«Король волшебников»

Король волшебников (fb2) - Король волшебников (пер. Наталья Исааковна Виленская) (Волшебники (The Magicians) - 2) 1233K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лев Гроссман

Лев Гроссман КОРОЛЬ ВОЛШЕБНИКОВ

Посвящается Софи

Едем разыскивать то, чего не найдем.

Томас Мэлори, «Смерть Артура»

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Квентин ехал на серой, в белых чулках лошади по имени Безупречная. Черные сапоги до колен, лосины разного цвета, синяя накидка, расшитая мелким жемчугом и серебром, на голове платиновая корона, на бедре меч — не церемониальный, а самый настоящий, пригодный для боя. Было десять часов утра пасмурного, но теплого дня в конце августа. Король Филлори охотился на волшебного кролика.

Рядом с королем Квентином ехала королева Джулия, впереди другие король с королевой, Дженет и Элиот: страной Филлори всегда правили четверо. Желтые листья на лесной тропинке словно флорист раскидал, так красиво они лежали. Каждый из четверых думал о своем, вглядываясь в зеленые чащи позднего лета.

В их молчании не чувствовалось ничего напряженного: с чего напрягаться, если сбылась мечта всей твоей жизни.

— Стоп, — скомандовал Элиот, и все остановились, только Квентин не сразу совладал со своей кобылой: два года в королях, а ездить как следует так и не научился.

— Что там такое? — спросил он.

Мгновения шли, никто никуда не спешил. Безупречная фыркнула, выражая презрение человеческим выдумкам.

— Так, показалось, — ответил Элиот.

— Я начинаю думать, что кролика затравить невозможно в принципе, — сказал Квентин.

— Зайца, — поправил Элиот.

— Не вижу разницы.

— Зайцы крупнее и живут не в норах, а в гнездах. Прямо на земле.

— Не начинай, — произнесли хором Дженет и Джулия.

— Мне, собственно, вот что хотелось бы знать: если этот кролик действительно видит будущее, разве он не знает, что кто-то хочет его поймать?

— Будущее он видит, но изменить ничего не может, — внесла ясность Джулия. — Вы что, и в Брекбиллсе все время так спорили?

Амазонка на ней черная, накидка с капюшоном такая же. Она всегда точно в трауре, непонятно только по ком. Небрежно, точно подзывая официанта, Джулия приманила на руку маленькую певчую птичку и поднесла ее к уху. Птичка прощебетала что-то и упорхнула.

Кроме Квентина, этого никто не заметил: Джулия постоянно получала какую-то информацию от говорящих животных, точно из персональной радиосети.

— Надо было все-таки Джоллиби взять, — зевнула Дженет, прикрыв рукой рот. Джоллиби служил в замке Белый Шпиль егермейстером; такого рода выезды, как правило, организовывал он.

— Даже Джоллиби вряд ли способен выследить зайца без собак и без следов на снегу, — заметил Квентин.

— Зато у него хорошо развиты икроножные мышцы. Очень мило смотрятся в этих его колготках.

— Я тоже такие ношу, — притворился обиженным Квентин.

— Думаю, он все равно где-то здесь, — предположил Элиот, — просто держится на почтительном расстоянии. Разве он королевскую охоту пропустит?

— Дичь надо выбирать с осторожностью — вдруг поймаешь, — изрекла Джулия.

Дженет и Элиот только переглянулись, услышав очередной ее афоризм, но Квентин понимал, что в чем-то она права.

Он не всегда был королем — как, впрочем, и все остальные. Вырос он в отнюдь не волшебном Бруклине, о котором, несмотря ни на что, до сих пор думал как о реальном мире. Филлори для него тогда была выдуманной страной из детских сказочных книжек; только в Брекбиллсе, тайном колледже для волшебников, они убедились в ее реальности.

На поверку она оказалась куда более опасным местом, чем в книгах Пловера: здесь случались убийства и еще более страшные вещи. После первого знакомства с волшебной страной Квентин вернулся на Землю в отчаянии и с побелевшими волосами, но друзья убедили его вернуться.

Памятуя о недавних потерях и преодолевая страх, они заняли свои троны в Белом Шпиле. Порой Квентину не верилось, что можно жить вот так припеваючи после гибели Элис — ведь и она, его любимая, могла бы наслаждаться всем этим наряду с ним.

Но он продолжал жить и радоваться, иначе вышло бы, что Элис погибла зря. Он отцепил лук, привстал на стременах, огляделся. Хруст коленных суставов примешался к шороху опадающих листьев.

Серо-бурый комок прокатился через тропку футах в ста от него и скрылся в кустах. Плавным, хорошо отработанным движением Квентин достал стрелу, самую обыкновенную — пользоваться волшебной было бы неспортивно, — натянул тетиву, прицелился, выстрелил.

Стрела по самое оперение вонзилась в рыхлую почву там, где только что сидел заяц.

— Чуть-чуть не попал, — констатировала Дженет.

Фиг его добудешь, этого зверя.

— Ну, от меня-то не уйдешь! Ииихааа! — Элиот пришпорил своего вороного, и тот, подобающим образом взвившись на дыбы, ринулся в лес. Треск погони затих почти сразу: кто-кто, а Элиот был отменным наездником.

— Седой, а Седой, — сказала Дженет, — что мы, собственно, здесь забыли?

Хороший вопрос. Дело, конечно, не только в зайце, а… в чем еще? Что они ищут? Их жизнь в замке состоит из сплошных удовольствий. Большой штат прислуги предупреждает каждое их желание, как будто они — единственные гости двадцатизвездочного отеля, выезжать из которого никогда не придется. Элиот чувствует себя на седьмом небе: при всех брекбиллских плюсах — винах, роскошных яствах и торжественных церемониях — здесь еще и делать ничего не приходится. Должность короля его устраивает как нельзя более.

Квентина она тоже устраивала, но чего-то ему все-таки не хватало. Он сам не знал чего, но когда на подведомственных Белому Шпилю землях заметили Зайца-Провидца, он решил отдохнуть от безделья и попытаться его поймать.

В Филлори имелось с дюжину волшебных животных. К ним относился Странствующий Зверь, когда-то исполнивший три желания Квентина. Была еще большая, похожая на казуара Птица-Миротворица — она не умела летать и останавливала любую битву, появившись на поле между двух вражеских армий. Крупная ящерица по имени Исчезальник могла сделать тебя невидимым на год, если тебе это требовалось.

Людям они показывались очень редко, в руки и подавно не давались, поэтому слухи о них ходили самые нелепые. Никто не знал, откуда они взялись, какая в них польза и есть ли она вообще. Заяц-Провидец, согласно легенде, предсказывал будущее поймавшему его человеку, но его веками никто не ловил.

Квентина в данный момент будущее, в общем, мало тревожило — оно, по его понятиям, не слишком отличалось от блаженного настоящего.

На охоту выбрались рано, еще по росе. Распевали «Где же ты, кволик» на мотив «Полета валькирий», подражая по мере способностей Элмеру Фадду.[1] С тех пор зверек водил их по лесу, то появляясь, то пропадая, закладывая петли и скидывая назад.

— Не думаю, что он вернется, — сказала Джулия. В последнее время она стала немногословна, но выражалась исключительно правильно.

— Уж как-нибудь выследим — не его, так Элиота. — Дженет выехала на охоту в зеленой блузе с низким вырезом и ковбойских гамашах; с ее подачи мужские элементы в одежде стали при дворе писком моды.

Средством передвижения Джулии служила не лошадь, а мохнатое четвероногое лошадиного размера, которое она именовала виверрой. Квентин подозревал, что эта виверра говорящая: животное смотрело очень осмысленно и с явным интересом слушало их разговоры.

Безупречная, не любившая виверру из-за чуждого запаха, скованной походкой свернула вслед за ней в лес.

— Что-то дриад не видно, — заметила Дженет. — Они ведь должны здесь быть?

— Их никто не видит больше в Лесу Королевы. — Жаль, конечно. Красотки в платьях из сквозной листвы, живущие на дубах, — одна из составляющих волшебного мира.

— Может, они помогли бы нам с этим зайцем. Ты не могла бы вызвать одну из них, Джулия?

— Бесполезно. Они не придут.

— Так боролись за зоны своего проживания, а теперь вдруг пропали. Разве есть в Филлори лес темней и волшебней этого? Почему они не являются?

— Они не привидения, — уточнила Джулия. — Они духи.

Лошади осторожно перебрались через насыпь, слишком ровную для естественной. Земляные работы давних, навсегда ушедших времен.

— Надо бы как-то остановить их, — сказала Дженет. — Принять соответствующий закон или просто задерживать их на границе. Что за фигня — лес без дриад.

— Попробуй, — ответила Джулия. — Дриады, знаешь ли, неплохо воюют. В лесу их не разглядеть благодаря мимикрии, а вооружены они кольями.

— Никогда не видал, как дерутся дриады, — вставил Квентин.

— Потому что никто в здравом уме не стал бы их провоцировать.

Виверра, заключив, что лучше уже не скажешь, рванула вперед. Два крепких дуба отклонились в стороны, пропустив Джулию, и снова сошлись — Дженет и Квентину пришлось ехать в обход.

— Можно подумать, что она родилась здесь, — сказала Дженет. — Достала уже своими псевдофиллорийскими штучками. Видел, как она общалась с той долбаной птицей?

— Не цепляйся к ней, все нормально, — ответил Квентин. Ой ли? Если честно, с королевой Джулией явно что-то не так.

Магии она обучалась не в Брекбиллсе. В колледж они с Квентином поступали вместе, но Джулия не прошла и стала учиться самостоятельно. Не получив систематического образования, она ворожила по-дилетантски, и Квентин порой удивлялся, как у нее вообще хоть что-то выходит.

При этом она владела техникой, неведомой трем остальным. Без профессорского надзора она встречалась с людьми, к которым Квентин и близко не подошел бы, и набралась знаний, о которых он и помыслить не мог.

Даже ее манера говорить отличала Джулию от всех остальных. Они в Брекбиллсе привыкли относиться к магии иронически, а Джулия принимала ее всерьез, одевалась по-готски в черные платья и подводила глаза черным карандашом. Дженет и Элиот посмеивались, а Квентин нет. В Джулии присутствовал загадочный мрак, на фоне которого три других правителя казались чересчур светлыми, и Квентину это нравилось.

Филлорийцы тоже одобряли ее. Особенно крепкая связь у нее наладилась с самыми экзотическими видами подданных: духами, элементалами, джиннами и теми, кто обитал в зыбкой области между биологической жизнью и чистой магией. Джулия была их обожаемой королевой-колдуньей.

Годы учения, однако, не прошли для нее бесследно. Она не нуждалась больше в обществе людей и могла вдруг уйти куда-то в разгаре бала, торжественного обеда или обыкновенного разговора. Это случалось все чаще, заставляя Квентина гадать, какую цену заплатила Джулия за свое обучение. Когда он спрашивал ее об этом, она уклонялась. Может быть, он влюблялся в нее по новой?

Вдали пропел рожок — три серебряные ноты в густой тишине. Элиот трубил сбор.

До Джоллиби он не дорос, но понять, что это за сигнал, было можно. Законотворчеством Элиот не особенно увлекался, а вот придворный этикет, включая охотничьи ритуалы, соблюдал скрупулезно. (Только убивать не любил и всячески избегал этого.) Безупречная встрепенулась, готовая помчаться галопом в любой момент. Квентин, обменявшись ухмылками с Дженет, издал ковбойский клич и дал лошади волю.

Это было не менее опасно, чем автомобильные гонки. Рвы и буераки возникали впереди без всякого предупреждения, ветки норовили снести тебе голову (а что бы вы думали? Неизвестно, что на уме у этих старых деревьев). Да наплевать, на то целительные чары придуманы. Бедная чистокровка все утро ковыляла по лесу нога за ногу, надо же ей размяться.

И так ли уж часто он подвергает свою августейшую персону риску? Когда он, к примеру, в последний раз чародействовал? Днем они валяются на подушках, ночью едят и пьют. Пояс, когда садишься, начинает конфликтовать с животом. Со времени своего воцарения Квентин прибавил фунтов пятнадцать, не меньше. Неудивительно, что короли на портретах такие жирные. Из принца Вэлианта[2] ты очень быстро превращаешься в Генриха VIII.

Дженет, следуя на звук рога, съехала с тропы в лес. Почва давала удовлетворительную опору копытам. Благополучный, чересчур безопасный мирок двора остался далеко позади. Мимо проносились деревья, кусты, овраги, каменные изгороди, горячее солнце сменялось прохладной тенью, опавшие листья вздымались вихрем. На поляне Квентин сумел поравняться с Дженет, и с минуту они ехали параллельно, но она внезапно натянула поводья.

Квентин перевел Безупречную на шаг и развернул ее к Дженет. Что это с ней — не лошадь ли, чего доброго, захромала? Дженет выпрямилась на седле, вглядываясь в лесной сумрак. Рожок умолк.

— Чего ты?

— Там, кажется, кто-то есть.

Квентин прищурился и тоже различил очертания чьих-то фигур.

— Кто это, Элиот?

— Какого дьявола они делают? — пробормотала Дженет.

Квентин спешился, взял лук, достал другую стрелу. Дженет, ведя лошадей за ним следом, применила легкие защитные чары — он ощутил знакомое статическое жужжание.

— Черт. — Квентин, бросив лук, помчался к другой паре. Джулия, припав на одно колено, держалась за грудь — рыдает или старается отдышаться? Элиот в наполовину скинутом с плеча парчовом камзоле склонился над ней.

— Ничего страшного, — сказал он, увидев побелевшее лицо Квентина. — Эта паскудная виверра сбросила ее, а сама удрала. Я старался удержать ее — где там. Джулия всего лишь ушиблась.

— Все нормально, — стал утешать Квентин, поглаживая Джулию по спине. Опять эта фраза. — Говорил я тебе, что надо ездить на обыкновенной лошади, а не на этой зверюге. Не люблю я ее.

— Она тебя тоже, — выговорила Джулия.

— Глядите. — Элиот показал в лес. — Заяц рванул туда, а она за ним.

В сердце леса пряталась круглая полянка, тихий травяной пруд. Деревья стояли у нее по краям, словно соблюдали границу, вычерченную по компасу. Ровно посередине в высокой изумрудной траве рос одинокий громадный дуб с циферблатом в стволе.

Часовые деревья были наследием Часовщицы, легендарной, но вполне реальной волшебницы, путешествующей во времени. Ее магическое чудачество, по всей видимости, не содержало в себе ничего дурного и было живописно на свой сюрреалистический лад. Избавляться от него, будь это даже возможно в принципе, не было никакой надобности, притом деревья всегда показывали точное время.

Такое дерево Квентин, однако, видел впервые. Чтобы обозреть вершину, ему пришлось запрокинуть голову. Не меньше ста футов в вышину, в обхвате дуб насчитывал около пятнадцати, а циферблат был больше Квентина. Дуб шевелил ветвями-щупальцами, словно гигантский кальмар; нижние, почти безлиственные, мотались, как в бурю, хотя в лесу никакого ветра не наблюдалось. Буря, трепавшая это дерево, не поддавалась пяти человеческим чувствам. Под ее напором сильно пострадали часы: их желобок погнулся, стекло разбилось, детали медного механизма высыпались в траву.

— Господи, ну и монстр, — сказал Квентин.

— Биг-Бен среди деревьев, — подхватила Дженет.

— Никогда такого не видел, — добавил Элиот. — Может, это первое дерево, которое она создала?

Дуб, чем бы ни был, представлял собой подлинное филлорийское чудо, непостижимое и величественное. Квентину давно уже не встречались часовые деревья — или он просто не замечал их? Он ощутил то, чего не чувствовал со времен Гробницы Эмбера: страх и даже некоторое благоговение. Тайна в своем чистом виде, основная линия, старая-престарая магия.

Все четверо стали в ряд на краю поляны. Часовая стрелка торчала в дереве под прямым углом, как сломанный палец. Из выпавших шестеренок, точно из желудя, успел вырасти молодой дубок, в тонком стволе которого исправно тикали карманные серебряные часы — штрих типично филлорийский.

Все это обещало многое.

— Я пойду первым, — дернулся вперед Квентин, но Элиот его удержал.

— Лучше не надо.

— Почему это?

— Потому что часовые деревья так себя не ведут, и часы на них не ломаются. Я вообще не подозревал, что они могут сломаться. Что-то тут нечисто. Это заяц нас сюда привел, не иначе.

— Правильно, это же классика.

В волосах Джулии запутался сухой лист, но она уже оклемалась после падения.

— Смотрите, какая она правильная, эта поляна. Четкий круг — или, скажем, эллипс. Из ее центра — или центров, в случае эллипса — идут какие-то мощные чары.

— И неизвестно, что случится с тем, кто туда сунется, — сказал Элиот.

— Понятно, что неизвестно — поэтому я и иду.

Вот что мне нужно, подумал Квентин. Он ждал чего-то такого все это время, не сознавая, что ждет. Настоящее приключение — почему остальные еще колеблются? Ржание Безупречной нарушило тишину.

Дело тут не в отваге. Просто ребята подзабыли, кто они есть, где находятся и какая у всего этого цель. Квентин подобрал лук, встал в позицию и пустил стрелу в дуб. Она тут же стала замедлять ход, будто двигалась не в воздушной, а в водной среде. Потом закувыркалась, остановилась совсем, зависла в пяти футах над землей — и рассыпалась беззвучными белыми искрами.

— Ух ты, — не сдержал смеха Квентин. — Заколдованное местечко, как пить дать. Ну чего вы? Давно сказок не читали?

— Сам их вспомни, — сердито ответила Дженет. — А заодно и Пенни, которого что-то не видно последнее время. Я не собираюсь все годы своего царствования кормить тебя с ложечки.

Вспомни Элис, могла бы сказать она, но Квентин и так ее помнил. Элис больше нет, но они-то живы, а из таких вот вещей и состоит жизнь. Ноги в сапогах свербели, порываясь ступить за четко очерченный край волшебной поляны.

Все остальные правы, конечно: от этого кругляшка так и несет злыми чарами. Пружина вот-вот сработает, и ловушка захлопнется, ну и пусть. Ему очень хочется сунуть туда палец и посмотреть, что получится. Хочется чего-то свеженького и опасного после застойной дворцовой жизни. Тем более что защитная пластиковая обертка уже снята.

— Вы правда не хотите? — спросил он.

Джулия промолчала, Элиот мотнул головой.

— Попробую прикрыть тебя отсюда, но это и все.

Он начал выстраивать элементарную защиту для обнаружения явной угрозы. Магические разряды трещали вокруг его пальцев. Квентин обнажил меч, над которым трое других постоянно прикалывались. Пусть их, зато с ним чувствуешь себя как герой — по крайней мере, выглядишь таковым.

Джулия, если подумать, тоже не смеется над этим, хотя у нее на текущий момент с юмором как-то не очень. Если понадобится прибегнуть к магии, он просто бросит меч, вот и все.

— Что ты делать-то собираешься? — подбоченилась Дженет. — На дерево лезть?

— Придет время, пойму.

— Мне это не нравится, Квентин, — сказала Джулия. — Это место, это дерево… они могут в корне изменить наши судьбы.

— Перемена нам будет только на пользу.

— Говори за себя, — отрезала Дженет.

Элиот, закончив работу, сложил большие и указательные пальцы ромбом и осмотрел поляну сквозь эту рамку.

— Ничего как будто не видно…

Два здоровенных церковных колокола под кроной мрачно пробили одиннадцать раз: дуб продолжал отсчет времени, хотя часы и сломались. Потом звон затих, и тишина вновь залила поляну.

Все смотрели на Квентина, а он, не двигаясь с места, обдумывал слова Джулии о возможной перемене в их судьбах. Его лично судьба одарила по полной: он владеет нехилым замком с дворами, наполненными филлорийским медовым солнцем, и ажурными башенками. Может, не стоило бы? Еще концы отдашь, чего доброго; с Элис случилось именно это.

Кроме того, он король. Есть ли у него право нестись не пойми куда за каким-то зайцем, волшебный тот или нет? Не королевское это дело. Приключение, так манившее его в первые минуты, замутилось сомнением. Может, они и правы. Не такая уж это удачная мысль.

Порыв, толкнувший его на поляну, переставал действовать, как наркотик. Кого он пытается обмануть? Королевская корона — не начало, а конец сказки. Ему не нужен волшебный заяц, чтобы заглянуть в будущее, он и так знает все наперед. И жили они долго и счастливо. Закрой книгу и уходи.

Квентин шагнул назад и вернул клинок в ножны. Учитель фехтования отрабатывал с ним это движение две недели, прежде чем позволил сделать хоть один взмах. Сейчас Квентин поздравлял себя с этим: он выглядел бы немыслимым лохом, нашаривая ножны мечом.

Кто-то положил руку ему на плечо: Джулия.

— Ты сделал правильный выбор, Квентин. Это не твое приключение.

Будь он котом, потерся бы о ее руку.

— Да, знаю. Дошло уже.

— Правда не пойдешь? — чуть ли не с разочарованием спросила Дженет. Может, ей хотелось посмотреть, как и он, по примеру Элис, превратится в светящийся сгусток.

— Не пойду, нет.

Вот и все. Пусть кто другой изображает героя. Он заслужил свой счастливый конец и на рожон не полезет. Непонятно даже, чего его туда так тянуло — умирать за это уж точно не стоит.

— Время ланча, — заметил Элиот. — Найдем менее волнительную полянку и поедим.

— Целиком за, — сказал Квентин.

В одной из корзин у них магически охлаждалось шампанское или что-то вроде него — они еще работали над филлорийским эквивалентом. Эти корзины для пикника со специальными кожаными петлями для бутылок и стаканов он раньше видел только в каталогах и позволить себе не мог, а теперь — вот, пожалуйста. Не шампанское, но с пузырьками и опьяняет, вот он и напьется сейчас.

Элиот посадил Джулию с собой на коня — виверра, похоже, смылась с концами. К амазонке сзади прилипла земля. Квентин тоже вдел ногу в стремя, но тут кто-то крикнул им «хей» — обычная форма приветствия в Филлори.

Обернувшись, они увидели жизнерадостного мужчину немногим старше тридцати лет, широкогрудого и белокурого. Помимо буйной гривы, он отпустил себе бороду, делавшую его лицо чуть менее круглым. Он шел к ним прямо через поляну и при виде их припустил трусцой, не обратив ни малейшего внимания на машущие над самой его головой ветви дуба.

Не кто иной, как егермейстер Джоллиби в пурпурно-желтых лосинах. Его ножные мышцы действительно впечатляли, учитывая, что он ни разу в глаза не видел жима для ног или ступенчатого тренажера. Элиоту не показалось: он, должно быть, шел за ними все это время.

— Хей, — весело отозвалась Дженет, добавив вполголоса: — Вот и гость к ланчу.

В обтянутом кожаной перчаткой кулаке Джоллиби дрыгался крупный заяц.

— Надо же. Поймал-таки, сукин сын, — произнесла Безупречная. Она умела говорить, но высказывалась не часто.

— Точно, — сказал Квентин. — Поймал.

— Повезло, — крикнул, подойдя ближе, Джоллиби. — Гляжу, сидит на камушке в сотне ярдов отсюда. Так на вас засмотрелся, что я его голыми руками словил — верите, нет?

Квентин верил, но находил это странным. Как можно подкрасться к животному, способному видеть будущее? Разве что он только чужое провидит, а не свое. Заяц дико вращал глазами.

— Бедняжка, — сказал Элиот. — Смотрите, как он напуган.

— Джолли, — с напускным гневом вскричала Дженет, — что ж ты его нам не оставил? Теперь он предскажет судьбу тебе одному.

Джоллиби, отменный охотник, но не светоч ума, раздраженно сдвинул густые брови.

— Пустим его по кругу, — предложил Квентин. — Глядишь, и обслужит всех.

— Это тебе не косяк, — возразила Дженет, а Джулия добавила:

— Верно. Даже и не проси.

— Можешь ты это сделать, глупая тварь? — Джоллиби, наслаждаясь своим звездным часом, поднял зайца повыше, к самому лицу.

Тот больше не дрыгал ногами и висел смирно, глядя на охотника в полной панике. Заяц-Провидец, внушительный экземпляр трех футов в длину, в серо-бурой шкурке цвета сухой травы, не вызывал умиления. Не ручной зайчик и не атрибут фокусника: лесной житель, дичь.

— Ну, говори. — Джоллиби тряхнул его так, будто он, заяц, все это и затеял. — Что ты видишь?

Заяц, сфокусировав взгляд на Квентине, обнажил желтые резцы и прохрипел:

— Смерть.

Какой-то миг все молчали. Это прозвучало не столько страшно, сколько неуместно, как сальная шутка на детском дне рождения.

Потом на губах Джоллиби проступила кровь. Он кашлянул разок, словно на пробу, и уронил голову на грудь. Заяц выпал из его онемевших пальцев и понесся по траве, как ракета.

Мертвый Джоллиби ничком рухнул наземь.

— Смерть, прах, крушение и отчаяние! — прокричал на бегу заяц, чтобы уж все впитали наверняка.

ГЛАВА 2

В Белом Шпиле имелась специальная комната для королевских заседаний. Вот что значит быть королем: все твои нужды предусматриваются заранее.

Комната помещалась на вершине четырехугольной башни, и ее четыре окна смотрели на все стороны света. Медленное вращение башни объяснялось тем, что Белый Шпиль был построен на колоссальном часовом механизме, созданном гномами, истинными гениями в подобных вещах. За сутки башня совершала один оборот, и ее движение было почти незаметным.

Четыре стула, расставленные вокруг стола, напоминали троны, но сидеть на них, к непреходящему удивлению Квентина, было довольно удобно. На столе, под несколькими слоями лака, была нарисована карта Филлори. На каждой его стороне изображались имена правителей, занимавших это место ранее, и присущие им атрибуты. Квентин, к примеру, видел перед собой Белого Оленя, Мартина Четуина и колоду игральных карт. Элиоту как верховному королю полагалась особо богатая роспись, поэтому ни у кого не возникало вопросов, которая из сторон этого квадратного стола главная.

Сегодня тронный стул не казался Квентину таким уж удобным. Картина смерти Джоллиби не покидала его до сих пор — если быть точным, она проигрывалась у него в мозгу каждые тридцать секунд. Раз за разом он подхватывал падающего егермейстера и начинал судорожно ощупывать его широкую грудь, точно ища потайной карман с внезапно ушедшей жизнью. Половину этого времени Дженет вопила, как в заправском ужастике, а Элиот хватал ее за плечи и заставлял отвернуться от трупа.

Поляну при этом заливал призрачный зеленоватый свет — Джулия пустила в ход непонятные Квентину чары для раскрытия возможных виновников происшедшего. Ее глаза, включая радужку и белок, стали полностью черными; она одна подумала об ответном ударе, но направлять его было некуда.

— Ну что ж, давайте обсудим, — сказал Элиот. — Ваши соображения относительно того, что случилось в лесу?

Все только переглядывались, не на шутку прихлопнутые недавним переживанием. Квентин был бы рад предпринять что-то или хотя бы сказать, но не знал что. Он не так уж и хорошо знал погибшего.

— Джоллиби так гордился собой, — наконец пробормотал он. — Думал, что удача ему улыбнулась.

— Все из-за этого кролика, — сказала Дженет с красными от плача глазами. — То есть зайца. Это он убил Джоллиби — кто же еще?

— Мы не можем этого утверждать. Заяц предсказал его смерть, но это еще не значит, что он ее вызвал. Post hoc, ergo propter hoc[3] — распространенная логическая ошибка. — Если б Квентин подождал с ответом еще секунду, то сообразил бы, что латинские изречения сейчас интересуют Дженет меньше всего. — Извини… проклятый Аспергер.[4]

— Выходит, это простое совпадение? — вспылила она. — Что он умер сразу после того, как ему предсказали смерть? Может, мы ошибались насчет этого зайца и он все-таки способен управлять будущим.

— Или просто не любит, когда его ловят, — вставила Джулия.

— Мне трудновато поверить, что история вселенной пишется говорящим кроликом, — подытожил Элиот, — хотя это многое объяснило бы.

Было пять часов, обычное время их посиделок. Первые несколько месяцев Элиот предоставлял им самостоятельность, полагаясь на то, что каждый найдет своим способностям наилучшее применение. Это привело к полному хаосу, когда кому-то приходилось переделывать все за кого-то другого, и Элиот учредил ежедневные совещания, где они разбирали самые неотложные государственные дела вчетвером. На этих пятичасовых заседаниях виски выпивалось предположительно больше, чем в любом из бесчисленных параллельных миров вселенной.

— Я обещал его родителям заняться похоронами, — сообщил Квентин. — Он был единственным сыном, больше у них детей нет.

— Он научил меня играть на рожке, — отдал дань покойному Элиот.

— В дни солнцестояния и равноденствия он мог оборачиваться львом — вы не знали? — с вымученной улыбкой спросила Дженет. — Говорил, что это помогает ему понимать зверей. У него все тело в шерсти.

— Я отнюдь не стремлюсь знать, откуда это тебе известно, — сказал Элиот.

— Это было полезно во многих отношениях.

— Может, к его смерти причастны Фенвики? — поспешил ввернуть Квентин. — Они затаили на нас злобу с самого нашего появления здесь.

Фенвики стояли во главе нескольких знатных семей, правивших страной к моменту возвращения брекбиллсцев. Им не понравилось, когда их попросили из Белого Шпиля, но политический вес у них был невелик, и они ограничивались мелкими придворными кознями.

— Убийство было бы для них большим шагом вперед, — усомнился Элиот. — Фенвики — довольно мелкотравчатое семейство.

— И зачем бы они стали убивать Джоллиби? — поддержала Дженет. — Его все любили.

— Может, они метили не в него, — настаивал Квентин. — Может, зайца должен был словить кто-то из нас. Они, между прочим, уже пустили слух, что мы его и убили.

— И как же, по-твоему, они это сделали? — спросил Элиот. — Подослали зайца-киллера?

— Зайца-Провидца никто не мог подослать, — уточнила Джулия. — Волшебные звери не вмешиваются в человеческие дела.

— Может, это был вовсе не Заяц-Провидец, а оборотень в заячьей шкуре. Не знаю я! — Квентин потер виски. Лучше бы они на ящерицу пошли охотиться. Забыл уже, что такое Филлори? Он убеждал себя, что после того, как Элис убила Мартина Четуина, все здесь пойдет по-другому. Что не будет больше смерти и отчаяния, предсказанных зайцем. Выходит, никуда это все не делось. Жизнь, как всегда, шире книг. Et in Arcadia ego.[5]

Понимая, что это нелепо, Квентин все-таки не мог отделаться от чувства своей виновности в смерти Джоллиби. Не искал бы приключений, ничего бы и не было… или наоборот. Может быть, ему как раз и надо было пойти на поляну. Возможно, умереть там должен был он, и смерть вместо него поразила Джоллиби.

— Причина не обязательно есть, — сказал он вслух. — Просто очередная тайна, еще один поворот в магическом туре по Филлори. Случилось, и все тут — объяснений искать не надо.

Элиота это удовлетворить не могло. По сути своей он оставался тем же томным повесой из Брекбиллса, но сан верховного короля придавал ему прямо-таки пугающую суровость.

— Мы не можем допустить нераскрытых смертей в королевстве. Припугну-ка я Фенвиков: им много не надо, они всего лишь мажоры. Говорю это с полным знанием дела как такой же мажор.

— А если не сработает? — спросила Дженет.

— Тогда ты надавишь на лорианцев. — Лория была северным соседом Филлори, а иностранными делами у них ведала Дженет, прозванная за это Квентином Филлори Клинтон. — В книжках за каждой пакостью непременно стоят они. Может, государство наше обезглавить хотели, викинги гребаные. Давайте уже, бога ради, поговорим о чем-то другом.

Но говорить было больше не о чем, и в комнате воцарилось молчание. План Элиота никому особо не нравился, Элиоту в первую очередь, но ничего лучше или хотя бы хуже пока не придумывалось. Глаза Джулии и теперь, шесть часов спустя, оставались полностью черными — тот еще вид. Может, без зрачков она видит то, чего не видят они?

Элиот порылся в бумагах, но в текущих делах наблюдался застой.

— Время выхода, — напомнила Джулия.

После каждого совещания они выходили на балкон и показывались народу.

— Вот черт… ладно, пошли.

— Может быть, не стоит сегодня, — сказала Дженет. — Это как-то неправильно.

Квентин хорошо ее понимал. Стоять с застывшей улыбкой и махать филлорийцам ему сейчас хотелось меньше всего, однако…

— Нет. Как раз сегодня это необходимо сделать.

— Нас будут приветствовать ни за что.

— Народ должен чувствовать нашу стойкость перед лицом трагедии.

Они вышли на узкий балкон. Во дворе замка собрались несколько сотен подданных.

— Жаль, что мы ничего больше не можем сделать для них, — сказал Квентин, помахав с головокружительной высоты крошечным человечкам.

— Мы короли и королевы волшебной утопии, чего тебе больше, — отозвался Элиот.

Снизу неразборчиво, как с музыкальной открытки, донеслось «ура».

— Не знаю… Реформы какие-нибудь начать, хоть чем-то помочь этим людям. На их месте я бы свергнул себя как никчемного паразита.

Занимая свои троны, они не знали толком, чего ожидать. Квентин предполагал, что королевская должность включает в себя какие-то церемонии, ведущую роль в политике и ответственность за благосостояние нации. На деле работы у них оказалось не так уж много.

Квентин был, как ни странно, разочарован. Он думал, что Филлори будет чем-то вроде средневековой Англии (поскольку именно так и выглядело), и собирался в управлении им опираться на европейскую историю, насколько он ее помнил. Собирался запустить стандартную гуманитарную программу в максимально упрощенном виде и остаться в истории вершителем добрых дел.

Филлори, однако, не была Англией. Начать с недостаточной плотности ее населения: во всей стране проживали от силы десять тысяч человек плюс столько же говорящих животных, гномов, духов, великанов и прочих разумных видов. Квентин и другие монархи — вернее, тетрархи — исполняли скорее роли мэров заштатного городка. Кроме того, Филлори, при всей реальности магии на Земле, была волшебным миром в полном смысле этого слова: магия являлась частью здешней экосистемы. Об этом говорило все: климат, океаны и невиданно плодородная почва. Здесь следовало очень постараться, чтобы добиться неурожая.

Изобилие чувствовалось во всем. Гномы, способные изготовить все что угодно, угнетенным пролетариатом никак не могли считаться: работать им нравилось. Недовольство и нечто вроде противодействия мог вызвать разве что кровавый тиран вроде Мартина Четуина. Единственным дефицитом в филлорийской экономике был дефицит дефицита.

Все, за что брекбиллсцы (хотя Джулия, что она не уставала подчеркивать, в Брекбиллсе не училась) старались взяться со всей серьезностью, преображалось в сплошные ритуалы и церемонии. Деньги, и те были игрушечные, как в «Монополии». Из всех четверых только Квентин еще пытался имитировать полезную деятельность. Возможно, именно это мучило его на краю той поляны: тоска по чему-то реальному.

— Что там еще на повестке? — спросил он, возвращаясь с балкона в комнату.

— Ситуация с островом Дальний, — ответил Элиот.

— С чем, с чем?

— С островом Дальний. — Элиот взял со стола один свиток. — Я его король, но плохо представляю, где он находится.

— Ну ты даешь, — фыркнула Дженет. — Это на востоке, примерно в двух сутках пути. Восточная оконечность Филлорийской империи, если не ошибаюсь.

— Я его тут не вижу, — сказал Элиот, изучая карту.

Квентин тоже посмотрел. В свой первый визит сюда он совершил плавание по Западному морю, но восток знал плоховато.

— На столе он не поместился. Должен быть примерно вон там, — Дженет показала в сторону колен Джулии.

Квентин представил себе островок среди синего океана: белый песок, увенчанный декоративной пальмой.

— Ты там была? — спросил Элиот.

— Там никто не бывает. Миллион лет назад у острова разбился чей-то корабль, колонисты занимаются рыбной ловлей. В чем проблема-то?

— Похоже, они уже пару лет не платят налоги.

— Ну и что? Может, у них денег нет.

— Отбей им телеграмму, — предложил Квентин. — «Дорогие дальнеостровитяне тчк пришлите денег тчк если у вас их нет присылать не надо тчк».

Элиот с Дженет встрепенулись и стали сочинять свои варианты, один другого смешнее.

— Ладно, — сказал в конце концов Элиот, за плечами которого в данный момент пылал филлорийский закат с кучами розовых облаков. — Я, значит, поговорю насчет Джоллиби с Фенвиками, а Дженет с лорианцами. С Дальним тоже разберемся. Кому скотча?

— Я это сделаю, — сказал Квентин.

— Виски на буфете.

— Я не про виски. Разбираться на Дальний поеду я.

— Зачем тебе ехать в эту тьмутаракань? — раздраженно осведомился Элиот. — Это дело казначейства, пошлем туда эмиссара — они для того и нужны.

— Пошли лучше меня.

Квентин сам не знал, с чего ему это вздумалось. В голове у него снова крутился клип с поляной, сломанным часовым деревом и умирающим Джоллиби. Какой смысл во всем этом, если человек вдруг берет и падает мертвый? Вот что ему хотелось бы знать. Какой смысл?

— Королю там вообще-то нечего делать, — сказала Дженет. — Ну, не заплатили они налоги, не внесли в казну восемь рыбин — нас это не разорит.

— Я быстро. — Квентину вдруг стало легче, и он понял, что решил правильно. — Может, что интересное привезу.

Чем не приключение — собрать подати с жителей дальней колонии. К сломанному дубу он не пошел, зато поплывет на остров.

Элиот потрогал свой королевский подбородок.

— Это могут не так понять в связи с делом Джоллиби. Ты бросаешь нас в самый неподходящий момент.

— Я король — можно не бояться, что меня не выберут во второй раз.

— Постой, — сказала Дженет. — Это, случайно, не ты убил Джоллиби? И почему тогда, если нет?

— Дженет, — упрекнул Элиот.

— Нет, в самом деле. Все сходится…

— Я Джоллиби не убивал.

— Хорошо. — Элиот поставил галочку в своем списке. — Превосходно. Оформим тебе командировку на остров Дальний.

— Надеюсь, ты не один едешь, — забеспокоилась Дженет. — Бог знает, что там за люди живут — не вышло бы как с капитаном Куком.

— Джулия поедет со мной, — сказал Квентин. — Правда ведь, Джулия?

Элиот и Дженет уставились на него — давненько ему не случалось никого удивлять. Джулия отозвалась на его улыбку не поддающимся разгадке взглядом сплошь черных глаз и кратко ответила:

— Разумеется.

Ночью Элиот пришел в спальню Квентина.

При вселении эта комната являла собой жуткое зрелище. Четыре трона буквально веками не заполнялись одновременно, и в лишних королевских покоях складировался всяческий хлам. Негодные канделябры; люстры, похожие на дохлых медуз; сломанные музыкальные инструменты; не подлежащие возврату дипломатические дары; ажурные стулья и столики, ломающиеся от одного взгляда и даже без оного; животные, превращенные в чучела в самый миг мольбы о пощаде; урны, лохани и прочие загадочные сосуды то ли для питья, то ли для иных нужд — вот что предстало взору нового короля.

Квентин велел очистить комнату, оставив только кровать, стол, два стула, пару ковров поприличнее и пару гобеленов в целях политпросвещения. На одном из них грифон поднимал в воздух роту пехотинцев. Сей триумфальный, по всей видимости, взлет немного портила повернутая к зрителю голова перевозчика. Ну да, это я могу, говорил взгляд грифона, но меня можно было и получше использовать.

Освобожденная от старья комната увеличилась втрое, задышала, и мыслям в ней стало просторно. Размером она оказалась с баскетбольную площадку. Пол был каменный, в высоких стропилах таились загадочные тени, витражные окна открывались очень выборочно, шаги вызывали эхо. На Земле такие помещения можно наблюдать по ту сторону бархатного шнура, и лишь в закрытых музеях или ночных соборах бывает такая же тишина.

Слуги высшего ранга шепотом сетовали, что королю Филлори неприлична столь скудная обстановка, но стоит ли быть королем, если не сам решаешь, что прилично королю, а что нет. А если кому нужна роскошь, так на то есть верховный король, чья опочивальня блистает золотом, жемчугом и бриллиантами.

— Помнишь, в книжках о Филлори в гобелены можно было входить? — Перевалило за полночь; Элиот, стоя у гобелена, смотрел грифону в глаза и потягивал из стаканчика янтарную жидкость.

— Помню и даже пробовал. — Квентин в шелковой пижаме лежал на кровати. — Если они вправду это делали, я понятия не имею как. Гобелены самые обыкновенные. В «Гарри Поттере» хотя бы фигуры двигались, а здесь и того нет.

Элиот и ему принес виски. Квентин пока не пил, но не исключал такую возможность. Элиоту, который обязательно посягнет на его порцию, когда выпьет свою, он точно не собирался ее отдавать, а стаканчик пристроил в свитое из одеяла гнездо.

— В этот меня что-то не тянет войти, — заметил Элиот.

— Да. Иногда мне кажется, что этот красавец сам пытается вылезти.

— А вот к этому парню, — речь шла об изображенном во весь рост рыцаре в доспехах, — я не прочь бы наведаться, если ты меня понимаешь.

— Я тебя понимаю.

— И вытащить меч у него из ножен.

— Вот-вот.

Элиот явно к чему-то вел, но подгонять его было бесполезно. Если он и дальше будет тянуть, Квентин просто уснет.

— Можешь вообразить меня там, внутри? Не знаю, как бы мне это понравилось.

Квентин ждал. Приняв решение о поездке на остров Дальний, он успокоился впервые за очень долгое время. Все открывающиеся створки окон были открыты; теплый воздух нес в комнату запахи позднего лета и близкого моря.

— Насчет твоей поездки, — сказал наконец Элиот.

— Да?

— Не понимаю, зачем тебе это надо.

— А должен?

— Ладно, дело хозяйское. Приключение, уплыть в страну заката, типа того. По делу Джоллиби твое присутствие в общем не требуется. Даже и неплохо, что туда едет кто-то из нас — может, они еще не знают, что в стране снова правят короли с королевами. Ты там оцени ситуацию с точки зрения госбезопасности.

— Сделаем.

— Я, собственно, хотел поговорить по поводу Джулии.

— Ну-ну. — Пить виски лежа было неудобно — все нутро полыхнуло огнем. — Знаешь, ты хоть и верховный король, но все-таки не мой папа. Я как-нибудь сам разберусь.

— Не выставляй иголки. Мне просто хочется убедиться, что ты знаешь, что делаешь.

— А если не знаю?

— Я ведь рассказывал тебе, как мы с ней познакомились? — Элиот сел на один из двух стульев.

— Само собой. — Или нет? Квентину это помнилось смутно. — Деталей только не помню.

Если по правде, они избегали говорить о том времени — приятных воспоминаний период после катастрофы в Гробнице Эмбера не оставил ни у кого. Полумертвого Квентина оставили на попечении малосимпатичных, но сведущих в медицине кентавров, а Элиот, Дженет и все остальные вернулись в реальный мир. Квентин, выздоравливавший в Филлори целый год, на Земле перестал заниматься магией и следующие полгода работал в манхэттенском офисе, пока Элиот, Дженет и Джулия не явились за ним. Без них он, по всей вероятности, так и сидел бы там. Квентин был бесконечно им благодарен.

Элиот смотрел на черное безлунное небо в окне. Жесткий от вышивки халат делал его похожим на восточного султана.

— Мы с Дженет, покидая Филлори, были в неважном состоянии, знаешь?

— Но вас-то Мартин Четуин не жевал.

— Не будем считаться, хотя ты прав. Те события нас всех потрясли. Мы ведь все любили Элис по-своему, даже Дженет. И думали, что потеряли не только ее, но и тебя тоже. С Филлори мы завязали бесповоротно, ты уж поверь. Джош уехал в Нью-Гэмпшир к родителям, Ричард и Анаис тоже куда-то отчалили — эти двое убивались не сильно. Нью-Йорк, как и свою так называемую семью в Орегоне, я больше видеть не мог, поэтому отправился в Лос-Анджелес к Дженет.

Решение оказалось правильным. Ты знаешь, что родители у нее адвокаты в шоу-бизнесе? Богатые как не знаю кто, огромный домина в Брентвуде, все время работают, признаков личной жизни не наблюдается. Наши посттравматические рожи их быстро достали — мы, бывало, спать тащимся, а они как раз выходят на утреннюю партию в сквош. И отправили они нас на курорт в Вайоминг.

Ты о нем точно не слышал: суперэксклюзивное место, но поскольку денег у них куры не клюют, я не спорил. А Дженет там практически выросла, весь персонал ее с детства знает. Можешь представить нашу Дженет малышкой? Жили мы в отдельном бунгало, и прислуживал нам целый полк — у нее, по-моему, на каждый ноготь была отдельная маникюрша.

Есть у них одна процедурка, грязь и горячие камни: без магии точно не обошлось. Но секрет подобных мест в том, что скука там смертная. Ты не поверишь, до чего мы дошли. Я в теннис начал играть — это я-то! К выпивке на корте они относились крайне неодобрительно, а как мне иначе было форму поддерживать? В моем возрасте учиться уже поздновато.

Короче, на третий день мы задумались, не заняться ли для разнообразия сексом — но тут, как темный ангел милосердия, явилась Джулия и спасла мою честь.

Все начиналось, как очередное дело Пуаро в сельской глуши. Произошел инцидент у бассейна: я так и не понял, что там стряслось, но суета поднялась страшная — еще бы, за такие-то бабки. Нашу Джулию, когда я впервые ее увидел, несли через вестибюль, пристегнутую к спинодержателю, а она ругалась на чем свет стоит и твердила, что с ней все в порядке. Уберите от меня свои лапы, гориллы поганые!

На другой день спускаюсь я в бар часа в три-четыре, а она сидит там одна, вся в черном, и пьет, кажется, гимлет с водкой. Загадочная такая леди. Ясно до боли, что в здешнюю атмосферу она не вписывается. На башке воронье гнездо, еще хуже, чем теперь, ногти обгрызены до мяса, горбится, заикается. Остро это сознавая, дает колоссальные чаевые и выговаривает названия вин с французским прононсом.

Я, конечно, тут же запал. Не иначе, думаю, русская, дочка отбывающего срок олигарха. Кто еще, кроме новой русской, может себе позволить жить здесь, нося вот это на голове. Дженет, в свою очередь, подумала, что она выписалась из реабилитации раньше времени, и оба мы накинулись на нее, как голодающие.

Главное было — не включить тревогу, которая у нее и так уже стояла на взводе. Дженет, как опытная соблазнительница, громко пожаловалась в общей гостиной на какие-то компьютерные сложности, и Джулия сделала заметное усилие, чтобы не вступить в разговор.

Дальше — больше. В санатории на человека натыкаешься повсюду, хочешь не хочешь. Тебе трудно представить ее в таком месте, я знаю, однако вот она: сидит как миленькая по шею в грязи с огуречными ломтиками на веках. Дженет как-то сунулась к ней в парилку, но она нагнала столько пару, что все прочие разбежались. Она вроде бы и на розги записывалась, точно хотела за что-то себя наказать.

Вскоре выяснилось, что она картежница, и мы начали играть в бридж втроем. Молча. Мы, конечно, не знали, что она маг — откуда бы? — но видно было, что ее так и распирает от страшной тайны. И все, что нам так симпатично в магах, было при ней: острый до омерзения ум, грустинка, легкая ненормальность. Знаешь что я думаю? Она напоминала нам о тебе.

Если Пуаро едет на какой-нибудь остров отдохнуть и отведать цивилизованной кухни, там непременно кого-нибудь убивают. Вот и с нами так вышло с поправкой на то, что отдыхали мы от магии, а не от сыска. Как-то часов в десять-одиннадцать вечера я шел мимо ее бунгало. Мы с Дженет поцапались, и мне хотелось излить кому-нибудь душу.

Глянул Джулии в окошко и вижу, что она разжигает камин — это летом-то! Тщательно складывает поленья, соскребая с каждого немного коры серебряным ножиком.

Потом… не знаю даже, как рассказать, чтобы ты тоже понял. Она встала на колени перед огнем и стала бросать туда разные вещи, и ценные, и просто дорогие как память: красивую раковину, старую книгу, горсть золотой пыли, костюмную бижутерию, фотографию. Бросит очередной предмет и чего-то ждет. Ну, горит все это, плавится, воняет порой, но ничего больше не происходит, и видно, что ее это очень расстраивает.

Нехорошо, конечно, так подглядывать за человеком, но я просто глаз не мог оторвать. Потом вещи у нее кончились, и она, рыдая, сама наполовину залезла в огонь — одни ноги наружу торчат, смотреть страшно. Одежда, конечно, занялась сразу, лицо почернело от сажи, но больше с ней никакого вреда не случилось. Ох и плакала же она, плечи так ходуном и ходили.

Элиот встал, подошел к окну, повозился с ним и открыл настежь — Квентину это не удавалось ни разу. Стакан он поставил на подоконник.

— Не знаю, влюбляешься ты в нее или только так полагаешь, но послушать тебе будет полезно.

Так мы узнали, что она наша. Чары применялись очень сильные — я слышал их даже сквозь гул огня, и со светом в комнате черт-те что творилось, — но проанализировать их я не смог и сразу понял, что в Брекбиллсе она не училась. Я даже не догадывался, как это все работает и что она пытается сделать. Так и не спросил никогда, а она не сказала.

Если бы от меня все же потребовали ответа, я сказал бы, что она хочет вернуть что-то утраченное или отнятое, по-настоящему для нее дорогое. И что у нее ничего не выходит.

ГЛАВА 3

Утром Квентин поехал в гавань в черной карете с бархатными сиденьями и занавесками. Внутри было душновато, как в передвижной гостиной. Королева Джулия покачивалась на рессорах с ним рядом, а напротив, почти соприкасаясь с ними коленями, сидел адмирал филлорийского флота.

Если уж ехать в тьмутаракань, то по всем правилам, решил Квентин. Они предусмотрены специально для таких случаев, и одно из них гласит, что для дальних путешествий требуется надежное судно.

Теоретически корона могла распоряжаться всеми кораблями в стране, но под рукой почти всегда имелись только военные, оставлявшие желать многого в смысле комфорта. Гамаки, жесткие койки, полное отсутствие кают-люкс — разве пристало королю совершать плавание в подобных условиях? Они направлялись в гавань как раз затем, чтобы найти себе подходящий корабль.

Квентин чувствовал себя хорошо. Энергия и решимость переполняли его — он уже и забыл, как это бывает. Какой он все-таки маленький, адмирал Лакер, а лицо его, похоже, лет пятьдесят вытачивалось из сланца ветром и солеными брызгами.

Король в общем-то точно знал, чего ищет, только стеснялся сказать. Он мечтал об одном из кораблей Пловера, предпочтительно «Быстром» из четвертой книги «Тайное море». Джейн и Руперт, преследуемые Часовщицей (Квентин мог бы объяснить это Лакеру, но не стал), уплывают на нем и обнаруживают, что корабль захвачен пиратами. Впрочем, пиратами они только притворяются: это филлорийские аристократы, несправедливо обвиненные и стремящиеся очистить свою репутацию. Моряка вряд ли удовлетворило бы описание этого корабля, но обычному читателю достаточно знать, что это славное суденышко может дать отпор хоть кому, обводы у него плавные, и за иллюминаторами гостеприимно светятся уютные маленькие каюты.

В книге про Филлори нужный корабль уже стоял бы у причала, ожидая приказаний короля Квентина, но это не книга про Филлори — это Филлори. Обо всем приходится заботиться самому.

— Корабль должен быть не слишком большой и не слишком маленький, — сказал Квентин. — Средней величины, надежный и быстроходный.

— Понимаю. Пушки нужны?

— Да нет… ну, может, несколько штук.

— Несколько штук, значит.

— Слушайте, адмирал, не выделывайтесь. Я сам укажу вам подходящий корабль, а нет, так вы мне его укажете. Ясно?

Адмирал Лакер чуть заметно наклонил голову в знак того, что постарается не выделываться.

Белый Шпиль стоял на берегу широкого морского залива с зеленой, до странности бледной водой. Почти идеальную дугу побережья могло выкроить лишь некое доброе божество (надо же смертным где-то ставить свои корабли) — и, насколько Квентин знал, так и было. Он велел кучеру остановиться в начале береговой линии. Все трое вышли, щурясь на солнце после полумрака кареты.

Запах соли, дерева и смолы пьянил не хуже чистого кислорода.

— Ну-с, приступим. — Они медленно двинулись через гавань, переступая через расчалки и рыбьи скелеты, мимо леерных стоек, брашпилей и составленных штабелями ящиков. В порту стояло множество кораблей — и филлорийских, и зарубежных. Квентин выделил девятимачтовый дредноут черного дерева с застывшей в прыжке пантерой на носу и лохань с залатанным парусом кирпичного цвета. Гавань со всеми этими шлюпами, яхтами, галеонами, шхунами, грозными корветами и юркими каравеллами напоминала ванну, заполненную дорогими игрушечными корабликами. — Что скажете, адмирал? — спросил Квентин, пройдя ее до конца.

— Думаю, что вам подошли бы «Топорик», «Мушка» или «Холмы Моргана».

— Пожалуй. Твое мнение, Джулия?

Она почти все время молчала и двигалась, как во сне. Квентину вспомнился рассказ Элиота — нашла ли Джулия то, что искала тогда? Возможно, она надеется найти это на острове Дальнем.

— По мне, они все хороши.

В общем, да… хороши и даже красивы, вот только «Быстрого» среди них нет. Квентин, скрестив руки, еще раз оглядел гавань.

— А как насчет тех, на рейде?

Глаза Джулии, так и оставшиеся сплошь черными, без опаски смотрели на солнце и сверкающее море.

— Ими ваше высочество, естественно, тоже вправе распоряжаться, — поджал губы адмирал.

Джулия, дойдя до ближайшего причала, перескочила на палубу какой-то рыбачьей лодки.

— Прыгайте, — сказала она, отвязывая конец, и добавила, когда Квентин присоединился к ней: — Ты слишком долго ходишь вокруг да около. Хочешь что-то сделать, так делай.

Баркас, нагретый солнцем, безбожно вонял. Из-под палубы, как видно спросонья, вылез его хозяин — загорелый, обветренный, с седой бородой. Под его комбинезоном явно ничего больше не было. Лакер обратился к нему на незнакомом Квентину языке, и рыбак как будто ничуть не удивился тому, что два монарха и адмирал реквизировали его судно.

Лакер в своем мундире ни капельки не вспотел — Квентину это казалось нечестным. На рейде стояли корабли с глубокой осадкой: громадный линкор, чья-то роскошная яхта, широченный купец.

— А это что? — показал Квентин.

— Виноват, ваше высочество… зрение у меня уже не то после долгих лет службы. Вы изволите говорить о…

— Да. Именно о нем. — Многоточия Квентину надоели. Он имел в виду посудину, лежащую кверху дном у песчаной отмели, как выброшенный на берег кит.

— Этот корабль очень долго не выходил в море, ваше высочество.

— И тем не менее.

Квентином руководила не только месть адмиралу, который все-таки немного выделывался. Лакер и рыбак обменялись долгим взглядом, говорившим: вот еще навязался на нашу голову.

— Не вернуться ли нам к «Холмам Моргана»?

— Непременно вернемся, — сказала Джулия, — но сначала король Квентин осмотрит этот корабль.

Рыбак, полоща парусами, кое-как подошел к опрокинутому судну; надо будет его за это вознаградить. Белая краска на корпусе облупилась, обнажив серую древесину, длинный бушприт сломался, но обводы говорили о хищной стремительности. Не массивный боевой слон и не изнеженная красавица яхта: изящный и в то же время деловой вид. Жаль, что корабль не на ходу. Если бы Квентин попал сюда лет на пятьдесят раньше…

— Ваши соображения, адмирал?

Киль баркаса задел песчаное дно. Адмирал, глядя на линию горизонта, откашлялся.

— Я бы сказал, что это судно знавало лучшие дни.

— Чем корабль занимался в прошлом?

— Рабочей лошадкой был, — хрипло сообщил хозяин баркаса. — Класса «олень». Ходил в Лонгфолл и обратно.

Квентин не сразу понял, что он говорит по-английски.

— Красивый… верней, был красивым.

— Одно из красивейших судов, когда-либо спущенных на воду, — торжественно подтвердил адмирал. Шутка? Вряд ли, Лакер никогда еще не шутил.

— В самом деле?

— «Олени» — особенные суда. В Лонгфолл они возили хладопряности, сюда — горный шпат. По быстроте и надежности им не было равных: «олень» свозил бы вас в ад и доставил обратно.

— Куда же они все подевались?

— В Лонгфолле кончился горный шпат, а мы перестали им возить хладопряности, — объяснил разговорившийся рыболов. — В «оленях» больше не было надобности, вот их и разломали на часовое дерево. Их лорианцы строили. Филлорийские мастера пытались им подражать, но был в этих кораблях какой-то секрет, который теперь утрачен.

— Мой первый корабль никто во всем военном флоте не мог догнать, — сказал Лакер, — а «олень» однажды обошел как стоячего.

Квентин встал. Стайка птиц снялась с разбитого корабля и тут же села обратно. С другого борта стала видна проломленная палуба и надпись на корме: «Мунтжак».[6]

Жаль, что это не сказка о Филлори: в ней Квентин путешествовал бы именно на таком корабле.

— Ну что ж. Вернемся к «Холмам Моргана»…

— Есть, ваше высочество.

— …и скажем капитану, чтобы привел свое корыто сюда и отбуксировал «Мунтжака» в сухой док. Это как раз то, что нам надо.

Кое-что иногда можно исправить даже долгое время спустя.

Ремонт «Мунтжака» (оказалось, это олень такой) обещал занять пару недель, хотя Квентин, пользуясь королевскими привилегиями, согнал к нему лучших городских корабельщиков. Это время он решил использовать с толком.

Накопившейся у него нервной энергии хватило бы на снабжение целого города, так что расходовать ее было одно удовольствие. На всех площадях вывесили афиши с извещением о турнире.

О турнирах, честно говоря, он имел самое смутное представление. Короли, по его понятиям, устраивали их в Средние века, где-то между Христом и Шекспиром. На них также ломали копья, но эту конкретную дисциплину Квентин отверг в принципе — нечего лошадей мучить.

Бои на мечах — дело иное. Не просто фехтование, а что-то вроде смешанного единоборства. Целью Квентина было выявить чемпиона, абсолютно, без дураков, лучшего бойца Филлори. Ровно через неделю всем умеющим держать меч надлежало явиться в Белый Шпиль и сразиться до последнего воина. Победитель получит небольшой, но процветающий замок в филлорийской глубинке и право сопровождать короля в дальних странствиях.

Когда Квентин занимался очисткой банкетного зала, к нему пришел Элиот. Навстречу верховному королю двигалась вереница выносящих стулья лакеев.

— Прошу прощения, ваше высочество — какого черта вы делаете?

— Сожалею, но другие помещения не годятся для поединков — слишком малы.

— В этом месте мне, видимо, полагается спросить «для каких поединков?».

— Ты что, афиш не читал? Стол тоже выносите, — сказал Квентин эконому. — Я устраиваю турнир, чтобы определить, кто у нас в Филлори лучший боец на мечах.

— Такие мероприятия вообще-то проводят на свежем воздухе.

— А вдруг дождь пойдет?

— А питаться мне где прикажешь?

— Я сказал, чтобы обед тебе накрыли в приемной. Прием как раз можно на свежем воздухе провести.

Кто-то, ползая на четвереньках, очерчивал мелом арену будущих схваток.

— Квентин, я тут поговорил кое с кем из корабельной гильдии. Ты в курсе, во сколько нам встанет этот твой «Джекалоп»?

— «Мунтжак».

— В сумму налогов острова Дальний за двадцать лет. Если тебе интересно, конечно.

— Не слишком.

— Но ирония до тебя, надеюсь, дошла?

Квентин задумался.

— Да, но ведь дело не в деньгах.

— В чем же тогда?

— В поддержании формы. Уж ты-то должен меня понять.

— В общем, да, — вздохнул Элиот.

— Мне это нужно — вот все, что я могу сказать.

— Опять-таки понимаю, — кивнул верховный король.

Через пару дней начали прибывать бойцы — мужчины и женщины, высокие и низенькие, хищники и миролюбивые, клейменые, покрытые шрамами, бритые, татуированные. Среди них имелся ходячий скелет и ходячие же доспехи. Их мечи светились, жужжали, пылали и пели. Пара сиамских близнецов выразила рыцарскую готовность сразиться друг с другом в случае победы над всеми прочими. Мыслящий меч, доставленный на шелковой подушке, заявил, что ему для участия необходим носитель из плоти и крови.

В первый день часть поединков пришлось-таки вынести за пределы зала, для чего во дворах соорудили помосты. Атмосфера напоминала о цирке. Утром как раз впервые похолодало, и участники, дыша паром, самым причудливым образом разминались на влажной траве.

Квентин не обманулся в своих ожиданиях и ни одного поединка не досмотрел до конца, отвлекаясь на соседние ринги. Утреннюю тишину оглашали крики, лязг, боевые кличи и другие, менее узнаваемые шумы. Здесь шла настоящая битва, но без увечий и смертельных исходов.

За трое суток отборочных состязаний были отмечены несколько случаев пользования недозволенным оружием и темными чарами, но сильно, слава богу, не пострадал никто. Квентин, поначалу носившийся с романтическим замыслом самому поучаствовать в турнире инкогнито, вовремя осознал, что с такими соперниками и тридцати секунд не продержится.

Элиот и Дженет согласились присутствовать на финальном матче, Джулия до потных экзерсисов не снизошла. Бароны, придворные и прочая публика заняли места вдоль стен банкетного зала, имевшего прискорбно невоинственный вид — надо было действительно устроить бой под открытым небом. Финалисты вошли в зал бок о бок.

Этих двоих, мужчину и женщину, отличало странное сходство. Оба худощавые, среднего роста и непримечательной внешности. Оба сдержанные, не проявляющие к противнику открытой враждебности. Оба профессионалы, элита наемнической гильдии. К этому бою они подходили чисто по-деловому: агрессия копилась в их поджарых телах до подходящего случая. Женщину звали Араль, мужчину Бингл.

Араль, закутанная с головы до ног, точно ниндзя, пользовалась репутацией технической фетишистки, не пропускающей ни одного удара. Ее меч походил на удлиненную букву S — зачем ей такой? Неудобно ведь, ни в одни ножны не лезет.

Оливковый Бингл из-за постоянно приспущенных век выглядел меланхоликом. Одет он был в офицерский мундир со споротыми нашивками и дрался гибким клинком вроде кнута, с хитрой корзиночной рукоятью нефиллорийского образца. Все свои поединки он, по слухам, выиграл на одной защите. Однажды он финтил с утра до самого вечера, и весь турнир был остановлен в ожидании результата.

В другом матче противник Бингла дождался начального колокола и тут же вышел за меловую черту в знак того, что сдается. Он, как видно, уже сталкивался с Бинглом, и одного раза с него хватило. Квентину не терпелось посмотреть, как кто-то наконец вынудит Бингла драться.

Квентин кивнул распорядителю. Тот подал знак начинать, и Араль принялась чертить в воздухе фигуры своим замысловатым мечом, не приближаясь к противнику. Казалось, что она погружена глубоко в себя и выполняет некий ритуал, далекий от реального боя. Бингл последил за ней, поводил мечом и присоединился к танцу, повторяя ее движения, будто в зеркале — видимо, они были приверженцами одного и того же стиля. Точно мим, передразнивающий прохожего; публика смеялась, но сами бойцы держались вполне серьезно.

Квентин не заметил момента, когда окончилась преамбула и начался настоящий бой. Свеча задела портьеру, горючая масса достигла критического предела, и сталь зазвенела о сталь.

Уровень мастерства был таким, что Квентин не успевал следить за движениями. Серии изящных выпадов, отыскивающих слабое место в защите, встречали неизменный отпор. Оба воина точно считывали друг друга на молекулярном уровне, регистрируя любое перемещение. В игру входили прыжки и даже сальто; когда мечи сцеплялись, бойцы размыкали их и начинали все заново.

Господи боже… ведь с кем-то из них Квентин собирался плыть на одном корабле. Но захватывает, ничего не скажешь. Эти двое точно знают, что делают, и делают это без колебаний, побеждают они или проигрывают.

Потом все как-то вдруг кончилось. Араль сделала широкий взмах сверху вниз, Бингл откатился, и острие мечта воительницы застряло между плитами пола. Бингл ногой переломил клинок пополам. Араль отступила, не скрывая досады, и жестом признала свое поражение.

Бингл в ответ мотнул головой: его не удовлетворял такой исход боя. Он смотрел на Квентина, ожидая указаний.

Ну что ж, столь рыцарское поведение можно только приветствовать. Квентин вынул из ножен собственный меч и подал его Араль рукоятью вперед. Испытав оружие на баланс, она нехотя выразила согласие и приняла боевую позицию.

Пять минут спустя Бингл, завязив меч в ниндзевских обмотках Араль, подступил совсем близко к ней, а она трижды двинула его кулаком по ребрам. Крякнув, он едва не свалился за меловую линию, но в последний миг совершил балетный прыжок к стене, оттолкнулся, проделал воздушное сальто и легко приземлился на ноги.

Публика, дружно ахнув, разразилась аплодисментами. Чистый цирк! Араль сорвала с головы шарф и тряхнула копной золотисто-рыжих волос.

— Спорим, она это отработала перед зеркалом, — шепнул Элиот.

На следующей стадии Бингл отказался от балетного стиля и продемонстрировал целую обойму других. То он кидался на Араль, как берсеркер, то изображал придворного дуэлянта, то орал и топал, точно в кендо. Араль заметно растерялась, пытаясь ему соответствовать — того он, видно, и добивался.

В конце концов она издала-таки крик, нарушив молчание, и сделала прямой выпад. Бингл остановил ее, сделав нечто невероятное: оба клинка сошлись острие к острию, выгнулись дугой… и меч Бингла сломался.

Увернувшись от осколка, просвистевшего рядом с его головой, он швырнул рукоятью в Араль. Эфес ударил ее в висок, но ущерба не причинил. Она, как видно, прикинула, не проявить ли ей в свою очередь благородство, но обещанный замок перевесил, и решающий удар обрушился на плечо Бингла.

Тот, не уклоняясь, припал на одно колено и свел ладони перед собой. Время остановилось. Еще мгновение, и зал взорвался рукоплесканиями.

Квентин, не поняв, что такое произошло, встал, чтобы лучше видеть. Бингл задержал меч противницы голыми руками, рассчитав это с точностью до последнего эрга, миллиметра и наносекунды. Араль тоже не сразу сообразила, в чем дело, а Бингл, пользуясь преимуществом, дернул меч на себя, перевернул его в воздухе и приставил ей к горлу. Бой завершился.

— Господи, — сказал Элиот. — Нет, ты видел?

Бароны, забыв об аристократических манерах, с воплями обступили победителя. Квентин и Элиот орали вместе со всеми. Бингл, будто не замечая этого и не меняя выражения глаз под тяжелыми веками, прошел через толпу к трону Квентина, преклонил колени и вернул королю его меч.

Рабочие облепили «Мунтжак», словно пираньи невезучего исследователя Амазонки. Сравнение вообще-то не слишком удачное: они-то возвращали кораблю жизнь. «Мунтжак», весь в лесах и швартовах, стоял в сухом доке и подвергался ремонту — его укрепляли, песочили, конопатили, смолили и красили. Молотки тарахтели со всех сторон.

В основе своей он, к счастью, остался цел: корабельщики сомневались, что смогли бы воспроизвести его заново. Глубоко в кормовом трюме обнаружился деревянный часовой механизм, соединенный туго натянутыми канатами со всеми частями судна. Никто не понимал, для чего это нужно, но Квентин велел все оставить как есть.

«Мунтжак» окрашивался в угольно-черный цвет с белой каемкой. Целая армия швецов в помещении вроде самолетного ангара трудилась над новыми парусами. Квентин, жадно впивая запахи опилок и краски, чувствовал, что сам возвращается к жизни. Окончательно он, правда, не умирал, но и вполне живым тоже не был.

Видя, что «Мунтжак» будет готов к спуску всего через пару дней, Квентин наведался в географический кабинет замка. Остров Дальний во всем этом предприятии интересовал его меньше всего, но найти пункт назначения в море тоже не помешало бы. Кабинет после шумной верфи казался резервуаром тишины и покоя. Одну его стену целиком занимало окно, другую — карта Филлори от Лории на севере до Блуждающей Пустыни на юге. Стремянка на колесиках позволяла досконально изучить нужный ее фрагмент; при близком рассмотрении можно было различить даже отдельные деревья в Лесу Королевы, хотя дриады и тут не показывались.

Карту частично анимировали, вложив в нее толику магии. На Пенный берег накатывал прибой — Квентин не только видел его, но и слышал, как в приложенной к уху раковине. Движущаяся линия показывала, где теперь день, а где ночь. На потолке комнаты мерцала карта ночного неба с филлорийскими созвездиями.

Вот оно, королевство Квентина, земля, которой он правит. Свежее, зеленое, полное волшебства. Именно таким он представлял себе Филлори в детстве, когда часами рассматривал карты на форзацах сказочных книг.

Оживления в кабинете не наблюдалось. Весь персонал состоял из угрюмого чернявого подростка с челкой до самых глаз. Сгорбившись над столом, он производил какие-то вычисления с помощью стальных инструментов и заметил Квентина только через минуту.

Парень, лет шестнадцати с виду, сказал, что зовут его Бенедикт. Посетители, в особенности короли, редко сюда захаживали, и с манерами у юного картографа обстояло неважно. Квентин посмотрел на это сквозь пальцы — ему требовалась информация, а не поклоны.

— Не покажешь ли, где остров Дальний?

Бенедикт, порывшись в мысленной базе данных, подошел к третьей стене, сплошь из выдвижных ящичков, и достал из одного свернутую в рулон карту. Затем, впервые проявив некое подобие живости, покрутил медный вороток на большом столе и развернул свиток.

Карта оказалась куда больше, чем ожидал Квентин, и всю ее заполняло открытое море с филлорийскими эквивалентами меридианов и параллелей. Бенедикт остановил вращение на клочке суши с надписью о. Дальний.

— Вот он где, значит, — сказал Квентин.

Бенедикт молчал и в глаза избегал смотреть.

Квентину он сильно кого-то напоминал — не себя ли самого в этом возрасте? Боишься всего и всех и прячешь это под маской презрения, которое вообще-то направлено на собственную персону.

— Далековато. Сколько до него ходу?

— А кто его знает, — ответствовал Бенедикт и тут же добавил: — Дня три. Четыреста семьдесят семь миль — морских миль.

— А что, есть разница?

— Морская длиннее.

— На сколько?

— На двести шестьдесят пять ярдов, — автоматически выдал Бенедикт. — С гаком.

Квентина это впечатлило — кто-то, видимо, умудрился вбить в Бенедикта некоторые полезные сведения. Медный механизм для чтения карт включал в себя много рычажков с передвижными лупами. Квентин, воспользовавшись одной из них, увеличил остров. Тот походил на арахис со звездочкой на одном конце. Его четкий контур был обведен другим, расплывчатым, обозначавшим то ли прибой, то ли отмели.

Единственная водная артерия черной нитью спускалась из глубины острова к побережью. Около звездочки мелким шрифтом тоже стояло Дальний — видимо, это был город. Больше лупа не показывала ничего, кроме укрупненной структуры пергамента.

— Кто там живет?

— Рыбаки вроде бы. И агент короны имеется — видите, звездочка, — сказал Бенедикт и конфиденциально добавил, чуть не ткнувшись в пергамент носом: — Дерьмовая карта. Окраска хреновая. Вам она для чего?

— Я туда еду.

— Правда, что ли? Зачем?

— Хороший, в самом деле, вопрос.

— Ключ ищете?

— Да нет. Что за ключ?

— Сказка такая, — объяснил Бенедикт, как дошкольнику. — Ключ, заводящий мир. Вроде бы там находится.

Квентин не особо интересовался филлорийским фольклором.

— Не хочешь со мной? Нарисовал бы новую карту, раз тебе эта не нравится.

Тоже еще наставник проблемного юношества… но Квентину почему-то захотелось встряхнуть этого парня. Вытащить его из зоны комфорта, чтобы не издевался над другими людьми, вышедшими из своих личных зон. Чтобы задумался для разнообразия о чем-то помимо собственного невроза. На поверку это оказалось труднее, чем выглядело.

— Я не квалифицирован для полевых работ, — пробурчал Бенедикт, снова потупив взор и косясь украдкой на карту. Юный картограф явно предпочитал жить не в реальных местах, а в их проекциях на пергаменте. — Я хранитель, не изыскатель. А уж сам-то чертеж… господи боже.

Это выражение филлорийская молодежь переняла от новых правителей, полагая его неприличным; растолковать им, что это значит в действительности, было практически невозможно.

— Именем королевства Филлори квалифицирую тебя как топографа, — произнес Квентин. — Так годится?

Надо было меч захватить. Сконфуженный Бенедикт пожал плечами — Квентин десять лет назад сделал бы то же самое. Он прямо-таки проникся нежностью к этому мальчугану, наверняка думающему, что никто не в силах его понять. Квентин по сравнению с ним сильно продвинулся и, возможно, сумеет ему помочь.

— В общем, подумай. Нам нужен кто-нибудь для обновления карт.

Квентина, впрочем, и эта вполне устраивала. Он покрутил вороток, и остров Дальний уплыл в просмотренную часть свитка. За ним потянулись ярды кремового пространства с пунктирами и мелкой цифирью — пустой океан.

Край карты, щелкнув, выскочил из медного ролика.

— Больше земли нет, — не слишком толково заметил Квентин.

— Эта карта — последняя в каталоге. Никто ее ни разу не спрашивал с тех пор, как я здесь.

— Можно мне ее взять? — Бенедикт засомневался. — Знаешь, я ведь король. Это, строго говоря, моя карта.

— Все равно расписаться надо. — Хранитель уложил свиток в кожаный футляр и вручил королю квитанцию со своей подписью: Бенедикт Фенвик.

Господи боже. Неудивительно, что он дуется.

В активе имелось следующее: старомодный парусник, не вполне адекватный воин и загадочная королева-колдунья. На Братство Кольца это не тянуло, но Квентин ведь не мир от Саурона спасал — он всего лишь хотел получить налоги с захолустных островитян. Ровно через три недели со дня смерти Джоллиби путешественники выехали из замка.

Крепкий бриз гнал волну. Парусам «Мунтжака», судя по всему, не терпелось наполниться им и умчать судно за горизонт. В глубине белоснежных полотен, вибрирующих от предвкушения, просвечивали бледно-голубые филлорийские овны.

В гавани играл духовой оркестр; ветер, несмотря на все старания капельмейстера, уносил музыку прочь. За полчаса до отплытия явился Бенедикт Фенвик с набором геодезических инструментов. Капитан, все тот же адмирал Лакер, отвел ему каюту поплоше.

— Вот так, значит… — сказал Элиот, стоя у сходен с Квентином.

— Вот так.

— Ты в самом деле туда плывешь.

— А ты думал, я блефую?

— Была такая мысль. Ты попрощайся с Джулией за меня — и не забывай, что я тебе про нее рассказывал.

Джулия, похоже, не собиралась выходить из каюты до самого острова.

— Ладно. Вы как тут, обойдетесь без нас?

— Вполне.

— Если выяснишь, кто замочил Джоллиби, надери им задницу сам, не дожидайся меня.

— Благодарствую. По-моему, это все же не Фенвики. Они считают нас мудаками, вот и вся их вина.

Квентин вспомнил, как поразил его при первой встрече неправильный прикус Элиота. Теперь он совсем перестал его замечать и находил совершенно естественным, как челюсти кита-горбача.

— Я бы речь толкнул, — сказал Элиот, — только ее никто не услышит.

— Ничего. Буду действовать в интересах народа Филлори и скажу мятежным островитянам, которые, наверно, просто забыли про эти налоги (было бы еще за что их платить и чем), что мы желаем восстановить справедливость и хорошо бы им это запомнить.

— Тебе, я смотрю, на месте уже не стоится.

— Да. Стоится с большим трудом.

— Ну так иди. Кстати, забыл сказать: говорящие звери отрядили с вами своего представителя.

— Кого это?

— Что бы это ни было, оно уже на борту. Политкорректность, ничего не поделаешь.

— Мог бы меня спросить.

— Мог бы, да побоялся, что ты будешь против.

— Я начинаю уже скучать по тебе. Ну пока, через недельку увидимся.

Квентин легко взбежал по сходням. Их тут же убрали за ним, и со всех сторон послышались невразумительные морские команды. Квентин, стараясь никому не мешать, поднялся на ют. Корабль выходил из стабильного сухопутного мира в подвижную плещущую среду.

За пределами гавани мир опять изменился. Воздух похолодел, ветер окреп, море стало свинцовым. Паруса «Мунтжака» надулись, новый рангоут напрягся с довольным скрипом.

Квентин стоял на корме, смотрел на оставляемый кораблем след и чувствовал, что здесь он на месте. «Мунтжаку», в отличие от всего прочего Филлори, он был нужен по-настоящему и оправдал доверие старого корабля. Выпрямившись, Квентин любовно погладил поручни. Нечто невидимое, но очень тяжелое разжало когти, снялось с его плеч и улетело в морскую даль в поисках другого насеста. Возможно, по возвращении домой оно снова будет поджидать Квентина, но пока он может вздохнуть.

Обернувшись, он увидел прямо за собой Джулию. Он не слышал, как она подошла. Она сияла какой-то неземной красотой. Ветер развевал ее черные волосы, кожа серебрилась — свет тут такой, что ли; прикоснешься к ней, и тебя ударит, как током. Если им суждено полюбить друг друга, то случится это здесь, на «Мунтжаке».

Они вместе смотрели на тающий позади Белый Шпиль. Джулия, как и Квентин, выросла в Бруклине. Она одна во всем мире, в любом из миров, способна понять, какие чувства он испытывает сейчас.

— Что, Джулс? Недурственно? Сама поездка, конечно, туфта, но погляди вот на это! — Он обвел рукой корабль, море, небо и их обоих. — Давно надо было.

Глаза Джулии так и не пришли в норму: оставаясь сплошь черными, они выглядели весьма странно рядом с девчоночьими веснушками.

— Я и не заметила, что мы уже плывем, — сказала она.

ГЛАВА 4

Чтобы рассказать историю Джулии, нужно вернуться в тот холодный бруклинский день, когда Квентин поступил в Брекбиллс. Джулия держала вступительный экзамен вместе с ним, и это стоило ей трех лет жизни.

Их истории, начавшись в один день, развивались совсем по-другому. Если судьба Квентина переломилась, то судьба Джулии дала всего лишь тонкую трещину.

Поначалу это ей не мешало. Жизнь, хоть и надтреснутая, вполне годилась к употреблению. Проводив Квентина и Джеймса к дому, где им предстояло пройти собеседование на предмет поступления в Принстон, Джулия отправилась в библиотеку. Накрапывал дождь. В этом она была более или менее уверена, а вот в последующем не очень.

Сидя в библиотеке с ноутбуком и стопкой книг, она писала работу для мистера Карраса. Тема была что надо: общество социалистов-утопистов, существовавшее в девятнадцатом веке в штате Нью-Йорк. Высокие идеалы не мешали им заниматься групповым сексом, а впоследствии они вообще бросили свои заморочки и начали производить столовое серебро. У Джулии были кое-какие мысли насчет того, почему с серебром у них получилось лучше, чем с царством Христа на Земле, — мысли, как ей представлялось, верные. Стоит лишь обратиться к цифрам, чтобы получить нужный ответ.

Джеймс, зайдя за ней, рассказал о несостоявшемся собеседовании: преподаватель, который должен был его проводить, вдруг взял и умер. Одно это было достаточно странно. Джулия вернулась домой, пообедала и до четырех утра дописывала работу у себя в комнате. Потом поспала три часа, пропустила два первых урока, чтобы написать примечания, и пришла на обществоведение.

Этот отрезок времени оставил у нее какое-то нереальное впечатление — что в общем понятно, когда ложишься в четыре и встаешь в семь. Все начало разваливаться только неделю спустя, когда ей вернули работу.

Дело было не в отметке. Отметку мистер К. поставил хорошую, А с минусом, что делал не часто. Проблема заключалась… в чем, собственно? Джулия перечитала свое эссе и обнаружила, что совершенно его не помнит, но она ведь строчила в ударном темпе. Потом ее взгляд зацепился за то же самое, что и взгляд мистера К: за неправильную дату.

Сексуальная практика утопистов, жуть сплошная, подпадала под одну из статей федерального закона об изнасиловании. Статью эту приняли в 1878 году, а Джулия написала, что в 1881-м. Мистер К. нипочем бы этого не заметил — хотя он тот еще тип, Джулия не удивилась бы, узнав, что он сам нарушил пару таких статеек, — но Википедия допустила ту же ошибку, а он любил ловить учеников на излишнем доверии к Википедии. Проверил дату по другим источникам, начертил на полях большой красный крест и минус поставил. То, что такой ляпсус сделала именно Джулия, по-настоящему удивило его.

Джулия сама удивлялась, поскольку Википедией никогда в жизни не пользовалась. Во-первых, мистер К. каждый раз это проверял; во-вторых и в главных, Джулия, в отличие от многих своих одноклассников, любила точные факты. Перечитав эссе еще раз, она обнаружила еще две ошибки — всего две, но ей хватило и этого. В процессе работы Джулия всегда сохраняла черновики (маркировка исправлений в Ворде — чистое надувательство); обратившись к ним, чтобы узнать, в какой момент пропустила эти неточности, она обнаружила, что никаких черновиков нет. Один только чистовик.

Этот вроде бы мелкий и вполне объяснимый факт нажал на красную кнопку, и Джулия катапультировалась из своей уютной кабины.

Файл, как показывал ее ноутбук, был завершен в обеденное время, и это пугало ее. Джулия все четче осознавала, что помнит тот день в двух разных версиях. Одна была вполне себе реалистической, как у тех авторов, которым жизненные детали важнее занимательного сюжета. В этом варианте она пошла в библиотеку, куда позднее явился и Джеймс, пообедала и дописала свое эссе.

Другая версия была совершенно трехнутая. В ней Джулия, проведя обычный компьютерный поиск за библиотечным столом светлого дерева, наткнулась на странный шифр, отсылающий к подвальному книгохранилищу: в этой библиотеке подвала не было.

Словно во сне, она двинулась к матированному лифту, и что же? Под белой пластиковой кнопкой с надписью Цоколь обнаружилась точно такая же кнопка, обозначенная Подвал. Джулия нажала ее. Та зажглась, и Джулия стала спускаться, ожидая увидеть самый обычный подвал с железными стеллажами, гудящими дневными светильниками и трубами, из которых торчат красные лепестковые клапаны непонятного назначения.

На выходе, однако, ей открылось нечто совсем другое: солнечная терраса сельского особняка и зеленый сад. Ей объяснили, что это школа магов, что называется это место Брекбиллс и что ее тоже примут сюда, если она сдаст экзамен.

ГЛАВА 5

Первое пробуждение Квентина на борту «Мунтжака» могло сравниться разве что с первым брекбиллским утром. Его койка в узкой и длинной каюте помещалась напротив целого ряда окон, расположенных в паре ярдов выше ватерлинии. Все в каплях, они отражали блики освещенного солнцем моря, по которому с невероятной скоростью мчался корабль. Книжные полки, шкафы, комоды были с умом закреплены вдоль стен и под койкой — Квентину казалось, что он лежит внутри китайской головоломки.

Ступив на прохладный дощатый пол, он ощутил небольшую качку и легкий крен. Теперь он будто бы оказался в брюхе большого, но дружелюбного морского млекопитающего, любителя скоростного плавания. Квентин относился к меньшинству, не страдающему морской болезнью и раздражающему этим невезучее большинство.

Он достал одежду из миниатюрного стенного гардероба (то есть переборочного, выражаясь морским языком). Специальные доски-бортики не давали книгам сыпаться с полок во время шторма. Завтрак и посещение туалетной комнаты ничего особо хорошего не сулили, но все остальное представлялось Квентину верхом блаженства. Так хорошо он себя не чувствовал уже много месяцев, не сказать лет.

На палубе бездельничал он один. Команда «Мунтжака» была невелика для судна таких размеров: семь матросов и капитан. В данный момент все вахтенные прилежно сплеснивали концы, драили палубу и лазили вверх-вниз по канатам. Джулии не было видно. Адмирал Лакер и Бенедикт обсуждали некую навигационную тонкость с жаром, которого Квентин ни в ком из них раньше не замечал.

Квентин мог бы в случае надобности помочь им с погодой, но даже Джулия, владевшая погодной магией лучше его, вряд ли улучшила бы то, что имелось в наличии — ясное небо и свежий западный ветер. А не влезть ли ему на мачту?

Облюбовав себе третью, самую маленькую, Квентин потряс руками в целях разминки. Глупая мысль, пожалуй, но кому хоть раз в жизни не хотелось залезть на мачту парусника, идущего полным ходом? В кино это очень легко, а вот на деле… ни тебе перекладин, ни выступов. Квентин, поставив ногу на медную утку, поймал на себе взгляд рулевого. Да, гражданин, твой король лезет на мачту, не зная, как это делается. Смирись с этим.

Не так уж это оказалось и сложно. Там, где не было уток и реек, имелись ванты — лишь бы не дернуть за что не надо. Квентин ободрал себе пару костяшек и занозил большой палец. Мачта гудела; он чувствовал, как она, упираясь в трюм, принимает на себя напор ветра и совмещает его с напором воды под килем. Нет бы раньше сообразить, что тут наверху очень холодно: ты переходишь в другую климатическую зону, а то и прямо в нижние слои космоса.

Квентин не принял в расчет также и крен корабля, внизу почти незаметный. Чем выше забираешься, тем сильнее наклон. Квентин повторял про себя, что на самом деле никакой опасности нет и «Мунтжак» не перевернется… возможно.

На самом верху палуба ушла вбок — если он упадет, то в воду, во вздыбленный чан бутылочного стекла. Футах в пятидесяти от правого борта прокладывало след нечто крупногабаритное, молочно-серое и тупорылое. Хвост расположен горизонтально, значит, не кит — скорее всего, акула. Неопознанный объект вскоре ушел в глубину и скрылся из виду. На такой высоте начинаешь осознавать, как ты мал по сравнению со всем остальным.

Спускаться было проще. Ступив на палубу, Квентин решил пойти в другом направлении, то есть в трюм. Темный люк тут же отгородил его от шумов верхнего мира, а трап в три коротких марша привел на самое дно корабля.

Здесь было тепло. На сырую деревянную стенку напирал океан. Трюм, битком набитый припасами, большого интереса не представлял, и Квентин хотел уже вернуться к реальности (или к тому, что сходит за нее в Филлори), когда из тьмы перед ним возникла перевернутая мохнатая рожица.

Квентин взвизгнул не слишком по-королевски и обо что-то стукнулся головой. Неизвестное существо, расположившись вполне комфортабельно, вверх тормашками висело на балке и смотрело на него влажными нечеловеческими глазами.

— Привет, — сказало оно.

Так. Одна тайна разгадана. Говорящее животное оказалось ленивцем, самым противным из знакомых Квентину млекопитающих.

— Привет, — ответил он. — Не знал, что ты здесь.

— Никто, похоже, не знает, — сказал ленивец. — Надеюсь, вы часто будете меня навещать.

До Дальнего они шли три дня, и с каждым днем становилось все жарче. Осенняя прохлада и стальные воды Белого Шпиля сменились субтропиками. При этом они двигались на восток, а не на юг или север — землянину это казалось странным, но филлорийцев, кажется, нисколько не удивляло. Может, этот мир вообще плоский, а не сферический? Бенедикт слыхом не слыхивал об экваторе. Команда переоделась в белые робы, вот и вся песня.

Бенедикт, стоя у руля рядом с адмиралом, листал атлас прилегающих к Дальнему вод; карты пестрели точками и неряшливыми концентрическими изобарами. Капитан и топограф, пробившись совместными усилиями сквозь рифы и мели, наконец вышли к острову: на горизонте показались россыпи белого песка, зеленые джунгли и невысокая горная вершина. Примерно таким Квентин и представлял себе остров. Корабль, обогнув мыс, вошел в мелкую бухту.

Ветер тут же сник. «Мунтжак» по инерции достиг середины, колебля тихие зеленые воды. Паруса на мачтах обвисли. Узкий пляж, палимый полуденным солнцем, усеивали сухие водоросли и волокнистая пальмовая кора. На одном конце бухты виднелась пристань, окруженная низкими постройками, на другом — довольно внушительное здание, гостиница или загородный клуб. В целом это напоминало рыбачий поселок Лазурного Берега, но ни единой живой души не было видно.

Может, у них сиеста. «Не будь идиотом, — одернул себя Квентин, чувствуя растущее возбуждение. — Ты сюда по делу приехал — налоги собрать».

На воду спустили баркас. Квентин сел в него вместе с Бинглом и Бенедиктом, который даже стесняться перестал от волнения. Джулия присоединилась к ним в последний момент. Ленивец не пожелал отцепляться от своей балки. Он попросил принести ему сочных побегов или мелкую ящерку — если попадется, конечно; он ведь всеядный — и вновь смежил сонные веки.

Гребцы направились к длинному шаткому пирсу с нелепым маленьким куполом на конце. Гладкую, как пруд, бухту окутывала мертвая тишина.

— Жутковато, — заметил Квентин. — Надеюсь, это не Роанок.[7]

Все промолчали. Жаль, что с ними нет Элиота или хотя бы Дженет. Джулия, все плавание просидевшая в одиночестве, сцепила руки на коленях и прижала локти к бокам, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть; непонятно было, дошла до нее историческая ссылка Квентина или нет.

Он обозрел берег в складную подзорную трубу, заколдованную так, чтобы показывать как видимые, так и невидимые создания — ну, в основном. Нет, никого. Труба, если покрутить дополнительный диск, показывала также и то, что происходило около часа назад; все это время на берегу тоже никого не было.

Пирс поскрипывал. Солнце палило нещадно. Квентин думал, что в качестве короля сойдет первым, но Бингл, относившийся к обязанностям телохранителя крайне серьезно, ему не позволил. Эта серьезность не вязалась с его звонким именем — хотя такому имечку мог соответствовать разве что клоун на детском празднике.

Большой дом, который они видели издали, был выстроен из дерева и выкрашен в белый цвет, как особняк на старой южной плантации. У стеклянных входных дверей стояли ионические колонны, краска порядком облупилась. Бингл толкнул дверь и вошел. Квентин последовал за ним, решив насладиться неизвестностью в полной мере. Внутри после солнца было черным-черно и прохладно.

— Осторожно, ваше высочество, — сказал Бингл.

Когда глаза привыкли к полумраку, Квентин увидел обветшалую, но роскошную комнату с письменным столом в центре. За ним сидела маленькая девочка с прямыми светлыми волосами, ожесточенно рисуя что-то на бумажном листе. Увидев вошедших мужчин, она крикнула, обернувшись к лестнице:

— Мама, к нам пришли! Только песок в дом не натаскивайте, — добавила она, возвращаясь к своему рисованию. — Добро пожаловать в Филлори.

Девочку звали Элинор. Ей было пять, и она очень ловко рисовала пегасов, только это были не крылатые кони, а крылатые кролики. Квентин не знал, настоящие они или выдуманные — в Филлори это не так просто определить. Ее мама, красивая женщина лет под сорок с тонкими губами, неожиданно бледная для жаркого климата, спустилась по лестнице на каблуках, в строгом костюме и тут же согнала дочку со стула. Элинор, не протестуя, собрала рисунки с карандашами и убежала наверх.

— Добро пожаловать в королевство Филлори, — произнесла она низким гортанным голосом. — Я таможенный агент. Прошу назвать ваши имена и страну.

Она раскрыла толстую приходную книгу, держа наготове смоченный фиолетовыми чернилами штамп.

— Квентин Колдуотер, король Филлори.

Она помедлила, вскинув брови с легкой иронией. Деловая, но сексуальная. Таможенница-вамп.

— Вы король Филлори?

— Один из. Королей в стране двое.

Отложив штамп, она написала в графе «род занятий»: Король.

— Страна, следовательно, Филлори?

— Ну да.

Она заполнила следующую графу — штамп оказался без надобности.

— Для филлорийцев процедура упрощена. Я думала, вы прибыли из-за моря.

— Обращайтесь к его высочеству с подобающим уважением, — рявкнул Бингл. — Вы не с рыбаком говорите, а с королем.

— Знаю, что с королем. Он назвался.

— Значит, титулуйте его «ваше высочество».

— Извините, ваше высочество. — Женщина не слишком скрывала, что ей смешно. — Мы здесь к королям не привыкли.

— Все в порядке, — торопливо вмешался Квентин. — Спасибо, Бингл, о своем достоинстве я уж как-нибудь сам позабочусь. Можете выдать мне сертификат со штампом, если хотите.

Бингл послал Квентину взгляд, говорящий: не умеете вы быть королем.

Таможенница по имени Илейн, определившись со статусом приезжих, проявила себя как радушная хозяйка. Через час на Дальнем принято пить коктейли, но не хотят ли гости тем временем осмотреть остров? Гости только о том и мечтали. Только кому-то придется нести Элинор, предупредила Илейн. Она славная девчушка, но очень ленивая.

— И ужасная кокетка. Подлизывается к мужчинам. Тот, кого она сочтет легкой мишенью, будет весь день таскать ее на себе.

Большой дом назывался посольством и был обставлен с нежданным шиком: мягкие кресла и панели темного дерева, как в английском клубе для джентльменов. Никто не знал, когда все это сюда доставили — остров Дальний явно знавал лучшие времена. Экспедиция, выйдя через заднюю калитку, двинулась по прорубленной в джунглях проезжей дороге. Илейн сорвала с ветки тропический плод и предложила Квентину. Сгустки семечек он выплевывал прямо в траву.

Запахи моря уступили хлорофилловой атмосфере джунглей. Там и сям встречались железные ворота, окрашенные когда-то в белое и успевшие с тех пор заржаветь. Аллеи за ними уходили в густую зелень. Илейн вкратце рассказывала о живущих там семьях. Квентин не понимал, почему она так строга с маленькой Элинор — это противоречило ее приветливым открытым манерам. Бингл шел впереди с мечом наголо, готовый предотвратить любое покушение на особу короля. Квентину казалось, что это невежливо, но Илейн как будто ничего не имела против.

Они полюбовались тропическим часовым деревом — здесь это была пальма, не дуб. Квентин спросил Элинор, умеет ли она узнавать время по часам. Не умеет и не хочет уметь, ответила девочка.

— Вот вам маленькая принцесса, — заметила Илейн. Бенедикт на ходу делал зарисовки, стараясь не закапать потом блокнот. Джулия отстала, чтобы рассмотреть какой-то куст — или поговорить с ним. Не опасно ли это? Квентин почти инстинктивно флиртовал с Илейн, чтобы пробудить в Джулии дух соперничества, но если упомянутый дух и присутствовал в ней, то не желал пробуждаться.

Пройдя с полмили, они очутились в городе. Дорога, описав петлю, преобразилась в рыночную площадь — по крайней мере, здесь стояли ларьки, пахло рыбой и валялись растоптанные плоды. Сбоку высилось что-то наподобие ратуши. Остановившиеся часы на фронтоне смотрели, как слепой глаз циклопа, над входом обвис выгоревший, но еще узнаваемый филлорийский флаг.

Центр площади украшал гранитный обелиск со статуей на вершине. Муссоны и тропическая растительность обошлись с ним неласково, но каменный персонаж, судя по всему, героически встречал любые невзгоды.

— Капитан Бэнкс, — дала справку Илейн. — Основал филлорийскую колонию на острове Дальнем, потерпев здесь кораблекрушение.

Основатель и открыватель, подумал Квентин, но промолчал. Эта хохма, если считать ее таковой, здесь наверняка давно устарела.

— А где же все? — спросил он.

— Где-то поблизости. Мы здесь не очень склонны к общению.

Элинор попросилась на руки к матери, была отвергнута и принялась за Квентина, который послушно посадил ее на плечи. Илейн возвела глаза к небу, как бы говоря: а я вас предупреждала. Солнце устроило за деревьями кровавую баню, на что тут же отозвались москиты.

Элинор повизгивала, восхищенная ростом своего нового скакуна, и закрывала ему глаза краем юбочки: он уберет, а она опять за свое.

Квентин постоял немного с завешенными тканью глазами. Вот он я, отважный предводитель экспедиции, король всего, что лежит вокруг. Великого открытия не состоялось, ну и не надо. Довольство входило в грудь, как первый вечерний глоток алкоголя.

Квентин вздохнул при мысли, что после сбора недоимок у него не будет больше предлога здесь оставаться.

— Вы говорили что-то насчет коктейлей, — напомнил он.

Обед в посольстве превзошел ожидания. Страшноватую местную рыбу, очень зубастую, подали с гарниром из фруктов наподобие манго. Элинор носила из кухни соль, бокалы и прочее с изяществом гимнастки, выступающей на бревне, но один бокал около половины девятого все-таки уронила.

— Отправляйся спать, Элинор, — распорядилась Илейн. — Никакого тебе десерта. В постель.

Девочка разрыдалась, выпрашивая пирожное, но мать была непреклонна.

Взрослые, расположившись на плетеных стульях верхней веранды, попивали какой-то сладкий спиртной напиток. «Мунтжак» зажег огни на носу, на корме и на мачтах. Джулия применила защитные чары от насекомых.

Квентин, отлучившись будто бы в ванную, нашел в кухне сладкий пирог под стеклянной крышкой, отрезал кусочек и отнес Элинор.

— Ш-шш, — сказал он, закрывая за собой дверь. Девочка, явно знакомая с правилами конспирации, быстро разделалась с пирогом, и Квентин унес на кухню улики — тарелку с вилкой.

Илейн он нашел на веранде одну: Джулия ушла спать. Если она и питала к Квентину какие-то чувства, то бороться за него не намеревалась. Их совместная поездка пока не дала никаких результатов. Черт с ним, с романом, поговорить бы с ней просто. Квентин беспокоился за нее.

— Извините, что так непочтительно говорила вначале с вашим высочеством, — сказала Илейн.

— Пустяки. — Квентин с некоторым усилием вернулся мыслями к ней. — Я и сам все еще привыкаю.

— Было бы легче, если бы вы носили корону.

— Одно время носил, но очень уж она неудобная. И вечно падает в самый неподходящий момент.

— Могу себе представить.

— На крещении, скажем. При кавалерийской атаке.

Лунный свет вселял в него ощущение собственной неотразимости. Le roi s’amuse.[8]

— Просто террористка какая-то.

— И не говорите. Теперь я ограничиваюсь королевской осанкой — уж ее вы не могли не заметить.

Ее лицо в темноте не поддавалось прочтению. На небе кишели экзотические восточные звезды.

— Я сразу же обратила внимание. — Илейн начала скручивать сигарету. Прикажете считать это флиртом? Она лет на пятнадцать старше его. Стоило проплыть 477 морских миль, чтобы встретить единственную в джунглях пантеру. Интересно, кто отец Элинор?

— Вы родились здесь, на острове? — спросил Квентин.

— О нет. Родители жили на материке, близ Южного Сада. Отца своего я не знаю. Это всего лишь очередное назначение; я посвятила дипломатической службе всю свою жизнь и побывала уже во всех уголках империи.

Квентин важно кивнул. Он и не знал, что в Филлори есть дипломатический корпус — надо будет заняться этим вопросом, вернувшись в столицу.

— К вам заходит много судов? Я имею в виду иностранные, из-за моря.

— Нет, к сожалению. Открою вам страшную тайну: ни одного за весь срок моей службы. За все триста лет через эту таможню не проходил ни единый корабль из-за Восточного океана. Думаю, мой пост можно смело назвать синекурой.

— Ну да, если вам нечего делать…

— Жаль, конечно. Видели бы вы наши таможенные сертификаты, одна шапка чего стоит. Я вам завтра оттисну штамп, это настоящее произведение искусства.

Огонек ее сигареты светился во мраке. После недолгого гедонистического периода в Нью-Йорке Квентин уже три года как не курил, но аромат табака соблазнил его. Илейн снова взялась за изготовление самокрутки — сам он разучился, вернее, никогда не умел: у Элиота для этого была хитрая серебряная машинка.

— Не хотелось бы говорить, но мы пришли к вам с определенной целью.

— Догадываюсь с какой. За волшебным ключом?

— Нет-нет, не за ним.

Она положила ноги на сундучок, которым пользовалась вместо стола.

— Зачем же тогда?

— Вы, то есть остров, не заплатили налоги за прошлый год.

Илейн залилась смехом и даже в ладоши хлопнула от восторга.

— И за ними послали вас? Короля?

— Королей не посылают. Сам вызвался.

— Понятно. — Она вытерла ладонью глаза. — Такой микроменеджер, да? Надо было, конечно, давно отправить вам эти деньги, мы ведь не голодаем. Завтра свожу вас посмотреть золотых жуков. Удивительные создания: едят землю, а какают золотоносной рудой, и гнезда у них золотые. Да вот, возьмите. — Она ногой подвинула к нему сундучок. — Золота здесь полно, сундук прилагается даром.

— Отлично. Благодарю вас.

Итак, его миссия выполнена. Квентин затянулся и подавил кашель — курильщиком он пробыл совсем недолго. Да и перебрал он, пожалуй, этого… рому, что ли. Сладкое, крепкое, делается на тропическом острове; пусть будет ром.

— Мы годами от вас ничего не слышали, немудрено и забыть о налогах. Зачем вам, собственно, это золото?

Ответы Квентину подворачивались самые несолидные — например, чтобы позолотить заново скипетр Элиота. Налоги без представительства! Впору революцию поднимать.[9] Илейн права, это попросту нереально.

— Подумайте сами: к нам посылают короля — есть, казалось бы, чем гордиться. Но какова истинная причина вашего путешествия? Не говорите, что дело в одних налогах, это так скучно.

— Вынужден разочаровать вас.

— Я была уверена, что вы ищете ключ, заводящий мир.

Трудно было понять, шутит она или нет.

— Если честно, Илейн, я практически ничего не знаю о нем. Это ведь просто сказка? Много у вас бывает таких искателей?

— Нет, но это единственное, чем мы знамениты — если не считать золотых жуков.

На небо взбирался месяц, оранжевый, как сигаретные огоньки — казалось, его рог вот-вот зацепит снасти «Мунтжака». Луна в Филлори никогда не бывает полной и каждые сутки, ровно в полдень, проходит между планетой и солнцем, вызывая затмение. Птицы до сих пор не привыкли к этому и каждый раз замолкают, а вот Квентин уже и замечать перестал.

— На самом деле ключа здесь нет, — сказала Илейн.

— Я так и думал. — Квентин подлил себе рому из графина — просто так, спиртного ему больше не хотелось. Интересно, раскрыли ли уже дело Джоллиби.

— Искать его нужно на Крайнем. Следующем за нами острове.

— Простите, не уловил. Где-где?

— За нами есть еще один остров под названием Крайний. Плыть до него дня два или три. Мне самой не доводилось, но ключ находится там.

— Вы, полагаю, шутите?

— А разве похоже?

Кто ее разберет. Улыбка, во всяком разе, имела место.

— По-моему, этот ключ чисто метафорический. Клочок бумаги, на котором написано что-то вроде «поспешишь — людей насмешишь». Или там «рано в кровать, рано вставать».

— Нет, Квентин. Самый настоящий золотой ключик, с бородкой, как полагается. Если верить молве — волшебный.

Квентин уставился на дно своего бокала. Мыслительный аппарат отказывался работать, и винить за это было некого, кроме себя самого. Поспешишь — людей насмешишь.

— Кому нужен золотой ключ? Слишком мягкий материал, гнуться будет.

— Смотря куда его вставить.

Квентину стало жарко, кровь прилила к щекам. Хорошо еще, что ночь прохладная и бриз поднимается.

— Волшебный золотой ключ в двух днях пути от вашего острова. Почему вы сами до сих пор за ним не отправились?

— Не знаю. Возможно, за неимением волшебных замков.

— Мне даже в голову не приходило, что он настоящий.

Это не просто искушало: во мраке большими неоновыми буквами зажглась вывеска ПРИКЛЮЧЕНИЕ. Остров Дальний оказался обманкой, пустым номером, но теперь выяснялось, что конечным пунктом был вовсе не он.

Илейн выглядела более собранной и трезвой, чем Квентин. Еще бы, она пьет этот ром каждый вечер. Что будет, если он возьмет и поцелует ее? Если они вместе лягут в постель? Тропическая ночь… луна светит… Зря он в таком случае столько выпил. И если подумать, не так уж ему и хочется припасть поцелуем к этим улыбающимся тонким губам.

— С вашего позволения, Квентин… я не уверена, стоит ли вам искать этот ключ. Дальний довольно безопасен для острова, но его можно рассматривать и как отправную точку. Именно здесь кончается Филлори. Здесь вы всемогущий король, а там, — она махнула рукой за темную бухту, где светились огни «Мунтжака» и глухо шумел прибой, — там вы всего лишь Квентин. По-вашему, этого достаточно?

Квентин хорошо ее понимал. Он снова оказался на кромке, за которой начинается неизведанное. Край поляны, где погиб Джоллиби. Окно кабинета, за которым внезапно возникли трое его друзей. Здесь он может все, там — еще неизвестно.

— Понятия не имею, — сказал он. — Это и заставляет нас искать приключений — мы хотим узнать, достаточно этого или нет. Надо только быть уверенным, что действительно хочешь узнать.

— Вы совершенно правы, ваше высочество, — сказала Илейн.

Квентин лег позже всех и последний встал утром. В Филлори, при отсутствии мигающих электронных часов реального мира, его чувство времени приятно растянулось, но солнце давало понять, что он сильно заспался. Как не стыдно валяться в потных простынях, когда другие давно встали и занимаются своими делами. В комнате, несмотря на распахнутые окна, стояла удушливая жара.

Ром, такой привлекательный прошлым вечером, проявил свою истинную натуру как мерзкий токсин, от которого сохнет во рту и мозги не шурупят. Квентин обругал себя вчерашнего за неумеренность и пошел искать воду.

Недостатка в ней не было. Не певчие ли птички снабжают островитян ключевой водой на манер золотых жуков? После холодной ванны и обильного питья голове стало легче. Когда сидишь в пресной воде и смотришь на океан, ощущение свежести и чистоты становится особенно сильным.

Память о прошлой ночи показывала ему зернистые, невнятно бормочущие фигуры, но одно представало со всей четкостью: золотой ключ. Илейн сказала, что он настоящий. В чем его волшебство? Что им можно открыть? Может, она и об этом говорила, а он забыл? Вроде бы нет. Зато она точно сказала, что ключ находится на острове Крайнем. Надо получить еще какую-то информацию и решить, куда двигаться дальше: на Крайний или домой.

Илейн он, спустившись к завтраку, уже не застал. Она оставила ему записку с напоминанием о сундуке с золотом и пожеланием всего наилучшего. К записке прилагалась тонкая серая книжка под названием «Семь золотых ключей» — на этом и все.

Золотых жуков и свой замечательный штамп она ему, стало быть, не покажет. Хорошо, что он вечером воздержался от приставаний.

Элинор, однако, была на месте, сидела за маминым столом и рисовала на посольской бумаге крылатых заек. Квентин заглянул ей через плечо — шапки действительно были красивые.

— Доброе утро, Элинор. Не знаешь, где твоя мама?

Он не часто имел дело с детьми и потому говорил с ними, как со взрослыми, но Элинор как будто не возражала.

— Не-а, — ответила она весело, продолжая рисовать.

— А когда вернется, не знаешь?

Девочка потрясла головой. Куда это годится — оставлять пятилетнего ребенка совсем одного? Квентин пожалел малышку, вызывавшую в нем неведомые доселе, но приятные отцовские чувства. Ей явно недоставало как внимания, так и материнской любви.

— Нам пора уезжать, но мы ее подождем.

— Это не обязательно.

— Нет уж, мы подождем. Знаешь что? По-моему, твои пегасы — зайцы, а не кролики. Зайцы больше, и характер у них покруче.

— Все равно они зайки. У меня для тебя что-то есть. — Девочка выдвинула ящик стола; разбухший от влажности, он вывалился совсем, и она достала из него пачку исчерченных цветными карандашами листков. — Это паспорта. За границей они вам понадобятся.

— Кто тебе сказал, что мы собираемся за границу?

— Я так, на всякий случай их сделала. Их надо сложить пополам.

Свои паспорта она, как видно, срисовывала с настоящих официальных бумаг: вид у них был внушительный. Сложив листок пополам, Квентин увидел на обложке герб Филлори, а внутри — свой портрет с широкой улыбкой и золотой короной на голове. Задняя сторона обложки являла взору герб острова Дальний: пальму и бабочку. Девочка нарисовала такие всем, даже ленивцу, которым очень интересовалась заочно. Скучно ей, должно быть, без сверстников, вот она и выдумывает.

Квентин как единственный ребенок хорошо ее понимал. Его родители тоже были не из тех, кто подчиняет ребенку всю свою жизнь: они предоставляли ему большую свободу и не предъявляли особых требований. А когда с тебя ничего не требуют, тебе начинает казаться, что ты ни на что путное в общем и не способен — странно, да?

— Спасибо, Элинор. Ты очень-очень нам помогла. — Нагнувшись, он чмокнул ее в беленькую макушку.

— Это тебе за пирог, — застенчиво сказала она.

— Я так и понял.

Бедная крошка. Надо будет учредить в Белом Шпиле что-то вроде попечительства над детьми.

— Вот дождемся твою маму и отплывем.

— Это не обязательно.

Но он все-таки решил подождать. Весь день они слонялись по дому и рыбачили с пристани. Квентин еще раз попытался научить Элинор узнавать время по часовой пальме и опять получил отпор. Около четырех он велел Бенедикту отвести Элинор — вопреки ее энергичным протестам — в город и оставить с кем-нибудь понадежнее. Все остальные отправились на «Мунтжак», успевший пополнить запасы воды и провизии.

Час спустя вернулся и Бенедикт, утомленный, но торжествующий. Якорь подняли при появлении первых звезд. Игра окончена, корабль идет в Белый Шпиль.

ГЛАВА 6

Странная вещь приключилась с Джулией, когда она поняла, что ее работа по обществоведению — просто фальшивка. Прямо фокус-покус какой-то: была одна Джулия, и вдруг стало две, каждая со своей памятью. Первая, с нормальными воспоминаниями, продолжала вести нормальную жизнь: ходила в школу, делала уроки, играла на гобое. И переспала с Джеймсом, что давно собиралась сделать, но почему-то откладывала.

Вторая Джулия все это время росла в ней, как паразит или страшная опухоль. Первоначальная клетка сомнения делилась без передышки. Этой Джулии не было никакого дела до школы, гобоя и Джеймса. То, что Джеймс подтверждал историю первой Джулии — он помнил, как зашел к ней в библиотеку, — ровным счетом ничего не доказывало. Таинственные силы, дописавшие за нее эссе, и с Джеймсом заодно поработали, а он на это купился: второй Джеймс так и не появился на свет.

Беда Джулии была в том, что она всегда докапывалась до правды. Всяческие несоответствия мучили ее с раннего детства: в пять лет она задавалась вопросом, почему Гуфи умеет говорить, а Плуто нет. Как может одна собака считаться хозяином другой? А сейчас ей очень хотелось знать, кто был тот ленивый ублюдок, который лазил за справками в Википедию, дописывая ее работу. Версия об агентах тайной школы волшебников, не слишком ее устраивавшая, подкреплялась второй памятью, крепнущей день ото дня.

Джулия-два крепла вместе с памятью и пила соки из первой Джулии, которая слабела, худела и скоро достигла такой прозрачности, что паразитическая вторая сущность начала просвечивать сквозь нее.

Самым смешным в этой уморительной комедии было то, что никто ничего не замечал. Незамеченным прошло как ее затягивающееся молчание при общении с Джеймсом, так и то, что произошло в волчьей стае, именуемой юношеским оркестром при Манхэттенской консерватории: за три недели до праздничного концерта Джулия уступила партию первого гобоя куда менее одаренной Эвелин О, так и не исполнив утиное соло из «Пети и волка». Гобой Эвелин, вечно крякающий и вякающий, наконец попал в тему.

Вторую Джулию, как уже говорилось выше, попросту не интересовали ни Джеймс, ни гобой, ни школа. Отсутствие интереса к последней подвигло ее на большую глупость: делая вид, что подала заявку в престижный колледж, она на самом деле ничего такого не сделала. Это тоже прошло незамеченным, но обещало открыться в апреле, когда блестящая Джулия поступит в нечто отстойное. Бомба с часовым механизмом, заложенная номером два, только и ждала, чтобы подорвать судьбу первого номера.

Так прошел декабрь, а к марту их с Джеймсом отношения повисли на волоске. Волосы и ногти она теперь красила в черный цвет, чтобы лучше соответствовать второй Джулии. Поначалу Джеймс находил это готическим, эротическим и прилагал больше стараний по части секса; ее это не то чтобы вдохновляло, но позволяло меньше с ним разговаривать. Они никогда не были такой идеальной парой, какой казались со стороны. Джеймс к настоящим вундеркиндам только примазывался: ну сколько можно растолковывать собеседнику свои ссылки на Геделя-Эшера-Баха?[10] Довольно скоро он обнаружил, что Джулия не просто косит под сексуально депрессивного гота, а на самом деле стала такой.

Ей это доставляло безумное удовольствие. Обмакнув ногу в водоем плохого поведения, она сочла температуру как раз подходящей. Когда ведешь себя хорошо слишком долго, люди начинают о тебе забывать. Раз ты ни для кого не проблема, тебя просто вычеркивают из списка вещей, о которых следует беспокоиться, и машут крыльями не над тобой, а над плохими девчонками. Теперь на Джулию, благодаря тихой подрывной работе второго номера, тоже начали обращать внимание, и ее это радовало.

Потом приехал на каникулы Квентин. Когда она задумывалась над тем, куда он делся после первого семестра, мысли сразу начинали путаться — знакомое чувство: точно такой же туман окутывал потерянную ей половину дня. А легенда Квентина о суперэксклюзивном экспериментальном колледже сильно отдавала Джулией-один, то есть враньем.

Квентин, в общем, всегда ей нравился. Саркастичный, умный до жути, но в глубине души добрый — полечить его, и будет совсем хорошо. Подавить как-то непрерывную циркуляцию серотонина в его черепушке. То, что Квентин влюблен в нее, а она не чувствует к нему никакого влечения, угнетало ее, но не так чтобы очень. Из себя он был вполне ничего, лучше, чем сам полагал, но эти его филлорийские штучки расхолаживали ее как не знаю что — и проблема, как она хорошо понимала, была не в ней.

Тогда, в марте, она почувствовала в нем перемену. Глаза у него блестели по-новому. Он ничего не рассказывал, но этого и не требовалось: он кое-что повидал. От его пальцев шел запах, как в научном музее после запуска большого генератора Ван де Граафа, повелителя молний.

Они втроем сидели на лодочной пристани у канала Гоэнус, и Джулия курила сигарету за сигаретой. Квентин, знала она, прошел туда, куда ее не пустили.

Она вроде бы видела его там. В Брекбиллсе, на экзамене. В зале с нарисованными мелом часами, стаканами воды и постепенно исчезающими абитуриентами. Теперь она поняла, что он точно там был. Только у него-то вышло иначе: пришел и с ходу все сдал. Как же, школа волшебников! Он всю жизнь ждал чего-то такого — со дня на день, можно сказать, готовился.

А вот Джулию это застало врасплох. Никогда она не думала, что с ней случится нечто необычайное. В ее жизненные планы входило делать необычайные вещи самой, что было куда разумнее с точки зрения теории вероятности: кто же знал, что диво вроде Брекбиллса вдруг хлопнется ей на колени ни с того ни с сего? Попав туда, она просто рот разинула — а ведь могла бы управиться, например, с математическими задачами. Видит бог, могла бы. На математику она ходила вместе с Квентином с десяти лет; все, что он сумел, сумела бы и она — с закрытыми глазами в случае надобности.

Но она слишком много времени озиралась по сторонам, соображая, что тут к чему. Не приняла все это с первого взгляда, как Квентин. Как можно сидеть и спокойно решать дифференциальную геометрию, стучало у нее в голове, когда вокруг нас нарушаются фундаментальные законы термодинамики и Ньютоновой физики? Эта фигня и занимала ее мозги вместо экзамена. Вся ее вина в том, что она реагировала на происходящее как разумный, рассудительный человек.

В итоге Квентин прошел, а она сидит и смолит без продыху на пристани у Гоэнуса, рядом со своим оркообразным дружком. Квентин сдал, она провалилась. Здравый смысл, похоже, оказал ей плохую услугу. Надо было почаще читать про Филлори.

В тот день, после ухода Квентина, Джулия рухнула окончательно. Если состояние, когда чувствуешь себя паршиво нон-стоп, называется депрессией, то, значит, это она и была. Джулия заразилась этим недугом от всего остального мира.

Мозгоправ, к которому ее послали, поставил более точный диагноз: дистимия. Неспособность радоваться тому, что в принципе должно радовать. Джулия признала его правоту, хотя в качестве дистимичного семиотика могла бы поспорить с термином «должно», будь у нее на это энергия. То единственное, чему она в принципе бы порадовалась, с долженствованием не имело ничего общего. Речь шла о магии.

Нормальный будничный мир превратился для нее в постапокалиптическую пустыню. Пустые магазины, пустые дома, обгоревшие автомобили, погасшие светофоры над опустевшими улицами. Выпавший из ноября кусок дня всосал в себя ее жизнь подобно черной дыре: пройдя радиус Шварцшильда,[11] чертовски трудно выкарабкаться назад.

Она распечатала и прикрепила к двери своей комнаты отрывок из Донна.

Неверный свет часов на семь проглянет:

Здоровья солнцу недостанет

Для настоящего огня;

Се запустенья царство;

Земля в водянке опилась лекарства,

А жизнь снесла столь многие мытарства,

Что дух ее в сухотке в землю слег;

Они мертвы, и я их некролог.[12]

Точка с запятой, видимо, была писком моды в семнадцатом веке, но в целом это верно отражало состояние духа Джулии. Жизнь в сухотке… все соки ушли из нее, оставив только мертвую невесомую шелуху: тронь, и рассыплется.

Примерно раз в неделю мать спрашивала: «Может быть, тебя изнасиловали?» Ответить «да» было бы, вероятно, проще. Родители не понимали ее и жили в страхе перед ненасытным дочкиным интеллектом. Сестра, на четыре года моложе, робкая черненькая антиматематичка, обходила старшую на цыпочках, как дикого зверя: вдруг вцепится, лучше не совать пальцы в клетку.

Джулия, конечно, задавалась вопросом, не сошла ли она с ума. Какой нормальный человек (ха!) не задавался бы? Выглядела она определенно ненормальней, чем раньше. Приобрела дурные привычки: грызла ногти, не каждый день принимала душ, ничего не ела и целыми днями не выходила из комнаты. Доктор Джулия полагала, что страдает шизофренией — отсюда и гаррипоттеровские галлюцинации с параноидальным оттенком.

Да нет, доктор, не так все просто. Для галлюцинации эта штука слишком твердая и сухая на ощупь. Во-первых, она единственная и ни во что другое не переходит, во-вторых, никакая это не галлюцинация. Это было на самом деле.

Если это и безумие, то совершенно нового вида, не задокументированное пока в «Диагностически-статистическом справочнике психических заболеваний». У нее учебофрения. Воспаление ботанизма.

С Джеймсом она порвала — вернее, просто перестала отвечать на его звонки и здороваться, встречаясь с ним в школе. Проверив свой средний балл, весьма солидный на тот момент, она обнаружила, что можно посещать школу два дня из пяти, хватать одни двойки и все-таки получить аттестат. Главное — не сорваться с каната, а она теперь стала заправским канатоходцем.

Она продолжала регулярно ходить к мозгоправу. Он был, в общем, приличный дядька, хотел как лучше, носил щетину и лелеял определенные надежды на будущее. О тайной школе волшебников Джулия ему не рассказывала — если она и была сумасшедшей, то дурой уж точно нет. Она смотрела «Терминатор-2» и помнила, что произошло с Сарой Коннор.

Время от времени ее убежденность слабела. Она знала то, что знала, но не находила никакой пищи для своей веры. Гугл время от времени выдавал пару упоминаний о Брекбиллсе, но через несколько минут они исчезали словно по волшебству — видимо, кто-то бдительный исправно чистил гугловский кэш.

В апреле они наконец прокололись. Джулия нашла в почтовом ящике семь конвертов: из Гарварда, Йеля, Принстона, Колумбийского, Стэнфорда, Массачусетского и Калифорнийского технологических. Поздравляем, рады видеть вас в числе наших студентов. Ха-ха-ха, врите больше! Она прямо обхохоталась. Родители тоже смеялись — от облегчения. Продолжая угорать, она порвала конверты с письмами пополам, один за другим, и выкинула в мусорное ведро.

Вот идиоты. Хватило же ума придумать такое. Неудивительно, что вы приняли Квентина: такие же хреновы умники, как и он. Думали купить меня за пачку конвертов? Надеялись, что я променяю на них волшебное королевство, принадлежащее мне по праву рождения?

Зря надеялись. Если это игра на выжидание, то я никуда не спешу. Вы хотели решить эту проблему по-быстрому, но быстрого решения нет. Садитесь, друзья, поудобнее — Джулия сейчас сделает первый ход.

ГЛАВА 7

На обратном пути король вменил себе в обязанность совершать ежедневный обход корабля. Первым его шагом после отплытия с Дальнего стал Бенедикт. «Мунтжак» мчался вдаль под тропическим солнцем, и Квентин чувствовал себя глуповато: стоило снаряжать такой корабль для столь банальной поездки. Бенедикт у себя в каюте скрючился над складным письменным столиком. На разостланной перед ним морской карте виднелось несколько маленьких островков и стояли циферки, обозначавшие, видимо, глубину океана. Мели кто-то позаботился окрасить в бледно-голубой цвет.

Во время путешествия их отношения не стали теплее, но Квентину чем-то нравился этот юнец: может быть, стойкой непочтительностью к своему королю, для чего ему требовался недюжинный внутренний стержень. Кроме того, Бенедикт был величайшим на все Филлори ботаником и притом относился к виду, который в реальном мире уже не встречается: ботаник-географ.

— Ну, что поделываешь? — спросил Квентин.

— Травлю в основном, — пожал плечами юный ученый.

Все это время Квентин не часто с ним виделся, хотя пару уроков математики дать успел. Невзирая на то, что в Филлори эта наука пребывала на зачаточном уровне, парень очень быстро считал в уме; удивительно, как далеко он сумел продвинуться собственными усилиями.

— А это что у тебя?

— Старая карта, — пробурчал, не подымая глаз, юноша. — По-настоящему старая. Ей лет двести.

Квентин, сцепив руки за спиной, взглянул через его плечо.

— Из посольства взял?

— Скажете тоже. Она там на стенке висит.

— Я вижу здесь печать Дальнего.

— Я ее скопировал.

— И печать тоже?

— Все, что было на карте.

У Бенедикта, если он только не врал, был настоящий талант. Копия получилась точная и четкая, без единой помарки.

— Удивительно. У тебя просто дар к этому делу.

Бенедикт покраснел до ушей. Хвалу и хулу со стороны Квентина он сносил одинаково плохо.

— А как тебе геодезия? Ты, наверно, к другой привык?

— Терпеть этого не могу. Чертова путаница. Все не так, как должно быть. Не подчиняется математике. — С досады он даже вылез на время из своей раковины. — Неправильно все. Прямых линий попросту не бывает! Я всегда знал, что карты — вещь приблизительная, но только теперь понял, насколько. Нет уж, хватит с меня.

— Как это? Не хочешь больше быть картографом?

— Смысла нет. Гляньте вон туда, — Бенедикт махнул на стенку, за которой катились волны, — а теперь сюда посмотрите, — он ткнул пальцем в карту. — Здесь совершенство, там хаос.

— Но ведь карта — просто условность. Почему бы ей не быть совершенством?

— Карты морской болезни не вызывают.

От Квентина не укрылась ирония — это ведь он велел плыть обратно, к Белому Шпилю. Он присмотрелся к карте. Ну да, конечно: под одним из островков, расположенном чуть ли не на полях, значилось Крайний.

— Ага. — Квентин дотронулся до него, втайне опасаясь получить электрический шок. — Он ведь не по пути нам?

— Он в противоположной стороне. На востоке.

— Далеко до него?

— Два-три дня. Я ж говорю: карта старая, а острова эти движутся.

Красноречиво показывая мимикой, как ужасает его невежество Квентина, Бенедикт объяснил, что далекие острова Восточного океана никогда не остаются на том месте, где их нанесли на карту. Гласность им не по нраву, вот они и блуждают по морю с помощью некой тектонической магии, внося еще больше хаоса в географию.

Потом он шепотом сделал в уме какие-то вычисления и с высочайшей точностью — кто бы поверил, что это возможно с нависающей на глаза челкой? — от руки нарисовал карандашом вокруг Крайнего правильный круг.

— Должен быть где-то в этих пределах.

Квентин смотрел на точку острова, запутавшуюся в паутине меридианов и параллелей. В их сеть лучше не попадаться: это уже не Филлори, но где-то там сияет волшебный ключ, и он, Квентин, мог бы вернуться во дворец вместе с ним.

В памяти всплыла альбомная обложка семидесятых годов: парусник на краю бездны, в которую рушатся зеленые воды моря. Он уже кренится, и течение увлекает его туда, но умный галс при хорошем ветре еще может его спасти. Одна команда капитана, и корабль избежит губительной участи.

Куда же он пойдет в таком разе? Домой? Э, нет. Рановато.

— Можно мне позаимствовать эту карту? — спросил Квентин. — Хочу показать ее капитану.

При смене курса теплый синий океан остался позади. Впереди вздыбился черный, и температура упала сразу на тридцать градусов. Холодный дождь шквалами поливал палубу. Квентин не заметил, в какой именно точке вода преобразилась в совершенно иную стихию: она не распадалась покорно под килем, а оказывала активное сопротивление, но «Мунтжак» не терялся и резал ее почем зря.

Корабль преподнес им сюрприз, отрастив себе ниже ватерлинии — насколько было видно сквозь пену — два деревянных плавника. Квентин, не зная, магия это или часть механизма, был бесконечно благодарен старому «оленю», с лихвой вознаградившему короля за свое возрождение.

Ленивец, не вылезавший из трюма, должен был кое-что знать об этом, но когда Квентин пришел к нему, он крепко спал в обычном висячем состоянии, покачиваясь вместе с «Мунтжаком»: непогода ничуть не нарушила его безмятежности. В трюме стояла теплая, влажная, ленивая атмосфера, под ногами хлюпало ассорти из гнилых фруктовых кожурок.

Джулия тоже могла обладать какими-то сведениями; кроме того, Квентин хотел поговорить с ней о волшебном ключе. Больше на «Мунтжаке» волшебников не было, к тому же она владела недоступной Квентину магией. И он беспокоился за нее.

В плохую погоду она совсем затворилась в своей каюте: ледяная изморось даже Джулию, при всем ее духовном родстве с Филлори, пронимала. Квентина, идущего по проходу, швыряло от одной переборки к другой.

На миг, когда «Мунтжак» замер на гребне волны, в Квентине проснулся романтик. Неутоленная страсть захлопала кожистыми крыльями, но что фантазировать зря? Джулия так самодостаточна, так поглощена Филлори — трудно представить, что она вдруг захочет Квентина или кого-то еще из представителей гомо сапиенс. Если ей и недостает чего-то, то это скорее всего не бойфренд.

Но они, опять-таки, здесь вдвоем… затеряны на утлой скорлупке посреди бурного океана. Вдали от хищных глаз Элиота и Дженет. Не настолько же далеко зашла Джулия, чтобы не понимать прелести корабельных романов. Сценарий пишется сам собой, а она пока не перестала быть человеком. Квентин постучался в ее каюту.

Подсознательно он всегда помнил, что Джулия относится к времени «до того». До Брекбиллса, до того, как он убедился в реальности магии, до всего. И Элис она не знала. Влюбиться в Джулию снова — все равно что обратить время вспять, начать все сначала. Иногда Квентин не понимал, в самом деле он влюблен или только хочет влюбиться, чтобы обрести утешение. Даже если и так? Мысль-то хорошая, так какая, собственно, разница.

Джулия, открывшая ему дверь, была голая. Нет, вообще-то в платье, но со спущенным верхом. Бледные конические груди, не слишком большие и не слишком маленькие, были само совершенство. В семнадцать Квентин месяцами воображал их себе, основываясь на визуальных данных, собранных с одетой модели, — и был довольно близок к правде, как выяснилось. Только соски бледнее и почти сливаются с кожей.

Он снова закрыл дверь — не захлопнул, просто закрыл.

— Господи боже, Джулия! — Это было сказано больше себе, чем ей.

Прошла минута. Он ждал, прислонившись спиной к переборке, и его сердце колотилось о твердое дерево. Он не хотел, чтобы это произошло вот так. С чего ей вздумалось обнажаться — пошутить охота пришла? Слыша, как она движется там, за дверью, Квентин постучался опять, и на этот раз она открыла одетая.

— Какого черта?

— Извини, — проронила она и села на табуретку лицом к окнам каюты, не приглашая его войти. Он осторожно переступил порог.

Каюта, такая же, как у Квентина, была чуть больше благодаря причудливой планировке «Мунтжака». Здесь и двое могли поместиться, если одному сесть на койку. Под потолком плавал светящийся голубой шар вроде болотного огонька.

— Извини, — повторила Джулия. — Я забыла.

— Что забыла? — выпалил он более гневно, чем собирался. — Руки продеть в рукава? Не то чтобы я… — Закончить эту фразу не представлялось возможным. — Ладно, проехали.

Впервые за долгое время он видел ее в настоящем свете. Красива по-прежнему, но уж очень худа. И глаза все так же залиты чернотой — неужели навсегда такими останутся? Больше никаких перемен он не замечал, но это еще ничего не значило.

— Что я забыла? — Она смотрела на бушующие за окнами волны. — Не знаю. Забыла что.

— Ладно, но теперь-то ты вспомнила?

— Я забыла, как все иногда происходит. Даже не «как», а «для чего». Для чего люди здороваются, принимают ванну, одеваются, читают, улыбаются, едят, говорят. Все эти человеческие привычки.

— Не понимаю. — Его гнев прошел. Он пытался прикинуть, насколько ей тяжко живется, и показатели каждый раз были выше прежних. — Ты ведь тоже человек — как это можно забыть?

— Не знаю. — Глаза, сплошь черные, уставились на него. — Я теряю это, и оно тоже теряет меня. Уходит.

— Что уходит? Что с тобой, Джулия? Может, тебе на Землю вернуться?

— Нет! — отрезала она, даже испугавшись как будто. — Ни за что.

— Но Бруклин-то наш ты помнишь? Джеймса, школу и все такое?

— Иногда вспоминаю. — Ее губы дернулись, и она заговорила почти по-старому. — В этом моя проблема и состоит. Брекбиллс я тоже вспоминала, никак не могла забыть.

Квентин помнил, как она вспоминала. После провала на экзамене ей полагалось напрочь забыть о школе волшебников. Но чары, стирающие память, почему-то сработали плохо, и Джулия не забыла.

Потому и оказалась здесь, на волшебном корабле, бороздящем воды волшебного океана. Потому и стала королевой потаенного мира. Пришла через все тернии к счастливой развязке, правильно? Как посмотреть. Это для Квентина Филлори счастливая развязка, а для Джулии, может, и нет. Ей нужно что-то другое. Она все еще идет по своему извилистому пути, и ночь все ближе.

— Ты жалеешь, что не забыла про Брекбиллс? Жалеешь о Бруклине?

— Бывает. — Сложив руки, она прислонилась к стенке в позе, неудобной даже на посторонний взгляд. — Почему ты мне не помог? Почему не спас, когда я пришла к тебе в Честертоне?

Честный вопрос. Он сам себе его не раз задавал, но так и не нашел удовлетворительного ответа.

— Я не мог, Джулия, ты же знаешь. Ничего себе задача — устроить тебя в Брекбиллс, когда я сам насилу прошел.

— Ты мог бы видеться со мной. Учить меня тому, чему сам научился.

— Меня бы за это выгнали.

— Ну так потом, после выпуска…

— Что толку это теперь пережевывать? — Квентин, чувствуя под собой зыбкую почву, перешел в контратаку. — Ты просила напомнить о себе в Брекбиллсе — я это сделал. Думал, что теперь-то тебя найдут и сотрут тебе память на совесть, как у них водится.

— Напрасно думал. Когда меня начали искать, я уже растворилась в воздухе. — Джулия щелкнула пальцами. — Как по волшебству.

— Да и не вышло бы ничего из этих твоих уроков. Тоже мне Микки-Маус, ученик чародея! А обо мне ты подумала? Всегда с дерьмом меня смешивала, а тут нате, я вся ваша, сэнсэй. Так это не работает.

— Ничего я не смешивала, просто спать с тобой не хотела, господи! — Табурет покачался на двух ножках и снова хлопнулся на четыре. — И спала бы, кстати, если б ты согласился.

— Ну, ты и так выучилась, как я погляжу.

— Само собой. Уж ты-то мог бы не удивляться, бросив меня в реальном мире без всякой помощи. С тебя все и началось. Хочешь знать, как все было? Я расскажу, только заработай сначала.

В каюте повисла тяжелая тишина. Свинцовое море окутывалось мраком, в окна плескала вода.

— Что бы с тобой ни случилось, Джулия, я этого не хотел. Прости.

Он сказал чистую правду, но были и другие правды, не столь привлекательные. В школе он бегал за ней, как собачка, а она спала с его лучшим другом. Потом они поменялись ролями, и Квентин на радостях отказал ей. Не только поэтому, но и поэтому тоже.

— Тогда я снова стала собой, потому что здорово разозлилась. — Джулия нарисовала что-то на запотевшем стекле и стерла. — Теперь это уходит.

Фиг с ним, с ключом, тут вопрос поважнее. Джулии нужна помощь, а не любовь.

— Скажи, что я должен сделать. — Он взял ее холодную руку в свою. — Я очень хочу помочь. Хочу, чтобы ты вспомнила.

Каюту освещал не только голубой шар. Теперь светилась и сама Джулия — вернее, что-то у нее внутри. Ее сердце. Квентин видел его сквозь кожу и даже сквозь платье.

— Я и вспоминаю. Здесь, в море, вдали от Филлори, все понемногу возвращается. — Она заулыбалась, и это было еще хуже прежнего пустого лица. — Навспоминала такое, чего и не видела никогда.

После тяжелого судового обеда Квентин откинул от стены свою койку и лег. Холод, тьма, непогода, разговор с Джулией — все это вместе вызывало у него ощущение, будто он уже неделю не спал. Дело было не столько в позднем времени, сколько в пройденных милях. Масляная лампа качалась, освещая грубо вытесанные бимсы над головой.

Он замерз и весь слипся от соли. Помыться бы — он ведь умеет опреснять соленую воду, — да пальцы отвыкли от колдовства, лучше уж побыть липким. А согреется он очень скоро. Сразу после отплытия он нашел на койке флотское одеяло, щетинистого зверя весом около десяти фунтов, способного выдержать беглый артиллерийский огонь. Не желая находиться в одной постели с тушей дикого вепря, Квентин поменял его на неуставную, постоянно сырую, но куда более уютную пуховую перину.

Убедившись, что по доброй воле сон к нему не придет, он сел и обвел взглядом книжные полки. В прежней жизни бессонница заставила бы его потянуться за книжкой из филлорийской серии, но настоящее лишило его этого удовольствия. Не посмотреть ли, что это за «Семь золотых ключей» ему оставила Илейн.

Семь… на столько он не подписывался. Ему и одного хватит. Это был явно не роман, а детская сказка, набранная крупным шрифтом и с иллюстрациями в виде старинных гравюр. Илейн ее, наверно, конфисковала у Элинор — что за вредная тетка. На задней странице стоял штамп посольской библиотеки. Квентин поудобнее примостил подушку.

Жил-был вдовец, и была у него маленькая дочка, просто красавица. Ведьма, у которой своих детей не было, украла у него девочку, унесла ее со скрипучим хохотом и заперла в серебряном замке на краю света.

Отец отправился искать ключ от замка, чтобы освободить свою дочь. Весь жаркий день шел он без отдыха, а вечером остановился у речки, чтобы напиться. Нагнувшись к воде, он услышал тоненький голосок, говоривший: открой меня! Вдовец посмотрел и видит: к подводному камню прилипла ракушка, а рядом с ней в иле лежит крохотный золотой ключик.

Взял он ракушку, а в ней замочная скважина. Вдовец вставил туда ключик, повернул и открыл створку своим ножом. Устрица сразу умерла — это случается со всеми устрицами, когда вскрывают их раковины, — но внутри ее вместо жемчужины нашелся еще один золотой ключик, чуть больше первого.

Съел вдовец устрицу и дальше пошел. Скоро он увидел в лесу домик и постучался, чтобы спросить, не приютят ли его хозяева на ночь. Дверь была приоткрыта, он и вошел. Видит, весь дом уставлен кроватями и в каждой кто-нибудь спит — были там и мужчины, и женщины. Над одной кроватью, незанятой, висели часы, но они не шли. Вдовец завел их взятым из ракушки ключиком и лег спать.

Утром часы пробили семь, разбудив и его, и остальных спящих. Каждый из них рассказывал ту же историю: шел по лесу, устал, пришел в этот домик и лег. Выходило так, что они проспали долгие годы, а то и века, пока не прозвонили часы. Стал вдовец собираться в дорогу и нашел под подушкой еще один золотой ключик, чуть больше второго.

В пути ему стало холодно: во всем мире похолодало, когда его дочь заточили в замке. Видит, сидит в беседке красавица и плачет из-за того, что ее арфа расстроилась. Для настройки он дал ей свой золотой ключик, а она ему другой, чуть побольше. В корнях одного дерева нашелся сундук, к которому подошел ключ арфистки, а в нем лежал другой, еще больше. Этим ключом вдовец отпер замок, но не тот, где томилось в неволе его дитя, а другой. В верхней комнате самой высокой башни лежал на столе еще один ключ.

Отец все шел и шел, не зная, сколько месяцев или лет миновало. Придя к морю, он сел в лодку, поднял парус и доплыл до самого края света. Там сидел человек, нарядно одетый. Свесив ноги за край, он охлопывал себя и выворачивал карманы своего фрака.

«Экая досада, — сказал он. — Я потерял ключ от мира и не могу завести механизм. Теперь ни солнце, ни луна со звездами не взойдут больше, и мир погрузится в вечную ночь и холод».

Вдовец, понявший в своих странствиях, что ключи терять не годится, достал тот, что нашел в башне замка.

«Ну надо же, — сказал незнакомец. — Давай-ка его сюда».

Растянулся он на земле, не боясь запачкать нарядный костюм, опустил руку за край и ну заводить. Послышался громкий скрежет, а незнакомец сказал вдовцу, не прерывая своей работы: «Он у меня в заднем кармане, вытащи сам».

Отец девочки достал последний ключ, вернулся на свою лодку и обратно поплыл.

На удивление скоро он приплыл к волшебному замку, где ведьма давным-давно заперла его дочь. Серебряный замок, сверкая на солнце, парил высоко над землей, и идти к нему надо было по узкой серебряной лесенке, которая шаталась от ветра.

Но вдовец дошел и вставил свой ключ в скважину чугунных ворот. Как только он повернул его, врата распахнулись, а за ними, будто только его и ждала, стояла прекрасная молодая женщина. Она была ростом с него и, как видно, научилась у ведьмы многому: волшебная сила так и шла от нее.

Но вдовец сразу узнал свою дочь.

«Красавица, это я, твой отец, — сказал он. — Я пришел, чтобы забрать тебя домой».

«Какой ты мне отец, — ответила женщина. — Мой батюшка молодой, а ты старый». И рассмеялась скрипучим ведьминским смехом.

«Я правда твой отец, — настаивал он. — Просто я искал тебя очень долго».

«Мне все равно, — сказала красавица. — Ты освободил меня, и я благодарна тебе за это».

Она поцеловала его в щеку, вручила ему новый золотой ключ и улетела прочь вместе с ветром.

«Постой!» — закричал отец, но она уже пропала вдали. Посмотрел он ей вслед, сел и заплакал.

Больше он не видел ее, а ключ хранил при себе. Какая дверь и какой спрятанный за ней клад могли ему быть дороже прощального дара дочери?

ГЛАВА 8

Проснулся Квентин от крика впередсмотрящего: тот, как в вагоне метро, объявлял о земле. Надев поверх пижамы тяжелый плащ, Квентин вышел на палубу.

Всю ночь ему снились вдовец с дочерью, ведьма и золотые ключи. Сказка эта не давала ему покоя: он полагал, что конец у нее неправильный. Почему отец не объяснил дочери все как есть? Что там было непонятного? Стоило им поговорить как разумным людям, и все бы закончилось хорошо. Герои сказок почему-то никогда не рассуждают, как разумные люди.

Серые тучи нависали над самой грот-мачтой. Квентин прищурился и разглядел в тумане обетованный остров: до него было еще пара добрых часов.

Бингл на фордеке делал утреннюю зарядку. Общение с ним, весьма ограниченное, вызвало у Квентина подозрение, что лучший в Филлори боец на мечах страдает клинической депрессией. Бингл никогда не смеялся, даже не улыбался. Оба меча в кожаных ножнах он сложил на палубу и разогревался, действуя одними руками. Это чем-то походило на упражнения для пальцев, которые Квентин проделывал в Брекбиллсе.

Интересно, как люди становятся чемпионами вроде Бингла. Искателю приключений следовало бы рассмотреть этот вопрос как следует. А что? Колдун опасен вдвойне, если он к тому же первоклассный боец. Не обязательно даже стремиться к высотам Бингла, надо лишь немного повысить уровень.

— Доброе утро, Бингл.

— Доброе утро, ваше высочество. — «Величеством» он Квентина не называл никогда, приберегая этот титул для верховного короля.

— Извини, что прерываю…

Бингл вообще-то не прерывался — можно было не извиняться. Квентин поднялся к нему по короткому трапу. Бингл сплел кисти рук вместе и вывернул так, что Квентин поморщился.

— Не мог бы ты мне дать пару уроков фехтования? Я уже учился, но не сильно продвинулся.

— Мне будет легче защищать вас, если вы сможете защищаться сами, — не меняя выражения лица, сказал Бингл.

— Я тоже так думаю.

Бингл тщательно расплел пальцы и оглядел короля с головы до ног. Потом нагнулся и одним плавным движением выхватил из ножен меч на поясе Квентина; Квентин, пожалуй, успел бы ему помешать, но клясться в этом не стал бы. Бингл обозрел меч, проверил, насколько он острый, прикинул на вес, задумался и сказал:

— Я дам вам другой клинок.

— А этот чем плох?

— Он хорош, но не годится для начинающего.

Квентин испугался, что Бингл сейчас сделает какую-то гадость — например, кинет меч за борт, — но тот лишь положил его на палубу рядом со своими клинками.

Сходив вниз, боец принес учебное оружие: короткую тяжелую железяку, всю в масле, тупую, почти черную, без каких-либо украшений. Лезвие вместе с рукоятью было выковано из одной заготовки — столь примитивных изделий Квентин в Филлори не видел ни разу. Весил меч раза в полтора больше прежнего, а отсутствие ножен не позволяло блеснуть искусством скоростного выхватывания.

— Держите его прямо перед собой — вот так. — Бингл выпрямил руку Квентина в локте и вытянул параллельно палубе. Квентину показалось, что ее сейчас сведет судорогой. — Сколько сможете.

Квентин ждал дальнейших указаний, но Бингл преспокойно вернулся к разминке. Рука затекла, заболела, загорелась огнем. Он продержался минуты две, после чего Бингл велел ему переменить руки.

— Что это за стиль? — спросил Квентин.

— Наличие разных стилей — широко распространенное заблуждение.

— Понял.

— Принципы, которые никогда не меняются — это сила, баланс, упор и инерция. Из них-то и складывается стиль.

Квентин полагал, что разбирается в физике несколько лучше Бингла, но не стал возражать.

Вместо того чтобы практиковать какую-то одну технику, объяснил Бингл, он овладел всеми видами боевых искусств, которые применяет в зависимости от места и обстоятельств. Объединенная метатехника, если угодно. Он долго странствовал по Филлори и другим землям, выискивая монахов-воинов в горных монастырях и уличных бойцов в городских трущобах, прежде чем стал тем, кого Квентин видит перед собой: ходячей энциклопедией боя на мечах. Сколько клятв он за это время нарушил и скольким женщинам изменил, о том лучше не поминать.

Квентин, меняя руки, вспоминал о своей прежней жизни в качестве полупрофессионального фокусника. Закладка основ — всегда самое трудное, поэтому охотников постигать какое-либо искусство никогда не бывает много. Так уж устроен мир: любая наука оказывается не просто труднее, чем ты ожидал, а выходит за рамки всех твоих ожиданий. Чтобы отвлечься, он наблюдал за Бинглом, который теперь крался по палубе, выписывая мечом в воздухе знаки конъюнкции, кельтские узлы и другие причудливые фигуры.

С моря полз моросящий туман, но остров Крайний был уже хорошо виден: скоро они причалят к нему. «Хватит с меня, — решил Квентин. — Надо хоть пижаму сменить на что-то другое, прежде чем отправляться на поиски золотого ключа».

— Все, Бингл, я спекся. — Квентин положил учебный меч на палубу к двум другим. Руки взмыли в воздух, как невесомые.

Боец кивнул, не нарушая своего ритма.

— Когда сможете держать его по полчаса и правой, и левой — скажите мне. — Пройдясь по палубе колесом, он неминуемо должен был свалиться с фордека, но как-то погасил инерцию в последний момент, вонзил меч между ребер воображаемого противника, вытащил и вытер клинок о штанину.

Парой уроков дело, пожалуй, не обойдется.

— Будьте осторожны с моей наукой, — предупредил Бингл. — То, что начертано мечом, не подлежит исправлению.

— Я тебя для того и взял на службу, чтобы ничего не чертить самому.

— Иногда мне кажется, что я — меч судьбы. И она обращается со мной очень круто.

Каково это — быть столь беззастенчиво мелодраматичным? Возможно, даже приятно.

— Знаешь, наше путешествие особой крутизны не сулит. Скоро вернемся домой, в Белый Шпиль, и ты поедешь смотреть свой замок.

Бингл стал лицом к ветру. Квентин в его личной истории был, видимо, лишь второстепенным персонажем, хористом, даже в программке не упомянутым.

— Я больше никогда не увижу Филлори.

Квентина помимо воли пробрало холодом — как будто он и без того замерз недостаточно.

Выше серых береговых скал росла тощая трава, где паслись овцы. Если Дальний был тропическим раем, то Крайний вполне мог бы входить в Гебридский архипелаг.

«Мунтжак» бросил якорь в маленькой гавани. Дождь поливал пару рыбачьих лодок — остальные, судя по пустующим буйкам, ушли в море. Жуть что за мрачное место. Более предприимчивый король, наверно, постарался бы присоединить его к Филлори, только стоит ли? Жемчужиной короны этот остров точно не станет.

Пристани здесь не было, в бухте гуляли волны. Баркас с трудом пробился через прибой. Квентин спрыгнул, оказавшись по пояс в воде, и побрел к скалистому берегу. Двое рыбаков, покуривая, чинили огромный спутанный невод. Одинаковые кирпичные лица детей природы, одинаково туповатый взгляд, одинаково низкие лбы — волосы у них начинали расти от самых бровей. Лет им могло быть от тридцати до шестидесяти.

— Ахой! — крикнул им Квентин.

Они, кивнув, пробурчали что-то в ответ. Один притронулся к шапке. Он же, после кратких переговоров, показал, в какой стороне находится ближайшее и, похоже, единственное селение. Квентин, Бингл и Бенедикт, поблагодарив его, стали подниматься по холодному белому песку с черными приливными метками. Джулия молча следовала за ними. Квентин уговаривал ее остаться на корабле, но она настояла: что бы там ни происходило внутри ее, от компании она откалываться не собиралась.

— Я уж и не жду, что нам кто-то обрадуется, — сказал Квентин, — но хоть удивиться они могли бы.

Дождь теперь налетал порывами. Мокрые штаны натирали в нежных местах. За пляжем потянулись дюны с меч-травой на гребнях, далее песок с обыкновенной травой, далее трава с песком, далее просто трава. Тропинка вела через бугристые неогороженные луга и пригорки мимо заброшенного колодца. Квентин пытался ощутить героический энтузиазм, но ландшафт этому мало способствовал, а погода напоминала тот день, когда он, прогулявшись с Джеймсом и Джулией по Пятой бруклинской авеню, очутился в Брекбиллсе. Был один паренек в старину по имени Дэйв-о…

Городишко, до которого они наконец добрались, был взят прямиком из Средних веков: каменные домишки с камышовыми крышами и немощеные улицы. Отличительной чертой местных жителей было безразличие, выказываемое ими к странно одетым пришельцам. На улице у пивной сидели за столом несколько человек; они жевали что-то наподобие сэндвичей и пили эль из железных кружек, даже не помышляя укрыться от непогоды.

— Приветствую, — сказал Квентин. Ему ответили дружным бурчанием. — Я Квентин из Филлори. Говорят, у вас тут один ключ хранится… — Он многозначительно кашлянул, глядя на своих спутников. Трудно делать нечто подобное, не чувствуя себя как в монти-пайтоновском скетче. — Не слышали, часом? Волшебный ключ, золотой?

Аборигены, похожие друг на друга как братья, закивали, давая понять, что слышали.

— Мы знаем, о чем вы, — сказал один, брутального вида, в широченном волосатом пальто. Его ручища, лежащая на колене, напоминала осколок розового гранита. — Идите вот по этой дороге и придете к нему.

— По дороге, значит. — Ну ясно — куда же она еще может вести. Такое чувство, что он импровизирует свою роль в пьесе, не имея на руках текста, который есть у всех остальных.

— Ага, — дернул головой местный житель.

— Ну что ж… большое спасибо.

Бывает у них тут когда-нибудь тепло и солнечно или они живут в вечном эквиваленте новоанглийского ноября? Известно ли им, что всего в трех днях морского пути от них начинаются тропики?

Если бы путники ехали верхом, а не шлепали, как крестьяне, по грязи, все выглядело бы куда благороднее — но на «Мунтжаке» лошадей некуда было поставить. Может, местных нанять? Мохнатых, привычных к холоду и слякоти пони. Квентину сильно недоставало его Безупречной.

Дальше улица была вымощена выпуклым скользким булыжником — того гляди ногу свихнешь. Неподходяще как-то для доблестных подвигов. Может, они все и впрямь лишь второстепенные персонажи в Бингловой драме.

Бенедикт даже пометок не делал, сказав «так запомню».

Вот вам, получите. Остров, карту которого даже Бенедикту не хочется рисовать.

Городок был небольшой, дорога недлинная. Последнее строение напоминало церковь, но не было ею — просто двухэтажная коробка из местного серого камня, не скрепленного известью. Глухой фасад то ли не закончили, то ли, наоборот, стесали с него все излишества.

Квентин почувствовал себя как мальчик из «Лоракса»[13] перед башней загадочного Находкинса. Теперь им полагалось бы встретить черных рыцарей, несущих девственно-белый щит, или святых отшельников, предлагающих заковыристые теологические загадки; подвергнуться, на худой конец, дьявольскому искушению со стороны чаровниц-суккубов. Хоть что-нибудь помимо сезонных расстройств настроения.

Что-то во всем этом определенно было неправильно, а именно темп. Слишком все быстро. Волшебные артефакты так с ходу никому не даются.

Ладно, хрен с ним. Может, ему попросту повезло. Может, это судьба. Квентина охватило волнение. В одну из дубовых створок величественного портала была вделана дверь нормальной величины — наверно, чтобы каждый раз большие не отворять. По бокам портала имелись пустые ниши, где в прошлом (или в будущем) должны были стоять скульптуры.

Они сгрудились у входа, как отважные рыцари у Гиблой Часовни.[14] Кто рискнет войти первым? У Квентина начинался насморк: он отправился в дорогу без шапки наперекор стихиям, то есть дождю. Они с Джулией чихнули одновременно.

В конце концов они вошли всей гурьбой, в основном чтобы от мокряди спрятаться. Атмосфера внутри, будучи ничуть не теплей, чем снаружи, напоминала о старой сельской церквушке, причетник которой ненадолго куда-то вышел. Пахло каменной пылью, в узкие окна на большой высоте проникал рассеянный серый свет. В одном углу стоял набор ржавых садовых орудий — кирка, лопата и грабли.

В центре, на каменном столе, лежала истертая подушка красного бархата, а на ней — золотой ключ с хитрой бородкой. Надпись на пожелтевшей бумажной этикетке подтверждала, что это

ЗОЛОТОЙ КЛЮЧ

Не блестящий, но и не тусклый, покрытый матовой патиной подлинной древности. Скромное окружение не умаляло его достоинства: казалось, что он-то и создает наполняющую здание тишину. Местные, вероятно, просто не принимали его всерьез. Так в какой-нибудь европейской деревне стоит пушка, памятник военных времен, и никто не знает, что в стволе у нее еще остался заряд, но однажды…

— Господи! Осторожно, — крикнул Квентин, когда Бингл преспокойно взял ключ с подушки. Смерти он, что ли, ищет? Бингл повертел ключ в руках — ничего такого.

Квентин понял, что ему дают второй шанс. Уж на этот раз он шагнет за кромку поляны. Для счастливой жизни нужно нечто большее, чем курорт с круглосуточным обслуживанием… во всяком случае, он это сейчас выяснит. Как это можно выяснить, спрашиваете? Не уклоняясь от приключения, вот как. Взяв в руки золотой ключ.

— Дай посмотреть.

Убедившись, что гибелью — по крайней мере мгновенной — ключ не грозит, Бингл передал его Квентину. Ключ при этом не загудел, не засветился, не ожил: он просто лежал на ладони холодной тяжестью, подобающей золотому изделию.

— Он насыщен древней магией, Квентин, — сказала Джулия. — Я ее чувствую.

— Вот и отлично, — расплылся в улыбке он.

— Тебе не обязательно это делать.

— Знаю. Мне самому хочется.

— Квентин.

— Что?

Она протягивала ему руку. Милая Джулия… в ней еще сохранилась уйма человеческой доброты. Держа ключ в свободной руке, он пошарил им по воздуху — мало ли что. И точно: ключ звякнул о что-то твердое.

Потеряв невидимый предмет, Квентин тут же нашел его снова, а в следующую секунду нащупал замочную скважину. Отпущенный ради эксперимента ключ так и остался торчать в воздухе параллельно полу.

— Есть. — Квентин, трепеща помимо воли, перевел дух. Бингл — с чего это он? — преклонил колено и упер острие меча в пол. Квентин, повернув ключ по часовой стрелке, инстинктивно нашарил дверную ручку, круглую и холодную — из белого фарфора, как подсказывало ему осязание. Когда он и ее повернул, часовню наполнил скрежет. Не устрашающий, скорее наоборот. С таким звуком взламываются печати, не нарушаемые веками. Джулия крепко стиснула его руку. Воздух со свистом уходил в приоткрытую дверь.

Квентин, омытый горячим светом, вошел в нее не нагибаясь. На той стороне светило солнце и зеленела листва; серый камень Крайнего таял, теряя материальность. Вот чего ему не хватало, как это ни назови — приключением или как-то иначе. Интересно, где он сейчас окажется: в Филлори или где-то еще.

Они ступили на траву вместе. Квентин прищурился от яркого света и…

— Погоди. Да нет, быть такого не может.

Он рванул обратно, но никакой двери позади уже не было. Квентин пошатнулся и ободрал ладони о теплый бетон перед домом своих родителей в Честертоне, штат Массачусетс.

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 9

М-да, попали. — Квентин сидел на поребрике, смотрел на высоковольтные провода и пытался рассуждать здраво. Ободранные ладони саднили. Здесь, кажется, стояло позднее лето. После двух лет в Филлори линии проводов почему-то выглядели чуднее всего.

И автомобили. На зверей похожи, на диких инопланетных зверей. Джулия сидела на траве, обняв поднятые колени, покачивалась и, кажется, чувствовала себя еще хуже, чем он.

Сердце Квентина норовило выпрыгнуть из груди на поверхность этой постылой планеты. Он был королем. У него был корабль. Прекрасный корабль, принадлежавший ему одному!

Кто-то, видимо, хотел передать ему сообщение. Если так, то оно дошло.

— Дошло, — сказал Квентин вслух. — Я вас понял.

Даже в реальном мире он останется королем.

Этого у него никто не отнимет.

— Ничего. Все уладится, — сказал он в порядке эксперимента — а ну как желаемое, высказанное вслух, станет действительным.

Джулия переместилась на четвереньки, и ее начало рвать.

— Сейчас пройдет, — заверил Квентин, став рядом с ней на колени.

— Мне плохо.

— Ничего. Мы это поправим.

— Ты не понимаешь. Мне нельзя здесь быть. Уходить надо.

— Расскажи — я пойму.

— Я должна уйти!

Может, ключ решил, что ему домой хочется? Так ведь это не его дом. Признаков жизни в нем, к счастью, не наблюдалось: не хватало еще с предками объясняться. В этом зажиточном пригороде с большими особняками лужайки располагались не только перед домами, но даже и по периметру.

Из окна своей гостиной на них смотрела соседка.

— Привет! Как дела? — помахал ей Квентин.

Женщина отошла и задернула занавеску.

— Ладно, пошли, — решительно сказал он. — Примем душ, поищем, во что переодеться… — Их филлорийский прикид слишком уж бросался в глаза.

Джулия промолчала, и Квентин ощутил легкую панику. До первого визита в Филлори он проторчал в этом мире двадцать два года, и еще неизвестно, как все обернется теперь. Джулия тем временем поднялась и заковыляла куда-то по широкому, пустому пригородному шоссе, совсем маленькая на асфальтовом полотне.

Вот еще одна противоестественная штука — асфальт.

— Эй, погоди, — припустил за ней Квентин. — В холодильнике «мини-Дав» должны быть…

— Я не могу оставаться здесь.

— Я тоже — просто не придумал пока, что делать.

— Я возвращаюсь.

— Не скажешь как?

Она опять промолчала. Они шагали рядом в меркнущем свете дня. Было тихо, в окнах мерцали гигантские цветные экраны — и когда это телики успели так разрастись?

— Я знаю только один способ попасть в Филлори: волшебная пуговица. Насколько нам известно, она у Джоша — может, удастся его найти. Или Эмбер вызовет нас обратно. Если нет, то мы в жопе.

Джулия потела, спотыкалась, и ей явно не становилось лучше от его рассуждений.

— Знаешь, куда нам надо? В Брекбиллс. Там нам точно помогут. Далековато, конечно, но…

— Не хочу в Брекбиллс.

— Ясен перец, я и сам не больно хочу. Но там мы будем в безопасности, нас накормят, и кто-нибудь обязательно сообразит, как вернуть нас назад.

На самом деле он сомневался, что у кого-то из преподов хватит на это ума — зато они могут знать, где искать Джоша. Или старьевщика Лавледи, у кого и нашлась эта пуговица.

— Не хочу, — повторила Джулия, однако остановилась. У обочины стояла мощная синяя тачка, длинномордая, с низкой посадкой, турбокапотом и задним спойлером — подарок чьему-то сынку на шестнадцатилетие. Джулия, оглядевшись, свернула на газон, где дизайнер накидал камней величиной с голову человека. На удивление легко подняла одну каменюку тонкими, как прутья, руками и кинула ее в окно машины со стороны водителя — Квентин и вякнуть ничего не успел.

Противоударное стекло сдалось лишь после второй попытки. Сигнализация заверещала будьте-нате, но в доме, как ни странно, свет не зажегся. Джулия, просунув руку в дыру, ловко открыла дверцу, выкинула камень и села на виниловое черное кресло.

— Ты что, серьезно?

Порезав подушечку большого пальца осколком стекла, она пошептала что-то и прижала ранку к замку зажигания.

Сигнализация заткнулась, мотор завелся, радио включилось, группа «Ван Хален» выдала «Все по фунту». Джулия, приподнявшись, смела с кресла стекло и сказала:

— Залезай.

Иногда тебя просто вынуждают к чему-то. Квентин обошел машину, хотя по законам жанра должен был махнуть прямо через капот. Джулия рванула с места, не успел он дверцу закрыть. Ему не верилось, что никто до сих пор не вызвал полицию, но сирен не было слышно: то ли первоклассная магия, то ли просто везуха. Звук Джулия не убавила, и серая улица мчалась им под колеса под ванхаленовский бит.

Выбитое окно она опустила, чтобы оно не казалось очень уж выбитым.

— Как ты это сделала, черт возьми?

— Слышал, как машины двумя проводками заводят? Ну, а это беспроводной запуск, наш фирменный.

— Давно ты в угонщики подалась? И чей это «наш»?

Она повернула за угол на такой скорости, что тачка заколыхалась на своей прыгучей подвеске.

— Там, между прочим, «кирпич» был, — сказал Квентин. — По-моему, нам все-таки надо в Брекбиллс.

— Туда и едем.

— Передумала, значит.

— Бывает. — Она пососала пораненный палец и вытерла его о штаны. — Водить умеешь?

— Не-а, так и не научился.

Джулия выругалась и прибавила звук.

От Честертона до Брекбиллса — по крайней мере, до того места, где проезжая дорога кончается — четыре часа езды. Джулия доехала за три. Старые новоанглийские дороги вели их по сосновым лесам и зеленым, с красными боками холмам Массачусетса. Камень орошали родники, вышедшие на поверхность после прокладки трасс.

Солнце зашло, в машине пахло хозяйскими сигаретами. Все здесь было химическим, токсичным, противным природе: пластиковая якобы ореховая отделка, электрический свет, сгорающий где-то внутри бензин. Этот мир целиком состоял из переработанной нефти. По радио гремел классический рок — Джулия, знавшая музыку и слова чуть ли не каждой песни, не стала менять настройку.

Около Бикона, штат Нью-Йорк, они пересекли Гудзон и свернули на местное двухполосное шоссе, бугристое от морозов и оттепелей. Оба, не считая пения Джулии, хранили молчание: Квентин до сих пор еще не осмыслил того, что с ними произошло. Разыскивать Брекбиллс ночью не стоило, и Джулия без всякой карточки взяла деньги из банкомата на заправочной станции, напичканной видеокамерами. Купив солнечные очки для маскировки ее жутких глаз, они переночевали в мотеле — в разных, естественно, номерах. Квентин ждал, что портье отпустит что-нибудь насчет их одежды, но ничего, обошлось.

Утром он принял настоящий горячий душ в настоящей цивилизованной ванной — первое очко в пользу реального мира. Стоял под душем, пока не смыл с волос всю морскую соль, хотя ванна была пластмассовая, по углам сидели пауки и все провоняло «освежителем воздуха». Когда он вышел, взяв по пути настоящую кока-колу из автомата, Джулия уже ждала его, сидя на капоте машины.

Душем она пренебрегла, но колы и ей захотелось. Машина выехала со стоянки, брызгая гравием.

— Мне ты в свое время сказал, что не знаешь, где находится Брекбиллс.

— Я правда не знаю, но найти его, думаю, можно. Одному человеку это, во всяком случае, удалось.

Элис это сделала еще школьницей, значит, они и подавно должны. Странно, если подумать, что он идет по ее стопам.

— Надо будет пройти пару миль лесом, — предупредил он.

— Надо — значит, пройдем.

— Он скрыт от непосвященных, но заклятие Анасази должно его выявить. А может, и Манн сойдет.

— Анасази я знаю.

— Отлично. Я скажу, когда применить. — Квентин говорил нарочито нейтральным тоном: ничто не могло разозлить Джулию сильней, чем снисхождение со стороны выпускника Брекбиллса. Пока что она хотя бы не ругала его за внеплановый рейс на Землю — а если и ругала, то про себя.

Утро было жаркое, августовское, насыщенное бронзовым солнцем. Милю спустя они увидели со дна долины голубеющий вдали Гудзон и припарковали машину.

Квентин понимал, что обратиться в Брекбиллс за помощью Джулия согласилась наперекор своей гордости — а может, и чему-нибудь поважнее. Но факт остается фактом: это, пожалуй, их единственный шанс. На Земле делать не хрена. Хотел рыцарских подвигов, так вот и давай: вернись туда, где тебе приспичило их свершать. Будешь знать, как геройствовать.

Джулия поколдовала минут пятнадцать и объяснила, что машина здесь постоит еще час, а потом самостоятельно вернется домой в Честертон. Квентин не понимал, как это возможно на каком бы то ни было уровне, но оставил сомнения при себе. Сам он, сохранив битое стекло, мог бы восстановить окно, но стекло не сохранилось, так что вставлять его придется владельцу. Квентин оставил в бардачке двести долларов двадцатками, и они с Джулией, допив колу, перелезли через ограждение из листового железа.

Этот лес не предназначался для турпоходов и пикников, и рейнджеры его предварительно не расчистили. Идти через него было не сильно приятно: Квентин то и дело нагибался под низкими ветками и каждые пять минут впаивался головой в паутину — хорошо хоть, пауков на себя не собрал.

Интересно, что будет, если они войдут в границы Брекбиллса, сами того не зная. Теоретически ничего страшного не должно быть, но профессор Сандерленд после атаки Врага поставила новый барьер. Квентин видел, из чего она готовила свои порошки; не имея никакого желания в это вляпаться, он через полчаса объявил привал.

Никаких признаков колледжа он не видел, но чувствовал, что тот совсем близко — того и гляди выпрыгнет на них из-за дерева. Квентину казалось, что следы своих предшественников он чувствует тоже. Элис, бедный ребенок; на беду свою она нашла этот колледж. Дичь надо выбирать с осторожностью — вдруг поймаешь.

— Попробуем тут, — сказал он.

Джулия принялась строить заклятие Анасази с присущей ей резкостью, снимая с очерченного перед собой квадрата невидимые слои, словно ветровое стекло протирала. Квентин внутренне морщился, глядя на положение ее рук, но заклятие от этого ничуть не слабело — может, даже усиливалось.

Сам он принялся за куда более легкое заклятие Манна. Не ради соревнования, а так, чтобы не ограничиваться чем-то одним.

Закончить он не успел. Джулия, всегда такая невозмутимая, взвизгнула и отступила назад. В очищенном ею квадрате материализовался пожилой джентльмен с козлиной бородкой, в синем галстуке и неожиданно желтом блейзере.

Декан Фогг, как оказалось, стоял прямо напротив Джулии.

— Так-таааак, — практически пропел он. — Возвращение блудного сына.

Пять минут спустя они уже шли через Море, зеленое и просторное, как всегда, вмещающее с полдюжины футбольных полей. За магической оградой стоял июнь.

В последний раз Квентин побывал здесь три года назад: он тогда просил Фогга найти ему место в реальном мире. За это время запахи, лужайки, деревья и школяры Брекбиллса не претерпели ровно никаких перемен. Заповедная Шангрила, оазис вечного настоящего.

— Мы следим за вами с того самого времени, как вы сошли с дороги. Защита у нас сейчас поставлена намного лучше, чем в твое время, намного лучше. Ввели силовые линии с двойной оплеткой; у нас на теоретическом отделении есть замечательный молодой человек — даже я не понимаю половины того, что он делает. Мы видим в реальном времени весь лес и всех, кто в него входит. Даже их намерения и состояние духа обозначаются определенным цветовым кодом. Чудеса, да и только.

— Чудеса… — Квентина точно контузило. Джулия шла рядом молча, и он даже приблизительно не мог догадаться, как она себя чувствует. Она здесь не была с тех пор, как провалила экзамен, и не произнесла ни слова с момента явления Фогга — только руку ему пожала, когда Квентин представил их.

Фогг продолжал распространяться о колледже и о том, каких успехов добились на всевозможных поприщах однокашники Квентина. В другое измерение, даже случайно, никто из них не попал. Имелись и горячие новости: так, Брекбиллс стал заметной величиной в международной таблице вельтерса благодаря одному спортивному молодому профессору. Один из древесных животных, слоненок, сошел с места и стал все крушить, но медленно, примерно по ярду в день. Натуралисты, пока безуспешно, пытаются вернуть его обратно и вразумить.

В библиотеке по-прежнему спасу нет от летучих книг — три недели назад восточные атласы величиной с альбатросов загнали всех читателей под столы. Мятежные стаи вылетают через парадную дверь, рассаживаются на дереве у поля для вельтерса и оглушают прохожих болтовней на двунадесяти языках, но при первых каплях дождя тащатся обратно в хранилище, где подвергаются насильственным переплетным работам.

Удивительно все-таки, что Брекбиллс продолжает существовать вопреки всем законам физики. Студенты, в основном девочки, валялись на траве, подставляя солнцу то немногое, что позволяла им учебная форма. Семестр закончен, но выпуск еще впереди. Если повернуть налево мимо этих дубов, через пять минут очутишься у Коттеджа. Теперь незнакомцы сидят на его подоконниках, пьют вино, пользуются библиотекой, занимаются сексом. Хотелось бы Квентину на них посмотреть? Если подумать, то нет.

Бывших выпускников, старичков, провожали взглядами, полными снисходительной жалости. Эта молодежь воображает себя королями и королевами — наслаждайтесь, ребята, пока есть такая возможность.

— Я боялся, что больше мы тебя не увидим, — говорил Фогг. — После твоей… как бы это сказать… отставки. Немногие, сделав такой выбор, возвращаются к нам — как правило, мы теряем их навсегда. Но ты, если можно так выразиться, осознал свои заблуждения?

Декан вел их верхней дорогой, искренне восхищаясь открывающимися с нее видами. Знойный простор Моря сменился прохладными дорожками Лабиринта, где таились маленькие площади и фонтаны из бледного камня. Квентин когда-то гулял здесь с Элис, только другими тропами: Лабиринт ежегодно подвергают перепланировке.

— Я пересмотрел свои взгляды. — Дорога позволяла Квентину идти вровень с деканом. — Вы поступаете очень великодушно, принимая меня… как бы это сказать… в час нужды.

— Вот именно. — Декан, достав из-за лацкана носовой платок, промокнул лоб. Он все-таки немного состарился: недавно отпущенная бородка была вся белая. Все эти годы он делал то же, что и всегда: обучал ребят, которые со временем заканчивали колледж и уходили. Квентина начала мучить клаустрофобия, не успел он здесь оказаться. Фогг в нем видит прежнего мальчика, которого больше нет.

Они уже вошли в Дом.

— Может быть, здесь подождешь? — спросил Квентин Джулию на пороге деканского кабинета.

— Да, хорошо.

— Поговорю с ним как мужчина с мужчиной — это лучше с тактической точки зрения.

Она без улыбки сложила большой и указательный пальцы колечком и села на скамейку, предназначенную для неуспевающих и/или нашкодивших. Квентин от души надеялся, что здесь с ней ничего не случится.

Декан сел, сложив руки перед собой на столе. Знакомый запах кожи тянул Квентина в прошлое. Здесь, на этом стуле, не так уж давно сидел юный Квентин, весь помятый (прошлой ночью он спал в одежде), сидел, тряс коленкой и спрашивал себя, не розыгрыш ли все это. Что сказал бы ему сейчас старший Квентин, что посоветовал? Принять синюю таблетку?[15] Не спать с Дженет? Не совать незнакомый ключ в незнакомую дверь?

Младший в ответ посмотрел бы на старшего взглядом Бенедикта и сказал: что я, дурак, что ли?

— Итак, чем могу помочь? — спросил Фогг. — Что привело тебя вновь в твою скромную альма-матер?

Проблема заключалась в том, как попросить о помощи, не сказав ничего лишнего насчет Филлори. То, что оно существует в реальности, оставалось тайной, и посвящать в нее Фогга Квентину хотелось меньше всего. Декан оповестит всех, и на весенние каникулы брекбиллские детки валом туда повалят. Превратят королевство в Форт-Лодердейл[16] волшебной мультивселенной.

Но с чего-то начинать надо. Лучше всего притвориться таким же лопухом, как и Фогг.

— Вам известно что-нибудь о путешествиях между мирами, декан?

— Кое-что… больше, конечно, в теории, чем на практике. Был у нас студент, который очень этим интересовался. Пенни, кажется… это, разумеется, не настоящее имя.

— Он мой однокурсник. Уильям по-настоящему.

— Да-да. Они с Мелани — с профессором Ван дер Веге — немало времени убили на этот проект. Теперь она уже на пенсии. А почему ты, собственно…

— Мы с ним дружили, — неуклюже сымпровизировал Квентин. — С Пенни, то есть с Уильямом. Но он куда-то пропал — кого ни спросишь, никто ничего не слышал. — (Кроме того, что один ненормальный божок отгрыз ему руки.) — Я и подумал — может быть, вы знаете.

— Ты полагаешь, что он мог перейти в другой мир?

— Ну да.

Фогг задумался, поглаживая бородку — или сделал вид, что задумался.

— Я не могу разглашать информацию о студентах без их ведома и согласия.

— Я же не номер его мобильного у вас спрашиваю. Просто подумал, что вы могли что-то слышать…

Фогг, скрипнув креслом, подался вперед.

— Я много чего слышу, дорогой мой, но далеко не все говорю. Если бы я стал всем рассказывать, что пристроил тебя в ту манхэттенскую компанию, понравилось бы это тебе?

— Не думаю.

— Но если тебе вправду позарез необходим Пенни, я бы советовал тебе поискать его в этой реальности, — сухой смешок, — не в какой-то другой. Полагаю, на ланч вы останетесь?

Права была Джулия: зря он сюда полез. Фогг, видимо, ничего не знает, а Квентин себя с ним чувствует как с родителями — так и подмывает подростковую истерику закатить, забыв, кто ты есть и как высоко поднялся. Трудно поверить, что когда-то он так превозносил этого человека. Могучий чародей гэндальфианского плана превратился с годами в узколобого бюрократа.

— Нет, спасибо. — Квентин хлопнул себя по коленям. — Мы, пожалуй, пойдем.

— Не спеши так. До меня доходили весьма экзотические слухи о тебе и твоих друзьях: в колледже вы стали настоящей легендой.

— Э-э, — Квентин решительно встал. — Мало ли о чем болтают ваши детишки.

— Я не сказал, что верю этим рассказам, — глаза Фогга заискрились былым огнем, — но позволь своему старому декану посоветовать тебе кое-что. Я, конечно, ничего не смыслю в путешествиях между мирами и не знаю, зачем тебе так нужен Пенни, зато хорошо помню, что дружбы между вами не было и в помине. И что о нем никто не слышал уже ряд лет, равно как об Элиоте Во, Элис Куинн и Дженет Плучински.

Джоша Фогг не упомянул. Надо было его о Джоше спросить вместо Пенни, хотя результат, вероятно, был бы такой же.

— Ты являешься сюда в очень странном наряде и приводишь с собой постороннюю — одну из неуспешных абитуриентов, если не ошибаюсь, — нарушая тем самым правила. Не знаю, во что ты ввязался, но мне все еще кажется, что я за тебя отвечаю. Кроме того, я должен думать о репутации и безопасности колледжа.

Ага. Вот он, Фогг, которого Квентин знал и боялся. Никуда он не делся, только прикидывался — но и Квентин уже не прежний студент.

— Я понимаю, декан Фогг. Верьте мне.

— Что ж. Будешь копать глубоко — нароешь дерьма. — Скажите пожалуйста. Фогг не часто так выражался. — Ты, похоже, уверен, что все знаешь лучше меня, но смирение для мага — очень полезное свойство. Помнишь, что я говорил вам в ночь перед выпуском? Магия — не наша собственность. Не знаю уж, чья она, но мы в лучшем случае получаем ее взаймы. Не надо дразнить черепах, о которых любил рассказывать бедный профессор Марч. Человеку, кем бы он ни был, вполне довольно одного мира.

Легко тебе говорить. Ты-то других не видел.

— Спасибо. Постараюсь запомнить.

Фогг вздохнул, как Кассандра, втуне остерегающая троянцев.

— Хорошо. Если вам нужен портал, профессор Гейгер должен быть в гостиной для младших курсов. Если нет, ступайте назад пешком, как пришли.

— Портал — это замечательно. Большое спасибо. Кстати, эта «неуспешная» владеет магией лучше, чем большинство ваших студентов. Да и преподавателей тоже.

Поскорей бы смотаться, думал Квентин, спускаясь в гостиную с Джулией. Ему, как Алисе в Стране чудес, казалось, что все вокруг стало меньше, чем было. Голова торчала из трубы, рука из окошка.

— Не такое уж это счастье — учиться здесь.

— Еще какое, — сказала Джулия.

ГЛАВА 10

Джулия верила, что после достаточно долгой игры «они» вынуждены будут пойти с ней на сделку. Но долгие игры тем и трудны, что они долгие. Ее однокашники закончили школу — и она тоже, видимо (на выпускную церемонию она не пошла).

Лето, превратившее затемненное убежище Джулии в духовку, сменилось осенью. Плющ на стене соседнего дома заалел, в окно стучал дождь. Все одноклассники разъехались по колледжам, кроме нее. Ей исполнилось восемнадцать, и никто не мог принудить ее к чему бы то ни было.

Теперь, когда в городе не осталось больше друзей Джулии-один, ей дышалось легче, но и одиночество ощущалось как никогда. Она дошла до самого края света, повисла на руках и разжала пальцы. Вечно, что ли, ей падать?

Она была готова на все, лишь бы время шло быстрей. Убивала его, резала, расчленяла. Швыряла вязанки дней в костер и смотрела, как они уносятся вместе с дымом. Каждый час приходилось проталкивать, как при сильном запоре; спасали онлайновый скрэббл и кино, но нельзя же бесконечно смотреть «Колдовство»[17] — ее лично только на три раза хватило.

Не обошлось и без психушки, где она провела шесть недель. Джулия предчувствовала, что это случится; родителей тоже нет смысла винить. Ей предложили колледж или дурдом, и она сделала выбор в пользу второго. Она, конечно, думала, что они ее просто пугают — оказалось, что нет.

Все было еще хуже, чем ей представлялось. Полтора месяца гнусных запахов и гнусной еды, в одной палате с настоящей психичкой. Руки от запястий до подмышек изрезаны бритвой, всю ночь ворочается и бормочет: трансформеры, трансформеры, кругом сплошные трансформеры.

От таких фильмов кто хочешь свихнется: еще хуже, чем «Колдовство».

Джулия вела умные беседы с мозгоправами и принимала лекарства, помогавшие скоротать время. Оно просто летит, когда тебе весело, а весельем тебя обеспечивает нардил. Иногда она всерьез думала, что умереть и то лучше, но не хотела поддаваться этим ублюдкам. Измором ее хотят взять, так вот фиг им.

В конце концов ее просто вернули отправителю: не настолько она была чокнутая, чтобы представлять опасность для себя или окружающих.

Еще одно эксклюзивное заведение, из которого ее вышибли. Та-дам! Большое спасибо, приятно было поговорить. Если понадоблюсь, буду у себя всю неделю, весь месяц, весь год.

Пользуясь свободным временем, она открыла еще один фронт. Раз магия реальна, значит, какие-то сведения о ней должны быть доступны всем. Всякий, кто знаком с теорией информации, понимает, что шило в брекбиллском мешке утаить нельзя. Массив такого объема просто невозможно герметизировать полностью: слишком много пор, обеспечивающих утечку. Надо приниматься за рытье туннеля со своей стороны.

Джулия начала систематический поиск, подбросив пищи своему вечно голодному мозгу. Составила список магических обрядов, основных и второстепенных, подобрала соответствующую библиографию и стала читать, вылущивая все полезное и отбрасывая сопутствующую мистическую байду. Иногда даже из дома приходилось выбираться, чтобы окунуться в реальность — заодно и родители малость успокоились на ее счет.

Она растирала, варила, нюхала и втирала. Это затягивало, как охота за антиквариатом на городских помойках. Джулия выискивала секции целебных трав в магазинах, открывала для себя ресторанных поставщиков в Бауэри, заказывала по Интернету лабораторные вещества. Если завести счет в «Пэйпеле», тебе пришлют на абонементный почтовый ящик и выдуманную фамилию все, что душе угодно. Не выйдет с магией — можно будет бомбы на дому делать.

Как-то она целую неделю вязала узлы на бечевке, а потом перевернула страницу и обнаружила, что в бечевку надо вплести прядь своих волос — пришлось начинать по новой. Всякий трудоголизм, даже такой тяжелый, как у нее, имеет свои пределы. На заднем дворе под покровом ночи были умерщвлены мышь и лягушка: круг жизни, ничего не поделаешь. Акуна матата![18] Это на суахили — можно повторять до посинения, толку все равно ни хрена.

Как и от всего остального. Джулия съехала от родителей в квартирку над магазинчиком, где продавали бейглы. Приходилось подрабатывать, чтобы платить за нее, зато было где чертить пентаграммы, да и сестра достала. Тырила у Джулии амулеты и стучала в дверь во время пения заклинаний — постучит и удерет (напугать, что ли, хотела, дурища). Ни хрена толку ни от чего! Она даже минет как-то сделала одному человекообразному, в ванной на вечеринке. Парень не верил своему счастью: он всего лишь пообещал сводить ее в зоомагазин «Проспект-парк», где можно купить разные африканские препараты. Сперма ей вообще-то тоже требовалась, чтобы попробовать пару штук — молодому зоолюбителю повезло, что они не сработали.

Один лишь раз, только один, она почуяла, что напала на жилу. Открытие пришло не из замшелого фолианта, а из того же Интернета, хотя по интернетовским меркам это была глубокая старина. Том, переплетенный в кожу новорожденного теленка.

В тот раз она просматривала «доску объявлений» родом из Канзас-Сити середины восьмидесятых. Забила, как всегда, ключевые слова и получила обычную кучу хлама. Так из звездной радиации пытаются вычитать следы инопланетной жизни — но среди сплошного шума вдруг проявилось нечто похожее на сигнал.

Это был файл-образ. В недобрые времена 2400-бодовых модемов такие файлы отправляли шестнадцатеричным кодом по десять-двадцать частей, поскольку объем изображения во много раз превышал допустимую длину объявления. Собранные в одну папку части сводили затем воедино и расшифровывали. В худшем случае все разваливалось, и вы получали статический снег, в лучшем случае могли полюбоваться пухлой красоткой со шрамом от кесарева сечения, одетой в нижнюю часть формы школьной болельщицы.

Но если хочешь расколоть магический заговор, полумерами ограничиваться нельзя.

После расшифровки стало видно, что это отсканированная копия рукописного текста. Двустишие на незнакомом Джулии языке в фонетической транскрипции. Над каждым слогом музыкальные знаки, обозначающие ритм и (в паре случаев) интонацию, ниже рисунки руки, выполняющей специфический жест. Ни заголовка, ни объяснения, но ясно, что это не просто артпроект или розыгрыш. И не смешно, и слишком много труда в это вложено.

Вот когда ей пригодились десять лет музыкальной грамоты. Слова были простые, зато с пальцами просто мучение. Может, все-таки розыгрыш, думала Джулия, но из чистого упрямства не бросала это занятие. После первых слогов, пропетых в виде эксперимента, она ощутила в кончиках пальцев жар и покалывание, а воздух вокруг них будто бы загустел. В груди шевельнулось нечто, мирно спавшее всю ее жизнь, но теперь пробудившееся.

Она прервала заклинание, и все сразу кончилось. Было два часа ночи, а к восьми ей полагалось быть на работе — обрабатывать тексты для одной юридической конторы в Манхэттене. (Ни на что большее она рассчитывать не могла. Печатала Джулия с дьявольской скоростью, но ее внешность и манера говорить по телефону так деградировали, что в качестве девушки на ресепшене ее браковали с первого взгляда.) Двое суток она не спала и не мылась, а простыни не стирала добрых два месяца. Джулия сложила пальцы должным образом и начала все сначала.

Еще через два часа она впервые произнесла все целиком в правильном темпе и с правильной интонацией. Пальцы все еще плохо слушались, но и здесь наблюдался прогресс: они стали оставлять следы в воздухе. Это смахивало на галлюцинацию, на оптический обман — такое бывает после неудачной лазерной хирургии или когда не спишь две ночи подряд. Джулия взмахнула рукой и получила практически все цвета радуги: красный (от большого), желтый, зеленый, синий и фиолетовый.

Пахло все это озоном. Как Квентин.

Джулия, чувствуя острую необходимость что-то сделать с собой, вылезла на крышу, в рубероидно-кондиционерные джунгли. Пальцы она держала растопыренными, будто только что намазала ногти лаком, и чертила радужные полосы на светающем небе, пока чары не истощились.

Магия. Реальная магия. Акуна матата, мать ее так! Либо она вполне здорова психически, либо спятила настолько бесповоротно, что возврата уже не будет. Она была согласна на любой вариант.

Джулия спустилась обратно и отключилась на часок. Проснувшись, она обнаружила радужные пятна на простынях. В груди ощущалась сосущая пустота, словно все органы выскребли из нее кухонным ножом — так вычищают из тыквы мякоть, чтобы сделать фонарик. Только теперь ей пришло в голову проследить, откуда пришла та инструкция, но объявление уже исчезло с доски.

Она снова запустила чары, и у нее опять получилось. Стараясь не дотрагиваться красящими пальцами до лица, Джулия уронила голову на стол и расплакалась, как побитый ребенок.

ГЛАВА 11

Квентин попросил профессора Гейгер отправить их назад в Честертон. Там, в центре, они и материализовались. Профессор, добродушная толстушка средних лет, предлагала вернуть их прямо домой, но Квентин забыл родительский адрес.

Была середина неизвестно какого дня. Они сидели на скамейке у газона, где во время Войны за независимость произошла какая-то мелкая битва. Мимо шли ослепленные солнцем туристы — молодежи в эти часы на улицах, как правило, нет. Молодые сейчас сидят в офисах, учатся, на худой конец курят траву и щупают девочек. Солнечный свет высасывал из Квентина всю энергию. Надо все-таки переодеться, решил он, глядя на свои легинсы.

Им еще повезло, что в Честертоне часто устраиваются исторические костюмные представления: меньше будут бросаться в глаза.

— Ну вот, приехали. Куда теперь, в «Старбакс»?

Джулия почему-то не засмеялась. Король и королева Филлори, внезапно оставшиеся не у дел, молча сидели под старым дубом. Воздух полнился звуками, которых Квентин до филлорийского периода не замечал вовсе. Автомобили, линии передачи, сирены, отдаленные стройки, самолеты, оставлявшие белые следы в небе, — все это создавало непрерывный шумовой фон.

Здесь недалеко, на церковном кладбище, он когда-то встретился с Джулией. И она сказала ему, что до сих пор помнит Брекбиллс.

— Плана у тебя, полагаю, нет? — спросила она.

— Нет…

— Ну еще бы. С чего это я. — Джулия вновь становилась собой. — Ты никогда по-настоящему не жил в реальном мире.

— Ну… все-таки захаживал иногда.

— Ты думаешь, что магия — это то, чему тебя научили в Брекбиллсе. Понятия не имеешь, что это такое на самом деле.

— Ладно, допустим, что не имею. Что дальше?

— Увидишь.

Она поднялась, понюхала воздух (сделала, по крайней мере, ничто похожее) и двинулась куда-то прямо через дорогу. Серебристый «Пассат» резко затормозил, чтобы не переехать ее. Квентин, чуть осторожнее, пошел следом.

Центр, какой ни на есть, быстро сменился жилыми кварталами. Вдоль бугристых тротуаров стояли старые деревья и старые особняки. Джулия зачем-то внимательно разглядывала каждый попадавшийся им телефонный столб.

— Давно уже не делала этого, — бормотала она. — Должен быть где-то здесь.

— Что должно быть? Что ты ищешь?

— Не скажу. Ты все равно не поверишь.

Целеустремленная девушка наша Джулия… ну что ж, время у него есть. Минут через пять она остановилась перед столбом, отмеченным двумя кляксами светящейся розовой краски — монтер поставил, как видно.

Джулия зашевелила губами, считывая реальный мир недоступным Квентину способом.

— Не идеально, но годится. Пошли. Там мы будем в безопасности, — добавила она на ходу.

Они прошагали хороших две мили. Это был уже не Честертон, а соседний Уинстон — не столь элитный, но вполне респектабельный. Дети, идущие из школы, разглядывали их с любопытством. Джулию порой останавливали меловые каракули на поребрике или выросшие на обочине полевые цветы. Квентин терпеливо ждал, чем все это кончится, поскольку сам ничего предложить не мог. Он оттоптал себе ноги и не прочь был снова угнать машину, но полагал, что это будет неправильно.

Уинстон, как и Честертон, был старым массачусетским поселением, и некоторые дома здесь строились в самые настоящие колониальные времена. От других их отличала компактность и то, что располагались они чуть поодаль от дороги, в сырых сосновых лощинах, где чахлые лужайки вели нескончаемый бой с деревьями и зловредной хвоей. Более новые постройки в колониальном стиле, по контрасту, давно уже расправились с соснами, оставив максимум пару травмированных экземпляров для композиции.

Дом, к которому пришла Джулия, относился к первому виду. Все это время (начинало уже смеркаться), она сверялась с кляксами на столбах, а последний столб долго рассматривала, делая какие-то пассы. Квентин не уловил, какие: рабочую руку она заслонила другой.

Подъездная аллея круто ныряла вниз. Уйма ребят, должно быть, поубивалась здесь, впаиваясь на скейтбордах и самокатах в гараж, а начинающие водители мучились, стартуя в гору на машинах с ручной передачей.

Квентин чувствовал себя то ли адвентистом седьмого дня, то ли хеллоуинским ряженым-переростком. Сначала ему показалось, что в доме темно, но свет горел во всех окнах — их просто залепили оберточной бумагой с той стороны.

— Ну и кто здесь живет? — спросил он.

— А вот сейчас и посмотрим, — весело ответила Джулия.

Дверь на ее звонок открыл парень лет двадцати пяти, высокий, толстый, с прической под пажа, красномордый, в спортивных штанах и майке.

— Чего надо? — осведомился он. Джулия вместо ответа повернулась к нему спиной, отвела в сторону свои длинные волосы и показала ему что-то у себя на затылке — вероятно, татуировку. Парень, удовлетворившись этим, дал ей пройти, но уперся рукой в грудь Квентина, щуря свои поросячьи глазки. — Погоди. — На шее у него висел до смешного маленький театральный бинокль — он посмотрел в него на Квентина и очень расстроился. — Господи, это еще кто?

— Квентин, — сказал Квентин. — Колдуотер. — Он протянул руку, но парень — с надписью МАСТЕР ЗЕЛЬЕВАРЕНИЯ на майке — не стал ее пожимать.

— Твой новый бойфренд, вот кто. — Джулия взяла Квентина за руку и ввела в дом.

Где-то в глубине бухали басы. Это был хороший дом, пока одни придурки не модернизировали его, а другие не засрали то, что было модернизировано. Обновления, судя по всему, произвели в восьмидесятых: белые стены, черная с хромом мебель, перенаправляемые светильники. Воняло застойным табачным дымом, штукатурка обваливалась. Квентин не хотел бы задержаться здесь надолго и, хоть убей, не понимал, как это место может приблизить их к Филлори.

Опасливо поднявшись за Джулией по короткому пролету в гостиную, он увидел любопытный паноптикум. Дом походил бы на приют для сбежавших из дому тинейджеров, если бы не присутствие умеренно молодых, средневозрастных и пожилых беглецов. Первым делом взгляд падал на готов — бледных, тощих, с заметными кожными проблемами, — но Квентин заметил также субъекта с усиками, одетого в поношенный, но явно дорогой деловой костюм. Тот время от времени ронял в мобильник «угу» — значит, вероятно, говорил с кем-то. Женщине с белоснежными волосами, подстриженными в стиле Гертруды Стайн, было за шестьдесят. На полу одиноко сидел раздетый до пояса старый китаец; перед ним на белом ворсистом ковре в куче пепла торчала потухшая жаровня. Уборщица к ним, как видно, сегодня не приходила.

— Джулия, — сказал, застыв на пороге, Квентин, — где мы?

— Не догадался еще? — Она прямо-таки светилась, наслаждаясь его замешательством. — В моей школе. В анти-Брекбиллсе, так сказать.

— Они что, все маги?

— Пытаются ими быть.

— Скажи, что ты шутишь. — Он потянул Джулию назад к лестнице, но она вырвалась. — Ну пожалуйста.

— Я не шучу, — заверила она с широкой хищной улыбкой. Капкан захлопнулся, добыча корчилась в нем.

— Не могут они заниматься магией. У них квалификации нет. Кто их вообще контролирует?

— Никто. У них взаимный контроль.

Квентин сделал глубокий вдох. Неправильно это. Не то чтобы аморально, просто нельзя так. Когда магией занимается кто попало, это прежде всего опасно. Магия существует для него и его друзей, не для этого сброда. Кто им разрешил чародействовать? Вот узнают в Брекбиллсе, тут же их и прихлопнут. Фогг лично возглавит отряд особого назначения.

— Ты их знаешь хотя бы? Джулия?

— Кого? Этих лузеров? — Он закатила глаза и решительно прошла в комнату.

Обитателей дома, кроме убожества, объединяли еще и татуировки в виде синих семиконечных звездочек, гептаграмм. Их носили на тыльной стороне ладони, на лбу, на мякоти между большим и указательным пальцем. У одного по обе стороны шеи красовались две звезды, словно крепящие болты Франкенштейна. Старый китаец, имевший на себе целых четыре штуки, начал плести пальцами какие-то чары, устремив в пространство остекленелый взгляд. Квентину на эту самодеятельность даже смотреть на хотелось.

Рыжий конопатый человечек, взрослая версия Денниса-Мучителя,[19] спрыгнул с каминной полки и направился к паре новеньких. На нем болтался армейский китель, в руке он держал планшетку.

— Привет, я Алекс. Добро пожаловать в мой додзе.[20] Вас зовут…

— Джулия и Квентин.

— Извините за обстановку — это трагедия всех коммун. — Алекс, по контрасту со всеми прочими, держался бодро, по-деловому. — Звездочки предъявим, пожалуйста.

Джулия снова продемонстрировала свою, на затылке. Рыжие брови Алекса взметнулись — увиденное впечатлило его.

— А ты?

— У него нету, — сказала Джулия, как будто Квентин сам не мог за себя ответить.

— Нету, — подтвердил он.

— А испытание он согласен пройти? Иначе ему нельзя будет здесь остаться.

— Понимаю.

Больше всего Квентина поражало то, как вежливо ведет себя Джулия. Она, королева Филлори, уважала свихнутый протокол этого места.

— Он хочет, чтобы ты прошел тест. Доказал, что ты маг.

— Мало ли чего он хочет. Это что, обязательно?

— Да, блин. Обязательно. Все, кто приходит сюда первый раз, это делают. Покажи флэш — не знаю, как это называется по-научному.

— Какой еще флэш?

Джулия сделала три отработанных жеста, щелкнула пальцами, сказала «işik»[21] — и в воздухе вспыхнул огонек.

— Погоди. Я не совсем уловил, что ты рукой делаешь.

— Ну что, ребята, — поторопил Алекс, — показываем?

Квентин видел теперь, что у рыжего звездочек целых восемь, по четыре на тыльной стороне каждой ладони. Прямо-таки король дурдома.

— Давай же, Квентин.

— Сейчас. Покажи мне еще разок.

Джулия повторила пассы. Ни одной прямой линии, ничего похожего на Платонову геометрию Брекбиллса. Притом Квентин уже два года не сталкивался с Условиями реального мира. Он щелкнул пальцами — ничего. Щелкнул еще раз — опять не вышло. Его наградили ироническими аплодисментами.

— Еще одна попытка, и ты уходишь, — сказал Алекс. — Через месяц можешь вернуться. — Джулия начала показывать снова, но Алекс остановил ее. — Пусть сам попробует.

Мастер зельеварения покинул свой пост у двери и тоже смотрел, скрестив руки. Кругом слышалось «işik», огоньки вспыхивали и гасли.

Больно надо портить свою технику, выламываясь под это их шарлатанство. Он получил классическое образование, он мастер-чародей и король вдобавок. Да будет свет.

«וַיֹּאמֶר אֱלֹהִים, — сказал он. — :יְהִי אוֹר; וַיְהִי-אוֹר»

Поглядим, найдутся ли здесь знатоки арамейского. Квентин закрыл глаза и хлопнул в ладоши.

Ярко-белая вспышка озарила всю комнату — загвазданный ковер, покосившиеся торшеры и вытаращенные глаза. Квентин сам на миг ослеп, хотя и зажмурился.

— Ух тыыыы… — протянул кто-то после паузы, и все заговорили одновременно.

— Можешь записаться, — сказал не слишком довольный Алекс, вытирая глаза рукавом. — Не знаю, где ты этому научился, но флэш тоже отработай, будь добр.

— Есть, — сказал Квентин.

Алекс налепил ему на руку отклеенную от листа звездочку-стикер и вручил планшетку. Именная графа украсилась надписью «король Квентин».

Когда Джулия записалась тоже, он увел ее на кухню с бугристым линолеумом и пятнадцатилетней давности техникой. На всех поверхностях громоздилась разноцветная армия немытых стаканов.

— На кой черт мы сюда приперлись? — прошипел он.

— Пойдем-ка. — Джулия двинулась дальше по коридору, который в нормальном доме вел бы в папин кабинет, телекомнату и прачечную. Хлипкая дверь, закрывшись за ними, погрузила их в сырую подвальную тишину. Ступеньки из необструганной сосны обросли паутиной.

— Не понимаю. Зачем они тебе, Джулия? Не могла же ты научиться всему, что знаешь, от самоучек без лицензии — это попросту невозможно.

Среди груды заклеенных картонных коробок обретались сломанный телевизор величиной со стиральную машину и половина стола для пинг-понга.

— Тебе не кажется, что и я такая же, как они? Самоучка без лицензии?

— Нет, не кажется. — Или кажется? — Непонятно, как они до сих пор не спалили эту свою халупу.

— Иначе говоря, для тебя они недостаточно хороши. Не отвечают твоим стандартам.

— Не в стандартах дело, — упорствовал он. — Просто магия имеет свою цену, как и все остальное. Она не покупается в «7—11» на карты «Биг Галп» и «Покемон».

— По-твоему, я не заплатила должную цену?

— Речь не о тебе. — Квентин перевел дух. Спокойно. Черт с ним, с домом — проблема в том, как вернуться в Филлори. — Как он назвал это место — додзе?

— Вообще-то это убежище. Их много таких. Он просто выпендривается.

— Как много?

— В Штатах около сотни. В глубинке пореже, на побережьях погуще.

Господи. Настоящая эпидемия.

— А что это был за тест?

— Который ты завалил? Тест для магов первого уровня. Сдаешь, получаешь звездочку и можешь остаться. Звездочки почти все носят на руках, чтобы видно было. Чем больше звезд, тем выше твой уровень.

— Кто этим всем командует, Алекс?

— Он управляет домом, а командиров здесь нет: любой маг может попросить мага одного с ним или низшего уровня пройти соответствующий этому уровню тест. Проверить его на вшивость. Кто не пройдет, того вышибают.

— Хм. — Этот принцип Квентину не очень-то нравился, но он решил пока не придираться к нему. — А у тебя какой уровень?

Джулия повернулась к нему спиной и предъявила то, что показывала другим: семиконечную звезду на затылке. Верхние лучи скрывались под волосами — она должна была побрить голову, чтобы сделать эту татуировку. У всех остальных звезды были с десятицентовик, а у Джулии с серебряный доллар, с цифрой 50 в середине.

— Вот это да, — не скрыл восхищения Квентин. — У рыжего-конопатого только восьмой, а у тебя, значит, пятидесятый?

— Нет.

— Как же нет?

— Расслабься. — Джулия задрала блузку и показала Квентину спину с рядами многочисленных звездочек — их там было не меньше ста. — Какой уровень, спрашиваешь? Высший, вот какой, и не пошел бы ты в жопу. Сейчас я верну нас в Филлори.

Она постучала в тяжелую огнеупорную дверь — за такой, как правило, бывает котельная. Дверь сдвинулась вбок, и за ней обнаружился человечек футов четырех ростом в розовой рубашонке поло. Из котельной хлынул сухой жар.

— Чем могу служить в этот чудный вечер? — спросил он, показав красивые белые зубы.

— Нам надо в Ричмонд.

Человечек, не совсем материальный, просвечивал по краям — Квентин не сразу это заметил. Это уж точно Зазеркалье, можно не сомневаться.

— Сегодня, боюсь, за полную стоимость. Линии неважно функционируют из-за погоды, — сказал малютка на манер кондуктора старых времен и жестом пригласил Джулию пройти внутрь. — Только леди, джентльмена не могу пропустить.

Квентин при всем уважении к экстрабрекбиллским навыкам Джулии решил, что всему есть предел. Он, конечно, подзабыл Условия, но забытое можно и вспомнить. После быстрой очереди китайских слогов невидимая рука схватила человечка за шиворот и кинула на шлакоблочную стену.

Джулия, если и удивилась, виду не подала, а человечек молча потер затылок.

— Сейчас принесу книгу. Кредит у вас есть?

В котельной, помимо топки и ведра с песком, имелись два старинных запотевших трюмо в деревянных рамах.

Кредит у Джулии был. Она сделала запись в толстой амбарной книге, прикинув что-то в уме, после чего коротышка вручил им по ленточке бумажных билетов вроде тех, что выдаются на карнавале. Квентин сосчитал свои: девять штук.

Джулия уже вошла в зеркало, и оно поглотило ее, как ртутная ванна. Зеркала, будучи предметами потусторонними по сути своей, легко поддаются чарам. Квентин только теперь разглядел характерный признак их зачарованности: они не меняли местами правую и левую стороны. Несмотря на пример, только, что поданный Джулией, Квентин зажмурился и приготовился стукнуться лбом, но вместо этого ощутил леденящий холод.

Грубая работа. Хороший портал ничего такого не вызывает.

Перед ним, как ускоренные кинокадры, замелькали подвальные помещения, и в каждом из них у него отбирали один билет. Волшебная железная дорога — эти дилетанты, не иначе, склепывали ее по частям. Остается надеяться, что кто-то у них отвечает за качество, иначе они с Джулией материализуются на двухмильной высоте или в двух милях под землей в мезосфере. Вот где будет трагедия, мать их так.

Чувство юмора у создателей этой системы определенно присутствовало. Один портал был вылитая английская телефонная будка; в другом нарисованная толстуха, каких в цирке показывают, нагнулась и задрала подол, предлагая пассажирам свой задний проход.

Затем они оказались в офисных директорских апартаментах на верхнем этаже небоскреба в некоем ночном мегаполисе, который мог быть и Чикаго, и Токио, и Дубаем. Сквозь тонированное, скорее всего одностороннее, зеркало виднелись заседающие мужчины в костюмах, а кондуктора не было: пассажирам предлагалось проявить честность и самим бросить билеты в рот небольшого бронзового идола.

— Станции расположены по всему миру, — сообщила на ходу Джулия. — В основном они работают хорошо, но попадаются и плохие.

А в Брекбиллсе об этом понятия не имеют. Джулия права — они там попросту не поверили бы, что такое возможно.

— Тот, прозрачный — он кто вообще?

— Эльф какой-то. Низшего порядка, наверх их не допускают.

— А куда мы идем?

— Куда надо.

— Нет уж, извини. — Квентин остановился. — Куда мы идем и что собираемся делать, когда придем?

— В Ричмонд, штат Виргиния. Поговорить с одним человеком. Доволен?

Квентин, чья планка удовлетворенности опустилась ниже некуда, только кивнул.

Однажды, наткнувшись на пустую темную станцию с разбитым вдребезги зеркалом, они вернулись назад, поскандалили с кондуктором, и он их направил в обход. Последние билеты они отдали милой девушке-хиппи с немытыми, расчесанными на прямой пробор волосами.

— Добро пожаловать в Виргинию, — сказала она, когда Джулия расписалась в книге.

Они переместились не только в пространстве, но и во времени: наверху в окна светило солнце. Дом, большой и очень опрятный, был обставлен на викторианский манер: темное дерево, восточные ковры, благодатная тишина. Хороший обмен, если сравнить с уинстонским логовом.

Джулия, видимо знавшая, где тут что, привела Квентина в гостиную, и подпольное магическое сообщество открылось ему несколько с иной стороны. Три девушки, похоже студентки, одетые как для йоги, благоговейно внимали мужчине в джинсах и галстуке, восседающему на мягком диване.

Господи, да они повсюду. Магия захлестнула мир. Сдерживавшее антиматерию поле, если оно и было, отключено.

Мужчина при помощи стакана воды показывал простые замораживающие чары — Квентин овладел такими на первом курсе. Произнеся заклинание в принципе верно, но очень уж показушно, он охватил стакан ладонями, отнял их и продемонстрировал ледяную корочку. Даже стакан умудрился не разбить, хотя из-за льда это случается весьма часто.

— Теперь вы.

Девушки, перед которыми стояли собственные стаканы, хором повторили слова, сделали пассы — и, как следовало ожидать, ничего не добились. Их розовые пальчики даже не приблизились к нужной позиции, да и ногти сначала следовало подстричь.

Тут мужчина увидел Джулию, и его лицо, прежде чем восторженно просиять, выразило на миг откровенный ужас. Лет ему было около сорока. Волосы он укладывал муссом, отращивал бородку-каемку и походил на большое красивое насекомое.

— Джулия! Вот так сюрприз! Просто глазам не верю…

— Надо поговорить, Уоррен.

— Разумеется. — Уоррен усиленно изображал, что контролирует ситуацию, но Джулия явно находилась в самом конце списка тех, кого он хотел бы внезапно увидеть у себя на пороге. — Посидите немножко, — сказал он своим ученицам, — я быстро. — Повернувшись к ним спиной, он сбросил с лица улыбку и заковылял через холл, точно одна нога у него была короче другой.

— В чем дело, Джулия? У меня урок. Уоррен, — представился он Квентину, и они обменялись рукопожатием.

— Я же сказала: надо поговорить.

— Хорошо, только не здесь, бога ради. В моем кабинете.

— Я тут подожду, — сказал Квентин. — Зови, если что.

Джулия захлопнула дверь. Ну что ж, это только честно — он ведь тоже оставил ее у Фогга за дверью, и она здесь, вероятно, чувствует себя не менее странно, чем он по возвращении в Брекбиллс. Разговор он мог расслышать, только приложив ухо к двери, и не хотел обращать на себя внимание девчонок в гостиной — они и без того уже с любопытством поглядывали на молодого человека в костюме филлорийского короля.

— Привет, — сказал он. Они тут же воззрились в противоположную сторону.

Голоса стали громче, но слова оставались неразборчивыми. Уоррен сначала уговаривал, потом потерял терпение.

— …все, чему я научил тебя, все, что я тебе дал…

— Ты дал?! — закричала Джулия. — Не наоборот ли?

Мама с папой ссорятся. Квентин кашлянул; ему становилось смешно — верный признак потери связи с реальностью. Дверь открылась, и они оба вышли — Уоррен багровый, Джулия бледная.

— Уходи отсюда, — сказал он. — Получила, что хотела, и убирайся.

— Я не получила то, что хотела, — выпалила она. — Ты дал мне только то, что имел.

Он на это лишь руками развел — что, мол, тут скажешь.

— Поставь врата, больше мне ничего не надо.

— Это не в моих силах, — процедил он.

— Господи, да ты просто жалок.

Джулия направилась туда, откуда они пришли, Уоррен за ней. Квентин догнал их в комнате с зеркалом. Джулия со злостью записывала что-то в дорожную книгу, с Уорреном творилось неладное: сквозь рукав его рубашки торчал прут, будто приклеенный к локтю.

Как во сне, от которого никак не проснешься. Ладно, пусть его — они, кажется, все равно отсюда уходят.

— Видишь, что ты со мной сделала? — Уоррен пытался оторвать побег, но зеленый прут только гнулся. Другой такой же пророс из ребер. — Одно твое присутствие здесь… — Он все-таки оторвал прут и замахнулся на Джулию.

— Но-но, ты это брось, — заслонил ее Квентин.

Джулия, покончив с писаниной, уставилась в зеркало.

— Сейчас уйду. Жду не дождусь, когда этот миг настанет.

Перепуганная милая девушка — тоже ученица чародея, конечно — забилась в свой уголок.

— Пошли, Квентин.

Он снова испытал леденящий шок, но на этот раз они застряли где-то в промежуточном пространстве, на узком каменном мостике без перил. Позади светился яркий овал зеркала отправления, впереди, футах в двадцати, виднелось зеркало назначения, внизу и по бокам затаилась густая тьма.

— Иногда они разбегаются, — сказала Джулия. — Смотри только вниз не сыграй.

— А что там под мостом?

— Тролли.

Он не понял, шутит она или нет.

Темная станция была заставлена штабелями коробок, им еле хватило места выйти из зеркала. Здесь приятно пахло кофейными зернами, и никто их не встречал.

Запах усилился, когда Квентин открыл дверь в тесную ресторанную кухню. Повар по-итальянски приказал им проходить поскорее. Они протиснулись мимо, стараясь ни обо что не обжечься, и через зал кафе вышли на площадь — красивую, окруженную каменными домами неопределенного возраста.

— Можно прямо-таки подумать, что это Филлори, — сказал Квентин. — Или Нигделандия.

— Это Венеция.

— Их кофейку я бы выпил. А на кой нам Венеция?

— Сначала кофе.

На плитах лежало яркое солнце. Обалдевшие от скуки и впечатлений туристы листали путеводители и делали снимки. Здания, кроме двух выходящих на площадь церквей, представляли собой венецианскую смесь старого камня, старого дерева и разнокалиберных окон. Квентин и Джулия перешли к ярко-желтым зонтикам другого кафе, не имеющего волшебной кладовки.

Квентину казалось, что он плывет над землей. Он никогда еще не проходил столько порталов за одни сутки и был малость сбит с толку. Уже сделав заказ, они вспомнили, что у них нет евро.

— Тьфу ты. Этим утром — или вчерашним? — я был еще в Филлори. В любом случае без маккьято не обойтись. Так зачем нам Венеция?

— Уоррен дал мне адрес одного полезного чувака. Может достать все что хочешь, вдруг и пуговицу достанет.

— Вот, значит, какой у нас план? Ладно. — Квентин был готов на все, лишь бы его напоили кофе.

— Не получится — попробуем твой. Если он есть.

Кофе они пили молча. Пенку здесь в маккьято не клали, в отличие от Америки. Голуби, постукивая розовыми лапками, расхаживали между столами и клевали грязные крошки. Солнце светило на всю катушку прямо как в Филлори.

Прежний мир, четко поделенный на волшебный и неволшебный, уступил место чему-то среднему, анархическому и неопрятному. Квентин не знал его правил и не находил его привлекательным. Джулии он, возможно, тоже не нравился, но ей ведь не предоставили выбирать, как ему.

Что ж делать. Раз его мир им ничем не помог, придется какое-то время пожить в ее мире.

— Кто этот твой Уоррен? Похоже, у вас с ним есть прошлое.

— Да никто. Он владеет кое-какими азами магии, приманивает этим девчонок из колледжа и трахает их.

— Вон оно что.

— Да уж.

— А с чего это он вдруг пророс?

— Уоррен не человек. Что-то вроде лешего. Обычно он маскируется, но при сильном волнении истинная натура берет свое.

— Он и тебя тоже трахнул?

В нем, откуда ни возьмись, взбурлила ревность, горячая и едкая, как кислота. Квентин, переживший за один день — или ночь — слишком много и в слишком ускоренном темпе, просто не сумел ее скрыть.

Джулия, перегнувшись через стол, закатила ему пощечину — очень увесистую.

— Ты понятия не имеешь, на что мне пришлось пойти. Тебе-то это все на блюдечке подавали. Случались вещи и похуже, чем секс с Уорреном.

Гнев шел от нее волнами, как бензиновые пары.

— Извини, — сказал Квентин, потрогав щеку.

— По-твоему, этого достаточно?

На них смотрели, но не так чтобы очень. Италия как-никак — может, для них это дело привычное.

ГЛАВА 12

Прошло полтора года, прежде чем Джулия снова увиделась с Квентином.

Найти его стало непросто: ни сотового телефона, ни домашнего, ни электронного адреса. Его родители отделывались общими фразами и, кажется, тоже не знали, где искать сына. Ладно. Они, по крайней мере, на месте, а сынок рано или поздно вернется домой, как пес на блевотину Квентин не особо близок с родителями, но и порвать с ними окончательно не способен — кишка тонка.

Не то что у Джулии, оборвавшей все свои связи. Услышав, что Колдуотеры продали дом и переехали в Массачусетс, она тут же двинула следом. Даже в пригородном отстойнике вроде Честертона — в нем особенно — существует Интернет и агентства по найму, а ей больше ничего и не надо. Она сняла комнату над гаражом у пенсионера с усами (подозревая, что он спрятал в ванной веб-камеру) и купила побитую, скрепленную проволокой «Хонду Сивик».

Ненависти она к Квентину не питала, просто чувствовала, что он ей мешает. Ему все далось легко только потому, что он сдал этот несчастный экзамен. Ее жизнь из-за этого превратилась в сплошной кошмар, а он получил все что хотел. Ей надо вернуть себе присвоенную им мечту, вот и все.

Даже и не так — она ничего не собирается у него отбирать. Нужно только, чтобы он подтвердил, что Брекбиллс реален, и проделал для нее лаз в тайный сад. Квентин, сам того не зная, был ее человеком в их логове.

Утром перед работой и вечером около девяти она подъезжала к дому Колдуотеров и обходила вокруг их лужайки, высматривая добычу. Громадный домина со своими стеклопакетами вещал на публику, как летний кинотеатр. Ночь пахла срезанной под корень травой и полнилась мелодиями трахающихся сверчков. Для начала Джулия обнаружила, что миссис Колдуотер — довольно приличный художник-любитель, работающий в прискорбно устаревшей манере поп-арта, а мистер Колдуотер любит смотреть порно и мелодрамы.

В сентябре добыча наконец объявилась.

Квентин, и раньше худой, превратился в ходячий скелет. Щеки ввалились, скулы выперли, все на нем висело мешком. Патлы хоть бы остриг, не Алан Рикман все-таки.

Паршивый видок, прямо как у Джулии. Бедный мальчик.

Она не сразу к нему подошла — надо было подготовиться внутренне. Теперь, когда он был под рукой, ей вдруг стало страшно. Она бросила работать и все время посвящала Квентину, не попадаясь, однако, ему на глаза.

Около одиннадцати утра он выходил из дому в мрачной задумчивости и ехал на допотопном велике в город, а она, соблюдая дистанцию, следовала за ним. Если б он обращал внимание хоть на что-то кроме себя, давно бы засек красную дребезжащую «Хонду». Вот он, полюбуйтесь: живой вещдок того, чего она жаждет всем сердцем. Если он не захочет или не сможет помочь ей, все кончено. Выйдет, что она угрохала два года своей жизни впустую. Перспектива этого парализовала ее, а риск, что он снова исчезнет и оставит ее на бобах, возрастал с каждым днем.

Если дойдет до крайности, она, так и быть, переспит с ним. Он к ней всегда неровно дышал и такой возможности не упустит. Ядерный ответ, зато верный. Туз в ее рукаве.

Он, собственно, не так уж и плох, хотя и не сравнить с накачанным Джеймсом. Непонятно, почему она забраковала его — может, он-то как раз ей и нужен. Все так запуталось, и она совсем отвыкла чувствовать что-то к кому бы то ни было. После того зоомагазинщика к ней не прикасался вообще никто, да и он только шарил руками поверх одежды, пока она производила свою операцию. Она существовала отдельно от своего тела и забыла, что значит испытывать удовольствие. Страшновато жить, когда тебя не любят и ты никого не любишь, констатировала для записи доктор Джулия — а после заперла всю эту лабуду в чулан и расплавила ключ.

Ловушка захлопнулась на кладбище позади церкви, излюбленном месте раздумий Квентина. Вспоминая об этом, Джулия гордилась собой. Она сказала все, что намеревалась, не поступилась ничем и доказала, что ничуть не хуже его. Продемонстрировала радужные чары, в которых сильно продвинулась за полгода. Четко выполнила все движения и даже большими пальцами отработала правильно. Раньше она их никому не показывала и чувствовала себя просто улетно. Высадилась на этот плацдарм, как гребаная морская пехота.

И даже не дрогнула, когда дошло до ядерного размена — смело подняла трубку красного телефона. Надо так надо.

А тут раз — и облом: он не хочет. На это она не рассчитывала. Она трепыхалась перед ним на крючке, вся розовая, а он на нее не клюнул. Она, конечно, подзапустила себя, но дело было не в этом, а в нем самом.

Это был уже не тот Квентин, которого она помнила. Она совсем забыла, что люди могут меняться. Время, остановившееся для нее в тот день, когда мистер Каррас вернул ей эссе, продолжало свой бег за стенами ее закупоренной наглухо комнаты, и за этот период миротворец наш Квентин нашел себе другой трахательный объект… его счастье.

Он ушел, и она прямо под дождем легла на холодную, мокрую кладбищенскую траву. Нет, она ни в чем не ошиблась. Он подтвердил все ее подозрения относительно Брекбиллса, магии и всего остального. Все реально и в то же время невероятно, как ей и хотелось. Достойная восхищения теоретическая разработка получила полное экспериментальное подтверждение.

Да только что пользы. Брекбиллс не сон и галлюцинация, но при всей его реальности ее не примут туда. Место, которое даже Квентина осчастливило, где живет не только магия, но и любовь, ей заказано. Квентин любит и любим, Джулия прозябает в одиночестве. Хогвартс, по всем статьям предписанный ей, счел ее непригодной. Мотоцикл Хагрида не затормозит у ее двери, кремовый конверт не свалится ей в камин.

Она лежала на мокрой траве перед надгробием чьего-то возлюбленного мужа, отца или сына и сознавала, что снова получила высшую оценку, но с минусом. Запорола только один вопрос.

Она думала, что ее никогда не возьмут на измор — в этом и заключалась ее ошибка.

ГЛАВА 13

Кража карты города из туристского магазинчика — что ж делать, когда Бенедикта под рукой нет, — не делала чести даже начинающему магу, но дала Квентину время прийти в себя. Он жалел о своем вопросе насчет Уоррена, однако чего не брякнешь, когда тебя так изматывают. Надо выбрать что-то одно: влюбиться в Джулию снова или оставить ее в покое. Того, кто застревает между порталами, рано или поздно съедают тролли.

Просто удивительно, каким мудаком он себя показал. Какое ему дело, с кем или с чем спала Джулия, не считая Уоррена? Она ему ничем не обязана, и он ей, видит бог, не судья. В том, что она дошла до такого, есть часть и его вины.

Ему бы сейчас опереться на кого-то надежного, а с Джулии что возьмешь. Ее впору снабдить наклейкой вроде тех, что делают в самолетах: ХОДА НЕТ. Это ему полагалось бы быть надежной опорой и принимать решения за двоих, но на деле все по-другому. Они повязаны накрепко, хотя он в полной растерянности, а она того и гляди свихнется. Ну, не герой он, не Бингл, что ж поделаешь. Надо принимать себя таким, какой есть.

Опять-таки пользы от нее пока было куда больше, чем от него. Когда он вернулся к их столику Джулия, подвергшись очередной трансформации, приветствовала его улыбкой.

— Я смотрю, тебе весело. Может, дашь мне по морде еще разок?

— Все может быть. — Она отпила глоток. — Прелесть какая.

— Да, кофе что надо.

— Я уже и забыла, как это вкусно. — Джулия обратила бледное лицо к свету и зажмурилась, как кошка на солнышке. — Ты никогда не скучал по этому миру?

— Если честно, то нет.

— Я тоже не скучала — до этих пор. Я просто забыла.

Адрес, записанный Уорреном на голубом стикере, она держала в кулаке с самого Ричмонда. Склонившись над картой вдвоем, как все прочие туристы на площади, они нашли нужную улицу в Дорсодуро, в одном квартале от Большого канала — только мост перейти.

Внутренние часы Квентина показывали от девяти до десяти вечера, но в Венеции перевалило за полдень, и ему казалось, что они здесь уже давно. По каналу гулял ветерок, приятный после жары на площади. Они остановились на мосту, чтобы сориентироваться. В центр Венеции автомобили не допускаются — мостик был деревянный, пешеходный и, к сожалению, современный. Пройдет лет сто, прежде чем он сольется с историческим фоном.

Глянцевые черные гондолы проплывали внизу, оставляя миниатюрные водовороты на зеленой воде. Пыхтели трамвайчики-вапоретти, проходили длинные узкие баржи. Обветшалые палаццо вдоль канала сливались в сплошной ряд черепицы, колоннад и террас. Только Венеция из всех знакомых Квентину городов в реальности выглядела точно так же, как на картинках. Утешительно, что хоть что-то в этом мире не обманывает твоих ожиданий. Насколько он помнил, Байрон, оттрахав очередную любовницу, отправлялся домой по Большому каналу вплавь и держал в руке факел, чтобы гондольеры на него не наехали.

Что-то сейчас происходит в Филлори? Что делают их товарищи по путешествию — ждут пропавших на Крайнем, чинят следствие, предают мечу местных жителей или попросту отплыли назад в Белый Шпиль? Любой из этих вариантов, каким бы он ни был, уже свершился. Там могло пройти уже несколько недель или лет, кто знает. Филлори уплывало в будущее, оставляя его позади. Их исчезновение должно было вызвать большой тарарам, но жизни свойственно продолжаться. Дженет и Элиот потихоньку стареют, вспоминая о нем; король Квентин нуждается в Филлори больше, чем оно в нем.

Тихие узкие улочки Дорсодуро были менее декоративны — люди, похоже, действительно жили и работали здесь, а не шоу для туристов устраивали. Как ни хотелось Квентину поскорей пробежать по ним и опять оказаться в Филлори, венецианские красоты и его не оставили равнодушным. Сколько этому городу лет — тысяча или больше? Один бог знает, кому взбрело в голову построить его посреди лагуны, но результат налицо. В старые стены для украшения вделаны глыбы еще более старого камня. В новые окна, пробитые на месте старых, заложенных кирпичом, видны потаенные дворики. Каждый раз, думая, что ушел далеко от моря, натыкаешься на него вновь — между домами выстреливает водная артерия с яркими лодочками по сторонам.

Один здешний воздух оказывал целебное действие: королю с королевой Венеция определенно подходила больше, чем бостонский пригород. Неизвестно было, насколько она приблизит их к Филлори, но Квентин чувствовал, что они на верном пути.

Джулия шагала быстро, глядя прямо перед собой. Идти им было всего минут десять, но из-за хаотичной планировки останавливаться приходилось на каждом углу. Карта, переходившая из рук в руки, поискам мало способствовала. Пронумерован был едва ли один дом из пяти, притом в произвольном порядке. Этот город создавался для неспешных прогулок, что очень мило, если у вас нет спешных дел.

В конце концов они пришли к деревянной коричневой двери, не превышавшей их роста. Вопрос, та ли это улица, оставался открытым, но на каменной табличке вверху значился нужный номер. Ручки у двери не было, зато имелось маленькое закрашенное окошко.

Квентин, приложив руку к теплому камню, поймал ритм, и сквозь старинную кладку проступила на миг густая сеть оранжевых линий.

— Чары тут железобетонные. Жилец, даже если это и не твой полезный чувак, свое дело знает.

Делать нечего. Ситуация либо улучшится, либо станет намного хуже. Квентин за неимением звонка постучал в дверь. Резонанса не было никакого, точно она упиралась в толщу скалы, но окошко открылось сразу.

— Si, — послышалось из полного мрака за ним.

— Нам бы с вашим хозяином поговорить.

Окошко захлопнулось, и Квентин пожал плечами — может, надо было что-то другое сказать? Взгляд Джулии за темными очками не поддавался прочтению. Ему захотелось уйти, но обратного пути не было — единственный выход находился за этой дверью.

Улочка, скорей даже переулок с четырехэтажными домами по бокам, была совершенно безлюдна. Пять минут спустя Квентин произнес пару слов по-исландски и приблизил к двери ладонь. Стена по обе стороны от нее была теплая, хотя на нее падала тень.

Маги, наложившие эти чары, действовали с умом, но Квентин знал кое-что, чего не знали они. Собрав стенной жар в пучок, он направил его на окошко. Стекло вскоре лопнуло, как перегоревшая лампочка — вот бы ученицы Уоррена рты раскрыли.

— Stronzo! — сказал Квентин в выбитое отверстие. — Facci parlare contuo direttore del cazzo![22]

Стена вследствие перенаправленных термочар подернулась инеем. Через минуту дверь отворилась — за ней было темно.

— Видишь, — сказал Квентин, — кое-чему меня в колледже все-таки научили.

В прихожей, вымощенной коричневой плиткой, их встретил коренастый, неожиданно учтивый мужчина — замена стекла, должно быть, требовала больших усилий.

— Prego.[23]

По небольшой лестнице они поднялись в одну из красивейших комнат, виденных Квентином.

После запутанной городской топографии он ожидал попасть в какой-нибудь евротрэшевый хостел с белыми стенами, неудобными диванами и крохотными геометрическими лампами, но скромная улица и обшарпанный дом существовали только для камуфляжа: они очутились в одном из палаццо Большого канала.

Он был виден в высокие мавританские окна, занимавшие целую стену. Квентина тут же охватил почтительный трепет, как, видимо, и было задумано. Он точно смотрел на фреску кисти самого Тинторетто, где суда всевозможных форм и размеров курсировали туда-сюда по зеленой воде. Комнату освещали три люстры муранского стекла в виде осьминогов, картины на стенах представляли пейзажи и жанровые сцены Венеции, на вековых мраморных плитах пола лежали восточные ковры.

Жить бы здесь да жить. Не Филлори, правда, но очень похоже на Белый Шпиль.

Провожатый удалился, и Джулия с Квентином сели на диван — самоходный, судя по его резным ножкам. Присутствие в зале еще нескольких человек из-за его громадности было практически незаметно. Трое мужчин без пиджаков тихо беседовали за столиком, попивая нечто прозрачное из маленьких рюмок, плечистая старуха сидела спиной к ним и лицом к каналу, у лестницы стоял, похоже, дворецкий — или как их там называют в Италии.

На вошедших никто не смотрел. Джулия устроилась на диване с ногами, не щадя антикварной обивки.

— Тут живая очередь или по записи? — поинтересовался Квентин.

— Надо подождать. Он нас сам вызовет. — Джулия сняла очки и закрыла глаза — приступы отчуждения накатывали на нее волнами. Может, она просто расслабилась наконец, почувствовав себя в безопасности? В таком случае инициатива переходит к нему.

— Сейчас воды тебе принесу.

— Минеральной, с газом, — попросила она. — И узнай насчет виски.

Распоряжаться персоналом умеет любой король. У дворецкого нашлась и минералка-frizzante, и виски. Его он подал неразбавленным, как Джулия, видимо, и хотела — непонятно, зачем ей понадобилась вода. Квентин сам был не прочь иногда опрокинуть стаканчик, но она поглощала алкоголь в невероятных количествах. Ему вспомнился рассказ Элиота о поведении Джулии на курорте, где она то ли погружала себя в глубокую анестезию, то ли прижигала воспаленную рану, то ли стремилась восполнить что-то недостающее.

— Этот полезный человек, наверно, и правда полезен, — заметил Квентин. — Квартирка у него нехилая даже по волшебным стандартам.

— Не могу здесь оставаться, — сказала на это Джулия. Она вся дрожала и по-детски, не открывая глаз, прихлебывала свое виски, как волшебное сердечное зелье. Квентин велел дворецкому принести плед, она потребовала еще порцию виски. — Даже пить и то не могу, — пожаловалась она и умолкла. Квентин на другом конце дивана потягивал венецианский спритц (просекко, аперол, содовая, ломтик лимона, оливка), смотрел на канал и не думал о том, что будет, если этот вариант не прокатит. Заходящее солнце окрашивало розовое, с выбитыми окнами палаццо напротив в оранжевые тона. Один бок старого дворца просел, другой остался на месте, посередине зияла трещина — по всей видимости, она проходит через все комнаты сверху донизу, и жильцы спотыкаются об нее. Из воды перед зданием косо торчали полосатые шесты.

Странновато пребывать в таком месте, не будучи его королем. Так и отвыкнуть можно. Правильно говорила Илейн: никто его здесь не замечал, ничем он не выделялся… и это почему-то помогало расслабиться. Прошло около часа, и Квентин пил уже третий спритц, когда молодой итальянец в светлом костюме без галстука пригласил их подняться наверх. В таком костюмчике ни один американец не решился бы выйти на люди.

В маленьком, совершенно белом салоне стоял стол, вокруг него — три хрупких стула, на нем — простая серебряная чаша.

Третий стул остался пустым, но из воздуха послышался голос. Мужской, однако высокий и тихий, почти бесполый.

Привет, Квентин. Привет, Джулия.

Это еще что? Откуда он знает их имена?

— Привет. — Квентин не знал, куда ему надлежит смотреть. — Спасибо, что согласились принять.

Добро пожаловать. С какой целью вы здесь?

Значит, ему не все ведомо.

— Хотим попросить вас о помощи.

В чем же это?

Выпендреж. Может, он вообще не человек, а дух вроде Уоррена или еще что похуже. Джулия смотрела в пространство за миллион миль от себя.

— Мы, видите ли, пришли из другого мира. Из Филлори. Это вполне реальное место, как вы, вероятно, знаете. — Гм-гм, как-то не так он начал. — Мы не хотели уходить оттуда — это получилось случайно — и хотим вернуться назад.

Понимаю, но с какой стати мне вам помогать?

— Может быть, и я вам помогу в чем-то. Поможем друг другу взаимно.

Сомнительно, Квентин. Голос стал на октаву ниже. Весьма сомнительно.

— Ладно. — Квентин огляделся по сторонам. — Вы вообще где?

Он сознавал, как они с Джулией уязвимы. Непонятно, куда в случае чего отступать, притом хозяин дома не должен был знать их имен. Может, с ним связался Уоррен? Тоже как-то не успокаивает.

Я тебя знаю, Квентин. В некоторых кругах ты не очень-то популярен. Многие считают тебя дезертиром, бросившим свой родной мир.

— Допустим, хотя я бы так не сказал.

А Филлори, в свою очередь, отказалось от тебя. Бедный маленький король, никому-то ты не нужен.

— Понимайте как хотите, только помогите вернуться. Это не ваша проблема, так ведь?

Я сам буду судить, моя ли это проблема.

Квентину стало не по себе. С этим полезным чуваком, похоже, каши не сваришь. Не поставить ли элементарные защитные чары? Хорошо бы, но полезный в ответ может нанести упреждающий удар. Квентин взглянул на Джулию, но она, похоже, даже не следила за их разговором.

— Отлично. Давайте подойдем к этому вопросу по-деловому.

Загляни в чашу.

Квентин, которому почему-то не хотелось этого делать, встал.

— Послушайте. Не хотите помогать, так и скажите, и мы уйдем — но если вы способны предпринять что-то, назначьте цену, и мы заплатим.

Я ничего предпринимать не обязан. Я вас к себе не звал, но когда вам уходить, решу сам. Загляни в чашу.

В высоком шепчущем голосе проявились стальные нотки.

Загляни.

Час от часу не легче. Квентин взял Джулию за руку и поднял со стула.

— Мы уходим прямо сейчас. — Чашу он смахнул со стола, и оттуда вылетела бумажка. Квентин невольно взглянул на нее: есть чары, которые можно отвести посредством простого чтения. На бумажке было написано маркером: ОБЯЗУЮСЬ ВЕРНУТЬ: ПУГОВИЦА ВОЛШЕБНАЯ — 1 ШТ.

Квентин еле успел обойти стол на звук открывшейся сзади двери.

— Блин! Заглянул-таки!

Этот голос, гораздо ниже предыдущего, был Квентину хорошо знаком и принадлежал Джошу.

— Господи! — пробормотал Квентин в надежное плечо, обнимая друга. — Какого черта, мужик?

Он не понимал, как Джош оказался здесь, но это не имело значения. Или имело, но не в данный момент. Не важно даже, что Джош залез к нему в голову — главное, что ничего страшного с ними не приключится и драки не будет. У Квентина подгибались коленки. Он чувствовал себя моряком, который, совершая опасную кругосветку, подходит к родной земле с другой стороны и встречает на пути дружелюбный остров.

Джош тактично высвободился.

— Милости прошу к нашему шалашу.

— Ты что здесь делаешь?

— Я? Это вообще-то мой дом, а ты за каким хреном приперся сюда из Филлори?

Все тот же старина Джош — круглолицый, толстый, улыбчивый. Похож на аббата-пивовара и вроде нисколько не повзрослел, хотя уже три года прошло с тех пор, как они в последний раз виделись.

— Осторожность не помешает, — сказал он, старательно притворяя дверь, — имидж надо беречь. Я тут изображаю волшебника из страны Оз, ты ж понимаешь.

— А что это за хрень с чашей?

— Хотел тебя попугать и ничего лучшего не придумал. Загляни в чашу… — тонким голосом провыл Джош.

— Джулию ты уже знаешь, правильно? — Они должны были встретиться в тот период, когда Элиот задумал вернуться в Филлори, а Джош подался в Нигделандию один-одинешенек.

— Привет, Джулия. — Джош поцеловал ее в обе щеки — совсем объевропеился тут.

— Привет.

Джош, совершив физически невозможную вещь, похабно скосил в сторону Квентина две брови сразу. Квентин только теперь начал осознавать, как им фантастически повезло. У Джоша есть обратный билет в Филлори — волшебная пуговица. Конец скитаниям.

— В общем, слушай. У нас проблемы.

— Само собой, раз вы здесь.

— Мы даже не знаем толком, где это «здесь».

— У меня, где ж еще. В большом палацце на Канале, значицца, Гранде.

За этим последовала экскурсия. В палаццо было четыре этажа: нижние два для бизнеса, верхние — личные апартаменты хозяина. Полы из мраморных, с розовыми разводами плит, со стен сыплется штукатурка. Все комнаты в доме пристраивались, похоже, по мере надобности, одна за другой, и повторить этот процесс было бы невозможно.

Передышка перед путешествием в Филлори пришлась весьма кстати. Джулия потребовала горячую ванну, в которой действительно крайне нуждалась, а Квентин с Джошем сели ужинать в громадной столовой, под единственной люстрой современного образца. За черным спагетти[24] Квентин наскоро рассказал, что с ними стряслось и как они здесь оказались, а Джош ему поведал свою историю.

Когда Квентин, Элиот, Дженет и Джулия благополучно заняли филлорийские троны, Джош взял пуговицу и отправился исследовать Нигделандию. Филлори он повидал и приятных впечатлений оттуда не вынес, да и опостылело ему жить в чьей-то чужой тени. Он не хотел быть соправителем; он хотел найти свое Филлори и претворить свои сексуальные фантазии в жизнь.

Он не придавал значения многим вещам — еде, одежде, куреву, собственным словам и делам, — но в Брекбиллс, не будучи своего рода гением, не поступишь. При желании он мог действовать методично, даже скрупулезно, и в Нигделандии это свойство очень пригодилось ему.

Ее площади и фонтаны, насколько известно, бесконечны, но ни разу не повторяются, и каждый фонтан ведет в свой отдельный мир, а может быть и вселенную. Если заблудишься — а заблудиться там очень просто, — дорогу домой уже не найдешь.

Джош задумал попасть в придуманную Толкиеном страну, Средиземье. Если Филлори реально, почему бы Средиземью не быть таковым? И если это так, то реальным может быть еще куча всего: прекрасные женщины-эльфы, хлебцы лембас, трубочное зелье и одному Эру Илувагару ведомо, что еще. Подошла бы, впрочем, и любая другая страна с умеренным климатом, хорошими жизненными условиями и существами женского пола, готовыми предоставить себя в распоряжение Джоша. Мультивселенная была его «Ти-Джи-Ай Фрайдис».[25]

Он намеревался подниматься по спирали от фонтана Земли, тщательно нанося все на карту. В Нигделандии голода не испытываешь, а для других миров Джош взял с собой буханку хлеба, бутылку вина, теплую одежду, шесть унций золота и шоковый пистолет.

— Первая попытка не удалась, — рассказывал он. — Пустыня, сплошные дюны и ни единой живой души, ну я и спуговичил оттуда. Второй мир был ледяной, третий наконец обитаемый. Хвойные девственные леса, как в доколониальной Америке. Там я провел две недели. Любви не обрел, зато скинул десять хороших фунтов и разжился кучей вампумов.

— Погоди. Там что, всюду одинаковый климат? В каждом из трех миров?

— Фиг знает. Без понятия также, сферы это, диски, кольца или чего-то еще. Может, там и широты нет — я по климатическим зонам не шарил, в следующий фонтан нырнуть куда проще. Ох и насмотрелся же я, сам бы попробовал как-нибудь. Прочесывал в свободном падении гигантское дерево без верха и низа, посещал по дюжине миров за день. Один магнитный, и все к тебе липнет, другой растягивается, третий — нескончаемая лестница, четвертый перевернутый, пятый невесомый. Паришь в космосе, но вакуума там нет: тепло, влажно и вроде как розмарином пахнет. Знаешь, что еще реально? Телепузики! С ума сойти можно.

— Надеюсь, ты не…

— Еще чего… хотя мог бы. Не все, однако, так экзотично. Попадаются миры вроде нашего, с одной маленькой разницей. Скажем, вся экономика там базируется на стронции, или акулы млекопитающие, или в воздухе много гелия, от которого у всех писклявые голоса. А потом я таки встретил ее. Красавицу. Тот мир большей частью горный, как на китайских картинах — из тумана встает, — и люди на китайцев похожи, а живут в висячих городах-пагодах. Их уже почти никого не осталось из-за нескончаемых войн, которые они по неясной причине ведут с населением других гор, и со скал тоже многие падают. Я был, наверно, самой упитанной особью, которую они видели, но им нравилось. Толстый — значит хороший охотник, вроде того. Магии они тоже раньше не знали, я у них прямо знаменитостью стал. И начал встречаться с той девушкой, она в своем городе первой воительницей была. Она тащилась от моей магии, а мужики у них, кажется, неважно оснащены, если ты понимаешь…

— Улавливаю, — кивнул Квентин.

— В общем, погибла она. Убили. Грустно до ужаса. Я даже хотел остаться и отомстить за нее, да не вышло. Не умею я воевать, как они, а для них это типа позор, ну и погнали меня оттуда.

— Жалко. — Бедный Джош. Послушать его — бревно бесчувственное, но все его чувства на месте, надо просто поглубже копнуть.

— Да ладно. То есть жалко, конечно, но что поделаешь. Все равно бы у нас с ней не получилось. Думаю, она хотела умереть как раз такой смертью. Жизнь у них там не очень высоко ценится… короче, не знаю я. После этого мне все как-то приелось. Нашел себе какую-то Древнюю Грецию — белые скалы, синее море, солнце. С гарпией там переспал.

— Точно с гарпией?

— Типа того. Вместо рук крылья и ноги когтистые.

— Угу.

— В полном разгаре вдруг взяла и взлетела, только перья посыпались. Стоило связываться. У меня шрам остался от когтя — хочешь…

— Ой, нет, не показывай.

Джош вздохнул. Юмор покинул его, подернутое щетиной лицо стало серым — Квентин видел перед собой образ собственных потерянных лет.

— Йориком,[26] вот кем я хотел быть. Единственным парнем в мире, населенном девчонками. Где-то есть такой, знаю. Да хоть бы они все лесбиянки были, пускай — я бы смотрел, мне хватает. В общем, пошли миры за мирами. Все равно что порнуху в Сети смотреть — полный отстой, а ты все ищешь, оторваться не можешь. Попадаешь куда-нибудь и сразу ищешь предлог, чтобы свалить оттуда и в другую срань перейти. Увижу, что там мухи водятся, или небо не того цвета, или пива нет — тут же сваливаю. А потом накрылась она, моя Нигделандия.

— Как то есть накрылась?

— Медным тазом. Не знал? Я б не поверил, если бы сам не увидел.

Джош допил свой бокал с вином. Слуга подошел, чтобы налить еще, но Джош велел подать виски.

— Я сначала думал, что это из-за меня. Из-за многократного пользования. Выныриваю, значит, в тот раз, последний, и чувствую зверский холод. И ветер гоняет по площади сухой снег.

— Да ты что? Вот не думал, что там бывает что-то вроде атмосферных явлений.

Не тот ли это ветер, что трепал часовое дерево в Филлори?

— Что-то поломалось там, Квентин. Капитально так, похоже на сбой в системе. Половина домов в руинах, как после бомбежки. Помнишь, Пенни говорил, что в них во всех полно книг? Думаю, это правда: страницы так и летают по городу. Надо было, наверно, словить парочку, посмотреть, что там написано. Ты бы точно словил, а я уже потом спохватился.

Тогда у меня на уме одно было: выжить. До земного фонтана пилить прилично, около мили, а теплые одежки я оставил в том мире с гарпией. Жарко было очень, и когтями она их изодрала. И вот я практически голый, ориентиры порушились, с фонтанами тоже хреново: одних не стало, другие замерзли. Магия там не работает, если помнишь. Присядешь переждать бурю, сразу в сон клонит. Наш фонтан я чудом нашел, думал, так там и сдохну.

— Ну ты силен. — Молодец Джош. Стоит махнуть на него рукой, он заводится, и никакого удержу ему нет. Как в Филлори, где он загнал в черную дыру раскаленного докрасна великана. Глядишь, всех их переживет.

— До сих пор не могу понять, в чем там дело. То ли напал на город кто, то ли проклял, вот только кто? Я никого там не видел. Пусто, как и всегда. Я, знаешь, предполагал Пенни там встретить… глупо, конечно.

— Угу.

— Не то чтобы мне хотелось, я его в свое время терпеть не мог. Просто приятно было бы увидеть, что он живой.

— Приятно, да.

Значит ли это, думал Квентин, что в Филлори через Нигделандию уже не попасть? Теоретически вообще-то возможно, только одеться потеплее и ледоруб захватить.

— Нигделандия мне всегда казалась несокрушимой. Время и стихии отдельно, она отдельно. Похоже, там одновременно случились землетрясение и метель.

— Мне можешь не рассказывать. Еще гипотезы есть?

— На филлорийский фонтан ты, наверно, не посмотрел? Я рассчитывал вернуться обратно через него.

— Нет, как-то не попался он мне на глаза. Но сомневаюсь, что такое возможно.

— Почему? Там теперь район бедствия, понимаю, но попытаться-то можно. Ты же вернулся на Землю и, как видим, неплохо устроился. Одолжи нам пуговицу, и все.

— В том-то и штука. — Джош рассматривал картину на облупленной стене за Квентином, точно в первый раз ее видел.

— В чем?

— Нет у меня больше пуговицы.

— Как нет?

— Продал я ее. Кто ж знал, что она еще кому-то понадобится.

Квентин не верил своим ушам.

— Нет. Быть не может.

— А откуда у меня долбаное венецианское палаццо, по-твоему?

ГЛАВА 14

Квентин уткнулся лбом в обеденный стол, приводя свой мозг в прежнее состояние — до того, как тот возомнил, что их проблемы остались в прошлом. Пока этот процесс шел, можно было охлаждать чело о прохладное дерево и предаваться отчаянию. Пуговицы нет. Не стукнуться ли пару раз головой об стол, так легонько? Да нет, не стоит.

Он впервые заметил, как тихо в городе: улицы и каналы Венеции, похоже, сразу опустели с наступлением темноты. Видимо, ночью Венеция перестает притворяться, что живет в двадцать первом веке, и возвращается в родимое Средневековье.

Ладно, погоревали — пора опять за работу.

— Значит, пуговицу ты продал, — сказал, распрямившись, Квентин.

— А что, другого плана у тебя нет? Не мог же ты всерьез полагать, что мы с тобой пересечемся в Венеции и я отдам тебе пуговицу.

— План был не отлучаться из Филлори, но этот поезд уже ушел — надо придумать новый. Кто ее у тебя купил?

— Тут целая история. — Совесть Джоша, похоже, нисколько не мучила, а предстоящий рассказ обещал быть куда веселее, чем его приключения в Нигделандии. — С Нигделандией, Филлори и прочим фэнтези я завязал. Понял, что если хочу секса — а я хотел, — то надо себе его обеспечить в реальном мире. Начал осматриваться и набрел на эту подпольную сеть, убежища и все такое. Слыхал о них?

— Джулия меня ознакомила.

— То есть я всегда знал, что есть чародеи-любители, но понятия не имел, как их много. И немалое их количество побывало в Венеции, которая считается центром древнего чародейства. Думали научиться здесь кой-чему — грустно, если подумать. Некоторые вполне ничего: знают многое из того, что мы знаем, а иногда и то, чего не умеем мы, но в большинстве они понятия не имеют, что делают. С этими надо ухо держать востро. Сами по себе они не опасны, но привлекают шакалов вроде демонов, эльфов и прочей нечисти. С нами эти падальщики не связываются, а вот деревенские колдуны, готовые абсолютно на все, законная их добыча. Такие сделки заключаются, страшно сказать.

Но мне эти ребята, знаешь, понравились. В Брекбиллсе я себя чувствовал не очень уютно из-за этих оксфордских штучек: дегустация вин, изысканные костюмы и прочее. Вы с Элиотом там были больше в своей тарелке, и… Дженет тоже. — Джош едва не упомянул Элис, но в последний момент опомнился. — Нет, там было здорово, пойми меня правильно, но не совсем в моем стиле. С подпольщиками у меня лучше пошло. В Брекбиллсе надо мной прикалывались, а здесь я фигура. Просто мне, наверно, поднадоело быть на конце пищевой цепочки. Там никто особо меня не ценил, и ты в том числе, а тут я все равно что король.

Квентин не стал спорить, признав его правоту. Джоша любили, но не принимали всерьез. Квентин допускал, что Джош сам себя не принимает всерьез, потому и другие к нему так относятся, но это была несправедливая мысль, кого ни возьми — Джоша или любого другого. Все хотят быть героями своих личных историй и никто — комиками. Джош, вероятно, мучился этим все время, когда они с Квентином тесно общались; неудивительно, что он решил поизмываться над ними в комнате с чашей.

— Ты поэтому продал пуговицу? Потому что думал, что мы над тобой прикалываемся?

— Продал, потому что мне предложили за нее чертову уйму денег, — ответил задетый Джош. — И потом, я был малость зол. Здесь меня уважают — впервые узнал, что это за штука такая. Я типа мостик между двумя мирами. В подполье можно достать то, что у нас не достанешь, и наоборот тоже, вот ко мне и обращаются с обеих сторон. У них имеется такое дерьмо, о котором мы и мечтать не могли, а они даже без понятия, что оно у них есть. Они меняются всякой дрянью друг с дружкой, и там иногда всплывает черт знает что. Я раз сферу Черенкова надыбал. Никто не знал, что это такое, пока я им не показал.

— Пуговицу ты тоже на что-нибудь променял?

Джош на подначку не клюнул.

— Ага, жди. Это была особого рода сделка, одноразовая. Высокопоставленный клиент.

— Да уж могу представить. Может, свяжешь меня с этим своим клиентом? Провернем уникальную сделку еще разок.

— Попробовать можно, но шансы у тебя, сразу скажу, хреновые. — Джош ухмылялся от уха до уха — ему не терпелось поделиться очередной тайной.

— Что так?

— Сейчас узнаешь. Вернулся я, значит, из Нигделандии и болтаюсь по Нью-Йорку, счастливый, что руки-ноги целы остались. Тут звонит мне на сотовый этот самый чувак и назначает на завтра встречу в Венеции. Конфиденциальное, говорит, дело. Я ему: готов, мол, вот только с наличностью плоховато. В этот самый момент у тротуара рядом со мной останавливается «Бентли» и открывает мне дверцу. Я как дурак сажусь и еду в Ла Гуардию, а там уже частный аэроплан ждет. Откуда он вообще узнал, где я? И что у меня ничего больше не назначено на тот день?

— Да… кто бы мог такое подумать. — Старые привычки нелегко отмирают, но Джош и на этот раз не купился.

— И чемодан мне приготовлен в дорогу. Отличные вещи, все моего размера, одна зубная паста стоит семь долларов. Рандеву назначено на канале; нашел я, где это, хотя американских указателей, зеленых с белым, этот континент хрен знает когда дождется. Подъезжает отпадный катер, не вапоретто пердучий — деревянный весь, узкий как нож и бесшумный. Выскакивает мужик на причал, а с катера даже конец не кидают, просто ждут его на воде. Мужик этот лилипут, то есть, извиняюсь, маленький ростом, но одет так, что даже и незаметно. Знатного венецианского рода, маркиз или кто еще. Имя свое битый час выговаривал, но потом все пошло очень живенько. Сказал, что представляет кого-то, желающего пуговицу купить. Я в непонятках, как они узнали о ней, но спрашиваю: а кто это? Не могу, говорит, сказать. Я тогда: а за сколько? Сто миллионов долларов, говорит. Я такой: двести. И пятьдесят. Двести пятьдесят миллионов. Нет, ты вдумайся! И еще, говорю, хочу знать, кто ее покупает. Зря, что ли, все детские годы в ящик смотрел — для меня это вторая натура. Тут мой лилипут достает конверт, а в нем чек на двести пятьдесят миллионов. Как знал, сколько я запрошу. И машет мне, значит, ручонкой своей. Я думал, он мне на ухо сказать что-то хочет, нагнулся, а он сигналит, чтобы я на самый край вышел. Потом показывает в воду, а там оно. Всплывает наверх башка такая, здоровая, как грузовик, и на меня смотрит — я чуть в штаны не наклал.

— И что это было?

— Дракон, живущий в Большом канале! Вот кто у меня пуговицу купил.

Драконов Квентин знал только в теории. Их немного, и почти все они живут в реках, каждый в своей: это территориальные существа. На поверхность они почти никогда не выходят, ни с кем не общаются, вообще ничего не делают, только спят, проводя в глубоком, буквально, забытьи отпущенное планете время. Один, видимо, все-таки пробудился, переговорил с аристократическим лилипутом и даже Джошу показался, чтобы купить его — их — волшебную пуговицу за двести пятьдесят миллионов долларов.

— Пошли мы в банк, убедились, что чек действителен, и опять на канал вернулись. Я достаю пуговицу, лилипут натягивает белую перчатку, чисто Майкл Джексон, изучает покупку в лупу, а потом раз, и в воду ее. Садится на свой катер и уплывает.

— Чудеса, — сказал Квентин. На такое даже злиться трудно, хотя и возможно в принципе.

— Ты можешь вообще поверить, что дракон купил нашу пуговицу? Выходит, он нас знает, во всяком разе меня. А люди и не подозревают, небось, что в Большом канале живет дракон. Вода ведь тут соленая, знаешь? Это не пресноводный проток, а морской. Я вот впервые слышу о драконе, живущем в морской воде.

— И как с ним связаться, с твоим драконом?

— Не знаю, — опешил Джош. — Не думаю, что это возможно.

— Ты же сумел.

— Он первый со мной связался.

— И все-таки, как бы ты взялся за это дело?

Джош испустил тяжкий вздох.

— Ну… спросил бы одну знакомую. Она знает много всякого о драконах.

— Слушай сюда, Джош. — Квентин смотрел приятелю прямо в глаза, подавляя его своей волей. — Ты, конечно, все равно что король, но мы с Джулией — правители королевства Филлори, и наше место там. Это наш квест, и тебя я тоже беру в нашу команду. Нам надо вернуться в Филлори, но мы не знаем, как это сделать — вот в чем проблема.

— Проблемка та еще, — признал, поразмыслив, Джош.

— Ты же у нас можешь провернуть все что хочешь, вот и давай.

Джош, возможно, запорол их единственный шанс вернуться в тайное волшебное королевство, но деньги, надо отдать ему должное, потратил с умом. Мраморное палаццо пятнадцатого века — это вам не хухры-мухры. Белый фасад, выходящий на канал, снабжен собственной маленькой пристанью, потолки — сплошная лепнина, стены все в старых холстах, как в лишайнике. Джош даже одного Каналетто приобрел вместе с дворцом, по случаю.

Не простой, словом, дом, и довести его до ума тоже непросто. Джош поменял в палаццо трубы, сделал проводку, оборудовал ресторанного калибра кухню и укрепил фундамент ниже ватерлинии, чтобы строение не сползало в канал. Все это делалось с толком: пока душ не включишь, даже и не поймешь, что здесь что-то модернизировали.

На все это ушло двадцать пять миллионов плюс еще десять на отделку и реставрацию. Не надо быть математическим гением, чтобы вычислить, что на жизнь Джошу осталось ой как прилично: старость он себе обеспечил.

Это лишний раз доказывало, что его в самом деле есть за что уважать, хотя он по каким-то личным причинам не любил выставлять свою деловую сторону напоказ. Если посмотреть внимательно, что Квентин сейчас и делал, то в чем-то он все же переменился. Джош стал увереннее, держался иначе и не набирал больше сброшенный в Нигделандии вес. Все люди меняются, и время не стояло на месте, пока король Квентин прохлаждался в своих покоях.

Да, у Джоша есть чему поучиться. Он провел это время с толком, делал что хотел и был доволен собой. Пережив то же самое, что и Квентин — потеряв любимую девушку и сам едва избежав гибели, — он не стонал и не философствовал по этому поводу, а сделал сальто назад и приземлился в венецианском палаццо.

Квентин проспал мертвым сном до полудня, после чего состоялся торжественный завтрак (Джош очень гордился своим столом).

— Джем здесь едят ложками — интересно, да? Крошечными такими ложечками. Достойно короля, а? — подмигивал Джош. Джулия за столом не снимала темных очков и ела только мармайт прямо из банки — еще одно доказательство ее убывающей человечности.

К ним присоединилась также и Поппи, знакомая Джоша, знающая много всякого о драконах — кудрявая блондинка с большими голубыми глазами, высокая и тощая, точно жердь. В Брекбиллсе она училась в аспирантуре, а студенческие годы, будучи австралийкой, провела в тамошнем колледже.

Если австралийцы действительно такие веселые и непритязательные ребята, какими слывут, то ясно, почему Поппи свалила оттуда к чертовой матери. Ее пронзительный голосок неутомимо анатомировал чужие ошибки. Это не имело отношения к ее эго, да и всезнайкой она себя не считала — просто полагала, что ее стремление к полной ясности разделяют все до единого, и ожидала такой же критики от других. Джош говорил, что в Эсквите, тасманском магическом колледже, она была звездой курса, и Поппи не противоречила этому — стало быть, в самом деле могла быть таковой, учитывая ее стремление к истине.

В башне из слоновой кости Поппи при всей своей академичности не замыкалась, хорошо вписывалась в реальный мир, любила полевые исследования и специализировалась на драконах.

Должно быть, это было отголоском австралийской приверженности к смертельно опасным животным. Если идти вверх по пищевой цепи от крокодилов и морских ос, до драконов не так уж и далеко. Поппи знала о них все, что возможно знать, ни одного из них не видев в глаза, выслеживала их по всему миру и сюда приехала с той же целью. Джош, отыскивая экспертов по этой теме, был приятно удивлен, обнаружив, что эксперт к тому же еще и хорошенький. Она жила здесь уже три недели, и он был не прочь продлить ее пребывание.

Джош представил ее как друга, но Квентин, зная его и видя бесспорно симпатичную Поппи, рискнул предположить, что Джош подбивает к ней клинья, если уже с ней не спит. Джош, даже в обновленном и улучшенном варианте, все-таки оставался Джошем.

Она, если честно, слегка действовала Квентину на нервы, однако в данной ситуации пришлась очень кстати. Джош, чтобы задержать ее в Венеции, умалчивал о своем контакте с драконом Большого канала, но теперь настал момент сказать все. Нечего и говорить, как Поппи разволновалась и как это отразилось на величине ее и без того больших глаз.

— Значит, так, — застрекотала она. — Почти у каждого дракона на реке есть приметное место, где полагается прыгать в воду. Они ведут мониторинг на случай, если кто-то стоящий захочет с ними поговорить. Если дракон согласен на разговор, он уносит тебя в глубину, где живет, но этот процесс еще плохо исследован — слишком много легенд вокруг него наросло. Многие люди утверждают, что говорили с драконами, но сложно проверить, соответствует ли это действительности. Дракон, живущий в Темзе, будто бы писал музыку для «Пинк Флойд», когда Сид Баррет ушел, но это опять-таки не доказано. По традиции местом контакта служит первый мост вверх от моря, в нашем случае у Академии. Трудно поверить, что вы об этом не слышали. В полночь оденься получше и стань на середине моста, держа в руках сегодняшнюю газету и кусок вырезки.

— И все?

— И все. Потом ты прыгаешь в воду. Но ведь это легенда, одному Богу известно, что из этого выйдет. Информации очень мало, а надежной и вовсе нет.

Прыгаешь, значит. И все.

— Но бывали же случаи, когда это срабатывало? — спросил Квентин.

— Разумеется, — с жаром заверила Поппи. — Некоторые драконы разговорчивее других. Преподаватель риторики из калькуттской волшебной школы ходит к дракону на Ганг каждый год, и в половине случаев тот его принимает. А вот дракон Большого канала — это нечто по-настоящему новое. Я начинаю думать, что ты засранец. — И Поппи взглянула на Джоша, тоже по-новому.

— Только начинаешь? — подначил Квентин, но она в свою очередь спросила его:

— Ты когда хочешь пойти к нему?

— Этой ночью. Только у меня к тебе просьба: никому пока об этом не говорить.

Поппи нахмурилась — это ей тоже шло.

— Почему это?

— Дай нам неделю, больше ни о чем не прошу. Дракон никуда не денется, а мне нужен хоть какой-нибудь шанс. Если вокруг соберется толпа, вряд ли что выйдет.

— Ладно, — после секундной паузы согласилась она, и Квентин почему-то поверил, что она сдержит слово.

Тут же восстановив хорошее настроение, Поппи накинулась на тосты и джем. Ела она при всей своей худобе больше Джоша, но все это, как видно, сгорало в печке, поддерживающей ее постоянный накал.

Оставалось убить на что-то остаток дня. Палаццо Джош (ранее палаццо Барберино, владевших им с шестнадцатого века и продавших его скороспелому мультимиллионеру, который, ни разу не побывав в нем, ухлопал свои мультимиллионы на финансовые пирамиды, слетал на космическую экскурсию и продал палаццо Джошу) предлагало своим гостям многое. Квентин, хотя думать так было нелояльно по отношению к Филлори, мог бы даже остаться здесь жить. Можно читать и смотреть, как венецианское солнце перемещается по ковру, зажигая его яркими красками, или осматривать город; каждый маг-турист просто обязан ознакомиться с мощными структурными чарами, не дающими Венеции погрузиться в лагуну.

Ну и, разумеется, послеобеденный спритц. Из-за всего этого Квентин порой забывал, что когда-то был королем волшебного мира.

Джулия — дело иное. Она вышла к нему, когда он стоял с бокалом на piano nobile,[27] любуясь городским видом. Они вместе смотрели, как движутся по каналу суда, а туристы с вапоретто смотрели на них и задавались вопросом, чем они знамениты.

— Тебе нравится здесь, — заметила Джулия.

— Да, здорово. Я ведь раньше ни разу не был в Италии — понятия не имел, как у них тут все.

— Я одно время жила во Франции.

— Правда? Это когда же?

— Давно.

— Это не там ты научилась угонять тачки?

— Нет. — Зачем тогда было заводить разговор, раз говорить не хочешь? — Красиво здесь, — признала она.

— Чего тебе больше хочется: остаться здесь или все же вернуться в Филлори?

Джулия поставила свой напиток, чистое виски, на широкие мраморные перила. На щеке у нее дернулся мускул.

— Я должна вернуться. Оставаться здесь мне нельзя. — Раньше в этих ее словах слышались гнев и отчаяние, теперь — сожаление. — Мне нужно все время двигаться. Ты ведь пойдешь со мной?

У Квентина заныло сердце. Джулия обращается к нему с просьбой, нуждается в его помощи. Быть нужным кому-то — совершенно новое и в чем-то приятное ощущение.

— Разумеется. — Джулия, когда он попросил ее поехать на остров Дальний, ответила ему точно так же.

— Спасибо, — кивнула она, продолжая смотреть на канал.

Стоя за пять минут до полуночи на Понте дель Академия, Квентин вспоминал этот их разговор и старался восстановить в себе это чувство. В руках он держал «Иль Газеттино» и на всякий случай «Интернэшнл Геральд Трибюн», а также кусок безумно дорогой вырезки и старательно делал вид, что у него и в мыслях нет прыгать в Большой канал.

После зловонной дневной жары ночь настала прямо-таки холодная, и зеленые воды канала манили не больше, чем ледниковый ручей. Канал выглядел чистым, хотя Квентин знал, что это не так, и до воды было дальше, чем могло показаться с берега.

Пуговица где-то там, глубоко. Дракон тоже. Может, она просто завалилась куда-то, к примеру в диван, а Джош постеснялся сказать об этом и выдумал про дракона?

— Мало тебе там внизу не покажется, — предрек он теперь.

— Да уж. — Квентин надеялся, что Джош сам вызовется или предложит вместе прыгнуть — как же, вызвался он.

— Ты привыкнешь, — заверила Поппи, обхватив себя руками от холода.

— Ты-то зачем притащилась? — не в первый раз спросил Квентин.

— В интересах науки. И потом, я хочу посмотреть, пройдет ли у тебя этот номер.

Поппи никогда не врала в тех случаях, когда любой другой непременно соврал бы. Бестактность или достойная восхищения искренность — как посмотреть.

Квентин, глубоко дыша, облокотился на шершавые деревянные перила, еще хранившие солнечное тепло. Помни, что поставлено на кон. Джулия не стала бы колебаться — сиганула бы через эти перила, как олимпийская лошадь через барьер. По его настоянию они ей ничего не сказали и смылись, когда она легла спать, иначе бы она обязательно пошла с ними.

— Людей они редко едят, — утешила Поппи. — Пару раз за столетие, насколько мы знаем.

Квентин промолчал.

— Какая там, по-твоему, глубина? — Джош достал сигарету — из них троих он нервничал больше всех.

— Футов двадцать. Я посмотрел в Интернете.

— Господи. Ты, главное, не уходи под воду.

— Если сломаю шею, не вытаскивайте меня. Лучше уж утонуть, чем жить паралитиком.

— Две минуты, — сказала Поппи. Под ними прошел пустой вапоретто — свет горел только в рубке. В этой воде небось девяносто процентов кишечных бактерий, а остальные десять — солярка. Для купания не предназначена.

На досках в верхней точке моста кто-то вырезал то ли стилизованного дракона, то ли просто замысловатую букву S.

— Ты раздеваться собираешься или как? — спросил Джош.

— Только и жду, когда ты наконец спросишь.

— А если серьезно?

— Нет, — ответили хором Квентин и Поппи.

Они помолчали. Где-то далеко разбилось стекло — пивная бутылка, что ли. Неужели он правда прыгнет туда? Почему бы просто записку не бросить? В бутылке. С номером своего телефона.

— Тот лилипут ведь звонил тебе на мобильный? А его номер у тебя есть? Может, мы…

— Его номер был заблокирован.

— Время, — сказала Поппи.

— А, черт!

Главное, ни о чем не думать. Квентин вышел на середину, взял газеты и пакет с вырезкой в одну руку и боком перепрыгнул через перила. Да так ловко, сам себе удивился — спасибо адреналину. Но торчащую снизу балку все-таки чуть не задел.

Газеты и мясо он, повинуясь первобытному инстинкту, выронил еще в воздухе. Они тут же растворились в ночи, а слева, параллельно ему, мелькнул еще какой-то падающий предмет… нет, человек! Поппи!

В воду он вошел более-менее ногами вперед и сделал все, чтобы не нахлебаться воды, ледяной и очень соленой. После минутной иллюзии, что не такая уж она и холодная, одежда пропиталась насквозь, и холод зажал его в клещи. Квентин в панике забился, боясь ухнуть прямо на дно, и выскочил на поверхность.

Он потерял одну туфлю. Поппи тоже всплыла, отплевываясь, бледная в желтом свете уличных фонарей. Квентин вместо того, чтобы злиться, заржал как ненормальный. Клево же, искупаться ночью в Большом канале!

— Какого черта, Поппи? — прошептал он драматически, когда отсмеялся. Молодец девка, храбрая.

— Раз нас двое, шансы удваиваются, нет? — Она тоже ухмылялась, как идиотка. Дело ее жизни, что ж с ней поделаешь, да и ледяной шок сильно помогает от злости.

Течение — нет, прилив, это же не река — увлекало их под мост. Господи, здесь же акулы водиться могут. Кто-то по-итальянски орал на них с берега — хоть бы не коп.

Квентин пописал прямо в штаны. На десять секунд ему стало теплее, потом еще холоднее. О промышленных отходах, впитывающихся прямо в него, он старался не думать. Снизу канал казался огромным, в несколько миль шириной. Куда его занесло? Никогда уже ему не попасть обратно на свой насиженный трон. Волна, непонятно откуда взявшаяся, плеснула ему в лицо. Нет, пора выбираться, ну его на фиг — попытался, и хватит.

— Долго еще ждать? — спросил он у Поппи — и железный крюк, сомкнувшись вокруг лодыжки, потащил его вниз.

Умереть ему полагалось прямо тогда: от неожиданности он выдохнул весь воздух сразу и отправился в глубину с совершенно пустыми легкими — но некие чары помогли ему выжить. Мастер с крыльями и хвостом за долгие годы научился принимать у себя людей и отработал удобные для пользователя чары. Смерть, по крайней мере случайная, Квентину не грозила.

Квентин согрелся впервые за многие, как ему казалось, часы и ясно видел в мутной воде, хотя и не должен был. Он и дышал водой; это требовало несколько больших усилий, чем при дыхании воздухом, но кислород в мозг поступал исправно. Благодарный Квентин вдыхал и выдыхал большими глотками. Чувствуя, что о нем заботятся, он расслабился и летел первым классом.

К драконам — к тем, что существовали в действительности — он всегда относился с недоверием, поскольку вырос на летучих, охраняющих клады, огнедышащих особях. Драконы из «Беовульфа», из Толкиена, из «Темниц и драконов». Узнав, что настоящие драконы живут в реках, а не поджигают леса в сельской местности, он был сильно разочарован. Речные драконы, фу… холодные, склизкие, почти головастики.

Тем приятнее было видеть, что дракон, ухвативший его за лодыжку правой передней лапой (короткой, но сильной) и усадивший на дно (как приучаемого к командам щенка), — всем драконам дракон. Зловещий и, похоже, прикидывающий, не съесть ли ему гостя прямо сейчас, но вполне канонический. Массивная змеиная голова величиной с малолитражный автомобиль, глаза, если смотреть под правильным ракурсом, горят серебром, чешуя водянисто-зеленая. Дракон водрузил Квентина на мягкий песок, отпустил его и свернулся клубком по-кошачьи, опустив голову на кончик хвоста.

Квентин чихнул, освобождаясь от загрязненной верхней воды. Их с драконом окружал черно-зеленый водяной купол, и никакого мусора на дне не было — дракон поддерживал у себя чистоту.

Поппи, очевидно, не удостоилась приглашения. Квентин сидел, поджав ноги, и все время всплывал, но потом обнаружил рядом круглый тяжелый предмет — возможно, пушечное ядро — и положил себе на колени. Выждав с минуту, он заговорил первым:

— Хэлло. — Голос звучал в общем нормально, но отдаленно, словно из другой комнаты. — Спасибо, что согласились принять.

Громадная морда оставалась совершенно непроницаемой, только глаза блеснули.

— Вы, вероятно, знаете, зачем я к вам обратился. Чтобы поговорить насчет пуговицы, которую вы купили у моего друга Джоша. — Чувствуя себя пацаном, упрашивающим школьного хулигана вернуть ему деньги на завтрак, Квентин выпрямил спину. — Дело в том, что она принадлежала не только ему, но и мне, и другим совладельцам тоже. Теперь она нужна мне и моему другу Джулии, чтобы вернуться домой.

— Я знаю. — Дракон звучал, как очень большой струнный инструмент на два тона ниже контрабаса. Контрабас в четыре раза больше обычного, настроенный в квинту — вот так, пожалуй. Вибрация отозвалась в ребрах и паху Квентина.

— И что же? Отдадите вы нам ее? Или, может быть, продадите?

За пределами купола стоял мрак. Услышав глухой рокот, Квентин рискнул посмотреть вверх: над ними проходила запоздалая грузовая баржа. Вода сделалась холоднее — или это он остывал? Квентин переместился поближе к дракону, от которого шло тепло. Захочет съесть — значит, съест; зачем еще и мерзнуть вдобавок.

— Нет, — ответил дракон.

Дверь в Филлори закрывалась. Если не сунуть туда ногу, пиши пропало. Мир его реальной жизни, где Квентину полагалось существовать, уплывал прочь (или это Квентин уплывал прочь). Канаты обрублены, прилив набирает силу. Зря, ох и зря поплыл он на остров Крайний — сидел бы себе в Белом Шпиле.

— Может быть, одолжите просто? — Квентин старался не выдавать своего отчаяния. — Только на один раз. Возможно, у меня найдется то, что вы хотели бы получить. В Филлори я король, и у нас там много сокровищ.

— Я не затем тебя взял сюда, чтобы ты хвастался.

— Но я не…

— Я живу в этом канале десять веков. Все, что попадает сюда — мое. У меня есть мечи и короны. Есть папы, святые, короли с королевами. Невесты, утонувшие в день своей свадьбы, и дети, утонувшие на Рождество. Копье, которым убили Христа, и веревка, на которой удавился Иуда. Что упало, то пропало.

По крайней мере, он честен. Интересно, бывал ли у него Байрон и сказал ли что-нибудь умное, если да.

— Ладно. Допустим. Но зачем вы тащили меня сюда, если не хотите продавать пуговицу?

Зрачки дракона расширились, сделавшись диаметром с фут — похоже, он только теперь проснулся по-настоящему. Голова поднялась; Квентин сидел так близко, что глаза приходилось скашивать. Они уже немного привыкли к сумраку, и Квентин видел, что чешуйки — чешуищи — на спине у дракона толстые, как энциклопедии, а на некоторых вырезаны загадочные печати и пиктограммы.

— Молчи, человек. Тебе дозволяется подать голос, чтобы поблагодарить меня, не иначе. Ты хочешь быть героем, не зная, что такое герой. По-твоему, герой всегда побеждает, но нет. Он должен быть готов к проигрышу. Что скажешь, Квентин? Готов ты проиграть все до последнего?

— Я и так уже все проиграл.

— Э, нет. У тебя еще много в запасе.

Дракон, против ожидания, оказался большим резонером и говорил одними загадками. Квентин до прыжка смутно надеялся, что они подружатся и будут вместе летать по всему миру, раскрывая разные тайны. Теперь эта вероятность таяла на глазах, но Квентин все еще не терял надежды дождаться от дракона чего-то полезного.

— Старые боги возвращаются, чтобы вернуть свое. Я свою роль сыграю, а ты приготовься сыграть свою.

— Думаю, это хорошая мысль, но я…

— Молчать. Пуговица тебе ни к чему: Нигделандия закрыта, но первая дверь еще доступна, как и всегда.

Ноги у Квентина затекли от неудобного положения. Ему хотелось выплюнуть изо рта соленую воду, но плевать было некуда: кругом все та же вода. Дракон взмахнул хвостом, подняв облако ила, и произнес:

— Теперь можешь благодарить.

Как это?! Квентин открыл было рот, но то, что он собирался сказать — поблагодарить, как послушный мальчик, или послать дракона подальше с его загадками, — кануло в неизвестность. Он попросту захлебнулся. Чары больше не действовали, и он тонул, давясь ледяной, очень грязной водой.

Завязив единственный башмак в иле, Квентин забил ногами и начал всплывать наверх.

ГЛАВА 15

О возвращение блудного чада! Восторг, с которым Джулию приняли под родительский кров! Сияющие лица отца и матери, их заплаканные глаза, устремленные на раскаявшуюся грешницу. Она столько раз разочаровывала их, что они уже не смели надеяться. Прошли столько стадий горя, что потеряли им счет.

Но когда она, сокрушенная духом, вернулась из Честертона, их доброта (Джулия не находила в себе ничего на нее похожего) не знала предела. Славный корабль «Джулия», отплывший из Бруклина с драгоценным грузом Родительской Любви, но разбившийся о Риф Жизни, будет переоснащен и вновь пущен в плавание. Ее приняли назад, не сказав ни слова в упрек.

Теперь горю предавалась она, и ей — еще одно благодеяние — никто не мешал. Джулия оплакивала свою пропащую жизнь, оплакивала смерть мага, которым она никогда не станет. Схоронила могущественную колдунью со всеми почестями, и к горю, непрошенная, примкнула его золотая двоюродная сестра — облегчение. Джулия долго и упорно трудилась, пытаясь добиться своего вопреки воле реального мира, но теперь наконец можно остановиться. Мир победил. Она с благодарностью пала в родительские объятия, и что такое магия, если противопоставить ее любви? Нет, серьезно?

О, робкие попытки сближения со стороны гуманистки-сестры. Теперь та сама училась в выпускном классе и готовилась к колледжу. Джулия решила поступать тоже. Они работали вместе за кухонным столом: сестра помогала Джулии писать сочинения, Джулия тащила сестру сквозь дебри математического анализа. Она уже и забыла, как хорошо быть членом семьи; ей очень этого не хватало все последние годы.

Из ее легендарных семи предложений в силе оставался один только Стэнфорд, но и этого было вполне достаточно. В ее резюме, конечно, имелся заметный пробел, но можно подпустить туману и выдать магические изыскания за независимый этнографический проект. Солнечная Калифорния и здоровый загар — самое то, что ей надо. За год она подкопит денег и осенью подаст заявление.

Потому что с нее хватит. Она сдается. Умывает руки относительно неведомых чародеев столь же тщательно, как они умыли руки по отношению к ней. Возьмем пример с педофилов-утопистов, про которых она писала для мистера Карраса. Когда священное братство рушится, самое время взяться за изготовление серебряных ложек.

Возьмем пример с Джека Донна. В конце того стиха он обращается к Козерогу (к созвездию, как любезно указано в сноске) за Новой Любовью… хотя потом вроде говорит, что поздновато уже. Ни фига у него не поймешь, но конец, кажется, ничего, хороший.

Случались, конечно же, и плохие дни, когда черная собака депрессии нападала на ее след, ложилась на грудь и дышала в лицо. Тогда Джулия сказывалась больной в интернет-лавочке, где за символическую плату распутывала запутавшиеся сети. Уходила к себе и задергивала шторы на двенадцать, двадцать четыре или семьдесят два часа, пока черная собака не убиралась назад к своему хозяину.

Она знала, что обратной дороги нет и волшебное королевство закрыто для нее наглухо, но и лежащий впереди путь далеко не всегда был ясен.

В конце концов она всегда справлялась с помощью дивного нового мозгоправа с кошачьими глазами, на этот раз женщины, дивных велбутрина и лексапро (450 и 30 мг в день соответственно) и дивной онлайновой группы поддержки для страдающих от депрессии.

Группа была дивная в самом буквальном смысле. Основала ее женщина, успешно работавшая в «Эппл», «Майкрософте» и Гугле. В каждой из этих фирм она блистала радугой около четырех-пяти лет, получая траншами акционерные опционы, после чего клиническая депрессия выкидывала ей два очка и сшибала ее с небес. С Гуглом она рассталась в сорок четыре года, и в банке у нее лежало столько денег, что не пошли бы вы все. Она рано ушла на пенсию и учредила в Сети «Беовульфа-Фритредера».[28]

Надо иметь не меньше сорока лет и очень долго играть в ролевые игры, чтобы придумать такое названьице, но пришлось оно в тему Погуглите сами: эта группа не имеет ничего общего с другими группами поддержки для депрессивных.

Чтобы тебя впустили туда, нужен рецепт. Обыкновенного нытья там слушать не станут, стихи и акварели мрачного содержания (прости, Джек Донн) тоже не катят. Никакой мягкой порнушки, только жесткач: заключение психиатра и серьезный медикаментозный курс. Если тебя, как Джулию, пользуют двойным проникновением, совсем хорошо.

При соблюдении этих условий тебе присылают видеоприглашение. Само по себе оно ничего не значит, просто симпатичный хипповый актер зачитывает набор современных банальностей, но в нем содержится ключ. Один-единственный кадр, с виду белый шум, на самом деле черно-белые пиксели, единицы и нули. Если выстроить их правильно, получится звуковой файл. Тебе диктуют телефонный номер старой «доски объявлений», где предлагается ряд математических задач. Решив их за шесть часов или меньше, получаешь IP-адрес и последовательность Улама,[29] служащую паролем веб-сайта, где тебе предлагается флэш-игра, абсолютно бессмысленная для всех, кто не умеет мыслить в четырех пространственных измерениях. Кто умеет, получает GPS-координаты в Южной Дакоте: это оказывается тайник геокэшинга, в котором ты находишь трехмерную деревянную головоломку, внутри которой… и так далее, и так далее.

Невинное американское развлечение. Чего-чего, а времени у бездетной клинически депрессивной сорокачетырехлетней пенсионерки с высоченным ай-кью и восьмизначным банковским счетом просто навалом. Джулию это, конечно, бесило, но ведь ее никто не заставлял это делать, а времени у нее тоже было навалом. Три недели она продиралась через препятствия — посмотрела бы она, как бы с этим справился Квентин — и в конце концов в заброшенном игровом центре на побережье Нью-Джерси подцепила хватательным краном пластмассовый шарик. В шарике лежала флешка, а в ней содержалось повторное приглашение, теперь уж без дураков. Она прошла испытание и стала пятнадцатым членом Беовульфа-Фритредера.

Сайт, обыкновенный форум, стал для нее родным домом; ничего подобного она не испытывала со времен Брекбиллса, где провела два часа четыре года назад. Здесь ей ничего не приходилось объяснять. Здесь понимали ее висельный юмор и ее ссылки на Геделя-Эшера-Баха, ее долгое молчание и вспышки внезапной злости. Она быстро усвоила хохмы, которые здесь были в ходу. Всю жизнь она чувствовала себя последней из племени амазонок, говорящей на непонятном окружающим языке, и вот наконец прибилась к своей этнической группе. Кучка депрессивных, чересчур образованных отшельников стала ей ближе близкого.

Разговоры о реальной жизни на Беовульфе не поощрялись, и настоящими именами они не пользовались. Джулия имела самое смутное понятие, где живут ее сотоварищи, чем зарабатывают на жизнь, состоят ли они в браке — даже их пол иногда оставался загадкой. Лично, насколько она знала, они никогда не встречались: БФ — не служба знакомств. Слежка за кем-то из членов и разоблачение его реальной личности каралась исключением (чисто теоретически, поскольку таких случаев у них пока не было). Добро пожаловать в Фейслесбук, асоциальную сеть.

Эта весна стала для Джулии самым счастливым временем с тех пор, как оборвалась ее старая жизнь. Она только и делала, что трепалась с фритредерами, окружавшими ее незримой толпой; нажимала клавиши, когда завтракала и когда шла по улице. Последнее, что она видела перед сном, была эмблема Беовульфа на смартфоне рядом с ее подушкой, и она же первая встречала ее по утрам. Им она открывалась как никому — без иронии, без оговорок, без сожалений. Он вручила фритредерам свое разбитое сердце, а они почистили его, починили и вернули ей обновленным и бодро качающим кровь.

О Брекбиллсе она не говорила ни слова — это бы даже в беовульфовские рамки не поместилось, — но говорить, к ее облегчению, было не обязательно. Детали никого не интересовали: им достаточно было знать, что в ее мире, как и в их, недостает какого-то большого куска. Джулия не удивилась бы, обнаружив среди фритредеров еще несколько брекбиллских неудачников, но вопросов на эту тему не задавала.

Она тепло относилась ко всем беовульфовцам, но со временем вокруг нее сформировался особо тесный кружок из трех человек. Фолстаф (так! Не Фальстаф), лет на тридцать-сорок постарше, судя по его репликам; Цап-Царап, саркастический даже по меркам БФ, но при выборе мишени проявляющий умеренный гуманизм; наконец, Асмодея с прямо-таки инопланетными познаниями в теоретической физике, понимающая Джулию на уровне телепатии. При появлении Джулии (Цирцеи) на форуме они уже составляли трио, а с ней преобразились в неразлучный квартет.

На Беовульфе с общего согласия допускались частные треды, и они вчетвером время от времени углублялись в свой отдельный абстрактный мир. Там они делали послабление относительно конкретики своей личной жизни, хотя специфически-географические детали все-таки воспринимались как дурной тон. Одной частью игры было сокрытие собственных «я», другой — сочинение вымышленных биографий и резюме друг про друга. Джулия разработала для каждого из трех остальных фэбээровский профиль, как для серийных убийц.

Другая любимая игра называлась «Серия». Все очень просто: кто-нибудь называет три слова, три числа, три имени, три молекулы — все равно что. Это первые три элемента, а затем все решают, каким будет следующий и по какому принципу он добавляется. Серия должна быть максимально трудной, но теоретически разрешимой, причем решение допустимо только одно, то есть из трех условий можно вывести один-единственный принцип. Первый приз нашедшему решение, второй — первому, кто доведет количество элементов до десяти.

БФ заполнил ее жизнь до краев, и Джулия шла на это охотно, не отключаясь даже в оффлайне. Она столько времени проводила с этими невидимками, что они запустили в ее мозг свои клоны, пиратские программы, которые там непрерывно прокручивались. Никакое это не сумасшествие, просто игра, говорила она себе. Легкий вывих наблюдается, да, но надо же ей чем-то жить. Это приносит ей одну только пользу: она набрала вес, перестала чесаться и даже ногти почти не грызет, а к радужным чарам не прибегала целую вечность. Да, это одержимость, но тут уж ничего не поделаешь: такие, как она, всегда должны быть чем-нибудь одержимы. Бывают куда худшие разновидности — кому и знать, как не ей.

Пусть лихорадка развивается своим чередом. Рано или поздно наступит кризис, после которого пациент просыпается весь липкий, но с ясной головой, освободившись от бреда. Осенью она поедет в Стэнфорд, начнет новую жизнь, заведет реальных, видимых, аналоговых друзей.

А пока — зачем напрягаться? Пусть все идет как идет. Джулия пристрастилась к прогулкам, и весеннее солнце улучшало ее настроение. Как-то под вечер выходного дня, в марте, она шла через Проспект-Хайтс к Бед-Стаю.[30] Фритредеры, разумеется, сопровождали ее не только как мозговые призраки, но и как виртуальные персоны в смартфоне, куда Фолстаф вставил хитрое приложение. (Никаких айфонов, только «Андроиды». Фритредеры были большими снобами по части открытых кодов.) Джулия шла, одетая в незримую броню их присутствия.

Она нажимала клавиши на ходу, обходя пожарные краны, мины в виде собачьих кучек и встречных прохожих с помощью периферийного зрения. Быть успешной Джулией значит плевать на то, насколько странной ты выглядишь. Царап и Асмо, пользуясь «текстом-в-речь», обсуждали теорию «странных петель» Хофштадтера[31] как производное от чисел Геделя… или что-то еще в этом роде.

Другая часть сознания Джулии (возможно, тоже хофштадтеровская), регистрировала парадные двери домов, мимо которых она следовала, отмечая образцы квадратов и прямоугольников на филенках. Джулия затруднилась бы объяснить, зачем она это делает; просто эти двери напоминали ей серию, в которую они играли на днях.

Царап предложил им геометрическую задачу, зашифровав ее кодом ASCII: квадраты на небольшой сетке координат. Фолстаф первым догадался, что они представляют собой последовательные состояния клеточного автомата[32] — настолько простого, что правила взаимодействия клеток становятся ясными, как только поймешь общий принцип (ясными для Фолстафа, по крайней мере).

Забавно, но Джулии казалось, что двери домов на этой улице складываются в точно такую же серию: рано или поздно находишь очередной элемент.

Умственная гимнастика для дураков. Один квадрат деревянный, другой стеклянный, третий на чугунной калитке. Четвертый складывался из шлакоблоков на месте заложенного окна, что было не совсем честно, но очередной элемент обнаруживался всегда. Джулия стала придумывать правила: следующий элемент не должен отстоять от предыдущего больше чем на квартал, должен находиться на той же стороне улицы и так далее. Серия послушно ей подчинялась. Возможно, Джулия совершила открытие? Во всяком случае, ей стало любопытно, долго ли это протянется. Сарказм, которым обольет ее Царап, услышав об этом, будет повышенно едким.

Серия, однако, не прерывалась. Единственная разница между клеточными автоматами Царапа и Джулии состояла в том, что последовательность Джулии работала в обратном порядке, возвращаясь к первоначальному состоянию. Джулия продолжала исследование еще и поэтому: всякая серия конечна. Однажды она безрезультатно промахнула целый квартал, но вернулась и поняла, что прошляпила дверь, три панели которой были чуть светлее искомой. Голубой огонек мерцал, заводя ее все дальше в трясину Бед-Стая, погружая в гипнотический транс.

Маленький, но недремлющий сектор мозга подсказывал Джулии, что она далековато зашла. Сплошные ряды домов уступали место пустым участкам, подозрительным автомастерским и замороженным многоэтажным стройкам. До сумерек оставалось около часа, и обманывать себя было нечего: многие дома здесь стояли заколоченными не потому, что внутри шел престижный ремонт, а потому, что в них помещались наркопритоны. Но дверь, соответствующая начальной фигуре Царапа, должна была появиться вот-вот; на ней серия кончится — то есть вернется к началу, — и Джулия повернет обратно к Парк-Слоуп.

Серия завершилась на Труп- (ага) авеню. Дом был не из фешенебельных, но и не наркопритон. Двухэтажный, зеленовато-желтый, обшитый досками, с древней антенной «кроличьи уши» на крыше и алюминиевыми мусорными баками на растрескавшемся цементе двора. Парадная дверь состояла из восьми стекол; левый верхний квадрат, выбитый и заклеенный пленкой, как раз и завершал (открывал) серию.

При виде его Джулия освободилась от чар и стала оглядываться по сторонам, как пробужденный лунатик. Куда это ее занесло? Компьютерный голос все еще бубнил в ухо что-то насчет Хофштадтера. Усталость накатила волной; Джулия отмахала, наверно, несколько миль, и солнце уже садилось. Она присела на ступеньку крыльца.

Нужен транспорт. Такси стоит дорого, но ограбление обойдется еще дороже. Притом она чувствовала, что попросту упадет, если сделает хоть один шаг. Джулия отключила БФ и сняла наушники. Тишина. Реальность.

Дверь позади нее отворилась. Джулия встала и сделала рукой знак, что уходит. Вряд ли теория клеточных автоматов послужит достаточным оправданием для сидения на крыльце халупы по адресу Труп-авеню.

Но человек в дверях и не думал ее прогонять. Белый, лет тридцати, он смахивал на сову, был одет в джинсы с винтажным блейзером и имел на голове шляпу типа канотье.

Он смотрел на Джулию оценивающим взглядом. За его спиной в доме виднелись другие люди — они сидели, стояли, перемещались и как-то странно шевелили руками. На миг внутри вспыхнул ядовито-зеленый свет, точно от сварки, и кто-то иронически крикнул «ура». В этом доме так густо разило магией, что трудно было дышать.

Джулия, сидя на корточках, закрыла лицо руками: смех и слезы подступили одновременно. Сейчас она упадет в обморок, блеванет прямо на тротуар или слетит с катушек. Она так старалась уйти от этого, убежать. Старалась по-настоящему. Сломала свой жезл, утопила книгу и навсегда отреклась от магии. Переехала, не оставив нового адреса, — и все это зря. Она бежала недостаточно быстро, убежала недалеко, спряталась плохо, и магия настигла ее. Лыко да мочало, начинай сначала.

ГЛАВА 16

Плывя к берегу (во время чего его чуть не задавил вапоретто), выбираясь из воды по древним ступеням (Большой канал печется о тех, кто падает в него или прыгает) и в одиночку бредя к палаццо (Джош вызволял Поппи из лап полиции, явившейся сразу после того, как Квентин ушел в глубину), он думал только о том, что обратный путь в Филлори все-таки существует. Это была единственная полезная информация, которую ему сообщил дракон. Пуговицу уже не вернуть, ну и ладно: способ все-таки есть, если они, конечно, разгадают эту загадку.

Он думал о том же, отмываясь под горячим, открытым до отказа, получасовым душем от соли, солярки, тяжелых металлов и кое-чего похуже. Вымыв три раза голову и выкинув в мусор любимый королевский наряд, он забрался в постель. Первая дверь, так сказал дракон. Первая дверь. Что за дверь такая?

Задуматься следовало не только над этим. Их короткий разговор был куда как не прост. Возвращение старых богов и что-то насчет героя — все это важно до чрезвычайности, но первая дверь важнее всего. Он обязательно додумается, что это значит, и вернется назад, на свое место. Станет чертовым героем, что бы там дракон ни трындел. Проиграет все, если это поможет выиграть.

Поппи, насилу дождавшись, разбудила его в семь часов — для нее это утро было сродни рождественскому. Квентину она даже и не завидовала; принесла ему капучино, сама успев выпить три. Эти мне австралийцы — того и гляди начнет скакать у него на кровати.

Обсуждение началось, когда сели завтракать.

— Первая дверь, — размышлял Джош. — Видимо, первобытная — типа Стоунхенджа.

— Стоунхендж — календарь, а не дверь, — заметила Поппи. В порядке ознакомления ей сообщили мимоходом, что Филлори существует на самом деле. Она схватила это на лету, как схватывала все остальное, и теперь накапливала информацию — воображение не включалось в процесс.

— На ней может быть часовой замок. Как в хранилище.

— Забудь про Стоунхендж, — посоветовал Квентин. — Это скорее всего в Венеции — ворота моря какие-нибудь.

— Венеция — порт, то есть своего рода дверь. Портал. Под дверью подразумевается весь этот город.

— Но почему она первая?

— Возможно, дверь метафорическая, — предположила Поппи. — Библия, например — как у Дэна Брауна.

— Спорю, это как-то связано с пирамидами, — снова Джош.

— Это дверь в доме Четуинов, — молвила Джулия.

— Как это? — спросила Поппи после продолжительной паузы.

— В Корнуолле. В доме их тети. Когда они впервые открыли Филлори.

Хорошо для разнообразия посмотреть, как Поппи получает нокаут.

— Откуда ты знаешь? — не унималась она.

— Знаю, и все. — Квентин надеялся, что больше Джулия ничего не скажет, однако она сказала: — Чувствую.

— Как это — чувствуешь?

— А тебе-то что? — Джулия невзлюбила Поппи сразу, на инстинктивном уровне.

— Так… любопытно.

— Это имеет смысл, — торопливо вмешался Квентин. — Как они впервые попали в Филлори? Через дверцу часов в теткином доме.

— Ну, не знаю. — Джош потер круглый щетинистый подбородок. — Я думал, туда дважды тем же путем нельзя проходить. И потом, Мартин Четуин был тогда маленький. Я в часы точно не пролезу, да и ты тоже.

— Это да…

— И Четуинов ведь пригласили туда персонально. Они обладали какими-то уникальными личными свойствами, вот Эмбер их и позвал, чтобы помогли все наладить.

— У нас личные свойства тоже неслабые, — сказал Квентин. — Это наша лучшая версия. Надо ехать.

— Я точно еду, — сказала Джулия.

— В дорогу, значит, — с ходу включился Джош.

— Ага, в дорогу. — Хорошо принимать решения, на чем бы они ни основывались. — Отправимся завтра утром, если ничего лучшего не придумаем.

Поппи тем временем просто кисла со смеху, и не замечать этого делалось трудновато.

— Ох, — выговорила она, — извините. Я знаю, что Филлори реально… то есть верю вам… но это же детская книжка. Вы бы еще в Кэндиленд[33] собрались… или там, не знаю, в деревню Смурфов.

Джулия встала и вышла, не удостоив даже проявить раздражение. Она Филлори принимала всерьез и не желала слушать, как над ним насмехаются. Джулия могла быть очень неприятной, когда хотела, — раньше Квентин не замечал этого.

— Думаешь, Сладкая Страна тоже реальна? — оживился Джош. — Филлори я бы на нее променял не глядя. Шоколадное болото и все такое. А принцесса Глазурина? Как она вам?

— Хочешь верь, хочешь нет, — сухо отрезал Квентин, — но для нас — для меня — Филлори самая что ни на есть реальность. Я живу там. Это мой дом.

— Знаю, знаю! Извините меня. — Поппи утерла глаза. — Наверно, это надо увидеть своими глазами.

— Может, и увидишь еще. «А может, и нет», — добавил мысленно Квентин.

Назавтра они двинули в Корнуолл, где в 1917-м дети по фамилии Четуин, жившие у своей тети Мод, познакомились с Кристофером Пловером и начали свою филлорийскую эпопею. С трудом верилось, что дом Четуинов стоит где стоял и что туда можно просто взять и войти.

Тем не менее дом существовал, избежав сноса. Музея там не открыли, но местонахождение его тайной не было: залезь в Википедию и найдешь. Помешать путешественникам могли разве что нынешние владельцы или полиция. Квентину, кстати, давно следовало там побывать: для фанов Филлори это все равно что полигон теста «Тринити».[34]

Джош клялся, что провел серьезную работу с порталами и корнуоллский тоже сможет открыть. Квентин на это спросил, знает ли Джош, где этот самый Корнуолл помещается — в Англии, Ирландии или Шотландии. За правильный ответ полагалась награда в сто долларов. Джош, подозревая подвох, сделал финт и сказал, что в Канаде.

Когда Квентин показал ему на карте юго-западную оконечность Англии, Джош возобновил свои клятвы. Это ж в Европе, рядом практически! Он со знанием дела говорил о магнитных линиях и астральных складках — Квентину решительно пора было перестать недооценивать Джоша.

Поппи заявила, что тоже пойдет.

— Ни разу не была в Корнуолле и очень хотела бы познакомиться с носителем местного языка.

— Английского? — уточнил Джош. — Я мог бы подобрать тебе одного-двух.

— Корнуэльского, балда. Древний британский язык вроде валлийского и бретонского. Сюда же и пиктский относится — на них говорили еще до англосаксов и норманнов. Эти древние языки очень сильные; корнуэльский лет двести считался мертвым, но теперь его оживляют. Какой у нас пункт назначения, если точно?

Этот разговор происходил во время завтрака, постепенно перешедшего в ланч. Чашки из-под эспрессо и шаткие башни тарелок переставили на пол, водрузив на очищенный стол толстый атлас — Джош принес его из библиотеки вместе со всеми книгами филлорийской серии и биографией Пловера.

— Это на южном побережье, — сказал Квентин. — Называется Фоуи.

— Можно и в Пензансе высадиться, — заметила, изучив карту, Поппи. — Оттуда ехать максимум два часа.

— Пензанс? Это где пираты? — вмешался Джош. — Он что, тоже реальный?

— Хочу сказать пару слов по этому поводу, если позволите. — Поппи отодвинула атлас. — Город Пензанс вполне реален, поскольку находится в Корнуолле, на планете Земля. Вы так зациклились на вымышленных мирах, что об этом, нашем, не знаете ничегошеньки. Что там Пензанс — Тинтагель тоже реален!

— Там, кажется, король Артур жил? — вспомнил Квентин.

— Жил он в Камелоте, а родился, по преданию, в замке Тинтагель. В Корнуолле опять же.

— Вот блин, — сказал Джош. — Поппи права, валим в Пензанс.

Магов, похожих на Поппи, Квентин еще не встречал. Как может человек, не интересующийся ничем за пределами реальности этого мира, практиковать магию?

— Дело в том, что король Артур, возможно, родился не в Тинтагеле. Возможно, он вообще не существовал. Или существовал в виде пиктского воеводы, который убивал всех направо-налево, ломал на колесе, насиловал вдов и загнулся от чумы года так в тридцать два. Вот в чем моя проблема с реальным миром, если хотите знать. Говоря, что король Артур был реален, ты имеешь в виду не книжного Артура. Не доброго короля. Зато в Филлори — смейся сколько хочешь, Поппи, но это правда — короли живут самые настоящие, и я в том числе. А также единороги, пегасы, эльфы и гномы.

— Эльфов там нет, — поправила Джулия.

— Пускай нет, суть не в этом. Просто я мог бы притвориться, что выбора не существует, и остаться здесь на всю жизнь. В Тинтагеле поселиться, к примеру. Но выбор есть, а жизнь у меня одна, и я, с вашего разрешения, хочу провести ее в Филлори, в моем замке. Тусоваться с гномами и спать на перьях пегаса.

— Потому что так легче, — сказала Поппи. — Почему бы не выбрать самый легкий путь, в самом деле? Только потому, что он не всегда самый лучший?

— Вот именно, почему?

Квентин не понимал, как Поппи удается доставать его с такой меткостью, и сам себе напоминал Бенедикта.

— Хватит вам, — сказал Джош. — Ты живешь здесь, он в Филлори, всем хорошо.

— Конечно, — чирикнула Поппи.

Господи, подумал Квентин. Вторая Дженет.

Два часа спустя они вышли на улицу через заднюю дверь палаццо. Дом был слишком напитан чарами, чтобы открывать портал в нем.

— Думаю, это можно сделать прямо отсюда, — рассудил Джош. — Вон по тому переулку никто никогда не ходит.

Возражений не поступило. Квентин нервничал так, точно они собирались уколоться или заняться сексом. Джош довел их до переулка, где двое человек разошлись бы с трудом. В дальнем конце сверкала на солнце лента Большого канала. Насчет полной непосещаемости этого места Джош заблуждался: кто-то совсем недавно использовал его в качестве писсуара.

Квентин вспомнил, как возвращался в Брекбиллс после летних каникул: обычно ему открывали порталы как раз в таких закоулках. Горячий уголек ностальгии по временам блаженного неведения загорелся в груди.

— Надо проверить, хорошо ли я помню. — Джош достал из кармана смятый листок со столбиками координат и векторов. Поппи, будучи выше ростом, подглядывала через его плечо. — Прямой линии нет, но можно сделать пересадку в Ла-Манше.

— Почему бы не пойти через Белфаст? — ввернула Поппи. — Все ходят. Потом поворачиваешь на юг, и все. По астральной геометрии выходит даже короче.

— Не-ет. Мой путь гораздо изящней, сама увидишь.

— Просто если ты промахнешься с пересадочной станцией, до Гернси плыть будет далековато.

Джош, сунув бумажку в задний карман, принял нужную позу. Слова он выговаривал четко, не торопясь, и столь же четко работал руками; Квентин никогда еще не видел, чтобы Джош ворожил так уверенно. Вскоре тот напряг плечи, согнул колени и скрючил пальцы, будто собирался открыть тугую гаражную дверь.

Посыпались искры, Поппи с визгом шарахнулась. Джош поднял свою невидимую железную штору, и в расколовшейся реальности показалась зеленая трава и более яркое, белое солнце. Джош, тряхнув дымящимися пальцами, очертил дверь сверху и по бокам — одна сторона, отклонившись, зацепила стену ближнего дома, — снова поддел ее снизу и открыл до конца.

Квентин все это время поглядывал в сторону улицы. Там слышались голоса, но в их переулок никто не сворачивал. Джош окинул свое творение критическим взглядом: посреди яркого венецианского дня возник прямоугольник английского, попрохладней и более высокого разрешения. Зажав рукав в кулаке, автор стер с Англии остатки Венеции.

— Ну как? — спросил он. — Годится? — Искры прожгли мелкие дырочки у него на штанах.

Все признали, что это вполне годится, и поочередно прошли на ту сторону. Порог двери не совсем примыкал к мостовой — с обуви могло срезать носки, если не соблюдать осторожность, — но соединение было плотное, и неприятных ощущений не возникало. Совсем другой уровень, удовлетворенно подумал Квентин; это вам не самодеятельные порталы между убежищами.

Джош, оставив в стороне и Пензанс, и Белфаст, привел их прямо в городской парк близ центра Фоуи. Еще несколько лет назад такая точность была бы недостижима, но гугловский уличный план послужил ценным вкладом в искусство создания отдаленных порталов. Джош прошел последним и стер дверь из воздуха.

Квентин не мог себе вообразить ничего более английского, чем этот город. Или более корнуоллского — Поппи должна знать, в чем разница. Городок в устье одноименной речки словно сошел с рисунка Беатрис Поттер.[35] Воздух после удушливого венецианского зноя прохладен и свеж, улочки извилистые, узкие и крутые, цветочные ящики на окнах практически заслоняют солнце.

В маленьком туристическом бюро их информировали, что Фоуи произносится в самом деле как Фой и что прославил его не только Кристофер Пловер. Где-то поблизости расположены Мэндерли из «Ребекки»[36] и Тоуд-Холл из «Ветра в ивах».[37] Дом Пловера, в нескольких милях от города, принадлежит теперь Национальному фонду, он огромен и по некоторым дням открыт для туристов. Дом Четуинов находится в частном владении и на туристических картах не значится, но он тоже где-то неподалеку. Согласно всем легендам и биографиям, он непосредственно граничит с усадьбой Пловера.

Поппи — единственная, у кого имелся паспорт и кредитные карточки — отправилась брать напрокат машину. (На замечание Джулии, что машину можно просто угнать, она ответила взглядом, полным безмолвного ужаса.) Остальные ждали ее на скамейке, под лучами нежаркого английского солнышка. Поппи подъехала за рулем серебристого «Ягуара» — вот уж не ожидала найти такое в Смурфтауне, сказала она. Все подкрепились в пабе и выехали.

Квентин, впервые оказавшись в Англии, не переставал удивляться. Эти холмистые пастбища за пределами города, с овцами и темными швами изгородей — более филлорийского пейзажа не найти, вероятно, на всей Земле. Даже в Венеции. Почему ему раньше никто не сказал? То есть говорили, конечно, но он не верил. Поппи на водительском месте ухмыльнулась ему в зеркало заднего вида: что, мол?

Возможно, она права и он с недостаточным уважением относится к реальному миру. Передвигаясь по проселкам сельского Корнуолла, они все были бы нормальными членами общества, не менее, наверно, счастливыми, чем теперь. Трава, проблески солнца между ветвей, малочисленность населения, дорогая машина — для всего этого магия не нужна, и недовольным такой жизнью может быть только полная сволочь. Квентин впервые в жизни серьезно думал о том, что счастливым можно быть и без Филлори. Счастливым, а не просто покорным судьбе.

К Филлори они, безусловно, были ближе, чем где-либо еще на планете. Даже названия деревень звучали по-филлорийски: Тайвордрит, Касл-Дор, Лостуител. Здесь сквозь реальный мир просвечивал другой, сказочный.

На Джулию Корнуолл определенно действовал благотворно — оживлял ее, можно сказать. Она единственная могла читать в машине без того, чтобы ее укачало, и все время листала филлорийские книжки, отмечая стикерами некоторые страницы и зачитывая вслух избранные места. Надо было вспомнить все способы проникновения в Филлори, составить путеводитель для желающих покинуть реальный мир.

— В первой книжке Мартин с Фионой проходят через футляр часов. Во второй Руперт туда попадает прямо из школы, так что нам от этого толку нет; Хелен, кажется, тоже, но про нее я пока не нашла. В «Летучем лесу» они лезут на дерево — это бы нам больше всего подошло.

— Не надо двери взламывать и всем под силу, — поддержал Квентин.

— Вот-вот. В «Тайном море» они едут на волшебном велосипеде, тоже неплохо. Может, там есть гараж или сарай для хранения всякого хлама.

— Фаны должны были давно все подчистить, — заметил Джош. — Вряд ли мы первые об этом подумали.

— В «Блуждающей дюне» Хелен и Джейн сидят с мольбертами где-то на ближнем лугу. Если остановимся на этом, придется сгонять в Фоуи за рисовальными принадлежностями. Вот, собственно, и все.

— Не совсем. — Извините, но никто, даже Джулия, не знал филлорийскую серию лучше Квентина. — Мартин в конце «Летучего леса» возвращается туда, хотя Пловер и не указывает, как именно. Есть еще последняя книга, «Волшебники», в которой сама Джейн рассказывает, как вернулась в Филлори и отыскала Мартина. Для начала она нашла коробку с волшебными пуговицами, которую Хелен выбросила в колодец. Пуговица ей понадобилась только одна — значит, остальные могут быть где-то поблизости.

— Откуда ты знаешь? — обернулась с переднего сиденья Джулия.

— Я ее видел, Джейн Четуин. В Филлори. Когда поправлялся от ран после гибели Элис.

Наступившее молчание нарушил сигнал поворота на развилке. Джулия смотрела на Квентина своими пустыми, непроницаемыми глазами.

— Иногда я забываю, через что ты прошел, — сказала она и снова стала смотреть на дорогу.

Дорога к дому Пловера, он же Даррас-хаус, заняла у них всего сорок пять минут. Когда-то это, вероятно, была настоящая глушь, но сейчас туда проложили вполне приличное двухполосное шоссе. Бровка отсутствовала, и остановленный Поппи «Ягуар» накренился под опасным углом.

Вблизи, кроме него, не наблюдалось ни единой машины. Было около половины четвертого. Усадьбу окружала солидная каменная стена; в воротах, как в рамке, виднелся сельский георгианский дом из серого камня. Его определенно строили по всем понятиям восемнадцатого века: симметрия, идеальные пропорции и так далее.

Пловер был человек богатый. Состояние нажил в Америке на бакалейной торговле, а потом перебрался в Корнуолл и начал писать свои книги. Недурное, видно, состояньице было: не дом, а прямо утес с окошками.

— Господи, — сказал Джош.

— М-даа, — протянула Поппи.

— Трудно представить, что человек жил здесь совсем один, — сказал Квентин.

— Не один, вероятно. Со слугами.

— Он был гей?

— Стопроцентный, — ответил Джош.

На воротах имелась вывеска ДАРРАС-ХАУС (ФЕРМА ПЛОВЕРА) с указанием времени посещений и стоимости билетов. Тут же висела синяя табличка с краткой биографией Пловера. Сегодня, в четверг, дом был открыт для экскурсий. Большая черная птица громко выругалась в кустах.

— Ну что, идем? — сказала Поппи.

Раньше Квентину представлялось, что там, внутри, они непременно наткнутся на что-то полезное, но сейчас дом казался ему пустым. Пловер никогда не был в Филлори, только книги писал — вот магии и не чувствуется.

— А зачем? — спросил он. Все молчаливо с ним согласились. Сюда можно вернуться и завтра, если они будут еще на Земле.

Они вернулись к машине и расправили на капоте карту. О местоположении дома Четуинов они могли только догадываться, но подходящих домов в окрестностях Фоуи было не так уж и много. В книгах Пловера часто рассказывается, как маленькие Четуины, по одному и все вместе, прибегают или приезжают на велосипедах навестить любимого «дядю Кристофера». Пловер даже калитку проделал в стене между их поместьями — калитку детского роста.

Путешественники взяли с собой две биографии Пловера: одна — сиропное житие, одобренное семьей в 1950-х, другая — жесткий психоаналитический отчет ранних 1990-х, показывающий, как «проблемная» ориентация Пловера отразилась в его знаменитых сказках. Для руководства выбрали последнюю как более точную в топографическом смысле.

Дом Четуинов следовало искать на дороге под названием Дарроуби-лейн. Это уже было что-то, хотя указателей в Корнуолле оказалось еще меньше, чем в Венеции. Поппи, к счастью, проявила себя как недюжинный навигатор. Они даже думали, что она пользуется какой-то продвинутой географической магией, пока Джош не углядел у нее на коленях айфон.

— Магия мне понадобилась, чтобы перепрошить его, — объяснила она.

За долгий летний вечер им встретилось штук пятьсот зеленых, прямо из «Уотершипского холма»,[38] ничем не обозначенных деревенских проселков. В голубых сумерках они остановились на той усадьбе, что по всем признакам граничила с пловеровской.

Ни стены, ни ворот, только гравиевая дорожка между деревьями. На каменном столбе объявление ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН, дома вдали не видно.

Джулия зачитала соответствующий отрывок из «Мира в футляре часов»:

«Дом был очень большой, трехэтажный, с фасадом из камня и кирпича, с огромными окнами, с несчетными каминами, подоконниками, витыми лесенками и прочими прелестями, которых решительно недоставало их дому в Лондоне. В прелестях вне его стен числились длинные прямые аллеи, белые гравиевые дорожки и лужайки с темно-зеленой травой».

Когда-то Квентин мог процитировать этот кусок наизусть. Глядя из окна машины, он не находил в этом месте каких-то особых прелестей, и порталом иного мира оно тоже как-то не выглядело. Он старался вообразить, как Четуины приехали сюда в первый раз, втиснутые все пятеро на заднее сиденье допотопного черного авто, больше похожего на карету с немалой примесью паровозной ДНК. Их багаж был прикручен сзади веревками и кожаными викторианскими стропами. Все наверняка молчали, пришибленные отъездом из Лондона. Самая маленькая, пятилетняя Джейн (будущая Часовщица) сидела на коленях у старшей сестры и тосковала по отцу с матерью — один сражался на Первой мировой, другая лечилась в частной психиатрической клинике. Мартин (будущий монстр, погубитель Элис) держал лицо перед младшими, решительно выпятив мягкий мальчишеский подбородок.

Юные и невинные, они совершили чудесное открытие, о котором даже мечтать не могли — и заплатили за это жестокую цену.

— Какие будут мнения? — спросил Квентин. — Джулия?

— Да. То самое место.

— Ладно. Пойду осмотрюсь.

— Я с тобой, — вызвалась Поппи.

— Нет. Я пойду один.

Поппи, как ни странно, заткнулась.

В теории хорошо бы стать невидимкой, но на практике это куда трудней, чем вы думаете. Годами стираешь себя по частям, а потом спохватываешься, что пути назад уже нет: ты никогда не будешь уверен, что восстановил свое видимое «я» с должной точностью — получается какой-то автопортрет. Лучшая виденная Квентином работа этого плана напоминала скорее защитную мимикрию: если стоять неподвижно на фоне листвы, тебя скорее всего не заметят, особенно при недостаточно ярком свете. Дверца машины громко хлопнула в тишине. Квентин, чувствуя спиной взгляды всех остальных, перешел через дорогу.

На каменном столбе что-то лежало. Пуговицы. Внизу, в траве, валялись они же: большие, маленькие, перламутровые, черепаховые. Фанатский ритуал, не иначе. На могиле Джима Моррисона оставляют косяки, а здесь пуговицы.

Но Квентин все-таки перебрал их, одну за другой — убедиться, что они не волшебные.

Камуфляжные чары он выбрал самые примитивные. Сорвал дубовый кожистый лист, соскреб немного коры, выдернул травинку, подобрал гальку с дорожки. Пропел над ними французский стишок, поплевал и сунул в карман. Вот она, гламурная жизнь современного чародея.

Сойдя с дорожки, он пошел напрямик. Минут через пять деревья расступились, и он увидел перед собой дом тети Мод.

Это было все равно что смотреть в прошлое. Неприметный въезд соорудили лишь для отвода глаз: Квентин сказал бы, что это настоящий дворец, если бы только что не видел дом Пловера. Дорожка превратилась в настоящую подъездную аллею, окружавшую с двух сторон скромный, но вполне недурной фонтан. С фасада смотрели три ряда высоких окон, серая грифельная крыша являла глазу целый лес коньков и дымовых труб.

Квентин сам не знал, что ожидал увидеть — руины или нечто модернистское, — но дом Четуинов подвергли тщательной реставрации, а лужайки, похоже, не далее как утром подстригли. Самые смелые надежды Квентина оправдались полностью, кроме одной: в доме было полно народу.

Ухоженную лужайку усеивали дорогие машины, затмевавшие даже прокатный «яг», из нижних окон лился желтый свет вкупе с негромкой музыкой ранних «Роллинг Стоунз»: у хозяев была вечеринка.

Над головой Квентина толклись комары. Что за кощунство. Пойти бы туда и разогнать всех, как торговцев из храма. Это место — Граунд-Зеро фэнтези двадцатого века; здесь Земля и Филлори поцеловались, как два бильярдных космических шара. Из дома слышался хохот и женский визг.

Хотя, с другой стороны… в большой толпе легко затеряться им всем, особенно девушкам. Можно войти в парадную дверь без всякого взлома, потом пробраться наверх и посмотреть, нет ли там чего интересного. Квентин вернулся к машине.

«Яг» припарковали на лужайке. С внешним видом тоже не было особых проблем. Квентин накупил себе новых шмоток в Венеции, пользуясь беспредельной кредиткой Джоша.

— Если кто спросит, говорите, что вас привел Джон.

— Ты бы это… того, — сказал Джош. Квентин, чтобы не выглядеть как куча перегноя, снял камуфляжные чары, переступил через порог и зажмурился. Он вспомнил о Джейн Четуин: вдруг она тоже здесь?

Джош направлялся прямиком к бару.

— Эй! — прошипел Квентин. — Ты тут при исполнении.

— Отстань, я в образ вживаюсь.

Вечеринка была как все вечеринки. Одни гости красивые, другие не очень, одни пьяные, другие нет, одним все пофиг, другие жмутся по углам, боясь слово сказать.

Входящий в образ Джош уже разоблачил себя как американец, спросив у бармена пива. Остановился на «Пимз Кап» и высосал баночку с разочарованным недоумением. Во всем остальном они с Поппи вписались в окружающую среду с искусством, которому Квентин мог только завидовать. Светские люди не переставали его изумлять: как только их мозги умудряются естественно и без усилий озвучивать всю эту дребедень? Сам Квентин, так и не научившись этому, чувствовал себя лицом подозрительным, одиноким американским самцом в незнакомом английском социуме. Он прибивался к группкам беседующих и вежливо кивал людям, которые вообще-то говорили не с ним.

Джулия, прислонившаяся к стене, выглядела прямо-таки декоративно загадочной. Только один мужчина, высокий оксбриджский тип с полуотросшей бородкой, рискнул подойти к ней, был отшит в столь же загадочных выражениях и поспешил утешиться сэндвичем с огурцом. Полчаса спустя Квентин решил, что пора продвигаться к лестнице — не к парадной в стиле Тары, а задней, служебной. Поочередно перехватывая взгляды всех остальных, он кивал головой в ту сторону. Всем четверым внезапно приспичило в туалет? Надо было дурь захватить, она послужила бы лучшим прикрытием.

Лестница тугим витком вывела их на тихий второй этаж, в полутемный лабиринт белых стен и паркета. Шум вечеринки доносился сюда, как отдаленный прибой. Какие-то дети с несколько истерическим смехом носились по коридорам, вбегали в комнаты и плюхались на кровати. Они подружились сразу, как всегда бывает на взрослых сборищах, и теперь играли в игру, правил которой никто не знал.

«Мир в футляре часов» — не справочник «сделай сам»: о местонахождении знаменитого артефакта оставалось только догадываться. «В заднем коридоре верхнего этажа» — вот и все детали, которыми их снабдил Пловер. Возможно, лучше было бы разделиться, но в кино это никогда ни к чему хорошему не приводит. Квентин опасался, что все уйдут в Филлори без него, и он один застрянет в реальности, как последняя не поместившаяся в банку сардинка в игре.

Верхние этажи, по всей видимости, не реставрировались. Паркет с облезшим лаком оставили в первозданном виде, из-под старых обоев на стенах проглядывали еще более старые. В комнатах с низкими потолками стояла под чехлами поломанная разномастная мебель. Чем тише делалось, тем реальнее становилось Филлори. Оно таилось везде: в темных углах, под кроватями, за обоями, по краям периферийного зрения. Минут через десять они могут вернуться на борт «Мунтжака».

Это то самое место, где играли маленькие Четуины, откуда исчез Мартин, где началось все это страшное фэнтези. И в заднем коридоре — точно как в книге, как было предсказано — обнаружились старинные, громадного размера часы.

Главный медный циферблат, как светило, окружали четыре мелких: с месяцами, фазами луны, знаками зодиака и бог знает чем еще. Все это было вставлено в темное дерево без всякой резьбы. Чертовски сложное сооружение, суперкомпьютер восемнадцатого столетия. В книге сказано, что эти часы сделаны из филлорийского закатного дерева, которое каждый вечер сбрасывает ярко-оранжевую листву, а утром, после краткой ночной зимы, покрывается свежей зеленью.

Они вчетвером, собравшись вокруг, словно разыгрывали одну из книг о Филлори — или, вернее, создавали новую, еще не написанную. Маятник висел неподвижно. Интересно, можно его запустить или часы сломались, когда через них прошли дети? Квентин ничего не чувствовал, но чары должны работать, он их заставит. Он вернется в Филлори, даже если придется лазить во все чертовы шкафы и шкафчики этого дома.

В этот футляр, кстати, не больно-то влезешь — разве что выдохнуть и протиснуться боком. Не так он представлял свое триумфальное возвращение, но пусть его, лишь бы сработало.

— Квентин, — сказал Джош.

— Угу.

— Квентин, посмотри на меня.

С трудом оторвав взгляд от часов, Квентин увидел, что Джош исполнен не идущей ему, новоджошевской мрачности.

— Ты ведь знаешь, что я с тобой не иду?

Квентин знал, просто позволил себе забыть со всеми этими хлопотами. Все изменилось. Они выросли. Джош — персонаж другой сказки.

— Да, вроде бы знаю. Спасибо, что проводил. А ты, Поппи? Такой шанс выпадает раз в жизни.

— Спасибо, что спросил. — Поппи, кажется, поняла его правильно, то есть отнеслась с полной серьезностью. — Но я живу здесь, в Филлори мне делать нечего.

Джулия сняла темные очки из уважения к сумраку верхнего этажа. Только мы с тобой, детка. Вместе они шагнули вперед. Квентин опустился на одно колено; гул скорого избавления наполнял уши.

В следующий момент он понял, что ничего не выйдет. Часы, хоть и не тикали, оставались чисто материальной конструкцией из дерева и металла. Он открыл стеклянную дверцу — за ней виднелись маятник, молоточки и прочие медные шестеренки.

Встав, Квентин постучал по задней стенке футляра. Опять ничего.

— А, черт. — Можно, конечно, еще на дерево влезть, только охота отпала.

— Вы все неправильно делаете. — Все оглянулись. В конце коридора стоял мальчик в пижаме и босиком, на вид лет восьми.

— Почему неправильно? — спросил Квентин.

— Сначала надо их завести, как в книге. Только все равно ничего не получится — я уже пробовал.

Каштановые волосы, голубые глаза. Более типичного маленького англичанина подобрать трудно, он даже «л» и «р» путает. Клонирован из обрезков ногтей Кристофера Робина, не иначе.

— Мама говорит, что отдаст их в магазин, но не отдает почему-то. Я и на дерево лазил, и картинки рисовал — хотите, я покажу. — Он зашлепал к ним по коридору, ничуть не смущаясь. Бывают же такие дети, особенно в Англии; с ними так и хочется поиграть. — Мама меня даже в старой коляске катала, которая стоит в гараже. Не велосипед, но попробовать надо.

— Полностью тебя понимаю, — сказал Квентин.

— Пока ничего, но мне нравится пробовать. Томас. — Он сунул Квентину свою лапку, как маленький посол чуждой цивилизации. Бедный пацан. Страдает от хронического невнимания родителей и потому пристает к гостям. Квентину вспомнилась Элинор с острова Дальний.

Квентин, беззастенчиво пользуясь заброшенностью ребенка, пожал ему руку. Не потому, что жалел Томаса (хотя в самом деле жалел), а потому, что тот был ценным союзником. Взрослые без волшебной пуговицы никогда в Филлори не входили, только дети. Туземный проводник в качестве наживки — самое то. Если пустить юного Томаса вперед наподобие гончей — кинуть подкормку в воду, — портал-другой, глядишь, и откроется.

— Принеси чего-нибудь выпить, — попросил Джоша Квентин, увлекаемый Томасом прочь. И увел за собой Поппи: в этом скорбном поезде он не собирался ехать один.

Вскоре, без особых расспросов со стороны Квентина или Поппи, выяснилось, что родители Томаса купили дом Четуинов пару лет назад у детей Фионы и что их семья находится в какой-то дальней родственной связи с Пловером. Отсюда, возможно, и деньги. Томас чуть с ума не сошел, услышав про новый дом. Ох и завидовали ему другие ребята в школе! Теперь у него новые друзья, потому что раньше он жил в Лондоне, а теперь в Корнуолле. Новые друзья лучше старых, и скучает он только по зоопарку, по экспозиции «Дождевой лес». А Квентин бывал когда-нибудь в Лондонском зоопарке? Кого бы он выбрал: азиатского льва или тигра с Суматры? Знает ли он, что есть такая обезьянка «красная тити»? Это не плохое слово, она в самом деле так называется. Согласен ли Квентин с тем, что детей в экстремальных обстоятельствах убивать можно и даже нужно?

На буксире у Томаса они исследовали верхний этаж со всеми чуланами, а после чердак. Сделали семь-восемь кругов по громадному газону за домом, обращая особое внимание на норки разных зверьков, на страшные деревья и кустарники, где запросто может спрятаться человек. Джош в это время доставлял по подпольной железной дороге джин с тоником и вручал его Квентину при каждом пересечении, как «Геторейд» марафонцу.

Могло быть и хуже. С задней террасы открывался еще более величественный вид, чем с парадной. Корнуоллскую глубинку превратили в настоящую современную резиденцию, включая бассейн, не кажущийся анахронизмом благодаря мастерству дизайнера. Простирающийся далее пейзаж с картины Констебла — зеленые холмы, бурые пашни и деревеньки — постепенно меркнул в вязком золотом свете английской вечерней зари.

Томас наслаждался ролью экскурсовода, Поппи показывала себя с самой выгодной стороны. Можно было подумать, что ее эта игра интересует даже больше, чем Квентина, — видно, ей частенько приходилось работать почасовой няней.

Экскурсия, как и следовало ожидать, закончилась в детской. К половине одиннадцатого даже Томас со своей титанической жаждой жизни притомился играть в «найди Филлори». Комната была просто огромная, его маленькое личное королевство. Лишняя кровать в виде космической ракеты напоминала об одиноком детстве и веселых совместных ночевках, неведомых Томасу. Компания, Джош и Джулия в том числе, разместилась на ковре всех цветов радуги. Внизу, вырождаясь из коктейль-пати в обыкновенную пьянку, продолжала бушевать вечеринка.

Пора, кажется, уходить: теперь уже не Томас надоедает им, а они ему. Можно попробовать Стоунхендж, как Джош предлагал… но не раньше, чем этот мост прогорит до самых опор.

Есть, в конце концов, и другие игры. Сыграв в пьяницу, кусачих зверей и крестики-нолики, перешли к настольным: «Улике», «Монополии» и «Мышеловке». Потом Томас совсем устал, а остальные так набрались, что следовать правилам стало трудно. Зарываясь все глубже в шкаф и раннее детство Томаса, они откапывали игры для самых маленьких вроде «Войны», «Змей», «Лестниц», «Хай-хо, черри-о». Дошла очередь до «Море волнуется», где стратегических элементов нет вовсе. Главное — выиграть спор, кто будет дельфином, а дальше все решит случай.

Квентин, прихлебывая теплый джин с тоником, чувствовал вкус поражения. Так умирают мечты: среди пластмассовых фишек, с ревущей внизу вечеринкой. Они будут продолжать поиски, испробуют все первые двери; но сейчас, лежа (насколько позволяли длинные ноги) на кроватной ракете Томаса, Квентин в первый раз осознал, что возвращения может и не случиться. В Филлори, возможно, прошли века, и дождь у безымянного ныне залива размывает, как сахарные кубики, руины Белого Шпиля. Гробницы короля Элиота и королевы Дженет заплел плющ, и тонкие часовые деревца растут вокруг них. О Квентине Пропащем рассказывают легенды, называя его, как Артура, бывшим и будущим королем. Но он, в отличие от Артура, не вернется из Авалона и навсегда останется бывшим.

Ну что ж. Дом Четуинов, где все это начиналось, для финала самое подходящее место. Самое смешное, что здесь не так уж и плохо. У него есть друзья. Есть деньги (вернее, они есть у Джоша, но это неважно). Есть магия, алкоголь, секс, разные вкусности. Есть Венеция и чистый зеленый Корнуолл. В этом мире куда больше хорошего, чем ему представлялось — какого хрена он еще жалуется?

Когда-нибудь у него будет такой же дом. Такой же сынишка, как Томас, уснувший прямо при верхнем свете — маленький бегун, разрывающий финишную ленту во сне. Будет прелестная миссис Квентин (Поппи? Нет уж, увольте), и Филлори уйдет в область мечты, где первоначально и пребывало. Побыл королем, и хватит. Он постарается взять от реальной жизни как можно больше по примеру всех остальных. Какой же он герой, если даже этого не потянет?

Джулия пихнула его ногой. Они, не сговариваясь, решили во что бы то ни стало доиграть до конца, и сейчас была его очередь. Квентин бросил кубик и продвинулся на две волны вперед. Джош (кит) шел впереди, Джулия (осьминог) прочно занимала второе место, Поппи (рыбка) и Квентин (медуза) сражались за третье.

Джошу на очередном броске выпала шарада.

— Кау! — сказал он. — Кау! Кау!

— Чайка, — хором сказали все. Квентин вспомнил, как был диким гусем. Джош метнул кубик снова, Джулия икнула, Квентин завалился в бесконечно мягкие, чудесно пахнущие подушки за спиной Поппи. Отсюда ему было видно, что Поппи носит стринги. Кровать понемногу входила в штопор — нельзя же столько пить, в самом деле. Выйдет она из штопора или наберет скорость и накажет его за все прегрешения?

— Кау! — сказал Джош.

— Хватит уже, — пробурчал Квентин.

— Кау! Кау!

— Сказали же тебе: чайка.

Яркий свет резал глаза. Квентин сел.

— Знаю, чувак, — сказал Джош. — Я слышал.

— Кау! — Крики не прекращались, а кровать не столько вращалась, сколько покачивалась. Все замерли.

— Быть не может. — Поппи, отреагировав первой, спрыгнула с кровати и оказалась в воде. — Черт! Не может такого быть!

В небе палило солнце. Любопытный альбатрос кружил над ними, наводя справки.

— Господи! — подскочил Квентин. — Мы сделали это! Сделали!

Они прорвались. Никакой это не финал: все начинается заново. Квентин раскинул руки, подставил солнцу лицо. Возрожден! Джулия рыдала так, будто сердце у нее разрывалось. Они вернулись. Мечта вновь стала реальностью. Их колыхали филлорийские волны.

КНИГА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 17

Томас расстроится, что все проспал. — Поппи сидела на рундуке, завернувшись в грубое корабельное одеяло, кудри у нее распрямились от соленой воды. Быстро поняв, что уплыть обратно на Землю, к Томасу, у нее не получится, она вернулась к плавучей кровати, и трое других вытащили ее из воды. Плавала она классно, что Квентина почему-то не удивляло.

Кровать, хоть и была сделана из натурального дерева — родители Томаса с расходами не считались, — не могла долго изображать плот. Простыни с матрасом быстро намокли. Джош, восседающий в позе лотоса, напоминал Будду, идущего ко дну со своим кораблем, но «Мунтжак» уже показался вдали и шел к ним, рассекая волны. Свежий ветер кренил его набок, паруса с бледно-голубым овном Филлори наполнились до отказа. От красок, вещности, реальности всего этого к глазам подступали слезы. Крошечный морячок на носу показывал на терпящих бедствие.

Квентин ни на секунду не сомневался, что «Мунтжак» их спасет. Корабль, которого он, казалось, не видел уже много лет, пришел, чтобы доставить его домой.

На этом месте Квентин немного заволновался. А ну как века прошли все-таки и Элиот с Дженет действительно умерли, «Мунтжак» — последний пережиток Брекбиллской династии и страной правят чужие люди? Да нет же, вон Бингл на борту, нисколько не постаревший — готовится вылавливать августейшую персону из вод морских.

Однако все то время, пока спасенные вытирались, обнимались, знакомили незнакомых, переодевались в сухое и пили горячий чай, Квентин чувствовал, что «Мунтжак» все же не совсем такой, как был раньше. Корабль не то чтобы износился, но просолился, краска и лак из сверкающих стали матовыми, снасти помягчели и потемнели от постоянного прохождения через блоки.

И командовал им больше не Квентин, а Элиот.

— Где тебя носило, затейник ты наш? — спросил он, как только выпустил Квентина из объятий. — Я уж думал, ты умер.

— Носило по старушке Земле. Долго нас не было?

— Год и один день.

— Господи! А там только три дня прошло.

— Значит, теперь я на два года старше тебя — легко это, по-твоему? Ну и как там Земля?

— Все так же. Не Филлори, одно слово.

— Ты мне привез что-нибудь?

— Хорошую кровать. Джоша. Австралийку по имени Поппи. На сувениры времени не было, да и угодить тебе трудно.

Квентин все еще пребывал в эйфории, но адреналин понемногу переставал действовать. Глаза слипались, как после смены часовых поясов. Из полуночи после долгого поддавона он за двадцать минут перешел в белый день. В своей — теперь Элиота — каюте Квентин переоделся, обругал Эмбера за неимение в Филлори такого чуда, как кофе, прилег на койку и, глядя на обшивку низкого потолка, рассказал Элиоту обо всем, что с ними случилось. О возвращении в Брекбиллс, о сети подпольных убежищ, о проданной Джошем пуговице. Рассказал о разрушенной Нигделандии, о драконе, о доме Четуинов.

Элиот, сидя в ногах кровати, задумчиво постучал пальцем по впадине на верхней губе и сказал:

— Да… интересно.

Интересно, только не Квентину. Он хотел спать и чувствовал, что заснет мгновенно. Филлори, куда он наконец-то вернулся, встречало его, как надувной мат каскадера. Будь его воля, он пожелал бы еще одну вещь: оказаться не на корабле, а дома, в Белом Шпиле, в своей комнате с высоким потолком, широкой кроватью и особой глубокой тишиной. Не надо быть великим толкователем тайных знаков, чтобы понять урок золотого ключа. Раз ты уже выиграл, не играй больше. Сиди в своем замке и не чирикай.

— Элиот, — спросил он, — где мы находимся?

— Далеко на востоке, еще дальше, чем ты. Оставили за собой Крайний две недели назад.

— О нет.

— За горизонтом, так сказать.

— Нет, нет, нет. — Квентин зажмурился, желая, чтобы стало темно, но желтое солнце все так же било в окно его — Элиота — каюты. — Ладно… да. Но теперь мы повернем обратно, ведь верно? Мы с Джулией нашлись, миссия выполнена, сказке конец.

— Повернем, когда сделаем еще кое-что.

— Элиот, я серьезно. Поворачивай. Филлори я больше никогда не покину.

— Еще одно дело, и возвращаемся. Тебе понравится.

— Вряд ли. Не думаю.

Элиот улыбнулся так широко, насколько ему позволяли кривые зубы.

— Точно понравится. Это настоящее приключение.

Выходило, что Квентин, как и Томас, пропустил все самое интересное. Выяснилось это на пиру, устроенном в тот же вечер. Квентин почти смирился с тем, что при путешествиях между разными измерениями дни растягиваются часов так на тридцать шесть, и ничего ты с этим не сделаешь — когда-нибудь они да закончатся. Спасенные после легких вчерашних закусок накинулись на еду, точно волки, только Джулия кормила свой организм нехотя, как оставленного на ее попечение чужого кота.

— Я знал, что ничего хорошего нас не ждет, — говорил Элиот, препарируя громадного багрового краба. Он мог поглотить невероятно много еды, оставаясь при этом таким же кощеем, как Джулия. — Через два дня после вашего отплытия меня попытались прикончить в собственной ванне.

— Правда? — отозвался Джош с полным ртом. — Это тебе и дало наводку?

На «Мунтжаке» он освоился мигом — не в его натуре было испытывать дискомфорт, — и восстановил отношения с Элиотом на том же месте, где они прервались два года назад.

— Господи, ужас какой, — сказал Квентин.

— А вы думали. Нежусь это я в ванне, невинный, как новорожденное дитя — нет, сравнение неудачное, новорожденные на самом деле противные, — и тут один из моих банщиков заходит сзади с большущим кривым ножом и норовит перерезать мне горло. Избавлю вас от подробностей, — обычная реплика Элиота, когда он собирался изложить все самое жуткое шаг за шагом. — Я хватаю его за руку, он падает в ванну. Банщик он был так себе — думал, видно, что создан для лучшей доли, но и наемный убийца из него тоже не вышел. Он был совершенно не готов и даже близко не подвел нож к артерии. Когда он упал, я вылез и заморозил воду.

— По Диксону?

Элиот кивнул.

— Я все равно вылезать собирался. Там было столько солей, что я не знал, подействует ли, но все застыло как надо. Он выглядел, как Хан Соло,[39] замороженный в карбоните: сходство, доложу я вам, поразительное.

— Уж эти твои банщики, — сказал Джош. — Я лично требую гарем, невзирая на мораль, человеческие права и прочую лабуду.

— Лишил Бингла куска хлеба, можно сказать.

Загар к Элиоту не приставал, но солнце и ветер все же придали его бледной коже некоторую патину, и начинающая отрастать борода ему тоже шла. Роль бога-короля он отставил и командовал всеми с легкой фамильярностью — даже Бинглом, к тайному возмущению Квентина. Пробыв с этими людьми в море чуть ли не год, он знал их всех как облупленных.

— Потом я его, конечно, выпустил — сил не было смотреть, как он задыхается, — а он в благодарность ни слова нам ни сказал. Свирепый такой фанатик. Или лунатик. Генералы предлагали применить пытки, Дженет тоже к этому склонялась, но я не позволил. Сейчас он в тюрьме сидит. Я был потрясен, но видимо, верховным королем не станешь по-настоящему, пока тебя не попытаются убить в ванне. Кстати, если когда-нибудь это произойдет, пусть с меня напишут картину вроде «Смерти Марата».

Замять это дело не получилось; не знаю даже, что мне помешало — Филлори, вероятно. Так или иначе, сразу же вслед за этим начались чудеса — именно так, даже я не сумел подобрать лучшего слова. Начиналось с малого: смотришь на ковер или на вазу с фруктами и видишь, что краски делаются ярче, насыщеннее. За этим последовали беспричинные вспышки эмоций: гнева, горя, любви. Наши мужественные бароны рыдали, как дети. Такое действие обычно производят наркотики, но я их не принимал. Как-то ночью у меня в спальне запахло разными специями: корицей, жасмином, кардамоном и еще чем-то, чего я определить не сумел. Картины на стенах меняли фон — облака двигались по небу, а день превращался в ночь.

Далее, за обедом, передо мной повис охотничий рог; тому были свидетели. Открыв среди ночи дверь ванной, я оказался в лесу — пописать, конечно, и там можно, но все-таки.

Какое-то время я думал, что в самом буквальном смысле схожу с ума, но тут посреди тронного зала, средь бела дня и на глазах у всего двора, проросло сквозь ковер часовое дерево. Стоит себе, тикает, качается от неизрасходованной энергии и будто бы говорит: вот оно я, что собираетесь делать?

После этого я понял, что с головой плохо не у меня, а у Филлори.

Все это, не скрою, я расценивал как провокацию. Меня звали туда, куда я отнюдь не желал идти. Все эти штучки вроде рыцарских походов и короля Артура, на которые ты так падок, мне, уж не обижайся, всегда казались детской игрой. Потно, напряжно и не слишком изящно, если ты меня понимаешь. Чтобы ощутить себя избранным, призывы мне не нужны, я это и так ощущаю. Я умен, богат, хорош собой и вполне счастлив на своем месте, растворяясь атом за атомом в растворе чистейшей роскоши.

— Хорошо излагаешь, — вставил Квентин, подозревая, что Элиот отрепетировал этот пассаж заранее.

— А потом к нам в башню, на совещание, явился этот чертов Заяц-Провидец. Разбил графин с виски и напугал моего трепетного протеже до полусмерти. Всему есть предел. Утром я облачился в свою охотничью кожу, сел на коня и один выехал в Лес Королевы. Я никуда больше не езжу один, но для таких случаев существует свой протокол, и даже верховный король — особенно он — не может быть исключением.

— Лес Королевы… можешь мне не рассказывать.

— Но я как раз и намерен все тебе рассказать. — Крепкий бритоголовый юноша без всяких подсказок наполнил опустевший бокал Элиота. — Итак, я вернулся на эту твою поляну. Ты был прав, когда собирался пойти туда: именно так все и было задумано.

— Прав? Я верно расслышал? — Из-за усталости и выпитого вина это поразило Квентина особенно сильно. Он — как бы это сказать? — думал, что хорошо усвоил урок, преподанный ему жизнью, а теперь получалось, что он выучил все неправильно. Не надо было уходить от предложенного ему приключения. Герои в сказках такие намеки хватают с ходу, а он своего не понял. Проболтался три дня на Земле, чуть не застряв там навечно, а в поход вместо него отправился Элиот.

— Верно, — ответил верховный король. — В статистическом, историческом и любых других смыслах ты почти никогда не бываешь прав. Обезьяна, принимающая жизненные решения на основе гороскопа из «Юэсэй тудэй», куда чаще попадала бы в тему, но в данном конкретном случае правда была за тобой.

— Это я должен был пойти туда, а не ты!

— Вот и шел бы, когда шанс представлялся.

— А кто меня отговаривал?

— Дженет — не знаю уж, зачем ты ее послушался. Хотя нет, знаю. — Элиот положил руку на плечо Квентина. — Знаю. У меня попросту не было выбора. Тот, кто раздает приключения, обладает весьма изысканным чувством юмора. В общем, я поехал туда — и знаешь, в то утро у меня было особое ощущение. Свежесть воздуха, солнце на броне, стук копыт по равнине… жаль, что тебя со мной не было. Хотя смотрелся я гораздо лучше, чем ты. Заказал себе специальные доспехи, сплошная насечка с чеканкой — великолепно смотрелся, доложу я тебе.

А что в тот момент делал Квентин? Может, колу пил — тоже неплохо, сейчас бы он тоже выпил.

— Три дня искал эту хренову поляну, но наконец-то нашел. Заяц-Провидец, само собой, сидел под дурацким деревом, которое все так же моталось под своим невидимым ветром.

— Неощутимым, — поправила Поппи. — Ветер всегда невидим.

Девочка понемногу обретает себя… уже хорошо.

— Присутствовали также птица с вараном, Выдротритон, Добрый Волк, Параллельный Жук (тоска берет от его геометрии) — словом, волшебные животные в полном составе, кроме двух с жабрами. Привет тебе, кстати, от Странствующего Зверя. Он к тебе почему-то проникся, хотя ты его подстрелил. Видя, как они стоят в две шеренги — по росту, как на школьной фотографии, — я понял, что сейчас-то все и начнется. Тритон от имени всех объявил, что государство в опасности и только семь золотых ключей могут его спасти. Я спросил, для чего они нужны и что отпирают, но он то ли не мог сказать, то ли не захотел. Ответил, что в свое время я это узнаю.

Я, конечно, поторговался. Спросил, как скоро их требуется найти. Я бы мог, скажем, устраивать себе каникулы каждые пару лет — путешествовать всегда приятнее, когда у тебя есть цель, — но звери настоятельно подчеркивали, что время не терпит. Мне вручили золотое кольцо для этих самых ключей — что было делать? Белый Шпиль, когда я вернулся, готовился к самому худшему. Страшные предзнаменования замечались по всему королевству. Буря трепала часовые деревья по примеру того, что росло на поляне, а водопад у Красных Руин — помнишь, который вверх бьет? — вдруг потек вниз. Это и послужило последней каплей. И тут, ни раньше ни позже, в порт приходит «Мунтжак» с вестью о вашем с Джулией исчезновении.

Элиот, в лучших героических традициях, тут же принял командование. Весь день, ушедший на ремонт такелажа и погрузку припасов, королевство гудело от тревоги и возбуждения. Верховный король, отправляющийся в поход, — это ли не пиар. В гавани толпились волонтеры, желающие принять участие в поиске золотых ключей. Гномы прислали целый сундук волшебных ключей, которые накопали в своих подземных сокровищницах, но к золотому кольцу подошел только один — оставалось, значит, добыть еще шесть. Любопытно, как часто эти гномы оказываются полезными.

Элиот чувствовал себя не лучшим образом, оставляя все королевство на плечах Дженет, зато она прямо-таки облизывалась, предвкушая единовластие — к их возвращению в Филлори вполне может установиться фашистская диктатура.

Элиот не имел ни малейшего понятия, куда ему плыть, но, если верить литературе, препятствием для квеста это никогда не являлось, даже наоборот: всякий уважающий себя рыцарь неизменно руководствовался принципом «иди туда, не знаю куда». Ты отправляешься в глушь, и при нужном состоянии разума (вернее, души) приключение тебя находит самостоятельно. Здесь, как и при свободной ассоциации, неверных ответов нет — главное, не напрягаться излишне.

Элиоту последнее не грозило. «Мунтжак», подгоняемый теплым ветром, пробежал острова Последний и Крайний, за которыми начинался неизведанный мир.

За столом стало так тихо, что слышалось поскрипывание дерева и снастей. Квентин представил себе, как они выглядят сверху: крохотный освещенный кораблик посреди не нанесенного на карту темного океана.

Элиот, глядя в потолок, подбирал слова — для него это было нечто новое.

— Ты не поверишь, Кью, — произнес он наконец с чем-то напоминающим благоговение. — Правда не поверишь. Мы прошли весь Восточный океан и повидали такое… такие есть острова… не знаю, с чего и начать.

— Расскажите им про поезд, — предложил бритоголовый юноша, и Квентин сразу узнал его. Это был Бенедикт, но совсем новый, мускулистый и белозубый: челка и угрюмость остались далеко позади. На Элиота он взирал с уважением, которого прежде не проявлял ни к кому.

— Да, точно. Сначала мы подумали, что это морской змей, и едва успели отвернуть в сторону, но это был поезд, такой медленный товарняк — нескончаемый буквально состав из цистерн и вагонов. Пару миль он тарахтел рядом с нами, истекая соленой водой, а после опять погрузился в море.

— И все?

— И все. Бингл перескочил на него и пробежался по крышам, но ни одного вагона у нас не вышло открыть. Еще нам повстречался плавучий замок. Ночью слышим — колокола звонят, а утром вот он: каменный замок на целой флотилии деревянных барж. Внутри никого, только колокола на башне раскачиваются. Что еще-то? Был остров, на котором не позволяется лгать. Прямо-таки неловко: немало грязного белья пошло в стирку. — Скорбь на лицах команды подтверждала эти слова. — Другой населяли морские волны — я это знаю, но объяснений дать не могу. Было место, где океан вливается в бездонную пропасть; через нее переброшен узкий водяной мост, и мы по нему переправились.

— Вроде акведука, — прокомментировал Бенедикт.

— Вроде акведука, да. Думаю, здесь мы имеем дело с какой-то магической аномалией, которая создает эти удивительные места сама по себе. На неделю мы застряли в штилевой полосе, в воронке наподобие Саргассова моря. Местные жители сказали нам, что в ней рано или поздно появляется все забытое — игрушки, столы, целые дома, даже люди. «Мунтжак» отрастил себе два ряда весел, и мы уплыли. Правда ведь, старичок? — Элиот любовно стукнул кулаком в переборку. — Оттуда можно брать все что хочешь, если оставишь что-то взамен. Бингл взял волшебный меч — покажи им, Бингл.

Бингл на дальнем конце стола встал и наполовину, почти застенчиво, извлек меч из ножен. Серебряные загогулины на клинке светились белым огнем.

— Он не хочет говорить, что оставил взамен. Скажи, Бингл!

Боец улыбнулся, потрогал нос и ничего не сказал.

Квентин изнемогал от усталости. Утром он проснулся в Венеции, день провел в Англии, еще полдня ему добавили в Филлори. За это время он напился, протрезвел и снова напился, сидя на не знавшей рубанка скамье в камбузе «Мунтжака». Элиоту тоже не помешало бы смотаться на Землю, где вино и кофе намного лучше. Хотя у него бы, возможно, не получилось — застрял бы в своем Саргассовом море, и все тут. И кто знает, нашел бы Элиот Джоша, повидал бы дракона, согласился бы поиграть с Томасом. Он мог бы потерпеть крах там, где Квентин добился успеха, и наоборот. Может быть, другого пути и не было. Искатель приключений получает не то, что хочет, а то, с чем способен справиться.

Обидно сознавать, что ты не сам выбираешь свой путь, хотя Квентин вообще-то выбрал.

— Не томи уже, — сказал он. — Нашли вы эти ключи?

— Не все, но нашли, — кивнул Элиот. — Без драки или загадки не обходилось ни разу. Один хранился в сердце громадной зверюги, похожей на колючего лобстера. Был берег, весь сложенный из ключей, среди которых полагалось найти тот единственный. В чем тут фокус, никто не допер, поэтому мы разбились на смены, стали примерять к золотому кольцу все подряд и через пару недель отыскали нужный. А теперь извини за прямоту: мы этим уже год занимаемся, и нам немного поднадоело. У нас есть пять ключей из семи: один дали гномы, четыре добыты собственными трудами. Тот, с Крайнего, у тебя?

— Нет, — сказал Квентин, — он так и остался в двери. Разве вы его не забрали?

Бингл и Бенедикт, к которым он обращал свой вопрос, отводили глаза.

— Ну, извините. У нас с Джулией его тоже нет.

— Черт, — сказал Элиот. — Этого я и боялся.

— А в чем дело-то? Не мог же он просто исчезнуть. Должен быть где-то на Крайнем.

— Нет его там, — сказал Бенедикт. — Мы всюду искали.

— Значит, будем продолжать. — Элиот вздохнул и подставил Бенедикту пустой бокал. — Похоже, и на твою долю, Кью, достанется парочка приключений.

ГЛАВА 18

Дом в Бед-Стае стал первым убежищем Джулии.

В Стэнфорд она так и не поступила, повторно и окончательно разбив родительские сердца. Думать об этом было невыносимо, и Джулия не думала вовсе.

Она могла, разумеется, сказать «нет». Набрать номер вызова такси до конца, повернуться спиной к чудаку в канотье, дождаться черного кеба, назвать домашний адрес водителю-гватемальцу (несколько раз, чтобы понял) — и всех дел. Вернее, не могла, но очень хотела бы. Это неосуществленное намерение мучило ее все последующие годы.

Мечта о магии, как оказалось, не умерла в ней. Джулия старалась вышибить из нее дух с помощью работы, медикаментов, терапии, семьи и фритредеров, но мечта проявила недюжинную выносливость и выжила.

Похожего на сову парня, который открыл ей дверь, звали Джаред. Лет тридцати, невысокий, улыбающийся, в густой черной щетине и темных очках. Последние девять лет он писал докторскую в Нью-Йоркском университете, а ночи и уик-энды посвящал магии.

Далеко не все члены общины были такими же интеллектуалами: компания подобралась весьма разношерстная. Двенадцатилетний вундеркинд жил здесь же в Бед-Стае, вдова шестидесяти пяти лет наезжала по выходным из графства Уэстчестер в спортивном «БМВ». В постоянно обновляющийся коллектив входило человек двадцать пять: физики, секретарши, сантехники, музыканты, студенты, ребята из хедж-фондов и ненормальные маргиналы. Джулию тоже включили в список.

Одни приходили сюда где-то раз в месяц, другие являлись к шести утра и оставались до десяти вечера, а то и на ночь (последнее правилами распорядка не поощрялось). Некоторые имели в дневной жизни карьеру, семью и не проявляли внешних признаков эксцентричности. Занятия магией при наличии всего этого превращались в настоящую ходьбу по канату. Падать было больно, пострадавшие, если вообще поднимались, начинали прихрамывать, но рано или поздно падали все.

За двойную жизнь подпольного мага приходилось платить всегда. Твой магический двойник не оставлял тебя ни на минуту, тянул за рукав, нашептывал, что реальная твоя жизнь — фальшивка, примитивная отмазка, в которую все равно никто не верит по-настоящему. Подлинное твое «я» машет руками и распевает что-то на мертвом славянском диалекте на продавленном диване в зеленом обшитом досками доме на Труп-авеню.

Джулия, сохранив за собой работу, проводила в убежище все вечера и все выходные дни. Желание вернулось к ней с новой силой, но теперь впереди маячило утоление. Она напала на след и собиралась загнать добычу. Фритредеры могли подождать: они привыкли, что их товарищи по «Беовульфу» иногда выпадают из общения на месяцы или годы. Для сообщества хроников с расстройствами настроения это в пределах нормы.

Что до родителей… Джулия сознавала, как тяжело им дается рецидив ее одержимости, ее худоба и пренебрежение водными процедурами, но поделать ничего не могла. Это было как наркотическая зависимость. Если бы Джулия задумалась над этим серьезно, совесть не позволила бы ей жить дальше, и она не задумывалась. Однажды за завтраком она рассеянно, почти с наслаждением, провела по руке ногтями, оставив на коже красные полосы — и поймала взгляд матери. Слов сказано не было, но Джулия поняла, что мать частично умерла в это утро. И не предприняла героических мер, чтобы вернуть ее к жизни.

Джулия тоже могла тогда умереть. Чуть было не умерла. Но зачем идти на дно вместе с вцепившейся в тебя утопающей, кому от этого польза? Так она, по крайней мере, себе говорила. Посмотри ей в глаза, отцепи от себя ее пальцы и смотри, как она уходит в зеленую глубину. Либо она, либо вы обе. Зачем?

Сестра все понимала. Разочарование, которое поначалу мелькало в ее карих лисьих глазах, постепенно затвердевало, ограждая ее как щит. Юность позволяла ей обогнуть потерпевший крушение корабль и двигаться дальше. Молодец сестренка. Она, как и Джулия, заключила умную сделку.

Что же Джулия получила взамен? Когда кладешь на прилавок свою семью, свою жизнь, свое сердце, сколько тебе следует чистоганом? Покажи ей выигрыш, Боб!

Не так уж и мало, как выяснилось. Чертову уйму тайного знания для начала.

В тот первый вечер она прошла тест. Каждый новенький за пятнадцать минут (Джаред засек время на своем айфоне, как только она переступила порог) должен был разучить и продемонстрировать флэш-чары, как Квентин в уинстонском доме. Не получилось — уходи и через месяц возвращайся опять, если хочешь. Называлось это занудно: Первое Озарение. Можно, конечно, попытаться еще раз, в другом убежище — информацией они не обмениваются, — но в Нью-Йорке их всего два. Хочешь заниматься магией именно здесь — сделай над собой усилие или чеши домой.

Джулия, несмотря на усталость, справилась с этим за восемь минут. Останься у нее хоть какой-то мышечный тонус после радужной фазы, и раньше бы справилась.

Оказалось, что радужными чарами в убежище никто не владеет, и Джулия распечатала для них то, что скачала из Интернета два года тому назад. Джаред-лингвист с большой помпой уложил распечатку в пластиковую обложку, которую проткнул дыроколом и подшил в папку с прочими заклинаниями, именуемую Вместилищем Тайн. Название, конечно, туши свет, но Джулия и правда очень много почерпнула из этой папки. Под руководством Джареда или другого старшего мага-дневального она одолевала один листок за другим. Научилась склеивать вещи волшебной силой, зажигать огонь на расстоянии, угадывать, какой стороной упадет монета, предохранять гвозди от ржавчины, разряжать магнит. В убежище соревновались, выполняя с помощью магии самые обыденные дела вроде открывания банок, завязывания шнурков и застегивания пуговиц.

Все это были мелочи, не связанные между собой, но надо же начинать с чего-то. Гвоздь за гвоздем и магнит за магнитом Джулия училась подчинять себе мир. Магия зародилась, когда разум столкнулся с реальностью и неожиданно победил.

Еще одну папку, с движениями пальцев, сильно потрепали, швыряя с досады через всю комнату. Джулия скоро выучила ее наизусть и упражнялась под душем, под обеденным столом дома и рабочим в офисе, в постели ночью. За языки тоже взялась активно, поняв, что для чародейства одной математики мало.

Разучивая новые чары, она переходила с одного уровня на другой. Да, именно так это и называлось. Уровневая система, взятая целиком из «Темниц и драконов» (а еще раньше, скорее всего, из масонских обрядов), конечно, не образец совершенства, но порядок с иерархией в ней соблюдаются хорошо. Чем выше Джулия поднималась, тем больше ей это нравилось. Делая на спине татуировки, она оставляла побольше места, потому что училась быстро.

Через месяц она поняла, что продвигается быстрее всех посетителей дома, а через три вычислила, насколько быстрее. К этому времени она набрала семь звезд, как Джаред, который уже три года ходил сюда. В Брекбиллсе она, возможно, оставалась бы в середнячках, но здесь просто блистала. Других, похоже, ничуть не интересовала теоретическая сторона. Зазубривая чары, они не давали себе труда подумать, на чем те основаны. Даже языковой грамматикой занимались очень немногие — остальные просто заучивали слова.

Это лишало их заклинания силы, и при каждом новом шаге они начинали опять с нуля. Какое уж тут оригинальное творчество — а Джулия в мечтах уже примеривалась к нему. В группе древних языков, которую она стала вести вместе с Джаредом, занимались всего четверо человек, да и те поддались на ее уговоры. Когда они перестали справляться с домашней работой, она их выгнала одного за другим.

К движениям она прикладывала вдвое больше стараний, зная, что природного дара у нее нет. В этом она тоже превзошла всех, даже Джареда: переламывать себя в буквальном смысле никто не желал.

Ненависть к Брекбиллсу она раскаляла в себе постоянно и не позволяла ей угасать, но понимала, почему там так оберегают свою эксклюзивность; на Труп-авеню приходилось иметь дело с большим количеством шарлатанства.

Дух соревнования был всегда в ней силен. Раньше Джулия это скрывала, теперь переменила политику. Ее унизили в Брекбиллсе, а она будет унижать всех, кто не может за ней угнаться. Магия — это вам не битва за популярность. Дом на Труп-авеню станет ее личным Брекбиллсом. Любой пришелец с уровнем как у нее или ниже должен будет показать, на что он способен, и ту фигню, которой он пробавлялся раньше, здесь мигом разоблачат. Белый он, черный, больной, усталый, двенадцатилетний — без разницы.

Просто невероятно, сколько магов оказывались на поверку мошенниками. Джулию это бесило. Кто дал этим людям звездочки? Толкни некоторые убежища посильнее, и они развалятся, как карточный домик. Это просто обескураживало. Кому нужна волшебная школа, если она выпускает одних обманщиков.

Благодаря методам Джулии убежище на Труп-авеню приобрело определенную репутацию. Случайные посетители к ним захаживали не часто, а те, что захаживали, порой вели себя агрессивно. Мошенники не любят, когда их ловят за руку, и многие самодеятельные маги, согласно диаграмме Венна,[40] занимаются также боевыми искусствами.

Да только это вам не Коннектикут. Это Бруклин. Многие жители Бед-Стая ходят с пушками — смотри диаграмму Венна. Добро пожаловать в наш мегаполис, придурки.

Однако, несмотря на борьбу за чистоту магии, на Труп-авеню существовала одна большая проблема: ограниченность Вместилища Тайн. Некоторые визитеры знали заклинания, которых не было в папке, и соглашались поделиться ими в обмен на те, которых сами не знали. Подшивка росла, но такие сделки совершались, увы, очень редко. Это мешало карьерному росту Джулии. При этом никто не помнил, откуда взялись заложенные во Вместилище чары. Текучесть в убежищах большая, а летописей никто не ведет. Подозревая, что где-то есть маги куда более высокого уровня, чем она, Джулия вознамерилась найти их — и срочно.

Она ушла с работы и принялась наматывать мили на сохранившейся с честертонских времен «Хонде Сивик» — иногда одна, иногда с Джаредом в качестве телохранителя. Убежища не просто найти: они шифруются не только от большого мира, но и от других таких же домов. Известны были случаи, когда между убежищами завязывались войны, приводившие к их взаимному уничтожению. Джулия, однако, навострилась выпытывать адреса у дружелюбно настроенных посетителей — не добром, так с помощью волшебного вантуза.

Некоторые дома, впрочем, считали себя такими большими и сильными, что почти не скрывались — во всяком случае, от своих. В Буффало, где под убежище отвели бывший банк, Джулии вручили папку такой толщины, что она упала на колени и разрыдалась. Она прожила там неделю, терабайтами загружая знания в свой изголодавшийся мозг.

Все лето она провела в разъездах: на север в Канаду, на запад в Чикаго. Южный маршрут через Теннесси и Луизиану привел ее в Ки-Уэст. Стоило горбатиться за рулем, жать на сцепление и липнуть к винилу, чтобы обнаружить двенадцатистраничную папочку в пахнущем кошками бунгало по соседству с Домом Хемингуэя, но странствующим подмастерьям выбирать не приходится. Джулия ночевала в самих убежищах, в мотелях и в «Хонде». Когда «Хонда» наконец сдохла, она стала угонять машины методом беспроводного запуска. Она встречалась с множеством людей, а порой и нелюдей. В сельских домах обитали низкоразрядные демоны, третьестепенные эльфы и специфические для данной местности духи; им давали приют в обмен на бог знает какие услуги — Джулия об этом не спрашивала. Эти романтические существа казались ей воплощением самой магии — за ними открывался мир гораздо шире того, в котором она родилась. Когда у играющего на бильярде парня из спины растут красные крылья, а у курящей на балконе девчонки глаза светятся золотом, ты перестаешь ощущать грусть, скуку и одиночество.

Но вскоре она научилась в них разбираться и убедилась, что отчаяние и растерянность некоторых из них не уступают ее собственным. Этот урок преподал ей Уоррен.

Спина ее тем временем заполнялась семиконечными звездами. Чтобы сэкономить место, пришлось наколоть на затылке одну большую с цифрой 50 в середине. Это был нетрадиционный шаг, но традиции придуманы для мошенников — такие, как Джулия, не могут не поступаться ими.

Пар, однако, понемногу иссякал в ней. Локомотив магической педагогики, каковым она себя полагала, работал исключительно на информации, но горючее истощалось, и его качество оставляло желать много лучшего. С надеждой входя в очередное убежище, Джулия все чаще испытывала разочарование. Происходило это, как правило, так: распахиваешь дверь, встречаешь похотливые взгляды местных самцов, демонстрируешь свои звезды, приказываешь старшему по званию предъявить колдовскую папку, пролистываешь ее, не находишь ничего ценного, швыряешь вместилище знаний на пол и удаляешься, предоставляя Джареду извиняться.

Она сознавала, что ведет себя плохо. Недовольство собой она срывала на других людях, отчего недовольство только усугублялось. Вот вам доказательство, мистер Хофштадтер: странная петля — это я.

В резерве оставались Западное побережье и Мексика, но Джулия предчувствовала, что и там ничего нового не найдет. В зазеркалье магического подполья наблюдалась обратная перспектива: чем ты ближе, тем мельче все кажется. Сколько орлов и решек может угадать отдельно взятая девушка? Сколько гвоздей уберечь от ржавчины? Размагниченные магниты тоже особо никому не нужны. Если это и магия, то паршивенькая. Небесный хор, которому она отдала свой голос, вызванивал поп-мотивчики, как в игровом шоу. Депозитный фонд, в который она вложила всю жизнь без остатка, похоже, надул ее.

После всего, что она пережила и чем пожертвовала, Джулия просто не могла этого выносить. Она заподозрила даже, что Джаред от нее что-то утаивает, и прибегла к ядерному решению, чтобы это проверить. Ничего. Ноль. Ну и ладно.

Если быть абсолютно честной, ядерный арсенал она в своих странствиях разворачивала уже несколько раз и начинала чувствовать себя радиоактивной и токсичной, как ядерная пустыня. Она не позволяла себе думать об этом. «Ядерный» — кодовое слово, и воспоминания тоже пусть остаются закодированными. Она сделала то, что должна была, и покончим на этом. Она даже и не фантазировала больше о настоящей любви, не могла представить ее в одном с собой мире. Отказалась от нее ради магии.

Между тем надвигалась ядерная зима, от которой магия как-то не помогала. Шел загрязненный снег, земля страдала водянкой, близилась полночь года.

Да что там полночь, что там ночь без рассвета: это школьный выезд на природу по сравнению с мраком отчаяния, к которому двигалась Джулия. И вообще мрак — еще полбеды. В него можно укутаться, как в черный бархат, и спать, а отчаяние лишено цвета. Оно как разница между нулем и пустым множеством, не содержащим даже нуля. «То, что во мне, правдивей, чем игра, а это все — наряд и мишура».[41] «Они мертвы, и я их некролог».

Настал декабрь, дни шли на убыль. Снежные заносы застопорили движение на Труп-авеню… а на День святой Люси к ним, в лучших традициях вестерна, пришла незнакомка.

Вполне себе приятная незнакомка. На вид из Лиги Плюща, лет двадцати девяти, темный костюм, темные волосы скреплены перекрещенными палочками для еды. Круглолицая, пухленькая, в очочках, но при этом с характером: если ее и гнобили когда-то в школе, это время давно прошло. Согласно протоколу Труп-авеню, при входе на нее сразу наехал пахан, то есть Джулия.

Лига Плюща сняла куртку и закатала рукава. Обе руки до плеча у нее были в звездах. Раскинув их на манер Спасителя нашего, она предъявила цифры 100 на внутренней стороне запястий. В убежище стало тихо. Джулия показала Лиге Плюща свои звезды, и та потребовала подтвердить статус.

Такого с Джулией еще не случалось, но она послушно проделала все, чему научилась, и сдала повторно все тесты. Шаг за шагом, от первого до семьдесят седьмого уровня: монеты, гвозди, огни, магниты. Это заняло четыре часа; солнце село, дневные посетители разошлись по домам.

Джулия как-никак этой хренью жила. Она споткнулась всего пару раз, на пятидесяти с лишним, но исправилась, благо правила этому не препятствовали. Когда она, не утратив куража, добралась до конца, Лига кивнула холодно, опустила рукава, надела куртку и удалилась.

Джулии понадобилась вся ее гордость, чтобы не кинуться вдогонку с криком: «Возьми меня с собой, о таинственная незнакомка!» Та явно принадлежала к Другим, имеющим доступ к чистой магии, к истоку всех чар. Джулия давно догадывалась об их существовании: они пертурбировали вселенную подобно углеродной планете.[42] Теперь они открылись ей, подвергли ее испытанию — и, как в Брекбиллсе, признали негодной. В ней есть какой-то изъян, ей самой непонятный, но хорошо видный со стороны.

Только дома она обнаружила у себя в кармане карточку, будто бы чистую, но под действием сложных чар выдавшую одно-единственное старославянское слово: Сожги. Джулия положила записку в пепельницу и вместо простых воспламеняющих чар применила заклинание сорок третьего уровня. Оно оказывало практически то же действие, но на четырнадцатой позиции, и произносилось на церковно-славянском.

Лилово-оранжевый огонек, ритмически вспыхивая, передал ей азбукой Морзе координаты GPS, соответствующие Мюру, крохотной деревушке на юге Франции. Все очень по-беовульфовски.

От этого приглашения Джулия не собиралась отказываться. Пари, которое она заключила давным-давно, наконец-то подало надежду на выигрыш.

Как объяснить это родителям, махнувшим, как могло показаться, на все рукой? Позволят ли они двадцатидвухлетней дочери разбить их сердца еще раз? Но разговор, которого Джулия так боялась, прошел лучше, чем она ожидала. Она многое утаила, но затлевшую вновь искру надежды скрыть не смогла. Родители, не видевшие ее такой потенциально счастливой уже несколько лет, порадовались за нее и не стали удерживать.

Джулия, в свою очередь, решительно порвала отношения с лингвистом Джаредом в канотье. Позвони, как допишешь свою диссертацию.

В один прекрасный апрельский день она села на самолет и вылетела в Марсель, на Лазурный Берег, чувствуя такую свободу и легкость, что могла бы и без самолета лететь.

На месте она взяла напрокат «Пежо», возвращать который не собиралась, и около часа ехала на север, натыкаясь через каждые сотню метров на французские rond-point.[43] Свернула направо у Кавайона, долго плутала в окрестностях Горда, живописной village perche,[44] пришлепнутой на боку Люберонской долины, и достигла Мюра в самом сердце Прованса в три часа дня.

Маленькая жемчужина, почти не тронутая туристской чумой. Кучка старых домов, выстроенных из какого-то местного, будто излучающего свет, камня. Одна церковь, один замок, одна гостиница, узкие средневековые улочки. На площади памятник погибшим в Первую мировую, где у половины списка одна и та же фамилия.

Ее цель, согласно координатам, находилась в десяти минутах езды от деревни. Фермерский дом с небесно-голубыми ставнями словно парил среди травяных лугов и полей лаванды. Джулия припарковала поцарапанный на улицах Мюра «Пежо» на белой гравиевой аллее. Дверь открыл подтянутый молодой человек ненамного старше ее. Складки на его красивом лице создали у нее впечатление, что он не всегда был таким подтянутым и в какой-то момент своей жизни значительно сбросил вес.

— Привет, Цирцея, — сказал он, — я Цап-Царап. Вот ты и дома.

ГЛАВА 19

Два короля Филлори стояли на носу и плыли навстречу восходящему солнцу, не ведая, что уготовили им за горизонтом Бог, Судьба или Магия.

Когда Квентин, не без труда, заново поменял передачу, все пошло как по маслу. Утреннее солнце светило в лицо, «Мунтжак» вздымался и падал. Ему многого здесь не хватало, но это уже не казалось важным. Земля — это она была сном, а вовсе не Филлори — уходила в область мозга, выделенную именно для таких тревожных, чертовски подробных снов. Кажется, что они длятся годами, и бессмысленные повороты сюжета приводят тебя не к смерти даже, а к постоянным конфузам. Филлори приняло его как родного. Да здравствует поиск семи ключей, вперед к новым приключениям.

У Бингла на фордеке появился спарринг-партнер — Бенедикт, голый до пояса, поджарый и загорелый. Сначала он отступал, корча горестную гримасу, потом вдруг перешел в наступление и стал теснить Бингла. Свободную руку он выпендрюшно держал на бедре. Звон стоял такой, будто кто-то лязгал огромными ножницами.

Мечи переплелись — пат. Противники похлопали друг друга по плечам и со смехом — да-да! — обсудили технические детали. Квентин точно смотрел на параллельную версию себя самого, оставшегося в Филлори и научившегося удерживать меч в руке больше двух минут. Бенедикт, перехватив взгляд Квентина, отсалютовал ему с белозубой улыбкой, Квентин ответил тем же, и бойцы снова сошлись в поединке. Бингл нашел своего ученика.

— Потрясающие ребята. — Квентин не слышал, как подошла Поппи. — Ты тоже так умеешь?

— Шутишь, что ли? — Она не шутила. — Где уж мне. Тот, что постарше, лучший в Филлори боец — мы конкурс устраивали.

— Для меня все еще как в кино — не верится, что это реально. Ух ты! — Бингл проделал один из своих приемчиков с кувырком через голову. — Боже. Я думала, он за борт выпадет сейчас.

— Неудивительно. Я собирался брать у него уроки.

— Что же тебе помешало?

— Попал нечаянно обратно в реальный мир. Там всего три дня прошло, а здесь год.

— Теперь я понимаю, почему тебе так хотелось вернуться. Здесь очень красиво — извини за насмешки.

Квентин думал, что Поппи будет несчастна — ее как-никак силой вырвали из привычной среды вопреки всем принципам, в которые она верила. Первые полсуток она действительно дулась, но к завтраку вышла с новым зарядом бодрости: темперамент просто не позволял ей дуться подолгу. Раз ее перенесли в волшебный мир, который она еще недавно считала вымыслом, надо как-то приспосабливаться к нему. Поппи не так легко выбить из колеи.

— Вечером я говорила с другим, с Бенедиктом. Он большой твой фанат.

— Кто, Бенедикт?!

— Не замечаешь, как он сияет, когда ты на него смотришь? Из кожи вон лезет, чтобы тебя впечатлить. Он видит в тебе отца.

Квентин ничего такого не замечал. Как Поппи умудрилась с ходу это просечь?

— Если честно, я всегда думал, что он меня не выносит.

— Простить себе не может, что не ушел на Землю вместе с тобой.

— Ладно тебе. Пропустить все здешние приключения?

Голубой взгляд Поппи, оторвавшись от бойцов, приклеился к Квентину.

— А то, что было с тобой на Земле, не приключение разве?

Квентин открыл было рот, но не нашелся с ответом.

Сушу они увидели только через пять дней. Квентин, Элиот, Джош и Поппи завтракали на свежем воздухе. Эту практику завел Элиот: стол ставили на полуюте и пришпиливали к нему, чтобы не сдуло, белоснежную скатерть. Новой традиции он придерживался в любую погоду — даже в шквал сидел там один и жевал тост с мармеладом, на который, похоже, опрокинулась соль. Дело принципа.

Сегодня погода снова стояла почти как в тропиках. Небо накрывало их чистейшим голубым куполом, солнце отражалось от столового серебра. Сама еда, как в любом долгом плавании, была так себе — галеты и солонина, где соли больше, чем мяса. Картину скрашивал только джем, и Квентин налегал на него.

— Вот в чем, значит, заключается квест? — сказал он. — Идем на восток, пока на что-нибудь не наткнемся?

— Если у тебя нет идеи получше, — ответил Элиот.

— Нет, ничего такого. Напомни мне: почему мы думаем, что это сработает?

— Потому что всегда срабатывает. Не стану притворяться, что понимаю механику этого дела, но мораль, похоже, в том, что детективные методы тут не действуют. Если будешь стучаться во все двери и спрашивать, не найдешь ни ключ, ни Грааль, ни что бы то ни было. Главное — вести себя правильно.

— Правильно — это как?

— Без понятия, — пожал плечами Элиот. — Верить, думаю, надо.

— Я как-то плохо представляю тебя в роли верующего.

— Я тоже, но пока что это работало, ведь пять ключей мы нашли. С результатом не поспоришь.

— Не поспоришь, только это еще не вера.

— Почему ты всегда пытаешься все испортить?

— Я не пытаюсь, просто хочу понять.

— Когда веришь, понимания не требуется.

— А зачем вообще тебе эти ключи? — невинно спросила Поппи. — То есть всем нам?

— Вот именно, зачем? — вставил Джош. — Ну звучит, конечно, круто, не спорю: семь золотых ключей. Можно их посмотреть-то?

— Мы не знаем точно, зачем, — сказал Элиот. — Этого хотят волшебные звери.

— Ну, найдем мы их, а потом что с ними делать? — не унималась Поппи.

— Звери, думаю, скажут. Или мы сами поймем, когда получим все семь. Или звери просто возьмут их и погладят нас по головке. Не знаю. Это мой первый квест.

— То есть цель путешествия в самом путешествии? — уточнил Джош. — Терпеть я этого не могу. Я человек старомодный, обозначьте мне цель.

— Государство в опасности — так они мне сказали, — напомнил Элиот. — Ничего добавить к этому не могу. Для чего, например, святой Грааль нужен?

— Я всем рассказал, что Нигделандия накрылась, ведь так? — сказал Джош.

— Думаешь, это как-то связано? — поинтересовался Квентин.

— Может, и да, — Джош взялся за подбородок, — вот только как?

— Нигделандия разрушена, — подытожил Квентин. — Джоллиби погиб. Государство в опасности. Семь золотых ключей. Дракон собирает пуговицы. Все это звенья одной цепи, но связь от меня ускользает.

Может, оно и к лучшему, что ускользает. Не больно охота дергать за эту цепь.

И тут сверху прокричали, что впереди виден остров.

Лодка почти бесшумно ткнулась в белый сырой песок. Квентин спрыгнул, пока она еще двигалась, и приземлился, не замочив ног, за что его наградили аплодисментами.

Пока он подтягивал шлюпку за фалинь, все прочие — Элиот, Джош, Поппи, Джулия, Бингл и Бенедикт — вылезали из нее с обеих сторон. Странно было очутиться снова на твердой земле.

— Тоже мне команда, — ворчал Джош, бредя по песку. — Ни одной красной майки.[45]

Издали остров выглядел очень красиво. Меловые скалы расступались, образуя маленькую бухту с белым пляжем, пышные деревья на голубом небе как из нефрита вырезали. Рай для отпускников.

На берег они высадились во второй половине дня. Чистый песок словно просеяли через сито. Квентин залез на первую дюну посмотреть, что там дальше — это было как в детстве, когда его вывозили на море. За дюной открылись другие дюны, за ними луг, за ним росли те деревья, за ними один Эмбер ведает что. Красиво, в общем.

— Годится, — сказал Квентин. — Пошли исследовать.

Сначала, однако, следовало заняться более прозаическими делами. Квентин и трое других не так давно прибыли из Венеции, но команда уже недели три не видела суши. Люди выходили на берег по двое и трое, прыгая в море прямо с «Мунтжака». Дав им насладиться, Элиот собирал их в группы и посылал за пресной водой, за топливом для костров и деревом для рангоута, за фруктами и за дичью. Требовалось также разбить палатки.

— Повезло нам, — сказал он, распределив работы. — Остров, похоже, не маленький.

— Он просто чудесный! — воскликнула Поппи. — Здесь живет кто-нибудь?

— Не знаю. До Белого Шпиля отсюда два месяца напрямик — не слышал, чтобы кто-то забирался так далеко. Может, сюда вообще не ступала нога человека.

— А не хочешь ли ты… — сказал Квентин.

— Что?

— Сам знаешь. Присоединить его к Филлори.

— Империалистическая политика как-то не в нашем стиле.

— Признайся, тебе ведь хочется.

— Ну… да. Если что, всегда можно назад отдать. — Элиот повысил голос, как на совещаниях в Белом Шпиле. — Я, верховный король Элиот, беру сей остров под свою руку, дабы принадлежал он преславному королевству Филлори! И нарекаю его… Нью-Гавайи!

— Нью-Гавайи, значит, — скептически повторил Квентин.

— Он ведь не совсем тропический, — заметила Поппи. — Растительность как в умеренном климате.

— Может, Затерянный? — предложил Квентин.

— Остров Отдохновения? — включилась Поппи. — Остров Белых Дюн? Остров Зеленых Трав?

— Череп, — подхватил Джош. — Нет, стойте: Паучий Череп!

— Остров Пока-Безымянный, — подвел черту Элиот. — Давайте обследуем его, прежде чем называть.

Но солнце уже опустилось низко, поэтому они принялись таскать с луга хворост и сухую траву. С пятью магами костер не проблема: они могли развести его хоть на голом песке, но так интереснее.

Гордые охотники притащили двух диких коз, собиратели нашли на опушке что-то вроде дикой морковки. Все расселись кругами на остывающем песке; с моря веяло прохладой, от костра теплом. Как хорошо, что можно вытянуть руки-ноги, никого не задев. Лапчатые тени бежали по истоптанному песку, дом был далеко.

Солнце занавесилось облаком и зажгло его. На небе высыпали незнакомые звезды. Обратно на корабль никому не хотелось: с наступлением ночи все завернулись в одеяла и легли спать на песке.

Утром все стало казаться не таким уж и срочным. Настолько ли близка опасность, будто бы грозящая государству? Место безопаснее острова Пока-Безымянного трудно было вообразить. Край лотоса, да и только. Приключение само найдет их, когда сочтет нужным. Торопить его по всем канонам не полагается, а в предвкушении можно и отдохнуть.

Даже Джулия не настаивала.

— Раньше я боялась, что мы не сможем вернуться, а теперь боюсь идти дальше, — сказала она.

С меловых скал у берега открылся вид на горы в глубине острова. На их вершинах гнездились серые птицы — в воздухе они переворачивались все разом, показывая розовое пятно на груди. Квентин хотел назвать их розовогрудыми акробатами, но Поппи сказала, что это розовые какаду, которые в Австралии тоже водятся.

Кок, отменный рыбак, ловил в прибое толстых рыб с тигровыми полосами. Бингл и Бенедикт фехтовали на рапирах, надев на них винные пробки безопасности ради. Квентин просто валялся, глядя на волны, совсем не похожие на своих холодных пуританских сестер с восточно-американского побережья. Те у любого отбивали охоту поплавать и порезвиться; эти катились плавно, просвечивали на солнце как мятные леденцы, вскипали сливочной пеной и рушились с шорохом рвущейся ткани.

Шевеля пальцами ног в горячем песке, он наблюдал муаровые эффекты миниатюрных лавин. Спать улеглись, так и не продвинувшись дальше пляжа, но завтра намечался поход в лес и еще дальше, в горы.

Квентин проснулся рано. Солнце еще не взошло, но на востоке уже светлело в отличие от плоского мира Филлори, где солнце катится как по рельсам.

Все было серым: песок, деревья и море. Под серым пеплом костров тлели красные угли. Все спящие как будто свалились откуда-то сверху. Поппи скинула с себя одеяло и спала, скрестив руки на груди, как изваяние рыцаря на гробнице.

В самый бы раз заснуть снова, но Квентину не терпелось отлить. Он рысцой перевалил через гребень дюны, спустился немного и решил добежать до луга.

С недвижной тишиной утра было что-то не так. Всякий владеющий навыками магического прозрения — то есть очень немногие — разглядел бы бледно-голубую черту, бегущую по краю леса, как проволочный силок. Волшебники проложили ее вчера; если наступишь на нее, можешь упасть без памяти. Один дикий кабанчик уже попался.

Даже насекомые не жужжали. Квентин чихнул — у него проявилась легкая аллергия к каким-то местным растениям, — протер глаза и заметил, как что-то скрылось в лесу. Раньше это существо, видимо, стояло не шевелясь и смотрело, как он писает. Большое, с матерого кабана.

Квентин завязал штаны (молний в Филлори не знали, а объяснить гномам, что это такое, не представлялось возможным), дошел до голубой линии и вгляделся. В лесу еще стоял мрак, но четвероногую тень с большими копытами он все-таки различил.

Начинается, что ли? Квентин осторожно, как оголенный провод, переступил невидимую черту и углубился в лес, уже догадываясь, кого преследует.

— Эмбер! Погоди, Эмбер!

Бог, не переставая рысить, оглянулся через плечо.

— Да стой же.

Бога-овна, насколько знал Квентин, не видели в Филлори с самого воцарения брекбиллсцев. Похоже, он полностью оправился от трепки, которую задал ему Мартин Чегуин. Даже задняя нога, которая Квентину запомнилась сломанной, зажила, и овен совсем не хромал.

К Эмберу Квентин питал смешанные чувства. Он оказался не таким, как изображался в книгах, и Квентин до сих пор не простил ему, что тот не спас их — не спас Элис — при столкновении с Мартином. Просто не мог, как видно, спасти, но какой же ты бог, если не возглавляешь пищевую цепочку в своем собственном мире?

Баран, одно слово. Квентин не очень на него злился, просто не желал ему поклоняться, как Эмбер привык. Был бы всемогущим, так спас бы Элис, а раз ты не всемогущий, фиг тебе поклонение.

Но если Эмбер здесь, они на верном пути. Скоро все станет вполне реальным, верней, филлорийским. В любом из двух вариантов — чарующе-волшебном или темном и страшном — следует ожидать указания свыше. Огненного столпа или дымного дерева.

Эмбер вел Квентина в гору, в глубь острова. Чувствуя, что Квентин запыхался, он остановился на середине склона. Над горизонтом прорезался розовый краешек солнца, внизу курчавился лес.

— Спасибо. — Квентин оперся было на Эмбера, но передумал — слишком уж фамильярно. — Привет, Эмбер, как дела?

— Здравствуй, дитя мое.

Его гулкий бас тут же перенес Квентина в недра Гробницы Эмбера. Ощущение не из приятных: не хотелось бы ему снова там оказаться.

— Подумать только, где мы с тобой встречаемся.

— Наша встреча не случайна. Нет ничего случайного во вселенной.

В этом весь Эмбер: никаких тебе светских фраз. Он снова двинулся в гору. Интересно, знает ли божество, что правители Филлори за глаза его кличут Бяшкой?

— Да, вероятно, — туманно и не совсем утвердительно сказал Квентин. — Но как ты сюда попал?

— В Филлори я всюду дома, дитя мое.

— Это понятно, но ведь ты мог бы просто перенести нас сюда — не пришлось бы морем пилить.

— Да. Мог бы.

Ладно, проехали. «Мунтжак» стоял в бухте, как кораблик в бутылке, на берегу виднелись костры и одеяла, но Эмбер шпарил вверх, не давая полюбоваться видом. Ему хорошо, он баран. Может, разрешит сесть на себя верхом? Нет, вряд ли.

— Я вот думаю насчет этих семи ключей… Если ты вездесущий и всеведущий, что ж ты сам их не соберешь? Если для королевства это жизненно важно? За полчаса бы управился.

— Здесь действует Высшая Магия, дитя, а ей подчиняются даже боги.

— А-а, ну еще бы. Я и забыл. — Высшая Магия появлялась на сцене каждый раз, когда Эмбер не хотел что-то делать или в сюжете появлялась дыра.

— Не думаю, что ты понимаешь это, дитя. Есть вещи, которые должен делать человек, а не бог. Тот, кто исполняет предназначение, не просто находит что-то — он становится кем-то другим.

Квентин остановился передохнуть. Оранжевая полоса легла вдоль всего восточного горизонта.

— Кем же это?

— Героем, Квентин. — Они возобновили подъем. — Филлори, кроме богов и королей с королевами, нуждается в герое и в семи ключах, которые тот добудет.

— Немного же ему нужно.

— Ему нужно все.

Эмбер тяжеловесно, но величественно перепрыгнул на скальный купол, оказавшийся вершиной горы. Его глаза, взиравшие на Квентина сверху вниз, формой напоминали арахис — овцам, кажется, нужен такой разрез, чтобы засекать волков периферическим зрением, но все равно не по себе как-то.

— Ничего себе запросы.

— Филлори требует то, в чем нуждается. А чего просишь ты, Квентин? Что нужно тебе?

Квентин приготовился к очередной порции упреков и псевдомудрости, но Эмбер неожиданно задал дельный вопрос. Действительно, что? Он хотел вернуться в Филлори — и вернулся. Сначала рвался назад в Белый Шпиль, а теперь вроде бы нет. Испытал настоящий ужас, чуть было не лишившись Филлори, но в конце концов нашел путь назад. Теперь он ищет ключи. Хочет, чтобы его жизнь была интересной и прошла не напрасно. Хочет помочь Джулии. На все для нее готов, знать бы только, что делать.

— Похоже, я хочу быть героем. Как ты и сказал.

Эмбер обернулся мордой к восходящему солнцу.

— Хорошо. У тебя будет шанс.

Квентин тоже залез наверх и стал смотреть на восход. Он хотел спросить Эмбера, что сейчас происходит на другом краю света и есть ли у Филлори край, но Эмбера больше не было: он стоял на вершине один.

Ничего себе — взял и пропал. Квентину его почти что недоставало. Всегда лестно побыть рядом с богом, даже когда бог — это Эмбер.

Потянувшись, он спрыгнул с валуна и поскакал вниз, на берег. Ему не терпелось рассказать об этом другим, хотя все происшедшее уже начинало казаться сном — такие снятся утром при задернутых шторах, когда ты уже наполовину проснулся, и вспоминаются вечером, когда снова ложишься спать. Интересно, встали ли уже остальные — может, удастся вздремнуть еще.

Перемены в пейзаже ему следовало бы сразу заметить, но в гору он взбирался ускоренным темпом, беседуя на ходу с богом, да и натуралистом отродясь не был. Разницы между приметным буком и столь же приметным вязом он, хоть убей, не увидел бы.

Несмотря на это, он стал сомневаться, той ли дорогой спускается — камней и голой земли сейчас вроде бы стало больше, чем зелени. Но лезть назад и отыскивать другой спуск ему не хотелось, а солнце, всходящее справа, служило хорошим ориентиром. В крайнем случае он сделает крюк по берегу и к завтраку авось придет вовремя.

Но кое-чего он игнорировать не мог, хотя и старался: тени не укорачивались, как им полагалось по всем статьям, а наоборот, удлинялись. Это значило, что оранжевое зарево на горизонте из восхода преобразилось в закат, а он очутился на другой стороне острова. Но как же это возможно?

Получив удар мечом, Квентин и это не сразу заметил — просто зашатался вдруг, и левая рука онемела.

— Черт! — Он коснулся здоровой рукой холодной земли. Позади стоял крупный молодой человек, круглолицый, бледный, с козлиной бородкой. Соединял их короткий меч, застрявший в ключице Квентина, и незнакомец силился его вытащить.

В свое время кентавры, восстанавливая откушенное Мартином Четуином, заменили одну ключицу своего пациента деревянным протезом. Это и спасло Квентина: противник, к счастью, рубанул его не с той стороны.

— Вот же сукин сын, — сказал Квентин непонятно кому — человеку с мечом или парнокопытному божеству. Попытаться выиграть матч по перетягиванию меча было бы только разумно, но в тот момент ему хотелось извлечь его из себя не меньше, чем незнакомцу. Квентин в помрачении ухватился за клинок и порезал ладонь, а неизвестный уперся сапогом ему в спину и выдернул-таки свое оружие.

Они стояли лицом к лицу, тяжело дыша. В полной тишине, между прочим: реальные бои происходят без саундтрека. Незнакомец в легких доспехах и чем-то синем вроде мундира был еще моложе, чем Квентин. Эта встреча на уединенном острове, в косых утренних (вечерних) лучах носила странно интимный характер. Квентин, как всякий безоружный при столкновении с вооруженным противником, приплясывал на месте, точно баскетбольный защитник, блокирующий корзину. Опасаясь проиграть, он начал шептать персидские обморочные чары, которые можно навести и одной рукой, ведь левая у него не…

Юноша повел себя неспортивно. Не дожидаясь, когда Квентин закончит, он сделал колющий выпад. Квентин вильнул вправо недостаточно быстро, и меч поранил ему правый бок. Сначала вторжение скрежещущего по ребрам металла показалось ему просто странным; это ощущение сменилось почти приятным теплом, а тепло — палящим жаром, как будто юноша раскалил свой меч добела.

— Ах-х… — Квентин втянул воздух сквозь зубы, как делал не раз, порезавшись кухонным ножом.

Юноша был, по всему, солдат, то есть профессиональный убийца — раньше Квентин не задумывался над синонимичностью этих понятий. Он не обладал изяществом Бингла, убивал, как блины пек, и всерьез собирался прикончить Квентина. Даже не запыхавшись, он вытащил меч, намереваясь поразить им что-нибудь жизненно важное. — işik! — крикнул Квентин и щелкнул пальцами. Это таилось в его подсознании с самого уинстонского убежища и вот теперь выскочило. На земле между ними вспыхнул огонь. Солдат невольно попятился, и Квентин, воспользовавшись его недолгим испугом, применил свои обморочные чары.

Солдат выронил меч и упал в траву. Квентин держался за бок, сознавая, что чуть не погиб. Боль пульсировала, как пламя — то ли в нем, то ли в сумеречном небе. Его вырвало вчерашней рыбой, но легче ему не стало — наоборот.

Квентин осторожно стянул рубашку, оторвал рукав, сделал тампон и прибинтовал его к ране остатком рубашки. Потом поскрипел зубами, стараясь не потерять сознание. Сердце трепыхалось в груди, как пойманный воробей. «Устранение повреждений», — бормотал он под нос, и это непонятно почему помогало.

Рана кровоточила, но не так чтобы сильно. При глубоком дыхании глаза застилало от боли. Меч повредил мышечную ткань, это точно, но легкое не задел. Или задел? Что там еще есть внутри?

Адреналин отнимал кислород у боли, и Квентин понемногу начал справляться с ней. Вот что такое настоящее приключение, осознал он со жгучей ясностью. Синоним боли.

Правую руку он уже мог сжать в кулак, как и левую. На деревянной ключице осталась зарубка, ничего страшного — герметиком залепить, и всех дел. Голова тоже вроде бы прояснилась.

Солдат храпел, уткнувшись носом в короткую островную траву. Квентин забрал меч и пошел в ту сторону, откуда его враг появился. Вскоре там обнаружился замок, состоящий из главной пузатой башни и двух сторожевых, постройнее. Все из серого камня, окруженные вековыми деревьями. Скалистая гряда отгораживала замок от всего остального острова — неудивительно, что мореплаватели его не заметили.

Квентин, переползая от камня к камню, стал спускаться к нему. Солдат больше не было видно — того сопляка принесло из-за чистого невезения. Не желая повторить это с кем-то другим, Квентин спустился по ущелью к самому морю, чтобы обойти крепость с тыла.

Узкий галечный пляж, омываемый прибоем, едва позволял не промочить ноги. Квентин особенно не раздумывал над тем, что он делает: изложить внятно план одиночной магической атаки в стиле «Крепкий орешек-5» было бы затруднительно. Для начала надо разведать, как тут и что, а если он испугается, то сразу сделает ноги. Вот он, шанс, который посулил ему Эмбер. В этом замке есть что-то, связанное с ключами, Джоллиби, Джулией или со всем этим вместе — то, что он, Квентин, должен во что бы то ни стало добыть.

Потом он увидел на берегу привязанную к дереву лодку. Весла лежали в ней, как сложенные стрекозиные крылья.

Квентина заклинило: никакая сила не заставила бы его пройти мимо. Сейчас он сядет в лодку и отправится на ту сторону острова, где его ждут друзья. Из-за раны грести будет трудно, но он как-нибудь справится. Никто не сможет упрекнуть его в трусости: продолжать геройствовать было бы глупо и даже эгоистично.

Он уже начал разматывать веревку — левой рукой, правая не поднималась так высоко, — когда в дальнем конце пляжа показался другой солдат.

Квентин убеждал себя, что тот его не заметит, а если и заметит, то не распознает в нем чужака — что едва ли было возможно, хотя день угасал на глазах. Одна подлая волна плеснула все-таки на ноги.

Солдат, вместо того чтобы убежать и поднять тревогу, шел себе дальше, доставая на ходу такой же, как у Квентина, меч. Тоже, видно, решил поиграть в героя, благо противник ему достался не из опасных.

Внешность, дружок, бывает обманчива. Квентин воткнул в гальку трофейный меч и принял боевую позицию.

Сейчас применим кинетику, как положено физику. Вспоминая основательно забытый за пять лет брекбиллский семинар, Квентин махнул на солдата двумя руками, будто голубей отгонял. Галька поднялась в воздух и обрушилась на врага, молотя его по лицу и груди — звук был такой, точно разгружался самосвал с гравием. Солдат повернулся и побежал, но через пару шагов свалился, и галька засыпала его с головой.

Страх, боль и заклиненность прошли разом. Квентин зашагал дальше, даже не оглянувшись на лодку. Почему он только теперь понял, что такое свобода? Вся его жизнь могла бы сложиться иначе.

Он отгреб гальку с лица солдата. Рожа как рожа, загорелая, со следами угрей. Лежи отдыхай, парень. Зашвырнув его меч в море — тот подскочил пару раз и булькнул на дно, — Квентин положил в карман плоский камешек.

Извилистая тропка вела через деревья к сторожевой башне. Квентин поднимался по ней, согнувшись — так ему было легче. Только бы скорость не потерять, больше ему ничего не страшно. Он повторял вполголоса чары, накапливая и снова сбрасывая энергию.

Башня стояла на крутизне, даже на первый этаж не влезешь. Интересно, кто ее строил, подумал Квентин, приложив руку к фундаменту. Эти кирпичи клали с умом — круглую башню возвести не так просто. И кто там внутри? Вправе ли он убить или покалечить этих людей лишь потому, что судьба, или Эмбер, или кто там еще поставили их на его пути? Пока он обходился без летальных исходов, но долго так не продержишься. Достаточно ли того, что двое из них покушались на его жизнь, а один так даже мечом пырнул?

Ладно, хватит думать. Он только это и делает, пока остальные действуют. Надо и самому попробовать хоть разок — посмотреть, как это бывает.

Пять минут он посвятил ритуалу, долженствующему обострить его чувства — по крайней мере, в теории. Задуманного он не делал со студенческих времен, да и тогда делал только в поддатом виде. Он вознамерился взлететь на самый верх башни и спикировать оттуда на тех, кто там есть. Полет — чародейство нешуточное, серьезнее, чем вы думаете. Чего доброго, для боя сил не останется, зато стильно. Фиг когда больше ощутишь себя чародеем, чем взлетая волей собственных чар. Йиппи-йаа, ублюдки!

И вот он стал подниматься в сумерках, минуя один ряд кирпичей за другим — бесшумно, с легкой пустотой от усилий в груди. Невесомым себя он не чувствовал, просто казалось, будто его поднимает ввысь кто-то наподобие великанского папы. Кто у нас сегодня хороший мальчик?

Свесив длинные ноги, он поднялся выше древесных крон. Жаль, что больше никто не видит, как он взмывает над башней — в одной руке меч, взятый с бою, в другой трещит колдовской лиловый огонь. Напоследок он задрал вверх колено, как супергерой в комиксе.

Человек на башне запрокинул голову в полном шоке. Синие разряды из двух наставленных на него пальцев Квентина ударили ему в лоб и ушли во тьму. Квентин когда-то немало потрудился над «волшебными снарядами» Пенни, и теперь все прошло как по маслу, даже со спецэффектами. Человек, мотнув головой, повалился на четвереньки, и повторный залп по ребрам уложил его на бок.

Так. Трое есть. Квентин легко опустился на каменную крышу, вновь ощутив недостаток саундтрека. На крыше, огражденной низеньким парапетом, стояла короткая черная пушка с горкой аккуратно сложенных ядер. Квентин достал из кармана подобранный на берегу камешек, вынул из-за пояса оглушенного часового кинжал — другого оружия у того не было — и начал выцарапывать руну. Процесс был трудоемкий, но он четко видел в уме и руну, и левую страницу книги, из которой ее позаимствовал. Не обязательно, чтобы все линии и углы были правильными, лишь бы с топологией не напороть.

Завершение руны отозвалось притоком волшебной силы. Камень зажужжал и подскочил в руке, как живой.

Квентин помедлил у верхней ступени лестницы. Когда он бросит камень, обратного ходу уже не будет. Теплый ветер с океана крепчал, море покрылось барашками. Квентин испытал беспокойство за оставленного на берегу солдата — как бы его не смыло. Авось очнется в воде-то, выплывет.

На другой сторожевой башне вспыхнул голубовато-белый огонь, как будто фотокамера со вспышкой сработала. Померещилось или его заметили? Десять секунд… двадцать… можно расслабиться.

На этот раз полыхнуло уже будь здоров. Верхушку другой башни снесло, огненные дуги побежали во все стороны, поджигая деревья, и на море обрисовался «Мунтжак». Он бежал к Квентину, как собака, давно не видевшая хозяина. Друзья пришли на подмогу.

Ухмыляясь, как дурак, Квентин кинул свой камень на лестницу.

От мощного «бамм» освобожденной энергии крыша у него под ногами громыхнула, как барабан. Квентин инстинктивно присел, спасаясь от пыльной воздушной волны, хлынувшей с лестницы. На миг он испугался, что переборщил, но башня устояла, и он побежал вниз, готовя новые чары. В темной нижней комнате он разглядел двоих — один распростерся на поломанном столе, другой копошился, пытаясь встать.

Квентин, продолжая спускаться, дунул себе в ладонь и потряс ею. Как раз вовремя: кто-то спешил ему навстречу, натягивая перчатки. Новый заряд поразил врага в грудь, как электрошокер, и он покатился вниз.

Перескочив через стонущее тело, Квентин выбежал на главную площадь замка.

Три башни были слева от него, океан справа. В середине стоял небольшой обелиск. Откуда ни возьмись появилась Поппи, и Квентин увидел себя ее глазами: голый до пояса, весь в крови. Он помахал ей, давая понять, что умирать пока не намерен. О булыжник клацнула какая-то палка, и он отскочил подальше, сообразив, что это стрела.

Поппи, тоже заметив это, спряталась за пьедестал, выпевая что-то по-польски. Зеленый лазерный луч, сотворенный ее чарами, проследил траекторию стрелы до крыши центральной башни.

Поппи напугать не так просто — наверно, все австралийцы такие. В детстве, поди, сражалась со змеями, динго и прочей фауной. Квентин, ни разу не видевший, как она чародействует, был впечатлен: с такой скоростью он сталкивался впервые.

— Эй, — крикнула она, — ты в порядке?

— В полном!

— Элиот и Бенедикт зачищают большую башню!

— Я иду к ним!

— Не надо! Бингл тоже там!

— Ничего, все равно пойду.

Она еще что-то говорила, но он не расслышал. Он очень обрадовался им всем, особенно милой старушке Поппи… но это ведь его шанс. Не опередив остальных, он его потеряет. Он, может быть, эгоист, но если другие не против, это все-таки его шоу. Прошептав пару слов, Квентин дважды ударил мечом по земле, и тот загорелся золотом. Поппи тем временем работала с зеленым следом, вычерченным стрелой. Вспыхнувшая на его конце искра побежала по следу, как по шнуру, и за парапетом на башне прогремел взрыв.

Квентин, переполненный кипучим восторгом, кинулся к входной двери замка. Он, непонятно откуда, знал, что ему делать дальше. Теперь, когда пришла помощь, сомнения покинули его окончательно.

Бревенчатые, окованные железом двери были в фут толщиной. Квентин размахнулся и рубанул их мечом. Ему меч казался ничуть не тяжелее обычного, но для всего остального весил целую тонну. По башне прошла дрожь, дерево треснуло, грохот отозвался эхом в ночи. Второй удар разнес дверь наполовину, от третьего она рухнула.

Квентину было больно от распиравшей его энергии. Он не знал, откуда она бралась, но грудь под ее напором грозила лопнуть. Не человек, а ходячая бомба. Пятеро защитников у выломанной двери целили в него мечами и копьями, но Квентин дунул на них, ослепил световой вспышкой и повалил. Делов-то.

Обломки двери от его прикосновения воспламенились. Квентин счел это эффектным, но на всякий случай заговорил себя от огня.

Он впервые открывал для себя, что значит быть королем волшебников. Толстый ублюдок, который сидел в Белом Шпиле, баловался фехтованием и напивался в хлам каждый вечер, королем не был, а Квентин последних мгновений — был. Сюжет, начинавшийся в промозглом бруклинском садике, достиг кульминации, и герой наконец стал собой. Может быть, ему не хватало только разрешения Эмбера. Верить, вот главное.

Ритуал по обострению чувств действовал: электрические заряды других людей Квентин, как акула, чуял сквозь стены. Внутренние часы, обычно отсчитывающие секунду за секундой как на конвейере, играли восхитительную мелодию. Он получил назад все, чего ему не хватало, и даже больше. Поппи была права: на Земле он тоже пережил приключение. Пока он метался туда-сюда, его потенциал рос. Отныне он будет жить только так.

— Это я, — прошептал он. — Я.

Взбежав по парадной лестнице, он пошел через анфиладу роскошных покоев. Тех, кто пытался ему помешать, разили молнии, а также стулья, столы, урны и сундуки. Пущенный по воздуху топор Квентин остановил и послал обратно. Он высасывал кислород из комнат, пока засевшие там противники не начинали синеть и падать без чувств. Люди уже разбегались при одном его приближении.

Ему казалось, что он вырос, стал великаном. Чары лились из него потоком без всяких усилий. Помимо людей, ему встретились на пути каменный голем, водяной, рыжебородый гном и говорящая пантера, довольно облезлая. Для героя его масштаба это не имело значения: он фонтанировал, что твой пожарный шланг. Рана на боку почти перестала его беспокоить. Меч он бросил: на кой волшебнику меч? Волшебник обходится одними внутренними ресурсами.

Куда идти, он понятия не имел — прочесывал одну комнату за другой, вот и все. Вдали дважды громыхнули пушки «Мунтжака». В одном из залов, среди обломков красивой мебели, Бингл и Джулия сдерживали кучу солдат. Волшебный меч Бингла работал как машина, оставляя в воздухе неоновые следы, а сам он, похоже, пребывал в боевом экстазе: рубаха на нем промокла от пота, но лицо с сощуренными глазами оставалось совершенно спокойным.

Джулия, вот кто наводил ужас. Либо она прибегла к неизвестным Квентину оборотным чарам, либо то нечеловеческое, что в ней таилось, вылезло на поверхность. Квентин с трудом узнал ее: она стала выше на хороших шесть дюймов и вся фосфоресцировала серебром. Дралась она голыми руками; когда у кого-то хватало ума ткнуть в нее копьем, Джулия перехватывала древко и начинала, как в замедленной съемке, колошматить копейщика и прочих, кто подвернется. Наконечники просто соскальзывали с нее.

Видя, что в помощи она не нуждается, Квентин поднялся еще на один этаж, открыл пинком одну из дверей, и выкатившийся оттуда огненный шар едва не убил его.

Кто-то закачал в эту конструкцию уйму энергии. Пламя долго лизало заговоренного Квентина; когда оно наконец угасло, он весь дымился, однако не пострадал.

Затемненная комната, которую так хорошо охраняли, служила библиотекой. В ней, за письменным столом с двумя лампами, сидел скелет в хорошем коричневом костюме. Не совсем скелет — высохшая плоть на нем сохранилась, — но точно мертвец.

Книжные полки, по которым прошелся огонь, потрескивали. Труп смотрел на Квентина глазами, похожими на сухие орехи.

— Нет? — произнес наконец мертвец, как неисправный динамик, — голосовых связок у него, видимо, почти не осталось, но некая сверхъестественная сила позволила ему пережить срок годности. — Больше я никаких чар не знаю.

Сухой рот покойника не полностью скрывал зубы. Смотреть на это было не слишком приятно, но зла Квентин почему-то на него не держал. В чем, собственно, дело? Зачем было так вырываться вперед? А, да, вспомнил. Он все это начал, ему и заканчивать. Предстоит последний, решительный бой.

Труп тем временем конвульсивно метнул в него нож. Квентин невольно пригнулся, хотя нож не прошел даже рядом и улетел в открытую дверь.

— Теперь точно все, — сказал труп и даже вздохнул вроде бы.

— Где ключ? — спросил Квентин. — Он ведь у тебя, да? — А вдруг нет, мелькнула страшная мысль.

— Я вообще не знаю, зачем здесь сижу. — Труп подвинул к нему деревянную шкатулку. Кожа у него на костяшках облезла, как на подлокотниках старого кресла. — Раньше он дочкин был.

— Дочкин, значит. Ты сам-то кто?

— А ты не знаешь? — Труп, покорившийся судьбе вопреки всем ожиданиям, вздохнул снова. Дышать ему, по всей видимости, больше не требовалось, но кожистая грудь еще впускала и выпускала воздух, как кузнечные мехи. — Я думал, все знают.

Квентин, перестав двигаться, осознал, что весь взмок от пота.

— Хочешь сказать, что ты — это он? Тот вдовец из сказки про семь золотых ключей?

— По-твоему, это сказка? — Труп зашипел сквозь зубы — засмеялся, видать. — Ладно. Поздновато спорить из-за таких мелочей.

— Погоди. Ты же вроде хороший.

— Нельзя же всем быть героями. С кем тогда герои сражаться будут? Простая арифметика — подбиваешь итог, и все.

— А это тот самый ключ, который дала тебе дочь? — Квентин начинал подозревать, что неправильно понял смысл всего этого. — Так сказка кончается. Ты ее избавил от ведьмы, а она забыла, кто ты, но дала тебе ключ.

— Это была не ведьма, а ее мать. — Снова шипение. Когда мертвец говорил, у него двигалась только нижняя челюсть, как у аниматронного президента в увеселительном парке. — Я ушел от них, чтобы найти семь ключей — героем хотел стать, сколько помню. Они мне этого не простили. Вернулся я, а дочка папу не узнает. Мать сказала ей, что я умер. Этот ключ сохранял мне жизнь. Забирай его, это к лучшему. Ужасно жить в мертвом теле, ничего не чувствуя. Видел бы ты, как другие на меня смотрят.

В шкатулке лежал золотой ключ. Значит, Квентин нечаянно проломил стену и попал в соседнюю сказку? Входит король Волшебников.

— Ты только скажи, для чего он, — попросил труп. — Я до сих пор не знаю.

— Я тоже. Прости.

Услышав сзади шаги, Квентин рискнул оглянуться. Это, к счастью, был Бингл.

— Не за что. Ты заплатил сполна. — Мертвец, стремительно расставаясь с жизнью, стукнулся головой об стол. — Как и я. Просто пока не знаешь.

Квентин захлопнул шкатулку, и они с Бинглом уставились на обращенный к ним череп — лысый, пятнистый и исчерченный швами, как глобус.

— Молодцом, — сказал Бингл.

— По-моему, я не убивал его: он сам умер.

— Тем лучше. — Это изречение Бингл подхватил от Джоша.

Квентин, чей магический уровень быстро опускался к нормальному, чувствовал себя обессиленным. Заговор против огня не был исчерпывающим: от него неприятно пахло паленым волосом.

— Это мужик из сказки про семь ключей, но у него была своя версия. Как вы узнали, где я?

— Кок поймал говорящую рыбу. В брюхе у нее была бутылка, в бутылке карта. Что с вами приключилось?

— Эмбер явился мне. — Квентин решил пока ограничиться этим. Пока они возвращались к лестнице, Бингл проверял каждую дверь и нишу на предмет засад и новых игроков.

Итак, Квентин заработал себе очки, найдя очередной ключ. Остался всего один. Внизу им встретились Поппи, возбужденная своей первой филлорийской вылазкой (мы победили!), и молчаливая, все еще светящаяся Джулия. Квентин показал им свой трофей и обнял обеих. С Джулией вышло малость неловко, поскольку она не ответила ему тем же и вдобавок сохранила добавочный боевой рост. Да, они победили, и Квентин был во главе. Он держался за это победное настроение, не выпускал его из рук, стараясь навсегда запомнить тепло и вес. Бингл выскреб кого-то из-за портьеры, но тот сразу сдался, не страдая заморочками типа «со щитом или на щите».

«Мунтжак» подошел к самой пристани и нависал над площадью — бухта явно была глубже, чем казалась на вид. Наколдованные кем-то, скорее всего Элиотом, розовато-желтые висячие огни величиной с баскетбольный мяч создавали атмосферу веселой ярмарки. Еще больше окрепший ветер колебал и подкидывал их.

Элиот вместе с Джошем стояли на живописном фоне «Мунтжака». Они что, все время там были? От спада эмоций у Квентина ослабли колени. Утомительное это дело, геройство: чувствуешь себя потом как пустой бурдюк. Бок снова давал о себе знать, мысль об уютной койке на борту успокаивала. Сейчас он свернется калачиком, и быстрый олень унесет его прочь. Квентин приветственно вскинул усталую руку. Встречу героя с объяснениями и поздравлениями можно отложить на потом — скорей бы завалиться на койку.

Элиот и Джош, не отвечая ему, мрачно смотрели на что-то у себя под ногами. Джош пошевелил губами, но ветер подхватил его слова и унес в океан.

На мокрых досках со стрелой в горле лежал Бенедикт. Его убили, как только он вылез из шлюпки, но умер он не сразу: пытался вытащить стрелу, прежде чем захлебнулся собственной кровью.

ГЛАВА 20

Дом в Мюре был лучшим, что случилось с Джулией за всю ее жизнь. За все ее жизни.

Цап-Царап сказал правду: она наконец-то пришла домой. Ее существование до этого дня напоминало нескончаемую игру в пятнашки, где только она и водила. Теперь и ей можно отдохнуть в домике. Она обрела убежище, несравнимое с теми, где уже побывала, нашла свой Брекбиллс. Заключила свой сепаратный мир.

Всего в доме было девять жильцов — одни из «Беовульфа», другие нет. Из беовульфовцев присутствовали Цап-Царап, Асмодея, Фолстаф, а также Гаммиджи и Фиберпанк. Последние двое на форуме появлялись не часто и вели себя робко. В них Джулия никогда бы не заподозрила магов — чарами они, как видно, занимались приватно.

Трое других тоже оказались совсем не такими, как она представляла. Она всегда думала, что Царап — девушка или гей, но при встрече он ей геем не показался, и такого красавца она тоже не ожидала увидеть. В онлайне он позиционировался как человек, которому причинили какое-то зло, чудом не сломавшийся и живущий на одной силе воли. Джулия предполагала, что он жертва аварии, возможно, парализованный или страдающий от хронических болей, но подходящий к этому философски — а тут такой из себя Аберкромб энд Фитч.[46]

Фолстаф, седовласый джентльмен ее фантазий, предстал мужиком лет под тридцать, который если и был джентльменом, то очень большого размера. Рост примерно шесть футов пять дюймов и сложен как утес — не то чтобы толстый, просто до хренища громадный. Весил он, наверно, фунтов четыреста и говорил на инфразвуковой частоте.

Асмодея, малолетка лет семнадцати, трещала как пулемет и улыбалась до ушей. Брови домиком — шкодливая такая девчушка, типа Файрузы Балк, которая играла в «Колдовстве» Нэнси. Джулия не узнавала своих лучших друзей.

Они тоже были маги — хорошие, лучше ее — и жили в большом доме на юге Франции. Требовалось время, чтобы привыкнуть к этому. И простить их.

— И когда же вы собирались сказать мне? — осведомилась она. Они сидели в патио за стильным отреставрированным столом, в бокалах рдело местное красное, на солнце сверкал бассейн. Реклама сигарет, блин. — Нет, правда? Сидите здесь, лопаете гуманную фуа-гра — и молчок? Надо же, испытание мне устроили! Как будто я мало тестов в жизни сдала! — По щеке скатилась непрошеная слеза. Джулия смахнула ее, как ужаленная.

— Джулия. — Задребезжало столовое серебро — это Фолстаф подал голос.

— Извини, — прощебетала с сестринской нежностью Асмодея. — Нас всех так испытывали.

— Поверь мне, твое пребывание в бед-стайском убежище нам удовольствия не доставило. — Царап отставил бокал. — Но когда ты исчезла с беовульфовского радара, мы сразу заподозрили, что ты связалась с какими-то магами — и стали ждать. Дали тебе время встать на ноги, научиться основам — пальцы поставить, овладеть главными языками. Понять, твое это вообще или нет.

— Ну спасибо, родные. Охренеть от такой заботы. — Все время, пока она скиталась в пустыне, они сидели и наблюдали за ней. Джулия со всхлипом перевела дыхание. — Знали бы вы, через что я прошла.

— Мы знаем, — заверил Фолстаф. Все трое нежились на мерчант-айворийском[47] солнышке, спокойненько попивая темно-красное, почти черное ронское. Луга вокруг дома не пропускали звуков извне и окутывали их тишиной.

— Ты заплатила, сколько следовало, — сказал Царап. — Считай это обрядом инициации.

— Назовем вещи своими именами: вы меня проверяли. Да кто вы такие, экзаменаторы хреновы?

— Да, блин, проверяли! — с жаром, но без злобы гаркнул Царап. — Ты на нашем месте сделала бы то же самое! Не на интеллект — мы и так знаем, что ты умная. Гений, мать твою так, хоть и с дерьмовым церковно-славянским, по словам Айрис. Мы вычисляли, зачем ты здесь — может, просто поиграть хочешь. Да, ты любила нас, но этого недостаточно: ты должна была доказать свою любовь к магии.

— Мы все прошли через это, Джулия, — повторила Асмодея. — И все злились, когда узнавали правду, и все это преодолели.

— Хочешь сказать, что тоже заплатила должную цену? — фыркнула Джулия. — В твои-то семнадцать?

— Да, заплатила, — с заметным вызовом ответила девушка.

— Ты спрашивала, кто мы такие, — перебил Царап. — Мы — это мы, ты — одна из нас, и мы чертовски рады, что ты теперь с нами. Но рисковать мы не можем. — Он сделал паузу, чтобы Джулия это осмыслила. — Слишком велика ставка.

Джулия скрестила руки с яростью, немного наигранной: в душе она уже их простила, но любопытство, провались они все, ее разбирало со страшной силой. Что это за место такое и что у них на уме? Скорей бы во всем разобраться и самой включиться в игру.

— Чей это дом? — спросила она. — Кто за все это платит?

Деньги здесь явно отмывались немаленькие. Недавно Царап, изъясняясь на беглом французском, позвонил в компанию проката автомобилей и купил ее обшарпанный «Пежо» на свою кредитную карточку.

— В основном Царап, — сказала Асмодея. — Какое-то время он был однодневным трейдером, и у него получалось совсем неплохо.

— Всего лишь неплохо? — вскинул тонкие брови Царап.

— Если б ты применил высшую математику, было бы куда лучше. Я говорила тебе: если смотреть на рынок как на хаотическую систему…

— Меня это интересовало только как средство для достижения цели.

— Тогда финансировал бы меня…

— Мы все внесли свой вклад, приехав сюда, — пояснил Фолстаф. — Я вложил все, что имел. Деньги для того и нужны, чтобы жить в таком месте, как Мюр.

— Не обижайтесь, но у вас тут просто культовый центр.

— Точно! — хлопнула в ладоши Асмо. — Культ Царапа.

— Скорей уж CENT,[48] — скромно возразил тот. — Институт высокоэнергетических волшебных исследований.

Джулия к вину не притрагивалась. Ей нужно было контролировать ситуацию, что плохо совмещается с алкоголем.

— Значит, я вижу перед собой магический эквивалент большого адронного коллайдера?

— Топ-топ, малыш, — отозвался Царап. — Сначала поднимем твой уровень до двухсот пятидесятого, а там будет видно.

Дом в Мюре, как выяснилось, был своего рода элитным убежищем. Обычные убежища отсеивают из повседневности не совсем обычных людей и знакомят их с началами магии, а Мюр просеивает отсеянное. Большинство магов-любителей довольствуются хранящимися в убежищах подшивками заклинаний и наслаждаются своей таинственной двойной жизнью — больше им ничего не надо.

Встречаются, однако, такие, которым этого мало. Магия для них не хобби, а естественная потребность. Не тайна принадлежит им, а они тайне. Проникнув за одну завесу, они хотят откинуть другую. Они не просто тусуются — они учатся. Достигнув потолка в своем начальном убежище, они бьются в него, пока кто-нибудь на чердаке не откроет им люк.

Так попадают в Мюр сливки, снятые Царапом и компанией с сети убежищ.

Жить здесь, по крайней мере на первых порах, было легко. В жилом крыле Джулии отвели красивую спальню с высоким потолком и широкими половицами; в окна с веселыми полосатыми занавесками лился шампанский французский свет. Готовкой и уборкой занимались все, но магия облегчала задачу: пыль с пола сама собой собиралась в кучки, как опилки в магнитном поле. При минимальных затратах труда, заметим себе.

Нельзя сказать, что другие члены сообщества приняли Джулию с распростертыми объятиями — такие жесты им вообще не были свойственны, — но уважением она пользовалась. Она приготовилась утверждать себя заново (поскольку всю жизнь только и делала, что каждые полгода демонстрировала новой куче придурков, на что способна), но никаких доказательств от нее больше не требовали. Доказательством служило то, что ее допустили в Мюр.

Это было даже лучше, чем Брекбиллс. Наконец-то она победила — не совсем честно, но все-таки.

В Мюре о Брекбиллсе кое-что знали и относились к нему со здоровым снобизмом. Брекбиллс (именовавшийся при редких упоминаниях Дебиллсом) считался безопасным манежиком для тех, кому слабо заниматься чародейством во внешнем мире. В Брекбиллсе сидят в классах и следуют правилам; если кому-то нравится, на здоровье, но здесь создают свои правила, без оглядки на взрослых. Брекбиллс — это Битлы, Мюр — Стоуны. Брекбиллс живет по кодексу маркиза Куинсберри, Мюр — по законам уличных банд.

Большинство мюрийцев тоже поступали туда, но в отличие от Джулии напрочь забыли об этом и вспомнили только здесь, под действием чар Фолстафа, прояснивших память и восстановивших стертое Брекбиллсом. Отказники черпали в этом определенную гордость. Гаммиджи (Джулия так и не разгадала, откуда она взяла свое имя) заявляла даже, будто сдала экзамен, а затем, первая в истории, отклонила предложение Фогга, выбрав для себя жизнь независимой ведьмы.

Джулия про себя полагала, что это глупо и что в Брекбиллсе знают и умеют несколько больше, чем принято считать здесь, — но свою долю снобизма она заслужила и пользовалась ею в полной мере.

В Мюре, где проходным баллом служил ай-кью гения, эксцентричность препятствием не считалась; надо быть уж вовсе из ряда вон, чтобы пройти через убежищную отборочную систему и не свихнуться. Поскольку учились все самостоятельно, между стилями наблюдался невиданный разнобой. Одни двигались как в балете, другие исповедовали минимализм и вообще едва шевелились, третий дергался, как в брейк-дансе. В процессе маги нередко сталкивались и не могли расцепиться.

Были здесь и свои специалисты. Один мужик изготавливал волшебные артефакты; Гаммиджи называла себя экстрасенсом, а коренастый, в ширину почти такой, как в длину, Фиберпанк — метамагом: его чары, мол, влияют на все остальные. Говорил он мало, больше рисовал. Джулии, заглянувшей как-то ему через плечо, он шепотом объяснил, что изображает в двух измерениях трехмерные тени, отбрасываемые четырехмерными объектами.

Да, жить в Мюре было легко, но работать… Джулии дали день, чтобы отоспаться после перелета и разложить вещи; утром, по приказу Царапа, ей надлежало явиться в восточное крыло. Ей как-то не улыбалось получать приказы от человека, которого она привыкла считать приятелем и равным себе, но он расстегнул рубашку и показал звезды на завидно гладкой и мускулистой груди. Равными они были разве что в философском смысле: в магическом он ее укладывал на обе лопатки.

Поэтому, спрятав в карман гордость (вкупе с другими чувствами), она как штык явилась в Длинный Кабинет в восемь утра.

Узкую комнату с окнами вдоль одной из стен следовало бы назвать не кабинетом, а галереей. Ни книг, ни столов, вообще никакой мебели — только Айрис.

Та самая пухленькая Айрис из Лиги Плюща, с палочками для еды в волосах, разобравшая Джулию на составные части в бед-стайском убежище. Все равно что старого друга встретить. Оделась она по-домашнему, в джинсы и не скрывающую звезд белую майку.

— Привет. — Это выговорилось не очень-то дружелюбно, и Джулия, откашлявшись, попробовала еще раз: — Как дела?

— Давай повторим все сначала, — сказала Айрис. — С флэша.

— С флэша?

— Прогоним все твои уровни, начиная с этого.

Если что-то не получится, вернемся назад. Когда повторишь без ошибок все семьдесят семь три раза подряд, начнем работать.

— То есть повысим мой уровень?

— Начнем с флэша.

Айрис отнеслась к Джулии совсем не как к старому другу. Взялась за нее, как сержант из фильма о вьетнамской войне берется за новобранца только что с Паррис-Айленда.[49] В итоге рядовой теряет невинность и становится настоящим мужчиной, но в начале сержант таскает его по джунглям и учит доставать саперную лопатку, не отстрелив себе яйца.

Айрис, конечно, была в своем праве. Мало того, она Джулии еще и услугу оказывала. Возиться с новенькими в Мюре не очень любили, и Айрис даже не делала вид, что ей это нравится. Ладно — тогда и Джулия не станет притворяться, что благодарна ей. Даже схалтурит пару раз, просто чтобы позлить наставницу. Показать, что ничего доказывать не обязана. Посмотрим, как она взбесится, işik ее вместе с флэшем.

Оказалось, что халтурить не обязательно: она и так облажалась четырежды, прежде чем продемонстрировать свои семьдесят семь уровней в первый раз. Причем дважды спотыкалась на одном и том же пятьдесят шестом уровне, где требовалось сделать стекло небьющимся: там можно вывихнуть большой палец и столько валлийских ll — поди выговори. Даже затрачивая чуть больше двух минут на один уровень — а это почти машинная скорость, — они провозились с первой очередью два с половиной часа.

Айрис, подогнув ноги, уселась на пол, а Джулия решила, что, хоть убей, не станет ругаться, стонать и дергаться. Даже если запорет чары номер пятьдесят шесть двести раз. Будет сама любезность.

В два часа дня она, без ошибок добравшись до шестьдесят восьмого, споткнулась на нем. Айрис закатила глаза и растянулась на полу во весь рост, не в силах больше смотреть на это. Джулия без промедления вернулась к началу и запорола четырнадцатый — взятие на расстоянии, которое даже Джаред знал назубок.

— Господи! — простонала в потолок Айрис. — Давай еще раз.

К половине седьмого вечера Джулия наконец проделала все семьдесят семь чар дважды и без ошибок. За это время она ни разу не присела, и на обед они тоже не прерывались. Заходящее солнце окрасило длинную стену в нежно-розовый цвет. Ноги под ней подламывались.

— Порядок, — сказала Айрис. — Завтра в то же время.

— Но мы еще не закончили.

— Завтра доделаем, — приподнялась Айрис.

— Нет. Сегодня.

Айрис уставилась на Джулию сквозь свои зубрилкинские очки. Она, может, и злилась, что приходится нянчиться с новенькой, но в Джулии злости было куда поболе: если истратить часть основного фонда, никто не заметит. Она грохнула по окну кулаком — зря, что ли, столько раз укрепляла его пятьдесят шестым заклинанием.

— Ладно, Джулия, я все поняла. Я вела себя слишком жестко и прошу у тебя прощения. Пошли обедать.

— Когда уходить, решу я. — Джулия наложила замыкающие чары на дверь (уровень семьдесят два). Символический жест: у Длинного Кабинета было два выхода, а ее семьдесят второй уровень Айрис расколола бы за пару минут. Но она шла к Мюру четыре года — ради этого можно разок пропустить обед.

— Как скажешь. — Айрис снова села и уперлась подбородком в ладони. Ей это только на пользу, подумала Джулия: выпирает уже из джинсов.

Все началось заново в третий раз. На этот раз Джулия работала медленнее и закончила впотьмах, около девяти. Айрис попробовала запертую дверь, выругалась и прошла через весь кабинет к другой двери, не оглянувшись и ничего не сказав.

Дружба не сложилась. Сержант-ветеран не потрепал ее по плечу и не признал нехотя, что когда-нибудь из салаги все же выйдет солдат, но назавтра в восемь утра дело обошлось уже без штучек типа «альфа здесь я».

Итак, приобщимся к продвинутой магии… благо ни с кем спать для этого больше не надо.

На этот раз ей даже стул выделили, и сидели они с Айрис по обе стороны массивного, переделанного из мясницкой колоды стола. На столе лежала та же папка-скоросшиватель, но очень красивая: обложка кожаная, кольца стальные — не алюминий гнутый, как в дешевом «Траппер-кипере», — и, что главное, толстая-претолстая. С каллиграфически выписанными заклинаниями.

Под надзором Айрис Джулия в тот день повысила свой уровень на два пункта, а на следующий заработала еще пять. Каждое новое деление стирало в памяти некоторую часть бруклинских мук. Слишком долго ее вечно голодный разум сидел на голодном пайке; она боялась даже, что он помрет окончательно, утратит всякую пластику. Что она, надышавшись ядовитыми газами, потеряет тонус и не сможет усваивать большие порции данных, но нет: скитания в информационных джунглях только закалили ее. Раньше она делала многое при малых ресурсах — дорвавшись до больших, она собиралась творить чудеса. И творила.

Досадно было, конечно, корпеть над повышением уровня, когда другие выделывали бог знает что. Джулия, галопом проскакивая новые области, рвалась к светлому будущему. Айрис чуть не за уши оттаскивала ее назад и заставляла проходить уровни по порядку. Всем же ясно, что, добавив к кинетике сто двенадцатого кое-какие разогревающие чары сорок четвертого, можно подняться на несколько футов в воздух — так нет, жди сто шестьдесят шестого, до которого еще пятьдесят четыре ступени.

Относились к ней тем временем как к ребенку, при котором не следует говорить лишнего. Выглядывая из окна Длинного Кабинета, она каждый раз видела Царапа и Асмодею, погруженных в некий крайне увлекательный разговор. Либо они спали вместе — хотя малолетка и во Франции малолетка, — либо вели совместно какие-то дела, о которых пока не полагалось знать Джулии. Стоило ей войти в столовую, все замолкали. Не то что они не рады были видеть ее, просто почему-то забывали, что хотели сказать, и отпускали замечания о погоде, кофе и бровях Асмодеи.

Как-то раз она проснулась в два часа ночи. Повышение квалификации так изматывало, что из кабинета она шла прямиком к себе в спальню и просыпала обед. Ей показалось, что в комнате вибрирует телефон, хотя телефона у нее не было. Вибрации усиливались, и скоро весь дом запульсировал с интервалом в пять примерно секунд. Она ощущала нечто подобное, когда машины, проезжавшие мимо ее дома в Бруклине, врубали басы: все дребезжало, как будто к дому через спящие поля Мюра шагал великан.

Продолжалось это минуты две и достигло пика: Джулия опасалась, как бы из окон не вывалились престарелые стекла. На финальном ударе ее кровать съехала на фут влево и с потолка посыпалась трехсотлетняя пыль. Где-то все же разбилось окно — а может, тарелка. С нижних этажей хлынул свет, озарив кипарисы на той стороне лужайки.

Потом все вмиг прекратилось, оставив за собой звенящую обожженную тишину. Позже, час спустя, Джулия услышала, как другие поднимаются в свои комнаты. Асмо яростно прошипела, что они попусту тратят время, но ее тут же заткнули.

Наутро все вели себя так, будто ничего не было, только Фиберпанк украсился багровым синяком на виске. Ну и нууууууу…

Когда Джулия достигла двухсотого уровня, ей испекли торт. Две недели спустя, через полтора месяца после приезда в Мюр, она отправилась спать с двухсот сорок восьмым, предвкушая завтрашний день. И вот свершилось: Айрис познакомила ее со сложными чарами, отводящими энтропию в близлежащей местности на пять секунд назад. Их радиус охватывал только двор, но впечатление было сильное.

Теория представляла собой воронье гнездо различных эффектов. Джулия сомневалась, что такая неразбериха может сработать, но у Айрис получалось, а через несколько часов получилось и у нее. Она применила чары, и рассыпанные только что кубики сложились в башню сами собой.

Это и был двести пятидесятый уровень. Айрис расцеловала ее в обе щеки — zo Fransh[50] — и объявила, что их работа завершена. Джулия, которой не верилось, предложила прогнать все сначала с первого уровня, но Айрис не захотела: она и так насмотрелась вдоволь.

Остаток дня Джулия прогуливалась по отрадно прямым и тенистым дорожкам через опаленные солнцем поля. Мозг, раздувшийся, как живот после обильной трапезы, впервые на ее памяти не чувствовал голода. Час она посвятила компьютерным играм. Вечером Фиберпанк состряпал им замечательный буйабесс с морским чертом и шафраном. Открыли пыльную бутылку «шатонеф-дю-пап» — этикетка без рисунка давала понять, что вино это стоит целое состояние. Перед отходом ко сну Царап велел ей явиться утром в Библиотеку — не в Длинный Кабинет, а в Библиотеку.

Проснулась она рано, когда жара еще не настала. Погуляла еще немного по не слишком живописной округе, распугивая французских козявок, понаблюдала за крошечными белыми улитками, промочила ноги в росе. Утро дня рождения, да и только. Из суеверия Джулия не пошла в столовую завтракать; без пяти восемь она взяла на кухне рогалик и нервно сжевала его по дороге в Библиотеку.

Ей вспоминалась другая библиотека, бруклинская, и тот день, когда она вошла в лифт. С тех пор она все время падала, как будто ступила в пустую шахту, но сегодняшний день обещал приземление. Она уже и забыла, что это значит — быть своей, жить по ту же сторону зеркала, что и все остальные.

Дверь в Библиотеку Джулия уже как-то пробовала, но та не открылась, а взламывающие чары она применять не стала — надоело взламывать двери. Она постояла еще минуту, теребя свое легкое платье и следя за стрелкой часов в холле.

В урочный час дверь отворилась сама собой. Джулия опустила запрокинутую голову и вошла.

Все другие сидели за длинным столом. Для того, кто реставрировал ферму, Библиотека явно стала венцом трудов. Перекрытия всех трех этажей убрали, открыв стропила на высоте тридцати футов. В высокие узкие окна лазером било солнце. Книжные полки на стенах тянулись до самого верха, что было бы непрактично без дубовых висячих платформ, готовых поднять читателя на любую потребную ему высоту.

Когда Джулия вошла, все умолкли, и девять лиц обратились к ней. Перед некоторыми стояли пюпитры с заметками — прямо заседание правления, ООО «Гениопсих». Царап сидел во главе, на противоположном конце имелось одно свободное место.

Джулия робко отодвинула стул и села. Ишь уставились — можно подумать, это комиссия по условному освобождению. Ладно. Она их требования выполнила, теперь их черед. Карты на стол: выкладывайте свои и рыдайте.

— Так чем же мы тут занимаемся? — спросила она.

— А ты чего бы хотела? — Вопрос задал не Царап — Гаммиджи. Сама скажи, чуть не ответила Джулия, ты у нас экстрасенс. У Гаммиджи, сложенной как модель, высокой и тощей, лицо было слишком длинное и строгое, чтобы считаться красивым. Джулия затруднялась определить ее национальную принадлежность — не персиянка ли?

— Того, что следует по порядку. Что там у нас — уровень двести пятьдесят первый?

— С чего ты взяла, что есть такой уровень?

— Наверно, с того, что есть уровни с первого по двести пятидесятый, — сузила глаза Джулия.

— Но двести пятьдесят первого нет.

Джулия обвела взглядом Царапа, Фолстафа и Асмодею. Асмо утвердительно кивнула.

— Как же его может не быть?

— Да вот так, — сказал Царап. — Новые чары, конечно, можно разучивать, мы это все время делаем, но все строительные кубики ты уже получила. Остальное — это так, пермутации. После двести пятидесятого ты просто выходишь на магическое плато и перестраиваешь пары нуклеотидов в двойной спирали.

Джулия испытала чувство невесомости — не то чтобы неприятное, просто ее словно подрезали на лету. Вот, значит, как. Ошибка в программе, грозящая отключением всей системы.

— Так это все? И ничего больше нет?

— Ничего. Это потолок.

Ну что ж. С тем, что у нее есть, тоже многое можно сделать. У нее уже появились кое-какие идеи относительно экстремальных температур и экстремальных состояний материи. Плазма, конденсаты Бозе-Эйнштейна и прочее. С этим вроде никто еще не работал. Может, Царап даст ей денег на оборудование?

— Значит, вот чем вы здесь занимаетесь. Пермутациями.

— Нет. Не этим.

— Хотя и проделали чертову уйму пермутаций, — сказала Асмо и продолжила: — Убедившись, что прогресс представляет собой бесконечную серию пошаговых продвижений, мы стали думать, нет ли способа сломать этот цикл. Сделать кривую мощности нелинейной.

— Нелинейной, — медленно повторила Джулия. — Вы ищете что-то вроде магической сингулярности.

— Именно. — Асмо обратила чеширскую ухмылку к Царапу: что я, мол, тебе говорила? — Сингулярность. Радикальный прогресс, который переведет нас в лигу с экспоненциально увеличившейся энергией.

— Мы полагаем, что магия может больше, чем казалось нам до сих пор, — включился Царап. — Гораздо больше. Пока что мы играли по маленькой, но есть источники, прямиком ведущие к большим ставкам — если попасть в нужную энергосистему.

— Значит, вы ищете доступ в большую энергосистему.

Джулия повторяла за ними, пытаясь осмыслить, что это, собственно, означает. Магия может дать больше… Странно, но ей было легче, когда она думала, что это все и ничего больше нет.

Магическую науку, которую иной за всю жизнь не постигнет, она втиснула в последние четыре года, пренебрегая той своей частью, что не имела отношения к волшебству. Она не возражала бы наверстать упущенное, пожив на французской ферме в кругу близких друзей. Большие энергии могли бы и подождать, но друзья ждать не хотели, и Джулия соглашалась примкнуть к ним, потому что (это звучало так сентиментально, что она так не говорила даже себе самой)… потому что любила их. Другой семьи у нее больше не было. Итак, к новым далям, вперед и вверх.

— Да, это самое мы и делаем. — Царап закинул руки за голову — под мышками у него, несмотря на ранний час, проступили пятна от пота. — Если у тебя нет лучших идей.

Все смотрели на Джулию.

— Лучших нет, — сказала она. — Показывайте, что сделали на этот момент.

Я открываю карты — рыдайте.

ГЛАВА 21

Квентин, Джош и Элиот внесли Бенедикта по сходням. Смерть налила мальчишечье тело тяжестью, и носильщики спотыкались самым неподобающим образом. Стрела в горле, которую никто не осмелился вынуть, качалась туда-сюда.

Квентин принес из каюты одеяло и укрыл им сложенного на палубу Бенедикта. Бок пульсировал в такт с биением сердца, но Квентин только приветствовал боль.

Стрелу в конце концов извлек Бингл, отломив оперение. Пошел дождь; капли стучали по застывшему лицу Бенедикта, и юношу перенесли в лазарет, хотя никакой лекарь уже не помог бы ему.

— Снимаемся, — проронил Квентин, непонятно к кому обращаясь.

— Ночью-то? — сказал Элиот.

— Не хочу больше здесь оставаться. Ветер попутный — снимаемся.

Квентина не заботило, что официально здесь командует Элиот. Корабль принадлежал ему, и задерживаться на этом острове он не желал. Когда кому-то всаживают в горло стрелу, становится не до игр.

— А пленные? — спросил кто-то.

— Да кому они нужны, отпустите.

— А курс? — поинтересовался Элиот.

— Не знаю, просто хочу убраться отсюда! А ты?

Элиот признался, что тоже не прочь.

Мог ли Квентин лечь в теплую постель теперь, когда Бенедикта уже ничто не могло согреть? Да и к отплытию следовало готовиться. Квентин чуть ли не злился на Бенедикта за то, что тот взял и погиб — ведь как хорошо все было. Но делать нечего: чтобы герой победил, где-то на заднем плане должны пасть тысячи пехотинцев. Арифметика, как сказал тот мертвец в замке. Подбиваешь итог, и все.

Поэтому Квентин, король Волшебников и воинский начальник, помог согнать пленных в кучу и отрядил команду за водой и провизией, хотя стояла темная ночь и лил дождь. Курс без Бенедикта предстояло прокладывать кому-то другому, но это не имело значения, поскольку они все равно не знали, куда идти. Квентин вообще не видел больше смысла продолжать это плавание. Да, им удалось достать шесть волшебных ключей, но поможет ли это Джулии? Восстановит ли Нигделандию? Прекратит ли бурю, качающую часовые деревья? Какая от них польза, от этих ключей? Квентин все время видел перед собой Бенедикта, свернувшегося калачиком, как пытающийся согреться ребенок.

Всю ночь они трудились не покладая рук. Джулия сидела с покойником; человеческий облик медленно возвращался к ней, и траурное платье в кои веки пришлось как раз кстати. Бингл, чья всегдашняя мрачность тоже соответствовала случаю, нес караул на носу «Мунтжака», съежившись под плащом, как подбитая птица.

Квентин, совершая обход, услышал, как он бормочет:

— Нет, хватит. Надо уходить, чтоб никому вреда больше не было. — И счел за благо оставить Бингла в покое.

Когда ненастное небо стало бледнеть, Квентин, промерзший и смертельно усталый, вышел на площадь. Должно быть, живой труп в библиотеке чувствовал себя точно так же. Он еще ни разу не делал того, что ему предстояло, но поручить это не мог никому. С молотком и долотом, взятыми у корабельного плотника, он встал на одно колено у обелиска.

Можно было бы применить чары, но он сейчас не помнил, как это делается, и к магии не хотел прибегать. Хотел сделать это собственными руками. Он приставил долото к камню и начал долбить. Плодом его трудов стали два корявых, но разборчивых слова:

ОСТРОВ БЕНЕДИКТА

На корабле он отдал приказ идти на восток, что и так всем было ясно. Уже в каюте он услышал, как выбирают якорь. Мир накренился, закачался, и Квентин наконец-то уснул.

«Мунтжак» бежал, подгоняемый ледяным шквалом, через пустой океан. Паруса, поддаваясь напору ветра, лишь ускоряли бег, изумрудно-зеленые валы подталкивали корабль под днище, точно им не терпелось наконец избавиться от него. Раньше, если верить Элиоту, чудесные острова попадались на пути чуть ли не ежедневно, теперь ничто не обещало тайн и чудес.

Может быть, острова просто разбегались с дороги, не желая, чтобы неприкасаемые их оскверняли. С корабля ни разу не видели землю — пустота, великая пустота.

На борту, впрочем, одно чудо все-таки состоялось — маленькое, но очень реальное. Через две ночи после гибели Бенедикта Поппи зашла навестить Квентина и осталась у него до утра.

Время для приятных событий было крайне неподходящее… хотя, с другой стороны, кто может это определить? Глубиной их эмоции не отличались. Квентин, застигнутый врасплох, осознал, что хочет Поппи со страшной силой. А что? Она красивая и интеллектом не уступает ему — может, и поумнее будет. И добрая, и весело с ней, когда она чуть-чуть отпускает вожжи, а ее длинные ноги чудесней всего, что Квентин наблюдал в любом из миров.

Кроме того, она обладала тем, в чем Квентин нуждался почти не меньше, чем в физическом забытьи — хотя и его, видит бог, хватило бы: чувством перспективы. Приключения не захватывали ее до конца, и на Филлори ей в глубине души тоже было плевать. В детстве она не мечтала об этой стране и чувствовала себя в ней как туристка. Квентину стало как-то легче в присутствии человека, не принимающего Филлори слишком всерьез. Секс он себе воображал только с Джулией, но ей он в этом отношении не был нужен — и ему, как выяснилось, тоже нужна была не она.

После смерти Элис он не обрекал себя на воздержание, но и не увлекался особенно. То, что он занимался этим не с Элис, делало ее еще более бесповоротно ушедшей. Это означало признать, что она никогда уже не вернется. С Поппи это сознание должно было углубиться и ранить еще больнее, но боль, как ни странно, уменьшилась.

— Может, останешься? — спросил он ее как-то раз. Они сидели на его койке с ногами и ели ланч — рыбу, само собой. — Поживешь с нами в замке. Я знаю, ты на Филлори не помешана, не то что я, но разве тебе не хочется побыть королевой?

Гипотетическое возвращение в Белый Шпиль, с последним ключом или без него, триумфа не обещало. Хорошо, если Поппи будет рядом для моральной поддержки — и аморальной тоже.

— М-мм. — Поппи, вечная сибаритка, посолила и окропила лимонным соком еще трепыхающуюся рыбку. — Романтично звучит.

— Ясное дело. Что может быть романтичнее жизни в замке.

— Ты так говоришь потому, что не жил при монархии. В Австралии вот до сих пор королева есть. Напомни как-нибудь рассказать тебе о конституционном кризисе 1975 года — ровно ничего романтичного.

— Даю слово, что в Белом Шпиле конституционного кризиса не случится. У нас и конституции, кажется, нет — а если и есть, то никто ее не читал.

— Я не знаю, Квентин, надолго ли смогу здесь остаться.

— Но почему? Зачем тебе возвращаться?

— Потому что тот мир реален. В нем вся моя жизнь, все люди, которых я знаю.

— Этот тоже реален. — Квентин прикоснулся губами к ее губам. — Вот, чувствуешь?

— Я не это имела в виду. — Она поставила тарелку на пол, попыталась лечь и стукнулась головой о стену. Койка не была рассчитана на высокого человека, тем более на двоих.

— Знаю, что не это. — Что толку спорить, все равно она не останется. Их отношения, возможно, были такими легкими как раз потому, что он заранее знал исход. Знал, что слишком тесная близость им не грозит. Играл на проигрыш. — И все-таки, что ты там забыла, если серьезно? Диссертацию по дракологии, или как ее там? Не говори только, что у тебя бойфренд есть. — Он положил ее ступню себе на колени. Поппи натерла мозоли, расхаживая по судну босой. Квентин ковырнул одну, и она отдернула ногу.

— Бойфренда нет, а диссертация есть. По драконологии. Извини, если тебе это кажется скучным — меня моя наука вполне устраивает.

— В Филлори, кажется, тоже драконы имеются… хотя не знаю. Ни одного не видел пока.

— Ты не знаешь?

— Не-а. Вот и займись поисками — имеешь шанс получить королевский грант. Твое прошение будет рассмотрено благосклонно, слово даю.

— Я уже четыре главы написала. Не хочу все начинать заново.

— И что такого страшного в нереальности? Многие убить готовы, чтобы оказаться на твоем месте.

— С тобой в постели?

Он задрал ей рубашку, поцеловал плоский, покрытый пушком живот и уточнил:

— В Филлори.

— Знаю, — искренне вздохнула она. — Жаль, что я не из их числа.

Итак, они решили, что Поппи вернется в реальный мир. Прекрасно (то есть не прекрасно, но что поделаешь) — вопрос был в том, как отправить ее туда. Можно было смело положиться на то, что Эмбер когда-нибудь ее выдворит, как всех визитеров — но это могло произойти через много недель или месяцев, а Поппи ждать не хотела. Квентин блаженствовал здесь, как в раю, она томилась, как в ссылке.

Не попробовать ли ключи? Ключ с Крайнего, столь эффективно перенесший Квентина и Джулию на Землю, пропал, но остальные выглядели почти одинаково, отличаясь только размером. Для начала они вышли на палубу с самым большим, найденным на острове Бенедикта — он так и лежал в шкатулке в каюте Квентина. Укладываться не требовалось: у Поппи только и было, что на ней. Джош (Квентин полагал, что тот когда-нибудь тоже захочет вернуться) пока не спешил и договаривался о комнате, которую займет в Белом Шпиле. Вот и хорошо: с Поппи Квентин хотел расстаться в интимной обстановке, наедине.

Ключ пролежал в ларце так долго, что оставил трехзубый оттиск на красном бархате.

— Осторожно, — предупредил Квентин, предлагая его Поппи, как редкостную сигару.

— Тяжелый. — Она повертела его в пальцах, взвесила на руке. — Ух ты. Это не просто золото, это магия. Плотность гораздо больше положенной.

Они посмотрели на ключ, потом друг на друга.

— В прошлый раз я просто поводил ключом по воздуху и нашел скважину. Проще сделать, чем объяснить.

— Ясно, — кивнула Поппи.

— Погоди. — Он взял ее руки в свои. — Я ведь тебя еще не просил как следует. Останься, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты уходила.

Она потрясла головой и легонько чмокнула его в губы.

— Не могу. Звони, как будешь в реальности.

Он знал, что она так скажет, но для очистки совести должен был попросить.

Поппи несмело потыкала ключом в воздух. Интересно, знает ли волшебный предмет, что он находится на идущем по морю корабле. Вдруг он застрянет в двери, вырвется из рук Поппи и останется вместе с дверью где-то посреди океана? Квентин наполовину надеялся, что так все и будет, но вышло иначе.

Такие нехитрые штучки древняя магия, как видно, давно отработала. Квентин не слышал щелчка, но рука Поппи встретила какое-то сопротивление в воздушной среде: ключ вошел в скважину. Не отпуская его, Поппи подарила Квентину еще один поцелуй — сладкий-пресладкий — и повернула ключ. Другая ее рука нащупала ручку двери.

Воздух хлынул в открывшуюся щель, уравновешивая давление. Солнце за дверью, как в прошлый раз, не светило — там было темно. Странно было видеть на палубе средь бела дня ломтик ночи. Квентин, стоя за Поппи, попытался что-нибудь разглядеть и ощутил морозное дуновение. Поппи оглянулась: ну как, мол, нормально пока?

Непонятно, который на Земле теперь месяц, который год. Что, если потоки времени разладились и Поппи окажется на апокалиптической Земле далекого будущего, в холодном мертвом мире, крутящемся вокруг погасшего солнца? Руки Квентина покрылись гусиной кожей, на теплой палубе таяли летящие в дверь снежинки. «Я видел сон… Не все в нем было сном».[51] Старина Байрон всегда найдет что сказать к случаю.

Поппи отпустила ключ, пригнулась под низковатой для нее притолокой, переступила через порог, поежилась — одежда на ней был летняя. Квентин увидел в щели мощенную камнем площадь, и дверь начала закрываться. Ключ, вероятно, счел нужным отправить Поппи на последнее место постоянного жительства, то есть в Венецию. Резонно; комфорт и безопасность в палаццо Джоша ей обеспечены.

Только нет… это не Венеция, и она там совсем одна. Квентин проскочил в дверь следом за ней.

Поппи взвизгнула, когда он врезался в нее сзади. Квентин обхватил ее, не дав упасть, и хотел придержать дверь, но та уже растворилась. На морозном небе пылали незнакомые звезды. Это была не Земля — Нигделандия.

На миг Квентин даже обрадовался. Он не был здесь два года, с самого их перехода в Филлори, и чувствовал легкую ностальгию. Здесь он, возможно в последний раз, испытал счастье в его чистом виде — счастье, происходящее даже не от веры, а от знания, что все теперь будет хорошо. Не на ближайшие пару недель — навсегда.

Сознавал он это секунд пять, наверно, пока Элис не двинула ему по мордам за измену. Поняв, что счастье зависит от случая и даже магия не все может исправить, он научился жить с этим, как большинство знакомых ему людей, но испытанное тогда ощущение не забылось. Такие чувства, как правило, оставляют стойкий отпечаток в мозгу.

Но памятная ему Нигделандия была теплой, мирной и сумеречной. В этой было темным-темно, стоял жестокий холод и шел снег — в углах площади образовались уже сугробы. Изменилась и линия горизонта. Дома на одной стороне площади уцелели, но на другой наполовину разрушились и чернели неровными зубцами на небе. Груды битого камня заметал снег, и за этой площадью виднелись другая и третья.

— Квентин, — Поппи оглядывалась вокруг в полной растерянности, — зачем ты… Где это мы? — От холода она куталась в собственные руки, но панике не поддавалась.

— Это не Земля. Нигделандия. Промежуточный мир, связующий все остальные.

— Ага. — Про Нигделандию она от него уже слышала. — Красиво, конечно, но зверски холодно. Давай выбираться.

— Я не совсем понимаю, как это сделать. Чтобы пройти куда-то через фонтан, нужна пуговица.

— Так наколдуй что-нибудь! — Голоса на морозе звучали глухо. — Почему мы вообще оказались здесь?

— Кто его знает. У этих ключей своеобразное чувство юмора. — Думать и то было холодно. Поппи побрела к фонтану, и Квентин узнал филлорийскую площадь. Вот он, Атлас, согнувшийся под тяжестью мраморной сферы.

Над каменной кромкой фонтана горбом торчал лед.

— Какого хрена, — пробормотала Поппи голосом, непохожим на свой.

До Квентина понемногу доходило, что влипли они не по-детски. Мороз тут не меньше пятнадцати-двадцати градусов, а топлива для костра нет. Пенни, помнится, говорил, что колдовать здесь нельзя; придется это проверить.

— Пошли к земному фонтану, — сказал он. — Он недалеко, через пару площадей.

— Да что толку без пуговицы.

— Ну… вдруг там кто-то есть. Я не знаю, что еще делать, а двигаться надо, не то мы окоченеем.

Поппи, шмыгнув носом, кивнула. Сейчас она боялась куда больше, чем во время боя на острове.

С шага они перешли на трусцу, пытаясь согреться. Свет давали только звезды, но их глаза уже приспособились к мраку. Стояла полная тишина. Ничего не выйдет, вертелось в голове Квентина. Плохи наши дела. Термодинамические расчеты, которые он делал в уме, говорили, что гипотермия не за горами. В запасе у них несколько часов, если не меньше.

Они пересекли мост над замерзшим каналом. Пахло снегом и ничем больше. Дурацкая оплошность будет стоить им жизни.

Земная площадь была больше филлорийской, но пребывала в таком же виде. Звезды смотрели сквозь выбитые окна одного из домов, где сохранился только фасад — все остальное рухнуло.

Фонтан, естественно, тоже замерз, большой бронзовый лотос треснул под давлением льда. Поппи поскользнулась и чуть не упала.

— Все то же самое, — сказала она. — Если выбраться нельзя, надо поискать укрытие и что-нибудь на растопку.

Ее стойкость послужила примером Квентину.

— Двери в домах выглядят как деревянные, а внутри как будто должны быть книги.

Одна из дверей, покосившийся готический монстр, еле держалась на петлях. Квентин отломил от нее щепку — да, вроде бы обыкновенное дерево, но магия в Нигделандии действует с взрывной силой. Пенни наказывал ни в коем случае ею не пользоваться.

— С какого расстояния можно разжечь огонь? — спросил он. — Лучше нам быть подальше, когда он загорится. — Застывшие губы плохо повиновались — холод делал свое дело быстрее, чем он ожидал. Долго им с Поппи не протянуть. Если они не воспользуются чарами в ближайшие пятнадцать минут — все, кранты.

— Сейчас посмотрим, — сказала Поппи, пятясь от двери. Это всего лишь остановка на пути к неизбежному, думал Квентин. Когда — если — они разведут костер, им понадобится пристанище, потом еда, а есть тут уж точно нечего. Для питья можно снег растопить, но сыт им не будешь. Разве что жевать кожаные книжные переплеты… или долбить лед и смотреть, нет ли в каналах рыбы. Даже если удастся как-то выжить (что вряд ли), разрушившая Нигделандию сила доберется когда-нибудь и до них.

— Все! — крикнула Поппи. — Иди сюда!

Квентин потрогал предполагаемое дерево. Если у них не выйдет зажечь костер за пятнадцать минут, то волшебную пуговицу они и за пятнадцать лет сделать не смогут.

В глубине дома виднелся голубой свет — звездный? Нет… он мигал!

— Погоди, — сказал он.

— Квентин! — вскричала Поппи, зажав руки под мышками. — Время идет!

— Я, кажется, что-то вижу.

Ни в перекошенную дверь, ни в окна он больше ничего не смог разглядеть. Может, с другой стороны? Позвав Поппи, он припустил через арку на соседнюю площадь.

Дом представлял собой дворец в итальянском стиле с расположенными через равные промежутки окнами. Голубой огонек, возможно, не сулил ничего хорошего, но какая разница, раз все равно помирать. Падет ли Квентин достаточно низко, чтобы перед смертью молить Эмбера о спасении? Может, и да.

С этой стороны дверей не было, но фасад на уровне второго этажа обвалился. Делать нечего, надо лезть. Ледяной ветер набирал силу. Что же здесь все-таки такое стряслось? Раньше этот мир как под стеклом сохранялся — кто позволил стихиям ворваться в него?

Квентин разбежался и запрыгнул на карниз первого этажа, благодаря Бога (Эмбера?) за барочные излишества нигделандской архитектуры. Он ободрал пальцы о камень, но ничего не почувствовал.

— Стань сюда, — попросил он Поппи. Опершись ногой на ее плечо, он перелез на выступ повыше, ухватился за лепнину под окном и подтянулся к пролому, сгибая пальцы одной силой воли.

Его взгляд упал на бледное лицо Поппи, с надеждой запрокинутое к нему. Он зацепился локтем, потом коленом и в первый раз посмотрел на Нигделандию изнутри.

Это очень напоминало фотографии разбомбленного Лондона. Крышу сорвало, почти весь второй этаж рухнул. Ветер носил по уцелевшим полам обрывки бумаги. Книги, большие и маленькие, громоздились повсюду — одни целые, другие растерзанные.

Среди аккуратных стопок, сложенных в дальнем конце помещения, стоял кто-то. Нет, не стоял — парил в футе над полом с раскинутыми руками.

Голубой свет шел от начертанных под ним рун. Либо этот деятель такой же беженец, как они, либо автор всех этих бедствий. Деваться некуда, придется рискнуть.

— Тут кто-то есть, — сообщил он Поппи и крикнул: — Эй!

Неизвестный не смотрел на него.

— Хей-хо! — Может, он филлориец?

— Квентин, — отозвалась Поппи.

— Погоди. Эй! Привет!

— Квентин, двери открываются.

Он глянул вниз — они и впрямь открывались.

— Ладно, сейчас спущусь.

Спускаться было не легче, чем лезть наверх: пальцы окончательно потеряли чувствительность. Он взял холодную руку Попии в свою. Похоже, у них остался всего один шанс.

— Идем? — Это прозвучало еще неувереннее, чем ему бы хотелось.

ГЛАВА 22

Они пробирались через щебенку, стараясь по возможности не наступать на страницы — Квентин чуть лодыжку не подвернул.

Казалось, что в висячем положении неизвестного поддерживает как раз свет, исходящий от рун. Они уже ясно видели, что ноги у него босые, волосы светлые, а голова круглая — настоящий воздушный шарик. Рядом с ним плавало около десятка книг, все раскрытые, и несколько отдельных листов — он, видимо, читал все это одновременно.

На вошедших он даже и не смотрел. Концы его длинных рукавов как-то странно свисали, и вскоре стало видно, что у него нет кистей рук.

Квентин не сразу узнал Пенни без ирокеза, с отросшими волосами — он предполагал, конечно, что их естественный цвет не ядовито-зеленый, но не знал, какой именно. К тому же Пенни, повернувшийся теперь к ним лицом, здорово похудел — раньше у него никаких скул не просматривалось.

Квентин остановился у светящихся голубых знаков. Холод уже дошел до нутра, и он не мог сдержать дрожи.

— Пенни, ты? — не очень находчиво спросил он.

Пенни смотрел на него, не проявляя эмоций.

— Рад видеть, что ты в порядке. Это Поппи, мы с ней друзья.

— Здравствуй, Квентин.

— Что ты поделывал все это время? И что тут случилось?

— Я вступил в Орден. — Пенни холода, похоже, совсем не чувствовал.

— Что за орден такой?

— Мы отвечаем за Нигделандию. Это не естественное явление, а рукотворное. Артефакт. Ее давным-давно построили чародеи, понимавшие магию гораздо глубже, чем ты.

«Ты», заметим себе. Не «мы». Добрый старина Пенни. Квентин так и не смирился с тем, что он потерял руки, но если кто и родился парящим в воздухе безруким монахом, так это Пенни. Они с Поппи замерзнут насмерть, пока он тут будет выпендриваться.

— С тех пор такие, как я, мужчины и женщины наблюдают за ней. Мы занимаемся ремонтом и защитными мероприятиями.

— Пенни, извини, но мы до костей промерзли. Можешь с этим что-нибудь сделать?

— Конечно.

Квентин думал, что без рук Пенни не сможет быть магом. Видно, судьба предназначила ему вечно недооценивать этого парня: Пенни свел культи перед собой и начал петь на незнакомом Квентину языке. Тело его под мантией напрягалось, но что именно он делает, Квентин не понимал.

Воздух вокруг них внезапно потеплел, и Квентин затрясся еще сильнее. Рот наполнился слюной — вырвет его сейчас, что ли? Смешно. Он заржал под стоны отогревающейся Поппи.

Его не вырвало, но говорить они оба смогли только через минуту.

— Кто разрушил этот город? — тут же спросила Поппи.

— Город не разрушен, — со следами прежней обидчивости уточнил Пенни, — только сильно поврежден. Возможно, восстановить его уже не удастся, но худшее еще впереди.

Книги и бумаги, окружавшие Пенни, разлетелись по своим стопкам, сам же он поплыл к открытым входным дверям. В воздухе его, значит, держали не одни руны: их Орден, видно, работал по принципу «лохи ходят, члены команды летают».

— Лучше я вам все покажу.

Квентин и Поппи, взявшись за руки, пошли следом. Квентин ощущал приток эндорфина. Смерть ему, кажется, пока не грозила, поэтому всякая другая новость могла считаться хорошей. Пенни, следуя в паре футов над ними, вещал как с электроскутера:

— Ты когда-нибудь задумывался, откуда берется магия?

— Да, Пенни, — терпеливо ответил Квентин. — Задумывался.

— У Генри на этот счет есть теория. Он мне излагал ее тогда, в Брекбиллсе.

Под «Генри» подразумевался декан Фогг. Пенни всегда называл преподавателей Брекбиллса по именам, показывая этим, что он им ровня.

— Ему казалось неправильным, что людям открыт доступ к магии. Даже не то что неправильным — странным. Не имеющим смысла. Он думал, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В качестве магов мы черпаем из некой космической протечки силу, которой, по идее, обладать не должны. Все равно что пациенты сумасшедшего дома разжились бы ключами и начали разносить аптеку. Или представь, что вселенная — это огромный компьютер, а мы — пользователи на уровне администраторов, которые манипулируют им, не имея авторизации. Генри вообще-то мыслитель поверхностный, но у него бывают моменты прозрения, и это один из них.

Они уже вышли за пределы площади. Квентин и Поппи переплели руки: область тепла окутывала Пенни наподобие облака, и мороз напоминал о себе, как только они отставали. Пенни держал аудиторию в своей полной власти: даже его лекция была предпочтительней смерти от холода.

— Разовьем немного его теорию. Если маги — просто хакеры, кто тогда полноправные администраторы? Кто построил систему, которую мы взламываем?

— Бог? — предположила Поппи.

Квентин порадовался, что оказался здесь вместе с ней. Ее Пенни не нервировал так, как Квентина, и вопросы она задавала искренне, желая что-то узнать.

— Совершенно верно. Боги, если точнее, но не в теологическом смысле: каждый маг, чародействующий в таком масштабе, по определению бог. Почему же они в таком случае не вышибли нас из своей системы? Их уровень энергии недоступен не только для нас, но и для магов, некогда построивших Нигделандию. Жаль, Квентин, что ты не изучил ее так, как я. Она на самом деле не бесконечна, но простирается во все стороны на тысячи миль — настоящее чудо. В Ордене тебе все покажут.

При всем своем паскудном высокомерии — взять хотя бы то, как он игнорировал Поппи — и всех выпавших на его долю страданиях Пенни в глубине души оставался невинным младенцем, и порой эта невинность пересиливала высокомерие. Проникнуться к нему симпатией Квентин не смог бы при всем желании, но неплохо его понимал. Пенни единственный из всех известных ему людей любил магию столь же наивно, романтично и беззаветно, как и он сам.

— Через некоторое время площади начинаешь читать, как книгу. Овладев грамматикой, ты понимаешь, что каждая из них выражает мир, в который ведет. Среди них нет и двух одинаковых. Одна, всего одна, величиной в квадратную милю и с золотым фонтаном, будто бы ведет в рай, но мне пока не разрешают пройти туда.

Квентину хотелось бы знать, в чем состоит рай для Пенни. Вероятно, это место, где ты всегда прав и можешь молоть языком нон-стоп… каким же говнюком он мог быть по отношению к Пенни. Нет бы представить, что в раю у парня отрастут руки.

Они помолчали, переходя канал. По льду гоняли снежные завихрения.

— Где ж эти боги были раньше? — спросила Поппи.

— Не знаю. Возможно, в раю. Теперь они вернулись, чтобы заделать протечку. Они хотят отобрать у нас магию, Квентин, — совсем, навсегда.

Площадь, на которую они вышли, отличалась от всех остальных только тем, что фонтан в ее центре был закрыт резным бронзовым колпаком. Пенни взмыл над ним, чиркая по снегу пальцами босых ног, и опять спланировал вниз.

Квентин осмысливал то, что услышал: дракон в Венеции, кажется, толковал о том же. Да нет, это ошибка какая-то. Без магии не будет ни Брекбиллса, ни Филлори — ничего, что случилось с ним после Бруклина. Он не будет больше магом, как и никто другой. Их двойная жизнь снова перейдет в одинарную. Неужели все это началось с поездки на остров Дальний и нить, за которую он потянул, разматывает весь его мир? И если это правда, как закрепить ее снова?

— Отопри, пожалуйста, — попросил Пенни.

Ну конечно. Мигом согревшись от стыда, Квентин откинул бронзовый крюк, соединяющий колпак с ободом, и с помощью Поппи сдвинул тяжелую крышку немного вбок. Заглянув вниз, оба невольно попятились.

Вместо воды фонтан наполняла гулкая бездонная тьма. Они точно смотрели сквозь отверстие в вершине огромного купола… вот, значит, на чем стоит Нигделандия. Далеко внизу, на глубине мили, светились белые линии — не то электронная схема, не то лабиринт без выхода. Из них по пояс выступала серебряная фигура — лысая, мускулистая и, должно быть, громадной величины. В глубокой тьме гигант излучал собственное сияние.

Он не просто так стоял — он работал. Отсоединил одну линию, согнул, подключил к другой. Его ручищи размером со стрелы подъемных кранов двигались медленно, но безостановочно и покрывали огромные расстояния. Красивое лицо было лишено всякого выражения.

— Пенни, что это там?

— Это Бог? — подхватила Поппи.

— Один из богов. Так мы определяем мага, работающего в титаническом силовом масштабе. Мы их видели целую дюжину — одного от другого отличить трудно. В каждой точке доступа обязательно есть такой, и всем понятно, что они делают: заново монтируют мир.

Властелин обнаженных схем мироздания немного смахивал на Серебряного Серфера.[52]

— Ты хочешь сказать, — медленно произнес Квентин, — что это прекрасное и могущественное существо выглядит так потому, что мои смертные глаза неспособны постичь его истинное великолепие.

— Да нет, мы думаем, что они реально так выглядят.

— Ну а что? — Поппи посмотрела еще раз. — Он впечатляет. Большой такой и серебряный.

— Большой серебряный техник. Не может быть, Пенни, чтобы вселенная так работала.

— У нас в Ордене это называется инверсией глубины. Чем больше углубляешься в космические тайны, тем неинтереснее они делаются.

Вот, значит, он какой. Самый большой ублюдок, вершина пищевой цепи. Вот откуда берется магия. Понимает ли он, как прекрасно то, что он создал, как много людей влюблено в этот его продукт? Не похоже, что он сам что-то любит. Он просто есть. Но как же можно создавать столь прекрасные вещи и не любить их?

— Интересно, кто ему стукнул, что мы используем магию, — сказала Поппи.

— Может, поговорить с ним? — предложил Квентин. — Вдруг передумает. Показать… не знаю… что мы достойны. Испытание какое-нибудь пройти.

— Вряд ли возможно, чтобы они передумали, — сказал Пенни. — Когда выходишь на такой уровень силы, знаний и совершенства, становится самоочевидно, что делать дальше. Все подчиняется правилам. Из любой ситуации существует лишь один идеальный выход — выбирать не из чего.

— Ты хочешь сказать, что боги не обладают свободой воли.

— То есть способностью совершать ошибки? Ею обладаем только мы, смертные.

Они еще немного понаблюдали за богом, работающим без остановок и колебаний. Его руки размыкали одни соединения и создавали другие. Квентин в силу своей человеческой ограниченности не понимал, чем новые лучше старых, и немного жалел бога. Тот, вероятно счастливый в своей абсолютной непогрешимости, был уж очень похож на робота.

— Давай закрывать, — сказал он в конце концов. — Не хочу больше смотреть на это.

Крышка со скрежетом стала на место, и Квентин запер ее на крюк, не совсем понимая, зачем это надо. Чтобы кто-нибудь не залез туда или, наоборот, не вылез? Они постояли над фонтаном, как над свежей могилой.

— Почему это происходит именно сейчас? — спросил Квентин.

— Что-то привлекло их внимание. Кто-то где-то включил тревогу и вызвал их оттуда, где они пребывали. Может, они даже не сознают, что делают. Мы узнали об их присутствии по наступлению холодов. Дальше — больше: солнце скрылось, ветер задул, снег пошел и дома стали рушиться. Всему приходит конец.

— Нам Джош рассказал. Он был здесь.

— Да, я знаю. — Пенни на секунду забылся и добавил в своем прежнем стиле: — Культи на морозе болят как проклятые.

— Что же теперь будет? — спросила Поппи.

— Нигделандия, не входившая в божественные планы, перестанет существовать. Старые маги построили ее в межвселенском пространстве, и боги сметут ее, как осиное гнездо со стены. Если мы еще будем здесь, то погибнем с ней вместе, но они на этом не остановятся. Им нужна не сама Нигделандия, а то, что сотворило ее.

В одном Пенни нельзя было отказать: правду-матку он резал только так, не колеблясь.

— Все дело в магии. Нам не полагается ею владеть, и они намерены закрыть тот источник, из которого она к нам поступала. Рано или поздно они его перекроют не только здесь, но и во всех мирах до единого, и магия вновь станет уделом богов. Из большинства миров магия уйдет мирно, но Филлори как чисто волшебный мир, боюсь, просто рухнет. Согласно моей теории, он и есть та протечка, дыра в плотине. Думаю, перемены уже начались — вы должны были видеть какие-то знаки.

Буря, раскачивающая часовые деревья. Вот она, сигнальная система оповещения. А Джоллиби погиб, видимо, потому, что без магии филлорийцам нет жизни. Эмбер и волшебные звери забили тревогу.

Квентин предпочитал вселенную в старом, не-перемонтированном виде. Божественный ремонт, вполне вероятно, затянется на долгие годы. Можно вернуться домой, выкинуть это из головы и надеяться, что до самого худшего он, Квентин, не доживет… да только кто его знает. Как он сам будет жить без магии? Многие, конечно, вообще ничего не заметят, но знающие… смогут ли они существовать с каждодневным чувством потери? Поди объясни это кому-то помимо магов. В мире останется только то, что можно увидеть и потрогать руками, и тоска по несбыточному лишится всякого смысла. Мечта, которая вместе с магией могла переделывать мир, без нее никогда не выйдет за пределы воображения.

И Венеция, сокрушив свои деревянные сваи, уйдет в морскую пучину.

Богов, конечно, тоже можно понять. Магию создали они и не желают, чтобы насекомые вроде Квентина по ней ползали, только он с этим мириться не станет. С какой стати магия должна принадлежать одним лишь богам? Они ее не ценят, даже удовольствия в ней не находят. Она не приносит им счастья. Они владеют ею, но не любят ее так, как любит он, Квентин. Что толку быть всемогущим, если не можешь любить?

— Значит, вот как все будет? — сказал он, подражая Пенни в его стоицизме. — А нельзя ли этому помешать?

Он почти согрелся, но холод норовил проникнуть сквозь подошвы сапог.

— Не думаю. — Пенни зашагал по снегу, как простой смертный, — ему холод, видно, был нипочем. — Впрочем, один способ есть: мы предвидели, что это может случиться, и подготовились. Что в первую очередь делает хакер, взломав систему?

— Не знаю. Скачивает номера кредитных карточек и подписывается на элитные порносайты?

— Проделывает заднюю дверь. — Отрадно было видеть, что Пенни, даже и просветленный, к юмору не стал восприимчивее. — Чтобы войти снова, если все остальные запрут.

— И Орден ее проделал?

— Так говорят. В систему, так сказать, встроена лазейка, через которую по-прежнему будет поступать магия. Надо только открыть ее.

— Господи. — Квентин не смел надеяться — новое разочарование было бы слишком болезненным. — Вы правда можете это сделать?

— «Задняя дверь», — Пенни изобразил культями кавычки, — действительно существует, но ключи от нее утеряны так давно, что даже мы не знаем, где их искать.

Квентин и Поппи переглянулись. Не может все быть так просто. Такого везения природа не знает.

— Пенни, а этих ключей случайно не семь?

— Да. Семь золотых ключей.

— Пенни… господи боже, Пенни… похоже, они все у нас. В Филлори. Не все, но шесть точно.

Квентин присел на камень вне круга идущего от Пенни тепла и уронил голову на руки. Их доблестный поход никакая не игра, а реальность. Они, сами того не ведая, все это время сражались за магию.

Пенни отнесся к этому с полным спокойствием и Квентина спасителем вселенной не стал объявлять.

— Превосходно, но нужно найти и седьмой.

— Это я понял. Что делать, когда мы его найдем?

— Несите все семь на Край Света — дверь находится там.

Есть такое дело. Квентин почувствовал себя как тогда на острове, но в несколько меньшей степени. Так, должно быть, чувствуют себя боги: абсолютно уверенными. Кажется, они уже вернулись назад к дому Пенни?

— Пенни, нам надо в Филлори, на корабль. Закончить, что начали. Можешь нас отправить туда? Даже если фонтаны замерзли?

— Разумеется. Орден посвятил меня во все тайны путешествий между разными измерениями. Если представить Нигделандию как компьютер, фонтаны всего лишь…

— Обалдеть. Спасибо тебе. Ты как, в игре? — спросил Квентин Поппи. — Или все еще хочешь вернуться в реальный мир?

— Смеешься? — Поппи, широко улыбаясь, прижалась к нему. — На хрен реальность, спасаем вселенную.

— Сейчас подготовлю чары для вашего возвращения, — сказал Пенни.

Снег усилился, снежинки пронизывали их маленький теплый купол, но Квентин уже не обращал на это внимания. Им предстоит сразиться, но они победят. Пенни запел что-то на том же странном языке с совершенно нечеловеческими гласными звуками.

— Подействует где-то через минуту, — сказал он, когда закончил. — С этого момента, разумеется, Орден берет все под свой контроль.

Погодите.

— Как это?

— Мы с братьями отправимся с вами и доведем поиски до конца. Вы, естественно, можете наблюдать. — Пенни помолчал, давая им проникнуться этой мыслью. — Не думаешь же ты, что мы доверим столь важную миссию группе любителей. Мы ценим проделанную вами работу, но теперь за дело должны взяться профессионалы.

— Извини, но так не пойдет, — сказал Квентин. Он не собирался отдавать свое дело в чужие руки и уж тем более приглашать Пенни в свой мир.

— В таком случае ищи дорогу в Филлори сам. — Пенни скрестил свои культи. — Я отзываю чары.

— Не смей! — крикнула Поппи. — Сколько тебе лет, девять? Пенни!

Он в конце концов и ее достал.

— Ты не понимаешь, — сказал Квентин (который, в общем, сам не очень-то понимал). — Никто не может сделать это за нас. Мы сами должны. Быстро отправляй нас назад.

— Еще что прикажешь?

— Господи, Пенни! Просто слов нет! Я думал, ты по-честному изменился. Не доходит, что ты тут не при делах?

— Не при делах? — Пенни утратил монашескую напевность и заверещал, как в старое время, когда сильно на что-нибудь обижался. — Извини, Квентин. Я терпел тебя все время, пока мы были знакомы, но теперь извини. Нигделандию нашел я, пуговицу тоже. И в Филлори всех привел я, а не ты. И рук там лишился. Я это начал, мне и заканчивать.

Квентин представил, как Пенни со своим братством Голубой Устрицы высаживается на «Мунтжак» и начинает всеми распоряжаться — в том числе Элиотом. Может, технически они лучшие маги, чем он, но нет. Он этого не допустит.

Они злобно таращились друг на друга. Ситуация стала патовой.

— Можно тебя спросить, Пенни? Как ты ворожишь-то без рук?

Квентин, хорошо зная своего однокашника, смело задал этот щекотливый вопрос и не ошибся: Пенни просиял, как новый десятицентовик.

— Сначала я думал, что не смогу, но в Ордене меня научили технике, при которой руки не требуются. Что такое, в сущности, руки? Почему их нельзя заменить другими частями тела? Пройдя орденский курс, я понял, как тесно мне было в прежних рамках. Меня даже удивляет, что ты до сих пор ворожишь по-старому.

Пенни утер подбородок рукавом — он всегда брызгал слюной, когда волновался. Квентин перевел дух.

— Пенни, я не думаю, что поисками следует заниматься Ордену. Эмбер поручил это нам, на что у него, вероятно, были свои причины. Да свершится воля его: вряд ли это может получиться у кого-то еще.

Пенни поразмыслил и сказал:

— Хорошо. В этом есть определенная логика, а у Ордена и в Нигделандии много дел. Главное совершится здесь, пока вы разыскиваете ключи.

Квентин почувствовал, что это лучшее, чего он может добиться.

— Вот и отлично. Ты мог бы, правда, извиниться за то, что спал с моей девушкой…

— Вы с ней уже порвали на тот момент.

— Ладно, забудем. Убирай нас отсюда к чертовой матери, магию надо спасать. — Оставшись здесь еще ненадолго, Квентин мог удушить Пенни и обречь вселенную на бесповоротную гибель… возможно, оно бы того стоило. — Что вы будете делать, пока мы занимаемся поисками?

— Мы — Орден — вступим в схватку с богами. Это отвлечет их, пока вы не найдете последний ключ.

— Как это? — ахнула Поппи. — Ведь они же практически всемогущие?

— Вы представления не имеете, на что способен наш Орден. Тысячелетиями изучая библиотеку Нигделандии, мы познали тайны, которые вам и не снились. Тайны, которые сведут вас с ума, если прошептать их вам на ухо. Кроме того, мы будем не одни. Нам помогут.

Из-под ведущего на Землю фонтана раздался глухой удар, сотрясший их коленные чашечки. Со стены рухнул камень. За первым ударом последовали другие, словно кто-то пытался прорваться в этот мир силой. Неужели боги? Может быть, слишком поздно что-то предпринимать?

Последний удар раздробил лед в фонтане — Квентин и Поппи пригнулись от летящих во все стороны льдин. Бронзовый лотос раскрылся с металлическим скрежетом, будто расцвел, и из него, извиваясь, вылезло громадное существо. Миг спустя оно развернуло крылья и поднялось в небо, взметнув снежный вихрь. Из фонтана тем временем показалось другое, очень похожее.

— Драконы! — визжала Поппи, хлопая в ладоши, как маленькая. — Квентин, смотри: драконы!

— Да, — подтвердил Пенни, — это они окажут нам помощь.

Поппи чмокнула его в щеку, и он улыбнулся. Ему очень не хотелось, но удержаться он не сумел.

Драконы лезли из фонтана один за другим — наверно, все земные реки лишились своих покровителей. Один дохнул в снежное небо огнем, осветив площадь.

Откуда Пенни знал, что это случится как раз теперь?

— Ты планировал это заранее, — сказал Квентин, но тут чары Пенни подействовали, и они оказались в разных мирах.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 23

В то утро за библиотечным столом они рассказали Джулии про все свои достижения.

Ей даже повезло, что она приехала только теперь и не блуждала впотьмах вместе с другими мюрийцами. Полгода, к примеру, они ухлопали на теорию об усилении чар по мере приближения чародея к центру Земли. Этот эффект почти не поддавался измерению, но его научное подтверждение открыло бы новые горизонты и могло бы изменить все.

Они обрыскали уйму заброшенных шахт, соляных куполов и прочих подземных сооружений, после чего за хорошие деньги наняли трамповый пароход и подержанный батискаф. Через шесть месяцев спелеологических экспедиций и глубоководных погружений они доказали, что чары Асмо на глубине полумили действительно немного усиливаются — возможно, потому, что весь этот экстрим здорово ее возбуждает.

За этим последовали астрология, океаническая магия и даже онейромантия, магия сновидений. Во сне маги, случается, колдуют со страшной силой, но днем никто не хочет слушать, что тебе снилось.

Потом начались эксперименты с магнитным полем Земли. Они собрали аппарат по чертежам Николы Теслы, но как-то ночью Фолстаф чуть не поменял местами магнитные полюса, после чего пришлось прикрыть лавочку и дать задний ход. Гаммиджи неделю глаз не смыкала, развивая гипотезу, связанную с космическими лучами, квантовыми эффектами и бозоном Хиггса, которую сама понимала только наполовину. Она клялась, что может все доказать математически, но расчеты такого рода потребуют компьютера величиной со вселенную и времени, за которое эта вселенная может погибнуть от энтропии.

Короче говоря, они зашли в тупик — и обратились к религии.

На этом месте Джулия отодвинулась от стола, чувствуя позывы мозговой рвоты.

— Знаю, — сказал Царап, — но это не то, что ты думаешь. Ты послушай.

Огромная, покрытая заметками диаграмма, развернутая Фолстафом, заняла весь стол.

Религией Джулия никогда не интересовалась: считала себя слишком умной, чтобы верить в нечто бездоказательное и к тому же нарушающее все мыслимые научные принципы. Считала малодушным верить во что-то лишь потому, что ей от этого легче. Магия — дело другое, в ней хотя бы имеются воспроизводимые результаты, а религия основана на одной только вере. Догадки слабых умов, ничего больше. До сих пор она думала, что все остальные фритредеры разделяют ее взгляды на этот предмет.

— Наша головоломка никак не складывалась, — продолжал Царап. — Мы решили вернуться к основным принципам, но что, если до основных принципов существовали еще какие-то? Мы предполагали, не имея доказательств обратного, что где-то во вселенной существуют большие энергии и что есть техника, позволяющая ими манипулировать. Человечество, насколько мы знали, никогда не имело к ним доступа, но что, если этот доступ был у сущностей иного класса?

— То есть у Бога, — сказала Джулия.

— Верней, у богов. Мне требовалось расширить свои знания в этой области.

— Что за ерунда. Ни богов, ни единого Бога нет. Хорошо, что я в колледж не поступила: не пришлось на первом курсе спорить в общей спальне о высоких материях.

Царап, однако, не дрогнул.

— «Исключите все возможное, и оставшееся, при всей своей невозможности, будет истиной». Шерлок Холмс.

— Во-первых, ты неточно цитируешь,[53] во-вторых, это еще не значит, что боги реальны. Это значит, что надо проверить свою работу еще раз — вдруг где-нибудь напортачил.

— Мы проверили.

— Тогда, вероятно, надо было бросить эту затею.

— Я так легко не сдаюсь. — Холодный серый взгляд Царапа не вязался с образом модели от Аберкромба и Фитча. — И они тоже, — он обвел рукой стол, — и ты. Верно, Джулия?

Она сморгнула и не отвела глаз, давая понять, что слушает, но обещать ничего не может.

— Мы говорим не о монотеизме, по крайней мере, не в его новой форме. Речь идет о древней религии — язычестве, точнее, политеизме. Забудь все, что у тебя связано с понятием религиозного культа. Отбрось поклонение, искусство, философию и рассмотри предмет хладнокровно. Представь, что ты теолог особого толка, изучающий богов, как энтомолог своих насекомых. Исходя из мировой мифологии к целом, отнесись к ней как к дневнику полевых наблюдений или статистике, занимающейся гипотетическим видом под названием «бог».

К курсу сравнительной религии Царап и компания приступали брезгливо, в резиновых перчатках и со щипцами, как будто имели дело с интеллектуальной разновидностью медицинских отходов. Начали они, как и Джулия в своей квартирке над бейглами, с всевозможных преданий и мифов; проект получил название «Ганимед».

— Какого вообще дьявола вы надеялись там найти? — недоумевала Джулия.

— Я изучал их технику. Хотел научиться делать то, что делали боги. Я не видел особой разницы между магией и религией и, соответственно, между магами и богами. По-моему, божественный промысел — всего лишь одна из форм магической практики. Ты ведь помнишь, что сказал Артур Кларк? Всякая развитая технология неотличима от магии. Подойдем к этому с другой стороны: от чего неотличима развитая магия? От чуда, само собой.

— Огонь богов, — громыхнул Фолстаф. Еще один верующий, господи боже.

В Джулии вопреки ее воле зашевелилось любопытство, но она не подала виду. Она знала этих людей давно: умом и интеллектуальным снобизмом они ей нисколько не уступали. Все возражения, которые она может придумать, им, наверно, тоже в голову приходили.

— Слушай, Царап. Если боги и есть, свой огонь они так просто не раздают — это даже я знаю. Прометей, Фаэтон, Икар — выбирай кого хочешь. Если подлетишь близко к солнцу, термическая энергия расплавит твои восковые крылья, и ты рухнешь в море. Это если тебе еще повезло, не то кончишь как Прометей, и птицы вечно будут кормиться твоей печенкой.

— Имеются исключения, — заметил Фолстаф.

— Не все ж такие идиоты, чтобы делать крылья из воска, — поддержала его Асмо.

Фолстаф начал знакомить Джулию с разложенной на столе диаграммой, тыча в лист своими толстыми пальцами. Большие и малые религиозные культы, представленные в разных цветах, пересекались и накладывались один на другой. Ненормальный математик может представить в виде графика все что хочешь.

— Гордыня, бросающая вызов богам и приводящая дерзкого к смерти, — лишь один из возможных сценариев. Несчастливый конец можно обычно приписать плохой подготовке героев; это еще не значит, что доступ к божественной силе смертным категорически запрещен.

— В теории, — вставила Джулия.

— На практике тоже, — резко возразила Асмо. — Обычно этот процесс именуется вознесением или успением, но я предпочитаю это называть переносом. Все эти термины означают взятие человека на небо при жизни и наделение его божественным статусом той или иной степени. Есть еще родственное понятие, апофеоз, когда человек становится богом на все сто процентов. Так уже миллион раз делалось.

— Например?

— Мария, Иисусова мама, — загнула палец Асмо. — Родилась смертной, потом вознеслась. Или Галахад, сын Ланселота: он нашел священный Грааль и попал туда же. Опять же Енох, потомок Адама.

— Китайские полководцы Гуань Юй и Фань Куай, — добавила Гаммиджи. — Восемь Бессмертных даосизма.

— Дидона, Будда, Симон волхв, — внес свою лепту Царап. — Продолжать можно до бесконечности.

— Возьмем греческий миф о Ганимеде, — продолжала Асмо. — Зевс вознес смертного юношу на Олимп за его красоту и сделал своим виночерпием. Потому проект так и назвали.

— Виночерпий здесь, скорее всего, эвфемизм, — дал справку Фолстаф.

— Я все понимаю, — сказала Джулия. — Не все кончают так, как Икар, но ведь это только легенды. В «Горце» вон тоже бессмертные — реально это, по-вашему?

— Они там не боги, — заметил Фолстаф. — Ты хоть кино-то смотрела?

— И все эти люди, о которых вы говорите, были не простые смертные, а чем-то да выделялись. Енох — потомок Адама.

— А ты разве нет? — поддела Асмо.

— Галахад был нечеловечески добродетелен, Ганимед — нечеловечески красив. Не думаю, что это относится к кому-нибудь из присутствующих. По-моему, вы все люди как люди.

— Совершенно верно, — подхватил Царап. — В том-то и фишка. На данном этапе мы просто подтверждаем концепцию; до выводов еще далеко, поэтому мы пока ничего не хотим исключать.

Как профессор, опекающий перспективного аспиранта, он устроил Джулии экскурсию по восточному крылу, куда ее раньше не допускали. Все комнаты здесь были набиты принадлежностями самых разных религий: облачениями, алтарями, светильниками, кадильницами и митрами, а в воздухе витали всевозможные благовония.

В связке посохов Джулия опознала епископский и друидский. Она не привыкла работать с подобным оборудованием и доверия к нему не испытывала, но знание, как известно, добывается экспериментальным путем. Может, это и есть супержелезо, магический эквивалент большого адронного коллайдера. Ничего нельзя исключать, пока не исключишь, так ведь?

И Джулия вошла в проект «Ганимед». Как всякий научный работник, она делала срезы и вырезы, организовывала, строила графики, составляла проверочные таблицы и проверяла все до посинения. Мюрские маги тем временем творили песнопения и возлияния, приносили жертвы, постились, совершали омовения, раскрашивали лица, вопрошали звезды и вдыхали пары, исторгаемые бурлящими зельями.

Серьезная неуклюжая Гаммиджи, скачущая и улюлюкающая под действием мескалина топлес и в полной раскраске, несколько ошарашивала, но Царап указывал, что в контексте их исследований это приравнивается к полной ригидности. (Асмо, подавляя смех, вполголоса уверяла, что Царап с Гаммиджи по-тихому предаются сексуальным вакхическим игрищам, но доказательств, если они у нее и были, Джулии не представила.) Целью проекта было выяснить, действительно ли за всей этой мурой есть какая-то техника; ее открытие обещало приравнять волшебные скоросшиватели к фокусам на семейных праздниках.

К моменту прихода Джулии Царапу нечем было похвастаться, но он имел основания думать, что это не пустая трата времени и не полное шарлатанство. Когда Айрис изменила аранжировку одного шумерского песнопения, изо рта у нее вылетел рой насекомых, вот так вот. Пожужжал, выбил окно и пропал в ночи. Айрис два дня не могла говорить, так ей обожгло горло.

Были и другие случаи, спонтанные проявления чего-то, что ни в какую теорию пока не укладывалось. Предметы двигались сами по себе, посуда билась, слышалась великанская поступь, однажды разбудившая Джулию. Фиберпанк, метамаг-коротышка, три дня постился и медитировал, а на четвертое утро узрел в солнечном луче руку, которая коснулась его пухлой щеки своими горячими пальцами.

Его опыт, к общей досаде, никто повторить не сумел. Магия тоже не линейная сетка, но религия по сравнению с ней вообще полный хаос, свалка всякого мусора. В ней все ритуализировано и кодифицировано, это да, но воспроизводимых результатов эти ритуалы не обеспечивают. В магии, если ты правильно выучил заклинание, и не слишком устал, и условия не изменились за последнюю пару секунд, у тебя, как правило, получается, а тут ни фига. Царап продолжал верить, что глубокое бурение и расшифровка глубинного грамматического пласта таки приведет их к новой мощнейшей технике, но чем глубже они бурили, тем хаотичнее и неподвластнее грамматическим правилам все становилось. Как будто кто-то капризный и озорной на той стороне нажимал кнопки и дергал рычажки как попало, лишь бы позлить исследователей.

У Царапа хватало терпения сидеть и дожидаться, когда из этого шума возникнет нечто закономерное, но Царап был личностью уникальной. Пока он и его сторонники корпели над священными текстами и заполняли один жесткий диск за другим хаотической псевдоинформацией, Асмо вывела свою группу в поле для отлова живых экспонатов.

Царапу не понравилось, что она откололась, но Асмо воспротивилась ему со всей твердостью семнадцатилетнего вице-президента компании. Чуть ли не всем известно, заявила она, что на Земле имеется популяция волшебных существ. Небольшая, поскольку Земля для них не слишком дружественная среда. Почва твердая, воздух разреженный, зимы суровые — эльфу эта планета что человеку Арктика. Но отдельные представители, эскимосы волшебного мира, все-таки выжили.

У них своя иерархия: одни сильнее, другие слабее. В самом низу стоят вампиры, серийные убийцы, из которых путем естественного отбора выжили одни только социопаты. С ними, понятно, связываться не стоит, но выше их размещаются самые разнообразные виды эльфов, духов, оборотней и прочих. Если взбираться по этой лесенке терпеливо, перекладина за перекладиной, до богов, может, и не долезешь, но есть вероятность встретить кого-то, знающего их факс. Эта штука будет покруче поста.

Начала она с однодневных вылазок в местные горячие точки. В Провансе, до сих пор не слишком урбанизированном, обитали летучие спрайты, речные сирены, даже драконы-виверны иногда попадались, но все это была мелкая дичь. На смену июлю пришел август, холмы вокруг Мюра залиловели от цветущей лаванды — картинка с календаря в приемной дантиста, ни дать ни взять, — и Асмо со своей командой, куда теперь входил и Фолстаф, стала пропадать в поле по нескольку дней.

Особых успехов поначалу не было видно. Асмо стучалась к Джулии в три утра с сухими листьями в волосах и початой бутылкой просекко, садилась на кровать и рассказывала о встрече с кучей лютенов, французской разновидностью лепрехаунов, норовивших залезть ей под (действительно провоцирующую) юбку.

Но прогресс все-таки наблюдался. Фолстаф завел особую комнату, чисто убранную, где на белой скатерти ставилось свежее угощение для духов под названием фагасы; правой рукой они дарили удачу, левой наводили беду. Асмо, разбудив Джулию в очередной раз, поведала о свидании с Золотым Козлом, которого, как правило, видят одни пастухи, да и то издали.

На следующую ночь, правда, удача ей изменила, и она заявилась вся мокрая, дрожа от первого осеннего холодка: коварный драк посреди вполне цивильного разговора вдруг затащил ее в Рону. Днем в супермаркете она увидела его в человеческом облике — он загружал в тележку банки анчоусов и весело подмигнул ей.

Кроме того, с их машины все время воровали покрышки. Асмо подозревала местного трикстера[54] Рейнарда-Лиса; заступник крестьян вроде бы, враг помещиков и духовенства, а для нее сплошной геморрой.

Фолстаф как-то вышел к завтраку мрачнее тучи — таким его Джулия видела в первый раз. За эспрессо и мюсли он сообщил, что ночью по дороге домой с ними поравнялась черная лошадь длиной со школьный автобус, везущая тридцать плачущих детей. Она сопровождала мини-фургон добрых пару минут, как по шоссе, так и по проводам и верхушкам деревьев, а потом сиганула в реку вместе с детьми. Изыскатели подождали, но лошадь так и не выплыла. Реальность это или иллюзия? Мюрийцы полистали газеты, но объявления о пропаже детей не нашли.

Совместную оперативку устраивали в полдень: для команды Царапа это был ланч, для людей Асмо завтрак, поскольку те поздно вставали после своих ночных выездов. Обе стороны обменивались последними достижениями в духе здорового — и нездорового тоже — соревнования.

— Ну какого же хрена, Асмо, — сказал Царап в сентябре, прервав на середине ее доклад. Луга вокруг дома начинали рыжеть. — Какой нам от этого прок? Если я еще раз услышу о твоем Золотом Козле, у меня крышу сорвет. Ни фига этот Козел знать не может. Я убить готов за что-нибудь древнегреческое: бога, полубога, духа, чудовище, мне наплевать. За циклопа. Должно же тут водиться что-то такое. Это Средиземноморье, мать его так.

Асмо злобно уставилась на него ввалившимися глазами поверх багетов и клякс от варенья. Огромная оса, свесив ноги, перелетала от одной кляксы к другой.

— Циклопов нет, — сказала она. — Хочешь сирену?

— Сирену? — Царап, просветлев, хлопнул рукой по столу. — Что ж ты раньше молчала?

— Не греческую только, французскую. Змеиный хвост ниже пояса.

— Вроде горгоны? — нахмурился Царап.

— Нет, у горгон вместо волос змеи. Не думаю даже, что это реальные существа.

— Полуженщина-полузмея — это ламия, — вставила Джулия.

— Да, в Греции, — рявкнула Асмодея. — Во Франции это сирена.

— Может, она знает кого-то из ламий, — с надеждой сказал Царап. — Может, они родня. У женщин со змеиным туловищем должна быть своя социальная сеть…

— Не знает она никаких ламий. — Асмо уронила голову на стол. — Ты сам не знаешь, о чем просишь.

— Я не прошу, а даю тебе директиву расширить поиски. Тошнит уже от этих французиков. Про лютенов, сколько помню, ни одного фильма не сняли — не тот у них уровень. Слетай в Грецию, деньги не проблема. Мы все можем слетать. Здесь ты зашла в тупик и из чистого упрямства не хочешь в этом сознаться.

— Да что ты знаешь! — Покрасневшие глаза Асмо сверкнули. — Это тебе не перепись населения, чтоб опрашивать всех поголовно, тут доверие нужно завоевать. Я потихоньку создаю агентуру. Некоторые из них веками с человеком не говорили. Золотой Козел…

— О козлах ни слова!

— Асмо права, Царап, — тихо сказала Джулия. Царап явно ждал, что она поддержит его, но силовые игры ее мало интересовали. С силой не надо играть — чему-чему, а этому магия ее научила. — Начав носиться по всему глобусу, мы только зря потратим время и деньги.

— От Золотого Козла мы тоже молока не надоим…

— Сыр, полученный от него, был вполне съедобный, — заметил Фолстаф.

— Да поймите же: поверхностный поиск нам ничего не даст, а вот местная жила, если как следует ее разработать, может что-нибудь выдать… если там есть, конечно, что выдавать.

— Богатую жилу можно найти как раз в Греции.

— Не нужна нам Греция, — стояла на своем Джулия. — В Провансе кого только не было: и кельты, и римляне, и баски. Буддисты засылали сюда миссионеров, египтяне создавали колонии — греки, кстати, тоже, если ты без них жить не можешь. Евреи, и те побывали здесь. Потом, конечно, христианство все это прихлопнуло, но первичная мифология так и осталась где-то внизу. Если уж мы здесь не найдем богов, то в других местах искать бесполезно.

— Что ты, собственно, предлагаешь? — Царап остался крайне недоволен ее нелояльностью. — Забросить все мировые религии и сосредоточиться на местном фольклоре?

— Именно. Ограничимся здешними источниками и посмотрим, что это нам даст.

Все смотрели на Царапа. Он поджал губы, поразмыслил и сдался.

— Ладно. Прекрасно. Поработаем месяц с провансальским материалом, а там будет видно. Но никаких больше лепрехаунов, — он свирепо оглядел стол. — Поднимайся вверх по пищевой цепочке, Асмо: я хочу знать, кто здесь всем заправляет. Выясни, кого эта мелочь боится, и дай мне его телефон. Говорить будем только с ним.

Асмо, постаревшая с июня на несколько лет, тяжко вздохнула.

— Я постараюсь. Правда постараюсь, Царап. Но ты не знаешь, о чем просишь.

Джулия, хотя Царап ни разу не признал этого вслух, оказалась права. Сфокусировавшись на местной мифологии, они сразу добились прогресса. Они занялись только одним уголком пазла, убрав в коробку все остальное, и картинка начала складываться.

С помощью Григория Турского и других, безымянных, летописцев Средневековья Джулия приобщалась к провансальской магии. Та, подобно местным винам, имела вполне различимый вкус — богатый, хаотичный и романтический. Ночные чары вбирали в себя лунное серебро, вино, кровь, рыцарей, фей, ветер, леса и реки. А между их полюсами, добром и злом, лежала обширная область проказ и шалостей.

Постепенно за страницами древних летописей начала вырисовываться фигура. Джулия различала ее неясно и не могла пока назвать по имени, но чувствовала, что она здесь. Загадочная праматерь поселилась здесь давно, раньше римлян. Прямо о ней не говорилось нигде, и о ее присутствии возвещали лишь пертурбации, производимые ею во вселенной. Джулия выходила на нее методом триангуляции, руководствуясь мелочами вроде изображений черных мадонн — они разбросаны по всей Европе, но вокруг Прованса встречаются особенно часто. Все эти Девы Марии отличаются нетрадиционно темным цветом лица, однако неведомая сущность была старше Марии и не обладала кротостью Богоматери.

Богиня плодородия, существовавшая здесь с доисторических времен, пока разноплеменные завоеватели не залили эти места битумом официального христианства? Дальняя родственница Дианы, Кибелы или Изиды? Христиане скорее всего смешали ее с Марией, но она должна была сохраниться и как отдельное божество. Она выглядывала из-под маски христианских догм, как Джулия-два из-под маски первой.

Она взывала к Джулии — к дочери, обратившейся за спасением к собственной матери, о которой ее теперь извещала в редких невразумительных имейлах только сестра из небольшого, но изысканного колледжа в западном Массачусетсе. Джулия помнила, с какой любовью и всепрощением ее приняли, когда она приползла к родному порогу из Честертона. Такого она не испытывала ни раньше, ни позже — лишь в тот раз ей дано было приобщиться к божественной милости.

Чтение, перекрестные ссылки и дедукция все больше убеждали Джулию в том, что ее богиня реальна. Та, к кому стремишься всем сердцем, просто не может быть вымыслом: она таилась где-то рядом, по ту сторону этого никчемного мира, и разыскивала Джулию столь же усердно, как Джулия разыскивала ее. Нет, это не фигура мирового масштаба, как Гера или Фригг, скорее божество среднего веса, входящее в большой пантеон. К хлебу, в отличие от Цереры, она тоже отношения не имеет: в Провансе почва скалистая, и пшеница здесь не растет. Она заведует оливками и виноградом, темными плодами скрюченных низкорослых деревьев и лоз, а ее дочери — дриады, воинственные защитницы леса.

Она добрая, даже веселая, но есть у нее и другая, мрачная ипостась. Такой облик богиня принимает зимой, когда уходит в подземное царство. В одном мифе говорится, что она спускается туда оттого, что люди ее прогневили, в другом — что она предается там горю, потеряв дочь, в третьем — что лукавый бог типа Локи одурачил ее и приговорил к полугодовому заключению под землей. В любом из вариантов натура у нее двойственная: она богиня и света, и тьмы. Лик черной мадонны символизирует не только смерть, но и плодородную землю, где зарождается жизнь.

Не одна Джулия слышала зов богини. Другие тоже знали о ней, особенно беовульфовцы, не получившие в детстве полноценной материнской любви.

В крипте Шартрского собора, у древнего колодца друидов, стоит знаменитая статуя Черной Мадонны, известная как Notre Dame Sous Terre. Так мюрийцы и назвали свою богиню: Наша Подземная Владычица, сокращенно НПВ.

Асмо начала брать Джулию в ночные рейды. Как транспортное средство они использовали «Пежо», а если намеревались доставить что-то на ферму, брали потрепанный фургон «Рено Трафик». Как-то ночью они углубились в Камарг, дельту Роны, — триста квадратных миль лагун и соленых болот.

Ехали они туда два часа, собираясь поймать тараска. Джулия выспрашивала о подробностях, но Асмо ответила кратко:

— Все равно не поверишь.

И верно. Прошлепав несколько миль по грязи, засасывавшей их сапоги, они напали на след и спугнули добычу из лощины, поросшей карликовыми соснами. Дичь скулила жалобно, как замерзший щенок.

— Что за хрень, — сказала Джулия.

— Блин, — сказал Фолстаф.

— Превосходит все ожидания, — подытожила Асмо.

Тараск оказался зверем величиной с бегемота, но о шести ногах. Хвост скорпионий, голова не то львиная, не то человечья, с длинными волосами, на спине черепаший панцирь с шипами — вылитый король Боузер из «Супербратьев Марио».[55]

Он припал к земле, уткнув в сырой пень невероятно безобразную морду — поза не столько оборонительная, сколько покорная.

— Только французы и могли придумать такого дракона, — вздохнула Асмо.

Поняв, что нападения можно не опасаться, тараск заговорил, и заткнуть его после этого стало практически невозможно. Вместо команды магов-фольклористов сюда бы психотерапевта следовало прислать. Охотники всю ночь просидели на пеньках, слушая, как здесь одиноко и недостаточно сыро; тараск уполз в свою берлогу, лишь когда рассвело.

Время, однако, было потрачено с пользой. Мюрийцы пытались выяснить, кого здешняя нечисть боится, а тараск, чемпион по нытью, боялся практически всех — выбирай кого хочешь. Он был большой, и мелкие эльфы его не трогали, зато верхним эшелонам он, похоже, служил мальчиком для битья. Рейнард все время дразнил его, но тараск очень просил не выдавать, что он ябедничает на Лиса — как бы хуже не сделать. Особенно заинтересовали магов периодические трепки, получаемые тараском от некоего святого, бродящего по склонам горы Ванту два последних тысячелетия.

Причину всех бед тараск видел в своей жуткой внешности. Из-за нее его автоматически считали злобным созданием и всячески поносили, стоило ему сожрать каких-нибудь шесть или семь крестьян. В конце концов он засел в соленых болотах Камарга и стал питаться одними дикими лошадьми. Почему бы молодым людям тоже не поселиться рядом? Здесь прохладно и безопасно, и поговорить будет с кем. Они гораздо приятнее, чем этот агрессивный святой.

Следуя обратно по пустому утреннему шоссе и стараясь собрать глаза в кучку, маги сошлись на том, что отшельник действительно человек неприятный — а значит, стоит познакомиться с ним поближе.

Атмосфера в Мюре переменилась. Раньше здесь было принято думать, что роскошь и комфорт являются неотъемлемой частью магического образа жизни и должны соблюдаться не столько ради самих чародеев, сколько из принципа. Маги — мюрские маги — обязаны держать марку, как тайная мировая аристократия.

Теперь их жизнь, без каких-либо слов и без всяких указов со стороны Царапа, принимала все более спартанский характер. Серьезность проводимых ими исследований сдерживала сибаритские позывы. За обедом пили меньше вина, порой и вовсе обходясь без него. Кухня значительно упростилась. Разговаривали в столовой тихо, как в монастырской трапезной, — словом, дух на ферме воцарился самый благочестивый. Джулия подозревала, что некоторые из магов постятся. Мюр из центра высокоэнергетических исследований превращался в религиозную обитель.

Джулия, подчиняясь общему настроению, вставала теперь на рассвете и говорила только в случае крайней необходимости. Разум ее очистился, мысли перекликались, как птицы в просторном небе. Ночью она спала как убитая и видела во сне светящиеся неземные создания.

Однажды ей приснилась Наша Подземная Владычица — та пришла в виде шартрского изваяния, холодная и недвижимая, и протянула Джулии деревянную чашу. Джулия, сев, послушно выпила прохладную сладкую жидкость, как больной ребенок микстуру Ей вспомнилась опившаяся лекарством земля из стихотворения Донна, а богиня склонилась и поцеловала ее твердыми позолоченными губами.

Потом каменная оболочка развалилась, как яичная скорлупа, и из нее вышла истинная богиня, невыносимо прекрасная: в правой руке кривой оливковый посох, в левой гнездо с тремя голубыми птичьими яйцами. Половину ее лица покрывала тень, символ подземного периода ее жизни, глаза говорили о любви и прощении.

«Ты дочь моя, — сказала она, — настоящая дочь. Скоро я приду за тобой».

Джулия проснулась от стука: в дверь колотил Царап.

— Пошли, — сказал он шепотом, как только она открыла. — Ты должна это видеть.

Сонная Джулия в ночнушке поплелась за ним по темному дому. Ей казалось, что она все еще спит. Половицы скрипели как ненормальные — как всегда, когда стараешься ступать тихо. Царап чуть не бегом вел ее к лестнице в подвал, предназначенный для высокоэнергетических экспериментов.

Свет внизу не горел, но в окно на уровне земли проникал лунный луч. Джулия протерла глаза.

— Сейчас покажу, пока луна не ушла, — сказал Царап.

На покрытом белой скатертью столе лежало маленькое круглое зеркало. Трижды нарисовав на нем пальцем магический знак, Царап велел Джулии держать руки ковшиком, повернул зеркальце к лучу, и ее ладони тут же наполнились чем-то тяжелым и твердым — монетами. Они звучали, как дождь.

— Серебряные и вроде бы реальные, — сказал Царап.

Одна из монет покатилась по полу. Столь мощную магию Джулия видела в первый раз.

— Дай я попробую. — Она начертила на зеркале тот же знак. На этот раз лунный луч пролился на стол и намочил скатерть. Джулия обмакнула палец в лужицу — молоко. — Как ты это сделал?

— Сам не знаю. Помолился, и вот…

— Господи, — истерически хихикнула Джулия. — Кому это?

— Нашел в старой провансальской книге что-то похожее на заклинание, но без описания жестов. На лангедокском. Встал на колени, сложил руки и произнес слова. При этом я думал, — Царап засмущался, — думал о НПВ.

— Сейчас разберемся.

Есть простые чары, делающие магию видимой: они показывают завихрения энергии вокруг заколдованного предмета, но зеркало отказывалось что-либо объяснять. Его покрывала магическая ткань, плотная, как ковер — до того плотная, что самого зеркала под ней почти не было видно. У целой команды магов год бы ушел на распутывание этих каналов, а Царап сделал это один, за ночь, с помощью обыкновенного заклинания. Ни о чем подобном Джулия еще не слыхала.

— Вот так все просто?

— Не думаю. Я произнес слова, но работу, похоже, выполнил кто-то другой.

Воздух наполнился сладким ароматом. Ощущая странную легкость во всем теле, Джулия импульсивно помазала молоком веки. Зрение усилилось и прояснилось так, словно офтальмолог подобрал ей нужные линзы.

— Мы приближаемся, Джулия, — сказал Царап. — Приближаемся к божественному началу. Я это чувствую.

— Чувства меня мало устраивают. Предпочитаю знания. — Но она, вопреки собственным словам, тоже чувствовала и могла определить эту магию только одним термином: гробовая. Ничего игривого, легкого — тяжелая, серьезная, как сердечный приступ, материя. Где граница между чарами и чудом? Превращение лунного света в серебро — еще не переход через Красное море, но простота исполнения говорит о куда более широких возможностях. Серебро — это побочный эффект, проистекающий из невероятной мощи источника.

Утром Асмо вышла к завтраку — нормальному завтраку, а не ланчу, — прямо-таки вибрируя от волнения.

— Я нашла его, — объявила она, не съев ни кусочка.

— Кого? — спросила заинтригованная Джулия: в такую рань Асмо редко функционировала в полном режиме.

— Отшельника. Тараскинского святого. То есть он не святой в христианском смысле, но называет себя таковым.

— Объясни толком, — сказал Царап, жуя ломоть подобающе черствого хлеба.

Асмо переключилась с маниакальной фазы на деловую.

— Насколько я понимаю, мужичку две тысячи лет — ничего так? Именует себя Амадором и говорит, что из святых его разжаловали. Живет в пещере. Рыжий, борода вот досюда. Служит вечной богине, имени которой не называет, но это точно она, НПВ. В бытность официальным святым поклонялся Деве Марии, но затем его ославили язычником и чуть не распяли. Тогда он и удалился в пещеру. Ну, думаю, кто тебя знает, святой ты или чокнутый бомж. И тут он мне показал кое-что, ребята, — такое, чего мы не умеем. Он лепит руками камень. Исцеляет животных. Знает обо мне вещи, которые никто знать не может. У меня шрам есть… был… так он убрал.

Асмо, серьезная как никогда, смотрела на всех сердито, жалея, что выдала свой секрет. Никаких шрамов Джулия на ней раньше не видела — может, он был фигуральный, а не буквальный?

— Можешь отвести нас к нему? — спросил Царап ласково, чувствуя, видно, что девочка на пределе.

Асмо замотала головой, без особого успеха стараясь взять себя в руки.

— Его только раз можно видеть. Ищи сам, если хочешь, — я не могу сказать, где эта пещера. Помню, но сказать не могу. Честно — вот только сейчас попробовала. Не выговаривается.

Маги переглянулись над хлебными корками и насмерть остывшим кофе.

— Чуть не забыла: он дал мне вот это. — Асмо достала из рюкзака пергамент, густо исписанный. — Палимпсест — чувствуете, древность какая? Он при мне соскреб чернила с бесценного типа гимнария — может, это свиток Мертвого моря был. И написал, как вызвать богиню, НПВ то есть.

Царап дрожащими пальцами взял у нее пергамент.

— Взывание…

— Вот он, твой телефонный номер, — сказала Джулия.

— Угу. На финикийском, хотите верьте, хотите нет. Он не ручается, что она придет, но… — Асмо взяла со стола горбушку и стала жевать, не совсем понимая, что делает. — Черт. Пойду лягу.

— Иди, — разрешил Царап, не поднимая глаз от листа. — Поговорим, когда выспишься.

ГЛАВА 24

«Мунтжак» покачивался на волнах беспокойно, как всякий насильственно остановленный быстроходный корабль. Снасти гневно хлестали по мачтам, дождь — по серому морю.

Прошла неделя с тех пор, как Квентин и Поппи доставили из Нигделандии весть о грядущем магическом апокалипсисе и подлинном назначении волшебных ключей. Дождь так громко стучал по крыше кают-компании, что приходилось кричать.

То, что последний ключ надо найти, вопросов не вызывало — вопрос был в том, где и как.

— Давайте-ка еще раз, — сказал Элиот. — Это всегда делается по правилам, надо только вычислить, каковы они в данном случае. Значит, так. Квентин и Джулия прошли в дверь, а ключ оставили в скважине.

— Да.

— Не мог он упасть на ту сторону, когда дверь закрылась? Вдруг он так и валяется на лужайке перед домом твоих родителей?

— Нет, не мог. — Квентин был почти уверен… да не почти, на все сто процентов. Трава там подстрижена, как на поле для гольфа, они бы его заметили.

— Бингл после этого обыскал комнату, но ключа не нашел.

— Не нашел.

— Но когда Квентин с Поппи ушли в Нигделандию, ключ остался здесь, с нашей стороны.

— Правильно, — сказала Поппи. — Не говори только, что он тоже пропал.

— Нет, он у нас.

— Он что, так и торчал в воздухе, когда дверь закрылась? — спросил Квентин.

— Свалился на палубу. Бингл услышал и подобрал.

Шум дождя заполнил очередную долгую паузу. Палуба-крыша не пропускала воды, но сырость здесь стояла такая, что Квентин чувствовал себя промокшим насквозь. Дерево, в том числе и его треклятая ключица, разбухло и липло к рукам. Стулья, когда их двигали, издавали хлюпанье вместо скрежета. Над головой слышались шаги бедолаги-вахтенного.

— Может, он упал в какое-то промежуточное пространство, — предположил Квентин. — В щель между двумя измерениями.

— Я думала, что Нигделандия и есть эта щель, — заметила Поппи.

— Бывают и другие, кроме нее. Они возникают, когда портал открывается, но мы бы что-то такое увидели.

«Мунтжак» постанывал, раскачиваясь на месте. Джулия, к сожалению, не участвовала в дискуссии: сразу после битвы за шестой ключ она слегла с лихорадкой, то ли связанной с ее основным состоянием, то ли нет. Лежала с закрытыми глазами, но не спала, а дышала неглубоко и часто. Квентин заходил к ней несколько раз на дню, читал ей, давал напиться, держал ее за руку. Ей, похоже, было все равно, здесь он или нет, но он продолжал ходить. Избыток внимания никому еще не вредил.

— Стало быть, вы обыскали весь остров Крайний, — произнес он.

— Весь, — подтвердил Элиот. — Может, нам Эмбера вызвать?

— Зачем это? — запротестовал Квентин. — Если бы наше жвачное могло само достать ключ, то и достало бы, не привлекая к этому нас.

— Думаешь? — усомнился Джош.

— А то нет. Если Филлори погибнет, ему тоже конец.

— Что такое, собственно, этот Эмбер? — спросила Поппи. — Бог? Он не похож на того, серебряного.

— По моей теории, он бог только этого мира, а серебряные распоряжаются всеми как есть, — сказал Квентин.

Взбудораженность, овладевшая им в Нигделандии, понемногу начала проходить, хотя по утрам он все еще ждал, что магию, как неоплаченное электричество, вот-вот отключат и Филлори начнет рушиться, как Помпеи. Времени они поэтому не теряли, и «Мунтжак» вплоть до сегодняшнего дня шел с призовой скоростью. Адмирал Лакер откопал в тайном сундуке волшебный парус, ловивший, кроме ветра, еще и свет. Квентин узнал его: у Четуинов на «Быстром» был точно такой же. Ночью, при луне и звездах, он обвисал, днем надувался, как яхтенный спинакер во время шторма, и нес корабль, можно сказать, на себе — знай только ориентируй его по солнцу.

Все бы хорошо, вот только Филлори упорно не желало сотрудничать. На этой неделе они открывали неизвестные острова, ступали на их дикие берега, пробирались сквозь мангровые болота, даже на дрейфующий айсберг высадились — и никаких ключей. Что-то здесь не срабатывало, что-то ослабло и разрядилось. Квентин все мозги вывихнул, пытаясь понять, в чем тут дело.

А дождь все лил.

После совещания Квентин заставил себя полежать. Отсыревшие простыни не спешили согреваться. Для дневного сна было поздновато, вечер еще не настал, но солнце, вероятно, уже закатилось — кто его разберет. Небо и океан ничем друг от друга не отличались: все сплошь серое, как новенький «Волшебный экран», на котором ничего еще не рисовали.

Квентин грыз большой палец, от чего так и не отвык с детства. Мысли блуждали в пустоте.

— Квентин, — позвал кто-то.

Заснул он, что ли? За окном теперь стало темно.

— Квентин. — Этот голос — ласковый, бесполый, смутно знакомый, не совсем человеческий — не снился ему. Квентин сел и осмотрелся, но в каюте больше никого не было.

— Ты кто? — спросил он.

— Я внизу, в трюме. Ты слышишь меня через решетку в полу.

Квентин совсем забыл о нем, но теперь вспомнил.

— Ленивец, ты? Я даже не знаю, есть ли у тебя имя.

— Ты бы зашел ко мне. Поговорить надо.

С чего бы это? В трюме, помимо сырости, гнили и сточных вод, воняло еще и ленивцем. Квентин вполне мог поговорить с ним отсюда и вообще бы обошелся без этого разговора.

Бог ты мой! При такой слышимости гнусное животное должно быть в курсе всего, что происходило в этой каюте во время плавания.

С другой стороны, неловко, что он уделял ленивцу так мало внимания. При всей своей занудливости тот заслуживает уважения, как представитель говорящих животных, в трюме хоть и смрадно, но тепло, а делать все равно нечего. Квентин вздохнул, вылез из койки, взял свечу, нашел трап и спустился в корабельные недра.

Трюм сильно опустел со времен его последнего посещения. Еще бы, целый год в море. В сточном желобе плескалась вода. Ленивец, странного вида зверь с плотным зеленовато-серым мехом, около четырех футов в длину, висел вниз головой на уровне глаз Квентина, цепляясь когтями за бимс — вся его внешность говорила о зашедшей слишком далеко эволюции. На полу под ним валялись катышки помета и фруктовая кожура.

— Привет, — сказал Квентин.

— Здравствуй. — Ленивец повернул к нему свою сплющенную мордочку — его шее, видимо, это ничуть не препятствовало. Из-за черного меха вокруг глаз он походил на енота и выглядел сонным. Глаза щурились от Квентиновой свечи.

— Извини, что так редко тебя навещал.

— Ничего, я не против. Я не слишком общительное животное.

— Так как же, есть у тебя имя?

— Да, Абигейл.

Значит, он девочка. В трюме стоял стул на тот случай, если кто-то захочет насладиться беседой с ленивцем (ленивицей) в полной мере.

— И потом, ты был очень занят, — милосердно добавила Абигейл.

Наступила пауза. Ленивец пережевывал что-то желтыми тупыми зубами. Интересно, кто носит ему (ей) еду?

— Я все время хотел спросить, для чего ты отправилась в это плавание?

— Больше никто не хотел, а на зверином совете решили, что кого-нибудь послать надо. У меня возражений не было. Я много сплю, мало двигаюсь и люблю одиночество. Можно сказать, едва присутствую в этом мире, так не все ли равно, где быть.

— А мы так поняли, что говорящие звери будут оскорблены, если мы не возьмем на борт их представителя.

— Мы, в свою очередь, думали, что вы оскорбитесь, если мы никого не пошлем. Мир строится на недопонимании, правда?

Да уж.

Длинные паузы не казались ленивице неловкими — может быть, животным такое чувство вообще не свойственно.

— Когда ленивец умирает, он так и остается висеть на дереве, — сообщила ни с того ни с сего Абигейл. — Пока не сгниет.

— Надо же. Я не знал. — И как прикажете развивать эту тему?

— Это я к тому, что ленивцы живут не так, как люди и большинство животного мира. Наша жизнь проходит между двумя мирами — землей и небом, явью и сном. На грани жизни и смерти, можно сказать.

— Да, люди живут иначе.

— Тебе это покажется странным, но нам так вполне удобно.

Общение с ленивцем вызывало на откровенность.

— Почему ты мне это рассказываешь? Я знаю, какая-то причина у тебя есть, но пока не улавливаю, какая. Это с ключом не связано? Нет, случайно, идеи, где его можно найти?

Если она, конечно, слышала об этих ключах. Если вообще знает, что там наверху происходит.

— Нет, ключ ни при чем, — прожурчала Абигейл. — Это связано с Бенедиктом Фенвиком.

— С Бенедиктом? А что такое?

— Ты не хотел бы поговорить с ним?

— Да, конечно, но ведь он умер. Погиб две недели назад. — Это по-прежнему казалось столь же немыслимым, как в ту первую ночь.

— Пути, закрытые для большинства живых, ленивцам открыты.

А говорить с вами надо, набравшись терпения.

— Не понял. Ты что, спиритический сеанс предлагаешь устроить? Пообщаться с его духом?

— Бенедикт в нижнем мире. Он тень, а не дух.

Абигейл вернула голову в прежнее положение, не спуская глаз с Квентина.

— В нижнем мире. — Он не знал даже, что в Филлори есть такой. — В аду, стало быть?

— В нижний мир уходят души всех мертвых.

— Хорошо ему там? В смысле, упокоился он или как?

— Не могу сказать. Человеческую натуру я понимаю не до конца. Для ленивца покой — нормальное состояние.

Хорошо быть ленивцем, как видно. Квентина беспокоило, что Бенедикт, будучи мертвым, остается… в сознании, что ли? Жутко. Как будто его похоронили живым.

— Но его там не мучают? Такие ребята с рогами и с вилами? — Кто разберет, что возможно в Филлори, а что нет.

— Нет, не мучают.

— Но на небо он все-таки не попал.

— Какое такое небо? Есть только нижний мир.

— Так как мне поговорить с ним? Ты можешь… как бы это сказать… обеспечить нам связь?

— Нет, Квентин. Я не медиум, а проводник, психопомп. С мертвыми не общаюсь, но дорогу в нижний мир могу показать.

Квентин не был уверен, что хочет этого. По перевернутому лицу Абигейл он ничего не мог прочитать.

— Физически то есть? Так прямо возьмем и пойдем?

— Ну да.

Глубокий вдох.

— Я бы очень хотел помочь Бенедикту, но не хочу оставлять мир живых.

— Я тебя не заставляю. При всем желании не смогла бы.

В трюме, освещенном только свечой, было довольно страшно. Свеча горела совершенно ровно вопреки качке, зато Абигейл раскачивалась как маятник. Гнутые бока корабля казались ребрами поглотившего их чудовища. В каком мире они пребывают сейчас — в нижнем, подземном, подводном?

Ленивица начала прихорашиваться со свойственной ей методичностью, действуя сперва языком, потом когтем, который отцепила от балки.

— На свой лад, — говорила она в процессе, — мы, ленивцы… сами как маленькие миры.

Никто не держит паузу так, как ленивцы… и никто меньше их не зависит от реплик, подаваемых собеседником. Люди для них, вероятно, движутся в ускоренном темпе — так же, как Абигейл в замедленном, на взгляд Квентина.

— Есть водоросль, живущая только в нашем меху… это она придает нам уникальный зеленоватый оттенок. Благодаря ей мы можем… сливаться с листвой. Кроме того, она питает… целую экологическую систему. Определенный вид моли обитает… только в густом, насыщенном водорослью… мехе ленивца. Когда моль поселяется на ленивце… — Абигейл помолчала с минуту, расчесывая колтун, — у нее отпадают крылышки. За ненадобностью. Ей больше никуда не надо летать. — Закончив, она вернула коготь на балку. — Она так и называется: ленивая моль.

— Знаешь что, давай внесем ясность. Нет у меня сейчас времени идти в нижний мир. Когда-нибудь я сполна воздам долг памяти Бенедикта, но сейчас во вселенной кризис, и все наши усилия вложены в поиски ключа. Филлори настанет конец, если мы его не найдем. Ждать нельзя.

— Время тебе не потребуется. В мире мертвых времени нет.

— Да хоть бы и не было. — Квентин твердо решил не поддаваться на уговоры. — Какая от этого польза? Назад я его не верну.

— Нет.

— Зачем тогда это надо, извини за прямоту?

— Ты можешь принести Бенедикту утешение. Это единственное, что живой может дать мертвому, а он, возможно, даст тебе что-то взамен. В человеческих эмоциях я разбираюсь… — Ленивица умолкла, подыскивая нужное слово.

— Не совсем хорошо? — подсказал Квентин.

— Не совсем хорошо, да. Но Бенедикт, по-моему, недоволен тем, что он умер.

— Это была ужасная смерть. «Недоволен» еще мягко сказано.

— По-моему, об этом он и хочет тебе сказать.

Это Квентину в голову не приходило.

— И предложить тебе что-то.

Абигейл закрыла свои желатиновые глаза, отражавшие еще какой-то свет помимо свечного.

Корабль покряхтывал под монотонными ударами волн. Квентин знал по опыту, что если его раздражает кто-то другой, то он сам скорее всего в чем-то ошибся или чего-то не сделал. Он представил себе Бенедикта, заточенного в мультяшном подземном царстве: неудивительно, если парень хочет, чтобы его кто-нибудь навестил.

Квентин чувствовал за него ответственность — это входило в круг королевских обязанностей. Бенедикт умер, не успев узнать, для чего им нужны ключи, и думает, что погиб ни за что. Хорошенькое дело, коротать вечность с такими мыслями.

Из историй о короле Артуре Квентину помнилось, что рыцарям, имевшим на совести грех, не везло с поисками Грааля. Исповедайся сначала, а потом уж двигай искать. Не покаешься в своих пакостях — фиг найдешь. Квентин никогда не понимал, почему Гавейн и другие рыцари не сообразили этого вовремя. Лезли в драку, поддавались соблазнам и даже близко к Граалю не подошли.

Наверно, такие вещи понятны только со стороны. Гибель Бенедикта вообще-то не грех, но она отягощает его, Квентина, совесть и, возможно, препятствует их собственным поискам. Быть героем иногда означает не просто проявить смелость, а сделать то, что ты должен. И это как раз тот случай.

Подведем черту: надо идти в нижний мир, тем более что время на это затрачивать не придется. Если ленивица говорит правду, никто и не заметит, что он уходил.

— То есть я уйду и в ту же секунду вернусь? — спросил Квентин.

— Возможно, не совсем так. Перед уходом нужно будет сделать кое-какие приготовления.

— Но я смогу вернуться?

— Да, сможешь.

— Ладно, начнем. — Не переодеться ли? Как-то несолидно покидать мир живых в пижаме. — Что надо делать?

— Я забыла сказать, что обряд следует провести на суше.

— Вот как. — Слава тебе господи, пока можно пойти и лечь спать. — Я думал, мы прямо сейчас отправимся. Я заскочу к тебе сразу, как… — Наверху затопали и ударили в колокол. — Там только что заметили землю, да?

Абигейл в знак согласия прикрыла глаза. Квентин хотел спросить, как она это сделала, но промолчал: пришлось бы дожидаться ответа, да и ленивцевой мудрости ему на данный момент хватало.

Час спустя, глухой ночью, он уже вышел на плоский берег. Ему хотелось смотаться в нижний мир быстро, чтобы никто не узнал. Потом об этом можно было бы вскользь упомянуть в разговоре: побывал, мол, в аду, что такого. Привет вам от Бенедикта. Делать это на публике он отнюдь не планировал, однако публика собралась: Элиот, Джош, Поппи, даже Джулия, вышедшая на время из ступора. Бингл и один из матросов держали на плечах весло, на весле болталась ленивица: доставить ее на берег таким манером было проще всего.

В целесообразности предстоящей Квентину экспедиции сомневалась одна только Поппи.

— Не знаю, Квентин… как-то в воображении не укладывается. Это ведь не больничный визит: поправляйся, вот мы тебе шарики к кровати привяжем. Представь, что ты мертвый — хотел бы ты, чтобы живые к тебе приходили? Ты ведь знаешь, что не сможешь с ними уйти. Я, например, не уверена, что хотела бы. Ему только хуже станет — может, оставим Бенедикта в покое?

Квентин не слушал ее. В худшем случае Бенедикт прогонит его обратно. Все поеживались от холода, кутаясь в плащи и халаты. Островок представлял собой поросшую кустами песчаную косу. Море время от времени собиралось с силами и плюхало на песок полуфутовую волну, точно напоминая, что оно все еще здесь.

— Я готов, — сказал Квентин. — Говори, что делать.

С корабля по указанию ленивицы привезли приставную лестницу и длинную широкую доску. На берегу она велела составить их треугольником, но они все время валились, и Элиоту с Джошем пришлось держать их. Квентин как бывший физик привык извлекать магию из любых подручных материалов, но это было примитивно даже и по его стандартам. Филлорийский месяц лил на них серебряный свет. Он вращался так быстро, что рога каждые десять минут оборачивались в другую сторону.

— Лезь на лестницу.

Квентин влез, заставив Элиота поднапрячься.

— Теперь съезжай по доске.

Как с детской горки, значит. Сама бы попробовала сделать это без бортиков и площадки. Доска качалась, Квентин балансировал на вершине треугольника. Знать бы, что путешествие в загробный мир будет так похоже на клоунский номер. Он-то думал, что врата ада откроются после начертания на песке огненных знаков. Но делать нечего.

— Съезжай, — повторила Абигейл.

Гладкость доски оставляла желать лучшего, но он кое-как съехал, даже пятую точку не занозил.

— А теперь? — крикнул он, упершись в песок босыми ногами.

— Терпение, — сказала ленивица.

Все ждали. Накатила волна. Ветер вздувал пижаму.

— Ну так что?

— Попробуй пошевелить пальцами ног.

Квентин попробовал, собираясь в случае чего прекратить этот цирк, но тут его ноги провалились куда-то, и он прошел сквозь песок.

Доска тут же преобразилась в настоящую металлическую горку с бортиками. Он скользил по ней в полном мраке, ничего не видя вокруг. Система работала не идеально: стоило ему набрать хорошую скорость, он застревал и вынужден был отталкиваться, скрипя задницей по металлу.

Внизу забрезжил свет. Вскоре Квентин увидел, что это обычная электрическая лампочка на кирпичной стене, которую не мешало бы покрасить. Двойные железные двери тоже были самые обыкновенные, как в школьном классе.

Перед ними стоял человечек лет так восьми, явно не доросший охранять врата ада. Хорошенький мальчуган, с короткими черными волосами и узким личиком. Одет он был в серый форменный костюмчик с белой рубашкой, но без галстука. Как будто он шалил в церкви и его ненадолго выставили.

Ни стула, ни даже табуретки ему при этом не полагалось. Мальчишка безуспешно попытался свистнуть и дрыгнул ногой.

Квентин счел за благо остановиться примерно в двадцати футах от низа.

— Привет, — сказал мальчик.

— Привет. — Квентин съехал до конца и по возможности грациозно встал.

— Ты не мертвый, — заметил мальчик.

— Правильно, я живой. Это и есть вход в нижний мир?

— Знаешь, как я это определил? Ты съезжал долго. Мертвые сразу соскальзывают.

— Да, я застревал пару раз. — Квентин, еще и не входя, весь покрылся мурашками. Интересно, мальчишка тоже живой? Не похож он на мертвого.

— Мертвые легче, — объяснил юный привратник. — И еще, когда умираешь, тебе выдаются треники — на них лучше ехать, чем на обычных штанах.

За пределами светового круга лежала темная пустота. Ни неба, ни потолка. Кирпичная стена, фундамент верхнего мира, выглядела бесконечно высокой.

— Можно я войду? — спросил Квентин.

— Туда только мертвым можно. Такое правило.

— Ага. — Что ж Абигейл не предупредила его заранее? Не хотелось бы лезть обратно по горке до самого верха. Из детства Квентину помнилось, что в принципе это возможно, но ведь эта будет с полмили длиной. Вдруг он сорвется или загородит дорогу умершему, который аккурат едет вниз.

С другой стороны, все к лучшему Можно спокойно продолжать поиски седьмого ключа.

— Видишь ли, у меня там друг. Бенедикт. Мне надо сказать ему что-то.

Мальчик пораздумал.

— Скажи мне, а я ему передам.

— Нет, это личное.

Мальчик закусил губу.

— А паспорт у тебя есть?

— Паспорт? Не думаю.

— Да есть же. Смотри.

Мальчик залез в нагрудный карман Квентиновой пижамной куртки и достал сложенный вдвое листок. Квентин не сразу вспомнил, что это и правда паспорт, подаренный ему девчушкой с острова Дальний… как же ее… Элинор. Как он оказался в этой пижаме?

Мальчик сравнивал лицо Квентина с рисунком придирчиво, как настоящий паспортный бюрократ.

— Твое имя так пишется?

Под картинкой цветными заглавными буквами значилось КРОЛ, причем К смотрело в другую сторону.

— Да, все верно.

Мальчик вздохнул так, точно Квентин выиграл у него в китайские шашки.

— Ладно, проходи. — И отвел глаза, показывая, что ему это глубоко безразлично.

Двери не были заперты. Квентин открыл одну створку, гадая, что стал бы делать мальчонка, если б он попытался прорваться силой. Обернулся бы чем-то страшным из фильма «Изгоняющий дьявола» и сожрал дерзкого? Пространство за дверью освещалось жужжащими дневными светильниками.

Народу там было полным-полно. В спертом воздухе бубнили тысячи голосов. У Квентина сразу возникла ассоциация со спортзалом: люди стояли, сидели, прохаживались или играли в разные игры.

Четверо в ближайшем соседстве вяло перекидывались воланом через сетку для бадминтона. Чуть дальше виднелась волейбольная площадка, на которой никого не было, и столы для пинг-понга. На покрытом лаком полу перехлестывались линии и круги диких расцветок, акустика напоминала о стадионе, где звукам не от чего отражаться и они просто истрепываются, проходя большие дистанции.

Люди, то есть тени, имели вполне плотский вид, хоть и выглядели бледно при искусственном свете. Пижама Квентина не особенно выделялась среди их белых спортивных костюмов.

Чувствуя, как давит на барабанные перепонки, Квентин решил не вдумываться, принимать все как должное и постараться разыскать Бенедикта. Ему бы определенно пригодился Вергилий. Он оглянулся на закрытые двери: с внутренней стороны на них вместо ручек были длинные железные рычаги.

Миг спустя одна створка снова приотворилась, и внутрь проскользнула Джулия. Она оглядывалась по сторонам, как и Квентин, но не казалась растерянной. Ее способность приспосабливаться к любым условиям просто ошеломляла, а температура, кажется, понизилась и стала нормальной. Дверь с металлическим лязгом закрылась за ней.

У Квентина на секунду остановилось сердце от мысли, что она умерла.

— Расслабься, — сказала Джулия. — Я просто решила составить тебе компанию.

— Правильно решила. — Сердце забилось вновь. — Я страшно рад, спасибо тебе.

А вот тени, похоже, не слишком радовались, что попали сюда — наоборот, скучали. Бадминтонисты едва махали ракетками и не злились, пропустив мяч, разве что слегка огорчались. Очки тоже никто не считал: доска показывала счет прошлой или позапрошлой игры.

Большинство теней спортом вовсе не занимались, просто разговаривали или молча лежали навзничь, глядя на флуоресцентный свет. Откуда вообще взялись эти светильники? В Филлори электричества нет.

— Ребенок у тебя паспорт не спрашивал?

— Нет, даже не посмотрел на меня.

Квентин подумал, что это странно.

— Ну что, будем искать?

— Главное, не разлучаться.

Квентин принудил себя двинуться с места. Чем больше углубляться в эту толпу, тем больше риск застрять здесь навеки, что бы там ни говорила ленивица. Порой они наступали кому-то на ноги и старались, как на особенно людном пикнике, не наступать на руки. Он боялся, что живые привлекут к себе нежелательное внимание, но умершие только взглядывали на них и тут же отводили глаза. Ничего похожего на гомеровский или дантовский нижний мир, где всем до смерти охота с тобой потрепаться.

Квентин испытывал не столько страх, сколько депрессию. Как при посещении летнего лагеря, дома престарелых или чьего-то офиса: все вроде бы хорошо, но мысль, что в конце дня ты сможешь уйти домой, вызывает несказанное облегчение. Спортивное снаряжение здесь сильно поизносилось: сложенные доски для настольных игр протерлись по швам, на бадминтонных ракетках ослабли струны. Потом он увидел Чур, и это стало для него шоком.

Он мог в общем-то этого ожидать. Чур, показывавшая им дорогу к Гробнице Эмбера, в отличие от своего напарника их не бросила. При жизни он знал ее недолго, но это была точно она, с рыбьими губами и короткой лесбийской стрижкой. В последний раз, когда он ее видел, женщину молотил и одновременно поджаривал раскаленный докрасна великан. Теперь она, целехонькая, только чуть похудевшая, лениво играла в настольный теннис и если узнала Квентина, то виду не подала.

Только теперь Квентин разрешил себе задуматься о том, о чем старался не думать с самого первого упоминания о нижнем мире: нет ли здесь Элис. Одна его часть жаждала увидеть в толпе ее лицо и отдала бы за это все что угодно, другая надеялась, что ее здесь нет. Она теперь ниффин — может быть, это считается одной из форм жизни.

Потолок кое-где поддерживали металлические колонны. У одной из них, глядя в пространство, сидел Бенедикт. Перед ним был разложен пасьянс, который мог завершиться удачно, но Бенедикт не спешил класть пятерку бубен на шестерку греф.

Сейчас он больше походил на того Бенедикта, которого Квентин увидел в картографическом кабинете, чем на загорелого коммандоса с «Мунтжака». Бледный, руки тонкие, темные круги под глазами. Волосы у него отросли, и облик угрюмого юноши с холста Караваджо вернулся к нему.

— Здравствуй, Бенедикт, — сказал Квентин.

— Здравствуй, — сказала Джулия.

Взгляд Бенедикта, остановившись на Квентине, опять ушел вдаль.

— Я знаю, с собой вы меня взять не сможете, — тихо произнес он. Мертвые попусту слов не тратят.

— Не смогу, — подтвердил Квентин. — Ленивица так и сказала.

— Зачем вы тогда пришли? — В его глазах вспыхнуло обвинение. Квентин боялся увидеть рану на его шее, но ничего такого не наблюдал. Конечно, он ведь не зомби, он призрак. Вернее, тень.

— Хотел с тобой повидаться. — Квентин сел рядом и тоже прислонился к колонне, Джулия села с другой стороны. Перед ними колыхалась толпа теней.

Прошло какое-то время, пять минут или час — здесь трудно было ориентироваться.

— Как тебе тут? — спросила Джулия. Бенедикт промолчал и сам задал вопрос:

— Видели, что со мной случилось? Просто не верится. Бингл велел мне оставаться на корабле, а я подумал… — Он нахмурился и потряс головой. — Хотел испробовать то, чему обучался, в настоящем бою. Сошел на берег, и сразу тщщщщ! Прямо в горло, в самую ямку. — Он прижал указательный палец к выемке под адамовым яблоком. — Самое смешное, что это даже не очень больно. Я думал, стрелу можно вытащить. Пошел опять на корабль. Дыхание прервалось, сел. Во рту полно крови, меч в воду упал. Я еще и волновался из-за этого — верите, нет? Все думал, можно ли будет нырнуть и достать его. Вы достали?

Квентин покачал головой.

— Да ладно, не важно. Это всего лишь учебный меч.

— А потом что? С горки съехал?

Бенедикт кивнул.

У Квентина зародилась теория, что эта горка придумана для унижения. Как будто все, чем ты жил, о чем мыслил, было просто детской игрой. Смерть никого не уважает и хочет, чтобы ты это понял.

— А ключ вы забрали? — спросил Бенедикт.

— Как раз об этом я и хотел тебе рассказать. Мы его взяли. Был большой бой, мы победили, и оказалось, что этот ключ очень важен для нас. Я хотел, чтобы ты знал об этом.

— И больше никто не погиб. Только я.

— Да, никто. Меня вот в бок ранили. — Здесь было как-то неудобно хвастаться этим. — Я просто хочу тебе сказать, что ты умер не зря. Все это имело смысл. Ключи необходимы для спасения Филлори. Без них магия уйдет, и весь наш мир рухнет.

— Но ведь я ничего не сделал. Моя смерть не приблизила вас к победе. Я мог бы просто остаться на корабле.

— Мы не знаем, что было бы в другом варианте, — сказала Джулия, но Бенедикт ее снова проигнорировал. — Он меня не слышит, — заметила она Квентину. — Не знает, что я здесь, и все остальные тоже не знают. Странное что-то творится.

— Бенедикт, рядом с тобой сидит Джулия — видишь ее?

— Нет. — Юноша нахмурился, как в былые дни. — Кроме вас, никого не вижу.

— Я здесь как призрак, — заключила она. — Призрак среди призраков. Призрак навыворот.

Ответ на вопрос, почему тени не видят Джулию, в скором времени не предвиделся. Вокруг постукивали мячики для пинг-понга — мертвые играли без особого блеска, хотя и долго практиковались. Хитрых подач никто даже не пробовал; стоило кому-то набрать пару очков, мячик попадал в сетку или улетал далеко в толпу.

— Кто-то как будто старается, чтобы всем здесь было приятно, — сказал Бенедикт. — Игры эти и все такое, только не продумано это как-то. Кому надо вечно во что-то играть? Ужас как надоело, а ведь я здесь совсем недавно.

Кто-то старается… не серебряные ли боги? Бенедикт ногой смешал стройные ряды своего пасьянса.

— И хоть бы что-нибудь сверхъестественное. Летать бы мы, скажем, умели или просвечивали, так нет ведь. — Бенедикт поднял руку к свету, демонстрируя свою непрозрачность.

— А что вы здесь еще делаете, кроме игр?

— Ну что… разговариваем. Есть тут нечего, да нам и не хочется. Новенькие, бывает, дерутся или сексом занимаются, другие на это смотрят, но какой смысл? Один раз живую — то есть мертвую — пирамиду построили, чтобы до светильников достать, но не достали, высоко очень. В реальном мире у меня ни разу не было секса, а здесь не хочу.

Квентин рассказал Бенедикту последние новости.

— Вы с ней занимались любовью, да? С Поппи? — спросил тот.

— Да.

— Все ждали, что так и будет.

Вот, значит, как? Джулия, призрак навыворот, ухмыльнулась.

Краем глаза Квентин замечал, что на них все-таки обращают внимание. Несколько теней показывали пальцами, парнишка лет тринадцати откровенно пялил глаза. Интересно, от чего он умер, этот пацан.

— Я начинаю понимать, — сказала Джулия. — Все человеческое во мне умерло безвозвратно, потому они меня и не видят. — Ее сплошь черные глаза тоже смотрели в пространство, а не на Квентина. — Никогда мне больше не быть человеком — я только сейчас поняла, что утратила свою тень. Наверно, я это все время знала, но не хотела верить.

Квентин ответил бы, что бесконечно сожалеет обо всем сделанном и несделанном, сожалеет, что не в силах помочь ей — но многое еще оставалось за пределами его понимания. Что это значит — утратить тень? Как это происходит и что при этом испытываешь? Кто она теперь — выше, чем человек, или ниже?

— Надеюсь, что у вас ничего не выйдет, — выпалил вдруг Бенедикт. — Что вы никогда этот ключ не найдете, и все умрут, и мир рухнет. Знаете почему? Потому что и этому месту тогда, возможно, тоже придет конец. — Он сказал это и заплакал, не издавая никаких звуков.

Квентин гладил его по спине, подыскивая какие-нибудь слова — все равно какие.

— Мне очень жаль, Бенедикт. Ты умер так рано, ничего не изведав…

— И хорошо, что умер! Какой от меня был прок? Хорошо, что это был я, а не кто-то другой.

— Вранье, — твердо ответил Квентин. — Ты был великим картографом и со временем стал бы великим воином. Твоя смерть — настоящая трагедия, едрен корень.

Бенедикт согласился и с этим.

— Вы передадите ей привет от меня? Скажете, что она очень мне нравилась?

— Кому ЭТО?

Красное, залитое слезами лицо Бенедикта выразило высшую степень подросткового презрения.

— Поппи. Она так хорошо ко мне относилась. Не могла бы она тоже прийти ко мне?

— Вряд ли у нее есть паспорт. Извини, Бенедикт. — Тот кивнул. Тени понемногу собирались вокруг и дружелюбия как будто не проявляли. — Но я еще навещу тебя как-нибудь.

— Нельзя. Сюда пускают только один раз. Паспорт ведь у вас отобрали?

— Да… кажется.

Бенедикт со всхлипом вздохнул и вытер глаза рукавом белой майки.

— Мне бы так хотелось остаться. Все время об этом думаю. Чего меня на берег-то понесло? Я смотрел на эту стрелу и думал: надо же, какая-то палочка отнимает всю мою жизнь. Неважно, плохую или хорошую. Прилетела деревяшка, и все. Последнее, о чем я подумал. — Сейчас он смотрел на Квентина без гнева и смущения. — Я так скучаю по жизни — вам этого не понять.

— Мне очень жаль, Бенедикт. Нам тоже тебя не хватает.

— Знаете, вам лучше уйти. Они недовольны.

Около них полукругом собралась многочисленная толпа — то ли из-за нестандартной пижамы Квентина, то ли они просекли все же, что он живой. Тот пацан стоял в первых рядах, и выглядели эти тени ужасно плотными.

Квентин, Бенедикт и Джулия поднялись, прижавшись к колонне спинами.

— Хочу вам отдать кое-что. — Бенедикт, опять засмущавшись, полез в карман и вложил что-то в руку Квентина. Пальцы были холодные, предмет тоже. Золотой ключ.

— Господи. Седьмой. Откуда он у тебя?

— Квентин, это тот самый? — спросила Джулия.

— Когда вы с королевой Джулией тогда ушли через дверь, я его подобрал. Никто не заметил, а я потом не знал, как вернуть — хотел сказать, что нашел. Извините. Я хотел стать героем.

— Не извиняйся. — Сердце Квентина билось часто: победа все-таки будет за ними. — Не за что тебе извиняться.

— А когда я умер, то взял его с собой. И не знал, что делать.

— Ты все сделал правильно, Бенедикт. — Убивать чудовищ и разгадывать загадки в конце концов не пришлось: всего и надо было, что спуститься сюда и навестить Бенедикта. — Спасибо тебе. Ты настоящий герой и навсегда им останешься.

Квентин смеялся и хлопал бедную тень по плечу. Бенедикт тоже начал смеяться — сначала неохотно, потом почти искренне. Давно ли они здесь смеялись в последний раз?

— Пора, — сказала Джулия. — Я готова.

Пора-то пора, но мертвые, похоже, были другого мнения. Около ста теней сомкнулись и преграждали дорогу к двери. Квентин попятился от них за колонну и вздрогнул, увидев сидящего на полу Джоллиби с мускулистыми ногами и густой бородой — но тот смотрел апатично и даже не пробовал встать.

Ключ! Надо открыть портал. Квентин стал тыкать в воздух, но скважина не обнаруживалась. Бог знает, где они выйдут, однако все лучше, чем здесь.

— Здесь внизу магия не работает, — сказал пацан с акцентом английского школьника, и Квентин узнал его: Мартин Четуин, вновь ставший тринадцатилетним. Так он, должно быть, выглядел до того, как превратился в чудовище и умер своей первой смертью. — Что-то твоей подружки не видно, — ехидно добавил Мартин. — На этот раз она тебя не спасет.

Может быть, их всех привлекало то, что Квентин еще не умер. Убив его, они могли изменить что-то, внести какие-то поправки в судьбы верхнего мира.

Пара теней подалась вперед, но Бенедикт выступил им навстречу. Он успел выхватить у кого-то ракетку для бадминтона и размахивал ею, как мечом.

— Идите сюда, ублюдки! — Бенедикт, в котором проснулся воин, принял стойку, как учил его Бингл. — Кто первый, ты? — Ракетка целила в Мартина. — Давай выходи!

Квентин встал рядом с ним, сознавая, что с голыми руками и без помощи магии выглядит не очень-то грозно. Надо было меч захватить. Он выставил вперед кулаки и делал вид, будто знает, как ими пользоваться.

— Я изменяюсь, — деловым тоном сказала Джулия сзади. — Время пришло.

Другого момента не могла выбрать? Квентин оглянулся и замер. Все остальные тоже глазели на Джулию. Она выросла, глаза сверкали зеленым огнем, руки под ее сосредоточенным взглядом удлинялись и крепли, кожа приобретала светящийся жемчужный оттенок. Примерно такой же она была, когда сражалась за шестой ключ, но теперь разница стала еще заметнее.

А потом она улыбнулась — да, — и тени отбросило назад, будто ветром.

— Теперь ты меня видишь? — спросила она разинувшего рот Бенедикта. Он кивнул, глядя во все глаза.

Она определенно больше не была человеком — непонятно только, кем стала. И раньше красивая, она поражала своей красотой. Оказавшись здесь, Джулия сумела завершить то, что происходило с ней все это время. Ростом она стала с Квентина, но как будто остановилась на этом. Словно любопытствуя, она подобрала с пола хоккейную клюшку; та тоже стала расти и преобразилась в длинный, с узловатым набалдашником посох. Она вскинула его, и тени, Мартин Четуин в том числе, шарахнулись еще дальше.

— Выходи, — сказала она Мартину. Голос у нее был, как у Джулии, только сильней и раскатистей. — Выходи на бой.

Мартин не спешил, да и нужды в этом не было: Джулия наступала сама. Сделав нечеловечески быстрый выпад, как атакующая змея, она схватила его за грудки и зашвырнула в толпу. Квентин сомневался, что Мартину, трижды умершему, от этого что-то будет, но напугаться тот должен был сильно.

Толпа вела себя как на футболе: передние пятились, задние напирали. Выкрики и шарканье ног наполняли все необозримое пространство нижнего мира: весть о том, что у входа происходит нечто неординарное, распространялась быстро.

— Не волнуйся, — сказала Джулия, уловив, видимо, беспокойство Квентина. — Все будет хорошо.

Помнит ли она, что он сказал ей то же самое в Честертоне у дома своих родителей? В ее устах это звучало как-то надежнее.

Посох Джулии грянул по полу. Квентин зажмурился от опалившей глаза вспышки, тени испустили дружное «ах». Вместо жиденького как-бы-дневного света в подземное царство, как через проем в тучах, били волны настоящего солнца.

— Довольно, — властно и мелодично произнес женский голос.

Отважившись взглянуть снова, Квентин увидел, что в том месте, где Джулия ударила посохом, стоит еще одна женщина. Ее прекрасный лик — лик богини — был приветлив, весел, горд и грозен одновременно, и половину его покрывала тень, символ того, что ей не чуждо и горе. Все будет хорошо, будто бы говорила она — если же нет, предадимся скорби.

В одной руке Она держала такой же, как у Джулии, посох, в другой почему-то птичье гнездо с тремя яйцами в голубой скорлупе.

— Довольно, — повторила Она. Тени послушно угомонились. Джулия опустилась перед Ней на колени, закрывая лицо руками.

— Больше тебе ничто не грозит, дочь моя, — сказала богиня. — Все кончено.

Джулия, кивнув, подняла залитое слезами лицо.

— Это Ты. Владычица наша.

— Я пришла отвести тебя домой. — Богиня указала на Квентина. Она не излучала сияние в прямом смысле, но смотреть на Нее было столь же трудно, как и на солнце, и рост у Нее, как он только теперь заметил, был не меньше десяти футов.

Умершие смотрели на них безмолвно, прервав все свои игры. Джулия поднялась, утирая слезы.

— Что это с тобой? — спросил Квентин.

— Я теперь дочь богини, дриада. Мелкое божество, — застенчиво уточнила Джулия.

Выглядела она великолепно — ясно было, что с ней все будет в порядке.

— Тебе идет.

— Спасибо, но нам пора уходить.

— Не спорю.

Богиня подхватила их обоих своей мощной рукой. Бенедикт вцепился в лодыжку Квентина с криком:

— Не оставляйте меня! Пожалуйста!

Прямо последний вертолет из Сайгона. Квентин, в свою очередь, схватил Бенедикта за руку. Он сам не знал, что делает, но знал, что держать надо изо всех сил. Богиня вместе с ними поднялась ввысь на десять футов, на двадцать… похоже, они похитят-таки одну душу из царства мертвых и обратят энтропию вспять. Смерть всегда выигрывает, да, но одно очко они у нее отвоюют.

— Держись!

Но Бенедикт держался недолго. Он отцепился и без единого звука канул в толпу теней.

Они поднялись уже выше светильников, прошли сквозь то, что считалось здесь потолком. Вместо руки Бенедикта Квентин теперь сжимал ключ. Бенедикта он потерял, но ключ не упустит. Пронизывая мрак, огонь, толщу земли и толщу воды, они поднимались к свету.

ГЛАВА 25

Перед решающим шагом они устроили себе каникулы. Нужно было запастись необходимыми материалами: омелой, зеркалами, инструментами, дистиллированной водой и парой экзотических порошков. Примитивный языческий ритуал, ожидаемый Джулией, на поверку оказался куда более сложным и технологичным.

Медленные подготовительные чары были запущены, требуемых ингредиентов еще не доставили, и мюрские маги решили предпринять прощальный вояж. Посетили аббатство Сеннанк — оно, несмотря на всю рекламу, глянцевые журналы и пазлы из пятисот фрагментов, поразило их своей красотой; Джулия впервые видела столь древнее и тихое место. Побывали в Шатонеф-дю-Пап, где когда-то вправду стоял новый папский замок — от него сохранилась лишь часть стены, торчащая, как гнилой зуб, над плоскими виноградниками, — и поехали дальше на юг, в Кассис.

Был октябрь, самый конец сезона, а Кассис — это тупик Лазурного берега, если вообще считать, что он расположен на нем. Цены там низкие, подростки из Марселя ездят туда купаться на один день. Солнце, однако, грело исправно, и вода, хотя Джулия не понимала, как можно быть такой холодной, оставаясь при этом жидкостью, отливала рекламной лазурью. В сосняке недалеко от моря, где стояла их маленькая гостиница, заливались цикады — маги, сидя на веранде, с трудом слышали, кто что говорит.

Пили местное розовое, будто бы теряющее свой букет, если пить его в другом месте. Съездили на лодке к каланкам — торчащим из моря известняковым пальцам. Никто не обращал на них внимания, и Джулия чувствовала себя восхитительно нормальной. Пляжи здесь были сплошь галечные, но маги расстилали полотенца и загорали, бросаясь время от времени в воду, от которой сердце норовило остановиться.

Все они смотрелись до крайности бледно. Асмо по местному обычаю сняла лифчик, и Джулии показалось, что сердце Фолстафа даже без купания сейчас остановится. Не только из-за маленьких, очень пикантных грудок: Фолстаф, судя по всему, был влюблен. Как могла Джулия не заметить этого, прожив полгода в одном с ними доме? Ближе ведь у нее никого нет, они все равно что ее семья. Все это богоискательство мешало Джулии мыслить по-человечески, что у нее и так получалось плохо. Надо будет последить за собой, чтобы ничего не пропадало при переводе.

Пена чертила на воде древнееврейские знаки. Джулия, довольная, как тюлень на лежбище, жмурилась от белого средиземноморского солнца. Просыпаешься, и все твои друзья рядом, как в конце «Волшебника из страны Оз» — это ли не счастье. Пугало лишь то, что после короткой яви она скоро опять погрузится в сон. Наркоз вот-вот начнет действовать, и неизвестно, проснется ли она снова.

Ночью в отеле, когда все остальные спали, она неожиданно для себя вышла из комнаты и постучалась к Царапу. Он открыл, она поцеловала его, и они переспали. Ей очень хотелось еще разок ощутить себя человеком, вместилищем бурных страстей. Пусть шлюховатым, но человеком.

Раньше она спала с парнями, потому что думала, что так надо — как с Джеймсом, — или потому что хотела что-то от них получить — как с Джаредом, Уорреном и мало ли с кем еще. Сейчас она впервые сделала это, потому что сама хотела. Это было здорово, просто фантастика. Как и должно быть.

Ей этого хотелось, а вот Царапу, похоже, не очень. Не будем делать поспешных выводов, подумала она, увидев его в тот первый день в Мюре: скажем просто, что все возможно. Ей всегда нравились красавчики вроде Джеймса, и Царап укладывался в эти параметры, но когда она с замиранием смотрела в его серые глаза, призывный огонь там отчего-то не загорался.

А ведь было же между ними что-то. В онлайне она всегда это чувствовала, но при личной встрече Царап ушел глубоко под лед. Его броню даже хакер масштаба Джулии не мог расколоть.

Она рассказывала ему об этом теперь, в постели, под треск цикад, несколько приглушенный ставнями. Он долго молчал, а потом сказал:

— Да, я знаю. Прости.

И все? Ну ладно, хоть как-то откликнулся.

— Ничего, не важно. — Это и вправду перестало быть важным. Они лежали, смотрели в потолок, слушали цикад. Джулия с удовольствием ощущала свое округлившееся тело — оно и разум в кои веки жили в полном согласии. — Хотя скажи так, для сведения: зачем тебе столько силы? Чтобы не бояться показывать свои остальные стороны?

— Может быть. — Он скривился, что ему очень шло. Джулия обвела пальцем выразительную складку у рта. — Не знаю.

— Не знаешь или не хочешь сказать?

Молчание. Синий экран. Она расколола его защиту. У всех мужчин коды противоречивые, плохо оптимизированные.

— Какие, по-твоему, у нас шансы на успех? — спросила она, взбивая тощую гостиничную подушку. — В процентах?

— Мне кажется, шансы хорошие. — Царап, вернувшись на безопасную почву, вновь стал собой. — Процентов семьдесят, я бы сказал, а ты?

— Больше похоже на фифти-фифти. Что будешь делать, если проект не сработает?

— Попробуем что-то другое. Я все еще думаю, что Греция — граунд-зеро для таких вещей. Поедешь туда со мной?

— Возможно. — Она не хотела ничего обещать заранее. — Здесь вино лучше, узо я не сильно люблю.

— Как раз это мне в тебе нравится.

Он рассматривал ее пальцы, играя ими поверх колючего одеяла.

— Знаешь, я ведь соврал насчет силы. Я все-таки знаю, зачем это делаю. Что она может мне дать.

— И что же?

Джулия приподнялась на локте, простыня соскользнула с нее. Она чувствовала себя странно, показываясь Царапу голой. Это всегда так, вроде как с холодной водой в заливе: сначала страшно, потом ныряешь и приспосабливаешься, в общем, довольно быстро. В мире столько скрытности — иногда просто хочется показать кому-нибудь свои сиськи.

— Когда ты пришла в «Беовульф», я уже был там.

— Ну и?

— Если по-простому, то я твои рецепты видел, а ты мои нет. — Царап улыбался грустно, не так, как обычно. — По дозам я официальный рекордсмен «Беовульфа». Они там поначалу вообще не верили, что такое возможно.

— Тебе от депрессии столько прописывают?

Он кивнул.

— Замечала, что я никогда не пью кофе и шоколада не ем? Когда на нардилине сидишь, нельзя. Я прошел с полдюжины курсов электрошока. В двенадцать лет пытался покончить с собой. Мозговая химия у меня ни к черту. Совершенно нежизнеспособная.

Джулия, которая всегда терялась в таких ситуациях, нерешительно положила ладонь на его гладкую грудь. Это, кажется, был правильный ход. Он что, от природы такой или депиляцию сделал?

— Ты думаешь, что Наша Подземная Владычица сможет тебя исцелить? Асмо вот говорит, что ей шрам убрали.

Проект «Ганимед» для Царапа явно был не просто интеллектуальным упражнением или средством захватить власть.

— А, не знаю, — с кажущейся беззаботностью бросил он. — Правда не знаю. Творить чудеса, в общем, Ее работа, но я бы иначе выразился.

— А как?

— Будешь хихикать — убью, клянусь Богом.

— Осторожно. Вдруг Она слушает.

— Так я ненормальный, что с меня взять.

Лицо Царапа выразительностью не отличалось. Со своими точеными скулами он мог бы работать моделью, будь у него рост чуть повыше, а в актеры не годился совсем — но Джулии на секунду передалось то, что он чувствовал.

— Я хочу, чтобы Она забрала меня домой. К Ней домой. На небо.

Джулия не смеялась. Ей открылась душа такая же сломанная, как у нее, только у Царапа поломка была посерьезнее. Джулия всегда жалела только себя и злилась на всех остальных — сейчас она впервые пожалела кого-то другого. Любовь, которую она испытывала к Царапу, не имела ничего общего с сексом.

— Если ты так хочешь, надеюсь, что это сбудется. Но мне будет тебя не хватать.

По возвращении в Мюр Джулия сделала то, чего не делала с самого июня: вышла в онлайн.

В «Беовульф» они все не заходили целую вечность и не сразу раскололи новую систему входа, менявшуюся каждые пару месяцев. Этим занимались наперегонки, сидя в своих комнатах и переругиваясь при этом. Только Фолстаф, не любивший пустого трепа, молчал — потому, возможно, и победил в результате. Асмо сдалась быстро и начала вместо этого взламывать роутер, чтобы лягать Царапа в оффлайне. Войдя, Джулия не стала заявлять о себе — что было возможно, поскольку система сигналов не подавала, — иначе фритредеры забросали бы ее вопросами, где она пропадала так долго. Пару часов она просто посещала как старые треды, так и новые, возникшие за время ее отсутствия. В «Беовульфе» прибавилась пара новеньких, а пара старичков то ли ушла, то ли временно затаилась.

Ей казалось, что она не была здесь давным-давно и стала намного старше. Интерфейс «Беовульфа» можно было настроить по-разному, но Джулия всегда придерживалась скелетного метода — исключительно в знаках ASCII, в духе старого Unix’a. Глаза ее наполнились слезами при одном взгляде на имена пользователей, набранные зеленым на черном фоне. Так много изменилось с тех пор, как она в тихом отчаянии жила в повседневном мире, работала в компьютерной лавке и коротала время до поступления в Стэнфорд. Изменилось для нее, но здесь все осталось почти как было.

Царап, Асмо и Фолстаф, как и прежде, беседовали в отдельном треде, и Джулия к ним примкнула.

(На треде регистрируется Цирцея!)

Цап-Царап: привет Ц!

Асмодея: привет

Фолстаф: привет

Цирцея: привет

Наэлектризованная пауза.

Асмодея: завтра большое шоу, а?

Цирцея: возможно

Фолстаф: не такое уж и большое

Асмодея: как то есть возможно?

Цирцея: будет большое если НПВ явится

Асмодея: почему бы ей не явиться?

Цирцея: …допустим она не существует? мы не сумеем вызвать ее? или она будет не в настроении? могу назвать еще 10 причин.

Цап-Царап: а как же зеркало-серебро-молоко?

Асмодея: и мой шрам

Цирцея: да да да не хочу каркать. Но я пока видела только чары высшей лиги, а самих богов нет.

Цап-Царап: но ты веришь что есть высший уровень Цирцея: может и верю раз все еще здесь Цирцея: и потом

Цирцея: допустим она придет, что дальше? может она не захочет учить нас. чего ты хочешь — вызвать бога или быть богом?

Цап-Царап: быть, но это = первый шаг.

Фолстаф: Ц права, может ей не нужны интерны Цирцея: нет правда допустим она завтра явится, о чем говорить будем?

Странно, что раньше они ни разу не говорили об этом открыто. Может быть, в онлайне это легче, чем в прямом контакте. Не так напряжно. Менее высокие ставки.

Цап-Царап: ваще то я много об этом думал Асмодея: это невредно

Цап-Царап: значит так. для общения с богом есть 2 протокола правильно?

Фолстаф: не понял

Цап-Царап: протокол № 1, христианский = молитва. просишь X. бог тебя судит, если ты хороший-достойный получаешь свое X. если нет фиг

Асмодея: уууууууупс я была нехорошая Цап-Царап: протокол № 2, языческий, приносишь жертву — получаешь товар-услугу Фолстаф: хорошее было время Цап-Царап: нащет жертвы тоже 2 протокола, символическая или реальная Асмодея: обоснуй

Цап-Царап: № 1 символицкая = что то не больно нужное, упитанный телец и тд. № 2 реальная = что то нужное, напр рука, нога, кровь, ребенок

Цирцея: вроде авраама с исааком. иногда бог требует сына но соглашается на барана Цап-Царап: точно, в таком аксепте Цирцея: подведем итог, из Зх сценариев 2 обломные Цирцея: молитва потому что мы плохие и нам ничо не дадут

Цирцея: языческий № 2. если она потребует что то реальное извините нога мне самой нужна

Цирцея: годится только языческий № 1. упит телец в обмен на божест мудрость, в таком аксепте

Фолстаф: А ЕСЛИ МНЕ ТЕЛЕЦ ТОЖЕ НУЖЕН ТОГДА ЧТО

Асмодея: извини царап придется сказать: ни хрена ты путного не надумал Асмодея: буквально Цап-Царап: нет правда?

Фолстаф:?

Цирцея: …

Асмодея: ты имеешь в виду бога-мужчину, а НПВ богИНЯ. какие могут быть протоколы

Асмодея: я верю в НПВ и верю что она нам поможет не потому что это в ее интересах или она хочет слопать твою поганую ногу а пч она ДОБРАЯ, говнюк ты царап Асмодея: это вам не сделка а милосердие, всепрощение. благодать, если она придет мы все спасены

Следующее сообщение поступило только две минуты спустя.

Цап-Царап: а ты Ц за или против?

(Цирцея ушла из треда)

Все происходило в Библиотеке, единственной достаточно большой комнате. Книги перенесли в Длинный Кабинет и прочие помещения, не исключая коридоров, красивые парящие полки пришлось разобрать. Стены оголились, как раньше, когда здесь был фермерский дом. В распахнутые окна лился свежий осенний воздух, за ними лежало нездешне синее вечернее небо.

Финикийскую инструкцию, полученную от экс-святого Амадора, соблюли скрупулезно. Начертали на полу мелом руны и прочие знаки. Роль верховной жрицы предназначили Гаммиджи: возглавлять церемонию полагалось женщине, а высоченная суровая Гаммиджи, по общему мнению, менее всех была способна дрогнуть в решающую минуту. Одетая, как и все остальные, в белую рубаху, она возложила на голову венок из омелы.

Прямо тебе «Золотая ветвь»,[56] думала Джулия. Омела и все дела. И чего с ним так носятся, с этим растением? При всей своей красоте это обыкновенный паразит, душащий дерево, на котором растет.

Всю мебель из комнаты тоже вынесли. Теперь в ней помещался тяжелый тисовый стол, сделанный опять-таки по инструкции, и вытесанный из камня алтарь: он продавил бы пол, если бы перекрытие не укрепили чарами снизу. Комнату очистили разными способами, себя тоже: маги постились, пили зелья, от которых моча меняла запах и цвет, жгли в глиняных горшках травы.

При этом никто не мылся: очищение следовало понимать в символическом, а не в гигиеническом смысле. Санитария и гигиена богиню, похоже, не волновали.

— Это вам не Ветхий Завет, — отвечала на все жалобы Асмодея. — НПВ не признает такого понятия, как «нечистое» — она не против, если мы менструируем.

Маги мужского пола сопровождали это похабными замечаниями, предлагая себя богине в символические мужья. Твоя хтоническая жертва у меня в штанах и т. д., а знаменитое Асмодеино чувство юмора вроде как ушло в отпуск — возможно, от нервов. Асмо, не обладая данными для верховной жрицы, сама себя назначила главным экспертом по НПВ. Она предлагала даже прекратить принимать лекарства, но тут уж ее просто высмеяли.

На столе стояли три восковые свечи и серебряная чаша с дождевой водой, стоившая почти не меньше бассейна. На алтаре, глыбе местного мрамора, не было ничего — если честно, они не совсем понимали, зачем он, собственно, нужен. Гаммиджи заняла место у стола, остальные выстроились вдоль стен — пятеро с одной стороны, четверо с другой. Насчет асимметрии Амодор в своем палимпсесте умалчивал, хотя во всем прочем был предельно точен для двухтысячелетнего пещерного человека.

Джулия укрощала кипящий разум ударами холодного скептицизма, но каменный поцелуй, которым ее во сне наградила статуя, все еще помнился ей. При всем жутковатом фрейдизме этого сна Джулия в нем почувствовала себя любимой. Она надеялась перед обрядом снова увидеть его, но ей совсем ничего не снилось.

Царап стоял слева от нее, Асмо и Фолстаф — напротив. Она старалась не смотреть им в глаза: процедура требовала провести час в полном молчании, и смешки были бы крайне не к месту. Снаружи мычали и блеяли жертвенные животные: две овцы, две козы, два теленка — трое черных и трое белых, отмытые шампунем до невиданной чистоты. Надо же запастись на случай, если богиня потребует символической жертвы.

В семь часов, на заходе солнца, взошла луна. Когда она поднялась над деревьями, залив мюрский дом белым дуговым светом, Гаммиджи зажгла пальцем свечи в руках у магов. Джулия старалась уберечься от воска, но горячая капля все же упала ей на босую ногу.

Гаммиджи начала заклинание. Никто не заметил, когда и как загорелись три свечи на столе.

Джулия только радовалась, что главная роль досталась не ей. Во-первых, заклинание очень длинное, и кто знает, что будет, если что-то напутаешь. Чары иногда оборачиваются против неудачливого чародея.

Во-вторых, это даже не настоящие чары. Сплошные моления, а маг, как полагала Джулия, должен не молить, а повелевать. Грамматика тоже странная, одни и те же фразы повторяются без конца. Матери, дщери, земля, зерно, мед и прочая фигня типа Песни Песней.

Фигня, но как видно, не полная: у Гаммиджи получалось. Джулия не видела никаких внешних признаков, но было и так ясно, что магия действует. Голос Гаммиджи стал глубже и порождал эхо, воздух вибрировал, по комнате гулял ветер.

Свеча Джулии заполыхала как факел — приходилось держать ее на вытянутой руке, чтобы не занялись волосы. Джулия распустила их, чтобы быть более женственной и соответствовать духу НПВ. Что-то происходило. Что-то надвигалось на них, как товарный поезд.

В этот момент она осознала нечто ужасное, такое, в чем не созналась бы Царапу и остальным, не будь даже слишком поздно. Ей не хотелось, чтобы это сработало. Она совершила роковую ошибку, не поняв чего-то в себе самой — как могла она не понять чего-то столь очевидного? Она не хотела, чтобы богиня явилась.

Когда она только приехала в Мюр, Царап сказал ей, что недостаточно любить его и всех остальных: магию она должна любить больше. Этого Джулия так и не достигла. В Мюре она искала не только магию, но и новый дом, новую семью — и была вполне счастлива, обретя и то, и другое, и третье. Больше она не нуждалась ни в чем, не говоря уж о какой-то добавочной силе, но поняла это только теперь. Не хочет она становиться богиней. Она хотела одного: быть человеком, и в Мюре это наконец-то осуществилось.

Теперь уж поздно: начатого не остановишь. Богиня грядет. Джулии хотелось отшвырнуть свечу и заорать, что не надо этого делать, что у них и так есть все, чтобы быть счастливыми. НПВ поняла бы ее. Милосердная богиня плодородия первая поняла бы то, что внезапно открылось Джулии, но маги ничего не поймут.

Кроме того, комнатой уже завладели титанические энергии: мало ли что может случиться, если она попытается прервать ход событий. Все тело Джулии покрылось мурашками. Голос Гаммиджи набирал силу, приближаясь к финалу. Жрица с закрытыми глазами раскачивалась и пела — это не входило в программу, мелодия пришла к ней откуда-то из эфира, по небесному радио. Луна, бьющая в окна, не иначе сошла с орбиты и смотрела прямо на них.

Оторвать взгляд от Гаммиджи было трудно, но Джулия все-таки покосилась на Царапа. Он улыбался и нисколько не психовал, спокойный, даже счастливый. Только бы богиня оправдала его ожидания. Джулия горячо верила, что НПВ не потребует от них ничего такого, чего они не готовы дать. Знала, что не потребует.

Одна из свечей на столе затрещала, брызгая воском. Ее огонь взвился чуть не до потолка, и на стол опустилось нечто огромное, красного цвета. Гаммиджи захлебнулась кашлем и рухнула как подстреленная — Джулия слышала, как она ударилась головой.

Бог-гигант, весь в красной шерсти, триумфально раскинул руки. Тело человека, голова зверя… Рейнард-Лис! Их надули — все к лучшему.

— Черт! — вскрикнула Асмо, сообразив это, как водится, раньше всех. Все окна и дверь захлопнулись разом, луна погасла, точно кто ее выключил.

Боже-Боже-Боже. Джулию пронизало страхом, как током, чуть не до судорог. Они голоснули и остановили не ту машину. Их обманули, как и НПВ, если она вообще когда-либо существовала: в мифе ее обманом заманили в подземное царство. Джулия кинула в лиса свечой — та отскочила от его ноги и потухла. Рейнард-Лис всегда представлялся ей весельчаком-затейником, но это был монстр, и их закрыли с ним в одной комнате.

Он соскочил со стола, как шоумен на празднике, и Джулия обнаружила, что тоже способна двигаться. Защитными чарами она плохо владела, но умела прикрыться щитом и помнила пару мощных изгоняющих формул. Не теряя времени, она нагромоздила между собой и богом столько барьеров, что воздух стал янтарным, заколебался и дохнул зноем. Царап, сохраняя спокойствие, тоже готовил что-то вроде «изыди». Ситуация еще не стала критической. Раз ничего не вышло, надо по-быстрому изгнать этого говнюка и сматываться самим — в ту же Грецию.

Именно что по-быстрому. Рейнард разинул пасть, полную острых зубов. Эти трикстеры никогда не бывают смешными на все сто процентов. Если б он хотя бы взглянул на Джулию, она бросила бы свое чародейство и пустилась бежать, хотя бежать было некуда. Она и теперь запиналась, то и дело начиная все сызнова. До нее стало доходить, что их с самого начала обманывали. Никакой Подземной Владычицы нет и не было никогда. От горя и ужаса Джулии хотелось заплакать.

Лис тем временем оглядывался, считая трофеи. Фолстаф — ой, Фолстаф — подкрадывался к нему сзади, держа свою свечу двумя руками на манер огнемета. При всей своей величине он казался крошечным рядом с настоящим гигантом. Выстрелить он не успел: лис обернулся, ухватил его за рубаху и прижал к себе локтем, точно собирался сделать Фолстафу голландский массаж. Миг спустя он сломал магу шею, как фермер курице, и Фолстаф упал прямо на недвижимую Гаммиджи. Ноги у него дергались, как на электрическом стуле.

Джулия, не в силах дохнуть, чуть не потеряла сознание. Трое магов, включая Айрис, работали в шесть рук, пытаясь отпереть дверь. Рейнард, напевая что-то вроде провансальской народной песенки, метнул в них алтарь. Двое полегли сразу, но Фиберпанк-Метамаг, мастер четырех измерений, геройски продолжил чары. Джулия всегда подозревала, что он мошенник, но кое-что он умел: сложное отмыкающее заклинание у него прямо от зубов отлетало.

Рейнард взял его двумя руками, как куклу, и подкинул к тридцатифутовой вышины потолку. Фиберпанк сильно ударился, но, возможно, был еще жив, когда треснулся головой об стол на обратном пути. Череп его раскололся, как дыня, кровавая жижа забрызгала весь паркет… подумать только, сколько метамагических тайн хранилось в этом непоправимо поврежденном мозгу.

Все кончено. Все пропало. Джулия приготовилась умереть, надеясь только, что это будет не слишком больно. Рейнард присел, окунул руки в кровь и помазал густой мех на груди. Ухмылялся он при этом, как сумасшедший, — хотя, возможно, это так выглядело из-за его лисьей морды.

Через каких-то две минуты после его прибытия из всех мюрских магов, элиты подпольных убежищ, в живых остались только Царап, Асмодея и Джулия. На миг ее ноги оторвались от пола — Царап попытался выиграть время, подняв их всех к потолку, — но Рейнард пресек чары на паре футов, и все трое хлопнулись вниз. Вылив воду из серебряной чаши, лис запустил ею в Царапа наподобие диска, но Асмо как раз в этот момент завершила какие-то сверхмощные экзорцистские чары.

Они не причинили лису вреда, но он их почувствовал. Большие острые уши раздраженно дернулись, и чаша угодила Царапу в бедро. Он со стоном скрючился пополам.

— А ну прекрати! — крикнула Джулия. Страх как рукой сняло: мертвые ничего не боятся. Исчерпав всю бывшую в наличии магию, она собиралась поговорить с этим засранцем начистоту, простыми словами. — Ты получил свою жертву, — сглотнув, сказала она. — Теперь отдай то, за что мы тебе заплатили.

Она дышала, как на высоте тридцати тысяч футов. Звериная морда и человеческое тело делали Рейнарда похожим на египетского бога смерти, Анубиса.

— Отдай! — потребовала Джулия. — Ты обязан!

Всезнайка Асмо, постаревшая лет на десять, смотрела на нее с ужасом.

Лис тявкнул и заговорил по-английски с чуть заметным французским акцентом:

— Жертва не была добровольной. Они не предлагали мне свои жизни, — послушать его, это было крайне невежливо, — мне пришлось взять их силой.

Царап, весь в поту от боли, кое-как сел, прислонившись к стене.

— Свою жизнь я предлагаю тебе добровольно, — сказал он. — Возьми ее.

Рейнард задумчиво почесал свои баки.

— Это не считается. Ты все равно умираешь.

— Возьми мою, но оставь жизнь другим, — предложила Джулия.

Рейнард слизывал мозги и кровь с мохнатой руки.

— Знаете, что вы тут натворили? Я — это еще цветочки. Когда взываешь к кому-то одному, это слышат все боги — не знали? Притом никто из людей этого уже две тысячи лет как не делал. Когда вернутся старые боги, вы пожалеете, что на свет родились.

— Прими мою жертву, — настаивал Царап прерывающимся голосом. — Прими.

— Ты уже мертвец, — бросил лис. — Ну вот, пожалуйста — умер. — Вскинув брови, он разглядывал Джулию. Настоящий лис так не смог бы, подумалось ей. — Принимаю, — сказал он. — Если ты предлагаешь себя добровольно, пусть другая живет. Кроме того, я дарую тебе то, чего ты хотела. То, ради чего вызывала меня.

— Мы вызывали не тебя, а Нашу Владычицу, — пискнула Асмо и тут же умолкла.

Рейнард шагнул к Джулии, не обратив ни малейшего внимания на ее защитные чары. Она закрыла глаза и запрокинула голову, подставив горло кровожадному богу, но он лишь пригнул ее к тисовому столу. Сначала она не понимала, зачем ему это нужно, потом, к своему ужасу, поняла.

Она сопротивлялась, но пальцы, которыми он вдавливал ее в стол, были как каменные. На это она согласия не давала! Лис сорвал с нее рубаху, и она ощутила ожог. Бросив взгляд назад, она увидела… нет, нет, лучше бы не смотреть. Лис отработанным движением раздвинул ее голые ноги: не первый раз на родео.

Когда он вторгся в нее, Джулия подумала, что он разорвет ее пополам, выпотрошит как рыбу. Горячим лбом она прислонилась к руке — извечная поза всех жертв насилия. Тишину нарушало лишь ее хриплое дыхание.

Сознание осталось при ней, счет времени она тоже не потеряла. Бог, по ее прикидке, трудился над ней минут семь-десять. Со своего места она видела ножищи Фолстафа поверх длинных коричневых ног Гаммиджи, видела двух придавленных алтарем — из-под камня вытекло огромное количество крови.

Лучше уж я, чем Асмо, думала Джулия. В ее сторону она не смотрела, но слышала, как та плачет — словно маленькая девочка, заблудившаяся в лесу. Где ее дом? Кто ее родители? Из глаз Джулии тоже брызнули слезы, оросив ее руку и стол.

Рейнард-Лис, внося свой вклад в звуковое сопровождение, кряхтел и пыхтел. В какой-то момент пара предательских нервов подала сигнал удовольствия, но мозг выжег его мощным нейрохимическим импульсом.

Асмодею вырвало, и она пустилась бежать, скользя по крови и рвоте. Дверь перед ней открылась. В дверной проем и окно в холле Джулии виделся ни о чем не подозревающий ночной мир.

Кончив, лис снова тявкнул, и Джулия почувствовала то, в чем не призналась бы никому и даже себе: наслаждение. Не в сексуальном смысле, конечно… господи. Наслаждение доставляла сила, наполнявшая все ее тело. Сначала она растеклась по рукам и ногам, потом ударила в голову и зажгла божественной энергией мозг. Джулия увидела, как вспыхнули ее ногти.

Но лис, уходя из нее, забрал что-то с собой. Что-то вроде прозрачной пленки, повторявшей очертания самой Джулии. Что-то невидимое, бывшее с ней всегда. Джулия не знала, что это, но содрогнулась, когда это ушло. Без него она стала другой, не такой, как раньше. Рейнард, дав Джулии силу, отнял то, без чего ей лучше бы умереть… но ей не предоставили выбора.

Еще минут через десять она отважилась поднять голову. Луна светила как ни в чем не бывало, и не было в ней ничего волшебного. Стерильный камень, задохшийся в вакууме — вот что такое ваша луна.

Царап так и сидел у стены с открытыми стальными глазами, бесповоротно мертвый. Может, он уже на небе. Джулия знала, что должна почувствовать что-то по этому поводу, но не чувствовала, и это было ужасней всего. Она вышла в дверь, беспечно шлепая по прохладной крови. Назад она не оглядывалась. Свет погас, дома никого нет.

Не думая ни о чем, не чувствуя ничего, кроме крови и еще какой-то гадости между пальцами ног, она вышла на лужайку. Случилось нечто ужасное, констатировала она, не сопровождая это никакими эмоциями. Жертвенные животные, кроме двух овечек, ухитрились оторваться и убежать, овечки избегали смотреть на Джулию. Почему-то всходило солнце: надо же, всю ночь проваландались. Джулия вытерла о траву ноги, умыла росой лицо.

Потом промолвила неведомое ей раньше слово и взлетела, нагая и окровавленная, как новорожденное дитя, в рассветное небо.

ГЛАВА 26

Мореплаватели, прождав Квентина и Джулию на берегу до рассвета, сдались и вернулись на «Мунтжак». Спустя несколько часов они проснулись и с радостью обнаружили пропавших на палубе.

Преображенная Джулия, во всем блеске красоты и могущества, дышала покоем и торжеством. Квентин, нисколько не изменившийся, стоял почему-то на четвереньках, не отрывая взгляда от досок.

Возносясь все выше на руках у богини, он вдруг понял, что они уже не набирают высоту, а снижаются — но не туда, откуда взлетели, а к игрушечному кораблику на волнах, постепенно приобретающему контуры «Мунтжака». Богиня поставила их на палубу, поцеловала Джулию в щеку и была такова.

Квентин не мог стоять на ногах — верней, не хотел. Заняв более устойчивую позицию, он положил перед собой ключ. После ночи в аду все, даже палуба, казалось ему живым, реальным и детальным до невозможности. Все оттенки — серый, черный, коричневый и те, которых раньше он вовсе бы не заметил, играли и переливались. Дерево открывало ему свои таинственные узоры, но краям досок торчали щепочки, укладывающиеся по-разному после прохода очередной пары ног.

Он понимал, что выглядит как полный обкурок, но ему было все равно. Он мог бы век смотреть на эти чудесные доски. Больше он ничего не упустит. Будет наслаждаться всем до последнего атома, как наслаждался бы Бенедикт, будь ему дано вернуться из нижнего мира. Как наслаждалась бы Элис и все остальные. Это все, что он может сделать для них. Какая разница, как называется эта гигантская головоломка — Земля или Филлори. Вокруг столько всего, что исчерпать невозможно. Когда-нибудь и эту игру выбросят в мусор, но пока ты в ней, она сохраняет свою реальность.

Он приник к доскам лбом, словно кающийся. Они впитали в себя жар солнца. Под ними, как пульс, бились волны. Квентин, вдыхая запах соли, слышал нерешительные шаги выходящих на палубу и все прочие шумы, на которые реальность никогда не скупится: скрипы, шорохи, плеск и гул.

Он сделал глубокий вздох и сел. Согревшись в объятиях богини, он ежился на утреннем холодке, и это тоже было приятно. Это жизнь, говорил он себе. Там смерть, а здесь жизнь. Никогда больше не стану путать одно с другим.

Его подняли и повели в каюту. Почти уверенный, что мог бы и сам спуститься, он позволял им вести себя — зачем мешать, раз им хочется? Его уложили на койку. Он смертельно устал, но не хотел закрывать глаза, когда вокруг столько происходило.

Кто-то присел на край койки — Джулия.

— Спасибо тебе, — сказал Квентин, с трудом ворочая языком. — Ты спасла меня. Спасла все на свете. Спасибо.

— Это богиня спасла нас.

— Я и Ей благодарен.

— Я Ей скажу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Законченной, — просто сказала она. — Наконец-то превращенной в то, во что превращалась.

— Ну да, — сказал он и засмеялся — так по-дурацки это у него вышло. — Рад, что ты в порядке — ты ведь в порядке?

— Я так надолго застряла в промежуточном состоянии, — не слушая, продолжала она. — Ни назад, ни вперед — а назад мне хотелось, и очень долго. Чтобы снова стать человеком. Но в нижнем мире я впервые по-настоящему поняла, что назад возврата не будет, и перестала хотеть, и вот.

Квентин, никогда прежде не говоривший с новоиспеченным сверхъестественным существом, не знал, что сказать.

— Значит, теперь ты дриада.

— Да. Дочь богини, как все они. Полубогиня, — уточнила она для ясности. — Не родная, конечно, дочь, больше в духовном смысле.

Джулия оставалась Джулией, но ее гнев и вечный разлад с миром ушли бесследно. И говорила она, как все нормальные люди.

— Будешь заботиться о деревьях?

— Мы заботимся о деревьях, а богиня о нас. У меня есть свое личное дерево — не знаю точно, где именно, но отправлюсь к нему, как только мы здесь закончим. — Она тоже засмеялась — приятно было видеть, что она еще на это способна. — О дубах я знаю столько, что до смерти могу занудить. Я ведь почти разуверилась в Ней, в богине. Зная при этом, что должна стать кем-то другим. Должна принять то, что со мной сделали, использовав это для превращения во что мне самой желательно. А желала я именно этого. И когда я воззвала к богине, Она пришла. Я чувствую себя такой сильной, Квентин. Как будто во мне солнце пылает или звезда. Вечно будет пылать.

— Это означает, что ты бессмертна?

— Не знаю. — По ее лицу пробежала тень. — На свой лад я уже умерла — как Джулия. Я жива и, возможно, буду жить вечно, но девушки, которой я была, больше нет.

Она сидела совсем близко, и Квентин видел, что это правда: она больше не человек. Вся точно из светлого дерева выточена. Веснушчатая гобоистка, с которой он вместе учился в школе, ушла навсегда. Ее сломали и выкинули, чтобы создать эту сущность. Джулия, сидящая у него на койке, выглядела как величественный памятник себе прежней.

Эта новая Джулия теперь вне игры в жизнь и смерть, из которой они, все остальные, выйти не могут. Ненадежная конструкция из плоти и крови преобразилась в нечто волшебное.

— Ты должен узнать кое-что, — сказала она. — Если хочешь, я расскажу, как все это началось и отчего вернулись старые боги.

— Ты знаешь причину? — Квентин приподнялся на локте.

— Знаю и сейчас расскажу.

— Хорошо. Я слушаю.

— История не из веселых.

— Ничего, я готов.

— Тебе только кажется, что готов. Это печальнее, чем ты думаешь.

Островов больше не было: «Мунтжак» шел на восток через пустой океан. Солнце вставало впереди, проходило над ними и укладывалось спать за кормой. По утрам оно было заметно больше — им слышалось, как оно гудит, будто плавильная печь.

Неделю спустя ветер при полной ясности прекратился. Адмирал Лакер в полдень и вечером ставил световой парус, и корабль резво бежал вперед. Когда-то Квентин, охотясь за Белым Оленем, побывал на дальнем западе Филлори, но дальний восток был совсем другим и обладал всеми свойствами полярного круга. Утром, когда солнце, казалось, вот-вот подожжет мачту, они наблюдали пар от собственного дыхания, а небо угрожало засосать неосторожного мореплавателя в свою синюю глубину.

«Мунтжак» почти не оставлял следа на аквамариновом море. Вода стала шелковистой, менее плотной и почти не создавала поверхностного трения — они как по спирту шли. Единственная водившаяся здесь рыба пролетала под водой алмазными косяками. Улов не представлялся съедобным: у ярко-белых глазастых рыб не было рта, и пахли они аммиаком.

Реальность окружающего их мира истончалась, словно до отказа натянутая на раму. Сквозь нее просвечивал космический холод. Путешественники, сами того не сознавая, двигались осторожно, чтобы не прорвать ткань пространства-времени.

В море сквозь прозрачную воду виднелось дно, и глубина, измеряемая Квентином каждый день, убывала. Это явление, интересное с точки зрения океанографии, становилось для них проблемой. «Мунтжак», хоть и небольшой, все-таки имел осадку около двадцати футов и мог сесть на мель задолго до прибытия в их загадочный пункт назначения.

— Может, у Филлори вообще нет конца, — сказал Квентин как-то вечером за поеданием сильно оскудевшего рациона.

— По-твоему, оно бесконечное? — спросил Джош. — Или сфера вроде Земли? Господи. Надеюсь, что нет. Того и гляди в Белый Шпиль вернемся. Вот будет номер, если мы откроем Северо-Западный проход и на этом все.

Он облизал пальцы после соленой галеты. Джош был единственный, у кого ситуация не вызывала повышенного благоговения.

— Скорее уж лента Мебиуса. Так и будем шпарить по одной ее стороне.

— Бутылка Клейна, ты хочешь сказать, — поправила Джулия.

Кому и улаживать споры, как не полубогине. В пище Джулия больше не нуждалась, но сидела за столом вместе с ними.

— Бутылка Клейна? Ты точно знаешь?

— Нет, вряд ли.

— Так ты не всеведущая? — вмешался Элиот. — Не обижайся… но точно ведь ты не знаешь?

— Нет. Зато знаю, что конец у этого мира все-таки есть.

На следующее утро «Мунтжак» таки сел на мель. Происходило это постепенно: раздался скрежет, сначала тихий, потом погромче, потом как железом по стеклу, потом корабль резко остановился, и абсолютно все на борту впаялись в ближайшую переднюю стенку. Потом — тишина.

Все высыпали на палубу в пижамах и халатах посмотреть, что стряслось.

Тишина давила, тихое море будто покрыли лаком. Ни ветерка. Рыба, выскочив из воды в четверти мили от них, плюхнулась будто бы совсем рядом. Паруса обвисли, рябь от легкой вибрации расходилась кругами.

— Так, — сказал Элиот, — приехали. Что теперь делать?

Квентин, как, вероятно, и вся команда, подумал о том, что съестных припасов у них осталось куда меньше половины. Если они не смогут идти вперед, то умрут от голода на обратном пути или прямо здесь, в водной пустыне.

— Я поговорю с кораблем. — Джулия, не бросавшая, как и в человеческом облике, слов на ветер, сошла в трюм, опустилась на колени у часового механизма и зашептала что-то, время от времени прерываясь, чтобы услышать ответ. Разговор продолжался недолго: минут через пять она потрепала «Мунтжак» по основанию мачты и встала. — Вопрос решен.

Как именно он решен, ясно стало не сразу, но вскорости «Мунтжак» оторвался от дна и заскользил вперед как ни в чем не бывало. Только посмотрев за корму, Квентин понял, в чем дело: позади плавали доски, бимсы и прочее корабельное дерево. «Мунтжак» перестроился и стал меньше, пожертвовав ради них частью своего тела.

Глаза Квентина увлажнились. Он не знал, способен «Мунтжак» чувствовать или это просто искусственный разум, построенный из дерева и канатов, но душу щемила благодарность с примесью грусти. Корабль и так уже много сделал для них.

— Спасибо, старик, — сказал Квентин на случай, если «Мунтжак» все-таки слышит его, и погладил износившийся в море планшир. — В который раз нас спасаешь.

Океан продолжал мелеть, а корабль ужиматься. Квентин велел достать из трюма ленивицу — теперь она висела на рее, моргая и щурясь от света. Все остальное из трюма и кают тоже вынесли и сложили на палубе.

Нутро корабля клацало и постанывало. Сначала в воду упала высокая гордая корма, затем бушприт и весь бак. К четырем часам дня рухнула бизань, к вечеру за ней последовала фок-мачта. Ночевали на палубе, съежившись под одеялами.

Утром по морю можно было идти вброд, а «Мунтжак» превратился в плот с одной-единственной мачтой. В бескрайней плоскости океана отражался дымчато-розовый рассвет. Невиданно огромное, невыносимо яркое солнце взошло, окруженное короной.

К полудню плот снова чиркнул о песчаное дно и стало ясно, что дальше он не пойдет, но теперь все видели, что место их назначения близко: по горизонту — о расстоянии до него оставалось только гадать — пролегала темная линия.

— Похоже, пешком придется идти, — сказал Квентин. Он, Элиот, Джош, Джулия и Поппи один за другим слезли в холодную, едва по колено воду.

Позади раздался всплеск — Бингл тоже шел с ними, почитая это, как видно, долгом телохранителя. На спине у него сидела Абигейл, обхватив Бингла мохнатыми руками за шею.

Пейзаж пустыннее этого трудно было представить. Час спустя корабль-плот скрылся из вида. Сапоги с легким чавканьем ступали по дну, в лодыжки порой тыкались безротые рыбы. Вода оказывала меньше сопротивления, чем обычная морская, и шли они без труда — Джулия, как и пристало полубогине, поверху. Все, даже Абигейл, которая обычно за словом в карман не лезла, молчали. Стеклянная гладь простиралась до самого горизонта, солнце припекало макушки.

Квентин скоро перестал вглядываться в горизонт и смотрел только вниз, на свои черные сапоги. Каждый шаг приближал его к концу сказки — им-то и полагалось ее закончить, но что-то, кто его знает что, могло еще подпортить финал. О продвижении он судил по глубине дна: сначала вода доходила ему до середины икры, потом до щиколотки, потом перестала покрывать даже головки сапог. Солнце позади них опустилось низко и отражалось в море вместе с первой вечерней звездой, взошедшей далеко справа.

— Поспешим, — сказала Джулия. — Магия уходит, я чувствую.

К этому времени перед ними четко обрисовалась стена футов десяти высотой, сложенная из истончившегося старого кирпича — такого же, как в аду. И там и тут работал, видно, тот же подрядчик. Она огораживала серый песчаный пляж, тянущийся до бесконечности в обе стороны. Огромная деревянная дверь, вставленная в нее, побелела от времени и непогоды. Подойдя ближе, они разглядели в двери семь замочных скважин разной величины.

По бокам от нее стояли два стула, один с плетеным сиденьем, типа «старые, но выбрасывать жалко — выставим их на веранду». На них сидели мужчина и женщина. Он высокий, худой, с узким суровым лицом, за пятьдесят и во фраке — прямо Линкольн, собравшийся на свой роковой спектакль.

Она, моложе его, бледная и красивая — не кто иная, как Илейн, таможенница с острова Дальний. Выглядела она намного серьезнее, чем тогда, и гладила Зайца-Провидца, сидящего у нее на коленях.

Когда она встала, заяц спрыгнул и ускакал. Квентину вспомнилась Элинор и ее крылатые зайки. Где она сейчас и кто за ней смотрит? Надо будет спросить.

— Добрый вечер, ваше величество и ваши высочества, — сказала Илейн. — Добрый вечер вам всем. Я как таможенный офицер охраняю границы Филлори во всех смыслах. Вы, кажется, уже знакомы с моим отцом? — спросила она, обращаясь к Квентину. — Надеюсь, слишком неприятного впечатления он не оставил.

С отцом? Ну да… все как в сказке.

— Боюсь, времени у нас в обрез, — сказал мужчина. — Боги завершают свою работу, а без магии Филлори схлопнется, как коробка с нами внутри. Ключи у вас?

Квентин посмотрел на Элиота.

— Давай ты, — сказал верховный король. — Это твое приключение.

Квентин, взяв у Элиота связку с семью ключами, выпрямился и подобрал живот. Вот он, момент триумфа. Об этом будут рассказывать вечно, умалчивая, возможно, о меланхолии, навеваемой пустым пляжем. Все пляжи выглядят так ранним вечером, когда пора отряхивать ноги, садиться в автобус и ехать домой.

— Начинайте с самого маленького, — строго распорядился мужчина. — Ключи оставляйте в скважинах.

Первый, крошечный, замочек был хорошо смазан и открылся легко, потом все пошло труднее. Четвертый ключ Квентин поворачивал, встав на цыпочки, на шестом чуть пальцы себе не вывихнул, а из скважины посыпались искры и обожгли ему руку.

Последний замок вообще не желал открываться. Квентин вставил меч Бингла в колечко ключа и использовал как рычаг. Мужчина во фраке помогал ему, встав на стул.

Ключ, придя наконец в движение, поворачивался словно в пупе самой вселенной. Квентин, напрягшись до предела, прислонился головой к фрачному плечу. От сукна веяло нафталином. Звезды в небе совершали оборот вместе с ключом. Во всем космосе это происходит или в одном только Филлори? И есть ли разница между ними? Ночь уступила место дню, день померк, и опять зажглись звезды.

Полный круг. Они вернулись к тому, с чего начали. Громкий щелчок длился, казалось, целую вечность, будто отомкнули сокровищницу в соборе. За дверью, медленно открывавшейся вовнутрь, виднелось звездное небо. Квентин сделал шаг назад. Все, кто был на берегу — даже Бингл, даже ленивица, — перевели невольно задержанное дыхание.

— Признаться, — сказала, посмеиваясь, разрумянившаяся Илейн, — я до конца не верила, что это сработает.

— А что, сработало? — спросил Квентин, не наблюдая никаких перемен.

— Сработало, да.

— Сработало, — подтвердила Джулия.

Кто-то — Джош — обхватил Квентина сзади и повалил на песок.

— Чувак! — орал он. — Мы только что спасли магию!

— Похоже на то. — Квентин засмеялся и остановиться уже не мог. Магия теперь никуда не денется — как в Филлори, так и в других мирах. Никто ее у них не отнимет. Спасителям, пожалуй, подобало бы проявить больше достоинства, да пусть, наплевать. Поппи с визгом рухнула на них сверху.

— Эх вы, — со своей кривой ухмылкой посетовал Элиот. — Нет бы шампанское взять.

Квентин растянулся на спине, глядя в небо. Ему хотелось заснуть прямо здесь и проспать всю дорогу до Белого Шпиля.

— Можете войти, если хотите, — сказала Илейн.

— Правда? — Квентин сел. — А куда ведет эта дверь?

— На ту сторону мира.

— Знать бы еще, что это значит, — промолвил Элиот.

— Сейчас объясню. — Таможенница снова опустилась на стул. — Филлори, в отличие от мира, в котором вы родились, не сфера. Оно плоское.

— Не бутылка Клейна, стало быть? — уточнил Джош.

— У меня столько вопросов на этот счет, — взволновалась Поппи. — Например, как здесь действует сила тяжести?

— Филлори, собственно говоря, и есть оборотная сторона, — продолжала, не отвечая, Илейн.

— А что тогда там, за дверью? — спросил Квентин.

— Ничего. И все, что хотите.

Завершив свой поход, Квентин собирался хорошенько отдохнуть от богов, демонов и их загадочных изречений.

— Там лежит другой мир, еще не родившийся. Мир, черновым наброском которого является Филлори. Та Сторона по сравнению с Филлори — все равно что Филлори по сравнению с вашей Землей. Намного зеленее, реальнее и волшебнее.

Здрасте вам. Новая закавыка. Квентин, Поппи и Джош поднялись, отряхиваясь и чувствуя себя глуповато.

— У каждого из вас есть выбор: остаться или уйти на Ту Сторону Не гарантирую, что ушедшие смогут вернуться назад, но если вы не войдете туда сейчас, другого шанса уже не будет.

— Но что же там все-таки?

— То, что ты хочешь, Квентин, — глядя ему в глаза, сказала Илейн. — То, что ты ищешь. Величайшее из всех приключений.

Вот он, настоящий конец сказки. Счастливый конец. Квентин представил себе Элис, ждущую его на Той Стороне.

Илейн, перед которой полукругом выстроились все путешественники, в первую очередь взглянула на Элиота.

— Я верховный король и Филлори не оставлю, — сказал он серьезно, как никогда прежде.

Бингл — ленивица выглядывала из-за его плеча, как детеныш коалы — согласно опустил свои тяжелые веки.

— Не судьба мне, видно, была вернуться. — Ну что ж, ангажемент драматического актера Бингл себе заработал.

— Я тоже иду, — заявила Абигейл на случай, если о ней забыли.

Илейн, отойдя в сторону, сделала им знак проходить. Бингл без колебаний распахнул дверь во всю ширину, став черным силуэтом на мерцающем звездном фоне. Высоко над ним, треща и брызгаясь, как дешевая петарда, пролетела комета. В Филлори это, как видно, сходило за космос. Над дверным порогом проклюнулся рожок всходящего на филлорийское небо месяца.

Квентину казалось, что подошедшего близко затянет через этот порог, как в воздушный шлюз, но Бингл стоял себе и смотрел.

— Теперь нужно спуститься, — сказала Илейн. — Там внутри, видимо, была приставная лестница.

Бингл повернулся к ним лицом, осторожно встал на колени, чтобы не стряхнуть Абигейл, нашарил ногой первую перекладину, кивнул на прощание Квентину и скрылся внизу.

— На полдороге гравитация становится обратной величиной, — сообщила Илейн ему вслед, — и ты начинаешь подниматься. Все не так сложно, как кажется, — успокоила она остальных и посмотрела на Квентина.

Он принимал такое решение уже дважды. Дважды переступал порог нового мира. В Брекбиллсе он отказался от своей прежней жизни и от всех, кого знал, ради манящего волшебного будущего; это было легко, ведь ничего стоящего в прошлом он не оставил. Во второй раз он сделал это при переходе в Филлори, что было куда труднее. Третий раз обещал стать самым трудным, потому что теперь ему было что терять.

Зато он стал сильнее и лучше узнал себя самого. Выходит, его путешествие не окончено и в Белый Шпиль ему вернуться не суждено.

— Иди, — сказал Элиот, перехватив его взгляд. — Кто-то из нас должен попробовать.

Неужели его мысли так легко разгадать?

— Иди, — поддержала Поппи. — Это твое.

— Спасибо, — прошептал он, обнимая ее, и повторил всем другим: — Спасибо.

Голос его дрогнул… а, ладно.

Стоя в кулисах космоса, он набрал воздуху, как перед прыжком в пруд. Далеко внизу спускался по нескончаемой лестнице Бингл с Абигейл на спине. Месяц прорезался весь и лучился собственным светом, белый и гладкий, без всяких кратеров, с очень острыми, как оказалось вблизи, рогами. Квентин мог бы запросто перескочить на него.

Он собрался уже начать спуск, но Илейн вдруг нахмурилась.

— Подожди. Где твой паспорт?

Квентин притормозил на одном колене. Так. Опять начинается.

— Я его отдал одному мальчугану. У входа в ад.

— В нижний мир то есть?

— Ну да. Я ходил туда за последним ключом.

— Вот как, — поджала губы Илейн. — Извини, но без паспорта пропустить не могу.

Это она что, серьезно?

— Погодите. Паспорт у меня есть, мне Элинор его выдала. Просто сейчас он не при мне, а у них, в нижнем мире.

Илейн улыбнулась устало и даже с долей сочувствия, но не то чтобы очень тепло.

— Элинор может выдать лишь один паспорт. Ты свой использовал, и доступ тебе закрыт.

Быть того не может. Все остальные смотрели на Квентина, как пассажиры на водителя, задержанного за превышение скорости. Он попытался выразить мимикой что-то вроде «можете вы поверить в такую хрень», но у него не вышло. Речь шла о чем-то большем, чем законопослушное поведение. Это его судьба — неужели он откажется от нее из-за какой-то бумажки?

— Должен же быть какой-то другой вариант. — Он так и стоял коленопреклоненный на грани Той Стороны, тянувшей его к себе всей своей радостной силой тяжести. — Я должен был пойти туда, в нижний мир. Не хочу подчеркивать, но если бы я не пошел, мы бы эту дверь не открыли. Вообще не дошли бы сюда, и был бы вам конец света…

— Тем труднее тебе отказывать.

— Короче, — перебил Квентин, — без меня бы Той Стороны вообще не осталось. — Он не вставал зная, что проиграет, если поднимется. — Накрылась бы она вместе со всем остальным.

Выражение лица Илейн не менялось. Вот вредная тетка — не пропустит она его, хоть ты тресни.

— Хорошо. — Квентин подождал еще немного и встал. — Отлично.

Чему он научился в этом треклятом походе, так это держать удар. Он все еще король, ради всего святого. На одну судьбу вполне хватит. И свою долю приключений он тоже получил, не на что жаловаться. Поппи, которую он только что чуть не бросил, обняла его за пояс и поцеловала в щеку.

— Все будет хорошо, — сказала она. Илейн уже закрывала дверь, когда Джулия сказала:

— Подожди. Пропусти меня.

Таможенница приостановилась, но и только.

— Мое дерево ждет меня там, — добавила Джулия. — Я это чувствую.

Илейн посовещалась с напарником и огласила решение:

— На тебе, Джулия, лежит часть вины за едва не произошедшую катастрофу. Ты вместе с друзьями вызвала старых богов и привлекла их внимание к нам. Ты, пусть и не ведая того, предала этот мир, чтобы стать сильнее, и должна пожать то, что посеяла.

Джулия стояла тихо, глядя не на таможенницу, а на полуоткрытую дверь. Кожа ее излучала сияние, волосы потрескивали — напролом собралась идти, ясное дело.

— Минутку, — сказал Квентин. — По-моему, вы упускаете что-то. — Ночь созрела, звезд на небе было полным-полно. — Понимаете ли вы, что ей пришлось пережить и что она потеряла? Она уже пожала все, что ей полагается. Притом она — если это здесь вообще принимают в расчет — тоже участвовала в спасении мира. И заслуживает, казалось бы, какой-то награды.

— Все свои решения она принимала сама, — сказал мужчина. — Одно уравновешивает другое.

— Знаете, я заметил, что вы оба, кем бы вы ни были, с большой легкостью выносите свои приговоры. Так вот: Джулия все это сделала потому, что я отказался обучать ее магии.

— Квентин, перестань, — сказала остающаяся под напряжением Джулия.

— Почему же. Раз такая у них игра, давайте сыграем. Хотите обвинить кого-то — возложите ее вину на меня и пропустите Джулию на Ту Сторону.

На краю света вновь воцарилась тишина. Свет, помимо звезд и месяца, шел теперь и от Джулии: она отбрасывала длинную тень и зажигала искрами воду.

Илейн и мужчина во фраке посовещались повторно. Хорошо хоть с паспортом проблем не возникло: Джулия свой, как видно, при входе в нижний мир не сдавала. Прошла под радаром.

— Хорошо, мы согласны, — сказал в итоге мужчина. — Возложим вину Джулии на тебя и разрешим ей пройти.

— Отлично. — Очко иногда зарабатываешь, когда меньше всего ожидаешь. — Спасибо вам. — Квентин чувствовал во всем теле странную легкость.

Джулия одарила его своей неземной улыбкой. Он думал, что вина, добровольно взятая им на себя, придавит его к земле, а вместо этого взлететь было впору. Все дело в покаянии — вот оно, верное слово.

Джулия взяла его за руки и поцеловала в губы, как возлюбленного. Полубогиня на миг стала той самой девочкой, которую он запомнил в последний бруклинский день, когда жизнь их обоих изменилась необратимо. При всех своих потерях это была прежняя Джулия, и Квентин тоже полностью стал собой.

Не становясь на колени, она упала за дверь во весь рост, как с трамплина. Когда она скрылась из глаз, на берегу стало чуть темнее.

Вот и все, можно опускать занавес. Неохота шлепать всю ночь обратно к «Мунтжаку», и один бог знает, как они теперь доберутся домой. Наверное, какой-нибудь магический трюк на этот счет должен быть предусмотрен. Может, Эмбер придет.

— Сейчас бы Лошадка в самый раз пригодилась. Как надо, блин, так ее нет. — Джош, видимо, мыслил в том же направлении.

— Как же Квентин будет расплачиваться? — спросила Илейн, обращаясь к мужчине.

— То есть? — встрепенулся Квентин. Те двое зашептались опять.

— Стойте, — сказал Элиот. — Так это не делается.

— Именно так, — возразил мужчина. — Квентин взял на себя долг Джулии и должен его уплатить. Что ему дороже всего?

— Например, Та Сторона, на которую вы меня не пустили.

Блестяще — ему бы в адвокаты пойти. А вдруг они заберут Поппи или что-то сделают с ней? Он боялся даже смотреть на нее, чтобы не навести их на эту мысль.

— Его корона, — объявила Илейн. — Извини, Квентин, ты больше не король Филлори.

— Вы превышаете свои полномочия, — с жаром возразил Элиот.

Квентин, приготовившись рухнуть в бездну отчаяния, не почувствовал совсем ничего. Не король так не король. Все эти титулы, в конце концов, вещь абстрактная. Больше всего ему, пожалуй, будет недоставать большой тихой спальни в Белом Шпиле. Видя, что все смотрят на него точно так же, как раньше, Квентин перевел дух и брякнул:

— Что легко нажито…

Король Волшебников передает вахту кому-то другому. Печалиться не о чем: они только что спасли магию, господи боже мой, и остались при этом живы. Джулия обрела покой, поход завершен. Если это проигрыш, что тогда считать выигрышем?

Илейн и мужчина во фраке снова заняли свои стулья, как пара сидячих кариатид. Поработали — можно и отдохнуть. Вспомнить страшно, как он флиртовал с ней на Дальнем: дочка в папу пошла.

Но от ее собственной дочки Квентин ожидал многого.

— Передай Элинор привет от меня, — попросил он.

— Элинор, — небрежно протянула Илейн. — Она до сих пор вспоминает, как далеко видела, когда сидела у тебя на плечах. Ты произвел на нее неизгладимое впечатление.

— Она прелесть.

— Но время так и не научилась определять. Теперь у нее новый пунктик: Земля. Просит меня отдать ее в школу именно там, и меня подмывает исполнить это желание. Жду не дождусь.

Ну и хорошо. Уедет Элинор с Дальнего, и все у нее будет нормально.

— Когда она дорастет до колледжа, свяжись со мной, — сказал Квентин. — Я вам порекомендую один хороший.

Они обернулись к морю. По водам, как всегда с опозданием, шагал Эмбер: так он вам и пропустит низложение короля.

— Ну что, на «Мунтжак»? Или нет? — Хоть бы волшебный корабль был готов для обратного плавания.

— Без тебя, Квентин, — заявил Эмбер, став рядом с Элиотом.

И тут Элиот сделал то, чего не делал ни разу за все их прежние испытания: разрыдался. И отошел, понурив голову, прочь.

— Это черный день для Филлори, — сказал Эмбер, — но здесь тебя всегда будут помнить. А всему хорошему рано или поздно приходит конец.

— Минутку. — Квентин узнал эту речь: в книгах Эмбер произносил ее каждый раз, делая то, что у него получалось лучше всего, то есть выставляя кого-то из Филлори. — Я что-то не понял. Хватит уже!

— Вот именно, Квентин. Хватит.

— Прости, Квентин. — Элиот всхлипывал и не смотрел на него. — Я тут бессилен. Такое правило. — У него очень кстати нашелся вышитый носовой платок, чтобы утереть слезы — кажется, он им пользовался впервые.

— Бога ради! — Теперь можно было и разозлиться, раз ничего другого не оставалось. — Нельзя меня отправлять на Землю! Я здесь живу. Нашли себе пятиклассника! Это мой дом. Я больше не землянин, я филлориец!

Лик Эмбера оставался бесстрастным, рога загибались надо лбом, как большие морские раковины.

— Это неправильный конец! Я герой этой долбаной сказки, Эмбер — забыл? Меня наградить надо, а не прогонять!

— Нет, Квентин. Герой за все и расплачивается.

— Ты ведь знаешь, как говорят. — Элиот положил руку на плечо Квентину. — Однажды король — навсегда…

— Не хочу даже слушать эту твою фигню. — Квентин стряхнул его руку.

— Понимаю, — вздохнул Элиот. Он уже взял себя в руки и держал в платке какую-то перламутровую вещицу. — Это волшебная пуговица. Ее принес Эмбер. Она отправит тебя в Нигделандию, откуда ты сможешь перейти на Землю или куда захочешь. Только сюда вернуться будет нельзя.

— Я тебя проинструктирую, — предложил Джош, стараясь не падать духом. — В Нигделандии я как дома. Хочешь к Телепузикам? Я тебе нарисую карту.

— Брось. Возвращаемся на долбаную родную планету.

Квентин всегда ненавидел такие сцены, даже и в книжках. Не так все и страшно. Поселится в Венеции с Джошем и Поппи. Почему у него такое чувство, точно ему ампутировали одну из конечностей и он сейчас истечет кровью?

— Мы не идем с тобой, Квентин, — сказала Поппи.

— Мы остаемся, — подтвердил Джош, покраснев, несмотря на холод.

Квентин никогда не видел Поппи такой расстроенной. Даже когда они чуть не замерзли насмерть.

— Мы не можем… мы нужны Филлори. После тебя и Джулии освободились два трона, и мы должны их занять.

Ну конечно. Король Джош, королева Поппи. Многая лета. Назад он пойдет один.

Это его добило. Он знал, что приключения легкими не бывают. От тебя требуется пройти долгий путь, решить какие-то задачи, сразиться с врагами, быть смелым и так далее — но на такое он не рассчитывал. В таких случаях ни меч, ни чары не действуют. Остается терпеть, и нет в этом ничего благородного или там героического. Тебя разве что пожалеют. Выходит, все сказки врут, и ничего хорошего с героем не происходит. Квентин не то что не хотел подчиняться, он просто не мог понять. Оказался не готов к этому.

— Чувствую себя полным засранцем, Кью, — сказал Джош.

— Да нет, чего там. Все правильно. — Губы ему плохо повиновались. — Надо было мне самому сообразить. Тебе понравится.

— Можешь занять палаццо.

— Спасибо, чувак. Это здорово.

— Прости, Квентин! — обняла его Поппи. — Мне пришлось дать согласие!

— Да ладно тебе. О господи.

Взрослые не должны говорить «так нечестно»… хотя это и в самом деле нечестно.

— Пора, — сказал Эмбер. Его дурацкие копытца напоминали пуанты.

— Это надо сделать сейчас, — произнес белый как мел Элиот. Ему тоже нелегко приходилось.

— Ладно. Давай сюда пуговицу.

Джош обнял его, Поппи тоже. Ее поцелуя он почти не ощутил и знал, что потом пожалеет, но это уж было слишком. Надо и впрямь отправляться, пока он не лопнул.

— Я буду скучать по тебе. Будь хорошей королевой.

— У меня для тебя что-то есть, — сказал Элиот. — Все приберегал напоследок, но момент, похоже, настал.

Он достал из кармана серебряные часы. Квентин узнал бы их где угодно: Элиот снял их с молодого дубка на волшебной поляне в Лесу Королевы, где все это началось. Они тикали весело, словно рады были снова увидеть его.

Квентин, которому было не до веселья, положил их к себе в карман. Будь они золотыми, получились бы настоящие проводы на пенсию.

— Спасибо. Классная вещь, — сказал он.

Рогатый месяц поднялся высоко над стеной.

В отличие от солнца он не гудел, а звенел наподобие камертона. Квентин смотрел на него и думал, что никогда больше его не увидит.

Элиот тоже обнял его, и этот поцелуй — в губы — Квентин почувствовал.

— Извини… с другими же ты целовался.

Квентин дрожащей рукой взял у него пуговицу… и начал всплывать.

В Нигделандии всегда было холодно, но такого холода он не помнил. Как в Антарктиде, где он когда-то пробежался до Южного полюса. Рана на боку заныла, горячие слезы смешались со студеной водой. Он завис в ней будто бы неподвижно, но, видимо, все-таки двигался: скоро он так долбанулся макушкой, что искры из глаз посыпались.

Час от часу не легче: фонтан-то замерз! Квентин судорожно ощупывал лед, чуть не выронив пуговицу. Как же они не подумали? И можно ли утонуть в волшебной воде? Но тут он нащупал прорубь.

Она тоже затянулась корочкой, но ее Квентин легко проломил кулаком. Приятно двинуть по чему-то материальному, если оно поддается. Он выскочил наверх, распластался на льду, как тюлень, ухватился за каменный обод и вылез из проруби.

Избавление от близкой смерти помогло ему на секунду забыть обо всех недавних событиях. Вода испарялась быстро, и волосы у него тут же высохли.

В следующий момент голова у него закружилась — не только из-за ушиба, из-за всего сразу. Он думал, что знает, что ждет его в будущем. Оказывается, нет, и жизнь у него теперь будет совсем другая. Все начинается заново, где бы только сил взять. Хоть из фонтана-то выползти.

Нигделандия всегда ему нравилась: ее непринадлежность вселяла успокоение. Будучи нигде, ты освобождаешься от обязанности быть где-то. Хорошее место для неудачников… но скоро, вероятно, прилетит Пенни и все испортит.

Здания так и стояли разрушенные, и снег еще лежал на площади в темных углах, но с неба больше не падал. Приток магии ощущался физически — даже теплый бриз веял, чего раньше здесь никогда не случалось. Нигделандия возвращалась к жизни.

Квентин сам себя чувствовал полной развалиной. Стылой тундрой, где ничего не растет и уже не вырастет. Завершенный поход стоил ему всего и всех, ради чего он его задумал. Уравнение решено, счет по нулям. Кто он такой без трона, без Филлори, без друзей?

И все же что-то в нем изменилось. Лишившись всего, он чувствовал себя королем еще больше, чем раньше, когда был им в действительности. Не понарошечным, а реальным. Он помахал пустой площади рукой, как с балкона на башне.

Тучи над головой разошлись, проглянуло солнце — он и не знал, что оно здесь есть. Подаренные Элиотом часы во внутреннем кармане камзола, расшитого серебром и жемчугом, мурлыкали, изображая второе сердце. Воздух постепенно нагревался, талый снег оставил на земле лужи, и зеленые побеги пробивались между булыжниками, несмотря ни на что.

Примечания

1

Элмер Фадд, персонаж из старых мультфильмов «Уорнер бразерс», старался подстрелить кролика Багса.

(обратно)

2

Отважный рыцарь времен короля Артура; герой комиксов, выходящих с 1937 г.

(обратно)

3

После этого — значит вследствие этого (лат.).

(обратно)

4

Синдром Аспергера — разновидность аутизма, для которой характерны высокий интеллект и слабые социальные навыки.

(обратно)

5

В одном из вариантов переводится так: «Даже в Аркадии я (смерть) существую» (лат.). Крылатая фраза, послужившая мотивом и названием многих живописных и литературных произведений XVII–XIX вв.

(обратно)

6

Мелкий олень, обитающий в Южной и Юго-Восточной Азии.

(обратно)

7

Английская колония на одноименном острове в округе Дэйр (в настоящее время — Северная Каролина, США). Основана при Елизавете I. Первые поселенцы пропали без вести.

(обратно)

8

«Король забавляется» (фр.). Пьеса В. Гюго (1832) о Франциске.

(обратно)

9

«Нет налогам без представительства (в английском парламенте)» — один из лозунгов Американской революции.

(обратно)

10

«Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда» — книга Дугласа Хофштадтера (Пулитцеровская премия, 1979). Рассматривает параллели в работах и биографиях логика Курта Геделя, художника Маурица Корнелиса Эшера и композитора Иоганна Себастьяна Баха.

(обратно)

11

Черная дыра определяется как тело с радиусом меньше гравитационного радиуса (радиуса Шварцшильда).

(обратно)

12

Из стихотворения «Ноктюрн в день святой Люси, самый короткий день года». Перевод А. Сергеева.

(обратно)

13

«Лоракс» — сказка Доктора Сюсса (1972). В 2012 вышел одноименный мультфильм.

(обратно)

14

Место, где сэра Ланселота пыталась соблазнить волшебница Хелависа (Т. Мэлори, «Смерть Артура»).

(обратно)

15

То есть вернуться к устраивающей тебя реальности. Отсылка к фильму «Матрица» (бр. Вачовски, 1999).

(обратно)

16

Международный аэропорт во Флориде.

(обратно)

17

Фильм ужасов о четырех девочках-подростках, практикующих магию (1996).

(обратно)

18

«Нет проблем». Фраза, ставшая известной благодаря песне из мультфильма «Король лев» (1994).

(обратно)

19

Озорной мальчишка; герой комиксов, выходящих с 1951 г., многочисленных телесериалов и фильмов.

(обратно)

20

Зал для занятий боевыми искусствами (япон.).

(обратно)

21

Свет (тюрк.).

(обратно)

22

Эй, засранец! Мне надо поговорить с твоим хозяином, мать-перемать! (итал.).

(обратно)

23

Прошу вас (итал.).

(обратно)

24

Спагетти с креветками под соусом из чернил каракатицы.

(обратно)

25

«Слава богу, пятница» — сеть американских ресторанов с хорошими условиями для желающих познакомиться.

(обратно)

26

Герой комиксов «Игрек, последний из мужчин». Выходят с 2002 г.

(обратно)

27

Терраса бельэтажа (итал.).

(обратно)

28

Беовульф — герой одноименного англосаксонского эпоса (ок. 8 в.), победитель чудовищ. В последней экранизации (Р. Земекис, 2007) его сыграл Рэй Уинстон. Фритредер — сторонник свободной торговли.

(обратно)

29

Улам, Станислав (1909–1984) — американский математик польского происхождения, автор «скатерти простых чисел».

(обратно)

30

Сокращение от Бедфорд-Стайвесент; район Бруклина.

(обратно)

31

Концепция «странной петли» рассматривается в книге Д. Хофштадтера «Гедель, Эшер, Бах»; в 2007 г. вышла его книга «Я — странная петля».

(обратно)

32

Математическая модель или устройство, реализующее однородную сетку работающих параллельно клеток, каждая из которых связана с соседними определенными правилами взаимодействия.

(обратно)

33

Настольная детская игра и мультфильм, снятый по ней в 2005 г.

(обратно)

34

Первое испытание атомной бомбы в штате Нью-Мексико (июль 1945).

(обратно)

35

Английская детская писательница (1866–1943). Автор и иллюстратор сказок о кролике Питере.

(обратно)

36

Роман Дафны Дюморье (1938).

(обратно)

37

Роман-сказка шотландского писателя Кеннета Грэма (1908).

(обратно)

38

Роман-сказка британского писателя Ричарда Адамса (1972). В 1978 г. по ней снят мультфильм (в русском прокате «Уплывший корабль»).

(обратно)

39

Герой киноэпопеи Дж. Лукаса «Звездные войны».

(обратно)

40

Окружности, показывающие пересечения между двумя и более множествами.

(обратно)

41

Гамлет, акт 1, сцена 2. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

42

Теоретически существующая планета земного типа, предсказанная американским астрофизиком Максом Кюхнером.

(обратно)

43

Кольцевая развязка (фр.).

(обратно)

44

Висячая деревня (фр.).

(обратно)

45

Красная майка (рубашка) — персонаж, который в приключенческом фильме погибает в первую очередь.

(обратно)

46

Abercrombie&Fitch — культовая марка молодежной одежды, основана в 1892 г.

(обратно)

47

«Мерчант-Айвори Продакшнз» — киностудия, основанная в Индии в 1961. Специализировалась на экранизациях и ретродрамах.

(обратно)

48

Европейский Совет ядерных исследований (Conseil Europeenne pour la Recherche Nucleaire).

(обратно)

49

Тренировочная база для морских пехотинцев США.

(обратно)

50

Очень по-французски (но непонятно, какой язык. Может быть, идиш).

(обратно)

51

Из стихотворения «Тьма». Перевод И. Тургенева.

(обратно)

52

Супергерой комиксов, перемещающийся в космическом пространстве на доске для серфинга.

(обратно)

53

В оригинале предлагается исключить невозможное.

(обратно)

54

Божество, постоянно совершающее хитрости и проделки (например, Локи в скандинавском пантеоне).

(обратно)

55

Культовая видеоигра компании Нинтендо (1985).

(обратно)

56

Книга Дж. Дж. Фрэзера (1890). Сравнительное исследование мифологии и религии.

(обратно)

Оглавление

КНИГА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

КНИГА ВТОРАЯ

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

КНИГА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24

  ГЛАВА 25

  ГЛАВА 26 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg