«Прах»

Прах (fb2) - Прах [сборник, litres] 1647K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Варго - Андрей Евгеньевич Фролов - Михаил Киоса

Андрей Фролов, Александр Варго, Михаил Киоса Прах

© Варго А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Все происходящие события, имена и географические названия являются вымыслом автора и их совпадение с реальностью случайно.

Александр Варго. Прах

«Наше прошлое куда туманнее нашего будущего, потому что о будущем труднее соврать…»

Народная мудрость «И души бывают в тумане, В таком, что ищут маяк. Забыть бы им об обмане, Усвоить, что жизнь – пустяк…» Наталья Гора

Сахалинская область, полуостров Деминск, берег Охотского моря, 16 сентября 2017 года

С морских просторов, уныло завывая, дул пронизывающе-колкий ветер, взлохмачивая без того сбившуюся в засаленные колтуны шерсть ободранного рыжего кота. Хрипло мяукнув, хвостатый уставился своим единственно уцелевшим глазом в сторону пустынного берега. Своего второго глаза кот лишился в ожесточенной схватке с сородичами из-за дохлой вороны пару лет назад. Было бы не так обидно, если бы взамен органа зрения в качестве некой компенсации ему досталась бы эта громадная хреновина с клювом и крыльями, но тот день был явно не его, и Великий Кошачий Бог (если он, конечно, существовал) не благоволил ему. В итоге истерзанный и начинающий пованивать труп вороны достался другим, а он, ослепленный жгучей болью, визжа и мяукая, был вынужден отползти в сторону, вытирая с носа липко-розовую жижу – все, что осталось от глаза.

Впрочем, Дын (так звали кота) вскоре забыл о своем поражении, тем более что дырка в пустой глазнице быстро зарубцевалась. Новый день приносил новые испытания – урчащий желудок настойчиво требовал жрать; бродячие собаки вконец озверели и, настигая кого-либо из его собратьев, беспощадно рвали в клочья; неумолимо надвигались суровые холода… на фоне чего потеря глаза казалась сущим пустяком. Точнее, крошечный мозг животного и думать забыл об этом – тем паче, что второй глаз видел превосходно.

Дын снова мяукнул и засеменил прочь. Через несколько минут появилась неказисто-серая полуразрушенная трехэтажка с обвалившимися балконами, обрамленная буйными зарослями кустарника. Из пустых оконных глазниц веяло затхлым тленом и пустотой. Лишь на первом этаже окна были старательно затянуты полиэтиленовой пленкой, мутно-серой, местами поцарапанной и грязной, но вполне способной защитить от сильного дождя.

Когда-то за двором, как это общепринято в цивилизованном городе, следили коммунальные службы, ежедневно убирая и вывозя мусор, кустарники и газоны аккуратно подстригались, а бордюры и газонные ограды регулярно обновлялись свежей краской. Теперь же истрескавшиеся под воздействием времени и погодных явлений бордюрные блоки напоминали раскрошенные зубы великана, а изогнуто-проржавевшие ограды так и просились на свалку, даже не претендуя быть сданными в металлолом.

Помочившись, Дын закопал влажное пятно. Фыркнув, он вспрыгнул на ступеньки, сплошь покрытые сколами, как вдруг замер и резко обернулся. Слипшаяся на загривке шерсть поднялась дыбом.

Из пожухлого кустарника неторопливо выползла крупная облезлая крыса. Грязно-розовый хвостик мягко обвил лапы грызуна, блестящие глаза-бусинки изучали кота пронзительно-холодным взглядом. Создавалось ощущение, что крыса совершенно не боится животного, которое по всем законам природы является охотником на него самого.

Остатки рваных ушей Дына слегка приподнялись, он припал к ступенькам и, вытянув вперед тощую шею, яростно зашипел. Крыса молча наблюдала за котом, и лишь когда тот, возмущенный ее спокойной реакцией, спрыгнул со ступеньки, с подчеркнутой ленцой уползла обратно в кусты. Несколько секунд Дын неотрывно глядел ей вслед, затем чихнул и, быстро потеряв интерес к крысе, снова заспешил в дом. Входная дверь отсутствовала уже лет пять, и кот беспрепятственно прошмыгнул в зияющую черную дыру, ведущую в стылый подъезд.

Миновав прислоненный к стенке измятый почтовый ящик, он остановился у одной из квартир. Она была единственная в доме, где еще имелась дверь – обшарпанная, потемневшая от въевшейся грязи и плесени, но все же это была дверь, которая открылась с протяжным скрипом, едва Дыну стоило поскрестись когтями.

Наружу выглянуло старушечье лицо землистого цвета, сплетенное из глубоких морщин. Казалось, если сунуть монетку в одну из заиндевевших складок, она так и останется там торчать.

– Это ты, старый обормот? – прокаркала пожилая женщина. У нее был такой вид, будто с минуты на минуту она ждала курьера с дымящейся пиццей и была раздражена, когда вместо него перед ее глазами предстал помойный кот с торчащей колтунами шерстью.

Впрочем, никаких курьеров и пиццерий тут не было и в помине. Не только в округе, но и в радиусе десятка километров как минимум. Ранее процветающий и подающий надежды Деминск, будучи крупным морским портом, всего за пару десятилетий обезлюдел, выцвел и усох, как сброшенная кожа змеи. Города, по сути, не было, он был давно мертв.

– Для тебя жрать нечего, – предупредила старуха, пропуская кота в жилище. – Надеюсь, ты поймал какую-нибудь ленивую мышь.

Он потерся о темные, испещренные гроздьями лилового варикоза ноги старухи и уже неспеша двинулся вглубь помещения.

Вздыхая, старуха прикрыла дверь и зашаркала следом. На ней был измято-выцветший балахон с накинутым на голову капюшоном и ветхая, протертая до дыр юбка, закрывающая до колен костлявые ноги, обутые в пыльные калоши. Поражала неестественная и даже жуткая худоба и сухощавость этой странной, неряшливо одетой женщины – ее словно выжали, как мокрую губку, а затем положили на подоконник, под лучи палящего солнца, где она основательно усохла, съежилась и растрескалась, и лишь после этого ее швырнули за окно, как окаменевшую воблу. Однако вопреки законам биологии это несчастное создание вдруг ожило, поднялось на ноги и, кряхтя, поплелось по своим делам.

Дын обошел все углы, старательно принюхиваясь, и, не найдя ничего съестного, остановился возле самодельной, донельзя закопченной печки.

– Мяу, – на всякий случай подал он хриплый голос.

– Пошел на хрен, – не глядя на него, буркнула старуха. Она стояла на так называемой кухне, окидывая внимательным взором расставленную на дряхлом столе нехитрую провизию – несколько черствых лепешек, две вяленые рыбы, мутную банку с сушеными ягодами и яблоко с коричневым боком.

Женщина озабоченно покачала головой, затем взяла одну лепешку, зачерпнула мятым ковшиком воды из стоявшего поодаль ведра и заковыляла в другую комнату. Там, у окна, в скособоченной инвалидной коляске притулился высокий тощий мужчина. Наголо выбритый череп и чрезвычайно худое лицо, как и у пожилой обитательницы дома, делали его похожим на узника концентрационного лагеря. Он постоянно моргал, как если бы не был до конца уверен, где явь, а где сон.

На нем был засаленно-белесый спортивный костюм, и лишь при ближайшем рассмотрении можно было догадаться, что когда-то он был черным. Обмякшие ноги неестественно свисали с просевшего сиденья, словно два чулка, набитые мусором. На коленях молодого человека лежала неоконченная поделка из деревяшки – кошачья оскаленная морда. Верхняя часть штанов и весь пол под инвалидом были усеяны стружками.

– Я скоро уйду, – сказала старуха и, помедлив, прибавила: – постараюсь вернуться как можно скорее.

Ее взор уткнулся в резак, который сжимал в руке мужчина.

– Смотри, не порежься.

– Д… Дын, – всхлипнул он, тыкая пальцем в деревянную поделку.

– Ага, я вижу. Знаешь, очень похоже, – похвалила старуха. Новый порыв ветра зашевелил мутную пленку, иссеченную царапинами, как старый пиратский парус. Она подошла к окну и, приникнув к крохотной дырочке в полиэтилене, прошептала:

– Так я и предполагала. Ветер усиливается. Так все и должно случиться. Дай-то Бог…

– Не… ходи, – с усилием выдавил сидящий в коляске.

Старуха погладила его по голове. Недавно сбритые из-за вшей волосы уже начали потихоньку отрастать, и череп инвалида был шершавым, как наждак. Но она любила эти прикосновения. Как и своего беспомощного сына.

Он умоляюще смотрел на нее, и та с болью подумала о собаке, которая смотрит своими влажными глазами на уезжающих хозяев, которые бросили ее на обочине. Просто потому, что надоела.

Но она – не они. И она никогда не бросит своего сына.

И ей нужно во что бы то ни стало сегодня сделать это дело. Пусть даже пойдет снег, град, цунами и разверзнется земля, выпуская наружу смертоубийственное пламя из преисподней. Ни ангелы, ни черти не помешают ей.

Главное – ноги.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее подвели собственные ноги. А ведь с каждым днем ей все сложнее и сложнее выходить наружу. Будь то поиск еды или тряпок для заделки щелей в их доме.

Она старалась не думать о предстоящих трудностях, с которыми ей придется столкнуться. Потому что последние несколько часов перед глазами старой женщины все отчетливей вырисовывался жуткий образ: время утекает, а она лежит на полдороге с распухшей, одеревеневшей ногой, не в силах продолжить путь, и от этого ее прошибал ледяной пот.

С большим трудом старуха опустилась на корточки, и их лица оказались на одном уровне. Две нескладные уродливые куклы из третьесортного слэшера, одетые в рванину, на которой побрезговали бы спать уличные псы.

– Ромочка. Мне очень нужно. Понимаешь? – медленно, едва ли не по складам произнесла она, заглядывая в беспрестанно моргающие глаза сына.

– Ма…

– Нам нужно, – поправилась старуха. – Нам обоим это нужно. Другого выхода нет.

Роман издал хлипко-всасывающий звук. Так ребенок допивает через соломинку остатки лимонада из бумажного стаканчика. Из уголка его рта потекла слюна.

– Все будет чудесно, – мягко произнесла старуха. Она заботливо вытерла губы сына и улыбнулась ему. Казалось, на почернелом сморщенном яблоке сделали надрез.

– Ма… ма, – еле ворочая языком, выдавил молодой человек.

Старуха обняла его.

– Ты справишься, ты сильный. И у тебя все получится. Я оставлю тебе поесть. Видишь? Лепешка и рыбка. Захочешь пить, вот ковшик с водой.

– Пло… он… – вновь всхлипнул Роман. Губы вновь повлажнели от слюны.

Старуха отстранилась, с недоумением глядя на сына. Она научилась понимать его с полуслова.

– Плохой сон? Тебе приснилось что-то нехорошее?

Он кивнул с обреченным видом.

– Это ничего не меняет, – сказала она после короткого раздумья. – И мне все равно придется идти.

С величайшей осторожностью женщина выудила из кармана облупленные часы на заскорузлом шнурке. Кожаный ремешок давно истрепался, и она носила часы в кармане. Пожалуй, единственный предмет из той жизни, когда все было по-другому – за окном слышался детский смех, в доме работал телевизор, играла музыка, по улицам ездили автомобили, и все было прекрасно. Несмотря на пройденные годы, механизм часов все еще был рабочим и исправно показывал время.

Оставалось еще чуть более часа. Может, полтора. Но лучше выйти заранее, чтобы успеть все сделать не торопясь.

– Рассказать тебе что-нибудь? – спросила она, но Роман неожиданно встрепенулся. Повернув голову в сторону окна, он нахмурился. Затем испуганно взглянул на мать.

– Что там? – тихо спросила старуха, сдвинув брови.

На лбу инвалида выступил пот, пальцы мелко задрожали, резак выскользнул из чумазых пальцев.

А меньше чем через минуту в подъезде послышался шум, после чего кто-то настойчиво забарабанил в дверь.

* * *

– Этого не может быть, – ошарашенно проговорила старуха. – Тут… – Она закашлялась, прочищая горло, – тут никого нет! Нам просто показалось!..

Стук в дверь возобновился с удвоенной силой, и она вздрогнула. Еще немного, и хлипкое прикрытие, условно называющееся дверью, не выдержит.

– Ма… – хлюпнул Роман.

– Все хорошо, сынок, – успокаивающе сказала она, но при этом ненавидя себя за дрогнувший голос. – Я сейчас все узнаю.

Шаркая грязными калошами, женщина потащилась к входной двери. Застыла, прислонившись ухом к ветхим лохмотьям дермантина.

– Кто это? – выдохнула она.

Стук прекратился, и тут же раздался хриплый шепот:

– Откройте… я ранен.

Скрюченная птичья рука уже потянулась к замку, как морщинистое лицо женщины накрыла тревожная тень. От этого странного каркающего голоса за дверью веяло бедой.

– Я ничем не смогу тебе помочь, – ответила она напряженно. – У меня только вода. Даже чистых тряпок нет.

От последовавшего толчка в изветшалую дверь старуха отпрянула, как от ядовитой змеи. У нее пронеслась мысль, что еще пару крепких толчков, и замок попросту вылетит внутрь вместе с дверью.

– Открой… Я истекаю кровью, – прохрипели снаружи.

«Плохой сон».

Слова сына колыхнулись в памяти, как облитые бензином угли.

Едва соображая, что делает, старуха повернула ключ, выталкивая ригель из рассохшейся рамы, и дверь тут же рванули на себя. Она отшатнулась, с испугом глядя на вихрем влетевшего мужчину. Незнакомец был невысокого роста, коренастый, взгляд волчий, исподлобья. Темно-серая куртка и такого же цвета штаны в прорехах заляпаны свежей грязью, правая рука залита кровью.

Прежде чем старуха успела что-то сказать, вошедший торопливо захлопнул дверь, привычным движением повернув ключ, как будто делал это несколько раз на дню.

– Кто ты? – спросила она, постепенно приходя в себя.

– Кто еще дома? – вместо ответа спросил незнакомец. Старуха заметила на его худом кадыке громадный рубец.

«Теперь понятно, отчего у него такой простуженный голос», – подумала она.

– Тебя не учили здороваться? – задала она вопрос, но незваный гость, раздраженно оттолкнув ее в сторону, бесцеремонно прошел внутрь. Увидев сидящего в инвалидном кресле Романа, он замер и несколько секунд ощупывал его недоверчиво-колючим взором, от беспомощных ног до изжелта-голого черепа. Роман тоже смотрел на странного визитера, беспокойно моргая глазами.

– Кто это? – не оборачиваясь, поинтересовался вошедший.

– Мой сын, – с достоинством ответила старуха, прошаркав в комнату. – Может, все-таки соизволишь рассказать, что случилось?

Тот обернулся.

– Я попал в аварию, – глядя в сторону, произнес он. – В нескольких километрах отсюда. Все погибли. Мне нужна чистая одежда и бинты.

Она усмехнулась. Про себя пожилая женщина уже поняла, что из себя представляет этот чумазый тип с окровавленной рукой.

– Авария, говоришь? Машина, поди, с решетками была?

В глазах незнакомца мелькнули опасные огоньки, но старуха продолжала, словно не замечая этого:

– Много лет сюда не заглядывала ни одна живая душа. Ближайший поселок «Салкановский» отсюда в одиннадцати километрах, но ты явно не оттуда. Но зато тут еще есть колония особого режима. Вот, собственно, и все.

Она приблизилась к мужчине вплотную.

– Так что не лги мне, мальчик. Хочешь, я дам тебе осколок зеркала? Полюбуешься на себя и сам поймешь, как смешно звучат твои слова про аварию. На тебе тюремная роба. На твоих запястьях следы от наручников. А твоя рана… Уж очень смахивает на дырку от пули.

С этими словами старуха ткнула узловато-кривым пальцем в рваное отверстие на его плече, из которого все еще сочилась кровь. Грязный длинный ноготь попал точно в сырую мякоть раны, и лицо мужчины исказилось от боли. Издав хриплый клекот, он размахнулся и ударил старуху. Крепко сбитый кулак угодил ей в лицо, чавкнул сломанный нос, и хозяйка дома, не удержавшись, рухнула на пол, неуклюже подвернув ногу. Тонко хрустнула кость, и она отключилась. На ее побледневшем лице застыла кривая усмешка.

– С-сука, – сплюнул мужчина. Он покосился на свою рану, заскрипев зубами.

– У… бя, – с трудом выговорил Роман. Нижняя губа молодого человека задрожала, изо рта вновь закапала слюна. Он вытянул вперед трясущуюся руку, направив резак в сторону беглого зэка.

– Очень страшно, – кивнул незнакомец. – Я уже наложил в штаны от испуга.

– Уб… бя, – упрямо повторил инвалид.

Мужчина шагнул вперед и ударом ноги вышиб нож из его костлявой руки. Лицо Романа скривилось, будто он вот-вот заплачет.

– Угомонись, – велел уголовник. – Ты что, псих?

Роман не ответил. Тяжело дыша, он сверлил его испепеляющим взглядом. Вероятно, если бы мысли могли убивать, от незнакомца осталась бы горстка дымящейся золы.

– Псих, – сделал вывод «гость».

Присев на корточки, он задрал веки старухи, потом пощупал пульс.

– Жива твоя мамка, – бросил он Роману. – В следующий раз подумает, прежде чем свои клешни под нос совать.

После этого мужчина быстро обследовал комнаты, и по мере того, как он переворачивал скудные пожитки жильцов, его лицо мрачнело. Из одежды ему удалось обнаружить лишь грязную футболку и засаленные тренировочные штаны, отвратительно воняющие мышами.

– Такими даже полы драить западло, – хмуро произнес он вслух. Выругавшись, он швырнул треники в сторону самодельной печки, и они, словно кишки, повисли на измятой, черной от копоти трубе.

На кухне он наткнулся на лепешки с рыбой. Рассеянно пережевывая черствый хлеб, он, оглядываясь по сторонам, неожиданно увидел пришпиленную к штукатурке фотографию. В какой-то момент беглый зэк чуть не поперхнулся.

На фото была изображена девушка. Даже не девушка, а девочка, подросток, которой едва ли исполнилось тринадцать. Золотистые вьющиеся волосы, изумрудные глаза, обворожительные ямочки на щеках и обезоруживающе-яркая улыбка. Улыбка маленькой принцессы, еще не закостеневшей от житейских трудностей, свойственных взрослым людям, в особенности обитающих здесь, в суровых условиях Дальнего Востока.

Целую минуту мужчина безмолвно рассматривал фотографию. В заплесневело-грязном захолустье эта чудесная девчушка смотрелась так же неуместно, как сапоги ассенизатора на алтаре.

«Наверное, это внучка той старой грымзы», – подумал он, доедая лепешку.

К изумлению мужчины, фотография в буквальном смысле притягивала как магнит, и он с неохотой оторвал взор от карточки.

Пора бы позаботиться о себе. Согреть воды, обработать рану…

Под ногами что-то зашуршало, и он вздрогнул.

Бледно-рыжий кот прошмыгнул мимо, задев его ногу облезлым хвостом, и опрометью метнулся прочь.

– Засранец, – с облегчением вздохнул зэк.

Он вернулся в комнату, где оставил инвалида с хозяйкой дома, и остолбенел.

Старухи не было. Небольшая лужица крови, вытекшая из разбитого носа, пока она лежала на полу, – единственное, что напоминало о хозяйке дома.

Мужчина перевел тяжелый взгляд на Романа.

– Где она? – процедил он.

Инвалид молчал, затравленно глядя на него.

– Семейка уродов, – выругался уголовник.

За спиной раздался тихий смешок.

Он резко повернулся и тут же пошатнулся от сильного удара арматурой по голове. В мозгу что-то оглушительно лопнуло, в глазах заискрились обжигающие всполохи, и на этот раз сознание потерял он.

– Все замечательно, Рома, – прошелестела старуха. Капюшон слетел с ее головы, обнажив голый череп в грязных разводах.

– Ма… – выдавил Роман.

Ему было страшно. Его пугал этот злой незнакомец, что едва не убил его маму. Пугала кровь, лужей растекшаяся по пыльному полу. Его пугала сама мама – хрипло дышащая, с кривой арматуриной в руке, залитым кровью лицом, с трудом подволакивающая ногу. Роман обратил внимание, что после того, как мама очнулась и поднялась, она стала хромать еще сильнее.

– Ничего страшного, – промолвила старуха, уняв дыхание. Она изучающе глядела на распластавшегося мужчину. – Мне кажется, я видела его раньше. У меня отличная память на лица. Вполне возможно, что когда-то этот неудачник жил здесь.

За окном послышался шум работающего двигателя.

Мать и сын обменялись напряженными взглядами.

– Это за ним, – прошептала старуха. – Его ищут.

Ухватив незнакомца за ноги, она, кряхтя и отдуваясь, поволокла его в самую дальнюю комнату. Подтащив бесчувственное тело к подвалу, она откинула крышку. В нос шибануло плесенью и чем-то протухшим.

– Постарайся упасть мягко. Потому что, если ты переломаешь себе ноги, я убью тебя, – предупредила старуха, вытирая пот с грязного лба. – Мне нужны твои ходули, парень.

Она перевела дух и уже собиралась столкнуть мужчину в чернеющий зев, как тот открыл глаза.

– Я вырву твое сердце, ведьма, – проскрипел он, пытаясь подняться. – Я…

– Заткнись, идиот, – оборвала его старуха, но голос ее звучал беззлобно. Напротив, он был спокойным и даже деловитым, как если бы она намеревалась предложить беглому преступнику сделку. – За тобой приехали. Если будешь сидеть тихо, никто ничего не узнает. Потом я перевяжу тебя.

Зэк оторопело смотрел на пожилую нищенку. Кровь тонкой струйкой стекала из раны на лбу.

– У них может быть собака, – не очень уверенно предположил он.

– Сейчас это неважно. Просто сиди и молчи. Давай, полезай внутрь.

Старуха уже собиралась захлопнуть за ним крышку, как внезапно ей пришла в голову одна мысль. Хромая, она потащилась в комнату к сыну, направившись к колченогому стулу с грубо вырезанной дырой на сиденье. Наклонилась, вытаскивая из-под него облезлый горшок, предусмотрительно накрытый крышкой.

– Это отобьет запах, – хмыкнула она. – Хорошо, что я не успела вылить…

– Ма… – жалобно протянул Роман.

Старуха обернулась.

– Ты должен молчать. Понял? Какие бы тебе ни задавали вопросы.

Инвалид покорно кивнул.

– Веди себя так, как будто ничего не произошло.

Вернувшись к подвалу, пожилая женщина наклонилась вниз.

– Прижмись к стене, – приказала она, выплескивая нечистоты внутрь.

Улыбнулась, услышав, как беглый зэк прошипел какое-то ругательство.

– Ничего, потерпишь, – сказала она.

– Дай мне хотя бы нож! – злобно потребовал уголовник.

Старуха покачала головой.

– Он тебе не поможет, если тебя найдут. Тебя изрешетят, как сито.

Снаружи постучали, едва она успела затереть на полу кровь.

Перед тем как подойти к двери, она посмотрела на Романа.

– Все будет хорошо, – сказала она ободряюще и подмигнула сыну.

В дверь снова яростно забарабанили.

– Откройте, полиция! – пробасил кто-то.

Вздохнув полной грудью, старуха поплелась в прихожую.

Каждый шаг отдавался хлесткой болью в колене, казалось, ногу проткнули раскаленным шомполом.

«Боже, помоги мне», – мысленно взмолилась она, отпирая дверь.

Снаружи стояло трое крупных мужчин. Физиономии уставшие и мрачные, с мешками под глазами, взгляды угрюмо-неприязненные.

Вперед вышел грузный полицейский, на погонах блеснули капитанские звездочки.

– Участковый уполномоченный Гнатюк. Попрошу предъявить документы.

Старуха усмехнулась:

– Вряд ли они вас устроят. У меня паспорт СССР.

Полицейский обменялся взглядом с одним из светловолосых мужчин, одетым в «гражданку» – вытертые джинсы и легкую куртку.

– Кто еще дома есть? – спросил он, испытывающе сверля старуху темными глазами-буравчиками.

– Мой сын. Что произошло?

Участковый опустил мясистую ладонь на потускневшую от времени дверную ручку:

– Пусти нас внутрь. Надо поговорить.

Он уже намеревался пройти, но старуха неожиданно потянула дверь на себя, зажав его ботинок.

– А ну, не балуй! Открой немедленно! – рассердился капитан. Ему удалось высвободить ногу, и дверь с грохотом закрылась.

– Я ничего не нарушила. И не обязана пускать вас внутрь, – спокойно отозвалась изнутри пожилая женщина. Одутловатая физиономия полицейского стала пунцовой от ярости.

– О…шая сука, – процедил он.

– Я все слышу, – хихикнула старуха. – Не к лицу стражам порядка сквернословить.

– Послушайте, мы ищем сбежавшего преступника, – заговорил блондин, решив взять инициативу в свои руки. У него был уверенный, хорошо поставленный голос. – Моя фамилия Киреев, я старший оперуполномоченный областного управления ФСИН. Мы бы не стали вас беспокоить, если бы это не было так серьезно.

– Здесь нет никого, – помолчав, ответила пожилая женщина. – Вы первые, кого я вижу за десять лет в этих местах.

Блондин глубоко вздохнул.

– Может, его и правда тут нет? Полуостров большой, – подал голос третий мужчина, облаченный в трехцветный лесной камуфляж. На его плече висел укороченный «калаш». – Здесь много мест, где можно скрыться.

– Он бежал в этом направлении, – возразил блондин. Затем подергал ручку:

– Если вы не откроете, мы сломаем дверь.

– Откуда я знаю, что вы сотрудники полиции и как там его… ФСИН? Может, вы сами бандиты?

– Вы можете позвонить в наше управление, и мою личность подтвердят, – скрипя зубами, предложил опер. Было видно, что он сдерживает себя из последних сил.

– У меня нет телефона, – ответила старуха, и по произнесенному тону чувствовалось, что она чуть ли не гордится этим фактом.

Капитан выразительно посмотрел на коллег, после чего театрально закатил глаза и покрутил у виска толстым, как разваренная сосиска, пальцем.

– Кажется, я знаю это чучело, – сказал он. Полицейский наморщил лоб, будто вспоминая что-то. – Она одна отказалась от переселения. И уже давно сбрендила. Кажись, с ее семьей что-то случилось.

– Сергей, ломай, – коротко приказал блондин, которому явно надоела эта канитель.

Мужчина в камуфляже передал ему автомат и с силой навалился на дверь. Раздался жалобный треск, посыпалась труха. Он ударил снова, громко хрустнула выдираемая рама, и дверь буквально вырвало из петель, как гнилой зуб.

Камуфляжник отряхнул ладони, очумело озираясь по сторонам.

– Ну и дыра, – фыркнул он, потянув носом.

Старуха молча смотрела на мужчин, в глубоко запавших глазах затаилась ненависть.

– Не могла по-хорошему, да? – ухмыльнулся участковый. – Решила права покачать?

– Вы напугаете моего сына, – сквозь зубы проговорила она. – Вот мой паспорт.

С этими словами нищенка протянула донельзя истрепавшуюся книжицу блондину, но тот даже не взглянул на документы. Приблизившись к старухе вплотную, он спросил, прожигая ее ледяным взглядом:

– Он у тебя? Говори быстро. Соврешь – сядешь. Причем надолго, я об этом позабочусь.

– Вы думаете, меня испугает тюрьма? Посмотрите, в каких «хоромах» я живу. У вас меня хоть кормить будут бесплатно.

– Не ерничай, – обозлился опер. – Отвечай!

– Здесь только я и мой сын, – отчеканила она. – Я уже говорила.

Опер протянул руку и больно стиснул пальцами ее высохший подбородок. На глазах старухи выступили слезы, но лицо ее продолжало оставаться ровным и даже безмятежным.

– Я чувствую кровь, старая кляча, – тихо промолвил он. – Что у тебя с носом?

– Упала, – спокойно ответила старуха.

– Как столб, прямо рожей об пол? – не поверил блондин. – Когда человек падает, он выставляет вперед руки.

– Я несла дрова. Батареи у меня нет, приходится топить печку по старинке, – мягко объяснила старая женщина.

– Что ты здесь делаешь?

Она взглянула на него как на непроходимого тупицу.

– Живу.

– В этом хлеву? Я слышал, по государственной программе Деминск расселяли в соседние области. Тебе должны были предоставить нормальное жилье. Чего ты здесь торчишь?! Вообразила себя Робинзоном Крузо?!

Старуха пожала плечами.

– Я выросла тут. И я не предам землю, на которой прожила всю жизнь я и мои предки.

Блондин холодно улыбнулся.

– Зато здешняя земля предала тебя, – сказал он, отпуская ее подбородок. Понюхал пальцы, сморщившись, затем вытер ладонь об джинсы. – Ты уже не похожа на человека. Так, нечто среднее между животным и дерьмом.

– Зато вы очень похожи на людей, – печально произнесла она. – Настоящие «мужчины».

– Борисыч! – позвал полицейский, и блондин двинулся в соседнюю комнату. Помедлив, старуха заковыляла следом.

Камуфляжник стоял перед Романом, он разглядывал тощего инвалида с такой брезгливостью, словно перед ним был не человек, а размазанные колесом ошметки жабы, к которым уже торопливо слетались зеленые мухи.

– Ау, парень? – сказал он, помахав жесткой ладонью перед застывшим лицом инвалида. – Ты что, тук-тук?

– Оставьте его, – попросила старуха. – Он вас боится.

Капитан, скривившись, шагнул вперед:

– Бля, ну и вонь тут… Слышь, але, гараж!

Роман закрыл лицо руками, сгорбившись.

– Он болен, – снова подала голос женщина. – Прошу ва…

– Закройся! – рявкнул полицейский. Он ткнул толстым пальцем в плечо инвалида. – Ты умеешь разговаривать? Отвечай!

– Ма… ма, – всхлипнул Роман.

Блондин задумчиво провел подошвой кроссовки по еще влажному пятну посреди комнаты. Там, где несколько минут назад старуха старательно замывала кровь.

– Не старовата ли ты для матери, а? Этому парню лет двадцать пять, а ты вся мхом покрылась, – сказал он. Старуха ничего не ответила, и он вкрадчиво спросил:

– Знаешь, кого мы ищем, а? Конечно, не знаешь. Телевизора здесь нет, газеты сюда не носят, про Интернет вообще молчу. Этого урода зовут Труднов Илья. Илюшенька, мать его. Больной выродок. Насиловал в Хабаровске старух, отрубал им конечности, вытаскивал кишки, а вместо них набивал животы тряпьем, после чего зашивал. На чердаке его дома нашли шесть трупов. Эту мразь везли на очередную экспертизу, но его отбили по дороге. При побеге один конвоир был убит, второй тяжело ранен, не знаем, выкарабкается ли. У первого остались маленькие дети.

На лице старухи не дрогнул ни один мускул.

– Что, не впечатлило? – прищурился опер. – Наверное, живя среди дерьма и крыс, тебя уже трудно чем-то удивить?

Краем глаза пожилая женщина увидела, как камуфляжник направился в комнату с подвалом, и ее искривленные артритом пальцы крепко сжались.

– Ладно, Борисыч, – закряхтел капитан. Сняв фуражку, он вытер несвежим платком вспотевшую лысину. – Не хрена тут ловить. Еще чесотку подцепим или триппер какой-нибудь. Кстати…

Он приблизился к старухе.

– Я тебя помню. У тебя ведь семья куда-то исчезла. А?

– Это было давно, – бесцветным голосом ответила она.

– А это кто в коляске? Так что, нашелся сынок?

– Выходит, нашелся, – кивнула старуха, шмыгнув распухшим носом.

В комнату заглянул камуфляжник:

– Борисыч, там погреб есть.

Блондин и участковый обменялись многозначительными взглядами.

– Иди, показывай, что у тебя за яма, – сказал опер, грубо толкая старуху. Она молча зашаркала вперед, припадая на вывихнутую ногу.

– Только воняет там просто писец, – добавил камуфляжник.

Полицейский присел на корточки перед распахнутым подвалом, осторожно принюхался.

– Вы че, ссыте туда? – недоверчиво поинтересовался он, скорчив гримасу отвращения.

– Ага. И срем тоже, – с серьезным видом ответила старуха. – Кстати, мне как раз нужно облегчиться… Вы не возражаете?

Она прошла мимо камуфляжника и задрала замызганную юбку.

Полицейский потрясенно мигнул, словно не веря своим глазам.

– Шизанутая, – сплюнул он.

– Ну? Будете смотреть?! – неожиданно визгливо выкрикнула старуха, присаживаясь на корточки.

Не говоря ни слова, мужчины вышли из комнаты.

Блондин с демонстративным злорадством прошелся по выломанной двери, оставляя на расползшемся дермантине пыльные следы, и у самого выхода резко обернулся.

– Если я узнаю, что ты помогла ублюдку, я вернусь, старая кляча! – крикнул он. – И поверь, ты будешь умолять меня пристрелить тебя.

Выйдя из подъезда, они направились к забрызганному грязью полицейскому «УАЗу».

– Гнилое это место, – вдруг нарушил молчание полицейский. – Я прямо шкурой чувствовал, что какая-то херня в местном воздухе. Отравлено тут все.

– Но тем не менее эта дырявая калоша как-то существует здесь. Да еще с этим слюнявым паралитиком, – сказал блондин.

– Куда двинем? – полюбопытствовал камуфляжник, заводя двигатель.

– Куда-куда… Е…ть верблюда, – хмуро огрызнулся опер. – Возвращаемся в управление. Я свою смену отпахал, пускай другие ишачат.

* * *

Она спустилась к выходу и долго прислушивалась, но, кроме заунывного воя ветра, до ее старческих ушей ничего не доносилось. Вздохнув, старуха медленно двинулась обратно.

Некоторое время она с грустью смотрела на сиротливо валяющуюся дверь, испачканную мужской обувью. Ей было до слез жаль эту несчастную, разбитую дверь, которая служила ей много лет, защищая от сквозняка и крыс…

– Гореть вам в аду, – покачала она головой. Лишь с третьей попытки ей удалось поднять ее, кое-как прислонив к развороченному косяку.

«От крыс это не спасет – мрачно подумала она. – И от ветра тоже».

Но сейчас была проблема поважнее крыс и погодных сюрпризов.

Этот сбежавший зэк, сидящий внизу, должен помочь ей. И она расшибется в лепешку, чтобы добиться своего.

– Рома! – ласково позвала она.

Инвалид медленно убрал костлявые руки от лица, перемазанного влажно-блестящей мешаниной из слез и соплей.

– Положись на меня, – сказала старуха, беря в руку ржавый обрезок арматуры.

Скрипя зубами от боли, яростно грызущей ногу, она вернулась к подвалу. Склонилась над воняющей черной ямой:

– Вылезай. Они уехали.

«Да. Но они могут вернуться, – внезапно шепнул ей внутренний голос. – И тогда все полетит к чертям».

Плевать.

Времени почти не остается, так что придется рискнуть.

Меньше чем через минуту на поверхности показалась всклокоченная, залитая кровью голова мужчины.

– Привет, Илюша-твою-мать, – нараспев проговорила старуха. Она с надсадным скрипом провела арматуриной по растрескавшемуся полу. – Тут много чего интересного о тебе говорили. Небось сам слышал?

– Слышал, – проворчал Илья, выкарабкиваясь из подвала. От него разило нечистотами, и он брезгливо оглядел себя с ног до головы. Затем исподобья посмотрел на усмехающуюся женщину, которая лениво перекладывала стальной прут из руки в руку.

– Даже не пытайся распускать руки, мальчик. Тронешь меня хоть пальцем, я охреначу тебя этой штуковиной повторно. Может, на этот раз вправлю твои мозги.

– Тебе смешно? – заорал беглый зэк. – Ты чуть не пробила мне башку, ведьма! А потом облила меня ссаньем! Знаешь, что за это делают на зоне?!!

Ухмылка нищенки стала еще шире. Надрез на печеном яблоке увеличивался, грозясь разрезать сгнивший фрукт пополам.

– А ты сломал мне нос, – парировала она хладнокровно. – Из-за тебя, некультурного мудака, я вывихнула ногу и еле хожу. По твоей милости эти обезьяны в погонах сломали мне дверь. Они до смерти напугали моего сына и угрожали меня убить. А все потому, что я не выдала тебя. Может, так до тебя дойдет?

Илья молчал, гневно раздувая ноздри. Казалось, вот-вот, и он снова ударит разглагольствующую старуху.

– Ты что, и правда собиралась гадить вниз? – наконец спросил он. – Тогда, при шакалах?

Она сделала костлявой рукой жест в воздухе.

– Роль нужно было играть до конца. Подумаешь, одной порцией дерьма больше, одной меньше… Ты все равно был испачкан. Или для тебя важнее сдохнуть, но при этом остаться чистеньким?

– Ты спятила.

– Наверное. Кстати, меня зовут Наталья, – представилась старуха, и на этот раз ее тон был примирительным. – И я не такая уж старая. В этом году мне исполнится пятьдесят четыре года.

Илья с недоверием уставился на свою новую знакомую:

– Не обижайся, но ты выглядишь на сто пятьдесят четыре. А то и больше.

Наталья засмеялась дребезжащим смехом, и он непроизвольно подумал о гремящих костях в гробу.

– Поживи с мое, Ильюша, и я посмотрю, каким станешь ты.

Труднов с раздражением отметил, что его имя она произносила кривляясь, нарочито выделяя смягченную мягким знаком букву «ю».

Он поднялся на ноги.

– Зачем ты меня спрятала?

– Ты удивлен? Наверное, пока сидел в тюрьме, и думать забыл о таких вещах, как сочувствие? Жалость? Сострадание?

Илья злобно улыбнулся:

– С точки зрения закона, ты преступница. Я читал Уголовный кодекс.

– Не вся наша жизнь укладывается в рамки законов, – философски изрекла Наталья.

– Наверное. Но…

Илья замялся, словно растерявшись.

– Что «но»?

– Ты… ты ведь слышала. Ну, в чем меня обвиняют.

Слова падали, словно капли раскаленного олова, оставляя за собой дымящиеся струйки пара.

Наталья сощурилась.

– А ты правда насиловал этих несчастных старушек, а потом расчленял их? – вполголоса поинтересовалась она.

Труднов отвел взор, уголки его рта безвольно опустились.

– Так говорят, – с усилием проговорил он.

– Что говорят?

Темные глаза уголовника на мгновенье вспыхнули уже знакомым Наталье блеском. Нехорошим блеском. Так хищно блестят зазубренные острия «розочки», которая через секунду готова погрузиться в горло обидчика.

– Я не хочу обсуждать это сейчас, – отрезал он, и старуха решила отстать с расспросами.

– Ладно. Я дам тебе кое-какую одежду. У меня кое-что осталось из неприкосновенного запаса… – промолвила она. – Снимай свое рванье. Не бойся, я его сожгу. А заодно посмотрю твою рану. Ты лоб-то не лапай грязными руками! Не волнуйся, там просто царапина.

– Хрена себе, царапина, – проворчал Илья. – Хлещет, как из свиньи.

– Ты еще не видел, что такое настоящее кровотечение. К тому же раны на голове всегда сильно кровоточат.

– А если эти шакалы вернутся?

– Не вернутся. Тем более скоро стемнеет, – уверенно заявила Наталья. После небольшой паузы она прибавила уже серьезней:

– А если вернутся, нас убьют.

И хотя после побега Илья где-то на уровне подсознания готовился к подобному сценарию, от слов старухи его спину будто бы обожгло мертвым холодом.

Спустя сорок минут беглец сидел на деревянном ящике. Его рана была тщательно обработана и перевязана полосками из остатков относительно чистой простыни. На нем были выцветшие, но опрятные брюки и слегка мятая рубаха в мелкую клетку. На голове красовалась серая кепка с истрепанным козырьком.

– А говорила, что только вода есть.

– Я хранила эти вещи много лет. Они принадлежали моему мужу, – рассеянно сообщила Наталья. Она все чаще поглядывала в окно, сжимая и разжимая кулаки.

Смеркалось.

«Пора бы уже приступить к делу…» – озабоченно подумала старуха.

– Что с твоим мужем? – осведомился Илья.

– Умер, – коротко ответила она.

Он не стал уточнять подробности. Откровенно говоря, плевать он хотел на покойного супруга этой скукоженной замухрышки, как, собственно, на нее саму с этим хнычущим дурачком в коляске, с ног до головы усыпанным опилками. Но где-то глубоко внутри теплилось странное чувство, доселе ему незнакомое, нечто граничащее с благодарностью к этой оборванной нищенке.

Ведь несмотря ни на что, Наталья его спасла. Действительно спасла.

«Вот только зачем?!»

Илья фыркнул.

«Спасла и ладно», – про себя проговорил он.

Он не знает, что будет через пять минут, голова все еще раскалывалась от сосущей боли, ныло простреленное плечо, и заморачиваться о причинах столь благородного поступка лысой нищенки попросту не было желания.

Кряхтя, он выпрямился, оглядываясь по сторонам:

– Как ты здесь живешь? Извини, но собаки на помойке и то лучше себя чувствуют.

– Значит, такова моя судьба, – сухо отозвалась старуха. Она была занята тем, что аккуратно заворачивала в обрывок полотенца последние остатки еды – сушеную рыбу и лепешку. – Так и живу. На зиму заготавливаю дрова. Печка работает исправно. Все щели затыкаю тряпками. Повешу новый полиэтилен на окна. За спичками и мукой хожу в поселок. Жаль, дверь сломали, но как-нибудь справлюсь.

– А продукты? А чистая вода? Ведь от такой жрачки ноги в ласты склеишь, – возразил Илья, указав на пыльную банку с сушеными ягодами.

– Так не всегда было. Когда мои ноги были здоровы, я ставила силки на птиц, ходила на море рыбачить. В лесу можно было найти яблоки, орехи с грибами… Воду я беру из родника, он не замерзает даже зимой.

Она положила сверток с нехитрой снедью на край замусоленного стола:

– Это тебе.

Илья повернул голову, нахмурившись:

– Я не очень понимаю, чем заслужил такое гостеприимство.

Он медленно зашагал по комнате, внимательно разглядывая уныло-нищенский интерьер помещений.

– Наша встреча не случайна, – глухо произнесла Наталья, но Труднов ничего не ответил. Он вновь остановился возле фотографии с девочкой, прилепленной к стенке. Наклонился вплотную, так, что кончик его носа буквально касался исцарапанной поверхности карточки.

Заметив, как он разглядывает фотографию, Наталья плотно сжала губы, прижав руки к обвислой груди.

– Кто эта девчонка? – негромко поинтересовался Илья. – Твоя дочь?

– Да.

Он не видел, как заблестели от влаги глаза старухи.

– Что с ней? Где она сейчас? – настойчиво произнес он.

Ответом было угрюмое безмолвие, и Илья развернулся лицом к пожилой женщине.

– Почему ты молчишь? Она мертва?

– Можно сказать, что да.

Беглый зэк обхватил виски руками, устало прикрыв веки.

– Тебе плохо? – без особого сочувствия спросила Наталья.

– Я не знаю. Я не могу понять, что со мной.

Открыв глаза, Илья неожиданно сказал:

– Стоп. Только ничего не говори. Но… Мне кажется, что я знал ее. Как ее звали?

– Аяна.

– Аяна, – прошептал Илья, покачнувшись. Его обветренные губы беззвучно зашевелились, будто он вновь и вновь повторял редкое имя, как если бы пробовал его на вкус.

Сделав еще пару шагов, он с удивлением воззрился на крошечный домик из розового пластика, притулившийся в углу настенной полки. Он осторожно взял его в руки и, приподняв съемную крышу, с изумлением рассматривал домашнюю утварь – миниатюрную кроватку, коврик, шкафчик, комод с блеснувшим кружком зеркала…

– Это что?

– Положи на место, – холодно потребовала Наталья, и что-то прозвучавшее в ее голосе заставило Труднова безропотно подчиниться. Он убрал игрушку на место и с безразличным видом сунул руки в карманы.

– Давай лучше поговорим о тебе, – смягчила тон старуха. – Что ты собираешься делать?

– Тебе так важно это знать? Какое тебе дело до меня, баба Наташа?

Она пожала плечами, и в воздухе повисла тягостная тишина.

Илья невидяще смотрел в заклеенное полиэтиленовой пленкой окно, мысли тяжело и неуклюже ворочались в уставшем мозгу, будто куски льда при стремительном половодье.

– Я ведь неспроста тебя об этом спросила, – прервала молчание Наталья. – А знаешь почему? Да, ты резкий и жестокий. Да, ты подонок, потому что поднял руку на нищую старуху – это я о себе. Ты груб, как зверь. Но я не верю, что ты сумасшедший и больной зверь. Я не верю, что ты насиловал тех несчастных женщин и глумился над их мертвыми телами.

– И что с того? Для всех я маньяк и убийца. Мне от твоих слов ни тепло ни холодно, – сказал Илья, и голос словно треснул, как лобовое стекло от попавшего камушка. – От твоего мнения что-то изменится?

– Может быть, – тихо произнесла она. – Может быть, Илья.

«Она впервые назвала меня Ильей, а не этим идиотским «Ильюша», – пронеслась у беглеца мысль.

– Ладно. Все равно это ничего не меняет, – подытожил он. – Знаешь что? Мне чихать, поверишь ли ты мне или нет, но…

Труднов прокашлялся, словно подбирая нужные слова.

– Сколько сейчас времени? У тебя есть часы? – внезапно задал он вопрос, и Наталья полезла в засаленный карман.

– Половина восьмого. Куда-то спешишь?

На небритом лице зэка заиграла кривая улыбка:

– Видишь ли, я не знаю того человека, который устроил перестрелку на дороге. Кто он? Его смертельно ранили, но он успел мне сообщить, что в девять вечера у моря будет ждать лодка. Там, где остатки причала. Как далеко до причала? Я знаю, что море неподалеку.

– Выйдешь наружу, все время держись правее. Выйдешь на дорогу, она тут одна. Перейдешь трассу, увидишь тропу на холм. Оттуда до причала десять минут пешком. На все уйдет максимум полчаса, – ответила Наталья, стараясь скрыть охватившее ее волнение.

Илья поднял голову, и она была поражена, увидев смятение в его глазах.

«Нет, – поправила она себя. – Это не смятение. Это страх».

– Я не знаю, кто меня там будет ждать, – сказал он глухо. – Я не знаю, кто мои родители и где живут. Я понятия не имею, кто я такой.

Глубоко вздохнув, он добавил еще тише:

– И я не знаю, как так получилось… Как получилось, что меня обвинили во всем этом беспределе, из-за которого я оказался за решеткой. Потому что я ничего не помню. Ты веришь мне?

Старуха долго молчала, затем со вздохом ответила:

– Это не имеет никакого значения.

– Знаешь, я часто вижу сны, – произнес Труднов. – И в этом сне я все время оказываюсь в холодном озере… Я захлебываюсь и камнем иду на дно. А потом меня кто-то спасает…

– Ты тонул в детстве?

Илья неуверенно пожал плечами:

– Я не помню. Наверное.

Из комнаты, где находился Роман, раздался шорох, и вслед за ним невнятное бормотание.

– Я проверю Рому, – словно извиняясь, сказала она Илье и, ковыляя, засеменила из кухни.

Пока ее не было, Труднов, как загипнотизированный, буравил взглядом фотографию на стене.

Аяна…

Неужели они где-то встречались?

Спустя пару минут Наталья вернулась.

– Он уснул, – известила она Илью, без сил опускаясь на разваливающийся стул. Усаживаясь, пожилая женщина задела больную ногу и охнула.

– Так хреново? – спросил Труднов. – Извини. Ты сама нарвалась.

– Справимся, – процедила Наталья.

«Ни черта ты не справишься», – уныло подумала старуха, и ее охватил страх. Пора действовать, а не жевать сопли.

– Без денег и связей ты пропадешь, – начала она, стараясь говорить спокойно. – И тебе нужен врач. Мои тряпки помогут лишь на короткое время. Поэтому иди к морю и жди свою лодку. Другого выхода у тебя нет. Возможно, тебя там будет ждать друг.

– Вполне вероятно. А может, и шакалы, – мрачно заметил Илья.

– Может, и шакалы, – согласилась старуха. – Давай так, сынок. У тебя что, есть другие варианты? Рано или поздно тебя найдут. Деминск давно умер, в радиусе десяти километров тут ничего нет. В городе нет ни электричества, ни связи, ни водоснабжения. Тут только птицы, крысы и бродячие псы. Кстати, остерегайся их.

Илья снова обхватил голову руками. Искоса взглянул на золотоволосую девочку на фото, и в какой-то безумный миг Труднову почудилось, что она ему подмигнула.

– Мне кажется… Мне кажется, я был здесь, – растерянно проговорил он, стараясь больше не смотреть на фото. – Как такое возможно?

Старуха пожала плечами. Она принесла два свечных огарка и зажгла их. В комнате стало немного светлее.

– Я тоже ловлю себя на мысли, что твое лицо мне знакомо. Вот только голос… – сказала она задумчиво. – Ты шипишь. Вот если бы я слышала твой настоящий голос…

– Меня ударили заточенной ложкой, пока я был в СИЗО, – нехотя произнес Илья. Он внимательно посмотрел на замершую старуху:

– Говори. У тебя такой вид, что ты все собираешься что-то сказать, но каждый раз передумываешь.

Черты лица Натальи, взрыхленные глубокими морщинами, внезапно разгладились. Она будто ждала, что Илья сам начнет этот разговор, избавив ее от долгой прелюдии.

– Я хочу предложить тебе маленькую работу, Илья, – тихо промолвила она. – И она будет хорошо оплачена.

Труднов скептически поджал губы.

– Поставить тебе дверь? Или нанести дров, баба Наташа? В общем-то я обязан тебе, так что давай, валяй. Только в пределах разумного, у меня очень мало времени.

– Ты должен пообещать, что поможешь мне, – не сводя пристального взора с глаз Ильи, настаивала старуха.

Тот расссмеялся:

– Веселая ты бабулька, как я погляжу!

Наталья даже не улыбнулась.

– Ты не ответил. Это не займет много времени. Тебе просто нужно будет отнести одну вещь кое-куда.

– Что за вещь? И куда?

Кряхтя от напряжения и ноющей боли в ноге, она поднялась со стула.

– Похоже, мне скоро придется ползать, – вымученно улыбнулась старуха. Подволакивая распухшую ногу, она куда-то вышла и спустя несколько минут вернулась, неся в руках клетку для птиц. Она была помятой, изъеденной ржавчиной, набитой внутри обрывками пожелтевших газет.

– Тебе нужно отнести это на маяк. Точнее, на самый верх того, что от него осталось. Купола, где была лампа, давно нет, но есть маячное помещение. Просто вытащи то, что внутри клетки, положи это на пол, и все.

Наталья осторожно поставила клетку перед Ильей.

– Это не займет много времени. Иди прямо сейчас. Потом вернешься к причалу, ты успеешь к девяти часам.

Илья с изумлением уставился на ржавую, неказистую клетку, набитую рваными газетами.

– Что это за хрень? – изумленно спросил он.

– Мой талисман. Впрочем, это неважно.

Он встал на ноги, направив указательный палец в старуху, будто ствол пистолета:

– Важно, баба Наташа. Я должен знать, на что подписываюсь. Что за талисман, едрить меня колотить? Вдруг там бомба?

Лицо Натальи исказилось в муке.

– Боже правый… О чем ты, дурачок? Возьми ее в руки, она легче перышка!

Продолжая подозрительно изучать клетку, Илья взвесил ее. Она действительно была легкой. Казалось, кроме газет, внутри вообще ничего не было.

– Там что, только бумага?

– Считай, что это память о моей семье.

Илья поднес клетку к лицу, с опаской принюхавшись. До ноздрей донесся запах пыли и едва различимый аромат чайных листьев.

– Ничего не понимаю, – медленно произнес он, опуская клетку на пол. Внезапно его осенило. – Там внутри… прах?

Вместо ответа старуха опустила руку в карман толстовки, вынув наружу массивный перстень с крупным рубином. Блеснуло прохладным золотом, отблески свечей заиграли на благородном металле крохотными огоньками.

– Это тебе, – сказала она, протягивая перстень Труднову. – Все, что у меня осталось. Семейная реликвия, можно сказать. Мне он перешел от моей бабки. Уверена, что за него можно выручить хорошие деньги. Отнеси клетку на маяк и хорошо заработаешь.

Илья молча взял в руки драгоценное кольцо. Повертел его, придирчиво осматривая с каждой стороны, словно выискивая изъяны. Убедившись, что это не подделка, он задал вопрос:

– Значит, я должен поднять эту клетку на самый верх маяка, и все?

– Да. Не забудь, что из клетки нужно кое-что достать. Это… гм, это небольшой предмет из папье-маше, он внутри газет. Будь очень аккуратен.

Илья с трудом удержался от истеричного смеха.

– Ты точно сумасшедшая.

Старуха осторожно коснулась пальцами разбитого носа:

– Считай это моей старческой причудой. Я верю в даты и приметы. И мой талисман должен быть в определенное время в нужном месте. Я удовлетворила твое любопытство?

Вытащив из кармана часы, она поднесла их к свечке, внимательно вглядываясь в циферблат:

– Тебе пора. Вообще-то есть время до рассвета, но ты ведь спешишь…

Илья спрятал перстень в карман брюк, взял сверток со снедью и поднял клетку.

– Ну, пока.

– Извини, что не провожаю, – попыталась улыбнуться пожилая женщина. – Нога. Я бы…

– Угу, можешь не продолжать, – перебил ее Труднов. – Если бы не больная нога, ты бы сама влезла на этот гребаный маяк, это ты хотела мне сказать? Ну да. А тебе не приходило в голову, что я выкину твой талисман, как только выйду из подъезда?

Наталья замерла.

– Ты не сделаешь этого, – оторопело проговорила она.

– Откуда тебе знать? Может, и не сделаю. А может, и сделаю. Ты все равно не проверишь, так ведь? И, скорее всего, ничего не изменится.

Старуха молчала, горестно сцепив перед собой скрюченные пальцы. У нее был такой вид, словно ее предал самый близкий человек.

– Ладно. Я все сделаю, – сжалился Илья. – Так и быть. Будь здорова, баба Наташа. Не кашляй.

– И тебе не хворать, – машинально откликнулась она. – Я верю в тебя.

Он уже дошел до прихожей, как из комнаты донесся ее старческий голос:

– Сегодня будет сильный туман. Постарайся успеть до того, как он тебя накроет на маяке.

– Спасибо за заботу, – буркнул Илья.

Отодвинув тяжелую дверь в сторону, он несколько секунд, затаив дыхание, прислушивался. По ногам прошелестел колкий сквозняк. Заброшенный дом, в котором все еще теплилась чахлая жизнь матери и сына, медленно погружался в тяжелый сон.

Илья неслышно выскользнул из подъезда и вскоре скрылся из виду.

– Ничего не изменится, – хрипло повторила Наталья слова беглого зэка. – Говоришь, для меня ничего не именится, если ты не сдержишь слово? Может, оно и так. Но возможно, изменится, и очень многое.

Она посмотрела в окно, за которым стремительно сгущались сумерки.

– Очень многое.

* * *

Отойдя метров на пятьдесят, Илья обернулся. Обветшалая трехэтажка сонно пялилась на него мертвыми окнами-глазницами.

– Всего хорошего, – сказал он и быстрым шагом направился по разбитой дорожке. Бетонная плитка со временем покрылась паутиной трещин, сквозь которые топорщились пучки выгоревшей травы.

Внезапно беглый зэк почувствовал необычайный прилив сил и энергии, он ощущал себя мобильником после полноценной зарядки. При этом Илья абсолютно справедливо отдавал себе отчет, что поводов для этого оптимизма маловато. И тем не менее…

«Меня сейчас встретят… и увезут в надежное место… – думал он, торопливо перебирая ногами. – Не будет же абы кто рисковать ради меня жизнью?! Нет!»

Он шел, продолжая себя мысленно подбадривать.

Слева мелькнула детская площадка, и он машинально замедлил шаг. Разваленная горка, покореженные качели, с верхней перекладины которых свисали обрывки ржавых цепей, почему-то напомнили ему виселицу. В песочнице лежал разлагающийся труп кошки, в клочьях шерсти суетливо копошились черви.

«Деминск умер, – повторил про себя Илья слова старухи, быстро шагая вперед. – Умер, умер, умер».

– Умер, – произнес он вслух, словно наслаждаясь этим жутковатым словом. – А почему он умер?

Задрав голову в темнеющее небо, Труднов ответил:

– Да хрен его знает.

Он обогнул покосившийся киоск с выбитыми стеклами и вышел на трассу. Присвистнул, увидел закопченный кузов «шестерки» без колес и вышел на проселочную дорогу, которая вела на холм.

Через пару минут показалось море. Ветер здесь был куда яростнее и злее.

– Не плачь, потому что это закончилось, – вдруг произнес он, наморщив лоб.

Почему он вспомнил эту фразу? Кому она принадлежала?

«И, судя по всему, должно быть продолжение», – с досадой подумал Труднов, тщетно пытаясь вспомнить концовку изречения.

Клетку в руке раскачивало, как свихнувшийся маятник, и Илья с удивлением уставился на нее, словно видя впервые в жизни и пытаясь сообразить, как она вообще оказалась у него.

– Зачем тебе все это, бедная старуха? – пробормотал он, разглядывая скомканные клочья газет.

Клетка равномерно покачивалась, храня молчание.

«Это память… моей семьи».

«Талисман».

Илья неожиданно открыл для себя, что не двинется с места, пока не узнает, что там, внутри. Старуха что-то говорила про папье-маше. Он слабо себе представлял, что это такое, и мозг осторожно подсказывал мужчине, что, вероятно, это что-то связанное с игрушками из бумаги…

Труднов облизнул губы.

Невероятно, но в эту минуту он забыл обо всем – о том, что ранен, о том, что за ним ведется самая настоящая охота, о том, что он многое не помнил из своего прошлого, о том, что он совершенно не знает, кто и зачем его будет ждать у причала…

Чертова клетка.

Точнее, то, что внутри.

Вот что его интересовало.

Потому что ни один здравомыслящий человек не даст золотой перстень за то, чтобы отнести на маяк эту дурацкую хрень, набитую пожелтевшими газетами…

Он присел на корточки и, открыв дверцу, принялся вытаскивать наружу бумажные комья. Некоторые из них тут же унес ветер, и Илья, выругавшись, прижал коленом к земле оставшиеся клочья. Вскоре его пальцы нащупали что-то прохладно-округлое, и он вытащил странный предмет наружу.

– Че за фигня? – недоверчиво произнес он, разглядывая легкий, почти невесомый шар темно-синего цвета. Он был слегка зернистым на ощупь, как мелкий наждак, и размером едва превышал апельсин.

Илья легонько потряс бумажный шар. Внутри что-то тихо прошуршало.

Он понюхал его.

Все тот же запах чайных листьев, только на этот раз более отчетливый.

– Ерунда какая-то, – буркнул беглец.

Илье стоило громадных усилий не раскрошить этот синий шарик пальцами, чтобы увидеть его содержимое, и лишь какая-то неизъяснимая внутренняя сила в последнюю секунду остановила его.

«Я верю в тебя».

Он вздрогнул, вспомнив слова оборванной нищенки.

Илья поднялся на ноги. Сунул шар обратно в клетку, затем запихнул туда остатки газет, зафиксировав таким образом «талисман» старухи в неподвижном состоянии.

После этого он продолжил путь и вскоре вышел к берегу. Миновал остатки ремонтного причала, равнодушно глядя на проржавевшие до черноты сваи, которые торчали из воды гнилыми клыками. Где-то вдали бесновались чайки, визгливо-раздраженно перекрикивая друг друга.

– Сейчас, – прошептал он. – Я скоро вернусь сюда. Только заброшу эту х. вину на маяк. Свои слова надо уметь держать.

Илья прищурился, замедлив шаг.

Несмотря на темнеющее небо, он видел, как впереди исполинской свечой высилась старая маячная вышка.

– Между небом и землей… Член летит, совсем нагой, – пробормотал он. – Крайней плотью он прикрылся.

Илья кашлянул.

– Это чтоб не простудился.

Обернулся, глядя на унылые обломки свай. А что, если лодка придет сейчас? Будет ли она ждать?!

«Ты обещал», – прошелестел внутренний голос, и его передернуло.

Да.

Наталья дала за работу золотой перстень, который стоит явно не три рубля. Другой вопрос, сможет ли он его продать, но сейчас Илью это не заботило. Достаточно того, что перед его глазами до сих пор маячило горестное лицо несчастной старухи, которая ему доверилась.

«Ты груб… ты зверь… но ты не больной зверь».

Он глубоко вздохнул и пошел дальше.

«Положу этот шарик на самый верх – и сразу обратно», – решил беглый зэк.

Под подошвами ботинок хрустела сухая галька, небо продолжало темнеть. До маяка оставалось не более двухсот метров, как неожиданно откуда-то слева метнулись блеклые тени, и перед замершим мужчиной оказалось четыре собаки. Тощие бока подрагивали, верхние губы животных были задраны, в сверкающих глазах плескалась слепая злоба.

– Пошли на хер! – приказал Илья нарочито громко. Он сделал вид, что собирается что-то бросить в собак, но те продолжали рычать, медленно двигаясь на него.

Илья наклонился, взяв в руки крупный голыш.

– Что, не страшно?! – заорал он, швырнув его в ближайшую псину. Камень попал в переднюю лапу собаки, и она взвизгнула, попятившись назад. Остальные дворняги зашлись в оглушительном лае, и теперь уже Илья начал медленно отступать назад.

– Офигенный конец – сдохнуть в зубах помоечных псов, – пробурчал он. Взглянул на клетку, покачивающуюся в руке, и лицо его приняло жесткое выражение.

На хрен.

НА ХРЕН.

Он был полным идиотом, согласившись на сделку с безумной старухой.

– В задницу, – тихо произнес Илья, ставя клетку на гальку. – Я пас.

Собаки, как по команде, умолкли. Хрипло дыша, они не сводили с мужчины глаз, в вечерне-стылой пелене напоминающих угольки, рассыпанные в кострище.

– Я ухожу, – вслух объявил Труднов. – Слышите, гребаные тузики? Попробуете меня преследовать, вырву вам кишки.

Он продолжал осторожно пятиться назад, и собаки с неохотой умолкли, словно принимая условия человека.

Когда расстояние между ним и псами стало относительно безопасным, Илья повернулся и быстрым шагом зашагал к причалу.

«Дебил. Не нужно было вообще идти туда», – промелькнула у него мысль.

Собаки не пытались его преследовать, они просто стояли и смотрели ему вслед. Оказавшись у причала, Илья вновь обернулся, и его взору предстали бесформенные тени, едва различимые во тьме. Он моргнул, и собаки, будто получив негласную команду, неторопливо потрусили прочь.

Труднов сел напротив свай, высившихся из черной воды.

– Никто не приедет за мной, – неожиданно проскрипел Илья. – Это… это все бред. Я останусь тут. С этими вонючими псами на берегу.

Его напугали собственные слова, и по спине беглеца будто стальным гребнем прошел могильный озноб.

Конечно.

Чушь собачья. Тот псих, перестрелявший конвой и сам схлопотавший пулю в живот, просто бредил.

Кому нужен Илья? Какая, на хрен, лодка в этой глуши?! Кроме вшивых собак и чаек, тут никого нет!!

Здесь все давно умерло. И никто за ним не приедет.

Эта мысль повергла его в пучину бездонного отчаяния.

– Сколько сейчас времени? – прошептал он, вглядываясь в безбрежно-зыбкую поволоку моря. – Уже наверняка девять. Откуда тут лодка, е… вашу мать? Нет тут ничего. Нет. Нет, НЕТ, НЕТ!!!

Он провел пальцами по шершавым камням, холодным и безжизненным, как сама вечность, и оцепенело уставился на лениво плещущиеся волны.

«Этой ночью будет сильный туман», – вспомнил он слова Натальи.

– Откуда ты знаешь, баба Наташа? – спросил он полусонным голосом в вечернюю прохладу. Развернул обрывок полотенца, сунув в рот кусок лепешки. Он был колючим, сухим и жестким, больно царапал небо, но другой пищи не было, а есть, признаться, хотелось очень сильно.

Труднов рассеянно жевал, устало щурясь вперед – не моргнет ли в мглистой пелене огонек? Не раздастся ли шум мотора?

Илье начало казаться, что перстень в кармане брюк неожиданно начал теплеть, пока и вовсе не стал горячим, и он машинально двигал его, не вытаскивая наружу – вверх, вниз, влево, вправо, насколько позволял карман. Все равно чертово кольцо напоминало о себе, и Илья уже на полном серьезе начал подумывать о том, чтобы выбросить его в море, как в густой, как битум, темноте проклюнулся ярко-желтый огонек.

Илья вытер крошки с губ и, приподнявшись, пристально вглядывался в море, гадая, не померещилось ли ему.

Огонек приближался, и вскоре стал слышен ровный шум двигателя.

Он медленно выпрямился.

«Не обманули», – шевельнулась мысль, и сердце учащенно застучало. Еще никогда он не испытывал такого волнения.

Спустя минуту к берегу подплыл небольшой рыбацкий катер с закрытой кабиной.

* * *

Мужчина, управлявший катером, заглушил двигатель и, высунув голову через люк кабины, некоторое время молча разглядывал Илью.

– Ты кто?! – наконец прокричал он, и Труднов, чувствуя себя круглым идиотом, назвал себя. Хоть он и старался говорить громко, последствия ранения в горло давали о себе знать, из-за чего голос Ильи звучал как у простуженной вороны. Ему пришлось повторить свое имя с фамилией дважды, поскольку морской ветер, словно издеваясь, расшвыривал его слова в холодно-прозрачном воздухе, не давая им дойти до ушей водителя катера.

Беглого зэка так и подмывало кинуться в воду, влезть в этот новехонький суперкатер, который прибыл сюда словно из другой галактики, и чтобы тот мгновенно сорвался с места, унося его как можно дальше от этого уныло-тошнотворного одиночества. Но вместе с тем он осознавал, что и шагу не может сделать без разрешения. Сейчас у него прав столько же, сколько у той дохлой кошки на детской площадке, которую пожирали черви.

– Где Цапон? – вновь спросил водитель плавсредства. Голос его звучал холодно и настороженно, почти враждебно.

– Его убили, – сообщил Илья, догадавшись, кого тот имеет в виду. Конечно, тот самый парень, так внезапно выскочивший на дорогу и подорвавший автозак.

Он шагнул в море, ледяная волна тут же окатила ноги до самых колен. Вода была настолько пронизывающе-холодной, что у беглеца перехватило сердце, а яички сжались, превратившись в два свинцовых шарика.

Когда до катера осталось не более трех метров, в руке незнакомца неожиданно появился пистолет.

– Оставайся на месте, – приказал он, другой рукой прислонив к уху телефон.

Илья послушно замер, чувствуя, как вода уже почти дошла до пояса.

Лаконично переговорив с кем-то отрывистыми фразами, мужчина убрал пистолет и, спустив в воду короткий трап-лесенку, велел:

– Залазь.

Когда Илья поднялся на борт катера, незнакомец бросил, даже не глянув в его сторону:

– Ведем себя тихо. Никаких вопросов. Ясно?

Илья пожал плечами, стуча зубами от холода:

– Ясно.

Его так и подмывало спросить, куда же все-таки они направляются, но, взглянув на выглядывающий из кобуры пистолет, решил благоразумно промолчать.

Он уселся рядом с незнакомцем, который завел мотор. Мужчине на вид было лет тридцать пять, у него было грубое загорелое лицо, которое словно второпях вылепили из глины, после чего обожгли на углях, и густые черные волосы, тщательно зализанные назад. Труднов скользнул взглядом по его походной одежде песочного цвета. Высокие шнурованные ботинки, наглухо застегнутая куртка, жилет-разгрузка, из нагрудного кармана которого торчала антенна портативной рации.

«Шакалы?»

Эта мысль испуганно всколыхнулась в уставшем мозгу, словно неуклюжая рыба, взбаламучивая дно водоема илистой жижей.

Может быть.

Тогда, если его подозрения подтвердятся, он попросту бросится на этого хмурого мордоворота с рацией и перегрызет ему горло. Или кому другому. Во всяком случае, уж одного-то он точно заберет с собой.

К тому времени, когда катер причалил к чернеющему в воде пирсу, море, словно крышкой, накрыл смоляной купол ночи.

– Выходим, – все так же коротко распорядился здоровяк, накидывая швартовочный трос на кнехт.

Илья безропотно перешагнул на деревянный настил причала.

– Туда и налево, – пихнул его в спину незнакомец.

«Ведут, как на убой, – мысленно усмехнулся Труднов. – Ну-ну. Посмотрим».

– Мы на месте, – сообщил крепыш кому-то по рации, и они быстро зашагали к берегу.

– Вопрос можно? – осторожно поинтересовался Илья.

Мужчина недовольно покосился на него:

– Смотря какой.

– Где мы находимся?

Тот засопел, словно раздумывая, стоит ли откровенничать с этим едва держащимся на ногах изможденным доходягой.

– Полуостров Радужный, – неохотно обронил он.

– Радужный? – переспросил Илья, наморщив лоб. – Это… кажется, Хабаровский край?

«Песочный» снисходительно кивнул, словно имел дело с редкостным тугодумом, и снова ткнул его в спину, поторапливая.

Спустившись по лестнице, они по узкой тропе поднялись на небольшую возвышенность, и Илья на мгновение замер, расширенными глазами таращась на переливающиеся огни ночного города. Они искрились, вспыхивали и сверкали фантастическим калейдоскопом, словно светящиеся существа из параллельного мира.

«Хрена себе полуостров», – ошарашенно думал он, крутя по сторонам головой.

– Туда, – показал крупным пальцем здоровяк, и они направились к серебристой «Митсубиси Лансер».

«Значит, не шакалы», – с облегчением подумал Илья.

Вряд ли легавые стали бы его задерживать на такой тачке. Если, конечно, эти легавые не задумали чего-то такого, что прямо запрещает закон. Может, ему предложат какую-то сделку?

Ладно, что будет, то будет, он уже окончательно запутался. В голове был полнейший сумбур, который усугубляли изнуряющая усталость и тупая боль в простреленном плече.

В салоне автомобиля находился еще один мужчина, развалившийся на заднем сиденье. Из-за скудного освещения Илья успел заметить лишь худое скуластое лицо и стянутые в хвост темные волосы.

– Все в порядке? – мягко спросил он. И «песочный» утвердительно буркнул: «Да».

Илья тяжело плюхнулся на сиденье рядом с водителем, словно мокрая тряпка.

«Полуостров Радужный?» – подумал он, бросив прощальный взор на мглистую полосу моря.

С тихим урчанием иномарка тронулась с места.

* * *

Когда машина остановилась у высоченного забора, «Песочный» пихнул в бок Илью:

– Вылазь!

В его руке показался крошечный пульт управления, коротко моргнувший рубиновым глазком – пик! Тихо шипя, поднялись секционные ворота с автоматическим приводом, словно громадная пасть диковинного зверя.

Тот, что был на заднем сиденье, тоже вышел из иномарки.

– Я Борис, – произнес он все тем же спокойным и дружелюбным голосом. Яркий свет, льющийся из высившегося над ними фонаря, отбрасывал на бетонную дорожку его тень – странно изогнутую и сухопарую. Что-то было подкупающее во внешности мужчины, и Илья без промедления пожал протянутую руку. Пальцы Бориса были тонкие, но цепкие и жесткие.

– Илья, – представился беглый зэк.

– Идите сюда, – послышался раздраженный голос «песочного».

Ворота снова зашипели, и Илья торопливо шмыгнул внутрь участка. В нескольких метрах возвышался громадный трехэтажный особняк из крупного белоснежного кирпича, двухскатную крышу венчали причудливые башенки. В окнах на первом этаже горел свет. Идя по аккуратной дорожке, выложенной мраморной плиткой, Илья краем глаза подмечал все – и замысловатые ночные светильники, рассаженные по всему участку, источавшие голубоватое свечение и почему-то напомнившие ему сказочных гномов, и изящное подвесное кресло-качели с пухлыми подушками на сиденье, и блеснувший перламутром край бассейна, который располагался за деревянным срубом и наверняка тоже был немалых размеров… А строение из бревен, скорее всего, было ничем иным, как баней…

И вместе с тем от всего этого великолепия и богатства сквозило неприкрытой тревогой, и Илья непроизвольно подумал о пещере громадного паука, терпеливо ожидающего свою очередную жертву.

«Здесь тебя и похоронят», – хихикнул внутренний голос, и Труднова окутали липкие щупальца паники.

Действительно, куда его привезли? Его, сбежавшего уголовника, обвиняемого в убийстве и расчленении шести пожилых женщин, едва ли не под дулом пистолета притащили в роскошный коттедж. Зачем?!

Неожиданно в голову Ильи закралась мысль, от которой у него едва не подкосились ноги – его привезли к родне одной из замученных старух. А может, и не одной. И все они желают мести, мечтая разорвать его на молекулы…

От неприятных раздумий его отвлек «песочный», чуть ли не силой втолкнув Илью в дом.

Стены огромного холла были до самого потолка увешаны пестрыми шкурами хищных зверей – от рыси до бурого медведя. Противоположная стена была украшена медальонами из состаренного дерева с головами-чучелами животных.

Посреди холла стоял крупный седовласый мужчина лет шестидесяти, облаченный в восточный халат, его руки были заложены за спину. При появлении Ильи его глаза слегка прищурились, и в следующее мгновенье мясистое лицо расплылось в широкой улыбке:

– Ну, здравствуй!

Он шагнул вперед, заграбастав оробевшего Илью в свои медвежьи объятия.

– Ну, что молчишь? – спросил мужчина, продолжая улыбаться. – Не узнаешь своего крестного? Я Королев Петр Алексеевич. А ты мой крестник. Поди, забыл?!

Илья молча смотрел на хозяина особняка, судорожно раздумывая над ответом.

– Я… – хрипло начал он, но Королев его перебил:

– Мы с твоим отцом лучшие друзья были.

– Друзья? – глупо переспросил Илья, и Петр Алексеевич подтвердил:

– Именно. Жаль мужика.

Перехватив заторможенный взгляд беглеца, Королев сдвинул брови:

– Так ты что?.. В самом деле?

Он посмотрел на «песочного», который застыл с каменным выражением на лице, затем перевел взор на Бориса. Тот загадочно улыбнулся, и Петр Алексеевич кашлянул.

– Ладно. Я вижу, тебя слегка потрепали во время твоих приключений.

Не оборачиваясь, он крикнул:

– Лида!

Буквально через секунду со второго этажа бесшумно спустилась хрупкая девушка в темно-зеленой блузке и такого же цвета юбке. Она подошла к Королеву, выжидательно застыв на месте.

– Посмотри, что с парнем, – приказал он. – Обработай раны, обеспечь свежей одеждой. Когда все будет готово, проводишь в гостиную.

Как во сне, Илья направился вслед за девушкой. Она завела его в крошечный закуток, напоминающий кабинет врача, где быстро вымыла руки и, натянув резиновые перчатки, знаком велела ему лечь на кушетку.

«Почему она все время молчит?» – подумал Илья, блаженно растягиваясь на прохладном полиэтилене. Очередная перевязка раны вызвала новый приступ боли, но Труднов приложил все усилия, чтобы Лида не заметила этого.

Закончив с рукой, она промыла ему лоб, заклеив рассеченное место пластырем.

После этого девушка отвела его в душевую кабину, жестами объяснив, что обработанные места лучше не подставлять под воду, но Илья знал это и без ее напоминания.

«Похоже, девчонка немая», – решил он, и ему почему-то стало жаль ее.

От предложенной Лидой одежды Труднов отказался. Почему-то в мятых брюках и выцветшей рубашке, которые дала ему старуха в заброшенном доме, он чувствовал себя спокойнее и даже уютнее.

Когда все было готово, Лида взяла его за руку и, словно ребенка, повела обратно, вниз, на первый этаж, и ему нравилось прикосновение ее тонких нежных пальцев. В какой-то момент Илья даже подумал, что готов идти за этой стройной, как юная серна, девушкой хоть всю жизнь – вот так, держась за руки, как влюбленные дети.

Приоткрыв дверь в гостиную, она вопросительно посмотрела на Петра Алексеевича, и когда тот кивнул, тихо отступила в сторону, позволяя Илье войти внутрь.

За громадным столом, сплошь заставленным всевозможными блюдами и тарелками, сидели всего двое – Королев и Борис. Еще двое мужчин расположились в креслах у окна – «песочный» и такой же крепыш в серых джинсах и бомбере цвета хаки. Оба были погружены в смартфоны, сосредоточенно водя толстыми пальцами по экранам гаджетов.

– Ребята, оставьте нас, – негромко произнес Петр Алексеевич, и те, как по команде, поднялись, пряча смартфоны в карманы.

– Дмитрий, не забудь забрать товар, – напомнил Королев, и тот, что был в бомбере, молча кивнул.

«Охрана», – догадался Илья.

– Что стоишь? – удивился Петр Алексеевич. – Давай, располагайся. Уверен, что после тюремной баланды ты не прочь побаловать свой желудок.

Илья почувствовал, как его рот наполняется вязко-теплой слюной. Невзирая на сосущую тревогу, которая не отпускала его с того момента, как «песочный» взял его к себе на катер, при виде такого обилия съестного у него буквально разбегались глаза. Нежно-розовые ломтики семги, запеченная в сметане и тушеными овощами таймень, покрытая золотистой корочкой курица, миска с крупными мидиями, сквозь полуоткрытые створки которых желтела пропеченная мякоть моллюсков, нарезанные свежие помидоры со сладким перцем, присыпанные душистым укропом, прозрачная вазочка, доверху наполненная красной зернистой икрой, поблескивающая влажной пленочкой, розетки с моченой красной смородиной, голубикой и малиной и многое другое.

– Ну, чего застыл? – усмехнулся Петр Алексеевич. Взгляд его опустился на брюки Ильи. – А чего в новое не переоделся?

– Не надо, – выдавил Илья. – Я лучше в своем.

– Что в кармане-то? – прищурился Королев.

Беглец опустил взор, наткнувшись на рыбий хвост, невозмутимо торчавший из левого кармана.

– Так, – неопределенно проговорил он и принужденно улыбнулся: – Энзэ.

– Я уже понял. Дай сюда.

Илья молча вынул из брюк задубевшую от соли рыбину и положил ее на стол. Петр Алексеевич с брезгливым видом взял ее кончиками пальцев, принюхался.

– Дерьмо, – сделал вывод он, швыряя воблу прямо на пол. – Если любишь сушеную рыбу, я тебя угощу такой, что за шиворот не оторвешь, особенно под пиво. У нашей тарани с икорки жирок капает, а ребрышки, если на свет смотреть, аж прозрачные.

Борис засмеялся, цепляя вилкой кусочек семги, а Илья молча смотрел на воблу, сиротливо валявшуюся на полу. У него неожиданно возникло ощущение, что ему только что смачно харкнули прямо в лицо. Как будто это хамло в расшитом золотом халате только что вместо рыбины вырвал из его груди сердце, кинув на пол, словно кость собаке. С отвращением бросил на пол его собственное сердце, вырванное из груди.

Илья хотел сказать, что не так уж он любит сушеную рыбу. Он хотел сказать, что не очень-то это вежливо – кидаться продуктами тем более если они чужие и тебе не принадлежат. Он хотел напомнить, что эта рыба – последнее, что было у несчастной старухи, когда она собирала его в дорогу, и сейчас она осталась вообще без еды, не считая жалкую кучку ягод, засохших до каменной твердости. Все это буквально рвалось наружу кипящим варевом, но усилием воли Илья сдержался.

Он будет играть по здешним правилам.

По крайней мере, ему придется. Хоть какое-то время.

– Садись, садись, – махнул рукой Королев, наплескивая в хрустальную рюмку водки. – Ешь и пей вволю. Давай, дружище. За твое освобождение.

Все трое звякнули рюмками.

Илья опрокинул в себя водку, зажмурясь с непривычки. Он не помнил, когда в последний раз употреблял спиртное, но сейчас у него возникло стойкое ощущение, будто в глотку сыпанули стакан гвоздей. Он закашлялся, на глазах выступили слезы, и он торопливо налил себе яблочного компота, затушив пылающее огнем нутро.

Петр Алексеевич с Борисом расхохотались.

– Там небось одним чифиром баловался, да? – предположил Борис.

– Я не пил чифир, – отдышавшись, ответил Илья.

Петр Алексеевич подвинул к нему пузатый глиняный горшочек с рифлеными узорами:

– Попробуй. Супец из дальневосточной черепахи.

Илья снял крышку, вдохнув насыщенный аромат варева.

– Пахнет вкусно, – машинально отметил он и вяло зачерпнул ложку. Суп был густым, почти как каша.

– Что ты помнишь, Илья? – вдруг спросил Королев, перестав улыбаться. Он потянулся к курице, быстрым движением разорвав ее на части, так, что в стороны полетели сочные горячие брызги. – Что?

Труднов застыл с ложкой у рта.

– То есть?

– А то. Ты не узнал меня, а значит, слухи о твоей потери памяти – правда.

Илья нашел в себе силы проглотить содержимое ложки. Суп и вправду был восхитительным.

– Почти ничего.

– Интересно, – протянул Королев. – Разговаривать ты умеешь. Ходить тоже. В штаны, прости господи, не серешься, так?

Илья покраснел.

– Значит, не так уж у тебя и память-то отшибло, крестничек, – резюмировал Петр Алексеевич.

– Я не узнал вас, – с трудом проговорил Илья.

– Ты можешь обращаться ко мне на «ты», – разрешил Королев. Отломив от курицы крылышко, он принялся с хрустом перемалывать ее своими крепкими желтыми зубами.

– Договорились.

– Как умер Цапон? – вдруг спросил Петр Алексеевич. Прожевав крылышко, он занялся куриной голенью, жадно вгрызаясь в нежную мякоть. По его толстому раздвоенному подбородку потек золотистый жир.

– Его изрешетил один из конвойных. Они стреляли одновременно, но Цапон еще жил какое-то время, – сказал Илья. Он заглянул в горшочек, из которого все еще поднимался легкий ароматный дымок, но больше есть не стал. Звякнула увесистая крышка, накрывая черепаховый суп.

– Давай подробней, – потребовал Королев. Быстро справившись с ножкой, он начал вытирать салфеткой мясистые руки, тщательно, не обходя вниманием ни один палец.

– Я услышал громкий хлопок, и машина перевернулась. Затем повалил дым, кто-то кричал и звал на помощь, – вздохнув, начал Илья. Слова давались ему тяжело, казалось, кто-то невидимый засунул внутрь ржавые клещи, с треском выдирая наружу кровоточащие внутренности. – Меня выволокли наружу. Послышались выстрелы. Когда я смог разобрать, что к чему, Цапон уже умирал. Он сказал, что в девять вечера к старому причалу Деминска придет лодка. Рассказал, как туда добраться. Я нашел ключи у охранника, снял наручники и сбежал.

– Цапон точно умер? – уточнил Борис.

– Я проверил пульс. Мертвее не бывает, – подтвердил Илья. Он взял с тарелки толстый ломоть буженины, положил его на белый хлеб, закрыл сверху ноздреватым кусочком сыра и с угрюмым видом принялся жевать бутерброд. Странно, но аппетит пропал напрочь, как отрезало…

Борис разлил водку, но он с сомнением посмотрел на свою наполненную рюмку. Пить сейчас не хотелось тем более.

Петр Алексеевич утопил палец в кнопку звонка для прислуги, расположенного прямо на столе, и спустя пару мгновений в гостиную заглянула Лида.

– Неси зайца, – распорядился Королев, и девушка, понятливо кивнув, скрылась.

– Ты что-то вообще ничего не ешь, – озабоченно заметил Борис.

– Все в порядке, – буркнул Илья. Помявшись, он задал вопрос: – Гм… Если меня должны были спасти, то… зачем твой человек вез меня сюда под прицелом?

Королев улыбнулся краем рта.

– Ты имеешь в виду Ивана? Тот, что в «разгрузке»?

– Да.

– Он должен был убедиться, что ты не засланный казачок. Кстати, на тебе была «гражданка», а не тюремная роба.

– Мне…

Илья запнулся. Ему не очень хотелось сейчас рассказывать о Наталье, той странной худой старухе.

– Мне дал ее один человек. Но это отдельная история, – сказал он, глядя в сторону.

В комнату неслышно вошла Лида, неся громадный казан, накрытый крышкой. Борис быстро раздвинул в стороны тарелки с мисками, освобождая место. Королев снял крышку, жадно втягивая одуряющий запах тушеной зайчатины:

– Вот это я понимаю.

Они выпили снова, и он с удвоенной силой набросился на жаркое.

«Куда в него столько влезает?» – изумленно подумал Илья.

Он без особого аппетита проглотил пару мидий, поковырял вилкой таймень и налил себе компот. Странное чувство – голод вроде отступил, и урчащий желудок успокоился. При этом никакого вкуса от съеденного Илья не ощущал – всю еду словно обесцветили, оставив лишь сухие цифры калорий, белков и жиров.

– Что у тебя на шее? – осведомился Королев. Рыгнув, он снова начал вытирать руки салфеткой – перед ним уже лежала целая горка бумажных шариков, темно-оранжевого цвета от впитавшегося жира. – Когда тебя «закрывали», этой дырки не было. И говорил ты нормально. А сейчас шипишь, как пробитое колесо.

– Повздорил с сокамерником, – с неохотой проговорил Илья.

– И что?

– В смысле? – не понял Илья.

– В прямом. Зацеловал тебя до смерти? – спросил Петр Алексеевич. Глаза его потемнели. Он смял очередную салфетку, щелчком толстого ногтя отправив ее на тарелку с салом. Медленно встал, вышел из-за стола и, обойдя его, остановился за спиной Труднова, тяжело сопя.

– Заточка, – коротко ответил Илья. Он буквально затылком ощущал жаркое дыхание хозяина дома – смесь перегара, сыра и тушеного мяса.

– Заточка, – тихо повторил за ним Королев, и через секунду его толстые пальцы клещами сжали шею беглеца. Труднов вздрогнул, непроизвольно задев стакан, который тут же перевернулся, заливая кипенно-белую скатерть яблочным компотом.

– Что же ты творил, сука гнойная? – прошипел Петр Алексеевич, не ослабляя хватку. – Что же ты творил, больной урод?! Твой отец наверняка в гробу сто раз перевернулся!

– Я… отпу…сти… – прохрипел Илья, тщетно пытаясь оторвать стальные пальцы от немеющей шеи. От недостатка кислорода в висках шумело и нервно пульсировало, голова раздувалась, словно ее накачивали гелием.

– Я следил за прессой! – багровея, заорал Королев. – Все те, над которыми ты издевался, насиловал и убивал, – одинокие старухи!! Ты специально искал беспомощных, потому что их никто не стал бы искать!!! Е. ный извращенец!!!

Глаза Ильи выпучились, лицо приобрело лиловый оттенок. Оставив попытки расцепить железобетонные пальцы Королева, трясущейся рукой он нащупал вилку. Очевидно, Петр Алексеевич заметил это, так как хватка моментально ослабла, и он на всякий случай шагнул назад.

Пошатываясь, Илья поднялся из-за стола.

– Что, хотел меня пырнуть, гаденыш? – оскалился Королев.

– Ты… – прохрипел Илья, хватая воздух ртом, как бьющаяся на крючке рыба. – Ты не…

– Положи вилку и сядь, – жестко приказал Петр Алексеевич. – Или я позову Ивана, и он сделает из тебя кровавую мочалку.

Тяжело дыша и кашляя, Илья опустился на стул. Перехватил многозначительный взгляд Бориса. В глазах длинноволосого мужчины плясали злорадные искорки, и ему захотелось убить его. Его и этого жирного хряка в узбекском халате, вцепиться в горло зубами, разорвать артерии, чувствуя, как в глотку бьет тугая горячая струя крови.

Между тем Королев вернулся на свое место и, как ни в чем не бывало, уселся на диван. Его широкое отечное лицо разъехалось в ухмылке:

– Ладно, ладно, вспылил я. Но и ты хорош. Может, ты думал, за твои подвиги я тебе медаль на сиську повешу? Или «Орден Святого Ябукентия»? Хер на рыло, мальчик.

Илья исподлобья глядел на сидящих напротив мужчин.

«Это враги, – тревожно зазвенело в мозгу, словно серебряный колокольчик. – Враги. Нужно убираться отсюда!»

– На хера ты влез в это дело? – вновь заговорил Королев. – Обратился бы ко мне, я бы тебе достал резиновую старушку, хе-хе. Отрезай ей что хочешь – не хочу.

Борис холодно улыбнулся, специальной ложечкой выловил из хрустальной розетки оливку, неспешно отправил ее в рот. Маслянисто подмигнул Илье, и тот отвел пылающий взгляд. От него не ускользнуло, что тщательно ухоженные ногти Бориса матово поблескивали.

«Он что, педик?!»

– Кем был мой отец? – спросил Труднов, когда прерывистое дыхание, наконец, выровнялось. – Где моя мать? Где я жил до этого?!

– У тебя нет родителей, – спокойно ответил Петр Алексеевич. – Погибли много лет назад в аварии.

– Должны быть какие-то фотографии, – процедил Илья. – Только что ты чуть не задушил меня. Я тебя не помню. Откуда я знаю, что ты задумал?!

Королев залился раскатистым смехом, но на этот раз Борис к нему не присоединился.

– Парень, – прокудахтал Петр Алексеевич, вытирая выступившие на глазах слезы. – Если бы я решил от тебя избавиться, то Лида уже вытирала бы здесь дерьмо, что от тебя осталось бы.

– Ну что ж, спасибо, что я пока еще человек, а не дерьмо, – криво усмехнулся Илья.

– Молодец, раз не утратил чувство юмора, – заметил Петр Алексеевич. – А что касается фотоархивов, то все есть. Всему свое время, Илья.

– Я должен тебе верить? – тихо спросил Труднов.

Королев развел свои громадные руки в стороны:

– А что, у тебя есть другие варианты? Тебе придется мне довериться.

– Ладно. Зайдем с другой стороны, – заговорил Илья. – Если ты уж так хотел меня вытащить оттуда… Почему ты не нанял мне нормального адвоката? У тебя ведь денег куры не клюют, как я погляжу. Зачем было устраивать эту мясорубку на дороге? Со взрывом и стрельбой?! Два трупа и один тяжелораненый! Моя рожа теперь на каждом столбе наклеена! Куда я сунусь?! Только что в петлю!

– Ты идиот, Илюша, – вздохнул Петр Алексеевич. – Ни один адвокат не взялся бы защищать твою задницу после всего того, что ты натворил. Город у нас небольшой, все на виду. Если бы кто-то впрягся за тебя, ночью этому смельчаку сожгли бы машину, а то и дом.

– Погибли люди, – хрипло произнес Илья. И когда после этих слов физиономия Королева вновь расплылась в глумливой улыбке, он едва удержался, чтобы не швырнуть в него горшок с остывающим черепаховым супом.

Наклонившись, словно намереваясь сообщить что-то доверительно-важное, Петр Алексеевич медленно отчеканил:

– Людей тебе жалко, геронтофил хренов? А кто бедным бабушкам руки-ноги отпиливал, а потом насаживал на колья, как памятные бюсты?

– Петр, может, хватит? – осторожно заметил Борис.

– Я сам, б…дь, решу, когда хватит! – раздраженно гаркнул Королев.

Боковым зрением Илья почувствовал какое-то движение за окном и непроизвольно повернул голову. И тут же отпрянул, увидев прилепленное к окну чье-то бледное лицо. Незнакомец прислонил узкие ладони к стеклу, безразлично разглядывая собравшихся в комнате. Лицо было ровным, без единой эмоции, словно чистый лист бумаги, только что извлеченный из пачки.

Заметив реакцию Ильи, Королев с Борисом тоже посмотрели в окно.

– Иди к себе, – громко сказал Петр Алексеевич. Видя, что находящийся снаружи человек никак не отреагировал, он с кряхтением поднялся и шагнул вперед. Приоткрыл одну створку, приказав безапелляционным тоном:

– Иди. Ты нам мешаешь, Никита. Дима сейчас все привезет.

Молодой человек широко ухмыльнулся, пятясь назад. Увидев, что Илья смотрит на него, он облизнул пальцы и той же ладонью провел по промежности.

– Уходи! – прикрикнул Королев, и тот плаксиво скривился.

– Пожалуйста, Никита, – смягчился Петр Алексеевич, и молодой человек засеменил в темноту. Королев закрыл окно, вернувшись за стол.

– Ну что, на посошок? – спросил он, потянувшись за бутылкой.

– Кто это? – напряженно спросил Илья.

Помедлив, хозяин дома обронил:

– Мой сын Никита. Ты его тоже не помнишь?

Илья покачал головой.

– Он немного странный, – продолжал Королев, испытующе глядя на Бориса. – Но в целом хороший и спокойный парень.

Взяв со стола мобильник, он набрал чей-то номер.

– Дмитрий, ты где? В дороге?

Выслушав ответ, он хмуро произнес:

– Поторопись.

Когда разговор был закончен, он поднял глаза на Илью. Лицо было словно вырублено из старого дерева и отшлифовано ветрами, в глазах мерцало битое стекло.

– О’кей. Будем считать все это пройденным этапом. Жизнь продолжается. В конце концов…

Он усмехнулся, будто вспоминая забавный случай.

– У каждого свои тараканы. У меня судья есть знакомый, мужику скоро пятьдесят стукнет. А он женские туфли тайком от супруги покупает. И не просто в магазине, а на международных аукционах. Уже весь гараж ими забит, а все не угомонится.

– Ну да, – фыркнул Борис, нацепив декоративной зубочисткой тонкую дольку лимона, слегка припорошенную сахаром. – Одно дело – туфли. И совсем другое – шесть стару…

– Заткнись, – резко оборвал его Королев, и Борис с обиженным видом отправил лимонную дольку в рот, принявшись ее сосредоточенно жевать.

Петр Алексеевич наполнил рюмки.

– Я больше не хочу, – отказался Илья, но Королев так сверкнул глазами, что тот не решился перечить.

– Пей. А я скажу тост. Знаешь, какой самый любимый тост у акул? «За тех, кто в море».

Илья кисло улыбнулся, чуть пригубив водку. Петр Алексеевич же, напротив, опрокинул в себя всю рюмку махом, шумно выдохнул, затем вырвал из второй половины курицы другое крылышко, целиком запихнув его в рот.

– Ты сейчас в море, Илья, – с набитым ртом промычал он, вытирая светло-коричневый сок, бегущий по подбородку. – Там, в тюряге, ты был в вонючей бочке. Сейчас мы все в море. И это море опасно. Тут есть килька с медузами, но также есть и акулы. Большие акулы с острыми зубами. И тебе придется приложить много усилий, чтобы выжить в этом море.

Рыгнув, Королев сунул зубочистку в рот.

– Я помогу тебе не только выжить, но и управлять этим морем, – добавил он, ковыряясь в зубах.

Борис вылез из-за стола и встал у окна, глядя на чернеющее, как сажа, небо.

– Я вижу, у тебя уже глаза слипаются, – заметил Петр Алексеевич, лениво переводя забочистку из одного угла рта в другой. – Скажи мне пару слов о Деминске. Я там не был сто лет уже. Слышал, там только крысы да собаки дикие остались, да?

– И коты, – сказал Илья, вспомнив рыжую бестию в доме Натальи.

– Ну, это ненадолго. Коты здесь слабое звено, – с усмешкой произнес Королев. – И что, крысы пятки не покусали? Я знаю, во что превращается город, когда там размножаются эти хитрые твари…

Он что-то еще говорил, а Илья думал о хромой старухе. О ее сумасшедшем парализованном сыне, о ее затхлом подвале и о свалке прокисшего тряпья (нашла же она среди этой рухляди и хлама для него чистую рубаху и брюки!). Он думал о черствой лепешке, крошки которой царапали губы и небо, и сравнивал ее с огромным, заваленным всевозможной жратвой столом, что сейчас стоял прямо перед ним, отчетливо понимая, что в той захламленной, дурно пахнущей халупе, где обитала Наталья со своим сыном, ему было куда уютней, комфортней и спокойней, нежели здесь – в сияющей чистоте, фальшиво-холодной, ненастоящей, от которой таки сквозила неприкрытая угроза. И пусть старуха от души врезала ему железкой по черепу, а потом устроила душ из ссанья с дерьмом, все равно он испытывал к ней чувство глубокой благодарности. И даже… привязанности, что ли?

Перед глазами неожиданно вспыхнула фотография девушки на обшарпанной стене, и он судорожно вздохнул.

Как там ее звали? Аяна?

«Отнеси это на маяк», – прошелестел в мозгу надтреснутый голос старухи, и Илья вдруг явственно ощутил, как внутри что-то невыносимо-отчаянно заскреблось, понемногу продвигаясь к сердцу.

Его прошиб пот.

Что это, совесть?

У него, обвиненного в убийстве шести пожилых женщин, появилось чувство стыда?

«Я ведь не выполнил ее просьбу…»

– …Эй, проснись!

Он моргнул, осовело пялясь на Королева. Тот звонко щелкнул пальцами перед помутневшими глазами Ильи.

– Ты как будто в другое время перенесся, парень, – озадаченно сказал Петр Алексеевич.

– Устал просто.

– Я толкую, что Деминск будто кто-то проклял, – продолжал рассуждать Королев. – Там ведь были красивейшие места. Охота, рыбалка…

– Я спать хочу, – хрипло произнес Илья.

– Эх, слабый мужик пошел, – со вздохом проговорил мужчина. – Мы с твоим отцом могли двое суток из-за стола не вылезать, особенно после удачной охоты… Ладно, иди. Лида тебе постелет.

Он ткнул пальцем в звонок, и как по мановению волшебной палочки, в гостиную заглянула хрупкая служанка.

– Отведи его… сама знаешь, – сказал Королев, неопределенно махнув рукой.

Они вышли из-за стола.

– Не держи на меня обиду, – примирительно сказал Петр Алексеевич и похлопал Илью по плечу.

– Все нормально.

– Поживешь пока здесь. Полиция сюда не сунется, так что здесь тебя никто искать не будет. Отдохнешь, сил наберешься. Со временем сделаем тебе документы. В общем, не ссы.

Илья молча вышел, прикрыв за собой дверь.

* * *

Бесшумно ступая, Лида спустилась по ступенькам и направилась по выложенной плиткой дорожке куда-то за дом.

– Постой! – позвал Илья, и она слегка повернула голову, замедлив шаг.

Он подошел к служанке вплотную.

– Ты помнишь меня? Я правда здесь был? – хрипло спросил он, но она лишь пожала плечами.

– Лида. Тебя действительно так зовут?

На нежном лице девушке появилась растерянность, быстро сменившаяся тревогой. Она закрыла рукой рот и покачала головой. Затем ткнула пальчиком в сторону горевших окон, где все еще оставались Королев с Борисом и, плотно сжав губы, ударила своим кулачком по ладони.

– Я понял, – вздохнул беглец. – Тебя накажут, если ты вовремя не вернешься. И тебя также накажут, если ты дашь мне о чем-то знать. Я правильно понял?

Помедлив, девушка кивнула, и от Ильи не ускользнуло, как порозовели ее щеки – это было даже видно в лимонно-холодном свете ночных светильников-гномов.

– Ладно. Идем.

Где-то за забором послышался шум подъехавшего автомобиля, и Илья сжался, словно тугая пружина.

Кто это? Гости? Или… шакалы?

«Полиция сюда не сунется», – щелкнули в мозгу слова Королева.

А если сунется? Если там, за громадным забором, сейчас толпа спецназа в касках, с собаками, автоматами, газовыми гранатами и прочими зубодробильными наворотами, предназначенными для ловли таких, как он?

Чуть слышно зашипели автоматические ворота, и спустя мгновение впереди появились две тени. Дмитрий, тот самый охранник в бомбере, вел за руку худенького юношу лет пятнадцати. Они направлялись к массивному срубу из толстых бревен, который Труднов принял за баню.

Он хотел спросить Лиду, что здесь делает подросток, но вовремя вспомнил, что едва ли получит ответ от немой. Между тем она мягко потянула его за руку, и Илья нехотя пошел следом.

Вскоре они очутились возле небольшого одноэтажного строения, примыкавшего к противоположной стороне ограды.

– Это что, ночлежка для пленников? – попробовал пошутить он, но Лида не улыбнулась. Она прошла внутрь, показывая ему крошечную, но вполне уютную комнату. Внутри помимо аккуратно застеленного дивана и шкафа находился журнальный столик с небольшим телевизором, а также был холодильник. После этого девушка легонько толкнула дверь в ванную комнату, включив свет, Илья заглянул внутрь, удивленно цокнув языком. Вполне себе ничего. Душевая, туалет, сверкающее зеркало, все чисто и опрятно. Даже зубная щетка с пастой были в нераспечатанных упаковках, словно их купили всего час назад.

Лида тронула его за плечо, и он обернулся.

«Я могу быть еще чем-то полезна?» – прочитал он по напряженному лицу девушки.

– Лида, ты хотела бы уехать отсюда? – неожиданно вырвалось у Ильи.

На долю секунды в глазах немой заискрились робкие огоньки надежды, однако они быстро потухли. Вымученно улыбнувшись, она развернулась и быстро вышла из дома.

Илья зашел в ванную и, взглянув в зеркало, дотронулся до нашлепки пластыря, белевшей на лбу. Голова все еще болела, но он старался не думать о физическом дискомфорте.

Поразмыслив, он решил еще раз сполоснуться перед сном и, быстро раздевшись, залез в душевую кабину. Пока он намыливал тело душистым гелем, его мысли сами собой вновь вернулись к старухе. Он здесь, в тепле, под струей горячей воды, а Наталья наверняка лежит на своих тряпках с распухшей ногой…

«Все верно. Только она и завтра будет сидеть в своей пыльной конуре вместе со своим обездвиженным сыном. А что будет со мной – известно одному Богу…»

Выйдя из душа, Илья выключил свет и шагнул в комнату.

И тут же застыл, едва не закричав от неожиданности – прямо перед ним стоял человек, уперев руки в бока. Дрожащая рука скользнула к выключателю, и в помещении вспыхнул мягкий розоватый свет – абажур лампы был малинового оттенка.

Это был тот самый молодой человек, подсматривающий за ними во время ужина в окно.

«Никита, мать твою растак», – подумал Илья.

– Чего надо? – сипло произнес он.

Никита сально подмигнул ему. На нем была черная футболка в белесых пятнах и мятые джинсы. Рот приоткрыт, как у спящего, испорченные зубы были влажными от слюны.

– Выходи, – потребовал Илья. Подумав, добавил: – Я скажу твоему отцу.

Никита насторожился, затем расслабленно хрюкнул:

– Я тебя помню.

Голос у него был высокий, почти писклявый, как у ребенка, который вот-вот готов сорваться и устроить истерику из-за отказа родителей купить понравившуюся игрушку.

– А я тебя нет, – тихо ответил Илья.

– Его тоже купают, – вдруг сказал Никита, приближаясь к мужчине. От него разило потом и несвежим дыханием. – Чтобы был чистенький.

– Кого купают?

– Моего дружочка.

– Очень хорошо, – не стал спорить Илья. – А теперь иди к себе.

Никита обвел губы блестящим языком с желтым налетом.

– Папа про тебя говорил, – понизил голос он. Молодой человек оглянулся по сторонам, словно желал убедиться, что их никто не подслушивает, затем продолжил:

– Мне тоже раньше бабушки нравились.

Внутри что-то перевернулось, и Илью обдало жаром. Разорвать на куски этого гнилозубого дегенерата?! Или просто вытолкать наружу?!

Посмеиваясь, Никита двинулся к выходу, и мужчина с тихой яростью глядел ему вслед. Хлопнула дверь, и Илья остался один.

* * *

– Забавный парень, – сказал Борис, когда они остались одни. Он все еще стоял у окна, с полусонным видом наблюдая за въездными воротами.

– Угу, – невнятно пробурчал Королев. Шаркая пушистыми тапками, он подошел к столу и наполнил свою рюмку. – Присоединишься?

– Нет, мне достаточно.

– Как хочешь.

Петр Алексеевич залпом выпил, поморщился, затем сунул столовую ложку в вазочку с красной икрой, зачерпнул с горкой и сунул в рот.

– Ему пришлось много пережить, – рассеянно проговорил Борис, пока Королев, чавкая, ложка за ложкой поглощал икру, он словно задался целью во что бы то ни стало опустошить всю вазочку.

– Я не верю ему, – сказал наконец Петр Алексеевич, облизнув ложку.

Борис промолчал.

Наконец ворота начали медленно подниматься, и он вздохнул.

На то, как в баню вели подростка, он смотреть не хотел.

Борис повернулся к окну спиной, упершись поясницей в мраморный подоконник.

Королев тупо таращился на заметно опустевший стол, как если бы решая для себя, какое еще блюдо за сегодняшний вечер он незаслуженно обошел вниманием.

– Что, не наелись еще? – язвительно спросил Борис, и Петр Алексеевич поднял на него мутный взгляд покрасневших глаз. Затем опустил голову, пялясь на сушеную рыбу. Ту самую, что он час назад забрал у Ильи и швырнул на пол.

– Поди сюда, – разлепил он губы, и Борис перестал улыбаться. Он медленно приблизился к хозяину особняка, выжидательно глядя на него.

– Подними, – приказал Петр Алексеевич, и Борис послушно выполнил указание.

Королев сграбастал рыбу из рук мужчины.

– Ты обыскивал парня? – вкрадчиво поинтересовался он.

На лице Бориса отразилось изумление.

– Нет. Его из Деминска забирал Иван.

– Ага. А ты, значит, у причала в Радужном отсиживался, в машине суходрочкой занимался, – процедил Королев. – Нашел шестерку?

– Петр Алексеевич…

– Закрой хлебало, – оборвал его Петр Алексеевич. – Иван работает на меня, и я с него спрос держать буду. Ты впустил в мой дом этого щенка и даже не посмотрел, что у него в карманах!

– Он и так напуган. К тому же… Это всего лишь рыба, Петр Алексеевич, – осторожно заметил Борис.

Королев нехорошо улыбнулся.

– Рыба, говоришь? – задумчиво повторил он, словно обкатывая это слово на языке. – Ну-ну.

Борис успел заметить лишь легкую вибрацию воздуха и размытое движение, а спустя секунду его правую щеку хлестнула рваная боль. Он закричал, схватившись за рану, затем попятился назад, с ошалелым видом уставившись на окровавленную ладонь.

– Вот так, – удовлетворенно закивал Королев, сжимая в руках, словно нож, высохшую воблу. – Ты даже не представляешь, что может сделать закостеневший и спрессованный от времени и соли рыбий хвост.

– Ты спятил, старый маразматик! – сплюнул Борис, хватая со стола салфетки.

Петр Алексеевич лишь усмехнулся.

– Знаешь, когда я был пацаном, то тоже как-то сунул в шорты воблу, хвостом вверх. А потом зачем-то полез в карман, и этой е. ный хвост попал мне точно под ноготь большого пальца. Я тебе скажу, боль была несусветная. Все равно что иголку со всей дури загнать.

Он шагнул к Борису, и тот от неожиданности едва не упал, наткнувшись на кресло. Салфетка, плотно прижатая к рваной щеке, быстро размокла от крови.

– А теперь представь, что этим хвостом можно попасть в глаз, – прошипел Королев. – Или в глотку. Это почти как оружие, парень. Зэки в камерах делали стилеты из хлебного мякиша, добавляя туда соль. Получался одноразовый кинжал.

Прерывисто дыша, Борис смотрел на застывшего над ним толстяка с костлявой рыбиной в руке. Хвост от удара сломался.

В следующее мгновение Петр Алексеевич шумно выдохнул, моргнул, после чего положил воблу на пустую тарелку.

– Иди к Лиде, она заклеит дырку, – бросил он, потянувшись за салфеткой. – Потом возвращайся. Мне нужно серьезно поговорить с тобой насчет нашего гостя.

Борис пробубнил что-то невнятное. Он уже двинулся было к двери, как могучая рука Королева тяжело легла ему на плечо:

– И еще, Боря. Оставь в покое моего сына. У него сейчас непростой период. Слава богу, он немного отвлекся. Еще раз увижу, что ты подбиваешь к нему клинья, вырву яйца вместе с х..м. Прикажу Лиде пожарить их с грибами, и ты их съешь на моих глазах, с песней «Взвейтесь кострами» и счастливой улыбкой на устах. Врубаешься?

Борис кивнул, но сощуренные глаза сверкнули испепеляющей ненавистью.

Когда он вышел из гостиной, Королев вытер вспотевший лоб:

– Чертов педрила.

* * *

Илья долго не мог уснуть, ворочаясь в кровати и прислушиваясь к малейшему шороху. Пожалуй, за последние месяцы он впервые ночевал в цивилизованных условиях, но особой радости по этому поводу не испытывал.

«Папа про тебя говорил…»

«Мне тоже раньше бабушки нравились».

Приторно-сладкий, растягивающийся, как мутный кисель, голос сумасшедшего сына Королева все еще звучал в голове отдаленным эхом.

Раньше… а теперь что?

«Его тоже купают…»

Илья вспомнил худощаво-нескладного подростка, которого к срубу за руку вел телохранитель в бомбере, и раненое плечо встрепенулось свежей вспышкой боли.

«Все верно. Бедолагу специально привезли для этого психа», – подумал Илья, и на него накатила тошнота. Он повернулся на другой бок, плотнее завернувшись в мягкое одеяло.

Наконец усталость взяла свое, и сон, будто исполинский кондор, обнял его своими шершаво-тяжелыми душными крыльями.

Ему снился сон. Странный и даже жуткий.

Время, словно старую видеокассету, отмотали назад, и Илья вновь оказывается в роскошной гостиной Королева. Вот только сам хозяин коттеджа и Борис спят прямо за столом. Из раззявленных ртов веет мертвечиной, над их застывшими, словно восковые фигуры, телами беспокойно гундосят крупные мухи.

«Они мертвые!» – стучит в висках, и Илья осторожно трогает Петра Алексеевича за руку. Его кожа холодная, словно лед, но он все равно хрипло дышит, и его обвислая грудь вздымается в такт дыханию.

Скрипит дверь, Илья с тревогой поворачивает голову.

Лида.

Торжественно держа в руках поблескивающий серебром поднос с высокой крышкой, она бесшумно проходит к столу, мило улыбаясь.

«Главное блюдо», – беззвучно шепчут ее красивые вишневые губы.

– Я не хочу есть, – бормочет Илья. По какой-то неизъяснимой причине он совершенно не желает знать, что находится под крышкой.

Лида ставит поднос на стол, и он со страхом замечает, как вибрирует и дрожит крышка. Словно внутри… внутри что-то (или кто-то) есть.

Что-то живое.

«Унеси это», – хочет сказать Илья, но девушка, загадочно улыбаясь, уже снимает крышку.

К глотке мужчины подскакивает теплый ком.

На подносе лежит темно-синий шар.

Чертов шар из папье-маше, неуклюжий и покрытый вмятинами, словно дети им уже успели поиграть в футбол.

И этот шар пульсировал, сжимаясь и раздуваясь, напоминая гротескно-уродливое сердце. Внутри что-то шуршало и попискивало.

– Там крыса? – дрогнувшим голосом спросил Илья, отодвигаясь от страшного «блюда».

– Приятного аппетита, – хрипло говорит Лида, и он, цепенея, медленно поднимает глаза.

Никакой Лиды нет и в помине, перед ним та самая сгорбленная трясущаяся старуха в замызганном тряпье.

Нацелив на Илью кривой палец с обломанным ногтем, она гневно выдыхает:

– Ты обманул меня.

Илья отчаянно мотает головой. Преисполненный суеверным ужасом, он видит, как стремительно меняется окружающий мир – громадный стол, накрытый белоснежной скатерью, превращается в грязное, залитое липкой дрянью расшатанное убожество. Вместо бесчисленных мисок-тарелок-ваз, доверху наполненных изысканными закусками, – черствые, как подошвы кирзачей, лепешки и скрюченные рыбины, высушенные до окаменелости. Быстро темнеет – источником света теперь становится несколько свечей. Здоровенной люстры из хрусталя нет, как нет и дивана – Илья сидит на драном матрасе, провонявшем мочой, а с облупившегося потолка в серых разводах торчит кусок провода, замотанный изолентой. Только сейчас он замечает, что на нем арестантская роба, а из пробитого плеча все еще сочится горячая кровь.

Он снова у старухи. В той самой халупе с дырявым целлофаном вместо окон.

Королева и Бориса тоже нет – то, что он принимал за мужчин, оказывается всего-навсего блеклыми тенями, которые быстро растворились на обшарпанной стене.

– Я не виноват, – испуганно блеет он.

Старуха кудахчет безумным смехом, а шар неожиданно выкатывается с подноса и, огибая лепешки с воблой, неторопливо катится по столу.

– Лови мой колобок, – хрипит Наталья, и внутри шара что-то влажно чавкает. Из мельчайших микротрещин сочится дымящаяся кровь. Подкатившись к краю стола, шар, словно мокрая губка, тяжело шлепается Илье прямо на колени.

– У тебя еще есть время, – шепчет старуха. – До рассвета. И помни о тумане.

Илья пытается сбросить кровоточащий шар, но он словно прилип к ногам. Писк внутри становится громче и громче, раскаленными спицами пронзая барабанные перепонки, и он, зажмурившись, заходится в нечеловеческом вопле…

Он сел в смятой постели, выпучив глаза и судорожно хватая воздух ртом.

– Кошмар приснился?

Илья замер, вглядываясь в темноту. Сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот – и оно раздробит ребра, прорвав плоть, и, продолжая ритмично сокращаться, повиснет на липких артериях.

– Кто это? – спросил он наконец.

Тьма пришла в движение, приняв очертания человека, и Илья с облегчением распознал в ночном госте Бориса.

Тот бесцеремонно уселся на единственный стул в комнате, изучающе глядя на беглого зэка.

– И хотя Петр Алексеевич давно лег спать, я не советую включать свет, – сказал он, видя, как Труднов потянулся к лампе. – Лучше не привлекать к себе внимания. На участке может появиться охрана.

– Что тебе надо? – хмуро спросил Илья, спустив босые ноги с кровати.

– Есть разговор. Думаю, я на многое открою тебе глаза, – спокойно проговорил Борис.

Илья прищурился. Лунный свет, пробившийся сквозь мглистые тучи, высветил непроницаемое лицо его собеседника.

– Что у тебя на щеке? – спросил Труднов, заметив белеющий пластырь под скулой Бориса.

Скривившись, тот сделал в воздухе витиеватый жест рукой:

– Это неважно.

– А что важно?

– Я бы все-таки хотел узнать от тебя правду.

Илья шумно вздохнул, не скрывая раздражения:

– По поводу?

– Как все-таки умер Цапон?

– Я все сказал тогда, за столом.

Борис принялся неспеша разминать пальцы, похрустывая суставами.

– Может, ты сказал правду. А может, и нет… Мне сложно поверить, что у тебя напрочь отшибло память. Хоть что-нибудь ты должен помнить.

Илья пожал плечами и зевнул:

– Ты из-за этого сюда приперся?

– Тебе очень повезло, что Цапона грохнули раньше, чем он пристрелил тебя. Он шел не спасать тебя, а убивать.

Илье показалось, что он ослышался.

– То есть?

– Я не шучу. Королев заказал тебя. Но все сорвалось, и тебе удалось сбежать. Именно поэтому Иван (тот, что прибыл на катере в Деминск) сначала вообще хотел тебя завалить. Прямо там, на берегу. Никто не ожидал, что ты выживешь. Хорошо, что он решил позвонить Королеву, и тот поменял планы, решив, что ты пригодишься живым. В результате чего тебя привезли сюда. Ты сейчас дышишь только потому, что так решил Королев.

Илья ошарашенно молчал, обдумывая слова Бориса.

– Мой крестный хотел меня убить? – глухо спросил он.

Борис хищно улыбнулся:

– И что из этого? Разве тебе не приходилось слышать, как дети убивают собственных родителей и наоборот? Это раз. И никакой Королев тебе не крестный. Это во-вторых. Этот жирный упырь даже никогда не был знаком с твоим отцом.

Илья продолжал недоверчиво разглядывать мужчину.

– И все же? Из-за чего меня убивать? – задал он вопрос.

– Если я скажу, что никаких несчастных старух ты не трогал, ты мне поверишь?

Илья дернулся, как от гремучей змеи.

– Что… – хрипло начал он, тут же запнувшись. – Это что, провокация?!

Борис закинул ногу на колено.

– На свою беду, ты был свидетелем одного из преступлений. Проезжая по трассе вечером, ты видел, как труп одной женщины в мешке перекладывали из машины в «Газель». Остановился, подошел к машинам. И тут же получил удар по голове. После этого тебя увезли в какой-то заброшенный сарай, где несколько дней кололи всякую дрянь, из-за чего у тебя частично стерлась память. Тогда и было принято решение тебя подставить. Делов-то – несколько чучел из старушек подкинуть тебе домой.

– Это бред, – только и смог пробормотать Илья.

Борис холодно рассмеялся.

– Ты не рад, что я рассказал о твоей невиновности? Может, тебя устраивает слава хабаровского потрошителя? Что ж, тогда не буду тебя разубеждать, живи с этим.

– Кто убийца? – тихо спросил Илья.

– О. Наконец-то хоть один дельный вопрос.

Наклонившись ближе, Борис произнес:

– Убийца по соседству с тобой, в нескольких метрах.

Илья почувствовал, как спина взмокла от липкого пота.

– Это… дело рук Никиты? Гребаный сынок Королева?

Борис кивнул.

– Какой папаша захочет проблем для сына? Пусть даже он до такой степени отмороженный? – рассудительно сказал он. – Королев догадывался о проделках сына, но ничего не мог поделать. Это как гнойник, рано или поздно вся срань полезет наружу.

Помедлив, Борис добавил:

– Когда тебя взяли, Королев побеспокоился о том, чтобы вся цепочка замкнулась на тебе. Никиту временно спрятали в частной клинике. Какое-то время он терпел, затем не выдержал, сбежал. По дороге домой у него вновь снесло чердак, и он напал на очередную старуху. Результат был неудачен, бабка оказалась крепким орешком и, даже получив кирпичом по башке, сумела врезать Никите по яйцам. Парню повезло, и ему удалось смыться. Старуха выжила, хоть и осталась инвалидом. Но механизм был запущен. Народ начал роптать – мол, а того ли маньяка взяли?! Выискался какой-то влиятельный перец из Урала, родственник той самой старухи. Он нанял адвокатов, они закидали следствие жалобами. Планировались очные ставки, помимо этого тебя должны были везти на экспертизу, а также проверить на детекторе лжи. Королев, ясное дело, испугался. Вся его выстроенная схема грозилась рухнуть. Теперь тебе ясно, зачем он хотел тебя грохнуть?

– Это какой-то писец, – кашлянул Илья. – К чему такие сложности? Меня можно было по-тихому придушить в камере. Ну, или подсыпать в передачку отравы…

Борис покачал головой:

– Ты плохо знаешь Петра Алексеевича. Удушить в камере не его стиль. Ему нужны громкие и эффектные акции. С размахом, взрывом, лязгом, треском и снопом искр.

– Почему он не убил меня сейчас? – мрачно поинтересовался Илья.

– Вот. Мы потихоньку подбираемся к главной теме. Понимаешь, Королеву выгодно, чтобы ты видел в нем покровителя. Час назад у меня состоялся разговор с ним… Чтобы не тратить время, я могу тебе дать послушать часть нашей беседы.

С этими словами Борис вынул из кармана смартфон и, найдя нужный звуковой файл, нажал клавишу «воспроизведение».

Сквозь легкий фон послышался бас Королева:

– …сам давно думал над этим. Хорошо, что не поспешил и не дал команду Ивану кончить этого дуралея в Деминске.

– Что дальше? Держать здесь долго нельзя, – раздался осторожный голос Бориса.

– Что-что, – проворчал Петр Алексеевич. – Скоро день города. Наденем на Илюшку парик, приклеим усы, повесим на спину рюкзачок с тротилом и отправим к сцене. Там как раз наш мэр Синютин будет народ поздравлять. А ты кнопочку на пульте управления нажмешь, Илюшка-то и взорвет все к е…ням. Вместе с этой мудозвонской чиновничьей шоблой.

– Метите на место мэра? – спросил Борис.

– Почему бы и нет. В бизнесе я преуспел, хотелось бы попробовать силы на другом поприще… Почему бы не в политике…

Усмехнувшись, Королев дополнил:

– Это я так, экспромтом. Полет мысли. На самом деле этого дурачка сейчас можно куда угодно запулить. Он почти ручной, как хомячок.

Борис выключил запись.

– Еще вопросы есть? – спросил он, подавив зевок.

Илья потрясенно молчал. Новости, обрушившиеся на него за последние десять минут, были подобны бетонной плите, которая медленно, но неуклонно расплющивала его до состояния кровавого блина.

– Ну, раз тебе все понятно, у меня остался еще один вопрос, – промолвил Борис. Он встал со стула и шагнул к кровати, на которой продолжал с пришибленным видом сидеть Илья.

– Иван приплыл в Деминск, чтобы встретить Цапона после твоего устранения, – произнес он. – О том, что на берегу будет какая-то лодка в девять вечера, знали очень немногие. Как об этом догадался ты?

– Цапон сказал мне это перед смертью, – ответил Илья, пожимая плечами. – Он уже бредил. Не знаю, зачем…

– Или ты лжешь, или Цапон перед смертью сошел с ума, – задумчиво протянул Борис.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – спросил Илья, глядя на него в упор.

– Мне просто стало жаль тебя.

– Вот как. А когда меня заковывали в наручники и втыкали ночью в шею заточку, тебе не было меня жаль?

Бориса это ничуть не смутило.

– Тогда были другие обстоятельства. Я ведь тоже человек подневольный.

Илья фыркнул:

– Что за игру ты затеял? Ты только что сдал своего хозяина.

– Этот толстый старый мудак мне не хозяин! – вспыхнул Борис, и даже в сумерках Труднов видел, с какой злобой сверкнули его глаза.

– Хорошо. Что ты предлагаешь?

Борис сунул руки в карманы.

– Решай сам. Я просто рассказал тебе правду. Если ты мне не веришь, оставляй все как есть. Только не удивляйся, если на день города Королев попросит тебя отнести рюкзачок к главной сцене, где будет выступать мэр.

Хмыкнув, Илья принялся одеваться.

– Далеко собрался? – осведомился Борис.

– Наверное. После твоей истории здесь я точно не останусь.

– Ты не уйдешь далеко, – качнул он головой. – И вообще… что, полезешь через забор?

– Перемахну, – улыбаясь, ответил Илья. Что-то в выражении его лица не понравилось Борису, и он сдвинул брови.

– А ты знаешь, я ведь подсознательно ждал, что что-то такое произойдет, – продолжал говорить Илья, зашнуровывая ботинки. – И тут приходишь ты… ты мне прямо зеленый свет дал, Борис. Как гора с плеч.

Когда все было готово, он выглянул в окно.

– Я видел тебя во сне сегодня. Ты был похож на живой труп, – как бы между прочим сообщил он. – Ты и Петр Алексеевич. Потом вы растаяли, как тени. Вы всего лишь тени…

– Что? – удивленно протянул Борис, ровным счетом ничего не понимая.

– Не бери в голову, – рассмеялся Илья. – Кстати… Наш разговор начался с вопроса о смерти Цапона.

– Было дело, – ответил Борис немного озадаченно. Казалось, он был окончательно сбит с толку. – Что-то вспомнил?

Илья шагнул к нему.

– Я соврал. Конвоиры тут ни при чем. Это я убил Цапона.

Едва уловимое движение, и сильный удар кулака в челюсть буквально смел Бориса со стула. Лязгнули зубы. Неуклюже взмахнув руками, он с гулким стуком упал на пол и мгновенно отключился. Из прокушенного языка зазмеился тоненький ручеек крови.

Илья потряс руку в воздухе, костяшки с непривычки саднило.

– И Цапон сам рассказал, где и когда его будут встречать, – пояснил он, обращаясь к бесчувственному телу. – Когда в открытую рану запихивают острую палку и вращают ее, можно узнать много интересных вещей.

Он быстро обыскал обмякшее тело мужчины. Смартфон, зажигалка и больше ничего. Ловко разорвав простыню на одинаковые полосы, Илья быстро связал Борису руки и лодыжки.

– Что ж, обойдемся подручными средствами, – тихо сказал он.

Труднов взял стул и вошел в ванную.

– Здорово, приятель, – прошептал он собственному отражению и, размахнувшись, со всей силы ударил стулом в зеркало. Расколовшись, оно брызнуло серебристым дождем, который со звоном осыпался в перламутровую раковину. Илья выбрал самый длинный осколок, аккуратно обмотал «рукоятку» своего оружия наволочкой, затем неслышно выскользнул на улицу.

* * *

– Хотел меня взорвать, Петр Алексеевич? – вслух проговорил он, направляясь к срубу. – Говоришь, я ручной, как хомячок? Зубы обломаешь, жирный ублюдок.

Пригнувшись, Илья осторожно приблизился к массивному строению. Двигаясь вдоль шершавой стены, он осторожно поднял голову.

В крошечном предбаннике сидел тот самый верзила в бомбере, из ушей, словно затычки, торчали наушники. Он расположился на небольшом диване, положив на колени ноутбук. Застывшее туповатое лицо было сосредоточенно, как если бы он решал наисложнейший ребус. Дмитрий сидел лицом к окну, и Илья видел, как на физиономии телохранителя мелькают голубоватые блики.

«Фильм смотрит. Или в игрушку режется какую-нибудь», – подумал Труднов.

Он снова пригнулся, осторожно двигаясь к крыльцу.

Судя по всему, пройти незаметно к этому психу Никите не удастся, в доме был только один вход, который охранялся.

Поднявшись по ступенькам, Илья потянул на себя дверь, и она нехотя поддалась.

Увлеченный игрой, Дмитрий не заметил, как за спиной бесшумно выросла темная фигура. Глубоко вздохнув, Труднов точным движением всадил зеркальный нож глубоко в шею охраннику и тут же отступил назад.

Мужчина вздрогнул покачнувшись. От сильного удара осколок зеркала надломился, и в руке Ильи осталась лишь рукоять ножа. Он швырнул его на пол, не сводя глаз с телохранителя.

Тот попытался встать, уронив на пол ноутбук. Из страшной раны толчками выплескивалась кровь, при скудном освещении предбанника казавшаяся черной.

Слабеющей рукой Дмитрий попытался вытащить осколок, но лишь порезал пальцы. Неизвестно зачем вырвал другой рукой из ушей наушники, кидая спутанные провода на диван. Булькая и клокоча, он повернулся к своему убийце.

– Ты лучше присядь, – посоветовал Илья.

Мужчина сделал два шага, но споткнулся о раскрытый, как книга, ноутбук и с грохотом упал на журнальный столик. Перевернулась вазочка с яблоками, которые, подскакивая, с громким стуком раскатились в стороны, будто бильярдные шары.

– Я ведь предупреждал, – вздохнул Илья.

Охранник что-то промычал, заливая пол кровью. Кое-как ему удалось выпрямиться. Изумленно моргая расширенными глазами, он вытянул окровавленную руку в сторону Ильи, словно силясь что-то сказать.

– И… и…

Изо рта вылез громадный розовый пузырь, и Илья подумал о жевательной резинке.

А еще он подумал о странном бумажном шаре из сна.

Он обошел столик и легонько толкнул охранника, который продолжал топтаться в луже собственной крови и бестолково таращиться на Илью. Потеряв равновесие, Дмитрий упал на диван, влажно хлюпая. К хрипу, издаваемому глоткой, прибавился странный свист.

Илья поднял с пола ноутбук, осторожно положив его на колени здоровяку. Экран был заляпан алыми кляксами, но сквозь них все равно было видно, как по коридорам, пригнувшись, мечется фигура с громадным автоматом в руках.

– Продолжай развлекаться. Мальчик еще внутри? – спросил Илья.

Дмитрий глупо моргнул. Его лицо стремительно бледнело, на губах появилась синева. Он махнул рукой, и ноутбук вновь полетел на пол. На этот раз крышка захлопнулась, словно голодная пасть.

– Ладно, сам проверю, – сказал Илья. – Где твой ствол?

Он шагнул к висящему на крючке бомберу, но карманы были пусты, за исключением упаковки жевательной резинки.

– И… – чавкнул охранник.

– Именно так, – согласился Илья. – «И», и никак иначе. Не обижайся, парень. Я ничего против тебя не имею. Ты просто попался под руку, вот и все. Не нужно было тебе идти на эту работу.

Решив, что телохранитель больше не представляет опасности, он открыл дверь и шагнул в сумерки. Пройдя по короткому душному коридору, он очутился в еще более тесной комнатке. Кроме громадного люка посредине, там не было вообще ничего – ни окон, ни мебели, лишь тусклая запыленная лампочка.

Поразмыслив, Илья присел на корточки и, с трудом приподняв тяжелую дверцу, прислушался. Его лицо переменилось, когда он услышал сдавленный крик.

Откинув люк, он начал быстро спускаться по грубо вытесанным ступеням.

«Мне тоже раньше нравились бабушки».

Эта ненавистная фраза вновь и вновь взрыхляла мозг, как плуг мягкий чернозем, и лицо Ильи перекосилось от ярости.

И когда он распахнул еще одну дверь, на этот раз последнюю, то обреченно понял, что опоздал.

Полутемное помещение было по всему периметру заклеено толстой резиной. Пол, стены, потолок – все было забрызгано кровью, словно ее распыляли из пульверизатора. На массивном деревянном столе неподвижно лежал подросток. Впрочем, не совсем неподвижно – изувеченное тело мальчика вяло вздрагивало в такт движениям Никиты, который погрузил свой пенис в разверстую рану на животе несчастного, совершая при этом недвусмысленные движения.

Увидев Илью, Никита вытер окровавленное лицо и подмигнул ему:

– Привет. Не хочешь присоединиться?

* * *

Сахалинская область, полуостров Деминск, берег Охотского моря, 17 сентября 2017 года, 1:42

Наталье тоже не спалось.

С того самого момента, как Илья Труднов покинул ее дом, старая женщина не находила себе места. Она то начинала ковыряться по своему убогому хозяйству, то льнула к окну, прислушиваясь к каждому звуку снаружи, то ковыляла в прихожую, печально глядя на сорванную с петель дверь, то присаживалась рядом с сыном, тщетно выискивая слова утешения…

Она поздно спохватилась, когда поняла, что у них заканчивается питьевая вода. Все, что осталось на дне ведра, она отдала Роме, когда он попросил пить.

«Утром схожу», – успокаивала старуха себя.

Между тем нога продолжала распухать и вскоре уже походила на онемелое бревно, причинявшее жуткую боль при любом неосторожном движении.

И спичек мало. Два коробка только осталось. Надо бы в поселок выбраться, но с такой ногой об этом даже и думать нельзя…

Она поднялась со своего продавленного матраса, посмотрела на часы. Зрение было уже не то, да и лунный свет, несмотря на очистившееся небо, не мог в достаточной степени проникнуть сквозь грязный полиэтилен.

– Ма… ма, – послышался в темноте шепот сына, и старуха встрепенулась.

– Ты тоже не спишь, родной? – прошептала она.

Взяв старый ящик, служивший ей табуреткой, Наталья с усилием поволокла его к сыну. Поставила рядом, села, устало вытянув костлявые ноги в грязных калошах. Затем вынула из кармана замусоленный коробок и, затаив дыхание, чиркнула спичкой. Обмакнула ярко-оранжевый лепесток пламени в огарок свечи, размазанный в крышке от банки, которая лежала на подоконнике.

– Каз… ку, – шепотом произнес Роман.

– Сказку? – машинально произнесла Наталья, глядя на часы. Почти два часа ночи. Ее старое сердце тревожно заколотилось.

«Боже мой… Я-то думала, еще около десяти! Значит, Илья должен уже все сделать!»

– Каз… ку, – настойчиво повторил Роман, нервно моргая.

– Да, сынок, – терпеливо сказала старуха. – Конечно, расскажу.

«Никуда этот прохвост не пошел, – неожиданно заговорил внутренний голос, и Наталье сделалось не по себе. – Он ведь не скрывал, что может обмануть тебя. Ты ждешь, как дура, а он попросту выкинул клетку, а сам двинулся к морю. Его уже и след простыл…»

– Нет, – прошептала старуха.

– Ма…ма?

Наталья выдавила улыбку.

– Все в порядке.

«Выгляни наружу, – продолжал скрипеть ненавистный голос. – Он наверняка даже не удосужился пронести клетку хоть с десяток метров… Посмотри, она наверняка валяется у подъезда… А шар уже подобрали собаки или склевали птицы…»

При мысли, что такое вполне возможно, Наталье стало настолько дурно, что у нее все поплыло перед глазами.

– Каз… ку! – захныкал Роман, и старуха нежно провела своими огрубевшими пальцами по волосам сына.

– Что же тебе рассказать?

Молодой человек засопел, словно предоставляя матери самой определиться с выбором.

Наталья посмотрела в окно, за пыльным целлофаном которого расплывчато мерцала холодная луна.

– Хочешь, я расскажу тебе, как все произошло с самого начала? – тихо спросила она. – Ну… с нами?

Роман с готовностью кивнул.

– Это случилось тридцать два года назад. Тогда Деминск был чудесным и красивым городом. В домах жили счастливые семьи, а не рыскали голодные крысы. По улицам ездили автомобили, в кинотеатрах показывали фильмы, дети ходили в сады, школьники – в школу, взрослые работали. Тебе тогда было шесть лет, твоей сестренке Аяне – тринадцать. Неподалеку отсюда располагался огромный парк аттракционов. Чего там только не было! Карусели, горки, качели, вышки для прыжков, крутящийся барабан, электрические машинки и многое другое! И конечно же, там было «чертово» колесо. Вообще-то правильно называть его колесом обозрения, но мне, если честно, ближе первое… Потому что именно с него все и началось.

Оно было громадным, и с верхней точки был виден не только Деминск, но и морские просторы.

Это произошло в субботу. Наш папа остался в гараже – он возился с машиной, которая сломалась накануне. Мы впятером пошли в парк – ты, я, Аяна, и мои родители, это ваши дедушка с бабушкой. Помнишь?

– Да, – не раздумывая, ответил Роман. Глядя в его стеклянные, постоянно моргающие глаза, Наталья с грустью отметила, что едва ли ее сын что-то помнит. Особенно если учесть, что вся жизнь его прошла в застенках этого дома… Более того, старуха не сомневалась, что спустя три минуты Рома вообще вряд ли вспомнит, о чем она вещала, и если завтра она снова начнет ему рассказывать ту же самую историю, он будет внимательно слушать мать с открытым ртом, как будто бы это происходило впервые.

«Ему просто нравится, когда с ним разговаривают», – подумала она, продолжив:

– Мы покатали вас везде, где только можно. Тем временем на небе стали собираться облака. Пошел мелкий дождик, и народ потихоньку стал расходиться. Я еще запомнила, что дождь был необычайно холодным… Странно, учитывая летние деньки. Сейчас я уже не помню, кому из нас пришло в голову напоследок прокатиться на «чертовом» колесе. Да и неваж-но это. Значит, так угодно было небесам, чтобы мы пошли в кассу за билетами на колесо. К тому времени парк почти полностью опустел. Мы взяли три билета – на вас с Аяной (тебя пустили бесплатно), и на дедушку с бабушкой. У меня с самого утра кружилась голова, и вдобавок я страшно боюсь высоты, из-за чего решила остаться внизу.

Наталья перевела дух. К ней неслышно подошел Дын, потершись о больную ногу старухи, и она ойкнула.

– Иди к себе, засранец.

Недовольно фыркая, Дын разлегся прямо на полу, всем своим видом показывая, что не намерен подчиняться с точки зрения кошачьего мышления глупым приказам.

– Вы заняли две кабинки, – вновь заговорила Наталья. Трепетавшее пламя свечи отражалось в ее распахнутых глазах. Преждевременно состарившаяся и измученная женщина словно перенеслась в прошлое, отмотав тридцать два года назад, и теперь вновь переживала эти события.

– Бабушка села с тобой, дедушка – с Аяной. Колесо медленно понесло вас наверх. В этот момент подул сильный ветер. Такой сильный и порывистый, что я удивилась – с утра ничего не предвещало плохой погоды. Я взглянула на небо и… была просто поражена, заметив удивительное облако. Оно было нежно-фиолетового цвета, как лепестки фиалок. Это облако медленно двигалось вперед, при этом постепенно оседая, словно тяжелея и теряя невесомость. И как только оно коснулось верхушек деревьев, в механизме колеса что-то заскрежетало, и оно внезапно остановилось. Облако медленно заволокло верхние кабинки.

Помолчав, старуха тихо прибавила:

– Как раз именно там находились вы.

* * *

В пыточной висел густой смрад из крови, человеческих выделений и резкого запаха химии.

– Ну, чего пялишься? – продолжал радостно гнусавить Никита. – Залазь сюда, я освобожу тебе место.

Он с чавканьем похлопал ладонью по липкой от крови поверхности стола, приглашая Илью продолжить начатое.

Беглый зэк не мог оторвать оцепенелого взгляда от подростка. Ужасающие детали и подробности изуверства садиста, взгромоздившегося на его труп, вспыхивали перед его бледным лицом ослепляющими всполохами. Висящее на лоскуте ухо, содранная со лба кожа, синюшные пятна, надрезы и рваные раны на всем теле…

«Надеюсь, ты уже умер, парень», – пронеслась у него жуткая мысль, когда его взор уперся в правую кисть юноши. Сквозь облезлую плоть виднелись обнаженные фаланги пальцев, и Илья понял, почему так воняло химическими средствами. Урод использовал кислоту или щелочь.

Но самое дикое заключалось в том, что психопат не прекращал ритмично двигаться, продолжая погружать свой багровый от крови член в истерзанный труп. Он елозил на столе, хрюкая и тяжело дыша, а Илья тупо смотрел на него, не в силах пошевелиться, как зависшая программа.

– Ты когда-нибудь делал это в другие отверстия, дружище? – задыхаясь, спросил Никита. – Я читал одну книжку. Не помню, как… ох, как она называется… По-моему, «Мозготрах»…

Глаза безумца закатились, по телу пошла дрожь, и он закусил губу, кончив прямо внутрь мертвого тела. Выгнув голую спину, Никита визгливо закричал.

От этого пронзительного вопля Илья наконец сдвинулся с места. Он молча посмотрел на хромированный столик в углу, на котором были свалены залитые кровью тесаки и крючья. Медленно, на негнущихся ногах, Илья двинулся к столику.

Отдышавшись, Никита продолжил:

– Я хочу попробовать. Что думаешь? У меня и дрель с собой есть. Правда, диаметр сверла для моего перца маловат, но я постараюсь расширить…

В доказательство своих слов сумасшедший поднял в воздух аккумуляторную дрель, нажав на пусковую кнопку. Спертый зловонный воздух разрезало надсадное жужжание сверла.

– Главное, не получить занозу в хер, – со знающим видом заявил Никита. – Но… У тебя всегда получается рассверлить аккуратно дырку в башке? Это все приходит с опытом.

Он был так поглощен собственным монологом, что совершенно упустил из вида Илью, который безмолвно разглядывал орудия пыток, в беспорядке сваленные на столике. Сверху лежали резак, скальпель, ножницы, щипцы, иглы и обычные бритвенные лезвия, на нижней полке виднелась тяжелая плеть, концы которой оканчивались стальными крючьями. Рядом с ней стоял узкий термос, источавший химические пары. Рука Ильи легла на громадный крюк, вымазанный запекшейся кровью.

– Как звали мальчика? – хрипло спросил он, разворачиваясь всем корпусом к садисту.

Никита умолк, с удивлением глядя на мужчину. У него был такой вид, словно калькулятор после задачи «2×2» неожиданно выдал ответ «5».

– Какой мальчик? – глуповато улыбаясь, спросил он. Мутный взор его полубезумных глаз сместился ниже, остановившись на крюке, который сжимал Илья, и по залитому кровью лицу Никиты скользнула отдаленная тень понимания. Похоже, теперь до него начало доходить, что случайный гость не намеревался составить ему компанию. Наоборот, судя по всему, он собирался помешать ему и даже причинить вред!

– Лучше не лезь ко мне, – предупредил он, мягко, по-кошачьи слезая со стола. Кроме поблескивающей на шее цепочки с крестиком, на психопате ничего не было, поджарое тело с ног до головы покрыто багровыми разводами подсыхающей крови. Волосы в области паха превратились в багровую паклю, с которой тоже капала кровь.

– Как имя мальчика? – повторил вопрос Илья.

– Я не знаю, как его зовут, – ухмыльнулся Никита. Подняв вверх руку с дрелью, он снова нажал на кнопку.

«Вжжжиииииууууууууу!»

– Но если для тебя это так важно, давай назовем его… Джельсомино. Как тебе?

– Значит, после старух тебя потянуло на парней? – прошептал Илья. – Что тебе сделал этот несчастный?

Ухмылка психа стала еще шире, как смертельная рана, сквозь края которой виднелись пульсирующие внутренности.

– Это ты забавлялся с бабушками, а не я, – сказал он, сморщив нос. – Так говорил папа. Я хороший.

– Я бы оставил тебя здесь гнить, – устало произнес Илья. – Но… у меня нет гарантии, что тебя кто-то не спасет. И уж это будет точно не твой отец, потому что после тебя я поднимусь к нему. И, скорее всего, я его убью. Как сейчас тебя.

Никита нахмурился, переваривая сказанное. Очевидно, для его пожираемого болезнью мозга вникнуть в смысл произнесенных фраз оказалось трудновыполнимой задачей. Но зато он хорошо видел, как Илья двинулся к нему, замахиваясь крюком. Животные инстинкты реагировали куда эффектнее, нежели рецепторы мозга, отвечающие за усвоение и анализ информации.

Дрель вновь завизжала, закладывая уши.

Они ударили друг друга почти одновременно. Тяжелый крюк увесисто вошел в лицо безумца, прорвав ему правую щеку и раскроив язык, выбив при этом зуб. Изо рта Никиты выплеснулась кровь, заливая подбородок.

Одновременно визжащее сверло пронзило многострадальное плечо Ильи, чуть выше забинтованной раны, и он, дернувшись, хрипло застонал. Стальное жало было длинным, и прорвав плоть, оно с легкостью вышло из спины Труднова, пригвоздив его к стенке и продолжая сверлить дырку, разбрыгивая в стороны кровь вперемешку с резиновой крошкой.

– Что, б. дь??! – брызгая слюной и кровью вперемешку, промычал Никита. – Думал, ты сильнее меня?

Он скосил взгляд на крюк, который все еще торчал из его разорванной щеки, и в это мгновение Илья резко дернул свое оружие вниз, выкорчевывая челюсть. С влажным треском лопнули слюнная железа и жевательная мышца, пространство комнаты огласил дикий вой сумасшедшего. Он машинально разжал пальцы, выпустив дрель из руки, и теперь неверяще ощупывал лохмотья плоти, которые болтались красной тряпкой.

Тяжело дыша, Илья вырвал из плеча торчащую дрель, сверло было горячим и омерзительно липким. Он швырнул окровавленный инструмент на бетонный пол. Хрустнув, отлетел в сторону аккумулятор, закатившись под стол с мертвым подростком.

Никита вцепился в крюк, потянул его на себя, но Илья ударил его ногой в пах. Замычав от боли, садист упал на колени, его пальцы потянулись к дрели.

– Бойно, – шепеляво всхлипнул он, нащупав рукоятку электроинструмента. Указательный палец остервенело жал на кнопку, раз за разом, но без аккумулятора дрель хранила глухое молчание.

– Конечно, больно, – согласился Илья. – Мальчишке тоже было больно, гребаный ты ублюдок.

– Бойно, – уже тише повторил Никита, и после этих слов Труднов с хриплым криком вогнал ему крюк в череп.

– А теперь трахай себя сам в дырку, – просипел он, сплюнув. Шаркая, Илья направился к выходу. Он остановился у дверей, обернувшись.

Невероятно, но Никита медленно поднимался на ноги. Его моргающие глаза заливало кровавым киселем, пузырящимся из огромной раны в голове, и он ожесточенно тер их кулаками, как хнычащий ребенок, словно не понимая, почему вокруг неожиданно стало так темно.

– Бульк, – хлюпнул он. Кусок щеки свисал, как отслоившийся клок старых обоев. Ковыляя, умирающий подался вперед, но наткнулся на стол с распластанным телом мальчика. Зачем-то потрогал разрезанный язык, свисающий дохлой пиявкой из рваного рта, и свалился на колени. Ногой он задел термос, и тот упал. С тихим шипением наружу стала вытекать ядовитая жидкость, выгрызая все живое и неживое.

Илья ощутил свинцово-гнетущую усталость. От поднимающихся паров щелочи стало нечем дышать.

А ведь оставалось самое главное.

Королев.

«Рюкзачок с тротилом, хе-хе».

Он остановился у хромированного столика, глаза уткнулись в широкий мачете, покоившийся в ножнах из дубовой кожи. После недолгих раздумий он решил взять тесак с собой.

Закрывая за собой дверь, он бросил на издыхающего последний взгляд. Никита лег на пол, поджав колени к животу, как ребенок, и судорожно обхватил пробитую голову руками. Громадный, почернелый от ржавчины крюк торчал из пронзенного черепа, словно гротескный крепеж страшной подвески, залитой кровью.

Поднявшись наверх, Илья нахмурился, не увидев на диване охранника. Неровная широкая полоса крови вела наружу, и он заторопился к выходу.

Дмитрий лежал на ступеньках крыльца, устремив стекленеющий взор в усыпанное звездами небо.

Немного постояв возле мертвого тела, Илья поплелся к особняку.

Дверь оказалась заперта, и, чертыхаясь, он вернулся в сруб. Изувеченное плечо стонало от безудержно-рвущей боли, ветхая клетчатая рубашка потемнела и набухла от крови.

– Даже не подозревал, что сверло куда хуже пули… – прошипел он, разыскивая ключи в предбаннике. Ведь наверняка у телохранителя имелись ключи от всех зданий на участке?!

Связка оказалась на вешалке, под бомбером убитого охранника.

Открыв входную дверь коттеджа, Илья осмотрелся, затаив дыхание. Вон гостиная. Вряд ли там сейчас кто-то есть, но он на всякий случай осторожно сунул голову внутрь. Как он и предполагал, помещение было пустым. Стол убран и застелен свежей скатертью, посередине поблескивала хрустальная ваза с виноградом и фруктами.

Илья осторожно открыл следующую дверь. Сглотнул подступивший комок, увидев спящую Лиду. Похоже, у девушки был невероятно чуткий сон, потому что мгновение спустя она подскочила в кровати, с безмолвным ужасом глядя на застывшего в дверях мужчину. Илья запоздало подумал, что все основания испытывать панику у служанки были – он бы сам обделался, увидев посреди ночи в своей комнате забрызганного кровью мужика с мачете за поясом.

Он включил свет, прикрыв за собой дверь, и глаза напуганной девушки стали просто огромными, заполонив все лицо.

«Если бы она могла говорить, я бы наверняка сейчас уже оглох от ее визга», – подумал Илья.

– Не бойся, я тебя не трону, – торопливо сказал он. – Понимаешь? Я нормальный.

Он тщательно проговаривал каждое слово в надежде, что Лида его поймет, и наконец с облегчением увидел, что черты лица девушки слегка разгладились, а щеки порозовели.

– Мне нужен Королев. Скажи, где он?

Лида молчала, ее губы задрожали.

«Она привязана к этому хряку? Или он просто запугал девчонку? – подумал Илья. – Скорее, второе».

– Ты должна мне помочь. Этот Петр Алексеевич – очень плохой человек. Он и его сын Никита. Они сделали много зла. Из-за них я сидел в тюрьме, – медленно, по слогам промолвил мужчина, и Лида едва заметно кивнула.

– Где он? – напряженно проговорил Илья.

Лида не шелохнулась, словно превратившись в ледяную статую. Он начал нервничать, так как не хотел причинять вреда этой бедняжке. А драгоценное время уходило. Он уже подумывал, не запереть ли служанку в спальне (для ее же собственной безопасности), как она медленно вытянула руку, изобразив тонким пальчиком поворот налево.

– А охрана? Должен быть этот, как его… Иван?

Лида утвердительно кивнула, имитируя правой рукой нажатие спускового крючка.

Илья был удовлетворен. Конечно, он не сомневался, что телохранитель вооружен.

– Сиди здесь и никуда не выходи. А лучше запрись, – посоветовал он.

Лида внимательно смотрела на него, затем неожиданно легонько помахала рукой в воздухе, как будто бы что-то мешала. На лице ее появилась озабоченность, но Илья уже выходил из комнаты, держа курс к лестнице.

«А вдруг у нее есть телефон с сигналом тревоги? – внезапно подумал мужчина. – И сейчас толстяк спешно накидывает халат, а из сейфа достает ствол, чтобы размозжить мне череп?!»

Ему с трудом удалось затолкать эту нелицеприятную мысль в самый угол сознания. Будь что будет.

Оказавшись на втором этаже, Илья крадучись двинулся налево.

Дверь в комнату была приоткрыта. Он тихонько толкнул ее и тут же вздрогнул, услышав переливчатый звон колокольчиков над головой.

«Твою мать… так вот о чем предупреждала Лида!»

Он влетел в помещение, краем глаза видя заворочавшегося на диване второго телохранителя. Метнулся к громадной вазе с хризантемами, стоящей на полу, и прежде чем охранник сел, спросонья хлопая глазами, обрушил ее на голову верзилы. Глиняные черепки разлетелись в стороны злобной шрапнелью. Иван, матерясь, рухнул обратно на диван, и Илья подхватил стул. Убивать телохранителя в его планы пока не входило.

– Петр А… – начал было охранник, но его крик оборвался, растворившись в треске ломаемого дерева. Охранник затих, неподвижно лежа на полу, и Илья, спотыкаясь, заковылял к спальне.

Вздохнув поглубже, он ударил в дверь, и та распахнулась настежь.

Внутри горел свет.

Петр Алексеевич стоял, с невозмутимым видом почесывая волосатый живот. На нем были только трусы, на шее золотисто сверкала массивная цепь с крестом.

– Значит, сам пришел? – спросил он, широко зевая.

– Я все знаю, – прошептал Илья.

Королев неторопливо шагнул к стене, закрытой громадным шерстяным ковром, который был сплошь увешан коллекционным оружием.

– Ну, значит, здесь я тебя и разделаю, – весело сказал он, с лязгом вынимая из латунных ножен тяжелую казачью шашку.

* * *

Старуха молчала, зачарованно глядя на трепетавший огонек свечи. Сквозняк, усилившийся из-за выломанной двери, играл с крошечным пламенем, словно кошка с мыщью, грозясь в любую секунду его затушить, но жалкий огарок, почти полностью растаявший в исцарапанной крышке от банки, продолжал самоотверженно бороться за едва теплившуюся жизнь.

– Да… ше, – чуть слышно произнес Роман. Сгорбившись, он сидел в своей инвалидной коляске, крепко сжимая в руках неоконченную поделку из деревяшки.

– А дальше было так, – снова заговорила Наталья. – Я смотрела на это странное фиолетовое облако, молясь про себя, чтобы все было в порядке. Колесо не двигалось, и я кинулась к работнику, который сидел в своей проклятой будке и как ни в чем не бывало курил, уставившись в газету. Он посмотрел на меня, затем на застывшее колесо, нажал на какие-то кнопки, после чего пожал плечами. Дождь усилился. Часто ли ты видел облако во время дождя, Рома?

Молодой человек выжидательно молчал.

«Конечно, не видел, старая дура, – хмыкнула про себя старуха. – Как вообще можно видеть небо, постоянно сидя в коляске в четырех стенах?»

– Вскоре облако уплыло, растаяв в пелене дождя, – сказала она. – Я смотрела наверх, но из кабинок никто не выглянул. Работник, обслуживающий «чертово» колесо, сказал, что ремонтная бригада прибудет лишь завтра. Я стояла перед ним и, как сумасшедшая, тыкала пальцем вверх, пытаясь объяснить, что наверху остались люди. Но он смотрел на меня, как на ненормальную. В конце концов я сама начала сомневаться – а не сошла ли я с ума? Я кричала до хрипоты, но кабинки, где были вы с бабушкой и дедушкой, оставались глухи. Понимаешь мое состояние? Парк почти опустел, наступал вечер, а долбаное колесо сломалось! И я не знала, что с вами случилось, потому что никто сверху даже не выглянул!

Она умолкла, с изумлением отметив, что ее голос сорвался на крик, и взволнованно посмотрела на сына.

Роман дремал, уронив голову. Из его рта тянулась длинная нить слюны, тускло блестевшая в темноте.

– Наверное, хорошо, что ты спишь, – тихо промолвила Наталья, накидывая на лысую голову капюшон. – Не надо было тебе рассказывать все это.

Она посмотрела на облезлого кота, который так и лежал на полу, потягиваясь и зевая.

– Может, ты меня послушаешь, Дын?

Кот сонно посмотрел на старуху, облизнувшись.

Наталья вздохнула.

– Я настояла на том, чтобы ответственный за работу колеса вызвал спасателей. К слову, этот урод из будки уверял меня, что я… попросту проглядела. Мол, этот проклятый барабан совершил полный круг, и моя родня благополучно вышла из кабинок. Когда приехали пожарные, уже темнело. И каков же был мой ужас…

Старуха запнулась, словно ее саму пугало продолжение этого необычного повествования.

Дын хрипло мяукнул, свернувшись в клубок.

– Каков был мой ужас, – чуть слышно продолжила Наталья. – Когда мне сверху крикнули, что кабинки пусты. Понимаешь, Дын?

Свалявшийся от грязи рыжий бок кота мерно вздымался. Судя по всему, животное тоже погрузилось в сон. Но Наталья не собиралась останавливаться.

– Ты все понимаешь. Никого там наверху не было. Ни Ромы, ни Аяны, ни моих родителей, – вымученно произнесла она. – Мне казалось, весь мир перевернулся с ног на голову. Куда они делись?! Их что, забрало с собой это сраное облако? Они растворились в нем? Их перенесло в параллельный мир? Ни на один из этих вопросов у меня не было ответа. У меня началась самая настоящая истерика. Чтобы меня не забрала «Скорая», мне пришлось успокоиться.

Наталья перевела взор с дремавшего Дына на беспокойно трепещущее пламя свечи.

– Все уехали, а я осталась. Напоследок мне сказали: «Езжайте домой, наверное, ваши близкие уже там и ждут вас». Но я-то знала, что никто никуда не уходил! И пока у людей еще не отрастали крылья, чтобы они могли улететь черт-те куда! Я никуда не уходила, но парк закрывался, и мне пришлось покинуть территорию аттракционов. Я вернулась домой сама не своя. Мужа дома не было – он пил с приятелями в гараже… и я посчитала, что так даже лучше. Я взяла фонарь, переоделась в спортивный костюм, обулась в кроссовки и вновь поехала в парк. Мне пришлось перелезть через забор, и я при этом порвала куртку. Подошла к злосчастному колесу и начала лезть вверх. Это было непросто, но тогда я была молодая и сильная, не то что сейчас. Страх перед высотой куда-то исчез, я думала только о вас… Те кабинки, где должны были находиться вы, до сих пор у меня перед глазами. Одна голубая, другая зеленая. С облупленной краской. Я лезла и молилась, чтобы Всевышний сберег моих детей и родителей. И когда я залезла в первую, я ничего не обнаружила. Я полезла во вторую кабинку и…

Старуха уставилась в окно невидящим взглядом.

– Это было сумасшествие, – прошептали ее губы. – Маленькие, крошечные, как фигурки из лилипутского города, размером с ноготок… Туман превратил вас в едва заметные игрушки. Моя мама была мертва, от нее осталось лишь пятнышко крови. Я ее узнала по волосам и одежде. Наверное, ее раздавил тот самый пожарный, что обследовал кабинку… Рома лежал под сиденьем, и я осторожно взяла его на руки. Он плакал, и я, как могла, утешала его. Я положила сына в карман куртки, решив вернуться в другую кабинку. Отец и Аяна были там. Конечно, пожарные не могли их заметить… а если бы заметили, то даже не могу представить, что бы они сделали. Наверное, сдали бы в цирк… чтобы показывать там за деньги… или в какой-нибудь секретный научный институт…

Наталья обвела темным языком пересохшие губы. Глубоко запавшие глаза тлели, словно раздуваемые ветром угли.

– Папа был без сознания. Я слезла вниз и бегом направилась домой. К сожалению…

Старуха вздохнула и внезапно хихикнула.

– Боже мой… Кому скажешь, вызовут санитаров… К сожалению, один карман оказался дырявым, и где-то по дороге я потеряла папу. Я поняла это, только когда пришла домой. Муж уже спал, и я снова отправилась на поиски. Но так ничего и не нашла. Может, он до сих пор жив, если не умер или его не склевали голуби.

Наталья накинула на выбритый череп выцветший капюшон.

– Как только ваш отец увидел, в кого вы превратились, он сошел с ума. И очень скоро умер в дурдоме. Милиция проводила проверку по поводу вашего исчезновения, но у меня хватило ума спрятать вас и никому не показывать. Вас просто сочли пропавшими без вести. Я понимаю, что это звучит дико, но факт остается фактом. Однажды ты вылез из своего домика и нечаянно свалился на пол. Ты выжил, но, к несчастью, сломал позвоночник. Вероятно, когда вы были в облаке, что-то произошло с твоим мозгом, поэтому ты и отстаешь в развитии… в отличие от Аяны…

Она вновь подумала о том странном типе, которому она доверила судьбу дочери.

«Пожалуйста, не обмани меня».

* * *

– Где мой рюкзачок с тротилом? – спросил Илья, вынимая из-за пояса мачете. – Хочу примерить.

Лицо Петра Алексеевича даже не дрогнуло.

– Хм… Боря заложил? – задумчиво произнес он, поигрывая в воздухе шашкой. – Я этому гомосеку приказал замок на твою конуру повесить. А он, значит, меня с потрохами сдал?!

– Может, лучше расскажешь про хобби своего сыночка? Как он потрошил пенсионерок и насаживал их на колья?! – прошипел Илья.

– Ого. Да ты окончательно сбрендил, парень. Хочешь померяться силами? Вон, с какой «шаблей» пришел.

С этими словами Королев указал на мачете в руке беглеца. В его глазах скользнула отдаленная тень понимания, и он с подозрением спросил:

– Откуда ты взял ее?

– Одолжил у твоего сына, – тихо ответил Илья. – А перед этим перерезал глотку твоему охраннику. После чего убил твоего ублюдка.

Одутловатое лицо Королева исказилось в ярости.

– Не чеши помелом, щенок! – рявкнул он. – У тебя не такие крепкие яйца, чтобы завалить Диму! И моего сына ты не трогал, сучонок! Скажи, что пошутил, и я убью тебя быстро!

– Они там, в срубе, уже начинают коченеть, – ответил Илья. – Твоей жене надо было сделать аборт. Такая плесень, как твой сын, не имел права на существование.

– Я не верю тебе! – прорычал Петр Алексеевич, замахиваясь шашкой.

Тяжелое лезвие со свистом рассекло воздух, и только мгновенная реакция Ильи спасла ему жизнь – уклонившись от удара, он перекатился через громадную кровать. Следующий взмах, и казачий клинок с лязгом столкнулся с мачете, высекая искру. Неожиданно в грудь Ильи, словно товарный поезд, врезался громадный кулак Королева, и он, потеряв равновесие, упал на спину. Воздух вновь зазвенел от вибрирующего свиста, и лишь в последний момент Илья успел убрать ногу, но кончик смертоносного оружия все равно чиркнул по голени. Мятая ткань брюк мгновенно расползлась, разрез на коже наполнился кровью.

– Слабак, – заключил Королев с презрением. – Видел бы ты, как умел обращаться с этой красавицей мой дед. Уж как он рубил красную сволочь в двадцатых годах…

Поднимаясь с пола, Илья оперся рукой на массивный комод из дуба, и Петр Алексеевич, ухмыляясь, снова замахнулся. Ужасающий свист, и лезвие глубоко вошло в твердое дерево, отрубив при этом Илье первую фалангу среднего пальца и подушечку с куском ногтя безымянного.

Илья захрипел, пятясь назад. Укороченные обрубки пальцев коротко сплевывали кровью.

– Мой дед отсекал лошади голову с одного удара, – сообщил Королев, наступая шаг за шагом. – А уж красную гниду рубил до седла, наискось. Шансов выжить никаких.

Илье наконец удалось подняться на ноги. Отступая, он уткнулся спиной в ковер, увешанный коллекционным оружием. Сняв с крючка старинный пистолет, он инстинктивно швырнул его в Королева, попав ему рукояткой в лоб. Петр Алексеевич качнулся и, нахмурившись, потер ссадину:

– Так нечестно, Илюша. К тому же… ты хоть знаешь, сколько стоит эта вещица? Это пистоль французских пиратов, полудурок!

Он вновь взмахнул шашкой, но Илья успел нырнуть вниз, глубоко погрузив мачете в его обвисло-желеобразный живот. Петр Алексеевич удивленно хрюкнул, навалившись на Труднова, и противники с шумом свалились на пол.

– Все… равно. Достану, сука, – жарко прохрипел Королев. Он лежал на животе, придавливая своим телом Илью. От падения громадный мексиканский нож вошел еще глубже и, прорвав плоть на спине, вышел наружу.

– Убью, – повторил Петр Алексеевич. Казалось, он совершенно не замечал тяжелого ранения и, наклонившись, вцепился зубами в нос Ильи. Тот гнусаво всхлипнул, пытаясь протиснуть руки к рукоятке мачете, которое упиралось ему в живот.

Королев стиснул зубы, и у Ильи потемнело в глазах от нестерпимой боли. Нос словно окунули в тлеющие угли, в глотке хлюпнула соленая кровь. Нащупав мачете, он изо всех сил потянул нож в сторону, разрыхляя и без того ужасную рану. Петр Алексеевич взревел, разжав зубы, и Илье все же удалось столкнуть с себя грузное тело соперника. Шатаясь, он выпрямился, скосив глаза на изжеванный кончик собственного носа.

– Сраный выкидыш, – выплюнул сгусток крови Королев. Он тоже пытался встать, скользя голыми коленями в расползающейся луже крови.

Илья поднял шашку, мысленно поразившись ее тяжести.

– Выкидыш, – повторил Петр Алексеевич. Ухватившись за рукоятку мачете, он начал понемного вытаскивать лезвие из распоротого живота. Кровь лилась, как из дырявого ведра, окрашивая алой мутью трусы и волосатые ноги Королева.

– Выкидыш – твой сынок, – прогундосил Илья.

Петр Алексеевич наконец вынул из себя мачете, глупо разглядывая широкое лезвие, с которого капала кровь. Из громадной дыры на животе свисала влажная петля кишечника. К густому запаху свежей крови, плавающему в воздухе, добавилось зловоние фекалий и полупереваренной пищи.

Вздохнув, Королев вяло замахнулся, но Илье удалось пригнуться, и мачете рассекло пустоту. С лезвия сорвалось несколько рубиновых капелек крови.

– Все равно… уб… убью, – прошипел Королев, закашлявшись.

Они бессмысленно переминались с ноги на ногу, и ни один из них не решался первым перейти в атаку.

Илья шмыгнул прокушенным носом, кровь непрерывно капала на пол, словно из неисправного крана.

– Уходи, – наконец сипло произнес Королев. Спотыкаясь, он тяжело сел на кровать, уставившись на собственные внутренности, которые вылезли наружу скользким мешком. – Посмотри, что ты тут устроил, гаденыш… Лида зае…ся все это убирать. Где она?

Илья молчал, завороженно слушая невнятный бред истекающего кровью мужчины. Приблизившись к Петру Алексеевичу, он дернул за петлю кишок, потянул, разматывая липкий клубок. Отвратительный запах усилился.

У Королева от нечеловеческой боли вылезли глаза из орбит. Он взревел, как слон, угодивший в яму с кольями.

– Отпусти, – застонал он.

Илья молча сжимал обмякшую кишку, вымазанную кровью. Она была теплой и мягкой, словно чулок, набитый свежевырезанными потрохами.

Королев отхаркнул розовой мутью, затем, не меняя выражения лица, перерезал мачете натянутую, как трос, собственную кишку.

Илья выронил обрывок осклизлого «шланга», и тот влажно шлепнулся на сверкающий лаком паркет, став похожим на змею с содранной кожей.

– Позови Лиду, – попросил Петр Алексеевич, но Илья лишь покачал головой.

– «Скорую», – едва ворочая языком, произнес Королев. – Вызови врача. Если…

Петр Алексеевич вновь сплюнул кровь:

– Если вызовешь. «Скорую». Я ничего не скажу.

Илья шагнул вперед, раздавливая кишку, под ногой слякотно брызнуло.

– У меня нет телефона, – шепнул он, замахиваясь шашкой.

Удар был такой силы, что перерубил шейные позвонки и практически полностью снес Королеву голову, которая беспомощно повисла на обрывках мышц.

Илья брезгливо швырнул шашку в угол, словно она была дохлой крысой, и взглянул на массивные бронзовые часы, висевшие над кроватью.

Половина третьего.

«До рассвета еще пару часов, должен успеть», – подумал он и потащился из спальни.

Несколько секунд Илья неотрывно разглядывал бесчувственное тело охранника, затем вытащил из его кобуры «макаров».

«Непростительная халатность, – скользнула у него мысль. – А если бы он очнулся раньше?!»

– Просыпайся, – сказал он, ткнув дулом в лицо Ивана. По крупному лицу охранника стекала стуйка крови, разделяя его пополам, – результат удара вазы со стулом.

– Очнись, парень!

Илья ударил пистолетом телохранителя по уху, мушкой порвав ему мочку. Еще раз. После третьего удара веки мужчины приоткрылись.

– Отлично, – прошептал Илья. – Поедешь со мной в Деминск, Ваня. Отвезешь туда, откуда забрал.

– Хер тебе! – с ненавистью выдохнул охранник. Он попытался встать, но Илья вновь ударил его пистолетом, в кровь разбив губы:

– Ты отвезешь меня. Или сдохнешь на этом диване.

– С дуба рухнул? Лучше отдай пушку, придурок.

Илья отошел на пару шагов назад, и телохранитель, скинув с себя остатки стула, слез с дивана. Мерзко ухмыляясь, он двинулся к Труднову.

– Ты не выстрелишь, и я никуда не поеду, говнюк. Тем более в пистолете нет патро…

Его руки уже тянулись к горлу Ильи, но хлестко прозвучавший выстрел не позволил телохранителю закончить фразу. Пуля попала прямо ему в сердце, и охранник как подкошенный рухнул на пол.

– Самая легкая смерть, – сказал Илья. – Дурак. Согласился бы, остался бы жив.

Он оглядел искалеченные пальцы. Посмотрел на рассеченную голень. Там, внизу, наверняка есть полотенца.

Перед глазами плыли сверкающие круги, и Илья мысленно приказывал себе не терять сознание. Шлепнул себя по лицу, при этом задев изуродованный нос. Из глотки вырвался клокочущий звук.

В холле он увидел Лиду. Девушка с суеверным ужасом глядела на бредущего мужчину, с ног до головы забрызганного кровью.

Илья поднял голову, послав девушке воздушный поцелуй.

– Извини, – только и сказал он, шаркая к выходу. Подошвы ботинок оставляли на прохладном мраморе кровавые отпечатки.

Когда он вернулся к Борису, тот уже пришел в себя и был занят тем, что отчаянно пытался избавиться от узлов.

Илья присел перед ним на корточки.

– Ты умеешь управлять катером?

Борис непонимающе глянул на него.

– Нужно прокатиться. Я не доделал кое-какие дела в Деминске, – устало пояснил Илья. – Может, тогда я вспомню все.

* * *

– Вот так мы и стали жить, – после короткой паузы продолжила Наталья. – Я боялась кому-то сказать о том, что случилось. Для всех, кто знал нашу семью, существовала совершенно безумная и вместе с тем официальная версия. Мол, мои дети и родители просто куда-то уехали. А момент их схода с колеса я проглядела, так как плохо себя чувствовала. Я не стала спорить. Более того, мне пришлось подать заявление о пропаже своих близких, иначе меня бы не поняли люди. Вот и приходилось мне охать и ахать на лавочке с соседями, выслушивая бесконечные утешительные слова, а потом бежать к вам.

С этими словами старуха посмотрела на сына.

– Я купила в детском магазине домик для кукол. Вытащив всю начинку, я сделала крошечную мебель своими руками, чтобы вам было удобно. Через какое-то время я заметила странную деталь. Невзирая на время, вы продолжали оставаться такими же, как в тот день. Понимаешь, Рома?

Молодой человек ничего не ответил, продолжая мерно посапывать.

Наталья легонько ткнула дремавшего кота носком калоши:

– Понимаешь, Дын? Это облако словно заморозило их. Даже спустя четыре года мои дети выглядели, как тогда – Роме можно было дать шесть лет, а Аяне – двенадцать. Вы вели себя совершенно естественно, не удивляясь, почему вокруг так все изменилось. Как будто… вы знали, что станете крошечными.

Она перевела дух и снова заговорила:

– Однажды вечером я задержалась в церкви. Когда я выходила, ко мне подошел Паша. Это наш юродивый, я даже не знаю, сколько ему лет – сорок или все шестьдесят. Он сказал мне, что знает о моей беде, что я осталась без семьи. Паша спросил меня, не было ли чего-то необычного в тот день, и я, набравшись смелости, рассказала про странное облако. Он кивнул и рассказал, что издревле в здешних краях ходила детская сказка о тумане с моря. Мол, тысячу лет назад на этом полуострове жили крошечные лилипуты… На их землю, богатую живностью, лесами и продородной землей, часто совершали набеги более сильные противники. Тогда местные жрецы взмолились богам, залив алтарь жертвенной кровью. И боги услышали их. С тех пор как только к берегу направлялся вражеский корабль с захватчиками, небеса посылали туман, и все мужчины полуострова поднимались на высокую гору, превращаясь в высоких сильных воинов. Следующий наплыв тумана делал их снова крошечными…

Время шло. Со временем в здешних краях начались беспорядки. Часть воинов не пожелала возвращаться в первоначальное состояние, и, построив корабль, они сами уехали грабить и убивать. Началась неразбериха, и со временем город вымер и опустел.

В углу комнаты послышался тонкий писк, и Наталья, переменившись в лице, сняла с правой ноги калошу, резко швырнув ее на звук. Мимо, торопливо шурша, скользнула неясная тень.

– Чертовы крысы, – проворчала старуха. – Дын, если ты не начнешь ловить этих тварей, я не пущу тебя в дом.

Кот лишь дернул драным ухом, продолжая дремать.

– О чем это я? – рассеянно произнесла Наталья, обхватив морщинистыми руками виски. – Ага. Паша сказал, что туман не появлялся долгое время. Якобы он возобновился после звездного дождя, который был как раз накануне той истории с «чертовым» колесом. И с тех пор туман с моря появляется здесь. Он не опускается вниз, а плывет над полуостровом, совершая нечто вроде круга. Маяк – его первая цель, затем он идет дальше. Через несколько часов туман растворяется. Все живые существа, которых он накрывал, уменьшались. Человек превращался в законсервированную игрушку. Он больше не рос и таким образом мог жить вечно. Я спросила, зачем он рассказывает мне все это. И знаете что? Паша наклонился ко мне ближе и прошептал на ухо, что туман, как в сказке, приходит разный. И если в одном случае все живое уменьшается до размера мизинца, то в следующий раз…

Наталья запнулась, будто наткнувшись на невидимое препятствие.

– В следующий раз, – с огромным усилием вымолвила она, – все можно вернуть. Как в той сказке. Это не означает, что обычный человек станет великаном. Тот поток тумана, что будет следующим, может лишь уменьшить. И вернуть обратно. И тогда человек снова будет расти. Я… я решила проверить это на Роме. Каждый день я ходила на море. По словам юродивого, туману предшествовало яркое солнце, которое тут же сменял ледяной дождик. Точно так было там, в парке аттракционов… С того самого дня прошло шестнадцать лет, когда на рассвете я увидела туман. Я стремглав кинулась домой и взяла Рому. Я понимала, что рисковала, но и сидеть сложа руки я не могла. Я хотела вернуть своих детей.

Старуха снова окинула сына преисполненным любви взглядом.

– Я очень хочу верить, что ты не осуждаешь меня за это решение, – произнесла она. – По крайней мере, в свои тридцать восемь ты действительно выглядишь на двадцать два. Потом прошло еще шестнадцать лет. И именно сегодня к нам должна вернуться Аяна.

* * *

Они молча разглядывали друг друга. Сверлящий взгляд Бориса, казалось, даже искрился в воздухе от непримиримого бешенства, Илья же смотрел на связанного мужчину с выражением безмерной усталости и брезгливости.

– Ты мне вышиб зуб, урод, – процедил Борис.

– Ну, скажи спасибо, что не мозги, – заметил Илья. – У меня очень мало времени. Точнее, его просто нет. Или ты помогаешь мне, или мне придется тебя пристрелить.

– Если ты меня убьешь, то сам не доберешься до места.

– Это, пожалуй, для тебя будет хорошим утешением перед смертью, – саркастически засмеялся Илья. – Ты готов на этот размен?

– О`кей. Допустим, я довезу тебя до Деминска, а там ты меня грохнешь, – бросил злобно Борис. – Зачем тебе свидетель?!

– Ты мне не нужен. Зачем мне брать на себя еще один грех? Высадишь меня на берегу и уматывай.

– Мне нужны гарантии.

– Может, тебе расписку еще написать? И заверить ее у нотариуса? – усмехнулся Илья.

– Послушай…

В лоб Бориса уперся холодный ствол пистолета.

– Понюхай, от него все еще пахнет гарью, – проговорил Илья. – Я уже воспользовался им и сделаю это еще раз. Мое терпение не безгранично. Считаю до трех.

– Я согласен, – пробурчал Борис, не дожидаясь начала отсчета.

Илья развязал ему руки, морщась от боли в покалеченных пальцах. Обрывком простыни он кое-как замотал себе кисть.

– Не шути со мной, – сказал он, видя, как Борис быстро освобождается от узлов.

– Что с твоим носом? – не глядя на него, спросил он.

– Твой босс Петр Алексеевич решил попробовать его на вкус. Вероятно, плотного ужина ему не хватило, – грустно улыбнулся Илья.

– Что ты сделал с Королевым? – последовал очередной вопрос.

– Его больше нет. После этой ночи тебе придется найти новую работу. На, держи.

Сказав это, Илья протянул связку с ключами, которую забрал из «разгрузки» Ивана. – Надеюсь, все нужные ключи там.

Борис мельком глянул на связку.

– Вроде да.

Когда они сели в уже знакомый Илье «Митсубиси», Борис хмуро произнес:

– Я просто хотел помочь тебе. А ты разбил мне лицо и связал, как мешок с дерьмом.

Илья покачал головой.

– Ты хотел моими руками каштаны из огня таскать. Скакнул в рай, только труселя по дороге порвались, – возразил он. – Ты ведь меня специально освободил, чтобы я устроил мясорубку? Да, я это сделал. Но не потому, что ты приперся ко мне ночью и рассказал всю правду. Неужели ты думал, что я тебе поверю? Типа, ты такой порядочный и честный? Заложил своего босса какому-то незнакомому бродяге без памяти только потому, что тебе стало его, то есть меня, жаль? Да, кстати. Я тебе советую ехать так, чтобы нас не остановил патруль. Потому что живым я сдаваться не намерен.

Борис угрюмо молчал.

– Поехали, – скомандовал Илья.

Автомобиль тронулся с места, быстро набирая скорость.

* * *

– Когда я вернулась с Ромой, облако подступало к маяку. Он его обволакивал, как теплый плед… Маяк еще был целым, хоть и не работал – к тому времени город стал постепенно пустеть… Порт тоже закрылся. Я отнесла сына наверх… – сонно бубнила старуха. – И когда все случилось, я не могла поверить своим глазам. Было раннее утро, и мне удалось незаметно принести Рому обратно. В конце концов, он выглядел как шестилетний мальчик, и я просто закутала его в простыню.

С ее потрескавшихся, темных губ сорвался вздох.

– Знаете, а ведь именно в тот день, когда я на маяк отнесла Рому, с одним парнем произошло то, что случилось с вами в первый раз, там, на колесе. Он был на Серой скале, в десяти километрах от маяка. Туман туда дошел спустя пару часов. Бедняга совершал полет на параплане и попал в облако. Когда инструктор и его перепуганные друзья побежали вниз, то их взору предстал лишь покореженный параплан. Мужчины нигде не было. Только я знала, что с ним произошло на самом деле, но, ясное дело, ничего никому не сказала. Бедолагу признали пропавшим без вести…

Несколько минут старуха клевала носом, затем подняла трясущуюся голову:

– Никто не знал, что Рома жил у меня. Гостей у меня не было, с родней я перестала общаться. Деминск вымирал. Теперь я с нетерпением ждала нового тумана. И я жалела, что не рискнула с Аяной. Но время ушло, ничего не поделаешь. Пришлось ждать целых шестнадцать лет. Мне уже скоро шестьдесят, а я выгляжу как развалина…

Наталья вытерла выступившую слезу.

– Аяна у нас умная девочка, – шепнула старуха. – Надо верить, Рома. Она вернется и поможет нам. Она будет расти… она станет красавицей… Мы будем крепко любить друг друга… Если сейчас ничего не получится… следующие шестнадцать лет я не выдержу.

Глаза пожилой женщины вновь повлажнели.

– Мы просто умрем.

* * *

Спустя сорок минут иномарка остановилась неподалеку у холма, за которым начиналось бескрайнее море.

Борис заглушил двигатель и смерил Илью скептическим взглядом. Тот глубоко дышал, машинально поглаживая рукоятку мачете.

– Видел бы ты себя со стороны, – вырвалось у Бориса. – Нас могут заметить! Кто-нибудь стукнет в ментовку, и нам кранты!

– Меня блевать тянет от твоих воплей, – прошептал мужчина. – Просто отвези меня в Деминск, к маяку.

– Псих. Ты истекаешь кровью! И скоро сдохнешь!

– Не твое дело. И на моей одежде не только моя кровь, придурок. Я еще спляшу на твоей могиле. Так что не переживай за меня. Вылезай из машины.

Двери «Митсубиси» хлопнули, и мужчины начали спускаться к причалу. Лениво покачивающийся на волнах катер был на прежнем месте, там, где пришвартовал его Иван.

– Будет шторм, – озабоченно сказал Борис, повертев головой. Действительно, со стороны моря, набирая силу, дул пронизывающе-стылый ветер, наждачно обжигая кожу, не защищенную одеждой.

– Плевать, – равнодушно отозвался Илья.

Они перебрались на катер, и Борис снял швартовочный трос. Оказавшись в кабине, он включил отопитель кабины, затем щелкнул кнопкой, зажигая навигационные огни.

– Можно быстрее? – прошелестел Илья.

– Если не нравится, плыви так, – сквозь зубы проговорил Борис. Он раздраженно пихнул носком кроссовки пустую бутылку из-под минералки, которая перекатывалась под ногами.

– Ты забыл, кто здесь капитан, – напомнил Илья, похлопав по ручке мексиканского ножа.

Спустя пару минут катер тронулся с места.

– Если ты привезешь меня не туда, куда нужно, я выброшу тебя в воду, – предупредил Илья.

Борис ничего не ответил, лишь на острых скулах заиграли желваки.

Некоторое время прошло в полном молчании, затем он недоверчиво поинтересовался:

– Ты что, их всех убил?

Илья не ответил, погруженный в свои мысли.

– Странный ты парень. На профессионального убийцу никак не тянешь, – задумчиво сказал Борис.

– Я служил в десантных войсках, – ответил Илья. – А после работал в охране.

– Значит, все же кое-что помнишь?

Илья промолчал, думая о своем.

– Ладно. Если ты все-таки завалил их всех, то тебе лучше линять отсюда, – не дождавшись ответа, продолжил Борис. – Я имею в виду вообще. В Деминске ты не спрячешься. Тебя найдут в любой дырке, искать эти парни умеют. Королев был слишком влиятельной фигурой, и от него очень много зависело.

Илья медленно повернул голову в его сторону.

– А ты на что рассчитывал? Дай я угадаю. Ты думал, что после твоего рассказа я психану, возьму у тебя ствол или что-то еще, завалю кого-то в доме. А потом получу от тебя по башке исподтишка. И ты сдашь меня в ментовку, так? Медаль получишь. Как же – задержал особо опасного преступника. Одним ударом сразу двух зайцев, да?

Заметив, как скривился Борис, Илья понятливо кивнул:

– Я так и думал.

Где-то вдалеке прогрохотал гром, толстое стекло кабины стали быстро пятнать серебристые капли дождя. Громада войлочно-косматых туч стремительно заполоняла небосвод, закрывая своими рыхлыми телами мигающие звезды.

– А дождик холодный, – отметил Илья, высунув в окно ладонь. Он наморщил лоб, вспоминая разговор с полубезумной старухой.

«Я в тебя верю».

«Сегодня будет сильный туман… Постарайся успеть до того, как он тебя накроет на маяке…»

– Говорят, сегодня будет какой-то особенный туман.

Борис нервно повел плечом.

– Я слышал о тумане в Деминске. О нем ходят нехорошие слухи, Илья. Может, поедем завтра? Прямо с утра?

– Нет. Тем более до утра осталось пару часов. Я должен сделать это до рассвета.

Дождь усилился, постепенно превратившись в неистовый ливень. Волны торжествующе вздымались, оглушающе грохоча по бортам катера, словно пробуя его на прочность. Сверкнувшая хрустально-ледяным зигзагом молния блеснула на хромированных релингах катера.

– Ты случайно не гомик? – неожиданно задал вопрос Илья. – Извини, но ты похож на пидора.

– Пидоры – слесари из ЖЭКа, – мрачно отозвался Борис.

– Ну да, – холодно улыбнулся Илья. – Ты гей, да? Это так сейчас модно… Легальные браки в Европе заднеприводных – вот вершина демократии.

– Тебе-то что?

– Ничего. Просто я видел, как ты пялился на того урода, сына Королева, – сказал Илья. – Неужели у тебя вставал хер на эту блевотину? Я видел, как ты крутил в воздухе пальцами. Я твои ногти вижу, покрытые бесцветным лаком.

– Пошел на хер, – огрызнулся Борис, и Илья хрипло засмеялся. У него стреляло болью прошитое насквозь плечо, ныла порезанная шашкой нога, пульсировали огнем покалеченные пальцы, но он безудержно смеялся, пока в животе не появились колики.

– Он… Никита не был раньше таким… Все было нормально, – тихо проговорил Борис. – Заткнись, мудак. Ни хрена ты не соображаешь в колбасных обрезках.

Илья перестал улыбаться.

– Ладно. Он просто отверг тебя. И ты ему решил отомстить, верно? Моими руками.

– Верно, – эхом отозвался Борис. – Ты очень проницателен.

Катер качнуло, и плавсредство опасно накренилось, грозясь опрокинуться в ледяную мглу.

– Твою мать! – взвизгнул Борис, остервенело вертя рулевое колесо.

Когда они проскочили вздыбившуюся волну, он сказал со злобным удовлетворением:

– Знаешь что? Я соврал насчет старух. Никита тут ни при чем. Ты е…й психопат. Но ты прав в одном. Мне нужно было разделаться с этим чертовым Королевым. А потом…

Договорить он не успел, так как его перебил Илья:

– Нет, Боря. Это не ты меня вернул к памяти. Все, что со мной случилось, я вспомнил еще там, в камере ИВС. Когда лежал с пробитым горлом. И я мечтал найти вас, ребята.

У Бориса отвисла челюсть.

– Ты все знал?! Тогда я вообще ничего не понимаю. Ты понял, что Цапон хотел тебя кончить, и все равно двинул на берег, ждать лодку?!

Илья долго молчал, затем зашептал охрипшим голосом:

– Когда человек прикрывается потерей памяти, к нему проще относятся. Он для окружающих дурачок. Так, букашка, таракан. И он имеет преимущество перед тем, кто ошибочно его считает идиотом. Я знал, на что иду, и планировал сориентироваться на месте. У меня не было вариантов, я рискнул и выиграл. И ты мне в этом помог. Я просто нутром чувствовал, что будет какой-то сигнал, когда мы сидели там у вас, за столом. Если бы ты не пришел ко мне этой ночью, я начал бы действовать сам. Не врубаешься?

– Ну ладно. Пусть ты всех обманул и отомстил. Прямо герой. Но, твою мать, зачем сейчас мы плывем в Деминск?! Когда на море буря?! Нас может перевернуть в любую секунду!!!

Илья тускло смотрел вперед, на густую пелену дождя, заливающего кабинное стекло.

– Я никогда не забуду, как твой хозяин, этот жирный боров Петр Алексеевич, бросил на пол мою рыбу. Ваш стол ломился от жрачки, и он бросил рыбу, как будто она была вымазана собачьим дерьмом. Едой не кидаются, Боря. Эту рыбу мне дал один очень хороший человек… Он, точнее, она, приютила меня. Она отдала мне последнее. И я до сих пор вижу ее глаза… Я дал слово помочь этой старой женщине в одном деле. Понимаешь?

– Не понимаю. Но я знаю точно, что у тебя чердак снесло. Ты сумасшедший, – фыркнул Борис.

– Кстати, по поводу старушек, – чуть слышно промолвил Илья. Его глаза сузились, как у змеи. – Это ведь ты со своим гомосеком-садистом ловил несчастных женщин. Помнишь, когда я к вам подошел? За рулем «Газели» был ты, Боря. Ты помогал своему сексуальному партнеру удовлетворять его сраные фантазии.

Борис дернулся, словно от удара хлыста, его лицо покрылось мертвенной бледностью.

– Я ничего…

Илья энергично качнул головой.

– Не оправдывайся. И не бойся. Я тебя не убью. У каждого свои недостатки. Ты подонок, и я подонок. Я сегодня ударил старуху и убил четверых человек. Двое из них, тупые мордовороты, вообще получили ни за что. Хотя они знали, чью жопу прикрывали своими тушами. А ты как минимум педик и соучастник многих убийств. Забудем. Так что просто веди катер, ладно?

Борис уставился вперед, боясь пошевелиться.

– Я все помню, – хрипло произнес Илья. – Все.

Плотно сжав губы, он про себя добавил:

«Все, кроме одного. Та девушка… На фотографии. Как ее?»

– Аяна… – выдохнул он и посмотрел на Бориса, который до крови закусил губу.

– Ты слышал выражение: «Не плачь, потому что это закончилось»?

Тот отрицательно покачал головой, взглянув на Илью как на ненормального.

– Чего это ты вдруг?

– Просто так, – вздохнул Илья.

Хрипящее, иссиня-черное море злилось, швыряя в стекло ледяные брызги, но катер продолжал с упрямством параноика двигаться вперед, разрезая носом разгневанно-бушующие волны.

* * *

Ей стоило неимоверных усилий, чтобы подняться с ящика. Некоторое время Наталья безмолвно таращилась на сына, который, скукожившись, как заскорузлый башмак с отслаивающейся подошвой, спал в инвалидной коляске. Слюны натекло столько, что на тощих коленях молодого человека образовалось темное клейкое пятно.

– Извини, что не могу… не могу отнести тебя на матрас, – разлепила губы старуха. – Если я тебя подниму… мы просто упадем на пол. И я больше вообще не поднимусь.

Огарок свечи медленно и тихо умирал. Последний отблеск слабого пламени, блеснув в отражении запыленной пленки на окне, померк. Комната погрузилась в тревожно-прохладный мрак.

– Если… – прошептала Наталья. – Если через час… ничего не будет… я пойду сама.

Посмотрев на свои нелепо торчащие ноги, одну разутую, другую в грязной калоше, она с горестной усмешкой поправилась:

– Точнее, поползу.

Дотащившись до хлипко-продавленного дивана, она обессиленно легла на задубевшее, жесткое от времени и грязи ложе.

– Я просто посплю… Чуть-чуть… и потом пойду…

Выгнув спину и неслышно ступая, к сонной старухе приблизился Дын. Обнюхав ее скрюченные пальцы, рыжий кот мягко улегся рядом, прижавшись своим тощим телом к натруженной руке хозяйки.

Вскоре они крепко спали.

До рассвета оставалось чуть более часа.

* * *

– Поднимается буря, – с тревогой сказал Борис, вглядываясь в пенистые волны. – В такую погоду катер не сможет пристать к берегу.

– Заткнись и крути баранку, – приказал Илья. – Ты достал уже своим нытьем.

– Если ты хочешь сдохнуть, то какого хрена тащишь за собой других! – гневно заорал Борис. Он хотел выкрикнуть что-то еще, но через секунду в его затылок уперся ствол пистолета.

– Еще слово, и я выстрелю.

– Тогда мы не доплывем.

– А я пульну тебе в жопу, – хмыкнул Илья. – Подумаешь о том, что она нужна не только для того, чтобы в нее долбиться.

– Ты скоро сдохнешь, – с тихой ненавистью произнес Борис. – Парень, от тебя за версту веет смертью. Оставь меня и подыхай сам.

Илья хрипло засмеялся.

– Ты мне нужен только как водитель.

– Еще минут десять. Если нас не размажет какая-нибудь волна, – проговорил Борис. И добавил осторожно:

– Тебе придется прыгать в воду. Иначе катер разобьется о камни.

– Закрой рот.

Борис стиснул зубы, кинув взгляд на валяющуюся под ногами бутылку. Судя по тому, как оживленно сверкнули его глаза, его осенила какая-то идея.

В воздухе повисла тягостная пауза, затем Борис неожиданно вскрикнул:

– Я вижу огни!

Илья недоверчиво прильнул к окошку, тщетно стараясь что-либо разглядеть в ночной мгле. Наконец где-то вдали блеснул ярко-оранжевый огонек.

– Да, верно. Похоже, не одни мы такие психи.

Когда он повернулся к Борису, в руках тот держал бутылку. И прежде чем Илья поднял руку с пистолетом, она обрушилась на его запястье. «Макаров» со стуком полетел на пол, и Борис носком кроссовки пнул пистолет в сторону, под сиденье.

– Хорошо сработано, – прошептал Илья, потирая онемевшую руку. – Давай, парень. Или убивай меня здесь, или вези к берегу.

– Это наверняка патрульный катер, идиот, – сказал Борис, ткнув пальцем в приближающие огни. – Только они в такую погоду могут выйти в море. И, скорее всего, они ищут тебя!

Словно в подтверждение этих слов пелену дождя разорвал пронзительный вой сирены.

Катер, бестолково кружившийся на одном месте по кругу, снова качнула волна.

– Прыгай, – нервничая, сказал Борис. – Вон, уже виден берег. Доплывешь за десять минут.

Видя, что Илья даже не шелохнулся, он разбил бутылку об рулевое колесо. Один из осколков чиркнул его по тыльной стороне ладони, оставив легкую царапину.

Илья еще раз посмотрел наружу. Действительно, впереди темнела полоска суши.

– А впрочем, можешь остаться, – оскалился Борис. – Я скажу, что ты меня в заложники взял.

– Так оно и есть, – улыбаясь, промолвил Илья, и тот, взвизгнув, воткнул ему «розочку» в живот. Не переставая улыбаться, Илья вцепился в куртку мужчины, и они завалились на приборную доску, руль резко повело влево. Потеряв управление, катер стремительно несся вперед, прямо на торчавшие из воды гнилые остатки причальных свай. Проржавевший огрызок столба распорол прочную обшивку катера из итальянского алюминия, словно нож размякшее масло. Катер сильно тряхнуло, его подбросило вверх, и следующая волна ударила по плавсредству, словно бадминтонная ракетка волан, отчего он опрокинулся вверх ногами. Двигатель мгновенно заглох, морская вода начала постепенно окрашиваться радужной пленкой вытекающего топлива.

Патрульный катер полиции некоторое время кружил неподалеку, разрезая влажный воздух противотуманным прожектором, затем унесся прочь.

* * *

Ворвавшаяся в салон, словно цунами, вода показалась Илье такой ледяной, что на мгновение он позабыл о грызущей боли в животе, там, куда пришелся удар зазубренным горлышком бутылки. Отчаянно работая руками и ногами, он пытался нащупать дверь кабины. Его изуродованные пальцы наткнулись на кроссовку Бориса, и он вцепился в ногу мужчины, словно клещ. Между тем Борис уже практически выбрался из катера и ожесточенно лягался, пытаясь избавиться от живого груза. Один из ударов попал Илье в лицо, и он разжал пальцы.

Воздуха катастрофически не хватало, в легкие словно залили кипящую ртуть, от нехватки кислорода в голове шумело и грохотало отбойным молотком. Наконец Илье удалось добраться до выхода, и, захлебываясь, он из последних сил рванул на поверхность. Всхлипывая и отплевываясь, мужчина поплыл к берегу, тяжело шлепая по воде руками. Впереди от него, в трех-четырех метрах, мелькала голова Бориса. Вскоре тот выполз на карачках на берег и сел, поджав ноги и обхватив плечи трясущимися руками.

Ноги Ильи тоже нащупали дно.

– Ты еще живой, утырок? – прокаркал Борис, когда заметил Илью. Его длинные волосы распустились, закрывая бледное лицо мокрой паклей.

Пошатываясь, словно пьяный, Труднов выбрался из воды. В ботинках хлюпало, из раны на животе обильно струилась кровь.

– Я еще переживу тебя, заднеприводной, – шепнул он. Оглянулся, разыскивая птичью клетку. Поплелся вдоль берега, всматриваясь чуть ли не в каждый камень, затем, развернувшись, заковылял в другую сторону.

– Ты е…й козел, – шмыгнув носом, сказал Борис ему в спину. Его зубы выбивали отчаянную дробь. – Менты на катере наверняка запросили опергруппу из зоны. Они будут здесь через двадцать минут.

Илья остановился, обернувшись вполоборота:

– Плыви обратно. Или прячься. Только не доставай меня, гомик.

– Сука!!! – брызгая слюной, завизжал Борис. В бессильной ярости он кинул камень в Илью, но промахнулся. – Откуда ты взялся на мою голову?! И когда же ты наконец сдохнешь?!

Илья не обращал на него совершенно никакого внимания и, не мигая, смотрел прямо перед собой.

Он не мог ошибиться. Ведь он оставил клетку где-то рядом с причалом. Именно там, где его несколько часов назад подобрал Иван.

«Хе-хе. Иван наложил кучу в карман».

В несчастном животе что-то нервно дергалось и трепыхалось, будто кто-то невидимый сунул руку в обширную рану и деловито перебирал внутренности, словно примериваясь к товару на рынке.

Ему в спину ударил очередной камень, брошенный Борисом, но Илья даже не оглянулся. Этого длинноволосого педика для него больше не существовало. И хотя Борис серьезно ранил его «розочкой», он не был на него в обиде. Окажись на его месте, Илья поступил бы точно так же.

– Гребаный мудак!!! – вонзилось ему в спину отхаркивающе-злобное.

– И тебе неземного счастья, – прошептал Илья. Перед глазами, искрясь розоватыми всполохами, выкристаллизовывалось чье-то лицо. Женское лицо.

Личико.

Сердце радостно заколотилось, когда он наконец заметил в нескольких шагах от моря птичью клетку. Спотыкаясь, он кинулся к ней, как умирающий от жажды к прохладному роднику.

«Аяна…»

Илья открыл дверцу, осторожно просунув руку внутрь. Лишенный фаланги палец уткнулся в бумажный шар, и он вздрогнул, как если бы дотронулся до оголенного провода.

– Аяна, – разлепил он губы. – Аяна…

Дочка старухи.

Измученный и смертельно уставший мозг, словно деля апельсин надвое, рассекло:

«Озеро».

Он застыл на месте, языком ловя капельки воды, стекающие с полуоторванного носа.

Теперь он все вспомнил.

Недостающий пазл с легким щелчком заполнил картину.

– Я помню тебя… Я помню, как я… как мы купались на озере, – пробормотал он с изумленным видом, будто слова, слетающие с его губ, не принадлежали ему, будто кто-то чужой засел глубоко внутри его израненной и хрупкой оболочки и теперь управлял им, как послушной куклой-марионеткой.

Илья не видел, как сзади, держа в руках громадный валун, крался Борис. С искаженным гримасой лицом он шептал ругательства, шаг за шагом приближаясь к беглому зэку.

Откуда-то слева послышалось хриплое ворчание, но Илья продолжал молча смотреть на шар. Из-за того, что клетка была забита обрывками газет, дождь не повредил его – он лишь слегка потемнел от влаги.

Мужчина запрокинул голову, глядя на выглянувшую луну. Дождь постепенно стихал.

– Я успею? – с надеждой произнес он, глядя на высившийся перед ним старый маяк.

Борис остановился за его спиной, с усилием поднимая над головой камень.

– Успеешь, – зашипел Борис.

Перед мужчинами заскользили бесформенные тени. Лязгая зубами, из тьмы один за другим выпрыгивали огромные поджарые псы. Однако Илья их не интересовал. Промчавшись мимо Труднова, словно его и не существовало вовсе, собаки устремились к Борису. Первый пес, яростно хрипя, с силой ударил мужчину в грудь, тот, выронив камень, покачнулся. Вторая тварь остервенело бросилась следом, и Борис, не удержавшись, упал. Еще две собаки, захлебываясь в злобном лае, кинулись на добычу, разрывая клыками живую плоть. Ночь содрогнулась от душераздирающих воплей. Борис катался по мокрым камням, безуспешно пытаясь скинуть с себя собак, которые заживо рвали его на части. Его рука попала одной псине в рот, и та сжала челюсти, отхватив сразу три пальца. Другая собака вцепилась Борису в гениталии, исступленно тряся головой. Кровь ручьями текла из многочисленных ран, но псы будто специально не трогали глотку своей жертвы, чтобы продлить мучения несчастного.

Когда Илья доплелся до маяка, с Бориса был сорван скальп, и две твари объедали его лицо, но тот все еще был жив. Крики сменили булькающие всхлипы, но вскоре стихли и они.

– Аяна, – ошеломленно повторял Илья, с величайшей осторожностью держа перед собой шар.

«Я же любил ее, черт возьми… Все детство… Где ты, Аяна?»

Он дотронулся до шероховатого белого камня, которым была облицована маячная башня. Сознание рисовало кадры, которые сменялись один за другим с сухим потрескиванием. Он словно вернулся в прошлое, на тридцать два года назад… Тогда Илье только-только исполнилось восемь…

– Я вспомнил, – вслух произнес он, начиная подниматься по винтовой лестнице. Кровотечение из рваной раны на животе усилилось, в ногах появилась слабость, но Илья упорно двигался наверх. – Я жил здесь. Ты мне всегда нравилась. Только… – Он зашелся в сухом кашле, болезненно скривившись.

– Только ты была меня старше. Тебе было двенадцать или даже тринадцать, – шептал Илья. Пальцы нежно гладили темно-синий шар из папье-маше. – Однажды мы пошли купаться. Ты отдыхала рядом с другими девчонками. Мы, пацаны сопливые, хотели порисоваться перед вами. Я прыгнул с тарзанки…

Он пошатнулся, опершись плечом на холодную стену. Голова кружилась, в глазах рябило и мутно расплывалось, словно он нырнул под воду.

«Главное – не упасть в обморок. Не дай Господи…»

– Я сразу потерял сознание. Только потом я узнал, что все мои приятели разбежались… Как только увидели, что мое тело всплыло вверх. Испугались. Но я…

Он вновь закашлялся, согнувшись, как столетний старик.

– Я… не виню их. Все-таки мы были детьми. Ты была первая, кто кинулся на помощь. Вытащила меня из воды, как котенка… Кто-то из твоих подружек поехал на велосипеде в город… приехала «Скорая». Меня откачали…

Шаркая ногами, он миновал техническое помещение, в котором еще сохранились элементы радиооборудования.

– Ты спасла меня. Я думал, после этого мы подружимся, – шевелились потрескавшиеся губы мужчины. – Я писал для тебя стихи и рисовал картинки… Я носил к твоему дому ромашки… Туда, где был недавно, у твоей матери… Я звонил и убегал… И я кайфовал, потому что ромашки оставались дома. Ты их не выкидывала… Но я был тебе неинтересен. И я стеснялся к тебе подойти… Думаю, ты догадывалась, чьи это проделки…

Его пальцы судорожно сжались, слегка измяв шар, и он испуганно уставился – не порвал ли?

– И когда мои родители сказали, что мы переезжаем в Приморск, я думал, что умру, – горько произнес он. – Я пришел к тебе… Выпросил у мамы денег… Купил настоящие розы… Длинные, алые, как кровь…

Илья остановился, прерывисто дыша. Немного передохнув, он продолжил восхождение. С каждым шагом силы покидали его, и он с ужасом думал, что костлявая с косой буквально дышит ему в затылок. Но умирать, во всяком случае, этой ночью, в его планы не входило. Донести шар до самого верха. Он должен в своей жизни сделать хоть одно хорошее дело.

Ведь добрая старая баба Наташа верит в него.

«Осталось совсем немного… я скоро буду наверху».

– Я признался тебе в чувствах, – снова забормотал Труднов. – Сказал, что, вероятно, мы больше не увидимся. Протянул тебе розы. Ты улыбнулась и покраснела. Поцеловала меня в щеку. Забрала цветы и исчезла. А я на всю жизнь запомнил вкус твоих губ.

Илья оказался в крошечном помещении, под ногами лежала рамка, окруженная запылившимися осколками стекол.

– Таблица освещенности, – машинально произнес он, прочитав заголовок документа. Рядом сиротливо валялись громоздкие часы, заключенные в замысловатую конструкцию, и Илья зачем-то подумал, что они наверняка должны нивелировать влияние гравитации земли. Естественно, часы не работали. Проникающий сквозь узкое оконце лунный свет позволял разглядеть выцветший плакат по технике безопасности, пришпиленный к облезлой стене.

– Я уехал, – хрипло продолжил Илья, поднимаясь выше. – И больше мы не виделись. Я никогда больше о тебе не слышал. И только этой ночью я снова тебя вспомнил.

Вскоре он оказался в маячном помещении. Колпака с 360-градусным остеклением над крошечной комнатой уже давно не было. Сейчас здесь уныло завывал сумрачный ветер, ледяными иглами впиваясь в покрытую пупырышками кожу мужчины.

Сощурившись, Илья посмотрел на море. Бугристо-серые тучи исчезли, словно растворившись в предрассветном воздухе. В небе осталось единственное облачко фиалкового оттенка, и оно медленно плыло к берегу, подгоняемое ветром.

– Я любил тебя, – медленно проговорил Илья. – И всегда думал о тебе.

Он переступил ногами и снова с заторможенным видом посмотрел на шар.

– Ты умерла, Аяна? И там… внутри, твой прах? Зачем я должен был принести эту штуковину?

Облако быстро разрасталось, насыщаясь густым окрасом. И оно неспешно двигалось к маяку.

«Я должен посмотреть, что там».

Эта мысль возникла ниоткуда, ее словно принес бесприютно-соленый ветер. Так же, как старательно гонит сейчас сюда густое, как сироп, странное облако.

Пальцы ласково погладили измятый шар, покрытый микротрещинами.

«Это просто старческая причуда. Наталья сама так сказала».

Илья скосил взор на берег. На прибрежных камнях кишмя кишело от диких псов. Обезумев от запаха крови, звери в неистовстве продолжали пожирать тело Бориса.

Где-то вдали послышалось странное движение, сумрак пронзили огни фар.

Затаив дыхание, Илья поднес шар к уху. Прислушался и вздрогнул, услышав тихий шорох.

«Я его не тряс… не тряс… что там может шуршать?!»

Лунного света хватило, чтобы заметить три странные прорези на поверхности шара. Что это?

«Вентиляция?»

Ему стало не по себе. Илья осторожно нажал ногтем, прорвав плотную бумагу шара. Шорох возобновился, вслед за ним – тонкий писк.

Труднову показалось, что разум покидает его, отделившись от черепной коробки, словно воздушный шар, который торопливо направляется в сторону облака.

Между тем облако стало еще ближе.

«Еще минута, и оно накроет маяк, – отстраненно подумал Илья. – Не о нем ли говорила старуха?»

Он увеличил надрыв и мягко снял верхнюю часть поделки из папье-маше.

И остолбенело разинул рот, неверяще выпучив глаза.

Он едва слышал, как на берег выехал полицейский «УАЗ».

Он не видел, как неохотно разбрелись псы от полуобглоданного трупа Бориса, когда из автомобиля вышло четверо вооруженных бойцов спецназа ФСИН, выстрелами отгоняя собак-людоедов.

И он не видел, как странное фиолетовое облако туманно-ворсистой дланью коснулось верхней части корпуса маяка.

Весь мир мужчины, находящегося на грани потери сознания от зверской усталости и многочисленных ран, молниеносно сузился до размера бумажной полусферы, с легкостью помещающейся на ладони. Точнее, сузился до того, что было внутри.

На его слегка подрагивающей руке, в рваной половинке бумажного шара, сидело крохотное небесное создание, и, глядя на него, Илья неосознанно подумал о Дюймовочке. Длинные золотистые волосы, прямо как с фотографии на стенке халупы скрюченной старухи… Девочка размером с мизинец в опрятном платьице сидела на скомканной вате внутри картонного полушария. Она испуганно глядела на застывшего в изумлении Илью.

– Аяна… У меня глюки? – хрипло выдавил он. – Ты… живая? Аяна?

Он моргнул, пораженно уставившись на миниатюрную девочку. Казалось, не было тридцати с лишним лет, он вернулся назад, когда Деминск был живым городом. Аяну словно уменьшили и заморозили, введя в глубокую спячку, из-за чего все жизненные процессы девочки на этот период приостановились. А потом вновь вернули к жизни, будто бы повернув некий секретный тумблер.

– Ты все такая же прекрасная… Не изменилась.

Губы Ильи тронула невольная улыбка.

«Я сплю. Мне все снится. Я все еще у этого жирного борова Королева в его маленьком домике… Сейчас войдет Борис и начнет мне втирать, что я на самом деле белый и пушистый… а потом я пойду убивать… резать всех подряд…»

– Господи… Я вспомнил… То, что ты мне сказала на прощание… – тепло улыбнулся Илья. Он боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не навредить крошечной девочке. – Помнишь? Мне хотелось плакать, когда мы прощались. И ты произнесла:

«Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было».

Он был готов закричать от счастья, видя, что девочка улыбнулась.

Раздался выстрел – один из спецназовцев застрелил пса, который не пожелал оставлять до костей объеденное тело Бориса. Двое бойцов включили фонари, и пронзительно-желтые лучи нервно заелозили по выщербленным стенам старого маяка, одновременно остановившись на одинокой фигурке Ильи.

– Эй, там, наверху! – мощно пробасил старший группы. – Быстро вниз с поднятыми руками!

Илья перевел туманный взор на людей, которые, пригнувшись, бежали к маяку.

– Зачем я должен был тебя принести сюда, чудо мое чудное? – мягко произнес он, вновь повернув голову к миниатюрному существу. – Твоя мама попросила меня…

Внезапно вспомнив о чем-то, он сунул руку в карман, выудив перстень.

– Я не возьму его. Все равно он мне не пригодится. Тем более меня скоро убьют.

Туман накрыл мужчину в тот момент, когда он бережно положил перстень на пол.

– Я люблю тебя, Аяна, – шепнул Илья, не отрывая взора от девочки. – И любил всю жизнь. И я улыбаюсь, потому что это было…

На его глазах выступили слезы.

Спецназовцы уже спешили наверх, их грубые ботинки гулко грохотали по ступенькам винтовой лестницы.

Перед глазами неожиданно потемнело, запахло озоном и свежескошенной травой. Пол под ногами куда-то стремительно провалился, и он истошно закричал, боясь уронить Аяну.

Через мгновение все вокруг стало огромным, потом его окутала плотная тьма.

Спустя минуту облаченные в черную униформу бойцы спецназа были наверху. Они были потрясены, увидев там странную девочку-подростка. Она забилась в угол комнаты, закрыв лицо руками и жалобно всхлипывая. Ни на какие вопросы она не отвечала.

Больше никого внутри не было.

Драгоценный перстень так и остался лежать на грязном полу маячной комнаты.

Облако степенно двинулось дальше, огибая дремлющий полуостров.

Когда растерянные бойцы вывели плачущую девочку наружу, дождь затих.

* * *

Когда берег опустел и останки Бориса увезли, завернув в черный мешок, на вершину маяка неслышно приземлилась чайка. Торопливо переступая своими перепончатыми лапами, птица визгливо крикнула и, внезапно клюнув что-то на полу, резко взвилась в светлеющее небо.

Странное дело, но еще никогда в жизни ей не доводилось пробовать такую вкусную пищу.

Расправив крылья, чайка величаво парила над успокоившимся морем.

Ноябрь 2017 г.

Михаил Киоса. Мгновения

18:44

Кирилл подошел к переходу и остановился, дожидаясь, когда в нижнем кругу начнет бодро шагать зеленый человечек, а в верхнем – пойдет обратный отсчет секунд, отведенных пешеходам. Отсчет шел и сейчас, только цифры, сменявшие друг друга, горели красным.

Тело, размятое прогулкой, благодарило приятным теплом. Невысокий, крепко сбитый Кирилл любил погонять себя пешком и в последние две-три недели старался делать это регулярно, чтобы согнать лишний вес, набранный за осень и зиму. Прогресс пока что был незаметен, но он не огорчался: стрижка только начата.

Пятнадцать секунд.

Сущая ерунда по московским меркам. Ему тут же вспомнился светофор возле дома: там в ожидании зеленого сигнала можно было прождать две минуты.

Десять секунд.

Музыка в наушниках смолкла, и Кирилл полез в карман джинсов за плеером. Только что прослушанный им альбом в целом был неплох, но на место в золотой коллекции, которую он составлял на протяжении нескольких последних лет, не тянул. Крепкий середнячок, не более. Интересно, каким окажется следующий?

Пять секунд.

Со своего места Кириллу было видно, как зеленый круг на светофоре для автомобилистов замигал и погас, над ним загорелся желтый сигнал, который тут же уступил место красному.

Три секунды.

Мужчина рядом с Кириллом шагнул на дорогу и пошел на другую сторону. Вслед за ним с места сорвались еще несколько человек. Кирилл усмехнулся: и что, много сэкономили, торопыги? Что вы будете делать с этой кучей времени – целыми тремя секундами? А если какой-нибудь козел решил бы все-таки проскочить? Как раз бы успели на тот свет или за инвалидностью.

Зеленый.

Он не спеша пошел через Свободу. На губах вместо усмешки снова появилась улыбка: позади осталась чудесная прогулка по весеннему парку «Северное Тушино», впереди ждала встреча с Алисой. А поскольку сегодня пятница и завтра их общий выходной, то… Кирилл позволил себе сладко прижмуриться, оставив между веками лишь узкую щелку: жизнь прекрасна и удивительна.

Дойдя до тротуара, он повернулся налево, чтобы теперь пересечь Химкинский бульвар. Там, на другой стороне, напротив универсама «Пятерочка», была остановка семидесятого троллейбуса. Сев на него, Кирилл намеревался доехать до остановки «Покровское-Глебово», а оттуда пешком дойти до их с Алисой укромного местечка в огромном лесопарке, начинавшемся на другой стороне Волоколамки.

Но сначала надо было кое о чем позаботиться.

На остаток дня у них была намечена отличная программа. Для начала они собирались устроить пикник на свежем воздухе и полюбоваться на закат, затем хотели сходить в «Метрополис» на нового «Чужого», который только накануне вышел в прокат, а третьей – и последней – остановкой значилась Алисина квартира, которую она снимала недалеко от Водного, на Кронштадтском бульваре.

Лесопарк нравился им обоим – как и многое другое. В последние годы за него здорово взялись, и запущенное за последние десятка два лет Покровское-Стрешнево преобразилось, став весьма уютным и благоустроенным местом. Но тем не менее, в нем все еще оставались уголки, где возникало впечатление, что цивилизация отстала и потерялась где-то далеко за спиной. Один такой и облюбовали Кирилл с Алисой.

Погода благоприятствовала. Два дня назад циклон, который до этого с неделю висел над столицей, укрывая ее тяжелым пологом туч и порой поливая дождями, наконец, ушел, и столбики термометров поползли вверх. В пятницу («Тяпница», – подумал Кирилл и улыбнулся слову, как старому знакомому) и вовсе стало почти по-летнему жарко. Шорты, памятуя о вечернем пикнике, он надевать не решился, а вот ветровку все-таки оставил дома, ограничившись рубашкой поло из плотной ткани. Комаров Кирилл не боялся – эти кровососы почему-то облетали его стороной. Что до Алисы, то она, ясное дело, должна была взять с собой какой-нибудь репеллент.

Алиса…

Если бы был где-нибудь на свете тот самый Белый Кролик, то, увидев ее, он мигом позабыл бы о чаепитии и всем остальном – развернулся бы и поскакал за ней. Просто потому, что Алиса была «Настоящей».

Кирилл кивнул сам себе. Да, настоящей. Он видел немало девушек, которые словно не хотели быть собой и пытались казаться кем-то другим. Одни выбирали сексуальность, другие – неприступность, третьи – еще какую-нибудь маску. С точки зрения Кирилла, все это превращало живых людей в куклы. В отличие от них, Алиса просто жила.

Он в очередной раз представил себя рядом с ней – чуть ниже ростом, с вечно взъерошенными рыжими волосами и носом-картошкой в веснушках – и хмыкнул: вот ведь парочка! И как это только Алиса на него клюнула?

Оказавшись на другой стороне Химкинского бульвара, он не спеша пошел к универсаму. Эконом-класс эконом-классом, а выбор там был неплохой. И если не искать «Вдову Клико» и трюфеля, то все, что нужно двоим для пикника, там вполне можно было купить.

«Вино, сырная нарезка, – принялся он перечислять про себя список, составленный во время прогулки по парку, – шоколад, стаканчики, яблоки… что еще?»

Вроде бы это было все, и в то же время чего-то не хватало. Нет, из списка Кирилл не забыл ничего, но его не отпускало ощущение, что он оплошал в чем-то другом – например, при составлении перечня. Однако, несмотря на все усилия, ответ на ум не приходил. Кирилл дернул щекой: вот будет весело, если, оказавшись на месте, он вспомнит, чего не сделал – или не купил. А еще веселее, если ему об этом скажет Алиса.

Кирилл вошел в универсам. Немного посомневавшись, взял-таки корзинку: конечно, можно было и в руках донести все до кассы, но неудобно же. Одно, другое, третье. Не хватало еще уронить что-нибудь.

В кармане ожил телефон. Через тонкую ткань тесного кармана вибрация ощущалась великолепно, что в глазах Кирилла добавляло этим джинсам очков: поди услышь в городском шуме мелодию звонка, а такую трясучку уж точно не пропустишь. Он вынул правый наушник, прижал телефон к уху.

– Да, лисенок, привет!

– Приве-ет, – услышал он в ответ и невольно заулыбался: в Алисином голосе отчетливо звучала столь хорошо знакомая ему нотка задорного лукавства.

«Сю-юрприз! – услышал он в своем воображении, и пусть даже Алиса не сказала вслух ничего подобного, Кирилл ничуть не усомнился в том, что ощущения его не обманывают – она явно что-то задумала. А может, и сделала уже.

– А ты сейчас где?

– В магазине, закупаюсь.

– А-а, – Алиса хихикнула, – это ты молодец. К чаю небось ассортимент набираешь? Чур, чтоб с ароматом клубники тоже взял.

Кирилл засмеялся, с удовольствием слыша в трубке ответный смех.

– Ты там давай, не спи на ходу, – чуть погодя сказала она, – а то вокруг столько настойчивых комаров… не уверена, что смогу долго противостоять их приставаниям. Особенно если кто-то снова опоздает.

И прежде чем он успел открыть рот, Алиса повесила трубку. Первым побуждением Кирилла было перезвонить, но он остановил себя: если бы она хотела услышать его ответ, то подождала бы.

«Особенно если кто-то снова опоздает».

Кирилл фыркнул: ох уж этот ее бзик насчет пунктуальности! Сколько раз они из-за него цапались – не сосчитать. Как ребенок, честное слово: вынь да положь свидание без опозданий. А то, что это – мегаполис, в котором до хрена всего может случиться по дороге, ее не волнует.

Но сегодня времени у него было навалом, Кирилл это знал точно – еще и раньше приедет. Так что зря она ворчит авансом, словно он уже опоздал.

Она привязала к ветке еще один подарочный пакетик, подвесив его на длинной ярко-красной ленточке. Отошла и полюбовалась тем, что получилось. Перед ней в воздухе висели целых восемь таких пакетиков. Алиса улыбнулась: вот и увидим, каким станет наш вечер.

В каждом пакетике лежали бумажки с тем, чем им с Кириллом предстояло заняться. Был там и просмотр «Чужого», и тет-а-тет у нее на квартире… но были и другие варианты. На одной из бумажек Алиса написала: «Провести в парке всю ночь и встретить здесь рассвет».

Вспомнив об этом лоте, она покосилась на рюкзак с палаткой, лежавший под кустами, гадая, пригодится ли он? Или придется забросить его домой – перед, скажем, ночной прогулкой по городу с финишем на Поклонной горе? Да и в кинотеатр с таким грузом за плечами тоже не очень-то удобно идти…

Алиса улыбнулась одной стороной рта: будь, что будет. В любом случае они здорово проведут время. Доверить вечер судьбе гораздо интереснее, чем выполнять заранее составленный план.

Она нагнулась к объемному полиэтиленовому пакету, собираясь заняться украшением места для пикника, и вдруг громко фыркнула: видели бы ее сейчас коллеги!

Где та Алиса, на которую засматривается весь отдел? Где юбки, не такие уж и короткие, но тонкие и неизменно облегающие; где блузки – хоть и в границах корпоративной этики, но намекающие, будоражащие воображение; где, наконец, умелый макияж – вроде бы незаметный, но такой, что мужчины сами переводят взгляд с груди на лицо?

Штаны цвета хаки и такая же куртка – поди рассмотри теперь ее стройную фигуру. Под курткой по-армейски зеленая майка на лямках. На ногах – женский вариант высоких ботинок на шнуровке. Шикарные волнистые волосы стянуты в тугой светлый хвост. И, конечно, ни тебе умело подведенных тушью зеленых глаз, ни подчеркнутых помадой пухлых губ… даже небольшую россыпь меленьких жировиков на левой скуле возле виска, и ту тонировать не стала.

Алиса снова фыркнула, а затем с удовольствием рассмеялась. Да, увидь ее менеджеры – тот же Толик или Арсений, – они поразились бы не меньше, чем если бы она вошла в офис голой.

Как же это весело – играть! Меняться и удивлять, оставаться непредсказуемой – и оттого свободной. Потому-то она особенно любила весну, которую про себя называла родственной душой. Вспомнить хотя бы снегопады с морозами в конце марта – ну кто их ждал после плюс десяти в середине месяца?

…чем бы еще удивить Кирилла?

«…вокруг столько настойчивых комаров…»

Кирилл поднял брови: значит, Алиса уже на месте? Бросил взгляд на часы: было без десяти семь. Получалось, она пришла больше чем за час до встречи? Он крутанул головой: точно что-то придумала! Ну, лисенок!

Воображение нарисовало ему палатку на полянке – не полянке даже, а так, крохотном пятачке между деревьями – рядом с небольшим костерком и Алису, сидящую на бревне, с гитарой на коленях.

Усмехнувшись видению – ну, загнул! – Кирилл вставил наушник обратно и отправился по рядам за покупками. Первый же взгляд на винную бутылку пробудил задремавшую память, и он понял, чего не хватало в списке: штопора. Ведь хотел же взять из дома, даже из ящика достал и на разделочный столик положил рядом с раковиной – и забыл.

Не брать вино?

Кирилл сжал губы. Нет, это не выход. Брать на замену шампанское тоже не хотелось: ну какое шампанское в лесу, ерунда же! Он оглянулся. Через несколько рядов от него виднелась вывеска, гласившая, что там продаются хозтовары.

«Может, есть у них штопор? А если нет…»

Он мысленно перебрал содержимое небольшой сумочки, висевшей через плечо. Остановился на ключах от квартиры. Один из них, похожий на крестообразную отвертку с длинным острым жалом, должен был подойти. Тем более что Кирилл по опыту знал: пробка в бутылке с тем вином, которое он хотел взять, не натуральная – а значит, ее можно будет и внутрь вдавить, если не захочет наружу выходить.

Вскоре все покупки легли в корзину, и он направился к кассам. Перед ними – вечер пятницы, ясное дело! – толпился народ. Кирилл вытянул шею, покрутил головой и направился к той очереди, которая показалась ему короче других. Он уже хотел было пристроиться ей в хвост, как перед ним втиснулась сухонькая старушонка с такой же, как у него, корзиной и тут же обернулась, чтобы бросить на Кирилла воинственный взгляд. Скандалить ему не хотелось, и он, притворившись, что ему все равно, достал телефон: раз все равно стоять на месте, то можно пока и по Сети полазить.

19:06

Зеленое море. Дышит, колышется. Такое яркое, такое свежее. Юное, чистое. Бессмертие во плоти. Лучшее время года. Грудь сама набирает воздух до отказа, плечи расправляются, голова приятно кружится.

Голубое море. Бездонное, бесконечное. Белые острова застыли на месте. Пока – белые. Скоро – начнут менять свой цвет. Будут становиться все более яркими. Запылают алым светом.

Зеленое. И голубое. И алое. Идеальное сочетание. Идеальное время.

– Семьсот сорок четыре!

– Сейчас-сейчас, – Старушонка достала из глубокого кармана вылинявшего зеленого пальто, купленного явно еще во времена Советского Союза, кошелек, открыла его и принялась отсчитывать деньги.

– Сто… двести… триста… четыреста… – наконец, она вынула семь сотенных банкнот и положила их на бортик кассы.

– Еще сорок четыре.

– Я помню! Что вы думаете, я из ума выжила?! – Бабуля открыла новое отделение кошелька, внутри глухо звякнула мелочь. – А вот не выжила, да еще и считать умею!

Она запустила пальцы внутрь кошелька, достала оттуда мелочь, пересыпала ее на раскрытую ладонь левой руки.

– Два… пять… семь… восемь…

Кирилл вздохнул: только бы она не начала по копейкам эти рубли набирать, а то они тут до вечера простоят.

Телефон в руке задрожал.

– Лисенок, я на кассе, – сказал он, не дожидаясь Алисиной реплики. – Надеюсь, уже вот-вот выйду.

– Еще на кассе?.. Понятно. Кир, а… ты можешь побыстрее приехать?

– …двенадцать… четырнадцать…

– Да ты не волнуйся, – улыбнулся он. Вот чудачка, все переживает, – хватит нам времени. Я все рассчитал, помнишь? В восемь начнем, там как раз вскоре закат, а в полдесятого тронемся к…

– Кир, мне кажется… я тут не одна.

– …девятнадцать…

Кирилл негромко засмеялся.

– Ну, конечно, не одна, лисенок. Сегодня же пятница, вечер. В парке до фига людей. Ясное дело, кто-нибудь тоже шарится по кустам, место ищет. Так что раз уж ты так рано пришла, то сиди там, не уходи никуда. А то нас с тобой мигом бомжами сделают.

– Ты думаешь?

– Уверен. Вот увидишь, пока я еду, мимо тебя целая толпа пройдет.

– …тридцать один… тридцать четыре…

– …ну да, наверное, – Алиса помолчала, а затем ее голос зазвучал заметно бодрее. – Но ты все равно не задерживайся. Я соску-училась.

– Вот это – очень уважительная причина. Целую, спешу!

– И я тебя целую и жду.

Кирилл, который весь разговор не отрывал взгляда от старушонки, увидел, как та переворачивает ладонь над тарелочкой для мелочи и высыпает туда монеты.

– Вот! Ровным счетом сорок четыре. Можете пересчитать!

Кассирша только покачала головой, сгребла деньги и нажала кнопку на клавиатуре. Дождавшись чека, оторвала его и протянула бабуле:

– Спасибо за покупку.

Кирилл подспудно ожидал, что старушонка выдаст в ответ еще что-нибудь, желая оставить за собой последнее слово, но та схватила чек и заковыляла к выходу.

Алиса убрала телефон в сумочку, огляделась по сторонам. После разговора с Кириллом на душе стало спокойнее. В самом деле, ну с чего она взяла, что в этой части лесопарка, кроме нее, никого не должно быть? Конечно, люди хотят отдохнуть после рабочей недели, побыть на природе – а далеко ли можно успеть уехать вечером? Вот и идут кто в лесопарк, кто хотя бы в сквер. А тут, в Покровском-Стрешневе, сам бог велел в пятницу вечером гулять.

«Велел, да вот только что-то не видно никого. Сколько ты здесь уже, а хоть бы кто мимо прошел».

Ну и что, ответила она самой себе. Это просто здесь никого – не хотят далеко забираться. А вот возле прудов народу тьма-тьмущая! И сюда тоже дойдут.

«…и все-таки…»

«Что – все-таки? – озлилась она на тихий голос, звучавший в сознании. – Что все-таки?»

Тишина.

Голос наконец-то смолк. Алиса кивнула – знай наших! – и полезла в пакет за яблоком. Сев на расстеленный на бревне коврик, с хрустом откусила первый кусок и замерла.

Метрах в тридцати впереди из-за дерева вышел человек. Даже не взглянув в ее сторону, медленно пошел прочь – по направлению к крутому подъему, за которым, отгороженная забором, начиналась территория коттеджного поселка каких-то крутых шишек.

В руке мужчина держал палку. Каждый шаг он предварял тем, что втыкал ее в землю перед собой.

Воткнул – вынул – шагнул… воткнул – вынул – шагнул… воткнул –…

Алису пробрала дрожь: мерная поступь незнакомца показалась ей донельзя неестественной. Люди не шагают, не должны так шагать, особенно…

Особенно – что?

Алиса не знала. Родившееся в душе ощущение неправильности никак не получалось осознать. Она провожала мужчину взглядом, пока тот не скрылся за деревьями,

(Воткнул – вынул – шагнул… воткнул – вынул – шагнул… воткнул –…)

и тут, наконец, поняла.

Как можно шагать, словно под стук метронома, если под ногами то кочка, то яма?

– Здравствуйте, пакет нужен?

Кирилл молча кивнул, в последний момент передумав отпускать шутку в адрес старушки. Попробуй доживи до ее лет, сказал ему внутренний голос, а там посмотрим, на что ты сгодишься.

Повернув голову налево, к застекленному фасаду универсама, он увидел, как один семидесятый отъезжает от остановки, а второй, встав на его место, открывает двери. Кириллу представилось, как он садится на свободное место в первом троллейбусе и включает музыку.

Так оно и было бы, если бы эта мумия не пролезла к кассе вперед него. А теперь – сколько следующего троллейбуса ждать? Два подряд проехали, а третий, наверное, только что из Братцево отправился.

Расплатившись, Кирилл вышел из универсама и пошел к остановке.

19:13

«Мне кажется… я тут не одна».

Кирилл хмыкнул на ходу. Фантазерка она, конечно. Нет там никого. А если и есть, так это такие же, как они, желающие провести вечер на природе.

И все же… зачем Алиса пришла так рано? Что за сюрприз, который надо целый час готовить?

«Это если она тебе сразу позвонила, – прорезался внутренний голос. – А если нет?»

Он пожал плечами: что толку гадать, вот придет и увидит. Может, там вообще ничего особенного нет, зря только размечтался.

– Твою мать! – Кирилл резко остановился. Вот Алиса позаботилась о сюрпризе, а он? Ведь это у него сегодня выходной, первый из двух, а не у нее – ему бы и карты в руки.

«Не подумал, рыцарь хренов! – снова ожил внутренний собеседник. – Конечно, и так сойдет: вино, сыр да фрукты – это все, о чем мечтает девушка. Зато по парку нашатался вдоволь».

Кирилл обернулся через плечо. Может, пойти поискать в универсаме что-нибудь еще?

«Хотя бы цветы, что ли?..»

Он попытался вспомнить, продаются ли в магазине хорошие цветы, но не смог. Потоптавшись на месте еще несколько секунд, Кирилл махнул рукой: не стоит возвращаться. Даже если и есть там цветы, то пока он их покупать будет, следующий троллейбус тоже уйдет – так и опоздать недолго.

Дойдя до остановки, Кирилл вынул телефон и открыл приложение, чтобы посмотреть, где там тащится этот семидесятый. Тот оказался не так уж и далеко – уже отъезжал от «Аэродромной улицы». Вызвав на экран список остановок, Кирилл выяснил, что через четыре минуты троллейбус должен доехать до него.

«Хорошо».

Алиса встала и медленно повернулась вокруг себя. Никого не увидела – только деревья да кусты, никого не услышала – только птицы орут да под ветром листва наверху шелестит.

Закончив круг, резко обернулась. Пусто.

«Метроном» не показывался, но спокойнее на душе не стало. Алиса помнила, как неожиданно он вышел из-за деревьев в первый раз.

Первый, да не последний. Чем дальше, тем больше она убеждалась в том, что видела его еще не единожды – на самом краю доступного для обзора участка лесопарка. Фигура была едва различима среди яркой молодой листвы да и не показывалась целиком, но это мог быть только «метроном», больше некому.

– При… привет! Заходите на огонек, гостем будете!

Опыт подсказывал, что до лесопарка семидесятый доберется быстро, минут за пятнадцать – вечером в пятницу народ рвется из города или на его окраины, а не в центр. А значит, как раз останется время на цветы. Кириллу тут же показалось, что он видел нужную вывеску на Волоколамке – как раз возле «Больницы МПС», где он собирался выходить.

Он уже видел, как улыбается Алиса букету в его руке, и на душе становилось все теплее. Когда троллейбус подъехал, недавнее недовольство самим собой уже оказалось похоронено и забыто. Кирилл прошел в салон, уселся к окну, положил пакет с покупками рядом с собой и, постукивая пальцами по бедрам в такт музыке, принялся наблюдать за жизнью на другой стороне улицы.

19:28

Новый альбом оказался на редкость хорош. Электронное многозвучие рождало в воображении масштабные полотна космических просторов: облака галактик мерцали разноцветными искрами, исполинские клубы межзвездного тумана обещали поделиться вселенскими тайнами. Затем в мелодию вкрадчиво вплетались тревожные нотки, и вот уже Кирилл видел себя глядящим на космос из иллюминатора корабля, а за спиной по узкому проходу с мигавшими лампами освещения ползло к нему нечто, не имевшее даже каких-то определенных очертаний – клубок тьмы и холода, жаждавший согреться человеческим теплом. Представлять это, зная, что на самом деле никакой угрозы нет и быть не может, было особенно приятно.

Чтобы подарок доставил радость, надо хорошенько подготовиться. Правильно сказано: дорога ложка к обеду. Чуть раньше, чуть позже – пропадет сюрприз, и все усилия пойдут прахом. Нет, надо вовремя, только вовремя. Как хорошо, что я знаю, когда – с точностью до минуты.

Зеленое, голубое и алое.

День, вечер и ночь.

Жизнь, переход и смерть.

Три – всегда три, везде три. И когда они встречаются… да, когда они встречаются…

Идеальное сочетание. Идеальное время. А сегодня – и место замечательное. Здесь можно не торопиться. Можно подготовить переход, как следует. Чтобы оно получило все удовольствие от подарка.

Телефон завибрировал. Кирилл, поморщившись, вытащил плеер, поставил композицию на паузу, а затем достал телефон.

«Снова? Да что с ней сегодня…»

– Кир! Я тут точно не одна! – Алиса говорила тихо и быстро. – Я это знаю. Он кругами ходит, Кир. Мне… мне страшно.

Кирилл не смог сдержать вздоха. И, словно в ответ, услышал:

– Я его видела. Он был там, за деревьями. Стоял и смотрел… Потом вроде бы ушел, а потом… – Она всхлипнула, – Кир, он все время здесь. То там, то тут – стоит, смотрит… ходит. Приезжай скорее! Слышишь меня, Кир?

– С… слышу, – откликнулся он и замолчал, так как понятия не имел, что еще можно тут сказать.

– Ты приедешь? Приедешь побыстрее?

– Да, конечно… – Кирилл бросил взгляд в окно. Троллейбус только что отъехал от «Улицы Мещеряковой» и теперь стоял на светофоре, готовясь спускаться вниз, к «Улице Циолковского».

«Такси взять?..»

Он покачал головой: какой смысл? До «Больницы МПС» оставалось ехать минут семь, максимум десять. Пока выйдет, пока машину поймает… хорошо, если хоть на пару минут троллейбус обгонит. А то и вовсе, как назло, в одно время приедут.

Бессмысленная возня.

«…за спиной по узкому проходу с мигавшими лампами освещения ползло к нему нечто…»

Совсем как в «Чужом», подумалось Кириллу, и тут же к воспоминаниям о недавнем видении добавились кадры из трейлеров «Завета», нового фильма этой киновселенной, который они с Алисой как раз собрались посмотреть этим вечером.

«Она сюрприз готовит…»

Все встало на свои места, и он даже прицокнул языком: ну, дает!

– Кир, я не шучу, я серьезно.

Кирилл заулыбался: вот ты себя и выдала с головой, лисенок, да притом совершенно по-детски – так наивно, что от этого стало очень тепло на душе. Как ведет себя ребенок, которого заподозрили в лукавстве? Правильно: делает большие глаза и с горячностью настаивает на том, что говорит чистую правду.

– Я верю тебе, лисенок! – Кирилл постарался добавить в голос нотку обеспокоенности. – Я уже недалеко. Ты не бойся, я с тобой! – Тут ему в голову пришла новая мысль, и он едва не хихикнул: ну-ка, а что ты на это скажешь? – Слушай, а почему бы тебе не пойти к прудам? Или вон на дорожку выйди. Там людей до фига должно быть, этот козел к тебе и не сунется. А тут и я прибегу уже.

– Не могу, – Алиса шмыгнула носом.

– Почему?

– Он там… – Она понизила голос, – понимаешь? Он мне дорогу перекрывает.

Кирилл с трудом сдерживал смех. Ну какая же молодец, а! Какая молодец! Даже это – и то продумала. Ведь действительно, из их укромного местечка только одна дорога вела напрямую к людям. Конечно, если пойти в другую сторону, то тоже можно было выйти к цивилизации – это же все-таки не тайга! – но там пришлось бы тащиться куда дольше. Гипотетический маньяк, ясное дело, успел бы тридцать три раза поймать свою жертву.

Он собрался с силами, чтобы не заржать, и сказал:

– Я понял тебя, лисенок. Все в порядке, я уже подъезжаю. А если этот хрен сунется, – Кирилл чем дальше, тем больше ощущал себя героем кинофильма и с удовольствием входил в роль, – кричи как можно громче сразу. Да, и палку найди какую-нибудь рядом с собой.

– У меня баллончик есть, – он вытаращил глаза: надо же! А ему и не говорила.

– Вот видишь! Совсем здорово. А я скоро буду. Я уже. – Он посмотрел в окно. Семидесятый проезжал мимо бывшего кинотеатра «Метеор», в котором теперь обосновался какой-то танцевальный театр, – совсем рядом.

– Люблю тебя.

Кирилл замер. Люблю тебя? Они никогда раньше не говорили о любви. Просто познакомились, просто стали встречаться. Легко и приятно. С Алисой получалось говорить о чем угодно, ей было интересно пробовать что-нибудь новое. Зимой она встала на коньки, а теперь вместе с Кириллом собиралась осваивать скейтборд. На работе попробовала на вкус «Фотошоп» и теперь по вечерам с энтузиазмом плодила невероятных мутантов, скрещивая ужа с ежом, а котенка с аистом. Раз от раза получалось у нее все лучше и лучше.

Ну и секс – секс с Алисой был незабываемым. Должно быть, тоже потому, что она чихать хотела на мораль старшего поколения, принимая в расчет только то, чего хотелось им обоим.

Но любовь?

– Целую, – выдавил он из себя – просто чтобы не молчать – и нажал на «Отбой».

На душе тут же полегчало, и Кирилл понял, как поступит. Он просто сделает вид, что ничего не произошло. Не будет переспрашивать, не будет заглядывать Алисе в глаза – все по-старому, и точка.

Кирилл с удовольствием откинулся на спинку сиденья и разблокировал экран плеера, чтобы снять воспроизведение с паузы.

«Ну, дает! Маньяка выдумала!.. Это чтобы перед «Чужим» размяться, что ли? По ходу, так, ага. Аппетит нагулять, типа, атмосферу там… Ну круто же, блин!»

«Люблю тебя».

Кирилл рывком сел прямо. Ну, конечно! Как же он сразу не догадался! Это Алиса по роли говорила. Совсем как в фильмах – когда герои расстаются и не знают, встретятся ли снова.

«Ну, дает!..»

Алиса достала из сумочки газовый баллончик. Его ей однажды принесла мама. Бери, сказала, и носи с собой всегда. Алиса принялась было отнекиваться, но мать настояла: ты то и дело по ночам шляешься черт знает где, звонить и не думаешь, а я каждый вечер с ума схожу. Пришлось взять и пообещать положить в сумочку.

«Нажала – и все», – прозвучал в ее голове голос мамы. Алиса хмуро улыбнулась: вот уже лет пять как баллончик в сумочке валяется, и что? Хоть раз ей пришлось о нем вспомнить?

«Вот вспомнила…»

Она оглянулась. За спиной было пусто. Алиса вздохнула и села на бревно, держа баллончик в руке.

«Интересно, а если им комаров?..»

Алиса хихикнула, представив себе плачущих и матерящихся кровососов. Ничего, им только на пользу – может, научатся не приставать, а то даже репеллент уже не спасает.

Услышав уверенные шаги – кажется, слева: в лесу она всегда путалась, не умея толком определить направление звука, – Алиса вскочила на ноги и повернулась. Сверху по тропке спускался мужчина. Среднего роста, полноватый и круглолицый, в какой-то нелепой шляпе, зеленоватом плаще и такого же цвета высоких резиновых сапогах, заляпанных грязью.

«Метроном»?

Алиса так и не разглядела его толком за тот единственный раз, что видела целиком. Разве что палку запомнила хорошо. Она и сейчас была при нем – правда, теперь «метроном» просто держал ее в руке.

Живот мигом прихватило морозом.

– Вы тут так задорно в гости приглашали, – улыбнувшись, сказал мужчина, оказавшись в десятке шагов от нее, – что я не смог пройти мимо. Дай, думаю, загляну перед уходом, посмотрю, кто тут такой радушный.

– Стойте! – Алиса выставила перед собой руку с зажатым в ладони баллончиком.

Он остановился.

– Вы чего? – Его брови взлетели вверх. – Чего это вы?

– Зачем вы там ходили? Я вас видела!

Еще пару секунд на лице «метронома» сохранялось удивленное выражение, а затем он снова улыбнулся.

– А-а-а, вот оно что! Так я же маршрут составлял, – и, видя, что Алиса не понимает, пустился в объяснения: – Видите ли, я учитель. Природоведение веду в младших классах – то есть обществознание, если по-современному. Ну, вот и хочу устроить им урок на местности. Я каждый год так делаю. Привожу сюда, даю карту сокровищ с подсказками, а они ходят, ищут. Попутно загадки разгадывают о природе. Интересно же – и полезно к тому же! Знаете, как здорово запоминают! Правда, это не очень-то по правилам, – тут «метроном» лукаво прищурился, – но пока вроде не выгнали меня, слава богу. Вот и сегодня решил посмотреть, как тут, подсохло уже, можно детей приводить или еще подождать надо. Сам-то каждую кочку уже знаю, а они ведь в первый раз пойдут.

Сбитая с толку, Алиса опустила руку с баллончиком. Там, среди деревьев, «метроном» выглядел подозрительным чужаком. Ходил по низине кругами, как по асфальту, и палка эта еще…

А теперь в его образе не осталось ничего угрожающего. Мужчина и в самом деле выглядел точь-в-точь как учитель начальной школы.

«Простите меня, я о вас…»

– Вы знаете, я, наверное, пойду, – сказал «метроном». Коснулся своей шляпы кончиками пальцев, подмигнул. – Напугал вас нечаянно – вы уж простите, честное слово, не хотел. Теперь вроде все хорошо, вот и славно. Пора мне домой, карту рисовать. В понедельник урок уже, надо успеть подготовиться. До свиданья, хорошего вечера вам!

– И вам, – автоматически откликнулась Алиса.

«Метроном» повернулся и принялся подниматься по склону. Алиса какое-то время провожала его взглядом, а затем посмотрела на баллончик в руке. Надо же… чуть не прыснула в хорошего человека.

«Уберу-ка я его куда подальше, – решила она, – а то так и в Кирилла, чего доброго, пшикну».

Она потянулась рукой к сумочке… и тут чьи-то пальцы оплели ее запястье, намертво стиснули его. Закричать Алиса не успела: вторая ладонь уже залепила открывшийся было рот.

– Как вовремя, – в мягком, чуть хрипловатом мужском голосе явственно слышалось удовлетворение. – Поговорили и быстренько разошлись, молодцы. Хотя это и не ваша заслуга – вы же не знали, что время настало. Что ж… тем лучше. Добрый знак.

19:36

Время приближается. Ровно час до момента. Он не важный, не главный – он единственный.

Все хорошо. Все готово. И она – тоже готова. Сидит, ждет.

Какие большие глаза… Боится. Но глупостей не делает. Понятливая. Это хорошо.

Зеленое, голубое и алое.

Скоро.

Скоро. Скоро. Скоро.

Волнуюсь. Как все пройдет?

Каждая встреча – единственная. Это праздник. Это вдохновение. Это жизнь.

Жизнь состоит из встреч. Таких, как эта.

Ровно час до момента.

Начинаю готовить переход.

19:48

Кирилл подошел к турникету, за которым находилась кабина водителя, и через лобовое стекло посмотрел вперед. Там все оставалось таким же, каким было последние несколько минут. Сам троллейбус и стоявшие перед ним автомобили едва ползли вперед. Пробка пестрой змеей разноцветных машин тянулась к эстакаде над Волоколамкой, забиралась на нее и, чуть изгибаясь, исчезала за поворотом – там, где начинался спуск к туннелю под каналом имени Москвы.

Затор стал для Кирилла сюрпризом. В восьмом часу вечера, по направлению в центр – и встали? Ерунда какая-то.

«Опаздываю…» – в который уже раз подумал он.

На дорогу пешком от остановки до их с Алисой местечка Кирилл отводил себе минут двадцать. Исчезни пробка даже прямо сейчас, это уже не спасло бы ситуацию. То, что вовремя прийти не получится, он понял еще минут десять назад, после чего отправил Алисе сообщение, прикрепив к нему снимок пробки. Ответа до сих пор не было.

«Надулась уже…»

Кирилл вздохнул. Ну разве он виноват? Разве он виноват в том, что тут, откуда ни возьмись, пробка возникла? Но поди растолкуй это Алисе…

Троллейбус едва заметно качнулся и встал. Кирилл снова взглянул на пробку, пытаясь понять, едут ли хотя бы там, впереди? На какой-то миг в сердце вспыхнула надежда: он увидел, как машины, стоявшие на эстакаде, тронулись с места и исчезли за ее изгибом. Но, приглядевшись, Кирилл понял, что это был мираж – подсознание выдало желаемое за действительное.

Алиса закрыла глаза, но легче не стало. Она все равно видела свои руки, связанные в локтях, а еще больше – чувствовала их. Обе успели изрядно затечь, и правая почему-то больше, чем левая.

Затечь… течь… течет…

Алиса попыталась переключиться на что-то другое, но у нее ничего не получилось.

Течет… теплое… по запястьям.

«Зачем вы, дурочки, с собой это таскаете? – снова зазвучал в ее голове голос. Мужчина вертел в руках газовый баллончик, потом поднял взгляд на Алису. – Зачем, если даже о сроке годности ничего не знаете? Хотя… никто из вас и понятия не имеет о времени. Никто».

На вид самый обычный мужчина лет пятидесяти. Темно-русые волосы, а глаза светло-карие, как слабый чай. Нос с легкой горбинкой, тонкие губы… и одет обычно. И вот именно он… именно ее…

Стало душно. Алиса рванулась – один раз, другой, третий. Голову заполнила горячечная тьма, в которой раскаленные добела буквы кричали: бежать!

– Тихо-тихо. – Холод металла, прикоснувшегося к шее, заставил ее замереть, – тихо-тихо. Ты не хочешь дождаться Кирилла? Будешь так дергаться – не дождешься. Сердце-то быстрее кровь качает. Так что, сама понимаешь…

«Кирилл!»

Он приедет, он поможет, спасет!

Алиса глубоко вздохнула и постаралась расслабиться.

«Да что же там такое?»

Он достал телефон, залез в приложение. Багровая линия тянулась по эстакаде, пронзала туннель под каналом и заканчивалась у перекрестка возле «Больницы МПС» – той самой остановки, где ему надо было выходить. У головы пробки Кирилл увидел значок аварии.

«Мясо!!! Три тачки всмятку, по всему шоссе!» – прочитал он во всплывшем на экране окошке. Ниже значилось время отправки сообщения: 19:31. Открыв комментарии, Кирилл увидел оживленный диалог между водителями: те обсуждали, как долго гайцы будут держать трассу перекрытой.

Перекрыли…

Твою ж мать!

Кирилл рывком поднялся на ноги. Стало совершенно понятно, что оставаться в троллейбусе незачем: чуда не случится. Он подскочил к выходу и нажал на кнопку, прикрепленную к поручню, но двери не шелохнулись. Посмотрев на кабину водителя, увидел в салонном зеркале лицо водителя.

«Значит, видит!»

– Откройте двери, пожалуйста.

Водитель покачал головой и перевел взгляд на дорогу. Кирилл рванулся к кабине, пролез под металлическим прутом турникета, перегораживавшим проход.

– Откройте дверь, мне очень надо!

– Не могу, – буркнул в ответ мужчина, – мы не на остановке.

– Но я не могу ждать! Мы до МПС только завтра доедем!

– Завтра, так завтра. Что мне теперь, работу из-за таких, как ты, терять? Ничего, посидишь, как все.

19:57

Он опаздывает. Снимок пробки на телефоне. Эстакада перед Волоколамкой. Далеко. Хотя, если побежит… что ж, посмотрим. Может, фото в ответ? Чтобы поторопился.

Хорошая идея: все равно не успеет, но пусть побегает. Это занятно.

Но какое?

Кажется, я знаю.

– Вернитесь в салон, – теперь водитель перешел на «вы». На Кирилла он словно бы и не смотрел – взгляд был направлен куда-то за него, сквозь него. – Вы мешаете.

– Откройте дверь, пожалуйста! Меня же ждут!

– Если ждут, то дождутся.

– Послушайте, – раздался за спиной новый голос, и Кирилл обернулся. Говорил военный, до этого сидевший в задней части салона, – хватит уже. Троллейбус у тротуара стоит. Вот именно стоит и в ближайший час не поедет. Видите? – Он вытянул вперед руку с зажатым в ней телефоном. – Там дорогу перекрыли. И вы об этом, конечно, знаете. Выпустите людей.

Позади него согласно зашумели другие пассажиры. Народу в салоне было немного, но выйти, судя по всему, хотелось почти всем.

Несколько мгновений водитель и военный пронзали друг друга взглядами. Затем мужчина за рулем хлопнул по кнопкам.

– Валите, – сквозь зубы бросил он. И вдруг заорал на весь троллейбус: – Десять секунд у вас! А потом хрен кто выйдет, поняли?

Передняя дверь осталась закрытой. Кирилл увидел злорадство в глазах водителя и торопливо полез через турникет, чтобы успеть выбраться на улицу, а вслед ему понеслось:

– Восемь!.. семь!.. шесть!.. пять!..

У дверей Кирилл оказался последним и выскакивал на тротуар, слыша за спиной:

– Два!.. Один!..

Двери закрылись.

Маньяк фотографировал ее запястья и вывернутые кверху ладони так спокойно, словно перед ним на блюдце лежали фрукты.

«Натюрморт…» – Алиса тут же попыталась выкинуть из головы словечко, от которого на языке появился привкус земли.

– Хорошо. Вот последний снимок и отправим. Он самый удачный. Четкий, все видно. А ты как думаешь?

«Кирилл… приходи скорее, Кирилл!»

От пальцев рук к запястьям медленно поднимался холод. Ноги, обутые в, казалось бы, такие теплые ботинки, тоже начали потихоньку подмерзать. Волной накатила легкая дурнота, голова закружилась.

Кирилл отошел от троллейбуса на пару шагов и остановился, растерявшись: куда бежать: к МПС или к «Метеору»? Добраться до лесопарка можно было обоими путями, и какой из них короче, он не знал.

Кирилл оглянулся: улица Свободы, изгибаясь налево, поднималась наверх, к бывшему кинотеатру и улице Мещеряковой.

«И потом тоже в горку… да еще коттеджи этих американцев вокруг обегать…»

Кирилл бросился вниз по Свободе. Под уклон бежалось быстро и легко, и он даже возликовал: сейчас нагонит хотя бы часть опоздания, и хорошую такую часть. Как нельзя кстати вспомнилось, что и потом часть пути тоже будет со спуском.

Добежав до места, где начинала свой подъем эстакада, Кирилл повернул и бросился через дорогу на другую сторону улицы.

«Теперь тоннель!»

20:03

Подбегая к пешеходному тоннелю под каналом имени Москвы, Кирилл ощутил, как задрожал телефон в правом кармане джинсов. Остановившись, достал его и разблокировал экран.

Что он видит, Кирилл понял не сразу. В первые две-три секунды тупо таращился на фото: чьи-то окровавленные ладони на фоне травы, с запястий стекают к пальцам тонкие темно-красные струйки – что за чушь? и почему Алиса прислала ему эту чушь?

Понимание пришло внезапно, и Кирилл, будто получив удар под дых, со всхлипом втянул в себя воздух.

Это были Алисины ладони – он узнал одну из них по характерному ободку серебряного кольца на среднем пальце и тонкой белесой линии на подушечке указательного: шраму, оставшемуся от глубокого пореза, случившегося несколько лет назад.

Но этого не могло быть! Это чушь какая-то!

«Как в кино».

Коротенькая мысль подействовала на Кирилла как разряд тока.

«Ну, хватит!»

Щекам стало жарко. Он набрал номер, прижал трубку к уху. Это уже перебор, это уже капец какой перебор. Ей надо было остановиться, остановиться еще тогда, после звонка. Как раз получилось бы очень мило. Но нет, какое там! Нафотошопила и шлет теперь!

– Как мило, что ты позвонил. Девочка уже заждалась. Нехорошо опаздывать.

Кирилл замер. А мужской голос – баритон с легкой хрипотцой – едва ли не нежно проворковал:

– Только не говори, что все из-за пробки. Я вас таких знаю. Вы никогда не приходите вовремя. Вы не умеете любить время. Не цените моменты. Глупые.

Кирилл с сиплым присвистом втянул в себя воздух. В голове комариной стаей звенела пустота.

– Но ты, наверное, хочешь услышать не меня, а ее? Что ж… ты пока еще не совсем опоздал.

В трубке зашуршало, а потом где-то на заднем фоне Кирилл услышал плач. Голос он узнал сразу.

– Она еще ждет, – через несколько секунд сказала трубка мужским голосом, и связь оборвалась.

Задыхаясь, Кирилл привалился к металлическим прутьям ограждения, которое отделяло пешеходную дорожку от шоссе. Непонимающим взглядом посмотрел на пакет из универсама, который до сих пор держал в руке. Разжал пальцы, и покупки с отчетливым звоном – бутылка, что же еще! – упали на асфальт. Из раскрывшегося пакета вывалилась упаковка сыра, вслед за ней по серой пыльной дорожке потекла прозрачная струйка вина.

А Кирилл уже вбежал в тоннель и теперь несся по нему во весь опор.

Она не кричит. Надеется. Удивительно: сидит связанная, с надрезами, а надеется. Впрочем, как и все, кто был до нее.

Странные люди.

Не хотят признавать факты. Живут иллюзиями.

Тебя поймал человек. Связал и вскрыл запястья. Ты видишь его лицо. Но он говорит тебе, что отпустит, и ты веришь. Сидишь, молчишь и хнычешь – тихо-тихо, чтобы не нарушить условия договора… громко, впрочем, и не получится – кляп надежнее всех обещаний.

Непостижимо.

А я – я точен. В анализе. В выводах. В действиях.

Во времени.

Мы – заодно. Я люблю его. Я один знаю, как ему угодить – и делаю это раз за разом. А оно платит сторицей.

Не трогает меня.

Берет их, а меня – не трогает. Я – все тот же, что и семь лет назад, когда сделал ему первый подарок. Ровно семь лет назад, день в день, час в час. Скоро – будет минута в минуту и секунда в секунду.

По подарку каждый месяц. Неважно где, неважно кого, важно – когда и как.

День, вечер и ночь.

Идеальное время настает каждые сутки.

Жизнь, переход и смерть.

Переход уже начался. Секунда за секундой, капля за каплей. Приближается ночь.

И смерть. Но не для меня.

Впереди подпрыгивало светлое пятнышко выхода из тоннеля. С каждым шагом оно все росло и росло – сначала потихоньку, потом все быстрее, и вот очередной прыжок в мгновение ока перенес Кирилла через границу между тьмой и светом. Вскоре закончился и узкий пешеходный коридор: резко свернул налево и оборвался возле пешеходного перехода через разворотную петлю, ведущую обратно в центр города. Кирилл перебежал на другую сторону и рванул вдоль дороги. Скоро, он знал, будет поворот налево, на тихую улочку, которая выводила на Иваньковское шоссе. А там и до дорожки, уходящей направо, в лесопарк, не так уж далеко. Пробежать по ней мимо забора, за которым дачи, и до их укромного местечка по другую сторону этих участков останется рукой подать.

Кирилл бросил взгляд направо – на голову пробки. И встал как вкопанный. Разбитые машины, «Скорые» с мигалками – все это осталось почти что незамеченным для него.

Такси. Желтый автомобиль с какой-то рекламной хренотенью на крыше, стоящий у выхода из подземного перехода. Впереди пробки, на полностью пустой части Волоколамки. На такси можно было домчаться до той самой дорожки вдоль дач за пару минут, если не меньше.

Холодно… все холоднее и холоднее. И… темнее, что ли? Алиса огляделась. Да, определенно стало темнее.

«Но ведь еще даже солнце не село!»

Она подняла голову. Да, солнечные лучи и в самом деле освещали макушки деревьев… но свет был каким-то тусклым, словно бы неживым.

«Ничего, ничего, уже скоро. Еще чуть-чуть…»

Тело осознало это гораздо раньше разума. Ноги уже перенесли Кирилла через боковое ответвление шоссе, и теперь он летел по косой дорожке к переходу. Приблизились и замелькали под кроссовками ступеньки, ясный погожий вечер сменился подземными сумерками, вспарываемыми всполохами ламп.

«Сюда!»

Перепрыгивая через одну-две ступеньки, Кирилл выскочил из перехода.

Такси не было.

Подбежав к краю тротуара, он увидел автомобиль – маленькое желтое пятнышко было уже где-то возле моста через железную дорогу. Еще секунда, и оно скрылось из вида.

Хватая ртом воздух, Кирилл развернулся и, пошатываясь, стал спускаться по ступенькам – сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. На другой стороне Волоколамки он снова перешел на бег.

«Всего-то пять секунд!.. ну десять от силы!»

Мысль появилась и тут же пропала: бежать, бежать, не отвлекаться.

20:20

Становится все темнее. С каждой минутой. Без часов можно было бы запутаться. Решить, что идеальное время настало и прошло.

Но я знаю, что это не так. Я знаю, что день еще не умер. Он – истекает.

Как и она.

Он и она.

Истекают.

Гармония.

А она – надеется. Вижу в ее глазах. Сказал ей: все зависит от него. Успеет – будешь жить. Верит.

Такая же, как все.

Не заслуживает милосердия времени. Не заслуживает, чтобы оно тратило на нее свои силы. Я освобожу время от этого бремени, и оно отдаст сэкономленную энергию мне.

Как красиво.

Как символично.

Капли крови на запястьях – как капли времени. Она задолжала ему и теперь отдает взятое взаймы.

Отдает – и все равно надеется. Шепчет имя.

Кирилл.

Она не понимает, а я знаю: он опоздает. Кирилл обязательно опоздает. Это говорит мне время. Такие, как он, всегда опаздывают.

Может, сказать ей, во сколько он должен прийти, чтобы, ха, успеть? Пусть знает, пусть следит за часами, пусть видит, как истекают минуты ее жизни… нет, не стану. Это забавно, но хлопотно: еще попытается выкинуть что-нибудь в последние минуты.

Лучшее – враг хорошего.

Кирилл пробежал мимо башни, которая торчала справа, и уже хотел было выскочить на Иваньковское шоссе, но пронзительный гудок заставил его затормозить. Женщина за рулем прожгла Кирилла взглядом, но он этого и не увидел: смотрел налево. Оттуда, от больницы, ехала целая вереница машин, и первая из них была уже слишком близко, чтобы перебегать перед ней. Кирилл топнул ногой, повернулся, чтобы бежать по этой стороне дороги, а перейти потом, в удобный момент… и замер.

(Он не спеша пошел через Свободу. На губах вместо усмешки снова появилась улыбка: позади осталась чудесная прогулка по весеннему парку «Северное Тушино», впереди ждала встреча с Алисой.)

Тряхнув головой, Кирилл избавился от странного воспоминания – лезет же всякая ерунда в голову, когда ни попадя! – и побежал вперед по левой стороне дороги. Мчаться, как на Волоколамке, уже не получалось – в боку кололо, легкие горели огнем – но Кирилл выжимал из себя все силы, что еще оставались. Немного помогало то, что дорога пошла под уклон. Правда, то и дело приходилось притормаживать, чтобы обогнуть очередную стоявшую на обочине машину, а перед этим – бросить взгляд через плечо. В первый раз Кирилл этого не сделал и снова чуть не попал под колеса.

Холодно… Голова снова закружилась, а потом стала тяжелой-тяжелой. Алиса бездумно уронила ее на грудь, закрыла глаза – может, так будет полегче?

Подбегая к очередному препятствию, он обернулся и, увидев, что поток автомобилей позади наконец-то иссяк – откуда все они вообще взялись на этом тихом шоссе в таком количестве?! – пересек дорогу.

Поначалу казалось, что машин на этой стороне меньше, но через несколько десятков метров Кирилл понял, что ошибся. Какие-то автомобили получалось обогнуть справа, по обочине, но чаще приходилось выбегать на шоссе.

«Уже скоро…»

До поворота и в самом деле оставалось немного. Кирилл хотел было прибавить ходу, но тут же, скривившись, прижал ладонь к боку и перешел на шаг. Ничего, ничего, вот сейчас он чуть-чуть отдышится…

Развязал ее. Уже не убежит. Ослабела. Совсем бледная.

Адинамия. Ярко выраженная.

Я – готовлюсь.

Идеальное время уже совсем близко. Время отдать мой новый подарок.

Давно мне не попадалась такая красивая и свежая упаковка для капель времени.

Ему понравится.

Кирилл не успеет. Но я готов его встретить. Случайностям места нет.

20:31

Кирилл, прихрамывая, шагал по дорожке вдоль внушительного забора. Стоило ему недавно перейти на бег, как под кроссовку подвернулась какая-то палка. Он сумел удержаться и не упасть, но ногу все-таки подвернул.

Впереди показалась небольшая группа людей. В постепенно сгущавшихся сумерках Кирилл разглядел высокого мужчину, двух толстух рядом с ним и троих детей, которых взрослые держали за руки. Семья не спеша шла по дорожке. До него донеслись детские голоса.

«Кирилл… жить… отпустит… пожалуйста…»

Догнав группу, Кирилл взял левее, но в тот же миг шедшая с краю толстуха сделала то же самое, перегородив ему дорогу.

– Пропустите!

На звук его голоса первым обернулся мужчина.

– Подождете, – смерив Кирилла взглядом, бросил он. – Сначала мы обойдем, потом вы. Или будете детей и женщин в стороны расталкивать?

Посмотрев направо, Кирилл увидел огороженный лентами участок дорожки. За яркими красно-белыми полосами в асфальте зияла яма.

Глава семьи хмыкнул и отвернулся.

(…перед ним втиснулась сухонькая старушонка с такой же, как у него, корзиной и тут же обернулась, чтобы бросить на Кирилла воинственный взгляд. Скандалить ему не хотелось, и он, притворившись, что ему все равно…)

Кирилл сбился с шага и отстал на пару метров от семьи. Сжал кулаки:

– Да чтоб тебя! – и восстановил темп. Оставив за спиной гребаную семью с ее гребаным отцом (сзади донесся новый смешок), бросился наверстывать отставание.

Бок уже почти не болел, и Кирилл попробовал было побежать, но тут же, зашипев сквозь стиснутые зубы, вернулся к шагу.

Со стороны я и она сейчас – парочка на загляденье. Она привалилась спиной к дереву, я рядом, сижу на корточках.

Любовь на все времена.

Да.

Так и есть. Точнее не скажешь.

Опыт.

В первое время ошибался. Не все дождались идеального времени. И еще не раз был на грани. Приходилось останавливать кровь. Плохо. Несовершенно.

Теперь – нет. Знаю точно. Когда, сколько надрезов, какие. Каждый раз разные. Зависит от должников.

Скоро. Оно уже почти пришло.

Свидание вот-вот состоится.

20:33

Кирилл спустился вдоль торцевой стороны территории коттеджного поселка и еще раз повернул налево. Перед ним, плоховато видимая в сумерках, плававших у корней деревьев, вилась тропинка – она шла вдоль заднего забора. По правую руку, знал Кирилл, вскоре начинался крутой спуск, почти обрыв. Тропка вела по самому его краю. В двух-трех подходящих для этого местах – более пологих, чем остальные – от нее отходили вниз другие утоптанные многими ногами дорожки, которые вели к местам и местечкам для посиделок.

На одном из них они с Алисой и условились встретиться.

«…не уверена, что смогу долго противостоять их приставаниям. Особенно если кто-то снова опоздает».

…

(…один семидесятый отъезжает от остановки, а второй, встав на его место, открывает двери. Кириллу представилось, как он садится на свободное место в первом троллейбусе и включает музыку.

Так оно и было бы, если б эта мумия не пролезла к кассе вперед него…)

Кирилл тихо взвыл: кулак, которым он саданул по ближайшему дереву, взорвался болью. Да знает он, знает, что все из-за этой мымры! Знает, что надо было выкинуть ее на хрен из очереди!

Злость помогла справиться с болью. Кирилл поднял голову и огляделся. Перед глазами колыхалась листва: вверху еще освещаемая лучами солнца, внизу уже терявшая цвета и границы, превращавшаяся в однородную массу.

– А…

Он тут же оборвал крик и выругал себя распоследними словами. Совсем голову потерял! Хочет предупредить этого урода, что уже пришел?

Кое-как совладав с собой, Кирилл пошел вперед, стараясь не наступать на сухие ветки. Почва, еще сырая после недавних дождей, помогала скрадывать звуки шагов.

«У него нож, – перед глазами мелькнуло фото на экране телефона. – А может, и еще что-нибудь. Топор тот же…»

Он остановился. Нож-то уж точно должен быть. А у него самого? Кирилл огляделся. Хоть бы дубинку какую найти.

Покрутив головой в разные стороны, он сжал губы и пошел дальше. В лесопарке, казалось, с каждой секундой становилось все темнее. Поди найди тут палку, да еще чтоб подходящую, да еще чтоб быстро.

Алису бы найти вовремя.

Вовремя.

Кирилл содрогнулся и прибавил ходу. Тут же споткнулся, пальцы левой ноги пронзила боль. Он нагнулся, и его пальцы наткнулись на гладкую холодную поверхность.

Камень.

Большой, тяжелый камень. Кирилл обхватил его пальцами, попробовал выковырять. Когда булыжник не поддался, он вонзил пальцы в мягкую землю, разбросал ее в стороны и попробовал снова.

С тихим чавканьем камень покинул гнездо, в котором пролежал невесть сколько времени, и Кирилл с яростным восторгом ощутил: то, что надо! Булыжник удобно лег в руку, обещая не выскользнуть при броске или ударе.

Выпрямившись, Кирилл заспешил вперед.

Пора последних приготовлений.

Я встаю и поднимаю ее на ноги. Обхватываю одной рукой, держу.

Висит.

Но жива, жива. Я знаю.

Достаю клинок. Мягкий блеск стали, как всегда, прекрасен. Клинок не хвастается, не выставляет себя напоказ. Просто сообщает: готов, не подведу.

Я знаю, мой милый, знаю. Мы с тобой давно – одна семья. Брат мой.

Привычно обхватываю рукоять пальцами, сжимаю. Клинок становится их продолжением.

Вижу острую кромку. Если поднять брата повыше, она чуть серебрится в отсветах умирающего дня. Позволяю себе несколько секунд полюбоваться этим блеском – время есть, я знаю.

Затем касаюсь клинком ее горла.

20:35:45

Пятнадцать секунд.

Оказавшись у места, где тропинка разветвлялась, Кирилл повернулся и принялся спускаться вниз. Там, впереди, и было их место. Несколько десятков шагов прямо и еще пару десятков – направо. Круглый холмик среди топкой по весне почвы, который с трех сторон подковой охватывал кустарник. Не особенно густой и высокий – где-то по пояс, – он, тем не менее, позволял севшим на землю людям почувствовать себя в уединении.

Кирилл остановился и прислушался, но, кроме шелеста листвы и чьего-то раскатистого хохота в отдалении, ничего различить не смог. Спрятав руку с булыжником за спину, он двинулся дальше.

20:35:50

Десять секунд.

Часы на руке безупречно точны – насколько вообще может быть безупречной техника, созданная людьми. Я проверял ход днем перед самым выходом из дома. С тех пор погрешность не могла вырасти более чем на две-три сотых секунды. Я уверен потому, что ношу эти часы уже три года и восемь месяцев. Было время проверить ход.

Это еще допустимо.

Я знаю, где запад, и стою, повернувшись к нему лицом. Там, за деревьями, последние частицы Солнца исчезают за горизонтом. Я не вижу этого, но чувствую. Уже совсем скоро.

Прижимаю клинок плотнее. Движение будет быстрым. Один миг между днем и ночью. Один миг между жизнью и смертью.

Переход.

Подарок.

20:35:55

Пять секунд.

«Что я буду делать?» – вопрос застал Кирилла, спускавшегося по тропинке, врасплох. Не думает же он на самом деле, что маньяк вот так возьмет и отпустит Алису просто потому, что он пришел? Надо было в полицию звонить…

«Тем более что ты опоздал, – шепнул внутренний голос. – Посмотри на часы, сейчас совсем не восемь вечера».

Кирилл вынул руку из-за спины, взглянул на камень: это вот с ним против маньяка?

20:35:57

Три секунды.

Две. Одна.

Переход.

20:36:00

Раздавшийся где-то впереди слабый хрип

(…совсем не восемь вечера)

и последовавший за ним шум падения чего-то тяжелого заставили Кирилла сорваться с места.

– Алиса! Алиса!

В несколько прыжков покрыв расстояние, отделявшее его от тропки, ведущей к холмику, Кирилл затормозил и, едва не упав на скользкой земле, повернулся направо.

С этого места их местечко казалось пустым. Он рванулся вперед…

…и замер на линии кустов.

Тело Алисы слабо подергивалось, возле скрюченных пальцев в земле виднелись бороздки. В крови, еще вытекавшей из распахнувшейся на горле раны, надувались и лопались пузырьки.

– Алиса?..

До него снова донесся хрип, а затем все стихло.

– Алиса?..

Кирилл сделал небольшой шаг вперед. Ему показалось, что рука Алисы шевельнулась, и он, вздрогнув, остановился. Его глаза никак не могли оторваться от раны, распахнувшейся на горле девушки, как очень голодный рот. Кирилл чуть ли не воочию увидел нож – с длинным широким лезвием, чуть ли не мачете – который, плавно скользя, издевательски легко разрезает кожу и все, что под ней…

Только что. Только что Алиса была жива. Еще несколько секунд назад.

(«Мясо!!! Три тачки всмятку, по всему шоссе!

19:31»)

Кирилл рухнул на колени, вцепился руками в волосы, упал на землю и принялся кататься по ней.

Те троллейбусы.

Они отъехали от «Пятерочки» рано. Достаточно рано для того, чтобы успеть проехать перекресток после тоннеля до аварии.

– А-а-а-лиса-а-а! А-а-а…

(Три секунды.

Мужчина рядом с Кириллом шагнул на дорогу и пошел на другую сторону. Вслед за ним с места сорвались еще несколько человек. Кирилл усмехнулся: и что, много сэкономили, торопыги?)

Вопль оборвался. Кирилл молча лежал на боку и смотрел на Алису.

Андрей Фролов. Пощечина

Прирожденный драматический актер Николя Берестов с юных лет считал, что в бойцовском характере и задиристом нраве мужчины нет ничего дурного. А уж служителю сцены такие свойства и вовсе показаны: без них ни роль достоверно не сыграть, ни куска послаще не выбить.

Потому, едва выйдя от директора, Николя отбил победную чечетку и мысленно окрестил свой временный перевод карьерным лифтированием. «Чердачок», конечно, театром был так себе. Но первое: тамошнее руководство ввод Берестова всецело одобрило, в полной мере распознав его актерские потенциалы; и главное – теперь Николай сыграет в пьесе Килкойна, что было несомненной удачей.

Увы, обстоятельства сложились славно отнюдь не для всех участников кадровой операции, итогом которой явилось десантирование Николая Берестова в дружественный театр. Во всяком случае, уж точно не для «чердачника» Матвея Мальцева, с первой пятничной репетиции доставленного в реанимацию с гипертоническим кризом. Что же касалось Николя? Он, разумеется, старался извлекать из случившегося исключительно позитив.

Правда, режиссеру «Почвы» пришлось самовольно скорректировать сценарий модного драматурга и основательно омолодить Филипа Карра, но на каркасе пьесы это не сказалось. Напротив, некоторые акценты ее заиграли иначе, заманчивее и провокационнее.

Сам «Чердак» Николя показался в меру симпатичным.

Приятно-пыльный, запутанный и тесный, переплетающий узкие коридоры в щемящем лавкрафтианском очаровании. Простенький, во многом камерный и даже по-своему провинциальный, но уютный и теплый. Многие хуже бывают, Берестов после «театралки» насмотрелся… Да и ввод в «Промерзшую почву» устроился не короткий, а чинный и многодневный – до следующей среды Коля планировал не только прилежно отзубрить роль и примерить образ упрямца Карра, но и придать тому берестовскую уникальность.

В итоге (перетаскивая из такси в гримерку бутылки на первую проставу и прислушиваясь к аплодисментам воскресному спектаклю) Николя решился считать так: к «Чердаку» и его традициям-устоям он станет относиться уважительно. Но родниться с теми будет вопросом опрометчивым. А потому все последующие четыре недели до снятия спектакля с репертуара Берестову придется выдерживать с «чердачниками» доброжелательную, но изрядную дистанцию.

Ведь, несмотря на уют и ламповость, «Чердак» был театром раздражающе тесным и скромным. Хоть и на удивление живучим. Секретом его (о чем Николя и сам немало размышлял) были одержимы боссы почти всех городских подмостков.

Но директор «Чердака» на каверзные вопросы лишь загадочно улыбался. И продолжал отважно ставить современную либеральную классику и лютую авангардщину, раз за разом собирая полный, хоть и небольшой, зал. И это имея на руках немногочисленную – всего 22 человека (пока 21, если вычесть больного Мальцева, но летом худрук наверняка найдет ему полноценную замену) – дружину актеров.

Разумеется, атмосфера тайны привела к тому, что Николя даже не попытался устоять перед искушением разведать больше. Что и дерзнул сделать воскресным вечером после спектакля, когда в обязательном порядке театральных традиций проставлялся новым коллегам горячительными микстурами. День был выбран сознательно, перед выходным, чтобы не сдерживать в возлияниях ни себя, ни окружающих, а к своему первому вторничному появлению на репетиции не только разведать хмельных сплетен для лучшего понимания коллектива, но и хотя бы отчасти (да пусть бы и показушно) сблизиться с труппой.

План провалился по двум причинам.

Первой оказалось скользкое нежелание «чердачников» раскрывать своих секретов новенькому. Даже после бутылки. И даже после второй.

Мужчины пожимали Коле руку, «добропожаловательствовали» через слово, а седовласые морщинистые примы даже хлопали по плечу и демонстрировали осведомленность о его прежних ролях. Женщины тоже казались доброжелательными и милыми, обсуждая Берестова с нарочито демонстративным интересом.

Но на любой каверзный вопрос каждый из них лишь улыбался и слово в слово повторял рецензии сайтов и газет, где говорилось о «невероятном сплочении труппы и режиссерском чутье». А еще об «удивительных декорациях, словно творящих само действо и помогающих актерам раскрыть душу любого спектакля».

Второй причиной оказался цыган, по непонятной самому Берестову причине вдруг испортивший ему настроение и даже изгнавший из головы приятный легкий хмель. Цыган, появившийся на пьянке вместе с подчиненными монтами и прочими цеховиками, которых Николя тоже великодушно позвал.

И как бы гладко ни прошел вечер, именно они подпортили первое (вовсе не безупречное) впечатление от «Чердака». Профессиональные секреты, знать которые чужакам не полагалось. И цыган…

Коля, признать честно, от конокрадской породы ждал чуть иного. Чего-то яркого, связанного с сочными картинками из советского кино. Но начальник монтировочного цеха оказался куда более прозаичен и блекл: ни пышной шевелюры пепельными каральками, ни золотого кольца в ухе, ни даже трубки. О национальных костюмах, понятное дело, тоже речи не шло – «чердаковский» цыган носил голубые джинсы и спортивную толстовку с капюшоном поверх полосатой рубахи.

От романтически-опасного образа, выдуманного Берестовым при первом упоминании старшего монта, у того оказалось меньше малого. Вспухший горбинкой перелома тяжелый нос, бельмо на правом глазу. Да огромно-уродливый золотой перстень-печатка с мерзостно клювастой химерой на барельефе. В остальном – тощий сутулый мужичок в возрасте первого российского инфаркта, каких по отечественным хрущевкам кузовок за часок собрать без усилий.

Уже после, ворочаясь в постели тягостным похмельным утром, Николя вспоминал, до чего нагло и по-хозяйски тот вошел в оккупированный зрительский буфет, где и была накрыта «поляна». Как один из молодых артистов услужливо бросился освобождать ему место. Как вызывающе и громко сутулый заработал позолоченными челюстями, перемалывая купленные Берестовым бутерброды; как барином развалился на стуле у окна и до чего вальяжно закурил самую вонючую сигарету в мире…

Берестова аж передернуло. Он привык, что так в театре вести себя может лишь Актер, истинный властитель подмостков и душ. Но чтобы монт, пусть даже старший? В каждом его движении чувствовалась спокойная хозяйственность и неуместная властность. И хоть бы кто из собратьев Николя по профессии вежливо одернул, подколол, дал знать свое место с легкостью, одним лишь театралам и доступной!

Тем вечером, вдыхая едкий дым дешевого табака, Коля хотел пошутить, что вынужден отлучиться, потому что забыл привязать коня. Но сидящие вокруг коллеги покосились на него с авансами осуждения, будто заведомо разгадали пошлую шутиху на языке новичка.

Белобрысый Артемка – молодой артист из числа тех, кого сам Берестов почитал второпланщиками, – тут же взялся наливать цыгану. Николя на это косился, хмурился, гнул губы и едва ли не фыркал, что не укрылось от Людмилы Сёминой – милой мышки, которой, по глубокому Колиному убеждению, больше подошла бы сцена поселкового ДК.

– Это Зурало Годявирович, – призраком возникнув за плечом Берестова, пояснила Людочка. Указала стаканчиком в угол и придвинулась на интимную дистанцию. – Но мы все чаще называем его просто дядя Зурало. Ах, какие же чудесные у него руки!

– Зав монтировочным цехом? – уточнил Коля, надеясь, что в голосе не просквозит презрения.

Людмила замялась. Так, будто была безнадежно влюблена в пожилого цыгана, чем невольно вызвала у Берестова щипок непрошеной тревоги.

– Можно и так сказать… Вы поймете, Николай, просто чуть позже, – наконец ответила девушка. – В его… круг обязанностей, так скажем, немало входит. Он и по реквизиту, и художник-декоратор, а иногда даже и помощником заведующего постановочной частью.

Говорила она негромко и все норовила прильнуть поближе, чтобы слова не тонули в общем гуле хаотичного актерского застолья.

– Но в любом деле он поистине кудесник! Настоящий проводник между нашей оскудевшей на чудеса многоэтажной материей и таинственным миром священного вдохновения, куда заказан вход простым смертным. А хотите, пойдем в карманы, я вам покажу его недавние работы?

Николя не хотел и с вежливой улыбкой отклонил предложение Люды. Теперь он видел точно – она была мила, тупа, бесперспективна и слаба на передок. Другое дело – прима Черногорова, эффектная, как взрыв петарды в коробке с конфетти. Тамара. Увядающая, но умело маскирующая это обольстительностью тигрицы и магнетизмом настоящей la femme fatale. С ней бы изучить склады декораций за сценой Коля сходил, и, возможно, даже дважды.

Дядя Зурало потягивал красное вино и искоса наблюдал за новеньким сквозь дымную вуаль. Время от времени отвлекался на чей-то вопрос, на который отвечал с едва ли не отеческим благословением, похлопывая собеседника по предплечью…

А уже через пару дней, в среду, Берестов понял, что его спонтанная неприязнь к цыгану возникла вовсе не на пустом месте – он просто тонко чуял, вот заведомо нос и кривил.

Случилось это перед дебютным участием Николая в «Промерзшей почве». Аккурат на третьем звонке, когда «чердачники» вдруг продемонстрировали ему не просто странную, но и весьма оскорбительную традицию…

Вообще Коля уважительно относился к ритуалам коллег, даже самым нелепым. Неоднократно и без комментариев наблюдал, как актеры плюются через плечо, взасос целуют кулисы, держатся за край сцены, истово посылают собратьев к черту или Богу, яростно заклинают зал. Но странный ритуал нового коллектива показался ему откровенно унизительным.

Да что там?! Он прямо-таки выбил Берестова из колеи, и даже давешний укол булавкой (и это на примерке костюма! вот где славная примета, теперь-то роль как влитая сядет!) начал зудеть и чесаться.

Дело было так: когда труппа приготовилась разойтись на стартовые позиции по планам, в кармане слева от сцены вдруг появился цыган. Сел на груду декораций, будто истинный правитель царства пыли и сумрака, и положил на колено жутко старую серую шляпу. Мятую и драную настолько, словно ее подобрали на помойке. А все актеры – и даже безмерно уважаемый Берестовым Севастьян Григорьевич и огненно-желанная Тамара, – все они цепочкой двинулись мимо, преклоняя перед дядей Зурало колено и осторожно целуя фетровый край этого мусора.

– Что еще за фокусы такие? – осторожно осведомился Николя, оглядывая остальных так, словно разгадал их розыгрыш.

На него посмотрели удивленно, с недоверием и опаской. Секунды утекали, зал готовился к таинству. Очередь желавших, но еще не успевших облобызать обноску нетерпеливо переминалась за спиной Берестова.

– На пхуч, – негромко посоветовал ему Зурало Годявирович на своем вольном языке. Прикрыл здоровый глаз и подвернулся бельмом, отчего вызывал у Николая новую брезгливую гримасу. – Не спрашивай. Или отойди.

Тот отошел, не в силах даже помыслить об унижении перед жалким винтиком театральной махины. А в душе уже закипало, плескалось, требовало выброса и скандала. И только понимающий взгляд Севастьяна Григорьевича и томное спокойствие Черногоровой не позволили Коле взорваться прямо там…

– Николай, ну что же вы? – робко поинтересовалась Людмила, загримированная ведьмой.

Причем спросила так, будто преклонение перед сутулым замухрышкой было процессом столь же естественным и важным, как репетиция или профзанятие.

– Знаете, – растянув губы в неестественной улыбке, ответил Берестов, – я, пожалуй, обойдусь.

И отступил к кулисам, со смесью гнева и омерзения рассматривая, как труппа продолжает унижаться.

На него косились, кололи шепотками, бросали в спину обвиняющими взглядами, но Николай решил стать кремнем. И едва поборол желание прямо сейчас выпить. Выпить – это после спектакля, во время или перед представлением сие не дозволено никому, кроме незаменимых фундаментальных прим, причем вплоть до докладной директору…

Несмотря на пренебрежение идиотской традицией, первый спектакль с Берестовым в роли старшего Карра прошел почти без осложнений. Почти, потому что в конце второго акта Николя умудрился проткнуть себе ладонь.

Случилось это ближе к финалу, когда подвыпивший Филип упрекал брата Рори в том, что тот до сих пор наивно и по-детски боится ведьмы с соседней улицы. Причем уже убитой. А бояться тем временем было нужно совсем иного: скорого «Брексита», иммигрантов, русского Путина и секретных мечетей, плодящихся по Альбиону, как грибок.

В подтверждение непримиримой позиции Филип Карр бил рукой по столу – основательному и деревянному, отнюдь не декоративному, хоть сейчас домой забирай и пользуйся. И вот когда Николя со всего маху приложил правой ладонью о мореную столешницу…

Кисть вспыхнула острейшим огнем, словно раскаленной спицей до кости проникло. Проникло повдоль, глубоко раздирая плоть зазубренным шипом длинной занозы. Лицо Карра-Берестова перекосилось, он из последних сил заставил себя не отдергивать руки, а в голове уже пульсировало жгучим неоном – вот ведь носатая дрянь, специально все подстроил!

Николя, конечно, из гадкой ситуации вышел блестяще. Сорвал с макушки клетчатую кепку, крепко перехватил так, чтобы остановить кровь, и доиграл, как того требовала профессия – любой ценой, искаженное от боли лицо обратив на пользу переживаниям персонажа. А после спектакля даже вышел на бис, капая под ноги коллег алыми кляксами и совершенно точно зная, что поганец с бельмом на глазу наблюдает за ним из кармана или осветительской каморки.

Коля знал, что внешне выглядит абсолютно непроницаемым, как того требовала уже сыгранная роль. Остальные на его окровавленную руку косились, робко предлагали помочь, но он сам выкрутил деревянную иглу из ладони, покрепче зажал кисть и степенным (как лично полагал) шагом отправился на поиски цыгана.

Навстречу попадались взволнованные, взбудораженные спектаклем артисты; бродили из гримерки в гримерку, подначивали, поздравляли, сыпали комплиментами. Женщины несли цветы, мужчины на ходу снимали костюмы, рядом тенями вились редкие счастливчики-зрители, которых по знакомству протащили за кулисы после действа. Игнорируя призывы на вечерние посиделки, Берестов шел вниз, под сцену, где гнездились цеховики…

Далеко ходить не пришлось, Зурало обнаружился в коридоре у туалетов. Заметив тяжелый взгляд Николя, он остановился и нахмурился, будто еще сутулее став. Как нашкодивший кот, загнанный в угол.

– Ты специально! – выпалил Берестов, не тратя времени на прелюдию. – Специально все подстроил!

И взмахнул проколотой рукой, едва не обрызгав Зурало Годявировича веером крови. Ткнул раной под нос цыгану, но тот не отшатнулся, только губы облизнул и головой качнул.

– К врачу тебе надо, Николай, – как ни в чем не бывало прокомментировал он, похлопывая себя по карманам в поисках курева.

– К врачу?! – сквозь яростный пульс в висках Коля слышал свой голос словно бы издали. Его так и подмывало врезать уроду здоровой рукой, но он заставил себя не делать глупостей. – Пойду к врачу, да… но сперва ты признаешь, что все устроил и знал!

Эхо обвинений путалось в тенях узкого коридора, отскакивало от стен и приковывало взгляды случайных свидетелей. Надменная хамоватость цыгана померкла, уступила место неуютной прохладце недобрых помыслов и взглядов.

– Зачем такие слова произносишь? – не повышая голоса, спросил Зурало и заглянул Николя в глаза. – Не делал я ничего.

– Не делал?! – чуть ли не взвизгнул Берестов. Держать себя в руках становилось все труднее; ладонь пульсировала, а кровь продолжала течь, пачкая штанину. – А это как объяснишь?!

– Бывает такое, – сухо бросил Зурало и протиснулся мимо актера. Умудрился даже рукавом не задеть, будто протек. – Хочешь крайнего найти, помрежу жалуйся.

– Вот ты сволочь… – прошипел Коля, но здравомыслие не позволило бросить оскорбление погромче, прямо в лицо цыгана. Пришлось тут же маскировать, прикрывать ветошью пустых оправданий и нападок: – Хорошо ведь знаешь, что она меня завернет! Да еще и тебя выгородит! Ты, Зурало, как вообще эту работу получил?!

Подстегнутые болью и обидой, злые слова сочились из Берестова едкой капелью, будто колбу с кислотой прожгло. Цыган остановился, его худые плечи вздрогнули. Он покосился на Николая белесым глазом, как если бы вообще мог им что-то разглядеть.

– Каморку свою заимел, живешь в ней, ночуешь, гостей привечаешь! – продолжал Николя, монотонно сжимая и разжимая липкий алый кулак. – Делаешь в театре больше, чем завпост! Ты что, директору жизнь спас?!

Цыган вздрогнул, криво ухмыльнулся.

– Декорации я хорошие делаю, – ответил он безупречно спокойным голосом, будто не обвинения выслушивал, а с хорошим знакомым новостями делился. – С душой. А ты, Николай, не серчай на стол, что он тебя цапнул. Примет еще наша сцена, вот увидишь…

И ушел, оставив Берестова беспомощно хлопать губами.

Почти минуту стоял тот в пустом коридоре, подбирая слова, которые мог бы с запозданием швырнуть цыгану. А затем решительно ворвался в мужскую гримерку, где и вывалил их в общую актерскую пустоту.

Коллеги, уже почти переодевшиеся и отмывшие грим, на новенького смотрели молча и настороженно. Слушали, впитывали, и лишь самые возрастные неодобрительно качали головами. Севастьян Григорьевич морщил нос, покрытый венозной сеткой, и на Колю старался не смотреть.

Не дать наговорить лишнего, однако же, попытался лишь молодой Артемка. Притащил аптечку и все перебивал поток берестовской брани глупыми вопросами: «тут больно?», «а так?», «а если пальцы сжать?» Но Николя все равно еще долго не мог успокоиться.

Стол его цапнул, ага! Вы вообще слышали подобный бред?! И как только таким, как этот безродный цыганишка, сходит с рук вопиющая халатность?!

Коллеги торопливо переоделись и поочередно утекли из гримерки, даже не пригласив на пьянку. Попробовал только Артемка, но Коля гневно отмахнулся перебинтованной рукой. Увольте, он сегодня не настроен на общение с бездушными человечками! А уж если Зурало на глаза попадется, так и вовсе за себя не отвечает. Белобрысый, впрочем, настаивать не рвался и вскоре растворился вслед за остальными.

Успокоился Николя только дома, обнаружив в холодильнике недопитую бутылку водки и прямо из горлышка добив ее еще до скромного холостяцкого ужина.

Сны в ту ночь ему приходили недобрые.

Все про зубастые столы и темные кладовки-подвалы, дремучие заболоченные чащи и про забытый с детства страх перед цыганами, средь бела дня крадущими детей. Про их недобрый взгляд и умение сглазить, про воровство и нечистоплотность.

Проснувшись на мятой потной простыне, Коля долго шарил под кроватью в поисках упавшего одеяла и внезапно вспомнил про собственного персонажа «Почвы».

На этот раз трансформация и эмоциональный бартер между актером и ролью происходили быстрее обычного – всего за неделю Коля уже почти перенял у Филипа неприятную привычку покусывать костяшки пальцев на правой руке.

Однако и плюсы такого заимствования Берестов тоже обнаружил. Подобно старшему Карру, он решил начисто отрицать любые проявления того, что слабые духом считают мистическим. Что значило: столы не кусаются, и к травме на сцене может привести не дурной глаз, а лишь халатность особенно приблатненных монтировщиков…

Всю последующую неделю Николя старался не пересекаться с Зурало. Обходил стороной многолюдные перекуры и посиделки, где мог появиться сутулый цыган. Невзначай выспрашивал, убрались ли монтеры со сцены, если шел туда сам. Делал туманные намеки на сомнительное качество «знаменитых» декораций, не упускал случая помахать пробитой ладонью (впрочем, официального хода делу так и не дав) и с удовольствием принимал комплименты своему мужеству и преданности делу.

Однако через семь дней, в вечер следующего представления «Промерзшей почвы», они все-таки встретились. Во время очередного унизительного ритуала, когда вся остальная труппа не пойми зачем ползала на коленях в пыли у ног Зурало и слюнявила грязный фетр.

Встав ровно перед начальником монтировочного цеха, Коля демонстративно одернул шерстяной блейзер. Тот самый, что почти полчаса перед началом не мог найти на положенной вешалке среди прочих костюмов спектакля. Одернул, демонстрируя, что такой жалкой подколкой Зурало ничего не добился и вызвал у Николая лишь жалость.

Цыган спокойно выдержал жгучий взгляд Берестова. Жест с пиджаком вовсе проигнорировал. А затем изогнул бровь, молча интересуясь, не желает ли новичок все-таки присоединиться к обычаю.

На что Николя отомстил элегантно и тонко. Причем не задумывая заранее, а выкатившись на чистейшей импровизации – он приосанился, снял клетчатую кепку, так до конца и не отстиранную от его крови, и неспешно перекрестился по православному обычаю.

У Зурало Годявировича дернулось веко, и Коля с ликованием осознал, что выпад достиг цели.

Пожалуй, теперь ему стоило опасаться от бельмоглазого новых бед, украденный блейзер лишь началом был. Жалким беззубым ответом на его оскорбительный монолог в гримерке, о котором цыгану, конечно, донесли. Да и злобное шипение у туалета тот тоже наверняка расслышал, так чего уж теперь тушеваться? В общем, ответка будет, в этом Николя не сомневался.

И пусть вряд ли конокрад спирта вместо воды в графин наплещет или зонт из нужного шкафа на сцене умыкнет – на такие шуточки только равный с равными решиться может. Так ведь от монтировщика или светлячка куда более жестких «случайностей» ждать можно…

В среде обитания Берестова еще были свежи переживания начала весны, когда в Тюменском драматическом крепко травмировалась одна из ведущих актрис. Запрыгнула на ворота средневекового замка, не успев начать реплику, да вместе с ними и рухнула – забыли закрепить, c’est la vie. Тут уж не до доигровки было: бедняжку увезла «Скорая», прикушенный язык пришлось сшивать. А в прошлом году в родном театре Николя на «Вражде и любви» не закрепили «горы», с которых тоже сверзился весьма талантливый актер…

Отгоняя тревожные мысли, Берестов помотал головой и даже фыркнул. В этот вечер отказаться от насмешливого креста, начертанного на груди перед опешившим цыганом, его не заставила бы даже самая страшная статистика.

Но все же в вопросе с обраткой Николя как в воду глядел. Просто не ожидал, что так скоро…

Тогда, победно улыбнувшись, он решительно проследовал на свой план за кулисами, полный сил и энергии увлечь за собой самый тяжелый зал, самого мрачного зрителя. И уже через сорок минут все-таки случилась новая неприятность.

На этот раз во время сцены на Клифтонском мосту, что в Бристоле, где жили братья Карр. В момент, когда Филип драматично падал на колени, вопрошая у темной матерчатой воды, сможет ли она смыть грехи человека, как уносит к океану всю грязь современного города. И вот когда Николя уже ронял себя на мост, чтобы заставить настил сцены гулко подыграть трагическим грохотом… он заметил под ногой черный клык «забытого» винта-самореза.

Извернулся в самый последний момент, лишь бы не вогнать острую железку в колено… Сотрясся всем телом, чуть не выпав меж перилами, но тут же выкрутился на изящнейшей импровизации, да так, что зал чутко притих едва ли не до самого занавеса…

И снова Николай набрался терпения, хладнокровно выходя на бис и не снимая с лица самой обворожительной улыбки. И снова отклонил приглашение через час собраться в репетиционном зале, чтобы отметить удачный спектакль. И снова зашагал к лестницам под сцену, где двумя этажами вниз разместилось логово декораторского цеха.

Напряжение Берестова, увы, разглядел-таки блондинчик Артем. Почуял, не иначе. А может, из-за кулис наблюдал и про саморез догадался, своим-то огрехи отыгрыша как на ладони заметны. Вот и привязался младшим братцем, по примеру Николя ни грима не смыв, ни костюма «одевальщицам» не сдав. Что-то выспрашивал робко, будто еще из образа не выпал; все хотел разговор от спектакля увести, но Коля на его поводу не пошел.

Ворвался в цех с мальчишкой за спиной, да тут же одинокого цыгана и застал. Тощего, горбатого, сутулого, в одной майке-алкоголичке и спортивных штанах, деловито починяющего неведомую конструкцию из проволоки, перьев и жестяных листов.

– Ах ты, сученыш! – выпалил Николя, презрительно щурясь от дверей. – Снова решился, значит, на месть свою подленькую?!

Мастер отложил проволочную загогулину на верстак и медленно обернулся к гостям. Артем застыл за плечом Берестова, бледный, как холстина, и мотающий головой – дескать, ничего не смог поделать, извиняй, дядя Зурало.

– Николай, – глухим, чуть надтреснутым голосом спросил цыган, поигрывая длинной отверткой, – зачем говоришь то, о чем уже завтра пожалеешь?

Николя, сделавший шаг вперед, заметил блестящее жало отвертки и замер.

– Ты что же, – не поверил он ушам, машинально изгибая бровь в мефистофельском недоумении, – угрожать мне задумал? Да при свидетеле!

Зурало вздохнул. Отложил теперь и отвертку, протер руки тряпицей. Он был похож на терпеливого деда, начинающего уставать от назойливости неугомонного внучка. Цыган прищурил здоровый глаз, отчего бельмо на втором визуально увеличилось в размерах.

– Глухой ты, Николай, на одно ухо, – без эмоций, монотонно произнес властитель «чердачных» декораций. – Все неверно понимаешь. Все в свою пользу извернуть пытаешься.

– Ты мне зубы не заговаривай! – Внутри Николя кипело, как при игре его лучших ролей, но он умело дозировал ярость, пронизывающую слова. – За всё мне заплатишь, за всё… Не знаю, как ты прогнулся и у кого отсосал, чтобы получить свое место в «Чердаке», но я об этом узнаю. И тогда твоей безнаказанности придет конец!

Артемка охнул и затоптался на месте, будто решая – бежать за подмогой или попробовать потушить пожар самостоятельно. Зурало медленно почернел лицом, его пальцы подрагивали. Но Берестова его напряженная поза уже остановить не могла.

– О чем таком ты вообще говоришь, Николай? – внешне спокойно, но со сдерживаемым в грудине гневом спросил цыган.

– Королем себя ощутил?! Царем табора?! – продолжал распаляться Коля, обводя цех руками. – А чего же тогда тебе только шляпу целуют, а не перстень или зад?

Начальник монтов покачал головой – упрямо, с тоской.

– Опять не понимает, – пробормотал он, обращаясь к проволочной конструкции на верстаке.

– Николай, может, пойдем выпьем? – Наконец набрался смелости Артем и робко прикоснулся к плечу Берестова. – Не нужно конфликтов, мы все решим… Разное бывает, зачем серчать? Дядя Зурало умысла не имел, уверяю вас, не стоит ругаться…

– Не имел?! – взвился Николя, подкоркой ощутив благодарного зрителя и не намереваясь отступать. – Ни с занозой, ни с шурупом под коленом, ни с пиджаком моим?! Думаете, я дурак?! Битых полчаса искал костюм, который этот умник спрятать решил!

Артем побледнел еще сильнее. А Зурало в недоумении собрал лоб в дряблые складки, став еще больше похожим на обычного пропойцу.

– Зря вы так нападаете, Николай, – повторил молодой актер, чуть увереннее оттягивая Берестова к двери. – Дядя Зурало полноценный член нашей семьи. Он добрый. Он бы не стал, да он всю труппу лечит, когда хворь…

– Лечит?! – театрально хохотнул Коля и рывком обернулся к парнишке. – Что-то Мальцеву вашему это не шибко-то помогло!

Зурало Годявирович даже отшатнулся. На его лице собирались и разглаживались морщины, и было заметно, что он тратит массу сил, чтобы не дать возбужденному скандалисту равный отпор.

– Ну зачем вы так? – напоследок спросил Артем сникшим голосом, будто сдаваясь. – Нет тут чьей-то вины… А пиджак? Его вовсе не дядя Зурало брал. Его Люда к костюмерам уносила, знаете ли. Просила погладить и зашить карман. Просто вернуть не успела. Вы, Николай, ей симпатичны, если не заметили…

Новые оскорбления застыли на губах Берестова.

Он осекся, с интересом покосился на белобрысого и даже хмыкнул.

Конечно, Николя замечал любопытствующие взгляды Сёминой. Но подтвержденное молодым человеком заставило его еще сильнее возгордиться. Впрочем, тут же сменив радость на досаду. Вот если бы блейзер на амурную починку унесла Тамара! Чертовы бабы, кто бы их вообще понял?!

– Вот оно как? – сумел выдавить Коля, только теперь позволяя увлечь себя в сторону выхода и лестницы. – Ну что ж, пусть будет Люда… но шуруп, заноза…

Актеры покинули декораторский цех, оставив цыгана в мрачном одиночестве. Тот еще какое-то время смотрел им вслед, прислушивался к дыханию театра, всматривался в полутемные углы. И далеко не сразу вернулся к работе, определенно обозленный случившимся…

Берестов тоже негодовал, причем куда более обоснованно. Если Артем не обманывал, подлянка с пиджаком вышла непреднамеренной. Но саморез-то на «мост» одноглазый уж точно подкинул специально! А дальше, после очередной ссоры, да еще и такой вульгарной…

Отныне у Николя не было никаких сомнений – вражда вышла на новый уровень, и теперь ему стоит ждать подвохов с утроенными силами. До удара ржавым ножиком в подъезде чернорабочий опустится вряд ли, но чем черти не шуткуют?!

Коля шумно выдохнул и приказал себе не бояться. Он непременно удержит любой выпад Зурало. А если повезет, за оставшееся время и вовсе изведет «королька декораций», избавив «Чердак» от самой унизительной из известных ему традиций…

Следующий (предпоследний на вводе Берестова) показ «Промерзшей почвы», увы, тоже не обошелся без эксцессов.

Перила Клифтонского моста скрипели, стонали и заглушали реплики, как если бы кто-то намеренно подпилил или криво скрутил их шурупами, вынуждая актера выпасть в зрительный зал. Многочисленная одежда сцены – от занавеса до последней кулисы, – шуршала так, будто ее скроили из целлофана, самого гадкого и трескучего; заставляла повышать голос и перегружать связки.

В какой-то момент Николя даже начал незаметно коситься вверх, где перед рядами колосников притаился пожарный занавес. Ему вдруг пришло в голову, что цыган способен нахимичить с его конструкцией, и тяжелая стена вот-вот рухнет прямо на Берестова, ломая кости и сворачивая шею на глазах у сотен зрителей…

На скрипе и вздохах декораций небрежность монтировщиков не заканчивалась. «Сосновый лес», в котором братья Карр по сценарию находили убитую пакистанскую девочку, на этот раз был редким и кривым. Древесные стволы, собранные из узких полос горбыля и пенопласта, при прикосновении к «коре» визжали и кренились так, будто хотели посыпаться доминошками.

Дверь в квартирку «ведьмы» тоже заело и она напрочь отказалась открываться именно в тот момент, когда Филип должен был неспешно отворить ее в скорбной палаческой тишине. Берестов, безусловно, выкрутился и на этот раз – сымпровизировал на радость залу и ногой выбил створку почти вместе с дверной коробкой. Это начисто изничтожило чувство мрачной неизбежности самосуда над невинной. Но определенно привнесло в напряженный спектакль еще больше надрыва и драмы.

Николя точно знал – все это проделки цыгана. Его жалкая беспомощная месть Берестову, его будущим разоблачениям и горькой правде, которую смельчак собирался донести до остальных членов труппы.

Зал, тяжелый и смурной в начале спектакля, к финалу оттаял и трижды звал на бис.

Николя ходил вместе со всеми, упивался аплодисментами и демонстративно не замечал обожающих взглядов Людочки Сёминой. А сразу после – когда остальные принялись обсуждать планы на вечер и расходиться по гримеркам – хладнокровно удержал себя от скоропалительных решений.

Вместо этого сходил в душ, смыл грим и терпеливо переоделся. И лишь затем, несколько припозднившись на общий импровизированный фуршет в фойе, отослал Артема за главным монтировщиком-декоратором.

Тот, нужно заметить, смиренно побежал. В очередной раз продемонстрировав бесхребетность и слабость характера, в том числе перенятую у своего персонажа Рори Карра. Отсутствовал долго. Вероятно, уговаривал. Но привел.

Зурало пришел на пьянку в усыпанной опилками толстовке, помятый и худой, словно вяленая корюшка. И вот тогда-то, поставив обманчиво покорного цыгана перед большей частью коллектива (начальство, к сожалению, в этот вечер не пришло), Николя ему все и высказал. Открыто и доходчиво, почти не срываясь на оскорбления и ругань.

Еще в гримерке отрепетировав обличительную речь, он без запинки возмутился необъяснимой вседозволенностью одноглазого неряхи. Посетовал, что тот сумел поставить себя выше многих актеров, в том числе и прим. Укорил коллег за потакание прихотям цыгана, за его разрешенную надменность, высокомерие и вальяжность, помноженные на весьма сомнительные таланты декоратора и изготовителя. Поразился несовместимости многочисленных обязанностей Зурало Годявировича, пофантазировал о количестве рабочих ставок, получаемых цыганом в бухгалтерии (и это при не самом богатом положении «Чердака»). А в завершение выразил сомнения в наличии у того городской прописки или даже, чего уж там, гражданства…

– Признай, Зурало, – наконец попросил Николя, ощущая невероятные легкость и воодушевление, – что сегодня ты намеренно сделал все так, чтобы сорвать мою роль? Сознайся, легче станет.

Коллеги Берестова молча наблюдали за монологом. Несколько актеров казались ошарашенными, двое-трое неодобрительно мотали головами, а большинство уставились на новенького с откровенным страхом.

Севастьян Григорьевич в чинном молчании выпил пластиковый стаканчик коньяку и теперь отстраненно изучал портреты актеров «Чердака», украшавшие холл. Тамара смотрела на Колю внимательно и цепко, то ли восхищаясь его смелостью, то ли взвешивая последствия. Бледная Людочка дрожащими руками намешивала «отвертку». Артем зажался на угловом пуфе, напоминая ребенка во время родительской ссоры.

– Не скажу, – наконец, выдержав почти идеальную паузу, ответил Зурало и осмотрел притихших зрителей. – Не стану лжи на душу брать. Почти все здесь это знают: не делал.

Раненую щепой ладонь Берестова засвербило тонкой зудящей болью. Кулаки его невольно сжались, он шагнул к цыгану. Артемка тут же вскинулся, взгляд его метался.

– Николай, одумайтесь! – воскликнул парень, сам испугавшись и тона, и громкости. Добавил чуть тише, виноватее: – Пожалуйста, давайте мы все сейчас…

Николя оборвал его властным махом руки и успел заметить, как распахнулись подведенные угольно-черным глаза Тамары. Значит, не остались неоцененными его характер, прямолинейность и отвага! В груди Берестова тут же потеплело еще сильнее, и он даже пожалел, что начал отповедь прежде соточки граммов жгучего, с ними эффект оказался бы многим ярче.

Черногорова наблюдала, от волнения покусывая губу и переводя взгляд то на цыгана, то на бросившего ему вызов храбреца. А тот криво (по-геройски, как считал) улыбнулся.

Вообще-то Берестов с неодобрением относился к производственным романам. Но про товарищеский секс так не считал, а потому в ближайшие пару недель планировал сделать все, чтобы после спектакля Тамара заглянула к нему на чай…

– Ты меня сразу невзлюбил, верно?! – спросил цыгана Николя, при этом продолжая наблюдать за разрумянившейся Черногоровой. – Ну же, Будулай, сознавайся!

Одноглазый дернул бровью, но жесткое оскорбление проглотил. Устало покачал головой, собрался развернуться и уйти, лишь напоследок негромко бросив новичку:

– Ты, Коленька, свою шляпу на меня не примеряй…

И именно эта фраза – одновременно отеческая, панибратская и нравоучительная, да еще и произнесенная столь фамильярным тоном, – стала для Берестова последней каплей.

Он рванулся вперед, замахиваясь длинно и красиво, как преподавали в училище.

– Какой я тебе еще Коленька?!

Звук пощечины вышел оглушительным.

Людмила охнула и уронила стакан с крепким коктейлем среди закусок, обильно запачкав оранжевыми брызгами мешковатую кофту. Тамара вздрогнула, как если бы пощечину дали ей. Артемка пулей миновал фойе, готовый грудью остановить возможную драку. Севастьян Григорьевич неспешно поднялся из кресла и присоединился к молодому коллеге, глядя на Берестова… вовсе без злости. Но неужели с сочувствием? Или жалостью?

Цыган удар стерпел.

Только дернулась на тощей кривой шее несуразная голова, клацнула челюсть, да бельмо налилось странной молочностью. Зурало выпрямился и оскалился золотыми зубами. Задумчиво потер пятипалый след на правой щеке, так что перстень с барельефным чудищем поймал блик люстры. Теперь дитя кибитки смотрело на Николя без фальши и вежливой мишуры – настоящим зверем, которым и являлся; безродным зверем, невесть как допущенным в царство Мельпомены.

– Не сметь фамильярничать! – со злостью процедил Берестов, краешком сознания отдавая себе отчет, что перешагивает опасную грань, но не в силах отступить. – Жалкая шестерка! Букашка… таким, как ты, Зурало, не место в Театре!

Он намеренно выделил тоном последнее слово, и окружающие охнули, словно в холле прозвучала сущая крамола.

– Да чего вы боитесь-то?! – Берестов вздернул подбородок, с непрошеной обидой заметив странную реакцию коллег. – Уйдет ваш дядя Зурик, так «Чердаку» от этого только проще! Денег сэкономите, декоратора нормального найдете! Кризис же! Да их сейчас пучок за копейку на каждом углу, да еще и непьющих!

Но на Николя продолжали смотреть так, словно он произносил монолог из совершенно незнакомой окружающим роли. Причем дурной.

Цыган задумчиво подвигал ушибленной челюстью. Не сводя с Коли колючего волчьего взгляда, пригладил седеющие волосы. По мелкому подрагиванию плеч было заметно, как колотит декоратора, но он умело сдерживал себя, хоть лицо и заливало заревом гнева.

Зурало хотел что-то сказать Николаю, однако тот опередил.

– Эх, вы… – почувствовав, что занавес пора опускать, Берестов махнул раненой рукой.

И, почти не отдавая самоотчета, закончил спонтанное представление цитатой Филипа Карра, с которым успел сродниться:

– От вашего черноумия все же будет толк. Не замечая очевидного, вы погрязли в предрассудках. Вас засосет в их торфяное болото, как динозавров. Но толк будет – вы превратитесь в мыслительную нефть; в яркое горючее для ума нового человека, способного зрить в корень и вычислять истину вещей!

Обреченно фыркнув, Николя поспешно покинул фойе. Ему совсем не хотелось в деталях изучать уродливую тварь с перстня по отпечатку на собственной скуле, да и смущать баталией прелестную Тамару цели не стояло.

Черногорова задумчиво подергала золотую подвеску на высокой груди, Артемка залпом выпил водки, а Зурало посмотрел обидчику вслед и вдруг улыбнулся…

Последняя неделя перед финальным показом «Промерзшей почвы» прошла для Николая Берестова нервно и тревожно. Дурные сны просачивались в голову почти каждую ночь. В них вокруг актера оживали когтистые деревья, норовили схватить и разорвать. Блестели в полумраке золотые цыганские зубы. Кто-то неприметный, похожий на клок утреннего тумана, все пытался поймать его за ладонь, чтобы нагадать беду, а затем вонзал в кожу длинную стальную иглу с загнутым концом.

Хватало неприятностей и днем.

Уже в четверг Николя поругался с помрежем; главный режиссер тоже ходил не особо-то довольный, всем видом давая понять, что о недавней выходке знает. Коллеги шептались за спиной, любые разговоры прекращая, стоило Коле войти в гримерку или туалет.

Севастьян Григорьевич демонстративно перестал здороваться, пренебрежения не выражая только на сцене. Тамара отводила взгляд, и даже Людмила, казалось, потеряла всяческий интерес к новой звезде «Чердака». Беседы пытался поддерживать только неизлечимо-вежливый Артем, но на все пытливые вопросы отвечал уклончиво и туманно.

Разумеется, коллектив против Берестова настроил все тот же ублюдочный цыган. А людишки оказались и рады сутулому услужить. Должно быть, из зависти перед талантом новичка – халтурить и играть вполсилы Коля не умел даже на репетициях. Но тот крепился, не вешал нос и держал фасон, с радостью отмечая в календаре каждый ушедший день.

Кроме скорого финала душу грело еще одно: мистер Килкойн бы точно гордился таким исполнением Филипа Карра. Русский актер знал (а рецензии подтверждали), что всего за месяц сумел привнести в образ свободолюбивого и прямолинейного ирландца что-то свое, уральское, крепкое! Он заставил образ прозвучать совсем по-новому, что за минувшие недели было неоднократно отмечено на театральных форумах – вынужденная замена Мальцева явно пошла на пользу и «Чердаку», и спектаклю…

Жалкого цыгана, с первого дня возревновавшего к приглашенной звезде, Николя обходил стороной. Лишь два или три раза видел того издали в коридорах и карманах, и произошедшая с Зурало физическая метаморфоза лишь подкрепляла презрительную жалость к декоратору.

Тот стал еще худее. Костлявее, словно не ел несколько дней. Правда (но это Коля списывал на обман зрения), Зурало будто бы вытянулся вверх, стал многим выше прежнего, теперь нависая над актерами, словно жутковатый фонарный столб.

Сам цыган новой встречи с Берестовым тоже не искал – встретившись взглядами, принимался бормотать под нос, становясь похожим на умалишенного; дорогу уступал и из актерского буфета при появлении Николя сразу же удалялся.

Его нелепые шепотки про некую Мануш-лоло и царство Красного человека Берестов предпочитал относить к нервическому расстройству на коммунистической почве или последствиям пьянства. И мысленно делал пометки на случай, если в будущем придется давать этому жалкому сотруднику «Чердака» внятную психологическую характеристику…

В остальном Николя тоже не унывал.

Да, с Тамарой не срослось, но плох тот рыбак, что уходит с реки после первого потерянного крючка. Да и с вшивеньким «Чердачком» они скоро расстанутся, причем оба пребывая в недурственном материальном прибытке. А что касалось сглаза, о котором нашептывали тревожные сны, так тут на помощь актеру снова приходил Филип Карр, подаривший новому носителю не только привычку покусывать кулак, но и не верить в чушь.

Накануне финального спектакля Берестов уже всецело ощущал себя старшим Карром – напористым, трижды проклятым ведьмой, но все же не убоявшимся суеверий. Властителем судьбы, готовым хохотать над предрассудками в голос. Даже когда трагически поздно выяснял, что братья ошиблись, а забитая толпой женщина и пальцем не трогала пакистанку…

В день закрывающего представления Николя и думать забыл про своего беспомощного недоброжелателя. Что, нужно заметить, было как нельзя к месту, ибо не отвлекало от приготовлений к ярчайшему выходу Берестова.

Он был спокоен, собран, сосредоточен и помнил каждое слово роли, каждую запятую и интонационную паузу, отмеченную режиссером. Он стал плотью сцены, духом самой «Промерзшей почвы», и ничто не могло сбить его с намеченного пути.

Если цыган подпилил декорацию и она рухнет на Николя – тот увернется и продолжит играть, выжимая из зрителя самые надрывные эмоции…

Если цыган спрятал часть реквизита – Берестов обязательно что-нибудь придумает, выкрутится и обернет отсутствие предмета в свою пользу…

Если, подговоренные цыганом, коллеги не дадут Коле реплику… если светляки украдут у него луч… он вырвет их импровизацией и бережным перемещением по сцене.

На этих подмостках, как и любых прочих, такие, как жалкий цыган со своими почитателями, бессильны против Николая Берестова, его энергетики и силы!

Ритуал, отмены которого новичок «Чердака» так и не добился, конечно же, состоялся в положенное время, ровно перед спектаклем. Презрительно фыркнув, Николя даже не удостоил его участников взглядом и попробовал просочиться вдоль кармана.

Но его оттерли. Без ругани и хамства, но дав понять, что отступнику стоит поискать обходной путь – один актер раскорячился перед Берестовым, затягивая шнурок ботинка; второй метался туда-сюда, якобы перечитывая известный назубок текст; и даже наиболее лояльный белобрысый Артемка повернулся спиной и перекрыл проход, словно не замечая сценического братца и мешая пройти.

– Какая примитивная мстительность… – покривился Берестов, но духом не пал.

Ничего. Это не страшно, подумаешь. Он нырнул в сторону, спешным шагом обогнул сцену по карманам и секунда в секунду занял стартовую позицию на втором плане…

Первый акт пролетел незаметно. Легко, без усилий, на доброй ауре зала и зачарованной тишине. Николя окончательно забыл про Зурало и к антракту грезил лишь свежими фонтанирующими отзывами о своем последнем выходе на сцену «Чердака».

Однако Зурало про своего обличителя не забыл…

Берестов заметил недруга в начале второго акта, когда братья Карр собрались на вылазку в ближайший сосновый лес – в каморке у световиков, в полный рост стоящего возле панорамного окна. За спиной цыгана горел свет, нарушая все возможные инструкции. И с первого взгляда становилось понятно: Зурало Годявирович застыл так, чтобы быть заметным со сцены.

А еще Николя показалось, что тот стал еще выше ростом. Теперь он выглядел настоящим каланчой, и куда только делась беспомощная старческая сутулость? Но разгадать цыганского плана Берестов не успел – в то же мгновение в лицо ему ударила световая пушка. Не по сценарию, предательски слепя, и актер был готов поклясться, что светлячки сделали это специально, подговоренные за бутылку…

Перед глазами вспыхнули яркие круги. Действительность померкла и поплыла, заставила зажмуриться, но Коля мужественно продолжил игру.

– Вот увидишь, мы точно найдем ее следы! – громко пообещал он «брату», бредшему за ним по пятам. – И тогда дрянь уже не сможет отвертеться!

После вспышки Рори в исполнении Артема выглядел темным пятном сбоку.

– Ты натягиваешь желаемое на действительное, – угрюмо ответило пятно. – Но будет ли твоих доказательств достаточно для замысла?

Голос Артема-Рори звучал странно, словно белобрысый миновал первый план и отступил к авансцене, что шло вразрез с самыми безалаберными репетициями.

– Сомнения – спутники жертв! – хохотнул Берестов, стараясь не отвлекаться на мелочи.

Он шагнул в глубь сцены и грузно переступил через разлапистую вязанку валежника, имитирующего бурелом. Оперся на пенопластовый «сосновый» ствол, верхним концом закрепленный к колосникам. Ноги персонажа продолжали нести его вперед; еще ослепленный пушкой, Николя точно знал, что в двух метрах дальше он найдет потерянный рюкзак «ведьмы».

Дыхание зала за его спиной вдруг переменилось. Стало едва ощутимым, словно прилипшая к затылку паутинка. Чуть не зацепившись штаниной за очередную связку веток, Берестов почти чертыхнулся – рюкзака под ногами не было…

Неужели цыган оборзел настолько, что осмелился украсть у реквизиторов одну из самых важных вещей этой сцены? Или сам Коля, ослепленный коварным лучом, умудрился сбиться с пути, и сейчас остальные артисты покатываются над его беспомощностью из-за кулис?

Не на того напали!

– Сомнения – спутники жертв, Рори! – с подкатившим возбуждением повторил он, заполняя неловкую паузу.

И неожиданно услышал, как странно отражается от задника его могучий голос. Выходит, звукачи тоже состоят в заговоре и все-таки отважились испортить ему финальное выступление?!

Перед глазами все еще плясали пятна, отчего сцена под ботинками казалась неровной, изрытой ямками. Под пяткой хрустнуло сломанной веточкой, не иначе как впился в подошву очередной «забытый» саморез…

Пытаясь восстановить зрение, Николя крепко зажмурился. Не оборачиваясь к залу, повертел головой, якобы высматривая следы детоубийцы, и устало оперся на очередной древесный «ствол». Машинально оценив его высочайшее качество – если бы бездельник Зурало все свои декорации творил на таком уровне подобия, то мог бы без преувеличения считаться настоящим мастером…

Берестова так и подмывало обернуться, чтобы зафиксироваться по авансцене и бледным пятнам зрительских лиц. Но он лишь фыркнул, покривился и снова двинулся вперед, забирая по дуге и стараясь шаркать. Рюкзак найдется, просто нужно быть внимательным и не перешагнуть…

В следующую секунду его недобро кольнуло в грудину. По подсчетам Берестова, через пару шагов он должен был уткнуться в задник, завешенный фотообоями с изображением мрачного леса. Но по ощущениям впереди… не было ничего. И рюкзак, проклятый рюкзак, все никак не находился под ногами!

А еще из фланговых карманов вдруг потянуло сквозняком, в котором ощутимо промелькнули ароматы прелой листвы и болотной тины. Неужели Николя так глубоко погрузился в роль, что и сам начал верить происходящему на сцене? В таком случае сегодня вечером критики сойдут с ума от восторга.

Отчаянно моргая, но до сих пор не оборачиваясь к залу, Коля вскинул голову в попытке сориентироваться по колосникам и пожарному занавесу. Он представлял, как символично выглядит со стороны – почти скрытый гребенкой «древесных стволов», словно заблудившийся, губительно оторвавшийся от младшего брата…

В следующую секунду в горле Берестова пересохло, а следующая строчка ирландского текста испарилась из памяти, словно он ни разу не видел пьесы. Колосников – этих шатких незримых мостков над сценой – не было. Вместо них в лицо Николая сверху заглянула темнота, прохладная и злая, будто поздневечернее небо, затянутое сырыми тучами.

Вокруг стремительно стемнело – предатели-световики, подначенные цыганом, решились окончательно утопить спектакль…

Коля вздрогнул, чуть не запнулся на ровном месте, вытянул перед собой руки и (отчасти выпав из образа хладнокровного Филипа Карра) рванулся к заднику. Вдруг прозрев вперед на несколько метров… а затем еще на несколько, как если бы перед взглядом покорно рвался туман.

Задняя часть сцены исчезла. Вокруг Берестова раскинулся холодный осенний лес, глухой, сосновый, с подлеском из настоящего, одурманивающего запахами можжевельника.

Страх схватил за загривок ледяной сороконожкой. Свился на шее, стиснул, поглаживая сотнями липких лапок, застрекотал в ухо. Сердце лихорадочно забилось, ладони похолодели, по бокам покатился обжигающий пот. Глухо вскрикнув, галлюцинирующий Николай шагнул в сторону и обессиленно схватился за дерево. Настоящее дерево, вековую корабельную сосну, а вовсе не декорацию с «чердачной» сцены…

Сколопендра нестерпимого ужаса на шее не давала даже склонить голову, но Коля все же заставил себя обернуться к залу. Челюсть его отвисла, из горла вырвался сиплый писк – сотни зрителей бесследно исчезли, как и весь театр. Исчезла сцена, занавес, софиты и люки, исчезли коллеги за кулисами и младший Карр в исполнении Артема.

Мороз усилился, изо рта повалил пар. Мир вокруг Берестова стал диким сосновым лесом, лишающим сознания своей неподкупной достоверностью. И лишь где-то вдали, в мерно клубящемся тумане, на уровне растворившейся комнатенки светляков, висела в воздухе недобрая золотая улыбка. И Николай точно знал, кому она принадлежит…

Он помотал головой. Через боль в сведенной шее он все тряс и тряс ею, не замечая, что кепка со следами засохшей крови слетела в черную болотную лужу. Он все еще не верил, хотя знакомый гадкий голос в ушах уже нашептывал и нашептывал, открывая правду.

Пробираясь среди искусственных стволов умельца Зурало, Берестов углубился в настоящую чащу. Принадлежащую, если верить шепоту, царству таинственного и могучего Красного человека. И больше актер никогда не вернется на сцену – ни «Чердака», ни какую-либо еще. Он отбыл, сгинул, растворился, лишив себя права ходить среди живых.

Золоченый оскал в тумане померк, напоследок успев сообщить Николаю, что в непролазном болотистом бору хозяйничает вовсе не он – потомственный цыган Зурало Годявирович, скромный рукодел и проводник, – а нечто, носящее зубастое имя Порескоро.

И что оно совсем рядом…

Берестов заметался. Закружил среди сосен попавшей в петлю птицей, рванулся в одну сторону, в другую. И почти сразу заметил в тумане это, тяжеловесно вышагивающее среди поросших кустарником кочек.

Сошедший с перстня Порескоро было темно-бурым, как запекшаяся кровь; крупным и широким, словно носорог, но покрытым перьями. Дымок, вьющийся вокруг пары мертвенно-бледных птичьих лап, скрывал и размазывал очертания когтистой твари. Но Николай все равно рассмотрел бородавчато-индюшачью тушу, из которой хаотично росли собачьи и кошачьи головы – живые, слюняво облизывающиеся. Волочащийся по земле чешуйчатый хвост был тяжелым, одним весом перемалывающим можжевельник и валежник.

Николай запоздало всхлипнул и закричал, надрывно, по-вороньи вышибая из легких отрывистые каркающие звуки. Скакнул назад, споткнулся о корягу и рухнул в глубокую стылую лужу, мгновенно промочив и ботинки, и штаны.

Порескоро обернулось на отчаянный вопль.

Крохотная голова с изогнутым клювом нацелилась на актера. Стали заметны костяные шишки и волдыри, покрывавшие лоб, и неприлично длинный, отчаянно болтающийся сизый зоб. Тварь приоткрыла острый клюв и глухо прострекотала. Ее короткие широкие крылья встрепенулись, рассыпая с терракотовых перьев болезнетворную пыль. Крохотные глазки замерцали алым.

А затем лесной воздух раскололся от пронзительного голодного клекота. Песьи головы на боках и спине чудовища изогнулись к вечернему небу и завыли; кошачьи разразились протяжным мяуканьем, от которого у Берестова носом пошла кровь.

– Но я совсем не хотел его обижать, – пискляво, совершенно непохоже на себя, выдавил Коля. Медленно пополз по усыпанной сосновыми иголками земле, грязной рукой растирая по щекам предательские слезы и кровь. – Честное слово!

Но существо, обитавшее в проклятых владениях царя Мануш-лоло, вряд ли понимало человеческие оправдания. С необычайной для своей массы грациозностью перемахнув через поваленное дерево, оно нависло над добычей, и из распахнутого клюва вырвался новый охотничий клекот.

В последние мгновения жизни Николай Берестов успел подумать, что бойцовский характер и задиристый нрав нужны хорошему драматическому актеру отнюдь не так сильно, как он полагал ранее…

Андрей Фролов. Два хищных взгляда

Теперь Ирэн почти бежала, ее каблучки отбивали по гладкому бетону тревожную чечетку безнадежно опаздывающего. В голове жужжал навязчивый рефрен – в этой жизни абсолютно все не то, чем кажется. Новый молл на окраине города работает отнюдь не круглосуточно; симпатичные охранники на поверку выходят бездушными козлами, наглухо иммунными к флирту; да и сама она, если на то пошло, вовсе не успешный бьюти-блогер и фэшн-чиф Ирэн Джи Гумилева, а усталая разведенка Иришка Григорьевна Вяхирева с кабальным кредитом на шее.

И ей нужно во что бы то ни стало успеть снять наличку…

Охранники торгового центра медленно, но неотвратимо выдавливали последних посетителей. Воплощение глухой массы и безжалостно-недружелюбной системы, они наступали из широких проходов меж бутиками, пастушьими собаками сгоняя людей к выходам и спускам на парковку.

Ирэн чуть не споткнулась и остановилась – в десятке метров впереди и справа, на пути к фуд-корту немолодой мужчина в черно-желтой униформе миновал линию закутка с банкоматами. Тем самым лишая Гумилеву последнего шанса прорваться к волшебным ящикам и снять необходимую сумму. Таких, как этот охранник, бесполезно умолять, они лишь ленивые винтики, зачастую с ржавым прошлым…

Девушка невольно вскрикнула и закусила губу. Немолодая узбечка в синем халате, протиравшая скамью сбоку от Ирэн, испуганно дернулась и с неприязнью окинула взглядом ее дорогое кремовое пальто.

Редкие прохожие косились на поникшую модницу, покорно отступая под давлением цепи молчаливой охраны. Кто-то из них уходил, довольный покупками; кто-то лениво, с неохотой подчиняясь требованиям покинуть теплый торговый центр и подставить шеи кусачему осеннему ветру.

– Зачем пугаешь? – с укоризной осведомилась пожилая узбечка. – Через весь коридор кричишь зачем?

– Банкоматы… – только и пробормотала похолодевшая Ирэн. – Опоздала…

И вдруг спохватилась и повернулась к женщине в синем халате так, словно нашла потерянную в младенчестве сестру:

– Здесь есть еще банкоматы?! На выходе где-нибудь, куда сейчас еще можно пройти?!

Гостья из Средней Азии попятилась и нахмурилась, с трудом вникая в смысл сказанных слов. Охранники приближались, с подчеркнутой вежливостью улыбаясь Гумилевой-Вяхиревой и всем видом намекая на необходимость свалить. Узбечка мысленно переводила, шевеля узкими губами, над которыми чернела полоска усов. Число посетителей молла вокруг Гумилевой стремительно таяло. Ирэн начинала впадать в отчаяние.

– Там, – вдруг кивнула уборщица и для пущей верности махнула тряпкой в сторону дальнего траволатора, уже отключенного. В воздухе рассыпался веер мутных брызг, едва не угодив на лаковые сапожки Ирэн. – Там вироди бы есть, да. Внизу, гиде ремонт, кажица… Да.

– Ах, спасибо! – совершенно искренне воскликнула девушка, вызвав на лице уборщицы очередную гримасу недоверия и беспричинной неприязни.

Ирэн развернулась на каблуках. Прикинула расстояние до спуска, сопоставила со скоростью лениво наступающих черно-желтых; покрутила тонкие часики на левом запястье и решительно устремилась вперед.

И не обратила внимания, что свидетелями ее короткой беседы с узбечкой-техничкой оказались двое молодых людей, с нарочитой неспешностью пятившихся перед ЧОПовцами. Молодых людей в дешевых спортивных толстовках под дешевыми кожаными куртками. В не менее спортивных штанах и кроссовках, со стрижками столь же короткими, сколь и нелепыми.

Мысли парней были прогорклы, движения татуированных на «малолетке» пальцев суетливы. Парочка переглянулась, перебросилась россыпью торопливых междометий. И ускорила шаг.

Ирэн Джи Гумилева, стремящаяся любой ценой опередить «приливную волну» охранников, тревожных незнакомцев не заметила. Отследи она их чуть раньше, заподозри неладное и поменяй решение – все вышло бы иначе. Но Ирэн, увы, совершенно не почувствовала обращенных на нее хищных взглядов…

Торопливый спуск по отключенному травелатору показался девушке весьма странным: мозг вознегодовал, с какой стати вечно-подвижное полотно вдруг застыло? Ноги удивленно несли под уклон, а голова закружилась от диссонанса. Едва не споткнувшись на финише, Ирэн шагнула в сторону и торопливо оглядела площадку минус первого этажа. С ужасом обнаружив, что среди крохотной парикмахерской, магазина для домашних питомцев, аптеки-оптики и окна химчистки места для банкомата не нашлось.

А по травелатору тем временем застучали новые шаги, отчего сердце Гумилевой подскочило к горлу. Торопливо обогнув прямоугольный колодец с эстакадами самодвижущихся лент, Ирэн без сомнений засеменила к спуску на минус второй этаж. И, уже ступив на широкие сегменты черной дорожки, все-таки заметила, что под землю за ней спустились вовсе не возмущенные выходкой охранники…

Двое. Высокие, щуплые, с одинаково неприятными лицами; люди без возраста, зато каждый с гниловато-драматичной историей, которая уже или состоялась, или только готовится произойти. Люди неприметные и опасные в равной степени. Особенно поздним осенним вечером на подземной парковке пустынного торгового центра.

Их взгляды встретились – испуганный, птичкой порхнувший из-под густых ресниц и сразу отведенный; и два жадных, запоздало приглушенных до безразличных, просроченно отстраненных и пустых.

– Слы-ышь, да не мороси ты! – с демонстративной громкостью протянул один из парней, заметив реакцию Ирэн. Парочка тут же якобы потеряла к девушке интерес, принявшись вертеть головами. – Сказала же узкоглазая, где-то тут бабломёт твой. Ща все снимем-уплотим вовремя…

Ноги сами понесли Ирэн вперед и вниз, вестибулярный аппарат словил повторное ощущение нереальности и непрошеного кружения. В сердце кольнул иррациональный страх, а ладони вдруг похолодели, словно за ледышку подержалась. Гумилева приказала себе успокоиться – в конце концов, не в темном переулке встретились. А совпадения Вселенная еще и не таких видала.

И все же тревога не отпускала. Режущая, царапающая…

Преодолев второй траволатор, Ирэн достигла самого нижнего уровня молла и в недоумении огляделась. Чуть не вскрикнув, когда заметила-таки вожделенный банкомат.

Женщина-уборщица не обманула. И про ремонт тоже: на минус втором он все еще шел.

Половина просторного холла была перетянута устаревшим рекламным баннером «СКОРО ОТКРЫТИЕ», он прикрывал штабеля мешков с цементом и прочие строительные припасы. Рядом с залежами штукатурки виднелся выход на темную парковку, сейчас заблокированный цепью с навесным замком.

Поодаль громоздились разобранные строительные леса, пирамиды ведер, пластиковые штендеры «Осторожно, мокрый пол!», безликие коробки и арсенал снегоуборочных лопат и ломов для долбежки льда, приготовленных к скорому снегу. Богатство дворников и уборщиков было заскладировано в углу, отгороженное бело-красными полиэтиленовыми лентами.

Кроме темно-зеленого банкомата у стены притулились стеллаж автоматизированной продажи контактных линз и алый шкаф с газированной водой, стилизованный под «совок». На полу рядом с торговыми автоматами валялась старая ветровка, забытая или выброшенная обслугой центра.

Взволнованный взгляд Ирэн нашел на потолке в углу осиное гнездо камеры видеонаблюдения. Вот только определить, работает ли та, возможности у девушки не было…

За ее спиной на уснувший траволатор зашла парочка молодых людей. Они явно не спешили, продолжая громко обсуждать, что «тот самый бабломёт» стоит поискать еще ниже.

Ирэн услышала грохот собственного сердца. Нерешительно шагнула к банкомату, пытаясь определить, успеет ли снять деньги до того, как на этаж спустятся свидетели таинства. И с нервным смешком подумала, что по законам жанра безлюдный подвал мог предстать перед ней темным, с мерцающими через одну лампами дневного света и потренькивающей в глубине склада цепью.

Но, вопреки нервозным ожиданиям, помещение оказалось хорошо освещено, что в очередной раз напомнило Гумилевой, что чудовищ не существует. Кроме человека, разумеется…

Молодые люди в кожаных куртках сошли с траволатора, молча застыв за ее спиной. Один из них издавал чавкающие звуки, то ли жевал резинку, то ли нервно цыкал. Медленно, будто преодолевая подводное течение, Ирэн двинулась к банкомату. Девушке казалось, что ее лопатки прожигало цепкими взглядами.

«Хватит истерить, – стиснув зубы, мысленно зашипела Гумилева на саму себя. – Подумаешь, гопнички! Да, поздний вечер, но не одной же тебе банкомат мог понадобиться?! Немедленно прекрати нагнетать!»

Стук каблуков по гладкому серому бетону показался ей оглушительным и невыносимо дерзким. Словно висельник, минующий последние метры к эшафоту, Ирэн приблизилась к банкомату. К железяке с деньгами, заманившей ее в подвал в компании людей подозрительных настолько, что ими можно иллюстрировать справочник «Избегайте любых контактов».

На мгновение девушка задумалась, не прижать ли к уху смартфон и сделать вид, что разговаривает с близким человеком, которого можно немедля попросить о помощи. Но эту паническую тактику Ирэн отбросила почти сразу. Не в темном дворе встретились, это первое. Да и со всеми последующими карточками-кодами-чеками-купюрами при мобильнике у лица ей будет не совладать.

Оставалось одно – успокоиться и не быть жертвой.

Однако, уже подступив к банкомату, Гумилева сообразила, что до ломоты в кистях стискивает сумку. Так сильно, что внутри трещит расческа. Расслабив пальцы и постаравшись боковым зрением не выпускать парней из виду, девушка глубоко вздохнула и осмотрела автомат по выдаче денег. Нахмурилась, на миг даже забыв о стоявшей за спиной парочке.

Банкомат был странным. И пусть бы она никогда не слышала о «Сберегательном Накопительном Русском банке», такие однодневки и сегодня как кролики плодятся. Но странными было и расположение кнопок, и меню на экране, и щель для чека, и отделение для выдачи наличных. Впрочем, оно присутствовало, и это главное. Ирэн была просто обязана снять нужную сумму сегодняшней датой, и черт с ними – с процентами за операцию…

Гумилева встала лицом к панели, стараясь прикрыть телом не только клавиши, но и весь дисплей. В мутной зеркальной полоске над глазком видеорегистратора колыхались две тени – парни бесшумно приблизились, словно спешили занять очередь. Сглотнув, Ирэн едва удержалась от того, чтобы повернуться и проверить дистанцию.

Открыла сумочку, мысленно сосчитала до десяти. Успокоилась тем, что даже если потолочная камера не работает, процессор умного денежного сейфа обязательно считает лица подозрительных парнишек.

«Хватит! – снова одернула она себя. – У твоего волнения есть причина. Но это явно не двое оболтусов, которым не хватает на разливняк. Спокойно снимай деньги, не забывай чек и карту, поворачивайся и так же спокойно уходи».

Но волоски на загривке считали совсем иначе и возбужденно приподнялись, будто чужаки уже притирались подсмотреть введенный пин-код. Ирэн вздрогнула и вдруг отступила в сторонку.

– Ребята, давайте сначала вы, – неприятно поразившись слабости собственного голоса, предложила Гумилева и сделала вид, что ищет в сумке кошелек. – Я пропущу…

И подняла глаза, только сейчас внимательно рассмотрев обоих.

Они были разом расслаблены и напряжены. Оба светловолосые, оба обросли едва заметной русой щетиной. Лица худые, если не сказать – изможденные; острые скулы, острые подбородки, огромные кадыки на тонких шеях. Впавшие глаза казались безжизненными и настороженными одновременно. «Как у аллигаторов в той передаче», – вдруг пронеслась в голове Ирэн непрошеная мысль.

– Да не-е, – глядя сквозь девушку, небрежно протянул тот, что стоял справа. И натянуто оскалился, продемонстрировав нездоровые желтые зубы. – Чо мы, быдло какое? Шерше ля фам, дамы вперед, мы обождем.

У Гумилевой пересохло в горле. Она точно знала, какими эпитетами наградила бы такую вежливость в одном из своих выпусков. Привела бы несколько искрометных оксюморонов, окрестив уступку мутных парниш из молла «расхлябанным джентльменством», «семечковым благородством», «подъездной благовоспитанностью» или даже «etiquette accroupie[1]».

Но это дома. В безопасном уюте кухоньки перед вебкой, отгораживающей ее от всего мира. Но здесь, на минус втором этаже пустынной парковки, под тоннами бетона и тишины?! Здесь она могла лишь молча кивнуть.

Парни не угрожали. Не напирали, не делали намеков.

Но от самого их вида сквозило такой опасностью, что самым благоразумным решением было бы ускользнуть вдоль автомата по продаже линз и как можно быстрее подняться к охране…

Вместо этого Ирэн попыталась изобразить благодарность и вымученно улыбнулась. Затем с замиранием сердца снова повернулась к парочке спиной и дрожащими пальцами нащупала в сумке портмоне из желтой кожи.

Несомненно, она о таких слышала. Правда, во всех историях мошенники предпочитали час пик, суматоху и толчею, в которой могли бы оперативно раствориться. Изобретательность их при этом потрясала – в ход шли любые схемы от простого подглядывания вводимого кода до использования умной электроники с ограниченным радиусом действия, чтобы своровать данные карты еще до того, как ту проглотит банкомат.

Впрочем, «благородные» адидасовские незнакомцы не производили на Ирэн впечатления башковитых хакеров. А это означало одно из двух. Или они предпочитали действовать по старинке, грубой силой; либо Гумилева спятила и выдумала весь этот бред про преступников, загнав себя в петлю самогенерирующегося ужаса…

Кошелька Ирэн доставать не стала – кое-как выудила из него нужную банковскую карту, зажала в правой руке, а сумочку набросила на запястье. Пальцы левой стискивали телефон, чью «тревожную кнопку» девушка была готова нажать в любую секунду.

Парни не двигались. Словно примерзли к бетону в шаге за ее спиной, негромко и басовито обсуждая сущую ерунду про «сучий дождь» и «давалку из шестого». Они выжидали. Наблюдали. Ловили удобный момент.

Ирэн вздохнула, уловив в зеркальной полоске отражение собственного лица – бледного и испуганного. Решилась, вставляя карту в узкую прорезь считывателя. Была не была…

В конце концов, физиономии молодых людей уже срисованы на одну из двух местных камер. Да и сумму Гумилева собиралась снимать не такую уж астрономическую…

Тем не менее заветный пин-код она ввела лишь со второй попытки. Дрожащими пальцами, то и дело попадая в лишние кнопки, как можно старательнее прикрывая клавиатуру телефоном в левой руке. Девушка вдруг ощутила, что осень добралась до нее сквозь шарф и плотную шерсть пальто, сковав плечи недружелюбными цепями озноба.

«Лишь бы в кассетах оказалась наличка», – запоздало подумала Ирэн, а затем снова нахмурилась и уставилась в экран.

Внутреннее меню тоже оказалось странным, чуть смазанным. А все надписи будто были сделаны все теми же китайскими производителями этого, далеко не сверхкачественного, железа. Причем российские банкоматы видевшими только в кино. Да еще и сделаны с использованием самых примитивных цифровых переводчиков.

«Выдавать деньги», значилось на одной строке. «Внесение наличное», гласила вторая. «Операция курс передать дополнительно», прочитала Ирэн на третьей.

«Да похер!» – с неожиданной бравадой подумала Гумилева, выбирая нужный пункт. – «Не до жиру…»

Клавиша поддалась с неожиданной легкостью, сразу дав понять, что на стоимости пластика была сэкономлена не одна сотня юаней. Банкомат пискнул, и в этот же момент в воздухе что-то переменилось. Так собаки чувствуют поступь землетрясения, так разносится по дому дым начинающегося пожара – девушка напряглась и обреченно заметила в отражении, как парни обменялись жестами.

Проглотив комок, Ирэн ввела на клавиатуре нужную сумму.

В душе нарастала злость на саму себя. Хотелось скорее покончить с подвальными хлопотами и забыть о спуске на недоремонтированную парковку, как о тревожном сне. Не хватало еще наткнуться на заблокированные двери и объясняться с охраной или полицией. Или вовсе оказаться до утра запертой в торговом центре с опасной «спайсовой» парочкой.

Ведь они, как нашептывал гадкий внутренний голосок, могли оказаться не только мошенниками или грабителями, но и насильниками. И долетят ли вопли Ирэн с минус второго этажа на поверхность – вопрос отдельный. Сетевые сообщества уже полгода не могли оправиться от жуткой истории про студентку, над которой шайка выродков надругалась прямо в вечерней электричке, едва ли не прилюдно…

Внутри банкомата загудело и приятно зашуршало. Но как-то необычно, странно. Чужеродно. Словно не отсчитывались зубцами-валиками благодатно-оранжевые бумажки с Хабаровском, а наружу пыталась выбраться застрявшая кошка.

Над щелью чековой прорези вспыхнул красный диод. Скрипнул принтер, но бумажный язычок чека так и не показался. Где-то в недрах тумбы с характерным звуком щелкнула карточка, но наружу тоже не выскочила. А вот задвижка на широком оконце выдачи наличных с лязгом поднялась, и на Ирэн снизу вверх кокетливо выглянула пачка купюр. Засевших непривычно глубоко, только краешки торчали.

Гумилева почувствовала, что криминальная парочка подалась вперед. Сейчас им ничего не стоило запросто отшвырнуть ее, повалить на пол, схватить деньги и убежать раньше, чем клуша поднимет тревогу.

Конечно, они помнили про камеры наблюдения. Но каких только отморозков не носит земля, и на что только не пойдет наркоман ради наскрёба на новую дозу…

«Вот уж хер-то там! – злобно промелькнуло в сознании девушки. – Без драки не сдамся!»

Сдвинувшись так, чтобы прикрыть окно выдачи полами пальто, Ирэн подступила к банкомату вплотную.

Молодые люди, от которых теперь буквально веяло азартом поживы, приблизились еще сильнее. Теперь девушка отчетливо слышала их запахи – пронзительный потный, грошово-парфюмный, табачный и неуловимо кислый, нездоровый. Гиены дышали в затылок, гадко ухмылялись, и сделай так, Боженька, чтобы ни одному из них не вздумалось пускать в дело перочинный нож или телескопическую дубинку!

Гумилева переложила телефон в правую руку. Щепотью сложила пальцы левой и поспешно ухватилась за пачку денег, жадно потянув на себя. Хотела как можно быстрее схватить, скомкать и спрятать в сумку, которую бы прижала к груди и не отдала даже под страхом удара… но стопка пятитысячных не поддалась.

– Твою мать… – невольно пробормотала девушка, проклиная заевший «бабломёт».

Вцепилась сильнее, до серебряного колечка на среднем пальце погрузившись в горизонтальное оконце, и тут…

Ее пронзило острейшей болью, как если бы в каждую фалангу каждого пальца левой руки безжалостно вонзили десяток тонких стальных игл. Сначала Ирэн даже не осознала случившегося. Но уже через миг дернулась всем телом и в полный голос закричала от ужаса и пронизывающего липкого жара.

Сумка слетела с правого запястья, упав под ноги. Телефон-предатель выскользнул из потной хватки, грациозно кувыркнулся над головами и рыбкой нырнул на бетон, где с хлопком раскололся на сотни пластиковых осколков.

Едва перехватив воздуха распахнутым ртом, Ирэн завопила вновь. От боли, от страха, от неожиданности и такого подлого поворота событий.

Правый из пареньков, еще секунду назад самоуверенно-разболтанный, подскочил и тоже вскрикнул. Возглас получился тонким, надломившимся в самом пике, совершенно не вяжущимся с образом романтика с большой дороги.

– Ты чо, шкура, ****утая во весь рост?! – испуганно рявкнул он и отшатнулся от банкомата.

Но Гумилева не услышала. На какое-то время она вообще перестала воспринимать действительность, а все ее мироздание сконцентрировалось в левой кисти, намертво зажатой в оконце банкомата. Экран с дурацкими надписями рябил, будто старый кинескопный телевизор.

Заскулив и выматерившись так, что в другой ситуации пацанчики бы уважительно покивали, Ирэн попробовала потянуть руку. Но лишь всхлипнула и еще сильнее прикусила губу – пальцы застряли, словно их пристрочили промышленной швейной машиной.

– Какого ваще **я?! – снова выпалил все тот же парень, перепуганный криком.

Тот самый, что утверждал, что они вовсе не быдло и обязаны пропустить даму. Теперь он был снежно-бледен, а кадык его метался вверх-вниз, будто нацелился выскочить через рот. Слова сникший удалец выплевывал так, будто начинал захлебываться на глубине:

– В ****у такой цирк! Я сваливаю… да… ну… нах…

И вдруг, не дожидаясь одобрения напарника, сиганул к траволатору. Выругался, едва не запнувшись на сходе, и припустил по замершей черной ленте, уже через пару секунд скрывшись из виду.

Ирэн окатило новой волной боли. И страха.

Она вцепилась правой рукой в левое запястье и попробовала осторожно покачать. Тут же взвыв и оставив капкан в покое. В мозгу ее взрывались звезды, и она далеко не сразу осознала, что третий участник происшествия только что сбежал из подвала. Его дружок, по-рыбьи хлопая губами, медленно отступал к подъемнику, при этом не сводя обалделого взгляда с зажатой девичьей руки.

– Ты чего ваще? – глуповато спросил он.

– Помогите… – жалобно простонала Иришка и набралась утекающих сил, чтобы не упасть на колени – так руку выворачивало еще сильнее, отчего по костям до самого плеча прошибали мощные разряды. – Меня зажало… механизмом… ох, как больно…

Оставшийся в одиночестве парень шумно сглотнул слюну. Его стеклянистый взгляд метнулся к упавшей сумке, к застрявшей руке, успел даже скользнуть по юбке и колготкам, открывшимся под распахнутым пальто. Губы приоткрылись, слиплись.

Если бы у Иры Вяхиревой была лишняя минутка проанализировать ситуацию, она бы окончательно убедилась в том, что двое скользких типчиков спустились на минус второй этаж, чтобы ее ограбить. Никак не ожидая того, что произойдет следом…

– Я на помощь кликну… – неуверенно пробормотал парнишка. И только теперь стало заметно, что он намного, лет на десять, моложе самой Иришки и только пытался казаться матерым. – Охрану там или еще кого…

– Нет! – выпалила Вяхирева, отчего-то испугавшись разлетевшегося эха.

Парень стоял за ее левым плечом и заставлял болезненно изгибаться, чтобы не упустить взгляда. Всхлипнув, девушка даже попробовала замахать свободной рукой.

– Нет, пожалуйста! – повторила она. – Не уходи… глянь, что можно сделать. Умоляю…

Левая кисть горела, словно погруженная в раскаленные угли; купюры, зажатые в пальцах, уже не ощущались. Более того, между пальцами копилось что-то текуче-влажное и теплое, и было даже страшно подумать, чем сейчас пропитывается денежная пачка. Отголоском сознания поднималась злость за расколоченный смартфон. Неожиданно остро захотелось пить.

– Я Ира. А тебя как зовут? – с машинальной лаской, будто знакомилась с отсталым ребенком, спросила Гумилева.

– Ну, Паха, – пробурчал парнишка и дернулся, как если бы выдал что-то непотребное.

Еще пару секунд он молча наблюдал. Изучал и взвешивал, подсчитывая риски на примитивном, но весьма эффективном процессоре, что стоит в головах всех бродячих псов. Наконец пожевал растрескавшиеся губы и нерешительно приблизился. Присел, заглянул в щель для выдачи купюр.

– Темно тут… не видно ни хера… – пробормотал Паха. Осторожно, двумя пальцами, будто брезговал или не хотел оставлять отпечатков, он приподнял и сдвинул манжету пальто. – Но у вас кровь, это точно.

Ира едва сдержалась, чтобы не похвалить его за феноменальную наблюдательность. Вместо этого судорожно вздохнула и с горькой иронией задумалась, как быстро с таких, как этот жалкий грабитель, слетает спесь и они переходят на «вы». Невысока цена у дипломов Exquisite vulgar etiquette college[2]…

– Телефоном… телефоном посвети, пожалуйста, – стараясь не сорваться на приказной тон, предложила Иришка и поморщилась от неугасимого жжения в пальцах.

Парень ответил на автомате, слишком уж увлеченный изучением окровавленной руки. И потому получилось настолько естественно, что Вяхирева даже не удивилась.

– Нету мобилы. Не берем мы с Гарычем мобилы на выход… – Тут он вздрогнул, спохватился и неловко добавил: – На пробежку когда выходим вечером, не берем телефоны, да… Простите.

Ирина всхлипнула, надеясь, что ее нервный смех сойдет за приступ боли. Значит, все-таки шакалы-грабители! Неумелые, жалкие, но настоящие грабители, один из которых сбежал. Но второй-то остался. А она теперь – прикованная, угодившая в железные зубья банкомата – совершенно беспомощна.

Вот неплохая кожаная сумка, в которой немного денег и серебряная цепочка. Вот серьги, которые можно сорвать и, если понадобится, пролить еще немного крови. Вон из-под раскрытого клапана выглядывает портмоне с банковскими карточками, в углу каждой из которых предусмотрительно выцарапан пин-код…

Паха поднялся на ноги и зачем-то отряхнул обвислые штанины спортивных штанов. Еще раз осмотрел пленницу банковской машины, пустой холл, бросил небрежный взгляд на камеру в углу. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять – сейчас он думает о том же, о чем и сама Ира. О беспомощности и шансах.

Девушка вздохнула, пытаясь оценить настроение уголовника. Умолять его помочь и ничего ей не делать? Или заорать дикой кошкой, спугнув и второго горе-разбойника? Способен ли щенок пойти дальше и встать на путь насилия, или в нем еще теплится человеческое? Вяхирева медленно выпустила воздух из легких и уже была готова выбрать решение, но ей не позволили.

Внутри банкомата что-то щелкнуло. Замычало, тренькнуло.

А затем ее пальцы начало пережевывать.

Глаза Иришки распахнулись, в горле застрял сумасшедший крик. Медленно и почти беззвучно спрятанные за шторкой зубчики принялись перебирать ее окровавленные пальцы, всасывая кисть все глубже и глубже.

– Меня… затягивает… – на вдохе просипела девушка, в отчаянии хватаясь за пойманное запястье правой рукой. – Мамочка… затягивает…

От нового порыва боли сознание Вяхиревой замерцало, а внутренний свет на секунду почти погас. Сквозь застилающую все розовую пелену – сотканную из треска рвущейся кожи и хруста косточек – Ирина почти без удивления заметила, что банкомат, словно огромная медуза, пошел кожистыми волнами. Монитор железного шкафа замерцал еще сильнее, запестрил помехами, смешал строчки и буквы. Линза видеорегистратора отсвечивала алым, как налившийся кровью глаз.

Судорожно втянув воздух, девушка в отчаянии обернулась к жигану за спиной, умоляя высшие силы не дать ей отключиться.

– Выключи… – с хрипом выплюнула она через плечо.

Но безвольный овощ в кожаной куртке лишь хлопал губами и смотрел на Иру, будто она говорила на суахили. Подстегнув себя злостью, Вяхирева рявкнула так, что несостоявшийся грабитель подскочил:

– Выруби его, баран! Быстро!

По телу сухощавого гиеныша прокатилась дрожь пробуждения. Челюсть с хлопком встала на место, в мутный взгляд вернулся намек на осмысленность. Паха дернул тощим плечом, что-то промычал, а затем судорожно сунулся за зеленый банковский ящик, протискиваясь вдоль стены в поисках розеток.

И вдруг пробормотал такое, отчего Ира мигом забыла о боли.

– Да ну на ***… – донеслось из-за банкомата. – Быть такого не может…

– Что?! – взвилась Вяхирева. Левая кисть онемела, покалывание переместилось вверх по предплечью. Расстояние между оконцем и часиками на запястье очевидно сократилось, чуть не ввергнув девушку в дикую панику. – Что там, ** твою мать?!

Парень вынырнул из-за банкомата, в его крохотных глазках читалась вина.

– Так ведь выключено… – Он развел руками, будто извиняясь за разбитую в гостях чашку. – Там и шнура-то никакого нет…

Ира лишилась дара речи. Хотела отматерить малолетку за невнимательность. А затем, без паузы, умолять посмотреть еще. И тут же ругать-ругать-ругать, потому что она истекает кровью по причине нелепого технического сбоя, а обкуренный гопник не в состоянии найти место, где банкомат включается в сеть. Но вместо этого Вяхирева лишь застонала – из глубин щели снова раздался громкий хруст.

Отрешенным взглядом изучая утопленную в железном чудовище руку, Иришка поняла, что это лопнуло колечко с аметистом. Теперь она совсем не чувствовала боли, только капающую с запястья кровь и жар, медленно поднимающийся к локтю. Жажда усилилась, перехватив горло терновым обручем.

– Быть такого не может… – пробормотала Ира.

И уловила еще одну зарождающуюся галлюцинацию – схвативший ее ящик будто бы содрогнулся, а щель для выдачи купюр издала хлюпающий звук. Спустя секунду девушка поняла, что хлюпает она сама, заплакавшая незаметно и горько.

К ее удивлению, слезы подействовали на дитя подворотен куда эффективнее брани или окриков. Тот встрепенулся, бросился к пленнице и, на этот раз без всякой подозрительности или брезгливости, ухватился за липкую от крови кисть. Пробормотал что-то вроде «простите-потерпите», потянул. Решительно и бездумно, как только и умел решать проблемы.

Чувствительность тут же вернулась: по нервам левой руки словно прошел заряд тока. Ира почувствовала, как рвется онемевшая кожа на тыльной стороне запястья, и заорала так, что парнишка едва не отлетел в сторону. Но тут же спохватился, ослабил хватку и… начал расстегивать ее часы.

Иришка даже перестала кричать. Молча наблюдала, как выпачканные красным истатуированные пальцы сражаются с застежкой браслета, и поражалась наглости щенка, взявшегося таки ограбить попавшую в капкан дуру.

И далеко не сразу сообразила, что тот снимает часы, потому что те оказались в опасной близости от щели «бабломёта» и продолжали к ней приближаться. И если минуту назад Ира Вяхирева утопила в банкомате лишь пальцы левой руки, то теперь там скрылась вся ее кисть…

– Этого не может быть… – повторила Иришка, поразившись надломленности своего голоса.

– Потерпите, – сбросив часики в карман пальто, Паха нервно облизнул тонкие губы. – Я за подмогой…

– Нет! – извернувшись, правой рукой девушка схватила его за кожаный погон на куртке. – Пожалуйста… не бросай меня…

Глаза несостоявшегося грабителя метались, выдавая нестерпимый градус страха. Едва ли не большего, чем сотрясал саму Вяхиреву. Челюсть паренька ходила из стороны в сторону, пальцы тряслись.

– Попробуй еще раз… – пережив внезапный приступ жара и головокружения, попросила Ирина. Обмякла, едва не слившись на пол подтаявшим мороженым, но парнишка удержал. – Отключи его… попробуй…

– Да отключен он! – взвизгнул Паха.

– Да хера с два! – прокричала Ира прямо в его лицо, в эпицентр запахов табака, семечек и пота.

Железные зубцы валиков продолжали ощупывать ее кисть, будто готовились к сеансу хиромантии. Впивались в основания пальцев, ладонь, запястье. С чудовищно-сонной бережливостью, словно не хотели причинять лишнюю боль. При этом медленно проворачиваясь и затягивая все глубже. Пачкая манжету модного бежевого пальто, из оконца на бетонный пол срывались вязкие алые бусины.

Паха отступил на шаг и стиснул кулаки.

Сдвинулся влево, вправо, с хищным прищуром заглянул за заднюю стенку. Осмотрел фасад банкомата так, словно тот был гнидой из враждебной группировки. В глазах парня проступило то самое страшное, чего изначально Вяхирева и опасалась – нечеловеческое, дикое, с легкостью доказывающее постулаты о чудовищах внутри людей. В сердцевине его будто раскачивался маховик, остановить который будет невозможно ни силой, ни уговорами.

А затем парнишка по имени Павел снова поступил самым простым и доступным для себя способом решения проблем. Отскочив еще на пару шагов, он взял короткий разбег и со всей силы пнул банкомат в гладкий зеленый борт.

– Давай, блядина, вырубайся! – взвизгнул «спаситель», снова саданув по борту подошвой кроссовка.

Машину качнуло, неохотно сдвинуло с места, подвернуло. Руку Вяхиревой изломило так, что она опять закричала в полный голос. Но не успела Иришка обрушиться на малолетнего идиота, вздумавшего избить банкомат, пока ее рука находилась в железном прикусе, как…

Шкаф «Сберегательного Накопительного Русского банка» зарычал.

Не издал звук, похожий на рычание. Не заскрежетал и не загудел. Он зарычал так, как это делает раздраженный июльской жарой тигр в зоопарке. Как массивный бойцовский пес, загнанный в угол подворотни. Как нечто живое, плотоядное и не менее опасное, чем двое уголовников на пустынной парковке.

Паха застыл в нелепой позе и от удивления икнул – громко и пронзительно. Ира, сотрясаемая болью, оледенела. Ее руку теперь простреливало до самого плеча, но физические муки уже не казались самыми важными. Вяхиревой стало страшно, нестерпимо страшно. Настолько, что она была готова отрубить себе кисть, лишь бы оказаться как можно дальше от этого проклятого подвала…

– Это чо ща было?! – ошалело спросил Паха, глядя на банкомат так, словно тот был заминирован.

– Пашенька… родной… – пролепетала Ира, из последних сил удерживаясь, чтобы не оплыть на пол безвольной тушей. – Только не убегай… разбить… разбить его нужно.

– Разбить? – сонно повторил парнишка, а затем его светлые брови поползли на лоб. – На *** такие идеи. Вы хоть представляете, какой за это срочина светит?

– Да в жопу твой срок, – хрипло простонала Вяхирева, изворачиваясь так, чтобы взглянуть парню в глаза. – Все оплачу… свидетелем буду… только разомкни, Бога ради, эту блядскую щель!

Глаза застилали слезы, а в ушах ревело, как при пробоине в трюме корабля. Красный зрачок видеокамеры банкомата, казалось, смотрел на пленницу с показным сочувствием. В голове бились сотни мыслей, не находивших ответа: где охрана, почему в банк не поступил сигнал тревоги, как автомат может работать без подключения к электросети?

И что за рычание, ради всего святого, они только что слышали?!

Теперь Вяхирева почти висела на фасаде железного шкафа. Рука ее, потерявшая чувствительность до самого локтя, изогнулась под очень странным и опасным углом, позволив девушке опуститься на колено.

Кисть и запястье словно стерли волшебным ластиком, предварительно вколов слоновью дозу лидокаина. Упершись в раззявленные шторки, набухшая кровью манжета пальто начала морщиться складками – след от часиков на коже уже скрылся в голодной щели банкомата.

– Он меня всасывает… – всхлипнув, добавила Иришка и неожиданно улыбнулась Павлу. – Представляешь?

И поразилась: куда только делось острейшее желание вопить и сражаться, куда делись мгновенно пересохшие слезы? Паха шумно сглотнул и хрустнул тонкими разрисованными пальцами. Осмотрелся, на миг заставив Иру подумать, что решил сбежать.

Но тот почти сразу рванулся в отгороженную зону, где хранились дворницкие инструменты. Сорвал предупредительную ленту, схватил и тут же отбросил лопату. Выдернул из стойки железный ломик-ледокол. Потряс им, словно острогой, и ринулся обратно к банкомату.

Бежал Паха дурно. Прицельно, решительно, будто хотел с разбегу таранить, но в раскоряку, разболтанно. Только и успел крикнуть:

– Отвернись!

А затем подскочил к «бабломёту» и, не дожидаясь, пока охнувшая Ирка спрячет лицо за воротником, с размаху шибанул по зеленой боковине, будто в лапту играл.

Иришка ждала лязга. Колокольного грохота и звона битого стекла. Но вместо этого по подвальному холлу прокатился странный глухой звук, будто ударили по чему-то костяному, словно черепаший панцирь. Или скорлупа, очень прочная и вовсе не полая.

Паха выматерился, фыркнул, размахнулся и ударил еще раз, теперь оставив на углу агрегата внушительную вмятину. Банкомат снова ответил костяным эхом. А затем запоздало завибрировал от основания до видеокамеры, заставив раздробленные кости Вяхиревой отплясывать в унисон. Девушка снова закричала.

Продолжая брызгать слюной, парнишка перехватил лом, будто метательное копье. Подскочил сбоку, зарычал и обеими руками вогнал лом в жестяной борт. Сбоку, на уровне того места, где прятался втягивающий механизм; даже не подумав, что в случае успеха может запросто пригвоздить и израненную кисть Вяхиревой…

Та еще раз вскрикнула, ожидая скрежета пронзенного листового железа. Но железный прут с топориком на конце вдруг с липким хлопком утонул в массивном теле банкомата, словно то было слеплено из пластилина или гигантского куска сливочного масла.

Паха, по инерции провалившийся вперед, едва не разбил нос о зеленый угол. Устоял на ногах, отстранился, все еще держась за свое грозное оружие, и в полнейшем непонимании уставился на утопленный в автомате лом.

А тот вдруг дернулся вверх.

Железное копье повело в сторону, неспешно потянуло к задней стенке, и через секунду оно прочертило стенку банкомата с такой же легкостью, как соломинка прочерчивает песок. Без скрежета, дыр или рваных краев. За ломиком-ледорубом, будто след за кораблем, оставался короткий хвост легкой ряби, тут же растворявшийся и через долю мгновения обретающий привычный вид окрашенной стальной пластины.

Глаза Павла выкатились из орбит. Рот открылся, готовый исторгать самые чудовищные звуки, какие Иришка только слышала от мужчин. Но вместо этого на волю выбрался лишь леденящий в своей беспомощности всхлип.

Парнишка отпустил инструмент, заживший собственной жизнью. Отступил на несколько шагов и побледнел так, что на лице не осталось ни кровинки.

– Он живой… – разобрала Вяхирева, оцепенело наблюдавшая за действиями спасителя.

– Живой, – повторил Паша и неловко грохнулся на костлявую задницу.

– Живой… – пробормотал он, спиной вперед отползая к травелатору.

Ира хотела закричать, но охрипшее горло не позволило. Она все еще не верила увиденному, пусть и искоса, сбоку. Она начисто отрицала факт, что у юного грабителя тоже могли начаться галлюцинации. Но она видела – и наблюдала в ту же самую секунду, – как затянутый до середины лом покачивается в борту банкомата, как зубочистка плавает по губам сомневающегося человека.

– Не убегай… – едва слышно шептала Иришка, пытаясь подняться на ноги и подламывая каблуки. – Только не убегай, умоляю…

Сейчас она отдала бы любые карты, деньги и драгоценности – да что угодно на свете! – лишь бы Паха, сопливый грабитель Паха не оставлял ее здесь один на один с этой чудовищной мразью, принявшей облик электронного финансового помощника и заманившей ее в ловушку, чтобы…

Чтобы что?

«Чтобы съесть», – услужливо подсказало перетруженное сознание, едва не свернувшись до размеров булавочной головки.

Словно прочитав ее мысли, Паха вскочил. Может быть, чтобы вновь броситься на выручку попавшей в беду даме. Может быть, чтобы дать деру и никогда не вспоминать проклятый ТЦ, парковку и банкомат, лишь кажущийся таковым. Ира этого никогда не узнала…

Нечто, затянувшее ее руку, издало короткий звук «тьфум».

Ломик выстрелил из борта «бабломёта», словно стрела. Длинная рукоять ледокола угодила парнишке прямо в солнечное сплетение, с легкостью пробив куртку, кости и плоть. Сила удара была такой, что Павла прошило навылет, а окровавленный лом вылетел из спины и с грохотом вонзился в гипсокартонную стену за траволатором. Почти располовиненный массивной насадкой для колки льда, Паха рухнул на алый от крови бетон, едва не распадаясь на две сырые блестящие части.

Ира поперхнулась. Протяжно замычала, сильно прикусив язык. И завопила, надрывая перетруженные связки и пойманной птицей забившись в смертоносном железном силке.

Она не стала жертвой сбоя системы. И рука ее застряла не в бездушном механизме, по стечению обстоятельств зажевавшем многострадальные пальцы Иришки Вяхиревой. Она оказалась добычей хищника, и сейчас тот неспешно пожирал ее, не забывая обезболивать рану…

Девушка рванулась вновь. Наплевав на боль, на хрустящие суставы, на брызжущую из-под манжеты кровь, на искусанные губы и вырванные ногти. Она лупила банкомат по фасаду и борту, пинала сапогами, но все больше убеждалась, что единственное спасение – оторвать себе руку.

Придя в сознание через минуту, Иришка обнаружила, что вместе с рукавом пальто в щели «отделения для выдачи купюр» скрылась треть ее предплечья…

– Помогите! – снова закричала она.

Заколотилась, задергалась, насколько позволяла зажатая рука; отчаянно замахала в камеру на потолке, до сих пор отказываясь верить, что та отключена. Закричала вновь, закашлялась, со стоном упала на отбитое колено.

Иришка Вяхирева, еще час назад известная подписчикам, как Ирэн Джи Гумилева, погибала в подвале торгового центра рядом с трупом своего несостоявшегося грабителя от сущности, в которую не верила…

Приподнявшись, девушка сквозь ярко-алую пелену уставилась на живой капкан. С немыслимым, невесть откуда взявшимся хладнокровием рассудила, что еще несколько минут, и ее затянет до локтя, больше не позволив ни нагнуться, ни присесть.

Хрипя и бессвязно ругаясь, Ира дотянулась до сумки, уже измазанной кровью, набежавшей под ноги. Продолжая бормотать и хлюпать вязкой слюной, принялась перебирать вещи.

С мучительным стоном отбросила пилку для ногтей, ножнички и кусачки. Она прекрасно осознавала неотвратимость собственной гибели. Но, в отличие от кинематографических персонажей, все равно не могла заставить себя применить ни один из этих инструментов, чтобы добровольно расстаться с рукой…

Пальцы наткнулись на пузатое, холодное и граненое. Подвывая, Ира поднесла к лицу флакончик дорогой туалетной воды. Победно зарычала, осененная догадкой, стиснула зубы и направила распылитель на хищную щель.

Правильно утопить клапан удалось лишь с третьей попытки. А затем из флакона вырвалось пахучее облако, осевшее на пережеванном сукне рукава, изорванной плоти предплечья и пластике шторок, лишь притворявшихся таковыми. Если чудовище и использовало анестезию, против едкого парфюма она не помогла – измочаленную руку Вяхиревой обожгло так, словно с нее содрали кожу, а затем прижгли каленым железом.

Банкомат снова зарычал. Его туша содрогнулась, а по «жестяной» шкуре пошли новые складки. Щель для выдачи купюр изогнулась, словно презрительный рот, и по оголенным нервам Вяхиревой ударила новая гребенка укусов.

Иришка закричала – теперь жалобно, почти беззвучно – и дернулась всем телом. Духи выскользнули из липкой ладони, со звоном расколотившись возле левой ноги. К запахам железа, крови и пота мгновенно примешался навязчивый аромат весенних фиалок.

Широкий глаз видеорегистратора вспыхнул неестественно-алым, из глубины чудовища вырвался низкий рокот. Стенки и борта «банкомата» снова поплыли, словно мягкая пластмасса на лютой жаре. Кисть девушки дернуло внутрь, будто хищник устал медленно пережевывать и решил всосать добычу в несколько вздохов.

Ира расхохоталась. Ее тошнило, мутило и она почти теряла сознание, но нашла в себе силы рассмеяться, давясь жирными запахами фиалок и собственного страха.

– Поперхнулся, мудак?! – прохрипела Вяхирева, рывком дотягиваясь до сумки.

Пожирающая людей тварь была живой. Умела маскироваться под повседневные, стопроцентно привычные вещи. Умела наблюдать и выжидать. Значит, у нее должны были найтись органы чувств. При этом Иришка понимала, что если ее шаткая теория окажется ошибочной, конец неминуем. Конец страшный и мучительный…

Взмолившись всем богам, какие пришли на ум, девушка с хлопком отщелкнула колпачок баллона с лаком для волос. Выпрямилась и направила распылитель на «объектив» видеокамеры в верхней части корпуса. Взвыв от азарта и ужаса, Ира стиснула зубы в предвкушении настоящего цунами боли и дала длинную густую струю.

«Глазок» заволокло белесо-матовым. И уже через один удар сердца банкомат встряхнулся норовистым конем. Зарычал, взвыл и дернулся, шпигуя тело Вяхиревой новыми ядовитыми спицами, пронзающими от локтя до затылка.

Заскулив, Иришка едва не лишилась чувств… но ощутила, как безжалостная хватка зубьев ослабла.

Банкомат съежился, по нему прокатилась рябь судорог, и он подался назад. Не веря глазам, девушка рванула на себя истерзанную руку. В первые секунды даже не поверив, когда та оказалась на свободе.

Иришка с отчаянным криком отскочила от подвальной твари. Подняла к лицу влажную, густо вымазанную кровью и темно-серой слизью кисть, почти без удивления обнаружив, что на руке остались лишь мизинец и безымянный, обглоданные до костей. Остальных пальцев как не бывало, как и добротного куска ладони, уже пережеванного плотоядным хамелеоном.

– Сука… – выдохнула Ира.

Боком отступила от банкомата и отбросила опустевший баллон лака.

Не задумываясь над собственными действиями, выдернула из шлевок пальто тонкий кожаный ремешок, затянула чуть ниже левого локтя и отстраненно подумала, что при просмотре сотен мусорных блогов можно почерпнуть и кое-что полезное. Способное спасти жизнь в пустом холле недостроенной парковки торгового центра на окраине города…

Подтянув узел зубами, Иришка сонно осмотрелась.

Ее начинало морозить и колотить, на загривок неугомонным наездником вскакивал шок. Слева, почти под траволатором, лежал разорванный труп Павла, на свою беду все-таки решившегося помочь Damsel in distress[3]. Повсюду виднелась кровь, в которой едва ли не плавали распотрошенная сумка и осколки смартфона. В дальней стене торчал лом, с которого тоже капало багряным.

Шальной взгляд Вяхиревой вернулся к банкомату. Застывшему, неподвижному. Невероятно обыденному, каким ему и полагалось быть. Разве что со странными пунктами меню, но кто посмотрит на это, если спешит?

Чудовище, откусившее часть ее руки, снова превратилось в неодушевленный предмет. Чинный, массивный и ожидаемо-надежный. Жестяные борта не плыли кожаными складками, не скалилось зубами-иглами оконце выдачи денег. На строгой поверхности машины не было заметно ни единого потека, и лишь круглая линза видеорегистратора выглядела подплавленной, как кнопка в древнем лифте многоэтажки.

Ирина пошатнулась и пьяно уставилась на обглоданную руку. Изрубленная в мелкую сетку шерстяная манжета засыхала толстой кирпичной коркой. При этом особой боли девушка по-прежнему не испытывала, что мешало ей в полной мере осознать весь кошмар свершившегося.

Да что там?! Этого просто не могло произойти. Особенно в таком месте, в огромном городе. С ней. И с бедным Пашей, чье разорванное сердце она сейчас могла бы потрогать.

Вяхирева снова заметила куртку, оброненную узбеком-дворником. Впрочем, тут же одернула она саму себя, вовсе не оброненную… Скольких оно уже заманило сюда? Скольких обмануло? Например, небрежно торчащей из оконца «забытой» купюрой с памятниками Хабаровска?

Тишину подземного холла разрезал неприятный тонкий звук.

Ирэн вздрогнула, не сразу сообразив, что слышит собственный смех – нервный, дробный и подскакивающий, предвещающий бурную истерику. А еще она вновь ощутила невероятную жажду. Скручивающую, сокрушительную, едва не лишившую ее последних сил.

Сделав неверный шаг к траволатору, Гумилева продолжала затравленно коситься на молчаливый и неподвижный банкомат. Через какое-то время сообразив, что не может оторвать глаз от автомата с газированной водой, стоявшего у соседней стены.

В горло кольнуло зазубренной костью нового приступа жажды, искусанный язык распух и болезненно упирался в зубы.

Сознание кричало – беги! Но ноги уже несли ее к автоматизированному торговцу напитками, такими холодными и сладкими, что им можно простить откровенно химический вкус. Продолжая смеяться – будто в жестянке бренчали горстью гальки, – Гумилева подошла к красному ностальгическому шкафу с надписью «Газированные воды». Двигалась по осторожной дуге, старательно увеличивая дистанцию между хищным банкоматом и трупом благородного мелкого уголовника.

Все еще хихикая, Ирэн нащупала в кармане пальто мелочь. Бросила в прорезь приемника пару монет и выбрала вкус сиропа, в прямом смысле задыхаясь от желания напиться.

В окно раздачи выпал неказистый бумажный стаканчик, судя по цвету, изготовленный из старых газет. В него ударила пенная струя, бесстыдно дрянная и не имевшая никакого отношения к старой советской шипучке. Краем глаза наблюдая за зеленым шкафом-людоедом, Гумилева хрипела и мысленно торопила лимонную струйку – невероятная жажда обострилась настолько, что девушка была готова лакать из грязной лужи…

Автомат пискнул, призывая забирать напиток.

Неловко приподняв запястьем пластиковую створку, Ирэн сунула в оконце правую руку и с жадностью умирающего схватилась за бумажный стакан. Однако вынуть его не успела – кисть обволокло чем-то плотным, мягким и упругим, будто широкая полоса силиконового геля. Или огромный язык…

Сноски

1

Этикет на корточках (иск. фр.).

(обратно)

2

Колледж изысканно-вульгарных манер (англ.).

(обратно)

3

Дама в беде (англ.).

(обратно)

Оглавление

Александр Варго. Прах

Михаил Киоса. Мгновения

Андрей Фролов. Пощечина

Андрей Фролов. Два хищных взгляда Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg