«Осенняя игра»

Рэй Брэдбери Осенняя игра

Он положил пистолет обратно в стол и задвинул ящик.

Нет, не так. Слишком легкая смерть для Луизы. Умрет и вовсе не помучится. А весь смак в том, чтобы потянуть. Пришпорь воображение — как продлить мучение? И вообще, как приступить к делу? Ну-ка.

Мужчина стоял перед зеркалом в спальне и тщательно застегивал запонки. Переминался здесь уже довольно долго и слышал, как внизу, подле его теплого двухэтажного дома, носятся по улице дети — словно стайки серых мышей, словно листья на ветру.

По шуму, творимому детьми, можно догадаться, какой день на календаре. По их крикам — что за вечер на дворе. Вот и сейчас понятно, что год клонится к закату. Октябрь. Последний день октября и — оскаленные маски, и тыквы с прорезями, и запах снятого свечного сала…

Нет. Давно уже все шло наперекосяк. И октябрь ничем не помог. Даже усугубил ситуацию. (Мужчина повязал черный галстук.) Была бы весна — кивнул он себе в зеркале медленно, спокойно, — возможно, остался бы какой-нибудь шанс. Но сегодня вечером весь мир сгорит дотла. Ни тебе зелени весны, ни ее свежести, ни ее обещаний.

По холлу мягко пробежали. «Это Мэрион, — подумал он. — Моя малышка. Восемь годочков тише травы. Словечка не вымолвит. Только что и остается любоваться светом серых глазок и вопрошающим ротиком». Весь вечер дочка то и дело забегала к нему, каждый раз в новой маске, и выпытывала, какая страшнее, какая грознее[1]. В конце концов они сошлись на личине скелета. Она была «просто страх!» И «вышибет дух» из людей!

Снова он в напряженном раздумье долго вглядывался в себя. Никогда он не любил октябрь. С того раза, как много лет назад разлегся в опавших листьях у дома бабушки, и ветер засвистел в ушах, и качнулись над головой голые деревья. Он заплакал без причины. И после каждый год толика той печали овладевала им. А весной исчезала.

Но сегодня все иначе. Такое чувство, что осень собралась продлиться еще тысячу лет.

Весне не бывать.

Он тихонько проплакал весь вечер. Но ни слезинки не выкатилось из глаз. Плач где-то затаился, но не прекращался.

Пряный, липкий запах сладостей заполнил взбудораженный дом. Луиза разложила яблоки в кожуре из карамели. Кругом стояли вазы, полные свежесмешанного пунша. В каждом дверном проеме — гирлянды яблок. Из каждого раскрытого окна таращились треугольные тыквенные рожи. Посреди гостиной замер в ожидании чан с водой. Скоро в него вытряхнут яблоки из мешка…Требовался только сигнал — вторжение детей, и начнут хватать зубами яблоки, раскачивать гирлянды над входящими, уничтожать сладости, и залы отзовутся эхом испуга или восторги, ни мои ли равно…

А сейчас дом молчаливо хлопотал. По и лопотал чуть-чуть излишне.

Луиза умудрялась находиться в любой комнате кроме той, где находился он. Это она очень так тонко намекала на свою занятость. Мол, посмотри, Мич, до чего же я замоталась. До того, что, когда ты входишь в комнату, где располагаюсь я, мне приходится всегда перебегать в другую — по делу!

Ненадолго он затеял с ней игру, скверную мальчишескую игру. Луиза на кухне, и он туда же заявляется.

— Пить захотелось.

Стоит он, глотает воду возле нее, чисто по-ведьмовски колдующей над карамельным булькающим варевом. А она через секунду вскидывается:

— Ох, надо же зажечь тыквы в окнах! — И устремляется в гостиную, чтобы заставить чудищ оскалиться. Он шагает следом, улыбаясь.

— Где тут моя трубка?..

— Ох, сидр! — восклицает она и бежит в столовую.

— Да проверю я сидр, — говорит он. Но она ускользает от него в ванную и запирает дверь.

Он стоит у двери, смеется странно и без причины, трубка тухнет в его зубах, но, упорствуя, хотя игра и надоела, ждет еще пять минут. Из-за двери ни звука. И, чтобы Луиза не возрадовалась тому, что он топчется тут раздраженный, Мич резко поворачивается и взбегает по лестнице, весело насвистывая.

Наверху он замирает. Наконец слышит звук защелки. Луиза выходит, и жизнь внизу закипает. Ожили джунгли: кошмар миновал и антилопы могут вернуться к источнику.

Когда он окончательно справился с галстуком и надел темный костюм, по холлу опять прошмыгнула мышка-малышка. Мэрион появилась в двери — скелет, да и только.

— Как я выгляжу, папа?

— Чудесно!

Из-под маски выбилась русая прядь. В глазницах черепа голубели веселые гляделки. Он вздохнул. Мэрион и Луиза, два безмолвных обличителя его мужской немощи, его нечистоты. Что за алхимию применила Луиза, если сумела выбелить его смуглоту, и обесцветить темно-карие глаза и черные-пречерные волосы, и сумела перемыть плод во многих водах, и выбеливала и выбеливала его, пока не появилась на свет Мэрион — русая, голубоглазая, краснощекая? Иногда Мичу казалось, что Луиза зачала дитя как идею, без примеси секса, — безупречный замысел высокомерного ума. Словно в укор ему она произвела ребенка по своему подобию, а чтобы доконать мужа, так настроила доктора, что тот покачал головой да и выдал:

— Сожалею, мистер Уайлдер, но ваша жена больше не сможет иметь детей. Этот — последний.

— А я хотел мальчика, — сказал Мич сегодня, восемь лет спустя.

Он чуть было не склонился, чтобы прижать к себе Мэрион с ее черепушкой. Так внезапно охватила его жалость к ней, — ведь она никогда не знала отцовской любви, а только подавляющую неотвязную любовь безлюбой матери. Но сильнее всего он жалел себя за то, что не смог примириться с фактом неудачных родов и полюбить дочку такой, какая она есть, пусть не смуглую, пусть не мальчика, пусть непохожую на него. Где-то он прогадал… И все же, наверное, сумел бы ее полюбить… Но суть-то в том, что не хотела ребенка Луиза. Ее пугала сама мысль о родах. Он принудил ее забеременеть, и с той ночи, до самой агонии схваток, Луиза жила на другой половине дома. Она уверила себя, что умрет из-за навязанного ей ребенка. И до чего же легко было Луизе ненавидеть такого супруга, который настолько возжелал ребенка, что готов был свести жену на кладбище.

Но — Луиза выжила. И победила! Когда он пришел в больницу, то наткнулся на взгляд ее холодных глаз. «Я жива, — говорили они. И у меня дочка-беляночка! Посмотри-ка!» Когда же он протянул руку, чтобы коснуться ребенка, мать отвернулась, как бы желая укрыться вместе с дочуркой от этого смуглолицего насильника и убийцы. Все выглядело так возвышенно-иронично. Его себялюбие получило по заслугам.

И вот снова настал октябрь. Еще один, похожий на другие, и когда Мич представил расстилавшуюся впереди зиму, его охватил прежний ужас: подумать только, месяц за месяцем будут долбить по дому безумные снегопады и он вновь окажется в западне вместе с женщиной и девочкой, которые не любили его. Бесконечные месяцы… За восемь лет, разумеется, случались и передышки. Весной и летом можно было выбраться на прогулку или на пикничок — отчаянные попытки ненавидимого человека решить свою безвыходную проблему.

А зимой прогулки, пикники, вообще побеги отпадали вместе с листьями. Жизнь, словно дерево, стояла голая: плоды собраны, и соки впитала земля. Конечно, можно пригласить к себе знакомых, но их зимой было трудно заполучить из-за метелей и тому подобного. Однажды он сообразил поднакопить денег для путешествия во Флориду, и они отправились на юг. Там Мич подолгу бродил на открытом воздухе.

Но сейчас, накануне восьмой зимы, он осознал, что финал близок. Ему просто не вынести еще одной зимы. В нем бродила жгучая кислота, которая годами съедала в его нутре ткань за тканью, а сегодня вечером она замкнет в нем мощнейший заряд — и все будет кончено!

Дверной звонок заверещал безумно. Луиза пошла открывать. Мэрион молча сбежала вниз, чтобы встретить первых гостей. Донеслись веселые крики.

Он смотрел вниз с лестницы.

Луиза принимала верхнюю одежду. Высокая, изящная и немыслимо белокурая, она привечала шутками появлявшихся ребятишек.

Мич заколебался. Что же на него навалилось? Прожитые годы?

Скука жизни? Когда же дела пошли неладно? Конечно, не только с момента рождения ребенка, который лишь воплотил в себе напряжение их супружеской жизни. И его ревность, неудачи с бизнесом, и все прочее гнилье. Но почему бы ему просто не собрать чемодан и отбыть восвояси? Нет, не раньше, чем он причинит Луизе боль — столь же сильную, как она причинила ему. Все очень просто. Развод ее совсем не затронет. Только положит конец немой нерешительности. Если бы он полагал, что развод доставит ей удовольствие, то не разлучился бы с ней ни за что в жизни — назло. Нет, нужно ее помучить. Придумай же что-нибудь, может, забрать у нее Мэрион на законном основании. Да. Вот так. Это лучше всего ее проймет. Забрать Мэрион.

— Всем привет! — он спускался по лестнице, излучая радушие.

Луиза не посмотрела на него.

— Привет, мистер Уайлдер! — закричали дети, размахивая руками.

К десяти часам звонок перестал дребезжать, яблоки были сбиты с дверей, розовые мордашки насухо вытерты после бросков в чан за яблоками, носовые платки пропитались карамелью и пуншем… Теперь он, глава дома, с изящной сноровкой перенял бразды правления вечеринкой. Прямо-таки выхватил их из рук Луизы. Мич обежал, переговариваясь на ходу, всех двадцать детей и двенадцать родителей, которым посчастливилось отведать вкуснейший сидр, что он для них приготовил. Он направлял течение игр — «Пришей кобыле хвост», «Раскрути бутылочку», «Испорченный телефон» и прочих — посереди взрывов буйного хохота. Затем, погасив повсюду свет и замерев в сиянии треугольных глазниц тыквы, закричал:

— Тихо! — и добавив: — За мной! — на цыпочках устремился к подвалу.

Родители, по ту сторону костюмированной толкотни, переговариваясь друг с другом, одобрительно кивали в сторону умного супруга: и повезло же, должно быть, его жене. Как толково он управляется с детьми, говорили они.

А дети, столпившись за ним, визжали.

— В подвал! — воскликнул он. — В могилу ведьмы!

Визгу добавилось. Мич шутливо передернулся.

— Оставь надежду, всяк сюда входящий!

Родители фыркнули.

Один за другим ребята съезжали по горке, которую он соорудил из частей столешницы, вниз, в мрачный подвал. Мич шипел и выкрикивал жуткие проклятия вслед им. Чудные причитания заполнили темный, освещенный только тыквами дом. Все заговорили разом. Все, кроме Мэрион. В течение вечера она издала минимум звуков или слов, радостное возбуждение таилось у ней глубоко внутри. «Что за маленький тролль», — подумал Мич. Замкнув рот, сияющими глазами наблюдала она за вечеринкой у себя в доме, словно была одной из тех лент серпантина, что метали перед ней.

Сейчас — родители. Шутками прикрывая свое нежелание, они соскальзывали, вопя, по короткому скату, а Мэрион стояла рядом, как всегда, желая все увидеть и оказаться последней. Луиза обошлась без его помощи. Мич хотел было поддержать ее, но она исчезла, прежде чем он наклонился.

Дом наверху опустел и притих в мерцании свечей.

Мэрион замерла у горки.

— Что ж, поехали, — сказал он и поднял ее…

В подвале все уселись широким кругом. От громадной печи в Дальнем углу накатывало тепло. Стулья стояли длинными рядами вдоль стен. Двадцать повизгивающих детишек, двенадцать шушукающих родителей расположились вперемешку, Луиза сидела дальше всех от входа. Мич расположился у лестницы. Как он ни вглядывался, но ничего не видел. Все на ощупь устраивались на стульях, кто где в темноте. В ней и предстояло разыгрывать действо, а Мичу выпала роль Распорядителя. Дети разбегались, от цемента несло сыростью, и снаружи доносилось завывание ветра под осенними звездами…

— Внимание! — крикнул Мич в мрак. — Тишина!

Все успокоились.

Темным-темно. Ни огонька, ни искорки, ни проблеска в глазу.

По посуде скрежет, звяканье металла.

— Ведьма мертва, — нараспев объявил он.

— У-у-у-у! — отозвалась ребятня.

— Ведьма мертва, и убили ее — вот этим ножом.

Мич пустил нож по рукам. Его передавали по кругу со смешками и взвизгами, и комментариями со стороны взрослых.

— Ведьма мертва — вот ее голова, — прошептал Мич и протянул предмет ближайшей особе.

— А я знаю, как в эту игру играют, — прозвучал в темноте радостный голос мальчишки. — Он берет из морозилки старые куриные потроха и раздает их, а сам приговаривает: «Вот ведьмины кишочки!» И лепит из глины голову, а выдает ее за настоящую, а суповую кость — за руку. Потом берет стеклянный шарик и прикидывается: «Вот ее глаз!» Берет зернышко и обманывает: «Вот ее зуб!» Берет кулек с пудингом и заявляет: «Вот ее желудок!» Знаю я, как в это играют!

— Тише, ты все испортишь, — оборвала его девчонка.

— Задали ведьме взбучку — возьми ее ручку, — продолжил игру Мич.

— У-у-у-у-у!

Предметы перекидывались, как горячие картофелины. Некоторые детишки вопили — только бы их не задевали. Некоторые бросались со своих стульев в центр круга и пережидали, пока мерзкие штуковины минуют их места и достанутся соседям.

— Трусиха, да это же куриные потроха, — посмеялся над подругой парнишка. — Давай обратно, Хелен!

А предметы прибывали и прибывали.

— Разрубили ведьму на кусочки — возьми ее почки, — предложил Мич.

Шесть или семь предметов разом блуждали сейчас в смехотворной трепещущей тьме.

Подала голос Луиза:

— Мэрион, не бойся, это только игра.

Мэрион промолчала.

— Мэрион? — переспросила Луиза. — Тебе страшно?

Мерной не отозвалась.

— С ней все в порядке, — заверил супруг. — Она не испугалась.

Продолжались перекидки, выкрики, шла потеха…

Осенний ветер вздыхал над домом. А он, супруг, стоял у входа в темный подвал, выкликал нараспев слова, выдавал предметы…

— Мэрион? — снова окликнула Луиза из дальнего угла.

Все болтали вразнобой.

— Мэрион! — настаивала Луиза.

Все примолкли.

— Мэрион, ответь же, ты испугалась?

Мэрион не ответила.

А супруг стоял у лестницы…

Позвала Луиза:

— Мэрион, ты там?

Нет ответа. Полная тишина в подвале.

— Где же Мэрион? — спросила Луиза.

— Она была здесь, — ответил мальчик.

— Может, она наверху?

— Мэрион!

Нет ответа. Тишь.

Луиза вскрикнула:

— Мэрион, Мэрион!

— Включите свет, — сказал кто-то из взрослых.

Передача предметов прекратилась. Дети и родители сидели с ведьмовскими обрезками в руках.

— Нет! — судорожно выдохнула Луиза. Ее стул оглушительно проскрежетал во мраке. — Нет. Не включайте свет, не включайте свет, о, Боже, Боже, Боже, не включайте, пожалуйста, пожалуйста, не включайте же свет, нет! — Луиза билась в истерике. Все в подвале оцепенели от ее криков.

Никто не шевельнулся.

Так и сидели, загнанные в тупик внезапно изменившимися условиями этой осенней игры: снаружи задувал ветер, сотрясал дом, аромат яблок и тыкв мешался с запахом предметов в руках… И закричал мальчик:

— Я поднимусь наверх и гляну! — И побежал наверх, полный надежды, и обежал дом, четыре раза обежал, окликая: «Мэрион, Мэрион, Мэрион!» снова и снова, и наконец медленно спустился в подвал к ожидавшим его и, ощущая их дыхание, вымолвил во тьму:

— Я не нашел ее.

И тут… какой-то идиот включил свет.

Примечания

1

Действие рассказа происходит 31 октября, когда американцы шумно отмечают Хэллоуин — канун Дня всех святых. (Прим. перев.)