Святослав Логинов Зачёт
Лось казался настоящим великаном. Мускулистое тело возвышалось на стройных ногах так высоко, что казалось, будто мечущиеся волки ползают у самой земли. Лопаты рогов, до сих пор не сброшенных, уходили чуть ли не в небо, но то и дело ныряли оттуда навстречу хищникам, грозя одним ударом разделаться с любым их них. Седая борода, смыкающаяся с гривой, подчёркивала суровый вид великана.
Сутки большой лось уводил стадо от преследующих волков. Он и теперь мог бы неутомимо идти, но телята, которых было несколько в стаде, устали. Они уже не могли выдерживать нужный темп, и в скором времени стали бы лёгкой добычей волков. Тогда старый лось развернулся и пошёл навстречу хищникам. Он был спокоен и отлично понимал, что делает.
Первым метнулся на добычу Бандюк — самый здоровый и глупый член стаи. Казалось бы, глазом невозможно засечь его бросок, но нога, оканчивающаяся острым раздвоенным копытом, выстрелила навстречу, и Бандюк покатился, пятная снег кровью. И тут же в атаку пошёл Хар. Он прыгнул почти в то же мгновение, разве что фотофиниш мог бы заметить, что прыжок Хара был чуть позже. Но, в результате, удара копытом на его долю не досталось.
Волчий инстинкт требовал вцепляться в горло, но Хар видел, что горло надёжно прикрыто густой бородой, в которой клыки, безусловно, завязнут, и весь бросок уйдёт впустую. Хар сумел прыгнуть как надо, впился в шею там, где должна проходить сонная артерия, и повис всей тяжестью, стараясь достать пульсирующую жилу.
Лось мотнул башкой, встал на дыбы, замолотил передними ногами. Хар гигантской серьгой болтался у него на шее. Главное — не разомкнуть зубов, иначе попадёшь под копыта. Но уж этому учить не надо, челюсти сжаты мёртвой хваткой. Зато рывки погибающего зверя ускорили его конец. От каждого толчка клыки погружались в плоть, наконец, они достали боевую жилу и разорвали её. Кровь ударила фонтаном, рот Хара наполнился этой кровью: горячей, пресной на вкус, отвратительной…
«Незачёт…» — мигнуло где-то за глазами.
«Отстань, паскуда! Сам знаю, что незачёт, но сейчас надо работать, добывать мясо себе и другим волкам, иначе ослабнешь, и уже не будет ничего».
Как всегда в минуту смертельной опасности, глаза у Хара были открыты, и он видел всё, что творится вокруг. Волки убийственным хороводом кружили возле лося, готовые всякое мгновение наскочить и тут же отпрянуть. У них были две задачи: не попасть под удар рогов или копыт и не позволить лосю прежде времени упасть и кататься по снегу, чтобы задавить взявшего за горло Хара.
Мать, старшая из волчиц, серой молнией промелькнула под лосиное брюхо, рванула клыками за ятра и сумела отскочить невредимой. Чисто женский приём: другой зверь после такого прекратил бы сопротивление, но старый лось словно не почувствовал ничего и продолжал отбиваться. Молодой волк, почти сеголеток, зашёл с другой стороны, чем висящий Хар, рванулся к лосиной шее, но подавился жёстким волосом, сорвался и был поддет широким рогом. Коротко визгнув, он отлетел в сторону.
Последнее усилие отняло у лося остатки сил, ноги его подогнулись, и он упал на истоптанный и залитый кровью снег, уже не стараясь задавить Хара, а просто бестолково дёргаясь.
Хар успел разжать зубы и отскочить в сторону. Теперь стая справится и без него, лося добьют быстро и безжалостно.
Откатившись от битвы. Хар поднялся. Качало его хуже пьяного, ноги не держали. А если бы было не четыре лапы, а только две? Ведь не устоял бы, ткнулся носом в снег. Так что во всяком положении есть свои плюсы. Как сказал некогда Отто Бисмарк: «Из каждого свинства можно извлечь кусочек ветчины». Что такое ветчина, Хар помнил хорошо, кто такой Бисмарк — забыл. Ну, да ничего — вспомнится.
Волки мельтешили вокруг бьющегося в агонии гиганта. Соваться к нему вплотную по-прежнему было опасно, хотя копыта били уже не прицельно. То один, то другой волк подскакивал, рвал тушу клыками и спешил убраться в сторону.
Сеголетки попросту кружили, примериваясь, но не смея пустить в ход зубы. Хар видел, что вместе с ними мечется и Серунь. Скотина, даже сейчас трусит ввязываться в драку, а лишь изображает что-то.
Хар напружинил ослабевшие лапы, возвращая им прежнюю силу, со спины прыгнул на лежащего лося, принялся рвать бок. Главное, не увлекаться, лось, казалось бы, полностью мёртвый, может неожиданно взбрыкнуть и забрать с собой ещё одну волчью жизнь.
Наконец, разорванное брюхо расселось, вывалив внутренности. Хар впился в тёплую печень. Противно, но есть можно. Взрослые волки старались рядом, выдирая лакомые куски. Молодёжь ждала своей очереди. Тут уж Серунь оказался в первых рядах. Хар грозно рыкнул, лязгнул зубами, едва не зацепив Серунино ухо.
— Ты чо? — вякнул Серунь. — Взбесился? Тут всем хватит.
— Пшол вон! Тебя среди охотников не было. Твоя очередь последняя. Все щенки наедятся, тогда и ты будешь. Хочешь жрать, изволь охотиться.
— Что я, совсем того, под копыта лезть?
— А к мясу первый лезешь? Нет уж, посиди, поглотай слюни. А вздумаешь хамничать, я тебе хвост оборву.
Серунь отошёл, обижено ворча:
— Тоже, товарищ называется…
— И помалкивай! — рыкнул вслед Хар. — Дождёшься, что тебя из стаи выпрут, а то и вовсе загрызут за твои разговоры.
— Да ну, не понимают они ничего.
— Это ты ничего не понимаешь, а они понимают всё. Держат тебя до поры до времени на мясо.
Хар многозначительно указал на старую волчицу. Мать, бросив пирующих, подошла к раненому волку, которому рог распорол брюхо. Кишки вывалились наружу, но волк был ещё жив. Мать принялась вылизывать изувеченного волка, словно новорожденного детёныша. Тот тихо заскулил, замер, прикрыв глаза. Выждав миг, мать резким движением разорвала горло, прекратив мучения одного из своих сыновей.
— Думаешь, с тобой поступят лучше? — Хар фыркнул презрительно и вернулся к трапезе. Невкусно, но, чтобы жить, надо есть.
Несколько суток стая не тронется с места, волки будут отдыхать и отъедаться. Далеко не каждый год удаётся завалить большого лося. Съедены будут также и двое своих погибших. По весне на поляне останутся валяться изгрызенные кости и клочья серого волоса — поди, определи — чьего. Случайный охотник или грибник найдёт валяющиеся рога, сброшенные в самый момент смерти, и, надрываясь, попрёт ценную находку домой или на продажу, ничуть не задумываясь о том, что здесь произошло в начале зимы.
Если прежде волки неутомимо гнали лосей, то теперь они спали сутки напролёт с перерывами на еду. Скоро снова начнётся погоня за травоядными, а пока надо набираться сил.
Незадолго до рассвета Хар растолкал Серуня.
— Спать хочу! — пытался отбрыкаться тот, но от Хара не отбрыкаешься, пустить в ход зубы он готов всегда. Ухватит за шкирятник и начнёт трясти. Пришлось вставать и брести за неугомонным волчарой. Остальные волки не обратили внимания, что двое товарищей куда-то отправились. Волки народ свободный, никто пришлых в стаю не приглашал, никто уходящих не держит. Иное дело, что зимой в одиночку даже сильный волк пропадёт запросто, поэтому за стаю держатся крепко.
— Куда идём? — скулил Серунь.
— К холмам. Сегодня пятница, должны лыжники приехать.
— Ты что, помнишь, что такое пятница, и когда она бывает?
— Я помню, когда время настоящей охоты. И брать надо тех, кто приедет первым. Полсотни человек тебя палками забьют.
— Полсотни это сколько?
— Много. Тебе столько не съесть. Так что, иди и помалкивай.
Конец ноября или уже декабрь, ни Хар, ни Серунь этого не знали. Видели, что заря во тьме холодной встаёт всё позднее, снег лёг прочно и до весны уже не сойдёт. Это в городе, чуть ослабнут морозы, начинается оттепель и слякоть. В лесу от внезапного тепла только шкура мокнет, а это похуже самого трескучего мороза. Зимами народа в лесу мало, разве что охотники, которые волчий след от собачьего отличают, так что нападать на них опасно. Трудное время: ни грибников в бору, ни купальщиков на озёрах. Только и есть радости, что лыжники, которых влечёт на холмы близ большого озера. Туда и потянули в предутренней тьме Хар с Серунем. Нормальные волки такое место за семь вёрст обходят, а что делать ликантропу? Не добудешь человека, так и останешься непонятно кем.
Хар собирался пока не рассвело, провести разведку, присмотреть, откуда лучше нападать, и куда отходить потом, независимо от того, чем закончится нападение. Но уже издали по глазам ударил яркий свет. Серуня хотел немедленно бежать, но Хар коротко рыкнул и смирил нестойкого напарника. Волки, когда надо, умеют переговариваться тончайшим, почти неслышным ультразвуком. Но менее убедительным такой приказ не становится; Серунь против воли, пополз вслед за Харом.
На холме, неподалёку от того места, где начиналась лыжная трасса со спуском, ведущим прямиком в незамёрзшее покуда озеро, светился подвешенный на жердине светодиодный фонарь. Рядом стоял автомобиль. Когда-то Хар с полувзгляда определял марку внедорожника, но теперь не мог вспомнить ничего. Хорошо, что помнил слово автомобиль, а не бибика. Ещё с одной стороны утоптанная площадка ограничивалась подогнанным компером. В круге света возились четыре человека: двое мужчин и две девушки. Один из мужчин разжигал костёр, второй собирал переносной мангал. Женщины выставляли закуски: огурчики, помидорчики, зелёный лучок и прочие неинтересные волкам вещи. Четыре пары лыж были воткнуты в снег, подальше от огня, и было неясно, когда до них дойдёт очередь и дойдёт ли.
— Я беру рыжего, а ты второго, — распределил роли Хар.
— У него топор!
— И что? Ты топора боишься? Хорошо, я беру того, который с топором, а ты — рыжего. Разобраться с ним быстро, а потом, пока не спохватились, брать женщин. И чтобы крика не было. Всё понял? Давай, живо!
Трудно сказать, что видит человек в свой последний миг. Но в любом случае, сделать хоть что-то, чтобы защитить себя, он не может. Наверное, мужик с топором был силён и спортивен, но применить свою силу он не успел, во всяком случае, Хар не заметил никакого сопротивления. От первого же толчка голова послушно запрокинулась, подставив тонкое, беззащитное горло. Хлынувшая кровь была горячей и ароматной. Под черепом у Хара, в самой глубине, полыхнуло слово: «Зачёт»!
Хар глотнул крови, с трудом оторвался от умирающего и мгновенно огляделся. Можно было и не оглядываться: многоголосый вопль ужаса заменял всё. Рыжий парень был невредим, он успел вскочить в джип и теперь поспешно старался завести мотор. Что он хотел: бежать или сбить волка машиной, Хар не разобрал, да и не старался разбирать. Серунь, вопреки указаниям, накинулся на одну из женщин, и вместо того, чтобы быстро покончить с ней, принялся жрать её живьём, даваясь обрывками лыжного костюма. Вторая женщина заперлась в кампере и что-то кричала в телефон, размахивая зажатым в свободной руке баллончиком.
— Тварь!.. — прорычал Хар. Имел в виду он, конечно не людей, защищавших свои жизни, а Серуня, который опять всё просрал.
Хар кинулся к джипу, ударился грудью о дверцу, отлетел. Джип это не Жигулёнок, ему дверцу с размаха не вышибешь. Прыгнул снова и, вспомнив что-то из навыков людской жизни, зацепил когтями ручку двери, рванул на себя, откатился, едва не попав под колесо, и с третьего раза ввалился в салон. Рыжий завизжал, пытаясь заслониться локтем, но Хар выволок его наружу и сомкнул челюсти на горле, прекратив крик.
«Зачёт!»
Теперь появилось время оглядеться, как следует. Двое мужчин и одна женщина мертвы, последняя, оставшаяся в живых, держит оборону в автомобильном прицепе, и удачно держит: Серунь, словивший дозу перцового аэрозоля, катается по снегу и трёт лапами морду.
— Уходим!
— Там ещё сучка зачётная… — простонал Серунь.
— Ты перца мало нюхнул? Так обожди, сейчас вертолёт с охотниками прилетит, они тебе зададут перцу.
— Чево бы им сюда лететь? — возразил Серунь, тем не менее, припустив вслед за Харом.
Далее они беседовали на бегу, как то умеют только волки. Ничьё чуткое ухо не может разобрать этот разговор, разве что летучая мышь услышит беззвучную речь. Но что может понимать летучая мышь?
— И чего ты добился? — неласково спросил Хар.
— А чево?
— А тово. Человечину зачем жрал? Ты же не голодный. День назад от пуза нажрались.
— Увлёкся, вот и не сдержался.
— Смотри, доиграешься. В человеческий облик вернёшься, а людоедом останешься. Поймают тебя очень быстро и не посмотрят, какой у тебя облик. Будешь в клетке сидеть до скончания века.
— Вот ещё. Пускай другие людоедами становятся, а я не буду.
— Знаю, как ты не будешь. Потом скажешь: увлёкся, не сдержался.
— Сам то лучше, что ли?
— И я не лучше. Но ты говнюк полный.
Некоторое время бежали молча. Потом, Серунь, переварив обиду, спросил:
— Куда мы так гоним?
— Прятаться. Так бы ушли, а теперь из-за тебя облава будет, хорошо, если завтра с утра, а может и сегодня.
— С чего бы ей быть? Шкуры у волков ещё не выкунели как следует. Вот недели через две начнётся охота, там только держись.
— Ты, я вижу, остатки разума потерял. Какие шкуры? На нас с тобой облава будет. Сколько мы за последнее время человеков задрали?
— Не знаю… Много.
— То-то и оно, что много. А люди не прощают, когда их бьют. Небось, у них только и разговору, что волки-людоеды объявились. Поэтому после звонка они сюда мигом прибудут, чтобы нас взять по горячему следу… — Хар остановился на мгновение, прислушался и сообщил: — Летят. Слышишь мотор?
— Может это не за нами. Мало ли, кто может лететь?
— Сходи, проверь. Но я бы советовал поспешить.
— Я так и не понял, куда мы бежим. По-настоящему надо бы в стаю. Среди других волков затеряемся, нас и не найдут.
— Они разбираться не будут. Перестреляют всех — и дело с концом.
— Охотники будут думать, что нас тоже убили, а мы, тем временем, дальше утечём.
— То есть, ты собираешься подставить под удар стаю, а сам потихоньку сделать ноги. Сука ты после этого.
— Я не сука, я самец.
— Какой ты самец… Стая тебя, можно сказать, спасла. Без неё бы ты пятьсот миллионов раз подох.
— Пятьсот миллионов — это сколько?
— Много. Тебе хватит.
— Всё равно. Волки в стае — вредители. Их уничтожать надо.
— Это ты вредитель, а они честные звери. Впрочем — стоп. Давай на днёвку ложиться. Завтра много бегать придётся, а сейчас нас с вертолёта засечь могут.
Выбрали место в густой крепи, залегли. Хар смутно размышлял, зачем он возится с Серунем. Ведь дрянное существо и помощи от него нисколько. Неужто, только оттого, что с ним можно говорить, не пряча мыслей? Как он общался с людьми, Хар помнил смутно, пелена забвения то и дело наплывала на него, не позволяя чувствовать себя человеком. А с волками жить… у волков всё просто, выть Хар научился виртуозно, а вот поговорить с ними не удавалось, самый умный волк знал десяток-другой слов, а всё остальное воспринимал, как бессмысленный шум. Серунь, всё-таки, разговаривал, хотя слушать его было погано.
— Ты сегодня два зачёта получил? — спросил Серунь.
— Два. Ты же видел. Рыжего ты упустил, вот мне и пришлось его брать.
— А я — один. Вторая баба удрала, да ещё и перцем плюнула. До сих пор глаза жжёт.
— Вылизывать не буду, — предупредил Хар. — Сам виноват, вот и расплачивайся.
— Я и не прошу. Хар, тебе сколько зачётов надо получить?
— Двенадцать. Я раньше мог до двенадцати считать, а теперь разучился.
— И у меня двенадцать. Я думал, сегодня последний зачёт, да не получилось отчего-то.
— Что бы ты делал, если бы получилось? Очутился бы в лесу, голый, рядом с растерзанным трупом. Даже женскую одежду не смог бы натянуть — всё изорвал. И свидетельница рядом, которая видела, как ты сначала её подругу убил, а потом человеком обернулся. Как хочешь, а для последнего зачёта людей надо аккуратно выбирать.
— Хар, а почему в голове про зачёт говорится? Те, которые по институтам учатся, они все такие, как мы?
— Они умные, а мы — дураки, вот и попали под раздачу.
— Умные… Скажешь тоже. Я бы этих умников грыз с наслаждением. Ничего, мне уже немного осталось. Стану человеком, жить буду в доме, а не по лесам бродить. Женюсь; бабу найду хозяйственную. Я в большой город не хочу, там страшно. И в деревню — тоже. Лес от деревни слишком близко, а в лесу волки. Я бы в маленьком городке засел. Жену определил бы на хозяйство, а я дома в тепле отдыхать стану.
— Хорошо придумал. Станет тебя жена кормить, как же, раскатал губу сковородником. Вспомни, как мать-волчица командует… думаешь у людей иначе?
— Должен же я после всех тутошних мук хоть немножко отдохнуть.
— После сегодняшнего тебе не отдых положен, с тебя шкуру содрать мало.
— Чья бы корова мычала. Ты сегодня двоих убил.
— И я не лучше. Наши шкуры на соседних распялках висеть будут.
— Чего ж тогда к охотникам под пулю не идёшь?
— Жить хочется. И умереть хочу человеком, а не зверем.
— Мудришь ты. Это мне жить хочется, а ты, вон, на лося бросался, словно смерти искал.
— Потому и бросался, чтобы хоть волки меня уважали. А ты, в каком обличии не взгляни, останешься Серунем.
— Меня Серёгой звали, — обижено произнёс Серунь. — Я это точно помню. А ты помнишь, как тебя прежде звали?
— Харченко.
— Разве бывает такое имя?
— Бывает, — кратко произнёс Хар.
Разговор иссяк. Серунь уснул, а у Хара сна ни в одном глазу.
Волки вообще спят в полглаза, никогда не засыпая крепко, но и не просыпаясь окончательно. Даже в горло лосю Хар вцеплялся словно во сне. И людей грыз то ли в реальности, то ли привиделось это в сонном кошмаре. Зато как удобно оправдываться, хоть бы перед самим собой! Мол, спал и знать ничего не знаю.
Откуда люди прознали, как спят волки? Ведь не с неба упали выражения: «Спать в полглаза» и «Сна ни вы одном глазу». И детей усыпляют, приговаривая: «Спи глазок, спи другой». Значит, и мы когда-то были такими же, пока не зачлось нам убийство ближних. А кое-кто и ныне убивает словно во сне и полагает в своей дремоте, что жизнь его зачётна.
Благодатное беспамятство окутывало Хаара. Вроде и не спит, но никак не может осознать самого себя. Неужто это он убивал? — да не было такого! Когда-то был человеком, да, кажется, был… Ходил на двух ногах, что-то делал, разговаривал громко. И с ним разговаривали… не вспомнить, о чём.
— Харченко, что у нас на третьем участке?
Какой ещё участок, и что там может быть? И, вообще, есть ли такое имя — Харченко? Раз его так называли, то, наверное, есть.
А вот дремлющая память вынесла воспоминание яркое и несомненное: утро, лёгкий туман над водой, особый запах, какой царит только над заболоченными лесными озёрами. Алый поплавок спит на поверхности воды. Поплавок дрогнул — подсечка, и серебристая рыбка летит мимо рук. Точно, это было, но неужели это всё? Неужто больше никакой жизни не досталось на его долю?
— Харченко, что там у тебя? Совсем мышей не ловишь.
«Что ещё? Заколебали! Поубивать бы вас всех!»
Может быть, с этой мысли началось всё, что случилось. Не могла же волчья жизнь обрушиться просто так. Просто так даже прыщ не вскочит.
Как всё началось, Хар вспомнить не мог, сколько ни пытался. Но вдруг оказалось, что он живёт в лесу, скрадывает самую желанную жертву и знает, что двенадцать зачётных мгновений вернут прежнюю, скучную, но беспечальную жизнь. Одно беда: сколько это — двенадцать, и сколько зачётов он уже получил?
Как он встретил стаю, как познакомился с Серунем и признал в нём товарища по несчастью… — не всё ли равно — как? Жизнь длинна, а память скоротечна.
Хар поднял бессонную голову, вслушался в смутно долетающие звуки. Кажется, пора.
Толкнул лапой дрыхнущего Серуню.
— Подъём, соня. Шкуру проспишь.
Чему другому, а при опасности вставать сразу, без лишних потягиваний волчья жизнь научила. Серунь мгновенно вскочил, судорожно оглядываясь.
— Чё там?
— Облава.
— Не слышу. Ни криков, ни собак.
— И не услышишь. Но у них уже всё готово: флажки, собаки, номера. С рассветом загон начнётся.
— Я этих слов и человеком не знал.
— А я знал. И забывать их в нынешней жизни нельзя.
— Так чего нам делать? Я в этих краях не бывал. Куда здесь можно забиться, чтобы не нашли?
— Не печалься, везде найдут. У егерей дело на принцип пошло с той минуты, как они увидели твои объедки. Одно дело — просто убийство, совсем другое — людоедство.
— Ты на меня всё не взваливай. Это ты придумал на лыжников охотиться.
— Я и не отказываюсь. Меня точно также пристрелят, как и тебя.
— Но я не хочу! Что делать?
— Снять штаны и бегать.
— У меня нет штанов. А бежать куда, если везде найдут?
— На Кудыкину гору, воровать помидоры, — как обычно в минуту опасности из умирающей памяти поползли совсем уже бессмысленные, из той жизни пришедшие фразочки и словечки. Потом, если останешься жив, вся болтология бесследно исчезнет, так что зря Серунь станет спрашивать, что такое умное говорил напарник.
— Зачем мне помидоры? — спросил Серунь.
— Жрать. Я из тебя вегетарианца воспитаю. А пока иди за мной и не шуми.
В серых предрассветных сумерках две серые тени заскользили вперёд. Волчьи глаза хорошо видят в темноте, и натянутую верёвку с флажками они заметили загодя.
— Ты что, прямо под выстрел идёшь!
— Вперёд! Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!
— Я не помню, что это такое…
— И я не помню. Но хочу дожить и вспомнить. А пока — смотри: вон там охотники начинали оклад делать. Видишь, там следы снегохода, и люди натоптали.
— Ну…
— Вот отсюда, одним прыжком прямо туда, на топтаное. И чтобы достал!
— Ты с ума сошёл. Тут же флажки!
— И что с того? Ты волк, чтобы флажков бояться, или человек? Человек ничего не боится!
— Ч-человолк!
— Давай, человолк, прыгай. И не вздумай попасть на нетоптаное. Подскажешь охотникам, где мы из оклада ушли, второй раз не выпустят.
После такого предупреждения Серунь сиганул как выпущенный из пращи.
— Ступай вперёд, да смотри, по накатанному, чтобы следов не оставлять.
— Почему это я первым должен?
— Чтобы я видел, что ты нормально прошёл. А то вздумаешь задом вихлять. Будто я не знаю, как ты ходишь.
Серунь что-то ещё ворчал, но, понимая, что сейчас главное уйти подальше, послушно потрусил по накатанному следу. Настороженный Хар бежал сзади. Он первым услышал звук моторов и скомандовал чуть слышным взвизгом:
— Стой! Одним прыжком скачи за сугроб и не вздумай бежать! Падай и в снег заройся. Машины идут! Бегущего они заметят, а так — мимо проедут.
— Что я заяц петли делать?
— Живо прыгай! Жить захочешь, будешь зайцем скакать!
Серунь бухнулся за куст, рядом очутился Хар, дёрнулся пару раз, стараясь зарыться в неглубокий снег.
— Теперь чтобы не шелохнулся.
Через минуту появилось несколько внедорожников, идущих по следу, проложенному снегоходом. Рёв моторов, вонючий выхлоп… для человека он, может быть, не очень и заметен. Но тонкое волчье обоняние терзает. Ещё минута нервотрёпки, и адский караван укатил.
— Видишь, сколько народа за нашими шкурами отправилось? — спросил Хар, выбираясь на дорогу. — Ничего, пускай постоят, помёрзнут на номерах. Это им полезно. Теперь нам, главное, подальше уйти из этих мест.
— Может, в лес свернуть?
— Нет. Лес прочешут с собаками. Надо выбираться на трассу и уходить по асфальту, где следов не остаётся. Ни один волк так делать не станет, так что нас там искать не будут.
— На трассе — машины!
— И что? Их издали слышно. Заляжем в кювете и пропустим, а потом дальше двинемся. Уйдём туда, где о нас никто и не слыхивал. А тут нам жизни не будет.
На днёвку беглецы, отмахавшие за утро километров двадцать, устроились возле самой трассы, неподалёку от километрового столба. Понимали бы, для чего предназначена эта штука, и что означают фигурки на ней, могли бы точно сказать, сколько километров отмахали.
Машины, даже в середине дня, ездили редко, по большей части фуры и гружёные кругляком лесовозы.
— Рубят и рубят, — ворчал Хар. — Скоро честному волку логово устроить негде будет.
— А тебе что за дело? — возразил Серунь. — На наш век хватит.
— Что б ты понимал. Только о себе и думаешь. Молчал бы лучше.
— Я понимаю. Я всё очень хорошо понимаю. Это ты фиг знает кто. Слова произносишь правильные, а других грызёшь, только кости хрустят. Вон, последний раз, у меня один зачёт, а у тебя — два!
— Кто ж тебе мешал? Я говорил, на рыжего бросаться, а ты что сделал?
— Ты меня не учи! Сначала ты меня голодным оставил, а потом указывать принялся, на кого бросаться. И плевать, что у тебя зачётной добычи больше. Ничего, погоди, станешь человеком раньше меня, тут я тебя и загрызу. Думаешь, пожалею, да? Ты у меня за всё заплатишь.
— Вот ты как заговорил? — Хар поднялся, не думая, что с шоссе его могут заметить. — Я ждал, что ты о чём-то таком подумаешь. Что ж ты ждёшь, щенок? Грызи. Посмотрим, кто кого. Я ж и в человеческом обличии тебя придушу, как мелкую шавку.
Только теперь Серунь понял, куда завёл его несдержанный язык. Он попятился, заскулил нечленораздельно, повалился на спину, суча лапами. Наверное, это его и спасло: волк не может загрызть собрата, который ползает перед ним в позе подчинения.
— Тьфу, — сказал Хар. Не прорычал, а именно сказал. — Лежи смирно, сейчас караван фур пойдёт.
Серунь покорно затих. А уж о чём он думал… о таком ни честный волк, ни живой человек думать не станет.
Сутки свернули к вечеру, воздух заметно похолодел. Люди в такую пору стараются не ездить, а волкам бегать в самый раз. Двигались, как и в прошлую ночь по вычищенной трассе, где не остаётся следов, да никому в голову не приходит их там искать. Теперь Хар бежал впереди, задавая темп, а Серунь поспешал следом и ныл:
— Куда мчимся? Я кушать хочу!
— Что значит — кушать? Слово это забудь, нет для тебя такого слова! Волк может жрать, рубать, лопать, уписывать, трескать, хавать, в конце концов, а кушать не может. Понял?
— Понял. Но я всё равно, хочу кушать.
Волк может забыть любые слова, но те, что связаны с едой, не забудутся никогда. Тем более что Хар тоже проголодался и хотел лопать, трескать и рубать. Но всего сильней хотелось наворачивать. По такому поводу решено было сделать остановку и малость подкормиться.
Хар выбрал луг неподалёку от одной из деревень. От трассы его прикрывала лесополоса, так что водители не могли заметить волков. От деревни луг отделяла прореженная, но ещё живая рощица. Людям в эту пору делать на лугу нечего, а декабрьские ветра сметали снег, даже в лесу не слишком глубокий. Место для кормёжки получалось самое удобное, жаль, что не для волков.
— Что мы здесь есть будем? — канючил Серунь.
— Мышей. Их тут полно. Мясо не хуже любого, только мелкое. Зато жевать не надо. Или ты думал, я тебе каждый раз лося добывать буду?
— Они же маленькие, как их ловить?
— Как лиса мышкует, видел? Или хорёк… Учуешь, где у них гнездо, прыгай и бей лапами. Кого оглушил, те твои.
— Что я лиса или хорёк вонючий, чтобы мышковать?
— Это ты вонючий, а хорёк — достойный зверь. Но, если брезгуешь мышей ловить, то не лови. Только другого корма у меня не запасено.
Для взрослого волка даже десяток полёвок — на один глоток, но всё-таки, это мясо, тёплое и с кровью. Хар увлёкся безобидной охотой, напоминавшей игру, и на время потерял из поля зрения Серуня. Опомнился, когда от недальней деревни донёсся истошный крик, а ещё через полминуты звук выстрела.
Хара как подбросило. Что делать? Спасаться самому, бежать, что есть мочи, пока его не заметили на открытом пространстве, или пытаться выручать безнадёжного болвана Серуня? Ведь это из-за него поднялся шум и идёт стрельба. Ну, что ему понадобилось в деревне? Собаку схватил на глазах у хозяев? Больше, вроде, некого, даже куры в эту пору сидят под крышей. Должен же понимать, что последует звонок в охотхозяйство, а там уже разберутся, что орудуют людоеды, которых они так старательно ловят. Спрашивается, куда бежать после этого? У волка неутомимые ноги, а у людей автомобили, снегоходы, вертолёты и, главное, жгучее желание отомстить и уберечь своих близких от опасных хищников, вздумавших не просто нападать на людей, а, как сказал бы Серунь, кушать их.
Серунь вынырнул из засохшего бурьяна, заполонившего край поля. В зубах он волочил большой свёрток, перевязанный голубой лентой.
Волки не различают красный и розовый цвета, но голубой видят отлично.
— Что это? — потребовал Хар, уже зная ответ.
— Не дам! — рыкнул Серунь сквозь сжатые зубы. — Это моё. Я знаю, это будет последний зачёт.
— Дурень, что ты будешь делать голый в снегу?
— Деревня рядом, дойду и отогреюсь.
— Тебя там дрекольем встретят. Ты же у них ребёнка украл!
— Небось, не встретят. Я же стану человеком. Они на тебя подумают. А ты сбежишь. Ты же умный, сумеешь уйти.
— Вот как? А ну положи ребёнка!
— Моё! Это мой зачёт.
Хар прыгнул, клацнул зубами, и трусоватый Серунь не успел отпрянуть. А может, ему помешал укутанный в ватное одеяло свёрток. Удар клыков получился не показательный, как учат невежу, а боевой, в полную силу.
Пасть наполнилась кровью, в голове набатно прозвучало: «Зачёт!»
Надо же, получить зачёт за поганого Серуня, который ни волком, ни человеком не мог быть.
Серунь повалился на бок, бестолково забил лапами. Свёрток, перемазанный Серуниной кровью, выкатился из разинутой пасти на снег. Пятна волчьей крови на ватном одеяле казались чёрными. От толчка малыш проснулся и заплакал.
Хар ухватил свёрток — ну, ватное одеяльце, держись, сберегай хозяина! — намётистой рысью помчал к деревне, откуда доносился женский вой. У крайней избы валялась перевёрнутая коляска, а рядом билась на снегу женщина. Не переводя дыхания, она выла смертным воем. Что ей ещё оставалось? Муж с берданкой бегает по роще, надеется на что-то, а на что надеяться матери? Только выть возле осиротевшей коляски.
Плач украденного сына женщина различила издали. Подняла безумное лицо, уставилась на набегавшего Хара. Уж ей-то пятна крови виделись красным. Но раз ребёнок плачет, значит — жив.
Хар подбежал вплотную, едва ли не в руки сунул запелёнатого младенца. Выдержало ватное одеяльце, это тебе не новомодный конвертик! Женщина вцепилась в драгоценный кулёк, а Хар с удвоенной силой пустился бежать.
Теперь родителям будет не до звонков в МЧС, и за это время надо успеть уйти. А охотники пускай разбираются с остывающей тушей Серуня.
Сейчас надо пересечь луг, где Хар так неудачно покушал полёвок, и спрятаться в лесополосе. По шоссе, как назло, косяком идут контейнеровозы, ну да ничего, не вечно же они будут выхлопом вонять. Главное, пересечь луг так, чтобы никто не понял, куда ушёл сбежавший волк.
В роще грохнул выстрел, бок ожгло болью. Хар споткнулся, встал было, попытался бежать, будто ничего не случилось, но задние лапы отказались повиноваться. Хар покатился кувырком, пополз. Встать так и не удалось. И, вроде, не слишком больно, болевой порог у волка — о-го-го какой! — но жжение в боку лишило ноги силы.
Хар извернулся, достав кровавое пятно, крошечную ранку, не дающую бежать, вцепился зубами в собственное тело, не понимая, что губит себя окончательно. Рванул, что есть силы, как лишь лося рвал во время большой охоты. Жарко хлынула кровь, его собственная, живая, сладкая и солёная одновременно.
«Зачёт!» — рухнуло сверху.
Нет, только не это! То есть, пусть будет зачёт, но не последний, не двенадцатый! Сейчас стрелок приблизится и вместо волка увидит голого человека, с огнестрельным ранением. А волк тоже есть, валяется неподалёку на поле, и клочья ваты застряли у него в зубах, но никакой жакан в него не попадал. Кого, спрашивается, застрелил отец не погибшего ребёнка? Он будет доказывать себе и людям, что стрелял в зверя. А в кого попал? И куда дел одежду убитого? Можно говорить что угодно, но колесо зла начнёт раскручиваться заново. Нет уж, в волка стрелял, волка убил. А ликантропы, вервольфы, волкулаки и прочие сказки должны оставаться в сказках.
Во время полусонных днёвок Хар отчаянно пытался размышлять о своём положении. Жить в волчьем обличим и не охотиться, не убивать зачётную добычу — невозможно. Звериная ипостась сильнее смутного воспоминания о том, что когда-то был человеком. Волк из сил рвётся, стараясь пролить зачётную кровь и вернуть человеческий облик. Но и жить человеком после всего, что было, тоже невозможно. Оставалась одна мечта — умереть человеком. Но теперь на смену волчьей мечте пришло единственное человеческое желание — умереть волком.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Зачёт», Святослав Владимирович Логинов
Всего 0 комментариев