«Ночь Святого Себастиана»

Пауль Буссон «Ночь Святого Себастиана» Paul Busson «Sebaldusnacht» (1914)

Железную вывеску трактира беспрерывно качало из стороны в сторону, отчего проржавевшая цепочка издавала стонущий скрип. Тяжелые ставни окна в трапезную хлопали от ветра, оловянная лампа трепетала алым пламенем. Клаус Нуннензайнд угрюмо развалился за широким столиком и поглядывал на сонного хозяина трактира. Он так устал, что даже не обращал внимания на то, что вино в треснувшем стакане было отвратительно кислым. В его желудке было пусто, а в горле неприятно першило.

В комнате присутствовал некто третий. Он сидел смирно, не шевеля и мускулом. Сразу, как только ночной сторож звонко ударил алебардой по мостовой перед домом и оповестил о том, что уже одиннадцать часов, он тенью соскользнул со стула.

— Ну и где чума, смерть и проклятья? — пробурчал он. — Я ведь сдохну от скуки. Не возражаешь, приятель, если я подсяду к тебе?

Этого еще не хватало. С такими бродягами честный трудяга пить не станет. Нет и нет! Даже если сейчас какая-никакая компания и не помешала бы.

— Возвращайтесь на свое место, — грубо отрезал Клаус. — У меня нет никакого желания с вами болтать.

Неизвестный, подбоченившись, расхохотался и вышел на свет из темного угла за печью.

— Ай. Да у тебя прямо-таки французский нрав, Нуннензайнд! — усмехнулся он. — Смотри-ка.

Ремесленник повернулся.

— Откуда вы меня знаете? Я вас раньше не встречал. — Он посмотрел на незнакомца в упор.

Худое загорелое лицо, испещренное морщинами, напоминало вспаханное поле. Дуги темных густых бровей хищно заострялись посередине, а тонкий рот кривился в мерзкой злобной ухмылке. При каждом слове адамово яблоко на тонкой шее подскакивало вверх. На незнакомце была надета безрукавка из ярко-зеленого сукна с красными завязками. Через плечо была перекинута тяжелая охотничья сумка, а на ремне болтался широкий «бычий язык»[1].

Он отодвинул ногой соседний стул и без лишних церемоний уселся напротив юноши, который с досадой и смущением уткнулся носом в свой мутный стакан. Когда молодой человек повернулся, то увидел, что у назойливого незнакомца отвратительно желтые глаза, с вытянутыми как у козла зрачками. Этого он раньше не заметил. Пронзительный и дерзкий взгляд сверлил его. Как же отвратителен был этот тип!

— Не волнуйся, — сказал тощий, будто прочитав его мысли. — Не оценивай меня по наружности. И прекрати уже издеваться над своим желудком, разбей этот стакан и хлебни лучше вот это.

Сказав это, он поставил на стол толстую бутылку. Отказаться от напитка было неловко, и Клаус выпил. Ах, как же вкусно! Сладкое и ароматное вино потекло по венам, разжигая внутри огонь. Он закрыл глаза и сделал еще один долгий глоток.

— Настоящее вино, а не какое-нибудь пойло! — Незнакомец расхохотался и снова взял оплетенный бутыль. — Плут, который сопит там, в углу, заслуживает того, чтобы его утопили. Пусть хлебнет водички за своё отвратное вино! — Ну а теперь, Клаус Нуннензайнд, раз уж наши дороги так причудливо пересеклись, хватит ли у тебя желания и смелости хорошенько заработать?

Клаус не мог выдержать этот сверкающий взгляд желтых глаз.

— Что вы имеете в виду? — спросил он и сразу отвернулся. — Я вас не знаю.

— Ха! Так что же, мне назвать тебе свое имя и ремесло? Я беглый егерь, а зовут меня Кэсперляйн Роддербуш.

— С егерями, тем более беглыми, я никаких дел иметь не хочу, — отрезал его собеседник. — Я ведь уже сказал.

— Ну, по мне так львиный талер — всегда львиный талер, — сказал егерь. — Твои туфли совсем прохудились, а одежда вся в заплатах. Я бы так набил твои карманы талерами, что ты даже подняться бы не смог.

Нуннензайнд побагровел и спрятал ноги под стол. Да, он отчаянно нуждался в деньгах. Сегодня он потратил последний пфенниг. Человек в зеленом уже не казался таким плохим, когда до Клауса дошла суть его слов. Да и превосходное вино из круглой бутыли, которая с такой легкостью очутилась у него в руках, уже бурлило в его крови. Наконец незнакомец швырнул на стол горсть серебряных талеров, которые подпрыгивали как свежевыловленные рыбки. Какое-то время они крутились и дребезжали на свету, пока когтистая жилистая рука не сгребла их и не убрала обратно в рюкзак, внутри которого сверкал целый клад.

— Что это было? — спросил Клаус.

Тощий обнажил лошадиные зубы и наклонился к нему.

— А что с братом? Ты его уже нашел? — прошептал он. — Я тебе с этим помогу.

Непонятный страх пробежал по спине ремесленника. Кто мог знать, что он разыскивал своего брата, которого уже два года никто не видел? Родители умерли, и их ждало наследство. В земле. Старик вместе с Хинцем, старшим, закопали золото и серебро. Даже турки, которые рыскали там с зажженными факелами, ничего не нашли. Спустя несколько дней после того, как они зарыли сокровища, Хинц ушел. Ничто не удержало его — ни грозное проклятие отца, ни слезы матери. До этого на месте его удерживала только работа у Лотбрингера.

Всё из-за этой Погнер Марии, господской дочери, которая дарила ему надежды, чем распалила жар его сердца. Но когда она с гордостью приняла на себя обязанности хозяйки богатого дома и надела на свою рыжеволосую головку брачный миртовый венок, ему уже не на что было надеяться. Он хотел стать супругом этой женщины и по простоте своей даже не замечал, что был лишь игрушкой ее похоти и делил ее с другими. Ее бурлящая кровь взывала к жарким ночам. Ее сердце оставалось холодным, она владела мужчинами, а сама была свободной, нетронутой в душе и возвышалась над ними, как охотничий сокол, на чей пронзительный боевой клич походил ее звонкий смех, когда один из рабов ползал перед ней, умоляя и скуля. Разве не пошла она на танцы в тот же день, когда у ее дверей оставили уже побелевшего мальчика из замка, чье детское личико обрамляли шелковые кудри? Тогда с большим трудом удалось высвободить кинжал из мертвой хватки окоченевших пальцев, чтобы вытащить его из остановившегося сердца. Разве не танцевала она под звуки флейты и скрипки, самая статная и изящная из семи попрыгуний на задымленной земле?

Усиливались пересуды среди добропорядочных женщин и завистников, которые только тем и могли довольствоваться, чтобы перемывать кости стройной, цветущей и всегда смеющейся Марии, но и здесь сотни кулаков влюбленных парней были готовы защищать грешницу от праведного гнева. Хинц больше не мог жить с этим ядом в крови, поэтому вступил в армию, чтобы забыть о своей боли и отправился рубить янычарские головы. После победы он, как и многие другие, получил увольнение и совершенно без денег и без цели слонялся в надежде на новую войну. Если бы не клочок пергамента, на котором было отмечено место, где зарыты сокровища, и путь к ним, младший и не отправился бы на поиски. Но теперь, не найдя никого, он возвращался на родину. На слабых ногах Клаус поздно вечером прихромал в эту таверну. Ах, если бы только он нашел здесь брата!

— Что от меня требуется за такую награду? — спросил он уверенно, перегнувшись через стол.

Весельчак глянул исподлобья, клацнул челюстью и поднял морщинистые веки своих козлиных глаз.

— Сегодня ночь Святого Себастиана, — прошептал он. — Несчастные грешники обладают волшебными вещицами, которые нужны мне. Если отважишься на долгий путь и кое-что еще, то все, что я сейчас показал, твое.

— К чему ты клонишь? — уточнил испуганный ремесленник. — Уж не будем ли мы обкрадывать мертвых?

Собутыльник издал мерзкий пронзительный смех, который больше походил на скрежет напильника.

— Я не боюсь железного молота, парень. Если ты откажешься, это сделает кто-то другой. Не такой сомневающийся. — Он встряхнул рюкзак, в котором тут же зазвенели талеры. — Да, пожалуй, лучше найду другого бедного паренька, который без колебаний сделает то, о чем его попросят. — Хромоногий явно был человеком деловым, и у него водились деньги. Уже не единожды по ночам Клаус проходил мимо подобных мест — конечно, не приглядываясь особо к месту казни и к тем, кто болтался под порывами ветра на виселице. После этой ночи у него останется только два пфеннига. Тучи уже заволокли небо, а жандармы появлялись тут как тут, стоило нищему попросить ночлега.

— Я это сделаю, — выдавил Клаус. — Но смотри у меня, если обманешь, шут в зеленом, если дойдет до драки, тебе несдобровать. Да простит меня Бог!

Другой, со свирепым лицом, сплюнул.

— Воздержись от этих бесполезных восклицаний, дуралей, — злобно пробубнил егерь. — Поступай, как хочешь. А я уже ухожу!

И хромая, направился к двери. Клаус что-то отстегнул от ремня. Нож — лучшее средство от любого коварства. Ба! Завтра будет ясный день и карманы, набитые деньгами. Он последовал за егерем к двери.

Порыв ветра толкнул его в плечи и с такой силой приложил о стену, что ребра затрещали. Спутник расхохотался и схватил ремесленника за руку ледяными железными пальцами. Двое молча устремились в темноту ночи, на ощупь пробивая себе дорогу. Ветви деревьев хлестали по ним, а земля то и дело вздымалась под ногами. Время от времени доносились звуки хлопающих крыльев, и сквозь тяжелый воздух пробивалась сбивчивая музыка свирели. Яростная буря швыряла во все стороны последнюю жертву палача, а наигравшись вдоволь, неслась в сторону пустыря, откуда, пыхтя, возвращалась, неся с собой песок и засохшие ветки.

— Разве там вообще есть… кто-то? — спросил Клаус после долгого молчания.

— И совсем свеженький, — прохрипело у него в ухе, — сверху на колесе лежит, скрюченный как крендель. — Я сам видел, как железное колесо раздробило ему кости. Перед тем как получить свой последний удар в грудь, жертва издала такой пронзительный крик боли, что женщины попадали в обморок.

— Что натворил этот несчастный грешник?

— Военный народ без жалованья и еды слоняется по улицам и нападает на экипажи. Те, кого поймали палачи, сильно за это поплатились. Двоих убили на месте, а этот будет теперь красоваться здесь как украшение. Суровые местные горожане.

— Вы так говорите, будто вам это доставляет радость, — дрожа от страха, прошептал ремесленник.

И снова ответом был лишь зловещий смех. Тем временем шум вокруг становился все сильней — каркали вспугнутые вороны. Дорога уходила в гору. Из-за черных туч выглядывала голубая луна. Выглядывала и исчезала, и появлялась снова. Перед ними возвышался деревянный эшафот. Тяжелые балки. Колесо для четвертования. Рядом, на самом пике деревянного кола, покачивалась бесформенная масса. Кол, скрепя, сгибался под ее тяжестью. С колеса свисали какие-то бесформенные куски, на которых сидели птицы.

Еще через несколько шагов они оказались на вершине холма. На городской башне мерцал огонь фонаря. Темный вереск лежал вокруг этого места агонии и ужаса.

Нуннензайнд затрясся от ужаса, когда проводник подвел его к колесу.

— Вон того, сверху, срежь и брось на землю, — прохрипел он. — У него в мешке заклинание, за которым я охочусь.

— Почему сам этого не сделаешь? — пролепетал Клаус.

— С моей-то хромотой! Даже если бы я смог забраться на холм с тяжелым грузом, как бы я перелез через эту перекладину, ты, олух? — Он снова злобно сплюнул. — Либо делай, либо проваливай отсюда, приятель!

Тогда Клаус решительно сбросил с себя жилет. Он намеревался как можно скорее разобраться с этим и получить свое вознаграждение.

— Где талеры? — спросил он, помедлив.

И в этот момент в его шляпе что-то зазвенело. Тогда Клаус с большим усилием вскарабкался наверх, преодолел перекладину — единственную защиту несчастного грешника от злых сил, — и не остановился до тех пор, пока не схватился за колесо. Холодный и влажный, мягкий на ощупь осколок, торчащий из шерстяного носка мертвеца, ранил его руку. Клаус едва не сорвался. Удушающая, отвратительная вонь заставляла его работать быстрей. Нож был острый, он сверкал сквозь кожаные ремни, и уже через мгновение казненный сидел на колесе с поникшей головой, как будто собирался провалиться в бездну. Он упал навзничь, глухо стукнув телом. Егерь внизу мерзко расхохотался.

— Хохо! Хохо! — кричал он Клаусу, который дрожащими руками держался за липкое дерево. Обезумевший от страха и взмыленный, он спустился.

Человек в зеленом поджег свечу. Серный фитиль мерцал то синим, то желтым, в то время как тощий жадно шарил по карманам скрюченного мертвеца. Наконец, он вынул какой-то скомканный пергамент, расправил его… Линии, слова, неуклюжее изображение дерева.

Наполовину обезумевший Клаус высыпал талеры из шляпы в руки и тупо наблюдал, как этот стервятник хохотал от радости и внимательно изучал написанное.

— Где мой брат? — спросил Клаус.

Одним прыжком хромоногий скрылся в темноте. Раздался оглушительный хохот.

— Брат? Приглядись-ка, парень, ты же сам спустил его с колеса!

Крик ужаса слился с дьявольским смехом. Завывая, как тысяча чертей, налетела буря и унесла с собой и крик, и смех. Несчастный грешник так и стоял c вывернутой шеей, а его брат сидел в траве и, хихикая, играл с монетками, напевая какую-то песенку.

Так сообщил палач, совершавший ночной обход, когда привел помешанного в ратушу.

Перевод — Евгения Крутова

Примечания

1

Короткий меч или кинжал — прим. ред.

Оглавление