«Уцелевший»

Предупреждение

Хочу немедленно известить читателя: выводящий на бумаге эти строки никогда, ни при каких обстоятельствах не участвовал в колдовских обрядах лично и не видал собственными глазами таинств, имеющих отношение к магии — черной или белой.

Оккультная литература настолько обширна и разнообразна, что любой добросовестный автор легко может извлечь необходимые для мистического романа сведения, не покидая собственного рабочего кабинета — если прибегнет к услугам достаточно солидного книготорговца, — либо на несколько вечеров обосновавшись за столом в тихом зале публичной библиотеки, располагающей подробными каталогами.

Я не пожалел усилий, со всевозможной тщательностью исследовал существующие отчеты — средневековые и новейшие, — и могу вполне ручаться за достоверность описываемых далее магических ритуалов, равно как и за скрупулезную точность формул и заклинаний, хранящих от зла.

Существуют легенды столь правдоподобные и безобидные, что наши умудренные современники принимают их на веру безо всяких споров, как нечто само собою понятное и не доступное ни малейшим возражениям, ибо неимоверное по сути вполне сообразуется с поверхностным взглядом на бытие, искусно заложенным в мозг европейца лукавыми французскими энциклопедистами и тщательно развитое их последователями всех мастей и национальностей. Мы неколебимо убеждены, к примеру, что малорослые рыцари носили многопудовые латы и отличались отменной неопрятностью. Сия школа мысли опирается, в основном, на размеры сохранившихся по музеям доспехов и авторитетное мнение (Франсуа-Мария-Арруэ Вольтера, желчного старца, жившего в золотом восемнадцатом веке и крепко не любившего белый свет, а потому хулившего все и вся с усердием, достойным куда лучшего применения.

Почти все латы, предстающие ныне любопытным посетителям тихих светлых залов, перешли туда из других помещений — полутемных, прокопченных факельным дымом замковых покоев, чьи владетели, обуреваемые законной гордостью, годами накапливали боевые трофеи, красовавшиеся в ленных поместьях к вящей славе искусных единоборцев. Незапамятный обычай отбирать у поверженного соперника дорогостоящую броню сослужил историкам огромную службу. Но груда искореженного металла, в которую превращались доспехи могучего исполина, дорого уступавшего сопернику вожделенную победу, могла бы украсить разве только лавку старьевщика. Эстетическое чувство отнюдь не было чуждо мрачному средневековью, и год за годом оседали по феодальным поместьям латы хрупких, невысоких бойцов, рушившихся после первого натиска; оседали — и радовали взор тонкой работой оружейника, умелой чеканкой, нетронутыми очертаниями. Своеобразный искусственный отбор, происходивший на протяжении столетий, породил очень стойкое заблуждение относительно рыцарского роста, рассеять которое почти не представляется возможным.

Еще более нелепо мнение, будто непомерная тяжесть брони препятствовала поверженному подняться. Ни один, даже самый умелый и крепкий воин не застрахован от падения в рукопашной схватке, и заведомо обрекать себя на беспомощность посреди остервенелой, не знающей правил сечи мог лишь безумец. Боевые латы весили не свыше пятидесяти фунтов, что весьма легко и просто понять, потрогав и поворочав пару-другую экспонатов. Но вот беда, насчитал Аристотель у мухи восемь ног, и чуть ли не полторы тысячи лет повторяли схоласты verba magistri — слова учителя, — повторяли упорно и настойчиво, покуда кто-то предерзкий не начал обрывать несчастному насекомому лапки и не убедился: после шестой обрывать оказалось нечего. Что поделаешь, проверять очевидное и освященное высокими авторитетам и удосуживаются нечасто...

Неподъемные доспехи полудюймовой толщины действительно существовали, но только для турниров, чьи участники вовсе не собирались рисковать понапрасну, а будучи вышиблены из седла, спокойно дожидались оруженосцев, хранимые железными правилами благородной игры.

А уж неопрятный конный боец — явление и впрямь невозможное, ибо лошадиный пот весьма едок, и позабывший о мытье рыцарь (да, кстати говоря, и варвар-гунн) просто-напросто залечивал бы язвы на ногах, надолго переместившись в разряд пешего люда.

Легенды, легенды... Вопиющие заблуждения, почитаемые истиной, забытые истины, объявленные нелепыми заблуждениями...

Суеверия... Кто и когда задумывался о том, что предания народов, живших по разные стороны беспредельных океанов и заведомо неспособных общаться друг с другом, приписывают сверхъестественным явлениям совершенно одинаковые свойства, черты, совпадающие до последних мелочей? В сознании современника легенда и сказка уравнялись и означают одно и то же. Глубочайшая ошибка! Неужели же вы всерьез полагаете, будто несчетные поколения, жившие на земле прежде нас, копившие тысячелетнюю мудрость, внимавшие откровениям и постигавшие сокровенные основы бытия, порождали на свет исключительно легковерных дураков и гениальных надувателей? Ибо создать столь стройную, непостижимо последовательную систему обмана, восходящую к античной традиции, продолженную средневековьем, и безнадежно вещаемую одиночками новейших дней, могли бы только умы безусловно гениальные — нет, гораздо более, нежели просто гениальные! Сам Иоганн Вольфганг Гете не измыслил великолепного доктора Фауста на голом месте — отнюдь нет! Фауст жил, боролся, дерзал — и погиб, и стал преданием, которое бытовало, множилось, — возможно, приукрашалось, — но уже наличествовало, истинное и непреложное, к тому дню, когда будущий Веймарский затворник обмакнул гусиное перо в пузатую чернильницу и положил на бумагу первые строки незабвенной поэмы...

Я не ленился проверять изученное, при любом удобном случае ища и спрашивая совета или подтверждения у просвещенных, многоопытных знатоков оперативной магии, с которыми искал встреч намеренно и сознательно.

Все главные и второстепенные герои предлагаемой читательскому вниманию книги вымышлены от начала и до конца, однако излагаемые события имеют под собой некую почву, а изыскания, предшествовавшие основной работе, недвусмысленно и неопровержимо убедили меня: в Лондоне и прочих городах Европы, Азии, обеих Америк по сей день орудуют приверженцы древнего и страшного чародейства.

Легкомысленный любитель острых ощущений вполне способен, закрыв эту повесть, приступить к излишне близкому знакомству с предметом и подпасть влиянию, а то и оказаться в полной власти чернокнижников — людей столь же могущественных, сколь и беспощадных. Почитаю своим долгом предупредить и заверить: безрассудство подобного рода неизменно и неизбежно оканчивается плачевнейшим образом для самонадеянного, который так или иначе позволит вовлечь себя в магическую практику. Я непреложно, абсолютно уверен: стерегущие на запретных путях ужасы отнюдь не воображаемы и не вымышлены, а караулящие неосторожного опасности обладают природой весьма определенной и ощутимой.

Эрик Хелм.

2 июня 1993 года

Пролог

Обезглавленный труп бежал мимо хмурого, недвижно застывшего строя. Труп оступался, вихлял из стороны в сторону, сотрясался и дергался, однако продолжал двигаться вперед, являя немыслимое посмертное упрямство. Свирепым и безжалостным разбойником был Торбьерн-Волчья Шкура, и беспристрастное описание гнусностей, сотворенных его молодцами за долгие годы лесных скитаний заставило бы ужаснуться кого угодно. Удачливый двуногий зверь водил полудикую шайку по чащам и пустошам от Йорка до Эссекса и Солсбери с того самого злополучного вечера, когда состоявшая под его началом ватага остервенелых, немытых, облаченных в сыромятные кожаные доспехи викингов столкнулась на северо-восточном побережье с не менее диким отрядом саксов. На беду свою, экипаж Торбьерновского драккара несколькими днями ранее утопил суденышко, шедшее в Термы с грузом фряжских вин. Отправить столько добра за борт не подымалась рука, бочки перекатили на ладью Волчьей Шкуры и, отведав заморского питья, составили о нем представление самое благоприятное. Вопреки вековым законам, свято соблюдавшимся исландскими головорезами, люди Торбьерна рассудили за благо не отягощать своего узкого, прыткого корабля излишним весом, явили беспримерное разгульное усердие и ступили на береговой песок совершенно захмелевшие, а потому нерушимо уверенные в грядущей победе.

Саксы были трезвы, разъярены и численностью превосходили викингов ровно втрое. Торбьерн умудрился проложить себе дорогу к лесу, ибо отступать в сторону моря уже не приходилось: подожженный драккар обращался головешками у самой кромки прибоя, а стихающие вопли добиваемых свидетельствовали, что Волчья Шкура остался в одиночестве. Северный пришелец задержался у опушки, дабы отбить нападение пятерых преследователей. Первый же взмах двуручного меча уложил двоих — любимый прием Торбьерна, безотказно действовавший в абордажных схватках. Острие раскроило горло воину, кинувшемуся слева, лезвие, не задерживаясь, просвистело дальше и отсекло руку подступавшего спереди, вооруженного секирой богатыря. Прочие на мгновение замешкались и тем погубили себя. Скандинав прыгнул вперед, безмолвный и страшный, поверг ближайшего бойца пинком в живот, развалил череп другому, потерявшему в стычке шлем, проткнул последнего, который дрогнул и уже намеревался кинуться наутек. Прежде нежели исчезнуть в лесной глуши, Торбьерн приблизился к извивавшемуся, пытавшемуся втянуть хоть немного воздуха саксу и неторопливо погрузил клинок меж оскаленных зубов несчастного.

Как ускользнул он под покровом быстро сгустившейся тьмы, как обманул пущенных по следу псов, как зализывал раны и выживал в лютом одиночестве — не знает никто. Однако с достоверностью ведомо, что некоторое время спустя Торбьерн объявился во главе ватаги бродячих негодяев, собственноручно зарубив их предводителя, и начал злодействовать вширь и вдаль, отнюдь не помышляя вернуться в родные края, ибо дал страшную клятву мести, а слово свое привык держать неукоснительно.

И вот, к северо-западу от забытого ныне судьбой и людьми, издавна затерявшегося в почти непроходимых лесах и болотах замка Хлафордстон, с коим соседствовала деревушка Оглторп, Волчья Шкура нарвался на противника победоносного и беспощадного. Оставшиеся в живых разбойники, израненные, обессиленные, скрученные, стояли посреди огромной прогалины, окруженные кольцом латников, и готовились к смерти.

Тогда-то и поднял Торбьерн глаза на неподвижно застывшего в глубоком боевом седле, облаченного кольчугой барона.

— Хочешь позабавиться, враг?

Каркающий хрип, вырывавшийся из пересохшей глотки, звучал почти невразумительно. Бертран де Монсеррат и бровью не повел.

— Позабавиться хочешь?

Седоусый капитан латников шагнул вперед и с размаху лязгнул бронированным кулаком по лицу Волчьей Шкуры:

— Говори «ваша милость», ежели обращаешься к опоясанному рыцарю и благородному господину!

Торбьерн отлетел на несколько футов и едва не упал, но умудрился обрести равновесие. Замотал головой, с трудом разлепил губы, выплюнул два выбитых резца.

— Я тоже был благородным господином в своей земле. Хочешь позабавиться, барон?

Снова метнулся обтянутый стальными пластинами кулак, но Торбьерн уже дожидался удара и прянул в сторону.

— Пусть его мелет языком, — процедил де Монсеррат. — Разумеется, хочу, — продолжил он, обращаясь к пленнику. — И позабавлюсь на славу, будь покоен.

— Мы равны происхождением, Бертран де Монсеррат. Пеньковая петля назначается рабам и бродягам...

— А также ворам и грабителям с большой дороги, — невозмутимо прервал его норманн.

— Верно, верно! И все-таки, хочешь позабавиться?

— Объяснись, — коротко сказал де Монсеррат.

— Прикажи холопам снести мне голову.

Барон не выдержал и улыбнулся:

— А в чем же тут забава?

Торбьерн осторожно повел языком по изуродованным, раздутым губам.

— В том, что я не упаду. Точнее, упаду не сразу, а двинусь вперед, словно ничего не случилось и голова по-прежнему остается на природой положенном месте.

Латники переглянулись. Капитан осклабился:

— Старая добрая курочка!

Грянул дружный гогот.

— Курочка! Курочка в волчьей шкуре!

Среди всеобщего веселья Де Монсеррат сохранил спокойствие.

— Это невозможно, — молвил он безразличным голосом. — Куры действительно бегают, лишившись головы, а о людях я ничего подобного не слыхивал. Впрочем, довольно болтать. Всех по ветвям, и почин с этого малого.

— Постой, — сказал Торбьерн. — Я не бросаю слов на ветер.

— Любопытно поглядеть, — процедил де Монсеррат.

— Именно, барон. Потешу тебя на славу, но взамен обещай мне исполнить последнюю просьбу.

— Какую?

— Построй моих товарищей в ряд, и пускай все, мимо кого я прошагаю, получат пощаду.

— Ты обезумел, негодяй! — Бертран прищурился. — Обезумел и обнаглел на краю могилы.

— Видано ли в мире, чтобы человек расхаживал по земле, будучи казнен?

— Разумеется, нет.

— Удостоверишься в ином, но сперва поклянись уважить предсмертное желание.

— Отпустить эту сволочь на все четыре стороны? Да я тебе язык вырву за дерзость! И позабавлюсь на славу!

— Решай сам, — пожал плечами Торбьерн.

— Хорошо, — сказал де Монсеррат. — Поглядим.

— Клянись.

— Хорошо, — повторил Бертран и ухмыльнулся.

— Permitiras a esta canalla escapar con vida?[1] — спросил испанец.

— No seas tonto[2], — негромко ответил де Монсеррат.

— Клянись, — потребовал Торбьерн.

— Клянусь, — небрежно проронил Бертран.

1. Кое-кто не является

Герцог де Ришло и Рекс ван Рин принялись ужинать, как и было условлено, ровно в восемь часов. Кофе, тем не менее, подали только после десяти.

Неутолимый аппетит, вполне соответствовавший огромному, тяжеловесному телу ван Рина, побуждал Рекса воздавать должное каждому изысканному блюду, возникавшему на покрытом безукоризненной крахмальной скатертью столе. Герцог же, придерживаясь давнего своего обычая извлекать из погребка наилучшие вина всякий раз, когда молодой американец гостил у титулованного друга, прочно обосновавшегося на английской почве и отнюдь не намеревавшегося переселяться назад, в родной Безансон, велел принести шамбертен тысяча девятьсот двенадцатого года, справедливо именуемый королем напитков, тончайшее монтраше и нежный шато д’икем. Густую паутину тщательно сняли с высоких бутылок, пушистую пыль осторожно обтерли, штопоры сноровисто и споро ввинтились в тугие, глубоко сидевшие пробки.

Случайному наблюдателю или шапочному знакомцу дружба этих двоих могла бы показаться весьма и весьма странной, — однако, невзирая на различие в возрасте и национальности, внешности и воспитании, герцога и ван Рина связывали отношения давние, прочные, испытанные.

За несколько лет до описываемых событий обстоятельства, о коих пока что надлежит умалчивать, привели Рекса прямиком в советскую тюрьму, и старый французский эмигрант не колеблясь переменил мирное, уединенное существование высокородного ценителя старинных манускриптов и холстов на полную опасностей жизнь международного авантюриста и пустился разыскивать пропавшего друга в страшных ледяных просторах большевистской России. Он умудрился извлечь Рекса из застенка, хитроумно обставить побег и достичь неусыпно охранявшейся границы, а затем пересечь ее, миновав перед тем сотни верст, именовавшихся закрытой территорией. Неописуемые ужасы тамошних мест заставили бы подняться дыбом волосы на чьей угодно голове.

В странном и неслыханном приключении были и другие участники: молодой Ричард Итон и маленькая отважная княгиня Мари-Лу, не успевшая своевременно покинуть растерзанную революционной бурей страну и очутившаяся в положении, приблизительно схожим с Рексовым.

Похождения Итона и ван Рина в Советском Союзе когда-нибудь составят сюжет иной книги. Упомянем только, что чудовищные эксперименты, проводившиеся строжайше засекреченными русскими лабораториями, привлекли внимание известных западных кругов. Данные о массовых опытах над умерщвленными узниками затерянных среди непроходимой тайги концентрационных лагерей, не значащихся даже в списках ОГПУ, требовали немедленной проверки. Проверка сорвалась. Пятерым беглецам удалось выскользнуть из России лишь благодаря исключительной, невероятной удаче, да еще познаниям герцога в областях, о коих с университетской кафедры не принято говорить всерьез.

Мари-Лу стала невестой, а впоследствии женой Итона; любящая чета спокойно и счастливо жила со своей маленькой дочерью Флер в уютном сельском доме близ Киддерминстера. Но, беря длинную ароматную сигару Ноуо de Monterrey из палисандровой шкатулки, услужливо предложенной лакеем, Рекс размышлял вовсе не об Итонах, а о пятом товарище тех минувших дней, человеке, чей изощренный ум и неожиданная в хрупком, нервном, узкоплечем еврее отвага не раз выручали всех их, преследуемых обученными агентами, натасканными овчарками и неназываемыми тварями по заснеженному аду Закрытой Территории, куда, к счастью, не разрешили доступа обычным подразделениям карательных войск, способных оцеплять и прочесывать самые большие пространства умело, быстро и досконально.

Ван Рин размышлял о Саймоне Аароне.

«Почему не пришел, как уславливались, почему задерживается?» — ломал себе голову Рекс. Никогда прежде дружеские вечера у де Ришло не обходились без непременного присутствия Саймона. Почему герцог лишь отшучивается, а то и просто отмалчивается в ответ на все вопросы, задаваемые ван Рином битых полтора часа?

Чувствовалось в уклончивости де Ришло странное, тщательно скрываемое беспокойство; Рекс ощущал за мягкой манерой и неторопливой, сдержанной беседой нечто весьма и весьма неладное...

Американец медленно покачивал округлый бокал, гоняя по тонким стеклянным стенкам восхитительное старое брэнди, составлявшее гордость герцогского погребка, и следил, как лакей собирает опустевшие столовые приборы, готовясь покинуть гостиную. Наконец, дверь плавно и бесшумно затворилась. Ван Рин решительно поставил бокал, поднял глаза и обратился к де Ришло без обиняков:

— Думается, ваша светлость, самое время настало отверзнуть уста...

— Прости?.. — недоуменно переспросил де Ришло.

— Расколоться. Выложить старому приятелю правду, чистую правду и, разумеется, ничего, кроме правды.

Герцог не торопясь обрезал кончик новой сигары, поднес к табаку зажженную спичку, затянулся два-три раза и осторожно ответил:

— Может быть, Рекс, тебе лучше пояснить, о какой правде речь, и в чем именно следует... гм... расколоться?

— Куда подевался Аарон? Год за годом ужинаем втроем в первый вечер моего приезда — и вдруг сегодня его нет! И чересчур уж небрежно вы отвечаете на любую попытку проведать, куда он запропастился. Так куда же, ваша светлость?

— А и в самом деле, друг мой, куда? — повторил герцог, проводя холеными пальцами по худощавому, точеному лицу. — Я пригласил Аарона, сказал, что твой корабль прибывает нынче утром. Саймон очень обрадовался, тотчас дал согласие прийти, — но, как видишь, не почтил нас присутствием...

— Может, захворал?

— Да нет, насколько могу судить, обретается в добром здравии — по крайности, в контору сегодня явился.

— Значит, неожиданно условился о важной деловой встрече с кем-то иным, или работа неотложная навалилась. Ничто другое, по-моему, не заставило бы Саймона изменить нашему старому доброму правилу. Встречаться в первый вечер стало... стало, пожалуй, священным обычаем, которого ни один из нас еще не нарушал. Ни разу!

— А Саймон, как видишь, взял — и нарушил. Остался дома, в гордом одиночестве, — отдыхает и набирается сил перед завтрашними состязаниями по спортивному бриджу — во всяком случае, позвонил сюда, принес приличествующие извинения и сослался именно на это...

— Дудки! — раздраженно воскликнул Рекс. — Подумаешь, состязания по бриджу, велика важность! Никогда прежде Аарон не позволял ничему подобному становиться между нами. Дело нечисто, поверьте слову! Давно видались вы в последний раз?

— Да месяца три, почитай, миновало.

— Три месяца?!

Рекс перегнулся через стол, резко отодвинув прочь ониксовую пепельницу, лишь чудом не слетевшую при этом на паркет со всем изрядным грузом обретавшихся внутри окурков:

— Послушайте, неужто вы поссорились?

Де Ришло покачал головой:

— Было бы тебе столько лет, сколько мне сравнялось, Рекс, и оставался бы ты на старости без детей, без наследников, а потом неожиданно встретил двух славных молодых людей, искренне тебя полюбивших, воплощающих все черты, какие желалось бы тебе видеть в собственных нерожденных сыновьях — понял бы, возможно ли взять и за здорово живешь повздорить с одним из них.

— Понимаю, понимаю... Однако, три месяца! Это ведь уйма времени для людей, привыкших видеться не реже трех-четырех раз в неделю! Я голову сломать готов, а вы храните себе олимпийское спокойствие, и то смеетесь, то безмолвствуете... Что известно вам о личных делах Саймона?

Серые, пронзительно блестевшие глаза де Ришло, придававшие лицу герцога столь утонченное благородство, вспыхнули еще ярче.

— Да ровным счетом ничего! — молвил он. — В том-то и беда, я понятия ни о чем не имею.

— Я не первый день знаком с вами, — продолжал Рекс, — и ясно вижу: вы опасаетесь, боитесь, что Саймон, как он сам любит выражаться, «угодил в переплет» — и в очень скверный переплет! Разве не так? Опасаетесь — и обижены его нежеланием поделиться с вами бедой, попросить у старшего, умудренного человека помощи, доброго отеческого совета, просто сочувствия!

— Никому другому, кроме тебя и меня, Рекс, ему и не приходится доверять в затруднениях. Ты как раз находился в Штатах...

— А Ричард? Ведь Саймон знал его даже дольше, чем нас обоих, они дружили уж и не упомню, с каких пор!

— Увы. Я провел прошлую субботу с Итонами, в Кардиналз-Фолли, но ни Ричард, ни Мари-Лу не могли сказать о делах Аарона за последние три месяца ни единого слова. С прошлого Рождества, когда Саймон приехал погостить и привез дюжину ящиков игрушек для маленькой Флер, ни слуху ни духу о нем не было.

— Узнаю старину Саймона! — захохотал Рекс.

Де Ришло вскинул брови, немного изумленный внезапной переменой в настроении собеседника.

— Узнаю. Так и думал, что малютка станет чистым разорением для дядюшки Аарона, едва лишь только выйдет из пеленок!

— Правильно, — спокойно ответил де Ришло. — Не в натуре нашего друга вести себя нелюбезно, а уж тем паче обращаться с людьми подобным образом: не казать носа в гости битых три месяца — безо всякой, заметь, объяснимой причины, — тебя не уважить, налгать по телефону с три короба невесть ради чего... Да, полагаю, что бедняга, как ты выразился, «угодил в прескверный переплет». Иначе не стал бы Саймон Аарон увиливать и от меня, и от Ричарда.

— Но что же могло стрястись?!

Громадный кулачище Рекса с громоподобным стуком обрушился на стол:

— Представить невозможно положение, в котором он постеснялся или побоялся бы просить нашей помощи!

— А деньги? — хладнокровно возразил де Ришло. — При странном, избыточно чувствительном характере Аарона заговорить о денежных затруднениях ой как нелегко! Презренный металл, пожалуй, та единственная вещь, о которой он и с ближайшими друзьями не заговорил бы.

— Простите, но это кажется сомнительным. Отец мой составил себе чрезвычайно высокое мнение о деловых способностях Саймона. Львиная доля процентов по нашим ценным бумагам проходит через его руки — безошибочные, надежнейшие. И уверяю: запутайся Аарон в биржевой игре, обожгись на какой-либо рыночной неудаче — мы незамедлительно узнали бы обо всем. Нет, если предполагать неладное, то скорее можно заподозрить нежданную и роковую любовь, страсть, лишающую воли и доводящую до беспамятства.

На краткое мгновение лицо герцога де Ришло озарилось добродушной, слегка цинической усмешкой:

— Навряд ли, — протянул он, пригубливая высокий стакан, полный рубинового, искрометного шамбертена. — Влюбленные тянутся — заметь, совершенно естественно и непроизвольно тянутся к близким друзьям, делятся восторгами либо горестями, уж как повезет. Женщина в этой истории не замешана, поверь моему опыту, голубчик.

Некоторое время Рекс ван Рин и герцог сидели безмолвно, глядя поверх поверх низкой яшмовой вазы, откуда тянулись во все стороны длинные стебли благоуханных розовых орхидей. Рекс, широкоплечий исполин, мужественный, неимоверно сильный, кривился и морщился, не в силах обуздать снедавшее его беспокойство. Де Ришло — худощавый пожилой мужчина среднего роста, с аристократически тонкими руками и коротко стрижеными седыми волосами — выглядел почти хрупким, однако на длинном породистом лице не замечалось ни малейших следов увядания. Орлиный нос, широкий лоб и кустистые «мефистофельские» брови делали герцога до чрезвычайности похожим на портрет придворного кавалера, принадлежавший кисти Ван-Дейка и равнодушно взиравший на собеседников с противоположной стены. Вместо привычного черного костюма герцог облачился в смокинг густого винного цвета с бордовыми лацканами, и гамма оттенков лишь усиливали сходство де Ришло со средневековым дворянином.

Прочистив горло негромким кашлем, герцог спросил:

— Ты, случаем, не слыхал о некоем господине Мокате, Рекс?

— Нет, ни сном ни духом не ведаю. Кто это?

— Новый приятель... друг Саймона, обитающий с ним бок о бок на протяжении последних месяцев.

— Прямо в Клубе?

— Нет-нет. Саймон, видишь ли, больше не живет в Клубе. Неужто не написал ни словечка? В прошлом феврале Аарон купил себе дом — старое, просторное, начинающее потихоньку разрушаться от ветхости строение, запрятанное в самом конце одного из тупиков, глухих улочек в Сент-Джонс Вуд.

— Место мне знакомо. Сразу же за Риджент-Парком, верно?

Де Ришло кивнул.

— Но какого дьявола?..

Де Ришло предостерегающе поднял указательный палец.

— Умоляю, друг мой, нынешним вечером остеречься от подобных выражений. Потом растолкую, почему; а, возможно, и не потребуется растолковывать.

— В Мэйфере можно снять столько милых, славных домиков! Занесло же Саймона Бог весть куда. И, главное, зачем?

— Сие-то и загадочно, Рекс. — Тонкие губы герцога раздвинулись в улыбке. — Аарон говорил, будто хочет завести собственный сад.

— Зачем?

— Намеревается разводить цветы.

— Саймон — и сад? Саймон — и цветы? Да ведь он же настурцию от устрицы отличить не способен! Все познания в ботанике парень черпал из кругленьких счетов, которые получал от торговцев за букеты, купленные в подарок по случаю праздников! И на кой... на кой ляд холостяку вроде Саймона обзаводиться большим просторным домом?

— Полагаю, лучше всего это смог бы объяснить господин Моката, — пробормотал де Ришло. — Или же весьма впечатляющий, чтоб не сказать иначе, слуга, приведенный им в довесок к собственной персоне.

— А вы, получается, видали Мокату?

— Имел честь. Вернее, несчастье. Заглянул к Аарону эдак шесть недель тому назад. Саймон куда-то отлучился, и Моката принимал меня самолично.

— Что же он за птица?

— Омерзительная, доложу я тебе. Лысый, лет шестидесяти, с большими водянистыми глазами навыкате и безвольными руками. В довершение шепелявит пренеприятнейшим образом. Похож на огромного белесого слизняка, — но если угодно ударяться в орнитологические сравнения, то скорее стервятника. От Мокаты неуловимо тянет падалью...

— А упомянутый вами слуга?

— Слугу я наблюдал минуту-другую, покуда тот шатался по холлу. Больше всего он смахивает на Смоляное Чучело, — так звалась похищавшая малышей тварь, которой меня пугала в детстве нянюшка.

— Негр?

— Почти. Мальгаш, насколько могу судить.

Рекс нахмурился:

— Это еще что за пакость?

— Не пакость, а народность. Уроженец Мадагаскара. Очень странное племя, полу-негры, полу-полинезийцы. Тварь громадная, примерно шесть футов и восемь дюймов. Я глянул ему в глаза и понял: это существо надлежало бы застрелить на месте, не раздумывая и не колеблясь. Немало мне довелось пошататься по белу свету, Рекс, и ежели встречал твой покорный слуга так называемых «лютых негров», то шесть недель назад ему попался еще один — и образчик, надо сказать, чудовищный.

— А вы много знаете о мальгашах?

— Ровным счетом ничего.

— Ладно, ваша светлость. Рассказанного вполне достаточно, чтобы даже такой толстокожий тугодум, как я, запрыгал от волнения. Страшно за Саймона, де Ришло, — да и вам не по себе, не спорьте. Аарон угодил в передрягу — иначе вовеки не пустил бы на порог людей подобного пошиба.

На сигаре герцога наросла длинная, синевато-серая колбаска пепла. Де Ришло неторопливо и осторожно положил ее на краешек ониксовой пепельницы, слегка стукнул пальцем по крученому табачному листу, повернул голову.

— Сомнения нет, — проговорил он, растягивая слова, — Саймона втянули в непонятное, весьма непонятное дело. Я подавлял собственную тревогу, ожидая твоего приезда. Хотел посоветоваться, услыхать мнение человека мне дорогого и безусловно разумного, удостовериться, что действительно пора — как это нынче говорить изволят? — втиснуться не в свое дело. Правда, речь идет о нашем ближайшем друге... Иной вопрос: как именно втискиваться, и что предпринять?

— Предпримем! — Рекс подскочил, оттолкнул стул, опрокинул его на пол и выпрямился во весь огромный рост. — Отправимся прямиком в Саймонову обитель и потолкуем с Аароном по душам. С глазу на глаз! Ну-ка, собирайтесь, ваша светлость!

— Весьма рад, — невозмутимо сказал де Ришло, подымаясь и окончательно гася окурок, — что наши рассуждения привели обоих к одинаковому выводу. Впрочем, я предвидел это, и заранее приказал подать автомобиль к парадному. В путь, юный мой сорвиголова!

* * *

...Обезглавленный труп бежал мимо построенных шеренгой товарищей. Ключом бившая из перерубленных яремных вен и артерий кровь разлеталась во все стороны, падала на утоптанную траву лесной поляны, пятнала застывшие лица бывших сообщников. Юный Орвинд, от которого началось чудовищное продвижение, побелел как полотно и едва держался на ногах. Старый Седрик, стоявший третьим, выпучил глаза и сделал глубокий выдох, когда изуродованное тело миновало его.[3]

Четверо.

Харт из Туманной Долины охнул, когда тело Торбьерна запнулось о торчавший из почвы камень. Покойный вожак лесной братии взмахнул руками, сделал неверный шаг, пошатнулся...

Пятеро.

...и ринулся дальше.

Свен-Заячья Губа заорал от радости.

Семеро.

— Ну же, ну!.. — прохрипел Джон-Кленовый Лист.

Восемь.

Ульф-Громила ожидал своей очереди с тупым безразличием простого крестьянского парня. Вечно сонный, малословный великан оказался в шайке по чистой случайности — воины Вильгельма[4] сравняли его родную деревушку с землей, покуда подросток промышлял дичину среди окрестных холмов. Ульф возвратился на пепелище, обнаружил обугленные скелеты родителей и братьев под еще дымившимися развалинами дома и отправился бродить по окрестным лесам, добывая нехитрое пропитание силками, которые плел из грубых ниток собственной куртки, и стрелами, которые тщательно подбирал после каждого выстрела, как меткого, так и неудачного. Пристав к Торбьерновой ватаге, он нимало не удивился перемене занятий и глушил путников по ночным дорогам с тем же восхитительным спокойствием, с каким сворачивал шеи угодившим в западню куропаткам. Немало сожженных дотла деревень оставалось за спиною Ульфа-Громилы, вымахавшего в огромного, непобедимого детину, и ни разу не вспомнил он собственное возвращение с охоты к почернелым останкам единственных людей, любивших исполина, как умеют любить лишь те, кто подарил человеку жизнь.

Седоусый капитан выставил ногу. Бегущий труп споткнулся, взмахнул непослушными руками, рухнул, выгнулся и застыл на земле, почти не кровоточа, ибо вся кровь, сколько было ее в жилах беспутного варяга, вылетела вон, оросив прогалину багровыми лужами, осела алой росой на окаменевших лицах.

Трое замыкавших шеренгу молодцев, лишившихся всякой надежды, безмолвствовали. Ульф заморгал, разинул рот, обвел помутившимся взором людское скопище.

Набухавшее багрянцем вечернее солнце неотвратимо накалывалось на черные верхушки обступавшего леса.

2. Странные гости Саймона Аарона

Герцогская испано-сюиза почти бесшумно катилась по темному тупику, располагавшемуся, как уже помнит читатель, в одном из самых старых и угрюмых районов Лондона, почти непроходимом для запоздалых путников столетием ранее, да и ныне далеко не безопасном после наступления сумерек. Глухая тьма нависала над головой, липла к поднятым стеклам окон. Тихо скрипнули тормоза. Рекс выскользнул из машины и огляделся. По обе стороны высились каменные ограды прилегавших садов, а впереди маячила высокая черная громада, слабо светившаяся узкими, полускрытыми за густою листвой столетних вязов, окнами — дом Саймона. Легкий ветер шелестел в раскидистых кронах.

— Уф!

Рекс поежился и поднял воротник, когда несколько крупных капель рухнули с веток и хлестнули его по лицу.

— Обстановка, осмелюсь доложить, прямо кладбищенская!

Герцог отмолчался, сделал несколько шагов и надавил кнопку электрического звонка, также не преминув поднять соболий ворот своего пальто. Апрельская морось витала в воздухе, ночь окутывала незваных визитеров пронизывающей сыростью.

Де Ришло отступил, дабы осмотреться получше.

— Эгей, дружок! Рекс! А у Саймона-то завелась небольшая обсерватория. В прошлое мое посещение, коль скоро провалами памяти не страдаю, ничего подобного здесь и близко не было...

Ван Рин поднял голову и увидел купол, венчавший черепичную крышу.

— Точно.

Прямо перед ними внезапно вспыхнула яркая круглая лампа, входная дверь плавно распахнулась, и глазам двоих друзей предстал затянутый в черную ливрею слуга, обладатель бледной, болезненной физиономии.

— Мистер Саймон Аарон дома? — осведомился де Ришло, но лакей уже сделал им знак войти. Герцог хмыкнул. Пришельцы переступили порог, сделали несколько шагов по толстой ковровой дорожке и остановились. Дверь за их спинами лязгнула пружинной щеколдой.

Прихожая старинного здания была освещена отнюдь не ярко, но ван Рин, сам избегавший носить шляпу, сколь бы мерзкой ни была погода, и, как правило, обходившийся без плаща, тотчас приметил верхнюю одежду двух посетителей, аккуратно уложенную поперек длинной консоли. Молчаливый швейцар уже освобождал де Ришло от пальто и котелка.

У Саймона гости, это несомненно, подумал Рекс.

— Возможно, мистер Аарон занят частной беседой и не хочет, чтобы его беспокоили? — обратился ван Рин к бледноликому швейцару, внезапно усомнившись, разумно ли они поступают, вторгаясь к другу безо всякого предупреждения. Пожалуй, опасения и домыслы могли оказаться чистейшей чепухой — Саймон действительно по уши погряз в биржевых или рыночных комбинациях, время не терпит, отделаться от партнеров по выгодной сделке не так-то просто...

Швейцар только поклонился и двинулся вперед по вестибюлю.

— Малый просто нем, — шепнул де Ришло. — Точнее, он глухонемой, поверь слову.

Слуга распахнул огромные створки двойных дверей, отступил и позволил обоим пройти.

Рексу и герцогу явилась длинная, узкая комната, расширявшаяся в просторный салон, обставленный с пышной, почти крикливой роскошью в стиле Людовика Шестнадцатого, однако, полуослепленные неожиданно ярким освещением, товарищи не сразу оценили тончайший узор паркетного пола, безукоризненно блиставшие громадные зеркала, золоченую мебель и пышные гобелены, вытканные с непревзойденным искусством Бог знает сколько лет назад.

Первым опомнился Рекс. Он чуть ли не со свистом втянул воздух, стиснул запястье герцога и еле слышно шепнул:

— Черт возьми, она здесь, ваша светлость! При всем почтительном уважении к вашему огромному жизненному опыту!

У ван Рина и впрямь были некоторые основания сделать подобный вывод. Он взора не сводил с высокой, изящной девушки, застывшей на расстоянии нескольких ярдов, посреди салона, и всецело поглощенной разговором с господином Аароном, столь непростительно сорвавшим их уютные дружеские посиделки.

За последние полтора года Рекс по крайней мере трижды видал это загадочное, умное, прелестное лицо, с бездонными глазами под тяжеловатыми веками — глазами, в которых пряталась непроницаемая тайна, глазами, делавшими очаровательное лицо схожим с египетскими изваяниями, не имевшим возраста, почти предвечным. Невзирая на очевидную молодость, незнакомка выглядела неуловимо древней.

«Древняя, словно грех», — подумалось Рексу.

Впервые он столкнулся с девушкой в будапештском ресторане; через несколько месяцев — в нью-йоркской дорожной пробке, где автомобиль ван Рина оказался втиснут рядом с ее собственным; а затем — сколь ни удивительно — на шоссе близ Буэнос-Айреса, опять в машине, с тремя спутниками довольно странного вида. Как неожиданно встретить ее здесь — и какая удача! Рекс мысленно ухмыльнулся при мысли, что волей-неволей Саймону доведется представить собеседницу друзьям.

Глаза де Ришло были прикованы к Аарону. Резким, испуганным движением Саймон развернулся к посетителям. Одно мгновение он казался растерянным, не представляющим, как вести себя дальше. Полные, чувственные губы распахнулись, точно пытаясь произнести приветствие, но челюсть отвалилась, едва не коснувшись безукоризненно затянутого белого галстука; черные глаза расширились от изумления. Но Аарон быстро овладел собою, подобрался; привычная улыбка просияла на лице, ноги послушно двинулись навстречу вошедшим.

— Саймон, дорогой мой!

Ван Рин подметил, что герцог мурлычет сладким, шелковым голосом, несвойственным старому французу ни при каких обстоятельствах. Вкрадчивостью манер де Ришло отнюдь не отличался.

— Ради всего святого, прими наши самые искренние извинения за неожиданный набег. Мы, конечно, вломились к тебе в неподходящую минуту?

— Конечно, понятия не имели, что у тебя гости, — подхватил Рекс, продолжавший следить за девушкой, приблизившейся к другой женщине, стоявшей чуть поодаль рядом с тремя мужчинами, занятыми собственной тихой беседой.

— Нет-нет, я в восторге, — пробормотал Саймон. — Ужасно рад видеть вас обоих... просто у меня собралось несколько друзей... маленькое общество, членом которого я недавно стал... вот и все.

— Мы в лепешку расшибиться готовы от огорчения, — продолжал де Ришло с той же напускной слащавостью. — Верно, Рекс?

— Разумеется! И не подумали бы вторгаться, близко бы к порогу не подошли, — да, сдается, твой слуга посчитал нас кем-то из приглашенных заранее.

Невзирая на столь явное раскаяние, ни де Ришло, ни Рекс и не помышляли удаляться. Герцог мысленно поставил Саймону круглую пятерку за великолепное самообладание, с которым тот держался в явно стеснительном присутствии старых друзей.

— И вы простите меня, пожалуйста, за испорченный вечер, — ответил Саймон совершенно искренним тоном. — Хотел передохнуть перед решающей партией в бридж... — Он смешался, запнулся: — Вынужден отдыхать — очень быстро устаю, слабею, и никуда не годен. Настолько разбит, что просто позабыл о встрече с этими людьми, а сам же ее и назначил на шесть часов...

— По счастью, дружок, винный погреб у тебя преизобильный, — сказал де Ришло, не в силах удержаться от мягкой насмешки при взгляде на огромный буфет, уставленный армией бутылок, вполне способной поголовно споить всех постояльцев какой-нибудь не слишком большой гостиницы. — Noblesse oblige, mon ami[5].

— Позвонил Ферраро, — проворно ответил Саймон. — Сами знаете, лучший виноторговец Лондона, выбор бесконечный, доставка в течение часа. А потом совсем уж было вознамерился пригласить вас, да только подумал... подумал, заскучаете в незнакомом обществе.

— Скучать? И не подумали бы, слово чести. Однако, мы крадем тебя у прочих гостей.

Широким жестом де Ришло простер левую руку в сторону собравшихся.

— Разумеется, — с чувством согласился Рекс, положил широченную ладонь на плечо Саймона и легонько подтолкнул его к середине салона. — И не смей беспокоиться: пропустим по стаканчику твоего шерри, а потом исчезнем по-английски, ха-ха!

* * *

Первым опомнился Харт.

— Ваша милость, — Харт вымолвил эти два слова медленно и старательно, ибо челюсть неудержимо прыгала и речь вылетала отрывистым лаем, — ваша милость поклялись отпустить живыми тех, кого...

Испанец выразительно поглядел на Монсеррата. Барон еле заметно пожал плечами и тронул зубчатыми шпорами конские бока. Боевой скакун, во многих битвах участвовавший и всякого навидавшийся, звякнул сбруей, приблизился к окровавленной голове Торбьерна, валявшейся неподалеку, и даже ухом не повел, хотя любая лошадь шарахнулась бы от изуродованных останков, невзирая на понукания всадника.

Несколько мгновений Бертран созерцал искаженные капитанским кулаком черты. Латник, исполнивший палаческую обязанность, оказался неловок, и обрубок шеи превратился в мясные лохмотья, из которых остро торчали белые обломки позвонков. Де Монсеррат скривился.

— Я клялся оставить в живых ровно столько негодяев, сколько окажется за спиною главного мерзавца, если тот совершит покойницкую прогулку. Признаю, он поразил меня. Дело стряслось невиданное и доселе небывалое. Посему я намерен явить великодушие сверх обещанного, и пощадить не только восьмерых, как надлежало бы, а всех одиннадцать...

Дружный радостный гомон пленников и тихий недоуменный ропот латников прозвучали в ответ. Седоусый капитан скривился. Испанец отвернулся и кашлянул. Ветер витал в верхушках столетних вязов, отряхивая рыжую листву, тихонько ныл среди черных, словно водой облитых ветвей, словно жаловался кому-то на горькую, непоправимую обиду.

— ...Ни единый из вас не погибнет ни от моей руки, ни от руки моих воинов; ни вилланов моих не страшитесь, ни правосудия королевского. Ибо сие равнялось бы нарушению рыцарской клятвы и вечному бесчестию герба де Монсерратов...

Бертран помолчал и закончил почти ласково:

— Я обещал сохранить ваши презренные жизни. Однако отнюдь не обещал отпускать гнусную шайку подобру-поздорову. Родриго, помнится, ты рассказывал за доброй чаркой о том, как обходятся с пойманными преступниками в горах Монкайо...

* * *

Саймон быстро метнул взгляд на герцога, который с безмятежной улыбкой созерцал окружающее убранство и не придавал ни малейшего значения тому, что старый друг отнюдь не собирается знакомить его и Рекса с прочими гостями.

— Э-э... разрешите представить, господа, — мои старинные, — очень добрые друзья, — сказал Аарон и нервно кашлянул, обмениваясь быстрым взглядом с грузным, луннолицым человеком, в котором, по описанию де Ришло, Рекс незамедлительно признал Мокату.

— О, весьма, весьма приятно! — прошепелявил лысый толстяк сухим, неприветливым голосом. — Всегда рад приветствовать любого, кто навещает Саймона.

Де Ришло холодно поклонился, едва не ответив, что приветствовать, в общем-то, полагается самому хозяину дома, но враждебность, закипавшую в груди, разумнее было до времени придержать, и герцог рассыпался в любезностях, наговорил Мокате тысячу приличествовавших случаю комплиментов, а затем легко и непринужденно обратился к сидевшей неподалеку пожилой даме.

Сохранившая, невзирая на возраст, приятную внешность, изысканно и богато одетая, почти сутулившаяся под весом несчетных драгоценностей, дама держала в пальцах наполовину выкуренную сигару, то и дело жадно затягиваясь.

— Сударыня!

Герцог непринужденно извлек из внутреннего кармана золотой портсигар, содержавший длинные Hoyo de Monterrey, распахнул его и любезно предложил незнакомке:

— Сделайте милость, разрешите угостить вас одной из моих.

Женщина ожгла его коротким проницательным взглядом, протянула пухлую, унизанную перстнями руку, неторопливо и тщательно выбрала самую лучшую гавану, прикурила от протянутой де Ришло спички.

— Благодарью вас, месье. Как видно, ви есть знаток.

Она втянула раздувавшимися ноздрями аромат синеватого дыма и одобрительно кивнула.

— Но, кажется, я имела видьеть вас прежде, уже не могу вспоминать где. Как ваше имья?

— Де Ришло, мадам. А ваше?

— Де Ришло! Ви принадлежите к очень старинная фамилия! — Женщина подняла голову. — Je suis мадам д’Юрфэ, думаю, ви обо мне слыхали.

— Ну, разумеется. — Герцог опять поклонился. — Полагаете, нынешняя вечеринка удастся?

— Если небеса очищаться, ми будем узнавать мною, — загадочно отвечала старуха.

«Эге! — отметил герцог. — Да мы, похоже, намерены воспользоваться обсерваторией Саймона, голубушка? Добро, попытаемся разузнать побольше...»

Но прежде нежели де Ришло приступил к дальнейшим невинным расспросам, Аарон ловко вмешался в беседу и увлек друга прочь, подальше от новой знакомой.

— Звездочетством изволите забавляться, друг мой? — осведомился де Ришло, подходя к буфету.

— Э-э... Да, действительно. Астрономия — чертовски любопытная штука. Хотите икры?

Саймон метнул беспокойный взгляд на Рекса, по уши увязшего в оживленном разговоре с девушкой.

Пышные, блестящие волосы гостьи, бездонные дремотные глаза ее напомнили де Ришло холсты Боттичелли. У девицы, подумал герцог, просто ангельский вид, но ангельский не в христианском смысле этого слова, точно родилась она за пределами назначенного судьбою века... Златокудрая девственница, в чьих жилах струится незримый окружающим огонь. Редкостный тип, женщина великолепного cinquecento, которой надлежало бы жить в Италии, во времена Борджиев...

Де Ришло повернулся к Саймону.

— И весь чудесный домик приобретен тобою исключительно ради того, чтобы воздвигнуть на крыше обсерваторию? Быстро управляешься, кстати, — я восхищен.

— Да. Можете заглянуть в погожую ночку, и понаблюдаем за светилами на досуге.

Голос Аарона зазвучал старым, привычным теплом, и приглашение делалось, безусловно, всерьез. Но герцог основательно и крепко подозревал, что в настоящую минуту Саймон от души посылает и его самого, и Рекса ван Рина ко всем чертям.

— Спасибо, приду с огромным удовольствием, — проворно сказал де Ришло, устремляя глаза через плечо друга и пристально изучая двоих мужчин, расположившихся в сторонке. Один из них, высокий, светловолосый, обращался к человеку постарше, коротко и односложно отвечавшему, но слов, за дальностью расстояния, было не разобрать. Редкие льняные пряди, зачесанные назад, ослепительно белая кожа и красноватые глаза обличали в парне альбиноса. Другой, крепкий и плотный, одетый в шотландский костюм — зеленый клетчатый плед и коричневый кильт, — неторопливо раскачивался с носков на пятки, сцепив руки за спиной, иногда кивая головой. Длинная, встрепанная седая шевелюра и необычная одежда делали его странно похожим на горского барда эпохи Стюартов.

«Какое заурядное, ничем не примечательное общество», — мысленно хмыкнул де Ришло.

В этом резонном выводе герцога тотчас укрепило прибытие трех новых визитеров. Лицо китайца, одетого на средневековый лад своей страны, было непроницаемо, но узкие темные глазки выдавали холодную, лютую жестокость; евразиец, у которого уцелела только одна рука левая, ступал беззвучно, словно кого-то выслеживал, высокая женщина с тощей кадыкастой шеей и бровями, сходившимися на переносице, напоминала облезлого марабу, но в остальном не отличалась ничем особенным.

Моката лично принял всех троих, любезно провел подальше от герцога, дабы потолковать о делах, не предназначавшихся, по-видимому, для чужого уха. Но женщина оказалась обладательницей визгливого голоса, понижать который умела плохо.

— Ну-у, Са-аймон, по како-ому слу-учаю вся катава-асия? — вопросила она с несомненным техасским акцентом, растягивая ударные гласные, комкая согласные звуки. — Удачный вечерок, если вспомнить, что сегодня возникло твое натальное сочетание!

«Н-да, — подумал де Ришло. — Положеньице потихоньку проясняется, а сборище кажется все милее и краше.»

Он двинулся к однорукому евразийцу, но Саймон — явно угадав намерение герцога, — быстро извинился перед американкой и заступил приятелю дорогу.

— Вы же до сих пор не пригубили ни капли «знаменитого шерри»! — воскликнул он с чарующей улыбкой. — Не повергайте старого друга в отчаяние. У меня изобилие недостатков, но уж отсутствием гостеприимства покорный слуга никогда не страдал.

«Эге, любезнейший, да ты из кожи вон лезешь, не давая мне поговорить с благородным собранием! Вот и славно. Тогда немножко наступим на мозоль тебе самому. Точнее, стукнем под ложечку — так, для первой острастки.»

— А чем, собственно, занимаются в обсерватории, Саймон? Астрономией или астрологией?

* * *

Испанец недоуменно воззрился на Монсеррата.

— Если не ошибаюсь, — начал он осторожно и вкрадчиво, — на острове испокон веку не водилось волков...

— Почти не водилось, — поправил Бертран.

— ...а потому наш излюбленный способ в этих краях едва ли применим...

— Сущая правда, — спокойно отвечал де Монсеррат. — Волков у нас днем с огнем не отыщешь. Однако до Чертова Болота рукой подать, а комарье там ох и ненасытное.

Родриго медленно расплылся в улыбке:

— Слыхивал я и о таком. Оно, пожалуй, даже лучше, ваша милость. Эй, молодцы!..

Отчаянно отбивавшихся разбойников сшибли с ног, поволокли, прикрутили оставшимися без употребления просмоленными удавками к шершавым стволам, окаймлявшим поляну. Обстоятельный и добросовестный капитан самолично проверил, туго ли затянуты путы, правильно ли завязаны хитроумные узлы. Затем латники рассекли кинжалами одежду пленников, содрали растерзанное тряпье и забили рты обреченных комьями грязной ткани.

— Счастливо оставаться, — процедил Бертран. — Гей, шевелись, ребята!

Родриго не торопясь пересек прогалину, склонился, поднял отрубленную голову Торбьерна за косматые, нечесаные волосы, вознес перед собою, точно фонарь.

— Захватим на память, ваша милость?

— Бери.

Левый глаз покойника неторопливо сомкнулся. Хищная рожа варяга дерзко подмигнула де Монсеррату и застыла навеки, начиная постепенно остывать и коченеть. Барон замер в седле.

— Нет, не надо. Брось.

— Честно заслуженный трофей? Ни в коем разе! Мы насадим его на острие пики и выставим над главной башней, в примерное назидание. Гордиться надобно, Бертран!

— Брось, оставь.

— Ни за что на свете. Уж дозвольте покорному слуге единожды ослушаться!

— И строптив же ты, кастилец... Добро, шевелись!

* * *

— Астрономией, разумеется, — быстро ответил Саймон, проводя пальцем по длинному, крючковатому носу. — До чего же славно увидеться с вами обоими вновь! Шерри? Шампанского?

— Нет, спасибо, чуть попозже.

Герцог подавил усмешку, подметив, как подслушивавший краем уха Моката метнул на Саймона быстрый, предостерегающий взгляд.

— Жаль, вечеринка у нас не вполне обычная, — сказал Саймон мгновением спустя. — Иначе я непременно попросил бы вас остаться. Но именно сегодня предстоит изучить годовой отчет, подвести итоги, балансы... А вы и Рекс — посторонние, и очень боюсь, остальные члены Общества начнут возражать.

— Разумеется, разумеется, дружище! — с готовностью согласился де Ришло. И прибавил веселым шепотом:

— Уже испарились бы, да Рекс настолько увлекся вон той дамой в зеленом, что за уши не оттянуть. Пускай поболтают еще немного, иначе рядом с ван Рином тяжко будет провести остаток вечера.

— Дорогой герцог, — запротестовал Саймон, — я чувствую себя совершенной свиньей. Никогда и ни за что на свете...

Толстый индус, кожа которого лоснилась, точно маслом смазанная, вошел в салон. Одет он был, как и гость-китаец, на свой национальный лад — розовый тугой тюрбан, длинный халат, деревянные сандалии. Он торжественно обменялся рукопожатием с Мокатой. За индусом прошествовал краснолицый тевтон, обладатель заячьей губы.

Саймон быстро ступил навстречу гостям, стараясь отдалиться от герцога, но тот успел услыхать первые слова — и даже понять, о чем речь. Это, принимая во внимание немецкий акцент и заячью губу, оказалось отнюдь не легкой задачей.

— Ну, Авраам, wie geht es?

Индиец хихикнул:

— Ты не должен звать его новым именем до наступления великой ночи. Не то накличешь неудачу.

«И накликал», — ухмыльнулся де Ришло — только, в отличие от индийца, мысленно.

Саймон отбежал от новоприбывших будто кипятком ошпаренный, стремясь перехватить двинувшегося было вослед герцога, взял де Ришло за локоть, очаровательно улыбнулся.

— Насколько можно судить, — сказал герцог, — ты собираешься подписывать Черный Договор?

— Что? — воскликнул Саймон, бледнея и отшатываясь.

— Имя переменить хочешь?

— Не-а! — ответил Саймон, быстро качая головой. «He-а» было присущим ему словцом, получавшимся оттого, что в спешке Аарон отбрасывал последний звук и даже губы толком не смыкал. — He-а. Это просто... ну, как бы выразиться... дежурная шуточка нашего круга... Да, существует небольшая вступительная церемония. Понимаете, я еще не числюсь полноправным членом.

— Понимаю. В Астрономическом Обществе, значит, существуют обряды инициации... Очень-очень любопытно.

Уголком глаза герцог приметил, что Моката подает Саймону быстрый знак и чуть уловимо кивает в сторону старых каминных часов, крытых тусклой позолотой. Дабы избавить друга от неловкости, от нужды и в самом деле настаивать на уходе двух гостей, появившихся некстати, де Ришло произнес:

— Э-э, да сейчас половину двенадцатою пробьет! Понятия не имел, который час. Мы действительно засиделись. Боюсь, Рекса пора оттаскивать от прелестницы — время двигаться по домам.

— Да, но все-таки жаль, — искренне сказал Саймон. Он казался смущенным и виноватым, раскрыл рот, приготовился произнести какую-то фразу, но Моката сделал новый знак и Аарон вместе с герцогом двинулся ко второму незваному гостю.

Ван Рин осклабился, когда они приблизились.

— Изумительно, Саймон! В течение двух лет я сталкивался с этой лэди на разных континентах, обменивался взглядами — и, выясняется, она меня тоже не совсем забыла. Как хорошо, что познакомиться по-настоящему довелось именно у тебя в доме!

Рекс обернулся к девушке:

— Разрешите представить моего друга, герцога де Ришло. Герцог, это мисс Танит.

Де Ришло склонился к длинной, тонкой, почти прозрачной руке, протянутой с изысканной грациозностью, и осторожно коснулся губами запястья.

— Чрезвычайно сожалею, — молвил он со старомодной учтивостью, — что нас представили только перед самым прощанием, и боюсь навлечь ваше нерасположение, ибо вынужден увести прочь мистера ван Рина.

— Погодите, — девушка пристально глядела на герцога большими, ясными глазами янтарного цвета. — Вы покидаете дом до начала церемонии?

— Увы, да. Не имея чести состоять в... э-э... кружке любителей астрономии, покидаем. Ведь мы пришли сюда просто в качестве старинных друзей Саймона.

Странное раздражение и неуверенность засквозили во взоре девушки. Де Ришло понял: она лихорадочно перебирает в памяти подробности беседы с ван Рином, гадая, не сболтнула ли ненароком лишнего, не разгласила ли недозволенного. Плечи Танит слегка приподнялись и опустились, она чуть заметно склонила голову и с холодным видом отошла.

Герцог взял Саймона под руку, и все трое — де Ришло, ван Рин и Аарон, вышли в коридор.

— Послушай, — неожиданно обратился герцог к Саймону, — подари мне еще две минутки перед прощанием — не больше, даю слово.

— Конечно!

Аарон обретал привычную непринужденность манер:

— Никогда себе не прощу нашего расстроившегося ужина. Если бы не это дурацкое сборище... Да я же к вам, почитай, месяца три не заглядывал. Но Рекс ведь уезжает не сегодня, и не завтра, мы наверстаем упущенное!

— Разумеется, разумеется, — от души согласился герцог. — Да, кстати: сегодня, коль не ошибаюсь, Марс находится в сочетании с Венерой?

— Не-а, — поспешно ответил Саймон. — С Сатурном. Потому-то честная компания и слетелась проводить наблюдения.

— А! С Сатурном. Конечно. Я почти позабыл астрономию, но во вчерашней газете упомянули о сочетаниях светил, а было время, когда я и сам считался весьма лихим звездочетом. Скажи, не слишком ли большое нахальство с моей стороны попросить разрешения одним глазком заглянуть в телескоп? Это займет еще минут пять.

Саймон заметно колебался, но наконец решительно кивнул маленькой птичьей головой:

— Хорошо. Покуда гости не в полном составе, можно и задержаться. Пойдемте наверх.

Глубоко затолкав руки в брючные карманы, Аарон поспешно повел друзей наискосок по холлу, стал взбираться по трем лестничным маршам, уводившим к выстроенному на крыше куполу.

Де Ришло неторопливо шагал следом. Лестницы были единственным в мире, что де Ришло, человек мягкий и не, склонный к раздражительности, ненавидел от всей души. Герцог скрипел зубами, но тщательно сдерживался. Все трое проникли в обсерваторию, оставляя позади горящие на стенах лампы — Саймон толкал пальцем все попадавшиеся по дороге выключатели.

Н-да, обустроил ты свою каморку знатно, — заметил Рекс, обозревая могучий, наклонно стоящий телескоп и целый склад секстантов, сфер, и прочих астрономических и астрологических принадлежностей, уснащавших обсерваторию.

— Ничего не попишешь, наука точная, — сказал Саймон.

— Безусловно, — подтвердил де Ришло. — Но объясни-ка мне, друг сердешный, зачем тебе для астрономических изысканий потребовались карты Макрокосма?

— Ах, вот эти? — Саймон бегло взглянул на ближайшую стену и пожал узкими плечами. — Так, чистое баловство, украшение. Остатки средневековой алхимической, астрологической и прочей чуши и чепухи. А?..

— Очень остроумно — разукрасить в средневековом стиле не только стены, а и пол, — сказал герцог.

Он пристально и безотрывно смотрел на большую пятиконечную звезду, заключенную в два концентрических круга, меж которыми были тщательно выведены загадочные знаки — древнееврейские и греческие.

— Да, удачная мысль, правда? — хихикнул Саймон, заслоняя рот ладонью. Жест был знаком обоим друзьям издавна, однако смешок прозвучал натянуто, лишенный обычной задорной звонкости.

Последовало неловкое молчание. И тут, в наставшей тишине, до слуха всех троих явственно долетел приглушенный, скребущий звук, зарождавшийся в огромной плетеной корзине, пристроенной в дальнем углу.

— Тут мыши водятся, — небрежно бросил Рекс, но де Ришло застыл словно вкопанный. Затем, прежде нежели Саймон успел преградить ему дорогу, герцог ринулся вперед, ухватил корзину, сбил с нее крышку.

— Остановись! — не своим голосом выкрикнул Саймон и, подскочив, со злостью захлопнул плетенку. Но было уже поздно.

Герцог успел увидеть двух сидевших внутри птиц — черного петуха и белую курицу.

Первый раз в жизни Рекс понял, что и спокойный, сдержанный де Ришло может взорваться от ярости.

— Болван! — заревел герцог. — Олух паршивый! Да лучше сдохнуть, чем забавляться с черной магией!

3. Эзотерическое учение

— Уберите... Уберите руки, — прохрипел Саймон.

Его темные глаза сверкали на смертельно побледневшем лице, кулаки судорожно сжимались; Аарон явно лишь огромным усилием воли удерживался от того, чтобы ударить герцога.

Де Ришло не шелохнулся.

В следующее мгновение Рексу пришлось шагнуть вперед и ухватить взметнувшуюся руку Саймона. Ван Рин, возвышавшийся над обоими друзьями на целую голову, опустил на их плечи две огромные ладони и без труда растолкал ссорящихся.

— Опомнитесь, это же невозможно!

Спокойный, хорошо знакомый голос, легкий американский акцент вернули Аарона и де Ришло к действительности. Герцог развернулся на каблуках, прошагал на противоположный край обсерватории, задержался там в продолжение нескольких секунд, спиной к остальным, заставляя себя совладать с чувствами.

Саймон, тяжело и прерывисто дыша, потряс головой, ослабил галстук, одернул и разгладил смокинг.

— Слушайте... — начал он дрожащим голосом. — Даже ближайшие, лучшие друзья не имеют права соваться без спросу в мои личные дела. Вы пришли непрошеными, в самое неудобное время. Думаю, пора прощаться.

Герцог приблизился к Саймону, проводя рукой по седеющим волосам. Взрыв бешенства миновал бесследно, перед Рексом и Аароном опять стоял изящный, благовоспитанный аристократ, которого они так хорошо изучили за долгие годы.

— Прости, Саймон, — сказал де Ришло серьезно и внятно. — Просто я чувствовал себя, как отец, видящий маленького сына с заряженной гранатой в руках.

— Я не мальчишка, — угрюмо буркнул Аарон.

— Правда. Правда и то, что будь ты на деле моим сыном, я не мог бы испытывать к тебе любви большей, нежели та, которую чувствую. Не спорь: ты предаешься чудовищной забаве, самой страшной изо всех, изобретенных человечеством на протяжении несчетных веков.

— А, полноте! — Быстрая улыбка скользнула по некрасивому, но доброму и привлекательному лицу Рекса. — Вы изрядно преувеличиваете, ваша светлость. Ну в чем здесь беда, ежели Саймону припала охота развлечься бесцельными салонными играми?

— Салонными играми? — де Ришло едва не задохнулся от возмущения. — Мой дорогой Рекс, боюсь, твои водительские и авиаторские способности еще не позволяют выносить столь безапелляционное суждение о губящих душу, незапамятно древних и невыразимо жутких культах!

— Благодарствуйте, — весело поклонился Рекс, ничуть не обижаясь на резкое замечание герцога. — Признаю, образования мне и впрямь недостает, но ведь я тоже не ребенок. В Штатах ежедневно проводят сотни спиритических сеансов, и ни разу никто не слыхивал о людях, которые спятили бы после таких представлений. А уж более здравомыслящего человека, чем Саймон днем с огнем поискать. Ему-то чем опасен подобный сеанс?

Аарон с готовностью закивал головой:

— Вот-вот. Прислушайтесь к мнению Рекса — парень дело говорит. А вы попросту делаете из мухи слона.

— Как знаешь, — пожал плечами де Ришло. В таком случае, сделай милость, дозволь задержаться и присутствовать при этом так называемом спиритизме.

— He-а... Простите, но вы же не члены Общества.

— Не играет роли. Мы уже познакомились там, внизу, с большинством собравшихся. Не откажут же они гостям, просящим дозволения понаблюдать невинную забаву?

— He-а, — возразил Саймон. — Требуется определенное число...

— Безусловно, дружище. Вас должно быть ровно тринадцать — ни меньше, ни больше. Слушай внимательно, Саймон...

Герцог мягко положил обе руки на плечи молодого товарища:

— Знаешь, почему наша дружба с тобою и Рексом оказалась такой прочной, устойчивой — прости за высокопарность, непреходящей? Потому что я ни единого разу не подчеркивал ни разницы в возрасте, ни различия в жизненном опыте. Никогда не пытался поучать вас, никогда не был нудным пожилым ментором. Нынешней ночью это правило временно отменяется. Моя сознательная жизнь примерно втрое длиннее ваших. Почти вся она, хотя я избегаю говорить об этом, была посвящена глубокому, доскональному изучению эзотерических доктрин, — особенно в годы, проведенные на Востоке. Умоляю тебя, как не умолял никого и ни разу, всем святым заклинаю: сей же час откажись от затеянного безумия и немедленно — повторяю, немедленно беги из дому. Вместе с нами.

Одно мгновение Саймон, казалось, колебался. Обоснованное доверие к познаниям и здравому смыслу де Ришло, старая дружеская привязанность, собственная подспудная тревога подсказывали: слушайся, повинуйся.

Но снизу, с лестничной площадки, располагавшейся двумя маршами ниже, донесся шепелявый призыв Мокаты:

— Саймон, гости собрались в надлежащем числе. Пора, поспеши.

— Иду! — покорно откликнулся Аарон и уставился на двоих друзей, бок о бок с которыми отчаянно бежал сквозь кошмары «закрытой территории», сражался и побеждал...

— Не могу, — шепнул он с усилием. — Вы же слышите, отступать поздно. И некуда...

— Пожалуйста, разреши нам остаться, — сказал герцог внезапно охрипшим голосом.

— Не могу. — Саймон опять заговорил твердо и настойчиво. — Уходите, я требую.

— Прекрасно.

Де Ришло сделал шаг вперед, протягивая руку на прощание — и вдруг с молниеносной быстротой замахнулся и нанес товарищу сокрушительный удар в челюсть, по восходящей, — великолепный хук, достойный профессионального боксера.

Движение оказалось настолько неожиданным, что Саймон и моргнуть не успел. Он буквально взлетел в воздух, — по крайней мере, ван Рину почудилось, будто подметки друга оторвались от навощенных досок пола, — с грохотом опрокинулся на спину и распластался не шевелясь.

— Спятили, что ли? — заревел Рекс.

— Нет! Его следует сей же час уволочь отсюда — спасти от него самого — не спорь — не препирайся! Живее!..

Де Ришло уже опустился на колени рядом с простертым телом Саймона и торопливо щупал пульс.

Повторять дважды, обращаясь к Рексу в подобные минуты, было незачем. Ван Рин слишком часто попадал вместе с герцогом в тяжелейшие переплеты, чтобы сомневаться в мудрости де Ришло, сколь бы странными и несуразными ни выглядели действия последнего. Могучим рывком американец оторвал обмякшее тело Саймона от пола, взвалил на плечи и двинулся к лестнице.

— Поаккуратнее, — приказал герцог. — Я иду первым и успокаиваю каждого, кто попытается остановить либо задержать нас. Ты же доставляешь Саймона в автомобиль.

— Да они весь дом на ноги подымут! Не собираетесь же вы управиться в одиночку с двумя десятками нападающих!

— В этом случае отпускай Саймона и вступай в дело сам. Прикроешь мне спину, а я возьмусь тащить. Живо, шевелись!

Рекс только хмыкнул, выслушав заключительное тактическое распоряжение, однако повиновался не вдаваясь в дальнейшие споры.

Крадучись, они одолели первый лестничный пролет. На площадке де Ришло замер, внимательно прислушался, осмотрелся, перегибаясь через перила. Внизу не раздавалось ни звука.

— Рекс! — прошептал герцог.

— А?..

— Если, не доведи Господи, появится черный слуга Мокаты, о котором я тебе рассказывал, избегай встречаться взглядами. Слышишь? Следи за руками, бей, а еще лучше — пинай — в живот. Со всей мощью, друг мой, безо всякой пощады.

— О’кэй.

Мгновение спустя они сбежали по следующему отрезку лестницы. Холл пустовал, но из-за прикрытых створок двери, уводившей в салон, доносился негромкий шум оживленной общей беседы.

— Скорее, — понукал герцог. — Того и гляди, Мокате наскучит ожидать, и он отправиться разыскивать Аарона.

— Верно...

Рекс, полусогнувшийся под тяжестью ноши, проворно спустился по нескольким последним ступеням, а де Ришло уже достиг середины холла, когда из вестибюля внезапно выскочил глухонемой лакей.

Выскочил — и замер. Бледно-зеленое лицо превратилось в недвижную маску изумления. Все последующее стряслось во мгновение ока.

Метнувшись в сторону, глухонемой миновал герцога, точно хорошо обученный центральный нападающий; склонил яйцевидную голову и ринулся на Рекса с неукротимой яростью атакующего быка.

— Шалишь! — резко процедил де Ришло, подставляя ногу.

Лакей, хоть и выказывал изумительное проворство, не успел перепрыгнуть нежданно возникшее препятствие и непременно свалился бы, но герцог перехватил кисть его руки, рванул к себе, развернул противника и нанес рубящий удар по затылку ребром своей сухой, крепкой ладони, опрокидывая глухонемого окончательно, заставляя удариться теменем о деревянную обшивку стены.

Раздалось болезненное, визгливое хрюканье. Лакей покатился по полу, но сумел подняться вновь и, шатаясь, точно пьяный, побежал к салону. Рекс и герцог уже мчались по темной аллее и несколько мгновений спустя распахнули дверцы испано-сюизы.

— Слава Тебе, Господи! — выдохнул де Ришло. — Еще минута, и дьявольское сборище разорвало бы нас в клочья. Живьем они Саймона забрать не позволят. Обойдемся без дозволения...

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — буркнул Рекс, вталкивая Аарона в автомобиль, укладывая на заднем сиденье. — Ибо так недолго и в каталажку загреметь. Побоище в чужом доме, а?

Шофер едва сдержал изумление, когда сдержанный, невозмутимый де Ришло, неизменно ждавший, пока его колени укутают меховой полстью, поднесут огня к зажатой в зубах гаване и хорошенько прогреют двигатель, рухнул рядом, захлопнул дверцу и рявкнул:

— Гони!

* * *

Старый Седрик угас первым. Комар — крохотное создание, докучное, но вполне безобидное, коль скоро ваши руки свободны, а летучих кровопийц немного. Только ежели человека раздели донага и намертво примотали к толстенному вязу, а летучая тварь садится на него десятками тысяч, то четыре с половиной литра крови оказываются высосаны дьявольски быстро.

Свен-Заячья Губа мычал и рвался прочь от шершавого ствола, но смоленое вервие оказалось преотменно крепким, а крохотные жальца язвили куда быстрее, нежели сокращались онемевшие, судорогами сведенные мышцы бедняги. Люди Бертрана де Монсеррата знали свое дело досконально, и никто, пойманный и связанный понаторевшими в душегубстве латниками, не мог надеяться на избавление собственным промыслом. Свен терял кровь, проклинал все на свете, ослабевал и понемногу утрачивал последний интерес к происходившему. Комары толклись в воздухе полупрозрачной тучей, уныло звенели, опускались на голое, обретавшее мраморный оттенок тело, досасывали красную жидкость, слабо ходившую по сжимавшимся жилам. Комарам хотелось есть, комары понятия не имели о страданиях сытного блюда, а угрызения совести комарам вовсе не свойственны...

Орвинд, на благо свое, потерял разумение сразу. Седоусому капитану чем-то не полюбилась физиономия молодого разбойника, он привычно и равнодушно шваркнул по ней здоровенной пястью и невольно избавил лесного бродягу от предсмертных мучений. Тяжелая была у капитана рука, многажды испытанная в схватках потешных и настоящих, великою кровью обагренная, и ни самомалейшего снисхождения не ведавшая.

Нудный комариный зуд стоял над прогалиной. Сумерки сгущались, вечерняя мгла вязла в сплетении ветвей, резко выделявшихся на фоне меркнущего неба. Изо всех, оставленных Бертраном де Монсерратом в живых, лишь Ульф-Громила продолжал дышать, ибо крепостью отличался почти бычьей, а нервная выносливость в подобных случаях служит отнюдь не к добру, продлевая муки, но вовсе не суля избавления от гибели.

Холодная ночь бесстрастно мигала над головой Ульфа голубоватым блеском предвечных звезд. Громилу сотрясало крупной, неудержимой дрожью, великан принимал неотвратимое с от рождения присущим безразличием, но выносить озноб, пронимавший до мозга костей, оказывалось не под силу даже ему. Окаянный, окаянный!.. Страшно гореть заживо, — но костер пожирает человека за считанные минуты, а смерть от холода и летучих кровососов дольше — и злее. Окаянный Монсеррат! Окаянная судьба! Окаянный король, предавший целую страну огню и мечу, обрекший простого, неповинного парня лютому придорожному душегубству, сделавший прирожденного пахаря, земледельца, прилежного труженика безжалостным бандитом, стяжавшим всеобщую ненависть и накликавшему на себя проклятия несчетных жертв!.. Вот она, расплата. Вот он, конец богомерзкого пути. Вот они, изощренные наставления Торбьерна — славного бойца и гнуснейшего злодея; вот тебе вдовьи слезы, вот тебе сиротские стенания, вот они, разъятые на части пленники, вот зарытые по лесным трущобам плоды грабительских подвигов, вот тебе...

Утробный, протяжный вой зачался где-то в глубине болот, взлетел, разнесся, отразился от древесных крон, пополз по скрытой сумраком земле — протяжный, нестихающий, близящийся. Тупым и спокойным человеком был Громила Ульф, ни Бога, ни черта не боявшимся, ни от меча, ни от копья не шарахавшимся, в глаза супостатам глядевшим бестрепетно, — и ныне трясшимся, что твой осиновый лист, на вечернем холоде сырого, безмолвного леса, — а все ж таки вздрогнул и распахнул тяжелеющие веки.

Ибо волков на пространствах юго-западной марки и впрямь не водилось искони.

* * *

— Несите в библиотеку! — распорядился герцог, бросив привратнику несколько быстрых, мало вразумительных слов насчет внезапного недомогания, приключившегося с другом. — А я кой-чего принесу из ванной, и попытаемся привести господина Аарона в чувство.

Рекс послушно кивнул и оттащил Саймона в комнату, памятную всякому, кто удостаивался чести хоть раз попасть сюда. Не размеры библиотеки, не роскошь убранства привлекали внимание посетителя в первую очередь, но уникальная коллекция редкостных предметов, любовно собранная де Ришло на протяжении долгих лет. Тибетский будда восседал в бронзовом цветке лотоса; древнегреческие статуэтки, тронутые патиной, теснились на кедровых полках; чеканные рапиры из толедской стали соседствовали с мавританскими кремневыми пистолетами, чьи полированные рукояти были инкрустированы бирюзой и золотом; иконы древнерусского письма, в окладах, выложенных драгоценными камнями, резные слоновые бивни, вывезенные из поглощенных джунглями индийских городов, африканские маски, ассегаи, луки...

Уложив товарища на широкой тахте, Рекс огляделся с интересом, ничуть не притупившимся после сотни посещений.

Высокие стеллажи, сотни книг в добротных кожаных переплетах, старинные раскрашенные гравюры вперемежку с бесценными средневековыми картами, укрепленными на стенах...

Де Ришло возвратился, неся маленький хрустальный флакон, который сейчас же оказался у крючковатого Саймоновского носа.

— Говорить с ним сегодня ночью бессмысленно, — заметил герцог. — Нужно привести парня в чувство и глубоко усыпить вновь.

— Чушь какая-то, — буркнул Рекс.

— Нет! — резко ответил де Ришло. — Я намерен бить этих дьяволов их же собственным оружием. Посмотришь — убедишься.

Саймон тихо застонал, веки его дрогнули, глаза бессмысленно уставились в потолок.

Де Ришло извлек из кармана крохотное круглое зеркальце.

— Саймон, — сказал он негромко, придвигая настольную лампу ближе к тахте, — гляди на мою руку. Гляди не отрываясь.

Зеркальце находилось примерно в восемнадцати дюймах над лицом лежавшего, в стороне от уровня зрачков. Электрические лучи отражались и падали прямо на вновь сомкнувшиеся веки.

— Опустите пониже, — зашипел Рекс. — Ему же придется закатывать глаза под самые брови!

— Спокойствие, — ответил герцог раздраженным шепотом. — Саймон, смотри вверх и слушай меня. Тебе навредили, твой разум расстроен, однако друзья — рядом; друзья заботятся и опекают. Волноваться больше не о чем.

Аарон распахнул глаза, устремил зрачки прямо к зеркалу и покорно уставился в него.

— Ты уснешь, Саймон, — тихо продолжил де Ришло. — Следует хорошенько передохнуть, и боль минует бесследно. Через мгновение ты закроешь глаза и почувствуешь немедленное облегчение.

— Спокойной ночи... Бертран, — еле слышно вымолвил Саймон Аарон.

* * *

— Впервые в жизни Саймон решился обратиться к вам по имени, — шепнул Рекс.

— Он без сознания, — ответил де Ришло. — Тише...

Еще с пол-минуты сильный, ровный свет недвижно падал на зрачки Аарона. Потом, дотронувшись до зеркала указательными и средним пальцами свободной руки, герцог сделал медленный пасс над застывшим лицом и коснулся век товарища, которые тот же час послушно сомкнулись.

Саймон Аарон уснул.

— Ты пробудишься ровно в десять поутру, — спокойно продолжил де Ришло, — и сразу пойдешь ко мне — либо в гостиную, либо в спальню; и ни с единым человеком до того не заговоришь, и не распечатаешь ни письма, ни телеграммы, которые тебе могут вручить. Сперва надлежит увидеться со мною.

Герцог неторопливо положил зеркальце, взял запястье Аарона, вертикально поднял руку спящего и отпустил. Рука осталась неподвижно воздетой, точно деревянная. Де Ришло удовлетворенно вздохнул.

— Отлично, — сказал он естественно громким голосом.

Саймон вступил во вторую стадию гипнотического сна и буквально исполнит все, что ему велели. Внушение оказалось изумительно легким — люди, пребывающие в полубессознательном состоянии, поддаются воздействию сразу.

Рекс неодобрительно покачал головой:

— Честно говоря, я не в восторге от того, как вы дурачитесь с беззащитным другом. И будьте уверены, никому, кроме вас, этого не позволил бы.

— Предрассудок, основанный на недомыслии, друг мой. Гипноз — великая и благотворная сила — в умелых и доброжелательных руках, разумеется. Он целебен, Рекс.

Герцог пожал плечами, приблизился к письменному столу, выдвинул нижний ящик, вынул из него какой-то предмет, затем вернулся к Саймону и спокойно обратился к нему:

— Открой глаза и сядь.

Саймон повиновался немедленно, и ван Рин с удивлением отметил, что выглядит он бодрым и понимающим. Лишь некоторая напряженность бледного лица выдавала необычное состояние Аарона, который невозмутимо разглядывал протянутую к нему вещицу, извлеченную герцогом из ящика.

Это была маленькая золотая свастика, инкрустированная драгоценными камнями, подвешенная на шелковом шнурке.

— Саймон Аарон, — заговорил герцог, — сей древний символ отдает тебя под защиту Светоносных Сил. Ни единое существо или стихия, порожденные Землей или Воздухом, Огнем или Водой, не властны повредить носящему этот знак.

Проворные, нервные пальцы укрепили талисман на шее Саймона, и ровный, дружелюбный голос продолжил:

— Теперь отправляйся в свободную спальню. Позвони моему лакею Максу, объяви, что остаешься ночевать. Макс обеспечит тебя всем необходимым. Если ощущаешь сухость в горле после недавнего коматозного состояния, попроси любой напиток, но запомни: ни единой капли алкоголя. Мир да пребудет с тобою и вокруг тебя. Иди.

Аарон послушно поднялся и оглядел обоих друзей.

— Спокойной ночи, — произнес он бодрым голосом и улыбнулся — привычной, жизнерадостной улыбкой. — До завтра.

Твердым, уверенным шагом Саймон Аарон покинул библиотеку.

* * *

— Неужто... Неужто он спит на ходу? — поинтересовался Рекс, выглядевший ошеломленным и даже слегка перепуганным.

— Безусловно, спит. Но поутру вспомнит все приключившееся, ибо не достиг по-настоящему сомнамбулического состояния, когда человеку можно приказать — и забудется все без остатка. Между прочим, работая с новым перципиентом, этого трудно достичь вообще.

— Значит, готовьтесь к ушераздирающему скандалу. Додумались же ваша светлость — подвесить нацистскую свастику на шее верующего иудея!

— Рекс, дорогой мой! Надо же хоть немного разбираться хоть в чем-то помимо форсированных двигателей и гидравлических подвесок! Свастика — древнейший символ благотворной мудрости. В разные времена он бытовал среди всех без исключения рас, во всех странах, на каждом континенте. Ты наверняка полагаешь Крест чисто христианским символом, однако известно, что его чтили в фараоновском Египте, за тысячи лет до Рождества Христова. Нацисты просто присвоили свастику, ибо ее считают знаком, зародившимся в арийской культуре, а нынешние немцы усердно сколачивают воедино все, так сказать, арийские племена. В большинстве своем они даже представления не имеют об эзотерическом значении свастики. Ну, позорят гитлеровцы славный старинный символ, — так ведь испанская инквизиция позорила Святой Крест, но при чем здесь самый знак, честный и животворящий?

— Да-да, понимаю, но попробуйте завтра втолковать все это Саймону, когда проснется и обнаружит на своей груди эмблему, обладающую скрытым эзотерическим смыслом... Ладно, дело не в этом. Лучше расскажите, что значит сегодняшняя катавасия? Подозреваю, либо вас, либо меня следует немедленно определить в уютное, теплое помещение, обитое стеганым войлоком и запирающееся только снаружи.

Де Ришло улыбнулся.

— Странные дела творятся в Лондоне, в лето Господне 1934-е, a, mon ami? Давай-ка смешаем себе по доброму коктейлю и поговорим не торопясь.

* * *

— Родриго ухватил древко пики, потряс, покачал, убедился, что голова Торбьерна-Волчьей Шкуры утверждена меж зубцами замковой башни крепко и надежно — и спрыгнул с парапета.

— Сделано, ваша милость! — доложил он, подымая глаза на Бертрана. — Пускай любуется всяк, кому не лень.

— Не сегодня-завтра полюбуется Эрна, — буркнул де Монсеррат. — Сам знаешь, каково ей по нраву глядеть на подобные украшения!

— Баронесса, — медленно сказал Родриго, — баронесса возвращается от королевского двора, сопровождаемая отрядом коронного стряпчего, Бертран.

— И что же?

— Надеюсь, ваша милость не запамятовали, от чьего имени и зачем направляется в эту округу стряпчий?

Не будь Родриго старым боевым товарищем, отбившим Бертрана де Монсеррата у полудюжины остервенелых мавров при отступлении сквозь печально памятный всякому европейскому рыцарю Каср-Ульфад, где полегло великое множество славных и достойных бойцов, не делись насмешливый испанец каждым глотком полупротухшей воды, жалобно булькавшей в исхудавшем бурдюке, не укрывайся они одним истерзанным плащом от лютого холода аравийских ночей, когда стыла не только кровь, но и самые мысли, — выбил бы гордый норманнский дворянин белоснежные зубы приятеля за наглость неприличную и вопиющую.

Ибо вопрос кастильца звучал, мягко говоря, риторически, а по сути — оскорбительно.

Монсеррат ведал о грядущем приезде столько, что приходил в бешенство при малейшем упоминании про надвигавшееся на Хлафордстон крючкотворское нашествие.

Лето Господне было 1086-е, и человек, звавшийся в Нормандии князем Гийомом, а ныне ставший английским самодержцем Вильгельмом-Завоевателем, проводил первую в средневековой истории перепись — да не просто, а полный учет подданных, имущества, угодий почвенных и водных, пастбищ общинных и обретавшихся в личном, равно как и вотчинном владении; курам и кроликам, свиньям и коровам, овцам и крепостным крестьянам — серфам, вилланам и коттерам, — такожде лошадям верховым и тягловым, и сохам и плугам, и мельницам, и рыбным садкам, и прочему, и прочему, и прочему, — вели перечень полный, всеобъемлющий и беспощадный. Два толстенных тома этой приснопамятной переписи, окрещенные современниками «Книгой Страшного Суда», по сей день бережно сохраняются в национальном архиве Британии, служа неисчерпаемым источником приятных и радостных сведений для новейших историков.

Для Бертрана де Монсеррата королевская затея послужила источником куда меньшей радости.

Ибо князь Гийом обладал не только непревзойденным талантом военачальника, блистательно проявленным двадцатью годами ранее, в битве при Гастингсе; и славился не только изумительной государственной мудростью, позволившей в продолжение одного царствования превратить завоеванную, непокорную страну в послушный правителю, вполне единый и достаточно верноподданный народ, — иногда подымавший мятежи, иногда наотрез отказывавшийся платить подати, породивший на свет Робин Гуда и его бравую ватагу, — но все же достаточно сплоченный...

Народ подымал мятежи — и платил за них сметенными с лица земного селениями, просоленными на два фута вглубь полями, которые становились негодны для сева на долгие десятилетия. Ульфа-Громилу загнали в непроходимые леса именно такие — отлично продуманные, блестяще исполненные — карательные экспедиции новоявленного владыки. Непослушные саксонские таны горели на кострах, дергались и навеки затихали на отменно сколоченных из сосновых бревен — сосна обладает превеликой устойчивостью к ненастью и может выдерживать натиск стихий долгие, долгие годы — виселицах; клали непокорные головы на прочные дубовые — дуб хуже всего впитывает влагу — плахи.

Ибо Вильгельм отличался изумительной даже по тем далеким, отнюдь не благонравным временам, жестокостью.

И несравненным злопамятством.

* * *

— Странные дела, говорите? Просто галиматья, бред, простите за выражение, собачий. Черная магия, гипнотические фокусы, торжественное возложение свастик на еврейские шеи... Чушь!

— Разве?

Герцог невозмутимо улыбался, бросая в бокал Рекса изрядный кусок льда, опуская в янтарную жидкость соломинку и протягивая коктейль ожидавшему другу.

— Давай выслушаем твое объяснение причудам Саймона. И здесь не примечаем никаких странностей, а?

— Примечаю, да только вовсе не такие странности, из-за которых следует подымать шум и гвалт. Увлекся парень спиритизмом, или другой подобной чепухой — пусть себе увлекается на здоровье! В это верят сотни здоровых, совершенно уравновешенных людей. А Саймон — откровенный неврастеник, сами помните: стукнет ему что-либо в голову — и остальное тотчас отодвигается на задний план, может катиться подальше. Мы вломились на спиритическую вечеринку, Саймон, естественно, разозлился, не захотел сознаться в детских глупостях, растерялся, сплел неудачную ложь насчет астрономического общества... А ваша светлость... просто начитались книг, накопили в памяти кучу средневековых легенд, ознакомились с огромной массой несуразных поверий. Нянька эта злополучная со смоляным пугалом...

Ван Рин понял, что сдерзил, — и осекся, но де Ришло даже бровью не повел.

— Короче, полагаю, наш добрый друг Саймон получил по физиономии за здорово живешь. А вдобавок вынужден переночевать здесь — правда, в роскошной постели. Но все равно, выпейте, успокойтесь, и поразмыслите над случившимся. Сдается мне, завтра вы принесете Аарону искренние извинения.

Де Ришло кивнул:

— Естественно... Иного взгляда на вещи от тебя и ждать не следовало. Посему начнем объяснения для приготовишек. Ты согласен, что, отправив Саймона в нокаут, я прибег к весьма и весьма необычному воздействию, дабы привести нашего друга в чувство и отослать баиньки без лишних возражений, уже сладко спящим?

— Да, но врачи давным-давно признали гипнотическое влияние, а Саймон скорее в окно выпрыгнул бы, прежде чем позволил нацепить себе на шею свастику... Спал, разумеется.

— Прекрасно. Получается, мы согласны в том, что можно призвать на помощь некие силы, недоступные пониманию непосвященных. Движемся далее. Вообрази подобный трюк совершенным не перед тобою, сравнительно просвещенным американцем, а перед племенем невежественных дикарей, слыхом не слыхавших о гипнозе. Они, вне сомнения, назвали бы это магией, верно?

— Еще бы!

— Далее, дружище. Если бы, применив несколько иное, сильнейшее, но также существующее в природе начало, я занялся левитацией — взлетел в воздух и завис над полом, — ты не произнес бы слова «магия», но отнес увиденное к разряду фокусов либо гипнотических трюков.

— Правда.

— Так вот, сам я недостаточно хорошо обучен для подобных подвигов, однако поверь слову чести, видел, как люди летали — причем видел не раз и не два.

— Приходится верить. Слову... Насколько я знаю, летающие ребятки вообще не отрываются от земли, а занимаются массовым внушением.

— Как угодно, это не препятствует дальнейшим пояснениям. Значит, я в силах применить неизвестную силу, чтобы заставить Саймона повиноваться моей воле. А восточные — гм! — фокусники способны проделывать то же самое, но с гораздо большей силой и несравненным по обширности эффектом. Сотни зрителей, по твоим же словам, верят, будто индус либо перс повисают в воздухе. Стало быть, существует некая сила, коей можно пользоваться в разной степени, соответствующей навыкам и знаниям пользователя.

— Да, в известных пределах.

— А почему только в пределах? Ты вот считаешь невозможной левитацию, — но живи ты лет восемьсот назад и узнай о возможности связываться по радио, — что бы произнес опоясанный рыцарь ван Рин? Да ты бы на костер загнал дерзкого за подобную мерзость и ересь!

— Возможно...

Рекс перегнулся вперед.

— Не понимаю, куда вы клоните. В конечном счете, гипноз — лишь проявление возможностей, заложенных в человеческой воле.

— Вот! Именно. Только воля склоняется либо к добру, либо ко злу. Понимаешь? Воля человеческая, подобно радиоприемнику — это грубое сравнение, но так яснее, — может настраиваться, улавливать нечто существующее помимо нас — тренированная, особо подготовленная воля, конечно, — улавливать незримые влияния, среди коих мы обитаем в этом видимом мире.

— Незримые Влияния... Уже слыхал что-то подобное прежде.

— Разумеется. Гениальный специалист по душевным расстройствам, психиатр с мировым именем, издал книгу, озаглавленную именно так. Ее далеко не все читали, но почти все о ней слышали[6]. Ты, я уверен, и в руках ее не держал. А держал бы — не поверил и десятой части описываемого. Автор, заметь, напрочь лишен каких-либо предрассудков...

— Значит, следовало поменяться местами с кем-либо из пациентов.

— О Рекс, Рекс! — Де Ришло печально улыбнулся. — Отверзни очи, дружище! Ты веришь в чудеса, сотворенные Господом нашим, Иисусом Христом?

— Да.

— А Его учениками? А некоторыми святыми?

— Да, но ведь они обладали некоей особой властью, ниспосланной свыше.

— Истинная правда! Некоей особой властью. А то, что Гаутама Будда и его ученики творили чудеса чрезвычайно схожего свойства, отрицаешь?

— Ничуть. Большинство признает: Будда был святейшим человеком и обладал великой властью, дарованной, опять-таки, свыше.

Герцог тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Наконец-то, друг мой, перед нами забрезжил свет. Возражая против понятия магии, ты все же охотно признаешь: двое людей, жившие в разных странах, разделенные многими веками, творили чудеса. И даже их ученики, обладавшие достаточной святостью, пользовались похожей властью, проистекавшей из того же светлого источника. Значит, следует признать: в любых уголках мира мистики совершали, и могут совершать поныне, схожие действия. Ergo, некая сила существует помимо нас, и эта сила не присуща особо ни одной религии, но привлекается теми, кто способен установить с нею общение.

Ван Рин расхохотался:

— Положим, так. Не стану спорить.

— Слава Богу. Смешаем еще по коктейлю — мне, пожалуй, не повредит немного выпить.

— Сидите, сидите, я взболтаю сам! — Рекс поспешно поднялся. — И все же, если многие добрые люди наделялись чудотворными, сверхъестественными возможностями, существование черной магии не вытекает из этого логически, признайте.

— Ведьмы и колдуны, по-твоему, тоже выдумка?

— Конечно. Средневековье жгло неповинных людей, а нынче о подобном и толковать нечего. Никто не поверит.

— Хм! Когда состоялся последний процесс по делу о ведовстве?

— Да лет сто пятьдесят миновало...

— А не угодно ли в 1926 году, в январе, близ Парижа? Местечко Мелэн?

— Шутить изволите? — воззрился на герцога Рекс, прекратив покачивать посеребренный, наглухо завинченный сосуд с коктейлем.

— Ничуть, — серьезно ответил де Ришло. — Мое утверждение основывается на судебных протоколах и свидетельских показаниях, а потому заявлять, будто никто из современников не верит в колдовские происки, опрометчиво. Кстати, многие продолжают признавать существование демона-искусителя.

— Простонародье, да, — но ведь не люди, получившие образование, ваша светлость!

— Я уверен, — серьезно сказал де Ришло, — что всякий мыслящий человек должен признать существование злобных, безусловно враждебных миропорядку начал, именуемых силами зла.

— Почему?

— Дорогой мой, всякому природному свойству соответствует свойство противоположное: любви — ненависть, наслаждению — боль, щедрости — жадность. Как было бы оценить безмерную святость и доброту Иисуса Христа, Лао Цзы, Марка Аврелия, Франциска Ассизского, Флоренс Найтингэйл и тысяч, тысяч других, если бы не лютые, злобные жизни Ирода, Цезаря Борджиа, Ивана Грозного, Распутина и прочих?

* * *

...Долгими, неустанными государственными усилиями английский народ привели к безусловному повиновению.

Народ — но не собственных соратников.

Едва ли возможно с точностью сказать, в чем именно состоял раздор, произошедший меж верховным владыкой и его преданным вассалом, Бертраном де Монсерратом. Полагаю, что яблоком упомянутого раздора послужила прелестная, кокетливая баронесса Эрна де Монсеррат, в девичестве фон Валленштедт, удостоившаяся особой королевской благосклонности и, сколько можно судить, с прохладой относившаяся к законному супругу, чьи кровожадные замашки сплошь и рядом повергали нежную немку в омерзение. Не то чтобы замашки самого Вильгельма были мягче или краше — просто злодеяния Бертрана вершились на глазах Эрны, а король зверствовал вдалеке. Баронесса, веселая, беспечная, довольно равнодушная ко всему, творившемуся за пределами ее немедленного окружения, влюбилась в короля, чем и вызвала вспышку внезапной, острой неприязни меж вассалом и сюзереном.

Сказать, будто Бертран любил жену, значило бы крепко преувеличить. Но задетая мужская гордость бушевала. А Вильгельм попросту, отнюдь не по-королевски ревновал...

В лето Господне 1086-е король разослал стряпчих по всей Англии, в каждую марку, дабы с точностью установить размеры государственного достояния. Отряды располагались постоем в пределах ленных владений. Сельчан сгоняли на сходку, толмач, владевший саксонским и кухонной латынью, учинял дотошный допрос каждому, а писец перелагал услышанное на латынь правильную и поверял свиткам тщательно отглаженной телячьей кожи — харатьи, — известной также как пергамент.

Затем, уже отдельно и по-французски, допрашивали феодального владыку деревни.

Затем устанавливался размер подати, имевшей взиматься с описанных коронными чиновниками угодий, имущества и строений.

Монсеррат великолепно понимал, какого свойства опись ожидает Хлафордстон, и что за налог доведется платить в королевскую казну долгие-долгие годы.

— Не запамятовал, — процедил он, с ненавистью глядя на Родриго.

— Что, если стряпчий, допустим, прихворнет в пути, не то в болоте утонет, или на засаду нарвется в Хэмфордском лесу... Вместе со всем отрядом, разумеется...

— А кой пес выгоды? Пришлют нового.

— Нового, mon ami Бертран, пришлют с новыми, куда более мягкими, распоряжениями.

— Кто же отдаст более мягкие распоряжения? — спросил Бертран ядовитым голосом. — Ты, ваше королевское величество Родриго де Монтагут-и-Ороско?

— Я сказал, — невозмутимо продолжил Родриго, — я сказал, со всем отрядом. Нет баронессы — нет измены, нет измены — нет ревности, нет ревности — нет вражды. К тому же, amigo mio, разделенное горе немедленно примирит короля с тобою.

На парапете замковой башни воцарилась гробовая тишь. Голова Торбьерна-Волчьей Шкуры неприлично скалилась с острия укрепленной меж зубцами пики, нахально щурила глаз и, казалось, внимательно слушала странную беседу.

Бертран шагнул вперед, обеими руками сгреб испанца за грудь, собирая горстями прочнейшую толедскую кольчугу. Кастильский рыцарь был неимоверно могуч — сплошная глыба выпуклых мышц, — однако де Монсеррат встряхнул его, словно тряпичную куклу, оттолкнул, вновь притянул к себе:

— Повтори, негодяй!

— Повторю, — сказал Родриго, не обнаруживая ни малейшего намерения противиться куда более хрупкому, хотя и способному ломать добрые деревенские подковы, товарищу. — Повторю. Но сперва ответь, Бертран, ответь человеку, желающему тебе добра, только добра, и единственно добра: потеряв Эрну — потеряв ее, допустим, во время черной напасти, чумы; или при несчастном случае на охоте, или каким-либо иным образом, — ты останешься безутешен?

Бертран долго и пристально смотрел в глаза испанца. Затем неторопливо разжал сомкнутые пальцы и еле заметно повел головою справа налево, а затем слева направо.

— Теперь слушай внимательно, Бертран де Монсеррат, слушай и запоминай. Положение, в котором ты оказался по милости жены, смехотворно...

Бертран дернулся.

— ...Не прогневайся. Ни в мыслях, ни в намерениях, никогда, нигде, и ни при каких обстоятельствах не желал бы я оскорбить лучшего друга, с которым делил беды и радости, поражения и победы, глоток воды и кусок хлеба. Просто положение таково, что общепринятые правила сдержанности, обязательные даже для ближайших людей, должны быть отброшены и позабыты. Я хочу помочь тебе, дать совет. И посему либо разреши говорить со всей откровенностью, либо отвергни предлагаемое содействие. Тогда я умолкну и не обижу тебя ни единым неосторожным словом.

Де Монсеррат помедлил и кивнул.

— Британское рыцарство смеется над тобою. Измена Эрны стала притчей во языцех. Опоясанная шваль, допивающаяся до зеленых чертей на буйных сборищах в Лондиниуме, кличет моего друга, соратника, покровителя, Бертраном-Рогоносцем. Рыцарское право не дозволяет вызывать на поединок собственного короля...

Де Монсеррат молчал.

— Не будучи в силах устранить следствие, следует устранять причину. Эрна де Монсеррат опозорила мужа и должна исчезнуть. Но не здесь, не в Хлафордстоне, и не в окрестностях нашей марки, потому как подозрения возникнут весьма основательные, а гнев короля окажется страшен. Баронесса пропадет без вести вместе во стряпчим, толмачами, латниками, слугами и прочею сволочью. Хэмфорд — нехоженая дебрь, непроглядная чаща... Ты ринешься ко двору, горем убитый, тоскою придавленный. Встретишься с Вильгельмом, ни дна ему, ни покрышки; скажешь, как тяжело тебе, как ты раскаиваешься в необдуманных упреках, как полагаешь все будущие надежды лишь на королевскую милость — ибо в столь великой беде только вассальная верность питает и поддерживает честного рыцаря, твердо намеренного сложить голову на благо самодержца... Все образуется, поверь слову, Бертран!

— Кто за это возьмется? — глухо спросил де Монсеррат. — Мои латники, что ли?

— Мои баски, — спокойно отвечал Родриго. — Ты отправишь меня с маленьким отрядом пехоты во Францию, отвезти кой-какие подарки вдовствующей баронессе-матери. По дороге мы повстречаем отряд коронного стряпчего, обменяемся положенными учтивостями и продолжим путь.

— Вернемся через пять-шесть месяцев и застанем де Монсеррата убитого горем. Сами, разумеется, огорчимся несказанно...

— Хорошо... Действуй как полагаешь нужным.

Бертран де Монсеррат повернулся и, цокая коваными каблуками по каменным плитам башни, двинулся прочь.

* * *

— Это правда, — медленно кивнул Рекс.

— А если упорное, неукоснительное следование по тропе добра наделяет человека небывалой властью, сверхъестественным могуществом, отчего бы упорное продвижение по путям зла не давало идущему сверхъестественной — вернее, противоестественной, — мощи страшного свойства?

— Кажется, я начинаю вас понимать, — медленно произнес Рекс.

— Хорошо. Теперь слушай. — Герцог напряженно склонился вперед: — Попытаюсь растолковать то сравнительно немногое, что знаю об эзотерическом учении, дошедшем до нас из глубины веков. Даже ты, вероятно, знаком с персидским мифом об Агурамазде и Аримане, о предвечных силах Света и Тьмы, неустанно сражающихся меж собою, первые — во благо, вторые — во зло человечеству. Все древние обряды поклонения солнцу и природе — весенние празднества, и тому подобное — были внешним проявлением этого мифа, ибо Свет воплощает Жизнь и Мудрость, Произрастание и Здоровье, а Тьма олицетворяет Болезни и Невежество, Распад и Смерть.

— В своем высочайшем значении Свет символизирует стремление души к совершенству, достигнув которого она может сбросить оболочку тела и сама стать светом. Однако дорога совершенства долга и трудна, ее тяжело пройти за одну жизнь, одно земное существование. Отсюда — широко распространенная вера в повторное рождение, перевоплощение; в то, что мы вновь и вновь являемся в этот мир — покуда не научимся презирать плотские радости.

— Учение это уходит в невообразимую древность, проследить его истоки невозможно. Рассмотри с подобной точки зрения слова Христовы — и сам поразишься тому, что не понимал прежде их истинного, сокровенного смысла. Разве не сказал Он, «Не внидете в Царство Небесное, если не станете как дети», разве идучи по водам, яко посуху, не возгласил « И ты, Петр, можешь то же самое», безусловно имея в виду, что Сам пребывает в совершенстве, стремиться к которому должен каждый, в соответствии с наклонностями, заложенными в человеческой душе изначально?

Де Ришло помолчал, а затем неторопливо продолжил:

— К несчастью, ночные часы все еще равняются продолжительностью дневным, и могущество зла едва ли уменьшилось с тех пор, когда мир был молод, и едва лишь появляется новый Вестник Света, как разум его последователей объемлют невежество, жадность, неукротимое стремление властвовать. Весть искажается, простота истины тонет в пышности церемоний, дотошном следовании ритуалам, о точном назначении которых никто более не задумывается. Однако же, истина никогда не исчезает вполне, и на протяжении столетий все новые и новые Вестники приходят на землю, дабы провозгласить непреложное откровение. А если время жестокое, темное, неблагоприятное, истина тайно передается немногим избранным.

— Аполлоний Тианский познал ее на Востоке. Люди, памятные в европейской истории как альбигойцы, проповедовали ее в двенадцатом веке на юге Франции, покуда ересь не выкорчевали огнем и мечом. Христиан Розенкрейц провозгласил ее в позднем средневековье. Она была заветнейшей тайной Ордена Храмовников — Тамплиеров, — которых за это и сожгли по настоянию римской церкви. Алхимики искали ее, и лишь невежды могут понимать поиски Эликсира Жизни буквально. Прикрываясь подобными фразами, дабы уменьшить опасность преследований, алхимики стремились к Вечной Жизни, а попытки превращать низкие металлы в золото лишь олицетворяли стремление превратить материю в свет. И сейчас, покуда за нашими окнами кипит ночной лондонский муравейник, адепты и мистики продолжают искать Восьмикратный Путь к совершенству — здесь, и по всему миру.

— Вы действительно верите в то, что говорите? — спросил Рекс без тени насмешки.

— Да. — Герцог ответил немедленно и убежденно. — Даю слово, Рекс, я лично беседовал с людьми, чье здравомыслие и добросовестность не подлежат ни малейшему сомнению, — англичанином, итальянцем, индусом. Все трое, предшествуемые специально посланными проводниками, проникали в потаенную тибетскую долину, горное убежище, где некоторые ламы достигли столь высокой просветленности, что могут произвольно продлевать свою земную жизнь и совершать чудеса, описываемые Библией. Именно там священное пламя истины хранилось на протяжении столетий, надежно хранимое от грубого солдафонского безумия, объявшего современный нам с тобою мир.

— Звучит невероятно, и даже если существуют мистики, достигшие столь небывалой мощи благодаря святости, причем здесь черная магия?

— Покуда будем говорить не о черной магии, одно упоминание о которой кажется тебе смехотворным, но о так называемом Пути Левой Руки. У него тоже имеются адепты и, если святые тибетские мудрецы оберегают и постигают Путь Света, приверженцы Темного Пути... Слыхал когда-нибудь о чудовищном культе ву-ду, возникшем на Мадагаскаре, терзавшем Африку несчетные столетия, распространившимся посредством работорговли до Вест-Индии, да и твоей родной страны, между прочим?

— Слыхивал. Оживление покойников. Делают несчастных мертвецов вурдалаками, или в подобном роде... Негры и поныне дурачатся с этой пакостью в Южных Штатах, — а прикидываются христианами. Только неужели Саймон, образованный человек, серьезно занялся бы всякими дурацкими ву-ду, мумбо-юмбо, или как их там?

— Не в столь примитивном виде, mon ami. Служение злу насаждалось не только неграми, — богатые, образованные, как ты выражаешься, белые люди тоже алчут временами еще большего богатства — или власти. В Париже эпохи Людовика Четырнадцатого, когда средние века остались позади, чернокнижие буквально бушевало. Отравительница Ла Вуазен, как доказали, раздобыла полторы тысячи детей для ужасного аббата Гибура, который приносил малышей в жертву, совершая обряд черной мессы. Он перерезал ребенку горло, собирал кровь в кощунственную чашу, а затем изливал на тело посвящаемого в сатанинский культ. Я говорю об исторических данных, Рекс, — почитай отчеты коронного суда, перед ним предстали двести сорок шесть мужчин и женщин, участвовавших в самой невообразимой дьявольщине.

— Возможно. Звучит устрашающе, но ведь это стряслось невесть как давно.

— Если просишь более современных сведений, вот полностью и неопровержимо засвидетельствованное дело князя Боргезе. Он сдал в долгий наем свой венецианский дворец. Аренда истекала к 1895 году, но обитатели палаццо о том позабыли. Князь объявил о намерении вселиться назад, новые жильцы воспротивились, и Боргезе явился выселять строптивцев при помощи полиции. Угадай, что обнаружили во дворце?

— Бог знает, — помотал головою Рекс.

— Капище, сооруженное сатанистами. Главный зал обустроили на дьявольский лад, затратив, по-видимому, громадные деньги. Стены от пола до потолка обтянули алым и черным бархатом, на окна приспособили тяжелые шторы тех же цветов, дабы отрезать доступ дневному свету. В дальнем конце зала висел гобелен с колоссальной фигурой Люцифера, возвышавшейся надо всем окружавшим. Пониже воздвигли алтарь, полностью оснащенный для совершения адской литургии: черные свечи, сосуды, хрустальные шары — не позабыли ничего. Мягкие коврики, роскошные кресла, шитые алым и золотым, дожидались участников кощунственного действа... Много любопытного сыскалось, лучше и не упоминать за полночь.

Де Ришло ударил по столу стиснутым кулаком.

— Я излагаю факты, Рекс, — факты, слышишь? Голые, достоверные факты, которые могут подтвердить ныне здравствующие свидетели. Невзирая на электричество, поезда, аэропланы, автомобили, несмотря на скептицизм современников, силы тьмы остаются действенными, и находятся извращенные людские натуры, готовые поклониться им ради собственных нечестивых целей. Во всех крупных городах Азии, Европы и Америки. Обеих Америк.

Загорелое лицо Рекса неожиданно побледнело.

— И вы считаете... бедняга Саймон увяз в именно в этой мерзости?

— Считаю? Знаю! Убежден! Не настолько же ты увлекся девицей, чтобы и внимания не обратить на остальных? Альбинос. Человек с заячьей губой. Евразиец, у которого уцелела только левая рука. Они поклоняются дьяволу — все до единого.

— Но ведь не девушка же! Не Танит! — воскликнул Рекс, подымаясь на ноги. — Ее наверняка втянули в грязное дело, как и Саймона.

— Возможно, возможно... Последнее доказательство обнаружилось в плетеной корзине. Сборище намеревалось приступить к древнему ритуалу, подобно колдунам, занимающимся ву-ду, — принести в жертву адскому владыке черного петуха и белую курицу... А потом... Да!

Герцог обернулся, услыхав осторожный, легкий стук в дверь.

— Ваша светлость, — Макс, возникший в дверном проеме, церемонно поклонился, — прошу прощения, но я вынужденно взял эту вещь в спальне и подумал...

На вытянутой ладони лакея лежала маленькая золотая свастика.

Словно пантера, де Ришло метнулся к порогу, отшвырнул Макса и вылетел из библиотеки.

— Саймон! — кричал он, устремляясь по коридору, — Саймон, остановись! Замри на месте, я приказываю!

Но когда герцог достиг спальни, лишь разобранная постель и разбросанное по полу нижнее белье указывали на недавнее присутствие Саймона Аарона.

4. Безмолвный дом

Де Ришло широкими шагами возвратился в библиотеку и отобрал у слуги усыпанную драгоценностями свастику. Серые глаза герцога сверкали пламенем, не сулившим ничего хорошего.

— Как тебе достался этот предмет, Макс?

— Я снял его с шеи господина Аарона, ваша светлость.

— Что-о?

— Он позвонил, ваша светлость, и заказал чашку крепкого бульона. Пришлось поторопиться, но господин Аарон уже спал, когда я доставил требуемое. Чуть подноса не уронил, право слово! У господина Аарона вывалился во сне язык, лицо почернело и начинало распухать. Я увидал, что шея вздулась — какой-то шнурок впивался в горло спящему, душил его прямо на моих глазах. Мечусь, хватаю маникюрные ножницы, перерезаю — и на пол валится вот это... Я и принес вещицу вам.

— Хорошо. Можешь идти, прислуживать не надо. Приготовь постели мистеру ван Рину и мне, а сам ложись — мы засидимся до утра.

Дверь закрылась, медленная поступь Макса постепенно стихла. Герцог развернулся к Рексу:

— Саймон, разумеется, проснулся, натянул первую попавшуюся одежду, выбрался из окна и спустился по пожарной лестнице.

— Конечно, — согласился Рекс. — И прямиком торопится домой, в Сент-Джонс Вуд.

— А мы поторопимся ему вослед! Нужно вырвать Аарона у этих дьяволов. Не знаю, чего им потребовалось от Саймона, — полагаю, за всем предприятием кроется нечто значительное и страшное, иначе нет смысла пускаться на столь сложные ухищрения, лишь бы заманить в сети очередного профана. Игра, повторяю, идет очень крупная. И Саймон в этом сатанинском гамбите — простая пешка. Только бы не та, которую намерены пожертвовать...

— Надеетесь опередить? — пропыхтел Рекс, во весь опор летя за де Ришло по лестнице и выскакивая на улицу.

— Сомневаюсь... Эй, такси! — Де Ришло помахал рукой.

— У него форы минут пять, не больше.

— Да, но фора велика — бегу-то всего минут пятнадцать!

Герцог раздраженно умолк и друзья втиснулись в затормозившее рядом авто.

— Что-нибудь пошло вопреки вашим расчетам?

— Не уверен, однако думается, бедняга полностью подпал влиянию Мокаты — и уже давно, месяца два или три миновало. В таком случае, власть Мокаты куда значительнее моей, примененной лишь единожды и только сегодня вечером, с целью помочь. Я боялся, что Моката начнет противодействовать исцеляющим приказам — он способен влиять и на большом расстоянии, — заставит Саймона возвратиться. Потому и надел на шею нашему другу символ Света.

— А Макс его срезал, и развязал Мокате руки?

— Пожалуй, Моката взялся за дело еще раньше. Следил, стервец, глядя в хрустальный шар или вопрошая медиума, за творившимся в моем доме, приложил усилия и затянул шнурок на шее Саймона едва тот улегся, в надежде, что нити не выдержат и лопнут. Вышло иначе — и удобнее для Мокаты.

Рекс еще не вполне опомнился после всего услышанного от столь разумного и рассудительного человека, как де Ришло. Неужто герцог и впрямь верит чуши, именующейся черной магией, ву-ду, оккультными науками? Убедить ван Рина отнюдь не удалось, но Рекс воздержался от надлежащих комментариев и, покуда такси неслось по Бейкер-Стрит, рыча мотором и скрежеща передачами, вспомнил о чисто практической стороне этой несуразной ночной вылазки. Когда они покинули дом Саймона, там оставалось по меньшей мере восемь взрослых мужчин.

Ван Рин скосился на герцога:

— Пистолет при вас?

— Нет, и ни к чему он сегодня.

— Полный восторг и упоение! Четверо на одного — не многовато ли будет? Ладно, поживем — увидим...

Пожав широкими плечами, ван Рин спросил себя, а не в пьяном ли сне происходит нынешняя затея. Тогда самое время проснуться и протрезветь...

А Танит? Загадочная, умная, прелестная, словно только что сошла с холста, написанного итальянским мастером Возрождения... Нет, не во сне же встретились они посреди залитого электрическим блеском салона, окруженные странной публикой, которую герцог уверенно зачислил в поклонники сатаны. Если Танит — существо из плоти и крови, значит и остальные тоже.

На северной стороне герцог велел шоферу остановиться и подождать.

— Прогуляемся немного, — сказал он Рексу, оставляя задаток. — Саймон уже у себя, и пышно подъезжать в автомашине было бы откровенной глупостью.

— А вы же говорили, Моката способен видеть нас повсюду злобным глазом, — не удержался и съязвил Рекс.

— Весьма вероятно. Я уповаю на то, что он и мысли не допускает о повторном вторжении через пару часов, а посему и бдительность поослабил. Следует соблюдать осторожность — и есть надежда застать милую компанию врасплох. Пока негодяй не пользуется противоестественными способностями, он уязвим, подобно любому простому смертному.

Бок о бок они прошагали две улицы, где низенькие крыши старинных домов едва виднелись над высокими оградами, скрытые от любопытствующих глаз, безмолвные, чуть пугающие темными очертаниями среди шепчущихся деревьев. Затем проникли в уже знакомый Рексу неосвещенный тупик.

Неужто здесь угнездилось вековое зло, крадущееся в ночи, заклятое и вызванное к жизни страшными приверженцами неназываемых обрядов? Надо все-таки очнуться — и посмеяться вместе с Саймоном над идиотским сном, за доброй кружкой Пимовского эля, в уютном ресторанчике...

Осторожно ступая, де Ришло и ван Рин покрыли последние две сотни ярдов, остававшихся до входа и остановились, глядя на погасшие окна верхних этажей, возносившихся над каменной стеной. Ни лучика света, ни единого признака, говорящего, что дом вообще обитаем. А ведь, помимо слуг, там еще недавно собралось тринадцать человек, собиравшихся творить непонятный полночный ритуал. С тех пор миновало чуть более часа.

— Смылись, как по-вашему? — прошептал Рекс.

— Не уверен.

Де Ришло шагнул вперед и осторожно подергал прочно замкнутую калитку.

— Давайте вызовем полицию, пускай постучатся, войдут и все выяснят на собственный лад.

Герцог нетерпеливо пожал плечами:

— А на каком основании? В чем обвинить этих субъектов? Да любой лондонский сержант упечет нас в каталажку за преднамеренное издевательство над властями.

— Обвинить в похищении человека, — настаивал Рекс. — Дома, в Штатах, я вызвал бы сюда целый отряд менее чем за полчаса. Ребята сгребли бы всю шайку и определили под арест, покуда суд не соберется. И ни Моката, ни кто иной не мешали бы нам. А компенсацию за понесенный моральный ущерб я охотно заплатил бы потом, лишь бы остановить Саймона и обеспечить уходом хорошего специалиста. По нервным расстройствам, разумеется.

— О Рекс, Рекс... — Герцог усмехнулся. — Мысль сама по себе недурна, и находись мы в Штатах, следовало бы внять хорошему совету. Но здесь-то, mon ami, Великобритания.

— Что предпримем, ваша светлость?

— Войдем. И поглядим, не вернулся ли Саймон.

— Согласен, однако соотношение сил далеко не утешительное.

— Если попадемся, проложим себе обратную дорогу и удерем.

— О’кэй. Но если попадемся и не сможем удрать? Уж тут, будьте благонадежны, полицию вызовут они. Взлом, нападение на чужое жилище, потасовка... Тюрьмой пахнет, ваша светлость.

— Нет-нет, — пробормотал герцог. — Внимание полицейских им нужно примерно так же, как нам с тобою болотная лихорадка. Рукопашная — возможно, судебное преследование — никогда. Саймона следует вызволять любой ценою, Рекс.

— Добро, — вздохнул Рекс ван Рин.

Американец пригнулся, уперся ладонями в колени, напряг могучие мышцы плеч и уперся головой в кирпичную стену.

— Взбирайтесь.

Де Ришло склонился к его уху:

— Слушай! — прошелестел он. — И повинуйся. Едва только мы попадем внутрь, не отдаляйся ни на шаг, необходимо держаться вместе, что бы ни приключилось. Понятия не имею, какая именно дьявольщина творилась в доме Саймона, однако от здания прямо-таки разит черным злом!

— Опять вы за свою чушь! — простонал Рекс.

— Это не чушь, — холодно произнес де Ришло. — И ежели ты упорствуешь в насмешках, не принимаешь распоряжения всерьез, я пойду один. Дело чудовищно опасное, с подобным я сталкивался раз-другой в жизни и твердо решил избегать авантюр схожего свойства. Только ради Саймона могу я решиться перелезть эту стену во мраке ночи.

— А... Хорошо. Поступайте, как знаете.

— Будешь ты повиноваться беспрекословно и мгновенно? Каждому, буквально каждому слову?

— Буду, не беспокойтесь.

— Вот и славно. Первый приказ: кидайся наутек по первому знаку. Моих навыков и способностей достанет лишь на краткое время, если, Боже упаси, доведется повстречать... — Герцог умолк.

— Полезайте, ваша светлость.

Де Ришло вздохнул, вскарабкался на плечи Рекса и не без усилия подтянулся. В свою очередь, Рекс отступил на десяток ярдов, разбежался и прыгнул. Секунду спустя он уже восседал верхом на стене, рядом с де Ришло.

Оба замерли, всматриваясь в непроницаемо темный сад, а потом по очереди спрыгнули на примыкавшую к ограде цветочную клумбу.

— Сразу подыскиваем дорогу для возможного бегства, — прошептал герцог. — В последнее мгновение будет уже поздно.

— Как насчет вот этого деревца? — спросил Рекс, похлопав по шершавой коре столетнего вяза.

Де Ришло молча кивнул. Беглый взгляд убедил герцога: ветви растут достаточно низко от земли, можно без особого труда вскарабкаться, и в два приема очутиться на гребне стены. Быстро и проворно де Ришло пересек маленькую открытую лужайку и скрылся в кустах, окаймлявших стены безмолвного здания. Рекс тенью метнулся вослед.

Из нового укрытия ван Рин исследовал взглядом боковые окна. Нигде, ни в едином месте света не замечалось. Герцог двинулся вперед, покуда заросли не кончились у заднего двора, куда, по-видимому, выходили все службы.

— Осторожнее, — зашипел ван Рин, дергая де Ришло за рукав. — Как бы на собаку не нарваться.

— Не нарвемся, — почти беззвучно сказал герцог. — Собаки — простые, дружелюбные, чрезвычайно восприимчивые существа. Эфирные колебания, вибрации, возникающие там, где занимаются, либо занимались черной магией, доводят любого пса до исступления, заставляют выть и опрометью мчаться прочь.

Легкими, быстрыми, неслышными шагами де Ришло пересек задний двор и добрался до стены дома.

И здесь каждое окно зияло тьмою. Недобрая, необычная тишина царила над жилищем Саймона Аарона.

— Ох и не по душе мне все это, — сказал герцог. — Саймон едва ли четверть часа как успел вернуться — и видишь сам. Правда, остальные тоже исчезли — кажется. Рискнем, нарваться на засаду маловероятно.

Де Ришло протянул руку в направлении узкого, высокого оконного проема на первом этаже:

— Здесь, полагаю, уборная. Большинство людей постоянно забывают брать окна уборных на задвижку. Попытаем удачи.

Рекс неслышно ступил ему вослед по мягкой траве, склонился, обхватил герцогские колени и рывком поднял старшего друга до уровня переплета.

Скрипнула деревянная рама, верхняя половина окна распахнулась, голова и плечи де Ришло исчезли внутри.

Одно мгновение ван Рин следил за дергающимися ногами, потом ноги исчезли и раздался приглушенный удар, сопровожденный негромкой руганью.

— Ушиблись? — тихонько спросил Рекс, увидав как лицо герцога — бледное пятно за мутным стеклом — возникло в темноте.

— Не очень... Хотя в моем возрасте подобные трюки особого удовольствия не приносят. Внутренняя дверь, слава Тебе, Господи, отперта.

Через минуту ван Рин тоже очутился внутри. Герцог занимался чем-то весьма странным. Прислонившись к стене, де Ришло расшнуровывал ботинки.

— Туфли долой! велел он Рексу. — И носки тоже.

— Туфли — понимаю, хотя израним себе все ноги, если потребуется бежать через темный сад, но зачем же носки?

— Не спорь, — резко зашипел де Ришло. — Скидывай, мы попусту теряем время.

— Снял, — объявил Рекс. — Дальше-то что?

— Натягивай туфли на босу ногу, а носки — поверх. Ступать будешь бесшумно, а бегать сможешь как борзой пес.

Герцог выпрямился:

— Теперь ни звука. Думаю, все прочие действительно скрылись и, ежели Моката не устроил засаду собственной персоной, Саймона удастся вызволить. Но, коли столкнемся с черным слугой... Бога ради, помни, Рекс, не гляди ему в глаза! Это боксерская привычка, знаю, но не смей!

С бесконечными предосторожностями герцог приотворил дверь и высунулся в темный холл. Слабое лунное сияние, сочившееся сквозь верхние окна, озаряло двойные, оставленные распахнутыми двери, уводившие в салон. С минуту де Ришло напряженно вслушивался, потом выскользнул из уборной окончательно и отступил, позволяя выйти Рексу. Ван Рин тихонько закрыл туалетную комнату.

Приглушенные носками шаги были почти неслышимы. Две осторожных тени крались по добротному, ни разу не скрипнувшему паркету. Пройдя в салон, де Ришло осторожно отвел оконную занавеску. Стали различимы очертания старинной позолоченной мебели, разбросанные по столам тарелки, блюдца, бокалы.

Рекс поднял фужер, на две трети полный выдохшимся шампанским, и молча показал герцогу.

Гости явно бежали в большой спешке.

Де Ришло кивнул. Ирландский бард, альбинос, однорукий азиат, заячья губа и все прочие члены дьявольского кружка, видимо, до полусмерти перепугались, когда Саймона силой увели прямо у них из-под носа, и ринулись вон, махнув рукой на несостоявшиеся ночные занятия. Герцог осторожно отпустил занавеску и оба друга вернулись в холл.

Туда выходило еще несколько дверей, располагавшихся по обе стороны. Де Ришло медленно повернул бронзовую ручку и надавил. Перед пришельцами открылась маленькая библиотека, в дальней стене которой два узких окна глядели в сад, пропуская сквозь стекла бледный блеск предрассветных звезд. Покинув Рекса у порога, де Ришло на цыпочках пресек библиотеку, откинул засовы обеих рам, раздвинул створки, а потом, уже гораздо смелее, раскрыл их нараспашку. Отсюда было хорошо видно вяз, предназначенный для возможного отступления. Герцог обернулся и внезапно вздрогнул.

Рекс исчез.

— Рекс! — отчаянно прошипел де Ришло, объятый внезапным безымянным ужасом. — Рекс!

Ответа не было.

* * *

В отличие от венценосца Вильгельма и барона де Монсеррата, испанец Родриго не испытывал ревности ни разу в жизни.

Подобное отношение к женщине могло бы показаться почти противоестественным — однако никакой патологии в здоровой, жизнерадостной натуре испанца не наблюдалось отродясь. Просто Родриго де Монтагут-и-Ороско твердо знал, для чего и сколь долго потребуется ему восхитительный, сладостный комок женской плоти, со всеми подобающими и присущими изгибами и округлостями.

Сладострастием Родриго был наделен сверх всякой, обычному человеку отпущенной меры, любовную силу за собою ведал неимоверную, а потому и не мучился извечным вопросом, породившим на белый свет столько романтических коллизий: лучше я, или хуже соперника (предшественника, будущего кавалера). Испанец пребывал в твердой — и обоснованной — уверенности, что превзойти его по сей части не способен никто.

Эрна де Монсеррат оказалась первой, кто устоял перед благожелательным, неподражаемо наглым натиском Родриго. И не потому, что двадцатичетырехлетняя баронесса отличалась ханжеской скромностью — вовсе нет! И не потому, что Родриго махнул рукой не несостоявшуюся добычу, и не потому, что дружеские чувства помешали бы кастильцу завлечь в петель жену лучшего и надежнейшего друга.

Эрна забавлялась неутоленной настойчивостью испанца, играла с ним, как играла с учителем фехтования, щадившим неумелую ученицу при каждом выпаде; как играла с выгнанным на ее стойку вепрем, которого добивали стрелы стоявших рядом лучников; как играла с собственным мужем, возводившим на ложе любовных пыток пылкую скромницу, и покидавшим исступленную, разметавшуюся, ждавшую продолжения беспощадных ласк вакханку — но Бертран де Монсеррат, в отличие от жены, знал меру и в бою, и в привязанности, и в страсти... О притязаниях Родриго Эрна не говорила мужу ни слова, ибо едва ли была способна принять всерьез чрезвычайно серьезную сеть, понемногу сплетавшуюся вокруг ее милой и неотразимой особы.

Родриго же, в свой черед, не торопился. Он твердо вознамерился овладеть строптивицей, и на досуге обдумывал планы один другого замысловатее. Судьба, в лице короля Вильгельма и его усердных слуг, послала кастильцу возможность неожиданную, легкую и безотказную.

А потому гибель баронессе Эрне де Монсеррат вовсе не грозила. Чего нельзя было сказать о «стряпчем, толмачах, латниках, слугах и прочей сволочи»...

5. Воплощенное зло

В долгой и разнообразной жизни де Ришло было столько странных и страшных приключений, что герцогская рука непроизвольно, инстинктивно метнулась к боковому внутреннему карману, где постоянно хранился маленький автоматический пистолет.

Карман пустовал.

За долю секунды герцог сообразил: в этом деле перестрелок не предвидится. Лишь упорная, угрюмая борьба против темного воинства, — борьба, в которой защищаются не пулей, а твердой, неколебимой верой в конечное торжество добра; в которой надлежит рассчитывать не на меткость глаза и проворство руки, а на все накопленные за долгие годы знания и навыки, способные призвать на помощь и вовлечь в сражение великие, несокрушимые Силы Света.

Двумя прыжками де Ришло покрыл пространство, отделявшее его от порога, нашарил электрический переключатель, надавил и во весь голос воскликнул:

— Fundamenta ejus in montibus sanctis!

— Какою лешего? — осведомился Рекс.

Он объявился в холле, у самого входа в салон, где быстро и бесшумно сооружал хитрую баррикаду из легких кресел и китайского фарфора, обреченных при малейшем касании рухнуть и предупреждающе загрохотать.

— Поздравляю, — добавил ван Рин, пристально глядя на уводившую к обсерватории лестницу. Ничто не шелохнулось в доме Саймона, точно закутавшемся в звуконепроницаемый саван.

Оба друга безмолвствовали, покуда не стали различать собственное учащенное и прерывистое дыхание.

— В доме — ни души, — объявил Рекс. — Ваш выкрик услышал бы кто и где угодно. Эхо грянуло от чердака до погреба.

Де Ришло смотрел на товарища с нескрываемой яростью.

— Сумасшедший! — рявкнул он. — Ты все-таки не понимаешь, куда мы проникли, кому противостали? В этом дьявольском вертепе нельзя разлучаться ни на миг, даже сейчас, при включенном свете!

Рекс ухмыльнулся. Он всегда считал герцога одним из наиболее бесстрашных людей, и видеть де Ришло столь взволнованным было американцу в новинку.

— Ваша светлость, я не страшусь привидений и вампиров. Но категорически возражаю против пули в спину, — сказал он. — Вот и устроил западню для торопыг, чтобы услышать любого лакея, который проснется некстати и заинтересуется непрошеными гостями. А для большей уверенности прихватит револьверище размером с корабельную пушку.

— Да, конечно, — ответил герцог, поморщившись. — Но поверь, поверь же мне, Рекс, — необходимо, настоятельно и неотъемлемо необходимо держаться вместе — настолько близко, насколько позволяет обстановка. Все время. Каждую секунду, проводимую в этом ужасном доме.

Де Ришло помолчал и добавил:

— Обвиняй меня в ребячестве, называй полоумным, но если, Боже упаси, произойдет что-либо странное, тебе непонятное и необъяснимое, следует немедленно браться за руки. Это учетверит наше противодействие злу, ибо наши вибрации, устремленные к добру, сольются и обретут общий лад... Ну что же, mon ami, проследуем в обсерваторию и удостоверимся в отсутствии нежелательных людей. Хотя в этом едва ли можно сомневаться. Теперь.

Рекс двинулся вслед герцогу, покачивая головой. До чего же отличается человек, боящийся темноты, намеренный хвататься за руки при первом шорохе или скрипе от прежнего, неустрашимого де Ришло, решительного и дерзкого. Однако же, подумал ван Рин, глядя, как друг быстрыми, крадущимися шагами взбирается наверх, если герцогу и впрямь настолько не по себе, то нынешний ночной визит — лишнее подтверждение отчаянной отваги.

Этажом выше они проворно заглянули в каждую спальню, однако никого не обнаружили. Ни единая постель не была разобрана.

— Сдается, Моката просто выставил приспешников со всею возможной скоростью, а сам караулил внизу, в машине, дабы тотчас ухватить и увезти Саймона, если тот объявится, — сказал де Ришло, покидая последнюю спальню.

— Вы правы, — отвечал Рекс, — и можно убираться восвояси с чистой совестью.

Американец поежился, повертел плечами сначала вперед, потом назад:

— Однако, ваша светлость, и холодина же здесь!

— А я думал, ты ничего не замечаешь, — тихо сказал герцог. — Холодает. И резко... Но восвояси отправляться рановато. Перед нами, осмелюсь утверждать, богоданная возможность обыскать проклятое место не торопясь и со всевозможной тщательностью. Наткнемся на любопытные вещи, друг мой Рекс ван Рин, только помни: доверие, повиновение, осторожность! Электричества не выключай: чем больше ламп останется гореть, тем лучше и безопаснее. Обсерваторию навестим попозже, а пока вернемся вниз.

Посреди салона обретался огромный раскладной стол, накрытый для роскошного ужина — тот самый, который они видели полутора часами ранее. Де Ришло приблизился к яствам и щедрой рукой налил себе стакан вина.

— Эге, да Саймон, я вижу, опять пристрастился к мадам Клико! — произнес герцог, трогая бутылку. — Он с удивительной регулярностью колеблется меж клико и брютом, хотя, по моему разумению, хорошо выдержанный Поль Роже далеко превосходит обе эти марки.

Рекс выбрал чистую тарелку, бросил на нее огромный ломоть утки a la Montmorency, добавил печеночного паштета и усыпал получившееся блюдо свежими вишнями, вызвав живейшее неодобрение де Ришло, возмущенного подобным ковбойским варварством.

Усиленно работая челюстями, ван Рин гадал, действительно ли оправился герцог от необычайного нервного напряжения, которое целиком завладело им пятнадцать минут назад, или весело болтает, пытаясь не выдать внутренней тревоги. Со смущением Рекс признался себе самому: в доме действительно чувствовалось нечто странное, тишина придавливала и угнетала, по ногам тянуло зябким ледяным дуновением, сочившимся, казалось, прямо из-под пышного стола.

Торопясь возобновить обыск, покончить с ним и убраться подальше от зловещего здания, Рекс промямлил сквозь полупрожеванный кусок:

— Да пускай себе пьет хоть парагвайское пиво — не за едою будь сказано, как индейцы его готовят!..

— Знаю, — улыбнулся де Ришло. — Жуют листья... запамятовал растение... и сплевывают опьяняющий сок в общую посудину. Потом вкушают с огромным удовольствием. Видал, видал...

Рекс едва не поперхнулся:

— Куда подевался Моката — и, главное, зачем?

— На последний вопрос очень легко ответить, — сказал герцог, возвращая опустелый стакан на стол и доставая из портсигара Hoyo de Monterrey. — В нашей стране, по сути, не существует законов, запрещающих заниматься черной магией. Только Акт 1842 года, так называемое Уложение против Мошенничества и Бродяжничества, согласно которому человека можно преследовать за «истинное либо ложное предсказание судеб при посредстве хитроумных средств, приспособлений, или же тайных навыков». И, поскольку все, практикующие подобное, злобны по самой своей сути, в дело сплошь и рядом вовлекаются торговля наркотиками, вымогательство, разбойные нападения, — даже убийство. Вот Моката и рассудил за лучшее, узнав с помощью упомянутых навыков и приспособлений о нашем грядущем визите, убраться поскорей и подальше — ибо кулачная свалка привлекла бы внимание полиции. Моката предпочел явить разумную трусость и покинул дом, оставив его нашему заботливому попечению. Саймона, разумеется, забрал.

— Не слишком-то логично, а? — спросил Рекс. — Только что вы опасались тлетворных магических воздействий, которым и сопротивляться немыслимо, а теперь утверждаете, будто Моката сам затрясся от страха и ринулся наутек, чтобы не схлопотать по физиономии.

— Я лишь гадаю, милый мой, и почти ничего не понимаю наверняка. Идущие по Пути Левой Руки сплошь и рядом бывают неофитами, способными желать кому-либо зла, накликать несчастья на тех, кого ненавидят — но и только. Имеются, впрочем, адепты. Эти в состоянии привлечь на свою сторону столь мощные разрушительные силы, что и упоминать их здесь не следует. Современная наука о подобном и не подозревает.

— Если Моката занимает в черной иерархии невысокое место, мы, действительно, просто поколотили бы его безо всякого ущерба для себя самих. Но, будучи магистром, он легко сумел бы поразить нападающих слепотою — или уничтожить вообще. К несчастью, в этом гнусном деле приходится орудовать на ощупь, а я владею лишь основными заклинаниями и приемами, присущими Пути Правой Руки. Он более известен как белая магия, и может защитить в минуту противоестественной опасности. Жаль, я недостаточно хорошо подготовлен, а то мы с тобою без труда узнали бы, где очутился Аарон.

— Глядите бодрее, мы разыщем его! — засмеялся Рекс, опуская на скатерть опустошенную тарелку. Легкий звук разлетелся гулким, зловещим эхом по всему дому, заставив американца непроизвольно обернуться в сторону оставшихся темными внутренних покоев.

— Что будем делать дальше? — спросил он чуть охрипшим голосом и негромко откашлялся.

— Искать бумаги Саймона. Надеюсь, это позволит узнать настоящие имена и адреса кое-кого из дьяволопоклонников. Начнем с библиотеки — да не позабудь прихватить бутылку. Я беру стаканы.

Рекс улыбнулся и немедленно повиновался герцогскому распоряжению.

— Настоящие имена, говорите? — полюбопытствовал он, ступая по пятам де Ришло.

— А ты полагал, будто старую ведьму с неимоверным попугаячьим клювом вместо носа и правда кличут мадам д’Юрфэ? А? Это просто-напросто nom-du-diable, дьявольское имя, полученное при кощунственной пародии на крещение. Так звали графиню, знаменитую во времена Людовика Пятнадцатого. По колдовской части, заметь. С остальными та же самая история.

Де Ришло замедлил шаг:

— Неужели ты не понял, не догадался, как зовут очаровательную собеседницу в зеленом платье?

Ван Рин остолбенел.

— Танит? Я... я думал, это иностранное имя.

Господи помилуй, — вздохнул де Ришло. — Танит. Имя богини луны у древних карфагенян. За тысячи лет до того египтяне звали эту же богиню Изидой, а финикийцам она была известна как Владычица Астарта. Богиню чтили в священных рощах, где приносили в жертву горлиц и закатывали неописуемые оргии, настоящие пиршества похоти. Любовником Астарты был Адонис, чью смерть верующие оплакивали ежегодно, в установленный день, полагая Адониса спасителем. Процессии, шагавшие к алтарям, приходили в полнейшее неистовство и, дабы, умерить скорбь и неутоленную страсть овдовевшей богини, кромсали и калечили себя ножами. Прочитай «Золотую ветвь» сэра Джона Фрэзера, там это описано подробнее. Пролитая кровь дымится по сей день, друг мой Рекс, и богиня жаждет, истомившись за долгие века христианства. Одиннадцать магических слов, каждое состоит из одиннадцати букв. Произнесенные дважды, в нужное время, в нужном месте, после соответствующей подготовки, они призовут Астарту, и древняя богиня явится тебе, в грозной своей красе, ужасная, требующая новых жертв.

Даже веселому, жизнерадостному скептику ван Рину стало слегка не по себе от выслушанного. Голос де Ришло звучал совершенно серьезно, без тени привычной иронии, столь свойственной пожилому аристократу. Герцог обращался к Рексу со всею серьезностью человека, заговорившего о вещах, упоминанию не подлежащих. О страшной, доступной немногим, древней тайне. Американец поежился, когда его товарищ начал уверенно и быстро выдвигать ящики письменного стола.

Все они, за вычетом одного, запертого, содержали почтовые конверты. Беглый осмотр убедил и де Ришло, и ван Рина, что ничего интереснее счетов, заявок и ежедневной деловой переписки, не обнаружено. Рекс взломал запертый ящик стальным ножом для разрезания бумаги, но и там оказались корешки чековых книжек, долговые расписки, чистые бланки.

Наступил черед книжных полок.

Возможно, Саймон хранил сокровенные записи меж отборной коллекции первых изданий, которой немало гордился.

Но двадцатиминутный поиск — тщательный и дотошный — также не принес плодов. Аккуратные, ровные ряды книг ничего не скрывали.

Покинув библиотеку, Рекс и герцог методически прошли по всем комнатам первого этажа, больше не трудясь восстанавливать нарушенный порядок, спеша, лихорадочно и сноровисто роясь в шкафах, столах, ящиках, поднимая ковры, простукивая стены.

Безуспешно.

Друзья ринулись наверх, прошли по спальням, точно смерч, оставили за собою полный разгром, однако и здесь не сыскалось ни вещей, ни бумаг необычного свойства. Ни сундуков, ни несгораемых шкафов не было во всем доме.

Де Ришло тщательно следил, чтобы Рекс не отдалялся ни на один лишний шаг — и нельзя сказать, будто американец возражал. Мало-помалу гнетущая атмосфера здания начинала действовать. Ван Рину казалось, что за ними непрерывно следят холодные, чудовищно злые глаза — следят исподволь, незаметно. И как ни убеждал себя Рекс в глупости подобных измышлений, порожденных беспочвенными страхами де Ришло, а все-таки жался к старшему товарищу и поминутно оглядывался через плечо.

— Но где-то же оставили эти негодяи следы своих занятий? — гневно воскликнул герцог, выходя на лестничную площадку. — Хоть где-то, Рекс!

— Мы еще не были в обсерватории, ваша светлость, — улыбнулся ван Рин.

— И то правда. Я берег обсерваторию напоследок.

Под огромным куполом все оставалось точно так же, как и прежде. Устремлялся в ту же точку звездного неба дорогой, мощный телескоп, на тех же местах покоились астролябии, секстанты, сферы и дуги. Пятиконечная звезда, окруженная двойным кольцом, замкнутая каббалистическими знаками, ярко белела на полированном полу при свете электрических ламп. Безусловно, здесь не успели совершить никакой церемонии. Дабы удостовериться в этом, герцог откинул крышку плетеной корзины и заглянул внутрь.

Раздались громкие скребущие звуки, потом недовольное, резкое клохтание. Де Ришло повернулся:

— Видишь? Черный петух и белая курица назначались в жертву, да только мы поломали чертовым слугам всю затею. Вот и уцелели пичужки. Эк, перепуганы-то... Отнесем вниз и выпустим в саду, не то пропадут взаперти.

— Чем эти люди собирались заняться? — серьезно и угрюмо спросил Рекс, утрачивавший последние остатки былого скепсиса.

— Использовать определенное сочетание звезд и планет, наблюдавшееся в день, когда Саймон родился, и повторяющееся нынче ночью. Сделать Аарона медиумом, и потом изречь некое заклятие, многократно усиленное расположением светил. Вызвать мрачное потустороннее существо — низший, либо заблудший дух, или, того страшнее, пышущую злобой тварь из эфирных слоев, известных под названием ад. А затем добыть у призванного некие сведения, позарез необходимые сатанистам. Или отдать повеление — коль скоро Моката магистр, запредельное чудовище обязано повиноваться.

— Тьфу, чушь! — взвился неугомонный Рекс. — Не бывает ничего подобного! Не бывает, слышите? Саймона захватила банда шантажистов, гангстеров! Загипнотизировала его, коль вам угодно! И забила бедолаге мозги этой же самой галиматьей. Повторяю, ваша светлость, и не сердитесь, Бога ради: все бабкины россказни — полная, совершенная и постыдная чепуха.

— Надеюсь, ты не убедишься в обратном, голубчик, — сухо произнес де Ришло. — Однако этому пожеланию сбыться едва ли суждено. Ты выйдешь отсюда изрядно перевоспитанным, друг мой... Продолжим поиски.

— Продолжим. Только сожалею, что мы с самого начала не вызвали отряд фараонов и не предоставили работенку им, профессионалам.

Осмотр инструментов обнаружил их полную безвредность и безобидность, а прямоугольный книжный шкафчик, вращавшийся на подставке, содержал только тригонометрические таблицы и карты небосвода.

— Проклятье! Но хоть что-то же они должны были оставить, — бормотал де Ришло. — Кубки, клинки, дьявольские библии! Ведь не совершают обряда голыми руками...

— Значит, ребята попались основательные и уволокли все принадлежности ремесла.

— Тогда подскажи, где могли храниться эти принадлежности! Не стой столбом, ищи! Простучи стены, Рекс, пошевеливайся. Я займусь полом. Здесь наверняка имеется потайная ниша!

Еще несколько минут продолжались молчаливые поиски. Лишь непрерывное постукивание нарушало тишину в обсерватории. Дом безмолвствовал, точно выжидал, затаившись.

Рекс восторженно заорал.

— Есть! Вот она! Здесь полость!

Четыре человеческих руки молниеносно сорвали карту Макрокосма, начерченную в начале семнадцатого столетия Робертом Фладдом и, пошарив секунду-другую, обнаружили секретную пружину. Панель отскочила, громко и отрывисто щелкнув.

Ниша имела в глубину фута три с половиной и содержала весьма любопытный набор предметов: ореховый жезл, испещренный руническими письменами, совершенно загадочными для ван Рина, оправленный в золото хрустальный шар, заостренный факел, который можно было воткнуть в землю, подсвечники, два огромных книжных тома, кинжал с широким, изогнутым наподобие полумесяца, лезвием; перстень, кубок и старинная бронзовая лампа, сплетенная из выгнутых человеческих фигур, снабженная девятью фитилями. На каждой вещи были изображены пентаграммы, планетные знаки и другие странные символы. Каждая была истерта веками и частым употреблением до матового блеска.

— Вот они! — выдохнул герцог. — До чего хорошо упорствовать! Эти штуки, Рекс, появились в незапамятной древности, любая заключает в себе огромную мощь благодаря связи с предыдущими страшными тайнами. Ставлю тысячу против одного: негодяям не сыскать замены утраченному. Сейчас вырвем хищной твари клыки и когти, а без них милая компания не сумеет навредить ни нам, ни Саймону.

Де Ришло говорил и одновременно листал чародейские книги. Одна была одета в кованый медный переплет, испещренный каббалистическими письменами. Страницы, выделанные из коры молодых деревьев, покрывала ясная вязь, исполненная железным стилосом. Текст второго тома был начертан на пожелтелом пергаменте, а крышки переплета застегивались большими серебряными пряжками.

— Прекрасно сохранившиеся экземпляры, — бормотал герцог с восхищением старого библиофила. — Соломонова Клавикула и Гримуар Папы Гонория. Не какие-нибудь искаженные позднейшими переписчиками копии семнадцатого столетия, отнюдь нет! Клавикула, начертанная на пробковом дереве, может относиться вообще к любой эпохе, и для черных чародеев составляет примерно то же, что Синайский Кодекс для христиан.

— Пожалуй, Моката не рассчитывал, что мы задержимся и обыщем обсерваторию, не обнаружив Саймона. Хорош ясновидец, ничего не скажу. А вы еще опасались его колдовских способностей, ваша светлость. Эй, почему так холодно?

Рекс поежился и охватил плечи ладонями.

Герцог уронил обе книги и развернулся, точно ужаленный сзади. Он ощутил надвигавшийся ужас немедленно, в ту самую секунду, когда ледяной ветер пошел гулять вокруг — ветер, веявший дыханием арктических пустынь и обжигавший тело подобно пламени. Электрические лампы замигали, померкли. Только слабые красные огоньки вольфрамовых нитей продолжали пылать в округлых колбах. Обсерватория погрузилась в полумрак. Фиолетовый туман взвихрился и начал подыматься из середины пятиконечной звезды, вращаясь невероятно быстро, вставая зловещей, угрожающей тенью. Смерч уплотнялся, набирал высоту, ширился и обретал очертания.

Снова мигнули нити накала, мигнули — и погасли окончательно. Лиловый смерч, напротив, засветился изнутри фосфоресцирующим сиянием, при котором стали различимы контуры книжного шкафа и телескопа. Тошнотворный запах трупного гниения распространился в комнате. Футах в семи над полом возникал омерзительный сгусток, чудовищная харя, устремлявшая на друзей пронзительный, испепеляющий взгляд пылавших, словно угли, зрачков, которые смотрели неотрывно и грозно. Лицо страшилища темнело, белки дьявольских глаз блистали. Туман принимал форму плеч, торса, ног...

Прежде, нежели де Ришло или Рекс умудрились сделать первый вздох, материализация завершилась. Облаченный в развевающийся белый саван, перед ними высился черный слуга Мокаты. Астральное тело было в точности таким, каким запомнилось герцогу, видавшему страшного мальгаша во плоти — шесть футов восемь дюймов, гигант! Чуть раскосые глаза устремлялись на пришельцев, пылая, точно раздутые кузнечным мехом угли.

6. Тайное Искусство

Сказать, будто Рекс испугался, значило бы крепко погрешить против истины.

Рекс не испугался.

Он буквально обезумел от ужаса.

В таком состоянии человек уже не способен метнуться в сторону, кувыркнуться, нырнуть, спасаясь от нежданной атаки. Американец просто застыл, оцепеневший, скованный убивающим за несколько минут холодом, источаемым фигурой, вставшей над каббалистической звездой. Мелкий, частый пульс бился в висках ван Рина. Ясный, серебристый голос явственно звенел в ушах американца:

— Не смотри в глаза! Не смотри ему в глаза!..

Безостановочное, настойчивое повторение того, что сказал де Ришло. Но, как ни пытался Рекс удержаться, оторвать взора от налитых злобой, желтоватых зрачков, пылавших в белых ободках на черном, точно адским пламенем обугленном, лице было немыслимо.

* * *

Совещание, быстрое, откровенное и содержательное, состоялось на близлежащем лугу, ибо умный и многоопытный Родриго великолепно знал, сколь длинными ушами обладают стены.

— Все золото, до последнего цехина, принадлежит вам, — сказал испанец. — И не вздумайте ссориться из-за добычи. Мертвецам богатство ни к чему. Наша единственная надежда — в сплоченности. Восемь бойцов проложат себе дорогу к восточному побережью сквозь любые препятствия. Одиночка пропадет. Лучше честно поделиться всем добытым и уйти живыми. Понятно?

— Капитан...

Дерзкая ухмылка Мануэля не осталась незамеченной. Родриго мысленно отметил, что подставлять спину дерзкому, великолепно развитому наемнику вовсе не след — наставления до подобных молодцев доходят нелегко, а жадность сквозила в каждой черте горбоносого, хищного баска. Что ж, коль скоро слушающий не внемлет...

— Капитан, речь идет о всей добыче?

— Не понимаю...

— Вы распорядились щадить женщину при любых обстоятельствах, как ни обернется дело. Предупредили, что лично зарубите человека, нарочно или случайно всадившего в нее стрелу. Велели беречь баронессу пуще зеницы ока. Правильно?

— Всецело правильно.

— Надлежит полагать, что баронесса также входит в перечень добытого?

Несколько мгновений Родриго недоуменно глядел в глаза Мануэлю, потом расплылся в искренней, веселой ухмылке.

— Речь идет о возможном выкупе?

— Так точно, mi capitan.

— Выкуп исключается. Мне, дружок, нужна сама Эрна де Монсеррат, а вовсе не те деньги, которые Бертран согласится уплатить за ее возвращение. Сомневаюсь, что наш кормилец и поилец вообще захочет раскошелиться в этом непредвиденном случае. Но я знаю твой следующий вопрос.

— Вы столь проницательны, мой капитан?

«Олух Царя Небесного, — подумал Родриго. — Роешь себе яму собственным длинным языком еще до того, как вообще заварилась каша. Лезешь на ссору с человеком, от которого будешь полностью зависеть в ближайшие четыре недели. А зачем? Зачем?»

— Да, я проницателен, Мануэль. Знаю тебя насквозь. Как и всех прочих. Вопрос очевиден.

— Тогда скажите сами.

— Говорю. Тебе любопытно услышать, поделимся ли мы баронессой? Будет красотка принадлежать мне одному или всем?

Мануэль промолчал, бестрепетно глядя в лицо начальника.

— Так или нет?

— Так, mi capitan.

— Отвечаю. Никогда и ни разу не обидел я своих бойцов при дележе. Понятно?

Семь похабных улыбок возникли на семи смуглых физиономиях.

— Но, поелику Эрна де Монсеррат есть моя собственность, по доброй воле предоставляемая в пользование товарищам...

Родриго прекрасно понимал, что не яви он доброй воли, подчиненные просто-напросто хватят алебардой меж лопаток, завладеют соблазнительной пленницей, насытятся, а потом сложат немудрые головы, наткнувшись на первый попавшийся королевский отряд, или заплутав средь незнакомого Хэмфордского леса, простершегося во все стороны на десятки, если не сотни, немеряных миль.

— ...то прошу, настаиваю и требую обращаться с чужим достоянием бережно. Кобылка норовистая, верьте слову. До прибытия в Испанию мы укротим и объездим ее соединенными силами. В Кадисе же разойдемся — вы унесете звонкую монету, я уведу шелковую, послушную, все изведавшую и ничего более не стыдящуюся девочку...

Сам того не понимая, Родриго был, пожалуй, влюблен в баронессу.

— Это справедливо?

— Вполне, — молвил немало изумившийся баск. Прочие только склонили головы в знак согласия.

* * *

Неспособный шевельнуть рукой, ногою двинуть, Рекс молча следил за нечеловеческим явлением, возраставшим ввысь и вширь, окутанным белыми, развевающимися одеждами, безмолвным, проступающим сквозь лиловый туман, в коем тонули астральные ноги, — туман, окутывавший пентаграмму, словно призрак неупокоенного джинна. Обсерваторию переполняла сладковатая могильная вонь, про которую Рекс не единожды слыхал, но ни разу в тридцатилетней своей жизни не испытал собственной парой ноздрей.

Брр-р-р!

Гнусное присутствие нечистой гробовой мрази пригнетало к полу.

Внезапно красные лучи прянули вперед от убивающих раскосых глаз, и Рекс обнаружил, что трепещет от головы до ног. Он отчаянно, упорно стал твердить: «Отче наш, иже еси на небесех... да святится... святится... святится...» Но слова, давным-давно позабытые, не шли на ум несчастному американцу, а потусторонняя тварь умело этим пользовалась. Вибрации сотрясали Рексово тело — точно в руках ван Рина были зажаты оголенные провода могучей электрической батареи. Левое колено дрогнуло окончательно. Ступни поднялась. Рекс попытался поднять руки, защитить лицо, — но ладони остались намертво прижатыми к бокам, точно каждый атом накопленной воли всасывался и поглощался неумолимой силой, влекшей к безмолвной, невыразимо жуткой фигуре. Вопреки себе самому, ван Рин оторвал подметку от натертого пола и сделал первый шаг вперед.

* * *

Стряпчий — седовласый государственный муж, уверенно ехавший во главе двадцати конных копейщиков, погиб первым. Стрела, пущенная с расстояния нескольких ярдов, пронзила не защищенную броней шею навылет, ушла дальше и свалила скакавшего следом толмача. Ливень оперенных снарядов обрушился на походную колонну с обеих сторон лесной тропы. Обученный лучник без особого труда выпускает в минуту до пятнадцати стрел. Лучников было восемь, а коронные бойцы не чаяли на подходах к Хлафордстону никакой дорожной неприятности.

Стальные жала коротко лязгали, пронзая шлемы и кольчужные сетки. Латники валились вон из седел, лошади становились на дыбы и опрокидывались, пораженные безошибочно бившими из кустов басками. Конские туши тяжко рушились наземь, сминая доспехи и ломая кости уже мертвых всадников. Трое замыкавших колонну успели сообразить, в чем дело, натянули поводья, развернулись и ринулись вспять, но стрелы мчались куда быстрее.

Ошеломленная, обезумевшая от испуга Эрна де Монсеррат зажмурилась, когда ее скакун заржал и понес всадницу бешеным галопом. Иветта, молоденькая служанка баронессы, отчаянно визжала позади.

Тропа, к счастью, была достаточно широка, и ветви не исхлестали беспомощную баронессу, не оглушили, не повергли с лошадиной спины. Эрна ежесекундно ждала короткого свиста и страшного удара. Вместо этого перед ней возникла огромная фигура, могучие руки вцепились в узду, человек повис, проволокся несколько ярдов, пригибая морду животного к земле — и прервал неукротимый бег.

Нежданный спаситель распрямился, переводя дыхание, и с улыбкой посмотрел женщине в глаза.

— Родриго... — только и смогла вымолвить Эрна.

* * *

Несчетные секунды, часы, недели, месяцы, миновавшие после того, как по комнате начал вихриться фиолетовый туман, де Ришло оставался на расстоянии фута или двух от Рекса, устремляя взор себе под ноги, не подымая глаз. Герцог даже не решился проверить, в каком виде объявилось чудовище. Внезапного смертоносного холода, мерцания электрических ламп, наступившей полутьмы, гнусного зловония оказалось вполне довольно, чтобы француз убедился: посреди обсерватории возникла невыразимо жуткая тварь, намеренная уничтожить обоих незваных пришельцев.

Де Ришло на чем свет стоит проклинал собственную опрометчивость. Рекс полагал своего друга чрезмерно робким и осторожным. На самом деле, герцог ринулся в окаянный дом очертя голову, не приняв простейших, непременных мер предосторожности, вторгся в сатанистскую берлогу, надеясь только на внезапность и удачу. Он уже довольно давно — после тайной поездки в Россию — избегал всяких столкновений с мистическими силами. Лишь отчаянное желание спасти Саймона привело пожилого эмигранта сюда, в зловещую обсерваторию. Оно же сделало хладнокровного, умевшего быстро и верно взвесить грозящую опасность де Ришло безрассудным... И, в довершение, приволочь за собою Рекса, молодого скептика, вдвойне беззащитного благодаря неопытности и недоверию!

Де Ришло был далеко не молод, но не задумываясь отдал бы пять лет оставшейся жизни за уверенность, что американец тоже упрямо смотрит в навощенные доски пола — оцепеневший, однако пассивно противостоящий страшной твари. Вибрации ненависти, источаемые пентаграммой, струились по комнате упругими волнами. Шестым чувством герцог ощутил: ван Рин уже встретился глазами с чудовищем и оказался в его власти.

Первое движение Рекса герцог не услышал, а тоже почувствовал. Следующий шаг оказался уже громок и отчетлив. Американец приближался к пентаграмме. Дрожащие губы де Ришло медленно разомкнулись и герцог начал бормотать непонятные фразы на древнеперсидском, греческом и арамейском, всплывавшие в лютую минуту из памяти, отлично тренированной долгими усердными занятиями. Француз призывал на помощь Силы Света, просил защиты, помощи, наставления.

— Свастика, — молвил откуда-то издалека серебристый, невыразимо ясный, слегка встревоженный голос.

Герцог молниеносно вспомнил.

Символ, срезанный Максом с шеи Саймона Аарона, покоился в жилетном кармане де Ришло, точно дожидаясь минуты, когда положение станет критическим.

Сухие длинные пальцы сомкнулись на золотом талисмане. Рука метнулась вперед. Свастика блеснула в зловещем фиолетовом свете и с безукоризненной точностью, словно правила полет сама, упала в центре колдовского круга.

Пронзительный вопль, скрежещущий вой, полный боли и бессильной ярости, сотряс обсерваторию. Казалось, ревет исполинский хищник, припеченный белым от жара железом. Снова затлели нити накала в электролампах, мигнули, угасли, опять мигнули — две могучих силы боролись поблизости; одна спасала угодивших в беду, а другая стремилась поглотить и сгубить.

Холодные воздушные токи улеглись так же внезапно, как и возникли. Казалось, в комнате неожиданно затопили огромную печь.

Потусторонний крик еще не успел умолкнуть, а герцог уже стиснул запястье Рекса и ринулся ко входной двери. Мгновение спустя оба товарища, уже по-настоящему обезумевшие от напряжения и страха, катились вниз по ступеням, прыгая через три-четыре сразу.

На последнем отрезке Рекс поскользнулся и слетел по нижнему лестничному маршу на спине. Лишь изрядный акробатический опыт избавил американца от увечья. Герцог несся позади, побагровевший от напряжения, в расстегнутом, развевающемся плаще.

С обезьяньим проворством они вскарабкались по ветвям столетнего вяза, перевалили через стену, спрыгнули наземь, помчались по аллее со всей скоростью, на какую способны были подгибавшиеся ноги, пока не достигли дружелюбно светившегося в переулке фонаря.

Дыхание де Ришло вырывалось из груди с шумом, похожим на пыхтение стоящего под парами локомотива. Давненько не занимался герцог столь изнурительными физическими упражнениями. Его лицо начинало медленно сереть.

Рекс обнаружил, что жесткий крахмальный воротничок набряк потом и превратился в тряпку. Рубаху, насквозь пропитавшуюся влагой, впору было снять и выжать. Отличный спортсмен, американец не мог так разгорячиться после двухминутного бега с незначительными препятствиями. Ван Рина покрывал не жаркий пот усталого бегуна, а холодная, липкая испарина смертельно ужаснувшегося человека.

И все же первым оправился Рекс.

— Господи помилуй, герцог!..

Тот кивнул, еще не в силах отвечать.

— Беру назад все, что болтал до сих пор, — торопливо заявил Рекс. — В жизни своей не пугался по-настоящему, сами знаете, — но это же было адское страшилище!

Герцог опять кивнул.

— Теперь я понимаю слово «паника», — выдавил ван Рин.

— Я... тоже... ударился в панику... под конец, — выдохнул де Ришло. — Не смог совладать со страхом... Не следовало приводить тебя в это место.

Они заторопились по улице, стремясь побыстрее отдалиться от осветившегося электричеством, но выглядевшим куда более грозным, нежели прежде, дома.

— Убрались в целости и сохранности — вот и ладно, — произнес уже окончательно пришедший в себя де Ришло. — Зато я наверняка знаю, кому противостал.

— Мы знаем, кому противостали. Мы оба.

Герцог ласково взял Рекса под руку:

— Значит, вдвоем и станем действовать.

У де Ришло и мысли не возникало торжествовать. Он был бесконечно далек от желания напомнить: «а что я говорил?» Напротив, пожилой француз жалел о собственной нетерпеливости, разбуженной Рексовым недоверием. В конечном счете, большинство людей рассматривают поклонение дьяволу как средневековую легенду, рожденную темными, суеверными умами предков. Ожидать, чтобы Рекс немедленно отказался от убеждений, в которых воспитывался и рос, означало бы требовать невозможного. Но теперь, когда молодой американец удостоверился в обратном, когда он сам едва не принял участь куда горшую смерти, де Ришло понимал: содействие Рекса будет сознательным, искренним и оттого вдесятеро более ценным. Прямо на Сент-Джонс Вуд-Роуд они остановили такси — прежний водитель, разумеется, не дождался ночных гуляк и уехал. По дороге домой де Ришло подробнейшим образом допросил Рекса о форме, которую приняло возникшее среди обсерватории страшилище. Выслушав отчет ван Рина, герцог закивал головой:

— Вне сомнения, черный прихвостень Мокаты.

— Вы говорили, он... как это?..

— Мальгаш. Странный народ. Полукровки, помесь негров и полинезийцев. Много столетий назад состоялось великое переселение народов с Островов Южных Морей на Восточно-Африканское побережье через Малайский полуостров и Цейлон[7]. Кажется невероятным, однако люди пересекли пятнадцать тысяч миль открытого океана в утлых челнах. Большинство осело на Мадагаскаре, где смешалось с местным населением и породило племя, вобравшее, как ни печально говорить об этом, худшие свойства обеих рас.

— На Мадагаскаре и возникло ву-ду?

— Да. Возможно, слуга Мокаты — просто колдун... А возможно...

Герцог умолк.

Такси подкатило к дому.

* * *

Войдя в просторную библиотеку, Рекс поглядел на часы и увидел, что стрелки показывают четверть четвертого. Ни молодому американцу, привыкшему засиживаться в клубах и барах до самого закрытия, ни герцогу, обычно работавшему по ночам, время не показалось чересчур поздним. Де Ришло вообще полагал предрассветную пору подходящей для искренних и долгих бесед, когда люди становятся откровенны и говорят о наиболее интересном для них и друзей. Но и ван Рин, и герцог были совершенно измотаны страшным приключением.

Оба рухнули в кресла. Рекс, не подымаясь, поворошил кочергой тлеющие угли камина, де Ришло устало смешал два коктейля и поднял крышку, лежавшую на блюде с бутербродами, которые Макс неукоснительно оставлял хозяину перед тем как лечь.

Однако, невзирая на усталость, ни американец, ни герцог и не помышляли о долгом отдыхе.

Слишком грозной опасности подвергался Аарон.

— Вы сказали, парень может быть мадагаскарским колдуном, — обратился Рекс к де Ришло. — Но я читал где-то, что цветные шаманы белому человеку вреда не причиняют — просто не могут. Похоже на правду — иначе всем европейцам в Африке настал бы скорый каюк.

— Вообще, ты прав, и объяснение отнюдь не сложно. То, что мы именуем белой либо черной магией, — искусство и науки вызывать изменения согласно воле. Всякое требуемое изменение может вызываться посредством применения нужной Силы, употребляемой в должной степени, должным образом и в должное время. Естественно, любое изменение требует практики, способности приводить упомянутую силу в действие, но еще важнее обладать пониманием качественных и количественных особенностей, присущих данным изначально условиям. Лишь немногие белые умеют понять образ негритянского мышления, и весьма небольшое число негров может вполне уразуметь происходящее в сознании белого. Следовательно, в обоих случаях несравненно легче иметь дело с представителями собственной расы.

— Далее. Негроидному или монголоидному колдуну очень трудно заклясть европейца из-за различия в вибрациях. Частоты колебаний, излучаемых человеческими существами, по большей части определяются местом рождения, географическими широтой и долготой. Объясню самым простым путем. У некоторых рас излучение длинноволновое, а другие работают в диапазоне коротких волн. Чем больше различие, тем сложнее злобной воле влиять на предполагаемую жертву. Будь иначе, белые народы, столь долго насмехавшиеся над ценностями духа и гнавшиеся лишь за материальными достижениями, никогда не завоевали бы целый мир.

— Но этот Мокатин дьявол согнул меня в бараний рог, брр-р! — поежился Рекс.

— Верно. Я ведь говорю только о самых общих принципах. Существуют, разумеется, исключения. Обладая наивысшей степенью — Ipsissimus, Magus и Magister Templi, — пройдя сквозь Бездну, адепты черного колдовства не связаны различиями в цвете кожи. Если простого смертного не хранит равная или превосходящая мощью светлая Сила, знатоки этой чертовщины способны причинить любой вред. Слуга Мокаты, вероятно, один из выдающихся адептов, избравших путь левой руки. Впрочем, я гадаю об ином... Вопрос: а человеческое ли это существо?

— Да вы же сами с ним сталкивались — когда навестили Саймона три недели назад!

— Я полагал, будто вижу человека, и сперва решил, что Моката выслал в обсерваторию астральное тело слуги, дабы воспрепятствовать пропаже бесценных для их секты сатанинских атрибутов. Но теперь склоняюсь к мысли, что нам явился лишенный материального тела монстр, настоящая адская тварь, отнюдь не управляемая Мокатой, но помыкающая им сама — после того как забавы нашего плешивого знакомца дали ей вожделенный выход к материальному земному бытию... Брр-р!

Де Ришло поежился, будто передразнивая Рекса, но американец понял, что друга действительно передернуло от неприятных мыслей.

— Господи помилуй! — вздохнул ван Рин. — Все выглядит неожиданным, новым, — свалилось, будто снег на голову. Боюсь, я ничего толком не разумею... Однако уже не сомневаюсь, будьте покойны. Астральное тело, или чудовище — я видел его собственными глазами, речь идет не о салонных трюках! Я чуть в штаны от ужаса не наложил. Кости гнулись, как тростинки, ни рукой, ни ногой по своей воле шевельнуть не мог. И вот в такой-то дьявольщине увяз бедняга Саймон? Что же делать, черт... — американец виновато осекся и машинально закончил: — ...возьми?

Де Ришло выпрямился в кресле:

— Надобно выяснить подоплеку всей затеи. Убежден: мерзавцы крепко нуждаются именно в Саймоне, если пустились на подобную дерзость. Обычно сатанистские общества стараются вести себя тише воды, ниже травы. Только время от времени похищают неповинных людей для черного жертвоприношения... Саймона, mon ami, следует вызволить любой ценой.

Герцог закурил, выпустил несколько клубов ароматного дыма и продолжил:

— Понимаешь, Рекс... Я уже говорил с тобою о перевоплощениях.

— Да, ваша светлость.

— Человек, безусловно склонившийся в продолжение земной жизни к добру, возносится в эфирные слои высшего, светлого порядка и может возвратиться в наш мир только по доброй воле, изъявленному согласию, с определенной вестнической целью. Назовем ее миссией.

— Понимаю.

— Человек, погрязший в злобе и ненависти, а уж тем паче живший сообразно склонностям, искупает содеянное в нижних, темных слоях, подвластных демонам. Тамошние ужасы неописуемы — воздержусь от любых разъяснений, не то после недавнего происшествия ты предпочтешь хорошенько напиться.

— Лучше воздержитесь.

— Но мир не делится лишь на белое и черное. Сплошь и рядом люди, по натуре склонные к добру, в силу разных причин подпадают соблазну — и творят вещи, требующие искупления. Иногда страшные вещи. Однако суть подобных поступков коренится не в стремлении чинить зло, а в определенной слабости душевной. Искупив прегрешения либо злодеяния в положенных кругах потустороннего мира, такие личности возвращаются назад, на землю, дабы прожить новую жизнь лучше, чище, и в посмертии подняться, а не пасть. За человека — таких неисчислимое множество — идет упорная борьба. Темные силы стремятся удержать его за собой, низвергнуть вновь. Светлые — хранят и обороняют, позволяя жить в соответствии с душевными склонностями и возноситься после смерти...

Де Ришло помолчал.

— Я крепко начинаю подозревать, что в прошлой жизни дружище Саймон по неведению сотворил нечто постыдное, возможно гнусное; родился опять — несравненно лучше и чище прежнего, — а теперь оказался идеальным объектом атаки. Не просто соблазнить — а вовлечь в нечто уж совершенно недопустимое — истинная удача!

— Какая разница?

— Убьешь — сможешь искупить. Сотворишь иную мерзость против ближнего — сможешь. Но пособничество сатанинским целям, на которое идут сознательно; пособничество, сулящее дьявольской мощи великую выгоду — пока вряд ли постижимого для тебя свойства — страшно по-настоящему. И его не так-то просто искупать.

Де Ришло затянулся.

— Подозреваю, на Саймона охотятся, дабы уложить сразу двух зайцев: и людскую душу сгубить, и самим при этом учудовищниться до требуемой степени...

* * *

— Как же все-таки разыскать Аарона? — спросил Рекс после затянувшегося едва ли не на четверть часа безмолвия. — С чего начать, где, простите за сравнение, брать след? Саймон — одинокий волк. Отец умер, мать живет за границей; не в пример прочим его соплеменникам, за Саймоном не тянется вереница родичей, у которых можно бы навести справки...

— Да, камень преткновения... Он, разумеется, вместе с Мокатой, но сыскать Мокату, mon ami Рекс, окажется трудной задачей. Иметь бы адрес хоть кого-нибудь из людей, побывавших на вечеринке!

— У меня есть адрес, — неожиданно припомнил Рекс.

— Чей? — рявкнул де Ришло.

— Танит.

7. Герцог отдает распоряжения

Кто и когда построил себе хижину в Хэмфордской чаще, долго ли, коротко ли обитал в ней, куда подевался потом — неведомо. Испанец наткнулся на заброшенное строение во время охоты, вполне оценил его прочность и удаленность от жилья, велел потихоньку привести в порядок и обзавелся укромной лесной заимкой, удобной как для обычных ночевок, так и для многоразличных дел, требовавших досуга и скрытности.

Обстановка этого тайного приюта вполне соответствовала назначению. Сложенный из дикого камня очаг давал изобильное тепло; очень широкое, застеленное медвежьей шкурой ложе занимало почти все остальное пространство. Никакой другой мебели в хижине не водилось.

Эрна прижалась к бревенчатой стене, глядя на испанца с гневом и возмущением:

— Никогда! — выдохнула молодая женщина, стараясь подавить невольную дрожь в голосе. — Это неслыханно. Сию минуту вези меня в замок, негодяй!

— Жаль, — невозмутимо ответил Родриго. — Честное слово, жаль. Я совсем уж было вознамерился подарить ребятам служаночку, а с тобою поступить по-рыцарски...

— Он еще смеет упоминать рыцарство! Разбойник с большой дороги!

— С малой. Хэмфордскую тропу иначе не назовешь.

— Ты перебил неповинных людей...

— Суливших разорение моему другу, Бертрану де Монсеррату.

— Другу? Другу, подлый предатель?!

— Разумеется. Кстати говоря, вам с Иветтой, по замыслу самого Бертрана, следовало разделить общую участь. Но я внес определенные изменения в планы твоего мужа. Бертран, кажется, давно охладел к собственной супруге, а я, наоборот воспылал к ней. Ты шутила с огнем, Эрна. Ты не хотела стать возлюбленной Родриго де Монтагута-и-Ороско по-хорошему, по доброй воле. Что ж, я терпелив, а терпение в итоге вознаграждается. Но и сейчас вовсе не поздно поладить миром. Успокойся, поразмысли и скажи «да».

— Нет. Нет! Нет!

— Жаль, — повторил Родриго и трижды постучал кулаком в дверь.

Вошли двое басков и проворно расстелили меж очагом и ложем толстую войлочную попону, покрыв ее плащом. Толстый Алонсо игриво подмигнул баронессе, прищелкнул языком.

— Вечера нынче прохладные, — пояснил Родриго, — и крошке Иветте будут давать уроки любви здесь же. Постель, безо всякого сомнения, отводится благородной даме. Хижина тесновата, и всех сразу не вместит, но малышку свяжут, и будут навещать по очереди, а уж в твою честь, козочка, пригласим двух помощников. Я любопытен, и не прочь поглядеть на утонченную высокородную даму, распяленную холопскими лапами.

Эрна широко распахнула глаза, приоткрыла рот, медленно поднесла к щекам ладони.

— Ты чересчур заносчива, чтобы снизойти до простого кастильского дворянина. Согласен, мы не ровня по части гербов. Но сделаешься шлюхой, солдатской девкой — и спесь как рукою снимет. А я подыму тебя из грязи... Молодцы!

* * *

— Танит... — повторил де Ришло. — Девушка дала тебе адрес? Настоящий?

— Разумеется!

Впервые за несколько часов Рекс расхохотался.

— Понимаете, впервые разговорившись с прекрасной незнакомкой, не мог же я уйти не выведав, где она обитает.

— Признаюсь, не понимаю, как ты умудрился вытянуть...

— Безо всякого труда. Пока Саймон и вы не прервали нашу великолепную беседу, Танит была убеждена, что я принадлежу к Обществу. Она живет в гостинице Кларидж.

— Моката сейчас пуще всего заботится о двух вещах, — задумчиво сказал герцог. — Скрыться самому и уберечь Саймона. Понимаешь, собрать новый Круг Тринадцати сравнительно легко. Утратить человека, чье астрологическое сочетание способно в урочное время привести в действие неназываемые силы — значит потерять уникальную, выпадающую раз в несколько сотен лет возможность. Опасность физического свойства Саймону вовсе не грозит: Моката бережет его сейчас пуще зеницы ока. Аарона ждет куда худшая участь... Слушай, Рекс.

Ван Рин выпрямился.

— Предупредить сообщников немедленно Моката едва ли в силах. Не потому, чтобы не хватало собственных возможностей, а потому, что перципиенты могут оказаться недостаточно восприимчивы. Магическая связь — посредством хрустальных шаров или простой передачи мыслей — маловероятна. Рискнешь извлечь девушку из отеля нынче поутру?

— Не извольте беспокоиться, извлечем.

— Будь осторожен, Рекс. Танит невероятно соблазнительна, согласен... И может оказаться столь же опасна.

— Никогда в жизни я не боялся женщин, ваша светлость.

— Весьма и весьма опрометчиво с твоей стороны.

— Насколько следует понимать, эта публика не способна применить колдовство при свете дня?

— Полагаю, нет. Однако даже заурядный удар по голове, и даже нанесенный меж восходом и закатом, отменно чувствителен.

— О’кэй. Отправлюсь в Кларидж, едва рассветет по-настоящему.

— Верно, верно... И по какому же имени ты намерен спрашивать ее?

— Повторяю, не беспокойтесь. Второй такой во всем Лондоне ищи — не сыщешь. Тем паче в гостинице Кларидж.

Де Ришло встал и, словно громадный кот, мягко прошелся по ковру.

— Что ты скажешь ей, Рекс?

— Что мы глаз не сомкнули, гадая, где сейчас может обретаться Аарон. Что помощь требуется немедленно. Что мы ни слова не проболтаем ни Мокате, ни кому иному изо всей шайки...

— Чушь собачья, — вздохнул де Ришло. — Я употребляю твое собственное выражение. Девица пошлет тебя ко всем чертям — и только.

— Пообещаю вызвать полицию. Это, надеюсь, подействует.

Герцог пожал плечами:

— Покуда за Мокатой и его бандой не числится обычных преступлений, полиция пошлет тебя туда же — и Танит понимает положение вещей, будь покоен.

— Но мерзавцы похитили Саймона. Это равняется, если не ошибаюсь, отягощенной разбоем торговле наркотиками, а то и работорговле.

— Если бы Саймона оглушили и уволокли — да. Но любой скажет: Аарон отправился к сатанистам по собственной воле, пребывая в здравом уме и трезвой памяти. Лишь мы с тобой знаем, каким образом воздействовали на волю похищенного. Собираешься устроить процесс по делу о ведовстве перед судом британских присяжных?..

— Я просто заберу Танит из отеля. Наплету с три короба, обману. Силой увезу, наконец.

— Полегче, mon ami. В таком случае за разбойное похищение придется отвечать самому.

— Слушайте, ваша светлость, а к чему вообще рисковать? Она мне понравилась. Возьму и приглашу на прогулку по Темзе — если, разумеется, разрешите использовать лодочную станцию Пенгбурн.

— Мою собственную? Рекс, прими поздравления!

— Вы, разумеется, объявитесь вовремя и приложите руку.

— Едва ли. Большую часть наступающего дня придется провести в Британском Музее. Позабылась тысяча необходимых вещей — годы прошли, Рекс! Настоятельно необходимо освежить познания. Особенно по части защиты. Управишься своими силами — и помни: безопасность Саймона зависит лишь от тебя. Замани Танит в Пенгбурн, а я приеду к вечеру.

Американец ухмыльнулся.

— Сплюнем, чтоб не сглазить.

— И это способ защиты, хоть и не самый надежный. Да, кстати, — ни слова о сверхъестественном. Вспомни, как сражался со мною до последнего, и говори в точности то же. Ты уверен, будто Саймон угодил в когти вымогателей, ты возмущен и хочешь вмешаться. Но речь об этом заведешь только по прибытии. О моем грядущем визите — ни словечка.

— Понятно.

— Я опасаюсь лишь одного, — медленно сказал де Ришло. — И опасаюсь крепко...

* * *

Баски умело и уверенно втолкнули упиравшуюся Иветту в хижину и отпустили. Молоденькая служанка отскочила подальше, пробежала по застеленной плащом попоне и остановилась, прижавшись к бревенчатой стене справа от Эрны, отделенная от госпожи широким ложем и тремя с половиной ярдами прямого расстояния. Девятнадцатилетняя вострушка — бойкая, темно-русая, круглолицая, — полная противоположность золотоволосой, томной баронессе — явно отказывалась понимать предстоящее и готовилась лишь к обороне от очередного неделикатного толчка.

Воины, веселые и раззадоренные, сгрудились на пороге.

— Приступим, командир? — осведомился Мигель, самый молодой и нетерпеливый.

— Безусловно, — кивнул Родриго. — Pero supongo que vuestras mercedes deberian irse primero al arroyo para limpiar las manos у lavar bien otras partes del cuerpo relevantes al asunto. Propiedad ajena debe respetarse siempre, saben?[8]

Баски от души рассмеялись.

— Hablas en serio, capitan?[9] — полюбопытствовал Мануэль.

— Completamente en serio[10], — ответил Родриго.

Иветта не поняла в загадочной беседе ни слова, но Эрна была достаточно образована. И чересчур умна, чтобы пытаться с визгом и плачем исцарапать испанцу физиономию. И слишком владела собою, чтобы падать в обморок при столь недвусмысленном подтверждении кастильских посул.

— Родриго де Монтагут, — медленно и внятно произнесла баронесса, — можешь поступать со мною как захочешь, это в твоей нынешней власти. Но никогда, запомни, презренный насильник, никогда ты не сможешь хвастать, будто обладал мною, добился взаимности, ответной страсти. Ты сам это знаешь, потому и намерен отдать пленницу на поругание... Cerdo de mierda![11]

Эрна тряхнула головой и с вызовом отвернулась.

Французскую речь баронессы де Монсеррат Иветта понимала куда лучше.

— Сударыня! — воскликнула служанка. — Что собираются делать эти люди?

— Эти люди, — спокойным голосом ответила Эрна, — собираются идти к ручью. Мыться. Господин Родриго де Монтагут, видишь ли, не намерен отдавать свою добычу в грязные, кровью запятнанные лапы.

— Совершенно верно, — заметил испанец безо всякого раздражения.

Иветта распахнула глаза, несколько мгновений помолчала, а потом хижина едва не развалилась от пронзительного женского визга.

Баски расхохотались и дружно двинулись в указанном направлении.

— Еще раз пискнешь — не взыщи, — объявил Родриго. — Ты здесь вообще ни при чем, крошка. Угодила ненароком в передрягу, значит веди себя достойно. Бери пример с госпожи. Ради нее вся затея и состоялась.

Визг не смолкал.

— Закрой рот! — загремел испанец. — Или, клянусь, мои молодцы закроют его по-свойски!

Служанка хлопнула глазами и повиновалась.

— Теперь слушай, — продолжал немедленно обретший привычную учтивость сеньор де Монтагут. — Если будешь умницей, обещаю: все обернется к лучшему. Отвечай правду, чистую правду, и ничего, кроме правды: ты — девушка?

Иветта ошалело уставилась на Родриго.

— Все равно через пять минут проверим, — устало вздохнул испанец. — Лучше скажи сама. Тогда я, по крайности, определю, как поступать... А хочешь — молчи. Тем хуже для тебя.

— Оставь бедняжку в покое, Родриго, — бесцветным голосом произнесла баронесса. — Ты отвратителен.

— Отнюдь нет. Спрашиваю из чистейшего человеколюбия. Коль скоро твоя служанка девственна, ее не станут подвергать излишним... как бы это выразиться? — испытаниям. Правда, положенное за труды приданое тоже несколько уменьшится.

Родриго пристально поглядел на Иветту.

— Не бойся, козочка. Тебя возьмут в Кастилию, щедро снабдят необходимым, осыплют золотом и отпустят на все четыре стороны. Я не кровожаден, поверь.

— Подлец! — выпалила баронесса.

— Подлец сотворил бы с вами невообразимое, а потом оставил на расклевание воронам. Кто узнает? Но ни тебе, ни Иветте не грозит ничего, кроме веселой ночки. Позабавимся — и поедем дальше. Все вместе. Эрна де Монсеррат останется баронессой, но поселится в небогатом фамильном владении де Монтагутов. Иветта, служанка, сможет остаться при госпоже, или пойти свои путем — как ей заблагорассудится. Ты отлично владеешь нашим языком, дорогая, вспомни: «я люблю» звучит по-испански «te quiero». И толкуется двояко: «я люблю тебя» или «я хочу тебя», сообразно переживаниям говорящего. Я хочу тебя, Эрна...

В дверном проеме возникла масляная рожа светловолосого, давно не стриженного Гонсало. Баскское происхождение подручного было весьма сомнительно, и Родриго иногда гадал, кто именно: мать или бабка этого наглого, преувеличенно спокойного, мягкого в обращении с равными либо старшими, беспощадного к пленникам парня согрешила с проезжим визиготом.

Рожа подмигнула и спросила:

— Когда начинаем, capitan?

— Скоро, — невозмутимо отозвался Родриго. — Еще несколько минут выдержки, друзья мои.

— Эрна, — сказал испанец, — сделай милость, разденься по собственной воле. И уговори крошку сделать то же самое.

— Никогда!

— Я свежевал волка. Медведя. Оленя. Свежевал в одиночку, безо всякой посторонней помощи. Если когда-либо сдирал охотничьим ножом грубую звериную шкуру, ободрать немного шелка и тонкого полотна не составит ни малейшего труда. Посему не подвергайте себя ненужному унижению. Противиться и глупо, и бессмысленно...

— Ни за что!

— Противиться или раздеваться?..

— Сударь, — хрипловатым голосом промолвила Иветта, — сударь, я женщина.

Водянистые глаза Гонсало едва не выкатились из орбит:

— Que dice?[12]

Родриго улыбнулся:

— Отвечает на мой вопрос. Правда, с небольшим опозданием.

* * *

— Чего именно? — осведомился Рекс ван Рин.

Де Ришло остановился подле друга:

— Саймон вознамерился переменить имя. Помнишь эту болтовню про Авраама, дурные предзнаменования? Авраамом его хотят наречь, разумеется, отнюдь не в честь библейского праотца, но в честь знаменитого, многоученого мистика первых веков новой эры. Он оставил по себе магическое руководство, доныне служащее своеобразной колдовской энциклопедией — всеобъемлющей, исчерпывающей, заметь. На несколько столетий этот непотребный том выпал из виду всех, кто жаждал заполучить его. А в начале пятнадцатого века внезапно, по чистейшей случайности, угодил в руки парижского книгопродавца, Никола Фламеля, который сумел оценить находку и совершил с ее помощью немало памятных дел. Согласно завещанию, магический кодекс положили в гроб вместе с ним, но когда несколько лет спустя предприимчивые личности разрыли могилу, надеясь овладеть вожделенными секретами, ни самого Фламеля, ни книги там не обнаружилось. Существуют свидетельства, что Никола Фламель благополучно здравствовал в Турции столетие спустя, и я верю этому, ибо знатоки магии, постигшие свое искусство до мелочей, умеют продлевать сроки своей земной жизни. С тех пор о книге Авраама не было ни слуху ни духу. Но, похоже, Саймон вознамерился принять имя древнего колдуна, дабы служить все тому же черному князю...

— И что произойдет, если...

— Аарон окажется всецело во власти злобных сил, отказавшись от Господнего попечения, поправ добро, которому каждого так или иначе наставляют с минуты рождения. Он будет кощунственно крещен адептами, стоящими на пути левой руки. До этого мгновения мы способны вырвать Саймона у сатанистов и спасти. А вот после...

— А после?..

— Видишь ли, сейчас на нашей стороне за Саймона сражаются незримые Силы Добра и Света. После чудовищного ритуала они отступят от Аарона, и душа бедняги окажется низвергнута в Колодец. Умолчу о подробностях.

— Вы уверены? Ведь и христианское крещение отнюдь не обеспечивает райского блаженства само по себе. Почему же мерзкая пародия на святое таинство неизбежно приводит в ад?

— Мм-м-м... Сложный вопрос, Рекс. Ответ, вкратце, будет таков. Рай и преисподняя — просто символы роста к свету или падения во тьму. Приемля христианское — а также любое иное истинное крещение, мы отрицаемся дьявола, и всех ангелов его, и всех дел его, тем самым воздвигая труднопреодолимую для злобных сил преграду. Но любой, принявший сатанинское «крещение», поступает прямо наоборот. Преднамеренно сносит названную мною защиту, возведенную астральным Светом и хранящую от злобной тьмы. После чего становится добычей дьявольских существ и служит их орудием, умножая мировое страдание.

— Сатанистов толкает на этот страшный шаг заблуждение, уверенность, будто они обретут сверхъестественную власть над ближними. Лишь немногие осознают чудовищную опасность и неизбежную — совершенно и абсолютно неотвратимую — погибель. Кроме дьявола, существуют еще легионы мелких бесов, неприкаянных душ, неназываемых страшилищ, — ненавидящих человека существ. Никто, обладающий хотя бы зачаточными познаниями в оккультных науках, не подвергнет этого сомнению. Чудовища большей частью невежественны и слепы. За вычетом исключительных обстоятельств, они вполне безопасны для простого смертного, ведущего хотя бы относительно разумную и добрую жизнь. Однако потусторонние твари постоянно мечутся, ища лазейку, дозволяющую ворваться в материальный мир. Принимая сатанинское «крещение», безумец распахивает перед нечистью ворота. Если хочешь простейшего примера, вспомни, сколько зверств совершается теми, чей разум и воля скованы большим количеством спиртного. Низший дух набрасывается на лишившуюся возможности сопротивляться людскую душу и понуждает к действиям, идущим совершенно вразрез природным инстинктам.

— Теперь ты знаешь, в чем состоит опасность. По внешности, Саймон просто хочет участвовать в древнем, варварском, отвратительном обряде. Но сатанисты предадут его на растерзание тем самым силам, которые бедняга, по недомыслию, намеревается поставить себе на службу. Он станет рабом одного из низших духов, и никогда впредь не сумеет высвободиться, погрязая в кошмарном падении, точно в трясине. Пойми, речь идет не о морали, как ее понимает обыватель; речь — о посмертной участи.

— Когда, по-вашему, эта сволочь собирается приступить к делу?

— Неделей-другой времени мы, пожалуй, располагаем. Им требуется учинить кощунство на полноценном — с их точки зрения — шабаше, когда присутствует, по меньшей мере одно сборище из тринадцати человек. После нынешнего вторжения чужаков сатанисты едва ли осмелятся возобновлять встречи сразу же — если только не возникнет чрезвычайного повода.

— Таким образом, есть возможность перевести дух и осмотреться. Кстати, не слишком ли еще свежо для речных прогулок? Все-таки, на дворе весна.

— Не беда, — успокоил Рекс. — Пригревает на славу. И сегодня уже двадцать девятое... нет, тридцатое апреля.

— Что-о-о?!

Де Ришло буквально подскочил.

— Боже мой! Ведь начисто вон из головы!

Пораженный Рекс уставился на старшего друга.

— Не понимаю...

— Этой ночью мы столкнулись только с одним сборищем. По Англии насчитывается навряд ли меньше дюжины. И вся стая во все лопатки поторопится на ежегодную встречу! Наверняка увлекая за собою Саймона. Разве можно упустить случай подвергнуть неофита кощунственному крещению в ночь Великого Шабаша?

— О чем речь? — возопил встревоженный Рекс.

— Да следует же хоть немного знать, человече! — вышел из себя герцог. — В последнюю ночь апреля европейские крестьяне плотно затворяют каждую ставню и запирают двери на двойные щеколды. Ибо все и всяческие силы зла срываются с цепи. Саймона следует вырвать у похитителей в пределах двадцати часов! Наступило тридцатое апреля — канун Вальпургиевой ночи!

* * *

— Иветта, не смей! — выкрикнула Эрна, когда вздрагивающие пальцы служанки неуверенно потянулись к шнуркам и застежкам платья.

— Смелее, девочка, — подбодрил Родриго. — Но, честно сказать, я немного изумлен. Умница, скромница, безотлучно при госпоже... Ведь у тебя и сердечного дружка не водилось. Когда же?..

— Господин барон, — выдавила Иветта, — господин барон обещал убить и меня, и дружка, если...

Родриго засмеялся.

Эрна прищурилась и промолчала.

Платье с легким шорохом слетело на пол. Робко потянув завязки белой полотняной сорочки, служанка сделала шаг и застыла, прикрывшись руками, потупившись. Рассыпавшиеся темные волосы падали на Иветтины плечи, достигали талии, полускрывали хорошенькое испуганное личико.

Мигель, которому по заранее брошенному жребию выпало тешиться со служанкой первым, отпихнул Гонсало, приблизился к Иветте и быстро увлек молодку на пол. Оба временно исчезли из поля зрения баронессы, скрытые широким ложем, но женские всхлипы и вскрики возвестили, что юный баск принялся за дело с великим рвением.

Родриго сбрасывал сапоги.

— Алонсо и Хуан, — велел кастилец, — потрудитесь разоблачиться, имея дело с благородной дамой. Не следуйте дурному примеру юнца, оставшегося при всей амуниции. Самим же будет вольготнее.

Это распоряжение баски выполнили незамедлительно и охотно.

— Прочим — временно выйти и затворить дверь. Появляться в установленном порядке.

— Mi capitan, — возопил Мануэль, — неужто нельзя полюбоваться? О ваших подвигах разносится молва!

— Нельзя, — ответил Родриго. — Следует беречь тепло.

Мануэль пожал плечами.

Дверь закрылась.

Трое бронзовокожих самцов стояли перед баронессой во всей неприкрытой мощи.

— Ну-с, моя радость, — произнес Родриго, — пожалуйте на случку.

При всей внешней выдержке Эрна твердо намеревалась отчаянно защищаться в последнюю минуту, — по крайности, лягнуть одного из негодяев — желательно Родриго — в самое уязвимое место. Но длинная, достигающая земли одежда не способствует удачным пинкам, а бороться с троими опытными воинами, накопившими немалый навык в укрощении пленниц, оказалось пустой надеждой.

Двое басков сгребли баронессу, взметнули в воздух и без особых церемоний определили на устланную медвежьей шкурой постель.

Едва спина женщины коснулась ложа, Хуан и Алонсо расторопно повалились по бокам. Каждый держал Эрну за лодыжку и запястье. Над поднятыми коленями баронессы взошла сосредоточенная физиономия Родриго. Испанец не хвастал: отточенный, как бритва, кинжал сделал всего три длинных уверенных разреза.

— Нн-не-ет! — завизжала Эрна, когда сильные руки выдернули из-под нее и швырнули в дальний угол обрывки дорожного платья и тонкой нижней рубашки. Несколько мгновений назад тело жены де Монсеррата и любовницы венценосца Вильгельма было полностью скрыто от похотливых взоров слоями дорогой заморской ткани. Теперь на Эрне оставалось только жемчужное ожерелье, и ощущение собственной наготы делалось от этого еще более острым.

— Даа-а-а, — пропел ей в ухо толстяк Алонсо.

8. Рекс ван Рин идет в атаку

Шесть часов спустя зевающий от усталости Рекс улегся в роскошную герцогскую ванну. Ванная комната впечатляла: пятнадцать на двенадцать футов, затемненные стекла, протертые до хрустальной чистоты зеркала, хромированные краны, бесчисленные флаконы и фиалы.

Кое-кому это показалось бы излишеством в дурном вкусе, но де Ришло вовсе не разделял предрассудка, требовавшею являть сдержанность запросов и умеренность даже при большом богатстве. Аристократия, говаривал он, любила жить во блеске, и незачем лишаться великолепия в угоду низменным критикам.

Предки де Ришло гордо выступали во главе конных и пеших копейщиков, предшествуемые тридцатью двумя телохранителями. Герцог весьма сожалел, что нынешняя мода предполагает лишь ливрейного лакея в испано-сюизе, да шофера... Денежные средства де Ришло были, мягко говоря, значительны, скупостью герцог не отличался ни в малой мере и, не обзаведясь законными наследниками, справедливо полагал, что на его оставшийся век хватит с избытком, даже если забавы ради пускать золотые монеты по воде «блинчиком». «После меня — хоть потоп», — говаривал де Ришло с добродушной улыбкой, щедро одаривая оказавшихся в затруднении знакомых. Здесь, вероятно, сказывалась безрассудная широта натуры, унаследованная от русской матери.

— Покуда в Англии существует частная собственность, будем ею пользоваться, — прибавлял иногда герцог. — А то, чего доброго, они и сюда явятся.

«Они» относилось к большевикам, которых де Ришло недолюбливал.

Рекс уже не раз и не два пользовался роскошной, утопленной в кафельном полу, ванной — вернее, небольшим бассейном, а потому окружавшая роскошь не производила на американца особого впечатления. Куда больше ван Рина занимала ужасная головная боль, напавшая на рассвете. Похмелье исключалось — три-четыре легких коктейля не ввергают человека в подобное состояние. А голова буквально раскалывалась — такое с Рексом было только один раз, в юности, когда «сухой закон» привел к подпольному винокурению и Соединенные Штаты потонули в самогоне, ласково именовавшемся «moonshine» — лунный свет. Ван Рин хватил однажды пару стаканов мутноватой, крепкой, словно кислота, жидкости и закаялся на веки вечные пробовать жидкие продукты любительского происхождения.

Огромная губка, смоченная горячей водой и положенная на темя, принесла изрядное облегчение. События предыдущей ночи возникли в памяти Рекса с предельной отчетливостью. Да, это следствие столкновения, произошедшего в темной обсерватории. Прогулка по дому Саймона, казалось, высосала из атлетического тела всю энергию, обычно бившую ключом и просившую выхода. Во время беседы с герцогом Рекс еще держался, но потом нервное напряжение взяло свое и ударило наотмашь.

Н-да! Человек водит гоночные машины со скоростью свыше двухсот миль в час. Летает на самолете со скоростью втрое большей. Человек пробежался в компании друзей по морозным просторам «запретной территории», слыша визжащие возле самого уха пули и хладнокровно отстреливаясь. Человек угодил прямо в котел кубинской революции, где, опять же, пришлось и на курок нажимать, и кулаками работать. И нигде, ни разу не выматывался до такой степени, не ощущал себя выжатым, точно лимон.

Отвратительная, пагубная фигура вновь предстала мысленному взору ван Рина. Неужели тихий, вежливый, уступчивый Саймон по доброй воле способен был впутаться в столь устрашающую дьявольщину? Или впрямь не ведал, что творил?

* * *

— У короля губа не дура, — заметил Хуан.

Родриго сощурился, перегнулся вперед и наградил подручного увесистым подзатыльником.

— За что? — взвыл оскорбленный баск.

— Просто так, — ответил Родриго. — Не болтай попусту. Но приступим, наконец, господа хорошие. Распяльте красавицу, а я полюбуюсь.

— Нет! — опять закричала Эрна, когда могучие лапы наемников распахнули ей ноги, выставляя сокровенные прелести пленницы на обозрение кастильскому рыцарю.

Тот немного помедлил и пробежал умелыми, властными пальцами по явившимся ему шелковистым лепесткам.

Эрна зажмурилась и попыталась не думать о происходящем и предстоящем. Нужно лежать не шевелясь, безучастной и безразличной ко всему, что учинят эти животные...

Испанец точно читал в ее мыслях, а потому и не торопился. Ладони Родриго ползали по телу баронессы, дюйм за дюймом лаская нежную кожу, задерживались на бедрах, кружились по животу. Подымались вдоль боков, гуляли под мышками, оглаживали и слегка стискивали понемногу напрягавшиеся груди.

На разные манеры владевший за свою жизнь едва ли не пятью тысячами женщин, Родриго хорошо понимал: золотоволосая красотка беспомощна перед натиском, вынуждена принимать любые ласки, а потому рано или поздно против собственной воли разгорячится и потеряет голову.

Если, разумеется, не холодна от природы.

Родриго улыбнулся про себя.

Звуки, то и ночь долетавшие до его комнаты из супружеской опочивальни де Монсерратов, не давали оснований заподозрить жену Бертрана во врожденном холоднокровии...

Испанец наклонился и легонько ужалил Эрну в пупок влажным языком. Живот молодой женщины затрепетал, баронесса вздрогнула.

«Отлично, милая, отлично», — подумал Родриго.

Мигель отпустил Иветту, поднялся с пола, посмотрел на происходящее рядом, одобрительно кивнул и покинул хижину. Тот же час вошел заждавшийся Диего. Служанка вскочила, но баск повалил ее на плащ и безжалостным, кусающим поцелуем приглушил пронзительный вопль.

— Будешь брыкаться — пожалеешь, — раздался прерывистый голос баска.

Эрна де Монсеррат хотела сделать победу испанца пресной и безрадостной, однако способ для этого избрала неудачный. Извивайся баронесса, дергайся она, вырывайся, делай усилия, напрягай мышцы — острота ощущений намного уменьшилась бы, а то и совсем исчезла. Эрна же, решившая остаться презрительной и равнодушной в объятиях насильника, лежала расслабившись. И со смятением чувствовала, как по каждой жилке начинают струиться истомные, горячие токи.

Почуял это и Родриго.

Продолжая целовать баронессу в живот, он упер локти в медвежий мех подле ее боков, завладел грудями женщины, осторожно сжал и вытянул оба соска.

Первый стон вырвался из разомкнувшихся уст Эрны, женщина плеснула бедрами, на мгновение коснулась лобком тела Родриго, отпрянула, точно ожегшись, и прижала упругие ягодицы к постели.

«Пора...»

Кастилец распрямился, оставаясь на коленях посреди ложа. Медленно вдвинул указательный палец в приотворившийся меж ног очаровательной пленницы розовый зев — уже влажный и послушный — мелко, изощренно зашевелил рукой, готовя решающую атаку. Затем извлек мокрый перст, отстранился, устроился поудобнее — и надолго прильнул жадными губами к вожделенному влагалищу.

Соски Эрны поднялись и встали сладострастным торчком, веки разомкнулись, ошалелые глаза устремились на Родриго.

— Заневестилась, — выдохнул один из басков.

Рыцарь ловко и быстро скользнул вперед, жаркая глыба похоти легла на вскрикнувшую баронессу. Огромный бивень коснулся ее лона, отверз, погрузился — глубоко и безжалостно.

Эрна ахнула.

Могучий зад испанца равномерно и безостановочно заплясал.

* * *

Во-первых: Моката — приверженец того, что де Ришло определил как путь левой руки, и с непонятной целью пытается заполучить Саймона. Во-вторых: благодаря своевременному вмешательству, сатанисты бежали вон из Аароновского дома, прихватив хозяина. В-третьих: Саймона должны кощунственно крестить, по каковом обряде он будет, по словам того же де Ришло, за пределами всякой возможной помощи. В-четвертых: сегодня — канун Первого Мая, праздника весны, и с наступлением ночи должен состояться Великий Шабаш, ежегодное действо. В-пятых: надлежит полагать, что Моката ухватится за возможность погубить Саймонову душу именно когда настанет Walpurgis Nacht. В-шестых: на розыски Мокаты и вызволение Саймона остается лишь двенадцать часов. В-седьмых: единственная возможность напасть на след Мокаты — лестью, мольбами либо угрозами заставить разговориться очаровательную девушку по имени Танит...

Рекс прекратил намыливаться и громко выругался при мысли, что единственная женщина, которую он хотел повстречать целых три года, замешана в этой пакости. А вдобавок придется играть роль частного детектива на разламывающуюся голову. Инструкции де Ришло были вразумительны и недвусмысленны. Любой ценой, любым способом заполучить необходимые сведения.

Побрившись и одевшись, Рекс почувствовал себя неизмеримо лучше. Ласковый свет последнего апрельского дня вливался в оконные стекла, теплыми косыми угольниками ложился на пол, согревал и бодрил. До лета было еще ох как не близко, но в воздухе уже витало предчувствие волшебных дней, на которые английская сумрачная погода столь щедра в начале мая.

К удивлению своему, Рекс обнаружил, что де Ришло, имевший стойкую привычку пребывать в постели часов до двенадцати, покинул дом в половине девятого. Для герцога это было подвигом — и серьезным. Он действительно вознамерился провести долгий, насыщенный день среди рукописей и коллекций Британского Музея, освежая давние познания по части забытых и полузабытых культов, отыскивая заклинания, способные предохранить от зловредного влияния противоестественных чудовищ... чего именно?

Рекс наморщил лоб и напряг память.

Чудовищ Внешнего Круга. Правильно.

Монстров нечеловеческого происхождения.

Вошедший Макс предложил американцу плотный, изысканный завтрак, но Рекс решительно отказался. Есть ему хотелось меньше всего. Стучало в висках, давило на глаза, перед зрачками время от времени проплывали багровые пятна. Рекс упорствовал в нежелании питаться, даже когда Макс пытался соблазнить гостя его любимейшим омлетом.

— Но герцог будет весьма, весьма огорчен, — объявил слуга.

Ван Рин сдался, присел к столу, рассеянно поковырял вилкой в тарелке. Хлопотавший у кофейника Макс тихонько ухмыльнулся. Распоряжения, отданные господином, в первую очередь предусматривали нежданные капризы со стороны Рекса, даже вспыльчивость и грубость... Ох и проницательный человек их светлость! Никто не знал де Ришло дольше и лучше старого личного слуги, Макса.

Лакей достал из буфета серебряный поднос. На подносе красовался высокий стакан, до краев полный пенистой пахучей жидкостью.

— Господин де Ришло разъяснили, сэр, — сказал Макс почтительно, — что у вас невралгия. Велели обязательно и непременно выпить вот этого. Как жаль, вы так молоды, сэр, и уже страдаете от подобной напасти... Ладно, мы, старики. Но уж вам-то грешно, право слово. Попробуйте. Ей-ей, вкус очень приятен. Похоже на сок гренадильи. Клянусь, не пожалеете. А помогает-то как!..

Рекс подозрительно оглядел стакан и не без опаски пригубил загадочную смесь. Макс явно преуменьшил, расхваливая: настой оказался восхитителен.

— Иногда джентльмены предпочитают молоко, — заговорщически шепнул Макс, — а иногда — просто рассол от пикулей. Но уверен: его светлость понимает в лечении лучше остальных...

— Все-то вы знаете, старый ворчун, — осклабился Рекс, возвращая опустевший стакан на место. — Не пьянствовали мы ночь напролет. Но лучше бы пьянствовали...

— Ну уж нет, сэр! Кстати, не мое это дело, да только сдается, господин Аарон был немного не в себе, если можно так выразиться, когда... гм!.. явился к нам после ужина.

— Да... конечно. Вы же устраивали гостя на ночь, я и позабыл.

Макс виновато потупился. Добрый старик был совершенно уверен, будто напутал, совершил неправильный, глупый поступок, срезав непонятный медальон с шеи Саймона. Тот, на хмельную голову, оскорбился и бежал, разъяренный.

Старик закашлялся и побыстрее сменил тему:

— Их светлость велели передать вам, сэр, что прогулочный роллс-ройс целиком и полностью отдается в ваше распоряжение. И второй шофер тоже, коль скоро не пожелаете править сами.

— Разумеется, пожелаю. Распорядитесь подать автомобиль к парадному, хорошо?

— Вот и чудесно, сэр. А теперь я, с вашего дозволения, откланяюсь и отправлюсь в Пенгбурн, подготовить коттедж к вашему приезду.

— О’кэй, Макс. Увидимся позже... надеюсь.

Рекс выбрал и закурил сигарету. Он чувствовал себя гораздо лучше и свежее.

Любопытно, какие травы использует герцог в этом снадобье для оживления мертвецов? Макс говорил, похоже на гренадильи... Превосходный тоник!

Рекс откинулся и начал обдумывать предстоящую атаку на гостиницу Кларидж.

Только бы удалось повстречать Танит и поговорить с нею. Но каким же образом? Разыскать настоящее имя девушки среди перечня постояльцев? Нельзя. Если послать наверх свою визитную карточку и попросить о свидании, Танит просто-напросто не захочет принимать вчерашнего знакомца. Почти наверняка. Они, по сути, устроили в доме Саймона побоище, расстроили собрание — каковы бы ни были цели собравшихся, — а сама девушка связана с Мокатой и заранее полагает Рекса противником. Преодолеть враждебное отношение можно при личной встрече, но добьешься ли доступа? Следует, пожалуй, порасспрашивать посыльных...

В конце концов, Рекс порешил отправиться в Кларидж, поудобнее расположиться в холле, не терять из виду лифты и дождаться появления Танит. Не Бог весть что, но лучшего замысла у американца не было. Едва ли приехавшая в Лондон женщина усидит в номере весь день напролет. Следует проявить выдержку и хладнокровие. Прогонит прочь — тем хуже. Пускай сам де Ришло попробует изобрести другой порядок действий.

Привыкший к широким, скоростным шоссе родного штата, Рекс ругался напропалую, пробивая себе дорогу сквозь плотный, непрерывный транспортный поток, не спеша струившийся по сравнительно, достаточно и очень тесным улицам, улочкам, переулкам. Но всему приходит конец. Обменявшись двумя-тремя словами с приветливым швейцаром, Рекс попросил разрешения запарковать роллс-ройс у самого входа в отель.

— Да хоть на неделю, сударь, — добродушно ответил служащий.

Ван Рину подсознательно хотелось оставить машину поближе.

* * *

Молния поразила голову Торбьерна-Волчьей Шкуры далеко за полночь, ударила с изумительно ясного звездного неба, обуглила пику, нырнула в дикий камень толстенной башенной стены, спаянный на долгие века известью, которую замешивали на сыворотке и яичном белке. Сотрясла замок Хлафордстон сверху донизу, от зубцов парапета и — до глубочайших подземных казематов, до потайных каменных мешков, где издавна тлели всеми забытые скелеты неведомых узников, ибо норманнский пришелец так и не узнал от убитого им саксонского тана о многих и многих секретах замка, взятого с бою и ставшего достоянием новой фамилии.

Дозорный потихоньку дремал, прислонясь к зубцу и, сброшенный с ног в тяжелом полусне, покатился по гулким плитам, звеня кольчугой. Это спасло ему жизнь: Бертран де Монсеррат, снедаемый не слишком веселыми раздумьями, томился от бессонницы. Осушив несколько добрых кубков, рыцарь угрюмо направился проверять караулы. Проверка продвигалась от замкового двора к нижним помещениям, а оттуда — вдоль стены, по периметру бастионов. Удостоверившись в безупречной службе латников, де Монсеррат замкнул неторопливый круг и решил заглянуть на площадку главной башни.

Площадка была самым высоким, безопасным и неприступным местом во всем Хлафордстоне, и пожилой Ансельм решил немного прикорнуть, справедливо полагая, что часовому на эдакой верхотуре окромя собственных отцов-начальников опасаться нечего и некого, а на изощренный в долгих боевых трудах слух седовласый латник полагался всецело.

Само по себе рассуждение Ансельма было, повторим, справедливо, но, как явствует из описываемого, дозорный обманулся. Так или иначе, старику было несдобровать: вольностей на посту барон не прощал и неукоснительно карал за них плахой, а кружка темного эля, пропущенная перед заступлением на стражу, притупила бессознательную собачью бдительность латника.

Удар молнии спас Ансельму жизнь, однако не рассудок.

На виду у закаленного, давно уже почти равнодушного ко всему, кроме выпивки да сна ветерана лицо Торбьерна замерцало жутким фосфорическим светом. Раздался отчетливый, натужный скрип. Голова казненного поворачивалась на пике, будто на шее. Оцепеневший Ансельм пытался крикнуть, призвать помощь, но мертвый варяг устремил горящий взор прямо ему в глаза...

* * *

Бертран пошатнулся и едва не слетел стремглав по крутой винтовой лестнице. Он ударился о стену, потерял равновесие и неминуемо скатился бы, не угоди обтянутая плетеной стальной перчаткой рука в узенький проем оказавшейся рядом бойницы. Де Монсеррат вцепился в толстый прут, стягивавший камни для пущей надежности, обрел неожиданную точку опоры. Увлекаемый собственной тяжестью, описал полукруг, едва не вывихнув при этом кисть, опять ударился о стену полутора ярдами ниже, охнул и неуклюже сел на ступеньку.

— Sacre bleu![13]

Дикий звериный рев доносился с башенной площадки. Бертран встал на ноги, еще раз выругался и заспешил наверх.

Скорчившийся у самого выхода латник непрерывно, как лишь коты мурлычут, орал, широко разинув рот и вытягивая перед собою руки. Де Монсеррат нагнулся и с размаху — раз и другой — хлестнул воина по лицу. Вопль продолжался.

— Убью! — рыкнул Бертран и ударил еще дважды.

Ансельм простерся на каменных плитах, милосердно лишенный чувств.

Барон огляделся и не сразу понял, почему вместо узкого серпа на небе взошла полная луна и отчего стоит ночное светило так низко. Де Монсеррат смигнул, помотал головой — и застыл, точно пригвожденный к площадке; замер, отвесив челюсть и облившись холодным потом.

Раздался громкий, свистящий, скрежещущий голос.

Голова Торбьерна заговорила.

* * *

— Мистер вэн Рэн, сэр? — прощебетал подросток-рассыльный.

Рекс ошеломленно поглядел на мальчишку, приблизившегося быстрым, небрежным шагом, лишь только американец вошел в вестибюль со стороны Дэвис-Стрит.

— Ван Рин, — поправил он машинально.

Кто, кто, ради всего святого, мог угадать его намерение отправиться в отель? Разве только де Ришло пытается передать некое срочное известие...

— Это вы, сэр?

— Да, — кивнул Рекс, и едва не шлепнулся, услыхав:

— Лэди, которую вы хотите увидеть, послала предупредить, что минут через пятнадцать спустится сама.

Ошеломленный американец сверлил рассыльного глазами, пока тот не смутился и не отбежал прочь.

Каким, черт побери, образом Танит узнала о посещении? Увидела из окна приближающуюся машину? Вчера они с герцогом ездили в испано-сюизе, а роллс-ройс — крытый автомобиль с притемненными стеклами, даже сокол никого не опознал бы внутри...

Помедлив, Рекс покинул гостиницу и купил в маленькой цветочной лавке на Брукс-Стрит огромный букет свежей сирени. Однако, вернувшись в отель, американец осекся: настоящее имя Танит оставалось полной и покуда неразрешимой загадкой. Куда отослать цветы?

— Человек!..

Уже знакомый рассыльный подкатился к Рексу услужливой маленькой мышкой.

— Сделайте милость, отнесите букет в номер дамы. С наилучшими пожеланиями от Рекса ван Рина. Отнюдь не вэн Рэна, понятно?

— Так точно, капитан, — ухмыльнулся мальчишка и, смерив добродушного незнакомца наметанным взглядом, дерзко взял под козырек.

* * *

Баск Мануэль пребывал в душевном расстройстве, которое грядущие, несравненно более изнеженные и чувствительные поколения неминуемо определили бы как выраженное начало нервного срыва.

И было от чего.

Все четверо молодцев, определенные честно брошенным жребием в немилые любовники служанки Иветты, успели должным образом побывать в лесной хижине, покинуть ее, и сейчас лениво развалились на подстеленных дорожных плащах, потягивая из обтянутых грубой холстиной фляг нехитрое вино, выжатое из благословенного сока нормандских лоз, перебродившее в наспех, однако накрепко сколоченных бочках и доставленное в Хлафордстон морским путем. Усталые бойцы набирались новых сил.

Хижину покинули все. Кроме Родриго и его помощников.

Кастилец продолжал управляться с баронессой уже добрых сорок минут. Мануэль скрипел зубами, прохаживался по широкой прогалине, временами ложился и молчал, вызывая веселые улыбки отворачивавшихся приятелей.

Улыбаться Мануэлю в лицо не решался никто — уж слишком грозным бойцом был нахальный, не знавший удержу ни в схватке, ни в разгуле крепыш. А накатывавшие на этого баска приступы неукротимого бешенства, когда глаза метали пламя, а рука разила все и вся, давно стали притчей во языцех.

Безопаснее и спокойнее казалось не дразнить Мануэля, не склонять к стычке с почти неминуемым исходом.

— Уснул он там, что ли? — прорычал воин, скрещивая руки на груди.

— Чего нет, того нет, — миролюбиво заметил Диего. — А ежели совсем невтерпеж, пойди, проведай служаночку, — полегчает.

— Пошел ты сам!.. — загремел разгневанный наемник. — Мне выпало спать с баронессой — правда, последним из первых, но не беда: сочные кусочки вполне в моем вкусе. А теперь этот...

— Осторожнее, дружище, не надобно говорить лишнего, — вставил Диего.

— ...капитан, — бойко продолжил Мануэль, — заграбастал красавицу на целую ночь! Так, что ли? No hay derecho![14]

— Hay derecho del fuerte![15] — засмеялся наглец Гонсало.

Рука Мануэля метнулась к рукояти широкого охотничьего ножа, и Гонсало немедля смолк.

— Потерпи еще немножко, — заметил Альваро, самый старший и рассудительный. — Ты не первый день знаком с капитаном. Сеньор де Монтагут всегда испытывает выдержку друзей — такова уж его природа... Дай командиру потрудиться на славу — не будет же он усердствовать до утра? Твой черед настанет, и скоро: Хуан и Алонсо наверняка не смогут немедленно заняться козочкой, наглядевшись на такую любовь!

Дружный хохот огласил поляну.

9. Графиня д’Юрфэ откровенничает

— Ха-ха! Но я действительно восхищьена видеть вас опьять!

Рекс приложил неимоверные усилия и улыбнулся в ответ.

Накануне он разговаривал со старой каргой минуты две-три, не более. И то, лишь пытаясь познакомиться со стоявшей рядом Танит и увлечь девушку в сторону. Почему негодница решила, будто он приехал проведать именно ее! И как узнала о приезде вообще?

Американец проклял собственные светские ухватки. Не послал бы наверх этой дурацкой сирени — извинился бы, откланялся и вышел на вольный воздух. А теперь отдувайся, да еще решай на ходу, каким образом старая...

— A Monseigneur le Duc[16] чувствуйет себья хорошо? После вчерашний? Ха-ха!

— Он просил передать искренние извинения, мадам, — вежливо ответствовал Рекс. Лгать приходилось наугад и молниеносно, подхватывая на лету брошенные собеседницей фразы.

— Са, c’est tres gentille. Это весьма любезно с его стороны, — каркнула мадам д’Юрфэ. — И у него превосходные гаваны.

Собеседница Рекса извлекла из ридикюля квадратный золотой портсигар, вытащила на свет короткую, темную Partagas. Рекс проворно и любезно поднес горящую спичку.

— Но Monseigneur повьел себья вызывающе. Одно Общество не должен мешать другому. Никогда на свьете! Monseigneur имеет законный резон, извиньяющий поведение?

«Хм! — подумал ван Рин. — Старое доброе столкновение двух шаек! Посреди миролюбивого Лондона, разрази тебя...»

— Безусловно. Просим прощения за столь решительное вмешательство, ибо Саймон Аарон срочно и настоятельно требовался для иных целей.

— Ви также ищьете Уцелевший Талисман?..

* * *

Альваро заблуждался, полагая, будто командир неустанно и честно трудится на старом, как сама война, поприще укрощения строптивых.

Родриго уже минут пять как перестал трудиться и лежал недвижно, прижимаясь потной загорелой физиономией к раскрасневшимся ланитам Эрны, крепко стискивая изнасилованное, ставшее податливым, покорным и любящим, тело баронессы де Монсеррат.

Подобная чувствительность, проявляемая начальником, изрядно удивила обоих подчиненных, которые за долгую совместную службу распознали Родриго ненамного хуже, чем кастилец изучил их самих.

— Хм! — выразительно кашлянул Хуан.

Пожилой баск Альваро точно в воду глядел: на ближайшие двадцать минут Хуан, как любовник, напрочь выбыл из строя, а потому злился на весь белый свет вообще, и на капитана Родриго в частности.

Алонсо, гораздо более флегматичный и сдержанный в чувствах, сохранял боеспособность и созерцал окружающее куда веселее.

— Deja pues que el capitan descanse un poco![17] — прошипел он, потихоньку разжимая затекшие пальцы.

Удерживать баронессу на постели не было никакого дальнейшего смысла: последние двадцать минут Эрна только и делала, что ласкалась к исступленно обладавшему ею кастильцу, позабыв обо всяком стыде и явно перестав считать Родриго подлым разбойником с большой — или малой — дороги... Природа, как и рассчитывал капитан Бертрановских басков, неумолимо и неизбежно взяла свое.

Но она же, природа, сыграла весьма похожую, хотя и отменно внезапную шутку с самим Родриго.

В продолжение последнего получаса испанец постепенно и неотвратимо удостоверялся в том, что единственная и несравненная любовница, которую он лениво и безуспешно искал долгие годы, оказалась, наконец, под его жаждущим, почти неутомимым телом. Оказалась неожиданно, внезапно. Там, где намечалось временное, преходящее, забывающееся среди прочих приключение, неотвратимо всплывало мощное, всепоглощающее чувство.

Всплывало — и всплыло.

Родриго де Монтагут-и-Ороско отнюдь не отдыхал. И не благодарил баронессу безмолвной нежностью за доставленные утехи.

Алонсо тоже ошибался.

Никогда — ни на блеклом, акварельном рассвете наступившего дня, ни впоследствии, в долгие годы, вполне счастливо и почти безмятежно протекшие среди хребтов Монкайо, на дне просторного лога, вместившего и небольшое фамильное имение, и прилегавшие службы, не сказал Родриго своей добыче, а впоследствии любимейшей наложнице, — по сути, жене — Эрне де Монсеррат, в девичестве фон Валленштейн, чем занимался, возлежа на ней после неимоверно долгого совокупления в заброшенной хэмфордской хижине.

Ибо капитан басков не отдыхал.

И не благодарил.

Родриго быстро и лихорадочно думал.

Решал самую сложную тактическую задачу, выпавшую на долю в его обильной приключениями жизни записного, профессионального бойца. Размышление требовало известной сосредоточенности, и кастилец почел за благо изобразить усталость, прильнуть к Эрне, полагаясь на изобильный и отнюдь не благочестивый опыт собственных воинов, не способных заподозрить командира в неподобающей чувствительности.

Алонсо и Хуан. Двое самых никчемных, вялых, робких. Жаль, ах, как жаль!.. Окаянный жребий! Наикрепчайшие бойцы остались там, за стенами хижины. Лежат, сукины дети, сил набираются... Родриго едва не скрипнул зубами. Эрна истолковала его нежданное напряжение по-своему; тихо потерлась щекой о плохо выбритое, желанное лицо.

«Бог ты мой, девочка ведь уверена, что за мною ринутся остальные...»

С силами у самого Родриго было скверно. Тем не менее, выхода не оставалось.

— Эгей, братцы, — позвал он негромко.

Алонсо и Хуан приподнялись.

— Два слова на ухо.

Баски ухмыльнулись. Алонсо — от чистого сердца, Хуан — по обязанности. Кастилец отпустил баронессу, медленно отстранился, встал на колени.

— Ко мне, ребятки.

Две лохматых головы приблизились к испанцу, две пары ушей навострились, готовые услыхать еще неведомую но, безо всякого сомнения, весьма пикантную речь, — возможно, похабное распоряжение.

Родриго ласково положил обе ладони на затылки боевых друзей.

Слегка откинулся.

Выпуклые стальные мышцы резко сократились.

Двое немудрых лбов ударились друг о друга с отчетливым лязгом, хрустнули, подались. Два мертвеца обрушились на ложе. Хуан изогнулся и откатился ко внешней стене. Толстый Алонсо остался лежать где упал. Во мгновение ока испанец ухватил убитого и швырнул влево, прямо на разметавшуюся меж очагом и постелью, отдыхавшую Иветту.

Очередной женский вопль не мог удивить никого из остававшихся снаружи.

— Молчать, убью! — прошипел Родриго служанке. Затем, поглядев на привскочившую от ужаса Эрну, тихо добавил:

— Хочешь вырваться отсюда — лежи смирно!

Помолчал мгновение и сказал:

— Объясняться будем чуть позже.

* * *

— Разумеется, ищем, — с готовностью ответил Рекс.

— Кто его только не имьел искать! — вздохнула старуха. — И только le petit Juif[18] способен обнаружить мьесто...

— Да уж...

— Ви пробовали взивать к Сатурну?

— Пробовали. Да вышло не совсем по-нашему, — наобум ответил ван Рин.

Американец мучительно гадал, о чем заводится речь.

— Ви удостоверились в свежести алоэ и мастики? — Треклятая ведьма явно собиралась продолжать расспросы.

— Да, лично удостоверился, — выдавил Рекс.

— И планьета стала правьильно располагаться в доме Козьерога?

— Еще бы!

— Простите за глюпий вопрос, но ви не забили совьершать возлияние Влядичице Бабалонне?

— Опомнитесь!

— Тогда, бить можьет, периоды безмолвия затьянулись?

— Возможно...

Графиня д’Юрфэ согласно кивнула:

— Безмолвие, — медленно изрекла она. — Безмолвие. Это всегда есть било главным препьятствие в Ритуале Сатурна...

Однако ви и ваш друг храбрие люди, если становиться поперьек пути господьину Мокате! Он очьень, очьень могучий!

— Господина Мокаты мы не боимся, — уверенно бросил Рекс. Припомнил недавнюю беседу с де Ришло и добавил: — Видите ли, герцог разбирается в Искусстве лучше прочих. Он — Ipsissimus.

* * *

Одевался Родриго с великим проворством. Пожалуй, никогда во всей многогрешной жизни своей не облачался испанец так быстро. Натянув штаны и куртку, он обыскал одежду павших от начальнической руки приятелей, извлек из ножен меч покрепче и поухватистее, проверил на ощупь. Лезвие резало ноготь, словно бритва.

— Лежи смирно, — повторил Родриго де Монтагут-и-Ороско. — Говорить начнем после.

Эрна поглядела на кастильца и ничего не ответила. События менялись чересчур быстро для се все еще отуманенного нежданным наслаждением разума.

Дверь хижины беззвучно затворилась за широкой спиной Родриго. Рыцарь устало зевнул, потряс головой и двинулся к удобно расположившимся на прогалине товарищам, сведя за спиною натруженные руки.

— С успехом, капитан, — подобострастно молвил юный Мигель.

— Спасибо, дружок, — невозмутимо сказал Родриго.

Руки капитана выскользнули из-за спины. Две обтянутых кабаньей кожей рукояти крутнулись в пальцах, принимая боевое положение, и одновременно два блестящих в свете гаснущей над верхушками деревьев зари лезвия хлестнули влево и вправо.

Балагур и наглец Гонсало погиб первым. Короткий широкий меч развалил череп молодого баска верным, падающим сверху вниз ударом. Второй клинок метнулся по горизонтали — Родриго берег заветный прием до лютой минуты и никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не выдавал своего редчайшего умения разить в разные стороны по разным линиям — навык, объясняемый исключительными природными свойствами, а также наработанный долгими и усердными упражнениями в смертоносном искусстве рукопашного боя. Диего рухнул, даже не успев изумиться.

Мигель ошарашенно раскрыл рот и охнул последний раз, проткнутый в солнечное сплетение. Старый Альваро успел выхватить собственный меч, лезвие лязгнуло, отбив молниеносный выпад Родриго — и тотчас шлепнулось наземь вместе с отрубленной ударом второго неприятельского клинка рукою. Альваро заревел от боли. Страшным восходящим пинком Родриго размозжил раненому лицо, и потерявший сознание баск безмолвно опрокинулся.

— Вот оно что, начальничек? — проскрежетал отскочивший подальше и принявший оборонительную стойку Мануэль. — Добро, поглядим!..

* * *

Глаза старухи едва не выкатились из орбит. Рекс немедленно прикусил язык, перепугавшись, что сболтнул несусветную чушь и погубил дело. Но мадам д’Юрфэ положила ему на предплечье сухую когтистую лапку и заискивающе спросила:

— Ipsissimus? О, я учьила тайную науку сорок льет, и всьего лишь достигала степени Practicus’a. Ньет, не могу повьерить! Как же Monseigneur не преуспьел, совершая Ритуал Сатурна?

— Я сказал только, что не все вышло гладко.

Язык Рекса молотил почти автоматически, словно кто-то вовремя подсказывал нужные, многозначительные по внешности, но совершенно пустые по сути фразы, помогал выпутываться из то и дело возникавших затруднений, отвечать на совершенно загадочные для профана вопросы.

— Именно для безукоризненной точности в некоторые минуты ритуала герцогу и требуется господин Аарон.

— Да, да, коньечно! — промолвила старуха подобострастным шепотом. — Я вижу: le Duc понимает, в чьем дело не хуже Мокаты... Он действительно мастьер! И вы сами наверньяка продвинулись далеко, если дозволены помогать Ipsissimus’y. Ах, ви так молоды, и уже так опитный!

Рекс отряхнул пепел сигареты и благоразумно промолчал.

— Я не имьела бить... как это по вашему языку?.. — связана с Мокатой долго. Только недавно приехала в Англию. Но думаю, Моката не будьет справляться с человьеком квадрата и десяти кругов!

Рекс торжественно и сурово кивнул.

— Нельзя ли... — выпученные глаза глядели с настоящим вожделением, — нельзя ли мнье простерьеться перед вашей другом? Если ви... как это?.. замолите... ньет! — замолвитье словьечко, он снизойдет и дозвольит мне присутствовать при окончатьельном заклинании. На самий скромний место...

Американец опешил. Он вовсе не ждал подобной наивности и глупости от прислужницы дьявола, величайшего мастера хитроумных козней. Старая крыса и впрямь ухватила грубейшую приманку, купилась на первую наглую ложь и, кажется, решила, будто ее корабль вот-вот пойдет ко дну! Великолепно...

— Все возможно, — произнес ван Рин уклончиво. — Но при соблюдении некоторых условий.

— Скажьите условия!

«Тьфу ты, пропасть!»

— Обязательное, непременное и первоочередное: нам требуется господин Аарон.

Старуха недоумевающе посмотрела на Рекса:

— Но ведь господьин Аарон и бьез того у вас! И ви можетье использовать его как хотьите!..

* * *

— Слово надобно держать, вражина, — заскрежетала голова Торбьерна-Волчьей Шкуры. — Даже ежели даешь его презираемому тобою разбойнику!

Волосы Бертрана отчаянно стремились подняться дыбом, и лишь тяжелый шишак препятствовал этому.

— Думаешь, будто уничтожил меня? Ошибаешься, барон. Смотри хорошенько, смотри, не бойся. Не дрожи, как осиновый лист. До времени я пощажу твой разум, ибо желаю поведать кое-что любопытное.

Торбьерн устремлял горящий взор в сторону, поверх зубцов, не глядя в глаза де Монсеррата.

Бертран стоял, точно завороженный, не шевелясь, не в силах разомкнуть разом слипшиеся уста, неспособный шевельнуть пересохшим, отяжелелым языком.

— Ты истребил одно зло посредством иного, глупец. И выбрал неподходящее место, негожее время. Ты снес шею мне, которым пугали малых детей везде и всюду, и запах черной крови пробудил дремавшую в трясине тварь! А клятвопреступление открыло ей дорогу наверх.

— Сперва ты заклал черного петуха, Монсеррат. А потом велел своему приятелю заколоть белую курочку. Жаль, сукин сын ослушался приказа. Могло бы получиться неожиданное и дивное сочетание!

Сиплый хохот огласил площадку замковой башни.

— Болотная тварь уже пожрала тела моих мерзавцев. Но крови еще не напилась — ты ведь сам оставил пленных на съедение комарью, а, Бертран? Сухая плоть распалила жажду кикиморы, и она уже рыщет в округе. Горе вам, и владыкам, и слугам, и вилланам! Но после, после, ибо сейчас упырь идет по следу...

Правда, курочка ускользнула, и властелин тьмы не сможет свирепствовать надлежащим образом... Ох, как тебе повезло, враг! Клятвопреступника выручила тройная измена.

— Объяснись... — не своим голосом выдавил, наконец, Бертран де Монсеррат.

Вновь раздался хохот — ликующий и злобный:

— Курочка была твоей женой — стала королевской подстилкой. Одна измена. Испанский волк обещал убить ее — и не убил, а покрыл. Вторая измена.

— Лжешь, мертвец! — прокаркал Бертран.

— А баронесса вовсю целовала кастильца — и еще не раз и не другой поцелует: измена третья! Ненавижу его, поганую иберийскую тряпку, слюнявую мразь! Так ли сам я поступал с пойманными девками? А он пощадил твою стерву — и замкнул створки открывавшихся врат...

— Но все же болотная гадина рыщет по окрестностям, и это уже немало. Тебя предали, барон. Трижды предали! Сладко ли обманутому?

Лицо Бертрана застыло, словно каменное.

— А теперь, — прошипела фосфоресцирующая голова, — когда я поведал тебе обо всем...

— Опусти глаза, сын мой! — раздался за плечом Бертрана отчаянный крик. — Устреми очи долу!

* * *

Рекс быстро поглядел в сторону, избегая встречаться взглядами с мадам д’Юрфэ. Моката, несомненно, разогнал собравшихся немедля после того, как Саймона похитили. Старая ведьма явно и не подозревала о дальнейших событиях. Еще мгновение — и Рекс погубил бы все предприятие, напрямик спросив о местонахождении друга. Спешно порывшись в памяти, американец извлек очередную порцию невразумительных сведений, которыми надлежало осыпать графиню.

— Когда маэстро снова приступит к заклинаниям, необходимо, чтобы вибрации всех присутствующих совпадали с частотами, которые излучает господин Аарон.

— Вот и прьекрасно! Я добровольно имею предлагать вам свое содействий!

— А я должным образом извещу об этом Ipsissimus’a. Но сперва следует исполнить его повеление и переговорить с молодой лэди, посетившей накануне дом Саймона Аарона — госпожой Танит.

Направив беседу в нужное русло неожиданно ловким ударом весла, Рекс мысленно скрестил пальцы (тоже защита, сказал бы герцог) и замер, уповая, что не ошибся и Танит на самом деле остановилась в Кларидже вместе с мадам д’Юрфэ.

Последняя осклабилась, обнаружив два ряда ослепительно белых вставных зубов.

— Коньечно, коньечно. Ми знайем об этом и просто сиграли с вами невинную шютку! Простите, пожалюста.

«Черта с два!» — подумал Рекс, ломая голову над столь выдающейся проницательностью при подобной тупости. Но загадка тотчас разрешилась.

— Ми разгля... Ньет, загля... Глядьим в хрустальний шар каждое утро. И она видала вас входьить в l’hotel. — Старухина ухмылка стала еще шире: — И сказала, этот молодой амьериканец является ко мне. Только ми заблудьились и подумали, ви просто неофит или, в лючшем случае, зелатор. О, простите! И когда ваши цветы имьели бить посылаемы наверх, она сказала: ходите к нему сначала ви, а потом на славу будем смеяться над растерьянный будущий любовник!

Настал черед осклабиться Рексу.

И тотчас напрячься.

Ибо неосмысленная, почти забавная своей наглостью болтовня с безмозглой старухой привела к очередному подтверждению того, с чем ван Рин столь неожиданно познакомился.

Оккультные науки существовали и приводились в действие на глазах у Рекса. Эта парочка действительно видела, как он входил в гостиничный вестибюль. Видела, оставаясь наверху, в запертом номере, отделяемая от входа перекрытиями нескольких этажей, — просто глядя в мерцающую хрустальную сферу.

— Ньекоторым образом, я разочарована, — внезапно произнесла старуха чуть изменившимся голосом. — Ви, разумеется, помнитье: разврат сообщать огромную мощь для всякий последоватьель пути. Но любовь меж мужчиной и женщиной только мешает, и сильно. А я так и не могу избавльяться от глупий сентиментальности. Ви били би для Танит замечательный возлюбленний!

Рекс недоумевающе уставился на старуху, потом невольно отвел взор. Мадам д’Юрфэ вздохнула:

— Это совсьем неважно, другое дьело гораздо важнее. Передам, чтоби она спустилась к вам, и спокойно передавайте повеления le Duc’a.

Стуча резной эбеновой палкой по мраморному полу, старуха миновала столик портье и удалилась. Американец перевел дух, мысленно благодаря Всевышнего за то, что дурацкая беседа окончилась.

И, сдается, неплохо окончилась.

Герцогиня поверила, будто и де Ришло, и сам он — куда более могущественные адепты нечестивого пути, чем даже господин Моката. Прекрасно. Рвется сменить покровителя? Нужно посоветоваться с герцогом. А карты легли так удачно, что проблематичная встреча с девушкой становится легко осуществима, да еще при благоприятных обстоятельствах. Только бы заманить в роллс-ройс! А там уже лестью ли, угрозами ли, обманом или правдой — а выведаем необходимое. Хоть ниточку, да ухватим. Ах ты!..

Рекс чуть не схватился за голову.

Если мадам д’Юрфэ пребывает в полном убеждении, что Саймон Аарон угодил в руки грозного Ipsissimus’a Monseigneur’a le Duc’a, то, всего вероятнее, Танит имеет о событиях предыдущей ночи ровно столько же понятия!

Смятенный Рекс начал мерить холл стремительными шагами.

А они-то рассчитывали вызнать все необходимое! Гадали, как получше раскинуть сети, уговорить, уломать, выманить! Зачем? Господин Моката, ни дна ему, ни покрышки, наверняка располагает целой дюжиной потайных убежищ, раскиданных по Лондону, а то и за городской чертою. Коль скоро Танит знает о них (почти немыслимое допущение), разве можно поспеть всюду в продолжение одного-единственного дня?

Любой ценой, сказал герцог...

Канун Вальпургиевой ночи. Готовится ежегодный великий шабаш. Саймона любой ценой следует вызволить до заката. Пока нечестивая сволочь не приступила к обряду, страшнее которого на земле, почитай, и не сыщется...

Минуту спустя возвратилась мадам д’Юрфэ.

— Сегоднья большая ночь, ха-ха, — молвила старуха. — Всякие споры меж последователями пути врьеменно забываются, правда? Каждый дольжен кланьяться властельину...

Рекс промолчал.

Герцогиня снизила голос:

— Мнье би лишь на минуточку повидать гьерцога. Ipsissimus навьерно... навьерняка должен иметь мазь!

— Разумеется, — ответил Рекс, начисто не понимая, о каком паскудном снадобье заводится речь, и наугад брякнул:

— Но как насчет Луны?

— Ах, в этом-то и беда! — вздохнула мадам д’Юрфэ. — Я имею совсьем забывать: луна стоит в тьемная четверть.

Американец почувствовал изрядное облегчение.

— Я часто, очьень часто питалась, — продолжила графиня, — питалась делать как нужно. Собирала все нужные травы в положенное времья. Сама настояла... настаивала. Даже сама перетапливала... как это? — сало. Только меня, кажется, имьели обмануть. Думаю, что сало приносили из морг, а не с кладбищья, как требуйется...

Рекса передернуло, точно ударом тока. Он вспомнил детские сказки и неожиданно понял, о какой мази говорила старуха и для чего служит омерзительная притирка. Но ведь невозможно же, немыслимо допускать, будто в двадцатом веке люди продолжают предаваться столь угрюмому варварству!

А ночное приключение? — напомнил себе ван Рин. А чудовище в обсерватории? Повидав преисподнюю харю, возносившуюся из пентаграммы в облаке фиолетового тумана, было уже невозможно сохранять общепринятый, скептический взгляд на вещи. Смеяться над существованием дьявольских культов долее не приходилось.

Графиня опять метнула на Рекса непонятный, смущающий взгляд.

— Но это не беда, — сказала она доверительно. — Всье равно и мнье, и Танит предстоит одно и то же, хе-хе! Будьет очьень любопытно поглядьеть на Танит — она впервые имеет отправляться на вельикий шабаш!

Мысленно произнося длинные, словно товарные поезда, ругательства, Рекс попытался не думать о бесовском значении старухиных слов. Де Ришло обыкновенно дразнил своего молодого товарища невеждой, однако ван Рин читал вполне достаточно, чтобы представить, какого свойства оргиями завершаются ведьмовские сборища. Вообразив надругательство, ждущее золотоволосую прелестницу, американец заскрежетал зубами. Больше всего Рексу хотелось ухватить мадам д’Юрфэ за глотку и встряхнуть, словно фокстерьер пойманную крысу. Лишь усилием воли ван Рин удержался от безрассудства.

Графиня истолковала его смятение по-своему и заговорщически хихикнула.

Танит уже приближалась к ним по коридору.

Пожимая тонкую руку девушки, глядя прямо в янтарные, бездонные глаза, Рекс неожиданно понял: до захода солнца следует выручить не одного лишь Саймона. Предстоит избавить...

Древняя библейская цитата нежданно возникла в памяти Рекса.

«Власть Пса.»

Да. Избавить от власти пса обоих: Аарона и Танит.

10. Танит упрямится

Вопль замкового капеллана, отца Беофреда, вывел де Монсеррата из оцепенения, и рыцарь непроизвольно обернулся.

— Замри! Не шевелись! Гляди только на меня!

Повелительно уставясь на Бертрана, старый священник поднял зажатое в руке распятие и возгласил:

— Огради нас, Господи, силою Честнаго, Животворящего Креста Твоего и сохрани нас от всякого зла, аминь!

От парапета долетел чудовищный рык:

— Бертран! Бертран!!!

— Стой не шелохнувшись, — произнес отец Беофред. — Не своди с меня взора.

— Изыди, злой дух, полный кривды и беззакония; изыди, исчадие лжи, изгнанник из среды ангелов; изыди, змея, супостат хитрости и бунта...

Рев головы Торбьерна раскатился по башенной площадке, отразился от могучих стен, понесся над замершими лугами и лесами, лишая сна всех обитателей округи, вернулся пугающим эхом, вновь прянул в окутанную тьмою даль, постепенно стих.

— ...Изыди, изгнанник рая, недостойный милости Божией; изыди, сын тьмы и вечного подземного огня; изыди, хищный волк, полный невежества; изыди, черный демон; изыди дух ереси, исчадие ада, приговоренный к вечному огню; изыди, негодное животное, худшее из всех существующих...

— Мы еще встретимся, Монсеррат, — яростно прозвучало сбоку. — Хоть века спустя, но встретимся!

Лишь сейчас понемногу приходивший в себя рыцарь ощутил невыносимый холод, царивший вокруг.

— ...Изыди, вор и хищник, полный сладострастия и стяжания, — упорно продолжал отец Беофред, — изыди, дикий кабан и злой дух, приговоренный к вечному мучению; изыди, грязный обольститель и пьяница; изыди, корень всех зол и преступлений; изыди, изверг рода человеческого...

Зубы Торбьерна скрежетали так, что страшно было слушать.

— ...Изыди, злой насмешник, полный лживости и возмущения; изыди, враг правды и жизни; изыди, источник несчастий и раздоров...

Священник возвысил голос и повелительно воскликнул:

— Изыди, лакей сатаны!

Фосфорическое свечение медленно и неотвратимо угасло. Торбьерн-Волчья Шкура замолк навсегда.

Холод отступил, барона де Монсеррата окатило волной теплого ночного воздуха. Бертран побелел и повалился на бок.

На башенную площадку замка Хлафордстон опустился мрак, пронизанный голубым блеском далеких июньских звезд.

* * *

После клохтанья старой графини, после рассказов о сале, выкраденном из покойницкой, и намеков на предстоящие ночью гнусности, воздух казался сгущенным, давящим, — словно заряженным злобными токами. С появлением девушки ван Рин почувствовал себя гораздо легче. Утреннее солнце обливало улицу за окнами вестибюля. Танит держала одну из веточек подаренной Рексом сирени и поднесла ее к лицу, отвечая на широкую улыбку американца.

— Итак, вы настаивали, чтобы мадам дозволила нам встретиться? — спросила девушка, глядя поверх лиловой грозди озорными глазами.

— И целый день прокараулил бы здесь, внизу, не получи разрешения, — честно сознался Рекс.

— Но у меня столько дел сегодня! Во-первых, нужно посетить портного...

Рекс возблагодарил удачу за ключ, нежданно подаренный старой ведьмой.

— Нам очень важно поговорить именно сегодня, — сказал он повелительно, однако с достаточным теплом в голосе. — Есть вещи, требующие немедленного внимания.

— Немедленного? — Танит нахмурилась. — Не вполне понимаю...

— Разумьеется, не поньимаешь, ma petite[19], — вмешалась графиня и зачастила полушепотом на незнакомом Рексу языке. Американец разобрал имя де Ришло и слово Ipsissimus и удовольствовался этим. Старуха явно излагала Танит новую версию ночных событий, основываясь на авторитетных заверениях самого Рекса. Ван Рин отчаянно гадал, удастся ли провести девушку и скоро ли сделает он ошибку, неизбежную при беседе на совершенно чуждую, непонятную тему.

Несколько раз Танит кивнула и посмотрела на американца с новым и несомненным любопытством. Откусила и зажала в зубах маленький фиолетовый крестик цветка.

— Извините, пожалуйста. Я не подозревала, что вы столь значительны в Ордене.

— Забудьте, — ухмыльнулся ван Рин. — Лучше давайте вместе позавтракаем.

— Вы ставите меня в очень трудное положение, — улыбнулась Танит. — Я предполагала завтракать с женою румынского министра.

— Значит, вместе пообедаем.

Девушка удивилась:

— Но... ведь вы сами понимаете, чтобы прибыть на место к закату, нужно выехать из гостиницы не позже четырех. А мне еще предстоит собраться.

Рекс понял собственную оплошность и бойко продолжил:

— Фу ты, ну ты, вечно забываю об этих треклятых английских дорогах! Невозможно ездить с хорошей скоростью, совсем не то, что дома, в Штатах. Тогда отвезу вас к портному, а после покружим возле парка!..

* * *

— И где же обитает ваш храбрый портняжка? — полюбопытствовал американец, распахивая перед Танит дверцу автомобиля.

— Их двое, — сказала девушка. — Один обосновался в гостинице Скиапарелли, в двух шагах отсюда, и первое посещение займет всего минут двадцать. Второй — подальше, в Найтсбридже. Вы согласны подождать?

— Конечно! Времени — куча немеряная.

— Хорошо, что вы будете там, — с расстановкой молвила Танит. — Хорошо, ибо я, признаюсь, немного нервничаю. Совсем слегка.

— Бояться вовсе не следует, — весело и непринужденно заверил Рекс, однако на щеках американца дрогнули желваки. Танит, разумеется, не заподозрила истинного смысла этих слов и забралась на сиденье.

Притормозив на Верхней Гросвенор-Стрит, американец объявил:

— Двадцать минут, помните, — и ни единого мгновения сверх того!

Он развернулся и запарковал роллс-ройс на противоположной стороне, у входа в Международный Клуб Спортсменов, членом которого состоял довольно давно.

Клубная телефонистка быстро и сноровисто соединила Рекса с Британским Музеем, однако тамошняя могла бы привести в ярость кого угодно. Обязанности музейного персонала, напрямик заявила она, отнюдь не включают поиска и вызова посетителей. Лишь получив отчаянные заверения ван Рина в том, что половина родни герцога де Ришло скоропостижно скончалась, а другая половина вот-вот займется тем же, девица неохотно сжалилась. Ожидание длилось целые века. Наконец, де Ришло взял трубку.

— Танит со мной, — торопливо сообщил Рекс. — Только не знаю, долго ли сумею продержаться. Уже побеседовал со старухой — помните курильщицу гаванских сигар? Мадам д’Юрфэ. Они разделяют номер в Кларидже, и вдвоем отправляются на собрание, о котором вы говорили... Где состоится, пока не знаю, но предполагается выехать из Лондона в автомобиле около четырех вечера, дабы добраться к сумеркам. Я наплел невесть чего, представил вас великим знатоком и посвященным мастером, чуть ли не верховным шаманом... ну, понимаете. На десять голов выше самого Мокаты. Старуха так расчувствовалась, что готова хоть сейчас улепетнуть от собственного шефа и перейти под новое крылышко. Но, держитесь: ни та, ни другая и не подозревают о... неожиданном уходе Саймона из вашего дома... Да, уверен. Все разъехались тотчас после того, как мы покинули вечеринку.

— Понимаю, — сказал де Ришло. — Стало быть, надлежит...

— Бии-и-п! — заныла телефонная трубка, — би-ип, би-ип, би-ип...

Опять пробившись в Музей, Рекс угодил на занятую линию и выслушал оживленный спор по поводу латиноамериканского народного творчества. Двадцать минут истекали. Пришлось отказаться от дальнейших попыток и бегом бежать к автомобилю.

Танит уже спускалась по ступенькам гостиницы Скиапарелли, когда ван Рин, лихорадочно работая баранкой, подкатил навстречу.

— Куда теперь? — жизнерадостно осведомился он, пока девушка устраивалась рядом.

— В Найтсбридж. Это сразу напротив армейских казарм. На сей раз я пробуду у портного минут пять, не больше.

Произношение Танит было безупречным, однако иногда она слегка запиналась, подбирая точные слова, и выговаривала их так тщательно, словно следила за собственным выговором.

— Вы иностранка, да? — спросил заинтригованный Рекс.

— Пожалуй, англичанка, — улыбнулась Танит. — Но родилась от венгерской матери, почти всю жизнь провела на континенте... Что, акцент очень заметен?

— Вовсе нет! Ну... самую малость... У вас чудесный голос, и речь, благодаря этой малости, звучит в точности как у Марлен Дитрих.

Девушка откинула голову и рассмеялась:

— Значит, нужно говорить, как получается! А я-то стараюсь, а я истребляю неуклюжие звуки! Правда смешно? Не умею толком изъясняться на родном языке. Но я так мало разговаривала по-английски: только в детстве и отрочестве, с британскими гувернантками.

— И сколько же вам сейчас, простите за бестактность?

— Сколько дадите на вид?

— По глазам — несколько тысячелетий, а вообще-то едва ли больше двадцати двух.

— Если останусь жива, то послезавтра мне сравняется двадцать четыре.

— Полно, полно, — возразил развеселившийся Рекс. — Что за глупости, право! До дня рождения — двое суток, и не скажешь, будто вы болезненно выглядите.

— Не надо больше говорить о смерти, — попросила Танит.

Пока она оставалась у портного, Рекс лихорадочно ломал себе голову, гадая, как поступать. Мадам д’Юрфэ недвусмысленно пояснила: на время Вальпургиевой ночи все внутренние раздоры полагается позабыть. А удержать Танит от поездки на шабаш было необходимо.

Девушка явно недооценивала предстоящее. При одной мысли о том, что она достанется на грязнейшую потеху всему пакостному сборищу, мускулы американца напряглись.

* * *

От первой атаки баск попросту ускользнул: пригнулся, отпрянул, прыгнул в сторону. Проворной перебежкой описал полукруг, метнулся между испанцем и хижиной. Склонился на ходу и выпрямился, уже сжимая второй меч, отобранный у одного из убитых.

— Потягаемся, командир? — спросил он с лютой ненавистью в голосе.

Мануэль мог бы произнести еще немало оскорбительных и не совсем несправедливых слов, однако предпочел беречь дыхание. Родриго приближался молча, по-мавритански вознося перед собою оба клинка. Его противник избрал эстремадурскую защиту, держа правое лезвие у плеча и выставив левое.

И тот, и другой отлично понимали, что пощады ни ждать, ни давать не приходится.

Встреться они лицом к лицу при иных обстоятельствах, сомнений в исходе рукопашной схватки не возникло бы: со слишком опытным, сильным, проворным бойцом столкнулся Мануэль. Именно Родриго свалил в единоборстве Торбьерна-Волчью Шкуру, от которого закаленные латники, нападавшие по двое и по трое, отлетали, словно гончие псы от разъяренного кабана.

Однако сейчас Родриго был измотан, и дерзкий баск делал на это главную ставку.

Мечи лязгнули, заскрежетали. Двойной удар испанца был отражен уверенно и точно. Встречный выпад, прямой и короткий, сразил бы любого, но Родриго успел отдернуть остановленные стальной преградой лезвия, снова перевел их в боевое положение, принял меч Мануэля на скрещенные клинки и тотчас опрокинулся, спасаясь от полосующего удара справа. Испанец поймал ногу противника подъемом напрягшейся ступни и сильно пнул другим каблуком пониже колена. Мануэль шлепнулся.

Оба вскочили одновременно, чуть пригнулись и закружили по прогалине, сделавшись куда осторожнее, понимая, что выиграть эту схватку удастся лишь удачной контратакой.

Быстро темнело. Всходила тонкая, бледная луна.

* * *

— А вы знаете, — спросил Рекс, — что совершенно неотразимы?

— Оставьте, — улыбнулась Танит. — Очень мило с вашей стороны хвалить мое произношение, говорить о Марлен Дитрих, но пора и сказать, зачем явились в Кларидж нынче поутру.

— Не догадываетесь?

— Нет.

— Хотел пригласить вас позавтракать.

— Оставьте! У вас какое-то сообщение от герцога?

— Да. Но даже будь иначе, все равно пришел бы.

Девушка слегка нахмурилась.

— Не понимаю. Ведь подобные глупости полностью противоречат...

— Я достиг степени, в которой могу судить о дозволенном и недозволенном самостоятельно, — глазом не моргнув, отпарировал Рекс.

— Значит, вы уже увенчаны Лучащимся Хронозоном?

Рекс едва не застонал. Опять начиналась недоступная разумению чушь. Не отвечая, он резко свернул на Кенсингтон-Роуд и бросил машину в направлении Хаммерсмита.

— Куда вы меня везете? — неожиданно выпалила Танит.

— Позавтракать в обществе де Ришло, — сказал ван Рин. — Герцог твердо намерен беседовать с вами сам.

— Понимаю... Где он сейчас?

— В Пенгбурне.

— Где?

— Уютный уголок на Темзе, немедленно за Рэдингом.

— Но это же невесть как далеко!

— Всего пятьдесят миль.

— А повидаться не выезжая из Лондона было трудно? Ван Рин смутился, но бойко ответил:

— У де Ришло свои соображения. Послал за вами — везу. Слово герцога — закон.

— Остановите машину! — крикнула Танит. — Сию секунду! Я вам не верю!

11. Шило в мешке

Первой мыслью Рекса было пропустить выкрик девушки мимо ушей и нажать педаль акселератора. Но движение на Кенсингтон-Роуд весьма плотное, и пытаться умыкнуть пассажирку средь бела дня было бы чистым безумием. Танит привлечет внимание полицейских, и через двести ярдов роллс-ройс вынудят остановиться.

С огромной неохотой Рекс притормозил у бровки тротуара. Ухватил ручку противоположной дверцы и не дал девушке выскочить вон.

Танит уставилась на американца негодующими глазами:

— Вы лжете!

— Погодите минутку.

Задиристо выпятив челюсть, Рекс пытался овладеть собою.

— Вы знаете, что приключилось с Аароном?

— Да, его похитили из дому вчера вечером. Вы и герцог.

— Верно. А почему?

— Мадам д’Юрфэ сказала, герцог тоже разыскивает Уцелевший Талисман. Талисман Сета...

— Безусловно, — подтвердил Рекс, уже вторично слыша непонятное название. — А Саймон родился, как помните, под особым сочетанием звезд. Мы долгие годы разыскивали нужного человека, появившегося на свет в нужный час нужного дня и, разумеется, в требуемый год. Кроме него, нам надобны еще и вы.

— Но мое число не равняется восьми!

— Не играет роли. Вы отмечены Луной, верно?

Рекс выпустил стрелу наугад, припомнив рассказ де Ришло про древнюю карфагенскую богиню, чье имя носила девушка.

— Да, — согласилась Танит. — Но причем здесь Луна?

— О, Луна означает в этом деле очень много. Даже Моката представления не имеет о важности Луны, потому и не добивается успеха.

— Но Моката придет в ярость, если я покину его Круг — лучшего медиума ему не сыскать. И... и покарает меня страшным образом.

Лицо Танит побледнело, глаза потухли при мысли о каком-то неведомом Рексу кошмаре.

— Не беспокойтесь, герцог защитит. Он Ipsissimus, помните?

— Помню, — вяло улыбнулась Танит. — Но к завтраку с женой министра я уже не успеваю.

— Не беда.

— Чем докажете? — без видимой связи воскликнула Танит. — Чем докажете? А если вы лжете? Подумайте, что со мной сделает Моката, когда узнает!

— Ничего не сделает. Вспомните, как Саймона Аарона забрали прямо у него из-под носа.

— А удержать сумеете?

— Конечно.

Голос Рекса прозвучал уверенно, однако сердце заныло при мысли о том, что власть Мокаты увлекла Саймона прочь от обоих друзей прежде нежели минул час.

И где теперь искать пропавшего?

— Едемте со мною. Можете ничего не бояться. Уверяю.

Девушка безмолвно кивнула. Рекс перевел рычаг скорости, утопил педаль.

Машина тронулась.

* * *

Родриго оборонялся угрюмо и упорно. Приглянувшийся ему в хижине меч Хуана славно резал ногти, да и сработан был, казалось, на совесть, но переломился после пятого удара, нанесенного искушенным в бойцовских уловках баском.

«Кузнец, тварь окаянная, ни встать ему, ни лечь!» — тоскливо подумал Родриго.

Лечь, похоже, предстояло самому. Драться одним клинком против двух молниеносно разивших лезвий оказывалось не под силу. Кастилец маневрировал, увертывался, ловил и отражал выпады, от которых ни уклониться, ни отскочить не представлялось возможным — и чувствовал, как набрякают невыносимой тяжестью перетруженные мышцы, как все медленнее и медленнее слушается рука. Наставало время платить за добытые силой утехи, за безрассудную близорукость, за решение, принятое в нежную минуту и осуществленное отнюдь не самым нежным образом.

Баск Мануэль был моложе командира лет на пятнадцать, он продолжал дышать глубоко и уверенно. Чего нельзя было сказать о самом Родриго.

Острие мелькнуло в дюйме от лица.

Испанец умудрился отпрянуть.

Нанес проворный подрезающий удар по ногам противника и почти отрешенно подметил, с какой уверенной легкостью подпрыгнул баск, избегая коварного, почти неотразимого приема.

Спасаясь от падающих наискось лезвий, готовых разрубить обе ключицы и встретиться где-то у селезенки, Родриго метнулся назад, запнулся о труп седого Альваро, потерял равновесие и вынужденно кувыркнулся. Не успел он перекатиться и встать на ноги, как огромная тень закрыла луну и обрушилась прямо на спину, вышибая дух, распластывая, прижимая к земле, выдавливая из перетруженной груди остатки воздуха.

Мануэль прыгнул на командира плашмя — у баска тоже имелись про запас любимые боевые трюки.

Дальше наступила полная тьма, и не сияли в ней ласковые вечерние звезды.

* * *

Уже на подъездах к Рэдингу Танит начала искренне смеяться шуткам и остротам американца. Когда роллс-ройс вкатился в приречную деревню Пенгбурн, лицо девушки раскраснелось, глаза оживились. Макс принял Рекса и Танит на пороге коттеджа, горничная проводила девушку наверх, а ван Рин быстро прошептал в ухо лакея необходимые распоряжения.

Вернувшись в старомодную гостиную с низким потолком и широкими окнами, глядевшими на тюльпановые клумбы сада, Танит застала Рекса за весьма тонким и ответственным занятием. Весело насвистывая, американец отмеривал в шейкер напитки из различных бутылок, перемешивал, готовился взбивать коктейль.

— Где герцог? — осведомилась девушка с неожиданной резкостью.

Рекс ожидал этого вопроса и, чуть отвернувшись, ответил:

— Еще не прибывал. В котором часу ожидается его светлость, Макс?

— Простите, сэр, совсем из головы долой. Господин герцог позвонили и велели принести извинения гостье. Вам, сэр, предстоит играть роль хозяина дома. Их светлость задерживаются по независящим от собственных намерений причинам, однако надеется присоединиться к вам за чаем.

— Не везет! — с чувством воскликнул Рекс.

Он прекратил встряхивать шейкер, наполнил два стакана, пригубил собственный и сказал:

— Мм-м-м... Вовсе недурно!

— Где герцог?!

Рекс умудрился поднести девушке напиток недрогнувшей рукою:

— Говорят, не спаивайте красавиц крепкими коктейлями. Но я постараюсь соблазнить вас коктейлем по-настоящему вкусным.

Танит немедленно поставила стакан, даже не пригубив, и в упор посмотрела на собеседника. Глаза ее снова потухли, в голосе зазвучала неподдельная тревога.

— Я не могу оставаться здесь и дожидаться пятичасового чая. В четыре следует уже быть в Лондоне.

Рекс едва не брякнул: «А куда же вы направляетесь потом?» — однако сдержался и задал весьма разумный вопрос:

— Почему не отправиться на... собрание прямо отсюда? Машина быстрая.

Девушка подняла голову.

— Разумеется, я и позабыла, что вы сами поедете туда же. Правда, так будет и короче, и быстрее. Если вы согласны взять меня с собой, действительно, разумней двигаться отсюда. Но... мадам д’Юрфэ собиралась выехать вместе, и одежда моя осталась в гостинице.

— Позвоните. Предупредите. Пускай соберет все необходимое, а встретитесь уже на месте. Необходимо повидаться с герцогом — уж он появится здесь во что бы то ни стало, будьте покойны.

Танит кивнула.

— Если отдаваться под его защиту, следует переговорить заранее, это верно. И до начала... собрания. Моката глядит сквозь эфир страшными глазами, он узнает, где я, очень быстро.

— Звоните, — подбодрил Рекс, беря девушку за руку и подводя к телефону. — С Клариджем соединят безо всяких затруднений.

Он вызвал гостиницу, подождал окончательного щелчка, услышал гудок и оставил Танит наедине с аппаратом. Вернулся в гостиную, заново встряхнул шейкер, налил себе еще коктейль, подмигнул зеркалу, осушил стакан двумя глотками и, стараясь не шуметь, закружился по комнате в дурачливом танце. Птичка попалась, теперь подождем де Ришло и пускай принимается за дело сам.

На шестом пируэте ван Рин едва не шлепнулся. В дверном проеме возникла Танит. Лицо ее было пепельным от ужаса, глаза сверкали злостью.

— Лжец! — выкрикнула она. — Моката у графини! А с Мокатой — Саймон Аарон! Уведенный от вас простым повелением еще вчера, менее нежели через час! Вы и ваш драгоценный де Ришло! Самозванцы, несчастные шарлатаны! Даже себя защитить не сумели! А теперь Моката прикрутит меня к Колесу Пта!

Девушка повернулась и опрометью ринулась прочь.

* * *

— Госпожа! — воскликнула Иветта, вскакивая и бросаясь на ложе рядом с Эрной. — Госпожа, что же будет дальше?

— Не знаю, — бесцветным голосом ответила баронесса.

— Снаружи кричали... Слышите, звенят клинки?

— Слышу, разумеется, — раздраженно бросила Эрна, перекатываясь по медвежьей шкуре и лихорадочно собирая остатки раскромсанного платья. — Одевайся, дурочка. Одевайся быстрее.

— Но... Ведь сюда еще вернутся?

— Одевайся, тебе говорят! — окрысилась баронесса.

Служанка повиновалась беспрекословно и облачилась куда успешнее, чем сама отдавшая распоряжение госпожа. Платье Иветты пребывало в целости и сохранности, чего никак нельзя было сказать об убранстве, силой содранном с баронессы де Монсеррат. Эрна повертела в руках остатки платья и сорочки, тихо выругалась — однако мягче, нежели час назад, — и ловко завернулась в распоротые полосы ткани, резонно рассудив, что это все же куда пристойнее и, главное, теплее облачения, положенного природой. Помедлила.

Сняла жемчужное ожерелье, подаренное мужем.

Положила его на постель.

Тщательно расправила.

— Иветта! — позвала баронесса чуть охрипшим голосом.

— Да, госпожа.

— Бертран де Монсеррат велел Родриго уничтожить нас обеих...

— Боже мой! — вскрикнула служанка, бледнея.

— ...А сеньор де Монтагут нарушил приказ, полученный от лучшего друга и теперь, сколько могу судить, приводит к повиновению собственных людей.

— Да, госпожа, — повторила ничего не понимавшая резвушка.

— Готовься. Если все обернется благополучно, путь предстоит неблизкий.

— А если нет? — спросила Иветта, мучительно гадая, о чем идет речь.

— Если нет, — печально усмехнулась Эрна, — опять разденешься и вернешься на попону. А дальнейший путь окажется коротким... и последним.

* * *

Баск Мануэль свалился с бесчувственного тела и медленно поднялся на ноги. Родриго лежал ничком, не шевелясь, оглушенный ударом упавшего сверху без малого двухсотфунтового противника.

Тяжело дыша, вытирая грязной ладонью запекшийся рот, Мануэль уселся на земле, с ненавистью разглядывая огромного испанца, столь грозного еще несколько секунд назад, и такого бесконечно уязвимого теперь.

— С-с-сволоч-чь! — прошипел баск, чувствуя, как выскакивает из груди колотящееся сердце. — П-подлюга!

Шатаясь, Мануэль встал на ноги и остервенело пнул неподвижного Родриго в ребра. Еще раз. И еще.

— Так это и есть, скотина, твоя ч-честная д-дележка? — процедил он, трясясь от бешенства. — А знал же я, знал с самого начала! Ну, погоди, гадина!..

Проворно, понаторело молодой баск стянул кисти Родриго вынутым из куртки сыромятным ремнем. Огляделся. Быстрым, сноровистым ударом разрубил валявшийся на примятой траве боевой лук, имевший в длину шесть футов, а при натяжении требовавший почти ста пятидесяти фунтов усилия. Деревянные половинки разлетелись, отброшенные тугой тетивой, прыгнули по земле, замерли. Мануэль нанес еще два быстрых удара и поднял прочнейшую, навощенную веревку, на которой можно было бы спокойно поднять в воздух кузнечную наковальню.

— Угу, — буркнул он уже довольным голосом.

Связать лодыжки поверженного командира было делом нескольких мгновений. Баск яростным пинком перевернул капитана и начал неудержимо, со всего размаху бить Родриго по щекам, приводя в чувство. Испанец не шевелился.

— Ах ты, тварь, — остервенело процедил Мануэль.

Выпрямился, повел взглядом вокруг, сделал несколько быстрых шагов и вернулся, неся сдернутую с пояса Альваро флягу. Струя холодного терпкого вина ударила в лицо Родриго, темными струями разлилась по щекам и подбородку, начала постепенно впитываться в землю.

Остатки напитка Мануэль влил капитану в рот. Кастилец медленно раскрыл глаза.

— Мануэль?..

— Он самый.

Родриго дернулся и немедленно вспомнил все произошедшее. Ни рукой, ни ногой шевельнуть не удавалось.

«Оглушил, сукин сын. Одолел-таки.»

Испанец повернул голову и уставился прямо в глаза бывшего подчиненного.

— Что будем делать дальше?

— Дальше? — медовым голосом осведомился баск. — Ах, дальше... Скажи, Родриго, ты заранее продумал и расчислил это маленькое приключение?

— Нет.

— Тогда зачем же?..

— Объяснил бы, — медленно произнес испанец, — но ты, к сожалению, не поймешь.

— Я все понимаю, — засмеялся окончательно восстановивший дыхание баск. — Баронесса по вкусу пришлась, делиться не захотелось... Куда проще: мой меч — ваши головы с плеч. А, Родриго?

Кастилец промолчал.

— Я подвешу тебя за ножки, — любезно сообщил Мануэль. — Можно бы и за другое место, да тяжел ты, капитан, оборвешься быстро, подохнешь легко. А так — разведем снизу милый маленький костерок, сами согреемся, тебя подогреем... Помнишь, нантский ювелир продержался полчаса? Потом все равно выложил, где хранил золото и камни, да проку от этого было мало — подох часок спустя. Но для тебя расстараемся, Родриго. Костерок разложим крохотный-прекрохотный, чтоб пламя только слегка подымалось. А покуда будешь болтаться на веточке, начальник любезный, выведем баронессу на вольный воздух, сами возымеем, тебе возыметь позволим... Поскольку в подвешенном состоянии любовью заниматься несподручно, придется гордость вашу доставить по назначению отдельно, в отъятом от прочих телес виде...

Мануэля колотило нервной дрожью. Грубый, наглый баск начинал изъясняться с витиеватостью, оскорблявшей простейшие стилистические правила.

Впрочем, Родриго было не до словесных изяществ.

— ...Вот так, отъятую, и вставим, куда положено. А баронессу для пущей важности на костерок затащим... Да-с. Чтоб вы на холодность возлюбленной не пожаловались. Мы люди не гордые, помиримся и на служаночке, ха-ха...

Испанец заревел от ярости и напряг мускулы. Борьба против сыромятной кожи и вощеной тетивы оказалась тщетной. Родриго извернулся, покатился по земле.

Удар кованого сапога возвратил его на первоначальное место.

— Жаль, надобно спешить, — процедил Мануэль. — А то я изобрел бы еще кое-какие маленькие хитрости. Пожалуйте на ветку, mi capitan!

Он ухватил Родриго за волосы и, пыхтя, потащил по направлению к деревьям, окаймлявшим прогалину. От адской боли на глаза испанца навернулись слезы. Впрочем, не только от боли.

«Окаянный кузнец! Окаянное везение! Да что же это за пакость приключилась такая? Почему я не метнул в него меч?.. И Эрна! Ведь этот ублюдок...»

Мануэлю пришлось туговато. Весу в капитане оказалось никак не меньше двухсот пятидесяти фунтов, и волочить эту беспомощную груду мышц по траве было отнюдь не легко. Задирая голову, баск высматривал подходящий сук — длинный, вытянутый вровень земле, достаточно прочный, чтобы удержать тяжеленное тело на безопасном расстоянии от ствола и окружавшего подлеска. Затевать лесной пожар посреди Хэмфордской чащи Мануэлю вовсе не хотелось — в свое время баск нагляделся на обугленные трупы бедолаг, застигнутых огнем в горных дебрях далекой родины.

Деревья скрывались во мраке, стояли непроницаемо черной стеной. Сразу отыскать подходящую для казни ветвь не могли даже рысьи глаза молодого баска.

Мануэль отпустил Родриго, разогнулся, прищурился.

Повел взором.

Ни ветерка не гуляло в древесных кронах. Лес безмолвствовал.

Резкое, многоголосое лошадиное ржание по другую сторону хижины разорвало тишину.

Баск опустил взгляд. И медленно отвесил челюсть, не слыша собственного безумного рева, поскольку оцепеневший от ужаса мозг отказался воспринимать что бы то ни было.

* * *

Во дворе яростно взревел автомобильный мотор. Ван Рин был достаточно проворен, чтобы настичь беглянку вовремя, но слишком уж нежданно стряслось то, чего он так опасался. Роллс-ройс уже разворачивался. Танит со скрежетом переключила передачу. Рекс в отчаянии успел вцепиться в задний бампер, потерял равновесие, поскользнулся и шлепнулся наземь. Длинная синяя машина буквально прыгнула вперед и устремилась по аллее, постепенно исчезая из виду.

12. Путь на шабаш

Оставшийся лежать ногами к хижине Родриго не сразу понял, отчего молодой баск попятился и дико, нечеловечески завопил. Холодная воздушная волна хлынула на прогалину, ноздри кастильца затопило внезапное зловоние. Пахнуло смрадом полуразложившейся мертвечины и острым запахом болотной сырости. Жалобно хрустнула опавшая ветка.

Мануэль обронил меч и, повернувшись, ринулся наутек. За считанные мгновения он пересек поляну, вломился в заросли на противоположной стороне и, продолжая неистово реветь от лютого ужаса, помчался прочь — в неведомые дебри.

Гадать о причине столь внезапного отступления испанцу пришлось недолго.

Темная фигура проковыляла мимо простертого на траве Родриго, торопясь вослед беглецу. Капитан повернул голову — и едва не закричал сам. К счастью для иберийского рыцаря, горло сдавило спазмой, и утробный вой, уже готовый рвануться из груди, разбился о судорожно сократившиеся мышцы и связки.

Огромный мертвец, покрытый высохшей коркой тины, отчетливо различимой при свете ослепительно яркого лунного серпа, ковылял по затерянной в глуши прогалине. Глазницы почернелого, сгнившего черепа устремлялись туда, куда, словно всполошившийся русак, удрал баск Мануэль. Упырь миновал испанца, гулко протопал мимо бревенчатого домика и, в свой черед, исчез, поглощенный дремучим лесом. Он бежал по следу баска неторопливо и неутомимо.

Многие годы спустя понимающие люди объяснили Родриго, лишь однажды разоткровенничавшемуся в долгий зимний вечер за добрым кубком гретого хереса, почему и он сам, и обе женщины остались живы.

Всех троих спасли фехтовальное искусство кастильского рыцаря и неизрекомый ужас, отнявший у Мануэля всякую способность рассуждать.

Как ни вымотан был испанец, а дрался гораздо искуснее, чем взбешенный и сравнительно молодой противник. Не поломайся меч, не подвернись под ногу мертвый Альваро, в итоге Родриго неминуемо взял бы верх — и погиб смертью, хуже которой не придумать, ибо трясинная тварь уже спешила к месту схватки. Мануэль получил в бою две-три поверхностных раны — вполне безопасных, но изрядно кровоточивших. Мстительный баск не придал пустяковым царапинам особого значения, по опыту зная, что вскоре кровь сама собою свернется и остановится, а потому с перевязкой можно и обождать. Вурдалак же пошел на запах свежей крови безошибочно и неотвратимо, как нападающая акула.

— Да ведь совсем рядом в крови плавали целых четверо, жри — не хочу, — недоумевающе сказал тогда Родриго и, проворно допив кубок до дна, попросил новый.

— Вы, сударь, винишко вот подогремши употребляете, потому как зима на дворе, — ухмыльнулся ловчий Карлос, пользовавшийся давним расположением де Монтагута, и позволявший себе небольшие вольности в обращении с господином. — А упырь, он разуметь ни шиша не разумеет, но чует, где кровушка покойницкая, где живая. Живая-то ему, нечисти поганой, ох как слаще! И сдрейфил дружок ваш, видать, до полного одурения. В хижине запираться надобно было, не то на дерево прыгать. А бежать от вурдалака — это все едино, что от волка бежать: не сразу настигнет — понемногу догонит...

Карлос отхлебнул изрядный глоток и назидательно закончил:

— Он, ведь, паскуда, устали не знает.

* * *

Огромная испано-сюиза вихрем промчалась мимо деревушки Амсбери и вылетела на длинное извилистое шоссе, уводившее к западу. Сидевший за рулем де Ришло немного сбросил скорость и заговорил:

— Хорошо иметь полезные знакомства. Я связался с бывшим суперинтендантом Скотланд-Ярда, Клаттербеком.

— Глава частного сыскного агентства?

— Так точно.

— Но... ведь собирались же заняться этим делом сами, — выдавил Рекс.

— И займемся. Клаттербек должен был просто выследить угнанную автомашину марки роллс-ройс. И, по моей личной просьбе, не задерживать похитительницу. Провожать по дорогам... как изволит выражаться ваше поколение?.. пасти, время от времени ставя меня в известность об эволюциях несравненной Танит. Что и делали полдюжины агентов на мотоциклах. Графиня д’Юрфэ, не дождавшись девушки, выехала из отеля ровно в четверть пятого. Зеленый даймлер. Разумеется, его тоже «пасут».

Герцог усмехнулся.

— А Моката?

— К сожалению, временно утерян из виду. Но это уже ни малейшей роли не играет. Милые дамы выведут нас прямо в нужное место.

Рекс тряхнул головой.

— Из вашей светлости вышел бы неплохой частный детектив.

— И профессиональный тоже, — ревниво заметил де Ришло.

Испано-сюиза быстро одолела несколько миль открытого пространства, миновав зеленые, волнистые, обдуваемые прохладным ветром холмы. Остановилась у обочины, в полумиле от деревеньки Чилбэри. Шестеро мотоциклистов уже поджидали герцога, вполголоса переговариваясь меж собой. Один из них отделился и направился к автомобилю.

— Известные личности находятся в большом доме у дальней околицы, — доложил сыщик. — Спутать невозможно: дом стоит на отшибе и окружен купами деревьев.

— Благодарю, — спокойно кивнул де Ришло. — А кроме этих двоих, много набралось гостей?

— Да сотенка, пожалуй, будет.

Рекс выпучил глаза.

— На задворках припарковано штук пятьдесят машин, в каждой прикатило человека два-три. Помощь потребуется?

Ван Рин подтолкнул герцога локтем. Де Ришло и бровью не шевельнул.

— Едва ли. Я чрезвычайно доволен вашими услугами, так и передайте шефу. Коль скоро потребуетесь в дальнейшем, позвоню отдельно.

— Побойтесь Бога! — прошипел Рекс. — Пятьдесят на одного! Попросите парней остаться, все-таки восемь — не двое!

— Исключено, — кратко ответствовал герцог.

Детектив оглядел обоих с тщательно скрываемым любопытством, гадая, что за непостижимое дело затеяли сумасбродные богачи. Однако огромный американец явно рассчитывал на помощь, а потому нарушение закона было маловероятно.

— Ну, сэр, — протянул сыщик, — если ничего больше не требуется, мы, наверное, двинемся...

Он поднес пальцы к твидовому козырьку своего кепи.

— В Лондон пора. Смеркается.

— Еще раз благодарю, — любезно кивнул де Ришло. — Спокойной ночи.

Затрещали мотоциклетные двигатели. Герцог немного выждал и включил передачу.

На малой скорости, с едва слышно работающим мотором испано-сюиза прокатила через притихшую, готовившуюся ко сну деревню. Почти во всех коттеджах уже гасили электрические и керосиновые лампы, и лишь в уютном, ярко освещенном трактирчике продолжала тихо звучать веселая музыка.

Шли последние часы апреля месяца.

* * *

Бесшумно приотворив укрепленную на кожаных петлях дверь хижины, баронесса де Монсеррат едва не вскрикнула. Поскольку непрекращавшийся лязг и звон стали смолк, Эрна рассудила, что бой окончен и можно выглянуть наружу.

Бой действительно завершился — и самым неожиданным для молодой женщины образом. Баск стоял на коленях подле поверженного Родриго и крепко стягивал испанца путами.

Странная, неестественная тишина повисла над Хэмфордским лесом. Не стрекотали цикады, не кричали козодои, не ухала сова. Даже ветер не шелестел ни единым листом. В этом нагонявшем тоску безмолвии злобное шипение баска прозвучало внятно и отчетливо.

Эрна тихо отступила внутрь домика, чувствуя, как покрывается холодным потом. В глазах у нее потемнело, баронесса запнулась об изножье постели, неловко шлепнулась на медвежью шкуру.

— Госпожа, — простучала зубами Иветта, — госпожа, я боюсь...

— Ни звука, — выдохнула Эрна.

Прижимая к груди облегавшую тело ткань, она поднялась, наклонилась, пошарила. В хижине было уже почти совсем темно. Отыскав на ощупь клинок, принадлежавший толстяку Алонсо, баронесса стиснула рукоять и устало уткнулась лбом в бревенчатую стену.

— Слушай, — прошептала отчаявшаяся немка. — Он войдет сюда. Сразу позови негодяя по имени, отвлеки. Я ударю мечом. Иного выхода нет и не будет.

— Хорошо, ваша милость, — еле слышно сказала служанка.

— И не бойся. Тебя он пытать не намерен, а...

Окончание фразы утонуло во внезапном лошадином ржании.

Душераздирающий вопль, разорвавший ночь, был истолкован Эрной как начало нечеловеческой казни, которую с таким упоением и смаком расписал окаянный баск. Жена Бертрана де Монсеррата и любовница короля Вильгельма выпрямилась, глубоко вздохнула и, неожиданно для себя, заплакала. Метнулась к двери.

На помощь Родриго.

— Что это? — встревоженно спросила Иветта.

Послышался дробный перебор несущихся во всю прыть человеческих ног. Затрещали кусты. Затем раздалось тяжкое буханье, словно мимо хижины мчался неведомый неуклюжий зверь. Баронесса вздрогнула, ибо на несколько мгновений в лесном домике стало невыносимо холодно. Вновь зашелестели ветви, захрустел бурелом. Чей-то заячий визг разносился по Хэмфордскому лесу, постепенно удаляясь.

Эрна прищурилась.

Родриго мог закричать от непереносимой муки, но спасаться позорным бегством не стал бы никогда и ни за что на свете. Испанец кинулся бы на палача с голыми руками, убил или погиб на месте, но верещать как резаный, удирая во все лопатки, просто не мог. Любовные свойства кастильца Эрна познала впервые, но бесстрашие и гордость Родриго давно и прочно вошли в поговорку.

Творилось непонятное.

Осторожно, очень осторожно баронесса высунула из хижины голову.

Светил ослепительно белый полумесяц. Четыре трупа валялись неподалеку.

Присмотревшись, Эрна разглядела в нескольких десятках ярдов еще одного недвижно лежащего на траве человека. Переступить низкий порог хижины было невыносимо жутко, но еще страшнее казалось оставаться в темноте, воцарившейся меж четырех стен, ожидая обещанной Мануэлем участи.

Баронесса де Монсеррат, в девичестве фон Валленштедт, окончательно и горько расплакалась. Помедлила. Робко и неуверенно шагнула вперед.

* * *

Широкая меловая тропа вела вдоль изгороди, тянувшейся ярдов на сто. Герцог затормозил, выключил двигатель. Тихо выбрался из автомобиля.

— Прошу любить и жаловать, — сказал он, раскрывая жестом фокусника маленький черный баул. — Итоги моего усерднейшего труда в Британском Музее.

Ван Рин приблизился к товарищу и не без любопытства рассмотрел содержимое саквояжа: букетик белых цветов, длинные, связанные в пучок травяные стебли, два больших распятия, вырезанных из слоновой кости, несколько маленьких флаконов и фиалов; бутылочка — по-видимому, с водой, — и еще какие-то совсем уж непонятные Рексу предметы.

Американец отступил и поморщился от неожиданно резкого и отнюдь не приятного запаха.

Де Ришло весело хмыкнул:

— Что, дружище? Ассафетида и цветы чеснока не ласкают нежного обоняния? А? Но эти растеньица неимоверно действенны против нечисти, mon ami, и защитят нас весьма надежно. Кстати, возьми распятие.

— А что с ним делать? — недоумевающе спросил Рекс, любуясь тончайшей резьбой.

— Сжимать в руке, начиная с минуты, когда переберемся через изгородь. Защищать им лицо, если, не приведи Господи, наткнемся на кого-либо из дьяволовой шайки.

Продолжая говорить, де Ришло извлек из автомобиля маленький бархатный ларчик и вынул оттуда четки с прикрепленным к нити маленьким золотым крестиком. Надел низку на шею американца.

— Случайно выронишь большое распятие, или выбьют его, — это послужит дополнительной защитой. А еще один крест воздвигни в собственной ауре, над подковой.

— Где?..

Герцог нетерпеливо пояснил:

— Представь, будто на твоем лбу надет подковообразный обруч, увенчанный распятием, которое сияет посередине, примерно в дюйме над уровнем глаз. Это даже лучшая защита, нежели обычный материальный символ, но сосредоточиться на подобном образе довольно затруднительно. Без должной практики, разумеется... Оттого и надо надеть на себя обычный священный знак.

Де Ришло извлек вторую низку четок и вынул из открытого саквояжа два флакона.

— Ртуть и соль. Положи по одному в нагрудные карманы.

Рекс повиновался.

— Не совсем понимаю. На Саймона была возложена свастика, мы берем распятия...

— Видишь ли, я немного ошибся. Свастика олицетворяет Свет на востоке, где я постигал эзотерическое учение. Там она послужила бы надежнейшей преградой злу, но здесь, в Европе, христианская мысль долгие столетия сосредоточивалась вокруг Святого Креста, и распятие обладает вибрациями несравненно сильнейшими.

Герцог поднял бутылочку и произнес:

— Святая вода из Лурда. Следует запечатать девять отверстий тела, дабы воспретить нечисти всякий доступ. Сначала я займусь тобою, потом поможешь мне.

Омочив пальцы, де Ришло сотворил знак креста на Рексовых глазах, ноздрях, губах, и так далее. Американец проделал то же самое с герцогом.

Де Ришло взял второе распятие и защелкнул саквояж.

— Пора. Жаль только, не удалось раздобыть по частице Святого Причастия. Это — надежнейшая изо всех возможных защит. С нею — хоть в ад проникай, выберешься цел и невредим. Но мирянину положено получать Причастие лишь по особому дозволению, а хлопотать было уже некогда.

Ночь выдалась ясная и теплая. Лишь неяркий звездный свет озарял окрестность. На всем протяжении изгороди возносились густые древесные кроны, и различить за ними притаившийся дом ни герцог, ни Рекс не могли.

Они быстро пересекли границу чужих владений и на мгновение замерли, прислушиваясь, не решаясь покинуть прикрытие плотно стоявших стволов.

— In manus Tuas, Domine[20], — шепнул де Ришло.

* * *

Родриго уставился на Эрну безумными глазами.

— Скорее, — выдавил он хриплым шепотом, — скорее, рассекай веревки! Торопись!

Баронесса осторожно разрезала тетиву, стягивавшую ноги кастильца. Тот перевернулся, подставил спутанные ремнем кисти рук.

Только сейчас Эрна впервые ощутила витавшее над прогалиной зловоние. Свежий дух зеленой листвы, пряное благоухание трав и ночных цветов исчезли. Тяжкий смрад стлался по земле, вызывая муторное и невыносимо тревожное чувство.

— Что произошло, Родриго? — тихо спросила женщина. — Куда подевался баск?

Далекий, чуть слышный крик долетел до ее слуха мгновенным ответом.

— Не спрашивай ни о чем. Позже. Позже! Надо бежать, скакать во весь опор, прочь отсюда!

Родриго приподнялся, уперся широкой ладонью в примятую траву. Шатаясь, встал на ноги.

— Лошади, сдается, не расседланы...

Он осекся, увидав наряд баронессы.

— Немедленно беги одевайся. Ваши вещи — в узлах у коновязи. Любое платье, первое попавшееся! Выбирать и прихорашиваться некогда, надо бежать, спасаться!

Эрна задрожала по-настоящему.

— Это... из-за Мануэля? — спросила она почти с надеждой. — Но...

— Мануэля больше нет. Ради всего святого, скорее!

Справиться с храпящими, перепуганными скакунами оказалось нелегко. У Родриго достало хладнокровия и здравого смысла не колотить непокорных коней, не доводить животных до полного исступления. Поглаживая по ноздрям, похлопывая по холкам, уговаривая, он умудрился привести в чувство трех лошадей — своего могучего палафрена[21] и двух кобыл. Буквально швырнул Эрну и служанку в седла.

— Держаться крепко! Ежели, не дай Бог, понесут, не терять головы. Пускай несут, хуже не будет!

Прежде нежели самому вскочить на коня, Родриго принялся направо и налево рубить поводья, примотанные к длинному, прибитому на прочных стояках бревну. Мгновением позже семь лошадей табуном пересекли поляну и, стуча копытами, помчались по стежке, уводившей к далекой Хэмфордской тропе.

— Подождите, сударь! — подала голос Иветта. — Госпожа позабыла в хижине жемчужное ожерелье!

— Ослица! — только и вымолвил испанец. — Разумеется, ты, а не госпожа, — уточнил он почти спокойно. — Гей, вперед!

* * *

Автомашины, как и сказали сыщики бывшего суперинтенданта Клаттербека, теснились на задворках, усыпанных предательски поскрипывавшим гравием.

— Ух ты, черт! — не сдержался Рекс.

— Не смей поминать нечисть! — прошипел разгневанный герцог.

Рекса можно было понять. Не свыше полудюжины экипажей относились к обыкновенным, доступным любому обеспеченному человеку моделям. Де Ришло оказался прав: нынешние приверженцы черной магии принадлежали большей частью к обществу, обеспеченному сверх обычного понятия о богатстве. За огромным серебристым роллс-ройсом виднелся бежевый бугатти; черный мерседес расположился бок о бок с изоттой-фраскини, необъятный капот которой мог бы выдержать на себе небольшого честного жучка, вроде тридцатисильного остина-7. Даймлеры, альфа-ромео, испано-сюизы и бентли продолжали парад. Всего насчиталось не пятьдесят, а пятьдесят семь автомобилей, на общую сумму около ста тысяч фунтов[22].

Жужжание множества голосов, изредка прерываемое раскатами хохота, долетало из-за плотно прикрытых, ярко освещенных окон. Рекс не спеша двинулся к дому. Де Ришло последовал по пятам. Осторожно подняв головы вровень с нижним краем стекол, друзья заглянули внутрь сквозь неплотно запахнутые шторы.

Им предстала длинная комната с двумя бильярдными столами и множеством кушеток, пуфиков, стульев. Столы были уставлены высокими стопками тарелок, десятками стаканов, завалены грудами съестного. Человек тридцать курили, болтали и смеялись: одни — сидя, другие — расхаживая взад и вперед.

— Шоферы, — шепнул де Ришло.

Общество явно заботилось о том, чтобы обслуга не соскучилась, ожидая, и не вздумала из праздного любопытства совать носы не в свое дело.

Герцог мягко тронул Рексово плечо и оба вновь отступили в густую тень кустов. Затем, обогнув стоянку, зашли с другой стороны здания, миновали череду темных, безжизненных окон и достигли гостиной, где горел свет и раздавалась едва слышная речь.

Тут со шторами обращались куда внимательнее, и Рексу лишь чудом посчастливилось обнаружить крохотную щелку.

* * *

Родриго редко ошибался в делах, имевших отношение к войне, охоте или походам. Не ошибся и на сей раз, хотя всей душой желал бы иного.

Лошадь Иветты понесла.

В отличие от пары благородных, привычных к верховой езде господ, служанка была довольно скверной наездницей. После получасовой скачки сквозь непроглядную лесную тьму кастилец и Эрна сумели укротить и успокоить животных, но чалая кобыла почуяла страх, овладевший Иветтой и, вырвавшись на широкую тропу, карьером ринулась к родным конюшням Хлафордстона, в направлении прямо противоположном тому, что намеревался избрать рыцарь. Удержать взбесившуюся лошадь нелегко даже опытному всаднику. Чалая скрылась за поворотом дороги, унося вцепившуюся в поводья служанку, и глухой перестук копыт понемногу стих.

— Она разобьется насмерть! — застонала Эрна. — Догоним!

— Такие живут до девяноста лет, — ответил Родриго. — Прискачет к замку в лучшем виде, не сомневайся.

— Ты... Ты...

— Я — это я. Кто-нибудь видел меня бежавшим без памяти?

Эрна помолчала и отрицательно мотнула головой.

— А нынче ночью Родриго де Монтагут-и-Ороско бежал. Улепетывал. Давал деру. Как по-твоему, было от чего?

— От чего же? — спросила женщина дрогнувшим голосом.

— Расскажу. Но только не сейчас. Иветту все едино догнать нельзя. Поедем направо. Лишь только девочка доскачет и расскажет де Монсеррату о случившемся, старой дружбе настанет конец, и ринется мне вослед погоня. Поймают — обещания Мануэля сказкой покажутся... Хочешь этого?

Баронесса не ответила.

Испанец негромко вздохнул.

— Вот и получается, что до рассвета нужно положить меж собой и замком расстояние побольше. И у тебя, Эрна выход единственный: отправляться со мной. В Хэмфордском лесу, как выяснилось, не стоит ездить в одиночку. Особенно по ночам.

Бросив беглый взгляд через плечо, Родриго добавил:

— Ежели очень захочется, отстанешь от подлого негодяя по пути. Но средь бела дня и вблизи человеческого жилья. Об ином и помышлять не смей.

* * *

Когда на востоке забрезжила заря и стало возможно оглядеться, испанец объявил короткий привал. Эрна, совершенно измученная, сошла с лошади, повалилась наземь.

— Погоди-ка, — вмешался Родриго.

Он скинул куртку, расстелил на траве, которая уже набрякла утренней влагой, и сказал:

— Вот сюда пожалуйте.

Сам присел на толстый корявый корень и устало сомкнул веки. Лошади, пофыркивая, начали пастись, точно чувствовали: отдых не затянется.

Эрна свернулась калачиком, легла щекой на руку. Больше всего ей хотелось уснуть, но рассветная сырость, не слишком заметная во время быстрой езды верхом, начала пробирать почти сразу. Баронесса неохотно поднялась, обеими ладонями провела по лицу, протерла глаза.

— Родриго...

Кастилец медленно повернул голову:

— Да?

— Что ты намерен делать дальше?

— Плыть в Испанию.

— Ответь... — Эрна запнулась и умолкла.

— А?

— Ответь... Только правду.

— Постараюсь.

— Почему ты перебил весь отряд?

— Не догадываешься?

— Пока нет.

— Подумай хорошенько.

— Я измоталась. На сонную голову думается скверно.

— Тогда отвечаю. Те he querido siempre. Pero en la choza realice de repente que te amo.[23]

— Солдатскую подстилку, поднятую из грязи? — со слезами выкрикнула Эрна. — Шлюху, распяленную холопскими лапами?

С баронессы разом слетела дремотная усталость.

— Ты хуже Бертрана! Тот не лицемерил, не говорил, будто любит!

— И уничтожить согласился нелицемерно.

— To-есть?.. Согласился?!.

Эрна устремила на испанца ошеломленный взор.

— Видишь ли...

Родриго быстрым, упругим движением соскользнул с корня и встал во весь рост.

— Де Монсеррат чувствовал себя оскорбленным супружеской изменой. И ума не мог приложить, как спасти Хлафордстон от монаршьей немилости. А я давно ломал голову, мечтал заполучить милую строптивицу. Предложил барону перебить стряпчего со свитой, а заодно вызвался отправить в лучший мир и яблоко пресловутого раздора, дабы у Бертрана и Вильгельма исчезли основания для взаимной ревности. Конечно, солгал. Замысел возник непроизвольно, внезапно, и все случившееся до... до нашего соития произошло в полном соответствии с первоначальным порядком действий. В совершенном согласии с моими...

— Ты чудовище! — выкрикнула Эрна. — Завладеть, обесчестить — видно, таковы кастильские понятия о рыцарском благородстве, ничего не попишешь! Но даже язычник не отдаст пленницу, наложницу на поругание подручным! Негодяй!

— Вот и не отдал, — спокойно сказал Родриго. — Хотя, не получись между нами... столь изумительного согласия в любви... не буду кривить душой, не знаю...

Эрна густо покраснела и отвернулась.

— Согласия в любви не было, — произнесла она с вызовом. — Ты принудил меня к ответной страсти, но не более.

— Радостно слышать. Возможно, дождусь и любви.

— Никогда. И я не тронусь отсюда по доброй воле.

— Значит, ожидай Бертрана. Уж наверняка останешься здесь. До скончания веков. Иначе выйдет распрекрасная картина: под носом у барона вывели в расход королевских чиновников, а возлюбленная Вильгельма жива-здорова. И по-прежнему замужем за провинившимся вассалом... Старый мой друг придет в неописуемый восторг.

Видя, что Эрна вот-вот разрыдается не на шутку, Родриго поспешил продолжить:

— Помимо прочего, оставаться одной просто нельзя. Мануэль орал не от упоения победой...

* * *

Голова человека, сидевшего затылком к стеклу, отнюдь не улучшала обзора. Де Ришло увидел коротко стриженые седые волосы и полуобрубленное левое ухо. Нахмурился.

В комнате собралось примерно поровну мужчин и женщин. По крайней мере, так рассудил герцог, наблюдавший за фигурами, сновавшими там и сям. Опознать кого бы то ни было оказалось тяжело: все носили глухие карнавальные личины или простые полумаски-домино. Впрочем, вскоре объявился беловолосый альбинос, гулявший по гостиной бок о бок с давешним индийцем.

Де Ришло отшагнул и дал поглядеть Рексу.

В освещенную полоску вплыл сверкающий розовой лысиной толстяк. Мощный мясистый подбородок мог принадлежать лишь господину Мокате. За ним следовало другое домино — худенькая, невысокая фигура. По горбатому носу и небольшой голове американец тотчас признал Саймона Аарона.

— Он здесь, — прошептал Рекс.

— Кто, Саймон?

— Да. Но как извлечь бедолагу из эдакой толпищи, ума не приложу.

— Я тоже, — невозмутимо сказал герцог. — Штурмовать частное владение и затруднительно, и чревато полицейскими неприятностями.

Рекс вытаращился на друга.

— Следует просто-напросто выждать. Довериться чистой удаче. Насколько разумею, до полуночи еще больше часа. Наблюдай и не волнуйся, mon ami.

— Хорошенькое дело, — буркнул американец. — Затаись и спокойно смотри, как Саймона готовят к вечной погибели?

— Вряд ли шабаш состоится прямо в доме, — сказал де Ришло. — Эти субъекты отправятся на уединенную пустошь, или я плохо разбираюсь в происходящем. А на приволье и возможностей представится куда больше, будь уверен.

В следующие десять минут герцог умудрился распознать китайца, евразийца и старую мадам д’Юрфэ, чей птичий клюв успешно соперничал с выгнутым носом Аарона. Сатанисты оживленно болтали, смеялись, размахивали руками. Затем дружно, точно по команде, умолкли, глядя в сторону, для Рекса и де Ришло неразличимую. И начали двигаться куда-то влево, наверное, к выходу, постепенно покидая комнату.

Двое друзей поспешно ретировались и, затаившись меж кустов, наблюдали, как выезжала со стоянки машина за машиной.

— Заметь, когда выйдет Саймон, и в какой автомобиль сядет, — распорядился герцог.

— Легко сказать...

Ван Рин все глаза проглядел, стараясь отыскать среди ночного сборища Танит, но девушки не обнаруживалось.

«Где же она, где?»

Шоферов участники предстоящего сборища покидали пировать и развлекаться в доме. Трогалась примерно половина припаркованных на гравийном участке автомобилей, каждый брал пятерых-шестерых. Фары слепили, не давали присматриваться толком и, когда на площадке осталось не более дюжины гостей, де Ришло скрипнул зубами:

— Упустили. Уходим. Быстро в колымагу — и вперед.

Они перемахнули изгородь, и герцог на малых оборотах развернул испано-сюизу, тихо вывел к широкому проселку, остановил в тени, отбрасываемой раскидистыми деревьями.

Ста ярдами дальше огромный делаж выехал из ворот поместья, забрал к востоку, двинулся прочь.

— Пожалуй, последний, — сказал Рекс.

— Надеюсь, нет, — хрипловатым голосом ответил де Ришло. — В темноте особо не разгонишься, мне придется включать фары. Мерзавцы отправляются с промежутком примерно две минуты, чтобы не загромождать дорогу и не являться случайному наблюдателю пышной процессией. Коль скоро это последний автомобиль, они увидят нас позади и заподозрят неладное. Но ежели я угадал верно, водитель делажа сочтет нас очередной компанией сообщников, а настоящие сообщники примут за делаж.

Герцог освободил ручной тормоз и включил сцепление.

Испано-сюиза почти бесшумно скользнула вослед качающимся красным огонькам.

* * *

Тихий, прозрачный день постепенно клонился к закату. Неспешно удлинялись тени, густое тепло трепетно возносилось от напитавшейся солнцем земли, омывая ветви незримыми животворными токами. Родриго сидел у ствола, прислонившись к нему спиной, и гадал, долго ли еще продержится ясная погода. Путешествовать — легко и приятно, уходить от преследования — затруднительно. Дождь оказался бы, пожалуй, весьма кстати.

От журчавшего неподалеку ручья возвратилась Эрна, освеженная крепким сном и долгим купанием. Устроилась на простеленном под низко нависавшей листвою плаще, сорвала травинку, рассеянно куснула.

«Припасы окончатся завтра поутру — в самом лучшем случае, — подумал испанец. — И надо будет охотиться. Тратить время. Разводить костер. Скверно, скверно...»

— Немножко веселей на душе? — полюбопытствовал он вслух.

— Думаю о твари, которую ты видел ночью, — сказала Эрна, вздрагивая. — Девочкой, в Шварцвальде, я всякого наслышалась, но рассказы у очага. — одно, а бродить по лесу, где водятся упыри — брр-р-р!

Эрна поверила кастильцу сразу же — полночный испуг Родриго служил исчерпывающим доказательством правдивости. Поверила — и так всполошилась, что временно позабыла свою горькую обиду. Стремя в стремя скакали беглецы по Хэмфордской тропе, и теперь уже баронесса торопила спутника сама. Миль через двадцать испанец объявил: или привал и продолжительный отдых, или дальше придется путешествовать пешком — лошади валятся с копыт и неминуемо падут, загнанные. Странная пара покинула дорогу, разыскала маленькую укромную полянку невдалеке от узкого прозрачного потока. Стреножив коней, Родриго закутал мгновенно уснувшую женщину в толстый плащ и сам вздремнул — но только вполглаза.

— Мы забрались далеко, — ответил рыцарь. — А гадина, по-моему, не отличалась особым проворством. Ну и, сама знаешь, днем нечисти ходу нет нигде.

Отбросив былинку, Эрна искоса взглянула на спутника.

— Родриго де Монтагут!..

Кастилец повернулся к молодой женщине.

— После того, как связанный и беспомощный ты видел рядом этот кошмар, у тебя все же хватило мужества задержаться и выручить Иветту и меня?

— Ты же набралась отваги подойти и разрезать путы?

— Не отваги — отчаяния.

— А мною двигала любовь.

— Опять, — поморщилась Эрна. — Я не верю. Понимаешь, не верю.

— Чистая правда. Мужество точно рукой сняло. Впервые в жизни.

— Ой ли, Родриго? Струсивший человек бежит без оглядки.

— Или застывает как столб...

— Или выручает беспомощных.

— Ответ известен, — вздохнул испанец.

Эрна зажмурилась, и по щекам ее внезапно хлынули слезы. Баронесса не всхлипывала, не тряслась от рыданий — просто сидела на плаще, упершись тонкой, длинной ладонью в траву, и безмолвно, отчаянно плакала.

Придвинувшись поближе, Родриго осторожно обнял ее за плечи. Эрна отпрянула.

— Скажи, ну скажи пожалуйста, — выкрикнула она, — разве нельзя было просто привязать к постели, если уж похитил? Зачем ты учинил надругательство? Позвал своих скотов? Да еще при служанке?

— Никого из них больше нет, — медленно, словно с трудом, промолвил испанец.

— А Иветта?

— Не расшиблась по пути — значит, зарублена Бертраном на пороге замка. Де Монсеррат наверняка решил: девочка ускользнула, сейчас наболтает лишнего — и поспешил заткнуть бедняжке горло. Где госпожа? Нет госпожи? Не уберегла? Получай! Припадок ярости разыграть — проще пареной репы.

Побледневшая женщина во все глаза смотрела на Родриго.

— Никто, кроме нас двоих, ничего не знает о случившемся. Да, я похитил тебя. Да, порывался опозорить — не ожидая взаимности, стремясь укротить, раздразнить, — объездить, прости за выражение. Думал, понадобятся труды всех восьмерых. Но ты ответила мне, как не отвечала ни единая из отдававшихся по доброму желанию...

— Замолчи! Ни слова больше!

Баронесса опустила взор и внезапно уткнулась лбом в широченное плечо кастильца:

— Я... я сама не знала... что я... такая шлюха.

Испанец невольно вздрогнул.

— Сучку на случку, да? — спросила Эрна, подымая заплаканные, но ставшие неожиданно теплыми и задорными глаза. — Ну и пускай, это правда... Сначала я полюбила тебя сосками. Потом — чреслами, потом — губами, языком, всей кожей... А когда ты, насмерть перепуганный, точно лист осиновый трясшийся, от гибели жуткой спасавшийся, не позабыл-таки отпустить несчастных лошадей — сердцем полюбила!..

* * *

Рекс обернулся и удостоверился, что сзади качается и подпрыгивает пара ярких, изжелта-белых огней. На открытом пространстве идущую вослед машину можно было заметить за несколько миль.

Делаж повернул и устремился по боковому проселку, тянувшемуся к северо-востоку. Достиг перекрестка, снова переложил руль, и целую милю трясся по малоезженой, ухабистой дороге. Де Ришло отчаянно боролся с баранкой, работал сцеплением и газом, орудовал передачами, ругался сквозь зубы, тщательно избегая, впрочем, упоминать черта и его ближайшую родню.

Сатанистский экипаж остановился у подошвы длинного, отлогого холма, среди беспорядочно сгрудившихся автомобилей, прибывших на место раньше. Герцог замедлил ход, пригасил фары, подкатил и остановился чуть поодаль, однако не настолько, чтобы вызвать излишнее внимание к испано-сюизе и навлечь обоснованные подозрения.

Выскочив наружу, американец бесшумно и проворно взбежал на округлый гребень ската и через десять минут сообщил: сатанисты обустраиваются в долине по другую сторону холма, потрошат корзины, готовят пиршество.

— Полегче, — сказал герцог. — Не высовывайся чересчур, а то заметят.

— Луна в темной четверти, — щегольнул изящным оборотом речи ван Рин. — Авось не разглядят.

Несколько мгновений спустя герцог и Рекс уже вдвоем залегли в мелкой седловинке, следя за происходившим внизу.

Перед ними расстилался природный амфитеатр, в середине которого слабо отблескивала поверхность озерка, или тарна, как именуют подобные водоемы на юго-западе Британии.

Де Ришло тихонько хмыкнул.

— Отменно подходящее местечко для всякой дьявольщины. Шабаш, mon ami Рекс, можно учинить исключительно и единственно у открытой воды.

Зловещая шайка суетилась и толклась, поспешая закончить приготовления. Дюжина человек не принимала в этом никакого участия. Они окружили груду замшелых валунов, сложенную грубым подобием трона.

С этою первобытного сиденья не сводил глаз и де Ришло. Он видел, как другая группа облаченных в черное, скрытых уродливыми личинами сатанистов отошла от озерца и тоже приблизилась к валунам.

Несколько мгновений спустя густая, угольно-мрачная тень сгустилась на троне и начала источать мерцающее фиолетовое свечение.

Даже издали герцог и Рекс умудрились угадать в этом неожиданном явлении тварь, показавшуюся де Ришло слугой Мокаты и явившуюся Рексу в столь устрашающем обличье посреди погруженной во мрак обсерватории.

Шабащ начинался.

13. Шабаш

Напрягая зрение и слух, бок о бок устроившись на возвышенности, двое спасателей пристально следили за нечестивыми эволюциями в долине.

Бесплодная, пустынная, необитаемая местность простиралась на несколько миль вокруг. Разве что захмелевший деревенский гуляка или запоздалый торопыга, стремящийся срезать путь, могли бы забрести сюда ненароком. Впрочем, Walpurgis Nacht уже наступила, и вытащить здравомыслящего сельского жителя за пределы уютных домашних стен можно было разве лишь на аркане.

Сатанисты готовились поклоняться преисподнему владыке безо всяких посторонних помех.

При блеске весенних звезд и скудном лунном сиянии ван Рин увидел: складные столы уже завалены грудами разнообразных яств, а сборище обступило «трон», образовав широкое, довольно плотное кольцо. Ближайшие участники дьявольского действа оказались не далее, нежели ярдах в пятидесяти от Рекса и герцога, притаившихся за чахлыми кустиками вереска и разговаривавших самым тихим шепотом, прямо в ухо друг другу.

— Сколько это продлится? — спросил американец отнюдь не хладнокровным тоном.

— До первого петушиного крика, то-есть, часов до четырех. Издревле ведомо, что пение петуха разрушает черные чары, и подобные церемонии, целиком основанные на колдовстве, никогда не затягиваются сверх допустимого. Допустимого по мнению дьяволопоклонников, разумеется. Приглядывай за Саймоном.

— Чем они займутся?

— Во-первых, почтят сатану. Зрелище, доложу тебе, не из величественных. Потом до отвала нажрутся и налакаются до полубесчувствия. Здесь, понимаешь ли, все преднамеренно идет навыворот, полностью вразрез христианским ритуалам. А поскольку перед истинным религиозным служением надобно поститься, эти свиньи набивают себе утробу как могут. Вон, смотри, вожаки уже стоят перед алтарем.

Рекс увидел, что полдюжины облаченных черным фигур выставляют высокие свечи — одиннадцать по окружности, двенадцатую в середке — у тронного подножия.

Двенадцать высоких языков синего пламени поднялись в долине и замерли недвижно, ибо ночь выдалась абсолютно безветренная, освещая круг футов пятьдесят радиусом, захватывая в зловещее световое кольцо ломившиеся от снеди столы. Внешняя тьма сгустилась еще больше.

— Это черные свечи, — шепнул де Ришло. — Черные и в переносном, и в буквальном смысле: изготовлены из серы и смолы. Обожди минутку, почуешь, каково пахнут. И обрати внимание на жрецов: помнишь, я говорил, что между современным сатанизмом и древним ву-ду по сути нету разницы? Правда, смахивает на чудовищное колдовство где-нибудь в экваториальных джунглях?

Покуда подчиненные хлопотали, готовя пиршество, предводители нацепили на себя невообразимые костюмы. У одного на голове оказалась кошачья морда, а на плечах — мохнатая шкура с волочащимся по земле длинным хвостом; второй надел отвратительную жабью маску; лицо третьего еле проглядывало из широко распахнутой волчьей пасти. Моката, которого, благодаря тучности, можно было признать без особого труда, отрастил на плечах перепончатые крылья, уподобившись громадному нетопырю.

Рекса передернуло.

— Жутким холодом тянет, — пояснил он, словно извиняясь. И был совершенно прав.

Тварь, восседавшая на троне, меняла очертания.

* * *

До того, как зажгли свечи, бледно-фиолетовый ореол выявлял несомненное подобие человека — огромного и чернолицего. Теперь фигура посерела и начала быстро совершать непонятное американцу превращение.

— Козел Мендеса![24] — выдохнул герцог. — О ужас! Господи, спаси и сохрани...

Кошмарная метаморфоза окончилась. Вытянутые вперед руки с опущенными к земле кистями обратились громадными раздвоенными копытами. Над ними возникла бородатая харя исполинского козла — по крайней мере втрое превосходившего размером любое честное животное упомянутой породы. Раскосые, злобные зенки полыхали багровым пламенем. Длинные острые уши подымались над косматой мордой, а лысый, противоестественно костлявый череп венчали четыре изогнутых рога.

Жрецы, уродливые и жуткие в зверообразных облачениях, начали усердно махать горящими кадилами. Секунду спустя американца едва не вывернуло от прилетевшего снизу невыносимого смрада.

Задохнувшийся Рекс еле выдавил:

— Что за мерзость жгут эти выродки?

— Чертополох, яблоневые листья, болотную ряску... Не перечтешь. Многие составные части сами по себе совершенно безобидны, другие — зловонны, а третьи служат сильнодействующими наркотиками, поистине адским зельем. Затмевают разум и разжигают чувства до звериного бешенства, или скотской похоти. Обожди, насмотришься. И не забывай о Саймоне, — тревожно прибавил де Ришло.

— Да вон он! — сказал Рекс. — Прямо слева от жабьей рожи.

Козел поднялся, монументально возвышаясь над маленькими фигурками своих нечестивых почитателей, и неспешно повернулся к собранию хвостом. Сатанисты поочередно приближались, кланялись глядящему в противоположную сторону чудовищу и совершали osculam-infame[25], выражая полнейшее подобострастие. Вереница продвигалась безмолвно и торжественно, гнусная пародия на целование епископского перстня тянулась неимоверно долго.

Саймон шел одним из последних. Когда он поравнялся с троном, Рекс ухватил де Ришло за руку:

— Пора! Чего вы ждете? Он же сейчас...

— Тихо, mon ami, — прошелестел герцог. — Это не сатанинское крещение. Сначала нажрутся. Потом начнется оргия. А там, глядишь, и удача повезет... Пускай налакаются! Пускай толком на ногах не стоят!

Бок о бок лежали двое лазутчиков за кустиками вереска и терпеливо ждали своего часа. Храбрости ни одному, ни другому было не занимать, но каждый начинал понемногу проникаться мыслью, что предприятие затеяно почти безнадежное. Бросаться вниз по отлогому склону и врываться в сотенную толпу, всецело поглощенную вурдалачьими обрядами, было чистым безумием. Иного же способа освободить злополучного товарища пока не предвиделось.

Раздраженным шепотом Рекс произнес:

— Да придумайте хоть что-нибудь! Силой не выиграем, нас по кусочкам размыкают, в порошок сотрут.

— Согласен, — уныло ответил герцог. — Подождем. Займутся пакостями, головы закружатся, сборище на время рассредоточится... Тогда проскользнем к Саймону, двинем по физиономиям двоих-троих — драки в подобных случаях весьма обычны... Только так и не иначе. Ошибиться и угодить в лапы сатанистов — благодарю покорно. Эту публику хлебом не корми, вином не пои, дай принести человеческую жертву мрази, оседлавшей трон.

— Пойдут на хладнокровное ритуальное убийство? — глаза Рекса выкатились. — Вы же говорили, они боятся полиции как огня!

Де Ришло печально покачал головой.

— Кровавое жертвоприношение — древнейший магический прием. Убийство Озириса и Адониса, увечье Аттиса; невыразимо страшные индейские культы Перу и Мексики... Даже в Ветхом Завете можно прочитать о подобном.

— Но ведь это просто языческое зверство.

— Не совсем. Понимаешь, кровь — это Жизнь. Проливая кровь, людскую или животную, мы высвобождаем огромную энергию. И, совершая преднамеренное кровопролитие в особо подготовленном месте, при соблюдении соответствующих правил, жизненную силу собирают, накапливают, отсылают в желаемом направлении. Примерно так же, как электрический ток — батарея, провода, лампа...

— Неужели осмелятся принести в жертву людей?

— В зависимости от характера зла, которое намерены сотворить. Захотят накликать войну — умилостивят Марса ягненком; пожелают возбудить и распространить безудержную похоть — заколют козла, и так далее, и тому подобное, и в этом роде. Человеческое жертвоприношение, однако, не знает равных по мощи воздействия, а в самих мерзавцах, изволь убедиться, людские качества угасли вполне. Больные мозги, сознание соответствует уровню средневековых ведьм и колдунов.

— А, ч-черт! — брякнул Рекс и тотчас прикусил язык.

Де Ришло уставился на друга испепеляющим взором:

— Если ты не можешь удерживаться от недозволенных восклицаний, возвращайся в машину, пока беды не приключилось.

— Честное слово, удержусь, — виновато пообещал Рекс.

— Пойми, нас могут учуять, коль скоро начнем упоминать неназываемую тварь, пребывая в столь опасной близости от шабаша.

Получив заключительное кощунственное лобзание, чудовищный козел обратился мордой к собравшимся. Передними копытами он стискивал деревянный, примерно четырехфутовый крест. Внезапным, резким движением страшилище швырнуло священный символ на каменья, разбило пополам. Кошачьеглавый жрец, по-видимому, верховодивший среди ряженых, подобрал обломки, бросил отбитое основание в толпу завывших от радости нелюдей. Во мгновение ока те раздробили дерево на мелкие щепки. Жрец перевернул вершину распятия и воткнул в почву перед козлом.

Первая часть шабаша окончилась.

* * *

Толпа во всю прыть ринулась к давно дожидавшимся едоков столам. Только сейчас американец обратил внимание, что ни ножей, ни ложек, ни вилок, ни стаканов там не было. Но остервенелое сборище намеренно спешило довести себя до полного скотства. Снедь буквально сгребали с огромных серебряных блюд, пригоршнями запихивали в жадно разинутые пасти; захлебывались, лакая вино и виски прямо из опрокинутых над задранными физиономиями бутылок; вырывали друг у друга лучшие куски, толкались, царапались. И все это — в жутком, леденящем жилы, противоестественном безмолвии.

Рексу припомнились офорты Гойи, картины Босха. Рексу мучительно захотелось отползти, скатиться вниз, незаметно юркнуть в испано-сюизу, включить наивысшую возможную на проселке скорость и мчаться прочь — без оглядки, без остановки...

Американец только вздохнул и плотнее прижался к траве.

Но герцог неожиданно предложил сдвинуться.

Вперед.

— Подберемся-ка поближе, — шепнул де Ришло. — Сейчас этой сволочи уже не до предосторожностей. Бдительность наверняка поувяла. Авось умудримся и проскользнем. Если Саймон хоть на несколько шагов отдалится от прочей своры — не окликать, не разговаривать, не спорить. Молча отправить в нокаут и волочить за гребень холма.

Друзья по-пластунски приблизились к пирующим и застыли ярдах в двадцати от озерца, по краям которого были расположены столы. Трон чудовища отстоял еще на пятнадцать ярдов. Черные свечи продолжали пылать — необъяснимо стойким, неколеблемым пламенем. Даже в полном безветрии, средь укрытой от малейших воздушных токов лощине это казалось неимоверным.

Саймон остервенело грыз большую мозговую кость, обдирал зубами уцелевшие волокна мяса, дробил хрящи, с чавканьем и присвистом высасывал содержимое толстой, лоснившейся от жира трубки. На глазах у затаившихся друзей выхватил бутылку из рук женщины в полумаске. Женщина вцепилась в горлышко, Саймон дернул, расплескал чуть ли не половину содержимого, и жадно выхлебал остатки.

В непостижимой тишине, пугавшей Рекса пуще всего, сатанисты продолжали жрать. Уже битых полчаса они кусали, дробили челюстями, заглатывали, скалились друг на друга, точно изголодавшиеся псы; разметывали вокруг объедки, оглодки, пустые бутылки.

«Страшный сон, — подумалось Рексу. — Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке. Но мы живем в двадцатом веке», — повторял он про себя, словно заведенный, стараясь хранить отстраненное спокойствие и хладнокровие...

Точно по неслышной команде, столы перевернули кверху ножками, опрокидывая наземь посуду, остатки вина и провизии. От внезапного звона и грохота вздрогнул даже герцог.

Совершенно очумевший Саймон шарахнулся в сторону, едва не растянулся, взмахнул руками — и все-таки утратил равновесие. Мешком опрокинулся на траву.

— Давай! — отрывисто выдохнул де Ришло. — Пора!

* * *

Распоряжение прозвучало нежданно и Рекс на секунду замешкался. Выяснилось, что весьма кстати: седовласый человек с отрубленной половинкой правого уха уже склонился над Саймоном. Тот же час подошли две женщины и еще трое мужчин. Де Ришло заскрежетал зубами, едва не нарушил собственный запрет, недвусмысленно высказанный ранее в укромной седловинке, и положил руку на плечо американца:

— Отставить, не годится. Обождем чуток.

Вся пьяная орава ринулась к трону козла. Герцог и ван Рин столь пристально караулили каждое движение Саймона, что начисто проглядели, когда именно Моката вкупе с остальными магистрами черного пути успели воздвигнуть перед кошмарным своим повелителем отдельный столик и начали насыщаться сами. В отличие от мелкой бесоприверженной братии, адепты казались удивительно трезвыми.

— Дьявол, стало быть, жрет наравне со всеми, — пробормотал Рекс.

— Угу, — подтвердил де Ришло, — По крайности, верховные жрецы дьявола питаются. Но блюдо у них особое, не сомневайся.

— Что за блюдо?

— Человечина, — тихо сказал герцог. — Ритуальное людоедство, mon ami. Вероятно, мертворожденный младенец. Или несчастное дитя, похищенное и заколотое для шабаша. Будь уверен: там поглощают человеческое мясо.

Де Ришло еще не успел окончить фразу, как толпа расступилась, и возле устрашающего трона поставили большой котел. И Моката, и прочие жрецы швырнули внутрь по куску лакомого блюда. Один из черных магистров поднял и бросил на чугунное дно шарообразный предмет. Котел ответил коротким приглушенным звоном.

Американец едва не вскрикнул.

Ибо герцог сообщил правду.

Шарообразный предмет был окровавленным детским черепом.

— Теперь котелок поставят на огонь, — пояснил де Ришло, — и прокипятят содержимое, заранее прибавив нужные травы и порошки. По окончании торжеств каждому участнику этого милого фестиваля вручат на память маленькую фляжку с отваром... Или бульоном?.. Как лучше выразиться?

— Не надо, — взмолился Рекс. — Иначе меня стошнит!

— А заодно подарят щепотку пепла, который выгребут из прогоревшего костра. Снабдят подмастерьев орудиями производства, чтоб на целый год хватило, до следующего праздничка весны и солидарности всех трудящихся!

В голосе герцога прозвучала непривычная Рексу злость.

— Не понимаю.

— А что же особо непонятного, mon ami? Вальпургиева ночь объединяет всю и всяческую нечисть. Ночь по законам природы постепенно переходит в день, и день этот — Первое Мая. Шабаш продолжается свежими силами, только отнюдь не столь откровенно. Кстати, лишь немногие, считанные участники маевок и манифестаций ведают, что творят... Но каждый вдохновенно призывает заклеймленных проклятием подняться, рушить до основания и сеять смерть везде и всюду.

Де Ришло перевел дух.

— Вот они — заклеймленные проклятием святой церкви. Голодные — ты видал, чем утоляют они свой истинный голод. Рабы — ты убедился, чьи. Кипеть же сейчас начнет не их возмущенный и взбаламученный пьяным скотством разум, а водица в чугунном котле... Впрочем, довольно болтать, мы теряем время!

— Неужели подобное варево действительно помогает колдовать? — ошеломленно спросил Рекс.

— Святое Причастие творит чудеса благого свойства, — ответил герцог. — А это — полная противоположность, антитеза Тела Господня. И будь уверен, Рекс: если причастие несет миру спасение и бесконечное добро, то дьявольский отвар сулит лишь погибель и неизбывное горе.

Будучи не слишком религиозным человеком по натуре и воспитанию, ван Рин все же обладал достаточно здравым смыслом, чтобы ужаснуться, присутствуя при злонамеренном и кровавом осквернении святынь. Кулаки американца сжались почти до боли.

— Господи помилуй! — внезапно сказал де Ришло. — Сейчас начнется святотатство действительно жуткое. Не смей глядеть. Не смей!

Де Ришло укрыл лицо ладонями и шепотом начал молиться. Рекс, не в силах совладать с болезненным любопытством, поднял глаза, но герцог достаточно изучил молодого товарища и угадал его движение.

Сухая, сильная рука властно пригнула голову Рекса к земле.

— Сказано тебе: не смей!

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

— А может, они просто сумасшедшие? Полоумные? Буйнопомешанные? — в отчаянии спросил Рекс.

— Да. И уж сейчас — несомненно.

Де Ришло не без опаски посмотрел перед собою.

— Можешь наблюдать дальше... Некоторые, вероятно, эпилептики. Но каждый из сатанистов так или иначе страдает тем, что с неимоверной меткостью названо душевным расстройством. Они поистине душевнобольные, mon ami. Перед нами высвобождается вся подавленная, загнанная вглубь сущность этих мерзейших натур. Задавленные чувства, неизжитые, укоренившиеся комплексы, обида на все окружающее, жажда власти, ревность и ненависть к удачливым соперникам в любви... Хотя какая среди подобной сволочи любовь!

Герцог легко махнул рукой.

— Слава Богу, Танит не приехала! — выпалил Рекс. — Она бы не вынесла не выдержала, попыталась убежать — и погибла. Слушайте, но что же делать с Аароном?

Де Ришло чуть не застонал. Произнесенный американцем вслух вопрос мучил герцога уже довольно долго. Француз почти безостановочно говорил, заглушая тревогу, и одновременно оценивал обстановку, выжидая подходящей минуты, которая все не наставала.

— Не знаю, Рекс.

Под чугунным котлом загремел и загудел бушующий жар, а двенадцать донага разоблачившихся женщин повернулись к чудовищному вареву спинами, взялись за руки и, замкнув котел в живой круг, понеслись в диком, направленном против часовой стрелки, хороводе.

Несколько мгновений спустя во всей долине, кроме затаившихся Рекса и де Ришло, не осталось ни единого человека, на коем сохранился бы хоть лоскуток одежды. Толпа завертелась и заскакала в исступленном плясе подле дьяволова трона. Сатанисты спотыкались, налетали друг на друга, визжали, царапались, — а шестеро усевшихся чуть поодаль музыкантов наяривали кто на чем и кто во что был горазд.

Даже Рекс, обладавший отнюдь не изощренным слухом, от души понадеялся никогда не внимать подобной какофонии впредь. Грубый разнобой искаженных нот, в которых не было ни ладу, ни согласия, гулкие, беспорядочные удары барабана, хриплое, точно предсмертное завывание волынки могли довести свежего слушателя до нервного припадка.

Герцог, знаток и ценитель музыкальной классики, впервые на памяти Рекса произнес непечатное французское ругательство, не включавшее, однако, ни единого опасного слова.

Возбужденные сумасшедшим плясом и ударившим в головы алкоголем, ведьмы глядели вдаль, едва сознавая присутствие остальных. Волосы развевались, груди подпрыгивали, участницы мерзкого хоровода спотыкались, оступались, падали, вскакивали на ноги — и вновь неслись по кругу в бешеном, не знавшем устали усердии.

По-кошачьи заверещала терзаемая скрипка.

Исполинский козел гоготал и колотил копытами, изображая одобрительное рукоплескание.

— Надо что-то предпринять, Рекс, — шепнул де Ришло. — Сейчас эти гадины остановятся, отдышатся и приступят к сатанинскому крещению неофитов. Затем воспоследует оргия, дичайшая — с извращениями, о которых ни единый психиатр не слыхивал. А Саймона поглотит ад. В буквальном смысле.

— Хотите броситься на целую стаю?

— Не так ужасна стая, как сидящая на троне тварь. Козла надобно страшиться по-настоящему.

Де Ришло говорил хрипло и прерывисто.

— Используемая мною защита почти наверняка не устоит в прямом столкновении с его злобной волей.

— А вера? — спросил Рекс. — Ведь истинная вера, насколько разумею, должна оборонить?

— И безусловно оборонила бы, — сказал герцог, — пребывай мы оба в состоянии благодати.

Тайных преступлений на совести Рекса не числилось. Но и ему самому, и герцогу доводилось убивать — хотя при оправдывающих и не допускавших иного обстоятельствах. Одно это вполне исключало всякую надежду на благодать. И кто вообще может положа руку на сердце считать себя вполне безгрешным?

Сатанисты уже образовывали у трона широкий полукруг.

Три фигуры возникли на освещенном синеватым пламенем пространстве перед козлом: нетопырь Моката и кошачья морда подводили к дьяволу полубесчувственного Саймона.

— Да вперед же! — зарычал Рекс.

— Не могу, — тихо сказал герцог. — Прости меня Господь, я боюсь...

14. На пустоши

Голубой роллс-ройс номер ОА 1217 вылетел вон с магистрального шоссе на крутом повороте близ поселка Истертон.

Танит подметила двух неотвязно державшихся позади мотоциклистов миль за тридцать до аварии. Она утопила педаль акселератора до отказа, но безо всякого успеха: на двухколесных машинах стояли форсированные двигатели, а водительской сноровки сыщикам хватало с избытком. Чего нельзя было сказать о самой Танит.

Когда провизжали тормоза и блокированные колеса, внезапно покинув асфальт, заскользили по молодой траве, девушка приготовилась к наихудшему. Автомобильный капот гулко стукнулся о бревенчатую стену приземистого амбара. Танит швырнуло вперед, больно ударило о баранку. К счастью, машина герцога оказалась предусмотрительно оборудована плексигласовыми стеклами.

Несколько секунд ошеломленная девушка сидела не шевелясь. Мотоциклисты остановились у обочины и явно приготовились покинуть седла.

«Полиция!»

Прерывисто дыша, Танит распахнула дверцу, выскочила из роллс-ройса и кинулась бежать по лугу. Оступилась, упала, вскочила, перепрыгнула невысокую изгородь, отстоявшую от амбара ярдов на тридцать, помчалась дальше.

Остановилась она только совсем запыхавшись.

На погоню и намека не было. Детективы осматривали автомобиль, расхаживали вокруг, о чем-то переговаривались.

Над землей сгущались вечерние сумерки.

Девушка поспешила дальше.

Покрыв ярдов семьсот, она бессильно рухнула. Сердце едва не выскакивало из груди, перед глазами плясали темные пятна. И деревня, и странно равнодушные сыщики давно скрылись за пологим взгорком. Танит оперлась рукой о траву и начала думать.

До Чилбери, где надлежало собраться участникам предстоявшего действа, оставался еще добрый десяток миль. Одолеть это расстояние пешком и поспеть к сроку было немыслимо. Да и направление приходилось определять едва ли не гадательно. Вернуться к шоссе и помахать попутной машине девушка не решалась.

Танит не без удивления почувствовала, что изначальное желание во что бы то ни стало участвовать в шабаше постепенно слабеет. Равно как и злость на Рекса ван Рина. Американец надул ее самым бессовестным образом, но, вероятно, просто стремился удержать в стороне от бесовщины.

Девушка невольно улыбнулась, припомнив ошарашенную физиономию Рекса. Этот янки показался ей куда лучше и привлекательнее членов сборища, возглавляемого Мокатой. Альбиносы, индусы, китайцы, заячьи губы, однорукие, тьфу, пропасть! Обитатели собственных уродливых мирков, убежденные в полнейшем своем превосходстве над ближними, искатели черной мощи, самовлюбленные и черствые до последней мыслимой степени...

День, проведенный рядом с мужественным, веселым Рексом, не миновал бесследно.

Де Ришло был умен и образован, однако непогрешимость не присуща никому.

Сатанистского «крещения» Танит не принимала. Странное имя она получила от матери, преклонявшейся перед античными культурами.

* * *

Они лежали, тесно прижимаясь друг к другу, на широком всадническом плаще. Испанец ласково гладил распущенные волосы Эрны, а та обнимала Родриго за могучую жилистую шею. Оба молчали.

Молодая баронесса легонько отстранилась и посмотрела рыцарю прямо в темные зрачки. Родриго улыбнулся, поцеловал ее и решительно поволок длинный шуршащий подол кверху, оглаживая ладонями обнажавшиеся женские ноги.

Эрна изогнулась, и мгновение спустя платье собралось вокруг ее подмышек пышным шелковым комом.

— Сними совсем, — шепнула баронесса. — Я ни капельки не озябла.

Проворно повиновавшись, Родриго разоблачился сам. Любовное орудие испанца уже пребывало в полной боевой готовности. Эрна округлила глаза.

В далекой хижине баронессе было не до изучения Родриговских статей. Разумеется, когда исполинский уд неудержимо втиснулся в ее лоно, Эрна завизжала от испуга, ощутив себя чуть ли не в лапах великана-похитителя. Не потрудись кастилец раздразнить пленницу до полубеспамятства, не хлынь горячие смазывающие соки своевременно и обильно, не раскройся влагалище перед началом решающего натиска, двадцатичетырехлетней красавице пришлось бы туго. Но, даже после столь основательной подготовки к совокуплению, в первые минуты Эрне казалось, будто ею обладает взбесившийся кентавр. Если бы не железная хватка басков, давно изучивших таланты своего командира и знавших сопротивление женщин, попавшихся ему на крючок, баронесса принялась бы отчаянно биться, извиваться, дергаться и неминуемо повредила бы себе сама. Вынужденная беспомощность обернулась во благо. А потом два тела постепенно поладили, бивень испанца распахнул Эрну окончательно, стал двигаться с гораздо меньшей беспощадностью, и на смену боли явилось невыносимое наслаждение — взрывавшееся, утихавшее, росшее вновь и вновь, сотрясавшее молодую женщину трижды в протяжение тридцати минут.

— Ты втискивал в меня вот этот?.. — спросила оробевшая Эрна. — И не разодрал?

— И не раздеру, — задорно ответил испанец.

— А вдруг?

— Проверим — убедимся, — молвил Родриго.

Первые истомные всхлипы вырвались из разомкнутых уст баронессы уже через несколько мгновений. А протяжные стоны и крики, зазвучавшие вослед, были порождены отнюдь не страданием.

* * *

Неподалеку паслись расседланные и стреноженные кони. Пел зяблик. Широкие солнечные лучи падали меж корявыми стволами уже наискосок, однако по-прежнему пригревали, и насекомые продолжали плясать в недвижном воздухе.

— О чем ты думаешь? — тихо спросил Родриго.

— А? — встрепенулась Эрна.

— О чем ты думаешь?

Ответить было нелегко, едва ли возможно вообще. Ибо жена Бертрана де Монсеррата вспоминала ночь, которую накануне отъезда провела в королевской спальне. Вильгельм, как и Бертран, отнюдь не предварял дело тонкостями, считая, что истинному рыцарю не к лицу бабьи замашки, — но одной рыцарской силы и выносливости далеко не всегда хватало, чтобы ублаготворить возлюбленную. Именно так и получилось напоследок. Довольный и усталый венценосец вкусил заслуженный отдых, а Эрна металась, точно в лихорадке, почти до рассвета, и не могла уснуть, пока, отчаявшись, не изласкала себя сама. На супружеском ложе она прибегала к этому спасительному средству довольно часто, но впервые отважилась предаться рукоблудию, разбросавшись рядом с храпящим королем.

Подсознательное, инстинктивное чутье толкало баронессу на прегрешение, почитавшееся в грубом и малопросвещенном веке едва ли не смертным. Эрна отыскала безошибочный способ избежать неминуемых телесных недомоганий, неизбежно сопряженных с вынужденным неутолением страстей, бушевавших в здоровой, налитой жизненными соками плоти, сопутствовавших любой и всякой живокровной женщине в дичайший, лютый период европейского средневековья. Телячьих нежностей не ведали, не употребляли, не допускали на ложе — из боязни уронить высоко стоявшее достоинство. Эрна же — веселая, легкомысленная, кокетливая — опередила свое столетие, непоправимо очутившись меж людей, приверженных лишь истреблению ближнего и неукоснительно державшихся доброго правила «дай незнакомцу в зубы». Возможно ли удивляться столь необычайно и неестественно вспыхнувшей влюбленности? Пристало ли осуждать любовницу испанца Родриго?

Эрна спасалась как могла.

Читатель, дорогой мой читатель!

Ежели хватит у тебя жестокосердия и чистейшей необразованности — швырни увесистый камень в малопамятную героиню отнюдь не замысловатого романа, чье действие отныне развертывается в окружности восьмидесяти пяти английских миль — по европейским, сиречь, континентальным, понятиям, километров сто тридцать, — от силы сто пятьдесят, коль мерить милей морской... Однако, признаюсь, Эрна де Монсеррат, в девичестве фон Валленштедт, мила моему авторскому сердцу, и защищать ее надлежит и приличествует так, как защищают любящие матери собственных дитятей — зубами, когтями, огнем, штыком, прикладом...

Самой жизнью.

Попробуй, дорогой читатель, тронь.

Автор-то — я. Как хочу, так и ворочу. Не подберешься.

А посему забудем возможные расхождения во взглядах и продолжим.

С обоюдного согласия.

* * *

Что из того, что, по воле моей, чета де Монсерратов не произвела на свет угрюмого наследника, титулованного мастера заплечных дел, феодального пытошника, человекоубийцы, память о коем оседает непотребной мутью на дне кубка, именуемого Историей? И что за дело мне до могучих, подковы сгибавших — не то ломавших — рыцарей короля Вильгельма? Они жили, они сражались и боролись, оспаривая право звериного первенства, — они исчезли.

Бесследно.

Ибо всякое зверство поздно или рано исчезает из памяти людской. К великому сожалению. Ибо тем самым зверство неминуемо повторяется.

Любовь же пребывает вечно. Даже странная, порочная, невообразимая — она живет.

Ибо любовь бессмертна.

Милый читатель, прости мне очередной трюизм.

Я, Эрик Хелм, сменивший добрую дюжину псевдонимов (и не надейся угадать, кто кроется под неизвестным тебе именем), я — незаметный британский борзописец, обладающий, по авторитетному свидетельству родных и близких, совершенно извращенным воображением, — я говорю, уверяю и свидетельствую: Эрна де Монсеррат родилась не в своем веке. И в ненадлежащем месте. И в отменно паршивый час.

* * *

Беспримерная страсть Эрны к человеку, обошедшемуся с нею столь беспардонным образом, объяснялась просто и вполне естественно.

Родриго ласкал, насилуя.

Прочие насиловали, не лаская.

Ты уразумел, читатель?..

Вот и отлично.

* * *

Первой, незабвенной и чисто платонической любовью Эрны стал бледноликий менестрель, забредший в Шлосс Валленштедт накануне Рождества.

Хрупкий, казавшийся начисто не пригодным для кулачного или иного боя — с применением оружия колющего, режущего, стреломечущего — бродячий певец отогревался у громадного очага в главном зале, подносил озябшие ладони к самому пламени, блаженствовал.

Белый, безыскусственно праздничный немецкий Сочельник стоял на дворе, украдкой заглядывал в окна, морозным дуновением ложился на косматые подстилки у бушующего огня, оседал холодными каплями на темном, невесть когда содранном мехе. Медведь Валленштедту-предку попался знатный, шкура лежала близ камина который год, а все не прела, не набухала дикой влагой, — лежала себе тихо-мирно и терпеливо сносила несчетные подметки — мягкие и жесткие, деревянные и кожаные, простые и кованые, топтавшие пол замка в долгие зимние вечера...

Голубоглазый менестрель подул на ладони горловым, горячим дыханием и начал нежить в руках чеканный гостевой кубок, поглядывая на примощенную в углу маленькую лютню: как бы не отсырела, как бы не лопнули витые серебряные струны, как бы не покоробилась от внезапно прихлынувшего тепла кедровая основа — предмет главной и неустанной заботы всякого уважающего себя музыканта.

Пятнадцатилетняя Эрна фон Валленштедт легкой феей выпорхнула в насквозь пропитавшуюся факельной копотью гостиную. Песнопевчий гость, уже готовый уснуть от усталости, встрепенулся и проводил хозяйку дома пристальным взглядом — восхищенным и жаждущим.

Эрна приблизилась к полусонному, разморенному гретым вином бродяге. Усвоенная с младенческих лет, неискоренимая вежливость предполагала участливое внимание.

— Совсем замерзли?

Менестрель уставился на нее так, словно впервые узрел существо, облаченное в юбку.

— Самую малость.

— Возьмите, пожалуйста...

Горячий кубок перешел из рук в руки.

— Спасибо, сударыня.

— Не за что.

Бродяга устремил в ее зрачки невыразимый взор и промолвил:

— Провансальские трубадуры не забудут вашей доброты, госпожа.

— Вы пришли из такого далека?

— Увы...

— И уцелели в дороге? — брякнула Эрна, вовсе не желая обидеть гостя. Вопрос вырвался помимо воли.

— Как видите, — невозмутимо ответил бродяга.

И забыла бы его девушка, и оделила кубками все малочисленное собрание, и удалилась, как обычай велит, и вернулась в полутемную опочивальню столь же безвинной и веселой... Если бы не широченный седоусый рыцарь, который обосновался в уютном углу за очагом и не сумел сдержать презрения:

— Ты, огрызок, своими что ли силами уцелеть умудрился?

Менестрель медленно, излишне медленно обернулся:

— Вы ко мне обращаетесь, достойный сударь?

— К тебе, шелудивый молодец, — осклабился воин. — По внешности судя, ты с крысой осерчавшей не сладишь. А туда же: я, да я...

— Прошу прощения, — ровным, точно заводным, голосом произнес менестрель, — но что общего у крысы с лютней?

— Как? — поднял брови рыцарь.

— Верней сказать... — бродяга помедлил, словно смутившись. — Какого сволочного хрена вы встреваете в чужой разговор?

— Каа-а-ак?! — повторил рыцарь, на беду и позорище свое оказавшийся непонятливым.

— Сейчас поясню, — сказал менестрель. — Ежели молодая хозяйка чарку зазябшему гостю подносит, а с нею вместе и доброе слово, то незачем уши вострить.

Юноша говорил с обдуманной, рассчитанной, не оставлявшей задире выбора наглостью.

— Ах ты!.. — задохнулся от возмущения седовласый воин. — Ах ты гаденыш поганый! И ведь знаешь, подлец, что руки о вашу братию марать зазорно!

— Замарай, окажи милость! — хладнокровно сказал менестрель.

— Сам, крысенок, напросился! — проскрежетал рыцарь. Одним неуловимо проворным движением он выскользнул из-за стола, обнажив меч ранее, чем успел устойчиво утвердиться посреди зала.

Это оказалось ошибкой.

Менестрель мгновенно вскочил, шагнул навстречу закаленному в кровопролитии забияке, сделал короткое обманное движение, ухватил неприятельскую кисть, рванул на себя, развернулся, двинул рыцаря локтем по уху.

Седоусый отлетел на несколько футов и не упал только благодаря чьей-то вовремя подставленной ладони.

— Крыса! — прошипел он, выпрямляясь. — Ну, крыса поганая...

— Кусучее животное, доложу я вам, — лениво протянул бродяга. — Оклемались, ваша неустрашимость?

Удар, нацеленный в голову, послужил исчерпывающим ответом.

— Вот и славно, — мурлыкнул увернувшийся менестрель. — А теперь, ваша доблесть, не обессудьте...

* * *

Цыганка возникла тихо и нежданно, точно выступила прямо из воздуха. Мгновение назад рядом не было никого, только изредка всхрапывали задремавшие лошади.

Родриго очутился на ногах еще раньше, чем Эрна вскрикнула и непроизвольно закрылась ладонями.

— Здравствуй, красавчик! — раздался неприятный, надтреснутый старческий голос. — И ты, красотка, здравствуй. Дайте бабушке Мизке на ручку, слово скажу — верное, да нужное.

Скрюченная в три погибели, облаченная невообразимыми лохмотьями ведьма стояла, тяжко наваливаясь на корявую клюку. Морщинистое, темное лицо смахивало на большой грецкий орех, два черных, пылавших, точно раскаленные угли, глаза так и шныряли от Родриго к Эрне, тонкие поджатые губы слегка растягивались в ухмылке.

Испанец, немного растерявшись, пошарил в кармане валявшейся поблизости куртки, вынул маленький кошелек, протянул незваной гостье серебряную монетку.

— Посеребрил ручку, красавчик, посеребрил, драгоценный! Спасибо, сладкий, спасибо пригожий, да только не серебри ее, не золоти. Я на ручку прошу пустяк никчемный, тебе он безо всякой ценности либо нужды, а старой Мизке ой как пригодится!

Родриго недоуменно свел брови.

— Пустячок этот у тебя в седельной суме, — в левой, аккурат на донышке.

— А почему, старуха, ни лист не зашуршал, ни сучок не хрустнул, покуда ты приближалась? — с расстановкой осведомился опомнившийся и тотчас насторожившийся испанец.

— Мы, цыгане, умеем ходить неслышно, точно тени, красавчик, — хихикнула пришелица.

— А отчего это лошади глазом диким на тебя косятся, да все в сторонку норовят? — спросил Родриго.

— Глупые вам животины достались, красавчик, вот и норовят куда подальше от старой Мизки! Дай же пустяк никчемный, дай!

— Гони ее! — приподнялась Эрна. — Гони вон! — завизжала она, вскакивая и проворно закрываясь притиснутым к груди платьем. — Ради всего святого, ради Бога Самого, гони!

Баронессу объял невыразимый, холодный ужас. От цыганки исходило нечто неописуемо зловещее. Струи ледяного воздуха ползли по маленькой прогалине. Родриго не чувствовал их, будучи достаточно закален и вполне безразличен к нежданным обжигающим дуновениям — не то, что нежная, избалованная Эрна.

— Угомонись, красавица, — пробормотала цыганка.

— Убирайся, убирайся, убирайся!!!

* * *

Рыцарь замахнулся вновь, но менестрель опять подскочил вплотную, остановил запястье противника скрещенными руками, захватил, сделал три-четыре движения, похожих на фигуру непонятного танца — и забияка грохнулся на пол, уже обезоруженный. Бродяга поднял меч и швырнул в дальний угол.

— Угомонись, — молвил он почти дружелюбно. — Тебе со мною не справиться.

Поднявшись, витязь ошеломленно посмотрел на певца и ухватил за ножку тяжеленный дубовый табурет.

— Прекратить! — зарычал возникший в дверях Конрад фон Валленштедт. Из-за его спины выглядывала побледневшая Эрна.

Дерущиеся замерли. Все лица обратились к хозяину замка.

— Под моим кровом кабацкого смертоубийства не будет, — процедил Конрад. — Меч в ножны, сию минуту!

— Хорошенькое гостеприимство, — с горечью ответил седоусый. — Всякая безродная сволочь колотит опоясанного рыцаря, а вы, господин граф...

— Тебя же, негодяй, выгонят из этого замка плетьми, — сказал фон Валленштедт, поворачиваясь к менестрелю. — И скажи спасибо, что не вздернут, как надлежало бы.

— И не вздернут, и не выгонят! — вызывающе провозгласила Эрна.

— Молчать! — загремел Конрад. — Не суйся не в свои дела! Поганый простолюдин заносит руку на благородного гостя — мало того, опускает ее! — и я должен терпеть подобное?

— С вашего разрешения, — улыбнулся менестрель, — поганый граф. Я стараюсь путешествовать инкогнито, но ежели обстоятельства заставляют... Раймбаут дез Эркольт, к вашим услугам.

Забияка остолбенел. Конрад опешил. Имя дез Эркольта, знаменитого провансальского стихослагателя и бойца, было известно далеко за пределами крохотной области, откуда тот был родом.

Эрна смотрела на менестреля во все глаза.

— Вы сами вызвали меня на ссору, — вежливо поклонился дез Эркольт, обращаясь к седоусому. — Но, поскольку нынешнее мое обличье способно ввести в заблуждение и более... проницательного человека, сударь, будем считать, что просто свой, так сказать, своя не познаша... Выпьем за восстановленный мир и позабудем столь нелепую и никчемную размолвку.

— Я требую удовлетворения с мечами в руках, — упрямо возразил рыцарь.

Конрад открыто рассмеялся:

— Глубокоуважаемый Хорст, образумьтесь! Вы уже нападали на графа, который орудовал голыми руками. Теперь угодно вооружить кавалера дез Эркольта хорошим клинком? Оставьте, угомонитесь! Повторяю, смертоубийства под этим кровом не допускается.

Приблизившись к провансальцу, Эрна застенчиво посмотрела в смеющиеся голубые глаза, вспыхнула и сказала:

— Я думаю... теперь думаю... вы уцелели бы даже в схватке с драконом! Или злым волшебником...

— Преувеличиваете, сударыня, — мягко отвечал дез Эркольт. — Но послушайте, ведь как-никак, я всего лишь бродячий певец. А лютня уже отогрелась...

* * *

— Убирайся, — поддержал молодую женщину Родриго. — И поскорее.

Эрна заметила, что испанец бледен, хотя разговаривает спокойно. Даже слишком спокойно.

— Дай пустяковинку, дай! — продолжала клянчить старая карга.

Родриго наклонился и вынул из ножен меч.

— Пошла вон! — зашипел он со внезапной яростью в голосе.

— Ладно, ладно, красавчик. Монетку-то все равно подарил, никуда не денетесь, голубки. Дай, смеркнется чуток...

Лезвие вознеслось. Цыганка неожиданно громко захохотала, ударила оземь клюкой и растаяла в воздухе.

Эрна вскрикнула.

— Кажется, следует уносить ноги, — сказал испанец после долгого безмолвия. — Ну и окаянный же лес! Куда ни плюнь, всюду пакость и нечисть.

— Кто это был? — спросила Эрна.

— Почем я знаю? Только навряд ли добрая фея... Надобно подыскать убежище.

— Где?..

— Понятия не имею. Подальше от этого места. К востоку, все время к востоку, милая...

Взнуздав лошадей, Родриго сощурился.

— Давай-ка немного задержимся. Несколько минут, я надеюсь, роли не сыграют.

С лихорадочной быстротой испанец начал опустошать переметную суму, висевшую слева.

— Аккурат на донышке, говоришь? Ах ты, чума египетская! Все-то она, стерва старая, знает! Но в толк не возьму, на кой пес ей снадобился варяжский амулет...

— О чем ты, Родриго?

— С поверженных принято сдирать броню, сама знаешь. На память о честно добытой победе...

Эрна скривилась.

— Обычай таков, — почти извиняющимся тоном пояснил Родриго. — А мы в твое отсутствие шайку самого Торбьерна-Волчьей Шкуры повстречали.

— Ого!

— Торбьерн, хоть и был обыкновенной лесною сволочью, но рубился как сатана. Славным оказался бойцом, и честь я сыскал немалую.

— Ты одолел Торбьерна?

Родриго самодовольно ухмыльнулся и продолжил:

— Одолеть-то одолел, а вот доспехов на нем не водилось — берсерком числился. Не куртку же завшивленную брать! Поглядел я — кожаный мешочек у ворюги на шее болтается. Волчьей Шкуре он, думаю, уже безо всякой надобности, возьму хоть амулетик завалящий, повешу среди трофеев, будет что вспомнить под старость. Так, вообрази, уже связанного пришлось эфесом по голове колотить — чуть ли не зубами за гайтан ухватился, отдавать не хотел.

Эрна поморщилась.

— Бросил я мешочек в пустую сумку, решил после развязать, да сперва недосуг было, а потом...

— А потом новые неожиданные замыслы потребовали спешно трогаться в путь, — не без легкой горечи сказала Эрна, — и ты по забывчивости забросал честную добычу воинскими пожитками.

— Истинная правда, — вздохнул кастилец. — А вот и он.

Маленький чехол, не более пяти дюймов длиной, немного смахивал на ножны кинжала. Пришитый просмоленными нитками кожаный ремешок был перерезан пополам. Родриго попытался распустить мертвым узлом стянутые завязки, выругался и прибег к помощи лезвия.

Странный предмет, извлеченный из мешочка, источал бледно-лиловое сияние, хорошо заметное даже в довольно ярком свете вечерней зари. Эрна смотрела издали, но испанец держал добычу возле самых глаз и распознал ее происхождение безошибочно...

— Эк, сучий сын! И высушил, и прокоптил, сдается.

Родриго брезгливо швырнул талисман в траву.

— Тьфу, пропасть! Хотел бы я знать, кого это Волчья Шкура так жаловал, ежели... Пойду, сполосну руки, и тронемся. Пропадай такие трофеи пропадом.

— Постой, — сказала баронесса. — Не выкидывай. Цыганка вернется и подберет. Не надо.

— И то верно, — подумав, произнес Родриго. — Ты умница.

— Я боюсь, — дрогнувшим голосом выдавила Эрна.

— Вот уж напрасно. Со мною рядом бояться незачем.

Испанец ответил с намеренной беспечностью, однако и сам чувствовал изрядную тревогу. Лиловый ореол, стоявший вокруг несуразного талисмана, неопровержимо свидетельствовавшего о свершенном некогда загадочном зверстве, объяснению не поддавался. Равно как и противоестественное появление столь невероятно исчезнувшей старухи.

— Давай-ка, Эрнисита, заберемся в седла и двинемся. Уже смеркается.

* * *

Танит не покрыла и двух миль, когда окончательно стемнело. Девушке преградила путь колючая изгородь — густая и непреодолимая. Пришлось поневоле свернуть. Ярдов через четыреста впереди возникла колючая проволока, закрывавшая доступ к железнодорожной насыпи. Возвращаться назад к Истертону было и утомительно, и небезопасно. Танит заколебалась, гадая, как поступить.

Согбенная, темная фигура возникла, казалось, прямо из ночной мглы. Девушка вскрикнула и шарахнулась, но перед нею стояла всего лишь древняя, оборванная старуха.

— С пути сбилась, голубка? — прошамкал беззубый рот.

— Да, — чуть хрипловато сказала Танит. — Как отсюда легче выбраться на шоссе?

— Пойдем со мною, красавица. Я сама к шоссе поспешаю.

Хриплый слова прозвучали странно знакомой нотой, но девушка не могла припомнить, где слыхала его прежде. Странное ощущение одолевало Танит, словно в мозгу всплыл отголоск давно виденного и совершенно позабытого сна, когда немыслимо ни востановить мелькнувший за гранью бодрствования образ, ни вполне избавиться от смутной тени, вторгшейся в разбуженное сознание.

— Спасибо.

Танит шагнула вослед незнакомке, двигаясь вдоль колючей проволоки.

— Дай-ка мне ручку, красавица. Дорога тяжела для старых ног, — молвила старуха.

Девушка повиновалась. Холодная, жилистая лапка ухватила ее ладонь, чуть не оцарапав длинными крепкими ногтями. Почувствовав неожиданное головокружение, Танит оступилась.

Откуда-то из потаенных закоулков мозга, из-под серого поверхностного слоя, из тех заповедных глубин, о назначении которых по сей день бесплодно спорят ученые специалисты, внезапно всплыло, точно дребезжащий звон оборвавшейся струны, резкое, отрывистое, бессмысленное слово:

«Мизка.»

— Мизка... — машинально произнесла Танит.

— Она самая, красавица. Так меня и зовут. Позабыла старушку, правда?

— Нет. Разве мы уже видались?

— Да, голубка, один раз.

— Когда же?

— Давно, милая, давно. Ты позабыла, и не диво. А нынче ночью припомнишь. Нынче ты все припомнишь, красавица.

— Не понимаю.

— Не ломай золотую свою головку до срока, сладенькая. Старая Мизка долго ждала, долгонько сносила попреки за нерадивость, но все-таки помогла тебе найти нужную тропку. И миленочку твоему неприветливому тоже.

— Какому?.. Кому?

Только сейчас девушка разглядела, что старуха — цыганка. Ледяной жутью повеяло на Танит, которая всю жизнь испытывала необъяснимый страх перед цыганами и старинными руинами. Точно забытое впечатление младенческого, досознательного испуга отпечатлелось и осталось навсегда...

— Миленок у тебя, сладенькая, знатный был, да ты его тоже не признаешь. А старая Мизка тебя прямиком доведет, сама ведаешь, куда.

Танит отшатнулась, но сухая жилистая клешня держала крепко и цепко, неотвратимо увлекая за собой.

— Отпустите сей же час! — выкрикнула девушка. — Я не хочу... Не пойду... с вами!

Старуха злобно хихикнула.

— Что за глупости? Ты шла за мной долго, долго. Нынешнюю ночь старая Мизка давно готовила, терпеливо... Нынче ты познаешь все, и будешь наделена властью... Властью, доступной лишь избранным. Ты все вспомнишь, и все расскажешь... Как удачно, что ты опять молода и прелестна!

Танит ничего не понимала.

— Уже недалеко, моя красавица, прямо рукой подать. Великий праздник состоится не в Чилбери, не в доме! Там только встречаются участники, а шабаш начнется на равнине, в миле-другой отсюда. Пойдем со мной, обретать знание, власть, и память... и память...

* * *

— ...Не знаю, сын мой, — произнес отец Беофред.

На Бертрана де Монсеррата страшно было глядеть. Сгорбившийся, точно тяжестью непомерной придавленный, сидел грозный владыка Хлафордстона перед исповедником, глядя в плиты пола остановившимся взором.

— Не знаю. Покаяние наложу, от грехов разрешу должным образом, но сдается мне, здесь не простое покаяние требуется.

— Что еще? — глухо проронил Бертран.

— Спроси об этом себя самого. С совестью своею посоветуйся. Ежели нечисть впивается, выходит зацепку сыскала, и немалую. Вот и хочет к себе уволочить. Грешил ты долго, каялся коротко. Очисти душу, сын мой, очисти по-настоящему, а как рассуди сам. Не додумаешься — спроси совета у меня; да только лучше будет, коли сердце само подскажет. Оно тогда вправду светлеть и очищаться начнет.

Бертран медленно поднялся и, не ответив ни слова, покинул полутемный сводчатый чертог.

* * *

Рубить Иветту, как предсказывал испанец Родриго, барон де Монсеррат не стал хотя бы потому, что лежал в беспамятстве, когда обезумевшая девушка доскакала до Бертрановой твердыни и после долгих, подозрительных расспросов была впущена внутрь по гулкому подъемному мосту. От заката и до восхода караульные обычно воспрещали всякий доступ в замковые стены, однако, узнав, что весь королевский отряд перебит, а баронесса очутилась в негодяйских руках, предпочли завертеть рукоятями лебедок.

Девушка пробежала к себе, повалилась на узкую, стоявшую рядом с окном постель и зарыдала. Утешать ее было некому. В Хлафордстоне царил полный переполох, ибо речи Торбьерна прозвучали в ночной тишине громко и отчетливо, а когда выяснилось, кто говорил, все — от капитана латников и до разбуженной нежданным гамом стряпухи, пришли в полное умоисступление.

Барона кое-как привели в чувство, дотащили до спальни, оставили наедине со священником, который дал сопровождавшим знак удалиться. Сразу сообщать еле живому де Монсеррату о похищении жены, разумеется, не дерзнул никто. Но Бертран и сам отлично уразумел сказанное головой скандинава. Обретя дар речи, он без дальних околичностей принялся исповедоваться капеллану Беофреду, по-прежнему белый от пережитого ужаса. Прежде Бертран как-то не размышлял о делах потусторонних, всецело занятый повседневными заботами, войной, турнирами, пирушками. Неожиданное и страшное столкновение со сверхъестественным поразило его, точно удар кузнечного молота.

Беседа со священником несколько успокоила де Монсеррата касательно адского пламени, которое уже наяву мерещилось несчастному рыцарю, но пережитое потрясение оказалось чересчур сильным. Бертрану срочно и незамедлительно требовалось выпить. Доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери женские рыдания остановили барона, двигавшегося прямиком к столовой. Де Монсеррат заглянул в светелку и узрел служанку Эрны простертой на постели. Решив, что видит очередного пришельца с того света, Бертран буквально взвыл.

— Господин! — вскочила ненамного меньше перепугавшаяся Иветта.

— Откуда ты? — выкрикнул де Монсеррат.

— Я не виновата, господин! Лошадь понесла, и госпожа осталась позади, а сеньор де Монтагут... Де Монтагут...

— Что сеньор де Монтагут?!

Плача в три ручья, Иветта сбивчиво рассказала все.

* * *

Разум Танит словно завеса окутала. Все существо девушки начало подчиняться непонятному опьянению — духовному и физическому; веки стали непроизвольно смыкаться... смыкаться...

— Власть и знание, знание и власть, — бормотала Танит. — Веди, Мизка, веди.

— Теперь заговорила прежняя умница, — хрипло и радостно прокаркала старуха. — Не бойся, ночь едва спустилась, мы поспеем еще прежде, нежели явится Повелитель. Не бойся, ничего не бойся.

Девушка шла вперед устремленно и неотвратимо. Зрачки ее расширились до предела, мышцы лица подергивались, пальцы судорожно сжимались.

Она едва заметила, как пересекла дорогу, снова полная странной силы после долгого и утомительного дня.

Странная пара торопилась по совершенно безлюдной местности. Ни домика, ни фермы, ни дерева, ни куста не попадалось им по дороге. Затем в густой, почти непроницаемой тьме возникло синеватое световое пятно.

Сатанисты продолжали нечестивый ритуал. Старая ведьма немного просчиталась: в долине уже бушевала оргия. И Танит с неожиданной ясностью поняла: отступать некуда. Цыганка быстро и безошибочно привела ее на шабаш, и участвовать в дьявольском действе предстоит независимо от желания или нежелания.

Девушка не могла оторвать переполненных ужасом глаз от чудовищной фигуры на каменном троне. Хотелось повернуться, без памяти бежать, укрыться спасительным ночным мраком, но старуха держала крепко и неумолимо влекла туда, в окаянное сборище.

Увидев кощунство, которое де Ришло запретил наблюдать Рексу ван Рину, Танит почувствовала, что вот-вот упадет и не поднимется. Она пыталась опустить веки — и не смогла. В отчаянии, просветлев разумом от неимоверного испуга, попыталась перекреститься — но цыганка мертвой хваткой впилась в ослабевшую руку. Слова молитвы не приходили на память.

Старуха гоготала, увлекая Танит в долину. Девушка спотыкалась, едва не падала. Пересохшее, сжатое спазмой горло отказывалось кричать, а противиться было немыслимо: незримые злобные токи, витавшие вокруг, уже сгибали волю, в корне пресекая любую попытку отпрянуть.

Нечеловеческая какофония, музыкальных инструментов неожиданно стихла. До ближайшего из участников оставалось не свыше десяти ярдов. Танит икнула от ужаса.

— Пришли, моя красотка, пришли, моя сладкая, — прокудахтала Мизка.

Колоссальная козлиная башка повернулась, и пылающие глаза устремились прямо на Танит.

Поздно.

Предупреждения Рекса пропали вотще.

Силы, которые девушка столь наивно мечтала подчинить себе, готовились поглотить ее душу, а потом подвергнуть осквернению тело. После чего предстояло умопомрачительно жуткое падение в неизмеримо глубокий Колодец, Черную Бездну.

15. Сила света

До глубокой ночи граф дез Эркольт развлекал собравшихся песнями собственного сочинения. Звонкий струнный перебор и неожиданно глубокий голос очаровали всех, а в особенности — Эрну, присевшую рядом на крохотной скамеечке, подпершую подбородок ладонями, безотрывно глядевшую в тонкое, точеное лицо провансальца. И тот, казалось, пел исключительно для нее одной, время от времени улыбаясь юной хозяйке замка, ласково щурясь и вкладывая особое чувство в нежные куплеты, исполненные замысловатых и не всегда понятных девушке метафор.

Столь не похож был этот случайный пришелец на людей, окружавших Эрну с детских лет, столь разительно изящен душой и телом, что влюбленность вспыхнула сразу. Наутро, когда молодой граф тронулся в дальнейший, лишь ему ведомый путь, Эрна безудержно разрыдалась и несколько недель бродила по замку Валленштедт словно потерянная, вяло отзываясь на вопросы и ни с кем не заговаривая первой. Забыть Раймбаута вполне ей не удалось даже в последующие, богатые пылом и приключениями годы.

Но до утра было еще далеко.

Дез Эркольт слегка покрутил костяные колки, дернул струну-другую, прислушался к звуку и запел:

Когда я родился, заране проклят Роком, Простерла надо мной Луна свои крыла; И с той поры мой стих сочится горьким соком, И дух мой с той поры окутывает мгла. Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком, Почти обнажена, за мной богиня зла Ступала, словно тень и, темным глядя оком, Не Авелем звала, но Каином звала. Пред кем я виноват — пред Небом или Адом? Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом: Стрела в груди — навек, и негде черпать сил. И сирая душа томится в плоти сирой, — (Как нищий властелин, простившийся с порфирой!) И тает, как свеча, среди ночных светил.[26]

Присутствовавшие помолчали, как требовала того печальная песня графа. Проняло даже седоусого задиру, который собственноручно подал дез Эркольту серебряный кубок и предложил выпить мировую.

— Благодарю, — добродушно и учтиво сказал трубадур.

Он осушил горячую, дымящуюся чашу до дна, поставил, откинулся на прямую спинку стула, давая понять, что больше играть не станет. Пятеро-шестеро гостей, предводительствуемые Конрадом, поднялись и понемногу двинулись в замковую столовую, где уже накрывали не то преждевременный завтрак, не то неимоверно запоздалый ужин. Поесть у фон Валленштедтов можно было едва ли не во всякое время суток.

Эрна и дез Эркольт немного задержались.

— Ты молода и прелестна, — молвил граф, обращаясь к Эрне. Он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза и, казалось, витал мыслями где-то в невообразимой, бесконечно грустной дали. — Грех будет преследовать тебя настойчиво и неотступно. Противиться ему надлежащим образом под силу только святым, а ни ты, ни я не принадлежим к числу праведников. Помни: главное — не множить мирового зла. Остальное, думаю, простится.

Эрна сглотнула поднявшийся в горле комок.

«Я люблю вас!» — чуть не выпалила девушка. И промолчала, смущенная, оробевшая, беспомощная перед властно заполонившим все ее существо неизведанным дотоле чувством.

Не раз и не два пожалела Эрна в грядущие годы о минутной своей робости. И никогда не уразумела загадочных слов дез Эркольта:

— Двоекрылая луна будет неустанно тебя преследовать — уж больно завидная добыча. Покуда не соблазнишься тайнами запретными и неназываемыми, не бойся — искупить можно куда больше, нежели принято полагать... Но страшись поставить на кон бессмертную душу.

Певец побледнел еще больше обыкновенного, он часто и глубоко дышал, точно испуганный одному ему открывшимся видением.

Ведаю: в далеком, еще неведомом веке ты подойдешь к чудовищной кромке бездны, из которой почти не бывает возврата. И черная двоекрылая луна возликует, но властитель рукотворных лун, явившийся из неоткрытой земли, противостанет ей. Злобные силы вопьются в тебя за свершенное здесь по неведению либо слабости человеческой, прегрешение; вцепятся, желая увлечь за собою. Но добро, свет и разум заслонят и спасут. И отпрянут, и расточатся побежденные страшилища!..

Раймбаут распахнул веки:

— Ибо сказано: дохнул Господь — и они рассеялись.

— О чем вы? — тихо спросила Эрна.

— О ком, — устало улыбнулся провансалец. — О тебе. О той, которую не узнаю, повстречав. Не гадай над моими словами, девочка. Лучше проводи поужинать...

* * *

Они скакали по едва освещаемой луною тропе до тех пор, покуда лошади не начали выбиваться из сил. Тогда испанец велел перейти на медленную рысь и, слегка натянув поводья, поравнялся с Эрной. Древняя дорога римлян, прорубленная сквозь Хэмфордскую чашу, служила уже многим поколениям, однако все, кто прошел по юго-западной Англии после закованных в бронзу легионеров, не слишком-то заботились об удобстве путей. Да и пользовались этой тропою нельзя сказать чтобы много и часто. Кое-где внезапными темными преградами начали возникать рухнувшие от ветра или старости древесные стволы, грозившие изувечить коня и вышибить всадника из седла. При дневном свете обомшелые бревна не представляли бы особой опасности, однако ночью следовало глядеть в оба.

Конские копыта глухо и равномерно стучали о сухую, покрытую плотным слоем почернелой, перезимовавшей под снегом листвы землю. Родриго посоветовал отпустить поводья и полностью положиться на животных. Бледный лунный серп окутывался мутноватой дымкой, полупрозрачные облака начинали скользить по небу с юга на север. В лесу ни малейшего дуновения не ощущалось, но где-то там, в вышине, уже витал южный морской ветер, суливший наутро пасмурную погоду и, возможно, дождь.

Окаймлявшие тропу непроницаемо черные древесные стены давили, угнетали. Даже самоуверенному, закаленному в походах и странствиях Родриго становилось не по себе.

Эрна же содрогалась при каждом всхрапе собственной лошади, мучительно боясь темноты и силясь понять, отчего даже присутствие вооруженного, сильного рыцаря не придает ей ни малейшей уверенности.

— Наверное, ты был прав, — сказала молодая женщина, чтобы хоть на несколько мгновений отвлечься. — Погони до сих пор не выслали. Бертран, пожалуй, и впрямь заколол бедняжку прежде, нежели та успела открыть рот.

Испанец рассеянно кивнул. Его заботила не мысль о маловероятной мести де Монсеррата, а куда более скверное раздумье, порожденное жутким предчувствием.

Лес безмолвствовал.

Безмолвствовал столь же странно и грозно, как в предыдущую ночь. Ни заячьего порска, ни лисьего лая, ни совиного уханья. Лишь глухой перебор копыт.

И эта окаянная штуковина в кармане куртки. Зачем таскал ее на себе Торбьерн-Волчья Шкура? Откуда взял?

Вопросы навечно остались без ответа, ибо лишь сам звероподобный варяг ведал происхождение своего талисмана. А еще скорее, не ведал и сам.

Где-то позади, очень далеко — на грани окоема, который открылся бы, исчезни Хэмфордский лес по мановению волшебной палочки, возник и разнесся первый услышанный беглецами ночной звук.

Конские уши напряглись, конские глотки втянули воздух и выплеснули обратно коротким, резким ржанием.

— Стой! — негромко скомандовал испанец, натягивая поводья и хватая под уздцы лошадь баронессы.

Звук повторился.

— Аа-уу-ыы! Воо-о-оуу!.. — долетело до Эрны и Родриго сквозь потонувшие во тьме чащобы.

— Dios mio![27] — хрипло прошептал кастилец.

— Волки? — тоненьким голосом вымолвила Эрна.

— Хуже, — ответил Родриго, с необъяснимой уверенностью понявший, что именно объявилось в оцепеневшем лесу и по чьим следам торопится. — Нельзя было давать монетку проклятой ведьме.

— Не понимаю...

— Потом! Держимся вровень, скачем спокойно и быстро. Вперед!

* * *

Услыхав признание де Ришло, Рекс едва не вскрикнул от ужаса. На лбу ван Рина проступил холодный пот, однако несколько мгновений спустя само замешательство старшего друга, на чью беззаветную отвагу американец привык полагаться всецело, придало ему сил, наделило уверенностью. Рекс отчетливо и внезапно понял: де Ришло боится, ибо, в отличие от него самого, вполне сознает чудовищность угрозы. Что ж, будем считать герцога раненным и временно выведенным из строя...

— Так не годится, — сказал ван Рин с неожиданной твердостью. — Оставайтесь на месте, а я сделаю бросок.

— Ни в коем случае!

Де Ришло буквально вцепился в пиджак американца:

— Они прикончат тебя, едва лишь завидят!

— Правда? Сейчас поглядим. А прикончат — вы сможете натравить на всю поганую свору полицию: уж убийство-то Скотланд-Ярд возьмется расследовать.

— Никуда ты не пойдешь в одиночку, — выдавил герцог, подымаясь на ноги. — Пойми, я не смерти боюсь! Козел Мендеса глянет на тебя и отнимет разум — прикажешь подавать в суд? Половина умалишенных оказалась на больничной койке благодаря медицински установленным нарушениям психики, но другая половина страдает душевными расстройствами необъяснимыми и страшными! Эти люди одержимы, повторяю: одержимы в буквальном смысле слова! Их держат бесы!

Рекс поднял распятие.

— Будем обороняться этим. У меня достаточно веры в Бога. Особенно теперь, когда привелось ужаснуться деяниям противоположной стороны.

— И безумие — не самое худшее. Нынешняя жизнь — сущий пустяк по сравнению с грядущей. Господи, если бы взошла заря! Если бы эту нечисть, поклоняющуюся Тьме, окатило Светом...

Де Ришло поперхнулся и вскричал едва ли не во весь голос:

— Быстро! За мной!

Взлетев на пологий увал по пятам герцога, ван Рин спросил:

— В чем дело?

— Машина! — задыхаясь от спешки, бросил де Ришло, торопясь вниз по склону. — Фары! Хотя и подобная атака — безумие... Но здесь мы, по крайности, получаем шанс!

Рекс добежал первым, распахнул дверцу, скользнул к рулю.

— Вон! Я поведу сам! Живо! — рявкнул де Ришло.

Ошеломленный американец повиновался.

— На подножку, — отрывисто сказал герцог, поворачивая ключ в замке зажигания. Двигатель заурчал, испано-сюиза мягко двинулась вперед и начала взбираться по травянистому откосу.

К де Ришло разом вернулась прежняя решительность.

— Ставлю десять против одного, что заглохнем на противоположном взлобье, — задорно объявил он ван Рину. — Однако, риск — благородное дело. Я выключу мотор, скатимся холостым ходом. Держи руку на кнопке и, когда скомандую, зажигай фары. Метнешь распятие в рогатую тварь — и не вздумай промахнуться. Сразу после этого хватай Саймона за шиворот — виноват, за волосы, — втягивай в машину и бей по чем попало — только бы угомонить.

— Отлично! — выпалил Рекс. — А вы не забудьте про первую передачу и полный газ на подъеме!

— Еще бы! — ответил герцог.

Машина быстро набирала разгон, скользя в долину шабаша. Три-четыре секунды спустя друзья чуть не задавили ближайшего из сатанистов. Герцог перевел рычаг:

— Давай!

Могучие фары испано-сюизы, поставленные на дальнее освещение, вспыхнули.

Оглушительный рык семидесятисильного двигателя прозвучал в безмолвной лощине подобно грому. Казалось, тяжелый бомбардировщик низвергается из набегавших облаков, готовясь разнести поганое сборище в мелкие клочья. Световые лучи плясали, хлеща застывшие от неожиданности фигуры. Де Ришло утопил педаль акселератора до отказа и, собирая в комок воспрявшую волю, мысленно воззвав о помощи ко всем силам Добра и Света, устремил громадный автомобиль прямо на страховидного козла.

С визгом и воем участники оргии рассыпались по сторонам. Наполовину обезумев от вина и помрачающих разум воскурений, некоторые решили, будто настал конец и силы тьмы предъявляют к оплате выданный ранее вексель, наслав преисподнее чудовище, которому велено пожрать и уволочь в утробе всех, явившихся отметить нынешнюю Вальпургиеву ночь. Другие, менее очумелые, мгновенно позабыли о косматой твари, перед коей только что склонялись и кривлялись. Эти приняли автомашину герцога за полицейский фургон.

Им уже мерещился невообразимый скандал, сенсационные газетные заголовки, навеки загубленные добрые имена.

Испано-сюиза шла в атаку.

Когда фары прицельно ударили светом прямо в Козла Мендеса, Рекс по-настоящему испугался, что кровавые лучи, вырывавшиеся из кошмарных дьявольских глаз, превозмогут силу электричества. Нити накала померкли, замигали. Но герцог, вцепившийся в баранку, вел напрямик, полностью сосредоточась на мысли о подкове, увенчанной серебряным крестом, охватывавшей чело. Он изо всех сил впечатывал этот образ в собственную ауру, твердя стихи девяносто первого псалма[28] — бесконечно могучего при борьбе с темными и злобными силами:

«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится. Говорит Господу: прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы...»

Рекс, намертво уцепившись левой рукой за вертикальную переборку меж дверцами, откинулся вправо и что было силы метнул распятие прямо в чудовищную харю дьявола.

Тот же час де Ришло вывернул руль, уклоняясь от столкновения с каменным троном. Саймон продолжал стоять недвижно, оцепенелый, безучастный ко всему, творившемуся вокруг.

Пламя черных свечей, обставших сатанинский алтарь, угасло разом, точно задутое мощным порывом ветра. Фары вспыхнули вновь, с прежней ослепительной силой, и потусторонний вопль, яростный замогильный вой — пронзительный, вибрирующий — раскатился по закутанным тьмою окрестностям на много миль.

Распятие просияло в электрических лучах и насквозь прошло через бесовскую морду.

Тошнотворный запах горящей падали, перемешанный с вонью серных свечей, затопил долину, словно волнами отравляющего газа. Но времени для размышлений и сравнений не было. Тварь, восседавшая на троне, испарилась. В ту же секунду Рекс ухватил Саймона за шею сгибом локтя, сдавил, взметнул на подножку и вместе с товарищем опрокинулся внутрь кабины.

Трясясь и подпрыгивая, испано-сюиза уже взбиралась по противоположному склону. Достигнув гребня, машина вздрогнула и едва не подалась назад: казалось, незримая темная сила тянет автомобиль к себе. Герцог нажал педаль до отказа.

Секунду-другую колеса отчаянно крутились на месте, а потом вновь обрели сцепление с почвой, и еще мгновение спустя машина вырвалась на ровное пространство. Инстинктивно, вопреки запрету, ван Рин оглянулся. Лощина, ставшая вместилищем стольких ужасов и мерзостей, лежала внизу — черная, безмолвная и, видимо, покинутая.

Теперь испано-сюиза ехала гораздо быстрее, хотя герцог не решался перейти на высокую передачу из опасения наскочить на торчащий валун или угодить в некстати подвернувшуюся канаву.

Они безостановочно устремлялись на северо-восток. Де Ришло повторял хранительные строки уже вслух:

«...перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизится:

Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым...»

Затем, к невыразимому облегчению обоих — герцога и ван Рина — автомобиль под прямым углом вырвался на шоссе. Де Ришло избрал северо-западное направление и помчался так, будто и впрямь все дьяволы преисподней преследовали по пятам. Пять миль оказались покрыты за столько же минут, и беглецы очутились на дороге Лэвингтон-Вестбери.

Даже здесь де Ришло не убавил скорости. Машина летела к Лондону, ревела мотором, визжала тормозами, проходя повороты. Герцог вовсю вертел рулем, боролся против неизбежных заносов, однако продолжал гнать во весь дух, презирая опасность, ибо куда более страшная угроза могла возникнуть позади.

Они вихрем промчались мимо Истертона, где, незримый во мраке, стоял, уткнувшись капотом в стенку амбара, брошенный синий роллс-ройс. Миновали Бушелл, Апэйвон, Ладжершелл, приблизились к Андоверу, исколесив по периметру всю огромную равнину. При въезде в городок де Ришло затормозил и обратился к Рексу:

— Как дела у Саймона?

— Бесчувствен, аки скот зарезанный. И веком не шевельнул, я уж боялся, что придушил чересчур основательно... Господи Боже! Ну и зрелище мы с вами застали!

— Милая картинка, ничего не скажешь, — процедил герцог.

Он внезапно показался ван Рину гораздо старше своих лет. Пепельно-серое лицо избороздили усталые морщины, под горящими, пронзительными глазами набрякли темные мешки. Де Ришло прочел мысли Рекса, отвернулся и на несколько мгновений уткнулся лбом в рулевое колесо. Потом резко, решительно выпрямился, запустил руку в карман, извлек небольшую фляжку.

— Влей-ка ему в рот пару глотков — да, гляди, осторожно, чтоб не захлебнулся.

Рекс повиновался. В автомобиле запахло добрым выдержанным брэнди.

Саймон кашлянул, дернулся, поднял веки. Во взоре, устремленном на американца, не было и тени разума.

— По-прежнему без сознания, — негромко сказал Рекс. — Но, слава Тебе, Господи, жив, а это уже немало. Пока вы неслись по дорогам, точно с цепи сорвавшись, я боялся, бедняга отдаст концы. А теперь доставим голубчика в Лондон и отдадим на попечение ближайшему врачу.

— Нельзя.

Во взоре де Ришло сквозила неподдельная тревога.

— Мы просто-напросто не доберемся до Лондона. Вся орава наверняка опомнилась и возвратилась в чилберийский дом. А значит, берется за дело.

— Поясните. Чилбери, кажется, не близко.

— Не играет роли. Они в силах подчинить любую мелкую тварь — нетопыря, змею, крысу, филина, — а также кошек и некоторые породы собак: волкодавов и немецких овчарок, например. Если крупную собаку направить под колеса быстро идущей машины, возможна катастрофа. Но поскольку подобный способ ненадежен, есть гораздо более действенные средства. Адепты вроде Мокаты могут распоряжаться стихиями — скажем, наслать в нужную область густой туман. А для вящей верности овладеть мозгом едущего навстречу нам подвыпившего шофера и принудить того к лобовому тарану. Или безо всяких тонкостей определить точное наше положение и либо столетнее дерево повалить на шоссе, либо удар молнии нацелить... И там не один Моката, вспомни. Соединенные усилия стольких чернокнижников — ужасная вещь, mon ami. Будь покоен, одолеть остающиеся до Лондона семьдесят миль не позволят. Walpurgis Nacht продолжается. Злобные силы пребывают на воле и устремятся вдогонку всем скопом. Покуда не рассветет, нам продолжает грозить лютейшая опасность...

* * *

Скакун испанца пал четыре мили спустя — пал неожиданно, словно громом пораженный. Едва умудрившись отклониться в сторону и выдернуть сапог из левого стремени, Родриго все же не успел выпрыгнуть из седла, как обычно поступают в подобных случаях. Конская туша грохнулась, покатилась кувырком, замерла.

Эрна оглянулась, удивленная тяжким, резким ударом, завизжала и натянула поводья.

Кастильцу почудилось, что правая, оставшаяся в стремени ступня оторвалась напрочь. Сразу понять было затруднительно, ибо широкий круп андалузского палафрена придавил ногу до самого колена. Родриго приподнялся на локте, ошалело помотал головой.

— Что с тобой, что с тобой, что с тобой? — отчаянно и безостановочно твердила соскочившая с лошади и уже стоявшая рядом на коленях Эрна.

— Сейчас... одну минутку...

Скрежеща зубами от пронизывающей боли, кастилец напряг мышцы и попытался выдернуть пострадавшую конечность из-под конского трупа. Охнул, опрокинулся на спину. Разноцветные круги заплясали перед глазами Родриго, лицо похолодело, в ушах начала петь и насвистывать маленькая противная цикада.

Он лежал почти без сознания несколько секунд, пока не почувствовал на щеках нежные, дрожащие ладони Эрны.

— Что с тобой?

— Отдыхаю, — попытался улыбнуться испанец. — Уже отдохнул. Ну-ка еще разочек...

С мучительным стоном он дюйм за дюймом выпростал ногу. Эрна поспешила снять стальную ловушку стремени. Упершись ладонями в землю, Родриго перенес опору на левую ступню, присел. Очень осторожно, затаив дыхание, провел руками от правого колена до ахиллесова сухожилия. Ощупал снова, слегка нажимая пальцами, перебирая ими с постепенно возраставшей силой.

— Кажется, кости целы.

Чего, по-видимому, нельзя было с уверенностью сказать о связках.

— Ааа-ыы-оуу! — послышалось опять — немного ближе и отчетливее.

Лошадь Эрны захрапела и заплясала, готовая ринуться прочь.

— Держи Аладу, — сказал Родриго деревянным голосом. — Ускачет — пропадем.

Баронесса метнулась к животному, схватила повод, потянула изо всех сил, подвела перепуганную кобылу к ближайшему дереву и быстро привязала. Бегом возвратилась и взяла испанца за руку.

— Это наверно, растяжение. Попробуй забраться в седло, я устроюсь у тебя за спиной и поедем дальше.

— Слушай, — медленно и ровно молвил Родриго, — погибать обоим вовсе незачем. Немедленно убирайся и береги лошадь. Миль через пятьдесят-шестьдесят лес начнет редеть, а там и до жилья недалеко.

— Ты с ума сошел! — закричала Эрна.

— Время не терпит. Уезжай! Уезжай и развяжи мне руки! Себя я сумею защитить, не беспокойся.

— Родриго де Монтагут-и-Ороско. Время действительно не терпит. Поэтому не задерживай нас. Я и шагу отсюда не сделаю одна.

— Молчать!.. — заревел Родриго.

— Я боюсь, — отпарировала Эрна, старательно пытаясь изобразить улыбку.

Испанец только рукой махнул:

— Загоним двойной тяжестью вторую лошадь — хороши будем.

— О двойной тяжести речи не идет. Поедешь верхом, не торопясь. А я двинусь рядом и стану держаться за твое стремя.

— Еще чего!

— Еще могу тащить тебя сама. Но далеко не уйду, шлепнусь.

— Аыы-воо-оуу! — снова раздалось позади.

— Мне страшно, Родриго, — застонала женщина, глядя на испанца отчаянным взором. — Не упрямься, ради всего святого! К тому же, — добавила она с неискоренимой лукавой находчивостью, — сидя верхом, ты вполне можешь драться.

Последний довод Эрны оказался решающим.

Чертыхаясь и охая, Родриго доплелся до кобылы, и лишь благодаря исполинской физической мощи умудрился взобраться в седло с первого раза.

— С эдакой ногой только по-дамски и разъезжать, — буркнул он, устраиваясь непривычным способом. — Тьфу, забыл! Скорее сними с моего седла арбалет. Стрелы — слева, в подсумке.

Эрна распустила повод и пошла рядом, стуча зубами, не в силах вымолвить более ни единого слова. Всю усталость баронессы точно рукой сняло. Первобытный ужас, витавший над умолкшим лесом, пропитывал все ее существо, цепенил сознание, но заставлял утомленные мышцы сокращаться с новой, невесть откуда прихлынувшей силой.

— Ыыы-ааооуу! — послышался нарастающий вой.

Охоты Эрна де Монсеррат, не в пример прочим благородным дамам того времени, отнюдь не жаловала. Тем не менее, она достаточно знала о дикой природе, чтобы окончательно и панически перетрусить.

Ибо зловещий звук, долетавший из темноты, не могло издавать никакое живое создание, обитавшее в зеленых дебрях, парившее в поднебесье, зарывавшееся в прибрежную речную поросль...

* * *

Болотная тварь бежала по Хэмфордской дороге неудержимо и на диво проворно. Напившись накануне свежей крови, бродячая падаль обрела неожиданную подвижность и стремилась к новой добыче с поразительным упорством.

Когда-то давно, еще до нашествия норманнов, деревенский кузнец убил в ссоре одного из воинов тана Гэдрика. Преследуемый целым отрядом жаждавших мести латников, настигаемый косматыми охотничьими псами, преступник решил искать спасения в глубине Чертовой топи, о которой и ныне, без малого девятьсот лет спустя, рассказывают в Оглторпе мрачные легенды, куда по сей день избегают ходить без особой нужды. Правда, молодые сельские сорвиголовы, набравшиеся ума-разума в местной школе, не слишком-то склонны верить старушечьим бредням, однако и они предпочитают не назначать свиданий близ угрюмой трясины, объясняя это изобилием комаров.

Болото — странная, загадочная, непроницаемая для настоящего изучения среда. Никто не может с уверенностью сказать, что творится в немеряных глубинах. Легче исследовать океанскую впадину, чем настоящую топь. Какие химические процессы происходят в густой, почти пастообразной жиже? И какие неведомые силы управляют ими? Песчинка, попавшая под мантию морского моллюска, постепенно становится жемчужиной. Во что превращаются засосанные и поглощенные топью? Предания всех народов населяют болота несметными тварями, враждебными живой природе — чертями, кикиморами, бродячими огоньками, бесчисленными неназываемыми гадинами. Предания не возникают из ничего.

Беглый кузнец исчез в необозримых трясинах вместе с любимым волкодавом тана Гэдрика — единственным, кто решился гнать преступника по зыбким, уходившим из-под ног кочкам. Оставшиеся на твердой земле услышали короткий лай, далекий злобный рык, человеческий или звериный — трудно было определить. Затем воцарилась тишина.

Два сцепившихся в смертной схватке трупа медленно, долгие недели, погружались в утробу Чертова болота. Разложение шло иначе, нежели на воздухе. Три десятилетия миновало с той поры и, наконец, полусгнившее тело кузнеца шевельнулось.

Незримые лапы стали увлекать бессмысленную, квашеную в торфяных пластах марионетку на поверхность. Сначала всплыл и взорвался громадный пузырь болотного газа, а следом возникло и постепенно выбралось на твердую почву тошнотворное страшилище.

Тварь не рассуждала. Она просто чуяла и двигалась.

Жуткая потусторонняя воля науськала ее и пустила по горячему следу.

А трясина вздыбилась и опала новым зловонным пузырем.

* * *

Боковая тропинка была едва заметна в неверном свете мутного лунного серпа. Родриго и Эрна проскочили бы мимо, не обратив на узкую стежку ни малейшего внимания, но баронесса уже выбивалась из последних сил. Услышав, как прерывисто и шумно дышит женщина, испанец не колеблясь дернул узду и остановил кобылу. Каурая андалузка всхрапывала, беспокоилась, била копытами.

— Передохни, — сказал Родриго, неуклюже спрыгнул наземь, принимая весь толчок одной левой ногой, и немедленно растянулся, не выпуская, впрочем, поводьев.

— Эк, угораздило нас! — буркнул он, подымаясь.

Поврежденная ступня уже распухала, но разрезать сапог испанец не решился. Разбрасываться обувью в столь затруднительных обстоятельствах было бы глупо.

Эрна уткнулась лицом в нагретую кожу седла и стояла не шевелясь.

Именно тогда острый взор кастильца различил в полумраке узкое боковое ответвление главной дороги. Решение созрело молниеносно; точнее, Родриго ничего и не решал: им просто руководил инстинкт, присущий бойцам и охотникам.

Выдернув из ножен меч, испанский рыцарь одним точным ударом отсек ближайшую подходящую ветку, подобрал, примерился, отрубил еще несколько дюймов древесины, проворно стесал самые большие сучья.

— Сворачиваем направо. Ты — первая, верхом. Я — позади. Не рассуждать, не спорить, иначе — смерть обоим. И лошади тоже, — прибавил он с кривой ухмылкой.

Эрна повиновалась, будто во сне.

Опираясь на свой незамысловатый костыль, Родриго неуклюже ковылял вослед, гадая, долго ли еще удастся опережать бегущее позади нечто. Едва ли. Но, по крайней мере, на узкой стежке, где особо не развернешься и не распрыгаешься, опытный и сильный человек, вооруженный боевым клинком, имел надежду сопротивляться. Даже будучи полуизувечен, угрюмо подумал Родриго. Не повезло, как не повезло!

Испанец пытался умерить отчаянный страх, который тщательно таил от Эрны.

«Будем рассуждать. Быстрый, выносливый давно уже догнал бы и напал. Однако, слава Богу, продолжаем двигаться... невозбранно. Значит, бегущая за нами тварь не отличается проворством волка или рыси. Уже легче...»

Древесные кроны почти наглухо смыкались над головами путников. Некоторое время довелось идти едва ли не ощупью. Родриго догадался ухватиться свободной рукой за лошадиный хвост, негромко велел Эрне сдерживать кобылу. Постепенно глаза пообвыклись, начали смутно различать окружающее при тощем, чуть сочившемся сквозь плотную листву мерцании.

«Огня бы... Хоть завалящий факел...»

Но выкресать огонь в такой темноте, а уж тем паче подыскать хороший смолистый сук, было немыслимой задачей. Да и задерживаться не стоило. Уповая лишь на удачу, испанец вприпрыжку плелся по темному лесному коридору.

Так одолели они ярдов двести пятьдесят-триста.

Впереди забрезжило блеклое пятно лунного света.

Позади, уже совсем недалеко и отчетливо, прозвучало:

— Уууу! Вооо-ууу!

Неведомая тварь достигла развилки.

Эрна тихонько, тоненько пискнула. Андалузская кобыла всхрапнула и прянула. Потеряв равновесие, рыцарь непроизвольно стиснул пальцы крепче и волочился вослед бегущей лошади, стараясь по возможности не ударять больной ногою оземь.

— Родриго! — отчаянно вскрикнула Эрна, оборачиваясь.

— Aqui estoy![29] — прохрипел кастилец. Они с разгону вырвались на огромное открытое место.

Руина маленького монастыря, некогда возведенного суровыми иноками в дикой глуши, а впоследствии разрушенного то ли ютами, то ли саксами, высилась посреди прогалины. Невысокие, поросшие травой бугры указывали, где были раздроблены в щебень лесные кельи да незамысловатые службы. От часовни уцелел только стрельчатый фасад, опиравшийся на остатки двух смежных стен. При фосфорическом свете месяца развалина выглядела жутко, и случайный путешественник трижды поразмыслил бы, прежде чем расположился ночевать на печальной поляне.

Эрне и Родриго размышлять было некогда.

— Гони Аладу к часовне. Я возьму ее под уздцы, — задыхаясь, вымолвил испанец, — а ты становись на седло, по выступам забирайся в оконный проем и устраивайся!.. Потом полезу сам...

Рыцарю пришлось повиснуть на узде всем весом и употребить всю мощь огромных мускулов, чтобы удержать перепуганную лошадь на месте. Не менее перепуганная Эрна, задрав мешающий подол, лихорадочно шарила ногой по замшелой кладке, пытаясь отыскать опору. Чуть не стесала ногти, когда сорвалась ухватившая каменную закраину рука...

Если бы не панический страх, молодая женщина вряд ли сумела бы вскарабкаться в круглую розетку фасада. Но страх — одно из наиболее могучих начал, движущих телесными силами. Несколько мгновений спустя баронесса уже очутилась в относительной безопасности на десятифутовой высоте. Эрне изрядно помогли неведомые варвары, издолбившие церковную стену, и долгие века, исподволь покрывавшие шершавый камень малыми и большими трещинами.

Родриго быстро выдернул из тороков арбалет, сорвал наспех пристегнутый к седлу кожаный тул с полудюжиной коротких тяжелых стрел, именовавшихся болтами и способных прошибать боевые латы на расстоянии двухсот ярдов. Могучие руки напряглись и натянули тетиву без помощи ворота. Убийственный снаряд привычно лег в желобок.

— Полезай ко мне! — отчаянно крикнула Эрна. — Или я спрыгну!

— Сейчас, — отозвался испанец.

Кобыла пронзительно заржала и, только чудом не сшибив Родриго, успевшего слегка отстраниться, помчалась прочь.

Ледяной холод и зловоние ворвались на поляну одновременно с черной, качающейся тенью.

— Закрой глаза! — успел гаркнуть Родриго. — Закрой!

С самого начала, при первом же завывании за спиной испанец предположил наихудшее. А ничего хуже твари, промчавшейся мимо в предыдущую ночь, Родриго вообразить не мог.

Подозрение оправдалось полностью.

Но сейчас кастилец боялся только одного: чтобы от ужаса и омерзения Эрна, чего доброго, не лишилась чувств и не рухнула к его ногам.

Сноровисто приложившись, Родриго сощурился, выдохнул. Упырьи ноги бухали по сухой, гулкой земле все громче и громче.

— Не бойся, — произнес мелодичный, серебристый, повелительный голос. — И не...

Испанец плавно придавил спусковой крючок. Болт коротко свистнул, ударил в цель, прошел навылет. С неменьшим успехом Родриго мог бы обстреливать соломенной чучело на сельской ярмарке в Эскобаре. Вурдалак даже не споткнулся, продолжая близиться с неотвратимостью катящейся по склону глыбы.

— ...стреляй, — продолжил тот же непонятно откуда звучавший голос. — Рази каменьем, секи мечом.

Умертвие находилось уже в каких-то двадцати ярдах. Кастильский рыцарь ясно увидел огромный почернелый череп, в котором странно сверкали отлично сохранившиеся зубы; разглядел гнилые кости, выпиравшие сквозь наслоения торфа и тины, которыми страшилище облеклось за долгие десятилетия, проведенные в окаянной топи. Подымая хищные лапы, вурдалак уже разевал челюсти, готовился вгрызться в настигнутую добычу.

— Рази каменьем! — настойчиво и властно повторил голос.

Родриго склонился, совершенно позабыв о поврежденной ноге, подобрал валявшийся рядом булыжник фунтов десяти весом, вознес над головой и, подпустив упыря на двойное расстояние вытянутой руки, что было силы метнул округлый гладкий снаряд в широченную грудную клетку.

Раздался чавкающий хруст. Вурдалака остановило и отшвырнуло, однако же, так быстро бежал он, и столь тяжким оказался, что не рухнул при встречном столкновении, которое свалило бы сильнейшего из живых.

Не рассуждая, повинуясь неведомой хранительной силе, Родриго выхватил меч, бросился вперед. Лезвие низверглось наискосок и вошло в смрадную тушу, словно в глиняное чучело, служащее для бойцовских упражнений с клинком. Но чучело испанец разрубал первым же взмахом, а сейчас меч завяз где-то в середине упырьей утробы, и лишь молниеносный рывок, освободивший оружие из омерзительного плена, позволил испанцу избежать скрюченных костистых фаланг, изготовившихся впиться в предплечье.

Ухватив обтянутый кожей эфес оберуч, Родриго быстро, как умел, обрушил на вурдалака два полосующих удара. Первый отсек чудовищную клешню. Второй — наотмашь, без остановки — снес болотной твари череп.

Гадина, как ни в чем не бывало, кинулась на испанца.

Уже убежденный в победе, Родриго наверняка не успел бы осознать происходящее и погиб, однако незримая ладонь отшвырнула его в сторону. Промахнувшийся упырь с разгону стукнулся о каменную стену, и весь фасад разрушенной часовни сотрясся.

Испанец перекатился, вскочил, широким взмахом клинка — с потягом — резнул страшилище по ногам. Левая отвалилась тотчас. А когда вурдалак прыгнул вослед отпрянувшему Родриго, надрубленная правая конечность тоже переломилась, не выдержав тяжести. Упырь грохнулся оземь.

Словно боясь не успеть, кастильский рыцарь безудержно кромсал мечом уже четвертованную тушу и остановился, только полностью разъяв ее на куски...

Попятился. Застыл. Нагнулся.

Изнуренный, изнемогший, Родриго де Монтагут-и-Ороско стоял скрючившись в три погибели средь поляны, освещаемой белым, вырвавшимся, наконец, из облачной пелены месяцем, и блевал.

* * *

— Эрна, — прохрипел он минуту спустя. — Эрна!

Ответа не последовало.

— Эрна, это ты окликала меня?

— Эрна спит, — раздались негромкие серебристые слова. — Так несравненно лучше и для нее, и для тебя, и для меня.

Испанец подскочил.

— Кто здесь? — выдохнул он полубеззвучным шепотом.

Голубое свечение затеплилось в нескольких футах впереди, меж Родриго и разрушенной часовней. Оно возносилось над примятыми лесными травами прозрачным переливающимся коконом, имевшим в высоту футов семь с половиной.

— Очисти клинок от скверны и вложи обратно в ножны.

— Кто здесь? — повторил испанец, чувствуя ужасную слабость после небывалой схватки, однако почему-то не испытывая ни малейшего страха.

— Друг и защитник.

— Это ты наставлял меня во время боя?

— Да. И это я погрузил баронессу в сон, когда смрадный враг объявился на поляне.

Внутри кокона возникла и четко вырисовалась человеческая фигура. Загадочный пришелец не касался почвы стопами, а парил в нескольких дюймах над нею. Столько добра, столько теплой, искренней заботы источали звездные, бездонные глаза, лучившиеся предвечной мудростью, что Родриго разом и всецело доверился чудесному гостю и, впервые за всю жизнь, ощутил себя в полной, несравненной, совершеннейшей безопасности.

Не задавая новых вопросов, рыцарь трижды вонзил меч в почву, в одно и то же место, с каждым разом утапливая лезвие глубже и глубже. На третьем ударе крестовина дошла до упора. Кастилец провел обеими сторонами клинка по траве, поднялся, обтер надежную толедскую сталь о рукав и вернул в ножны, пристегнутые к широкому поясу буйволовой кожи.

Лишь сейчас он внезапно понял, что боль в поврежденной ноге исчезла бесследно.

— Это я исцелил тебя в начале схватки, — сказал незнакомец, благожелательно улыбнувшись. — Ты дрался за правое дело, сам того не ведая; и, себя не жалеючи, оборонял беззащитную... Сегодня я доволен тобою.

— А раньше? — непроизвольно спросил Родриго.

— Раньше ты огорчал меня. Ты жил, как свинья...

— Полегче! — вскинулся неукротимый кастилец.

— Это правда. Мы храним подопечных, как умеем: обороняем от клинка, от копья, от пики, протазана, боевого цепа, кулака. От кинжала в ночи, от язвы, разящей в полдень, от...

— Девяностый псалом, — улыбнулся Родриго.

— Не смей шутить и ерничать, — прервал незнакомец. — Лишь в исключительных обстоятельствах может хранитель предстать хранимому и заговорить с ним. Ты понимаешь, кто я такой, Родриго?

Несколько мгновений испанец безмолвствовал, а затем неожиданно побледнел и глубоко, благоговейно поклонился.

— И не забывай о приставившем к тебе хранителя...

Родриго тщательно осенил себя крестным знамением и еле слышно прошептал «Отче наш».

— А теперь внемли. По воле чистейшего и непредвиденного случая в руки твои угодила вещь негожая и страшная. Тварь, искромсанные останки которой покоятся, наконец, у вот этой стены, шла по вашему следу исключительно для того, чтобы убить и отнять. Не для себя, разумеется, — прибавил незнакомец. — Для тех, кто натравил и науськал...

— Ты говоришь об амулете Торбьерна? — прервал испанец.

— О нем самом.

— Что это?

— Уцелевший талисман.

— Что?

— Поверь на слово, — грустно улыбнулся незнакомец, — чем менее ведаешь об Уцелевшем, тем спокойнее живешь. Однако, по неведению, или иным образом, а убрать этот предмет подальше от посторонних злобных глаз и, тем паче, рук, надлежит незамедлительно. Иначе могут приключиться бедствия, несравнимые ни с чем, бывшим доселе... Следуй за мною, Родриго...

16. Святилище древних

— И куда же деваться? — спросил Рекс.

— Следует подыскать убежище, в котором Саймона можно уберечь до рассвета.

— Церковь?..

— Попробуй, найди церковь, открытую в этот час...

— Подымем приходского священника из постели.

— Весьма любопытно поглядеть, и доводы твои заодно выслушать, mon ami, — грустно усмехнулся де Ришло. — Очутишься либо в сумасшедшем доме, либо в местном полицейском участке. За предерзостную и наглейшую попытку проникнуть в храм и ограбить его. Звучать будет примерно так...

— Что же делать?

— Постой-ка! Придумал! Мы доставим Саймона в древнейший храм, существующий на Британских островах! К тому же, открытый сверху, что несравненно лучше!

Засмеявшись от удовольствия, де Ришло включил передачу и начал разворачивать автомобиль.

— Надеюсь, вы не обратно собираетесь ринуться? — с тревогой вопросил Рекс.

— Всего лишь на три мили, до развилки у Вэйхилла. Потом поедем в Амсбери.

— Теперь это называется «всего лишь»? — не своим голосом возопил ван Рин. — Да мы же полезем прямо в зубы Мокате и компании!

— Отнюдь нет. Мы двинемся к Стонхенджу. И, если доберемся благополучно, окажемся в безопасности.

— Да оттуда же до Чилбери не более десятка миль!

— Не играет ни малейшей роли.

И снова понеслась длинная, мощная испано-сюиза по ночной дороге, рассекая мрак параллельными, протянутыми в даль столбами яркого света, снова засвистел в приоткрытых оконных стеклах теплый майский воздух.

Двадцатью минутами позднее друзья опять ехали по извилистым улочкам Амсбери, безмолвными совершенно темным. Сельчане мирно спали за наглухо замкнутыми ставнями, понятия не имея о битве, разыгравшейся неподалеку меж силами света и тьмы. Англия тихо и мирно жила в двадцатом веке, понемногу подвигавшемся к своей середине, и знать не желала о средневековых глупостях, давно и прочно позабытых всяким здравомыслящим человеком.

Машина миновала последние дома, сделала еще милю и поднялась по склону к самой проволочной ограде, окружающей неолитическое сооружение, воздвигнутое во времена незапамятные и всемирно известное как Стонхендж. Герцог загнал испано-сюизу на пустынную придорожную стоянку и распахнул дверцы. Рекс выволок наружу Аарона, по-прежнему завернутого в пальто и снятую с сиденья накидку, а де Ришло двинулся вослед, не позабыв прихватить заветный саквояж, набитый множеством непонятных, однако весьма полезных вещей.

Спотыкаясь в темноте, они взошли по травянистому откосу к исполинским глыбам — древнему святилищу, смутно выделявшемуся на фоне звездного неба, — неколебимому памятнику забытого культа, который царил на британской земле задолго до того, как римские легионы утвердили на ней новых, приведенных из-за моря, богов.

Ван Рин и герцог миновали внешнее кольцо вертикально стоящих камней, кое-где соединенных многотонными навершиями, образующими грубые подобия то ли арок, то ли просто ворот. Де Ришло проворно выбирал дорогу среди поверженных глыб, ведя Рекса туда, где меж двумя колоссальными трилитонами находится полупогрузившийся в землю алтарь из пористого песчаника.

По знаку де Ришло американец уложил бесчувственного товарища прямо на древний жертвенник. Затем обернулся и, не без сомнения, покачал головой:

— Надеюсь, вы знаете, что делаете. Насколько известно мне самому, друиды, соорудившие это капище, были довольно-таки зловещей публикой, да и кровожадной в придачу. Ведь это они, голубчики, закалывали на жертвенных камнях девственниц и совершали всякие иные языческие ритуалы? По моему разумению, господин герцог, место сие должно приходиться куда более по вкусу злобным, а не добрым силам и стихиям.

— Не изволь беспокоиться, mon ami, — улыбнулся де Ришло. — Верно, друиды приносили человеческие жертвы, однако чтили-то Солнце! Во время летнего солнцестояния первый рассветный луч падает сквозь арку прямо на этот алтарь. Мы с тобою находимся в одном из наиболее священных мест Европы, ибо несчетные тысячи давно ушедших мужчин и женщин поклонялись тут светлому божеству, моля о защите от злобных тварей, рыщущих в ночи...

Рекс непроизвольно огляделся.

— ...и вибрации отлетевших в иные миры человеческих душ поныне продолжают витать вокруг Стонхенджа, создавая надежную преграду, верную защиту, которая позволит нам продержаться до восхода.

Быстро и осторожно друзья ощупали Саймона. Тело оставалось очень холодным, однако физических повреждений, не считая оставленных самим Рексом кровоподтеков, не замечалось.

— Что вы намерены предпринять? — полюбопытствовал американец, видя, как де Ришло принимается распаковывать кожаный баул.

— Заняться экзорсизмом, изгнанием злых сил и воздействий. По всем известным мне правилам. Следует освободить Аарона от власти злого духа, коей он мог подпасть в лощине.

— Подобно тому, как изгоняли дьявола средневековые католические священники?

— Отчего же только средневековые? Нынешние практикуют экзорсизм с неменьшим успехом.

— Что-о-о?

— А ты позабыл историю с Еленой Пуарье[30]? Бедняга была одержима столь гнусным бесом, что даже просвещеннейшие церковные мужи Франции, включая их преосвященства епископа Орлеанского и настоятеля Высшей Семинарии, господина Малле, трудились весьма долго и не покладая рук, прежде нежели, с Божьей помощью, нечистого удалось вышвырнуть вон.

— Я и не подозревал, будто церковь признает существование ведьм, чародеев и черной магии...

— Тогда, mon ami, вы просто, извините, круглый невежда, — раздраженно сказал де Ришло. — Не знаю, как подходят к делу иные веры, но римско-католическая, чей авторитет освящен девятнадцатью веками, протекшими с тех пор, как Спаситель доверил Святому Петру печься о живущих на земле, всегда и неизменно признавала наличие злой силы и ее приспешников. Припомни, Рекс, несчетные ордонансы, изданные против колдунов и колдуний; сосчитай, сколько раз, уже в новейшее время, осуждался безобидный, казалось бы, спиритизм, рассматриваемый отцами церкви наравне с более старым искусством некромантии, посредством которой адские выходцы стремятся приманить и завлечь слабых, глупых, просто доверчивых?

— Не согласен! — упорствовал Рекс. — Я знаком с десятками спиритов, и все они — достойнейшие, безусловно порядочные и честные люди!

— Возможно, возможно, — буркнул герцог, поудобнее располагая бесчувственное тело Саймона. — Их выбор, их мнение, их право... Пожалуй, верные духовные устои создают некий труднопреодолимый барьер между твоими знакомыми и наиболее страшными тварями низших слоев...

— Это вы сказали, не я! — обрадовался Рекс.

— ...Однако, личности хрупкие и податливые подвергаются на спиритических сеансах немалой опасности. В Баварии целая семья из одиннадцати человек — одиннадцати, Рекс! — одновременно и поголовно сошла с ума во время сеанса, проводившегося в 1921 году. Случай освещался прессой во всех подробностях, а я мог бы назвать еще не десять и не двадцать подобных же трагедий. Все они объясняются внезапной и тяжелой одержимостью. Забавляешься с бешеным псом — готовься к укусу, mon ami. И между прочим, по данным католической церкви, любая черта современного спиритизма имеет полные параллели в средневековых отчетах, составлявшихся во время судебных процессов над ведьмами.

— Да Саймон же не католик!

— Ну и что? Верующий католик может просить Всевышнего о помощи любому человеку, невзирая на расу и вероисповедание. Я, по счастью, крещен в католичество и, хотя отнюдь не могу назвать себя безгрешным, верю: нынешней ночью Господь подарит мне власть и силу исцелить нашего злополучного друга.

— Теперь стань на колени и молча помолись, ибо любая молитва хороша, если человек возносит ее от всего сердца. А ты, кстати сказать, принадлежишь, к англиканской церкви, и это замечательно, поскольку мы находимся на британской почве. Именно по этим соображениям я и читал псалмы по английскому молитвеннику. Но уж, будь добр, не теряй бдительности, на тот случай, коль Саймон вскочит с алтаря. Если он действительно одержим, бес начнет сопротивляться как дикий зверь...

Де Ришло вынул склянку со святой водой и окропил холодный лоб Аарона. Капли собрались на коже благотворной росой, а затем неторопливо потекли по бледному, осунувшемуся лицу.

Аарон остался недвижен.

— Слава Богу! — с чувством произнес герцог.

— А? — встрепенулся Рекс.

— Он не одержим. Иначе святая вода ожгла бы Саймона, точно кипящее масло, а демон заревел бы от боли дурным голосом.

— И теперь?..

— От Аарона, к сожалению, продолжает буквально разить злом. Придется применять основательную процедуру экзорсизма, дабы очистить окружающую атмосферу и всемерно уберечь нашего подопечного от влияния Мокаты. А тогда поглядим, пройдет ли коматозное состояние.

Герцог извлек рябиновый жезл и начал совершать сложные, совершенно загадочные для Рекса мановения. Он проводил прутом по ногам Аарона в направлении пяток, еле слышно шепча латинские заклинания, время от времени прерывая их и опускаясь на колени рядом с ван Рином, чтобы молча помолиться.

Вновь окропили Саймона святой водой и умастили миром. На все четыре стороны света — север, юг, восток и запад — был сотворен жест Гора. После этого де Ришло обрызгал святой водой Аароновские ладони и стопы. Вкруг лодыжек и запястий он привязал пучки ассафетиды. Поместил в правую руку недвижного друга сферу, венчанную крестом, в уста ему вложил фиал, наполненный ртутью. Повесил на шею венок из цветов чеснока, сотворил освященным елеем знак креста на лбу лежащего. Каждому из упомянутых действий предшествовала молитва, сосредоточение мысли, призыв к архангелам, высшим светоносным существам, и к собственному эфирному «я», следящему за человеком из наднебесных слоев мироздания.

Наконец, приблизительно часом позже, когда все необходимые действия и обряды совершились, де Ришло вновь осмотрел Саймона. Тело Аарона стало заметно теплее, бледность отхлынула, морщины ужаса и отвращения разгладились. Кома сменилась естественным, здоровым сном, дыхание выровнялось и углубилось.

— Кажется, с Божьей помощью, мы спасли его, — объявил герцог. — Выглядит почти выздоровевшим, но лучше подождать, покуда проснется сам. Я сделал все, что мог; теперь надо лишь передохнуть и подождать.

Американец провел по глазам ладонью, а де Ришло бессильно повалился наземь.

— Да, отдохнуть и впрямь не вредно, — заметил Рекс. — Э-э... послушайте... не будет кощунством, ежели я выкурю сигаретку?

— Разумеется, нет, — сказал герцог, извлекая из кармана собственный портсигар. — Возьми лучше гавану. Атмосферу добра или зла создают помыслы, а вовсе не формальности.

Некоторое время во тьме тихо тлели и мигали два оранжевых огонька. Затем они угасли, а небо на востоке начало понемногу сереть. Каменные исполины, отовсюду обставшие де Ришло и Рекса, возносились на двадцатифутовую высоту, начиная выделяться резкими, черными, внушавшими почтительную робость силуэтами.

— Какое странное место, — пробормотал Рекс. — И сколько, по-вашему, лет насчитывает это сооружение?

— Четыре тысячи лет, или чуть больше.

— Ого!

— Ну, mon ami, Стонхендж — сущий юноша по сравнению с пирамидами фараоновского Египта! А уж по архитектурным достоинствам — и научным расчетам, предшествовавшим постройке, — может сойти рядом с ними за неуклюжую детскую забаву.

— Древние бритты были, пожалуй, куда разумнее и сноровистее, чем принято полагать, коль сумели воздвигнуть капище из таких чудовищно тяжких глыбищ! В каждой, наверное, тонн пятьдесят, или все сто. Современный подъемный кран и от земли не оторвал бы ни единую...

Де Ришло кивнул:

— Соединенные усилия тысяч благоговейных рук, волочивших за кожаные канаты — быть может, по грубым деревянным каткам, не знаю, — могли бы совладать и с этой огромной тяжестью. Любопытно иное: так называемые «чуждые камни» доставили из карьеров, обнаруженных на расстоянии двухсот миль отсюда. Представляешь, Рекс?

— «Чуждые камни»?

— Глыбы, образующие внутреннее кольцо и внутреннюю подкову, принято именовать «привозными» или «чуждыми», потому что их доставили издалека — откуда-то из Пемброкшира, если память не подводит меня.

— Подкову... — задумчиво произнес американец. — Опять подкова! Но я вижу лишь полуразрушенные кольца каменных столбов...

— Стонхендж сильно пострадал от времени, однако изначально храм состоял из внешнего кольца — огромных каменных арок, — концентрического внутреннего круга, образованного глыбами помельче, а в сердцевине капища возносились пять трилитонов, образовывавших подкову. Два, как видишь, устояли по сей день. Но трилитоны, в свою очередь, охватывали еще одну подкову, из уже небольших валунов!

— Друиды тоже полагали подкову магическим знаком?

— Вне сомнения. Как тебе теперь известно, подкова — один из могущественнейших символов, неразрывно связанных с Силами Света. Потому я и воспользовался ею наравне со свастикой и крестом.

Воцарилось продолжительное безмолвие.

Саймон шевельнулся.

Оба друга подскочили.

Аарон медленно, с трудом раскрыл веки, повел еще мутным, полуосмысленным взором, узнал, наконец, де Ришло и Рекса.

— Где я? — слабо прозвучал вопрос, почти неизбежно задаваемый всяким, пришедшим в себя после длительного обморока.

Не отвечая, де Ришло бережно помог спасенному подняться, встать на колени, сам опустился рядом, велел Рексу сделать то же и поддерживать обессилевшего Саймона с другой стороны. Затем герцог вознес благодарственную молитву.

— Повторяйте за мною, — велел он, — слова пятьдесят первого псалма[31].

«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.

Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною...»

Де Ришло дочитал покаянный псалом до конца, глядя в маленький карманный молитвенник, светя себе карманным фонарем, торжественно и четко выговаривая каждое слово. Затем все трое поднялись и начали разговаривать уже обычными голосами.

Выслушав сжатый, но довольно впечатляющий рассказ о случившемся, Аарон шлепнулся прямо на жертвенник и, ошеломленно глядя перед собою, зарыдал, как малое дитя. Рассудок Саймона явно прояснился, а отсутствием воображения маленький горбоносый иудей не страдал.

Помнил он и злосчастную вечеринку, и сеанс гипноза, устроенный герцогом на Керзон-Стрит. Но после того — провал, пустота. Сознание частично возвратилось к Саймону лишь в начале шабаша, однако даже сатанинское действо он помнил смутно и расплывчато, словно участвовал в нем не сам, а наблюдал творившиеся мерзости откуда-то издалека. И пришел в неописуемый ужас, распознав себя в беззащитной кривляющейся фигурке. Но был совершенно безволен и бессилен противодействовать творившемуся вокруг.

На востоке уже занималась зеленоватая заря. Де Ришло успокаивающе обнял Аарона за плечи:

— Не принимай этой пакости чересчур близко к сердцу, дружище. Тебя спасли — с Божьей помощью, — и, по крайней мере, сейчас, ты в полной безопасности. Благодари Всевышнего, что сохранил рассудок: на это я, честно говоря, уже и не надеялся, увидав тебя в столь милом состоянии.

Саймон кивнул:

— Понимаю... Действительно, очень повезло. Только... надолго ли? Моката из шкуры вон вылезет, чтобы заполучить меня вновь!

— Покуда мы вместе, можешь не шибко беспокоиться, — ухмыльнулся Рекс. — Ежели втроем не осилим паршивого сатаниста, значит, мы вовсе не столь выдающиеся личности, как я привык полагать.

— Он не просто сатанист, — медленно и серьезно вымолвил Саймон. — По крайней мере, не заурядный слуга чертовщины. Он...

Аарон сглотнул и смолк.

— Что — он?..

— Нет, ничего... Понимаешь, я...

Саймон запнулся и покосился на герцога.

— Да, mon ami?

— Я... родился под определенным сочетанием планет и потому становлюсь ключевой единицей в ритуале, который Моката желает совершить немедленно и любой ценой. Боюсь, он употребит все свои колдовские возможности, дабы вернуть меня тотчас и незамедлительно. Хочу я того, или нет.

— Неужто опасность не миновала? — озадаченно спросил Рекс. — Ведь, насколько разумею, взывать к Сатурну следовало дня два назад, когда мы вмешались и поломали Мокате затею...

— Не-а...

Саймон печально покачал маленькой птичьей головой:

— Та ночь просто-напросто была самой удобной. Но тот же обряд можно совершать с достаточными шансами на успех и в любые последующие сутки, покуда Сатурн и Марс пребывают в одном зодиакальном доме.

— Значит, чем дольше вы с милым другом Мокатой остаетесь врозь, тем слабее надежда выкинуть необходимый фокус? — вопросил Рекс.

Де Ришло только вздохнул. Его лицо посерело и осунулось от напряжения и бессонницы.

— Не изволь беспокоиться, mon ami. Сдается мне, Саймон прав. Едва лишь опять наступят сумерки, Моката использует все свои наличные силы — они, как ты убедился, весьма ощутимы, — и в предстоящую ночь надобно будет сражаться сызнова. Боюсь, это окажется боем насмерть, спиной к стене.

* * *

— Теперь до свиданья, — сказал незнакомец, когда Родриго выбрался на вольный воздух. — Нет, — улыбнулся он ласково и светло, — я, разумеется, не оставлю тебя в этом мире без попечения и присмотра! А когда придет и пробьет сужденный каждому из людей час, мы снова встретимся на пороге мира иного... Ты начинаешь радовать своего хранителя, Родриго. По-настоящему радовать.

— Скажи, — промолвил испанец, — путь к спасению не закрыт для меня?

— Этот путь, в конечном счете, не закрыт ни для кого. Но совершивший неслыханные, невообразимые злодейства, истреблявший ближних сотнями тысяч, рушивший царства, множивший мировое зло и страдания, неимоверно затрудняет собственное восхождение по ступеням, ведущим к свету, растягивает путь на очень, очень долгое время. И, разумеется, платит муками за чужие горе и боль. Но трижды горе тому, кто сознательно и целеустремленно способствовал страшному, злому началу, терзающему земные миры; кто противостоял силам Света не от природной испорченности, а вполне ведая, что творит! Зарытый тобою талисман способен наделить своего владетеля великой и страшной — поистине страшной мощью. Человек, склонный пособничать силам тьмы, никогда и ни за что не расстался бы с ним по собственной воле — вспомни побежденного тобою Торбьерна... Твоим же первым побуждением было вышвырнуть окаянную вещь — но именно этого и нельзя было делать.

— Цыганка?..

— Не цыганка, — спокойно сказал защитник. — Страшное существо, хотя и не из самых сильных порождений тьмы. Хищница, охотившаяся за уцелевшим талисманом по приказу черного повелителя.

— Почему же ведьма не околдовала нас, не отняла талисмана чародейством?

— Средь бела дня ее волхвования бессильны. А когда смерклось, по вашему горячему следу пустили бродячую падаль, подъятую из Чертовой топи, на прибрежье которой Бертран де Монсеррат совершил клятвопреступление. Сперва эту нечисть направил за тобою разъяренный Торбьерн...

Кастильский рыцарь выпучил глаза:

— Да ведь я собственноручно утвердил его башку на замковом парапете!

— Какая разница? Там, где Торбьерн обретается ныне, его тело сохранно и невредимо. Правда, нельзя сказать, будто телу приходится сладко в адском пламени, однако это лишь распаляет жажду мести. Близ хижины тебя выручила чистейшая случайность, Родриго, — и небольшое содействие с моей стороны. Тварь, явившаяся в облике старой цыганки, науськала упыря вновь. Ты одолел и уничтожил его...

— Прости, — перебил кастилец, — но разве сейчас не могут они подглядывать за нами исподволь, разве не явятся сюда за спрятанным талисманом?

— Так и случилось бы, но мое зримое присутствие удесятеряет защитную мощь. Никакая злобная нечисть не властна проникнуть в тайну, которую мы оба сохраним свято. Я полагаюсь на тебя, Родриго.

Хранитель простер светоносную десницу.

— Мне пора скрыться от твоего взгляда. Подай же сюда колчан и прими необходимо нужный в этом долгом и многотрудном странствии дар.

Тонкие полупрозрачные пальцы коснулись нескольких стрел из десятка находившихся в кожаном туле.

— Наконечники обратились теперь серебряными. Такая стрела, ты помнишь, разит наповал нечисть и гниль, неуязвимую для обычного острия. Да и потусторонние чудовища вовсе не радуются ране, причиненной серебром. Подаренная тобою монетка наверняка обожгла ведьмину ладонь, как опалил бы твою руку раскаленный уголь.

— Прощай до грядущей — надеюсь, не слишком скорой встречи. Постарайся исправить елико возможно больше совершенных грехов. Чего не в силах исправить — попробуй искупить раскаянием и сотворенным добром. Люби Эрну: ты отнял у нее все, и должен восполнить женщине утраченное. Взаимная любовь поможет выпрямиться и ей самой. Восхождение будет легче... Живи достойно человека, Родриго!..

Очертания неземной фигуры стали расплывчатыми, голубое сияние померкло. Мгновением позднее на прогалине воцарилась тьма, сквозь которую постепенно пробился к заново обвыкавшимся во мраке глазам испанца слабый свет бесконечно далеких звезд. Лишь сейчас Родриго заметил, что незнакомец мудро и милосердно испепелил тошнотворные ломти вурдалачьей плоти, разметанные у каменной стены яростными ударами клинка. Избавил Эрну от гнусного зрелища, подумал кастилец.

— Родриго, — слабо послышалось сверху, — Родриго, где ты? Где мы? Родриго, милый, помоги мне спуститься, здесь так неудобно...

Рыцарь принял баронессу на могучие руки, прижал к себе, поцеловал, осторожно поставил на землю.

— Я, кажется, упала в обморок, — блекло улыбнулась Эрна. — Удивительно, что не упала вниз... Где лошадь? И... и...

— За нами гнался шальной заблудший волчина, — беспечным голосом сообщил Родриго. — Видно, забрел откуда-то с севера, оголодал, отощал, еле на ногах держался. Я попотчевал его стрелой, и бедняга умчался восвояси. Боюсь, не выживет, а волки в Англии, сама знаешь, редкость неимоверная. Беречь надобно, лелеять, — а я бедную зверюгу из арбалета в расход вывожу!

Эрна, совершенно проснувшаяся, неожиданно посвежевшая, смотрела на Родриго во все глаза и только дивилась неумелой, наспех изобретаемой лжи.

— Нужно дозваться или разыскать Аладу, — сказала она чуть погодя. — Иначе придется строить шалаш и отлеживаться в нем, покуда не подживет твоя ступня.

Испанец весело засмеялся и запрыгал на правой ноге.

— Что это значит? — воскликнула Эрна.

— Вывих у меня приключился. А потом стопа как-то незаметно крутнулась в суставе и прыгнула аккурат куда природой положено. Даже не болит, поверь на слово.

— Ни единому твоему слову я сейчас не верю, — возразила Эрна. — Не хочешь рассказывать — не надо, я не в обиде. Только ответь, если это действительно был заблудший волчина, — почему ты велел мне закрыть глаза? Эка невидаль, волк!

Родриго предусмотрительно пропустил последний вопрос любовницы мимо ушей.

— Даже если наша лошадка исчезла бесследно — в чем я отнюдь не убежден, — можно продолжить путь без особых трудностей. Оружие при нас. Бедняга Марфиль остался лежать на тропе. Я устрою тебя в уютной развилке ветвей, повыше от земли, а сам отправлюсь к дороге, заберу переметные сумы, вернусь — и мы соорудим преуютное беличье гнездышко, теплое и безопасное. Скоротаем ночь, а поутру двинемся в дальнейший путь, — правда, уже пешком, но это еще не самая большая беда в подобном путешествии, поверь.

— Я боюсь оставаться одна, — заявила Эрна. — Хочешь идти к тропе — пойдем вместе.

— Хорошо, — вздохнул Родриго.

* * *

Развилку подобрали на славу — тройную, надежную, просторную. Испанец выложил ее нарубленными сучьями, набросал сверху толстый слой мягкой травы, даже умудрился обнести это незамысловатое пристанище подобием низенького редкого плетня, дабы ненароком не свалиться во сне с высоты восьми или девяти футов. Беглецы забрались наверх, тесно прижались друг к другу, плотно укутались толстым всадническим плащом Родриго. Рыцарь, совершенно обессиленный напряжением последних суток, уснул почти тотчас, но Эрна де Монсеррат, чудесным образом отдохнувшая за полчаса, подаренных мудрым хранителем, еще долго лежала, глядя сквозь филигранную листву на золотые, серебристые, синеватые звездные россыпи, мерцавшие в недосягаемой вышине, до которой хоть всю жизнь пытайся долететь — не долетишь, даже если иметь орлиные крылья и мчаться без передышки и не останавливаясь ни на один миг... А быстро ли можно перенестись туда мыслью? Да во мгновение ока! И увидеть все-все звездочки именно такими, какими представляешь с далекого детства... Просто взять — и мигнуть, и вот мы уже на той, серебряной, трепетно сверкающей прямо над головой... Она совсем крохотная, не больше травянистого пригорка, на котором маленькая Эрна любила растягиваться, подставляя лицо горячим лучам июньского солнца. Лучи просачивались через тонкую кожу сомкнутых век розовым светом, а рядом жужжали невидимые пчелы, благоухали медунка и клевер, терпко пахли зноем сохнущие травы, чьих названий девочка еще не зна...

Эрна и сама не заметила, как уснула. Впрочем, заметить перехода от бодрствования к дремоте не удается, наверное, никому из живущих.

* * *

Четыре дюжины копыт грохотали по Хэмфордской тропе, и сплошной, густой гром, в котором было уже ни отдельного случайного лязга подковы о подвернувшийся камень не различить, ни всхрапа не разобрать, ни гиканья не расслышать, катился по лесу, точно исполинский чугунный шар, запущенный рукою великана, вздумавшего поиграть в кегли.

Погоню Бертран де Монсеррат затеял серьезную и основательную.

Шестерых всадников сопровождали запасные, или, как тогда принято было говорить, заводные лошади. Преследователи, по распоряжению барона, сменяли скакунов, едва лишь обремененные тяжестью наездников кони обнаруживали первые признаки усталости. Бертран обучился этому способу у азиатских кочевников и мог покрывать огромные расстояния в сроки, немыслимые для тогдашнего европейского кавалериста, ибо заводная лошадь рыцаря, как правило, несла на себе либо поклажу, либо оруженосца.

Гром катился по Хэмфордскому лесу, чьи четвероногие и пернатые обитатели уже вторую ночь сидели по норам и гнездам, берлогам и лежкам, дуплам и колодам, загнанные туда окутавшим чащобы ужасом.

Лес продолжал безмолвствовать, но гул и грохот копыт не давали Бертрану обратить хотя бы мимолетное внимание на столь необычайное и необъяснимое явление, а кипевшая в груди ярость заглушила бы любые вопросы, даже задай их сам себе полупомраченный рассудок де Монсеррата.

Шэгг, охотничий пес, потомок страшных молосских волкодавов, служивших Александру Великому бойцами, а римлянам, — которые, собственно, и доставили породу на Британские острова, — римлянам служившие палачами на цирковых аренах, где травили зверьми христиан, — Шэгг быстро и уверенно привел погоню к затерянной хижине. Преследователи миновали место побоища, где над лошадиными и людскими телами уже вовсю потрудились вороны. Изображать особое огорчение безвременной гибелью стряпчего Бертран посчитал излишним, а собака, немного пометавшись, возвратилась назад и ринулась по малоприметной боковой тропке, ведшей прямиком на прогалину.

Здесь начало твориться необъяснимое.

Ни увещевания отца Беофреда, ни собственный упадок сил, наступивший после столь неожиданной беседы с головою Торбьерна, по-прежнему торчавшей над зубцами парапета, — ни командир, ни воин, ни слуга, ни конюх не дерзали приблизиться и выдернуть на совесть установленную испанцем пику — не смогли отвратить баронских мыслей от немедленного мщения. Иветта сказала, что неволей рассталась со своими спутниками там, где несколькими часами раньше люди Родриго перебили королевский отряд. Резонно было предположить: испанец и баронесса во весь дух улепетывают к востоку, по соображениям простой скорости надлежало не задерживаясь торопиться дальше.

Однако странное, почти болезненное любопытство толкнуло Бертрана поглядеть на хижину, в которой нелюбимую, но сладостную жену его подвергли позору и насилию. Де Монсеррат не задавался вопросом: зачем? Он рявкнул не допускавший возражений приказ и пустил коня вослед Шэггу.

Выскочив на поляну, свирепый, неукротимый пес неожиданно обмяк, поджал хвост, заскулил и несомненно бросился бы вспять, не перехвати его ловчий Томас. Лошади вели себя так же странно: плясали, пятились, поводили головами, пронзительно и перепуганно ржали.

Выпрыгнув из седла, Бертран остервенело пнул норовившую прижаться к его ногам собаку, миновал троих зарубленных басков, ударом кованого сапога выбил дощатую дверь домика.

Два голых мертвеца валялись по обе стороны широкого, крытого медвежьей шкурой ложа. А на буром, косматом мехе поблескивало в тусклом свете, лившемся через узкое оконце, подаренное когда-то самим Бертраном ожерелье из дорогого скатного жемчуга.

Не сорванное нетерпеливой рукой, не брошенное впопыхах — аккуратно расправленное почти безукоризненным кольцом. Покинутое намеренно и сознательно.

Де Монсеррат вышел наружу мрачнее грозовой тучи.

— Вишь, лошадки да собачка-то ополоумели, — негромко сообщал в это время ловчий Томас приятелю своему, Виллу. — Помяни мое слово, парень, тут неладное творилось.

— На конь! — зарычал Бертран.

— Еще минуту, ваша милость, — сказал Томас. И торопливо добавил: — Пожалуйста!

— Что стряслось?

Пригнувшись, ловчий медленно двинулся поперек прогалины, мимо домика, пристально осмотрел изломанные ветви, покружил у кромки плотно обставших поляну стволов, затем так же неторопливо двинулся назад.

— Кто-то бежал без оглядки, ваша милость. Спасался от чего-то, по пятам гнавшегося. Лошади сеньора де Монтагута много понатоптали сверху, но шесть кобылок скакали, ясное дело, без всадников — всадники-то вон, греются на солнышке... Спасались кобылки со всех копыт. Друг дружку толкали, не успевали по стежке протиснуться.

* * *

Воины слушали Томаса безмолвно. Бертран сощурился.

— Что здесь творилось и деялось, ваша милость, в точности не ведаю, и ведать не желаю. Одно скажу: чтобы сеньор де Монтагут эдак смазывал пятки салом, лесной пожар надобен. А того не приметно. Следок приметен. Странный следок, нехороший. Вот здесь он в чащобу ведет с прогалинки, а здесь — назад возвращается. И животинки бедные, сударь, следок этот чуя, умишка своего звериного лишиться готовы...

— На конь! — опять заревел барон.

— Тихо-то как, — шепнул Томас, уже сидя в глубоком седле. — Ой, не к добру, не к добру...

* * *

Во всем громадном Хэмфордском лесу было неестественно тихо. И лишь на поляне, где высились руины старинной часовни, где в невысокой древесной развилке угнездились двое измученных беглецов, ночные звуки возобновились как ни в чем не бывало.

Затянула стрекочущую песенку целая семейка цикад. Еле слышно шурша бархатистыми крыльями, начали витать большие серые мотыльки. Вышел на поиски улиток и лягушек проголодавшийся еж и, довольно пофыркивая, шелестел сухими травяными стеблями. Осторожно ухнул невидимый в дупле старого дуба ушастый филин.

Незримое присутствие друга и хранителя освободило потаенную прогалину от всепоглощавшего страха, внятного животным, птицам, насекомым, — и лишь человеческим существам, погрязшим в суете и мстительной злобе, неведомого.

До последней, уже непоправимой минуты.

Светоносный собеседник испанца Родриго берег укромный лесной уголок от натиска лютовавших в эту глухую ночь злобных сил. А Эрна и Родриго спали, обнявшись, и тихо, тепло дышали в лицо друг другу.

17. Всадники Апокалипсиса

Солнце взошло, наконец, и Рекс, порядком приунывший, встрепенулся:

— Будем беспокоиться по поводу предстоящей ночи, когда окончится наступающий день, ухмыльнулся он. — А теперь самое время поразмыслить о плотном, основательном завтраке.

Настал черед ухмыльнуться герцогу.

— Насчет завтрака побеседуем отдельно. Заранее не обольщайся, mon ami.

— ??!

— Но в любом случае, — невозмутимо продолжил де Ришло, — отсюда пора выбираться. И подыскать хорошее убежище Саймону.

— Куда попало его не отправишь, — задумчиво сказал Реке. — И уж не в эдаком живописном костюме: пальтишко да накидка.

Аарон хихикнул:

— Неприлично, и холодновато вдобавок! А другое — где возьмешь?

— Сначала Рекс возьмет машину, — ответил де Ришло. — Потом духом домчится до Амсбери, подымет с постели... — тут герцог сделал мгновенную паузу и осклабился: — не приходского священника, разумеется, но первого попавшегося торговца готовым платьем. Заплатит втридорога за доставленное беспокойство — и обеспечит тебя одеждой. Не бойся: яко благ, яко наг не останешься... Тебе хватит денег, Рекс?

— В избытке. Я собирался на скачки, пока не заварилась эта окаянная каша, и набил купюрами все карманы.

— Тогда, mon ami, принимайся вертеть колесами. Возвращайся прямо сюда, мы и шагу прочь не сделаем.

Американец двинулся прочь. Заурчал мотор, испано-сюиза мелькнула в просвете между каменными столбами и пропала из виду.

— А сейчас, покуда Рекс подрядился работать интендантом, — неторопливо произнес герцог, — изложи-ка мне доходчиво и подробно: как и зачем связался ты с бандой Мокаты?

Саймон вздрогнул.

— Ну... — вымолвил он протяжно, — хотите верьте, хотите — нет, а вина отчасти лежит и на вас, де Ришло.

— На мне? Что сие значит, чер... я хотел сказать, пес... то-есть, нет, — хрен его?..

Герцог запутался окончательно и смолк.

— Нет-нет, разумеется, я вас не упрекаю! Ни в коем случае! Только помните ту долгую беседу в Кардиналз-Фолли, под Рождество?

Де Ришло свел брови у переносицы.

— Насчет алхимии, кажется?..

— Да, речь зашла о превращении низких металлов в благородные.

Герцог улыбнулся:

— Верно. И ты с пеной у рта оспаривал мое утверждение, что существующие отчеты вполне достоверны.

— Вы говорили о Гельвеции.

— Правильно. Гельвеций отрицал возможности алхимии с куда большим жаром, нежели ты сам. Однако, в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в Гааге, он принял у себя некоего ученого мужа, отыскавшего философский камень, и умудрился похитить у «шарлатана» немного красноватого порошка, которым тот пользовался. Похитил довольно любопытно: поддел длинным ухоженным ногтем самую малость волшебного вещества прямо в присутствии ничего не заподозрившего гостя, и под ногтем же сохранял, пока не выпроводил визитера восвояси. Потом пустил порошок в дело и буквально остолбенел, когда крохотный кусочек свинца обратился золотом. Ты посмеялся над моим рассказом, но случай подтверждается таким несомненным авторитетом, как Бенедикт Спиноза.

— Да, — буркнул Саймон, — Посмеялся. Но и любопытство начало разбирать. Я не поленился зарыться в книги и проверить этот случай. Свидетельство Спинозы, человека совершенно трезвого и здравомыслящего, оказалось последней каплей.

— Вы привередливы, mon ami. Гельвеций был ничуть не менее трезв и здравомыслящ. А вдобавок, чрезвычайно скептически настроен сам.

— Знаю... Повелий, главный проверяющий при Нидерландском Монетном Дворе, семь раз подвергал Гельвециево золото пробе в присутствии семи лучших ювелиров Гааги — и все единодушно сошлись во мнении: чистейший металл. Разумеется, можно возразить: Гельвеций просто надул их, подсунул комочек самого обыкновенного золота... Только вот беда, корысти Гельвецию от подобного обмана было ни на грош. Он постоянно ругал и алхимию и алхимиков, честил проходимцами, суеверами. Он сразу объявил, что похитил порошок и понятия не имеет о его составе, а значит, ни о какой жажде стяжать славу гениального ученого и речи вести нельзя... Потом я, понятно, заказал в библиотеке отчеты Беригора Пизанского и Ван Гельмонта.

— И много почерпал?

— Нет, но скептицизма изрядно поубавилось. Ван Гельмонт был в свое время величайшим ученым химиком и, подобно Гельвецию, постоянно утверждал, что мысль о превращении низших металлов в золото — дикая и несусветная чушь. Потом история вернулась на круги своя: кто-то подарил ему щепотку чудесного порошка, Ван Гельмонт собственноручно получил комочек золота, заявил об этом... И тоже ни самомалейшей выгоды либо славы не извлек.

— Могу добавить еще чуток любопытных сведений, — сказал герцог. — Раймунд Луллий, иногда именуемый Рамоном Льюлем, — философ и языковед, сделавший для каталанского литературного языка приблизительно то же самое, что сделал для итальянского Данте Алигьери, — производил золото, обогащая короля Эдуарда Третьего Английского. Джордж Риплей подарил рыцарям Родосского ордена сто тысяч фунтов алхимического золота. Император Август Саксонский оставил семнадцать миллионов риксдалеров, а папа Иоанн Второй Авиньонский — двадцать пять миллионов флоринами. Названные суммы по тем временам были не просто громадны, а громадны чудовищно, почти невообразимо. Иоанн и Август числились едва ли не полунищими, ни тому, ни другому подобных денег и во сто лет не привелось бы накопить. Зато оба вовсю занимались алхимией, и трансмутация — превращение металлов — единственное разумное объяснение столь баснословным состояниям, обнаруженным в сундуках и ларцах после кончины владельцев.

Саймон кивнул:

— Понимаю. И уж если отвергать свидетельства таких прославленных людей, как Спиноза и Ван Гельмонт, то прикажите высмеять заодно и всякого современного ученого, который уверяет, будто измерил расстояние до звезд или размеры молекул!

— Гм! Толпа принимает научные истины без лишних вопросов только если об этих истинах вопят на каждом углу. Никого не удивляет, например феномен воспламенения серы, ибо всякий волен таскать в кармане спичечный коробок. А вот хранись этот эффект в строгой тайне маленькой и замкнутой группой посвященных — по сей день считали бы, что серная спичка — чушь и вымысел. Алхимики же как раз и составляли маленькую, чрезвычайно замкнутую касту.

— Истинный алхимик, — продолжил де Ришло, — стоит особняком от окружающего мира, он безразличен к суете и должен хранить совершенную чистоту помыслов, дабы преуспеть в своем великом деле. Золото для этих людей — мусор, никчемный побочный продукт... Обычно алхимик производит презренного металла не более, чем требуется на скромные ежедневные потребности, а непосвященных и на пушечный выстрел не подпускает к секретам трансмутации. Следовательно, алхимик есть враль, суевер и бессовестный шарлатан... Но в нашем-то веке уже признано: материя состоит из электронов, протонов, атомов, молекул! Молоко делают прочнее бетона, стекло превращают в женские платья, растворенные древесные волокна становятся пластмассами; кристаллы растут, хотя они — просто разновидность камня; и дерево, и человеческая плоть обращаются в последней стадии распада совершенно схожей субстанцией... Алмазы — и те научились выращивать искусственно!

— Конечно! — подхватил Саймон, увлекшись и начисто позабыв, где находится и как попал сюда. — Что до металлов, они, в основе своей, состоят из ртути и серы, а потому и могут сгущаться, либо даже просто возникать при обработке различными солями. Различие в пропорциях меж тремя составляющими объясняет химические и физические свойства того или иного металла, который, в конечном итоге, есть детище минерального мира. Низшие металлы просто не «дозрели», потому что сера и ртуть не успели смешаться в требуемом соотношении прежде, нежели застыли и отвердели...[32] Порошок, именуемый философским камнем, просто фермент, вызывающий продолжение начатого и прерванного самою Природой процесса, подталкивающий металлы к дальнейшему вызреванию в золото.

— Именно. И ты, получается, решил попытать счастья?

— Не-а!

Саймон решительно помотал узкой головой.

— Я не дурак. Алхимия требует человека целиком, без остатка. Целая жизнь исступленного труда — умственного и физического; проб, ошибок — а в награду, всего скорее, — провал и разочарование... К тому же, трансмутация в истинном, высшем смысле слова — это непостижимая тайна превращения Материи в Свет...

Аарон поежился и, точно делая над собою усилие, продолжил:

— Металлы похожи на людей. Низшие металлы — точно люди, рожденные впервые... И те, и другие постепенно очищаются: металлы — геологическими катаклизмами, люди — повторными рождениями, реинкарнациями...

* * *

— Пробудись, — прозвучал где-то в мозгу Родриго уже знакомый серебристый голос. — Изготовься к бою.

Испанца точно пружиной подбросило. Он потянулся к висевшему на ветви мечу еще раньше, нежели разомкнул набрякшие сонной одурью веки.

«Что за бой? — задал он мысленный вопрос. — Кто еще приближается?»

— Враг из плоти и крови, коим незаметно помыкает враг бесплотный и лютый. Также близится новый убийца-упырь, но этот равно опасен любому и почти не повинуется черным хозяевам. Берегись умертвий...

«Не понимаю, — отчаянно подумал Родриго. — Защитник мой, хранитель мой, прости, но я не понимаю! Я очень устал...»

— Собери воедино все оставшиеся силы — их еще довольно. Возьми все оружие, каким располагаешь. Помни о моем подарке! Пять обычных стрел у тебя в колчане, и шесть серебряных. Ложись у корней дуба и обороняйся издали, покуда сможешь. Эрна будет спать — я позаботился об этом. Иначе твоя возлюбленная никогда не станет прежней... Грядущая битва — не для женских очей.

Неземной голос немного помолчал и продолжил:

— Я очень хотел дать вам покой и отдых до зари, однако натиск чрезмерно силен... Сражаться против тьмы во имя света! Пора. Вставай, Родриго. Я помогу тебе, укреплю десницу, отведу смертоносные удары... Но и сам постарайся не оплошать. Пора, мой друг!

Баронесса действительно продолжала мирно и безмятежно спать, покуда кастильский рыцарь быстро и сноровисто опоясался мечом, проверил, хорошо ли ходит в ножнах клинок; поудобнее передвинул по ремню длинный, острый как бритва, кинжал. Кожаный колчан или, вернее, подсумок с тяжелыми боевыми болтами — облегченных охотничьих стрел испанец не признавал и был совершенно прав — не отправился, как обычно, за спину, а пристроился на груди. Когда-то давно Родриго приспособил к тулу два поперечных ремешка, лет на девятьсот опередив остроумца, изобретшего потайную полицейскую кобуру. Теперь футляр со стрелами прочно и неподвижно мог крепиться то ли сбоку, то ли спереди — сообразно усмотрению владельца. Взяв арбалет в левую руку, рыцарь оперся правой на шершавую кору и по-кошачьи мягко спрыгнул.

Приложил ухо к земле.

Смутный, постепенно крепнувший гул не оставлял ни малейших сомнений относительно своего источника.

— Бертран...

Кастилец неторопливо подыскал взором подходящее место и прильнул к земле позади толстенного дубового корня, способного и защитить от пущенной пехотинцем стрелы, и послужить упором для собственного арбалета. Хмыкнув, Родриго подумал, что стрелять, всего скорее, примутся прямо с седел, сверху вниз, — но голос велел залечь у ствола, а советам покровителя разумнее было следовать не рассуждая.

Арбалет — великолепное, могучее оружие, но именно избыточная мощь, заставляющая пользоваться при заряжании особым воротом, делает его малополезным при ближней схватке с превосходящим численностью противником. Разок-другой можно согнуть стальные рога и вручную — коль руки способны завязывать мертвым узлом полудюймовую кочергу, — но про пятнадцать выстрелов за минуту и мечтать не приходится.

Решив полностью полагаться на случай, удачу и, разумеется, незримое присутствие неземного защитника, испанец вытащил из тула три болта со стальными остриями и прислонил их под углом к шероховатому корневищу, а четвертый тщательно пристроил в боевом желобке.

Гул конских копыт понемногу нарастал.

* * *

На собачий лад потомок молосских псов Шэгг был столь же незауряден, сколь и потомок вестготов Родриго де Монтагут — на лад человеческий. Этот зверь до смерти загонял преследуемых оленей, в одиночку дрался с разъяренным вепрем, а как-то буквально загрыз огромного крестьянского быка, неосмотрительно учинившего потраву Монсерратовским лугам. Усталости Шэгг не ведал, и отличался нюхом, изумительным даже среди лучших легавых псов. Бертран и за сундук веницейских дукатов не согласился бы уступить косматое чудовище никому на свете, а от рыцарственных покупателей отбоя не было.

Такого-то свойства ищейка мчалась перед алкавшей мести кавалькадой. Когда Томас перед выступлением в дорогу посоветовал взять на седла трех-четырех собак покрепче и спускать их по очереди, Бертран лишь злобно расхохотался:

— Твоя кляча падет, когда Шэгги еще и языка не успеет вывалить!

Примерно так и получалось. Кратких передышек, пока всадники меняли коней, вполне доставало волкодаву, мгновенно обретавшему свежие силы и вновь бежавшему на длинных, ленивых махах по уже остывавшему следу. Шэгг должным образом вывел погоню к месту, где Эрна так необычно призналась Родриго в любви, слегка оскалился, почуяв неладные воздушные токи, но цыганка не была ходячей падалью, а посему не оставила по себе следов, способных нагнать страху даже на полудикого молосса.

Преследователи поскакали дальше. Лошадям приходилось несладко. Бежавший налегке пес перелетал через поваленные стволы без остановки, уносился вперед, а Бертран, боясь потерять четвероногого проводника из виду, ругался и требовал гнать безо всякого снисхождения.

Уже глубокой ночью Шэгг неожиданно взвыл и метнулся в сторону. Де Монсеррат не понимал происходящего. Безукоризненно бравшая след собака взбунтовалась. Неукротимый зверь поджимал хвост, скулил, норовил отпрыгнуть подальше в заросли и ни за что не желал возвращаться на дорогу. Лошади, животные не менее умные, однако не столь чуткие, просто беспокоились, прядали ушами, тревожно всхрапывали.

— Ах, стервец! — рявкнул Бертран, с трудом сгребая пса в охапку и вручая ловчему. — Твоя взяла, старый хрыч! Держи на седле, да покрепче, пока не образумится. Вперед, ребята!

— Ой, не к добру, — только и пожаловался Томас прямо в ухо немного успокоившемуся Шэггу. — Ты, псинушка, видать, смышленее хозяина-то своего...

Поведение собаки внушало седому ловчему грозные предчувствия. Томас, разумеется, не мог знать, что именно здесь вырвался на главную тропу болотный вурдалак, дотоле напрямую ломившийся через Хэмфордские дебри; что именно отсюда впервые донесся до Эрны и Родриго чудовищный вой. Смрадный след был еще свежим, и обладатели острого обоняния ощутили явственный запах трясины, разложения, глубинной гнили.

— Марь где-то неподалеку, — сказал приятель Томаса Вилл.

— Рр-разговоры! — злобно процедил барон. — Шевелись!

Примерно через двадцать минут посреди тропы возникла темная глыба, оказавшаяся павшим палафреном. Поскольку пес решительно противился любым попыткам спустить его наземь, латник Хэмфри сошел с лошади и самолично разобрался в следах.

— Натоптано, ваша милость, преизрядно, — доложил он, разгибаясь и подходя к де Монсеррату, — но, сдается мне, пташки вот сюда нырнули...

Хэмфри числился меж хлафордстонских охотников самым удачливым и умелым.

— Уверен? — зловеще уточнил Бертран.

— Уверен, — слегка дрогнувшим голосом отвечал Хэмфри.

— Боевого коня загнали насмерть, — пробормотал де Монсеррат. — Надо полагать, второй тоже был при последнем издыхании. Двоих разом нести не мог, уж это как пить дать... Что бы ты сделал на их месте, ловчий?

— Убрался бы прочь с дороги, немножко следы запутал — эдакой заячьей скидкой, — а потом заночевал, где поспокойнее; а лошадку стреножил и пастись отпустил. Деваться-то все едино им некуда, ваша милость. Пешим ходом далече не ушлепаешь...

— Заводных лошадей оставляем здесь, — распорядился Бертран. — Вилл за караульного, остальные — направо и вперед!

После короткой неразберихи пятеро всадников поочередно втянулись в темный древесный коридор, подвигаясь медленным шагом. Оставшийся в одиночестве латник Вилл рассеянно проверил, надежно ли привязаны к стволам и сучьям вверенные его попечению кони, присел на поросший травою бугорок, снял с пояса флягу, отхлебнул и приготовился к долгому и скучному ожиданию.

Лес по-прежнему безмолвствовал.

* * *

— К этому ты и стремился? — медленно спросил де Ришло.

— Да. И к этому тоже. Принцип домино: за одним неизбежно потянется другое... А поскольку выяснилось, что вся затея крепко связана с Каббалой, то, будучи верующим сыном Израиля, пришлось углубиться и в эзотерические доктрины собственного народа.

Герцог кивнул.

— Не сомневаюсь, ты нашел их весьма любопытными.

— Да. Пришлось, конечно же, попотеть, — но, прочитав тысячу-другую страниц популярной литературы, приобретаешь зачаточное знакомство с предметом и можно вгрызаться в самый гранит. Я по мере сил пробивался сквозь Сефер Ха Зохэр, Сефер Йетиру; пробовал пощипывать Мидрашим... И впереди забрезжил некий свет.

— И подобно многим, — подхватил де Ришло, — кто обладает изрядным жизненным опытом и достаточным образованием, ты пришел к выводу: западные ученые движутся лишь в одну сторону, растеряв и утратив знания, накопленные тысячами предшествовавших поколений.

— Правильно, — улыбнулся Аарон. — Всегда, всю жизнь я оставался полным и совершенным скептиком, плававшим и плескавшимся на поверхности окружающего бытия. Но стоило только чуток нырнуть — и обнаружилась такая масса неопровержимых свидетельств, что не приходилось долее сомневаться в существовании загадочных, скрытых сил, руководящих миром на тот или иной лад.

— Понятно... Когда же, и как вторгся в твою жизнь господин Моката?

Саймон снова вздрогнул. Плотнее закутался в снятую с автомобильного сиденья накидку.

— В Париже, — выдавил он. — В доме банкира, с которым приходилось иметь дело едва ли не каждый Божий день.

— Кастельно! — вскрикнул герцог. — Человек с полуотрубленным ухом! Вот кого я видел ночью, пытался припомнить — и не сумел...

Собеседник покорно закивал.

— Да, у Кастельно. Толком уже и не упомню, как мы завели разговор о Каббале. Поскольку в то время я по уши увяз в оккультных науках, — сами судите: почва оказалась для Мокаты благодатной. Он сразу же объявил, что располагает очень обширной библиотекой по этой части, готов принять меня в любое время, ссудить какой угодно книгой, даже редкой или особо ценной... Разумеется, я отправился к Мокате. Слово за слово, тот сообщил, что в следующую ночь собирается ставить магический опыт, и весьма любезно осведомился, не пожелаю ли я присутствовать.

— Ааа-а... Ну, mon ami, это самый заурядный гамбит, вроде цыганского «погоди, молодой, красивый, слово скажу»... Эй, что с тобою?

— Ничего...

На Саймона жутко было глядеть. Он разом обмяк, осунулся, побледнел. Плечи ссутулились под плотной тканью накидки, точно внезапный и нелегкий груз опустился на них, пригибая к земле. Миновало несколько мгновений, Аарон зажмурился, помотал головой и медленно всплыл из каких-то лишь ему ведомых глубин.

На всякий случай де Ришло сделал мысленную заметку.

— Эксперимент оказался вполне безобиден. Моката произнес пару заклинаний, воззвал к четырем стихиям — Огню, Воздуху, Воде и Земле, — а потом велел смотреть в зеркало. Старое зеркало, венецианской работы, слегка тронутое по краям черными точками и пятнами, но в остальном совершенно обычное. Слежу. В стекле начинает сгущаться дымка, потом клубится туман, а после — все проясняется, но моего отражения нет!

Герцог согласно кивнул.

— И возникает газетная страница, финансовые столбцы Le Temps, полные данные о парижской бирже. Звучит весьма прозаически, правда? Только дата вверху стояла с опережением на три дня!

Де Ришло потер подбородок тонкими, нервными пальцами:

— Нечто подобное мне привелось видеть в Каире. Зеркало назвало нового главнокомандующего, назначенного департаментом обороны лишь на следующее утро. Ты, насколько разумею, воспользовался нежданным зрелищем, и сделал нужные пометки?

— Нет, изображение продержалось лишь десять-пятнадцать секунд. Однако я успел запомнить некоторые важные курсы, а три дня спустя намеренно купил свежий номер. Цифры совпали с точностью до десятитысячной доли.

— А потом?..

— Впечатление, конечно, получилось ошеломляющее. Начал я заглядывать к Мокате чуть не каждый день. И новый знакомец предложил ни больше ни меньше как познакомить меня с моим собственным ангелом-хранителем, дабы тот умудрил и просветил подопечного, а там, при достаточном усердии обучаемого, и даровал волшебную мощь, равную Мокатиной.

— Бедный безрассудный олух! — скривился де Ришло. — Ты отнюдь не первый из клюнувших на столь грубую наживку. Братства Левой Руки вербуют рекрутов для сатаны именно такими посулами! Запомни: преднамеренно вызвать Ангела-Хранителя, произвольно вступить с ним в беседу — нельзя, невозможно! Моката наверняка стакнулся с твоим демоном-искусителем, а тот кощунственно являлся, разыгрывая богопротивный фарс, покуда истинный твой Попечитель рыдал, видя, как вверенную ему душу неотвратимо волокут к чудовищной бездне.

Саймон опять побледнел и сглотнул.

— Да, теперь понимаю... Некоторое время спустя пришлось возвращаться в Лондон. Моката немедленно объявил, будто и его вскоре призовут туда же срочные и важные дела. Я, разумеется, предложил свое гостеприимство. Двумя неделями позднее Моката позвонил по телефону и велел незамедлительно сбывать с рук все пакеты акций. Предложение было сумасшедшим, но я вспомнил венецианское зеркальце и решил рискнуть. Биржевой крах воспоследовал через три дня...

— После чего ты доверился Мокате всецело.

— Да. Предложил выехать из гостиницы, остановиться у меня. Специально купил особняк в Сент-Джонс Вуд, ибо новому приятелю требовались определенные условия, чтобы творить заклинания. С тех пор едва ли не каждую ночь мы проводили в обсерватории...

Откашлявшись и закурив новую сигару, де Ришло спросил друга:

— Следует полагать, именно тогда и начались милые забавы с черной магией?

— Да... Но я не сразу понял, куда клонится дело. Однажды Моката попросил меня прочитать «Отче наш» задом наперед. Я слыхивал о подобных вещах, смутился... но Моката сказал: какая разница, ты ведь не христианин!

— Будь ты хоть эллином, хоть иудеем, это кощунство обладает огромной мощью — черной, разумеется. И вредит святотатцу независимо от вероисповедания или даже полнейшего неверия. Продолжай.

— Он утверждал, что черной магии вообще не существует. Что есть просто магия, — ни белая, ни черная, — просто наука обуздывать потусторонние силы и ставить их себе на службу...

Де Ришло зубами заскрипел от ярости:

— Вот так и ловят самонадеянных недоучек, страдающих излишним любопытством! Тебя на мякине провели, дья... Ох! Прости, Саймон... Продолжай.

— Недели напролет я навряд ли точно сознавал, что делаю. Моката и тот... кого он призывал... все время допытывались...

— О чем?

Глубоко вздохнув, точно перед прыжком в воду, Саймон произнес:

— Мне показывали в зеркале... Я уже существовал на земле прежде... очень давно. Я видел вещи странные и чудовищные, нападал и убивал, насиловал и спасался бегством, охотился и пьянствовал. Я был умен, огромен ростом, силен как бык... Я и сейчас, наяву, в здравом уме и трезвой памяти, тоскую по женщине, которую любил тогда...

— Продолжай.

— Образы сменяли друг друга довольно отрывочно и бессвязно, как ни бились Моката и вызванный им дух. А оба просили только одного: припомни, пожалуйста, припомни, куда подевал кожаный чехол, снятый с убитого...

— Господи помилуй! — внятно и громко сказал де Ришло.

— Однажды Моката, совершенно измученный непрерывными заклинаниями, начал истерически орать что-то насчет испанского волка, ограбившего его, а потом не пожелавшего перервать горло белой курочке. Вопил насчет преисподней злобы, орал о мести какого-то беспощадного повелителя провинившемуся слуге. Я ни бельмеса не понял во всей этой чуши. Тогда Моката взял меня за левую руку и проникновенно молвил: «Ты вспомнишь, но при сочетании Сатурна с Марсом. Нет иного пути, ограда крепка, оборона могуча...»

— Еще о Мокате. Как можно подробнее, пожалуйста.

— Наберется немного, к сожалению. Настоящее имя — Дамьен, по национальности француз, однако родился от ирландской матери. Получил духовное образование, даже был рукоположен в сан, — только предпочел вести светскую жизнь.

Герцог кивнул:

— Безусловно. Лишь снявший рясу священник в состоянии совершить черную мессу по всем правилам. Припоминай дальше! Каждый клочок сведений может оказаться бесценным! Ты в безопасности, но ей легко и быстро придет конец, если Моката дождется ночи и употребит все свое пагубное влияние.

Поерзав на шероховатом песчанике алтаря, Саймон заговорил опять:

— Обаятельная личность, если не считать злоупотребления одеколоном, от которого расчихаться впору, и частых запоев, когда Мокату можно сыскать чуть ли не под забором или в канаве. Обожает сладости. Засахаренные фрукты и марципан прибывали в Сент-Джонс Вуд из Парижа не реже двух раз в неделю, огромными ящиками — и уничтожались полностью.

— Превосходный гипнотизер. Постоянно узнает о последних событиях в Берлине, Москве, Париже, Нью-Йорке через женщин-медиумов. Лучшая из них — Танит, очаровательное создание лет двадцати — двадцати трех.

* * *

— Я видел ее на вечеринке в Сент-Джонс Вуд, — медленно ответил герцог.

— Моката использует ее чуть ли не той же легкостью, с какою снимает телефонную трубку. Восприимчивость у девушки просто изумительная. А у прочих — вечные срывы да незадачи.

— Он и тебя гипнотизировал?

— Конечно. Когда выспрашивал о кожаном чехле и талисмане.

— Каком еще талисмане? — выпрямился и насторожился де Ришло.

Улыбающийся от уха до уха Рекс объявился меж отвесных каменных глыб, осторожно, словно пару младенцев, прижимая к обширной выпуклой груди два больших свертка.

— Извольте облачаться, милостивый государь, — объявил он торжественно. — А то смахиваете на калифорнийского хобо.

— На кого?

— Хобо. Грязного, бездомного бродягу, — пояснил ван Рин, разворачивая и расправляя успешно сделанные приобретения: серые фланелевые брюки, рубаху армейского образца, черно-белые шерстяные гетры, омерзительно крикливый галстук, ботинки, шапочку для игры в гольф, сшитую из желтых и коричневых треугольников, и короткую, темно-синюю велосипедную ветровку.

Даже озабоченный разговором де Ришло искренне прыснул.

— Все, что удалось раздобыть, — невозмутимо сказал Рекс. — Владелец платяной лавки разорился и закрыл заведение, пришлось обращаться в спортивный магазин...

Саймон поднялся и осторожно, словно боясь обжечься, потрогал свое новое платье.

— Но... Рекс... — начал он жалобно, — я же не могу появиться в Лондоне вот так... Со мною перестанут иметь дело!

— А в Лондон тебя и не пустят, mon ami, — возразил мгновенно успокоившийся герцог.

— Почему?

— Потому что самоубийство, дружище Саймон, — смертный грех с точки зрения любой религии.

— Куда же ехать? — вмешался недоумевающий Рекс.

— В Кардиналз-Фолли.

— К Ричарду и Мари Лу? Когда это взбрело вам в голову?

— Когда Саймон поведал несколько любопытнейших подробностей о себе и своем бывшем наставничке...

Аарон растерянно раскрыл рот.

— Нет, пожалуйста, не надо; не к ним! Недоставало только навлечь беду на Итонов!

— Прекрати спорить и поступай как велят! — отозвался де Ришло не допускавшим дальнейших возражений голосом. — Мари-Лу и Ричард — самые здравомыслящие и устойчивые психически люди изо всех моих знакомых и друзей, не в обиду присутствующим будь сказано. Следует лишь принять необходимые меры предосторожности, а объединенные силы пяти человеческих умов и душ поставят меж Мокатой и нами гораздо более прочную защиту. И, наконец, только им способны мы объяснить истинное положение вещей, не рискуя стяжать лавры помешанных. Ну-ка, быстро напяливай олимпийские доспехи!

Обреченно пожав узкими плечами, Саймон запрыгал на одной ноге, протискивая другую в чересчур узкие, шитые чуть ли не по моде «джимми» брюки.

— Тьфу ты, пропасть, — выдавил он, багровый от усилий. — Прямо хоть намыливайся!

— Утешайся мыслями о грядущем завтраке, — хохотнул Рекс. — В местном трактирчике уже заказана яичница с ветчиной!

— Ошибаешься, — произнес де Ришло.

Американец выпучил глаза:

— Как ошибаюсь, ежели сам заказывал?

— Ошибаешься в ожиданиях. На завтрак будут яйца всмятку и фрукты. Совершенно и неотъемлемо необходимо до времени воздерживаться от мясного. Дабы сохранять и накапливать астральную силу, физическим телам нашим надобно блюсти хоть и не строгий, но все же пост.

Рекс ухватился за голову.

— Саймон, чтоб тебе! Только поститься после эдаких приключений!.. Талисманоискатель хренов!

— Кстати, — посуровел де Ришло, — кстати!.. Какого рода талисман имелся в виду?

— Да говорю же, тот самый, за которым охотится Моката. И уж охотится, доложу вам! Вещица закопана где-то в неведомом месте, адепты черного пути разыскивают ее неведомо сколько веков — и все попусту! Она сообщает владельцу почти беспредельное могущество, и Моката втемяшил себе в башку, будто именно я спрятал эту штуку с глаз людских долой. Вот ведь болван!

— Почему — ты? — не понял Рекс. — Ведь сам говоришь, талисман разыскивают чуть не со времен потопа?

— Да в прошлой жизни, давным-давно...

— Ооо-о-о-о, Господи, пошли мне терпения! — взвыл американец. — Новая галиматья, краше прежней!

— И ночью была галиматья?, — желчно осведомился герцог.

Ван Рин осекся.

— Какой талисман имелся в виду? — настойчиво повторил де Ришло.

— Понятия не имею. Моката его не описывал.

Рекс от души расхохотался, ибо Саймон предстал друзьям в полном блеске нового одеяния. Не по размеру большая ветровка свисала, точно с огородного пугала, дурацкая кепочка сползала на ухо под залихватским углом, туго обтянутые фланелью ноги выглядели несуразно тонкими, подобно двум жердям.

— Сам выбирал, сам и любуйся, — обиженно буркнул Саймон. — А, припомнил!.. У чернокнижников эта вещь именуется Уцелевшим, или Талисманом Сета.

— Что?..

Герцог выговорил единственный слог и умолк, ошарашенно глядя на Саймона.

— Талисманом Сета, — бойко повторил Аарон. — Точноточно, я не путаю. А! Еще! Он каким-то манером связан с какими-то четырьмя всадниками...

Молодые люди приоткрыли рты, ибо лицо герцога серело и вытягивалось. Колени де Ришло подогнулись, он буквально шлепнулся на друидический жертвенник, оперся ладонью о пористый песчаник, дабы удержаться в сидячем положении.

— Вам нехорошо? — дуэтом завопили американец и Саймон.

— Скоро может сделаться нехорошо всем — и нам, и прочим жителям земли... сколько их? Миллиарда три наберется? — выдавил герцог.

— Да объясните же, наконец, в чем дело!

— Читали Апокалипсис Иоанна Богослова? Четыре всадника: Война, Чума, Голод, Смерть. Не забыли, когда этих четырех тварей натравили на человечество в последний раз?

— Девятьсот четырнадцатый? — спросил Рекс.

— Правильно. И всякому черному адепту ведомо: великая война разразилась потому, что один из могущественнейших сатанистов, когда-либо осквернявших землю, отыскал способ отверзнуть замкнутые врата, сквозь которые и ворвалась кошмарная четверка...

— Кайзер? — ляпнул Рекс.

— Гаврило Принцип?[33] — осведомился более просвещенный Саймон.

— Олухи, — устало махнул рукой герцог. — Полуграмотные дурни. Война хлынула из России. Россия — точнее, подонки, правящие этой страной ныне, — спровоцировала сараевское покушение. Россия — точнее, горстка бездарных, однако влиятельных министров, одержавших верх над разумными коллегами, — подстрекала Сербию не уступать австрийским требованиям. Россия первой начала мобилизацию, первой перешла германскую границу... А за всей этой дьявольщиной, среди ныне здравствующих и уже издохших бесов, обретался наистрашнейший чернокнижник последних столетий — Григорий Распутин, плебей, подчинивший себе ни больше, ни меньше, а императорскую семью! Он отыскал и употребил талисман, отверзавший врата перед четырьмя всадниками! По совершении заклятия, проклятый амулет стал бесполезен, однако Талисман Сета обладает в точности такой же силой. И не поручусь, что их только два — этих сатанинских ключа... Если Моката преуспеет — готовьтесь к Армагеддону.

Герцог перевел дух.

— Теперь уже не просто Саймона спасать надобно. Теперь следует разыскать и уничтожить Мокату. Как бешеного пса. Правда, бешеный пес по сравнению с господином Дамьеном — создание почти безвредное.

* * *

Родриго лежал за толстым дубовым корнем, изготовя арбалет к бою. В последние мгновения он по чистейшему наитию извлек из тула две среброострых стрелы и расположил их слева, чтобы не спутать впопыхах. Всадники уже двигались по тропке. Неторопливый перебор копыт звучал глухо и грозно.

Пребывание друга и хранителя очистило прогалину от следов болотной скверны, и разом воспрявший Шэгг вырвался из объятий Томаса, прыгнул наземь, выскочил на открытое место, опередив наездников десятью или двенадцатью футами.

Через пол-мгновения испанец, все существо которого временно переселилось в правый глаз и правый указательный палец, надавил спусковой крючок.

Полуфунтовая стрела с двухсот пятидесяти ярдов пробивает самые крепкие латы, а с тридцати ударяет сильнее конского копыта. К тому же Родриго слегка опередил свой век не только по скорняжной части, в изобретении хитрых поперечных ремешков для воинской амуниции. Наконечник болта округл и более массивен, чем плоское острие обычной оперенной стрелы. Хитроумный испанец догадался учинить на паре-тройке этих смертоносных снарядов крестообразный распил, сообщавший стреле убойное действие, весьма сходное с попаданием крупнокалиберной разрывной пули.

Резонно рассудив, что Бертран вряд ли нацепит на людей непроницаемые доспехи, пускаясь в погоню за одиночкой, Родриго зарядил арбалет именно таким коварным болтом.

Злополучного Шэгга точно стенобитный таран ударил. Собака взлетела в воздух, перевернулась и тяжко брякнулась на траву, не успев ни взлаять, ни завизжать. Граненая стрела угодила в основание шеи, утонула в грудной клетке и там развернулась четырьмя рвущими тело на части лепестками.

Перекатившись на бок, не решаясь даже приподняться для большего удобства, Родриго напрягся и натянул тетиву без помощи ворота. Покуда в руках оставалась неистраченная сила, надлежало беречь время. Испанец увидел темные громады, возникавшие в устье лесной стежки, понял, что всадники ненамного отстали от ищейки и скользнул пальцами к новой стальной стреле, но внезапно посреди прогалины возникла, точно из мрака выткалась — да так оно, вероятно, и было, — скрюченная маленькая фигурка.

— Вот они, вот!

Узластая клюка цыганки взметнулась и устремилась в сторону столетнего дуба, скрывавшего на ветвях Эрну, а у ствола — Родриго.

— Mierda![34] — процедил кастилец, укладывая в желобок серебряную стрелу.

Мизка, старая опытная бесовка, не учла обидной для себя малости. Родриго, хоть и вздрогнул, однако тотчас понял, с кем имеет дело, и не растерялся. Но всадники Бертрана, уже сообразившие, что собаку отшвырнуло вправо, а стало быть, стрела прянула слева; и уже изготовившиеся дать скакунам шпоры безо всяких потусторонних наставлений, чуть не свалились от неожиданности, сразу и круто перемешавшейся с испугом. Лошади тоже не пришли в восторг от появления ведьмы, захрапели, попятились, начали подыматься на дыбы.

Свистнула и отыскала намеченную цель вторая стрела, пущенная испанцем.

Адский вой, напоминавший вопль ошпаренной кошки, хлестнул по барабанным перепонкам всех, кроме тихо спавшей и чему-то улыбавшейся во сне Эрны. Багровый дымный столб вознесся над примятыми травами, едкий запах серы поплыл через поляну. Вой продолжался, вонючие клубы достигли древесных верхушек и стали растекаться над Хэмфордским лесом, постепенно редея и тая в ночном воздухе. Визгливый крик мнимой цыганки, уничтоженной и убиравшейся назад, в неведомые преисподние провалы, угас. Но тот же час на смену ему прилетело с дороги отчаянное ржание семи лошадей и дикий, почти нечеловеческий рев, перекрывший на мгновение все прочие звуки, а потом неожиданно захлебнувшийся.

Кони преследователей совершенно взбесились и грохочущими фуриями взад и вперед метались по прогалине, освещаемые белесым сиянием лунного серпа, развевая гривы, вторя оставшимся на дороге собратьям даже не ржанием, а каким-то пронзительным плачем. Родриго наконец-то мог без особого затруднения перестрелять всадников, заботившихся лишь о том, чтобы удержаться в седлах. Испанцу часто доводилось бить из арбалета летящую птицу, да и зайца скачущего укладывал он весьма нередко.

Рыцарь глубоко вздохнул и пустил в дело маленький ворот, ибо все время натягивать невероятно тугую тетиву руками значило рисковать последующей точностью прицела.

Щелкнул выставленный в боевое положение крюк.

Родриго сунул в желобок серебряный болт.

И замер, предоставив людям де Монсеррата невозбранно упражняться в азиатской джигитовке.

* * *

Караульный Вилл едва успел толком устроиться рядом со своей Незабудкой и сделать первый добрый глоток бодрящего деревенского вина, как молодца обдало холодным порывом невесть откуда прилетевшего ветра.

— Тьфу, пакость! — ругнулся Вилл, поспешно делая второй глоток.

Воин, сам того не ведая, подыскал точное определение происходившему, а поскольку это были последние членораздельные слова, произнесенные Виллом-Коротышкой, то можно сказать, что ему выпала редкая участь изречь напоследок непреложную и неоспоримую истину.

Тусклое красное свечение мелькнуло где-то впереди, меж густо росшими стволами, прянуло ввысь; лешачий визг раскатился по чащобам. Вилл начал подыматься, но тут же рухнул наземь, оглушенный дикими конскими воплями и увесистым копытом исступленно брыкавшейся и рвавшей поводья Незабудки. С переломанными ребрами не шибко-то разорешься в первые несколько секунд, однако ни разу в жизни латник не кричал так, как при виде громадной собачьей падали, щерившей клыки над самым его лицом.

Пустые глазницы гнилого черепа заполняла полупросохшая тина, пласты и комья торфа облепили массивный костяк волкодава, некогда не уступавшего силой и свирепостью погибшему две минуты назад Шэггу.

Несчастного стража буквально затопило могильным зловонием.

Потом дюймовые клыки вырвали Виллу горло.

* * *

Резкий, приглушенный удар заставил Родриго встрепенуться.

Ярдах в тридцати от церковной руины земля вспучилась, две плоские глыбы медленно встали, точно половины подъемного моста, поколебались и грохнулись в противоположные стороны. Новый глухой треск — и рядом произошло то же самое.

Волосы испанца зашевелились.

Он понял.

Это лопались надвое и раскрывались настежь вросшие в почву, потонувшие в траве, а потому не примеченные сразу кладбищенские плиты.

Еще четыре удара последовали один за другим, еще восемь тяжких обломков поднялись и отвалились.

Древний, забытый погост выпускал наружу своих мертвецов.

18. Кардиналз-Фолли

Ричард Итон перечитал телеграмму с неподдельным изумлением:

«Не завтракайте зпт жизненно важно тчк мы Рексом везем больного Саймона тчк будем пополудни тчк повторяю не завтракать жизненно важно тчк целую всех тчк Ришло».

Пригладив рукою прямые каштановые волосы, Ричард уставился на жену и безмолвно вернул ей аккуратный желтоватый бланк.

— Да, это его манера выражаться. Любопытно, Сероглазый спятил, или как?

Прозвищем «Сероглазый» Мари-Лу наградила герцога еще во время российской эпопеи. Оно привязалось, и в семье Итонов о де Ришло иначе не говорили — ну, быть может, почти не говорили...

— Уверена: или как, — невозмутимо ответствовала бывшая княжна, бывшая лишенка, бывшая ссыльная, а ныне госпожа Итон. — Вне всяческого сомнения, дорогой, — или как!

— А может, перебрал с утра пораньше, и позабыл поплотнее закусить, — не унимался ошарашенный Ричард.

— Милый мой, — хладнокровно парировала Мари-Лу (в девичестве Мария Лукинична Челышева), — даже если Сероглазый встанет на голову посреди Пикадилли и запоет «Интернационал»...

— О Боже! — сказал Ричард, любивший большевиков столь же нежной и проникновенной любовью, как и остальные четверо.

— ...Я все равно буду утверждать: он в здравом рассудке, совершенно трезв и затеял нечто важное, только не вполне понятное окружающим.

— Но лишать неповинных людей завтрака! — возопил Ричард. — Да еще в день, когда из Морэкамба доставили креветок и устриц!

— Радость моя, — промолвила Мари-Лу и со смехом обняла супруга, — ты невыносимо прожорлив! Живешь почти исключительно желудочными наслаждениями.

— Не совсем, — возразил Ричард. — Но желудок приходится ублажать, дабы достойно предаваться наслаждениям иного свойства...

— Ну и лгун!.. Послушай, теперь я говорю серьезно. Телеграмма и впрямь довольно странная. Саймон болен. Завтракать воспрещается. Едут все втроем — случай доселе небывалый. Ты усматриваешь хоть малейшую логическую связь между этими пунктами?

— И в микроскоп не усмотрел бы. Но давай-ка распределим обязанности. Строгая и добродетельная жена займется подготовкой комнат, а жалкий никчемный муж отправится в темный, пыльный погреб и поищет чего-нибудь мало-мальски способного прояснять помраченные мозги.

Ричард задержался на мгновение, глядя, как Мари-Лу приступает к домашним обязанностям, уютно сворачиваясь калачиком на диване и кокетливо стреляя глазами снизу вверх.

— Пожалуй, нынче можно откупорить полдюжины шато-лафита, разлив девяносто девятого года... Случай, как ни кинь, особый!

— Предатель! — взвилась на ноги Мари-Лу. — Крамола во дворце! Ты же отлично знаешь, это единственная марка, которую я люблю по-настоящему!

— Вот и выпьешь от души. Кстати, насчет прожорливости: запойное пьянство, сопровождаемое патологически прогрессирующей жадностью, тоже наводит на мысль о полной деградации пациента.

— Мерзость, вот ты кто! — выпалила Мари-Лу и с разбегу повисла на шее мужа. Ричард завертелся, кружа маленькую женщину по комнате, словно шаловливого ребенка.

— А теперь извольте поставить меня на пол, сударь, — велела Мари-Лу притворно строгим голосом.

— Сначала выкуп. Один поцелуй, но девяносто шестой пробы. Подделки не принимаются.

— Грабитель!

Мари-Лу была столь крошечной, что даже отнюдь не крупного Ричарда ей пришлось целовать, поднимаясь на цыпочки...

— Разбойники довольны? — спросила она три минуты спустя, задыхаясь и блистая расширившимися зрачками.

— Вполне, — ласково улыбнулся Ричард.

— Значит, иди устраивай бутылкам децимацию[35]. Но, пожалуйста, — сказала Мари-Лу неподдельно жалобным голосом, — не трогай лафита! Я так его люблю!

— А если больному Саймону потребуется именно лафит?

— Ну, тогда и спору не будет, выставишь весь!

— Все же хотел бы я знать, — сказал Ричард, — куда гнет Сероглазый, и во что ввязался? Впрочем, не позавтракав и основательно приложившись, мы сами начнем слать знакомым телеграммы схожего свойства... Удумать же надо: жизненно важно! Может, у нас объявился лакей-отравитель?

— Как ни поверни, а ослушаться неразумно. Сероглазый ничего не делает просто так. Он старый, умный, многоопытный лис.

— Да, уж тут не возразишь... Но есть-то все равно хочется!

— Дик! — Мари-Лу вновь успела угнездиться на тахте. — Мы поступим в точном согласии с приказом герцога. Хотя... — Она вздохнула: — вчера я обследовала оранжерею...

— Хорошая была клубника! — в свой черед вздохнул Итон.

— Только три штучки, три несчастных крошечных ягодки! У кого прогрессирует патологическая жадность, а?

— У обоих, — признал Ричард. — На все той же старой доброй почве безудержного пьянства.

— Ну, коль скоро обе личности клинически распадаются, давай уступим расторможенным инстинктам, вооружимся большой чашкой сливок, сахарницей, парой ложек и навестим теплицу. Просто проверим градусники, а? Это же не считается завтраком...

— С удовольствием, — ответил Итон. — Однако в Англии с глубокого средневековья существует нерушимый обычай: коль скоро девица, — или женщина, роли не играет, — зовет любезного дружка (или мужа, все едино) полакомиться первой клубничкой, то потом надлежит... мм-мм-мм...

— Милый, в Англии столько средневековых обычаев, и добрая половина предполагает неизбежное «мм-мм-мм» или вначале, или под занавес!

— Тебе не по нраву традиции средневековья?

— Напротив, очень рада, что стала британской подданной!

— Тогда идем!

Рука об руку они покинули уютную гостиную, задержались, покуда Ричард, к величайшей растерянности мажордома, отдавал распоряжения отменить завтрак, и проследовали в сад, минуя большую восьмиугольную библиотеку.

Дом Итонов был просторным старинным имением, некоторые постройки относились еще к тринадцатому веку, а книгохранилище — одна из самых первых, — так утонуло в почве, что пришлось подняться по доброму десятку ступеней прежде нежели попасть на длинную террасу, тянувшуюся вдоль всей южной стены.

Серая каменная балюстрада, густо покрытая мхом, отделяла террасу от прилегавших садовых угодий, откуда, в свою очередь, спускались на бархатный луг истертые несчетными шагами древние ступеньки.

Весенний сад пышно цвел белой и розовой пеной свежих лепестков, изумительно выделявшихся на ярко-зеленом травяном фоне. Пройти среди этого великолепия разделявшие поместье и теплицу двести ярдов, прижимаясь к руке Ричарда! Мари-Лу подумала, что именно так, наверное, должны чувствовать себя очутившиеся в раю...

Но три фигуры, возникшие на боковой тропинке, имели отменно малое сходство с ангелами. В особенности самая маленькая и щуплая.

— Вот они! — вскричала Мари-Лу. — Господи помилуй! Ричард Итон, ты был совершенно прав: они спятили... Посмотри на Саймона!

Ричард ошалело смерил приятеля взглядом и безудержно расхохотался.

Наспех обменявшись приветствиями, все пятеро заторопились обратно в гостиную.

— Сероглазка, объясни, что стряслось? — проворковала Мари-Лу, становясь на цыпочки и целуя герцога в худую щеку. — Получили твою телеграмму, ни аза не поняли, сгораем от любопытства... Слуги намерены травить хозяев дома синильной кислотой? Или мышьяком? Или как?

— Или как, — улыбнулся де Ришло. — Именно, duchesse[36], — или как. Вам предстоит выслушать весьма необычную повесть, ma chere[37]. Надеюсь, вы вняли моему посланию? Особенно важно не прикасаться к мясу!

Ричард глубоко вздохнул:

— Не постигаю. Ладно, выпьемте по стаканчику вашего любимого шерри.

— Вынужден углубить ваше огорчение, Дик. Ибо алкоголь безусловно исключается наравне со скоромным.

— Господи помилуй! — взревел Итон. — Да что же это за палаческое нашествие? Решили поголовно уморить нашу семью голодом, как епископ Руджиери несчастное семейство Уголино?[38]

— Ну что вы, — огорченно вздохнул герцог, — у меня и подземелья-то подходящего не сыщется...

— Мы попали в переплет, — вмешался Аарон, — в ужасный переплет!

Все улыбнулись, услыхав излюбленное словцо Саймона.

— Уж в этом никто не сомневается, — сказал Ричард. — И всем славным трио спятили, не вынеся душераздирающих передряг.

— Тепло, — сказал герцог.

— Что?

— Говорю, ты недалек от истины. Передряг было предостаточно, и спятить рисковали по-настоящему.

Итон понял, что дело нешуточное. Обычно веселый, жизнерадостный Рекс еще ни разу не улыбнулся. Безукоризненно одевавшийся биржевой маклер Саймон, человек, для которого строгость костюма и безупречность манер составляли профессиональную необходимость, явился в гости одетым на манер циркового паяца. Де Ришло выглядел безмерно усталым и состарившимся лет на десять.

— Ну-ка, рассказывайте цо порядку.

— Вполне понимаю, как изумились вы, получив столь непроницаемую для повседневного разумения телеграмму, — промолвил де Ришло, — но дело в том, что на Саймона пытались напустить серьезнейшую порчу.

— Заразить опасной болезнью? — не понял Ричард.

— Нет. Околдовать и лишить вечного спасения.

— Понимаю... Саймону, по виду судя, и впрямь досталось... Но, может быть, довольно валять дурака и разыгрывать неповинных людей?

— Тебя никто не разыгрывает, — вмешался Рекс.

— Видишь ли, — продолжил герцог, — у этого будущего чемпиона по велогонкам и гольфу... ах, виноват, еще и по лаун-теннису, — достало глупости заняться черной магией.

Карие глаза Ричарда сузились.

— Послушайте, я слишком хорошо к вам отношусь, чтобы намеренно дерзить или грубить. Но поверьте, шутка зашла чересчур далеко.

— Мы не шутим.

— Боги бессмертные! Да вы что, серьезно городите галиматью насчет черной магии?

— Хорошо, давай говорить о малоизвестной области естественных наук, — обреченно сказал де Ришло, предчувствуя, что придется выступать с новой подробной лекцией перед новой аудиторией скептически настроенных полу-молокососов.

— Магия, mon ami Ричард, есть наука вызывать изменения в соответствии с волей...

— Или произвольно приводить в действие стихийные силы и начала, — ко всеобщему изумлению вставила Мари-Лу.

— Безусловно, — кивнул де Ришло. — Кстати, этой разновидностью магии Ричард и сам пользовался.

— Когда? — зловеще вопросил проголодавшийся Итон.

— Помнишь, прошлым летом началась ужасная засуха, и ты вызывал из Лондона специалиста-лозоходца, поискать источник в саду?

— Ну и что? Кстати, смеха ради отобрав у парня рогульку, я тотчас наткнулся на подземный ключ безо всякой магии! Это же чистые электромагнитные поля, ничего более!

— Ежели скажешь «вибрации» — окажешься ближе к истине, — спокойно ответил герцог. — Малопонятный резонанс между вибрациями подземных вод и твоими собственными, — резонанс, благодаря которому ореховый прут, зажатый в кулаках, непроизвольно поворачивается и указывает вниз, туда, где струится никому не видимый поток. Наглядный пример простейшей — наипростейшей — оперативной магии.

— Примерно так же пророк Моисей исторг воду из утеса в пустыне, — вставил Саймон.

Мари-Лу внимала рассказу герцога с живейшим любопытством.

— Ричард просто-напросто развращенный материализмом британский сухарь, — сказала она, чуть надув губы. — У нас, в России, — в прежней России, разумеется, — особых сомнений насчет магии не было. Даже просвещеннейшие люди, литераторы, художники, ученые часто забавлялись ею. А в сибирском селе, куда меня выслали, довелось насмотреться на такое... Ведьмовство, чистейшее ведьмовство! Крестьяне, к примеру, десятой дорогой обходили дом деревенской колдуньи. Стояла избенка на отшибе, и страху-то нагоняла!.. Но что вы понимаете под оперативной магией?

— У нее две главных разновидности — низшая и высшая. Низшей именуют определенные действия, которые приносят желаемый результат независимо от личного умения либо неумения. Берем обычную курицу. Как это по-русски?.. — да, хохлатку. Прижимаем ее клювом к полу, затем кусочком обычного мела проводим черту по этому самому клюву и протягиваем линию дальше, по доскам пола. Несколько секунд продолжаем удерживать курицу в нужном положении, а после спокойно отпускаем. Хохлатка застывает не шевелясь. Расхожее мнение гласит: курица — не птица, глупа до безобразия, и просто считает, будто меловая черта — веревка, а, стало быть, и рваться с привязи незачем. Только вот беда, курицу-то никто и никогда об этом не спрашивал. Точная причина явления остается загадкой. Но само явление существует и происходит неукоснительно. Это — еще один пример низшей оперативной магии.

Де Ришло улыбнулся и взглянул на американца:

— Как ездит водитель-дилетант в благословенной стране, где бензоколонки да ремонтные мастерские плодятся словно грибы; где даже наимельчайшую починку выполняют профессиональные механики, а обладатель машины зачастую вообще не знает, что такое свеча или магнето?

Рекс неодобрительно поморщился.

— Да так и ездит. Сцепление слева, акселератор справа, тормоз посередине, права в кармане — пошел вертеть баранкой.

— Вот именно, mon ami, благодарю! Большинство мелких колдунов и колдуний понятия не имеют, как действуют произносимые заклинания, — они просто затвердили слова, переданные наставниками, и выполняют определенные действия в заданной последовательности, зная лишь о конечном итоге, которого хотят добиться. И, доложу вам, обычно добиваются...

* * *

— Высшей же оперативной магией могут заниматься лишь ученые, опытные адепты, прошедшие долгую, упорную подготовку и обряд посвящения; люди, не только предвидящие исход своих заклинаний и действий, но постигшие все соответственные законы причин и следствий. Эти люди столь же могущественны, сколь и опасны. Именно в такие лапы угодил наш добрый друг Саймон.

Ричард кивнул, начиная чувствовать, что герцог и впрямь не дурачится, а говорит всерьез.

— Н-да, — протянул он, — дивные дела... Что ж, излагайте по порядку, с самого начала.

— Превосходно. Только давайте присядем, а то нас уже ноги носить отказываются. Предупреждаю: почти каждое утверждение покажется тебе чистейшим безумием, но Рекс, еще вчера настроенный не менее насмешливо, чем ты сегодня, подтвердит любое произнесенное слово и поручится за здравость моего рассудка.

— Заранее подтверждаю все, — угрюмо осклабился ван Рин.

Повторять, или даже вкратце пересказывать уже известную читателю повесть о последних сорока восьми часах из жизни Бертрана де Ришло, Рекса ван Рина и Саймона Аарона едва ли необходимо. А восклицания и вопросы Мари-Лу и Ричарда так напоминали давешние восклицания и вопросы американца, что и о них упоминать незачем. Когда герцог умолк, солнце стояло почти в зените.

— Оставайтесь на сколько потребуется, — не раздумывая сказала миссис Итон. — Никто и никуда вас не отпустит. Пока не минует опасность, — прибавила Мари-Лу с очаровательной улыбкой.

Ричард, окончательно убедившийся, что столкнулся с несомненным и прискорбным случаем массового психоза, был достаточно верным другом, и согласно закивал.

— Разумеется, об уходе и речи быть не может. И, — он криво усмехнулся, — поясните, как лучше помочь вам.

— Все-таки я боюсь навлечь беду на этот дом... — начал Саймон.

— Прекрати, — сказала Мари-Лу.

— Не бойся, — сказал Ричард.

— Заткнись, — сказал Рекс.

— Не будем спорить сызнова, — сказал де Ришло.

Четыре голоса прозвучали одновременно, разлаженным квартетом. Пять невольных улыбок мгновенно разрядили обстановку.

— При соблюдении требуемых предосторожностей риск отнюдь не велик, — объявил герцог. — Но ваше содействие, mes amis, окажется бесценным. Видите ли, Саймон долго пробыл под влиянием Мокаты, и его собственное сопротивление, по сути, равняется нулю. Что до Рекса и меня, после ночных приключений мы весьма смахиваем на два добросовестно выжатых лимона. Всякая лишняя капля жизненной силы изрядно поможет в противостоянии. Вступите в битву — и наша чашка весов перетянет куда быстрее. Кроме вас, — прибавил де Ришло, — взывать не к кому — любой иной покрутит пальцем у виска, выставит вон всех троих и захлопнет дверь.

— Хотите обидеть? — недовольно спросил Ричард. — Мы приняли бы и укрыли вас, даже соверши вы зверское убийство!

— Насчет зверского не знаю, — сказал де Ришло, — а просто убийство, пожалуй, и впрямь придется совершить... Опасность, которой подвергаемся мы сами — ничто по сравнению с ожидающим планету кошмаром, если Моката сумеет завладеть Талисманом Сета.

— Послушайте, — отважился задать вопрос Ричард. — Только, пожалуйста, не думайте, будто я стремлюсь опровергнуть или поймать на противоречии, — солгал он. — Этот шабаш... Ведь было довольно темно... Вас не могло просто-напросто обмануть зрение? Говорю по поводу сатанинской части. Ведь общеизвестно, что в Англии шестнадцатого-семнадцатого веков шабаши происходили повсюду, — но исключительно с целью закатить сексуальную оргию! Ни велосипедов, ни мотоциклов у тогдашних сельчан, разумеется, не водилось, билетика в местное кино следовало подождать эдак триста пятьдесят лет, а церковь достаточно косо взирала на любые развлечения, кроме самых невинных... Девицы и ребятки с горячей кровью в жилах рано либо поздно приходили в такое состояние, что дружно сговаривались ускользнуть в укромное местечко и уж там хорошенько встряхнуться — всего лишь! Уверены, что не созерцали компанию скучающих декадентов?

Последняя фраза Ричарда явно объяснялась наличием русской жены.

— Уверены, — огрызнулся Рекс. — Полежал бы с нами вместе в ложбинке на увале — понял бы!

— Что надлежит предпринять, Сероглазик? — вмешалась Мари-Лу.

Герцог неторопливо поднялся из кресла, прогулялся по гостиной взад и вперед.

— Лично я сей же час отправлюсь в Оксфорд, к старому знакомому, католическому священнику. Попробую раздобыть у него Святое Причастие. Коль скоро удастся, мы получим совершеннейшую защиту, способную уберечь на протяжении предстоящей ночи и оградить от любого натиска темной силы. В отсутствие мое вы глаз не должны спускать с этого несостоявшегося чернокнижника...

Де Ришло усмехнулся:

— Да, голубчик, задал ты работы всем подряд! Уж извини великодушно, тебя придется пасти, как несмышленого младенца.

— Ладно, чего уж там, — смутился Аарон. — Вы думаете... я могу быть немножко... мм-м... остаточно одержим?

Герцог искренне расхохотался.

— Одержимость, mon ami, либо наблюдается, либо нет. Как беременность. А ты, слава Богу, одержимым не был. Что касается сквернящего влияния, то ритуалы, совершенные перед рассветом, прогнали прочь всякую мерзость, незримо к тебе прилипшую. Теперь надобно следить за твоей безопасностью и поскорее выйти на след Мокаты.

— А можно, я пойду посплю самую малость? — жалобно спросил Саймон.

— Слыхали? — обратился ван Рин к герцогу. — Три часа провел бесчувствен, аки скот зарезанный, покуда мы глаз не смыкали, а сейчас баиньки собирается!

— Потеря сознания вовсе не заменяет сон, — добродушно молвил де Ришло. — Хочет — пускай спит. Но под присмотром: вспомни, как этот лунатический граф Монте-Кристо сбежал из моей неприступной крепости!

— Отлично, Сероглазка, — засмеялась Мари-Лу. — Проводим тебя в путь, наденем на Саймона смирительную рубашку — и пускай отсыпается вволю.

Все собравшиеся помахали герцогу с порога, и длинный, мощный автомобиль умчался по аллее. Де Ришло твердо пообещал вернуться до наступления сумерек. Итон проводил приятеля на второй этаж, в спальню, а Мари-Лу поглядела в глаза Рексу.

— Что, по-твоему, значит сей сон? — спросила она серьезно и встревоженно. — Именно по-твоему?

Несколько мгновений американец молча смотрел на хорошенькое овальное личико, а затем неторопливо, с расстановкой ответил:

— Мы, по милости Саймона, прогулялись неподалеку от адских врат. А тамошнее население такого не любит... Понимаешь, де Ришло не рассказал всего. В этой истории замешана одна девушка... а я... ну, не безразличен к ней.

— Господи помилуй, — молвила Мари-Лу. — Бедный Рекс!

Они вернулись в гостиную и на протяжении следующего получаса Рекс истязал пару дружелюбных внимательных ушек жалобной повестью о трех случайных встречах с прекрасной незнакомкой в трех разных уголках земного шара, о неожиданной встрече на окаянной вечеринке, о свидании в отеле, совместной поездке и почти кинематографическом бегстве Танит из Пенгбурна. Вновь изложил ночные события, сообщил, что не приметил девушки меж бесновавшихся участников шабаша и ума не приложит, куда она подевалась, бежав от частного сыска.

— Н-да, — задумчиво сказала Мари-Лу. — Но, если хотя бы половина уверений Сероглазого правдива, — а в этом я не сомневаюсь, — лучше держаться от предмета твоих вожделений подальше. Связываться с девицей, приверженной сатанизму, — брр-р!

— Но я чувствую: здесь что-то не так! Просто чую!

— Поживем — увидим, — вздохнула миссис Итон.

Дверь гостиной медленно отворилась.

Малэн, дворецкий Итонов, объявился на пороге.

— Мистер Ван Рин!

— Да?

— Вас просят подойти к телефону.

— Кто?

— Понятия не имею, сэр.

Будучи отлично воспитан и вышколен, дворецкий, разумеется, не прибавил, что звонит женщина, однако американец, уже резонно дававшийся диву, кому и откуда стало известно его местонахождение, чуть не охнул, услышав из трубки знакомый голос, так напоминавший мягкую экранную речь Марлен Дитрих.

— Это вы, Рекс? Как хорошо! Нужно встретиться — сейчас же, немедленно... Сию минуту! Пожалуйста!

— Танит! — буквально заорал ван Рин. — Каким образом вы узнали?..

— Неважно! Расскажу при встрече! Но только скорее, умоляю!

— Где вы?

— В деревенском трактире, от вас приблизительно миля с небольшим. Поторопитесь!

Американец колебался, но лишь одно мгновение. Ричард и Мари-Лу вполне сумеют позаботиться о Саймоне. Оружие в доме водится, дружище Итон отнюдь не страдает недостатком решительности, да и Малэн способен постоять за хозяев...

Голос девушки звучал столь настойчиво, таким отчаянным призывом, таким скрываемым испугом, что влюбленность и тревога, не отпускавшие Рекса в продолжение последних суток, легко и быстро возобладали над остальными чувствами.

— Ждите, — сказал он решительно. — Буду через пятнадцать минут.

Бегом вернувшись в гостиную, американец поспешно объяснил Мари-Лу, в чем было дело.

— Ступай, разумеется, — сказала маленькая женщина с некоторым сомнением. — Но ты вернешься до сумерек?

— Еще бы!

Рекс улыбнулся широченной улыбкой счастливца, развернулся, ухватил пиджак и, выскочив из дому, бросился бежать по аллее, хранившей рубчатый двойной след испано-сюизы.

О чем думала Мари-Лу, сидя в глубоком кресле и тихонько покачивая головой, можно лишь гадать. Судя по сведенным к переносице бровям, ее мысли сосредоточивались на вещах весьма далеких от забав и шалостей, которые царили в светлом, жизнерадостном доме Итонов поутру...

* * *

Дворецкий Малэн уже получил распоряжения краткие, четкие и недвусмысленные. Ричард Итон остается наверху, в спальне, присматривать за мистером Аароном, ибо последнему нехорошо, и в любую минуту могут потребоваться компрессы либо капли. Тревожить ни больного, ни сиделку не дозволялось ни под каким видом. Со всеми домашними делами надлежало обращаться к миссис Итон. Поэтому добряк Малэн отвесил почтительный короткий поклон, пересек холл, постучался в дверь гостиной и объявил:

— Прошу прощения, сударыня. Пришел новый гость. Вас желает видеть господин Моката.

19. Сатанист

Даже недавно дравшийся врукопашную с вурдалаком испанец охнул, когда страшные трясучие скелеты начали неуклюже подыматься из отверстых ям, хватая костями пальцев осыпавшиеся, поросшие травой закраины. Скелеты вставали неторопливо и неотвратимо. Уже знакомая Родриго ледяная воздушная волна раскатилась по прогалине. Каким-то неиспуганным уголком сознания рыцарь отметил: это плохо, из рук вон плохо! Резкое, необъяснимое похолодание безошибочно предупредило бы о любой надвигающейся нечисти за несколько мгновений, на которые Родриго весьма и весьма рассчитывал. А теперь нежданного холода почувствовать не удастся, подумал кастилец, лязгая зубами то ли от озноба, то ли от ужаса. Переполох на дороге поднялся наверняка не по вине какой-нибудь гадюки, страдающей бессонницей... Оттуда ежеминутно могло явиться нечто малоприятное, и рассчитывать оставалось лишь на остроту зрения да еще, пожалуй, на шестое чувство.

Полусгнившие костяки нестройной цепью двинулись вперед.

Когда грянул первый глухой удар, всадники ничего не поняли, но животные учуяли новую беду и взбесились окончательно. Томас и Хэмфри немедленно вылетели вон из седел и брякнулись наземь. Ловчий, хоть и был гораздо старше товарища, успел подобраться и перекатиться, изрядно смягчив падение. Хэмфри же, — ловкий, сильный, гибкий, — успел выписать в воздухе невообразимый пируэт и по-кошачьи приземлился на ноги: трюк, сделавший бы немалую честь любому странствующему жонглеру.

Однако жонглеры, выступая перед зеваками на ярмарках или перед гордыми аристократами в замковых дворах, имеют разумный обычай очищать и подметать отведенное для представления пространство.

Левая нога Хэмфри угодила прямо на завалявшийся в траве булыжник.

Хруст переломившейся берцовой кости был явственно слышен даже среди царивших на прогалине шума и хаоса. В первое мгновение рухнувший латник, видимо, не ощутил никакой боли — только недоуменно уставился на влажный белый обломок, пробивший холщовую штанину чуть повыше короткого сапожного голенища. А потом во всеобщую какофонию влился перепуганный, полный боли вопль.

Но до раненого никому не было ни малейшего дела.

Ибо люди, увидав происходящее, обезумели наравне со своими скакунами.

Филипп, один из лучших Монсерратовских лучников, помешался в буквальном смысле. Он спрыгнул с конской спины, растянулся, вскочил и, шатаясь, вытягивая вперед руку, начал заливисто смеяться. Он тянул к трясучим скелетам указательный палец и неудержимо веселился, глядя на забавных ажурных дергунчиков, подвигавшихся по лесной поляне, точно большие неуклюжие куклы...

Собственно говоря, сумасшедший Филипп угадал в точности. Умертвиями, фигурами, начисто лишенными всякого, сколь угодно зачаточного, соображения, руководили незримые лапы, тянувшиеся из преисподней, словно трости кукловода в бродячем вертепе[39]. Но уж обладатели этих лап следили за кромкой ширмы в оба. И определенно знали, куда метили, чего хотели.

Примерно догадывался об этом и Родриго де Монтагут, отрешенно и терпеливо ждавший своей минуты за хранительным дубовым корнем.

Все ощущения испанца обострились до степени почти нечеловеческой. Сквозь грохот и вопли рыцарь слышал отчаянный скрип кожаной сбруи, перестук стрел в трясущихся колчанах, выдыхаемую сквозь стиснутые зубы ругань Бертрана де Монсеррата — единственного, кто более или менее сохранял способность рассуждать. Слышал торопливую перебежку запоздалого ежа, не успевшего своевременно убрать короткие лапки с успокоившейся, казалось, до утра прогалины. Слышал и предсмертный всхлип злополучного ежика, размозженного конским копытом, и непроизвольно передернул плечами.

Ибо Родриго де Монтагут по непонятным для себя самого причинам любил ежей и время от времени приносил с охоты одного-двух. В замковой опочивальне испанца постоянно обитало не менее дюжины колючих зверьков, отмеченных особым вниманием (прочих — заурядных — просто выпускали на волю через денек-другой). Ежи ссорились, дружили, вместе лакали из просторных мисочек молоко, вместе пытались отыскать в пустынном Хлафордстоне хоть завалящую лягушку, вместе довольствовались пойманной мышью. Родриго ухаживал за своими колючими питомцами со столь трогательной заботой, что стал предметом ядовитых насмешек прислуги. Насмешек, разумеется, заспинных, произнесенных потихоньку, на ухо и с превеликой оглядкой: каков кулак у заморского сумасброда, изведали все мужицкие физиономии, не успевшие, либо поленившиеся изобразить должное почтение в надлежащий час. После того как испанец едва ли не до смерти забил сапогами ключника, спьяну осмелившегося пройтись по поводу «колючей погани», от которой добрым людям ни житья ни проходу не стало, а заодно посетовавшего на выверты некоторых, с позволения сказать, благородных господ, еж пользовался в замковых стенах полной неприкосновенностью. Все фыркающее от недоумения сборище было добросовестно выпущено в окрестные луга за два часа до отъезда, последствия которого Родриго не мог расхлебать и по сей час.

Незримые лапы знали свое дело отнюдь не плохо. Лес окружал прогалину плотным, совершено непроходимым даже для пешего — куда уж там конному! — кольцом. Кто и когда проложил и протоптал стежку, выводившую с главной дороги, часто ли навещал разоренное святилище, — остается неведомым. Но иного хода прочь не было. И умертвий направили так, чтобы преградить очутившимся в западне людям единственную тропу к избавлению.

Четверо бродячих костяков доплелись до древесного коридора и, то и дело подергиваясь, замерли подле самого устья. Остальные — числом около дюжины — зашагали к середине поляны, постепенно суживая полукольцо.

Безумец Филипп надрывался от хохота, даже когда беззубые гнилые челюсти вцепились ему в глотку. Скелет кусал изо всех сил — и не мог прогрызть неподатливую кожу, а это было чистейшей уморой — да и щекотно вдобавок. Лишь когда бренные останки более молодого и зубастого начали рвать беднягу латника на мясные лохмотья, к Филиппу вернулась крупица разумения, и жалобный крик разнесся над Хэмфордской чащей.

Покалеченный Хэмфри по-заячьи верещал, отползая прочь с проворством пришибленного палкой ужа, однако скелеты шагали куда проворнее. Почернелые фаланги вцепились в лицо раненого, ухватили за руки. Искривленные когти, — продолжавшие расти в гробах и через много дней после захоронения, — обретшие в продолжение столетий прочность кованой стали, успешно раздирали податливую плоть; но гнилые зубы, уже слабо державшиеся в черепных костях, выворачивались вон, то и дело увязая намертво в пожираемом теплом теле.

Хэмфри умер от неописуемого ужаса прежде, нежели самый расторопный костяк перервал ему яремную вену...

Последующие просвещенные века неизбежно квалифицировали бы эту покойницкую вылазку как чистейшей воды психическую атаку. Бойцовские качества истлевших трясучих скелетов равнялись, по сути, нулю. Умертвия только и могли терзать беспомощных; соединенный удар двоих державшихся несбитыми всадников наверняка опрокинул бы и вдребезги разметал шатавшуюся по прогалине мразь. Но лошади наотрез не желали повиноваться, а люди — Бертран де Монсеррат, Гийом-Шелковинка и невольно спешившийся, бежавший сломя голову Томас — уже в одночасье успели поседеть, глядя на участь Филиппа и Хэмфри.

Три костяка целеустремленно близились к Родриго.

* * *

Глаза Мари-Лу едва не выкатились из орбит. Миссис Итон так побледнела, что умный Малэн испугался: не доведется ли подыскивать себе новое место из-за непростительного и ужасного промаха?

В последние три часа женщина выслушала о Мокате немало впечатляющего. И вот, не успели де Ришло и ван Рин, втянувшие весь дом в темную историю, разбежаться прочь, как мерзкий тип является на порог собственной достогнусной персоной!

Первым побуждением Мари-Лу было кинуться наверх, искать защиты у Ричарда. Но миниатюрные люди сплошь и рядом обладают весьма обширными запасами здравого смысла. Ни Рекса, ни герцога рядом нет. Позовешь Ричарда — Саймон останется в одиночестве. Что, если Мокате лишь того и надобно?

Танит!

Ах ты!..

Теперь Мари-Лу не сомневалась в значении нежданного звонка.

Возможно, Моката привел за собою целую шайку. И скорее всего, привел!

— Просите, — изысканно светским голосом велела Мари-Лу, в девичестве Мария Лукинична Челышева.

Малэн облегченно вздохнул и поклонился.

— Но если я позвоню в колокольчик, — с очаровательной улыбкой закончила Мари-Лу, — немедленно врывайтесь в гостиную и бейте глубокоуважаемого гостя шандалом по голове. Изо всех сил, mon vieux[40].

Малэн еще раз поклонился и вышел, гадая: не лучше ли подыскать новое местечко самому?

Миссис Итон поспешила расположиться спиной к окну, кокетливо положила ногу на ногу и тщательно переплела пальцы обеих рук. Знание несложных способов защиты, как выяснялось, вовсе не составляло исключительную монополию герцога де Ришло.

Моката был облачен в серый твидовый костюм и тщательно повязанный черный галстук. Его большая, лысая, блестящая голова напомнила Мари-Лу биллиардный шар. Накрахмаленный воротничок изнемогал под давлением двойного подбородка.

— Умоляю, простите за неожиданное вторжение, миссис Итон, — сказал Моката мелодичным, бархатным голосом. — Но дело приключилось безотлагательное. Вероятно, мое имя вам уже знакомо?

Мари-Лу кивнула, оставляя безо всякого внимания предложенную гостем руку. Бывшая княгиня едва ли много знала об эзотерических учениях, зато немало времени провела в сибирской ссылке и навидалась достаточно, чтобы накрепко запомнить вековое крестьянское правило: к ведьмаку не притрагивайся, и в своем доме не давай ему ни капли выпить, ни крошки съесть.

Лучи послеполуденного солнца брезгливо касались розовощекой Мокатиной физиономии.

— Разумеется знакомо, сударь. Чем могу служить?

— Думаю, меня уже успели выставить в самом невыгодном свете, — удрученно вздохнул визитер. — Но видите ли, Саймон Аарон — мой добрый товарищ. Во время недавней и весьма неприятной болезни я долго ухаживал за ним...

— Понимаю, — сказала Мари-Лу. — Правда, история, рассказанная моими добрыми товарищами, звучит несколько иначе... Какова же, собственно, цель вашего прихода?

— Саймон, следует полагать, расположился здесь?

— Разумеется, — хладнокровно ответила Мари-Лу, имевшая плачевный опыт общения с палачами из НКВД и понимавшая, что нельзя отрицать очевидного. — Он расположился именно здесь. Именно здесь и намерен оставаться.

Моката улыбнулся, и миссис Итон внезапно поймала себя на пугающей мысли: этот человек вовсе не так черен, как его малюют. Светлые, почти водянистые глаза смотрели дружелюбно и чуть насмешливо, словно их обладатель и не думал обижаться на столь нелюбезный прием. И голос лился добродушно, длинными, безукоризненными английскими фразами. Лишь интонационные странности выдавали в говорящем француза.

— Прекрасно понимаю Саймона: воздух этих мест исключительно свеж и благотворен, а гостеприимство, безо всякого сомнения, не оставляет желать иного. К несчастью, некоторые обстоятельства, о коих вы, безусловно же, не были поставлены в известность, вынуждают просить позволения забрать господина Аарона в Лондон — и безотлагательно.

— Исключается, — лаконически ответила Мари-Лу.

— Понимаю, — вздохнул Моката, разглядывая носки своих безукоризненно вычищенных штиблет. — Я весьма и весьма опасался, что достойнейший герцог де Ришло, наш общий друг и знакомый, наговорит умопомрачительных вещей, способных навеки погубить мою репутацию в ваших очаровательных глазах. Умоляю и настаиваю: поверьте, Саймону грозит опасность, и очень большая...

— Не сомневаюсь, — вставила Мари-Лу с обворожительной улыбкой.

— ...которую возможно устранить, — невозмутимо продолжил Моката, — лишь перевезя его в Лондон.

— Покуда господин Аарон здесь, в этом доме, — прощебетала Мари-Лу, — ему не грозит никакая опасность!

— О, сударыня! — сказал Моката. — Я вряд ли смею рассчитывать, что счастливое, беззаботное, обольстительное существо знакомо с темными сторонами жизни...

«Попал пальцем в небо, — мысленно заметила Мари-Лу. — Либо пустословит, либо отнюдь не всеведущ...»

— ...А посему просто поверьте: уже долгое время Саймон, которого любим и вы, и я, пребывает на грани серьезнейшего, быть может, необратимого душевного расстройства. Вывести беднягу из этого состояния способен, к сожалению, только я... О! Шоколадные конфеты!

Глаза гостя буквально впились в глянцевую коробку, стоявшую на курительном столике.

— Не сочтите меня скверно воспитанным наглецом, — сказал Моката почти с жалобой в голосе, — но я буквально с ума схожу при виде сладостей! Как избалованный ребенок. Разрешите попробовать?

— Увы! — глазом не моргнув, расхохоталась Мари-Лу. — Вынуждена огорчить: это не шоколадки. А какого свойства болезнь у Саймона?

Уличить хозяйку дома в беззастенчивой и нелюбезной лжи Моката, разумеется, не дерзал, хотя стоило только протянуть руку и поднять крышку. Он ограничился тем, что надулся, подобно школьнику-сладкоежке, обманутому в наилучших ожиданиях, и воскликнул:

— Экая досада! Ну, давайте выкину картонку в мусорную корзину. Дабы не вводила в заблуждение бедолаг вроде меня...

Прежде нежели Мари-Лу опомнилась, визитер уже ухватил коробочку и заговорщически подмигнул, почуяв ощутимый вес.

— Эгей! — возмутилась Мари-Лу. — Коробочка-то еще служит верой и правдой! Моя малышка держит в ней мраморные шарики и морские камни.

Она проворно изъяла предмет обсуждения. Бумажные обертки внутри сместились и явственно зашуршали.

— Видите, как девочка дорожит своими сокровищами? Каждый шарик помещается в отдельную чашечку из-под конфеты; чашечки выкладываются опрятными рядами — все чин-чином.

Разумеется, Моката раскусил наивную уловку, но поделать не мог ничего. Хорошенькая избалованная женушка господина Итона, резвушка без царя в голове нежданно предстала ему противницей разумной и достаточно понимающей в делах, о которых, по справедливости, не должна была смыслить ни аза.

Несколько мгновений собеседники молча разглядывали друг друга. Затем гость начал вести подкоп с иного направления. Следовало продолжать разговор, продолжать любым способом, не дать выставить себя за дверь. А глаза и голос тем временем поработают...

— Миссис Итон, совершенно и вполне очевидно, что ваши друзья преднамеренно выставили меня чудовищем. Зачем — не постигаю, но думается, при создавшемся положении лучше будет честно положить карты на стол, избегая тем самым досадных недомолвок и недоразумений.

— Как хотите, — спокойно ответила Мари-Лу. — По чести, мне совершенно все равно.

Последнюю фразу Моката старательно пропустил мимо ушей.

— Дискутировать по поводу этических аспектов магии... — торжественно провозгласил он.

— Будьте любезны, говорите по-английски, — проворковала Мари-Лу. — В школе я была ужасной лентяйкой и, когда в моем присутствии начинают изъясняться на латыни, чувствую полное смущение. К тому же ничегошеньки не понимаю в подобной белиберде!

— Обсуждать нравственность или безнравственность магии, — заново начал слегка побагровевший гость, — не имеет смысла, это весьма долгий разговор, да и надлежащая подготовка требуется, к сожалению, от обоих, — а вы даже латинских корней не разумеете...

«Замечательно! — подумала Мари-Лу. — Начинаем отвечать колкостями на колкости, самообладание теряем... Отлично, милейший!»

— Ограничу пояснения следующим. Я обладаю огромным теоретическим и практическим опытом в этой области, а Саймон, увлекшийся магией в последние месяцы, обнаруживает огромные способности. Господин де Ришло, по-видимому, полагает меня исчадием зла, но ради простой справедливости я обязан отвести подобный навет! Сама по себе магия не служит ни добру ни злу, это всего лишь искусство производить изменения в согласии с волей! Зловещая слава, которую стяжала магия в течение последних веков, объясняется тем, что ею приходилось заниматься тайно, вопреки строгим церковным запретам. Тайное всегда воспринимается как недоброе.

— Полагаю, вы слышали, что умелые, вполне постигшие свое ремесло маги умеют вызывать потусторонних существ, чье бытие традиционно отрицает нынешняя наука. Надеюсь и уповаю, что, будучи относительно культурной женщиной и накопив хотя бы зачаточный запас необходимых для нашей беседы сведений, вы не разделяете академических предрассудков...

Мари-Лу промолчала.

— Упомянутые существа совершенно безобидны, покуда находятся под управлением опытного мага — точно так же, как опытный электрик спокойно может управляться с высоковольтными проводами либо аккумуляторами. Однако неопытный ребенок, вздумавший позабавиться с током, подвергается страшной, возможно, смертельной, опасности. Это полная аналогия тому, чем занимаемся нынче я и Саймон. Из иных миров поднято новое, доселе неведомое существо — считайте, будто мы сконструировали оригинальную динамо-машину...

Голос Мокаты журчал ровно и успокоительно.

Мари-Лу не хотелось даже язвить по поводу латинских слов.

Гость уставился на нее упорным, пронзительным взором и глядел не отрываясь.

— Управляться с названной тварью можем лишь мы двое — но именно двое! Вдвоем. Оказавшись в одиночестве, я просто не сумею контролировать огромную стихийную силу, которая неминуемо вырвется, ускользнет, и создаст чудовищную угрозу как для меня самого, так и для Саймона. Вам понятны мои разъяснения, сударыня?

Мари-Лу медленно кивнула.

— Очень рад, — замурлыкал Моката, — очень, очень рад. Всего несколько минут спокойного, дружелюбного общения — и все понемногу становится на должные места...

Мари-Лу, словно завороженная, глядела на Мокату расширившимися темными зрачками.

— Будьте столь добры, — сказал гость, — велите принести стакан воды. Совершенно пересохло в горле.

— Пожалуй, лучше чаю, — задумчиво и протяжно молвила молодая женщина. — И свежего печенья...

* * *

Испанец едва не придавил спусковой крючок, но вовремя опомнился. Расходовать драгоценные стрелы на трясучих скелетов было вряд ли разумно. Родриго осторожно положил взведенный арбалет, привстал на колени, выдернул из ножен толедский клинок и прыгнул вперед.

Костяки ускорили шаг. Ведомые опытными и беспощадными лапами, они заходили спереди и с боков — самая разумная тактика при нападении на одиночку. Почернелые когти уже вздымались вровень с лицом рыцаря, гнилые челюсти угрожающе прищелкивали.

Не раз, не два, и не три подвергался Родриго подобному нападению — и со стороны куда более проворного и сильного неприятеля. Движения кастильца были уверенны и почти непроизвольны.

Он изо всей силы пнул и повалил скелет, наступавший справа. Стремительно падая в противоположную сторону, обрушил меч прямо на почернелый череп второго. Трухлявые кости разлетелись грудой осколков: лезвие прошло от темени до таза, сверху — и донизу.

Родриго молниеносно перекувыркнулся и вскочил, разом выиграв несколько футов пространства меж собою и третьим умертвием. Примерился, легко скользнул навстречу; безо всяких особых уловок, уже зная хрупкость устрашающего врага, ударил мечом и, не задерживаясь, уничтожил первый, неуклюже пытавшийся подняться, костяк.

Минус три. Отлично.

Сколь ни перепуган был Бертран де Монсеррат, а подметил, как лихо разделывается с гробовой поганью неверный друг.

— Гийом! — закричал он осипшим голосом. — Гийом, спешивайся! Руби!

Сам спрыгнул с коня, выхватил меч и поверг ближайший скелет, бессмысленно щеривший два ряда хорошо сохранившихся зубов.

Двадцатипятилетний, поседевший как лунь, Шелковинка последовал примеру господина, однако с гораздо меньшим успехом. Вместо рубящего удара он машинально сделал глубокий выпад. Клинок проскользнул меж ребрами, не встретив ни малейшего сопротивления. Гийом-Шелковинка немедленно потерял равновесие и растянулся ничком. Пожалуй, он сумел бы раскидать полдюжины сгрудившихся вокруг умертвий и подняться, но не догадался сразу выпустить пойманный покойницкими костями клинок и, падая, опрокинул скелет прямо на себя. Пытаясь выбраться, Гийом потерял несколько драгоценных секунд. Корявые когти незамедлительно вонзились в лицо поверженного, Шелковинка заревел дурным голосом от ужаса и боли, отчаянно попытался защитить глаза и погиб относительно быстро, ибо рухнувший сверху костяк впился зубами ему в пах...

Увлеченный боем, Родриго почти напрочь забыл обо всем, кроме трясучих противников, и приготовился помочь ловчему Томасу, который лишь бессмысленно отмахивался мечом, пятясь и незаметно для себя самого подвигаясь прямо к четырем заступавшим тропу скелетам. Старик отлично помнил старинные поверья, знал, чем угрожает укус умертвия[41] и панически боялся близкой стычки, стараясь держать чудовищ на расстоянии. Скелеты, впрочем, оставляли мечущееся острие безо всякого внимания и продолжали теснить ловчего на скалившую зубы покойницкую заставу.

Собственно говоря, только испуг Томаса и спас Родриго от неминуемой гибели. Ловчий оказался между испанцем и устьем дорожки. Налакавшуюся горячей крови, обретшую немыслимое для упыря проворство собачью падаль вытолкнули на прогалину, метя в испанца, однако полуразложившийся волкодав был, как и предыдущий вурдалак, малопослушной куклой.

Болотный пес напал на ближайшего.

Дикий вопль Томаса длился три-четыре мгновения. Родриго разом понял происходящее и сломя голову кинулся назад, к арбалету. Раздробил трясучий костяк, пытавшийся заступить дорогу. Схватил заряженный самострел, приложился — и застыл, ошеломленный.

* * *

— Простите за нескромный вопрос, — любезно осведомился Моката, — но вы, часом, не после болезни поднялись? Вид у вас очень бледный и весьма, весьма усталый.

— Нет, — медленно ответила Мари-Лу, — я ничем не болела.

Веки смыкались независимо от ее собственной воли, которой уже почти не оставалось. Мари-Лу чувствовала неодолимое желание закрыть глаза полностью, расслабиться, чуть-чуть — лишь на несколько минут — задремать...

Моката следил за молодой женщиной с легкой, почти неуловимой улыбкой. Он умело сломил Мари-Лу и сознавал это. Еще немного — и нахальная дурочка, знающая больше положенного по справедливости, просто уснет сидя в кресле напротив. Тогда будет уже отнюдь не сложно перенести ее в соседнюю комнату, позвонить дворецкому, передать Ричарду, что жене стало дурно. Итон примчится вниз — а кто, любопытно знать, не примчался бы? — и дальнейшее окажется уже гораздо проще. Быстрый удар по голове, короткий разговор с Малэном, еще удар... А потом Саймон, безвольный и всецело послушный, последует за Мокатой куда угодно.

Веки Мари-Лу дрогнули и окончательно опустились. Женщина попыталась мотнуть головой, не сумела и бессильно откинулась на спинку кресла.

— Простите, пожалуйста, — выдавила она сонным голосом. — Я так устала и вымоталась... О чем бишь мы вели речь?..

Зрачки Мокаты, подумала Мари-Лу, стали огромными, заполнили всю комнату, притягивали к себе, словно два бездонных колодца.

— Мы не станем больше беседовать, — ласково произнес гость. — Сейчас вы уснете, пробудитесь отдохнувшая и посвежевшая, а седьмого мая, в четыре часа пополудни явитесь ко мне. Дом Саймона Аарона, Сент-Джонс Вуд...

Дверь гостиной с грохотом распахнулась, и раскрасневшаяся, запыхавшаяся Флер влетела внутрь.

— Что случилось, крошка?

Мари-Лу разом вышла из накатывавшего ступора, и Моката раздосадованно прищелкнул пухлыми пальцами.

Внезапное появление девочки полностью и невозвратимо расстроило токи, струившиеся от него к молодой хозяйке дома.

— Мамочка, мамочка, — затараторила Флер, — папа тебя велит позвать! Дяде Саймону совсем расхотелось баиньки, мы в саду, играем в лошадок, а дядя Саймон говорит, я не лошадка, я дракон, а ты — рыцарь, а папа сказал, позови маму, пускай усмиряет дракона!

— Ваша дочурка? — медовым голосом осведомился Моката. — Какое замечательное дитя!

Но с Мари-Лу точно рукою сняло прежнюю сонливость.

И на смену ленивому благодушию пришло ощущение грозной опасности.

— Не смейте к ней прикасаться!!!

Моката вздрогнул от неожиданности.

Мари-Лу молнией метнулась к ребенку, подхватила на руки, отпрянула.

— Сукин сын! — завизжала бывшая княжна Челышева, наслушавшаяся в годы революции неупотребимых в высшем свете выражений. — Подлюга злопаскудный!

Даже невозмутимый Моката слегка опешил.

— Но, сударыня...

— Гипнозом пробавляемся? Внушать умеем? Ах ты!..

Дальнейшая речь Мари-Лу потребовала бы строчку-другую сплошных отточий. Дабы потрясенный читатель не подумал, что прелестная героиня безо всякого стеснения извергала подобные речевые фигуры в присутствии крошечной дочери, упомянем следующее. Малютка Флер изъяснялась лишь по-английски, а Мари-Лу без запинки переводила многоярусную, витиеватую русскую брань на родной язык Мокаты-Дамьена, французский. Вынужденно близкое общение с простонародьем весьма расширило словарь княжны, позволяя в критические минуты жизни ошарашивать любого наглеца самым неожиданным для последнего образом.

Ибо хорошенькая, миниатюрная жена Ричарда Итона казалась воплощением наивной благовоспитанности.

— ...заломившаяся звездо-гля-везде колдобина! — завершила Мари-Лу, решительно хватая колокольчик.

Потрясенный Моката даже не шевельнулся.

Влетел Малэн, явно посмевший ослушаться хозяйского распоряжения, ибо вместо предписанного шандала в руке дворецкого была зажата четырехфунтовая кочерга.

— Пока не бейте, — поспешно сказала Мари-Лу. — Возьмите у меня Флер.

Она отобрала у дворецкого кочергу, передала ребенка с рук на руки, подтянулась и выпрямилась:

— Немедленно зовите мистера Итона, Малэн!

Дворецкий со всех ног ринулся в сад.

Уже овладевший собою посетитель уставился на Мари-Лу тяжеленным, стальным взглядом.

— Но вы, несомненно, понимаете, что без Саймона я отсюда не уйду?

— В лучшем виде уйдете, — заверила миссис Итон, рассеянно поигрывая кочергой.

Одну секунду Моката колебался, но вспомнил неожиданное проворство языка, обнаруженное маленькой женщиной, и почел за благо не испытывать возможную силу и быстроту ее руки.

— Хотя бы дозвольте нам увидеться!

— Господин Моката, вам дозволят покинуть Кардиналз-Фолли в целости и сохранности. Но если дождетесь моего мужа, я не смогу поручиться даже за это...

Мари-Лу охнула.

Покуда она полубессознательно разговаривала с Мокатой, Малэн внес и поставил на столик чашку дымящегося чая. Подать печенье дворецкий не успел, ибо зазвенел колокольчик.

Моката с ухмылкой потянулся к чашке. Метнул на женщину победоносный взгляд.

Торжествовать ему, впрочем, следовало бы, только сделав первый глоток.

Не колеблясь, миссис Итон взмахнула кочергой.

Сатанист непроизвольно шарахнулся в сторону, однако полудюймовый железный прут обрушился отнюдь не на его лысое темя, а на злосчастную, ни в чем не повинную чашку. Осколки и брызги разлетелись по сторонам. Лужица темной жидкости потекла, и первые капли забарабанили по ворсу небольшого коврика.

— Не получится, — проворковала Мари-Лу, но в глазах маленькой женщины было нечто весьма не соответствовавшее мягкому, почти любезному тону.

С Мокаты разом слетела вся напускная учтивость. Маленькая кокетливая кошечка, уже почти угодившая в западню, внезапно выпустила когти и пустила все предыдущие усилия сатаниста прахом. Зарычав по-звериному, гость ощерился в дикой, демонической ярости.

Мари-Лу, впервые испугавшись по-настоящему, отступила. Она изо всех сил старалась не смотреть в зрачки сатаниста, пылавшие зловещим огнем и сулившие лишь беспощадное уничтожение.

— Доброе утро! Что здесь творится?

В проеме двери возник Ричард Итон.

— Ричард, — выдохнула Мари-Лу, — это Моката!

Прищурившись, Итон шагнул вперед.

— Я приняла его сама, чтобы не отрывать тебя от Саймона, и чуть не поплатилась: Моката пустил в дело гипноз. Вышвырни этого мерзавца вон, пожалуйста!

В голосе Мари-Лу звучал такой неподдельный страх, что на худом лице Итона задвигались желваки. Отстранив жену, Ричард быстро приблизился к гостю. Боксер и фехтовальщик, он уставился прямо в злобные глаза Мокаты.

— Не будь вы вдвое старше, — процедил Итон, — я пересчитал бы вам все зубы. Но ежели не уберетесь вон быстрее пули, разница в возрасте перестанет меня смущать...

Невероятным усилием воли Моката подавил ярость и улыбнулся наилюбезнейшим образом. Ни малейшего испуга сатанист не обнаружил.

— Полагаю, ваша жена заблуждается, — сказал он. — Погода весенняя, в этом все дело. Пока мы беседовали, миссис Итон стало клонить ко сну. А предварительно выслушав рассказы друзей об исчадии ада Мокате, она приписала мгновенную дремоту моему злокозненному внушению. Коль скоро миссис Итон продолжает настаивать на своем утверждении — что ж, я готов извиниться, хотя никакой вины за мною нет.

— Охотно верю, — нехорошо ухмыльнулся Ричард. — Но будьте любезны сию минуту убраться из этого дома к чертовой матери!

Моката пожал плечами:

— В высшей степени огорчительно, мистер Итон. Вы похожи на разгневанного капризного ребенка! Видите ли, я приехал только затем, чтобы отвезти Саймона Аарона в Лондон.

— Забудьте думать, — сказал Ричард.

Моката едва ли понимал, как ему посчастливилось. Бертран де Ришло, узнав от Саймона про Талисман Сета, сначала стрелял бы, а потом рассуждал. Отважный, однако утонченно культурный, цивилизованный и не веривший ни в какие средневековые глупости Ричард Итон и помыслить не мог о столь вопиющем нарушении закона. Впрочем, не рискуя жизнью, сатанист изрядно рисковал физиономией.

— Но пожалуйста! — Моката воздел обе руки, пытаясь урезонить неожиданного противника. — Выслушайте же хоть несколько слов! Здесь происходит ужасное недоразумение, проистекающее из ошибки, в которую впали ваши друзья! Миссис Итон истолковала случившееся превратно, такое бывает, — но теперь давайте побеседуем как приличествует воспитанным людям!

Боксер и фехтовальщик Ричард почуял неладное, помотал головой и начал смотреть на руки Мокаты.

— Видите ли, я сам попросил послать за вами. Госпожа Итон, полагаю, не откажется это подтвердить.

— Откажусь, не сомневайтесь, — любезно заверила Мари-Лу. — Ты умница, дорогой. Не смотри ему в глаза. И Бога ради, выкинь сучьего сына вон! Затеет драку — огрею кочергой...

— Слыхали? — осведомился Итон. Его лицо побелело от злости, кулаки сжались и были готовы метнуться вперед и вверх. — Слово женщины — закон для воспитанного человека, — закончил он с кривой усмешкой. — Выметайтесь. Незамедлительно.

— Жаль, что вы столь упрямы и безрассудны, мой молодой друг, — процедил Моката. — Задерживая Саймона Аарона в своем доме, и вы, и ваша жена, и... не вздумайте ударить — ваша маленькая дочь подвергаетесь ужасной опасности. Коль скоро не желаете размыслить спокойно, воля ваша. Но разрешите хотя бы поговорить с господином Аароном ровно пять минут.

— И пяти секунд не получите, — заверил Ричард, отступая в сторону и делая повелительный жест.

— Хорошо, — вздохнул Моката. — Если так вам угодно...

Сатанист, казалось, увеличился на глазах обоих наблюдателей — вытянулся ввысь и вширь, наполнился ужасной, устрашающей силой. Она словно растекалась по сторонам, покуда слова Мокаты падали в пространство, точно ядовитые, ледяные капли.

— Тогда нынче ночью ждите моих посланцев. И будьте покойны: уж они-то заберут Саймона живым или мертвым!

— Вон отсюда, — сквозь зубы произнес Ричард. — Сволочь проклятая, вон отсюда!

Сжав губы и не вымолвив более ни единого слова, Моката миновал столь нелюбезно с ним обошедшуюся супружескую пару, вышел наружу, зашагал по усыпанной толченым ракушечником аллее. Мари-Лу медленно, истово перекрестилась. Ричард обнял жену за плечи. Маленькое гибкое тело внезапно вздрогнуло и напряглось.

Испуганно всхлипнув, Мари-Лу зарылась лицом в плечо мужа.

— Что случилось? — встревоженно спросил Ричард.

— Милый, да неужели ты не видишь сам? — вскричала женщина. — Приглядись хорошенько! Это по-настоящему, это не фокусы, это правда!

— Чего я не вижу, родная? — встревожился Итон.

— Смотри, — простонала Мари-Лу. — Он идет освещенный солнцем — и не отбрасывает ни малейшей тени!

20. В трактире «Павлиний хвост»

Деревенская корчма, находившаяся неподалеку от Кардиналз-Фолли, едва ли была намного моложе самого имения. При Эдуарде Третьем трактир достиг наивысшего процветания, но переустройство главных дорог, случившееся в восемнадцатом веке, оставило харчевню в стороне от главных путей и обрекло служить лишь скромным потребностям обитателей окрестных деревушек. Здание перестраивалось, расширялось, однако в начале девятнадцатого столетия постепенно пришло в упадок, затянувшийся до времен прямо предшествовавших нашему повествованию в современной части.

Года за три-четыре до безрассудной и самовольной отлучки Рекса из дома Итонов, Иеремия Вилкс, лакей местного лорд-пэра, человека богатого и достаточно щедрого, подал в отставку.

Последняя объяснялась тем, что достойный слуга подхватил болезнь аристократическую и раздражающую донельзя. Мистер Вилкс отчаянно страдал подагрой и больше не мог сопровождать господина в частых и долгих путешествиях. Но годы, проведенные в поисках наиболее комфортабельных железнодорожных купе, самых удобных пароходных кают, подходящей одежды; время, посвященное уходу за громадным имением и ежедневным хозяйственным заботам, не миновало для мистера Вилкса бесследно.

Бывший лакей забрал в голову пожить «как благородные люди».

Обсудив собственную отставку с его светлостью, Иеремия признался в давнем своем желании. Лорд-пэр великодушно предложил старому слуге выкупить и отремонтировать «Павлиний Хвост», однако выразил изрядное сомнение в том, что неудобно расположенный трактир принесет новому владельцу хоть пенни дохода.

— Ведь какой-то изначальный капитал просто необходим, друг мой! — сказал его светлость.

И наивно предположил отсутствие надлежащей суммы у честного малого Иеремии Вилкса, верой-правдой служившего столько лет и ни разу не нагревшего руки на хозяйском добре.

Здесь-то его светлость ошибался коренным образом.

Жалованье мистера Вилкса было весьма скромным, однако, бдительно храня достояние лорда от множества мелких воришек, Иеремия резонно полагал, что имеет право хоть немного вознаградить себя за постоянные и непрекращающиеся труды. А поскольку любые и всяческие попытки прочей прислуги склонить Вилкса к игре в карты, ставкам на скачках и прочей дребедени оказались бесполезны, то достойный мажордом сумел постепенно вложить в многоразличные виды собственности такие деньги, что его светлость, вероятно, умер бы от сердечного приступа, узнав истину.

Вслух же мистер Вилкс объявил: ежели господин столь великодушен и собирается за собственный счет привести «Павлиний Хвост» в божеский вид, о прочем уже не стоит беспокоиться, ибо все гости его светлости, приезжающие поохотиться, не смогут разместиться в пределах имения, а потому неизбежно окажутся под крышей «Павлиньего Хвоста», умножая тем самым благосостояние владельца. Да и местные жители отнюдь не отличаются избыточной трезвостью, прибавил он.

В скором времени старинный трактир начал процветать еще больше, нежели в стародавние дни. Разумеется, шумные и назойливые мотоциклисты редко забирались в подобную глушь, владельцы автомобилей странствовали по иным дорогам, но избранные посетители, наслаждавшиеся мирным воскресным отдыхом на лоне почти нетронутой природы, находили «Павлиний Хвост» несравненным и неподражаемым уголком. А умелая и внимательная забота мистера Вилкса, вкупе с огромными кулинарными познаниями его жены, заставляла подписывать представляемый в понедельник счет безо всяких вопросов.

Иеремия разумно и предусмотрительно заполнил винный погреб сотнями бутылок, заказанных у личного поставщика его светлости в Лондоне. Условия покупки были обоюдно выгодны, и чрезвычайно способствовали процветанию трактира. Ужасная, полудетская тирания закона, воспрещавшего торговать спиртным в неурочные часы, оканчивалась на пороге «Павлиньего Хвоста». И ни разу мистер Вилкс не попался, ибо все без исключения клиенты числились его личными друзьями. Это, безусловно, относилось и к местным магистратам, захаживавшим в трактир с похвальной регулярностью. Любой чрезмерно любопытный полицейский чин, дерзавший объявиться в заведении Вилкса и осведомиться, с какой стати джентльмены употребляют горячительные напитки задолго до полудня, встречался с высокомерным, избыточно честным взором владельца и узнавал, что добрые товарищи Иеремии любезно согласились продегустировать образцы из новой партии заказанных вин. Разумеется, совершенно бесплатно, а посему ни самомалейшего криминала в простом дружеском угощении отыскать невозможно. Коль скоро денежные операции отсутствуют, говорил мистер Вилкс высокомерно и оскорбленно (присутствующие подтверждали его слова согласными кивками), то и пронырливым блюстителям порядка придираться не к чему.

Короче, «Павлиний Хвост» был непревзойденным в своем роде заведением, обеспечивавшим постояльцев и посетителей всем возможным — и почти невозможным в иных, расположенных поближе к очагам цивилизации, местах. Рексу трактир был отлично знаком по предыдущим приездам в Кардиналз-Фолли, американец бежал напрямик и десять минут спустя ворвался в хорошо обставленный, уютный зал, где старинные дубовые балки нависали почти над самой головой и весело пылал огромный очаг.

Кроме Танит, в трактире не было ни души.

Девушка вскочила со стула и кинулась навстречу ван Рину. Схватила Рекса за руки с силой, неожиданной в столь тонких, аристократических пальцах.

Она выглядела измученной и осунувшейся. Дорогое зеленое платье было измято и перепачкано, хотя, по всей видимости, девушка отчистила его как сумела. Покрасневшие, заплаканные глаза казались неестественно большими — возможно, благодаря обводившим их темным кругам.

Танит прижималась к Рексу и непроизвольно вздрагивала.

— Слава Богу, вы пришли! — воскликнула она.

— А как вы узнали, где разыскать меня? — быстро осведомился Рекс.

— Дорогой мой, — сказала Танит, бессильно опускаясь на стул и проводя ладонью по лицу. — Прежде всего разрешите попросить прощения за страшную глупость. Я, как последняя дура, угнала вашу машину...

— Герцогскую, — с улыбкой поправил Рекс.

— Пускай герцогскую. Конечно же, не справилась с управлением, вылетела с дороги, чуть не разбилась.

— Уже знаю.

— А потом пять миль проделала пешком.

— Что?! Хотите сказать, вы все-таки побывали на шабаше?

Танит кивнула и вкратце, не вдаваясь в пугающие подробности, поведала американцу о своем пути к сборищу сатанистов. Ее глаза сузились, когда зашла речь о неодолимой силе, увлекавшей навстречу преисподнему козлу.

— Ничего не могла поделать, — жалобно сказала Танит. — Сопротивлялась каждой клеточкой мозга, только ноги шли сами по себе. А потом показалось, будто небеса разверзлись и разгневанный Господь решил уничтожить окаянное сборище! Громовый рев, два ослепительных огня, похожие на чьи-то глаза... Словно карающий дух спускался по склону в эту страшную лощину! Сковывавшая меня сила внезапно исчезла без следа, я помчалась назад во весь опор, вырвалась на равнину, затем обо что-то споткнулась, упала... Думаю, потеряла сознание.

— Это был наш автомобиль, — улыбнулся Рекс. — Но все-таки, откуда вы узнали, что покорный слуга расположился в Кардиналз-Фолли?

— Очень просто! Когда я пришла в себя, лежа на траве, кругом было ужасно тихо. Ни единого звука. Я бросилась бежать без оглядки, не разбирая дороги. Просто хотела убраться подальше от ужасного места. Потом выбилась из последних сил, опять упала и немедленно уснула. Только не смейтесь: уснула в придорожной канаве.

Рексу и в голову не приходило смеяться.

— Наутро просыпаюсь — и обнаруживаю, что лежу возле самого шоссе. Выхожу на асфальт, шагаю невесть куда, и через полчаса попадаю прямиком в Девайз.

Танит помолчала несколько секунд и продолжила:

— Я добралась до городского центра, отыскала гостиницу, и лишь тогда вспомнила, что в кармане — ни пенса. Оставалось только обратиться к местному ювелиру, заложить брошь и получить на руки сразу двадцать фунтов. Правда, вещица стоила не менее сотни, однако я не хочу с нею расставаться и выкуплю при первой возможности. Ювелир любезно согласился переслать брошку прямо в Лондон. Разжившись деньгами, оказалось возможно вернуться в отель.

— После нашего совместного выезда из Клариджа приключилось так много нежданного и страшного, что я начала ощущать себя совсем иным человеком, новой личностью. Противно было вспомнить о недавних поступках и желаниях. Но я отлично сознавала грозящую опасность. Следовало немедленно искать убежища, спасаться от Мокаты. Любой, кроме вас, посчитал бы меня сумасшедшей. Но все события совершенно выходят за рамки ежедневного опыта! Мне было очень одиноко, Рекс. Одиноко и сейчас... Помогите, пожалуйста!

Девушка откинулась на спинку стула, совершенно обессиленная рассказом. Рекс перегнулся вперед, взял обе ее ладони, легонько и ласково сжал:

— Ну перестаньте, милая, перестаньте.

Слово «милая» прозвучало естественно и непринужденно.

— Вы поступили единственно верным образом. Больше ни о чем не беспокойтесь. И волоска с этой славной головки не упадет! Однако, на вопрос мой вы так и не ответили...

Танит приподняла веки и слабо улыбнулась.

— Единственной надеждой оставался Рекс ван Рин, о чьем местонахождении можно было только гадать... Я и принялась гадать.

— Не понимаю.

— Все главные способы гадания временно выключают внешнее зрение, дабы начало работать внутреннее. Слыхали, наверное: чайный лист, хрустальные шары, топленый воск, винные возлияния, карты, вода, внутренности животных, птичий полет, верчение решета, жженая бумага...

— Слыхал, слыхал, — с немалой поспешностью прервал девушку ничегошеньки не разумевший Рекс.

— Очутившись в гостиничном номере, я снова захотела спать — ужасно, почти неодолимо. Но уснуть нельзя было ни в коем случае. Звоню, вызываю горничную, прошу бумагу и карандаш. Запираюсь, кладу руку с зажатым в ней карандашом на бумажный лист, погружаю себя в транс...

Американец прищурился.

— А когда сознание возвращается, на листке нацарапано вполне достаточно, чтобы пулей помчаться сюда и позвонить в Кардиналз-Фолли.

Рекс ван Рин мысленно хмыкнул, однако почел за благо хранить невозмутимое выражение лица. Впрочем, за последние двое суток он всякого навидался, и вспыхнувшее было недоверие быстро угасло.

Отчего бы, собственно, женщине, обладающей необычными навыками, не получить необходимых сведений, погрузившись в транс и применяя непроизвольную запись?

Танит поглядела на прадедовские часы, равномерно тикавшие в углу просторной комнаты. Рекс посмотрел туда же. Пролетело уже полчаса. Американец начал слегка нервничать. А ну-ка, если что-то приключилось с Саймоном или Итонами? Теперь, когда Танит отыскалась, надлежало немедленно возвращаться в Кардиналз-Фолли...

— Прошу прощения, Танит, но мне следует уходить. Сей же час. Нельзя покидать Саймона чересчур надолго.

— Пожалуйста, — сказала Танит умоляющим голосом, — или заберите меня к себе, или не оставляйте одну. Оставите — наверняка явится Моката.

Мгновение-другое американец боролся против искушения произнести: «пойдемте». Если девушка поведала правду, оставлять ее на произвол чудовищных сил было бы преступно. А если нет?

До сих пор она была послушной игрушкой в лапах Мокаты. Неужто переменилась полностью в столь короткий срок? А вдруг Моката подстроил звонок и вызов лишь затем, чтобы выманить его, Рекса, из Кардиналз-Фолли, ослабить защиту?

Если Танит не лжет, она в положении ничуть не лучше Саймоновского и отчаянно нуждается в помощи. Свести обоих под одной крышей и оберегать совместно? Ван Рин тотчас отверг эту мысль. Девушка могла сознательно или бессознательно играть на руку прежнему «наставнику». Тогда в Кардиналз-Фолли, по сути, проник бы вражеский лазутчик, наделенный невесть какими скрытыми познаниями и навыками. Проще было бы сразу распахнуть перед Мокатой двери и с поклоном пригласить в дом.

— А чего именно вы опасаетесь? — спросил Рекс, пытаясь выиграть немного времени. — Оставайтесь в трактире, здесь уютно, тепло, совершенно спокойно.

— Опомнитесь! — воскликнула Танит, вперяя в американца молящий взор. — Опомнитесь ради... ну, хоть ради собственных друзей, коль я не заслуживаю участия! У Мокаты сотня способов разведать местонахождение Саймона. И мое. Сопротивляться чернокнижнику бесполезно. Моката часто повторял: ни единая женщина не оказывалась настолько удачным и безотказным медиумом, — простите за невольное хвастовство. Будьте покойны, по доброй воле он меня не выпустит. И, возможно, уже направляется прямо сюда.

— И когда придет?..

— Погрузит беглую помощницу в транс, передаст через нее мысленный приказ господину Аарону... Саймона вы после этого и на цепи не удержите. А удержите — Моката нашлет на него порчу, опять же посредством и помощью медиума.

Рекс пожал плечами:

— Де Ришло — старый хитроумный лис. Отведет порчу в наилучшем виде.

— Пожалуй, пожалуй! — почти выкрикнула Танит. — Но ведь вы ничего не смыслите в этом, и не понимаете: если действие Мокаты столкнется с равным или превосходящим по силе противодействием, вибрации, так сказать, рикошетом ударят посылающего!

— Велика беда! — улыбнулся Рекс, опять беря девушку за руки и стараясь успокоить. — Треснет Мокату его же собственным камнем — подумаешь, потеря!

— Нет, нет! Он ведь потому и пользуется медиумами! При удачах погибает намеченная жертва, при срывах же расплачивается не Моката, а загипнотизированный человек, служащий источником излучения...

* * *

— Экая сволочь! — сказал американец, немного помолчав. — Скверные дела...

Мозг ван Рина работал с лихорадочной быстротой. Правду говорит или обдуманно, изощренно лжет? У Саймона, по крайней мере, есть Ричард, Мари-Лу, герцог... А на кого рассчитывать этой несчастной, запутавшейся в...

— Одну минуту, — внезапно произнес Рекс изменившимся, напряженным голосом. — Вы же приняли сатанистское «крещение»! На что рассчитываете?

— Не принимала! Должна была принять прошлой ночью, но ведь, слава Богу, разбила машину, опоздала, а потом герцог на своем автомобиле разогнал весь шабаш!

Рекс оторопело уставился в глаза девушки, начиная понимать: положение осложняется еще больше.

Любовь, которую он безуспешно пытался подавить, разгорелась с удвоенной силой, испепеляя последние доводы, продиктованные чувством долга и простым здравомыслием. Надо было оставаться в трактире и защищать Танит.

— Хорошо, — сказал ван Рин, отбросив последние колебания. — Остаюсь.

— Слава Богу, — повторила девушка, со вздохом неописуемого облегчения, — Слава Богу!

Рексу отчего-то припомнился бледный рассвет над Стонхенджем, усталое, осунувшееся лицо герцога, его разъяснения касательно страшного Талисмана Сета, способного разверзнуть адские врата и впустить в ничего не подозревающий мир апокалиптических всадников. Едва лишь Моката разыщет окаянную вещь...

Речь идет, напомнил себе американец, не просто о безопасности Саймона и Танит — судьбы всего человечества поставлены на карту, но человечество никогда и ни за что не согласится поверить подобной «чуши». Нужно сражаться маленьким сплоченным отрядом и, если потребуется, совершить убийство. Не колеблясь и не рассуждая. А, если понадобится, даже пожертвовать собой. Тоже безо всяких колебаний...

С неожиданной отчетливостью ван Рин понял: выпадает золотой, неповторимый случай перенести сражение на вражескую территорию. Девушка совершенно убеждена, что Моката не пожалеет усилий, дабы заполучить ее назад. А герцог недвусмысленно сказал: при свете дня сатанист ничем не отличается от любого заурядного негодяя, не обладающего противоестественными возможностями...

— Эгей! — выпалил американец. — А почему бы не подождать вашего бывшего руководителя, не оглушить и не доставить герцогу на дом? А? Пускай де Ришло сам решает, как обезвреживать милейшую особу господина Мокаты.

— Опомнитесь, Рекс, — печально улыбнулась Танит. — Хулиганское нападение на посетителя с последующим насильственным похищением? Да вас упрячут за решетку еще до заката!

Рекс мысленно выругался. Действительно, мистер Вилкс навряд ли выразит особый восторг по поводу столь решительных действий под крышей процветающего трактира. Объяснить причину подобной выходки нечего и думать — не в тюрьме очутишься, так в палате для буйнопомешанных. Впрочем, вероятнее всего, Моката сумеет сыскать девушку где угодно, и затевать потасовку в «Павлиньем Хвосте» ни к чему.

Вполне возможно подыскать укромное, уединенное местечко. Танит придется поработать своего рода приманкой. Наживкой...

Рекс поежился и счел за благо не излагать последнего соображения.

Еще с минуту он опять взвешивал, не отправиться ли в Кардиналз-Фолли, но это казалось в высшей степени безрассудным ходом. Пустив Танит под Итоновский кров, и думать было нечего прогонять ее перед наступлением ночи. А предстоящая, по словам герцога, атака вполне могла обрушиться на девушку — слабейшее звено в оборонительной цепи — и погубить всех. Моката все равно едва ли дерзнет явиться в неприятельскую крепость собственной непотребной персоной... А вот лесок за трактиром отлично способен послужить прикрытием! Превосходный шанс!

Американец искоса поглядел на Танит и предложил:

— А давайте-ка прогуляемся!

Девушка покачала головой.

— С удовольствием согласилась бы, но устала сверх меры. Спала-то всего ничего, да еще в грязной придорожной канаве!

Рекс понимающе кивнул.

— Мы с герцогом тоже почти глаз не сомкнули. Рассвета дождались в Стонхендже, портом ринулись в Амсбери. Там де Ришло быстро снял маленькую комнатенку. Нас, кажется, приняли за компанию гомосексуалистов: его светлость потребовал внести в спальню три кровати и сдвинуть вместе... Поглядели бы вы на физиономии хозяев! Но герцогу было совершенно все равно. Сказал, что силы Саймона иссякли и с малого глаз нельзя спускать, пока не доберемся до Итонов. Положили Аарона посередке, сами пристроились на флангах — перехватывать и усмирять, ежели Моката отдаст мысленный приказ. Для пущей верности де Ришло велел снять ремни и галстуки, привязать запястья и лодыжки Саймона к нашим собственным. Пояснил, что защитные вибрации таким образом усилятся и умножатся. Подремали вполглаза часа три с половиной — вот и весь отдых... Слушайте, в лесу тепло и сухо, май стоит изумительный, давайте самый чуток побродим!

— Если настаиваете, — слабо улыбнулась Танит, — побродим. Спать нельзя все равно. И до завтрашнего рассвета не давайте мне даже задремать, хорошо? После полуночи наступает второе мая, мой день рождения. Роковой день, помните? Он может окончиться добром или худом, но в любом случае — это день переломный. И я боюсь, Рекс, ужасно боюсь...

Американец бережно обнял девушку за плечи и вывел через боковую дверь в залитый солнечным светом сад. Иеремия Вилкс позаботился установить там две мишени для стрельбы из лука, на радость и забаву местным сквайрам, не упускавшим случая поупражняться в знаменитом английском искусстве, неуклонно осушая стакан вина либо кружку эля после особо удачных попаданий. Последнее обстоятельство изрядно увеличивало доходы славного трактирщика.

Вдали сад постепенно переходил в лесок, точнее, обширную рощу. Неглубокий ручей служил естественным рубежом владений мистера Вилкса. Достигнув берега, Рекс подхватил Танит на руки прежде, нежели девушка успела возразить, и одним прыжком перемахнул поток. Танит лишь удивленно посмотрела в глаза ван Рину.

— И сильны же вы, Рекс! Большинство мужчин без труда поднимают женщину, а вот преодолеть с такой ношей ручей шириною пять футов не всякий сумеет.

— Кой-какая силенка имеется, — добродушно сказал Рекс. И вовсе не поторопился отпустить девушку. — Ничего и никого не опасайтесь. Я усмирю Мокату, будьте уверены.

— Уверена, — шепнула Танит.

Она обняла американца за шею, и Рекс углубился в рощу, бережно прижимая к себе драгоценную ношу. Наконец, окна трактира исчезли за стволами зеленеющих буков. Тихо жужжали пчелы, стрекотали кузнечики, разноцветные мотыльки перепархивали с цветка на цветок.

— Ты устанешь до полусмерти, — негромко сказала Танит и прижалась щекой к могучему плечу Рекса.

* * *

Новая, неведомо откуда возникшая, неизвестно кем спущенная на злополучную прогалину тварь ковыляла неподалеку от церковной руины. Краем глаза испанец подметил неожиданное движение, быстро глянул влево — и едва не выронил самострел.

Сколь ни был тошнотворен болотный пес, он хотя бы в гнусном и несчастном посмертии своем сохранял подобие положенных природою очертаний. Гадина же, близившаяся к Родриго через поляну, могла присниться лишь воображению, расстроенному белой горячкой.

Громадный рыбий череп, оснащенный двумя рядами треугольных зубов, увенчивал тело карликового и — не в пример славным эллинским полубожкам, — невыразимо уродливого сатира. Подобной рыбищи кастильцу не доводилось видать до того, и никогда не привелось повстречать впоследствии. Праправнуки Родриго, дравшиеся в бассейне Амазонки с индейцами аймара и гуарани и повидавшие много чудес и див, напрочь недоступных человеку одиннадцатого столетия, наверняка признали бы в морде чудовища пиранью — однако увеличенную до невообразимых размеров. Ибо на свете есть животные, рыбы, ящеры и птицы — чаще всего, почему-то, рыбы и ящеры — воплощающие неизбывную, самодостаточную злобу ко всему живущему. Вспомним акулу. Вспомним ту же пиранью. Вспомним крокодила. Это живые машины уничтожения, созданные лишь терзать, рвать, заглатывать. Земные тени потусторонних существ, с коими по собственной воле встречаются лишь бесноватые, вроде погибшего двумя сутками ранее Торбьерна, или еще не родившегося Дамьена-Мокаты, отлично знавшего, кем был в предыдущем своем воплощении, вспомнившего все, и любой ценою стремившегося отвоевать утраченное...

Ничего подобного Родриго, разумеется, в голову не брал. Он только с холодной отчетливостью понял: наступает конец. Тварь близилась неуклюже, безо всякой положенной законами естества легкости; припадала на узластую клюку, щерилась и щелкала зубами, — но продвигалась вперед со скоростью невообразимой в столь неприспособленном для земного бытия теле. Копыта грохали о сухую травянистую почву неравномерно, спотыкались, путались в траве; клюка шарила, точно палка слепого, но заподозрить страшилище в слепоте не мог бы никто. Два невыразимо страшных оранжевых глаза вращались в черепных костях, смотрели пристально и безошибочно. Эта тварь отнюдь не была простой куклой и отлично знала, на кого и зачем шла...

— Бей! — заревел над ухом испанца Бертран де Монсеррат. — Сначала собаку!

* * *

Говоря строго, в ту изобильную событиями ночь на поляне одновременно охотилось два ежа. Второй, будучи меньше и слабее, промышлял близ опушки, сторонясь матерого и отнюдь не всегда приветливого собрата.

Нынче робкому и стеснительному зверьку повезло. Гам, топот и всеобщее смятение вспугнули затаившуюся в норке мышь, выгнали ее прямо на колючего добытчика. Ежик прянул, сомкнул челюсти, помотал головой и только-только вознамерился приступить к честно заработанной трапезе, как большая продолговатая штуковина коротко взвыла и впилась в землю неподалеку от чуткого черного рыльца.

Перепуганный малыш отскочил, точно ужаленный, поспешно свернулся клубком, подставил неведомой пакости встопорщившиеся колючки. Никакого нападения не последовало.

Ежик осторожно высунул наружу холодный влажный нос, принюхался. От знакомой поляны, простиравшейся слева, разило чем-то невыразимо грозным, веяло смертью и тленом — двумя запахами, ненавистными всякому лесному существу. Еще недавно здесь было тихо и спокойно, проголодавшиеся ежи выбрались на положенную ночную прогулку и оказались застигнуты вихрем небывалой схватки.

Забияка погиб немедленно.

А осторожному крошке еще предстояло исполнить важное, неотъемлемо необходимое дело.

Но сам ежик об этом, разумеется, и не подозревал.

* * *

Родриго промахнулся.

Даже самый опытный, искушенный и понаторелый в своем искусстве стрелок не застрахован от случайных неудач. Тем паче, стрелок изнуренный, издерганный испытаниями, обычному человеку не причитающимися.

Арбалет вздрогнул. Стрела, нацеленная точно и безошибочно, сдвинулась на одну восьмую дюйма. Угол отклонения составил примерно два градуса и обозначил итоговый промах, равный половине локтя.

Болотный пес оказался невредим.

В туле, укрепленном посередине груди, осталось три подаренных стрелы.

Извлекать и накладывать новую было уже некогда.

Бертран де Монсеррат успел отшвырнуть Родриго в сторону мощным ударом ладони, отпрянул и покатился по лесным травам сам, избегая пагубного удара.

Тлетворная тварь мелькнула в воздухе, пронеслась меж разлетевшимися противниками, удачно миновала корявый дубовый ствол, умело упала на все четыре лапы.

Родриго рванул стальную тетиву, и со смятением почувствовал, как непроизвольно разжались ободранные в кровь пальцы, как витая жила неподатливо рванулась вперед и снова замерла в исходном положении.

Даже бычья мощь испанца не была беспредельна.

Пришло время платить.

Родриго де Монтагут-и-Ороско неторопливо поднялся на ноги. Точно так же вставал он перед арабской кавалерией, шедшей в атаку по гренадским пустошам, — вставал, дабы отбить или погибнуть. Однако, по сравнению с нынешним противником, арабские наездники выглядели добрыми старинными приятелями...

Болотный пес уже остановился и обернулся. Полуразложившаяся мразь не мыслила самостоятельно. Падаль просто направлялась чужой волей. Однако направлялась верно, целеустремленно, безошибочно.

— Спина к спине! — грянул рядом совершенно и всецело пришедший в себя де Монсеррат. — Защищаемся!

Родриго повиновался не рассуждая.

— Собака тебе, скотина мне! — прорычал Бертран. — Управишься — поможешь!

Испанец принял нападающую мразь на острие клинка. Меч работал удивительно легко — гораздо проще, нежели в бою с живыми людьми. Родриго вновь невольно изумился всеобщему страху перед вурдалаками. До чего же податлива перегнившая плоть...

Рыбообразное чудище придвигалось.

Трясучие скелеты наступали.

Трясинная гадина потеряла в столкновении с Родриго половину передних зубов, отпрянула и снова рванулась вперед. Испанец ударил наотмашь, почти не целясь. Напрочь отрубил остатки головы. Шатнулся вослед собственному клинку...

Семеро трясучих скелетов замыкали круг. Они двигались упорно, бесстрашно, жертвовали собой, отвлекая неприятеля и готовя поле для решающей атаки главного противника. Пираньеголовую тварь отделяло от двух последних защитников прогалины не свыше двадцати ярдов расстояния.

— Бей! — снова сказал Бертран де Монсеррат. — Круши, подлец! На тебя вся надежда!

Двое бывших друзей стояли спина к спине, отражая дьявольскую атаку. Кто уходил от воющего кончара, которым вооружился при отъезде норманнский барон, того настигал неотразимо сокрушавший меч испанца. Малейшая оплошность, огрех, простая нерасторопность могла стоить жизни. Однако ни тот, ни другой не промахивались, не грешили против правил фехтования, уклонялись и разили сообразно боевым навыкам. А уж этого-то и у Бертрана, и у Родриго доставало в избытке.

— Берегись! — выкрикнул испанец.

Монсеррат легко уклонился, развалил подступивший сбоку скелет. Кастильский рыцарь ударил сплеча, опрокинул предпоследнего, едва не угодил в зубы крепкому, сохранившему все пересохшие и мумифицированные связки неприятелю, но Бертран успел треснуть по черному черепу затянутым в кожаную перчатку увесистым кулаком. Родриго хлестнул умертвие плашмя, раздробил ребра, поверг навеки. Резко пихнул барона в сторону.

— Задержи! Хоть немножко!

Зубы преисподнего чудища лязгнули в каком-то дюйме от Бертранова плеча. Де Монсеррат непроизвольно охнул, отмахнулся клинком. Гадина приняла удар на клюку и прочнейший, дважды закаленный стальной меч переломился.

Испанец со всей силой отчаяния натянул тетиву, метнул в желоб серебряную стрелу, почти не целясь нажал спусковой крючок. И вновь промахнулся — на этот раз всего с трех ярдов расстояния.

Барон ударил сапогом, отбросил омерзительную тварь, отлетел сам. Страховидная нечисть оказалась неимоверно тяжела, хоть и достигала Бертрану едва ли до середины груди. Будь у рыбьего черепа какое-то подобие губ, он, вероятно, осклабился бы, глядя на сбитого собственным движением противника. Впрочем, тварь нацеливалась отнюдь не на Бертрана.

Родриго выхватил из колчана последнюю серебряную стрелу, отпрыгнул за дубовый ствол, исступленно заработал воротом. Чудище непостижимо быстро взмахнуло клюкой и отразило болт, выпущенный в упор. Следующий взмах наверняка раскроил бы кастильцу голову, но успевший вскочить Бертран опять остервенело пнул потустороннюю тварь. Испанец ударил по рыбьей харе прикладом и тотчас лишился арбалета, ибо мореное дубовое ложе непостижимым образом разлетелось вдребезги.

Оба рыцаря замерли.

Исход боя становился ясен.

* * *

Если ежи вообще способны потеть, то маленький робкий зверек изрядно взопрел, волоча тяжелый арбалетный болт через большую, а по ежиным крохотым меркам и вообще неоглядную прогалину. Ежик ухватил стрелу, сомкнув зубы у самого острия — точно так же таскал он ужей, пойманных во время ночных вылазок. Он понятия не имел, зачем это делает, но трудился не покладая коротких лапок, ведомый неизвестной властью. Он бежал во всю прыть.

И успел.

* * *

Только чудом испанец сумел отклониться.

Узловатая клюка, метившая в лоб, мелькнула мимо, дернулась вослед Родриго, зацепила.

Удар конского копыта, вероятно, был бы легче этого скользящего прикосновения.

Из глаз кастильского рыцаря посыпались искры. Испанец пошатнулся и рухнул наземь. Бертран де Монсеррат хлестнул чудовище кулаком, взвыл, едва не расшибив руку вдребезги, но все же отвлек проклятущую нечисть. Рыбо-сатир обернулся, испустил зловещее шипение, изготовился напасть...

Маленький холодный нос уткнулся в ладонь Родриго.

Рыцарь непроизвольно стиснул пальцы и ощутил в кулаке знакомый граненый стержень. Еще ничего не понимая, он пошевелился и тотчас крикнул от ужаса, ибо неведомая гадина склонилась к самому лицу, разевая челюсти, готовясь впиться в горло.

Родриго нанес удар, нацеливаясь прямо в лютый оранжевый глаз. Серебряный наконечник погрузился верно и глубоко.

Дикого рева испанец уже не услыхал.

И не увидел, как, обратившись облаком алого дыма, взвилось и навсегда пропало страшилище, воспоминание о котором пришлось прогонять из памяти на протяжении долгих лет.

Родриго де Монтагут лишился чувств.

* * *

— Ну передохни же чуток, — сказала Танит.

— А я и не устал ни капельки, — весело отозвался Рекс. — Ты же легче перышка!

— Хорошенькое перышко! Давай посидим под этими деревьями. Здесь так уютно и спокойно...

— Я мог бы нести тебя целую милю. Честное слово.

— Лучше устроимся на траве. Ты был совершенно прав — тут гораздо приятнее, чем в трактире.

Американец осторожно усадил девушку на покатый травянистый склон, встал рядом на колени и не выказал ни малейшего намерения отпускать хрупкие плечи Танит. Заглянул прямо в янтарные, дремотные глаза.

— Вы любите меня! — промолвил ван Рин с неожиданной уверенностью. — Правда?

— Правда, — призналась Танит, слегка вздрогнув. — Только вы, Рекс, не должны любить меня в ответ. Вы же помните, что я сказала вам вчера. Час гибели близок. Возможно, он наступит уже завтра...

— Дудки! — яростно возразил американец. — Мы укротим этого дьявола Мокату! Герцог ему пропишет по первое число, не сомневайтесь!

— Но, милый, ведь Моката здесь вовсе ни при чем! — печально произнесла Танит. — Это старое предсказание. Судьба. Ты знаешь меня совсем недавно, и должен запретить себе...

— Ты не умрешь! — выпалил Рекс. И внезапно засмеялся. Неукротимая, жизнерадостная натура американца взяла свое.

— А даже если завтра мы умрем оба, — сказал ван Рин, — остается еще сегодня! И я люблю тебя, Танит. Сама знаешь...

Ее руки обвились вокруг мускулистой шеи Рекса.

* * *

— Родной, — произнесла Танит полчаса спустя, — любимый... Но теперь, — добавила она со слабой улыбкой, — когда в довершение ко всему... А я не спала без малого тридцать шесть часов... Нельзя спать, и все же я просто не выдержу предстоящей ночи, если не подремлю хоть немного. Ты подле меня, и ничего-ничего не может приключиться, правда?

— Разумеется, — хрипловатым голосом отозвался Рекс. — Ни человек, ни дьявол тебе не повредят, покуда я рядом. Бедная, ты, наверно, уже и говоришь-то с трудом! Спи немедленно, я постерегу.

С глубоким вздохом Танит повернулась, положила голову на плечо американца, угнездилась поудобнее.

Сомкнула веки...

День постепенно клонился к закату. Конечности Рекса уже изрядно затекли, однако молодой человек и шевельнуться не смел, боясь потревожить спящую. Рекс лихорадочно размышлял о вещах непонятных и малоприятных.

Во-первых, Моката не появился. Во-вторых, что должны думать обитатели Кардиналз-Фолли, которые наверняка головы себе сломали, гадая, куда подевался ван Рин, и что с ним приключилось. Мари-Лу знала: Рекс отправляется в трактир. Знала зачем, и на какое свидание. Конечно же, Итоны уже позвонили владельцу, а тот объявил: американец и незнакомая девушка ушли в неизвестном направлении. Как последний болван, подумал Рекс, я даже не оставил им весточки.

Тени удлинялись. О Мокате по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Нехорошие сомнения опять начали терзать ван Рина. А если Танит бессознательно, отнюдь не ведая, что творит, выманила его на открытое пространство, ослабив и без того маленький гарнизон Кардиналз-Фолли? Правда, Саймон остался под защитой Ричарда и Мари-Лу, да и герцог уже наверняка торопится назад, но де Ришло едет в одиночку... Поди узнай, какую пакость способен учинить Моката, дабы воспрепятствовать благополучному возвращению главного противника! И, ежели, не приведи Господь...

Рекс поежился. Ричард настроен весьма скептически, а в довершение ни аза не смыслит в мистической защите, в мысленных преградах, столь необходимых в продолжение предстоящей ночи. А он, ван Рин, по меньшей мере видевший действия де Ришло накануне, способный не рассуждая, по памяти, воспроизвести хоть что-то, — удалился и не возвращается.

Чистой воды дезертирство.

И Саймон вполне может оказаться беспомощен перед вылазкой сатаниста...

С ужасом и содроганием Рекс понял: уже смерклось. Танит продолжала спокойно и мирно спать.

Окаянная ночь наступила, и они остались в безмолвном, пустом лесу.

21. Скептицизм Ричарда Итона

В без четверти шесть герцог де Ришло подкатил на запыленной испано-сюизе к парадному входу Кардиналз-Фолли.

Ричард встретил товарища прямо на ступеньках и немедленно рассказал о странном визите, сделанном Мокатой.

— Нимало не удивляюсь, — ответил герцог. — Знать, прижало мерзавца по-настоящему, ежели рискнул явиться сюда средь бела дня и в открытую пытался увести Саймона. Теперь Мокате дорога, видишь ли, каждая минута. Расположение светил неумолимо изменяется, а сатанист, не исполнивший повеление князя тьмы, платит цену страшную. Говоришь, угрожал вернуться ночью с подкреплением?

— Ага, — подтвердил Ричард. — Запугивал, сулил напустить на дом каких-то отборных чудовищ.

— Гм! — нахмурился герцог.

Итона поразило — и весьма неприятно поразило — затравленное выражение, возникшее во взоре де Ришло. Никогда прежде не думал Ричард о своем друге как о старике, но сейчас впервые и определенно почувствовал: герцог, по меньшей мере, вдвое старше его самого. Де Ришло непонятным образом обмяк, ссутулился, будто на плечи ему ложился неподъемный груз. Прочерченное новыми, неведомо откуда взявшимися морщинами, бледное, осунувшееся лицо застыло в скорбной гримасе.

— Не волнуйтесь, ваша светлость, — подбодрил товарища Итон. — Ведь не полагаете же вы, что сукин сын и вправду пришлет сюда нечисть и пакость?

— Полагаю? — вяло улыбнулся де Ришло. — Нет, мой дорогой, не полагаю. Совершенно и всецело убежден! А мне удача сегодня изменила. Изрядно изменила.

— Не понимаю...

— Отец Брэндон, знакомый священник, которому вполне можно было бы довериться, в отъезде. Он прекрасно разбирается в борьбе против запредельных ужасов и, вне сомнения, помог бы старому приятелю. Но заместитель его, молодой клирик, разумеется, не поверил ни единому слову. Причастия не дал. Лично явиться в Кардиналз-Фолли отказался наотрез... Видишь ли, святое причастие — надежнейшая оборона от надвигающихся на нас мерзостей. А его-то и не удалось привезти.

— Попробуем обойтись, — ухмыльнулся Ричард.

— Нужно обойтись...

В голосе герцога прозвучала нотка привычной решительности.

— Если Церковь не хочет содействовать, положимся на мои познания в эзотерических формулах. К счастью, почти все неотъемлемо важное у меня с собой, однако буду весьма признателен, если вы прогуляетесь до сельской кузницы и разживетесь пятью подковами. Или пошлите кого-нибудь. Но помните: подковы должны быть новехонькими! Это жизненно важно.

Детская по внешности просьба вызвала новую ухмылку Итона. Прежний скептицизм взыграл с удвоенной силой. Но слово «сельский» тотчас напомнило про ван Рина и его поспешное исчезновение. В нескольких словах Ричард поведал герцогу о случившемся.

— Остолоп! — только и сказал де Ришло. — Вот уж не подозревал, что Рекс может свалять подобного дурака... Ох, какой болван!

— Позвонить Вилксу?

— Немедленно, сию секунду!

Мистер Вилкс любезно сообщил: около трех появилась неизвестная лэди. Вскоре к ней присоединился «этот славный американский джентльмен, изредка наезжающий в Кардиналз-Фолли». Поговорив минут сорок, оба вышли и более не возвращались.

— Ну и дурень! Ах, лоботряс безмозглый! — бушевал герцог. — Любому хватило бы четвертой части того, чего Рекс насмотрелся в предыдущие двое суток. Но нет! Пиджак подмышку — и вперед, в объятия Мокатиной девицы! Ставлю сто против одного: Танит, по меньшей мере, подсадная утка. Может быть, и похуже... Остается лишь надеяться, Рекс вернется засветло! Где Саймон?

— С ним безотлучно сидит Мари-Лу. Наверху, в детской. Они, кажется вознамерились вместе искупать Флер и уложить в кроватку.

— И на том спасибо... Идем-ка туда. Флер, как ни странно, может очень и очень помочь нынешней ночью.

— Флер?!

Герцог кивнул:

Молитвы девственниц имеют в подобных случаях огромную силу. Чем девушка либо девочка моложе — тем сильней вибрации, порождаемые молитвой. А крохотный ребенок, вроде Флер, уже достаточно смышленый, чтобы молиться, и совершенно чистый помыслами, наиболее близок к полной и всецелой чистоте. Помнишь: если не станете как дети, не внидете в Царствие Небесное?

Прости, позабыл спросить заранее: Мари-Лу и ты сам не против?

— Разумеется, нет, — с готовностью ответил Ричард. — Пускай малышка помолится за дядю Саймона, что в этом плохого или опасного? Пройдемте через библиотеку.

Ричард приблизился к одному из высоких стеллажей, надавил на кардинальскую тиару, украшавшую один из книжных корешков. Потайная дверь, замаскированная фальшивыми переплетами, скользнула в сторону, и открылась узкая винтовая лестница, высеченная прямо в стене. Итон и де Ришло проворно поднялись на второй этаж, и мгновение спустя Ричард открыл изнутри новую скрытую дверцу.

Детская пустовала, однако в прилегающей ванной комнате обнаружились все трое. Саймон, облаченный в нянюшкин клеенчатый передник, торжественно мылил стоявшую посреди ванны Флер, а Мари-Лу, присевшая на краешек ванны, покатывалась со смеху, созерцая неуклюжие действия друга, имевшего в обращении с детьми примерно столько же опыта, сколько в управлении самолетом.

Разок-другой Саймону уже доводилось купать Флер во время предыдущих приездов, поэтому девочка воспринимала его присутствие как нечто само собою разумеющееся. Но герцог никогда не выказывал особого интереса к столь обременительным занятиям и явился лицезреть процедуру мытья впервые.

Флер неожиданно явила застенчивость весьма удивительную в существе, имевшем четыре года от роду.

— Мамочка, — воскликнула она, — дядя Белтлан не должен смотлеть на меня! Это... Это... не-пли-лично!

Ответом ей был дружный, искренний взрыв хохота.

— Пускай уходит! — вконец рассердилась девочка.

— Но почему же, дорогая? — лукаво спросила Мари-Лу.

— Потому что... Потому что он мужчина!

Де Ришло торжественно принес малышке надлежащие извинения, откланялся и покинул ванную. Четыре-пять минут спустя к нему присоединились остальные.

Быстрым шепотом де Ришло сказал Мари-Л несколько слов на ухо.

— Безусловно, — кивнула молодая женщина. — Если Флер действительно может содействовать...

Герцог посмотрел на дочь Итонов и ласково обратился к ней:

— Мама каждый вечер слушает, как ты молишься?

— Каждый, — сказала Флер. — А сегодня вы хотите послушать все вместе, да?

Взрослые удивленно переглянулись. Ричард хмыкнул. Мари-Лу вскинула брови. Де Ришло задумчиво склонил голову к плечу.

— А ты слыхала когда-нибудь, как молится мама? — произнес он, помолчав.

Флер наморщила лобик.

— Нет, ни лазу.

Большие голубые глаза сосредоточенно и серьезно уставились на герцога.

— Маму слушает папа, а я уже сплю.

Де Ришло улыбнулся:

— А давайте-ка нынче вечером помолимся вместе!

— Ой, — ответила Флер, — как здолово! Это похоже на новую игру!

* * *

— Здесь нет игры, маленькая, — возразила Мари-Лу. — Когда молишься, нужно, чтобы все было по-настоящему. Взаправду.

— Верно, — подхватил герцог. — И особенно сегодня. Мы станем на колени, в кружок, и дружно помолимся за дядюшку Саймона, хорошо?

— Конечно, — обрадовалась Флер.

— А ты будешь крепко держать его за руку. Совсем крепко. Очень крепко...

Сделали, как велел де Ришло. Флер протянула Саймону пухлую ладошку, но герцог мягко тронул девочку за плечо:

— Немножко не так, дорогая. Левую ручку. В правую руку дядюшки. Сначала помолишься ты, а потом я произнесу молитву от лица всех остальных.

Первые несколько строчек «Отче наш» проворно слетели с детских губ. Взрослые стояли, склонив головы, и безмолвствовали. Флер немного запнулась, Мари-Лу поспешным шепотом подсказала продолжение, и молитва завершилась безо всяких дальнейших заминок. Потом девочка попросила Всевышнего спасти и сохранить маму, папу, дядю Саймона, дядю Сероглазика и няню.

— Теперь, — негромко произнес де Ришло, — прошу тщательно повторять каждое мое слово.

Негромким, ясным голосом герцог восслал мольбу Создателю, дабы Его слугам были отпущены прегрешения, вольные и невольные, дабы воля их противиться искушению и злу окрепла. Де Ришло молил о защите от ужаса, рыщущего в ночи, взывал к беспредельной силе Господа, единственно способной оборонить, просил дозволить собравшимся благополучно встретить грядущий рассвет.

Когда молитва окончилась, Флер уложили, закутали, расцеловали, оставили спать меж плюшевым мишкой и любимой куклой. Взрослые направились вниз, в уютную гостиную Мари-Лу.

Де Ришло продолжал отчаянно волноваться по поводу Рекса. Повторный звонок в «Павлиний Хвост» не прояснил ничего. Американца и девушку точно корова языком слизала.

* * *

Ричард, лишенный вечерней порции шерри, а потому изрядно поникший, робко спросил, нельзя ли пропустить хоть малюсенький глоточек. Выслушав недвусмысленный и довольно суровый отказ, он замолчал и надулся.

— Повторяю, ни капли алкоголя, — твердо заявил де Ришло.

— Чем займемся теперь? — вмешалась Мари-Лу.

— Скромным, вегетарианским ужином, — улыбнулся герцог. — И поскорее. Потом объясните Малэну, что ни под каким видом, ни по какому поводу ни единый слуга не должен входить в это крыло дома до самого утра. Если начнет любопытствовать, отвечайте: герцог намерен экспериментировать с новейшей радиотелеграфной установкой... Нет, пожалуй, внушительнее прозвучит «с телевидением»[42]. Аппарат весьма хрупок и необычайно чувствителен к малейшим сотрясениям, перепадам температуры и сквознякам. Чтоб ни дверь не открывалась, ни шаги не звучали!

— А может, ээ-э... телефон тоже отключить? — вставил Саймон. — А то как зазвенит в самую неподходящую минуту...

— С разрешения Ричарда, — ответил герцог. — И я сделаю это лично.

— Тогда я займусь вразумлением слуг... А что вы понимаете под скромным вегетарианским ужином? — подозрительно спросил Итон.

— Только-только поддержать физические силы. Если найдется немного рыбы — отлично. Если нет — подойдут яйца. Кроме того, фрукты, овощи, салат. Ни кусочка мяса. И, сколь ни печально вас огорчать, mon ami, ни капли выпивки.

Ричард хмыкнул.

— Веселенькое предстоит пиршество! Надеюсь, не потребуется обрить головы или натянуть власяницы? Правда, настоящих рубищ в этом доме не сыщешь, однако можно использовать половые тряпки... Право слово, сударь, я зубами готов лязгать от голода. Получили вашу телеграмму, крошки в рот не брали с утра...

Герцог снисходительно улыбнулся.

— Прости уж за доставленные неудобства, но дело чересчур серьезное. Боюсь, именно этого ты пока не усвоил вполне. Рекс ван Рин, — герцог нахмурился, — Рекс ван Рин тоже не желал принимать на веру ни одного слова, пока не столкнулся с... Короче, не спорь: мелкие неудобства — ничто по сравнению с выигрышем в безопасности. Я знаю, что делаю, Ричард. Не забавы ради вы поститесь.

— Извините, — сказал Итон. — Хотя, клянусь, уж очень тяжело принять ваши заверения безоговорочно. Думаю, мы все просто слегка помешались. И от души надеюсь, что временно.

— Помилуй, mon ami, ты же имел честь познакомиться с очаровательным и несравненным господином Мокатой! Неужели мало?

— Я видел противного и наглого лысого толстяка, пытавшегося — и, видимо, не без некоторого успеха, — загипнотизировать Мари-Лу. Но приписывать ему чародейские способности — увольте.

— Ричард, опомнись!

Мари-Лу вознегодовала искренне.

— Сероглазый прав! От Мокаты разит нечеловеческим злом, как от выгребной ямы вонью. Что до твоих насмешек над чародейством, будь покоен, ведьмы и колдуны существуют поныне. В средние века их было пруд пруди, сейчас немного поубавилось — вот и вся разница.

— Ээ-ээ, — протянул Итон, с удивлением и жалостью глядя на жену, — да суеверия, оказывается, прилипчивы! Никогда прежде я от тебя подобного не слыхивал.

— Разумеется, нет, — хладнокровно отпарировала Мари-Лу. — В России говорят «не к ночи будь помянуто». А я вообще предпочитаю многого не вспоминать ни ночью, ни днем. Пожил бы в сибирской ссылке с мое, стал бы разумнее.

— Или сумасброднее...

— Знаешь, — окончательно рассердилась Мари-Лу, — я привыкла верить собственным глазам и внимать здравому смыслу!

— Расскажите о своих наблюдениях, — вмешался герцог, стремясь погасить начинавшую разгораться семейную стычку. — Не бойтесь, даже на ночь глядя, это можно сделать, ибо кой-какие способы защиты у нас имеются.

— Была в Романовске одна старая ведьма, — после короткого колебания произнесла Мари-Лу. — Жила на отшибе, за околицей деревни, в полуразвалившейся избенке. Хотите верьте, хотите — нет, но даже комсомольцы и красногвардейцы, хваставшие, что упразднили и Бога, и черта, огибали эту избушку тридевятой дорогой. А уж ночью туда и самые пьяные головы боялись подходить. Свое подобное имелось почти в каждом русском селе — не знаю, правда, как оно там сейчас... Умна была колдунья на свой лад необычайно и умела многое. Я сама видела: охотника сильно помял медведь, а старуха прошептала несколько слов, и ужасные раны перестали кровоточить, а потом и вовсе закрылись. Деревенские девушки бегали к ней украдкой, погадать о суженых, а то и приворотного зелья заполучить... Если по неосторожности брюхатели, бабка безо всякой первобытной хирургии помогала избавиться от плода.

— Во всем этом, пожалуй, особой беды и не было, да только старуха умела и засуху на поля наводить, и падежи на скот, а уж если кого не любила, то порчу насылала такую, что человека в бараний рог сворачивало.

— Любопытно, почему ее просто не линчевали? — осведомился Ричард.

— В итоге линчевали, милый. Долго не решались, но когда ведьма напустила на одного из мужиков блох и вшей, от которых тот на стенку лез, а поделать ничего не мог, обратились за содействием ни больше ни меньше, как к самому уездному комиссару[43]. Он и нагрянул в село во главе двадцати чоновцев. Все жители деревни, да и я с ними заодно, пошли следом — но, доложу тебе, толпа была весьма перепуганной. Старуху выволокли из хижинки, обследовали на предмет ведьмовства, удостоверились в полной справедливости обвинений, и тут же, без суда и следствия, поставили к стенке.

— А как же ее... гм!.. обследовали? — не унимался Ричард.

— Во-первых, обнаружили знаки.

— Что-о?

— Раздели донага. Под левой мышкой отыскалась третья грудь, а уж это — признак несомненный.

Де Ришло кивнул:

— Мари-Лу не спятила, Ричард. Она правду говорит. Из третьей груди кормят преисподнего слугу... Кто это был, та chere? Кошка?

Молодая женщина покачала головой.

— Нет. Огромная, толстая, отвратительная жаба.

— Вы надо мною измываетесь по предварительному сговору, или импровизируете? — спросил Итон.

— Ни то, ни другое, — спокойно возразил герцог.

— Чушь собачья! — негодующе фыркнул Ричард. — Комиссар налакался водки, шлепнул ни за понюх табаку несчастную старуху, а вы еще оправдываете его? Хороши, голубчики!

— А на бедре у ведьмы, — продолжила Мари-Лу, — отыскалась дьяволова метка. Потом колдунью швырнули в деревенский пруд, проверить: потонет или нет. Зрелище было жуткое, но я уже кое в чем разбиралась и мысленно согласилась с красными. Первый и, видимо, последний раз в жизни.

— А что такое, — вмешался Аарон, — дьяволова метка? Никогда не слыхал.

Ответил герцог де Ришло.

— Считается, что дьявол собственной персоной, или его доверенное лицо, касается колдуньи либо колдуна во время сатанистского «крещения» на шабаше, и образовавшееся пятно, схожее с родимым, становится нечувствительным к боли. Во времена средневековых судебных процессов подобные места разыскивали особо тщательно, вонзая в подозреваемого или, чаще, подозреваемую, булавки. Часто метка дьявола бывает вообще незаметна...

Мари-Лу кивнула кудрявой головой:

— Верно... Старухе завязали глаза, а потом начали тыкать цыганской иглой куда попало. Всякий раз она вскрикивала, но, в конце концов, комиссар ненароком угодил в метку на левом бедре, и ведьма не почувствовала ничегошеньки. Комиссар вонзил иглу еще несколько раз — и опять ни единого звука. Загоняет иглу чуть ли не полностью — и ни малейшего признака боли. Тогда-то все и уверились: перед ними была настоящая, всамделишная ведьма.

— Ты, возможно, и уверилась, но я настаиваю: линчевали неповинного человека, — упорствовал Ричард. — Сущее варварство! Но пускай старуха даже четырежды заслуживала казни — что за дикие способы следствия? А доказательства? Тьфу!

— Ээ-э... Ричард!

Саймон склонился вперед и уставился на Итона.

— А?

— Ты веришь в... как бы это назвать? В проклятия?

— Проклятия? Наведение порчи? Галиматья!

— Видишь ли, я полагаю, насылание проклятий и наведение порчи доказывают существование сверхъестественных — вернее, противоестественных — влияний.

— Бабушкины сказки! Случайное совпадение событий возводят в разряд сверхъестественного. Человека прокляли, через пару-тройку дней он случайно угодил под автомобиль... Вот и готова умопомрачительная повесть о чародействе.

— Убеждены? — спокойно спросил де Ришло.

— В чем?

— В том, что бабушкины сказки — бессмысленная и беспочвенная ахинея?

— Разумеется, — улыбнулся Итон. — Потребуются веские доказательства, дабы заставить меня поверить в обратное.

— Даст Бог, к рассвету вы сохраните свой здоровый скептицизм неприкосновенным, — ответил де Ришло. — Всей душой уповаю на это.

— Хорошо, — вмешалась Мари-Лу. — Ты англичанин, дорогой, ты родился и вырос в обществе европейском до мозга костей. Но в России люди куда ближе к первозданной природе, куда лучше и, прости за откровенность, гораздо тоньше воспринимают ее. Сверхъестественное — в частности, одержимость бесом, — воспринимается как нечто само собою разумеющееся... Да коль скоро на то пошло, вся революция семнадцатого года — наглядный пример массового бесовского наваждения!

— Девочка совершенно права, — подхватил де Ришло. — И не забывайте, Ричард: я сам наполовину русский по крови. Касаемо национального сознания Мари-Лу говорит сущую истину.

— Примерно за год перед тем, как ты вызволил меня и вывез в Англию, — сказала Мари-Лу, — в деревне, отстоявшей от Романовска верст на пятьдесят, убили оборотня.

Итон довольно-таки невежливо расхохотался.

— Ну-ну, — произнес он, приближаясь к дивану, где привычно свернулась калачиком жена. — Теперь пытаетесь убедить бедного доверчивого британца, будто человек и впрямь способен превращаться в хищного зверя! За полночь выбираться из постели, отращивать когти, клыки и выходить на охоту... А потом возвращаться домой, принимать обычный облик и тихо-мирно досыпать?

— Не столь упрощенно, — улыбнулась Мари-Лу, — однако здравое зерно в обрисованной тобою картине, пожалуй, наличествует.

— Расскажи, — попросил Саймон.

— Ты же знаешь, волки охотятся стаями. Почти неизменно. А в том уезде объявился волк-одиночка, наводивший ужас на окрестных обитателей и наделенный чудовищной, неимоверной хитростью. Он резал овец, ловил собак, загрыз двух маленьких детей. Потом растерзал старую крестьянку.

Мари-Лу помолчала, точно собираясь с силами, а потом продолжила:

— Ее отыскали уже окоченевшей, с напрочь вырванным горлом, изгрызенную. Но, вдобавок, изнасилованную. Тогда-то и стало ясно, что речь не о волке, а о волколаке.

Саймона передернуло. Ричард Итон свел брови у переносицы.

— Но после этого людоед имел неосторожность наброситься на дровосека, большого сильного мужчину с топором в руках. Тот умудрился отразить нападение и крепко ранил чудовище в плечо. На следующий день бедный полусумасшедший парень, деревенский дурачок, внезапно скончался. Когда тело взялись обмывать, выяснилось: дурачок умер от потери крови, а в левом плече зияла нанесенная топором рана. Так и выяснили, откуда взялся оборотень... как их зовут по-английски и по-немецки? — вервольф.

На мгновение Ричард призадумался.

— Но ведь парнишка мог злодействовать и не изменяя телесного облика! Перепуганные крестьяне думали, будто маньяк — это настоящий вервольф, а на самом-то деле по провинции...

— По уезду, — поправила Мари-Лу. — Никак не затвердишь правильно, — прибавила она с ласковой, чуть насмешливой улыбкой.

— Пускай по уезду... Шатался обыкновенный патологический садист. А к тому же, по твоим собственным словам, явный безумец... Послушай, ведь если человека укусит бешеный пес, человек заболевает водобоязнью, часто лишается рассудка, щерится, лязгает зубами, стремится укусить окружающих, рычит и воет! Ликантропия[44], в которой обвиняли деревенского дурачка, была просто буйным помешательством.

— А дровосек? — спросила Мари-Лу.

— Налгал с три короба.

Молодая женщина только устало махнула рукой.

— Думай как хочешь. Я с тобою спорить не в состоянии, пускай попытается Сероглазый. Пора, наверное, распорядиться насчет ужина.

Мари-Лу поднялась и неторопливо покинула гостиную.

Герцог обратился к Ричарду:

— Твои контр-доводы более нежели наивны, однако изумительным образом совпадают с аргументами, выдвигаемыми учеными мужами. Поверь, пожалуйста: судопроизводство любой страны рассматривало десятки подобных дел. Свидетельства, по сути, не поддаются разумному опровержению! Здесь не время и не место излагать подробности, поверь на слово, Ричард! Оборотни существуют. Звериный облик, правда, меняется в зависимости от климата и географической широты, но эта связь пока что необъяснима. В Греции часто говорят о вепрях-оборотнях. В Африке — о гиенах и леопардах. В Китае и Японии — о лисицах. В Египте — о шакалах. Самая страшная разновидность — индийская; это оборотень-тигр. Самая же смешная, хоть и вовсе не безобидная, водится здесь, на британской почве, в графстве Суррей. Спросите моего доброго знакомого, сельского доктора. Он расскажет немало прелюбопытных историй по этому поводу.

— И что за оборотни водятся в Суррее? — против собственной воли полюбопытствовал Ричард.

— Зайцы, — невозмутимо сказал герцог.

* * *

— Ваша светлость, — угрюмо ухмыльнулся Ричард, — неужто вы и впрямь уверены в эдакой чуши? На чем основывается убеждение?

— Лунные фазы... — нерешительно промямлил Саймон.

— Уверен, — сказал герцог. — Луна, действительно, оказывает известное влияние на трансформацию, но дело не только в луне.

Де Ришло поднялся и неторопливыми шагами начал мерить лежавший у очага коврик.

— Придется еще немного побеседовать об эзотерических учениях...

Саймон и Ричард безмолвно слушали, как герцог рассказывает о начавшейся в предвечной древности борьбе меж силами света и тьмы, борьбе, сокрытой от обычного человеческого взора.

— Эгей, — внезапно сказал Итон. — Ежели моя полуобразованность...

Герцог улыбнулся: Ричард был обладателем двух университетских дипломов.

— ...не подводит меня, то вы изволите излагать манихейскую ересь?

— Более-менее.

— Сжальтесь над полным и ни бельмеса не разумеющим профаном, — взмолился Аарон. — О чем речь?

— Манихеи, — академическим тоном изрек де Ришло, — верили в бытие двух властителей — Света и Тьмы. Они полагали также, что в прошлом свет и тьма существовали раздельно. Затем тьма, по их мнению, надвинулась на свет и смешалась с ним, тем самым сотворив настоящее: мир, где переплетаются добро и зло. Секта манихеев проповедовала эстетику, считая ее вернейшим средством высвободить заключенный в людской плоти свет, дабы в будущем — отдаленном будущем — свет и тьма вновь окончательно разделились.

Худое лицо герцога озарилось внезапной улыбкой.

— Кстати, у манихеев было высказывание по этому поводу:

День за днем становится меньше Число душ, обретающихся внизу, Ибо они очищаются и восходят ввысь.

— Корни этих верований уходят в незапамятную, по меньшей мере, до-египетскую древность, однако лишь перс Мани сделал тайное учение доступным для всех.

— Кажется, — вставил Итон, — одно время оно серьезно соперничало с христианством.

— Хм! — откашлялся герцог. — Соперничало, действительно. И даже умудрилось выжить, невзирая на жесточайшие преследования. Перса Мани распяли на кресте в третьем веке, а в согласии с правилами самих манихеев, намеренно склонять людей к принятию этой веры не дозволяется. И все-таки учение выжило. Подспудно, разумеется... Южная Франция. Двенадцатый век. Альбигойцы. Потом — война и беспощадная резня еретиков. Столетием позднее манихейство распространилось в Богемии. Некоторые секты продолжали его исповедовать еще в 1840-х годах, а отдельные люди, полагающие учение Мани стержнем любой истинной религии, рассеяны по всему белому свету и поныне.

— Это я как раз понимаю, — кивнул Ричард. — Брахманизм, буддизм, даосизм — все они так или иначе связаны с Праной, Светом, Вселенским Потоком Бытия... Но признавать существование колдуний и волколаков — тут я вам слуга покорный!

— Эти милейшие существа, — усмехнулся де Ришло, — просто-напросто свидетельствуют о земных проявлениях потустороннего, сверхъестественного зла. Постарайтесь внимательно следить за моими рассуждениями...

— Стараюсь, — ответил Ричард.

— Выдающимися, безусловно заслуживающими доверия хирургами описаны многочисленные случаи, когда у верующих, отличавшихся особой набожностью и святостью, на руках и ногах появлялись настоящие раны, подобные тем, которые нанесли Иисусу, распятому на кресте. Происходило материальное изменение телесных очертаний, ибо упомянутые христиане всячески стремились приблизиться к совершеннейшему образу — образу Спасителя. Почему же вы, mon ami, отказываетесь допускать, что низкие, злобные натуры, коим содействуют силы тьмы, способны в отдельных, исключительных и, по счастью, весьма редких случаях становиться оборотнями, принимать животный облик?

Герцог сделал короткую паузу, приблизился к маленькому курительному столику, налил в стакан воды из графина и отпил несколько глотков.

— Трансформация, разумеется, не окончательна, ибо после смерти оборотень всегда обретает прежний, человеческий вид.

Ричард поморщился.

— Поскольку в существовании этих тварей убеждены повсеместно, в различных странах, на разных континентах, чье население просто не могло бы заимствовать предания неведомых заморских народов; поскольку отличительные черты и свойства оборотней вполне и совершенно одинаковы в изложении как средневековых ученых, так и непросвещенных индейцев Амазонки, слыхом не слыхивавших о Европе до самого шестнадцатого века.

Герцог устало поглядел на Ричарда.

— А даже если принять вашу точку зрения и относить ликантропию к душевным заболеваниям, что совершенно ошибочно, то все-таки речь идет не о безумии, но об одержимости бесом, заставляющим человека вести себя с жестокостью, обычному зверю отнюдь не присущей. Вы немало прочли, Ричард. Неужели горы изученных книг не убедили вас хоть кое в чем?

— Нет, — невозмутимо ответил Итон. — Если не считать в высшей степени сомнительного рассказа Мари-Лу, все свидетельства относятся к средневековью. В лучшем случае, к восемнадцатому столетию...

Де Ришло тихонько хмыкнул.

— ...И столь круто замешаны на дичайших суевериях, что принимать их всерьез немыслимо. Согласен, обитатели сибирской тайги, либо амазонской сельвы по сей день готовы поверить в любую чепуху. Иногда находится полоумный злодей, разыгрывающий оборотня и подпитывающий вековые предрассудки. Но будьте любезны, приведите хоть один-единственный пример, когда подобное происшествие приключилось бы в цивилизованной стране и было официально подтверждено достаточным количеством людей!

— Извольте, — угрюмо осклабился герцог. — Уттенгейм, возле Страсбурга. Несколько месяцев окрестные фермы терроризировал одинокий волк. В конце концов за дело вынуждена была взяться Garde-Champetre[45]. Зверя выследили, затравили, настигли; он обернулся и набросился на преследователей. Само собою, получил пулю. После чего на дороге перед полицейскими оказалось мертвое тело молодого крестьянина, жителя тамошних мест. Несчастного стрелка чуть не осудили за преднамеренное убийство, но и он, и его товарищи клялись под присягой, что именно так все и произошло. По крайности, никакого смысла убивать незнакомого парня им не было. А все владельцы ферм дружно заступились за полицию, подтвердив, что молодчик не раз и не два похвалялся умением превращаться в волка...[46]

— Пятнадцатое или шестнадцатое столетие? — неуверенно осведомился Ричард.

— Отнюдь нет. Ноябрь тысяча девятьсот двадцать пятого года.

22. Талисман Сета

Де Ришло неторопливо закурил, давая Итону возможность собраться с мыслями. Когда Мари-Лу возвратилась, лицо мужа было довольно-таки растерянным, а в глазах уже не метались насмешливые, раздраженные искорки.

Сомневаться в правдивости герцога Ричард не мог. Да и что за корысть упорно разыгрывать приятелей, выдумывать на ходу несуществующие подробности несусветных происшествий?

Высокие, в человеческий рост, часы, приютившиеся у противоположной стены, пробили восемь.

Уже вполне смерклось.

Очертания садовых деревьев постепенно таяли, окутываемые густою тьмой. Спускалась вечерняя прохлада. Птицы умолкли, кое-где пронзительно стрекотали сверчки. Пепельно-серые мотыльки начинали неспешно кружиться в воздухе, запархивать в приотворенное окно, колотиться о зажженную лампу.

Особого страха четверо друзей не ощущали.

Долгие споры, чудилось, дали достаточный выход напряжению. Подобно солдатам действующей армии, готовящимся отбить неприятельскую атаку, герцог, Ричард, Мари-Лу и Саймон чувствовали возросшую сплоченность, особую близость. Главным было полностью и всецело полагаться на товарищескую помощь.

Мари-Лу предложила перебраться в столовую. Там и уселись за скромный холодный ужин, заботливо сервированный недоумевавшим дворецким. Добряк Малэн отказывался понимать, почему люди, целый день проведшие на пище хамелеона[47], столь упорно воздерживаются от мало-мальски плотной закуски. Покачивая головой, дворецкий обслуживал странное собрание.

«Очумели они, или диету блюсти решили?» — спросил себя Малэн, когда отчаянно глотавший слюну Ричард отверг предложение съесть добавочную порцию своих любимейших морэкамбских креветок...

Поев, де Ришло, вопреки обычным правилам хорошего тона, которые соблюдал безукоризненно, поднялся из-за стола и начал прогуливаться по комнате.

— Вот что, — сказал он после недолгого раздумья, — наверное, библиотека для моего эксперимента подойдет лучше всего. Потребуется большой сосуд питьевой воды, несколько стаканов и... знаете, Малэн, оставьте-ка нам фруктов!

— Конечно, — поддержал герцога Ричард Итон. — Позаботьтесь о фруктах, ладно?

Воспоследовало краткое и недвусмысленное распоряжение ни при каких условиях не беспокоить хозяев и гостей дома до утра. Затем Ричард окинул стол прощальным голодным взглядом и велел поскорее убрать вон все блюда.

Дворецкий невозмутимо кивнул и, приотворив дверь, позвал на помощь служанку. Спокойствие Малэна обмануло даже хитроумного и проницательного герцога. Де Ришло изрядно изумился бы, услыхав, как полчаса спустя дворецкий заговорщически сказал Дженни, с которой присел напиться чаю в теплой, чистой кухне:

— Помяни мое слово: за привидениями собрались охотиться.

Дженни вскинула брови.

— У старика никакого телевизора и в помине нет! А уж поели-то на ночь глядя! Хуже язычников: ни тебе капельки брэнди, ни тебе рюмочки вина... И мяса на понюх не пожелали. Ну да ладно, спириты — они все с вывертами. Надеюсь, этот стих накатит и пройдет, не то придется оптом продавать винный погреб мистеру Вилксу. Да и птичий двор заодно...

Малэн был немного обижен излишним нажимом, с которым Ричард сказал ему «спокойной ночи».

Вся компания друзей двинулась в библиотеку. Герцог осмотрел ее с новым, особенным любопытством и вниманием. Круглый год в этом помещении пылал большой очаг, а по ночам, когда спускались толстые шторы и помещение освещалось полускрытыми лампами, здесь было особенно уютно и спокойно. Идеальное место для неспешной беседы или сосредоточенной работы...

— Выносим вон всю мебель, — распорядился герцог. — Снимаем занавески. Нужна пустая комната. Голые стены и пол... Виноват, книги можно оставить. Они у вас в почете и чистоте.

Мари-Лу испуганно охнула.

— Кроме того, требуются веники, швабра и тряпка. Желательно, свежая, недавно стиранная.

Трое мужчин взялись двигать стеллажи и выставлять кресла, покуда Мари-Лу, закатав рукава платья, рылась в рабочем шкафчике собственной горничной.

Миновала примерно четверть часа. Все трое — герцог, Ричард и Саймон — пыхтели и отдувались, но кроме золоченых книжных корешков, в библиотеке не оставалось ничего.

— Простите, если подвергаю сомнению добросовестность вашей прислуги, — улыбнулся де Ришло, — однако придется убрать еще разок, и самолично. Тщательнейшим образом, особенно пол. Ибо злобные силы станут цепляться за малейшую частицу грязи, чтобы облегчить себе материализацию. Будьте любезны, княжна...

Герцог подмигнул Мари-Лу.

— ...займитесь этим. А я напоследок позвоню в «Павлиний Хвост» — может, странствующий рыцарь объявился.

— Ну, конечно, Сероглазка, — весело ответила Мари-Лу, стараясь поглубже спрятать нараставшее беспокойство. С помощью Ричарда и Саймона бывшая княжна Челышева принялась выметать, скрести и скоблить уже безукоризненно чистый паркет. Когда герцог вернулся, пол библиотеки можно было бы смело и спокойно лизнуть — столь неимоверно сияли надраенные заботливыми руками доски.

— О Рексе ни слуху, ни духу, — печально объявил де Ришло. — Ну, пускай появится! Впрочем, нет, — пускай появится живой и здоровый, остальное простим и забудем... Телефон я уже отключил: у Малэна, чего доброго, достанет безрассудства ослушаться и снять трубку. А теперь — все наверх, переодеваться.

23. Внутри пентаграммы

Они лежали головами к центру круга, составляя своеобразный крест из человеческих тел. Никто не разговаривал, но и сомкнуть глаза не удалось никому.

Слой чистых простынь и одеял позволил устроиться с большим или меньшим удобством — но лишь на время. Потом доски паркета показались чрезмерно жесткими, даже сквозь толстую мягкую ткань. Пляшущее пламя зажженных свечей, не говоря уже про ярко горевшие электрические лампы, беспокоило, не давало задремать. А взвинченные, растревоженные нервы тоже мало способствовали отдыху.

Мари-Лу почувствовала себя совершенно измотанной и несчастной. Только тревога за Саймона и клятвенные уверения герцога, что присутствие супружеской четы Итонов усилит защитные возможности, заставили ее ввязаться в затею, начинавшую изрядно отдавать вещами, о которых бывшая княжна Челышева тщательно и долго пыталась позабыть. Мари-Лу не шевелилась, и мысли в хорошенькой головке бродили отнюдь не успокоительные.

Ричард раздумывал о своем. До дня рождения Флер оставалось недели две. О подарке для девочки гадать не приходилось, но что подарить матери? Мари-Лу уже имела все, чего может пожелать избалованная жена богатого мужа. Покупать ей новые драгоценности не просто смешно, а по-настоящему глупо... А если скаковую лошадь-двухлетку? Самого Ричарда конный спорт занимал меньше прошлогоднего снега — черта, весьма необычная в стопроцентном британце, однако жена обожала бега и, вероятно, с удовольствием ставила бы на собственного коня...

Итон раздраженно перевернулся на живот. Ну и олухи! Что Саймон, что герцог — всяк на свой лад. Черной магией занимаются в большинстве европейских столиц, не раз и не два Ричарду рассказывали о кощунственных мессах... Сборища длинноволосых декадентов устраивали детские спектакли, дабы невозбранно вылакать недельную порцию спиртного, а потом предаться разнузданной оргии. Но де Ришло втемяшил себе в голову, будто здесь наличествует опасность и, прошу любить и жаловать: четверо взрослых людей ведут себя как четверо сумасшедших. Тьфу! И Саймон хорош. Правду говорят соотечественники Мари-Лу: в тихом омуте...

Ричард опять перевернулся и решил из уважения к старым друзьям покорно дотерпеть до утра. Но уж поутру, голубчики, не взыщите...

Герцог лежал на спине с закрытыми глазами и не шевелился. Ровное, мерное дыхание могло бы обмануть стороннего наблюдателя, но де Ришло и не помышлял спать. Он прислушивался к малейшему движению остальных, к потрескиванию поленьев, к легкому шипению стекавшего со свечей воска.

Полночь уже миновала. Начался дождь, и бурные струи забарабанили о камень террасы, низвергаясь по водостокам. Итон продолжал вертеться. Бесцельное бдение раздражало его все больше. Еще часа четыре этой бессмысленной, утомительной игры в охотников за привидениями! Дурацкая выходка!

Ричард решительно провел по лицу ладонями и уселся.

— Послушайте, — медленно произнес он, — а не хватит ли нам дурака валять? Шутка есть шутка, понимаем и не обижаемся, но ведь наступает предел терпению. Кой у кого просто буйная фантазия — простите на дерзости, сударь. Если действительно так боитесь за Саймона, давайте, по крайней мере, перенесем сюда четыре кровати и устроимся по-человечески! Неужто мало спать на расстоянии вытянутой руки друг от друга? Не войдут ваши сатанисты, не осмелятся...

Де Ришло приподнялся и пронзительно уставился на Итона, сводя седые кустистые брови к переносице.

— Началось, — молвил он серьезно и резко. — Началось! Берутся за Ричарда. Впрочем, этого следовало ждать...

— Почему? — задиристым тоном осведомился Итон.

— А потому, любезный друг, что вы ни единому слову моему не поверили. Вот и ломятся в самую ненадежную амбразуру... Сознавайтесь, ведь вы убеждены: Саймон и герцог — двое великовозрастных остолопов, задумавшие поиграть в сражение со злым волшебником?

— Не совсем так, — смутился Итон, — однако...

— Однако?..

— Знаете, — окрысился потерявший самообладание Ричард, — рассказы насчет черной магии, мессы того же цвета, козлов и баранов... Галиматья собачья, вот что это! Авторы идиотских руководств на сотнях страниц описывают огненные мечи, тетраграммы, дьявольскую aqua tofan’y, которая чуть ли не сильнее всех боевых газов вместе взятых, а в итоге? Да ни черта в итоге! Лишь только заходит речь о практике, шарлатаны с умным видом сообщают: сие не для непосвященных, чересчур ужасные последствия грозят баловникам... Повторяю...

— Извольте не поминать князя тьмы. Хотя бы не вслух, — раздраженно и повелительно сказал де Ришло.

— Повторяю: собачья и свинячья чушь!

Мари-Лу смотрела на мужа с изумлением. Воспитанный, сдержанный Ричард начинал вести себя, словно уличный задира. Правда, он и раньше не особенно стеснялся в выражениях, но никогда не разговаривал столь грубо, напористо, самоуверенно. А уж тем паче с лучшим другом дома.

Герцог не отрываясь глядел на Итона. Затем положил ему на плечо ладонь.

— Иными словами, я старый суеверный болван?

— Да не совсем так... Вам крепко досталось, обоим, — вот и заработали перегруженные мозги невпопад.

— Ричард! — негодующе воскликнула Мари-Лу.

— Н-да, — сказал герцог. — Ладно, mon ami. Поутру хоть на дуэль вызывайте, но сейчас прошу о личном, бесконечно важном одолжении: скрежещите зубами, но ради старого дурака не пытайтесь покинуть пентаграмму. А там будет видно.

— Хорошо.

— Считайте, я выжил из ума, и это — простая прихоть. Неужто раз в жизни тяжело уважить собственных друзей?

— Нет...

— Я хочу пить.

Саймон тоже сел, охватив колени сцепленными руками, угрюмо глядя перед собой, на ряды книжных корешков.

— Еще один, — тихо обратился герцог к Мари-Лу. — Внимание, ma comtesse[48].

Просьбу Аарона было отнюдь не сложно исполнить.

Предусмотрительный де Ришло заранее принес и поставил в пентаграмме графин воды. И забывчивость подопечного наводила на размышления.

— Вот, пожалуйста.

Де Ришло спокойно склонил горлышко графина и налил полный стакан, тоже приготовленный загодя.

— Пейте на здоровье.

Саймон отхлебнул и помотал узкой темноволосой головой:

— А колодезной воды не сыщется, Ричард? У этой болотный привкус. Фу!

— Тогда могу предложить святой воды из Лурда, — хладнокровно парировал герцог.

Аарон жадно глотнул и сказал:

— Да, эта гораздо лучше.

Долгое время никто не говорил ни слова. Безмолвие царило и вокруг. Даже монотонный стук дождя по стеклам прекратился.

Лампы мигнули несколько раз подряд.

И тени возникли там, где никаких теней не должно было наблюдаться.

* * *

Середина потолка потемнела.

Нити накаливания из ослепительно ярких стали тускло-багровыми.

Потом погасли совсем.

Библиотека погрузилась в полумрак, озаряемый лишь пламенем пяти горевших свечей.

Ричард поежился:

— Господи помилуй, ну и холодрыга!

Мари-Лу испуганно прижалась к мужу. Герцог медленно кивнул и весь обратился во внимание. Он ощутил этот страшный, замогильный холод раньше прочих, но промолчал. Полярное дуновение шло откуда-то сзади, наклоняя пламенные конусы в сторону.

Де Ришло быстро обернулся.

И ничего не увидел.

Тихим, но внятным голосом он начал читать молитву. Холод отступил столь же внезапно, сколь и прихлынул, но чуть погодя повеял из другого угла комнаты.

Новая молитва.

Новая передышка.

И ледяной ветер из нового угла.

Негромкий, невыразимо жуткий стон послышался в библиотеке. Ветер завихрился, заметался, закружил, впиваясь в людей незримыми, обжигающими пальцами. Казалось, четверка товарищей оказалась в окне циклона. Свечи отчаянно мигнули и погасли.

Изрядно поколебленный в своем скептицизме Итон отпустил плечи Мари-Лу и проворно потянулся за спичками. Первая мгновенно погасла. Сложив ладони чашкой, как делают на открытом воздухе все курильщики, Ричард зажег вторую. Полярный ветер немедля задул зажженную было свечу, а с нею вместе и спичку.

Испарина, выступившая на лбу Итона, остыла тотчас.

Мари-Лу тоненько взвизгнула, но вовремя закрыла рот ладонью.

Спичку за спичкой зажигал Ричард, и все они гасли прежде, нежели шипящее пламя головки перекидывалось на дерево.

Лицо Саймона стало пепельно-серым, перепуганным до полусмерти. Глаза бедняги — выпученные, дикие — метались по сторонам, ожидая чего-то невыразимо жуткого.

— Всем держаться за руки, — с преувеличенным спокойствием произнес герцог. — Быстрее, это усилит нашу способность сопротивляться.

Каждый ощупью отыскал пальцы соседей.

— Поднимаемся на ноги, — сказал де Ришло. — Осторожнее, может закружиться голова.

Они образовали новый маленький круг сплетенных рук в середине пентаграммы. Герцог велел расположиться спинами друг к другу, смотреть перед собой и не бояться.

Холодный вихрь улегся так же внезапно, как и возник. Снова сгустилась неестественная тишина. Мари-Лу задрожала.

— Спокойствие, спокойствие, — выдохнул Ричард, сам весьма далекий от упомянутого состояния.

Впрочем, пуще всего Итон боялся, что хрупкая, изнеженная жена сляжет наутро с температурой.

— Смотрите! — сказала Мари-Лу, расположившаяся лицом к очагу.

Все головы повернулись.

Грудой наваленные в камине поленья, лишь несколько мгновений назад раздуваемый метавшимся по комнате вихрем, угасли. Раскаленные угли быстро темнели, точно чья-то незримая лапа ложилась на них и лишала доступа воздуха. Наконец, последняя огненная искра исчезла.

— Молитесь, — раздался голос герцога. — Бога ради, молитесь!

Они и сами едва ли смогли бы сказать, сколько времени провели, склонив головы и шепча предуказанные слова. Четыре сердца стучали громко и быстро, но губы упорно шевелились.

В оконное стекло постучали.

Внятно.

Размеренно.

— Это еще какая... — начал было Ричард, разом вспомнивший о заткнутом за пояс пистолете.

— Стоять, не шевелиться, — прошипел де Ришло.

Голос донесся из темного сада, отчетливый и хорошо знакомый:

— Откройте, это я, Рекс! Пустите, скорее!

* * *

Ричард облегченно вздохнул, отстранился от Мари-Лу и сделал шаг, но тут же невольно развернулся.

Рывок герцога оказался нежданно силен.

— А ну-ка, угомонись, — велел де Ришло.

— Но...

— Ловушка! Стой на месте, говорю!

— Пустите, черт побери! — вновь прозвучал голос. — Тут насмерть закоченеть можно!

Никто не пошевелился. Даже Итон внезапно почуял неладное.

— Ричард! Это Рекс! Ты слышишь меня? Рекс! Прекратите валять дурака, откройте дверь.

Де Ришло крепко держал Итона и Аарона за руки. Мари-Лу невольно сделала то же самое.

Низкий, раздраженный рык послышался из сада. Потом все смолкло.

— Слыхали? — тихо спросил герцог.

Три головы кивнули в темноте. Зубы Мари-Лу выбивали внятную дробь.

— А это еще что? — почти беззвучно осведомился Ричард.

В дальнем углу библиотеки мрак сгустился в угольно-черную массу. Она зашевелилась и медленно двинулась.

Мутное красное свечение возникло перед четырьмя друзьями, расширилось, разрослось, постепенно приняло очертания.

Не человеческие.

И не животные.

Чудовищный мешок слизи появился на полу. Ни морды, ни глаз у него не было, но злобу тварь источала невыразимую. Багровое свечение усилилось — и внезапно фигура утратила зыбкость, перестала выглядеть привидением.

У гадины оказалась белесая прыщавая, словно прокаженная, кожа. Волны сатанинской ненависти сотрясали бесхребетную, как осьминожье тело, тушу. Гнуснейшая вонь разложения хлестнула по ноздрям оцепеневших людей. Тварь извивалась, истекала смрадной жидкостью, которая лилась по полу тонкими ручейками — и внезапно разразилась лютым, угрожающим гоготом.

Мари-Лу прислонилась к Ричарду.

— Я сейчас упаду, — сказала она ровно и бесцветно.

Потом приложила ко рту ладонь и укусила ее, чтобы не взвыть от первобытного ужаса. Ричард выпучил глаза.

— Герцог де Ришло, — произнес он сдавленно и осекся.

Причиной запинки был отнюдь не собственный страх — тоже, говоря мягко, немалый, — но позыв к рвоте, с которым Итон инстинктивно пытался сладить и преуспел.

— Герцог... де Ришло... примите мои... искренние извинения.

* * *

С проворством кошки тварь метнулась вперед. Издаваемые при перемещении звуки были чем-то средним между бульканьем и чавканьем. Широкая полоса вонючей слизи оставалась позади. Чудовище опять загоготало, раздулось и на мгновение застыло подле окна, подобно пульсирующему сердцу какого-то обитателя преисподней. Затем одним скачком, неожиданным в столь бесформенной туше, вернулось на прежнее место.

Люди молниеносно скосили взоры, опасаясь, что эта мразь прыгнет из темноты. Но чудище застыло, пульсируя и продолжая булькать.

— О Господи, — сказал Ричард Итон.

Потайная дверь, уводящая на второй этаж, медленно растворялась. Полоска белого света обозначилась у самого пола, расширилась, превратилась в угол, составленный двумя ослепительными клиньями. Бесшумно и неотвратимо дверь повернулась на смазанных петлях.

Мари-Лу истерически закричала.

— Это Флер!!

* * *

Мужчины тоже сразу признали маленькую фигурку, облаченную ночной сорочкой, обрисовавшуюся в дверном проеме, точно персонаж теневого театра.

Ребенка и адскую тварь разделяло не свыше двух ярдов.

Гадина победно гоготнула и шлепающим прыжком покрыла половину этого расстояния.

Де Ришло успел ухватить Ричарда и Мари-Лу за шеи сгибами обоих локтей, словно пытался одновременно снять двух стоящих рядом часовых.

— Это не Флер! — отчаянно выкрикнул он. — Присмотритесь получше! Какая-то паскуда приняла ее облик!

— Флер! — выла Мари-Лу. — Флер! Она ходит во сне!

Итон рванулся.

Герцог безжалостно придавил ему сонную артерию и чуть не свалил с ног. Перед глазами Ричарда вспыхнули разноцветные круги, в ушах тонко, непрерывно зазвенело.

— Это не Флер, — повторил де Ришло хриплым шепотом. — Да поверьте же мне, оба! Глядите на лицо! Оно синее! Синее! Господи помилуй!

Ричард охнул. Ибо лицо девочки действительно было полуразложившейся покойницкой маской. Истерический вопль Мари-Лу сотряс библиотеку.

Фигурка Флер задрожала, точно в зыбком полдневном мареве, расплылась, пропала. Тварь опять разразилась гоготом, но уже не торжествующим, а огорченно-злобным. Затем тоже поблекла, утратила плотность, растаяла во мраке.

Тяжкая, непроницаемая тишина воцарилась опять.

С невыразимым вздохом герцог отпустил супругов.

— Теперь-то будете мне верить? — прошипел он, пытаясь подавить раздражение и страх. Ответа не последовало: чересчур сильному испытанию подверглись все стоявшие в пентаграмме.

Саймон съежился посередке. Мари-Лу почувствовала, что беднягу трясет едва ли не хуже, чем ее саму. Положив руку на плечо друга, женщина попыталась по возможности успокоить, ободрить, но — впустую.

Начиналось нечто сродное эпилептическому припадку. Аарон клацал зубами, дергался, бессвязно и нечленораздельно причитал.

— Эгей, Саймон! — позвал Ричард, оправившийся быстрее жены и почуявший неладное. — Приди-ка в себя. Никому не сладко, поверь.

— Не буду... не бу... не бу... Слышите, слышьте, слшт... Не заставля-а...ня-а! Нет, нет, не-а-а-а!

Движением человека, напившегося до потери сознания, Саймон качнулся вперед и повалился на четвереньки. Пополз в сторону окна. Однако Мари-Лу оказалась куда проворнее.

— Постой, Саймон! — крикнула она, падая сверху и хватая Аарона за шею обеими руками. — Стой, милый! Это бесовское наваждение, борись!

На мгновение Саймон замер, вслушиваясь, а потом неуклюже, как будто движимый чуждой силой, отшвырнул женщину. Оскалил зубы, еле заметно блеснувшие в слабом лунном свете, который уже могли воспринимать обвыкшиеся в темноте глаза друзей. С шумом втянул хлынувшую по подбородку слюну.

— Ричард, быстро! — заорал герцог. — Его схватили! Бей по чем попало! Вали!

Итон уже повидал вполне достаточно, дабы не рассуждать, слыша сколь угодно дикие приказания де Ришло. Он вцепился в горло Аарону, и все трое мужчин грудой рухнули на пол.

— Господи, — всхлипывала Мари-Лу, — Господи, Господи!

Дыхание Саймона вылетало из груди такими порывами, что, казалось, не выдержат и лопнут ребра. Он боролся и дрался подобно маниаку, царапался, грыз — но Ричард, начавший разуметь, с каким кошмаром доводится иметь дело, уже не церемонился. Хрупкий, неприспособленный для рукопашных схваток Аарон обнаружил поистине безумную силу, умудрился стряхнуть обоих противников, подняться. Колено Итона с размаху врезалось ему в солнечное сплетение, ребро ладони сбоку опустилось на шею, а кулак де Ришло поймал уже обмякшее тело снизу.

— А ну-ка...

Предвидевший нечто в подобном роде герцог, как выяснилось, утянул из гардероба все выстиранные шелковые шнуры, служившие поясами для домашних халатов, и теперь вязал Саймону лодыжки и запястья. Сноровку в этом деле де Ришло обнаружил едва ли не подозрительную: по крайности, обличавшую известный, неведомо где, когда и при каких печальных обстоятельствах приобретенный опыт.

— Полежи, голубчик, — сказал герцог, запыхавшись и подымаясь на ноги.

— А я-то высмеивал вас, — медленно произнес Ричард.. — А я-то, как болван, создавал затруднения вместо того, чтобы помогать!

— Век живи, век учись, — потрепал его по локтю де Ришло. — Будешь верить старому сумасшедшему приятелю?

Герцог ухмылялся. Потасовка вернула ему чувство реальности, начавшее было исчезать при виде потустороннего нашествия.

— Быстро беремся за руки. Втроем.

Так и сделали, окружив тело Саймона и стиснув его ступнями. Три взора нервно сновали из угла в угол, ежеминутно ожидая новой мерзости. Долго ждать не пришлось.

Неподалеку от входной двери в темноте началось непонятное шевеление. Сумрак опять сгустился в беспросветно черное пятно, ибо третье чудовище готовилось предстать оборонявшимся.

Переплетенные пальцы рук стиснули друг друга.

— Приготовьтесь, — негромко сказал герцог. — Это будет похлеще... Только чур, не пугаться.

Де Ришло подумал, что не худо бы и впрямь чувствовать уверенность, которую он с таким старанием вложил в голос.

Зрачки Мари-Лу непроизвольно расширились, Волосы начали подыматься дыбом. Ричард чувствовал то же самое, но изо всех сил сдерживался, пытаясь поддержать жену, терявшую остатки самообладания.

Из темноты возникала длинная звериная морда.

* * *

Две багровых точки вспыхнули выше уровня глаз Мари-Лу. Они расширялись, пылали все ярче, освещали страшную голову твари светом, отдаленно напоминавшем о фотолаборатории. Не подогнись у Мари-Лу колени, женщина опрометью метнулась бы прочь, выскочила за хранящие пределы пентаграммы и погубила всех.

За головой обозначалось огромное туловище, а внизу тьма постепенно сгустилась в длинные могучие ноги.

— Лошадь! — охнул Ричард. — Лошадь без всадника!

— Да, это кошмарный ночной скакун[49], — выдавил герцог, пытаясь подавить собственную дрожь.

Огромный черный жеребец воздвигся в библиотеке, и сразу же комната показалась троим людям гораздо меньше прежнего. Де Ришло понял, что явилось перед ними.

Разъяренный первыми тремя неудачами сатанист призвал на помощь настоящего монстра.

Жеребец нес на себе алое, точно раскаленное, седло. Невидимые ноги стискивали его бока, незримые шпоры жалили атласную вороную шкуру. Чьи-то руки дергали за поводья. Ни единый смертный, узревший этого всадника, припомнил де Ришло, не смог поведать, каков истинный облик чудовища. Но стоявшим в пентаграмме наездник не властен был показаться...

Если только не прорвется силой...

По лицу герцога ручьями струился холодный пот. Ричард изо всех сил старался устоять на ногах, однако чувствовал неодолимый, цепенящий ужас, от которого мышцы делались немощными и отказывались повиноваться.

Мясистые ноздри жеребца раздулись. Он яростно фыркнул, изрыгнув две пламенных струи, перемешанных с густым черным дымом, и ударил копытом. Герцог непрерывно, без устали читал молитвы, прося у сил Добра и Света помощи и обороны от угрожавшего чудовищного нападения.

Жеребец заржал, мотнул головой, поднялся на дыбы и отступил к стеллажам, направляемый незримыми руками. Громадные копыта лязгали о паркет, оставляя на нем глубокие выбоины и царапины. Доски пола стонали и хрустели под тяжестью преисподних пришельцев.

Шпоры вонзились в брюхо страшного скакуна.

Жеребец рванулся в атаку.

* * *

Первым непроизвольным побуждением Ричарда было заслонить жену. Вместо того, чтобы шарахнуться назад, Итон метнулся навстречу нападавшей твари, непроизвольно выхватывая и спуская с предохранителя пистолет.

Выстрел прозвучал в полупустой комнате подобно взрыву гранаты. Второй, третий, четвертый... Огонь вспыхивал короткими желтоватыми языками, в провонявшемся воздухе запахло пироксилином. Пятый, шестой, седьмой...

И герцог, невзирая на возраст, сохранивший отличное зрение, умудрился разглядеть пару тисненых золотом названий на книжных корешках, лишь за мгновение до того скрытых исполинской тушей коня.

Восьмой...

Когда выстрелы смолкли, тишина показалась невыносимой.

Ричард немедленно вспомнил о слугах.

— Вот теперь готовьтесь, — произнес он оспишим голосом. — И Малэн, и все прочие примчатся как ошпаренные.

Втайне он надеялся, что так и будет. Прибегут всполошившиеся лакеи, высадят запертую дверь и положат конец этому средневековому безумию, в достоверность которого приходилось верить. Однако не хотелось. Мозг наотрез не желал мириться с невообразимым.

Бежали минуты, но Итон тщетно дожидался голосов, шарканья шлепанцев, стука. Влажными руками он вынул обойму и убедился в очевидном.

Патроны кончились.

А запасных Ричард, разумеется, не захватил.

Сколько простояли они втроем, объятые смятением, окаменевшие от пережитого ужаса, не мог припомнить ни единый.

Наконец, Мари-Лу расплакалась навзрыд. Ричард обнял ее за плечи, попытался успокоить. Напрасный труд — с женщиной начиналась настоящая истерика. Мари-Лу икала, вздрагивала, захлебывалась.

Герцог отрешенно смотрел в темноту, где опять разгорались две багровые точки и снова совершалась чудовищная материализация.

Де Ришло едва не опрокинулся, ибо женщина внезапно лишилась чувств и повалилась прямо на него. Удерживать Мари-Лу было поздно.

Жеребец уже возносил близ пентаграммы громадные копыта. Он дико ржал, бил подковами по полу, рвался вперед — и не мог прорваться, отбрасываемый неосязаемой преградой.

Ричард, не обращая дальнейшего внимания на страшилище, склонился помочь жене и впопыхах опрокинул одну чашу со святой водой, стоявшую рядом.

Герцог вскрикнул в полном отчаянии.

Дикий победоносный рев затопил библиотеку; слизнеобразная тварь из Внешнего Круга возникла вновь, трепеща от предвкушения поживы. Гнусный мешок буквально вибрировал. Вороной жеребец проворно и безудержно метнулся к людям, опрокидывая и разметывая свечи, топча корни мандрагоры, готовясь размозжить все четыре головы четырьмя ударами копыт.

Поняв, что это конец, де Ришло выкрикнул единственное слово.

Слово, могущее быть произнесенным лишь при последней мыслимой опасности, когда не только телу, но и самой душе грозит неминуемая погибель.

Световая лента свилась вокруг конской туши, словно откуда-то метнулся и хлестнул неотразимый пылающий бич. Преисподний слизень коротко и пронзительно квакнул, чавкнул, исчез. Жеребец пронзительно заржал, попятился, растаял в воздухе.

Загадочные, непостижимые, существующие вне времени силы Света вняли призыву де Ришло.

Снова ниспала бесконечная тишь.

Герцог слышал, как часто и болезненно колотится сердце Ричарда.

— Приготовься! — только и успел выкрикнуть он, зная, что должно произойти.

Произнесенное слово неминуемо выносило души прочь из земных оболочек, в пятый астральный слой.

Воззвать к самой сущности света возможно лишь будучи в совершенно безвыходной беде. И, рассеивая тьму, высшее начало притягивает маленькие световые источники, увлекая воззвавших в такие сферы, о которых человек не может и помыслить.

На мгновение показалось, будто всех четверых вырвало из библиотеки, швырнуло ввысь, и они глядят из поднебесья на крошечную комнату, на пентаграмму, на собственные простертые в ней тела. Кардиналз-Фолли превратился в пылинку, затерянную среди бескрайних пространств, потом исчез. Время перестало существовать.

* * *

Тысячу тысяч лет парили они среди бескрайнего, неизмеримого пространства, не чувствуя и не слыша ничего — словно плыли на бесконечных глубинах в неведомом, непознанном океане.

Целые эпохи миновали, казалось, пока внизу опять замаячила крыша знакомого дома, возникла библиотека, пентаграмма, четыре недвижно лежащих человеческих фигуры.

В полной, совершенной тишине ложился прах столетий — медленно, как опускаются падающие сквозь яркий солнечный луч несчетные пылинки. Тихо, неощутимо покрывал он комнату, пентаграмму, их самих...

. . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Де Ришло поднял голову. Казалось, он проспал несколько суток подряд. Герцог устало провел ладонью по глазам, увидел знакомые стеллажи, уставленные книгами, полутемную восьмиугольную комнату.

Лампы над головою вспыхнули прежним ярким светом.

Мари-Лу тоже пришла в себя, не без труда встала на колени, дрожащими руками погладила бледное лицо Ричарда:

— Мы спасены, милый! Спасены!

Саймон тоже поднялся. Он выглядел совершенно привычно: маниакальный блеск зрачков исчез, движения стали спокойными и уверенными.

Де Ришло непроизвольно поразился тому, что тщательно связанные запястья и лодыжки приятеля внезапно освободились, и никаких шнуров поблизости заметно не было.

— Кажется, да, — сказал герцог. — Похоже, мы действительно спасены. А вот Мокате — каюк. Чудовище, высланное против нас этой ночью, никогда не возвращается в ад с пустыми лапами. Коль скоро Моката призвал его, Мокате и платить за проигрыш битвы.

— В-вы ув-верены? — слегка заикаясь, осведомился Аарон.

— Вполне. Сверхъестественные законы возмездия действуют безошибочно. Просящий помощи у бесовских сил обязан играть по бесовским правилам. А они ох как жестоки! Не сомневайся: до утра Моката не доживет.

— Но... но... — Саймон округлил глаза от волнения: — Вы не знаете! В подобных затеях Моката никогда не действует сам! Он погружает в гипнотический транс других, пользуется ими, словно щитами... За нынешнюю ночь заплатит один... одна из бедняг, находящихся под его влиянием!

Герцог нахмурился, открыл было рот, но каменные плиты веранды внезапно загудели. Кто-то бежал по ним во весь дух. Задребезжали, зазвенели, рассыпались мелкими и крупными осколками стекла венецианского окна, ибо тяжелый ботинок, надетый на мощную ногу, раздробил деревянные переплеты.

На подоконнике возник растерзанный и ошарашенный Рекс ван Рин. Осунувшееся, пепельное лицо американца было застывшей маской отчаяния, боли, невыразимого ужаса.

Несколько секунд он стоял, обрамленный оконным проемом, в неверном сером свете занимавшейся зари. На руках у Рекса покоилось безвольно обмякшее тело. Длинные светлые волосы свисали, стройные ноги в шелковых чулках не шевелились.

Две крупные слезы скатились по щекам Рекса, и де Ришло непроизвольно отметил, что впервые видит ван Рина плачущим.

— Это... это Танит, — прохрипел американец, едва разлепляя пересохшие губы. — Она... мертва.

24. Некромантия

— Боже мой!

Мари-Лу поняла, что видит перед собой ту самую девушку, о любви к которой Рекс повествовал с таким жаром более двенадцати часов назад.

— Господи помилуй! — сказал герцог.

— Вот! Видите?! — крикнул Саймон.

Ричард ничего не произнес, ибо знал меньше остальных. Однако понял: случилось ужасное.

— Рассказывай! — коротко потребовал де Ришло.

— Она... попросила остаться, — безумным шепотом произнес Рекс. — Просила спасти от этой свиньи... от Мокаты. Я пытался дозвониться до вас, но линия была занята. Сначала... сначала я подумал привести ее сюда, затем опомнился. Пошли в лесок, воздухом подышать... Танит задремала, я сидел с нею рядом, а потом... уснул сам! Господи Боже, я уснул!

— И долго проспал? — осведомился герцог.

— Не знаю! Несколько часов... не знаю! Просыпаюсь, вскидываюсь — она лежит неподвижно. Зову, трясу... И ничего, понимаете, ничего! Ни звука в ответ! Я схватил Танит на руки, бегом бросился к вам, вижу свет в окнах... Скажите, ради всего святого, она жива?

Мари-Лу потрогала холодную как лед руку девушки.

— Бедный Рекс. Я боюсь, что...

— Нет, невозможно! Скажи: это невозможно!

Ричард быстро пересек библиотеку, отомкнул дверь и через минуту возвратился, неся маленькое карманное зеркальце. Приложил его к губам Танит, выждал. Ни малейшего следа влаги на стекле не осталось.

Итон пощупал бледное запястье.

— Мне очень жаль, старина, — сказал он медленно и осторожно. — Прости, мне очень жаль...

— Но старомодные способы ненадежны, — прошептал Саймон в самое ухо герцогу. — Клиническая смерть, и тому подобные вещи... А может, каталепсия?

— Может, — рассеянно ответил де Ришло. — Только ты сам пояснил: Моката использует медиумов, дабы не платить за вероятный проигрыш. Лично я не сомневаюсь: девушка мертва.

Рекс невольно подслушал последние слова герцога и чуть не завыл:

— Не смейте! А... да... конечно... Я понял сразу... едва лишь поднял ее и понес. Особенная, неживая тяжесть... Я ведь навидался убитых. Как она боялась этого дня! Просила защитить, помочь!..

Американец провел рукою по лицу.

— Моката... — дрожащим голосом сказал Саймон и умолк.

— Что Моката? — переспросил герцог.

— Ходили слухи... будто Моката использует погибших медиумов. Делает их бродячими умертвиями. Как бишь это сейчас называют? Негритянское словцо...

— Зомби? — еле слышно произнес де Ришло.

— Да, правильно, зомби.

Ван Рин взвился:

— Я знаю! В южных штатах...

— Молчать! — рявкнул герцог.

— Эй, опомнитесь, — вмешался Ричард. — Она действительно мертва.

— Низший дух может захватить ее тело, — задумчиво сказал француз, едва ли успев обратить внимание на Итона. — Значит, необходимо немедленное вмешательство.

— Да вы что, спятили? Отсекать голову и протыкать осиновым колом собрались?

— Ну, без подобных кошмаров обойдемся. Хотя, по чести, уж лучше загнать осиновый кол в спину и голову отсечь, нежели злосчастной душе следить с того света, как покинутое тело встает по ночам и грызет живую человеческую плоть...

На ван Рина страшно было смотреть.

— Однако, проверить наличие подобной угрозы можно заранее. Положите-ка девушку вот сюда...

Саймон и Ричард отнесли Танит в середину пентаграммы и осторожно уложили на груду одеял.

Герцог уже разбирал свои принадлежности.

— Умертвия, — пояснял он между делом, — ведут себя особым, довольно определенным образом. Они могут сойти за человеческое существо, однако человеческой пищи не приемлют. Пересекать реки и ручьи — любые потоки струящейся воды — упыри способны лишь на закате и восходе солнца. Чеснока боятся панически, вопят и воют при малейшем касании... А святой крест, разумеется, для них непереносим. Посмотрим, посмотрим.

Сняв с шеи гирлянду чесночных цветов, де Ришло надел ее на шею девушки. Затем осенил Танит крестным знамением и возложил на губы лежащей маленькое золотое распятие.

Остальные безмолвно и сосредоточенно глядели, стоя поблизости. Мари-Лу глотала слезы. Рекс не шевелился.

— Она мертва, Рекс, — объявил де Ришло, подымаясь с колен. — Крепись. По крайней мере, опасения Саймона оказались напрасны. Душа покинула тело, и никакая паскудная нечисть не завладела прахом. Здесь можешь быть совершенно спокоен.

В библиотеке воцарилось молчание.

Собственно, говорить было незачем и не о чем.

Мари-Лу провела рукой по растрепанным волосам Рекса, но американец отпрянул, не отрывая взора от любимой.

Несколько часов назад, в пронизанном солнцем лесу его голову гладили пальцы Танит. При мысли о том, что это случилось в первый и последний раз, американцу хотелось удавиться от невыносимой тоски.

* * *

Герцог беспомощно пожал плечами и двинулся прочь. Саймон догнал его, потянул за рукав, остановил.

— В чем дело? — спросил де Ришло не без некоторого раздражения. Усталость брала свое, и даже пожилые мудрые люди не всегда оказываются сдержанны, если буквально валятся с ног.

— Я насчет клинической смерти... Ведь жизненно важные органы совсем не затронуты. Вообще никакие органы не пострадали!

— Ну и что? Клиническая смерть — несколько минут. Время уже миновало.

— Но трупного-то окостенения нет как нет!

— Ну и что? — повторил герцог, начинавший злиться уже по-настоящему.

— Видите ли... Она погибла смертью... м-м-м... противоестественной, правда?

— Безусловно.

— Гибель подобного свойства может не вполне подлежать обычным законам физиологии.

Де Ришло недоуменно свел брови:

— Допустим. Ну и что?

— Ээ-э... Моката угробил девушку. Известным способом. Но ведь вы оказались гораздо сильнее Мокаты в области магической! И могли бы...

— С ума спятил? — сквозь зубы прошептал герцог. — Рехнулся от пережитого?

— Я серьезно говорю! — оскорбился Аарон.

— Ты предлагаешь, — еле слышно, с расстановкой произнес де Ришло, — предлагаешь мне вернуть покойницу на землю?

— Pourquoi pas?[50] Одолели же вы нынче Мокату, пустившего в дело всю доступную мощь! А бедняжка еще в промежуточном состоянии; при магическом убийстве это, сколько помню, приравнивается к клинической смерти по естественным причинам. Попытайтесь, ваша светлость, а? Терять нечего. А я себя чувствую косвенно виноватым...

— Кое-что из ритуала мне знакомо, — проронил де Ришло. — Но я даже не присутствовал при эдаких оживлениях. И подумай, какая ответственность!

— Какая?

Герцог лишь рукой махнул.

— Душа не могла уйти чересчур далеко, — сказал Саймон. — Пожалуйста. Не знаю, в чем тут загвоздка, но... я всегда был неравнодушен к Танит. Точно магнитом тянуло. Она, понятно, меня и не замечала — внешность не та... Пожалуйста, умоляю!

— Не дело предлагаешь. Мертвые не должны возвращаться назад. Они, если не ошибаюсь, даже против этого. А решимся, призовем — понадобятся чрезвычайно могучие заклинания. Невообразимо сильные, поверь слову. И оправдания нам не будет, ибо есть вещи, которые можно совершать лишь при крайних обстоятельствах. Да и что за смысл? Все равно, дольше пяти-шести минут... едва ли.

— Понимаю, — понурился Аарон. Потом вскинул голову, словно ужаленный:

— У нас действительно крайние обстоятельства, господин герцог.

— Поясни.

— Касаемо Рекса — да, вы правы: никакой разницы нет, и растравлять парню свежую рану было бы сущим издевательством. Но Мокату со счетов не сбрасываем, а?

Де Ришло ошеломленно уставился на Саймона.

— Прошлой ночью вы подробно и доходчиво рассказали, почему его следует перехватить, обезвредить и, при необходимости, уничтожить. А душа Танит сейчас обладает... начинает обладать знанием, запретным для живущих. Верните девушку лишь на минуту, спросите, где скрывается этот мерзавец, куда метит. Из астральных сфер она видит несоизмеримо дальше и яснее нашего, и помочь способна лучше любого оракула.

— Это меняет дело, — медленно промолвил де Ришло. — Саймон, ты прав.

— Цель, по моему разумению, достаточно важна и благородна: предотвратить страдания и смерть несчетных миллионов. Разве не стоит попытаться?

— Сейчас побеседую с Рексом. Он может заартачиться.

Американец безразлично, вряд ли разумея, о чем идет речь, кивнул.

— ... не свыше пяти минут. Повторяю: не свыше. Иное невозможно — по крайности, для меня и моих скромных навыков.

— Ей не будет больно?.. To-есть, ее душе?

— Нет. В случае с Танит — не думаю. Вызывать душу — значит рисковать вмешательством в карму. Но Танит не просто умерла, ее убили. Пусть не в обычае душ вмешиваться в земные события, тем более искать отмщения оставшимся на земле — я полагаю, она и сама не отказалась бы поведать, как разделаться с Мокатой. Дело не в мести. Нужно предотвратить обвальное, страшное умножение человеческих мук и смертей, ибо дьяволы питаются страданиями живущих. А сокрушать нечисть — наш святой долг, где бы ни находились мы: тут, или там...

— Тогда хорошо... Только постарайтесь управиться как можно быстрее. Пожалуйста.

— Боюсь, что понадобится время, друг мой, — озабоченно сказал де Ришло. — И отвечать за успех невозможно. Тем не менее, тебе известно, какие в этой игре ставки, чем обернется успех Мокаты — не приведи Господи! Посему, скорбь и тоску надлежит подавить. Не можешь — лучше удались, не присутствуй.

— Я останусь.

Герцог начал убирать из пентаграммы все принесенное накануне и защищавшее четверку друзей ночью: серебряные чаши со святой водой, подковы, чеснок, мандрагору. Их сменило деревянное блюдо и семь подносиков, спешно раздобытых Мари-Лу на кухне. Де Ришло насыпал на блюдо немного темного порошка и приблизился к Рексу.

— Боюсь, mon ami, тебя придется побеспокоить. Иначе задуманного не получится.

— Беспокойте, — мрачно откликнулся Рекс. — Не играет ни малейшей роли, только бы взять за глотку эту сволочь, сатаниста.

— Вот и хорошо.

Герцог достал перочинный нож, поднес горящую спичку, тщательно прокалил кончик лезвия.

— Ты уже достаточно повидал и знаешь: я ничего не делаю бесцельно. Сейчас прошу капельку твоей крови. Взял бы собственную, но речь о Танит, и кровь любящего — да и любимого, пожалуй — окажет куда более сильное воздействие.

— Берите хоть все полтора галлона, — выдавил Рекс, поднимая рукав пиджака и откатывая припачканную манжету.

— Чистое излишество, — спокойно сказал герцог. — Обойдемся уколом в палец. Требуется четверть ликерной рюмочки, не больше.

Де Ришло сделал быстрый, глубокий, но точный и безопасный надрез, придавил окружающие ткани, чтобы кровь текла побыстрее.

Затем направился к простертой Танит и осторожно срезал семь золотых волосков. Перемешав темный порошок и кровь до густого, пастообразного состояния, вылепил семь крохотных пирамидок, и в каждую вложил по одному свернутому спиралью волосу.

С помощью Ричарда герцог развернул и тщательно уложил тело девушки ногами к северу. Обновил меловую черту внутреннего круга, имевшего семифутовый радиус.

— Теперь будьте любезны отвернуться на несколько секунд, — велел он присутствующим. — Я продолжу приготовления.

Все послушно уставились в противоположную стену, а де Ришло почти беззвучно проделал несколько оставшихся неизвестными действий. Когда герцог разрешил смотреть, семь пирамидок уже стояли на семи подносах, окружая недвижное тело.

— Мы останемся по внешнюю сторону круга, дабы вызванный дух был надежно замкнут и отделен от наблюдателей.

— Зачем? — глухо спросил Рекс.

— Если низший, злобный дух пожелает выдать себя за Танит и явиться нам, он окажется бессилен повредить, заточенный в пентаграмме, словно в непроницаемом сосуде с незримыми глазу стенками.

Де Ришло зажег семь пирамидок, быстро дополнил защитный барьер новыми знаками, отступил ко входной двери и выключил свет.

Пасмурного света ранней зари и слабых колеблющихся огоньков хватало, чтобы видеть друг друга и Танит с достаточной ясностью.

Саймон осторожно тронул герцога за локоть.

— Простите, но я подумал: а вполне ли это безопасно? Вдруг Мокате взбредет в башку напасть еще раз, пока мы находимся вне пентаграммы и безо всякого прикрытия?

— Исключается, — ответствовал де Ришло. — Послав сюда черного убийцу на вороном коне, сатанист любого калибра наверняка должен был выбросить последнюю карту из окаянной колоды.

— Не понимаю...

— Подобное действие высасывает магическую силу на много дней вперед. Как чародей, Моката сейчас почти беспомощен. Поэтому спокойно занимайте места, которые укажу каждому.

Герцог устроил своих товарищей так, чтобы Рекс и Мари-Лу сидели спиной к умершей и не видели предстоящего. Обоим и без того досталось нынешней ночью; подвергать их лишним испытаниям отнюдь не следовало. Сам де Ришло расположился к Танит лицом, усадил по бокам Ричарда и Саймона, опять велел сцепить пальцы рук, образуя живое кольцо защиты.

— Полное спокойствие, — повторил герцог. — И ни при каких условиях не размыкать круга. Услышите голос — не отвечать. Разговаривать буду я один.

Наступило долгое, казавшееся нескончаемым, безмолвие. Прямоугольник выбитого окна все больше и больше светлел, но восходившее солнце безнадежно тонуло в густом, пеленою окутывавшем местность тумане.

Пирамидки пылали медленно, ровно, испуская кисловатый резкий запах, странно перемешанный с ароматами восточных благовоний. Саймону и Ричарду было видно, как вьются и стелются тонкие полоски голубовато-серого дыма. Тело Танит оставалось неподвижным.

Де Ришло склонил голову на грудь, глубоко и ритмично дыша по способу раджа-йоги, собирая и посылая вперед всю остававшуюся энергию, побуждая дух усопшей приблизиться и появиться.

Итон созерцал необычайный обряд с любопытством и опаской. События последних часов начисто разрушили его былую насмешливость и недоверие. К тому же, начисто отрицая существование черной магии, Ричард более или менее признавал спиритизм, ибо этим занимались даже в просвещеннейших кругах. Весь ритуал, за вычетом горящих курений и, разумеется, самой покойницы, изрядно смахивал на любой обычный сеанс. А Ричард присутствовал при нескольких...

Первым заметил перемену Саймон Аарон.

Пирамидка, стоявшая в возглавии, задымила сильнее прочих.

Саймон крепко стиснул руку герцога. Тот приподнял лицо. Итон проследил за взглядами друзей и тоже встрепенулся.

Синеватый дым свился в клубок диаметром около двух дюймов, отделился от пламени, двинулся к середине тела и замер, возрастая в яркости, покуда не превратился в комок ослепительного голубого света. Слегка приподнялся и завис, расточая вокруг ровное сияние.

Сосредоточившись, напряженно ожидая, все пятеро друзей застыли на месте. Трое смотрели, двое жадно слушали.

Дым со всех остальных подносов устремился к светоносному клубку, окутал его, стал обретать прозрачные, расплывчатые очертания головы и плеч. Материализация свершилась в несколько мгновений. Эфирное тело Танит, окруженное сияющим ореолом, явилось взорам де Ришло, Саймона и Ричарда, а до Рекса и Мари-Лу долетел еле слышный — или, быть может, раздававшийся прямо в мозгу слушателей — шепот:

— Вы позвали меня, и я пришла.

* * *

— Поистине ли ты звалась на земле Танит? — спросил герцог.

— Да.

— Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?

— Верую.

С уст герцога слетел явственный вздох облегчения. Никакой низший дух не осмелился бы солгать, отвечая на этот вопрос.

— Ты пришла по собственной доброй воле? Ты не хочешь удалиться немедленно?

— Я пришла, ибо вы позвали. Но пришла охотно и с радостью.

— Любящий тебя человек находится вместе с нами. Скажи ему: желаешь ли ты способствовать защите его друзей и целого мира от неслыханных и невероятных бедствий?

— Да, желаю.

— Тогда поведай все, известное тебе о человеке по имени Моката-Дамьен. Все, что может способствовать его падению и сокрушению.

— Не могу, ибо подобное воспрещено. И все же вы вправе задать любой вопрос, а я обязана отвечать. Таков закон.

— Чем занимается Моката сейчас?

— Измышляет новые козни.

— Где он?

— Здесь, неподалеку.

— Где именно?

— В точности не ведаю. Он кутается в облачение тьмы, прячется от взоров, а мой покуда не успел изощриться надлежащим образом. Дамьен-Моката — поблизости.

— В деревне?

— Возможно.

— Где будет он завтра в это же время?

— В Париже.

— Зачем?

— Он встретится с человеком, утратившим часть левого уха.

Де Ришло сощурился.

— А послезавтра?

— Под землей.

— Он умрет?

— Он будет стоять в каменном сводчатом склепе. Под развалинами очень старого здания. Не могу сказать, чем займется там — видимо, неописуемой гнусностью, ибо свет, хранящий меня сейчас, не дозволяет созерцать подобное.

— Далеко ли отсюда эта руина?

— В шестидесяти милях к западу, если ехать по магистральному шоссе, которое идет почти вдоль исчезнувшей лесной тропы... Это было давно, очень давно... Одинокие развалины, приметные развалины, памятные развалины.

— Как попадет он туда из Парижа?

— Помчится с огромной быстротой на закат солнца.

— Но что же замышляет Моката?

— Увлечь меня обратно.

— Пытается вернуть душу в оставленное на земле тело? — медленно спросил герцог.

— Да. Моката горько сожалеет, что пожертвовал мною. Он мог бы использовать меня для собственных страшных целей в вашем, земном жизненном слое. Но теперь власть его окончилась.

— Возможно ли вернуть твою душу в тело насовсем?

— Да. Если действовать быстро. Пока луна пребывает в темной четверти.

— Желаешь ли ты вернуться?

— Нет, если не удастся освободиться от Мокаты.

— Как намеревается он вернуть тебя?

— Для него существует единственный способ. Отправление черной мессы по всем правилам.

* * *

— С принесением в жертву христианского младенца? — спросил де Ришло, помолчав.

— Да. Но, если тело мое пребудет неповрежденным...

Окончить фразу Танит не удалось. И герцог уже не смог задать следующего вопроса.

Не выдержал, как и следовало предполагать, Рекс ван Рин. Американец не знал, что де Ришло беседует лишь с эфирным или астральным телом, и вообразил, будто возлюбленная воскресла и восстала. По крайности, на время...

— Танит, — не своим голосом возопил Рекс, размыкая круг и вскакивая на ноги, — Танит!!!

Во мгновение ока призрак исчез. Бесследно.

Теперь уже вскочил де Ришло.

— Болван! — заревел он, потрясая кулаками. — Безмозглый остолоп!

Неизвестно, какими новыми эпитетами наградил бы Рекса впервые в жизни по-настоящему разъярившийся герцог, но сверху, со второго этажа, донесся короткий пронзительный крик.

* * *

— Это Флер! — подскочила Мари-Лу. — Что еще случилось?

Мгновение спустя она уже мчалась по лестнице. Ричард спешил по пятам, следом бежали остальные. Трясущимися руками откинула женщина защелку двери.

Настежь распахнула.

Окно детской было раскрыто. Серый липкий туман висел в примыкавшем саду. Постелька Флер пустовала.

Обезумевшая Мари-Лу разворошила скомканные простыни, еще хранившие смутный отпечаток маленького горячего тела.

Девочка исчезла.

25. Саймон действует

— Отсюда они бежали! — выкрикнул Рекс. — Внизу еще стоит лестница!

— Тогда за ними! Скорей, ради Бога! — заорал Ричард.

Рекс одним прыжком перемахнул подоконник и очутился на каменной террасе. Хрупкий Саймон спускался по деревянным перекладинам. Ричард, не осмелившийся последовать примеру американца вполне, повис на руках и спрыгнул с меньшей высоты.

Герцог и Мари-Лу остались в детской. Женщина смотрела на де Ришло округлившимися глазами и даже не плакала, сраженная нежданным ужасом и горем.

Не намного лучше чувствовал себя и де Ришло. При одной мысли о том, что Флер угодила в лапы сатанистам, герцогу становилось нехорошо. Уж он-то лучше прочих знал и понимал, чем это грозит.

— Княжна, — выдавил наконец француз. — Княжна!

Горло сдавило спазмой и де Ришло умолк.

Мари-Лу стояла молча и не сводила взгляда с пустой кроватки.

Огромным усилием воли герцог подавил нараставшую панику. Лишь накануне заверил он супружескую чету: ваш дом в полной безопасности. Только тщательно следуйте моим распоряжениям, и все будет хорошо...

Де Ришло скрежетнул зубами.

Следовало действовать, и быстро.

— Где нянька?

— У... у себя, — выдавила Мари-Лу.

— Странно. Как можно спать при таком шуме и гвалте?

Герцог вошел в смежную комнату. Надавил электрический выключатель. Пригляделся.

Нянька мирно спала в своей постели.

— А ну-ка вставайте! — потребовал де Ришло, решительно тряся женщину за плечо. Та не шевельнулась.

— Да поднимайтесь же! — завизжала с порога Мари-Лу и тотчас оборвала крик.

— Сероглазый... Она мертва?

— Нет. Кажется, погружена в гипнотический транс. Это, впрочем, само по себе не опасно.

Оба возвратились в детскую. Герцог склонился и поднял бумажный лист, валявшийся у изножья кроватки. Тщательно, без помарок и ошибок исписанный на машинке:

«Пожалуйста, не беспокойтесь о малютке. Ее возвратят завтра утром, если, разумеется, будут выполнены известные условия.

Поскольку случай исключителен, я прибег к мерам, которых, как правило, не признаю, ибо не люблю нарушать закон. Не сомневаюсь: кое-кто из вас предложит вызвать полицию и начать розыск. Любое действие подобного рода будет расцениваться как враждебное и повлечет последствия весьма неприятные для ребенка.

Вы уже поняли, что я располагаю возможностью достоверно узнавать о ваших поступках и намерениях.

Неудача, приключившаяся этой ночью, прискорбно вызвала смерть молодой женщины, бывшей исключительно ценным и способным медиумом. Мистеру ван Рину удалось унести ее тело, находящееся ныне в вашем распоряжении; окажите любезность и сберегите надлежащим образом. Тело должно оставаться в библиотеке вплоть до получения дальнейших инструкций. Если вы попробуете вызвать врача либо судебно-медицинского эксперта, или, того хуже, похоронить мисс Танит, я буду вынужден похоронить малышку Флер. Заживо.

Кроме того, в действие вступят силы, о природе коих вы имели возможность составить собственное представление. Думаю, даже мистер Итон вполне убедился в мудрости и проницательности герцога де Ришло, чьими словами столь неразумно пренебрегал.

В продолжение наступающего дня вы будете находиться в библиотеке, дав слугам любые разумные объяснения.

И, наконец, мой добрый друг Саймон Аарон должен тотчас возвратиться для возобновления известных опытов, прервавшихся исключительно по вашей вине. Ровно в полдень он в одиночку, никем не сопровождаемый, покинет Кардиналз-Фолли и отправится к перекрестку проселочных дорог, лежащему строго на западе, в полутора милях от вашего дома. Устройство встречи я либо возьму на себя, либо доверю приближенному лицу.

Содействие господина Аарона в ритуале поклонения сатане, с целью возвратить некогда утраченный по его собственной вине Талисман Сета, должно быть совершенно добровольным. В противном случае девочка не вернется домой никогда.

Осмелившись пренебречь хоть одним из вышеперечисленных условий, или выполнив их ненадлежаще, вы станете убийцами собственного ребенка.

Саймон же Аарон, выполнив требуемое, возвратится в целости и сохранности вместе с Флер.»

Подписи не было.

Мари-Лу прочла наглое письмо, заглядывая герцогу через плечо.

— Что же делать? — спросила она в отчаянии. — Сероглазый, ведь эта гадина сдержит слово!

— Бог весть, — ответил герцог. — Думаю, что верить можно лишь обещаниям скверного свойства.

Голова Саймона возникла над подоконником. Затем показались плечи, туловище, и маленький хрупкий маклер проворно забрался в комнату.

— Ну? — задал герцог односложный вопрос, который всегда и неизменно считал вершиной вульгарности. Сейчас, однако, было не до хороших манер.

— Втроем прочесали сад. При таком проклятущем тумане разве что собственную задницу обеими руками отыщешь! Ох, прости, Мари-Лу!

— Следовало ждать, — сказал де Ришло.

— Никого, — хрипло произнес возникший в оконном проеме Ричард. — И ничего. Ни следов, ни цветов поломанных, ни травы примятой. Где проклятая нянька?!

Рекс вернулся молча.

— Моката оставил письмецо, Ричард, — сказал де Ришло. — В письмеце содержатся распоряжения. Следует быстро их обдумать и решить, что делать.

— Что вам делать, скажу сразу, — процедил Итон. — Выметаться вон из этого дома. А я вызываю полицию.

— Ричард, — с расстановкой молвила Мари-Лу. — Полагаю, Флер небезразлична и мне самой, правда?

Итон промолчал.

— Полиция не поможет. Мы вместе провели ночь в библиотеке, ты видел, с кем столкнулся. Помочь может лишь Сероглазый. Не мешай.

— Да... — начал было Итон и смолк.

— Включите-ка телефон, — спокойно сказал де Ришло. — Малэну и прочим объявите: эксперимент продолжается.

* * *

— Чтоб вам провалиться с вашими экспериментами! — взревел Итон. — Думаете, я буду сидеть сложа руки и слушать поганую болтовню, если Флер в смертельной опасности?

— Флер в опасности куда большей, нежели вы думаете, — заметил герцог. — А поэтому будете слушать. Иного выхода нет.

Ричард стиснул кулаки, сделал шаг вперед, встретил холодный, упорный взгляд француза, выругался и застыл.

— Как вам, должно быть, известно, — сказал герцог, — девочка не совсем безразлична и нам с Аароном. Став невольной причиной случившемуся, мы исправим положение.

— Пожалуйста, — прошептала Мари-Лу.

— Прочитайте письмо. Обсудите его с женой. Тело Танит должно оставаться на месте. Уже поэтому слуг нельзя подпускать к библиотеке на пушечный выстрел. Ты, Рекс, и ты, Саймон, отправляйтесь в кухню. Соорудите сэндвичи с холодным мясом и несите сюда. Следует подкрепиться, уже можно. Пост имеет разумные пределы, даже в подобных обстоятельствах.

— Записка Мокаты совершенно, непроницаемо загадочна в одном пункте, — продолжил де Ришло, помолчав. — Насчет вины Саймона в утрате дьявольского талисмана...

— Я догадываюсь, — неожиданно сказал Аарон. — Только это слишком ужасно...

Герцог вопросительно поднял брови.

— Помните, в Стонхендже? Я рассказывал про гипнотические сеансы... Я ведь не первый раз живу на свете...

Ричард и Мари-Лу ничего не понимали.

— Помолчи, Саймон, — молвил де Ришло. — Если ты и прав, лучше пока не размышлять об этом.

Аарон и Рекс двинулись в кухню.

— Размышляйте, или нет, а я звоню в Скотланд-Ярд, — объявил Ричард. — Пускай поразмыслят они.

— Нет, — возразила Мари-Лу. — Это значит жечь корабли.

Герцог метнул на нее быстрый одобрительный взгляд:

— Поражен и восхищен вашим здравым смыслом, comtesse.

— Не знаю, не знаю, что делать! — простонала женщина. — Умом соглашаюсь, нужно звать сыщиков. Но вы же читали письмо! Никогда себе не прощу, если Моката разъярится и убьет ее! Вы действительно считаете, что он способен читать мысли на расстоянии?

— Вряд ли. Но подглядывать — косвенным образом, — пожалуй. Саймон знаком с возможностями этого негодяя лучше всех, спросите его.

* * *

Аарон и Рекс поставили на стол внушительный поднос, полный сэндвичей, и внимательно изучили послание сатаниста. Саймон поднял глаза:

— Сукин сын говорит правду. Он действительно пользуется зеркалом... ну, тем самым. А в Лондоне осталось еще пол-дюжины медиумов. Правда, не таких умелых, как Танит, но достаточно пригодных. Для такого человека подглядывать издали — детская игра.

— Похоже, — согласился де Ришло. — А связываться с полицией по телефону бессмысленно. Попросят фотографию Флер, захотят исследовать место происшествия. Моката увидит все как на ладони, а девочка расплатится за нашу неосторожность.

— Я втравил вас в эту историю, — сказал Саймон, — и следующий шаг ясен. Извиняться незачем, я просто...

— Выкинь из головы, — прервал герцог. — Не думай, будто слуги дьявола выполняют хорошие обещания. Вот касательно угроз можешь не сомневаться.

— ...сдамся Мокате ровно в полдень. Это слабый шанс, но все же будет надежда.

— У Мокаты окажется в лапах двое заложников, только и всего, — промолвила Мари-Лу.

— Зная Саймона, следовало ждать подобного предложения, — усмехнулся де Ришло.

Аарон улыбнулся в ответ, правда, весьма бледной улыбкой:

— Правильно. И послушайте дальше. Моката — противник не по нашим зубам. Единственный выход именно таков, каким представляется мне.

— А что прикажете говорить покорному слуге? — зарычал герцог. — Я натворил несусветных глупостей оказался просто-напросто растяпой и разиней! Оба хороши!

Рекс уже раздавал чашки с дымящимся кофе.

— Прекратите нести ахинею! — неожиданно мягко произнес Ричард. — Не виноват никто. Вы очутились в ужасном, почти безнадежном положении. Ринулись просить помощи у единственных надежных людей, это вполне естественно. Я поступил бы точно так же. И Мари-Лу. Вы отражали сатанинскую атаку, а вот приглядывать за Флер должны были мы оба — сразу же после выхода из пентаграммы. Но появляется Рекс, у него лютое горе, ему нужно помочь... Прикажете и Рекса обвинить в исчезновении Флер?

— Очень рад, что ты больше не держишь зла, Ричард, — сказал де Ришло.

И печально улыбнулся, поняв, каким усилием воли справился с собою Итон.

* * *

— Чрезвычайно любезно, старина, — заявил Саймон. — Только на свидание все-таки надо пойти. Зыбкая надежда, но другой-то нет!

— Ты хоть понимаешь, куда голову суешь? — осведомился герцог.

Ричард Итон выпятил подбородок.

— Ты, черт побери... — осекшись, он виновато поглядел на де Ришло и продолжил: — останешься тут, как миленький. Не хватало еще убыли в полку. Ночью стало ясно: Сероглазый говорит дело, и нужно его слушать. У Мокаты огромные возможности, но днем, сколько можно судить, ублюдок не сильнее любого другого. Он действует в чужой стране и, как видишь, опасается полиции. Нужно рассудить здраво и...

— Рассуждай, не рассуждай...

— Да он же похитил Флер как наживку, чтобы тебя выудить, болван! Появишься — зачем ему ребенок? Чистая обуза. Убьет — и дело с концом.

— Ошибаешься, — возразил герцог. — Вспомни слова Танит...

Рекс отвернулся и подошел к окну.

— Вернуть ее на землю Моката может лишь совершив полную, обставленную по всем правилам черную мессу. Которая включает принесение в жертву крещеного младенца.

Мари-Лу, впервые осознав полностью, что именно произошло, рухнула на пол в обмороке.

* * *

— ...твою мать!

— Ричард, Ричард! — укоризненно покачал головой герцог.

— Я пойду, — сказал Саймон. — По крайней мере, выиграем немного времени, а там, авось, и полиция сумеет вмешаться.

Они расположились в библиотеке, сообразно письменному распоряжению Мокаты.

— Что ты выиграешь? — окрысился Ричард. — Один день? Моката и так, вероятно, прибережет Флер до наступления ночи. А Мари-Лу права: звать полицию значит подписывать девочке смертный приговор.

Лежа с мокрым носовым платком на лбу, молодая женщина слушала эту оживленную и выразительную беседу.

— Ричард... — позвала она слабым голосом.

— Да, дорогая?

— Все вы по-своему правы. Но и так, и так это чудовищный риск.

Итон ласково провел рукой по волосам жены.

— Решеньице не из легких, правда. И, поскольку никто не может предложить ничего вразумительного, думаю...

Он умолк и стало ясно: Ричард лишь полагает, будто думает. На это уже явно не был способен ни единый из четверых.

— Рекс, ну скажи что-нибудь, — попросила Мари-Лу.

— А? — вскинулся ван Рин. — Мне, видишь ли, не по вкусу просто сидеть сложа руки. Хорошо было бы поохотиться на птичку по имени Моката. С шестизарядным кольтом. Но, коль скоро тварь способна подглядывать в зеркало, то не явится на место и в отместку угробит Флер...

— Не раньше полуночи, — возразил де Ришло. — До полуночи, во всяком случае, он станет беречь малышку как зеницу ока. Мокате нужен здоровый, полноценный ребенок.

Рекс помотал головой и уставился в открытое окно.

— Время и ангелы на нашей стороне, — молвил герцог негромким голосом. — Следует чуть-чуть выждать. Решение созреет само.

— Я оставил записку Малэну, подсунул под дверь спальни, рассеянно сказал Ричард. — Потревожить нас никто не осмелится.

— Что ж, — наигранно бодрым голосом отозвался де Ришло, — тогда вооружимся терпением.

— Давайте, схожу за подушками, — вызвался Саймон. — А то и Мари-Лу жестковато, и нам неудобно. Сюда уже можно приносить нестираное?

— Разумеется. Ричард, Саймон, Рекс, идите вместе. Волоките все подряд, соорудим временные постели.

Немного погодя трое приятелей возвратились, нагруженные целыми кипами подушек, одеял и ковриков.

Мари-Лу помогли устроиться поудобнее, но спать она, конечно же, не смогла. Равно как и остальные.

Рекса грызла неукротимая тоска. Он избегал смотреть на середину комнаты, где, простертое в пентаграмме, лежало тело Танит. Прочих больше мучило беспокойство о Флер. Время от времени Мари-Лу душераздирающе всхлипывала. Ричард принимался шептать успокаивающие слова, но утешитель из него получался не ахти какой.

Через несколько часов, однако, напряжение и усталость предшествовавшей ночи постепенно взяли свое. Всхлипывание сделалось тише, потом реже, потом послышалось ровное дыхание. Задремал и Ричард. Рекс и герцог сомкнули веки еще раньше.

Мари-Лу снилось, будто она бродит по старинной келье, полной непонятных книг на неведомых языках. Открыв одну, затянутую в косматый переплет, она принялась было читать, удивляясь неожиданной способности понимать написанное странными буквами. Внезапно железный обруч объял и стиснул голову молодой женщины. Сцена переменилась. Мешкообразная адская тварь нападала на Флер. Мари-Лу отчаянно закричала и, дернувшись, пробудилась.

Безрадостная, страшная действительность была немногим лучше привидевшегося кошмара. Полупустая библиотека; украденная для жутких целей маленькая дочь, тусклый туманный день; лежащая посреди комнаты недвижная Танит...

Мари-Лу закашлялась.

Герцог открыл глаза, повернул голову, полежал несколько секунд, а затем вскочил и надавил выключатель. Зашевелились Ричард и Рекс.

Туман медленно и неудержимо сочился сквозь выбитое окно.

— Где Саймон? — тихо спросил де Ришло.

26. Туман

Меловые буквы на полу первым увидел Рекс ван Рин. Он склонился и понял: Саймон, лишенный карандаша и ручки, вооружился мелком герцога и оставил краткую прощальную записку.

«Пожалуйста, не делайте глупостей и не бегите мне вослед — это бесполезно. Я заварил кашу, мне и расхлебывать. Не нарушайте распоряжений Мокаты. Единственная слабая надежда уберечь и спасти Флер — в повиновении. Обнимаю всех. Саймон.»

— Дьявольщина! — привычно завопил Ричард и опять прикусил язык. — Этот героический дурак ринулся на перекресток очертя голову! Теперь Моката заполучил и Флер, и его. Тьфу, пропасть!

— Весьма в духе Саймона, — буркнул де Ришло. — Сперва нырнет, а потом задумается: сумею ли всплыть? Следовало предвидеть это и караулить его.

— Правда, — согласился Итон. — И сделал ведь одну-единственную вещь, от которой все дружно старались отговорить!

— Честно говоря, — заметил герцог, — я уже начинал склоняться к предложению Рекса. Кольтом, правда, мы не располагаем, но браунинг еще лучше... Надо было только выбраться из дому поодиночке... А, что проку думать теперь, когда Саймон решил вместо нас!

— Мой самый старый товарищ! — застонал Ричард. — С ним я познакомился даже раньше, чем с вами двумя...

— Будет ли от этого хоть какая-то польза? — прошептала Мари-Лу.

Герцог пожал плечами:

— Убежден, что нет. Кстати, при всей любви, при всем уважении к самопожертвованию Саймона, обязан сказать: дурень отдал Мокате нашу единственную козырную карту. Раньше можно было бы еще поторговаться...

— Постойте-ка! — вмешался Рекс. — Если не очень ошибаюсь, Танит сказала, Моката нынче в Париже...

— Как вы собираетесь туда попасть? — спросил герцог. — Насколько разумею, наш общий знакомый заранее обзавелся билетом на самолет. Помните: сам устрою встречу, или доверю надежному человеку? Значит, сомневался, успеет ли.

— Он обзавелся билетом, я обзавелся аэропланом, — сказал Ричард.

— Что-о?

— Надо же тратить деньги, если их куры не клюют. Я купил полуспортивную машину. Учитывая малый вес Мари-Лу, возьмет всех четверых.

— Аэроплан в полетной готовности?

— Конечно. Иначе зачем вообще держать его?

— Где?

— В ангаре, по другую сторону луга. Три дня назад мы с женой порхали на малыше, и работал он как швейцарские часы.

— Но туман!

— Туман и меня смущает. Но думаю, он стелется над самой землей, а выше будет уже светло и ясно.

— Тогда летим, — нетерпеливо сказал Рекс.

— Куда? Где разыскивать Мокату в Париже?

— У Кастельно, — спокойно сказал герцог.

— У кого?

— У человека с полуотрубленным ухом. Летимте!

* * *

Они торопились по усыпанной гравием дорожке. Густая влажная мгла приглушала шум шагов. Миновали старинный гномон[51], прошли по выложенному кафельной плиткой берегу пруда. Кувшинки недвижно стыли в темной воде.

Впереди простерся обширный луг.

Ричард и Рекс выкатили самолет из ангара и развернули носом в нужную сторону. Де Ришло и Мари-Лу стояли в стороне и не вмешивались. Помощи двум опытным пилотам и крепким людям не требовалось.

Ричард, Мари-Лу и герцог поднялись в маленькую, уютную кабину.

— Контакт! — выпалил Рекс привычное словцо и изо всех сил крутнул пропеллер. Мотор выстрелил, загудел на ровной низкой ноте. Одно мгновение американец следил за прозрачным кругом бешено вертевшегося винта, потом вскарабкался вослед остальным. Ричард отпустил тормоза.

Машина сперва медленно, а после все быстрее и быстрее покатила в туманную пелену. Луга почти не было видно. Впрочем, Итон знал свои владения досконально и разгонял самолет без опаски. Набрав достаточную скорость, он осторожно потянул ручку. Самолет подпрыгнул, опять коснулся травы колесами, и снова взмыл, уже окончательно.

И всегда-то любивший летать Ричард ощутил совершенно особое, непередаваемое облегчение.

Казалось, он внезапно вырвался из долгого, кошмарного сна, где обитали чудовища и бродили негодяи; увидел, наконец, дневной свет. Увидел, кстати, в буквальном смысле. Как и ожидали, солнце засияло уже на высоте нескольких десятков ярдов.

Мозг Итона заработал с прежней быстротой и ясностью. Ужас и отчаяние, порожденные исчезновением Флер, отступили.

Голубое небо сверкало над головой. Де Ришло глянул вниз и подметил весьма любопытную, зловещую подробность. Туман не просто стлался над самой землей, он сосредоточился исключительно у Кардиналз-Фолли, окутывая поместье непроницаемой мглой, над которой, словно мачты потонувшего корабля, выступали длинные средневековые трубы.

* * *

Остальная местность — луга, рощи, фермы — купалась в солнечном свете майского дня...

Рекс пристроился в кокпите рядом с Ричардом. Он добровольно принял обязанности штурмана и тоже почувствовал, что измученное потерей Танит сознание понемногу проясняется, работает проворно и четко. Американец разложил на коленях карты, вооружился карандашом.

Герцог и Мари-Лу, в тесноте да не в обиде расположившиеся позади, молчали. Де Ришло просто не мог сказать ничего достаточно ободряющего, а женщина была слишком занята собственным несчастьем. Осторожно взяв руку Мари-Лу, герцог ласково сжал ее и вновь отпустил.

Мари-Лу посмотрела на него с благодарностью. Потом приблизила губы к уху француза и, стараясь перекрыть гул мотора, поведала о странном сне, в котором бродила по сводчатой готической келье и читала книгу на совершенно и всецело неизвестном ей языке.

Де Ришло уставился на молодую женщину заблестевшими глазами, в свою очередь закричал прямо в ухо собеседницы, но слов Мари-Лу полностью не разобрала, ибо Ричард, закладывая довольно крутой вираж, форсировал двигатель.

Из разобранного явствовало, что герцог чрезвычайно заинтересован. По рассказу Мари-Лу, обтянутая косматой звериной шкурой книга была знаменитым Красным Кодексом из Эпина, великолепным трактатом по магии, принадлежавшим некогда ныне угасшему роду Инвернагайльских Стюардов. Книга считалась утраченной бесследно, легенда же гласила, будто читать ее могли только люди, надевавшие на голову железный обруч.

— ...Поняла хоть что-нибудь? Запомнила? — кричал герцог, перекрывая рев двигателя.

Мари-Лу изо всех сил напрягла память.

— Одну фразу... Там был старинный пожелтелый пергамент! Буквы совсем не похожи на современные нам алфавиты! Во сне понимала, но сейчас ничего не помню!

Разговаривать было чересчур затруднительно, и Мари-Лу замолчала.

Делая около сотни миль[52] в час, они проносились над юго-восточными графствами — полями, лесами, холмами, густыми изгородями, казавшимися с такой высоты узкими темными полосками.

Прежняя жизнь осталась где-то далеко позади, внизу, в немеряных далях. Время словно прекратило существовать. Наличествовала только воля добраться до цели, желание настичь, схватиться и, по возможности, обезвредить. Все мысли стремились лишь к Парижу.

Там ли Моката? Не ускользнет ли, не растворится ли в суете огромного города?

Они миновали береговую черту и понеслись над свинцовыми водами Ла-Манша. Ричард заложил новый крутой вираж и лег на прямой курс.

Солнце понемногу садилось, тонуло в темном слое вечерних облаков. Минут через пятнадцать аэроплан пересек по воздуху французскую границу.

Они приземлились в Ле Бурже.

Посадочные полосы тонули в таком же тумане, какой висел над Кардиналз-Фолли. Местные службы наотрез отказались разрешить посадку, но Ричард без колебаний солгал по рации, что машина терпит бедствие и катастрофически снижается. Француз выругался, и несколько секунд спустя сигнальные ракеты пронзили серую пелену, взмыли вертикально, обозначили отведенную дорожку.

Ричард садился полностью доверяясь альтиметру. Машина ударилась колесами, едва не перевернулась, Итон резко потянул ручку. Та не поддавалась. Рекс ухватился чуть пониже, вложил в рывок всю свою исполинскую силу, и самолет выровнялся, покатился по бетону, постепенно замедляя ход.

Они машинально, вполуха выслушали брань служащих, которые сразу определили: аэроплан целехонек. Итон подписал обязательство уплатить весьма солидный штраф и явиться в суд.

Таможенный досмотр прошел быстро.

Четверка остановила такси, втиснулась в кабину и устремилась к центру Парижа.

Клаксон то и дело гудел: вечернее движение на столичных улицах было оживленным, а французские пешеходы, в отличие от британских, с правилами не слишком-то считаются. Многочисленные epiceries[53] и бистро источали запахи столь сильные, что даже у автомобиля могли потечь слюнки.

Наступала ночь.

Там и сям над крышами высоких зданий вспыхивали электрические огни, призывавшие покупать лучшее в мире бельгийское пиво, несравненное турецкое мыло, непревзойденные машины Форда и Луи Шевроле.

На тротуарах, перед маленькими ресторанами, сидели у столиков любители пива отечественного, а также поклонники бургундской и анжуйской виноградной лозы. Маленькие стриженые деревца росли у самых тротуарных бровок.

Четверка безмолвствовала.

Такси виляло, протискивалось в любой возникавший на дороге просвет. Рекс велел водителю гнать во весь дух.

— Едем в Ритц, — шепнул он герцогу. — Там расположимся, выясним, где обитает ваша полутораухая птичка, и двинемся в указанном направлении.

Миновали Оперу, промчались по Бульвару Мадлэн, свернули влево, к Вандомской площади.

Машина скрипнула тормозами и остановилась.

Ливрейный лакей поспешил навстречу и услужливо распахнул дверь перед новоприбывшими гостями.

— Заплатите шоферу, дайте хорошие чаевые, — распорядился американец. — Сумму включите в наш завтрашний счет.

Портье признал ван Рина, обычно жившего в Ритце во время частых приездов на континент. Улыбнулся, поторопился подойти и поздороваться.

— Месье вэн Рэн, какая приятная неожиданность! Сколько номеров потребуется? Два? Три? Надеюсь, вы не сразу покинете нас?

— Два одноместных, один двойной. На одном этаже, с ванными комнатами и, по возможности, общей гостиной, — ответил Рекс. — А долго ли пробудем, понятия не имею. На сей раз у меня срочные и очень важные дела. Кстати, вам знаком банкир по имени Кастельно — пожилой, седовласый, узколицый? Половина левого уха отсутствует.

— Mais oui, monsieur[54], — улыбнулся служащий. — Он постоянно обедает здесь.

— Отлично. А где живет?

— Сразу не скажу, но возможно выяснить. Разрешите?

Портье заторопился прочь, исчез в кабинке за стойкой.

Через некоторое время объявился вновь, неся под мышкой толстенный справочник парижских телефонов.

— Пожалуй, это он, сударь. Господин Лоран Кастельно, Парк Монсо, дом Рамбулье, семьдесят два. Это доходный дом, с просторными квартирами. Кастельно, видимо, снимает целый этаж. Угодно позвонить заранее?

— Безусловно, — кивнул Рекс. — Прямо сейчас, если возможно.

Француз отбежал, а ван Рин повернул голову к герцогу:

— Предоставьте мне распоряжаться. Так и спокойнее, и надежнее, поверьте.

— Согласен, — улыбнулся герцог, старавшийся держаться в сторонке и вести себя незаметно. Улыбка получилась печальной. Де Ришло продолжил негромким голосом:

— Ирония судьбы! Любить Париж так, как люблю его я, и не иметь возможности даже открыто приехать в столицу!

Рекс помнил, что правительство отнюдь не простило герцогу участия в роялистском восстании, которое произошло в конце девятнадцатого века. Де Ришло в то время был едва ли не моложе самого американца. Миновали десятилетия, но де Ришло только три-четыре раза потихоньку пробирался в родную страну — и то лишь по крайней необходимости.

— Если застигнут вас на французской земле, окажетесь в уютной средневековой крепости! — осклабился Рекс. — Возможно даже, в замке Иф.

— Его уже не используют как тюрьму, — невозмутимо отозвался де Ришло.

— Сероглазому не следовало лететь вместе с нами, — сказала Мари-Лу.

— А что бы вы делали без Сероглазого? — осведомился герцог. — Ричард мастерски палит из браунинга, но это дельце одной стрельбой не решишь.

— Совсем вон из головы, — сказал Ричард. — Вы же политический эмигрант! Как я забыл? Вас нельзя было брать в Париж!

— Попробовали бы не взять, — ответил де Ришло. — Но пока довольно об этом. Надеюсь, власти позабыли о моем существовании. Риск единственный: чересчур много людей, постоянно путешествующих по Франции, знакомы с неким герцогом де Ришло и могут признать его. Кинутся приветствовать, рядом окажется полицейский шпик, обладающий очень хорошей памятью, насторожится, и... Посему следует избегать ненужных встреч и разговоров. Остальное неважно.

Все четверо присели у маленького столика в холле. Рекс отправился звонить.

— Везет, — объявил он, возвратившись. — А везение, Бог свидетель, нам очень и очень требуется. Я говорил с господином Лораном Кастельно лично. Представился директором банковского объединения Чизапик...

— С ума сошел? — спросил Ричард.

— Отнюдь нет. Директора действительно зовут ван Рином, только не Рексом, а Реджинальдом. Это мой отец.

Мари-Лу расхохоталась.

— Сказал, что приехал в Европу с весьма конфиденциальными целями, сулящими большую прибыль всем держателям акций, обеспеченных франками. Наплел про полную невозможность обсуждать подобные вещи по телефону, попросил о встрече.

Герцог подобрался и выпрямился.

— Кастельно согласился не сразу: колебался, взвешивал доводы за и против, но я уверил его, будто распоряжаюсь миллиардами и рассчитываю на помощь, за которую снабжу ценнейшими сведениями. Здесь банкирское сердце не выдержало, и аудиенцию предоставили. Сейчас Кастельно отправляется на какой-то поганый банкет, сказал, что уже стоит во фраке, при полном параде. Но часов около одиннадцати вернется и примет меня. Якобы с великим удовольствием.

— Тогда отправляемся наверх и коротаем время, забравшись в ванну, — сказал Ричард. — В горячей воде и мыле после эдакой катавасии нуждаются все как один.

— И побриться, кстати, не грех, — поддержал Рекс, проводя рукою по колючей щетине. — А то не поверят в мое высокое положение...

— А потом перекусим, — сказала Мари-Лу. — Правда, есть не хочется напрочь, но это необходимо. Подберем укромный маленький ресторанчик, чтобы не подвергать Сероглазого лишней опасности. В Ритце наверняка столкнемся со старыми знакомыми и начнется...

— Вер-Галан подойдет? — спросил Рекс.

— Безусловно.

— Все еще существует? — улыбнулся герцог. — Да-да... Правый берег Ситэ. Спокойный старинный уголок, отличная кухня — и совершенно забыт иностранцами. Правильно, mon ami.

Они встали и двинулись к лифту.

Наверху помылись, почистили одежду, привели себя в порядок, но обычного прилива свежей энергии не почувствовали. Скудный утренний сон вовсе не способствовал восстановлению сил, да и прежняя тревога начала накатывать с удвоенной силой. Время шло, драгоценное время...

Ричард разгуливал по комнате, едва замечая переодевавшуюся рядом жену и смотрел перед собой отсутствующим взором. Потом отправился к гостиничному парикмахеру и велел чисто выбрить, однако воздержаться от любых и всяческих разговоров.

Добродушный, словоохотливый француз неодобрительно покачал головой, вздохнул и обреченно взялся за дело.

Рекс пристроился на краешке кровати у себя в номере, подпер голову руками, надолго задумался.

В дверь постучали. На пороге возник де Ришло, опять ставший самим собою — элегантным, безукоризненно одетым, чисто выбритым, благоухающим дорогими одеколонами и сигарами Hoyo de Monterrey, запас которых в Ритце был неистощим.

Ричард и Рекс, невзирая на мытье и бритье, ходили удрученные, поникшие, замкнутые, но у герцога, как он весело выразился, «порода сказывалась».

Насчет породы сомнений возникнуть не могло, однако нынешнее невозмутимое щегольство не имело к ней ни малейшего касательства. Де Ришло намеренно и сознательно использовал привычную маску, надежно скрывавшую любые проявления истинных чувств. Снедаемый тревогой, герцог так и рвался добраться до Кастельно, взять за глотку, хорошенько встряхнуть и выведать местопребывание Мокаты-Дамьена. Старого эмигранта буквально трясло от ярости и нетерпения. Именно поэтому и вел он себя столь аристократически невозмутимо.

— Ну-ка, mon ami, трубите подъем!

Они вышли в коридор и постучались у дверей Мари-Лу и Ричарда.

— Примите скромный букет, княжна. Весьма украсит вашу комнату.

Мари-Лу безмолвно взяла цветы и рассеянно поместила в хрустальную вазу, где не было ни капли воды. Герцог отобрал у нее сверкавший в электрическом свете десятками граней сосуд, прошагал в ванную комнату, наполнил прямо из-под крана.

— Вообще-то воду полагается хорошенько выдержать, позволить ей отстояться. Потом невредно добавить немножко сахара. Или таблетку аспирина — это лучше всего. Но сегодня пренебрежем подобными пустяками, — сказал он, возвращаясь в комнату и бережно ставя цветы посреди стола... Рекс обменял доллары на франки в нижнем холле. Четверка вышла в промозглую ночь. Заранее вызванное такси уже поджидало возле бровки тротуара.

— Странно, — сказал Ричард. — Я бываю в Париже едва ли не каждую весну, и ни разу не видал такого мерзкого тумана. Можно подумать, мы в Лондоне!

— А я, — медленно произнес американец, — испытываю довольно-таки нехорошее чувство. Гостиничная прислуга... Ты находишь противоестественной погоду, я же не узнаю давно знакомых людей. Они ведут себя иначе, нежели обычно. Совсем иначе...

Де Ришло кивнул:

— Да, вы правы. Я чувствую то же самое. Окружающее не вполне естественно, словно разгуливаешь во сне. Чем объяснить, не знаю. Кстати говоря, это чувство у меня возникло еще в Кардиналз-Фолли...

— И у меня, — вмешалась Мари-Лу.

— Возможно, причиной этому Дамьен-Моката. Наверное, сгустившийся вокруг поместья туман был заряжен отрицательными вибрациями, а мы, сами того не подозревая, унесли их за собой. А может быть, мерзавец просто изо всех сил старается повлиять на наши ауры. Я всего лишь гадаю, разумеется...

Ужин де Ришло заказал отменный. Герцог был великим гурманом, знал французскую кухню от «а» до «я» и сам весьма неплохо готовил, хотя скрывал это столь тщательно, что даже лучшие друзья не подозревали в седовласом аристократе прирожденного кулинара. Официантам были отданы распоряжения подробные и недвусмысленные. Повар едва не рухнул у плиты, узнав о требовании странного посетителя подавать тарелки на маленьких жаровнях, дабы не остывали. Жаровень, впрочем, не отыскалось. Их кое-как заменили большими железными блюдами. Де Ришло повертел носом, однако почел за благо не предъявлять невыполнимых требований.

Невзирая на взыскательность герцога, вечер миновал в унынии, при полном безмолвии собравшихся. Уж слишком тяжелые раздумья одолевали каждого.

Сам де Ришло едва притронулся к поданным яствам, хотя уделил необходимое и даже слегка избыточное внимание напиткам. Герцог тщательно выдерживал добровольно принятую роль беззаботного светского щеголя, сознавая, что это единственный возможный способ поддержать товарищей в более-менее дееспособном состоянии. Следовало скоротать время до поездки к банкиру Кастельно. Скоротать с толком, не давая родителям размышлять о судьбе Флер, а ван Рину — оплакивать гибель Танит.

Посему винные погребки Вер-Галана терпели некоторый урон, а бокалы присутствующих не пустовали ни минуты.

Напоить честное собрание герцог не боялся. При избыточном нервном напряжении спиртное не ударяет в голову, а становится своего рода успокоительным средством — оглушая, но не одуряя пьющего, притупляя тоску, придавая свежих сил.

Поковыряв омара по-кардинальски, оставив нетронутой баранину a la Pauillac, и уничтожив едва ли не полторы дюжины бутылок на четверых, друзья почувствовали себя немного увереннее.

Толстый maitre d’hotel[55] самолично следил за тем, как подается каждое блюдо. Он качал головой и диву давался, отчего трое заморских джентльменов и очаровательная дама, потребовав наилучших доступных блюд, не выказывают ни малейшего аппетита.

Сцепив на обтянутом жилеткой животе пухлые пальцы, бедняга шепотом извинялся перед герцогом за скверное качество поданного и уже обдумывал разнос, который учинит на кухне через несколько минут.

Герцог буквально читал его мысли.

— Ужин великолепен, — сказал он негромко. — Видите ли, у нас приключилась неприятность, и мои друзья вряд ли способны сейчас оценить дарование поваров. Не обращайте на это внимания.

Повелитель ресторанного зала облегченно вздохнул, раскланялся, удалился.

Вопреки собственному обычаю, де Ришло болтал почти без умолку. Он был прирожденным рассказчиком и, как правило, умел увлечь любую аудиторию.

Нынешняя, впрочем, оставалась рассеянна и равнодушна. Герцог, отнюдь не смущенный, смеялся собственным шуткам, придумывал невероятные развязки для бесчисленных историй, сплетаемых прямо на месте, и от души надеялся хотя бы удержать приятелей от окончательного уныния.

Мари-Лу автоматически пробовала стоявшее на столе, не понимая, отчего все блюда одинаковы на вкус. Молодая женщина положила вилку, отпила белого бургундского и рассеянно уставилась в пространство.

Ричард пил непрерывно, обгоняя самого герцога. Он отлично сознавал, что каждая минута, отмечаемая стенными часами, приближает к полуночи, а после этого Флер может подвергнуться участи, о которой и помыслить страшно. Вместе с тем, вспомнил Итон, Моката в первую очередь ищет свой проклятый талисман, и возвращение Танит может подождать. Скорее бы добраться до Кастельно!

Оставалось еще полчаса, когда подали коньяк и фрукты.

* * *

— Болтать галиматью, пожалуй, довольно, — объявил герцог. — Я без устали молол языком весь вечер и не дал вам окончательно спятить от собственных мыслей. Теперь же хочу вернуться к беседе здравой и полезной. Ну-ка, скажите, mon ami, как вы намерены выудить из банкира Кастельно правду, чистую правду и ничего, кроме правды?

Мари-Лу оторвала рассеянный взгляд от оставшегося нетронутым винограда.

— Сероглазый, вы были великолепны. Правда, я не услышала ни единого слова, но все равно, спасибо.

Герцог искренне рассмеялся:

— И вам спасибо, comtesse. Однако же... Рекс, излагай свои соображения.

— Лучше изложу воспоминания, — медленно произнес американец. — Большевистская контрразведка — сущий кладезь по этой части... Я любезно и очень кратко побеседую с господином банкиром, а потом заору диким голосом и пообещаю немедленно сточить ему зубы рашпилем. Если не поможет, посулю выгрызть глазные яблоки.[56]

Только не представляю, как быть, ежели он станет упорствовать...

— Именно, — кивнул де Ришло. — Угрозы — прекрасная вещь, однако приводить их в исполнение и затруднительно, и недостойно, К тому же, дом наверняка будет кишеть слугами. Следующий!

— Давайте явимся вчетвером, — предложил Ричард. — Рекс представит нас лицами, заинтересованными в биржевой спекуляции, сделаем вид, будто речь идет о деловом совещании. Потом свяжем Кастельно, заткнем ему рот и пообещаем отдать на растерзание Мари-Лу. Это будет похуже Рекса!

— Стоит ли брать ее с собой? — возразил американец. — Лучше ехать мужчинам.

— И думать забудь, — твердо сказала бывшая княжна Челышева. — Я вполне способна постоять за себя, а ежели начнется по-настоящему серьезная свалка, отскочу в сторону и никому не помешаю. Думаете, смогу спокойно сидеть в отеле и гадать, как вы управляетесь на свой страх и риск? Меня кондрашка хватит! Едем все вместе, об иных возможностях не помышляйте.

— Поедешь, поедешь, — успокоил жену Итон.

Де Ришло одобрительно кивнул:

— Оставлять Мари-Лу в одиночестве было бы, плюс ко всему, неразумно. Распылять силы не следует. Касаемо уже упомянутых мною слуг... Ричард, надеюсь, ты догадался прихватить пистолет?

— Разумеется. Нас, по счастью, не обыскивали на таможне.

— Зарядить не забыл?

Итон хмыкнул, возмущенный подобным предположением.

— Прекрасно. Будешь запугивать лакеев и горничных, а мы с Рексом нагоним должного страху на банкира... Остается четверть часа. Пойдемте.

Рекс потребовал счет и заплатил, прибавив щедрые чаевые и тем окончательно ублажив maitre d’hotel’я.

— Парк Монсо, дом Рамбулье, — объявил де Ришло шоферу такси. Больше ни единого слова сказано не было.

Машина прянула вперед и через пять-шесть минут затормозила у большого, похожего на дворец здания, глядевшего на маленький зеленый парк, место воскресных прогулок, излюбленное всеми парижанами, которые располагали хоть небольшими средствами.

— Господин Кастельно у себя? — осведомился герцог.

— Да, сударь, — отозвалась консьержка. — Пожалуйте сюда.

Лифт проворно вознесся на шестой этаж и остановился. Дверцы разошлись в стороны, лязгнули, замерли.

— Комната семьдесят два, — спокойно произнес де Ришло. — Полагаю, господин Кастельно вернулся только что. Лифт с грохотом закрылся позади, скользнул вниз по шахте, затянутой в проволочную сетку. Герцог взглянул на Рекса, кивнул и, сделав несколько шагов, надавил кнопку электрического звонка.

27. Лоран де Кастельно

Высокую резную дверь отворил пожилой, совершенно лысый лакей в черном костюме. Американец представился. Лакей впился в сопровождающих подозрительным взглядом, нахмурил брови.

— Это мои друзья, желающие встретиться с господином Кастельно по тому же поводу, — любезно пояснил Рекс и решительно шагнул вперед. — Господин Кастельно у себя?

— Да, сударь, и ожидает вас. Проходите, пожалуйста.

Мари-Лу расположилась в прихожей, на кушетке, обтянутой красной кордовской замшей. Прочие последовали за черной фигурой лакея.

Распахнулась еще одна резная дверь; герцог, Итон и Рекс вошли в просторный, тускло освещенный салон, обставленный в старинном французском вкусе: красное дерево с позолотой, гобелены, фарфоровые безделушки, расписной потолок, на котором резвились купидоны и путти.

Рексу невольно припомнился дом Саймона.

Кастельно — высокий, тощий, угловатый — стоял спиной к большому камину. Переодеться после банкета он еще не успел. Алая ленточка Почетного Легиона виднелась в петлице, на лацканах красовались еще несколько наград.

— Господин ван Рин?

Делец едва прикоснулся к протянутой для пожатия руке американца и продолжил по-французски:

— Очень рад познакомиться. Ваш банк пользуется репутацией надежного, в прошлом я часто имел с ним дело. Но это было задолго до вашего назначения на должность... А эти джентльмены, сколько могу судить, сопровождают начальника?

Вопрос прозвучал довольно-таки натянуто и холодно.

— Совершенно верно, — отозвался Рекс. — Познакомьтесь: герцог де Ришло, Ричард Итон.

Если бы Рекс умел читать мысли, он вероятно, вздрогнул бы.

Ибо герцог от всего сердца выругал его остолопом.

Брови Кастельно слегка приподнялись.

— Вот как! — пробормотал он. — Простите, господин герцог, я не признал вас после стольких лет... Но, сдается, французский климат кое-кому противопоказан? Извините, если допускаю бестактность...

— Я вынужден был явиться в Париж по срочному, безотлагательному делу, — невозмутимо ответил де Ришло. — А посему предпочел позабыть о запрете на въезд, наложенном Бог весть когда буржуазно-социалистическим правительством...

— Отважный шаг, сударь...

— Ваша светлость, — мягким голосом поправил герцог.

— ...ваша светлость, учитывая любовь, питавшуюся к вашей особе французской полицией. А у нее изрядная память, — усмехнулся Кастельно. — И нынешнее правительство разделяет убеждения тогдашнего. Впрочем, — банкир едва заметно поклонился, — это не мое дело. Чем могу служить?

Трое гостей помолчали.

— Видите ли, — вкрадчиво, с преувеличенной вежливостью сказал Рекс, — нам настоятельно требуется узнать местопребывание Дамьена-Мокаты.

* * *

Банкир уставился на американца, будто на гремучую змею. Не успел он и рта раскрыть, как ван Рин продолжил:

— Только сделайте милость, не отпирайтесь. Это по меньшей мере смешно. Мы знаем все, что хотим знать, кроме последней малости. Позавчера ночью, например, имели честь созерцать вас на маленьком шабаше близ Чилбери. В компании паскуднейших свиней, предававшихся людоедству. Господин Кастельно, вы сатанист. И расскажете о своем предводителе и наставнике все.

Кастельно смотрел глазами, в которых сверкала решимость убить. Сделал шаг назад, к письменному столу.

— Не надо творить глупостей, — послышался вежливый голос Ричарда. — В моем кармане взведенный браунинг, дуло нацелено прямо вам в живот, палец лежит на спусковом крючке. Последний оборудован шнеллером[57], а я не склонен к излишнему хладнокровию, ибо Моката похитил мою дочь. Стойте не шевелясь.

Де Ришло быстро обогнул письменный стол, выдвинул несколько ящиков и обнаружил в нижнем крохотный, однако вполне смертоносный револьвер. Проверив барабан, герцог взвел курок и приблизился к банкиру сбоку.

— Ну-с, — молвил он ленивым голосом, — заговорите по-хорошему, или всадить маленькую пульку в коленную чашечку?

Банкир пожал плечами:

— Он бьет весьма громко, а слуг в этом доме предостаточно. Объясните в точности, чего вам надобно, а я расскажу, если сумею, — чтобы избавиться от лицезрения столь гнусных рыл, друзья мои.

— Ох, какой грубый у этого человека язык! — Де Ришло укоризненно покачал головой. — Во-первых, поведайте о прошлом господина Мокаты.

— Вряд ли я знаю больше вашего.

— Все равно, выкладывайте.

— Лучше держитесь от Мокаты подальше, а то и косточек ваших вороны не сыщут, — ядовито сказал Кастельно. — Это первый и главный совет.

— Благодарим за предупреждение, — отозвался Рекс. — Валяй дальше, выродок, — зашипел американец, припомнив Танит.

— Ваша светлость, — медовым голосом проронил Кастельно, — угомоните сопляка, и научите манерам, или я больше рта не раскрою.

— Помолчи, Рекс, — посоветовал де Ришло.

И, обращаясь к банкиру, добавил:

— Он, видите ли, составил весьма высокое понятие о достоинствах своей физиономии. Терпеть не может, когда ее называют рылом. Да еще и гнусным.

Кастельно проглотил колкость.

— В молодости каноник Дамьен-Моката был священником одной из лионских церквей. Оказался паршивой овцой, а привычки имел такие, что поверг в ужас весь епископат. Вынужденно сложил сан и стал оккультистом, причем исключительно талантливым. Несколько лет назад мы повстречались, и я стал учеником Дамьена.

Банкир ухмыльнулся.

— Магическая практика весьма содействует успеху в делах, господа. Остальное мне совершенно и всецело безразлично.

Де Ришло скривился и промолчал.

— Большей частью Моката живет в Париже. Мы встречаемся во время... ритуалов, а также видимся в обществе. Точка, период. Это все. Убирайтесь вон.

— Когда виделись в последний раз? — осведомился герцог.

— Сами знаете. Пустошь возле Чилбери. Сорока восьми часов не прошло. Кстати, собрание разогнали вы?

— Конечно, — рассмеялся де Ришло.

— Еще пожалеете, ваша светлость. Слезами обольетесь.

— Поживем — увидим, — добродушно произнес герцог. — А где живет Моката в Париже?

— Не знаю. Мы встречались во многих местах. Иногда у общих знакомых, интересующихся магией. Постоянного адреса, насколько понимаю, у Мокаты нет.

— Адреса знакомых?

— Опоздали. Эти люди как раз на днях уехали в Аргентину.

— Где происходят сатанистские собрания?

— А вот этого уже не скажу.

Де Ришло сделал по-кошачьи мягкий шаг вперед и сильно ткнул банкира пистолетным дулом.

— Хотите, или нет, а придется назвать место, — произнес он ровно и невозмутимо. — И побыстрее, ибо мы очень торопимся.

Однако в этом пункте допроса Кастельно явил упорство немыслимое.

— Хоть бейте, хоть убивайте, не узнаете ничего, — сказал банкир. — Просто потому, что перед отправлением на место каждый из нас добровольно и самостоятельно погружается в гипнотический транс, а просыпается уже по прибытии. Будучи в полном сознании, человек не помнит, каким путем следовал и не представляет, где очутился. Разыгрывать из себя гангстеров и глупо, и бесполезно, ваша светлость.

— Сущая правда, — медленно кивнул де Ришло.

Он постоял в задумчивости, потом спрятал пистолет в боковой карман.

— И все-таки скажете, сударь. Я, видите ли, сам немного умею гипнотизировать. Уж такова нынешняя ваша удача... Сейчас начнем короткий сеанс внушения и воспроизведем в скрытой памяти все подробности позабытого пути.

В первый раз на лице Кастельно появился несомненный испуг.

— Не имеете права, — зашипел он. — Я не позволю! Не получится!

Де Ришло только плечами пожал:

— Сопротивление перципиента несколько затрудняет задачу, но и только. А коль скоро вы сами намерены затянуть время, надо побеспокоиться об определенных удобствах, да и любое нежданное вмешательство исключить. Позвоните сию минуту, вызовите слугу. Скажите, что предстоит очень долгое и ответственное совещание, которого нельзя прерывать ни под каким предлогом.

— А если я откажусь? Или позову на помощь?

Вопросы были совершенно естественны, и герцог лишь вздохнул в ответ:

— Откажетесь — погибнете. Позовете на помощь — погибнете. Пристрелю как собаку. Я пожилой человек, за спиной у меня приятная, интересная жизнь; поэтому стрелять буду сам, и всю вину возьму на себя. Этим джентльменам незачем сталкиваться с французским судопроизводством...

Кастельно поверил.

Придавил кнопку звонка.

Герцог небрежно сунул руку в карман.

— Когда слуга удалится, — хрипло шепнул он Ричарду, — ступайте в холл и садитесь рядышком с Мари-Лу. Никому не позволяйте покидать апартаментов, пока мы не допросим Кастельно. Всем, кто ни позвонит, открывайте сами. Если вдруг объявится Моката — не теряйте ни секунды, не пытайтесь вступать в разговоры. Просто стреляйте — наверняка, несколько раз. Ответственность я действительно возьму на себя.

— Сделаем, ваша светлость, — ухмыльнулся Итон.

Кастельно говорил со слугою ровным невозмутимым голосом. Герцог невольно восхитился выдержкой и самообладанием этого негодяя. Пожалуй, подумалось де Ришло, с перципиентом придется трудновато...

— Рекс, — позвал герцог, едва лишь затворилась дверь. — Сними телефонную трубку. А еще лучше, перережь провод, ибо он, следует полагать, понадобится.

Затем повернулся к банкиру:

— Будьте любезны, расположитесь в кресле. Поудобнее, потому что времени уйдет немало. Сами выбрали сопротивление.

— Ни за что, — прорычал Кастельно. — Вломились, как бандиты, вытягивают сведения угрозами, а теперь еще и пытать собираются! Постыдились бы, ваша светлость!

— Истязания и бандитизм скорее по части вашего драгоценного наставничка, — хладнокровно отвечал де Ришло. — Что касается применения силы, здесь я ни малейших угрызений совести не чувствую. С вашей породой иначе не договоришься.

— Убирайтесь вон! — заорал взбешенный хозяин дома, хватая со стола тяжелое малахитовое пресс-папье.

— Рекс, нокаутируй мерзавца! — распорядился герцог.

Кастельно крутнулся, взмахнул рукою, но американец был гораздо моложе и проворнее. Огромный кулак ударил банкира в нижнюю челюсть и опрокинул на каминный коврик.

Придя в сознание, сатанист обнаружил, что восседает не в кресле, а на прямом стуле, чьи перекладины и перемычки позволили надежно привязать строптивого перципиента шнурами от занавесок и уже упоминавшимся телефонным проводом.

— Ну-с, — начал герцог, — смотрите мне прямо в глаза. Чем скорее разделаемся с неприятной частью программы, тем скорее сможете встать и заняться расшибленной физиономией. Итак...

Банкир проворно сомкнул веки, опустил голову на грудь, процедил непереводимое французское ругательство.

— Похоже, ваша светлость, орешек попался крепкий, — заметил Рекс. — Я всегда считал, что гипнотизировать сопротивляющегося невозможно. Давайте-ка лучше прищемим ему палец-другой. Сразу станет отзывчивее.

— Да, но и врать примется вовсю. К тому же, гипноз возможен и против желания. Как, по твоему, справляются психиатры с буйнопомешанными, а? Стань за спинкой стула, подними этому упрямцу голову, раскрой веки пальцами и держи.

Рекс поморщился.

— Выхода нет. Надо срочно узнать о месте, где собираются его приятели...

* * *

— А Моката? — спросил Ричард, выскакивая в дверь следом за де Ришло и Рексом. Взволнованная Мари-Лу торопилась позади. — Мы же с ним разминемся!

— Надо рискнуть, — ответил герцог, бегом бросаясь по лестнице. — Танит могла ошибиться. Вести из астральных слоев не всегда точны в отношении времени. Там совершенно другой отсчет, и вероятны ошибки. В любом случае, мерзавец назвал подземелье под складом, стоящим на берегу Сены, в Аньере. И надлежит лететь именно туда. Скорее!

Шофер такси выжимал из двигателя все, что мог, дивясь, не преступники ли эти четверо, приказавшие гнать сломя голову и едущие с такими затравленными, встревоженными лицами.

Автомобиль промчался по Бульвару Клиши, пересек мост, устремился по улочкам Аньера — трущобного парижского района, изобилующего пристанями, кранами, бесчисленными складскими помещениями. После сумерек порядочные люди сюда не совались, и соблазнить шофера удалось лишь невообразимыми деньгами. Впрочем, водитель уже начинал раскаиваться в собственной жадности. Доставишь их куда нужно, а пассажиры, чего доброго, решат избавиться от свидетеля...

Но страхи таксиста оказались напрасны. Рекс уплатил по счетчику и впятеро сверх того. Четверка выпрыгнула наружу, не проявив никакого дальнейшего интереса к персоне водителя. Тот нажал на педаль газа и пулей унесся прочь.

Подняв воротники и вздрагивая от речной сырости, Рекс, Ричард и Мари-Лу зашагали по пятам герцога мимо полуразвалившихся неопрятных домов, по темным, зловещим переулкам, освещаемым редкими фонарями. Ричард Итон снял браунинг с предохранителя и положил поудобнее.

Достигнув пустынной пристани, де Ришло повернул налево, к низкому, приземистому помещению, отстоявшему от маслянистой речной воды лишь на семь-восемь футов.

— Вот он. Кажется... — негромко сказал герцог.

Дверь, конечно же, была заперта массивным висячим замком.

— Требуется фомка[58], — объявил де Ришло. — Поищите железный прут потолще и подлиннее. Здесь такого добра должно быть навалом.

— Подойдет? — спросил Ричард, вытягивая из лебедки заржавленный рычаг.

— Надеюсь, — ответил де Ришло. — Вставили? Теперь все вместе, три-четыре...

— Давить бессмысленно, — сказал Рекс после первой неудачи. — Нужен резкий, сильный рывок. Еще раз, дружно...

Раздался оглушительный звонкий треск. Взломщики-любители покатились, увлеченные собственным нисходящим усилием, однако никто не пострадал. Герцог печально посмотрел на изгаженные мазутом плащ и брюки.

— Идемте!

* * *

Как и заверял обретавшийся в гипнотическом трансе банкир Кастельно, потайной рычаг обнаружился в дальнем углу за двутавровыми балками, по которым катались горизонтальные блоки. Большая рифленая плита бесшумно поднялась на смазанных петлях.

В полу открылось широкое квадратное отверстие.

Де Ришло задул спичку и вынул малокалиберный револьвер, отобранный у неприятеля.

— Первым иду я, — сказал герцог. — За мною Рекс. Потом спускаются Мари-Лу и Ричард. У него второй ствол, а тыловое прикрытие должно быть надежным.

Вниз уводила пологая лесенка. Де Ришло шагнул и убедился, что ступеньки выстланы довольно толстым ковром.

Сойдя вниз, пришлось двигаться ощупью по довольно длинному туннелю. Наткнувшись на деревянную перегородку, де Ришло остановился. Поискал дверную ручку.

Напрасно.

Герцог ощупал гладкую деревянную поверхность. Никаких зацепок. Потолкал. Прижал обе ладони, придавил в сторону.

Панель мягко скользнула на подшипниках, отъехала в сторону.

Четыре пары глаз напряженно вглядывались в темноту. Не сговариваясь, мужчины потянулись за спичками. Три огонька вспыхнули одновременно.

Зал, шириною футов тридцать, тянулся в длину по меньшей мере на сотню. Два ряда толстых столбов, служивших опорами складскому полу, делили помещение на три продольных части. Среднюю занимали ряды стульев, меж которыми был оставлен проход, уводивший к высившемуся вдали алтарю. Подземелье отдаленно смахивало на домашнюю часовню.

Но лишь отдаленно.

Герцог отыскал взглядом электрический выключатель. Вспыхнула единственная лампа в середине потолка. Она давала тусклый свет, но все же позволяла осмотреться получше.

Четверка двинулась вперед — крадучись, держа оружие наизготовку. Рекс, не располагавший пистолетом, предусмотрительно захватил стальной рычаг и нес его на плече, готовый немедленно ударить любого противника, затаившегося в глубине угрюмого подвала.

Мари-Лу беспокойно озиралась.

Подземелье было обставлено с исключительной роскошью. Сатанисты не пожалели денег, обустраивая капище своего темного повелителя. Над алтарем висел тканый шелковый гобелен, изображавший Козла Мендеса. Тварь насмешливо и вызывающе скалила зубы в сторону пришельцев. Вместо глаз на морде козла пылали два огромных рубина. Казалось, багровый отблеск источает лютую, непреходящую злобу.

По боковым стенам располагались картины, изображавшие оргии, которые могло представить лишь воображение сумасшедшего художника. Сам алтарь был высечен из глянцевитого красного камня, инкрустированного драгоценными металлами. На нем лежали толстые черные томы, переломленные распятия; похищенные из церквей и оскверненные чаши.

Стулья, по ближайшем рассмотрении, оказались удобными креслами, отдаленно напоминавшими театральные, обтянутыми красным бархатом, с вызолоченными узорами на спинках и подлокотниках.

Человеческое тело, облаченное в белый балахон с мистическим знаком, нарисованным на спине, простерлось на полу, вниз лицом, разметавшись. Никаких признаков жизни лежащий не обнаруживал.

— Это Саймон! — сказал герцог.

* * *

Без маленького флакона с нашатырем герцог не путешествовал никогда. Перевернутый на спину Аарон застонал и раскрыл ничего не понимающие глаза.

— Ваша светлость? — выдавил он тихо.

— Где Моката? — спросил де Ришло. — Скорее, каждая минута дорога.

— Мы встретились. Потом улетели в Париж на его личном аэроплане...

Ричард негромко выругался.

— Потом отправились в какую-то мерзкую трущобу на берегу Сены...

— Флер видел?

— Да. Она уже сидела в самолете, когда меня доставили машиной. Дамьен-Моката поклялся, что ребенку не причинят ни малейшего вреда, если я соглашусь...

— Участвовать в ритуале Сатурна? — подсказал герцог.

— Да. Посулил, что немедленно по завершении поганого обряда вернет меня в Англию вместе с девочкой.

— Н-да, — процедил де Ришло. — Как видишь, сатанисты своему слову хозяева...

— Моката загипнотизировал меня, — произнес Аарон. — Флер в это время спала на одном из кресел. Больше ничего не помню.

— Если ритуал совершился, Моката знает, где искать Талисман Сета, — обеспокоенно вмешался Рекс.

— Разумеется, — ответил герцог. — Узнаем и мы.

— Каким образом?

— Подсознание Саймона, следует полагать, еще не успело окончательно выключиться после предыдущего сеанса. Проделаем то же самое, что и с Кастельно. Заставим повторить каждое произнесенное слово... Ты готов?

— Да, конечно, — сказал Аарон.

— Вот и хорошо.

Герцог помог товарищу подняться и сесть в ближайшее кресло. Сделал несколько быстрых пассов обеими руками.

— Не отрываясь гляди мне в глаза, слышишь? Теперь спи. Спи...

Веки Саймона дрогнули и послушно сомкнулись. Мгновение спустя Аарон уже дышал ровно и глубоко, полностью погрузившись в гипнотический транс.

— Ты находишься в этом капище вместе с Мокатой. Ритуал Сатурна уже начался. Говори, где спрятан Талисман Сета.

Механическим, бесцветным голосом Аарон принялся повторять обрядовые формулы на безвестном Рексу, Ричарду и Мари-Лу языке.

— Пропускаем четверть часа, — нетерпеливо прервал де Ришло. — Миновало пятнадцать минут. Возобновляй речь!

— ...овни в Хэмфордской чаще, примерно в пятнадцати милях от ближайшего жилья. Он лежит под плитой в дальнем углу справа. Я приподнял плиту клинком, положил туда амулет, а затем тщательно замел все следы.

— Ну-ка, вернись на две минуты назад, — сощурился побледневший де Ришло.

— ...ускользнуть с поляны и убраться прочь...

— Еще на пять минут раньше!

— Я, Родриго де Монтагут, некогда сваливший тебя, Торбьерн-Моката, в рукопашной схватке и отобравший на память об этом вражеский амулет...

* * *

Потрясенная четверка выслушала повесть Аарона в полнейшем безмолвии.

— Довольно, — сказал, наконец, де Ришло. — Забудь все. И немедленно проснись.

— Боги бессмертные! — выдохнул Ричард. — Не может быть! Саймон бредит!

— Нет, — сухо произнес герцог. — Саймон говорит правду.

Слабый шум позади заставил Рекса крутнуться. Рука де Ришло скользнула к спрятанному было револьверу.

Четыре фигуры появились на пороге капища.

Самая высокая шагнула вперед.

— Не делайте глупостей, mon vieux[59], вас держат на прицеле. Стреляем без предупреждения.

Пришельцы двинулись на застывших друзей.

Двое полицейских, небольшой, щуплый старик в давно вышедшем из моды котелке, и банкир Кастельно.

* * *

— Узнаете доброго знакомца из былых дней? — спросил Кастельно.

— Разумеется, — ухмыльнулся старик. — Герцог де Ришло, один из самых закоренелых и отъявленных роялистов. Сколько неприятностей доставлено! Сколько лет протекло! Но эту физиономию признаешь без ошибки.

— Здравствуйте, Верье, — невозмутимо сказал герцог.

Рекс едва не охнул. Имя Верье было ему знакомо.

— Очень, очень любопытно! — промурлыкал старик, озираясь. — Уже давно я подозревал, что в Париже оборудовала себе тайный уголок секта сатанистов. Уже давно бесследные исчезновения детей относили на их окаянный счет. Но, как выясняется, поганым парадом командуют роялисты? Изумительно! Да вдобавок еще роялисты, которым категорически воспрещено пересекать французскую границу...

Он выждал мгновение, потом издевательски поклонился Ричарду, Мари-Лу, Рексу и Аарону, по-прежнему облаченному в несуразный белый балахон:

— Великодушно извините, господа арестованные. Я забыл представиться. Глава службы Сюртэ, Жан Веррье.

— С каких пор такие шишки лично занимаются арестами? — насмешливо спросил Ричард.

— Я, видите ли, близкий друг Лорана Кастельно, — улыбнулся Веррье. — А к тому же, имею давние счеты с вашим наставником. Все пятеро задержаны мною с поличным за подрывную деятельность, незаконный въезд, многократное похищение и убийство.

Веррье сделал паузу и почти лениво прибавил:

— А также, разумеется, за отправление кощунственных ритуалов.

28. Лицом к лицу

Несколько секунд пятеро друзей безмолвно глядели на шефа полиции. Присутствие Кастельно избавляло от необходимости ломать голову над тем, как Веррье удалось их обнаружить. Банкир, безусловно, лгал, утверждая, будто не помнит места шабашей. А Моката, вне сомнения, ринулся прямо к нему, вывел из транса, велел немедленно звать на подмогу Сюртэ. Сам Веррье наверняка не подозревал, что искомые сатанисты числятся меж его лучших приятелей...

Капище, обнаруженное не в меру пронырливым и расторопным неприятелем, утратило для Мокаты всякую ценность, он без колебаний приказал Кастельно вести Жана Веррье и полицейских прямиком туда. Любопытно, подумал герцог, как объяснила милая парочка свою осведомленность?

А какие впечатляющие заголовки в утренних газетах! «Тайное общество роялистов занимается черной магией». «Сатанистское капище в Аньере». «Пресловутый эмигрант задержан при совершении кощунственных обрядов»...

Де Ришло устало вздохнул и сделал единственную возможную вещь.

Тигриным прыжком обрушился на Веррье, ухватил шефа Сюртэ за глотку, развернул меж собою и детективами.

Высокий ажан[60] успел-таки выстрелить с бедра. Пуля ожгла герцогу левую руку, врезалась в дальнюю стену. Звук выстрела в замкнутом подземелье оглушил всех до единого.

Мари-Лу оказалась проворнее прочих и вцепилась в запястье полицейского мертвой хваткой. Сыщик резко оттолкнул женщину, однако на плечах у него повис Аарон, а Рекс без особых церемоний ткнул великана концом рычага в солнечное сплетение.

Детектив застонал и рухнул, сворачиваясь пополам.

Ричард, не решаясь выстрелить, метнул браунинг в голову второму полицейскому, тот непроизвольно уклонился и угодил прямо под удар американца.

Не медля ни секунды, Ричард перемахнул через образовавшуюся кучу малу — Саймон и миссис Итон опрокинулись на пол вместе с высоким сыщиком, а де Ришло продолжал бороться с Веррье — и кинулся на Кастельно. Банкир опрометью помчался прочь по проходу, но далеко уйти, разумеется, не смог. Итон прямо на бегу дал ему заднюю подножку и Лоран Кастельно растянулся во весь рост, вторично ушибив уже пострадавшую от Рексова кулака физиономию. Зайдя сбоку, Ричард хладнокровно и сильно пнул беглеца в ребра.

— Шевельнешься, убью! — посулил он свистящим от ярости голосом.

Кастельно поверил и счел за лучшее лежать смирно.

— Эк, разрази тебя! — воскликнул довольный Рекс. — Я внезапно почувствовал себя прежним человеком!

— Давай-ка осмотрим руку Сероглазого, — рассудительно предложила Мари-Лу.

Герцог кривился от боли, пока товарищи осторожно стягивали с него плащ и пиджак.

— Там ничего страшного нет, — возразил он слабым голосом. — Царапнуло, и все.

Царапнуло, правда, так, что Мари-Лу побледнела.

— Кость не затронута, — объявил Ричард, исследовав рану. — Кровь течет, и болеть будет изрядно, а все же особой опасности не замечаю.

— Поэтому довольно клохтать, — сказал де Ришло со слабой ухмылкой. — Лучше немедленно снимите с Саймона эту дрянь и давайте уносить ноги.

Мари-Лу торопливо соорудила подобие перевязки. Американец разодрал могучими руками снятый с товарища балахон, связал поверженных полицейских. К неописуемому возмущению Веррье и Кастельно их скрутили собственными брюками — ничего иного Рексу изобрести не удалось.

* * *

Такси быстро ехало к аэропорту Ле Бурже.

— Так называемая Артурова капелла, — негромко рассказывал по-английски де Ришло, которому стало гораздо лучше от свежего воздуха, врывавшегося через приспущенные стекла окон. — Конечно, развалины отнюдь не восходят к такой легендарной древности, но за девятый век ручаюсь вполне. То ли маленький лесной храм, то ли крошечный монастырь, разгромленный и забытый впоследствии, но выстоявший доныне. Туристы просто обожают фотографироваться на фоне этих руин. В средние века вокруг действительно стоял непроходимый лес, но сейчас эти камни окружены реденькой буковой порослью. Слева от Солсберийского шоссе, ярдов сто пятьдесят. Нет, подумать только!..

По безмолвному уговору, никто не упоминал странную повесть Саймона, словно понимая, что этого касаться не следует.

— Как опередить Мокату? — полюбопытствовал Рекс.

— Не знаю, — сказал герцог. — Надеюсь, он не станет возиться с хрустальным шаром, рассчитывая на профессиональное умение Веррье. И спешить во все лопатки вряд ли будет — по той же причине. Ричард, сумеешь угнать собственный самолет?

— Попытаюсь, — улыбнулся Итон.

Угонять, однако, не понадобилось. В Ле Бурже дежурила новая смена, которой то ли не сочли нужным, то ли позабыли сообщить о нарушителе полетного расписания. Ричард охнул, поняв, что Саймон — пятый, и перегруженная машина может просто-напросто не оторваться от земли.

— Значит, поведу я, — объявил Рекс. — Летать в таких условиях — мой кусок хлеба.

— Да мы же от земли не оторвемся! — взвыл Итон.

— В лучшем виде, — заверил ухмыляющийся ван Рин, — И недоверие к моим пилотским способностям расцениваю как оскорбительное.

— Вы лучше прекратите препираться и поскорее устраивайте Саймона с Мари-Лу в кабине, — вмешался герцог. — Ежели французы увидят на борту вашей авиэтки пятерых, вообще запретят полет!

Спор немедленно прекратился.

* * *

Рекс не хвастал. Аэроплан слушался плохо, лениво, но перелетел через Ла-Манш, пронесся над усадьбой Итонов и опустился на маленьком взлетном поле, принадлежавшем клубу любителей, доставив безрассудный экипаж в целости и сохранности. Правда, машина чуть не «скапотировала» при посадке, и на сей раз уже Ричард помогал Рексу тянуть на себя рычаг управления. Но все обошлось.

Они выбрались наружу, разминая затекшие ноги. Лететь домой было немыслимо: садиться ночью на неосвещенный, окутанный туманом луг равнялось бы самоубийству. Да и до Артуровой капеллы теперь подать рукой, рассудительно заметила Мари-Лу.

— Генри, — обратился Ричард к дежурному, — ссуди нас автомобилем до утра.

— Только уж, пожалуйста, верните не позже восьми, — протянул худощавый, сутулый служащий. — Мне смениться надо и домой поспеть.

— Еще понадобится электрический фонарь, — вмешался де Ришло, — небольшой ломик и, по возможности, револьвер.

Генри уставился на герцога с величайшим подозрением.

— Да вы что, чью-то ферму обчистить собрались? — осведомился он почти серьезно.

Ричард рассмеялся:

— Мы же не первый день знакомы, старина. А его светлость самый законопослушный человек на земле.

Генри повертел носом, отнюдь не успокоенный, но отказывать Итону, которого знал едва ли не с детства, было неудобно. Ворча и хмурясь, он отыскал требуемое, вручил Ричарду ключи зажигания.

— Полегче с колымагой, две свечи барахлят.

— Помилуй, мы же не новички!

Они помчались по Солсберийскому шоссе. Лучи фар устремлялись в непроницаемую мглу, мерно гудел двигатель, руки Ричарда слегка покачивали рулевое колесо. Дорога на этом отрезке шла прямо, словно прочерченная по линейке.

— Притормозите-ка, — велел герцог десятью минутами позже.

Разглядеть что-либо в ста пятидесяти ярдах расстояния казалось немыслимым.

— Развернитесь немного в сторону. Осветите поле, — сказал герцог.

Фары не обнаружили ничего.

— Значит, немного дальше, — вздохнул де Ришло. — Едем.

Рощицу обнаружили только с третьей попытки. Покрытые молодой листвой буки маячили вдали, полностью скрывая готические развалины.

Итон свернул с гудрона, осторожно повел автомобиль по ровной траве. Мотор оглушительно чихнул, последовал рывок, новое чихание — и наступила полная тишина.

Выругавшись, Ричард со скрипом потянул рычаг ручного тормоза.

— Придется погулять пешком, — невозмутимо заметил Рекс. — Но здесь, похоже, недалеко.

* * *

Стрельчатый фасад, изрядно поврежденный руками неведомых пришельцев, однако почти не тронутый последующими веками, высился меж деревьев, слабо освещаемый лунным и звездным сиянием.

— Эта постройка, — шепотом сказал де Ришло, — уцелела и не была разобрана до конца потому, что место считалось окаянным. Теперь-то я начинаю понимать причину...

— А просвещенный девятнадцатый век лелеял и холил живописные развалины, — подхватил Ричард.

Они ступали осторожно и тихо.

Потом раздался пронзительный вскрик Мари-Лу.

* * *

Человеческая фигура выступила из густой тени, двинулась навстречу пришельцам. Лунный луч упал на длинные, распущенные по плечам волосы, отразился мягким золотистым отблеском, заискрился.

— Танит? — ошеломленно выдохнул Рекс. — Это ты?

Здоровая рука де Ришло властно легла на плечо американца, потянула назад, отстранила.

Герцог шагнул вперед.

— Веруешь ли ты в Господа нашего, Иисуса Христа? — спросил он.

— Верую.

— Откуда и как ты явилась?

— Я пришла помочь вам. Пойдемте, ибо настал час действовать.

Голос девушки обрел новое, непривычное звучание, в нем слышался нежный малиновый перезвон маленьких колокольчиков.

Саймон свел брови, наморщил лоб, одолеваемый неким невыразимым воспоминанием. Когда-то, в далеком, досознательном детстве... Или еще раньше?.. Кто-то говорил с ним серебряным голосом у заброшенной, затерявшейся в полумраке руины... Когда? Или это просто беглая тень забытого сновидения?

Ричард вынул руку из кармана, облегченно вздохнул.

— Пойдемте, — настойчиво повторила Танит.

— Где вход в подземелье? — спросил герцог, взволнованный гораздо больше прочих, но тщательно скрывавший волнение. Де Ришло начинал смутно подозревать вещи, о которых спутникам догадываться не следовало. По крайности, не сейчас, не в минуту, настоятельно требовавшую полной сосредоточенности всех душевных и физических сил.

— Следуйте за мною.

Низкая, узенькая дверца из мореного дуба, способного держаться тысячу лет вопреки непогодам, неохотно подалась внутрь и с пронзительным визгом повернулась на проржавевших насквозь, однако продолжавших держаться петлях. Герцог мысленно подивился неимоверной стойкости железа. Открылось отверстие, где виднелись две-три круто спускавшиеся ступеньки. Остальных уже было не различить: стигийская тьма царила в позабытом на восемь с половиной веков склепе.

— Н-да, — еле слышно прошептал герцог. — Отважной публикой слыли кастильские дворяне... Приходится верить.

«В одиночку сюда не сунулся бы, пожалуй, даже Родриго де Монтагут», — раздался в мозгу де Ришло голос Танит.

Герцог ошеломленно посмотрел на девушку и укрепился в подозрениях. Точнее, убедился в истинности собственной догадки.

Сердце де Ришло колотилось вовсю, на лбу проступила испарина.

«Слабость, лихорадка, вызванная раной. Да и годы уже не те», — сказал себе герцог, не желая даже мысленно признавать, что объят великим смятением, почти страхом.

«А с кем вместе вошел в подземелье Родриго?» — попробовал он задать мысленный вопрос.

«С тем, кто спасал и наставляя, кто велел спрятать окаянную вещь подальше от глаз людских и нелюдских. С тем, кто не дал злобным тварям подсмотреть и похитить. Понимаешь?.. Но скорее же!»

— Понимаю, — тихонько сказал де Ришло.

— Я последую за вами немного позже. Так необходимо. Впятером — не в одиночку. Пускай первым движется господин герцог, а следом — остальные...

Рекс передал электрический фонарь.

Осторожно ставя подошвы на осклизлые, поросшие толстым слоем плесени ступени, друзья спустились в низкий сводчатый склеп. Он показался оробевшим пришельцам огромным, но едва ли насчитывал сорок футов длины и двадцать ширины.

— С эдаким камешком придется попотеть, — шепнул Ричард, оценив размеры и вероятную толщину выстилавших подземелье плит.

— А ломик зачем просил? — ответил Рекс. — В котором углу, ваша светлость?

— В правом дальнем...

Друзья осторожно двинулись вперед.

Отваленная и отброшенная плита валялась подле стены, открывая неглубокую квадратную яму.

— Опередил! — только и произнес герцог.

Тяжелый, уставившийся им в спины взгляд был почти ощутим. Де Ришло развернулся, Мари-Лу вскрикнула. Шагах в десяти возникло красноватое свечение. И объявился Моката.

Опомнившийся первым Рекс метнулся к сатанисту с яростным ревом, но противник неожиданно вознес левую руку, сжимавшую темный, чуть изогнутый, сигарообразный предмет. Свечение исходило от него. Американец замер, наткнувшись на незримую упругую преграду. Прочие тоже застыли, образовав своего рода живую картину, или немую сцену: приготовившиеся броситься вперед люди, внезапно скованные неведомой силой.

Не говоря ни единого слова, Моката медленно обошел своих преследователей. Фосфоресцирующий, точно раскаленный, круг возник на сырых каменных плитах, замкнул пятерых товарищей. Сатанист отступил.

Немедленно после этого ко всем возвратилась способность шевелиться и двигаться. За вычетом де Ришло, все рванулись к Мокате.

— Бесполезно, — сказал герцог.

И впрямь, пересечь магическое кольцо оказалось немыслимо. Нападающих отбросило.

Сатанист неторопливо начал зажигать черные смоляные свечи. Когда пламя осветило склеп, Мари-Лу пронзительно закричала, ибо у противоположной стены обнаружилась Флер — скорчившаяся и перепуганная до полусмерти.

— Флер! Флер! — вопила обезумевшая женщина, однако дочь, по-видимому ничего не слыхала. Она глядела перед собой округлившимися, расширенными глазами — и, казалось, ничего не замечала.

Моката зажег зловонную смесь и принялся размахивать кадилом, бормоча странные заклинания.

Он передвигался столь мягко и бесшумно, что сошел бы за призрак, если бы не уверенный, чуть шепелявый голос, произносивший чудовищные слова. Девочка начала плакать.

В облаках густого, смрадного дыма начиналась устрашающая материализация.

Сначала возникла рожа черного слуги, виденного Рексом в обсерватории у Саймона.

Страшная физиономия удлинилась, расплылась, отрастила на подбородке пучок длинных косматых волос. Четыре изогнутых рога выросли на черепе.

Ужасный козел, председательствовавший на шабаше двумя сутками ранее, — Козел Мендеса — опять уставился на Рекса багровыми, раскосыми, невыразимо злобными пылающими глазами. Дыхание твари вылетало из черных ноздрей с шумом, похожим на пыхтение трогающегося локомотива.

Моката поднял талисман и возложил его на голую, костлявую башку дьявола, где проклятый амулет засверкал, словно исполинский алмаз, у которого почему-то сохранилось темное продолговатое ядро.

Сатанист склонился, ухватил недвижную Флер, швырнул навзничь перед самыми копытами смрадной преисподней твари.

Герцог вырвал у Ричарда взведенный револьвер.

— Магический круг не пропустит и пулю. Она станет рикошетировать и метаться внутри...

Моката начал произносить богопротивные, гибельные строки черной мессы.

Ритуальный кинжал вознесся над неподвижно лежавшей девочкой.

29. Торжество света

— Стой! — раздался повелительный голос.

Возле уводивших наружу лестничных ступеней возникла прямая, гордая фигура Танит.

Пораженный Моката задержал удар и воззрился на пришелицу бешеными глазами.

Танит, впрочем, смотрела на Мари-Лу.

Она быстро подняла руку, простерла ее в сторону обезумевшей, уже терявшей сознание женщины.

И Кодекс Эпина раскрылся перед мысленным взором несчастной матери на спасительной странице.

Странные буквы, начертанные поблекшими чернилами на желтом от времени пергаменте, внезапно исполнились недвусмысленного значения. Так же, как и во сне, Мари-Лу ясно поняла нужную фразу:

«Только любящим без вожделения дарованы будут сила и власть в наичернейший час.»

Губы Мари-Лу раскрылись. Не понимая значения, не задумываясь, откуда узнала, зачем произносит, женщина громко вымолвила неведомое пятисложное слово.

Действие оказалось мгновенным.

Склеп задрожал и заходил, точно колеблемый землетрясением. Потом начал вращаться, все быстрее и быстрее, напоминая неимоверную карусель. Свечи шипели, пламя клонилось и плясало под напором воздушных струй. Талисман Сета сорвался с козлиной головы, запрыгал, покатился и, вопреки простейшим законам центробежного движения, оказался у ног де Ришло.

Моката отшатнулся.

Козел Мендеса поднялся на задние копыта, высясь над своим нечестивым слугой. Зловонная пасть испустила дикий скрежещущий рев, косые зенки выпучились и начали вращаться в орбитах. Тварь выросла, приняла огромные размеры, оскалилась.

Ритуальный кинжал выпал из дрогнувших пальцев Мокаты и бессильно звякнул о древние камни.

Дьявол, поднятый сатанистом из бездны, карал прихлебателя за допущенный промах.

Громадное переднее копыто низверглось на голову чернокнижника, разбило череп и опрокинуло Мокату ничком. Раздался оглушительный грохот, и подземелье прекратило вращаться.

Еще мгновение перепуганные люди видели перед собою козла, потом злобную харю малагасийца, искаженную от боли и ярости, а затем преисподнее страшилище пропало, оставив по себе лишь вонючий клубящийся дым.

Смоляные свечи бессильно вспыхнули и погасли. Подземелье освещалось теперь только фосфорическим сиянием талисмана.

Флер медленно шевельнулась и приподнялась. Потом всхлипнула, встала на ноги, устремила взгляд к матери, однако смотрела не узнавая, подобно лунатику.

И внезапно спустилась полная, совершенная тишина, словно кто-то бросил на свод подземелья волшебное ватное одеяло, надежно хранящее от обставших черных теней.

* * *

Неземная, невыразимая мелодия, лившаяся из непредставимой, запредельной дали, достигла их слуха. Сперва музыка походила на легкий плеск весеннего ручья, бегущего по звонкому каменистому ложу, потом обрела силу и стала песнопением необычайной чистоты и звучности.

Все страхи разом отпрянули, отступили, исчезли. Один за другим люди преклонили колена, благоговейно внимая божественной литании.

Но глаза всех по-прежнему следили за Флер.

Девочка плавно двинулась к ним, претерпевая на ходу странные изменения. Маленькое тельце окуталось теплым золотистым сиянием. Вытянулось, поднялось, плечи стали шире и крепче. Черты лица утратили детскую пухлость и сделались незнакомыми. Облако прозрачного света постепенно сгустилось и превратилось в длинное искристое одеяние.

Когда пение оборвалось на самой высокой, торжественной ноте, Флер исчезла.

На ее месте возник взрослый мужчина, чье мудрое, тонкое лицо излучало доброту и мудрость. Огромная сила чувствовалась в этом странном незнакомце, внешне хрупком, словно ученый, всю жизнь проведший за чтением книг. Серьезный, благожелательный взор устремился на присутствующих.

— Раймбаут! — раздался голос Танит. — Вы пришли!

Незнакомец отвечал не размыкая уст, однако чистый, звонкий, серебряный голос оказался внятен каждому:

— Да Я был на земле Раймбаутом дез Эркольтом. И явился, услыхав призыв о помощи.

* * *

— Я никогда не могла забыть вас, — промолвила Танит.

— И я не позабыл тебя, девочка, — ласково и мягко ответил посланник неведомых высей.

— И поэтому пришли?..

— Нет, — улыбнулся избавитель. — Просто вы подвергались поистине чудовищной опасности, которая требовала противодействия решительного и достаточно могучего. А я после многих воплощений приобрел известную силу. Но все же тебя спасаю с особенной радостью.

— Спасибо, — тихо сказала Танит.

— Вы двое подвергли опасности бессмертные свои души, взыскуя запретного и страшного. Любовь и дружелюбие воздвигли защиту, и все же не спасли бы сами по себе. Но Великая Хранительница неизменно внемлет мольбе, произнесенной чистым, любящим сердцем. И мне дано предстать перед вами сквозь облик ребенка, чья душа и помыслы покуда вполне свободны от любой нечистоты.

— Супостат повергнут и обращен в бегство. Никогда впредь он вас не потревожит. Живите сужденные земные дни честно и достойно. Мир вам, боровшиеся во имя добра. Усните и возвращайтесь!..

* * *

На мгновение почудилось, будто их вырвало из подземелья и вознесло в поднебесье. Они парили над руинами часовни, которая быстро обратилась далекой темной точкой.

Потом все исчезло.

Время прекратило течь.

Тысячу тысяч лет парили они среди бескрайнего, неизмеримого пространства, не чувствуя и не слыша ничего — словно плыли на бесконечных глубинах в неведомом, непознанном океане.

Целые эпохи миновали, казалось, пока внизу опять замаячила крыша знакомого дома, возникла библиотека, пентаграмма, четыре недвижно лежащих человеческих фигуры.

В полной, совершенной тишине ложился прах столетий — медленно, как опускаются падающие сквозь яркий солнечный луч несчетные пылинки. Тихо, неощутимо покрывал он комнату, пентаграмму, их самих...

. . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Де Ришло поднял голову. Казалось, он проспал несколько суток подряд. Герцог устало провел ладонью по глазам, увидел знакомые стеллажи, уставленные книгами, полутемную восьмиугольную комнату.

Лампы над головою вспыхнули прежним ярким светом.

Мари-Лу тоже пришла в себя, не без труда встала на колени, дрожащими руками погладила бледное лицо Ричарда:

— Мы спасены, милый! Спасены!

Крепко связанный Саймон застонал и зашевелился. Впрочем, подумал де Ришло, торопясь разрезать путы, маниакальный блеск бесследно ушел из его глаз...

Задребезжали, зазвенели, рассыпались мелкими и крупными осколками стекла венецианского окна, ибо тяжелый ботинок, надетый на мощную ногу, раздробил деревянные переплеты. На подоконнике возник растерзанный и ошарашенный Рекс ван Рин. Осунувшееся, пепельное лицо американца было застывшей маской отчаяния, боли, невыразимого ужаса.

Несколько секунд он стоял, обрамленный оконным проемом, в неверном сером свете занимавшейся зари. На руках у Рекса покоилось безвольно обмякшее тело. Длинные светлые волосы свисали, стройные ноги в шелковых чулках не шевелились.

Две крупные слезы скатились по щекам Рекса, и де Ришло непроизвольно отметил, что впервые видит ван Рина плачущим.

— Это... это Танит, — прохрипел американец, едва разлепляя пересохшие губы.

Мари-Лу вскрикнула. Герцог поторопился навстречу Рексу.

— Рассказывай! — коротко потребовал де Ришло.

— Она... попросила остаться, — безумным шепотом произнес Рекс. — Просила спасти от этой свиньи... от Мокаты. Я пытался дозвониться до вас, но линия была занята. Сначала... сначала я подумал привести ее сюда, затем опомнился. Пошли в лесок, воздухом подышать... Танит задремала, я сидел с нею рядом, а потом... уснул сам! Господи Боже, я уснул!

— И долго проспал? — осведомился герцог.

— Не знаю! Несколько часов... не знаю! Просыпаюсь, вскидываюсь — она лежит неподвижно. Зову, трясу... И ничего, понимаете, ничего! Ни звука в ответ! Я схватил Танит на руки, бегом бросился к вам, вижу свет в окнах... Скажите, ради всего святого, она жива?

Ричард быстро пересек библиотеку, отомкнул дверь и через минуту возвратился, неся маленькое карманное зеркальце. Приложил его к губам Танит, выждал.

— Жива. Просто в глубоком обмороке.

— Жива, — подтвердил герцог, внимательно щупая пульс девушки. — Брэнди, быстро!

Рекс пулей вылетел за дверь и минуту спустя возвратился, неся пузатую бутылку и стакан. Мари-Лу положила голову Танит себе на колени, Ричард осторожно разжал девушке зубы и влил пол-глотка.

Судорога прошла по бледному лицу, Танит закашлялась и раскрыла глаза.

— Слава Тебе, Господи! — выдохнул американец. — Слава Тебе, Господи!

Слабо улыбнувшись, Танит прошептала его имя. Краска быстро возвращалась на щеки девушки.

— Флер! — истерически закричала Мари-Лу.

— Что случилось? — вопросил герцог, нахмурившись.

— Где моя дочь?! — беззвучно спросила Мари-Лу.

Воцарилось безмолвие.

Все оторопело глядели друг на друга, боясь шевельнуться.

Затем потайная дверь легонько скрипнула и ошарашенная, только что проснувшаяся Флер шагнула в библиотеку.

— Мамочка, ты звала? Мне послышалось...

* * *

— ...но такие кошмары не снились еще ни разу в жизни, — закончила Мари-Лу, по-прежнему прижимая дочку к груди. — Мы стояли в каком-то ужасном склепе, и это чудовище, Моката...

— Я видел во сне то же самое! — завопил Саймон. — Только перед этим мы побывали в Париже, дрались, бежали...

— Что же получается? — медленно и внятно спросил Рекс. — Мы, выходит, видели полностью совпадающие сны? Мне, кстати, снилось, будто Танит...

Американец прикусил язык.

— Танит погибла только во сне, приснившемся одновременно всем пятерым... шестерым, — поправился герцог. — Сатанисты в доме Саймона, шабаш, визит Мокаты, пребывание в библиотеке были действительностью. Но прошлой ночью, пока тела спали здесь, на полу, подсознательные «я» вырвались прочь и продолжили борьбу с Мокатой в ином слое... В инобытии.

— Моката! — эхом откликнулся Саймон. — Но... ежели нам вся катавасия только приснилась, то негодяй живехонек!

— Ничего подобного.

Танит произнесла эти два слова спокойно и уверенно. Девушка уже подала Рексу руку, и американец бережно помог ей подняться с пола.

— Откуда вы знаете? — спросил Саймон, вовсе не склонный к избыточному оптимизму.

— Вижу его. Моката лежит мертвый, лицом вниз. Неподалеку от него — ряд уходящих кверху ступеней... Больше ничего не могу разобрать.

— Правильно, так он и рухнул, ярдах в пяти от лестницы, — сказал Рекс.

— Сверхъестественные законы возмездия действуют безошибочно. Просящий помощи у бесовских сил обязан играть по бесовским правилам. А они ох как жестоки! — спокойно заметил герцог. — Он обещал в жертву дьяволу малютку Флер. Танит вмешалась, Мари-Лу выкрикнула необходимую формулу, небесный спаситель пришел на помощь...

Глаза Танит сделались печальными и задумчивыми.

— ...а коль скоро бесовская тварь не заполучила обещанной человеческой жертвы, слуга заплатил собственной жизнью, — закончил герцог. — Между прочим, comtesse, — добавил он, обращаясь к Мари-Лу, — нынешние законы вашей милой родины построены по тому же преисподнему принципу. Слуга режима, не отправивший в концлагерь определенное количество несчастных, зачисляется в разряд недобросовестных, во враги народа. И сам едет промывать колымское золото.

Ричард рассеянно улыбнулся.

— Чисто сатанинская власть, господа, — заключил де Ришло. — Впрочем, довольно об этом.

Туман за выбитым в спешке окном рассеялся без следа. Ясный, солнечный рассвет лился в комнату, неся веселую свежесть.

* * *

Герцог и Ричард обнаружили тело Мокаты в саду, поблизости от каменной лесенки, уводившей на террасу.

— Судебному эксперту гадать не придется, — пробормотал де Ришло, внимательно изучив лицо покойника. Для этого герцогу пришлось пригнуться и смотреть едва ли не вровень с землей. — Сердечный приступ... Не прикасаться, и, по возможности, не подходить вплотную, пока не приедет полиция. Малэну велите держать язык за зубами, а прочие, разумеется, ни сном ни духом не ведают об этой личности.

— Поверят ли полицейские? — усомнился Ричард.

— Почему бы и нет? Вы — бывший сотрудник Интеллидженс Сервис, респектабельный, богатый человек. Рекс и покорный слуга тоже не числятся в списке подозрительных субъектов. А приятели Мокаты претензий предъявлять не станут, поверьте.

Итон кивнул:

— Правильно. И напишут в протоколе примерно следующее: неизвестный, скончавшийся естественной смертью в пределах частного владения, куда, вероятно, забрел по ошибке... Вот и окончились наши приключения...

* * *

— Не совсем, — спокойно произнес герцог. — У вас имеется котельная?

— Да, конечно. А на кой ляд?..

— Погодите минутку, и все узнаете.

— Хорошо...

Недоумевающий Ричард и весьма довольный герцог де Ришло обогнули террасу, вошли в кухню, а оттуда проследовали в пристройку, где глухо ревел огромный бойлер.

Де Ришло обмотал руку тряпкой, откинул засов заслонки, распахнул дверцу, за которой пылали груды раскаленных углей. Запустил в карман другую руку, двигавшуюся легко и свободно, ибо ни малейшего намека на пулевую рану там не было, и вытащил темный продолговатый предмет.

— Господи помилуй! — только и сказал Ричард.

На ладони герцога лежал съежившийся, мумифицированный фаллос, имевший в длину каких-то два с половиной дюйма, твердый и почти почерневший от времени.

— Я сжимал это, когда проснулся, — ответил герцог.

— Но... но откуда пакость вообще взялась?

— Полагаю, сие — материальное воплощение зла, против коего мы сражались. И попало в наши руки, дабы исчезнуть бесследно.

Герцог умолк и метнул чудовищный талисман в ревущую топку. Оба друга пристально следили, как он обращается пеплом.

— Но все же, ваша светлость, — не выдержал Итон, — если нам только приснились ночные похождения...

Герцог де Ришло пожал плечами.

— Вы невнимательно слушали, mon ami. Впрочем, я мог невразумительно объяснять... Что поделаешь, я всего-навсего скромный любитель, а даже величайшим искателям истины удавалось приоткрыть лишь краешек занавеса, ее скрывающего. Думается, мы путешествовали в слое, который современная наука неуклюже именует четвертым измерением. Тамошнее время течет иначе, а объяснять взаимное влияние миров не в моих скромных силах.

Эпилог

«...и посему, дорогой Ричард, остается лишь предполагать, что известная тебе вещь не была последним ключом к известным тебе вратам. Едва ли полгода успело миновать после наших не столь уж приятных, однако едва ли способных изгладиться из памяти похождений — и мир неумолимо ввержен в пучину второй великой войны. Теперь, как отлично понимаете и ты, и Мари-Лу, на очереди Россия... Будем же утешаться старым добрым доводом: я честно сделал все, что мог.

Кто может, пускай сделает больше и лучше.

Поцелуйте от моего имени малышку Флер.

Сердечно кланяйтесь Рексу и Танит.

Впрочем, ван Рин, вероятнее всего, уже сражается где-то против очередного натиска тьмы.

Пожалуй, пора и старику приложить к этому руку. Надеюсь увидеться со всеми, когда представится возможность.

Желаю удачи, уповаю на Провидение.

Искренне и всецело ваш,

герцог де Ришло.

2 ноября 1939 года.»

Примечания

1

— Позволишь этой мрази уйти живыми? (исп.)

(обратно)

2

— Не будь глупцом, (исп.)

(обратно)

3

Описываемое может показаться ни с чем не сообразной выдумкой автора, однако хроники свидетельствуют, что один из пиратских вожаков-ликеделеров (XV в.), Клаус Штертебеккер, обратился к судившим его магистратам со схожей просьбой и, прежде чем упасть, миновал одиннадцать человек. Весь эпизод, по-видимому, заимствован Хелмом из средневековых источников. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

4

Речь идет о Вильгельме-Завоевателе (William the Conqueror), чьи войска в 1066 г. разгромили рать саксонского короля Гаральда и овладели Британией

(обратно)

5

Благородство обязывает, мой друг.

(обратно)

6

Речь идет об австрийском психиатре Эстеррайхе, пришедшем к выводу о демонической одержимости среди некоторых умалишенных. Его книга во многом послужила источником знаменитого романа «Изгоняющий дьявола».

(обратно)

7

Не совпадая вполне с теорией Тура Хейердала, это утверждение все же отнюдь не противоречит ей

(обратно)

8

— Но, полагаю, ваши милости удостоят пройтись до ручья и хорошенько вымыть руки, равно как и прочие, имеющие отношение к делу, телесные части? Всегда, знаете ли, следует уважать чужую собственность, (исп.)

(обратно)

9

— Ты всерьез, капитан? (исп.)

(обратно)

10

— Совершенно всерьез, (исп.)

(обратно)

11

Грубое испанское ругательство.

(обратно)

12

— Что она творит? (исп.)

(обратно)

13

Французское ругательство

(обратно)

14

Приблизительно: — По какому праву?

(обратно)

15

— Существует право сильного!

(обратно)

16

Господин герцог (франц.)

(обратно)

17

— Дай же капитану чуток передохнуть! (исп.)

(обратно)

18

Маленький еврей (франц.)

(обратно)

19

Моя крошка (франц.)

(обратно)

20

— В руки Твои, Господи [предаемся], (лат.)

(обратно)

21

Боевой конь-тяжеловоз, способный нести рыцаря в полном вооружении

(обратно)

22

Следует помнить, что речь идет о ценах тридцатых годов

(обратно)

23

Я всегда желал тебя. А в хижине внезапно понял, что люблю, (исп.)

(обратно)

24

По названию древнеегипетского города Мендес, где археологами были найдены изображения описываемого козла

(обратно)

25

Здесь: поцелуй в зад (лат.)

(обратно)

26

Сонет Альфонсуса де Гимараэнса. Перевод Сергея Александровского.

(обратно)

27

— Боже мой!

(обратно)

28

Девяностый псалом в русской Библии

(обратно)

29

— Я здесь!

(обратно)

30

Скончалась в 1914 году

(обратно)

31

Псалом 50-й в русской Библии

(обратно)

32

Де Ришло и Саймон излагают средневековую алхимическую теорию, причем в предельно упрощенном виде. Все научные и квази-научные стороны этих пояснений целиком остаются на совести автора.

(обратно)

33

Студент, застреливший в Сараеве австрийского эрц-герцога Фердинанда и положивший начало международному конфликту, вылившемуся в Первую мировую войну.

(обратно)

34

Грубое ругательство; здесь, приблизительно, «сволочь».

(обратно)

35

Способ наказания, принятый в древнеримских легионах. Провинившееся либо взбунтовавшееся подразделение строили шеренгами и казнили каждого десятого — decimus’a.

(обратно)

36

Княгиня (франц.)

(обратно)

37

Дорогая (франц.)

(обратно)

38

Персонажи «Божественной Комедии» Данте.

(обратно)

39

Вертеп — многозначное слово; здесь: маленький странствующий театр марионеток.

(обратно)

40

Старина (франц.)

(обратно)

41

Укушенный, в свой черед, становится вурдалаком.

(обратно)

42

Первые телевизионные приемники начали появляться на Западе двадцатью с лишним годами ранее, чем в Советском Союзе.

(обратно)

43

Рассказ Мари-Лу — исторический факт.

(обратно)

44

Способность превращаться в волколака. От греческого lykos — волк, и anthropos — человек.

(обратно)

45

Служба лесной и полевой охраны.

(обратно)

46

Исторический факт.

(обратно)

47

По старинному поверью, хамелеон питался воздухом

(обратно)

48

Княжна

(обратно)

49

Непереводимая игра слов. Английское nightmare (кошмар) буквально значит «ночная кобыла». Языковеды, впрочем, склонны относить это истолкование к ложной этимологии.

(обратно)

50

— Почему бы и нет? (франц.)

(обратно)

51

Солнечные часы

(обратно)

52

Приблизительно 180 километров

(обратно)

53

Закусочные

(обратно)

54

— Разумеется, сударь.

(обратно)

55

Метрдотель

(обратно)

56

Скептически настроенному читателю напомним: руководитель харьковского ЧК Саенко, по словам собственных соратников, «изо всех сортов яблок с удовольствием грыз только глазные». Фотография этого пламенного борца революции, истинного представителя незабываемой ленинской гвардии, патологического садиста долгое время стояла в городском историческом музее. Старшее поколение харьковчан и в семидесятые годы произносило имя Саенко, понижая голос.

(обратно)

57

Устройство, позволяющее стрелять при легчайшем прикосновении к гашетке.

(обратно)

58

Воровской ломик для срывания запоров

(обратно)

59

Старина (франц.)

(обратно)

60

Сыщик

(обратно)

Оглавление

Предупреждение

Пролог

1. Кое-кто не является

2. Странные гости Саймона Аарона

3. Эзотерическое учение

4. Безмолвный дом

5. Воплощенное зло

6. Тайное Искусство

7. Герцог отдает распоряжения

8. Рекс ван Рин идет в атаку

9. Графиня д’Юрфэ откровенничает

10. Танит упрямится

11. Шило в мешке

12. Путь на шабаш

13. Шабаш

14. На пустоши

15. Сила света

16. Святилище древних

17. Всадники Апокалипсиса

18. Кардиналз-Фолли

19. Сатанист

20. В трактире «Павлиний хвост»

21. Скептицизм Ричарда Итона

22. Талисман Сета

23. Внутри пентаграммы

24. Некромантия

25. Саймон действует

26. Туман

27. Лоран де Кастельно

28. Лицом к лицу

29. Торжество света

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg