, но, в общем, довольно характерной для нашего времени. Началась эта история с того, что некая фирма арендовала дом в самом центре Красноярска. В доме этом некогда жила семья некрупного купца, которого источники характеризуют так: «третьей гильдии купец и бургомистр»; этот самый Мирсков занимался пушниной и снаряжением караванов на Север и на этом сделал состояние. Собственно, дом этот построили еще до 1817 года, но потомки отца-основателя как-то сохранили его за собой, хотя фантастических капиталов так и не обрели, редко поднимались из третьей гильдии во вторую.

В эпоху исторического материализма в доме находилось, сменяя друг друга, до десяти советских учреждений с самыми фантастическими названиями и под самыми длинными и непонятными аббревиатурами. Что такое Гортоп, еще нетрудно догадаться. А вот что такое Крайпотребселдорторг? Не знаете?! Ну что, сдаетесь? Так вот, это учреждение, которое ведает торговлей с машин — передвижных лавок на сельских дорогах Красноярского края и подчиняется Крайпотребсоюзу. Вот такие учреждения занимали дом, в котором когда-то жила большая, дружная семья, сгинувшая в сталинских лагерях до последнего человека.

После 1991 года последний владелец дома, назовем его Лескраймоптопмусердор, разорился и стал сдавать помещения в доме, частные фирмы стали арендовать площади; а фирма «Лорелея» обогатилась на спекуляциях лесом, да и купила весь дом! В фирме было правило, по которому все сотрудники обедали здесь же, этот обед готовили специальные люди; расходились коммерсанты поздно, и очень часто здание пустело вообще за полночь. Так что для многих сотрудников это здание быстро стало даже не вторым домом, а скорее даже первым, потому что в нем они проводили гораздо больше времени, чем в своей собственной квартире.

История и развернулась среди сотрудников этой фирмы, которую я здесь назвал «Лорелеей». Секретарем фирмы служила некая Лидочка, фамилию которой называть я не буду. Лидочка считалась умопомрачительной красоткой, потому что ноги у нее были длинные, фигура тощая, безгрудая, почти что как у подростка, а лицо — с правильными чертами, большущим ртом и почти дебильным выражением. Выражение не обманывало; люди вообще достаточно часто и являются тем, чем выглядят, но природная тупость только прибавляла Лидочке популярности. Дур вообще очень ценят неуверенные в себе мужчины, а откуда же возьмутся уверенные среди бывшей комсомолии да беглых из райкомов секретарей?

Лидочка, понятное дело, цвела в атмосфере массового обожания. От непристойных предложений у нее не было отбоя, и скоро она начала не просто мило кокетничать, а вести себя, что называется, «с позиции силы».

— Значит так, Вовочка, — всерьез говорила она очередному поклоннику. — Если хотите повести меня в ресторан, то только в «Сопку», на «Енисей» я не согласна. И подарите мне духи, я французские духи люблю.

Самое забавное было в том, что поклонник, кидая обожающие взоры, покупал французские духи подороже и действительно вел Лидочку в «Сопку», причем с самого начала не рассчитывая ни на что, кроме поедания эскалопов. И тем же самым занимался не просто отдельно взятый болван; тем же самым занималась половина мужского населения фирмы, да еще и отталкивая, изо всех сил отбивая друг у друга Лидочку и добиваясь ее благосклонности. Холостые имели явное преимущество, потому что предлагали Лидочке выйти за них замуж, и таких за год набралось с полдюжины как минимум. У пожилых были другие преимущества в виде положения, больших денег и опыта, и они этим тоже бессовестно пользовались. Иногда мне кажется, что мужики в фирме просто конкурировали друг с другом, что-то друг другу доказывали, а Лидочка сама по себе тут была вообще делом десятым.

Наивные люди всерьез считают, что красивые женщины глупы по некому «закону компенсаций». Мол, если женщина набитая дура, должна же она получить что-то в какой-то другой сфере? Вот и становится набитая дура ослепительной красавицей! Ученые ничего не слыхали ни о каком «законе компенсаций», и могу уверенно сказать, что дело обстоит как раз совсем наоборот. Поскольку и красота, и умственные способности женщины зависят в основном от ее наследственности, то, как правило, умные женщины красивы, а красавицы умны. Из правила можно найти сколько угодно исключений, но правило именно таково, и самые большие дуры в основном просто устрашающе безобразны. А уродины — удручающе глупы.

Это правило блестяще подтверждала другая сотрудница фирмы, Светлана… то ли брокер… то ли кокер фирмы… Не помню, право, как называется эта должность. Или она была филером? Или киллером? Нет, хоть режьте, не припоминаю… американское что-то. В общем, заметное место в фирме играла эта очень красивая, яркая женщина, работавшая на глупо называвшейся должности.

— Великолепные мозги! — говаривал шеф про Светлану, и был он совершенно прав. Красавица Светлана соединяла умственные способности и яркую внешность, как и подобает хорошо кормленной в детстве, хорошо воспитанной женщине с хорошей наследственностью. Светлане шла даже некоторая полнота… Вернее, полнота — сильно сказано, но к тридцати появилось у Светланы некое подобие животика… Даже не животика, но книзу стал ее живот заметен, и стала потому Светлана носить более свободные одежды. Но умела их носить эта умнейшая женщина! Скажем, сверху облегающий лиф, выгодно оттеняющий высокую грудь, а снизу, от груди, — все свободно.

Масса сделок была заключена именно с помощью Светланы, и не ценить ее оказывалось не то что глупо, а прямо-таки самоубийственно! Так что Светлану ценили, тем более — Светлана в обращении была проста, умна, и в общении, в разговоре был у нее некоторый стиль… Единственная в этой фирме девочка из интеллигентной семьи, что тут поделаешь.

Но вот личная жизнь Светланы сводилась к тому, что несколько лет назад она недолго была замужем, и от этого эпизода остался у нее ребенок, дочка лет пяти. Ухаживать за ней, конечно же, пытались, и не раз, но всякий раз начавшийся процесс ничем существенным не завершался. Что тут поделать! Со Светланой мужчины из фирмы и заглянувшие из других фирм чувствовали себя неуверенно, скованно… Потому что даже красота у этой женщины оказывалась уверенной, самодостаточной, а тут еще и ум, и чувство юмора, и полная финансовая самостоятельность…

В результате, повертевшись короткий срок возле Светланы, мужики пулей бежали прямо к Лидочке! Отнестись к этому можно по-разному… Люди закомплексованные легко поймут этих бегущих и выразят свое понимание поджиманием губ, пожиманием плеч и удовлетворенным бурчанием. А в компании себе подобных припомнят соответствующие поговорочки — от «Ну какой же дурак хочет иметь жену умнее себя» и до «Зачем вообще бабе верхний чердак? Был бы нижний в порядке…». Люди опытные тяжело вздохнут, жалея умных и красивых женщин, прозябающих в компании недоносков. Люди опытные и умные посетуют на измельчание мужчин и механизм деградации народа, а опытные и одинокие поинтересуются, кого я вывел здесь под именем Светланы.

Но факт остается фактом, и больше года в фирме Светлана играла роль своего рода камушка на входе в фирму, оттолкнувшись от которого, ручеек мужичков притекал к асимметричной худосочной фигуре и дебильной мордочке Лидии.

И что греха таить, характер у Светланы начал портиться. С мужиками она начала язвить, ехидно улыбаться, уже начиная разговор; а в самой деловой беседе стала высмеивать недостатки мужчин и тыкать их носами в сделанные ими ошибки и глупости. Из поведения Светланы, собственно, вытекает одно — и умные женщины порой ведут себя вовсе неумно. Ведь очевидно же: столкнувшись с грубостью Светланы, тут-то мужики еще быстрее побегут к Лидочке…

А Светлана дала Лидочке кличку Шкилет, несколько раз помянула поговорку про то, что «мужчины не собаки, на кости не бросаются», и, вероятно, думала, что этим кончатся ее проблемы! А проблемы и не думали кончаться.

В начале лета 1997 года совпало два важных события в истории фирмы: начался ремонт в здании фирмы и у Светланы кто-то появился!

Ремонт состоял в том, что перед старинным двухэтажным зданием разворотили землю, выкопали здоровенный ров, а стены начали ломать и делать из двух комнат одну, а в другом месте — две комнаты из одной. Это был так называемый евроремонт — и поэтому удобную деревянную мебель выбросили вон (а сотрудники поумнее быстренько ее растащили); вместо столов поставили что-то эдакое стеклянное, к чему и прикоснуться страшновато, а вместо удобных кресел поставили евростулья с ножками пауков, страдающих геморроем. И теперь там, где еще недавно вы сидели удобно, вольготно и вдыхали чудный запах старинного дерева, вам приходится балансировать, как на штурмовой лестнице, подведенной под стены Измаила, а рассохшиеся поверхности евробезобразия чувствительно щиплют посетителей за филейную часть.

Конечно же, сотрудников «Лорелеи» очень волновала обстановка евроремонта… Но не меньше волновало их и происходящее со Светланой. Потому что последние несколько недель Светлана стала улыбаться загадочной улыбкой Моны Лизы и смотрела на мир вальяжно, спокойно, как потягивающаяся кошка. Она перестала делать замечания, нервировать мужчин демонстрацией своего превосходства… и вообще стала смотреть томно, но при этом буквально сквозь них. Видно было, что все мужчины, даже самые замечательные, ее больше не интересуют. Что вызывало у сотрудников «Лорелеи» и облегчение, и все-таки чувство обиды… хотя сами же от нее бежали, как бес от ладана!

Впрочем, меньше работать Светлана не стала. Она и раньше задерживалась в фирме по вечерам, оставляя дочку на попечение прислуги, а тут стала работать еще больше, и редкий вечер сотрудники не оставляли ее трудиться одну, склонившуюся над кучей бумаг. Вот в фирму приезжать она стала поздно, и, по мнению всех заинтересованных лиц (то есть всех мужчин в фирме), именно в эти часы она и встречалась с неизвестным счастливцем — когда ребенка уводили на все утро гулять.

Уже позже, много позже сотрудники обратили внимание на две странности:

Во-первых, шеф фирмы, старый партаппаратчик Протерозой Мезозоевич, прилагал все усилия, чтобы поменьше времени проводить в своем кабинете, особенно по вечерам… Вообще сидел Протерозой Мезозоевич в коридорах власти со времен совершенно незапамятных, в шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят и никогда ничего не говорил прямо… Даже погоду прямо не ругал. Но за всеми его поступками и мельчайшими движениями сотрудники следили внимательнейшим образом, потому что знали: Протерозой Мезозоевич ничего не совершает зря. На каждую, самую мельчайшую особенность поведения шефа рано или поздно находилось самое серьезное объяснение, и пренебрегать этим было решительно неразумно.

Так вот, Протерозой Мезозоевич стал исчезать из здания фирмы гораздо раньше обычного. В своем же кабинете он бывал вообще неподолгу и даже перенес совещания на бойкие утренние часы, хотя всегда был сторонником неспешных заседаний и разборок в тихие вечерние часы, когда деловая активность стихает и самое время подумать о чем-то неспешном.

Разумеется, поведение Протерозоя Мезозоевича истолковали: был сделан вывод, что старика утомляет шум компрессоров и отбойных молотков и что он постепенно сдает.

Потом-то, конечно, его поведение истолковали совсем иначе, но это уже после того, как развернулись интереснейшие события и многое стало понятным.

Во-вторых, в здании несколько раз слышалось пение старинной студенческой песни. Слова ее знали не все, а кто и знал, то обычно не все, а кусками, но постепенно практически все сотрудники «Лорелеи» могли прочитать наизусть и даже пропеть эти слова:

От зари до зари, как зажгут фонари, Все студентов оравы шатаются! Они горькую пьют, на законы плюют И еще много чем занимаются.  Сам Исакий святой, с золотой головой, На студентов глядит, усмехается! Он и сам бы не прочь провести с ними ночь, Да на старости лет опасается.

А кончалось, конечно же, тем, что:

Не стерпел тут старик, С колокольни он прыг! Он к студентам на площадь спускается, Он и горькую пьет, и ведет хоровод, И еще кое-чем занимается!

По упоминанию «Исаакия святого» видно, что события песни происходили в Петербурге. Но пели ее, безусловно, не в одном Петербурге и вовсе не только студенты. Студенческие песни вообще в старой России были примерно тем же, что песни экспедиционные — в СССР.

Сотрудники же «Лорелеи», слушая эту песню в летних сумерках, относили ее за счет рабочих, долбивших стены и натягивавших потолки. Правда, неслась эта песня очень часто вовсе не из тех мест, где рабочие что-то ломали или натягивали, а потом как-то незаметно выяснилось, что заключал-то договор русский мастер, но вся остальная бригада состояла из этнических китайцев… Но это выяснилось тоже намного позже. А пока что сотрудники, посмеиваясь, делились впечатлениями о поведении Светланы и гадали, кто мог бы быть ее любовником, с удовольствием подпевая лихой старинной песне в золотистых теплых сумерках июня.

Мне даже называли дату, когда это все произошло… Дата запомнилась, потому что именно в этот день несколько сотрудников фирмы вдруг заключили совершенно фантастическую сделку с фирмой «Золотой попугай» и испытали мощную потребность ее отпраздновать. Где? Да конечно же в здании «Лорелеи»! Берем пузыри, и погнали, мужики, погнали!

Стояло часов 11 вечера, когда народ подъехал к старинному зданию, бывшему родовому гнезду Мирсковых.

Улицу перекопали так, что подъехать можно разве что метров за 200, а войти удобнее всего через черный ход, довольно далеко от парадного фасада. Тишина и полумрак невольно навевали желание пройти потише, сесть поскорее в уже отремонтированных комнатах. Двое проникли в здание несколько раньше других и попытались проникнуть в кабинет шефа — в предбаннике кабинета Протерозоя Мезозоевича всегда водились стаканы, вилки и тарелки, и все знали, где их можно взять. Эти двое (назовем их Фановым и Полещуком… ровно потому, что их зовут совсем не так) уже на лестнице уловили странные звуки. Сперва им показалось, что где-то урчит огромных размеров кошка. Потом — что кого-то в кабинете шефа прижали к стенке и душат. Так им, по крайней мере, послышалось.

Душить Протерозоя Мезозоевича они позволять не хотели, но все же была в этих звуках некоторая странность, и услышавшие их приближались к кабинету шефа совсем не в боевом задоре, а снявши ботинки и на цыпочках.

Ох…

В кабинете шефа стоял огромный крайкомовский диван советских времен, и на этом диване Светлана стонала, выгибалась, тоненько повизгивала, вращала тазом под каким-то пожилым, массивным, утробно ворчавшим не в такт. Как ни глупо звучит, но оба вломившихся так и остолбенели, так и замерли по стойке «смирно», вжавшись в стенку, пока не вырос перед ними этот огромный, массивный, не бросил Светлане:

— Дитя мое, прикройтесь, на Вас смотрят эти стрекулисты…

И уже двоим, так и стоящим с башмаками в руках, вращая кустистыми усами:

— Гхм!!!

Тут только Фанов с Полещуком с топотом вылетели из кабинета и, не прихватив вилок и тарелок, зарысили обратно по коридору. Они, что называется, до конца своих дней запомнили это тяжелое лицо, эту массивную фигуру, и можно спорить, что произвело на них самое сильное впечатление: перекинутая через спинку стула золотая цепь килограмма на четыре, налитые кровью мрачные глаза или полотняные исподние длиной до колена.

— Ну, давайте!

— Да понимаете… Да мы…

— Где же стаканы?!

— Да там… В общем…

Единственно, в чем удалось убедить остальных, так это что там, наверху, Светка не одна, и в кабинет шефа будет куда правильней не лезть. По этому поводу было тоже много веселого шуму. Как исчезла Света из здания, не замеченная остальной компанией, никому не известно. Или она оставалась наверху, пока народ не ушел? В общем, в этот вечер ее никто не видел и, к чести сотрудников «Лорелси», разговоров на эту тему никто с ней не вел (при том, что между собой обсуждений было, разумеется, выше крыши).

Уже не к чести сотрудников будь сказано, кое-кто из них теперь вдруг обнаружил, что у него очень много работы в здании по вечерам. Но теперь Светлана стала брать с собой нужное, уходила работать домой, и подсмотреть не удавалось.

Но вот точило, точило что-то Фанова с Полещуком, заставляло их беспокоиться; и независимо друг от друга они предприняли похожие шаги. Фанов обратился в краеведческий музей, попросил подыскать ему все, что только возможно про Мирсковых. У Полещука троюродный брат давно работал в КГБ. Была встреча с братом, была просьба примерно того же рода. Но оба они получили один и тот же портрет; разве что Фанов увидел в запасниках музея написанный маслом портрет купца второй гильдии и коммерции советника Василия Ивановича Мирскова и сделал с него фотокопию. А Полещук нашел уже плохую фотокопию портрета, сделанную где-то в начале 1930-х годов, но со всеми комментариями — кто тут изображен, в каком году и какого рода вражескую деятельность вел вплоть до расстрела в 1926.

Что характерно, оба деятеля пытались поговорить со Светланой отдельно, независимо друг от друга. Не менее характерна истеричная реакция Светланы.

— У меня же крест на шее! — вопила она, прикрывая рукой этот крест. Женщина искренне верила, что неверующая может носить крест и это ей поможет… в том числе не даст приблизиться к ней никакому решительно призраку.

Впрочем, утаить шила в мешке не удалось, шум по фирме прошел немалый. Припомнилась и залихватская песня, а заодно выяснилось, что рабочие-то сплошь китайцы и старинную студенческую песню вряд ли могли исполнять.

Припомнили и кое-какие рассказы Лидочки: мол, бегает тут за мной мужик… Выходит из стенки такой, прямо из шкапа, с бородищей!!! Но коэффициент интеллектуального развития Лидочки был в фирме общеизвестен, и никто ничего плохого не подумал про ее нового поклонника. Мало ли что может почудиться Лидочке… Так думали все, даже ее поклонники, и даже те из них, кто не прочь был бы на Лидочке жениться.

Тут, уже не к чести сотрудников, сразу же нашлись любители выяснять, не общалась ли Светлана с купцом Мирсковым уже после того, как их накрыли в кабинете шефа. Раздавались голоса, что здание фирмы необходимо освятить. Отдать должное следует как раз Протерозою Мезозоевичу, который праздные разговоры самым свирепым образом пресек и заперся со Светланой в кабинете почти что на час. По истечении беседы Светлана вылетела из него, рыдая; слезы лились по ее щекам, смывая макияж, и почти так же текли струи пота по лицу отдувавшегося, сопевшего изо всех сил Протерозоя Мезозоевича.

Здание освятили, на что Протерозой Мезозоевич безнадежно махнул рукой, но сам участия не принимал. Что поделать! Протерозой Мезозоевич относился к поколению, которое очень активно учили, что нет бога, кроме ЦК КПСС, а КГБ пророк его, и что ничего-то на свете нет; чего не спохватишься, ничего и нет, ни бога, ни дьявола. А что учили этой глупости всех, а именно он оказался первым учеником, — это уже, что называется, совсем другая история.

Не знаю, к лучшему это или к худшему, но больше никто не поет по вечерам в старинном здании и никто не появляется из стен, не пытается схватить за мягкое место ни ценных интеллигентных сотрудников, ни жердеобразных, по моде, секретарш.

С тех пор в здании, конечно же, пришлось сделать еще один евроремонт, и новые стулья уже тоже начали щипать за задние части посетителей. Наверное, грядет третий очередной евроремонт. Но никто больше не ломает стены в комнате, где со времени возведения дома и до «эпохи исторического материализма» находилась фамильная библиотека Мирсковых, потом множество разных учреждений, а последние годы находится кабинет главного менеджера, дилера, филера и киллера «Лорелеи». Может быть, именно поэтому больше ничего не происходит. Может быть, сказалось освящение.

Светлана так и живет одна; она как была, так осталась прекрасным работником, но ее характер, выражаясь мягко, не улучшился, а губы все чаще портит нехорошая, циничная ухмылка. Ее дочка уже учится в школе; вряд ли она знает об удивительном приключении мамы.

Протерозой Мезозоевич смотрит пустыми глазами и говорит, что все это глупости, ничего не было. Слишком уж противоречит эта история тому, что он привык считать истиной в последней инстанции.

А Лидочка, конечно, вышла замуж, но совсем не так, как ожидали… Как-то раз в фирму привез то ли товар, то ли какие-то документы парень-шофер из родной Лидочкиной деревни Атаманово. Шофера этого давно никто не звал по имени, а только дурацкой кличкой Андрюха-Маклай, неизвестно откуда пришедшей, и считали его человеком ненадежным и фальшивым. Парень с лицом злым и ничтожным, в грубой одежде и уж, конечно, слыхом не слыхавший про французские духи и ресторан «Сопка», но они с Лидочкой проговорили часа три, и Лидочка в этот день ходила, как в тумане, роняла и путала важные документы.

Через две недели она вышла замуж за этого шофера, и он увез ее в деревню, в которой оба родились. С тех пор Лидочка родила двух детей и исправно топит печи, вскапывает картофельное поле примерно в полгектара, кормит корову и стадо свиней, обшивает, кормит и ублажает супруга.

Андрюха-Маклай постоянно пьян, кроме времени, когда приходится куда-то ехать. Он последовательно вылетел абсолютно изо всех мест, где работал, — за ненадежность, прогулы и пьянку. Последние полгода он безработный, и Лидочка поставила свечку Николаю Угоднику, чтобы муж поскорей нашел работу. Потому что, пока он ставил ей фонари под обоими глазами, Лидочка еще терпела, но безработный Андрюха-Маклай, должно быть от нечего делать, повадился драться оглоблей.

Впрочем, Лидочка явно очень счастлива с Андрюхой-Маклаем и откровенно в него влюблена, из чего можно сделать только один вывод: пусть себе каждый живет, как ему удобнее всего и к какой жизни он больше всего приспособлен. Или, как говаривал один народ, тоже имеющий к Сибири самое прямое отношение: «Edem das Seine» — каждому свое. Ну не видела никакого смысла Лидочка в судьбе новорусской жены! И не стоит, кстати говоря, делать торопливых выводов: непонятно, кстати, какой вариант женской судьбы глупее и нелепее другого, судьба ли рабыни, увешанной золотом, или деревенской бабы.

Но вот о чем я думаю нередко… Неужели старый купец Мирсков, появившись в своей бывшей библиотеке, так и сидел в усадьбе сиднем?! Да нет, конечно, никак он там не мог сидеть безвылазно, с такой-то энергией. Между прочим, Светлана ведь вплоть до предъявления портрета понятия не имела, что имеет дело не с человеком, а с существом не из мира живых. И тем более Светлана — это совсем не та женщина, с которой возможен гусарский налет: вылез человек из стены и сразу стал делать свое черное дело. Значит, были какие-то разговоры, очень вероятно, что и уговоры, и приходил Мирсков ухажером, сначала в роли посетителя…

Так что наверняка было и это — массивный человек в золоченых роговых очках, в распахнутом свободном пиджаке проходит по Мира, прищурившись, смотрит на закат, полыхающий над сопкой; в золотых лучах вечернего солнца проходит рядом с домом, в котором жила семья его приятеля, Гадалова. Очень может быть, пробует «Спрайт» или «Тархун» у уличных торговцев, фыркает из-за ударившего в нос газа… Что успел он понять в том месте, в которое попал по причине, мне очень мало понятной? Как он отнесся ко всему, что тут увидел?!

Скорее всего, Василия Мирскова видело множество самых различных людей обоих полов и самых разных состояний, но ведь никому и в голову не пришло, что этот пожилой и грузный пришел к нам из совсем других времен. Прохожие видели в нем только пожилого и несколько чудаковатого, не больше. Научная фантастика все рассказывает о том, как то ли мы сами, то ли наши потомки отправятся в путешествие во времени и смогут пообщаться с далекими и близкими предками. К тому, что это предки могут посмотреть на нас и сделать какие-то свои выводы (может быть, и совсем не такие уж благоприятные для нас), мы не готовы. Вообще не готовы, не только в вопросе о привидениях старых купцов.

Мне же все чаще вспоминается старое британское поверье. Мол, все солдаты всех времен, когда-либо павшие за Британию, раз в году, под Рождество, могут видеть и слышать все, что происходит в стране. Рыцари короля Артура и пираты Френсиса Дрейка, моряки Второй мировой войны и солдаты массового призыва Первой мировой, штурмовавшие бетонные укрепления на Марне, — все они видят и слышат потомков. Мораль достаточно проста — жить надо так, чтобы большинству англичан, когда-либо живших на Земле, уже мертвым, не было стыдно за меньшинство — еще живых.

В России, к сожалению, такого поверья нет; только вот как знать, единственный ли это случай, когда человек из XIX века проходил по нашему городу? Откуда мы знаем, кто ходит летними вечерами по улице Мира. по набережной Енисея?!

И, похоже, меньше всего их цель — явиться или привидеться нам. Ведь в новом диковатом городе, что вырос на месте их Красноярска, почти что некому понять, что это именно они…

ГЛАВА 2 КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

Должно же быть хоть где-нибудь оно:

Очень Странное место!

Л.КЭРОЛЛ

Еще совсем недавно краеведческий музей играл в жизни города совсем особенную роль. Надо, конечно, разделять период, когда в городе вообще не было других научных учреждений и все исследователи волей-неволей скапливались в стенах музея. В 1889 году родился музей… «Век подвижничества» — так назвали книгу о краеведческом музее, вышедшую в 1989 году. Потому что с самого начала музей стал местом работы, которое создала сама для себя красноярская интеллигенция и в которое она принесла свой энтузиазм и свою жертвенность. Кто они, его основатели и первые сотрудники? П.С.Проскуряков, И.Т.Савенков, А.Я.Тугаринов, А.С.Елинев, М.Е.Киборт, В.Г.Карцов, А.Л.Яворский, Клеменц, И.В.Тушняков, Б.О.Долгих, А.Н.Соболев, С.М.Сергеев, А.П.Ермолаев… всех все равно не перечислишь.

А это и есть, по существу, интеллектуальная элита Красноярска и Красноярского края. Потому что еще в 1920-е годы других научных учреждений в Красноярске попросту не было. Об этих людях говорит хотя бы такое обстоятельство: большинство из названных здесь состоялись как ученые международного класса. Даже сегодня наследие И.Т.Савенкова и А.С.Елинева представляет вовсе не только историческую ценность. Имена Б.О.Долгих, А.Я.Тугаринова, В.Г.Карцова известны всякому археологу и этнографу, и не только в России. Коллекции птичьих яиц М.Е.Киборта выставлялись и в Европе, и в США. А.Я.Тугаринов с 1926 года по 1948, до своей физической смерти, трудился в Зоологическом институте АИ СССР, в Ленинграде, написал 87 работ, в том числе 3 монографии.

С тех пор роль музея как интеллектуального центра, конечно, очень ослабла: в 1930-е годы в Красноярске стали открываться научные институты, а в 1960-е так и вообще появился Красноярский филиал Сибирского отделения Академии наук СССР.

Музей остался посланцем эпохи… скажем так, посланцем довоенного времени. Довоенного — в смысле эпохи до Первой мировой войны. Удивительным образом время строительства здания в египетском стиле совпало с временем, когда в Красноярске и не было других научных учреждений. Судите сами: здание музея построено по проекту Леонида Александровича Чернышова. Архитектор Л.А.Чернышов всю жизнь мечтал побывать в Египте, своими глазами увидеть египетские древности. Проект, в котором он воплотил свою мечту, признали самым лучшим на конкурсе 1912 года, и в апреле 1914 года начались работы. В августе 1914 года строительство здания приостановилось из-за войны. Строили здание долго, с трудом, а в 1920 году почти достроенное здание музея сгорело во время пожара.

Только в 1927 году были отпущены средства, и в 1930 году здание наконец достроили. Как прикажете объяснить это без участия Высшего Промысла?! Только кончилось строительство музея, как тут же появились институты, возникла возможность заниматься наукой и в других местах.

Но в одном музей был и остался уникален: до сих пор это единственное научное учреждение, которое десятилетия собирало и хранило комплексную информацию о Красноярском крае как особой территории. Подчеркиваю — научным учреждением! За последние годы у меня появилась привычка консультироваться с сотрудниками музея по самым разным поводам. О хакасском шаманизме, о судьбе А.С.Елинева, о времени освоения русскими Ангары, о… Впрочем, всего не перечислишь. Действительно, зачем держать в памяти множество деталей, если есть кому их сообщить и у этого кого-то можно справиться? И так же поступают довольно многие из знакомых мне ученых Красноярска.

Я отношусь к поколению, которое росло еще с музеем: в 1960-е годы краеведческий музей был такой же частью моей детской жизни, как двор, поездки в Ленинград, книги или как замерзавший зимою Енисей. Между прочим, и у старших восприятие музея было куда как серьезное: примерно такое же, как к краевой библиотеке или к институтам Академии наук.

Для меня же музей навсегда — это старое здание, потемневшее от времени и красноярской копоти. Это в 1967 году, после того, как построили Красноярскую ГЭС, Енисей перестал замерзать. А то он исправно замерзал, и это тоже память о детстве — замерзший Енисей без дурацкой дымки испарений, ясные-ясные, на десятки километров видные пространства. Горы за Енисеем просматриваются так, что заметно чуть ли не каждое отдельное дерево. И музей, от которого буквально исходит аромат солидности, научности… За счет ли необычного стиля, египетских росписей? Действовали ли пушки на крыльце? Не знаю, не берусь судить. Но особая обстановка музея начиналась уже возле самого здания, это совершенно точно.

А в вестибюле начинался запах… Особый аромат, который я просто не знаю, как описать. Запах, который я чувствовал только в старинных зданиях, предназначенных для занятия наукой и для хранения древностей. Такого запаха нет ни в здании МГУ, ни в институтах Академии наук в Новосибирске и в Красноярске… Но этот запах есть в лабораториях Института археологии, в музее Института геологии, в запасниках Эрмитажа, в рабочих помещениях Исторического музея. Надо, чтобы здание было старинное, чтобы с самого начала в нем только занимались наукой и хранили бы древности. Тот, кто побывал в том, старом краеведческом музее, очень хорошо знает, о каком запахе я говорю.

А еще в самом начале стоял скелет мамонта. Не самый большой из известных, не самый знаменитый — но самый настоящий, и в той же комнате — кости животных, современников мамонта. Запомнился почему-то бивень нарвала (как раз этот — в числе самых длинных в мире). И с этого места начинался удивительный мир Познания… И еще запомнился хряк. Почему он попал в музей, этот знаменитый хряк, — не ведаю. То ли он был самый племенной, то ли самый жирный, то ли самый розовый, то ли лучше всех исполнял указы партии и правительства… Но, во всяком случае, после кончины хряка из него сделали чучело и водрузили в одном из залов музея. У хряка были здоровенные клыки, и в свои 5 лет я всерьез боялся проходить перед его мордой и старался нырнуть с хвоста, между хряком и северным оленем.

Есть такая удивительная закономерность — всякое учреждение странным образом хранит традиции времени, в которые оно создавалось. Вот Красноярский пединститут существует с 1930-х. И эта недобрая эпоха удивительным образом проявляется в его внутренней жизни.

Красноярский университет возник в 1969 году, на пике «запойно-застойной» эпохи, — и тоже сказывается нечто… А вот Красноярский краеведческий музей основан в 1889 году, и нечто сохраняется в нем до сих пор… По крайней мере, сохранялось до 80-х годов нашего уже столетия. Как будто дух той эпохи поселился и продолжал жить в этих сводчатых комнатах с высокими потолками. Этот дух передать словами еще труднее, чем описать запах.

Дело в том, что тогда, в конце XIX века, мир не представлялся единым целым, отнюдь. Наука не говорила о целостности мироздания, о единстве материального мира. Природа казалась скорее набором, складом не связанных между собой объектов. Но зато — очень обширным, колоссальным по размерам складом! Мир представлялся необъятным, загадочным, невероятно интересным. Это была эпоха культа науки: публичных лекций и публичных опытов, научно-популярных книг и рождения научной фантастики. Мир не до конца был открыт — в год основания краеведческого музея человек еще не побывал на Южном и на Северном полюсах, на ледовом щите Гренландии и на высочайших вершинах Гималаев. Нога европейца не ступила в Центральную Африку, в центр Австралии, в Тибет. Даже английские разведчики, проникшие в Лхасу в начале XX века, были индусами, а агент секретной службы Российской империи Гомочжаб Цэбэкович Цибиков… Он, что поделать, был бурятом. В Сибири уже в 1926 году Обручев открыл целую горную систему и назвал ее хребтом Черского, а о существовании самой высокой вершины Памира стало известно в 1935 году.

Конец XIX — начало XX века — время написания «Затерянного мира», «Человека-невидимки» и «Острова доктора Моро», а школьники учили географию по картам, на которых были «белые пятна».

От того, что мир до конца еще не разведали, не открыли, он становился еще интереснее, увлекательнее. Музей удивительным образом передавал посетителям это ощущение. Не знание, не какие-то полезные сведения, а именно ощущение, что мир громаден, беспредельно разнообразен, не открыт до конца, что изучать мир, открывать его — дело важное и достойное мужчины.

За счет чего передавалась возвышенная атмосфера, окружающая Познание? Что формировало это приподнятое настроение? Не знаю… Полутемный зал, где по стенам шли витрины с фауной Красноярского края? Старушки, дремавшие в креслах и мгновенно просыпавшиеся, стоило кому-то прикоснуться к витринному стеклу? Сами экспонаты? Само здание, построенное по проекту Леонида Александровича Чернышова? Не знаю… Не могу объяснить. Но ощущение — передавалось!

В краеведческом музее словно витала атмосфера служения наукам и искусствам, благодаря которой и сам музей вообще появился на свет божий.

Впрочем, зря я говорю в прошедшем времени… Просто я не люблю перемен, а ведь музей пришлось закрыть, и уже пятнадцать лет основное здание — на капитальном ремонте. Это правильно, потому что старое-престарое здание рисковало свалиться на головы сотрудников и посетителей. Это хорошо, что музей фактически расширили: перевели в новый корпус всю администрацию, всю научную деятельность, и одновременно — отреставрировали историческое здание, созданное по проекту Чернышова.

То есть здание предстало таким же, каким было задумано и каким его построили к концу 1920-х годов. Таким, каким оно было и тридцать, и сорок лет назад — в годы моего, уже не очень близкого детства. Тут возможны разные мнения, но, по-моему, это только хорошо. В нашем не очень старом городе, не отягощенном излишним количеством традиций, полезно иметь какие-то здания, какие-то учреждения, хранящие память о прошлом.

Музей играет весьма заметную роль в научной и культурной жизни города, а после ремонта сможет играть еще большую. Но и само здание музея, сам его дух — это память о целом периоде истории: и истории города, и истории страны, и о целой эпохе просвещения, которая началась в XVII веке в Европе и рухнула в прошлое в грохоте мировых войн, а в СССР, в России, задержалась до конца XX века. Я с нетерпением жду, будет ли витать в здании такой же удивительный запах старины и хранящихся древностей? Будет ли обитать в нем тот же дух последних лет петербургского периода истории? Ведь теперь в здании не только собирались умные и очень преданные науке люди, но и разливали водку пьяные слесаря…

Со зданием музея связано нескольких историй, и что характерно — весьма достоверных. Одна из них связана с именем Макса Моора, крупного норвежского ученого. Этот исследователь несколько раз приезжал в Красноярский край, разрабатывал программу создания биосферного заповедника на базе эстонского поселка Суэтук (с этим удивительным поселком мы еще будем иметь дело). Среди прочих вопросов его интересовали исследователи нашего края — как они-то оценивают перспективы земледелия в Сибири? Разумеется, прочитал он и книгу Фритьофа Нансена «Путешествие в страну будущего», в которой Нансен очень высоко оценивал возможности края.

Уже, казалось, пора собираться домой, и норвежец решил купить для отца валенки — такой очень сибирский подарок, привет из наших заснеженных мест. Он стал консультироваться у тех, кого знал. Например, у Виктора Петровича Астафьева, как большого специалиста по местной экзотике: где покупать самые замечательные валенки?! Виктор Петрович вроде бы с проблемой валенок готов был помочь, но вот свидание назначил в странном для валенок месте — в редакции альманаха «Енисей». Макс Моор с трудом связывал редакцию и валенки, а еще хуже связывал валенки и огромное количество коньяка, которое в него вливали и Астафьев, и прочие присутствующие лица, наверное, тоже писатели. На робкие вопросы про валенки раздавался многоголосый вопль насчет «Сейчас-сейчас!» — и тут же поднимался новый тост.

Тем временем зашел разговор и о Нансене… Тема эта Виктора Петровича заинтересовала необычайно:

— А вы знаете, что Нансен зимовал у нас, в одном сибирском селе?

— Слыхал… А какое это имеет значение?

— Как это «какое»?! Молодой мужик зимовал в селе! Там же наверняка живут его потомки!!

Тут появился некий чин, то ли армейский, то ли из более интересного учреждения, и что характерно — нес красиво завернутые в бумагу белые генеральские валенки. Под крики «Виват!», многократные лобызания и выпивания, под крики восторга военный исчез так же внезапно, как появился, а вконец пьяный Моор стал обладателем валенок.

Но как безобразно ни напился Моор, а своеобразное мышление Астафьева очень вдохновило его на поиски потомков Нансена. «И правда! Надо поискать концы!» — думал Моор, предвкушая самые удивительные открытия. Единственное место, где хранятся документы, относящиеся как раз ко времени работы Нансена в Сибири и к его легендарной зимовке, — это, конечно же, краеведческий музей. Не успев прийти в себя от процесса получения валенок, норвежец договорился о работе с этими документами и начал долгий, унылый труд.

Архивные документы, написанные разными почерками, очень часто вовсе не для того, чтобы их читали, всегда непросто разбирать. Да еще на разных языках! Моор трудился самоотверженно, благо семья осталась в Норвегии, делать ему, кроме работы, было особенно нечего, и он стал работать чуть ли не круглые сутки. Договорился о свободном доступе в архив даже в вечернее время и работал, сколько было сил, — сначала с утра; когда день засыпал ему песка под веки, отдыхал; под вечер, когда сотрудники покидали музей, снова садился за дело.

И в этот вечер, когда все стихло, норвежский профессор сидел над старинными документами, один в помещении музея. Вдруг кто-то потрогал его за плечо. Профессор досадливо стряхнул руку — вот же он, драгоценный документ! Вот он! Его тряхнули за плечо сильнее.

— Да кто это?!

Возмущенный ученый повернулся. Перед ним стоял пожилой человек со значительным, тяжелым лицом, с бородой и длинными волосами. Вроде бы профессор уже когда-то видел этого человека.

— Не лезьте в чужие дела, — явственно произнес пожилой человек по-норвежски. — Не ваше дело, у кого и где есть потомки. Не лезьте… Вам понятно?

Возмущению профессора окончательно не стало конца и предела. Сделав рукой отрицающий жест, мотнув головой, он подбирал слова, чтобы убить на месте нахала. А пришелец заговорил снова:

— Говорю вам, не лезьте, куда вас не просят. Не ваше дело, и никому дела быть не должно… Пока говорю по-хорошему: положите документы и уезжайте домой.

Опять профессору показалось, что где-то он видел этого человека. Профессор начал было вставать со стула, на котором продолжал сидеть, как его собеседник внезапно… растворился в воздухе. Тут только профессор сообразил, с кем беседовал и почему этот человек показался ему таким знакомым.

Позже ученый совершенно не стеснялся признаться, что покинул здание музея в сильной спешке, оставив документы живописно брошенными на столе, и больше никогда к ним и не думал возвращаться. Через два дня он уехал на родину и, к сожалению, не появлялся в Красноярске с тех пор уже несколько лет. Не думаю, что главную роль сыграл тут страх перед призраком Фритьофа Нансена. Тем более, что он не стал больше «лезть, куда его не просят», и категорически отказывается открывать, к каким выводам уже пришел.

Думаю, не приезжает он больше из-за страшной занятости, основной причине всех достигших чего-то людей; ну и еще надоела до смерти одна местная чиновница, порывавшаяся непременно влезть и в доверие, и в постель к иностранному гостю. Но, может быть, и призрак сыграл роль.

Я лично надеюсь, что этот человек еще у нас будет, — он может сильно помочь с организацией биосферного заповедника. Но вот что очень печально, так это появление только одного такого призрака… У нас же чуть ли не целые направления в литературоведении стоят на выяснении животрепещущих вопросов: была ли Натали Гончарова лилейным ангелом или же черным демоном в жизни Пушкина? И как относился Лев Николаевич Толстой к Софье Андреевне, часто ли оставался в ее спальне и не было ли у него других интимно знакомых дам.

Очень жаль, что в зал, где в 1989 году была защищена диссертация на тему «Интимная жизнь четы Пушкиных», не вошел Александр Сергеевич под руку с Натальей Николаевной и с парочкой дуэльных пистолетов за поясом. Войти бы ему, вежливо раскланяться с присутствующими, сесть в первом ряду и приготовиться слушать… Склонить голову с эдаким нетерпеливым выражением: ну что ж вы, ребята?! Давайте!

Жаль, что во время доклада на близкую тему… кажется: «Любила ли Толстого Софья Андреевна?», не раздался стук палки по полу, не вошел крепкий жилистый старик с кустистыми бровями, опираясь на знаменитый костыль, обломанный об Герцена и Чернышевского.

Что… Впрочем, главное уже ведь и так понятно. Я искренне жалею, что призраки такого рода — явление настолько редкое!

ГЛАВА 3 КАБИНЕТ АЛЕКСЕЯ ГАДАЛОВА

Мчатся древние лошади в мыле

По асфальту ночных автострад,

И стихи, что прочитаны были,

Снова в небе вечернем горят.

В.ШЕФНЕР

Это произошло в самой середине семидесятых годов. В эпоху, когда Брежнев каждый день жевал трехчасовую речь-мочалку, макси-юбки были последним писком моды, а мировая революция официально оставалась целью существования советского строя. Хлеб тогда стоил двадцать копеек буханка, а сахар — девяносто копеек килограмм, мясо стоило рубль девяносто копеек, но вот хлеб и сахар в магазинах еще пока были (сахар исчез уже в восьмидесятые), а мяса в магазинах отродясь и не бывало.

Тогда, ранней весной 1975 года, из магазинов Красноярска таинственно исчезло мыло… Почему именно мыло? Не знаю… То ли производство мыла сократили, чтобы провести еще одну операцию во Вьетнаме или в Африке, то ли его попросту забыли завезти в Красноярск? Сие покрыто мраком неизвестности, а история о том умалчивает.

И в эту самую весну, и во все остальные времена года в сельскохозяйственном институте полагалось, что каждый факультет в свою очередь должен участвовать в добровольной народной дружине (ДНД). «Добровольцы» заранее знали о такой необходимости и готовились к ней, как полагается, — в основном затариваясь большим количеством водки. Ведь это мясо было по распределителям, а мыло то и дело исчезало. Водка продавалась во всех гастрономах с 8 часов утра и стоила классическую цену: 3 рубля 12 копеек. Вот студенты и готовились к тому, чтобы весело провести свою глубоко «добровольную» службу.

Дружинникам предстояло ходить по улицам с красными повязками, на которых написано «ДНД», ловить пьяных и всяческие антиобщественные личности на улицах. Этих пойманных надлежало тут же сдавать в опорный пункт милиции, а сделав по городу круг, можно было возвратиться в свой опорный пункт, или штаб прямо в здании сельхозинститута на Мира. Студенты, в числе которых был и мой информатор, Иванов, уже готовились нырнуть с лютого мороза в тепло своего штаба и принять горячительной влаги, заедаемой булочками и ливерной колбасой. Той самой, о которой ходил анекдот: «В вашем кале яйца глист не обнаружены».

Впрочем, предстояло сделать еще одно дело: пройтись по самому зданию института. Дело в том, что ночные сторожа, как было давно замечено, ни за какие коврижки не делали таких обходов; сидели себе, старые хрычи, у входа и вовсе не лезли в нутро колоссального здания. Ну, и было такое негласное поручение от начальства — хотя бы раз в вечернее дежурство пройтись по зданию, посмотреть, все ли в порядке. Студенты очень часто тоже отлынивали от таких обходов, но тут староста попался серьезный, службу знавший, и, не успев пропустить по сто граммов, ребята пошли уже по собственному институту.

Ваня Иванов, парень неглупый, но очень, как иногда говорят, простой, получил для осмотра целый пролет ночных лестниц, коридоров и комнат на третьем этаже. Все, что от него требовалось, это пройти по этажу, проверяя, везде ли погашен свет, не открыты ли форточки в аудиториях, хорошо ли подметено и нет ли где признаков самовозгорания. Ваня Иванов, трудолюбивый, честный парень из деревни, старательно шел себе, захлопывая везде форточки. Никаких других отступлений от правил внутреннего распорядка Ваней выявлено не было, даже свет тушить не приходилось. И так бы, наверное, Ваня и шел до самого конца пролета, если бы вдруг не услышал:

— Нет уж, вас теперь послушать — так никакого куражу не будет.

— Ни куражу, ни дивиденда, — продребезжал другой голос.

Ваня невольно насторожился, все еще не понимая, откуда идут голоса.

— Так ведь… Надо! Закон требует, и полагается… Надо вкладывать, — протянули вроде бы и соглашаясь и все же гнули какую-то свою линию.

И тут же включился другой голос:

— Сами посудите: мы в амортизацию капитал вкладываем? Вкладываем. На дни рождения… На дни ангела… На престольные… на церковные… Бараки строим утепленные? Строим.

Это был голос решительный, уверенный в себе и оттого звучавший как бы громче остальных. И еще… Ваня вдруг осознал, что давно уже вдыхает запах кофе. И совсем не того напитка, который Ваня нюхал и порой пил в студенческой столовой. При всей своей девственности Ваня понял, что тут в воздухе разносится аромат совершенно другого напитка, принципиально другого качества… В воздухе реял запах не кофейного напитка «Янтарь», а очень хорошего натурального кофе.

На цыпочках, пригибаясь, отошел Ваня от халатно не закрытой, хлопавшей на ветру форточки. Из-под двери угловой комнаты, лаборатории, сочился невнятный мерцающий свет, и Ваня, конечно же, двинулся в эту сторону. А голоса звучали и звучали:

— Да поймите же, Тит Карпович…

— Да это вы поймите, Алексей Николаевич…

— Господа, вы упорно не хотите понять…

Какое-то время Ваня стоял, не решаясь толкнуть эту дверь, и наконец толкнул… Вообще-то, здесь была лаборатория — беленые стены, специальные столы с держаками для пробирок, сильный запах реактивов, портрет Менделеева на стене. Но вот чего-чего, а лаборатории в помине не было там, куда распахнул Ваня двери. Разве что портрет на стене был, но непонятно — Менделеева или кого-то другого, тоже очень бородатого. А кроме портрета, не было здесь и в помине столов, покрытых плотной клеенкой, вытянутых пробирок, вставленных в держатели, склянок и пробирок с притертыми пробками. А был в комнате небольшой стол на одной-единственной, но зато очень массивной круглой ножке, огромный удобный диван и три здоровенных кресла. Было еще много другого, типа «такой этажерочки… но это была не этажерочка… там свечи наверху стояли». Ваня почти не присматривался, времени у него не было, а вещи стояли незнакомые и порой не очень различимые в полутьме. А не присматривался Ваня еще и потому, что на диване сидел один, а в креслах — еще двое, и эта троица пила кофе из тонких фарфоровых чашечек. У них был какой-то свой разговор, у этих троих, и они повернули головы к Ване с явным выражением досады. Странным образом это выражение быстро сгладилось у седого, пожилого, востроносого, с залысинами. Сидел этот полуседой почти спиной к Ване и был одет, как ни удивительно, в мундир, но совершенно не известного Ване покроя и с незнакомыми погонами. Ничего подобного не показывали Ванюше на военной подготовке! И вот этот-то военный от досады перешел вдруг к интересу и удивлению… по крайней мере, как его понял Ванюша.

— А вот и молодой человек! — возгласил он, как будто другие страдали слепотой и не видели вломившегося Ваню. — Будем его угощать!

— Вы не правы, Тит Карпович! Надо еще узнать, хочет ли он! — отозвался кто-то из другого кресла, бокового.

— А он такого кофе и не пил, уверяю вас, Никодим Сергеич! Если сомневаетесь — напрасно-с…

Пожилой в мундире смеялся, но подобострастия в позе, в наклоне это ему не убавило.

— Что не пил, это почти уверен… И все же давайте спросим все-таки у юноши… Вы тут развлекаетесь, можно сказать, за счет человека, не способного понять последствий…

— А сюда лезть он улавливал последствия? — неприятно усмехнулся пожилой и махнул Ване приглашающе. — Да заходите вы, не стойте! Представиться извольте и садитесь.

— Студент третьего курса… Факультет механизации животноводства… Иванов Иван Иванович, из села Кежма.

— Знатное село, богатое. Бывал там, — вежливо, но без улыбки проговорил Никодим Сергеевич и тут же отвлекся, сказал что-то сидящему на диване, вызвав у него ухмылку.

Как ни потчевали Ванюшу немецким и в школе, и в институте, а понял он в речах Никодима Сергеича разве что много раз прозвучавшее «дер», да еще запомнил трижды повторенное «Шафкопф». Смысл же фразы остался для него темен, как пучина Мирового океана.

Ваня присел на краешек стула, взял втиснутую Титом Карпычем чашечку и так и держал, больше всего боясь раздавить невесомый тончайший фарфор. Словно бы тончайший, невероятно хрупкий лепесток отделял горячий кофе от остального мироздания.

Странное дело — Ваня как-то и не удивился этим людям, не кинулся выяснять, откуда они взялись! И они сами, и это все: исходящий паром серебряный кофейник, аккуратно нарезанная красная рыба, коричневатый, сочащийся балык, какое-то темное мясо, черный и белый хлеб, ком масла в бисеринках влаги, — говорило Ване, что нельзя ему здесь возмущаться, хамить, вызывать недовольство и даже особенно удивляться. Надо принять все как есть, пока не пытаясь понять.

Происходило что-то непостижимое, непонятное его уму. И самое худшее — происходило что-то, в чем он не мог ни участвовать на равных, ни даже понять происходящее… ни уж тем более защитить себя, если дело примет совсем уж худой оборот. Насчет желания военного навредить ему Ваня ничуть не сомневался, но… каким образом?! Что он затеял, медоточивый старый хрыч? Инстинктом первобытного человека Ваня чувствовал, что Никодим Сергеевич, тот, что сидит сбоку, вовсе ему не враждебен. И что Алексей Николаевич тут главный, что он пока просто развлекается и совершенно неизвестно, какое решение он примет.

Ничуть не хуже этого Ваня видел, что у всех трех в этой комнате свои отношения, свои дела, свои планы, и что он никак не вписывается в них — по крайней мере, как равный. Появилось новое существо, и они, эти трое, выясняли между собой, что с ним делать… между собой, а вовсе не с этим новым существом. И Ванюша так и сидел, во все глаза глядя на собеседников. Смотрел со жгучим интересом.

— Мне все равно это не нравится, — гнул свое Никодим Сергеевич. — И я отмечаю, мы еще не спросили мнения Алексея Николаевича…

Ваня понял, что Алексей Николаевич — это как раз развалившийся на диване, самый молодой, но и самый уверенный в себе. Тот, что сидел, лениво улыбался и молчал.

— Справедливо! И вот я взываю к Алексею Николаевичу и обращаю его просвещенное внимание, что молодой человек как раз из этих… Вы не можете не понимать, что это уже сегодня пионер и комсомолец, а очень может быть — и коммунист через небольшой срок…

— Октябренок, — подсказал сидящий сбоку.

— И октябренок… Тьфу! Вы легкомысленны, Никодим Сергеевич, вы не правы… Да вы пейте кофе, молодой человек!

К чести Вани следует сказать, что как ни был он наивен, как ни мало понимал происходящее, а никакая сила не заставила бы Ваню глотнуть дивно пахнущего кофе, положить в рот аппетитно отсвечивающий ломтик рыбы.

— И все же я хотел бы, чтобы Алексей Николаевич сами решили, так ли нужно все это затевать… Не я и даже не вы, Тит Карпович, при всем уважении!

— Ну неужели Алексей Николаевич будут в протестации! Не так много людишек вламывалось сюда! Не правда ли? Или я ошибаюсь?

Теперь мундироносный изгибался под другим углом, в направлении сидящего на диване, и его изгиб сделался куда подобострастнее.

Алексей Николаевич усмехнулся, разразился потоком иностранной речи. Даже Ваня уловил промелькнувшее в потоке слов «мерси» и догадался, что сказали по-французски.

Лицо мундирного скривилось; махая рукой, он пытался отвечать на том же языке, но видно было, что дается это ему с трудом. Никодим Сергеич усмехался, а потом поманил Ваню рукой.

— Что, все уже стало понятно? — участливо спросил Никодим Сергеевич.

— Не-а… — честно ответил Ванюша.

— Так вот, понятно тебе или нет, а давай чеши отсюда побыстрее. Это ты усвоил, малый?

— Ага! Спасибо!

И Ваня вышел, повинуясь этой уверенной руке, вышел в коридор — прозаический, обыкновенный, в котором аромат кофе сразу же перебился запахом пыли, химикалиев и еще какой-то обычной в аудиториях затхлости.

Придя в себя, Ваня сразу же и немедленно помчался в сторону лестничного пролета. Чашку из невесомого фарфора он так и держал в руке и потом не мог никак вспомнить, в какой именно момент она бесследно исчезла, словно ее никогда не было.

В некоторых отношениях оказался Ванюша умен и в своей группе ничего не говорил. Мол, проверил он этаж, и все в порядке… А что принял водки на грудь больше, чем выпивал обычно, и тем самым вызвал добродушные насмешки — что ж с того?!

В некоторых отношениях оказался Ванюша глуповат — на следующий же день побежал в большое серое здание, в КГБ, и рассказал там внимательному дяденьке с пронзительными глазами, кого видел в здании института и при каких обстоятельствах. Дяденька задал очень много вопросов, и даже Ваня понял, что его ловят на противоречиях. Но противоречий в рассказе Вани не было, потому что он ничего не соврал, а как раз старался рассказывать все как можно более точно.

Кроме того, в этот день Ваня оказался в заведении, где ему кололи иголкой сгиб локтя, вводили какую-то сыворотку под кожу, задавали раз по тридцать одни и те же вопросы про пьющего дядюшку и про то, не падал ли он с крыльца вниз головой. А он не падал, и он так и сказал тетеньке, которая его допра… в смысле, расспрашивала.

Потом с Ванечки взяли подписку, что он не будет разглашать ни своего приключения, ни всего, о чем беседовали с ним в большом сером здании, и намекнули, что, может быть, он раскрыл заговор шпионов и тайный притон китайских и американских агентов и что об этом — молчок, а уж они всем, чем надо, займутся.

Ванечка оказался человеком, который умеет делать выводы, и больше не совался никуда.

В большинстве же отношений оказался Ванюша Иванов самым обычным человеком — не очень умным и не очень глупым. В надлежащий срок закончил он институт, уехал к себе в село, где тоже жил просто и разумно: быстро женился, завел двоих детей и хозяйство — частью крестьянское, построенное на обработке земли, а частью охотничье, промысловое, в котором главное — уметь добывать то, что растет или бегает само собой в тайге.

Наверное, его случай можно было бы отнести на счет пьющего дядюшки, неумеренного употребления водки им самим, наследственного отягощения и так далее. Все можно, если бы не одно обстоятельство… Дело в том, что корпус сельскохозяйственного института, выходящий на Мира (Воскресенскую), — это бывший жилой дом Николая Гадалова, богатейшего из красноярских купцов.

В 1920-е годы перебывало в нем выше крыши разных советских учреждений, все и не перечислить, а с 1935 года расположился сельхозинститут.

Между прочим, Ванюша и понятия не имел, что в этом доме хоть что-то и когда-то находилось, кроме сельхозинститута. Он искренне считал, что дом и построили специально для института, примерно как и корпус технологического института, расположенный от него всего в квартале. Но вот ведь дела! Для технологического-то института и правда построили отдельный корпус, занявший целый квартал, но к сельскохозяйственному это не имеет ни малейшего отношения.

И более того… В этом огромном здании, где жила и большая семья, и многочисленная прислуга, у каждого были как бы свои излюбленные места. Например, один из сыновей Николая Гавриловича, Алексей Николаевич, сделал себе кабинет для общения с узким кругом друзей, компаньонов и знакомых. Сделал как раз в той аудитории, в которую неосторожно вошел Ваня. Сам же Ваня ничего об этом не знал тогда и никогда не узнал впоследствии. Я его не стал просвещать, и не знаю, кто бы взялся еще.

Но, во всяком случае, я после этого рассказа лучше понимаю вахтеров, которые не любят уходить далеко от дверей и хорошо освещенных привходовых частей, углубляться в недра старинного здания. Что они видят и слышат, я не знаю. Я даже не исключаю, что они не видят и не слышат решительно ничего, что это просто интуиция подсказывает им — где их место, а куда ходить не стоит. Но, во всяком случае, я их теперь, кажется, хорошо понимаю.

И еще я теперь верю в рассказы некоторых студентов. В то, что иногда в аудитории, где читали лекции по истории КПСС, раздавался странный звук, больше всего напоминавший сдавленное хихиканье. Могу себе представить, как забавлялись Гадаловы, их друзья, родственники и компаньоны, даже их случайные знакомые, слушая официальные советские бредни.

ГЛАВА 4 ДУША ДЕРЕВЬЕВ

Где прозрачной лавиною

Льются листья с высоких ветвей,

Спой мне, иволга, песню пустынную,

Песню жизни моей.

Н.ЗАБОЛОЦКИЙ

Недавно я пообщался со своим старым знакомым, Сережей Орловским. Отцом Сергея был профессор Николай Васильевич Орловский, известнейший ученый-почвовед. Человек еще из той, довоенной профессуры, он был лично знаком и с Николаем Вавиловым, с Д.Н.Пряничниковым, А.Г.Дояренковым… словом, со многими знаменитыми учеными.

Вообще-то считалось, что у Николая Васильевича ужасный характер: на всех защитах диссертации он обязательно бросает черный шар. В наше время член ученого совета уже не бросает в темной комнате в специальный ящик круглого черного шара, высказываясь против того, чтобы видеть коллегу кандидатом или доктором наук. В наше время голосуют специальными бюллетенями, но слово осталось, так и говорят: «кинуть черный шар». Так вот, по крайней мере в одном случае Орловский бросил белый шар, поддержал коллегу, и это была моя мама. После защиты диссертации всегда бывает момент между тем, когда члены ученого совета уже зашли в комнату для голосования, но результаты еще неизвестны. В эти пятнадцать минут Николай Васильевич все ходил вокруг членов ученого совета и гостей, все стучал об пол полкой и доказывал:

— Я белый! Я белый шар кидал!

И это была чистая правда — все шары были белыми — единогласная защита. Только ведь Орловский еще не знал этого и ждал, что если будут черные шары, то все тут же подумают на него…

Ну так вот, эту историю рассказал мне Сергей Орловский, а поскольку он не оговорил, что его фамилии поминать не следует, я и называю, от кого ее услышал.

На даче Сергея росли две огромные березы. Под одной из них Сергей очень любил отдыхать, часто прислонялся к ней спиной. Постепенно одна из этих берез накренилась, корни уже не держали ее, и береза повисла на другой. Березы могли обе рухнуть на забор и на грядки, жена попросила эту березу убрать.

Что тут делать? Сергей пригласил двух знакомых. Березу зацепили веревкой, и сам Орловский держал, тянул веревку, чтобы береза не упала на забор. Двое пилили березу. Во всем этом нет пока ничего странного — обычнейшая дачная сценка. Странность началась с того, что Сергей вдруг обнаружил себя стоящим посреди веранды на даче. Как он здесь очутился? Что делал? Непонятно… Вроде пилили березу?

Спрашивает у жены:

— А что береза?

— Как что? Давно напилена, разрублена…

— Как это разрублена?

— А ты посмотри в окно, вон же она!

Сергей выглянул в окно, а береза и правда разрублена, распилена, часть ствола даже расколота и сложена в поленницу. И вообще солнце стоит с другой стороны; уже не утро, а день кончается. Но убей бог, если Сергей помнил, как заваливали березу, как ее пилили и рубили! Как он держал веревку, он еще помнил. А потом — полный провал в памяти.

— Та-ак…

Человек неглупый и весьма хорошо образованный, Сергей начал прикидывать: а что он еще подзабыл? И нашел просто колоссальные провалы в памяти.

— Тамара… Ты поспрашивай, что мы делали, что я собирался делать…

— Как твоя диссертация, Сергей?

— Какая диссертация?

Ну вот, забыл про собственную диссертацию.

— Помнишь, как мы в аварию попали?

— Не-ет… А мы попадали?

Жена кивает головой. Сергей вышел, внимательно осмотрел машину: нет никаких следов побитости.

— Тамара, ты сама вспомни: разве мы в аварию попадали?

А они очень даже попадали в аварию; просто машину не побило, потому что КамАЗ догнал «Жигули» на трассе и толкнул легковушку сзади так, что ее выбросило на поле. Внешних признаков никаких, еле-еле заметные вмятины, а напугало Орловских изрядно, и ситуация была очень опасная.

И эти два момента, с диссертацией и с аварией, — только самые яркие из тех моментов, которые забыл Сергей Орловский за самое короткое время. Естественно, эти провалы в памяти вызывали у него некоторое беспокойство, и Сергей вел машину в город с особой осторожностью (хотя жена и проэкзаменовала его по правилам дорожного движения). А приехав в Академгородок, Сергей тут же помчался к врачу, сделать энцефалограмму мозга. Поскольку человек он довольно педантичный, то обследование проходил Сергей недавно и новую энцефалограмму было с чем сравнивать.

На новой энцефалограмме ясно было видно — появился лишний зубец. То есть картина ритмов мозга изменилась в промежуток между двумя энцефалограммами, между маем и июлем 2000 года. «В потустороннее я не верю, но вот новый зубец появился», — так прокомментировала две энцефалограммы врач Т.В.

Из-за чего могли измениться ритмы мозга? Сергей предположил, что на него подействовало биополе березы. По некоторым данным, у березы очень сильное биополе, и если человек постоянно сидел возле этой березы, любил ее, прислонялся к ней, гибель дерева могла сильно подействовать на биополе человека, деформировать его.

Как отнестись к такого рода историям?

Долгое время ученые считали, что никакого такого биополя в принципе не существует. Не существует так же, как не существуют и привидения, и потусторонний мир… Словом, биополе входило в число явлений, о которых говорят: «чего ни спохватишься — ничего-то у вас нет».

Но вот Владимир Александрович Допретов в Нижнем Новгороде, занимаясь движением электричества в растениях, выявил кое-какие интересные вещи.

Дело в том, что в древесном организме есть хлорофилл не только в листьях. В стволе дерева, в заболони, содержится так называемый внелистовой хлорофилл. По заболони движутся вверх растворенные в воде вещества, извлеченные корнями из земли. Если есть процесс переноса электрона — то, значит, есть и электромагнитное поле. А раз так, его можно зафиксировать какими-то приборами… Владимиру Александровичу как будто удалось установить, что каждое растение имеет электромагнитное поле, но коллеги отнеслись к тому по-разному: не все, что писал В.А.Допретов, подтвердилось.

А вот книга Ивана Семеновича Марченко, ученого из Брянска, — «Взаимодействие растений через излучение». Книга вышла в Смоленске в 1978 году тиражом всего в 1000 экземпляров. Он доказывает, что растения передают информацию друг другу… Но, увы, и его данные можно понимать по-разному.

Впрочем, о способности растений общаться писал и такой крупный ученый, как Влаиль Петрович Казначеев из Новосибирска. Вот его-то эксперименты никак не назовешь плохо подготовленными или малодоказательными.

В одном из своих опытов Влаиль Петрович брал культуру раковой опухоли и культуру здоровой ткани. Культуры разделяло специальное стекло, пропускающее только некоторые виды излучений: дальний ультрафиолет… И было доказано: здоровая ткань заболевает во всех случаях!

Влаиль Петрович слишком серьезный ученый, чтобы тут же сочинять какую-то теорию. Но какая-то связь между культурами явно существует; это уже факт, а факты вещь очень упрямая.

Но самые поразительные результаты получил Марк Годик из Института радиологии. Работал он с самыми точными приборами из тех, которые могут уловить самые слабые напряжения магнитного поля: со СКВИДами. СКВИД меряет перемещение буквально отдельного кванта! Марк Годик взял в свою лабораторию четверых честолюбивых молодых людей из физико-технического института, три года только настраивал аппаратуру, гонял ее в разных режимах, а потом уже приступил к экспериментам.

Марк Годик уверял, что может даже определить, когда игла энцефалографа пишет «крик боли», «крик радости» или «крик страха». Наверное, слово «уверял» в этом случае не совсем правильно… Потому что уверять-то можно решительно во всем, а вот повторить можно далеко не всякий эксперимент. Этот эксперимент повторяли, и не раз… Сначала показывают гостям аппаратуру, предлагают попробовать. Наносят быстрый удар добровольцу — и аппаратура выписывает «крик боли», а у окружающих — «крик ужаса». Как работает техника, понятно? Понятно. Какие пики, нарисованные иглой, указывают какие состояния, понятно? Да, тоже понятно. Тогда — главный эксперимент!

К двум стоящим рядом деревьям подходит человек, бьет одно из деревьев палкой. И у деревьев вырывается «крик» — у одного «крик боли», у другого вырывается «крик ужаса».

Жаль, что эти эксперименты уже нельзя увидеть… По крайней мере, в России. Группу Марка Годика, один из первых «купленных» в СССР научных коллективов, «закупили» на Западе. Канадцы предложили этим ребятам такое денежное содержание, что даже в конце 1980-х годов, когда развалилось еще не абсолютно все, они были не в силах устоять. А там грянул 1991 год, и возвращаться стало некуда.

Прокомментировать изучение биополя деревьев я попросил ведущего научного сотрудника Института леса и древесины Красноярского научного центра Академии наук, доктора физико-математических наук и профессора Вячеслава Григорьевича Суховольского.

— Ну, приходи… — звучит в трубке, и вот мы со Славой сидим в его лаборатории в Институте леса. Чудесный вид на синие, зеленые, сизые горы за Енисеем, на уютный Академгородок. Сколько счастливых часов я провел в свое время в этом институте! Сколько казенного спирта мы с друзьями выхлестали в этих стенах из стеклянных химических мензурок! Сколько коньяка разлили в чашки с черным кофе! Сколько увлекательных разговоров, споров, бесед, рассказов, пьянок, обид, мордобоев, романов видели эти стены! Ах, молодость…

Сейчас здания институтов Академии наук больше похожи на декорации американского фильма про последствия атомной войны… Но у Славы и сейчас уютно, в обжитой лаборатории — дивный запах химикалий.

— Так что, у деревьев есть биополе, и у березы биополе очень сильное?

— Похоже, что так… Но, понимаешь, надо всерьез исследовать, а никто толком не занимается. Вот разве Годик занимался…

— А как он уехал, нет больше данных об его исследованиях?

— Как в воду канул.

— Может, канадцы его работу засекретили?

— Кто знает… Я бы не удивился.

— А у нас почему не занимаются биополем деревьев?

— Причины разные… Чтобы заниматься полями, надо быть физиком или хотя бы хорошо разбираться… Физиков биополе деревьев не интересует, потому что есть более интересный объект — человек. А лесоводы… Андрюша, ты не обижайся (Слава знает, что у меня вся семья уже несколько поколений — лесовод на лесоводе)… Но они, лесоводы, серые просто. Они, может, чего-то и хотели бы, да слишком уж многого они не знают и не умеют. А кроме этого, ну кто заплатит? Такая работа требует тщательности, аккуратности, точности, и долгая она, года на три.

— Неужели же совсем не занимались?

— Да нет, занимались… Бум поисков излучения деревьев, их биополя пришелся на 1950-е годы, но ведь ничего потрясающего не нашли… Потому и свернули постепенно эти исследования как малоперспективные. Этим заниматься можно, только зачем? Другие направления перспективнее, и ни один доктор наук сейчас не порекомендует своим аспирантам заниматься биополем деревьев.

— Так ведь если биополе есть и у человека, и у растения… Это же такое можно сделать!

— Может быть да, а может быть и нет. Та же история с Орловским… Что это — его собственные выдумки или все-таки факты?

— Зубец на энцефалограмме — это факт.

— Факт! Но как он образовался? Может быть, он во время аварии головой ударился? Могло быть такое?

— Могло…

— То-то… И вообще, что это такое — биополе? Надо же конкретизировать, что это за поле, — электромагнитное, торсионное…

— Вот ты бы и занялся.

— Нужны СКВИДы. А это прибор, который требует гелиевых температур, нужен дюар с гелием, а если изучать деревья, как прикажешь это все тащить в лес? Приходится работать с деревьями в кадках… или с тем, что растет под самыми стенами института, а это уже хилая работа… Да и попросту дорогие они. В 1982 году стоило это богатство 20 тысяч, а у меня было всего 10 тысяч. Я и хотел провести эксперимент, а вот не смог… А как сейчас приборы доставать?

На этот вопрос я пожимаю плечами, и Слава задает более доступный:

— Еще чаю хочешь?

На этот вопрос я смог ответить, но вопрос о биополе деревьев так и остался неясен. И с тех пор всякий раз, когда я прохожу через березовую рощу или сосновый лес возле своего дома, я вспоминаю, как мама агитировала меня пойти по семейной стезе, в лесоводы, когда мы шли через лес:

— Ты подумай, ведь все они живые… И все что-то чувствуют, а может быть, и думают.

Кто знает? Может быть, вполне справедливо это старое поверье лесоводов. Вдруг и правда — думают и чувствуют? Ведь СКВИДы дорогие, тема неперспективная, и никто ничего толком не знает.

ГЛАВА 5 СОСЕД СНИЗУ

— А может, сыграть их… Ну, скажем, в городском парке?

— Не советую. Откуда мы знаем, что там на глубине трех метров?

А. и Б. СТРУГАЦКИЕ

Эта история тоже связана с красноярскими новостройками — такими же унылыми и заурядными, как и любые другие. Произошло это в начале 1980-х годов в семье, которая не так уж давно перебралась в пятиэтажки из бараков. Семья тоже была очень обычная: папа, мама и двое мальчишек, братья десяти и восьми лет от роду, Петька и Вовка. Жили они в общежитии, в 12-метровке, то есть, говоря попросту, жили вчетвером в одной комнате на пятом этаже огромного девятиэтажного дома.

Двухкомнатная квартира, да еще с раздельными комнатами! Это казалось всем членам семьи настоящим богатством, квартира — огромной, а жизнь в ней — совершенно лучезарной. Братцы так прямо маршировали по этой квартире под советские военные марши, потому что казалась им квартира чем-то вроде парадного плаца.

У квартиры было еще одно преимущество перед комнаткой на пятом этаже — квартира находилась на первом этаже, а на прежнем месте внизу жила вредная бабка, и только уронишь кружку с чаем, как она тут же стучала в потолок щеткой или что-то еще придумывала. А то и приходила, делала замечания и могла испортить целый вечер.

Родители, получив квартиру, пропадали на работе весь день, как правило, до вечера. Мама еще не каждый вечер, а папа, можно сказать, каждый. Но и оставаться одним братцам нравилось, им так было даже веселее. В общем, семья как семья, дети как дети и даже квартира как квартира.

Уходить из дома вечером им было строжайше запрещено — маленькие еще, район толком неизвестный, могут обидеть. Поэтому гуляли ребята днем, сразу же после школы, а до прихода родителей несколько часов так и сидели дома одни. Учились парни хорошо и на уроках, по собственному выражению, «не застревали», так что без родителей в зимние вечера времени им куда как хватало, и, оставшись в доме без родителей, детки вели себя как обычно, то есть резвились как могли.

Фантазия у них была и не особенно обширная, и не злая, тут нечего и говорить, — обычнейшая ребяческая фантазия. Кроме ролевых игр с игрушками (оба постепенно из них вырастали) были кубики и конструктор, настольный футбол и, наконец, возможность просто гоняться друг за другом по комнатам с дикими воплями. После коридоров общежития здесь было просто замечательно много места! И ни одного человека за весь вечер, до прихода папы и мамы! После общежитского многолюдства мальчики ценили и это.

— Не топай по полу! Соседи снизу придут! — временами возглашал старший, более бойкий, и оба дружно заливались хохотом. Они почему непрерывно шутили по поводу соседей снизу? Мол, не стучи, соседи снизу придут! Гадкой соседки здесь нет! Это у них была такая форма радости.

Да, дети были не особенно умные, может быть, но и вовсе не злобные и не противные. Случались у них и недостатки, но тоже невинные, детские. Младший, к примеру, повадился беспрерывно ругаться: чертыхался в духе «Черт побери!» или «Черт возьми!». Тут уж Петька его все останавливал, все стращал и воспитывал: а что будет, если он придет и возьмет? Ну, не сразу самого поберет, допустим… а возьмет, к примеру, все игрушки?

Если вы знаете детей, вам не надо объяснять: на младшего все это действовало крайне слабо. Говоря проще, плевать хотел этот самый младший, Володька, на всякие попытки его утихомирить.

Основное событие, о котором я хочу рассказать, началось в середине октября, когда уже с 6 часов совсем темно, а за окном стоит сырая, холодная мгла. Мальчики не могли так сразу припомнить, когда именно в дверь постучали, но, кажется, около восьми.

В дверь, бывало, и до того стучали и звонили, но тут уж братья выполняли родительский наказ без страха и упрека: поглядев в «глазок», впускали только тех, кого хорошо и давно знали. Честно говоря, братья попросту боялись — по квартирам в новостройках шалили, и не ровён час… Вот в соседнем доме оставалась в квартире одна женщина, с трехлетней дочкой… Открыла она двери от великого ума и тут же получила топором промеж глаз, а потом ее с дочкой еще закатали в ковер и кинули умирать в угол ее же собственного дома. Причем девочка-то умерла — голова у нее оказалась почти полностью отрублена, а мама постепенно выкарабкалась, хотя в уме и повредилась. А негодяя, польстившегося на несколько сотен рублей и несколько простеньких украшений, так и не нашли: в новостройках никто никого не знает никогда, и кого-то искать — бесполезно.

Так что примеров мальчикам хватало, и вели себя они благоразумно. И в этот раз, около восьми вечера, в середине октября, они посмотрели в «глазок»… Перед «глазком» стоял человек, страшнее которого мальчики не могли себе даже вообразить. Сперва парни решили, что он весь побитый… Но это просто такое у него было лицо: вспухшее, исполосованное и начавшее распадаться на части. Вроде бы даже часть лица уже отвалилась, а остальная — черно-багровая, вспухшая, самого жуткого вида, без кожи. Глаз то ли нет вообще, то ли не видно, а вместо глаз — вспухшие изломы такого же черно-багрового мяса.

Ушей тоже не было, и из дырок в потрепанной, разорванной во множестве мест одежды торчало такое же сине-черно-багровое, страшное, как-то и не напоминавшее человеческую кожу.

Человек ничего не говорил, не пытался звонить, не улыбался, не стучал… Он только стоял, и все. Нельзя даже сказать, что он смотрел.

Петька взял инициативу на себя, заорал через дверь:

— Вы с папиной работы, да?

Существо не отвечало ни звука.

— Дяденька, вы с папиной работы, да?!

Нет ответа. И, помолчав, Петька опять заорал:

— Вы записку от папы дайте, а то мы вам не откроем!

Никакого ответа, вообще никакой реакции. Просто стоит и молчит. Мальчики подождали — стоит. Ну стоит — и пусть стоит. А сами пошли играть, но играли в тихую игру — в шашки, как-то им хотелось слышать все происходящее… И через несколько минут дети услышали стук в дверь… Естественно, стоял там тот же самый.

— Дяденька, мы вам все равно не откроем! Если вы с папиной работы, то покажите записку!

Человек стоял, как вкопанный, и не делал совершенно ничего. Так вот стоит и стоит, не моргнув глазом.

— Дядя, вы не стойте, не стучите! Мы не пустим!

И мальчики опять пошли играть, и снова услышали стук. И опять тот же самый крик через дверь, те же самые слова, и снова никакой реакции.

До прихода родителей мальчики еще раза три бегали на стук — а это все то же самое существо. Стоит и стоит… А потом парни побежали посмотреть, здесь оно или нет, — а оно и пропало бесследно.

Вечером мальчишки стали допытываться:

— Папа, это с твоей работы?

— Кто такой? Он назывался?

— Не-ет… Такой, без ушей.

— Без ушей?! — Отец положил вилку, уставился на Петьку. — А чего еще у него не было?

— Кажется, глаз…

— Слепой, что ли?

— Может быть, и не слепой, но глаза странные какие-то.

— Нет! — замотал решительно отец головой. — Никто с работы к нам не приходил! И нет у нас никого такого, без глаз и без ушей!

— Пап… А кто это мог быть?

— Я откуда знаю? Ну, бродяга… бич какой-нибудь. Жаль, телефона нет, а так бы сразу, как заявился, и его сдать, голубчика, в милицию… Но вы ему не открывайте! Не вздумайте!

Ребята, собственно говоря, и так не думали открывать этому страшному человеку и очень надеялись больше его не увидеть. Он произвел на них впечатление куда большее, чем они признавались друг другу, этот страшный и отвратительный человек, а Вовке он даже приснился. Сон был страшный и мерзкий — Вовка лежал в кровати и не мог шевельнуться, а существо входило в комнату нечеловеческой, странной походкой, наклонялось над Вовкой, и он начинал вдруг задыхаться от чудовищного зловония.

Вовка проснулся с криком и потом еще долго ворочался, а мама тоже не выспалась, потому что дула Вовке в лицо и клала руку на лоб.

Надежды мальчиков не осуществились, и назавтра повторилось то же самое — стук и гадкая рожа под дверью. Только теперь ребята хоть и случайно, а смогли отследить еще одно удивительное явление: как только хлопает в подъезде дверь, страшный человек исчезает. Не убегает и не уходит, даже не поднимается этажом выше, а именно что исчезает… Вот он стоял на площадке, и раз — его и нету. Стоило вошедшему в подъезд пройти дальше по своим делам — этот человек опять тут как тут.

А еще Петька, которому пришли в голову первые, самые неопределенные сомнения, спросил у Вовки:

— Ты как думаешь, он дышит или нет?

— Не-а… Он только стоит, гы-гы!

Вовка зашелся было от собственного остроумия, но Петька оставался зверски серьезен, и тот примолк.

— А ты, случаем, не припомнишь, когда он вчера появился?

— А что?

— А то. Опять вздумал чер… ну, в общем, этого… поминать, чтобы он тебя побрал… Не помнишь?

— Ты сам про соседей снизу заговорил, вот тогда и постучались первый раз.

— Вчера ты сам заговорил!

— Про вчера я не помню, а сегодня точно ты! Ты начал — и сразу же стук!

Братья смотрели друг на друга, и нехороший, липкий страх заползал в их маленькие сердца, расширял их глазенки. Совсем другой страх, чем перед кусачей собакой, дворовыми хулиганами и даже перед тем, кто может взломать их квартиру и ударить топором по голове. Какое-то время они так и сидели, глядя друг на дружку в упор, и Вовка совсем было приноровился зареветь, но тут было что-то более серьезное, несравненно большее, чем обычно, и рев казался просто неуместен.

Вовка только перекосил рот, готовый все-таки зареветь, когда Петька на цыпочках пошел проверять — тут он, «сосед снизу», или ушел? А тот уходить и не думал, стоял себе и стоял. Петька точно не мог бы сказать, когда создание исчезло, потому что смотрел в «глазок» все-таки не непрерывно. Как будто в полдевятого «сосед» все-таки исчез окончательно.

Назавтра была суббота, родители дома, и Петька с Вовкой очень надеялись, что «сосед» появится, когда папа дома, и что дальше разбираться с ним начнет уже именно папа. Но «сосед» не появился ни в субботу и ни в воскресенье, и мальчишки все более четко понимали — непонятное создание является именно к ним.

Рассказать папе и маме? Но они вроде бы и так знали все. С их точки зрения, повадился стучаться в дом какой-то бич, бродяга, в надежде, что ему откроют и он сможет ввалиться в квартиру. Вот как к Кокоревым недавно ввалился такой, разлегся на полу и лежал часа два, вымогал денег или водки, пока его не вытащили втроем и не надавали пинков. А может, повадился какой-то местный сумасшедший, и главное — его не впускать. Папа вовсе не считал, что ситуация без него так уж и неразрешима, и тем более не видел необходимости спасать от чего-то сыновей.

Сказать ему, что этот… на лестнице, не дышит? Сказать можно, но ведь папа не поверит, Петька сам себе не поверил бы, не будь рожа такая страшная. А то ведь и правда — не дышит…

Родители, впрочем, поглядывали на сыновей подозрительно, потому что чего-то Петька и Вовка бродили вялые, унылые, не оглашали дом дикими криками, не играли в буйные игры… словом, не ходили на головах, по словам мамы.

А мальчишки даже во дворе как-то оставались со своей проблемой; плохо получалось забыть, не принимать происходящее.

— Слушай, а если он так вот… исчезает, появляется, и все. Может, он не только на площадке, может, он и в квартире может появиться? Что мы тогда делать будем?

Но этот вопрос волновал уже и Петьку, и оба ждали понедельника со все возрастающим ужасом.

В понедельник мальчики торопились домой: хотелось быть при свете дома, чтобы не идти через подъезд впотьмах, когда в углах уже скопилась темнота. Оба помнили, какие слова могут помочь опять прийти «соседу снизу», и всячески их избегали. Вообще-то, больше всего это было похоже на классическую восточную притчу: «Если хочешь исцелиться, думай о чем угодно. Думай о слонах, горах, пустынях, верблюдах, барханах, караванах, джейранах… Только не думай, ни в коем случае не думай про старую обезьяну! Про старую обезьяну с красными, противными глазами. С облезлым хвостом, с желтыми, противными зубами! Ты понял? Можешь думать о чем угодно: о слонах, о горах, о пустынях, о верблюдах, о барханах, караванах, джейранах… Только ни в коем случае не думай о старой обезьяне! Не думай, какой у нее длинный, противный, жилистый хвост! Какие у нее желтые зубы, какие у нее красные, гадкие глаза! Ты не исцелишься, если ты будешь думать про такую обезьяну, если ты будешь представлять, как она вертит хвостом, крутит задом, скрипит своими желтыми зубами!

Ты понял? Твое исцеление — в твоих руках! Если ты будешь думать про обезьяну — ты погиб!».

И надо быть по меньшей мере сверхчеловеком, чтобы не думать про старую обезьяну.

Петька и Вовка были вовсе не сверхмальчиками, а самыми обычными детьми, и не позже половины восьмого у Вовки вырвался первый «черт!». Остальное, думаю, понятно — тварь, конечно же, торчала под дверьми. Никаких попыток оказаться внутри дома она пока что не предпринимала, но это ведь вот именно — пока что…

В эту ночь Вовка и Петька залезли в одну кровать, чтобы под одеялом обсудить ситуацию.

— Не удержимся… — уныло признавали оба.

— А знаешь, к кому надо? — заявил наконец Петька. — К божественной бабушке надо… К ней вот завтра и пойдем.

— А ты даже как ее зовут и то не знаешь…

— Узнаем…

Божественная бабушка жила в соседнем подъезде, и мальчики знали про нее по рассказам старших: мол, умеет заговаривать младенцев, гадает на картах…

Вообще-то, божественные старушки — это чисто сибирское явление, и о нем стоит рассказать подробнее. Возникло это явление, во-первых, потому, что далеко не во всех деревнях были церкви и были священники. В Европейской России белокаменные храмы видны абсолютно везде; храм — это заметнейшая часть пейзажа. Все время чувствуешь, что находишься в христианской стране. В Сибири, где расстояния огромны, а население редкое, можно было ехать верст сто до ближайшей церкви. И уже поэтому люди в Сибири были не особенно ревностными прихожанами…

Во-вторых, в Сибири очень уж тесно общались с шаманами… И для очень многих стало как-то и непонятно, чем священник отличается от шамана, да и не особенно важно. Главное, чтобы человек был носителем силы… А какой силы и от кого она — это и непонятно, и неважно.

Божественными бабушками чаще всего были сельские ворожеи, знахарки, умевшие собирать травы, делать травяные сборы, лечить. Они предсказывали судьбу, гадали, привораживали парней и девушек, и в Европейской России их рассматривали бы скорее как колдуний. А в Сибири некоторые из них начинали вытеснять священников: они не только принимали, но и крестили младенцев, венчали, лихо обводя молодых вокруг деревьев и кустов, исповедовали и причащали. И уж, конечно, именно к божественной бабушке надо было идти, столкнувшись с нечистой силой.

Вот такая божественная бабушка и обитала в этом же доме, и к ней мальчики отправились на другой день…

У божественной бабушки в той же школе училась внучка, довольно противная третьеклассница Верка. Мальчишки не были оригинальны в своем предубеждении против девчонок, а Верка и вправду проявляла себя не очень симпатичной девочкой, писклявой и вредной.

Я умиляюсь Вовке, который целый день таскал ей конфеты, чтобы узнать имя-отчество Веркиной бабушки. Но он таскал и имя-отчество узнал: звали ее Лукерья Тимофеевна.

Тут надо сказать, что и божественная бабушка, насколько могли судить мальчики, ничем особенным не выделялась. Так, долговязая старуха в темной шали и с тонкими, поджатыми губами. Идти к ней было страшновато, но пошли прямо из школы: в какой-то степени для того, чтобы не трусить лишнее время… так прыгают в холодную воду — зажмурившись и сразу… Бултых!

Лукерья Тимофеевна как раз поднималась по лестнице с авоськой… Повезло!

— Лукерья Тимофеевна… А давайте, мы вам поможем!

— А мне не надо помогать… Я не такая старая пока.

— Лукерья Тимофеевна… Мы вот думали, мы вам поможем, а вы нам тоже поможете!

— В чем помогать-то? Я металлолом собирать не умею…

При всем ехидстве старухиных интонаций, в голосе ее прозвучало и любопытство.

— Тут такая проблема… — вздохнув, опустил голову Петька. — Сразу и не расскажешь…

— Ну, проходите…

В квартире было страшновато: лампочка то ли слабая, ватт в сорок, то ли светит вполсилы. По углам сгущаются тени, висят тряпки, от движения людей они колышутся, и тени начинают как будто бродить, сгущаться, словно затаиваются по углам, между шкапами. Братья были маловаты, чтобы понять, что делается это специально, как раз вот для таких, как они.

А кроме того, слишком уж были братья счастливы, что все-таки попали к тому, кому можно рассказать проблему. А что именно Лукерье Тимофеевне можно, они как-то и не сомневались: кто тут божественная старушка?

Лукерья Тимофеевна слушала, подперев щеку рукой, вздыхала, думала.

— Ну, давайте посмотрим, — тихо уронила она. Вздыхая, тихонько кряхтя, доставала Лукерья Тимофеевна из шкапа какую-то чашку. Смотрела, неодобрительно качала головой, доставала другую, смотрела… На четвертой чашке Лукерья Тимофеевна остановилась; наступила очередь каких-то не очень понятных веществ, связок трав, которые она вытаскивала из коробочек, ящичков, отделений шкапа и все внимательнейшим образом обнюхивала, осматривала, порой даже брала в рот. Светила лампочка под потолком красноватым нездешним оттенком, падал свет из коридора — такой же непрочный, красноватый, и на стены, на потолок, на старинные шкапы и шкапчики ложились тени все причудливей. Не дыша, смотрели братья на старуху, перемещавшуюся, сопя и отдуваясь, по тесной, заставленной мебелью кухоньке. Что в этих перемещениях, сопениях, глубокомысленных качаниях головой было необходимо, а что служило фоном волшебства — они же не знали…

Наконец божественная бабушка поставила чашку на стол, стала что-то кидать в нее, бормотать. Потом братья уверяли, что хотя чашка с холодной водой так и стояла на столе, от воды начал подниматься парок… Но, может быть, им только показалось в адском освещении, во всей этой очень уж странной обстановке.

— Гм…

Лукерья Тимофеевна кинула на мальчишек совсем не любезный взгляд, опять стала копаться в шкапчике (а чашка все еще дымилась, хотя и слабо). Из дальнего ящичка вытащила старуха какой-то сверточек, узелок размером чуть больше грецкого ореха, долго развязывала (мальчики сидели, не дыша). Потом, недовольно сопя, кинула чтото в чашку. Вода закипела, забурлила. И словно бы какой-то мертвенный зелено-синий свет заструился из чашки на потолок, бросил блики на склоненное лицо Лукерьи Тимофеевны. Старуха опять бормотала, качала головой, внимательно смотрела в эту чашку. Мальчики потом не могли бы сказать, сколько времени все это продолжалось, но тогда для них прошли геологические эпохи.

Наконец старуха откинулась на стуле, набросила на чашку тряпочку (отсветы сразу потухли и никакой пар больше не шел — если, конечно, это был пар). И, подперев рукой голову, усталая старуха вздыхала, внимательно уставившись на братьев, уставившись так, словно никогда не видела ничего подобного. Неуютно было братьям под этим изучающим, неодобрительным взглядом, и сколько это все длилось, они не могли потом сказать. Во всяком случае, длилось долго, и никто из них не посмел прервать молчания.

— Ну и влетели вы, ребята, — тихо оборонила божественная старушка, и ребята вздрогнули от неожиданности, от звука человеческого голоса в этой напряженной тишине.

— Это черт приходил?..

— Тс-ссс… Не болтай! А если уж надо называть его, то уж лучше тогда скажи: бес. Но это не он, ты не бойся.

— Все равно очень страшно. Сглазили нас, да? Те, которым квартиру не дали, когда нам квартиру давали… Мама говорила, они сердились очень, кричали, что все равно нас испортят.

— Нет, парнишки, вас никто не испортил… Но так ругаться — это же невозможно! Где вы научились беса поминать через три слова?!

— Нигде… Старшие мальчишки еще как… Мы еще ничего…

— Вот старшие пусть сами отвечают! Вы за себя отвечать научитесь. Что, впервые слышите, что ваша ругань нечисть привлекает? Кто черную брань придумал, знаете?

— Не-а…

— Дьявол придумал. К нему хотите?

Братья дружно замотали головами.

— Ну то-то…

Опять настала тишина. Будь братья постарше, они поняли бы — старуха ждет их реплики.

— Так это к нам на ругань че… бес приходит?

— И никакой не бес, а вовсе покойник случайный! Свернули ему голову, когда еще стройка здесь была, да в песок и заховали… Что такое заховали? Значит спрятали…

Молчание. Братья переваривали информацию.

— А кто ему голову свернул? Мужики взрослые?

— Ясное дело, не дети. Кто — не знаю, а и знала бы, не побежала разносить. Только человек этот плохой был, много дурного делал, а лежит он под вашим подъездом, от ваших кроватей — метров двадцать по прямой. Надо его вынуть, отпеть и в церкви свечку поставить. У вас полтинник на свечку найдется?

— Мы найдем, нам на завтраки в школе дают. И что, если свечку поставить, пройдет?

— Пройдет? А, в смысле беда пройдет, не будет больше этот приходить? Ну да, этот уже не будет… Только если вы и дальше браниться будете по-черному, дождетесь — и другой появится.

— Мы боялись, он прямо в дом войдет.

— А что? И запросто войдет. Войдет и схватит.

Мальчишки содрогнулись, и Лукерья Тимофеевна заулыбалась довольно ехидно.

— А… а что делать надо?

— Надо дать обет… Отказаться от ругани. И не ругаться больше никогда.

— Совсем?

— Лучше совсем, а не можете совсем, то все равно, чем меньше ругаться, тем лучше. А сейчас идите, мальчики, и ничего не бойтесь. Не заругаетесь — уже сегодня не будет ничего. И помните, что делать нужно.

Не без трепета пошли мальчишки домой, но ничего и правда не было.

Кто сообщил куда следует про покойника в подвале, братья догадывались, но у Лукерьи Тимофеевны никогда не спрашивали. Наряд милиции приезжал, полез в подвал, когда мальчишки были в школе; под вечер, когда они пришли после уроков, возле подъезда сгрудилась густая толпа, дверь в подвал распахнута, и из нее санитары на носилках, в сопровождении милиции, выносили что-то длинное, накрытое простыней, распространяющее сладкое зловоние.

Свечку они поставили, «за упокой раба Божьего, имя же Ты веси» — что надо именно так, им объяснила старушка в церкви, и ей они тоже дали десять копеек. Деньги были, потому что накопили мальчики полтинник, а стоила свеча всего тридцать копеек.

Мальчики долго думали, что бы им купить Лукерье Тимофеевне… Сначала не могли придумать, потом придумали — новый платок, и стали копить на него деньги. Накопили десять рублей, надо было еще пять, и парни уже присмотрели платок, да не успели купить — Лукерья Тимофеевна тихо умерла на своей мрачноватой кухне. Так и упала головой на стол, и говаривали, что в чашке было набросано много чего непонятного, на столе лежали странные предметы и связки трав, а по стенам бродили еще более странные тени, слышалось потрескивание в шкапах и сундуках. Вроде бы большое ли дело, потрескивание? А люди почему-то настораживались, пугались, — видимо, было в этих тресках что-то не совсем обычное.

Впрочем, о смерти Лукерьи Тимофеевны могли и наговорить лишнего: о ней ведь и при жизни много чего говорили такого, что и не разберешь, где кончается правда и начинается вымысел.

Историю эту я узнал от Вовки… то есть, прошу прощения, от Владимира Иннокентьевича, почтенного слесаря домоуправления. Он женился на девушке из центральной части города и стал жить с женой в ее квартире, очень далеко от микрорайона, в котором выросли мальчики. Моя мама очень ценит Владимира как человека ответственного, практически непьющего и никогда не говорящего черных ругательных слов. Как-то мы с Владимиром Иннокентьевичем пили чай с малиновым вареньем; я выразил восхищение его всегда правильной, приличной речью, и он рассказал мне, почему старается вообще не употреблять плохих слов.

— А Петька сейчас где?

И тут Владимир Иннокентьевич усмехнулся грустно и как-то двусмысленно отвел глаза. Потому что Петр Иннокентьевич оказался одним из последних, кого сожрал Афганистан. Партизаны накрыли его часть в ущелье под Гератом, прижали к земле в узости и перебили почти двести человек. Спустя две недели начался вывод «ограниченного контингента, выполнявшего интернациональный долг», но Петр, когда-то влипший в страшноватую историю, копивший на свечку и потом на платок Лукерье Тимофеевне, навсегда остался там, в этих чужих для русского человека, прокаленных солнцем голых горах.

ГЛАВА 6 МИФЫ КРАЙКОМА

— У Чехова сказано: мол, врут, будто без кислорода жить невозможно! На самом деле только без денег жить невозможно! Га-га-га!!!

— И без кислорода жить возможно, и без денег жить вполне возможно. Вот без правильной идеологии жить и в самом деле невозможно.

Из материалов какого-то там очередного съезда КПСС

В 1628 году казаки Андрея Дубенского построили острог Красный Яр, заложили Красноярск изначальный — как раз там, где Кача впадает в Енисей. Решение просто гениальное, потому что и ниже, и выше горы вплотную подступают к Енисею, обрывы уходят прямо в воду или на узкую полоску пляжа. А тут Кача долгое время течет почти параллельно Енисею, подмывая склоны Часовенной горы; их междуречье образует длинную низкую стрелку. В 10 километрах выше устья Качи Енисей сужается; здесь огромная река прорезает отроги Саян и выходит на широкую равнину. И Красноярск, получается, поставлен в точности там, где кончается Алтае-Саянская горная страна и начинается равнина Сибири.

Столетия Красноярск развивался на Стрелке, постепенно распространялся между Часовенной горой и Енисеем, все заполнял и никак не мог заполнить эту равнину. Только к началу XX века город вышел к замыкающим долину отрогам Саян. Как раз вдоль этих отрогов и проложили железную дорогу — и достаточно близко от города, и в то же время достаточно далеко, чтобы шум поездов не мешал спокойно спать жителям города.

За железной дорогой, уже за пределами города, лежала знаменитая Афонтова гора. Знаменита она стоянкой древнекаменного века, которой порядка 18 тысяч лет. Но в начале XX столетия не менее известна была Афонтова гора своими дачами. Опять же — близко от города и в то же время — полная дичь и глушь, нетронутая природа и чудесные виды на Енисей. Сейчас, впрочем, это тоже часть центра города.

Центр Красноярска все время перемещался по этой равнине, все полз от Стрелки к Афонтовой горе; по мере того как рос город, в 1860-е годы городская дума даже приняла такое решение — запретить строить новые лавки в старом городе! Купец мог строить лавку или магазин в старом центре только в одном случае — если он уже построил лавку или магазин в новом центре, и не меньше по размерам, чем собирается возвести в старом… Постепенно центр города вытянулся вдоль Большой Воскресенской улицы, и сформировался тот длинный, охватывающий всю старую часть города центр, который как сложился в конце XIX века, так во многом сохранился и по сей день.

Конечно же, центр города не мог обойтись без торговых рядов, без храма и без органов городской власти. Николаевские ряды охватывали Воскресенскую площадь, а на площади возвышался Воскресенский собор.

Впрочем, центр города украсился еще одним интереснейшим элементом, которого, пожалуй, нет ни в одном другом знакомом мне городе мира. В 1888 году городская дума пришла к выводу, что тайга исчезает очень быстро и грядущие поколения рискуют уже не увидеть тайги. И тогда прямо напротив Воскресенского храма выделили участок первобытного леса и объявили его городским парком. Прямо через тайгу проделали дорожки, поставили скамейки, чтобы прямо по огороженному участку тайги бродили гуляющие горожане.

Городской парк сохранился до нашего времени. Другое дело, что хвойные деревья не выдерживают жизни в городах… Это ведь листья меняются каждый год, а иголки-то раз в пять, в шесть лет. За такой срок поры в иглах забиваются грязью; дерево не успевает выбрасывать новые иглы и постепенно погибает. Так что идея думы сохранить участок настоящей тайги не удалась… Но кто же мог предполагать такую загазованность?! Современный парк находится на том же самом месте и там же, где прежде, лежит Воскресенская площадь… Только теперь она называется площадь Революции, а границы — все те же.

Эта площадь и здания вокруг нее и в советское время составили центр Красноярска. Другой разговор, что само понятие центра изменилось: центр связывался, конечно же, не с какой-то контрреволюционной торговлей или там, страшно подумать, с церковью, а связывался исключительно с властью. Со своей властью, разумеется.

Воскресенский собор коммунисты, разумеется, снесли, а на его месте в 1932 году начали строить Дом Советов. Война прервала строительство, и закончили его только в 1947 году. Главным зданием города и всего края для коммунистов был краевой комитет, выходивший на площадь Революции, — пятиэтажный монстр в стиле сталинского псевдоклассицизма: декоративные колонны, портики по обеим сторонам, подчеркнуто-официозный облик серого сооружения.

В том же стиле сделаны и другие здания, выстроенные по периметру площади: вокруг здания крайкома строили и жилые дома для высшей партийной элиты. Дома оформлялись в том же стиле сталинского псевдоклассицизма, а квартиры в них мало походили на «хрущобы» и деревянные бараки, предназначенные для «винтиков». И потолки были в этих квартирах высотой в 4 метра, и по три, по четыре комнаты выходили в огромные холлы, о самом существовании которых 99% населения СССР просто не имело решительно никакого понятия, разве что читали в западных романах, что есть такая штука — холл.

При Воскресенском храме, разумеется, хоронили людей. Например, богатейших купцов Щеголихиных, меценатов и умнейших людей. При соборе была подземная крипта — скрытый от нескромных взоров склеп, вход в который не сразу и заметишь. Судьбу останков знаменитых купцов первой гильдии, меценатов и строителей многих зданий я так и не выяснил; скорее всего, просто вышвырнули прочь, да еще и глумились над скелетами. А вот судьба крипты известна — в ней сейчас находится краевой штаб ГО.

История шутит весьма любопытные, но не особенно смешные шутки. В одном пространстве совмещаются порушенный храм, кладбище и крайком. Имеющий глаза — да узрит; имеющий мозги — да задумается.

А в парке — современнике кладбища, в несостоявшемся осколке тайги, стали каждое второе августа собираться парни, прошедшие службу в Воздушно-десантных войсках. Ведь 2 августа — День ВДВ! Так сказать, профессиональный праздник! Умные люди в этот день стараются если и не уехать из города, то, во всяком случае, держаться подальше от городского парка, оккупированного орущими балбесами в разной степени опьянения. Кто знает, в каких формах эти дикие захотят доказать всем окружающим, что они — настоящие мужчины, а не какие-нибудь презренные штатские хлюпики. Каждое 3 августа город разворачивает газеты, уже точно зная: будет новая повесть о мордобоях, драках, оборванных юбках, перевернутых скамейках.

Так что вот и еще одна шутка истории — место, специально оставленное думой как остаток чего-то дикого и первобытного, становится заповедником десантуры.

А Плацпарадная площадь перед городским вокзалом? На этой площади всегда разворачивался приезжавший в Красноярск цирк шапито. Коммунисты переименовали ее в Красную площадь и устроили на ней Вечный огонь в честь своих мучеников. Что за мученики — отдельный разговор, но, опять же, каково сочетание в одном пространстве?! Цирк шапито, непристойные «мученики» революции и Красная площадь… Все вместе.

В советское время полагалось делать вид, будто крайком — это место, совершенно гарантированное от вторжения нечистой силы, и что нечисть якобы боится комсомольских секретарей и партийных функционеров… Слов нет! В конце концов, речь ведь идет о людях, которые добровольно отказывались от Высшей защиты, кощунствовали на каждом шагу, просто по служебной обязанности, да к тому же совершали множество поступков, совершенно неподобающих человеку. Ну, а каяться и примирятся с богом — это они считали бреднями попов и выдумками отсталых людей.

Так что вот кто-кто, а комсомольско-партийная верхушка просто обречена на самое пристальное внимание сил зла, а все здания, в которых эти люди заседали, отправляли свой культ или из которых управляли страной, неизбежно должны быть просто нашпигованы всякой нечистью. Косвенным подтверждением этому служит такая деталь, очень тяжелые похмельные синдромы у людей этого круга и сопровождающие их тяжелейшие видения. Видения, конечно, полагается объяснять галлюцинациями, таков уж советский обычай. Читатель может мне не поверить, но специально на тот случай, если нечто увидят одновременно несколько человек, в советской психиатрии придуман специальный термин — коллективная галлюцинация. Честное слово, я не шучу! Сколько бы людей не наблюдали нечто такое, чего заведомо не может быть, всегда есть объяснение — это у них, ребята, коллективная галлюцинация!

Так вот, обычно люди из этого круга видят вокруг себя такое, что, казалось бы, самый черствый и глупый человек давно должен задуматься… Нет, не о том, не пора ли сделать перерыв? А о том, кто же его окружает и чем все это может кончиться…

В целом же историй, связанных с крайкомом и прочими …комами, сравнительно немного. Объяснений этому я могу выдвинуть три:

1. Любые истории, идущие вразрез с официальной идеологией, крайне тщательно скрывались.

2. Нечистая сила всячески берегла коммунистов, как свою верную агентуру, проводников полезной для бесов политики.

3. Какой смысл искушать и пугать людей, чьи души и так принадлежат силам преисподней? Наоборот, пугать их опасно для бесов — вдруг человек поймет, куда движется, резко переменит образ жизни и через какое-то время станет уже недосягаем?

Реальность, скорее всего, — на пересечении этих трех предположений. И знаем мы, что и ценили коммунистов, и оберегали их мохнатые. И тем не менее как бы ни скрывались разного рода …комовские истории, я могу рассказать несколько красноярских историй.

Мохнатый человек

В 1991 году, после крушения советской власти, перешли к новым хозяевам и так называемые крайкомовские дачи. Сами эти дачи не представляют собой ничего такого потрясающего: просто уютные домики под соснами, в приятном месте, и ничего больше. В домиках есть телефоны, холодильники и телевизоры, а прислуга приносит вполне съедобные обеды и ужины. Всего-навсего! Что крайкомовские дачи были эдаким островком высокого уровня жизни в океане просто неприличной нищеты, это второй вопрос.

Вот в это поганенькое место после 1991 года попало много новых людей, в том числе людей довольно случайных, из волны «демократов» розлива конца 1980-х. Большая часть из них в коридорах власти продержалась в среднем год или полтора, но это уже отдельная история. Главное, что на какой-то короткий момент всегда закрытое пространство стало открытым для достаточно нормальных и приличных людей. Один из них, клинический демократ из «клуба содействия перестройке», попал в краевую администрацию в команде местного (очень местного) писателя С. и вскоре угодил на крайкомовские дачи вместе с женой и трехлетней дочкой. Зима после августа 1991 состоялась очень напряженная, и впервые за очень длительный срок этот человек смог отдохнуть, в том числе долго спать по утрам. А дочка вставала и шла какое-то время играть сама, пока не встанут папа с мамой. Ситуация, думаю, знакомая многим из читателей.

Так продолжалось дня два, и вроде бы все были очень счастливы, но только на третий день дочка забастовала:

— Я не хочу тут… Поехали домой!

Как ни старались папа и мама, но уговорить ребенка не получалось. У девочки были какие-то свои причины не хотеть тут оставаться, и все тут… Потребовались долгие расспросы, уговоры, беседы, пока ребенок не сказал наконец:

— Тут мохнатые дяденьки бегают…

— Где?! Ты посмотри, все тут одетые!

— Это они сейчас одетые… А вот утром вы спите, а черный такой, мохнатый, ходит… Я боюсь!

Ребенок ударился в слезы, с трудом удалось убедить — мол, завтра папа проснется вместе с тобой, ты не бойся, Ирочка, мы его…

В полвосьмого утра солнце еще не пекло, и Женя даже почувствовал некоторое удовольствие от такого раннего вставания. Он даже предложил дочке сбегать на заводь, до прихода мохнатых людей, но ребенок все был напряжен:

— Папа… Вон он!

К собственному изумлению, Женя и впрямь увидел какое-то странное существо, мелькавшее в сосновом подлеске. Больше всего оно и впрямь походило на человека, покрытого густой черной шерстью, но Женя быстро разглядел торчащие над макушкой острые уши, гораздо больше медвежьих или волчьих. У человека не могло быть ни таких ушей, ни такой круглой головы, словно шлем, ни такой, ни на что не похожей, какой-то хищной походки. Первой мыслью Жени было то, что кто-то привез сюда человекообразную обезьяну… Но он тут же отогнал от себя эту мысль как совершенно несуразную.

— Эй ты! Постой! — закричал Женя и кинулся к этому существу. Дочка осталась возле домика, и Жене было неприятно думать, что ребенок остался без защиты, один, и может испугаться… На полпути он еще подумал, что такое существо может быть здесь не одно, и мысль о дочке стала особенно острой.

А существо вдруг легко побежало через сосняк, удаляясь в сторону леса, отделенного от дач кирпичной стеной. Женя остановился посмотреть, что делает ребенок. Дочка стояла там же, стиснув ручки на груди, и Женю обожгла мысль, как ей должно быть сейчас страшно. Но никакого другого существа он не увидел и повернулся к тому, за которым бежал. Оно стояло за стволом, держась за него обеими руками, и как будто ждало Евгения. Тот еще раз крикнул «Эй!» и шагом направился туда. Существо побежало, потом снова остановилось и так же охватило ствол дерева. Встало и ждет, хотя непонятно — чего. Женя хотел гнаться еще, он только вошел в азарт погони, стал искать на земле палку, кирпич… что-нибудь. Но хватило ума сообразить — он углубляется в лес, перестает видеть ребенка, а дочка скоро не сможет увидеть его. Он еще раз погрозил существу (оно никак не реагировало) и вернулся к дочке. От домика существа не было видно.

— А там был еще один такой дяденька… — сообщила Иринка, как только папа взял ее на руки.

— Где?!

— А он за тобой шел…

Тут только Евгений сообразил, что его, кажется, заманивали, и, может быть, он только случайно избежал крупной беды. Семья уехала с дач в тот же день, а Евгений начал копаться в демонологии — все выяснял, кого же это он с дочкой видел?! Зрелище советского демократа, пытающегося определить беса, как определяют вид незнакомой птички — по справочнику, радует меня необычайно!

А если серьезно, то я согласен с главным: именно таких существ древние евреи называли «садаим»; именно их появление на развалинах Вавилона описывал пророк Исайя. Древние эллины называли их «даймонас», и это слово вошло во все европейские языки, а в русском языке приняло форму «демоны». Принадлежность их к силам зла очень трудно отрицать, и люди бывалые не советуют с ними общаться. Но стоит ли удивляться, что такого рода создания водятся именно в обители людей этого круга? Так же мало удивляет меня, что эти люди то ли мирятся с присутствием бесов, то ли попросту не замечают их, и, очень может быть, даже не верят в их существование.

Дяденька, подвези…

Люди, склонные к ханжеству, легко осуждают новых русских за их пристрастие ходить в баню с проститутками. Находятся и завистники, которые осуждают новых русских только потому, что не они таскают девок в баню. А им самим только дай волю, они еще такого куража дадут! Люди умные и образованные пожимают плечами: а что, баня с девками — это изобретение 1991 года?! Не будем углубляться в Древний Рим, но ведь и в СССР это было. Что меньший контингент был допущен до непотребства, так тут можно спорить, хорошо это или плохо: большое число желающих и допущенных или малое число допущенных при большом числе осуждающих, глотающих слюни и делающих революции. Тут есть место для полемики.

Но, во всяком случае, дело и в СССР имело место быть. Строились и спецбани для спецконтингента. Вот хотя бы сооружение при выезде из Дивногорска в сторону Красноярской ГЭС: здоровенная двухэтажная банька, оборудованная всеми необходимыми кабинетами типа массажного или парикмахерской. Строили это сооружение еще «созидатели величайшей в мире Красноярской ГЭС» на те самые денежки, что были отпущены на возведение гиганта. Народ захлебывался в романтическом пафосе, а люди, знающие цену трудовому энтузиазму — цену в самом прозаическом, самом натуральном смысле, уже строили их руками и на деньги всесоюзной стройки спецбаньку для себя и для красноярского начальства. И построили.

В эту спецбаньку возили, естественно, податливый крайкомовский «инвентарь», возили толпами комсомолочек из местных организаций, но вот где-то в конце семидесятых, похоже, произошел некоторый «затык»… Грубо говоря, сложился некий контингент, который хотел все новых и новых девочек, а вот новые девочки и иссякли… То есть шлюхи-то были, да что за радость — пускать их по третьему кругу! Но нет безвыходных положений и не бывает проблем, которых не решили бы большевики.

Тут же, в нескольких кварталах от спецбаньки, высятся ряды пятиэтажек. Серых, обычных пятиэтажек, жители которых отродясь не видели… ну, скажем, гэдээровских трусов. Или венгерских лифчиков. Или латвийских рыбных консервов. В самом Дивногорске вербовать сложно — мал городок. Зато под боком — огромный, поистине необъятный Красноярск! Те же ряды пятиэтажек — но на десятки тысяч людей, если брать только ближайшие районы. Еще ближе — районы частной застройки, и опять же десятки тысяч нищих, забитых людей, тысячи девочек подходящего возраста, тысячи молодых женщин, тоже представляющих интерес. Стоит послать машину, и обязательно она придет с уловом! Кто-нибудь свеженький да сядет.

В 1985 году ко мне в экспедицию приезжали двое вербовщиков, подкатывали к старшеклассницам — Ларисе и Наташе, звали их увлекательно повеселиться в бассейне и в бане. К пышной светловолосой Наташе приставали так активно, что пришлось вмешаться и объяснить мальчикам, что они заехали не туда.

— Да вы знаете, какие люди тут заинтересованы?! — взвыл один, который поглупее.

— И знать не хочу. А девушки никуда не поедут, я им запрещаю.

— Да ничего с ними не будет, начальник! Покупаются, попарятся, и все!

— Вот когда вы будете давать расписки об ответственности за жизнь и здоровье детей, вы и будете их отпускать. А пока начальник в лагере я, и решать, поедут ли они, буду я. До свидания.

Выпроводить мальчиков с глазами встающих покойников оказалось не особенно просто, но спустя минут пятнадцать они все-таки из лагеря исчезли.

Через месяц или два, когда начались занятия в школах, Наташа с Ларисой с выпученными глазами рассказывали, кто из их одноклассниц рискнул поехать «покупаться» и какие последствия все это имело.

А история эта получила продолжение в августе и в сентябре следующего года.

Продолжение господина Н.

…На трассе между Дивногорском и Красноярской ГЭС всегда много транспорта — именно тут проходит дорога на юг. Перед самой ГЭС — мост, а после моста дорога мягкими петлями поднимается на перевал. Почти сто километров будет идти машина по глухой горной тайге из пихты и кедра, и на этой трассе очень много крутых поворотов и неожиданных подъемов. Мало кто отправляется в этот путь к ночи, и вечером трасса в ту сторону пустеет. Подъезжает много тех, кто возвращается с юга края; кто прошел горную часть трассы днем, а теперь хочет только дотянуть до дома по уже знакомым местам.

Господин (или, по тем временам, — товарищ?) Н., инженер одного из крупных предприятий, устал совершенно смертельно, вел машину уже почти что на пределе, когда кто-то кинулся к нему почти что под колеса: девочка лет шестнадцати-семнадцати, с перекошенным простеньким личиком. Сначала Н. решил, что она в ночной рубашке, но выяснилось — это простыня. Девочка шла через оживленную трассу, завернутая в простыню. Шла она странно, приволакивая одну ногу и двигаясь как бы рывками, а на трассе оказалась так неожиданно, что Н. едва успел ударить по тормозам.

Н. давно только искал предлога, чтобы остановиться, и сделал это с огромным удовольствием. С таким, что даже почти не рассердился на глупую девчонку.

— Эй! Ты чего на дорогу полезла?! Сбить же могут!

Девочка повернулась в сторону машины, так же рывками двинулась к открытому окошку.

— Дяденька… Отпусти домой, дяденька…

— Садись, конечно, подвезу. Ты откуда?

— Дяденька, пожалей… Я девочка еще, не трогай, дяденька…

— Тьфу ты! Нужна ты кому-то, сопля! У меня жена есть, взрослая и красивая. Давай садись быстрее, я тебя и так подвезу.

— Дяденька… Отпусти…

Только теперь господин Н., необъятного ума человек, начал замечать, что тут что-то не в порядке и что свел его случай вовсе не с обычной живой девочкой. Теперь полудитя стояло метрах в двух от машины, поздний закат неплохо ее освещал, и стали хорошо видны одутловатое, страшно распухшее лицо с каким-то, как выразился Н., невероятным выражением, странные пятна на лице, на руке и обнаженном плече — не все скрывала сбившаяся простыня. На очень нехорошие мысли навели эти пятна Н. и он судорожно закрутил ручкой, закрывая окно. Впрочем, он опять прокричал что-то в духе — мол, садись, поехали домой… но уже включил двигатель и держал ногу на педали газа — на всякий случай.

Все такими же нелепыми рывками двигалась девочка к машине, и все виднее становилось запрокинутое одутловатое лицо с совершенно заплывшими глазами, страдальчески перекошенным ртом, опухшее до того, что кожа начала лопаться. И все виднее становились неправильной формы буро-зеленые пятна на лице и простертой руке.

— Дяденька…

На этот раз «дяденька» чересчур ясно увидел, что при звуках голоса остается неподвижным этот судорожно стиснутый, пошедший набок рот и что опухло не только лицо. То, что он принял за детские перетяжечки, оставшиеся у хорошо кормленной девочки, оказалось все той же опухлостью.

«Дяденька» отпустил сцепление и двинул в объезд девочки, повел машину на середину дороги — благо трасса пустая. Но сколько он мог еще видеть, покойница шла и шла за ним по обочине все теми же рывкообразными, не свойственными живым движениями.

Если верить господину Н., он и тогда, в середине 1980-х, не делал секрета из своего приключения и рассказывал о нем довольно много. Возможно, это и правда, потому что его координаты дал мне человек, слышавший от него эту историю еще в те времена. Но потом у господина Н. появились двое людей из органов и очень настойчиво советовали ему ни в коем случае не распространяться о явлениях, которых не бывает и которые не должны происходить в уважающем себя советском городе. Господин Н. замолчал, но историю эту помнит очень хорошо и воспроизвел все крайне точно; было даже предложение съездить на то самое место, чтобы показать все в лицах, но я счел это уже излишним.

Продолжение семьи Р.

Эта семья тоже ехала с моря — в смысле, с Красноярского водохранилища, которое у нас упорно именуют морем. Кое-где к морю есть удобные подъезды, и там романтические люди ставят палатки, устраивают летний отдых компаниями и семьями.

Примерно на том же месте, где и Н., отец семейства Р. остановил машину — хотел дать детям выйти и пописать. До этого они спускались с гор, дорога вилась серпантином, там было круто и страшно. Потом был мост, пост ГАИ, многолюдно… А до дома еще далеко, и детям резонно выйти прогуляться в кустики.

Стоял ранний вечер: с Бирюсы выехали заранее, чтобы не возвращаться по темноте и вовремя уложить детей. Сын (11 лет) пошел писать сам, дочка (7 лет) пошла вместе с мамой, а глава семейства блаженно закурил, не ожидая быстрого возвращения семейства. Но жена с дочкой прибежали почти сразу, а до их появления из кустов доносились какие-то вопли. «Что они там, бродячего пса увидели?!» — думал дяденька, совершенно не предполагая, что его семье грозит опасность.

Тем не менее жена возвратилась, что называется, на рысях, таща за собой ревущую дочку:

— Мы уезжаем отсюда!

И уже ввалившись в машину, втащив в нее дочку, с видом невероятно оскорбленным:

— А где Иван?!

— Вон в кустах торчит… Маша, что с тобой?

— Ты, я думаю, не хуже меня знаешь! Мог бы выбрать место поприличнее!

Вконец обалдевший глава семейства уже открыл было рот, как из кустов донеслось:

— Дяденька!

— Кто здесь?

— Дяденька, пожалей!

— Ты еще с ней тут беседовать будешь! Это же труп!

— Да помолчи ты! Кто тут?!

— Ты еще и не знаешь, кто тут?!

— Дяденька! Отпусти меня домой!

— …Меня с детьми! Разврат! Антисанитарные условия! Моя мама!

— Дяденька…

— Папа, что тут у вас происходит?!

Они выломились из кустов одновременно: с одной стороны — пописавший и обалдевший сын; с другой — наша старая знакомая. Вот только была она уже в более заметной стадии разложения: кожа полопалась, из буро-черных изъязвленных мест текла отвратительная мутная жидкость, опухшее лицо мало походило на человеческое, а раздутый газами живот вздымал запачканную грязью, заляпанную бог знает чем простыню, как у беременной.

И это существо еще говорило! Непонятно как, непонятно чем, но оно говорило, расточая мольбы и жалобы, еле-еле передвигая ноги!

Тут никто не стал ждать, пока покойница подойдет вплотную, — автомобиль рванул, когда была она метрах еще в четырех или пяти, но и то всех обволокло облако чудовищного сладковатого смрада.

Всю дорогу до дома обсуждалось происшествие, и это обсуждение довело главу семьи до совершеннейшего неистовства: по абсолютно непостижимой причине жена решила, что это он, ее супруг, заманил сюда девушку, изнасиловал и задушил.

— А иначе ну чего она ко мне пристала?! И эти разговоры про «пожалей!». У тебя сердца нет, Геннадий! Такую молоденькую, такую милую! Как права была моя мамочка!

Самое дикое, что женщина вовсе не имела ничего против, чтобы ее муж кого-то душил на пустынном шоссе и в этом же месте закапывал.

— Ты же хоть смотри, кого душить!!!

Скажем, она ничего не имела против, чтобы муж задушил директора ателье, в котором она трудилась, и большую часть клиентуры. Она категорически возражала, чтобы муж ей изменял с посторонними девочками…

— А со знакомыми можно?

— Как ты смеешь говорить так при детях?!

В общем, она была против общения мужа с посторонними девочками, и особенно против того, чтобы эти девочки приходили бы к ней, единственной законной владелице супруга. Безобразный скандал почти затмил в сознании супругов само происшествие; никому они о нем особо не говорили, потому что супруга искренне считала своим святым долгом покрыть преступление мужа, а сам супруг и от природы был не особенно болтлив и вообще не хотел говорить о делах, ему не особо понятных. Вот только дети-то ведь тоже видели немало. Мальчик, к примеру, рассказал о странном происшествии, а коли слухом свет полнится, было уже нетрудно выйти и на него, и на его сестру (сейчас ей, слава богу, двадцать один год!) — и уже не очень важно, что говорят или о чем молчат родители.

Продолжение милиционера М.

Милиционер М. в конце сентября вышел на трассу с вполне понятными целями: на крутом повороте он поставил временный знак, ограничивающий скорость до 40 километров, и штрафовал всех, кто превышал скорость на этом участке. У милиционера дочка собиралась замуж, нужны были деньги на свадьбу, и М. полюбовно договорился с начальством — где ставить знак и сколько дней собирать возле него мзду.

Был он с приятелем, тоже бывшим гаишником, который помогал частью по дружбе, а частью за обещание славной попойки в конце, когда все деньги уже соберут. Денек стоял ясный, холодный, и такими же холодными становились и краски заката. Удивительно, как всегда заметно по цветам заката, холодно или нет! Закат был розовый и лимонный, ветер — холодный, и друзьям становилось все очевиднее — вот один из последних дней бабьего лета, наваливается зима, скоро полетят белые мухи.

Как всегда в такой день, становилось им как-то грустно, сладко-печально и тянуло прийти с холодка, с шуршания палого листа куда-нибудь, где горит, стреляет дровами печка, где можно сесть за стол, разлить в кружки вино, посмотреть в окошко на мир, стремительно движущийся к зиме…

И тут начался подозрительный шум в уже знакомом нам кустарнике, невнятные стоны и жалобы. Потянуло таким смрадом! Что такое?! Из кустов вываливалось НЕЧТО. Клочья багрово-сизо-черного, еле-еле замотанного в потерявшую всякий вид, почерневшую от грязи простыню, рывками передвигались в сторону милиционеров. Потерявшее всякую форму лицо, на котором с трудом можно было угадать черты, готовое развалиться, с отвратительными красками распада, и с него все еще четко неслось это «Дяденька»… Рассказ об этом я слышал через четырнадцать лет после происшествия, и то, упоминая про запах, милиционер изменился в лице и зажал руками конвульсивно сокращавшийся живот.

Тут бегство началось сразу, мгновенное и отчаянное: может быть, сказалось профессиональное умение быстро оценивать опасность и так же реагировать на нее. Отбежав где-то на километр, гаишники тормознули какого-то проезжавшего и уехали с ним до Дивногорска. Только завтра и строго с утра они приехали к тому же месту — забрать столбик со знаком, ограничивающим скорость движения. Схватили его, сунули в казенную машину — и ходу! На этот раз никто не показался из кустов, наверное, было не время.

Милиционерам и в голову не пришло рассказать о покойнице сослуживцам или тем более подать рапорт начальству. В милиции так не полагается. Сказано, что привидений не бывает, — значит все не бывает. Рассказываешь о них — все ясно, крыша едет, и делать тебе в доблестных рядах нечего.

Прошло много лет, эти люди продолжали поддерживать какие-то дружеские отношения, и им попала в руки книга «Сибирская жуть». Найти автора большинства историй в ней не составило проблемы для бравых милиционеров, и я услышал эту повесть. Правда, они сразу же, еще по телефону, поставили условие — фамилий их не называть! Что я и делаю.

— Мужики, как думаете, что сталось дальше с трупом?

— Бог весть… До весны, скорее всего, не долежал… то есть, тьфу! не доходил, распался.

Не знаю, так это или нет, но что все истории с появлением покойницы ограничены одним летом и осенью — это факт.

Окончание

Еще в том же 1985 году по Красноярску прошел смутный слух — мол, в спецбаньке утонула девочка. То ли сама утонула, сдуру и спьяну, то ли не поняла, куда и зачем едет, орала, отбивалась и ее от злости утопили (или хотели попугать и перестарались?). То ли молодежные «игры» нетрезвых ребят в бассейне так вот для нее закончились, без чьего-либо злого умысла, — возможен ведь и такой вариант.

Гибель девочки, скорее всего, правда. По крайней мере, уже упоминавшиеся Лариса и Наташа с выпученными глазами рассказывали мне, что это за девочка, откуда взялась, где жила и что именно произошло в баньке и в бассейне. Правда, причины смерти так и остаются не очень ясными, и говорят о них много разного, взаимно исключающего. Тогда же говорили и о странном исчезновении трупа. Мол, когда «золотая молодежь» обнаружила, что девочка-то мертва, великовозрастные сопляки кинулись срочно звонить папенькам и покровителям: спасите, дяденьки (почти как их жертва)! Бегали, звонили, и никто не остался возле бассейна, где лежал завернутый в простыню маленький труп. Вернулись — а трупа-то и нет…

Разумеется, и эту часть истории рассказывали по-разному, со множеством самых невероятных подробностей. Многие детали не могу не назвать высосанными из пальца — хотя бы про огненного дракона, влетевшего в баньку и похитившего то ли труп, то ли еще вполне живую девицу; или про то, что велели милиции привезти труп девицы в крайком… Зачем ее везти в крайком, вы не знаете? Вот и я ума не приложу…

Передавали эту историю со смаком, в очередях и компаниях, в невероятнейших подробностях и со множеством откровенно вымышленных деталей: по городу валом шел слух со всеми вытекающими последствиями… Я очень хорошо знаю, что такое слух и как его пускают, и слухи принимаю не всерьез: сам запустил в народные массы несколько слухов. Вот, например…

В 1980 году в Петербурге помер в зоопарке слон. Труп слона так и так должны были отдать для изучения в Зоологический институт Академии наук, и археологи попросили дать им возможность поставить эксперимент — разрезать труп каменными орудиями. Разрешение было дано, и прекрасный эксперимент состоялся. Возможно, когда-нибудь я расскажу и о самом эксперименте — он того стоит. Пока же речь только об одном эпизоде, когда колоссальную тушу сбросили с грузовика и люди побежали тянуть тросы от лебедки, чтобы закрепить их на ногах слона и втащить его в здание института. Сколько лежал труп на всеобщем обозрении? Вряд ли больше пятнадцати минут. Потом лебедка заработала, и грязно-серая туша поползла внутрь. Но и пятнадцати минут хватило, потому что успело возникнуть между стеной института и грузовиком неприятное старушечье лицо: востроносое, неумное и любопытное.

— Ой, сынки, а что это дают?!

И тут сработала моя природная пакостливость: я органически не был способен отпустить ситуацию просто так, без некоторой попытки развлечься:

— А это, бабушка, слон! Теперь Ленинград кормить слонами будут.

— Ух ты! — Старушка от избытка чувств даже замотала головой. — А где будут давать?!

— Да везде… На Васильевском острове — так точно будут продавать. Они же дешевые, слоны, кормить не надо, сами по джунглям ходят, — авторитетно объяснил я этой бабке.

— Кормить не надо, а зато транспорт вон какой дорогой, — строго заметила бабуля.

— Ну и что?! Нам из Вьетнама слонов будут посылать, в обмен на ракеты. Мы им ракету — они нам дохлого слона. Себестоимость килограмма слонятины — всего восемнадцать копеек. Представляете?!

— По стольку и будут продавать?!

В бабулькиных глазах-точечках мелькнула жадность, рука крепче стиснула зонтик: бабулька уже была готова сокрушить всякого, кто помешает ей быть первой в очереди за слонятиной.

— Нет, продавать будут по восемьдесят… Вы же политику знаете, — развел я руками сокрушенно, и бабка вовсю закивала.

Тут из распахнутых ворот вылетел Дима Ч., потащил стальной трос к ноге слона и недовольно зашумел:

— Андрюха, да хватит трепаться, помоги лучше…

Я опять развел руками и пошел помогать Диме, а там и лебедка заработала. Но когда я отходил, меня слушало уже три бабульки…

Через три дня меня чуть не побили в трамвае: я не только вслух усомнился в том, что Ленинград будут кормить слонятиной и мамонтятиной, но и объяснил, каким образом родился этот слух. Вернее, я только начал объяснять, потому что закончить мне не дали.

— Фулюган! Их КГБ специально рассылает, чтоб врать! Мы знаем! Врут тут всякие! Сам видел! Слонов сто штук в один гастроном завезли! Гад! Сволочь! Из Китая понаехали! — примерно так орал трамвай, постепенно разжигая себя, стуча палками и зонтиками в пол, придвигаясь ко мне, багровея физиономиями… Так что я был счастлив соскочить на ближайшей остановке и исчезнуть, а трамвай все шумел и бушевал.

Пущенный мною же слух мои друзья отследили уже в 1986 году — некий пожилой дяденька в подробностях рассказывал в очереди, почему слоны такие дешевые. Все потому, оказывается, что летит себе над джунглями вертолет, а с него в слона раз! И гарпун! Так, насаженного на гарпун, и везут на вертолете из окрестностей Ханоя в Ленинград…

Так почему же я, так хорошо зная, что есть слух, склонен видеть рациональное зерно в этом слухе про покойницу? А вот почему.

Во-первых, вербовщики юных дев — были, сам видел. Так что произойти нечто подобное могло.

Во-вторых, знакомый врач рассказал: было мол, «высочайшее» предначертание — труп вывезти себе по-тихому в морг, чтобы снять роговицу с глаз и прочие полезные органы, которые всегда нужны, а потом расчленить на наглядные пособия для студентов. Труп-то свежайший, а отдавать его родственникам — себе дороже. Лучше сделать вид, что нет никакого трупа, увезти в анатомичку медицинского института и пустить на экспонаты. А врач этот как раз собирался вступать в КПСС, должен был зарабатывать политическое доверие и получил от главы парткома приказ быть в числе тех, кто должен труп быстро расчленить, а потом об этом не болтать.

Саша ждал несколько часов, а потом «заслуживающим доверия» сконфуженно объявили, что труп почему-то исчез и что можно его больше не ждать…

Значит, получается, труп был? Был. И бесследно исчез, к огорчению уже организовавших все, что можно, спасителей «золотой молодежи».

А в-третьих, тут не только слух…

Как и всегда при расследовании слуха, мгновенно таяли ряды «надежнейших» свидетелей. Тот, кто совершенно точно все знает и сам все видел, на поверку оказывается попросту элементарным болтуном: «Да вообще-то нет… Не я видел… Мой брат видел, точно вам говорю!» Но стоит взять в оборот брата, и выясняется, что и он толком ничего не видел, а видел вовсе даже его друг… И друг, в свою очередь, ссылается на шурина, тестя или деверя… Такая цепочка может продолжаться до бесконечности, и найти свидетеля оказывается вообще невозможно. Хотя, справедливости ради, в истории со слоном тоже вот были люди, «своими глазами» видевшие, как продавалась мамонтятина в Елисеевском, на Невском проспекте.

Но в этой истории, с покойницей, нашлось несколько людей, которые ни при каких обстоятельствах не «переводили стрелки» на свата, кума, сына, друга, сослуживца. «Я сам видел!», — твердо говорили они.

И в-четвертых, все эти люди показывали на одно и то же место, на одну и ту же извилину дороги от моста через Енисей к Дивногорску.

Поэтому я верю в то, что такая история действительно произошла. А вот комментировать, что за ней стоит и кто была энергичная покойница на самом деле, не берусь.

ГЛАВА 7 СТРАННЫЕ СУЩЕСТВА ИЗ НОВОСТРОЕК

Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души… Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души.

Е.ШВАРЦ

Большую часть Красноярска занимают новостройки: обычные для всех современных городов ряды пяти— и девятиэтажек. Сами по себе эти сооружения и некрасивы, и самое главное — просто удручающе безлики. Если в Москве, в Петербурге, в городах и более цивилизованных, и служивших витринами советского строя новостройки хотя бы иногда оказывались хоть как-то оригинальны и красивы, то в Красноярске эти сложности считались попросту совершенно необязательными. Город рос, как город большого машиностроения, к тому же с большой военной составляющей.

Одна из классических легенд, которые полагалось рассказывать с восторженным придыханием, — это история про то, что в 1941 — 1942 годах с приходящих с запада эшелонов сгружали прямо в снег станки и тут же, прямо в снегу, на этих станках начинали работать… А уже потом над таким импровизированным цехом делали крышу, стены, и только летом следующего года строили полноценный теплый цех.

Людям, конечно, нужно было какое-никакое, но жилье! В 1940-е годы построили множество домов барачного типа — то есть длиннющих сооружений, в которых множество комнат открывались в общий коридор, шедший вдоль одной из стен. Эта та самая «система коридорная», про которую спел В.Высоцкий:

Здесь жили скромно, вровень так,

Система коридорная.

На тридцать восемь комнаток

Всего одна уборная.

Бараки, где на тридцать, на сорок комнат приходилась одна уборная, я видел своими глазами. Но и в таких бараках уже есть где спрятаться от сибирских морозов, от ледяных ветров, летящих над заснеженной землей по 6 — 7 месяцев в году. Это какое-никакое, а жилье!

Строили, впрочем, и восьмиквартирные деревянные домики, на два подъезда, в два этажа. Для многих районов Красноярска еще недавно это был самый характерный тип дома.

Начиная с 1950-х стали строить и панельные дома — дешевое модульное жилье. Есть, конечно, и в таком строительстве свои опасные стороны, что тут говорить…

Дело в том, что панельные дома рассчитаны на очень небольшой срок службы. После Второй мировой войны, в 1945 — 55 годах, дешевое модульное жилье помогло Франции восстановить разрушенное городское хозяйство. Программу строительства панельных домов очень поддерживал де Голль, из-за чего американцы и называли их выдумкой разлагающихся европейцев. Но и в США стали строить панельные дома — слишком это было выгодно и быстро: заводским способом делать части домов, а потом только собирать их!

Но такие дома из сборных панелей рассчитаны на 40 — 50 лет жизни, не больше. Потом надо расселять жителей, а на месте начавших разрушаться строить новые дома. Можно опять построить панельные, но и у них срок жизни будет небольшой…

Во Франции к середине 1970-х годов большую часть населения переселили из дешевых модульных домов, реализовали огромную программу жилищного строительства. А несколько панельных домов оставили в виде опыта: что будет с этими домами, когда кончится их срок жизни?

Треть населения Красноярска живет в самых старых сериях панельных домов — пятиэтажных хрущевках. Они рассчитаны на 40 лет жизни, а многое такие дома уже и сегодня старше. Спасибо французам, мы знаем, что произойдет с ними через 5 или 10 лет, — они сложатся. Прогниет металлический сварной шов — единственный, на котором держится здание, и дом завалится внутрь самого себя, плиты лягут на плиты, с пятого этажа до подвала. Так и лягут, вместе со всем, что между этажами, — книгами, шкапами, тараканами и людьми. Не нужно будет никакой войны, никаких чеченских боевиков и взрывов!

Представьте себе, что посреди зимы начали складываться целые серии домов, и вы поймете масштабы того, что нас ожидает.

Девятиэтажки попрочнее — они рассчитаны на 50-55 лет, да и построены попозже. Значит, дома, в которых живет еще треть красноярцев, развалятся чуть позже, лет через 15 — 20.

И потому Красноярск живет накануне страшной беды. Эта беда неизбежна; это тот самый случай, когда беда не может не произойти. Пройдет 10 — 15, а может быть, даже всего 5 лет, и на морозе начнут лопаться трубы водопровода и канализации, трещинами пойдут стены пяти— и девятиэтажек. Да, в Риме есть дома, которым по 2 тысячи лет, но все эти дома много раз ремонтировали, за их состоянием следили. Многие дома в Риме, которыми сейчас восхищаются туристы, еще сто лет назад лежали в развалинах. Их покрытые трещинами стены шатались, в окнах не было стекол, и жить в них могли только бродячие кошки и летучие мыши.

В Красноярске дома не ремонтируются уже лет по десять и постепенно приходят в такое же состояние. А ведь в Риме не бывает морозов по 30 и по 40 градусов ниже нуля, там не так страшно, когда лопаются трубы.

У городских властей нет никакой жилищной программы. Наверное, их устраивает, что через 20 лет Красноярск станет городом из деревянных домов частной застройки да из домов богатеев и банков из красного кирпича. Между этими домами будут лежать бетонные руины, в которых щенки бродячих псов будут играть человеческими костями.

Я не говорю уже о том, в каких местах ставили жилые дома. Каждое предприятие старалось поставить жилье для рабсилы как можно ближе к месту использования этой самой силы. Прямо возле промышленной зоны и ставили дома, совершенно не думая об условиях существования в них. Сейчас-то еще хорошо, потому что предприятия стоят или работают самое большее если на 20% мощности. А в 1980-е годы на правобережье Енисея в пределах Красноярска жить было, без преувеличения, опасно. Примерно на тридцать километров тянулись, перемежаясь, промышленные зоны и территории, застроенные пяти— и девятиэтажками. Мало того, что дома стояли засыпанные промышленным мусором, механической заводской грязью. Мало того, что чисто механическое загрязнение достигало такого уровня, что чистую рубашку надевать можно было только один раз. Было еще и химическое загрязнение. Когда завод медпрепаратов, известный в народе как пенициллиновый завод, выбрасывал в атмосферу всякую гадость, даже на левом берегу Енисея, в нескольких километрах от промышленной зоны, становилось нечем дышать от острого пенициллинового смрада. Дни выбросов шинного завода узнавали иначе — по недомоганию, ломоте во всем теле и прочих признаках отравления. Это — в предельном отдалении от места выброса! А ведь население промышленной части Красноярска жило в зоне всех этих и многих других выбросов и загрязнений…

Но тогда, в 1950 — 1960-е, надо было видеть, как рвались в эти, тогда еще совсем новые пятиэтажки! Люди покультурнее, побогаче уже тогда прозвали их «хрущобами», старались жить подальше от самых загрязненных мест; а вот «барачники», после одной уборной на тридцать восемь комнаток, так те просто рвались в эти, может быть, и тесноватые, но теплые! Отдельные! Со всеми современными удобствами! В такие желанные для них дома, пусть даже в зоне самых что ни на есть вредных выбросов и выхлопов. Хоть под трубой химического производства! Все было лучше барака…

Хорошо помню, как захватили «барачники» такой вот новый пятиэтажный дом, только что сданный, но еще не заселенный. Стоял ноябрь 1965 года, мороз под тридцать, и в морозном тумане милиция за руки-ноги вытаскивала «захватчиков» из неположенного им жилья. Я не преувеличиваю — гадких «барачников», занявших чужие квартиры, хватали и силой тащили в милицейские машины, чтобы увезти и силой водворить в «свой» барак. Вдвоем-втроем тащили мужчин и цеплявшихся за лестничные перила, отчаянно визжавших женщин, успевших переодеться в халаты; швыряли вещи — какую-то жалкую мебель, посуду, вороха тряпок; перья из распоротых подушек поднимались балдахином, смешиваясь с морозным смогом.

Дети «барачников» бежали рядом, рыдали, что-то кричали про «не трогайте маму!» и насчет «не надо!». А нам, детям более благополучных людей, стоявшим на улице и видевшим все это безобразие, тоже преподносился урок — как надо жить в Стране Советов.

В тот раз героической советской милиции удалось вполне доблестно восстановить социалистическую законность и не пустить гадов-захватчиков попользоваться не своим. Но постепенно и этот контингент перемещался в пятиэтажки, выраставшие на месте бараков. И вместе с этими людьми в унылые, засыпанные промышленной пылью пятиэтажки приходили их нравы, представления о жизни… и существа, без которых не обходится человеческое жилище.

Здесь я невольно останавливаюсь в недоумении, искренне не зная, кто же должен был здесь обитать?! Какие-то сельские создания, приехавшие с хозяевами в тех же эшелонах, по месяцу тянувшихся из средней полосы за Урал? Но какие же создания выдержат такой путь, жизнь в бараке — не городскую, не сельскую, а какую-то, пожалуй, лагерную?

Или же в пятиэтажках поселились какие-то совсем иные существа, не имеющие никакого отношения ни к какой жизни, кроме жизни в пятиэтажках?

Во всяком случае, мне никогда не рассказывали о симпатичных существах, хозяевах дома, аналогичных сельским домовому, овиннику или чердачнику. Все создания, о которых шла речь, были мелочными и пакостливыми. Одна дама всерьез уверяла меня, что у нее за зеркалом трюмо живет черт, и этот черт пакостит всякий раз, когда у нее кто-то появляется.

— Представляешь, он или крикнет среди ночи что-нибудь неприличное, или какой-нибудь предмет прямо на человека уронит… А то как-то стала люстра колебаться, кружиться — вот-вот сорвется, и какой-то хохот демонический… Мы с Толиком ужинаем, а над нами все это и происходит…

— Ну и как Толик? Выдержал испытание?

— Нет, конечно, куда там… Сбежал.

У другой дамы какая-то пакость завелась в ванной, и всякий раз, когда женщина купалась, одна плитка кафеля отваливалась, и в образовавшейся между кафелем и стеной щелке что-то начинало явственно клубиться, шевелиться, скрестись… Что именно скребется, не было видно, но происходило это сантиметрах в 60 — 80 от лица моющегося человека, и впечатление было огромным.

У другой дамы в ванной тварь хулиганила не так противно — разве что хихикала, перекладывала детали туалета (мол, поищи-ка!) или, когда она уже одевалась, поясок халата вдруг слетал вниз и обвязывался вокруг ноги этой дамы. Когда дама привыкла, ее это уже перестало пугать.

Что характерно, не существовало и не существует никаких форм договора между людьми и теми, кто делит с ними «хрущобное» жилье. Нет тут ни молока, оставляемого для домового, нет заклинаний, оберегающих от водяного, и обетов, которые нужно давать лешему, чтобы пустил к себе в лес. И в селе человек в лучшем случае недолюбливал, побаивался нечисть, но, во-первых, знал — никуда от нее не денешься и надо уметь существовать бок о бок.

Во-вторых, человек умел договариваться с «соседями». Не все было позволено в общении с ними, и даже сама нечисть знала границы того, что дозволено ей… по крайней мере, пока человек соблюдает определенные правила.

В пятиэтажках все не так. Человек делает вид, что бок о бок с ним вовсе никто и не живет, и в любой момент готов к репрессиям. Даже не к освящению жилища, не к тому, чтобы отдаться под покровительство высшей и светлой силы. Человек готов в любой момент поймать, побить, изуродовать.

— Поймала бы я эту сволочь!

— Ну и что бы сделала?

— На части порву гадину!

— Так вот он тебе и пакостит…

— А что я должна делать?! Он первый начал, издевается и издевается!

Вот по таким законам и живут люмпенизированные, одичалые люди и такие же спутники их жизни, и обе стороны стоят друг друга. Хоть убейте, но я не в силах представить себе крестьянскую девицу, которая искренне хотела бы поймать и порвать на части кикимору или овинника, даже если они и сделали ей какие-либо мелкие пакости. Тут же агрессия просто не имеет предела и наверняка влияет и на отношение той стороны.

Исключением из этого грустного правила стала для меня история, рассказанная одним моим учеником. Сейчас-то он взрослый дядька и работает на телевидении, а тогда учился в восьмом классе и ходил в мой археологический кружок.

Все началось с того, что С.К. пришел к своему другу Диме Ф. — парень учился в параллельном классе. Предполагалось, что Сергей заночует у Димы; родителей дома не было, парни с самого начала, часов с семи вечера и до утра, оказались вдвоем в трехкомнатной квартире. Сначала сидели, разговаривали в комнате у Димы. Тут вдруг явственно хлопнула дверь. Сергей вскинулся было, а Дима и бровью не повел.

— Слушай… У тебя же сейчас дверь хлопнула… Вошел кто-то?

— Скоро узнаешь… Пошли лучше чай пить.

А странные звуки продолжались. Сергей отчетливо услышал, как кто-то, явственно двуногий, быстро-быстро протопал по коридору, и краем глаза вроде бы заметил нечто, сидящее на полу при входе в детскую. Стоило Сергею посмотреть в упор на это место, как уже не смог никого видеть. И он совершенно не понял, что же это за нечто…

Пошли пить чай, и опять кто-то двуногий перебежал к кухне и сидел на ее пороге. Сергей научился уже скашивать глаз так, чтобы можно было разглядеть существо. Еще лучше смог его рассмотреть, когда перешли смотреть телевизор в самую большую комнату — зал. Сергей смог даже увидеть, как передвигается это существо. Создание было ростом с ребенка лет десяти, голое и серое, с блестящими глазами-бусинками. Лицо скорее человеческое, но черты неустойчивые, их трудно разглядеть. Сам Сергей склонен считать, что у существа была очень быстрая, подвижная мимика, в этом все и дело. На мой взгляд, это только одно из возможных объяснений. Другое объяснение может состоять в том, что в полутьме, да еще краем глаза, вообще рассмотреть что-либо очень трудно.

Третье — что Сергей невольно, стараясь вызвать у себя симпатию к существу, видел его более «симпатичным», то есть более человекоподобным, нежели существо было на самом деле. И что он подсознательно не видел неприятных для него деталей (например, поблескивающих во рту хищных зубов или вертикального зрачка). А без этих опущенных деталей облик получился неясным, размытым.

Самое неприятное (но, на мой взгляд, самое правдоподобное) из объяснений состоит в том, что существо и не имело определенного облика. То, что видели мальчишки, было создано именно для них; этот мираж, фантом, несколько неясный и плывучий, вовсе и не должен был быть определенным и законченным.

Ну вот… Создание, значит, сидело себе на полу и наблюдало за мальчишками. Сергей наблюдал за существом, не очень вникая в перипетии телефильма. А Дима так же внимательно и с не меньшим интересом наблюдал за Сергеем.

— Димка… И чего оно тут сидит, а? И… и что оно такое, а?

— Да ты не бойся, это Друг. Я его так зову. Он всегда приходит, когда родителей нет. Он безвредный, ничего плохого не делает.

— А если в него кинуть чем-то? — осмелел Сергей.

— Я не пробовал и тебе не советую… И не позволю пробовать. Он же ничего не делает плохого, говорю тебе. И вообще ничего не делает, сидит просто и смотрит.

Друг и правда не делал совершенно ничего, ни дружественного, ни враждебного. Пока мальчики смотрели телевизор, сидел на входе в зал, почти неподвижно. Мальчики сходили в туалет, еще раз попили чаю, и Друг все время перемещался за ними, но ни в какой контакт не вступал, и вообще его увидеть можно было только уголком глаза.

Сергей хорошо рассмотрел, что существо и впрямь небольшое, с ребенка, и с очень странными движениями. Друг бегал, часто-часто перебирая ножками, сгорбившись, при беге сильно опускал голову, и грива серых, как весь он, волос закрывала голову, волной падая вниз. Кроме того, существо странно выставляло руки, держа согнутые локти высоко над спиной, и быстро-быстро двигало ими при беге, словно помогало само себе. С точки зрения человека, так бежать очень неудобно, и, на мой взгляд, это хорошее подтверждение той мысли, что существо вовсе не так уж человекоподобно, только принимает такую форму, пока находится среди нас. А само и двигаться по-человечески не в состоянии. К счастью, Сергею и Диме такая мысль тогда и в голову не приходила.

Ребята стали ложиться спать, и Друг все сидел на пороге спальни, смотрел. Сергею было неприятно тушить свет, и он все приставал к Диме — мол, а откуда ты знаешь, что теперь будет?

— Отцепись, все будет нормально. Я же говорил сто раз, он не опасный…

Потушили свет, и, внимательно вслушиваясь в темноту, на всякий случай страхуя живот и горло, Сергей услышал знакомое: топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ… Теперь уже в сторону входной двери. И сильный хлопок — кто-то распахнул и захлопнул дверь, хотя на самом деле дверь вовсе и не открывалась и не захлапывалась. Друг зачем-то имитировал свой выход в открытую дверь, а в действительности он покидал квартиру как-то совершенно иначе.

Никакого беспокойства от этого существа не было до самого утра.

Еще несколько раз ночевал Сергей в гостях у Димы, и всякий раз, если дома не было родителей, неизменно появлялся Друг. Можно только догадываться, что у него была за миссия в этом доме: присматривать за мальчишками? Охранять их? За все три года, пока Сергей с Димой встречались, а Друг то ли охранял их, то ли стерег, не произошло ничего, что позволило бы понять его роль. То есть ничто ни разу не угрожало ребятам, и невозможно убедиться, собирался ли охранять их Друг. Или это из-за него как раз ничего плохого и не случилось? Как знать…

Немаловажно и то, что сами мальчишки как-то не совершали ничего аморального или опасного. Хорошо зная обоих этих чадушек — очень предприимчивых и невероятно энергичных, вечно полных разного рода планов и идей, готовых бурно развлекаться круглые сутки, я не исключаю — причиной их благонравия было как раз присутствие Друга. По крайней мере, одной из немаловажных причин.

Потом грянул 1991 и 1992, и семья Димы переехала в поселок Большая Мурта, в 100 километрах к северу от Красноярска. Да и вообще ребята выросли, и ни присматривать за ними, ни охранять их не стало особенной нужды. Друг исчез из жизни обоих, но дело в том, что о существовании Друга я слышал от каждого из них по отдельности. Сергей и Дима прекрасно помнят о Друге и сегодня. Собираясь писать эту книжку, я беседовал с обоими.

Но, действительно, что делал Друг в этой квартире? Не говоря уже о том, кто он такой, этот Друг? Судить об этом крайне трудно — уже потому, что никто никогда не сталкивался ни с чем подобным и невозможно вывести никакой закономерности. Друг так и остался явлением единичным, вполне загадочным, и я не берусь делать серьезные заключения о его природе.

ГЛАВА 8 СМЕХ И ТОПОТ В НОЧИ

Мне казалось, что все силы черной магии сегодня вырвались наружу…

ДЖ.ХЭРРИОТ

Эта история произошла в самом начале 1980-х годов. Тогда в Красноярске было много шума вокруг Левы Псахиса, который в двадцать с небольшим лет стал гроссмейстером, не достигнув и тридцати — международным гроссмейстером. Шум был в обществе, где Леву тискали и ласкали просто до неприличия, провозглашая гением и красноярским чудом. Ажиотаж царил в среде красноярских толстопузых из крайкома, где каждый хотел лично познакомиться с Левой, получить его автограф и где довольно быстро раскрутились, дали Леве прекрасную квартиру на проспекте Мира.

Наверное, советское начальство боялось, что Лева уедет из страны, и очень не хотело этого. Правильно боялось! Потому что в 1990 году Лева таки уехал — сначала в Израиль, потом, кажется, в Канаду. Правда, в тех краях он себя как-то не очень прославил, так и не поднявшись выше того, чего достиг в 24 года, живя в Красноярске. Прямо по Фонвизину: «Он хотя и шестнадцати лет, а достиг уже до последней степени своего совершенства и далее не пойдет».

Но тогда, двадцать лет назад, Лева обещал необъятно многое и, говоря современным языком, отчаянно гнул пальцы. Тем более, шла дурная эпоха еврейского национального «ренессанса», и Лева легко стал ее жертвой. Одна община подарила ему серебряное блюдо с надписью на иврите: «Спасибо Вам, что вы есть на свете!», еще одна организация подарила «Москвич» и извинялась, что не может сразу «Волгу». Так что ласкали и тетешкали Леву разные люди и с разных сторон, и он все больше проникался верой в свою исключительность.

Справедливости ради, не был он мальчиком злым и жестоким, и если его шутки порой оказывались неприятными, то скорее всего по легкомыслию и по какому-то детскому, даже точнее сказать — по совершенно младенческому невежеству. Инфантилен Лева был фантастически, и к тому же зоологически эгоистичен. Вот, например, Лева со свитой гуляли по Красноярску и, пристраиваясь сзади какой-то пары, начинали ухать, топать, сладострастно причмокивать или вслух оценивать достоинства фигурки девушки. Я буду очень удивлен, узнав, что в развлечениях Левы было хоть что-то садистское. Скорее всего, проделывались все эти гадости примерно так же, как ребенок в малышовой группе детского сада надевает горшок на голову соседа или соседки, — просто чтобы изучить, что же такое горшок и как он надевается на голову. Лева был настолько маленьким психологически, что он просто не способен был ни поставить себя на место других, ни понять, что ко всем людям относятся примерно одинаковые правила общежития.

Объективно говоря, по большей части его забавы были несколько примитивными и не такими отвратительными Лева шлялся по барам и кабакам, окруженный свитой поклонников, которых временами поил и кормил, если у него было хорошее настроение. Быть окруженным свитой и помыкать раболепствующими идиотами доставляло ему не меньшее удовольствие, нежели растрачивать жизнь в кабаках.

Конечно же, огромное место в жизни Левы — мальчика лет восьми с телом взрослого парня — занимали женщины. Здесь он органически не был способен понять, куда могут заводить игры по этой части, постоянно создавал трагедии, которых вполне могло бы не быть. И тут не было сознательной жестокости — Лева развлекался совершенно невинно, без малейших стремлений причинять кому-то страдания. Он просто от души развлекался, не очень понимая, что его партнерши — живые, думающие и чувствующие создания.

В свите Левы состоял один человек, особо близкий и доверенный, которого я не буду называть. Не уверен, что это так важно, но на всякий случай уточню — русский. Этот мальчик моложе Псахиса всего года на два, но, судя по всему, даже превосходил его по женской части. С ними двумя и связан этот странный случай, а пусковым механизмом сделалась ситуация, созданная этим свитским мальчиком Псахиса. Назовем его… ну, скажем, Олег.

Этот Олег, хотя и совсем молодой парень, тогда жил одновременно с двумя девицами. С одной стороны — и бес бы с ним, да только вот обе девицы уже были представлены в его семье как потенциальные невестки… Не обладая шармом, романтической славой Псахиса, не имея возможности рассказать о своих международных приключениях в полузакрытой тогда стране, Олег старался, как мог, что поделать! Как нетрудно понять, жениться ни на одной из девиц он не собирался.

Разумеется, обман не прожил долго, и вот тут разыгралась трагедия. Одна девушка переживала, шумно возмущалась, да как-то горе у нее постепенно сошло на нет, и через два-три месяца у нее был другой парень. Потом ее некоторые называли не очень хорошо и сильно сомневались в ее душевных качествах… что глубоко несправедливо, потому что люди сотворены очень разными. Насколько мне известно, сейчас она замужем вторым браком и верна мужу уже несколько лет.

А вот другая девица повела себя совсем иначе. Может быть, все дело как раз в том, что была она девушкой скромной, разумной и что Олег был в ее коротенькой девичьей жизни первым мужчиной. Многие предполагали, что ее поступок и определяется как раз дефицитом опыта, практического знания человеческой подлости и психологических рубцов от этой подлости. Спорить не буду, но другие говорили мне, что эта девушка сильно любила Олега, а объяснять ее поступок ведь можно и таким способом. Во всяком случае, девушка вышла на коммунальный мост, несущий свое покрытие в 25 метрах от вод Енисея, и бросилась в реку. Дай бог, что все кончилось для нее уже в момент удара о воду, и, по крайней мере, ей не пришлось долго страдать. Но девушка она была спортивная, хорошо развитая физически; она вполне могла сгруппироваться в самый последний момент, чисто инстинктивно, и еще живой уйти глубоко под воды Енисея. Кстати говоря, труп не нашли.

Олега назавтра же пригласили в деканат: выбирай любой город, какой на тебя смотрит, — мы тебя туда переведем, чего бы это ни стоило. Занятно, что парень вовсе не захотел переводиться: мол, зачем?! Ему и в Красноярске вполне хорошо. А вот семья погибшей быстро переехала в другой город — отец ее был крупным чиновником, и ему оказалось несложно перебраться в европейскую часть России.

Примерно месяца через два я столкнулся с Псахисом у одного человека, осваивающего ныне земли, отвоеванные Израилем у Египта; это был один из последних моих визитов к Айзенбергу. Лева, как всегда, радостно повизгивал, подпрыгивал, суетился, возбужденно рассказывал, куда он съездил и что оттуда привез. А потом рассказал еще и такую историю. Якобы шел он вчера к своему дому, уже в темноте и вдруг услышал за собой шаги. Шаги были странноватые, какие-то очень уж частые, словно шли за Левой на ходулях; именно из-за странности шагов Лева и обернулся, но никого не увидел — за ним не было решительно никого. А шаги раздавались.

Может быть, этот идущий движется по другой стороне? Лева остановился, чтобы подождать, когда идущий выйдет под фонарь. Но и шаги затихли. Лева постоял несколько минут; довольно долго он стоял, потому что успел выкурить за это время сигарету. Звука шагов не было слышно, и Лева двинулся дальше. Тут же затопали, заторопились шаги невидимки.

Справедливости ради, вовсе не был Лева большим трусом. Многие наверняка уже кинулись бы, повизгивая, наутек, а вот Лева еще ставил какие-то эксперименты, что-то еще проверял. Скажем, припустил во весь дух к своему подъезду, выбирая самые освещенные места, потом резко остановился, обернулся. Невидимка мчался за ним, с невероятной скоростью переставляя свои ноги-ходули, — как деревянные палки, они часто лупили по асфальту, сливаясь в невнятную дробь. А стоило Леве остановиться — и тут же прекратились всякие звуки. Невидимка не сделал ни одного движения по инерции, ни единого шага после того, как Лева остановился. И так прошло еще несколько минут.

Подъезд был уже в двух шагах, буквально в нескольких метрах, но вот пройти эти метры оказалось психологически непросто. Напрягая изо всех сил зрение (должен же идущий показаться хоть на мгновение?!), ступая зачем-то на цыпочках, Лева приблизился к подъезду. За входной дверью царила угольная чернота; только на втором этаже еле светилась крохотная, свечей в сорок, лампочка.

Еще раз повторю — Лева был вовсе не трус, да и очень уж был маленьким психологически. Как не верит ребенок в то, что умрет, и что с ним такое может случиться, так, похоже, и Лева не очень верил собственным органам чувств. То есть вроде бы и происходит что-то… Но ведь с ним же все равно ничего плохого случиться не может! Лева побежал туда, где вроде бы остановились шаги. Невидимка тоже побежал, и судя по звукам, как раз так, чтоб держаться от Левы на прежнем, выбранном им расстоянии. Лева припустил сильнее — и шаги стали быстрее. Лева пошел медленнее — и шаги стали не так частить, но расстояние не изменялось. Лев направился обратно — и шаги точно так же зачастили, застучали по асфальту вслед за ним.

Вот и стена дома, свежепокрашенная дверь между черных погашенных окон. Пятясь спиной, проверяя рукой позади, Лева втиснулся в подъезд, стараясь контролировать вход. Шаги приближались, и, хоть убейте, не было совершенно ничего и никого на залитой луной площадке перед домом. Лева ждал, что хоть следы появятся в пыли, — посмотреть, какая у него нога, у невидимки? Но и следы не появлялись.

Лева взлетел на второй этаж, упал, зашиб коленку, встал, прижавшись спиной к надежной, такой материальной стене. Шаги стихли, и вдруг раздался взрыв хохота — заливистого, издевательского. Смеющийся прекрасно знал, какое впечатление на Леву он производит, и наслаждался этим впечатлением: не хуже, чем наслаждался Лева с прихлебателями, ухая и топая позади влюбленной пары. Ничего демонического, потустороннего не было в этом смехе, хотя Лева был уверен — смеется не человек; но, может быть, это уже у него не в меру разыгралось воображение. И никак не был этот смех чем-то призрачным, слышным одному только Леве, — смех отдавался эхом, гремел в подъезде очень явственно. Потом под ногами невидимки зазвучали ступеньки… И Лева вихрем влетел в квартиру.

На его счастье, никто не последовал за ним через входную дверь квартиры, не проник в дом, где он жил совершенно один. Никто даже не стучал и не звонил, не докучал сопением в дверную щелку, не обнаруживал своего присутствия поблизости и не ждал Леву завтра, когда он вышел из дома. Лева-то уже подгадал свой выход из квартиры, когда соседи сверху спускались и как раз проходили через его этаж. И зря, повторяю, потому что никто его не ждал.

Но с тех пор всякий раз, когда Лева возвращался один домой, и вообще всякий раз, когда он оставался один вечером, невидимка топал за ним так же точно, как и в первый раз. Лева, правда, не часто доставлял ему такое удовольствие, потому что повадился, если возвращаться поздно — то не одному, и оставлял даму ночевать, но ведь сам прессинг удручал… Кончится ли это безобразие?!

Я не знаю, кончилось ли это, и если кончилось, то когда и где, потому что Айзенберги стали мне окончательно неприятны, и я прервал это знакомство. А с самим Левой мы виделись только у них и напрямую практически не были связаны; ну, знал я его телефон, знал, но охоты позвонить как-то не было. И стать частью его свиты тоже не хотелось.

Но верю я в эту историю, совершенно верю! Потому что этим же летом я общался с Олегом, и в самой идиллической обстановке: в археологической экспедиции. Отношение к нему там было не ахти какое хорошее, пожалуй, несколько брезгливое. И только с очень небольшим кругом лиц он мог вести беседы о том, как это здорово — назначить одной женщине свидание на девять часов утра, второй — на час дня, а третьей — на четыре вечера, и переспать со всеми тремя в одной постели. Олег нервно подпрыгивал, ведя эти беседы, часто облизывал губы, суетился и был, говоря откровенно, не очень привлекателен (поведение выстроившихся шеренгами дам вызывало недоумение). Мне же он был крайне любопытен именно как виновник гибели человека: как у него по части раскаяния, понимания своей вины, желания что-то исправить? Изучал я его, что тут долго говорить.

Но главное — Олег рассказал мне точно такую же историю! В точности такую же, один в один! Жил он далеко от Левы; типичный «жаворонок», домой по темноте приходил крайне редко, но раза два пуганул его невидимка прилично. Чем закончилась эта история с Олегом, я тоже не знаю, потому что отношений мы, вернувшись из экспедиции, не поддерживали, но в его приключения я тоже верю. Ведь после гибели девушки Олег и Лева совершенно не встречались — осторожен был Лева… да, скорее всего, он и остался осторожен. А раз не встречались — вряд ли договорились об общем розыгрыше.

Мои объяснения? Наверное, поступки человека… некоторые из его поступков отдают человека во власть силам зла. Какие поступки — такого масштаба и существа вертятся вокруг человека. Я понимаю так, что образ жизни этих друзей-приятелей, как и убийство, совершенное одним из них, позволили какому-то некрупному бесу стать заметным для них и лишили защиты, которую обычно имеют люди от всякой потусторонней дряни. Вот бес и рад стараться, что можно безнаказанно гадить этим двум!

Я охотно выслушаю другое объяснение происшедшего, но сам не в состоянии дать никакого другого.

ГЛАВА 9 ПРИЗРАК НЕПЛАТЕЛЬЩИКА НАЛОГОВ

Я сборщик налогов… Тибб-тиби-таб!

Я езжу по дорогам… Тибб-тиби-таб!

Песенка очень отрицательного персонажа мультфильмов

Эта история может показаться настолько невероятной, что в нее просто не захотят поверить очень многие. Возможно, будет протестовать и красноярская налоговая полиция, как знать. И все-таки я включу в книгу эту историю; она очень важна как подтверждение того, что привидения возникают и сегодня и принципиально ничем не отличаются от исторических. Скажем, от призраков XVII или XIX веков.

Первым эту историю рассказал мне один злостный неплательщик налогов… Назову его NN, потому что даже его инициалы знать в Красноярске многим вредно… или, по крайней мере, знать совершенно не обязательно. Человек этот был славен в деловых кругах многим, в том числе и патологической скупостью. Естественно, налоги он тоже не платил под самыми фантастическими предлогами. Под любыми предлогами, лишь бы не платить ничего; и боюсь, что уже сейчас этого человека опознали многие красноярцы.

Фактом является то, что этот человек не заплатил ни копейки налогов с 1988 года, когда ушел в частное предпринимательство, и до 1999 года. Фактом является и то, что он все налоги заплатил после одной беседы в здании налоговой полиции. Сразу заявляю, что никаким физическим воздействиям он не подвергался, чего не было, того уж не было. Внезапное обращение этого человека на путь добродетели выглядит еще более невероятно. Что поделать! Таковы факты, а уж дальше начинаются истории, которым читатель вправе верить или не верить.

По словам NN, его часа два уговаривали «по-хорошему», а потом все-таки начали пугать. Сначала тем, что заставят все долги государству отработать. Так, мол, прямо и заставят мести улицы и мостить тротуары плиткой, пока все долги не окупит. NN лучше всякого офицера налоговой полиции знал, что даже за время пожизненной каторги он не отработает и одного процента того, что должен, и страшно ему не было совершенно.

Пугали его тем, что продадут на урановые рудники, где никто не выдерживает больше двух месяцев, и тем, что сдадут в аренду держателям мужских борделей… в смысле, борделей, где проститутки мужчины. Все это беспокоило NN не больше прошлогоднего снега.

Потом NN стали пугать тем, что продадут его на органы. В смысле, продадут глаза, костный мозг, кровь на плазму, почки и печень. Тут NN уже забеспокоился, зная наклонности налоговой полиции и вообще современные нравы. Тем более, пугал-то его мой хороший и старый знакомый, и я хорошо знаю его (знакомого) умение перевоплощаться и становиться как бы тем, кого он играет. Например, свирепым расчленителем неплательщиков. Но отдадим должное NN — он и тут умирал, но не сдавался и стоически не отдавал ни копейки. Тем более NN прекрасно помнил, что его семья, его друзья и его адвокат знают, куца и в какое время он пошел, и что адвокат даже проводил его до двери налоговой полиции, как надежнейший свидетель… в случае чего. Так что и здесь страшно NN почти не было.

Тогда разъяренные налоговики поволокли NN куда-то… Он очень удивился, увидев, что тащат в туалет. Там его, сопя от напряжения, приковали наручниками к батарее и ушли со словами — мол, если и это не подействует, они не знают, что вообще делать… Постепенно NN нашел положение, в котором мог вполне удобно сидеть на полу возле батареи. Справедливости ради, в сортире налоговиков было чисто, и сидеть в нем на полу вовсе не было так уж и неприятно. Как меланхолически заметил NN, «там у них почти и не воняло». Требую это отметить как заслуживающий поощрения признак высокой культуры налоговой полиции Красноярска. В кармане была почти нетронутая пачка сигарет — верный себе, NN курил то, что выклянчивал у следователей. Время шло к половине двенадцатого ночи, и NN очень удивлялся, что следователи не думают расходиться, — сидят себе в кабинете одного из них, совсем недалеко от сортира, пьют кофе и курят. Ну, в конце концов, их дело…

NN сидел, курил свои сигареты и все размышлял, какие кары они вместе с адвокатом обрушат завтра на головы этих всех гадов, которые посмели насильно засунуть в сортир свободного гражданина РФ, да еще приковали к батарее! Перед мысленным взором NN мелькали бумаги, направленные начальству налоговой полиции в Красноярске и в Москве, слезные жалобы Путину, президенту США, в ООН, в Межгалактический совет по охране разумных существ и куда-то еще, как вдруг какое-то движение на противоположной стене привлекло внимание NN… и в следующий момент он тоненько, истерично завизжал, дико рванулся, вызвав судорожный гул батареи… А в кабинете, где пили кофе налоговики, раздался взрыв довольного смеха, и кто-то внятно произнес:

— Все, готово! Уже колется!

Дело в том, что из стены сначала высунулась голова… Человеческая голова, глаза у головы сверкнули багровым, дымным пламенем, вызвавшим у NN просто панический ужас. Этот багровый жуткий огонь, справедливости ради, был только отсветом вполне прозаического, совершенно земного света из двери, на счастье NN. Но и без того бедный неплательщик почувствовал, как волосы по краям лысины у него шевелятся, а под ним образуется лужа, потому что с усилием, кряхтя, но из стены вылезал весь человек… NN превосходно знал этого человека и больше месяца назад пил на его поминках, вот он и стал дико орать и метаться, пытаясь одновременно оторвать прикованную руку, вскочить и вжаться в стену, подальше от призрака.

Каждый его сдавленный вопль вызывал взрыв довольного хохота из кабинета следователей, а вышедший из стены окончательно оформился в маленького, тщедушного мужичонку, и этот мужичонка, покойник уже больше месяца, сочувственно спросил NN:

— Браток… Что, много им задолжал?

Человечек слегка заикался, растягивал «а» на конце, словно произносил этот звук несколько раз…

NN дико взвыл и снова попытался метнуться то ли в стену, то ли вдоль стены — из негостеприимного сортира.

А человечек подступал, переминаясь с ноги на ногу, неуверенно ломая пальцы. В сортире вдруг понесло погребом, сладковатым тяжелым запахом, который, учуяв однажды, уж не спутаешь ни с чем и никогда. И выражение глаз, уверял NN, какое-то дикое.

— Браток… Ты меня не боись… Ты им не все отдал, да?! А им надо все отдать… вот так!

И человечек, к ужасу NN, принялся снимать с себя кожаную куртку, рубашку и, отстегнув подтяжки, оказался в спущенных, волочащихся по полу брюках… Он очень старательно показывал, как именно все нужно отдать, вызывая у NN просто обморочное состояние. Покойник-то покойник, а что если он еще и того… еще и активный педераст?! Может, его для того тут и держат?!

Подтверждая худшие подозрения NN, выходец из стены взялся за резинку трусов:

— Браток… Вот так им надо отдавать… Все отдавать…

В этот момент раздались энергичные шаги и кто-то заглянул в сортир:

— Ну что?! Уже достиг нужной кондиции?

Тут заорали сразу оба: NN судорожно метнулся в сторону такого милого, такого родного офицера налоговой полиции, представителя такого знакомого и понятного мира…

И одновременно заорал этот мужик из стены, судорожно метнулся как раз в противоположную сторону, подальше от офицера. Похватал разбросанные на полу детали туалета и так, с волочащимися сзади подтяжками, и забежал обратно в стену, на этот раз пройдя в нее без малейшего усилия.

— Ну что? Пойдем, колоться будешь или оставить тебя здесь? Если оставлю, он опять придет!

— Все отдам!!! — завыл неузнаваемый NN, и последующие полчаса он только и делал, что отдавал долги, в том числе уже полузабытые, легендарные, которые никто уже и не рассчитывал с него взыскать.

Я беседовал с перековавшимся NN спустя изрядное время после этого происшествия — где-то месяца через три. Но и то он нервно поводил плечами, судорожно затягивался, вздрагивал и психовал, через каждые три слова впадая в дурную агрессию. В общем, человек сломался, и сломался всерьез и надолго. Только разве налоговая полиция и не может на него нарадоваться.

Естественно, этот рассказ я проверял: вдруг у NN все-таки есть некое шизофреническое отягощение и видел он совсем не то, что имело место в действительности. Но, во-первых, вроде бы никогда ему никаких душевных расстройств не диагностировали. «Даже запоев не было!» — бухнул знакомый психиатр. А во-вторых, данные NN блистательно подтвердил другой человек… Более того — человек, что называется, с другой стороны, сам из налоговой полиции.

— Это тебе для печати? — подозрительно спросил меня майор налоговой полиции.

— Для печати. И более того, для книги…

— Тогда на меня не ссылайся!

— Ладно… Будешь, допустим, «майор Б.» Устраивает?

— А можно как-нибудь без «Б.»? Фамилия на «Б.», сразу поймут…

— Да пожалуйста, будь ты «майором Л.». Годится? И никаких ассоциаций… Главное, ты мне расскажи-ка про приключения NN. Говоришь, живет там у вас такой в стенке?

— И вовсе не в стенке…

А дело было так: другим неплательщиком налогов, таким же злостным, как NN, был… ну, допустим, ММ. И стыдили его, и пугали — все без толку. И как-то раз, после очередной угрозы послать мести улицы, пока все не отдаст, на повестку дня всплыла возможность сбыть ММ на органы.

— Как это?! — нервно завопил ММ, и мой знакомый, человек с обширным чувством юмора, сразу почувствовал — вот она, брешь, в которую можно ударить!

— А знаете, сколько сейчас стоит один глаз? Три тысячи баксов! Это один! Два глаза, получается, шесть тысяч. То есть, конечно, если оба глаза в исправности. У Вас, ММ, как тут со зрением? Вроде без очков ходите?

— Ка-акое… Ка-акое значение! — взвыл ММ.

— Как это «какое значение»?! Огромное! Если у вас зрение нормальное, значит, хрусталик в порядке! Они, буржуи, в основном за хрусталик и платят, — авторитетно объяснил майор и погрузился в новые расчеты:

— Значит, почки у вас вроде тоже здоровые? ММ, вы на простатит не жалуетесь?

— Н-не-ет…

— Ну вот! — просиял майор. — Почки в США идут по 5 тысяч долларов штука… А если простата здоровая, за нее старички-миллионеры дадут все сто тысяч, точно вам говорю! А сердце у вас как? А печенка?

Лицо подопечного приняло свекольно-редисочный, просто пугающий оттенок; он что-то пытался бормотать, но при этом больше шлепал губами, не в силах издать ни одного внятного звука.

А майор, не дожидаясь ответа, все считал на бумажке, бормотал:

— Так, пятьдесят тысяч долларов… Печень — это надо посмотреть…

И, сняв телефонную трубку, майор проорал в нее:

— Сережа! Почем в Америке печенка идет? А в Германии?.. Нет, старая, сорок восемь лет… Ага, спасибо!

Майор еще какое-то время повозился с бумажкой и потом хлопнул ладонью.

— Ну вот, ММ, вы все твердите: «денег нет, денег нет!». А тут же целое состояние! Из вас можно извлечь почти триста тысяч баксов, если считать с костным мозгом!

— Вы не имеете права!

— Как это не имеем? Уж имеем! Указ Путина недавно вышел, Госдума одобрила… Газеты читать надо, ММ!

— Вы не можете…

— Можем, можем! Еще как мы все можем, ММ! Семинар недавно был трехдневный! И видите, вон холодильник? Нам его специально поставили! Да и врача пригласим, чтобы хрусталик не попортить…

И разбушевавшийся майор опять схватил телефонную трубку, завопил просьбу немедленно прислать врача «для извлечения органов».

— А… А п-по… по-о-другому никак?!

— По-другому возвратите все, чего должны! Между прочим, это меньше трехсот тысяч.

ММ медленно, держась за сердце, вставал в кресле, все хватал воздух трясущимися губами.

— Что, дать время подумать? Полчаса хватит?

— Дайте час…

— Ладно, черт с вами, ММ, час, но хоть режьте — не больше! Ходите тут, курите, прямо в полиции, можете в буфет сходить, выпейте там, но умеренно… А через час — извольте решить окончательно! Я вас не неволю, ММ, хотите на органы — ваше дело, но у меня и другие на очереди!

Хрипя и шатаясь, зажимая рукой сердце, покидал кабинет старый, матерый, поседевший в борьбе с налоговиками ММ. Дошел он до сортира, сунул в рот сигарету, присел… Кто-то со смехом, с веселыми погромными воплями заскочил в туалет, запел из Галича что-то насчет того, что «обязан известить дорогие органы…».

Может быть, ММ и выкрутился бы, как знать, если бы не эти молодые, веселые голоса, толкующие что-то про органы. А тут старое, не по годам изношенное сердце старого негодяя не выдержало, и он с каким-то хрипением, извергая из перекошенного рта желтоватую пену, повалился прямо тут же, в кабинке. И надо отдать ему должное, отбивался, пытался отталкивать руками тех, кто старался, как умел, ему помочь — думал, наверное, что сейчас поволокут его разделывать.

Майор очень сокрушался, очень жалел о смерти старого прохиндея ММ — ведь уже совсем на грани был! Еще немного, и расплатился бы старый мошенник, а тут эта нелепая смерть! Да, очень сокрушался, очень жалел майор, буквально до слез, и предвидел кучу неприятностей. Неприятности, между прочим, и были. Некоторые газеты всерьез писали, что подопечные налоговой полиции подвергаются страшным истязанием — кое-где даже писалось, каким именно, и майор изображался в этих шедеврах то подпиливающим зубы ММ огромным ржавым напильником, то ломающим ему ребра клещами. Счастье еще, что ММ незадолго до смерти ниоткуда не падал, ни обо что не ушибался и не страдал даже кожной экземой. Пресса, конечно, не успокоилась и только начала описывать пытки электрошоком, от которых следов, якобы не остается, но майору все же повезло. Страшно подумать, что бы сделали с майором и пресса, и начальство, окажись на трупе ММ хоть какие-то двусмысленные рубцы и шрамы. И первоначально осталась только жалость к нелепо погибшему человеку и сожаление, что не удалось его все-таки «выдоить». Все ведь уже было готово…

Но потом в туалете варились трубы, бригада взяла скоростной подряд и должна была работать круглые сутки… Должна была, но не работала — потому что после часу ночи из стены вылез такой зелененький, полупрозрачный и завел уже знакомую бодягу насчет необходимости отдать все. Исполнение подряда растянули еще на сутки, ничего страшного… Но сотрудники налоговой полиции решили проверить, что же напугало работников. Они быстро убедились в двух вещах: что призрак и впрямь существует и что он панически боится офицеров налоговой полиции. Странным образом призрак чуял их и в штатской одежде, и при появлении налоговиков моментально удирал к себе в стену. А со всеми остальными тут же начинал разводить, что, мол, надо отдавать все, и раздевался, показывая, как именно надо отдать.

— А может, он у вас и правда… того… педераст? Иначе для чего он раздевается?

Майор, по-моему, даже обиделся моим непристойным вопросам.

— Никакой он не педик… Приличный призрак, все в порядке… Просто он так показывает, что надо все отдать, и это все…

— А что будет, если он до конца разденется? Что тогда он станет делать, не проверяли?

— Вот ты сам пойди и проверяй.

Проверять я ничего не стал, и не буду врать — сам лично призрака ММ не видел. Продолжают ли налоговики использовать его для выжимания налогов из колеблющихся — тоже не знаю, специально не интересовался. По крайней мере, майор категорически отрицал, что приковывал NN к батарее в уборной, пугал его и вообще нарушал уголовно-процессуальный кодекс. Правда, отрицать все это он начал, только узнав, что история NN необходима мне для книжки…

В общем, необычная история; насколько мне известно, это единственный случай использования привидения для нужд следствия и в интересах правосудия. А историю, подтвержденную двумя вызывающими доверие свидетелями, я склонен принимать всерьез.

ГЛАВА 10 ВОКРУГ СЕКТАНТОВ

— Зачем лично знакомый мне Иисус Христос ходил по водам?! Для чего он вычудил это чудо? Да для того, чтобы не погружаться в Генисаретское озеро!

В.ШЕФНЕР

Сектантов в современной России не убывает. Мало там традиционных сектантов типа дырников, которые молились в отверстие в крыше, или хлыстов, устраивавших танцы с прыжками до упада, после которых начинался свальный грех, а родившихся после этого безобразия именовали христосиками и все ждали, вырастет ли из одного из них мессия… Таких сектантов хватало и в старой России, и бороться с поветрием оказывалось совсем не так просто.

Скажем, со скопцами-добровольными кастратами как массовым явлением удалось покончить только в 1950-е годы. Скопцы имели свою, достаточно уродливую и страшненькую, но по-своему логичную философию. Мол, человек-то по природе своей слаб, до греха ему недолго, и надо его убелить. Попросту говоря, кастрировать его от греха подальше, и все в порядке! Убелись — и всю жизнь ты гарантирован от греха и можешь жить себе вполне спокойно…

Кроме этой философии, скопцы подкупали новичков-юношей двумя способами: во-первых, рассказывая о великих людях, которые якобы были тайными скопцами. Скажем, Суворова и Кутузова скопцы так уверенно называли своими, что даже вешали их портреты в красном углу, как иконы. На некоторых это действовало, что тут говорить…

Во-вторых, скопцы обещали убеленному юноше завещать имущество одного из них. Трудолюбивые, активные, скопцы или вели обычное крестьянское хозяйство, тогда богатое даже по понятиям Сибири, или же они торговали, ремесленничали и становились довольно богатыми мещанами — ведь тратить заработанное им было особенно не на кого…

Жуткую секту преследовали и в царское время, и при советской власти, но додавить никак не удавалось. Одно время даже пытались ее легализировать — мол, пусть себе существует секта, поклоняется Кутузову наряду с Христом, лишь бы отказалась от изуверского обычая, не калечила бы новых членов. Но как могла принять эти правила игры секта, где все мировоззрение только и построено на изуверстве?! То есть внешне, получается, смогла, но потом, конечно же, община скопцов начала искать себе преемников. Теперь, обхаживая одного-единственного парня, скопцы могли предложить ему даже больше обычного — имущество уже не одного, а нескольких членов общины.

Но парень все же сомневался… Ему и хотелось этого имущества, и в то же время очень уж не хотелось расставаться со своими архитектурными излишествами. Кончилось тем, что парень побежал в КГБ, рассказал о своем соблазне, об одолевающих его сомнениях. Там его, естественно, поблагодарили за доблестный поступок, достойный настоящего строителя коммунизма, и затеяли большую операцию — как бы им взять всю секту, что называется, с поличным?

А надо сказать, проводится процесс убеления очень торжественно (или пора сказать, что проводился? Даже не знаю, существуют ли сегодня скопцы). Ближе к полуночи собираются скопцы в избе одного из них. Читаются молитвы, поются псалмы, а убеляемого, в короткой такой рубашонке сажали на табуретку с дыркой в центре. Ровно в полночь перед апостолами — руководителями секты ставили зажженные огарки свечей. У кого из апостолов первого гасла свечка, тот и брал огромные, страшного вида ножницы и производил убеление.

Вот у гэбульников и появился блистательный план — накрыть скопцов в момент кастрации новичка, то есть дикого нарушения советских законов и совершения изуверского обряда, от которого они отказались. По их планам, парень должен был дождаться, пока апостол не шагнет к нему со своими ножницами, и тут заорать благим матом. Дом окружат войска КГБ, залягут перед рывком и по условленному знаку, по воплю парня, рванутся вперед и всех повяжут.

Идея была, наверное, прекрасная, да вот беда! Скопцы оказались тоже не идиотами и уж, конечно, прекрасно видели — колеблется парень, боится. Ну, и изменили обряд… совсем чуть-чуть, но изменили. И пока убеляемый завороженно смотрел, какая свеча первая погаснет, вызывал в себе трепет зрелищем жутких ножниц, к нему осторожно подошли сзади, эдак бесшумно-бесшумно…

Парень дико заорал! КГБ рванулось в бой на ненавистного врага, на не наших, несоветских людей. Слетела с петель дверь, вылетели окна, и в них с уханьем сигали героические гэбульники. Позже многие сектанты признавались, что решили — вот он и настал, конец света! Повязали всех участников действа; все это было очень назидательно, и показательный процесс очень удался. Только вот парню-то вся эта советская помпа уже не в силах была помочь… решительно ничем и никак.

А поскольку он выступал еще и свидетелем на суде, нетрудно угадать, много ли своего имущества завещали ему преданные им же скопцы. В общем, назидательная история. И в том смысле, что стучать нехорошо, и как пример, до чего доводит людей жадность. И в качестве показателя, что делается в сектах, как они пополняются.

По сравнению же с современными сектами и скопцы кажутся чем-то патриархальным, примитивным и наивным… Скопцы, вполне допотопно, обещали завещать юношам имущество, то есть обогащали их. Но что зовет людей в секты, где не дают, а, наоборот, где отбирают имущество?! Ведь это же факт, что при вступлении в «Белое братство», «Общину Виссариона», в «Аум сенрикё» или в «Друзей доктора Муна» люди отдают в секту все, чем владеют. На глазах сограждан, особенно в 1990 — 1994 годах, множество людей «прихватизировали» и продали свои квартиры, золотые вещи, мебель, машины, семейные ценности… одним словом, решительно все, накопленное десятилетиями, и отдали в эти жутчайшие секты, получившие выразительное название тоталитарных.

Эти люди порой прервали весьма благополучные карьеры, отказались от прописки в столичных городах, от больших квартир и приличного имущества — от многого, что порой хотели бы иметь и не имели другие.

На первый взгляд, это просто люди с пониженной жизнеспособностью, с дефицитом инстинкта самосохранения. Ну не умеют они держаться за жизнь, добиваться в ней чего-то, удерживать и приумножать… На первый взгляд, потому что стоит присмотреться — и все оказывается намного сложнее.

Справедливо говорят о людях, особенно подверженных влиянию идеологии. Ну необходимо этим людям судорожно верить во что-нибудь! Верить, что кто-то обладает истиной в последней инстанции, и подчинять всю свою жизнь без остатка этой истине и ее жрецам… Жизнь этих людей обретает смысл только в таком служении; а как раз ситуация свободы полностью обессмысливает их жизнь. Они буквально не знают, что делать с самими собой, и единственно, чего хотят — это найти «того, кто все за нас решит». Того, в чьих руках они будут лишь пассивной глиной или тестом.

Подчиняя некой идее всю свою жизнь, вручая ответственность за себя руководителям секты и снимая с самих себя ответственность за собственную судьбу, такие люди ведут единственно возможный для них образ жизни.

Но кроме подобных людей есть ведь и еще кое-что, используемое сектантами.

Первое. В каждом обществе человек должен удовлетворять свои фундаментальные, инстинктивные потребности. Пожилой человек просто органически хочет учить, передавать свой опыт, быть полезным для будущих поколений. Мощнейшая инстинктивная программа действует независимо от любых обстоятельств, независимо даже от того, насколько ценный опыт хочется передавать. Ну очень хочется, и все! Точно так же молодой хочет учиться, познавать, слушать старого и опытного. Если люди могут удовлетворять эти (и множество других) потребностей в обычной жизни, для сектантов тут немного поживы. А если нет? Если пожилой и мудрый не считается носителем ценного опыта и его никто не хочет слушать? Если молодой не может выбрать себе учителя или учителей, не подвергаясь насмешкам?

В нашем обществе огромное число людей до самого последнего времени не могло удовлетворить свои самые простые, даже чисто физиологические потребности. Ну, например, те же сексуальные. Нигде нельзя! Секса у нас нет, и ни-ни-ни! Попробуй парень подкатить к девушке-сокурснице. Сперва она должна поверить, что он ее любит, что он на ней женится, и вся бодяга будет тянуться неделями и месяцами. А за девочкой стоят еще и ее родители, которые, очень может быть, знакомы с его родителями… И есть еще комсомольская и партийная организации, которые не хуже скопцов бдят за убеленностью своих членов.

А в секте вдруг становится можно! И не просто можно, а даже очень желательно! Совокупляясь с любой понравившейся тебе дамой — членом секты, ты открываешь ей и себе чакру кундалини, производишь тантрический обряд, гармонизируешь астрал и приближаешься к нирване!

Или все еще проще.

Девочка красива, пластична и хочет красиво танцевать. В обычной повседневной жизни это все не имеет значения. Имеет значение — английский язык, престижная школа, поступление в хороший ВУЗ, новый магнитофон, новая юбка. А танцевать… Ну, сходи, доченька на танцульки, если тебе очень хочется, только не задерживайся долго. А что такое эти самые танцульки в общежитии? Тоска ведь…

Вот девочка и идет к кришнаитам, чтобы танцевать в красивой многоцветной одежде под замечательный ритуальный барабан: у них это только поощряется. То есть секта выступает как способ получить то, чего не может получить человек в обычной жизни.

Второе. Наше общество прошло длинный путь развития. Современный россиянин — потомок людей, живших в разные эпохи, в разных условиях, исповедовавших разные религии. Мы потомки и язычников, и христиан, и славян, и тюрок, и германцев, и финнов. Для нас немного побыть протестантами, а потом так же немного побыть язычниками — значит немного поиграть в самих себя, в разные стороны своей собственной личности. Не случайно же «русский йог» Порфирий Иванов, стоило ему отказаться от христианства, даже внешне стал до смешного напоминать индуса. Так сказать, одну из предковых форм современного русского — ведь русское язычество, судя по всему, очень напоминало индуизм.

Для кого-то эта игра становится уже и частью реальности, способом существования, и тут очень трудно разделить жизненную ситуацию типа «доигрался» и готовность человека всерьез «сменить кожу» и объявить себя человеком другой цивилизации.

Внимательный читатель тут остановит меня: постой! Если так рассуждать, то самое предрасположенное к сектантству общество — это современное западное, и особенно американское?! Да, это именно так. Не случайно же именно американцы валом хлынули в нашу бедную Россию проповедовать самые разнообразные (а в чем-то удивительно похожие) квазирелигии. Дело тут, похоже, не только и не столько в богатстве американского общества; в конце концов, и немцы, и французы (последние годы и японцы) лишь ненамного менее богаты. А ведь ни германских, ни японских миссионеров и проповедников мы не видели, да скорее всего и не увидим.

Американцы же поразительно агрессивны и просто патологически уверены в своем праве навязывать свои представления всему остальному человечеству. Полезно перечитать в зрелые годы марктвеновскую «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», внимательно посмотреть мультипликационный сериал про Скруджа Макдака. Поразительно, но ведь ни малейшего сомнения в том, что всякий неамериканец — просто тупой идиот или отсталый придурок, которого необходимо приобщать к цивилизации и спасать от самого себя. И никакой рефлексии!

По России с 1991 года прокатываются волны — то «Аум Сенрикё», то сайентологи из «Церкви Хаббарда», то баптисты, то иеговисты. Появляются в Москве, в Питере, а потом движутся по России все на восток и на восток. Последнее время американские миссионеры особенно зачастили в Красноярск, и я все думаю — что же за этим стоит? Новый «штурм унд дранг» или «последний бой, он трудный самый»? Посмотрим…

Можно ли утверждать, что все сектанты знаются с черными силами и именно от них пришли в наш мир? Конечно, нет. Скажем, недавно постучались к нам две милые американские девчушки, из мормонов. Спасибо им, принесли «Книгу мормона», на которую я еще не написал разгромной рецензии, потому что не прочитал. Но мы-то с женой для них крепкие орешки!

— Вы кто? Чем занимаетесь?

— Я профессор университета. Доктор философии.

— Ой… — И новый приступ оживления. — А вы Библию читаете?!

— Конечно. Написал о ее текстах несколько статей.

— А… а ваша миссис? (Способ завербовать другого сторонника.)

— Я тоже преподаю в университете, кандидат наук.

— А что преподаете? (Явно последняя надежда.)

— Сравнительную историю религий.

И улетучивается энтузиазм, скукоживается жажда нести свет истины; миссионеры, как правило, у нас не задерживаются. И не было случая, чтобы они пришли к нам второй раз.

Но это — так себе, мелкий пример, и не более того. Девчушки, которые приехали как миссионерки-мормонки, стали ими потому, что этому их приучили верить с детства, и только. Ясное дело, в них самих ничего ни опасного, ни порочного не содержится — девочки и девочки. Мне же известно по крайней мере два случая, когда темные силы очень ясно проявляли себя именно в компании сектантов.

Хруст в двигателе

На эту авантюру подвигнул меня мой знакомый, пришедший в краевую администрацию на волне постперестройки. Ныне нет в краевой администрации этих людей: писателей и журналистов, деятелей из «Клуба содействия перестройке» и борцов за экологию. Большая часть ушла или была вытеснена буквально за год-два, и по причинам никак не политическим: просто люди органически не умели работать. Конкуренция, знаете ли, и конкуренция совершенно справедливая.

Последний из этой когорты, поэт и борец за экологию, исчез из серого дома краевой администрации уже после победы Лебедя на выборах. За этим дяденькой тянулся такой хвост разного рода мошенничеств, что спасло его только одно: немедленное заключение самого себя в психушку. Тем дело и кончилось — пусть себе сидит в качестве сумасшедшего, никому он не нужен. Вот если выйдет — тогда сядет уже совсем в другое место.

Но тогда, в 1992 году, эта плеяда деятелей еще процветала и всерьез думала, что она села в чиновные кресла навсегда или уж, по крайней мере, очень надолго. И мой знакомый позвал меня в качестве эксперта, нмея дело с «Белым братством», — мол, не помогу ли я ему с ними беседовать? Я не рвался, но и отказывать не хотелось; к тому же было еще и интересно посмотреть вблизи на легендарное «Белое братство».

Тогда эти личности в белых тряпках из простынной ткани шатались по всему Красноярску и даже вламывались в церкви с воплями:

— Христос на земле! Что стоите?! Придите и уверуйте! Мэри Дэви Христос!

И махали самодельными бумажными иконками, изображавшими Маринку Цвигун. Иконка эта почему-то всегда напоминала мне знаменитую песню Высоцкого, вернее, фрагмент из нее:

А на правой груди — профиль Сталина,

А на левой — Маринка анфас.

Эти деятели «Белого братства» стояли возле крупного универмага, хватали за рукава входящих и выходящих, порывались что-то проповедовать. Огромного роста упитанная дама под сорок и изможденная девушка лет двадцати пяти — этой, по-моему, нужнее всего было поесть горячего супу и поспать несколько часов — подошли, представились. Сразу, конечно, атака со стороны большой жирной сектантки: раз вы люди образованные и при власти, значит, должны нам помогать! Товарищ толкает меня под бок: давай ты!

— Позвольте! — спрашиваю. — А почему помогать надо именно вам? Вон в Минусинске так вообще Виссарион Христос объявился, бывший милиционер. Почему ему не помогать?

— Ему не надо помогать! Он не Христос!

— А кто Христос?

— Как?! Вы не знаете?! Наша Мэри Дэви — она Христос!

Тогда страницы биографии Марины Цвигун, комсомольской богиньки и проститутки, известны были очень мало, но Женя снабдил меня служебной информацией, и я оказался во всеоружии. Надо было видеть, какие взгляды кидала на меня главная сектантка, которой я выкладывал детали личной и служебной биографии самозванного Христа в юбке. Женя наслаждался и ржал. Сектантки негодовали. Разругались мы вдрызг, терять было решительно нечего, и я под конец простыми русскими словами объяснял, что думаю про Мэри Дэви Христа и про ее церковь.

— Не пройдет тебе даром! Попомнишь! — прошипела главная сектантка под конец и погрозила мне пальцем. Женя опять зашелся в приступе прямо истерического хохота. Уехали мы в превосходном настроении, и Женя обещал вытаскивать меня на все встречи с сектантами.

А назавтра я пошел в гараж — нужно было сделать какую-то мелочь с машиной. Сел я перед капотом, опустил ноги в яму — так удобнее всего было добраться до вентилятора. И вдруг — резкий хруст в коробке скоростей. Что такое? Я же с самого начала поставил машину на скорость! А «луазик» чуть заметно, но все же подался вперед — как раз туда, где я сижу, опустив ноги в яму. Вскакиваю, обегаю машину. Она стоит почему-то на нейтральной скорости и снята с ручного тормоза. Неужели я недосмотрел? Надо же…

Ставлю машину на ручник, ставлю на первую скорость, сажусь откручивать решетку. Опять резкий хруст, и все там же. Напряженно сижу, опираясь руками об пол. Машина двигается вперед, я выдергиваю ноги, вскакиваю. Тишина. Обхожу машину, проверяю. Машина снята с ручника, стоит на нейтральной скорости.

С минуту я просто тупо смотрел на собственную машину, превратившуюся вдруг в затаившегося убийцу, и ловлю краем глаза какое-то движение наверху и сбоку… А это, оказывается, качается, все неустойчивее держится здоровенный тючок стекловаты, припасенной для утепления машины. И едва я успеваю отступить на пару шагов, как этот тючок рушится — как раз туда, где я только что стоял.

Из гаража я вылетел с рекордной скоростью. Что делать? Знакомый называл мне отца Сергия — мол, очень умен, интеллигентен и с дурными силами умеет справляться. Пошли к отцу Сергию. Потом, через год или два, этот незаурядный человек вступил в какие-то конфликты с официальным руководством Енисейской епархии и был переведен из Красноярска. Но в те годы он еще жил в городе, и надо было видеть, как от моего рассказа вздернулась к небу рыжая борода священника.

— Что-о?! У меня в епархии?! Под боком?! Какая сволочь… Ты его хоть рассмотрел, какой он?!

Я было шарахнулся, пригнулся чисто инстинктивно — такой страшный рык издавал разъяренный отец Сергий. К концу потока воплей уразумел, что это он орет не на меня, и попытался отвечать:

— Кого разглядел? Свою машину?

— На кой ляд мне машина! Бес какой?!

Выяснилось, что с бесом я как-то не пообщался, и отец Сергий стал энергично собираться: доставал какие-то ампулки, венички для разбрызгивания святой воды, ведерки, флакон со святой водой, еще какие-то флакончики, и все это он очень быстро осматривал, протирал и обнюхивал: и свой жидкий припас, и пастырский посох — а говоря попросту, дубину.

Не знаю как бес, а лично я оробел от всех этих приготовлений.

— Пошли! — сказал священник и жестом древнего полководца указал мне дорогу к собственному гаражу.

— Нет, ты посмотри, какая гадина! — продолжал он бушевать по дороге, ругаясь на русском, церковнославянском и греческом языках. — Всякий Асмодей поганый тут будет мне еще по гаражам лазить, гадина такая аспидная!

И началось…

Не знаю, вселилась ли какая-то пакость непосредственно в сам «луазик», но скажу коротко: будь я на месте этого вселившегося, бежал бы в панике и сразу.

— Изыди!! — жутко рычал священник, обрушивая такой удар посоха на машину, что только перезвон стоял, скрипели рессоры да пыль поднималась столбом.

Не буду врать, что видел какую-то исходящую из машины сущность или что почувствовал что-то. Не видел и не чувствовал, но, очень может быть, просто проворонил, увлеченно наблюдая за священником. Как древний богатырь, бился он с какой-то негодной сущностью, забравшейся в гараж, и лампочка отбрасывала на потолок и на стены разъяренно мечущуюся бородатую тень. Что-то древнее, эпическое было в сценах этой битвы, в шорохе рассекаемого дубиной воздуха, — вплоть до времен, которые любил описывать Рони-старший.

Во всяком случае, в какой-то момент расправа закончилась, и мы уже мирно, хотя и с обычной для отца Сергия экспрессией, освятили гараж и машину.

— А машину разве освящают?!

— Запросто! «Освящается колесница сия», и все тут!

А еще позже, вливая в рот добрую чарку, хрустко закусывая огурцом, отец Сергий все не мог до конца успокоиться, с удовольствием прикидывал, как бежал «бес этот поганый».

— Не скоро вернется! — заключил священник с шестым чувством советского народа — с чувством глубокого удовлетворения.

Буду краток — больше никаких неприятностей в своем гараже я не имел, и происшедшее казалось чуть ли не сном. Но вот уверенность в том, что сектанты знаются с нечистым, у меня очень укрепилось. Действительно, кому служит эта толстая высокая сектантка или кто служит ей, если из-за ее недовольства бесы начинают преследовать того, кто ей не нравится?

Тут, конечно, еще вопрос, кто из них кому служит? Или тут совсем другое — так сказать, взаимное понимание и уважение? Или общее служение в общей дружине? Не знаю и не уверен, что мне так уж необходимо это знать.

Харе, Кришна!

Один из красноярских священников в недавнем прошлом был одним из столпов кришнаитов. Да-да, представьте себе! Ходил он в беленьких таких одеждах, участвовал в священных танцах, колотил в священный барабан и не только ел, но и сам готовил пранам — ритуальную пищу кришнаитов.

Наивные люди искренне считают, что кришнаиты — это одно из множества ответвлений индуизма. Это и так, и не так. Так, потому что культ бога Кришны, воплощения Вишну, и впрямь существует в индуизме. Кришна — в буквальном переводе «темный» или даже «черный», и существует огромное количество мифов, посвященных Кришне, историй о нем, песен, сказок, икон. Кришну почитают в виде очаровательного младенца и в виде веселого пастушка, сзывающего пастушек на танцы… и, как нетрудно понять, вовсе не только на танцы. Кришна — символ коренного, доарийского населения Индии, темнокожего, как и их бог. Кришна — бог любви, музыки и детства. Все это есть, кто же спорит?

Но то, что предлагают наивным людям в современной России, очень далеко от индуизма. По сути дела, кришнаизм — это довольно обычная тоталитарная секта, которая ловко использует внешние черты индуизма: одежды, элементы философии, вырванные с кровью из народной жизни обычаи, еду и прочую экзотику. Получается и правда экзотично, потому что сектанты собираются в ашраме, одеваются в дхоти, бьют в барабан-мредангу, едят особую пищу — прасад и так далее. Форма — экзотична и потому для многих привлекательна.

Но вот суть-то кришнаизма в его американской версии ничем не напоминает своего индусского предшественника. Экзотика? Несомненно, но и во всевозможных буддийских культах, процветающих у англосаксов, тоже полным-полно экзотики — по преимуществу китайской и японской. Ну и что? Американская секта остается американской и пользуется такой же поддержкой правительства США и ЦРУ, как и мормоны или методисты.

Впрочем, кришнаитов-то из Америки в последнее время выпроваживают — не любят американцы, когда их молодежь учат употреблять наркотики. Да и способ привлечения к себе новичков, когда в священный прасад добавляются нейролептики, американцам почему-то не нравится. Но то, чего нельзя по отношению к американцам, вполне годится для внешнего употребления — для нас с вами в том числе.

Но тот кришнаитский святой, о котором идет речь, переменил судьбу вовсе не из-за того, что вдруг в матером негодяе взыграла совесть. Вовсе не потому, что стало ему как-то неприятно потчевать наркотой девушек и юношей своего же народа. Все дело в том, что явился ему бес… Явился в зале, где шло обычно поклонение Кришне и где стоял полный набор всех предметов для кришнаитского богослужения. Вообще-то, кришнаиты в бесов то ли вообще не верят, то ли считают их аватарами и проявлениями основных богов и в общем неплохими ребятами. Этот бес кришнаиту не понравился, но это уж, как говорится, его частное дело. Всякий язычник ведь может выстроить собственные отношения с каждым из богов — это, так сказать, его частная жизнь (и самого язычника, и бога).

Так вот, был этот бес черен, мохнат и вертляв, с рогами и хвостом… Очень уж классическая внешность, да еще и был непрозрачен; неприятно было думать, что это здоровенное создание с когтями и рогами — материально. И стал подбивать бес главкришнаита на какую-то неслыханную гадость: украсть общую церковную казну и прокутить.

— А как же остальные?!

— А тебе что до них? Давай! Увидишь, как мы славно погуляем!

Дальше были слова о даме, которая давно главкришнаиту нравилась, — мол, ее тоже надо увезти с собой на Гавайи.

— Она не поедет, у нее дочка.

— А мы ее дочку продадим. Зачем ей дочка, посуди сам?

Кришнаит решил не слушать подначиваний беса; начал стучать в барабан-мредангу, напевать — никакого эффекта! Бес только стал пританцовывать под ритмичный стук мреданги, под звяканье медных тарелочек-каратала. Бум-бум-бу-бу-бум-бум! — надсаживался мреданга. — Звяк-звяк-звяк-звяк! — старались каратала. А бес плясал своего рода свободный танец и откровенно наслаждался жизнью.

Утомившись развлекать беса музыкой, деятель кришнаизма стал пить священную воду, в которой растворена глина-тилака и которая от этой тилаки приобрела невероятно целебные и в высшей степени благостные свойства. Бесу — хоть бы хны! Кришнаит даже набрал в рот священную воду с тилакой, пустил струйкой в беса, а тот жизнерадостно захихикал.

Кришнаит поел прасада, принялся ритмично приплясывать, напевая классическое «Харе, Рама! Харе, Кришна!». Бес и не думал отставать, он только гадостно хихикал да сожрал целую миску прасада, облизнувшись дымящимся языком. Служба ему явно очень нравилась.

— Ну чего пристал?! — взмолился, наконец, кришнаит. — Не буду я тебя слушать!

— Это почему еще не будешь?!

— Мне Кришна такого не велит.

— А я и есть Кришна.

Как только до многолетнего поклонника Кришны дошло, что именно он услышал, так он пулей кинулся вон из молельного дома. Буквально тут же, не заходя домой, помчался он в христианскую церковь и просил первого же встречного батюшку его крестить.

Батюшки были рады энтузиазму новообращенного, но несколько боялись — а насколько он вменяем? Вдруг так же резво, как он принимает таинство крещения, так же легко опять сбежит к кришнаитам? Их опасения оказались беспочвенны; новый сын Апостольской церкви проявил великое рвение в деле спасения души и спустя меньше года был рукоположен в сан православного священника.

Между прочим, вся эта история — совершенно подлинная и может быть удостоверена несколькими людьми, в том числе и главным героем событий. Этот ни в какой мере не выдуманный человек и сегодня служит в одной из церквей Красноярска. С ним при желании можно познакомиться, отстоять службу в его церкви и послушать его проповедь. Насколько мне известно, кришнаиты предали его имя самым страшным проклятиям, но этот священник во всех отношениях процветает и чувствует себя замечательно. Вот только сектантов он особенно сильно не любит.

ГЛАВА 11 ПОДСКАЗКА?

Детей необходимо сильно бить и примерно пугать, тогда из них и вырастают добрые христиане.

ТЕРТУЛЛИАН

Эта история рассказана мне парнем, который, вообще-то, неплохо адаптирован к жизни. Он хорошо окончил физический факультет Красноярского университета, поступил на достойную работу, у него растет трехлетняя дочь. И никаких причин считать этого человека странным или склонным к галлюцинациям не сможет назвать, пожалуй, решительно никто. Спортивный, современный парень с очень приличной мускулатурой и приличными мозгами. Сейчас он, кстати, поступает в аспирантуру и, скорее всего, там окажется на хорошем счету.

А истории эти приключились с Василием пять лет назад, еще в студенческие времена. Была у него привычка по утрам бегать. Чтобы не задавали идиотских вопросов и не мешали, вставал он рано, до наступления рассвета, быстро принимал душ и выбегал из общежития. Девятиэтажные университетские общаги стоят возле самого здания университета, на самой высокой точке города. Отсюда до Академгородка дорога ведет вниз, и Василий бежал еще в темноте, в предрассветном тумане, пробегая два километра до Академгородка и назад по красивому сосновому лесу.

Почему-то в начале октября он начал чувствовать себя нехорошо, приближаясь к Академгородку. Знакомые места, первые дома уже появились внизу, дорога ведет мимо Академгородка, среди огромных бронзовых стволов, а нападает на Василия какой-то то ли страх, то ли нехорошее предчувствие… словом, какое-то злое, нехорошее ощущение. И несколько раз повторялось это — порой настолько сильно, что приходилось преодолевать себя.

В это утро Вася особенно остро переживал этот страх, чувствовал, что он тут не один и что непонятно, стоило ли бежать дальше. Усилием воли Василий стряхнул наваждение, побежал дальше.

Вдруг снизу, от последних деревьев перед Академгородком, к нему кинулся кто-то… Это был старик в белом, с длинной белой бородой, весь окровавленный, залитый своей или чужой кровью. Это существо мчалось к Василию с невероятной скоростью, гораздо большей, чем может бежать в гору человек.

Василий остановился, чисто инстинктивно сотворил крестное знамение… Существо исчезло, как будто его и не было, но парень, конечно, сразу побежал в сторону общаги.

На другой день Василий пошел в душ перед пробежкой, и вдруг прямо в коридоре общежития, в самой прозаической обстановке, пережил тот же страх, то же неприятное ощущение присутствия здесь чего-то иного. Кто-то зашел сзади?

Позади Василия стояла фигура человека с лошадиной мордой. В смысле, с головой лошади на человеческих плечах. Но лошадиные морды обычно добродушные, а эта морда оскалилась, злобно ощерилась, и видно было, что вот сейчас бросится!

Василий перекрестился, тварь исчезла. Парень в этот день не пошел ни в душ, ни на пробежку, но тут стало очевидно — к нему прицепились всерьез. Назавтра же Василий пошел креститься в православную церковь, и с тех пор (уже пять лет) такого рода видений у него не было.

Сам он считает, что к нему прицепились бесы именно потому, что он начал подумывать, а не пойти ли ему креститься? Так сказать, попытались не допустить парня до крещения. Вообще-то, способ был избран бесами более чем странный — очевидно ведь, что в этой ситуации колеблющийся человек как раз и кинется креститься побыстрее, чтобы встать под защиту. Так что настоящей причины я не только не знаю, но даже не догадываюсь о ней.

ГЛАВА 12 «ТОЩИЙ МУЖИК НА ОГОРОДЕ…»

Их нежные кости сосала грязь,

Над ними захлапывались рвы,

И подпись под приговором вилась,

Как кровь из простреленной головы.

Э.БАГРИЦКИЙ

Одна из загадочных особенностей Сибири: почему-то в ней очень мало сказывается насильственная гибель огромного количества людей. Ведь вся Сибирь (что тут поделать!) пропитана кровью многих поколений каторжан, завалена костями сосланных и заключенных — как уголовных, так и политических. Что называется, на костях и стоит Сибирь, поднятая во многом именно подневольным трудом.

Например, в Петербурге уничтожение людей всегда воспринималось особо эмоционально, и места массовых расстрелов и массовой гибели людей становились объектом паломничества. Об этом можно написать отдельную книгу. В Сибири совсем не так, хотя масштабы гибели людей несравненно большие. Почему? Это для меня непостижимо.

Место происшествия

Один из необычных для Сибири случаев произошел к югу от Красноярска, в одном из его дачных районов… Правда, и сам район этот очень своеобразен, поэтому о нем придется рассказать.

Если проехать 12 километров от самого южного района Красноярска, от построенного только в 1960-е годы Академгородка, и миновать большое, когда-то очень богатое село Удачное, ныне совхоз «Удачный», дорога пойдет круто вверх. Дорога будет все время петлять под огромными соснами, то забираясь далеко от Енисея, то выводя опять к сверкающей, сияющей под солнцем воде. Если вы пойдете этой дорогой в жаркий день, вы много раз вспомните слова Окуджавы про «от сосен запах хлебный», потому что этим запахом заполнено будет все пространство вокруг, и он может даже надоесть. Здесь еще до войны многие хотели бы иметь дачи.

Двигаясь дальше вдоль Енисея, вы минуете устье речки Крутенькой, санаторий для детей-туберкулезников и через три километра выйдете к опытным участкам технологического института. Для меня это место историческое по двум причинам. Во-первых, мой дед, Вальтер Эдуардович Шмидт, был одним из тех, кто основывал эти опытные участки, высаживал там первые образцы растений из Европы и с Дальнего Востока. Между прочим, кое-что действительно удалось акклиматизировать! Дальневосточная вишня, слива, арония, облепиха из Средней Азии прижились в Сибири, и сейчас трудно представить себе сад без этих растений.

Вокруг опытных участков тоже полным-полно дач, и я всегда внутренне улыбаюсь, проходя мимо этого места, потому что вспоминаю деда.

А во-вторых, как раз там, где сейчас находятся опытные участки, моя мама, Елена Вальтеровна Буровская, в 1948 году натолкнулась на огромного медведя. Вообще-то, старый приятель деда, лесничий Горчаковский, давно предупреждал — мол, матерый сюда ходить повадился! Но мама шла вдоль реки, совершенно не думая ни о каких медведях; она издали видела какой-то рыже-бурый выворотень возле дороги, но тоже со зверем никак его не связала… Что такое выворотень? А это когда буря валит, выворачивает крупное дерево, его корни вместе с землей, с камнями, с дерновым слоем торчат вверх, иногда метра на три, на четыре. Такое дерево и называется выворотнем, и мама считала, что идет как раз к таким вывороченным бурей корням. Ну и подошла метров на пять.

Внезапно выворотень встал на задние лапы, и минуты две мама видела его во всей красе: тупые когти длиной в пять сантиметров, голова с колесо грузовика, на метр выше ее головы, струйка слюны между желтоватых конических клыков. С минуту зверь разглядывал маму, потом принял какое-то решение, повернулся и, опустившись на четыре лапы, не спеша двинулся по дороге. Он ни разу не остановился, не оглянулся, а так и шел себе, все удаляясь от мамы. А бедная женщина (маме тогда было 24 года) так и стояла соляным столбом.

— Мамочка, а если бы он к тебе?!

— Не знаю… Я ни двинуться, ни крикнуть не могла.

Странно слышать эту историю, когда идешь мимо бесконечных дач, ловишь ухом шум электрички на другом берегу Енисея, лодочных моторов на реке. Сейчас это окраина огромного города, и ближайший медведь живет километрах в 40 — 50, если не больше.

Еще через 2 километра вы пройдете деревушку Известковую и выйдете к реке Караульная. Речка невелика, даже весной ее легко можно перейти вброд. Тем более в середине лета вы еле замочите в ней коленки, но предупреждаю — вода в речке ледяная, и балансировать на обросших водорослями камнях вам не доставит большого удовольствия. Может быть, лучше перейти речку по мосту? Хотя, конечно, он очень прозаичен, этот бетонный, покрытый асфальтом мост, воплощение цивилизации, а в жаркое время через речку перейти приятнее вброд…

И на подходе к Караульной, и сразу после нее вдоль Енисея тянутся узкие речные террасы. Земли для сельского хозяйства мало, и деревушки тут располагались только маленькие и бедные. Но для дач места вполне достаточно, и вся земля вдоль реки тут поделена между садоводческими товариществами.

Если, поднявшись от Караульной, вы пойдете дальше вдоль реки, всего метрах в трехстах от Караульной вы увидите огромную скалу, высотой примерно в 80 метров, и вам покажется, что дороге здесь конец. Но эта рыже-серая, древняя, покрытая лишайниками скала только заставит вас отклониться от маршрута и спуститься в огромное углубление, как бы колоссальную чашу, и в этом естественном углублении тоже построено много дач. Вы сможете подняться на вершину скалы по одной из тропинок и еще раз посмотреть с высоты на реку и на оба ее берега.

А можете выйти из углубления с другой стороны, миновав огромную скалу Беркут. Скала торчит отдельным зубом, не соединяясь с телом остального хребта; она и правда похожа на верхнюю часть тела беркута или какой-то другой хищной птицы.

Здесь расположены Караульные пещеры — множество гротов, в которых жил первобытный человек. Самые древние находки в этих пещерах датируются временем 25 — 30 тысяч лет, а уж керамическую посуду и шлифованные камни, которым 2 — 3 тысячелетия, еще в 1970-е годы можно было находить прямо на поверхности земли. Самая большая из Караульных пещер, грот Елинева, расположена как раз в Караульной скале: со стороны реки скала образует маленький песчаный пляжик, и прямо на него выходит колоссальная трещина, продолжение которой — пещера. Эту пещеру еще в 1880-е годы исследовал красноярский ученый, преподаватель учительской семинарии Александр Елинев. В 1920-е годы он уехал из Красноярска; судя по многим данным, он ушел в Русскую Маньчжурию, в Харбин, из счастливой страны победивших рабочих и крестьян (кстати, А.Елинев — сам крестьянин в третьем поколении).

Если вы минете скалу Беркут и пойдете дальше вдоль реки, вы так и будете идти примерно 7 или 8 километров до реки Минжуль. Это уже серьезная речка, и перейти ее вброд в мае вы не сможете. Если до этой реки тянутся уютные террасы, на которых так удобно строить дачи, то за рекой в Енисей опять обрушиваются отвесные склоны, и ваш путь на этом закончится.

От моста через реку Караульная есть и другая дорога, уводящая от Енисея вдоль этой маленькой речки; обочина дороги густо заросла малинником и душицей, а через какой-то километр она выведет вас к лесничеству, которому принадлежит эта земля… та земля, которая еще не отведена под дачи и под опытные участки. В этом лесничестве и был начальником Горчаковский, когда-то предупреждавший деда о появлении медведя на участке.

С этим лесничеством связан еще один исторический анекдот. В технологическом институте, основанном в 1934 году, есть отвратительная традиция: по какой бы специальности ни защищал дипломную работу студент, ему позволительно и чуть ли не полагается задавать вопросы на политические темы; так сказать, для определения политической грамотности. Человека, который защищает диплом о механизмах, необходимых для разработки лесосеки, могут спросить: а в каком году возник III Интернационал? Или: а какие идеи заключены в гениальном произведении Ленина «Как нам преобразовать Рабкрин?». Между прочим, были случаи, когда дипломник не мог ответить на вопрос, и в результате его дипломная работа считалась незащищенной и диплома об окончании вуза он не получал.

Так вот, одного студента — лесного технолога спрашивают:

— Кто убил Марата?

Правильный ответ известен — кровавого убийцу Марата 13 июля 1793 года зарезала дочь и невеста убитых им людей Шарлотта Корде (всем добрым людям я от всей души желаю иметь таких дочерей и невест). Но дипломник то ли совершенно обалдел от всего этого красного сюрреализма, то ли и правда не понял вопроса. И ответил:

— Последнего марата убил лесничий Горчаковский на Караульной даче.

Ответ студента стал своего рода легендой технологического института и обошел всю интеллигенцию Красноярска, тем более что Горчаковского знали, можно сказать, все интеллигентные жители тогдашнего Красноярска.

Но последнего марала — что поделать! — убил именно лесничий Горчаковский, и именно на Караульной даче, тогда месте глухом и безлюдном, где еще водилась крупная дичь. Сегодня-то в Караульном лесничестве и барсука вряд ли удастся отыскать.

Для меня Караульные пещеры — место родное. Во-первых, пещеру Елинева долго копал мой приятель Николай Макаров, а я много раз ездил к нему на раскопки. Во-вторых, у Горчаковского дача стояла почти под Беркутом, и в древние советские времена мы с ним долго обсуждали всякие археологические проблемы. Например, зачем существуют микропластинки? Чтобы вставлять в костяные рукояти, получать нож? Но Горчаковский думает, что еще и для обрезания ногтей. На руках еще можно обкусывать, говорит он… а на ногах?

Люблю русских стариков, родившихся в начале века, воспитанных в патриархальной, чудовищно «отсталой», устаревшей на тысячу лет, но такой уютной, неспешной традиции! Они нетребовательны к удобствам, не способны торопиться, умеют сделать руками почти всякую работу, очень преданы друзьям и семьям. И они привыкли размышлять обо многом — неторопливо, основательно. В их внутренней жизни огромное место отводится всему отвлеченному. Настоящий человек для них — это тот, кто постоянно и много думает о многом.

Британцы говорят: «Это так по-английски!» Может быть, и в их стране когда-нибудь заведутся демократически мыслящие психопаты и объяснят британцам, что так говорить нехорошо и что патриотизм — это последнее прибежище подонка. Но пока Господь хранил Британию, и я их с этим поздравляю. А вот сидеть глухой осенью на даче, потому что не хочется домой в город… Сидеть на даче в конце сентября, поздно ночью топить печку, пить чай и обсуждать, как поступал палеолитический человек — обрезал или все же обгрызал друг другу пальцы на ногах — это так по-русски!

И всем добрым людям нашего рода-племени желаю до скончания веков вести такие разговоры. А кому не нравится — что ж, пусть беседует, от кого делала аборт какая кинозвезда или почем сникерсы и памперсы. Это так по-негритянски! В смысле, в духе антильских негров и других национальных меньшинств, записных борцов за демократию…

Я понимаю всех тех, кто устроил себе дачи в этом месте. Благо, в конце 1970-х советская власть уже не сносила бульдозерами садов. Не в состоянии накормить народ, она перестала мешать людям самим кормить себя и даже поощряла садоводческие товарищества, охотно отводила под них землю. На этом длинном участке земли, протянувшемся вдоль Енисея километров на 12 от Удачного до Минжуля, сейчас все застроено дачами.

Здесь хватает земли и воды, чтобы вырастить урожай, и к тому же удивительно красиво. Позади дач, над красно-рыже-серыми скалами, стоит сосновый лес с грибами, ягодами, мелкими зверьками. Впереди — открытое пространство над Енисеем; в хорошую погоду ярко-белые облака выкатываются из-за сопок, а в плохую клочья и полосы тумана скапливаются в распадках этих сопок, перечеркивая темную зелень лесов. На реке все время видны рыбаки: они ловят хариуза, пуская лодки самосплавом по течению. Даже в жаркий день в ледяных струях Енисея эта рыба ведет себя активно, и редко кто возвращается совсем без добычи.

Енисей достигает здесь ширины порядка трех километров, и вечером, в тишине, слышно и видно, как на том берегу проходит электричка из Красноярска в Дивногорск и мерцают огоньки ползущих по трассе машин.

Вечерами к Енисею выходят влюбленные пары, мамы с детьми, целые семьи. Тут на огромных камнях, которые омывает быстрая вода, особенно хорошо встречать живописные закаты.

Участники событий

Событие, о котором я хочу рассказать, произошло в рядах дач перед речкой Караульной. Среди прочих людей, купивших или построивших там дачи, то ли была, то ли и сегодня остается одна дама с очень обычной судьбой и с обычным именем — Даша. Кем она была до 1991 года, говоря откровенно, не знаю. Знаю точно, что с этого времени стала она торговать на улице, на рынке. Привлекательная внешне, очень неглупая, она легко попала в элиту торговцев и стала продавать не что-нибудь, а шубы. Элита же здесь вот при чем — торговцы работают с процента, и чем дороже покупка-продажа, тем ощутимее этот процент… То ли продать лифчик или колготки, а то ли дело — шубу за несколько тысяч… Если даже процент комиссионных с такой продажи меньше, все равно в деньгах выходит несравненно больше. Дама, о которой я рассказываю, считалась хорошей продавщицей шуб и зарабатывала очень прилично, сделав хорошую карьеру торговки.

Обычно и это обстоятельство, и одиночество Дарьи. Что тут поделать! Это в Англии в 20 лет только 15% женщин — замужем, а в России — все 75%. Зато в 30 лет в России замужем оказывается уже только 35% женщин, а вот в Англии — 85%. Так что и тут все обычно.

Дача в хорошем месте куплена была то ли на сбережения с лучших времен, то ли на отступные от мужа, и в теплое время вся семья старалась жить здесь. Даша и сама с упоением сажала, поливала, пропалывала, удобряла, собирала, солила… И своих детей, Катю, тринадцати лет, и Мишу, одиннадцати, приохотила к этому занятию — чтобы жить все лето не в городе, заниматься землей и по осени складировать в подвале урожай.

Какая такая торговля шубами ведется летом, я не знаю, и насколько необходимо проведывать в городе квартиру, мне тоже трудно судить. Подозреваю, что частые отлучки Даши с дачи вызваны были не только работой, но и ее личной жизнью. В конце концов, многие живут на дачах и каждое утро ездят в Красноярск, а вечером возвращаются обратно. «Заря» от станции Известковая до города идет всего 30 минут. Ну, а Даша обычно уезжала утром или днем, а возвращалась следующим утром. Имеет смысл добавить, что в этот год Даше исполнилось 34 года, и она оставалась очень хороша собой, хотя и сказывалась работа: стала Даша в обращении несколько вульгарна и принялась неизвестно для чего покуривать.

Но факт остается фактом, что оставались дети иногда совсем одни на даче, в обществе разве что трехцветного кота Антипа. Дети вовсе не были против: не допустила бы Даша, чтобы дети не имели наготовленной на три дня вперед пищи, а без мамы они сами решали, когда им вставать… Сама Даша выросла в деревне, и спать после 8 утра казалось ей совершенно безнравственным, а вот дети охотно валялись в постелях.

Кроме того, в тот вечер, когда маму держали в городе срочные дела, дети тоже могли делать, что им заблагорассудится. Сидеть, скажем, на даче у Мити с Колей, местных хулиганов, и слушать их бесконечные байки про совершенные ими бесконечные безобразия. Или даже делать кое-что… Например, когда вбивается гвоздик над окошком какого-нибудь почтенного, положительного человека… Например, Степана Петровича, о котором еще речь впереди и который в прошлом году поймал Кольку в своей клубнике и отхлестал по голому заду крапивой.

Гвоздик вбивается среди белого дня, если никого нет на даче, или же поздно вечером тайком втискивается в щелочку, в любое место, способное держать гвоздик с привязанной к нему леской. На леску нанизывается гаечка, а леска очень длинная, и ее можно натянуть, а можно совсем отпустить. Хулиганы натягивают леску и начинают стучать гаечкой в окно. Стучат и стучат, пока Степан Петрович не вылетает на крыльцо с фонарем:

— Кого несет?!

Тут хулиганы отпускают леску, и она мирно ложится, в темноте совершенно незаметная. Даже если Степан Петрович подойдет к окну вплотную, он вполне может этой лески и не заметить. А когда он уйдет, леску можно опять натянуть и снова стучать по окну, пока Степан Петрович не вылетит на крыльцо второй раз. И так до тех пор, пока хулиганам не надоест мстить ненавистному врагу… или пока Степан Петрович все-таки не найдет эту леску.

Миша и Катя смеялись до упаду, слушая рассказ Кольки и Митьки, но непроизвольно, инстинктивным жестом почесывали попы. Им бы очень не хотелось, чтобы их мама знала даже то, что они слушают такие замечательные истории. А каким местам предстоит расплата, если они перейдут от теории к практике, дети нимало не сомневались. То есть мама была у них добрая, но вот такого она бы уж точно не простила.

Ходили Миша с Катей и к Горшкам… Такая семья, как Горшки, обязательно есть если и не в каждом садоводстве, не в абсолютно всяком многоквартирном доме, то почти во всяком. Глава семейства, Паша Горшок, трудился то разнорабочим, то укладчиком кирпичей, то еще кем-то в том же духе и нигде не задерживался долго. Вроде бы и не ставили ему диагнозов, исключавших возможность учиться, но, с другой стороны, он никогда не делал даже попыток выучиться какой-никакой профессии и вообще был несколько «с приветом», как выражался Степан Петрович, у которого-то уж точно никакого «привета» не было и в помине.

Марина Горшок, которой официально диагностировали «олигофрению легкой степени», исправно рожала детей — на это особого ума, как известно, не требуется. Вот что делать с детьми после того, как они родятся и хоть немного подрастут, Марина не думала нисколько, и дети росли как-то сами. Было их девятеро, от пятнадцати до полутора лет, обоего пола и различных степеней дебильности.

Долго у Горшков выдержать было невозможно из-за дурного запаха, и слишком там много было ругани, грубости и толкотни… Миша с Катей не привыкли к такому. Но там всегда было шумно и весело, и к тому же Миша с Катей, как всякие благонравные дети, очень любили нарушать запреты. Ведь мама запрещала им знаться с Горшками… Значит, необходимо было завести с Горшками знакомство, если не дружбу. Миша и Катя, конечно, не могли подружиться с глупыми дебиловатыми Горшками, но знакомство водили исправно.

Да к тому же в это лето их объединила одна тайна…

Без мамы можно было и не ходить по гостям, а, скажем, шли дети на валуны, окатанные Енисеем, и слушали рассказы другого интересного человека, деда Владимира… Деду Владимиру было под 90, а вот дочка у него — ровесница мамы! Потому что большую часть своей жизни дед Владимир — то есть тогда еще не дед, конечно! — прожил в Русской Маньчжурии, недалеко от города Харбина. Дед хорошо помнил, что в возрасте семи лет слышал разговор двух офицеров… Один из них жалел, что закопали они, отступая, тысячу винтовок и три пулемета на одном из островов Енисея. Мол, пригодятся они, есаул, даже если тащить тяжело. А есаул говорил, что оружия и так хватает, а вот если все-таки вернемся и если новые полки вооружить, тогда клад очень даже пригодится. И заметив, что слушает его внимательно маленький совсем, семилетний Володька, засмеялся этот офицер и сказал, что пусть, мол, Володька мотает на ус, запоминает — во-он на том острове, видишь? Возле во-он того тополя, да? Вон там и зарыты тысяча винтовок и три английских пулемета, прямо как есть в заводской смазке.

С тех пор не видел никогда этих офицеров Володька… Володя, Владимир Васильевич. И много, очень много лет думал он, что никогда не видеть ему Красноярска и вообще не видеть России, и уж тем более не сидеть ему на берегу Енисея — в том самом месте, где когда-то, восемьдесят лет назад, шумел веселый, приятный пикничок, и на этом пикнике вместе с другими веселыми, белозубыми, молодыми… вместе с папой и мамой были и эти два незнакомых колчаковских офицера.

Вот только после многих лет жизни в Харбине, после советских лагерей, после гибели всей первой семьи уже не очень хорошо помнил Владимир Васильевич, о каком именно острове толковали тогда офицеры!

И в 1958 году, когда вышел из лагерей смертельно усталый, харкающий кровью неврастеник на одной ноге, было ему не до давно закопанного оружия. Уже когда ушел туберкулез, когда он научился ходить с палкой на протезе, а не прыгать на двух костылях, когда согрелась душа от второй семьи, от лепета дочки Тамары, тут и стали вспоминаться остров, пулеметы, винтовки… И с тех пор Владимир Васильевич, особенно как выросла дочка и как стал он жить почти безвылазно на даче, едва ли не каждый вечер идет он на Енисей и все пытается угадать, вспомнить… Тот тополь или не тот? Та стрелка острова или не та? Вроде бы и знакомые очертания, а вроде бы и совсем не те, что он тогда видел из-под руки офицера…

Даша этих баек Владимира Васильевича страшно боялась — вдруг времена опять изменятся?! — и старалась отвадить от них детей еще больше, чем от общения с Колькой и Митькой, но детям эти байки страшно нравились. И не только про сами винтовки, а про то, например, как не успел когда-то дед Владимир уйти из своей деревеньки на юг, в те области, где жили только китайцы и куда не шла Красная Армия; как советские танки шли по бегущим колоннам, по месиву из только что еще живых русских людей, как били с танковых башен пулеметы по спасавшимся в зарослях. И еще очень любили слушать ребята, как в шахте советского рудника поймал дед Владимир доносчика, изобличил его и как резали нехорошего человека на части кайлами и лопатами, забрасывали по частям отработанной породой в разных частях шахты. Как передавали из рук в руки лезвие — чтобы все резали стукача, все оказались бы виноваты и никто не мог бы донести безнаказанно.

А после Кольки и Митьки, после деда Володи наступало темное время вечера, и закат превращался из пожара на полнеба в тонкую розовую полосу. Света почти не было, загорались огоньки — и вокруг, в других дачах, и там, вдали за рекой, за мерцающей подвижной равниной Енисея. Наступало время идти домой, подогревать на плитке приготовленное мамой, но и в это время можно было много чем заниматься: например, читать лежа в кровати. Мама этого не запрещала, но и не поощряла… С ее точки зрения, нечего было попусту тратить время! Лег в кровать? И нечего, спи… А тут еще и комары налетают на лампу! Нечего тут!

Правда, в лето 1997 года к детям заходил еще сосед, капитан ГИБДД и УВД, проверял, все ли в порядке у детей. Мама просила его заходить, потому что по дачам прошел слух — мол, слоняются по дачам бичи, воруют все, что только возможно, и вообще они опасны. А дядя Костя из ГИБДД и УВД отличился в марте, когда бичи затеяли снимать провода — хотели их сдать как лом цветных металлов. Дядя Костя тогда применил табельное оружие и, по его собственным словам, «осуществил задержание». Все видели, как дядя Костя — рослый, красивый! — вел этих двух жалких, дрожащих, и когда один из этих жалких кинулся в лес, дядя Костя встал в красивую стойку, выстрелил, и бич повалился с воем, обхватывая руками простреленную у колена ногу… В общем, дядя Костя как раз тот человек, который может уберечь детей от любых опасных неожиданностей, и дети с ним тоже с удовольствием общались. Это дядя Костя общался с ними очень торопливо; убедится, что все в порядке, улыбнется ослепительно и сразу уходит. Может быть, думала Катя, он спешил к своей невероятно красивой жене?

Уже наступил июль, середина лета, стояла жара, и почему-то на этот раз жара сопровождалась особенным оживлением в торговле шубами. Бичи и правда бродили вокруг поселка, угрожая благонамеренным гражданам, и Даша, как ни стеснялась дяди Кости и как ни запахивала халатик при его появлении, не забывала при каждом отъезде сходить попросить, чтобы пришел, проведал, проследил.

Начало событий

Да, бичи бродили вокруг, и очень опасные бичи. Матвеевы, например, ясно видели у себя на огороде какого-то незнакомого тощего мужика, который зачем-то бродил по хозяйскую сторону забора.

— Куда полез! Вот счас ружье принесу! — заорал на него Матвеев, и бич, как водится у этой братии, не ответил ничего, но удалился.

Стоял вечер, уже гас закат, и совершенно непонятно было, куда же может пойти бичуга ночевать?! Вроде бы в окрестностях не было никаких подозрительных домов, сомнительных убежищ и прочих мест, где могли бы поселиться бродяги. Впрочем, кто их знает? Может, они живут прямо в лесу? Может, их ни комары не пугают, ни сырость и роса по утрам? Холодно… А они, может, в ватниках и спят?!

Много толков шло в садах про нравы бичей, особенно после того, как и другие видели бичей поздним вечером. То у Васильевых кто-то по огороду шлялся всю ночь и спер три, да еще и помял три кочана капусты. То у Федоровых кто-то ломился на веранду, а крикнули — исчез!

Добропорядочные граждане, в поте лица выращивающие капусту, обычно очень не любят, когда их капусту кто-то топчет. Обычно в таких случаях почтенные трудящиеся люди заводят собак — если не все, то хотя бы некоторые из садоводов, чтобы в случае чего все могли бы сбежаться на лай.

Но тут оказалось, что то ли бичи завелись необычные, то ли собаки в садах какие-то странные. Скажем, как-то вечером за Граниным шел такой… Гранины только приехали, уже почти ночью, и Гранин сразу побежал за водой на родник. Набрал воды, а за ним и стал топать такой… Незнакомый и тощий. Но что характерно! С Граниным на родник ходила дворовая собачка, Фунтик. И этот негодный Фунтик, до сих пор служивший безотказно, вовсе не стал облаивать появившегося типа, а бросил хозяина и помчался с придушенным воем, влетел, поджав хвост, под кровать и выходить не собирался. И совестили его, и приманивали куриными косточками, и говорили с ним ласково… А Фунтик только поскуливал, колотил хвостом по полу, а выходить не желал.

Тип же так и шел всю дорогу за Граниным, молчал и ни разу не ответил ни на какие его ругательства и вопли. Гранин поставит ведро, сделает шаг в сторону бича — тот останавливается, ждет. Гранин, понятное дело, в темноте к незнакомому близко не подходит, метров с десяти начинает его костерить: мол, ну чего ты за мной тащишься?! Делать тебе нечего?! Надо тебе чего-то?! Так скажи, мол, Христа ради, чего тебе надо от меня?! Чего прицепился?! А бич так ни разу и не произнес ни звука и от Гранина не отставал. Только тот опять возьмет ведро, пойдет дальше, как опять бесшумно шагал за Граниным. Тому и страшно — кто знает, что у того на уме?! Особенно в низинах страшно, уже близко от дач, где совсем темно. Подкрадется вплотную, скотина, и что тогда с ним делать?! По виду здоровый мужик… Бросить ведро и сбежать побыстрее? А как бросишь, если вся семья пить хочет и суп надо варить на завтра?

В общем, натерпелся Гранин, потому что только уже перед самой дачей отцепился от Гранина бич. А Фунтик так и сидел под кроватью всю ночь, только наутро показался.

И хорошо бы только Фунтик! У Сагаевых была собака куда посерьезнее — кавказская овчарка Казбек, и при виде этой собаки даже дядя Костя из ГИБДД и УВД сразу сказал:

— Уважаю…

Потому что Казбек, по всему судя, мог бы задержать не только тех двух бичей, которых задержал дядя Костя, но и самого дядю Костю вместе с бичами. Скажем, Катю с Мишей Казбек признавал и всех детей Горшков тоже. Даже самый младший и самый дебильный Горшок мог таскать Казбека за хвост, садиться на живот лежащему псу, и тот стоически терпел. Но вот однажды некий дяденька решил показать, как он разбирается в собаках, и, забравшись в ограду к Сагаевым, попытался погладить Казбека… Казбек тогда даже не зарычал, не бросился… Только мотнул головой Казбек, щелкнул зубами, и на правой руке у дяденьки сделалось на два пальчика меньше. Я же говорю — серьезный пес этот Казбек, вполне даже под стать дяде Косте.

Так вот, на другой вечер опять начал шататься бич между дачами и стеной леса. Фунтик опять забрался под кровать, а Гранин как ни орал, как ни светил фонарем, а луч только и выхватил тощую мелькнувшую фигуру. На вопли Гранина отозвался Сагаев; привели Казбека, пошли с огромным жутким псом и с фонарем искать бичугу на ведущей в лес дороге.

Казбек был, конечно, не Фунтик и с воем под кровать не спрятался… Но и того, что ждали от него, тоже не сделал. Гранин с Сагаевым ожидали, что страшный пес рванется за бичом, и если тот лишится только пальцев — пусть считает, что отделался неплохо. А Казбек, только обнюхав землю, где отпечатались неясные следы, как-то обиженно и жалко заскулил, и шерсть у него встала дыбом на загривке. Пес отвернулся, словно бы стесняясь того, кто бродил где-то совсем рядом, в темноте, поджал хвост под самое брюхо и прижался к хозяйским ногам. Сагаев с удивлением заметил, что пес весь дрожит крупной дрожью. Животное было в таком состоянии, что пришлось его немедленно увести и еще долго утешать и успокаивать.

Бич, похоже, продолжал идти за Граниным и Сагаевым, но не очень близко. Был явственно слышен звук шагов, временами шелестели трава или кусты, но ни разу идущий не появился в луче фонаря и на фоне гаснущего неба. Раза два мелькнул силуэт — более темный, чем окружающая местность, не задержавшийся ни на секунду, осторожный.

И всю ночь с перерывами продолжалось все то же — осторожные шаги вокруг дачи, собачья истерика Фунтика, молчание в ответ на окрики. Наутро Фунтик, не успев выйти во двор, опять с воем влетел в комнаты — понюхал неясный след, отпечатавшийся в сырой земле луковой грядки.

В эту же ночь Марина Горшок столкнулась с бичом, выйдя под утро в уборную. Уже светало, пели птицы, а возле деревянной будочки вдруг вырос, поднявшись над забором, какой-то очень страшный человек, одетый в развевавшееся рубище. Марина уже прошла больше половины расстояния от дома, но этот человек, появившийся внезапно и бесшумно, так потряс воображение Марины, что она мгновенно с визгом кинулась к дому. За ней никто не побежал, но вроде бы чуть позже человек подошел вплотную к дому, обошел его и исчез неизвестно куда. Соседи визг Марины слышали, но никто и не подумал выйти.

Все садоводство оказалось терроризировано загадочными бичами, на которых не было управы. Даже самые малообеспеченные люди, никогда не боявшиеся взлома («у нас все равно и брать-то нечего»), стали укреплять двери, заменять замки на более надежные и уж, конечно, не шатались по ночам, а, едва гас закат, старались сидеть за запорами.

Трудно сказать, что из дальнейшего было на самом деле, а что вызвано некоторым напряжением и нервозной обстановкой в садоводстве. Рассказывали, что Елена Григорьевна, прожившая в поселке всю жизнь, то есть больше шестидесяти лет, проснулась среди ночи и обнаружила, что кто-то смотрит на нее в окно, прожигая сверкающими, как уголья, глазами. Больше всех рассказывала об этом сама Елена Григорьевна; несколько дней ходила она из дома в дом, рассказывая, как на нее смотрел бич, и возмущаясь: что, мол, вообще делает милиция?! Скоро людей в своих постелях резать будут! Последнее вообще звучало смешно, потому что бич, как только Елена Григорьевна открыла глаза, тут же тихо ушел.

Юра Лифантьев и Оксана Громова тоже пережили потрясение, потому что ушли целоваться на торчащие у воды камни в устье Караульной речки, а когда все же решили вернуться, какая-то молчаливая темная фигура встала на их пути. Ничего плохого бич не делал, даже не сказал ребятам ни слова, но молодые люди как-то очень дружно решили в сторону бича не ходить и переправились вброд через речку, хотя и было уже холодно. И уже перед самой оградой дома Оксаны ребята опять услышали за собой шаги, и хотя бич ничего не говорил, а видели они его очень неясно, оба почему-то сразу опознали в силуэте старого знакомого, от которого недавно убежали.

В результате робкие попытки Юры все-таки уйти к себе домой пресекались Оксаной самым решительным образом. Нечего ему идти мимо ЭТОГО; если Юра уйдет, Оксана с ума сойдет, за него переживая, и к тому же она останется одна на даче… а если ЭТОТ полезет?! Сраженный последним аргументом, Юра остался, и якобы всю ночь кто-то ходил вокруг дачного домика.

Но тут очень трудно сказать, как на самом деле было дело, и не придумали ли ребята всю эту историю, чтобы провести вместе ночь. А даже если что-то и было, то не стали ли они пугать друг друга и преувеличивать опасность, чтобы остаться вместе на даче, но одновременно как бы и не быть в этом виноватыми?

Так же непонятно, насколько этот бич был виновен в удушении нескольких кур Феклы Степановны, или же все-таки кур задушил кто-то другой? Что душил человек, очевидно — у всех птиц головы были попросту свернуты набок. Но кто сказал, что, кроме бича, некому свернуть головы курам? И вообще — бич унес бы тушки с собой, а не бросил кур тут же, в разломанных клетках.

Уж совсем непонятно, с чем имел дело героический дядя Костя из ГИБДД и УВД, столкнувшись с бичом прямо на деревенской улице. Бич стоял себе и стоял, не говоря ни звука и только глядя в сторону милиционера, а тот, что уже ни в какие ворота не лезет, страшно перепугался. То есть он-то сам об этом не говорил, но когда дядя Костя вихрем влетел в домик, там как раз сидели, дожидаясь его приезда из города, трое очень решительных людей. Эти трое как раз и ждали дядю Костю для разговора, как лучше покончить с повадившимся бичом, и они, конечно же, обратили внимание, в каком состоянии ворвался в дом дядя Костя.

— Странный он какой-то… очень тощий, ребра все наружу, и молчит…

Так более чем неопределенно прозвучало объяснение дяди Кости, когда его попросили рассказать, что же случилось.

Еще через день Степан Петрович, заядлый охотник и рыбак, специально просидел всю ночь, держа между колен дробовик 12-го калибра. Только под утро он услышал как будто движение возле веранды, а потом кто-то осторожно стал подниматься по ступенькам. Степан Петрович так же осторожно вышел через другую дверь и стал тихонько обходить свой дом. Степан Петрович ходил в своей жизни на лося, на кабана и медведя и был в себе совершенно уверен. Стояло четыре часа утра, мир представал серым, холодным от росы и от серого неба с полузакатившейся луной. Бича Степан Петрович увидел совсем не там, где ожидал, — не на веранде, а уже отошедшим метров на двадцать от дома. Позже Степан Петрович никак не мог объяснить, как же он успел так быстро отойти на такое большое расстояние.

— Стой, стрелять буду!

Но тощий бич уходил по тропинке между огородами, как будто и не слышал ничего.

— Стоять! Стреляю! — заорал Степан Петрович, и его вопль слышался, должно быть, на километры в этой предутренней гулкости. Но бич шел как шел, не думая обращать внимания на вопль.

Степан Петрович саданул в небо из правого ствола — пулей. Тут же проорав опять про «Стрелять буду!», выстрелил уже на поражение, картечью. Стрелял он хоть и в полутьме, но в крупный объект, и не сомневался, что попал. Во-первых, видел он, что прицел верен. А во-вторых, в момент выстрела бич явственно дернулся — его ударило картечью. Но и тут бич не издал ни звука и очень быстро ушел. Не убежал, а именно ушел. Степан Петрович был уверен, что не сводил с него глаз, пока разламывал ружье, опускал в стволы новые патроны: он умел это делать не глядя. И тем не менее бич куда-то пропал, и опытный Степан Петрович не нашел ни капли крови на лопухах, через которые шел бич после того, как в него уже ударили картечины. Как провалился, проклятый!

Хотя, справедливости ради, на какое-то время бич вроде бы исчез, — о нем, по крайней мере, ничего не было слышно.

Страшная тайна

Позже выяснилось, что ближе всех познакомились с бичом как раз младшие Горшки. Где были старшие — история умалчивает, но вот зашел как-то тощий дядька к ним в домишко и вывалил на стол несколько капустных кочанов. Так прямо и вывалил, а сам стоит и качается.

— Дяденька, пошли с нами чай пить!

Стоит, качается. Не отвечает.

— Дяденька, ты выпил, что ли?!

А он все молчит… постоял, покачался, и ушел.

В другой раз пришел, принес полведра молодой картошки. Допустим, догадывались Горшки, что картошка украдена у Федоровых, но, как нетрудно понять, отдавать картошку не пошли. И опять стоял, качался и молчал. Горшки с ним пытались беседовать, даже вроде теребили, тащили куда-то. Бич и не подумал пойти, куда звали, молча повернулся, вышел и мгновенно пропал невесть где.

Появился через два дня, принес Горшкам конфет — целый кулек. Да между нами говоря, одна из задушенных кур Феклы Степановны тоже попала к Горшкам, и ее тоже не стали никуда относить… Дети подсунули курицу маме, а та попросту ощипала ее и стала варить на курице бульон, а потом борщ.

В общем, это был полезный бич, и особенно для молодежи.

Постепенно юные Горшки стали даже ждать визитов своего благодетеля, гадали, откуда бы он мог приходить, и когда он появлялся, не знали, под какую божничку посадить. Тот, впрочем, и не садился, а только стоял, покачиваясь взад-вперед, молчал и редко проводил в доме больше нескольких минут.

Вот эти визиты бича к Горшкам и были той страшной тайной, которая объединяла Горшков и Катю с Мишей. Неказистая тайна? Как сказать… Дети вообще любят тайны, особенно тайны от взрослых. А это была тайна даже лучше очень многих детских тайн. Как-никак, о бичах шумело все садоводство; весь мир взрослых — тот самый, от которого так сладки тайны. Но вот мир взрослых не знал, что один из бичей ходит к Горшкам, а Миша и Катя это знали.

Узнали они тайну случайно, когда как-то шли с камней на Енисее; было уже почти темно, и на фоне гаснущего неба дети увидели тощего человека, который входил в дом Горшков. После этого не зайти к Горшкам было совершенно невозможно, и дети тут же и зашли. Ничего такого уж потрясающего они не увидели — какой-то странный, болезненно-тощий мужик, очень смуглый, с изуродованным, свернутым набок лицом. Одет он был в рваную, под цвет тела, рубаху и такие же бесформенные, нелепые штаны. Мужик ничего не говорил, и потом Горшки объяснили — да, мол, ничего и никогда не говорит. Бич исчез почти сразу, и дети остались одни в теплой компании Горшков.

Уже в августе, в самое звездопадное время, развернулись события, поставившие в этой истории точку.

Даша и в августе торговала шубами довольно часто, но только что-то у нее не очень хорошо получалось. Приезжала она уже не такая веселая, как в начале лета, а оставаясь в дачном поселке, иногда плакала, — когда думала, что ее не видят дети. А дети чаще всего видели или догадывались.

В этот день Даша тоже уехала в город, чтобы вернуться только завтра. День был дождливый, сумрачный. Темнеть начало рано, и никто, даже дед Владимир, не потащился на камни. Катя с Мишей все-таки пошли, а когда налетел очередной шквал с дождем, спрятались в лодочный сарай; сарай не протекал, в нем было свалено тряпье, и дети пригрелись и заснули. Так получилось, что только впотьмах они засобирались домой.

Вечером того же дня, уже в синие сумерки (а дети как раз собираются домой), Оксана Громова увидела, как тощий мужик входит в домик Горшков. Истина не пришла, да и не могла прийти девушке в голову. Конечно же, она решила, что бич вовсе не принес что-то Горшкам, а заявился что-то спереть… Инстинкт подсказал девушке, что это тот самый бичуга, который так напугал ее и Юру Лифантьева две недели назад.

Заорать на все садоводство? Уйдет… Или возьмет в заложники, перережет всех Горшков. Умная Оксана быстро кинулась к самым грозным людям, которых знала, — к Степану Петровичу и дяде Косте из ГИБДД. К счастью, оба были дома и даже находились в одном доме. Дядя Костя с красавицей женой как раз выходил от Степана Петровича. У дяди Кости оружие всегда при себе, Степан Петрович сорвал со стены свой дробовик.

Бич вышел из домика Горшков, на этот раз хорошо видный — еще не так сильно стемнело.

— Стой, стрелять буду!

Но высокая и тощая фигура уже исчезала вдали, за поворотом. Как и обычно, бич шел широкими шагами, ни на кого не обращая внимания. Он шел по дороге, спускаясь к реке Караулке. Оттуда есть ход на камни, а можно дальше идти по дороге, в сторону стационара технологического института. На этот раз защитники садоводства догоняли преступника: он так и шел широким шагом, очень быстро, но они-то бежали во всю прыть, потому что хорошо видели, кого догоняют.

Бич свернул по тропинке в сторону кустов. От Степана Петровича и дяди Кости его отделяло от силы метров двадцать.

— Стой, стрелять буду! Не шутим!

Тут бич внезапно встал и повернулся к преследователям лицом.

— Стой, стрелять буду!

А тот стоит, покачивается, молчит. Так они и стояли какое-то время друг против друга, а потом Степан Петрович пробежал немного вперед и поднял ствол ружья:

— Лучше стой, негодяй! Все равно тебя не отпустим!

Ни звука не произнес бич и продолжал так же странно раскачиваться, а потом вдруг пошел прямо на Степана Петровича. Пошел так же уверенно, быстро, широко шагая, как только что удалялся от преследователей.

— Ах, ты так?!

И Степан Петрович опустил дуло, выстрелил бичу по ногам. Длинный сноп огня на мгновение выскочил из дула. Потому что стрелял Степан Петрович допотопным черным порохом, из старых запасов, а громыхнуло так, как может громыхнуть в узкой лощинке, да еще в промытом воздухе, после дождя. Ударом картечи бича развернуло, отбросило от тропинки. На какое-то мгновение он припал на раненые ноги, почти сел, но тут же вскочил и пошел на Степана Петровича. При этом бич не издал ни звука, и походка его ни капельки не изменилась.

— Стой! — на этот раз орали оба.

Бич шагал, как будто заведенный.

И тогда Степан Петрович выстрелил из второго ствола, с расстояния меньше трех метров. Громыхнуло чуть менее страшно, потому что во втором-то стволе была пуля. Центрированная пуля весом 9 граммов, на крупного зверя, и сразу за выстрелом раздался странный скрипящий звук, который невозможно описать, — звук пули, разносящей череп. Бич полетел на землю, трепыхаясь, как тряпичная кукла, и дальше всего у него была закинута голова, потому что пуля ударила над переносицей и снесла все, что находится выше.

Эхо замирало за стволами, а тучи вроде чуть-чуть разошлись, и даже стало чуть-чуть светлее.

— Лихо вы его! — бросил дядя Костя, сунул револьвер в кобуру… И тут же выхватил обратно, руки бича шарили по траве, ноги мерно двигались, как будто он куда-то шел.

— Кто кого лихо!

Голос у Степана Петровича стал вдруг низким и хриплым, совсем не такой, как обычно. А бич продолжал странно двигаться — бесцельно, непонятно, неприятно.

Дядя Костя подходил к лежачему, и надо было видеть, как он шел: классическая поза, сторожкость в каждом движении, наготове оружие… Ноги бича стали дергаться как-то еще более странно, вроде в стороны, да еще стали мелко вздрагивать. Дядя Костя подошел вплотную, взглянул…

— Степан Петрович, подойди…

Голос у дяди Кости тоже изменился и стал странным.

Дяди, конечно, не знали, что все это время дети стояли, а когда пошла стрельба — присели в траву за кустами, метрах в двадцати — двадцати-пяти от того места, где упал бич. Они все видели и, естественно, очень хорошо слышали все разговоры убийц.

— Никто все равно не поверит… — сипло сказал Степан Петрович. — Хоть это предъяви, а не поверят.

И он вяло ткнул рукой в лежащее на земле тело.

— А как я обо всем начальству доложу? — Голос дяди Кости стал даже не странный, а жалобный. — Всегда думал, что так не бывает…

— А я и сейчас думаю, что так не бывает; себе не верю, Константин, глазам своим…

— Верь не верь…

— То-то и оно. Вот те и бич!

— Слушай, а куры ему зачем?

— Непонятно…

— Тут все непонятно. А смеяться над нами будут…

— Будут. Тут к бабке не надо ходить… Даже когда поверят.

Степан Петрович закурил; получилось у него с третьего раза, и он даже весело хмыкнул, глядя на трясущиеся руки.

— Что, после медведя не бывало? — усмехнулся дядя Костя.

— Не бывало… А вот знаешь, Константин, я когда молодой был, у нас в колхозе было как-то: овинный ходил. Хочешь верь, хочешь нет, а вот ходил, одного даже за руку схватил. Видно было, что когти, и знали все, что подрать больше некому, а думаешь, поверили ему?

Дядя Костя молча помотал головой.

— То-то…

Взрослые еще помолчали несколько секунд, и даже дети видели — они и хотят что-то сказать, и боятся.

— В общем так, — заговорил дядя Костя, набрав воздуха полный рот, словно собирался прыгать в воду. — Я так думаю: этой штуки вообще быть не должно… Ни к чему, да и знаешь, Петрович, ведь засмеют… Всю жизнь так и проходим: «Это которые покойника второй раз застрелили!», «А расскажи, Петрович, как ты с зомби воевал!».

Эти слова, как бы сказанные кем-то, дядя Костя смешно выделил голосом, а Степан Петрович энергично кивал.

— В воду его… — прохрипел Степан Петрович наконец.

— Если не всплывет…

— Камнями!

— Да ты дослушай! Вон на берегу сарай для лодок, и там я днем видел топор… Уловил?

— Ага! Тогда давай… это… отнесем?

— Так прямо, руками?!

Дядя Костя содрогнулся от брезгливости.

— Ишь, затрепетал! — добродушно усмехнулся Степан Петрович. — Давай схожу, мешков принесу, если боишься голыми руками.

— Не боюсь, а вот… сам видишь.

Степан Петрович пожал плечами, пошел к знакомому ребятам сараю, скоро принес топор и несколько мешков. Пока его не было, дядя Костя отошел от того, что лежало. А инициатива, как видно, переходила к Степану Петровичу, и именно он взял топор.

Лезвие шло в то, лежащее, даже не как в полено, а скорее как в гнилой пень: легко шло, и почти не было звука. Топор опустился несколько раз, и Степан Петрович стал кидать в мешок какие-то бьющиеся, извивающиеся куски серо-коричневого цвета. Дядя Костя глянул, и схватился за живот руками.

— Не здесь! Давай в воду трави!

Дядя Костя согласно кивнул, побежал на берег Енисея. Туда же направился и Степан Петрович с шевелящимся мешком на спине.

Уж кто-кто, а дети превосходно знали, сколько нужно времени пройти по этой тропинке на берег и обратно. И не были бы они дети предприимчивой Дарьи, если бы не сбегали к останкам. Лежало там, правда, немного: какие-то страшно сухие ошметки, происхождение которых дети и не пытались угадать, что-то вроде шланга, но тоже сухого, сморщенного; обрывки такого же цвета ткани, изрубленной и смятой топором, — значит, разрубаемый был все-таки одет.

Но самое сильное впечатление оказала на детей ступня ноги. Одна нога лежала почти не порубленной, а вот другую Степан Петрович аккуратно разрубил в трех местах, и каждая часть сама по себе судорожно сокращалась, дергалась, как будто пыталась ползти. И непонятно, что было страшнее — пальцы ноги, которые как будто пытаются пощекотать ступню, или перерубленная сухая мышца, которая ритмично сокращается, дрожит на сухожилии и все никак не остановится.

Это зрелище преследовало детей еще много лет спустя и приходило к ним во снах, трудно сказать, к кому чаще.

Ни крови, ни любой другой жидкости, без которой не обходится разделка трупа, не было на траве. Все было страшно сухое, неживое, и в то же время это, безусловно, были части человеческого тела. Легко было понять, что части тела того самого бича.

Вернулись дяди, прошли в двух шагах от места, где, затаившись, сидели дети. У дяди Кости глаза красные, но в этот раз взвалили мешки уже двое.

— Легкий какой…

— Может, он уже тыщу лет лежал, за столько времени высохнешь тут, — философски заметил Степан Петрович.

Дети были умные и хитрые, и они снова пропустили дядей мимо себя. Дяди прошли без топора и мешков и говорили между собой про то, как скажут в садоводстве: что вот, стреляли в бича, потом еще долго гнались, а он снова непонятно как ушел.

Дети выждали несколько минут и побежали домой, сделав крюк. Было уже совсем темно, а садоводство с энтузиазмом слушало дядю Костю со Степаном Петровичем, и никто не заметил, куда пропали и как вернулись домой дети.

Эхо происшествия

С тех пор Миша и Катя очень выросли. Мише теперь четырнадцать лет, а Кате так вообще шестнадцать; она кончает школу и собирается в торговый техникум. Происшедшее с ними дети, конечно же, никак не забыли, и непонятные обстоятельства дела сильно раздражают их… особенно Катю. Ведь Катя — серьезная девушка, мамина помощница и совсем не дурочка, верящая в привидения. Катя и рассказала мне эту часть истории, когда мы познакомились у ее дачных знакомых, и я на ее глазах стал расспрашивать людей — не сталкивались ли они с какими-то необычными ситуациями? Всплыл вопрос, зачем мне это надо. Ах, для книжки! И одни стали плеваться, а другие вспоминали разные любопытные случаи.

Вот Катя и воспользовалась случаем, чтобы получить подтверждение из уст солидного дяденьки, профессора, что ее приключение вполне можно объяснить совершенно материалистически, и никак не могли они с Мишей видеть покойника, мумию, да еще покойника, который бы самостоятельно ходил и носил Горшкам еду и конфеты. Было очень заметно, что ей страшновато жить на свете, где возможны такие вещи, но утешить ее я оказался не в силах.

Да! Ее мама Даша до сих пор одна, хотя и сделала еще одну ступеньку в карьере — теперь она самостоятельно покупает в Польше и привозит в Красноярск шубы.

Кое-что о тощих бичах

Дело в том, что кое-что о мумифицированных трупах в этом районе я уже слышал довольно давно…

В 1937 году лесничий Караульного лесничества, уже знакомый нам Горчаковский, шел из Красноярска в свое лесничество.

Эта местность была несравненно более дикой, чем теперь, и отдельные дачи стояли далеко друг от друга. Иметь здесь дачу было сложно еще и потому, что общественный транспорт сюда не ходил, нужно было иметь право распоряжаться ведомственным. Некоторые жители города могли себе это позволить, например, начальник местного НКВД некий Потапов. Дача Потапова и сегодня хорошо видна — двухэтажный, хорошо заметный издалека дом под крытой железом, полыхающей на солнце крышей.

Горчаковский шел, естественно, пешком: ведь лесничий в сталинском СССР стоял на неизмеримо более низкой общественной ступеньке, чем генерал-майор НКВД, и личного транспорта лесничему не полагалось. Невелика персона, походит и так. Подходя к устью Крутенькой, Горчаковский услышал выстрелы в стороне от дороги. Пробравшись сквозь кусты, он опять услышал сдавленный крик, выстрелы и увидел, как на склоне горы Крутенькой суетятся несколько человек в форме войск НКВД. Одни энкавэдэшники тащили неподвижное тело, швыряли его в разверстую яму, другие, в свою очередь, волокли кого-то к другой яме на склоне горы. Чекисты сбросили человека в яму; яма оказалась неглубокой, и свалившийся в нее с трудом, но поднялся и стал виден по пояс. Тогда генерал-майор Потапов встал из-за стола, поставленного под черемухой, чекисты отбежали в сторону, и Потапов стал стрелять из пистолета. Человек упал; из ямы доносился болезненный, сдавленный крик. Один из чекистов подбежал к могиле, заглянул в нее и что-то прокричал, стараясь заглушить крик из ямы. Тогда Потапов подошел к могиле и выстрелил в нее еще два раза. Он тоже что-то сказал своим людям, и чекисты стали угодливо смеяться начальнику.

Горчаковский, конечно, сразу понял, чем для него чревато оказаться свидетелем расстрелов, и быстро и тихо ушел. Он никому, даже самым близким, не рассказывал об этом до конца 1970-х годов. А тогда, уже совсем в другой обстановке, рассказал об этом нескольким людям… В том числе и автору сих строк.

То, что Горчаковский не солгал, доказывается многими свидетельствами, в том числе и показаниями тех, кто организовывал для генерала привычное развлечение. Некоторые гэбульники на старости лет распустили языки, и мы теперь знаем любопытнейшие подробности. Например, что генерал-майор Потапов на даче вовсе не доделывал какие-то важные дела… Просто он был очень ответственный и в то же время очень увлеченный своей работой человек. Ну не мог он без любимого дела даже на отдыхе! И потому в день воскресный привозили к генералу на дачу приговоренных.

Как рассказывают, принимал генерал радушно, сажал за стол, кормил и вел с обреченными долгие беседы. Нигде, говорил, в другом месте не могу найти таких умных людей, как в тюрьме! А потом он разряжал свой ТТ и наслаждался трепетом, яростью умирающего человека. Не очень верю в энергетических вампиров, но, говорят, они специально вызывают у жертвы эмоции посильнее — иначе не взять им энергию у донора. Генерал, во всяком случае, делал все вполне правильно, по совершенно вампирской логике.

Охрана привозила, генерал стрелял, охрана же готовила ямы по числу привезенных и потом их и закапывала. Тоже понять можно — закапывать глубоко им лень было. Так что скелеты со скрученными проволокой руками нашли совсем неглубоко, где-то за полметра от поверхности. В конце 1980-х годов красноярский «Мемориал» провел раскопки на склонах Крутенькой. Как раз там, где рассказывал Горчаковский, где показывали доблестные людишки из органов, на небольшой, порядка метра, глубине пошли скелеты или же частично мумифицированные трупы. Хорошо известно, что в сухом, хорошо дренированном песке трупы не всегда разлагаются; бывает, они высыхают, превращаясь в естественные мумии.

Вот чего я очень не хотел бы в этом месте, так это дамских истерик, закатываний глазок, всплескиваний руками (за каковыми действиями стоит, в 90% случаев, сладострастное смакование жестокости). Так что давайте без эмоций. И без моралите — что убивать нехорошо. В конце концов, все описанное здесь — всего-навсего кусок истории СССР и России. Такой же кусок, как и любой другой, не лучше и не хуже всего остального, о чем шла речь в этой главе и пойдет в других главах. Как говорил Джек Лондон, кусок жизни. Такой же кусок, как детский лепет, любовный трепет и прочие милые вещи. Как уютная дачная жизнь Даши и ее детей или других приятных и милых людей.

Причины?

Итак, приходится признать не очень простой факт: один из частично мумифицированных трупов, погребенных в теле горы Крутенькой, по неизвестной причине обрел способность самостоятельно передвигаться и совершать какие-то действия — например, воровать капусту или сворачивать курам головы.

На мой взгляд, ничуть не проще объяснить стремление покойника делиться с детьми Горшков едой. Да и вообще, интерес к этой самой еде… Ну зачем она ему, скажите на милость?!

Попытаться объяснить эту историю я могу только так: покойник был в последние годы жизни (а может быть, и всю жизнь) не особенно сытым человеком. А кроме того, у него в прежней жизни, до лагеря, были дети — или собственные, или, может быть, племянники, или дети знакомых. Впрочем, нельзя исключить, что просто этот человек хотел опекать, кормить каких-то детей. Стремление к отцовству очень сильно проявляется у сельских жителей, в том числе и у бездетных; а ведь гребли в лагеря и убивали вовсе не одних высоколобых интеллектуалов.

Этим же я могу объяснить и интерес покойника именно к Горшкам, а не к тем же Мише и Кате — детям несравненно более культурным, да и просто сытым и опрятным. По-видимому, отцовские чувства вызывали в нем как раз дети не особенно благополучные и не особенно чистые и сытые.

Впрочем, я готов выслушать и любое другое объяснение происходящего, лишь бы оно позволяло свести воедино все интересующие нас факты.

ГЛАВА 13 ЧУДЕСНАЯ КУКЛА С ВОСТОКА

— О чем это вы тут?

— Да вот обсуждаем, как нам лучше убить двух стариков…

Е.БОГАТ

Эта история произошла в Красноярске всего три года назад: как раз перед самой финансовой катастрофой августа 1998 года. Все герои этой истории живы и здоровы, хотя один из них, новый русский Дмитрий Сергеевич, стал значительно беднее, а его дочка — значительно менее здоровой. Но все имена я, конечно же, переменил.

А началась история с того, что жена Дмитрия Сергеевича сбежала с неким жиголо… В смысле, с молодым человеком, который отплясывал с обеспеченными дамами в дамских клубах, утешал их разными способами — в зависимости от того, насколько внимательно бдил муж и приставленные им стражи. В обмен на внимание дамы обеспечивали мальчику привычный для него уровень жизни и радовали его разными подарками. Чего только не отдаст женщина за искренний интерес и бескорыстное восхищение!

А Елена Алексеевна была дама с собственными средствами, помимо денег мужа, и сумела без особого труда увезти жиголо всерьез и надолго. Так сказать, взяла его на содержание и увезла то ли на французскую Ривьеру, то ли на Канарские острова… В общем, в одно из мест, где отдыхают богатые бездельники.

А у Дмитрия Сергеевича остался от жены ребенок, дочка 5 лет. Жена назвала ее Аурелией, но папа звал девочку Катей… Это было, так сказать, домашнее, неофициальное имя.

Дмитрий Сергеевич женился второй раз, но не могла же его жена сама заниматься ребенком?! Во-первых, это не ее ребенок, и нечего взваливать чужие дела на бедную женщину. Во-вторых, ну не может же жена такого почтенного, такого обеспеченного человека сама заниматься домашним хозяйством! И воспитанием ребенка заниматься ей совершенно незачем.

Так что вторая жена, Валентина Николаевна, ходила беременная, а ребенком занималась гувернантка, Леночка. Друг другу они совершенно не нравились, потому что Леночку вырастили существом активным и с огромной склонностью о ком-то заботиться. А Валентина Николаевна… Валентина Николаевна хотела только одного — быть обеспеченной и ничего решительно не делать. Ну, и спала до часу дня, а потом валялась перед телевизором или слонялась по подружкам.

— Так это же идиллия, Леночка! — сказал я той, когда мы обсуждали эту историю. — Множество баб глотки перегрызут кому угодно: денег сколько угодно, и можно ничего не делать!

— Не дай вам боже, Андрей Михалыч, такой идиллии… Ну посудите сами, вот выходит женщина за большого бизнесмена, как сейчас говорят, за крутого. Для многих это идефикс, сразу куча завистниц, подружки чуть ли не рыдают. Или была она замужем, а муж закрутел… или закрутинел, как лучше сказать, Андрей Михалыч? Вот, закрутинел, стал богачом, и начинается…

Мол, не работай, нечего! Я что, семью не могу содержать?! Я могу… И — я здесь хозяин! Коли прихожу домой — изволь быть туточки…

А зачем, спрашивается, ей здесь быть? Кормить его она не кормит. Муж или приезжает уже сытый, или кормит его прислуга. И кормит тем, что готовит опять же не жена, а прислуга. Он часто и вообще не приходит или приходит… ну вы понимаете… после общения с другими дамами… А что можно сказать? Он за все платит, он хозяин.

И самое главное — чем ей вообще заниматься, этой «счастливице»? Если не работать и своего дела у нее в жизни нет, тогда чем вообще заполнить время?

— Ну-у… Домашним хозяйством? Муж зарабатывает, жена дом ведет…

— В наше время на это столько времени не надо. Полуфабрикаты, услуги, все могут сделать специалисты. На ведение дома нужно раза в три меньше времени, чем в эпоху керосинки…

А кроме того, для кого дом-то вести? Муж проснулся часов в шесть, уехал на работу. Иногда таблетку принял, чтобы быть в силах проснуться, но, уверяю вас, проснулся и уехал. Или там шофер его увез. А в 11, в 12 ночи муж приехал или его привезли. Муж упал и сразу же заснул. Проснулся в шесть… Улавливаете некоторый круг, Андрей Михалыч?

— Вроде улавливаю. Но еще же есть и воскресенья.

— А по воскресеньям он будет просто спать, Андрей Михалыч! Элементарно отсыпаться. К вечеру проспится, примет ванну, оденется, поедет в гости. Иногда с женой — тогда будь добра соответствовать. В смысле, макияж, одежда, пара кило золота.

Зачем делать дом, уютный очаг для такого человека? Он не оценит, уверяю вас. Ему просто не до очага, у него нет на очаг времени и сил. Если даже дать ему очаг, он не будет знать, что с ним делать.

— Ты же сама говоришь, он же сам хочет, чтобы жена не работала…

— А тут вопрос престижа, неужели не понятно? Ну, и пережиток некоторый. В нас же всех до сих пор сидит — как же, обеспеченная семья, женщина, само собой, не работает, делает дом… Голсуорси, Толстой, Марк Твен…

— Прошлый век?

— И прошлый век, и другая культура. Культура, в которой есть ценность дома, семьи… А эти-то откуда? Из домов? Нет, очень редко. Мало у кого в детстве был дом как особое место, где его всегда ждали, любили… Это люди из пятиэтажек, а то и из общежитий. Дом? Это для них такое место, где стоят стулья и кровати. Дом и помещение — это для них одно и то же…

— Ну… тогда можно заниматься детьми. Делать дом, но уже не для мужа, для детей… Это же куча работы!

— А этим тоже занимаются специалисты, и за деньги. Научить ребенка языкам? Пожалуйста! Плати доллары, научат! И в Англию повезут, и в Америку, и в семьях там дети жить будут, и все, что только душеньке угодно.

И так со всем, вовсе не только с языками. Нужны детям хорошие манеры? Нужно, чтобы они хорошо танцевали, умели бы вести себя за столом у английской королевы? Научим! Вот я этим и занималась, знаю.

Ребенок интересуется ботаникой? Или геологией, или там… ну, заселением Полинезии, по Туру Хейердалу. Что ж, всегда найдем специалиста, и он позанимается, сделает, найдет, растолкует. Умная, образованная мать тут не нужна… В смысле, можно обойтись и без нее.

— Бабушка у меня всегда говорила, что дом стоит на неработающих женщинах. Мол, если есть женщина, которая ведет хозяйство, обо всех заботится, всех кормит и всем стирает носки, — уже есть дом. А такая женщина еще и помнит все дни рождения, и всех родственников, всех друзей, и кто на ком женился, и кто с кем сошелся, и кто любит какую еду или сидеть на каких табуретках…

— Все верно, Андрей Михалыч, только ведь ваша бабушка и представить себе не могла, что люди могут жить без семьи и без этого самого дома. Тем более, что люди могут и не хотеть никаких таких семьи и дома. Для поколения бабушек были только семьи хорошие и плохие. Хорошие — это где муж богатый, а жена здоровая; где все устроено по разуму, где много вкусной еды, где дети ухоженные и здоровые. А плохие, соответственно, где муж пьет, жена лентяйка, дети сопливые, бегают без присмотра…

А тут ведь все совсем не так, поймите… Тут жена и не работает, а все, что она может делать в доме, все равно никому заведомо не нужно. Пусть она окажется хоть гением домашнего хозяйства — ну и что?

— Тогда, получается, у них и дома никакого нет, нет и семьи…

— А зачем она им, новым русским? Они живут работой, на работе. Там их дом и есть. У многих сравнение офиса и дома — не в пользу дома. В офисе все продумано, вплоть до дивана и до сауны. Не ухмыляйтесь, Андрей Михалыч, не ухмыляйтесь и не думайте сразу плохого! Чаще всего кушетка нужна для отдыха, если работают круглые сутки. А сауна — опять же отдых, деловые встречи… А дома — перманентный ремонт, бардак, и закончить вечно чего-то не хватает — то ли денег, то ли все-таки особого желания…

А все эти сантименты, все эти любови, преданности, домашние уюты, кудряшки, первые зубики, штанишки, — все это в жизни занимает такое убогое место, что даже говорить неловко. Они об этом, кстати, и не говорят — и некогда, и не с кем, и стесняются. И на все это их не возьмешь. Что называется, не на тех напали.

— Ну а все-таки про женщин. У тебя получается, что женщинам делать в жизни новорусов просто в принципе нечего.

— В том-то и беда… Им и правда совершенно нечем жить… Причем зависимость колоссальная, просто сверхзависимость какая-то. В прошлом веке муж зарабатывал все деньги, но он и ответственность нес. Без мужа-то не прожить ей, жене. А раз так — то и бросать нельзя. Бить можно, пугать можно, затюкать до рабского состояния… но не бросать. А нынешние что, без мужа не проживут?! Прекрасно проживут себе, так что и моральных запретов куда меньше. Но уровень-то жизни, положение в мире дамы сразу потеряют, без вопросов, стоит только мужу их оставить… И получается, что особой ответственности он не несет, но вот лишить может сразу и многого.

А к зависимости — полная беспомощность. Держать-то нечем… Про семью, про дом мы говорили. Детей можно поднять и без матери. Тем более, считается, она и не очень нужна — все сделают специалисты. Простите, секс? Ну вот, вы уже усмехаетесь.

Так что делать бабам нечего и незачем. Это факт, Андрей Михалыч, и это-то самое страшное. Самоутвердиться — терпеть не могу этого слова, а что делать, — самоутвердиться им не на чем и негде. Муж — это все, это глыба, а она — так себе, придаток… И необязательный придаток. Отсюда и стремление себя поставить… ну хотя бы на словах; соответственно, критичность, вечная оппозиция всему, что делает муж. Хотя этому есть и еще одна причина… Думаю, понятная. Ну, и все прелести женского одиночества, неуверенности, зыбкости положения — тут и истеричность, и нервы, и деградация. И нравственная, и даже чисто внешняя. Для кого, спрашивается, быть красивой и милой?

— И неужто никаких шансов? Что называется, полная безнадега?

— Не полная, конечно… Кому нужна нормальная семья, тот ее и строит. Только ведь сперва надо захотеть что-то иметь, а таких мало.

Еще хорошо, когда они оба в одном общем бизнесе; тогда им есть о чем разговаривать, у них общие суждения, общие интересы… Это не традиционная семья, это уже что-то другое, но это семья.

Или хорошо, когда у жены есть что-то свое, пусть вовсе и не в бизнесе. Была гувернанткой у одних, где она — художница. Свой мир, свои знакомые, свой образ жизни… Это уже брак не такой и неравноправный, тут весовые категории сравнимые. У женщины есть своя жизнь, какой-то образ жизни в профессиональных кругах, свои средства… Если она и останется одна, не только не пропадет, но и себя вполне сохранит. Нет неуверенности, напряженности этой, страха… Нормальные отношения, равноправные.

— Лен, а ты как считаешь, новорусы это понимают?

— По-разному… Мужики из предпринимателей себе обычно кого ищут? Они же тоже самоутверждаются. А если тебя самого комплексы к земле тянут, кого тебе тогда нужно? Да того, кто согласен на роль семейного придатка, заранее готов. Того нужно, кого можно о колено ломать и чувствовать, какой ты сам умный и сильный. Или кто сам активничает, нового русского себе ищет: делай со мной что хочешь, только обеспечь. А женщина самостоятельная ведь этого делать не будет, вы же понимаете, Андрей Михалыч, и на роль придатка она совершенно не годится…

В общем, разбирайтесь сами, идиллия там была или не идиллия, в этой семье, а только было вот как: Дмитрий Сергеевич появлялся в доме на несколько часов, исключительно для того, чтобы выспаться. Катю он почти что и не видел, а если видел — не знал, о чем с ней говорить. Он никогда не занимался с ней. И ни разу за все время службы Лены не проговорил с ней больше нескольких минут. Лена читала с Катей, ходила с ней гулять, рассказывала сказки, мыла ее, учила всяким простеньким, но полезным вещам.

— Посуду ведь все равно надо мыть! Так почему не сделать этого весело?

И они с Катей-Аурелией мыли посуду весело и с удовольствием, а потом шли гулять, в плохую же погоду лепили пирожки или делали торт… Дмитрий Сергеевич все удивлялся, зачем Лена печет торты и учит этому Катю. Да еще приносит ему, валящемуся от усталости, эти тортики в кабинет.

— Пусть она учится делать что-то по хозяйству.

Дмитрий Сергеевич дико уставлялся на Лену: что за чепуха?! Женщины его круга не занимаются такой ерундой, как всякое домашнее хозяйство! Этим занимаются разные дуры, которые не успели ухватить своего, не крутанулись, не сумели разбогатеть, набить зоб свой, подняться над серой массой быдла, которое работает и само печет пирожки…

— И еще это способ любить вас, Дмитрий Сергеевич. Я хочу, чтобы Катя вас любила и хотела бы делать что-то приятное для вас. Почему бы и не тортик?

На такие речи Дмитрий Сергеевич смотрел еще более дико и — Лена видела — старательно пытался думать, причем о чем-то страшно непривычном. Он даже сопел и кряхтел от таких сложных мыслей, и лицо у него делалось несчастное.

Трудно сказать, насколько привязалась Катя к отцу, но к Лене привязалась чрезвычайно. И еще к огромному коту Пушку, злополучному коту-кастрату. Несчастного Пушка изуродовали месяцев в пять, и он теперь делал только две вещи: жрал и спал. Больше всего это животное походило на огромную мохнатую колбасу, из которой спереди торчит круглая голова с глазами навыкате, а сзади хвост — всегда под одним и тем же углом, потому что двигать Пушок мог только самыми последними суставами хвоста. Те, что ближе к заду, тонули в геологических слоях жира и можно сказать, что не двигались. И голова двигалась плохо; если Пушок хотел что-то увидеть, он поворачивал не голову, а всю переднюю часть тела или даже поворачивался весь.

Валентина Николаевна иногда с Пушком «играла»: ставила его на лестнице, благо квартира на двух уровнях, и пинала сзади. Даже не пинала, а так — придавала ускорение. И кот, издавая пронзительное «У-ууу!!!», семенил вниз по лестнице, не в силах ни остановиться, ни свернуть. Он набирал такое ускорение на лестнице, что так и бежал через комнату, влетал в кладовую, открывая ее головой, и только там мог остановиться и развернуться вокруг своей оси. Но когда котяра уже собирался выскочить из кладовой и удрать, его снова ловила хохочущая Валентина Николаевна и тащила наверх. Кот шипел, плевался, завывал, но пустить в ход когти у него никак не получалось — слишком медленно кот двигал своими заплывшими, едва ходящими в суставах лапами. А согнуть лапу он почти и не мог, потому что лапа у кота больше всего напоминала валик подушки.

Но, видимо, что-то нормальное, кошачье, свойственное всему живому, все же оставалось в этом заплывшем дурным салом, изуродованном существе: кот забирался на Катю и мог часами петь громко, как моторная лодка. Он забирался к ней на руки, обхватывал за шею передними лапами и пел так громко, что Лене приходилось перекрикивать кота, если она читала Кате.

Когда готовили что-то в кухне, кот укладывался на стол, прямо на тесто, и приходилось его сгонять, и тогда кот перебирался на колени к Кате или к Лене и пел, как подвесной мотор.

В спальне Кати стояла специальная кроватка для Пушка — точно такая же, как у девочки, и Катя перед сном укладывала кота в эту кроватку. Она даже пыталась одно время одевать на кота ночную рубашку, но он так шипел и плевался, что Лена без труда уговорила Катю играть с котом как-то иначе.

Кот упорно не желал спать под одеялом, а на подушку клал не голову, а хвост… но это уже другое дело… Главное, что кроватей в спальне было две, и Катя часто шалила — забиралась в кошачью кровать и как-то раз там на самом деле заснула, а Пушок улегся рядом, нисколечко не возражая.

Так что в доме все-таки жили любящие друг друга и преданные друг другу существа.

А Валентина Николаевна… спала до часу дня, потом орала на прислугу, вяло шаталась по косметическим кабинетам и магазинам, каким-то женским клубам, валялась на диване перед видеокомбайном, часами смотрела телевизор. Лена ни разу не видела, чтобы она села за компьютер, раскрыла бы книгу, пыталась что-то сделать руками. И это было дико Лене, и она не понимала и не очень уважала вторую жену хозяина, старше ее лет на пять, самое большее.

А Валентина Николаевна презирала Лену — не сумевшую крутануться, уловить свой шанс, взять с бою свое, встать над стадом серого быдла, которое само моет посуду и печет тортики. А тут еще это быдло жило весело и с удовольствием, без раздирающего рот зевания посреди дня, без мучений, как убить побольше времени. Орать на Лену и обижать ее Дмитрий Сергеевич запретил, и от этого Валентина Николаевна ненавидела Лену еще больше.

Ну и, конечно же, Катя… Лена прекрасно видела, что Валентина Николаевна люто ненавидит Аурелию, и особенно с того времени, когда сама понесла. Понятна была и причина: наследство. Быть матерью единственного наследника или одного из нескольких — это для нее оказывалось таким важным, что при одном виде Кати с ней делалось нехорошо.

Никак нельзя сказать, что Валентина Николаевна вести себя не умела. Еще как умела! По сравнению с ней как раз Лена казалась наивной простецкой девчонкой, у которой что на уме, то и на лице написано. Но как ни улыбалась Валентина Николаевна масленой улыбкой, как ни прищуривала глаза, ни тянула, сюсюкая, слова:

— Ой! Вот она, и наса детоцка! — а сразу было видно, с каким удовольствием она сомкнула бы на детском горлышке длинные, тонкие пальцы с кроваво-красным лаком на ногтях, а прищур глаз будил в сознании не уютные материнские выражения, а прищур хищника перед броском через заросли, напряженное внимание солдата, поднимающего ствол над бруствером, прищуривающегося туда, где перебегают фигурки в чужих мундирах.

Чувствовала это и Катя, напрягалась, зажималась при виде Валентины Николаевны. А уж когда девочка, шарахаясь от одной, сильно привязывается к другой, как же тут ее не возненавидеть?! Да еще если, выпячивай нижнюю губу, не выпячивай, чувствуешь превосходство этой… к которой мчится ребенок и услуги которой ценит муж.

Особенно же неприятна Лене была одна из подружек Валентины Николаевны, Кира Викторовна, длинная, тощая, с узким личиком, с тонкими изогнутыми губами стервы. Бесцеремонно оглядев Лену, скрылась она в комнате Валентины Николаевны, и оттуда донеслось громкое:

— Ты права, забавная зверушка!

Еще чужероднее, еще страннее Валентины Николаевны для Лены была Кира Викторовна; чувствовалось в Кире Викторовне что-то темное, мрачное, очень далекое от жизнерадостной, здоровой натуры Лены.

Во всяком случае, именно с Кирой Викторовной собиралась ехать в Таиланд Валентина Николаевна, и с ней-то связаны все остальные события. Дмитрий Сергеевич отдохнуть в Таиланде позволил, приставил только двух охранников и денег дал: ведь впереди у Валентины Николаевны были еще пять месяцев беременности, а потом еще кормление… Сплошные ужасы! Что во всем этом ужасного и почему беременную жену надо жалеть, а не поздравлять, Лена так и не поняла; но Дмитрий Сергеевич, как видно, очень даже понимал и входил в положение несчастной, забеременевшей от него в законном браке и теперь ужасно страдавшей.

Неделя, которую Валентина Николаевна с Кирой Викторовной шатались по Таиланду, была чуть ли не самой счастливой в жизни дома: никто не мешал Лене и Кате спокойно жить и радоваться жизни. А потом появилась Валентина Николаевна с кучей подарков: мужу — чучело несуществующего зверя йесина, для украшения кабинета и чтобы пускать пыль в глаза; большущая кукла для Кати; какой-то потрясающий корм для Пушка, какого нигде больше, кроме Таиланда, днем с огнем не сыщешь. И даже для Лены Валентина Николаевна привезла огромную сверкающую кастрюльку — наверное, она так шутила.

Кукла была огромная, почти в рост трехлетнего ребенка, с очень выразительным восточным лицом, мягкая и увесистая, непонятно из какого материала. Катя просто вцепилась в эту куклу, буквально оторваться от нее была не в состоянии, и пришлось поставить в спальне еще одну, третью кроватку. А Лене почему-то стало неприятно от пристального взгляда глаз-бусинок куклы, и она стала сажать это чудо искусства подальше от себя или вообще в другой комнате.

Катя, впечатлительная девочка, до тех пор рассказывала истории в основном из жизни Пушка — ее послушать, так кот чуть только не летал, ловя мошек, и был такой умный, что, когда мурлыкал, рассказывал сказки.

Теперь наступила очередь Тайки — Валентина Николаевна уверяла, что именно так зовут куклу. И умная эта кукла была необычайно, и знала все на свете, и, конечно же, была живая и умела сама ходить.

— Все куклы у тебя живые, Катя!

— Они все понарошку живые, а Тайка в самом деле живая. Она ночью ко мне подбегает и на горшок сама ходит!

— Разве другие куклы не умеют к тебе подходить?

— Они умеют понарошку… А Тайка в самом деле ходит, она мне горшок приносила!

Оставалось только порадоваться и выразить удовольствие, что есть кому принести Катеньке горшок по ночам. Но что-то смущало Лену в этих рассказах… Она не смогла бы объяснить толком, что именно, но Катины рассказы про Тайку ей не нравились, и она не позволяла Кате ложиться спать в одной кровати с Тайкой. Позже она уверяла, что не было у нее никаких совершенно предчувствий, никаких опасений — просто не нравилась ей кукла, и все. И не нравилось, что Катя стала лучше относиться к Валентине Николаевне и даже стала подражать ей, разговаривая с Тайкой:

— Ну цто зе ты, моя детоцка-а…

А Валентину Николаевну очень забавляли эти разговоры и ее популярность у Кати, она стала часто прикасаться к ребенку, гладить его, и при этом смеялась глубоким грудным голосом, внимательно глядя на Катю.

Наступал август, ночи стали звездопадными, небо темно-бархатным, глубоким. Исчезли летучие, нежные краски первой половины лета, и полная луна выкатывалась багровой, мрачной и, только поднявшись совсем, становилась поменьше в диаметре и меняла цвет на медный, излучала медовый свет. Приближалось полнолуние.

Валентина Николаевна была уже на шестом месяце, переживаемые ею страдания сделались так тяжелы, что Дмитрий Сергеевич купил ей бриллиантовое колье и сережки с индусскими рубинами: от них страдания несчастной Валентины Николаевны не исчезали, но становились все-таки не до такой степени нестерпимы.

Эти недели были не очень хорошими, потому что Дмитрий Сергеевич уехал, а Валентина Николаевна, естественно, никуда не девалась, и в доме стало очень напряженно.

В этот вечер Лена, как обычно, уложила спать всех трех, каждого в свою кровать: и Катю, и Пушка, и Тайку. Кот сопел, не желал спать под одеялом и вылезал на подушку и наконец заснул, свернувшись в своей кроватке калачиком, избалованный до идиотизма. Лена еще почитала перед сном, поглядывая на огромную луну, плывущую за сквером, и уснула.

А спустя какой-нибудь час Лену вырвал из кровати дикий вопль: такой, что она сразу не поняла, человек вопит или животное. Звук шел как будто из детской. Снова дикий, перекрученный вопль… Или орут сразу в два голоса?! Лена еще пыталась это понять, а уже мчалась по коридору, на ходу надевая халат, мчалась совершенно инстинктивно.

Так же инстинктивно рванулась рука к выключателю. Напрасно, потому что происходящее в залитой луной детской и без того было прекрасно видно. Лена только ударила сама себя по глазам этим светом, потеряв какое-то мгновение. Ревущая, обезумевшая Катя метнулась к ней, судорожно вцепилась в ноги, в рубашку, стала карабкаться на Лену, как на дерево или на столб. Ребенок вел себя, словно зверушка, и винить его было бы трудно.

Потому что второе, сразу увиденное Леной в детской, был какой-то непонятный клубок возле кровати Пушка. Очертания клубка определить было трудно, комок все время шевелился, менял конфигурацию и все время ужасно кричал.

Клубок распался. Половина клубка звучно шлепнулась на пол — с таким звуком, с каким падает мокрая тряпка. Таким же мокрым, красно-блестящим было и упавшее на пол. Пушок… нет, правильнее сказать, какая-то часть, от силы половина Пушка, поползла по полу, забилась, загребая единственной лапой, издавая страдальческий вой, от которого хотелось заткнуть уши. За сравнительно целой частью тянулось, липло к полу что-то зелено-сине-багровое, и это что-то судорожно сокращалось, как бы жило своей, самостоятельной жизнью.

Вторая половина комка оказалась Тайка. Она и правда стояла, вполне уверенно стояла на ногах. Кукла тоже была красная, блестящая, и она всем корпусом, переставляя ноги, как живое существо, развернулась к Лене; стало еще виднее, как страшно заляпана кукла слипшейся шерстью Пушка и как она залита кровью. Катя на руках крепче вцепилась в Лену и взвыла сильнее. Кукла засеменила в их сторону, ее полные губы вдруг распахнулись, рот поплыл в разные стороны, захватил пол-лица, и за тонкой красной линией губ открылись два ряда треугольных зубов. Зубы щелкнули, и видно было — нижние зубы входят в промежутки между верхними, образуя сплошной матовый ряд, костяную линию в несколько сантиметров. Катя опять заорала сильнее, забилась, Тайка продолжала семенить в их сторону, и только тут до Лены дошло, что с ней и с Катей сейчас будут делать тоже самое, что и с Пушком.

Лена вылетела в полутемный коридор, помчалась, спасая свою жизнь и жизнь ребенка. Сзади нарастал жуткий крик умиравшего Пушка, частый топот маленьких ножек и какое-то клацанье. Сразу возле спальни была ее комната, потом столовая, гостиная, потом комната Валентины Николаевны. Лена бешено рванула на себя, задергала дверную ручку:

— Вставайте! Беда!

Дверь осталась наглухо заперта, но Лене послышался грудной сдержанный смех в глубине комнаты. Очень может быть, что и послышался, потому что возле двери она стояла самое большее секунду, столько было нужно, чтобы попытаться открыть дверь и прокричать предупреждение: расставив ручки, жутко ощерившись, за ними деловито семенило существо, только что бывшее Тайкой.

Дальше была дверь парадного входа, но Лена точно знала — она заперта, и ключ — только у Валентины Николаевны. Потом — дверь в кабинет Дмитрия Сергеевича, за ней маленькая дверь в торце — черный ход в кухню и на черную лестницу.

Лена не знала, заперты ли обе двери или нет… Кажется, дверь в кухню заперта, потому что черная лестница спускается на площадку возле комнаты охраны. Оставался кабинет, и в него с топотом ворвалась Лена. Она впервые была в святая святых Дмитрия Сергеевича и на какое-то мгновение остановилась, оцепенела от своего святотатства. Топот и какое-то клацанье ножек по паркету придало новых сил. Залезть на стол? Залезть на сейф? Позвонить по телефону? Не успеет! Найти бы что-нибудь тяжелое… Возле сейфа мерцали красные лампочки, какие-то кнопки, и Лена стала нажимать эти кнопки, смутно понимая, что это — части сигнализации, выход во внешний мир, возможное спасение. Ага! Возле сейфа стояла палка. Обычнейшая палка, но, видимо, из лиственницы или клееного дерева, тяжелая. Изогнутая, расширенная на конце, очень удобная в руке палка, и Лена перестала убегать.

Кукла продолжала довольно быстро семенить в ее сторону, Катя все вопила и орала, стискивая Ленино плечо, и Лена (сама понимала, что слабо) ткнула тварь этой палкой в лицо. Палка вывернулась, Тайка двигалась почти без остановки, Лене снова пришлось убегать. Вроде бы где-то на пределе слышимости взвыла и сразу замолчала сирена… Лена не вполне была уверена. Она размахнулась еще раз, поняла, что сильно ударить не сумеет, и с трудом оторвала от себя Катю, посадила ее на шкап — все-таки повыше. Тайка целенаправленно семенила к ней, и Лена почему-то была уверена — кукла ее прекрасно видит. Она не была уверена, что сможет попасть по Тайке так, чтобы ее остановить и чтобы кукла не увернулась. Девушка обеими руками ухватилась за рукоять палки, ударила с такой силой, что у нее самой потемнело в глазах от напряжения. Доводилось Лене и косить, и ездить на лыжах, так что мышцы у девушки были неплохие. А вот палка подвела: плоская, как хоккейная клюшка, она ушла в сторону, только звучно шлепнула куклу по темечку, а сама врезалась в стол. Удар получился такой гулкий, что эхо пошло по квартире, стол зашатался, а от палки отлетела длинная узкая щепка. Лену словно исцелил этот удар: она почувствовала, что сможет бить с нужной силой. Тайка плюхнулась на зад, тут же подскочила, как будто подброшенная пружиной, и опять засеменила к Лене. Лена отбежала от нее, и теперь Тайка оказалась между Леной и шкапом, на котором сидела Катя-Аурелия. Ребенок зашелся от крика, буквально завыл, заглушив своим воем Пушка.

Лена раза два взмахнула палкой, чтобы научиться направлять ее, плоскую, куда ей надо. Тайка деловито семенила, разевая и захлопывая пасть, и только теперь Лена поняла, что это был за звук позади нее одновременно с топаньем ножек по паркету. На этот раз Лена попала: с воющим шелестом и свистом палка врезалась в голову Тайки, и Лену шатнуло вперед. Громко треснуло, гулко отдалось, и куклу опрокинуло, пронесло по полу; теперь кукла сидела, прислонясь спиной к ножке стола. Она делала странные движения руками, челюстями, всей головой, судорожно шевелилась, и Лена ударила опять. Девушка боялась угодить по ножке стола и направила удар сверху вниз, словно бы рубила топором. Ей показалось, что теперь удар получился слабее, но во второй раз треснуло еще громче, звонче, и кукла распласталась навзничь.

Но и это еще было не все: из головы твари текла какая-то тягучая белая жидкость, ее ручки и ножки подрагивали, складывались в суставах, а жуткие челюсти как будто бы что-то жевали. Уже рыдая, уже позволив себе это, Лена ударила снова, целясь в проклятые челюсти, но попала кукле по корпусу. Там тоже что-то захрустело, треснуло, и в образовавшуюся трещину стала толчками проливаться другая жидкость — темно-багровая, со сгустками.

Может быть, Лена била бы еще, но тут подала голос Катя. С первым же ударом, рухнувшим на Тайку, девочка замолчала и только завороженно наблюдала сверху за битвой. А тут ребенок слабо пискнул, звук странно отдался в тишине. Лена тут же отбросила палку, кинулась к девочке, стащила ее со шкапа, и тут ноги у нее подкосились. Девушка рухнула на диванчик, обняла Катю изо всех сил и, задыхаясь, лежала как в оцепенении. Катя тихо плакала, икала, сотрясаясь от горя, и только сейчас Лена начала понимать всю меру ее психотравмы. Опять начало орать то, что еще осталось от Пушка.

— Эй! Э-ээй!

Над Леной стоял охранник — парень примерно ее лет, в камуфляже, с пухлым заспанным лицом.

— Эй! Что тут у вас происходит? Кто сигнализацию включил?

С четверть минуты Лена просто смотрела снизу вверх на это глуповатое сытое лицо, похожее на иллюстрацию к поговорке насчет «солдат спит — служба идет», и наконец разлепила губы:

— Девочка чуть не погибла. Вон там, в детской… там посмотрите.

— Где?

— В детской… Там это существо съело кота.

Парень смотрел на Лену странно. И с мужским восхищением, хотя, по мнению Лены, выглядела она как угодно, только не привлекательно: в затрапезном халатике поверх ночной рубашки, сшитой самой из простынного ситца, со всклоченными волосами, с перекошенным, заплаканным лицом.

И в то же время смотрел солдатик с опаской, с недоумением — как смотрят на людей с поврежденной психикой… говоря попросту, на ненормальных.

— Да вы посмотрите… И на то вон, что под столом лежит, и в детской…

Солдатик кивнул, начал действовать, как ему сказала Лена, — наверное, привык исполнять, что ему говорит кто-то другой. Он наклонился над остатками Тайки и удивленно окликнул:

— Эй! Эта штука что… живая?!

— Я же тебе говорила… И бросай свои «эй». У меня имя есть — Лена.

— А меня — Вадим!

Парень расплылся в идиотской улыбке, посмотрел так, что Лена инстинктивно запахнула, стиснула халат у самого горла.

— Лучше посмотри в детской, Вадим…

Парень вернулся очень быстро, с совершенно перекошенным лицом.

— Это… Это все оно?.. Вот это?

— Оно… Вадик, ну сделай ты что-нибудь!

Как очень многие девицы, Лена искренне была убеждена: если появился мужчина, парень, ее проблемы уже кончились. Все, что нужно, сделают — вылечат Катю, пристрелят остатки Пушка, разберутся с Тайкой, дадут ей отдохнуть… Причем сделают это все сами, без подсказок, и лучше, чем придумает сама Лена. Такие представления часты у девочек, выросших в прочных семьях, с хорошими, надежными отцами.

Вадик тупо уставился на Лену, потом метнулся с пульту, где все еще мерцали красные лампочки, заговорил что-то, переводя тумблер то вверх, то вниз.

— Что у вас тут происходит?! Почему вы не даете мне спать?!

В дверях комнаты стояла Валентина Николаевна. В халате, как и Лена, но сразу было видно, кто тут прислуга, а кто хозяйка: такой багровый, с золотом, переливающийся был этот халат, такими кружевами выпирало из ворота халата то, что под ним.

И тут же хозяйка всплеснула руками:

— Что-то случилось с Катериной?!

Тут ее взгляд упал на Катю, сидевшую в обнимку с Леной, и лицо Валентины Николаевны отразило такую гамму чувств, что Лене опять стало нехорошо: истина начала приоткрываться ей.

Что сказать дальше? Появился начальник охраны: пожилой, сравнительно умный для военного, понятливый, и все стало решаться, как и думалось Лене: пристрелили остатки Пушка: голову и грудную клетку с одной лапой, позвонили каким-то знакомым ученым, и они увезли слабо шевелящуюся, порывавшуюся встать Тайку. Другие люди занялись с Катей, что-то дали ей, поставили укол, произнесли какие-то мудреные термины, и ребенок успокоился, притих, а потом незаметно уснул. Врачи поговорили с Леной и оставили Катю в квартире, пока не вернется отец. Лена еще долго рассказывала обо всем происшедшем этому пожилому, спокойному, который смотрел хорошо, а Вадим, слава богу, стоял рядом и молча, — неподвижно, как биоробот. И только уже утром было все, и Лена сумела заснуть часа на два: больше она боялась спать, чтобы Катя, уснувшая в ее кровати, не проснулась, пока она сама спит.

Днем прилетел Дмитрий Сергеевич, и вечером, после разговоров с учеными и охранниками, дошла очередь до Лены. Лене улыбались и давали деньги, обещали повышение и самые лучшие рекомендации в лучшие дома, жали руку и расспрашивали о жизненных планах.

А Валентина Николаевна исчезла. Так и исчезла, стоило Дмитрию Сергеевичу войти в ее комнату с несколькими незнакомыми людьми. Лене казалось, что из ее комнаты слышался какой-то умоляющий голосок, но уверенности в этом не было никакой. Так, полупонятный, еле различимый звук на пределе слышимости, и все. Лена даже не видела, чтобы Валентина Николаевна вышла из своей комнаты. Вошедшие к ней люди вскоре вышли, и Лена никогда их больше не видела, но Валентины Николаевна с ними не было. И тем не менее Валентина Николаевна исчезла, как будто растворилась в воздухе.

А Лена больше не служит в этом доме, потому что после всех ужасных происшествий Кате уже нужна совсем не такая гувернантка, как Лена, а женщина спокойная, положительная и с медицинским образованием, лучше всего — педиатр. Что Катя любила Лену, а Лена спасла ей жизнь — какое это имеет значение?! Все должны делать специалисты, и все дело в том, чтобы иметь возможность их своевременно нанимать. Кате пора самой понимать, как надо жить людям их круга, а Лена ведь кто? Лена совсем простенькая девушка, годится только на самый ранний возраст, до элитной школы с уклоном в английский язык, до школы для «своих людей». С такой девочкой, которой еще рано в школу, опять занимается Лена. В семье, которую хорошо знает и Дмитрий Сергеевич.

Правда, Лена отказалась от другого предложения: выйти замуж за Дмитрия Сергеевича.

— Лена! Как ты могла?!

— А зачем он мне, Андрей Михалыч? Он неумный, чужой… И не люблю я его.

— Наверное, могла бы и полюбить. Он ведь личность-то крупная и человек неплохой.

— А он все равно не даст себя любить, ему этого совсем не надо. Он же думает просто: Валентина Николаевна не оправдала — ни денег, ни доверия не оправдала. Ему нужен наследник, а я молодая, здоровая, Тайку вон как разделала… А мне это нужно — новых балбесов рожать, а самой быть никем, зовут никак, живу нигде? Нет уж, стать женой нового русского — я для этого себя пока еще уважаю. А кроме того, вы не могли бы сказать, куда девалась Валентина Николаевна?

— Догадываюсь.

— Вот и я догадываюсь. Сказку про Синюю Бороду помните?

— Конечно, помню, только ведь нет в современных квартирах такой комнаты…

— Ага… Есть только молчаливые такие люди, приходят и уходят… По сравнению с ними куклы из Таиланда — это так, бабские штучки…

И Лену сильно передернуло.

ГЛАВА 14 «СУРИКОВСКАЯ ГИМНАЗИЯ»

Розга ум вострит, память напрягает

И волю злую ко добру прилагает.

Педагогическая мудрость XVIII века

Строго говоря, никакая это не гимназия. Дом этот так вообще построил мещанин П.Комаристов самому себе и своей семье, чтобы жить, в 1829 году. А в 1832 году купец третьей гильдии Власьевский это здание купил и пожертвовал народному уездному училищу: открыли училище еще в 1819 году, да помещения у него подходящего не было, ютилось в «неподобающем» доме. А дом Комаристова, стало быть, купец Власьевский счел «подобающем».

И назвалось оно полностью так: «1-е Красноярское народное уездное училище». А никакая не гимназия. При советской власти, после создания единой трудовой школы, расположили тут начальную школу. До последней школьной реформы начальным считалось четырехлетнее образование, а в здании было как раз четыре комнаты, кроме удобнейшей рекреации и такого же удобного кабинета директора. А название «суриковская» появилось потому, что в этом училище в 1856 — 1861 годах учился Василий Суриков, и отблески его славы падали и на здание, и на школу, расположенную в ней.

У многих красноярцев связаны с этим зданием самые идиллические воспоминания: ведь в 1960-е годы, когда уже стали обычным делом школы-гиганты, на 800 и на 1200 учащихся, «суриковская школа» оставалась островком милой патриархальщины, где как-то не было ни хулиганства, ни грубости и обезлички нравов, типичных для огромных школ. Учеников было мало, учителей — вообще единицы, и все хорошо знали всех.

Сам я не видел этого — разве что мельком, пробегая по коридорам «суриковской школы» на выход. В этот весенний день, под пронзительно-синим небом майской Сибири, в нежной грязи, пропитанной водой таких же пронзительно-синих ручейков, мы отыскали кости, и появилась у нас некая уверенность — а ведь это, скорее всего, кости динозавров, а может быть, каких-то других древних животных. Иначе почему бы вымыло эти кости водой из земли и швырнуло перед самой школой?

Долго мы выясняли, какое бы древнее животное могло оставить эти кости, пока не пришла тетя Поля, вахтер и непререкаемый авторитет.

— Ну и чего уставились? Лошадиные челюсти валяются! — коротко прикрикнула она, поддав ногой по этим косточкам и ввергая нас в недолгую, но бурную десятилетнюю тоску. Нет, расставаться со сказкой мы не хотели никак.

— А может, на этой лошади ездили древние великие герои? — вздохнул Андрюша Гуров, тогда милый и маленький, очень увлеченный естественными науками. Настолько, что даже подвергался в школе репрессиям в виде проработки на «линейках» — нельзя же было допустить, чтобы третьеклассник ловил и сажал в спичечные коробки тараканов, да еще непосредственно на уроках?

Впрочем, даже обучение в советской школе не отбило у Андрея Гурова любви к естественным наукам, и сейчас он читает лекции по энтомологии Сибири в Падуанском университете.

Так вот, в этот весенний день, звонкий, промытый вешними водами, я как будто видел стоящего в углу школьника в странной, необычной форме. Как будто, потому что не присматривался, не фиксировал внимания. Потому что гораздо важнее было мчаться на вопль Саши Бельмаса:

— Ребята! Здесь кости! Кости здоровенные!

И если я даже что-то видел, а не померещилось, и если я не стал жертвой ложной памяти, заставляющей помнить не то, что было в действительности, а то, что навязано грядущими событиями… Если даже я и видел этого стоящего в углу, было сие мимолетно, никакого серьезного внимания я на него не обратил и, скорее всего, вскоре намертво забыл бы этот случай, если бы не дальнейшее.

Дело в том, что этого же мальчика в старинной форме, стоящего в углу, видело много людей, хотя и в разное время, и, кажется, даже в разных зданиях Красноярска. Больше всего он связан, конечно же, с «суриковской гимназией», то есть с реальным училищем на Благовещенской улице (ныне улице Ленина), с одноэтажным каменным зданием под № 79.

Что характерно, этот призрак никогда не появлялся в классной комнате или в буфете; никогда не подсаживался за парты к ученикам во вторую смену, когда на улице давно темно, и не пытался играть в какие-то обычные детские игры типа лапты или чехарды. Единственное место, где иногда возникал мальчик в гимназической форме, — это угол в рекреации, всегда один и тот же — восточный.

Появлялся он вовсе не обязательно вечером, а решительно в любое время дня. Не могу ручаться за ночь, потому что ночью место это никогда никем не посещалось, а привидение было очень тихое, никогда не издавало никаких звуков и вполне могло всю ночь простоять в углу, не обратив на себя ну ни малейшего внимания. Очень может быть, он и правда стоял там всю ночь, только никто не видел; кто знает?

В этом здании привидение мальчика исчезло, когда «суриковскую гимназию» перепрофилировали — вместо общеобразовательной школы разместили в том же здании музыкальное училище. Было это в середине 1970-х годов, и после этого никто никогда не видел в этом здании призрака.

Впрочем, некоторые относят появление этого призрака к совершенно другому зданию, в квартале от «суриковской школы», — к зданию мужской гимназии, на углу Благовещенской (Ленина) и Гимназической (Вейнбаума), по адресу Ленина, 70.

Это здание гораздо презентабельнее первого — красивый резной камень, три этажа, высокое, красивое крыльцо. Вот якобы и в этом, построенном в 1888 — 89 годах здании встречали призрак, стоящий в углу то в одной аудитории, то в другой. Очень это странно, потому что в мужской гимназии была даже Кирилло-Мефодьеская домовая церковь, над вторым этажом, в центральной части. Впрочем, эти воспоминания относились почему-то к строго определенному периоду времени — ко второй половине 1930-х, к сороковым годам. В это время, разумеется, ни о какой такой мужской гимназии и речи быть не могло, а само слово «гимназия» считалось буржуазным и в принципе враждебным новой власти. В здании мужской гимназии с 1932 года разместили сельскохозяйственный институт, и призрака, стоящего в углу, несколько раз замечали студенты института. Но мне кажется, полуголодные студенты тех лет могли и ошибаться — был слух о призраке в «гимназии», а эти студенты вполне могли перепутать здание «суриковской гимназии», как его тогда уже называли, и здание настоящей мужской гимназии, в котором они сами учились. Ну, а если студенты смогли убедить себя, что призрак появляется именно здесь, они вполне могли убедить себя и в том, что они призрак «увидели».

Говорили мне и о появлении этого призрака в здании № 83 по улице, которая в 1881 — 1885 годах, когда этот дом построили специально под женскую гимназию, называлась Большой Воскресенской; потом улица стала называться проспектом Сталина, а после исторических решений XX съезда, разоблачивших культ личности Сталина, сделалась проспектом Мира и в этом качестве существует по сей день. Дом этот расположен всего в двух кварталах от «суриковской школы» и в трех — от мужской гимназии. Но только появляться там призрак ну никак не мог, потому что это здание женской гимназии, а при советской власти там размещались филологический и исторический факультеты педагогического института. То есть я вполне могу представить себе появление там не менее интересного призрака, но будет это, как хотите, призрак нерадивой гимназистки или студентки филфака, а уж никак не гимназиста.

Это было тихое, никому не мешавшее привидение, сквозь которое просвечивали стены и которого никто, насколько мне известно, не боялся. И которое, по моим сведениям, не появлялось уже двадцать пять лет или около того. Видели его, повторяю, многие, и даже дети обращали на него внимание — потому что нас если и ставили в угол, то не лицом, а спиной к стенке, и совсем необязательно строго в угол. Существовало даже выражение: «Поставить охранять доску», то есть ставить учеников возле доски, как бы в некоем карауле. Но, с другой стороны, и обращать внимание на привидение считалось глубоко неприличным.

Я долго расспрашивал старожилов, пытаясь понять, чье привидение это могло быть? Призраки детей вообще появляются редко. Настолько редко, что некоторые специалисты и теоретики по этой части вообще отрицают такую возможность. Мол, дети любого возраста не становятся привидениями, независимо от причин и способа их смерти. Но в углу «суриковской школы» вполне определенно возникал именно подросток, примерно лет 13 — 14 или самое большее 15, и тут приходится исходить из фактов — вот такое уж привидение появлялось в одном из зданий Красноярска в совсем не таком давнем прошлом. История, которую мне удалось узнать, скорее всего и неполна, и, очень может быть, страдает множеством неточностей. Ведь слишком о многом не полагалось говорить и даже думать все десятилетия, которые Колька Сорокин появлялся в этом здании. И сам факт появления призрака, и обстоятельства его появления были очень уж нелюбезны властям и основной части общества. Даже если кто-то что-то знал, он загонял свое знание на самое дно и старался не вспоминать ни о людях, ни об их судьбах, ни о событиях этого страшного года от Рождества Христова 1918.

А началось все с того, что сын мелкого чиновника земельного ведомства, Колька Сорокин, оказался органически не способен выучить немецкий язык. Впрочем, Николая Николаевича Сорокина-старшего, отца Кольки, иногда называют еще чиновником лесного ведомства; вроде бы размечал он лесные массивы — какие отводить под раздачу переселенцам, а какие оставить в собственности у казны. Две старушки даже яростно спорили на моих глазах — был ли Николай Николаевич Сорокин ученым агрономом или ученым лесоводом. Я присоединяться к этому спору не буду: во-первых, размечать делянки мог с одинаковым успехом чиновник обоих ведомств и человек с любым из этих двух образований: лесным и агрономическим. А во-вторых, это не очень важно для нашего повествования. Несравненно важнее для него сочетание у папы-Сорокина двух качеств: патологической серьезности при дефиците фантазии и чувства юмора (то-то в семье три поколения подряд были одни Николаи) и, в качестве второго важнейшего качества, уважение к науке и страстное желание как-то выучить сына и увидеть его полезным и почтенным членом общества.

Ну-с вот, а сын в первом же классе училища не смог сдать немецкого языка! Получил двойку, а при попытке пересдать — так и вообще двойку с минусом! Папа сделал, что мог — выпорол Кольку ремнем и вполне искренне и простодушно полагал, что свой отцовский долг с избытком выполнил. Колька плакал и орал, выворачиваясь из цепких папиных коленей, но выучить немецкий все равно оказался не в состоянии и завалил экзамен в третий раз.

Дальнейшее покрыто не то чтобы совсем уж мраком… Скорее можно сказать, что дальнейшее покрыто легкой, как бы вечерней мглой, потому что неясно — был ли Колька и до этого знаком с Яшей Вейнбаумом или нет? Велика ли разница? Как знать… Потому что, по мнению одних, и совсем необязательно глупых людей, папа-Сорокин сам подтолкнул своего сына к революции, своим педагогическим варварством. Повадившись лупить сына, он просто вынудил его мстить жестокому отцу, а заодно, получается, и всему, что отец отстаивал и вколачивал такими методами в Кольку.

Но другие, и тоже неглупые люди полагают прямо противоположное: дегенерат Колька с самого начала просто не мог не пристать к этому берегу именно потому, что уродился идиотом, и ничего тут не поделаешь. Эти люди полагают, что корень зла как раз в том, что папа Кольку еще мало порол: вот если бы начал пороть раньше и свирепее, то, глядишь, и Колька не посмел бы примкнуть к революции и заниматься прочими гадостями.

А Колька, что тут поделать! Гадостями Колька занимался хотя бы уже в том смысле, что совершенно не учился и сидел по два и по три года в каждом классе. Современный читатель уже не помнит, наверное, что такое вообще второгодник. Современная педагогическая система очень гуманна, и даже самого отпетого идиота считается полезным аккуратно переводить из класса в класс: нельзя же наносить психологические травмы деткам! К тому же сейчас высокогуманные педагоги всерьез считают, что все дети очень одаренные и что это фашизм — воображать, будто одни дети умнее других. Все люди, всех возрастов не бывают лучше или хуже друг друга, а бывают разными, и только. Поэтому детям лучше бы вообще не ставить никаких оценок, а если приходится ставить, то лучше ставить все оценки совершенно одинаковые. И уж тем более совершенно немыслимо одних детей переводить из класса в класс, а других — не переводить! Это и есть подчеркивание зловредной выдумки, будто одни лучше других, то есть интеллектуальный фашизм…

К чему приводит действие этого высокогуманного принципа, видно очень хорошо — и уровень получаемого образования, и качество выпускаемых специалистов неуклонно снижаются уже лет пятьдесят, и к чему придет вся мировая цивилизация, сказать трудно. Но во времена, о которых идет речь, документ об образовании действительно что-то реально означал, и если человека переводили в другой класс, то, уверяю вас, он знал материал предыдущего года обучения! Попробовал бы он не знать!

Вот Колька материала не знал, и его, соответственно, в другой класс не переводили; чем дальше, тем оригинальнее смотрелся здоровенный жлоб, учащийся вместе с детьми на 2, а потом и на 4 года младше. Вообще-то, в училище шли в девять лет, но сердобольный домашний доктор пообщался с Колькой, поспрашивал его о том, как он живет и чем интересуется, и посоветовал родителям отдать Кольку не в гимназию, а в училище, и не в девять лет, а на год позже… Пусть поживет, окрепнет до училища. Колька пошел в училище в десять лет, в первом классе он сидел два года и целых три года — во втором; к концу второго класса ему исполнилось пятнадцать лет, и он странно смотрелся на фоне десяти-одиннадцатилетних соучеников.

Единственное, что еще хоть как-то спасало Колькину репутацию, — это участие в нелегальном марксистском кружке. Началась война, а кружок изо всех сил вел пропаганду, согласно которой нужно было перевести войну империалистическую в войну гражданскую и начать экспроприировать экспроприаторов, то есть, говоря попросту, начать грабить все, что плохо лежит, и самом определять, что именно лежит плохо… Такую пропаганду, разумеется, в военное время категорически невозможно допустить, и ни одно государство никогда ее и не допустит.

Но зато прогрессивное общество вполне серьезно считало, что государство в Российской империи — устарелое и гадкое, что как раз такая пропаганда и полезна для революционного взрыва и обновления всего общества. Какие бы вредные и опасные идеи ни пропагандировали эсеры, марксисты всех толков, анархисты и прочая нечисть, какие бы бредовые идеи революционного переустройства общества они ни толкали, это принималось только что не восторженно. И даже когда действия радикалов несли увечья и смерть самим людям из общества, они с упрямством, достойным лучшего применения, гнули ту же убогую линию.

Вот в Севастополе прогремел взрыв: эсеры пытались убрать одного из царских сатрапов. Сатрап-то как раз и не вышел на прогулку в этот вечер, а взрыв погубил 12 совершенно непричастных людей, искалечил, ранил и обжег несколько десятков. И адвокаты (!!!) уговаривают пострадавших и их родственников — не подавайте заявлений, не пытайтесь преследовать преступников! Ведь взорвали заряд люди, которые вершат великие дела, собираются переустраивать Российскую империю, строить новое, справедливое общество. Как же можно их останавливать?!

И вообще: если вы требуете наказания преступников, вы выступаете вместе с (страшно подумать!) жандармами и царскими сатрапами, поддерживаете правительство душителей народной свободы и насильников над народом, пролетариатом и трудовым людом. В общем, кошмар…

Самое удивительное, что многие забирали уже написанные заявления, а свидетели отказывались давать показания или всячески запутывали следствие: нельзя ведь давать показаний против людей, вершащих столь великие дела в интересах трудового народа.

Так что и в Красноярске все знали, конечно же, кто входит в разбойничье подполье, кто собирается и где, в котором часу и с какой целью. Знала и полиция, естественно, но вот мер никаких не принимала, фактически кружки действовали легально; всем, и полиции в том числе, было совершенно наплевать, что дико нарушается закон.

А Колька, начиная с зимы 1916 года, все активнее ходил в нелегальный марксистский кружок. И чем хуже шли его дела в училище, и чем чаще он стоял в углу, тем активнее Колька занимался политикой. Ах, как ему нравился марксизм! То есть читать Маркса, Энгельса, Каутского и Ленина ему не нравилось… А вот обсуждать сочинения классиков и гениев — это очень даже нравилось! Парадокс в том, что чтение это очень уж напоминало учение в училище и даже в чем-то злополучный немецкий язык, а вот обсуждение уж точно ни к чему не обязывало. К тому же, чем более злобно обсуждал произведение Колька, тем получалось лучше, и тем серьезнее принимали его взрослые члены кружка. Колька скоро приноровился — брал книги вроде бы почитать, но читал лишь тот минимум, чтобы потом лучше обсуждать. Нравился ему и хозяин дома, руководитель кружка: Яша Вейнгартен, часовщик и большой теоретик, строитель будущего общества с двумя классами гимназии; сочувственный человек и понимающий.

— А при социализме… При ем никаких гимназий не будет? Вообще? — спрашивал Колька с замиранием сердца, очень боясь ответа, что при социализме не будет этих гимназий, так будут какие-то другие… Но Яша отвечал все правильно:

— Сколько раз тебе говорить… Учиться — буржуйство это сплошное, не надо никому и ни на хрен. А гимназия — это погибель пролетариата, сплошное вырождение великих идей и мелкобуржуазное загнивание.

И Вейнгартен доходчиво рассказывал, как в Могилевской гимназии его ловили контрреволюционные элементы на попытках экспроприировать часть их денежных средств: ведь эти средства были у них явно избыточными, ненужными и были похищены у трудового народа если не самими гимназистами, то их папами. А эти дикари, представьте себе, ловили Вейнгартена и били его, несчастного страдальца за интересы борющегося пролетариата!

Трудно сказать, марксизм ли тут подействовал или эти рассказы Вейнгартена, но только Колька еще и повадился воровать. Папа-Сорокин уже почти простил непутевого сына за то, что он боролся с клерикальным мракобесием и феодальной реакцией, вступил в прогрессивный кружок. Даже двойки по немецкому языку мог папа простить за революционную идеологию, но уж никак не воровство. Воровства папа стерпеть уже органически был не способен, марксизм там или не марксизм, и опять Колька садился на самый краешек парты.

Какое-то время своей жизни он буквально цепенел, стоило папе посмотреть на него леденящим взглядом василиска и пошевелить нафабренными усами. После того, как Колька спер и сожрал три фунта шоколаду у собственной бабушки, папа отделал его так, что Колька даже с перепугу выучил немецкие слова: «Дас фенстер», что означает — окно, и «Дер тышь», что означает — стол. Учитель немецкого языка прослезился от умиления и поставил Кольке долгожданную тройку, а папа задумчиво произнес «Гм…», и в его оловянных, навыкате глазах Колька прочел свой приговор: если уж от одной порки сын начал учиться, так тут перед папой вырисовывалась задача — ни в коем случае не ослаблять усилий…

Но время работало на Кольку, а не на почтенного чиновника, ученого агронома Николая Николаевича. В начале 1917, когда шло откровенно к революции, ни один самый отпетый сатрап не посмел бы поднять руку на прогрессивного, революционного мальчика. А Колька где-то в феврале 1917 года первый раз полез на трибуну, сделал выступление на митинге… Внизу лепились лица — бородатые лица взрослых казаков, чистые лица девушек, серьезные лица взрослых, солидных людей… Колька знал, что должен сказать что-то важное для всех этих людей, что-то такое, что увлечет, поведет за собой каждого из них. Что говорить?! Идут минуты, летят тучи по небу, ждут запрокинутые лица внизу, под трибуной. И, выбросив правую руку, Колька картинно махнул шапкой над толпой:

— Долой родителей! Довольно они пили нашу кровь!

Взревела, заорала толпа, вскинула руки в согласии. Действительно, ну сколько они могут безнаказанно пить нашу кровь?! Долой! Долой!

А Колька, оглушенный этим ревом, опять выбрасывает вперед руку.

— Долой гимназии! Долой учителей немецкого!

— Ура-ааа! — орали обыватели.

— Долой! — орали гимназистки, растопляя сердце Коли Сорокина.

И уж после своего головокружительного успеха на митинге Колька мог быть совершенно уверен — папа его выдрать не посмеет.

Времена наступали страшненькие, и страшненькие люди собирались в городе, возвращались и бежали из ссылок. Самый приличный из них был, пожалуй, Адольф Густавович Перенсон — он, по крайней мере, имел профессию военного врача и за участие в кронштадском восстании 1909 года попал на каторгу, а потом отбывал ссылку в Енисейской губернии.

Остальные же были людьми двух типов… Или вроде Якова Ефимовича Бограда, который со времени обучения в одесской гимназии стал революционером и больше никогда ничем не занимался. Такими же были и Григорий Спиридонович Вейнбаум, ушедший из Петербургского университета, и Яков Федорович Дубровинский, и Ада Павловна Лебедева, и Тихон Павлович Марковский: люди, чем-то неуловимо похожие на самого Кольку Сорокина.

Иным был Моисей Соломонович Урицкий; сын богатого сахарозаводчика, он учился на юридическом факультете Киевского университета, откуда и ушел в революцию. У него были не только революционные убеждения, у этого Урицкого! У него были и заслуги… Например, именно он, Урицкий, 27 октября 1905 года спровоцировал драку между «левыми» рабочими и черносотенцами, причем погиб рабочий Журавлев.

Вот это был человек! И все они — вот это были люди! Колька необычайно гордился, что такие люди принимают его в свой круг, общаются с ним и доверительно интересуются его суждениями об обществе будущего, поручают ему всяческие дела — то сбегать за папиросами, то дать характеристику кому-то из контрреволюционеров.

А потом наступило событие, которое все годы существования СССР называли исключительно торжественно: Триумфальное шествие Советской власти. Расшатанная собственной дуростью и нерешительностью, многолетней агитацией и войной, нормальная власть окончательно развалилась; и кто кинулся ее поднимать? Тот, кто давно и сильнее всего этого хотел, разумеется. То было сразу много «правительств», и все они одновременно грабили обывателей и враждовали друг с другом да заодно еще с Временным правительством в центре, где-то в Петрограде. Теперь же только одно правительство царило в оцепенелом от страха городе и могло делать все, что угодно. Да, это было время грабежа совершенно других масштабов! Или террора совершенно иных масштабов!

Кольку Сорокина большевики по-прежнему любили: очень уж интересные вещи он рассказывал про то, у кого есть и какие именно золотые и серебряные вещи и кто какие слова говорил про большевичков. Ада Лебедева очень интересовалась, какими словами определили ее в обывательской болтовне, когда она пьяная валялась по дороге на базар с задранной юбкой. Яшу Бограда крайне беспокоило, кто слыхал о его увлечении онанизмом, еще в одесские времена, а Гришу Вейнбаума волновало не меньше, слыхал ли кто-нибудь о судьбе студенческой ссудной кассы, загадочно пропавшей одновременно с его уходом в революцию.

В общем, Коля Сорокин оказался в числе весьма немногих красноярцев, которым новая власть доверяла и кто мог ходить по запуганному, обалдевшему городу не только свободно и вольно, но и быть как бы частицей этой власти. Вот тут переменились его с папой роли! И как переменились, черт возьми! Колька в его шестнадцать лет небрежно кидал на стол свой паек и тем самым становился кормильцем семьи. Колька спрашивал у матери, когда ей удобнее, чтобы он привез дрова на всю зиму: завтра или послезавтра? Колька просматривал библиотеку, обнаруживал в ней сочинения контрреволюционных писателей и устраивал страшнейший скандал. Колька сталкивался со старым учителем по немецкому языку, и тот учитель пытался сигануть было мимо, пока Колька его не заметил. Но Колька уже кивал старому знакомому, протягивал руку, и деваться тому было некуда.

— А помните, как вы меня на «Камчатку» переводили? — громогласно предавался воспоминаниям Колька, удерживая руку бывшего учителя в своей. — А как три двойки вкатили подряд? Я сидеть не мог тогда на вашем уроке!

И Колька разражался хохотом, от которого подскакивал, колотился о пояс огромный маузер, скрипела новенькая кожанка. И развлекался, сколько хватало желания.

Папе он тоже объяснял, что занимался всю жизнь папа всякой ерундой, вовсе не решающей насущных забот пролетариата и беднейшего крестьянства, а призванной только маскировать классовую сущность столыпинщины. Папа же очень одряхлел, не по годам осунулся и как-то вылинял. Ссутулившись, он слушал сына и не слышал. Колька задавал вопрос, уличал отца в том, что тот не слушал, и долго орал на него. Николай Николаевич даже не пытался оправдаться. Может быть, воплей и грубостей сына он тоже не слышал, отключался?

Страх перед Колькой возрастал тем больше, чем больше шло по городу мрачных слухов, что Колька собственноручно расстреливает за городом пойманных в городе офицеров и заговорщиков. Приписывалось ему и участие в расстреле отца Анисима, старого священника, хранившего у себя, невзирая на запреты, письма одного из великих князей, и убийство Потылицыных, супружеской пары, закопавшей на своем участке винтовку на всякий случай.

На самом деле единственной, кого расстрелял Колька, оказалась Зина Потылицына. Ада Лебедева давно благоволила Кольке, все хотела ему «помочь» и собственноручно раздела Зину до белья, втолкнула ее в комнату, где уже поддал спирту, закусил студнем и закурил папиросу революционер Колька Сорокин. Зина до такой степени одурела от матерщины, окриков, оплеух, угроз, что, очень может быть, окажись Колька поопытней, он и смог бы ее взять без особенного труда: очень уж все на свете перемешалось в светловолосой головке этой домашней, тихой девушки, слишком уж сместилось все «можно» и «неможно».

Но Колька был неопытен, и нет бы ему налить Зине спирту, дать закусить и закурить, рассказать что-нибудь героически-революционное, намекнуть на зависимость ее поведения и судьбы родителей…

Колька же действовал прямолинейно, и поцелуй, с которого он начал, мало отличался от заушин и окриков, а их в этот день Зина получила очень много. И, конечно же, шарахнулась от насильника. Попытка потянуть за руку, усадить на колени повлекла только судорожное сопротивление; спирт гудел в голове, звенел в ушах, разливался по всему телу мягким облегающим теплом, и Колька начал сердиться всерьез, замахал маузером перед носом несчастной Зины.

— Ты… Ты контрреволюционный эл-лемент, да? Контрреволюционерка, да?! Враг народа?!

— Отпусти ты меня… Не хочу!

— А за счет труд-дового нар-рода жить (ик!), это ты х-хочешь?! Т-тебя стрелить давно надо з-за твои все д-дела н-нехорош-шие…

— Ну и стреляй! Стреляй, палач!

Спирт продолжал кружить голову, перед Колькой стояла почти совсем голая девушка с дрожащими губами, с горящими недобрым огнем глазами, бросавшая ему «стреляй, палач!». Не выстрелить — значило дать слабину, не доказать ей, что готов применить оружие всерьез. Колька навел маузер между глаз Зины; у девушки дрожали губы, и все равно она проорала еще что-то про «все равно не отдамся», и Колька потянул за спуск. Оружие отдало сильнее, чем он думал, а лицо девушки исчезло. Какое-то время Колька даже не очень понимал, что произошло, и только через полминуты увидел неподвижную Зину, отверстие под ее правым глазом, извилистую струйку крови. И задохнулся, захлебнулся от жалости и отвращения пацан, разглядывая это тоненькое, еще толком не сформировавшееся тело, такое белое в сравнении с кожей его, Кольки, рук, такое отличное от его собственного и желанное.

В эту ночь он напился до полного забвения (что и намеревался сделать) и ужасно чувствовал себя наутро. Товарищи по партии похмелили Кольку, объяснили ему, что все это полная ерунда, и если психовать из-за каждой неуступчивой девки, то никакого коммунизма не построишь. Колька слушал советы старших товарищей, пил и приходил в себя, но это преступление оставалось единственным, которое он совершил собственноручно. Причем что интересно — именно этого убийства Кольке вовсе и не приписали в городе, но зато приписали убийство родителей Зины, к которому он не имел ни малейшего отношения.

Так же облыжно приписывали ему и участие в расстреле юнкеров — юнкера не подчинились новой власти и были расстреляны поголовно. Мертвых мальчиков сложили в подвале городской больницы — это здание и сейчас городская больница, на углу улиц Мира и Вейнбаума, и родители могли приходить туда, искать своих сыновей и хоронить.

Именно к этому преступлению Колька Сорокин никакого отношения не имел, будем к нему справедливы.

А дальше запахло все-таки чем-то хорошим… К лету 1918 наши все-таки подвинулись к городу, и большевики стали бежать. Бежать, конечно же, не просто так, а прихватывая с собой все, что только удавалось прихватить.

Не так давно в Красноярске вышла книга, в которой некий Бугаев [2, с. 165] описывает, как «наши», в смысле — «ихние», конечно же, собираясь драпать после падения советской власти в Красноярске, подчистую грабили город. Среди всего прочего упоминается и момент, когда «ихние» явились в сплавную контору, возглавляемую К.И.Ауэрбахом… Золота они там не нашли — его уже успели спрятать. Наверное, К.И.Ауэрбах уже начал понимать, с кем он имеет дело. Взяли только то золото, которое принадлежало лично К.И.Ауэрбаху, порядка полутора пудов. К сожалению, мы живем в эпоху, когда признание в соучастии в преступлениях сходит с рук.

Ну вот, награбив золота побольше, коммунисты рванули на север, и, конечно же, с ними и Колька. Это был, наверное, самый юный беглец на пароходе, который вез большевистское золото на север, к морю — туда, где есть шанс сбежать за границу. И тут, на этом пароходе, пришел конец бедному Кольке: парень наклонился, свесился за борт посмотреть, как работает в воде колесо, да и свалился за борт… Все-таки Колька оставался просто самым обыкновенным подростком!

Разумеется, никто и не подумал остановиться, спустить на воду спасательные шлюпки. А ширина Енисея в этом месте никак не меньше двух километров, и до ближайшего берега — порядка метров 800 в очень холодной, очень быстрой воде. Разумеется, Колька не выплыл. Есть и такая версия, что свалился он прямо перед самым колесом, и лопасть колеса, деревянная плаха толщиной сантиметров в 8, обрушилась на него уже в воде. Во всяком случае, с этого дня Кольку больше никто никогда не видел.

О том, что было дальше, официальная советская книжка повествует следующим образом: «Г.С.Вейнбаум по решению губисполкома вместе с группой членов губисполкома и красногвардейскими частями отступил по Енисею на пароходах в сторону Туруханска. Но колчаковцам и интервентам удалось пароходы настигнуть. Вместе с десятками других революционеров Г.С.Вейнбаум был направлен в красноярскую тюрьму. В ночь с 24 на 25 октября, в канун первой годовщины Великого Октября, он был расстрелян вместе с соратниками на станции Красноярск, в „эшелоне смерти“ белочешских интервентов» [3, с. 50].

Такова участь большевичков, у которых дата смерти помечена 1919 годом. У части другой — год смерти 1918, и про них, в частности про Аду Лебедеву, рассказано: «…27 июля 1918 года при переводе с пристани в тюрьму была зверски замучена белогвардейцами вместе с Т.П.Марковским и С.Б.Печерским. Пьяные казаки выхватили их из толпы пленных, отвели на берег Качи и там зарубили» [3, с. 54].

Все почти так, кроме одной, но весьма характерной детали. Моя первая учительница, Зинаида Ефимовна (а вот фамилию забыл), рассказывала нам, четвероклассникам, в 1965 году, как жители города встречали приведенные обратно в город пароходы. «Белогвардейцы и казаки» прилагали все усилия, чтобы сохранить жизнь арестованным большевичкам, — уже хотя бы для показательного процесса; а вот население города очень хотело добраться до своих мучителей как можно скорее. Кого-то войскам удалось утащить с собой, и эти большевички на этот раз отделались плевками в морды, оплеухами и пинками. Но некоторым повезло меньше — их оттащили от кордона войск и, как выразилась Зинаида Ефимовна, «буквально растянули на части». По словам учительницы, ее мама присутствовала при этой сцене.

Я тогда был слишком мал, чтобы задать вопрос: а что делала там ее мама? Мама Зинаиды Ефимовны? Только смотрела, как жители Красноярска казнили Аду Лебедеву и прочих или принимала в этом более активное участие? И не было ли среди жителей города, рвавших на куски большевиков, родителей убитых ими юнкеров? Прошло много лет, прежде чем я стал задавать себе такого рода вопросы.

А двоечник Колька Сорокин… Жаль, если это привидение исчезло навсегда и уже никогда не возникнет в здании «суриковской гимназии». Привидение это на редкость спокойное, тихое, не мешает совершенно никому и никого не в силах напугать, даже самого впечатлительного человека. А вместе с тем это привидение такое полезное для воспитания молодежи, такое ценное для того, чтобы приводить современных двоечников и разгильдяев на путь добродетели, что будет особенно жалко его навсегда потерять.

ГЛАВА 15 КУПЦЫ И КЛАДЫ

Мертвецов всегда оставляют стеречь клады. А вдруг он как раз сейчас поднимет свой череп и что-нибудь скажет?!

М.ТВЕН

О богатствах очень многих сибирских купцов ходили мрачные легенды — мол, начало им положено от разбоя… Причем существовала даже своего рода методика, при которой награбленное, заляпанное человеческой кровью сокровище могло пойти впрок.

Сибирские купцы, и вообще русское население Сибири верили, что клад должен отлежаться. Тот, кто его положил, пользоваться им не смеет. И дети его тоже не должны, а очень хорошо, чтобы не пользовались и внуки. Если дети награбившего и положившего найдут и выкопают клад, придется им плохо, и от этих денег-то не будет им большого добра, потому что на кладе — проклятье тех, кого ограбил положивший. Четвертое поколение может пользоваться кладом без проблем. С внуками — положение неопределенное. То ли они могут пользоваться награбленным, то ли еще нет… А с другой стороны, не всегда ведь доживает человек до разумного возраста правнуков, а вот с взрослыми внуками, как правило, успевает пообщаться…

Легче всего по этому поводу фыркнуть на «суеверия отсталых людей». Но вот история купеческой семьи Матониных — история, кстати, совершенно подлинная и хорошо документированная.

Начинается история с того, что в богатом селе Кекур, в 80 километрах к северу от Красноярска, жил такой мужичок — Петр Григорьевич Матонин. Этот смиренный трудолюбивый крестьянин не только пахал землю, но и занимался своеобразным отхожим промыслом: грабил проезжих по Енисейскому тракту и на всякий случай убивал, чтобы не оставлять свидетелей тем делам. Сам деньгами не пользовался, детям тоже не дал и закопал клад, чтобы им могли пользоваться потомки. Внуку Козьме рассказал о кладе, как и полагается. Козьма пустил капиталы в ход, стал богатейшим купцом.

Слух о неправедном богатстве Матониных шел широко… Очень может быть, что именно Матониных и вывел в своей «Угрюм-реке» Вячеслав Шишков. Впрочем, рассказы о разбойничьих кладах, положивших начало состоянию, рассказывали во многих местах, обо многих семьях — вовсе не только про Матониных.

С Матониными связано и еще одна, совершенно классическая история… Рассказывают эту историю в разных вариантах, но меняются, в общем, несущественные детали. Мол, на пиру, во время свадьбы сына, дарит счастливый купец невестке бриллиантовую брошь то ли колье… Сама драгоценность в народной молве указывается разная, но вот дальнейшее уже везде одинаково: встает некий старый купец с придушенным воплем:

— Это же брошь моей матери!! Где взял, убивец?!!

В разных вариантах драгоценность может оказаться принадлежащей и бабке, и тетке, и вполне может это быть не брошь, а колье, браслет или серьги — это уже вряд ли важно. Во всех версиях повторяется мотив узнанного сокровища, когда за одним столом встречаются и чуть ли не собираются женить детей внуки и правнуки убийцы и убитого.

Еще один классический мотив: когда потомок спрашивает у предка, отца или деда, мол, насколько справедливы слухи о неправедно нажитом богатстве. И трудно отделаться от мысли, что и этот сюжет подсказала судьба Матониных.

Потому что у Козьмы Матонина собственный сын и наследник спрашивал: говорят, прадед мой — убивец и разбойник, и капиталы наши — на крови… Как быть? Козьма прямо ничего не ответил, а посоветовал сыну — мол, ты молись, давай больше на богоугодные дела, делись с людьми… авось и простится! Аверьян Козьмич так и поступал: в родном Кекуре построил гимназию, построил новый придел к церкви; в Минусинске золотил церковные купола, строил школы; в Енисейске дал 100000 на дела народного образования — деньги по тем временам неслыханные. Помогал и частным лицам, и целым экспедициям.

По всем описаниям, он был очень хороший человек, этот Аверьян Козьмич, — порядочный, честный, добрый, разумный в требованиях. Каждое лето отдыхал он в родном Кекуре — так не было ни одного ребенка, которому что-нибудь не подарит, специально для детей привозил сладости. Его жена, Ольга Диомидовна, сама учила девочек шить, вышивать, привозила нитки, материю. Аверьян Козьмич на свои средства построил пятиклассное училище в Кекуре для детей села и прилегающих к нему волостей… Был очень скромный человек, не позволял рисовать с себя портретов, писать про себя в газеты.

Только вот собственных детей у этих Матониных не было… Были только племянники — родные и двоюродные, а своих, кровных, Господь не давал. После того, как умер их первенец, младенцем, не жили дети у главных, самых богатых Матониных. Ольга Диомидовна сколько молилась, сколько на монастыри и иконы жертвовала — а не жили ее дети, и богатство ушло к родственникам — тоже Матониным, но не прямым потомкам Петра Григорьича. А в 1914 году семья окончательно разорилась — вся! Богатство, извлеченное из чугунного котла, набитого золотом, так и расточилось, исчезло.

Сам Аверьян Козьмич до того не дожил, скончался в 1883 году и похоронен в родном Кекуре. А в 1913 году прошел слух, что в гроб к Матонину положен золотой кортик… Благодарные односельчане разорили могилу, выкинули его останки, и кости Матонина таскали по всему Кекуру собаки.

В 1920 году во время уборки в кекурской школе во времянке нашли портреты Аверьяна Козьмича. Так сказать, кровопивца и эксплуататора. «Куда их?» — «А в огонь!» Тогда дети выкололи глаза портрету и долго издевались над ним, перед тем как бросить в огонь.

В 1931 году построили в Кекуре свиноферму, а подходящей плиты и не было. Рядом валялась надгробная плита с могилы Аверьяна Козьмича, и ее использовали рационально — положили надписью вниз, к лижущим языкам пламени, и варили на плите пойло свиньям.

К нашему времени известно об этом человеке очень мало, и даже внешность неизвестна — наверное, эти портреты, сожженные в 1920 году, были единственные. Так, выходит, и сгинул он безвестно, правнук разбойника, сколько ни жертвовал на школы и на церкви. Знающие люди говорят — мол, все это оттого, что пользоваться золотом стало третье поколение, а не четвертое. Если бы клад вылежался еще одно поколение — семья Матониных вполне могла бы процветать и до сих пор…

Верить или не верить в проклятие я предоставляю читателю, но вот что рассказанное есть чистая правда, хорошо документированные факты — тут ничего не поделаешь!

ГЛАВА 16 «КАЗАЦКОЕ КЛАДБИЩЕ»

Он принес эти черепа к себе домой, но они ночью начали говорить с ним и жаловаться.

Т.ХЕЙЕРДАЛ

Как и многие города, Красноярск начинался с очень небольшого поселения: острога Красный Яр, поставленного в месте впадения в Енисей его левого притока — Качи. Основали этот город в 1628 году 300 казаков, посланных из Енисейска с воеводой Андреем Дубенским, судя по всему, польского происхождения.

Поставили острог вовсе не как центр ремесла, торговли, культуры. Не как центр расселения русского населения на юге Приенисейского края. Красный Яр нужен был только как форпост, защищающий с юга Енисейск. Вот Енисейск мыслился как торгово-ремесленный центр, центр административный и переселенческий, религиозный и культурный. Роль Красного Яра оставалась очень скромной в глазах тогдашнего начальства — воевод, атаманов и близких к ним лиц: прифронтовой город-крепость, защита от набегов кыргызов.

Кыргызы, выражаясь мягко, недолюбливали русских, и вполне понятно почему: до прихода русских на Енисей им, кыргызам, народы края платили немаленькую дань соболями, лисицами, куницами, белками… одним словом, пушниной. Целью русских было объясачить местное население, то есть заставить его платить ясак — дань пушниной. Русские не обращали ни малейшего внимания на то, кто чьи данники; дай им волю, они объясачили бы и самих кыргызов, и уж во всяком случае данников у них отобрали почти всех. А данники-киштымы тоже тяготели к русским — русские вели пашенное земледелие, строили избы с русскими печами, варили железо и выковывали из него великое множество изделий, пекли хлеб, содержали лошадей, которых кормили зерном, и оттого эти лошади не помирали в самые суровые зимы и скакали дальше и быстрее местных… И всему, что они умели, русские охотно учили местное население, становились для многих важнейшим источником новых знаний и умений. И защитниками от тех же кыргызов…

Кыргызы, скотоводы-кочевники, жили только в степях Хакасии, значительно южнее Красноярска. Но все охотники, рыболовы и оленеводы платили им дань, боясь набегов. Правильно боялись, потому что следы кыргызских походов найдены на Ангаре, в 600 километрах к северу от Красноярска, и в 900 километрах к северу от степей, в которых кочевали кыргызы.

Не успел появиться на Енисее Енисейск, в 1619 году, как кыргызы тут же напали на город и сожгли его дотла. Так повторялось еще два раза, и наконец, чтобы защитить Енисейск, стали «кликать охочих людей» в Западной Сибири, уже немного освоенной к тому времени, и готовить строительство посада к югу от Енисейска, в землях кыргызов.

До 1703 года Красный Яр оставался крохотным городишком, почти полностью разместившимся за собственной крепостной стеной. И даже те, кто селился в стороне от этих стен, скажем, занимал и распахивал какой-то участок земли, строил там дом, при первой же опасности должен был сломя голову бежать под защиту деревянных стен, башен с пушками и земляных валов. В любой момент могли напасть кочевники, и разумный человек не искал встреч с ними: кыргызы вполне могли убить, или, во всяком случае, увести с собой и отпустить только за выкуп. А женщин, как правило, кыргызы крали и делали вторыми, третьими женами беков и ханов.

Попавшись кыргызам, русский мог считать, что ему еще повезло, если он не попадался таким, как хан Иренек: такое впечатление, что хан Иренек иррационально ненавидел все, что хоть как-то связано с русскими. Словно один вид бород, кафтанов, длинных юбок, нательных крестов, русского оружия приводил его в неистовство. Пойманных русских Иренек обычно замучивал раскаленным на костре железом.

И день и ночь караулила казацкая застава на вершине сопки, нависавшей над изначальным Красноярском. Сегодня это место известно всей стране, потому что на 10-рублевых купюрах изображена часовня, построенная в 1856 году в память как раз о казацкой заставе. Часовня эта и впрямь символ города, потому что ее, часовню, видно издалека; когда поезд подходит к городу так близко, что становится видно часовню; значит, приехали… А от часовни, с горы, открывается потрясающий вид на весь Красноярск, на Енисей, на гряды сопок за Енисеем. Не случайно же именно здесь днем и ночью возле огромной кучи хвороста караулили молодые казаки. При виде врагов казаки поджигали хворост. Днем столб дыма подымался, видный на десятки километров. Ночью костер виден был примерно на такое же расстояние.

Так было до 1703 года. В этот недобрый год кыргызы в последний раз пытались взять штурмом и сжечь Красный Яр. Закованные в броню казаки владели оружием, которого не было у кыргызов: бердышами, шестоперами, стальными саблями (железо у кыргызов было очень плохоньким по качеству). Пальба из пушек и пищалей косила лезущих на стены дикарей. Не взяв город, кыргызы затеяли уйти сами и увести в Центральную Азию всех своих данников-киштымов. Сколько людей ушло с кыргызами добровольно, сколько увели насильно, сколько убежало и отбилось, не желая уходить с родной земли, мы уже никогда не узнаем. Известно, что и спустя двадцать лет находились «ясачные людишки» из местных родов и племен, убегавшие из Джунгарии, куда их угнали кыргызы, и возвращавшиеся домой.

С 1703 года военное значение Красного Яра исчезло. Уже не 300 казаков с семьями, а 2500 самых мирных обывателей застал в Красноярске Миллер, который путешествовал по Сибири в 1733 — 1743 годах по заданию Академии наук. Ко временам Герарда Фридриха Миллера крепостные валы оплыли, потеряли всякую форму, а крепостные стены и башни из лиственничных бревен давно разобрали на строительство и на дрова.

Но и во времена Миллера, и еще по крайней мере лет сто Красноярск оставался маленьким городком, и весь он лепился на площади от силы в несколько гектаров, на плоской возвышенности при самом слиянии Качи и Енисея.

Наверное, всего сто пятьдесят лет назад трудно было представить себе, что настанет день, и Красный Яр превратится в Красноярск с населением в 800 тысяч человек, а Енисейск станет маленьким заштатным городишком с населением от силы в 30 тысяч; еще году в 1850 такое, наверное, и в страшном сне не могло присниться никому.

Первое кладбище в Красном Яре тоже находилось на этих нескольких гектарах, возле маленькой и позже тоже перенесенной церковки. Уже в XIX веке в разрастающемся Красноярске появился Воскресенский собор, а возле него — новое кладбище. А первоначальное кладбище застраивалось новыми зданиями, и само место, где оно находилось, постепенно стало забываться. То есть теоретически понятно — раз был город в таких границах, в этих границах должно быть и кладбище… Но точное положение кладбища никто не мог бы указать еще в 1970-е годы.

Тут самое время сказать: вот, мол, как здорово, что городское начальство в начале 1980-х затеяло грандиозное строительство как раз на Стрелке — в междуречье Качи и Енисея, на месте изначального Красноярска. Там, где острог возник в 1628 году и существовал до 1703 года, а как крохотный городок уже без крепостных стен — и весь XVIII век.

Но отнестись ко всему этому приходится более прохладно. Дело в том, что теоретически закон в СССР запрещал вести земляные работы без археологических раскопок. Хочешь копать землю в городе — благоволи оплатить проведение археологических разведок: есть ли в земле то, что важно для науки и культуры. А если там, где ты хочешь копать, есть археологические памятники и при ведении работ они погибнут, изволь оплатить их раскопки. По закону никакие земляные работы в СССР не должны были вестись, пока не проведены все спасательные работы, пока не раскопаны все археологические памятники, которые иначе погибнут.

Это — теория. А практика в СССР состояла в том, что археологи могли вести спасательные работы, только если начальство изволит этого захотеть. В Москве на Красной площади в 1989 году археологам позволили работать… в течение двух недель. Да, закон требовал дать археологам столько времени и денег, сколько нужно для планомерных раскопок. Помимо этого, можно много чего сказать про культурную и научную ценность раскопок на Красной площади, про интерес общественности и в России, и за ее пределами, про безвозвратные потери того, к чему так и не прикоснулись ученые…

Но власти СССР грубо нарушили законы собственного государства и цинично наплевали на науку, культуру, интерес общественности, неизбежность потерь невосстановимой, теперь уже безвозвратно потерянной информации.

А в российской провинции уж тем более начальство имело дело только с «послушными» археологами. На месте изначального Красноярска, острога Красный Яр, надо было построить огромное здание концертных залов филармонии. Огромное пятиэтажное сооружение примерно 50x70 метров, с фундаментом, уходящим на несколько метров от современной дневной поверхности. Начальству было совершенно не нужно, чтобы в этом месте несколько лет велись раскопки — ведь пока не встанет все здание, невозможно отрапортовать в Москву об очередном свершении и получить «заслуженные» награды. И раскопки в этом месте не велись вообще. Я понимаю, что в это трудно поверить, но факт остается фактом — правильные археологические работы в этом бесценном для науки месте не велись. Археологи приходили на то место, где велись земляные работы, где бульдозеры вгрызались в культурный слой, где экскаваторные ковши поднимали бесценные находки разного времени — от времен, когда Андрей Дубенский со товарищи вышли из ладей на берег Енисея, до конца XIX — начала XX века.

Вечером стихали земляные работы, останавливалась техника, и можно было пройтись по месту, где копался громадный котлован под фундамент. Вертикальные откосы по 3, по 5 метров, не закрепленные совершенно ничем, легко ехали, осыпались. Тут моя карьера археолога чуть не прервалась из-за самовольства моих первых учеников… Я водил на это место свой кружок в сентябре 1981 года — тут ведь прямо на поверхности земли валялись или торчали прямо в стенке свежего откоса керамика, металлические ножи, кочедыки для плетения лаптей, наконечники стрел, каменные ядра, а как-то попался металлический бердыш весом килограммов в восемь. Очарованные поисками в этом культурном слое, густо насыщенном древесиной (остатками строительных работ) и находками, мои милые шестиклассники решили сходить на стройку и без меня. Выбрали день, когда никакого занятия в кружке вообще не намечалось, и двинулись.

Собрать коллекцию керамики, железных изделий, обломков деревянных ложек, обрывков лаптей и плетенных из бересты туесков им удалось без труда. Да только вот раскопки в отвесном склоне довели ребят до серьезной беды. В один прекрасный момент склон поехал, то есть, попросту говоря, обвалился на стоящих внизу, рухнул всеми десятками тонн полетевшей вниз, покатившейся земли. Мальчишки кинулись бежать, но двух все-таки достало. Одного немного — его засыпало всего по колени, и друзья легко откопали парня. А вот второго накрыло с головой, и счастье еще — остальные были неробкого десятка: кинулись откапывать товарища. Врачи потом были уверены: если бы парни испугались и убежали, и даже пусть бы сразу позвали взрослых, Олег обязательно успел бы задохнуться и погибнуть.

Но, к счастью, ребята тут же откопали товарища, действуя самым простым способом — собственными ладошками (благо, земля совсем рыхлая). Потом уже они побежали искать взрослых, лежащего без сознания Олега повезли в больницу, и там он сразу же попал в реанимацию. Еще раз повезло: Олег вышел из больницы без потери здоровья.

Но его родители всерьез хотели отправить меня на нары: ведь это я «заманил» детей на стройку и цинично оставил их там одних! Слава богу, ребята двинулись в «самоволку», не только ничего не сказав мне, но и вообще в день, когда у нас с ними не было занятий.

Так вот, на глубине полутора-двух метров, под слоем более позднего города, то есть под слоем, содержащим остатки усадеб конца XVIII-XIX веков, залегало кладбище… Фундаменты домов XIX века задевали только самый верхний слой этого кладбища, самые поздние могилы.

А большая часть погребенных здесь ложилась в землю по обрядам допетровской Руси… Дело в том, что покойника в Московии полагалось класть в гроб, долбленный из цельной колоды, дубовой или сосновой. Для младенцев и детей возможен был еще липовый гроб.

Петр запретил хоронить покойников в гробах из цельных стволов под предлогом сберегания корабельных рощ… Запрет обходили, нарушали, а вдали от Москвы и Петербурга о запрете вполне могли и не знать, но именно с этого времени, с эпохи Петра, цельные долбленые гробы сменяются сколоченными из досок. Так вот, покойников в Красноярске хоронили в цельных гробах из лиственницы, а чаще из кедра. Красноватая кедровая древесина очень хорошо сохранялась, а лиственничная так просто звенела под топором, и острое лезвие соскальзывало, отделяя узенькую стружку или даже только оставляя на колоде слабый, в два-три миллиметра, следок — чуть ли не малую царапину.

А еще в слое попадались очень своеобразные погребения: без гробов. Дело никак не могло быть в нехватке дерева, в бедности семьи умершего: в чем-в чем, а в дереве нехватки в Сибири не бывало даже и для самых нищих. Это явно был такой обряд, и обряд откровенно языческий. Покойника клали, обворачивая в несколько слоев бересты, без гроба. А рядом с ним клали вещи, которые археологи называют «сопроводительным инвентарем», потому что эти вещи должны были сопровождать покойника в другой мир. В другой, но с примерно такими же законами, как и в нашем, потому что иначе зачем покойнику нужны лук и стрелы, нож и шило? Только в одном случае ему нужны все эти вещи — если он будет жить на том свете точно так же, как и на этом.

Христиане не верят в «поля счастливой охоты», где все будет так же, как и у нас, только лучше. Христиане верят в иной мир, совершенно не похожий на этот, и класть с покойником дорогие ему или полезные для работы вещи не видят ни малейшего смысла.

Так вот, с покойниками, завернутыми в бересту, клали луки, стрелы с железными и даже с каменными наконечниками, ножи и шила, а в изголовье ставили большой керамический сосуд — может быть, с бульоном, молоком, а может быть, просто с водой. Но на шее этих покойников тоже висели железные кресты! Люди, похороненные по языческому обряду, считались при жизни христианами, ходили в церковь и носили кресты! Логично предположить — без гробов, завернутыми в бересту, клали местных инородцев. В летописях сообщается, что в Красноярске было много татар и хакасов, поверстанных в казаки. Может быть, это они, вчерашние язычники, хоронили своих близких по обычаям предков? Так сказать, жили по-новому, а умирали еще по-старому? Такие примеры в истории есть, и предположить это легко. Но сколько я ни вглядывался в скелеты, в черепа похороненных по разным обрядам, не мог найти никакой решительно разницы. Везде — рослые европеоиды. Похоже, что по разным обрядам хоронили покойников одного и того же народа и в одно и то же время. Почему разные обряды? А это я и сам хотел бы знать.

На «казацкое кладбище» со всего города тянулся народ. Ведь с ранней весны до октября месяца, когда котлован стал покрываться снежком, всем абсолютно, любому желающему был открыт культурный слой, и в том числе старое кладбище. Каждый день приносил что-то новое: экскаваторы поднимали новые гробы-колоды или подцепляли скелеты, сваливали их в кучи, перемешивали, и на поверхности земли и в доступных участках откоса каждый вечер появлялись новые фрагменты керамических сосудов, металлические изделия, костяные прокладки луков, новые кости, черепа и даже целые или почти целые скелеты.

Народ, не особо обремененный общей культурой и познаниями в археологии, искал «чего-нибудь интересненького», и особой популярностью пользовались три вида изделий: круглые каменные ядра, или картечины, металлические ножи и целые керамические сосуды. Целая керамика встречается только в погребениях — ведь целых сосудов никто не выбрасывает, но с покойником в могилу ставятся, естественно, только целые керамические сосуды.

Но особо ценной добычей считались целые черепа… Человеческие черепа, не раздавленные ножом бульдозера и ковшом экскаватора, сохранившиеся получше и желательно с целыми зубами. Народные умельцы сразу же стали приспосабливать эти черепа для подсвечников и как подставки для подносов или безделушек. Тем более, некоторые черепа окрасились в такой красивый медовый цвет или в переливы такого цвета, что их даже и красить не надо было.

Другие умельцы делали вещицы поинтереснее: например, полировали череп, пропитывали его клеем, глазницы забирали красным оргстеклом, а внутрь черепа ставили небольшую лампочку. Получалось довольно жуткое украшение, и оставалось только выбрать, кого им пугать — друзей или знакомых девушек.

Естественно, тут же появились и такие умельцы, которые делали из черепов украшения и продавали их другим, менее рукастым или не умеющим искать черепа.

Никто не охранял эту стройку, потому что на ней ведь не было ничего особо ценного: не будет же кто-то угонять бульдозеры или отрывать ковши у экскаваторов. Мальчишки из лежащих поблизости школ (27-й, 11-й) порой бежали после уроков на эту стройку, поискать «чего-нибудь интересненького». Порой находили и черепа и тут же продавали их предприимчивым людям за рубль, от силы за трешку. Предприимчивые же люди могли за вечер работы сделать из такого черепа сувенир, стоящий уже рублей двадцать, а на любителя — и пятьдесят.

Я знаю по крайней мере три случая, когда с этими скелетами и черепами приключались не совсем обычные истории.

Одна из них связана с человеком, который ныне осваивает земли «исторической родины» где-то в Израиле. Этот человек специально ходил на кладбище — ему нужен был хороший череп, чтобы сделать из него пугалку с красными глазами для девиц. Нашел он три черепа и два из них сбагрил знакомому жучку, промышлявшему мелкой спекуляцией, в том числе и черепами (у него было много таких вот знакомых жучков), а третий стал обрабатывать сам.

Пугалка получилась на славу, но только вот в квартире моего знакомого почему-то начала сама собой передвигаться мебель. Так и ехала себе от стенки к стенке, вызывая сердечные приступы и обмороки у мамы, бабушки, папы и дедушки этого человека. Дня два происходили эти странности, а утром третьего дня, когда ночью стал двигаться диван, на котором спал сам Рабинович, мой знакомец решил проверить, в черепе дело или нет. Может быть, и не в черепе, но, во всяком случае, стоило унести его из дома, и тут же столы и стулья замерли на своих подобающих местах, отнюдь не порываясь куда-либо продвигаться.

В другом случае мелкий жулик, промышлявший добычей и обработкой черепов, внезапно вышел из дела и переключился на спекуляцию запасными частями для «Жигулей». О причинах он никому не рассказывал, но совершенно точно известны два факта:

1. Что этот дяденька полировал и чистил черепа вечерами в своем гараже и что однажды он вернулся из этого гаража, что называется, на рысях и никаких объяснений своему поспешному приходу не дал.

2. Что назавтра же утром этот жулик отправился в гараж вместе с другом, увез черепа на стройку и там похоронил в песке, — в том числе и черепа, с которыми уже начал работать, тратя время, силы и дефицитные материалы.

Придумывать по этому поводу можно все, что угодно, я же привожу голые факты, и только.

Третий странный случай связан с врачом, которого я назову Ванькиным. Тип это на удивление унылый, потому что работать ему неинтересно, жить скучно, и что бы он ни делал — все в тягость. За многие годы знакомства я только один раз видел Ванькина оживленным и делающим что-то с энтузиазмом. В тот раз какой-то неполноценный человек пристроился пугать девушек возле входа в медицинский институт. Идет привлекательная девица, а этот тип выпрыгивает из кустов, и вываливает из штанов свое… эээ-эээ… свое мужское хозяйство. Так сказать, показывает бедной девочке свой детородный орган во всей красе. Девицы с разной степенью паники бросались наутек, а тот радуется до невозможности — ему только этой паники и надо.

Не знал этот неполноценный человек, что именно сейчас, в этот дождливый осенний день, в лаборатории собралось человек пятнадцать очень предприимчивых молодых людей, и что девушка помчалась именно у них искать защиты. Группу охватило веселое оживление… Наверное, примерно такое оживление охватывало рыцарей при упоминании, что где-то тут поблизости появился здоровенный дракон, а дружинников князя Владимира Красное Солнышко — от разговоров про Соловья-разбойника и Лихо Одноглазое, которые кому-то привиделись совсем недалеко от Киева.

Предприимчивые мальчики обсудили ситуацию, и вскоре та же самая девушка вышла из дверей института и побрела себе, не торопясь, вдоль стены. Побрела вполне мотивированно, потому что дальше были служебные проходы в анатомичку. Как и ожидали охотники, неполноценный человек побежал за девицей. Та — от него, и неполноценный человек, злополучная жертва дикой охоты, все больше углублялась в проем между двумя входами в мединститут…

Скорее всего, операция удалась бы и эскулапы-охотники поймали бы неполноценного человека и осуществили свою месть: затащить его в анатомичку, положить на каменный стол рядом с трупами и побрить ему половые органы. Но случилось то, чего никто никак не мог предвидеть: Ванькин впал в такой бешеный азарт, что вылетел из дверей задолго до того, как неполноценный человек должным образом углубился в недра территории мединститута.

С азартным воем вылетел он из дверей и кинулся к неполноценному человеку, размахивая орудием возмездия — огромной опасной бритвой. Увидев, что план раскрыт до времени и началось жаркое дело, из обеих дверей вылетели эскулапы — семь с одной стороны, восемь с другой. Небольшая толпа мужиков в белых халатах с азартным гомоном и воплями «Держи!», «Хватай!» с топотом мчалась на неполноценного человека, а он с пронзительным щенячьим визгом летел от них. Неполноценному человеку пока было куда удирать, и если бы не здоровенная лужа, он бы и совсем от них ушел. А так неполноценный человек вынужден был влететь в лужу — огибая ее, он чересчур отклонился бы от курса и его поймали бы. Но в луже почти по колено неполноценный человек потерял скорость, и охотники успели окружить эту глубокую, зловонную лужу с черной водой, щедро разбавленной мочой окрестного населения и студентов медицинского института.

— Держи! Заходи! — вопили студенты, забегая с разных сторон.

— Выпустите меня! — жалобно вопил неполноценный человек, поднимая волны среди лужи.

— Иди сюда, мы тебя кастрировать будем! — жизнерадостно орали эскулапы.

— Не имеете права! Я жаловаться буду! — истерически орал неполноценный человек, на всякий случай закрывая руками свой злополучный орган.

— А ты не показывай!

— Я больше не буду!

— Вот отрежем, и сразу не будешь!

Содержательный диалог продолжался несколько минут, и какое бы удовольствие он ни доставлял жизнерадостным мальчикам, в главном он был бесперспективен: никому не хотелось лезть в конце сентября в зловонную склизкую лужу. Посовещались — может, двум-трем парням все-таки снять брюки и пойти в воду? Нет, уж очень не хотелось туда лезть…

И тут Леша Ванькин взвизгнул, подпрыгнул и запустил камнем… нет, не в неполноценного человека! Ванькин поступил умнее, зафитилив камнем возле этого человека, обдавая его фонтанами грязной, зловонной воды.

— Ура! — завопили мальчики и тоже кинулись пулять камнями. Потом затею Ванькина еще усовершенствовали: камни кидали возле неполноценного человека, а вот комья глины и грязи — вовсе не возле и не рядом, а непосредственно в него, и страшно подумать, на что он вскоре стал похож.

Развлечение прервала та самая девочка, из-за которой разгорелся сыр-бор. Она стояла в стороне, не вмешиваясь в свершающуюся месть, и вдруг стала оттаскивать от лужи парней с дикими воплями: «Как вам не стыдно?!», «С него уже хватит!».

— Да мы его только вытащим и побреем немного! — гомонили парни. — Потом еще и спирту ему нальем!

— Да вы посмотрите, что вы с ним наделали! Ему же боль… то есть я хотела сказать, ему же мокро! Мальчики, немедленно перестаньте! А ты иди сюда, пойдем сушиться!

— Лариска, да зачем он тебе?! Он же неполноценный! Он же только показывает!

— Я лечиться пойду! — плаксиво гундосил неполноценный человек, вызывая новый взрыв хохота.

Одним словом, девушка изо всех сил старалась увести неполноценного человека и, скорее всего, рассчитывала его вылечить и перевоспитать. Парни не могли допустить, чтобы их однокурсница совершила такую чудовищную ошибку, и отхлынули от ямы только вместе с Ларисой.

— Черт с тобой, дядя, иди лечись! Больше не тронем!

Удаляясь от лужи, они уже не отслеживали передвижений объекта охоты.

Самым темпераментным загонщиком и организатором дикой охоты был именно Леша Ванькин, этот случай совершенно уникальный, и никогда больше ничего подобного с Ванькиным не происходило: всегда он был смурен, хмур, чем-то ужасно недоволен, и выражение лица имел скорбное, как бы пребывая в постоянных раздумьях о несовершенстве человечества. И логика у него была странная.

Только этой странной логикой можно объяснить, что Леша Ванькин стал вдруг собирать эти самые черепа с казацкого кладбища. Он ничего не делал из черепов, не продавал их и даже не пугал ими впечатлительных девушек. Он собирал черепа, собрал больше двадцати штук и все аккуратно поставил в шкап за стекло. Сам он объяснял все это так, что шкап он уже купил, а книги еще не купил, и поэтому у него в шкапу есть место для черепов… Я же говорю, что логика Ванькина оставляет порой странное впечатление.

Вот самое важное в этой славной истории и состоит в том, что ловили бедного эксгибициониста уже после того, как Леша начал собирать черепа.

Дело в том, что вскоре после этой веселой истории Лешу позвали в анатомичку. Позвал однокурсник, который специализировался по хирургии и как раз пошел перетаскивать нужный «матерьял» — перекладывать на каталки и увозить невостребованные трупы, то есть трупы тех, кого не забрали родственники, — на них разрешалось учиться будущим хирургам.

Товарищ привел Ванькина в это унылое место, сдернул простыню:

— Узнаешь?!

Самое ужасное, что Ванькин сразу же узнал: тот самый эксгибиционист, неполноценный человек, которого так весело и дружно загоняли в зловонную лужу. То есть узнать-то узнал, а с полминуты стоял, вылупив глаза и не решаясь признаться: да, мол, узнал! Как-никак, врачи, ученые, материалисты по определению… Но делать нечего — человечишко был тот самый, и даже измазанный в глине (той самой глине!), пиджак, мокрые почти до бедер брюки — те самые брюки, не только вымокшие, но испачканные сверх всякой меры.

— Михеич говорит, он сам пришел и лег на место. Ну, да Михеича ты знаешь…

Леша кивнул. Запойного сторожа Михеича и впрямь знали все, и уж, конечно, все знали, что у него с головой не все в порядке, и под влиянием портвейна рассказывает Михеич и про то, как чистые душеньки покойников порхают под потолком морга, не могут вылететь, куда положено, и как воет некормленным псом кто-то из холодильника… В общем, рассказы Михеича не были особенно надежны. Однако мужик из лужи — вот он, голубчик! Лежит себе, как будто не он прыгал и орал два дня назад…

— Михеич говорит, когда он пришел?

— Говорит, позавчера, под вечер.

Какая информация попала к Михеичу, я не знаю. Достоверно известно, что студенты ходили к нему, расспрашивали. Так же достоверно известно, что Михеич вскоре стал рассказывать уж очень красочно. Якобы пришел этот покойник на своих ногах, держась за сердце, и так прямо и сказал: вот, загнали меня гады-студенты, сделали мне то ли инфаркт, то ли миокард, теперь буду совсем неживой. Сказал так и улегся на стол, сам себя накрыл чистой простыней…

Студенты невольно покаялись в своем веселье — а вдруг и правда приключился с кем-то инфаркт?! Но подняли документы… Труп пролежал уже недели две до истории с Ларисой. В общем, темная история. И если я включаю ее в этот сборник, то потому, что ведь и в других случаях после появления черепов в доме начинали происходить всякие необычные вещи, например, черепа у Леши в шкапу разговаривали между собой.

Дело в том, что вскоре после истории с бедолагой из анатомки возникло ощущение, а там и полная уверенность, что по ночам эти черепа о чем-то беседуют между собой. Как и полагается врачу, Леша оставался твердокаменным материалистом, но стоял упорно на своем — он сам слышал разговоры черепов.

— Ну и о чем же они говорят?

— Не слышно, я далеко стоял… Но голоса ведь слышны!

— А неожиданно входить не пробовал?

— Пробовал… Замирают как есть, но я же вижу — я ставил их глазницами вперед, а они стоят глазницами друг к другу…

Над Лешей посмеивались, и верить в эти разговоры черепов никто не хотел. Я не буду ни на чем настаивать, потому что сам этих разговоров тоже не слышал. Но фактом остается то, что Леша Ванькин в один прекрасный день унес черепа на казацкое кладбище и закопал там, где взял, — то есть в песчаные откосы.

Зная Ванькина, можно сказать: если уж он сделал это — значит, были веские причины.

ГЛАВА 17 ДВОРЯНИН КОМИССАРОВ

Внизу висела надпись: «Дворянин Кролик Трусиков».

В.НАБОКОВ

Трудно представить себе более скучное, прозаическое заведение, чем районная поликлиника! Тем более в застойные времена, когда решительно никто не был заинтересован в клиенте. К врачу попасть необходимо, и вовсе не только чтобы лечиться… А очень часто и вообще не для того, чтобы лечиться. Любой советский человек твердо знал: чтобы лечиться всерьез, нужны знакомые врачи! Или друзья детства, соседи, родственники, приятели — те, кто помогут просто так. Или те, с кем надо выстроить отношения по старому принципу советского блата: ты мне — я тебе!

Но вот у вас заболело горло, и вам надо не пойти на работу… В этом случае важно даже не то, насколько вы больны, вовсе не это! Важно, насколько вам не хочется идти на работу… И вы, конечно же, не можете договориться полюбовно с коллегами и с начальником: они бы и рады, но если они договорятся, а у вас не будет бумажки, то у начальства могут быть неприятности. И потому начальник вас никуда без больничного листка не отпустит, и вы без десяти восемь начнете звонить в поликлинику… Причем если вы и впрямь сильно больны, все равно будете звонить, чтобы вызвать врача на дом, а телефон все не будет отвечать, потому что много вас таких. И вы в конце концов плюнете на телефон и побежите в поликлинику. Побежите, потому что к половине девятого талонов к врачам вполне может уже и не быть. Другой вопрос, что, отстояв очередь, вы в двадцать минут девятого вполне можете получить талончик на половину первого или на семь часов вечера.

И вы второй раз пойдете в поликлинику, и сядете в длиннющую очередь, и проведете не меньше часа в длинном, унылом коридоре, заполненном чихающими, кашляющими, сварливо выясняющими, проходят в кабинет по талонам или в порядке живой очереди. Пока вы сидите, здоровые заразятся от больных, а больных пора будет везти на кладбище, и в конце попадете к врачу, весь вид которого ясно показывает, что вас много, а он один, и что клятва Гиппократа не имеет никакого отношения к бесплатной советской медицине…

Трудно вообразить себе, что в таком месте может появиться привидение или вообще хоть что-то сколько-нибудь интересное. А вот появлялось… Был в красноярской городской поликлинике № 15, по улице Мира, 46, один закуток, где иногда происходило нечто странное. На пустой голой стене вдруг возникало слабое, пульсирующее мерцание, овальное по форме, и некоторое время можно было видеть портрет неприятного и странного человека. Виден был бледный, нечеткий портрет плохо, как будто это не до конца проявленный фотонегатив. Но и на таком, очень неясном портрете заметна была некоторая растерянность изображенного. Словно его вдруг схватили, совершенно неожиданно для него самого, силой усадили на стул и заставили служить моделью.

Видели эту странность многие, хотя держалось изображение недолго, каждый раз всего по несколько минут, и, насколько я могу судить, совершенно без всякой системы. Если бы не часовые очереди, постоянно торчащие возле пятна, то и заметить его, пожалуй, было бы некому и некогда. А так многие бабки в очереди орали, что вот опять «дохтура рентгенами фулюганют». Видимо, это фосфоресцирующее пятно ассоциировалось у них с просвечиванием, с рентгеном — как бы просвечивание стены.

Интересно, что если на стене висела наглядная агитация — то ли призывы не заниматься самолечением, то ли портреты передовиков, то портрет все равно был виден, просвечивая и пульсируя как бы поверх всех этих бумажек.

Рассказывали и о том, как по лестнице проходил тот, чей портрет на стене, но эти рассказы уже не особенно достоверны, потому что я слышал их от одного разнорабочего, Вовки, который сколачивал в поликлинике деревянные козлы для монтеров. Дело в том, что потолки в поликлинике, в здании дореволюционной постройки, были высокие, монтерам не хватало лесенок, рассчитанных на стандартную советскую высоту потолка, и Вовка сколачивал столь необходимые козлы и деревянные лесенки. Делал он это вечером, и удары молотка гулко разносились по всему зданию. А у меня талончик попался на 19 часов, да еще врач выбежал из кабинета, сказал, чтобы мы подождали, он на минуточку… и исчез надолго.

Собственно, я и пришел на удары молотка и на бодрое пение Вовки. Песня его мне так понравилась, что я ее запомнил наизусть, но только вот жаль, без последнего куплета:

Сегодня тринадцатое сентября, Мне снились кошмары всю ночь То черти носились, убором звеня, Грозились в муку истолочь. То Пушкин и Лермонтов, пьяные в дым, Грозились мне рифмой помочь Потом Пугачев предлагал мне калым, А с ним — капитанскую дочь.  Потом приходил Емельян Пугачев, До вторника трешку просил, И, глядя на мой пролетарский карман, Ругался и в грудь себя бил.  Потом меня посетил гробовщик, Осиновый гроб преподнес. И только ушел он, как кто-то в гробу Завыл, как некормленый пес.

Дальше в песне шла речь о том, что пришел сосед, принес портвейн, и всякие кошмары исчезли. Но точно, в рифму, я этого текста не помню.

Для советских нравов характерно, что раза два появлялась толстая тетка в белом халате и визгливо орала на Вовку, чего это он тут распелся:

— Больные тут, а он орет, рожа бессовестная!

А вот дикий стук молотка — это все в порядке, это можно! Производство — священно, а попытки общаться, развлекаться, вообще делать что-то неофициальное — глубоко подозрительны.

У Вовки оказался портвейн и пирожки «собачья радость» с ливером и с «повидлой» (так почему-то всегда полагалось писать на этикетках), а у меня были бесконечные таежные истории, и вот после второго стакана портвешка Вовка и рассказал, что раза два видел тут «прозрачного такого мужика», который проходит по лестнице и «шасть вон туда!» — причем очень точно показал место, куда шастает прозрачный мужик. Это было как раз место, где появлялся портрет, но вот портрета Вовка почему-то никогда не видел, а я ему не стал рассказывать.

Вечер закончился «правильно» — появился врач, мы с Вовкой закончили перерыв, и он продолжал сколачивать свои деревянные конструкции, а я побежал на прием. Врач «не заметил», что от меня пахнет портвейном, а я «не обратил внимания» на густой аромат скверной водки, волной расходящийся от эскулапа. Он продлил мне больничный лист, и мы еще посидели с Вовкой…

Больше я Вовку никогда в жизни не видел, и в какой степени правда все, что он наблюдал, мне судить трудно. Но вот что дает основания принимать эти истории всерьез: то, что до «эпохи исторического материализма» здание поликлиники использовалось, как здание благородного собрания. Со зданием же связана история, имеющая прямое отношение к портрету и, очень может быть, к «прозрачному мужику» на лестнице.

4 апреля 1866 года состоялось очередное неудачное покушение на Александра II: у ворот Летнего сада в него стрелял некий Дмитрий Владимирович Каракозов, родом из дворян, студент Казанского, а затем Московского университетов. Потом уже стало известно, что этого самого Каракозова вовлек в боевую организацию его двоюродный брат Н.А.Ишутин, и что Каракозов уже распространял листовку «Друзьям-рабочим», в которой агитировал рабочих на восстание, но неудачно — устраивать революцию никому и ни для чего не было нужно. И тогда Каракозов купил револьвер, взял несколько уроков стрельбы и отправился в Петербург — убивать…

До сих пор «революционеров-демократов» у нас ухитряются рисовать строго розовой краской, изображать людьми, которые, может, в чем-то и ошибались, но следовали высоким идеалам и пытались воплотить в жизнь некие прекрасные мечты. Мол, если и ошибались — люди все равно были достойные.

Сложность в том, что современники понятия не имели, что это за благородные, прекрасные люди их окружают, и писали о них, что называется, нелюбезно. Об Ишутине и Каракозове подробно писала Елена Ивановна Козлинина, хорошо знавшая обоих: «Любовь к молодой девушке необыкновенной красоты заставила Ишутина лезть в герои, он гонялся за славой, готовый купить ее хотя бы даже ценой жизни. Будь он человеком более культурным, он, вероятно, этой славы и сумел бы добиться. Как ни широко тогда шагала наука, но все же в ней не было ни единой области, которую при упорной настойчивости нельзя было бы еще и еще продвинуть вперед. Но в том-то и заключалась трагедия, что таким мелким людям, сереньким недоучкам, наука была не по плечу. Проще и легче людям этого типа прикрываться бутафорией и под флагом политической деятельности выжидать, не подвернется ли где еще кус послаще. А не ровён час попасть в герои».

О Каракозове писала она еще более неприязненно: «Каракозов был еще серее и еще озлобленнее Ишутина: он хотя и кое-как переполз из бурсы в университет, учиться положительно не мог и, не умея по своей неразвитости ни к чему приспособиться, перекочевывал из одного университета в другой, нигде подолгу не уживаясь… и всюду его угнетала все та же беспросветная нужда. Это и сделало его всегда готовым на всякое злое дело в отместку за свои неудачи» [4, с. 80].

Директор красноярской городской библиотеки Леонид Павлович Бердников, человек объективный и ученый, так комментирует это сообщение: «Наверное, это не очень объективная оценка. Но в архиве Красноярска хранятся сотни дел, где описываются не очень высоконравственные поступки политических ссыльных» [4, с. 81].

Как видно, романтический ореол «революционеров-демократов» сразу рассеивается, стоит только заглянуть в архивы и с небес теории «переустройства общества» спустить эту неприятную публику на не особенно чистую земельку…

Каракозов промахнулся и был повешен — на мой взгляд, хорошо, что промахнулся, и совершенно справедливо повешен. А вот по поводу события, повлекшего за собой появление портрета в благородном собрании, возникают разные версии.

По одной из них, некий мещанин, Осип Иванович Комиссаров, стоящий в толпе рядом с Каракозовым, схватил его за руку. Потому, мол, и промахнулся Каракозов в царя. По другой версии, все объясняется гораздо проще: этот мещанин был в стельку пьян, и когда Каракозов вскинул руку с револьвером, уцепился за нее, повис на руке, просто чтобы не упасть. Опять же — есть версия, что напился дяденька в приступе верноподданнического экстаза, а есть и другая — что он не просыхал уже с неделю. Естественно, что первую версию отстаивали люди благонамеренные, а вторую — «подрывные элементы».

А есть и еще одна версия, трудно сказать, благонамеренная или нет. Версия состоит в том, что Каракозов промахнулся не потому, что ему помешали, а попросту от волнения и от банального неумения стрелять. Выстрелил он, не попал и кинулся бежать (опять же есть две версии — что он бросил револьвер и что не бросил). Вот тогда-то неведомый мещанин и показал пустившимся в погоню казакам и жандармам, куда побежал неизвестный…

В общем, темная это история, и чему верить, совершенно неизвестно. В любом случае, что бы ни стояло за происшествием, эта история была раздута, как защита государя с риском для жизни.

За свой верноподданнический подвиг мещанин О.И.Комиссаров тут же стал дворянином под фамилией Комиссаров-Костромской (поскольку родом он из Костромы). Газеты восхваляли Комиссарова, а если и не восхваляли, то всячески трепали его имя, и «все общество», включая его самые что ни на есть верхи, жаждало его видеть. Великое множество раз дворянин Комиссаров-Костромской рассказывал умиленно всхлипывающим барыням, как со страшным риском повязал огромного и страшного Каракозова, великое множество раз наполнялся его бокал… И, забегая вперед, скажу: прожил он недолго, жил бесславно и как-то зимой попросту замерз пьяный в канаве. В общем, новый дворянский род Комиссаровых-Костромских как-то так и не состоялся.

Покушение было 4 апреля, а 13 мая 1866 года губернатор Енисейской губернии получил телеграмму о том, что надо освободить отца этого новоиспеченного дворянина, Ивана Алексеевича Комиссарова, крестьянина села Молвитино Буйского уезда Костромской губернии, который вместе с женой отбывает ссылку за уголовное преступление в селе Назарово Ачинского округа. Наверное, имеет смысл уточнить — папа дворянина Комиссарова сидел за вульгарное воровство: в 1858 году ему дали 12 лет ссылки в Сибирь. А мама Осипа Комиссарова, Евгения Ивановна, к тому времени умерла и была похоронена здесь же, в Назарово.

В это время в Енисейской губернии губернатором был генерал-майор Павел Николаевич Замятнин, полное название должностей которого выглядит так: «военный губернатор города Красноярска, Енисейский гражданский губернатор, генерал-майор».

М.А.Бутаков, известный красноярский поэт и публицист, откликнулся на его назначение в 1862 году:

Дождались мы давно жданного Генерала красноштанного. Он оратор неприветливый, Губернатор зато сметливый.

С одной стороны, любимой поговоркой «героя» подавления варшавского восстания П.Н.Замятнина была «Кто палку взял, тот и капрал», а до назначения губернатором в Енисейскую губернию он несколько лет был полицмейстером в Москве. По оценке издателя Л.Ф.Пантелеева, отбывавшего ссылку в Енисейской губернии, был он хотя и не злым человеком, но «поразительно ограниченным, взбалмошным». Гм…

С другой же стороны, за годы правления Замятнина в Красноярске открыты были две гимназии, а в селах и деревнях ни много ни мало 77 народных школ. Достоверно известно, что именно он первым обратил внимание на талант Василия Сурикова. Однажды при просмотре бумаг губернатор обнаружил подброшенный кем-то в них свой карандашный портрет. Сходство оказалась таким разительным, что Павел Николаевич потребовал отыскать автора и принял личное участие в его судьбе, просил купца Петра Ивановича Кузнецова оплатить учение Сурикова в Петербурге.

За свои труды П.Н.Замятнин получил от Александра II орден Александра Невского с алмазными украшениями, а Красноярская городская дума постановила: «Почтительнейше просить Его превосходительство генерал-майора Замятнина удостоить наше общество принятием на себя звания почетного гражданина губернского города Красноярска».

Но до этого городская дума подумывала о другом кандидате в почетные граждане… об И.А.Комиссарове. Том самом сосланном деревенском воришке. Произошло это, правда, до того, как город познакомился получше с отцом героя…

По-видимому, Замятнин хотел устроить из этого происшествия некое «патриотическое шоу»… а может быть, попросту как человек военный истово выполнял приказ Петербурга: было велено вернуть Комиссарова из ссылки? Есть вернуть!

Во всяком случае, губернатор лично поехал в Назарово, привез старика в Красноярск, дал в его честь торжественный обед и с помпой отправил его в Петербург. Как себя чувствовал при этом Комиссаров-старший, как он использовал внезапно свалившуюся на него благодать, мы знаем даже слишком хорошо. Поговаривали, что одна из купчих после торжественного обеда не досчиталась лисьей шапки, но в это верится слабо: во-первых, Комиссаров-старший за обедом напился до потери способности сидеть вертикально и управлять естественными функциями организма. Во-вторых, украсть такую малость ему не было уже ни малейшей необходимости. Или все-таки сработали подавляемые до сих пор инстинкты? Не знаю… Во всяком случае, в последующие годы Комиссаров-старший воровал, это известно совершенно точно.

В Красноярске же Иван Комиссаров дал телеграмму сыну (за казенный счет, естественно): «Возлюбленный сынок мой, непременно преклони колена Батюшке нашему Великому государю. Меня на руках носят в Красноярске, а сегодня все городское общество давало мне прощальный обед. Нетерпеливо считаю минуты, когда Бог приведет меня прижать тебя, милый Осипушка, к моему родительскому сердцу».

Ситуация возникала препохабная: сам губернатор Замятнин, который и заварил всю кашу, начал прятаться от назойливого и вечно пьяного старика. С другой же стороны, как лицо официальное и убежденный монархист, вынужден был делать хорошую мину при все более скверной игре. Например, по его прямому указанию от жителей Красноярска и всей Енисейской губернии скрывали, что Комиссаров сослан за воровство и уже в самом Назарове был смертным боем бит за конокрадство. Власти делали вид, что Комиссаров просто проживает в Назарово, а вовсе не наказан за уголовщину.

Очень любопытный штрих — нашелся чиновник, Василий Иванович Мерцалов, который не участвовал в торжественном обеде в честь Комиссарова и демонстративно не желал иметь дела с «проходимцем из Назарово». И никак он не поплатился за свое вольнодумство, В.И.Мерцалов! В 1902 году, на склоне лет, станет он даже сенатором…

Но остальные-то чиновники ручкались с конокрадом, сидели с ним за одним столом, а отцы города даже решили присвоить Ивану Комиссарову звание почетного гражданина Красноярска. Правда, об этом они пожалели и решение о присвоении ему почетного гражданства отменили, узнав новости: в Петербурге Иван Алексеевич так разгулялся, что царь вынужден был подписать указ о выдворении из столицы папы своего спасителя. А тот и в Нарве спер двух жеребцов и женился на девице, на 43 года его моложе (в 66 лет — на 23-летней).

А тогда, весной 1866 года, П.Н.Замятнин велел написать поясной портрет Осипа Ивановича Комиссарова-Костромского и повесить его в богадельне, сооруженной в Назарово и названной Комиссаровской в честь матери спасителя царя, Евгении Ивановны. Портрет был заказан столичным художникам и обошелся красноярцам в добрую тысячу рублей (большую часть средств дал все тот же Петр Иванович Кузнецов, меценат молодого Сурикова).

А пока суд да дело, портреты Осипа Комиссарова написали маслом и в Красноярске, и губернатор повелел повесить эти портреты в благородном собрании и в мужской гимназии. Где висел портрет в мужской гимназии, мне не удалось установить. А вот в благородном собрании он висел как раз на том самом месте, где появляется и до сих пор… Или, по крайней мере, где он появлялся еще в 1970-е годы.

Почему? Трудно сказать… Может быть, и на том свете жалкому «спасителю государя» трудно, неприятно получать такое преувеличенное воздаяние?

ГЛАВА 18 ИСТОРИИ НИКОЛАЕВСКОЙ ГОРЫ

Поклонение горам является одним из самых древних форм первобытной религии.

Д.Н.АНУЧИН

Николаевская сопка — это вулкан, потухший в незапамятные времена, еще в эпоху динозавров. До сих пор ее очертания хранят классическую форму вулкана. Николаевская сопка нависает над городом с южной стороны, там, где город, разрастаясь, постепенно уперся в отроги Саян. Одна из картин Сурикова, писанная в 1894 году, сделана явно с Николаевской сопки; на этой картине очень легко узнать местность — так тщательно и так точно выписаны все излучины Енисея. Но только поля и леса изображены на месте нынешних Студенческого городка и Академгородка [5].

А сопка находится над склоном, который с прошлого века называется Николаевской горой. На самом деле это не гора… в смысле, не холм и не сопка. Просто там местность резко повышается, и этот склон стали называть Николаевской горой, потому что в этом месте стояла деревня Николаевка, до того, как полностью растворилась в городской застройке.

Во времена Сурикова город кончался до деревни Николаевка, и Николаевское кладбище лежало за границами не только Красноярска, но и Николаевки, располагаясь на склонах горы, ведущей к Николаевской сопке.

Еще в 1950-е годы за Николаевским кладбищем был только лес, стократ рубленный, используемый для выпаса, потравленный вырубками, — но лес. И этот лес тянулся километров 15, до самого поселка Удачный, уже за пределами современного города.

В 1960-е годы стали строить Студенческий и Академгородок, а на склонах Николаевской горы начали отводить участки под коллективные сады, и уже к середине 1970-х гора приняла совершенно новый, непривычный старым красноярцам вид. На рубеже 1980-х на самом высоком месте развернулось строительство новых корпусов университета.

Черты Академгородка с его особенным бытом и особыми нравами после 1991 года полностью потеряны, но и теперь это едва ли не самый современный, самый удобный для жизни район города. И самый экологически чистый, так что квартиры в Академгородке стоят больше, чем в центре города.

С этим чистеньким, благополучным, очень молодым районом, вернее, с целым городком из дач, опоясавших Николаевскую гору, связана целая серия историй про удивительное животное, про кошку… или про существо, происхождение которого совершенно неведомо, а внешний вид заставляет принимать его за кошку. В общем, я сам не знаю, как точнее определить, с чем мы имеем дело, и дальше буду называть ЭТО попросту кошкой, а там уж пусть читатель сам разбирается.

История первая

Одна из самых старых историй про необычную кошку относится к середине 1970-х годов, когда кошка объявилась на одной из дач на остановке «Сады».

Семья сидит за ужином на даче, на высоком крыльце: папа, мама, двое дочерей-подростков. Приходит кошка… Этой темно-серой, полосатой кошки никогда никто не видел ни до, ни после.

Кошка деловито поднялась по ступенькам на веранду, села и пытливо стала смотреть на всех четверых. По очереди она внимательно осматривала лица всех людей и вела себя так, как ведет себя разумное существо, если кого-то ищет и никак не может отыскать.

— Маша, дай ты ей супу!

Четырнадцатилетняя Маша сбегала за блюдцем, налила кошке супу…

— Кис-кис!

Кошка не реагировала ни на возглас, ни тем более на суп. Не реагировала никак — по-прежнему сидела и смотрела, молча, настойчиво, деловито. И под ее пристальным взглядом у людей сильно менялось отношение — и к кошке, и ко всему происходящему.

Тем более что кошка не пыталась изучать саму веранду, как это делают кошки и все животные… грубо говоря, ничего не обнюхивала, не выясняла, что находится под столом или за занавеской. Кошка не подходила к людям, не нюхала их, не пыталась об них тереться, ничего не просила. Она не искала для себя удобного места. Она вела себя настолько не по-кошачьи, так необычно, даже невероятно, что у людей совершенно исчезло желание кормить ее супом или почесать за ухом. Неловкая тишина повисла за столом — все как-то зациклились на кошке, разговор прекратился сам собой. И все четверо людей, взрослых или почти взрослых, уставились на кошку и прекратили собственные дела.

Так продолжалось несколько минут, а потом кошка так же деловито поднялась, задрав хвост, спустилась с веранды и ушла. Как нетрудно догадаться, никто за ней не следил и никак ее не преследовал.

Родители и дети неоднократно заводили разговоры о кошке с соседями, но никто не имел ни малейшего представления, что это за животное и кому оно могло бы принадлежать.

История вторая

Эта история приключилась где-то году в 1972 или 1973. Ирина, четырех лет, спала на даче с бабушкой и сестрой Светой (на полтора года старше). Ира спала в одной постели с бабушкой, а Света — уже отдельно, как большая.

Дача, разумеется, была закупорена так, как умеют закупоривать жилые помещения только деревенские жители: что называется, наглухо! Почему-то сельские жители всей России, вовсе не одной только Сибири, считают свежий ночной воздух смертельным ядом… по крайней мере, в помещении. Так что и двери были задраены, как на подводной лодке, и окна тоже закрыты: ни малейшей щелочки, не говоря о таком бесовском изобретении городских, как форточка. Бабушка умерла бы, но не позволила внучкам дышать смертельно опасным газом — ночным свежим воздухом, в этом я совершенно уверен.

Ирина проснулась от того, что по ней ходил кто-то маленький и легкий. Уже просыпаясь, она была уверена, что здесь кошка. Девочка открыла глаза и ясно увидела кошку, стоящую в метре, от силы, на кровати — как раз между ней и спящей бабушкой. В комнате было темно, однако силуэт различался совершенно однозначно. Кошка прошла между Ириной и бабушкой, спрыгнула на пол. Ира слышала стук спрыгнувшего животного, видела ее светящиеся глаза так же ясно, как только что чувствовала, как кошка ходит по ней.

Кошка прошла между бабушкой и Светой, залезла под одну из кроватей… Больше ее Ирина не видела — ни в эту ночь, ни вообще никогда в жизни.

Наутро бабушка категорически не верила девочке: «Ну откуда тут взяться кошке!» Ирина и тогда соглашалась, тем более согласна теперь — взяться кошке было совершенно неоткуда. Но, с другой стороны, она и сейчас, взрослая женщина, совершенно убеждена — кошка была!

История третья

Это произошло в 1993 году — братва приехала на Николаевское кладбище проведать покойного братка (иногда и бандиты ведут себя вполне как обычные люди). И появилась эта кошка… Начать с того, что кошка вошла в дверь могильной ограды, а вовсе не через решетку. А ведь проемы между прутьями были такие, что кошке было пройти там совсем нетрудно. Потом одни участники событий уверяли, что у кошки были странные глаза с ниточным, необыкновенным зрачком. Другие не помнили ничего подобного, и я не уверен, что эта деталь не была выдумана после всех происшествий.

Кошка села под самым памятником, в ногах у покойного. Взгляд очень внимательный, запоминающий. Кошка переводила взгляд с одного на другого.

— Кис-кис!

Кошка не прореагировала. Не обратила она внимание и на сунутый ей в морду кусок колбасы.

Как-то незаметно оказалось, что внимание всей банды приковано уже не к покойному, а к кошке. Никто уже не решался панибратствовать с кошкой, «кис-кискать» и вообще проявлять к ней обычные для людей чувства: скажем, погладить эту тварь. Всем становилось все понятнее, что никакая это не кошка, а какое-то совсем другое существо, пусть и в обличии обычной кошки.

— Давай, сгреби ее и сунь носом в еду!

Но реализовать эту идею никто не решился, и вообще разбойники чувствовали себя все неуютнее под этим взглядом. Главарь поднялся сразу, как только позволили приличия, и начался поспешный отход. Никому и в голову не пришло применить оружие или, скажем, задержаться и еще немного пообщаться с этим животным.

История четвертая

Следующая история — еще ближе к нашему времени и относится к 1995 году. Связана она с одним довольно неприятным мальчишкой по имени Слава. Мальчика этого произвела на свет тридцатилетняя мама; папа, узнав об этом событии, немедленно исчез из города, но бабушка — папина мама — внука признала с огромным удовольствием, потому что папа был ее единственным ребенком и особой надежды, что он еще когда-нибудь женится, у бабушки не было. Мама тоже была единственным ребенком, и ее мама тоже была одинока…

Одним словом, герой нашего рассказа, чудо-ребенок Славик, к семи годам имел не очень молодую маму и двух молодых бабушек, шестидесяти лет и шестидесяти одного года. Три молодые женщины (не считать же в наше-то время шестидесятилетних старухами?), лишенные близких мужчин, хозяйственных забот и не особенно отягощенные какими-то высшими интересами, получили на них всех один общий свет в окошке — чудо-Славика. В разговоре со мной одна из бабушек долго объясняла, что все отрицательные качества Славика — это от дурной наследственности. Что тут поделать, если золотого мальчика Славика произвел на свет скотина, негодяй, зоологический эгоист, подонок, как все мужики, кобель, который обработал ее доченьку…

На мой вопрос, что же теперь делать с бедным Славиком, ведь он вырастет и тоже станет мужчиной, страшно подумать, мамина мама только испуганно охнула и посмотрела на меня осуждающе.

А на вопрос, обречен ли, по ее мнению, Славик стать таким же чудовищем и подонком, как все остальные мужчины, бабушка закрыла лицо руками и закричала тоненьким голосом:

— Ни в коем случае!

Как вы понимаете, я сразу же перестал быть желанным гостем в их доме, но и правда — что делать бедному Славику?! Он ведь при всем желании не сможет сделать себя девочкой…

Но баловать Славика считалось жизненно необходимым, и уж где-где, а на даче Славик делал только то, что он хотел, и не только на собственном участке, а решительно везде, куда бы он только не забредал. То есть он топтал овощи в огородах, жрал или портил чужие яблоки, обижал животных и детей, а если его пытались остановить, «плювался». Этот глагол изобрели специально для описания художеств Славика, который плевал на тех, кто ему делал замечания, и пинал их ногами. Плевал совсем не в переносном смысле, а вполне материально — слюной.

В трудных же случаях жизни, если врагов было слишком много и Славик сам не мог с ними справиться, он просто-напросто дико орал:

— Бабушка!

Бабушка прибегала и в зависимости от обстановки или крушила ненавистного врага, или хватала Славика в охапку для временного тактического отступления.

Справиться со Славиком оказался в состоянии только один дачный сосед, мрачный мужик лет пятидесяти пяти, отставной полковник авиации из Западной группы войск. Когда Славик попытался полить керосином его персидского кота, полковник отнял у Славика керосин и пообещал в другой раз вылить ему керосин в задницу. Славик плюнул на полковника, укусил его за палец и пнул, угодив под колено. На вопли Славика прибежали уже обе бабушки — орал он попросту чудовищно, и на этот раз причины были: полковник вооружился пучком крапивы (причем его руки-клешни не нуждались ни в какой защите; так прямо голой рукой он сграбастал крапиву, этот полковник). И этим пучком полковник с большой экспрессией охаживал по голому заду Славика, зажав его между колен.

Дико вопящие бабушки отняли еще более дико вопящего Славика, и весь оставшийся вечер стонущее дитя лежало на животе, а бабушки меняли примочки на его заду. Впрочем, врач не дал справки об избиении ребенка — никаких следов не было, что тут поделать. А чудовище-полковник сказал, что Славика нужно держать на весу за одну ногу, а второй рукой пороть, пока Славик не исправится и не станет похож на любого нормального мальчишку. С полковником я тоже как-то общался и, поздравив его с победой над Славиком, уточнил — пороть там надо целую семью, начав по старшинству именно с бабушек: это будет самым справедливым. Полковник, в целом соглашась, высказал свое мнение о том, чего именно не хватает бабушкам, помимо здоровенной порки, и какие изъяны в их личной жизни необходимо ликвидировать, потому что эти изъяны и довели их до жизни такой…

Вот этот самый семилетний Славка, очень противный, избалованный мальчишка, и погнался за нашей знакомой — за кошкой. Погнался просто потому, что кошка прошла себе по дачной уличке, между участками, и Славик захотел с ней поиграть. Не один человек видел, как важно шествовала кошка и как мчался Славик, размахивая пластмассовым игрушечным ведерком. По собственным словам Славика, он не хотел сделать ничего плохого — только хотел надеть это ведерко на голову кошке и проверить, поместится она в ведерке или нет. Справедливости ради: для Славика это и в самом деле куда как скромные планы.

О дальнейшем известно немного… в смысле, достоверного немного: что Славик, забежав в березовую рощицу за кошкой, тут же вылетел оттуда с диким ревом и кинулся спасаться к бабушкам. Самое внимательное изучение не подтвердило, что взбесившаяся кошка рвала Славика когтями и зубами и вообще покушалась на его молодую жизнь и драгоценное здоровье. Никто и пальцем не прикоснулся к Славику, и тем не менее он пребывал в совершеннейшей панике и уверял, что у него болит живот, кишечник и, кажется, еще болят и уши…

Ни один из бесчисленных врачей, которым показывали Славика, не был в состоянии найти у него решительно никакого не то чтобы заболевания, даже малейшего отклонения от нормы. Разумеется, бабушки негодовали на врачей и рассматривали их как чудовищ, забывших клятву Гиппократа и презревших всякие человеческие чувства. Если анализ не давал никаких оснований для беспокойства, делался только один вывод — что надо изучить что-то другое… И вскоре Славик превратился в самого изученного мальчишку во всем Красноярском крае, а может быть, и во всей Российской Федерации. Ничего не находилось, никакие заболевания не угрожали «бедному мальчику», а он тем не менее киснул и чахнул уже несколько дней. Как нетрудно догадаться, чего никак не изучали у Славика, так это состояние его психики и нервную систему: обе бабушки приходили в неистовство при одном только намеке на такую необходимость, считали личным оскорблением любое упоминание о пользе такого исследования.

Но на прием к невропатологу Славик все же угодил — под предлогом чисто формальной консультации. А невропатолог оказалась женщиной неглупой и побеседовала со Славиком довольно обстоятельно. Славик же на этот раз оказался необычайно мил и вежлив — бабушки напугали бедного мальчика до полусмерти, и теперь он очень не хотел плохих отношений с теми, от кого зависело его выздоровление… А невропатолог оказалась женщиной внимательной и не пропустила мимо ушей ни слова «кошка», ни места происшествия. И то ли она уже слыхала что-то про эту кошку, то ли действовала чисто профессионально, раскапывая первопричину… Не знаю, потому что не знаком с этой дамой, хотя ее фамилию мне и называли.

Стоило Славику проникнуться доверием к врачу (или женщина немного владеет гипнозом, я не выяснил) и он начать рассказывать, что же произошло в этой роще, сразу многое стало понятным. Раньше-то Славик и бабушкам, и всем врачам плаксиво орал, что в роще не произошло совершенно ничего и что кошки он там не догнал. А теперь выяснилось, что кошку-то он догнал, и даже без особого труда, потому что кошка не думала от него убегать, шла себе и шла, не ускоряя шага. А когда Славик ее настиг и уже приноровился надеть на голову ведро, тут у кошки из глаз вышли «какие-то лучики», и в животе у Славика стало больно и нехорошо. Так больно, что Славик даже не смог завопить и позвать на помощь бабушку, и как стоял, так и плюхнулся задом на землю. А кроме того, Славик вдруг понял, что если он будет кого-то обижать, у него сразу же опять начнет болеть живот. Откуда Славик это взял, куда делась кошка и сколько он просидел на земле, мальчик не знал. Придя в себя, он с диким ревом кинулся домой, и только тогда выяснилось, что для всех он только что забежал в рощу.

Невропатолог, разумеется, ни в какие такие лучики не поверила и вообще, как все уважающие себя ученые, точно знает, что таких кошек не может быть потому, что не может быть никогда. Вот привидеться человеку может решительно все, что угодно! И невропатолог в два счета вылечила впечатлительного мальчика, которого «что-то сильно напугало» и почему-то «заставило фантазировать». Славик совершенно здоров и во многом ведет себя привычно, как вел всегда. Но странное дело! Он действительно старается никого не обижать, а есть свидетели, что парень раза два, только начав вредничать, тут же с оханьем хватался за живот.

История пятая

Эта история связана со зданием Красноярского университета, стоящего на Николаевской горе, посреди сосновых лесов и дачных участков. Созданный в 1969 году, Красноярский госуниверситет долгое время не имел своего собственного здания, ютился в разных домах по всему городу. Но в 1975 году пришел новый ректор, Вениамин Сергеевич Соколов, и вместе с ним в Красноярский университет пришла совсем новая эпоха.

Большинству людей Соколов известен как один из участников событий октября 1993 года. Напомню, что в горящем Белом доме Вениамин Сергеевич был в числе немногих, кто не потерял голову и не праздновал труса. Именно он вел переговоры от имени Хасбулатова и Руцкого. Он может нравиться или не нравиться… но трудно отрицать, что он — мужчина. Сотрудники же КрГУ в большинстве запомнили его как лучшего ректора за всю историю университета. Мне лично он всегда напоминал феодального владыку: хозяйственного, просвещенного, властного. Уверенного в своей ответственности перед Провидением за вверенное ему дело и вверенных людей… и в своем праве карать и миловать, неся ответ только перед Всевышним.

B.C.Соколов в самые застойные годы создал кафедру эстетического образования. На всех факультетах стали читать курсы типа «Основы музыкальной культуры» или «Философия искусства», нарушая монополию чтецов истории КПСС. Он легко мог коллегиально говорить и даже советоваться с человеком любого ранга или положения. Он был достаточно умен, чтобы в общении с людьми апеллировать не к решениям ЦК, а к национальной традиции. В университете работало немало «крамольников», которых от повышенного внимания ГБ прикрывал только B.C.Соколов.

Но он же в свое время (1988 год) дал приказ в университетскую типографию тиражировать знаменитое письмо Нины Андреевой. Так сказать, для участия в кампании, направленной супротив ниспровергателей основ. Тогда «две недели застоя» окончились быстро, но ведь далеко не все (в том числе и не все ректоры) готовились к участию в погроме. А Соколов готовился, было дело…

Соколов развернулся, приложил все усилия, чтобы построить новое, достойное его замыслов здание университета. Была создана даже особая должность: проректор по капитальному строительству. И в начале 1980-х построили огромное здание — на возвышенном месте, издали видное, возле Академгородка. Здание это продолжает строиться. Университет организационно разрастается — создаются новые кафедры, факультеты…

Одновременно Соколов способен был увольнять неугодных людей во время их отпуска (например, В.Н.Дьяченко или В.Ф.Трофименко — позже устроившихся в институте усовершенствования учителей). Сам факт такого рода как нельзя лучше характеризует и самого В.С.Соколова, и специфическую деловую атмосферу КрГУ.

Я уже писал об удивительном явлении — каждое учреждение хранит атмосферу времени, в которое оно создано. Созданный в самом начале застойно-запойного периода, Красноярский университет хранит в себе отпечаток породившей его эпохи. Это — на редкость совковый, если угодно — брежневский по духу университет.

Среди прочих событий, характеризующих университет, известно и такое: в 1989 году с кафедры биофизики был выгнан некий неформал, Павел Полуян. Оценивать его можно по-разному, но не в том дело. Состоялось заседание университетского партбюро, на котором и принималось решение: пусть кафедра уволит этого «непозволительного» сотрудника. Соколов был очень взволнован проблемой чистоты рядов, очень хотел вовремя прилететь из Москвы и лично принять участие в партсобрании. Он вроде бы и прилетел, и принял. Но вот ведь какое дело! Одновременно с этим партсобранием, в тот же день и в тот же час, Соколова видели в Москве!

Я не берусь комментировать это невероятное утверждение, но рассказывали мне об этом люди, вполне заслуживающие доверия.

Мне рассказывали об этом, совершенно откровенно недоумевая, как так может быть, пожимая плечами. Но какие бы недоумения ни высказывались, собеседники подтверждали это обстоятельство — B.C.Соколов был на парткоме в Красноярске и одновременно был в Москве!

Соколов не относится к тем людям, которым можно задавать вопросы… тем более вопросы, которые он может счесть недостаточно деликатными. Возможно, именно поэтому до сих пор никто толком не знает, где же был настоящий Соколов, в Красноярске или в Москве? Или они оба каким-то невероятным образом были совершенно настоящими?

История шестая

«Голубые дедушки» в пионерлагере

Нет, это совершенно не такая история, как вы подумали! Я не собираюсь рассказывать вам про пожилых гомосексуалистов, прикормившихся в пионерском лагере. Эти дедушки были голубыми не в современном жаргонном смысле, а в самом буквальном — они были вот такого цвета!

Эту историю рассказал мне мой ученик Сергей, отдыхавший в 1981 году в пионерлагере «Восход», на склонах Николаевской горы. Передаю ее так, как запомнил, и максимально близко к подлиннику.

И в этот год, и все предыдущие и последующие, пионеры удирали из пионерлагеря в двух направлениях: в сторону дач и в сторону густого лесного массива, окружающего Николаевскую сопку, конус древнего потухшего вулкана. В сторону дач, чтобы стащить там ягод, фруктов и овощей. В сторону леса, чтобы там безнаказанно жечь костры, общаться между собой и петь песни, пока начальство не спохватилось, а более послушные собратья по отряду спят себе в своих казенных постелях. Занятия эти, естественно, сопряжены между собой, потому что и фрукты, и ягоды вкуснее пожирать возле тайного лесного костра, а где необходимо печь картошку и поедать под соответствующую пионерскую же песню, это я даже объяснять не буду — взрослым людям должно быть все и так понятно.

В этот же год первая смена, июньская, пугала вторую: мол, вы не ходите за сопку, в распадок… Там, в распадке, появились такие дедушки… сами метра в три ростом, голубого цвета. Они нам не велели туда ходить, сказали, что иначе худо будет. Вторая смена, июльская, само собой, только смеялась — известно ведь, что в пионерских лагерях обожают всякие страшилки и пугалки. Тут и черная простыня, которая летит по городу, и зеленый пистолет, и красные пальцы… во молодцы первая смена, придумали еще голубых дедушек!

А распадок за сопкой, понятное дело, жизненно необходим — если не зайти за сопку, не спрятаться в распадок, из лагеря какой-нибудь бдительный вожатый может увидеть огонь, да и не поленится сбегать посмотреть — не его ли это ребятишки там забавляются? И, конечно же, не прошло недели, как ребята отправились в балку по ту сторону сопки. Трое их было, этих смельчаков, и один — из отряда Сергея. Этот парень пришел уже под утро, страшно испачканный в грязи, тихо плача и буквально лязгая зубами от страха. Он ничего не захотел объяснять, все лежал, уткнувшись в подушку, и неудержимо плакал.

Народ побежал на завтрак, а когда вернулся — парня уже не было. Он, пока никто не видел, собрал вещи и рванул на трассу, к остановке автобуса. От лагеря «Восход» до трассы — самое большее два километра, и автобусы ходят в сторону города каждые полчаса. А за те же самые полчаса можно дойти и до первых пятиэтажек, до городского транспорта. Обычно таких беглецов старались поймать, и даже если парень успешно сбегал и прибегал домой, так просто дела не оставляли — находили беглеца дома и разбирались, почему убежал, из-за чего и предлагали вернуться. Но что было с этим парнем, Сергей не знает; пропал, и все!

А вечером был какой-то дополнительный заезд, часть поселившихся раньше выперли из уже занятых ими комнат, а новых кроватей не привезли… в общем, часть ребят расположили ночевать в спортивном зале. Они и не очень возражали, потому что, конечно же, возникла возможность еще немного поразвлекаться: в зале, где ночует тридцать мальчиков, самое время порассказывать страшные истории, повозиться и поболтать. В общем, как ни старались вожатые, а только часу во втором народ угомонился и заснул.

Сергей спал в общем ряду, как и все, на матрасе, положенном на пол. Но в каком бы часу он не лег спать, была многолетняя привычка — просыпаться под утро. Проснуться часа в четыре, в пять, полежать и, если вставать не надо, снова заснуть и тогда спать уже хоть до полудня. Вот и в этот раз он так проснулся — еле забрезжило серое. Вроде было время уже заснуть, как раздался странный звук, вроде какое-то кряхтение, и начала раскрываться створка окна под потолком… Кто видел типовой спортивный зал, тот знает — окна там на высоте примерно трех метров. Створка откинулась, и в окно начал пролезать какой-то огромного роста старик… Стариком его Сергей назвал за это кряхтение, такое типичное для пожилых людей кряхтение, и за длинную, совершенно голубую бороду. «Голубой дедушка» спрыгнул на пол; судя по очень легкому отзвуку, весил он куда меньше человека, и опять закряхтел, потер поясницу. А потом пошел вдоль спящих, внимательно вглядываясь в их лица.

— Я бы вскочил и убежал, — откровенно рассказывал Сергей. — Но тут такое состояние навалилось… Я только читал про такое: ни рукой, ни ногой не двинуть, не крикнуть. Все вижу, все слышу, все понимаю, а шевельнуться не могу. И понимаю — что бы он со мной не начал делать, этот «голубой дедушка», я так и буду лежать… Одно кряхтение это… — Сергея передернуло. — Я его до сих пор слышу…

— Сережа, а не мог быть это сон? Ведь во сне так обычно и бывает — что-то страшное надвигается, а ты беспомощен.

— Нет, не сон… Не могу доказать, не могу объяснить, откуда знаю, но только точно знаю, что не сон.

И так вот шел этот «голубой дедушка», вглядываясь в лица лежащих, и не мог найти того, кто ему нужен. Сопя, кряхтя, склонился и над Сергеем. Лицо раза в два больше человеческого, совсем не злое, не жестокое, но что-то в этом лице было и такое, что не стал бы Сергей приближаться без необходимости к его обладателю. Видя, что Сергей не спит, «голубой дедушка» даже чуть улыбнулся и продвинулся дальше. Прошел до конца ряда, посмотрел на последних и опять открыл створку окна, полез наружу… Сергей рванулся было… и услышал тихое, скрипучее:

— Я еще здесь.

Причем он уверен, что «голубой дедушка» в этот момент находился к нему спиной и никак не мог видеть, что он пытается встать.

Потом «голубой дедушка» свалился с другой стороны спортзала, а Сергей вскочил и помчался в другой корпус — оставаться в спортзале было невыносимо страшно, а что он может встретить кого-то и на улице, Сергей как-то не думал…

Галлюцинации? Сон? Может быть… Но возле окна в спортзал остался след огромной босой ступни. Сергей показал его двум приятелям, и один из них почесал в затылке и только и сказал:

— Во здоровый жлоб тут проходил…

А второй как-то впал в задумчивость и потом тихонько выяснял у Сергея — не видал ли он чего-то большего, чем след, и не пора ли смываться из лагеря, как уже сбежал один? Но Сергей секретничать с умным парнем не стал и задним числом считает, что был прав.

А еще, вспоминая этот след, он убеждается — «голубой дедушка» намного легче, чем был бы человек или животное таких размеров.

Вот вам еще картинка из дачной жизни все того же дальнего 1981 года и все той же Николаевской горы. Сидят люди на веранде собственной дачи, никого не трогают, пьют чай. Дача — последняя в ряду, дальше сосновый лес. Семейная дачная идиллия первой половины августа.

И вдруг раздается страшный треск сучьев, из леса вываливаются двое. Рост — порядка трех с половиной метров, голубого цвета, с бородами. Опираются на посохи. Какое-то время внимательно рассматривают семью, дачный участок, сам домик…

— Не то… — произносит один из них.

Другой согласно кивает, и оба они молча разворачиваются и скрываются в лесу.

В то время, пока «голубые дедушки» выясняли, куда они зашли, никто не мог пошевелиться, а когда исчезли — никто не поспешил на то место, где они только что стояли. Семья была не только напугана, но и в совершеннейшем недоумении — никто никогда не слыхал о таких существах. Так что за «голубыми дедушками» никто не побежал, но и спать до первого света взрослые члены семьи не стали: на всякий случай.

Утром же на место, где появились эти двое, все-таки сходили втроем — папа, мама и сын 14-ти лет. Следов не нашли, но ветки местами поломаны, трава сильно примята. Эти трое не такие великие следопыты, чтобы точно сказать, кто прошел и даже на скольких ногах шло это существо. Видно было только, что прошло нечто крупное.

И эти трое все выдумали? В конце концов, никто, кроме них, не видел ни «голубых дедушек», ни поломанных веток и потоптанной травы. Но тогда почему их рассказ до такой степени напоминает рассказ Сергея? Сговор я исключаю, потому что вращаются они в совершенно разном кругу, и с семьей В-сановых я познакомился через тех, кто даже не слышал про Сергея.

Интересно, что все эти истории связаны исключительно с одним годом — 1981-м. Если Сергей отдыхал в «Восходе» всего один раз и больше никогда не бывал на склонах Николаевской горы, то В-сановы живут там каждое лето на своей даче с 1974 года.

ГЛАВА 19 ЭКСТРАСЕКС КАКАШКИН

На дурака не нужен нож,

Ему немного подпоешь,

Потом с три короба наврешь —

И делай с ним, что хошь!

Песня из кинофильма «ПРИКЛЮЧЕНИЯ БУРАТИНО»

Газеты Красноярска пестрят объявлениями типа: «Снимаю порчу, сглаз, ввихиваю астрал, починяю ауру, направляю в нужное направление поток энергии».

Или: «Потомственная ясновидящая Людмила Кирка снимает порчу и накидывает чакры». Ну, и портрет «потомственной ясновидящей», мясистой энергичной бабы, больше всего похожей на парикмахершу или официантку. С этой дамой я общался напрямую: очень хотелось ей вступить в Академию ноосферы. И хотя очень я не люблю обижать людей, на этот раз пришлось сделать то, чего делать я не люблю.

Прямо на улицах, непосредственно на телеграфных столбах, обычно на оживленных перекрестках и на крупных остановках транспорта, наклеены объявления почти такого же содержания, например:

«Исцелим:

Наркоманию, алкоголизм, табакокурение, простатит, бронхит, псориаз, различные опухоли — миома и т.д., остеохондроз, радикулит, ревматизм, пародонтоз.

Снимем:

Порчу, проклятие, сглаз, депрессии, головные боли, психические расстройства, устраним лишний вес и морщины».

Больше всего объявлений по всему городу наделал некий Александр Какашкин. Лично я с Какашкиным незнаком, но общих знакомых нашел, и порассказали они мне немного о чуде природы, о естественном камертоне Вселенной и повелителе космических энергий. А знают Какашкина многие, потому что до 1991 года он был достаточно рядовым, к тому же запойным геологом, а как развалилась геология, перестала кормить, почувствовал бедолага в себе необъятные силы экстрасенсорные, мощь немеренную астральную. Ну и начал что было сил чинить ауры и ввихивать астралы, искоренять порчи и проклятия, ублажать несчастную судьбу и приманивать удачу, сбежавшую в другие созвездия.

В таких случаях поражает даже не готовность самого человека к мерзейшей нравственной проституции: мало ли что с собой делают отдельные экземпляры человека разумного? Больше всего удивляет не то, что продают, а что покупают. В конце концов, Красноярск с его 750 тысячами населения — не такой уж колоссальный город, не агломерация в 50 миллионов человек и даже не Москва и не Питер. Не я один могу найти людей, знававших Какашкина в пору его увлечения полевой геологией и спиртными напитками. Не говоря уже о том, что сам стиль поведения «экстрасенсов», этих или странноватых, или чересчур уж деловитых людей, должен наводить на размышления людей, хоть что-нибудь соображающих.

Меня поражает легкость, с которой практически любой… Хотел сказать — любой идиот, но это будет не совсем точно… Идиот, свято верящий во все эти ауры и астралы, конечно же, способен зажигать своей уверенностью других, пока не уверовавших, балбесов. Но и ловкий прохиндей легко сыграет мистический экстаз и точно так же обманет тех же самых болванов, да еще сможет сделать несколько фокусов, до которых искренне верующий идиот просто-напросто не додумается, а если и додумается, не сумеет осуществить.

Так что получается — есть контингент людей, и очень немаленький, которых может увлечь за собой любой идиот и обмануть любой подонок, было бы у них хоть что-то, что можно выжулить.

До какой степени легко обманывать идиотов, я как-то убедился на собственном опыте, о чем имеет смысл рассказать особо.

Как я был экстрасенсом

Случилось это лет пять назад; мне необходимо было съездить на другой конец города, и приходилось минут сорок трястись в трамвае. Промороженный ноябрьский трамвай — это само по себе то еще удовольствие, а тут еще ввалилась разухабистая компания, два парня и две визгливые девицы, не отягощенные образованием, воспитанием и прочими буржуйскими штучками. Компания расположилась напротив меня и устроила целую какофонию — визг, шум, возня с обжиманиями и тисканьями, которой постеснялись бы и обезьяны… и, конечно же, невероятное количество матерщины. Молодые люди попросту не умели общаться иначе, нежели путем «мать-перемать».

— А я вот прихожу, мать, к Петьке, мать, а он тудыть, мне портвейна-мать давать, перемать, не хочет, мать, а я его тудыть и растудыть, наливает, мать, пьем, растудыть, — размахивая руками, рассказывал мальчик, усеянный вулканическими прыщами.

— Да Петька, тудыть, и трахаться не умеет, мать его! — подхватывала девка, на лишенном лба и подбородка челе которой отражалась вся тщетная, безнадежная борьба, которую вела ее семья с зеленым змием уже поколения три. — Звездун Петька, растудыть, и евонная Катька тоже растудыть и протудыть!

Я прикинул, что еще полчаса придется мне все это слушать… И я решился: опустил голову, стал делать руками странные и непонятные движения — то соединял пальцы, то разводил, как будто ловил что-то в раскрытые ладони.

— Человеки! — возгласил я через полминуты, стараясь говорить с напряжением, как бы выталкивая из себя звуки (получалось как со дна глубокого колодца или, если угодно, с того света). — Человеки! Флюиды нарушаете, человеки! Флюидную валентность нарушаете! Ауру затемняете, человеки! Гармонию словес вывихиваете, аки поганцы, флюиды сбрасываете с ауры, человеки!

И так минуты две без перерыва, нарочито не обращая внимания на молодых людей и их реакцию. А реакция была — замолчали, и хоть временно уши у меня перестали вянуть… уже хорошо. И в конце этих двух минут, без малейшей моей провокации:

— Простите, дяденька… вы поп?

— Путь наш во мраке, человеки… Кто поп, тому флюиды укажут путь в лоб! А вы флюиды нарушаете! Меняете флюиды на гормоны! Меняете, человеки. Меняете! — резко повысил я голос, и тут же уронил тон, почти зашептал: — Не смейте нарушать флюиды! Не могите нарушать, человеки!

Для опытного лектора владение голосом — элементарщина, о которой смешно говорить. Единственно, что было мне трудно, — это все время бубнить, как из бочки, превращать собственный живот в резонатор.

Но молодых людей я уговорил, и все полчаса, пока мы ехали, не слышал ни одного гнилого слова, притом, что стоило им это немалых усилий. Я просто видел, как бедняги тужатся, ищут слова, «не нарушающие флюиды». Надолго ли их хватило после того, как я вышел из трамвая, — вот этого я никогда уже не узнаю.

Так что повторюсь: любой идиот или с тем же успехом любой жулик могут обдурить огромное количество людей. У поразительно большого числа наших соотечественников есть к этому сильнейшая предрасположенность.

Порой ведут разговоры о том, что-де в армии-то, в армии тоже ведь велись всяческие разработки! И не только у нас! Вот у американцев спутник падал, они своих экстрасенсов собрали, и экстрасенсы смотрели, взглядом спутник отталкивали от Земли! Спутник, правда, все равно упал, но это уже дело третье…

А в народе прочно убеждение, что в армии все самое лучшее, и раз уж там занимаются экстрасенсорикой, значит, это дело перспективное.

Что ж! С этими «военными специалистами» мне тоже доводилось общаться, и могу сказать с полной уверенностью — часть из них действительно люди с не совсем обычными способностями. В конце концов и гипноз ведь — способность очень необычная, но просто все уже привыкли, что такое бывает, и не ведут дурацкой полемики, бывает гипноз или его не бывает. Но большая часть этих самых «экстрасенсов», прикормившихся от армии, точно такие же шарлатаны и делают с генералами то же самое, что проделывал я в трамвае с молодыми матюгальщиками. И не только с генералами!

Одного такого эзотерического орла я наблюдал очень долгое время, и довольно близко, именно потому на меня не производит никакого впечатления досужая болтовня про то, что парапсихология — дело зверски серьезное. Мол, «компетентные органы» специально культивируют насмешливое к ней отношение — пусть народ ничего не знает, а сами вовсю готовят «лептонное оружие». Не верю. Я сам лично был знаком с одним из «парапсихологов» и «изготовителей лептонного оружия», и мне этого с избытком хватило.

Сага об Изаксоне

В далеком 1980 году нас познакомил человек, ныне осваивающий «землю предков» где-то на юге Израиля. Больше всего Саня Изаксон — так его звали — напоминал классический персонаж мультфильмов, голодного бродячего кота. Во-первых, он действительно был хронически голоден, и стоило его накормить, сразу вел льстивые беседы. Раз на протяжении вечера его последовательно кормили: моя мама, мама одного моего приятеля (того, кто и познакомил) и жена другого. А потом еще в четвертом доме, в двенадцатом часу ночи, он сожрал огромную тарелку плова… Как в него влезло — вот поистине экстрасенсорная загадка и трансцендентная тайна.

Во-вторых, к 38 годам не имел Изаксон ни кола, ни двора, ни профессии. Врачам он представлялся как историк, историкам — как физик, а физикам — как врач. Он много рассказывал, как профессор имярек или академик такой-то общались с ним, похлопывали по плечу или проводили с ним совместные эксперименты. Но люди всех профессий, поставленные на очную ставку с Изаксоном, не опознавали в нем коллеги, а все московские профессоры и академики, на рекомендации которых он ссылался, никогда не слыхали об Изаксоне и понятия не имели, кто это такой.

В числе прочего, он показывал фотографию, на которой изображался хорошо знакомый нашей компании балбес… из тех, кто подает нищим и проверяет ауру у ясновидящих, махающих свечками. Наш… как бы это поточнее выразиться… Наш не очень умный приятель сидел на стуле с еще более тупым выражением на физиономии, чем обычно. Позади него Изаксон махал руками, делая возле ушей бедняги какие-то пассы.

Изображение на фотографии было размытое и дублировалось несколько раз, причем каждый раз — нечетко. Как получить такую фотографию, скажет вам любой, кто хоть когда-нибудь занимался проявлением пленок и печатанием фотографий: в то время, когда фотобумага засвечивается, ее надо несколько раз немного сместить, чтобы появилось не одно четкое изображение, а несколько размытых… Уже в те поры я нимало не затруднился бы сделать нужное количество таких фотографий… Сколько надо?

Но, конечно же, Изаксон всем объяснял, что это он изменяет «континуум пространства-времени» и наш общий знакомый находится одновременно в нескольких параллельных пространствах… Впечатление это производило даже не столько тягостное, сколько жалкое. Как один нищий, клянчивший не на выпивку даже, а на «средство от геморроя».

В-третьих, Изаксон много и громко болтал, явно стремясь произвести впечатление на дам. Причем все решительно встреченные им дамы вызывали у него массу положительных эмоций. Разборчивости у дяденьки не было никакой, и хотя ему тянуло под сорок, а нам с друзьями — по 26, это мы его отчаянно старались хоть с кем-нибудь познакомить. Тщетно! Потому что сам Саня Изаксон у всех абсолютно дам вызывал исключительно отрицательные эмоции; даже, я бы сказал, массу отрицательных эмоций. Такие разные женщины, как моя мама, моя бывшая жена, жены и мамы всех моих знакомых, испытывали к Изаксону только одно — устойчивое отвращение. Временами его, беднягу, положительно становилось жалко и хотелось хоть кого-то уговорить не быть такой жестокосердной. Поэтому я окрестил «экстрасенса» Александра Изаксона (отчества он так и не нажил) «экстрасексом».

У дам неприкаянный Изаксон вызывал отторжение. У мужчин — насмешки и презрение. Не говоря ни о чем другом, слишком уж он ничего не знал и не умел, слишком уж он много ел и слишком часто и обильно его приходилось кормить.

Но не кто иной, как ректор Красноярского университета B.C.Соколов приютил, устроил его на кафедре биофизики, познакомил со своими влиятельными знакомыми из военно-промышленного комплекса. Дело в том, что А.Изаксон готовил… тайное парапсихологическое оружие. Или «лептонное»? Не помню, как правильно. Например, пустит классовый враг ракету в СССР. А с помощью А.Изаксона можно будет мгновенно перенести нашу территорию в параллельное пространство. БУ-БУХХ!!! На тысячи километров… радиоактивная пустыня… Но торжествующий А.Изаксон на глазах самых главных генералов поворачивает тумблер… И меняет местами параллельные пространства. То, которое раздолбал классовый враг, исчезает. На его месте появляется прежнее — со всем советским народом, с его верными генералами, B.C.Соколовым, еще более ликующим А.Изаксоном и ракетами, грозно направленными на классового врага…

Казалось бы, вот две вещи несовместные — университет и мелкое уличное шарлатанство! Университет и трансцендентное оружие из параллельного пространства… Но Изаксон так и трудился несколько лет в Красноярском университете, и погубило его вовсе не «лептонное оружие». Погубил его «тест на гениальность». Между прочим, я нисколько не шучу: Изаксон совершенно серьезно намеревался изготовить тест, который немедленно определял бы гениев и отделял их от всего остального человечества.

Тест Изаксон придумал, и этот тест даже можно было применять, но получился он какой-то странный… Дело в том, что тест признавал гениальными исключительно евреев и брюнетов. Почему евреев — еще можно предположить. Почему брюнетов — для меня полнейшая загадка… Но факт остается фактом: даже евреев-блондинов тест признавал уже не в такой степени гениальными, а неевреев вообще не признавал. B.C.Соколов проявил огромный интерес к созданию такого теста, дело было у него на контроле… Получив подобную гадость, он наконец-то понял, что его дурачат, пришел в страшную ярость, и А.Изаксон рыбкой вылетел из университета.

К истории самого А.Изаксона стоит добавить, что в 1992 г. я опубликовал «Сагу об Изаксоне» в одной из красноярских газет [6]. Саня позвонил в редакцию, устроил грандиозную истерику, пугал судебным процессом. Но, как и следовало ожидать, только пугал. Ведь факты — вещь до неприличия упрямая.

А в конце 1994 года одна из красноярских фирм обещала полтора миллиона рублей за информацию о местонахождении Изаксона. Наш парапсихолог и экстрасекс, занявшись «бизнесом», исчез из города вместе с составом леса и со всем обещанным за этот состав. Наверное, смылся в параллельное пространство, не иначе. Нашли ли его разъяренные бизнесмены и можно ли, обнаружив, потребовать обещанную сумму — не знаю.

Сейчас важно другое — приютил и устроил бродячего кота А.Изаксона, всерьез выслушивал болтаемое им безумие, давал ему статус и деньги под грядущий результат не деревенский мальчик, а умный, образованный B.C.Соколов. Человек не только очень умный, но и очень хитрый, проницательный и практичный. Объяснить эту невероятную историю я могу только как проявление психологических особенностей всей тогдашней партийно-комсомольской верхушки. Я придумал собственное название этому явлению: «советский сюрреализм».

Во-первых, они и сами толком не знали, где кончается реальное и начинается невероятное. Вроде бы материализм был основой официального мировоззрения. Но советский человек — вплоть до самых высокопоставленных — оставался малообразованным даже в области естественных наук; даже имея ученую степень доктора физико-математических. Тем более для советского темным лесом была философия — благо все, кроме марксистско-ленинской псевдофилософии, было запрещено и оставалось абсолютно неизвестным. В результате, столкнувшись с неведомым явлением, советский оказывался беспомощным: у него не было решительно никаких фундаментальных философских основ, не было никакой теории познания, кроме ленинских изысков про материю. Решительно все было в одинаковой степени возможным и невозможным, реальным и нереальным.

Во-вторых, советским был явлен многократный пример самых невероятных волюнтаристских решений, окончательно разрушавших представления о «можно» и «нельзя». Можно ли было осваивать целину? Строить Красноярскую и Саяно-Шушенскую ГЭС? Расказачивать и раскрестьянивать? Убить Николая Гумилева? Истреблять православных священников? Травить диссидентов? Разогнать Учредительное собрание? Разумеется, каждое из этих действий совершить нельзя по множеству причин — от экологических и экономических до культурных и нравственных. Разумеется, каждое из них имело целый комплекс негативных последствий, сиюминутных и долговременных. Разумеется, каждое из них было не славным деянием, а преступлением и гадостью. Разумеется, каждое из них было не победой, а растянутым во времени поражением. И то, что воздаяние всякий раз приходило потом, ничего в принципе не меняет.

Но ведь можно не замечать гадости; можно изобразить поражение победой; шайку политических уголовников можно представить партией пролетариата; историю гибели страны и расточения ее богатств изобразить историей торжества «нашей» идеологии. Тот, кто воспитан на этом, лжет… нет, даже, пожалуй, сознательно не лжет. Просто для него существует не то, что существует, а то, о чем договорились. То, что принято на партийном собрании, как бы становится реальным. Одно время пустая болтовня не окончившего даже семинарии «вождя» стала как бы верхом интеллектуальной и политической мысли; в другое время стало как бы возможно выращивать кукурузу в Якутии; точно так же стало как бы возможным и парапсихологическое оружие имени Сани Изаксона.

В С.Соколову очень хотелось чуда. Чуда хотелось так сильно, что оно как бы стало возможным…

Популярность изаксонов и изаксончиков, легкость обдуривания «человеков» я могу объяснить только так: вера в чудеса является одним из важнейших компонентов духовной жизни всего общества. Отнюдь не только генералов и ректоров, которых обирают шарлатаны, создающие «лептонное оружие».

Можно смеяться над идиотами, на которых не нужен нож, которые добровольно отдают свои денежки шарлатанам. Пока люди здоровы, а отданные «экстрасенсам» деньги не оторваны от детского пропитания, это скорее смешно.

Когда люди продают квартиры, расточают накопленное поколениями, рвут все связи и медленно умирают от голода в каком-нибудь «ашраме», «горном храме» или «экологическом поселении», доверчивость идиотов и жажда самоотдачи оканчиваются трагедией (особенно когда в эти игрища вовлекают детей).

И особенно омерзительно паразитирование «эстрасексов», «народных целителей» и прочей сволочи на безнадежно больных. Человек понимает или, по крайней мере, чувствует, что ему немного осталось. Он молод и хочет жить, да и детей он (или она) еще не подняли. Этот несчастный человек, приговоренный к смерти даже не за совершенные им преступления, а в силу совершеннейшей случайности, часто в силу даже просто генетики (то есть случайности, вообще никак не зависящей от смертника), начинает хвататься за любую соломинку — травяные сборы, чтение мантр, оздоровление организма путем голодания, врачевание наложением рук и вселением в гибнущее тело души жителя другой планеты. А денежки, которые, между прочим, как раз могли бы и остаться его детям, утекают в руки тех, кто варит сборы, читает мантры, накладывает руки и вселяет души.

Когда речь идет о таких людях (и ТАКИХ деньгах) все становится особенно омерзительно и особенно страшно.

О тайнах человеческого взгляда

Почти так же отвратительно и другое — то, что в море всевозможных изаксонов, какашкиных и кирок тонет действительно очень интересное направление в науке. Серьезные ученые шарахаются от темы неизвестных энергий, полевых воздействий, телекинеза и телепатии. Понятно, почему шарахаются — тема очень уж дискредитирована! Ловить снежного человека или строить «машину времени» и то как-то значительнее и приличнее. А всякий, кто всерьез начнет заниматься проблемой экстрасенсорных воздействий или исцеления путем чтения мантр, в глазах и коллег, и общественности тут же оказывается в одной компании с Киркой и Изаксоном.

Честно говоря, я долго сомневался перед тем, как сесть писать эту книгу. Очень уж велик страх, что на этой книге неполноценные люди будут сидеть, как наркоман сидит на игле, а сам ты превратишься в Учителя, Гуру, Великого Экстрасекса или что-нибудь в этом роде. А когда писал, прилагал максимум усилий, чтобы этого не произошло.

Обидно все это особенно потому, что многие явления вполне можно (и должно) исследовать средствами современной науки. Уже в 1960-е годы в США был поставлен эксперимент, неопровержимо свидетельствующий: человеческий взгляд может совершать работу, может воздействовать на материальные объекты; то есть взгляд любого человека (не Гуру или Учителя, а любого из нас) обладает физическими характеристиками.

Эксперимент очень простой: по наклонному желобку скатываются бильярдные шарики, десять тысяч бильярдных шариков. В нижней части желобка стоит вертикальный металлический штырек. Штырек поставлен так, чтобы, ударяясь об него, шарики с равной вероятностью скатывались направо или налево. Учтены все факторы, которые могут повлиять на движение шариков, — даже притяжение космических тел и вращение Земли. Проведен контрольный эксперимент: множество раз спущены по желобку все десять тысяч бильярдных шариков. Скатившиеся шарики «обсчитаны» с помощью специальных математических формул: ведь не бывает, чтобы в правой и в левой корзинке оказалось бы ровно по пять тысяч шариков. Надо выяснить, какие соотношения упавших шариков случайны.

А потом начинается главное: перед желобком садится доброволец. Шарики медленно скатываются, и задача добровольца — мысленно толкать шарики взглядом налево. Почему именно налево? Просто чтобы с чего-то начать. Во второй серии эксперимента шарики толкали направо.

И выяснилось, что число шариков, которые сваливаются влево, резко возрастает, а математическая обработка показала, что это не случайное явление. Добровольцы толкают взглядом шарики вправо — и резко возрастает процент упавших направо, и это тоже не случайно…

Добровольцами в эксперименте становились самые обычные, рядовые студенты, стремившиеся подработать, и это их взгляд вполне успешно толкал шарики…

Жаль, что проведению опытов в этом направлении мешают безнаказанные шарлатаны и дармоеды, превращающие изучение тайн человеческого взгляда в балаган.

К бабке…

К сожалению, помнить этого я никак не могу, потому что было мне тогда три или четыре месяца от роду. И была у меня, кроме врожденного порока сердца, грыжа, и орал я днем и ночью, почти без перерыва. Доведенная до полного отчаяния, моя мама в конце концов спросила у детского доктора, Крутянской, что вообще можно сделать (вот Крутянскую я помню, потому что с ней общался уже и в 4, и в 6 лет).

— Ну что? — смущенно пожала плечами Крутянская. — Медицина тут бессильна…

— А к кому можно обратиться?

— К бабке…

Тут имеет смысл напомнить, что Крутянская — врач с высшим образованием и с ученой степенью, кандидат медицинских наук. В те годы, в конце 1950 — начале 1960-х, слава ее гремела по всему городу. И что моя мама тоже имеет ученую степень и происходит из семьи, где наукой занимаются уже несколько поколений. Получается — кандидат послал к бабке другого кандидата наук.

Пошла моя мама к бабке. Развернула бабка автора этих строк, посмотрела, покачала головой:

— Вылечить не могу, но сделаю так, что орать не будет.

Пошептала что-то, поводила пальцами по животику… И действительно, перестал я орать, вполне прилично дожил до 4-х лет, когда грыжу прооперировали (это я уже помню).

А число детишек, которых посмотрела бабка и кому она помогла, наверняка переваливает за сотню.

Опять у бабки

Моей маме до сих пор как-то немного неловко за тот давний визит к бабке. Как же! Интеллигентная женщина, дочь профессора и сама кандидат наук, несет младенца к неграмотной деревенской бабке! Но ведь помогло…

В сегодняшнем Красноярске таких бабок довольно много; я насчитал не меньше 12 человек. Они редко печатают объявления, тем более не развешивают их на столбах. Зачем? Ведь у них и так всегда полным-полно клиентуры. Невольная аналогия: медицинские светила тоже редко печатают о себе рекламные объявления, критически относятся к печатанию о них статей. Ведь от клиентов и так отбою нет, и возможности помогать кому-то всегда меньше, чем желающих…

Ну-с, и решил я пойти к такой бабке-целительнице. Запасся адресом, предварительно позвонил, договорился. Предлог совершенно надежный: сердце. Оно у меня и правда больное, прооперированное в знаменитом Институте грудной хирургии Н.М.Амосова.

Прихожу… Не очень молодая женщина, но и старушкой ее никак не назовешь в ее примерно 60. Совершенно правильная речь, поведение, полное собственного достоинства и уверенности в себе. Кое-что показывает, что женщина из деревни: полка с книгами задернута ситцевой занавеской, цветастые половички, что-то неуловимое в словах и в манерах хозяйки. Но никаких признаков некультурности или там отсталости. Называл я ее по имени-отчеству, но здесь называть буду бабкой, потому что сообщать ее имя эта женщина меня не просила.

Итак, пришел. Рассказываю симптоматику сердечной болезни, которую знаю очень хорошо, и далеко не в теории, натыкаюсь на недоуменный взгляд. Что, рассказ слишком сложен? Не похоже…

— Идите-ка сюда…

Женщина двигает руками, ладонями известным всему свету жестом: ловит исходящие от меня потоки энергии. Проводит вдоль верхней части тела, и сзади, и спереди, недовольно поджимает губы.

Опускает ладони на уровень поясницы и ниже, ведет вдоль живота, задерживается где-то ниже пупка, снова ведет ладони вверх… И наконец машет рукой, садится на табуретку.

— Что, ради науки пришли или посмеяться над старухой?!

— А почему «посмеяться»?! Что, так уж ничего и нет?

— Порока сердца у вас нет, а все, что есть — и без меня хорошо лечится. До ста лет вы проживете с таким сердцем, и из-за него ко мне бы вы не пришли. Водку пьете?

— И водку, и коньяк…

— Ну вот видите… А с половой сферой нет ничего?

— А почему вы спрашиваете? Что-то все-таки есть?

— Ага, проняло… Простата у вас увеличена… На голой земле спали?

— Много раз, я ведь всю жизнь по экспедициям.

— Ну вот, ну вот… Но и тут ничего серьезного. Побаливать может, но ведь проблем нет или я ошибаюсь?

— У меня недавно дочка родилась…

— С чем вас и поздравляю! Так что и здесь я вас больше попугала… Ничего серьезного. Едите все?

— Все, что хочется.

— А мясного надо бы поменьше, возраст уже не тот.

— Уже старенький для мяса?

— Старенький вы будете лет в девяносто… А может, помереть успеете, вообще стареньким не будете, развалиной. Мяса вам не надо, потому что…

И бабка очень грамотно объяснила мне, почему мужчинам за сорок лучше есть мяса поменьше.

— Ну, заговорилась я… Так вам для науки все это надо?

— И для науки тоже. Вот как вы узнали, что у меня сердце почти здоровое?

— Не знаю… И не приставайте, я вам все равно не скажу! Не потому, что не хочу, а просто я сама не знаю. Дочку выучила, а как делается, это я словами объяснить и не смогу.

— Так ведь не все же так могут; я вот не могу, мне интересно.

— В совершенстве не все. А хоть немного — все… Согните руку. Не так, вот так!

Бабка заставляет меня превратить собственную ладонь в своего рода экран и не отстает, пока я не начинаю чувствовать какое-то неясное тепло.

— Вот, получается… У всех, кто хочет, получается. Убедились?

— Убедился. А рассказать не сможете?

— Не смогу, — разводит руками бабка. — Да и не хочу, скажу по правде, — и не до того мне, и ни к чему.

Расстаемся мы хорошо, и бабка категорически отказывается взять с меня условленную сумму.

— Я же вам ничем не помогла… Да, а вот рака вы зря боитесь, нет у вас рака и не будет.

Между прочим, о своем страхе перед раком я бабке ничего не говорил и о смерти своих родственников от этой страшной болезни — тоже.

Вот и все приключение, и описал я его довольно точно, не приписывая ни себе, ни бабке ума и мудрости, которых мы не проявляли.

Теоретики

По поводу способов лечения у бабок, всевозможных заговоров, энергетических полей, движения космических энергий и так далее существует множество теорий разной степени остроумности. Излагать их я не буду. Во-первых, большая часть этих теорий — чистейшей воды спекуляции. Рассуждения о чиннелингах — «канале связи» между людьми и инопланетянами, о «смене уровней видения» при появлении у «посвященных» «третьего глаза», об «открытии чакры пандолини» и прочей мистике оставляют тягостное впечатление.

В свою бытность руководителем Центра ноосферно-экологического образования (позже закрытого за ненадобностью местному начальству) я столкнулся с этой проблемой всерьез. Стоит произнести слова «ноосфера», «ноосферное образование» — и тут же набегают рерихнувшиеся, ушибленные выдумками Блаватской, контактеры с инопланетными цивилизациями, носители высших истин. Ах, вы сказали: «ноосфера»?! А ведь «ноосфера» — это… И тут же следует невероятно неграмотное, совершенно произвольное определение, густо замешанное на мистике.

На своих конференциях мне удалось разогнать эту публику; все мистики появлялись у меня ровно по разу, и больше я их никогда не видел. Я был невежлив с мракобесами и потому сделался от этой публики свободен. А вот ученые, меньше склонные говорить плохие слова и принимать ответственные решения, оказываются в скверном положении. В июне 1996 года мы с женой участвовали в конференции, организованной в Новосибирске Сергеем Влаильевичем Казначеевым-младшим. И полезли как из-под земли… «Письма махаришь!» — орали из одного угла. «Чакра панголини!» — вопили из другого. Или «чакра панголинов»? — точно не помню. «Разумные минералы давно наблюдают за вами…» — зловеще скрипел старец с пятью классами образования, пришедший поучать нескольких докторов наук.

Впечатление было такое, как будто все жуткие тени Средневековья, участники самых мрачных сект Древнего Востока сбежались в современный Новосибирск, чтобы терроризировать бедного Сергея Влаильевича.

В наше время все люди до невероятия свободны — в том числе свободны и в безумии. Если появляются такие учреждения, как Международный институт космического сознания, а его сотрудник заявляет, будто своими глазами «видела над куполами церквей колеблющееся марево поднимающихся к небу молитвенных обращений» [7, с. 16], что тут делать нам, бедным ученым?!

Но ведь все эти мистические завывания ни к чему меня не обязывают. Если кому-то хочется сделать вид, будто Владимир Иванович Вернадский или Влаиль Петрович Казначеев писали для них и про них, — это частное дело мистиков. Я же не буду заниматься никакими мистическими теориями. Не буду, и все.

Во-первых, понимание большей части сколько-нибудь серьезных теорий требует хорошего знания физики… Лучшего, чем у меня есть.

Во-вторых, все эти теории имеют одну общую слабую сторону: все они претендуют на совершенно новаторское понимание материи, сознания, устройства Вселенной, человека… совершенно всего на свете. Все они предлагают отвергнуть все, наработанное до сих пор наукой, и заменить выдумками нескольких человек, сделанными за самое последнее время.

На мой взгляд, отвергнуть все, что наработало до сих пор человечество, у нас нет никаких причин.

В-третьих, эти люди — борцы! Они воюют против официальной науки, хотя во всем мире официальной науки не существует уже несколько десятилетий, а в Российской Федерации — с 1991 года. Они борются с тупицами и негодяями, которые их зажимают и не пускают… хотя давным-давно никто никого ни «придержать», ни «не пустить» уже не может. Наука существует на гранты. Получил грант — и занимайся! Не дают в России — получи зарубежный.

И, кстати говоря, получить грант под изучение мистических явлений гораздо легче, чем получить его под любую тему любой классической науки…

Если человек грозится свершить великие дела, но все время ему кто-то мешает — это очень подозрительно, не правда ли?

Бывал я в лабораториях теоретиков этого рода, участвовал в весьма любопытных опытах, наблюдал явления, которые официальная наука если и не отрицает начисто, то и анализировать отказывается. Но вот попытки построить на основании этих эффектов «самую общую теорию всего» не вызывают у меня понимания. На мой взгляд, неплохо бы сначала накопить побольше сведений о загадочных и малообъяснимых явлениях.

И поэтому я не буду никак объяснять ни удивительных свойств человеческого взгляда, ни всего, что произошло со мной на приеме у бабки. Порассуждать, конечно, можно, но ценность таких выдумок — нулевая. Стоит ли?

ГЛАВА 20 ПРИВИДЕНИЯ КАК ОНИ ЕСТЬ

В человеческом невежестве весьма утешительно считать все то за вздор, чего не знаешь.

Д.И.ФОНВИЗИН

К моему удивлению, довольно многие люди берутся всерьез рассуждать о сущности привидений, о том, откуда они берутся, как устроены, что любят и чего не любят. Уже в XV веке Парацельс утверждал, что у человека два тела: одно состоит из элементов, а другое тело — астральное и что смерть разъединяет эти два тела. Откуда он знал, что их именно два и что они именно такие? Не постигаю…

А.Прийма очень остроумно критикует представления индусов: «Согласно йоговским представлениям, человек состоит из семи тел разной частоты вибрации, разной плотности (степени материальности). Первое — физическое, второе — эфирное, третье — астральное, четвертое — ментальное. Пятое, шестое и седьмое тела относятся к нашему высшему „я“ — частице Абсолюта».

«…для меня лично всегда было и остается неразрешимой загадкой, откуда йоги получили информацию о существовании в природе пятых, шестых и седьмых тел. Если Абсолют непостижим, то каким путем йогам удалось постичь факт обитания где-то в утробе того Абсолюта тел № 5, 6 и 7? Каким, я спрашиваю, путем?!» [8, с. 274].

Но не успев раскритиковать йогов, сам А.Прийма ударяется в создание сложной теории мира духов, подробно объясняя их происхождение и особенности их поведения.

Прийма утверждает, вслед за Ю.Ивановым, что эфирное тело «…некоторое время носится над могилой физического тела. Покинутое эфирное тело может быть иногда видимо сензитивными людьми на кладбище как привидение».

Эфирные тела — это привидения, которым неоткуда черпать энергию; мы их и фиксируем как привидения, эти бедные гибнущие эфирные тела.

Но через несколько дней, максимум недель эфирное тело «распадается и рассеивается в воздухе», потому что «я» человека уже перешло в астральный, более тонкий мир.

Итак, что такое привидения и откуда они берутся, ответ ясен… для Приймы, но не для читателя, потому что читатель имеет полное право спросить: а чем вся эта бодяга лучше туманных рассуждений йогов?

Вообще, литература о мире трансцендентного очень обширна, гораздо в большей степени, чем можно было ожидать.

Фирсов В. «Жизнь вне Земли»; Вильсон К. «Мистические силы»; Стеммен Р. «Духи и миры духов»; Ландсберг В. «В поиске…»; Герней Э., Майерс Ф., Подмор Ф. «Прижизненные призраки»; Иванов Ю. «Человек и его душа. Жизнь в физическом теле и астральном мире»; Ледбиттер Ч. «Ясновидение», СПб., 1914; А.К.Прийма «Встречи с Нелюдьми», М., 1997, — вот вполне доступные читателю книги, каждый из авторов которых пытается показать, как устроен мир трансцендентного.

В.Фирсов обосновывает идею существования разных Вселенных, с разными законами жизни, в том числе с разными формами сознания. «Мысли, восприятия, чувства и т.п., составляющие психику, суть реальные сущности, хотя их нельзя обнаружить или измерить существующими приборами».

Но если их нельзя измерить существующими приборами, возникает недоуменный вопрос: а откуда господин Фирсов знает об их существовании?

По Ю.Иванову, эфирное тело — точная копия физического тела, оно служит связующим звеном между астральным и физическим телами, а ментальное тело, соответственно, еще более тонкое, чем астральное.

«Обширное царство духов природы — главным образом царство астральное, но все же значительная часть его принадлежит к эфирной области», — так же уверенно заявляет Ледбиттер.

Не только в России, во многих странах Запада существует еще множество сложных «привиденческих» теорий, но все они в такой же степени надуманы и совершенно бездоказательны и неубедительны.

В них привидения объявляются то душами умерших людей, то даже какими-то обрывками душ, то даже голограммами, которые посылают нам посланцы параллельных миров.

Существует теория, что каждая секунда может стать своего рода видеозаписью и повторяться практически вечно. Если у человека есть «волна», на которой он это видит, и есть «прибор», которым видит, он и «прокручивает» эту давно прошедшую секунду. Вот отдельные люди и видят то, что было сотни лет назад, или то, что еще только будет через сотни лет.

Есть теории и пооригинальнее — что привидения сами по себе и есть пришельцы из параллельных времен.

Доводилось даже читать о том, что привидения — это путешественники во времени. Мол, летают себе из будущего, чтобы на нас посмотреть. А нам — сплошные неприятности…

На мой же непросвещенный взгляд, для создания сколько-нибудь серьезной «привиденческой» теории мы, мягко говоря, не подготовлены. А кроме того, для изучения любого явления неплохо бы для начала отделить его от других, пусть даже похожих на него явлений, иначе мы рискуем изучать электричество и магнетизм как тождественные явления, смешивать в кучу процесс эволюции живых организмов и эволюции планет. Много ли толку от такого рода исследований?

Начнем с того, что нуждается в объяснении само слово «привидение». Не надо быть профессиональным ученым, чтобы понять, что одним этим словом называют несколько совершенно разных явлений.

Классическое представление о привидении — нечто полупрозрачное, а главное — совершенно пассивное. Мы видим привидение, но не общаемся с ним, и уж тем более оно никак не вступает в коммуникацию с нами. Таков же и французский «фантом» — это то, что мы видим, но с чем в общение не вступаем и что, может быть, даже не видит нас.

К числу таких привидений можно отнести дворянина Комиссарова, призрак Кольки Сорокина, призрак парохода, потерпевшего крушение сто лет назад, или катера, пропавшего сорок лет назад.

Такого рода призраки появляются не только в Сибири и не только в России. За последние годы накоплено множество довольно достоверных свидетельств из разных стран.

В 1951 году водопроводчик Гарри Мартиндейл чинил трубы в подвале очень старого дома в Йорке. Вдруг он увидел лошадь и несколько римских легионеров, которые вышли из одной стены и исчезли в другой.

Достоверно известно, что именно в этом месте римляне устраивали парады, а потом мостовая поднялась вместе с остальным культурным слоем.

В Австралии на отдаленной ферме в штате Квинсленд целую неделю, начиная с 25 ноября 1999 года, наблюдали, как стадо в тысячи голов срывалось с места и бежало к западному краю фермерского участка без всякой видимой причины. Строго с 5 до 6.30 каждое утро.

Фермеры думали, что виноваты страусы эму, динго, микроземлетрясения, фазы луны, тайные испытания какого-то нового оружия.

Но потом и люди увидели трех привидений… Женщина и мужчина были видны плохо, а вот старика-аборигена лет 70 рассмотрели очень четко… Призрак с черными курчавыми волосами был в красной налобной повязке-бандане и в набедренной повязке.

Все это пример призраков классического вида — тех, которых можно видеть, но которые не обращают на нас никакого внимания и которые не воспринимаются никакими другими органами чувств.

Одна из самых загадочных особенностей призраков классического типа — почему остаются в роли призраков в основном представители верхов общества или связанные с ними люди?! Лично я вижу этому только две причины.

Первая состоит в том, что большинство населения всю историю и Европы, и России обитало в жилищах, не подходящих для появления привидений. Опыт, систематизация явления показывает: привидения чаще всего появляются в каменных домах, особенно сложенных из песчаника.

Деревянные жилища почему-то меньше способствуют появлению привидений. К тому же они, увы, недолговечны.

Сооружения из песчаника, сложенные из камня с большим содержанием кварца, словно притягивают привидения. Одно из таких зданий расположено в городе Хайде, в английском графстве Чешир. Там стали ремонтировать одну из стен в старом доме, сложенном из песчаника, и в доме стала появляться женщина в платье викторианской эпохи. С окончанием ремонта привидение исчезло. Но когда владелец стал латать дыры в той же самой стене, он увидел, как по комнате движется та же самая женщина.

Вторая причина, которую я могу назвать, — это уровень развития личности человека. Разумеется, души людей не становятся другими из-за того, что эти люди образованы, умны или занимают в обществе престижное положение.

Но люди бывают умнее или глупее, одних обуревают сильные страсти, другие всю жизнь холодны, как брюхо лягушки. Душу можно развивать, упражнять, учить! Грубо говоря, душа у человека из верхов общества точно такова же, как и у человека из низов. Но чем более развита душа, тем больше вероятность, что и после смерти человека что-то останется там, где он жил.

Я совершенно не настаиваю на этих двух объяснениях. Очень может быть, что все это — только неуклюжие самодеятельные догадки, и не более того, а истина кроется в каких-то совершенно иных причинах, которые я пропустил. Однако мне не удалось установить никаких других причин, по которым высшие слои общества несравненно чаще порождают привидения, чем низы.

Но самое главное — есть множество случаев появления каких-то совсем других призраков! Пусть призраки классические — это некие голограммы или подсмотренные нами «кадры» из прошлого. Пусть так! Но как отнестись к появлению призраков, которые ведут себя, как живые и разумные существа? Они полупрозрачны, не воспринимаются осязанием или обонянием. Рука проходит сквозь такое привидение, но само-то привидение — никак не голограмма! Такое привидение обладает мышлением и волей, появляясь вполне сознательно.

Таков красноярский призрак неплательщика налогов и таковы же призраки предков некоторых старинных родов Британии. Не все так уж любят болтать об этом, но мы точно знаем о появлении таких призраков в роду герцогов Кентских. Если роду или всей Британии грозит несчастье, предки современных герцогов Кентских появляются и сообщают об опасности. Последний раз они появлялись в 1938 году и буквально умоляли не подписывать Мюнхенское соглашение, пугая ужасными последствиями. Как известно, Мюнхенское соглашение было подписано, Британия и Франция развязали руки Гитлеру для захвата Судетской области Чехословакии, Гитлер уверился в своей безнаказанности, и мировая война стала практически неотвратимой…

Почему тогда не послушались призраков, я не могу сказать. Может быть герцоги Кентские просто не пользовались нужным влиянием, а убедить других людей в серьезности предупреждения не удалось. Может быть, потомки отмахнулись от предков — мол, старые дураки, много они понимают. Или постеснялись вообще говорить с посторонними людьми о всякой мистической чуши… не знаю.

А в одном из зданий Лондона обитает дама, задушенная ревнивым мужем в конце XVII столетия. Дама появляется только в комнатах, где ночуют молодые мужчины, приходит в пышной ночной рубашке и, присев в кресло или на край кровати, ведет с гостем непринужденные беседы. Под утро дама растворяется в воздухе, а реакция молодого человека зависит от состояния нервной системы и подготовки.

Поведение таких призраков — это поведение существ, причем разумных существ, а вовсе не природных аномалий!

Еще дальше от классического образца призраки, обладающие плотью; агрессивные привидения, которые ведут себя, как материальные существа: швыряют чтото, прикасаются к людям, пользуются орудиями труда и оружием.

Купец, который прогуливается вечером по улице Мира да еще крутит роман с непритязательными живыми дамами, никак не напоминает стоящего в углу Кольку или лошадь, везущую скарб легионеров! Я не берусь судить о природе обоих явлений; я только констатирую факт: это совсем разные явления.

Точно так же и купец Гадалов со товарищи, угощающие студента Ваньку кофе. Эти существа совершенно материальны. Даже если их пищу есть и нельзя, то ведь сами-то они пьют и едят!

Судя по всему, и призрак Нансена, похлопавший по плечу Моора в здании краеведческого музея, относится к этой категории: ведь хлопало ученого по плечу нечто вполне материальное. Рука призрака отнюдь не напоминала полосу тумана, проходящего сквозь материальные предметы.

Во всех таких случаях среди живых людей появляется нечто, что трудно и отличить-то от живых, и это нечто ведет себя достаточно активно. Совсем не как пресловутый зомби — противный, страшный, но слабый физически и малоопасный для сильного, взрослого человека.

Вот хотя бы вполне фантастическая, но подтвержденная свидетелями, хорошо документированная история про женщину, которую чуть не убил собственный двойник. Эта молодая женщина в американском городе Сиэтле в 1964 году вдруг увидела перед собой свою точную копию. Эта копия вовсе не была чем-то туманным, фосфоресцирующим или полупрозрачным. Это было существо совершенно материальное; и что бы это ни было такое, оно до деталей было подобно самой молодой хозяйке дома.

Существо накинуло на шею женщине пояс и принялось ее душить. Дама потеряла сознание — и от удушья, и от психологического стресса. Женщина пришла в себя, скорее всего, очень быстро, потому что создание никуда не успело переместиться. И как только лежащая на ковре открыла глаза, как привидение взяло в руки ножницы и отрезало ей часть языка. Вскоре лежащую на полу в луже крови женщину обнаружил муж. Рядом валялись поясок, ножницы с окровавленными лезвиями и отрезанный кусок языка.

Разумеется, эту историю можно интерпретировать по-разному. Можно сказать, например, что душил женщину и отрезал ей кусок языка сам муж. Может, она слишком много говорила? Или слишком много рассказывала подружкам про интимные стороны супружества? Может, муж за это ей и отхватил язык, а женщина не захотела все-таки его сажать, вот и выдумала привидение?

Между прочим, все эти возможности и в самом, деле нельзя сбрасывать со счетов. А кроме этого про разъяренного мужа можно придумать и еще целую кучу не менее увлекательных сюжетов. Можно написать даже целый роман — и весь про то, как женщина дурит весь белый свет, выдумывая несуществующее привидение.

Для меня, волею судеб поставленного в позицию и ученого, и следователя в одном лице, во всех таких случаях главное — насколько доказательна та или иная версия. А версий всегда может быть много.

Но возникает и еще один вопрос — а можно ли вообще назвать такое существо привидением? Может быть, это нечто совершенно особенное, не имеющее вообще никакого отношения к миру людей и только принявшее облик несчастной женщины?

Это касается вообще всех случаев, когда люди видели призраки самих себя. Появление таких призраков — явление более распространенное, чем можно было бы ожидать. Свое привидение видел сэр Уильям Нейпир в 1860 году и вскоре умер. Видели свои привидения такие известные люди, как Гёте и Шелли, и тоже незадолго до смерти, так что такие привидения самих себя не случайно имеют мрачную репутацию вестников смерти.

Хорошо документировано появление призрака-двойника Анны Ивановны в 1740 году в Зимнем дворце; тогда Зимний дворец русских царей стоял на Фонтанке близ Аничкова моста.

По воспоминаниям офицера дворцовой стражи, караул стоял в комнате подле тронной залы. Часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои. Все стихло. Было уже за полночь…

Первым заметил странное часовой, стоявший возле дверей залы: там внезапно появилась Анна Ивановна в белом одеянии. Она стала ходить по тронной зале туда-сюда, задумчиво склонив голову.

Недоумение сменилось тревогой, а тревога — все большим страхом. Офицер направил вестового к Бирону. Разбуженный среди ночи Бирон, злой как черт, заглянул в двери зала и стал кричать:

— Это какая-то интрига, обман, какой-нибудь заговор!

Спешно разбудили саму императрицу. Бирон уговорил ее выйти, чтобы в глазах караула изобличить какую-то самозванку, какую-то женщину, пользующуюся сходством с ней, дабы морочить людей, вероятно, с дурными намерениями.

Когда Анна Ивановна пришла, все увидели в тронной зале две Анны Ивановны, из которой настоящую, живую, можно было отличить от другой только по наряду. Императрица направилась к своему двойнику и спросила:

— Кто ты, зачем пришла?!

Не отвечая ни слова, призрак стал пятиться к трону.

Бирон заорал, пытаясь командовать солдатами:

— Это дерзкая обманщица! Вот императрица! Она приказывает вам, стреляйте в эту женщину! (Хотя Анна Ивановна ничего подобного не приказывала.)

Солдаты, весьма нерешительно, стали поднимать ружья… Трудно сказать, как могли разворачиваться события дальше, но тут призрак внезапно исчез.

Анна Ивановна повернулась к Бирону и тихо сказала:

— Это смерть моя.

Она поклонилась солдатам и вышла. Императрица Анна Ивановна действительно умерла через несколько дней.

К особой группе явлений, которые у нас принято ссыпать в общую кучу с надписью «привидения», я бы отнес появление каких-то сущностей, которые нельзя видеть, но которые слышно, которые можно осязать и которые ведут себя порой очень нехорошо по отношению к живым людям.

Что топотало и смеялось, преследуя не очень корректного человека? А если бы сущность, преследовавшая Леву, настигла и поймала бы его? Были бы у него сильные впечатления или нет? Может, все бы так и кончилось топотом и смехом? Все это вопросы без ответов.

Так же точно непонятно, что было бы, не отнеси Ванькин казацкие черепа обратно на кладбище. Может, все так и исчерпалось чистейшей воды пуганием, невнятным бормотанием в ночи? Может быть да, а очень может быть и нет…

Призрак, то ли обитающий по сей день, то ли до недавнего времени обитавший в старинной тюремной церкви Грейфейс Киркярд, относится именно к этой категории.

На тюремном кладбище около церкви с XVII века обитает призрак адвоката Маккензи. По одной версии, Маккензи взял взятку и за то был повешен. По другой, его задушили как раз за то, что он не захотел принять взятку. Во всяком случае, адвокат умер не своей смертью и похоронен возле этой церкви.

За восемь месяцев, пока в тюрьме проводились экскурсии, многие туристы жаловались на странные вещи. Кто-то чувствовал на себе тяжелые взгляды, хотя рядом никого не было. К кому-то прикасались ладонью, когда опять же никого не было рядом.

Преподавательница из Эдинбурга Энджела Гамильтон вошла в одну из камер, ей тут же зажали рот ладонью и не давали дышать, пока она не почувствовала головокружение и не потеряла сознание. На следующее утро она обнаружила синяки на щеке и на шее.

Некий Колин Грант, служитель церкви спиритов и владелец клуба медиумов, решил побороться с привидением. Колин Грант поставил круг из 12 свечей и долго читал заклинания. Через несколько часов спирит появился перед журналистами и публикой, держа Библию в правой руке, и заявил, что наконец изгнал призрака из церкви и с кладбища.

Вроде бы с тех пор призрак и правда пропал (а может быть, просто еще прошло мало времени и призрак просто не успел себя проявить). Но вот сам Колин вскоре помер от сердечной недостаточности 26 января 2000 года, в возрасте всего 66 лет. Сам он был уверен, что в его смерти повинно проклятие призрака, недовольного своим изгнанием. Так ли это? Как знать!

Итак, можно насчитать по крайней мере пять категорий призраков:

1. Классический призрак-голограмма, который больше похож на природное явление, чем на живое существо. Такой призрак можно только видеть, он не вступает в общение.

2. Полупрозрачный классический призрак, который общается с живыми людьми и порой может сообщить им много полезного.

3. Частичный призрак — сущность, которая кричит, хохочет, шумит, даже зажимает рот, душит и сопит над ухом, но остается невидимой. Очень может быть, тут мы тоже имеем дело с разными сущностями и пока валим все в одну кучу, потому что очень уж мало у нас сведений и очень мало понимания, с чем же мы вообще имеем дело.

4. Вполне материальное существо, которое трудно отличить от живого. Говорит, общается, ходит, вступает в любовные отношения. Иногда бывает крайне опасен.

5. Собственный призрак, то есть двойник того, к кому он является.

В последних двух случаях нет никакой уверенности, что речь идет о привидениях каких-то людей. Все-таки привидение — это нечто, связанное с каким-то конкретным человеком, здесь же закрадывается подозрение — а может быть, облик человека принимает какая-то совершенно нечеловеческая сущность?! Да, в тронном зале находилась вроде как бы императрица, но ведь очевидно, что это была вовсе не она. Да, развратные действия в здании «Лорелеи» производил как бы купец Мирсков. Но есть ли полная уверенность, что это и правда был Мирсков?

Конечно, это вопросы без ответов — по крайней мере пока. Но задать их серьезный исследователь просто обязан.

А кроме того, очень многие существа, появление которых зафиксировано в Красноярске, не могут быть названы привидениями при самой пылкой фантазии.

Таковы и кошка, и «голубые дедушки» с Николаевской горы. По поводу обеих этих сущностей буквально не знаешь, что сказать. То есть опять же — фантазировать можно сколько угодно, но что толку от этих фантазий?

Такова и замечательная кукла из Таиланда. Вроде бы какие-то аналогии возникают, когда читаешь некоторые китайские, японские, вьетнамские легенды… Но опять же, что тут и впрямь аналогично, а какие аналогии возникают только в мозгах людей, не знающих китайского языка, — можно спорить. Во всяком случае, кукла-людоед — это никак не привидение, ни в каком понимании этого слова. Да кроме того, это скорее всего и не кукла…

«Сосед снизу» и покойник из 1930-х годов, терроризировавший целое садоводческое товарищество, могут быть названы привидениями при избытке фантазии, если обращаться с терминами не слишком строго. Но, конечно же, это нечто совершенно иное. Это покойники, трупы людей, которые по неизвестным причинам пришли в активное состояние и стали передвигаться, совершать какие-то действия… опять же очень трудно сказать, насколько осознанно и до какой степени по собственной воле.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Истории разных градов и весей

Хуже не было б сего

Городишки на примете,

Если б не было на свете

Новоржева моего!

А.С.ПУШКИН

Город есть еще один,

Называется он Мглин.

Мил евреям и коровам,

Стоит Луги с Новоржевом.

А.К.ТОЛСТОЙ. на полях томика Пушкина

ГЛАВА 21 ШАЛОВЛИВЫЙ БЕС

Детеныши крупных человекообразных обезьян крайне склонны к разнообразным играм, не всегда приятным для окружающих.

Г.Ф.ДЕБЕЦ

Это произошло лет двадцать назад в маленьком городе Енисейске, лежащем в 400 километрах к северу от Красноярска. Само заселение всего юга Приенисейского края шло через этот город, основанный как раз так, чтобы кыргызам было не просто добираться до него в своих набегах. Острог поставили в 1619 году, и до 1822 года Енисейск был столицей Приенисейского края и считался куда важнее Красноярска, пока Красноярск не начал стремительно расти из-за своего выгодного положения. Енисейск был даже больше Красноярска или, по крайней мере, достигал сравнимого размера. В 1800 году в Енисейске жило 3000 человек, в Красноярске — 5000.

Но славное прошлое славным прошлым, а сейчас-то Енисейск — типичная сибирская провинция, маленький городок, в котором нет и 30 тысяч жителей. Блеск городу придают старинные храмы — Покровский и Преображенский, а так же то, что он до сих пор является одним из центров Енисейской епархии. Архиепископ-то у нас до сих пор Красноярский и Енисейский. И тем не менее — пыльные узкие улицы, печать обветшания на всем, кроме храмов и административных зданий, полное отсутствие современной экономики, невероятная бедность — все это черты современного Енисейска, заштатного, в общем-то, городка. Население города «стареет» — молодежь старается уехать туда, где жизнь веселее, богаче, современнее.

Вот в этом-то городе лет двадцать назад и началась эпидемия увольнений. Увольнялись вахтеры и ночные сторожа, порой даже те, что проработали на своем месте много лет и не имели никаких проблем ни с коллективом, ни с начальством. Многих вахтеров уговаривали остаться, в конце концов, строчка в штатном расписании у начальства была, все равно придется ее заполнять, а увольнявшийся вахтер как раз вполне устраивал начальство… Как правило, уговорить не удавалось, что еще более странно. Мало того, что старики-вахтеры теряли какую-никакую, а копеечку, приварок к пенсии. Тогда, конечно, не было еще такой страшной нищеты, как сейчас, но все-таки вахтерская зарплата оказывалась побольше нищенской советской пенсии, и хотели получить ее многие. Так еще, получается, старики шли против воли, против уговоров начальства. А в России, тем паче в провинции… А тем паче в сибирской глубинке волей и мнением начальства рядовой народ не склонен был пренебрегать (старшее поколение — вдвойне). Но эпидемия увольнений не спадала. Уходили с верной работы родители погибших или вконец спившихся детей, единственные кормильцы внуков. Порывали со вторым домом ветераны, устроенные на легкую работу в конце трудового пути. Отказывались от приработка патриархи больших семей. Бежали даже люди одинокие, кому найти такую же работу было трудно, а без работы — никуда и никак.

Объяснить эту эпидемию не удавалось, потому что все старики выдвигали причины совершенно несерьезные и по большей части — совершенно откровенную ложь. Бывало, вахтеры попросту врали что-то несусветное, лишь бы начальство не особенно допытывалось, почему они срываются с места. И так с полгода продолжалась свистопляска с увольнениями вахтеров и так же непонятно улеглась — как будто выключили свет, и все!

Вахтеры и правда не рвались обнародовать свои впечатления, но кое-что в народную молву все-таки просочилось. Были ведь и разговоры один на один, за бутылкой зелена вина, и не всегда собутыльник потом оказывался так уж деликатен. Были и откровенные разговоры в семье — и с супругами, и с внуками. В общем, остался какой-то неясный след, который сегодня и обнаружить уже не просто. Мне эту историю передали двое. Один совсем молодой человек, который слышал ее от друга своего деда. И человек, чья бабушка вынуждена была уйти с хлебной и удобной работы. Этот человек, увы, сам был далеко не молод и уже несколько лет пребывает в лучшем мире. Но, по крайней мере, один свидетель этой истории жив и может подтвердить свой рассказ.

Вахтеры же увольнялись вот почему… Работа-то ночного вахтера проста, даже по-своему приятна: проводить всех сотрудников учреждения, остаться в здании одному и славно выспаться до нового рабочего дня. Очень часто в «вахтерке» специально ставился диван, чтобы не утруждать «вахтующего». Воров в те патриархальные времена почти не было, и уж тем более какой бы вор и за каким лешим полез бы в какой-нибудь «НИИтрудпроект» или что-нибудь в этом же роде. Так что особых трудов у вахтера не намечалось — даже выставить какого-нибудь пьянчужку или побродяжку ума не нужно — не зайдет в такую дверь с такими запорами никакой побродяжка… Разве что и впрямь какой-то пьянчуга, залив бельма, начнет ломиться и вахтер вызовет милицию… Разговоров о таком трудовом подвиге будет на верных полгода, а то и на год, потому что такие события редки, а тем более — в Енисейске.

Так вот, мирно почивающих вахтеров начали будить. Раздается сильный стук в дверь, а если низкое окно, то и в окно. Вскидывается бедный вахтер — полвторого ночи, а бывает, что уже и часа четыре, ничего не понятно…

А в окно смотрит на него такой…

Лицо у него, у глядящего в окно, узкое, вполне человеческое, над лицом честь по чести челочка волос, а выше — рога, хорошо видные, вроде козлиных. Кожа на лице темная, глаза желтые с вертикальным зрачком.

Стоит, смотрит на тебя страшилище, потом подмигивает бесовским своим глазом, усмехается и исчезает. Иногда еще перед тем, как исчезнуть, облизывает губы языком. Язык очень длинный, дымящийся.

Если нет окна и неоткуда посмотреть на вахтера, то раздается стук в дверь. На «кто там?» нет ответа. Смотрит человек в «глазок» или приоткрывает дверь… А там и он! И тоже — никакой агрессии, никаких попыток приблизиться к вахтеру, схватить, хоть как-то обидеть… Ни малейших! Существо только смотрит, усмехается, подмигивает. Если вахтер не сразу бросается прочь, оглашая диким ревом помещение, тогда, опять же, существо облизывает губы дымящимся языком, и обычно этого хватает.

В общем, классический облик беса, как будто сошедший с росписей церковных дверей. В старое время на дверях церкви обязательно рисовали такого вот беса, изгоняемого из собрания православных. И классическое поведение беса, затеявшего смущать и пугать людей… неизвестно зачем. Также совершенно неизвестно, кем было все-таки это неприятное создание? Действительно пришелец из бездны или нечто куда более скромного происхождения? С одной стороны, в священном городе бесам делать особенно нечего. С другой стороны, как раз в священном городе бесам очень много работы, и какую логику предпочесть, я не знаю.

И вообще об этом создании мы знаем куда меньше, чем хотелось бы. Даже облик можно описать только самым приблизительным образом. Мои вопросы о том, были ли у существа копыта, когти на руках и хоть какая-то одежда, оставались без ответа. Люди просто не успевали, похоже, сосредоточиться на том, что они видят, и уж, конечно, ничего не разглядывали.

Точно так же, кстати, непонятно, почему это создание вдруг исчезло через полгода. Может быть, все-таки кто-то изгонял беса? Тогда эта история имеет совершенно неизвестное мне продолжение, а конец ее совсем другой, чем кажется на первый взгляд. Или существо сделало все, что хотело? Может, оно искало вполне конкретного человека, нашло его, и на этом история кончилась? Или нет никакого рационального объяснения, а просто существо из другого мира какое-то время развлекалось, тешилось, а потом занялось другими делами?

Но все это — только ни к чему не обязывающие предположения, из которых любой может выдумать художественное произведение по своему собственному вкусу. Я рассказал тот фрагмент истории, который стал мне известен, а вся история так и остается чем-то, не имеющим совершенно никакого рационального объяснения.

ГЛАВА 22 ПРОВАЛИВШИЕСЯ ПОД ЗЕМЛЮ

И скоро величественное аббатство охватилось сокрушительным пламенем, и колоссальные готические окна его сурово глядели сквозь разделявшиеся волны огня.

Н.В.ГОГОЛЬ

Я собрал несколько любопытных историй, связанных с разрушениями церквей. Думаю, они будут небезынтересны читателю.

Истории села Павловска

Это произошло в селе Павловске, в 52 км от Барнаула. Село стоит на реке Касмала; когда-то село возникло для рабочих серебряного прииска, и есть сведения, что сам знаменитый Ползунов проектировал пруд, необходимый для промывки обогащенной руды.

К концу XIX века в селе было две церкви: Покровская и Введенская, то есть церковь, посвященная введению Богородицы во храм. Эту церковь, очень значительную для сельского храма, строили лет сорок и достроили только к концу XIX столетия.

В 1930-е начали ломать эту церковь. Никто из местных не стал участвовать в преступлении; комсомольцев, чтобы ломать храм, привезли из Барнаула. Было много шума, собралась толпа, а одна бабулька сказала приехавшим: мол, «будете вы наказаны, не сомневайтесь!». Те, разумеется, только смеялись над предрассудками темного народа.

До того, как взорвать или разбить ломиками здание церкви, комсомольцы должны были ее обобрать: срывали оклады с икон, выковыривали драгоценные камни, собирали драгоценную посуду и красивые одежды священников. Все это, как тогда говорилось, «шло на мощь государства».

Наступил момент, когда большая часть приезжих комсомольцев сидела под самым куполом церкви, на значительной высоте, и в этот самый момент церковь рухнула. И рухнула как-то странно — вдруг, без всяких внешних причин, здание начало ползти с камней, с самого нижнего ряда своей собственной кладки. Тут имеет смысл уточнить: кладка церковного здания делалась по знаменитому рецепту, когда раствор замешивается на яичных желтках, и проще разрушить камни, чем отделить их друг от друга. Лом не брал церковь, и потом пришлось добивать ее динамитом. А тут — просто церковь как бы поползла сама собой, и все. Одного комсомольца зашибло насмерть, другие страшно покалечились.

Село Павловск — с историей, жители его привыкли себя очень даже хорошо помнить, и советская власть была не в состоянии вытравить из них этого осознания своей особости и значительности. Нашлись краеведы, и они проследили судьбы всех, кто грабил, а потом разбивал ломиками и взрывал церковь, всего одиннадцати человек.

Так вот, судьбы всех одиннадцати оказались очень тяжелыми и очень короткими. Все умирали от болезней, кончали с собой, несколько человек загремели в сталинские лагеря и там прожили очень недолго. Последний из взрывавших церковь погиб в 1941, причем погиб без всякой славы — застрелили свои же, когда «строитель светлого будущего» без памяти кинулся бежать из окопа.

В Покровской церкви сперва сделали библиотеку; потом здание разобрали, перенесли на новое место, сложили из тех же кирпичей Дом культуры. Сгорел Дом культуры. Часть кирпичей сохранилась, частью — завезли новые и построили еще здание. Простояло два года, сгорело. Перестроили. Опять сгорело. И так повторялось несколько раз, пока от первоначальной церкви ничего не осталось. Сегодня в здании Дома культуры нет ни одного кирпича, который лежал бы в кладке Покровской церкви.

В Санкт-Петербурге

В Санкт-Петербурге все станции метро построены не где-нибудь, а на месте порушенных храмов. То есть победители в гражданской войне 1917 — 1922 годов не просто затеяли строить метро, их цели простирались куда дальше.

Я долгое время не знал этой детали о строительстве Санкт-Петербургского метро и все удивлялся — почему мне так неприятно спускаться под землю именно в Санкт-Петербурге?! Гораздо неприятнее, чем в Москве, Киеве или Новосибирске.

Поразительно, какую же поистине сатанинскую ненависть нужно было питать к Церкви, храмам, православию, христианству, ко всей захваченной стране, чтобы выделывать такое?! Выделывать не в ярости, не в момент, когда нахлынуло бешенство, а выделывать планомерно и постепенно, десятилетиями строя на месте христианских храмов провалы под землю.

Церковные кирпичи

В Ачинске самым большим был Троицкий собор. В 1928 году собор обокрали. Кто? Ведь советская власть давно реквизировала все золото и ценные вещи из храма… Но в соборе еще оставались красивые ритуальные вещи, и воры польстились на них.

О том, кто подло украл остатки церковных ценностей, рассказал Владимир Иванович Скворцов, проработавший почти всю свою жизнь в Ачинской типографии. В 1928 году его бабушка, Устинья Ивановна, работала нянькой в семье начальника ОГПУ и своими глазами видела скатерть, покрывало на кровати и другие красивые вещи, украденные из Троицкого собора. Не подав виду, что она узнала эти вещи, женщина проработала целый день и только вечером рассказала о своем открытии домочадцам. В семье Скворцовых долго обсуждали новость и решили сохранить все в тайне. Но в семье-то знали, конечно, кто совершил преступление, и Владимир Иванович (ему в 1928 году было 10 лет) на склоне лет рассказал об этом.

После кражи в соборе власти повели пропаганду за снятие с него колоколов. Самый большой из них весил 800 килограммов, и его звук слышен был за сорок километров. Были еще 6 малых колоколов весом порядка 100 килограммов каждый.

9 января 1930 года провели даже митинг из 10 тысяч человек с требованием закрыть «ненужные народу» собор, костел, синагогу и прочие «устаревшие» заведения. День был выбран далеко не случайно, а вполне даже идеологически правильно — день Кровавого воскресенья, день предательства попа Гапона. В местной газете «Крестьянин и рабочий» печатались призывы председателя «Союза воинствующих безбожников», некого товарища Белоусова: «Мы требуем от горсовета немедленного закрытия собора! Нам нужно здание для культурной работы. Горсовет обязан выполнить это требование».

Если верить газетке, дальше выступали представители школ (Так в тексте! — Прим. А.Б.), другие трудящиеся всех народов, и каждый говорил на своем родном языке: товарищ Мухутдинов по-татарски, что татарское население рвет путы религии и требует закрыть собор — очаг религиозного мракобесия. В том же духе выступал товарищ Печерский на еврейском и товарищ Донецкий на польском языке.

В тот же идеологически правильный день горсовет и впрямь решил, что раз он имеет требования о закрытии собора от 63 коллективов и других организаций, то пора действовать! Собор был официально закрыт, а в постановлении горсовета говорилось следующее: «…недалеко то время, когда в зданиях собора и костела вместо гнусавых религиозных псалмов раздадутся бодрые, звучные слова культуры» [9, с. 191].

Непостижимы пути партийной власти! После очередного постановления Совнаркома «О необоснованном закрытии церквей и ущемлении свободы совести граждан» уже закрытый собор снова открыли и начали по новой закрывать уже в 1931 году.

Впрочем, желающих участвовать в снятии колоколов и уничтожении собора в Ачинске не нашлось, что бы там ни болтали воинствующие безбожники. Интересно, что и они сами не рвались собственноручно уничтожать храм… Видимо, были на то у них какие-то соображения. Пришлось господарищам коммунистам подбить на грязное дело двух блаженненьких, кормившихся у паперти подаянием. От одного из них сохранилась только кличка Каташа — одна нога у него была короче другой. У второго сохранилось христианское имя — Мишенька Прозорливый. В те времена ко многим людям так приставали клички, что имена забывались напрочь. Скажем, одну из активисток союза воинствующих безбожников звали бабка Голопупиха. Голопупиху боялись за неряшливость, мужеподобность и невероятную стервозность, но имя ее совершенно изгладилось из народной памяти.

Вот эти два юродивых, Прозорливый и Каташа, и были той самой религиозной общественностью, которая дала согласие властям на снятие колоколов и разрушение храма. В несколько глухих осенних ночей сбросили с колокольни, увезли колокола и начали ломать само строение. Построенный в 1802 году на яичных желтках, собор не поддавался ни лому, ни кайлу. Пришлось взорвать его и малыми блоками растаскивать для возведения городской бани (как видите, ни о каких «бодрых, звучных словах культуры» речь уже не шла). Уже в январе 1932 года собор исчез с лица земли.

О судьбе воров-чекистов и разрушителей собора я ничего не знаю, но вот «общественность» кончила плохо. Голопупиха замерзла зимой пьяная, Мишенька Прозорливый незаметно исчез из города, а Каташа окончательно свихнулся, все ходил по городу с мешком кирпичей, крича: «Вот камни святые! Я святотатец!» Потом он выбрасывал эти кирпичи, шел за другими… Так и ходил, пока не помер в начале 1960-х годов [9, с. 192].

А стараниями городских активистов (проследить бы их судьбы и судьбы их детей и внуков!) из кирпичей Троицкого собора возвели городскую баню, причем на том самом месте, где со времен Ачинского острога стояла первая в Ачинске церковь святителя Николы Чудотворца.

На фундаменте Троицкого собора построили летний кинотеатр, только как-то он не жил, кинотеатр, — дважды горел, и после второго пожара его не стали восстанавливать.

А баня тоже горела до тех пор, пока в ее кладке не исчезли все кирпичи из стен Троицкого собора.

Под землю

Самый яркий случай этого рода произошел не в Сибири, а под Костромой. Тут церковь провалилась прямо под землю. Провалилась, конечно же, совершенно естественным образом, во внезапно открывшуюся карстовую полость. Несомненно, нельзя потакать попам, которые обманывают рабочих, — так что пес с ними, пусть будет карстовая полость. Только вот разверзлась карстовая полость как-то уж очень своевременно: как раз, когда здание церкви было полным-полнехонько «строителями нового общества», «воинствующими безбожниками», «сознательными комсомольцами» и прочими. Никто из них живым из карстовой воронки не выбрался, которая продолжала так же своевременно заваливаться. Так и ушли под землю все сокровища, так и не попали «на мощь государства».

А когда заполнялось водой ложе Рыбинского водохранилища, отверстое жерло карстовой воронки залила вода.

ГЛАВА 23 КЛАДБИЩЕНСКИЕ ИСТОРИИ

Вечный покой сердце вряд ли обрадует,

Вечный покой — для седых пирамид…

Песня из кинофильма «ЗЕМЛЯ САННИКОВА»

В книге о странных и необычных событиях обязательно должен быть раздел, где действие разворачивается на кладбище. Только вот все истории, которые мне удалось собрать, обычно получаются скорее ироничными… кроме одной, очень мрачной, но совершенно лишенной всякой мистики.

Предлагаю их вниманию читателей.

Череп

В Ачинске в 1950-е годы школьников повели сажать лес на старом кладбище. Класс во главе с учительницей трудился на своем участке. Девочка провалилась ногой куда-то… и застряла! Впечатление такое, как будто кто-то вцепился ей в ногу и не отпускает. Дергает, дергает ногу бедная девочка, никак вытащить не может! С перепугу девочка начала орать — кто знает, кто это там, под землей, схватил ее ногу! Учительница подбежала, вцепилась в девочку, и они вместе вытащили ногу, вырвали ее из земли… а на ноге у девочки висит череп!

Череп сравнительно свежий, с черными длинными волосами, которые обвились вокруг ноги, а нога-то вошла в лицевую часть черепа. Впечатление было такое, словно череп впился девочке в ногу зубами и обмотался волосами вокруг голени. Готово — обморок. А по другим данным, девочку потом полгода пришлось лечить, выхаживать — нервный срыв.

Бабка

Эту историю тоже рассказывают в Ачинске. Мол, как-то решили два приятеля, ученики выпускного класса школы, пройтись на кладбище: просто так, испытать личную храбрость. Один пошел пешком; прошел через всю центральную аллею и перелез через ограду.

Другой поехал на велосипеде и пропал… Нет его и нет. Товарищ забеспокоился и побежал проверять — что случилось? Только вышел на центральную аллею — там стоит товарищ, накачивает шину велосипеда.

— Ты что?

— Сам не видишь? Шину накачиваю.

— Никого не видел?

— Нет… Только бабка горбатая проходила, с клюкой.

— А велосипед… Ты что, на что-нибудь напоролся?

— Да нет! Бабка шла, глазами зыркнула, шину мне насквозь прожгла, не могу починить.

Двое моих знакомых жителей Ачинска клянутся, что это все чистая правда, и уверяют, что лично знакомы с велосипедистом, но насколько стоит им доверять — пусть судит об этом сам читатель.

Бабка, напугавшая таксиста

А вот это уже история красноярская! Рассказал мне ее таксист, везший меня домой в два часа ночи. Первый его вопрос был:

— Надеюсь, тебе не на кладбище?

— Не-ет… А что?

— А то, что на кладбище не повезу!

И рассказал мне парень такую историю. Мол, работал он тоже вот так, ночью. В самом начале первого села к нему в машину аккуратная такая, опрятная бабулька, лет семидесяти.

— Сынок, повези на Бадалык!

(Бадалык — это крупнейшее городское кладбище.)

Таксист удивился, но повез. Бабулька, кряхтя, вылезла из такси, ушла в слабо освещенную аллею кладбища, через полчаса появилась, кряхтя и охая.

— Сынок, теперь вези на Покровское!

(Еще одно кладбище, сейчас на нем не хоронят.)

И всю дорогу бабулька возилась в своем огромном саквояже, что-то перекладывала, бормотала…

Опять бабулька уходит на полчаса, опять возвращается, отчаянно охая.

— Сынок, вези на Николаевское!

И опять всю дорогу — какая-то подозрительная возня в саквояже, какие-то странные неприятные звуки. Таксист к тому времени уже несколько напрягся и все пытался вспомнить молитвы, направленные против нечистой силы.

— Ну вот и приехали! — удовлетворенно захохотала вдруг бабулька, резко поднимая голову, и таксист пронзительно завизжал — так, что самому сделалось мерзко и страшно: на него глядела жуткая, нечеловеческая харя, выпачканная чем-то черно-красным, на глазах застывающим на коже. Машина вильнула, только на шоферском автоматизме парень вовремя повернул руль, избежал столкновения с деревом. По тормозам! С жутким воем шин запрыгала несчастная «Волга» по обочине, а бабка опять завопила:

— Да ты чего, сынок?! Ты что творишь?!

— Изыди! Именем Христа Спасителя, изыди! — взвыл шофер, вдруг вспомнив какие-то обрывки слышанного в детстве, судорожно рвал на себя дверцу. И бабка «изошла»! Даже быстрее шофера она выскочила из задней дверцы машины, с невероятной скоростью помчалась в противоположную сторону от машины — к городу. И орала бабка что-то очень уж человеческое:

— Караул! Батюшки-светы, убивают! Меня бандиты убивают!

Орал таксист, орала бабка… все орали, и в этом царстве безумного ора прозвучал вдруг спокойнейший голос:

— Что здесь происходит?!

В лицо таксисту ударил луч фонаря, на дорожке вырос некто в форме.

— Нечистая! — орал таксист, вцепляясь в милиционера. — Арестуйте ее! (Хотя с каких пор милиция в силах арестовать ведьму — история умалчивает.) А пожилой дядька в форме, поведя лучом в сторону бабки, произнес с той же беспробудной трезвостью:

— Эту, что ли? Да вы ее сами перепугали, старуху! Кого еще я арестую… Как вам не стыдно!

А перепачканная шоколадом и повидлом бабка уже мчалась обратно, вцепилась в милиционера с другой стороны и завопила:

— Бандит! Фулюган! Снасильничать меня хотел!

Выяснилось все довольно просто: бабка искала могилу сестры, но на каком кладбище она лежит — не помнила. Уверена была, что вспомнит, если увидит три тополя, «который в середине, тот пониже». А наслушавшись историй про разгул городской преступности, очень боялась, что ее изнасилуют и ограбят. Поэтому бабулька и боялась показать, что в сумке у нее шоколад и клубничное повидло: если решат, что богатая, тогда уж точно грабанут.

Увещеваемый милицией таксист даже получил от бабки деньги и отвез ее в гостиницу, но возить на кладбище по ночам зарекся раз и навсегда.

«Похороненные» девицы

Это было в 1996 году, во время работ на Подъемной. Вели мы раскопки на днище древней долины Енисея — выясняли, где проходило русло реки в древности. Приближался праздник посвящения в экспедишники, во время которого «старики» посвятят тех, кто приехал в экспедицию в первый раз. Праздник веселый, на нем всегда устраивается театрализованное представление, в котором обыгрывается происшедшее за сезон.

Среди всего прочего, посвящаемых должны были повести на место нашей раскопки в пойме Енисея, к глубокому, 6 метров, шурфу. Там, в речном песочке, мы прикопали двух девушек, то есть присыпали их песком так, чтобы торчали только головы. Когда процессия приблизится, девицы должны были выскочить из-под земли, как мистические хозяйки этого места.

Но пришли не члены экспедиции; процессия была еще далеко, даже азартные вопли не были слышны, и девицы изрядно соскучились, неподвижно лежа в теплом песке. И тут ухо поймало чьи-то осторожные шаги… Стояло начало августа, и в тихий летний вечер чуть ли не каждый шорох слышен был за несколько километров. По крайней мере, в лагере слышно было, как мычит корова километрах в пяти, на юксеевской дойке. А для девушек звук отдавался по земле, и они слышали каждое слово.

— Чо, золото где искать будем?!

— В яму заглянем… А тут гляди, вроде лежит кто-то…

— Чего ты, Петька, некому тут лежать…

— Нет, ты гляди, правда, закопанные там…

Конечно же, у девушек сразу возникло подозрение, что это из Юксеева явились парни, среди которых, конечно же, прошел слух о золоте. Мол, зачем эти «адиёты» землю роют? Для науки?! Знаем мы ихнюю науку! Ясное дело, золото ищут! Такие самодеятельные золотоискатели вполне могли заявиться проверить, много ли мы выкопали золота из своего шурфа.

Девушки еще сомневались, парни ли это из поселка или все-таки процессия посвящаемых, изменившая почему-то сценарий праздника. Все дело решил комар, цапнувший за нос Анну. Девушка не выдержала, вырвала руку из-под песка и шлеп себя по носу!

— Спасите! Помогите! — блажили два здоровенных жлоба, в панике улепетывая в сторону деревни.

— Постойте! Это мы! Не бойтесь! — пытались девицы по доброте душевной еще успокоить безобразников, и, конечно, совершенно безнадежно. Даже наоборот — то один «покойник» шевелился, а тут сразу два «трупа» сели в могилах и заорали.

Девушкам стоило больших усилий опять закопать самих себя, чтобы не портить развлечения для всей экспедиции. А мне потом, уже осенью, сурово выговорили в поселке: зачем я вожу детей в такое страшное место, где сами собой на поверхности земли оказываются могилы и покойники поднимаются из них?!

Я пытался объяснить, кто сыграл роль страшного встающего покойника, но мне решительно никто не верил.

Съеденные дети

Это произошло в городе Красноярске на рубеже 1970-х и 1980-х годов: стали пропадать маленькие дети, от младенцев в колясках до детишек лет четырех. Зазевалась мама или бабушка, заболтались с подружками, а младенец исчезает из коляски. Или малыш постарше заигрался, забежал за угол дома, ждут его… и не дождутся уже никогда. Происходили все эти события на территории буквально нескольких дворов, в самом центре города.

Как и всегда в таких случаях, милиция предупреждала об опасности, как и всегда, люди делились и серьезной информацией, и самыми невероятными слухами о пропавших детях и их судьбе. Кто-то принимал меры, кто-то играл в недобрую старую игру «подумайте, какой ужас!», кто-то ужасался в меру своего удовольствия. Находились даже любители вызывать астральные силы, чтобы узнать, чья же это все работа. Вот только газетных публикаций не было никаких, потому что времена были не те. Не полагалось советским людям в Стране Советов знать, что детишки могут пропадать не только в Занзибаре и в Бразилии.

Месяца два довольно большой участок города был поражен ужасом, а потом дети перестали пропадать и все как-то постепенно затихло, все разговоры, пересуды. Словно кто-то специально постарался утихомирить стихию. Но слух, конечно же, прошел, и его подтвердили люди опытные, надежные: например, следователь, живший в соседнем подъезде. Оказывается, детей похищали и ели так называемые бичи, говоря попросту, бродяги. На Покровском кладбище трое этих полулюдей выкопали нору, жили в ней и какое-то время охотились на кошек и собак. Но животные эти верткие, умные, и вскоре поймать их стало далеко не так просто. А внизу, под Покровской горой, как раз построили несколько большущих девятиэтажных домов, стоял пик рождаемости времен «позднего Брежнева», и множество молодых мам гуляли с детишками во дворах этих домов. Остальное понятно — бичи попробовали новую добычу, убедились, что достается она легко, да к тому же не царапается и не кусается. Как по части вкусовых ощущений — не знаю, потому что не имел возможности спросить: сразу же по обнаружении их властями бичи моментально исчезли.

Об этом исчезновении тоже ходило множество пересудов: вот, мол, боятся власти сказать правду, устроить показательный процесс! Кто-то был за показательный процесс, кто-то против, споры шли ожесточенные. А разрешить один такой «лавочный» спор довелось еще одному соседу, из КГБ.

— Таких людей никогда не будут открыто судить… Такие люди очень нужны государству… — тихо произнес сосед и даже сладострастно прикрыл глазки, проявляя высшее блаженство — быть допущенным к высшим тайнам Советского государства.

Народ тогда сразу примолк и начал тихо расходиться. Только автор сего позволил себе выразительно пожать плечами, и гэбульник мазнул меня по лицу взглядом гадюки. То ли проявлял свое отношение к людям, не способным понять такого рода нужды государства, то ли профессионально запоминал.

А у меня, признаться, до сих пор остается все тот же вопрос: что же это за государство, которому нужны такие люди?!

ГЛАВА 24 НАД ПЛЕСОМ

И прибых собственною персоной в Глупов и возопи:

— Запорю!

С этим словом начались исторические времена.

M.E.САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН

Плес — один из самых удивительных и самых приятных городков, какие я когда-либо видел. Представьте себе высокий, порядка 30 метров, обрыв к Волге, и этот обрыв рассечен глубокими и широкими балками. В балках и на высоком обрыве лежит городок Плес, левитановские места.

Городок это совершенно удивительный. Возник он в XV веке как передовая крепость Московии на Волге, на пограничье. Дальше за Плесом шли только глухие леса, населенные финно-угорскими племенами. Постепенно Московия осваивала эти земли, к концу XVI века это была уже Русь. Традиционно считалось, что из более старых земель Руси приходили сюда славяне и поглотили местное население… Спор до сих пор шел только о соотношении — сколько финнов, сколько славян, какая кровь преобладала в каком веке.

Но вот у одного из местных археологов, Николая Травкина, вообще нет уверенности, что русское население откуда-то приходило. Ну не вижу я, говорит Травкин, никаких археологических признаков смены населения… Жили тут финские племена, с какого-то времени заимствуют культуру Руси… С XV века появляются и русские, но их немного… А основное население не менялось, нет!

Финские ученые очень полюбили Н.Травкина, и он всегда желанный гость на всех финно-угорских конгрессах и конференциях.

А московские археологи кричат, что Травкин «офинел» и что все это враки. Что на самом деле население, конечно же, менялось… Только вот конкретных данных у столичных археологов нет, а у Травкина они есть, и эти данные, материалы раскопок поселений и могильников, свидетельствуют — прав Травкин, а не столичные археологи!

Плес городок маленький, его население уже века три не уменьшается и не растет — те же 3 тысячи человек. Наверное, город просто достиг своего предела: большему числу обывателей здесь и не прокормиться.

Городок жил огородами, садами, извозом и мало связан с остальной страной. Отсюда мало что вывозят, и привозного сырья и продовольствия городу тоже не надо. Сохранилась легенда, что в Плесе в 1918 году дольше всего сохранялась законная власть. Уже осенью 1918 года пришел к Плесу некий революционный корабль, и балтийская матросня стала кричать обывателям: мол, где тут заседает Совет, где можно получить пайки?!

— Никакого Совета у нас нет, — пожимали плечами жители Плеса. — Вон на горе наша дума заседает…

— Ах, дума?!

Революционные матросы совершили в городе много революционных актов: убили нескольких членов городской думы, изнасиловали их жен, разграбили магазины и лавки, должно быть, по ошибке сожгли дом старого большевика Смирнова. С чего и начались в Плесе исторические времена.

Городок и сегодня остался примерно таким же, каким был во времена Левитана: таким же уютным и тихим, даже без городского транспорта, он тут попросту не нужен. Плес — эти ярко-желтые и желто-белые обрывы над синей и серо-синей Волгой, это козы, пасущиеся на зелени этих склонов, и это удивительной вкусноты копченая рыба. Плес — это древние памятники, облик старинного городка, архитектурно-краеведческий музей, где важную часть экспозиций занимают картины и наброски Левитана, и это спокойные, вежливые люди, не привыкшие куда-либо спешить.

Нет, это вовсе не провинциалы.

— Дочка у меня в Америку не хочет, там ей учиться неинтересно. Дураки, говорит, и грубияны, в ихних фильмах через каждые пять кадров всякие непотребства. Она у меня в Шотландии учиться собирается.

— Дагмар считает, тут вообще тюрок не было…

— А Исси думает, что… (Приводятся интерпретации находок в различных курганах.)

А кто они, Дагмар и Исси? Крупнейшие археологи Германии и Финляндии, вот кто… Здесь, в Плесе, с ними запросто, по именам.

И одновременно:

— Видите вон того мальчика на раскопе? Он с отцом каждую осень по медведю берет. Из школы уходит на неделю, потом появляется, привозит нам сала медвежьего…

В Плесе сохранился костромской окающий говорок. Когда кто-то говорит на нем, даже женщина, ощущение такое, что звуки выходят из огромной бочки, в которой дивная акустика. Совсем особый получается звук «о».

И словечки, которые надо еще правильно понять… Наша плесская знакомая, родом с Алтая, рассказывала:

— Стою в коридоре, директор несет стопку книг. Говорит: «Отдайтесь, Анна Сергеевна». Я обалдела — вроде он такой приличный, наш директор. Если бы и влюбился, вел бы себя иначе. Но вдруг что-то изменилось, кто его знает. Испугалась я, побежала к подруге: она местная. И получается, «отдайтесь» — это значит «отойдите в сторону», и только…

Вот какое разочарование ожидает в Плесе: излучина Волги, так замечательно выписанная Левитаном, существовала разве что в его воображении. Мы с женой долго бродили по откосам, все искали эту излучину, пока нам не объяснили сотрудники музея — этой излучины в природе вовсе и нет. С одной стороны — жаль, что нет, а с другой — все еще интереснее, если Левитан придумал излучину, глядя на тот спокойный, величавый плес, который и дал название городу.

В Плесе мне рассказали несколько весьма любопытных историй, и я предлагаю их вниманию читателя.

Селипутра и черные карлики

В глубине леса водится птица селипутра… Эта птица не умеет летать, у нее перья больше похожи на шерсть, как перья страуса эму. Раз в год селипутра откладывает огромное яйцо, в два раза больше страусиного. Селипутра очень опасная птица: если она находит в лесу археолога, она тут же заклюет его и съест.

Кого еще надо бояться в лесу, кроме селипутры, — это черные карлики. Они маленькие, не больше тридцати сантиметров. Иногда даже говорят, что двадцати, но очень сильные, и если ловят археологов, то тут же жарят их и поедают (о том, жарят ли черные карлики живых археологов или сначала убивают их, информаторы не пришли к единому мнению).

Селипутра ловит черных карликов и питается ими, и потому единственный способ уцелеть, если тебя начали ловить черные карлики, — это изобразить ужас на лице и кинуться бежать с криком: «Селипутра! Селипутра!» Тогда они испугаются и тоже убегут.

Но, с другой стороны, черные карлики охотно поедают яйца селипутры. Как найдут яйцо, от которого отошла поискать корму селипутра (я так понимаю, как раз черных карликов она и ищет), сразу же укатят его и съедят. Поэтому, если за вами гонится селипутра, надо громко кричать: «Черные карлики! Черные карлики!» И она сразу побежит проверять, не сожрали ли черные карлики ее яйцо.

Вы не верите, что в лесах водятся черные карлики? А что же тогда ест селипутра?

Вы не верите, что в лесах обитает страшная селипутра? Но тогда чьими же яйцами питаются черные карлики?

Рыбокопы

Кто такие рыбокопы, мне никто не смог объяснить толком. То ли это археологи, которые ушли в леса в незапамятные времена и потерялись с концами. То ли это археологи-неудачники после смерти обречены на вечные скитания по лесам и полям без пристанища… Точно мне никто не разъяснил, кто же это такие. Но рыбокопы в лесах совершенно определенно есть! Если археологи начали работы и оставляют свои инструменты без присмотра — того и жди, что из лесу ночью выйдут рыбокопы и поломают все черенки лопат, а сами лезвия закрутят в трубочку.

Но от рыбокопов можно избавиться! Для этого, как только пришли на место и заложили раскоп, надо громко орать в лес: «А мы не копаем!!!» И так орать и орать много раз, чем больше — тем лучше.

Почему-то рыбокопы очень доверчивы и, вместо того чтобы как раз сбежаться на вопли, уже не приходят к тем, кто громко заявил, что не копает.

Финские курганы

Русское население появилось под Плесом поздно, не раньше XV века. А курганов финских времен в окрестностях Плеса очень много, и один из плесских ученых, Ойнос, рассказывал нам с женой, как он ходил на разведку к выбранной им группе…

Нужно было проехать по реке на катере, идущем в сторону Костромы, а потом за два часа дойти до нужного места. Два часа туда, два часа на работы, два часа — вернуться обратно, как раз опять к катеру, который теперь уже из Костромы возвращается.

Все рассчитал верно Ойнос, но только до курганов он не дошел… Там, по дороге, топая по лесной тропинке, нужно было пересечь ручей… даже речку. В начале июня речка текла по долине, пенилась и бурлила так, что вброд ее не перейдешь. К счастью, местами через речку положены стволы деревьев — примитивные мостики. Кладут обычно по два ствола, и идти можно довольно уверенно, даже не опираясь на палку.

Но стоило Ойносу дойти до этого места, как на другом берегу показалась совершенно незнакомая ему огромная старуха и заорала:

— Чего встал?! Уходи отсюда!

— Мне туда надо…

— Нечего тебе тут делать! Уходи!

Ойнос все равно пытался перебраться через речку, ступил на бревна, но старуха зарычала, тоже шагнула вперед… Размерами она была раза в три больше Ойноса, а в глазах застыло какое-то очень неприятное выражение. Археолог не решился идти дальше.

Ладно, черт в ней, со старухой! Ойнос пошел вниз по реке — там были другие мостики. Но старуха тоже пошла вниз по реке и бурчала что-то с такой силой, что голос ее временами заглушал шум и рев несущейся воды.

Ойнос прошел мимо одного мостика… А потом во всю прыть понесся к нему: хотел опередить старуху, перебежать на другую сторону до того, как она успеет его перехватить. Но старуху опередить не удалось. Ойнос рассказывал, что никогда не видел, ни раньше, ни позже, чтобы люди мчались с такой скоростью. И мало того, что добежала до мостика первая, она еще и смахнула мостик в речку. Буквально смахнула, подцепив рукой два бревна толщиной с бедро взрослого человека. Раз! И бревна уже плыли вниз по бешеной реке.

— Я же тебе говорю, не смей ходить сюда! — заорала старуха, и лицо у нее стало просто страшным.

Так они и бегали еще часа два, каждый по своему берегу речки, а потом Ойнос понял — даже если он прорвется на другой берег, ему просто не хватит времени вернуться на катер! И он отправился домой, так и не исследовав курганы.

— Ну, а если попозже? И не одному, конечно.

На это археолог буркнул нечто неопределенное, пожал плечами, и, говоря откровенно, я совершенно не уверен, что эти курганы обследованы до сих пор.

Омытый кровью бюст

Эту историю мне первый раз рассказывали в Москве, но подтвердили ее и добавили новые подробности именно в Плесе, и потому я помещаю ее среди других плесских историй… хотя произошла она не здесь.

Связана эта история с бюстом Ивана Грозного работы Михаила Михайловича Герасимова. Сама по себе работа совершенно потрясающая — восстановление лица по черепу, но что интересно, после смерти М.М.Герасимова повторить его работы практически не удается. Существует группа учеников Михаила Михайловича, которые пытаются работать не хуже, но получается у них плохо… Герасимов ведь был не только великолепным ученым, но и художником и скульптором. Известный геолог С.М.Цейтлин рассказывал мне, как в доме отдыха в Барвихе он сидел за одном столом с Герасимовым. Сидели, беседовали, а Михаил Михайлович все крутил руками под столом. Крутил, крутил и вынул… человеческое ухо. Не отрезанное от трупа, конечно, а слепленное из пластической массы.

— Что это?!

— А это я для Андрея Боголюбского готовлю…

Видимо, вот такой многогранный и какой-то феерический талант и позволял добиваться ослепительного успеха. Ученики же, увы, такими талантами и в таких масштабах не обладают…

Так вот, найдена была гробница Ивана Грозного, и Герасимов восстановил лицо по черепу. Через несколько лет нашли еще и миниатюры, на которых изображен был царь, и оказалось — лицо было восстановлено с портретной точностью…

А сразу после завершения работ бюст выставили в Музее антропологии и этнографии МГУ, стали широко показывать публике. По прямому указанию Кремля велели в день открытия бюста заснять сюжет на телевидении, и вот тут-то возникли первые, никем не предвиденные сложности. Все время никак не удавалось провести съемку. То провода запутывались, то камера неизвестно почему падала, то оператор вдруг шарахался — ему вдруг показалось, что на него валится потолок…

Словом, провозились два часа, и тут вдруг дунул страшной силы ветер… Собственно говоря, ветер мог быть и не такой страшной силы — очень может быть, что-то особенное ветру приписали потом, задним числом: ведь раз уж с этим ветром связаны какие-то странности, приведшие ко всяким последствиям, то и ветер, получается, должен быть каким-то необычным… Очень может быть, что и не прозвучала фраза, сказанная одной журналисткой:

— Все силы ада! Что за черт! Кому угодно что угодно дам, лишь бы закончить!

А может быть, ругалась и призывала чертей вовсе не журналистка, а какие-то совсем другие люди… Вроде один осветитель был очень невоздержан на язык — сообщали мне и такую версию.

Но вот что известно совершенно точно: порыв ветра распахнул окно, стекло вылетело из одной рамы и рухнуло с трехметровой высоты прямо на журналистку. Несчастной женщине буквально отрубило нос, и кровь фонтаном брызнула на бюст Ивана. Дико кричащую журналистку унесли (пришить ей нос обратно хирургам так и не удалось, не знаю почему), бюст вытерли… и съемка тут же состоялась!

Тогда же и задуматься бы, но времена-то были самого что ни на есть воинствующего атеизма. Никита Сергеевич лихо закрывал церкви «по просьбе трудящихся», велись шизофренические диспуты между священниками и комсомольской общественностью, и увидеть в происшедшем что-либо, кроме случайности, было попросту неразумно: вполне могли последовать и оргвыводы. Например, о том, имеет ли право такой подозрительный тип занимать высокое место научного работника в Музее антропологии и этнографии или не позорит ли он высокое звание советского журналиста.

Так что выводов отнюдь никто не сделал, а по случаю открытия бюста устроили шумный банкет. Прямо тут же, в музее, стояли накрытые столы, и шутники охотно били своим бокалом о бюст Ивана IV: мол, пьем твое здоровье, Иван Васильевич!

А некий шутник… журналисты говорят, что из научных работников, а научники — что он из журналистов… Одним словом, нашелся разгоряченный напитками идиот и закричал:

— Эх, жалко, нет виновника торжества с нами!

И опять дунул ледяной вихрь и уже не просто вышиб плотно закрытое окно, нет! Он прошелся по всему музею, превращенному в банкетный зал, закрутился и словно растаял. И началось…

То некая дама начинала истерически кричать: на нее в упор смотрели два призрачных, горящих красным огнем глаза.

То человек, вышедший в туалет, прибегал со сдавленным криком, как в страшном сне, — за ним гнался кто-то, источавший ледяной, нечеловеческий холод.

То человек, шептавший что-то на ухо прелестной соседке, вдруг обнаруживал, что обнимает за плечи скелет, и вскакивал опять же со сдавленным воплем.

И почти все чувствовали тут присутствие какого-то неведомого, несимпатичного и неприятного существа, остающегося невидимым, но явственно ощущаемого. Это существо бродило по залу, и пировать в его компании никому как-то особенно не хотелось. Банкет сам собой стал сворачиваться и кончился тише, чем хотелось бы очень многим.

Что сказать? Массовая галлюцинация? Люди поели несвежего (никто ведь толком не помнит уже, что именно ели и откуда это взялось)? Может быть.

Но исходя из чистой воды предположения, вовсе не пытаясь доказать что бы то ни было, замечу: с точки зрения христианина может существовать только одно место, в котором может пребывать душа Ивана Грозного. Наши прибабахнутые «патриоты» и «государственники» возводят на пьедестал многоженца, садиста и убийцу, а сковородка и парочка крючков отведены для него только в одном заведении, и вариантов тут быть не может.

Доказать я этого не в состоянии, но и проверять этого сам не буду и никому из читателей тоже не посоветую.

ГЛАВА 25 КАЛУЖСКИЕ ИСТОРИИ

Скучно в городе Тарусе

Девочке Марусе…

Н.ЗАБОЛОЦКИЙ

Калуга сама по себе приятный городок, но у нее есть два серьезных недостатка.

Первый состоит в том, что Калуга расположена слишком близко от Москвы, и все, кто поэнергичнее, потороватее, рано или поздно перебираются туда.

А второй недостаток — очень уж плоская местность в городе — нет ни холмов, ни гор, ни буераков… Как-то скучно!

Преимуществ и отличительных особенностей у Калуги тоже два…

Первый из них — это икона Калужской Матери Божией. Уникальная икона, на которой Матерь Божия изображается читающей книгу! Нигде не видел я ничего подобного, а эта икона удивительно приятная и написана в таких мягких, пастельных тонах, что сами по себе эти тона услаждают и успокаивают душу.

Вторая отличительная особенность Калуги, делающая ее интереснее других городов, — в ней жили Константин Эдуардович Циолковский и Александр Леонидович Чижевский.

Циолковский широкой публике известен побольше… При советской власти его широко рекламировали как автора идеи выхода человечества в космос. Стали знаменитыми его слова: «Земля — колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели!»

Звучит красиво, мысли гордые, и Константин Эдуардович Циолковский действительно поставил вопрос о выходе в космос не как о бесконечно далекой перспективе, а о деле реальном в самом недалеком будущем. Но в советском официозе как-то не рекламировались другие стороны деятельности Циолковского…

Например, что Циолковский планировал выход в космос, строго говоря, не человечества, а, так сказать, его разумной составляющей. Ведь тело человека в условиях космической невесомости, огромных расстояний, отсутствия воздуха, жуткого холода совсем неудобно, да и ненужно. А какая разница, как будет выглядеть и в какой форме будет представлен человеческий разум? Пусть обитателем космической бездны станет «некий плазмоид», «разумный луч», наделенный свойствами человеческих личностей… Какое отношение мы с вами имеем к «неким плазмоидам» и почему их полеты в космос — это наш с вами выход в космос, я недопонимаю, но это второй разговор.

Впрочем, Циолковский стеснялся собственного тела, ведь стезя человека — высокий дух, проникновение в тайны мироздания… А это сволочное тело только и делает, что жрет, пьет, совокупляется, гадит… Как же его не возненавидеть?! «Плазмоид» несравненно удобнее и приличнее…

Не рекламировались и некоторые другие идеи К.Э.Циолковского — например, что биосфера Земли должна быть уничтожена, как отработавшая свое. Вот, рассуждал Циолковский, примитивные племена и народы Земли вымирают, и это хорошо — они ведь уже не нужны. Да и вся биосфера, колыбель человечества, больше уже не понадобится.

А.Л.Чижевский, основатель таких направлений в науке, как аэроионификация и гелиобиология, известен широкой публике поменьше. Его исследования до сих пор интересны ученым; Чижевский впервые связал циклы активности Солнца и процессы, протекающие в человеческом организме и в человеческом обществе. Да, и в обществе! Чижевский не доказал прямой связи, но доказал, что войны, восстания и грандиозные переломы в жизни цивилизаций совпадают с периодами солнечной активности.

Этот незаурядный человек чуть ли не единственный, кто по доброй воле задержался в сталинских лагерях: Чижевский хотел закончить свои исследования и попросил отсрочить его освобождение. Уже вольным человеком, имея право покинуть лагерь в любой момент, он еще две недели заканчивал свою работу и только потом уехал…

Но и он поддерживал основные идеи Циолковского — о ненужности биосферы, о выходе в космос тех, в кого должно превратиться человечество. Земляки были и единомышленниками… по крайней мере, в основных мировоззренческих вопросах.

И еще одной важной детали о жизни Циолковского и Чижевского как-то не упоминали в советское время — они были убежденнейшими антропософами, поклонниками Елены Блаватской и Елены Рерих. Одна из книг К.Э.Циолковского, «Сны о земле и о небе», начинается так: сидели, мол, в Гималаях девятеро мудрецов… Такие умные, такие продвинутые, что даже их имена перестали их интересовать, и они про эти имена попросту забыли, как о чем-то совершенно ненужном.

Именно поэтому православные священники часто плохо относятся к современным космистам: сразу же видится им нечто общее между современными учеными и антропософией.

С Чижевским связана любопытная история, приключившаяся недавно в Калуге. Сотрудница Калужского пединститута переживала некий «кризис жанра» и даже подумывала, не уйти ли ей с преподавательской работы. Да и кандидатская у нее никак не получалась.

И вот снится Наталье Калуженской, что она входит в деревянный старый дом, который отапливается печкой, а на диване лежит Чижевский — совсем больной. Лежит и кидает на нее неприязненные, мрачные взгляды. В доме ледяной холод, Чижевский одет и закрыт одеялом и еще какими-то шубами.

— Может, вам чаю налить?!

И энергичная, заботливая дама тут же начинает топить печь, греет чай, что-то рассказывает лежащему: может быть, и совершеннейшую чепуху, но чтобы он не чувствовал себя в одиночестве.

Когда Наталья Юрьевна вошла с горячим чаем, Чижевский расцвел, заулыбался… И женщина решается спросить:

— Александр Леонидович… А может, мне не надо завершать диссертацию…

Подняла она глаза, смотрит: Чижевский лежит и глядит сурово, грозно сопит… И поняла она, что должна дописать диссертацию. А Чижевский держит в руке какую-то книгу, листает ее, да так и уронил на стол.

— Понимаете, мне помочь с диссертацией некому…

Чижевский поднял глаза на женщину, и в голове у нее сформировался готовый ответ: надо спросить у Буровского (фамилию она уже знала). И на листе книги, брошенной на стол, Калуженская прочла мою фамилию, и тут Чижевский исчез, а Наталья Юрьевна проснулась.

Через три дня началась конференция, я участвовал в ней, и меня чуть не заставил подпрыгнуть до потолка женский крик:

— Как, это Буровский?!

Потому что до этого для Калуженской я был то ли главой из книжки или статьей из сборника, то ли существом вполне мифологическим: чем-то вроде динозавра из Конго или снежного человека. А тут вот он стоит, этот Буровский, во плоти и крови, и даже сварливо бранится с кем-то из оргкомитета.

Если это кому-то интересно — диссертация оказалась довольно ценной, но оформленной сумбурно, и помочь женщине оказалось несложно.

История заставила меня глубоко задуматься и даже задать вопрос местному жителю, уроженцу Калуги — профессору, известному ученому и одному из крупных управленцев в местном пединституте. А что, спросил я, многим тут является Чижевский? А Циолковский?

На что профессор, загадочно усмехнувшись, ответил:

— А вы у нас поживите не три дня… а с годик хотя бы. Тогда вот и выясним, что вы тут можете увидеть и услышать.

— Думаете, мне он тоже может присниться?

Собеседник смотрит оценивающе, откровенно чтото прикидывает.

— Нет… Не думаю. Да что говорить?! Вы поживите, поживите тут хотя бы с полгода… или уж с месяц!

И усмехнулся загадочно.

Но я не мог остаться в Калуге ни на год, ни даже на месяц и потому до сих пор так и не проверил, может ли мне в Калуге сниться Чижевский и вступать со мной в разного рода беседы. Например, подсказывать, кто мог бы помочь для завершения работы.

ГЛАВА 26 УБИЙЦЫ

Ах, этот кровавый туман, это одеревенение, это обморочное равнодушие, это тихое влечение убивать!

А.И.КУПРИН

Русские ученые, писатели, общественные деятели потратили немало слюны и чернил, чтобы обосновать нехитрый тезис. Мол, русских, коренных европейцев, совратили злые азиаты-татары. Это татары научили самих русских рабству, затворничеству женщин, холопству, жестокости, внедрили в русское общество идею вековой дремотной Азии, опочившей на московских куполах… одним словом, сделали русских хотя бы частично азиатами.

Теперь же цель русских — преодолеть татарское наследие и опять из азиатов сделаться европейцами. Ярче всего эта нехитрая идейка проводится, пожалуй, в прекрасных стихах графа Алексея Константиновича Толстого.

Певец продолжает: «И время придет, Уступит наш хан христианам, И снова подымется русский народ, И землю единый из вас соберет, Но сам же над ней станет ханом!  И в тереме будет сидеть он своем, Подобный кумиру средь храма, И будет он спины вам бить батожьем, А вы ему стукать и стукать челом, Ой, срама, ой, горького срама!  И с честной поссоритесь вы стариной, И предкам великим на сором, Не слушая голоса крови родной, Вы скажете: «Станем к варягам спиной, Лицом обратимся к обдорам!»

Нехитрая, слишком нехитрая идейка — но потенциал ее велик. Если мы европейцы, лишь временно оторванные от истинного Отечества, то и «возвращение в Европу» — закономерно и оправданно, даже решительно необходимо. И меры, принятые Петром I и его последователями, — правильные, нормальные меры: нечего здесь отпускать бороды, носить сарафаны, блюсти посты, слушать колокольный звон, цепляться за традиции и вообще оставаться русскими.

Нехитрая идейка становилась оправданием почти всего, что выделывал со страной «дракон московский», Петр I, напрасно прозванный Великим.

Но есть один пример (по крайней мере, пример значительный и яркий) того, как еще до монголов появилось то, что позже приписывалось повреждению нравов из-за татарского ига.

Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский жил и погиб более чем за полвека до монгольского нашествия. Тогда же, в конце XII века, Андрею Боголюбскому не понадобились никакие монголы, чтобы стать самовластцем всей Суздальской земли, ввести режим жесткого единодержавия, отказа от всего, роднящего Русь и Европу. И если даже кто-то подучал его вести себя так, а не иначе, то это были точно не татары. Непременно найдутся любители найти у него учителей-евреев или на худой конец хазар… Но всякий, кто дал себе труд изучить личность Андрея Боголюбского, сильно усомнится, что на него можно было иметь хоть какое-то влияние и чему бы то ни было его подучить. Этого он даже отцу, Юрию Долгорукому, и то не слишком позволял.

Став князем в Ростове, Андрей Боголюбский начал с того, что выгнал оттуда младших братьев и племянников, а затем покинул богатый вечевыми традициями Ростов, перенес столицу во Владимир, где не было веча.

Там он показал себя не самым худшим из русских князей и делал немало разумного: населял Владимир купцами и ремесленниками, заботился о промыслах, построил Успенский собор. Однако не полагался на бояр и старшую дружину и выслал за пределы княжества старших бояр, служивших его отцу. Правил, опираясь на «молодшую дружину», на «отроков», преданных ему лично. По словам летописца, он хотел быть самовластцем Суздальской земли… и, что характерно, он им стал!

Первым на Руси Андрей Боголюбский последовательно опирался не на землевладельцев-бояр, которые от него мало зависели, а на тех, кто зависел лично от него: от данной им земли, от пожертвований и кормлений. Выставляя вон всех, кто служил его отцу, был экономически независим и мог с ним поспорить, Андрей Боголюбский окружал себя лично преданными людьми.

Первым на Руси пытается вторгнуться Андрей Боголюбский и в дела Церкви: выгнать из Ростова неугодного ему епископа Леона и поставить своего епископа, Феодора. Князь хотел даже создать вторую митрополию на Северо-Востоке, помимо Киевской, и все с тем же Феодором, своим человеком во главе. Получилось плохо, потому что патриарх константинопольский новую митрополию основывать отказался, Феодор оказался замешан во множестве преступлений, да к тому же отказался отправить жену в монастырь. Такова была обычная практика — епископу подобает девство, и если священник становится епископом, то жену — в монастырь, дело житейское. Сколько матушек, не пожелавших идти в монастырь, было попросту отравлено, мы уже никогда не узнаем.

Во всех остальных случаях Феодор и впрямь вел себя как преступник, но больше всего подпортила ему репутацию именно эта история… когда он вел себя попросту, по-мужски, в конце концов. За свое «преступление», за то, что не отправил жену в монастырь, Феодор получил в народе презрительную кличку «феодорец белый клобучок» — белый клобук подобал священнику, имеющему приход и живущему в нем с женой.

Никак не поддерживая ставленника князя Андрея, попа Феодора (водились за ним и пытки, и убийства противников), позволю себе все же хотя бы в одном протянуть ему руку: в истории с женой вел он себя, как мужчина, а не как холоп дерзкий и лукавый, которого помани карьерой, он спихнет жену в первый попавшийся монастырь. И не могу отделаться от мысли — попался бы на пути князя Андрея Боголюбского свой человек поподлее, поциничнее, погаже, который отделался бы от жены без лишних проблем, — наложил бы лапу князь и на церковные дела. Как его потомки наложили.

А князь Андрей Боголюбский, даже окружив себя «молодшей дружиной» и «отроками», не остался во Владимире, а построил укрепленный княжеский городок Боголюбово и возле него — знаменитый Спас-на-Нерли, при впадении Нерли в Клязьму. Даже сейчас белокаменное чудо Спаса и Успенского собора производят сильнейшее впечатление. Даже на тех, кто видел Зимний дворец, Кремль и Владимирскую горку в Киеве. А тогда свежий тесаный камень сахаристо сверкал на солнце, и Спас-на-Нерли, поставленный на насыпи, посреди заливного Богородичного луга, при слиянии рек, был виден за десятки верст. Храм был первым, что бросалось в глаза купцам, послам, боярам и дворянам, приезжавшим в Боголюбово или Владимир, поднимавшимся за этим по Клязьме или спускавшимся по Нерли.

Князь получил прозвище Боголюбский. Истово религиозный, он не пожалел денег на Спас-на-Нерли и на Успенский собор, искренне интересовался делами Церкви, вел долгие беседы с учеными-богословами. Лично меня не удивляет большая религиозность этого нарушителя традиций: пока действуешь как часть группы, клана или рода — все просто. Группа, клан или род несут ответственность и за то, что происходит с тобой, и за результаты твоих дел.

А вот если ты сам, лично творишь нечто, то ты, получается, лично стоишь перед миром… Не в составе рода и семьи, не как часть правящего клана. А лично. Сам по себе. Есть ты и есть Тот, перед Кем, хочешь или не хочешь, должен нести ответ.

Князь Андрей религиозен? Неудивительно!

Не уберегся князь Андрей и был убит мятежными боярами в ночь с 28 на 29 июня 1174 года в своем любимом Боголюбове. В центре заговора стояли дети, внуки, зятья боярина Кучки, владельца Москвы. Бояре не любили и боялись Андрея, который правил без них, окружал себя «неказистыми» людьми, старался подавить всех, кто от него независим. Среди заговорщиков оказался и осетин Анбал, ключник князя. В эту проклятую ночь он украл из спальни князя его меч… Князь, никогда не расстававшийся с мечом, оказался совершенно безоружен.

Убийцы прошли во дворец ночью, вооруженные. Семеро профессиональных воинов с мечами и копьями ворвались в спальню, стали рубить князя мечами и саблями. Но князь сам напал на них! И так успешно напал, что даже убил одного из нападавших. Убийцы кинулись прочь, унося с собой лежащего на полу человека… Только на улице, при свете луны и звезд (ведь стояла ясная июньская ночь!), убийцы поняли, что ошиблись.

И раздались громкие стоны — голос князя Андрея звучал в ночи. Убийцы кинулись назад… в неверном свете факелов не оказалось князя в спальне, потому что за эти несколько минут князь встал, «побежал под сени, полез на ту и скончался», как пишет летописец.

Кровавый след и стоны помогли убийцам найти его, уже почти спасшегося. Известно имя того, кто отсек князю правую руку: Петр, зять боярина Кучки. И, сделав свое дело, убийцы беспрепятственно ушли.

Почему никто не помог князю?! Ну ладно, ключник Анбал его предал… А как же «молодшая дружина» — сотни профессиональных воинов, каждый из которых всем был обязан Андрею Боголюбскому?! Наверняка во дворце была охрана, и ответ может быть только один, довольно грустный, — охрана тоже изменила князю. Пусть и не убивали благодетеля, но и не спасли, когда он со стонами, пятная собственный дворец кровью, пытался спрятаться под сени. А потом дали убийцам удалиться.

Бояре надеялись, что горожане поддержат их и преступление останется неотомщенным, но в своих расчетах сильно ошиблись. Города не поддержали их, всеобщего восстания не началось. Князь Андрей был плохим только для разоряемой им знати и вполне хорошим для народа. Население было лояльно к его династии, и на владимирский престол сел младший сын Юрия Долгорукого, родной брат Андрея. Всеволод, которого позже прозвали Всеволод Большое Гнездо за огромное число детей и внуков.

Православная церковь канонизировала князя Андрея, и его мощи в роскошной гробнице находились в Успенском соборе во Владимире. Уже в XX веке, по словам советского историка, «революционный народ не почитает мощей, и многие мощи, служившие раньше для обмана верующих, были публично вскрыты и ликвидированы. При этом нередко выяснялось, что в гробнице „святого“ (кавычки автора цитаты, не мои! — Прим. А.Б.) лежали вовсе не человеческие кости, а кости животных» [10, с. 89].

Но только вот ведь беда! Исследование костей скелета, несколько столетий пролежавшего в Успенском соборе, полностью подтвердило — это скелет Андрея Боголюбского. Более того, изучение скелета позволило объяснить некоторые странности в описании летописца.

Например, у историков давно были сомнения — не преувеличил ли летописец героизма князя Андрея. Мог ли человек в 64 года, безоружный, оказать такое эффективное сопротивление нескольким опытным воинам и даже кого-то убить?! Но в Успенском соборе лежал человек, чей «скелетный возраст был меньше паспортного», как высказались ученые на профессиональном жаргоне. Физиология и физическая мощь Андрея Боголюбского в момент смерти соответствовала не 64, а скорее 50 — 55 годам.

Левая рука скелета была перерублена в нескольких местах, а потом совсем отрублена. Летописец писал о правой руке… видимо, он пытался усилить впечатление от описаний зверского убийства — отрублена-де главная, правая рука, которой рубился князь. Но вот на рисунке в более поздней летописи показано как раз, как убийцы отсекают именно левую руку… И думаю, все с самого начала хорошо знали, что речь идет именно о левой руке, и понимали почему: если у князя не было щита, он вполне мог обмотать чем-то левую руку и использовать ее в качестве щита. Так делали, если не было другого выхода, и иногда собственная рука служила надежной защитой, и воин, получив серьезные ранения, все-таки оставался в живых. А несколько слоев плотной ткани или кусок шкуры все-таки смягчали удары.

Видимо, убийцы и отрубили эту руку потому, что она и так держалась «на ниточке», а они страшно торопились.

Летописец называл Андрея Боголюбского «жестковыйным» — то есть не наклонявшим головы. Князь всегда держал голову немного откинутой, глядя на собеседников гордо, непреклонно. А у скелета в Успенском соборе оказались сросшимися несколько шейных позвонков! Человек, похороненный в Успенском соборе, при всем желании не мог бы держать голову и шею иначе! Так что летописец в своем определении — «жестковыйный» — назвал князя Андрея очень точно: и впрямь шея у него была крайне «жесткая», в самом буквальном смысле. Летописец, конечно же, имел в виду совсем другое, да и все окружающие были уверены — осанка князя доказывает вовсе не костную болезнь, а его страшное высокомерие, заносчивость…

На скелете было множество следов прижизненных ранений, то есть поражений костей, заживших за годы жизни. А кроме них множество ранений, которые никогда не зажили… Ранений, нанесенных светлой ночью 29 июня 1174 года. Рубящие удары нанесены были по затылку, в плечевой сустав, плечо, предплечье, кисть руки, в бедро, колющие удары — в лоб, в бедро, в плечо, и все удары наносились сбоку и сзади.

Анатомы и антропологи считают, что уже первые ранения были смертельными и что убийцы долго рубили человека, беспомощно лежащего на правом боку.

Характер этих ранений ясно показывает — погиб этот человек не в бою, не в поединке… Он был подло убит, и убийцы, скорее всего, сами смертельно боялись его, истекающего кровью, беспомощно лежащего, иначе зачем так долго рубили покойника? Так же вот и на Юлии Цезаре насчитали 27 смертельных ран: убийцы не могли остановиться.

Так что ученые вынуждены были разочаровать «революционный народ» — на этот раз попы не обманули рабочих, и в Успенском соборе лежал действительно Андрей Боголюбский, а не кости животных.

Что же до судьбы убийц…

Как только Всеволод пришел к власти, он тут же отомстил за брата. Характерно, что убийцы не бежали в другие земли и ни одному из них не хватило мужества покончить с собой. Семерым главным убийцам подрезали поджилки, чтобы они не могли двигаться, положили в просмоленные гробы и утопили в озере в Боголюбове.

С тех пор каждую весну гробы всплывают, поплавают в пруду месяца два, покачаются на волне, потом тихо уходят под воду… Естественно, не все хотят верить, что это гробы. Мол, всплывают-то кочки! Только кочки…

Кочки?! Сам я видел это только на фотографиях, но среди этих «кочек» есть объекты с очень четкими геометрическими очертаниями. Другое дело, что торчат на поверхности воды только крышки гробов. Но правильные прямоугольники видны очень четко среди размытых очертаний кочек.

ГЛАВА 27 ВНУК БАСКАКА

Необычным для средневекового человека были не чудеса, а скорее отсутствие чудес.

А.Я.ГУРЕВИЧ

В некоторых отношениях город Боровск — совершенно фантастическое место, особенно для человека из Сибири. В Сибири как-то привыкли, что события русской истории происходили где-то далеко, совсем не там, где ты живешь. А в Боровске житель этого совершенно не музейного, никак не отсталого городка вполне может спокойно сказать:

— Видите памятник Ленину? Во-он там?

— Конечно, вижу.

— Когда строили памятник, снесли балкон у здания, к которому памятник стоит спиной: иначе поставить памятник было невозможно. Так вот, с этого балкона Наполеон смотрел на пожар Москвы.

— В 1812 году?!

— Ну конечно, когда же еще. После бегства из Москвы тут он вот и стоял и смотрел…

И ты поражаешься одновременно близости этой самой русской истории тому, что все это происходило вот тут, в том самом месте, где ты стоишь. И одновременно тому, что додумались же, снесли исторический балкон, чтобы воткнуть в городскую почву памятничек «разбойнику и шлюхину сыну»<Миронов А.Г. Апологетика бляжьего сына. // Знамя Романовых. Париж, 1968, 12 апреля.> Вовке Ульянову…

Или собеседник предлагает вам:

— Поглядите, вон, между домами… Да не там! Чуть правее, между торцом пятиэтажки и трансформаторной будкой! Вот-вот! Именно там была земляная яма, в которой умерли Феодосия Морозова (та самая боярыня Морозова, воспетая Суриковым) и ее сестра, княгиня Урусова.

И следует рассказ, как некий стрелец пожалел сестер, принес им хлеба и был тут же сменен и сослан подальше от Москвы, в низовые города, то есть в низовья Волги, в места тогда совсем дикие и малонаселенные.

А другие солдаты прямо говорили сестрам, что жалеют их, но хлебца принести боятся: их непременно накажут. Но когда Феодосия Морозова умирала, солдаты все-таки постирали ей рубаху, чтобы она могла в чистом предстать перед богом.

И все это происходило прямо вот тут, между торцом пятиэтажки и трансформаторной будкой.

В нескольких километрах от Боровска лежит стариннейший Пафнутьевский монастырь, основанный еще в XV веке святым Пафнутием Боровским, одним из самых почитаемых святых Русской православной церкви. Интересно, что Пафнутий был внуком баскака, поставленного когда-то собирать дань с Боровска и окрестных земель. Баскак крестился, женился на русской… с ним произошло то же, что с варварами в Италии, с гиксосами в Древнем Египте, с маньчжурами в Китае… Впрочем, примеры приводить можно очень долго. Одним словом, род баскака укоренился в более цивилизованной стране, стал русским православным родом, и в третьем колене от баскака дал знаменитого святого.

Этот монастырь хорош в любом ракурсе, со всех сторон он производит сильное впечатление. На вкус и на цвет товарища нет, но мне больше всего нравится вид монастыря с самой, казалось бы, невыигрышной стороны: от источника с водой, которая считается целебной и священной. Особенно хорошо бывать тут в тихие зимние дни. Пасмурно, пробрасывает снежок, невероятная тишина, словно снег поглощает все звуки. Еле-еле шумит поезд — тихий-тихий звук, на самом пределе слышимости. Лает собака, и кажется, что совсем рядом… А на самом деле — в нескольких километрах.

Осеняешь себя крестным знамением и пьешь ледяную в буквальном смысле, со звенящими льдинками воду, от которой ломит зубы, а губы и горло ничего не чувствуют, словно под анестезией… И медицинский термин «замораживать» приобретает вдруг буквальный смысл. Вот они, стены монастыря, поднимаются почти что из воды рва, и по верху везде идут бойницы. И снизу бойницы, сделанные так, чтобы и захватив их, враг не мог бы стрелять внутрь монастыря. Но чтобы и прорвавшись к самым стенам, враг получил бы в упор новую порцию свинца из этих нижних бойниц.

Почему-то отсюда, от источника, как-то особенно легко представить себе, как брали монастырь люди Речи Посполитой в 1610 году, как пытались его взять в 1616 году, пытаясь посадить королевича Владислава на московский престол. Ржали лошади, кричали люди, бухали ружья и пушки, а сейчас вот — невероятная тишина русского зимнего дня. Покой, тишина, легкий снежок крутится от ветерка.

Пафнутьевский монастырь превращали то в МТС, то в склад горючего, а то построили на территории монастыря общежитие для студентов сельскохозяйственного техникума. Нелепое, тупое и казенное, торчит до сих пор это общежитие, невероятно контрастируя с благородными историческими постройками. Только после 1991 года началось восстановление монастыря. Среди прочих людей, монахами стали и несколько ученых из Обнинска (этот известнейший научный центр лежит в двух часах езды от Боровска).

С эпохой восстановления монастыря связаны две истории.

Во-первых, монахи по ночам не раз видели тень, которую отбрасывает на стене кто-то в длинной одежде и в высоком колпаке. Но тень видна, а сам человек — нет, и после того, как тень подвижется по стене, оказывается сделана сама собой какая-то часть работы. Монахи (и не они одни) считают, что это сам святой Пафнутий помогает им.

А вторая история… как-то подрядчик обманул монахов, продал им гнилую муку. Шел 1993 год, страна лежала в полном разорении и, конечно же, купить хорошей муки было уже не на что.

Так вот, из этой гнилой муки испекли ароматный, удивительно вкусный хлеб. Испекли не один раз, в том-то все и дело! Двое жителей Боровска независимо друга от друга рассказывали мне, как монахи показывали им это чудо: давали понюхать и подержать в руках гнилую муку, а потом на глазах свидетелей пекли из этой муки хлеб. И кормили обалдевших людей вкусным, душистым хлебушком.

Можно верить или не верить в Бога, почитать или не почитать святого Пафнутия, но вот хлеб-то из гнилой муки получается душистым и вкусным! Это обстоятельство, боюсь, уже переходит из разряда веры в разряд надежно установленных и проверенных фактов.

ГЛАВА 28 ДЕРЕВЕНСКИЕ НЕЧИСТИКИ

— Нет, — сказал он в ответ на мой вопрошающий взгляд. — Я не член этого клуба. Я призрак.

— Это еще не дает вам права доступа в клуб «Сирена».

Г.УЭЛЛС

Большая часть сельских историй про нечисть, которые доводится слышать в современной Сибири, удручающе однообразна и так же удручающе недостоверна. Как правило, все эти истории вращаются вокруг приключений разных людей в бане.

Классическая история связана всегда с тем, как «моя мама» или «моя бабка» пошли в баню, а на них из-за печки напали черти и потащили. Мать им говорит: на мне же, вот, крест висит и поясок святой есть, что же вы меня утаскиваете?! Они и говорят, черти: и правда, мол, поясок есть и крест висит. Ну, и перестали тащить, оставили.

Если спросить, неужели мать или бабушка рассказчика так преспокойно и домылась после всего этого ужаса, после того, как черти ее схватили и тащили куда-то, то оказывается — рассказчик как-то и не думал об этом… Ну, и возникает сомнение, что эта история подлинная.

А вот одна история произошла в наше время, в деревне Чехово, которая лежит в Восточном Саяне, примерно в 70 километрах от Нижнеудинска, в одном из самых глухих и суровых уголков всей Восточной Сибири. В Чехово постоянно живет не больше 500 человек, а еще несколько десятков людей приезжают летом к родственникам.

Произошло это с женщиной, которую мне позволила назвать подлинным именем ее дочь Елена, сотрудник одной из газет в Красноярске. Людмила Кароль ждала мужа из тайги. Напекла пирогов и преспокойно легла спать, уверенная — муж придет завтра утром или к середине дня. Вдруг ночью раздался звук шагов, шел явно муж (женщина прекрасно знала, как ходит муж, его походку).

Спросонья она хорошо слышала, как открывается входная дверь, звучат шаги в прихожей, потом в кухне. Вот что-то тяжелое рушится на пол — понятное дело, рюкзак. Женщина проснулась в полной уверенности, что вот сейчас муж войдет в комнату, и только одно удивляло: чего это он пошел из тайги посреди ночи?! Ведь сейчас часа два ночи, а от заимки мужу ходу часа четыре…

И вдруг характер шагов резко меняется. Вместо уверенных, сильных шагов мужа — какое-то частое, суетливое «топ-топ-топ». Кто-то частит, суетится в кухне, и там вдруг раздается звяканье, погромыхивание посуды. Кто-то начинает швырять посуду на пол, а судя по звукам, и об стенки. Что он там делает?!

Женщина прислушивается уже с некоторым страхом. Уже нет уверенности, что это пришел муж… А если это не он, то кто же это беснуется в кухне?!

До этого момента у женщины почему-то не возникало вопроса — да откуда же взялся ее муж в 2 часа ночи?! Он что, так в темноте и ломился по лесу?!

А шажки из кухни — так же топ-топ-топ — понеслись прямо в зал, так называют в Сибири самую большую комнату в доме. В зале обычно стоит телевизор, в ней принимают гостей. Вот шаги и простучали в зал и там затихли…

Женщина вскочила, накинула халат, помчалась в зал: кто же там?! Только теперь она вспомнила, что дверь в дом она закрыла на задвижку. Как же этот, меняющий шаги, вообще попал в дом?!

Людмила вошла в зал. Там стоял маленький человечек, с метр ростом. Темнокожий, но не темнее загорелых в лесу сельских жителей; с совершенно обычными чертами лица, сверкают глазки-бусинки. Вроде бы глаза были не совсем обычные, не как у человека — без зрачка. Но Людмила видела человечка так недолго, что не уверена в этом, да и не собиралась она его рассматривать.

В сибирских деревнях есть поверье, что если встречаешь нечистую силу, то надо или материться, ругать ее последними словами, и тогда она исчезнет; или же надо спросить нечистика:

— К добру или к худу?

И тогда он расскажет, что может случиться с самим человеком или с его близкими. Насколько возможно такое управление нечистой силой, я не знаю и, честно говоря, не уверен в такой возможности. Людмила, может быть, и попыталась бы спрашивать «правильно», но она растерялась и спросила этого маленького человечка:

— Ты кто?

— Я Петя…

Голос был самый обычный, никаких проявлений чего-то далекого от человека или чуждого. Обычный голос молодого мужчины.

— А ты чего пришел?

— Я пирогов хочу…

— А ты что здесь делаешь?!

И тут человечек исчез.

Остается сказать, что посуда в кухне и правда была разбросана, и, похоже, многие кастрюли и тарелки кидали в стену, только что не в потолок. Чем была обязана именно эта семья и этот дом посещением — непонятно. Дом стоит давно, никаких историй такого рода в нем до сих пор не происходило, да и каких-то особенных грехов ни сама Людмила, ни ее близкие не совершали.

В общем, непонятная история.

ГЛАВА 29 ПОКОЙНИК ИЗ ЯМЫ

Спокойно! По коням!

Пострашнее, братцы, заревем (у-у-у-у!!!!),

А если мы сейчас его догоним (а мы догоним),

То не буду, братцы, я покойник (а я покойник),

Точно руки-ноги оборвем.

Туристская песня

Эта история приключилась в середине 1980-х годов. Тогда еще советская власть в Сибири оставалась крепка, как гранит, несмотря на объявленную Горбачевым перестройку, и журналисты из краевых изданий типа «Красноярского рабочего» считались очень даже желанными гостями в бесчисленных деревнях и поселках. А местное районное начальство охотно ездило в инспекционные поездки с журналистами. Если все в порядке — есть весьма представительный свидетель. А если что-то не так — журналиста легко «замазать», сделать заложником ситуации.

Скажем, сделал председатель колхоза какую-то гадость… Если из этого колхоза прибегут в краевую газету, журналисты получают некий рычаг воздействия на председателя и на районное начальство. Тем более для краевой газеты районное начальство — это так себе, что называется, «не уровень». Такое начальство можно и ругать, оно не очень и опасно. Вот краевое начальство — это уже опасно, с краевым журналисты обычно старались не связываться, что бы оно ни выделывало.

Но если районное начальство вместе с журналистом приезжает в колхоз или совхоз и находит там какие-то безобразия — тогда ситуация другая! Тут получается, что это не кто иной, как сам районный начальник лично обнаружил безобразие. И если даже директор совхоза или председатель колхоза в чем-то виноват, то уж он-то, районный начальник, точно ни в чем не виноват. Если надо директора или председателя «топить» — нет ничего лучше присутствия журналиста в это время и в этом месте.

А если, наоборот, надо выводить начальника из-под огня, пусть он устроит хорошее «брежневско-безбрежное» застолье, и пусть журналист сядет вместе со всеми за стол, пригубит славной водочки, слопает чего-то вкусного… А потом в багаже журналиста окажется еще и мясо, и рыба, и пусть после этого он еще что-то посмеет вякнуть…

Даже и без всяких крайностей, если не нужно никого ни поднимать, ни топить, ездить с начальством в инспекционные поездки очень здорово: и материала соберешь, и дефицитного все брежневские годы мяса сможешь привезти домой.

А рассказала мне эту историю дама, которая трудилась в основной краевой газете, в «Красноярском рабочем», и ездила по району вместе с местным начальником Ябаровым (фамилию я изменил, но незначительно, сделав ее более приличной). Назову эту журналистку… ну, скажем, Валентиной — просто потому, что ее зовут не так, а называть ее настоящее имя у меня нет ни особой необходимости, ни желания. Было ей в те годы около 35 лет, и считалась она женщиной бойкой, опытной и к тому же очень красивой. Первые два определения верны, третий я бы поставил под некоторое сомнение… Другое дело, что сельское начальство в своих вкусах мало отличалось от прочего сельского люда, и ценили девиц именно с такой внешностью: с почти прямоугольным мощным торсом, большими грудями и широким тазом, с мясистым широким лицом.

Валентина была замужем, ее муж работал инженером на одном крупном красноярском заводе. Были двое детей среднего школьного возраста, но это нимало не препятствовало Валентине время от времени крутить бурный роман то с председателем колхоза, то с инспектором из райкома, то с кем-то еще. На мой (быть может, слишком вольный) взгляд, не заслуживала эта дама множества грязных эпитетов, которыми награждали ее весьма многие… Тем более, что награждали чаще всего те, кто сам хотел бы очутиться в числе любовников Валентины, но кому такая возможность не предоставлялась… и особенно теми, кто и в числе возможных кандидатов не числился (но очень хотел бы себя числить). Вела женщина, бесспорно, очень уж рассеянный, нестрогий образ жизни, и в чем-то это даже помогало профессиональной карьере: ее возможная доступность волновала многих и коллег, и начальников, и Валентина могла получить множество мелких услуг там, где их не получила бы другая.

В этот раз она ездила по одному из районов на правом берегу Енисея. Район с очень суровым климатом, покрытый горной темнохвойной тайгой — кедр, пихта, ель; населенный примерно тридцатью тысячами людей, район давал сколько-то молока и мяса, и о нем можно было много чего написать. Тем более, что именно по этому району метался Гайдар-дедушка, организовывая советскую власть в Сибири. В этом районе революционные подвиги автора сентиментальных рассказиков про дружбу всех народов ознаменовались убийством 148 казаков, взятых в заложники, и такой же след он оставил везде, где только побывал в Сибири.

В те поры, конечно, говорить о Гайдаре и о прочих красных героях полагалось в сугубо торжественных тонах, нести чушь про романтику гражданской войны и про революционное переустройство общества, но ведь написать-то можно было! Скажем, напрямую связав великие и славные подвиги Гайдара и увеличение надоев в колхозе «Заря коммунизма» или получение на тонну больше навоза от каждой коровы в совхозе «Рассвет ленинизма».

Ну вот, поехала Валентина в этот район и трое суток ездила со вторым секретарем товарищем Ябаровым, ревизовала сельское хозяйство и собирала материал для статей и репортажей. Ездить даже и ранней зимой, когда лежит снег, нетрудно, если нет гололеда. Было даже интересно поездить по незнакомым местам, посмотреть, как живет сельский люд, попить водочки в компании местного партхозактива. Среди прочих приключений, приехали они в совхоз имени пятьдесят пятого тома сочинений Ленина, в хозяйство товарища Влаганова. Тут, как водится, организовалось застолье, и народ сел за стол уже часов в шесть вечера, и вроде бы все в порядке.

Но тут у Валентины возникли проблемы, и настроение сделалось самое скверное. Во-первых, Валентине нравился товарищ Ябаров, и она как раз на сегодня планировала понять его многочисленные намеки. Во-вторых, ей тоже понравился товарищ директор Влаганов, не меньше Ябарова, и она попросту не знала, кому из них сегодня вечером отдать предпочтение. Этого уже хватило бы для пониженного настроения, а тут еще, ни туда и ни в Красную армию, у Валентины начались месячные — дня на четыре раньше срока. Ситуация осложнялась сверх всякого мыслимого предела, да еще навалилась черная хандра, часто мешающая жить женщинам в первый из этих трех дней.

В общем, плохо было Валентине, и чем больше возвращался к намекам товарищ Ябаров, чем активнее подливал с другой стороны водки, прожигал взором пламенного хохла товарищ Влаганов, тем хуже становилось бедной женщине. А те, естественно, не понимали, в чем дело, и каждый в душе костерил последними словами соперника: ну чего он, козел, лезет?! Видит же, что с Валенькой что-то делается не то…

Где-то через часок застолья Валентина не без труда отделалась от поклонников и вышла в уборную. Сказать, куда она идет, не позволяло воспитание, а поклонники готовы были сопровождать ее, наверное, и в сам сортир. Стоял ноябрь, только что закончилось празднование очередной годовщины, деревенскую будочку качало ветрами ранней зимы, еле освещало фонарем на столбе. Валентина опять злилась, что в ее состоянии приходится пользоваться такими «удобствами». Злиться было глупо, потому что знала, куда ехала, но все тонуло в хандре, раздражительности, злобности первого дня. Валентина понимала, что с ней, но, конечно же, от умных размышлений умиротворение не наступало. Валентина была слишком плохо воспитана, чтобы уметь владеть собой, это она тоже понимала и от понимания злилась еще больше.

И тут еще кто-то схватил ее за зад! Валентина пришла в несусветную ярость. Надо же, в самый неподходящий момент!

— Ах ты, сволочь, импотент паршивый! — заорала Валентина прямо в черную дыру, где шевелился кто-то, взявший ее за попу. Этот, в дырке, еще подался вперед, полез наверх, к Валентине, и она, не к большой чести своей и советской журналистики, покрыла его отборным матом. Тот, в яме, начал двигаться быстрее.

До этого Валентина торопливо заправлялась и застегивалась (зима, что поделаешь!), а тут ее разобрало любопытство. То, что она увидела, Валентина запомнила на всю жизнь, а в тот момент она буквально оцепенела. Зелено-багрово-черный, безглазый череп без ушей начал подниматься над полом, высовываться из «очка». Бедная журналистка крикнула так дико, что самой стало страшно, и пулей кинулась наружу. Валентина выбила дверь, сорвав крючок, и, не помня себя, мчалась в тепло, к свету, к людям. Ничего путнего она не в силах была произнести и только твердила:

— Там… Там…

После чего потеряла сознание.

Любопытно, что местные во главе с Влагановым вовсе не были так уж изумлены происшествием. То есть история-то пренеприятнейшая, риск быть обвиненным черт-те в чем, чуть ли не в разведении нечистой силы на территории советского совхоза, но удивления — не было.

К чести Валентины, она, не успев очнуться, заявила, что претензий у нее никаких нет, сама виновата, но вот разузнать, что это все значит, очень хотела бы… Долго отнекивался товарищ директор Влаганов и сдался только уже назавтра, под угрозой разоблачения в печати всех недостатков совхоза имени пятьдесят пятого тома сочинений Ленина и выведения на чистую воду всех, кто спер и сожрал сто тридцать государственных кур.

Если Валентина и хотела сделать сенсационный репортаж, ей следовало бы сразу отказаться от этой мысли: получалось что-то несуразное. Выходило, что в разных туалетах, то в одном, то в другом конце центральной усадьбы совхоза, обнаруживался этот труп. Всегда в одной и той же стадии разложения, словно время его не брало, и всегда с одним и тем же движением — с попыткой схватить за зад сидящего над очком.

— А что будет, если он схватит?

— Не знаем, вот сама и проверяй…

— А потом он вылезает…

— Или высовывается… кто его знает.

— Точно весь не вылезает?

— Ты могла проверить… что ж не проверила?

В общем, непонятный был покойник — появлялся, пугал, исчезал совершенно бесследно. А еще непонятнее было его происхождение.

Одни говорили, что это красный комиссар, которого поймали мужики и который оставил такой след, что его утопили в сортире. Иные даже приводили подробности, что сражался этот героический красный комиссар вместе с Гайдаром, а когда гайдаровцы уже драпали, перепился и каменно уснул. Проснулся — а деревню уже заняли белые войска, и деваться ему стало некуда (а стреляться — это хоть какое-никакое, а мужество необходимо).

Сообщались и такие подробности, что белые выдали его головой населению, и мужики судили его и торжественно приговорили к утоплению в сортире, чтобы «подобное вернулось к подобному», как они выразились.

Но это только одна версия!

Другая состояла в том, что вовсе это не комиссар, а дезертир времен Второй мировой войны. Мол, прятался он, прятался от призыва, в том числе и в сортирах, да замерз, так вот до сих пор и прячется…

Эта версия тоже обросла подробностями про добрую красотку, которая прятала дезертира, и про злую завистницу, старшую сестру доброй красотки. Когда девушка спрятала парня в баньке, старшая сестрица захотела сама его любви, а тот не захотел изменять младшей. Ну тут старшая и донесла, что у них в баньке прячется дезертир и его необходимо поймать. Тогда, мол, парень и засел в уборной, пока верные правительству войска осматривали всю усадьбу. Парня не нашли, и вся добыча энкавэдэшников свелась к запасным трусам, складному ножу и половине пачки «Беломора», но и вылезти, открыть себя он никак не мог: весь день и всю ночь по всей усадьбе, и в том числе прямо над ним, в деревенском сортире, стояли энкавэдэшники. Они ведь понимали, что страшный преступник, дезертир, не желающий умирать за Родину и Сталина, прячется где-то поблизости.

Так продолжалось трое суток, а на четвертые, когда энкавэдэшники ушли, парень уже замерз, скорчившись под дощатым полом. Кто-то даже высказал предположение, что сама же девушка или она вместе с отцом столкнули труп этого парня в жижу — от греха подальше.

По другой версии, парень утонул в сортире, не в силах удерживаться под навесом. Говорили даже, что он так покончил с собой, чтобы не подводить приютивших его людей и в том числе милую девушку.

Но и это еще не все! Говорили и о несравненно более позднем появлении этого покойника!

Якобы всплывал в сортире труп деда Егора, совхозного пасечника. Не в добрый день купил дед Егор арбузы посреди зимы! Мол, завезли арбузы, и каждый, кому не лень, их покупал и ел. А дед Егор был старенький, поскользнулся на арбузной корке… да и улетел головой в дырку. Опять же версия: дед Егор был сильно пьян и потому не смог позвать на помощь.

Версия про деда Егора вряд ли справедлива, потому что труп в уборной видели и в 1950-е годы (это уже точно!), и, кажется, даже еще до войны (это уже недостоверно!). Но изобилие версий само по себе заставляет говорить о том, что толком и наверняка никто и ничего не знает.

Валентина провела в центральной усадьбе совхоза несколько дней. Месячные за это время прошли, и Влаганов получил свое сразу же после них, в обстановке сравнительной безопасности. А собрав материал, Валентина вызвонила товарища Ябарова, он приехал за ней из районного центра, и они тоже очень славно провели время, пока Валентине не пришла пора вернуться в редакцию и к мужу.

И уж, конечно, Валентина собрала превосходный материал — и про знатных доярок, и про трудовые династии, и про рост количества навоза, полученного от каждой коровы путем чтения над ней речей Брежнева, а особенно его бессмертных книг про «Малую землю», «Целину» и «Возрождение».

Конечно, собрала Валентина и еще кое-какой материал, но публиковать его было совершенно невозможно, и этот материал так бы вечно и лежал втуне, если бы не мое знакомство с мужем Валентины — ему она рассказывала про чудище, полезшее к ней из таинственных пучин деревенского сортира.

ГЛАВА 30 ПРИЗРАК ПОДРЯДЧИКА

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лет.

И на дне мирового колодца

Он всезнанье свое проклянет.

Н.ГУМИЛЕВ

В старой Сибири умели строить так, как этого требовал климат. Ничего особо трудного, никаких забытых секретов древних мастеров нет в традициях сверхкапитального строительства. Весь секрет — в огромной тщательности строителей и в продуманной системе: как сделать так, чтобы дом без капитального ремонта мог простоять и пятьдесят, и сто лет?

И такие дома в Сибири есть! Стоят они и в Красноярске, и в других городах и городках. Если в Германии даже под высотный дом не копают котлована глубже метра — нет необходимости, то в Сибири котлован был метра три, и фундамент выкладывали так, как в наше время выкладывают только взлетно-посадочную дорожку под мощные самолеты: слой крупных камней; слой камней поменьше; слой мелкой гальки; слой крупного песка; слой речного песка. И уже на этом всем — стены строения…

Оконные рамы в таком доме вмуровываются в стену — кирпич спереди, кирпич сзади — и становятся как бы частью этой стены. Так же и с витринами, если на первом этаже купеческого особняка располагался магазин. И уж, конечно, весь материал, и дерево, и кирпич, и камень, отбирались очень тщательно, не допускались ни раковины, ни гнилье, ни трещины. Такой же старательной и аккуратной была работа, неторопливая и надежная, как возведение блиндажа.

Стоил купеческий особняк дорого — порядка 15 тысяч рублей. Это много, если учесть, что месячная зарплата рабочего редко превышала 50 рублей, корова стоила тридцать рублей, а французская булка — пять копеек. Но зато такой дом можно было не ремонтировать бог знает сколько времени, на протяжении жизни нескольких поколений.

Впрочем, нет нужды говорить о городских особняках. Традиция возведения таких особняков опиралась на старую сибирскую традицию строительства сверхпрочных крестьянских домов. Бывает очень поучительно смотреть, как в одной и той же деревне разрушаются дома постройки пятидесятых-шестидесятых годов, а крестьянские хоромы, сложенные из листвяжных бревен в середине-конце XVIII века, стоят по-прежнему, как будто и не пролетают над ними годы и десятилетия.

Секрет тот же самый — продуманность и тщательность, и только. Уважительно посмеиваясь, мне рассказывали строители, переносившие на новые места русские деревни из зоны затопления Красноярского моря. Надо было разобрать такой старинный дом, чтобы перевезти и собрать на новом месте, и оказывалось — он, простояв лет сто или двести, вовсе не дышит на ладан, а способен простоять еще столько же! На одного из таких переносчиков деревень особенное впечатление произвел столб, на котором держались ворота. Был этот столб высотой в три метра. А когда стали выкапывать, оказалось — вглубь он тоже уходит на три метра. И вкопан он вершиной вниз, а известно — влага по лиственничному стволу может идти только от корня к вершине. И получается, что влага просто в принципе не могла подниматься по этому столбу…

— А вкопали вы его на сколько?

— Да на метр… У нас же время поджимало.

Да, с такой логикой решительно ничего нельзя поделать! Непробиваемая логика про «план» и про «время поджимало»!

Так вот, в одном из зданий Ачинска, тех самых сверхкапитальных зданий, способных простоять века, можно встретить довольно неприятное создание: маленького человечка с зеленым перепуганным лицом и с веревкой в потной ладони. Встретившись с живым, это привидение издает нечленораздельные жалобы, вскрикивает, заламывает руки и исчезает в стене.

Особого вреда от него нет никакого, разве что привидение плохо влияет на нервных барышень и на беременных женщин. Но оно не пакостливое, не вредное и относится к типу призрачных существ, которые способны реагировать на окружающее и совершенно безвредны.

Мне удалось даже установить, кто это: это подрядчик, который строил этот дом, вот это кто! В 1910 году он взял подряд строить дом-особняк для одного местного купца. Вроде бы все как обычно, да только вот повел себя подрядчик странно: слишком много выставил вина для комиссии городской думы, которая принимала дом, и слишком отчаянно потчевал членов комиссии. Хотел, получается, чтобы дом принимали пьяные… А если все в порядке и если подрядчик ничего плохого не задумал, для чего ему это?!

Комиссия приняла дом, купец заплатил деньги, но подозрения у него возникли, и стал он искать. Въехал в дом и последовательно искал день за днем — что же хотел подрядчик скрыть от городской думы и от будущего хозяина дома? И на второй месяц нашел! В одной из лиственничных досок потолка нашел купец глухой сучок — то есть сучок, не проходящий насквозь. От таких сучков часто распространяется гниль по всей доске, перекидывается на другие доски, уложенные рядом с дефектной… В нашем случае лет через 50 — 60 гниль могла бы пойти по всему потолку! И это уже считалось дефектом, который позволяет комиссии не принимать дома, купцу — его не покупать, а репутацию подрядчика губит навсегда и безнадежно. «Знаете, вроде человек приличный, а вот двадцать лет назад представляете что учудил?! Построил дом, а в кладке потолка — доска с глухим сучком!» — «Не может быть!..». И все, и никто уже не поручит этому человеку строить даже коровника или собачьей будки, не говоря о жилом здании.

Карьера подрядчика окончилась в тот самый миг, когда купец обнаружил сучок, а ничего другого делать этот человек не умел или просто не хотел учиться. И он повесился на чердаке построенного им дома, вколотив костыль как раз в ту самую доску, с глухим сучком.

Это был, среди всего прочего, и рафинированный способ мести — ведь дом, в котором поселилось привидение подрядчика, резко потерял в цене, и даже не очень понятно, стал ли купец поселять своих детей в доме, по которому шатается и издает свои причитания зеленолицый человечек с деловито засученными рукавами и с веревкой в правой руке.

ГЛАВА 31 ДУМАЮЩИЙ МЕДВЕДЬ

Строго говоря, только одно мешает медведю начать эволюционировать в сторону разумности, это одиночный образ жизни.

Р.ПЕРРИ

У народов Сибири есть множество легенд о медведе. Неудивительно — это ведь огромный зверь, поражающий воображение и свой силой, и своим умом. Медведь — самое умное, самое близкое к человеку животное Сибири, да и всего пояса северных лесов. Эвенки вполне серьезно говорят, что человек произошел от медведя, и верят, что есть и люди, и медведи-оборотни, способные превращаться в существ другого вида.

На медведя охотились по всей сибирской тайге; эвенкийское оружие, пальма, даже устроена так, чтобы насаженный на лезвие зверь не мог бы дотянуться до охотника. Но это была охота не только опасная, не только необходимая экономически, но и особая мистически.

Медведя нельзя было просто убить, как любое другое животное. Уже обсуждая будущую охоту, полагалось говорить о медведе иносказательно, не называя настоящим именем. Скажем, «старик», «мохнатый старик», «старик в бурой шубе» или «не простой старик»… Иносказаний много, и неважно, какое употребить, главное, не назвать медведя своим именем, чтобы он не услышал и не понял, что за ним собираются охотиться.

А когда медведь уже лежит мертвый, необходимо убедить его, что вовсе не охотники кетов, эвенков или нивхов убили зверя. Разжигается костер, медведя ритуально «кормят», «поят» чаем, признавая за «своего» и за разумное существо. Неторопливо ведется разговор про то, что это вовсе не мы тебя убили, «мохнатый старик»! Тебя убили русские (юкагирские, эвенкийские, кетские, долганские… но главное — не «наши») охотники. Мы воспользуемся твоим мясом и шкурой, но мы окажем тебе уважение, не думай…

И пока дух обманутого медведя мечется в поисках «чужих» охотников, которые его убили, тушу его разделывают, но голову и переднюю лапу или обе лапы вешают на дерево и совершают перед ними ритуалы.

Детали обычая разнятся от народа к народу и от племени к племени. То отрубается левая лапа, то правая, то обе. То обряд совершается на месте убийства зверя, то череп и кости освобождают от мяса, вываривают и только тогда вешают на дерево. Но в любом случае в обряде почитания медведя фигурируют именно голова и передняя лапа.

Это очень древний культ. В пещере Драхенлох, в Австрии, найден каменный ящик, сложенный из плитняка, и в этом ящике — до сорока черепов пещерных медведей. На каменной крышке этого ящика тоже лежал череп медведя, а под его скуловыми костями — кости двух скрещенных передних лап. То есть первобытные люди примерно 40 тысяч лет назад носили в пещеру головы и отрубленные передние лапы убитых ими медведей, зачем-то складывали их в каменный ящик, а на ящике выложили нечто, напоминающее знаменитый пиратский флаг, «Веселого Роджера», — череп и скрещенные кости.

К голове и «лапе» только одного существа человек относился так же трепетно, как к голове и лапе медведя, — к черепу и к руке самого человека. В пещере Оффенгейм, в Баварии, найдена яма в земле, заполненная более чем двадцатью человеческими черепами — принципиально такая же захоронка, как и медвежьих черепов в Драхенлохе. А в пещере Монте-Чирчео, в Италии, найден череп человека, поставленный в углу жилого пространства.

Это — самые древние находки такого рода, но вовсе не единственные. Напомню, что и у славян, и у финских племен человеческие и медвежьи черепа насаживались на колья забора, окружавшие избушку колдуна или ведуна. И в этом случае головы медведя и человека пользовались одинаковым почетом.

Многие таежные народы верят и в то, что от медведя у женщины вполне могут рождаться дети, и что медведи похищают девушек и живут с ними, как с женами. Поверить в это трудно по той простой причине, что медведи вовсе не живут со своими самками, как с женами. Ранней весной, когда медведи выходят из берлог, медведицы идут напролом, по элементарной прямой, и издают своеобразный визг, трудно воспроизводимый вибрирующий вой, и этот звук действует на самцов так же, как на котов — запах валерьянки или текущей кошки. Со всех сторон сбегаются медведи к этому месту, и начинается медвежья свадьба… Самцы дерутся, бросаются друг на друга, дико ревут и рычат; бывает, что и убивают друг друга. А медведица, пока не совсем готова, тоже рычит и воет, бьет лезущих к ней самцов.

Если при медведице есть медвежата, она и их защищает от самцов, потому что ухажеры вполне могут их сожрать или просто мимоходом убить. Очень часто именно во время таких свадеб убегают от матерей подростки-пестуны, которые в прошлом году помогали ей управляться с новыми, самыми маленькими детенышами. Пестунам к тому времени уже больше двух лет, они не нуждаются в материнском молоке, а мать чисто физически не может охранять сразу двух детенышей; она, естественно, выбирает более маленького и беспомощного. Пестун оказывается один на один с жуткой сворой самцов, которые вполне могут его убить и сожрать, и часто он вынужден без памяти бежать прочь.

Кончается тем, что кто-то из медведей покрывает самку, и этот процесс тоже очень отличается от всего, что принято у животных групповых, живущих семьями и стаями. Половой акт совершается один раз, и для животных он очень долог — порядка 10 минут. У самца медведя есть специальная пенисовая кость, и его пенис в момент возбуждения превращается в конус диаметром сантиметров тридцать у основания. Наблюдавшие половой акт медведей рассказывают, что звери не проявляют ни нежности, ни заботы друг о друге и делают все торопливо, грубо до жестокости.

Сразу после акта самка уже не интересует самца, а если и интересует — то исключительно как возможная добыча. Это взаимно — крупная самка вполне может сожрать небольшого самца, если они встретятся не во время медвежьей свадьбы.

Всю свою жизнь медведи обоего пола проводят в одиночестве, с того момента, как они убежали, спасаясь от мужей своей матери или от нее самой. Ведь если даже пестуна не прогонят во время свадьбы, к осени медведица все равно почувствует себя беременной и начнет смертным боем бить, прогонять от себя пестуна. Ведь в ней уже начали формироваться медвежата, которые родятся в берлоге, обычно с конца декабря до начала февраля. Когда звери выйдут из берлоги, пестунами станут старшие детеныши, а прежний пестун медведице совершенно не нужен.

Так что на третьем году жизни медведь волей-неволей начинает самостоятельную жизнь и ложится в свою первую самостоятельную берлогу. Если это самка, с ней еще будут время от времени жить детеныши, а самцы проводят всю свою жизнь в полнейшем одиночестве. Каждый медведь имеет свою территорию, и если другой медведь вторгается на нее, первый старается убить нахала (неважно, самца или самку). Если год неурожайный, в тайге мало кедровых орехов и другой еды, медведи охотятся друг на друга и едят, как и любых других зверей. Медведи не общаются, и даже морды у них устроены так, что на них не отражаются эмоции зверя. Общаясь с собакой, тигром или даже быком, вы можете по множеству признаков определить, в каком они настроении, нравитесь ли вы им и что они собираются предпринять: ведь у каждого вида есть множество способов сообщать своим сородичам о своих настроениях и намерениях. Но у медведей нет общения с себе подобными, и по выражению морды медведя вы никогда не поймете, что делается у него в голове. Дрессировщики считают, что с медведями работать опаснее всего, даже опаснее, чем с тиграми и пантерами: медведь бросается внезапно, без предупреждения. То есть он давно к этому готовился, но вы-то никак не могли об этом узнать.

Так что я решительно не вижу, как медведи… по крайней мере, вот эти, всем знакомые хотя бы по зоопарку медведи, могут похищать женщин и иметь от них детей. Да и зачем нужно медведям держать при себе женщину? Секс им совершенно не нужен большую часть жизни, забота о них тем более медведям не нужна, и заботиться о своих семьях они тоже совершенно не умеют и своих детей не знают.

Но тем не менее о похищенных женщинах и о детях, родившихся от медведей, говорится везде, где только живут бок о бок человек и медведь. И в Северной Америке, и в Сибири, и во всей Европе, и в Индии, где речь идет, собственно, не о буром медведе, а о медведе-губаче и о гималайском медведе. Мудрый Балу, герой Киплинга, — это именно черный гималайский медведь, который в России водится только на Дальнем Востоке.

В этих регионах везде рассказываются одни и те же истории чуть ли не одними и теми же словами: про девушек, которые заблудились в лесу и попали-в дом к медведю, а медведь стал с девушкой жить, как с женой. Конец у истории бывает разный: то девице удается убежать и это приключение не имеет никаких последствий. То у нее рождается ребенок, обладающий странными и нетипичными для человека качествами: например, понимает язык зверей и птиц, может общаться с медведями и узнавать у них много любопытнейших вещей — например, как будет в этом году идти лосось в реки и надо ли опасаться рысей. В некоторых версиях этого мифа женщина умирает вскоре после того, как возвращается к людям, и в ее смерти оказывается повинно колдовство медведей — ведь она убежала без их ведома!

Внимательный читатель наверняка уже вспомнил, где и откуда он знает этот сюжет. Ну конечно, «Маша и медведь»! Девочка Маша потерялась в лесу, пришла в избушку, а там как раз живет очень милый медведь, и Маша начинает жить с ним в избушке и печь ему пирожки… Дальше тоже известно: «отнеси гостинчик батюшке с матушкой», медведь соглашается, а Машенька, не будь дурой, пристраивается в корзинке, «не садись на пенек, не ешь пирожок», и так удирает домой.

Да, в русской сказке Маша не становится женой медведя, дети у нее не рождаются и вообще она еще маленькая. Но не зря говорят, что сказка — выродившийся миф. Тысячу лет русские жили в том же лесу, встречались с теми же животными, что и предки, но были уже христианами. Миф вырождался, забывались многие подробности, а другие, крайне важные для предков, становились неинтересны для потомков.

В исходном варианте мифа, конечно же, отношения Маши и медведя не очень напоминали отношения папы и дочки и, очень может быть, рождались и дети. По крайней мере, отношение к медведю у славян-язычников было точно такое же, как у всех остальных народов лесного пояса Евразии и Америки. Об этом свидетельствует хотя бы само название «медведь»: мёд — ведь, то есть «едящий мед». Это — иносказательное название, когда нельзя называть настоящее имя животного. Такое же иносказание — и германское «Der Ber». Такое название, сохранившееся в названиях городов Бёрн, Брно и Берлин, — звукоподражательное. Зверь, настоящее имя которого нельзя, опасно называть, называется по звукам, которые он издает. Слово, похоже воспроизводящее звуки, издаваемые зверем, становится как бы его настоящим названием.

Ученые приложили немало усилий, чтобы восстановить изначальное название медведя у общих предков славян и германцев, индоевропейских племен. Есть основания полагать, что зверь этот назывался… «Мишка». Бывает.

У германцев тоже есть сказки, очень похожие на историю славянской Машеньки, а жуткая история, рассказанная в «Локисе» у Проспера Мериме, восходит к старинным литовским легендам. То есть рассказ «Локис» вполне авторский, и Мериме придумал множество интереснейших деталей — и происходят события в семье не кого-нибудь, а графа, и графиня сходит с ума после того, как побывала в лапах у медведя, и никто не знает, от кого ее ребенок, — от медведя или от вполне приличного графа… сама графиня при виде сына кричит «убейте зверя!», но ведь она сумасшедшая… В общем, автор создал увлекательный детективный сюжет, расцвеченный массой убедительных деталей. Но в основе-то сюжета все равно лежит старинное народное поверье, без графов и графских охот, замков и прочей романтической атрибутики. Поверье точно такое же — о том, что, побывав в обществе медведя, женщина вполне может родить человекозверя, в котором причудливо сочетаются человеческие и звериные черты… примерно как в «Локисе» у Мериме.

Возникает некая странность — с одной стороны, медведи никак не могут стать отцами человеческих детенышей, слишком разная у них и у человека генетика. Не могут они и вести семейный образ жизни — их психология, физиология и даже анатомия направлены совсем на другой образ жизни.

А с другой стороны, им упорно приписывается то, что, казалось бы, совершенно несвойственно медведям! Причем приписывают люди, которые прекрасно знают, что такое медведь, которые живут с ним бок о бок и вроде бы не должны приписывать ему человеческих черт. А они приписывают!

Объяснить это явление можно двумя способами:

1. Кроме известных нам видов медведей, существуют или существовали какие-то другие, неизвестные виды, и эти другие медведи вели групповой образ жизни. Они действительно похищали женщин или давали приют потерявшимся детишкам; благодаря групповому образу жизни таких зверей, у попавших к ним детенышей могли быть шансы остаться в живых: ведь о них бы постоянно заботились. А если в группе медведей одновременно оказывались девочки постарше и совсем маленькие дети, то девушки, естественно, пытались опекать детенышей, подкармливать, помогать им. То есть для постороннего наблюдателя такая сцена оставила бы однозначное впечатление: мама с детьми!

Что у ребенка, выросшего в группе медведей, будут присутствовать и звериные черты, совершенно естественно. И чтобы это было так, медведь совершенно необязательно должен быть его генетическим отцом.

Что медведи постепенно начинают относиться к живущей с ними девушке как к своей и могут проявлять к ней и сексуальный интерес, тоже совершенно естественно (удивлять может скорее отсутствие такого интереса). Как к этому должна отнестись девушка, определяют многие факторы — от состояния психики до сроков пребывания в группе медведей. Другой вопрос, что сексуальное общение с медведем не способно доставить большого удовольствия женщине и что от такого союза не будут рождаться детеныши…

Самое интересное, что в Сибири и в Северной Америке действительно существовали в недалеком прошлом другие виды медведей. Вся Камчатка, все Корякское нагорье, вся Чукотка, вся Аляска хорошо знают, что, кроме бурого и белого медведей, существует еще «совсем другой медведь»; чукчи называют его кочатко и описывают очень по-разному.

По одним описаниям, этот медведь ведет такой же образ жизни, как все остальные медведи, но очень большой, раза в полтора крупнее самого большого бурого медведя. Чукчи очень боятся этого гиганта, приписывая ему ненависть к человеку и поведение активного хищника. А спастись от такого огромного зверя непросто даже опытным охотникам.

Кстати, не так уж давно, всего 10, даже 8 тысяч лет назад, в западной Канаде водился медведь, очень напоминавший современного гризли, но значительно крупнее его: как раз размерами с легендарного кочатко. Что это: память о звере, который водился очень давно, или память, которая сохранилась о нем? Или такой зверь все же сохранился, дожил до наших дней и время от времени с ним все-таки встречаются охотники и путешественники в глухих уголках Корякского нагорья и Аляски?

Вопрос пока что без ответа…

Но есть и другие описания, каков кочатко, и в числе описаний есть такое: это медведь, который живет семьями! Другие медведи не живут, а он живет. В этих описаниях кочатко предстает в виде массивного, плотно сложенного зверя с сильно закрепощенным костяком — не может прыгать, например, бегает медленно. Коряки называют его еще более интересно: иркуйем, то есть «волочащий по земле штаны». В этих описаниях он очень напоминает так называемого пещерного медведя, вымершего сразу после отступления ледника.

Такой кочатко или иркуйем — вовсе не выдумка «неграмотных диких чукч» или коряков, это животное реально существует, к нашему времени добыто несколько экземпляров. Иногда предполагают, что это были буквально самые последние животные из популяции [20, с, 204], но, в конце концов, ничего определенного об этом животном мы не знаем — ни сколько их, ни какой образ жизни ведут… Но самое главное — опять идет речь о медведе, который живет в наши дни, но обладает чертами ископаемого пещерного медведя.

Пещерный медведь, тот самый, чьи кости найдены в пещере Драхенлох, в эпоху Великого оледенения водился повсеместно от Енисея до Атлантического океана, а в некоторые периоды проникал и на север Сибири, и на Аляску.

Достаточно предположить, что пещерные медведи жили семейными группами, и многое уже становится возможным… А кроме того, ведь не везде, не во всех местах пещерные медведи должны были ложиться в зимнюю спячку. Современный бурый медведь на юге — в Сирии, Закавказье, в Средиземноморье — часто в спячку не ложится. Пещерный медведь, в точности как и бурый, тоже жил и в очень холодных, и в достаточно теплых местах. А кроме того, есть основания считать — в местах его обитания и зимой хватало пищи, так что в спячку он мог и не ложиться.

Почему это важно? Да потому, что не очень понятно, что должны делать люди зимой, если медведи в их семейной группе залягут спать? Особенно люди маленькие, беспомощные, зависящие во всем от могучих, опытных зверей. А если звери активны весь год, проблема сама собой снимается.

Итак, вот одно предположение: народная память сохранила память о медведях, среди которых МОГЛИ жить люди и даже вырастать человеческие детеныши, северные разновидности Маугли.

Любопытно, что в Азии есть большая область, где медведю вовсе не приписывают ни каких-то особенных качеств, ни связей с женщинами, ни рождения общих детенышей. Это Китай, полуостров Индокитай и Индонезия, и это Центральная Азия — Тибет и китайская провинция Синьцзян, охватившая две исторические области — Кашгарию и Джунгарию. Во всех этих областях медведи почему-то совсем иные… и именно здесь никогда не было пещерных медведей!

Впрочем, в Индии пещерных медведей тоже никогда не было, а вот рассказывают о них то же самое, что рассказывали на Руси, по всей Европе, по всей Северной Азии и Северной Америке. Конечно, можно это объяснить влиянием арийских племен. Придя в Индию со своей северной родины, где пещерные медведи когда-то водились и оставили легенды о себе, арийцы и на свою новую родину могли принести эти легенды — общие у германцев, славян, греков, италийцев, кельтов.

Но возможно и другое объяснение, которое заставляет нас перейти к объяснению № 2…

2. А что, если медведям приписывают качества совсем других существ? Существ, в чем-то похожих на медведей, но не имеющих с ними ничего общего?

В Индокитае и в Индонезии водятся существа, которым приписывают именно эти поступки: похищение детей, которые потом вырастают в гуще леса полулюдьми-полузверьми, похищение женщин и рождение от них общих детей. Это — человекообразные обезьяны. Собственно говоря, орангутан в переводе с малайского и означает «лесной человек». В еще недавние времена орангутан водился гораздо шире, чем в наше время. Еще в XV веке он встречался от устья Ганга (современная Бангладеш) до субтропиков Китая, до берегов реки Янцзы. К северу «лесной человек» не проникал, потому что там для него слишком холодно.

Есть очень серьезные причины считать, что и к северу от Янцзы то ли водились до самого недавнего времени, то ли водятся и сейчас не очень симпатичные создания, еще более похожие на людей и, значит, еще более способные к похищениям девиц и выращиванию у себя детей. У нас в просторечии эти существа называют снежными людьми (хотя они и не люди, и не снежные). Если это так, понятно, черты каких созданий могут приписываться медведю!

Только не надо забывать, что все высказанные здесь предположения — это не доказанные ничем гипотезы, и о каждом из них приходится говорить ни к чему не обязывающее «может быть да, а может быть и нет».

Перечислим строго установленные факты, чтобы разделить их и теоретические домыслы.

1. Особое отношение к медведю почти везде, где он водится, — это факт.

2. Культ медведя, в том числе его лапы и его черепа, медвежьи праздники и ритуалы — это факт.

3. То, что культ медведя царит везде, где водился пещерный медведь, и отсутствует там, где он не водился, — это факт.

4. То, что медведю приписывается похищение девиц и рождение от него детей, — это факт.

5. Культ медведя отсутствует там, где водятся и медведи, и крупные человекообразные обезьяны, — это тоже факт.

А все остальное — это уже домыслы, более или менее логичные и правдоподобные.

В заключение я расскажу историю, которая приключилась в современной Кемеровской области в далекие уже 1950-е годы. Рассказал ее мне человек, не называть которого у меня есть много причин… тем более, какое бы я ему имя ни придумал, множество людей тут же поймут, о ком это я. Итак, назовем его Геннадием Васильевичем Столяром, надо же его как-то назвать.

Возле одной из деревень на юге области, в предгорьях Западного Саяна, завелся медведь-людоед. Явление это редчайшее — ведь знаменитые львы, леопарды и тигры-людоеды Африки и Индии появились в совершенно определенный исторический период — когда британцы с 1860-х годов стали вырубать все большие массивы лесов и огромное число хищников лишилось привычной среды обитания. Вот пока профессиональные охотники и воинские команды ликвидировали то, что организовали сами же колониальные власти, и шла Великая Охота на хищников-людоедов.

И до этого мрачного периода, следствия диких способов хозяйствования, без всякого знания экологии (и даже без желания ее знать), и после него хищник-людоед — редчайшее исключение из правила. Чтобы зверь сделался людоедом, должно соединиться множество случайных событий, каждое из которых происходит очень редко.

Людоедами становятся в основном звери, которые не могут добывать свою привычную добычу — ту, которую учила их добывать мама и на которую направлены их инстинктивные программы. Чтобы зверь стал людоедом, он должен натолкнуться на легкую добычу — человека в тот самый период, когда добывать привычную пищу он уже не может. Период этот очень короток, потому что старый, больной или искалеченный зверь живет недолго, иногда буквально несколько недель.

А в Сибири, если даже хищник-людоед и появился, развернуться ему очень мешает, во-первых, малолюдство, во-вторых, почти поголовная вооруженность населения. Человек в Сибири добыча, может быть, и легкая, но редкая. Да и легкость ее вызывает сомнения — ведь стоит исчезнуть хотя бы одному человеку, тем более стоит людям убедиться, что завелся медведь-людоед, и тут же в самой маленькой деревушке десятки стволов будут немедленно протерты, осмотрены и заряжены, а несколько десятков знающих лес и умеющих стрелять людей сочтут за честь расправиться с хищником.

Так вот, в 1958 году на юге Кемеровской области произошло это редчайшее явление — объявился медведь-людоед. Что еще более удивительно, зверь давил людей непосредственно в домах или возле самого дома. В деревне не жили охотники, это был рабочий поселок, из которого каждое утро выходил автобус, вез людей на шахту. Оставались в поселке только старые (их было очень немного), малые (в детском саду и в школе) да больные и запойные.

Сделав засаду близ деревни, медведь ждал порой по двое-трое суток (лежки его потом нашли, и сколько времени лежал и ждал зверь, примерно определили охотники). Медведь дожидался, когда намеченная жертва оставалась одна, и ухитрялся взять ее прямо в постели. А одного из намеченных им людей он взял, когда человек вышел в туалет. До этого зверь задавил двух привязанных собак, чтобы не поднимали шума. Собаки, впрочем, не охотничьи, обычные деревенские дворняги.

Охваченный ужасом поселок буквально не знал, что делать и куда обратиться. Убийства были такие дерзкие, что у некоего следователя появилась версия: «работает» опытный рецидивист, маскирующий свои преступления под охотничьи подвиги людоеда… Версия с самого начала дышала на ладан: очень уж четкие следы огромных лап оставались то на пыльной деревенской улице, то непосредственно на морковных и редисочных грядках. Но и поверить в существование такого неправдоподобно дерзкого и хитрого медведя, в его неимоверную пронырливость и полное отсутствие страха перед человеком было трудно.

Профессиональные охотники со специальными зверовыми лайками облазили все окрестности деревни Верхняя Камжа и нашли протоптанные зверем тропы, лежки, следы, шерсть на кустарнике… одним словом, нашли вполне достаточно, чтобы понять: медведь давно прижился возле деревни, знает распорядок и кто когда и куда уходит и приходит. А двое охотников, отец и сын Мартовы, опознали зверя: лет десять назад они брали берлогу, а в ней оказалась медведица с медвежатами и пестунами. И медвежат, и пестунов было по два; один пестун сразу с перепугу выскочил из берлоги, как только рухнула мать. А второй пестун затаился, выждал, пока охотники решили — в берлоге никого больше нет, и неожиданно метнулся, изо всех сил помчался в лес. Стреляли вслед и попали в заднюю левую лапу. Медвежонок так и убежал с искалеченной ступней, и потом уже осенью Мартовы несколько раз находили следы этого медвежьего подростка. В принципе, медвежонок мог уцелеть, потому что весна в том году была ранняя, а охоту провели поздно, в марте. Тем более уже к осени медвежонок неизбежно должен был остаться один и начать жить самостоятельно.

Мартовы даже пытались выследить, куда ляжет в берлогу недобитый ими медвежонок, но у них это в тот раз не получилось. А со следующей весны медведь с искалеченной пяткой исчез, как будто его никогда и не было. Мартовы пришли к выводу, что зверь или не накопил достаточного слоя жира и не пережил зимы, или его съел другой, более крупный медведь. Часть молодых медведей ведь всегда погибает именно так.

А тут вроде бы тот самый след искалеченной задней левой ступни мелькал на улицах и в мягкой грязи тропинок вокруг Верхней Камжи. Тот самый? Кажется, тот самый… А может, все-таки не тот же самый? Трудно сказать наверняка, ведь уже десять лет прошло… Но похож! Во всяком случае, очень и очень похож!

Геннадий Васильевич в те поры был весьма известен как охотник и вместе с тем как человек ученый и склонный к изучению загадок природы. Его должность я не буду называть, но она была довольно высокой и отражала его положение в обществе и репутацию. Он охотно поехал «разбираться» с медведем, — и чтобы помочь людям, которых почем зря жрал медведь, и надеясь решить эту редкую и увлекательную проблему: действительно, откуда взялся такой наглый и умный людоедище?!

Описывать все приключения Столяра в Верхней Камже невозможно — потребуется авантюрный роман в несколько томов с бесконечными продолжениями, а не короткая новелла. Был эпизод, когда медведь лежал в высоких папоротниках на одной стороне сопки, а Геннадий Васильевич поднимался с ружьем по другой. Был эпизод, когда собаки надрывались, показывая, в какой стороне зверь, а в угольном мраке ночи не видно было ни зги, и Геннадий Васильевич попросту не знал, куда стрелять… Тогда у него первого не выдержали нервы, и он выпалил в воздух, а медведь ринулся бежать, но что характерно — и убегая, не обнаружил себя ни рычанием, ни каким бы то ни было звуком.

Медведь, как ни странно, пришел сам. После гибели еще трех человек начальство снова собрало охотников, нашли хозяина, который предоставил для такого дела дом, и охотники вселились в него, чтобы завтра выйти на охоту.

И в ту же самую ночь, в первую ночь, как появились охотники в деревне, медведь-людоед явился в деревню и вошел в дом, где поселились охотники. Он не терял времени зря, этот медведь!

Почему собаки залаяли только в самый последний момент, никто не мог сказать ни тогда, ни потом. Факт остается фактом — зверовые псы, специально натасканные на медведя, у каждой по нескольку охот на счету, почуяли зверя только тогда, когда он перемахнул забор и рванулся внутрь дома. Почему никто не заметил медведя, когда он шел по деревенской улице, и опять же — почему ни одна деревенская собака его не почуяла, это тоже не очень понятно.

Охотников было семеро, и только один из них, старенький Потап Потапович, спал на кровати, остальные вповалку на полу. Медведь не рычал, вообще не издал ни единого звука. Собаки лаяли как сумасшедшие, но с момента, когда они заорали и до того, как зверь навалился на охотников, прошло вряд ли больше двух секунд. Выключатель был в коридоре, возле печки. Ружья тоже стояли и висели в коридоре, охотники оказались беспомощны. В кромешной тьме чтото огромное сопело, двигалось, что-то происходило на полу, на расстоянии протянутой руки, но что происходит — оставалось совершенно непонятным. Внутри дома тьма была — глаз выколи, а псы ошалели так, что один из них по ошибке вцепился в человека (шуму не стало меньше). Говоря коротко, уцелел один старый Потапыч. Кто явился по их душу, он тоже сообразил не сразу, но когда началось — натянул одеяло так, чтобы спрятаться весь, и делал вид, что его нет в этой комнате.

Позже он рассказывал, что медведь вообще не издал ни единого звука. Орали люди, потом затихли. С самого начала и до конца орали псы, но вот медведь не рычал, не ворчал, даже не фыркал. Медведь молча, сосредоточенно убивал, и делал это очень быстро и точно, разбивая людям головы ударами лапы. Только один из охотников успел вскочить и кинулся к оружию, но не ушел далеко. Остальные так и лежали, где лежали. А медведь схватил Мартова поперек туловища в пасть, и выпрыгнул с ним в окно. Там, во дворе, он прижал человека к земле и ударами задних лап вспорол Мартову живот и выпотрошил его — живым. Оставив дико кричащего, бьющегося человека, медведь выпрыгнул из ограды через забор. Собаки, наверное, и рады были бы преследовать, но сигануть через двухметровый забор не могли, даже с разбегу.

И скорее всего зверь так и убежал бы, оставив позади пятерых покойников, умирающего Мартова, беснующихся собак, свихнувшегося Потапыча (старик потом месяца два пролежал в психиатрической лечебнице — таких масштабов оказался нервный срыв). В сущности, медведю попросту не повезло — вот единственная причина, по которой он сам набежал на Геннадия Васильевича. Геннадий Васильевич выскочил из дома в тот самый момент, когда услышал истошный собачий лай и жуткие крики людей. «Момент», конечно, растянулся на те секунды, когда Геннадий Васильевич втискивал ноги в сапоги, хватал ружье и выбегал на улицу. Звуки раздавались такие, что он и штанов не стал надевать, вылетел на улицу в чем был (в трусах). Пока он выбегал из дома, с момента, когда он услышал первый крик, что-то неуловимо изменилось. Собаки лаяли по-прежнему, но человеческие голоса затихли, кроме одного только голоса, и этот голос был совершенно ужасный, мученический вой.

И еще… По сельской улице, прямо в сторону Геннадия Васильевича, бежало что-то большое. Не мчалось, не убегало во всю прыть, а эдак спокойно рысило. В свете звезд угадывался приземистый, раскачивающийся силуэт, блеснули зеленые глазки, и Геннадий Васильевич почти инстинктивно, быстрее, чем успел обдумать происходящее, поднял ружье и послал разрывную пулю туда, где виделась ему передняя часть туловища. Стрелял он метров с восьми, не больше, и много лет спустя, наливая мне чай под лампой с розовым абажуром, хорошо помнил, как споткнулся и «клюнул» носом зверь. Геннадий Васильевич явственно слышал удар пули, вошедшей в тело зверя, видел, как его швырнуло на бегу, и однако медведь почти сразу выровнялся и стал поворачиваться в сторону стрелявшего. На какое-то время медведь замер неподвижно, и Геннадий Васильевич выстрелил второй раз. Удар разрывной пули весом в тридцать граммов, которая к тому же разворачивается в теле зверя, как диковинный свинцовый цветок, отбросил медведя в сторону, но зверь тут же выпрямился и зарысил в сторону охотника. Только тут в домах начали зажигаться огни, и кто-то закричал из дальнего порядка домов:

— Эй, вам подмога не нужна?!

— Нужна!!! — заорал Геннадий Васильевич, судорожно перезаряжая ружье. Было страшно неудобно, потому что он держал пригоршню патронов, открывал ружье, вынимал стреляную гильзу, вставлял новый патрон и при этом очень торопился.

Где-то вдалеке зазвучали голоса, затопали ноги бегущих, собаки уже не только лаяли вдалеке, они мчались во всю прыть по улице, а медведь все так же молча, деловито перебирая ногами, рысил в сторону Геннадия Васильевича. Бежал он, накренившись на пробитый дважды левый бок, довольно медленно, но все-таки бежал и оказался уже метрах в трех. Столяр понял, что не успеет вставить второй патрон и закрыть ружье. Закрыв как есть, с одним новым патроном, он тут же выстрелил почти в упор, в левое плечо медведя. Зверя отбросило в сидячее положение, и тем не менее он тут же встал, двинулся вперед всем торсом… Геннадий Васильевич стоял с разряженным ружьем, и голова зверя моталась так близко, что он мог бы дотянуться до нее стволом. И все еще медведь не произнес ни единого звука! Зверь сделал шаг в сторону охотника, тот оцепенело стоял, ожидая. И в этот момент медведь-людоед вдруг словно нырнул головой вперед и вниз, и голова легла почти у носков сапог Геннадия Васильевича.

Тоненько, почти членораздельно медведь выговорил что-то типа «Ох-ох-ох», три раза подряд, очень тоненько и жалобно, и тихо, тоже тонко застонал. А потом из раскрытой пасти хлынула кровь, заливая сапоги его убийцы, туша расслабилась, замерла. Тут подлетели собаки, стали трепать мертвого зверя, набежали люди с фонарями, стали хлопать Столяра по спине, поздравлять, тискать руку. Никто не хотел ложиться спать, никто не хотел успокаиваться, и вспыхнувшее вдруг веселье остановилось только после того, как вошли в ограду дома, где поселились охотники.

Но и зрелище плавающих в крови трупов с размозженными головами, шарахающегося от людей, плачущего Потапыча, потерявшего сознание Мартова только заставило еще раз подбежать к уже безопасному медведю, пнуть его, вымещая бессильную злобу, а потом снова кричать поздравления Столяру, хлопать его по плечу, радоваться за совершенное. Вот она, грязно-рыжая светлая туша, столько раз лежащая на горушке за поселком, внимательно высматривавшая, кто и куда идет и собирается идти. Вот он, вываленный из пасти язык, много раз облизывавший губы при взгляде на намеченную жертву. Вот она сама пасть и клыки, когти в пять сантиметров, изуродованная задняя лапа, заляпанная кровью человека.

А Столяр был словно в тумане и никак не мог прийти в себя до конца. Вроде бы и выпил водки (угощало его полдеревни), и поговорил, разошелся, но что-то сместилось в сознании охотника. Потому что он прошел долиной смертной тени? Наверное, и от этого тоже, хотя ведь далеко не в первый раз… А главное — заставлял думать о себе, приковывал внимание странный, удивительный зверь, так не похожий на всех прочих медведей!

Упорное молчание зверя, ни разу не взревевшего в доме охотников, даже не ухнувшего при попадании в него двух тяжелых пуль, его непостижимое знание, где находятся главные его враги, какое-то совершенно не медвежье поведение — все это заставляло напрягаться, недоумевать, с опаской обходить уже неподвижную тушу. Это был все же особый зверь.

— Ну и как вы это объясняете, Геннадий Васильевич?

Я не сомневался, что объяснение у хозяина дома существует, — слишком серьезный ученый был всю жизнь Столяр, чтобы чего-нибудь да не придумать. А тот сидел под чучелом головы здоровенного кабана, со странной улыбкой крутил опорожненную рюмку.

— Есть одна только идея… Вы о келючах слышали?

О келючах я, конечно же, слышал. Келюч — это морж-разбойник, хищный морж. Келючом становится моржонок, у которого погибла мать. Если малыш не перестал еще питаться молоком, он обречен в 100% случаев. Но если моржонок уже не настолько маленький, у него есть шанс… Большинство и более старших моржат все равно погибнут, потому что у них еще нет бивней, добывать пищу нечем. Ведь моржи своими бивнями взрыхляют морское дно, добывают зарывшихся в ил моллюсков и едят их. Это основная пища моржей, и пока детеныш маленький, мать взрывает дно моря за него, а моржонок подбирает раковины.

Если мать погибла, а у детеныша еще не выросли клыки, моржонок обречен… если он не сумеет стать хищником. Моржи иногда ловят рыбу — а такой моржонок будет ловить рыбу не время от времени, а постоянно. И он будет ловить уток, нерп, тюленей и поедать их. Келюч — активный хищник, и даже когда клыки выросли, он предпочитает рыбу и мясо моллюскам. Келюч беспощаден и грозен; он много опаснее медведя. Взрослый морж не боится белого медведя, умеет отбиваться от него своими клыками… но келюч сам ищет белых медведей, убивает их и ест.

Келюч — слово чукотское. Чукчи очень боятся келючей, потому что моржи-хищники нападают и на байдары. Им не нравятся люди и не нравится, что люди нападают на лежки моржей и убивают их. Келючи привыкли, что они самые сильные существа в окружающем мире, и бросаются, не ведая страха. Если их не застрелят, пока могучий зверь мчится к байдаре (моржу может не хватить ума нырнуть, чтобы стать невидным с байдары), он клыками вспорет кожу, которой обтянута байдара, или зацепит борт и перевернет лодку. Люди в меховой одежде окажутся в ледяной воде, и келючу даже нет нужды их убивать. Но, как правило, келюч убивает попавших в воду людей, и ходят мрачные легенды, что келючу может понравиться и человеческое мясо…

Впрочем, это не только легенды. В 1910 году был случай, когда чукчи предложили капитану американской шхуны любое количество песцов, пусть только американцы убьют страшного келюча, из-за которого они не могут выйти в море: только на волнах появляется байдара, как, рассекая волны, чудовище бросается на них. Келюч ныряет так далеко, что его не удается застрелить, а потом бросается на байдару, как подводная лодка.

Американцы застрелили келюча с борта шхуны, из винчестеров с оптическим прицелом. Какой бы он не был умный, келюч, но понять, что такое шхуна, он не мог, и темного полусознания зверя не хватило, чтобы понять — человек может нести смерть и на расстоянии нескольких сотен метров… Но когда подплыли к льдине, на которой нашло свой конец чудовище, голова моржа лежала как раз на обглоданном трупе чукотского охотника… Так что моржи-людоеды — не просто пугалки для взрослых, не просто мрачная легенда.

Аналогия моржа с медведем мне понятна… Так сказать, медведь-келюч, рано потерявший мать, вынужденный стать более хищным, более свирепым, более хитрым, чем другие медведи. Но есть и еще кое-что, и я с сомнением поднимаю глаза на умного старика…

— Геннадий Васильевич, а ведь это не объясняет, что медведь настолько… ну, волевой, так, наверное?

— Так. Не стесняйтесь, договаривайте — такой волевой, такой разумный, верно?

— Наверное, так… Ведь и правда эту разумность объяснить так просто нельзя. Что он так ловко охотился на людей — уже удивительно… Полное впечатление чуть ли не разума…

— А почему сразу «чуть ли»?! Как медведь, так ясное же дело, никакого разума быть не может и в помине! А этот медведь — думал! Как хотите, а это был думающий медведь. Медведь и с разумом, и с волей, и с чувством собственного достоинства. Он и людей начал есть, потому что понял, как можно ими питаться и не погореть. Я ведь убил его случайно, ведь улицы от дома охотников расходились на все четыре стороны; и побеги он по другой улице, я бы его и не заметил… И отомстил он, да как ловко!

— Вы про Мартовых? А вы уверены, что он ради них проник в дом?

— Доказать не могу, но уверен, дело в этом. Медведи ведь страшно мстительные! Они и через десять лет помнят запах того, кто их обидел, скажем — ранил, и уж постараются до него добраться.

— Тогда, получается, медведь действовал для них обычно…

— «Обычно»! Нашел дом, где поселились те, кто собирается на него охотиться, точнейшим образом все рассчитал и всех порешил… Да к тому же медведи ведь только за себя мстят, а у этого разум такой, что он за мать отомстил! У моржей-келючей тоже разум больше, чем у других, а уж у медведя… Ему другого выхода не осталось, как умнеть, вот он и стал почти разумным.

— Так, постойте! Мартов же его самого чуть не убил, пятку ему разворотил пулей!

— Во-первых, не пулей, а картечью. А во-вторых, Мартова, который стрелял в него, он лапой зашиб прямо в доме, младшего Мартова, сына. Сын по медведице не стрелял, он стоял вторым номером, его тогда отец только натаскивал. Этот Мартов и стрелял в пестуна… Мартова, который убил медведицу, старика Мартова, этот медведь и выпотрошил живого… Этот Мартов только через трое суток помер, уже узнав о смерти сына. Отомстил?!

— А не случайность? Нельзя же сразу…

— Доказать железно не смогу. Но в своей правоте уверен, и если вы не согласны, объясните-ка лучше все, что вы об этом медведе знаете? Можете объяснить? Ну вот тот-то… И не спорьте больше со мной — это был думающий медведь!

ГЛАВА 32 «ЧЕРТОВО КЛАДБИЩЕ»

У старой-старой ели,

Над черною рекой,

Качает черт качели

Мохнатою рукой.

Качает и смеется…

Вперед-назад, вперед-назад

О сук еловый трется

Натянутый канат.

Ф.СОЛОГУБ

«Кова — река в Иркутской обл. и Красноярском крае РСФСР, лев. приток Ангары. Дл. 452 км… В ср. течении и близ устья труднопроходимые пороги» [14, с. 355]. Так характеризует речку Кову Большая советская энциклопедия, и очень может быть, никакой другой характеристики она бы и не заслуживала. Так, одна из множества таежных речек, не примечательная решительно ничем. От такой судьбы — почти полного забвения — уберегли Кову то ли одно, то ли несколько «плохих», или «поганых» мест в ее верховьях. Называют их, впрочем, и еще более «весело» — «чертовыми кладбищами» и гиблыми местами. По общему мнению, находятся эти места примерно в ста километрах выше ее устья, недалеко от впадения в Кову притока, речки Дешембы.

Впрочем, называют и другие места, где тоже есть «чертовы кладбища». Многим из моих знакомых археологов называли разные районы тайги, куда не следует ходить, чтобы не натолкнуться на «чертовы кладбища». Если верить всем таким сообщениям, то «чертовых кладбищ» в Приангарье окажется до тридцати, и в самых различных местах.

Когда-то здесь, в верховьях Ковы, находились и деревни, но люди ушли из этих мест. Кто говорит, просто проводилась коллективизация, а потом и укрупнение деревень: в 1960 — 1970 годы изничтожались «неперспективные» поселки, считалось, что к маленьким, затерянным в дебрях лесов деревушкам слишком дорого тянуть линию электропередачи, делать дорогу. Гораздо выгоднее сконцентрировать население на центральной усадьбе колхоза или совхоза, где у людей будут совсем другие условия жизни и где их уровень и образ жизни можно будет максимально приблизить к городскому. На центральных усадьбах и впрямь появились асфальт, хорошие магазины и даже парикмахерские и кафе, но только вот беда! Некоторые земли оказались отделены от центральной усадьбы на десятки и даже сотни километров. Чтобы читатель не подумал, что автор «загнул», уточню: по крайней мере в двух случаях куски пахотного клина оказывались примерно в 200 километрах от центральной усадьбы, и по огромной территории «совхоза-миллионера» впору было летать на вертолете.

Так что все равно не только на центральной усадьбе, но и в других деревушках оставалось какое-то население, постоянное или временное, но, конечно же, уровень жизни там оставался совершенно первобытный. Впрочем, в Сибири хотя бы электрификацию села завершили к концу 1970-х. Кое-где в Европейской России и в это время сидели при керосиновой лампе.

Ну так вот, по одной, и самой распространенной версии, людей с Ковы собрали именно потому, что все деревни тут были объявлены неперспективными. Разумное решение было принято или нет, правы ли были власти — особый вопрос; а было сделано именно так.

Универсальный враг — военные

Есть и другая версия — мол, людей собрали с Ковы власти, чтобы, во-первых, люди не гибли, не калечились в «чертовом кладбище»; так сказать, из гуманных соображений. А во-вторых, собрали людей, мол, для того, чтобы не могли они подсматривать и изучать эти гиблые места, а сами-то власти только и делают, что тайно их изучают.

По этой версии, людей из деревушек близ Ковы вывезли то ли военные, то ли «компетентные органы». А может быть, что и военные по приказу и под контролем «компетентных органов».

Некоторые «знающие люди» рассказывают целые телесериалы про трехосные машины, людей в форме, вскрытые в указанное время конверты. Про то, как местных жителей силой забрасывали в машины, давали двадцать минут на сборы, истребляли скотину, сжигали дома и так далее.

Все это — необычайно интересные истории и рассказываются, как правило, в высшей степени красочно… В России вообще очень много грешат на военных, а особенно в Сибири, на просторах которой и впрямь многовато было разного рода «точек» и много проводилось всякого рода секретных учений, маневров, передвижений и так далее. Целые военные городки строились для секретных частей, а сколько существует всевозможных «точек» с ракетами, направленными на все части земного шара, наверное, и сами военные толком не знают. Во всяком случае, в 1989 году имел место очень пикантный эпизод, когда выяснилось — даже сам М.Горбачев не знает, сколько в Советском Союзе танков. Так почему, скажите на милость, кто-то обязательно должен знать, сколько в нем «точек», какого назначения и где именно?

По Сибири в старое время ходили слухи про целые подземные города, сделанные военными на случай затяжной ядерной войны. Мол, строили эти города заключенные и были они потом поголовно уничтожены. А в этих городах-призраках есть и запасы продовольствия на десятилетия автономной жизни, и боеприпасы, и медикаменты, и даже системы производства боеприпасов и медикаментов. Сидит там, в таком городе, похороненный заживо гарнизон, а все, кто сносятся с ними, законопачены такими подписками, такой системой заложников, что ни в жизнь не произнесут ни звука о том немногом, что они знают. Но и знают они не особенно многое — так, обеспечивают гарнизону хоть какую-то связь с внешним миром. Рассказывали даже про тех, кто ухитрился побывать в таких городах и все же вернулся в мир живых. Я приведу некоторые из этих рассказов, но в другом месте. Пока — только о привычке жителей Сибири валить многое непонятное или неприятное на военных.

Мы с женой столкнулись однажды с совершенно фантастическим проявлением такого обыкновения. Работали мы тогда всего в 100 километрах от Красноярска, в местах сравнительно цивилизованных. Изучали все стороны отношения населения к месту своего обитания, к землеустройству и землепользованию и столкнулись с удивительным явлением: три года подряд у людей в огородах «сгорали» все помидоры! Почему?!

— Военные шалят… Три года назад мы облако видали… Во-он оттуда. Черное облако такое; постояло оно и исчезло, а с тех пор помидоры уже не растут.

У других местных в этой истории возникали свои вариации. Облако становилось то синим, то красным, то фиолетовым, то сиреневым, то вообще не могли определить, какого цвета. То оно стояло и тихо исчезало, то уплывало за сопки, а то даже проплывало над деревней. В общем, не было единства в описании облака, и только в одном все были полностью солидарны — что облако пустили военные и что именно оно сожгло все помидоры навсегда во всей деревне Комаровке. Кстати, именно в эти же сроки исчезла и рыба в реке Комаровке. Я еще помнил недавний, 1985 год, когда на моих глазах парни бреднем вычерпали ведро мелких рыбешек и продали в экспедицию за бутылку. А тут всего через несколько лет река и правда стала мертвой, буквально без единой самой мелкой рыбешки. Даже мальки исчезли, которые всегда тыкались в пальцы ног купающихся в речке.

Стоял 1993 год, разоблачение козней военных было еще у всех на слуху, а в 1988 — 1990 годах много писали про военные сателлиты Красноярска — Красноярск-26 и Красноярск-45, расположенные как раз во-он за теми сопками, на другом берегу Енисея. Рассказы местных были так убедительны, что мы сначала почти поверили. А может быть, и правда облако?!

Сомнения вызвала единственная «дачница» на всю деревню Комаровку, женщина из Красноярска, которая еще в древние советские времена купила здесь дом. Она хорошо относилась к экспедиции и консультировала нас о нравах местных:

— Вы у кого молоко покупаете? У них не берите, они грязные…

Грязные, естественно, не в ритуальном масонском смысле, а в самом простом, в гигиеническом. В том самом, насчет чистых рук и привычки менять белье.

Так вот, у «дачницы» помидоры почему-то вырастали. Она и сама никак не могла объяснить, почему у нее растут, а больше ни у кого не растут… Но сам факт, что хоть у кого-то помидоры удаются, вызывал сильнейшие сомнения в том, что дело тут в «военном облаке».

Истина открылась неожиданно, когда мы стали выяснять, что же происходит на гибнущей, запустевающей ферме. Среди множества интереснейших подробностей, достойных пера Сальтыкова-Щедрина, Булгакова и Бушкова, была и такая деталь:

— А навоз что… Мы его теперь в реку кидаем!

— Как?!

— А так… Что удивляетесь?

— Так ведь деревня же ниже фермы! Навоз же по реке плывет!

— Ну и плывет… Так начальство-то теперь не протестует. Раньше председатель был суровый, прямо убил бы.

— А нынешний?

— Ему и самому плевать…

Мы толковали про то, что ведь эту воду пьют, этой водой поливают огороды, но местные смотрели на нас совершенно пустыми глазами и вели речи исключительно про то, что раньше было «нельзя», а вот теперь стало вдруг «можно». С такой логикой спорить совершенно немыслимо, и оставалось только выяснить, когда именно стало «можно» сбрасывать в воду навоз. Оказалось: как раз три года назад! Весной навоз первый раз сбросили в воду — просто чтобы не возиться, не вывозить на поля и тем самым не задавать себе лишней работы. Зачем, если речка — за оградой фермы, а начальство не напрягает?!

В это же лето рыба плыла по Комаровке вверх брюхом, а помидоры «сгорели» у всех, кроме «дачницы», — она поливала водой из колодца. Да не сочтет читатель, что это я затеял на старости лет травить байки, унижающие сельский люд, бросающие тень на русский народушко, несущий в себе бога и необъятную духовность. История эта совершенно реальная, может быть засвидетельствована целой толпой участников экспедиции, и к тому же мы ее доложили на нескольких конференциях и опубликовали в журнале [15].

Это я все к тому, что военные, может быть, во многом и впрямь начудили в разных местах Сибири, но обвиняют-то их в несравненно большем… Очень уж это удобный объект для выливания негативных эмоций и для снятия ответственности с самих себя. Это ведь не мы пьем смесь воды с навозом, это все «ихнее» облако.

Вот похоже, что и вывоз населения с Ковы и ее притоков — чистейшей воды чепуха. Потому что взволнованные рассказы о военных, об операциях, тайных приказах и разорванных в полночь конвертах исходят от людей совершенно городских, от нашей милейшей либеральной интеллигенции, которую хлебом не корми, а дай хоть в чем-то уличить «имперскую военщину». Да и страшные сказки про тайные вывозы очень уж в перестроечном духе, чтобы принимать их без критики.

А вот сами местные жители на Кове, на Ангаре что-то совершенно не помнили никаких ужасов этого рода: ни трехосных машин, ни немногословных людей в военной форме, оцепивших деревни, поджигавших коровники и расстреливавших скот, гнавших население по проселочным дорогам из родных деревень, ни других кошмаров выселения и истребления.

Есть и третья версия исчезновения людей в верховьях Ковы — люди убежали сами, из-за неблагоприятных факторов, а проще сказать, от непонимания происходящего и с перепугу. Раньше-то не было такой страсти, как эти гиблые места, а кроме гиблых мест, еще много страстей появилось, которые человеку и выразить словами-то невозможно… Мол, рождались в деревнях на Кове пятиногие телята, детишки с двумя головами или с тремя рядами зубов, полностью мохнатые. Такие страшные рождались детишки, что сами родители их того… подушкой придавливали, от греха подальше. Мол, нападали на людей неведомые никому нечеловеческие болезни, а у женщин непредсказуемо менялся менструальный цикл. Вот от этих всех ужасов в духе «Сталкера» и разбежалось население.

Без космических пришельцев — никуда!

Последние две версии, кроме всего прочего, основываются вот еще на чем — на идее внеземного происхождения «чертового кладбища»… Мол, появились и «поганые места», и прочие удивительные штуки ровно после того, как пролетел над тайгой пресловутый Тунгусский метеорит, после 30 июня 1908 года, после 7 часов 15 минут местного времени, когда прогремел знаменитый взрыв. Прогремел он, правда, очень далеко от Ковы, в 65 километрах от поселка Ванавара, что на Подкаменной Тунгуске, и примерно в 500 километрах от Ковы, но Тунгусский метеорит получается очень уж удобным способом «разъяснить» раз и навсегда «чертовы кладбища» на Кове. Вот, мол, космическое чудо стряслось, и все тут!

Но как раз время появления «чертовых кладбищ» остается совершенно непонятным. Откуда, собственно, взято число — август 1908 года?! Если уж ссылаться на даты, которые называли старики, еще жившие в верховьях Ковы, то они рассказывали о появлении «поганых мест» и в 1912, и в 1916 годах.

Может быть, у стариков не очень хорошо было с оценкой времени? Может быть, для них не так уж важны были записанные на бумагу даты и они их легко путали? Очень может быть, что так оно и есть; на Ангаре не так уж мало людей еще сравнительно недавно плохо понимало летоисчисление — оно им было и не особенно нужно. Священник вел книги, в которых записывались даты рождений и смертей, люди прекрасно знали, когда была война с Наполеоном или когда взошел на престол Николай II… Но в быту гораздо большее значение имел год, «когда грибов была уйма» или «когда мор на телят напал». То есть конкретные даты люди могли сильно путать… Но тогда особенно непонятно, что же заставляет относить время появления «поганых мест» к Тунгусскому чуду?

И вообще, кто сказал, что этих мест раньше не было, а потом они появились? Нет ни одного свидетеля того. Как такие места появляются? Может, они всегда были? По крайней мере, в записках крупнейшего этнографа Анучина зафиксирован рассказ о гиблом месте еще в XIX веке.

Нет никакого единства и в описании гиблых мест. Каждое такое место по описаниям — это поляна, совершенно лишенная растительности; вот почти единственное общее, что есть в рассказах о «чертовых кладбищах». В других описаниях упоминается растительность, но угнетенная, низкая и хилая или же сожженная, засушенная от жара. В последнем случае, возможно, речь идет о только что возникшем «дурном месте»: раньше тут растительность была, а вот теперь она сгорает в изменившихся условиях.

Собственно говоря, как-то и неясно, идет ли речь об одном «дурном месте» или о нескольких таких местах, расположенных в одном районе. Некоторые рассказывают вполне определенно об одном таком месте, о поляне диаметром чуть ли не в 200 или 250 метров. Другие рассказывают о нескольких полянах гораздо меньшего диаметра — около 30-40 метров. Есть рассказы и о «кочующих» полянах, которые специально охотятся за неопытными или неосторожными путниками… Только что их не было, и неопытные люди присаживаются отдохнуть, а тут вдруг и начинается! Исчезает растительность, жар охватывает людей, и хорошо, если они успеют убежать! Но это уже, скорее всего, из области чистого фольклора, специальная «пугалка», чтобы не лезли.

В описании того, что происходит на поляне, тоже нет никакого единства. Наиболее зловещая версия — о гибели всего живого на поляне. По рассказам одного из старых жителей деревни Карамышево С.Н.Полякова, его дед своими глазами видел, как сохатый, убегая от охотника, оказался на поляне, тут же провалился и сгорел. При этом возник сильный жар, плеснувший в лицо охотнику. Невольно возникает вопрос: куда же это провалился сохатый — огромный и сильный зверь? Для сохатого яма нужна куда как приличная…

И.Ф.Ермаков, родом из той же деревни, вспоминает, что в 1926 или 1927 году его отец показывал ему поляну, и он сквозь заросли видел обугленные деревья, скелеты различных животных. Но, по его свидетельству, никто уже никуда не проваливался и не сгорал на месте. Это раньше в поляне была яма и в нее падали и сгорали животные, а потом животные уже погибали на самой поляне, так и умирали прямо на ней, никуда не проваливаясь. Мол, постепенно поляна покрывалась скелетами погибших животных, на ней все время лежало много костей. Было там якобы и два человеческих скелета. Впрочем, о человеческих скелетах рассказывали несколько людей; может быть, это и не фольклор.

Об этой поляне, где лежали скелеты животных, тоже рассказывают по-разному, порой довольно несуразно. Якобы туда часто забредали и погибали коровы; тогда туши животных стали вытаскивать крюками с поляны. Мясо животных становилось странного ярко-красного цвета, а причины смерти никто не брался объяснить.

Если на поляну забегали собаки, то они вскоре переставали есть, становились вялыми и скучными и скоро околевали. Спрашивается, почему так по-разному действовала поляна на собак и на коров? Ну, допустим, сначала животные сгорали, а потом отрицательная энергетика поляны уменьшилась и они стали просто умирать на поляне, не сгорая при этом. Такое еще можно объяснить. Но каким образом коровы умирали на месте, а собаки убегали и помирали не сразу? Удивительно…

Еще более удивительны приключения некого агронома из деревни Карамышево, B.C.Салягина. Он якобы проник в самый центр «поганого места», до самой ямы, заполненной водой, и обнаружил там скважину, уходящую куда-то в глубь Земли. B.C.Салягин опустил в эту яму грузик на нитке, отмотал, по одним данным, сто метров, по другим — триста, но так и не достал этим грузиком дна.

Обращаю внимание читателей — агроном побывал на поляне, даже дошел до ее центра, но почему-то не сгорел и вовсе не остался на поляне! Его мясо не приобрело странного ярко-красного цвета! Более того — агроном даже не потерял аппетит, не стал вялым и малоподвижным, не умер через короткое время. Он даже собрался организовать на гиблое место самодеятельную экспедицию, но вроде бы помешала война — экспедиция планировалась на самый конец июня 1941 года. А потом героический агроном погиб на фронте, и не нашлось ему достойного преемника.

Эта история про агронома настолько анекдотична, что ее просто не знаешь, чему и приписать. И таковы очень многие россказни, которые некому подтвердить. Похоже, что ловцы аномалий и уфологи сочиняют их сами — то ли чтобы сделалось интереснее, то ли чтобы пугать друг друга.

Особенности национального фольклора

Например, известие о том, что в Карамышево рождались двухголовые ребятишки, трехногие и пятиногие телята, никто не подтвердил. Конечно, если очень постараться, обязательно найдется активный дедок, который непременно вспомнит, как у соседки родилась дочка с тремя ногами и телка с двумя головами. Вспомнит просто из хорошего отношения к людям, которые приехали вон за сколько километров, да еще поставили деду выпивку! Правильные люди, обходительные, и если им очень надо, чтобы курочка бычка родила, — пожалуйста!

Самодеятельным собирателям сведений даже невдомек, что расспрашивать свидетелей тоже надо уметь. Что мало владеть одним языком и умело задавать вопросы. Что надо хорошо знать психологию собеседников и не только формально понимать, что они отвечают, но и понимать, почему они отвечают именно это, зачем им это надо и что стоит за их рассказами. Надо тонко чувствовать, насколько искренен собеседник, в какой степени он сотрудничает с вами и хочет ли он быть правдивым.

Совершенно замечательную историю рассказывает профессиональный охотник, шотландец Джон Хантер про то, как он показал пигмеям в Конго картинку, изображавшую арктического моржа.

«Самый маленький из охотников показал пальцем на картинку и заявил:

— Мне этот зверь прекрасно знаком, он живет в самой глубине леса и появляется только ночью. Он страшно злой и убивает людей своими огромными бивнями, после чего питается их мясом. Но если вы желаете, я его для вас поймаю.

Исследователи, которые проникали в глубину леса Итури, часто возвращаются оттуда, начиненные рассказами, услышанными от пигмеев о необычайных зверях: от динозавров до медведей-людоедов, которые якобы обитают в джунглях. Я подозреваю, что этих зверей в лесу Итури не больше, чем моржей… Определить, насколько правдивы рассказы местных жителей, — деликатная и трудная задача» [16, с. 132].

Это пример вранья совершенно бескорыстного, совершаемого в основном для того, чтобы поддержать коммуникацию. Городской исследователь, которому вешают лапшу на уши, приходит в неистовство, но ведь и сельский дед приходит в неменьшее неистовство от прагматизма горожанина, который никак не может понять: главное в жизни вовсе не какая-то там информация, а хорошие отношения людей. И в сравнении с этим число моржей в лесу Итури просто не имеет никакого значения!

А ведь есть еще и вранье, так сказать, с коммерческим уклоном. Вот горожанин предлагает деньги, и тут же из знакомого, друга, коллеги становится попросту источником финансов, и только. Он смотрит на дело совсем не так, но ведь жители глухих мест Сибири вовсе не спрашивают его, совместимы ли денежные дела и нормальные человеческие отношения. Они знают, что несовместимы, и поступают соответственно!

Есть не менее чудесная история у Л.Шапошниковой про то, как некий хорошо обеспеченный антрополог пришел к тода собирать их легенды: «Апарш раскрыл рот и произнес первую фразу: „Давно кода-то жил один человек. Звали его Понетан“. Но его перебили. Ему предложили по десять рупий за каждую легенду. Это сразу меняло дело. Легенды о богах и предках не буйволиное молоко. Никто еще их не продавал. Не стал этого делать и Апарш. Но десять рупий за рассказ не так уж плохо. Апарш начал рассказывать. Его природная фантазия хитро плела узор историй. Подбодренный вниманием соплеменников, он вдохновенно врал. Он рассказывал день, два, неделю, месяц. Антрополог старательно записывал слова рассказчика в тетрадь. Сидящие вокруг тода открывали рты, они никогда ничего подобного не слышали. Это было интереснее, чем в кино. Апарш наговорил на пятьсот рупий, он мог бы продолжать и дальше, но антрополог не мог задерживаться в Нилгири.

Угощение, которое устроил Апарш всему племени на эти деньги, помнят до сих пор» [17, с. 51].

Нужно учитывать, наконец, что одни и те же слова и даже самые элементарные понятия для вас и для собеседника могут иметь совершенно различный смысл. Информатор не обязательно лжет — он просто рассказывает так, как умеет, в своей собственной системе понятий.

— Между устьем Дешембы и «чертовым кладбищем» сколько километров?

— Двенадцать! — уверенно отвечает свидетель. «Двенадцать!» — высунув язык от напряжения, карандашиком пишет самопальный «исследователь». Ему, городскому парню, и в голову не приходит выяснить, а имеет ли вообще старик представление, что это такое — «километр»? Ведь дед провел всю свою жизнь в глухом лесу, на берегах таежных речек, и даже самая глухая деревня для него — это громкокипящий центр цивилизации. Ни пользоваться часами, ни знать чтото про километры деду никогда не было нужно. Что идти до «чертового кладбища» близко, дед знает, но ему очень трудно передать другому человеку, насколько это близко или далеко.

Такой пласт опыта, который почти невозможно передать словами, с помощью каких-то понятных всем единиц измерения, всегда есть у лесных жителей, особенно у пожилых, и его всегда принимают во внимание те, кто имел дело с этими людьми всерьез и долго. Тем более, об этой особенности прекрасно знают следователи и фольклористы — те, кому больше всех надо знать правду, и одну только правду.

Но горожанин совершенно не думает о том, что дед просто не может назвать точное расстояние и что двенадцать километров для него — это чисто условная единица. С тем же успехом он мог бы сказать, что километров было пять или двадцать пять, и в такой же степени безответственно.

Мы привыкли, что поверхность земли как бы разлинована незаметными, но вполне реальными для нас линиями, и нам трудно понять, как ходят по земле люди, только накапливающие приметы. Как они рассказывают молодым, куда и сколько надо идти?! На этот вопрос как раз ответ очень простой — а никак не рассказывают! Молодежь просто включается в образ жизни старших и учится не по рассказам, а путем приобретения опыта. А поскольку вся жизнь людей протекает на территории, очень хорошо известной для их маленького, сплоченного коллектива, то и проблемы особой нет. И это касается как расстояния до «дурных мест», так и самих «дурных мест».

Русское население, живущее маленькими деревушками в глуши таежных массивов, постепенно приобрело многие черты первобытных людей. Они ходили без дорог и на своей земле знали чуть ли не каждую кочку. И если им надо было объяснить, где они подстрелили лося или где много груздей, они говорили, просто называя приметы места или само место. Типа — «возле устья Дешембы».

Русские таежных массивов — это еще мелочи жизни, потому что они ведь не настоящие первобытные люди. У них нет характерной черты первобытных — они не считают, что все должны знать то же, что и они. Если вы покажете первобытному человеку, что вы не знаете того, что должны знать члены его племени, — скажем, бушмену в Африке или индейцу племени яна в Амазонии, — он попросту не будет вас считать взрослым человеком… А может быть, и вообще не будет считать полноценным человеческим существом.

Впрочем, эти особенности первобытной культуры прекрасно передает рассказ одного крупного ученого о его приключениях в Мозамбике… Передаю эту историю так, как записал ее сразу же, не доверяя памяти.

История, рассказанная мне одним из ведущих российских психологов

Это было в конце 1970-х годов. Тогда нас, случалось, посылали в Анголу или в Мозамбик. Меня тоже послали в Мозамбик. Однажды мне говорят: мол, есть кое-что для тебя интересное, но идти туда — «три машины».

А я уже знал, что спрашивать первобытных людей ни о чем нельзя. Они считают, что взрослый человек должен знать все сам. Если спрашиваешь — ты как бы ребенок, в лучшем случае подросток. А это для них очень важно. Если ты не взрослый, к тебе и отношение такое. Тебя могут, например, послать за папиросами или просто попросить помолчать. А работать на тебя не будут, даже если платишь деньги, и твоих поручений выполнять никто и не подумает. Ты же еще маленький!

Возникает, конечно, вопрос: а если я чего-то не знаю, потому что из другой страны? Так ведь для них, для диких, такого быть не может. Для них человек — это только из их племени. Иностранец, иноплеменник — это не человек, а в лучшем случае большой ребенок. Это в самом лучшем случае. Потому что чаще всего иноплеменник — это вообще не человеческое существо, а что-то вроде двуногого животного.

— Как у римлян «говорящие орудия»?

— Или как у римлян, или как у славян «немцы» — то есть немые, не умеющие говорить. Ведь единственный язык — это славянский, остальные языки — это как мычание или гавканье. Мне иногда говорят: «Ничего себе! Они что, ваши первобытные, фашисты?»

А я только и могу сказать: мол, ну какие там фашисты… Фашисты — это те, кто пытается жить, как жили первобытные люди… Только у них плохо получается. Но в общем уже понятно, почему я не стал спрашивать, что такое «три машины» и как долго нужно «три машины» идти. Ведь взрослый человек не задает вопросов, он сам знает, и что такое «одна машина» и «три машины».

Назавтра утром выходим. Жара тропическая… это трудно описать, что такое. Идем час, второй, третий… С меня уже давно пот градом, буквально шатает. А мы себе идем да идем. Проводник идет себе и идет, как ему удобно. Опять же — взрослый человек умеет ходить, и никто никого никогда не ждет.

— А если маленький? Не может, как взрослые?

— Как только ребенок перестал быть все время с мамой, он должен учиться быть взрослым. Пошел со старшими? Ходи, как они. Никто не будет к тебе приспосабливаться, никто медленнее не пойдет.

— А если ребенок от взрослых отстанет, а там какой-то зверь? Скажем, лев?

— Ну-у… Тогда, наверное, может случиться что-то плохое… Такой ответ вас устраивает?

— Как же так?! Ведь люди же могут погибнуть! Дети!

— Ну и что? Для них что важно? Чтобы человек как можно раньше стал взрослым. Умел бы ходить очень быстро, знал бы съедобные растения, умел охотиться, мог бы сделать любую работу. Часть детишек погибает. Но ребятишек всегда много, их жизнь совершенно не ценится. Вырастут или погибнут… и все тут.

Так вот, идем мы и идем, и я знаю, что спрашивать ни о чем нельзя и просить идти помедленнее тоже нельзя, если я хочу с ними и дальше работать. Но все-таки я не выдерживаю, спрашиваю — далеко еще?

А мой проводник отвечает:

— Первая машина.

И рукой показывает — вот, мол, первая машина! Я в ужасе. Если мы четыре часа шли и это только «одна машина», так это мы «три машины» будем идти двенадцать часов?! Я не выдержу! А проводник спокойно так:

— Вторая машина!

И я вижу, что на лугу вросла в землю машина — броневик. У них несколько лет назад прошла гражданская война, и такого добра везде сколько угодно. А из-за этой машины торчит вторая машина — точно такой же броневик, почти рядом. У меня вообще уже никакого соображения нет, что дальше будет. Прошли мы еще минут пять, спускаемся к речке, проводник оборачивается и мне говорит:

— Третья машина!

И вижу — третий броневик врос в землю возле переправы. Вот мы и пришли! Вот оно это место, «три машины». Вот тогда я и понял, что для первобытных людей нет ни километров, ни часов. Мы меряем расстояния, а он ничего не меряет. У него не расстояния — а знание разных мест, урочищ. Он не говорит, как пройти и как далеко. Он говорит вам — вот это в таком-то урочище. И если вы взрослый человек, вы должны знать сами, как это далеко и как пройти.

— Так ведь первобытные люди расстояния измеряют в часах пути. Или в днях пути…

— Это уже следующий этап. Это уже высокий уровень развития — когда понимают, что надо рассказывать, как пройти.

Особенности самопальных экспедиций

Ну так вот: горожанин, как правило, с особенностями культуры местных совершенно не знаком и не принимает всего этого во внимание. Более того — он понятия не имеет, что нужно делать какие-то поправки и что местные мыслят не так, как он сам. Такие рассуждения очень часто ему кажутся то ли снобизмом и высокомерием, то ли даже расизмом. На самом же деле содержится в них исключительно здравый смысл и житейская опытность! И уж, конечно, ни миллиграмма высокомерного отношения к людям, ведущим совсем иной образ жизни…

Но тут мы невольно начинаем обсуждение уже не столько самих «чертовых кладбищ», сколько народа, кинувшегося изучать загадочное явление… Потому что о самих «проклятых местах» пока сказать можно одно — скорее всего, в верховьях Ковы они и правда есть. Что представляют они из себя — можно попытаться понять, и такую попытку я в свое время предприму. Но в том-то и беда, что от силы 10-20% информации про «чертовы кладбища» мы имеем от местных жителей, от стариков, которые что-то видели еще в довоенное время (да и то в передаче самопальных собирателей информации). А 80, даже 90% того, что мы знаем (или «знаем»?), получено от участников разного рода самодеятельных экспедиций. И это довольно печально…

Потому что как вообще организуется обычно такая экспедиция? Для понимания, кто и почему в них участвовал, придется вспомнить «счастливое» советское время. Мои ровесники, люди между 40 и 50, без труда узнают все эти реалии (другое дело, что отнесутся к ним по-разному). Для людей же, которым сейчас меньше 30, многое покажется крайне диким и даже попросту невероятным… Но уж тут я не виноват!

В советское время жители СССР имели, может быть, и не такой уж высокий, но зато гарантированный уровень жизни. Жить было порой довольно противно, многие жили тесновато и бедновато, но обеспечить себя и семью минимумом необходимого было не очень трудно. Возможности же улучшать свое положение оставались очень невелики, и большинство людей довольствовалось тем, что у них и так есть, без чрезвычайных усилий. Отряд тех, кто имел и достаток, и досуг, и неплохой уровень образования, в масштабах СССР исчислялся десятками миллионов человек. Должны же люди чем-то заниматься?! Вот и занимались, тратили энергию, кто как умел: на чтение книжек про НЛО, магию: тибетскую, белую, черную, китайскую, какую-то еще, не помню наименований. На экстрасенсорные явления, на способности отдельных индивидов читать пальцами рук, пальцами ног, языком и ягодичными мышцами, садясь голым задом на текст.

Экстрасенсорикой тоже занимались года с 1970, а может быть — и гораздо раньше. Я даже не буду отрицать, что у людей могут быть какие-то необычные способности — то же ясновидение или способность к телепатии (в конце концов, гипноз тоже очень необычная штука, только к нему все привыкли). Но, разумеется, на одного человека с этими самыми необычными способностями приходилось десять самых примитивных шарлатанов, а на этих десятерых — сотня тех, кто и не претендует на владение чем бы то ни было, а хочет приобщиться к источникам знания, готов слушать любой бред из уст новоиспеченных «гуру» и прямо-таки жаждет войти в общину владеющих истиной в последней инстанции.

Вокруг экстрасенсов и особенно «экстрасенсов» возникало то, что теперь называют словцом «тусовка». То есть вокруг каждого такого человека уже независимо от его желания начинали тусоваться неофиты. Те, кто хотел получить из рук «экстрасенса» некое высшее знание, ответы на все существующие в мире вопросы и точнейшее знание, «как надо»!

Такая компашка имела и самостоятельную ценность, независимо от идеологии, вокруг которой собиралась. Соединение советского блата с советским же коллективизмом — вот чем была такая компашка! Человеку, особенно молодому, надо было только найти свою компашку, и многие из его проблем решались с волшебной легкостью!

В компашках было можно делать очень многое из того, чего нельзя было в официальной жизни. Мало того, что через компашки решались многие материальные и социальные проблемы — и «доставание» разных дефицитов (ведь трудились ее члены на разных предприятиях и в разных ведомствах), и социальная защищенность. В компашках многое, чего категорически «нельзя» было официально, реализовывалось «на раз». «У нас секса нет!» — это известнейшая фраза. И если в СССР секса «не было», то в компашках секс очень даже был, и если не было в одной компашке, никто не мешал плавно перетекать в соседнюю.

Не всякая компашка так уж нуждалась в «гуру» — скажем, столбисты вовсе в таких «гуру» не нуждались. Но существовали и компашки, которые без «гуру» существовать не могли и не желали.

Если даже «гуру» не хотел вещать истины в последней инстанции, не стремился давать ответы на все «последние» вопросы и не объявлял себя ни «перерожденцем», ни «астральным пришельцем», это делали за него «ученики». Случалось, «гуру» в панике бежал, не желая становиться центром притяжения неполноценных людей и сам пугаясь своей популярности в этих кругах. Но тогда та же компашка отыскивала нового кумира или же несколько компашек перемешивались друг с другом, обретая новых «гуру» в новых составах. Попросту говоря, именно это им и нужно было, а не экстрасенсных явлений как таковых: «высших истин», провозглашенных от имени божества или божеств, общения с «пророками», подчинения этим «пророкам».

Тот, кто помнит 1970-е, 1980-е годы, должен помнить, как мало, и притом все меньше и меньше, доверяли люди официальной идеологии. Но от этого ведь не уменьшалось число людей, органически не способных жить без идеологического восприятия мира и без подчинения себя этой идеологии. Чтобы быть правильно понятым, уточню: под идеологией я понимаю только такое мировосприятие, в котором все мироздание сводится к какому-то частному фактору. В духе незабвенного стихотворения В.Маяковского:

Я знал негра, он был неграмотный,

Не разжевал даже азбуки соль.

Но он слышал, как говорит Ленин,

И он знал ВСЕ.

Существуют люди, которым просто органически необходимо именно это: сведение мироздания к каким-то элементарным идеям или элементарным рецептам. Им надо знать, что послушать Ленина, Сталина, Гитлера, аятоллу Хомейни или полковника Алксниса — значит уже знать ВСЕ, уже значит постичь высшую истину. И объединиться в компашку вокруг этой истины. И выстроить иерархию самых преданных учеников, самых идейных личностей, самых правильно понимающих. И противопоставить себя всему остальному человечеству, еще не постигшему этой истины. И начать войну со всеми на свете за то, чтобы все преклонились перед истиной… Но, конечно же, чтобы все остальные заняли бы при этом более низкие ступени иерархии, ведь места самых преданных и раньше всех постигших уже заняты.

Коммунизм в роли такого духовного наркотика уже выдыхался, и появлялось множество идеологий. Ребята, сидевшие, как наркоманы на игле, на очередной идеологии, очень похожи друг на друга, как бы ни разнились сами идеологии.

Зачем выходили в поле самопальные экспедиции, организованные компашками? Для чего компашкам нужны были «чертовы кладбища»? Да потому, что эти загадочные, непонятные места занимали какое-то особое место в их идеологии!

И чем только они не объявлялись… И аномальными зонами, и местом контакта с инопланетянами, и местом обитания сверхчеловеков, и областью контактов с Шамбалой… Вся эта не доказанная абсолютно ничем, порой вопиюще невежественная белиберда действовала на членов всяческих компашек и на близких к ним по духу подобно зову боевой трубы. Там, за таежными далями, на берегах прозрачной северной речки скрыто чудо! Чудо, отвергаемое официальной наукой! Проникновение в Неведомое!

Романтика поиска, романтика открытия затерянного мира легко соединялась с идеологическими бреднями. Так же легко инфантилизм обитателя большого города, почти незнакомого с менее комфортной жизнью, соединялся со специфическим инфантилизмом советского человека, которого государство избавляло почти от всех проблем и хлопот, давая бесплатные квартиры, искореняя безработицу и гарантируя абсолютно всем жизнь какую — никакую, а вполне безбедную.

Не нужно думать, что в СССР жили какие-то совершенно удивительные монстры, а вот во всех цивилизованных странах нет проблемы защиты дурака от самого себя… Как же! Любое интересное открытие, будь то открытие нового водопада в Бразилии, новой пещеры в штате Аризона или известие о колдунах племени мяо в Южном Китае, моментально вызывает прямо-таки потоки жаждущих приобщиться к новым увлекательным явлениям. Процент людей, которые себе это могут позволить, на Западе, похоже, все же меньше, чем был в СССР, — уровень жизни там выше, но и выше-то ведь за счет интенсивнейшего труда. Грубо говоря, возможность пробездельничать месяц или даже две недели западный человек имеет далеко не всегда, в том числе и хорошо обеспеченный человек. Зато поехать хоть на другой конец Земли могут многие! И не зарастает народная тропа ко всяким удивительным явлениям. Стоило в 1953 году в Малайзии объявиться каким-то странным волосатым людям, как несколько сотен американцев, британцев, французов, западных немцев тут же кинулись их искать, и у властей Малайзии было с ними гораздо больше проблем, нежели с волосатыми людьми, якобы терроризировавшими рабочих на плантациях.

Волосатики-то как появились, так и исчезли без следа, а вот ловцов волосатиков потом несколько месяцев приходилось искать в непроходимых экваториальных лесах, вылавливать из водопадов, спасать от обычных, но порой весьма опасных тропических животных, лечить от местных болезней. Нескольких охотников за волосатиками так и не уберегли. Жаль, конечно, болванов, но, право, они сами очень во многом виноваты.

И с тех пор ведь мало что изменилось. Приведу великолепное описание, сделанное петербургским археологом Зоей Александровной Абрамовой в профессиональном журнале:

«Удивительное открытие подводной пещеры в известковых утесах недалеко от Марселя произвело эффект разорвавшейся бомбы и в научной среде, и в средствах массовой информации. В 1985 году Анри Коскер, профессионал-водолаз, проник через узкий вход на глубине 37 м под уровнем моря и со всей осторожностью, к которой его приучил полный опасностей опыт погружения, продвигался в бесконечную, как казалось, темную галерею, приведшую в обширный полузатопленный зал. Очарованный и покоренный великолепием конкреций, фантастическими формами и мерцающим колоритом, он не заметил во время первых посещений настенных изображений. Спустя несколько лет, в 1991 году, он снова проник в свой „таинственный сад“ и впервые увидел негативный трафаретный отпечаток руки, нанесенный красной охрой на стене зала. В следующий визит А.Коскер и его друзья обнаружили большинство красочных или гравированных изображений животных. Таким образом, открытие нового палеолитического святилища в столь небывалых условиях оказалось заслуженным вознаграждением любознательности, настойчивости и мужества обладающего мастерством глубокого погружения истинного „труженика моря“, поэтому пещера вполне оправданно носит теперь его имя.

После того, как был пройден полный волнений этап научных экспертиз и первоначальных исследований, пресса развернула диспут о подлинности изображений, в который были вовлечены и выразившие сомнения крупные специалисты. Диспут вызвал ажиотаж, приведший к трагической гибели трех дилетантов, заблудившихся в лесу сталактитов. Подлинность искусства была подтверждена многими специалистами. Научная значимость пещеры и ее защита от неподготовленных посетителей стали очевидными» [12, с. 326].

Не случайно в последние годы французские археологи попросту скрывают места своих находок. Первая причина проста — полчища туристов легко могут уничтожить настенную живопись. Не будем уже говорить о сознательном похищении произведений первобытного искусства — находятся типы, у которых достает совести вырубать целые фрагменты скалы, глыбы в сотни килограммов весом, чтобы продать их богатым коллекционерам. Но само изменение температуры в пещерах, свет сильных осветительных приборов, засорение пещеры ведет к загрязнению, а то и к исчезновению рисунков. Не случайно сейчас ни в Ляско, ни в Нио, ни в прочие знаменитые пещеры вы так просто не попадете — пещеры надежно заперты, и впускают туда только по прямому разрешению их Министерства культуры.

А вторая причина, по которой ученые скрывают свои находки, — нежелание подвергать риску жизнь неразумных людей. И пусть в последние годы открыты не удобные гроты, а в основном «глубокие полости, лучше защищенные природой» [12, с. 323], ученые принимают свои меры предосторожности.

Ее величество тайга

Нет, конечно же, сибирская тайга — это далеко не темная, мрачная пещера, где так легко куда-нибудь свалиться, ушибиться, упасть, переломать все кости. Тайга красива и почти везде легко проходима. В ней мало мест, с трудом преодолимых для человека; в тайге всегда достаточно воды, а летом и довольно много пищи. Необходимое для жизни в тайге легко можно нести на себе или везти в лодке — палатку, оружие, запасы пищи. Если нести с собой запас еды, можно неделю-две вообще не заниматься добычей пищи, а только выполнять экспедиционное задание, и только.

Проблема в том, что тайга очень велика, и нравы ее не изменились за сотни и тысячи лет. Космический век, эпоха сверхскоростных поездов, автомобилей и самолетов кончается там, где начинается лес… Даже в самых ближайших окрестностях самых больших трасс — хотя бы Московского тракта, соединяющего сибирские города друг с другом и в конечном счете с Москвой, — даже возле таких трасс, стоит углубиться в лес, и вы оказываетесь в мире, где царят совершенно особые законы жизни. Если вы сломаете себе ногу и не сможете выползти на трассу, вы рискуете умереть от жажды или от голода, быть сожранным зверями или заеденным комарами и мошкой, причем вы будете даже все время слышать эту трассу, почти что на ваших глазах по ней будут идти машины… чуть ли не круглые сутки. Но, скорее всего, никому не придет в голову отойти от обочины этой трассы и никто не услышит ваших криков даже ночью. То есть, конечно, кто-то может остановиться у обочины, сменить колесо или для чего еще, а вы заорете именно в это время… Но такой случай маловероятен, и, скорее всего, вы умрете, даже находясь в километре от дороги.

Каждый год находят таких бедолаг, погибших буквально в двух шагах от людей, от возможной помощи. А углубляясь в тайгу, вы окончательно оказываетесь в мире, живущем по законам очень древних времен. Не только успех дела, за которым вы пошли в тайгу, но и сама ваша жизнь прямо зависит от совершенно первобытных качеств: физического здоровья, умения хорошо ходить, умения стрелять, остроты всех пяти чувств, интуиции, опыта, знания окружающей природы. Прямо как в книге про индейцев!

Тайга очень красива. Особенно северная тайга, чистые моховые боры, где колоннады старых сосен возвышаются над моховыми кочками, где нет высокой травы и далеко видно во все стороны. Идти по тайге даже без дорог легко, а к грузу на спине быстро привыкаешь, и он перестает мешать.

Разумный человек, входя в такой лес, опустит в каждый ствол по пулевому патрону. Пусть видно во все стороны, пусть нет никого и пусть мы громко разговариваем, чтобы предупредить зверя заранее. Пусть ружье висит за спиной стволом вниз и на предохранителе. Но пусть две смерти дремлют в стволах… на всякий случай, так спокойнее.

В ясный июльский или августовский день тайга может показаться совершенно идиллическим местом, так вокруг тепло, сухо, уютно, спокойно. Подождем вечера, когда словно из-под земли появятся тучи кровососов — и комаров, и гнуса. Тут идиллия сразу же обернется чем-то довольно мрачным. Если человек непривычен к кровососам, путешествие может быть для него совершенно отравлено. А использовать «Репудин», «Дэту» и прочую химическую гадость очень не рекомендую. Иногда мне кажется, что кровососы чувствуют любителей химии и набрасываются на них особенно жестоко. К комарам в Сибири надо привыкать! Так привыкают к жаре и безводью в пустыне, к разреженному воздуху в высокогорье. Для любого начинающего экспедишника мучителен первый сезон… И хорошо, если он прошел этот первый опыт еще подростком; взрослым он уже не страдает.

Идиллическая картина вечернего костра всегда осложняется именно этим. Пусть даже погода замечательная, дым поднимается вертикально вверх, но над каждым из сидящих у огня вьется серое облачко комаров. Только одни люди относятся к этому в общем-то спокойно, а другие нервничают, суетятся, хлопают ладонями направо и налево, и удовольствие от пребывания в тайге, от путешествия и от костра для них безнадежно отравлено.

А еще вечером сразу становится холодно. Стоит закатиться солнцу, и тут же исчезает теплый, согретый солнцем янтарный воздух. Надо натягивать куртки и свитера, теплые носки, а некоторые надевают даже шапки. Не зимние, конечно, но лыжные вязаные шапочки, и бывают они очень к месту. Человек, который не умеет вовремя утеплиться, рискует всерьез простудиться и заболеть. Больной — в лучшем случае обуза, помеха для отряда. Это в самом лучшем случае.

Спать в спальном мешке и в палатке, на мой взгляд, вполне удобно и уютно, но и к этому надо привыкнуть. Как и ко множеству мелочей, типа необходимости проветривать, сушить спальник каждое утро… Если нет дождя, разумеется. А если зарядил дождь, надо уметь ждать — спать впрок, играть в карты, вести многочасовые беседы, на худой конец пить спирт. Словом, нужно уметь последовательно убивать время и при этом спокойно относиться к сырому белью, мокрому спальнику и прочей таежной романтике.

В лесу необходимо приспосабливаться к обстоятельствам, пользоваться случаем: помыться, когда тепло и есть вода; спать, пока никто не мешает; пройти как можно больше в благоприятный для этого день. И никогда нельзя упускать ни малейшего случая поесть, даже если вроде бы и сыт.

Для человека, любящего быть не в городе и нетребовательного к удобствам, склонного к созерцательности, экспедиция оборачивается множеством приятных сторон: прерывистой пляской мотылька, шорохом рыжей лесной мыши в траве, бронзой сосновых стволов на закате, свежей водой и ветром на коже. Быстро, иногда уже к концу первого сезона, вырабатывается таежная привычка — просыпаться мгновенно, без долгого перехода от сна к бодрствованию, так характерному для города. Еще мгновение назад ты спал — и вот уже вполне проснулся, встаешь, вполне включен в происходящее. Начинаешь слышать все необычные звуки. То, что пугает новичка, — шум ночного леса, писк птицы, треск сучка, то ли самого по себе, то ли под чьей-то тяжестью, — все это перестает замечаться, и под привычные звуки спишь так же, как в городе под уличный шум. А вот стоит появиться звуку необычному, пусть и тихому, — и тут же просыпаешься, настораживаешься…

И правильно, что настораживаешься! Потому что в тайге все время множество опасностей подстерегает всех неосторожных. Опасность быть съеденным зверем, о которой говорят больше всего, — это, пожалуй, самая малая из опасностей. По мнению же большинства экспедишников, самая большая опасность — это заблудиться в тайге.

Действительно, пространства тайги колоссальны. Если идти без дорог, малейшее отклонение обернется многими километрами промаха. А примет очень мало, тем более для горожанина. Все же мы привыкли к другой, более информативной местности — где есть много примет, не говоря об указателях и дорогах.

Здесь же даже излучины таежных рек везде одинаковы, похожи одна на другую; а уж сама глухая тайга, если нет горок, воды, каких-то особых примет, тем более одинакова везде. Чехов очень хорошо описал ощущение, возникающее у едущего через громадную Западно-Сибирскую равнину, — слишком много слишком одинакового леса…

Такую сосну уже видели? Вроде бы нет… У нее же тоже была раздвоенная вершинка! Вроде была, но как-то по-другому… Тут было выше… там в другую сторону наклон… Нужно уметь считывать малейшие приметы, видеть чуть ли не микроскопические отличия.

Итак, заблудиться легко, а не обладая навыками жизни в диком лесу, не так просто выйти обратно, в «жилуху», то есть туда, где живут люди.

Нет ничего легче, чем упасть и сломать ногу; и даже не сломать, вполне хватит трещины в кости. Даже потертость, которая не позволит вам ходить несколько дней, смертельно опасна. Да и другие травмы, типа сильных ушибов или сломанной руки или ребра, не дадут вам достаточно быстро реагировать на окружающее, а главное — достаточно быстро идти.

Так же легко в тайге и заболеть, попросту не надев вовремя свитер, когда солнце уже зашло и температура резко упала. Не говоря о том, что бронхит опасен сам по себе (а ведь полноценно лечиться вы на маршруте не сможете), болезнь тоже будет убивать вас голодом, угрозой не выйти вовремя туда, где рассчитанный запас уже не нужен.

Одинокий человек погибает очень быстро — ведь голод убьет вас куда быстрее, чем срастется кость на ноге или даже чем заживет нарыв на ступне. Если идет много людей — травма, болезнь не так уж смертельно опасны. Но и в группе раненый или больной, который не может идти сам, — обуза, и он полностью зависит от воли окружающих и от их намерений. Старые экспедишники, прошедшие школу полей, и люди, воспитанные в лесу, никогда не бросают членов группы. Даже туристы, прошедшие серьезную подготовку, обычно ведут себя корректно.

Но, во-первых, быть причиной серьезных трудностей даже в самой замечательной группе не такое уж большое удовольствие. Группа спасет сломавшего ногу, заболевшего, но ценой по крайней мере неуспеха того, за чем она пришла в тайгу. А очень часто — и страданий, и здоровья других.

Во-вторых, в самопальных экспедициях царят очень разные нравы. Мне известны минимум два случая, когда раненых бросали в лесу. В первом случае туристы, по крайней мере, оставили товарищу продукты и сообщили спасателям о том, где примерно находится человек; парня спасли, хотя буквально в последний момент. В другом же случае о брошенном попросту забыли. Труп не найден.

В числе опасностей есть и переправы — ведь таежные реки очень быстрые и холодные. Три шага по каменистому дну — и собственных ног уже почти не чувствуешь. Десять шагов — и не чувствуешь уже безо всяких «почти». Хорошо, если ручеек совсем маленький и больше этих десяти-двадцати шагов делать не надо, а вода дойдет только до ваших колен…

Если речка побольше, глубиной по бедра, по пояс, то форсировать ее непросто. Это в Европейской России такую речку пересечь вброд среди лета — одно удовольствие. У сибирских рек скорость течения может быть такой, что надо переходить втроем, держась друг за друга и кружась, словно танцуя какой-то сложный танец. Или двое-трое самых опытных и сильных переправляются первыми и натягивают канат, привязывают накрепко к деревьям. Остальные переправляются, держась за трос и обязательно опираясь на палку. Дно каменистое, в лучшем случае — окатанная галька, а то и острые обломки скал, которые река не успела обкатать, сделать гладкими. Как уже говорилось, ног не чувствуешь, а бешеная вода ревет и пенится вокруг вашего бренного тела, хочет оторвать вас от каната, потащить, швырнуть и унести.

Конечно, если даже вы оступитесь, не удержитесь на переправе, маловероятно, что это кончится совсем уж плачевно. Хотя опять же были случаи — тонули люди на совсем, казалось бы, пустяковых переправах. Упал человек, ударился головой… Или не смог быстро сбросить рюкзак, тряпки в нем намокли, потянули вниз, и человек не смог подняться на ноги, захлебнулся на глубине меньше метра.

Это, конечно, случай редкий, но уж, во всяком случае, пока вы сумеете выбраться на берег, вас сильно поколотит о камни, а потом уже на берегу вам придется долго подпрыгивать и лязгать зубами, пока вы сможете согреться. А если вы несли на голове вещи, вы сможете полюбоваться ими в последний раз, пока вашу куртку или штаны весело несет за поворот.

Есть и такая таежная гадость, как болота, и о них мне просто не хочется ничего говорить — так неприятно угодить в болото на маршруте! Скорость движения ничтожная, опасность велика, малейшее движение чревато гибелью. А в воздух поднимаются эскадрильи кровососов, место ведь влажное!

Только на самом последнем месте среди таежных опасностей я бы поставил встречу со зверем, после всех болот, рек, болезней, травм, расстояний… Но и от зверя тоже гибнут люди, особенно неподготовленные. Они ведь не знают, что по лесу лучше идти с шумом, с разговорами. Они идут тихо и почти наступают на медведя. Они не знают, что при встрече с медведем ни в коем случае нельзя бежать: даже у совершенно сытого, даже у изленившегося в августовском лесу зверя моментально включается инстинкт преследования. Кроме того, они ведут себя неуверенно, суетятся, пугаются, то есть ведут себя как потенциальные жертвы. Тем более люди не знают, как себя вести при нападении зверя.

Мой старый друг, бывалый таежник, уверял меня, что медведь так умен, что он сразу чувствует, опасен ли для него человек. Мол, чувствует этот зверь, охотник перед ним, опытный лесовик или легкая добыча — горожанин. И как ни увешивайся оружием, как ни наряжайся и ни принимай картинные позы — медведь поймет, с кем он имеет дело.

Возможно, опытный, много раз видевший человека медведь и правда так хорошо разбирается в нас, в людях. Но ведь и самый обычный зверь слышит испуганный вскрик, видит напряженные, отражающие испуг позы, раскрытые рты, расширившиеся глаза… и делает выводы.

А встреча с медведем производит сильное впечатление, уверяю вас! В стороне от тропы захрустел валежник, раздалось могучее ворчание, словно бы исходящее из самых недр колоссальной туши, и вот взметнулась над папоротником, над травой сама туша — грязно-бурая, неуклюже-грациозная, могучая. Зверь, в несколько раз сильнее самого сильного человека, поводит кривыми лапами с когтями по пять сантиметров, и голова совсем не похожа на то, что рисуют у плюшевого добродушного мишки. Морда у медведя узкая, злая и хищная, а если еще уши прижаты, то становится по-настоящему страшно.

Мой уже упоминавшийся друг, биолог, истоптавший много таежных дорог, уверял: надо в любом случае ему не поддаваться. Нужно, мол, сразу и ясно дать почувствовать — ты всего-навсего зверь, а я человек, и если нападешь — убью. Медведь это понимает и не нападает.

Меня бог миловал от проверки правильности этого положения. Не раз встречаясь с медведем в лесу, я ни разу не напоролся на злобного, агрессивного или голодного… Но, с другой стороны, я совершенно уверен — не один человек погиб, убитый практически неопасным медведем; тем, который вовсе не замышлял нападения и которого спровоцировала сама жертва.

Также случайные люди не знают, что в лесу лось еще опаснее медведя. Они рассуждают просто — лось травоядный, а следовательно добродушный, как мудрый и симпатичный герой мультфильмов с участием медведей, лосей и зайцев. В действительности же лось — животное свирепое, недоброе и невероятно сильное, не только с могучими рогами, но и с огромными копытами. У лося очень сильное чувство территории, и если ее нарушают — он метко бьет этими копытами. О силе удара. Зафиксирован случай, когда к раненому лосю подошел охотник, засунувший рукавицы за пояс тулупа, на животе. Рукавицы нашли между позвонками.

При виде лося туристы умиляются, хотят посмотреть, подойти… Знаю по крайней мере один случай, когда туристки подошли к спящей лосихе — посмотреть. Лосиха убила одну девицу и сильно ранила вторую.

В другом случае компания туристов долго умилялась огромному самцу, вышедшему из леса. Зверь кинулся на компанию, загнал ее на деревья и затоптал девушку, которая не смогла удержаться на ветке.

О такой опасности, как человек, я пока ничего не сказал… Во-первых потому, что человек — это везде самое опасное животное, и вовсе не только в лесу.

А во-вторых потому, что опасен вовсе не только злоумышляющий человек, скрывающийся в лесу. Очень часто еще опаснее твой же собственный спутник… Далеко не всех людей можно вообще пускать в тайгу! Нет, дело не в физической мощи и выносливости. В места, где все-таки опаснее, чем в городе, где нужно полагаться друг на друга, нельзя пускать слабых духом, трусливых, склонных к иждивенчеству, ненадежных, чрезмерно эгоистичных.

Помню жуткий случай, когда в моей экспедиции потерялся человек: девушка, студентка второго курса. Искали мы ее весь день и легли спать с тем, чтобы с первым светом опять отправляться на поиски. Одного парня я поставил на дежурство… Не помню даже его имени, по правде говоря, а помню только кличку Монстр — он любил надевать капроновый чулок на голову, разрисовываться монстром из фильмов ужасов и пугать малышей, в меру обоюдного удовольствия. Монстр не очень перетруждался весь день, и я оставил его ночным дежурным. Все, что он должен был делать, — это каждые полчаса несколько раз ударять в било, в кусок плужного лемеха, подвешенного на веревке на дереве. Я рассудил, что ночью звук будет идти далеко, и Светлана может услышать его и взять направление…

Вымотанный до предела, я каменно заснул в развалинах бани; вроде бы сквозь сон слышался плывущий над землей звон била… А вот проснувшись около пяти утра, я долго лежал, обдумывая план поисков. Сейчас минутная стрелка упадет вот сюда, и я услышу било… Лежал я, лежал — и не услышал. Выхожу из бани. Где Монстр?! Замирает сердце при воспоминании про медведя, задравшего бычка неподалеку…

Монстр преспокойно сидел возле била.

— Ты почему не ударил?!

— А зачем?

Вопрос был из тех, на которые так просто не ответишь. С минуту, не меньше, я тупо пялился на Монстра, пытаясь понять, шутит он или это всерьез.

— Ты понимаешь, для чего я тебе велел стучать в било?!

— Ну…

— Что «ну»?! Ты понимаешь, каково сейчас Светлане?!

— Так вы все тоже устали… Я и подумал — не надо стучать, надо, чтобы вы все отдохнули…

Я еще раз говорю про Светку, расписываю страдания потерявшегося, заброшенного в лесу человека… Монстр тупо смотрит на меня, по три раза повторяя тоже самое, — что мы все устали, и он решил нам дать отдохнуть.

На третий день поисков Светлану нашли. Она рассказала, что в первую ночь отлично слышала звук била и уже пошла по нему, но тут звук почему-то прекратился… Монстру я очень доходчиво объяснил, что будь на дворе время военное, я бы его просто пристрелил и был бы совершенно прав. Но понял ли сказанное Монстр, далеко не уверен.

Вроде бы он собирался поступать в театральное училище, и я от души надеюсь — больше в тайгу он не попадал. С такими и медведей-людоедов не надо, чтобы из тайги не возвращались!

Будет печально, если мой рассказ читатель воспримет, как сплошной «ужастик». Нет, в тайге, в том числе в северной тайге, о которой здесь идет речь, можно и жить, и работать много лет, не подвергаясь такому уж значительному риску. Я знаю много людей, которые проводили в поле каждый сезон целых тридцать, а то и все тридцать пять лет и жалеют только о том, что вынуждены были оставить эту непростую экспедиционную жизнь. Я сам приобрел ценный экспедиционный опыт в этих местах, в том числе и профессиональный.

Но даже стационарные работы и жизнь в большом лагере посреди тайги могут быть довольно тяжелыми. А пешие маршруты по тайге требуют хорошего КОЛЛЕКТИВА, хорошей ПОДГОТОВКИ и хорошего СНАРЯЖЕНИЯ — именно в такой последовательности. Всего этого у самодеятельных поисковиков нет.

Почему это опасно

Назовем вещи своими именами: на протяжении 1970-1980-х годов каждый или почти каждый сезон в тайгу выходили отряды очень плохо подготовленных, плохо снаряженных и очень часто — не очень вменяемых людей.

Многие из этих людей по своему состоянию здоровья и по своим психологическим качествам не должны были и на пушечный выстрел подходить к лесу… Разве что в городском парке. Многие из них были крайне наивны и совершенно искренне не понимали, что в тайге действительно может оказаться по-настоящему опасно. А очень часто в составе отрядов шагали маргинальные типы, к которым больше всего применим термин «частичная вменяемость». Эти люди могли застегивать пуговицы, считали деньги и умели читать, но уровень их интеллектуального развития и в 30, и в 40 лет не превышал нормального уровня подростка лет 12.

Одну такую группу я наблюдал очень близко, в процессе, так сказать, личного общения: меня познакомил с ними один парень из клуба самодеятельной песни. Эта «экспедиция» только что приехала из Москвы и как раз собиралась углубиться в тайгу, ехать на лесовозах или на арендованной машине до верховьев Ковы и там сплавляться по реке. Странное впечатление производил уже внешний вид этой публики: бичеватого вида парни, на которых достаточно взглянуть, чтобы диагностировать неврастению, а может быть, и отклонения посерьезнее. Странно одетые, обмотав вокруг головы цветастые платки, они расслабленно бродили вокруг угасавшего костра и вяло спорили, как его надо разжигать. Все они, кроме всего прочего, были удивительно малоподвижны, не энергичны, двигались неохотно и уныло. На лицах застыла скука и то особенное выражение, которое можно видеть у сопляка лет пятнадцати, когда он сидит на лавочке у подъезда и сообщает своего рода пароль другим таким же, так же скучно сидящем с полупотухшими папиросами: «Как меня все заколебало!!!».

Я не знаю, что может «заколебать» мальчика в пятнадцать лет до такой степени. Так же точно я не знаю, что «заколебало» членов «экспедиции», но выражение было то самое. Лица людей, которым жить на свете тоскливо и скучно, потому что решительно ни на что не хватает энергии.

Такие же выражения были и у девиц, бродивших вокруг в полурасстегнутых на груди мужских рубашках и с папиросами во рту. У этих, впрочем, взгляды были скорее липкими, оценивающими — взгляды потаскух. Исключением явились две совсем молоденькие девчушки, от силы лет по 18 — 19, очень хорошенькие, очень взволнованные и невероятно увлеченные перспективой общения с инопланетянами. Это были явно птички другого полета — по крайней мере, вполне вменяемые и достаточно энергичные девицы. Судя по многим признакам, они происходили из довольно примитивных семей, где духовные и интеллектуальные интересы просто отсутствовали, а хорошего гуманитарного образования получить не могли из-за скудости домашней подготовки и уровня преподавания в окраинных московских школах. Бедные девочки попросту оказались не способны в тогдашнем СССР утолить духовную жажду иначе, чем прибившись к полусумасшедшим сектантам и всерьез поверив в этот бред.

И у них, конечно, не было ни нормального полевого снаряжения, ни подходящей для тайги одежды. Оружие? Несколько финских ножей (тупых, как валенок) и единственное не зарегистрированное нигде охотничье ружье 28 калибра (на уток — сойдет), к нему — два десятка дробовых патронов.

Отдельно бродило еще существо лет сорока, абсолютно лысое, с лицом порочным и не вполне вменяемым. Я не сразу даже понял, какого пола это существо с одутловатым лицом, неприятно напоминающим то ли покойника, то ли обитателя психбольницы. Звали существо Вадиком несмотря на его сорок лет, и исполняло это существо в группе функции медиума, способного выходить в астрал, в нирвану, надевать и снимать чакры и так далее…

Читатель вправе верить или не верить, но эта группа ловцов «чертовых кладбищ» собиралась по совместительству ловить еще и снежного человека. Эти московские ребята, в основном студенты технических вузов, были уверены: снежный человек вовсе не человекообезьяна и не «недостающее звено» эволюции. Это, оказывается, чуть ли не космический пришелец, и уж во всяком случае — очень высокоразвитое существо. Снежный человек ловит из космоса энергию, для чего и служат антенны, принимаемые невеждами за шерсть, а вместе с энергией к нему приходит и невероятное количество самой сокровенной информации обо всем происходящем в космосе и на всевозможных планетах, населенных разумными существами.

На плече у главаря, вещавшего мне весь этот бред, умостился огромный черный кот. Зачем? Что будет делать кот в непролазной тайге?

— А у Воланда был тоже черный кот! — вполне серьезно ухмыльнулся главарь Сережа. Я не нашелся, что ответить.

Тут сорокалетний Вадик побежал на пригорок, странно оттопыривая локти и втянув в плечи голову, а остальная компания реагировала на происходящее взволнованными жестами и звуками. Оказывается, это на Вадика накатило. Вообще-то, он общается с космосом строго в определенное время — в полнолуние, но, бывает, на него и в другое время накатывает, и тогда он принимает сообщения, посланные с других планет или посланные снежными людьми и отразившиеся от космических тел. Вадик же, пока мне торопливым шепотом рассказывали про все это, встал в странную позу, растопырив ноги шире плеч и вскинув растопыренные руки. Вскоре он стал руками делать странные движения, словно ловя кого-то в воздухе, странно, неожиданными резкими движениями двигая головой, словно таджикская или персидская танцовщица. Одновременно он топтался на месте, перемещался на небольшом пространстве, и это тоже походило на причудливый дикарский танец. Вадик прислушивался к чему-то, вскрикивал, начинал говорить на тарабарском языке и замолкал, задерживал дыхание и вдруг начинал судорожно сопеть… Зрелище было одновременно крайне неприятным и смешным.

Вадик плясал минуты три, потом встал в странной изломанной позе и так держался еще несколько минут. Потом вдруг осел, обхватил голову руками, тоненько заскулил, завалился набок, и девочки кинулись его утешать, обмывать и приводить в нормальное состояние. Потом выяснилось, что Вадик получил сообщение от снежного человека, сидящего в центре «чертова кладбища» и поджидающего экспедицию…

Кончилось ссорой, потому что девицы спросили меня, как им лучше добираться до места, и я честно ответил, что добираться до места им ни в коем случае не надо, а надо поскорее добраться до Москвы и забыть про «чертовы кладбища». Впрочем, тезис о неподготовленности экспедиции еще принимался… ну хотя бы выслушивался, скажем так. А вот сомнения в космической сущности «поганого места» под сомнение брать было просто опасно. «Экспедишники» так и заявляли:

— Братья из космоса оставили там проплешину…

И никаких, разумеется, сомнений, никакой критики источников, ни малейшей попытки о чем-то рационально подумать. «Братья из космоса» — и все. Мы «точно знаем», что это были «братья из космоса». А сомнения в психическом здоровье Вадика, естественно, вызвали буквально бешенство.

— Да что ты с ним треплешься?! Это же материалист! — заорала одна из самых молоденьких девиц главному, который с черным котом.

Эта «экспедиция», кстати, так никогда и не вернулась домой, и было бы весьма поучительно узнать — где именно тлеют кости и этой московской глупышки, и Вадика, и главаря с котом на плече, и самого кота тоже.

А найти такую «экспедицию» невероятно трудно, потому что никто толком не знает, куда именно они движутся и по какому маршруту. Цивилизованные туристы оставляли данные о своем маршруте, и известны были контрольные даты, к которым они должны выйти из леса. Если не вышли — тогда пора поднимать тревогу, слать в лес спасательные партии…

Экспедишники без кавычек тоже работали по плану, на сто рядов обсужденному, известному множеству людей, и всегда ставили о себе в известность и местные власти, и лесопожарную охрану, и рыбнадзор, и множество других инстанций. Все знают, на какой срок у них продовольствия, вооружены ли они и насколько опытны начальники.

А самодеятельные экспедиции не оставляли о себе никаких данных решительно никому, а очень часто даже специально запутывали следы: сообщали родственникам и друзьям неверные сведения о том, куда пойдут и где будут находиться. Если в «экспедицию» двинулась вся компашка, особенно плохо дело: ушли люди в лес, а никто и не знает, куда именно ушли и насколько, каким ресурсом располагают, когда и куда должны выйти. По разным данным, то ли 30, то ли 50, а то ли и все 75 человек пропали в тайге. Погибли, скорее всего, но никто ведь не видел их трупов, и предполагать можно все что угодно. Люди уходят и никогда не возвращаются назад, вот и все. Гибель, вернее, бесследное исчезновение людей, ушедших в Ковинскую тайгу, — это факт. Объяснений же ему может быть великое множество, и, конечно же, мистики используют его в своих интересах, для подтверждения своих сомнительных теорий.

— Видите? — заявляют они. — В тайге, где почти ничего не угрожает человеку, пропадают целые экспедиции! Наверное, их губят таинственные силы, связанные с космосом (с глубинами океана, с континентом Му, с махатмами в Гималаях, с разумными растениями планетных систем Магелланова облака — на выбор).

— Нет! — отвечают другие. — Эти люди проникаются светом от постигнутой ими истины и навеки уходят в иные миры, в неведомые очарованные дали, где все не так, как в этом окаянном мире. Наверное, они живут теперь на других планетах (в Шамбале, на построенных пришельцами спутниках Марса, под водами Тихого океана, в параллельном пространстве и так далее). А наша жизнь после данного им откровения уже не интересна, и даже если они могут вступать с нами в контакт, это им совсем не интересно.

Я же, с типичной для ученого скучностью, позволю себе заметить: не надо выдумывать сложные объяснения там, где возможны куда более простые. В этом, собственно, и состоит знаменитый принцип Окаама: «Не надо умножать число сущностей без необходимости».

Нет нужды искать космических чудовищ и потусторонние силы там, где вполне хватает безлюдья, бездорожья, тяжелого климата, гнуса, рек и диких зверей. И куда идут огромные толпы людей, совершенно не подготовленных к тому, чтобы жить и работать среди всего этого.

Не так давно американцы провели исследование наиболее знаменитой из аномальных зон — легендарного Бермудского треугольника. Уж сколько «жутиков» было накручено вокруг происходящего в нем! Сколько собрано страшных и совершенно необъяснимых историй про отказавшие приборы, всплывшие корабли со скелетами и «летающие тарелки» с зелененькими человечками! А главное — какая убийственная статистика! Как доказательно: в Бермудском треугольнике гибнет во много раз больше судов, чем в любой другой области Мирового океана! И все. И не поспоришь — гибнет больше!

Но только вот какая беда — злые американские ученые, не ведающие романтики, установили: многие знаменитые крушения, которые приписываются Бермудскому треугольнику, на самом деле произошли вовсе не здесь. Досужая молва приписала катастрофы, произошедшие у берегов Чили или Австралии, Бермудскому треугольнику.

Остальные же исчезновения судов объясняются, во-первых, огромным скоплением судов на этом участке океана — ведь это район знаменитых на весь мир курортов, налоговый рай, привлекающий богатых людей. Судов здесь огромное количество, несравненно больше, чем в любом другом месте океана на единицу площади. И если посчитать, какой процент всех судов пропадает без вести в Бермудском треугольнике, он окажется не больше процента судов, исчезающих в любом другом регионе Мирового океана.

А во-вторых, подавляющее большинство таинственных катастроф приходится на яхты богатых бездельников, скопившихся как раз на курортах (точно так же большая часть автокатастроф приходится на машины «золотой молодежи»). Ведь многие пускаются в плавание, не имея ни необходимых навыков, ни необходимых личностных качеств. Не говоря о тех, кто устраивает на борту своей яхты попойки или выходит в открытое море, имея на борту нескольких шлюх, зарегистрированных матросами. Разве владелец официально зарегистрированной яхты не имеет права выйти в море, где он хочет, и там вести себя так, как он хочет?! Вы что же, отрицаете священные в западном мире права суверенной личности?! Или вы отрицаете права женщин быть матросами?! Вы что же это, враг женщин?! Страшно подумать, что священные права женщин таскать тяжести и стоять в шторм у руля могут отрицаться какими-то «маскулинистами», сторонниками мужского фашизма!

Вот люди и реализуют свои священные права суверенных личностей, и относительно таких судов странно не то, что они пропадают, а что некоторые из них все-таки возвращаются.

Так же точно и с Ковинской тайгой. Я не сомневаюсь, что в 1980-е годы в этом районе, примерно 400 на 300 километров, погибло гораздо больше людей, чем в любом другом регионе Сибири. Но объяснить эти далеко не загадочные смерти вполне можно и без всяких ссылок на аномальность места. Слишком многое вытекает из очень прозаических причин: наплыва на Кову множества разного рода чудиков.

Я уверен, что многие из них числятся покойниками по недоразумению: в одном месте они ушли в тайгу, в другом вышли, и те, кто видели вход, не увидели выхода. Наверняка есть и экспедиции, о которых вообще нет совершенно никаких сведений, и их участники могут объявиться в любой момент, выскочить, как чертик из коробочки.

Собственно говоря, у нас сейчас есть два источника сведений о том, что может происходить на Кове: показания местных жителей о том, что они видели в 1920-1930-е годы, и рассказы участников самопальных экспедиций. К тому времени, когда уфологи и другие аномальщики стали организовывать свои экспедиции, уже нельзя было найти ни одного живого свидетеля, который бывал бы на «чертовом кладбище», и между этими группами рассказчиков нет никакой преемственности.

Число организованных экспедиций, предпринятых, по одним данным, с 1978 года, по другим — с 1980, неизвестно, а примерное количество — от 30 до 100. Общее число участников экспедиций можно тоже определить только самым примерным образом: порядка тысячи человек.

Очень скверную роль в организации этих экспедиций сыграла серия публикаций про «чертовы кладбища» — и в «Техника — молодежи» в начале 1980-х годов, и в ряде выпусков «Тайны веков», и в массе иллюстрированных журнальчиков. Сошлюсь на последнюю публикацию из мне известных, хотя за время подготовки к печати этой книги, скорее всего, появятся новые [18].

Рассказы участников самопальных экспедиций

Рассказы участников этих экспедиций очень сильно отличаются от рассказов местных жителей. Начать с того, что в них почти нет описания самого «чертова кладбища». Очень много описаний того, как долго и трудно искали само это место: сплавлялись к устью Дешембы, делали маршруты, выходили на старую дорогу. Ведь считается, что «чертово кладбище» возникло на дороге, ведущей вдоль Ковы, и пришлось переносить дорогу подальше от этого места.

Тут, на старой дороге, стоит и памятный знак-предупреждение: на столбе, мертвом дереве без вершины и веток, вырезан черт — с тонким носом, толстыми губами и глазами-пуговицами. Под чертом вырезана стрелка, показывающая направление на «чертово кладбище».

И в этом районе, и чуть южнее, подальше от «кладбища», экспедишники сталкивались с удивительными «лесными людьми». Встречи эти совершенно мистичны: вдруг в дом в заброшенной деревушке или в охотничью хибарку заходит не известный никому человек… Описывают его разные экспедишники по-разному. То он покрытое черной шерстью чудовище с глазами, горящими, как уголья. То он самый обычный человек, только почему-то очень высокого роста.

— Метр восемьдесят?

— Нет-нет, гораздо выше!

— Два метра?

— Все три! А может, и еще выше!

— А одет он как?

— Как все люди… Тельняшка, роба такая, коричневая, сапоги.

По третьей версии, это вообще самый обычный человек, ничем не отличающийся от нас с вами, только он никому не знаком.

Но у всех этих людей — общая черта: все они обязательно похищают карты и документы у экспедишников. Так прямо заходят, берут карты, блокноты с записями, иногда и приборы и преспокойно уходят. Люди при этом сидят сиднем, не могут поднять руки или ноги. Все происходит на их глазах, но люди ничего не могут поделать. Если потом этого человека ищут, он, как и полагается в рассказах такого рода, пропадает бесследно. Как отнестись к историям такого рода, сразу, пожалуй, и не скажешь.

Экспедишники взволнованно рассказывают, как они подходили к «чертову кладбищу» и какие удивительные вещи при этом происходили. По их рассказам, животные категорически отказываются дальше идти — собаки попросту ложатся на землю, закрывают лапами глаза (???) и, хоть убей, ни за что не тронутся с места. Стрелка компаса близ «кладбища» сходит с ума и показывает строго на север (по другим данным — на восток, но все версии сходятся в том, что стрелка фиксируется на одном направлении). Приборы, показывающие силу электромагнитного излучения, сходят с ума не меньше — они показывают гораздо более сильное излучение, чем вблизи линий высоковольтных передач. Приборы зашкаливает, их датчики светятся темно-малиновым светом, предупреждая об опасности.

Транзисторы вблизи поляны перестают работать, рация тоже, и даже если поисковики раньше поддерживали с товарищами связь, то теперь всякая связь прекращается.

Люди тоже начинают чувствовать себя странно: на них нападает возбуждение, теряется чувство опасности, хочется петь и плясать. Вблизи «кладбища» во всем теле появляется странная боль. По другим данным, это не боль, а чувство онемения и одновременно словно бы покалывания множеством острых иголочек.

Возникают и более странные эффекты: например, пропадает нормальный обзор. Поле зрения сужается примерно до тридцати градусов, остальное видится просто как белое пятно. По всему телу расползается онемение, и человек перестает чувствовать собственное тело. Опухают, становятся негибкими суставы рук и ног. Появляется сильная зудящая боль в зубах, и эта боль все усиливается по мере приближения к поляне с «чертовым кладбищем».

Но что обидно, все эти замечательные описания так и не переходят в описание самого «кладбища». Описываются разве что его окрестности — обгорелые деревья, погибший лес, сквозь который видно уже саму поляну «кладбища» — голое пространство, усеянное белыми и желтыми костями. Но где же описания того, что происходит на самом «чертовом кладбище»?!

Этих описаний, попросту говоря, нет. Нет рассказов, подобных рассказу местных, — хотя бы про сохатого, сгоревшего на «чертовом кладбище». Нет историй про то, как люди вышли на саму поляну. Этого нельзя делать?! Но тогда как же агроном B.C.Салягин? Он же ходил по «чертову кладбищу» до его центра и нашел там бездонный колодец! В общем, неясно это все, смутно. Во всех рассказах экспедишников обязательно дается превосходное, очень убедительное объяснение, почему на этот раз на «чертово кладбище» никто не пошел: нечеловеческие, непостижимые уму болезни (одна зубная боль или покалывание во всем теле чего стоят!), отсутствие приборов (хотя только что их, бедных, зашкаливало), внезапно начавшиеся стихийные бедствия типа сильного дождя и так далее.

Иногда приводятся такого рода детали, которые ставят под сомнение вообще всю историю об экспедиции. Скажем, в одном из таких описаний упоминается, что к поляне вышли поздно, примерно в 10 часов вечера. «Темнело очень быстро» [18, с. 25], и потому было принято решение ночевать в километре от поляны, а потом уж на нее идти. Естественно, на людей поутру нападают хвори, приборы отсутствуют, и экспедишники решают прийти на следующий год, получше экипированными. Кто мешал подготовиться более серьезно уже в этом году — вопрос не ко мне. А следующего раза не было, потому что экспедицию проводили в 1991 году, и в следующем году, году финансового обвала, ехать стало не на что…

Как убедительно, как интересно тут все сплетено! Только вот одна совсем пустяковая деталь… Дело в том, что действие этой увлекательной истории разворачивается на 59 градусе северной широты в начале июня. Ведь плыть, сплавляясь по Кове, можно только в полную воду, с конца мая и до середины июня. Автор и называет день, когда экспедиция поплыла по Кове, — 30 мая 1991 года. Но ведь это почти что широта Петербурга! И почти что время «белых ночей»! Даже в Красноярске, который лежит гораздо южнее, в начале июня в 10 часов вечера вовсе и не думает темнеть. А на Ангаре, на 59-60 градусах, в июне темнота наступает не раньше часа ночи! И уж во всяком случае там никак не может в 10 часов вечера «очень быстро темнеть».

И приходится задаваться вопросом: а может быть, автор статьи в бульварном журнальчике «НЛО» вообще никогда не был на Кове?! Потому что если бы он там побывал в этих числах, то ему и в голову не пришло бы написать про эдакую типичную для тропиков «внезапную темноту». В этих краях и в этих широтах так не бывает. Можно предположить другой вариант, но ничем не лучше первого: автор даже и на Кове, может быть, побывал и уж во всяком случае знает, когда там наступает темнота. Но к читателю относится соответственно — как к полуграмотному быдлу (а кто еще прельстится журнальчиком, на первой странице которого красуется «портрет» космического пришельца?). И думает, что писать можно вообще какую угодно чушь, какой угодно бред сумасшедшего, — все равно сойдет, все равно сожрут, как миленькие.

Из той же оперы и другая деталь: мол, экспедиция сплавилась до устья Ковы, до места ее впадения в Ангару, а потом уехала лесовозами до Братска. Так вот, в 1991 году лесных разработок на Кове не вели. НЕ ВЕЛИ. Не было лесовозов, нельзя было уехать ими до Братска (и вообще куда бы то ни было). И нехорошие подозрения насчет автора только усиливаются.

Впрочем, истории про мистических людей, похищающих приборы и карты, или про бездонный колодец в центре «чертова кладбища» не менее великолепны.

Рассказывают еще…

Впрочем, «чертово кладбище» — это еще что! С Ковинской и Ангарской тайгой связано несколько не менее загадочных и очень малопонятных историй. Вот, например, одна из них.

Где-то в 1910 или 1912 году в кочевьях эвенков были встречены удивительные шаманы — чернокожие! Впрочем, я зря говорю во множественном числе — чернокожий шаман встречен только один, а остальное уже чистой воды пересказы и легенды. Шаманы эти появились у эвенков внезапно, просто взяли и вышли из леса. Эти шаманы, чернокожие, высотой порядка двух метров, не знали ни слова по-эвенкийски или по-русски, но умели целить наложением рук и еще какими-то непонятными способами — эвенки, похоже, сами не очень понимали, как они это делают, и тем более не умели рассказать. Причем шаманы не камлали, не знали «необходимых» для них духов, но все равно пользовались огромным уважением именно как шаманы-целители. А потом чернокожие шаманы так же загадочно исчезли, и никто не мог пролить свет на причину и на способ их исчезновения. Эвенки, похоже, не знали и этого.

Вот об этой истории мы знаем очень мало, до обидного мало. Дело в том, что сведения о чернокожих шаманах содержались в архиве Д.Н.Анучина. Дмитрий Николаевич собрал эти сведения перед самой Первой мировой войной, и хранились они в архиве Красноярского краеведческого музея. Наверное, ему и в голову не приходило, что эти материалы могут стать ему недоступны или что с ними что-то может случиться. Ученые этого поколения жили в мире, который очень отличается от нашего: в мире, который осознавал себя идущим к сияющим вершинам прогресса, и в будущем решительно все могло быть только лучше, совершеннее, умнее, чем в настоящий момент. Будущее оказалось чревато мировыми войнами, грандиозными общественными катаклизмами, тоталитарными режимами, и для начала ученый несколько лет не смог бы добраться до своего архива, если бы даже очень захотел. Только году к 1920 он смог бы приехать в Красноярск… но ему было уже 77 лет; не лучшее время для далеких поездок.

А в 1937 году архив Д.Н.Анучина в Красноярском музее был сожжен. В этом архиве содержалось слишком много сведений о шаманизме, о верованиях эвенков, об их духовной жизни. А вот о производительных силах и производственных отношениях, как нетрудно понять, там не было решительно ничего, и директор музея Зоя Глусская торжественно сожгла архив Д.Н.Анучина вместе со всеми остальными материалами по шаманизму. Сожгла именно что торжественно, на берегу Енисея, при большом стечении народа. Какие бесценные коллекции погибли, мы уже никогда не узнаем во всей полноте.

Что же до чернокожих шаманов… Если не все, то по крайней мере некоторые из научных сотрудников музея, образованные красноярцы, об этом слыхали: я эту историю знаю по крайней мере из трех источников. Правда, двое из них уже на том свете, а третий — полуглухая старуха восьмидесяти трех лет, но самое главное — эти известия, полученные в стойбищах эвенков, все-таки знала интеллигенция, они как-то обсуждались самыми различными людьми. В городе были люди, которые об этом знали и об этом говорили между собой. Почему же они не занялись разрешением удивительной загадки?! Ведь, по крайней мере, двое из моих информаторов имели доступ к архиву музея.

Скорее всего, дело тут не в возможностях, а в первую очередь в психологии тогдашнего образованного слоя. В той самой святой вере в науку, в прогресс, в торжество рационализма над клерикализмом и поповщиной. Это было поколение атеистов, принимавшее и шаманизм, и христианство с одинаковой веселой агрессивностью, как нечто отжившее и ненужное. Все, что не соответствовало этому мировоззрению, дружно подвергалось осторожному замалчиванию. А любая загадка, всякое странное и не объяснимое немедленно явление, конечно же, никак не вписывалось в лучезарный прогрессизм людей 1920-х годов. Вот и не хотели они этим заниматься, обходили удивительные истории осторожным молчанием, поджиманием губ и переведением разговора на другие темы. Сейчас трудно себе это представить, но в начале столетия к теме гипноза относились примерно так же, как относятся сейчас к мануальной терапии или к экстрасенсным явлениям: как к откровенному шарлатанству. Гипноза не могло быть потому, что не могло быть никогда! Я лично был знаком со стариками, которые так и ушли от нас на рубеже 1970-х и 1980-х годов, будучи совершенно уверенными, — нет никакого гипноза, враки все это и выдумки.

Власть, конечно же, тоже не поощряла занятия шаманизмом и вообще всеми религиозными предрассудками. Но ведь и занятия археологией власть, мягко говоря, не поощряла уже как занятие наукой о человеке, ну никак не вписывавшейся в марксизм. Но в этом пункте интеллигенция старой закалки имела какое-то свое мнение о предмете и продолжала археологией заниматься. А вот в отношении к религиозному дурману советская власть и интеллигенция, судя по всему, не так уж сильно расходились.

В результате никто даже не попытался проверить данные, привезенные Д.Н.Анучиным, и тем более продолжить его исследования. Так и проворонили материал исследования, пока не стало окончательно поздно: и чернокожие шаманы бесследно исчезли, и архив Анучина сгорел.

Что осталось? Неясный слух, все же смущавший умы целого поколения; тем более, что к концу жизни этого поколения нетерпимый и агрессивный прогрессизм как-то пошел на спад и заниматься таинственными аномальными явлениями стало не в такой степени неприлично, как раньше. Есть еще упоминание черной шаманки, вдруг появившейся у эвенков в одном из романов Александра Казанцева. Случайное совпадение? Сомнительно…

Вот, пожалуй, и все, что осталось.

Но это, как сказал Редьярд Киплинг, только первая сказка про Маугли. Есть и еще несколько не менее ярких, но, увы, уже гораздо менее доказательных историй, якобы происшедших в этих примерно местах. Мол, есть близ Кежмы озеро, излечивающее все болезни. Достаточно окунуться в него, и организм мгновенно оздоровляется и омолаживается сам собой. Открыл это озеро якобы охотник, смертельно раненный медведем: приполз, волоча неподвижные ноги, к берегу озерца, зачерпнул воды единственной целой рукой… А через три дня юноша сам ушел от озерца на чудесно сросшихся ногах. По одной из версий, вода этого озера даже не просто лечит, а вызывает мощную регенерацию — восстановление утраченных тканей и целых органов и частей тела. На этом озерце якобы отрастают если и не руки и ноги, то, по крайней мере, пальцы рук и ног, исчезают даже старые шрамы, а старцы молодеют лет на двадцать.

Печаль только в том, что сколько бы историй ни ходило про озеро, а вот только видеть это озеро никто не видел и нет ни одного человека, который мог бы выступить в роли свидетеля. Тот же исцеленный водой озера охотник — кто он? Даже в районном центре Кежма живет не так много людей, а уж тем более — в таежных поселочках. Но никто ни в одном из них не может сказать:

— Вам к этому… который у озера спасся? Так, значит, вам к Васе Привалихину, это во-он тот дом, третий с краю…

Очень может быть, что озеро с сильно минерализованной, полезной для здоровья водой превратилось в чудо-озеро именно потому, что находится в этом районе, поблизости от «чертовых кладбищ». Раз уж о нем травят одни байки, почему бы не рассказать и другие?! Причем, что характерно, травит эти байки не местное население, а как раз городская интеллигенция, порой даже близко от этих мест отродясь не бывавшая.

Рассказывают и про вещих птиц… Прилетает, например, ворона к тому месту, где остановились рыбаки или путешествующие люди, и вдруг начинает рассказывать человеку про его будущее. Так и рассказывает человеческим голосом, развивая самые личные и самые важные для человека темы.

Как ни странно, но как раз на берегах Ангары со мной произошло нечто подобное, хотя и без участия вороны. Было это во время раскопок поселения Пашино, в июле 1977 года. Раскопки велись уже около двух недель, и жили мы все весело и бурно, перемежая трудовые процессы не менее интересными занятиями: хлеба порой не хватало, но водка, удивительным образом, всегда была в достаточном количестве.

На раскопе мы работали под музыку из «матюгальника», то есть из транзистора. И вот как-то раз музыка прервалась, и я очень явственно, совершенно четко услышал бархатный, прекрасно поставленный мужской голос: «Здравствуйте, Андрей Михайлович!». И снова полилась музыка.

— Вовка… Ты слышал?!

— Не-е… А что?

Я рассказал, что прозвучало сейчас из транзистора, но никто, кроме меня, не слышал ничего подобного — только музыку. Тогда, в 1977 году, не я один впал в сильную задумчивость, а мы с Володей Пантелеевым сделали выводы и устроили себе некоторый перерыв, почти на сутки. Больше галлюцинаций как-то ни у кого не было, и постепенно мы продолжали в прежнем духе до самого конца экспедиции.

Но вот невольно возникает ассоциация с этой вороной… Не привозили ли с собой и эти проезжающие и рыбачащие разного рода напитки, и не в них ли — источник мрачных вороньих пророчеств?

Почему именно такие галлюцинации возникают именно на берегах Ангары, я не знаю. Тем более я не знаю, связано ли это каким-то образом с падением Тунгусского метеорита или с «чертовым кладбищем»; ограничусь констатацией факта.

Об этой же территории рассказывают и такое: мол, последние годы на трассе шоферы лесовозов перестали подвозить попутчиков. Боятся они вот почему… Проезжает шофер, ведущий грузовик с тяжелым грузом или лесовоз, мимо идущей по дороге женщины, останавливает тяжелую машину, гостеприимно распахивает дверцу с правой стороны. Дробный топот, попутчица подбегает, догоняет машину, вот она уже рядом — и шофер видит медвежье рыло на женских плечах, лезущее в машину…

Дикий вопль — шофер трогает лесовоз, на приличной скорости уходит от места происшествия и, только отъехав на приличное расстояние, захлопывает, наконец, дверцу. Если есть возможность оглянуться, посмотреть, что же это там за существо, на дороге видна только идущая женщина. А если в бинокль? И в бинокль — женщина идет и женщина, лицо четко видно, вполне человеческое лицо.

А почему все-таки никогда не бывает, что оборотень не успевает запрыгнуть в кабину? Почему они такие неповоротливые, оборотни? Хоть бы один шофер раз оплошал… И что тогда будет, если существо влезет в кабину? На эти вопросы нет никаких ответов, как и на вопрос: а рука, которую тоже ведь вполне можно видеть, когда она держится за поручень, она какая? Человеческая рука или медвежья лапа?

Но кроме этих неопределенностей, которые заставляют поставить под сомнение факт — а видел ли вообще хоть кто-то и хоть что-то? — есть и еще причины отнестись к ней критически, к этой истории.

Потому что, конечно же, это очень вдохновляющая, в высшей степени увлекательная история, но только вот почему-то рассказывают ее не шоферы-дальнорейсовики и не шоферы лесовозов, а опять же городские интеллигенты. Что же, жители Красноярска знают, что происходит на трассах, а сами шоферы не знают? Я не в силах принимать это утверждение всерьез.

А кроме того, где-то еще в 1970-е годы прошел слух: происходит, мол, такое в Предуралье, по большей части в Пермской области. Позже, в 1980-е годы, эту медвежью историю стали привязывать к очередной аномальной зоне. Уфологи рассказывали про эту зону… ну, примерно то же самое, что рассказывают и про окрестности «чертова кладбища»: боль во всем теле, покалывание, как тысячами иголок, странности с органами чувств. Была даже история про человека, у которого вдруг уменьшился угол зрения примерно до 30 градусов. Про зону М в Пермской области рассказывали более увлекательные вещи — вроде бы там даже видели инопланетных космолетчиков, зеленых таких, в скафандрах. Правда, насчет количества зеленых человечков, их роста и поведения свидетельства настолько разнятся, что на самого доверчивого человека это производит впечатление.

Так вот, все это чрезвычайно напоминает процессы, проистекающие отнюдь не в тайге и не в зонах М и так далее, а в головах не очень образованных, но очень ищущих чуда людей.

Процесс первый. Все странности, все интересные и удивительные явления, происходящие в какой-то местности, скажем так, — усиливаются. Не только искажаются, как в «испорченном телефоне», но и становятся удивительнее, увлекательнее, необычайнее, чем в действительности. Есть озеро с вкусной минеральной водой? Это будет волшебное озеро! Исчезло население с Ковы? Значит, увезли военные! Есть странное «чертово кладбище»? Значит, его сделали космические пришельцы, прилетевшие на Тунгусском метеорите!

В результате количество чудес и аномалий возрастает до числа совершенно неправдоподобного… зато интересно!

Процесс второй. Все странности, все происшествия, не получившие тотчас же материалистического объяснения, происходящие в какой-то местности, приписываются некой загадочной зоне. Есть истории про людей с медвежьей головой? Значит, и они имеют самое прямое отношение к зоне М! В Ковинской тайге гибнут люди? Естественно, и тут без действия «чертова кладбища» не обошлось!

В результате то, что происходит на площади в миллион квадратных километров, приписывается территории раз в десять, а то и в сто, и в тысячу раз меньше.

Процесс третий. То, что происходит в совершенно других местах, приписывается конкретной аномальной зоне. Лазят оборотни в машины там, в Предуралье? Вроде бы лазят… Но у нас ведь тоже аномальная зона! Чем же мы хуже? Пусть и у нас тоже медведи-оборотни забираются в кабины неосторожных водителей. Зону М связывают с космическими пришельцами, с их космодромами, но тогда уж территории, близ которой упал Тунгусский метеорит, тем более сам Бог велел оказаться космического происхождения!

Так творится легенда. Таким образом создана и легенда о Бермудском треугольнике, а очень может быть, и множестве таких же мест.

Легенда сама по себе манит людей, заставляет их искать подтверждений. Люди галлюцинируют, что-то находят, наконец — бесследно исчезают. Тем самым легенда получает пусть косвенные, пусть не явные, но подтверждения и доказательства.

Откровенно говоря, мне как ученому очень огорчительно, что «чертово кладбище» обросло таким ворохом «сказок для детей изрядного возраста», как выражался Салтыков-Щедрин. Потому что самое обидное — «чертово кладбище», скорее всего, существует, и место это впрямь очень необычное.

Вопрос — что бы это могло быть, если не обсуждать прилета добрых дядей с Альфы Лебедя или происков венериан?

Что же это может быть?

Начнем с того, что «чертово кладбище» вполне может иметь самое что ни на есть земное и притом вполне прозаическое происхождение.

Объяснение первое: под землей горят пласты торфа. При этом на поверхности земли это горение почти незаметно, только местами поднимаются столбы дыма. Но тогда в местах, где гарь выходит на поверхность, образуются лишенные растительности проплешины, на которых все сгорело. Долгое время эти проплешины смертельно опасны, и в подземную гарь, как в огромную топку, вполне может провалиться и сгореть живьем сохатый. При этом в лицо наблюдателям непременно пахнет жаром, когда лось пробьет верхнюю углистую корку и жар вырвется наружу.

Это предположение позволяет объяснить, почему «чертовы кладбища» внезапно появляются в разных местах. Да потому, что огромная гарь вырывается на поверхность то там, то здесь. Конечно же, вырывается она не настолько внезапно, чтобы погубить мирно сидящих на пеньке и отдыхающих людей… Но растительность сожжет непременно, останутся как раз черные, обгоревшие стволы, черная, сожженная земля — обстановка большой, жестокой гари.

Против этой гипотезы говорят два факта: отсутствие столбов дыма над тайгой и невозможность объяснить «торфяной гарью» множество других странностей типа гибели животных на «чертовом кладбище» (откуда, кстати, и название). Как видно, такая гипотеза объясняет далеко не все.

Объяснение второе: выходы углекислого газа. В Йелоустонском национальном парке есть Долина смерти, днище которой завалено трупами и скелетами крупных животных. Иногда даже считают, что старые лоси и медведи сознательно ищут смерти в этом месте, спускаясь в долину. В Долине смерти на поверхность земли выходят потоки углекислого газа — продукт вулканической деятельности. Углекислота тяжелее воздуха, и она стелется по дну долины, «заливает» ее и «стоит» на дне. Углекислота прозрачна, и ее никак нельзя заметить — до того, как вы сделаете первый вдох.

Животные, даже очень крупные, чаще всего ниже человека за счет того, что ходят на четырех ногах. Головы медведей и волков, баранов и антилоп находятся ниже, чем голова человека. Даже у бизонов ноздри находятся на том же примерно уровне, что и ноздри человека, или ниже. Поэтому животные больше подвержены действию углекислого газа, «натекшего» в днище долины. И уж если животное хоть раз вдохнуло отравы, ноги его подогнулись и оно прилегло… вряд ли оно когда-нибудь уже встанет.

В Долине смерти гибли и люди, особенно когда углекислоты оказывалось необычно много и ее слой стоял выше головы человека. Случалось и так, что люди хотели прилечь отдохнуть на нагретые солнцем камни… и уже не вставали никогда.

Предположив, что на Кове были мощные выходы углекислоты, можно объяснить гибель животных на каком-то участке леса… Тогда понятно даже, почему мясо коров становилось такого странного цвета. Хотя и в этом случае многое остается непонятным: почему, например, коровы погибают сразу, а собаки могут убежать с «чертова кладбища» и умирают потом — ведь у коров головы расположены выше, чем у собак. Еще непонятнее, почему гиблое место оставалось в одной какой-то точке: ведь это же не долина, в которую углекислота сама собой «наливается» и там остается.

И уж, естественно, эта гипотеза никак не объясняет жара, обгоревшей растительности и прочих ужасов.

Можно, конечно, сделать одно безумное предположение, если вернуться к теме подземной гари. Предположим, что образующаяся в ходе гари углекислота по неизвестной причине накапливалась под землей, а потом извергалась на поверхность. Тогда, во-первых, понятно, почему возникали гиблые места со сгоревшими деревьями. Во-вторых, понятна гибель животных: выброс углекислоты губит животных, а потом углекислота «расплывается» и стоит над поверхностью земли все более тонким слоем. На собак углекислота еще долго действует, на людей — давно уже не действует.

И это «комплексное» объяснение «чертова кладбища» — и пожарами, и углекислотой, конечно, не позволяет ответить на все вопросы. Возникает слишком много предположений из серии «если — то».

Действительно ли собаки погибали, забежав на территорию гари? Или они просто бегали вокруг своих хозяев, пока те вытаскивали крючьями туши коров, получали порции углекислоты и заболевали? И это ведь только один вопрос, а задавать-то и его, и все возможные иные вопросы уже некому.

Наконец, совершенно непонятно, почему «чертовы кладбища» появляются то в одних, то в других местах приангарской тайги?

Чтобы объяснить феномен «чертова кладбища», необходима экспедиция, и, очень может статься, не одна. Но экспедиция, организованная специалистами, а не экспедиция маргинальных субъектов. Без черного кота, призывов к Воланду и лысых полусумасшедших обормотов.

Очень может статься, интереснейшие сведения о «чертовых кладбищах» хранятся в архивах КГБ, очень возможно, еще живы люди, лучше всех знающие, что там происходит. В конце концов, слух об аномальном месте и о «чертовом кладбище» идет достаточно давно, а должны же были хотя бы некоторые из гэбульников обладать хоть каким-никаким любопытством?

Сейчас, при нынешнем уровне знаний об этом месте, можно делать какие угодно предположения, и все они будут одинаково бездоказательными. Так стоит ли их вообще делать? Констатируем факт: на Кове, а очень может быть, в других местах Приангарья то ли существовали, то ли существует и в данный момент «чертово кладбище» или даже несколько «чертовых кладбищ». Этого факта вполне достаточно, чтобы заняться проблемой.

Но если говорить совершенно откровенно, я не особенно доверяю рассказам про странную боль во всем теле, покалывания, как иголочками, про изменения состояния и странности со зрением. Слишком уж несерьезные люди все это рассказывают.

ГЛАВА 33 ШАМАНСКАЯ ПЕЩЕРА КАШКУЛАК

— А как у вас тут насчет шаманизма в отдельных отсталых районах?!

В.ШУКШИН

В Новоселовском районе Красноярского края есть такая пещера — Кашкулак. Впрочем, называют ее и Хашкулак, и даже Хашхулак — кто насколько мягко произносит. Вроде бы по-тюркски хаш — пещера, а кулак или хулаг — это значит ухо. Получается «Пещера уха» или «Пещера, где можно что-то услышать», если переводить менее буквально и ближе по смыслу к тому, что у тюрок вкладывается в это слово — «ухо».

Считается, что Кашкулак — это шаманская пещера, и это во многом справедливо. Пещера состоит из привходового грота длиной несколько метров, а потом идет крутой спуск в вертикальный колодец. Внизу тоже целая система коридоров и залов, но она несложная, и ее легко можно пройти. Плохая репутация у этой пещеры вовсе не из-за сложного маршрута, запутанного плана и не потому, что по пещере трудно ходить.

Наверху, в привходовом гроте, стоит сталагмит, весь бурый от крови бесчисленных жертв. Здесь тысячи, а может и десятки тысяч лет капала насыщенная минеральными солями вода; капала с потолка пещеры на определенное место на полу. И навстречу этим каплям, по мере того как откладывались растворенные соли, постепенно поднимался каменный палец… Или, правильнее сказать, каменный фаллос? Кто знает, какие ассоциации возникали у древнего человека!

Во всяком случае, этот каменный выступ, постоянно влажный от капающей сверху воды, часто орошался и кровью. В культурном слое на полу пещеры не найдены человеческие кости, и большинство ученых делает вывод — людей в жертву не приносили! Но вот бараньих костей очень много, и далеко не все эти бараны были съедены. Некоторых животных, похоже, резали только для того, чтобы вылить их кровь на сталагмит и швырнуть тут же в пещере тушку, даже не попытавшись ее как-то использовать.

Постепенно поверхность сталагмита, покрытая кровью новой жертвы, покрывалась еще и позднейшими натеками минералов, и тонкие полупрозрачные пленки камня скрывали бурые слои. Так происходило много раз; трудно даже сказать, несколько десятков или несколько сотен.

Кашкулак и впрямь использовался в древности не совсем так, как другие пещеры, это вполне определенно. Дело в том, что новосибирский ученый Вячеслав Молодин открыл очень интересную закономерность в использовании человеком пещер. В раннем железном веке, в скифскую эпоху, человек в Южной Сибири боялся пещер. В пещерах нет культурного слоя этого времени, но попадается много наконечников стрел. У всех наконечников кончик сломан или деформирован. Логично предположить, говорит Вячеслав Иванович, что эти стрелы человек пускал извне в пещеру; при этом наконечник ударялся о скалу и, естественно, ломался или деформировался. Значит, человек боялся пещер, и даже если считать, что стрелы он приносил духам в жертву, сам способ жертвоприношения странен и отражает не столько почитание, сколько страх…

Вот в более позднее, гунно-сарматское время, пещеры стали использовать вполне рационально. Во многих из них появились массивные культурные слои, отражающие постоянное использование удобных пещер-гротов. Керамика, кухонные остатки, множество обломанных, ставших ненужными предметов свидетельствуют — в пещерах жили, загоняли сюда стада, использовали пещеры как естественные жилища. Такое же использование характерно и для Средневековья.

Так вот, Кашкулак в обе эти эпохи использовался иначе. И в скифское время в эту пещеру не стреляли, и в более позднее время не жили. Почему? На этот вопрос нет убедительного ответа. Но что Кашкулак всегда был на особом счету — вот это доказуемо.

Возле пещеры Кашкулак постоянно происходят происшествия, заставляющие быть настороже. Совершенно необязательно эти происшествия опасны или неприятны, но вот задуматься они заставляют вполне определенно. Одна такая история связана с компанией русских, которые затеяли принести в жертву барана, как они объясняли, местным духам. Последние годы шаманизм вообще становится довольно моден среди нашей бравой интеллигенции, и поступок этот ничем особенно не выделяется. Несколько семейных и любовных пар поехали отдохнуть, а заодно развлечься, поиграть в шаманистов. Взяли с собой черного барана, зарезали в пещере и окропили его кровью каменный фаллос. А потом, понятное дело, стали жарить барана и раскупоривать бутылки — благо, возле пещеры есть очень удобная площадка для такого рода стоянок.

С этой компанией не произошло ничего плохого, и что произошло нечто необычное — они и то заметили не сразу. Вот только когда по приезде стали проявлять фотопленку, выяснилась интереснейшая деталь: дым от костра, на котором жарился жертвенный баран, собирался в нескольких метрах от земли и в точности, до деталей, повторял очертания самого этого барана.

Что это означает? Не знаю. Участники событий тоже не знают этого, люди, знакомые с шаманизмом, и те делали задумчивые лица и не отвечали ничего определенного. Может быть, людям просто дали понять, что надо быть посерьезнее? Что они имеют дело с некой силой, и нечего играть в почитание силы, надо и правда почитать? Или, может, дали понять, что жертва понравилась? Мол, давайте нам еще? Впрочем, не знаю, не знаю. И никто не смог объяснить толком.

А бывают возле Кашкулака и куда менее приятные происшествия. Скажем, другая компания, задержавшись около пещеры в сумерках, встретила возле входа в пещеру человекоподобное существо с горящими глазами и вертикально стоящими мохнатыми острыми ушами. По одним версиям, монстр не сделал к людям ни шагу, и видели его вообще очень недолго, ровно столько, сколько нужно для панического бегства. По другим данным, монстр все-таки пошел и довольно долго шел за бегущими. Не бежал, а именно шел, стриг ушами, нагоняя все больший страх на компанию. Но, справедливости ради, эти никаких жертв не приносили и вообще вели себя не очень хорошо: приехали с гитарой и, по их собственным словам, орали песни, сидя в гроте, а когда стемнело, около входа в пещеру… В общем, ребята нагадили, и пещера им нечто ответила… На этот раз понять все это можно так, более-менее определенно.

Впрочем, еще некие деятели встречали такое же создание с горящими глазами и в самой пещере, причем на изрядной глубине. Благо, что пещера простая для продвижения, везде можно идти в полный рост, и компания вылетела из пещеры с рекордной скоростью. Вроде бы даже не все видели монстра, и на этот раз нельзя быть на 100% уверенным в том, что его все же встретили. Может быть, кто-то вспомнил рассказы, поддался панике, а остальные заразились состоянием паникера — такие вещи очень действуют, тем более, была уже предрасположенность в виде слухов о прежних событиях, пребывание в пещере с очень мрачной историей и так далее.

Видели в Кашкулаке и еще нечто весьма интересное. Один спелеолог из Абакана (его имя просили не называть), спускаясь в вертикальный колодец, вдруг увидел там, внизу, в свете фонаря, мужика в национальной одежде, который сидел скрестив ноги, держа в руках бубен. Шаман не делал ничего плохого, он только сидел и смотрел, обратив вверх азиатское плоское лицо. Но спелеолог, как нетрудно понять, тут же от спуска отказался и пулей вылетел наверх. Он тут же ушел из пещеры и больше не собирается в нее когда-либо спускаться. Эта история более-менее достоверна, потому что тут же, в гроте, присутствовали еще двое спелеологов. Они тут же обсудили ситуацию и приняли решение, которое им показалось самым разумным. И, если говорить откровенно, мне это решение тоже кажется самым разумным.

А с двумя красноярцами произошла на Кашкулаке вот какая история… Этих людей я могу назвать, потому что меня не просили изменять или скрывать их имена. Бывает, что просят, а вот случается, что и нет. Имена их, впрочем, все равно ничего не скажут 99% читателей: Дима Худоруков и Алексей Комар. Из них второй, Леша Комар, был спелеолог самый обычный, не хуже и не лучше остальных, и нельзя сказать, что неудачливый или неумелый… Может быть, и не самый опытный и сильный спелеолог Красноярска, но и не в числе самых слабых.

А вот Дима Худоруков имел сложную спелеологическую биографию, еще более сложную репутацию и множественные травмы головы. Вечно Дима куда-то и откуда-то падал, срывался, ушибался, ломался, отлеживался. Классическая история:

— Ходили в Орешку (имеется в виду пещера Орешная. — Прим. А.Б.), так до дела и не дошло… А все почему, уже ясно? Ну конечно! С нами же Худоруков был… Только мы крепить перила, собирать снарягу, тут вопль! Это Димка уже свалился, и сразу мы перепугались, что не дышит. А это у него дух захватило, от боли, он потом как заорет! И сразу кровь фонтаном!

— Так и вернулись?

— А что делать? Так и шли все двадцать километров… Мы идем, а Димке лучше всех — он на носилках лежит, он-то не идет, а, считай, едет.

— Сильная травма была?

— А то! Упал же со скалы, на камни, разбил голову, и поверх той травмы черепа у него теперь еще новая травма черепа. Другой бы зарекся ходить на скалы, а Димка нет! Он через месяц прибежал!

— Месяц провалялся?!

— Врачи думали, будет лежать полтора… А он через месяц опять в пещеру полез!

— И опять травма головы?

— Нет, тут обошлось, тут через раз.

А в этот раз на Кашкулак Дима пошел через полгода после последней травмы, и в самой распрекрасной форме. Комар даже почти поверил, что Дима исправился и падать больше не будет… Тем более, в Кашкулаке падать особенно и негде.

Дело было в марте, еще лежал снег, хотя уже и подтаивал на открытых местах. Для спуска в пещеру погода наверху никакого значения не имеет, ведь в пещерах всегда все одинаково: +4 градуса тепла и совершенно одинаковые условия. А для ночевки в гроте у парней было и теплое белье, и спальные мешки на гагачьем пуху, в которых можно ночевать на снегу хоть в минус 40 градусов, если у кого-то возникнет сильное желание. И что характерно, вылезать из спальника будет непросто, особенно если поднимется ветер, а вот спать будет просто замечательно, и спящие в таких спальниках даже не заметят ветра и мороза.

Ребята приготовили поесть, разведя огонь на ровной площадке перед входом, выпили бутылку сухого вина и легли спать в привходовой части пещеры, в гроте. Алеша Комар спал как убитый, и странность места, в котором они ночевали, его совершенно не мучила. Он позже уверял, что жечь костер в привходовой части они не стали не из страха перед шаманом и не из почтения к месту, а просто для того, чтобы соблюдать приличия — не засорять пещеру, не гадить внутри или внизу. Так сказать, кодекс спелеологической порядочности.

Но когда Алексей Комар проснулся, где-то около семи часов, он обнаружил, что лежит один. Худоруков бесследно исчез! Спальник его лежал так, словно человек сам из него только что выбрался, вышел вполне добровольно… а сам исчез. Исчезли его сапоги, свитер и куртка, а вот штаны так и валялись на рюкзаке, и это было непонятнее всего. Может быть, пошел пописать? Тогда почему спальник уже успел остыть?! Выходит, Дима ушел давно…

Алексей кинулся наружу, дико заорал. Никого нет, никакого ответа. Нет ни на месте кострища, нет там, где обычно устраивали туалет. Забрался Алексей повыше по склону, чтобы видеть далеко. В предрассветных сумерках видно на километры, но нет никакого движения. А вокруг пещеры грунт скалистый, снег давно сдуло ветрами и нет никаких следов, ни в какую сторону.

Алексей кинулся в саму пещеру, сунулся в крутой спуск, закричал еще и туда, в глубь пещеры. Эхо ответило сильное, и трудно было разобрать — есть там голос живого существа, идет из пещеры или это только голос самого Алексея, стократ отраженный от камня?! Не взял Дима Худоруков никакого снаряжения, но в общем-то спуск и нетрудный, вроде бы мог парень и так уйти в недра пещеры.

Передохнул Алексей, немного подумал и уже с ружьем в руках полез на сопку — ту, в которой расселина, переходящая в пещеру Кашкулак. Полез и чтобы иметь обзор, и чтобы его самого было бы лучше видно и слышно с большего расстояния. Орал он, и стрелял в воздух, и следы искал. К тому времени рассвело, все видно было во все стороны прекрасно. И ни в какой стороне нет ни следа Димы Худорукова.

Опять бегал он, искал он по всем окрестным сопкам, кричал, стрелял в воздух… Нигде нет Димы Худорукова!

Думаю, не очень трудно понять состояние Алеши Комара. В полной панике он уже не знал, лезть ему вниз, в жерло пещеры, может быть, навстречу… хотелось бы еще хоть знать — кому или чему именно. Естественно, это мероприятие — лезть в жерло пещеры — Алексей всячески оттягивал: и неизвестно, туда ли ушел Дима, и нельзя одному лезть под землю, это дикое нарушение техники безопасности и всех заповедей спелеолога.

Была у него, естественно, мысль немедленно ехать в город, поднимать людей. И ехать к ближайшему поселку, поднимать людей именно там… Тут, в разгар этих самых размышлений, вдали появилось какое-то шевеление… Вроде бы кто-то двигался к пещере! Алексей вылетел из грота, заорал, замахал, высадил в небо последние два патрона. Идущий слабо помахал рукой… И через какие-нибудь полчаса к пещере подошел, наконец, невероятно замерзший, измученный, вконец обалдевший, но определенно живой Дима.

Шесть часов он, грубо говоря, без штанов бегал по не сильному, но все же морозу, на ветру, и бог его знает, сколько километров отмахал. Пришлось сначала растирать постанывавшего, измученного Димку, вливать в него огненный чай со спиртом из неприкосновенного запаса, дать ему чуть-чуть отдохнуть, а потом уже разбираться — что же случилось?!

А случилось с Димой вот что… Всю ночь ему, оказывается, снилось, что кто-то его зовет. Беспрерывно зовет, зовет… ждет… хочет увидеть… При этом Дима совершенно не осознавал, что движется куда-то, что идет, что он уже не лежит в спальнике. Только под утро он сообразил, что спит в каком-то очень непонятном месте… в непонятной, неудобной позе… В общем, сделалось как-то и что-то не так. А может, просто стало холодно, холоднее, чем раньше.

Дима очнулся, и оказалось, он стоит один посреди леса, в совершенно незнакомом месте. Над лесом на востоке розовеет, серый воздух уже прозрачен (как раз в это время, кстати, проснулся и Алеша Комар в пещере Кашкулак). Позади Димы вилась цепочка его собственных следов, но откуда он пришел и куда шел, парень не имел ни малейшего представления. По своим же следам он и шел, выбирался обратно еще несколько часов, очень замерз и устал. А в одном месте было так и вовсе непонятно… Тут протекал ручей, довольно широкий, и поверх льда видна была открытая дымящаяся вода. Дима как ни старался, никак не смог перепрыгнуть ручей в один скачок и замочил одну ногу. Но когда он шел ночью в лес, он почему-то мог перескочить! Потому что следы его кончались у воды и начинались от воды на другом берегу, но вот обе ноги были сухие… Значит, перескакивал.

Дима согрелся и отдохнул, Алексей отошел от кошмара, но в этот раз, как нетрудно догадаться, ребята в пещеру как-то не полезли. Комар все это происшествие понял как намек, сделанный некоей силой, или даже хуже — как проявление какого-то зловещего чувства юмора, и ребята решили никуда не лазить. Впрочем, они и потом никогда не бывали на Кашкулаке — как-то их совершенно туда не тянуло, и никому туда ходить они до сих пор никак не советуют.

ЭПИЛОГ

Ну вот, я и рассказал часть историй об удивительных людях, местах и событиях, свидетельства о которых у меня есть. Не надо только думать, что это все истории, которые удалось собрать. Ничего подобного! Перед вами — малая толика историй, которые ходят по Сибири… А вернее сказать, по ее малому уголку. В этой книге я почти не касался того, что рассказывают о районах Крайнего Севера, Забайкалья, Якутии, большей части Западной Сибири — просто не дошли руки; как справедливо заметил Козьма Прутков, нельзя объять необъятное.

И даже в бассейне Енисея непахаными остались многие и многие делянки. Есть огромный пласт историй, связанных с хакасскими и тувинскими народными преданиями, от которых прямая дорога в сопредельные районы Центральной Азии — Монголию, Кашгарию, совсем еще загадочный Тибет.

Невероятно интересные истории рассказывают о существах, получивших очень неудачное, даже глупое название снежных людей. Почему эти истории почти не вошли в этот сборник? По той же причине — невозможно объять необъятное.

И даже хорошо знакомые места, в самом сердце Красноярского края, продолжают преподносить все новые и новые сюрпризы. Эта книга уже была в наборе, когда мне поступили интересные и довольно жуткие сведения о том, что происходит в поселке с красивым именем Балахтон. Для того, чтобы понять, с чем мы столкнулись в этом селе, мне еще предстоит поехать туда и основательно поработать. Возможно, я это и сделаю в ближайшем будущем, а читателю скажу: до свидания! Мы расстаемся ненадолго! До новых встреч на страницах нашей славной «Жути»!

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

1. Козлов Н.И. Философские сказки для обдумывающих житье, или Веселая книга о свободе и нравственности. М., 2000.

2. Бугаев Д.А. На службе милицейской. 1917 — 1925 гг. Красноярск, 1993. Книга первая. Ч. 1.

3. Богданович К.В., Лопатин З.П. Красноярск. Красноярск, 1969.

4. Бердников Л.П. Вся красноярская власть. Красноярск, 1995.

5. Машковцев Н.Г. В.И.Суриков. М., 1994.

6. Буровский A.M. Сага об Изаксоне // Красноярская газета. 1992, 13 февр.

7. Покровская Л. Путь. СПб., 1999.

8. Прийма А.К. Встречи с Нелюдьми. М., 1997.

9. Лопаткин Г. Летопись города Ачинска. Ачинск, 2000.

10. Рабинович М.Г. Судьбы вещей. М., 1973.

11. Шер Я.А. Горные храмы саков // Скифо-сибирский мир. Кемерово, 1989.

12. Абрамова З.А. Тайны подземных святилищ // Археологические вести. СПб., 1998. Вып. 5.

13. Окладников А.П., Мартынов А.И. Сокровища томских писаниц. М., 1972.

14. Большая Советская энциклопедия. М., 1973. Т. 12.

15. Буровский A.M., Голубцова Е.В. Навязанные судьбы. // Родина. 1995, № 6.

16. Хантер Д. Охотник. М., 1991.

17. Шапошникова Л.В. Тайна племени Голубых гор. М., 1969.

18. Ремпель А. Гибель людей на «чертовом кладбище» // НЛО. 2000, 12 июня, № 24 (137).

19. Бакшт Г.Ф. НЛО над Красноярском. Красноярск, 1993.

20. Быкова М. Повесть о потаенном живом. М., 1993.

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Истории из Красноярска

  ГЛАВА 1 В СТАРОМ ГОРОДЕ ПО ВЕЧЕРАМ

  ГЛАВА 2 КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

  ГЛАВА 3 КАБИНЕТ АЛЕКСЕЯ ГАДАЛОВА

  ГЛАВА 4 ДУША ДЕРЕВЬЕВ

  ГЛАВА 5 СОСЕД СНИЗУ

  ГЛАВА 6 МИФЫ КРАЙКОМА

  ГЛАВА 7 СТРАННЫЕ СУЩЕСТВА ИЗ НОВОСТРОЕК

  ГЛАВА 8 СМЕХ И ТОПОТ В НОЧИ

  ГЛАВА 9 ПРИЗРАК НЕПЛАТЕЛЬЩИКА НАЛОГОВ

  ГЛАВА 10 ВОКРУГ СЕКТАНТОВ

  ГЛАВА 11 ПОДСКАЗКА?

  ГЛАВА 12 «ТОЩИЙ МУЖИК НА ОГОРОДЕ…»

  ГЛАВА 13 ЧУДЕСНАЯ КУКЛА С ВОСТОКА

  ГЛАВА 14 «СУРИКОВСКАЯ ГИМНАЗИЯ»

  ГЛАВА 15 КУПЦЫ И КЛАДЫ

  ГЛАВА 16 «КАЗАЦКОЕ КЛАДБИЩЕ»

  ГЛАВА 17 ДВОРЯНИН КОМИССАРОВ

  ГЛАВА 18 ИСТОРИИ НИКОЛАЕВСКОЙ ГОРЫ

  ГЛАВА 19 ЭКСТРАСЕКС КАКАШКИН

  ГЛАВА 20 ПРИВИДЕНИЯ КАК ОНИ ЕСТЬ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Истории разных градов и весей

  ГЛАВА 21 ШАЛОВЛИВЫЙ БЕС

  ГЛАВА 22 ПРОВАЛИВШИЕСЯ ПОД ЗЕМЛЮ

  ГЛАВА 23 КЛАДБИЩЕНСКИЕ ИСТОРИИ

  ГЛАВА 24 НАД ПЛЕСОМ

  ГЛАВА 25 КАЛУЖСКИЕ ИСТОРИИ

  ГЛАВА 26 УБИЙЦЫ

  ГЛАВА 27 ВНУК БАСКАКА

  ГЛАВА 28 ДЕРЕВЕНСКИЕ НЕЧИСТИКИ

  ГЛАВА 29 ПОКОЙНИК ИЗ ЯМЫ

  ГЛАВА 30 ПРИЗРАК ПОДРЯДЧИКА

  ГЛАВА 31 ДУМАЮЩИЙ МЕДВЕДЬ

  ГЛАВА 32 «ЧЕРТОВО КЛАДБИЩЕ»

  ГЛАВА 33 ШАМАНСКАЯ ПЕЩЕРА КАШКУЛАК

ЭПИЛОГ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

Реклама на сайте