«Йоханнес Кабал. Некромант»

Йоханнес Кабал. Некромант (fb2) - Йоханнес Кабал. Некромант 1086K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джонатан Ховард

Дж. Л. Ховард Иоханнес Кабал. Некромант

Встали часы, — не те, что на камине, Марионетка стукнулась об пол. Прервался танец и, увы, бессильно Искусство мастеров женевских школ.

Эмили Дикинсон

ГЛАВА 1 в которой учёный посещает Ад и заключается сделка

Вальпургиева ночь, Ведьмина ночь. Последняя ночь апреля. Время, когда зло преступает границу.

Он стоял в безлюдном, уединённом месте, подальше от посторонних глаз, где никто не мог бы ему помешать. В воздухе чувствовался металлический запах недавно пролитой крови, а рядом лежало обезглавленное тело невинного козлёнка. В правой руке он держал меч с узким лезвием — больше ничего стального у него при себе не было; рукав рубашки был закатан по бицепс. В кармане жилетки лежала завёрнутая в бумагу серебряная монета. Перед ним пылал костёр из еловых веток.

Его звали Йоханнес Кабал, и он призывал демона.

— Оариос! Алмоазин! Ариос! Мемброт!

Нараспев произносимые имена постепенно растворялись в необыкновенно тихой ночи. Лишь потрескивание костра аккомпанировало ему.

— Джанна! Этитнамус! Зариатнамикс!.. и так далее.

Он глубоко вздохнул. Ритуал наскучил ему.

— А. Е. А. Дж. А. Т. М. O…

В произносимых именах и буквах был скрытый смысл. Это вовсе не означало, что он одобрял такой подход к делу или с благоговением им внимал. Читая Великое Заклинание, он размышлял о том, что некоторые маги гораздо лучше послужили бы человечеству в качестве составителей кроссвордов.

Вдруг пространство исказилось, и он уже был не один.

Демона звали Люцифуг Рофокал. Он был немного выше Кабала, а росту в том шесть футов. Но из-за причудливого шутовского колпака — три болтающихся рога или щупальца, увенчанных наконечниками стрел — рост демона как будто бы постоянно менялся. В одной руке он держал мешок, по крайней мере символически, вмещающий все богатства мира. В другой — золотой обруч. На нём была юбка из кожаных полос, проклёпанных металлом, на манер римских солдат. Под ней, мохнатые ноги заканчивались копытами. Также имелся толстый хвост муравьеда и дурацкие усики Эркюля Пуаро. И как это часто бывает с демонами, Люцифуг выглядел как персонаж анатомической игры «Нарисуй монстра».

— Узри! — взревел демон. — Я здесь! Чего ты хочешь от меня? Почто нарушил мой покой? Не рази меня боле сим ужасным жезлом! — Он посмотрел на Кабала. — А где твой ужасный жезл?

— Оставил дома, — ответил Кабал. — Подумал, обойдусь.

— Меня нельзя призвать без какого-нибудь ужасного жезла! — сказал потрясённый Люцифуг.

— Я ведь призвал.

— Да, но обманным путём. Ты не раздобыл козлиную шкуру или два соцветия вербены, или две свечи из чистого воска, сделанные девственницей, и должным образом благословлённые. А есть у тебя камень под названием Эматиль?

— Я даже не знаю, что это за камень такой.

Демон тоже не знал. Он сменил тему и продолжил.

— Четыре гвоздя из гроба мёртвого младенца?

— Не будь дураком.

— Полбутылки бренди?

— Я не пью бренди.

— Это и не для тебя.

— У меня фляжка есть, — сказал Кабал и бросил её демону. Тот поймал и сделал большой глоток.

— Твоё здоровье, — сказал Люцифуг и бросил её обратно. Они долго друг на друга глядели.

— Это всё никуда не годится, — подытожил демон. — И всё же, зачем ты меня призвал?

* * *

Врата Ада — впечатляющее сооружение. Это огромная несокрушимая скала, в милю диаметром и две высотой, пронзившая иссохшую и потрескавшуюся поверхность пустынной равнины Лимба. С одной стороны этого неприступного строения находятся сами Врата: массивная железная конструкция шириной в сотни футов и высотой в тысячу. Их грубая, почти не обработанная поверхность усеяна огромного размера болтами, которые образуя извилистые линии, скрепляют неровные ряды громадных пересекающихся друг с другом полос латуни. Создаётся впечатление, что люди в Ад валят толпами.

Может и удивительно, но это так.

Снаружи все задаются вопросом, что же случится, если пройти через этот внушающий страх, ужасный портал. Одни верят — весь Ад каким-то образом втиснут в скалу — место, где размеры не имеют значения. Другие говорят, что сразу же за Вратами, внутри полой горы, находится огромная пропасть, которая ведёт в преисподнюю, и каждый, кто шагнёт туда, погрузится прямиком в вечные муки. Третьи полагают — скала скрывает верхушку очень большого эскалатора. Никто снаружи не знает наверняка, но все жаждут выяснить, потому как всё что угодно — ВСЁ — лучше, чем бланки.

Кипы бланков. Горы бланков. В среднем, для входа в Ад нужно было заполнить девять тысяч семьсот сорок семь разных форм. Самая большая из них содержала пятнадцать тысяч четыреста девяносто семь вопросов. Самая короткая — всего пять, но так хитро сформулированных, грамматически запутанных и преднамеренно двусмысленных, что выпусти такое в мир смертных, она определённо создала бы основу новой религии или, по крайней мере, курса менеджмента.

Такова, стало быть, первая адская пытка, разработанная душой банковского клерка.

Конечно, никто не обязан был заполнять эти бланки. Но, учитывая, что альтернативой была вечность, проведённая голышом в бескрайней пустыне, которая никогда не знала ночи, большинство людей рано или поздно оказывались в очереди к маленькой двери привратника, расположенной в одной из створок Врат Ада. Там они получали бланк, озаглавленный «Преисподняя (Местное отделение). Заявление о приёме в Царство Мёртвых — Предварительное (АААА/342)» и мягкий карандаш.

От будки привратника тянулась длинная вереница полных надежд заявителей, словно линия, проведённая, чтобы узнать, на сколько хватит коробки шариковых ручек. Некогда безмолвная пустыня наполнилась монотонным гулом: проклятые бубнили себе под нос и шуршали страницами. Новоприбывшие и старожилы терпеливо стояли в очереди к двери привратника, чтобы сдать и получить бланки. Самый быстрый маршрут сквозь бумажную волокиту требовал заполнить две тысячи семьсот восемьдесят пять форм, но никто ещё не выполнил всех чрезвычайно жёстких требований, которые позволили бы столь скоростной проход. У подавляющего числа грешников уходило в три или четыре раза больше бланков, не считая тех, что отклонили за ошибки; тщательно подобранная команда административных бесов, которая проверяла, правильно ли заполнены документы, не любила ошибок и ластиков не выдавала.

* * *

Переступая через заполнителей бланков и не останавливаясь, чтобы извиниться, сквозь толпы бормочущих пробирался бледный человек. В Ад направлялся Йоханнес Кабал.

Светловолосый, худой, в возрасте около тридцати, но утратив весь присущий молодости пыл, Кабал в целом ничем бы не выделялся, если бы не его решительный вид, уверенное продвижение к будке и одежда.

— Смотри, куда прёшь! — рявкнул Аль Капоне, ломая голову над написанием слова «венерический», когда Кабал перешагнул через него. — Почему бы тебе просто не… — протест замер на его губах. — Эй… Эй! Этот парень не голый! У него есть одежда!

У этого парня действительно была одежда. Короткий чёрный сюртук, чёрная шляпа из мягкого фетра с широкими опущенными полями, чёрные брюки, чёрные туфли, белая рубашка и аккуратный чёрный галстук. На нём были тёмно-синие тонированные очки с боковыми щитками, а в руках — чёрный кожаный саквояж. Одежда не ахти какая, но всё-таки одежда.

Такое пустыня видела впервые. Проклятые расступались перед Кабалом, а он, казалось, принимал это как должное. Некоторые с волнением перешёптывались, уж не посланник ли это с Небес, и не настал ли уже конец света. Другие отмечали, что в Откровении нигде не упоминается человек в чёрной шляпе и практичной обуви.

Кабал подошёл прямо к двери привратника и постучал в закрытое окошко. Ожидая, пока кто-нибудь откроет, он глядел по сторонам, и проклятые ёжились под его бездушным и бесстрастным взглядом.

Окошко распахнулось.

— Чего надо? — рявкнул с другой стороны скользкий тип в бухгалтерском козырьке, человек по имени Артур Трабшоу.

Сартр сказал: «Ад — это другие». Судя по всему, Трабшоу — один из этих других. Работая клерком в пыльном банке в пыльном городишке в пыли Старого Запада, он провёл всю свою по-канцелярски точную и аккуратную жизнь. Он расставлял все точки над i и перечёркивал все t. Затем он раскладывал свои дебеты и свои кредиты на дебеты и кредиты, отдельно выписывал перечёркнутые t, записывал в форме таблицы i с точками напротив j с точками, перечёркивал все нули во избежание неточностей и отмечал процентные соотношения на заведённой им круговой диаграмме.

Жизни Артура Трабшоу, полной безнравственного процедурализма, внезапно пришёл конец, когда его застрелили во время ограбления банка. Его смерть не была героической — если только вы не считаете, что требовать у бандитов квитанцию в каком-то смысле достойно похвалы.

Даже в Аду он продолжал демонстрировать непоколебимую преданность всему незначительному, мелочному, до ужаса пустяковому — всему тому, что в первую очередь отравило ему душу и обрекло на муки. Учитывая такую страсть к порядку, Ад — прибежище хаоса — стал бы идеальным наказанием. Трабшоу, однако, расценил это как вызов.

Сначала демоны, назначенные мучить его, дьявольски смеялись над его потугами и с жадностью и нетерпением ожидали сладких соков, вытекающих из разбитых надежд. Потом они обнаружили, что пока смеялись, Трабшоу рационализировал их расписание пыток для максимальной пыточной эффективности, оптимизировал расписание для бесов и мимоходом навёл порядок в ящиках с нижним бельём демонических принцев и принцесс. В частности, была унижена Лилит.

Сатана ни за что не дал бы такому на удивление раздражающему таланту, и назначил Трабшоу привратником. Ад обзавёлся новым неофициальным кругом.

— Я хочу встретиться с Сатаной. Сейчас же. — У Кабала был резкий, слегка тевтонский акцент. — Встреча не назначена.

Трабшоу уже заметил одежду и перебирал возможные объяснения.

— И кто же ты такой? Архангел Гавриил? — предложение он начал как шутку, но изменил тон на середине. В конце концов, может, так оно и было.

— Меня зовут Йоханнес Кабал. И Сатана со мной встретится.

— Стало быть, никакая ты не важная персона?

Кабал одарил его тяжёлым взглядом.

— Не мне судить. Сейчас же открой дверь.

В одежде грешник или нет — Трабшоу решил, что находится, в конце концов, на своей территории. Он достал копию бланка АААА/342 и подвинул его в сторону Кабала.

— Тебе придётся заполнить вот это, мистер! — сказал он и позволил себе хихикнуть — ужасный звук, будто у механической игрушки кончился завод. Кабал просмотрел бланк и вернул его.

— Ты неправильно понял. Я не останусь. У меня деловой разговор. После этого я уйду.

Прозвучал приглушённый вздох заинтересовавшихся зрителей.

Трабшоу сощурил глаза.

— Думаешь, уйдёшь? А я вот думаю, нет. Это Ад, сынок. Нельзя шататься туда-сюда, как по танцплощадке. Ты мёртв и ты останешься. Так было всегда и будет сейчас, ясно?

Кабал долго на него смотрел. Затем он улыбнулся: как сырость расползается по стенам дома, так на его лице появлялась холодная, зловещая гримаса. Толпа резко притихла. Кабал наклонился к Трабшоу:

— Послушай, ты, жалкий человечишка… жалкий мёртвый человечишка. Ты совершаешь фундаментальную ошибку. Я не мёртв. Я как-то попробовал и мне не понравилось. Прямо сейчас, в эту самую секунду, когда я смотрю в твои колючие слезливые мёртвые глазёнки — я жив. Мой приход сюда с целью встретиться с этим жалким падшим ангелом — твоим боссом, создаёт огромные неудобства и влечёт за собой значительный перебой в моей работе. Сейчас же открой дверь, пока тебе не пришлось об этом пожалеть.

Все переключили внимание на Трабшоу. Дело принимало интересный оборот.

— Нет, мистер Модные Штаны, хоть ты и живой, я не собираюсь открывать дверь и жалеть об этом тоже не собираюсь. А знаешь, почему? Потому что, как ты верно заметил, несмотря на свои дурацкие очки, я мёртв и даже лучше, мне здесь платят. Моя работа — следить, чтобы люди заполняли бумаги. Все бумаги. Иначе они не смогут войти, а прямо сейчас, в эту самую секунду, это значит, что и ты, долговязый сукин сын, не войдёшь. Что теперь будешь делать? А?

В ответ Кабал поднёс сумку к окошку. Потом он осторожно открыл её и эффектным жестом фокусника извлёк череп.

Трабшоу на мгновение отшатнулся, но любопытство взяло верх.

— Что там у тебя такое, урод?

Ужасающая улыбка Кабала стала шире.

— Это твой череп, Трабшоу.

Трабшоу побледнел и уставился на него широко раскрытыми глазами.

— Я «позаимствовал» его на старом городском кладбище. Твоя смерть до сих пор у всех на устах, знаешь ли. Ты прямо-таки вошёл в местный фольклор.

— Я выполнял свои обязанности при любых обстоятельствах, — сказал Трабшоу, не в силах оторвать взгляд от черепа.

— О, да. Твоё имя живёт и поныне.

— Правда?

— Конечно, — Кабал выждал, пока чёрствое сердце Трабшоу начало переполняться сладкой гордостью, и добавил, — оно стало синонимом тупости.

Трабшоу моргнул, чары рассеялись.

— Да-да. Ну, а чего ты ожидал, если тебя убили из-за квитанции? Дети говорят своим товарищам: «Ты тупой как Трабшоу». Если речь зайдёт о ком-нибудь недалёком, их родители скажут: «Самый настоящий Трабшоу». Можно приобрести сувениры и всё такое. Полностью ручная работа.

Он улыбнулся, и на его лице впервые проскользнуло что-то вроде доброжелательности. Но, скорее всего, это была просто игра света.

Трабшоу был вне себя от ярости:

— И как ты вообще теперь собираешься пройти мимо меня, проклятый фриц? Ты меня по-настоящему разозлил. Клянусь, скорее Ад замёрзнет, чем я тебя пропущу!

Кабал сделал вид, что зевает:

— Твоя репутация вполне заслужена, Артур Трабшоу. Думаешь, я украл этот череп на память? Ты вообще знаешь кто я?

— Плевать я хотел на то, кто ты такой, мистер! Можешь взять свою сумку с костями и засунуть её прямо себе…

— Я Йоханнес Кабал. Некромант.

Вот теперь по обе стороны двери стало по-настоящему тихо. Слова достигли даже самых тёмных уголков. Трупы обмениваются сплетнями и слухами, они знают всё о некромантах — колдунах, которые используют мертвецов. Призраки боялись их, как дети боятся чудовища из шкафа.

— Теперь, Артур, твой выбор прост. Ты можешь открыть дверь и позволить мне войти. Или я могу вернуться назад в мир живых в самом что ни на есть отвратительном настроении, поднять тебя из этого места, запихнуть твою загубленную душу во что-нибудь похожее на тело и заставить желать смерти снова и снова. И так до бесконечности.

Кабал сдвинул на нос тонированные очки, демонстрируя жёсткий бесчувственный взгляд серых с голубыми крапинками глаз, свидетельствующий о стальном характере, и о том, как несладко придётся каждому, кто перейдёт ему дорогу, и Трабшоу понимал, что он говорит абсолютно серьёзно.

— Ну так что?

* * *

Верховный демон Астрепаг Бельфохур уже был в курсе того, что в Ад вторглись. Не нужно ли было ему, как генералу адских орд, что-нибудь по этому поводу предпринять? Разведать вражескую силу послали летающих дьяволов, но те быстро вернулись и несколько удручённо сообщили, что захватчики состояли из одного весьма раздражительного человека в тёмных очках. Заинтригованный генерал решил взять ситуацию в свои руки, когти и извивающиеся колючие щупальца.

Астрепаг Бельфохур — нагромождение подвижных неевклидовых углов, увенчанное черепом лошади в стилизованном под древнегреческий шлеме — с высоты своего гигантского роста взирал на наглого человека.

— Это Ад, — в третий раз пытался объяснить он. — Не проходной двор. Ты не можешь появиться и сказать: «Ой, я был тут неподалёку и подумал, загляну-ка я к Владыке поболтать». Так просто не делают.

— Не делают, — сказал возмутительный смертный. — Я и не делал. Всё было не так. Могу я теперь пройти?

— Нет, не можешь. Сатана — очень занят… прямо сейчас он очень занят. Он не может прерывать работу ради каждого Тома, Дика и Йоханнеса… — он сделал паузу для эффекта, но человек лишь посмотрел на него с вялым подобием жалости на лице, — …то есть Гарри, который является сюда и требует аудиенции.

— Да ну? — сказал Кабал. — Я и понятия не имел. Я думал, это будет событие незаурядное, даже уникальное, но ты, похоже, хочешь сказать, что такое случается постоянно. Всё ясно.

Астрепаг уже думал, как ловко он всё уладил, когда внезапно, Кабал указал пальцем прямо на него.

— Я объявляю тебя лжецом! — сказал он со злостью. — Я заявляю, что ты обманщик и лицемер, да при этом полный дилетант в обеих областях.

— Что? — возопил демон-генерал. — ЧТО? Ты, простой смертный, смеешь называть меня такими словами? — Жуткие углы развернулись, тьма вокруг него сгустилась. Он навис над ним кошмарной хищной птицей. — Я отделю твою плоть от скелета, а на пустых костях твоих сыграю погребальную песнь! Ибо аз есмь Астрепаг Бельфохур! Тёмный Генерал Адских Орд! Отец Разрушения! Похититель Невинности! Воззри на меня, смертный, и познай свою гибель!

Кабал же, заметил он, продолжая бушевать, выглядел спокойным. Подозрительно спокойным.

— Астрепаг Бельфохур, да? — сказал Кабал. — А не ты ли начинал свою карьеру как Растрепай Бедокур, Похититель Молока и Запутыватель Шнурков?

Эффект был подобен удару молнии. Астрепаг Бельфохур, словно карточная колода, в мгновение ока сложился и стал ростом с Кабала.

— Как ты об этом узнал? — тут же спросил он.

— Я некромант. Ты бы удивился, какие источники мы откапываем. Итак, либо я получаю аудиенцию у Сатаны, либо всем станут известны некоторые факты из биографии одного дьявольского генерала. Ну так что?

* * *

— Йоханнес Кабал. Йоханнес Кабал. Уверен, что знаю это имя.

Сатана был вообще-то рад тому, что кто-то отвлёк его от управления навеки проклятыми во всём их массовом однообразии. Он приготовился развлечься, отмахнувшись от Астрепага Бельфохура, который, стоя позади трона, смущённо пытался оправдываться. Трон можно было назвать троном только из-за его громадного размера; иначе говоря, это был просто большой каменный стул на краю скалистого полуострова, который тянулся к центру озера с кипящей лавой. В целом, это была не столько аудиенция, сколько беседа у домашнего очага.

Сатана с комфортом восседал на жёстком базальтовом троне. У него был огромный рост и элегантный вид. В угоду людям он выглядел точно так, как вы его и представляли. Один в один. Он щёлкнул пальцами.

— Ах, ну конечно. Некромант. Теперь я припоминаю. Полагаю, у тебя со мной договор.

Он сделал знак, и в его громадной руке появился демон-секретарша.

— Пройдись, пожалуйста, по контрактам и достань всё, что у нас есть на Йоханнеса Кабала.

Демон сделала пометку в жёлтом блокноте и растворилась в серном воздухе.

— Да, — ответил Кабал. — У тебя моя душа. Я бы хотел вернуть её.

Астрепаг Бельфохур с трудом подавил смех. Кабал посмотрел на него взглядом, от которого молоко киснет, и продолжил.

— Несколько лет назад я продал тебе свою душу. Что было ошибкой — её отсутствие оказалось невыносимым бременем. Поэтому я хотел бы её вернуть.

Астрепаг Бельфохур, издавал идиотские звуки, сдерживая хохот. Сатана усмирил его взглядом, после чего обратился к Кабалу.

— Так вот, видишь ли, Йоханнес, у нас небольшая проблема.

Секретарша приземлилась на небрежно раскрытую ладонь Сатаны, передала ему свёрнутый пергамент и исчезла. Сатана развернул его и прочитал, продолжая говорить.

— Понимаешь, как правило, души я не возвращаю. Так ведь запросто можно прецедент создать. Это, — он указал на пергамент пальцем, который венчал хорошо ухоженный ноготь размером с надгробие — совершенно стандартный контракт за исключением оговорки, что ты отдаёшь свою душу немедленно, и мне не приходится ждать твоей смерти или установленного срока — пункт Фауста, все дела. Судя по моим записям, это была твоя идея.

— Я полагал, что душа иррелевантна в моих исследованиях, и решил проверить, в чём эмпирическая разница между наличием и отсутствием души. На себе, так сказать. Я ошибался, веря в эту иррелевантность. Я больше не могу мириться с помехами, вызванными её потерей.

Астрепаг Бельфохур заинтересованно наклонился вперёд.

— Помехи? — спросил он. — Что ещё за помехи?

— Не валяй дурака, это твоих рук дело, — ответил Кабал, указывая на Сатану.

Сатана удивлённо ткнул себя в грудь.

— Моих?

— Постоянные препятствия. Глупые игры. Помехи. Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

На краткий миг показалось, что нет. Затем его лицо прояснилось, и он кивнул.

— Твоя бездушность должно быть привлекает моих аватаров. Занятно.

Кабал, судя по его виду, ничего занятного в этом не находил.

— Особенно раздражает старикашка с большой бородой. Но это ещё не всё. Отсутствие души, как ни странно, приводит к аномальным результатам в моих экспериментах. Я не могу выполнить одну и ту же процедуру дважды в полной уверенности, что получу одинаковые результаты. Я потратил годы, пытаясь выяснить, в чём дело. Выяснив, я отправился сюда, чтобы всё исправить.

Это была правда, но не вся.

Как учёный, Кабал по мере возможности предпочитал работать с постоянными величинами. Бездушие, однако, оказалось фактором переменным, так как из-за него колебался процент погрешности в результатах исследований, тем самым делая их на сто процентов бесполезными. Разумно было оправдать просьбу придирчивостью учёного. Кабал мог с лёгкостью признать и выразить это.

Но было кое-что ещё. Причина более глубокая и чрезвычайно хорошо спрятанная. Учитывая легендарную способность Сатаны выведывать тайны, Кабал не мог позволить ему учуять даже намёка на истинную причину, поскольку знал, что Сатана будет носиться с ней как с писаной торбой. Кабал не собирался этого допустить; это было его личное дело. Так что он сосредоточился на научном и измеримом, стараясь, чтобы его голос не выдал ни крупицы этой большей правды.

Сатана изучал договор.

— Начнём с того, что ты продал душу, дабы постичь суть некромантии. Если и возвращать её, то в обмен на эту информацию. Такой оборот дела, наверное, сведёт на нет всю твою схему.

— Знания мне необходимы, — сказал Кабал. — Это не обсуждается.

Сатана улыбнулся.

— То-то и оно. Нельзя и рыбку съесть, и косточкой не подавиться, Йоханнес. Уж извини.

С минуту Кабал пристально смотрел на Сатану. Сатана всё улыбался, перебирал большими пальцами и ждал развития событий. Он не был разочарован.

— Я… — Кабал сделал паузу. Он как будто имел дело с чуждым ему понятием. — Я… — Он закашлялся. — Я заключу с тобой… пари. — Он запнулся, сомневаясь правильный ли термин использовал. — Полагаю, ты обладаешь репутацией любителя… пари. И я бы хотел его заключить.

Сатана подождал, но дальнейшего разъяснения не последовало. Наконец он наклонился вперёд и сказал:

— По рукам. Пари — это хорошо. Это я люблю. Что за пари?

Кабал был явно озадачен.

— Такого ты ещё не делал, да? Не беда, мне предложить что-то своё?

Тишина затянулась, и Кабал почувствовал себя неловко. Сатана насладился этим сполна и расценил молчание как знак согласия.

— Сейчас, как я уже сказал, я не могу начать возвращать души направо и налево, иначе этому не будет конца. Очередь из хнычущих, скулящих, воздевающих руки бездельников выстроится отсюда до Тартара, а мне и так этого хватает даже в лучшие времена. Поэтому, ты должен понимать, что будет нелегко. Pour decourager les autres.[1] Улавливаешь суть?

— Я понимаю.

— Чудесно. Так вот, я предлагаю следующее: ты просто должен заменить свою душу в моей небольшой коллекции.

— Хочешь другую душу?

— В сто раз больше.

— В сто раз? — Число поразило Кабала. — В сто раз? Ты за кого меня принимаешь? За серийного убийцу?

— Ты не слушаешь, Йоханнес. Я хочу души, а не туши. Не мёртвых. Проклятых. Документы должны быть оформлены и доставлены честь по чести. Я обеспечу тебя бланками, и даже подписываться кровью необязательно. Хотя было бы неплохо, если бы кто-то время от времени прилагал усилие.

Кабал смотрел на пол в глубокой задумчивости. После минутного размышления он неохотно сказал:

— Полагаю, это возможно…

— И у тебя на это год.

Глаза Кабала сузились за очками.

— Год? Ты с ума сошёл? Это нереально.

— Ой, да ладно тебе, Йоханнес. Немного твоего красноречия, и люди не будут успевать подписываться под проклятием. Блестящие навыки общения, которые ты так долго оттачивал до совершенства…

— Сарказм тебе не к лицу, — произнёс Кабал, — я прибыл сюда, в надежде иметь дело со зрелой личностью, а вместо этого получаю лишь мелкое пренебрежение и бессмысленную прихоть. Всего хорошего.

— Пожалуй, в последнее время я действительно немного привередлив. Извини, Йоханнес, я не хотел задеть твою гордость. Честно, — сказал Сатана с выражением, свидетельствующим о том, что до гордости Кабала ему не было никакого дела. — Ты мне нравишься. Нужно быть очень храбрым, чтобы спуститься сюда, когда тебе это не особо нужно. И всё же, не хочу, чтобы ты ушёл отсюда в гневе, думая, что я тебя не выслушал. На самом деле, я даже помогу тебе достать сотню душ.

Черепу лошади довольно сложно поднять бровь, но одна из зияющих глазниц Астрепага Бельфохура как будто бы стала немного больше.

— Бельфохур, — сказал Сатана, — коробка с хламом всё ещё у тебя? — Пока генерал судорожно рылся в своих многомерных карманах, Сатана наклонился вперёд и доверительным тоном сказал: — Мы тут с генералом недавно проводили уборку… Ты даже не представляешь, сколько барахла скапливается, не успеешь и глазом моргнуть, как пора опять разгребать завалы. Нет покоя грешникам.

Астрепаг Бельфохур откуда-то вытащил обшарпанную коробку из-под чая и передал её хозяину. Сатана копался в ней и вздыхал.

— Не то, не то, не то. Почему мы не выкинули половину этой ерунды? Не то. — Затем он вытащил пачку бумаг из коробки и изучил надпись на первой. — Ничего себе, я совсем забыл о них. Что-нибудь из этого идеально подойдёт.

— Что это? — невольно поинтересовался Кабал.

— Йоханнес, тебе нравится ходить на ярмарки?

— Нет.

— Тогда это идеально подойдёт — ярмарки, балаганы, луна-парки и тому подобное. Я ко многому приложил руку за эти годы. Они просто великолепны. Видишь ли, в поисках удовольствия люди становятся беспечными. Только души собирать успевай. Великолепно. Не так популярны в наши дни, к сожалению, но в стиле им не откажешь. — Он открыл первую папку и начал читать записи. — Ярмарка Дарка и Кугера. К сожалению, нет. Этот проект свернули. — Он бросил её обратно в коробку и взялся за следующую. — Ярмарка «Всемирно известный Доктор Браун». Что вообще с ней стало? А с ним? — Он прочитал немного дальше. — Ну надо же. Как неприятно.

— Что-то твои слова не прибавляют мне энтузиазма, — сказал Кабал.

Сатана не слушал, он уже перешёл к следующей папке.

— «Сад пыток доктора Диаболо». — Он гордо улыбнулся. — Потрясающий успех. Мы предоставили ему лицензию.

Кабалу это показалось удачным развитием дела.

— Итак… я буду?..

— Нет, не будешь, — сказал Сатана. — Это было бы слишком легко. Пари — это тебе не по парку гулять. Его должно быть трудно выполнить.

Он бросил папку обратно в коробку. У него осталась последняя пачка документов. Он взял верхний лист и прочитал вслух.

— График предварительной подготовки. Проект «Ярмарка Раздора». — Он посмотрел несколько других листов. — Предложен Левиафаном, поддержан Ваалберитом. Это что-то новенькое, да, Астрепаг? В первый раз он с чем-то соглашается. Ах, вот почему. Функция: склонять к соперничеству, богохульству, ссорам и душегубству. Неудивительно, только Ваалбериту могло прийти в голову, что люди ходят на ярмарки, чтобы ввязаться в хорошую потасовку, поплевать на Библию, а затем поубивать друг друга. Неудивительно, что проект свернули. К остальному приложил лапы Левиафан. И правда, сделано очень профессионально. Если этим займётся подходящий человек, она может стать очередной машиной для похищения душ. — Он посмотрел на Кабала. — Как тебе, Йоханнес? Подойдёшь, как думаешь?

— Я не особенно весёлый… — начал Кабал.

— Да ладно, правда что ли? — абсолютно невинно сказал Сатана.

— … я не знаком с «ярмарочным» бизнесом и я едва ли общителен. Откровенно говоря, считаю, что твоя задача поставлена не совсем справедливо.

Довольно долго было тихо. Периоды добродушия Сатаны — как и у многих управленцев — длились вплоть до момента, пока ему не возражали. Он чудовищно нахмурился, улыбка спала с его лица, словно смазанная жиром свинья с церковной крыши. Быстро, в течение нескольких секунд, озеро лавы охладилось. Пылающая красная скала поменяла цвет сначала на грязно-серый, потом на чёрный. Стало заметно холоднее. На каменных стенах начал появляться иней.

— Не совсем справедливо, — повторил Сатана. От весёлого и общительного парня не осталось и следа. — Не совсем справедливо? — Это уже был не его голос, а глас самой Преисподней: словно вендиго, дух зимы, вставший на коньки, по огромной пещере пронёсся гулкий вопль, преисполненный ледяной злобы. — Я Сатана, также именуемый Люцифером Носителем Света…

Кабал поморщился. И почему эти дьяволы всегда норовили выложить всю свою фамильную историю?

— Я был низвергнут самим Господом в эту тёмную, серную яму и осуждён провести здесь вечность…

— Ты пробовал просить прощения? — перебил его Кабал.

— Конечно нет! Меня отправили сюда из-за греха гордыни. Так что если бы я сказал «прости», это скорее подорвало бы мой авторитет.

— У меня тоже есть гордость. И всё же ты настаиваешь на том, чтобы отослать меня с этим жалким поручением, будто я циркач какой. Где тут справедливость?

Сатана откинулся на троне и понизил голос, словно беседа ему наскучила.

— Поищи как-нибудь слово «Сатана» в словаре, смертный. Ты найдёшь такие термины, как «первородное зло», «воплощённый порок» и «прародитель греха». Если ты найдёшь там «хороший мужик», «славный малый» и «олицетворение справедливости», то я бы посоветовал тебе купить другой словарь. Ты принимаешь сделку?

Кабал размышлял.

— Сто душ?

— Да.

— Один год? До полуночи следующей Вальпургиевой ночи?

Сатана тяжело вздохнул.

— А что, сегодня Вальпургиева ночь? Так и знал, что что-то забыл. Предполагается, я сейчас по ту сторону границы резвлюсь с ведьмами. — Он свирепо скривил губы. — В этом году меня и правда нельзя беспокоить; пусть мои аватары уладят дело. Так что ты там говорил? Ах, да. До следующей Вальпургиевой ночи, верно.

— И я получу ярмарку в помощь?

— Именно так.

— Что если я не справлюсь?

— Меня это не очень волнует. Думаю, я мог бы, — он огляделся в поисках вдохновения, — забрать твою жизнь. Мне кажется, что это вполне справедливо. По моим меркам.

Кабал сомневался.

— Другой сделки ты не получишь, Йоханнес Кабал, соглашайся или уходи.

Лёд на замёрзшем озере медленно таял по мере того, как оно вновь начало нагреваться. Кабал смотрел по сторонам, обдумывая решение. Если он не примет пари, его исследования будут бесполезны. Даже хуже, если по счастливой случайности, несмотря на отсутствие души, он всё же преуспеет, они потеряют всякий смысл. Если он примет пари и проиграет, всё закончится тем, что он веки вечные будет подвергаться мучениям, которые выдумал какой-то полоумный средневековый монах.

Он цокнул языком. Получается, и выбора никакого нет. Он кивнул.

— Я принимаю твоё предложение.

Он понятия не имел, с чего бы людям хотеть впустую тратить своё время и деньги на ярмарке, когда они могли бы заниматься чем-то важным, но он был уверен, что как только возьмётся за дело, у него получится мысленно опуститься до этого уровня.

— Хорошо. Великолепно.

Сатана бросил толстую папку Кабалу, который с трудом избежал сотрясения мозга.

— Вот тебе ярмарка, вот тебе бюджет.

Он сжал руку в кулак, его ногти впились в плоть. Капля чёрной крови упала на пол и приобрела форму блестящей холодной сферы размером с медицинский мяч.

— А вот тебе год.

Он щёлкнул пальцами другой руки, и появились песочные часы. Он перевернул их и поставил перед Кабалом.

— Пользуйся. Теперь кыш! Ты мне надоел.

— Подожди, — сказал Кабал. Подозрение, что не всё так гладко, переросло в уверенность. Он указал на сферу. — Что значит «бюджет»?

— Ярмарку Раздора так и не сдали в эксплуатацию. Все материалы были выделены, но персоналом она укомплектована не была. Всё в этой папке. Этот шар крови — моя дьявольская сила и власть. Каждый раз, когда ты будешь взывать к ним, шар будет уменьшаться. Используй его мудро, Йоханнес Кабал. А теперь — сказал он в заключение — приём окончен.

Он снова щёлкнул пальцами, и Кабал внезапно оказался в другом месте.

ГЛАВА 2 в которой Кабал практикуется в чтении карты и встречает старого знакомого

Во всех направлениях, насколько хватало взгляда, простирались Плоские Земли — чего и говорить, плоские, однообразные, и то, что они находились недостаточно высоко над уровнем моря, уюта тоже не прибавляло. Поля будто только и ждали, чтобы превратиться в болота. Кое-где ожидание подошло к концу. Обветшалые деревянные заборы, отделявшие один клочок нездорового вида земли от другого, местами повалились. Каменные стены тоже долго не простояли — утонули. В трёх направлениях было трудно разглядеть границу между серой землёй и серым небом. В четвёртом, постепенно исчезая в отдалении, тянулась земляная насыпь.

Тоскливое, угнетающее место, и Кабал очень удивился, внезапно там оказавшись. На миг он испытал унижение, оттого что в попытках осознать, почему он больше не в Аду, крутился на месте, будто зашёл не в тот туалет. Наконец заключив, что его бесцеремонно переместили, он сопроводил это открытие грязным ругательством на языке, мёртвом уже восемь тысяч лет, тем самым умудряясь быть исключительно эрудированным сквернословом.

Кабал поставил свой кожаный саквояж на землю, выбил шляпой остатки серного дыма из одежды и открыл папку. Пролистав несколько страниц, он обнаружил карту местности, вытащил её и папку закрыл. На то, чтобы сориентироваться, ушло несколько секунд. Без компаса или видимого солнца карта Плоских Земель была похожа на одну из тех картинок, что выглядят совсем иначе, если их перевернуть вверх тормашками. Правда в этом случае, картинка, как её ни крути, не изменялась вообще.

Он увидел несколько дорожек, ведущих прямо, пока тот, кто их проектировал, в какой-то момент не смирился с мыслью, что по ним всё равно никто ходить не будет, и поспешно не закончил их странными маленькими завитушками, будто так и задумал с самого начала. Только земляная насыпь выделялась на фоне однообразного пейзажа, но её, к сожалению, вроде бы не было на карте. Наконец, несколько раз раздражённо и чуть наигранно вздохнув, Кабал заметил на карте блёклую пунктирную линию, подписанную «Предлагаемое ответвление». На линии был нарисован красный крест, который, как он понял, и был пунктом назначения, но линия была такой тонкой, что сначала он её попросту не увидел.

Должно быть, это она, заключил он. Карта была старая, ветку достроили. Насыпь оказалась железнодорожной. Всё просто. Довольный этим выводом, он развернулся, чтобы подобрать саквояж и обнаружил, что уже не один.

Два типа, которых Кабал застал за попыткой незаметно к нему подкрасться, имели жуликоватую наружность. Думается, если открыть иллюстрированный словарь и найти в нём слово «жуликоватый», под ним будет изображение одного из них. А может, и обоих. Даже если у первого не найдётся какого-нибудь незначительного признака, говорящего о преступных намерениях, у второго он несомненно обнаружится. Один был низенький и весь лоснился. Другой — повыше, и по виду таков, будто мать его в своё время испугали — и испугали неслабо — у него были струпья и напоминал он стервятника. Они ухмыльнулись. Кабала утомляла убогая предсказуемость происходящего. Лучше поскорее с этим покончить.

— Чем могу помочь, джентльмены? — сказал он без намёка на иронию.

— Ничё се, он нас «жентельменами» назвал. Слыхал, Деннис? — сказал коротышка.

— Гы-гы. Жентельмены. — ответил высокий, Деннис. Такое чувство, что Кабал не бандитов повстречал, а парочку комедиантов.

— Это ведь очень культурно? Очень культурно, вне всякого сомнения. Во как. Г оворю прям как жентельмен.

— Жентельмен, гы-гы. Да, Дензил. Очень культурно. — закивал Деннис, демонстрируя плачевное состояние своих зубов.

Кабал почувствовал раздражение. У него был плотный график, и он просто жаждал, чтобы они поторопились на него напасть.

— Значит так, — сказал Дензил, мозг операции, — нам тут стало интересно, заплатил ли ты пошлину, смекаешь?

— Ну конечно, — сказал Кабал, который, если того требовала ситуация, говорил как прирождённый бессовестный враль. — Я её на заставе заплатил.

Деннис и Дензил растерялись. Они неделями планировали это преступление: со схемами на доске и фигурками: оловянным индейцем Сиу, маленьким медведем с парой металлических тарелок и ламой — которые изображили их самих и жертву соответственно. О таком повороте событий почему-то не подумали.

— Нету здесь никакой заставы, — пробормотал Дензил.

— Да ну? Значит и пошлин никаких быть не может, — сказал Кабал, умышленно пойдя на иррациональность, которая была противна его сугубо рациональному уму. Он знал, что пожалеет об этом утром, просто хотел как можно быстрее с этим разобраться.

Деннис медленно качал головой, прокручивая в голове план непредвиденных действий. Его они не составили, поэтому времени на это ушло немного. Они собрались было сесть за его составление, как вдруг им пришла в голову мысль, что в процессе можно и выпить. Если бы они всё же придумали запасной план — хотя по всему выходило, что нет — где-то на десятой пинте они бы его уже забыли. Не велика потеря: до этого они обходились без плана Б. По правде говоря, они обходились и без плана А, надеясь хоть кого-нибудь встретить в унылых и скупых на путешественников Плоских Землях. Если неожиданно появлялась настоящая жертва из плоти и крови, зияющие дыры в их схеме быстро становились очевидны.

Деннис снова покачал головой, но как только его мыслительный процесс запустился, ощущение было такое, словно черви копошатся в банке из-под джема, и ему тут же захотелось это прекратить. Положение спасли Дензил и его смекалка.

— Ну и пусть нет никаких пошлин. Мы тебя по-любому грабим.

Он вытащил короткий ржавый нож и толкнул локтём Денниса, чтобы тот достал свой. Вот теперь они почувствовали себя увереннее. Прошлые убийства каким-то чудом сходили им с рук. Если этот доходяга сию же минуту не выложит деньги, они вновь рискуют оказаться на виселице — ну и плевать они хотели. Кабал пожал плечами.

— Денег у меня нет, — честно сказал он.

Дензил указал на саквояж.

— А там тогда что?

Порой тонкие нити судьбы, что сплетаются в клубок и удерживают нас над неизвестностью, начинают растягиваться и кое-где рваться. Для Денниса и Дензила этот момент только что настал. Когда Кабал нагнулся за саквояжем, клубок истончился и поредел.

— Вам это ни к чему. Я учёный. Там вещи для моей работы.

— Учёный? — простонал Деннис. Он положил руку Дензилу на плечо. — У него нет денег. Пойдём, Дензил.

Клубок стал толще, нити вновь начали сплетаться между собой. Дензил, однако, решил, что ему ой как не нравится Кабал. Пусть у него нет ничего нужного — Дензил твёрдо был намерен отобрать всё. Он сердито стряхнул руку Денниса.

— Неважно, что там у тебя, бледнолицый ты ублюдок! Мне нужно всё! Открывай сумку, а не то прирежу!

Нити стали тонкими как стенки мыльного пузыря и натянулись как кожа на барабане. Кабал поджал губы и открыл саквояж. Все нити разом порвались. Хотя Деннис и Дензил ещё не ознакомились с фактами, они уже были обречены.

Кабал протянул руку и вытащил человеческий череп. Дензил и Деннис сделали шаг назад. На миг Кабал задумался, как бы в двух словах объяснить, зачем ему таскать с собой череп банковского клерка, и решил вовсе не начинать.

— Это memento mori, — сказал он вместо этого. Он понял, что они сейчас скажут: «Нет, это череп», и быстро добавил, — напоминание о смертности. Что все мы прах. Что все мы умрём. — Последнее было сказано многозначительно, но грабители были слишком заняты, тараща глаза на череп, чтобы обращать внимание на нюансы. Он вернул череп на место и достал небольшой кожаный чехол. Он открыл его и показал блестящие скальпели и хирургические зонды. — Это мои инструменты.

— Так ты доктор, значит? — спросил Дензил, прикидывая, сколько инструменты могут стоить. Кабал убрал их назад в сумку.

— Не совсем так. Это, — продолжил он, извлекая обитую чем-то мягким коробку размером с футляр для бинокля, — фиалы, которые содержат опытный образец номер 247. — Он сдвинул защёлку большим пальцем и открыл коробку, показав горлышки нескольких пробирок, каждая из них была запечатана воском. Впечатлительному человеку могло показаться, что на воск нанесены странного вида символы.

Дензил уже понимал, что после этого дела почивать на лаврах им не доведётся.

— Так скока это стоит?

Кабал закрыл футляр и убрал его.

— Если не знать, как ими пользоваться — нисколько. И наконец, — сказал он, роясь в глубине саквояжа. — Веблей 577-ого калибра.

Кабал вытащил самый большой пистолет, какой Дензилу с Деннисом доводилось видеть. Деннис приободрился.

— Ну уж эта штука чего-нибудь да стоит? А, Дензил?

Он обернулся и увидел, что Дензил убегает так быстро, как только позволяли ему его короткие ноги. Глубоко в рептильной части мозга Деннис почувствовал, что дело плохо. Пуля, что врезалась ему в спину, это ощущение не уменьшила. Не успел ещё Деннис упасть, а и без того мизерная активность его мозга сойти на нет, как Кабал уже аккуратно наводил револьвер на удаляющуюся фигуру Дензила. Первая пуля попала в камень у самых его ног. Кабал прицелился чуть выше и выстрелил снова. Дензил упал как подкошенный.

* * *

Чтобы отыскать, где можно пробраться через раскидистую, но чахлую живую изгородь, что росла вдоль насыпи, ушло некоторое время. Ещё несколько минут потребовалось на подъём сквозь колючий кустарник. Как он и предполагал, это было то самое отмеченное на карте «предлагаемое ответвление». «Сколько же карте лет?» — подумал Кабал, отметив скверное состояние путей: рельсы были покрыты непрерывным толстым слоем ржавчины, шпалы гнили под плесенью и грибами, вдоль всего участка дороги росли сорняки и молодые деревца высотой по пояс. Он снова сверился с картой. Со своей точки обзора он наконец смог разглядеть то, что, хотя бы в данном случае, сойдёт за ориентир: пруды, болота, дорожные развилки. Он поворачивал карту то под одним, то под другим углом, пока не понял, где находится. Затем, развернулся лицом к северу и посмотрел вдоль дороги в то место, что на карте было отмечено загадочным знаком «Х». Деревья там были куда более рослыми. Спускаясь по склонам насыпи, линию поглотила густая роща. «Наверняка, это здесь», — с надеждой подумал он.

Он решительно направился к деревьям, но, сделав пару шагов, остановился — что-то рухнуло на рельсы у него за спиной. Он обернулся и гаркнул:

— Пошевеливайтесь! Времени в обрез!

Дензил, глядя на него, медленно моргнул, затем опустил взгляд на Денниса, который пытался подняться, но угодил ногой под гнилую шпалу. Вскоре до Дензила дошло, что можно помочь Деннису, если несколько раз пнуть его по ступне, пока та не выскочит. Он медленно, аккуратно прицелился, со всей силы махнул ногой, промазал и очутился на спине. Он непонимающе моргнул, уставившись в серое небо. Мертвецом, оказывается, быть гораздо сложнее.

Кабал вытащил из кармана чёрную записную книжку, достал карандаш из её корешка и записал: «Опытный образец номер 247, судя по всему, действует быстро, однако улучшению координации не способствует». Задним числом он подумал, что, наверное, стоило попытаться забрать у них души на более формальной основе, сделав их первыми донорами из ста. Он не стал, отчасти потому, что не знал, как вообще следует приниматься за сбор душ на более формальной основе, но в основном, потому что они вывели его из себя.

— Я буду вон там, — он указал в направлении рощи и убрал блокнот. — Догоняйте, когда сможете.

«То есть, — с сожалением подумал он, — нескоро».

Подойдя к роще, Кабал увидел её истинную величину — около четверти мили в длину. Что само по себе подозрительно, так как поблизости растительность подобными размерами не отличалась. Вокруг, по всей видимости, ничего, кроме зубочисток, вырасти не могло. А в роще, выделяясь на фоне окружающего пейзажа, словно нарисованные чёрными чернилами, росли громадные чудища со скрюченными стволами. Голые ветки цеплялись за небо, а в бугристой коре люди с богатым воображением могли бы разглядеть застывшие в муках человеческие лица.

— Похоже, я на месте — негромко сказал он. — Здесь всё так театрально.

На близстоящее дерево — до того, как его регулярно начали поливать ЛСД, это был, вероятно, вяз — уселась чёрная ворона и с интересом уставилась на Кабала. Она наклонила голову и насмешливо каркнула. Затем, увидев Денниса с Дензилом, что плелись по шпалам в сотне ярдов позади него, ворона, преисполненная надежды и аппетита, полетела посмотреть на них поближе.

Кабал миновал несчастный вяз, перешагнул через корни ведьминого ореха, который будто вытащили из безумного сна, и столкнулся нос к носу с Монстром.

Кабал резко выдохнул. На мгновение его обычно бледное лицо приобрело неприятный серый оттенок. Кабал взял себя в руки. Он стоял, не шевелясь, стараясь не дышать, не дать огромному чёрному Монстру узнать о своём присутствии. Затем он глубоко, судорожно вздохнул, сделал шаг вперёд и положил руку ему на лицо.

Однако чтобы дотянуться, пришлось встать на путеочиститель.

Такого произведения инженерного искусства он в жизни не встречал, а повидал он немало. К этому огромному локомотиву, пусть заброшенному и стоящему без дела с давно остывшей топкой, невольно возникало уважение. Путеочиститель, дымовая труба с рифлёным оголовьем — в нём чувствовалась некая вычурность Дикого Запада; а вот корпус, скорее в духе Старого Света, выполненный в грубой квадратной форме, казалось, мог протянуть за собой все вагоны мира, отсюда и до самого Ада. Возможно, он и вправду был на это способен. Кабал одобрительно кивнул: он, конечно, не был инженером, но первоклассную работу узнавал сразу.

По всей видимости, все животные в округе тоже это прекрасно понимали: несмотря на то, что птицам, страдающим недержанием, на локомотиве места нашлось бы вдоволь, кроме слоя странной почерневшей ржавчины, которая как копоть большими кусками прилипала к пальцам, грязи на нём не было. Кабал осторожно её понюхал, и в памяти сразу же всплыло воспоминание о суетливых вечерах в подвале, когда он спешно распиливал улики и бросал их в печь до приезда полиции. Он надвинул на нос свои тёмные очки и задумчиво моргнул. На чём вообще работает эта штука? Хорошо бы на угле или дровах — так было бы гораздо практичнее.

Он обернулся, услышав какую-то возню. Ворона устроилась у Дензила на голове и пыталась чем-нибудь из этой головы поживиться. Из глазницы, если быть точным. Несчастный покойник, наклонив голову и раскинув руки, неуклюже бегал по кругу в попытках прогнать птицу. Бесполезно, ворона будто прилипла к нему. От Денниса тоже не было никакого прока — он пытался ударить птицу хилым деревцем, которое выдернул из земли. Удары, обрушившиеся на спину Дензила, от цели были далеки, а с корней во все стороны летела почва.

— Прекратите комедию ломать! — рявкнул Кабал. И мертвецы и ворона ломать комедию тут же прекратили. Дензил попытался спрятать деревце за спиной. — Эй, ворона. Лети-ка сюда.

С огромной неохотой ворона отцепилась от Дензила, рванула вниз и, почти коснувшись земли, снова взлетела на высоту человеческого роста. Беззаботно пронёсшись меж попадавшихся на пути деревьев, она приземлилась Кабалу на плечо. Кабал развернулся и зашагал вдоль огромного локомотива к грузовым и пассажирским вагонам, что тянулись за ним.

— Скоро тебя накормят, птица, так что давай без глупостей. — Ворона моргнула. — И кстати, вздумаешь нагадить мне на плечо, оглянуться не успеешь, как окажешься на витрине у таксидермиста. Ясно?

— Кар, — сказала ворона, что могло означать «Да, хозяин», а могло и «Сначала догони, голубчик». Как бы там ни было, сфинктеры она сжала крепко.

Кабал медленно шёл вдоль поезда — тот состоял из нескольких пассажирских вагонов, платформ, на которых штабелями лежали некогда ярко раскрашенные доски, и немалого числа крытых товарных вагонов в хвосте. Он подошёл к первому и остановился перед большой раздвижной дверью длиной в четверть вагона. Он как раз размышлял о том, как попасть внутрь, когда дверь, отвратительно скрипя ржавым металлом, открылась сама собой.

— А, — сказал Кабал без особого восторга, — это ты.

Старикашка, о котором Кабал говорил в Аду, управившись с дверью, посмотрел вниз.

— Он самый, юный Кабал. А ты не спешил.

Кабал поставил ногу на металлическую ступеньку, схватился за поручень у края двери и подтянулся. Ворона слетела у него с плеча, приземлилась на столб неподалёку и принялась с любопытством глазеть по сторонам.

— Тебе повезло, что я вообще пришёл. От карты было мало толка, — сказал Кабал, стряхивая ржавчину с рук и плеч там, где задел дверную раму. Он посмотрел на старика. — Я надеялся, Сатана пришлёт что-нибудь другое. А не тебя, упрямого старого ублюдка.

Тот рассмеялся. Смех его напоминал бульканье.

— Мы же с тобой давние друзья, Йоханнес. Его Всемогущество подумал, что знакомое лицо тебя обрадует.

Кабал осматривал погружённый во мрак вагон.

— Дыра в нём меня бы обрадовала, — бесцеремонно ответил он.

Старикашка, человеком, в обычном понимании этого слова, не был. Но без всякого сомнения был очень и очень стар. Он принял облик эдакого стереотипного старого чудака: кепка, седая борода, булькающий смех; он крутил свои собственные зловонные папиросы, а когда был в хорошей форме, даже убедительно пускал слюни. Именно из-за таких как он, совершенно не хочется стареть. Также он был одним из многочисленных аватаров Сатаны: осколков его личностей и случайных мыслей, которые приняли форму в мире смертных. Они помогали Сатане поддерживать элементарное зло в мире на неизменном уровне, пока он в Аду занимался вещами поважнее. Например, игрой в криббидж. До недавних событий Старикашка был единственным посредником в делах между Кабалом и Сатаной. Именно этому существу он продал свою душу много лет назад, и именно оно своим своевольным вмешательством свело на нет больше научных исследований, чем Кабалу хотелось бы вспоминать.

Старикашка сидел на ящике и наблюдал, как Кабал исследует тёмные углы.

— Мне больно это слышать, Йоханнес, — сказал он весело. — После всего, через что мы прошли.

Завершив беглый осмотр вагона, Кабал подошёл к нему.

— Всего, через что мы прошли? Надо понимать, всего того, через что ты меня заставил пройти? Если бы ты не купил мою душу, и не доставлял бы столько неприятностей после, во всём этом, — он обвёл жестом весь поезд, — не было бы необходимости.

Старикашка пожал плечами.

— Я всего лишь делал свою работу. Не надо ждать альтруизма от одного из маленьких помощников Сатаны.

Кабал вздохнул.

— Послушай, я бы очень хотел сказать, что рад твоим успехам, и встреча с тобой меня приободрила, но я бы солгал.

— Я знаю.

— Так может, разделаемся с этим побыстрее, и ты уберёшься наконец с глаз моих? У меня, в конце концов, довольно плотный график.

— График, — сказал Старикашка, подняв указательный палец. — Как хорошо, что ты напомнил. Тебе понадобится вот это.

Он сунул руку в своё замызганное старое пальто и вытащил песочные часы чуть более фута в высоту. Однако вместо песка они оказались наполнены невероятно мелким порошком. Крошечные частицы пробивались из верхнего сосуда в узкое горлышко и каскадом падали вниз. Несмотря на постоянный поток, дно нижнего сосуда едва запылилось.

— Они показывают, сколько времени у тебя осталось. Ты ведь понимаешь принцип, верно? — Кабал красноречиво на него посмотрел — Ещё бы, такой головастый парень, и не поймёт. Короче, как только все песчинки упадут на дно, время вышло. Всё просто. Ах да, нужно помнить ещё вот о чём. Настоящие часы — в преисподней, у моего альтер эго. Это лишь повторитель, передатчик. Что бы ты с ними не делал, это никак не повлияет на оставшееся время. Видишь? — Он перевернул часы. Песчинки начали падать вверх. Старикашка поворачивал их под разными углами, на порошок внутри это не влияло. Время шло, и песчинки всё падали непрерывным противоречащим законам гравитации потоком. — Ловкий трюк, а? На вечеринках показывать — самое то, ты уж мне поверь.

— Да ну? — сказал Кабал, взяв часы. — Надо будет званый вечер устроить — друзей удивить.

— Нет у тебя никаких друзей.

— Званых вечеров я тоже не устраиваю. Ты что, сарказм не понимаешь? Итак, ещё чем-нибудь увлекательным со мной поделишься, или я уже могу поддаться желанию вышвырнуть твою дряхлую оболочку из поезда?

Старичок фыркнул.

— Как грубо.

— Твой… — Кабал пытался найти правильное слово, — «создатель» дал мне задание отправить сто душ на вечные муки. Откровенно говоря, не думаю, что мне удастся прослыть добряком.

— В этом ты прав. — Старикашка покопался в своём просторном бесформенном пальто и достал тонкую коробку глубиной в дюйм для листов бумаги стандартного размера. Он развязал тонкую чёрную ленту вокруг неё, снял крышку и показал содержимое Кабалу. Внутри была пачка бланков, напечатанных на бледно-жёлтом пергаменте. Кабал наклонился вперёд и прочитал верхнюю строчку:

— Бланк Добровольного Проклятия. Заполняется проклятым. ЕАГХ/И. — Он выпрямился. — Вижу, Артур Трабшоу приложил к этому руку.

— Именно так, — ответил Старикашка, завязывая ленту. — Чуть меньше, чем через год ты должен сдать сто полностью заполненных бланков. Справишься, а, Йоханнес? — Он отдал коробку Кабалу. Тот подержал её в руке и посмотрел по сторонам.

— Не уверен. Я принял этот вызов на условии, что у меня будет Ярмарка Раздора. Пока что мне дали только передвижную лавку старьёвщика. Передай Сатане — без ярмарки сделке конец.

— Без ярмарки? Как без ярмарки? Вот же она! Вперёд и с песней! Как в фильме «Величайшее шоу мира». Где твоё воображение?

— Воображение? Да только страдая галлюцинациями, я поверю, что эта развалюха — величайшее шоу мира.

Старикашка встал с ящика и подошёл к задней стенке, качая головой и бормоча что-то о нынешней молодёжи. Прислонённые к стене и наполовину скрытые брезентом, там лежали деревянные доски.

Кабал, наверное, в жизни не видел такого жалкого театрального движения, каким Старикашка сорвал брезент, показав, что доски — это неновые и потрескавшиеся вывески.

— Вот они. Вот твои представления. «Узрите! С таинственного востока! Загадочная Клеопатра! Три тысячи лет в гробнице и всё ещё самая красивая женщина в мире!» Неплохо, да? А это что? «Подивитесь мальчику с лицом летучей мыши! Прямиком из самых тёмных джунглей!» Жутковато, не находишь?

— Огромное количество восклицательных знаков пугает само по себе.

— Всего лишь дань традиции. «Вы ахнете! Девочка с невероятно длинными рогами!» Наверно, здесь какая-то ошибка, — он потрогал отслоившуюся краску. — Уверен, там написано «ногами». А, нет. Тут в самом деле «рога». На неё будут ходить толпами, — он доверительно кивнул Кабалу.

Кабал устал от болтовни Старикашки. Он стоял у открытой двери, без особого интереса наблюдая за крайне медлительным продвижением Денниса и Дензила вдоль железнодорожного полотна.

— О да, — сказал он через плечо, — со всей округи сбегутся. «Подходите, подходите. Узрите крупнейшую в мире коллекцию допотопных вывесок. У вас перехватит дыхание от их древности. Изумитесь синтаксическим оборотам. Зрелище, которое по увлекательности сравнится лишь с ватой у вас в пупке». Палкой придётся отгонять.

Старикашка прищурился, обдумывая услышанное.

— Это сарказм, да?

Кабал снова выглянул наружу. Ему уже стало всё равно. Всё это — ещё одна полоумная шутка Сатаны. Он не мог понять, почему это его беспокоит.

— Да, — ответил он, — это сарказм. — Он повернулся и подошёл к вывескам. — Это предприятие бессмысленно без персонала. У меня никого нет.

Они обернулись на шум у двери. Деннис добрался до неё и как раз обдумывал, как лучше забраться наверх, когда Дензил — который уже более-менее приноровился к ритму ходьбы, но ещё не осознал, сколько сложностей таит в себе процесс остановки — врезался в товарища. Они оба пропали из виду. Через мгновение стали слышны звуки медленной сосредоточенной борьбы.

— Эти не в счёт, — уточнил Кабал. — Если мне не дадут людей, чтобы попытаться хоть что-то сделать из этого бардака, то можешь забрать эти бланки прямо сейчас.

Старикашка снова забулькал от смеха.

— Как ты можешь так говорить, Йоханнес? Разве ты не любишь трудности? Где твоя страсть к приключениям?

— Её затмило чувство, что меня дурачат.

— У тебя уже есть люди. Вроде того. Посмотри вокруг.

Кабал огляделся. Он по-прежнему находился в одной лишь сомнительной компании Старикашки посреди жалкой груды мусора.

— Смотрю, но кроме кандидатов на свалку, ничего не вижу. К чему ты клонишь?

Старикашка встал посередине вагона и обвёл руками всё, что лежало вокруг. Такой драматический жест был бы к месту разве что в мюзикле. Дешёвом мюзикле.

— Твои люди вокруг тебя.

Он сунул руку в ящик и вытащил кость, в которой Кабал сразу же признал бедренную кость человека.

— Вот тебе монтажники.

Он бросил кость на пол и достал клок волос из мешка.

— Вот тебе зазывалы.

Он положил руку на то, что по виду напоминало рулоны ткани в углу.

— А вот продавцы в торговые палатки. Вся твоя ярмарка здесь. Просто используй немного, — он постучал по виску, — воображения.

Кабал подошёл посмотреть на один из рулонов.

— Что ты имеешь в виду? — Он внимательно присмотрелся к нему и только тогда понял, что это был за материал. — Это, — сухо сказал он, — человеческая кожа.

Ответа не последовало. Он поглядел по сторонам, но Старикашка уже исчез.

«Прекрасно, — подумал Кабал, — даже инструкции нет».

Он достал из кармана маленький чёрный предмет и нажал кнопку на рукояти. Высунулось зловещего вида лезвие. Он развернул немного «ткани» из тёмного свёртка и отрезал длинную полоску. Затем взял небольшой клок волос из мешка, тряпку из бочки, а потом кость. Он аккуратно привязал волосы к кости с помощью куска ткани.

— Тряпка, кость, волос моток, — тихо произнёс он, оборачивая то, что получилось, полоской кожи. Он рассматривал свою работу, презрительно качая головой. — Терпеть это не могу.

Найдя свободное место на полу вагона, он произнёс: «Заклинаю тебя!» — и бросил туда неаккуратный свёрток.

Чёрный шар крови в Аду незначительно уменьшился в размерах.

Свёрток развалился ещё в воздухе, и с силой, явно превышающей естественную, его компоненты ударились об пол. Кость, упав первой, резко остановилась, встав аккурат по вертикали. Кожа налетела на неё и туго обернулась вокруг — так туго, что через мгновение её краёв уже не было видно. Кость дёрнулась, и из неё начали вылезать и расти новые кости. Стоило одной появиться, как её тут же обволакивало кожей. Клок волос приземлился на верхушку растущей массы органического материала, не удержался и отвалился. Он неоднократно пытался вернуться на место, но, похоже, был обречён на провал. Тряпка без остановки крутилась вокруг формирующегося тела, да так быстро, что глаза Кабала за ней не успевали, однако создавалось стойкое впечатление, что она меняет цвет. Из тазовой кости вырастал позвоночник — появление каждого позвонка сопровождалось неприятным щелчком. Будто спицы зонтика, из завершённого грудного отдела вырвались рёбра. Кожа ползла вверх по туловищу, словно уровень жидкости в стакане, скрывая из виду, как подобно пузырям, в туловище надувались внутренние органы. Внезапно, с быстротой лезвия пружинного ножа, выпрыгнули кости рук — это напомнило Кабалу убрать свой собственный нож в карман. Тряпка прекратила своё вращение и начала выписывать сложный узор над поверхностью тела, и в местах, где она пролетала, появлялась одежда. Жутким тостом из шеи выскочил череп и маниакально оскалил зубы так, как это обычно делают черепа. Даже когда его обернуло кожей, он продолжал до неприличия весело скалиться. Кожа захлестнула кремового цвета череп, как прилив — валун на пляже, добралась доверху и сомкнулась.

Перед Кабалом стоял человек, минуту назад не существовавший: ростом немного ниже него, чёрный, болезненно тощий; одетый в чёрные брюки, белые туфли, чёрные гетры, белую рубашку и блестящий жилет с чёрными и белыми вертикальными полосами. В руке у него была соломенная шляпа с жёлтой лентой. Человек нахлобучил её на голову, тем самым помешав волосам устроиться на его совершенно лысом черепе. Несколько волосков нырнули ко лбу и мгновенно сплелись в брови, но остальные, сиротливо покачавшись на верхушке его шляпы, безжизненно упали на пол. Человек смотрел на них с возрастающим беспокойством. Он поднял шляпу, потрогал череп и, к своему разочарованию, обнаружил, что лыс как бильярдный шар.

— О нет, — простонал он, — блин, — и наконец, уже со злостью, — вот ведь дерьмо! — Он осмотрел своё тело, запястья, вытаращился на Кабала так, будто крыша только что обвалилась, и принялся бегать по вагону. — Зеркало, приятель! Здесь должно быть зеркало! — Кабал наблюдал, как он носится. Человек нашёл большой кусок грязного посеребрённого стекла, который, наверное, когда-то откололся от зеркала, и поднёс его к лицу. Не веря своим глазам, он потёр его поверхность. Это не помогло.

— Глянь на меня, — причитал он. — Не, ну ты глянь. Твоими стараниями я теперь самый тощий человек в мире!

— Ничего подобного, — раздражённо сказал Кабал. Все такие придирчивые. — Я тебя призвал. Вот как ты появился. Не вздумай обвинять меня за любые физические недостатки, которые можешь в себе обнаружить.

— Но, но… — Человек положил зеркало и подошёл к Кабалу, сопровождая каждое слово взмахом рук. — Ведь ты отбирал составляющие, приятель. Где мой жир?

— Жир? — Кабал осознал, что совершил небольшую оплошность. — Тряпка, кость, волосы. Это традиционная формула. О жире никто никогда не говорил.

Худощавый в недоумении замахал руками. Он быстро оглядел вагон и направился в угол длинными, угловатыми шагами. Он схватил какой-то ящик и вытащил его в центр вагона. Сбоку под трафарет было выведено одно единственное слово «Жир».

— Нужно-то было всего ничего, приятель! Получился бы солидный мужчина. А так я просто мешок с костями.

Он умоляюще посмотрел на Кабала. Кабал посмотрел на него с полным безразличием.

— И чего ты от меня ждёшь, мистер… эээ… Костинз? Чтобы я тебе топлёного масла внутривенно влил?

— Думаешь, сработает? — спросил Костинз с жалобной надеждой.

— Ничуть. Послушай, меньше чем через год, всё это, — он указал на всё, что было вокруг, — исчезнет, и ты, мой самовлюблённый друг, обратишься в то, из чего я тебя создал. Поэтому, попытайся понять одну простую вещь. Через год тем, что от тебя останется, даже собаку будет не занять. Вот почему плевать я хотел, как ты выглядишь, и тебе должно быть всё равно. Наша непосредственная задача — поставить ярмарку на рельсы. Так что, ты будешь мне помогать, или мне нужно избавиться от тебя как от результатов неудачного эксперимента и повторить попытку?

Костинз упёрся руками в бёдра и ссутулился, приняв развязную позу — получилась эдакая высокомерная долгоножка.

— Ты здесь босс. Знамо дело, этот тупой засранец твой, помыкай как хошь.

— Отлично, — невозмутимо ответил Кабал. — Теперь, подойди сюда.

— Это был сарказм, — сказал Костинз своим нормальным голосом — размеренный тон, акцент по большей части американский, может, с оттенком французского — он растягивал гласные и слегка картавил — подойдя к Кабалу, который присел у стопки вывесок.

— Это была глупость. Взгляни-ка сюда.

— Выставки уродов, безумные трюки, восьмые чудеса света. Вполне стандартный набор, как по мне.

— Какие из них самые зрелищные? На что люди съедутся со всей округи? Мне нужно знать.

Костинз вопросительно на него посмотрел.

— Меня-то зачем спрашивать, босс? Ты здесь главный, у тебя должен быть план, — он внимательно посмотрел на Кабала, тот продолжал перебирать доски, пытаясь раскрыть тайну. — У тебя ведь есть план?

Кабал встал, отошёл в сторону и принялся сверлить вывески глазами.

— Я не понимаю. Зачем кому-то тратить своё время на такую глупость? Это же просто мусор! Липовые экспонаты, выставки человеческих уродств, обман! Всё это ненастоящее! Всё это ничего не стоит! Это лишь… — Кабал поник. Он уже давно не чувствовал себя таким бесполезным, — фикция. Не понимаю.

Костинз сам кое-чего не понимал.

— Но ты же пошёл на это добровольно, так? Не мог же Тот-что-там-внизу просто всучить тебе такое задание ни с того ни с сего?

— Это… пари.

— Спор? — даже если за пять минут, что Костинз стоял с открытым ртом, он прожил бы несколько поколений, ничего не смогло бы удивить его больше. — Ты поспорил с Ним? Да ты спятил! Никто никогда не выигрывал у Него! Он… — Костинз попытался придумать убедительную метафору. У него не получилось. — Он это ОН, приятель!

Глаза Кабала, скрытые тёмными очками, снова загорелись огнём.

— На этот раз он не выиграет.

— Ты сам в это не веришь! — проворчал Костинз, не скрывая пренебрежения. — Только в сказках люди побеждают Его Сатанинское Люциферство. Мне неприятно это говорить, но тебя надули, друг.

Кабал не ответил. Он снова смотрел на вывески.

— У меня ограниченный бюджет, и я не могу запустить всё сразу. Мне нужно решить несколько организационных моментов: что взять, а что оставить. Некоторые аттракционы будут полезны; другие — просто трата ресурсов. Мне нужен совет. Мистер Костинз, куда мне инвестировать?

Костинз с сожалением покачал головой.

— Я не могу помочь тебе, босс. В конце концов, я просто ходячая пыль. Только ты тут настоящий человек. Тебе решать.

— Я не могу, — решительно ответил Кабал. — Я тоже не понимаю людей. Мне нужно ещё с кем-нибудь посоветоваться. — Он надолго уставился вдаль. Глубоко вдохнул. — Думаю, я знаю нужного человека. — Он пошёл к выходу и спрыгнул на пути. Дензил и Деннис сидели рядом с поездом и бросали камни в ворону. Ни один даже близко не пролетел, но она всё равно с живейшим интересом наблюдала за их трудами. — Эй, вы, — резко сказал он, — до моего возвращения следуйте указаниям мистера Костинза.

Они подняли головы — Костинз высунулся из вагона прямо над ними и ухмыльнулся.

— Салют!

Они вяло улыбнулись и помахали в ответ.

— Ворона! Сюда! — приказал Кабал. Ворона, не мешкая, полетела к Кабалу и приземлилась ему на плечо. — Пойдёшь со мной. Так я буду уверен, что ты не напакостишь.

— Кар! — самодовольно ответила та.

Костинз прислонился к стенке вагона.

— Так что нам с покойничками делать в твоё отсутствие, шеф?

Кабал указал на паровоз.

— Я не знаю, как долго меня не будет. Может быть, несколько дней. Тем временем, вычистите локомотив и соберите немного топлива. Ты знаешь, на чём он ездит?

— Да почти что на всём.

— Хорошо. Загрузите топливный вагон древесиной и наполните котёл водой. Здесь много прудов и ручьёв. С этим проблем не будет. Затем посмотрите, можно ли расчистить путь до главной линии. Как только укомплектуем ярмарку, нужно отправляться в путь.

Костинз посмотрел на деревья и поджал губы. Задание было не из лёгких.

— Всё или ещё что-нибудь?

Кабал задумался. Костинз тяжело вздохнул — и кто только тянул за язык?

— Да, если останется время, я хочу, чтобы название ярмарки было написано на первом же крытом вагоне, с двух сторон. Умеешь рисовать вывески?

— Умею, конечно. Я вообще многое могу, стоит только мозгами пораскинуть. Как хочешь назвать его, босс?

Кабал ответил.

Костинз одобрительно присвистнул.

— Да ты полон сюрпризов, приятель.

ГЛАВА 3 в которой Кабал ворошит прошлое, после чего ярмарка готова к отправлению

Похороны — личное дело каждого. Конечно же, найдутся такие, кто вместо того, чтобы гнить в земле, предпочитает сгореть, остаться на корм стервятникам или ещё что-нибудь столь же негигиеничное.

Но речь пойдёт не о них.

Те же, кто желает, чтобы их тело предали земле, по-разному видят место своего будущего захоронения — как будто после смерти им будет не всё равно. Кому-то представляется зелёное церковное кладбище в весенний день, звук колоколов, зовущий прихожан на службу, чистенькая травка вдоль посыпанных белым гравием дорожек. Кто-то — как правило, те, что носят много чёрного и считают Байрона безумцем, распутником и вообще парнем что надо — воображают мрачные кладбища в тени уродливых готических церквей под тёмными, хмурыми небесами, в любую секунду грозящими разразиться громом и молниями. Не помешает и бушующее неподалёку море. Другие хотят, чтобы на их никак иначе не отмеченных могилах росло дерево, и тела их питали бы корни могучего дуба или платана.

Все эти желания можно понять и в той или степени даже разделять их. Однако невозможно и предположить, чем руководствовались люди, покупавшие участки на кладбище Гримпен. Возможно, ненавидя своих родственников, они намеревались, хотя бы на время похорон, притащить их в одно из самыхнеприглядных и удручающих мест на Земле.

Кладбище Гримпен стояло — или лежало, если так будет правильнее — в самом центре последнего болота в округе, которое ещё до недавнего времени было рассадником малярии. Чтобы избавиться от переносящих болезнь комаров не пришлось делать ровным счётом ничего; они как будто просто расхотели жить.

Кладбище хитро спряталось на краю полуострова, куда можно было без риска добраться лишь по длинному извилистому перешейку, со всех сторон окружённому трясиной — из тех, что частенько встречаются в приключенческих историях. Сколько отъявленных преступников, коварных цыган, неведомых человеку тварей испустили здесь свой последний, отчаянный и судорожный вздох, погружаясь в цепкую жижу — никому неизвестно. Весьма вероятно, немало.

Затем, по унылой петляющей тропинке — к ржавым кладбищенским воротам. Как и следовало ожидать, они висели на одной петле и при малейшем ветерке устрашающе скрипели. Ветра на кладбище Гримпен сильными никогда и не были — иначе они разогнали бы весь туман. Эффект был бы уже не тот. О лондонских «гороховых супах» ходят легенды. Однако какими бы жёлтыми и вредными для здоровья эти туманы ни были; несмотря на то, что их хоть в бутылки закрывай — уж настолько густые, в них напрочь отсутствовал шарм. Зато у гримпенских — шарма было хоть отбавляй. Зловеще, будто из иного мира, плыли они, медленно и загадочно, затапливая и окутывая всё вокруг. Создавалось ощущение, будто они ждут, наблюдают. Людям очень не нравилось приходить туда на похороны; им чудилось, что туманы, эти проклятые туманы, наблюдают за живыми. Ждут их смерти.

Тем не менее, кладбище закрыли — его переполнили мёртвые. Мёртвые, о которых живые хотели забыть: жестокие отцы и внебрачные сыновья, обезумевшие матери и чахоточные дочери. Все как один, они прибывали сюда — кто в обычном гробу из сосны, кто в резном из тика — чтобы их закопали в этой глуши, а люди, которые с сухими глазами стояли возле их зияющих могил, благополучно выбросили их из головы. Некоторые могилы были украшены надгробиями из экзотического мрамора или гранита, доставленными из-за границы. Другие надгробия, отмечавшие могилы «как нельзя кстати» ушедших — не такие богатые или может, не такие лицемерные — были сделаны из местного сланца, дешёвого известняка или даже дерева. Бок о бок утопали здесь во влажной почве надгробия и ненавистного богача, и неугодного наследника от старшей помощницы младшей горничной; и объединял их один простой факт — в сердцах живых людей для них места не было.

При этом, однако, кое-где всё ещё было свободно. Одно строение, что возвышалось над болотом дальше всего от ворот, в задней части кладбища, частично пустовало. То был единственный семейный склеп в этом месте, и история его удивительна.

Родословную семьи Друан можно проследить до вторжения норманнов; полагали, что их фамилия происходит от искажённого «де Руан», хотя не было никаких доказательств, что они родом из Франции. Единой точки зрения на роль их предка во вторжении нет. Сами они утверждают, что тот сражался на стороне Вильгельма Завоевателя и был его верным соратником и наперсником. Хотя в свете более поздних, документально подтверждённых событий возникает вопрос, а не хотел ли Вильгельм просто держать его под присмотром? Как бы там ни было, доподлинно известно, что семья получила в бессрочное владение участок земли, тот самый, на котором находились теперь болото и кладбище.

Семья с горем пополам просуществовала столетия, неоднократно ставя не на ту лошадь в бесчисленных распрях, но, в конце концов, им всегда удавалось оказаться на стороне победителя, совершив какое-нибудь блестящее предательство. По слухам, Ричард III понял, что обречён, когда прямо посреди битвы ему доложили о переходе Друанов на сторону Дома Ланкастеров. Он проворчал что-то о крысах и кораблях, после чего отправился на поиски коня.

В последующие за правлением Плантагенетов годы Друаны, как говорили, могли перейти из протестантства в католицизм и обратно всего за одну церковную службу. Более того, секретная библиотека, обнаруженная во время реставрации поместья Друанов, содержала копию катехизиса, Библию на греческом, латинском и английском, трактат по кальвинизму, Коран, Трипитаку и одну арабскую книгу, обтянутую диковинной кожей, которая впоследствии была украдена бандой, состоящей из антиквара, гангстера и шепелявой женщины.

Несмотря на многие перемены, семье удавалось сохранять положение при дворе, пока не грянула промышленная революция, и они не обнаружили, что смогут заработать больше, став нуворишами. Вкладывая немалые суммы в железные дороги и фабрики, отправляя сотни детей работать в шахты, старательно вычёркивая слово «филантропия» из семейного словаря, Друаны богатели всё больше и больше.

Тогда-то несметное состояние в сочетании с ограниченным генофондом и стало роковым образом на них сказываться. Кровосмешение, к которому их по большей части принуждало общество, не забывшее об их дурной репутации, начало вызывать сбои в работе семейной психики. Они выживали из ума всё больше и больше, и обходилось им это недёшево.

Беатрис основала Музей Бобовых — вместилище крупнейшей в мире коллекции гороха. Гораций вырыл каньон, размером и очертаниями повторяющий Вестминстерский дворец — эдакую огромную формочку для желе в виде Матери всех парламентов. Джереми завёл стаю лисиц, которых обычно использовал на охоте в качестве гончих, пока не перешёл на уровень выше, и не начал врываться в дома людей с отрядом хорошо обученных барсуков.

Атмосфера всеобщей ненависти при индивидуально протекающих безумствах стала почти осязаемой. Тётушка София, которой реже, чем остальным приходилось занимать ума, уехала за границу с твёрдым намерением найти какое-нибудь спасительное средство.

И, по всей видимости, безуспешно. Однако после долгих лет странствий она вернулась на удивление спокойной и уравновешенной, может даже немного самодовольной.

По возвращении она первым делом основала кладбище Гримпен и заказала Друанам семейный склеп в самом труднодоступном его уголке. Каждому члену семьи, за исключением самой Софии, было отведено в нём место. На вопрос «зачем?» она с мрачным удовлетворением ответила, что за время путешествия поняла одну вещь: у Друанов нет никакой надежды избавиться от семейного недуга, они обречены на вымирание. А места в склепе у тётушки нет, потому что она переживёт всех остальных.

Остальные члены семьи многозначительно переглянулись. При всём своём слабоумии, они без всяких синоптиков смекнули, куда ветер дует.

В один прекрасный день Софию как будто бы покинула удача. С ней произошёл ряд несчастных случаев, и все — с летальным исходом. Её объявляли мёртвой несколько раз, поскольку злоключения — то в виде невзначай упавшего мешка с бетоном, то в виде иного тяжёлого предмета, который совершенно случайно пролетал на уровне её головы — преследовали её на каждом шагу.

Удивительное дело: никого из её родственников даже близко не было в момент внезапного — как гром среди ясного неба — несчастья. И всегда они имели железное алиби, подготовленное порой несколькими днями ранее. София же как ни в чём не бывало приподнималась на столе морга, потягивалась и спрашивала, во сколько будет чай.

Однако в последний раз её постигло в высшей степени неудачное стечение обстоятельств: София, паровой каток и четыре тонны гелигнита оказались в одно время и в одном месте. На этот раз справиться о позднем завтраке во время вскрытия у неё не было никакой возможности. Тётушку Софию сняли с деревьев, соскоблили с дороги, сетями для креветок собрали с поверхности утиного пруда, со всеми почестями поместили в её любимую сидячую ванну вместе с излюбленными банными принадлежностями, и погребли в самом тёмном углу фамильного склепа. С ней было покончено. Месяца на два.

Затем, однажды утром, её живые родственники обнаружили, что кто-то не спустился к завтраку. Беатрису они нашли привязанной за лодыжки к люстре. На её лице застыло выражение чистейшего ужаса, а сама она была мертва-мертвёхонька. Бобовые валялись по всей комнате. Ещё пять фунтов гороха были обнаружены во время вскрытия у неё в горле — они забили ей пищевод и перекрыли дыхательные пути. Через месяц на тарелке в трофейной появилась голова Джереми. Спустя ещё две недели изувеченное тело Горация было найдено в Вестминстерской Башне на глубине в три сотни футов.

Они умирали один за другим, и очевидно, от рук того, кто был в курсе их маленьких странностей. Феликса придавило менгиром. Дафна утонула в холодце. Учитывая любимую забаву Джулиана, может и к лучшему, что они так и не нашли нижнюю часть его тела. Очень скоро склеп Друанов заполнился.

Если бы только кому-нибудь пришло в голову заглянуть в склеп к тётушке Софии. Если бы кто-нибудь удосужился разузнать, где именно она побывала. Если бы только кто-нибудь навёл справки о внезапной вспышке детского малокровия в округе. Да, загадочная «Гримпенская эпидемия». Ни один ребёнок не умер от этой болезни, а у всех, кто уехал, здоровье быстро улучшилось. Врачи только руками разводили.

Если бы они внимательно сравнили записи, их, возможно, заинтриговала бы ещё одна любопытная особенность, объединявшая всех больных детей. В ночь, когда они заболели, всем снился один и тот же ночной кошмар: грязная тёмная комната, вроде подвала или тюрьмы, с глубокими углублениями в стене. Их словно притягивало в тот угол комнаты, где она превращалась в мрачный альков. Они никак не ожидали увидеть старомодную сидячую ванну в таком заброшенном месте. Затем, полным ужаса взглядом они смогли разглядеть, что в ванне сидит бледная старуха с безжалостным, гипнотизирующим взглядом, выражающим такой безмерный голод, что при воспоминании об этом дети начинали хныкать и что-то бормотать. Когда старуха поднялась из ванны и медленно, но верно, с ужасающей неотвратимостью, будто огромный паук-альбинос, двинулась на них, ни пошевелиться, ни убежать они не могли. «Тётка-мочалка! Тётка-мочалка!» — кричали они.

Вспышки анемии продолжались даже после того как последний из Друанов был похоронен в склепе. В течении многих лет считалось, что это вредное влияние болота, и родители, которые могли себе такое позволить, отправляли своих детей подальше, пока те не окрепнут настолько, чтобы «противостоять болезни». Между тем кладбище медленно наполнялось отвергнутыми, никому не нужными мертвецами. Когда места не осталось, его тут же забросили. Со временем кладбище начала поглощать земля.

Без крайней необходимости никто не стал бы сюда приходить. Даже самые циничные и одуревшие от опиума поэты нашли бы кучу других дел, вместо того, чтобы сидя на одной из могил, сочинять сонет. Да что сонет, поэта даже на хокку не хватит.

Об этой отвратительной дыре уже забыли, а «эпидемия анемии» всё продолжалась.

До одного случая восьмилетней давности.

* * *

Йоханнес Кабал миновал остатки ворот и посмотрел по сторонам, оценивая положение дел. Вид кладбища заметно ухудшился за те восемь лет, что он здесь не был. Признаки того, что сюда кто-то с тех пор приходил, также отсутствовали. Это ничуть его не удивило. Надгробия покосились под чуть более лихим углом, мох расползся по камню чуть дальше, а чтобы прочитать какую-нибудь надпись, пришлось бы повозиться с проволочной щёткой при косом освещении. Признаков человеческого вмешательства, однако, не было вовсе. «Хорошо, — подумал он. — В этой и без того непростой затее станет на пару переменных меньше». Он поудобнее перехватил саквояж левой рукой и двинулся дальше. Ворона покачивалась у него на плече, и взгляд её метался из стороны в сторону. Вид у неё был настороженный; ей совсем не нравилось это место.

Кабал пробирался средь камней и высоких пучков травы, направляясь, как можно прямее, к семейному склепу Друанов. По пути он вспоминал свои ранние исследования в области природы жизни, смерти и некого пограничного состояния. Когда эти исследования привели его однажды в это место, всё закончилось тем, что обратно к тропинке он, если не бежал, то уж точно шёл очень быстро.

Воспоминания отвлекли его, он споткнулся о какой-то предмет, скрытый в высокой траве, и, восстанавливая равновесие, слегка покачнулся — ворона при этом бешено захлопала крыльями. Чтобы посмотреть, что это был за предмет, он обернулся и снял заслонку со своего потайного фонаря. По природе человек неэмоциональный, он всё же приподнял бровь и открыл рот в беззвучном «о».

Это был старый армейский полевой телефон, его деревянный корпус находился на поздней стадии разложения, и Кабалу не захотелось к нему прикасаться. Бакелитовая трубка валялась рядом, а телефонный провод вёл, как стало ясно через мгновение, в могилу, надгробная плита у которой была немного сдвинута. Кабал смутно помнил, что видел этот аппарат во время прошлого визита. Он поджал губы и выпрямился. С бесхозным телефоном, несомненно, была связана какая-нибудь чудная история, но у него совершенно не было времени и желания узнавать, какая именно. Он пришёл сюда по делу — нельзя позволять себе отвлекаться. Он снова повернулся в сторону склепа Друанов и продолжил путь.

Склеп по большей части находился под землёй — от высокого уровня грунтовых вод его защищали искусная постройка и толстый слой свинца. Входом служило небольшое практичное сооружение на поверхности — эдакий угольный сарай с претензией на готику. Примечательным в нём были только надпись ДРУАНЫ, заглавными латинскими буквами высеченная над дверью, и сама дверь: внушительная, состоящая из каменных плит, скреплённых полосами анодированного железа. Кабала больше интересовал замок. Тот, что был врезан в дверь, испортили уже давно в результате неумелой попытки взлома. Сначала его заменили тяжёлым навесным замком, дужка которого проходила через запор, надёжно прикреплённый к поверхности двери — теперь он лежал на земле, полускрытый нездорового вида невысоким кустарником, что пучками рос вокруг. Смотреть на него нужды не было — Кабал и так знал, что его дужка старательно распилена ножовкой. Вместо него висел блестящий замок из нержавеющей стали. Он приподнял его одной рукой и отодвинул крышку замочной скважины большим пальцем. Она легко поддалась: замок оказался в первозданном состоянии, несмотря на годы в таких влажных условиях. Не было никаких признаков порчи. Свободной рукой Кабал достал связку ключей из кармана и выбрал маленький ключ. Он вставил его в замочную скважину и медленно повернул. Пока ключ медленно и без препятствий делал полный оборот, Кабал чувствовал, как внутри замка движется каждая из металлических деталей. Щелчок открывшегося замка был едва слышен. Кабал порадовался этому про себя, аккуратно вынимая дужку из запора и опуская замок в карман. «Не стоит экономить на качестве», — подумал он.

С низким жалобным хрипом дверь открылась на каменную лестницу, ширины которой едва хватило бы и для гроба и для носильщиков. Бледное неестественное сияние, слабо освещавшее ступеньки, порождал, по всей видимости, фосфоресцирующий лишайник. Тонким налётом он покрывал, похоже, весь склеп, производя обманчивое свечение, настолько тусклое, что сразу и не скажешь, было ли оно вообще. Словно в послеобразе, оставшемся на внутренней стороне века, ему удалось разглядеть края ступенек, камни окрашенные призрачным светом, а под лестницей — нечто похожее на раздробленные куски дерева.

Где-то в темноте, за углом, что-то двинулось по полу и по обломкам гроба, отчего те зашевелились и заскрипели.

Неуёмный гул, создаваемый сверчками, козодоями и лягушками в лужицах на болоте, резко стих. Ворона рванула у него с плеча в направлении ворот, издав при этом тревожное «Кар!». Кабал с недовольством посмотрел по сторонам.

— Вот значит как, — тихо сказал он. Подняв фонарь, он полностью сдвинул заслонку и направил свет яркого ацетиленового пламени вглубь склепа. Что бы там ни двигалось, оно сразу же перестало. Кабал откашлялся в наступившей тишине.

— Я вернулся, — сказал он. Снизу донёсся резкий выдох, почти шипение. Звук весьма походил на человеческий. — У меня есть предложение.

Тишина. Кабал наклонился вперёд и положил руку на дверную раму.

— Слышишь? Предложение.

Опять тишина. Кабал начал барабанить пальцами по раме.

— Я прекрасно знаю, что ты меня слышишь. Поговорим как взрослые, или мне снова тебя запереть, выбросить ключ в ближайшую топь и думать о тебе забыть? У тебя тут, должно быть, не очень весело. Представь, что это длится десятки лет. Сотни.

Он снова услышал какое-то движение, но оно почти тут же прекратилось.

— Ладно, — сказал Кабал. — Как знаешь. Если такова твоя позиция, надеюсь, она составит тебе хорошую компанию. Компания тебе понадобится. Прощай.

Он притворился, будто хочет закрыть дверь.

Существо внизу снова шевельнулось. Как гигантский паук, на четырёх тонких конечностях оно медленно выползло на свет. Растрёпанное и бесформенное, оно то ли ползло, то ли кралось по обломкам, пока не оказалось у подножия лестницы. Кабал немного уменьшил свет фонаря. Он понял, что ему трудно смотреть на это страшилище.

— Вот, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал. — Так-то лучше.

При звуке его голоса существо из склепа резко вскинуло голову, и Кабал слегка отпрянул под его испепеляющим взглядом: взглядом бледно светящихся глаз, что устремился на него преисполненный неприкрытой ненависти. Кабал понял, что, несмотря на прохладу ночи, его прошиб пот. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Существо хрипло откашлялось, словно впервые за много лет пытаясь заговорить.

— Ты ублюдок, — сказало оно. От долгого молчания его голос стал скрипучим. — Ты самый настоящий ублюдок.

Кабал моргнул. Такой сильной враждебности он не ожидал.

— Как София? — спросил он, чтобы выиграть время. Существо не отводило глаз.

— Обратилась в прах. И тебе пора. — Оно опустило взгляд. — И мне.

— Значит, добрался до неё? Я знал, что ты сможешь.

Послышался звук — то ли кашель, то ли смех.

— Добрался-добрался. Толку от этого мало.

— А были другие?..

— Нет. Откуда им взяться? Она никогда никого не убивала таким образом. Лишь эти дурацкие убийства. Ирония. Они задумывались как ирония. Детям она не хотела причинять необратимый вред. Остальные — трупы. По крайней мере, они не визжали, когда я их ел. — Пауза. — Я был голоден.

Кабал услышал в голосе нотку бессознательного извинения. Хорошо, что-то человеческое ещё осталось. Возможно, не всё ещё потеряно.

— Как я уже сказал, — продолжил он, — у меня к тебе предложение.

— Предложение.

Снова этот звук, не то кашель, не то смех.

— Всё это время я ждал, что ты вернёшься, надеялся, что ты освободишь меня, выпустишь. А ты появляешься с предложением. Ты совсем не изменился.

Взгляд светящихся глаз снова сосредоточился на лице Кабала.

— Почему ты бросил меня? Я думал, что у тебя сдали нервы, но теперь сомневаюсь. Возможно, ты просто оставил меня здесь про запас, если вдруг я понадоблюсь тебе в будущем. Это так?

Кабал вспомнил, как у него внутри всё сжалось, когда он услышал тот крик внизу много лет назад. Какой была на ощупь дверь из камня и железа. Он слышал, как захлопнул её, закрыл запор и повесил замок, который они захватили с собой на всякий случай.

Он вспомнил, как бежал, забыв себя от страха, как падал на камни и снова вскакивал на ноги в приступе паники. Как бежал, пока лёгкие в груди не стали гореть, словно в печи. Как упал в высокую траву и рыдал, пока не взошло солнце. Но лучше всего он помнил зовущий его голос, который, сначала дверь, а потом и нарастающее расстояние, приглушили так, что окончания слов стали неразличимы. Он и так знал, что это были за слова. «Йоханнес! Помоги мне! Помоги!» Он глубоко вдохнул, удостоверившись, что может говорить без дрожи в голосе.

— Что-то в этом роде, — невозмутимо солгал он. — Но произошедшее в мои планы не входило.

— Солнце зашло на целый час раньше, чем мы планировали. Календарь был у тебя. Как ты мог так ошибиться?

— Время перевели вперёд. Я не настроил часы. Простая оплошность.

— Таких ошибок ты не допускаешь, — с ощутимым отвращением прошипело существо. — Ты никогда не допускал таких ошибок.

— В тот раз допустил, — резко ответил Кабал, перемена темы заставила его огрызнуться. — Я всего лишь человек.

Снова кашляющий смех.

— К счастью одного из нас. — Пауза затягивалась, пока не стала неловкой.

— Моё предложение. Я…

— Я голоден, — перебило существо. — Сколько я здесь нахожусь?

Кабал произвёл подсчёты в мгновение ока.

— Восемь лет. Чуть больше.

— «Чуть» — это сколько?

— Тридцать семь дней.

— Восемь лет и тридцать семь дней. — Существо на секунду задумалось. — Я очень голоден.

— Найду тебе кого-нибудь, — нетерпеливо сказал Кабал. — Может, продолжим?

— Найдёшь мне кого-нибудь? — Смех уже не сопровождался кашлем, правда, его сменил жёсткий цинизм, который, по мнению Кабала, был гораздо опаснее. — Ты хоть представляешь, как пошло это звучит? Был некротологом-любителем — стал сутенёром. Ты многого добился.

— Некромантом, — не задумываясь, поправил Кабал и сразу же пожалел об этом.

— Перестань важничать. Мы уже обсуждали это, помнишь? Чтобы получить такого рода знание, тебе пришлось бы… Ох, Йоханнес. Ты же не?..

Существо радостно ахнуло, не веря своим ушам.

— Ты это сделал! Вот идиот!

Существо веселилось в голос, сложившись пополам от смеха.

— Кретин! Да ничего на свете этого не стоит.

Существо каталось по полу от истерического хохота, настолько истерического, что становилось не по себе. Губы Кабала сжались в тонкую линию.

— Это было необходимо.

— Для чего? — Существо лежало на спине, смех медленно ослабевал. — Для чего? Ты уже сам не знаешь, зачем тебе это, да?

— Причина всё та же, — спокойно ответил Кабал. Последний приступ смеха внезапно смолк.

— Больше восьми лет прошло, Йоханнес, — недоверчиво сказало существо. — Ты даже жертву принёс. Я думал, у тебя ничего не получилось.

— Я ещё не пробовал. Я должен быть уверен, что добьюсь успеха. Второго шанса не будет. Быть может… — Кабал запнулся. — Быть может, уже слишком поздно.

— Ничем не могу помочь. Для меня уже и так слишком поздно. Так что можешь снова меня запереть и уйти.

— Нет, — твёрдо сказал Кабал. — Мне нужна твоя помощь.

— В последний раз, когда я тебе помогал, всё закончилось тем, что я надолго арендовал чужой склеп. Я, знаешь ли, не вижу причины помогать снова.

— Думаю, тебе стоило бы.

— Что именно? Помочь тебе или увидеть причину?

— И то, и другое. Возможно, удастся обратить то, что с тобой случилось.

— Возможно, говоришь? Подобная уверенность прямо наполняет меня энтузиазмом. Как?

— Болезнь… которой ты был инфицирован, поражает душу. В последнее время я приобрёл немалый опыт в этой области, включая общение с ведомством, которое ей занимается. Возможно, удастся добыть тебе лекарство.

— Опять «возможно». — Существо вздохнуло. — Хорошо, чего ты хочешь от меня?

— Я… — Кабал думал, как бы получше выразиться, но всё звучало как-то нелепо. — Недавно я получил во владение — временное — одну ярмарку.

Существо посмотрело на него, не скрывая сомнения.

— Ты? Ярмарку? В моё отсутствие значение слова не поменялось? Ярмарка, как и прежде, это место, куда люди ходят повеселиться, да?

— Полагаю, цель именно в этом.

— Как ни крути, Йоханнес, по сравнению с тобой прокажённый на оргии и то веселее.

— Почему все твои сравнения носят сексуальный характер? Меня это всегда раздражало.

— Ты сам ответил на свой вопрос. Ярмарка? С чего это тебе её покупать?

— Я её не покупал, а одолжил. На год — сейчас уже меньше. Это часть пари.

— Пари. Чудесам нет конца. — Существо покачало головой. — Ты не заключаешь пари и человек ты не весёлый. Что-то не сходится.

— Условия пари…

— Нет, не говори. Дай я сам догадаюсь. Всё это время я мало развлекался. Самым ярким событием были паучьи бега. Я съедал проигравших, а потом и победителя, чтобы тот не обнаглел. Посмотрим, годен ли мой мозг на что-нибудь. — Он сделал паузу и глубоко задумался. — Ты заключил бы пари, только если бы до смерти хотел забрать нечто у того, кто добровольно с этим не расстанется. Значит, кем бы ни был этот твой оппонент, он не откажется от привлекательной ставки. Должно быть, условия поставил он — ты бы о ярмарке даже не заикнулся. Следовательно, этому некто не чужда ирония — опять это слово — или, по крайней мере, мелкий садизм. Кто же это может быть?

Долго думать не пришлось.

— Йоханнес, — застонал он от возмущения. — Ты полный идиот. Ты ведь душу свою хочешь вернуть, так? Разве тебе не известно? Его не одолеть. Он заключит пари, только если уверен в победе.

— Именно это люди мне постоянно и твердят, — ответил Кабал, сам начиная возмущаться. — Ну, я говорю «люди», но это понятие растяжимое. Мне нужно вернуть душу. Это не обсуждается. Он предложил один-единственный вариант, сказал: соглашайся или уходи. Я согласился. Может, его и нельзя одолеть. Я не знаю и не узнаю, пока не сделаю всё, что в моих силах. Если я проиграю, то не из-за пораженческих настроений или отсутствия воли. Я смогу посмотреть Сатане в глаза и сказать: «Я сделал всё, что мог, и близко подобрался к победе. И пока ты тут протирал свой жирный прокопчённый зад, я сделал невозможное, так что не вздумай считать, что это твоя заслуга, проклятый самодовольный ублюдок».

Он остановился, тяжело дыша.

— Что ж, — сказало существо, — я рад, что ты заранее подготовил трогательную речь проигравшего. Она тебя понадобится. Так что конкретно ты должен делать с этой ярмаркой?

— Это одна из дьявольских ярмарок, вроде Ярмарки Демонов или Ярмарки Тьмы.

— У неё тоже какое-нибудь зловещее название?

— Ярмарка Раздора. Проект был заморожен, видимо, по причинам внутренней политики. Представляешь? Казалось бы, у бессмертных существ должны быть дела поважнее.

— Бессмысленно и отнимает много времени. Идеально подходит для того, чтобы скоротать тысячелетие-другое. Продолжай.

— Цель пари — за год собрать сотню душ.

— Сотню. — В голосе существа проскользнуло нечто неуловимое. — Сотню душ.

— Знаю. Задание не из лёгких.

Существо как будто бы вздохнуло.

— Так почему ты здесь? Отчего не носишься туда-сюда по городам и сёлам, обменивая души простых людей на традиционные зеркала и бусы? — сказало оно.

— Вообще-то… рабочей ярмарки как таковой у меня нет. Всё необходимое — в крайне запущенном состоянии, но средства на ремонт и набор персонала имеются.

— Как мило. Не забудь прислать мне куклу Кьюпи.

— Что?

— Кьюпи. Дешёвую куколку, которую в палатках дают как приз.

— В каких ещё палатках?

Существо медленно покачало головой.

— Йоханнес, тебе придётся переписать свою речь. Вычеркни фразу «близко подобрался к победе». Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что делаешь.

— Знаю, — согласился Кабал. — Поэтому ты мне и нужен. Ты знаешь, что происходит в подобных местах, а я нет. Мне необходимо твоё экспертное мнение.

— Экспертное мнение? Я никогда ничем похожим не занимался.

— Но ты ходил в такие места. Я помню, что ходил.

В голосе Кабала существо услышало нотку отчаяния. Где-то в глубине его души шевельнулось что-то человеческое.

— Да, я ходил на ярмарки по возможности. Держался рядом с ними. Даже подумывал присоединиться. Наверное, так и надо было сделать. Не оказался бы здесь.

Кабал пожал плечами.

— Хоть толку с этого никакого, мне жаль, что я тебя бросил. Я думал, ты умер. Или даже хуже.

— И то и другое, — с горечью сказало существо. — И всё-таки мне непонятно, почему ты ко мне пришёл. Ну, был я на паре-тройке ярмарок. Вряд ли это делает меня экспертом. Можно, наверное, нанять кого-нибудь, людей знающих?

— Не думаю, что понадобится высокий уровень знаний. В некотором смысле ярмарка будет работать сама. Расходов почти что нет: платить работникам не надо, призами, едой и напитками мы обеспечены. Даже о налогах беспокоиться не придётся, так как ярмарка перестанет существовать до конца следующего налогового года, и — несмотря на их знаменитую надоедливость — я сомневаюсь, что даже сборщики налогов захотят спуститься в Адскую Бездну лишь для того, чтобы собрать деньги. Мне нужен тот, кто понимает людей. Знает, зачем они ходят на ярмарки. Кроме того, поиск человека с резюме получше, может очень легко закончиться на фразе: «Между прочим, спонсор ярмарки — Сатана, и нам куда важнее собрать сотню душ, чем заработать денег».

Существо изумлённо хмыкнуло.

— Понял. — Некоторое время оно сидело молча, а потом подняло голову и взглянуло Кабалу в глаза. — Ты и вправду думаешь, что в силах обратить это? — без всякой надежды спросило оно, показав на себя.

Кабал почувствовал, что не может солгать. Не в этот раз.

— Не знаю. Но могу дать честное слово, что постараюсь. Совсем недавно меня осенила одна догадка по поводу твоего состояния. Я постараюсь. Прости, но больше ничего обещать не могу.

Существо долго и внимательно смотрело на него и наконец улыбнулось. Улыбка была хищная, зато искренняя — Кабал это знал. Тем не менее, при виде этих пожелтевших зубов, и при мысли о том, в какую плоть они впивались, ему стало не по себе.

— Ты человек слова, Йоханнес — это единственное, что всегда меня в тебе восхищало. Был, по крайней мере. Я рискну поверить, что ты таким и остался, с душой или без. Так и быть, я возьмусь за управление твоей ярмаркой. Буду решать, что пройдёт на ура, а что нет. Ты ведь этого хочешь?

— Да, именно. — Кабал не смог сдержать облегчения в голосе. — Мне нужен тот, кто будет ежедневно… — Существо пристально на него посмотрело. — Разумеется, я говорю в переносном смысле. Не ежедневно, а еже… нощно? Еженощно будет управлять ярмаркой, пока я буду выигрывать это нелепое пари. Согласен?

— В обычном случае я бы не согласился, но, ты же меня знаешь, ради забавы я на что угодно пойду.

— Отлично. Осталось одно. Вопрос моей личной безопасности.

Существо невинно подняло брови.

— Да ладно тебе, Йоханнес. Ты правда думаешь, что я тебя трону?

— Да, — невозмутимо ответил Кабал. — Ты просидел в темноте восемь лет…

— И тридцать семь дней.

— …что, возможно, вызвало ко мне враждебность. Ты мог подумать, что я в каком-то смысле в ответе за то, что случилось с тобой.

— Да что ты! Откуда взяться таким нехорошим мыслям? Только из-за того, что я пришёл сюда именно по твоей настойчивой просьбе, первым спустился в склеп, потому что «посмелее», из-за того, что ты оказался не в состоянии проверить, перевели часы или нет, и на меня напало нечто мерзкое, после чего ты меня бросил? Только поэтому я, по-твоему, должен иметь на тебя зуб? Помилуй. Как можно? Я прямо оскорблён.

— Без твоей язвительности я как-нибудь обойдусь. Мне нужны гарантии. В противном случае, я просто закрою дверь и найду другого партнёра. Что ты на это скажешь?

Существо посмотрело на него с выражением немого изумления, что Кабалу совсем не понравилось.

— Что я на это скажу? Как бы получше выразиться…

Существо как будто растворилось в воздухе. На краткий миг Кабалу почудилось, будто в луче света промелькнуло нечто тёмное, но так быстро, что рассмотреть он не успел, и неожиданно он оказался на спине, а существо сидело на нём, прижимая его руки к земле. Оно преодолело двадцать футов вверх по крутым ступенькам в промежуток между вдохом и выдохом. Кабал сглотнул. Его посетило ужасное чувство, что, быть может, больше ему сглотнуть уже не удастся, поэтому пытаясь успокоиться, он сделал это ещё раз.

— Вот мой ответ, — сказало существо, оказавшись с ним лицом к лицу. Я мог убить тебя в любой момент, едва ты дверь открыл. Я мог оторвать тебе голову и досуха высосать твой дёргающийся труп. Но, несмотря на всё это, я разумный человек. Я хотел услышать, почему ты вернулся спустя столько времени. Ведь любой другой, даже если бы до смерти перепугался как ты в тот день, по крайней мере, вернулся бы на рассвете, зная, что будет в безопасности. Попробовал бы, даже понимая, что надежды мало. И я выслушал твоё предложение. Предложение! Вот ведь наглый засранец! Найдя способ обратить моё состояние, ты обязан был вернуться и безо всяких условий это сделать. Только одно не даёт мне убить тебя прямо сейчас, но в следующий раз, поверь, не помешает и это.

Он с лёгкостью вскочил на ноги и отошёл в сторону.

— Я принимаю твоё предложение. На большее не рассчитывай. Я займусь ярмаркой, ты обратишь то, что со мной случилось, и я уйду.

Кабал поднялся на ноги куда медленнее.

— Я подумал, твоя одежда к этому времени скорее всего пришла в негодность, — сказал он, старательно делая вид, будто ничего не случилось. — Вот новая. — Он открыл саквояж и достал из него костюм и рубашку. Существо взяло их, придирчиво осмотрело фасон, вздохнуло и начало одеваться. — Я ещё кое-что захватил. Есть расчёска, щётка и набор для бритья. — Тут его осенило. — Ты ведь отражаешься в зеркале?

Существо, постепенно принимая человеческий облик, взглянуло на него с отвращением.

— Откуда мне знать? Дай сюда.

Он начал изучать себя в зеркале.

— Очень даже хорошо отражаюсь. Ещё одна старая легенда опровергнута. Ну и дела, я совсем не постарел. Красавчик. Хотя вид у меня ужасный. Болезненный.

Он многозначительно посмотрел на Кабала.

— Нужно поесть.

Кабал попятился.

— Ты сказал, что не тронешь меня.

Существо посмотрело на него и слегка улыбнулось.

— Я сказал, что не убью тебя. Ты не умрёшь.

— Если ты меня заразишь, я не смогу тебе помочь! — выпалил Кабал.

— Всё происходит не так. Как ты помнишь, ни один ребёнок не обратился. Требуется участие обеих сторон. Инфекция передастся, только если смешать кровь. Надо было об этом думать, до того как есть Софию. Кабал искал взглядом кладбищенские ворота и, по всей видимости, намеревался убежать. Существо перестало идти за ним и развело руками.

— Да что тебя так смущает? Не хочешь делать это с мужчиной?

Кабал уже бежал.

— Не льсти себе, — прокричало существо ему вслед. До злополучной смены социального статуса оно было гетеросексуалом, а теперь и в этом сомневалось. — Это всего лишь переливание крови, неужели не ясно?!

Кабал уже был почти у ворот.

— Вечно от тебя одни неприятности, — сказало оно само себе и растворилось в воздухе

* * *

До поезда пришлось добираться чуть дольше, чем до кладбища Гримпен, так как передвигаться они могли только ночью. В конце концов, низкие холмы сменились болотами, и вскоре они дошли до заброшенной железной дороги. Даже с расстояния они увидели посреди пустоши длинное возвышение и свет фонарей в центре явно поредевшей рощи деревьев. Подойдя ближе, Кабал указал на сам поезд, тёмная масса которого зловеще вырисовывалась над насыпью.

При этом он неосознанно положил руку на две ранки от укуса над ярёмной веной. Он с облегчением обнаружил, что всё ещё в состоянии перемещаться при свете дня только лишь в шляпе и тёмных очках, а не в гробу с землёй, взятой с родины, как он боялся. Даже необходимость в гробе оказалась вымыслом; в течение дня попутчик Кабала с удовольствием спал где угодно, лишь бы его не касались лучи солнечного света.

Подойдя ещё ближе, они начали различать больше деталей. Деревья, которые не давали поезду выехать на главную линию, вырубили, а пни выкорчевали. В самой роще тоже повалили немало деревьев. Куча дров на поезде выглядела впечатляюще. Брёвна были зелёные и влажные, но, пока не найдётся что-нибудь получше, топливом для поезда они послужить смогут. Освещая ночное небо, из щебёнки вдоль железнодорожного полотна, торчали большие керосиновые факелы. Повсюду виднелись фигуры рабочих, усердно и безостановочно что-то делающих. Костинз самовольно создал дополнительный персонал. Сначала Кабал не был уверен, хорошо это или плохо, но, учитывая масштаб работы, если бы Костинз пользовался только сомнительными услугами Дензила и Денниса, в срок бы они не уложились. Костинз всё сделал правильно, заключил он.

— Ничего себе, — услышал он возглас своего спутника, когда тот увидел локомотив вблизи, и втайне был этому рад. Костинз и его работники проделали великолепную работу. Инфернальный локомотив был тщательно отмыт и перекрашен. Он был такого насыщенно чёрного цвета, что трудно было сказать, где заканчивается поезд и начинается ночное небо.

Тонкая красная линия, цвета венозной крови, тянулась вдоль котла и украшала путеочиститель и дымовую трубу — единственная яркая деталь. Но по-настоящему привлекал внимание первый вагон после тендера.

Красным и жёлтым цветом по чёрно-синему фону вились и переплетались в замысловатых узорах буквы в названии ярмарки. Вычурно, но читаемо с первого взгляда. Его спутник остановился и засмеялся.

— А ты в успехе не сомневался, Йоханнес, — сказал он.

— Я знал, что без твоей помощи всё это — дохлый номер. Кроме того, ты мог меня убить. В любом случае, почему бы не надеяться на лучшее?

Костинз заметил их и спустился на пути.

— Привет, босс! Как тебе? — Он показал на вывеску. — «Всемирно известная ярмарка братьев Кабалов», как ты и просил.

— Отличная работа, мистер Костинз. Я знал, что на тебя можно положиться. Кстати, хочу представить…

Его спутник шагнул вперёд и, улыбаясь, протянул Костинзу руку.

— Хорст Кабал. Рад знакомству.

ГЛАВА 4 в которой дела у Кабала идут с переменным успехом

Йоханнес Кабал сидел за письменным столом, наблюдая, как покачивается пресс-папье. Напротив, в дальнем углу стоял большой длинный сундук. При виде такого предмета мебели добродушные дядюшки — что может быть хуже? — обычно со смехом восклицают: «Что это тут у нас? У тебя в нём часом не труп?»

Конечно, труп. Внутри, на слое одеял, лежало тело его брата, безжизненное, но до обидного красивое. Природное обаяние Хорста и так всегда раздражало Кабала, а тот факт, что из него получился ещё и привлекательный мертвец, едва у него появилась возможность привести себя в порядок, можно считать чуть ли не оскорблением.

Кабал широко раскрыл глаза, поморгал, беспощадно расправился с зевком. Солнце почти село. Он встал и подошёл к окну. Мимо, багровея под облачным небом, проносился сельский пейзаж. Они покидали болотистые равнины и взбирались на невысокие холмы к северу. Ещё с минуту он смотрел на закат, пытаясь отыскать то прекрасное, что когда-то в них находил. Затем развернулся и пошёл к столу. На полпути остановился, услышав свисток локомотива.

Чёрный поезд устремился к темнеющему горизонту. Время от времени раздавался стон парового свистка: тоскливый, жалобный звук, в котором слышались угроза и надрывный ужас, будто чудище-Грендель зовёт свою мать. За шнур свистка в просторной кабине локомотива по очереди тянули Деннис и Дензил. Им выдали комбинезоны и симпатичные шляпы машинистов как у Кейси Джонса. Ещё никогда эти двое не выглядели так хорошо. Сейчас Дензил с важным видом следил за тем, как Деннис бросает полено за поленом в топку. «Всё идёт как надо», — с отрешённостью, свойственной мертвецу думал Дензил. Этот способ мышления не особо отличался от того, как он мыслил раньше, так что адаптация прошла быстро. Втайне он был рад, что для этого ему не пришлось есть человеческие мозги. От пирога с фаршем и почками его тошнило. Правда, ему теперь не очень-то и хотелось печёного мяса. Но это, скорее, потому что он теперь вращается в элитных кругах. В итоге он решил, что не отказался бы от бифштекса по-татарски из сырого мяса — блюда без сомнения изысканного. Он принюхался. Несмотря на изредка вылетающую струйку древесного дыма от зелёных поленьев, воздух был чист и свеж. И всё же он отчётливо чувствовал запах готовящейся пищи. Наверное, во всём виноваты мысли о еде. Потом он заметил, что облокотился прямо о стенку топки, и его левая рука уже «прожарилась» больше, чем положено. Будь это бифштекс, а не рука, он бы наверняка отослал его повару, сопроводив парой резких замечаний. Вот и сейчас, Дензил сказал своё первое слово с тех пор, как сменил образ жизни — хорошим это слово не было.

За локомотивом тянулись пассажирские и товарные вагоны со строительными материалами, ящиками, существами, которые сошли бы за людей при плохом освещении, и другими, чей вид сомнения не вызывал. Последние восемь ночей Хорст работал не покладая рук: изучал всё, что есть в наличии, кое-что выбрасывал, придумывал заново, составлял планы, графики и расписания. А в дневное время Кабал обеспечивал их выполнение. Он, бывало, перепоручал ту или иную работу, но её цель не изменял никогда. Ему приходилось безоговорочно доверять Хорсту. Поначалу, заботясь о том, как бы не разбазарить попусту кровь Сатаны, он спрашивал, почему было принято то или иное решение. Почему вот этот зазывала выглядит именно так? Почему выбрали именно такой ларёк? Почему вот это представление оставили, а вон то — нет?

— Вот, посмотри-ка, — сказал как-то Хорст, взяв две таблички: одну из стопки под названием «принято», вторую из стопки «дрова». Кабал посмотрел. На одной было написано «Линяющий Марко», а на второй — «Резиновая Лейла».

— И то и то звучит нелепо, просто слов нет. Не представляю, кто захочет на это смотреть.

— Насчёт одного ты абсолютно прав. Марко, — Хорст поднял табличку, — у него выпадают волосы. Выпадают не по заказу, не оставляют интересный рисунок, не отрастают по команде. Всё, на что он способен — это засорять сливные отверстия и заработать дурную славу в мебельных салонах.

— Табличка полетела обратно к дровам. — А вот Лейла… ну… — Он внимательно посмотрел на своего брата и решил, что зря теряет время. — Людям такое нравится. Просто поверь.

И приходилось верить, ведь Хорст понимал, что нравится людям, понимал всегда. Он пользовался популярностью во всех социальных кругах: и в школе, и в университете, и во взрослой жизни. Мужчины им восхищались, женщины его обожали, а младший брат терпеть его не мог. За непринуждённые манеры, широкий круг друзей и — что было уж совсем отвратительно — за то, что весь мир вёл себя так, как будто был обязан Хорсту Кабалу жизнью. Он часто менял работу, даже карьеру, и у него всегда всё получалось. Родители в Хорсте души не чаяли, и у него никогда не возникало повода бояться, что младший сын затмит их любовь к нему. Об этом не стоило и мечтать, с горечью думал Кабал. Ему самому приходилось стараться, чтобы обратить их внимание на себя.

— О чём задумался? — спросил голос у него за спиной. Кабал повернулся — Хорст сидел у себя в сундуке. Пока он размышлял, солнце уже зашло.

— Вспоминал, как сильно тебя ненавидел, — ответил он, и пошёл обратно к столу.

— Честность. Мне это нравится. Как правило. Я знал, что ты обижался на меня, но ненавидел? Будет тебе, Йоханнес. Это уже чересчур.

— Что было, то прошло. Может, приступим к более насущным делам? — Он развернул карту и указал на один из городов. — Мёртон Пемберсли Нью Таун, первое место назначения. Мы будем там незадолго до рассвета. Хочу убедиться, что мы успеем всё подготовить.

Хорст зевнул, обнажив увеличенные клыки.

— Мы обсуждали это тысячу раз.

— Двенадцать.

— Не важно. Да, мы с лёгкостью обустроимся за шесть часов и будем готовы до захода солнца.

— Он широко улыбнулся. — Несчастные деревенщины глазом моргнуть не успеют.

А песок в часах на полке тонкой струйкой тёк в нижний сосуд. Движение поезда ни на йоту не нарушало поток.

* * *

Станционный смотритель сурово уставился на поезд, затем — ещё суровее — на Кабала.

— Здесь нельзя становиться на стоянку, — наконец сказал он и направился в свой кабинет. Кабал поспешил за ним.

— Нам надо где-то встать. Мы будем открывать здесь ярмарку, — сказал он и улыбнулся. Смотритель остановился, увидел его выражение лица и поёжился.

— Так, приятель, для этого нужно иметь разрешение. Нельзя просто занять чужую ветку и думать, что это сойдёт тебе с рук.

— Почему же? Она не занята.

— Ну… может, кто-нибудь приедет.

Кабал понял, что имеет дело именно с той породой начальников, от которых у него всегда портилось настроение. И оно испортилось.

— Вы смеётесь? На той ветке травы по колено. Там уже давно не было поездов. Если вам нужно что-то вроде, ну я не знаю, платы за стоянку или ещё что, так и скажите, только, будьте добры, перестаньте дурака валять.

— Платы за стоянку? Ты подкупить меня хочешь? — воскликнул смотритель, слишком эмоционально, для того, кто говорит неискренне. — Я в этой компании всю жизнь проработал, почитай уж тридцать лет. Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что такую преданность можно купить какой-то мелкой вонючей взяткой! — Он вихрем ворвался в свой кабинет. Кабал — за ним.

— В таком случае, как насчёт крупной вонючей взятки? — спросил он в качестве эксперимента.

— Сэр, я преданный сотрудник компании. Заберите свои оскорбительные предложения и убирайтесь отсюда! И захватите свой треклятый поезд!

Кабал понял, что тонкая дипломатия тут не подействует. Некоторое время оба сверлили друг друга взглядом, пока смотритель не решил, что удобнее будет продолжить, опустившись в большое кожаное кресло. Едва он сел, его глаза метнулись к ящику стола, который он забыл закрыть.

Кабал увидел внезапный ужас на его лице, когда тот быстро захлопнул ящик. Кабал, однако, успел догадаться, что там может быть.

Он сдвинул свои тонированные очки на нос, чтобы смотритель понял, что Кабал пристально его разглядывает. Затем вернул их на место, повернулся и вышел.

Костинз ждал его, сидя на подножке служебного вагона.

— Судя по виду, от того парня жди хлопот, — сказал он, когда Кабал, легко першагнув через заброшенные рельсы, скрытые в высокой траве, подошёл к нему. — Может, нам с парнями нанести ему визит? Ну ты понимаешь.

Кабал оглянулся на станцию через плечо, вытащил чёрные лайковые перчатки и натянул их.

— В этом нет необходимости, мистер Костинз. Уверен, мы придём к соглашению. У смотрителя в столе есть кое-какие… интересные журналы. Похоже, его мучает зуд, который он не в силах унять.

Костинз поставил костлявый локоть на костлявое колено и положил костлявый подбородок на костлявую ладонь. Ему очень не нравилось, когда босс считал его умным.

— Какие журналы? «Дерматология Сегодня» что ли? — без интереса спросил он.

— Зуд другого рода. Найди Лейлу и пришли ко мне. Пусть оденет пальто.

— Лейлу? Резиновую девицу? На кой, босс?

— Она сделает ему предложение, от которого он никак не сможет отказаться, — ответил Кабал с такой злорадной улыбкой, что Костинз порадовался отсутствию волос, которые непременно встали бы дыбом. — А пока, — продолжил Кабал, — начинайте выгружаться. Расположимся вон на том лугу.

— Так ты получил разрешение?

— Разрешение мне не нужно. — Опять эта улыбка. — Если кто-то будет жаловаться, отправляй ко мне.

* * *

Кое-кто и вправду пожаловался: краснощёкий фермер, за пятьдесят. Он взлетел по лестнице и ворвался к Кабалу в кабинет, заведя до скучного бессвязную речь о сельском хозяйстве и нынешнем законодательстве. Кабал внимательно его слушал, а точнее, внимательно его разглядывал; у фермера был интересный тип надбровной дуги, который не часто встречается у людей. Пока фермер бушевал, Кабал совершенно неосознанно начал делать набросок. Когда фермер увидел, как движется карандаш, он разозлился ещё больше, и потребовал сказать, что Кабал там строчит.

— Прикидываю ваш процент за возможность использовать вашу землю, — сказал Кабал. — Я подумываю о двадцати пяти процентах.

— Чистыми или грязными? — с подозрением спросил фермер.

— Чистыми.

— Тридцать процентов.

— Давайте без дураков. Двадцать семь.

— Тридцать, — сказал фермер с возрастающим энтузиазмом.

— Но земля ведь невозделанная, вы сами так сказали. Вы ей даже не пользуетесь. — Фермер сощурил глаза и принял решительный вид. Кабал добродушно пожал плечами, как будто признавая поражение. — Вижу, я не в состоянии вас переубедить. Решено, пусть будет тридцать процентов.

Он перегнулся через стол и пожал фермеру руку. Тот уселся в кресло донельзя довольный собой. Кабал ключом открыл ящик стола и вытащил густо исписанный контракт.

— Боюсь, мне понадобится ваша подпись. Не волнуйтесь, — сказал он, увидев выражение лица фермера. — налоговая о нашей маленькой договорённости никогда не узнает. Этот документ только для начальства и моих собственных записей.

Фермер взял кусок пергамента и начал его просматривать. Кабал изображал равнодушие, но был рад, что Артур Трабшоу нашёл применение жирному курсивному шрифту четвёртого размера.

Он сам сидел над этими контрактами с ювелирной лупой и остался доволен тем фактом, что лицу, подписавшему документ, не нужно знать что конкретно он подписывал, чтобы обязаться выполнять условия. Это навело его на мысль использовать более… прямые методы для получения подписей, но отказался от подобных схем, как от опасных и неэлегантных. Меньше всего ему хотелось, чтобы весь этот жизненноважный, исключительный год, его туда-сюда таскали силы правопорядка, а то и полиция. Нет, он будет играть в игру Сатаны по правилам, хотя и не побрезгует их время от времени менять, если ситуация, как сейчас, позволит.

— А что значит «обречь свою душу на вечные страдания»? — Фермер снова подозрительно посмотрел на Кабала. — Вечные страдания? Что это значит, а?

— Какой-то устаревший юридический термин. Вероятно, остался со времён средневекового права. Выпьете? — Он шагнул к подставке для графинов.

— А то, виски с водой. Сильно не разбавляйте, — сказал фермер, ставя подпись. Кабал передал напиток, взял контракт, и снова надёжно запер его в столе.

«Один есть, осталось девяносто девять», — подумал он.

Ярмарка разворачивалась бурными темпами; без человеческой потребности в регулярных перекурах и перерывах на чай дело шло быстро. По всему лугу как гигантские грибы вырастали палатки и временные деревянные постройки — те, которые ставятся с помощью канатов, и чьи броские вывески призваны дразнить и манить.

Кабал вместе с Костинзом шёл мимо этой лихорадочной суеты. Он не особо разбирался в том, что творилось вокруг, и всё же покорно следовал первоначальному плану, разработанному Хорстом, который вроде бы знает, что и как делать. Это только начало. Мы будем совершать ошибки. И будем на них учиться. Хорст так и сыпал возмутительными банальностями.

Они подошли к паровой каллиопе. Это был огромный богато украшенный механизм, который при перевозке один занимал весь вагон. Мощные органные трубы торчали из крыши, похожие на мортиры в стиле барокко, которые вырастали из ярко раскрашенных деревянных завитушек. По всей ширине тянулась небольшая сцена, на которой толпились цветастые механические фигурки с почти точными миниатюрными копиями инструментов. Перед ними стоял дирижёр с палочкой. Он был проработан лучше, чем музыканты, и был запечатлён как раз, когда задорно подмигивал публике. По крайней мере, так было задумано, правда Кабалу это больше напоминало хитрый проницательный взгляд. Позади о чём-то спорили несколько монтажников.

— В чём проблема? — спросил он. — Солнце зайдёт меньше чем через час. К тому времени эта штука должна работать.

Один из них, крутя в руках кепку, подошёл к Кабалу.

— Да мы музыку загрузить не можем, — стыдливо признался он. — Такое чувство, что она вообще работать не собирается. Но даже если мы умудримся её запустить, они всё равно нам пар не дадут.

— Кто не даст? — спросил Кабал.

Монтажник указал на локомотив. Высунувшись из кабины, Деннис с Дензилом маниакально ухмылялись, как будто пакостить входило в их обязанности. Дензил радостно замахал, и Кабал увидел, что от его левого предплечья отваливаются куски. С этим нужно что-то делать, иначе дурень всех посетителей перепугает. Деревенщин, поправился он.

Кабал подошёл и, скрестив руки, посмотрел на них.

— Вы что, шутки шутить вздумали?

Дензил перестал махать и ухмыляться. А Деннис продолжал, пока его не ткнули локтем с такой силой, что можно ребро сломать. А то и два. Он пропал из виду, и послышалось, как его голова с громким треском ударилась о железную обшивку. Теперь и Деннис произнёс первое слово с момента смерти. Тоже нехорошее. Кабал указал Дензилу на обугленную руку.

— Тебе не стыдно?! Посмотри в каком ты состоянии. — Дензил спрятал проблемную конечность за спину, его глаза наполнились слезами, а нижняя губа задрожала. Кабал очень сильно побледнел. — Не смей мне тут нюни распускать! Немедленно вышел ко мне!

Дензил спустился и стал перед ним, понурив голову. Раздался противный звук, это Кабал равнодушно щёлкнул пальцами в кожаных перчатках.

— Показывай.

Дензил медленно поднял руку. Кабал внимательно осмотрел её, пока снимал с одной руки кожаную перчатку и надевал хирургическую. Костинз наблюдал за этим, не скрывая удивления.

— Зачем ты носишь с собой резиновые перчатки, босс?

Кабал невозмутимо на него посмотрел. Затем засунул палец в предплечье Дензила до второй фаланги. Плоть с хлюпаньем разошлась, как незастывшее бланманже. Дензил резко, с противным свистящим звуком, вдохнул. Кабал не обратил на это внимания.

— Вот зачем.

Он сорвал перчатку резким движением, от которого кусочки студенистого мяса полетели во все стороны, кроме самого Кабала. Он бросил её одному из монтажников. Тот, не задумываясь, поймал.

— Вот молодец, выброси куда-нибудь.

Кабал снова повернулся к Дензилу.

— Бросить бы тебя, плаксу, на той дороге. Ты и при жизни был пустой тратой белков, и после смерти лишаешь пропитания какое-нибудь дерево.

Кабал ударил по обугленной руке тыльной стороны ладони, и вдруг вспомнил, что только что снял резиновую перчатку. Он вытер грязь о комбинезон Дензила.

— Повреждение непоправимо. Ты это понимаешь? Я ничего не смогу поделать. Рука либо оторвётся, либо… — он что-то тщательно обдумывал, — можно срезать обгоревшую плоть, зашить культю, и попытаться оживить кости. Задача интересная. Завтра в девять тридцать быть у меня кабинете. На этом всё.

Он вновь заметил монтажников и вспомнил, зачем вообще сюда подошёл.

— И оказать необходимую помощь в подключении каллиопы к котлу. Ясно?

Кабал услышал карканье и поднял взгляд. Ворона приземлилась на самую высокую органную трубу каллиопы и смотрела на него сверху вниз с необоснованным превосходством.

— А ты, — сказал Кабал, тыча в неё пальцем. — Нагадишь в одну из этих труб, я лично сверну тебе шею. Ясно?

Ворона, совсем как человек, наклонила голову словно говоря: «Ну что такое, вечно ты не даёшь мне повеселиться», полетела вниз и уселась на колышек палатки.

Кабал развернулся, собираясь уходить, но услышал какой-то звук и остановился. Из кабины поезда высунулось окровавленное, изодранное тело. Неуклюжими пальцами оно пытался удержать свой скальп, но тот всё отпадал, будто поля крайне непривлекательной маскарадной шапочки. Он посмотрел на Кабала и вытянул руки, тёмные от свернувшейся крови. Он с надрывом застонал. Все, кроме Кабала, сделали шаг назад.

— Ладно, хватит сцены устраивать, — рявкнул Кабал. — Придёшь в десять.

* * *

Надо было ещё заправить рулон с фонограммой. Кабал оглядел механизм своим цепким взглядом, быстрым движением оттянул рычаг, к которому крепилась поперечина, откинул вверх две боковые направляющие, выхватил рулон у остолбеневшего монтажника, несколько секунд рассматривал напечатанные на нём стрелки, а затем ловким броском перевернул его, отмотал немного ленты с краю и запихнул в непримечательную прорезь. Когда зубцы попали в отверстия по краям полотна, он плюхнул весь рулон в углубление, придерживая его, опустил направляющие свободной рукой, и наконец вернул рычаг на место.

— Ничего сложного не вижу. Надеюсь, вы всё запомнили.

Рабочий неуверенно улыбнулся. Кабал встал и потёр затёкшее плечо.

— Пар уже подали?

Костинз постучал по стеклу циферблата костяшкой пальца, прищурился, глядя на дрожащую стрелку, и поднял вверх большой палец. Кабал повернул вентиль и включил сцепление.

Пока пар наполнял трубы каллиопы, она не производила никаких звуков, кроме щелчков и нестройного пыхтения. Когда нотная бумага с мучительной неспешностью вошла в считывающее устройство, регулятор начал медленно вращаться. Перфорационные отверстия начали обрабатываться, и мгновение спустя, одна из труб скорбно загудела. Глухо ударил большой барабан. Вразнобой зазвучали другие трубы, за ними — вновь большой барабан, треугольник, и печальнейший парадидл на малом барабане. С огромным трудом деревянный дирижёр перестал подмигивать и повернулся лицом к механическому оркестру, сделав чудное движение — прямо авангардный танцор с травмой позвоночника.

— Смотрите и учитесь, — сказал Кабал монтажникам. — Сначала поворачиваете вот это, — он показал на вентиль, — ждёте, пока эта штука завертится, — показал на регулятор скорости, — и только тогда включаете сцепление, — похлопал по рычагу. — Медленный запуск звучит отвратительно.

По мере того как регулятор раскручивался всё быстрее, два шарика на его рычагах стали едва видны, превратившись в сверкающую ленту призрачной латуни. Круг медленно расширялся и поднимался, пока регулятор не достиг рабочей скорости. Затем из-под уплотнения появилась тонкая струйка пара, и Кабал переключил внимание на мелодию.

Он не особо разбирался в музыке, но любимые вещи узнавал. Из этого прямо следует, что он узнавал и те, которые ему не нравятся. Что на этот раз оказалось неверно. Каллиопа играла любопытную композицию в размере вальса, полную причудливых каденций и намеренных диссонансов. Пытаясь сообразить, что это за произведение, Кабал наблюдал, как фигурка дирижёра почти вовремя взмахивает палочкой и хитро подмигивает через плечо раз в двадцать один такт. Он взял упаковку, в которой лежала лента, и прочитал надпись на ней. «Карусель», автор Жак Ласри. Он положил её на место, так и не убедившись.

Липкими пальцами кто-то дёрнул его за одежду, выводя из задумчивости. Он опустил взгляд и увидел двух маленьких мальчиков, лет восьми-девяти.

— А вам чего надо? — резко спросил он.

— Мистер, а когда аттракционы заработают? — спросил тот, что посопливее, через слово вытирая нос рукавом.

Кабал посмотрел в сторону ворот. Заборы поставили уже давно. Он снова посмотрел на мальчиков.

— Как вы сюда попали?

Тот, у кого соплей было поменьше, вытащил сильно помятый кусок картона и показал ему.

— У нас есть компро… марки.

— Сомневаюсь, — ответил Кабал, взяв карточку большим и указательным пальцами. Он слегка её распрямил и прочитал, — Ярмарка Чудес Братьев Кабалов. Контрамарка. На одного человека. Действителен только одну ночь.

— У меня тоже есть, — сказал мальчик с насморком и протянул Кабалу билет, который оказался не только мятым, но и мокрым.

— Всё в порядке, — сказал Кабал, возвращая мальчикам билеты. — Могу я узнать, кто вам их дал?

— Он, — сказал Сопливый и указал Кабалу за спину.

Кабал медленно повернулся.

— Добрый вечер, Хорст. А я и не сообразил, что тебе уже пора вставать. — Он присмотрелся к одежде Хорста. — Где ты это достал?

— Да так, заказал кое-что в галантерее. Нравится? — На нём был необычный костюм цвета императорского пурпура, который поблёскивал в электрическом свете: сюртук длинного покроя поверх изящно вышитого серебряным, красным и чёрным жилета. Для эффекта Хорст легонько коснулся рукой тёмно-фиолетового цилиндра, держа под мышкой другой руки трость с серебряным набалдашником.

— О да, — сказал Кабал без энтузиазма. — Смотришься органично.

— Ступайте, ребята, — сказал Хорст детям. — На этой ярмарке всё начинается на закате.

Он одарил Кабала взглядом искоса. Мальчишки убежали к основной площадке, где уже оживали аттракционы, а зазывалы приманивали к павильонам маленькие разрозненные группы людей. Хорст проводил их взглядом и посмотрел на Кабала.

— А вот ты в обстановку совершенно не вписываешься. Похож на бухгалтера, а не на владельца ярмарки. На твоём месте я бы зашёл завтра в галантерею.

— Ты не на моём месте, — сказал Кабал. — Ты управляешь всем на публике, а я за кулисами. Такой был уговор.

— Да, — признал Хорст, — уговор был такой.

Он расплылся в улыбке, от которой, как уже видел Кабал, пауки разбегались.

— Ну уж нет. Можно я сразу пресеку все развесёлые сюрпризы, которые ты для меня припас, словами «Нет, ни за что в жизни».

— Мы ошиблись в расчётах.

— Как так?

— Оказывается, у нас неравное количество павильонов и зазывал. С этим нужно разобраться.

— Зазывалы — это люди, которые стоят перед павильонами и нахваливают их?

Хорст кивнул, молча улыбаясь.

— Да.

Кабалу этот разговор не нравился.

— Их слишком много? — с небывалым оптимизмом дерзнул предположить он.

Улыбка Хорста стала шире, лицо Кабала — мрачнее.

— Ну уж нет. Если ты испытываешь затруднения по какому-то поводу, можем обсудить это в моём кабинете.

— Значит, возвращать душу ты уже расхотел? — спросил Хорст с невинным видом автоматической винтовки.

Кабал закусил губу.

— Это один павильон из многих.

— Но может быть, тот самый. Кто знает? Не так уж их и много, в конце концов.

Кабал сделал вид, что задумался, но Хорст был прав. Выбора и правда нет.

— Ну хорошо. Только сегодня.

— Только сегодня! — Хорст поднял руки к воображаемой афише. — Его исключили из лучших университетов, его отвергли все основные религии и большинство оккультных, он только что вернулся со встречи в Аду. Знакомьтесь, Йоханнес Кабал, Некромант! Ту-ду-ду! — Он изобразил, будто играет на трубе.

— Твоему веселью есть предел? — сказал Кабал без улыбки. — Если хочешь знать, меня ни разу не исключали из университетов. Я всегда уходил по собственному желанию.

— И всегда рано утром, — добавил Хорст. — Послушай, Йоханнес. Несмотря ни на что, ты мне всегда по-своему нравился. До того, как отречься от рода людского, ты действовал из более-менее добрых побуждений. Тебе это будет раз плюнуть. «Палату физиологических уродств» я приберёг специально для тебя. О человеческом теле ты знаешь всё: когда оно работает, когда нет, и как в этом случае запустить его снова. В некотором смысле.

Хорст рассмеялся, и Кабал понял, что речь о Деннисе с Дензилом. Кабал едва не вспылил: проклятый опытный образец сразу же отправится в сливное отверстие, как только он сумеет создать что-то получше.

— Во всяком случае, тебе это интересно. Поверь мне, рассказывая о том, чем сам увлечён, можно увлечь и других. Это заразительно.

— Заразительно? — отозвался Кабал. Он нисколько в это не поверил. В юности его окружало слишком уж много зануд, которые были очарованы вещами по истине скучными. Своим энтузиазмом они ни в коей мере не «заражали».

По выражению сомнения на лице Хорста было ясно, что он не так уж и уверен в этом правиле, когда дело касалось его брата.

— Я набросаю тебе речь, — примирительным тоном сказал он.

* * *

— Кхм… Заходите, торопитесь. Приготовьтесь содрогнуться до самых внутренностей. Приготовьтесь стать свидетелями самых страшных шуток, которые мать-природа сыграла над человечеством. Приготовьтесь посетить «Палату физиологических уродств».

Кабал оторвался от записей и поднял голову. Его аудитория состояла ровно из одного зрителя — маленькой девочки, которая показывала ему язык, высунув его так сильно, что ей, наверное, было даже немного больно. Кабалу оставалось лишь надеяться. Он глубоко вздохнул и продолжил.

— В стенах ужаса за моей спиной находятся самые страшные мутанты, самые отвратительные уроды, самые ужасные производственные травмы. Спешите видеть. — Он только теперь понял, что пропускает восклицательные знаки. — Спешите видеть! Человек с кишечником наружу. Спешите видеть! Алисия и Зения, двухголовая девушка. Спешите!

Непонятно, зачем нужно постоянно повторять «Спешите видеть». Неужели среднестатистическому обывателю захочется потрогать, понюхать, или попробовать на вкус участников этого представления? Во всяком случае не среднестатистическому.

— Спешите видеть! Мистер Костинз, Живой Скелет.

Костинз любезно согласился пополнить число экспонатов. Он просто не хотел упустить возможность весь вечер расхаживать без дела в одних трусах.

Кабал поднял взгляд. Перед ним по-прежнему стояла только маленькая девочка. Она по-прежнему показывала ему язык. Вдруг нарисовалась её мать.

— Вот ты где! Я тебя обыскалась. Помнишь, что будет, если корчить рожи? Ветер подует в другую сторону — останешься такой навсегда.

— Это можно сделать и хирургическим путём, — заметил Кабал.

Женщина посмотрела на него с привычной враждебностью.

— А чем вы занимаетесь? — спросила она. — Судя по виду, похороны организуете.

Несмотря на чёрную одежду, Кабал знал, что на организатора похорон нисколько не похож. Его лицо не смогло бы выразить притворное сочувствие даже через месяц тренировки.

— Мадам, — сказал он. — Или вы позволите называть вас «натуральной мегерой»?

— О-ла-ла! — воскликнула она, возмущённая и польщённая одновременно, и провела рукой по волосам с химической завивкой. — Я замужем.

— Прошу прощения. Позвольте заметить, ему очень повезло, — солгал Кабал. На его лице появилось то, что по строгому определению словаря можно считать улыбкой. Девочка захныкала и попыталась спрятаться в юбках матери. — Мадам, выставка за моей спиной называется «Палата физиологических уродств». Спешите видеть! — Он нашёл место, на котором остановился, набрал воздуха и снова выдохнул. Он отложил записи в сторону.

— Мадам, — начал он снова, — за моей спиной шоу уродов. Выставка несчастных, презренных и отверженных. Выставка, где всех их собрали вместе для того, чтобы дать вам, нормальному члену общества, возможность поглумиться над теми, кому повезло меньше, чем вам. Только представьте! Допустим, вы недовольны формой своего носа, линией челюсти, выпученными глазами. Но всё это отойдёт на второй план, едва вы увидите человека, чей позвоночник растёт прямо из головы. У вас неприглядные волосы на лице? Вашему вниманию бородатая женщина! Проблемы с весом? У нас есть весь спектр: от живого скелета, до человека невероятно, абсурдно жирного. Мы даже пол его выяснить не можем. Что бы не казалось вам в себе неполноценным, вы всегда можете прийти сюда и сказать «Слава Богу, у меня не так всё плохо».

Толпа росла. Молодая женщина нервно подняла руку.

— У меня… у меня веснушки.

Кабал решительно указал за плечо большим пальцем.

— У нас есть Мальчик-Далматинец. Ещё?

— У меня неправильный прикус! — выкрикнул какой-то мужчина.

— В таком случае заворожённо взирайте на Человека-Акулу. Следующий!

— У меня слишком большие ноздри, — сказала типичная блондинка, держа за руку богатого мужчину.

— Не такие большие, как у Безносой Симоны Сан-Нэ. Дальше!

— Я рыжий, — сказал мальчик-подросток.

— И правда, рыжий. Итак, друзья мои! «Палата физиологических уродств»! Утолите свою тягу к безобразному и ненормальному! Полюбуйтесь на людей, которым гораздо хуже, чем вам. Поднимите себе самооценку, глядя на их унижение!

Теперь перед ним стояло много людей, но никто не хотел покупать билет первым. Ему нужна была овечка, которая поведёт стадо. Он быстро пробежал взглядом по восторженным, но безынициативным лицам, пока не увидел человека, чей взгляд был прикован к одному из аляповатых рисунков, украшавших вход в павильон. Кабал, следуя за взглядом мужчины, быстро их оглядел. Затем, уже зная что делать, он снова посмотрел на толпу, не глядя ни на кого в частности. Абсолютно случайно его глаза встретились со взглядом того мужчины.

— И первому, кто купит билет, предоставится шанс сфотографироваться с лёгкой, ловкой, лакомой Резиновой Лейлой.

— Я куплю! — излишне громко закричал мужчина, на его губе был виден пот. — Я!

Кабал начал понимать, что этот год вполне может оказаться интересным экспериментом в области поведенческой психологии. Он сомневался, что Линяющему Марко удался бы этот трюк.

— Вы, сэр! Вам очень повезло! Вот, держите! Билет номер один! — В рекламе он тоже начал преуспевать. Нужно всего лишь убедить дурачков в том, что оказываешь им любезность, и вот они уже едят из твоих рук.

Мужчина отдал деньги, а взамен получил маленький кусочек картона. Его чуть ли не лихорадило от волнения. Кабалу было интересно, что бы тот отдал в обмен на нечто большее, чем фотография. Он начал думать, что слишком легко отпустил смотрителя станции. Он обратился к толпе.

— Не вздумайте расстраиваться! Весь вечер вы сможете получить и другие призы согласно номеру вашего билета, так что… — осталось сказать лишь одно. — Спешите! Спешите! Сами приходите, других приводите! Расскажите друзьям, что осмелились переступить порог «Палаты физиологических уродств»!

Вот так, обнажив клыки в своей радушной улыбке, ярмарка начала первую ночь работы.

ГЛАВА 5 в которой Кабал играет в куклы, а Хорст расширяет словарный запас

Балаганы и ярмарки по сути своей глубоких переживаний не приносят. Они существуют для того, чтобы веселить и развлекать население, чем-нибудь неординарным разбавлять их серую будничную жизнь. Огни ослепляют, представления изумляют, аттракционы будоражат кровь, игровые павильоны расстраивают — но чувства эти приятны. Балаган — это весёлый карманник и харизматичный мошенник. Деревенщины и простофили — проще говоря, посетители — прекрасно знают, что их кошельки и бумажники потихоньку худеют каждую секунду, проведённую на ярмарке, но посетителям, то есть, простофилям и деревенщинам, другого и не надо. Они не против того, чтобы их «прокатили», лишь бы было весело. Такова суть балаганов и ярмарок.

А вот «Ярмарка братьев Кабалов» была местом необычным. Особенным. Ни на что не похожим. Тогда как рядовой балаган приносил поверхностные, кратковременные впечатления, вытаскивая обывателей из повседневной жизни и внушая им мысль — на время, пока те готовы в это верить — что веселье и вправду разъезжает по городам и сёлам, принося людям смех и радость, ярмарка Кабала лишь притворялась рядовой. Копировалась при этом только внешняя сторона. За широкой радушной улыбкой скрывалась ловушка, искушающая желаниями и чудесами, удовольствиями и попкорном, наслаждениями и хот-догами сомнительного происхождения. Сатана, будучи как-никак экспертом в вопросах соблазна, совершенно справедливо заметил, что переступив порог балагана, люди теряют бдительность. Сюда приходят, чтобы развлечься, и каждый готов рано или поздно быть обворованным. Ярмарка Кабалов отличалась лишь масштабами потерь.

Но всё это теория. Примеры куда полезнее.

* * *

— Мы пришли повеселиться, — это было сказано с намёком то, что в противном случае кое-кому разобьют губу.

Рейчел надеялась, что до этого не дойдёт. Губа только зажила после прошлого раза.

— Мне весело, — сказала она и улыбнулась. Улыбка вышла не очень убедительная, зато демонстрировала покорность ровно настолько, чтобы Тэд разжал неосознанно стиснутый кулак. Руки в кулаки он сжимал часто.

Он посмотрел по сторонам. Взгляду открывалась ярмарка — хаотичный круговорот многообещающих звуков, запахов, огней. Звуки каллиопы, неоновый свет и аромат свежего попкорна создавали новый мир, где царила атмосфера чудес, азарта и веселья. Да, истинным её назначением было подстрекать к соперничеству, богохульству, ссорам и душегубству, но можно было и кокосы выиграть.

Он разглядывал всё это с кислой миной человека привыкшего к разочарованиям, который обычно борется с ними, отправляя виновника в больницу. Он протянул руку Рейчел, та тут же взялась за неё, позволяя протащить себя в ворота на территорию ярмарки. По дороге они прошли мимо фермера, на чьей земле она размещалась.

Довольный собой, он стоял, заткнув большие пальцы в карманы жилетки, улыбаясь и кланяясь каждому, кто останавливался купить билеты, как будто ярмарка тоже принадлежала ему. На самом деле он вёл подсчёт посетителей, отчасти, чтобы убедиться, что его не надули с арендой, но в основном ради удовольствия производить в уме нехитрые арифметические операции над постоянно растущим числом и наслаждаться внушительной суммой, которая вырисовывалась по правую сторону от знака «равно». Несомненно он не был бы так счастлив, если бы знал, что ждало его в скрытом завесой будущем, вскоре после того как он оставит смертное ложе. Если ему казалось, что министерство сельского хозяйства помешалось на ненужных документах, первая же встреча с Артуром Трабшоу покажет, что то были ещё цветочки.

Тэд и Рейчел шли по широким дорожкам между аттракционами. Любопытный наблюдатель, последив за ними пару минут, сразу и не понял бы, зачем эта парочка вообще пришла.

Рейчел видела будто бы другую, цензурированную версию ярмарки. Большую часть времени она выглядела взволнованной и настороженной. Даже если время от времени что-то и привлекало её взгляд, радость на её лице тут же вытеснялась отработанным неопределённым выражением. Она давно забыла, что значит иметь собственное мнение, но если у неё вдруг возникало такое, при Тэде она старалась его не высказывать. Он ведь мог с ним и не согласиться. Неопределённость распространилась и на её внешний вид — достойная, но безнадёжная попытка понравиться Тэду и быть невзрачной для других мужчин. В конце концов она просто превратилась в подобие женщины в хорошей, но непривлекательной одежде, приятных, но тусклых цветов. На ней было слишком много косметики: тени для глаз и маскирующий карандаш, которые скрывали её природное очарование и кое-что ещё.

Цели Тэда тоже не были ясны. Он на ярмарке, но не веселится. У него есть подружка, но они не друзья. Он с ней не гулял, скорее пас подобно злобной овчарке, следя как бы кто не покусился на его собственность. Он разрывался между желанием выставить её напоказ и страхом, что на неё действительно посмотрит какой-нибудь мужик. Если бы любопытный наблюдатель продолжил слежку чуть дольше, то непременно оказался бы нос к носу с Тэдом — тот был одет по-воскресному и неудачно подстрижен — который выпучив глаза и тяжело дыша, потребовал бы объяснить, чем это его девушка так заинтересовала любопытного наблюдателя.

Они бродили между киосками, он — преисполненный подозрений, она — не зная, чего опасаться — даже не догадываясь, что и вправду были объектами внимания любопытного наблюдателя.

За ними наблюдал Хорст Кабал, которого смогли бы увидеть лишь наиболее тонко чувствующие из кошек и самые подозрительные из собак. Способность быть незаметным для людей и животных — один из маленьких трюков, которым он научился, едва стал чуть мертвее остальных — наряду со скоростью, силой, и (если понадобится) гипнозом. Проницательным взглядом и чутким сердцем он, однако, обладал всегда. Хорст наблюдал и слушал их неестественный разговор — его безапелляционные заявления, её уклончивые ответы — и сделал выводы.

Он подождал, пока они не скрылись из виду, снова перетёк в видимое состояние, и молча стоял с выражением глубокой задумчивости на лице. Затем он растворился в воздухе — и снова вокруг никого.

* * *

Йоханнес Кабал как раз заканчивал свою первую смену в качестве зазывалы, когда его нашёл Хорст. Он выпрыгнул из ниоткуда прямо на глазах у нескольких посетителей, которые от неожиданности в едином порыве подскочили и вскрикнули.

— Это мой брат, — объяснил им Кабал. Он улыбнулся со всей теплотой игрушечной духовки.

— Весьма одарённый фокусник.

Он подождал пока поутихшая и не до конца убеждённая толпа рассосётся, и рассерженно повернулся к Хорсту.

— Ты что творишь? Ничего не стоит распугать этих овечек.

Хорст вручил ему бутылку, которую подобрал где-то по дороге сюда. Что примечательно, её содержимое выдержало такую быструю перевозку.

— Вот выпей, — сказал он, не обращая внимания на злость Кабала. — Тебе нужно сохранить голос для следующей смены.

Кабал с недовольством взял бутылку и хлебнул. За один миг раздражение на его лице сменилось испуганным отвращением. Он выплюнул жидкость в траву, как сделал бы человек, невнимательный при работе с пипеткой и концентрированной азотной кислотой. Кабал свирепо смотрел на Хорста, сняв очки и протирая слезящиеся глаза.

— Чистящее средство? Ты мне чистящее средство даёшь?

Хорст, сначала удивившись, теперь развеселился.

— Это шипучка, Йоханнес. Ты шипучку никогда не пил?

Кабал подозрительно посмотрел на брата, затем на бутылку.

— Люди это пьют?

— Да.

— Не в лечебных целях?

— Верно.

Кабал покачал головой, явно не поверив:

— C ума посходили.

Он осторожно поставил бутылку на землю, но продолжал следить за ней краем глаза, как будто боялся, что она сама заставит его себя выпить.

— Так чем ты занимался?

— Наблюдал.

Он замолчал, подождал, пока тишина не заставит брата буквально вскипеть от злости, и только тогда продолжил:

— Мне кажется, сегодня тебе может повезти.

На лице Кабала мелькнул проблеск надежды, который встревожил Хорста, но он быстро сменился подозрением.

— Я думал, ты не одобряешь.

— Не одобряю. Я лишь сказал, что сегодня тебе может повезти. Я не говорил, что сделаю для этого что-нибудь.

Кабал задумался.

— И…

Внезапно он остался один. Тяжело вздохнул. Злиться едва ли стоило: он понимал, ради этого Хорст и исчез таким образом. Йоханнес Кабал посмотрел на бутылку шипучки и решил, что тоже не прочь оказаться где-нибудь в другом месте. Если есть шанс, что сегодня ярмарка получит свою первую настоящую жертву, ему не терпелось это увидеть. При необходимости он сам приложит к этому руку. А учитывая, какая именно инстанция поручила ему на время управление ярмаркой, необходимость, наверное, существовала. Впрочем, сначала нужно найти кого-нибудь на замену.

— Ты! — он щёлкнул пальцами и повелительно на кого-то указал.

Проходивший мимо десятилетний мальчик в круглой шапочке, футболке в красную и белую полоску с бумажным пакетом свежего жареного арахиса вытаращился на Кабала. Он неуверенно ткнул себя в грудь:

— Я, сэр?

— Да, ты! Сюда. Подойди сюда. Поднимайся, вставай за трибуну. Хотя, наверное, нет — тебя отсюда никто не увидит. Сбоку встань. Снимай свою дурацкую шапочку. А вот эту дурацкую шапочку надевай. Вот так. Будешь рекламировать павильон, пока я не вернусь.

Кабал уходил, а мальчика в непомерно большой соломенной шляпе охватила паника.

— Как это делается? — крикнул мальчик ему вслед, но ответа не получил.

На самом деле, Кабал был столь же не уверен в том, что ему делать дальше. Несмотря на тщательные поиски, чего-то вроде инструкции по применению ярмарки не нашлось.

Кабал брёл в толпе в поисках вдохновения. Вокруг болтали обычные люди — самые обычные и крайне болтливые. Вряд ли будет трудно, рассуждал он. Эта ярмарка — отросток Преисподней, её форпост, зал ожидания для претендентов на вечные муки. Каждой своей клеткой это место должно стремиться завладеть душами ничего не подозревающих людей. Поэтому, размышлял он, требуется лишь слегка подтолкнуть естественный ход вещей. Кабал остановился — мрачная скала посреди людского потока. Он не совсем представлял, с чего следует начать, чтобы слегка подтолкнуть ярмарку. Возможно, он, помыслить противно, чересчур раздумывает над этой проблемой. Возможно, следует довериться инстинкту. Он сознавал, что это непросто — его первым инстинктом всегда было прибегнуть к разумному размышлению. Но, возможно, хотя бы на этот раз, ему следует прислушаться к интуиции.

Он пытался очистить свой разум, пытался утихомирить тысячи жужжащих мыслей, наполнявших его сознание, пытался не обращать внимания на шум толпы. Он продолжал попытки собраться и сосредоточиться, пока не осталось ничего.

Вообще ничего.

Уж точно ничего полезного. Он раздражённо фыркнул и позволил своему разуму, возмущённому даже несколькими мгновениями бездействия, заработать с прежней силой.

Недовольный тем, что эксперимент не удался, Йоханнес Кабал посмотрел прямо перед собой и увидел зал игровых автоматов. Он был удивлён, когда Хорст настоял на том, чтобы добавить его в комплект аттракционов. Но, как и всегда, его брат разбирался в том, что нравится людям. Было непохоже, что автоматы сыграют большую роль в сборе душ, зато они вроде как выполняли превосходную работу по сбору мелочи у тех, кто мог их себе позволить и раздаче её тем, у кого заканчивались деньги. Замысел был в том, чтобы шоу размещались там, где шансов было побольше; в тёмных уголках да мрачных палатках — вот где обсуждаются и заключаются сделки, честность которых сомнительна с богословской точки зрения. Зал игровых автоматов, напротив, по большей части задумывался, как центр перераспределения денежных средств, поскольку общеизвестно, что непросто вводить людей в искушение, если они за вход заплатить не могут. Всё это Кабалу объяснял мистер Кости, пока двое из самых причудливых выдумок Хорста — господа Косяк и Щебень — строили зал. Как на ходулях расхаживали они на своих чересчур длинных, чересчур тонких ногах, размахивая своими не менее длинными и тонкими руками. Они были в чёрных костюмах и тёмных очках, с волосами противного жёлтого цвета, густыми как пряжа. Глядя на то, как они семенят взад-вперёд и тявкают друг на друга на своём одним им понятном языке, Кабал всё больше убеждался, что они были задуманы как уродливая пародия на него самого, но не желал реагировать на оскорбление, высказываясь вслух. Как-никак, они знали своё дело, соединяя в хаотическом вихре железо, дерево, стекло, краску и лак, давая на выходе игровые автоматы, механических скаковых лошадок и багательные столы — скрупулёзно продуманные и бережно выполненные. Кабал любил скрупулёзность и бережность, и потому проникся теплотой к Щебню и Косяку, но опять же, не желал высказываться об этом вслух. Это доброе чувство разгорелось в нём при созерцании зала игровых автоматов — результата их трудов. Ему захотелось испытать здесь удачу.

В помещении толпился народ. У одноруких бандитов какой-то человек постоянно проигрывал, а рядом другому, одетому победнее, в это время шла удача. Оба не знали о марксистских нравах игровых автоматов. В другом конце металлические обезьянки карабкались по металлическим пальмам. На стрелковом стенде в окнах мрачного дома появлялись призраки и тут же получали град пулек.[2] Рядом раздавала предсказания, сидя в прочном застеклённом ящике, механическая цыганка.

Цыганку, согласно надписи на вывеске в верхней части автомата, сделанной оранжевой, жёлтой и чёрной красками, звали Госпожа Судьба. Она приняла облик молодой женщины в головном платке, с серьгами в виде колец и с умопомрачительным декольте. Она сидела, неподвижно держа руки над хрустальным шаром и молча ожидала, пока группа подростков, которые собрались перед её автоматом, не перестанут пялиться ей на грудь и сопровождать это непристойными замечаниями. Наконец, под крики товарищей один из них запихнул монетку в прорезь. Госпожа Судьба мгновенно пришла в движение и послушно заглянула в хрустальный шар. В его глубине кружились и мерцали причудливые цвета. Подростки притихли, в воздухе повисло напряжение — слишком реалистично для дерева или гипса двигались руки механической цыганки, а пальцы её гнулись без всяких видимых шарниров.

Она вдруг задрожала и тут же замерла, свет в хрустальном шаре потух, и к пацанам вернулась былая храбрость. Затем сработал пружинный механизм, звук которого несколько секунд отражался от стенок автомата, и в прикреплённый под стеклом лоток упала карточка. Ухмыляясь замечаниям товарищей, парень взял её и начал читать. Казалось, на то чтобы прочитать эти несколько строк, ушла целая вечность, но уже после первых слов его глаза немного округлились, а улыбка медленно сползла с лица, словно её стёрли невидимые пальцы. Он вернулся к началу и снова перечитал до конца. Лицо у него побледнело, он развернулся и, шатаясь, вышел из зала, а его внезапно обеспокоенные друзья стали спрашивать, что случилось.

Кабал мрачно посмотрел им вслед. Он подошёл к Госпоже Судьбе, сделал вид, что ищет монетку в кармане и наклоняется, чтобы опустить её в прорезь. Как только они оказались лицом к лицу по обе стороны стекла, он прошептал:

— Тебе, без сомнения, очень весело, но такое вряд ли на пользу нашим планам. Смысл в том, чтобы завлекать их, а не распугивать как кроликов.

Одному Кабалу было видно, как Госпожа Судьба подняла тонко очерченную бровь. По автомату снова разнёсся звон, и в лоток упала новая карточка, хотя монетку не опускали. Он прочитал её, не поднимая.

ГОСПОЖА СУДЬБА ВСЁ ВИДИТ И ВСЁ ЗНАЕТ.

И ПРАВДА ОЧЕНЬ ВЕСЕЛО. НАДО ЖЕ МНЕ КАК-ТО РАЗВЛЕКАТЬСЯ.

СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:

ЕСТЬ ДОБЫЧА ПОЛУЧШЕ

Несмотря на непочтительный тон, новости были хорошие, и Кабал порадовался тому, что Госпоже Судьбе, похоже, известно минимум об одном возможном клиенте.

— Добыча получше… Где именно?

Глаза Госпожи Судьбы поворачивались в глазницах, пока её взгляд не остановился прямо на нём. Секунду она пристально смотрела на Кабала, затем вновь уставилась в хрусталь. Внутри шара загорелся странный свет. Скрипя шестерёнками, она нежно водила пальцами над поверхностью шара, не касаясь его. Щелчок, звон, и ещё одна карточка упала в лоток, накрыв предыдущую. Кабал взял обе, опустил первую в карман, посмотрел на вторую. Карточка гласила:

ГОСПОЖА СУДЬБА ВСЁ ВИДИТ И ВСЁ ЗНАЕТ.

СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:

ПОЗАДИ.

Кабал обернулся. Перед ним был вход в зал. Снаружи бушевал поток снующих туда-сюда людей. Ни одного приметного лица, ни одна фигура не привлекла его внимания. Кабал нахмурился.

— Бесполезно, — сказал он вполголоса, зная, что Судьба всё равно услышит. — Чтобы найти клиента, мне нужно что-то поточнее, чем… — Его взгляд метнулся вниз, чтобы перечитать карточку, и он запнулся. Сейчас на ней значилось:

ГОСПОЖА СУДЬБА ВСЁ ВИДИТ И ВСЁ ЗНАЕТ.

СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:

ВПЕРЕДИ.

В качестве эксперимента он попробовал повернуть карточку на девяносто градусов. Совет Госпожи Судьбы претерпел метаморфопсихотическую [3] трансформацию и гласил теперь: СЛЕВА.

Кабал слегка кивнул — недурно! Учитывая, что по существу она была наполовину манекеном, небольшим шкафчиком с винтиками и шестерёнками, которых бы хватило на довольно точные каминные часы, от неё определённо была польза. Бережно держа предсказание, будто картонный компас, Кабал отправился на поиски жертвы.

Он стремительно ворвался в толпу и, по своей природе и своему обыкновению не обращая внимания на жалобы тех, кому он наступал на ноги и рассыпал арахис, он продолжил сближение с целью. Первым делом с помощью грубой триангуляции он вычислил приблизительное направление и расстояние. Затем, он опустил голову и, сея вокруг недовольство, начал прокладывать путь сквозь людскую толщу. ВПЕРЕДИ, — гласила карточка, — ВПЕРЕДИ.

Стремительную погоню Кабала внезапно оборвала упакованная в воскресный костюм недвижимая скала. Он поднял взгляд — над ним, выглядывая из-под скверной стрижки, нависал чей-то лоб. Кабал тут же сверился с картой. СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ на этот раз был:

ЭТО ОН. ИЗВИНИСЬ. ЖИВО.

Кабал убрал карточку гадалки в грудной карман и тронул край своей шляпы.

— Добрый вечер, сэр! — сказал он здоровяку. — Мне ужасно жаль, что налетел на вас вот так. Мои глубочайшие извинения.

Мужик пристально посмотрел на него, его руки незамедлительно сжались в кулаки, он побледнел.

Кабал знал более чем достаточно о тонкостях эндокринной системы, чтобы понять, что люди, от гнева бледнеющие, распускают кулаки куда охотнее тех, что краснеют. Свободная рука Кабала непроизвольно легла на трость, крепко сжав серебряный череп набалдашника, и медленно поворачивала его до тех пор, пока не щёлкнул затвор. Хорст наверняка считает, что протыкать посетителя вкладной шпагой — это плохое обхождение, но по мнению Кабала, выражение «Клиент всегда прав» становится чисто теоретическим в тот момент, когда клиент заносит кулак.

— Тэд, пожалуйста, не надо! — с наветренной стороны этого человека-горы появилась женщина. Как и здоровяк — его звали Тэд — она была бледна, но по другим причинам. Её тёмный макияж подчёркивал белизну кожи. — Пожалуйста, он того не стоит!

Кабал, которого в разное время преследовали толпы селян, толпы горожан, полиция, армия, две Инквизиции и прочие заинтересованные граждане, был более чем уверен, что уж он-то того стоит. В её устах, однако, фраза уже давно стала звучать как готовое заклинание, чары, удерживающие Тэда от крайностей. В связи с этим Кабал был готов простить ей такую наглость. К Тэду же у него появилась сильная неприязнь, а те, к кому Кабал испытывал сильную неприязнь, редко жили долго и счастливо.

— Позвольте представиться, — сказал Кабал, отпустив набалдашник трости и положив освободившуюся руку на грудь. Этот жест также подтвердил, что один из контрактов Трабшоу, сложенный и готовый к использованию, лежит во внутреннем кармане его пиджака.

— Меня зовут Йоханнес Кабал, я совладелец этой ярмарки.

Кабал заметил, что Тэд удивительно быстро успокоился. Очевидно, робеет перед власть имущими. Его неприязнь к Тэду усилилась.

— Разрешите ещё раз извиниться за мою недавнюю неловкость. С вашего позволения, я бы хотел как-нибудь загладить вину. Могу я предложить вам бесплатно пройти на какой-нибудь аттракцион или представление? Может, на выставку?

Взгляд Тэда бегал из стороны в сторону — очевидно, он обдумывал, что бы выбрать. Выражение его лица не давало гарантий, что он примет решение в ближайшее время.

— Или в один из игровых павильонов?

— Ты ведь любишь стрелять, — тихим голосом осторожно заметила женщина.

Тэд задумался, а потом кивнул.

— Он любит стрелять по мишеням, — сказала женщина Кабалу.

— Я застрелил её собаку, — добавил Тэд.

Кабалу потребовалось усилие, чтобы ничем ни выдать своей реакции.

— Прошу сюда, сэр, — нейтральным тоном сказал он, указывая дорогу к тиру.

Тир, наряду с остальными аттракционами, представлял собой тщательно продуманный сплав всех видов тира, которые только стояли или будут стоять на ярмарках — некий архетип, среднее значение функции. Там предоставлялась возможность пострелять по вырезанным из жести человечкам, стоящим по стойке «смирно», карикатурным уточкам и курительным трубкам, которые двигались и крутились на фоне испещрённого следами от пуль задника. Из оружия предлагались пневматические винтовки 22 калибра с переломным стволом. Кабал слегка удивился, обнаружив, что это были уже не новые «Веблей», того же производства, что и «Боксер» калибра.577, в данный момент лежащий в ящике его стола. Прицелы на них были искусно испорчены так, чтобы толку от них было чуть более чем никакого. В награду за умение поразить движущуюся мишень из еле дышащей винтовки был шанс получить безнадёжно больную золотую рыбку, бесстыжую куклу «Кьюпи», безвкусную декоративную безделушку сомнительного качества или непропорционально сделанное чучело павиана из ваты.

Кабал шёл за Тэдом, который пробивал себе дорогу сквозь толпу, подобно угрюмому ледоколу. За ними, опустив голову, семенила подружка Тэда, Рэйчел, извиняясь перед всеми, кто выглядел так, словно им чем-то обязаны. Кабал тихо объяснил смотрителю тира, что Тэду полагается пять бесплатных сеансов и любой приз, который он сможет выиграть, как будто он заплатил. Поклонившись слишком скованно, чтобы это выглядело по-настоящему подобострастно, Кабал удалился на безопасное расстояние и стал наблюдать.

Тэд оказался отличным стрелком даже со сбитым прицелом. Он открывал ружьё с треском, как будто оно его оскорбило, запихивал в него пулю, с шумом закрывал, и едва подняв к плечу стрелял, пока не истратил все пять пуль и не сбил двух несчастных жестяных уточек, двух жестяных человечков и одну жестяную трубку. Смотритель показал ему, какое барахло тот уже может забрать в качестве приза, но Тэд отмахнулся от столь незначительных соблазнов. Он был намерен собрать все пять жетонов за пять сеансов и уйти домой с чем-нибудь посолиднее — из барахла на самой верхней полке.

Кабал был в замешательстве. Он полагался на то, что злодейское предназначение ярмарки даст о себе знать неким тайным, незаметным способом, очевидным лишь для внимательного и сведущего наблюдателя, хотя бы потому, что такова его природа. Вместо этого он лицезрел какого-то олуха, который отлично справлялся с демонстрацией собственного физического превосходства. С тем же успехом можно было наблюдать за профессиональными спортсменами. Короче говоря, если только ярмарка не похищает души настолько тайно и незаметно, что даже Кабал ничего не видит, остаётся лишь заключить, что придётся взяться за дело самому.

Вся ярмарка в конце концов был предназначена для того, чтобы забирать ничего не подозревающие души. Это факт. Поэтому, как ни странно, даже тир должен быть на это способен. Кабал не знал каким образом, но смотритель-то уж наверняка знает. Роль Кабала как владельца ярмарки сводилась к тому, чтобы принять решение, подать сигнал, отойти и смотреть, как петля затягивается вокруг шеи добычи. Ну, решение-то он принял, теперь, стало быть, следует подать сигнал. Пока Тэд наносил всё больший урон жестяным фигуркам, Кабал привлёк внимание смотрителя и сделал движение, которым надеялся намекнуть тому, что пора бы забрать у Тэда душу. Смотритель тупо уставился на Кабала.

Кабал попробовал снова, но смотритель только наклонил голову набок, глядя на него с выражением глубокого недоумения. Кабал применил магический жест для похищения души, затем ещё один.

Внезапно подул лёгкий ветерок и рядом с ним появился Хорст. Он взглянул на Тэда.

— Значит, нашёл его. Молодец!

Кабал не ответил брату, продолжая попытки знаками показать тиру, чего он от него хочет.

— Йоханнес, — понаблюдав некоторое время за братом, сказал Хорст — что ты делаешь?

— Подаю сигналы, — сказал Кабал, не отвлекаясь от своего занятия.

— Вот как? — Хорста это явно удивило. — Очень хорошо.

Кабал не ответил. Хорст проследил взглядом до тира — смотритель как раз выдавал Тэду очередную горсть пуль 22-го калибра, с любопытством поглядывая на Кабала.

— И с кем именно ты пытаешься связаться с помощью этих…

— Сигналов.

— Точно. Сигналов.

Кабал перестал жестикулировать, отчасти потому, что это, по всей видимости, не помогало, а отчасти потому, что у него начало сводить руки.

— Пытаюсь заставить того идиота в тире сделать что-нибудь дьявольское и получить подписанный контракт. Вроде не получается.

— Я так понимаю, инструкции нет?

— Никакой.

— Вообще-то, брат мой, это был камень в твой огород — тебе недостаёт смекалки и воображения.

Кабал переключил внимание с Тэда на Хорста, Хорст — с брата на Тэда.

— А он отлично стреляет. Думаю, возьмёт один из главных призов. Подожди-ка.

Снова подул ветер — Кабал остался один, ещё раз — Хорст вернулся, и не с пустыми руками. Он держал один из главных призов — куклу, изображавшую не по годам развитую девицу, бюст и зад которой, несоизмеримо крупные по сравнению с остальным телом, не выглядели так уж неуместно благодаря столь же несоизмеримо крупной голове. На лице у куклы — голова её была из пластмассы, а тело из ткани — застыло кокетливое выражение. Хорст наклонил куклу, и она подмигнула Кабалу. Её откровенность, в целом, производила отталкивающий эффект. Когда Хорст протянул её ему, у Кабала не было никакого желания до неё дотрагиваться.

— И что мне с ней делать? — сказал Кабал, осторожно взяв её указательным и большим пальцами.

В ответ Хорст погрозил ей пальцем и напустил на себя важный вид.

— Неужто ты сигналы ей подаёшь? — поинтересовался Кабал.

Хорст вздохнул.

— Дьявольской силы, к которой можно воззвать, ещё полно, не так ли? — Он указал на куклу кивком головы. — Используй немного на кукле.

— Использовать?.. Да ты в своём уме? Посмотри на него! — Он указал на Тэда. — Этот мужик, наверное, газонокосилкой бреется!

Хорст посмотрел на предполагаемую жертву.

— Волосы он точно ею стрижёт, — признал он.

— Какая польза от куклы, есть в ней сила или нет, когда имеешь дело с таким человеком, как он?

— Интересуешься психологией? — спросил Хорст.

— Нет, конечно, — ответил Кабал. — Я учёный.

— Как пренебрежительно. Используй силу на Трикси, а затем позволь мне продемонстрировать.

— Трикси? — спросил Кабал, решив, что ему послышалось.

Хорст нетерпеливо хмыкнул.

— Сделай это и всё, а? Он уже почти собрал свои пять жетонов!

Кабал понимал это, как и то, что идей получше у него нет. Держа куклу на расстоянии вытянутой руки, он полушёпотом пробормотал:

— Заклинаю тебя.

У него возникло смутное ощущение, что через его тело проходит зло — чувство среднее между тоской и зубной болью, с которым он познакомился во время создания ярмарки, но ничуть к нему привык. Дело было сделано. Он тут же отдал куклу Хорсту — она, чего доброго, отрастит себе клыки и нападёт, однако она и не собиралась.

— Отлично, — только и сказал Хорст, исчезая в никуда.

Кабал увидел, как он, внезапно снова став видимым, стоял возле стены тира. Куклы у него больше не было; она вернулась на среднюю полку в верхнем ряду.

Хорст идеально рассчитал время — Тэд как раз получил пятый жетон. Он посмотрел на призы, но на кукле его взгляд не задержался.

— Смотри какая кукла, — сказала Рейчел. Тэд смерил её взглядом, полным едкого презрения.

— Приз мой, — сказал он. — Мне и выбирать.

— Вот повезло, — сказал Хорст, внезапно появившись на другом углу тира. — Мне бы очень хотелось получить эту куклу, но у них, похоже, всего одна.

Не обращая внимания на Рейчел, Тэд обернулся и посмотрел на Хорста.

— Бабская же кукла! — сказал он тоном, который свидетельствовал о том, какие выводы он сделал о сексуальных предпочтениях Хорста, что он считает их недостойными и омерзительными, а стало быть, и о Хорсте у него мнение соответствующее.

— Именно, — ответил Хорст, оплачивая пять сеансов.

— Это моей девушке. Какой смысл делать что-то хорошо, если некому похвалиться?

Он зарядил винтовку.

— Выиграю эту куклу, отдам ей, расскажу, как непросто было её выиграть, насколько я хорош.

Прицелился.

— И она моя.

Выстрелил.

Жестяной человечек поймал пулю прямо между глаз и перевернулся. Хорст опустил винтовку и улыбнулся Тэду:

— Это всё психология.

Тэда психология не волновала, даже когда в ней так явно не хватало логики. А вот вопросы собственности его интересовали.

— Я возьму куклу, — сказал он смотрителю.

— Вот как, — Хорст убедительно изобразил разочарование, когда Тэд взял куклу и сунул её Рейчел в руки, даже не взглянув на подругу. Он зашагал прочь, Рейчел, прижимая куклу к груди, за ним.

Пока Хорст смотрел, как они исчезают в толпе, к нему подошёл Кабал.

— И это психология?

— Да. Не то, что я сказал, а то, что я с ним сделал. — Он искоса посмотрел на брата. — Ты ведь понимаешь, что произошло?

— Я не совсем болван. Вижу, когда люди поступают назло. Но кое-чего я не понимаю.

— Да ну?

— Зачем это тебе так явно мне помогать. Ты открыто заявил, что тебе не нравится то, что здесь происходит и настоял, что не хочешь напрямую участвовать в… скажем так, основном бизнесе. С чего это ты передумал?

Хорст задумался.

— Значит так, Йоханнес, всё потому…

Тишина затянулась, и Кабал обернулся, чтобы услышать продолжение. Хорст исчез. Кабал вспомнил древнее ругательство, в котором речь шла о половом сношении одного вымершего племени с одним вымершим биологическим видом. И что теперь? Он порывался проследить за Тэдом и его несчастной подружкой — он не мог не признать, что ему любопытно, как кукла может заставить человека продать душу. Однако, с величайшей неохотой он решил, что ходить за ними по пятам будет, наверное, неэффективно. Они с Хорстом приняли личное участие, потратили ещё немного сатанинской крови. Если нужно было приложить больше усилий, то это подождёт до следующего раза, а эксперимент с Тэдом можно считать неудавшимся.

Кабал пошёл обратно к «Палате физиологических уродств», чтобы забрать свою соломенную шляпу у маленького мальчика.

* * *

Внешне Рейчел в присутствии Тэда была так счастлива, как только можно, но внутри её одолевали противоречивые мысли. С одной стороны, Тэд оказал ей любезность, выиграв для неё куклу, хотя и сделал это, по её подозрению, только чтобы досадить тому симпатичному молодому человеку у тира. Тот факт, что это было только её подозрение, а не уверенность, говорил о том, каким коконом из иллюзий она окружала себя.

Тэд, по её искреннему мнению, был хорошим, порядочным человеком. Да, у него были свои заскоки: его частая несдержанность во время размахивания кулаками, его совершенно оправданное желание четыре дня в неделю бывать пьяным, его мужская склонность видеть во всём подряд насмешку или оскорбление, при которых его кулаки опять становились несдержанными, да что уж там — безудержными в своём желании слиться с чужими подбородками и скулами, — но у какого мужчины их нет?

У многих, как оказалось, но её поезд ушёл. Тэд стал для неё мерилом мужских качеств, поэтому она инстинктивно сознавала, чуяла нутром, что её вера в него не напрасна. Она убедила себя, что он достаточно хороший человек — не идеал, но она была уверена, что силой своей любви сможет изменить его в лучшую сторону.

На смену вере пришло отчаяние. Неслучайно, фразу «нужно полюбить плохого парня» с огоньком в глазах произносят те же женщины, что — позже, когда плохие парни, которых они полюбили и впустили в свою жизнь, оказываются распоследними ублюдками — жалуются, дескать, «все мужики — козлы». Учитывая, что этот вывод основывается на необъективной выборке, его едва ли назовёшь удивительным или достоверным.

Её наивную склонность ценить любое самое ничтожное проявление доброты со стороны Тэда— например, когда он не бил её, не относился к ней наплевательски, не лапал при ней её лучшую подругу — перевешивало отчётливое чувство, что с самой куклой что-то не так. На полке в тире с ней вроде было всё в порядке, хотя сейчас, задумавшись, Рейчел и вспомнить не могла, чем кукла так привлекла её внимание. Однако, единственным, что не давало ей сейчас всучить её какому-нибудь ребёнку или даже выбросить в урну, была уверенность в том, что Тэд разозлится. Ей было не по себе держать куклу в руках — такое чувство, что это и не кукла вовсе. Чувство непонятное, неоднозначное, и неопределённость эта беспокоила сама по себе.

Вдруг Рейчел издала сдавленный испуганный стон и уронила куклу. Та приземлилась на задницу, усевшись на утоптанной ярмарочной траве так аккуратно, как будто её усадили. Тэд крутанулся на месте — он, конечно же, шёл на три шага впереди — бросил взгляд на Рейчел, потом на куклу.

— Что с тобой? — спросил он, схватив игрушку.

— Она меня… — Рейчел замолчала, поняв, как глупо прозвучит то, что она хотела сказать. — У неё внутри что-то острое, — сказала она вместо этого. — Я укололась.

Она посмотрела на свой палец. Капелька крови собиралась из нескольких красных точек, расположенных полукругом. Она взяла палец в рот и с опаской взглянула на куклу, которая висела у Тэда в руке. Рейчел была уверена, что она не улыбалась так раньше. Да, улыбалась, но не так. До этого она не показывала зубы.

Тэд сердито посмотрел на Рейчел, словно пораниться об игрушку для неё — обычное дело. Посмотрел на куклу. Это была красивая молодая женщина с чёрными кудрявыми волосами, одетая в короткое красное платье. Наверняка персонаж какого-нибудь мультфильма или комикса, но кто именно, он так и не понял. Что-то острое внутри? Да ладно! Всё потому что это дешёвое безвкусное барахло, сделанное где-нибудь в подвале — так он думал. Он сжал куклу, чуть ли не желая, чтобы острый кусочек металла, который несомненно был где-то внутри, вылез и вонзился бы ему в руку, может даже пошла бы кровь. Он только того и ждал. Это дало бы ему оправдание вернуться в тир и врезать смотрителю.

Он сжал, но в руку ничего не вонзилось. Совсем наоборот; кукла казалась мягкой и податливой, и это было приятно. Он снова сжал её, крепко, но не грубо. Развалившись у него в руке, кукла томно ему подмигнула. Он уставился на неё, и, казалось, она тоже уставилась на него — этот момент длился бесконечно. Наблюдая за ним, Рейчел сначала нервничала, что он вдруг поранится и обвинит в этом её, затем стала ещё больше нервничать, когда он этого не сделал. Он просто стоял и смотрел на куклу.

Она была тёплой на ощупь. Под красным платьем он ощущал изгибы кукольного, нет — живого женского тела. К ней было приятно прикасаться. Такой и должна быть женщина: мягкой, тёплой, с пышными формами.

Рэйчел вздрогнула, когда он поднял голову и бросил на неё враждебный взгляд — не из тех, к которым она успела привыкнуть. Он снова начал рассматривать куклу. Увидев, как его толстые, мощные пальцы медленно ощупывают её, Рейчел почувствовала внезапную ревность и незнакомый привкус страха.

Тэд пожалел, что не пришёл на ярмарку один. Теперь ему приходилось мириться с присутствием Рейчел, которая прилипла, как банный лист, и следовала за ним повсюду. Он никогда не мог повеселиться. Если бы у него была такая же девушка, как эта кукла, всё было бы иначе. Она хорошо выглядит, она отлично одета, к ней приятно прикасаться. Он почти поверил, что может найти такую женщину здесь, на ярмарке. Он бы приударил за ней, поболтал о том о сём, спросил бы, как её зовут.

Я Трикси.

«Трикси, — подумал он, — красивое имя».

Спасибо. А тебя как зовут, сладкий?

— Тэд, — ответил он.

— Что? — спросила Рейчел.

Он бросил на неё ещё один нехороший взгляд, развернулся и пошёл дальше. Рейчел подождала немного, размышляя, не сделала ли она чего не так. Потом пошла за ним.

Тэд шагал вперёд, толпа расступалась перед ним и смыкалась позади. Он едва понимал, куда идёт. Едва ли это имело значение.

Она не любит тебя.

Он всегда это знал. Конечно, знал. Он не понимал, зачем кому-то хотеть кого-то любить. Одно дело верность, но любовь…

Ты ей даже не нравишься.

Ему и в голову не приходило, что у Рейчел может быть собственное мнение. Он остановился в тени Спиральной Горки, над ним раздавался радостный визг несущейся вниз детворы. Он смутно слышал и визг, доносящийся из-под земли, уже не такой радостный. Несмотря на прохладный вечерний воздух, он потел, его лихорадило. Что-то шевельнулось у него в руке.

А мне ты нравишься, Тэд.

Он смотрел на яркие лампочки, бегущие вдоль Спиральной Горки, свет, струящийся потоками красного, синего и зелёного. Из-за музыки, болтовни, смеха и криков он с трудом мог соображать. И уж конечно, он не слышал, как сказал: «Ты мне тоже нравишься, Трикси.»

Со временем, я, может, даже полюблю тебя.

Одно дело верность, но любовь…

— Тэд? Всё нормально? — Он обернулся как пьяный. На него смотрела какая-то баба, она явно переборщила с макияжем. — Ты ужасно выглядишь! У тебя больной вид, Тэд!

Это она ужасно выглядела, а не он. Голова слишком маленькая. Красного платья нет.

— Тебе надо домой, ты что-то подхватил!

Он сказал нечто вроде: «Отвали от меня!», но слоги вываливались изо рта будто гнилая картошка. Он не понимал что происходит, голова кружилась так, что не осталось сил злиться. Он повернулся к женщине спиной и помчался прочь. Люди в толпе, кто с широко раскрытыми глазами, кто широко улыбаясь, не смотрели на него, но расступались шумными призраками.

«Кое в чём женщина права», — думал Тэд, — «надо идти домой. Вместе с Трикси».

Прижимая куклу к груди, он полушёл, полубежал к выходу. За аркой воздух посвежее. В голове прояснится. Он будет счастлив. Он будет любим. Трикси приятно прижималась к груди, прямо как настоящая женщина, даже лучше. Та баба (Кто она вообще такая? Рейчел? Знакомое имя.) — настоящая женщина, но всё в ней было не так. Её уже не исправишь. У неё своя жизнь, свои потребности, а теперь у неё, оказывается, ещё и своё мнение есть. Он вспомнил каково было сжимать Трикси в первый раз, когда он ждал, что нечто металлическое вонзится ему в руку. Он представил как сжимает таким образом Рейчел, сжимает так «настоящую женщину»; представил как колючая проволока её жизни и прошлого, её желаний и мыслей — ненужных, необязательных — впиваются ему в руки, и кровь хлещет из ран, заливая красным её платье; представил всю боль и разочарование. С такой он счастлив не будет.

Он чувствовал прикосновение Трикси, крепко прижимая её к себе. Любовь и счастье. Он прошёл под аркой.

И тут всё пропало.

Он сразу же остановился как вкопанный, взрослый мужик с куклой в руках. Он посмотрел на неё, взяв обеими руками. Его охватил шок и страстное влечение к тому, чего едва ли захотел бы несколько минут назад. Он сжимал эту женщину, сжимал эту куклу, но она так и оставалась игрушкой. Он потряс её, но от этого всего лишь с щелчком открылся и закрылся её подмигивающий глаз.

Он обернулся и поднял глаза к арке. Пройдя под ней, он как будто бы щёлкнул выключателем. Внутри/Снаружи: Трикси/Кукла. Он попытался вернуться, но турникет не двигался с места. Он безрезультатно толкал стальные планки, пока не заметил человека в кабинке, который злорадно улыбался, похлопывая по табличке с надписью «Повторный вход оплачивается».

Тэд сунул руку в карман брюк и бросил всю свою мелочь на небольшую металлическую стойку. Он не знал сколько заплатил, ему было плевать. Как и человеку в кабинке: даже не посчитав, он запустил механизм, и красный как семена спелого граната билет появился из прорези в стойке. Тэд схватил его как утопающий соломинку и вновь бросился на турникет. Человек в скрытой тенью кабинке дал ему побиться об него добрых секунд пять прежде чем, всё с той же злорадной улыбкой, открыть проход, и Тэд зашагал обратно на ярмарку.

Трикси мгновенно снова стала сама собой. Он, сжимая её в руках, пребывал в экстазе, и в то же время его ужасала мысль, что когда ярмарка уедет, вместе с ним исчезнет и его счастье. Возможно, ему удастся спрятаться где-нибудь здесь, за кулисами, провести денёк-другой в тёмном уголке в обнимку с Трикси. Охваченный ужасом от мысли о неопределённом будущем, он бежал, потеряв счёт времени и не разбирая дороги.

Остановившись, он обнаружил, что находится вдали от аттракционов, ближе к железной дороге и поезду. Там стоял человек. Тэд узнал его — этот человек наткнулся на него и предоставил пять сеансов в тире. Как во сне, Тэду казалось, что человек ждёт именно его; и как во сне, это выглядело совершенно логичным и естественным.

Тэд двинулся вперёд, сняв шляпу и смяв её свободной рукой. В другой, нежно прижимая к себе, он держал Трикси.

— Мистер, — он запнулся, — сэр…

— «Ярмарка братьев Кабалов» благодарит Вас за проявленный интерес, — сказал человек с лёгким немецким акцентом, — но сейчас у нас нет вакансий.

— Но… — Тэд понял, что человек знал о его желании получить там работу ещё до того, как он сам это понял. Прекрасно. Может, начать настаивать? Или умолять?..

— Нет… вакансий. — Блондин сдвинул соломенную шляпу со лба. Это был странный выбор головного убора, учитывая, что в остальном он был одет, как владелец похоронного бюро. Кивком головы он указал на Трикси. — Вам нравится кукла?

Тэд покровительственно обнял её. Человек покачал головой со сдержанным скептицизмом.

— Пигмалионизм. Чудесам нет конца. Я должен извиниться перед братом.

Человек засунул руку во внутренний карман и извлёк сложенный лист бумаги. Развернув его лёгким движением запястья, он вытащил ручку из того же кармана.

— Думаю, мы сможем договориться.

Тэд не слушал, что ему говорили. Чувствуя лишь, как в руках ёрзает Трикси, слыша её голос в голове, он потянулся за ручкой.

* * *

Позже, когда Хорст зашёл к Кабалу в вагон-контору, тот с выражением полного удовлетворения разглядывал подписанный контракт.

— Не ожидал, что будет так легко, — сказал он, держа в руках бумагу так, чтобы Хорст смог увидеть неаккуратную подпись Тэда.

Хорст сел по другую сторону стола, откинувшись в кожаном кресле.

— Я тоже, — немного мрачно ответил он. — Возможно, и Сатана не ожидал. Нужно быть осторожнее.

— В моей профессии именно осторожность отделяет успех от провала.

— Ха! А почему ты думаешь, что так уж преуспел, Йоханнес?

— Потому что я не привязан к столбу, стоя по колено в костре. — Он нахмурился; Хорст портил его маленькую победу. Кабал решил сделать попытку польстить ему. — Хотя ты был прав. Я не понимал, каким образом дьявольский дух, помещённый в куклу, приведёт к нам взрослого мужчину, но всё получилось. Он практически умолял подписать контракт. Кое-что этим вечером я, однако, не понял.

Хорст устало на него посмотрел.

— Тебе всё надо понимать?

— Конечно, — сказал Кабал, отмахиваясь от такого глупого вопроса. — Во-первых, что именно там произошло? Кукла ожила или же она каким-то образом вызвала парафилию у… — он взглянул на подпись, — Эдварда… какого-то. Ужасный почерк.

— Пара-что? Парафилию? Откуда ты берёшь эти слова? Что такое парафилия?

— Фетиш. Что именно кровь Сатаны сделала с куклой? На неё наложили проклятие или в неё вселился демон? Мне интересно.

— Понятия не имею. Может быть, и то и другое. Наверное. Это так важно?

— Может оказаться, в некоторой степени. Мне нужен однозначный ответ на другой вопрос. — Он подождал, пока Хорст не посмотрит на него, и продолжил, — На тот, что я задал тебе ранее.

Хорст откинулся в кресле и уставился в потолок.

— Я его не помню, — сказал он, хотя было очевидно, что это не так.

— Я спросил, — сказал Кабал, сохраняя криогенное спокойствие, — почему ты решил посодействовать, после того, как дал вполне ясно понять, что не будешь помогать мне с этим, — он махнул рукой на договор. — А потом, почти при первой же возможности, помогаешь. Я бы очень хотел получить чёткий и честный ответ, и чтобы ты не улетучился, как предвыборное обещание на следующий день после выборов. Итак?

Несколько секунд Хорст выглядел так, словно он вообще не заговорит. Затем он вздохнул и сказал:

— Ну, он бы по-любому отправился в Ад, так почему бы не сделать это официально прямо сейчас и не ставить его в неловкое положение, когда Святой Пётр даст ему поворот от ворот. Только представь, стоишь в очереди, за тобой — одни монашки, и тут Святой Пётр говорит, что тебя нет в списке, и ты не можешь войти.

— Не уверен, что это работает именно так, хотя, видел я их загробную бюрократию, так что, может, ты и прав. Как бы там ни было, ты явно юлишь. Сегодня здесь наверняка было пруд пруди подходящих кандидатов в грешники, но тебе приглянулся именно этот человек, прямо как… как какая-нибудь более-менее привлекательная девушка на вечеринке.

Хорст поднял брови.

— Боже, ты всё ещё злишься из-за того случая на вечеринке у Конрада, да? Я уже раз десять за это извинился. Я всего лишь пошутил.

— Ты намеренно унизил меня, но давай не будем отвлекаться. Почему он?

Хорст выпрямился.

— Из-за его подружки.

— Что? Из-за этой серой мышки? Совсем не твой тип. И слишком много косметики.

— Косметика, — медленно сказал Хорст, — скрывала синяк под глазом.

Кабал сел.

— Синяк? Хочешь сказать… этот человек… Эдвард… как там его?

— Я почувствовал в нём запах насилия, даже несмотря на его дешёвый лосьон после бритья. Я знаю таких как он. Однажды он сделал бы что-нибудь гораздо хуже. Я решил, что надо его остановить.

— Вот так взял и решил? — Кабал сурово посмотрел на брата.

— Взял и решил. Я хорошо знаю таких как он, Йоханнес. Видел не раз. Его подруга значит для него не больше, чем игрушка, с которой он играет время от времени. И он из тех, кто ломает игрушки. Поэтому я решил, что он заслужил такую игрушку, которая для разнообразия поиграет с ним.

Он замолчал, его взгляд устремился вдаль.

— Может быть, теперь она сломает его, — холодно добавил он.

Наступило молчание. Наконец, Кабал заговорил.

— Смерть сделала тебя менее человеколюбивым, чем раньше.

Хорст пожал плечами.

— Раньше моим девизом всегда было «Живи и дай жить другим». В теперешних обстоятельствах мне нужен новый.

Кабал посмотрел на контракт.

— Сейчас, когда ты рассказал, почему помог мне получить подпись, это немного подпортило впечатление. Мы должны выполнять работу дьявола, а ты превратил это в доброе дело. Думаю, ты не совсем понял, что значит быть посредником дьявола.

— Ещё не вечер, Йоханнес. — Хорст встал и потянулся. — Аппетит приходит во время еды.

Краткий количественный и качественный анализ использования сатанинской крови для создания и эксплуатации Ярмарки Раздора, известной также как «Ярмарка братьев Кабалов».

Диаметр шара сатанинской крови, предоставленного в качестве «бюджета» ярмарки, ровно 365 мм. Шар, в исходном состоянии студенистый, а следовательно, до некоторой степени способный менять форму, быстро превратился в идеальную сферу, гладкость которой превышает гладкость поверхности нейтронных звёзд, доселе считавшейся наиболее идеальной сферой во вселенной.

Из уравнения V=4/3nr3, где r — радиус, а V — объём, находим, что объём сферы — приблизительно 23 624 кубических сантиметра (миллилитра) дьявольской крови, или 23,624 литра. Или, почти что 5,2 британских галлона.

Расход «бюджета» измеряется в кубических сантиметрах (см3). Примеры приведены. Следует отметить, что затраты на два созданных таким способом объекта могут быть неодинаковыми, даже при их функциональной идентичности. Возможно, вследствие того, что сам Ад по своей природе хаотичен.

Затраты на персонал:

• Низкого качества, например, монтажники — 20 см3

• Среднего качества, например, зазывалы — 25 см3

• Высокого качества, например, Шпулькинз — 35 см3

• Уникальные образцы, например, Костинз, Лейла — 50 см3

Затраты на постройки:

• Торговая палатка — 30 см3

• Павильон — 50 см3

• Аттракцион — 80 см3

Затраты на исполнение желаний практически невозможно подсчитать в связи с огромными различиями в масштабе запрашиваемых желаний. Некоторые грандиозные затеи потребляют до 200 см3, иные желания удовлетворяются без применения шара крови, за счёт обильных доходов ярмарки или уже существующих объектов. Кстати говоря, ни одно желание не исполнилось так, как получатель того хотел. В подобных сделках это дело принципа.

ГЛАВА 6 в которой Кабал совершает незапланированную остановку и рассуждает о войне

Вот так ярмарка и ехала всё дальше и дальше, оставляя за собой тонкую полосу страданий и раздоров в одном городе за другим.

Кабал вытащил из коробки неподписанные контракты, положил те, что подписаны вниз, а неподписанные сверху. Затем захлопнул крышку, поставил коробку в правый верхний ящик стола, и запер его. В один прекрасный день, хорошо бы в течение года с момента заключения этого смехотворного пари, верхний бланк тоже будет подписан, и Кабал выиграет пари. Тогда он сможет вернуть себе душу.

В голове прозвучал тихий голосок: «Тогда ты сможешь унизить Сатану. Именно это тебе и нужно, так ведь? Может, всё и началось с души, но теперь в игру вступила твоя гордость».

Но у Йоханнеса Кабала совсем не было времени на какие-то тихие голоски. Он не обратил на него внимания. Подобная осознанная глухота хорошо его характеризовала.

Кабал сложил ладони домиком, поставил подбородок на кончики пальцев и принялся что-то подсчитывать в уме. При условии, что они не собьются с графика, и жители других населённых пунктов окажутся столь же низменными и продажными, как и в Мёртон Пемберсли Нью Таун, Карнфорт Грин и Солипсис Супермейр, цель будет с лёгкостью достигнута в срок.

В этот момент поезд дёрнулся и остановился.

Кабал спрыгнул на пути и огляделся. Не может быть; рельсы были чуть получше, чем на той линии, где он впервые обнаружил поезд. Они находились в длинной выемке, простирающейся по сельской местности, которой не было ни конца, ни края. Откосы заросли раскидистым кустарником и крепкими деревцами, ветви которых нависали над самыми рельсами. С одной стороны Кабал увидел семейство кроликов, которые грелись на солнце, с лёгким интересом разглядывая поезд. Такого точно не может быть. Это ведь основная линия их маршрута. Кабал направился было к локомотиву, но Костинз уже шёл ему навстречу. В руках доходяга держал свёрнутую карту.

— Плохие новости, босс. Мы не на той линии.

— В самом деле? — сказал Кабал, глядя на здоровенные сорняки вдоль железнодорожного полотна. — Ты меня здорово удивил.

— Честное слово, — ответил Костинз, давно привыкший к тому, что Кабал легко переходит на сарказм. — Мы определённо свернули не туда.

— Как это случилось?

— Без понятия. Насколько я понимаю, эти умники в кабине не замечали, что едут не туда, а какие-то ребятишки, наверно, перевели стрелки, и вот мы просто вжик, — он провёл рукой сверху вниз, — и неизвестно где.

— И как нам теперь вернуться?

— Смотря, где мы. Вот, гляди. — Костинз положил карту на щебень, развернул, и прижал по углам камнями. — Мы или на этой ветке или вон на той. Ясно? Так вот, если на этой, — он указал на тонкую линию, которая ответвлялась от линии потолще, — всё круто. Просто поедем дальше, пока не вернёмся на основную, вот в этом месте, и даже времени особо не потеряем. А вот если мы на той, то впереди только холмы да тупики. Если так, надо поворачивать.

— И никак нельзя узнать, на какой мы?

— Без ориентира, нет.

Кабал поджал губы. Дети перевели стрелки? Это вряд ли. Гораздо более вероятно, что это дело рук одного из аватаров Сатаны. Что угодно, лишь бы усложнить дело. Не говоря ни слова, он пошёл назад к поезду и поднялся по лестнице на стенке вагона.

— Куда собрался, босс? — спросил Костинз, прикрывая глаза от неприветливого солнца.

— Искать ориентир. Дай-ка карту.

С крыши вагона всё равно было видно не так далеко. Откосы были слишком высокие. Отбросив возможность прыгать вверх-вниз или встать на цыпочки, как бессмысленную и ущемляющую его достоинство, он посмотрел вперёд и назад вдоль железной дороги. Впереди обзор закрывал длинный плавный поворот. Однако сзади он смог различить крышу какого-то здания, которое, должно быть, находилось недалеко от путей. Сверяться с картой было бесполезно — неопознаваемые здания стояли вдоль обеих возможных линий. Всё же, там может быть подсказка. Он бросил карту Костинзу и быстро спустился.

— Вон там стоит какой-то дом, — сказал он, указывая направление — Пойду посмотрю.

Костинз без энтузиазма туда посмотрел.

— Мне с тобой пойти?

Кабал уже шёл по шпалам.

— Нет необходимости. Я скоро вернусь.

* * *

Когда за спиной стихло нетерпеливое пыхтение выходящего пара, Кабал почувствовал себя странно одиноким. Большую часть своей жизни он провёл в одиночестве — этого требовали и его темперамент и профессия. Сейчас, однако, всё было по-другому. Каждый шаг, отдаляющий его от поезда, заставлял почувствовать себя ещё более изолированными от всего человечества, и это ощущение, в сочетании с новизной, всё больше приводило в замешательство. Он остановился — ему стало тревожно и слегка противно, оттого что его пробила дрожь. А затем случилось и того хуже — волосы на затылке зашевелились.

«Необычно, — подумал он. — Полагаю, мне страшно». Страх совершенно не был ему чужд, это правда, но раньше всегда было чего бояться. Например, созданных им существ, которые выбирались из лаборатории и погребов (одно даже вылезло из печи) и бродили во мраке дома в ожидании удобного случая напасть на него и убить. Вот тогда он был встревожен. Как и в ту ночь в склепе Друанов. Да, возможно, тогда он чувствовал лёгкое замешательство. Однако, в тех случаях существовала вполне реальная угроза его жизни и работе. А сейчас… ничего подобного. Он оглянулся на поезд и всерьёз задумался о том, чтобы вернуться, сообщить, что здание ничем не помогло, и продолжить путь, пока они либо не попадут на основную линию, либо им не придётся возвращаться.

— Возьми себя в руки, — тихо сказал он сам себе. — Для ребячества нет времени.

Он мысленно встряхнулся, собрался, и зашагал по железной дороге.

Страх стал сильнее. Однако, сейчас его притупила бескомпромиссная смесь решимости и гордости. Это чувство переросло в ощущение обречённости, как ни странно, смешанное с чувством потери. На Кабала навалилась внезапная тяжесть невыразимой тоски, у него дух перехватило от незнакомых эмоций. Нет. Не такими уж незнакомыми, просто подавленными, и от внезапного вихря воспоминаний защипало глаза. Он сглотнул, затем втянул воздух и продолжил идти. Здание мучительно медленно проявлялось за поворотом, пока он целенаправленно шёл дальше, и только тогда понял, что это была железнодорожная станция. Хорошие новости. Хоть она, по всей видимости, и была заброшена много лет назад, здесь всё равно должна остаться табличка или ещё что-нибудь, что позволит понять, как называется станция; а этой информации достаточно, чтобы вычислить, на какой линии она находится. Ему хотелось, чтобы подсказка была на виду: горе, которое он ощущал, стало таким сильным, что едва не падал на колени. Чувство потери пронзило сердце словно копьё. «Продолжай идти, — твердил он себе. — Если поддашься — погибнешь. Разузнай, затем возвращайся к поезду, и всё — миссия выполнена. Не беги. Уверенней. Держи себя в руках».

Когда-то за этой станцией очень хорошо уъаживали. Вдоль платформы тянулись клумбы, в которых маки и настурции храбро сражались с сорняками за землю. По камням, окружавшим клумбы, можно было увидеть, что в прошлом их тщательно белили. Краска облупилась, афиши выпадали из рам, окна заляпаны. Уже создавалось ощущение, что порядок потихоньку уступает энтропии. Любопытно, что окна остались невредимы. За эти недели Кабал многое узнал о человеческой природе и прекрасно понимал, что там, где мальчишки и стекло без присмотра, в скором времени жди материального ущерба. Кабал уже несколько раз сталкивался со своевольными молодыми людьми, которые, похоже, полагали, что их возраст и пол давали им особое разрешение учинять мелкие акты вандализма. Один такой особенно его взбесил и стал теперь постоянным экспонатом в «Палате Физиологических Уродств». Ярмарка предусмотрительно уехала на следующий же день, пока в дело не вмешались местные констебли.

Тот факт, что все стёкла до сих пор были на своём месте, свидетельствовал о том, что станцию едва ли часто посещали, что, в свою очередь поднимало вопрос: «Зачем строить станцию в глуши, где вряд ли кто-то будет ей пользоваться?». Вопрос этот решил исход дела. До этого, он с радостью узнал бы название станции и вернулся к поезду. Однако, теперь, он встретился с тайной, а Кабал тайны ненавидел. Необычное эмоциональное смятение, которое охватило его, всё ещё пугало, а от этого он только злился. Это ощущение казалось… навязанным.

Конечно же, так оно и было. Мысль, что его источник где-то внутри, казалась ему совершенно нелепой. Оно исходило снаружи. Оно исходило… Он посмотрел на станцию. Оттуда. На смену смутным чувствам, которые так его взволновали, пришла железная логика, стоил только найти их источник. Это одна из форм эмпатии, скорее всего сверхъестественной природы. Он по-прежнему чувствовал страх, одиночество и ужасную потерянность, но теперь они беспокоили его не больше, чем, если бы он устал или согрелся. Это всего лишь ощущение, реакция тела на что-то извне, а он сдуру решил, что это часть его самого. Он сошёл с путей, направился к двери зала ожидания, по пути увидев название станции — «Платформа Велстоун» — и вошёл.

Если он ожидал, что загадка тут же разрешится, то его ждало разочарование. Несомненно, зал ожидания много лет не использовали. Там было несколько столов, буфет с большим фарфоровым чайником и стеклянной витриной, за которой когда-то, должно быть, лежали бутерброды и пирожные. Кабал отметил, что здесь странное чувство было очень сильным. Временами от напряжения по спине проходила судорога, от которой непроизвольно дёргалась голова. Это он тоже отметил. На одном из столов лежали пожелтевшие газеты. Он взял одну и пробежал глазами первую страницу. На ней была несколько реклам сигарет, состоящих из названия бренда, который был несколько раз напечатан в колонке — передовой маркетинг для того времени — и заголовки «ОЖИДАЕТСЯ РЕШИТЕЛЬНАЯ АТАКА» и «ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ К РОЖДЕСТВУ». Кабал покачал головой. Так не бывает. Почему люди всегда ждут, что войны закончатся к рождеству? Как будто добрая судьба только и хочет, чтобы семьи вновь воссоединились, и со всеми неприятностями было покончено. Его, как человека, имеющего дело с жизнью после смерти, война страшила больше, чем многих других. Много сознательных людей участвовало в его изгнаниях. И все они считали себя выше него в нравственном отношении, при этом охотно посылая своих сыновей на смерть в конфликтах, которые можно и нужно было решать дипломатическим путём. Кабал же убивал редко и только при острой необходимости. В случае Денниса и Дензила это был столь же вопрос евгеники, сколько и самозащиты. Или они, или генофонд. Война — дело другое. Кабал с отвращением бросил газету на стол.

Он так долго испытывал это странное чувство, что теперь понемногу начал к нему привыкать, как привыкают к холоду: он знал о его существовании, но это было не столь важно. Подойдя к грязному окну, он посмотрел на яркий мир снаружи. Это ничего ему не дало; узнав название станции, он должен просто вернуться в поезд, посмотреть, где они находятся, и уехать. Но… он понимал, что не может. Пока не узнает, почему от этого места так сильно несло чем-то сверхъестественным, и почему его оставили на произвол судьбы столько лет назад. Кабал не просто называл себя учёным, у него были те жизненно необходимые атрибуты, которых многим учёным недостаёт: пытливый ум и почти болезненное любопытство.

— Задержусь на пару минут, — сказал он вслух. — А потом и правда нужно идти.

Ответом была тишина.

— Я некромант. Я понимаю, что с тобой. Быть может, я смогу помочь.

Он подумал о коробке с контрактами.

— Быть может, мы сможем помочь друг другу.

Продолжая смотреть в окно, он достал из внутреннего кармана тонкую сигару. Обычно он не курил, но ему нравилось иметь для разнообразия хотя бы один порок, за который не вешают. Пока Кабал снимал целлофан с сигары — он приятно шуршал между пальцев — он почувствовал, что атмосфера в помещении изменилась. Страх и чувство одиночества оставляли его, исчезали из воздуха. У него было достаточно опыта в таких вещах, чтобы понять, что источник этих ощущений начинает сгущаться где-то поблизости. Не важно, он покажется, когда будет готов. Убрав целлофан в карман, он взял сигару в рот, достал из жилета серебряный спичечный коробок своего отца, и зажёг спичку.

Рядом с ним, и в то же время, как будто с того света, раздался голос:

— Огоньку не найдётся, сэр?

Кабал на мгновение замер. Потом закурил сигару. Пламя не дрожало. Он медленно повернулся, протянув всё ещё горящую спичку.

— Держи, — невозмутимо сказал он солдату.

Кабал с бесстрастным спокойствием наблюдал, как солдат наклонился вперёд, чтобы прикурить самокрутку. Одет он был в форму цвета хаки, одного возраста с теми старыми газетами, дешёвая фуражку, гамаши и капральские шевроны. Пуговицы тщательно отполированы, но, несмотря на это, не блестят — как будто солдата скрывала лёгкая дымка.

Солдат благодарно затянулся сигаретой, задержал ненадолго дым и выпустил его через нос вялыми струйками.

— Храни вас Бог, сэр. Такое чувство, что тыщу лет не курил. Билл, товарищ мой, взял спички у меня, да так и не вернул. Ох уж этот Билл. Я тут ждал, когда же буфет откроют, спичек купить, но они что-то не собираются. Дефицит, что ль?

— Боюсь, что нет, — сказал Кабал, пробравшись к одному из столов и усевшись. — Буфет закрыт навсегда. Присаживайся.

Он указал на стул напротив. Солдат радостно улыбнулся и присоединился к Кабалу. Улыбка слегка дрогнула, когда он увидел, что стул, на который указал Кабал, был задвинут под стол. Стол почти не загораживал другой стул, стоящий рядом, он сел на него.

— Навсегда? Но ведь сюда приходит много людей. За холмом ведутся работы.

— В самом деле? Должен признаться, это место не похоже на оживлённый центр торговли. Когда ты в последний раз здесь кого-нибудь видел?

— Да недавно. Я где-то часа два назад с поезда сошёл. Хотя, странно. Здесь было пусто. Не сомневаюсь, у станционного смотрителя будут проблемы.

— Два часа, — повторил Кабал без комментариев. — И чем ты всё это время занимался?

— Я… — солдат прикоснулся ко лбу, словно пытаясь вспомнить. — Я… заснул, наверно.

— И что тебе снилось?

Солдат недоумённо на него посмотрел.

— Да кому это интересно?

— Ты какой-то бледный, — ответил Кабал, явно преуменьшая. — Наверняка сны у тебя были беспокойные. Иногда в снах есть смысл.

— Вы умеете толковать сны?

— Возможно. Но пока ты мне о них не расскажешь, ничем помочь не смогу.

Солдат снял фуражку и положил её на стол. Провёл пальцами по рыжеватым волосам, пытаясь сосредоточиться.

— А если мне не интересно?

— Дело твоё. Но тебе не кажется, что ты слишком долго избегаешь правды?

Солдат ответил не сразу. Он холодно посмотрел на Кабала, затем сцепил руки и положил их на край стола. Пристально смотрел на них почти минуту и тихим голосом заговорил.

— Мне снилось, что я в поезде. Сижу один в вагоне. Мне дали увольнение. Из армии. — Он поднял голову и повторил избитую мантру. — Думаете, война закончится к Рождеству?

Кабал стряхнул пепел с сигары в пепельницу с изображением эмблемы железнодорожной компании, которая обанкротилась ещё до его рождения.

— Не закончилась. Продолжай.

— Когда я сел в поезд, мне пришлось сказать проводнику, чтобы сделали здесь остановку. Вы можете себе такое представить? На такой маленькой оживлённой станции. Пришлось сказать им, чтобы остановились. — Он глубоко затянулся и погасил сигарету. — Я целую вечность ждал, когда придут отец и сестрёнка. И Кэти. — Он горько улыбнулся воспоминанию. — Невеста моя. Мы со школы вместе. Собирались пожениться на следующий год после того, как закончится война и меня демобилизуют. Тогда-то я, наверно, и заснул.

Кабал наблюдал, как от сигары струится дым.

— Так что тебе снилось?

— Мне снился наш командир, капитан Тренчард. Он что-то мне твердит, а я всё никак понять не могу. Это точно сон был, потому что капитан — мужик суровый, и два раза повторять не любит. Без разговоров наказание влепит, если решит, что дразнить его вздумал. Ну и нагонял же он на меня сраху, и не только на меня. Во всяком случае, он говорит одно и то же снова и снова, а я не понимаю, но он не сердится, и я его не боюсь, я типа ржу и никак дыхание не переведу. Он говорит что-то, а я не слышу, но он терпеливо повторяет. Вот откуда я знаю, что это было во сне. У капитана ни грамма терпения нет. Это не могло быть взаправду.

— Есть идеи, что он пытался тебе сказать?

— Ясное дело, нет. Это ведь типа сон был. Не взаправду.

— Что случилось, когда проснулся, не помнишь?

— Не знаю. Думаю, я ещё не до конца проснулся и увидел другой сон.

— Ты снова был здесь.

— Ага. Я вон там стоял.

Он указал в сторону окна.

— Вдруг вижу, мальчишки на путях. Не знаю, чем там их родители думают, детей отпускать по железной дороге бегать. Хотел выйти, сказать, чтоб кончали дурака валять, сорванцы безмозглые. И тут один из них сюда входит. На меня посмотрел, закричал, как девка малая, и бежать, остальные за ним.

Солдат похлопал по шеврону.

— Авторитет, типа. Форму увидали и смылись.

Кабал посмотрел на сигару, решил, что продолжать не стоит, и затушил её.

— Я бы согласился, если бы не одна маленькая, но существенная деталь, с которой тебе не удаётся смириться.

Он встал и направился к окну. Не доходя до него, остановился и, расчищая ногой пыль, посмотрел на пол. Тут же присев, он поскрёб половицы ногтём и тщательно его осмотрел, повернув голову так, чтобы лучше видеть. Закончив осмотр, он встал и подошёл к стене слева. Он рассматривал стену, одновременно вычищая грязь из-под ногтя небольшой пилочкой, после чего начал ковырять ей повреждённое место в панели.

Солдат непонимающе за ним наблюдал.

— Что это вы делаете?

— Читал рассказы о Шерлоке Холмсе? — вопросом на вопрос ответил Кабал.

— Не-а. Хотя, слыхал о нём. Кто ж не слыхал.

— Жаль. В молодости, когда я ещё читал беллетристику, прочёл весь цикл. Мне нравилось, что он применял научный подход, чтобы разобраться в хаосе, который порождают преступления. Кабал шагнул к окну, где он стоял, когда солдат впервые с ним заговорил, посмотрел через плечо, повернулся и сделал длинный шаг.

— Здесь ты стоял, когда попросил прикурить?

— Думаю, да. Это что, важно?

— Тебе видней. Здесь же ты стоял, когда увидел детей на путях?

— Не знаю. Зачем вам это?

— Помимо рассказов о Холмсе, Артур Конан Дойль также писал о страшных и невероятных вещах. — Кабал посмотрел на солдата. — И о призраках тоже. Хочешь, расскажу тебе историю о призраках?

— Я в призраков не верю, — ответил солдат. Лжец из него никудышный.

— А следовало бы. Я вот верю. Но я-то их видел. Позволь рассказать о трёх видах, на которые я натыкался.

Солдат ничего не говорил, но заметно нервничал. Кабал подошёл и сел за стол.

— Во-первых, — начал Кабал, — есть призраки, которые и не призраки вовсе. Просто воспроизведение драматичных, ужасных событий. Убийство на лестничной клетке, самоубийство на чердаке, жестокие сражения, которые разыгрываются снова и снова на унылых болотах и пугают пастухов. В этом духе. Людям, как правило, не нравится умирать. Их страх и тревога, их ненависть и страсть способны запечатлеть их последние действия в, — он замахал руками, будто пытаясь охватить воздух вокруг, — в «эфире», за неимением слова получше. Но они являются призраками не более, чем фотография мертвеца.

Второй вид, это тоже не настоящие призраки, хотя очень похожи. Я говорю о том, как очень могущественная личность способна исказить всё вокруг места своей смерти, или даже, места, где прожила большую часть жизни. Эта разновидность обеспечивает работой охотников за привидениями, потому как, чаще всего, создаются они личностями непредсказуемыми. А значит, и после их смерти творятся непредсказуемые вещи: кровь стекает со стен, черепа кричат, кто-то услужливо выпихивает тебя из окна. Всё, чему так радуется жёлтая пресса. Но такой призрак объективно не существует. Это как череда розыгрышей, подстроенных своенравной персоной, мужчиной или женщиной. Они кажутся разумными, но с ними нельзя договориться. Разума у них нет.

Кабал задумчиво потёр лопатку и вспомнил один провинциальный театр, в котором по слухам жили призраки. Ему повезло отделаться переломом лопаточной кости.

— Остаётся третий вид, единственный, кого я считаю настоящими призраками. Потерянная душа человека, который ещё не знает, что умер. Встречаются такие не часто, весьма не часто. Я видел только одного такого.

Он поставил локти на стол, сцепил пальцы обеих рук, выставил вверх указательные пальцы, упёрся ими в верхнюю губу и посмотрел прямо на солдата.

— Кто это был? — осторожно спросил солдат.

Лицо Кабала помрачнело.

— Беспросветная тупость мертвецов не перестаёт меня поражать. Вроде должен был уже привыкнуть.

Он ударил руками по крышке стола. Лёгкий ветерок пошевелил пепел от сигары в пепельнице, пепел от самокрутки не шелохнулся. Кабал быстро поднялся и нетерпеливыми шагами подошёл к месту, где впервые заметил капрала. Встав спиной к солдату, он указал на пол слева от себя.

— Пятна крови, вон тянется след от длинной струи. В дальней стене, — он указал, — вмятина. От пули. Её уже давно извлекли, но со знанием дела готов предположить, что это была закруглённая пуля от револьвера, скорее всего, тридцать восьмого калибра. Я заметил, что ты правша, а значит, ты в это время смотрел в окно. В помещении, ей-богу, смотреть не на что, так что вроде всё сходится.

— Нет, — прошептал солдат, — пожалуйста.

— Вот только не надо мне тут на жалость давить, — рявкнул Кабал через плечо. — Я полагал, сержантам в увольнение не дают оружие. В окопах нашёл? Учитывая, что шла война, в погибших офицерах, у кого можно спереть револьвер, недостатка не было.

— Не понимаю, о чём вы говорите. Вы сумасшедший, — сказал солдат, пытаясь успокоить самого себя.

— Сумасшедший, значит? — Кабал выглянул в окно. — Ты сказал, что тебе дали увольнение. Полагаю, по семейным обстоятельствам. Ты вернулся на заброшенную станцию, заставил их остановить поезд, и зашёл сюда. — Кабал приставил указательный и средний пальцы к правому виску. — Бах! И вышиб себе мозги.

Он обернулся. Солдат смотрел на него, съёжившись от ужаса.

Кабал показал на покрытый пятнами пол и спокойно сказал:

— Это ведь твоя кровь. А дырка в стене — от пули, которая застряла там после того, как пробила тебе голову.

Он вернулся к столу и сел. Солдат, уткнувшись лицом в ладони, плакал навзрыд.

— Ты это и так прекрасно знал. Нужно было только смириться с этим, — сказал Кабал. — Дети не твоей формы испугались, а призрака на заброшенной станции. И на путях они были в безопасности, потому что линией уже много лет пользовались как запасным путём. Мне жаль, но ты — потерянная душа. Вот и вся история.

Несколько секунд он наблюдал, как рыдания сотрясают плечи капрала.

— Тебя осталось лишь освободить.

— Капитан, капитан же пытался сказать, что случилось, — как маленький ребёнок плакал солдат. — Он всё повторял, а я никак в толк не мог взять. Что-то я понял, да подумал, шутка типа. Я смеялся, а он говорил, что они все умерли. Моя семья. Их больше нет. И Кэти тоже. И Кэти.

Он поднял покрасневшие от горя глаза на Кабала.

— Невеста моя. Мы со школы вместе. Собирались пожениться в новом году, когда война кончится и меня демобилизуют.

— Знаю, знаю, — спокойно сказал Кабал.

«Все умерли одновременно, — подумал он. — Странно».

— Должно быть, ты её очень любил.

— Её… звали Кэти. Без неё мне не было жизни. Я просто… не мог жить дальше. Вы представить себе не можете, каково это.

Кабал кашлянул.

— Возможно, ты удивишься. Хочешь уйти отсюда? — Солдат тупо уставился на Кабала. — Я могу освободить тебя. У меня есть некоторый опыт в области жизни после смерти. Хочешь?

— Я всё время засыпаю. И каждый раз, когда просыпаюсь, помню только кричащее лицо во сне. Мне кажется, я больше не выдержу.

— Заполнишь вот этот документ, и я помогу тебе выбраться отсюда.

Солдат изумлённо посмотрел на него.

— Документ? Для этого нужно документы заполнять?

— Это просто формальность. Подписи будет достаточно.

Он безрезультатно проверял внутренние карманы. Не сразу он вспомнил, что потратил последний бланк, из тех, что взял с собой из коробки, ещё до отъезда из Солипсис Супермейр.

— У меня, похоже, ни одного нет. Не потерпишь минут десять, пока я схожу…

— Кэти будет там?

В глазах молодого человека было столько надежды, что Кабал вдруг почувствовал себя очень старым. Он подумал о просторах в преддверии Ада и о толпах горемык, что пытаются справиться с пресловутым вопросом тысяча двенадцать анкеты KEFU/56. «Вот уж воистину вечное мучение, — подумал он. — Но, если я его не отпущу, стоять здесь — не меньшее проклятие. Какая разница, будет он отбывать наказание в Аду или на сельской станции?»

Он снова посмотрел солдату в глаза и понял разницу: на голой скале над адскими вратами, без изменений и нововведений, всё так же высечено: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

— У нас с тобой есть кое-что общее, — наконец сказал он. — Не надо ничего подписывать.

Кабал встал, подошёл к двери, широко открыл её и шагнул через порог. Взял из портсигара кусок белого мела и аккуратно провёл линию от нижнего края дверной рамы, через порог, и немного вверх по противоположному косяку. Снова шагнул в комнату, присел возле линии, и начал писать вдоль неё ряд замысловатых символов, бормоча себе под нос на нестройном хтоническом языке. Довольный своей работой, он выпрямился, отложил мел, и посмотрел на солдата. Капрал уже встал и подошёл поближе, чтобы увидеть, что делает Кабал. Кабал заметил, что тот стоит на том же месте, где лишил себя жизни. Подойдя к солдату, он указал на открытую дверь.

— Иди туда. Пройди через дверь. Всё очень просто.

Солдат прикусил нижнюю губу.

— Не уверен, что смогу. Я вроде пытался в прошлом. И не смог отсюда уйти.

— Это было до того, как я открыл тебе дорогу. Видишь эти знаки? Это символы п'тифийцев, самый эффективный и опасный способ сотворить портал, который известен человечеству, и судя по доказательствам, четырём другим разумным видам тоже. Поверь мне, ты можешь уйти.

— А Кэти?

— Тут я ничего не могу обещать. Но думаю, что шансы встретить её снова довольно высокие. А теперь, может, ты пойдёшь? Меня поезд ждёт.

Солдат нерешительно подошёл к открытой двери. Солнце уже садилось над противоположным краем выемки, своим светом обрамляя силуэт солдата. Кабал не удивился, что он был слегка прозрачным по краям. Он остановился прямо у порога.

— Иди, — сказал Кабал. — Тебя здесь ничего не держит. Уходи, пока я не передумал насчёт контракта.

Солдат оглянулся, и, возможно, улыбнулся, делая шаг вперёд. У Кабала возникло смутное ощущение, как что-то с невероятной быстротой рассеялось, и вот дверной проём опустел. Снаружи ничего не было видно. Кабал вышел и посмотрел в обе стороны железной дороги, а затем — на холодное голубое небо.

— Удачи, — сказал он почти про себя. — Передавай привет Кэти.

Наконец, он вернулся к двери и посмотрел на странные символы.

«Знал, что в один прекрасный день мне пригодится изучение п'тифийского», — подумал он. П'тифийцы были крайне бесполезным племенем, которое умудрилось уничтожить себя почти три тысячи лет назад. Кабал нашёл и старательно перевёл несколько дощечек, которые стащил из небольшого музея, по его мнению, не подозревающего, какую ценность они представляют. В итоге перевод показал, что так оно и было. П'тифийцы, по всей видимости, умудрились отравиться хлебом из ржи, заражённой чрезвычайно ядовитой формой спорыньи. В галлюциногенном бреду они сначала сочли себя выдающимися волшебниками, а затем проявили удивительные способности к полёту — всей толпой, вниз с горы. Надо было выбрать место пониже для начала. Кабал стёр фонетические символы носком ботинка, произнося их вслух.

— Крэкс-пэкс-фэкс. Ну вот и всё.

Довольный результатом, он навсегда покинул станцию.

* * *

Не заняло и минуты найти платформу Велстоун на карте и обнаружить, что они на нужной ветке. Деннис и Дензил пустили поезд во весь опор, и вскоре они совсем не отбивались от графика.

На стыке с основной линией, нужно было, чтобы дежурный перевёл стрелки. Кабал пошёл к нему сам, поднялся по деревянным ступеням в блокпост, и вручил стандартную взятку.

— Никаких проблем, сэр, — сказал дежурный. — Я должен позвонить заранее, чтобы вас ждали. Понадобится несколько минут на подтверждение. Не желаете чашечку чая, пока будете ждать? Кабал взглянул на большие жестяные кружки, висевшие на крючках за раковиной, с толстым таниновым налётом, и вполне себе вежливо отказался. Вместо этого он занялся изучением табло, и вскоре его взгляд набрёл на пункт «платформа Велстоун (Не эксплуатируется)».

— Платформа Велстоун, сэр, — сказал дежурный, когда Кабал обратил его внимание на табло.

— Она закрыта со времён войны. Потому что там больше ничего нет.

— Как я понимаю, когда-то это было процветающее место.

— Ещё какое. Я ходил туда много лет назад, ещё в детстве. На спор. Говорили, что там водятся привидения.

— На станции?

— Именно. Да и в городе тоже. От Велстоуна мало что осталось. Разве что станция более-менее сохранилась. Страшное дело приключилось с этим городом. Ну, я говорю «город», но на самом деле он не особо большой. Скорее крупный посёлок, там рынок находился. Оттого и людно было.

Застрекотал телеграф. Дежурный с интересом прочёл сообщение.

— Вот, вы получили разрешение. Вам лучше поторопиться, пока других поездов нет.

Уже на лестнице Кабал спросил.

— Велстоун. Хотелось бы узнать, что там произошло.

— Тогда ведь война была. По этим линиям подвозили солдат и вооружение для удара. Так вот, на том конце линии, по которой вы приехали, поезд с боеприпасами попал в переделку. Загорелся. Лучше всего было бросить его на полпути к посёлку. Линию бы повредило, зато выемка смягчила бы взрыв, и никто бы не пострадал. Вот только машинист эту линию не знал. Решил спасти дорогу, свернув на ветку за станцией. Спрыгнул с поезда, сам перевёл стрелки, и поехал туда. Представляете, каково ему было, когда он выехал к той ветке, а за ней — Велстоун. С того места, где находился поезд, каждый дом видно. Остаётся только догадываться, что у него в голове происходило, сам-то он рассказать уже не смог бы. Поезд взорвался в ту же секунду. Между той веткой и станцией — холм, и взрывную волну отразило прямо на посёлок. Когда дым рассеялся, камня на камня не осталось. Само собой, большинство жителей скончалось на месте. Самое смешное, что станцию взрыв вообще не затронул, да пользоваться ей некому, и её всё равно закрыли. А вам всё-таки пора, сэр. Бон вояж.

Вернувшись в кабинет, Кабал увидел, что Хорст уже проснулся и сидит в кресле.

— Итак, братец, — сказал Хорст, не отрывая глаз от книги, — какие мелочные, подлые дела вершил ты сегодня?

Кабал улыбнулся и, на этот раз его улыбка не распугала бы детей и стариков.

— Возможно, ты удивишься, — только и ответил он.

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА ИЗ СТОЛА ДОКТОРА ОСТ, ДИРЕКТОРА ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЛЕЧЕБНИЦЫ «БРИЧЕСТЕР».

Уважаемые Господа,

Как вы, наверное, уже знаете, у нас в «Бричестере» произошло небольшое нарушение системы безопасности. Так вот, всё это очень прискорбно, и я не сомневаюсь, что будут какие-то последствия, но я не хочу, чтобы это превратилось в своего рода поиск козла отпущения. Да, три дюжины пациентов вернулись в общество чуть раньше, чем планировалось. Да, к сожалению, за некоторыми из них, может даже за большинством, числятся безусловно простительные заигрывания с тёмными искусствами. Говоря по справедливости, за своё любопытство они заплатили сполна, став душевнобольными, вследствие чего и перешли под наше руководство и попечение.

Хотя я и заявил ранее, что не желаю опускаться до поиска виноватых в недавнем массовом побеге, я не могу обойти вниманием поведение одного из наших клиентов. Руфус Малефикар очень расстроил меня лично. Я думал, он неплохо справляется с тем, что предыдущий директор неудачно пытался описать как «ожесточённая, опасная для рассудка, глубоко злонамеренная жажда власти и возмездия». Вот как всё было: я думаю, что занятия по рисованию пальцами проходили хорошо, ровно до того момента, когда Руфус использовал краску для создания призывательного круга, и уехал затем отсюда верхом на ручном Гончем Псе Тиндала, прихватив с собой всё отделение. Я думаю, у него были на то причины. Как бы я хотел, чтобы мы обсудили их с ним раньше на одном из наших сеансов.

Поддерживайте друг друга в это трудное время. Любой, кто заговорит с прессой, будет немедленно уволен.

ГЛАВА 7 в которой Кабал обнаруживает, что преисподние бывают разные, и для всего нужно находить время

Хорст сделал рокировку и выглянул в окно.

— Сколько ещё мы будем торчать здесь из-за этого семафора?

Обдумывая ход, Йоханнес Кабал пригладил пальцем бровь, передвинул слона, и сказал:

— Игра у тебя не задалась. Шах и мат в три хода. — Он встал, потянулся и посмотрел на дорогу. — Уже больше получаса. Безобразие. Пойду выясню, что происходит.

Он снял с крючка пальто.

— Не хочешь прогуляться?

Хорст взглянул на часы.

— До рассвета осталось чуть больше получаса, времени хоть отбавляй. Пошли.

Закутавшись в пальто и шарфы, они спустились на пути и направились к станции Мёрсло, которая находилась всего в двухстах ярдах, но поезд не мог к ней подъехать до тех пор, пока сигнал семафора не изменится.

— Может, стрелка не работает? — рискнул предположить Хорст.

— Вряд ли. С тех пор как мы приехали, на линии кипит бурная деятельность. Там что-то затевается, а эти неотёсанные болваны не удосужились сказать нам об этом.

— А ты в хорошем настроении.

— Нет.

Они дошли до конца второй платформы и поднялись. Обстановка действительно была очень бурная. Локомотив, который, как будто прямо из музея вытащили, выпускал облака пара, а горожане, вне себя от беспокойства, боролись за места в антикварных вагонах. Кое-кто из них позабыл о принципе «женщин и детей спасать в первую очередь».

— Эвакуация, — ошеломлённо сказал Хорст. — Почему? Что происходит? Эй, ты! — Он шагнул вперёд, чтобы вступить в дискуссию с человеком, который только что вытолкнул двух детишек из вагона, чтобы освободить себе место.

У Кабала не было времени отстаивать социальную справедливость. Куда важнее было то, что потенциальные души удирают из города. Посмотрев по сторонам, он увидел измученного железнодорожного служащего, которого окружила кучка обеспокоенных людей. В принципе можно начать и отсюда. Путь сквозь толпу Кабал прокладывал ударами по ногам и расшибая головы набалдашником трости в форме черепа. Едва заслышав крик боли, толпа как по волшебству расступилась. Кабал коснулся полей шляпы и сказал:

— Я Йоханнес Кабал, театральный антрепренёр. Что здесь происходит?

— Боюсь, у меня нет времени объяснять вам, сэр. Город находится в чрезвычайном положении. Вам нужно уезжать отсюда как можно быстрее.

Между делом Кабал заметил, что у него за спиной затевается серьёзная ссора. Он узнал голос брата. Чиновнику он сказал:

— Не думаю. Мы только приехали. Я совладелец «Ярмарки братьев Кабалов». Моё имя — Йоханнес Кабал.

— Да сэр, вы уже говорили, — раздражённо ответил служащий.

Ссора за спиной Кабала внезапно оборвалась глухим стуком. Над головами людей пролетел мужик, который вытолкнул детей с поезда. Через секунду Хорст подошёл к Кабалу.

— Не стоило этого делать, но он вывел меня из себя. Надеюсь, он не ушибся.

— Спросишь его, когда приземлится. Это, — сказал Кабал служащему, — мой брат, Хорст.

Раздражение железнодорожника сошло на нет. У людей со здоровым инстинктом самосохранения такое случается.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Что происходит?

— Ужасная катастрофа, господа. Мы услышали об этом всего два часа назад, и с тех пор город стоит на ушах. Я такого ещё не видел.

— Может и так, только мы последние полчаса или около того торчим в двух шагах от станции. Никому не приходило в голову хотя бы сообщить нам в чём дело?

— И в чём же всё-таки дело? — добавил Хорст. — Никто толком ничего не говорит.

— Что? — спросил щуплый немытый тип, потирая ушиб в форме черепа на лбу. — Вы сюда на поезде приехали?

— Нет, — ответил Кабал. — Мы всю ярмарку в карманах притащили.

Вокруг начали шептаться:

— У них есть поезд… У них есть поезд.

Появление нового пути к спасению произвело фурор среди жителей Мёрсло.

— Это не пассажирский поезд, так что не обольщайтесь, — устало сказал Кабал, но было уже поздно. Небольшая группа людей, для которых фразы «поспешишь — людей насмешишь» и «Глокая куздра штеко будланула бокра» [4] были в равной степени китайской грамотой, быстро превратилась в толпу, слезла с конца платформы, и ринулась в темноту с намерением захватить поезд.

— Сэр! — воскликнул чиновник. — Их нужно остановить. Они на всё способны.

— Вы знакомы с теорией эволюции? — спросил Кабал.

— Что?

— Они вот-вот выяснят, почему интеллект является признаком выживания. Так по какому поводу паника?

— Сюда движется армия, сэр! Армия!

Хорст с Кабалом переглянулись.

— Мы не знали, что кто-то объявил войну, — сказал Хорст.

— Нет, господа. Не такая армия. Армия психов! Вдали резко затихли энергичные крики «Ура!» тех, кто отправился захватывать ярмарочный поезд.

— Армия душевнобольных. Ну надо же. Тут что, в разгаре футбольный матч?

— Нет, сэр! Это… армия Малефикара!

Если чиновник ожидал, что это произведёт на них впечатляющий эффект, то вынужден был разочароваться. Кабал закатил глаза, а Хорст спросил:

— Кого?

— Руфуса Малефикара, — сказал Кабал. — Кто его выпустил?

— Наверное, он сбежал, сэр. С большей частью пациентов.

Во тьме, за платформой номер два, раздались крики. Служащий вздрогнул и побледнел.

— Ничего страшного, — ободряюще сказал Хорст. — Они просто встретили нашу охрану. Йоханнес, кто этот Руфус… как его там?

— Малефикар. Сам он называет себя чернокнижником и Великим Зверем. На самом деле, обычный… как это называется?…а, задрот. Украл какую-ту эзотерическую книгу в одном крупном университете, кучу сил потратил, чтобы прочитать её, ещё больше — чтобы понять, что прочитал. Никому даром не нужно таким заниматься. Все эти знания заняли столько места у него в голове, что остатки мозгов из ушей вылезли. Вообразив себя воплощением истинного зла на Земле, он принёс омерзительные жертвы своим тёмным богам, потребовав взамен великую силу.

Хорст прикоснулся ко лбу, симулируя головокружение.

— У меня дежа вю.

Кабал не обратил на него внимания.

— Очевидно, тёмные боги кому попало силу давать не будут; они научили его парочке трюков и спустили с поводка.

— Тёмные боги? — просил служащий, испугавшись такого злодеяния.

— Существа из другой вселенной, имена которых звучат так, будто их придумал пьяный египтолог. Как бы то ни было, умение достать кальмара из шляпы ещё не прибавляет ему власти. Последнее, что я слышал, его посадили в сферическую камеру в Бричестерской лечебнице. Значит он снова на свободе? Как здорово.

То, как Кабал сжал губы говорило об обратном.

— Что собираешься делать, Йоханнес?

— Разобраться с этим. Мы уже раньше встречались с мистером Малефикаром. И не сказать, чтобы нашли общий язык. Я с ним переговорю, скажу, пусть уводит свою армию тронутых куда подальше.

— И он тебя послушает?

— Сомневаюсь, но должен же я предоставить ему выбор, перед тем как убивать. А между тем, мы должны что-нибудь сделать, чтобы не дать нашим потенциальным клиентам покинуть город.

— Это по моей части, — сказал Хорст, и, со скоростью почти незаметной для глаза, вознёсся на кучу брёвен.

— Дамы и господа, прошу минутку внимания! — сказал он громко и отчётливо.

Бушующая толпа не выказала ни малейшего интереса. Дамы и господа, казалось, обладают иммунитетом к увещеваниям. Люди продолжали драться за место в поезде.

Невероятно громкий выстрел, за которым последовал звон посыпавшегося с крыши платформы стекла, удивительным образом привлёк всеобщее внимание. Даже поезд как будто ошалел. Кабал подул на ствол своего «Веблей» и убрал револьвер обратно в саквояж.

— Мой брат хотел бы кое-что сказать, — только и произнёс он в полнейшей тишине.

— Спасибо. Дамы и господа, я Хорст Кабал из «Ярмарки братьев Кабалов». Человек с револьвером, любитель пострелять — мой брат, Йоханнес. В наших же интересах уберечь вас от надвигающейся угрозы в лице Армии Малефикара и предложить вам лучшее из передвижных шоу. Всё, чего мы просим — это ваше терпение, пока мы разбираемся с первым и ваше присутствие, когда подготовим второе. Ещё раз спасибо и да хранит вас Бог.

Он спрыгнул на землю.

— Ты сказал «да хранит вас Бог»? — прошипел Кабал.

— Им это понадобится, — ответил Хорст.

* * *

Когда Кабал встретился с Руфусом Малефикаром и его армией психов, солнце уже полчаса как взошло. Направляемый множеством благодарных граждан, он шёл сквозь улицы городка под восторженные крики толпы, как местный герой, что являлось полной противоположностью тому, чем обычно его встречала всякая толпа до этого момента. Цветы и поцелуи были для него в новинку после горящих факелов и пеньковых верёвок, однако так же мало пришлись ему по вкусу.

Он шёл всё дальше, за пределы города — на огромную пустошь, широким ковром уходящую за горизонт, поросшую осокой, исхоженную овцами, пересечённую каменными изгородями. Руфус Малефикар со своей когортой шагал в направлении городка, в то время как Кабал увидел его, остановился и, не сводя глаз, стал ждать. Когда они подошли поближе, Кабал понял, что они что-то поют. Мотив песни в данной ситуации казался ему нелепым, но до тех пор, пока он не начал различать слова.

Огромный Спрутоглав на дне почует вечным сном. Но звёзды выстроятся в ряд, и пробудится он, И всех сотрёт с лица земли, и крышка мне притом. Под нашу песню Тчо-Тчо…

Армия Малефикара пела бодро, как отряд новоиспечённых скаутов. Они, наверное, могли повторять эту околесицу часами напролёт.

— А теперь все вместе! — гаркнул их лидер.

Даже с такого расстояния Кабал узнал Руфуса по его извращённой манере одеваться.

Айе! Фхтагн! Фхтагн! Ктулху! Вселенский Ужас вас стопчет в труху, Древние вернутся как снег на башку И высосут всем мозги. Спрутоглав лежит и спит, в каком-то смысле мёртв. Меняющий реальность сон он, будто нитку, вьёт. Его постель — кошмарный Р'льех, глубоководный грот. Но иногда всплывает он от скуки.

— А как поют Тчо-Тчо? — крикнул Руфус тоном, в котором читалось: «Если кто-то заскучает, получит по лицу сковородой».

Айе! Фхтагн! Фхтагн! Йог-Сотот! Столпится в улицах шоггот И криками «Текели-ли!» Час слизи воспоёт.

Кабал смутно припомнил, что музыкальный гений, который решил поставить мюзикл «Некрономикон», получил всё, чего заслуживал: деньги, славу и смерть от когтей невидимого чудовища.

Руфус наконец заметил его и, вскинув руку в жесте, которым можно было остановить колонну боевых слонов, в одиночку пошёл вперёд. Он остановился ярдах в десяти от Кабала и с презрением на него посмотрел. Поставив на землю саквояж, и повесив трость на сгиб руки, Кабал высморкался.

Ненормальные, помешанные и буйные численностью в тридцать или сорок человек столпились за спиной Руфуса.

Руфус — крупный мужчина с густой бородой и пышной гривой волос, с которой у него были все шансы стать поэтом, ни разу не опустив перо в чернильницу. И борода, и грива были, разумеется, рыжего цвета. На нём были пелерина, широкие брюки и крепкие ботинки. По неизвестной причине на голове он носил чехол для чайника, на котором был вышит символ — глаз внутри пирамиды.

— Так-так-так, — гаркнул он. По-другому он разговаривать не умел.

— Неужели это Йоханнес Кабал…

Солдаты засмеялись и засвистели.

— … некромант?!

Воинство притихло и пыталось спрятаться Руфусу за спину.

Кабал убрал платок.

— Здравствуй, Руфус, — сухо сказал Кабал, — давай-ка поворачивай кругом и проваливай. Спасибо.

Он подобрал сумку и собрался уходить.

— Проваливай? — взревел (см. выше) Руфус, — ПРОВАЛИВАЙ? Да ты хоть знаешь, кто я такой?

Кабал обернулся. Случайный зритель ясно бы увидел, как презрительно сузились его глаза за непроницаемыми синими очками.

— Я назвал тебя Руфусом, Руфус. Возможно, я ошибся с произношением. Сейчас посмотрим. Пишется «Руфус», произносится «эгоистичный, наполеонистичный, полоумный, полудурочный, полуспекшийся, кривоглазый, яйцемозглый, косоротый, узколобый, болтливый, свиноподобный, слабоумный ScheiBkopf[5]». Вот. Так лучше?

— Зря ты это сказал, — прошептал Руфус, от гнева он так сжал кулаки, что костяшки побледнели. Чтобы представить эту картину, вообразите как тираннозавр вполголоса произносит реплику в оперетте. — Не зли меня. Если я разозлюсь, тебе это не понравится.

— Да ты мне и так не нравишься, так что разница невелика. Веселись, грусти, ликуй, рыдай — мне не понравится. Ты и твои друзья можете мне угодить, только если уберётесь восвояси.

— Надо было разобраться с тобой давным-давно, Кабал, когда мы впервые встретились. Ты никогда не понимал тех сил, что я приобретал, никогда не понимал ту космическую энергию, что струится по этой бренной оболочке. Ты не в силах даже начать постигать мою магию.

— Ты говоришь о том трюке, когда кто-то подписывает игральную карту, ты её сжигаешь, а она снова появляется целёхонькая внутри апельсина, да? Ты прав, он всегда ставил меня в тупик.

В Армии Малефикара кто-то хихикнул. Руфус был слишком зол, чтобы это заметить.

— Я тебя предупредил, Кабал. Теперь приготовься почувствовать на себе ужасный гнев Малефикара!

Неподалёку заблеяла овца и испортила весь эффект. Малефикар наклонил голову вперёд и сердитым взглядом из-под кустистых бровей уставился на Кабала. Прикоснувшись указательным и средним пальцем обеих рук к вискам, он начал бормотать дьявольские заклинания.

Кабал снова высморкался.

— У тебя от насморка ничего нет? А то я, кажется, заболел.

Руфус забормотал с удвоенной силой. Время шло. Кабал посмотрел на часы.

— Ты не мог бы поторопиться? Я занятой человек.

Руфус поднапрягся. Кабал ждал.

Кроме зуда в носу никакого эффекта не чувствовалось. «Он, наверное, хочет, чтобы я до смерти дочихался», — подумал Кабал. Он поднёс платок к лицу, почувствовав, что снова чихнёт, и пропустил момент, когда заклятие Руфуса сработало.

На секунду ощутив состояние падения, Кабал коснулся пятками травы и грохнулся на спину, задним числом осознавая, что какая-то сила подняла его в воздух и бросила назад. Мгновение он лежал на мокрой траве, приводя в порядок мысли. Он чувствовал себя как ни в чём не бывало, зная, однако, что это может ничего не означать. По крайней мере, он чувствовал свои ноги, влагу, начинавшую промачивать одежду, мелкий дождь, бьющий по лицу. Только он начал думать о том, какие бы пренеприятнейшие вещи сотворить с Руфусом и его командой, как ему пришла в голову мысль: а ведь дождя секунду назад не было.

Неожиданно над ним кто-то встал — грустный человек с серым лицом, редкими седыми волосами, прилипшими к голове и глазами, напоминавшими первый, неудачный опыт в приготовлении яиц всмятку.

— Здравствуйте, — сказал человек. — Не желаете ли чая?

Кабал приподнялся. Вокруг однозначно была не пустошь. Вместо этого он приземлился в сад — большой, с идеальным ландшафтом, какие обычно раскидываются вокруг богатых домов на несколько акров. Только богатого дома нигде не было видно, одна громадная, слегка неухоженная лужайка с кустиками и гниющими остатками верандочек и беседок. Они находились в центре неглубокой круглой долины, края которой скрывали истинный горизонт. Видимый горизонт, в свою очередь, не был чётко различим из-за лесистой поросли, которая широким кругом шла вдоль него. Тут и там взгляд встречал людей, сидящих в строеньицах или прогуливающихся меж них, никуда не торопясь. Рядом двое мужчин и женщина очень спокойно играли в крокет. Кабал был в достаточной мере знаком с крокетом, чтобы знать, что это игра со своими подводными камнями, требующая расчёта, безжалостная и чреватая хладнокровным желанием уничтожить соперника. Только не для этих. Эти просто бродили туда-сюда, волоча ноги, и проталкивали мячик сквозь воротца. Это было очень необычно.

— Не желаете ли чая? — снова спросил человек. Кабал посмотрел на него, затем на протянутые чашечку и блюдце из твёрдого фарфора. Дождь наполнил чашку до краёв, и её содержимое лилось в уже полное блюдечко. О чае в ней напоминал только слабый сепийный окрас дождевой воды.

— Нет, спасибо, — ответил Кабал. — Но всё же, хотел бы узнать, где я.

— Вы…, — сказал человек. Немного подумал, а затем добавил, — Эээ… вы в саду.

— И где конкретно он находится?

Человек взмахнул чашкой с чаем, расплескав немного.

— Да здесь же. Где и мы.

Кабал всё больше убеждался в мысли, что его похитили дадаисты. Он попробовал снова:

— Да нет, я имею в виду, что снаружи этого сада?

Человек спокойно улыбнулся, и Кабалу вдруг захотелось его ударить.

— Сад, — ответил человек.

— Ещё один сад?

— Нет. Тот же.

— Какого размера этот сад?

— Он простирается от деревьев, — человек указал в случайном направлении, — и до деревьев, — указал в противоположную сторону.

— И что там, за деревьями?

— Сад.

Кабал поддался своему желанию. Он оставил человека сидеть на траве, схватившись за кровоточащий нос, а сам направился к деревьям. Никто не выказал ни малейшего недовольства, казалось, никто ничего и не заметил. Он шёл широким, размашистым шагом — лишь бы поскорее покинуть эту обитель зануд — мимо гниющей сцены, заросшей скульптурной группы и игроков в крокет. По пути Кабал заметил, что один из них плачет, опершись на свой молоточек. Его плечи содрогались от горьких, неистовых рыданий. Другие игроки, по всей видимости, ждали, когда он закончит сокрушаться и продолжит игру. Они смотрели на него c бледными, унылыми лицами, без намёка на эмоции, и Кабал понял, что подобные случаи здесь не редкость. Ну и пусть. Ему нужно было возвращаться к ярмарке.

— Смех да и только, — сказал он про себя, поднимаясь по невысокому склону, к деревьям. Добравшись до них, он остановился и обернулся. Немного странно, что в центре впадины не было пруда или озера. Должно быть, вода на удивление хорошо отводится. Он покачал головой и вошёл в рощу. Она была густая и мрачная, но тяжёлые капли дождя, падающие с пасмурного неба, листва не задерживала. Он, похоже, промок ещё больше, так как воде удалось просочиться сквозь шляпу, шарф и пальто. Простуду это уж точно не вылечит. Как ни странно, насморк у него, вроде бы, прошёл. Он остановился и в качестве эксперимента пошмыгал носом. Зуда не было, чихать не хотелось. Это тоже странно: Кабал нечасто простужался, но болел подолгу. Вся эта история вызывала у него нехорошее предчувствие. Он с воодушевлением углубился в рощу.

Когда Кабал наконец выбрался на прогалину, он был разочарован тем, что не был удивлён. Там, перед ним, лежал сад, точно такой же, что и до его прогулки по роще. Кабал вздохнул, нашёл, где ещё можно войти в заросли, и попробовал снова. Он не обольщался, понимая, что даже если шёл не по прямой, пробираясь меж стволов, вернуться назад, самому того не заметив, не было никакой возможности. Тем не менее, его характер и приверженнность научному подходу обязывали его попробовать ещё раз. Через несколько минут его усилия были вознаграждены открывшимся видом на траву, садовую мебель и крайне понурых людей, играющих в крокет так, как в него играть не положено.

Конечно же, Кабал знал о карманных вселенных, но они всегда представлялись ему несколько больше. И интереснее. Руфус, очевидно, коротал свой срок за чем-то кроме вязания прихваток из макраме. Непохоже, что он задумывал это место как тюрьму для своих врагов — Руфус любил, чтобы пытки включали в себя ремни и шипы. Наверное, этот сад первоначально создал какой-нибудь давно уже почивший колдун или чудотворец, как место для медитации. Позже Руфус нашёл его где-то между измерениями и присвоил себе. «Да, — думал Кабал, — это соответствует фактам. Что ж, здесь должен быть выход. Его первоначальный создатель наверняка какой-никакой выход да устроил». Пока Кабал шёл к центру сада, о его недовольстве говорил лишь изгиб губ.

Там ждал человек с чашкой чая. Ждал он вовсе не Кабала, просто стоял, держа в руках чашку и блюдце.

— Вы меня ударили, — беззлобно сказал он.

— Я нос тебе сломал, — без уверенности в голосе сказал Кабал.

Нос человека сломанным никак не выглядел. Кабал потрогал его в качестве эксперимента. Либо нос зажил с невероятной скоростью, либо человек этот обладал поистине безмерным стоицизмом.

— Думаю, так и есть. Угол какой-то неестественный.

— За какой отрезок времени он зажил?

— За какой отрезок времени? — переспросил мужчина, недоумённо вытаращив глаза.

— Да. Какова его величина?

— Моего носа?

— Нет, — ответил Кабал, становясь воплощением непостижимого терпения. — Я вижу, какова величина твоего носа. Какой величины отрезок времени, за который он зажил?

— Какой величины?

— Да.

— Мой нос?

— Да.

Мужчина упёр большой палец под нос в том месте, где он сливался с верхней губой, а указательный приставил к кончику. Осторожно сохраняя расстояние между пальцами, он показал их Кабалу.

— Примерно дюйм.

Кабал во второй раз за столь короткое время почувствовал, что повторный эксперимент неизбежен. Мужчина, чашечка и блюдце полетели в разные стороны. Некоторое время он лежал ничком и моргал глазами.

— Вы опять меня ударили, — сказал он, озадаченный столь странным поведением.

— Именно, — подтвердил Кабал. Он с интересом наблюдал за свежесломанным носом, вытаскивая из кармана часы и засекая время.

Кровь прекратила течь почти сразу, уродливый синяк перестал расти, едва начав проявляться, а затем, как ни удивительно, нос начал выпрямляться без посторонней помощи, пока с лёгким щелчком не встал на место. Весь процесс — Кабал посмотрел на часы — не занял ни секунды. Он встряхнул часы и проверил ещё раз. Их стрелки упорно стояли на месте. Сначала он решил, что забыл завести часы, но затем вспомнил, что завёл их ещё в поезде, пока Хорст размышлял над следующим ходом. Может, вода попала? Да нет, они были совершенно сухие, когда он вытаскивал часы из кармана, к тому же он прикрывал их ладонью, пока наблюдал, как нос человека восстанавливается сам по себе.

— Время не подскажете? — спросил он человека, помогая тому подняться на ноги.

— Время? — переспросил человек. — Не подскажу.

Он вытянул руку и показал Кабалу свои наручные часы. Стрелки не двигались.

— Никто вам его здесь не подскажет. Его здесь нет.

* * *

Относительность ещё никогда не была столь необходимой. Кабал мог сосчитать до шестидесяти, но это ничего бы не доказало. Казалось бы — минута, да что с того? С тем, что «кажется» в этом саду каши не сваришь, что он и заявил одному из игроков в крокет.

— Не сваришь, — согласилась женщина, — из чего же её варить в саду?

Никто также не мог сказать ему, как давно здесь оказался. Немного погодя, Кабал понял, что всё здесь происходит «немного погодя». Он обошёл около двадцати других узников, задавая им вопросы, ответить на которые они не могли. С объективной точки зрения, он не смог бы провести такое количество содержательных бесед меньше, чем за пару часов. Однако, по его субъективным ощущениям, не прошло и пары минут, и это начинало неблагоприятно сказываться на его психике. Был соблазн всё бросить, может даже предаться рутинному времяпрепровождению. Какая разница когда именно ты сделал что-то, ты и так делал это тысячу раз до этого. Смазывая границы между вчера и сегодня, превращая каждую секунду в дерево посреди леса точно таких же деревьев.

— Не желаете ли чая? — спросил человек. Кабал с ужасом на него посмотрел. Внезапно он почувствовал себя как приговорённый к смерти при виде болтающегося в петле тела.

— Нет, не желаю.

Он схватил человека за плечи.

— Послушай. Это искусственная карманная вселенная. Понимаешь, что это значит? — Кабал продолжил, несмотря на то, что человек молчал. — Её кто-то создал. Это значит, что этот кто-то наверняка устроил здесь выход, чёрный ход, чтобы выбраться отсюда. Ты это понимаешь? Где-то здесь должен быть способ выбраться.

Впервые в глазах человека появился проблеск сознания.

— Да! — его голос дрожал, — Да! Чёрный ход! Выход! Да! Да! Вот было бы здорово!

— Хорошо. Я рад, что пробудил в тебе энтузиазм. Пойду поговорю с остальными, а тебе надо кое-что для меня сделать. Тебе надо помнить, как важно найти выход и не забывать об этом. Ясно?

— Вот было бы здорово!

— Хорошо. Так держать.

Кабал и двух шагов не сделал, а человек добавил:

— Вот было бы здорово, если бы я не забыл устроить выход!

Кабал недолго (по субъективным ощущениям) стоял, не двигаясь. Он медленно обернулся к человеку.

— Прошу прощения? — с невиданным спокойствием сказал он.

Человек отхлебнул дождевой воды.

— Вот было бы здорово…

Кабал сгрёб его за лацканы.

— Значит, было бы здорово устроить выход? Так ты сказал? Так ты сказал?

Он осознал, что кричит, кого-то трясёт, что он потерял самообладание. Он оттолкнул человека.

— Кто ты вообще такой? Зачем создал это место? — Человек только моргал в ответ. — Как можно забыть устроить выход, кретин ты несчастный?

Кабал со злобой сплюнул.

— Я просто… забыл, — ответил человек надломленным от отчаяния голосом.

— Просто забыл, — зашипел Кабал, и быстро пошёл прочь, пока снова не вспылил.

* * *

Кабал не знал, сколько времени ушло на то, чтобы успокоиться: полчаса по ощущениям, но это ничего не значит. Он сидел в какой-то беседке в псевдовосточном стиле и наблюдал за игрой в крокет. Вскоре игроки прошли все воротца, но вместо того, чтобы идти к колышку в центре поля, они снова направились к первым воротцам. Игра, которой нет конца — в этом заключалась суть этого места.

«Не думал, что всё закончится таким образом, — размышлял Кабал. Поверить не могу, что останусь в этом саду навечно. Здесь должен быть выход. Тупой ублюдок был слишком рассеян, чтобы сделать выход. Он наверняка допустил и другие ошибки в этом месте — ошибки, которые можно использовать. Если бы только я мог их заметить».

Он посмотрел на небо. Если бы только перестал идти дождь. Свет за низкими облаками никогда не менялся, дождь никогда не изменял интенсивность.

Вместе с ним в беседке в плетёном стуле сидел молодой человек в очках, пуская медные диски по деревянной доске в форме окна с аркой. Её пересекали выжженные в дереве прямые линии. Парень протянул один из дисков Кабалу.

— Сыграем в «Толкни полпенни»? — спросил он.

Кабал ответил, чтобы тот затолкал себе кое-что другое, причём полностью, и ушёл.

Он оказался в центре бесконечной игры в крокет. Игроки остановились, столкнувшись с неприятным явлением — принятием тактического решения. Один из них каким-то образом выиграл крокировку и не знал, как действовать дальше. Он поставил ногу на мяч, снова убрал её, сделал вид, будто собирается вернуть её на место, пошатнулся. Ситуация необычная, и изменения в привычной процедуре заставляли игроков думать.

— Позволь мне, — сказал Кабал, взяв молоток у нерешительного игрока, когда звук мучительного мыслительного процесса стал невыносим. Тот, похоже, был благодарен за то, что его освободили от бремени делать крокировку, хотя тот факт, что незнакомец ни с того ни с сего завладел его молотком, был также волнующе новым. Бестолково моргая, он смотрел на Кабала.

— Сложный удар, — бодро заявил Кабал.

Он взглянул на мяч, осторожно поставил на него ногу, а затем одним мощным ударом по черепу вышиб недотёпе мозги. Остальные игроки на миг оцепенели. Затем неуверенно зааплодировали — вспомнить, по правилам ли это, они уже были не в состоянии.

— Хороший ход, сэр, — похвалил один.

Кабал не обращал на них внимания. Он уже опустился на одно колено возле тела и проверял его пульс. Пульса не было, удар убил игрока наповал, как и должно быть.

Он подождал. Когда сердце трупа пришло в движение, снова забилось, и его ритм стабилизировался, ёкнуло сердце у самого Кабала. Разумеется, далее последовала скорая регенерация разбитого черепа жертвы и предположительное восстановление растёкшегося внутри мозга. К тому времени, когда глаза бывшего мертвеца распахнулись и он сказал «Ой», Кабал уже потерял всякий интерес. Итак, смерти здесь тоже не было.

Он медленно шагал под дождём — воротник поднят, поля шляпы опущены. Отчаиваться нельзя. Вместе с отчаянием приходит смирение, а смирение притупляет его умственные способности. Недотёпа уже вернулся в игру; совсем недавно он был одной ногой в могиле — да что уж там, с головой в неё залез — но от этого ничего не поменялось. Кабалу ни в коем случае нельзя позволить подобному случиться с ним самим. Он настолько погрузился в раздумья, что чуть не наступил на солнечные часы.

Он с горечью улыбнулся при виде такой нелепицы. Солнечные часы там, где никогда не светило солнце. Это просто смешно. Капли дождя скапливались на гравированном бронзовом диске или спускались по стрелке. Он заметил, что по краю диска что-то написано. Кончиком пальца стерев капли, он прочитал: «TEMPUS». Только и всего. Рядом с этим словом металл будто бы вздулся, образовав смутно узнаваемый узор, словно ещё одно слово пыталось прорваться наружу. Медленно и задумчиво он снова достал часы и посмотрел на циферблат. Стрелки ни на секунду не сдвинулись. «Время, — подумал он. — Всё упирается во время». В печи его воображения начала выплавляться идея. Конечно, она могла не сработать, и всегда существовала вероятность того, что ему придётся расстроить или ранить кого-нибудь из этих жалких пародий на людей. Так что дела не так уж плохи.

— Не желаете ли чая? — спросил знакомый голос.

— Спасибо, — сказал Кабал, взяв прохладный фарфор. Блюдце он вернул и, вылив содержимое чашки на землю, положил её в карман. — Большое спасибо.

Он зашагал прочь, оставив создателя и первого узника этого сада смотреть на блюдце, на чуть более мокрый участок травы, куда попала жидкость и на то, как удаляется Кабал.

— У вас моя чашка, — жалостливо сказал создатель.

Недотёпа всё примерялся, чтобы сделать крокировку. Оттого, что он столько раз в нерешительности на него наступал, его шар уже слегка погрузился в дёрн.

— Позволь мне, — бодро сказал Кабал, забирая у него молоток.

Игрок немедленно отшатнулся, защищая голову. Кабал нагнулся и вытащил из земли воротца.

— Вам они всё равно ни к чему — сказал он и отошёл.

По пути к беседке в псевдовосточном стиле он очистил от листьев и потянул вниз ветку плюща, обвивавшего статую задумчивого человека в тоге. В беседке он вмешался в прерывистую партию в «Толкни полпенни» и взял один из медных дисков. При ближайшем рассмотрении Кабал обнаружил, что они и вправду задумывались как полпенни, но выглядели незаконченными. Наспех сделанными, что ли? На выходе ему встретился создатель.

— У вас моя чашка, — возмутился он. Резкость, прозвучавшая в его голосе, возможно свидетельствовала о том, что к нему возвращается рассудок. В нём слышалась какая-то обида.

— Ты совершенно невнимателен к мелочам, — ответил Кабал, показывая ему диск. — И вот ещё, — он показал создателю лист плюща — прожилок нет. Небрежно, могло быть и лучше.

— Знаете, это не так просто. Запоминать все эти мелочи.

— А я этого и не говорил. Но если работа того стоит…

— Самодовольный ублюдок! — создатель отшвырнул блюдце и уставился на Кабала.

— …её надо делать хорошо, — раздражённо сказал Кабал. — Оглянись вокруг. Все мы здесь, потому что ты сделал самую банальную и самую смехотворную ошибку. Забыл про выход. Полагаю, ты допустил ещё одну нелепую оплошность. Мне нужна твоя чашка, чтобы доказать мою гипотезу и, между прочим, вытащить нас отсюда. Так что, поможешь мне или будешь стоять тут и обзываться?

— Помочь? Чем помочь? — спросил создатель.

Его любопытство превзошло злобу. Ему стало любопытно, зачем Кабал с помощью ветки плюща привязывает чашку к рукоятке молотка.

— Главным образом тем, что постоишь в сторонке, — сказал Кабал.

Он привязал кружку и пытался удержать молоток на ребре ладони. После некоторой регулировки молоток лишь слегка покачивался вверх-вниз.

— Тебе не кажется, что центр тяжести — здесь? Мне вот кажется.

Отметив нужное место большим пальцем, он сделал в дереве зарубку краешком диска. К его разочарованию дерево начало медленно восстанавливать форму. Очевидно, бессмертием здесь обладают не только живые объекты.

— Это ничего. Долго ей сохраняться и не надо. Сделаю новую зарубку, как только она мне понадобится.

Кабал вышел из беседки и посмотрел в небо. Никаких признаков того, что интенсивность дождя изменится.

— Идеально, — сказал он вслух.

Он приставил воротца к балке на уровне головы и уже собирался вбить их молотком, как вдруг вспомнил, что на другом конце привязана чашка.

— Проклятье! — выругался он. — Надо было сделать это заранее. Становится трудно планировать наперёд. Ты! — Он указал на одного из игроков в крокет. — Дай мне свой молоток!

Женщина непонимающе на него смотрела.

— Вы ведь уже забрали молоток у него.

Несколько широких шагов, и Кабал уже стоял перед ней. Он вырвал молоток у неё из рук.

— А теперь забираю у тебя.

Пока он забивал воротца над дверным проёмом беседки, вокруг него собралась небольшая толпа. Он заново определил точку равновесия у приспособления из молотка, плюща и чашки и начал лихорадочно делать зарубку в рукоятке. Он ощущал, что его способность планировать выветривалась вместе с тем, как испарялось чувство времени. Кроме того, у него возникло неприятное предчувствие, что если эксперимент не увенчается успехом, ему крышка. Его ждёт вечность, проведённая за одним и тем же занятием, как и остальных здешних обитателей. Собственно, он вообще забудет о роскоши что-то предчувствовать.

Зарубка была готова. Её рваные края уже начали сглаживаться, когда он вставил непонятную конструкцию в петлю воротец. Она слегка покачнулась и остановилась.

— Мне нужен мой молоток, — сказал недотёпа, и шагнул вперёд, чтобы его забрать.

Создатель оттолкнул его.

— Идиот! — рявкнул он. — Не понимаешь, что это такое?

Он посмотрел на ничего не выражающие лица.

— Ей-богу, это же водяные часы! Разве не видите?

Он с тревогой смотрел на фарфоровую чашку, опасаясь как бы её не задеть. Струйка воды, сбегавшая с крыши беседки, быстро наполняла чашку.

— Время, — с благоговением сказал он. — Здесь есть время.

По мере того, как чашка заполнялась водой, а центр тяжести смещался, рукоятка молотка, к которой та была привязана, начала медленно опускааться, постепенно набирая скорость. Внезапно чашка перевернулась, и её содержимое начало выливаться.

— Прошёл один «кабал», — нараспев произнёс Кабал.

Чашка поднялась и начала наполняться вновь.

Где-то в причинно-следственном механизме этой маленькой вселенной — впервые за долгое время — закачался маятник.

— Думаете, это сработает? — спросил создатель.

— Уже сработало, — ответил Кабал. Так оно и было: тучи начали расходиться, изменялся свет.

— По всей видимости, погода будет хорошая.

— Солнце! — Смеясь, воскликнул создатель. — Солнце!

Они подошли к солнечным часам. Дождь превратился в лёгкую морось, которую освещали лучи солнца, прорвавшие облака. Они подождали, пока солнце не осветит часы.

Создатель низко наклонился, чтобы рассмотреть пластину, на которую падала тень от стрелки.

— Почти три часа, — сказал он.

Затем, с улыбкой обращаясь к Кабалу:

— Самое время пить чай.

Кабал ничего не ответил, только стёр капли дождя с надписи по краю пластины. Вздувшийся металл, разумеется, обратился в слово «FUGIT[6]».

— Время будет… — начал говорить создатель, но Кабал прервал его.

— Время уже… — поправил он.

* * *

— Было время, когда люди думали, что могут противостоять нам! — проревел Руфус.

— Ура! — ликовали солдаты Малефикара, которые всё принимали на веру.

— То время прошло! Узрите, наши враги преданы забвению! — он показал на саквояж Кабала, который до сих пор стоял там, где тот его поставил, чтобы высморкаться.

От самого Кабала не было ни слуху ни духу. Солдат очень вдохновило проведённое Руфусом исчезновение Кабала.

— Узрите, сопротивление рассыпается перед нами в прах! Сегодня же вон тот город будет нашим!

— Ура!

Публика не на шутку воодушевилась. Продавец попкорна уже нажил бы состояние.

— А скоро и вся страна! Весь континент! Вся плане…

Армия дружно охнула, уставив взгляды на саквояж за его спиной. Самые продвинутые показывали туда пальцами. Руфус глянул одним глазом через плечо и ошарашенно вздрогнул, затрепетав при этом шароварами. Кабал вернулся. Странно, но за полминуты, что его не было, он как будто успел попасть под ливень, хотя на небе ни облачка. Он отряхнулся, снял шляпу, причесался пятернёй, надел шляпу снова.

— Привет, Руфус. Ты, наверное, удивлён.

— Но… но я… я предал тебя…

— Да, забвению. У меня не было на это времени. Хотя, в некотором смысле, было. — И он улыбнулся одной из своих фирменных улыбок. Самые впечатлительные солдаты Малефикара заскулили от страха.

— Что, впрочем, не важно. Как я уже говорил, этот город — мой, Руфус. Продолжай на свой страх и риск.

— Ты вкусил лишь ничтожную малость моей силы, Кабал! Приготовься испытать всю её мощь!

Руфус опять склонил голову, положил пальцы на виски, и начал бормотать под нос.

— Должен признать, перемещение застало меня врасплох. Чародей из тебя довольно слабый, но случается, и тебе везёт. Поэтому, — Кабал поднял саквояж и открыл его, — больше я с тобой рисковать не готов.

Руфус его не слушал, бормоча что-то на забытом языке древней неведомой цивилизации, которая творила великие колдовские свершения, но так и не изобрела ни единого гласного. Кабал продолжал свою речь, шаря рукой в саквояже.

— Твоя проблема, Руфус Малефикар, в том, что ты никогда не понимал, почему наука вытеснила магию. Послушать ведьм да старых печальных волшебников у них в логовах, так всё потому, что эльфы и лепреконы покинули этот мир. Или в том, что цинизм не даёт чудесам добраться до наших сердец. Или в том, что дети в фей не верят. Чепуха. Я объясню почему: наука удобнее. Я занялся некромантией только потому, что по-другому добиться того же невозможно. А когда дело доходит до прикладных наук и технологий, любой зануда с учёной степенью и в халате сможет творить чудеса похлеще Мерлина.

Руфус не на шутку рассердился. Его заклинание могло сработать в любую секунду. Кабала это по-прежнему не волновало.

— Ты впустую потратил свою жизнь и свои способности. Ты это понимаешь? Наука позволяет делать что угодно дешевле, проще, и гораздо…

Огоньки заплясали вокруг головы Руфуса, когда колдовство достигло максимальной силы. Кабал вздохнул. Его никто не слушал.

— И гораздо, — продолжил он, — быстрее.

Он достал из саквояжа револьвер и быстро сделал три выстрела. Хоть Руфус и крупный мужчина, в него попало столько свинца, что можно было отряд солдатиков сделать. Первый же выстрел прекратил все бормотания, и когда его подхватили, он только кряхтел.

С возрастающим ужасом при мысли, что умирает, он посмотрел на Кабала. Моргнул, не веря, что жить ему оставалось считанные секунды. Он сделал странное умоляющее движение — прижал руки к груди и протянул ладони к Кабалу — как будто тот мог повернуть время вспять и как-нибудь спасти его. Затем тело Малефикара предало его, и он тяжело рухнул головой вперёд, как не смог бы ни один живой человек. Огоньки плясали вокруг трупа, пока и им не пришло время исчезнуть.

— Итак, — сказал Кабал, — что же мне со всеми вами делать?

Армия Малефикара всей толпой переминалась с ноги на ногу. Они тоже не знали. Послышался крик:

— Наш новый лидер!

Крик быстро подхватили и разнесли по пустоши.

— Наш новый лидер, Кабал! Кабал! Наш новый лидер, Кабал!

Кабал убрал оружие.

— Так и быть, — сухо сказал он. — Можете работать у меня на ярмарке. За мной.

Армия выстроилась позади него, а он зашагал к городу.

— Только учтите, — бросил он через плечо. — Придётся заполнить кое-какие бумаги.

Огромный Спрутоглав на дне ведёт веков учёт, Конец всех нынешних времён планируя вперёд, Когда для полчищ своих слуг врата он отопрёт Под звуки песни Тчо-Тчо. Айе! Фхтагн! Фхтагн! Шаб-Ниггурат! Мы будем с ними, чтобы посмотреть на этот ад, Начисти сапоги, нас ждёт дорога, брат. Конец времён, встречай нас! Конец времён, встречай нас! Конец времён! Встречай! На-а-а-а-ас!

— И никаких песен!

ГЛАВА 8 в которой Кабала обучают коммерческому делу, и принимаются некоторые меры

Добрые жители Мёрсло встретили своего спасителя с почестями и в знак своей признательности шли в его балаган толпами. У Йоханнеса Кабала в школьной тетрадке в клеточку, о существовании которой, как он думал, не догадывался Хорст (он ошибался, Хорст находил это чтиво бесконечно забавным), имелся график. Ось Х представляла собой шкалу времени длиной в один год, а вертикальная ось У была проградуирована от 0 в исходной точке до 100 на верхнем конце. Это был «график добычи душ», и он демонстрировал вполне уверенные темпы. Поставив деревянную линейку на ребро, Кабал мог определить на нём среднюю прямую, и эта прямая пересекала отметку сотой души на две недели ближе назначенного срока. Риск отсутствовал, но его грань была близка. Любое маленькое препятствие могло привести к проигрышу. Даже самое маленькое. Раздался стук в дверь. Это был мистер Костинз.

— Босс, это… к тебе босс, — сказал он.

Кабал убрал свою тетрадь и откинулся на спинку стула.

— В твоих словах нет никакого смысла.

— Ну, понимаешь? Босс этого городка.

Кабал тут же выпрямился.

— Хочешь сказать «мэр»? Пусть войдёт.

По ходу своей научной деятельности Кабал редко имел дело с политиками на каком бы то ни было уровне. Разве что на уровне подопытных. За последние недели он, однако, выяснил, что мелкие политики обладают ограниченными полномочиями и раздутым самомнением. Малейшее проявление неуважения, подлинного или мнимого, и они сразу же начинают, энергично и с выдумкой, эти полномочия применять.

Два месяца назад одному члену муниципального совета почти удалось закрыть ярмарку за несоблюдение техники безопасности и угрозу здоровью посетителей. Кабал не счёл нужным заметить, что руководство ярмарки — Преисподняя — приемлет только те меры касательно здоровья и безопасности, которые гарантированно представляют угрозу и для того и для другого. Он, не без оснований, сомневался в том, что это как-то исправит их положение. Чтобы замять дело, понадобился «пряник» — объёмистый коричневый конверт, полный потёртых банкнот и «кнут» — полуночный визит Фобоса, Человека-Кошмара (который трогательно поблагодарил за командировку из Тартара: «Как же хорошо порой выбраться, встретиться с клиентами. Помогает, знаете ли, не отстать от жизни»). А началось всё, когда указанного члена совета оскорбило заявление Кабала о том, что последний раз, когда он видел тело столь же обрюзгшее, как у жены чиновника, из этого тела вылезали опарыши. Тот факт, что наблюдение было справедливым, не имело никакого значения.

Мэр Мёрсло был человек весёлый и энергичный, и в лучшем мире его вполне могли знать по фамилии Феззивиг, как старика из «Рождественской истории» Диккенса. Он, однако, представился как Браун, что служило веским доказательством того, что этот мир далёк от совершенства.

— Господин мэр, — сказал Кабал, — что за удовольствие с вами познакомиться. К сожалению, не было времени нанести вам визит.

— Ничего, ничего, деловой человек вроде вас, целыми днями работа, ничего страшного.

Он улыбался, очевидно, ожидая ответа.

Кабал бросил попытки найти в этом предложении глагол.

— Итак, чем могу помочь? Я, разумеется, к вашим услугам и к услугам вашего прелестного городка.

— Да-да, конечно, изумительно же! Малефикар! Дыщ! В мгновение ока! Изумительно!

По непонятной причине он изобразил, будто бьёт крикетной битой по мячу, и затем смотрит, как тот исчезает вдали.

— Первоклассно!

— Ах вот оно что, я понял. Вы о том, как я уладил это маленькое недоразумение с Руфусом Малефикаром? Ерунда, честно говоря. Одно удовольствие, — честно добавил он.

— Ерунда? Отнюдь! Вполне определённо достойно внимания! Во всех отношениях. Во всех, друг мой. Великое дело, великое. — Проникнувшись драматизмом сказанного, он закачал головой. — Местный герой.

Мгновение он печально глядел в пол, сделал глубокий вдох, затем вновь улыбнувшись, сказал:

— Занятой человек! Пора!

И был таков.

Кабал некоторое время разглядывал дверь, которую мэр только что за собой закрыл.

— Да уж, — сказал он наконец. — Если когда-нибудь получу черепно-мозговую травму, надо иметь в виду, что карьера мелкого политика для меня всегда открыта.

* * *

Два хмыря, толстый и не очень, разглядывали палатку.

— И чё делать надо? — спросил толстый хмырь.

— Нужно просто попасть шариком от пинг-понга в любой аквариум, — просияв, сказал Шпулькинз.

— И выиграешь приз? — спросил толстяк.

— И выиграете приз, — ответил Шпулькинз. Снова просияв. Он был создан по чуть подправленной Кабалом стандартной формуле: «тряпка, кость, волос моток (да сала шматок)». В его случае, Кабал добавил баночку полироли «Брассо». В результате чего, Шпулькинз, что бы ни делал, всегда сиял, будто бы от радости.

— Ясно, — сказал толстый хмырь, а просто хмырь тихо повторил то же самое. — Сыграю, наверно.

Монеты и шарики сменили владельцев. Не целясь ни секунды, толстяк бросил шарик в сторону аквариумов. Шарик ударился о краешек одного из них, высоко отскочил и упал точно в соседний.

— Отлично, сэр! — просияв, сказал Шпулькинз. — Вы выиграли!

Толстяк и его спутник как-то странно смутились.

— Эндерс, ё-моё, — сказал толстяк. — Я чё, с первого раза выиграл?

Эндерс совсем растерялся.

— Ё-моё, Кроул. Ты реально выиграл. И чё теперь?

— Вы выиграли золотую рыбку! — встрял сияющий Шпулькинз.

Кроул никак не отреагировал.

— Да сделаем всё, как обычно. Ясно? — ответил он Эндерсу.

— Ясно, — сказал тот.

Затем, воскликнул как в театре:

— Чтоб я сдох! Вот так жульё! Да здесь же людей дурят.

— Ещё как! — подхватил Кроул. — Дурят! На деньги разводят!

— Но… вы же выиграли, — сказал Шпулькинз. Он выглядел уже не таким радостным.

Как по волшебству, из собравшейся перед павильоном толпы вышло восемь здоровых мужиков — у каждого по черенку от кирки.

— Подстава, — кричали они. — Лохотрон! Ломаем!

— Как же так? — произнёс Шпулькинз, когда мужики начали громить палатку. От былой радости почти не осталось и следа.

Новость о беспорядках достигла ушей Кабала, когда тот устанавливал в каллиопу ленту с безымянной композицией. По пути к месту происшествия он остановился у входа в «Туннель любви». Там Хорст вовсю раздаривал комплименты молодой привлекательной девушке.

— Хорст! Там проблема. Неплохо бы вмешаться!

Хорст хотел было что-то возразить, но его отвлёк аквариум, который пролетел над тоннелем и с глухим всплеском погрузился в воду.

— Похоже, и правда проблема, — признал он. Затем, обернувшись к молодой особе, произнёс, — Сожалею, моя дорогая, но моё присутствие требуется в другом месте. Побудьте здесь. Я скоро вернусь.

Когда он отошёл в сторону, Кабал заметил, что она продолжала смотреть на то место, где секунду назад стоял Хорст.

— Нельзя гипнотизировать женщин, а потом бросать где попало! — заворчал он. — Это… ну я не знаю, негигиенично, что ли!

— Это же ярмарка. Люди привыкли видеть всякую всячину, — отозвался Хорст. — К тому же, я умираю с голоду. Несколько дней не ел. Съедобнее её, я сегодня никого не нашёл, и убежать ей не дам. А теперь пошли!

Он растворился в темноте между аттракционами.

Кабал огляделся, увидел мистера Костинза и щёлкнул пальцами, чтобы привлечь его внимание.

— Костинз! Сделай что-нибудь с той женщиной!

Костинз вопросительно взглянул на оцепеневшую фигуру.

— Типа чего, босс?

— Что-нибудь. Одеялом накрой, например, — огрызнулся он и сломя голову последовал за братом.

К тому времени как они прибыли на место, там уже завязалась массовая потасовка. Разорение первой палатки повлекло за собой несколько драк, которые перекинулись и на соседние павильоны. Хорст за шиворот поднял человека, который пытался поджечь павильон «Сбей кокос», сказал ему, что тот плохо себя ведёт, и швырнул его на соседнее поле, а находилось оно по ту сторону реки. Отчаянный крик несчастного, уносящийся в ночное небо, заметно помог успокоить остальных. Кабал прохаживался мимо и завершал процесс успокоения с помощью своей трости. Несколько минут прикладной физической дипломатии, и потасовка обратилась в толпу усталых, побитых, угрюмых людей, преимущественно мужского пола. Кабал с явным отвращением на них смотрел.

— Кто первый начал? — спросил он.

У всех старше школьного возраста возникло неприятное желание сказать как раньше «Это не я». Все молчали. Он начал расхаживать перед толпой, сжав руки за спиной.

— Я просто хочу узнать правду. Никто не будет наказан.

Никто не вёлся на его слова.

— Они убежали, — послышался слабый голос из-под обломков палатки — слабый, измученный, но по-прежнему угодливый, можно сказать, радостный.

— Кто-нибудь! Помогите ему выбраться, — сказал Кабал, и несколько человек со сбитыми кулаками и расквашенными носами немедленно взялись за дело, желая показать, что уж они-то люди порядочные и в драку не полезут ни за что на свете.

Шпулькинза поднесли Кабалу как победный трофей и бросили ему под ноги.

— Что значит, ушли?

Он с трудом поднялся и посмотрел по сторонам.

— Двое их было. Один — хмырь хмырём, а второй — тоже хмырь, только жирный. Пришли поиграть, выиграли. И вдруг съехали с катушек. Стали говорить, мол, надули их.

— Но они выиграли?

— Да. Я пытался отдать им приз, а тут другие парни повыскакивали и начали крушить всё вокруг. Я пытался их остановить, — с сияющим лицом взмолился он. — Их было слишком много.

Хорст разглядывал обломки. Он опустился на колени и вытащил устрашающего вида деревяшку. Показал её Кабалу.

— Это черенок от кирки. Обычные люди для самозащиты такое не носят.

Кабал взял её и взвесил в руке.

— Хочешь сказать, всё было заранее спланировано? Но кем? И зачем?

— Одного звали Кроул! — просияв с новой силой, прервал его Шпулькинз. — Так его называл второй. Энди. Или Эндерс. Или как-то так.

— Но кто они? И зачем они это сделали? И почему ты ухмыляешься?

Хорст выглядел до отвращения самодовольным.

— Не много же ты знаешь о ярмарках и людях, которые ими владеют.

— Тебе и так известно…

Кабал заметил, что повинившиеся дебоширы всё ещё стояли вокруг и грели уши.

— Что встали?! Убирайтесь! Представление окончено!

Те потихоньку разошлись.

— Тебе и так известно, что не знаю. Поэтому давай, наслаждайся звёздным часом и посвяти меня в эти тайные знания.

— Никаких секретов и нет. В чём основная функция ярмарки? Не этой, само собой. Я имею в виду обычной.

— Дать людям… повеселиться, — ответил Кабал, как будто испачкал этим словом рот.

— Как ни странно, нет. Это лишь способ выполнять основную функцию. Попробуй ещё раз.

Кабал ненавидел, когда с ним общались снисходительно, и начинал закипать.

— Чтобы делать деньги. Я не дурак. Но нас они не интересуют. Не понимаю, что… — Правда ударила его в лицо, будто брошенная мёртвая треска. — Я дурак. Это же очевидно.

— Конкуренты. Они не знают, что нам нет дела до денег. Это касается только нас с тобой да мистера «С».

С некоторым удовлетворением он смотрел, как Кабал, не веря своим ушам, с отвращением качал головой.

— Полагаю, это значит, нам придётся убить их, — сказал наконец Кабал. — Какая шумиха поднимется. Нет, они ведь бизнесмены. Мы заключим сделку. Поверь мне, они прислушаются к голосу разума.

* * *

Не пришлось проводить особых расследований, чтобы выяснить, что в соседний городок приехала ярмарка на колёсах «Бродячие увеселения Батлера». На следующее утро Кабал нанёс им визит с целью во всём разобраться, прихватив с собой пачку денег на случай, если они будут благоразумны, и Джоуи Гранита — «Человека с каменной головой» — на случай, если нет.

Когда они прибыли, на ярмарке было тихо. Большая плохо нарисованная вывеска над входом гласила: «Бродячие увеселения Билли Батлера! Лучшие аттракционы! Лучшие представления!»

— Выглядит отталкивающе, — сказал Джоуи.

— Да уж, — ответил Кабал. — Кстати говоря, мистер Гранит, хорошо бы, чтобы ты предоставил вести переговоры мне.

— Как скажешь, кемосабе.

— Это значит, говорить буду только я.

— Конечно. Ты же, в конце концов, босс. Можно, хотя бы, узнать почему?

— Откровенно говоря, ты мне нужен в качестве мышечной массы. Какие-то психологические проблемы не дают людям поверить, что человек может быть одновременно и умным и умопомрачительно сильным. Либо одно, либо другое.

— То же самое с красивыми женщинами и наличием у них мозгов. Я понял твою мысль. Неожиданная проницательность с моей стороны может разрушить мой угрожающий образ, и ты этого не хочешь. Хорошо, пусть это будет наш секрет.

Надеясь, что приостановил на время выдающуюся болтливость Джоуи, Кабал повёл его к самому большому и самому безвкусному из фургонов. Постучал в дверь и стал ждать.

Наконец, она открылась, показав невысокого и неопрятного человека, одетого в трусы и в претенциозную красную домашнюю куртку. Несмотря на все признаки того, что он едва поднялся с постели, укладка его крашеных чёрных волос была безупречна, как будто он их прямо сейчас налачил.

— Чё надо? — прохрипел он, морщась от дневного света.

— Вы владелец? Уильям Батлер?

Человек сощурился и уставился на Кабала. Затем на Джоуи. Затем опять на Кабала — так у него шея меньше затекала.

— А кто спрашивает?

— Меня зовут Йоханнес Кабал. Я пришёл вернуть вам вашу собственность. — Лицо человека немного удлинилось. — Полагаю, вам знакома эта вещица.

Он кивнул Джоуи, тот достал из-под пальто черенок от кирки и, зажав между большим и указательным пальцами, начал крутить ею, что твоей зубочисткой.

— Ничё ты не докажешь, — сказал человек. — Отродясь этого не видал. Клянусь могилой матери.

Кабал качал головой.

— Постойте, мистер Батлер. Потом будете отнекиваться. Для начала, ответьте: мистер Уильям Батлер из «Бродячих увеселений Батлера» — это действительно вы?

Человек приосанился, и Кабал вдруг поймал себя на мысли, что всё идёт не так, как планировалось.

— Тока мамка моя меня Уильямом звала. Билли Батлер я. Владелец ярмарки и антро-… антра… антрепренёр. И нельзя вот так вот без доказательств врываться к приличным законопослушным гражданам и обвинять их в том, что кто-то твою ярмарку разгромил, ясно?

— Вы неправильно меня поняли, мистер Батлер. Не вижу причин обвинять вас в чём бы то ни было, мы оба и так знаем, что рыльце у вас в пуху. Так что, давайте без драм. — Красное лицо Батлера быстро приобретало свекольный оттенок. — При необходимости присутствующий здесь мистер Гранит с радостью перевернёт ваше заведение вверх дном, пока не найдёт мистера Кроула и его задиристого приятеля. Уверен, что перед лицом вот этого доказательства, — Кабал похлопал по черенку, — они охотно признают своё участие во вчерашней заварухе, а в вас — заказчика.

— Или проглотить их его заставлю, — с хрюкающим смехом заявил Джоуи, демонстрируя неожиданную и нежелательную склонность к театральной самодеятельности. Кабал зыркнул на него, и тот заткнулся.

— Да валяй, — неблагоразумно ответил Батлер.

* * *

И восьми минут не прошло, как Кабал указал пальцем на Батлера и задал вопрос:

— Этот человек послал вас устроить драку в моём балагане?

Кроул и Эндерс могли только согласно кивать. С половинками разломленного черенка от кирки, торчащими изо ртов говорить им было сложно. Оба болтались в огромных руках Джоуи, не завидуя своей участи.

— Драные мослы, — прорычал Батлер.

— Во всём этом нет необходимости, мистер Батлер. Я хочу лишь, чтобы мы пришли к взаимопониманию. Вы и ваши люди держитесь подальше от моей ярмарки, а я, в свою очередь, не буду вас убивать и посылать ваши души экспресс-доставкой в самое глубокое пекло Ада.

— А ты попробуй, тада и пасморим, — не подумав, пробормотал Батлер.

Кабал едва успел не позволить Джоуи смять Кроула и Андерса в нечто со множеством конечностей и без голов.

— Послушайте, удовольствие вы что ли получаете от пререканий? Постарайтесь понять. От вас ничего не зависит. Вы либо делаете, что говорят, либо дело обернётся так, что мало вам не покажется.

— Держись подальше от моей ярмарки!

Кабал повернулся к Джоуи.

— Положи этих двоих и пошли.

Джоуи уложил Кроула на Андерса и пошёл за Кабалом в сторону дороги.

Когда Батлер с оравой недружелюбных работников остался позади, Кабал произнёс:

— «Или проглотить их его заставлю».

— Вы дали мне роль, а я просто импровизировал, — беззастенчиво ответил Джоуи. — «Молчаливый здоровяк» — это вчерашний день.

— А «тупица-здоровяк» значит — последний писк театральной моды? Ладно, забудь. Вроде сработало, пусть и не так, как я задумал. Ещё и денег сэкономили, — он похлопал по карману с неиспользованной взяткой. — Хотя, откровенно говоря, у нас этого добра и так куры не клюют.

* * *

Хорста рассказ об утренних событиях не порадовал.

— Ты не знаешь этих людей. Ты его не на место поставил, ты выставил его на посмешище перед подчинёнными. Мы ещё услышим о Билли Батлере.

* * *

Кабала подняли с койки, когда розовые лучи рассвета пачкали облака, словно рисующий пальцами гиперактивный ребёнок. Сквозь окно спального вагона он увидел яркие пятна света и потянулся за тёмными очками. Свет был непереносимо яркий.

— Что… — он нашёл очки и нацепил их на нос. — Что происходит?

— Беда, начальник, — ответил Костинз. — Пожар.

Кабал накинул пальто и выбежал навстречу хаосу. Всё и вся носились туда-сюда как угорелые, не зная, что делать. Даже Твари из «Поезда-призрака» были тут как тут — подбегали к людям и визжали в лицо.

— Эй! Твари! — рявкнул он. — Возвращайтесь в укрытие, пока не рассвело.

Те замялись.

— Немедленно!

Твари ушли.

Рядом появился Хорст.

— Извини, Йоханнес. Мне тоже уже пора уходить. Лучшего времени для пожара не найти.

Кабал резко крутанулся и сердито посмотрел на брата.

— Ты что хочешь сказать? Я сам с этим справиться не в состоянии?

Такая реакция огорошила Хорста, несмотря на его почти железное самообладание.

— Да нет же. Вовсе нет. Я подумал… — он посмотрел на горизонт. Солнце появится с минуты на минуту. — Слушай, сейчас некогда спорить. Мне пора.

Воздух заколебался, и Кабал остался один.

Солнце озарило сцену победы упрямого разума и непоколебимого здравого смысла над неистовыми естественными процессами. Монтажники и зазывалы тушили пожар, передавая по цепочке вёдра с водой. И наконец-то нашёл себе применение Горацио, Человек-Шланг.

— Эй! Крошка! — замурлыкал он, когда был в руках у Лейлы. — Давай, разожги во мне огонь!

— Не дай ему возбудиться, а то мы пожар никогда не потушим, — рявкнул Кабал, весь в саже и злой как собака.

* * *

Через час от огня ничего не осталось. От трёх павильонов, четырёх торговых палаток и машины под названием «Тактично приукрашу ваш вес» тоже. Кабал снова и снова кружил над обломками, как стервятник над шумной компанией зомби, злобно шипя на каждого, кто пытался с ним заговорить. В огромной луже воды голышом сидел Неандерталец. Рядом с ним лежала обуглившаяся вывеска: «Замороженный человек! Десять миллионов лет был погребён в сибирских льдах!»

— Что творится, чувак? — спрашивал он у каждого, кто проходил мимо.

Кабал внезапно остановился, принюхался и носком одного из угробленных ботинок ручной работы перевернул кусок дерева. Показалась лужица жидкости; то, как она двигалась и блестела, говорило о том, что её вязкость больше, чем у воды. Он опустился на колени, испортив в придачу и брюки, и вдохнул воздух над лужицей. Подошёл Костинз и тоже осторожно принюхался. Кабал встал, его вымазанное в саже после пожара лицо угрожающе побледнело.

— Какое-то горючее — тихо сказал он.

— Да ну? — Костинз понюхал ещё раз. — По-моему, пахнет бензином.

— Поджог.

— Так решайте что-нибудь.

* * *

По стуку в дверь Билли Батлер понял, что к нему гости. Хотя, скорее всего, подсказкой послужило то, что дверь вышибли, сорвали с петель, и зашвырнули в соседний округ.

— Опять ты, — сказал он, скривившись при виде Кабала. Снаружи доносились шлепки — Джоуи удерживал подопечных Батлера от того, чтобы прийти тому на помощь.

— Я полагал, — начал Кабал, медленно и осторожно, — что мы договорились, Батлер.

— Чё-то я не припомню…

— Я полагал, — продолжил Кабал, — что мы друг друга поняли. Ты держишься подальше от моей ярмарки — я оставляю тебя в живых.

— Я всю жизнь этим бизнесом занимался и….

— Да, ты верно подметил, мистер Батлер. Мистер «Я занимался этим бизнесом всю жизнь испокон веков». Прошедшее время. Смекаешь? Всё кончено, и всё потому, что ты решил прыгнуть выше головы.

Батлер сменил курс.

— Это вообще-то частная собственность. Если ты не…

— Ушам не верю! Я ему говорю о его неминуемой гибели, а он о правонарушениях твердит.

Батлер помедлил. До него, кажется, начало доходить.

— Ты чё? Убить меня хочешь?

— Да. Возможно.

Никогда не говори человеку, что намерен его убить, напомнил он сам себе. Получается не так естественно.

— Почему?

— Почему? Ты пытался сжечь мою ярмарку!

Батлер скрестил руки на груди и самодовольно улыбнулся.

— Докажи.

— Батлер, постарайся… Я присяду, ладно? Постарайся понять, я тебе не полиция. Мне не нужны улики, ни настоящие, ни поддельные. Достаточно лишь обоснованного подозрения, а ты, Батлер, весьма подозрителен. Если бы, в эту самую минуту, кто-нибудь тестировал измеритель подозрительности, он бы воскликнул: «Вот это да, это же самый подозрительный объект, что я видел. Ну надо же! Он выглядит совсем как Билли Батлер, всемирно известный поджигатель и никудышный лжец».

Батлер поразмыслил над тем, что сказал Кабал, и счёл это вполне разумным.

— Ну хорошо, — сказал он, — о чём мы там договорились?

— Дело прошлое. У тебя был шанс, и ты его упустил. — Он уставился в облепленное мухами окно фургона. — Слушай, мне не очень-то хочется марать о тебя руки. Было бы ужасно неудобно. Почему бы нам не попробовать ещё раз?

Через двадцать четыре часа Кабал и Джоуи Гранит вернулись. От манжетов и воротника Кабала всё ещё поднимались тонкие струйки дыма, а лицо было измазано в саже. Выглядел он недовольным.

* * *

Накануне пожар причинил ущерб не только имуществу, но и достоинству Кабала. Когда он пробудился от тяжёлого сна, то обнаружил, что неизвестное лицо или лица не только облили бензином рельсы, на которых стоял состав, включая вагон-контору, где он ночевал, но и заложили дверь засовом снаружи, а это уже граничило с открытым вызовом. Как раз когда он обдумывал, какое из окон лучше разбить, послышались удар, треск, скрежет, и дверь открыл Хорст.

— А ты знаешь, что дверь заперли? — с участливым видом осведомился он.

Кабал оттолкнул его и соскочил вниз, на гравийную насыпь.

— Вы двое! — закричал он в сторону кабины, — Ходу! Быстрее, будьте вы неладны!

Деннис и Дензил посмотрели друг на друга. Они практически начали подозревать, что что-то не так, ещё когда пламя объяло поезд, но им не хотелось поднимать шум, привлекая к этому внимание. Дензил собирался сказать Деннису, чтобы он разводил пары, но заметил, что у того горят волосы. Это сразу же вызвало у него смех, или, по крайней мере, леденящее кровь гоготание, заменявшее Дензилу смех в последнее время, с тех пор как лёгкие в его груди окончательно ссохлись. Деннис нахмурился, почесал в затылке, и огонь перекинулся ему на руку. Дензил загоготал с новой силой.

Так бы и остались они там, если бы огромный паровоз, решив «делу время, потехе час», не тронулся с места с чудовищным рёвом взбесившейся железной конструкции. Кабал и Хорст с удивлением смотрели, как локомотив начал медленно пятиться по путям. Все языки пламени, встречавшиеся на его пути, засасывались под его днище и стремительно гасли, теряя силу. Не прошло и минуты, как нигде не осталось и огонька, за исключением топки паровоза — топки, ещё за десять минут до того стоявшей холодной и сырой. Теперь же она гудела как пекло. Братья Кабал переглянулись, — ещё много чего в их балагане оставалось для них загадочным и непонятным.

* * *

Вот что случилось тогда. Теперь Йоханнес Кабал и Джоуи Гранит стояли перед Билли Батлером, не говоря ни слова. За них говорил запах дыма.

Батлер улыбнулся гадкой улыбочкой.

— О, да это же… — фраза оборвалась на полуслове, как это обычно и случается с предсмертными речами.

— Джоуи, апперкот, — приказал Кабал.

Джоуи Гранит провёл апперкот, полный превосходного математического расчёта и высокого боксёрского мастерства, настоящий шедевр красоты и хореографии, которым могли бы долго восторгаться те, кому нравиться смотреть, как другие люди вышибают друг из друга дух и к тому же такой сильный, что мог бы сорвать с фундамента небольшое здание. Всё вплоть до здания местной библиотеки упало бы наземь. Билли Батлер, несмотря на лишний вес, был в другой весовой категории. Каким-то чудом его голова осталась на плечах, зато не было никаких сомнений в том, что полиция начнёт расследование задолго до его возвращения на землю.

— Пойдём, Джоуи, — сказал Кабал, когда Батлер скрылся за облаками.

Они быстро пересекали ярмарку Батлера: его люди выкрикивали оскорбления, но не приближались, туда-сюда бегали охваченные предсказуемой паникой женщины. Кабал и Джоуи демонстративно не обращали внимания на вопли и крики, и вскоре пришли к дороге на Мёрсло.

Пройдя полмили, Кабал остановился.

Его кое-что беспокоило. Мысль о предсказуемой панике. Чуть ли не отрепетированной.

Он мог поклясться, что несколько женщин выкрикивали нечто невразумительное, а мужчины махали кулаками и ругались. И кажется на каком-то древнем языке.

— Ты задумался, старина, — с лёгким любопытством сказал Джоуи. — В чём дело?

— Я возвращаюсь, — решительно сказал Кабал.

— Да ну? Зачем?

— Здесь что-то не так. С этой ярмаркой что-то нечисто.

— Помимо того, что её владелец сейчас где-то на околоземной орбите?

— Да. У меня есть шестое чувство, которое подсказывает мне, когда меня дурачат.

— Я слышал о таком. По-моему, называется «клиническая паранойя».

— У меня шестое чувство, — сказал Кабал, смерив Джоуи взглядом человека, который умеет управляться с отбойным молотком и не побоится пустить его в ход, — и оно мне подсказывает, что кто-то где-то пытается меня одурачить.

Он развернулся и двинулся назад к ярмарке Батлера.

Ярмарка исчезла. Не осталось ни следа её пребывания.

— Так и знал! — Кабал зашагал по пустырю. — Так и знал!

— Ничего себе, — сказал Джоуи, положив ручищи на пояс и с неприкрытым удивлением глядя по сторонам. — Вот так трюк.

Кабал остановился и посмотрел на Джоуи. Великан вполне правдоподобно удивился, но в конечном итоге он исчадие Ада, рождённое от крови самого Сатаны. Насколько стоит ему верить? Даже мистер Костинз, его мажордом, появился из того же источника. Возможно, только Хорсту Кабал и может доверять. Как-никак, кровь гуще воды. У него даже где-то была записана её относительная плотность, так что пословица не лжёт.

Рука Джоуи бережно опустилась ему на плечо и оттащила в сторону. Через полсекунды в то место, где он только что стоял, рухнул Билли Батлер, образовав воронку глубиной в четыре фута.

— Спасибо, Джоуи, — сказал Кабал.

Они посмотрели на лежащий в яме изуродованный труп.

— Хоть хоронить не придётся, — заметил Джоуи. — Просто земли сверху накидаю, да?

— Нет, — сухо ответил Кабал.

— Глубже надо? Я схожу за лопатой.

— Глубже. Гораздо глубже, — он скрестил руки на груди и с холодным презрением посмотрел на тело. — Кстати, как глубоко находится Ад?

Повисло долгое молчание. Затем голова Батлера со скрипом повернулась на сто восемьдесят градусов.

— Как догадался? — прохрипел он через скрученную и сломанную трахею.

— Слишком театрально, чтобы меня убедить. Это ведь ты, Растрепай?

— Астрепаг, — капризно поправил покойник. Голова снова повернулась, с щелчком становясь на место. Затем он начал увеличиваться в размерах, его позвоночник прорвался сквозь воротник пиджака. Джоуи от удивления сделал шаг назад.

— Ого! Ну и ну…

Дыр на его одежде становилось всё больше по мере того, как тварь, что недавно была Билли Батлером, извергала наружу клубок из рук, когтей и извивающихся шипастых щупалец. Неевклидовы углы вырастали вверх из его тела, как строительные леса вокруг Вавилонской башни. Поверх всего этого из прорехи между измерениями вылез лошадиный череп, увенчанный стилизованным под древнегреческий шлемом.

— Для тебя, Йоханнес Кабал, я — генерал Бельфохур, — клацая челюстью, закончил демон.

— Кто автор сей блестящей идеи? — спросил Кабал.

— Прошу прощения?

— Кто затеял эту идиотскую попытку помешать мне выиграть пари?

— «Идиотская», по-моему, звучит резковато.

— Кто, — повторил Кабал, чётко проговаривая каждый слог, — её затеял?

— Вообще-то, это общее решение. Видишь ли…

— То есть ты.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

— Да, — наконец сказал Астрепаг Бельфохур.

— А что твой хозяин об этом думает?

— О чём? О жульничестве? Как правило, он это приветствует.

— Что ж, скажи ему, что так не пойдёт. Никакого вмешательства или сделке конец.

— Нет, ты так просто не отделаешься.

— Почему это нет? Мы ничего не подписывали. Даже руки не пожали.

Бельфохуру удалось скривить губы, несмотря на отсутствие таковых.

— Так делать непорядочно.

Кабал саркастически засмеялся.

— Никакого вмешательства, понял? За мной, мистер Гранит.

Он развернулся и пошёл в направлении ярмарки. Джоуи помедлил, чтобы сказать:

— Приятно познакомиться. Извините, надо спешить.

И поспешил за Кабалом.

Астрепаг Бельфохур провожал их взглядом. Затем, несмотря на землю под ногами, погрузился в пылающую бездну Ада.

Сатана сидел на троне в пещере с лавой и читал крупноформатное издание «Сатаниста» Денниса Уитли.

— Сомнительный способ отговаривать людей служить мне, — заметил Сатана, указывая на книгу. — Судя по ней, это очень даже весело. И всё-таки, думаю, в конце их всех ждёт ужасная гибель. Ну и пусть. Какой дурак захочет жить вечно?

— Большинство людей хотят, — ответил генерал Бельфохур.

Сатана захлопнул книгу, и та исчезла.

— Итак, каково это, побыть человеком?

— Тесновато. Не думаю, что захочу повторить в ближайшем будущем.

— А что Кабал?

— На удивление медленно соображает. Пока до него доходило, мне удалось уничтожить пятую часть ярмарки.

— Пятую часть? Неплохо.

— Он всё восстановит, к сожалению. Главным образом, с помощью этого своего братца.

— Да. Участие Хорста Кабала стало неожиданностью. Беспокоиться не о чем, я получил что хотел. Больше вмешиваться не будем. По крайней мере, сейчас.

Бельфохур некоторое время неуклюже топтался. Наконец, сказал:

— Владыка, могу я задать вопрос?

— Слушаю.

— Вся эта затея не давала мне покоя с самого начала. В то время как мне понятны выгоды, которые можно получить, позволив Кабалу бегать как белка в колесе и в поте лица собирать души, я всё же не понимаю, зачем вы дали ему балаган в помощь. По прошлому опыту мы знаем, что ярмарка— мощное средство для растления душ с чрезвычайно широкими возможностями. Предоставлять такое Кабалу равносильно немедленному поражению в пари.

— И где вопрос?

— Можно спросить, ради чего всё это?

Сатана ласково улыбнулся.

— Нет. Нельзя. Твоё дело — тактика, Астрепаг Бельфохур. Моё — стратегия. Свободен.

Бельфохур начал было что-то говорить, но передумал. Изо всех сил пытаясь не выглядеть так, будто его выставляют за порог, он вышел.

Оставшись в одиночестве, Сатана медленно обвёл пещеру взглядом. Если само воплощение греха вообще может иметь виноватый вид, вместо того, чтобы радоваться очередной подлости, то можно было бы сказать, что Сатане было немного стыдно. Уверившись, что никто за ним не наблюдает, он щёлкнул пальцами. В его руке материализовалась старая потрёпанная тетрадь в клеточку. Он открыл её на странице с графиком, озаглавленной его убористым почерком: «Успехи Кабала». Извивающаяся кривая пересекала отметку в сотню душ за две недели до срока. Приняв во внимание все задержки, сделанные Кабалом за последние несколько дней, Сатана улыбнулся, стёр часть линии, и аккуратно пририсовал пересмотренный результат: теперь линия достигала отметки едва ли за день до конца года.

— Вот тебе, Йоханнес, — сказал Сатана. — Чтобы жизнь мёдом не казалась.

ПОЛИЦЕЙСКАЯ СВОДКА ОТ 22 ДЕКАБРЯ: СБЕЖАВШИЕ ИЗ ТЮРЬМЫЛЕЙДСТОУН

Ниже приводится список сбежавших из крыла E Лейдстоунской тюрьмы — отделения строгого режима. Все сбежавшие отбывали срок за преступления особой тяжести. Приближаться с осторожностью. Фотографии и описание внешности находятся в приложении A.

1. Алистер Гейдж Бэйкер

«Барнвикский зверь».

Без костюма Зверя, который находится в хранилище вещественных доказательств, считается вполне безобидным.

2. Талбот Сент Джон Барнаби

«Кабацкий отравитель».

Бывший владелец паба. Всем сотрудникам избегать бесплатной выпивки в питейных заведениях, пока Барнаби не вернётся за решётку.

3. Лесли Коулридж

«Детсадовский маньяк».

Работает на полставки. Приближаться с осторожностью. Если Коулридж предложит сделать из воздушного шарика таксу, немедленно вызывайте подкрепление.

4. Томас Нэштон Крим

«Неумеха».

Пытался убить одного человека: непреднамеренно убил двадцать семь, а предполагаемая жертва скрылась невредимой.

5. Фредерик Галлахер

«Губитель невест».

Невест губил в ванне, заливал их кислотой, поджигал и бил током.

Ограниченная угроза. Убивает только за страховые возмещения. Склонен к перестраховке.

6. Генри Джордж Хезербридж

Фигурант «Запутанного дела».

Успел убить жену, дядю, адвоката и бакалейщика, прежде чем было обнаружено сходство нескольких смертей, произошедших в шестинедельный срок: четыре человека насмерть запутались в нитках.

7. Гидеон Гэбриэл Лукас

«Богоборец».

Опасен только для людей с именами Иисус, Зевс, Один и пр.

8. Палмер Меллоуз

«Убийца в пуантах».

Сотрудники должны остерегаться любых импровизированных танцев.

9. Джозеф Грант Осборн

«Излишне грубый отравитель».

Ограниченная угроза, но сотрудникам не следует принимать всё, что он говорит близко к сердцу.

10. Элвин Симпсон

Информация отсутствует.

Опасен.

А может и нет.

11. Дэниэл Смайк

«Смерть в слезах».

Сотрудникам не стоит воздерживаться от применения дубинок против Смайка, как бы сильно он не рыдал.

12. Оливер Тиллер

«Поэт и киллер».

Служил в армии начальником боепитания. Имеет опыт в минировании. Разыскивая Тиллера, сотрудники рискуют наткнуться на мины в руинах, бомбы в катакомбах, гранаты на комбинатах. На брусчатку лучше вообще не наступать.

ГЛАВА 9 в каторай я прихажу на ярморку и там со мной праисходят всякии преколы

Как я правёл выхадные.

Напесал Тимоти Чамберз, эсквайр, дважды ковалер креста Виктории и гроза инопланитян.

В суботту мы с мамой пошли на ярморку. Она называится ЯРМОРКА КОБАЛОВ так как у ниё два хазяина и у обоих фамилия КОБАЛ. Это патаму что они братья как мы с Виктором, но в отличии от нас, они не против того штобы их видили вмести. На входе были бальшие варота — останавливать тех, кто не заплотил, но мой друган Тони в читверг пролес пад заборам и скозал «я типа разветчик низаметный как кошка и магу прабираться на ярморки, радарные станции и падводные лотки». Но это всё фигня патамушта он такой же низаметный как дохлая свинья на роликах с мегалкой на башке. А потом он начал прыгать и арать што помойму савсем не памагает быть низаметным.

Праходим мы значит через бальшие варота и мама такая гаварит:

— Тимоти солнышко не атхади от любимой мамачки и не спиши да што ж это такое куда ты падевался?

Как ты дагадался, дарагой читатель, я сбросил аковы матиринской любви (беее, миня уже ташнит от ниё) и улител, как свабодная птица. (Гыгы как бальшой жырный уродлевый гриф гыгы, — гаварит мой брат Виктор каторый только што прачитал это чериз моё плечо. Да что он знает? Он с криком убигает от интиресных передач про жывотных по телику, И ВОТ МЫ ВИДИМ ВСЮ ЖЕСТОКОСТЬ МАТЕРИ-ПРИРОДЫ, скрежет зубов, рычание, визде кровь, греющие душу рыдания пирипуганово Виктора на кухне. Но я аташол от темы). Паследний раз миня видили, кагда я бежал такой чериз ярморку, а всякии жуткии развличения развращали маю неакрепшую децкую психику. АФИГЕННО! Яувидил ПОИСТПРИЗРАК и падбежал к худому дятьке, каторый рядом стаял.

— Здрасьти мистер можна мне на ваш поист призрак пажалуста пажалуста пажалуста, — попросить мне не сложна.

— Тебе, смотрю, не терпится, а, малой? — сказал мистер Костинз, посмотрев на подпрыгивающего мальчика прямо перед собой. — Мама твоя где?

Мальчик растерялся.

— Вон там, — произнёс он наконец, указывая на половину округа.

— Вот как, — сказал Кости. — Славно. Тем дольше она будет тебя искать, парень. Отлично. Ты, значит, на «Поезд-призрак» хочешь, а?

Мальчик закивал так яростно и быстро, что человек постарше на его месте потянул бы себе шею.

— Хорошо, но ты должен понимать, что это самый жуткий из всех аттракционов, усёк? У нас тут были одни, ты только представь, зашли туда детьми, раза в два тебя старше, а вышли дряяяяхлыми стариками. Чтобы изобразить «дряяяхлого», он растопырил ноги, и затряс руками.

— Да что там, до того, как я туда зашёл, у меня была шикарная шевелюра. А теперь глянь-ка!

Он стащил с головы котелок, обнажив идеально гладкий череп. Мальчик радостно захохотал.

— Смейся сколько хочешь, но только посмотри, что этот аттракцион со мной сотворил: мне всего пятнадцать!

Думаю, он ПАГРЕШИЛ против правды, но это не важна, патамушта ПОИСТ ПРИЗРАК манил к сибе (в периноснам смысли). Ващето не сафсем в периноснам патамушта на крыше стаял агромный СКИЛЕТ и махал сваей бальшой рукой. И ещо большая горила с камнем. Но, какой ужос, у меня не было ДЕНЕХ.

— Денег нет, а? — спросил Костинз. — Чтоооо ж…

Он драматично посмотрел по сторонам, а затем нагнулся и шепнул:

— Я, пожалуй, плюну на правила и впущу тебя. Но это тайна, понял? Друзьям не говорить, потому что им мне придётся отказать. По рукам?

В восторге от такой секретности, мальчик закивал.

— Ну что ж, — сказал Кости, шагнул в кабинку и схватил кусок картона. — Вот, держи. Один бесплатный билет, за счёт заведения.

Мальчик с благоговением взял его. Костинз вышел из кабинки и строго спросил:

— У вас есть билет? Вижу, есть.

— Он выдернул его у мальчика из пальцев, разорвал надвое и вернул ему талон. Затем, улыбнувшись, сказал: «Заканчивается посадка на Поезд-Призрак!» — и жестом указал мальчику войти в первый вагон.

А машинист то же СКИЛЕТ!!! Худой дятька гаварит:

— Эй машинист вот это мой друг смотри штоб не заскучал.

Машинист атложил сваю газету про скачки и скозал:

— Как скажеш Костинз, — што празвучало давольна иранична.

Патом худой дятькаушол и ПОИСТ-ПРИЗРАКпаехал. Этот ПОИСТпанастаящему выпускал дым и пар, не то што этот ацтой на ярмарки Батлира. Там у машиниста било больше прыщей чем у маево брата, а это о чёмто гаварит. Он там проста сидел весь день, и балтал с девками. Разви можна быть такими ниразборчивыми. А этот — подходящий машинист, патамушта он был мёртвый, а не проста страшный как смерть.

Вопщем ПОИСТ тронулся с места и заехал в ТУНЕЛЬ УЖОСА! я то знаю, патамушта так было написана над въездом.

Поезд быстро набрал скорость и ворвался в туннель, как хорёк в яму; ворота, из-за которых внутри было темно, распахнулись от удара. Перед Тимоти промелькнула нарисованная на створках безобразная ухмыляющаяся физиономия, которая тут же скорчилась, будто предчувствуя удар. Он мог бы поклясться, что услышал, как створки ворот охнули и с громким стуком отскочили от конечных упоров.

Ха-ха, — лаконично отреагировал на это машинист. Поезд обогнул угол, съехал по невысокому спуску, который явно увёл их под землю, замедлил ход, сделал резкий поворот вправо, и снова начал набирать скорость. За свою короткую жизнь Тимоти не часто катался на поездах-призраках, но этот без сомнения не был похож на остальные. Даже то, что поезд направился к воротам справа от фасада, тем самым начав поездку по аттракциону против часовой стрелки в отличие от обычного движения по часовой, будто намерено было сделано для того, чтобы разрушить привычное представление. Время шло, но ничего не происходило. Тут он заметил небольшое серое пятно, которое по началу он принял за окно. Нет, какое-то оно бесформенное. Внезапно он понял: это был большой игрушечный кролик около четырёх футов высотой. Несомненно, он видел лучшие дни: одно ухо согнулось пополам, мех местами облез, видна была мешковина, а один глаз-пуговка свободно болтался на нитке прямо у щеки.

— ЭТО НИ КАПИЛЬКИНЕ СТРАШНА! — вазмутился я, не испугавшись агромнова кролика. — Миня надули и розвели. Я бы папрасил штобы мне вирнули деньги, если бы заплотил. Но я и не заплотил.

— Я ваплащение децких страхав, да будит тибе извесна. — скозал кролик. — Вижу, я ранавата пришол. Падажди лет двацать, дружок, вот тогда страху не аберёшся.

— Не панимаю как такое вазможна, мой добрый патрёпанный друг, — атветил я, — У меня никагда не было игрушечнова кролика, а следавательна я никак не мог пиринести на ниво маи фрейдиские травмы. Такто, лапаухий.

Толька тагда я заметил в темнате у ниво за спиной стол, за каторым седели другии агромные игрушки. Они играли в КАРТЫ и пили ПИВО, гаварили штото вроди:

— Спорим у тибя был плюшевый мишка или зубастая абезьянка по имени мистер Нана или висёлый кальмар…

Из темнаты донеся галасок:

— … или Кроматти — дружилюбная пегая крыска.

И все астальные игрушки начали кидать в нево стаканы.

— Заткнись, Кроматти, — закричали они, — ни у каво за всю историю не было дружилюбной пегой крыски. Заткнись, пока апять не накастыляли.

Кролик страшила вздахнул глубоким вздохам и скозал:

— Чевото я немнога устал. Нада воздухам падышать. Эй, — скозал он и махнул машынисту «Стой. Падвизиминя».

Вопщим, мы астоновились, и кролик страшила, которово звали Ян, влес и мы дальше паехали.

Кролик-страшила Ян осторожно взялся за нитку, торчавшую рядом с болтающимся глазом, и аккуратно потянул, возвращая глаз на положенное место.

— Так-то лучше, — сказал он Тимоти. — Когда у вас один глаз вот так блуждает, с бинокулярным зрением вообще творится чёрте что. Итак, хозяин?..

— Тимоти, — ответил Тимоти тихим голоском, но не таким уж и тихим, если учитывать обстоятельства.

— Хозяин Тимоти, как вам наша ярмарка?

— Немножко… забавно.

— О, да, — ответил Ян, наклонившись вперёд и всматриваясь в темноту. — Эта ярмарка и вправду довольно забавная.

Внезапно откуда ни возьмись повыпрыгивали тоненькие человечки, по-видимому, сделанные из огромных проволочных ёршиков для чистки труб, со сломанными ложками вместо голов и принялись танцевать, мягко позванивая. Тимоти еле заметно подпрыгнул.

— Прочь! — закричал Ян. — Вон, сорванцы, чтобы я вас не видел!

Человечки, так же мягко позванивая, ускакали. Ян повернулся к Тимоти.

— Я имею в виду, а чего вы хотите? Это же просто катавасия. Мы работаем уже столько месяцев и не встретили ни одного человека, который бы до смерти боялся сюрреализма. Неприязнь? — он поводил лапой из стороны в сторону. — Возможно. Страх? Не-а.

Ещё некоторое время они продолжали путь в молчании. Некто неописуемо жуткий появился из темноты и уселся у путей, покуривая папиросу.

— Я живу у тебя под кроватью. Уууу! Уууу! — это уханье можно было бы назвать достойным чудовища, если бы некто проявил больше энтузиазма.

— А вот и нет, — скозал я. — Я сплю на верхней койке так што если у миня под краватью кто и жывёт так это мой брат Виктор. А ты и близко не такой ужасный.

— Ерунда какая-то — произнёс некто и начал растворяться во мраке, пока не остался виден только горящий кончик его папиросы.

— А вы крепкий орешек, господин Тимоти, — сказал Ян.

Над ними навис гардероб, его дверца начала медленно, угрожающе открываться. Ян высунулся из поезда и пинком закрыл её.

— Зря стараешься, — бросил он скрывшемуся во мраке шкафу. Оттуда как будто бы доносились приглушённые ругательства. — Он ещё ребёнок.

Ян повернулся к Тимоти и посмотрел на него оценивающим глазом. Дёрнув за нитку, он начал смотреть на него уже двумя оценивающими глазами.

— Нам не помешало бы заиметь парочку вампиров или зомби, не правда ли? Вся эта психологическая дрянь вам как об стенку горох.

В очередной раз хлопнули распашные ворота, и поезд снова выехал наружу.

— Эй, малец, — сказал Ян, когда поезд остановился, и водитель вернулся к своей газете, — хочешь, покажу одну штуку?

— Какую такую штуку? — скозал я.

— КАШМАРНУЮ штуку! — атветил он.

— Давай, — скозал я.

Тимоти и Ян блуждали по ярмарке, получая на удивление мало замечаний в свой адрес, за исключением нескольких придирок к костюму «вон того коротышки».

— Куда мы идём? — спросил Тимоти.

— Пока ни знаю, — скозал Ян. Он остановился и медленно посмотрел вокруг, как будто его уши работали антеннами.

— Может, в Комнату Смеха?

— Фууу! — с жаром сказал Тимоти. — В Комнате Смеха скучно. Там просто куча зеркал. В одном ты жирный, в другом — тощий, а в третьем — извиваешься. Скучно.

— Вы слишком молоды, чтобы знать всё на свете, господин Тимоти, — сказал Ян. — Идёмте, кое-чему научитесь.

Они обошли павильон и проскользнули через служебную дверь.

— У нас не будет проблем, а? — с некоторой робостью спросил Тимоти, так как вообще он был ответственным юношей и не проникал в частные и муниципальные помещения. Кроме того, он терпеть не мог, когда на него кричат.

Ян остановился, чтобы поразмыслить, при этом поднимая опущенное ухо и опуская поднятое.

— Проблем? Не-а, не думаю. С этой стороны Комната Смеха гораздо веселее.

Они оказались в полутёмном помещении, освещаемом только высокими узкими прямоугольниками, от которых шёл тусклый свет. Эти прямоугольники сначала казались Тимоти картинами, изображающими пустую комнату, но вскоре он понял, что это зеркала с обратной стороны и сквозь них виден сам зал. С этой стороны изображение совершенно не искажалось, как будто зеркала были простыми стёклами. И едва он успел это понять, как в зал повалил народ. Он наблюдал за тем, как люди группами ходят перед зеркалами, останавливаются, приседают, высовывают языки, подтаскивают своих друзей, проходят дальше — не произнося при этом ни слова.

— И в чём прикол? — спросил Тимоти.

— Подойди сюда, — сказал Ян, подзывая Тимоти рукой, и тот подошёл к зеркалу в небольшом углублении в стене главного зала. Освещение было так себе, но видно было, что по ту сторону зеркала стояла женщина и смотрела на своё отражение.

Она не улыбалась. Тимоти прищурился: она казалась знакомой, но это зеркало, в отличие от остальных, не давало ясного изображения. Будто смотришь сквозь масляную плёнку или на тело на дне неглубокого пруда.

— Знаешь, что она видит? — почему-то шёпотом сказал Ян. — Она видит себя, такой, какой хотела бы быть. Наверное, чуть моложе, чуть стройнее, не так, как будто ей достались самые дешёвые места на корабле жизни. Печально, да?

— А почему она хочет быть моложе? Я не могу дождаться, когда вырасту.

— Чтобы вырасти, хотеть не нужно, это всё равно произойдёт. Старение не остановишь. Во всяком случае, без должной помощи.

— По-моему, она нормально выглядит, — сказал Тимоти, для которого все взрослые выглядели одинаково.

— Да, но вы не видите того, что видит она. Знаете, что бы вы увидели, если бы смотрели в это зеркало? Себя через несколько лет.

— Космонавтом?

— Если хотите им стать. Я, однако, не думаю, что она хочет стать Даниеллой Дэйр. Постойте-ка, через минуту её здесь не будет, если босс не поторопится.

Женщина безрадостно покачала головой и повернулась, чтобы уйти. И тут как по команде её догнал высокий блондин в несколько старомодном наряде. Они начали разговор. Мужчина указал на зеркало, и женщина, сама того не желая, не удержалась и взглянула в него.

— Это наш босс, — сказал Ян. — Йоханнес Кабал собственной персоной.

Кабал стоял рядом с женщиной и тихо разговаривал с ней, а она всё смотрела на своё отражение, которое на самом деле отражением не было.

— Минуточку, — сказал Тимоти, морща лоб. — Он ведь не видит то, что видит она, так? Он ведь видит то, кем хочет быть он сам. Что же он видит?

Если Кабал не хотел быть пилотом космического корабля, как он, то Тимоти не мог вообразить себе более желанную для него роль, чем роль владельца ярмарки, — можно кататься на каруселях сколько влезет и есть на обед леденцы. А если бы он присмотрелся чуть повнимательнее, он бы возможно заметил, что Кабал вообще не смотрит в зеркало, а только на женщину. Сказать по правде, он старался избегать взгляда на своё отражение.

— Не знаю, — пожал плечами Ян. — Ну вот, начинается.

Кабал уводил женщину от зеркала. Она продолжала украдкой оглядываться через плечо, в её глазах была надежда.

— Распишитесь над пунктиром, исполните ваше сокровенное желание, и всё это по жалкой цене в одну…

Ян покосился на Тимоти.

— Уверен, что хочешь быть космонавтом?

— О да!

— Больше всего на свете?

— Да!

Мой новый друк Ян — Страшило Кролек увёл миня из Комноты Смеха и павёл по акреснастям ярмарки, пака мы не пришли к какойта агромной штуке. Я с ночала падумал што это девчачья Сперальная Горка. Вовси нет! Это жи РАКЕТА штобы литеть на ЛУНУ! На ней висела тобличка с надписью: «ОТПРАВЛЯЙТЕСЬ НА ЛУНУ! ПОСЕТИТЕ ЛУННУЮ БАЗУ ОМЕГА! СРАЗИТЕСЬ С СЕЛЕНИТАМИ! ИСПЫТАЙТЕ СОСТОЯНИЕ НЕВЕСОМОСТИ!»

— Я впичатлён, мой мяхкий друк кролек, — скозал я.

Корабль «Эребус» на небольшой высоте мчался над Морем Спокойствия. Связь с лунной базой Омега прекратилась двадцать стандартных космических часов назад, и Центр управления полётами послал ближайший корабль для проверки.

— Наверное, Селениты, — предупредил их хриплым голосом полковник Кроммарти. — Последнее время они вели себя тихо. Слишком тихо. Будь осторожен, сынок.

За панелью управления своего верного корабля капитан Тимоти Чамберз, дважды кавалер космического Креста Виктории, хладнокровно докладывал о состоянии базы.

— Никаких признаков жизни, старик. Не нравится мне это. Ой, как не нравится.

Второй пилот, космический кролик первого класса Ян, задумчиво кивнул.

— Селениты всё никак не простят вам прошлый раз, когда вы задали им жару, командир. Не секрет, что это ваш район патрулирования. Надо держать ухо востро. Возможно, это ловушка.

«Эребус» произвёл идеальную посадку у ангара для наземного транспорта.

— Каков план, командир? Главные шлюзы ещё не близко.

Капитан Чамберз закончил проверку своего лучевого пистолета «Тоблотрон Макси-Мультибластер» и вложил его в кобуру на своём скафандре.

— Войдём через стоянку. С этой стороны они нас не ждут.

— Вот тебе раз, — расстроился Ян. — Прогулки по Луне. У меня от них всегда сосёт под ложечкой.

Спустя несколько минут два храбрых героя космоса двигались по бетонному пандусу в направлении воздушного шлюза транспортного ангара: Чамберз — плавными, ритмичными шагами; Ян — осторожными прыжками по двадцать футов длиной. Будучи на полпути к цели и вне всяких укрытий они услышали в своих шлемах знакомый голос — резкий, органично сочетающийся с фоном из потрескиваний и шумов:

— А, капитан Чамберз. Что действительно предсказуемо в вашем поведении так это жалкие попытки вести себя непредсказуемо.

— Т'шардикара, — сказал Чамберз, остановившись, присев и знаком показывая Яну сделать то же самое. — Последний раз, когда я тебя видел, представители фауны Венеры гоняли тебя по тамошним болотам. Смотрю, даже предозавр рекс тобой побрезговал.

— Шути сколько влезет, человек. Меня что ли поймали на открытой местности и держат под прицелом двадцать селенитов?

— Ну, у каждого свои вкусы, — ответил Чамберз, не поведя бровью, хотя и заволновался.

Т'шардикару, звероподобного урода с необычайно развитым интеллектом, повернувшего в прошлом мирных селенитов против гуманного патроната Земли, было не так-то легко перехитрить. Если он говорил о двадцати воинах, даже сейчас, в свой победоносный миг, то их должно было быть как минимум вдвое больше.

— Ян, старина, мне тут говорили, что пого-стик снова в моде.

Он достал свой пистолет и отключил режим гашения отдачи.

Ян сразу всё понял.

— Ох, лопни моя селезёнка, ну надо же, — сокрушённо выговорил он. Это был его самый нелюбимый трюк.

У Т'шардикары было много неприятных черт характера, но невнимательность в их число не входила.

— Они что-то задумали, — он защёлкал и зажужжал, обращаясь к своим солдатам на их родном языке. — Убить их!

Три дюжины космических винтовок «Мутрон» одновременно открыли огонь, но было уже поздно. Чамберз, герой космоса для целого поколения, на полной мощности выстрелил в землю под собой! Пистолет, инерционные компенсаторы которого были отключены, произвёл чудовищный толчок. Притяжение на Луне в шесть раз меньше, чем на Земле — его подбросило высоко над поверхностью. Кувыркаясь в воздухе, он вновь включил компенсаторы и начал чрезвычайно меткую стрельбу по снайперам. Невероятно мощные задние лапы Яна подкинули его в тёмное лунное небо без всякой дополнительной помощи, и он храбро и с энтузиазмом тоже принялся палить по врагам. Ответный огонь воинов-селенитов был беспорядочным и неплотным, и они падали, разрываясь на куски под смертельным дождём. Через секунды один из них, бросив свой карабин, бежал под спасительные своды расположенного поблизости туннеля, благодаря которому им и удалось застать жителей базы врасплох. Как тонкая струйка воды превращается в потоп, остальные солдаты тоже начали смекать, что им не по зубам капитан Тим Чамберз, и покидать поле боя — скорее спасаясь бегством, чем отступая.

— Перестроиться, идиоты! Перестройтесь и в бой! — бесился Т'шардикара.

Внезапно до него дошло, что никого рядом нет. Один в поле не воин, решил он, и тоже побежал.

— В следующий раз, капитан, ты об этом пожалеешь. Ещё как! — проскрипел он, сломя голову бросаясь в тоннель. Объединённый огонь Чамберза и Яна обрушил тоннель прямо за его спиной.

Через десять минут они уже освобождали пленных внутри лунной базы Омега.

— Лихо вы их, сэр! — воскликнул командующий базой, хлопая Чамберза по плечу. — А я ещё не так давно заподозрил в этом подвох. А потом, когда этот селенит, который у них был за лидера…

— Т'шардикара.

— У них есть имена? Во дела! Как бы там ни было, когда их лидер сказал, что это приманка, чтобы вас поймать, в тот момент я подумал… Подумал ведь, Валери?

Валери, красавица-дочь коменданта, посмотрела на Чамберза с неприкрытым обожанием.

— О, да! — сказала она.

От её внимания Чамберз почувствовал себя немного неловко.

Я имею ввиду, она же ДИВЧЁНКА — фу, буэ, тьфу. Она же цылаватса захочит и про пони пагаварить. И всёже, верный четатель, я был странна взвалнован её пресутствием. А старик камандующий всё гаварил:

— И в тот мамент я падумал: они аткусили больши чем смогут праглатить.

Затем кролек Ян спрасил:

— А сможете зарабатывать этим на жизнь? Геройствовать и всё такое?

Тимоти, широко раскрыв глаза, всё ещё рассматривал комнату. На фанерных пультах вспыхивали и гасли лампочки, сквозь пластмассовое окно был виден нарисованный краской лунный пейзаж, вокруг стояли несколько гигантских мягких игрушек и Лейла в безвкусной униформе из серебряной парчи. Выражение неприкрытого обожания на лице у Лейлы ни на миг не ослабевало.

— Это здорово, — выдохнул он.

— Что ж, — продолжал Ян, — нужно только подписать контракт и всё это станет вашим.

— Контракт? — неуверенно переспросил Тимоти. Если что во взрослой жизни и наполняло его страхом, так это «контракты». Они жутко сложные, и даже родители их ненавидят.

— Ну, не говорите так. Это ваш пропуск в Космические войска. Нужна только ваша подпись. Вот здесь.

Он достал контракт из набивки.

Тимоти смотрел на него почти целых три секунды и сказал:

— Ладно.

— Здорово, — сказал Ян, стряхивая с пергамента кусочки ваты. — Вы об этом не пожалеете. — А вполголоса добавил, — по крайней мере, не сразу.

Он протянул Тимоти ручку.

Затем пачти сразу случились 3 сабытия. ва первых роздался сильный грохат как будта за спеной абвалилась пол стины ва вторых ручька просто исчезла из маей руки а в третих кролек страшило Ян павис над полам. Чиловек каторый был нимнога пахож на таво чиловека в КОМНАТЕ СМЕХА схватил ево за горло и тряс и был очень зол. «Я скозал вам ТОКА НИ ДЕТЕЙ!» кречал он. Ничево сибе! Типерь я точно папал. Далжно быть это место тока для взрослых.

— Мистер Кобал скозал делать всё ниабхадимае, — атветил Ян.

— А я атменяю это распарижение, — скозал расерженый чилавек. — Никаких детей! Не сечас. И никагда. Скожите Мистеру Кобалу, если ему не нравится, пусть абсудит это со МНОЙ!

Он бросил Яна в стену словна он всево лишь бальшая мяхкая игрушка што я полагаю так и было. Патом чилавек павирнулся к другим игрушкам и блистящей даме и скозал:

— А вам всем далжно быть стыдна, — но, по таму как он это скозал мне кажытся он савсем ни щитает што ани устыдятся. Затем он взял маю руку и скозал:

— А ты маладой чилавек пойдёшь со мной.

Он вывел миня на улицу и павел к воротам где ждала моя мама и я думал што я в самом дели в беде. Но она просто ривела и целавала называя миня Тимми а мима нас прашло пол школы с криками «Тимми — маменькин сынок!» Эй, эй, эй, так не чесна. Но мущина скозал: «Не сирдитись на Тима. Дети, бываит, так увлекаются, што забывают обо всём на свети. Уверин, он не хател вас агарчить». Што правдо, я ни хател. Проста забыл. Мая мама скозала: «Спосиба, мистер Кобал» и павила миня дамой, а на полпути туда мой острый какропира ум асазнал, што это был другой БРАТ КОБАЛ из тех самых БРАТЬЕВ КОБАЛОВ. На ужен я сьел тост, выпел стокан малака, и пашол спать.

Вот как я правел выхадные.

Мисс Рейн, учительница Тимоти, закончила читать сочинение и постучала кончиком ручки по нижним передним зубам. Рассказ её очень встревожил. Нужно срочно что-то делать. Взяв тетрадь, она вышла из проверочной комнаты и, пройдя через учительскую, направилась по коридору к приёмной директора. Постучала и, услышав «войдите», зашла в кабинет.

— Добрый день, мисс Рейн, — сказал он, отрываясь от дел. Он занимался бюджетными сметами — что-то помечал в них карандашом. Мисс Рейн был известна своим умением создавать много шума из ничего. Он не сомневался, что это был один из тех случаев. — Чем могу помочь?

— Мистер Таннер, я по поводу Тимоти Чамберза. Я немного обеспокоена его душевным состоянием.

— Тим Чамберз? В самом деле? Мне всегда казалось, что у него, пожалуй, слишком богатое воображение, но ничего такого, что обучение в средней школе не могло бы из него выбить через несколько лет. В чём конкретно заключается проблема?

— Сегодня он сдал мне сочинение о том, как провёл выходные. — Она бросила его на стол. — Это граничит с психозом.

Когда Таннер наклонился вперёд, чтобы взять сочинение, он заметил, что юбка мисс Рейн едва доходила ей до колен. Это что-то новенькое. «Бывает, корова рядится телёнком», — с недовольством подумал он. С другой стороны, её колени неожиданно показались ему привлекательными. И даже очень. Он пролистал сочинение без особого внимания. Как так вышло, что он раньше не замечал, какой красивой была мисс Рейн? Очень красивой, невероятно притягательной. Может, она поменяла причёску? Она говорила, что надо бы позвонить окружному школьному психиатру — он рассеянно кивал. Потенциальная угроза для других учеников? Это было бы нежелательно. Нужно сделать всё, что в их силах — в его силах — чтобы этого не допустить.

За десять минут Тимоти Чамберз перестал быть милым, скромным мальчиком, немного склонным к фантазёрству, и превратился в потенциального серийного убийцу, поджигателя и каннибала. Вполне вероятным стало появление психиатрических отчётов, вполне возможной — изоляция в целях наблюдения, и абсолютно бесспорным — исключение из школы.

Таннер смотрел вслед довольной мисс Рейн, покидающей его кабинет, и смотрел он ей не на спину. У двери она обернулась и добавила:

— В конце концов, мне ли не знать? Я сама вчера была на той ярмарке. И отлично провела время.

Из дневника преподобного М., викария церкви Святой Кейн Валлийской, Джессоп Лизис. 25 апреля.

Противостояние миссис Дж. и миссис Б. достигло точки кипения. На этой неделе миссис Б. занималась цветочными композициями для церкви, это занятие ей по душе, и в самом деле, она всегда достойно справлялась с этой задачей.

Однако, этим утром, ко мне обратился церковный сторож и сказал, я приведу его слова: «На этот раз полоумная старуха постаралась на славу!». В тот момент я подумал, что он имеет в виду, что миссис Б. превзошла себя в самом хорошем смысле. Я понял, что ошибся, как только вошёл в церковь.

Вонь стояла ужасная, как в бесхозном свинарнике, аж дух захватывало. Источник запаха был немедленно обнаружен. Там, где я ожидал увидеть образцы работы миссис Б., вместо этого лежали отвратительнейшие горы гниющей растительной массы.

Мы со сторожем обсуждали, что будем с этим делать, когда вошла миссис Б. собственной персоной. Я готов был поклясться, что на её лице было выражение гордости, но оно так быстро исчезло, едва она почувствовала запах, что я не уверен. Она была раздавлена. Да, она признавала, что сделала цветочную композицию, как и договаривались, но не смогла пролить свет на то, почему цветы так быстро сгнили. Она всё говорила о том, какие они были красивые, какие экзотичные.

Я помог перенести абсурдно быстро увядшие остатки растений в телегу сторожа, которую он специально для этого прикатил. Занятие не из весёлых: цветы были мокрые, с них стекала гниль. Сторож хотел было свалить их в компостную кучу в углу двора, но я сказал ему, что не потерплю такого на освящённой земле, и что надо всё это вынести и сжечь. Это замечание вызвало у миссис Б. любопытную реакцию: она прикрыла рот рукой, и, как будто её голову посетила ужасающая догадка, произнесла: «Освящённой!»

Как раз в тот момент, когда она торопливо поспешила прочь, прибыла миссис Дж. Её муж толкал тележку, в которой было несколько цветов. Среди садоводов слухи распространяются быстро, и всё же я поразился с какой быстротой миссис Дж. рванула в ворота. Мистер Дж. покатил за ней, и снова миссис Б. повела себя неожиданно, она открыла рот от изумления, когда тачка поехала через кладбище.

Далее женщины начали надрывным шёпотом что-то обсуждать, разговор этот едва ли можно было назвать дружелюбным. Из того, что я смог разобрать, выходило, что они обе прошлым вечером посетили ярмарку. Миссис Б. купила несколько экзотических растений, приобретение которых предполагало продажу некой личной вещи. Эти растения она и использовала в своей композиции, хотя тот факт, что они были живы вечером и так быстро завяли в церкви остаётся для меня непонятным. Миссис Дж. тоже там что-то купила, предположительно книгу по флористике, ибо работы, лучше чем у неё — хоть она и использовала самые обычные цветы — я в жизни не видел.

Миссис Б. спешно удалилась, предположительно на ярмарку, чтобы потребовать вернуть деньги, хотя ночью та уже уехала, и никто не знает куда. Я желаю миссис Б. удачи, но боюсь, скорее всего, мы имеем дело с caveat emptor[7].

1—Мёртон Пемберсли Нью Таун — май

2—Карнфорт Грин-июнь

3—Солипсис Супермейр-июнь

4—Уест Бентли — июль

5—Стилгоу — июль

6. —Поглтон-август

7—Литл Керинг — август 8.—Кендлуик — август 9—Уитидж — сентябрь 10. Линдисфри — сентябрь И. — Котлхем-октябрь

12—Мёрсл о-октябрь-ноябрь

13—Темпл Доррит-декабрь

14—Йалло п-декабрь

15—Пондисбери — январь

16—Нисбридж — март

17—Монтфри — март

18. —Бэнк топ-апрель

19. —Джессоп Лизис — апрель

20. Пенлоу-на-Турсе — 29 апреля

ГЛАВА 10 в которой ярмарка делает последнюю остановку, и наваливаются сразу несколько трудностей

Фрэнсис Барроу подобрал ножом и вилкой последний кусочек поджаренного хлеба, воткнул в него вилку, и вытер им остатки варёного желтка, вытекшего из яйца-пашот. Положив столовые приборы на жирную тарелку, он взял чай и с довольным видом посмотрел в окно столовой. Конечно, такая еда была ужасно вредна для здоровья, и его дочь разрешала ему есть такое лишь раз в две недели. «Роскошь лишь в том случае роскошь, если нечасто её получаешь», — подумал он и взял газету.

Когда он прочитал первую страницу, вошла Леони.

— Что-нибудь интересное? — спросила она, убирая со стола.

Он хмыкнул и стал быстро просматривать страницы.

— Да так. На перекрёстке напротив школы святого Кутберта рисуют новую «зебру», в пятницу в приходском зале собраний состоится Битл Драйв и, разумеется, в уик-энд мы играем на Миллсби.

Дочь рассмеялась.

— Вы играете на Миллсби? — переспросила она. — Когда ты в последний раз надевал спортивный костюм?

— Ладно-ладно, — ответил он, отложив газету. — Значит, обеспечиваем моральную поддержку.

— Иными словами, вы с приятелями будете лежать в шезлонгах у бровки, а команда местных мальчишек будет бегать к пивной палатке и обратно. Ты неисправим.

— В этом весь крикет, — сказал он.

Посмотрел на неё и в линии подбородка и носа увидел знакомые черты своей жены. Прекрасные светлые волосы были её собственные, но то, как она иногда хмурила лицо… Леони уже исполнилось двадцать пять: столько же было её матери, когда они поженились. Столько лет назад. Его улыбка стала грустной.

В дверь лихорадочно застучали.

— Я открою, — сказала Леони и, выйдя из комнаты, прошла в холл. Барроу услышал, как она разговаривает с Джо Карлтоном, которому, видимо, не терпелось о чём-то рассказать. Мгновение спустя появился и сам Джо. Таким взволнованным он не был с тех пор, как чуть не стал мэром шесть лет назад.

— Фрэнк! — воскликнул Джо. — Ты должен это видеть! Пошли!

Он чуть ли не подскакивал, что выглядело уже как-то чересчур.

— Уймись, а то ещё удар хватит, — сказал Фрэнк.

Джо только ещё больше раскраснелся.

— Из-за чего сыр-бор?

— Из-за станции!

Ноги Джо в любую секунду готовы были снова запрыгать.

— О чём речь?

— Она опять появилась!

* * *

Никто бы не назвал то утро скверным. Воздух был свеж и чист, в небе — да так высоко, что казались меньше точек — летали и пели птички. Под голубым небесным сводом вовсю зеленели поля — всё было настолько идеально, что он едва не забыл, что ему предстоит увидеть нечто невообразимое. Карлтон довольно быстро замолк, и пребывал теперь в ожидании увидеть выражение лица Барроу, которое непременно появится, как только они доберутся. Все знали, что Барроу было не так-то просто удивить, и Карлтон ничем не хотел выдать то, что случилось. Он надеялся, что это зрелище произведёт нужный эффект. Они прошли по мощёной дорожке, которой давно уже никто не ходил, повернули у ненужного больше моста, и были на месте.

— Ну что сказать? — произнёс Барроу, достал кисет и начал набивать трубку. — Охренеть можно!

Станция и вправду опять появилась.

Эту станцию построили столетием раньше, раньше даже, чем был изобретён фотоаппарат, который запечатлел бы её первоначальный облик. Даже тогда, возможно, она не выглядела так же хорошо, как сейчас. Красиво выкрашенные водосточные трубы спускались от желобов на крыше, черепица на которой была положена с аккуратностью, превосходящей скромные человеческие возможности; бригада из двадцати профессиональных кровельщиков с синдромом навязчивых состояний и микрометровыми резьбомерами могли бы промаяться год и близко не подобраться к подобному совершенству. Окна — такие чистые, что, казалось, они по собственной воле отталкивают грязь и жир — все до единого держались в рамах так крепко, как ни один кусок стекла никогда не держался. На крюке у двери в зал ожидания висело пожарное ведро; свет не видывал ведра краснее, а песка внутри такого чистого, что любой разрыдался бы, затуши в нём кто-нибудь сигарету.

И всё же…

И всё же, вид сверхъестественно красивой станции не понравился Фрэнку Барроу. Совсем не понравился. Она казалась ему холёной, лоснящейся и очень довольной собой. Даже пятеро мальчишек, нарисованные на автомате с шоколадками выглядели как-то противно и пугающе. Впрочем, так всегда и было. Барроу всё пытался разобраться, в чём дело, когда открылась дверь кабинета станционного смотрителя и — о, ужас — появился сам смотритель.

Он увидал Барроу и Карлтона и направился к ним, каждым шагом демонстрируя врождённую энергичность и непринуждённость.

— Фрэнк! — находясь ещё в десяти футах от них, крикнул смотритель. Он подошёл и хлопнул его по плечу. — Видал? Ну не чудо ли?

Он махнул рукой в сторону станции и моста, который они только что перешли. Барроу обернулся и впервые обратил внимание на железную дорогу. Рельсы были сделаны из какого-то чёрного, тусклого металла и лежали на шпалах, на первый взгляд, красного дерева. Барроу повернулся к смотрителю.

— Доброе утро, Уилф. Как себя чувствуешь?

— Как себя чувствую? — от души засмеялся он, — Сам-то как думаешь? Ну не чудо ли? Старая станция опять появилась. Да что там, ещё лучше той. А вот гляди-ка, гляди. — Он заткнул большие пальцы в карманы жилета и встал в позу. — Новая форма! Блеск, а?

Барроу не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел такую необычную ткань — чёрную с вкраплениями серого, как у крота с взъерошенной шерстью.

— Блеск! Рад видеть тебя счастливым, Уилф!

— А я рад снова быть счастливым, ты уж мне поверь. Снова в строю, а? — Он по-детски радостно засмеялся. — Чудеса!

— Да, — спокойно сказал Барроу.

Он бросил взгляд на Карлтона — тот разглядывал смотрителя со странным выражением на лице, как человек, который, разбив яйцо, обнаружил там любимого игрушечного солдатика, потерянного в пять лет.

— Ты сильно расстроился, когда станцию закрыли и сняли рельсы.

Лоб Уилфа пошёл морщинами.

— Да. То был ужасный день.

— Ужасно было видеть, как друг загибается. Мы же тогда всем миром собрались тебе на помощь. Да ты и сам знаешь.

— Ну да, все были очень добры.

— Вот-вот, мы очень огорчились, увидев, как ты свисаешь с моста в петле.

— Ну да, — задумчиво сказал Уилф. Затем он просиял, — как бы то ни было, надо работать. Сегодня вечером поезд придёт. Нужно не ударить в грязь лицом перед нашими гостями. Хорошего утра, Фрэнк, Джо. Заскочите, когда дел будет поменьше. Выпьем по чашечке.

Он повернулся и зашагал назад к платформе, остановившись, чтобы помахать им у двери в кабинет.

— Боже мой, — тихо сказал Карлтон, — Боже, Боже, Боже.

— Отставить святотатство. К тому же, не думаю, что это божьих рук дело.

— Но, но, — Карлтон показывал на закрытую дверь кабинета, — он же умер.

— Знаю. Должен сказать, для мёртвого он весьма неплохо выглядит.

— Мы сами вынимали его из петли, — сказал Карлтон.

Барроу схватил его за локоть и потащил прочь.

— Мы его похоронили. Ты ведь тоже там был.

Он пытался вспомнить доказательства необратимости смерти, в которых до сегодняшнего дня не сомневался.

— Там ведь были цветы.

Он начал что-то бормотать.

— Да, я там был. Мы все там были. Уилф был всеобщим любимцем. Думаю, он и не знает, что какой-то бродяга нечаянно поджёг станцию десять лет назад.

Он остановился у доски с расписанием. На ней не было ничего кроме красочной афиши: «Сегодня вечером! Бродячая ярмарка братьев Кабалов! Приходите и будете изумлены!»

— Я уже изумлён, — мрачно сказал Барроу и потащил бормочущего Карлтона назад к дому и чашечке крепкого чая.

* * *

На закате послышался гудок поезда. Скорбный гнетущий звук, от которого мурашки бежали по спине, эхом отдавался между холмов. Ощущение не из приятных. Без единого звонка или стука в дверь весь город стянулся к станции, которая ещё двадцать четыре часа назад представляла собой кучу обугленных брёвен и почерневших кирпичей. Люди ждали, сбившись в небольшие группки. Гудение приблизилось, к нему присоединились громогласное ритмичное фырканье и механический скрежет металла о металл. Кто-то первым заметил дым и, не говоря ни слова, начал указывать в его сторону. Клубящееся облако становилось всё больше и больше, и люди не знали бежать им или стоять и ждать. Они выбрали второе, потому что это требовало меньших усилий.

И тут появился он — огромный, уродливый зверь из стали и пламени. Как когда-то от костров, на которых сгорали мученики и ведьмы, из его трубы летели, кружась в темнеющем небе, искры — словно пылающие драгоценные камни на тёмно-синей парче. Раздался свисток — ликующий вопль исполинского хищника, нашедшего добычу. Гудение стало громче, и можно было разобрать жутковатую нестройную мелодию из паровой каллиопы в пятом вагоне — танец смерти, под который в пору разве что ковылять мертвецам.

Поезд подошёл к станции, обдавая паром всю платформу так, что все резко рванули прочь. Паровоз издал звук, который показался Барроу презрительным «Ха!»

И больше ничего. Каллиопа играла свою мелодию, мотор пыхтел себе — вот и всё. Кто посмелее — сделал пару шагов по направлению к кабине. Внезапно из мрака выпрыгнуло пугало и помахало им, расплывшись в безумной улыбке. Смельчаки разменяли места в переднем ряду на места чуть подальше, и про себя отметили, что при первой возможности надо бы сменить исподнее. Пугало явно было сделано для того, чтобы распугивать не только птиц; на нём были подпалённый и засаленный комбинезон и шляпа как у Кейси Джонса, которая видела и лучшие дни. На шляпе было огромное пятно, возможно — от когда-то пролитой крови. Его лицо было пародией на человеческое — клоунский макияж, который не сползал из-за нескольких слоёв лака. Люди в толпе уже попривыкли к этому зрелищу и не боялись растерять содержимое своих желудков, когда ещё одно пугало выскочило наружу и тоже замахало. Этот, очевидно, задумывался как толстяк, но распределение веса было неправильное. Он выглядел так, как будто для пущей толщины ему под комбинезон напихали скомканных газет. Его лицо точно так же блестело от лака, на нём была такая же неискренняя улыбка умалишённого. Хуже того, на руке, которой он махал — на левой — была перчатка, а между ней и манжетом отчётливо виднелась желтоватая кость.

Маленький мальчик, стоящий возле Барроу, спросил у матери, — Мам, можно мне на ярмарку? — таким же тоном он мог бы спросить, обязательно ли идти к дантисту.

Взгляд матери ни на миг не отрывался от фигур в кабине локомотива, тонкая линия напряжённых губ ни на секунду не разжималась.

— Ни за что.

— Хорошо, мам, — сказал мальчик с неслыханной доселе смесью облегчения и недовольства.

Внезапно всеобщее внимание привлёк один из задних вагонов. Два элегантно одетых господина спустились на платформу и направились к ним, о чём-то увлечённо беседуя. Когда они подошли ближе, можно было разобрать обрывки разговора.

— …безнравственный…

— …не учи меня…

— …лечение хуже, чем болезнь…

— …ещё два дня…

Йоханнес Кабал остановился и посмотрел на брата.

— Я прошу тебя лишь попридержать свой высоконравственный гнев на пару дней. Это что, так сложно?

— Я больше понятия не имею, почему я на это согласился. Я думал, ничего хуже восьми лет с Друанами быть не может, но этот год… Будь наши родители живы…

— Что ж, они мертвы, и в завещании нет ничего такого, что давало бы тебе привилегию оспаривать каждое моё решение.

Он ожидал остроумную реплику в ответ, но был разочарован, потому что Хорст только что заметил публику.

— Йоханнес. Мы не одни.

Кабал от удивления дёрнулся и посмотрел на горожан. Нехотя улыбнулся. Где-то скисла фляга молока.

— Не волнуйся. Деннис и Дензил их немного развлекли, — сказал Хорст и засмеялся.

Кабал нахмурился. Последние месяцы его попытки не дать Деннису и Дензилу разложиться становились всё безнадёжнее. Постепенно мастерство паталогоанатома уступило место навыкам таксидермиста и, наконец, плотника. Ночь, когда он впервые послал за лаком и проволокой, выдалась бессонной. Попытки сделать косметический ремонт были смехотворны, а последующая идея сделать их «похожими на клоунов, ведь людям такое нравятся», обернулась настоящей катастрофой во всех отношениях, начиная техническим и заканчивая эстетическим. И хотя самому себе он в этом не признавался, они его даже немного пугали.

— Вы двое, — рявкнул он, когда они подошли к вагону, — хватит строить рожи, как пара идиотов, возвращайтесь внутрь.

Несправедливо обвинять их в кривлянии, потому как ничего другого их лица выражать уже не могли, но Кабал уже давно перестал быть справедливым. Деннис и Дензил с застывшими ухмылками удалились в тень кабины. Кабал глубоко вздохнул и приготовился исправлять несомненно нанесённый ими ущерб связям с общественностью. В последнее время дела шли плохо. Если бы год назад он узнал, что ему для достижения цели нужны всего две души, а впереди две рабочих ночи чтобы их раздобыть, то счёл бы это почвой для оптимизма. Сейчас он уже не был так уверен. Хорст в последние недели стал каким-то отчуждённым и непокладистым. Кабал не думал, что брат станет мешать его работе, но всегда существовала возможность, что проблемы возникнут, если он не поможет в нужный момент. Однако, хуже того, у него было ощущение, что Сатана не позволит ему выиграть пари так легко. Нужно остерегаться грязных трюков в конце игры.

Он повернулся к толпе. Взгляды были разные — от нейтрального до враждебного. Будет нелегко. Он покосился на Хорста, не зная, будет ли тот говорить с людьми; в этом он был намного лучше его. Хорст покосился в ответ, скрестил руки на груди, и отвернулся, глядя куда-то вдаль. «Хорошо, — подумал Кабал, — сам всё сделаю».

— Дамы и господа, — сказал он чётким, звучным голосом, — я Йоханнес Кабал из «Бродячей ярмарки братьев Кабалов». Это, — он указал на брата, который не удержался и слегка поклонился, — мой брат, Хорст. Мы приехали сюда, в ваш прекрасный город Пенлоу-на-Турсе, чтобы…

— Зачем вы сюда приехали? — спросил мужчина средних лет. Кабал встретился с ним взглядом, и у него появилось неприятное чувство надвигающейся беды.

— Чтобы показать вам лучшие в мире чудеса, диковинки и семейные развлечения, — продолжил Кабал. — В наших павильонах вы сможете проверить остроту ваших глаз и рефлексов, у нас есть представления, которые вас просветят и поразят.

— Вы и так уже достаточно сделали, чтобы поразить этот город, — сказал мужчина. Люди одобрительно заворчали.

Кабал присмотрелся к мужчине повнимательнее. На нём была темно-серая фетровая шляпа с узкими полями, не новая, но за ней явно бережно ухаживали. Его пальто так же являло признаки ухоженности, на брюках красовались острые стрелки, а туфли были начищены до блеска. Он носил очень ровные, аккуратно подстриженные усы, а волосы у него на висках начинали седеть. Возможно, бывший военный — он, безусловно, обладал властной манерой отставного офицера, то ли младшего, то ли старшего, капитана или майора. Однако в его взгляде присутствовала внимательность, которая не относилась к плодам многих лет добросовестной военной службы. Сомнения Кабала возросли.

— С кем имею удовольствие беседовать? — вежливо спросил он с теплотой недостаточной для того, чтобы расплавить и кристалл гелия.

— Меня зовут Фрэнк Барроу.

— Итак, Фрэнк…

— Можете называть меня мистер Барроу.

Кабал представил, как из висящего вверх тормашками Барроу вытапливают жир и успокоился.

— Что ж, Мистер Барроу, рад слышать, что наша небольшая ярмарка уже произвела здесь нечто вроде сенсации.

Двое мужчин смотрели друг другу в глаза, едва не прожигая друг друга взглядом.

— Что именно мы сделали?

— Это место, — сказал Барроу и ткнул большим пальцем в сторону станции.

— И станция у вас тоже красивая, — ответил Кабал. Он не знал, как дальше пойдёт разговор, но никогда не помешает польстить местным, сказав, как чудесно выглядит этот коровник, который они называют своим городом. И всё-таки, он был слегка удивлён тем, насколько безупречно выглядела станция. Как будто её только что построили.

— Может и так. Дело в том, что этого вчера здесь не было.

Толпа одобрительно заулюлюкала и закивала. Кабал очень надеялся, что ослышался.

— Прошу прощения?

— Я говорю, вчера в это же время на этом месте лежала кучей обгоревших камней, эта линия лет сто не видела ни рельсов, ни шпал, а вот он, — Барроу указал на смотрителя станции, тот улыбнулся и помахал, — давным-давно умер и был похоронен. Теперь, я, как и, полагаю, все присутствующие, хотел бы узнать, как такое возможно.

Все выжидающе посмотрели на Кабала.

Кабал глуповато улыбался, в то же время быстро шевеля мозгами. Он вообще был здесь ни при чём, но почему они посчитали иначе? Рельсов нет? В таком случае, как они могли спланировать свой приезд сюда? Пенлоу-на-Турсе точно был помечен на схеме как действующая станция. Секунды тянулись, а улыбка всё не сходила с его лица. Он чувствовал, как сохнут зубы. Кто-то из зрителей кашлянул, чтобы напомнить, что все ждут его ответа. Их взгляды были устремлены на него. Мысль не шла. Пенлоу — последняя возможная остановка, время почти на исходе. Нужно найти здесь две души, а весь город на него ополчился. Бусинка пота собралась на его правом виске; он вполне отчётливо это чувствовал. Нужно придумать причину этих странных происшествий. Сейчас. Прямо сейчас. В эту самую секунду… Давай. Секунда пролетела, а мысль всё не шла. Он прекрасно знал, кто за всем этим стоял. Хотел грязных трюков? Получи. Дело было сделано ещё до того, как они приехали. Он прикинул, успеет ли забрать коробку с контрактами, если возникнет необходимость в спешке покидать город, удирая от толпы с факелами.

— Толпы с факелами на удивление быстро двигаются, — сказал он вслух. На него непонимающе посмотрели. «Чудесно, — подумал он. — Почему бы самому не навести их на эту мысль?»

— Мой брат имеет в виду, что всего несколько месяцев назад мы с ним нажили себе опасного врага.

Голос Хорста сразу начал ткать спокойными, уверенными нотами свою особую магию. Когда он говорил, его всегда слушали.

— Видимо, наш враг добрался сюда раньше нас и намерен замарать нас той некромантской грязью, которой сам замаран, недостойное создание. Это, мне думается, должно стать идеалом насмешливой мести для его грешной, чёрной души.

Из толпы донёсся растерянный ропот.

— О чём ты говоришь, сынок? — спросил Барроу.

— Дамы и господа, позвольте представить вам моего брата: Йоханнес Кабал — Сокрушитель! — это слово уж точно следует записать с большой буквы, — Сокрушитель подлого волшебника Руфуса Малефикара!

Толпа издала благодарный вздох. Руфус давно стал любимчиком газет что пожелтее. Даже Барроу, похоже, о нём слышал.

— Минуточку, — сказал Барроу. — Я думал, Малефикар мёртв!

— Убит моим братом собственноручно в смертельном поединке.

— Если он мёртв, как тогда он всё это провернул?

Справедливый вопрос, вот только Хорст прокладывал себе дорогу в жизни на 99 % вдохновением и на 1 % потоотделением.

— Позвольте, разве смерть — преграда для некроманта?

Благодарный вздох на этот раз представлял собой злобное шипение. Внезапно Кабал испугался, не собирается ли Хорст выдать его. Последнее время он как-то отдалился.

— Руфус Малефикар был человеком злым. Теперь, стало быть, его недобрая воля распространяется и после смерти. После отъезда мы пересмотрим наш плотный график, чтобы вернуться туда, где он повешен, и сжечь его труп. Даже некроманту не выжить в очистительном пламени.

В толпе нашлись те, кто с умным видом закивал — из той породы людей, что всегда кивают с умным видом, стоит кому-то сказать нечто толковое.

Барроу нахмурил лоб, поняв цену эдакой находчивости. Он не собирался попадать в ловушку, устроенную Хорстом. Пусть другие верят.

— Почему вы не сожгли его, когда у вас была возможность? — спросил Джо Карлтон, если нужно спросить что-то очевидное, на него всегда можно положиться.

Хорст вскинул руки в мольбе.

— Мы уже зажгли факелы, когда пришла мать Малефикара.

Он изобразил тонкий старческий голос.

— Прошу, не сжигайте моего мальчика, — сказала она. — Он плохо себя вёл, я знаю, но он моя плоть и кровь. Я… я не вынесу, если вы сожжёте его.

Что ж, я всё равно был готов сжечь злобного придурка, когда Йоханнес, мой брат, схватил меня за руку и сказал: «Нет, Хорст. Может, он и был некромантом, убийцей и трижды крашеным злодеем, но этой женщине он — сын. С неё достаточно страданий. Более чем достаточно. Оставь его воронам и продолжим путь».

Не веря своим ушам, Кабал уставился себе под ноги — его охватило самое настоящее смущение. К счастью, скоро унижению конец.

— Так что, мы оставили несчастную старушку миссис Малефикар рыдать у ног её малыша Руфуса, — продолжил Хорст.

— Пожалуйста, прекрати, — прошептал Кабал. — Я сейчас сдохну от унижения.

— Думаешь, стоит пропустить момент, когда ты побежал ей вслед и всучил всю месячную выручку? Если настаиваешь… — шепнул Хорст в ответ.

Затем, громче:

— Итак, если наше преступление в том, что мой брат не нашёл в себе силы разбить несчастной вдове сердце, и без того истерзанное её сыном, то мы признаём вину.

Он снял шляпу и покаянно опустил голову. Всё замерло. Затем толпа обезумела.

Ликующая толпа подняла Кабала на руки и несколько раз пронесла взад-вперёд по платформе. Пара лживых фраз — и из предвестника гибели он превратился в победоносного героя с золотым сердцем. «Такова, — размышлял он, — переменчивость толпы. Хорсту бы газету выпускать».

У Кабала уже рука затекла раздавать автографы, как вдруг он заметил неподалёку Барроу. Тот, скрестив руки, наблюдал за ним. Видимо, кто-то всё-таки выстоял против пропаганды Хорста.

— Кажется, на вас это не произвело никакого впечатления, — сказал Кабал. — С чего бы это? Разве вы не слышали моего брата? Я герой.

— Я не знаю, кто вы, — сказал Барроу. — Герой? Никогда бы не подумал. Вы убили Малефикара?

— Да, — ответил Кабал. Он оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. — Да, я убил его. Выстрелил в него три раза.

— Почему?

— Почему я выстрелил в него или почему выстрелил трижды? Я выстрелил трижды, чтобы уж наверняка его убить. А убил, потому что он стоял на пути.

— На вашем пути.

— Если угодно.

— А что сделали с остальными?

— С кем?

— С этой жалкой толпой идиотов, которая всюду за ним ходила, с остальными сбежавшими из лечебницы.

Кабал улыбнулся.

— Слышали об «общественном попечении»? Это как раз тот случай; они безобидны, нужно лишь направить их по верному пути.

— Они у вас на ярмарке?

— В качестве персонала, уверяю вас. В представлениях участвуют только добровольцы, — улыбка исчезла в небытие, — как правило.

Барроу фыркнул.

— Всё понятно.

— Нет. Вовсе нет. Вы читаете между строк, но то, что там написано, вам не понятно. Мистер Барроу, у меня к вам предложение.

— Валяйте.

— Через два дня мы исчезнем из ваших жизней. Вы вполне можете позволить нам заняться нашим делом и подарить немного радости этим людям ко всеобщему удовольствию. Без обид, без драм.

Барроу сжал губы.

— Если бы я на самом деле мог в это поверить, я бы с радостью согласился.

— Но вы не можете.

— Не могу. Не верю я в историю о мертвеце, который с виселицы слез только для того, чтобы подпортить вам репутацию. Ни на долю секунды. За какого же идиота вы меня принимаете?

Кабал качнул головой в сторону воодушевлённых горожан, толпа которых сновала взад-вперёд вдоль поезда.

— За идиота вроде этих, — сказал он. — К сожалению для нас обоих, я ошибся.

Рабочие начинали разгружать вагоны-платформы. Кабал и Барроу наблюдали за ними.

— У меня впереди долгая ночь, мистер Барроу. Уверен, вы извините меня, если я вас покину. Кабал сделал несколько шагов по платформе, и Барроу сказал ему вслед:

— Будет лучше, если вы покинете мой город.

Кабал остановился и обернулся.

— Ваш город? Вы здесь не хозяин. Помните об этом.

— И это всё? Угроз не будет?

— Угрозы, мистер Барроу, оставьте трепачам и трусам. Я к ним не отношусь.

Он направился обратно к Барроу, пока они не стали лицом к лицу.

— Я даже не предупреждаю.

Он резко развернулся и ушёл.

— Как правило, — сказал Барроу, слишком тихо для того, чтобы услышать. Затем тоже повернулся и пошёл назад к городу.

Всё дальше отдаляясь друг от друга, они оба думали об одном и том же: «От этого человека жди беды».

ГЛАВА 11 в которой Кабал наживается на чужом несчастье, и драма всё-таки разыгрывается

Такого просто не могло быть, чтобы балаган по прибытии в тот же вечер был готов к приёму публики. Тем не менее, ценой небольших хлопот и времени меньшего, чем требуется, чтобы достать и разложить стол для пикника, балаган со всей мишурой, с тридцатью аттракционами, палатками, каруселями и выставками горел огнями и был готов открыться. Никто не мог объяснить, как они это сделали; так получилось, что двести пятьдесят граждан, собравшиеся на станции, в это время смотрели в другую сторону. Все одновременно подскочили от неожиданности, когда за их спинами заиграла каллиопа, обернулись и почти одинаково сказали «О-о-о-о-о!» Кто-то на одну «о» поменьше, кто-то на один восклицательный знак побольше.

— Специальное предложение в честь открытия! — крикнул высокий бледный брюнет с соответствующей харизмой, в то время как его брат, долговязый блондин с бледным лицом, который, казалось, всегда употреблял улыбку только в качестве оружия, стоял позади, сложа руки. — Вход бесплатный!

Честные граждане Пенлоу-на-Турсе были воспитаны на истине, что отказываться от подарка неприлично, поэтому вежливо встали в очередь под разноцветную полированную деревянную арку с лампочками. Барроу шёл вместе со всеми, пока не оказался прямо под аркой и посмотрел вверх. На секунду ему показалось, что там написано «Оставь надежду, всяк сюда входящий», но в следующий момент она уже точно гласила о том, как тут, там и повсюду разные коронованные особы называли этот балаган идеальным досугом для тех, у кого от роду богатые родители и бедная наследственность, — в некоторых углах провинции это якобы считалось хорошей рекламой. Барроу решил, что ему показалось, но его подсознание пыталось что-то ему сказать. Он вошёл внутрь, предупреждённый и вооружённый.

Йоханнес Кабал, некромант и, поневоле, балаганщик, смотрел на толпу и заметно нервничал. Сегодня был их предпоследний вечер, и дела шли… как-то не так. Он не мог понять, что именно было не так. Толпа держалась плотно и переходила от палатки к карусели, от карусели к аттракциону, как огромная семья. Кроме непрерывной игры каллиопы и бодрых выкриков зазывал не было слышно ни звука. Люди просто останавливались, смотрели и шли дальше. Маленькая сенсация произошла, когда кто-то купил у лотка сахарное яблоко.

— Что с ними такое? Я думал, что я теперь буду героем. Почему они такие подозрительные?

Рядом появился Хорст, хотя секунду назад его определённо здесь не было.

— Они побаиваются. Может я и дал им объяснение ситуации, но это не значит, что оно пришлось им по нраву. Это место напоминает им, что случилось нечто недоброе, нечто необъяснимое, из ряда вон выходящее. Посмотри правде в глаза, Йоханнес. Сомневаюсь, что здесь происходило что-нибудь необычное с тех пор, как давным-давно какой-то прохожий крестьянин подумал, что неплохо бы основать город на этом месте. Видел, сколько шуму подняли из-за сахарного яблока? Продавай мы заливное из язычков жаворонка, они и то так не удивились бы. Возможно, здесь нас ждёт неудача.

— Неудачи быть не может. Это последняя остановка. Две души. Нужнодобыть две души, или вся эта затея — пустая трата времени.

— И девяноста восьми душ.

— Девяноста девяти. Мы поспорили на мою жизнь.

Хорст резко на него посмотрел.

— Что? Ты ничего об этом не говорил!

— Как это ни странно, но я не любитель распространяться о подобных вещах. Какая разница? Если я не верну себе душу, то не смогу продолжать исследования.

— За тобой тянется след из метафизических катастроф, ты превратил невесть во что свою жизнь, мою жизнь, жизнь всех тех, кого ты сгубил за восемь лет и тридцать семь дней, что я проторчал на кладбище, а теперь решил замолвить словечко ещё за сотню? И ради чего?

— Сам прекрасно знаешь.

Хорст в бессилии покачал головой:

— Нет, не знаю. — Он начал трясти пальцем перед лицом брата. — Я раньше знал. Я тебе даже симпатизировал, такой я идиот, и видишь, что со мной стало? А ради чего теперь? Я не знаю. Думаю, и ты не знаешь. Ты продолжаешь жить так только потому, что если бы ты остановился и спросил себя: «Как же так, Йоханнес, почему я стал для всех распоследней сволочью?» — думаю, ты не смог бы дать себе честный ответ.

Кабал разозлился и откинул руку Хорста в сторону.

— Плевал я, что ты там думаешь. Мне в высшей степени безразлично твоё мнение.

Хорст пожал плечами.

— Отлично. Покуда мы понимаем друг друга.

— Нет, мы друг друга не понимаем. Уж тебе меня точно не понять. Ты никогда ни к чему не стремился в жизни. Тебе не понять, что такое отдать чему-то всего себя. Тебе не понять, что значит засыпать и просыпаться с одной и той же мыслью, которая не идёт из головы.

— Это не самоотдача.

— А что же?

— Одержимость.

— Вот как ты пытаешься понять меня? Ярлык повесил. Что и следовало ожидать.

— Это не ярлык. Взгляни на себя. О, боги, Йоханнес, ты же врачом собирался стать! Хотел помогать людям!

— Врачи. Мошенники и шарлатаны. Лишь пытаются отогнать тьму, а если не получится, у них всегда наготове пара оправданий. Им не хватает то ли ума, то ли духу, чтобы вновь вернуть свет. Но не мне. Не мне! Я буду Прометеем современности, что бы ни пришлось делать, какими бы тёмными делами не пришлось заниматься, чтобы постигнуть тайну.

— А что, если никакой тайны нет? Что, если это за рамками понимания смертных? Что тогда? Что будешь делать?

— Должна быть, — ответил Кабал. При этом он выглядел очень старым и уставшим. — Должна быть.

Хорст взял младшего брата за плечи.

— Послушай, у нас есть двадцать четыре часа — даже меньше, учитывая светлую часть суток — но время есть. Можно придумать выход. — Кабал непонимающе заморгал. — В этих контрактах всегда где-нибудь да найдётся лазейка. Должно быть, это традиция. Сожжём контракты, освободим тебя от пари, а затем отыщем лазейку в договоре, что ты подписал, продав душу.

— В моём договоре нет никакой лазейки, — сказал Кабал. — Я отказался от души в обмен на основы некромантии.

— И это всё?

— Не знаю. Мне нужна была «тайна жизни после смерти» — всё как обычно.

— Ты попросил именно это?

— Что-то вроде того.

— Тогда всё просто! Разве не понимаешь? Ты хотел узнать тайну жизни после смерти, а получил пару формул, которые позволяют тебе возвращать людей к жизни жалкими подобиями тех, кем они были. Тебе ещё пришлось выполнить большую часть работы, чтобы этому научиться. Они не смогли выполнить свою часть сделки!

— Ты просто придираешься к определениям.

— Да ладно тебе! Думаешь, Сатана упустил бы такую возможность, если бы ситуация была обратной?

— Какой мне прок от его души?

— Я не это имею в виду. Он у нас в руках. Это философское минное поле!

Кабал на мгновение представил себе, как Аристотель неожиданно исчезает в огненном облаке посреди чистого поля, а Декарт и Ницше с ужасом это лицезреют. Он взял себя в руки.

— Меня ведь наделили силой использовать формулы. Вот и вся выгода.

— Это тебя ни к чему не привело. Брось эту затею. Начни заново.

— Я… я не знаю.

Он прикинул, сколько исследований понадобится, чтобы нагнать потерянное в схватке с дьяволом время. По всему выходило, что немало.

— Йоханнес. Сделай это. В качестве искупления.

Хорсту Кабалу казалось, что его брат, Йоханнес, выглядит так же, как и в шестилетнем возрасте, когда у него умерла собака. Та же оцепенелая неспособность осознать что произошло. Йоханнес Кабал посмотрел на пол, на ночное небо и, наконец, на брата. Он выглядел растерянным.

— Я не знаю, — прошептал он.

Хорст раскрыл объятия. Он не обнимал младшего брата с тех пор, как тот был ребёнком. Они никогда не были близки, а когда Кабал признался, что ненавидел Хорста, стало ясно почему. Но даже сейчас, даже в этом месте, кровь, как и раньше, гуще воды.

— Эй! Босс! — из ниоткуда появился Кости. За мгновение, что Хорст переводил взгляд с Йоханнеса Кабала на мистера Костинза и обратно, его брат испарился — на его месте стоял Кабал, некромант.

— Что? — бросил Кабал.

— Мне кажется, у нас клиент, — сказал Кости, широко улыбнувшись.

Хорст вздохнул. Момент упущен. До сих пор непринуждённая улыбка и добродушие мистера Костинза ему даже нравились. До сих пор было очень легко забыть, что он всего лишь частичка Ада, которую принесли на Землю и одели в шляпу. Эта улыбка изменила всё. Речь шла о том, чтобы забрать чью-то душу — и это был повод для радости.

— Где?

— В зале с автоматами. Она там просто торчит без дела, да и выглядит очень даже несчастно. У нас наверняка для неё что-нибудь найдётся.

— В зале с автоматами? В кои-то веки это место оправдало затраты.

Кабал зашагал вперёд, Костинз за ним. Хорст растворился в воздухе и прибыл раньше них.

Зал игровых автоматов неизменно служил отличной приманкой для людей, жаждущих избавиться от лишней мелочи, а вот в сборе душ проявлял себя слабо. Сейчас, как и всегда, он был забит детишками и подростками, что играли в багатель и одноруких бандитов, мерялись силой с медной рукой, и созерцали жутковатые сценки в механических вертепчиках. Хорст лихорадочно смотрел по сторонам. Они скоро дойдут, и он потеряет свой шанс увести отсюда потенциальную жертву. Люди вокруг мешали ему передвигаться на большой скорости, и ему приходилось тактично проталкиваться через толпу. Он не видел никого, кто бы подходил по описанию, пока орава подростков не бросила попытки достать мягкую игрушку из автомата и не отошла. Девушка. Наверное, ей даже двадцати нет. Хорст редко видел, чтобы горе так сильно отпечатывалось на лице. Её окружали люди, но не касались её — несчастье было почти что материальным. И ей, должно быть, казалось, что они умышленно его избегают. Хорст решительно двинулся сквозь толчею.

— Прошу прощения, мадам.

Он стоял рядом с ней. Она подняла взгляд. Столько ночей без сна. Столько ночей в слезах. Он посмотрел в сторону входа. Видно было, как приближаются его брат и Кости. У него не оставалось времени на изысканные манеры и даже на то, чтобы зачаровать её и вывести оттуда.

— У вас несчастный вид. Могу я чем-то помочь?

Она лишь слабо, неуверенно улыбнулась.

— Меня зовут Хорст Кабал. Я один из владельцев. Невыносимо видеть, как кто-то…

Кабал и Костинз были уже почти у входа.

— Слушай, что стряслось? Может, деньгами помочь? У нас денег полно, не знаем, куда девать. Дам столько, сколько нужно.

Её улыбка поникла, она растерялась. Времени больше нет. Он наклонился и шепнул ей на ухо:

— Делай, что хочешь, только не поддавайся искушению. Обещаешь?!

Он выпрямился, она непонимающе на него смотрела.

— Не поддавайся, — еле слышно повторил он, и пропал.

Кабал осмотрел помещение. Полным-полно женщин, которые то ли и вправду горевали, то ли следуя моде, делали невыразительное лицо. Если он когда и обладал способностью заметить горе, она давно уже атрофировалась от нечастого использования.

— Кто? — спросил он Костинза.

— Вон та, босс. Лицо у неё — печальнее не придумаешь Кабал внимательно на неё посмотрел. Честно говоря, она выглядела немного озадаченной.

— И чего же она хочет?

Костинз некрасноречиво пожал плечами.

— Не знаю.

Кабал раздражённо выдохнул и попытался вспомнить, как работает это место. С другими аттракционами было куда проще. Там можно было просто спросить. Он поискал, кого бы спросить тут, и его взгляд упал на механическую гадалку. Из своего стеклянного ящика Госпожа Судьба обещала поведать будущее наивным клиентам на небольшом куске картона — и всё за один пенни. «От неё был толк в прошлом», — припомнил он. — «Может, будет и сейчас?»

Кабал подошёл к ней и незаметно стукнул кулаком по ящику рядом с прорезью для монет. Ничего не произошло.

— Плати-ка сама, Судьба, а то устрою тебе свидание с ножовкой, — сказал он грубым шёпотом.

Манекен немедленно задвигался, услужливо посмотрел в хрустальный шар, и остановился. Мгновение спустя в лоток упала карточка. Кабал взял её и прочитал:

ГОСПОЖА СУДЬБА ВСЁ ВИДИТ И ВСЁ ЗНАЕТ.

ТЫ ВСТРЕТИШЬ ЖЕНЩИНУ, У КОТОРОЙ ЕСТЬ ТО, ЧТО ЕЙ НЕ НУЖНО.

ПРЕДЛОЖИ ЕЙ СРЕДСТВО ОТ ЭТОГО, И ОНА НЕ ПОСКУПИТСЯ.

СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:

О ЧЕЛОВЕКЕ СУДЯТ ПО МАНЕРАМ.

Кабал прочёл карточку дважды, затем смял её. Он наклонился к кабинке, как будто хотел бросить монетку.

— Вот от этого как раз никакого толка, — прошептал он. — От чего она хочет избавиться? От болезни? Вшей? Своеобразного и раздражающего смеха? Дай мне нечто конкретное и прибереги бессмысленные обобщения для посетителей.

Человеку с фантазией показалось бы, что манекен поджал губы. Несомненно, она проделала свои нехитрые предсказательские манипуляции в лишённом достоинства темпе. Автомат выплюнул карточку с такой злобой, что Кабалу пришлось поймать её, чтобы та не упала на землю. Вот что на ней было:

ЛАДНО, ЛАДНО.

ГОСПОЖА СУДЬБА И ВСЁ ТАКОЕ.

У ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ РЕБЁНОК, И ОН СВОДИТ ЕЁ С УМА.

НЕ ПРЕКРАЩАЕТ РЕВЕТЬ. МУЖА НЕТ.

СЕГОДНЯ ЗА НИМ ПРИСМАТРИВАЕТ ЕЁ МАТЬ.

ПРЕДЛОЖИ ЕЙ ВЫХОД, И ОНА ОТДАСТ ТЕБЕ СВОЮ ДУШУ. ВСЁ ПРОСТО.

СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:

В БУДУЩЕМ ПОПЫТАЙСЯ СКАЗАТЬ «ПОЖАЛУЙСТА», НАХАЛ.

За исключением совета, как раз эти новости Кабал и надеялся получить.

— Костинз, я хочу, чтобы отсюда эвакуировали всех, за исключением этой женщины.

— Будет сделано, — ответил Костинз, и тихо и незаметно начал ходить по комнате, раздавая бесплатные билеты всем без разбора. Через пять минут в зале не осталось никого, кроме Кабала и женщины, которая медленно скармливала монетки автомату под названием «Потехе час». А точнее, так казалось Йоханнесу Кабалу, который не знал, что кое-кто стоит в углу, держась в прозрачном состоянии. Хорст с надеждой наблюдал за происходящим.

В ряду автоматических вертепчиков один был накрыт брезентом с табличкой «Не работает» спереди. В действительности, он стоял пустым, так как у Кабалов на нём закончились идеи. Теперь Кабал подошёл к нему, сконцентрировался, беззвучно произнёс: «Заклинаю тебя», — и снял чехол. Внутри ящика оказался вертепчик, изображающий комнату. В этой комнатке была малюсенькая механическая кукла, поразительно похожая на эту грустную девушку. Комнатка была обшарпанной спаленкой с распахнутой дверью, через которую было видно ванну и висящие над ней на верёвках простыни. Механическая кукла стояла у колыбельки, в которой лежала крошечная куколка ребёнка. Может, она была и маленькой, но каким-то образом имела достаточно деталей, чтобы показать, что такого ребёнка вряд ли кто-то мог полюбить. Вертепчик назывался «Материнское избавление». Свернув на руке чехол, Кабал отошёл в дальний конец зала и сделал вид, что разговаривает со стариком в разменной будке. В действительности, он наблюдал за женщиной. Впрочем, не он один.

Девушке стал надоедать «Потехе час», которая начала выдавать лимоны с жестокой регулярностью. Вскоре у неё стали заканчиваться монетки, и такой поворот удачи её расстроил. Она оставила автомат и пошла вдоль строя его собратьев. Она знала, что скоро уже надо будет идти обратно домой, и хотела получить на ночь ещё одну маленькую частичку удовольствия. Она увидела ряд автоматических вертепчиков и стала их по очереди рассматривать. Они все были кошмарными, с историями об убийствах, казнях, злых призраках и жестоком правосудии, — обо всём этом ей не хотелось знать. Она уже собиралась уйти, когда её взгляд упал на последний автомат в ряду. Было дело в названии или в поразительном сходстве куклы с ней, или вертепчика с её собственной спальней, никто из Кабалов не мог сказать, но он неотступно притягивал её.

Она остановилась у ящика и заглянула в него. Это было странно, будто во сне. Как будто кто-то взял её жизнь, воссоздал её в дереве, проволоке и краске и поместил сюда на всеобщее обозрение. На полосках бумаги, старых и пожелтевших несмотря на то, что в действительности им не было и десяти минут, приколотых к полу вертепчика, было написано соответственно «Несчастная мать» и «Неугомонный ребёнок». Глаза у неё стали влажными. Всё-таки она не одинока. Кто-то ещё страдал так же, как она, если эта история была рассказана здесь. Когда она полезла в карман за одной из немногих оставшихся монеток, поблизости ещё одни глаза стали влажными и тихо заплакали.

Она должна была узнать, она должна была увидеть, что стало с этим другим человеком. Вертепчик ведь назывался «Материнское избавление». Как? Как она нашла избавление? Ей, неизвестно почему, поскорее надо было это узнать. Она вставила монету в щель и разжала пальцы.

Вертепчик со стрёкотом ожил. Ручки ребёнка то поднимались, то опускались в механическом ритме, а его головка вращалась из стороны в сторону, — плача, чего-то требуя, не замолкая ни на секунду. Одновременно с ребёнком мама приставила ручки к ушам и затрясла головкой. Её нервы готовы были лопнуть. Не проходило и дня, чтобы она не думала о самоубийстве. Женщина прижалась лбом к холодному стеклу и закусила губу.

Послышался отчётливый щелчок, и пол совершил треть оборота против часовой стрелки, меняя сценки. Теперь мама стояла в ванной. Используя мойку как стол, она что-то мешала. Порошки и жидкости из стенного шкафчика. Странная вещь, но хотя самая большая бутылочка в её ручках и была не больше ногтя, надписи на ярлычках явственно читались. Ложечка того, щепотка этого — всё отправлялось в ступку и тщательно размешивалось. Закончив, малюсенькая механическая мама вылила раствор в детскую бутылочку. Смысл был предельно ясен. Когда она прочитала табличку с названием сценки: «Средство появляется», — её ни разу не смутила поразительная человечность движений куклы. Она сама жила внутри этой маленькой драмы. Она чуть не застонала в голос, когда

— щёлк! — сценка начала поворачиваться, меняясь на третью и последнюю. Это будет наказание, земное или небесное. Она повидала чересчур много этих автоматов, чтобы усомниться в том, что конец будет нравоучительным. Но… нет. Финальная сценка изображала кладбище. Мама стояла в трауре, и её лицо сияло, в то время как скорбящие опускали крошечный гробик в тёмную могилу. А под носовым платком у неё — неужели признак улыбки? Кукла смотрела из ящика прямо в её глаза, и в них она увидела своё лицо. Своё счастливое лицо. Неизбежная надпись на табличке, прикреплённой к удобно расположенной могиле, гласила: «Материнское избавление».

Машина сделала ещё один щелчок и вернулась к невыносимой первой сцене. Не успело жужжание остановиться, как она скормила ей ещё одну монету. На этот раз, когда появилась вторая сцена, её губы шевелились — она запоминала ингредиенты.

* * *

Полиция приехала за час до рассвета. Кабал был безукоризненно вежлив с ними, пока они суетились и задавали множество банальных вопросов. Куда меньше он был рад приезду Барроу.

— Я не знал, что вы работаете в местном участке, мистер Барроу, — подавляя зевок, сказал он.

— Вовсе нет. Я просто заинтересованная сторона, — ответил Барроу.

— В таком случае, — сказал Кабал сержанту, — думаю, я имею право попросить мистера Барроу покинуть нас.

— Нет, не имеете, — сказал сержант. — Бывший следственный инспектор Барроу здесь по моей просьбе, в этом деле он выступает в качестве консультанта.

— Бывший следственный инспектор, значит? — удивлённо произнёс Кабал. — А вы многогранная личность. Вы сказали «в этом деле». О каком деле речь?

— Произошло убийство. Крайне жестокое. Подозреваемая утверждает, что эта ярмарка имеет к нему отношение.

— Убийство? — с невинным удивлением в голосе спросил Кабал.

— Если быть точным, детоубийство — сказал Барроу. — Мать убила собственного ребёнка. Она утверждает, что в вашем зале есть автомат, содержащтй оецепт яда.

— Да что вы говорите! В самом деле?

— Хотите сказать, что знать не знали, что в вашем зале представлен такой автомат?

— Что вы, и не подумал бы. Такого автомата у нас нет. Я просто удивлён, что кто-то сумел сочинить такую диковинную историю. И что кто-то в неё поверил.

Сержант возмутился.

— Мы должны проверять все зацепки, сэр.

— Конечно, конечно. Я прекрасно вас понимаю. Итак, чем ещё могу помочь? Даю слово, что на моей ярмарке нет автомата, подходящего под ваше описание. Я даже не слышал о таком.

— Она сделала очень сильный яд, сэр. Ребёнок умер в агонии.

— Ужасно.

— Судя по всему, она была уверена в том, что его невозможно выявить, — сказал Барроу. — Самая обыкновенная девушка. Думаю, по большей части она говорит правду.

— И в чём правда?

— Вчера вечером она приезжает на ярмарку. Той же ночью она готовит яд и применяет его по назначению. Не думаю, что она могла стать Лукрецией Борджиа за такой короткий срок без помощи профессионалов.

— На что вы намекаете?

Сержант кашлянул.

— Покажите нам зал, сэр. С вашего позволения мы бы хотели взглянуть на автоматы.

— Хорошо, но вы напрасно теряете время.

Кабал повёл трёх полицейских и Барроу в сторону зала. Он отпёр большой замок, на который была закрыта входная дверь, и отступил.

— Прошу вас.

Полицейские вошли и столпились у двери, а Кабал обошёл вокруг здания и открыл ставни.

Взгляд Барроу упал на место, где стояли вертепчики, и он отправился рассмотреть их поближе, полицейские — за ним. Кабал прислонился к стене, изображая безразличие. Барроу шёл вдоль ряда вертепчиков, между делом читая названия:

— «Дом Синей Бороды», «Колодец и маятник», «Двор Ивана Грозного», «Спальня с привидениями», «Тайбернское дерево» — Прямо Гран-Гиньоль, мистер Кабал, — сказал он неодобрительно.

— Людям нравится, — ответил Кабал, — мистер Барроу.

Барроу подошёл к концу ряда, к автомату, накрытому брезентом, на нём висела табличка.

— Не работает? В чём дело?

— Не знаю. Что-то сломалось. Я в этом не разбираюсь.

— Мы бы хотели взглянуть, сэр, если вы не против, — сказал сержант.

— Думаю, не стоит. Даю слово, что автомата, подходящего под ваше описание, нет. Разве этого не достаточно?

— Мы бы хотели посмотреть сами, сэр. Снимите, пожалуйста, брезент.

— Я и правда не думаю, что это хорошая идея.

— Может и так, сэр. Прошу прощения…

Сержант быстро развязал брезент и откинул его.

Автомат застрял на середине действа. На залитой лунным светом улице, по садовой дорожке возле дома за офицером полиции гнался чей-то разгневанный муж. В окне верхнего этажа изображала истошные крики женщина с неправдоподобно большой грудью. Примечательно, что форменные штаны болтались у офицера вокруг лодыжек. Машина называлась «Изменила с полисменом». Сержант покраснел. Маленький полицейский выглядел в точности как он сам, и сходство это не ушло от внимания его констеблей. Хуже того, женщина была очень похожа на миссис Бленхайм с Макстибл Стрит, муж которой часто работал в ночную смену.

— Что ж, думаю, на этом всё, — спешно сказал он, пытаясь снова накрыть автомат брезентом. Тот, как будто по собственной воле, продолжал спадать. — Мы пойдём, сэр. Спасибо за содействие. Вы были очень терпеливы.

— Не за что, сержант, — любезно сказал полицейскому Кабал, глядя, как тот уходит, подгоняя ухмыляющихся подчинённых.

Кабал посмотрел им вслед и поправил очки.

— Интересное место, эта ваша ярмарка, мистер Кабал, — сказал Барроу у него за спиной.

— Спасибо, мистер Барроу, — поворачиваясь, ответил Кабал.

— Это вовсе не комплимент. Просто комментарий: интересное место. Взять хотя бы этот зал.

— Вот как? — Кабал поднял брови. — Чем же он интересен?

— Автоматы эти. — Барроу указал на вертепчики. — Ужас и смерть без конца. Тут мы подходим к последней — той самой, в которой, по сведениям полиции, содержался рецепт яда — а там чистой воды комедия. Странно, вы не находите? Ни к месту.

— Люди такое любят, — ответил Кабал. — Так мне сказали. Этот автомат был добавлен позднее.

— Позднее так позднее. — Барроу пошёл к двери и задумчиво посмотрел на балаган. — Не нравится мне ваша ярмарка, мистер Кабал. Она внушает мне отвращение.

— Мы не можем гарантировать, что угодим всем.

— Я не это имел в виду. Ещё на службе, во время расследования меня, как и любого другого, посещали догадки. Иногда они были обоснованы, иногда нет. Но порой у меня возникало особое ощущение — самый что ни на есть мерзкий вкус во рту. Противный, ни с чем не сравнимый вкус. Сидел я однажды на допросе одного паренька, он проходил как возможный свидетель убийства. Заметьте, всего лишь свидетель. Уважаемый человек, который, возможно, видел нечто полезное.

— И вы ощутили этот ваш волшебный мерзкий вкус?

— На полную катушку. Он и оказался нашим убийцей. Но тогда он даже подозреваемым не был. Вот что важно. У меня не было причин его подозревать.

— Вы уверены, что взяли нужного человека, а не сфабриковали дело, потому что забыли почистить зубы тем утром?

— Не думаю, что даже самый рьяный любитель теорий полицейского заговора поверит, что мы подставили человека, закопав четыре тела у него за домом и разбив сверху сад камней.

— Сад камней? — Кабал представил себе эту картину. — И правда, на правдоподобную историю не тянет. В таком случае, может, вы и были правы. Полагаю, говоря, что моя ярмарка внушает вам отвращение, вы полагаетесь на этот необыкновенный криминалистический привкус?

— Дома я, пожалуй, выпью чашку очень крепкого чая. Надеюсь, это его перебьёт.

— Так и сделайте. Быть может, однажды, до суда будут допускать улики, основанные на ощущениях. А пока, желаю вам хорошего дня. Я бы с радостью поспал пару часов, если это вообще возможно.

— Хорошего дня, мистер Кабал, — сказал Барроу и направился в сторону города.

Кабал степенно зашагал к себе в кабинет, но едва Барроу скрылся из виду, бросился бежать. Запыхавшись, он влетел в вагон, открыл ящик стола, взял из коробки верхний контракт и положил его во внутренний нагрудный карман.

— Так она это сделала? — сказал Хорст.

Кабал подскочил.

— Я тебя там не видел, — сказал он, убирая коробку и аккуратно запирая ящик.

— Я не хотел, чтобы ты меня видел. Так она убила своего ребёнка?

— Да. Разве это не чудесно? — Он замолчал. — Не то, что она убила своего ребёнка, конечно же.

— Нет. Не очевидно. Совершенно не очевидно. Полагаю, ты собираешься пойти к ней и предложить выход из этого затруднительного положения?

— В этом и задумка, — сказал Кабал. Ему совсем не нравился тон брата.

Хорст долго сверлил его глазами. Посмотрел на часы.

— Солнце скоро взойдёт. К тому времени нам, существам ночи, надо быть у себя в логове. Оставить день существам света.

— Хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? Ничего не выйдет.

— Мой младший брат только что спланировал убийство ребёнка. Если после этого тебя не мучает совесть, я уже ничего не смогу поделать. Вчера я предлагал тебе шанс всё искупить. Ошибочка вышла, прости. Отец всегда говорил, что у меня не получается распознать безнадёжный случай.

— Неужели? — Кабал надел пальто. — Как непохоже на отца за что-то тебя критиковать.

Хорст поднялся с того места, где сидел — на ящике с одеялами, и Кабал с трудом поборол желание отшатнуться.

— Не будь лицемером. Будешь вспоминать о соперничестве между братьями, чтобы оправдать каждый свой поступок? «О, не вините меня за преступления против человека, Бога и природы. Это всё потому что мой брат такой идеальный.» Да ни один суд присяжных не усомнится в твоей невиновности.

Он улыбнулся и снова сел.

— Рассказать, что самое смешное? Год назад, когда ты пришёл за мной, я был рад тебя видеть. В конце концов, за мной вернулся мой брат. Он не сразу удосужился это сделать, но лучше поздно, чем никогда. Да, ты продал душу, а я стал чудовищем, но, помимо этого, всё как в старые добрые времена.

— А теперь ты хочешь сказать, что ошибался?

— Я хочу сказать, что ошибался наполовину. Я ошибался насчёт того, кто из нас стал чудовищем. Целый год я наблюдал за людьми, что подписывали эти контракты, и я молчал, потому что, насколько я понимаю, они бы и так отправились в Ад, подпиши они клочок бумаги или нет. Некоторые, может, были на границе, но не то чтобы за них стоило беспокоиться. А вот та девушка — другое дело. Она никогда бы не сделала того, что сделала, если бы ты ей на это не намекнул. Она бы справилась. Теперь она проклята, даже если не подпишет контракт. И это твоих рук дело. Не сомневаюсь, у тебя есть, что ей предложить, если она согласится. Сделай одолжение, ладно?

— Одолжение?

— Сделай то, что намерен сделать, но оставь контракт здесь.

Кабал нахмурился.

— Но тогда он не засчитается.

Хорст положил подбородок на ладонь и посмотрел на брата. Он и не думал, что его брат может быть таким непонятливым.

— В этом весь смысл, — пояснил он.

Кабал посмотрел на Хорста как на сумасшедшего.

— Тогда смысла в этом нет.

Нахлобучив шляпу, он ушёл, хлопнув за собой дверью.

Хорст очень долго смотрел на дверь, потом взглянул на песочные часы. Время почти закончилось: в верхнем сосуде осталось несколько зёрен неизмеримо мелкого песка.

— Очень жаль, — тихо сказал он сам себе, — больше, чем ты можешь себе представить.

* * *

Кабал прибыл в полицейский участок и навёл справки. Он якобы был очень расстроен, что несчастная женщина (в самый последний миг он ухитрился не сказать «душа») сделала нечто столь ужасное в момент душевного потрясения. Выходит, посещение ярмарки неким образом дало, абсолютно непреднамеренно, импульс её расстройству. Поэтому — так как принять ответственность на себя он, естественно, не может — он от всей души хочет ей помочь всем тем, что в его силах. Пришлось проявить настойчивость, чтобы его к ней допустили. Он был более чем уверен, что Хорст прошёл бы без особого труда, а они бы ещё из кожи вон лезли, чтобы ему чашечку кофе сделать. В конце концов, намекнув, что он должен оплатить её судебные расходы, ему позволили поговорить с ней наедине.

— Что ж, приступим, — сказал он, усаживаясь за гладкий квадратный стол напротив неё. — Ну и влипла же ты.

Девушка несчастно посмотрела на него красными от слёз глазами.

— Боюсь, за такое власти обойдутся с тобой очень жёстко. Возможно, это ты уже осознаёшь.

Она кивнула и опустила взгляд на колени, где она без конца дёргала и теребила платок.

— Тебе скажут, что на ярмарке нет автомата, похожего на тот, что ты якобы там видела. Понимаешь?

Она не ответила.

— По-моему, он назывался «Материнское избавление».

Девушка перестала дёргаться и пристально на него посмотрела.

— Разумеется, она там была. Я избавился от неё, едва ты вышла. Стыдно признаться, это была самая бессовестная ловушка из тех, что я был вынужден сделать. Да, вынужден. Видишь ли, я буду очень тебе признателен, если ты подпишешь один документ. Сделаешь, и даю слово, я обращу вспять то, что произошло. Если нет, — что ж, ты всё равно отправишься в Ад. Не подпишешь — муки начнутся ещё до смерти, с пожизненного приговора. Я слышал, детоубийцам приходится не сладко.

Пока он говорил, его взгляд блуждал по комнате: решётка на окне, казённая зелёная краска на стенах, рядом с дверью висит какое-то расписание. Затем, он посмотрел на неё, и подумал, что если бы взглядом можно было убить, он был бы мёртв уже несколько секунд назад. Она впилась в него глазами, слегка обнажив зубы, на лице — выражение неприкрытого, животного отвращения. Её голос был таким тихим, что он едва смог понять.

— Некромант, — сказала она так, будто это худшее слово из всех, что она знала. В тот момент так оно и было.

— Одними предположениями ничего не докажешь, — ответил он, доставая контракт. — Хочешь вернуть себе прежнюю жизнь? Или мне уйти? Я человек занятой. Быстрое решение приветствуется.

Она посмотрела на свёрнутый документ, как будто его чистая обратная сторона могла сказать ей всё, что нужно было знать. Кабал расправил лист, повернул и подвинул к ней. Она уставилась в контракт, но было ясно, что она не читает. Кабалу стало не по себе от ощущения, что она сейчас снова начнёт плакать. Он вынул ручку и протянул ей.

— Подписывай. Сейчас же.

Она взяла ручку — её рука немного дрожала — и поставила подпись.

* * *

Кабал вышел навстречу новому дню. Последнему рабочему дню ярмарки. Ему нужна ещё одна душа и у него есть все шансы на успех. «Но почему», — спрашивал он себя, — «я чувствую себя так скверно?»

ГЛАВА 12 в которой Кабал узнаёт, что есть места, где замечательно жить, но куда лучше не ездить на прогулку

Кабал пощупал карман, в котором лежал только что подписанный контракт, чтобы удостовериться, что он не исчез вследствие какого-нибудь злосчастного происшествия на квантовом уровне. На месте. Он вздохнул; какая-то часть его всё-таки надеялась, что он исчезнет. Он устал, устал сильнее, чем когда-либо на его памяти, а для человека, считающего сон злом, с которым необходимо мириться, это означало очень сильно. Несмотря на это, его не тянуло прилечь. Значит, он уже давно миновал то состояние, при котором легко засыпается. Кроме того, вдруг будут сниться сны?

Он поправил на носу свои тёмно-синие очки и огляделся. Он находился в городе Пенлоу-на-Турсе во второй раз, и то, что он видел, огорчало его. Полнейшая идиллия, именно такое место, в какое нормальные люди мечтают переехать после выхода на пенсию, пока не обратятся за справкой в свой пенсионный фонд и не получат в итоге загородный домик и психованного соседа-тубиста с собакой и бейсбольной битой. В связи с этим возникал вопрос: куда переезжают пенлоуцы после выхода на пенсию? Кабалу было всё равно. Это место необъяснимым образом беспокоило его.

Мимо пронёсся почтальон на велосипеде, улыбнулся, поздоровался и помчался дальше к перекрёстку. Несмотря на то, что на дороге не было никого кроме него самого, почтальон притормозил, глянул по сторонам и посигналил, прежде чем свернуть на главную дорогу. В этом месте велосипедисты, включая почтальонов, соблюдают правила дорожного движения. Кабалу пришлось повидать много странностей, из которых ходячие мертвецы были наименьшей. Он спасал свою жизнь, убегая от хранителей Ключа Соломона, прятался от внимательного взгляда гаргульи Бок, рассматривал — правда, осторожно, чтобы не заставить звучать — бронзовый свисток с жирной надписью «QUIS EST ISTE QUI VENIT»[8], выгравированной на нём. Однако, ничто не наполняло его таким чувством скрытой опасности и тревоги, как этот вежливый и улыбчивый почтальон.

— Встретить бы ещё приветливого викария, и я точно в опасности.

Он обернулся и налетел на священника, деликатного, благообразного мужчину лет шестидесяти-семидесяти.

— Прошу простить меня, сын мой. Я раздумывал о моей проповеди и…

Он не договорил и взглянул на Кабала поверх своих полукруглых очков.

— Да вы, должно быть, один из тех людей из бродячего балагана, смею заявить! Как поживаете? Я очень рад знакомству с вами. Я викарий из церкви Святого Олава — это вон там.

Он указал в сторону маленькой приходской церкви, берущей за душу мастерством архитектурного исполнения, на живописном, как с открытки, месте.

— Вы останетесь до воскресенья? Не хотели бы прийти на службу? Г остям у нас всегда хватит места.

— Нет, боюсь, это не представится возможным.

— Конечно же, поедете дальше. В молодости меня такая разъезжая жизнь очень сильно притягивала. А теперь, вот…

Он развёл руками и улыбнулся настолько ласково, что Кабал разрывался между двумя порывами: ударить его или заключить в объятия.

— Да, мы уедем, — ответил Кабал, — но я бы всё равно не стал приходить. — Он улыбнулся.

— Я сатанист.

Викарий улыбнулся в ответ. Кабал ощутил необходимость глянуть на свою улыбку в зеркальце, чтобы убедится, что она ещё производит тот устрашающий эффект, которого он добивался не один год.

— Ничего себе, — сказал священник, к злости Кабала, не удивившись.

С тем же успехом можно было заявить о том, что предпочитаешь лето весне или питаешь слабость к диетическому печенью.

— И как, счастливы?

Вместительный колчан с остроумными ответами неожиданно опустел. Кабал был готов почти к любой реакции, кроме проявления сочувствия.

— Нет, — выдавил он наконец, — Не счастлив. Так получилось помимо моей воли. Это скорее профессиональное. Намерен покончить с этим как можно скорее.

— Не стану оспаривать ваше решение. Видит Бог, не стану. Я не в силах его оспорить. Решение ваше представляется мне очень мудрым. Что ж, надо идти. Доброго вам дня, сэр.

Кабал и не заметил, что жмёт священнику руку, благодарит за беспокойство и желает ему приятного утра.

Кабал смотрел, как священник удаляется в направлении своей образцовой церкви, и был уверен, что проповедь пройдёт остроумно, весело и интересно. Людям понравится ходить в церковь. Он вдруг понял, что завидует им. Он остановился на этом ощущении, чтобы изучить. В чём же проблема? Он уселся на удобно расположенную, не тронутую вандалами скамейку и принялся приводить мысли в порядок. Он чуть ли не обрадовался, когда на другой конец скамейки села маленькая девочка. Детей он терпеть не мог, поэтому был рад, что хотя бы в этом он всё ещё может доверять своим ощущениям.

— Здрасьте, — сказала девочка, и улыбнулась ему щербатой улыбкой.

Кабал внезапно приуныл. Безумное желание найти женщину, где-нибудь осесть, завести пару детей — по одному каждого пола — посетило его словно в кошмарном сне.

Поднявшись на ноги, он пробубнил нечто бессвязное насчёт разговоров с незнакомцами и поспешил прочь. Нужно найти место потише, где он мог бы взять себя в руки. Короткая вылазка на церковный двор закончилась спешным отступлением, так как его подошвы начали дымиться. Он и забыл, как опасна освящённая земля в его бездушном состоянии. Ещё одно неудобство, от которого он избавится тотчас же, как найдёт кого-нибудь. Ещё одного человека. То, что он забыл об опасности, взволновало его: горящая обувь — опыт, который запоминается на всю жизнь. Однако, именно так и случилось — он беспечно обо всём забыл, соблазнившись безмятежностью этого места. С каждой минутой его плохое предчувствие усиливалось.

— Здравствуйте, мистер Кабал, — сказал Барроу, заметив его в конце короткого ряда магазинчиков. — Позвольте заметить, у вас нездоровый вид.

— Не позволю, — сказал Кабал, словно из внутреннего источника черпая желчь. — Я постоянно бледный. Я, — вдохновение ловко сделало пируэт в сторону, — склонен к бледности.

— Я заметил, — без упрёка ответил Барроу. — Я не о цвете лица. Я о том, как вы выглядите. У вас растерянный вид.

Кабал подозрительно взглянул на него.

— А если и так? Что вам до этого?

Барроу улыбнулся. Кабала уже тошнило от того, что люди ему улыбаются. Его тошнило ещё больше от желания ответить тем же.

— Это мой город, — сказал Барроу. — Мы здесь чувствуем себя ответственными за гостей.

— Да ну? Правда что ли?

Кабал подумал, что начинает говорить как старик: вроде бы и ворчит, а настоящей злобы не испытывает. Его запал начинал гаснуть. Желание сбежать обратно на ярмарку, где он немедленно окажется в скверном расположении духа, несомненно, посетило его, но было уравновешено, даже перевешено, инерцией остаться в Пенлоу.

— У меня хорошие новости, — продолжил Барроу. — Я собирался на ярмарку зайти, подумал, вам понравится, а вы здесь. Так что, вы избавили меня от лишней прогулки.

— У меня были дела, — сказал Кабал, одновременно думая: «С чего это я оправдываюсь?»

— Предложили девушке помощь с судебными расходами. Да, знаю. Очень мило с вашей стороны. — Кабал побледнел. Барроу продолжил, — Я только что из полицейского участка. Сходил туда, услышав новости от доктора Гринакра.

— Те самые хорошие новости.

— Да.

Кабал выжидающе на него посмотрел, но никаких уточнений не последовало.

— Какие же?

— Простите, — сказал Барроу, качая головой и улыбаясь своей треклятой улыбкой. — У меня очень странное предчувствие, что вы и так уже знаете.

— Знаю что? — спросил Кабал, заранее зная ответ.

— Ребёнок оправился.

— Оправился от смерти? Любопытно. Дети такие живучие.

— Начнём с того, что доктор полагает, что ребёнок и не умирал, и что ядом оказался наркотик, вызывающий кататоническую кому. Как вам такое?

— Ну надо же. А что с девушкой?

— Я не юрист, так что точно не знаю. Возможно, её привлекут к суду за покушение на убийство.

— Вы сказали «возможно»?

— Да, когда я приехал, в полицейском участке было довольно суматошно. Её показания потерялись.

— Неужели?

Кабал осторожно перевёл вес с одной ноги на другую. Ему не хотелось, чтобы контракт и ещё один документ, который он унёс из участка, вдруг зашуршали друг о друга.

— Речь о показаниях, в которых она признаёт свою вину?

— Да. Странно это. Без показаний её не признают виновной, потому что теперь она всё отрицает. И всё же, возможно, это маленькое приключение приведёт её в чувство. Она не злодейка, просто не смогла справиться с ситуацией. Она чувствовала себя несчастной и держала всё в себе. Теперь, когда люди знают об этом, ей помогут. В Пенлоу очень тесные отношения, — многозначительно закончил он.

«Тесные, — подумал Кабал, — задохнуться можно».

Он заметил, что Барроу смотрит куда-то мимо него и проследил за его взглядом.

— Как правило, животных я люблю, — сказал Барроу, — но в воронах есть что-то пугающее.

Вороне, видимо, наскучило болтаться по ярмарке и она решила исследовать город. Она сидела неподалёку, на стене, которая как-то сразу потускнела. Она посмотрела на них, сначала левым глазом, потом правым. Затем, чтобы показать, что отличается от других ворон, снова посмотрела левым.

— Эй, ворона, лети сюда, — сказал Кабал.

С радостным криком «Кар!» птица вспорхнула со стены, и, хлопая крыльями с шумом большим, чем орнитоптер, сделанный из складного зонтика, приземлилась ему на плечо, и самодовольно огляделась.

Барроу был впечатлён.

— Никогда бы не подумал, что вы ладите с животными, мистер Кабал.

— Вовсе нет.

Он наклонил голову вбок, к вороне, которая только что хотела клюнуть его в ухо, но тут же передумала.

— Есть два способа заставить животных подчиняться. Первый — с помощью доброты, но…

Он грозно посмотрел на ворону. Почти непреодолимое желание улететь вместе с его славными блестящими очками внезапно испарилось. Вместо этого она попыталась выглядеть очаровательной, безобидной вороной, которая не собирается воровать очки. Вышло так себе.

— …есть и другой способ, — мрачно закончил Кабал.

— Жестокость? — неодобрительно спросил Барроу.

Кабал искренне удивился.

— Нет, — ответил он. — Угрозы.

— Я думал, угрозы — для трепачей и трусов.

— Да, когда имеете дело с людьми. Однако животные, кажется, воспринимают их как есть. — Барроу удивлённо на него смотрел.

— Ну, или я так понял, — немного нерешительно закончил он.

— Ясно. Что ж, — Барроу посмотрел по сторонам, думая как бы сменить тему, — вам нравится город, мистер Кабал?

— Нравится? — Кабал задумался. — Не уверен, что использовал бы слово «нравится». Вместе с ярмаркой я побывал во многих городках и деревнях, и могу честно сказать, что это место — уникально. Здесь так хорошо.

Он произнёс это как проклятие.

— Здесь и правда хорошо, — ответил Барроу, предпочтя не обращать внимания на тон Кабала.

Пробили часы церкви святого Олава; ворона, испугавшись, вспорхнула в воздух.

— Уже десять?

— Что? — Кабалу не верилось, что так быстро стало так поздно.

— Счастливые часов не наблюдают, а?

Не будь Кабал так ошарашен, он одарил бы его тяжёлым взглядом.

— Этого не может быть. Я только что пришёл сюда.

— Пивная ещё долго не откроется, но мы с вами можем посидеть в кафе, попить чая с плюшками, — сказал Барроу.

Кабал с трудом мог вспомнить, когда в последний раз бывал в кафе, да он и не имел желания изменять своему утончённому старосветскому вкусу.

И всё же, по выпавшей из его памяти причине он, ни разу не пикнув, позволил взять себя под локоть и завести в церковную чайную.

Разговор с официанткой, заказ чая с плюшками и ещё кое-чего по вкусу пришлось взять на себя Барроу. Платить, как он догадывался, тоже придётся ему. Не то, чтобы он считал Кабала прижимистым по натуре, нет, просто нужно знать, для чего нужны деньги, чтобы разбираться, важны они для вас или нет. Барроу сомневался, что Кабала вообще волнует этот вопрос.

Они хранили ненапряженное, но прохладное молчание. Наконец вернулась официантка, поставила ни столик чайные приборы и побежала обратно в кухню рассказывать маме, что мистер Барроу разговаривает с одним из чудаков из балагана.

Кабал снял свои синие солнцезащитные очки, аккуратно сложил и поместил в нагрудный карман. Он выглядел очень уставшим.

— Ну… и как вам эта жизнь? — спросил Барроу.

— Эта жизнь? — тихо произнёс Кабал. — Как клуб дыма, уносимый бурей.

Повисла долгая пауза, в течение которой Барроу смотрел на Кабала, а Кабал — на горшочек с кремом из взбитых сливок, так, как будто ждал, что с ним что-то произойдёт.

— Я имел в виду, — сказал Барроу, — как вам жизнь балаганщика?

Кабал начал было говорить: «С чего бы мне знать?», но у него получилось:

— С чего бы мне начать? Непросто. Очень непросто. Судьба… — он произнёс это слово резко, как будто был с ним не в ладах, — …постоянно подбрасывает то один сюрпризик, то другой. Стараешься всегда быть готов…

Он посмотрел на Барроу, и тот удивился, что впервые в его взгляде совсем не было злости.

— Ожидать неожиданностей?

Кабал почти что улыбнулся.

— Избитое выражение и к тому же надуманное. Я сохраняю ясность ума и стараюсь оставаться гибким. Но будущее остаётся загадкой вплоть до того момента, когда становится настоящим.

— Я заметил в вашем зале автомат, предсказывающий судьбу. Не помогает?

— Не особо. И никакие уговоры не действуют.

Он взглянул на репродукцию, изображающую сцену охоты девятнадцатого века и замолчал. Барроу не был уверен, было ли только что сказанное шуткой. Он почему-то сомневался.

Кабал ни с того ни с сего сказал:

— Я против охоты.

Затем, ни говоря ни слова, бросил в свою чашку кусочек лимона и налил в неё «Ассам». После чего, слегка удивив этим Барроу, проделал то же самое и с его чашкой. Ему, видимо, даже в голову не пришло, что Барроу так чай не пьёт. Барроу счёл парадоксальным то, что Кабал был готов налить ему чай, но не удосужился уточнить, с молоком тот любит или с лимоном. Раз уж это произошло, он особо не возражал. Кабал сделал глоток.

— Как вам чай? — спросил Барроу.

— Очень вкусный, спасибо.

Кабал наблюдал, как несколько крошечных чаинок, проскочивших через ситечко, оседают на дне чашки.

— В юности мне нравился Лапсан Соучун…

Он посмотрел Барроу прямо в глаза, и тот ожидал, что он добавит «теперь вы знаете мою тайну и должны умереть». Вместо этого Кабал закончил так:

— …не могу представить, почему. Сейчас я не выношу его запах.

Он поставил чашку и принялся густо намазывать булочку кремом.

Наблюдая за аккуратными, уверенными движениями рук Кабала, которые по-прежнему были в чёрных лайковых перчатках, Барроу думал, что его действия напоминают действия хирурга. Не имея заранее продуманной линии разговора, он начал развивать эту мысль:

— По вам не скажешь, что вы имеете отношение к ярмаркам, мистер Кабал.

Сливочный нож застыл в воздухе на пару мгновений, затем продолжил свою работу.

— Я в своей жизни встречал достаточно много разных людей и, думаю, научился судить о них по внешнему виду.

— Я слышал, вы ушли в отставку, мистер Барроу, — сказал Кабал.

Он сделал необычное движение кистью руки, когда проводил ножом по кромке горшочка, и все остатки крема удалились с него, как будто его начисто вымыли. Затем погрузил кончик ножа в джем, зачерпнул небольшую порцию с клубничкой внутри и поместил на самую серединку булочки. Вышло так точно, как будто сработала машина. Кабал повторил действие с ножом и положил его, чистенький, на блюдечко. Он поднёс булочку к губам:

— Видимо, от старых привычек трудно избавится, — и осторожно надкусил.

Барроу проявил упорство.

— Вы очень серьёзный человек, мистер Кабал. Склонным к легкомыслию вы не кажетесь. Играй я в игру, в которой угадывают профессию человека по внешности, и за тысячу лет не додумался бы назвать вас владельцем ярмарки. Даже за десять тысяч.

— Тогда вам не стоит играть в неё на деньги. Но ради интереса…

— Вы доктор, — отрезал Барроу, предвидя вопрос.

— Стало быть, я произвёл на вас впечатление непревзойдённым врачебным тактом?

— Патологоанатом, если быть точным.

Кабал серьёзно на него посмотрел.

— По-вашему, я мог бы работать с мертвецами?

Барроу подлил себе чая.

— Не так уж сложно такое представить. Взгляните на себя. Расхаживаете с видом, будто вот-вот покончите с собой, весь в чёрном, и, откровенно говоря, обаяния вам не достаёт. Даже директора похоронных бюро должны уметь общаться с людьми. — Барроу улыбнулся. Кабал нет. — Самое смешное, что по моему опыту, патологоанатомы зачастую приятные, весёлые люди. У них мерзкая работа, но это всего лишь работа. Они забывают о ней, когда вечером идут домой. Другое дело вы. Я не думаю, что вы оставляете свои дела на работе.

— Да, — сказал Кабал. — Я всегда беру работу на дом. Под кроватью у меня несколько клоунов, а в платяном шкафу человек, который отрыжкой может воспроизвести гимны двенадцати стран.

— Мы возвращаемся к главному вопросу: это и есть ваша работа?

— Конечно. Вместе с братом я управляю ярмаркой. Вы не могли её не заметить. Такая большая штука неподалёку от железнодорожной станции.

Он допил свой чай и, с неприятным звоном, чашка опустилась на блюдце.

— Собственно, там мне и следует сейчас быть. Спасибо за чай, мистер Барроу. Было очень приятно. Вы обязаны в ответ посетить ярмарку. Когда она не закрыта, для разнообразия. — Он достал карточку из воздуха («Выучи пару магических трюков, — сказал ему Хорст. — Людям такое нравится») и дал её Барроу. — Пригласительный билет, любезность от владельцев.

Барроу кивнул и взял билет. Прочитав те несколько слов, что были на нём написаны, он спросил:

— Можно мне ещё один? Моей дочери, Леони, нравятся ярмарки.

Кабал достал ещё два билета.

— Сами приходите, других приводите, — сказал он, не меняя интонации. — И жену вашу не забудьте.

Барроу взял из руки Кабала один билет и убрал его вместе с первым.

— Я вдовец, мистер Кабал.

Кабал положил лишний билет в карман. Билет должен был исчезнуть, но у него было так мало практики в этом фокусе, что для неопытного глаза всё выглядело так, будто он кладёт билет в карман.

— Мне жаль, — сказал он и, вроде бы, сказал искренне.

— Спасибо, — сказал Барроу.

Кабал некоторое время наполнял чашки, по-видимому, забыв о своём намерении уйти. И снова он не спросил Барроу, как тот любит пить чай. Взяв щипчиками ломтики лимона с блюдца, он тихо спросил:

— Скучаете по ней?

На Барроу он прие этом не смотрел.

— Каждый день, — ответил Барроу, подвигая к себе чашку. — Каждый день. Жизнь бывает жестокой.

— Не жизнь забрала её у вас, — сказал Кабал, глядя прямо на него.

В его взгляде была ровная напряжённость, как у человека, который собрался с духом, чтобы войти в комнату, где его ждёт нечто ужасное.

— Что тогда, судьба?

— Смерть. Смерть — вот ваш враг. Мой враг. Жизнь бывает жестокой, это правда. Смерть же жестока всегда.

— Смерть приносит облегчение, — сказал Барроу.

Слушая Кабала, он испытывал ощущение, схожее с тем, что возникает, когда пытаешься открыть китайскую шкатулку с секретом. И поломать голову над ней интересно, и что лежит внутри узнать любопытно.

— Облегчение? — ядовито переспросил Кабал. — Да будь оно проклято, это облегчение. Отговорка врачей на случай неудачи. «Зато теперь они обрели покой», «Они отправились в лучший мир» — всё это ложь. Знаете, что нас там ждёт?

— Узнаю уже скоро, — сказал Барроу. — Но пока могу, буду наслаждаться жизнью.

Кабал наклонился вперёд.

— А я знаю уже сейчас, — сказал он, осторожность исчезла. — Одним местом управляет скучающий, обиженный садист. В другом… Знаете, что такое духовное преображение? Это когда у вас отбирают всё, чем вы когда-либо были, и обращают в столб света, на который и не взглянешь — слишком яркий.

Он бессознательно теребил лежащие в нагрудном кармане очки.

— Самая что ни на есть однородная масса. Можете себе представить? Вот оно какое Небесное Воинство: бесчисленные столбы света. Что там, что в Аду — души везде горят огнём. Ваша личность исчезнет навеки. Говорят, души бессмертны. Ещё чего! Они погибли навсегда. Их принесли в жертву идеальному порядку. — Он обвёл взглядом заведение, его отвращение было чуть ли не осязаемым. — Привели как ягнят на заклание.

Барроу поставил чашку.

— Почему вы так сильно ненавидите смерть?

Кабал вроде хотел что-то сказать, но не стал.

— Я не питаю ненависти к смерти. Это же не человек. Зловещего скелета с косой не существует. Я по возможности избегаю ненавидеть то, что абстрактно, это пустая трата сил.

— Минуту назад казалось иначе. Вы говорили как человек, которые убил бы смерть, если бы мог.

Кабал взглянул на карманные часы.

— Терпеть не могу пустые траты. Вот и всё.

— Нет, не всё, — сказал Барроу и сразу понял, что переступил черту.

Кабал встал и разгладил пальто.

— Хорошего дня, мистер Барроу, — холодным официальным тоном произнёс он. — Приятно было поболтать, но у меня остались дела на ярмарке. Так что прошу меня простить.

Он развернулся и ушёл.

Барроу покачал головой. У него возникло сильнейшее чувство, что Кабалу действительно было нужно чьё-то прощение, но явно не его. В своё время Барроу встречал всяких людей, но никто и близко не был похож на Йоханнеса Кабала, и он начинал думать, что до сих пор судьба была добра к нему. Он бросил деньги на стол и вышел вслед за Кабалом.

На улице он увидел как Кабал решительно шагает в сторону станции. Он обдумывал, не последовать ли ему за ним, но его прервал крик: «Папа!». Он повернулся и увидел свою дочь, Леони — она выходила из магазина скобяных товаров. Ему не составило труда догадаться, что она покупала петли к сараю, на которые он вчера жаловался со словами «Когда-нибудь надо будет заняться». Для Леони «когда-нибудь» обычно наступает на следующий день, за исключением случаев, когда это происходит сегодня же.

Радостно улыбаясь, она подошла, и к Барроу, который в ходе недавней беседы получил неожиданный укол экзистенциального страха, вернулась уверенность в том, что он живёт не зря. Однако, как ни странно, что-то — будто одна маленькая, но непроницаемо тёмная тучка на лике солнца — омрачало знакомое чувство счастья, что вызывала в нём Леони. Он медленно повернул голову в сторону Кабала.

Тот неподвижно стоял на дальней стороне городской лужайки, уставившись на него. Напряжённая, немигающая прямота его взгляда нервировала Барроу.

Однажды он один на один столкнулся с бешеной собакой. Он понимал, что его смерть будет медленной и мучительной, стоит этому животному укусить его хоть раз. Их разделяло каких-то десять футов. Они смотрели друг на друга всё то время, пока Барроу медленно, на ощупь открыл, перезарядил и закрыл свою двустволку. Собака продолжала смотреть на него, а он поднёс оружие к плечу и аккуратно прицелился. От ощущения, которое он тогда испытал, ужасного ощущения, когда безумие воспалённого, хаотичного разума собаки передаётся ему через её взгляд, будто взгляд василиска, он до сих пор просыпался ни свет ни заря в холодном поту. Сейчас, когда Кабал стоял перед ним, не двигаясь, глядя на него, сверля его взглядом, Барроу вспомнил это ощущение и невольно поёжился.

Осознание, что Кабал смотрит вовсе не на него, вывело его из оцепенения. Осознание, что Кабал смотрит на Леони, ни с того ни с сего смутило его. Будучи не в силах делать какие бы то ни было заключения, он положился на условный рефлекс. Возможно, к несчастью, в этот момент он был склонен к вежливости.

Взяв Леони за руку, Барроу подошёл туда, где Кабал, по всей видимости, врос в землю.

— Мистер Кабал, — сказал он. Кабал не отводил глаз от лица Леони. — Я хотел бы представить вам свою дочь, Леони.

— Вы владелец ярмарки! — сказала Леони, узнав имя. — Я так их обожаю!

— Мистер Кабал был очень добр и дал нам билеты, — сказал Барроу, похлопывая по карману, в котором они лежали.

— Спасибо, мистер Кабал, — сказала Леони. — Я и правда обожаю ярмарки. Хотя к нам разве что небольшие бродячие балаганы заезжают. Крупным профессиональным бизнесом это не назовёшь. Жду не дождусь вечера.

Кабал пристально смотрел на неё. Плавно, будто по собственной воле, его рука потянулась к нагрудному карману, достала очки, встряхнула их, чтобы открыть, и надела. Едва увидев мир сквозь дымчатые стёкла, он стряхнул с себя паралич воли.

— Спасибо, мисс Барроу. Я… мы весьма польщены интересом с вашей стороны.

Г оворил он медленно, со странной интонацией, как будто думал о чём-то другом.

Барроу внимательно за ним наблюдал. Леони выглядела прекрасно. Даже если откинуть отеческую гордость, это было ясно как день. Уж не влюбился ли в неё Кабал? Мысль о том, что в зловещем мистере Кабале можно найти романтическую жилку не укладывалась в голове и была ему отвратительна, тем более, раз объектом внимания стала его дочь.

— Сколько вы здесь пробудете? — спросила Леони.

— Здесь, — глухо повторил Кабал, — сегодня наш последний вечер.

— А куда потом отправитесь?

— Потом конец сезона, — сказал Кабал.

В том, как он это сказал, чувствовалась некоторая обречённость, что наводило на размышления. Барроу сомневался, что Кабал допустил это намерено.

Леони заговорила снова.

— Значит, нам никак нельзя упускать свой шанс. Можете быть уверены, мистер Кабал, мы будет там сегодня вечером.

Барроу улыбнулся, но улыбка даже не коснулась его глаз. Его отвлекло то, что он вдруг с уверенностью понял: происходит нечто, что придётся ему не по душе. Барроу почувствовал свой знаменитый привкус, на этот раз он отдавал выброшенным на берег китом. Он искренне жалел, что представил этому человеку Леони. Он искренне жалел, что взял билеты. Он искренне жалел, что ему придётся огорчить Леони, заставив сегодня вечером остаться дома.

* * *

— Но почему?

Это началось уже позже, когда они пошли домой, попрощавшись с Кабалом и ещё раз заверив его, что они обязательно придут сегодня на ярмарку. Барроу только что вскользь упомянул, что предпочёл бы, чтобы она всё же не ходила, тщетно надеясь, что Леони согласится с его пожеланием. Не тут-то было. Разговор превращался в одну из нечастых, а потому ещё более неприятных, ссор.

— Здесь никогда ничего дурного не случается, — сказала она.

Она казалась задетой, как будто он просил её остаться исключительно назло.

— Что-то дурное есть в этом Кабале. Как и во всей его ярмарке. Там что-то творится. Нечто противоестественное.

— Ты ведь знаешь почему так, — сказала Леони, будто он нарочно притворялся глупым. — Это всё некромант Руфус Малефикар. Он пытается разрушить ярмарку Кабала. Мы это знаем.

— Малефикар мёртв, — отметил Барроу.

— Он же некромант. В этом весь смысл. Продолжение жизни после смерти. Нужно было сжечь его, а они этого не сделали. Вот он и вернулся.

— Ты и правда в это веришь?

Продолжение жизни после смерти. При этих словах в голове у Барроу промелькнула одна идея. Из хаоса неупорядоченных данных начали формироваться шестерёнки отчётливой мысли.

— Мы же читали в газете. Это случилось в Мёрсло. Братья Кабалы там герои. Они ничего не выдумывают.

Она пожала плечами и покачала головой — вот же упёрся! Она переняла это у матери. Всякий раз, когда она так делала, сердце Барроу словно пронзали ножом. Он сморгнул боль утраты и попытался выстроить свои аргументы. Те не выстраивались, так и оставаясь непослушной толпой.

— Слушай, я не собираюсь ничего доказывать. Ты не пойдёшь и всё.

— Что?

Она не могла поверить, что он мог быть таким непреклонным. Разумеется, решающим доводом было то, что она взрослая женщина и если решила пойти, то он никак не сможет её остановить. Впрочем, в ту минуту ей было куда важнее понять, почему он вообще пытается это сделать.

— С каких пор перестали выслушивать мнения обеих сторон?

— Ну хорошо, давай выслушаем твоё.

— А что моё? Я хочу пойти на ярмарку, вот и всё. Там весело. Я бы не отказалась повеселиться. А вот твоё мнение мне не ясно.

— Я уже тебе говорил…

— Ты сказал мне, что тебе не нравится мистер Кабал. Ладно. Хоть я и считаю, что ты ведёшь себя глупо, но если ты настаиваешь, буду его избегать. Я не ради увлекательной беседы с ним туда иду.

Она увидела, как отец подавил улыбку. Кабал всё время отвечал односложно, когда она с ним разговаривала.

— Я просто хочу прокатиться на Поезде-призраке, побросать шары в прибитые кокосы и чуточку развлечься. Что в этом плохого?

— Ничего плохого, просто…

Она посмотрела на отца и почувствовала что её гнев немного остыл. В конце концов, он готов умереть за неё и они оба это знали.

— Что может случиться?

Барроу вздохнул. В этом-то и была основная проблема.

— Не знаю, — признал он, — ума не приложу. Может и ничего. Но, но… — он взял её руки в свои, — …что-то может. Попытайся понять. Когда я ещё работал в полиции… Нет! Выслушай меня!

При упоминании о его старой работе Леони закатила глаза. Удостоверившись, что она его слушает, Барроу продолжил.

— Когда я ещё работал в полиции, я сталкивался со всякими людьми. С преступниками, в девяти случаях из десяти, всё было понятно. Они забывают о том, что такое мораль. Я имею в виду, настоящая мораль. Такая штука, которая позволяет нам ладить друг с другом. Они могут имитировать её, как хамелеоны имитируют цвет листьев, но это и всё. Имитация. Они забыли, что значит думать как все остальные, и всё понимают неправильно. Это проявляется в мелочах, но можно научиться их распознавать. Мелкие ошибки. Всё, что они делают, всё, что говорят — испещрено и отравлено ошибками.

Леони обеспокоенно посмотрела на него. Он не мог понять, это его слова её взволновали или его душевное состояние.

— То есть ты намекаешь, что Йоханнес Кабал — преступник? — спросила она.

— Нет, совсем нет, не в обычном смысле. Я даже думаю, что он высоконравственный человек. Но, полагаю, что он не пользуется той же моралью, что и все. Думаю…

Вот оно. Его воображение не оставляло ему выбора, а из-за тысячи ленивых журналистов и политиков с искренними глазами единственное слово, которым он мог воспользоваться, давно приобрело комично-пафосный смысл.

— Думаю… Йоханнес Кабал… это зло.

Леони с недоверием на него посмотрела. Зло. Это слово потеряло свою силу из-за чрезмерно частого употребления. Теперь для несведущих оно означало нечто невразумительное. Барроу хотелось объяснить, насколько комплексное это понятие, этот язык страдания, который он выучил на бесчисленных местах преступлений и в стольких комнатах для допроса. У серийного убийцы и серийного грабителя гораздо больше общего, нежели каждому из них хотелось бы признавать: потребности, которые нужно утолить до следующего раза, потребности, которые приводят к страданиям других людей, и то, как легко они находят оправдания. «А нечего было дверь не закрывать». «А зачем было в этот переулок поворачивать?» «Никто не просил так одеваться». Барроу слышал всё это, и каждый раз чувствовал кислый запах пропащего человека. А вот Кабал — личность совершенно другого порядка. В порочности его духа — Барроу был уверен, что распознал её — есть какое-то благородство. Но есть и что-то ещё. Если бы можно было просто дать этому название, Кабал стал бы гораздо понятнее. Зло, судя по его опыту до сегодняшнего дня, всегда эгоистично. Это всего-навсего развитие наиболее бестолкового детского поведения на игровой площадке: «Это моё, потому что я так сказал. Это моё, потому что я это взял». Оно затем проявляется в вопросах собственности, секса, жизни вообще. Но не в случае Кабала. Барроу мысленно перебирал слова, которыми можно было бы объяснить Леони, что он имеет в виду. Кабал — зло, но какое? Неестественное? Отрешённое? Бесстрастное? Равнодушное? Бескорыстное?

Бескорыстное? Как зло вообще может быть бескорыстным?

— Это противоречит самой его природе, — сказал Барроу, размышляя вслух.

— Зло, значит?

Леони очень удивило это слово. Оно было не из тех, что её отец часто употреблял. Она и припомнить не могла, чтобы он когда-нибудь его использовал.

— Ты серьёзно?

— Я не хочу, чтобы ты ходила на ярмарку. Вот что серьёзно. — Он крепче сжал её руки. — Я боюсь за тебя. Я боюсь за каждого, кто войдёт в её ворота.

— Ты и правда не шутишь. — Она слегка кивнула, и доверие к нему растопило между ними лёд. — Я не пойду.

Когда она ушла, Барроу залез в карман, достал билеты и внимательно посмотрел на них.

— Ты, — сказал он одному из них, — в тебе больше нет необходимости.

Он бросил кусочек картона в огонь.

— А ты, — сказал он выжившему, — проведёшь меня сегодня на ярмарку. Там посмотрим.

Он подошёл к окну, чтобы перечитать надпись на билете.

Так как Барроу повернулся спиной к огню, он не увидел, как выброшенный билет взлетел вверх в дымоход. Будто по волшебству он не сгорел. Более того, пока он пробирался вверх по трубе, даже подпалины на нём исчезли. Преодолев три четверти пути по дымовой трубе, он сделал сложный поворот и направился к одному из каминов верхнего этажа. Леони сидела возле окна, глядя вдаль через поля, в том направлении, где по идее должна была раскинуться ярмарка. Незамеченным пересёк он комнату и приземлился на столе. Оказавшись на хорошем, видном месте, он принялся выглядеть заманчиво.

ГЛАВА 13 в которой Ярмарка Раздора открывает свои врата в последний раз, а дела идут хуже некуда

Остаток дня Кабал провёл в попытках оградить свой разум от разных мыслей. О поражении в пари, о проклятии.

И о Леони Барроу.

Сначала он поработал над фокусами. Трюк с исчезновением карты, который он применил, чтобы убрать лишний билет, предложенный Барроу, технически был выполнен правильно, но в плане артистизма никуда не годился. Так не пойдёт. Он сел перед зеркалом с колодой карт и начал усердно и методично работать над их исчезновением, пока карманы и рукава не заполнились до отказа. Затем он их вытряхнул и начал всё заново. Потом ещё раз. И ещё. После чего, разнообразия ради, потренировался делать так, чтобы карты исчезали и тут же появлялись. Пиковая дама мелькнула у него в руке и тут же испарилась. В отражении он внимательно следил за движением пальцев. Он специально повернул зеркало так, чтобы видеть только руки. Видеть своё лицо у него не было никакого желания.

Когда карты начали сминаться и становиться гнутыми как тосканская черепица, он обратился к другим предметам, лежавшим на столе. Авторучки, карандаши и линейка по очереди загадочно исчезли, затем триумфально появились вновь. Он был доволен тем, как ловко заставил исчезнуть протокол с признанием той женщины из полицейского участка.

Вспомнив о нём, Кабал достал документ из кармана вместе с подписанным контрактом и начал их рассматривать. Ниа — так её звали. Он сомневался, встречался ли ему раньше кто-нибудь по имени Ниа. Имя было приятным на слух и он, на секунду прервав мысли, представил, как оно звучит у него в голове. Затем он достал маленький ключик из кармана своего жилета, открыл ящик стола и положил её контракт под стопку других. Наверху оставался единственный чистый бланк. Во что бы то ни стало, нужно сделать так, чтобы его подписали до полуночи. Кабал положил коробку назад, тщательно запер ящик и снова взял признание. Он пробежался по нему глазами и был в душе удивлён, насколько оно близко к истине, при том, что рассудок у девушки помутился. Документ исчез у него в руках ещё несколько раз, после чего он разорвал его в клочья и скормил печке в углу.

Он откинулся на спинку стула и постучал пальцами по столу. Ещё пара часов до захода солнца. Чем бы заняться? Хорст обещал довести до ума план работ по приведению ярмарки в более приемлемый вид для тяжёлого на подъём населения этого города, однако, по всей видимости, к своим бумагам он так и не притрагивался. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и почувствовал необъяснимое беспокойство. Хорст говорил о чём-то важном. О том, что явно имело для него значение, но Йоханнес думал о другом и не уловил о чём именно. Остаётся надеяться, что это не слишком важно.

В поисках занятия, на которое можно отвлечься, он окинул взглядом кабинет, заметил свою широкую тетрадь и взял её в руки. Каллиопа играла какое-то произведение, причудливую, спотыкающуюся мелодию, которая вместе с тем казалась смутно знакомой.

Может, если записать её на бумаге, получиться вспомнить, где он её слышал. Не будучи человеком, склонным растрачиваться понапрасну, он, тем не менее, со спокойным сердцем взял карандаш и линейку, аккуратно расчертил станы и начал записывать ноты.

Время шло в тишине, без конца нарушаемой только хрустом точилки для карандашей — Кабал ненавидел работать тупым инструментом. Снаружи рабочие воплощали недоделанные планы Хорста в полнейшем молчании. Им не нужно было даже дышать, разве что иногда вздохнуть для вида. «Палата физиологических уродств» стала «Пристанищем для людей с генетическими недугами», а тон вывески сменился с «Испытайте ужас…» на «Пополните ваши знания…». «Зал мучений: пытки всех времён!» превратился в «Людскую бесчеловечность: галерея совести», а «Монстры! Монстры! Монстры!» — в «Неизвестную природу: чудеса криптозоологии». Сам Кабал начал ловить себя на интересе к тем зрелищам, мимо которых ходил целый год.

Кабал закончил запись и взглянул на дело своих рук. В мелодии не было ничего знакомого. Не помог даже лёгкий наклон головы ни на тот, ни на этот бок. Затем, следуя внезапной догадке, он расчертил ещё несколько станов и записал ту же мелодию снова, на этот раз в обратном порядке. Она выглядела чересчур жизнерадостной, совершенно не подходила этому месту, и всё же Кабал её не узнавал. Он попробовал насвистывать произведение и убедился, что слышал его раньше. Тем временем солнце уже висело над самым горизонтом.

Барроу сидел у себя в саду, смотрел, как гаснет день, и невзначай спрашивал себя, доживёт ли он до утра. Сегодня вечером ему придётся пойти в балаган и попытаться найти то подлое и недоброе нечто, которое не давало ему покоя. Ему не хотелось это делать, совсем не хотелось, ни капельки, он просто чувствовал, что обязан это сделать. Более того, он чувствовал, что просто обязан как-то воспрепятствовать этому. Жаль, что не к кому обратиться за помощью. С другой стороны, у него было очень странное чувство, что если он кому-то сообщит, что братья Кабалы — Йоханнес в особенности — не просто владельцы балагана, но, по сути вещей, средоточия зла, на которых должны найтись сияющие рыцари креста, например, он сам, то, скорее всего, ещё до рассвета его лишат подтяжек и шнурков, и ос ним будет разговаривать добрый психиатр.

Ему вспомнилось то, что он сказал Леони. Он боялся за неё, боялся как никогда раньше. Он боялся и за себя. «Это просто страх, — подумал он, — страх не может ранить. Какой-нибудь придурок с топором — вот о чём стоит побеспокоиться». Он попытался представить, как Кабал нападает на него с топором, с ножом, с ломом, — и улыбнулся. Мистер Кабал, с его-то холодным умом, ведёт себя по-бандитски? И правда смешно. Затем он вспомнил мёртвый, застывший взгляд Кабала, когда тот увидел Леони, — и ему сразу стало не до смеха. Через поля до него долетели звуки балаганной каллиопы: противные, издевательские ноты. Барроу понял, что музыка заиграла в тот самый момент, когда зашло солнце. Он этому ничуть не удивился.

* * *

Не обращая внимания на каллиопу, Кабал продолжал насвистывать мелодию задом наперёд. Да как же она называется?

— Я рад, что ты так думаешь, — сказал у него за спиной Хорст.

Кабал обернулся, свист замер у него на губах.

— О чём это ты?

— Ты насвистываешь «Счастье вновь пришло в наш дом» из фильма «В погоне за радугой». У тебя какое-то извращённое чувство юмора. — Хорст надел пальто и цилиндр. — Прощу прощения, но мне не слишком нравится здешняя обстановка.

Дверь открылась и закрылась, а Йоханнес Кабал снова остался один, во всех смыслах этого слова.

Он с недоверием посмотрел на свои станы. Наклонился и поставил палец на первую ноту.

— Сча-астье вновь при-ишло в наш дом, — тихо пропел он, ведя пальцем от ноты к ноте.

Да, Хорст абсолютно прав. В порыве внезапного отвращения он вырвал страницы с мелодией и швырнул в корзину.

— Очень смешно. Обхохочешься.

Надев пальто и шляпу, он вышел искать Хорста. Г де-то слышался чей-то смех.

Своим широким шагом Хорст расхаживал между палатками, павильонами и аттракционами, намеренно не обращая внимания на рабочих, что подходили к нему за разъяснениями некоторых пунктов в недописанных им планах. Йоханнесу не составило труда его отыскать; он просто пошёл по следу из недовольных людей с поникшими клочками бумаги в руках. Кабал нагнал Хорста у «Египетских тайн», где его умудрилась задержать Клеопатра. Подойдя ближе, он услышал, как та распинается.

— Что это тогда, а? — завопила она, размахивая листом бумаги у Хорста под носом.

— Твой новый сценарий, — с несвойственным ему раздражением сказал Хорст. — Выучи его. Сейчас же.

— Со старым чё не так было?

Она сменила пластинку, и её голос зазвучал чувственно и медоточиво.

— «Имя мне», — эти слова она прошептала, и с многозначительным видом продолжила, — «Клеопатра, царица Египта, владычица Нила. Идём со мной, и познаешь ты удовольствия… и ужасы древнего мира».

Меньше чем за секунду из знойной соблазнительницы она обратилась в торговку рыбой из района Биллинсгейт.

— Во как! Чё не так было, а? В смысле, обалденный же был текст. А теперь ты мне эту дрянь всучил?! — Она замахала листом бумаги у него перед лицом. — Что за чушь про династии какие-то? Людям про такое неинтересно. Им про оргии подавай, про убийства, да про то, как мозги через ноздрю вытаскивают.

Хорст никогда не был груб с женщинами. К несчастью для Клеопатры, она мало того что определённо не была женщиной, но даже технически не могла считаться человеком.

— Заткнись, — холодно прошипел Хорст. Он заговорил прямо как брат. — Просто заткнись. Пробьёт полночь, и ты обратишься в кучку пепла, как и весь этот бродячий ночной кошмар, так что до твоего мнения мне нет никакого дела. Ты учишь сценарий, который я тебе дал и исполняешь его в точности. Зайду сюда позже и увижу, что старый исполняешь или что нарочно коверкаешь новый, и до полуночи не протянешь. Поняла меня?

Клеопатра моргнула.

— Хорошо, — тоненьким голоском сказала она.

— Хорст, — окликнул брата Кабал и подошёл к нему, — что на тебя нашло?

Клеопатра с ужасом посмотрела на них обоих.

— Свободна, — сказал Кабал, и она убежала в свой павильон, как испуганный кролик с размалёванной мордой.

— Что на меня нашло? — Хорст взглянул на тёмное небо. Когда он снова посмотрел вниз, его лицо выражало откровенную неприязнь. — С чего бы начать?

Мозг Кабала быстро заработал, стараясь определить событие, которое могло вызвать столь резкое ухудшение отношений.

— Это из-за вчерашней девушки, да? Той, что с ребёнком?

— Да, из-за девушки. Той, что с ребёнком. Что ты с ней сделал? Какой грязный трюк ты провернул?

— Я выполнил её желание. Вот и всё.

— И за это она продала свою душу.

— Нет. Не за это. Она продала душу, чтобы я забрал то желание назад. Она хотела, чтобы ребёнок умер, Хорст. Она не ангел.

Хорст покачал пальцем у Кабала перед лицом.

— Нет, вовсе она этого не хотела. С ума сойти, Йоханнес, да ей всего-то нужно было чуть-чуть помочь. Разве не понимаешь? Чуть-чуть помочь. Няня ей нужна была, а не план убийства.

— Мне. Плевать. Что. Ей. Было. Нужно, — сказал Кабал, чувствуя, что заводится. — Она была готова расписаться за то, что получила. Это самое главное.

— Это самое главное? Вовсе нет, ни в коем случае. Она — личность, живой человек, из плоти и крови. А не очередное имя на одном из твоих контрактов. Ты испортил ей жизнь, ты в курсе? Знание о том, что её ждёт, будет висеть над ней до самой смерти.

— Что-то я не припомню, чтобы ты такой шум поднимал из-за…

— Повнимательнее, Йоханнес! Разница в том, что она не совершила ничего плохого, пока её на это не подтолкнул ты. Ты! Вот наконец ты и стал тем, кем и должен был быть всё это время.

Шестое чувство Кабала запоздало начало трепыхаться. У него возникло едва уловимое ощущение, что кто-то его дурачит, дурачил весь последний год, и что от этого кого-то ощутимо несёт серой.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил он.

— Какой же ты болван, — сказал Хорст. — В этом-то и заключался смысл всей этой затеи. Я полагал, ты давным-давно до этого додумался. Старому Бесу там внизу дела нет до кучки душ, которые он и так бы получил. Ему нужно было заставить забрать чью-нибудь душу тебя. Развратить её. Та история с Билли Батлером была разыграна для того, чтобы ты отчаялся, чтобы забыл, что где-то внутри, — голос Хорста надломился, — живёт хороший человек. Мой младший брат, Йоханнес. Теперь всё кончено. Ты больше не пытаешься одолеть дьявола. Ты делаешь за него работу. Ты мне больше не брат. Я не могу… не буду тебе больше помогать.

Хорст развернулся и пошёл прочь.

— Хорст? — сказал Кабал тихим, неверящим голосом.

Хорст справился с чувствами и уходил всё дальше.

— Ты нужен мне, Хорст. Один я не справлюсь. Я почти у цели. Хорст!

Его брат ничуть не сбавил шаг. Кабал и в лучшие времена не отличался особой сдержанностью, и сейчас он чувствовал, что готов взорваться. На этот раз, однако, всё происходило иначе. Было кое-что ещё: волна беспричинной жестокости поднялась по груди и нашла выражение на языке слабым привкусом аниса.

— Ты будешь помогать мне, Хорст, — сказал он, его голос окреп, — или останешься таким навсегда.

Хорст остановился. Некоторое время он неподвижно стоял, а затем повернулся.

— Что, — тихо произнёс он, — ты только что сказал?

«У тебя есть власть над ним», — сказал себе Кабал, хотя часть его засомневалась, не управляет ли кто-то другой его мыслями. — «Как он смеет так с тобой разговаривать?!»

— Я сказал, что ты будешь делать, что говорят, или останешься паразитом до конца времён.

Хорсту понадобилось некоторое время, чтобы обдумать эти слова. Он направился прямо на брата, пока они не стали нос к носу, и сказал:

— Да пошёл ты, Йоханнес!

Внезапно подул ветерок — это воздух устремился в ту часть пространства, которую до этого заполнял собой Хорст. Кабал, моргая, смотрел по сторонам. Он был один одинёшенек.

«Кому он вообще нужен?» — произнёс тихий голосок где-то внутри. — «Мозг операции — ты. Принимайся за дело. Осталась одна последняя душа. Хорст лишь тормозил тебя своими дурацкимии угрызениями совести. Теперь тебе ни к чему осторожничать и искать того, кто не прочь отдать душу. Теперь ты можешь сам найти подходящего кандидата и забрать её».

* * *

Фрэнк Барроу на удивление незаметно крался в тени за вывесками. Он не знал, что именно ищет, но был твёрдо уверен, что это не лежит у всех на виду. Перед этим он подошёл к турникетам, отдал свой пригласительный билет, отметил, что такой же был почти у каждого, кто стоял в очереди, и, с хмурым лицом человека, который ждёт, когда его уже начнут развлекать, прошёл на территорию ярмарки. Он остановился у проулка между «Путешествием по лабиринтам парапсихологии» («Поезд-призрак») и «Разумом социопата» («Комната страха», по самую крышу забитая восковыми фигурами знаменитых убийц)[9] и разыграл целый спектакль, показывая, что заводит часы. Выбрав момент, когда на него никто не смотрел, он исчез в тени. Он стряхнул пыль со своих давних навыков маскировки и наблюдал за всем, что попадалось ему на глаза. Ему попались братья Кабалы, которые о чём-то спорили, но он не смог подобраться достаточно близко, чтобы понять, о чём именно. Однако, вот что странно: в какой-то момент он был уверен, что Хорст вот-вот ударит Йоханнеса по лицу; Барроу моргнул — и Йоханнес вдруг оказался один. Он не знал, куда мог деться Хорст, и Йоханнес, судя по тому, как он оглядывался по сторонам, тоже. После чего Йоханнес Кабал призадумался, и на его лице начала расплываться очень неприятная улыбка, как быстро растущая меланома. Это тоже было странно и само по себе, и вообще, потому что Кабал по какой-то причине стал выглядеть совсем иначе, почти как другой человек. Затем, с внезапной целеустремлённостью, вселившей в Барроу тревогу, Кабал прошагал на главную улицу балагана.

Теперь Барроу перемещался неслышно, вдали от чужих глаз, но то, что он видел, служило поводом для беспокойства. За свою жизнь он провёл много времени в местах, где идёт тяжёлая физическая работа и привык к их ритму и нюансам. Здесь же ничего подобного не было. В городе, зайдя в пивную, он спросил хозяина, что за люди их рабочие? Тот только пожал плечами — он понятия не имел. К нему ни один не заходил. Барроу решил, что это в высшей степени ненормально. Если только Кабалы не нанимали в свой балаган одних квакеров, мусульман и всяких прочих трезвенников, он не знал, как это объяснить. Разве что, как дико это не звучит, они попросту ничего не пьют. Доверившись чутью, он заодно зашёл в продуктовую лавку и задал там пару вопросов. Да, ярмарка закупала продукты, но далеко не в том количестве, какое могло потребоваться для такого большого числа сотрудников.

— Они сидят на голодном пайке, — с жалостью сказал торговец. — Тем, что они купили, и двадцатерых не прокормить.

Взглянув на двоих крепышей, стоявших около колеса обозрения, он нашёл мысль, что здесь кто-то голодает, очень сомнительной. Он смотрел, как они улыбались и махали толпе проходящих мимо подростков. Затем произошла ещё одна любопытная вещь.

Едва толпа пропала из виду, рабочие неподвижно застыли. Барроу решил, что они что-то увидели, и прикрыл глаза от яркого, разящего света гирлянд, но смотреть было не на что, и через секунду он понял, что они и не смотрели никуда. Там не было ничего и никого. Не для кого притворяться, не перед кем изображать живых людей.

Барроу мог бы дождаться кого-нибудь ещё, чтобы проверить свою гипотезу. Он мог бы походить мимо них, обойти вокруг и посмотреть, как они будут реагировать на его перемещения. Мог бы, но не стал. Эта затея вызывала у него не больше охоты, чем мысль прополоскать горло очистителем для унитазов. По своему обширному опыту он знал, что «от греха подальше» — чудесное место, пребывать в котором полезно, и хотел сохранить право на его аренду так долго, насколько это в человеческих силах. Метания в разные стороны перед парой огромного роста существ, у которых есть руки и ноги, и которые правдоподобно изображают из себя людей, могут быть истолкованы как провокация. «Поспешишь — людей насмешишь» — таков был неофициальный девиз служащих полиции, во времена, когда у него ещё было удостоверение. А если эти люди выглядят так, будто запросто откусят тебе голову и выплюнут назад шею, это крайне полезный совет.

Вместо этого он снова скрылся во тьме, чтобы собрать больше информации. Он не мог строить предположения без фактов. Уж если Фрэнк Барроу выстраивает версию преступления, то и миллиарду адвокатов не под силу его развалить.

Вглядываясь во тьму и прислушиваясь у приоткрытых дверей, он не обнаруживал никаких признаков вполне ожидаемой закулисной жизни. Всё казалось мёртвым, когда горожан не было поблизости. Никто не разговаривал, никто не двигался (хотя, он был уверен, что услышал, как несколько человек одновременно выдохнули, когда компания посетителей покинула комнату с убийцами в «Разуме социопата»). Всё казалось мёртвым. Окоченевшим. Шестерёнки идеи, которая начала формироваться чуть раньше, стали сцепляться друг с другом. Ему совсем не нравился вид механизма, что они собой составляли. Он выглядел чересчур фантастичным, как кардиостимулятор, сделанный из пробкового дерева и жевательной резинки. Здесь наверняка какая-то ошибка. Вот только где — непонятно. В конце концов, если ты видишь существо с четырьмя лапами, оно лает и хочет быть лучшим другом твоей ноги, то тогда, вероятнее всего, это собака. Барроу полагал, что у него достаточно косвенных доказательств, и что, если бросить резиновую кость, эта отдельно взятая мысль принесёт ему её всю обслюнявленную. У Барроу возникло неприятное ощущение, что он всё-таки правильно понял, что здесь происходит.

— Я знаю вас, — тихо произнёс голос у него за спиной.

Барроу резко обернулся и увидел Хорста.

— Вы Фрэнк Барроу. — Хорст примирительно поднял руки. — Я не причиню вам вреда, честно.

Барроу только затем осознал, что принял боксёрскую стойку. Смутившись, он что-то буркнул и выпрямился. Хорст скептически на него посмотрел.

— Я почему-то думал, что вы мэр Пенлоу или вроде того. В ваши обязанности входит шнырять по ярмаркам?

— Как давно вы за мной следите? — спросил Барроу нарочито грозно для пущего эффекта. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя от удивления.

— Я? Да я просто гуляю. То тут, то там…

Тут глаза словно подвели Барроу: Хорст превратился в продолговатое размытое пятно, и вот он уже стоит на расстоянии двадцати футов.

— Повсюду, — сказал он, внезапно появившись всего в двух шагах от него.

Барроу вытаращил глаза. Он и раньше видел ловкие трюки, но этот затмил их все.

— Как вы это делаете? — выдавил из себя он.

Хорст пренебрежительно пожал плечами, как будто это было не сложнее, чем пошевелить ухом.

— Практика. Природный талант. Сверхъестественные способности. Кто знает? Кого это волнует? Меня — нет, и вас не должно. А вот ответить на мой вопрос не мешало бы.

— Я не делал ничего плохого, какое вам дело?

— Может, ничего плохого вы и не делали, но вполне вероятно хотите. Некоторые авторитетные источники считают, что в моральном отношении мысль эквивалентна её осуществлению. Как по мне — это что-то из устава фанатичных самобичевателей. Можете ли вы назвать себя человеком высокой морали, мистер Барроу?

— Что? — Барроу обдумывал пути отхода, и вдруг понял, как бессмысленно пытаться убежать от человека, который может преодолеть звуковой барьер в домашних тапочках. — Когда-то я служил в полиции.

Хорст поднял брови, демонстрируя вежливый интерес.

— В самом деле? Это, конечно, хорошо, но на мой вопрос вы не ответили.

Барроу безропотно исправился:

— Думаю, да. А вы, мистер Кабал?

— Это брат мой — «мистер Кабал». Меня называйте Хорст. И да, я человек высокой морали.

Он повторил эти слова ещё раз, как будто только сейчас понял их справедливость.

— Я человек высокой морали. Некоторые вещи нужно сделать, какими бы сложными они ни были. Забыв пословицу про воду и кровь. Мне нужно об этом забыть. А вы, — он посмотрел Барроу в глаза, и внезапно тот понял, что не может двигаться, что едва способен даже дышать, — почему вы пришли сюда, раз так напуганы?

Барроу хотел было сказать что-нибудь отважное, но его мышцы отказывались повиноваться.

Хорст продолжил.

— Только не надо этих трактирных разговоров, мол, вас уже ничем не возьмёшь. Я чую страх, и вы стоите с наветренной стороны. Что привело вас сюда, раз вы так напуганы? Моральные ценности?

Хорст смягчил взгляд, и Барроу снова смог говорить.

— Да, наверное. Я… — В данный момент ему показалось, что это прозвучит глупо. Глупо, но оттого не менее правдиво. — Я пришёл остановить вас.

Хорст выказал удивление, даже в грудь себя ткнул.

— Меня? В таком случае, боюсь, вы зря потратили время. Я уже и так со всем завязал. Окончательно. Вы и половине моего рассказа не поверили бы.

— Ниа Уиншоу. Вам это имя о чём-нибудь говорит? — резко спросил Барроу.

— Нет. А должно?

— Она утверждает… утверждала, что эта ярмарка сыграл важную роль в клинической смерти её ребёнка.

— Женщина из зала игровых автоматов, — сказал Хорст самому себе.

— Верно. Она сделала удивительное признание.

Хорст не выглядел удивлённым. Барроу, никогда в жизни добровольно не совершавший мысленных прыжков от одного умозаключения к другому, аккуратно подставил лестницу к одному из них и осторожно полез.

— Надо полагать, её история правдива?

— Не знаю, я её не слышал. Но что бы в ней ни говорилось, да, это правда.

Несмотря на своё чутьё, Барроу был шокирован, обнаружив, что неординарная история Нии Уиншоу — хотя бы отчасти правда. И вместе с этим открытием мысль, которая потихоньку формировалась весь последний день, наконец обрела законченный вид, и во всём своём великолепии вырвалась наружу.

— Боже мой. Йоханнес Кабал — некромант, — медленно произнёс Барроу, опешив от ужаса.

Это многое объясняло, но в то же время осознать это было сложно. Да, в мире есть магия, но она редко встречается в наши дни. Несколько раз он имел с ней дело, но даже тогда речь шла лишь о второсортных ведьминских шалостях. Некроманты занимаются самым экстремальным направлением в мировой магии; встречаются они крайне редко, а каждый раз, когда их вычисляют органы правосудия — государственные или народные — их становится и того меньше.

Хорста это даже немного впечатлило.

— Неплохо. Должно быть, вы были хорошим полицейским. Ещё какие-нибудь выводы, Эркюль?

— Я проверил дело Руфуса Малефикара…

— Так нечестно. Если люди будут проверять подлинность фактов всякий раз, когда я рот открываю, зачем мне вообще что-то говорить?..

— Опасный тип, конечно, но некромантом он не был, что кстати не означает, что он не пробовал им стать. Однако ваш брат и вправду его убил. В Мёрсло он прямо местный герой. Я послал телеграмму тамошнему старшему инспектору. В то же время произошло ещё несколько событий. Они убедили себя, что шайка Малефикара всё ещё на свободе и продолжает чинить разбой. Самое смешное, что после того, как Малефикар поймал три пули, ни один из умалишённых не был найден. Что, по-вашему, произошло?

— Это же очевидно, они стали работать на ярмарке.

— Очевидно. Ваш брат сказал мне ровно то же самое, откровеннее некуда. Для вас это очевидно, только потому, что вы их покрываете.

— Я? — рассмеялся Хорст. — Что заставляет вас думать, что я вообще здесь что-то решаю? Я не покрываю их, просто в какой-то момент они начали на задних лапках перед Йоханнесом ходить, как овечки пришибленные. Если только пришибленные овечки умеют ходить на задних лапках. Что представляется маловероятным, посему не будем об этом.

Барроу был не в настроении анализировать зыбкие сравнения.

— Почему? Чего ваш брат надеется достичь? Зачем это всё?

— А вот это я вам рассказать не могу. Всё-таки кровь гуще воды. Я ни за что сознательно не буду подавать вам своего младшего брата на блюдечке.

— Младшего? Но он выглядит старше вас.

— Представляете, как раз на днях об этом думал. Полагаю, что он в какой-то момент обошёл меня в соревновании, кто быстрее постареет.

Во время разговора шестерёнки мыслительной машины Барроу крутились вовсю: она анализировала и сортировала каждую порцию информации и тут же подавала на выход чудесные умозаключения в заманчивой подарочной упаковке. Только что поступившие данные были как следует обработаны и спустя мгновение появился результат, а на нём этикетка «Возможно, Хорст Кабал с какого-то момента пребывает в мёртвом состоянии».

— Вы мертвы, — сказал Барроу, надеясь, что правильно понял, что представляет собой личность Хорста.

— Технически, я нежить. Йоханнес тут ни при чём, спешу добавить. Во всяком случае, не напрямую. Когда-то он пообещал найти способ вернуть меня в мир живых. Не то, чтобы я сейчас где-то ещё, понимаете? Фигурально выражаясь. Теперь же я не уверен. Мне нужно немного подумать.

— Не понимаю вас.

— Боюсь, я и сам не понимаю. Потому-то мне и нужно подумать. Так или иначе, сегодня ночью вся эта затея подойдёт к логическому завершению. А что делать с Йоханнесом, я больше не знаю. Хочу, чтобы вы помнили одно, — Хорст подошёл ближе и заговорщицки прошептал, — это отчаявшийся человек. Больше, чем вы могли бы подумать. Г ораздо больше, чем думал я.

— Почему бы вам не остановить его?

— Я его брат. Я не могу. Просто не могу. Я сделал, всё, что в моих силах и это ни к чему не привело. Вам, однако, быть может, удастся сделать что-то, пока ещё не поздно. Пока не поздно, — повторил он, как будто поделать уже ничего нельзя. — Мне пора. Удачи, мистер Барроу.

— Подождите! Секунду! — Барроу пока не хотел, чтобы Хорст снова проделал свой трюк с исчезновением. — Я ещё кое-чего не понимаю. Что делает ваш брат? Почему он здесь?

— Предлагаю спросить об этом мисс Уиншоу.

— Она ничего не скажет.

— А нужно ли?

Барроу восстановил в памяти всё, что знал о её деле. Факты не проливали света на эту ситуацию. Возможно, он смотрит слишком пристально. Когда её задержали по подозрению в убийстве, она выглядела потрясённой содеянным. Сам этот поступок вызывал в ней ужас. Она во всём немедленно призналась, очевидно, надеясь на своего рода искупление в том, что выбрасывает свою жизнь на помойку. Ей как будто бы полегчало, как только она подписалась под признанием.

Затем явился Йоханнес Кабал. И тут, одно за другим: её ребёнок оказывается не таким уж и мёртвым, как полагали двое опытных врачей, признание её чудесным образом исчезает, а сама она начинает всё отрицать. Что ещё? А, ну конечно же! Её поведение полностью изменяется. Теперь её абсолютно точно что-то гнетёт. Если она и выказывала какое-то оживление, так по поводу выздоровления ребёнка. Не потому что это означало снятие с неё обвинений, а потому лишь, что ребёнок её был жив. Для неё самой собственные перспективы вырисовывались яснее некуда. Что помешало им осуществится? Что такого мог сказать Кабал? Что мог сказать некромант? Что было предметом их сделки? Жизнь и смерть.

— Ему нужны души, — наконец сказал Барроу.

— И у нас победитель, — сказал Хорст.

Он помолчал и огляделся.

— Вот теперь будьте крайне осторожны, — спешно произнёс он и растаял в ночи.

Барроу не пришлось долго гадать над молниеносным исчезновением Хорста.

— Мистер Барроу, что вы здесь делаете?

Он повернулся на звук голоса Йоханнеса Кабала.

— Да так, прогуливаюсь, мистер Кабал. Осматриваю достопримечательности.

Кабал слегка улыбнулся и обвёл рукой вокруг.

— Осматривать здесь нечего, мистер Барроу. Только всё веселье пропускаете.

Он поглядел по сторонам.

— Где же ваша дочь, мистер Барроу? Г де прелестная Леони?

Барроу совсем не понравилось то, как он это произнёс.

— Леони дома. Она просила передать, что вынуждена отклонить приглашение.

— Вынуждена отклонить приглашение. Звучит очень формально, мистер Барроу. Ну, конечно, вы ведь служили в полиции.

— Я в отставке.

— Да, в отставке. Некоторым, по всей видимости, бывает очень сложно распрощаться со старым занятием. Старые профессиональные привычки постоянно дают о себе знать. Взять, к примеру, — он посмотрел вокруг, как будто примеры летали в воздухе; нашёл он его, однако, прямо перед собой, — вас. Никогда не ловили себя на том, что ищите преступление там, где его нет? На том, что вам трудно при встрече с людьми не предположить, а не задумали ли они чего подлого? На том, что тайком пробираетесь, куда не просят?

— Нет, — честно ответил Барроу. — Не в этот раз.

Двое мужчин стояли в тени павильонов, должно быть, в полудюжине ярдов друг от друга, их разделяли полдюжины ярдов травы. Барроу это казалось бездной между галактиками. Но ему и такое расстояние казалось недостаточно большим. Между человеком, который стоял сейчас перед ним и тем, с которым он говорил сегодня утром, была какая-то неуловимая разница. В том Кабале было что-то несовершенное, что-то человеческое. Этот же вёл себя как театральный злодей. Его лукавые манеры и склонность к словесному фехтованию начинали раздражать Барроу. Нужно быть осторожнее — запросто можно сболтнуть лишнего. Почему бы просто не устроить Кабалу показ слайдов под названием «Всё, что я о вас знаю», раз он так этого хочет?

— Только если дело того стоит.

— Экая загадочность. А я был уверен, что мы пришли к определённому взаимопониманию. И вот вы что-то вынюхиваете на задворках, когда вокруг ни души.

— Выходит, нечем вам поживиться, — сказал Барроу, и тут же выругался, едва эти слова сорвались с губ.

Если он ожидал от Кабала остроумного выпада в ответ, то он ошибался. Кабал просто ринулся на него. Когда он преодолел половину расстояния, Барроу услышал звук, который не слышал со времён своих нарядов по городским воровским притонам — отчётливый щелчок пружинного ножа, и понял, что Кабал намерен убить его здесь и сейчас. Когда Кабал, вытянув руку вперёд наподобие копья, увенчанного тремя дюймами острой, как скальпель, стали, добежал до него, Барроу начал наклоняться вбок. Он схватил Кабала за руку, в которой тот держал нож и поставил подножку. Кабал сделал в воздухе «колесо», приземлился на кончики пальцев и растянулся на земле лицом в дёрне. После этого бойцовские навыки противника уже не сильно волновали Барроу, однако Кабал может призвать, и, несомненно, призовёт на помощь свою маленькую армию отморозков. Осторожность превыше всего — Барроу побежал в сторону ярких огней. Возможно, если ему удастся найти полицейского не при исполнении, шансы у него появятся.

Прошла почти минута.

Йоханнес Кабал перекатился на спину и медленно достал нож из одежды. Ему очень и очень повезло. Лезвие тупо чиркнуло его по боку, запуталось в жилете и рубашке и отклонилось. Он с отвращением бросил окровавленный нож на траву, его перчатки быстро присоединились к ножу. Он потрогал рану кончиками пальцев и вздрогнул. Очень повезло. Он накрыл порез платком и надавил, стараясь привести в порядок мысли. Он взглянул на кровь на другой руке. Что на него нашло? Насилие отвратительно, но временами необходимо; с этим у него проблем не возникало. Но это? Он стоял и нёс какую-то чушь, потом Барроу неблагоразумно сболтнул лишнего (Как он узнал правду о ярмарке? Без разницы, сейчас есть вещи поважнее), и вот он с ножом в руке бежит на Барроу, будто член одной из этих ребяческих уличных банд, о которых был наслышан. На него это так не похоже. Конечно, Барроу пришлось бы покинуть этот мир, но это можно было осуществить чуть более обдуманно. Теперь же его здесь нет, он сбежал и сеет теперь вокруг страх и тревогу. Получилось, будто бы Кабал навредил сам себе.

— Ах вот оно что, — резко сказал он. — Всё ясно.

Несколько минут спустя, Кабал объявился возле палатки с попкорном и окровавленными пальцами зачерпнул из коробки с солёным. Нереализованные пока заказы немедленно сменились с солёного попкорна на сладкий.

— Изыди, — яростно рявкнул он, и бросил соль через левое плечо.

Поражённые очевидцы могли бы поклясться, что услышали в разреженном воздухе визг. Кабал приосанился, будто у него с плеч сняли что-то тяжёлое. Его нёбо покинул неотступный привкус аниса.

— Так. Где Костинз? — потребовал он ответа у торговки, после чего скрылся в толпе.

* * *

Позже, в Аду, Астрепаг Бельфохур с вежливым интересом наблюдал, как бес Мерзавка Мимбл, известная своим до крайности склочным характером, промывала раздражённые глаза тёплым солевым раствором.

— Безрезультатно?

— Да какого нехра мне знать, а? — ответила Мимбл с откровенной бестактностью, за которую обычно продвигают по службе. — Вот редьмо. Делаю болданую работу и — обана! — в оржу швыряют бёрганую соль. Олабдеть, меня изгнали! Полный дзицеп![10]

— Не строй тут из себя, — сказал Астрепаг Бельфохур. — На одержимость ты не способна, так что нельзя назвать это изгнанием. Ты не могла управлять его действиями, только эмоционально окрашивать их.

«Да и с этим не особо справилась», — подумал он.

— Тебя скорее «выселили».

Мимбл не оставила у генерала Бельфохура сомнений в том, что разница между изгнанием и выселением — ничтожная, и дело до неё разве что штабным генералам, которые не поднимают свои огромные жирные…

На этой ноте Астрепаг Бельфохур, который и близко не был таким утончённым, как хотел показать, большим пальцем раздавил Мерзавку Мимбл, превратив в пятно с запахом аниса, и ушёл с докладом к Сатане, оставляя пятно наедине с не на шутку мрачными мыслями на срок в шестьсот шестьдесят шесть лет, пока будет длиться восстановление. 

ГЛАВА 14 в которой Барроу убеждается, что на ярмарке творится чёрти что

Пока работники ярмарки собирались на задворках, Кабал вернулся в поезд в надежде чем-нибудь наспех перевязать рану и быстро переодеться. Носком ботинка он поднял крышку ящика для одеял, но Хорста дома не оказалось. Никогда его нет, когда нужен. Кабал захлопнул крышку и вернулся к тщательным поискам своего тонкого чёрного галстука. Когда он закончил, снаружи его уже ждали.

Кабал встал на верхней ступеньке и обратился к поисковым группам.

— Добрый вечер. У нас две серьёзные проблемы. Во-первых, ярмарка прекратит своё существование меньше, чем через час, а нам всё ещё не достаёт одной души. Во-вторых, по балагану разгуливает человек, которому известно о нашем деле куда больше, чем требуется для нашего благополучия а, следовательно, и его собственного. Этот человек натворит бед, если не будет обнаружен и обезврежен как можно скорее. Мистер Костинз!

— Тут я.

Костлявый помахал рукой из толпы.

— Барроу удалось покинуть территорию?

— Никак нет, сэр. Пару раз его видели, но, едва он нас замечал, удирал сломя голову. — Он нахмурился. — Никогда не понимал это выражение. Разве можно голову сломать?

— Мистер Костинз, — сказал Кабал, — будьте добры, сосредоточьтесь.

Мистер Костинз сосредоточился.

— У меня на воротах Джоуи стоит. Никуда Барроу не денется.

— Отлично. Поисковые группы собрали?

— А то, целых две. Долби, Холби и Колби с колеса обозрения — они знают, как он выглядит…

— Минуточку. И кто в таком случае за колесом смотрит?

— Пара психов из шайки Малефикара с ним управляются.

Кабал помолчал. Ему не хотелось без острой необходимости оставлять сложные механизмы на произвол бывших товарищей по Бричестерской лечебнице

* * *

Два человека наблюдали за нескончаемым вращением колеса обозрения.

— Видишь? — сказал один. — Оно не прекращается. Вечный двигатель. Бесконечные углы.

— Точно! Уроборос во плоти! Глотает свой собственный хвост!

— Свинохвост? — переспросил первый. — Где? Где?

— Простите, — окликнула их одна из посетительниц аттракциона. — Не могли бы уже отпустить нас? Мы катаемся уже около получаса, и становится скучновато.

Психи и ухом не повели.

— Круг завершён!

— Карта номер десять, колесо фортуны!

— Десять! Как символично!

— Да! Нет! Или это номер двадцать три?..

* * *

Кабал отогнал от себя эту мысль. Справятся.

— Кто во второй группе?

— Твари с «Поезда-призрака»… пока их нет, Деннис и Дензил на замене, — тут же добавил Костинз, предвосхищая вопрос Кабала.

* * *

— Похоже, — сказал скелет-машинист «Поезда-призрака», наспех переименованного в «Путешествие по лабиринтам парапсихологии», — у нас тут с вами неувязочка с разграничением обязанностей. Я и не подумал бы лезть в кабину вашего локомотива. Пугать людей от вас требуется вон там.

Он показал на тёмный въезд в туннель. Деннис и Дензил, еле втиснувшиеся в кабину маленького поезда, повернули головы в указанном направлении, и шеи их заскрипели как новые ботинки. Они снова посмотрели на машиниста и покачали головами. У Дензила из черепа доносился такой звук, как будто там что-то перекатывалось.

— Хорошо, — сказал машинист, — не хотите по-человечески, будь по-вашему.

Деннис с Дензилом переглянулись и всё с тем же скрипом ликующе закивали.

— Конга! — обратился машинист к крыше сооружения.

Огромных размеров горилла-автоматон, что сидела на крыше аттракциона и грозила прохожим булыжником из папье-маше (по крайней мере, прохожие на это надеялись) свесилась через парапет и с вопросом посмотрела на него. Вниз головой она почему-то выглядела ещё более грозной.

— У меня тут проблемка с этими двумя, — закончил машинист, большим пальцем указывая на Денниса с Дензилом.

Гигантская горилла обвела их презрительным взглядом, обнажила впечатляющие клыки и издала рык в тональности бассо профундо, от которого зубы закачались в их иссохших дёснах. Они вылупили то, что осталось от их глаз, и лак у них на лицах затрещал.

* * *

— Такие вот две группы. А все эти добрые люди и нелюди могут прогуляться по балагану, ну типа, не привлекая внимания.

Кабал посмотрел на них и вздохнул. Большинство из них не смогли бы прогуляться, даже если им учебник по этому занятию дать, не говоря уже о том, чтобы делать это не привлекая внимания. Он также заметил, что его взгляд постоянно скользит по одному и тому же участку толпы. Усилием воли он сфокусировался на нужном месте и наконец, заметил невысокого человека, настолько невзрачного, что само слово «невзрачный» для него чересчур выразительный эпитет.

— А ты кто такой? — спросил он.

Вокруг человека все в удивлении начали тыкать себя в грудь, и несколько секунд ушло на «Нет, не ты, рядом, с другой стороны, да нет, с другой стороны от него», прежде, чем до человека дошло, что объектом внимания был он. Любопытно, что некоторые продолжали в замешательстве смотреть сквозь него, как будто никого там и не было.

— А, — сказал человек тихим, бесстрастным голосом, — вы обо мне, что ли?

— Да, — ответил Кабал, изо всех сил стараясь удержать взгляд на собеседнике. — Кто ты такой? Не помню, чтобы видел тебя раньше.

— Меня зовут Альфред Симпкинс, сэр. С вашей стороны было очень любезно принять меня и моих коллег, когда мы сбежали из Лейдстоунской тюрьмы.

— Ты один из тех маньяков?

— Да, сэр.

— Один из серийных убийц?

— Да, сэр.

— Итак… — Кабал посмотрел на бледного человечка — короткие усы, маленькие очки, волосы зачёсаны на лысину, одет в кардиган и дешёвый костюм с заплатками на локтях. — Что тебе здесь нужно?

— Вы ведь ищете отставного инспектора Фрэнсиса Барроу, не так ли? Не так давно я видел его в Павильоне Убийц, он всё шнырял да разнюхивал.

Его щёк как будто коснулся румянец. Несколько его соседей наконец заметили его и вскрикнули от удивления. «Любопытно, — подумал Кабал, — когда он выражает эмоции, он становится отчасти видимым. Иначе его и не заметишь».

— Это он арестовал тебя?

— Да, сэр. И, с вашего позволения, я бы его убил.

Он произнёс это так, как иные сказали бы: «Мне ещё одну пинту и баночку йогурта».

— Найдёшь его — сообщишь остальным. Мне он нужен живым. — Мысли Кабала не отрывались от последнего неподписанного контракта. — Никаких личных разборок, мне дело нужно делать.

— Слушаюсь, сэр, — ничего не выражающим тоном сказал Альфред Симпкинс.

Кабал пробежался глазами по остальным и удовлетворённо кивнул.

— Отлично. Вы знаете, кого искать. Найдите его. Свободны.

Как только они ушли, Кабал разыскал мистера Костинза.

— Мистер Костинз, вы моего брата не видели? Не знаете, где он бродит последний час?

— Боюсь, что нет, босс. Если увижу, сказать, что вы спрашивали?

— Да, будьте добры. Спасибо.

* * *

Барроу спрятался за аттракционом «Ракушки» и начал обдумывать свой следующий шаг. Одну ужасную тактическую ошибку он уже допустил, когда не свалил с балагана, пока была возможность. Однако ему удалось убедить себя, что помощь можно найти здесь, это и было ошибкой. Он не увидел ни одного человека, от которого можно было ждать разумного поведения или такого, который согласился бы рискнуть. Когда он это наконец понял, он направился к выходу и наткнулся на здоровенного типа, чья голова напоминала оживший камень — тот стоял на воротах и внимательно рассматривал уходящих. Барроу понимал, что надеяться выстоять против камнеголового, вооружившись чем-нибудь легче противотанкового ружья, не стоит. Беглый осмотр забора, что окружал «Ярмарку Братьев Кабалов», показал, что этим путём ему тоже не выбраться: двадцать футов в высоту, колючая проволока. Он-то полагал, что глупо было наклонить забор вовнутрь, что его не той стороной поставили. В конце концов, таким образом он скорее не давал людям выйти, чем войти. Теперь Барроу был не так уверен в глупости этой идеи. Получается, он в ловушке. В этом случае остаётся только прятаться до рассвета. Насколько он заметил в свой прошлый утренний визит, большинство обитателей ярмарки не были в восторге от солнечного света. Несколько минут назад он видел группу порхающих тёмных существ, что пробирались по крышам и вывескам. Их можно было увидеть, только потому, что он сам находился вдали от ярких огней; горожане внизу оставались в полном неведении о вприпрыжку бегущей ораве чудовищ всего в нескольких футах у них над головами, скрытых сверкающими огнями, неоном и люминесцентными лампами, которые ещё больше сгущали темноту вокруг.

Барроу вспомнил то неприятное ощущение, будто должно случиться что-то дурное, которое преследовало его почти весь день, ощущение, которое он именовал словом «страх», и улыбнулся. Нет, то был так, мандраж. Вот теперь он испугался. На поиски бросали все ресурсы, а значит и существ, которым место разве что в церковных книгах. Существ, которые ни в какое сравнение не шли с теми чудовищами рода людского, которых всю свою карьеру он преследовал и предавал правосудию. Эти мысли помогли ему; быть может, ему удастся найти силы, вспомнив тех хищников, которых он вырвал из толпы и засадил за решётку? Надо попробовать.

Смит, страховой агент, которому доставалось гораздо больше прибыли, чем необходимо. Да, он до сих пор помнил выражение лица Смита, когда ему огласили приговор — как у избалованного ребёнка, шалость которого раскрылась. Джонс, доктор, который возомнил себя Богом и лишал жизни пациентов, которые ему не нравились. Сложное было дело — Джонс участвовал в расследовании в качестве привлечённого эксперта, и имела место подмена улики, что заставило Барроу внимательнее присмотреться к доктору; а не причастен ли он? Какого же труда ему стоило убедить начальство тщательнее изучить историю Джонса. Браун, шляпник с частной коллекцией бюстов, на которых он выставлял свою продукцию. Если кто-нибудь когда и наслаждался собственным помешательством, так это Браун. Он и в шляпники пошёл только из-за ассоциации с безумием. Когда его приговорили, он попросил своего пленителя поговорить с глазу на глаз. Пока его дожидалась полицейская машина, он близко наклонился к Барроу и, тихонько посмеиваясь, прошептал: «Вообще-то я не сумасшедший. Притворяюсь, только и всего!» Когда его уводили, он шипел на Барроу — впоследствии это стало их дежурной шуткой.

И Симпкинс, человек, который убивал, потому что мог. Его взяли по подозрению в пятнадцати убийствах, а в комнате для допроса он спокойно заявил, что есть ещё тридцать два человека, которых, наверное, стоит включить в этот список. Барроу до сих пор помнил, как Симпкинс сидел на скамье подсудимых, когда зачитывали обвинения, не выказывая ни малейшей эмоции, напустив на себя сдержанный, если не скучающий, вид.

— Вы признаёте себя виновным?

Симпкинс поправил очки, слегка улыбнулся, показывая, что просто хочет помочь, и сказал:

— Да, безусловно.

На допросах он говорил только с Барроу, пропуская мимо ушей вопросы всех остальных, даже в присутствии последнего.

— Почему важно говорить именно со мной? — спросил Барроу в конце концов. — Это весьма обременительно.

— Потому что вы видите меня, инспектор Барроу. Другие через некоторое время начинают терять интерес. Вы, что приятно, видите меня постоянно.

— Не понимаю.

— Моя жизнь не более чем заметка на полях, написанная мягким карандашом, едва видимая. Меня обходили стороной, не замечали, не обращали на меня внимания. Для меня это стало большим потрясением, не передать насколько болезненным. С детства я был последним, о ком вспоминали, если вспоминали вообще. Меня всегда считали тихоней, хотя я вставал во весь рост и кричал: «Вот он я!» Меня никогда не любили, никогда не презирали, вообще не испытывали ко мне никаких чувств. Альфред Симпкинс — невидимка. В скором времени это стало меня раздражать. Вот тогда я и начал привлекать к себе внимание людей.

— Вы начали их убивать.

— Да, убивать. И даже это принесло разочарование. Я надеялся вызвать сильные эмоции у тех, чьи жизни отнимал. В конце концов, быть убитым, потому что бледного вида коротышка — я не питаю иллюзий по поводу того, каким вам представляюсь — хочет что-то доказать, надо думать, кого-то это по меньшей мере разозлит. Было бы обидно, разве нет? Но всё, что я получал — лишь слабое удивление. Думаю, они и не замечали, что я их убил. Казалось, они недоумевают, расценивая это как неудачу, как судьбу. «Ух ты, мне перерезали сонную артерию бритвой. Надо было сократить употребление жирной пищи», «Вот незадача, меня изрубили боевым топором четырнадцатого века. Как так вышло?» Я стоял перед ними с автоматом или шёл на них с фрезерным культиватором или ещё с чем и кричал: «Я Альфред Симпкинс! И я вас убиваю! Не соизволите обратить хоть немного внимания?» Они не обращали. Так что я продолжил. Надежда ведь умирает последней.

— Вы хотели, чтобы вас поймали?

— А как иначе? Сами посудите, я сидел у себя в гостиной, с ног до головы в крови, прижимая к груди орудие убийства — уже помеченное как «вещественное доказательство № 1» — а ваши коллеги меня допрашивали. Не видел ли я последнее время свою соседку? Вообще-то, видел. Чуть меньше трёх часов назад, когда до смерти забил её вот этой самой дубинкой, офицер. Что ж, сэр, у нас есть другие дела. Всего доброго. Они не заметили. Никто меня не замечает. Кроме вас, инспектор Барроу. Вы меня замечаете. Как только вы увидели меня, вы поняли, что это сделал я. Хотите узнать, чего бы я хотел больше всего на свете, инспектор Барроу?

— Нет.

— Я бы хотел убить вас. — Барроу уставился на Симпкинса. — Не из ненависти. Просто потому что вы заметите, что вас убивают. Это стало бы небольшим подтверждением моего существования. После такого мне больше не придётся этим заниматься.

Барроу отказал Симпкинсу в просьбе и отказ этот вежливым не был. Симпкинса отправили в Лейдстоун на такое количество пожизненных сроков, что даже при хорошем поведении он вряд ли вышел бы до следующего ледникового периода. Отношение Симпкинса к нему с тех пор изменилось, приобрело личный характер.

Барроу осёкся. Ему стало любопытно, почему он думает о Симпкинсе именно сейчас. Возможно, из-за того коротышки, которого увидел в толпе. Тот был вылитый Симпкинс; сходство и породило все эти мысли, что вертелись у него в голове. В криминалистическом плане было, конечно, приятно вспомнить о тех делах, но они никак не помогали ему ни найти безопасное место, ни помешать Кабалу. Легко сказать два слова «помешать Кабалу», а вот понять, что они подразумевают оказалось ужасно сложно. Помешать ему делать что? Как помешать? Когда? «Всему своё время», — подумал он и вышел из укрытия.

С видом человека, имеющего на это полное право, он зашёл в один из павильонов через служебный вход. «Мне нужен лишь тёмный уголок, — думал он, — место, где можно…» Он помедлил, втянул носом воздух. Что за запах? Странный кислый аромат чего-то синтетического. Памятью Барроу обладал жадной, потому как единожды испытанное ощущение сохранялось в ней навсегда. Он понял, что уже чувствовал нечто подобное раньше. К сожалению, его жадная память ещё и крепко держалась за детали, отказываясь передавать их в когнитивные центры, поэтому он не мог вспомнить, где это было. Он осторожно отодвинул занавес, заглянул в просвет, и остолбенел от увиденного. Он находился по другую сторону верёвки из бархата, которая отделяла посетителей от показа, если можно так выразиться. Хотя в данном случае иначе это определённо не назовёшь. Ей определённо было что показать.

По ту сторону верёвки Барроу разглядел неясные силуэты расплачивающихся клиентов. Они держались участков со слабым освещением — от тускло мерцавших электрических свечей, которое лишь очерчивало формы, деталей было не разобрать — не желая быть увиденными и узнанными. Это место из тех, что многие хотят посетить, но ни один не хочет, чтобы его там застали. Причина такого преступного интереса томно и грациозно возлежала на кушетке, взирая на вытаращившуюся и потеющую людскую массу с безразличием, выходящим за рамки человеческих возможностей. После двух сегодняшних бесед с Кабалами, у Барроу с глаз будто спала пелена. Например, он сходу понял (так же, как и Хорст чуть раньше), что кем бы Резиновая Лейла ни была, она точно не женщина. Она даже не человек.

В её манере двигаться — медленно, осторожно, без всякой видимой помощи такой свойственной людям безделицы, как суставы, было что-то от рептилии, и в то же время она достаточно напоминала млекопитающее, чтобы вызвать «белый шум» желания — заставить восторженную публику вздыхать и истекать слюной. Кожа её была тёмно-серой, гладкой и слегка отражающей свет, как у молодого тюленя, который только что вылез из воды. Когда она двигалась, слышался шуршащий органический звук — кожа тёрлась о кожу. Барроу снова втянул носом воздух. Кислый запах — резина, другой чуть послаще — тальк. «Она, должно быть, ежедневно фунты порошка на себя тратит», — подумал он. Гладкая кожа покрывала каждый дюйм её тела, кроме шеи и головы, которая вылезала из облегающего платья как раскрашенная часть бронзовой статуи. Пока он за ней наблюдал, он без особого удивления заметил, что между плотью и резиной не было отчётливой границы: они будто бы сливались друг с другом. Единственной деталью на её теле были высокие каблуки, которые, казалось, органически вырастали у неё из ног, как часть её анатомии — впрочем, так оно и было. Всё остальное не было чётко очерчено, даже ногти.

Досадно. Больше деталей позволило бы ему закрыть весь балаган по нравственным соображениям. Не тут-то было; Кабал не допустил бы такой ошибки. И всё же Барроу поймал себя на том, что думает об этих деталях. Тело как у неё мог бы вообразить Альберто Варгас, знаменитый пин-ап художник, в одну из особенно влажных ночей. Он зажмурил глаза и сказал себе, что снаружи, а возможно и внутри, есть люди, которые с радостью его убьют, и немного концентрации не помешает.

Лейла высокомерно, но с удовольствием, взирала на публику. Типичная толпа: по большей части мужчины, несколько женщин — причём некоторые явно не понимают что они здесь забыли. Она втянула воздух, чтобы почуять их феромоны, несомые лёгким ветерком, который лениво проплывал по павильону. Пахло слабее, чем обычно, потому что ветер был с севера, но она уловила кое-что ещё, нечто изысканное. Она отследила частицы другого запаха, витавшие в воздухе, и старательно подобрала их кончиком своего стремительного языка под одобрительное бормотание поклонников, затем не спеша провела им по нёбу как ценитель хорошего вина. Страх. Некто боялся за свою жизнь, и вкус этого чувства был бесподобен. Она закрыла глаза, и вкус расщепился на составляющие: мужчина; средних лет; покуривает трубку; стоит позади неё. Она знала всё о сегодняшних поисках, а теперь узнала и точное местонахождение Барроу. Она знала и то, что на существование у неё осталось меньше часа. По правде говоря, следовало предупредить Йоханнеса Кабала. Это был бы правильный поступок. С другой стороны, её породила кровь самого Сатаны, а значит, то, что было правильно, не всегда претворялось в жизнь. Пусть Кабал побесится. Зато она повеселится.

Барроу наблюдал, как Лейла сделала знак телохранителю, который стоял сбоку от неё, и шепнула ему что-то на ухо.

— Всё, представление окончено, — заревел он на публику, выпрямляясь. — Пойти вам что ли некуда?

Его манера речи предполагала, что если кому-то и вправду некуда, он знает неплохую больницу, где можно провести недельку-другую. С единодушным вздохом и тоскливыми взглядами они начали уходить, телохранитель за ними.

С роковым щелчком закрылся главный вход. Барроу не знал, хорошо это или плохо. А вот Лейла, вроде как, прекрасно знала. Она легла на спину и вытянула ногу и лодыжку, любуясь, как свет отражается на её бедре, голени и стопе единой непрерывной полосой. Она медленно поворачивала голову до тех пор, пока не посмотрела прямо на Барроу.

— Здравствуй, Фрэнсис, — сказала она.

Барроу решил, что дело всё-таки плохо. Он отошёл от занавески и открыл заднюю дверь, через которую сюда проник. Открывшись едва ли на пару дюймов, дверь резким ударом была закрыта с другой стороны, и он услышал, как поворачивается замок. Он застучал в дверь и услышал смех. Затем телохранитель сказал: «Приятно вам провести время, мистер Барроу», и ушёл, не прекращая смеяться.

Барроу был из тех людей, что наделены умом, который в стрессовой ситуации работает быстрее. Сейчас он работал стремительно, пытаясь найти то, что поможет ему предсказать характер Лейлы, её возможное поведение. Когда он ещё носил форму, он участвовал в облаве на — прелестная старомодная формулировка — дом терпимости. Девочки — не важно, сколько им лет, они всегда «девочки» — проявили некоторое безразличие по поводу облавы, расселись на лестнице, покуривая и приветливо болтая с молоденькими и легко краснеющими полицейскими. Барроу был поражён выраженным отсутствием у них сексуальности; несмотря на разную степень раздетости, высокие кожаные сапоги и хлысты, несмотря на девушек в школьной форме, в форме медсестёр и, что смущало, в полицейской форме, дом всё равно производил впечатление рабочего места. Они сдавали на прокат своё время, своё тело и свои актёрские способности, вот и всё. У него состоялся разговор с высокой брюнеткой в длинном пеньюаре поверх другого элемента одежды, который при движении угрожающе трещал. Она попросила у него прикурить, и пока они ждали, когда операция, которая по какой-то причине остановилась, сдвинется с места, они потолковали о том о сём. Движимый неясным этическим негодованием — он ведь, в конце концов, был полицейским и ещё верил в то, что его работа служить совестью общества — он спросил у неё, почему она этим занимается. Она удивилась.

— Почему я этим занимаюсь вообще? Само собой, ради денег. Почему я это делаю именно это?

— В этот момент она открыла платье и, не успев отвести глаза, он увидел что-то вроде византийской ковки в коже. — Потому что мне вообще не нужно прикасаться к джентльменам. Они делают это сами на другой стороне комнаты, а я говорю им, как плохо они себя вели. Хороший график, отличные деньги и, за исключением полнейшей скуки, это лучшая работа, которая у меня была. В этот момент появился начальник полиции округа, в пижаме и наброшенном поверх плаще, и потребовал объяснить, почему облава была спланирована без его ведома. Операцию спешно свернули и всех отправили по домам. Интересно то, что высокая брюнетка в трещащем белье, похоже, знала начальника полиции по имени, хотя и назвала его один раз «Патрицией».

Барроу почему-то сомневался, что сигаретка и дружеская беседа смогут расположить к нему Лейлу. Нужно было выбраться оттуда до того, как она его найдёт. Он заглянул в коридор между тяжёлыми занавесками и стенами временного помещения. Надеясь, что передняя дверь закрыта не так надёжно, как задняя, он рысью бросился к ней. Из главной части постройки ничего не было слышно, и он представил, что Лейла идёт за ним прямо по пятам. И что ему делать в таком случае? Он никогда не бил женщин (ну, было один раз, но та шла на него с бензопилой) и, несмотря на сомнения насчёт человечности Лейлы, сейчас начинать не хотел. Он дошёл до конца коридора и без колебаний вышел из укрытия, за несколько шагов добравшись до двери. Дёрнул за ручку. С той стороны насмешливо загремели цепи и замок. Ему показалось, что за спиной кто-то есть, и он обернулся.

Он был один. Лейлы и след простыл. Он не обольщался, уйти она не могла. Возможно, она сама теперь находится за занавесками и ищет его. Отлично, это даст ему пару мгновений в одиночестве в главной части помещения. В сумраке над головой он заметил что-то вроде закрашенного слухового окна. Не густо, но идеи у него заканчивались, и он перешагнул через шёлковую верёвку, чтобы посмотреть поближе. Действительно окно, но Барроу сомневался, что сможет дотянуться, даже если станет на кушетку. Однако ему всё равно не оставалось ничего другого. Он перетащил диванчик на пару футов вбок, пока тот не встал прямо под тёмным слуховым окном, поднялся на него и протянул руку. И близко не было. Он попробовал прыгнуть, но и это не приблизило его к цели. Он замер; что-то врезалось в занавеску. Он присел, складываясь как гармошка, чтобы стать как можно меньше. Он почувствовал мышцы в ногах, представил, как сильно они напрягаются, чтобы подбросить его; представил, как его руки цепляются за задвижку, ударом открывают её. Затем ещё один прыжок, чтобы схватиться за раму, подтянуться и толкнуть окно плечами. Он бы выполнил этот впечатляющий трюк, если бы ему было двадцать, или он не так хорошо отдавал бы себе отчёт о грозившей ему опасности. Ему нужна убийственная сила человека, одержимого смертельным страхом и яростью, сила десятерых, в существовании которой он убедился, так как видел такую не раз. Он посмотрел вверх — вот бы окно было пониже — и подпрыгнул.

Когда его тело распрямилось, диванчик предательски покачнулся от толчка. Барроу уже и не думал о том, чтобы достать до окна, и попытался хотя бы остаться в вертикальном положении. Из-за смены приоритетов прыжок получился низким, а мебель опрокинулась набок. Он полетел вниз, не нашёл точку опоры и неуклюже упал. Он приземлился параллельно кушетке, и та в довершение ко всему с громким стуком снова встала на ножки.

Мгновение Барроу лежал, переводя дух, после чего заставил себя принять сидячее положение и прислонился к дивану. Всё шло не очень хорошо. Он посмотрел вверх и понял, что всё шло из рук вон плохо.

— Ой, Фрэнсис, у тебя беда, — делая шаг к нему, Лейла отпустила занавеску, и та упала у неё за спиной, — Дай-ка, поцелую…

Ещё шаг. Может быть, из-за угла обзора, из-за искривлённой перспективы казалось, что она занимает больше места, чем может человек.

— …и всё пройдёт.

Она стояла над ним. Он поднял на неё глаза и, когда она направила на него всю мощь своей внешности, в его мозгу начали происходить странные вещи. Части рептильного мозга, что окружают мозговой ствол, начали подавать необычные сигналы. Барроу едва не стошнило от накатившей волны густой, приторной похоти, окрашенной той разновидностью стайного поведения, из-за которой фраза «Я всего лишь выполнял приказ» стала любимым оправданием военных преступников всего мира. Беспричинное желание и беспрекословное подчинение: выигрышная комбинация для более развитого хищника.

Лейла появилась на свет всего пятьдесят недель назад, но никогда не отметит свой день рождения. Ну и пусть; за это короткое время она увидела больше, чем большинство за всю свою жизнь. Компоненты, из которых она состояла, заготовленные в пятисотграммовой банке из-под кофе с надписью «Лейла», нашёл Хорст Кабал. Он отнёс показать банку Йоханнесу.

— Видал? — спросил он, вытряхивая содержимое Кабалу на стол. Кабал некоторое время смотрел на предметы, затем сказал:

— Ну и что это?

— Судя по надписи и содержимому, можно предположить, что это Резиновая Лейла. Помнишь, я показывал тебе вывеску? Должно быть, она один из немногочисленных актёров балагана, которых отобрали до того, как закрыть проект.

— Что ж, тем меньше тебе работы. Я-то здесь при чём?

— Ты при чём? Да ты просто взгляни, Йоханнес. Не хочется мне её оживлять.

Кабал вопросительно посмотрел на брата, взял карандаш и начал разгребать то, что было в банке. Ни костей, ни тряпок. Вместо этого — несколько резиновых предметов, в большинстве своём узнаваемых, иногда — не очень. Кабал заметил небольшой лист латекса, где-то с две дюжины ластиков, пару предметов, которыми он, к своей радости, никогда не пользовался, и несколько других, глядя на которые, он подумал, что иным дизайнерам бывает тяжело объяснить в приличном обществе, над чем конкретно они работают. Из волос — длинный распущенный конский хвост, завязанный на одном конце в узел. Он поднёс его к свету и подивился многообразию цветов. Аналога костям вроде бы не было, но потом Хорст указал на тюбик с силиконовым гелем.

— Вот тебе на, — сказал Йоханнес, чтобы вообще хоть что-нибудь сказать.

Затем пошли вырезки из газет. Скреплённые казначейской скрепкой они представляли собой пёструю коллекцию старых пожелтевших объявлений, рекламирующих корсеты, высокие каблуки и чулки. Далее — страницы, вырезанные из разделов о женском белье в более современных каталогах, фотографии стен в общественных туалетах, покрытых неумелыми рисунками и густо исписанных всякими выдумками, копии чересчур подробных анонимных писем. Кабал закашлялся и убрал предметы обратно в банку.

— Людям такое нравится, ты сам говорил.

— До того, как я увидел вот это. Я сомневаюсь.

— Нет времени сомневаться, — сказал Йоханнес, высыпал содержимое банки на пол и в тот же миг призвал Лейлу.

Кабал вскоре обнаружил, что Лейла — во всех смыслах звезда ярмарки и часто прибегал к её помощи для достижения лучших результатов. Но находиться рядом с ней он не любил. Она определённым образом воздействовала на него, а он не хотел поддаваться влиянию столь низкого уровня.

Ибо Лейла была наилучшим примером, физическим воплощением преступного эротизма: духа подглядывания, того чувства, когда смотришь украдкой вверх, проходя под стремянкой в библиотеке, заляпанных открыток, подавленных желаний, дурманящей безвкусицы, запретного возбуждения. На всём этом в отдельности были сделаны состояния. Собранное в одном теле, нарисованном тысячей миллионов пылких фантазий и увенчанное лицом, которое пришлось бы по вкусу большинству мужчин, да и многим женщинам, это производило без преувеличения сногсшибательный эффект. Мужчины приходили к ней, обнаруживая позднее, что их кое-чего лишили. Лишили достоинства. Самоуважения. В её присутствии сложная дорожная карта среднего интеллекта упрощалась до шоссе с односторонним движением без съездов и поворотов. Всё становилось до опасного просто.

* * *

В данный момент всё становилось до опасного просто для Барроу. Он начал смотреть на неё с восхищением. Как вообще можно было подумать, что в ней не было ничего примечательного, когда везде, куда бы ни упал его взгляд — обнаруживались детали: натуралистичные, идеальные, возбуждающие и прямо-таки гипнотизирующие? Высшие мозговые центры Барроу, его Эго и СуперЭго были в курсе, что дела плохи, и колотили в дверь рубки управления его мозгом. К сожалению, гадкий мистер Ид гостей сегодня не принимал, так что Барроу просто сидел, дрожа, обливаясь потом, и едва дыша.

— Вот так, вот так, — приговаривала Лейла, как всегда, одерживая верх.

Она медленно опустилась на колени, сев на него верхом, и взяла его голову в руки. Он слабо ощущал, как её ногти впиваются в кожу на затылке. Откуда у неё ногти? Её руки ведь покрыты латексом.

Супер-Эго Барроу, встав на плечи его Эго, голосило через вентиляцию: «Нам крышка, если ты не сделаешь что-нибудь, олух волосатый! Драться или бежать! Драться или бежать!» Ид естественно не слушал. Просто сидел в капитанском кресле с неприличным возвышением у себя в шортах и как дурак смотрел Лейле в глаза, два колодца колдовского зыбучего песка, из которого мало кто спасся.

Когда её губы разомкнулись, и она наклонилась, чтобы поцеловать его, Барроу не шелохнулся, да он и не мог. Даже когда её рот начал эластично и так изящно растягиваться, он просто сидел себе и ждал, когда она сделает то, что задумала. Даже когда её губы добрались до его переносицы и подбородка, окружая всё, что между ними, он лишь отрешённо подивился — и где только таким трюкам учатся. Так прошло несколько мгновений, пока он вдыхал её дыхание и вспоминал, как ему в семь лет вырывали зуб, усыпив газом. Её язык резвился на его губах, игриво щекотал ноздри.

Затем мощное мышечное сокращение от горла до живота высосало воздух у него из лёгких. Она устала претворять в жизнь людские фантазии, она просто хотела убить кого-нибудь для разнообразия.

Мозг Барроу вернулся в рабочее состояние, хотя и поздновато, чтобы чем-то помочь. Он схватил её за волосы и со всей силы потянул назад, бил её по голове кулаками, силясь хоть как-то ослабить её хватку. Всё тщетно, она в буквальном смысле была дьявольски сильна. Пока он отбивался и вырывался, она не шевелилась, просто смотрела ему в глаза с холодным отстранённым удовлетворением, в ожидании того момента, когда жизнь покинет его. Он чувствовал, что слабеет, в то время как его лёгкие пытались выжать немного жизненной силы из жалких остатков воздуха. Комната становилась всё менее различимой по мере того, как туннельное зрение всё больше и больше ограничивало ему обзор вплоть до полного затмения, потери сознания и смерти. Его кулаки слабо ударялись о её тело. Такое ощущение, что бьёшь по шине — эта мысль показалась ему смешной, но засмеяться он не мог, лишь подумал, будет ли это его последней мыслью, он надеялся, что нет, потому что хотел, чтобы последняя мысль была о Леони и о том, кто за ней присмотрит, когда его не станет, хотя она ведь уже взрослая женщина, и не темновато ли здесь, взрослая женщина и могла бы могла бы могла бы…

* * *

Мозг Барроу с сожалением перекрыл все речевые функции и дожидался момента вырубить и всё остальное.

…свежий воздух ценишь только после того, как тебя на целый день заперли на шинном заводе, хотя слабый запах ещё остался, и вообще, на что это ты уставился?

У Барроу помутнело и вновь прояснилось в глазах. Он всё ещё смотрел на Лейлу, а она всё ещё смотрела на него, но что-то изменилось, и глаза Лейлы почему-то выражали смутное разочарование. Вдруг он вспомнил, что она пыталась его убить и ему надо бы продолжать с ней бой. Он оттолкнул её тело, но рука его не встретила сопротивления. Он попробовал похлопать её по лицу и, неожиданно, она позволила ему это сделать, как будто так и надо. Слабое, но благодарное удивление увеличилось в несколько раз, когда он увидел, как её голова отскочила и остановилась на расстоянии в нескольких футах. Он вскрикнул и попятился назад, пока не упёрся в диванчик. Тяжело дыша, он бешено посмотрел вокруг в попытках сориентироваться. Он по-прежнему был в павильоне, по-прежнему на полу. Голова Лейлы лежала неподалёку, в то время как с другой стороны корчилось, до сих пор стоя на коленях, её обезглавленное тело. Позади, чем-то похожим на хлебный нож, невзрачный невысокий человек одной рукой безрезультатно скрёб по бесцветной слизи, которая покрыла почти всю переднюю часть его пиджака.

— Да уж, — непринуждённо сказал человек, когда заметил, что на него смотрит Барроу. — Не думаю, что она сойдёт.

— Здравствуйте, мистер Симпкинс, — хрипло сказал Барроу.

— Здравствуйте, отставной инспектор Барроу, — сказал человек и продолжил скрести пятно. — Знаете, к пятнам крови я привык, но вот это для меня в новинку.

Он указал на разнородные части, из которых состояла Лейла.

— Я вообще-то не собирался обезглавливать барышню, только глотку перерезать. Но с ней это не прошло. Едва лезвие коснулось того, что язык не поворачивается назвать кожей — оно заскользило дальше. Как будто немецкую колбасу нарезаешь. А потом — хлоп! — голова слетает с плеч. Мне, как профессионалу, было бы даже приятно, если бы не брызги этой ужасной слизи. Я привык к гейзерам крови — нужно просто относиться к ним, как к неприятной необходимости, вроде похода к стоматологу. Но это? — Он с серьёзным видом наклонил голову, как будто собирался сообщить о великом открытии. — Сомневаюсь, что это вещество — естественного происхождения.

— Что теперь, мистер Симпкинс? — спросил Барроу.

Симпкинс вопросительно наклонил голову.

— Вы сказали, что убьёте меня в один прекрасный день. Этот день — сегодня?

— А, вы о том старом деле? — пренебрежительно сказал Симпкинс. — Сегодня я спас вашу жизнь, отставной инспектор Барроу. В некоторых культурах это означает, что ваша жизнь теперь принадлежит мне. Так зачем мне убивать вас? Зачем забирать то, что и так моё?

— Красивая мысль, мистер Симпкинс, однако актуальна она, только в том случае, если вы придерживаетесь одного из этих культурных мировоззрений, в чём я не уверен.

Симпкинс сдавленно фыркнул — рассмеялся.

— Конечно, вы правы. Никогда не перестаёте мыслить как детектив? Я всё равно намеревался вас убить, но знаете, думаю, не стану. — Он вытянул руку, расставив два пальца в форме буквы V. — На это есть две причины. Во-первых, после того, как я спас вам жизнь по, надо сказать, корыстным причинам — я решил: если кто-нибудь вас и убьёт, то только я, — мне показалось, что не очень красиво тут же взять и отобрать её. А во-вторых, и это гораздо для меня важнее, вы вспомнили меня. Не знаю, заметили ли вы, но как только вы снова смогли говорить, вы сказали «Здравствуйте, мистер Симпкинс», что очень трогательно и вежливо с вашей стороны, в наше-то время. Очень культурно. Вы вспомнили меня, и я не сомневаюсь, что всегда будете помнить и моё небольшое участие в вашем спасении.

— На этот счёт можете быть уверены, — сказал Барроу.

Спасение от синтетического суккуба одним из самых известных в мире серийных убийц — нет, такое в спешке не забудешь.

— Вы один из тех людей — точнее, пока что единственный их представитель — которых я хочу сохранить. Я скорее покончу с собой, чем убью вас. А у меня, между прочим, нет суицидальных наклонностей.

— Вы прятались в Зале Убийц, не так ли?

— Да, это был я. К моему пиджаку была приколота карточка, именующая меня Альбертом Симмондсом, и это была далеко не единственная неточность.

— Так значит, Кабал укрывает беглецов из Лейдстоуна?

— Ну конечно. Нас больше, чем восковых фигур.

— Но зачем?

— Как зачем? Чтобы забрать у нас души. Я атеист, так что не велика потеря. — Он посмотрел на труп Лейлы, который медленно сдувался и, что странно, расползался на кусочки одинаковой формы. — Во всяком случае, раньше я был атеистом. К тому же, мы были обречены на вечные муки и до того, как подписали контракты, поэтому какая разница?

— Контракты? — спросил Барроу. — У него есть контракты?

— Именно. Я прочитал свой, перед тем как подписать. Другие не стали. Думаю, тому виной их неграмотность вкупе с облегчением быть на свободе. Очень толково составлен, хотя и приправлен архаическими терминами. И имеет юридическую силу. Владелец документа получает все права на душу подписавшего в случае его или её смерти. Возможно, такие контракты — обычное дело, если работаешь на Сатану.

— Послушайте, мистер Симпкинс…

— Вы даже не забываете произносить «п»! Храни вас Бог, отставной инспектор Барроу!

— Мне нужно найти и уничтожить эти контракты. Вы мне не поможете?

— Я? Нет, прошу меня извинить, но я не герой.

— Надеюсь, вы простите меня за это замечание, но вы можете пройти незамеченным там, где меня увидят.

Симпкинс покачал головой с видимым сожалением.

— Боюсь, не в этом месте. Вот как я впервые пришёл к выводу, что с этим балаганом что-то не так. Многие из здешних замечают меня, хотя, если можно судить по этой девушке, замечают они меня как раз потому, что они и не люди вовсе. На самом деле, чем меньше они похожи на людей, тем вернее меня заметят. Нет, боюсь, напрямую помочь не смогу. Однако, если вам интересно моё мнение, вы могли бы учинить кое-что пострашнее, чем заглянуть в стол к Йоханнесу Кабалу. Он в вагоне-конторе поезда. — Он взглянул на нож. — Не думаю, что он мне ещё понадобится.

Он выпустил нож из руки и посмотрел, как тот несколько раз ударился об пол и затих. Он улыбнулся.

— Легче, чем курить бросить. Доброго вам вечера, отставной инспектор Барроу.

— Доброго вечера, мистер Симпкинс, — сказал Барроу, глядя, как тот уходит через заднюю дверь.

Он дал ему две минуты и пошёл следом, перешагивая через чудную коллекцию резиновых безделушек и пожелтевших журнальных вырезок, подняв по дороге брошенный хлебный нож. Задняя дверь была открыта ключом. Неподалёку валялась кость, обёрнутая тряпкой и волосами, обильно смазанная жиром, и кусок мяса. Барроу догадался, что Симпкинс застал телохранителя врасплох. Странное это место, но он наконец начал понимать его правила. Он посмотрел на часы. Двадцать минут двенадцатого. Он направился к поезду.

ГЛАВА 15 в которой часы бьют полночь, и брезжит рассвет

Кабал стоял на верхушке Спиральной Горки с театральным биноклем в руках и руководил операцией. Он преграждал путь поздним гулякам, но что характерно, ему на это было совершенно наплевать.

— Эй, папаша, — сказал молодой парень в модном прикиде, всем своим видом показывая, что всё новое — это хорошо забытое старое.

Кабал медленно опустил бинокль и одарил дерзкого юношу взглядом, который растопил бы кусок сухого льда. Юноша, за отсутствием опыта, но при наличии в достатке наглости, не обратил на это внимания.

— Мужик, не пройти, не проехать из-за тебя. Тёлку мою огорчаешь.

Его тёлка глупо улыбнулась, сделала реверанс и сказала:

— Добрый вечер, сэр.

— Верно ли я понимаю вашу диковинную смесь из жаргонизмов, молодой человек? — сказал Кабал. Будучи лет на десять старше, он уже считал слово «молодой» синонимом к слову «тупоголовый». — Вы хотите сказать, что стоя на вершине моего собственного аттракциона, я неким образом мешаю вашей… — он посмотрел на девушку, которая опять глупо улыбнулась, — барышне?

— Привыкай к фене, приятель, — сказал парень, покачиваясь на месте, скрещивая руки и так и сяк, и показывая пальцами «рога». Кабал начал сомневаться в его вменяемости. — Говорю тебе, кретин…

— Минуточку. Мне кажется, я услышал слово «кретин». Вы назвали меня кретином?

— Ещё бы, кретин. Да ты… Эй, ты что! Ах ты гад! Отвали, псих!

Кабал крепко схватил его за шкирку и спустил с горки вниз головой.

— Надеюсь, вы спуститесь самостоятельно, — сказал он девушке, снова поднимая бинокль к глазам.

— Охотно. Извините за Руперта. Он немного туповат, но ужасно красив. Ну, пока.

Она мило улыбнулась, съехала с горки и была такова.

— Пока-пока, — сказал мистер Костинз, который только что поднялся.

— Докладывает мистер Костинз, генерал. Следов того парня не нашли. Он так странно исчез… — он помолчал, пока подходящее сравнение не пришло на ум, — будто его тут и не было. Типа того.

Кабал удивлённо на него посмотрел. Костинз попробовал ещё раз.

— Я имею в виду, что мы не можем его найти. Он пропал, босс.

— Периметр оцепили?

— О да. Ни один белый проныра без нашего ведома не проскочит. Сам не могу понять, в чём дело.

Робкие причитания возвестили появление Шпулькинза. Он был чем-то расстроен, но по-прежнему сиял.

— Сэр! Сэр! Посмотрите!

Он протянул коричневый бумажный пакет. Кабал заглянул внутрь, а затем медленно залез в него и достал ластик, с которого стекало что-то липкое. Он вновь окунул туда руку и нашёл старую рекламу женских супинаторов, пропитанную тем же веществом.

— Это Лейла?

— Кто-то убил её, сэр! Кто мог такое сделать?

Кабал подумал, что Шпулькинз чересчур наивен для сатанинского отродья.

— А что с её телохранителем?

— Тоже мёртв! А ещё, один чувак из Лейдстоуна пропал.

Это, должно быть, работа Барроу. Теперь, зная, что борется не с людьми, он явно не чувствовал себя морально обязанным брать пленных. Теперь у нас развязаны руки. Кабал прикусил фалангу пальца и призадумался. Полдвенадцатого; у него осталось полчаса, чтобы нейтрализовать Барроу и найти последнюю душу. Время слишком поджимает, чтобы уладить обе проблемы без помощи Хорста (кстати, где он?) поэтому счастливым донором станет Барроу. Кабал сосредоточился; если бы он был на месте отставного инспектора, куда бы направился? С территории ярмарки он выбраться не может, он знает и не одобряет его предназначение, спрятаться негде, значит, он пошёл в наступление. Какова его цель?

— ScheBle[11]! Контракты! Барроу хочет уничтожить контракты!

Костинз задумчиво кивнул.

— Дело плохо.

— Надо добраться до поезда раньше него! Пошли!

Он сделал шаг к лестнице, решил, что срочность дела важнее чувства собственного достоинства, и скатился по горке.

* * *

Поезд, пустой и без охраны, стоял на задворках ярмарки, однако его тоже огородили забором, который пересекал железную дорогу у начала и конца состава. После происшествия с Билли Батлером, Кабал стал чересчур озабочен безопасностью поезда. Несколько минут Барроу потратил на поиски монтировки на одной из платформ и направился к вагону-конторе. На двери висел замок и тяжёлая цепь, но дерево под скобой быстро поддалось. Барроу был рад нескончаемому шуму, который раздавался из аттракционов и представлений: он скрывал скрежет вырываемых болтов. Осмотревшись и убедившись, что на путях по-прежнему пусто, он поднялся внутрь. Закрыл за собой дверь и оглядел помещение.

В темноте он мог различить лишь стол и большой ящик для одеял. Его дядя всегда говорил, что в таких прячут трупы. Однако Барроу подумал, что даже для Кабала хранить трупы в своём кабинете — это чересчур, и поэтому обратил внимание на стол. Ящики не были заперты и не содержали ничего интересного. А вот верхний ящик с правой стороны не сдвинулся с места. У Барроу не было времени на изящные решения; нужно просто его взломать. И он бы это сделал, если бы у него было хоть какое-то представление, куда подевалась монтировка. Только что эта хреновина была здесь; куда он её?..

Внезапно включился свет, от которого он заморгал и прикрыл рукой глаза.

Йоханнес Кабал, надев очки с синими стёклами перед тем, как щёлкнуть выключателем, от того же неудобства не пострадал.

— Будь у меня настроение получше, я бы пошутил, спросив, есть ли у вас ордер на обыск, — сказал Кабал. — А поскольку это не так, перейдём прямо к вопросу о том, что мне с вами делать.

Барроу сморгнул слёзы. Глаза болели. Худощавый человек и трое здоровяков вроде тех, возле колеса обозрения, стояли у Кабала за спиной. Теперь выбраться из вагона можно было только через окна, но все эти люди вряд ли будут стоять сложа руки, пока он будет вылезать. Даже если бы так случилось, до путей падать высоко.

Кабал поднял монтировку с того места, где её оставил Барроу — на мягком кресле, как тот только что вспомнил.

— Весьма изящно, — с лёгким сарказмом заметил Кабал. — Я надеялся, что какой-нибудь ваш приятель-вор научил вас, как открывать замки отмычкой, или чему-то подобному.

— Большинство воров даже ради спасения собственной жизни не смогли бы вскрыть замок. Если им хватило усердия, чтобы развить такой навык, то у них есть всё, что нужно, чтобы получить работу, на которой заработаешь больше, чем преступая закон. «Преступный гений» — это оксюморон. Грабители по большей части просто врываются в дом. Потому это и называется «проникновение со взломом», — сказал Барроу, надеясь, что Кабал не заметит, что он тянет время.

— Неужели? Какое разочарование. Ещё одно заблуждение развеяно. Тем не менее, в данный момент это значения не имеет. Нам следует сосредоточиться на вопросе о вашем ближайшем будущем.

— И что же это за вопрос?

— Будет ли у вас оное? Вы хотите жить, мистер Барроу?

— Рано или поздно всем нам придётся умереть.

Кабал улыбнулся, хотя это больше походило на усмешку.

— Мне говорили. Позвольте перефразировать вопрос. Вы хотите пережить полночь, мистер Барроу?

— А что? Что случится в полночь?

— Ну, если у меня на бланке не будет вашей подписи, в качестве утешения ваши мозги украсят вот эту стену.

Барроу добавил этот факт ко всем остальным, что выяснились за последние тридцать часов. Всё прекрасным образом сходилось.

— Значит, у вас ограничение по времени. Полночь. И вам нужна моя подпись, потому что необходимо выполнить некую норму. Теперь всё это обретает какой-то смысл, — сказал он.

Улыбка соскользнула у Кабала с лица, как мокрая рыба с зонтика.

— Как вы узнали об этом? Кто это разговорился?

— По сути, никто мне этого не рассказывал. — Барроу неторопливо взглянул на часы. — Осталось меньше пятнадцати минут. Сожалею, мистер Кабал, премия за эффективную работу вам не светит. Я не буду ничего подписывать.

Кабал сделал угрожающий шаг вперёд.

— Думаю, вы не понимаете серьёзность вашего положения.

— Кажется, вполне понимаю. Если я подпишу, вы получите что-то вроде великой награды, а я проведу остаток моих дней в ожидании вечных мук. Это и не жизнь вовсе. Если я не подпишу, вы меня убьёте. Я пойду навстречу тому, что меня ждёт, а вы получите наказание. Надеюсь, это нечто весьма неприятное, мистер Кабал, потому как у меня нет абсолютно никакого желания вам помогать. Так что вам лучше смириться с этим.

Кабал взвесил монтировку в руке.

— Я уже убивал раньше…

— Тем лучше, — прервал его Барроу. — Надеюсь, вам понравится вышибать мне мозги, потому что когда пробьёт полночь, моя жизнь окажется последней жизнью, что вы заберёте. Я должен поставить на кон свою жизнь, чтобы увериться, что и вы лишитесь своей. Думаю, это того стоит. Давай же, Кабал. Убей меня.

Кабал ошеломлённо на него посмотрел.

— Это возмутительно. Вы ведёте себя так, будто я обычный головорез.

— Ничего обычного в тебе нет.

— Спасибо, — огрызнулся Кабал. — Я серьёзно. Я поступаю со смертью, как врач поступает с болезнью или увечьем. Я не хочу сеять смерть, я хочу её побороть.

— Некромант.

— Да! Да, я некромант, технически. Но я не один из тех глупых типов, которые поселяются на кладбищах, чтобы поднять армию мертвецов. Вы когда-нибудь видели армию мертвецов? Куда дороже, чем армия живых людей, а толку от них ещё меньше. Ходячие развалины: пройдут десять миль, и ноги отрываются. Наполеон бы одобрил — такая армия действительно марширует на своих животах. Пока и те не отвалятся.

Это мне не интересно. Я хочу помешать смерти. Я хочу… ну, за неимением слова получше, вылечить её. Разве это плохо? Можете посмотреть мне в глаза и сказать, что в вашей жизни не было такого времени, когда, будь у вас силы, вы не подняли бы кого-то из мёртвых? Не в виде упыря или чудовища, а точно такими же, как и раньше? Тёплыми, живыми, способными дышать, смеяться? — Барроу неожиданно понял, что Кабал хочет вызвать в нём сочувствие. — Можете сказать, что не было такого времени, когда вы всё бы отдали, лишь бы разбудить их и лишь бы они по-прежнему были рядом?

Барроу подумал о холодном октябрьском дне пятнадцать лет назад и сказал:

— Надо принять смерть как есть.

— Нет! — взревел Кабал во внезапном порыве ярости, от которого Барроу отступил назад. — Не надо! Я не буду!

Он сунул руку в пиджак и достал листок бумаги, какой-то контракт. Он потряс им перед Барроу.

— Подпишите! Подпишите, вам говорят! Я так близок к успеху, так близок.

Он понизил голос до хриплого шёпота, который зазвучал куда более угрожающе.

— Мне нужна твоя подпись, Барроу. Ты стоишь на пути науки. Неужели ты хочешь войти в историю как луддит?

— Что с тобой стряслось, Кабал? Что сбило тебя с пути? Разве ты не видишь, что поступаешь неправильно? — Он вздохнул. — Конечно, нет. Признаю, в одном я ошибся. До сих пор я думал, что ты, по крайней мере, очень-очень плохой человек. Может быть даже само зло. Но я был не прав.

— Значит, подпишешь? — спросил Кабал, не понимая, к чему ведёт Барроу, в надежде, что тот готов согласиться.

— Ты не плохой человек, ты безумец. — Полный надежды взгляд Кабала посуровел. — Сегодня, когда мы разговаривали, у меня возникло странное чувство, что у нас есть что-то общее. Думаю, где-то внутри тебя сидит порядочный человек и хочет вырваться. Мне даже кажется, что всё это — он обвёл рукой вагон, ярмарку, контракт у Кабала в руке — результат твоих попыток делать правильные вещи неправильно. Если это так, то я сочувствую, но не могу позволить, чтобы это продолжалось. Нет, не стану я подписывать твой вонючий контрактишко. Делай что хочешь, но сотрудничать я с тобой не буду.

— Хорошо, — сказал Кабал и нанёс ему скользящий удар монтировкой.

Он бесстрастно смотрел, как Барроу согнулся и упал на колени. Кабал вздохнул и начал осознавать то, что знал уже на закате, когда дела пошли из рук вон плохо. То, что в конечном итоге он проиграл.

— Что нам с ним делать, начальник? — спросил Холби, указывая на Барроу.

— Не знаю, — сказал Кабал. — Какая разница? В печь его бросьте или ещё что.

Он пошёл к двери и спустился вниз в глубокой задумчивости. Можно ещё схватить за воротник первого встречного, посмотреть на номер его билета, обнаружить, что тот выиграл в большом-пребольшом розыгрыше призов в честь конца сезона, и присудить ему выручку за весь год. Само собой, в первую очередь нужно будет заполнить кое-какие бумаги. Не такая уж плохая схема, думалось ему теперь: отчаянная, но действенная. Остаток его жизни обещает быть таким же.

Едва он ступил на землю, как кто-то сказал:

— Извините. Не могли бы вы мне помочь?

— Конечно, но могу я сначала взглянуть на ваш билет? — начал говорить он, отряхиваясь, и повернулся. — Возможно, вы уже выиграли большой-пребольшой…

Слова замерли у него в горле.

— Вы не видели моего отца? — спросила Леони Барроу.

— Я точно… э… вроде бы видел его на ярмарке. Он где-то неподалёку.

Кабал осторожно взял её за руку и начал отводить её от поезда. От вопля Долби они оба обернулись.

— Эй, начальник. — Он указал на безвольное тело Барроу, болтающееся между Холби и Колби.

— Я чего подумал: он больно здоровый, в печь целиком не запихаешь. Мож мы его того, порубим маленько сперва?

— Что?! — воскликнула Леони Барроу.

— Да чтоб вас… — сказал Йоханнес Кабал.

* * *

Они сидели вокруг рабочего стола: Кабал в своём кресле; напротив — Барроу, весь мокрый, от воды, которую на него вылили, чтобы привести в чувство, из раны на голове, смешиваясь с водой, сбегает тонкая струйка крови; Леони — справа от Кабала. На столе лежали контракт и ручка. Леони взяла отца за руку. Кабал не стал этому мешать.

— Как ты? — прошептала она, как будто Кабал и Костинз, стоявший позади маленькой компании, не услышат. — Что он с тобой сделал?

— Просто царапина, — сказал Барроу, показав на рану, но стараясь её не задеть. — Я ожидал гораздо худшего.

— Опасность ещё не миновала, мистер Барроу, — сказал Кабал, злясь на то, что заговорил как злодей из мюзикла.

Он посмотрел на часы. Осталось меньше пяти минут. Он покосился на песочные часы на полке. Верхняя колба вроде бы опустела, однако песчинки всё сверкали и падали. Сейчас или никогда, всё или ничего.

— Неподписанный контракт никуда не делся, а времени у меня в обрез, поэтому буду признателен, если вы поторопитесь.

— Что ты здесь забыла? — спросил Барроу у Леони, не обращая никакого внимания на Кабала.

— А что мне надо было делать, если ты оставил билет в моей комнате? Я решила, что ты передумал.

— Я же сжёг тот билет. Я никоим образом не хотел, чтобы ты сюда попала. И сделал бы что угодно, чтобы и сейчас тебя здесь не было.

— А вот тут я могу вам помочь, — встрял Кабал. Вы оба окажетесь дома в целости и сохранности. — Он похлопал по пергаменту. — Только подпишите.

Барроу устало на него посмотрел.

— Пошёл к чёрту, Кабал.

— Как раз этого, — еле сдерживаясь, ответил Кабал, — я и пытаюсь избежать. Но если я пойду, будьте уверены, что и вас с собой прихвачу.

— Что будет с моей дочерью?

Кабал посмотрел на Леони. Удачное имя: грива её волос была пышная и золотистая, как у львицы, а лицо, хоть и тронутое усталостью и беспокойством, выражало волю и решимость. Он находил это привлекательным. Утекали драгоценные, невосполнимые секунды. Осталось две минуты. Кабал резко опустил руку, открыл саквояж, который лежал возле стула, и вытащил револьвер.

— Боюсь, что время любезностей давно прошло, мистер Барроу.

Он навёл револьвер на Барроу. Леони ахнула. Кабал никак не отреагировал.

— Подписывайте или умрёте.

Вместо этого Барроу зевнул.

— Мы это уже проходили, и мой ответ не изменился. Нет.

— Как скажете.

Кабал и не ожидал, что Барроу внезапно сдастся, но попытаться стоило. Он направил револьвер на Леони.

— Подписывайте или умрёт она.

— Папа! — воскликнула Леони и прикрыла ладонью рот.

Произнеся предательское слово, она нахмурилась. Кабал понял, что она не хотела расстраивать отца ещё больше. Она позволяла ему доиграть игру. Даже в такую минуту она продолжала думать о нём. Замечательная женщина. Почему он всегда встречает таких при столь неудачных обстоятельствах?

— Ты не выстрелишь, — сказал Барроу.

— Вы что, провоцируете меня? Не дурите, на кону жизнь вашей дочери.

— Это я понимаю. А ещё понимаю тебя, Кабал. Я видел твою реакцию, когда ты впервые её увидел. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит в гробнице, которая у тебя вместо головы, но я наконец-то получил ответ, как оказалось, неприятный.

— У меня нет времени на упражнения в любительской психологии, Барроу. Я сейчас начну считать…

— Это была любовь с первого взгляда.

Несмотря на напряжённую ситуацию, Кабал искренне рассмеялся.

— Любовь? Любовь? Вы очень сильно ошибаетесь, Барроу. Я уверен, что Леони — прекрасный человек. При других обстоятельствах, мы могли бы стать друзьями, и я уж точно не захотел бы снести ей полголовы. Но сейчас, — он неспешно взвёл курок — я сделаю это без колебаний.

— Ничего ты не сделаешь, — решительно сказал Барроу и скрестил руки на груди.

Некоторое время длилась немая сцена: Барроу откинулся в кресле с уверенным видом; Кабал смотрит на Барроу, а его револьвер непоколебимо направлен на Леони; которая, стараясь не выглядеть испуганной, смотрит на указательный палец Кабала, и замечает, что тот едва касается спускового крючка.

Внезапно весь балаган затих; каллиопа замолчала, не доиграв мелодию, зазывалы прекратили зазывать. Кабал моргнул, опустил револьвер и посмотрел на часы.

— В чём дело, Костинз? — спросил он. — Осталась ещё минута.

Костинз заткнул большие пальцы в карманы жилета.

— Всё верно, босс. Вам осталась минута, чтобы получить подписанный контракт. Что до ярмарки — мы собираем чемоданы.

— Что? — Кабал встал с кресла. — Как ты смеешь? Это моя ярмарка, и я приказываю…

— Как много громких слов. Не твоя эта ярмарка, и твоей никогда не была. Ты просто взял её на время, и срок вышел, босс. Последняя минута — наша. И начинается она… — он театрально замер окна, будто прислушиваясь; каллиопа встрепенулась и снова ожила, и Кабал с первых нот узнал в мелодии искажённую, нестройную версию вальса «Минутка», — …прямо сейчас!

Костинз принялся плясать как хорёк и хлопать в ладоши.

— Время повеселиться по-настоящему. — Он остановился рядом с Кабалом. — А я когда-нибудь говорил, как вы облажались, когда создавали меня?

— Неоднократно.

— Я вот что имею в виду.

Лицо мистера Костинза сползло с черепа, обнажая кости и мышцы. Оно шлёпнулось на землю, как будто кто-то уронил рисовый пудинг. Кабал просто сверлил его взглядом. Барроу бывал не на одном вскрытии и видал вещи похуже. Леони отвернулась. У неё было чувство, что как ни крути, а следующая минута станет худшей в её жизни.

— Халтура же.

Он засмеялся пронзительным крикливым смехом, распахнул дверь и спрыгнул на землю. В открытую дверь ворвался поток звуков, криков и визга.

— Что за чертовщина? — сказал Кабал и шагнул к двери.

Иначе как «чертовщиной» происходящее было не назвать.

Балаган разваливался на куски и на глазах приобретал новые, кошмарные формы. Ему поневоле вспомнился «Сад земных наслаждений» Босха. Не лучшее место для семейного отдыха. Твари из «Поезда-призрака» быстро и низко летали между распускающихся цветков разрухи, которые ещё недавно были аттракционами, обращая паникующих горожан в стремительное бегство. Гигантская горилла тоже покинула «Поезд-призрак», взобралась на Спиральную Горку — теперь громадных размеров башню из шипов и клинков — и с торжественным видом стояла на ней, отмахиваясь от четырёх бывших жокеев из «Дня на скачках». Правда они теперь выглядели воплощениями Смерти, Войны, Чумы и Голода, хотя и всё ещё были одеты в свои яркие костюмы. В свободной руке Горилла держала какого-то несчастного, который бессильно брыкался, чтобы высвободиться. Дензил, стоящий у основания башни, помахал Деннису, который перестал вырываться, чтобы помахать в ответ. Он полагал, что идеально подходит на роль Энн Дэрроу из «Кинг-Конга».

— Прекратить! — взревел Кабал.

Никто и не думал прекращать.

— Джоуи? Джоуи! А ну, подтяни штаны сию же секунду! Людей пугаешь!

— Вообще-то, в этом и задумка, старик. Извиняюсь и всё такое, — отозвался Джоуи, самое воспитанное и вежливое из всех дьявольских отродий, которых только можно встретить.

Кабал посмотрел по сторонам.

— Костинз, останови их! Я всё ещё здесь главный!

— Ещё тридцать секунд, — прокричал Костинз с расстояния в сотню ярдов. Он взял себя в руки. — Посмотрим, что я могу сделать, босс.

Он повернулся к пульсирующему нарыву хаоса, который ещё недавно был балаганом.

— Прекратить, — сказал он еле слышно, грозя в его сторону пальцем.

Он чуть не взорвался от смеха, еле держась на ногах и дивясь своему остроумию. Затем у него взорвалась голова.

Кабал снова взвёл курок револьвера.

— Со мной шутки плохи, — сказал он, ни к кому особенно не обращаясь.

Он повернулся к Барроу.

— Сядьте, — сказал он Барроу, который начал было вставать.

Кабал оглядел свой кабинет. Обшивка начинала гнить, с крышки стола пропадала полировка, запах сырости и запустения — такой же, как и когда он нашёл это место — возвращался. Он подошёл к отцу с дочерью и приставил дуло револьвера к виску Леони.

— Пятнадцать секунд. Сейчас же подписывайте.

— Нет, — всё так же отвечал Барроу.

— Тогда всё кончено, — бесстрастно сказал Кабал и направил оружие Фрэнку Барроу в голову.

Без драматизма, быстрыми и чёткими движениями Леони схватила контракт и ручку, и поставила подпись. Затем сунула контракт Кабалу.

— Оставьте моего отца в покое, — только и сказала она.

— Нет! — вскрикнули оба мужчины. Леони даже подскочила.

Кабал свирепо посмотрел на Барроу.

— Смотрите, до чего довела ваша идиотская непреклонность!

Поступок Леони ошеломил Барроу, но не настолько, чтобы он перестал спорить с Кабалом.

— Это я, по-твоему, виноват?

Вдалеке часы церкви святого Олава пробили двенадцать.

Поток пыли в часах прервался, она осела в нижней колбе и больше не шелохнулась.

— Время вышло! — сказало тело мистера Костинза, появившись в дверях и держа соломенную шляпу, наполненную осколками черепа. Голос доносился прямо из влажного обрубка шеи и звучал немного приглушённо. — Заканчивается посадка на экспресс-поезд «Вечные муки»!

Он снова скрылся из виду, и через открытую дверь Кабал увидел, что кроме пары бесцельно бегающих неподалёку людей территория ярмарки опустела.

Кабал повернулся к Барроу с дочерью, чтобы что-то сказать, но осёкся. Барроу в открытую рыдал, а Леони обнимала его и говорила, что всё хорошо. Кабал посмотрел на контракт у себя в руке и открыл рот, но внезапно поезд подался вперёд, и он упал на спину. Леони в страхе смотрела по сторонам. Странно: поезд вроде бы отъезжал, но они с отцом не двигались. Стены вагона становились всё прозрачнее, как будто находились в другом измерении или были сотканы из тумана. Сам Кабал, кувыркаясь, словно в замедленной съёмке, тоже казался бесплотным.

Поезд выскользнул из-под Леони с отцом, и они мягко приземлились на пути. Вот только никаких путей, ни рельсов со шпалами там не было, как и никаких признаков того, что вообще когда-то были. Поезд, призрачное чудище светящееся зелёным и синим, прогудел мимо станции — развалин, оставшихся в результате давнишнего пожара, а начальник станции грустно салютовал ему, удаляясь из мира живых и погружаясь в место, предназначенное для самоубийц и ими заслуженное. По крайней мере, так решили, когда писались правила, куда за что отправлять.

Локомотив гудел и пыхтел, уносясь в ночь навстречу чёрному горизонту. Леони даже показалось, что прямо перед тем, как исчезнуть из виду, он полностью оторвался от земли и ехал теперь по полуночному небу, словно громадный светящийся угорь из океанских глубин.

— Зачем ты это сделала? — спросил её убитый горем отец.

— Он собирался убить тебя, папа. Мне пришлось пойти на риск. — Она посмотрела в пустое небо. — Просчитанный риск.

* * *

У Кабала зачесалась губа. Он дёрнул рукой, чтобы избавиться от этого ощущения, но рука не слушалась. Он попробовал раз, другой, и уже решил было, что не такое уж это неприятное чувство, и разбираться с ним неохота, когда кто-то другой избавил его от него. Фактически, кто-то сильно ударил его по лицу. Йоханнес Кабал откатился от удара и захрипел. Он поднялся на четвереньки, голова у него раскалывалась, его тошнило, он не понимал, где находится. Хорст молча наблюдал, как его брата самым жалким образом вырвало на пол кабинета. Когда он убедился, что в Кабале уже почти ничего осталось, он нагнулся, схватил его за лацканы, и перебросил через комнату. Прежде, чем тот успел прийти в себя, Хорст снова приподнял его и прижал к стене.

— Ты ни слова не услышал, из того, что я тебе говорил!

Кабал пытался собраться с мыслями. Кроме сердитого лица брата, ему удалось увидеть, что они по-прежнему в его кабинете. Тот, по всей видимости, продолжал гнить, пока Кабал был без сознания — лёгкое сотрясение, вот почему он себя так погано чувствовал — поскольку сейчас, как и в тот день, когда он впервые сюда попал, кабинет представлял собой лишь полный мусора вагон. Единственным изменением была уже разлагающаяся и сморщенная афиша на стене: «Братья Кабалы представляют свою всемирно известную ярмарку чудес!» Мокрица безуспешно пыталась это обсудить, но упала на пол — Кабал понял, почему у него чесалась губа. В окнах он видел сучковатые деревья и невысокие холмы. Они опять в Плоских Землях. Балаган снова отправили в утиль.

— Ты забрал ещё одну невинную душу?

— Я ничего не брал…

— Не ври мне! Я был там, в том треклятом ящике для одеял, и слушал.

— Тогда ты знаешь, что я ничего не брал! — рявкнул Кабал, высвобождаясь. Он сурово смотрел на Хорста, поправляя пиджак. — Она сама отдала мне её.

— Отдала, — презрительно сказал Хорст.

— Отдала! Не строй из себя поборника морали! Если ты там был, почему ничего не сделал?

— Поверь мне, я был готов. Услышал бы этот отчётливый щелчок нажатия на спусковой крючок, и второго щелчка не прозвучало бы.

— Когда я застрелил Костинза, ты меня не остановил.

— Ты высунулся наружу и, несомненно, целился в другую сторону. — Он зловеще улыбнулся.

— Ты Костинза пристрелил? Не могу сказать, что мне жаль. Никогда ему не доверял. Я никому из них никогда не доверял. Значит, в конце концов, они тебя предали.

— Как ты и ожидал.

— Конечно, ожидал. Как и ты. Ты не дурак, Йоханнес. Бесчувственный и безнравственный — возможно, но не дурак. Нашли время, да?

— О да, с этим они справились. — Кабал смахнул часть мусора с края стола и сел на него. Его любимый кожаный стул, похоже, стал домом для семейства мышей. — Слушай, я не горжусь, тем, что сделал, но всё кончено. Мной манипулировали и так и эдак, я совершал вещи, о которых забыл бы, но всему этому пришёл конец. Не буду притворяться, что цель оправдала средства, но факт остаётся фактом: пари я выиграл. Я верну себе душу и смогу продолжить исследование.

— Вот это да, — сказал Хорст.

Кабал подавил своё раздражение. Всё-таки Хорст многое вытерпел.

— Сейчас, я жалею о прошлой ночи, о том, что сказал. В свою защиту могу честно сказать, что то был не совсем я. Мне вовсе не безразличны тот труд и те усилия, что ты вложил в эту ярмарку, и, что ж… без тебя ничего бы не вышло.

— Вот только не надо мне об этом напоминать, ладно?

— Смысл в том, — сказал Кабал, перебивая Хорста, — что ты выполнил свою часть сделки, так что я выполню свою. У меня есть пара идей, как исправить твоё состояние. Если ты вернёшься домой вместе со мной, я обещаю, что не успокоюсь, пока не найду лекарство. — Он помолчал. — Я всё сказал.

Хорст долго смотрел на Кабала, ни говоря не слова.

— Нет. Нет, так не пойдёт. Боюсь, я должен отклонить твоё любезное предложение по ряду причин. Во-первых…

Он было пошёл к окну, но обо что-то споткнулся. Он поднял монтировку, дотронулся до её верхней части, понюхал.

— Это кровь. Этим ты ударил Фрэнка Барроу?

— Да, — сказал Кабал, которого злило это отступление от темы. — Он использовал её, что залезть в запертый ящик стола и забрать контракты. Я от него ожидал чего-нибудь поизящнее.

Он замолчал, подумал.

— Секундочку.

Он подошёл к столу и принялся изучать ящик. На замке была царапина, которая ранее подтвердила к его удовольствию, что Барроу пытался его взломать. Он разозлился на себя за рассеянность.

— Во-первых, — безразлично продолжил Хорст, — Я совершенно не намерен торчать в одном доме с тобой все те годы, которые твои эксперименты неизбежно займут. Во-вторых, мы оба знаем, что тебя больше интересуют твои основные исследования, и я, возможно, останусь ни с чем. В-третьих, ты омерзительный человек, который должен был умереть, едва родившись.

— Как скажешь, — ответил Кабал, не обращая внимания. — Монтировка лежала вон на том стуле. Как же тогда Барроу пытался взломать ящик, когда инструмент был так далеко?

— В-четвёртых, я не смогу ужиться с самим собой из-за того, что помогал тебе, даже если доживу до тысячи лет, что в моём положении вполне реально.

Кабал по-прежнему игнорировал его.

— Более того, зачем бить по замку, если монтировкой можно поддеть сам ящик? — Он пригляделся к царапине. — Слишком тонкая для монтировки. Замок уже вскрывали.

— В-пятых и в-последних, и думаю, это важнее всего, я не буду принимать твоё предложение, потому что ты проиграл пари.

Кабал с возрастающим ужасом наблюдал за тем, как Хорст залез себе в карман жилета и достал пару блестящих отмычек. Он протянул их Кабалу, другой рукой доставая из внутреннего кармана знакомый лист пергамента. Встряхнув, он открыл его и повернул лицевой стороной к Кабалу.

Это был один из контрактов. Он не был подписан.

Кабал почувствовал, что его не держат ноги, и тяжело осел на пол.

— Хорст, — сказал он, — что ты натворил?

— Я убил тебя, брат. Точно так же, как ты меня. Хотя мне нравится думать, что в моих действиях есть хотя бы капля благородства.

Кабал не мог оторвать взгляд от документа.

— Когда ты это сделал?

— Я вскрыл твой ящик и украл его около десяти месяцев назад.

— Десяти месяцев? Он был у тебя десять месяцев?

— Как раз тогда я заметил, что ты никогда не считаешь контракты, только отмечаешь их в своей дурацкой тетрадке, а галочку подделать легко. Ты был уверен, что контракты никуда не денутся. Уверенность, как выяснилось, когда я попытался добраться до них, оправданная: этот замок невероятно сложно вскрыть. Попыток десять ушло.

— Не стоит экономить на качестве, — еле слышно сказал Кабал. — Почему? Почему ты это сделал?

— Когда это всё началось, все те люди, что подписывали твои контракты, очевидно, попали бы в Ад в любом случае. Я ничего не имел против. Но иногда ты почти был готов снять колпачок с ручки, чтобы получить подпись какого-нибудь бедолаги, единственный грех которого в том, что он малость туповат или наивен. Да, я знаю, что в твоём понимании это тяжкий грех. Но не для меня. Мне приходилось подключаться и отвлекать тебя более подходящим клиентом. Тогда я и решил, что мне не помешает иметь некоторое преимущество.

— И ты украл контракт.

— И я украл контракт.

— Но как это изменило бы моё поведение, если я не знал, что он у тебя? Какой толк от угрозы, если её не делать?

— Этим мы и отличаемся. Я и не думал угрожать. Если бы мы приехали сюда, и я бы убедился, что ты всё делаешь правильно, я сам бы достал тебе последнюю подпись. Даже в таком месте, как Пенлоу пара подходящих клиентов найдётся. Когда же ты забрал душу той девушки из зала с автоматами…

— Нии Уиншоу, — тихо сказал Кабал.

— Ну, хотя бы имя её помнишь. Да, у Нии Уиншоу; всё было кончено. Я перестал надеяться. Я понял, что тебя уже не исправить.

— Сейчас уже точно нет, — сказал Кабал беззлобно. — По приказу самого Сатаны у меня жестоким образом отнимут этот бренный мир, и я проведу остаток вечности в кипящей сере или меня будут колоть вилами или ещё что, столь же скучное. Спасибо тебе, Хорст, удружил.

— Мне жаль, Йоханнес.

— Ещё бы.

— Нет, не того, что я сделал. Мне жаль, что всё сложилось таким образом. Всё это не оставило мне выбора. Мне искренне жаль. Если тебе это поможет, я верил, что до последней секунды тебя ещё можно было спасти.

— Спасти? От чего? Как оказалось, единственное, от чего мне и вправду надо было спасаться — это мой собственный брат. Исправить? Ты говоришь это так, как будто я нуждаюсь в исправлении. Не достать ли тебе бубен и не начать приплясывать, когда ты начинаешь так говорить?

Он положил руки на согнутые колени, а лоб на предплечья. Он впустую потратил всю свою жизнь. Его исследования ничего не добавили в копилку человеческих знаний. Он и близко не подошёл к своей цели. Скоро он умрёт, а всё, что он сделал, будет забыто или не будет принято всерьёз. Если бы он занялся чем-нибудь бесполезным, вроде зарабатывания денег, был бы сейчас богачом. Ирония в том, что богачом он стал: управление прибыльным бизнесом без необходимости платить работникам к такому приводит. К сожалению, он умрёт гораздо раньше, чем получит шанс потратить богатство на что-нибудь стоящее.

— Не следовало мне приходить в склеп Друанов. Надо было объявление в газету дать: «Требуется заместитель управляющего в передвижную ярмарку. Необходимые качества: талант и жадность. Моралистам не обращаться».

Хорст посмотрел на Кабала, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. У него был вид человека, который наконец осознал, что тратит время впустую. Вместо этого он подошёл к окну и посмотрел на восточный горизонт, разрывая бесполезный контракт.

— Небо светлеет. Почти рассвет. Девять лет я не видел солнца.

Он открыл дверь и спустился.

Йоханнес Кабал некоторое время сидел наедине с жалостью и отвращением к самому себе. Наконец он поднял лицо, на котором появилось выражение чудовищной догадки.

— Рассвет? — в ужасе прошептал он.

Он вскочил на ноги, слегка пошатываясь, пока в ногах не возобновилось кровообращение, и побежал к открытой двери. Хорст уже прошёл футов пятьдесят, он снял свой пиджак, аккуратно его сложил и опустил на землю. Кабал замер на ступеньке и отчаянно закричал:

— Пожалуйста, Хорст! Зайди внутрь! Зайди внутрь! Не делай этого!

Свет новой зари быстро бежал им навстречу через Плоские Земли. Хорст с безмятежным спокойствием и лёгкой улыбкой наблюдал за его приближением; Кабал не стал. Он спрыгнул, тяжело приземлился и начал бежать к брату, на бегу снимая пальто, разворачивая его наподобие щита, чтобы закрыть Хорста от яркого света.

— Пожалуйста, Хорст! Прошу тебя, не надо! Если побежишь, успеешь вернуться.

Хорст посмотрел на светлеющий горизонт и почувствовал, как его кожа начинает нагреваться, а также странное покалывание, которое не было ни приятным, ни невыносимым. Он слышал своего брата, и искренний страх в его голосе неожиданно тронул Хорста. Он не мог смотреть на Кабала: колебаться нельзя. Прожить, так или иначе, дольше некоторых — это уже повод быть благодарным. Сейчас, без сомнения, пора уходить. Он не сводил глаз с горизонта.

— Прости, Йоханнес. Я пойду туда, куда должен был отправиться девять лет назад.

Последнее и сильнейшее желание сохранить себе жизнь появилось и исчезло, а теперь стало уже слишком поздно. Даже он не смог бы вовремя добраться до тени. В последние секунды Хорст спрашивал себя, нет ли его вины в том, что случилось, больно ли будет гореть, всё ли он сделал правильно, но понимал, как бессмысленно об этом думать.

— Прощай, брат, — сказал он, и когда солнечный свет накрыл их обоих, разливаясь над далёким горным хребтом и на мгновение ослепив Кабала, все мысли Хорста исчезли.

Кабал моргнул, выругался, пытаясь найти брата вытянутыми руками, но там уже никого не было. Он резко развернулся, — вдруг Хорст остался сзади? — но было ясно, что уже слишком поздно. Наконец, когда к нему вернулось зрение, смотреть было не на что. Лишь в воздухе кружились коричневые листья, летала серая пыль, и чувствовался слабый запах упущенных возможностей. Кабал вертелся по сторонам, вглядываясь в далёкие горизонты, но нет, он был один, как и всегда.

Йоханнес Кабал, некромант, встречал новый день, сидя у полуразвалившегося и гниющего поезда на давно заброшенной ветке. Он обхватил руками голову, гравий у него под ногами весь был в соляных каплях, очки он отбросил в сторону, когда глаза заволокло слезами.

ГЛАВА 16 в которой учёный возвращается в Ад и сделка разрывается

«Безумный Дэн» Клэнси тщательно обдумал свой следующий ответ. Он был преступником во времена Дикого Запада, и никогда особо не интересовался, что ждёт его после смерти; уж слишком был занят тем, что беспробудно прожигал жизнь. Тем не менее, когда он уступил противнику по результатам дуэли, его низвергли в бездну, где он поочерёдно встретился лицом к лицу с вечностью, Лимбом, и охапкой печатных листов. Последнее ужаснуло его больше всего.

Вопрос (Форма UNCH/14/K, Раздел 45, № 215) предваряло следующее предупреждение: «Бланк будет признан недействительным в случае нахождения любого метахронизма». Адское слово «метахронизм» (хотя он не был уверен, имеет ли оно отношение к Аду напрямую) не было знакомо Клэнси, и это его пугало. Уже семьдесят шесть раз он безуспешно пытался заполнить бланк формы UNCH/14/K, но ему никогда не говорили, в чём он ошибался. Трабшоу, мерзкий, гнусный Трабшоу говорил так: «У нас не хватает рук в каждом бланке ошибки отмечать. Тут тебе не школа, парень! Хочешь пройти вон в ту дверь, будь чуток повнимательней, понял?» Затем он гаденько хихикал и со стуком закрывал окошко. Клэнси чуть ли не физически напрягся, чтобы выбросить Трабшоу из головы и сосредоточиться на вопросе. Уже почти ответив, он рассеянно прибавил лишнюю палочку к букве «Л», а «Все ответы должны быть написаны ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ, если не указано иное», и превратил «ПЛОХОЙ, ХОРОШИЙ, ЗЛОЙ» в «ПЛОХОЙ, ХОРОШИЙ, ЗДОЙ.» Он остановился и уставился на ошибку, пытаясь стереть заблудшую палочку одной силой мысли. Не вышло. Он попытался переписать букву пожирнее, чтобы слово больше походило на правильный ответ, но у него получилось лишь «ЗАОЙ». Безнадёжно. Осталось только простоять в очереди ещё три месяца, чтобы получить бланк заявления на то, чтобы получить новую копию бланка с вопросами.

Его накрыла тень и прежде, чем он успел обернуться, что-то упало на высушенную землю между его скрещённых ног. Он протянул руку, чтобы это достать, и находка поразила его в самое сердце — святая святых, предмет, о котором он мечтал почти всё своё пребывание в этом богом забытом месте — ластик.

— Грязный немного, но стереть — сотрёт, — сказала тень. У неё был лёгкий немецкий акцент.

— Пользуйся.

* * *

Йоханнес Кабал во второй раз в жизни подошёл к Вратам Ада. Ничего особенно не изменилось, только над дверью привратника появилась пластиковая вывеска с надписью «Очередь здесь». Кабал направился прямо туда.

А у двери вереницу сменяющих друг друга претендентов на вечные муки временно прервал спор на повышенных тонах, который разразился между Хоули Харви Криппеном и Кунигунде Макамотцки, также известной как Бель Элмор, также известной как Кора Криппен.

— Почему я здесь? — театрально запричитала она. — Это он меня убил! И на куски разрезал!

— Кора, послушай, пожалуйста, — сказал Криппен, и явно не в первый раз. — Я тебя не убивал. Это было непредумышленное убийство. Несчастный случай.

— Значит, ты случайно расчленил меня и похоронил в подвале? В негашеной извести? Вот так случайность, жалкий ты червяк!

— Это просто минимизация негативных последствий, мэм, — сказал солдат США в очереди за ними. Он был известен тем, что лучше владел измельчителем документов, чем винтовкой.

— Но я ведь жертва! — закричала она. — Что я здесь делаю? Почему я здесь? Почему? Почему? Почему?

Артур Трабшоу поднял голову от картотеки, с которой всё это время сверялся.

— Прелюбодеяние. Несколько случаев, — сказал он скучающим голосом. Он взглянул на следующую карточку. Потом ещё на одну. — И весьма немало случаев.

Все посмотрели на Кору Криппен. Под всеобщим вниманием она слегка сникла.

— Ну, — тихо сказала она, — мне было одиноко.

— Как интересно, — сказал новый голос.

При виде полностью одетого Кабала начало очереди отдалилось от двери, как будто его срезало бритвой.

— Здравствуй, Трабшоу. Я вернулся. Будь добр, открой дверь.

Трабшоу прищурился и некоторое время его разглядывал. Затем мерзкий оскал появился у него на лице.

— Так это опять вы, мистер «Впустите меня, у меня не назначена встреча»? Конечно, вы можете войти. — Он хихикнул, нагнулся под стойку, достал увесистую пачку бланков и просунул её через окошко. — Как только заполните бумаги!

Кабал кипу листов брать не стал; только наклонил голову, чтобы прочитать первую страницу: «Форма VSKW/I, Заявление на предоставление пропуска живому лицу ввиду чрезвычайных обстоятельств». Кабал выпрямился и посмотрел на Трабшоу.

— Ты что, серьёзно?

— Ещё как серьёзно! Составил специально для вас. Должен признать, заковыристо вышло. Несколько раз придётся заполнить, пока всё правильно не получится. Скажем, раз двести-триста.

Трабшоу снова захихикал.

Общеизвестно, что не надо ломиться в открытую дверь. Но означает ли это, что нужно ломиться в закрытую? Наверное, да, если ты очень тупой, настырный и не очень любишь двери. Или тех, кто за ними стоит.

Кабал просунул руки в окошко, схватил Трабшоу за уши, и потянул. Тот дико визжал, пока из окошка не вылезла вся голова, после чего Кабал зажал ему шею и начал тащить. Трабшоу не был крупным, и всё же он никак не проходил в оконную раму, пока одно плечо не сломалось с таким хрустом, что очевидцы поморщились. Вытащив тело полностью, Кабал бросил его на раскалённую землю.

— Ах ты, сукин сын! — рыдал Трабшоу. — Проклятый сукин сын! Ну, погоди, вот доложу Его Всемогуществу, что ты тут вытворяешь…

Кабал не собирался слушать: рывком поставив Трабшоу на ноги, он свирепо рявкнул ему в лицо:

— Мне совершенно наплевать. А вот ты лучше бы о другом подумал.

Он развернул его лицом к равнинам Лимба. Повсюду, насколько хватало глаз, были люди — они побросали на землю бланки с карандашами и поднимались на ноги. Громадная вздымающаяся волна обозлённых людей лицом к лицу со своим мучителем.

— Артур Трабшоу, знакомься, твои поклонники, — закончил Кабал и пинком в поясницу толкнул его в это необъятное море, и оно тут же над ним сомкнулось.

Как правило, Кабал не любил иметь дело с толпами линчевателей, однако, если бы его хоть раз догнали, потеря сознания или смерть существенно сократили бы этот неприятный опыт. А вот Трабшоу подобные послабления доступны не были. С улыбкой на губах Кабал просунул руку через окошко во Вратах Ада и открыл задвижку на двери. Если уж впереди паршивый день, почему бы не разделить эту участь с теми, кто на это напрашивается?

* * *

Когда Астрепаг Бельфохур, генерал Адских Орд, получил известие о вторжении в Ад и бунте на равнинах Лимба, он заглянул в свой карманный ежедневник, нашёл запись годовалой давности, выругался, и сказал, что разберётся. Он встретился с Кабалом на Четвёртом Круге.

— Здравствуй, Кабал, — сказал он, выражаясь как можно дипломатичнее. — Вернулся, я смотрю…

— Сам додумался? Теперь, Бельфохур, я понимаю, как ты выбился в генералы.

— Сарказм тебе не приличествует, — насмешливо ответил Бельфохур, а сам подумал, что на досуге надо бы посмотреть в словаре, что значит «приличествовать».

Кабал одарил демона взглядом, от которого тот пожалел, что не сделал это заранее.

— Твои соображения касательно моего личностного развития меня не интересуют. Как ты прекрасно знаешь, я пришёл к Сатане. Так что, отойди-ка, — он обратил внимание на явное отсутствие у Бельфохура ног, — или что ты там обычно делаешь, чтобы убраться в сторону. У меня встреча.

— Без проблем. Но сначала удовлетвори моё любопытство. Ты достал все души? Все сто?

— Не твоё дело.

— Значит, не достал.

Кабал смерил его взглядом, залез в свой неизменный саквояж и достал коробку с контрактами.

— Каждый контракт в этой коробке подписан, — убирая коробку, сказал он, тщательно придерживаясь принципа говорить правду, не всю правду, и не только правду.

— Вот как, — сказал Бельфохур, гребень его греческого шлема поник. — Я был уверен, что ты не справишься. Досадно.

— Спасибо за беспокойство. Признаю, трюк с Билли Батлером хорошенько попортил нам кровь.

— В любви и на войне все средства хороши. Без обид? — добродушно сказал Бельфохур, хотя ему явно было плевать, что Кабал думает по этому поводу.

— Не знал, что у нас война, но уверен, что мы друг друга недолюбливаем. И всё же, это очень благородно с твоей стороны.

— Правда? — смущённо сказал Бельфохур.

— Правда. Без обид.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Кабал сказал:

— Пойду я.

Генерал Астрепаг Бельфохур смотрел, как Йоханнес Кабал исчезает за поворотом тоннеля, и задумчиво почесал когтём кость подбородка. Он не занимал бы сейчас свой пост, если бы не умел чувствовать двусмысленность, даже если не понимал, что именно подразумевается. Здесь что-то нечисто. Явно нечисто, даже попахивает. Он повернулся, чтобы найти источник запаха, и задел какой-то предмет, которой загремел и откатился. Он протянул руку и поднял почти пустую стеклянную банку с торчащей из-под крышки кисточкой. Банка с клеем. Что она здесь делает?

Из-за угла, со стороны Третьего Круга, выбежала толпа чертей и, увидев его, со скрипом копыт о землю остановилась. Они отдали честь, хотя во всех них вместе взятых ни капли чести не наберётся, однако от Бельфохура не утаились сдавленные смешки, и вообще от этой компании веяло лёгким непослушанием. Он коснулся навершия на шлеме и сдержанно сказал:

— Вольно, черти.

Они промчались мимо него, куда-то безумно торопясь. Когда они исчезли за углом, он отчётливо услышал фразу «До встречи, Растрепай!» и внезапный взрыв смеха. Астрепаг Бельфохур мрачно посмотрел им вслед, его костяной лоб нахмурился. Он развернулся и полетел в сторону Третьего Круга.

* * *

Несколько минут спустя Кабал чуть не наступил в какую-то склизкую мерзость — без сомнения, следы жизнедеятельности какой-нибудь кошмарной безымянной твари, обитателя бездны, в народе известной как «белиберда» или «дребедень». Однако на мгновение его озарила вспышка узнавания, и вспышка эта отчётливо пахла анисом. Почувствовал это не он один. Грязевая клякса вздрогнула, и неожиданно на её поверхности образовался глаз, который впился в него взглядом. Глаз выглядел заплаканным.

— Так-так-так, — сказал Кабал, опускаясь на корточки, — должно быть это останки незадачливого беса-подстрекателя, из-за которого я наворотил наверху бед. Похоже, тут плохо относятся к неудачам. Помнится, — продолжил он, поднимаясь, — мы расстались в спешке. По-моему, ты слишком легко отделалась.

С этими словами он наступил на глаз, тот хлюпнул.

— Хорошего дня, — добавил Кабал и пошёл дальше.

Мерзавка Мимбл осталась лежать лужей, и мрачных мыслей у неё поприбавилось.

Сатана слушал молитвы своих служителей из земного измерения, и это занятие начало ему надоедать. Голоса струились из светящейся точки в наполненном серой воздухе, а одна из его секретарш порхала на кожистых крыльях и исчерпывающим образом стенографировала их. «О, Сатана, одари меня тем, чего желаю более всего…», «…значит хачу машину и многа тёлак а ещо…», «…всего лишь философский камень, я не так уж много прошу…», «…позволить мне лучше тебе служить…», «…сдохли! Чтоб они все сдохли! Будут знать, как смеяться надо мной!»

— Бетти, хоть что-нибудь интересное будет сегодня?

Секретарша подплыла к его плечу и заглянула в свой блокнот.

— Не совсем. О, кто-то молит вас о помощи в трудную минуту бла бла бла как вы могли оставить его после того как он выполнил вашу волю и тэ дэ и тэ пэ.

Сатана почесал в затылке.

— Спрашивается, действительно ли он выполнял мою волю.

— Нет. Он проиграл какую-то запись задом наперёд и подумал, что это вы с ним разговариваете.

— Что за запись? Хэви метал?

— Эл Мартино, «Испанские глаза».

Сатана задумчиво кивнул.

— Включил бы «Девушку из Ипанемы», услышал бы на самом деле. Какая помощь ему нужна?

— В вашу честь он принёс в жертву свою тётушку-девственницу. Теперь его казнят.

— И правильно сделают. Не нужны мне тётушки-девственницы. Можно было и додуматься.

— Значит, ничего не делать?

— Ничего. Когда он объявится, хочу, чтобы ему сказали, что он глупец, и засунули к безбожным священникам. Это собьёт с него спесь.

Бетти сделала пометку и открыла список встреч.

— Вы должны встретиться с мистером Йоханнесом Кабалом.

— Ах да. С нетерпением жду. Когда он будет?

— Сейчас, — сказал знакомый голос у него под ногами.

Сатана приподнял бровь, посмотрел на Бетти, та пожала плечами. Он наклонился вперёд, чтобы колени не мешали обзору. Йоханнес Кабал стоял у огненного озера и протирал свои тёмные очки.

— Как всегда вовремя, — сказал Сатана и неубедительно улыбнулся.

Кабал не проронил ни звука, пока не убрал все разводы на линзах. Он посмотрел сквозь очки на свет адского пламени, и надел их.

— Осуществлению моей части сделки постоянно чинились препятствия, — рассудительно сказал он. — Следовательно, пари расторгнуто.

— Я тоже рад тебя видеть, — ответил Сатана, подавляя показной зевок. — Что касается сделки, ничего подобного. В правилах не говорилось, что я не могу сделать игру интереснее, если сочту нужным. Вот я и счёл.

— Не юли, — ответил Кабал. — Правил как таковых не было вовсе.

— Тогда тебе не на что жаловаться.

— Хорошо. Тогда я требую, что период в один год был равен году на Плутоне.

— Прошу прощения?

— Году на Плутоне. То есть двести сорока девяти земным годам. Приблизительно. — Он скрестил руки. — Никто не давал тебе монополию на остроумные переосмысления.

— Надо понимать, тебе нужно больше времени? — Лицо Сатаны расплылось в упоительно самодовольной и надменной улыбке. — Тебе не удалось заполучить сотню душ? Должен признать, я немного удивлён. Мне дали понять, что ты закончил на пятнадцать секунд раньше срока.

— Ошибка при подсчёте. Я собрал только девяносто девять душ.

— Как жаль, — сказал Сатана, хлопая ресницами. — Значит, я и девяносто девять душ получу, и тебя смогу убить? О храброславленный герой, хвалу тебе пою! — елейным голосом процитировал он «Бармаглота». — Чаша моя преисполнена.

— В чаше твоей пока ничего нет. Выбирай: либо одно, либо другое. — Кабал нагнулся, чтобы открыть сумку, лежавшую у его ног. Он достал коробку с контрактами. — Даже если понимать правила максимально широко, сделка была из разряда или-или. Или я добываю тебе сотню душ, или ты меня убиваешь. О других числах речи не шло. Если тебе нужно содержимое этой коробки, — он демонстративно ею помахал, — мы разрываем предыдущую сделку и начинаем всё заново. В противном случае, право собственности на них умрёт вместе со мной, и доноры получат свои души обратно.

— Но твоя душа всё ещё принадлежит мне, Йоханнес, — медленно проговорил Сатана, — а вечность — долгий срок.

— Я плохо реагирую на угрозы, — без колебаний ответил Кабал и сделал вид, что бросает коробку в озеро лавы.

— Подожди! — рявкнул Сатана.

Кабал замер.

— Подожди, — повторил он уже более ровным тоном.

Он заискивающе улыбнулся, и улыбка эта значила «Давай забудем это недоразумение, мы же разумные люди, по крайней мере, в переносном смысле». Его ноздри расширились, и он вдохнул восхитительный запах безгрешности. Девяносто семь душ — бесполезный шлак, безнадёжные случаи, люди, чьи имена, если и были внесены в небесный реестр, то карандашом. Но последние две — души Уиншоу и Барроу — вкуснятина. Ниа Уиншоу поступила вопреки своему характеру, и пришлось постараться, чтобы толкнуть её на столь тяжкий грех. И всё же, она добровольно пошла на проклятие, чтобы сохранить жизнь своему ребёнку. Соблазнительно. А вот Леони Барроу — безукоризненно хороший человек, не способный, по всей видимости, даже на что-то мало-мальски подлое. Да, слова выдали его желание (хотя вполне можно было что-нибудь проворчать и адекватно выразить свои мысли). Теперь её душа принадлежит ему. Если только получится отобрать её у Кабала. Конечно, Ниа и Леони лишь скрасят ему ожидание Судного Дня, однако его рот наполнялся слюной от мысли, сколько всего интересного можно успеть сделать с ними за это время. Он встретился с проблемой каждого распутного эпикурейца: он пресытился, а новые ощущения в Аду — редкость.

Кроме того, ещё одной партии в криббидж он не выдержит.

Драматическое появление генерала Астрепага Бельфохура — он проломил потолок пещеры и упал в лаву — прервало размышления Сатаны. Расплавленная порода на миг скрыла его с головой, тут же расступилась и снова извергла гигантскую колонну из углов и конечностей, пышущую вулканическим гневом. Лава вытекала из его пустых глазниц, он издал ужасающий крик первобытной ярости на верхней границе слухового восприятия. Он пронёсся через озеро и навис над Кабалом.

— Мелкий поганец! — взревел он.

Сатана откинулся на спинку трона.

— У тебя расстроенный вид, генерал. Хочешь поговорить об этом?

Не отводя взгляд от Кабала, обеспокоенного, похоже, только капельками раскалённой породы, которые сыпались с Бельфохура, разъярённый генерал прорычал:

— Этот… человек расклеивал объявления в первых трёх кругах Ада!

— Вот как? — заинтересовался Сатана, продолжая обдумывать, как получить души, — и что в них говорится?

— Там… — начал Астрепаг Бельфохур и запнулся, как будто его что-то смутило. — Там личное.

Сатана посмотрел на Бетти, которая как пуля сорвалась с места. Через несколько секунд она вернулась с небольшим плакатом. Сатана взял его и прочитал:

ДА БУДЕТ ИЗВЕСТНО В ЭТИХ ПРЕДЕЛАХ АДА, ЧТО К ВЕРХОВНОМУ ДЕМОНУ АСТРЕПАГУ БЕЛЬФОХУРУ, ГЕНЕРАЛУ АДСКИХ ОРД, ВПРЕДЬ СЛЕДУЕТ ОБРАЩАТЬСЯ ПО ТИТУЛУ, РАНЕЕ ЕМУ ПРИНАДЛЕЖАВШЕМУ, А ИМЕННО: РАСТРЕПАЙ БЕДОКУР, ПОХИТИТЕЛЬ МОЛОКА И ЗАПУТЫВАТЕЛЬ ШНУРКОВ, СОЗДАТЕЛЬ РАДИОПОМЕХ И

РАЗНОСЧИК РЕКЛАМНОЙ ПОЧТЫ.

Сатана нахмурился.

— Я на днях слушал по радио концерт Паганини — один из моих любимых, между прочим, — и на протяжении всего выступления постоянно что-то ужасно шипело и трещало. Твоих рук дело?

— Нет! — сказал обомлевший Бельфохур. — Неправда! Этот плакат не имеет ко мне никакого отношения! Смертный — он указал на Кабала, который громко возмутился такими манерами — всё это выдумал!

— Но тебя ведь называли когда-то Растрепаем Бедокуром?

— Да, это правда, но это осталось в прошлом, много веков назад. Тогда даже радио ещё не изобрели! Остальное — ложь!

— О, — сказал Сатана, — даже немного стыдно. Меня считают отцом лжи. А мои собственные дети фантазией не отличаются.

Бельфохур/Бедокур обрушился на Кабала.

— Я так рад, что ты проиграл пари, смертный, потому что теперь я могу тебя убить. Готовься к смерти!

Если он думал, что Кабал отпрянет в страхе, его ждало разочарование. Вообще, если он ожидал, что Кабал вообще будет делать хоть что-то, а не просто предупреждающе качать пальцем и указывать на Сатану, он был бы разочарован, ибо именно это Кабал и делал.

— Вообще-то, — тихим голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Сатана, — хочу напомнить вам, капрал Бедокур, что сделка была заключена со мной. Если у кого и есть право убить его, то право это — моё. Так уж вышло, что мы с мистером Кабалом пересмотрели условия сделки. Посему, я бы попросил вас вернуться в казармы и не лезть в дела, которые вас не касаются.

— Не касаются? НЕ КАСАЮТСЯ? Да будет вам известно… Погодите-ка. Минуточку. Как вы сказали? — Его голос обратился в неверящий шёпот. — Капрал Бедокур?

— Ты прекрасно расслышал, капрал. Последнее время твоя работа меня не устраивает. Это тебя встряхнёт.

— Капрал, — полным ужаса голосом повторил Растрепай Бедокур.

— Я бы на твоём месте не считал это понижением. Хотя, по сути, так оно и есть. Воспринимай это как возможность показать себя. В первый раз ты в мгновение ока взлетел по карьерной лестнице.

— За двенадцать столетий, — сказал Бедокур, проговаривая каждый слог.

Он медленно снял свой шлем, посмотрел на него, положил к ногам Сатаны и медленно побрёл прочь. Сатана начал смеяться задолго до того, как он покинул пределы видимости или слышимости.

— Ты бываешь невероятно мелочным, — сказал Кабал.

Сатана вытер слезу с уголка глаза.

— А кто объявления повесил, я?

— Я зато не метил в боги.

Сатана насмешливо на него посмотрел.

— Ага, рассказывай. Вернёмся к делу. У тебя есть товар, который нужен мне, а у меня есть то, чего жаждешь ты. Заключим сделку?

— Договариваться не о чем. Ты вернёшь мне душу в обмен на эту коробку? Да или нет?

— Да ладно тебе, — ответил Сатана, — мог бы придумать что-то получше. Ты забываешь о том, что среди моих прочих творений, я породил адвокатов. Коробка мне не интересна. Мне нужно содержимое.

Сатане было приятно увидеть, как глаза Кабала сузились за стёклами очков (способность смотреть сквозь тёмные очки естественна для тех, кто живёт в пещерах, заполненных зловонными парами серы). Он и правда попытался злоупотребить доверием самого Сатаны. Без сомнения, прошедший год сильно его изменил.

— Я не один из твоих деревенщин, Кабал. Не забывай об этом.

Кабал некоторое время что-то мысленно взвешивал. Сатане было любопытно, сможет ли он пожертвовать собой, чтобы спасти подписавших. Не мог же он настолько измениться.

— Хорошо, — наконец сказал Кабал, — содержимое тоже твоё. Коробка прилагается бесплатно.

— По рукам, — сказал Сатана и громоподобно рассмеялся. — По рукам!

Со стен начали падать камни. В порыве внезапного страха за свою жизнь Кабал огляделся по сторонам. Не мог же Сатана нарушить сделку, особенно заключённую секунду назад. Из стен начали вырастать балконы с сиденьями. На них уселись рои летающих тварей; из маленьких тоннелей, что раскрылись, будто геологические сфинктеры, выбежали толпы чертей. Некоторые из них тут же попадали в лаву. Да и чёрт с ними.

Сатана — само воплощение злорадства — встал с трона во весь свой огромный рост; его головы почти не было видно за облаками смрада. Позади него пол задрожал и зашатался, по мере того как его генералы, князи и бароны вырастали у него за спиной: Ваалберит, Вельзевул и Карро; Мелморот, Шакарл и мистер Рансибл; Оливьер и Левиафан. А ещё Йог-Сотот, который уже был там, поскольку существует одновременно во всём пространстве, следовательно, не присутствовать он никак не мог.

— Прости, Йоханнес. Мной движет гордость, и чтобы преподать тебе урок, мне нужна публика.

Он обратился к собравшимся полчищам.

— Леди. Джентльмены. Прочие твари, менее поддающиеся описанию. Перед нами человек, попытавшийся меня обыграть, обхитрить меня.

Все засвистели, зашипели, засмеялись, заревели и застучали копытами. Сатана поднял руку, требуя тишины, и в тот же миг её получил.

— Этот человек добровольно согласился отправить сотню своих смертных собратьев на бесконечные муки, — раздались жидкие аплодисменты, — ради своей собственной бессмертной души, ради ничтожной душонки, которую никогда не ценил, когда она у него была, но готов был из кожи вон лезть, когда она пропала, ради вот этого…

И, как дешёвый фокусник на детском празднике, он из ниоткуда достал душу Кабала.

С кончика вытянутого указательного пальца Сатаны, держась за самый край его ухоженного ногтя, свисала печальная, грязно-белая, как простыня в дешёвом отеле, субстанция. Она жалобно извивалась, и хотя была лишена разума, чувствовала близость истинного хозяина. Кабал ощутил слабое приятное чувство, как будто вернулся домой впервые за несколько лет, и всё снова будет так, как раньше. Он опустил коробку на пол и отступил от неё.

— Ладно, — сказал он, — они твои. Делай, что обещал.

Он говорил тихо под возобновившийся крик и рёв со стороны до безумия агрессивной публики, но Сатана его услышал.

— Что обещал? Расскажу тебе прикол, Йоханнес Кабал. Я и так собирался отдать тебе твою душу. Как я мог тебя убить? От тебя куда больше пользы на Земле, чем здесь.

— Я больше не буду на тебя работать. Никогда, — ровным тоном сказал Кабал, но в то же время слегка покраснел.

— В этом нет нужды. Твои жалкие происки приносят такой же ущерб как монастырь, полный одержимых монахинь. Тебе нужна душа, чтобы превратить мир смертных в хаос? Отлично! Держи!

Сатана улыбнулся, обнажив зубы.

— Мне этот хлам в хозяйстве не пригодится.

С этими словами он швырнул душу в сторону Кабала.

Кабал физически не ощутил удара, но вдруг почувствовал себя так, будто вернулся домой, и когда он закрыл глаза, и глумливые вопли и насмешки становились всё слабее и слабее, он подумал о том, что там ему и следует сейчас быть.

К счастью, Сатана подумал так же.

* * *

Пахло травой и деревьями, слышалось пение птиц и журчание реки неподалёку, на лице чувствовался лёгких ветерок, который ворошил его волосы и уносил куда подальше въевшийся в одежду запах серы. Он сделал долгий, очень глубокий вдох, задержал дыхание на несколько секунд, и выдохнул. Он открыл глаза. Он стоял на тропинке посреди долины, на холме над ним была видна роща деревьев, справа от него, меньше чем в сотне шагов, текла река. Он точно знал, где находится: в двух милях позади находилась деревня, в миле впереди его дом. Он сделал шаг вперёд.

Было уже далеко за полдень, и он не спеша наслаждался прогулкой, ощущая каждый камень под ботинками, останавливаясь, чтобы посмотреть на облака и птиц, летящих высоко над головой. Он улыбнулся, и улыбка его выражала только чистое наслаждение. Он продолжил путь.

Он резко остановился и улыбку с его лица словно ветром сдуло. Одна из птиц вела себя очень своеобразно: кружила и кружила в воздухе — вне поля зрения, за поворотом, что-то лежало. Здоровенная несуразная птица — не дрозд, но тоже чёрная — вдруг каркнула. День перестал казаться таким уж приятным.

Кабал обогнул поворот и обнаружил, что ворона кружит над валуном, лежащим на склоне холма у тропинки. На нём сидели Дензил и Деннис и играли в импровизированную версию игры «Камень, ножницы, бумага», которую придумал Дензил: «Камень, ножницы, бумага, динамит, вдарь Деннису по роже». Судя по состоянию носа Денниса, играли они уже долго.

Деннис первым заметил Кабала и повернул к нему то, что осталось от его лица. Он попытался улыбнуться, и вокруг его рта пошёл трещинами лак. Дензил не упустил возможность сделать коварный победный ход в их игре и резко ударил Денниса в голову. Со звуком, как будто били по мешку соломы, Деннис завалился набок. Ворона круто спикировала на землю и с надеждой вприпрыжку неслась по траве к Кабалу. Он посмотрел на неё. В его взгляде не было теплоты.

— В тебе же нет ни капли стиля, — сказал он ей. — Была бы ты вороном или грачом…

— Кар!

— …или пингвином. Я бы так не привередничал.

Он посмотрел на ворону, ворона в ожидании посмотрела него.

— Ну ладно, ладно, — сказал он наконец и похлопал себе по плечу.

В компании спорящих мертвецов и вороны, которая удобно на нём устроилась, Кабал направился к дому, но энтузиазм его поугас.

Тем не менее, даже несмотря на непрошеных попутчиков, он не мог не почувствовать некоторое удовольствие, увидев свой дом, когда они наконец до него дошли. Высокий дом торчал из склона холма, как будто всегда там был, хотя построен был всего лишь в средневикторианскую эпоху. Тёсаные камни, из которых он был построен, закоптились, хотя ближайшая заводская труба находилась более чем в тридцати милях отсюда. Принимая во внимание, что ближайший сосед жил в трёх милях от дома Кабала, если пройти по тропинке назад, то садовая ограда и ворота казались неуместными. В конце концов, весь склон холма можно считать садом. Кто-то бы так подумал и был бы не прав; в саду у Кабала были вещи, которые у него не было желания выпускать за его пределы, вот почему каждый карнизный камень на стене таил в себе охранные знаки, колдовские метки, удерживающие то, что внутри, внутри, а то, что снаружи — снаружи.

Кабал остановился у воротного столба. Под ним лежали кости, которых точно не было здесь год назад. На парочке ещё сохранились куски свежего мяса. Он сбросил их с холма — для вороны, которая тут же полетела за ними, издавая радостные крики, каждый из которых был «Кар!». Он покачал головой. Почтальонам и бродячим торговцам здесь рады — дешевле чем закупать мясо. Если обитатели сада сыты, с ними меньше проблем.

Он открыл ворота и вошёл внутрь, Деннис с Дензилом — за ним. В клумбах начали шептаться множество тонких голосков:

— Это Йоханнес Кабал! Йоханнес Кабал! Он вернулся!

Деннис с Дензилом, скрипя клоунскими лицами, в недоумении переглянулись. Кабал остановился на углу дома и указал на тропинку, что огибала дом сбоку.

— Вы двое. Ничего личного, но я не позволю паре неуклюжих ходячих катастроф ронять куски мяса на персидские ковры. Там вы найдёте себе укрытие. Ваш новый дом.

Глядя как они медленно пошаркали прочь, он подумал, что теперь (и уже не первый раз) у него в сарае будет жить нечто отвратительное. Ворона шумно опустилась на стену и с живым интересом посмотрела на клумбы. Она искала себе лёгкую закуску, и рассматривала шепчущихся существ как конкурентов.

— Я бы на твоём месте не стал, — предупредил Кабал птицу, пока искал ключ на связке. — Мой сад — это исправительная колония для малолетних склонных к преступлениям эльфов. Откуда, по-твоему, те кости взялись у ворот?

Ворона посмотрела на него, вскинула голову и продемонстрировала ум, из-за которого её вид занесён в списки вредителей по всему миру. Она захлопала крыльями и приземлилась на небольшой портик над входной дверью, на безопасном расстоянии от эльфийских дротиков и рогаток. Вороны не просто отличаются благоразумием. Это их единственная черта.

Входная дверь почти бесшумно отворилась. Внутри было темно; все шторы были задёрнуты, все ставни закрыты. На коврике под ногами валялась какая-то почта, что было неудивительно; у него был долгий разговор с садовым народцем насчёт посетителей, которых можно впускать, с использованием дидактических карточек и «холодного железа». Удивительно было, что один проспект, рекламирующий патио каким-то образом проник внутрь. Перевернув проспект, Кабал обнаружил лихорадочно накарябанную надпись: «Они зажали меня в угол ради бога помогите». Он смял его в комок и бросил в корзину для бумаг. На что ему сдалось патио?

Он поставил саквояж на стол в прихожей и втянул носом воздух. Затхлый и сыроватый, но он думал, будет хуже. Дом он проветрит завтра, а сейчас нужно всё подготовить в ожидании гостя. С чего бы начать? Огонь не помешает, ещё и начнёт разогревать помещение. Камин в гостиной был чистый, правда, немного пыльный — такой же, как и до его ухода. В ящике он нашёл достаточно угля и растопки. Дерево на ощупь было холодным и сырым, и Кабал сомневался, что оно займётся само по себе. Взяв немного бумаги, что была под рукой, он подложил её под дерево и насыпал сверху угли, зажёг спичку — типа «Люцифер» кстати — и поджёг бумагу. Сел, скрестив ноги на ковре, и стал наблюдать, как пламя изгоняет из дерева сырость, как растопка начинает обугливаться и наконец, гореть. Немного подуть, чтобы подбодрить зарождающийся огонь, и Кабал выпрямился, довольный результатом. Он бы пожарил булочек или блинчиков, но ничего скоропортящегося в кладовой не было; надо будет обновить заказ у бакалейщика. Он вытащил блокнот, открыл его, послюнявив кончик тонкого карандаша. Может, чаю тогда? Он поди выдохся, но пить можно. Он начал писать.

Внезапно в комнате заметно похолодало, и он понял, что чай подождёт. Его гость пришёл чуть раньше, чем ожидалось. Из темноты в углу выступил Старикашка. Он откашлялся, разбрасывая столько слюны, что даже верблюды сочли бы это невежливым.

— Я всё думал, когда же ты объявишься, — сказал Кабал, не поднимая глаз от блокнота, в котором составлял список дел.

— Его Всемогущество не в самом лучшем расположении духа, — с серьёзным видом сказал Старикашка. — По правде говоря, он как обычно рвёт и мечет.

— Отлично. Если он испытает хотя бы малую часть той боли и разочарований, что я испытал за этот год, я буду счастлив.

— Он говорит, что ты его обманул.

— Ничего подобного я не делал. Скажи ему, что если он продолжит распространять подобную клевету, то получит резкое письмо от моего адвоката.

— Но все адвокаты служат ему.

— Тогда пусть почитает в словаре про тех, кто роет другим ямы, и примет успокоительное. Наши дела с ними окончены, и я его не обманывал.

— От тебя требовались те девяносто девять душ, что ты сумел собрать. Ты обсчитал его. Говорю тебе, он не в лучшем расположении духа. Ты нажил себе врага.

— Он враг всему роду людскому. Это его работа.

— Ты понял, что я имею в виду. Личного врага. Слушай, Йоханнес, мы давно знакомы, неужели у нас не получится разделаться с этой проблемой?

— Взять бы скальпель, да разделать тебя самого.

Старикашка угрожающе подступил к Кабалу, его притворное добродушие исчезло, как снежинка на сковородке. Его лицо перекосило, как будто у него припадок; затем он издал рёв, который не слышали со времён позднего Мезозоя, и начал раздуваться. Становясь всё больше в трепещущем свете камина, он подошёл к Кабалу, который наконец соизволил на него посмотреть.

— Ага, — сказал Кабал, — вот он ты. Заметил-таки?

Теперь Старикашка принял куда более дьявольский вид.

Чудище, ещё секунду назад человекообразное и меньшее в размерах, лязгнуло когтями по полу и прорычало:

— Где контракты, подписанные Уиншоу и Барроу? Они входили в сделку!

— Нет, — сказал Кабал, медленно поднялся и посмотрел чудищу в глаза. — Сделка касалась только контрактов в коробке. Их ты и получил.

— Эти мне не нужны! Это мусор!

— Надо же, ты что, капризничаешь? Знаю, со временем ты и так бы получил эти души, но это не повод не быть благодарным. Ну, вытащил пару контрактов из коробки перед тем, как прийти, да. Но сделка касалась только тех, что остались внутри. Не больше, не меньше.

— Ниа Уиншоу! Леони Барроу! Вот кто мне нужен! Отдай их мне!

На широкой полке над камином лежала деревянная коробка шириной в фут. Крышки на ней не было. Старикашка присмотрелся к ней.

— Кто-то мне однажды сказал, что о человеке судят по манерам. Тебе повезло, ты не настоящий. В смысле, человек. Нет причин для всей этой враждебности. Давай, бери стул, — он поднял бровь и многозначительно добавил, — погрейся у огня.

— У огня погреться? Да ты вообще имеешь представление, сколько у меня огня? Ума не приложу, зачем…

Стариканище замолчало и посмотрело в камин.

— Ты ведь не посмел?

— Меня не было год. Дерево немного отсырело. К счастью, у меня была кое-какая ненужная бумага, всё отлично разгорелось. Хотя, это скорее не бумага, а перга…

— Ты… ты…

Чудище, ничуть не похожее на Старикашку, казалось, не могло подобрать нужного ругательства.

— Ты ведь не посмел?

— Посмел, — сказал Кабал, — И имел на это все права. Тебе некого винить кроме себя самого; надо было, чтобы Трабшоу проследил за обменом. С его-то жалким, ничтожным, мелочным и дотошным мозгом, он настоял бы, чтобы контракты пересчитали. Кстати говоря, как поживает любезный Артур?

— Не можем его найти, — пробурлило чудище. — Проклятые его не выдают. Снова твоя работа.

— О да, — как ни в чём ни бывало, сказал Кабал, — Снова моя работа.

— Мы ещё не закончили! — взревело чудище и исчезло, оставив за собой вонючий туман из серных паров.

Кабал разогнал дым рукой.

— А я думаю, закончили, — сказал он сам себе, подбоченился и оглядел комнату, поворачиваясь на месте. — Что же я делал? — Он справился в блокноте. — Ах да. Чай.

* * *

Кабал и не заметил, как день подошёл к концу, и на долину спустился мрак; за этот год он сделал немало наблюдений и планов, и вскоре хотел приступить к нелёгкой задаче по их планомерному занесению в его обширные зашифрованные архивы. Предварительная работа заняла несколько часов, два чайника чая и баночку мясного рулета, который он прямо оттуда и ел. Ассам на вкус был, как варёная деревянная стружка; завтра обязательно надо сходить в деревню и пополнить запасы. Также он набросал пару писем жителям Пенлоу-на-Турсе, в которых объяснил, что признателен за их взносы, но последних оказалось больше, чем необходимо. Наконец, поздним вечером он увидел, что написал одну и ту же строчку дважды, и понял, что становится рассеянным. Пора отдохнуть.

Он затушил свечи, помешал кочергой тлеющие угли, аккуратно поставил каминную решётку и вышел из комнаты. В коридор и назад к кухне. Он остановился возле двери под лестницей, открыл её, взял масляный фонарь и зажёг его. Затем спустился в прохладу подвала.

В углу стоял генератор, Кабал тут же занялся им; ему нравилось работать при свечах, но теперь ему нужно электричество. Он постучал по счётчику, решил, что топлива хватит, и крутанул мотор. После пары неудачных попыток тот завёлся, и на стене медленно начали загораться лампы.

Он посмотрел по сторонам. Подвал выглядел вполне невинно: несколько полок с пустыми банками из-под краски, старые инструменты, кипы несвежих газет, пара мышеловок. Кабал провёл исследование в области подвалов, чтобы убедиться, что его подвал выглядит самым обычным образом. Он потрудился на славу. Кабал зашёл в пустой овощной погреб, пробежался рукой по покрытым селитрой камням, и привёл в действие скрытый механизм. Положив обе руки на стену на уровне плеч, он с силой толкнул, и та сдвинулась внутрь и в сторону. Он шарил рукой в темноте, пока не нащупал выключатель.

За дверью располагалась большая комната, футов сорок в длину и десять в высоту. Вдоль стен стояли верстаки, висели полки с образцами, плавающими в формальдегиде, инструменты и книжные полки, заваленные тёмными фолиантами, украденными из закрытых коллекций. В центре комнаты под хирургическими лампами стоял операционный стол, который служил также столом для вскрытия. Кабал осматривал комнату, пока не перестали мерцать и не загорелись голубоватые флуоресцентные лампы. Всё было так, как и должно было, всё на месте, всё, что было мёртвым до его ухода, таковым и оставалось. Это всегда упрощает дело.

Он скинул пиджак, швырнул его на стол, собрался с силами и сдвинул тяжёлое хирургическое оборудование с места. Повернув лампу вбок, Кабал осветил конец направляющего рельса для подъёмного блока, который тянулся до противоположной стены. Он сдвинул блок с места и перемещал, пока тот не навис над участком плиточного пола, который до этого он был скрыт под операционным столом. Плиты были массивные — фута четыре в ширину и восемь в длину — но та, что обычно лежит прямо под столом — особая в двух отношениях. Во-первых, сделана она из пемзы, а значит, далеко не такая тяжёлая как её соседи. Во-вторых, в самом её центре в небольшом углублении находится кольцо. Кабал подтянул крюк вниз и прикрепил его к нему. Он взял верёвку и потянул. Его часто посещала мысль о том, чтобы заменить ручную систему электрической, но он так часто это откладывал, что наконец понял, как ему нравится пользоваться собственной силой, поднимая этот камень — ему важно было приложить к этому процессу усилие.

Механизм щёлкал и потрескивал, медленно поднимая широкую плиту. Когда она отошла на достаточное расстояние от пола, он осторожно оттянул её в сторону, стараясь не дать ей раскачаться. Убрав плиту, он вернулся назад и встал, уперев руки в бока, над тем, что открылось взгляду. Углубление было забрано куском толстого стекла, и Кабал некоторое время смотрел на тёмную отражающую поверхность. Он вспомнил прошедший год: всё, что с ним случилось и всё, что он сделал. Он вспомнил все города и всех людей, все слёзы и горести. Он вспомнил ярмарку, что гнила теперь на заброшенной железнодорожной ветке, и всё то непоправимое зло, что она причинила. Он вспомнил Нию Уиншоу в комнате для допросов и непокорность Леони Барроу. Он вспомнил своего брата, Хорста. Затем он посмотрел на стекло и сказал сам себе:

— Всё это было не зря.

Он опустился на колени возле углубления и нащупал скрытый выключатель у его края. Через мгновение яркие неоновые трубки, померцав, зажглись на глубине в ярд — под огромным стеклянным резервуаром два ярда в длину один в ширину, что находился внутри.

Кабал посмотрел на молодую женщину, что застыла в его центре, словно прекрасное насекомое в янтаре, волосы её — пышные и золотистые, как у львицы — создавали ореол вокруг её головы. Он дотронулся до стекла кончиками пальцев.

Вот и всё, что у него осталось. Всё, что у него осталось с того дня, десять лет назад. Быстрым взглядом он обвёл пломбировку, чтобы убедиться, что она в порядке, и ни капли причудливого идеально подходящего консерванта не вытекло. Подобраться ближе он пока не мог; он не смел вскрыть пломбы и открыть стеклянный гроб, пока не будет уверен в успехе. Наконец у него, по крайней мере, есть надежда. Он лёг на пол, положив голову на холодное стекло и почувствовал успокоение. Его веки дёрнулись и закрылись. Он тихо произнёс одно слово, имя, и от его дыхания стекло помутнело. Йоханнес Кабал заснул.

Примечания

1

*Pour decourager les autres — фр. «чтобы другим неповадно было»

(обратно)

2

— Но в этом же нет никакого смысла, — сказал тогда Кабал. — Призраков ружьём не изгонишь. У меня есть некоторый практический опыт в этой области, такое просто не сработает.

Мистер Косяк на мгновение задумался об этом. Затем произнёс: «Дзынь». А мистер Щебень добавил: «Дакуофф», или что-то вроде того, после чего оба вернулись к работе.

(обратно)

3

Метаморфопсихоз — сценическая иллюзия, позволяющая людям и предметам менять облик на глазах у публики, вариация более известного Призрака Пеппера. Приём настолько дремучий, что большинство фокусников о нём даже и не слышали. Попробуйте заговорить об этом с кем-нибудь из них при случае. Это их озадачит.

(обратно)

4

Классический пример предложения грамматически верного, но семантически бессмысленного. Уверен, вы и так это знали.

(обратно)

5

ScheiBkopf — нем. «говнюк»

(обратно)

6

TEMPUS FUGIT (рус. «время бежит») — лат. выражение, часто используется в качестве надписи на часах.

(обратно)

7

Caveat emptor (лат.) — принцип торговли, заключающийся в том, что покупатель несёт ответственность за проверку качества приобретаемого товара.

(обратно)

8

Кто он, кто приходит (лат.)

(обратно)

9

При ближайшем рассмотрении можно было увидеть, что несколько восковых фигур дышат, моргают и вообще выглядят взволнованно. Всё потому что это живые люди. Поход за клубникой, организованный для крыла Лейдстоунской тюрьмы, в котором содержались серийные убийцы, обернулся для прогрессивного управляющего досадным разочарованием. В то время ярмарка как раз была неподалёку, и в обмен на укрытие от бежавших каторжников естественно потребовали заполнить несколько документов. В конце концов, всё честно. Кабал не соизволил упомянуть, что не пройдёт и года, как их убежище исчезнет. Вот ведь незадача.

(обратно)

10

Беспокойство вызывает тот факт, что все проклятия и ругательства Мимбл действительно что-то значили, и каждое из них было в разы хуже, чем всё то, что разрешено было выпустить в мир людей.

(обратно)

11

*ScheBle — нем. ругательство

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1 в которой учёный посещает Ад и заключается сделка

ГЛАВА 2 в которой Кабал практикуется в чтении карты и встречает старого знакомого

ГЛАВА 3 в которой Кабал ворошит прошлое, после чего ярмарка готова к отправлению

ГЛАВА 4 в которой дела у Кабала идут с переменным успехом

ГЛАВА 5 в которой Кабал играет в куклы, а Хорст расширяет словарный запас

ГЛАВА 6 в которой Кабал совершает незапланированную остановку и рассуждает о войне

ГЛАВА 7 в которой Кабал обнаруживает, что преисподние бывают разные, и для всего нужно находить время

ГЛАВА 8 в которой Кабала обучают коммерческому делу, и принимаются некоторые меры

ГЛАВА 9 в каторай я прихажу на ярморку и там со мной праисходят всякии преколы

ГЛАВА 10 в которой ярмарка делает последнюю остановку, и наваливаются сразу несколько трудностей

ГЛАВА 11 в которой Кабал наживается на чужом несчастье, и драма всё-таки разыгрывается

ГЛАВА 12 в которой Кабал узнаёт, что есть места, где замечательно жить, но куда лучше не ездить на прогулку

ГЛАВА 13 в которой Ярмарка Раздора открывает свои врата в последний раз, а дела идут хуже некуда

ГЛАВА 14 в которой Барроу убеждается, что на ярмарке творится чёрти что

ГЛАВА 15 в которой часы бьют полночь, и брезжит рассвет

ГЛАВА 16 в которой учёный возвращается в Ад и сделка разрывается Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg