«Another. Часть 1. Что?.. Почему?..»

Пролог

Ты знаешь про Мисаки? Мисаки из класса 3-3[1]. Слышала эту историю?

Мисаки? Это чье-то имя?

Ага. Никто не знает, какими кандзи оно пишется. Может, имя, а может, и фамилия, так что это даже необязательно девчонка[2]. В общем, то ли Некто Мисаки, то ли Мисаки Некто – был или была такая Мисаки двадцать шесть лет назад.

Двадцать шесть лет? Ух ты, это давно. Еще при прошлом императоре.

1972. Сорок седьмой год эры Сёва[3]. Кажется, в том году Окинаву вернули.

Окинаву вернули? Откуда вернули?

Дурочка, что ли? Ее американцы оккупировали с самого конца войны.

А, вот почему там до сих пор военная база.

Кстати, вроде в том году еще были Зимние игры в Саппоро. И инцидент в Асама-сансо[4]…

Асама-сансо?..

Ты серьезно? Ладно, проехали. В общем, так. Двадцать шесть лет назад в классе 3-3 учился человек по имени Мисаки. И… ты точно не слышала раньше эту историю?

Хмм… стоп. Ты говоришь, его звали Мисаки? Не Масаки? Если Масаки, то я что-то слышала.

Масаки? Хм. В каких-то вариантах, может, и так. Ты это от кого слышала?

От семпая в моем кружке.

И что он рассказал?

Не знаю насчет двадцати шести лет, но когда-то давно в третьем классе был такой Масаки… и, ну… в общем, я так поняла, что это был парень. И в тот год в классе случилось что-то жутко странное. Но семпай сказал, что это тайна, о которой нельзя говорить, и что поэтому он ничего мне не расскажет.

И все?

Ага. Он сказал: «Если об этом болтать, может плохо кончиться». Наверняка это одна из тех, ну, «Семи тайн».

Ты так думаешь?

Ну, знаешь, когда в музыкальном классе посреди ночи, когда там никого нет, вдруг начинает играть флейта, или когда из пруда с лотосами в школьном дворе вдруг вылезает окровавленная рука? В общем, сдается мне, это как раз номер семь.

Я слышал про манекены в кабинете домоводства, у которых начинает биться сердце.

Оно реально бьется!

Таких страшилок куча. Я знаю штук десять из этих «Семи тайн» нашей средней школы. Но эта история про Мисаки, Масаки или как там ее… не думаю, что она из этих. У нее атмосфера совсем не такая, как у обычных «Семи тайн».

Ээ, правда? Так ты знаешь подробности?

Немного знаю.

Расскажи!

Что, тебя не волнует, что со мной может случиться что-нибудь плохое?

Ну, это же просто суеверие.

Да, скорее всего, ты права.

Ну так давай рассказывай!

Честно говоря, не знаю, стоит ли…

Ну давай! Больше не буду доставать просьбами, обещаю!

И сколько раз ты уже обещала, что «больше не будешь доставать»?

Хе-хе.

Ох, блин. Ладно, но если расскажу, чтобы не трепала об этом всем подряд.

Никому не скажу. Клянусь.

Мм. Ну ладно…

Ура!

В общем, может, ее звали Мисаки, может, Масаки… сейчас буду говорить «Мисаки». Ее с самого первого года все любили. Отлично училась, хорошо успевала по физре, классно рисовала и даже хорошо играла на чем-то. И плюс ко всему, просто красотка, ну или красавчик, если это был парень. Короче, эта Мисаки была идеалом.

Небось характер зато был тот еще?

Неа, говорят, характер тоже был классный. Не зануда, не язва. Она со всеми нормально обращалась. Вот почему эту Мисаки обожали и учителя, и ученики, и вообще все. В общем, ты поняла – популярность.

Хех. Такие что, правда существуют?

Так вот, начался третий учебный год, и учеников распределили так, что Мисаки попала в третью параллель. А потом внезапно она умерла.

Уаа.

Еще в первом триместре, прямо перед тем, как ей исполнилось пятнадцать.

Что произошло? Авария? Или эта Мисаки заболела?

Я слышал, что авиакатастрофа. Вся семья Мисаки полетела на Хоккайдо, и на обратном пути самолет разбился. Но есть и другие версии.

…

В общем, когда остальные про это узнали, был офигенный шок.

Да уж понятно.

«Как такое могло случиться?» – все кричали. И еще: «Это неправда!» Некоторые плакали и не могли остановиться. Их классный просто понятия не имел, что тут можно сказать; в общем, атмосфера в классе была, как на кладбище… и вдруг кто-то сказал: «Мисаки не умерла. В смысле, смотрите. Мисаки здесь, вы что, не видите?»

…

Он показывал на парту Мисаки и повторял: «Смотрите, Мисаки же здесь. Где же еще ей быть? Мисаки жива, она прямо здесь». И потом одноклассники подключились один за другим, они говорили то же самое. «Правда. Мисаки не умерла. Мисаки жива. Мисаки вот здесь…»

…Что они имели в виду?

Никто не хотел верить, что такой человек, которого все любили, вдруг взял и умер. Они просто не хотели принимать это. Я так думаю. Но одним днем это не кончилось. Класс продолжал в том же духе еще долго.

В каком смысле?

Все в классе как сговорились и продолжали притворяться, «Эй, Мисаки же жива!» Я слышал, даже учитель в этом участвовал. «Это правда. Вы правы, вы все. Мисаки не умерла. По крайней мере в этом классе Мисаки живет как наша одноклассница. И мы должны все вместе стараться, чтобы нормально закончить год. Все вместе, плечом к плечу»… ну или что-то в таком духе.

Хорошая история. Но, не знаю, страшноватая какая-то.

Так они и провели остальную часть последнего учебного года в средней школе. Они оставили парту Мисаки ровно в том виде, в каком она была, иногда подходили к ней, клали на нее руку и говорили с Мисаки – которая вроде как там сидела – или дурачились вместе с ней, или вместе шли домой… Но, конечно, это все была лишь игра. Во время выпускной церемонии директор проявил деликатность и приготовил стул для Мисаки…

Хмм. Хорошая история, да.

Ага. В общем-то, просто красивая история на богатом источнике. Только в конце у нее страшноватый загиб.

О? И какой же?

После церемонии они вернулись в класс и сделали групповое фото. На следующий день, когда они разглядывали фотографию, то вдруг заметили кое-что. На фотографии в уголке они увидели Мисаки, которой там просто не могло быть. У Мисаки было бледное лицо, как у покойницы, и она улыбалась вместе со всеми…

Глава 1. Апрель

1

Наступила весна, мне исполнилось пятнадцать, и вскоре после этого у меня случился разрыв левого легкого.

Это было на третий день после того, как я перебрался из Токио в Йомияму, чтобы сидеть на шее у бабушки с дедушкой по материнской линии. Завтра мне предстояло пойти в здешнюю среднюю школу, хотя время было уже довольно позднее для перевода, – и вот так мне «повезло», что ровно накануне я свалился.

20 апреля 1998 года.

Понедельник, который должен был стать моим первым днем в новой школе – так сказать, началом новой жизни, – оказался первым днем моей второй в жизни госпитализации. Первая была полгода назад. Тогда, как и сейчас, – из-за разрыва левого легкого.

– Мне сказали, ты пробудешь тут от недели до десяти дней.

Тамиэ, моя бабушка, сообщила мне эту новость, когда приехала в больницу рано утром. В это время я, только что сунутый в одноместную палату, боролся с болью в груди и удушьем, которые, казалось, вообще никогда не утихнут.

– Доктор говорит, что операция, скорее всего, не потребуется, но тебе поставят дренаж. Думаю, сегодня во второй половине дня.

– А… как в прошлом году, значит.

Несколько часов назад, когда меня привезли на «скорой», удушающая боль в груди была гораздо сильнее. Я немного отлежался, и вроде стало полегче. Но, честно говоря, все равно паршиво. Мне вспомнился рентгеновский снимок моего легкого, сморщенного и скрюченного… не то чтобы мне хотелось это вспоминать.

– Ну надо же так, сразу после того, как ты к нам приехал… Бедненький.

– А. Эээ… прости, ба.

– Да нет, за что тебе извиняться. Люди болеют, тут уж ничего не попишешь.

Бабушка посмотрела мне в глаза и улыбнулась, отчего морщинки вокруг ее глаз стали вдвое глубже. В этом году ей уже исполнилось шестьдесят три, но она оставалась энергичной и очень ласково обращалась с внуком. Несмотря даже на то, что мы никогда раньше тесно не общались и вообще не были особо близки.

– Это… а как дела у Рейко-сан? Она не опоздала на работу?

– Все хорошо, она сильная девочка. Она вернулась домой и пошла на работу в то же время, что и всегда.

– Ты не передашь Рейко-сан, что я, ну, извиняюсь?..

Вчера поздно вечером я вдруг ни с того ни с сего почувствовал знакомые симптомы. В груди как-то неприятно забулькало, потом вспыхнула ни на что не похожая боль и стало тяжело дышать. «Что, опять?» – едва эта мысль вспыхнула у меня в голове, я в панике побежал за помощью к Рейко-сан, которая еще не спала и сидела в гостиной.

Рейко-сан была на одиннадцать лет младше своей покойной сестры – моей матери; то есть приходилась мне тетей. Как только я сказал, что случилось, она тут же вызвала «скорую». И даже поехала со мной в больницу.

Большое тебе спасибо, Рейко-сан.

Огромное спасибо, правда.

Я бы с удовольствием выразил свою признательность в полный голос. Но в моем нынешнем состоянии даже думать об этом было больно. Не говоря уже о том, что мне всегда было неловко говорить с ней лицом к лицу… не знаю, просто нервничаю все время.

– Я принесла тебе переодеться. Если еще что-то нужно, дай мне знать.

– …Спасибо, – хрипло поблагодарил я бабушку, поставившую возле койки большой бумажный пакет. Всякий раз, когда я по неосторожности резко двигался, боль усиливалась, поэтому я не стал поднимать головы с подушки, лишь немного повернул.

– Ба, это… что папа?

– Я ему еще не сказала. Ёске-сан ведь сейчас где-то в Индии, да? Не знаю, как с ним связаться. Вечером спрошу Рейко.

– Ничего, я сам с ним свяжусь. Ты только принеси мой мобильник, я его оставил в комнате…

– Оо, ну ладно.

Папу зовут Ёске Сакакибара. Он работает в одном знаменитом токийском университете, занимается то ли культурной антропологией, то ли социоэкологией, то ли еще чем-то в том же духе. Он стал профессором в сорок с хвостиком, так что, наверно, он отличный ученый. Это, правда, не мешает мне сомневаться в том, что он отличный отец.

Во всяком случае, дома его почти никогда не бывает.

Он запросто бросает дом и единственного сына всякий раз, когда ему надо лететь куда-то на другой конец Японии или за границу, чтобы заниматься там понятия не имею чем – какой-нибудь «работой в поле». Зато благодаря этому я еще с начальной школы приобрел уверенность, что способен управляться с домашним хозяйством как минимум лучше своих одноклассников.

Как и сказала бабушка, на той неделе отец улетел работать в Индию. Работа навалилась совершенно внезапно во время моих весенних каникул. Он будет оставаться там и заниматься всякими исследованиями почти год. В основном из-за этого я и свалился практически без предупреждения на бабушку с дедушкой, живущих в Йомияме.

– Коити-тян, ты вообще хорошо уживаешься с папой? – спросила бабушка.

– Ага, – ответил я. Конечно, иметь такого отца тяжело, но все-таки нельзя сказать, что я его терпеть не мог.

– Ёске – такой верный мужчина! – бабушка говорила словно сама с собой. – Столько времени уже прошло после смерти Рицко, а он так и не женился. И он нам так помогает все время…

Рицко – так звали мою маму. Она умерла пятнадцать лет назад, когда я родился – ей было всего-навсего двадцать шесть. Мой отец Ёске был на десять лет старше ее.

Насколько я слышал, они познакомились, когда он читал лекции у себя в университете, а она была студенткой. Он покорил ее чуть ли не при первой встрече. «Да ты скорострел», – так сказал один из его старых друзей, который однажды зашел к нам в гости и начал подкалывать отца. По-моему, он был пьян.

Трудно было представить, но отец жил вообще без женщин после смерти матери. Конечно, я как сын могу быть пристрастен, но он талантливый ученый, и, хотя ему уже пятьдесят один, он молодо выглядит, красив и умеет общаться с людьми. У него приличное положение в обществе, хорошая зарплата, и плюс к этому он не женат – ни за что не поверю, что он не пользуется популярностью у женщин.

Может, он отдавал дань памяти умершей жене? Или не желал ранить мои чувства? Так или иначе, это длилось уже чересчур долго. Я хотел, чтобы он уже женился наконец и перестал наваливать всю работу по дому на сына. Ну, думаю, мое желание где-то наполовину было с этим связано.

2

«Разрыв легкого» – это то, что по-научному называется «спонтанный пневмоторакс». А еще правильнее – «первичный спонтанный пневмоторакс». Он довольно часто случается у высоких юношей с худощавым телосложением. Причины малоизученны, но, говорят, во многих случаях пусковым событием может стать утомление или стресс.

При «разрыве», как и намекает название, оболочка легкого прорывается и воздух выходит в плевральную полость. Баланс давления нарушается, и легкое сдувается, как проколотый мяч. В результате возникает боль в груди и становится трудно дышать.

Эта дрянь, от одной мысли о которой становится страшно, впервые случилась со мной полгода назад, в октябре.

Сперва грудь начала как-то странно болеть, и было такое чувство, что стоит мне шевельнуться, как я тут же задохнусь. Я подумал, что надо просто переждать, и все пройдет, но за пару дней лучше мне не стало. Наоборот, становилось все хуже, поэтому я рассказал отцу, и мы отправились в больницу. Как только они сделали рентген, сразу стало ясно, что у меня пневмоторакс левого легкого и что оно в процессе коллапса. Меня госпитализировали в тот же день.

Лечащий врач решил применить метод лечения под названием «плевральный дренаж».

Мне дали местный наркоз, потом скальпелем проделали дырку в груди и ввели в плевральную полость тонкую трубочку под названием троакар.

Лечение продолжалось неделю; все это время мое съежившееся легкое надувалось до нормального размера, а рана зарастала. Потом меня спокойно выписали. Доктор тогда произнес слова «полное выздоровление», но в той же фразе добавил: «Вероятность рецидива – пятьдесят процентов».

Я тогда старался особо не думать, насколько это большой шанс. Просто принял к сведению, что да, когда-нибудь это у меня может повториться. Но я и представить себе не мог, что столь печальная судьба настигнет меня так быстро и в такой неподходящий момент…

Честно говоря, на душе у меня было погано.

Бабушка ушла домой; во второй половине того же дня меня отправили в операционную и начали делать плевральный дренаж, как в прошлый раз.

К счастью, доктор оказался ничего. Полгода назад, когда в меня совали трубку, боль была адская, а сейчас – вполне терпимая. Как и тогда, меня выпишут, после того как воздух выйдет через трубку, легкое надуется и рана зарастет. Однако мне сказали, что раз один рецидив уже произошел, риск следующего еще выше. Если так будет продолжаться, придется задуматься об операции. От этих слов мое настроение увяло еще больше.

Вечером бабушка приехала снова и привезла мой мобильник. Но я решил, что все расскажу отцу завтра утром.

Если я скажу прямо сейчас, это все равно ничего не изменит. Моей жизни ничего не угрожает, и вовсе незачем его тревожить, давая слушать мой слабый голос.

Насос возле моей койки тихо булькал – с этим звуком воздух, который откачивался из моей груди, выпускался в воду.

Я вспомнил предупреждение насчет «может создавать помехи работе медицинской аппаратуры» и отключил мобильник. Потом, чувствуя раздражение от непрерывной боли и удушья, посмотрел в окно.

Я лежал в стационаре городской клиники. Это было старое пятиэтажное здание; моя палата была на четвертом.

Под темнеющим небом виднелись нечеткие белые огни. Огни крохотного горного городка, где родилась и выросла Рицко, моя мама, которую я видел только на фотографиях. Йомияма.

«Сколько раз я уже бывал в этом городе?»

Такая мысль мелькнула в моем затуманенном сознании.

Я вспомнил немногое. Когда был маленьким – совсем не помню, был здесь или не был. Когда учился в начальной школе – был три или четыре раза. С тех пор, как поступил в среднюю – вроде сейчас первый раз?.. А может, нет.

Я размышлял на тему «а может, нет», когда мои мысли резко остановились. Из ниоткуда поднимался густой шум, какое-то «дзззззз». Он навис надо мной, он словно давил меня…

У меня вырвался тихий вздох.

Похоже, действие наркоза заканчивалось. Разрез ниже подмышки, куда была вставлена трубка, охватила пульсирующая боль, сливающаяся с постоянной болью в груди.

3

Бабушка навещала меня каждый день.

Мне казалось, что больница довольно далеко от дома, но бабушка рассмеялась и сказала, что это не проблема, поскольку она за рулем. Вот это я понимаю, бабушка. Ну, правда… возможно, она из-за этого немножко запускает домашние дела, а она ведь наверняка беспокоится и за Рёхэя, моего дедушку, у которого от старости слегка не все дома в последнее время… В общем, несмотря на ее успокаивающие слова, мне было ужасно совестно. Спасибо огромное, ба – я просто не могу не испытывать самую искреннюю благодарность.

Плевральный дренаж постепенно делал свое дело; на третий день и боль поутихла. После чего возникла новая проблема – безумная скука. Я ведь даже ходить самостоятельно до сих пор не мог.

Во-первых, я был по-прежнему подсоединен трубкой к аппарату. Во-вторых, мне дважды в день ставили капельницу. Даже до туалета добираться было трудно, что уж говорить о душе – я его вообще пока не принимал.

В моей одноместной палате стоял телек, который можно включить, подкормив монетками, но днем по нему шли только скучные шоу. Такой у меня был выбор: сдаться и все равно смотреть, либо почитать какую-нибудь из книжек, купленных бабушкой, либо слушать музыку… Так вот в безделье и тянулось время; вряд ли кто рискнул бы назвать это отдыхом.

На шестой день – это была суббота, 25 апреля – после обеда пришла Рейко-сан.

– Извини, что до сих пор не удавалось тебя навестить, Коити-кун.

Она виноватым голосом рассказала, что всю неделю, как бы она ни старалась уйти с работы пораньше, у нее не получалось; но, конечно, я и сам это отлично понимал. Если бы я вздумал пожаловаться, извиняться пришлось бы мне.

Самым жизнерадостным тоном, каким только мог, я рассказал ей о своем состоянии и о том, что поправляюсь. О прогнозе врача, который он сделал сегодня утром, – что если все пойдет хорошо, то меня выпишут уже в начале следующей недели, но в любом случае – в этом месяце…

– Значит, ты сможешь пойти в школу после Золотой недели[5], да?

Рейко-сан повернулась к окну. Я сидел на кровати, и, естественно, мой взгляд проследовал за ее.

– Эта больница построена на холме возле горы Юмигаока. С восточной стороны… теперь смотри вон туда. Видишь, там к западу еще горы? Одна из них называется Асамидай.

– Странные какие названия.

– Юмигаока – потому что оттуда прекрасный вид на заходящее солнце, а из Асами – на восходящее. Думаю, отсюда и названия[6].

– Но наш город называется Йомияма, так ведь?

– К северу отсюда есть гора, которая так и называется – Йомияма. Сам город лежит в долине, но в ней есть множество пологих холмов, вытянутых с севера на юг.

Я до сих пор плохо представлял себе основные детали географии города. Возможно, Рейко-сан это поняла, почему и устроила мне простенький тур. Может быть, вид из окна натолкнул ее на мысль, что сейчас идеальная возможность мне про все рассказать.

– Вон там, видишь? – Рейко-сан подняла правую руку. – С севера на юг идет зеленая полоса. Это река Йомияма, она течет через весь город. А за рекой – видишь, вон там? Видишь?

– Ээ… это…

Я приподнялся с койки и вгляделся туда, куда показывала Рейко-сан.

– А, вон то, большое и беловатое?

– Да, оно, – Рейко-сан повернулась ко мне и слегка улыбнулась. – Там Северная средняя школа Йомиямы. Твоя школа.

– А, вот оно что.

– Коити-кун, ты ведь в Токио ходил в частную школу, да? Одна из тех школ-эскалаторов[7], средняя и старшая вместе?

– Ага.

– В муниципальной школе тебе может быть сперва не совсем уютно… Но ты привыкнешь, правда?

– Наверно, привыкну.

– Ты из-за этой внезапной госпитализации отстанешь по темам, которые проходят в апреле.

– А, тут нет проблем. В моей предыдущей школе мы успели пройти половину программы третьего года.

– О, впечатляет. Ну тогда тебе учиться будет совсем легко.

– Ну прям уж «совсем».

– Думаю, мне следует тебя предупредить, чтобы ты не зазнавался.

– Рейко-сан, а ты тоже ходила в эту школу?

– Да. И сестрица Рицко тоже закончила Северную среднюю. Есть еще Южная средняя школа Йомиямы, или просто Южная средняя. А Северную среднюю еще иногда называют «Северный Ёми».

– Северный Ёми[8]… а, понятно.

Рейко-сан была одета в черный брючный костюм и бежевую блузку; стройная, со слегка загорелым овальным лицом и прямыми волосами, спускающимися ниже плеч.

С такой прической ее лицо немножко походило на мамино, которое я видел только на фотографиях. Когда я это впервые осознал, каждый атом моего сердца вдруг заныл от боли, как будто меня охватил жар. Я уже говорил, что всегда напрягаюсь, когда разговариваю с Рейко-сан один на один; на 80% – именно по этой причине.

– Ну, если отстать по учебе ты не боишься, то, думаю, проблема будет только в том, что в муниципальных школах все немного по-другому, чем в частных. Возможно, сначала тебе некоторые вещи будут непонятны, но, уверена, скоро ты привыкнешь.

Потом Рейко-сан добавила, что, когда я выпишусь и смогу ходить в школу, она расскажет мне «Основные принципы Северного Ёми». И тут ее взгляд упал на книжки в мягком переплете, лежащие на тумбочке возле койки.

– Хм. Коити-кун, не знала, что тебе нравятся такие вещицы.

– А, ээ… ну да.

Там было четыре книжки. Два длинных романа, каждый в двух томах: «Жребий» и «Кладбище домашних животных» Стивена Кинга. Я как раз перед тем, как пришла Рейко-сан, дочитал первый том «Кладбища».

– В таком случае я тебе еще расскажу про «Семь тайн Северного Ёми».

– «Семь тайн»?

– Они в каждой школе есть, но в «Северном Ёми» немного не такие, как везде. С тех пор, как я там отучилась, их стало уже больше восьми. Или тебе неинтересно?

Откровенно говоря, такого рода истории о призраках в реале меня мало интересуют, но…

– Нет, обязательно расскажи, – ответил я и улыбнулся.

4

На следующий день, в воскресенье, 26 апреля. Перед обедом.

Бабушка, как всегда, пришла и принесла всякие мелочи. Потом, произнеся обычное «Ну ладно, увидимся завтра», ушла домой. Думаю, она прошла мимо них. Я и подумать не мог – даже во сне бы не приснилось, – что ко мне придут такие посетители.

В дверь палаты постучали, потом она открылась. Там стояла Мидзуно-сан, молодая медсестра, которая присматривала за мной все то время, что я здесь лежал. «Давайте, заходите», – сказала она и впустила парня и девушку, которых я раньше никогда не видел. Я удивился, конечно, но, поскольку они были примерно моего возраста и в школьной форме, догадаться об истоках этого визита было несложно.

– Привет. Ты Коити Сакакибара, да? – сказал делегат (ну, такое ощущение у меня возникло), стоящий справа, – парень. Среднего телосложения, среднего роста. Черная школьная форма со стоячим воротником. Очки в серебряной оправе, подчеркивающие гладкое лицо с мягкими чертами и узкие глаза.

– Мы из Северной средней школы Йомиямы, ученики класса три-три.

– Аа… ага.

– Меня зовут Кадзами. Томохико Кадзами. А это Сакураги-сан.

– Юкари Сакураги. Рада познакомиться.

Девушка была в темно-синем блейзере. У обоих самая типичная школьная форма, однако стиль совершенно не такой, как в частной школе, куда я ходил раньше.

– Мы с Сакураги-сан – старосты класса три-три и пришли от имени всего класса.

– Мм, – кивнул я, сидя на кровати, после чего задал самый очевидный вопрос. – А почему?

– Ты же к нам перевелся, да? – ответила Юкари Сакураги. Она, как и Кадзами, тоже носила очки в серебряной оправе. Чуть полноватая, с простенькой прической – волосы до плеч. – Ты должен был начать учиться в прошлый понедельник, но вдруг заболел… так нам сказали. И мы решили навестить тебя как старосты. Эмм, это от нас всех.

Она протянула букет разноцветных тюльпанов. Тюльпаны обозначают «сочувствие» и «филантропию»… это я позже разузнал.

– И учитель интересовался, как у тебя дела, – продолжил Томохико Кадзами. – Мы слышали, у тебя легочная болезнь под названием «пневмоторакс». Ты как себя чувствуешь?

– А, нормально. Спасибо, – ответил я, стирая с лица улыбку, которая сама собой там появилась. Их неожиданный визит застал меня врасплох, но я был искренне рад. Кроме того, они держались так… ну просто типичные «старосты класса», какими их рисуют в аниме и других подобных вещах. И это тоже показалось мне странно забавным.

– К счастью… видимо, даже в такой ситуации так можно сказать… я вроде поправляюсь в нормальном темпе. Думаю, они уже скоро вынут трубку.

– Аа, ну, слава богу.

– Ужасно, что такие вещи происходят так внезапно.

Затем делегаты от класса 3-3 переглянулись.

– Мы слышали, ты из Токио переехал, Сакакибара-кун, – сказала Сакураги, ставя букет тюльпанов на подоконник. Ощущение почему-то было такое, будто она меня изучает.

– Угу, – кивнул я.

– Ты раньше учился в средней школе К**? Это фантастика просто. Такая известная частная школа. Почему же ты?..

– По семейным обстоятельствам.

– Ты в Йомияме не жил раньше?

– Не жил… а почему ты спрашиваешь?

– Просто подумала, вдруг ты здесь жил когда-нибудь, пусть даже давно.

– Я бывал здесь раньше, но никогда не жил.

– А когда бывал, останавливался надолго? – поддержал разговор Кадзами.

«Что за странные вопросы…» – неприятно кольнула меня мысль, и я ответил расплывчато:

– Ээ… ну, моя мама отсюда родом. Может, когда я был маленький, бывал подолгу, но сейчас уже не помню…

На этом блиц-допрос завершился, и Кадзами подошел к койке.

– Вот, – он достал из сумки большой конверт и протянул мне.

– Что это?

– Конспекты занятий с начала триместра. Я сделал копию, так что, если они тебе нужны, оставь себе.

– Э. Это с твоей стороны очень… Большое спасибо.

Кинув беглый взгляд на содержимое конверта, я обнаружил, что да, все это я в старой школе уже проходил. Однако проявленная забота тронула меня, и я снова поблагодарил их обоих. Если так все пойдет, может, мне удастся забыть все гадости, которые случились в прошлом и начале этого года.

– Думаю, я начну ходить в школу после Золотой недели. Жду с нетерпением.

– Мы тоже.

Мне показалось, что Кадзами кинул быстрый взгляд на Сакураги.

– Ээ, это, Сакакибара-кун.

Он с нерешительным выражением лица протянул мне руку.

– Можно пожать тебе руку?

На секунду я потерял дар речи.

Пожать руку? Этот парень, староста класса, вдруг предлагает обменяться рукопожатием – при первой встрече, да еще в таком месте? Что бы это значило?..

Я подумал, что, может, надо просто не обращать внимания – ну, в обычных школах ученики другие, мало ли. А может, различие между Токио и провинцией? Разные отношения?

Такие мысли бегали у меня в голове, но не мог же я отказаться, сказать «э, не надо». Сделав вид, что не удивлен, я тоже протянул правую руку.

Рука Кадзами сжала мою несильно, хотя он сам же предложил. И, хотя это, может, мне только показалось, но она была влажной – как будто от холодного пота.

5

На восьмой день госпитализации, в понедельник, пришло время частичной свободы.

Убедившись, что утечка воздуха из моего легкого полностью прекратилась, врачи вытащили дренажную трубку. Наконец-то я перестал быть прикованным к машине. Утром, когда процедура завершилась, я вышел из палаты, чтобы проводить навестившую меня бабушку до машины и впервые за долгое время подышать свежим воздухом.

Доктор сказал, что еще два дня за моим состоянием понаблюдают, и если все останется без изменений, то меня выпишут. Но потом я еще какое-то время должен буду как можно больше отдыхать. Этого могли и не говорить – мне и так все было до боли знакомо по опыту полугодичной давности. В итоге я так и не смогу пойти в школу до 6 мая, когда закончатся выходные.

Проводив глазами бабушкин строгий черный «Ниссан Седрик», я сел на лавочку, которая нашлась возле газона перед корпусом больничного стационара.

Погода была чудная – в самый раз для дня освобождения.

Теплое весеннее солнышко. Резвый прохладный ветерок. Щебетанье птиц со всех сторон – видимо, потому что горы совсем рядом. Я даже соловья время от времени слышал – в Токио их просто нет.

Я закрыл глаза и стал дышать глубоко, медленно. Там, где раньше входила трубка, немного саднило, но боль в груди и удушье исчезли без следа. Да, я себя прекрасно чувствовал. Как хорошо быть здоровым!

На время поддавшись эмоциям, которые вряд ли можно назвать «молодежными», я затем достал мобильник, который прихватил из палаты. Сейчас самое время позвонить отцу. Вне стен больницы я мог не волноваться насчет «помех работе медицинской аппаратуры» и всякого такого.

Насколько я помнил, разница во времени между Японией и Индией три часа, а может, четыре. Здесь уже одиннадцать утра с минутами, значит, там семь или восемь?

Поколебавшись немного, я выключил обратно телефон, который только что включил. Я отлично знал, как отец спит по утрам. И, скорей всего, эти его исследования в чужой стране здорово выматывают. Было бы очень жестоко поднимать его с постели ни свет ни заря сейчас, спустя столько времени после моей госпитализации.

Потом я просто сидел на лавочке, ничего не делая. Поднялся, когда уже подошло время обеда. Чтобы меня не поняли неправильно: больничная еда невкусная. Но для пятнадцатилетнего парня, поправляющегося после болезни, утоление голода – вопрос жизни и смерти.

Я вернулся в корпус, прошел через фойе и направился к лифтам. Двери одного из них как раз начали закрываться, так что я быстренько протиснулся между створками.

В лифте уже кто-то был.

– Ой, простите, – тут же извинился я за бесцеремонность. Но как только разглядел своего попутчика, у меня вырвалось «ах».

Это была девушка в школьной форме.

Темно-синий блейзер – точно такой же, как на Юкари Сакураги вчера. Значит, она тоже ходит в Северную среднюю школу Йомиямы? Но разве днем она не должна быть на уроках?

Девушка была невысокая, худощавая, с тонкими, андрогинными чертами лица. Коротко стриженные иссиня-черные волосы. Кожа, наоборот, совершенно белая. Не уверен, как это называется, но выглядела она как белый воск, если выражаться старомодно. И вдобавок…

Сильнее всего мое внимание привлекла белая повязка, закрывающая ее левый глаз. У этой девушки что, какая-то глазная болезнь? Или травма?

Моя голова была настолько загружена этими мыслями, что я, к своему стыду, слишком поздно заметил, в каком направлении едет выбранный мной лифт. Он шел вниз, не вверх. То есть я направлялся не на верхние этажи, а в подвал.

Я взглянул на панель и увидел, что горит кнопка «B2». Нажав кнопку своего этажа, я неожиданно для самого себя обратился к девушке с повязкой.

– Прошу прощения, ты учишься в «Северном Ёми»?

Девушка ничего не ответила, лишь еле заметно кивнула. Никакой другой реакции проявлять она явно не собиралась.

– Ты едешь на второй подвальный этаж? У тебя там какое-то дело?

– Да.

– Но там же –

– Мне надо туда кое-что отнести.

Ее голос звучал холодно и безжизненно, будто из него откачали все эмоции.

– Меня там ждут. Моя бедная вторая половинка.

Пока я стоял как вкопанный под влиянием этих загадочных слов, лифт остановился и двери открылись.

Девушка с повязкой на глазу молча скользнула мимо меня и вышла в коридор; ее ноги шагали совершенно беззвучно. Что-то мертвенно бледное выглядывало из-за ее рук, крепко прижатых к груди. Мои глаза прилипли к этому чему-то. Что-то белое, крохотная кукольная рука…

– Эй! – позвал я, придержав двери лифта и высунувшись из него по плечи. – Тебя как зовут?

Девушка, единственный человек в этом полутемном коридоре, среагировала на мой голос, остановившись. Но не обернулась.

– Мей, – коротко ответила она. – Мей… Мисаки.

И снова двинулась прочь, будто скользя по линолеуму. Я смотрел ей в спину, не дыша, ощущая какую-то беспомощность и в то же время предчувствие, для описания которого не мог найти слов.

Второй подвальный этаж больничного стационара.

Здесь не то что больничных палат – не было даже процедурных кабинетов и комнат для персонала. Это я как-то автоматически узнал, пока лежал. Здесь был только склад, аппаратная и – в этом я был уверен – морг…

…Так или иначе.

Это была моя первая встреча со странной девушкой по имени Мей. Позже я узнал, что «Мисаки» пишется с помощью кандзи, означающих «видеть мыс», а кандзи «Мей» означает «звук», но к тому времени апрель уже кончился и начался май.

Глава 2. Май I

1

– Рей-тян. Доброе утро.

Должен признать, звучало сперва миленько; однако чем больше я слушал этот пронзительный голос, тем неуютнее от него становилось. Не знаю, о чем эта тварь думала, но когда тебя в такую рань так энергично будят – это реальный геморрой.

– Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.

Рей-тян – это твое имя вообще-то. …Но, разумеется, мое раздраженное бурчание никакого эффекта не произвело. Потому что его адресатом был не человек, а птица.

Майна, которую держали бабушка с дедушкой.

Бабушка сказала, что, судя по маленькому размеру, это, предположительно, самка. Звали птицу Рей-тян, и ей было – тут идет еще одно «предположительно» – года два. Позапрошлой осенью бабушка с дедушкой ее просто так вдруг взяли и купили в зоомагазине.

Квадратная клетка, в которой она (…предположительно) жила, стояла на краю крыльца, обращенного в сад. По-видимому, это была особая клетка для майн, сооруженная из толстых бамбуковых прутьев.

– Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро…

6 мая, среда, утро.

Я проснулся просто ужасно рано – в шестом часу.

За десять дней, проведенных в больнице, в меня хорошо въелся режим «рано ложиться, рано вставать», но все равно, не в пять же утра. Накануне я лег за полночь, а для пятнадцатилетнего подростка, пытающегося быть здоровым, недосып – это просто ужасно.

«Еще часок покемарю», – с этой мыслью я снова закрыл глаза. Сомневаясь, впрочем, что мне удастся заснуть. В итоге через пять минут я сдался, выбрался из постели и прямо в пижаме отправился в ванную.

– О, Коити-тян, как ты рано сегодня!

Бабушка вышла из своей комнаты, когда я умылся и почистил зубы. Она оглядела меня с головы до ног и с немного встревоженным видом спросила:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Отлично. Просто рано проснулся, только и всего.

– Ну хорошо тогда. Ты только не перенапрягайся.

– Ну я же говорю, все отлично.

Я небрежно улыбнулся и постучал себя по груди. И –

Это случилось, как только я вернулся в свою спальню (она же мой кабинет) на втором этаже, раздумывая, как бы убить время до завтрака. Мой мобильник, который я оставил на столе заряжаться, вдруг зазвонил.

Кто это? В такую рань…

Мое недоумение длилось лишь миг. Столь гнусное время для того, чтобы позвонить мне, способен выбрать лишь один человек.

– Эй, привет. Как жизнь?

Едва взяв телефон, я услышал жизнерадостный голос, принадлежащий, как я и ожидал, отцу.

– Тут, в Индии, два часа ночи. И жара страшная.

– Что случилось?

– Да ничего не случилось. Ты ведь сегодня в первый раз идешь в школу? Вот, решил позвонить, тебя подбодрить. Скажи спасибо.

– А, ага.

– Как у тебя дела в смысле самочувствия? Ты достаточно отдыхаешь после выписки? Ведь…

Посреди фразы его голос вдруг захрипел и стал совершенно неразборчивым. Я кинул взгляд на ЖК-дисплей – индикатор уровня сигнала показывал одну полоску. И даже она то гасла, то появлялась.

– …Ты слушаешь, Коити?

– Погоди. У меня тут плохой сигнал.

Еще отвечая, я вышел из комнаты, потом принялся бродить по дому в поисках места, где сигнал был бы получше… и нашел в итоге у выхода на крыльцо, где стояла клетка майны Рей-тян.

– В смысле самочувствия все отлично. Можешь не волноваться, – ответил я на предыдущий вопрос и открыл стеклянную дверь, ведущую на крыльцо. Я еще в день выписки позвонил отцу и рассказал, что со мной случилось и как меня лечили.

– Да, а почему ты звонишь в такую рань? Здесь всего полшестого.

– Ты же наверняка нервничаешь перед первым походом в новую школу. И вдобавок еще не до конца отошел от болезни. Поэтому ты рано встал – угадал?

Блин, он хорошо меня знает.

– Просто ты такой. Стараешься казаться сильным, но на самом деле ты очень чувствительный. Это ты в отца пошел.

– Ты хотел сказать, в маму?

– Ну, может быть, но… – тон отца немного изменился, потом он продолжил: – Что касается этого твоего пневмоторакса, не думай о нем больше, чем нужно. Я не думал, когда был молодым.

– Что?.. Не думал? Я про это от тебя раньше не слышал.

– Я упустил возможность поделиться с тобой полгода назад. Не хотел выслушивать, что это наследственное, и так далее.

– …А это наследственное?

– Мой второй приступ случился через год после первого, но затем рецидивов не было. Так что если оно действительно наследственное, то теперь тебе беспокоиться не о чем.

– Было бы неплохо.

– Это легочная болезнь. Теперь тебе придется бросить курить.

– Я не курю!

– В любом случае – просто скажи себе, что третьего раза не будет, и держи хвост пистолетом! А… ну, правда, все равно не очень перенапрягайся.

– Знаю, знаю. Не буду.

– Отлично. Передавай привет бабушке с дедушкой. В Индии такая жара!

На этом разговор закончился. Протяжно выдохнув, я вышел в дверь, которую открыл раньше, и сел на крыльцо. И тут же Рей-тян, словно поджидавшая этого момента, снова завела ту же песенку.

– Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.

Я лениво глядел по сторонам, не обращая на нее внимания.

Живая изгородь из цветущих красных азалий в утреннем тумане была такой красивой. В саду был небольшой прудик; я слышал, раньше дедушка держал там карпов кои, но сейчас ни одной рыбы видно не было. Похоже, за прудиком толком никто не ухаживал. Вода была мутная, грязно-зеленая.

– Рей-тян. Доброе утро, Рей-тян.

Майна гнула свою линию так настойчиво, что в конце концов достала меня, и я ответил:

– Понял, понял. Доброе утро, Рей-тян. Ты с самого утра бодрее некуда.

– Бодрее. Бодрее, – она (…предположительно) продолжила выдавать свой репертуар человеческих слов. – Бодрее… давай бодрее.

Конечно, все это вовсе не было каким-то грандиозным событием, разговором человека и птицы. Но все равно мне захотелось улыбнуться.

– Угу. Спасибо, – ответил я.

2

Накануне я после ужина беседовал с Рейко-сан.

Она использовала в качестве кабинета и спальни уютный домик на заднем дворе и часто уединялась там, вернувшись с работы, но, конечно, не каждый день. В тот вечер, когда у меня случился пневмоторакс, например, она смотрела телек в гостиной. Однако всей семьей мы собирались за ужином ровно ноль раз.

– Ну что, хочешь узнать про «Семь тайн Северного Ёми»?

Мой первый день в школе (дубль два) должен был начаться завтра, сразу после выходных, и Рейко-сан, конечно, это знала. Думаю, она не забыла обещание, которое дала мне, когда пришла навестить меня в больницу.

– Я ведь уже сказала, что в Северном Ёми всё немного по-другому, да?

– Ага, ты говорила.

Бабушка, закончив прибираться после ужина, сделала нам кофе. Рейко-сан пригубила (у нее был черный) и продолжила:

– Ну что? Хочешь узнать?

Глядя на меня через стол, она слабо улыбнулась. Как всегда, я нервничал, хоть и старался держаться спокойно, однако принял вызов.

– Э… ага. Но, это, вряд ли будет очень прикольно узнать их все разом.

Она сказала, что в Северном Ёми «немного по-другому», но, скорей всего, это просто мелкие отличия в одних и тех же байках. Где-нибудь в школе есть лестница, у которой появляется лишняя ступенька, или пропадает одна, или гипсовые бюсты в кабинете рисования вдруг начинают плакать кровавыми слезами, или еще что-нибудь в том же духе.

– Хотя бы одну или две для начала.

Я подумал, что, если буду их знать, это поможет мне завязать разговор с новыми одноклассниками.

– Ладно, тогда я тебе расскажу ту, которую узнала раньше всего, очень давно. Для начала.

И Рейко-сан рассказала мне «таинственную историю» про сарайчик для животных, расположенный за спортзалом.

Однажды утром кролики и морские свинки, которых там держали, вдруг исчезли. Дверь сарая была сломана, внутри обнаружились громадные пятна крови. Школа связалась с полицией, которая подняла большой шум, но ни исчезнувших животных, ни виновника так и не нашла. Сарайчик вскоре снесли, но на его месте иногда появляются забрызганные кровью кролики и морские свинки (или их призраки?).

– В этой истории есть одна странная деталь, – с серьезным видом продолжила Рейко-сан. – Исследовав кровавые пятна, оставшиеся в сарае, полиция установила, что кровь не принадлежала ни кроликам, ни свинкам. Это была человеческая кровь. Четвертая группа, резус-отрицательная.

Услышав это, я невольно прошептал:

– Уаа. А поблизости никого не было, кто сильно поранился? Или пропал?

– Абсолютно никого.

– Хмм.

– Ну что, разве не загадочно?

– Хмм. Но с этой деталью история больше похожа на детективную, чем на «про призраков». У нее, может, есть реальная разгадка.

– Кто знает.

Затем Рейко-сан выполнила второе свое обещание и рассказала мне несколько «Основных принципов Северного Ёми».

Номер один: если ты на крыше школы и слышишь воронье карканье, то, возвращаясь, должен шагнуть на лестницу левой ногой.

Номер два: когда учишься в третьем классе, нельзя падать на дороге, идущей с холма от задних ворот школы.

Эти два пункта смахивали на древние суеверия. Если нарушишь №1 и шагнешь не левой ногой, то в течение месяца поранишься. Если нарушишь №2 и упадешь на холме, то завалишь экзамены в старшую школу. Так всех предупреждали.

Однако «номер три» нарушил традицию и оказался неприятно реалистичным.

– Ты обязан подчиняться любому решению класса, – произнесла Рейко-сан все с тем же серьезным выражением лица. – В школе К**, куда ты ходил в Токио, довольно либеральные порядки, хоть это и частная школа-эскалатор, верно? Там ценятся стремления каждого отдельного ученика. В захолустных муниципальных школах, таких как Северный Ёми, все наоборот. Важен не сам человек, а то, как он взаимодействует с коллективом. Поэтому…

Поэтому, фактически, даже если что-то кажется мне неправильным, я должен стиснуть зубы и делать, как все? Ну, это не так уж трудно. Иногда я и в старой школе так поступал, в той или иной мере…

Я чуть опустил голову и поднес чашку с кофе к губам. Рейко-сан продолжила говорить, по-прежнему с серьезным лицом. Четвертый основной принцип Северного Ёми…

– Коити-тян!

Жизнерадостный голос бабушки прервал мои тихие размышления.

Я сидел на крыльце, обняв колени, по-прежнему в пижаме. Просто сидеть, подставляя себя спокойному утреннему воздуху и ласковому солнечному свету, было так приятно, что я чуть не пустил корни.

– Коити-тян, пора завтракать!

Судя по голосу, она стояла у лестницы внизу и звала, обращаясь на второй этаж.

Пора завтракать… что, уже? Я глянул на настенные часы. Было почти семь… стоп, сколько? Я что, целый час тут торчал, уставившись в пространство? Да что со мной?

– Пора кушать, Коити.

Это произнес уже не бабушкин голос, а скрипучий голос деда. И где-то совсем рядом.

Я вздрогнул и обернулся.

Голос доносился из комнаты на восемь татами[9], отделенной от крыльца раздвижной дверью. Я совершенно не заметил, как дедушка туда вошел. Когда я осторожно открыл дверь, он сидел перед установленным там буддистским алтарем, одетый в тонкую коричневую кофту поверх пижамы.

– О. Доброе утро, дедушка.

– Да, да. Доброе утро, – медленно ответил он. – Сегодня ты тоже идешь в больницу, Коити?

– Меня выписали уже, дедушка. Сегодня я в школу иду. В школу.

– Оо, в школу. Конечно же.

Дедушка был очень низенький и щуплый; когда он сидел на полу, сгорбившись, то смахивал на морщинистую обезьянку, украшающую алтарь. Ему совершенно точно было за семьдесят. В последние два-три года он сильно сдал и практически во всем начал проявлять признаки старческого слабоумия.

– Коити, ты ведь в средней школе, да?

– Да, в третьем классе. На следующий год пойду уже в старшую.

– Хоо. Интересно, как у Ёске-куна дела идут.

– Он сейчас в Индии. Он звонил недавно, у него все, как обычно.

– Самое главное – это здоровье. Если бы только бедная Рицко не…

Неожиданно упомянув маму, он поднес руки к глазам и утер слезы. Неужели он так ярко помнит смерть своей дочери, случившуюся пятнадцать лет назад? Такое, возможно, со стариками часто бывает; я же понятия не имел, что тут можно поделать, – мне-то мамино лицо было знакомо только по фотографиям.

– А, вот ты где.

Наконец бабушка спасла меня.

– Коити-тян, пора завтракать. Почему бы тебе не пойти переодеться и не собрать вещи?

– А, ага. …А где Рейко-сан?

– Она уже ушла.

– Понятно. Рано она.

– Она очень прилежная девочка.

Я встал и закрыл стеклянную дверь, ведущую на крыльцо.

– Коити-тян, сегодня я тебя отвезу, – сказала бабушка.

– Эм. Не, ну это уже…

Я успел посмотреть, как добираться до школы. Она была неблизко – пешком идти почти час, – но если я поеду на автобусе, то управлюсь за 20-30 минут.

– Сегодня у тебя первый день, и потом, ты еще поправляешься. …Правильно, дед?

– А? Аа, да, конечно.

– Но…

– Не нужно стесняться. Ну, давай, быстренько приготовься. И позавтракать не забудь.

– …Хорошо.

Я ушел с крыльца, прихватив отложенный в сторону телефон. Майна, уже довольно давно сидевшая тихо, вдруг пронзительным голосом крикнула:

– Почему? Рей-тян. Почему?

3

Руководителем класса 3-3 был Кубодера-сэнсэй – мужчина средних лет, учитель японского. Его можно было бы счесть мягким (потому что он казался мягким), а можно – ненадежным (потому что ненадежным он тоже казался).

Когда я зашел в учительскую, чтобы представиться, Кубодера-сэнсэй оторвал глаза от лежащих перед ним бумаг и глянул на меня.

– Ты отлично учился в предыдущей школе, Сакакибара-кун. Получать такие оценки в средней школе К** не так-то просто.

Конечно, это была наша первая встреча, но с чего бы это ему так благосклонно говорить со школьником? Вдобавок он за все это время ни разу не посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал себя малость не в своей тарелке, но постарался не уступить ему в вежливости.

– Большое спасибо, – ответил я. – Я польщен.

– Ты уже полностью поправился?

– Да, спасибо.

– Уверен, там, где ты учился раньше, все было немного по-другому, но, надеюсь, ты подружишься с ребятами. Здесь, конечно, простая муниципальная школа, но у нас нет проблем с насилием и плохим поведением, как часто представляют себе люди. Так что на этот счет можешь не беспокоиться. Если будут какие-либо проблемы, дай мне знать. Не стесняйся. Можешь обращаться ко мне или, разумеется, к моему помощнику, – взгляд Кубодеры-сэнсэя обратился на молодую женщину, которая все это время стояла рядом с ним и следила за нашим разговором, – Миками-сэнсэй.

– Хорошо, – кивнул я, чувствуя, что волнуюсь. Для школы отец купил мне новенькую форму (срок службы: один год), но она еще не обмялась и потому, естественно, жала. – Очень рад познакомиться.

Мой голос выдавал, что я нервничаю, но все же я вежливо поклонился Миками-сэнсэй, учительнице рисования. Миками-сэнсэй тепло улыбнулась.

– Взаимно.

– А, ага.

На этом разговор прервался, и повисло молчание

Учителя время от времени обменивались взглядами, будто пытаясь прочесть что-то друг у друга на лицах, потом одновременно открыли рот, точно хотели сказать что-то – ну, так показалось. Но именно в этот момент прозвенел предварительный звонок, и они закрыли рты, словно возможность была упущена. Ну, так тоже показалось.

– Итак, пойдем? – Кубодера-сэнсэй взял классный журнал и встал. – Утренний классный час начинается в восемь тридцать. Надо познакомить тебя с одноклассниками.

4

Отведя меня к двери класса 3-3, учителя снова переглянулись и открыли рты, чтобы сказать что-то (ну, так показалось); однако на этот раз прозвенел основной звонок. Нарочито кашлянув, Кубодера-сэнсэй открыл дверь.

Гул голосов в классе звучал, как радиопомехи. Шаги, шаги, отодвигаемые и придвигаемые стулья, открываемые и закрываемые сумки…

Кубодера-сэнсэй вошел первым, потом взглядом пригласил меня, и я шагнул в класс. Миками-сэнсэй зашла последней и встала рядом со мной.

– Доброе утро, класс.

Кубодера-сэнсэй раскрыл журнал, положил на кафедру и медленно прошелся по классу взглядом, проверяя, кто на месте, кого нет.

– Вижу, Акадзава-сан и Такабаяси-кун сегодня отсутствуют.

Похоже, здесь не практиковалась церемония «встать-поклон-сесть». Еще одно отличие между частной и муниципальной школами? Или просто местный обычай?

– Все пришли в себя после Золотой недели? Сегодня начнем с того, что познакомимся с новеньким.

Гул постепенно утих, в классе установилась тишина. Кубодера-сэнсэй, стоя за кафедрой, показал на меня. «Давай», – тихо сказала Миками-сэнсэй.

Ощущать на себе взгляды всего класса было почти болезненно. Я быстро окинул кабинет взглядом; ребят было человек тридцать… но какие-то еще выводы делать было некогда – я двинулся к возвышению. От напряжения стягивало грудь. И трудно было дышать. Я готовился к чему-то такому, но подобные ситуации очень вредны для нервной системы подростка, всего лишь на прошлой недели избавившегося от легочной болезни.

– Ээ… рад познакомиться.

Потом я представился своим новым одноклассникам в черных пиджаках со стоячими воротниками и темно-синих блейзерах. Кубодера-сэнсэй выписал мое имя на доске.

Коити Сакакибара.

Мое сердце охватило чувство настороженности. Я сам сознавал, что меня трясет совершенно позорно, но изо всех сил пытался понять настроение класса. …Пока что никаких тревожных сигналов я не ощущал.

– Я переехал в Йомияму из Токио в прошлом месяце. Отец занят по работе, поэтому я какое-то время буду жить здесь с бабушкой и дедушкой…

Рассказывая о себе, я мысленно гладил себя по груди, чтобы расслабиться.

– Я должен был начать заниматься с двадцатого апреля, но вроде как заболел, и меня положили в больницу… Но сегодня я наконец смог прийти. Это… рад встрече с вами.

Может, мне сейчас полагается рассказать про свои хобби, или про сильные стороны, или про любимого актера, или еще что-нибудь подобное. Нет, я точно должен поблагодарить всех за цветы, которые мне принесли в больницу. Однако пока я это все обдумывал –

– Так, ладно. Ребята… – Кубодера-сэнсэй заговорил почти сразу, как только я замолчал. – Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня вы хорошо ладили с Сакакибарой-куном как с новым членом класса три-три. Уверен, многое для него будет непривычно, и я хочу, чтобы вы помогли ему освоиться. Мы все должны помогать друг другу, и тогда ваш последний год в средней школе пройдет хорошо. Каждый из нас сделает то, что должен. И тогда в марте будущего года каждый ученик этого класса закончит учебный год в добром здравии…

Речь Кубодеры-сэнсэя звучала так, как будто в ее конце предполагалось хоровое «аминь». От нее у меня почему-то мурашки побежали по спине. Все остальные в кабинете слушали очень внимательно.

Вдруг я увидел за первой партой знакомое лицо. Это был один из старост, пришедших ко мне в больницу, Томохико Кадзами.

Когда наши взгляды встретились, Кадзами улыбнулся мне немного неловко. Мне вспомнилась влага на его ладони, когда мы обменялись рукопожатием в палате, и я машинально сунул правую руку в карман.

А где вторая, Юкари Сакураги? Но как только этот вопрос всплыл у меня в голове, Кубодера-сэнсэй произнес:

– Так, Сакакибара-кун, твое место будет вон там, – и указал на одну из парт.

Это была третья с конца парта в левом со стороны кафедры (ближнем к коридору) ряду. Она была свободна.

– Хорошо, – я коротко поклонился и направился на свое место. Поставил сумку рядом с партой и, сев, снова оглядел класс, на этот раз с новой точки.

Лишь тогда я наконец увидел. Увидел ученицу, сидящую за самой последней партой правого со стороны кафедры (ближнего к окнам, выходящим на школьный двор) ряда.

Когда я смотрел спереди, солнечный свет из окон создавал именно в том месте странную засветку. Потому-то я ее и не увидел тогда, подумалось мне. Правда, от перемещения засветка особо не поменялась, но все-таки я разглядел, что там стоит парта и за ней кто-то сидит.

Несмотря на ассоциации, обычно возникающие при словах «яркий свет», мне он показался каким-то угрожающим, хотя я сам не очень понимал, почему. Он поглотил половину фигуры девушки, так что она казалась мне лишь тенью с размытыми краями. Тьма, кроющаяся в сердце света… такая мысль у меня тоже мелькнула.

Находясь чуть ли не в трансе от предчувствия, надежды и вспышки легкой боли одновременно, я несколько раз моргнул.

С каждым разом контуры тени становились все отчетливее. Свет тоже потихоньку становился не таким ярким, и наконец я смог рассмотреть фигуру совершенно отчетливо.

Это была она.

Девушка с повязкой на глазу, которую я встретил в больничном лифте. Девушка, которая ушла по сумрачному коридору второго подвального этажа совершенно беззвучными шагами…

– …Мей… – прошептал я настолько тихо, что меня никто не услышал. – Мей… Мисаки.

5

После короткого, всего на десять минут, классного часа Миками-сэнсэй покинула класс, а Кубодера-сэнсэй остался за кафедрой, потому что первым уроком был как раз его предмет.

У меня заранее сложилось впечатление, что уроки японского с Кубодерой-сэнсэем будут скучными, и так оно и вышло. Он по-прежнему говорил вежливым тоном, и его объяснения легко было понимать, но как-то это все было беззубо, что ли, монотонно… в общем, тоска.

Но, разумеется, я не мог в открытую показывать, что мне скучно. Это произвело бы ужасное впечатление. И на учителя, и, возможно, на учеников.

Сражаясь с крепко вцепившейся в меня сонливостью, я воткнулся взглядом в новенький учебник.

Неинтересный фрагмент рассказа литературного гения XIX века. Пока мои глаза бежали по тексту, голова была наполовину занята романом Стивена Кинга, который я начал читать; я пытался предугадать, как будут развиваться события, хотя, конечно, это было дело безнадежное. Блин, что же случится с Полом Шелдоном, популярным писателем, захваченным своей свихнувшейся фанаткой?[10]

Урок Кубодеры-сэнсэя так и тянулся. Однако класс держался очень тихо – это совершенно не вязалось с образом «муниципальной средней школы», создавшимся у меня в голове. Может, это безосновательное предубеждение, но – как бы это выразить словами? Я ожидал, что атмосфера будет поживее.

При этом непохоже было, чтобы все всерьез сосредоточились на учебе. Никто не шептался, да, но, оглядевшись, я увидел, что несколько человек рассеянно смотрят в пространство, а некоторые клюют носом – возможно, засыпают. Были и те, кто втихаря читали журнальчики или рисовали что-то. Кубодера-сэнсэй не походил на человека, который будет отчитывать за малейшую провинность… но все-таки.

Интересно, что же это.

Класс наполняла тишина, более глубокая, что ли, чем необходимо… Нет, не тишина. Неловкость формальной ситуации, быть может? Да, это, и еще странное напряжение… вот такое примерно ощущение.

В чем же дело?

Неужели?

Неужели причиной является чужеродное тело, объявившееся в классе сегодня (иными словами, некий ученик, переведшийся из Токио)? И это напряжение в классе… Не, такие мысли – просто чересчур сильная зацикленность на самом себе.

…А что она?

Мей Мисаки.

Меня внезапно уколола эта мысль, и я кинул взгляд на ту парту.

Там она сидела, подперев голову рукой и лениво глядя в окно. Я тут же отвел глаза, поэтому чего-то большего понять не смог. Поскольку я смотрел против солнца, то увидел вместо человеческой фигуры лишь расплывчатую тень.

6

Следующие уроки производили более-менее такое же впечатление. Были мелкие различия – другой предмет, другой учитель, – но, как бы сказать… за всем этим проглядывало что-то общее.

Странная тишина, наполняющая класс, формальная неловкость, напряжение… Да, что-то такое.

Я не мог сказать ничего определенного, не мог ткнуть пальцем в конкретного человека, ведущего себя конкретным образом. Но ощущение такое точно было.

Словно кто-то (а может, все?) поглощен какими-то мыслями, например. Может, даже не осознавая этого? В этого человека (этих людей?), возможно, беспокойство въелось настолько глубоко, что они даже не замечают его… Нет, нет. Гораздо вероятнее, что все это я напридумывал, все это мне кажется. В смысле – я, наверно, скоро привыкну и тоже перестану что-либо замечать.

На переменах несколько одноклассников перекинулось со мной словами. Всякий раз, когда меня окликали – «Сакакибара!», «Сакакибара-кун!» – я внутренне дергался и готовился к худшему, но все же мне удавалось реагировать спокойно, дружелюбно и безобидно. По крайней мере мне так казалось.

– Ты как, уже поправился от той фигни, из-за которой угодил в больницу?

Ага. На все сто.

– Где лучше, в Токио или тут?

Не знаю. Не такая уж большая разница, честно.

– В Токио наверняка клево. Не то что в дыре вроде Йомиямы, да?

Токио – это Токио. Там есть много чего не очень-то клевого. Везде полно народу, на улицах всегда толпы. Он никогда не успокаивается…

– Наверно, чтобы так думать, надо реально там жить.

Мне уже почти кажется, что здесь лучше, потому что настолько тише и спокойнее. И такая природа.

Когда я им сказал, что в Йомияме лучше, чем в Токио, половина меня действительно считала так, а вторая половина пыталась убедить себя в этом.

– Так твой батя – профессор в универе? И сейчас занимается наукой где-то за границей?

А ты откуда знаешь?

– Нам Кубодера-сэнсэй рассказал. Так что все знают.

О. А о школе, куда я раньше ходил, он тоже рассказал?

– Мы все всё знаем. Это Миками-сэнсэй придумала послать тебе цветы, когда ты лежал в больнице.

Правда?

– Блин, какая жалость, что не Миками-сэнсэй наша классная. Она красивая, и шикарно одевается, и… эй, ты что, не согласен?

Эмммм, да я не знаю…

– Слушай, Сакакибара-кун…

Знаешь, отец уехал в Индию на целый год. Этой весной.

– В Индию? Наверняка там еще жарче, чем здесь.

Ага, он говорил, там страшно жарко.

Посреди этих разговоров меня время от времени охватывало странное волнение, и я начинал искать взглядом Мей Мисаки. Судя по всему, она каждый раз вставала из-за своей парты сразу, как только урок кончался. Но я ее не только там, но и вообще в классе не видел. Она что, на каждой перемене выходит куда-то?

– Тебя что-то беспокоит? У тебя глаза бегают.

Не… ничего.

– От конспектов, которые я тебе в больницу принес, был прок?

А, ага. Спасибо огромное.

– Хочешь, на большой перемене покажу тебе, где тут что? У тебя будет уйма проблем, если ты таких вещей знать не будешь.

Это мне предложил парень по фамилии Тэсигавара. По здешним правилам во время занятий ученики должны носить именные бейджики, так что мне хватало взгляда, чтобы понять, кого как зовут; представляться не было необходимости. Тэсигавара подошел ко мне вместе с Томохико Кадзами – похоже, они дружили.

– Хорошо, спасибо большое, – ответил я и кинул небрежный взгляд на парту Мей Мисаки. Следующий урок должен был вот-вот начаться скоро, но ее все еще не было. И…

Лишь тут я заметил нечто странное.

Ее парта, задняя в ряду у окон, была совершенно не такой, как все остальные парты в классе. Она была невероятно старой.

7

На большой перемене я задавил голод стремительной атакой.

Народ повсюду кучковался – мальчишки между собой, девчонки между собой – все сдвигали парты и обедали вместе; однако я не смог заставить себя присоединиться к какой-нибудь из компаний и умял сготовленное бабушкой бэнто[11], будто участвовал в конкурсе по скоростному поеданию пищи.

Когда нашлось время подумать, до меня дошло вдруг, что я впервые в жизни ем в школе домашнее бэнто. В старой школе я ел покупные обеды, и даже когда были какие-то мероприятия вроде школьных экскурсий или дней физкультуры, само собой подразумевалось, что обед будет куплен в магазине. Так было и в начальной школе. Ни разу отцу не пришла в голову гениальная идея, что было бы очень мило с его стороны самому приготовить что-нибудь для растущего без матери сына.

И потому бэнто, приготовленное руками бабушки, меня действительно тронуло.

Спасибо огромное, ба. Было очень вкусно. Как всегда, я мысленно склонялся перед пустой коробочкой, изливая всю свою благодарность.

Стоп, погодите-ка.

Я оглядел класс.

Где Мей Мисаки?

Как она проводит большую перемену?

– Сакакибара! – вдруг раздался голос у меня за спиной.

И одновременно кто-то хлопнул меня по плечу. Я напрягся сильнее, чем за весь сегодняшний день раньше. Без какой-то особой причины я убедил себя: «Что, все-таки начинается?» – и обернулся, готовый к этому, но…

Там стоял Тэсигавара. И Кадзами рядом с ним. И в их лицах не было враждебности. Я, конечно, тормоз, что так поздно это понял; невольно меня охватило раздражение по поводу собственной нервозности.

– Как обещали, – сказал Тэсигавара. – Экскурсия по школе.

– А… точно.

По правде сказать, я считал, довольно цинично, что им вовсе не обязательно утруждать себя экскурсиями. Просто когда мне понадобится куда-то пройти, я спрошу, где это находится, только и всего. Но не мог же я отмахнуться от любезности своих новых одноклассников. В общем, нечего тут изображать страдальца…

Мы втроем вышли из кабинета класса 3-3.

8

Тэсигавара и Кадзами были, на взгляд, странной парой.

Кадзами – весь такой серьезный, типичный староста; Тэсигавара, напротив – рубаха-парень, несмотря на аристократическую фамилию[12]. Волосы его были выкрашены в коричневый цвет, пара верхних пуговиц на пиджаке расстегнута. Но, несмотря на такую внешность, он совершенно не производил впечатления хулигана.

Когда я спросил, они рассказали, что учились вместе с третьего класса начальной школы. И их семьи тоже жили рядом.

– Когда мы были мелкими, мы все время шлялись и прикалывались вместе. А потом этот вот тип стал весь из себя правильный, перестал вытворять всякое такое…

Тэсигавара язвил над Кадзами с широкой ухмылкой, а тот особо не протестовал. Тэсигавара даже говорил что-то про «рад бы избавиться, да не выходит», но, эй! ты думаешь, глядя на вас, в это можно поверить? В общем, так продолжалось и продолжалось, и в конце концов я тоже стал получать кайф от их разговора.

Мне всегда плохо удавалось ладить с людьми вроде Тэсигавары, которые с первой встречи ведут себя так, будто сто лет тебя знают. Впрочем, это не значит, что меня тянет к «всем из себя правильным» вроде Кадзами. Но – в общем, я решил не выдавать свои чувства, насколько смогу.

Через год, когда отец вернется в Японию, я снова перееду в Токио. До тех пор хотелось бы по возможности поддерживать со всеми в этой школе нормальные отношения. Это мой первый приоритет здесь, в Йомияме.

– Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?

Вопрос прилетел совершенно внезапно; я смог лишь склонить голову набок и ответить «хааа?».

– Ну, в смысле, эти…

– Привидения? Проклятья?

– Вообще, что собой представляют так называемые паранормальные явления? – вмешался Кадзами. – Я сейчас не имею в виду только привидения. Всякие НЛО, сверхспособности, предсказания Нострадамуса… Как ты считаешь, существуют ли в реальности такие загадочные штуки, которые современная наука не может объяснить?

– Нну, если так задавать вопрос… – я взглянул на Кадзами; тот смотрел настолько серьезно, что мне аж неуютно стало. – Думаю, в целом, я такие вещи не воспринимаю всерьез.

– Совсем? Ничего и никогда?

– Дай подумать… В общем, по крайней мере вещи на уровне «Семи тайн» – совсем.

Я понятия не имел, почему наш разговор свернул в эту сторону, но у меня возникло ощущение, что они собираются мне рассказать эти истории. Я подумал, что могу и сыграть на опережение.

– Я уже слышал байку про бойню кроликов и морских свинок.

– А про «руку в лотосовом пруду»?

Это уже спросил Тэсигавара.

– Ха, у вас тут тоже есть такая история?

– Дак это вон тот пруд, – ткнул пальцем Тэсигавара. Я увидел в сторонке маленький квадратный пруд с забетонированными бортиками.

Выйдя из трехэтажного панельного здания, где был наш класс, мы шли теперь по школьному двору.

По ту сторону двора виднелось еще одно здание похожего размера – «корпус В».

Тот корпус, из которого мы вышли, назывался «С». Оба корпуса крытыми проходами соединялись с «корпусом А» – главным зданием, где располагались, например, учительская и кабинет директора. Дальше было еще одно здание – «корпус для спецдисциплин»; еще его называли «корпус S». Как и намекало название, там были специально оборудованные кабинеты – домоводства, музыки и тому подобные.

Пруд, на который показывал Тэсигавара, находился чуть в стороне от двора. Мы прошли по дорожке до входа в корпус А, потом стали удаляться от него.

– Говорят, из этого пруда выползает человеческая рука, вся в листьях лотоса. Иногда еще и в крови.

Тэсигавара рассказывал историю устрашающим голосом, но все, о чем я мог думать, – «что за маразм». Вдобавок, он сказал, что это лотосовый пруд, но, когда мы подошли поближе, я увидел, что там росли кувшинки, а вовсе не лотосы.

– Ладно, оставим «Семь тайн» на другой раз, – предложил Кадзами. – Скажи, Сакакибара-кун. Есть ведь столько различных паранормальных явлений. Неужели ты категорически не признаешь их все?

– В общем, да, – пробормотал я, искоса глядя на поверхность воды с круглыми листьями кувшинок. – Слово «НЛО» означает «неопознанный летающий объект», и в этом смысле они существуют. Действительно ли это летающие тарелки, которыми управляют пришельцы, – другой вопрос. А насчет сверхспосбоностей – те типы, которые мелькают на экране и в журналах, – просто жулики, сто процентов. Тебе не кажется, что, когда ты их видишь, это только мешает поверить?

Кадзами и Тэсигавара переглянулись; лица у обоих были озадаченными.

– Предсказание Нострадамуса насчет Черного принца и что он там натворит должно исполниться в будущем году. Достаточно подождать еще год и пару месяцев, и мы узнаем, настоящий он или нет, даже если мы этого не хотим… Ну так что? Как вы думаете, он был прав?

Когда я задал этот вопрос, Кадзами вскинул голову и туманно ответил:

– Кто знает?..

Тэсигавара же произнес:

– Я вообще-то ему верю, – и натянуто ухмыльнулся уголком рта. – А раз летом девяносто девятого миру будет крышка, глупо париться по поводу экзаменов и прочей фигни. Делай, что нравится, пока можешь, – вот как надо жить.

Я не вполне понимал, насколько серьезно он это говорил, но после всей суматохи вокруг Аум Синрикё в конец света верит на удивление много народу среди моих сверстников. Я про это где-то читал.

Как-то глубоко никто про это не думает; люди просто используют предсказание конца света как повод отворачиваться от личных проблем, стоящих перед ними здесь и сейчас. Не помню, когда именно, но отец, как только услышал про теракт[13], сразу же дал это объяснение, и я с ним согласился.

– Вернемся к нашим барашкам… – снова заговорил Тэсигавара, когда мы прошли мимо кувшинкового пруда и направились к корпусу В с другой стороны. – Значит, ты совсем не веришь в привидения, проклятья и все такое, да?

– Ага.

– А вдруг что-нибудь случится такое, что ты поверишь?

– Нуу, если что-то вылезет прямо передо мной и ткнет мне в лицо доказательство, что оно привидение, – наверно, начну верить.

– Хех. Доказательство, значит?

– Доказательство, да? – это снова подключился Кадзами. Он прижал к переносице дужку очков в серебряной оправе и нахмурил брови.

Блин, ну что такое?

К чему они клонят? У меня начало появляться нехорошее предчувствие насчет этих двоих, и я невольно ускорил шаг.

– А это что? – я развернулся и снова посмотрел на них, показывая на здание, только что открывшееся взгляду из-за корпуса В. – Это тоже школьный корпус?

– Это нулевой корпус, так его все называют, – ответил Кадзами.

– Нулевой корпус?

– Потому что он очень старый. Раньше там учились третьи классы, это отменили лет десять назад. Отменили по многим причинам, ну… учеников стало меньше, соответственно, классов тоже стало меньше. Судя по всему, буквами корпуса стали обозначать позже, поэтому старый корпус все называют нулевым…

«Старый корпус» реально выглядел более старым, чем остальные, которые я сегодня видел.

Это было массивное двухэтажное здание из красного кирпича. Но стены выцвели, и, приглядевшись, я увидел то тут, то там трещины. Окна второго этажа, где раньше находились классы, были все захлопнуты. Некоторые из них закрывали доски – видимо, там, где стекла побились.

Судя по тому, какой оборот принял наш разговор совсем недавно, это было идеальное место для зарождения всяческих слухов о призраках, духах, паранормальных явлениях и «Семи тайнах».

– Значит, сейчас его вообще не используют? – поинтересовался я, осторожно шагая вперед.

– Для обычных уроков – нет, – ответил идущий рядом со мной Кадзами. – Второй этаж заброшен, туда никого не пускают. Но на первом этаже – дополнительная библиотека, кабинет рисования и комната кружка культуры.

– У вас есть дополнительная библиотека?

– Ей почти никто не пользуется. Все, как правило, идут в главную библиотеку, которая в корпусе А. Я в дополнительной всего один раз был.

– И какие там книги?

– Документы по местной истории и редкие книги, которые дарят бывшие выпускники. По-моему, таких там очень много. Это вообще скорее не библиотека, а книгохранилище.

– Фмм.

Мне стало интересно. Не отказался бы как-нибудь туда заглянуть.

Потом меня внезапно посетила еще одна мысль.

– Здесь есть кружок рисования, да?

Кадзами ответил после заметной паузы:

– Да. Сейчас.

– «Сейчас»… в смысле?

– В прошлом году он не работал. Только в этом апреле открылся, – ответил Тэсигавара. – Кстати, его курирует красотка Миками-сэнсэй. Эх, были бы у меня хоть какие-нибудь способности к рисованию – клянусь, обязательно бы напросился к ней в кружок. …Сакакибара, а ты не хочешь вступить?

Я остановился и, развернувшись, посмотрел на крашеную шевелюру, потом наигранно пожал плечами. Тэсигавара явно не расстроился, его глаза улыбались.

Я снова пошел, и Тэсигавара опять окликнул меня, будто пытаясь остановить.

– Эй, Сакакибара… Мы тебе кое-что –

Его перебило вырвавшееся у меня удивленное «о!». Потому что у меня вдруг перехватило горло.

Между корпусами 0 и В, куда мы направлялись, были роскошные клумбы. На некоторых из них буйно цвели желтые розы. И вот между цветами, покачивающимися под тихим весенним ветерком, я увидел ее – Мей Мисаки.

Не тратя на размышления ни секунды, я направился прямо к ней.

– Э, эй, Сакакибара!

– Ты что делаешь, Сакакибара-кун?

В голосах Тэсигавары и Кадзами слышалась нескрываемая тревога, но я не стал обращать внимания. Зашагал еще быстрее, уже почти что побежал.

Мей Мисаки в одиночестве сидела на лавочке позади большой клумбы, в тени дерева. Никого другого поблизости не было.

– П-привет, – обратился я к ней.

Она смотрела в пространство, будто раздумывая о чем-то, но на мой голос среагировала. Ее глаза – правда, левый скрывала белая повязка – взглянули на меня и остановились.

– Привет, – я небрежно махнул рукой, стараясь выглядеть непринужденно. – Тебя зовут… Мисаки-сан, да?

Я подошел к лавке, где она сидела. Мое сердце билось чаще, чем утром, когда я говорил о себе перед всем классом. И мне показалось, что дышать тоже сейчас было труднее.

– Мы же в одном классе, да? Три-три. Я, это, только сегодня перевелся…

– …Почему?

Ее губы двинулись совсем чуть-чуть. Тот же голос, который я слышал в лифте в больнице, те же спокойные, отстраненные интонации.

– Почему? – повторила она. – Ничего, что ты? Ну, это.

– Ээ…

Я не понял ее вопросов. «Почему?», «Ничего, что ты?». Я был абсолютно без понятия, что она имела в виду, и мог лишь стоять столбом.

– Этооо, ну, в смысле…

Я пытался связать вместе хоть какие-то слова, чтобы продолжить разговор, но она отвернулась и молча встала с лавки. Лишь тогда я смог разглядеть именной бейджик, прицепленный к блейзеру.

Светло-сиреневого цвета – это означает, что она в третьем классе. Бумага выглядела грязной и потрепанной, но это, может, мне только казалось; имя, во всяком случае, было выписано четко. «Мисаки», как «видеть мыс»… Мей «Мисаки».

Я, как рыба, несколько раз молча открыл и закрыл рот, пытаясь сказать: «Мы недавно встречались в больнице», – но слова не выходили. Я все еще пытался, когда она коротко произнесла:

– Будь осторожен.

И повернулась ко мне спиной.

– П-погоди, – поспешно обратился я к ней, но она не оборачивалась.

– Будь… осторожен. Возможно, это уже началось.

После чего Мей Мисаки ушла, покинула тень дерева, где была лавка. А я стоял как вкопанный, в шоке.

И смотрел ей вслед.

Она шла к нулевому корпусу, потом скрылась в старом здании. Я огляделся, будто рывком возвратившись к реальности.

– Эй! Ты что делаешь, Сакакибара!

Этот возглас принадлежал Тэсигаваре.

– У нас сейчас физра. Раздевалка рядом со спортзалом. Нам лучше поторопиться, если хотим успеть.

Я обернулся; лицо Тэсигавары перекосило, словно он надел уродливую маску. Побледневший Кадзами рядом с ним безостановочно качал опущенной головой.

9

Физкультурой девчонки и мальчишки занимались отдельно.

Я сидел на лавке в тени дерева у северного края спортплощадки, по-прежнему в школьной форме. Доктор говорил, что физические нагрузки мне все еще противопоказаны. Поэтому, как я и сказал Тэсигаваре, мне торопиться было без особой надобности.

Я был единственным из парней, кто не занимался.

Все остальные в одинаковой белой спортивной форме наматывали круги по 400-метровой дорожке. Полуденное солнышко светило ласково, но по просторной площадке бежало всего человек десять или чуть больше. Пока я наблюдал за ними, меня вдруг охватило какое-то холодноватое ощущение.

Мне нравилось бегать – и на короткие дистанции, и на длинные. Заниматься на тренажерах и плавать тоже нравилось. Не любил я футбол, баскетбол… в общем, игровые виды спорта – совсем не мой конек.

«Хорошо бы сейчас пробежаться», – подумал я. Сделал несколько глубоких вдохов – и не почувствовал ничего такого неприятного в груди. От этого мне еще больше захотелось вскочить и присоединиться к остальным.

И в то же время что-то во мне вопило от ужаса. Как будто, стоит мне начать бегать и прыгать, и тут же в моих легких снова образуется дырка.

«Третьего приступа у тебя не будет». Так сказал отец, однако эти слова звучали не настолько убедительно, чтобы принимать их всерьез. Если я по глупости перетружусь, меня снова ждет весь тот кошмар, а этим я уже сыт по горло. Так что сейчас мне надо какое-то время просто расслабляться. Без вариантов.

Девчонки прыгали в длину в песочнице, которая была в западной части спортплощадки.

Я подумал, что смогу разглядеть там ее – Мей Мисаки. Прищурился, вгляделся – но они были слишком далеко, я никого не разобрал.

Если учесть, что у нее повязка на левом глазу, – может, она тоже сидит где-нибудь в сторонке. Тогда она, возможно, на одной из лавок неподалеку…

Я заметил кое-кого, кто вполне мог бы оказаться ей.

Одинокая фигурка в школьной форме стояла под деревом неподалеку от песочницы; это она?

Из-за большого расстояния я не мог понять, это Мей или нет.

И нельзя же весь урок пялиться на девчонок. Вздохнув, я сцепил пальцы за затылком и откинулся на спинку лавки. Зажмурился и тут же, словно наяву, услышал пронзительный голос майны Рей-тян: «Почему?»

Минут через пять-шесть.

– Ээ, Сакакибара-кун.

Кто-то обратился ко мне.

Я удивился и вяло открыл глаза. В метре от меня стояла девушка в темно-синем блейзере.

Но это была не Мей Мисаки.

Вместо повязки у нее были очки в серебряной оправе. Волосы не коротко стриженные, а спадающие на плечи. Юкари Сакураги, староста класса.

– Ты освобожден от физкультуры, да?

Стараясь ничем не выдать легкого разочарования, охватившего меня, я ответил:

– Ага. Всего неделя как из больницы, ну и так далее. Врач сказал пока что не заниматься физрой и посмотреть, как я себя буду чувствовать. А ты тоже освобождена? Болеешь?

– Я вчера упала и подвернула ногу.

Юкари Сакураги опустила взгляд. Лишь после этого я заметил повязку на правой ноге, закрывающую колено и голень.

– Эээ… ты случайно не на холме за задними воротами упала? – полушутя спросил я. Сакураги улыбнулась, будто сбрасывая напряжение.

– Мне повезло, я упала в другом месте. Ты, значит, уже знаешь про этот сглаз, да?

– Ну да.

– Тогда… – начала было она, но я ее перебил:

– Хотел сказать тебе спасибо, что пришла тогда в больницу.

– О… да нет, ничего особенного.

– Не хочешь сесть?

Я встал, освобождая лавку для травмированной девушки. После чего сменил тему.

– Не скажешь, почему физрой не занимаются два класса сразу?

Эта мысль меня уже какое-то время занимала.

– Я думаю, это нормально, что если занимаются отдельно мальчишки и девчонки, как сейчас, то можно объединить два класса? Особенно в муниципальной школе? Ведь учителей же все равно двое, один для парней, второй для девчонок, и если класс один, то у каждого вдвое меньше учеников…

Во всяком случае, с таким количеством народу мы не сможем играть в футбол. Не то чтобы я особо тосковал по недоступной возможности.

– В других классах не так, – ответила Сакураги. – Классы один и два занимаются вместе, классы четыре и пять тоже. Только класс три занимается сам по себе.

– А почему именно три?

Я вполне понял ситуацию, раз уж третьих классов нечетное количество, но почему лишним оказался именно класс 3? Обычно ведь в такой ситуации выпадает класс 5?

– Ты на большой перемене был с Кадзами-куном и Тэсигаварой-куном? – на этот раз сменила тему уже она.

– Ну да. А что?

По-прежнему сидя на лавке, она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

– А они… тебе что-нибудь рассказали?

– Те двое?

– Да, они.

– Они провели меня по-быстрому по школе. Ну, вроде – смотри, это корпус А, за ним корпус S, там проходят спецзанятия – в таком ключе. И рассказали страшилку про пруд с лотосами.

– И все?

– Под конец мы подошли к нулевому корпусу, и они еще немного рассказали, что в этом старом здании.

– И это все?

– Вроде все, по-моему.

– …Ох, – тихо выдохнула Юкари Сакураги и повесила голову, потом продолжила еще тише: – …Надо сделать как следует, иначе Акадзава-сан рассердится…

Я разбирал лишь кусочки фраз, которые она шептала себе под нос. Акадзава-сан? Одного из учеников, которые сегодня не пришли в школу, точно звали Акадзава.

Сакураги медленно встала с задумчивым выражением лица. Я четко видел, как она подстраивает свои движения, чтобы поменьше беспокоить травмированную правую ногу.

– Да, Сакураги-сан, – я решил просто попробовать. – Эээ, слушай, а где Мисаки-сан?

– …Э…

Она склонила голову набок.

– Мей Мисаки, девочка такая в нашем классе. Ну, знаешь, с повязкой на левом глазу. Она тоже освобождена?

Сакураги так и продолжала экать, склонив голову набок. Вид у нее был абсолютно переполошенный. Почему? Откуда такая странная реакция?

– Я наткнулся на нее возле нулевого корпуса на большой перемене.

Как раз в этот момент где-то вдалеке раздалось низкое, раскатистое «грррррр». Это что, самолет взлетает? Нет, по звуку непохоже. Может, гром?

Я задрал голову и посмотрел на небо.

Отсюда, из-под дерева, оно выглядело точно таким же, как раньше, – чистое майское небо. Таким оно казалось поначалу; но оглядевшись по сторонам, я обнаружил ближе к северу зловещие тучки. Значит, то, что мы слышали, – это правда был гром?

Как только я так подумал, издалека снова донеслось то же самое «гррррррррр».

Значит, он и есть. Весенний гром.

Может, вечером будет дождь.

На такой прогноз меня сподвиг северный край неба.

– О?

Я обнаружил что-то там, где совершенно не ожидал, и у меня сам собой сорвался вопрос:

– Кто это… вон там?

Корпус С – трехэтажное здание к северу от спортплощадки. Там, на крыше –

Кто-то стоял вплотную к ограждению. …Это не?..

Это она. Мей Мисаки.

Осознание пришло мгновенно. Хотя с такого расстояния я никак не мог разглядеть ни ее лица, ни даже одежды.

В следующую секунду я, оставив Юкари Сакураги стоять все с тем же ошарашенным выражением лица, побежал к корпусу С.

10

Моя дыхалка кончилась, еще когда я бежал верх по лестнице. Я мысленно видел рентгеновский снимок своего съежившегося легкого; однако силуэт, который я заметил от спортплощадки, интересовал меня больше.

Дверь на крышу нашлась легко.

Это была стальная дверь, выкрашенная в кремовый цвет. К ней была прилеплена картонная табличка с красной надписью: «Выход без уважительной причины воспрещен».

Менее чем за секунду я принял решение проигнорировать столь туманный запрет. Дверь была не заперта. Я толкнул ее и вывалился наружу.

Чутье меня не подвело. Фигура действительно принадлежала Мей Мисаки.

На крыше школьного здания, мрачной железобетонной коробки. Одна посреди всего этого –

Она стояла, прислонясь к ограждению, на краю крыши, обращенном в сторону спортивной площадки. И смотрела в мою сторону, а значит, наверняка увидела меня сразу же. Но, не произнося ни слова, тут же повернулась ко мне спиной.

Пытаясь привести в порядок сбитое дыхание, я подошел к ней и встал неподалеку.

– Ээ, слушай – Мисаки-сан, – начал я слабым голосом. – Ты тоже освобождена от физры, да?

…Никакой реакции.

Я придвинулся на шаг, потом еще на один.

– А это нормально? В смысле, тут можно находиться?

Все еще стоя ко мне спиной, она ответила:

– Что такого? Вблизи смотреть ничуть не лучше.

– А учителя не будут на тебя орать?

– …Вряд ли.

Последние слова она произнесла шепотом и наконец развернулась. Я увидел, что к груди она прижимает альбом размером с небольшую книжку.

– Ты ведь тоже здесь, – вернула она мне мое же замечание.

– Что такого? – скопировал я ее ответ. – Просто смотреть, как другие занимаются физрой, правда неинтересно. А ты рисуешь?

Она не ответила, лишь спрятала альбом за спину.

– Я уже сказал, когда наткнулся на тебя во время большой перемены, но… эмм, я только сегодня перевелся в класс три-три…

– Сакакибара-кун, да?

– А, ага. А ты Мисаки – Мей Мисаки-сан, да? – я кинул взгляд на бейджик у нее на груди. – А как пишется «Мей»?

– Как «вой».

– Вой?

– Или «звук». Как в слове «резонанс». И в слове «крик»[14].

«Вой», значит. «Вой с видом на мыс».

– Ээ… а ты помнишь? Мы недавно встречались в больнице.

Наконец-то я сумел задать ей этот вопрос, но мое сердце по-прежнему никак не хотело биться ровно – оно колотилось, как у загнанной лошади. Его стук даже в ушах отдавался.

– В понедельник на той неделе. Я в больнице случайно вошел в тот же лифт, что и ты, а потом ты вышла на втором подвальном этаже. Ты сказала, как тебя зовут, когда я спросил. Не помнишь?

– На той неделе, в понедельник… – прошептала Мей Мисаки, и ее правый глаз, не закрытый повязкой, медленно закрылся сам. – Кажется… было такое?

– Я так и думал. Знаешь, у меня это с тех пор… из головы не выходило. И когда я увидел тебя сегодня в классе, я был просто в шоке.

– Вот как.

Короткий ответ; однако на ее тонких губах словно проступила тень улыбки.

– А зачем ты тогда спускалась на второй подвальный этаж? – продолжил я. – Ты сказала, тебе надо было что-то отнести? Но кому? Ты тогда несла белую куклу – ну, похоже было. Ты ее должна была отнести?

– Ненавижу такой допрос, – так же коротко ответила она и отвернулась.

– Ой, прости, – тут же извинился я. – Я вовсе не пытался заставить тебя отвечать. Просто…

– В тот день случилось кое-что печальное.

«Меня там ждут. Моя бедная вторая половинка».

Вроде она так сказала тогда в лифте?

«Бедная… вторая половинка».

Эти слова давили мне на мозг, но, конечно же, спросить ее об этом я сейчас не мог. А сама она чем-то еще делиться не спешила.

Вдали снова громыхнуло. Ветер, обдувающий крышу, казался чуток холоднее, чем раньше.

– Тебя… – вновь раздался голос Мей Мисаки, – зовут Коити Сакакибара. Правильно?

– Ага.

– Тебя это наверняка беспокоит.

– Э… эээ?

Стоп, погодите. Она что, собирается поднять ту историю?

– П-почему ты это…

Я поспешно попытался взять себя в руки. Мей смотрела молча, потом сказала:

– Ну, это же было в прошлом году как раз весной? Вся страна была в панике. И с тех пор еще и года не прошло.

– …

– Сакакибара… Хорошо, что твое имя не «Сэйто»[15].

После этих слов тень улыбки снова появилась у нее на губах.

Честно говоря, я был ошарашен.

Давно уже об этом никто не вспоминал – и в новой школе про ту историю пока никто не заговаривал. И вот надо же – услышать это не от кого-нибудь, а от Мей Мисаки.

– Что-то не так? – Мей с любопытством склонила голову набок. – Ты не хотел, чтобы я об этом говорила?

Я попытался сказать «да мне по барабану» и сделать вид, что мне действительно по барабану, но у меня не получилось. И прежде чем хотя бы начать думать, что делать дальше –

– У меня плохие воспоминания, – я принялся выкладывать все как есть. – В старой школе в том году, когда случились те убийства в Кобэ и все начали говорить про Сэйто Сакакибару, пришлось несладко еще одному четырнадцатилетнему…

– Издевались над тобой, да?

– Нет, ничего такого серьезного, что тянуло бы на «издевательство», не было. Но…

Да… ничего такого уж плохого. Не было какой-то явной злобы, злого умысла. Все просто думали, что это прикольно…

Они писали мою фамилию теми же кандзи, которыми писал он, или звали меня Сэйто. Вполне безобидные детские шутки. Однако…

Как правило, я просто отшучивался и смеялся со всеми, но иногда я это ненавидел сильнее, чем мог вытерпеть, сильнее, чем мог сам себе признаться. А потом –

Прошлой осенью, когда я продолжал терпеть этот ежедневный груз. Тогда и случился мой первый спонтанный пневмоторакс. Может, вся та фигня насчет Сакакибары как раз послужила одной из причин. Если вспомнить все, что было, это предположение не казалось таким уж натянутым.

И когда отец уехал из Японии на год, меня отослали к бабушке с дедушкой в Йомияму – как раз потому, что отец узнал, что происходило, и проявил редкую для него родительскую заботливость. Думаю, он решил, что лучше всего мне сменить среду обитания и нажать кнопку перезагрузки своих отношений в школе, становящихся все более напряженными.

…Рассказав в общих чертах, что произошло, я не дождался от Мей Мисаки ни сочувствия, ни смущения по поводу своих слов.

– Здесь тебе уже кто-нибудь об этом говорил? – спросила она.

– Ты первая, – ответил я с кривой улыбкой. Как ни странно, на душе у меня стало поспокойнее.

Сегодня с самого утра, когда кто-то называл меня по фамилии, я напрягался в ожидании как раз этого. Такая вот ерунда. Брр. Когда я это все оформил в виде слов и произнес, мне самому это показалось редкостным идиотизмом.

– Думаю, они все просто сдерживаются, – предположила Мей.

– …Может быть.

– Но мне с трудом верится, что они беспокоятся о твоих чувствах.

– Что ты имеешь в виду?

– Потому что фамилия «Сакакибара» прочно ассоциируется со смертью. И не со всякой смертью – а с жестокой, бессмысленной смертью, которая вдобавок связана со школой.

– Ассоциируется со смертью…

– Да, – коротко кивнула Мей и прижала волосы руками, чтобы ветер их не трепал. – Это тревожит всех. И… может быть, они сами этого не замечают. Как будто рану не хотят лишний раз трогать.

– …Что это значит?

О чем она вообще?

Я, конечно, понимаю, что слово «смерть» и все, что с ней связано, – очень зловещее и всегда пугает людей. Это очевидно. Но…

– Знаешь, в этой школе… – голос Мей звучал так же холодно и отстраненно, как и раньше, – класс три-три ближе к смерти, чем остальные. Ближе, чем любой другой класс в любой школе. Намного ближе.

– Ближе к смерти? Что это?..

Абсолютно не понимая, что она имела в виду, я прижал ладонь ко лбу. Правый глаз Мей, сосредоточенно глядящий на меня, превратился в щелочку.

– …Ты ничего не знаешь, да, Сакакибара-кун?

Она снова развернулась лицом к спортплощадке. Прижалась грудью к бурому ограждению, слегка перегнулась через него, потом задрала голову. Стоя позади нее, я тоже посмотрел вверх, в небо. Облаков стало заметно больше.

Я вновь услышал далекие раскаты грома. Следом закаркали напуганные вороны, и я увидел несколько чернокрылых птиц, сорвавшихся с деревьев в школьном дворе.

– Ты ничего не знаешь, Сакакибара-кун, – повторила Мей Мисаки, по-прежнему глядя в небо. – Тебе никто не рассказал.

– …Не рассказал что?

– Скоро узнаешь.

– …

– И еще – тебе лучше не подходить ко мне.

Когда она это добавила, я стал понимать еще меньше.

– И разговаривать так вот со мной ты тоже не должен.

– Почему? Почему не должен?

– Я сказала уже, скоро узнаешь.

– Ну блин…

Не очень-то полезная информация. Я бы даже сказал, совсем бесполезная.

Пока я пытался найти что сказать, плохо понимая, как вообще реагировать, Мей Мисаки молча развернулась. Прижимая альбом к груди, она прошла мимо меня и направилась к двери.

– Пока, Са-ка-ки-ба-ра-кун.

Я тут же застыл на месте, будто она на меня какое-то заклятие наложила; правда, тут же я его стряхнул и двинулся за ней. В школьном дворе снова закаркали вороны.

В моей голове сам собой всплыл один из «принципов», которые сообщила Рейко-сан накануне.

Если, уходя со школьной крыши, слышишь воронье карканье, нужно шагнуть на лестницу…

Правой, что ли, ногой? Или левой?

Которой из двух? Да, точно, левой… Пока я все это обдумывал, Мей решительно открыла дверь и вошла.

Она шагнула правой ногой.

11

После шестого урока дождь таки пошел. Хороший такой, мощный вечерний ливень вне сезона.

Я принялся собирать вещи, волнуясь, что надо идти домой, а у меня нет зонта, и тут в сумке завибрировал мобильник (я заранее отключил звуки). Звонила бабушка.

– Я выезжаю, чтобы тебя забрать. Подожди меня у дверей школы.

Слышать это было приятно, но я тут же ответил:

– Все нормально, ба. Когда ты сюда доедешь, думаю, будет уже просто капать.

– Что ты такое говоришь, ты же только поправляешься. А если ты промокнешь и схватишь простуду?

– Но…

– Никаких «но», Коити-тян. Ты ждешь, пока я за тобой не приеду, договорились?

И она отключилась. Я огляделся и вздохнул.

– Эй, Сакакибара! У тебя мобилка есть? – тут же обратился ко мне кто-то. Тэсигавара. Он покопался во внутренностях своей формы и вытащил белый телефон с яркой ленточкой.

– Будем перезваниваться. Какой твой номер?

В средних школах немногие имели собственные сотовые. Даже в Токио они вместе с телефонами PHS[16] встречались где-то у каждого третьего ученика, не больше.

Пока мы обменивались номерами, я кинул взгляд на парты у окон. Парта Мей Мисаки пустовала.

Я дождался, пока Тэсигавара убрал свой телефон в карман, и сказал:

– Можно я спрошу кое о чем?

– Мм?

– Насчет той девчонки, Мисаки, которая сидит вон за той партой.

– Хммм?

– Она странная какая-то. Что с ней вообще?

– Ты хорошо себя чувствуешь, Сакакибара? – он склонил голову набок, и лицо его стало серьезным как никогда. – Давай соберись!

Он крепко хлопнул меня по спине и тут же быстро ушел.

Я тоже вышел из класса и направился в сторону корпуса А и главных ворот. В холле я наткнулся на помощника классрука Миками-сэнсэй.

– Ну, как прошел день, Сакакибара-кун? Что ты думаешь о новой школе?

И она искренне улыбнулась. Я смущенно ответил:

– Ээ, думаю, я справлюсь.

Миками-сэнсэй энергично кивнула.

– У тебя есть зонт? На улице дождь.

– Это, бабушка – ну, в общем, мне бабушка сказала, что заедет за мной на машине. Она мне на мобильный позвонила минуту назад.

– Ну, тогда все хорошо. Береги себя.

Всего пятнадцать минут спустя бабушкин черный «Седрик» показался из-за завесы дождя (который, правда, успел немного ослабнуть) и подъехал к дверям школы.

У входа еще тусовалось несколько человек, которые не могли уйти из-за неожиданного ливня. Я быстренько юркнул на пассажирское сиденье машины, словно сбегая от их взглядов.

– Ты молодец сегодня, Коити-тян, – сказала бабушка, кладя руки на руль. – Как ты себя чувствуешь, ничего не болит?

– Не, все хорошо.

– С ребятами из класса ты поладишь, как ты думаешь?

– Ну… наверно.

Мы отъехали от школьного здания и медленно направились по скользкой дороге к воротам. И пока мы ехали –

Я глядел в окно, прилипнув к стеклу, и вдруг увидел ее. Дождь уже поутих, но все же это была далеко не морось, а она шла себе без зонта, одна. …Мей Мисаки.

– Что-то не так? – спросила бабушка, выезжая из ворот. Видимо, моя реакция чем-то привлекла ее внимание. Хотя я молчал, окно не открывал, вообще ничего не делал.

– …Не, нормально все. Не беспокойся, – ответил я и, крутанувшись на сиденье, посмотрел назад. Там…

…Мей уже не было. Она как будто растворилась в дожде. Так мне тогда показалось.

Глава 3. Май II

1

– Что это?

Я услышал голос Миками-сэнсэй. Она обращалась к сидящему слева от меня парню по фамилии Мотидзуки. Юя Мотидзуки.

Он был маленький, щуплый, бледный, с тонкими, хотя и простоватыми чертами лица. Если бы он переоделся в женскую одежду и отправился в Сибую, его вполне могли бы там принять за симпатичную девчонку и попытаться склеить. Со вчерашнего дня, когда я впервые пришел в школу, мне с ним еще и словом не удалось перекинуться. Я пытался поздороваться, но он всякий раз отворачивался. Трудно было понять, то ли он просто меня стеснялся, то ли был замкнутым и нелюдимым по природе.

От вопроса Миками-сэнсэй щеки Мотидзуки слегка порозовели, и он пробормотал:

– Ну… я хотел нарисовать лимон…

– Лимон? Это?

Кинув взгляд на учительницу, склоняющую голову то так, то этак, Мотидзуки еле слышно ответил:

– Да. Это крик с лимоном.

Четверг, мой второй день в школе. Пятый урок, рисование.

Наш класс занимался на первом этаже старого школьного здания, «нулевого корпуса»; мы разбились на шесть групп, и каждая уселась вокруг отдельного большого стола, в середине которого были выставлены различные предметы: луковица, лимон, кружка и т.д. Темой сегодняшнего урока был натюрморт.

Я выбрал стоящую возле луковицы кружку и начал рисовать ее карандашом на выданном мне листе бумаги. Мотидзуки, похоже, выбрал лимон, но, не знаю…

Вытянув шею, я глянул на лист, лежащий перед ним. Только посмотрел и –

Да, понимаю. У Миками-сэнсэй были все основания задавать вопросы.

Он изобразил гротескное нечто, по форме не имеющее ничего общего с предметами на столе.

Когда он сказал, что это лимон, да, я с трудом смог опознать лимон. Но только по сравнению с фруктом на столе он был вытянут вдвое сильнее – такой высокий, похожий на веретено; и плюс его очертания были все неровные, искривленные. Вдобавок Мотидзуки вокруг него нарисовал такие же волнистые линии, как будто спецэффекты…

Что это?

У меня возникла точно такая же мысль, как и у Миками-сэнсэй. Но когда я экстраполировал слова Мотидзуки «крик с лимоном», до меня дошло.

Что касается «Крика», даже ученики начальной школы знают – это шедевр норвежского художника Эдварда Мунка. Фигура прижимающего руки к ушам человека на мосту, нарисованная искривленными линиями со странной композицией и в странных тонах. Этот волнистый лимон имел что-то общее с той картиной…

– Ты считаешь, это правильно, Мотидзуки-кун?

Кинув на Миками-сэнсэй еще один взгляд снизу вверх, Мотидзуки нерешительно ответил:

– Да… в смысле, сейчас я вижу лимон таким…

– Понятно.

Миками-сэнсэй сжала губы в линию, потом пробурчала:

– Это не совсем в духе сегодняшнего занятия, но… так и быть, – она грустно улыбнулась, будто признавая поражение, и добавила: – Хотя я бы предпочла, чтобы ты ставил такие эксперименты только на занятиях кружка.

– Аа, ладно. …Простите.

– Не за что извиняться. Продолжай, заверши это так, как начал, – равнодушно посоветовала Миками-сэнсэй и отошла от нашего стола. Тогда –

– Тебе нравится Мунк? – осторожно спросил я Мотидзуки, снова кинув взгляд на его рисунок.

– А… угу. Наверное, – ответил он, не глядя на меня, и снова взял карандаш. Однако какой-то стены вокруг него я не почувствовал и потому продолжил:

– Но почему лимон таким стал?

Мотидзуки поджал губы и пробурчал таким же тоном, как Миками-сэнсэй недавно:

– Я его так вижу, поэтому так рисую. И все.

– Ты имеешь в виду, предметы тоже кричат?

– Все не так. Люди все время неправильно понимают картину Мунка. Там на самом деле не человек кричит. А мир вокруг него. А он от этого крика дрожит и зажимает уши.

– Значит, и у тебя тоже не лимон кричит.

– …Да.

– Лимон зажимает уши?

– Мне кажется, ты еще не совсем понял…

– Хммм… Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?

– А… угу. В этом году заново вступил.

Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары – про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля «красотка Миками-сэнсэй» стала его куратором…

– Сакакибара-кун, а ты?

Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.

– Собираешься вступить? В рисовальный.

– С ч-чего бы мне?..

– Ну…

– Мне, конечно, немного интересно, но… не знаю. Я не очень хорошо рисую…

– Хорошо ты рисуешь или нет – это неважно, – сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. – Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.

– То, что видит сердце?

– Да.

– И это тоже?

Я взглядом показал на «Крик с лимоном», и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.

Думаю, он просто боится незнакомцев; а когда мы разговорились, он оказался довольно интересным парнем. При этой мысли я немного расслабился, но в то же время –

При упоминании кружка живописи что-то шевельнулось у меня в памяти.

Вчера, когда мы с Мей Мисаки беседовали на крыше корпуса С, у нее был с собой альбом. Может, она тоже в кружке живописи?

Комната для рисования в нулевом корпусе была вдвое больше обычного кабинета. Все в ней имело довольно дряхлый вид, да и света поступало маловато, но благодаря высокому потолку давящего ощущения не возникало. Комната казалась даже просторнее, чем была на самом деле.

Я огляделся по сторонам, как будто в первый раз. Однако –

Мей Мисаки нигде видно не было.

Но утром она на уроках была… Невольно меня охватило недоумение.

На то, чтобы спокойно поболтать, времени не было, но мне удалось отловить ее во время одной из перемен и перекинуться парой слов. Я упомянул, как она вчера шла домой одна под дождем, и еще всякие мелочи.

– Я не против дождя, – ответила она. – Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег.

Я хотел поймать ее на большой перемене и поговорить еще, но, как и накануне, она исчезла из класса прежде, чем я заметил. И вот сейчас – пятый урок уже начался, а она не появилась.

– Слушай, Сакакибара-кун.

На этот раз Мотидзуки обратился ко мне первым, и я отложил мысли о Мей в сторонку.

– Что?

– Что ты думаешь… о Миками-сэнсэй?

– Чего это ты вдруг… я не знаю.

– Аа, ну… это, ладно… – забормотал Мотидзуки и несколько раз кивнул; его щеки снова залил легкий румянец.

Что это с ним? Он меня малость смутил.

Может, он втюрился в учительницу рисования? Вот этот пацан? Приятель, как ты себе это представляешь? Она старше тебя более чем на десять лет.

2

– Мунк всего создал четыре экземпляра «Крика».

– Да, я знаю.

– Мне нравится тот, что в Музее искусств в Осло. Красное небо – самое угрожающее. Оттуда как будто вот-вот кровь польется.

– Хм. Но разве страшно не становится, когда всматриваешься? Не вызывает какого-то беспокойства? Как это может нравиться?

Можно, конечно, сказать, что эту картину легко понять. Визуальный эффект настолько силен, что идея, лежащая в ее основе, забывается, и куда ни глянь, всюду натыкаешься на забавные пародии. Думаю, в этом смысле она популярная. Но, конечно, когда Мотидзуки сказал, что картина ему нравится, он имел в виду другой уровень.

– Беспокойство… пожалуй, да. Эта картина вытаскивает на поверхность такие вот чувства, она показывает, что тревога есть во всем, просто так устроен мир. Потому-то она мне и нравится.

– Она тебе нравится, потому что вызывает у тебя беспокойство?

– Так оно ведь не уходит от того, что ты делаешь вид, будто его нет. У тебя ведь тоже так, да, Сакакибара-кун? Уверен, у всех так.

– Даже у лимонов и луковиц? – в шутку спросил я, и Мотидзуки улыбнулся немного застенчиво.

– Рисунки – это проекция воображения.

– Это, конечно, так, но…

Когда урок рисования закончился, я встал и вышел из комнаты вместе с Юей Мотидзуки. Так получилось, что мы, идя по плохо освещенному коридору нулевого корпуса, продолжили разговор.

– Йо, Сакаки!

Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Даже не оборачиваясь, я знал, что это Тэсигавара. Похоже, сегодня он решил сократить мою фамилию до «Сакаки».

– Шепчетесь насчет Миками-сэнсэй? Я с вами.

– Жаль тебя расстраивать, но у нас тут более мрачная тема, – ответил я.

– Это какая? О чем разговор?

– О «тревоге», окутывающей мир.

– Ээээ?

– Тебе когда-нибудь бывает тревожно, Тэсигавара? – поинтересовался я, хоть и был уверен, что он на подобные эмоции просто неспособен. Я уже стал обращаться к нему просто по фамилии, без суффиксов.

Однако крашеноголовый не оправдал моих ожиданий, ответив:

– Конечно, а ты как думал!

Он наигранно закивал – не уверен, насколько серьезно, – и добавил:

– Я ведь на последнем году учебы угодил в «проклятый класс три»!

– Э… – вырвалось у меня. И тут же я обратил внимание на реакцию Мотидзуки: он молча опустил глаза, в лице его читалась меланхолия и какое-то непонятное напряжение. И эта картина будто застыла в пространстве на миг. Так мне показалось.

– Вот что, Сакаки… – сказал Тэсигавара. – Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом…

– Погоди, Тэсигавара-кун, – вмешался Мотидзуки. – Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать.

«Не сможешь это сделать»? Что «это»? Почему?

– «Теперь», говоришь… но… – произнес Тэсигавара, и его голос увял. Ни черта не понимая, я воскликнул:

– Да вы о чем вообще, блин?!

И тут же у меня перехватило дыхание.

Мы как раз подошли к дополнительной библиотеке. Старой библиотекой мало кто пользовался, но сейчас ее раздвижная дверь была на несколько сантиметров приоткрыта. И через щель я увидел –

…Она там.

Мей Мисаки.

– Что такое? – неуверенно спросил Тэсигавара.

– Подождите секундочку, – туманно ответил я и отодвинул дверь библиотеки. Мей повернулась к нам.

Она сидела за большим столом; никого, кроме нее, в комнате не было. Я приветственно поднял руку, но Мей проигнорировала мой жест и отвернулась обратно.

– Э-эй, Сакаки. Ты же не?..

– Са, Сакакибара-кун, что ты?..

Не обращая внимания на возгласы Тэсигавары и Мотидзуки, я вошел в дополнительную библиотеку.

3

Стен не было видно за высокими, от пола до потолка, шкафами, забитыми книгами. Но их все равно не хватало, и больше половины комнаты занимал целый лес стеллажей.

Библиотека была похожа на кабинет рисования по размеру, но абсолютно не похожа по стилю. Тут не было даже намека на открытость. Огромное число книг, хранящихся здесь, буквально давило. Освещение тоже способствовало созданию гнетущей атмосферы; оглядевшись, я увидел, что часть ламп дневного света не горела.

Здесь был всего один большой стол для читателей, и за ним сидела Мей. Вокруг стояли стулья, меньше десятка. В дальнем левом углу между полками виднелась маленькая стойка. Сейчас там никого не было, но казалось логичным, что это рабочее место библиотекаря.

В этой комнате, насыщенной запахом старых книг, в комнате, где, казалось, само время остановилось… была она.

Мей Мисаки сидела тут в полном одиночестве.

Я подошел, но она на меня и глаз не подняла. Перед ней на столе лежала не книга, а ее альбом.

Она… прогуляла урок рисования, чтобы сидеть здесь и рисовать одной?

– Думаешь, тебе стоило сюда заходить? – спросила Мей, не поднимая взгляда.

– Почему нет? – ответил я.

– Твои друзья тебя не остановили?

– Да вроде нет.

Как-то странно все в классе реагировали каждый раз, когда дело касалось ее. Правда, я уже начал, хоть и очень смутно, догадываться, почему так могло быть.

– Что ты рисуешь? – поинтересовался я, опуская взгляд на ее альбом.

Это был карандашный набросок красивой девочки. Совершенно не в стилистике аниме или манги – линии рисунка шли более реалистично, более естественно.

Хрупкое тело, половая принадлежность которого определялась не без труда. Тонкие руки и ноги. Длинные волосы. Глаза, нос и рот еще не были нарисованы, но в том, что было, уже виднелась красивая девочка.

– Это… кукла?

У меня были причины так спросить.

Плечи, локти, запястья, тазобедренные суставы, колени, лодыжки… в каждом из этих сочленений я видел характерную структуру, которую имеют некоторые куклы, так называемые «шарнирные». Суставы выглядели в точности так, как подсказывало название.

Не отвечая, Мей вяло кинула на рисунок карандаш, который до сих пор держала в руках.

– Ты с какой-то модели рисовала? Или из головы?

Я продолжал громоздить вопросы, хоть и был уже готов получить в ответ «ненавижу такой допрос». Наконец Мей повернулась ко мне.

– Не знаю. Возможно, и то, и другое.

– И то, и другое?

– В самом конце я собираюсь дать этой девочке большие крылья.

– Крылья… значит, это ангел?

– Не знаю. Может, и ангел.

«А может, и демон» – я ожидал такого рода продолжения и даже затаил дыхание. Но Мей не стала развивать свою мысль. Лишь тонкая улыбка появилась у нее на губах.

– Что у тебя с глазом? – я попробовал сменить тему и задал вопрос, не дававший мне покоя все это время. – У тебя эта повязка была еще в больнице, когда я тебя увидел. Ты поранилась где-то?

– Ты хочешь узнать?

Мей склонила голову чуть набок, ее правый глаз прищурился. Я поспешно ответил:

– Это, если ты не хочешь говорить, то не надо…

– Тогда не буду.

И тут где-то в комнате прохрипел звонок. Похоже, тут по-прежнему использовали старый, побитый временем динамик, который никто никогда не чинил.

Это был звонок на шестой урок, однако Мей даже не попыталась встать. Возможно, она снова собиралась прогулять.

Оставить ее или потащить с собой? Я никак не мог решить.

– Тебе пора в класс, – вдруг раздался голос из ниоткуда.

Мужской голос, которого я никогда раньше не слышал. Чуть хрипловатый, но глубокий и сильный.

Вздрогнув, я заозирался и тут же обнаружил источник голоса.

За стойкой в углу комнаты, где раньше никого не было, сидел мужчина во всем черном.

– Я тебя раньше не видел, – произнес он. На нем были старомодные очки в черной оправе, в растрепанных волосах виднелась седина.

– Эээ, я Сакакибара из класса три-три. Я только вчера перешел в эту школу и, это…

– Тибики, библиотекарь, – сказал он, не отводя взгляда. – Можешь заглядывать когда захочешь, но сейчас иди.

4

Раз в неделю, в том числе сегодня, вместо шестого урока у нас был классный час. В начальной школе мы бы просто трепались всем классом, но вряд ли такое свободное поведение возможно здесь и сейчас, под пристальным взглядом учителей. Думаю, в этом плане муниципальная школа ничем не отличается от частной.

Никаких вопросов, требующих немедленного обсуждения, не было, так что нас отпустили до официального завершения уроков.

Мей Мисаки в классе и на этот раз не появилась. Но, по-моему, никто на этот счет не волновался, включая Кубодеру-сэнсэя и Миками-сэнсэй.

Сегодня бабушка опять отвезла меня в школу и сказала, что заберет после уроков. Я пытался что-то вякать, говорить, что это вовсе ни к чему, но разве ее остановишь. «На этой неделе я должна», – сказала она. И, учитывая мое состояние, вряд ли я мог слишком уж сопротивляться…

Честно говоря, мне хотелось бы задержаться в школе и поискать Мей, но эту идею пришлось оставить. Я отклонил приглашение Тэсигавары и других ребят пойти домой вместе и сел в поджидающую меня машину.

5

После ужина я смог поговорить с Рейко-сан, прежде чем она успела уйти в свой домик-кабинет-спальню.

У меня накопилась к ней уйма вопросов, но, как только мы начали говорить, я весь напрягся – как обычно. В итоге мы болтали о всякой ерунде, чего я вовсе не планировал.

После долгих колебаний я решился наконец и спросил про дополнительную библиотеку в нулевом корпусе.

– Там всегда была библиотека?

– Да. Естественно, она там была, когда я училась в средней школе, и я уверена, что во время учебы сестрицы Рицко тоже.

– И тогда она тоже была «дополнительной»?

– Нет, это поменялось. По-моему, она стала «дополнительной», когда рядом построили новые корпуса и появилось место для новой библиотеки.

– Да, наверно.

Рейко-сан сидела, оперев руку локтем о стол и примостив на нее подбородок. Потом сменила руку, глотнула пива из своего бокала и мягко вздохнула. Она старалась не подавать виду, но, похоже, повседневная взрослая жизнь ее здорово выматывала.

– Ты знаешь библиотекаря этой дополнительной библиотеки? Я его сегодня мельком увидел; в нем что-то такое есть – он кажется королем кабинета… Такое ощущение, будто он там был всегда.

– Тибики-сан, да?

– Ага, так его зовут.

– Верно подметил, Коити-кун. От него действительно создается такое впечатление. «Король» библиотеки. Он там был и в мое время. Он всегда грубый, носит все черное, и в нем есть что-то загадочное. Почти все девушки его побаивались.

– …Охотно верю.

– Он не сказал чего-нибудь странного, когда вы с ним встретились?

– Не, ничего такого.

Медленно покачав головой, я прокрутил в памяти ту сцену.

Он велел убираться только мне. Что потом делала Мей? Осталась там и продолжала работать над рисунком? Или…

– Кстати, Коити-кун, – сказала Рейко-сан, держа в руке бокал с пивом. – Ты собираешься вступить в какой-нибудь кружок или еще чем-нибудь заниматься после уроков?

– О… хороший вопрос. Я как раз об этом думаю.

– В прошлой школе ты чем-нибудь занимался?

Раз уж она спросила, пришлось ответить честно:

– Я был в кулинарном кружке.

Я туда вступил отчасти из желания подколоть отца, с радостью свалившего всю работу по дому на единственного сына. Благодаря этому я в готовке поднялся на пару уровней, однако отец ни разу не показал, что замечает результат.

– В Северном Ёми, по-моему, ничего такого нет, – заметила Рейко-сан, улыбаясь одними глазами.

– Да все равно мне тут только год учиться. Вовсе не обязательно куда-то вступать. А, но сегодня меня один парень спросил, не хочу ли я вступить в рисовальный.

– О, правда?

– Но я не знаю…

– Коити-кун, ты в своем стиле.

Осушив бокал, Рейко-сан оперла о стол оба локтя и уткнулась подбородком в ладони. Потом посмотрела мне в глаза и спросила:

– Ты любишь живопись?

– Не знаю насчет «люблю», но это довольно интересно…

Взгляд Рейко-сан почти слепил. Невольно опустив голову, я сказал то, что думал:

– Рисую я не очень хорошо. Скорее даже плохо.

– Хмм.

– Но все равно я – только это секрет, ладно? Никто пока не знает. По-моему, я хочу пойти в какой-нибудь колледж по искусству, если только смогу.

– Эээ, правда? Никогда раньше от тебя такого не слышала.

– Скульптура, лепка – чем-нибудь в этом роде хочу попробовать заняться.

В моем бокале был бабушкин фирменный овощной сок. Я осторожно глотнул, пытаясь не замечать вкус добавленного туда сельдерея, который я терпеть не мог.

– И что ты думаешь? Я безголовый, да?

Я приготовился к выволочке. Рейко-сан скрестила руки на груди и снова хмыкнула. Потом наконец ответила:

– Совет номер один: я из личного опыта знаю, что родители резко возражают, когда дети сообщают им, что намерены поступать в академию изящных искусств или подобное заведение.

– …Ничего удивительного.

– Не знаю, как среагирует твой отец, Сакакибара-кун. Может, он будет просто в панике, когда узнает.

– Не думаю, но шансы такие есть, да.

– Совет номер два, – продолжила Рейко-сан. – Предположим, ты поступишь в академию изящных искусств, как тебе того хочется. Но после выпуска у тебя будет поразительно мало навыков, которые позволят тебе получить настоящую работу. Конечно, в какой-то мере это зависит от твоих способностей, но, думаю, самый важный фактор – удача.

Вот, значит, как обстоят дела. Добро пожаловать в реальный мир…

– Совет номер три.

Ладно, ладно – я был уже готов отказаться от своих слов здесь и сейчас. Однако последний совет Рейко-сан пролил чуток бальзама на мои раны, как и добрая улыбка в ее глазах.

– Несмотря на все это, если ты действительно хочешь попытаться, бояться нечего. Мне кажется, что бы ты ни собирался делать, очень недостойно сдаваться, даже не попытавшись.

– Думаешь?

– Мм. В конце концов, важнее всего, мужик ты или нет, верно?

Рейко-сан медленно потерла руками щеки, слегка порозовевшие от спиртного.

– Но, конечно, вопрос в том, ты сам считаешь, что ты мужик, или нет.

6

На следующий день – это была пятница, 8 мая – я не видел Мей Мисаки все утро.

Я подумал, что, может, она заболела, но вчера она выглядела совершенно нормально…

Неужели?.. Мне в голову закралось подозрение.

После нашего разговора на крыше в среду, во время физкультуры…

«Если ты на крыше школы и слышишь воронье карканье, то, возвращаясь, должен шагнуть на лестницу левой ногой».

Это был первый из «Базовых принципов Северного Ёми», который рассказала мне Рейко-сан. Если его нарушишь и шагнешь правой ногой, то в течение месяца поранишься.

Слышала Мей карканье или нет – в любом случае, шагнула она правой ногой. Тогда… неужели она серьезно поранилась из-за этого? …Что за бред.

Когда я прекратил ворочать эти мысли, мне самому стало смешно, что я о такой ерунде думал наполовину всерьез и даже беспокоился.

Да нет. Этого просто не может быть.

И тем не менее я не смог заставить себя спросить у кого-нибудь, почему она отсутствовала.

7

В частной средней школе К** такого никогда не было, однако в муниципальных, как оказалось, вторая и четвертая субботы месяца – фактически выходные. Где-то эти дни отводятся на «самостоятельную учебную работу», но в Северном Ёми ученики могли проводить дополнительные свободные дни как хотели.

Поэтому в субботу, 9 мая, школы не было. И мне не требовалось рано вставать – точнее, не требовалось бы, если бы не нужно было ехать в городскую клинику возле Юмигаоки. На утро мне назначили осмотр, чтобы проверить состояние здоровья.

Конечно же, бабушка собиралась отвезти меня туда; однако, когда пришло время ехать, выяснилось, что она не может. У дедушки Рёхэя с утра поднялась температура, и он остался в постели.

Это дело не казалось каким-то особо серьезным, но все-таки он был старым человеком, чье поведение вызывало определенное беспокойство, причем постоянно. Я прекрасно понимал, что его нельзя оставлять дома одного, и потому убежденно заявил бабушке:

– Не волнуйся за меня, все будет нормально.

– Ты уверен? Ну тогда спасибо.

Как я и ожидал, на этот раз она не сопротивлялась.

– Будь осторожен и сразу возвращайся домой. Если вдруг почувствуешь себя плохо, тут же вызывай такси.

– Хорошо, ба. Понял.

– Не хочу, чтобы ты перенапрягался.

– Не буду.

– У тебя денег достаточно?

– Да, ба.

Так получилось, что разговаривали мы на первом этаже, рядом с крыльцом, и майна Рей-тян подслушивала, после чего жизнерадостно заорала своим пронзительным голосом, от которого мне хотелось сбежать куда подальше:

– Почему? Почему? Почему? …Давай бодрее. Бодрее.

8

– Так, так, – бормотал пожилой врач, разглядывая на свет рентгеновские снимки моих легких и все время кивая. Потом довольным тоном сказал: – Все чисто. Просто прекрасно. Никаких осложнений. Однако физические нагрузки по-прежнему исключены. Я бы сказал так: давай посмотрим тебя еще через неделю-две, и, если все будет без изменений, ты сможешь ходить на физкультуру.

– Спасибо.

Я скромно поклонился, однако на душе у меня было неспокойно. Прошлой осенью меня вот так же осмотрели вскоре после выписки. Тогда я получил такие же оптимистичные заверения…

Но, конечно, сколько бы я ни тревожился о том, что подобное может повториться, все равно это ничего не изменит. «Теперь тебе беспокоиться не о чем». Надо просто махнуть рукой и довериться оптимизму того, кто уже это пережил… да. Так будет лучше всего.

В поликлиниках при городских больницах всегда много народу. К тому времени, когда мой осмотр был завершен и я расплатился в кассе, время обеда давно прошло. Будучи почти здоровым пятнадцатилетним парнем, я начал страдать от атак голода, однако перспектива обедать в больничной столовке меня совершенно не радовала. Лучше найти по пути домой какое-нибудь местечко, где продают гамбургеры или пончики. Я уже вышел из клиники и направился к автобусной остановке, когда внезапно передумал.

Я зашел сюда впервые за десять дней, причем бабушки, к счастью (хотя она бы жутко рассердилась, если бы я ей такое сказал), со мной не было. Так почему бы не попытаться кое-что сделать – ведь это мне ничем не грозит. Это дело важней, чем голод, верно? …Верно.

Я вернулся в клинику. И направился туда, где была сосредоточена вся моя жизнь в конце прошлого месяца, – в здание стационара.

– Оо? Что случилось, мальчик-жутик?

Поднявшись на лифте на четвертый этаж, я как раз проходил мимо окошка отделения персонала, когда в коридор прямо передо мной вышла знакомая медсестра. Высокая, стройная, с большими глазами, производящими впечатление некоторой неуравновешенности… Мидзуно-сан.

Она рассказывала, что получила квалификацию медсестры только в прошлом году. Здесь она работала совсем недавно, однако, думаю, за десять дней, что я тут проторчал, с ней я говорил больше, чем с кем бы то ни было из персонала. Санаэ Мидзуно-сан.

– О. Здравствуйте.

Кто ищет, тот находит… ну, конечно, все не так пафосно, но именно на эту встречу я сейчас надеялся.

– Что случилось? Сакакибара… Коити-кун, да? Надеюсь, у тебя нет новых проблем с легкими?

– Не, не, ничего такого, – я замотал головой. – Я зашел в поликлинику для проверки. Мне сказали, у меня все в порядке.

– Оо. А что тогда ты делаешь здесь?

– Я, это, хотел с вами встретиться.

Прозвучало глупо – я это понял сразу же, как сказал.

Мидзуно-сан тут же театрально подняла брови.

– Ого, я польщена! Я, конечно рада была бы подумать, что тебе одиноко в школе, где нет таких же сдвинутых, с кем можно пообсуждать жутики… но ты же не поэтому пришел, да? А почему?

– Это… ну, по правде, я хотел вас кое о чем спросить.

Наши дружеские отношения начались с романов Стивена Кинга, которые я читал, пока валялся в больнице. Она как-то раз их заметила.

– Ты что, только это читаешь? – спросила она.

– Не только, нет.

У нее было такое выражение лица, будто она видела что-то сверхъестественное, и потому я хотел ответить коротко, но –

– А что еще? – поинтересовалась она.

У меня само вырвалось:

– Эмм… Кунца, например.

Она фыркнула и скрестила руки на груди каким-то стариковским движением. Она словно пыталась сдержать смех. Тогда-то я и получил от нее прозвище «мальчик-жутик».

– Для человека, который лежит в больнице, читать такие вещи – довольно нетипично.

– Правда?

– Ну, люди ведь не любят боли и страха, так? А когда они больны или травмированы, им обычно как раз больно и страшно.

– Наверно. Но, я что хочу сказать, это же всего лишь книжка, на самом деле я не…

– Угу. Ты абсолютно прав. Ты меня поражаешь, мальчик-жутик.

Очень быстро выяснилось, что она сама обожает «такие вещи». Восточные и западные, современные и классические, романы и фильмы – она ничего не пропускала. Судя по всему, ей самой было одиноко, потому что на работе не было «таких же сдвинутых, с кем можно пообсуждать жутики». И поэтому до самой моей выписки мы много разговаривали, и она рекомендовала мне совершенно незнакомых авторов вроде Джона Саула или Майкла Слейда.

Но я отвлекся.

Я сказал Мидзуно-сан, что хочу ее кое о чем спросить, а мысленно пообещал себе, что когда-нибудь обязательно найду время поговорить с ней о нашем общем увлечении.

– Двадцать седьмого апреля – это был позапрошлый понедельник – здесь никакая девушка не умирала?

9

– Двадцать седьмого апреля? – Мидзуно-сан заморгала своими большими глазами; вопрос явно показался ей странным. – В позапрошлый понедельник, да? Ты ведь тогда был еще здесь, так?

– Ага. Как раз в тот день из меня вытащили трубку.

– И с чего вдруг такой интерес?

Вопрос был вполне естественный. Но я сомневался, что смогу на него внятно ответить, не запутавшись в нюансах.

– Просто… меня беспокоит кое-что.

В итоге я ответил туманно.

В тот день… около полудня я случайно встретился с Мей Мисаки в больничном лифте; это была наша первая встреча. Она вышла на втором подвальном этаже. Там не было ни палат, ни процедурных. Кроме склада и аппаратной, там был только морг.

…Морг.

Думаю, мысленный образ этого места и не давал мне покоя все время. Поэтому, исходя из имеющейся информации, я и задал Мидзуно-сан свой вопрос.

Предположим, именно в морг Мей и шла в тот день. В пустой морг люди, как правило, не ходят. Рассуждая логически – там должно было лежать тело кого-то, кто в тот день умер в больнице. Годное объяснение?

Почему я решил, что это именно девушка?

Это тоже вольная интерпретация тех загадочных слов, которые произнесла тогда Мей. «Моя бедная вторая половинка»…

– Похоже, тут что-то запутанное, – Мидзуно-сан надула одну щеку и прищурилась. – Не могу заставить тебя выложить все как есть, но… дай-ка подумать.

– У вас есть идеи?

– Что касается моих пациентов, то среди них никакая девушка не умирала. Но за всю больницу не поручусь.

– Да, кстати, еще кое-что… – я решил сменить вопрос. – Вы не видели в тот день девушку в школьной форме в этом корпусе?

– Чтоооо? Еще одну девушку?

– В форме средней школы. Темно-синий блейзер. Она с короткими волосами и повязкой на левом глазу.

– С повязкой на глазу, – Мидзуно-сан склонила голову набок. – Из офтальмологии? Ой, погоди. Погоди секундочку.

– Вы ее видели?

– Нет. Я насчет умерших девушек.

– Да?!

– Хммм. Дай-ка вспомнить… – пробормотала Мидзуно-сан, постукивая по виску средним пальцем правой руки. – …Знаешь, вполне возможно, что было такое.

– Правда?

– Мне так кажется, но я слышала мельком и на ходу.

Чтобы не торчать в коридоре, по которому постоянно шастали туда-сюда пациенты, их родственники, врачи и медсестры, она отвела меня в рекреацию, где почти никого не было. Скорей всего, она решила, что если мы так и будем громко разговаривать, стоя посреди коридора, могут возникнуть проблемы.

– Я не уверена на сто процентов, но если ты говоришь про тот понедельник… По-моему, это было примерно тогда, – тихо произнесла Мидзуно-сан. – Но была ли это именно девушка? Насколько я помню, кто-то говорил о молодом пациенте, который здесь лежал уже какое-то время, а потом внезапно скончался.

– А вы не знаете, как его звали?

Мое сердце колотилось сильнее, чем мне бы хотелось. И я не мог сдержать дрожи, которая, не знаю почему, пробегала по всему телу.

– Как его звали, или чем он был болен, или еще что-нибудь?

Поколебавшись немного, Мидзуно-сан огляделась и, понизив голос еще больше, предложила:

– Почему бы мне не попробовать что-нибудь выяснить?

– А у вас не будет неприятностей?

– Всего лишь порасспрашиваю – ничего страшного. У тебя есть сотовый телефон?

– А, ага.

– Дай мне свой номер, – отрывисто сказала она, доставая мобильник из кармана халата. – Когда я что-то узнаю, дам тебе знать.

– Правда? У вас точно не будет неприятностей?

– Чего не сделаешь для родственной души. Ты проделал весь этот путь – наверняка у тебя есть какие-то основания, – ответила молодая медсестра, обожающая триллеры, и в глазах ее вспыхнули озорные искорки. – Взамен ты когда-нибудь расскажешь мне, зачем тебе все это надо. Договорились, мальчик-жутик?

10

Эту странную вывеску я обнаружил задолго до того, как Йомияму окутали сумерки.

Я возвращался домой из Юмигаоки.

С автобуса я сошел в местечке под названием Акацки, расположенном на полпути между больницей и домом бабушки с дедушкой (так я решил, сверившись с довольно туманной картой у себя в голове). Найдя поблизости фастфуд, я разобрался с голодом и зашагал по жилому району. Несмотря на субботний день, на улицах было почти пусто, а среди людей, которые мне все-таки встречались, не было ни одного знакомого (что, впрочем, неудивительно). Никто со мной не заговаривал, я ни с кем не заговаривал, и моего внимания тоже ничто не привлекало. Я шел прочь из этого квартала, от автобусного маршрута; пройдя узким переулком, обнаружил несколько довольно красивых домов; потом пошел дальше… В общем, никакой особой цели у меня не было – я просто брел куда глаза глядят.

Если я заблужусь – ну, как-нибудь все образуется.

С таким вот пофигистическим настроением я и устроил себе эту прогулку. Возможно, такова сила юноши, прожившего пятнадцать лет в Токио без матери.

Я осознал вдруг, что шла уже третья неделя моего пребывания в Йомияме, но впервые у меня было столько свободы и я мог не беспокоиться о том, как на меня смотрят окружающие. Если я не вернусь домой до темноты, бабушка наверняка будет страшно волноваться, но в таком случае она позвонит мне на мобильный.

«Наконец-то вот он, вкус свободы!»

…Как это далеко от того, что я сейчас чувствовал. По правде, все, чего я хотел, – бесцельно побродить по городу на своих двоих. Не более.

Был четвертый час дня, и мир казался каким-то странно выцветшим. Признаков приближения дождя не замечалось, однако высоко в небе собирались не по сезону темные облака. Мне показалось, что они прекрасно отражают мое настроение…

Только что я обнаружил столб с названием района, где я находился, «Мисаки».

Опять Мисаки? Кандзи другие, конечно, но…

Я нанес название на свою туманную мысленную карту. Судя по всему, я сейчас находился, грубо говоря, в середине треугольника, образуемого больницей, домом бабушки с дедушкой и школой.

Тут-то это и произошло.

Дорога шла в гору, причем с приличным уклоном.

То здесь, то там стояли маленькие магазинчики, каждый отдельно от остальных; но людей я поблизости не видел. И вдруг –

Мой взгляд остановился на странной черной вывеске, где кремовой краской были выведены эти слова.

Недружелюбная на вид трехэтажная бетонная коробка. Типичное офисное здание, совсем не такое, как жилые дома вокруг; только непохоже было, чтобы на втором и третьем этажах располагались еще какие-то магазины или конторы.

Вывеска была возле двери первого этажа и совершенно не бросалась в глаза. Рядом начиналась наружная лестница, ведущая на верхние этажи. Немного в стороне на улицу смотрело большое овальное окно, утопленное в стену. Витрина, что ли? Однако никакой подсветки не было, да и вообще вид был заброшенный – как будто этой витриной никто не пользовался.

Невольно застыв на месте, я снова посмотрел на вывеску и вполголоса прочел надпись:

– Пустые синие глаза в сумраке Ёми… что это значит?

Ниже этой вывески была другая, больше похожая на табличку, – старая некрашеная дощечка. На ней, судя по всему, кисточкой для каллиграфического письма, было выведено:

Что это за заведение?

Магазин антиквариата или что-нибудь в том же духе? Или…

Внезапно мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Я огляделся, однако на улице вообще людей не было, тем более таких, кто на меня бы пялился.

Нависающее над головой небо было темнее обычного. В воображении у меня возникла картина, как этот уголок города под названием Мисаки стремительно погружается в сумрак. Почти боясь чего-то, я подошел к овальному окну.

Внутри было темно, разглядеть ничего не удавалось. Я придвинулся вплотную и чуть ли не вжался носом в стекло.

– Уаа! – вырвалось у меня, и я застыл. Холодное онемение поползло от основания шеи в плечи, потом в руки.

За окном было…

За окном было нечто, невероятно странное и невероятно красивое.

На полу стоял круглый черный стол, накрытый багровой скатертью. На нем виднелась верхняя половина женского тела. Женщина обеими руками приподнимала черную вуаль.

Белая, гладкая кожа, пугающе прекрасные черты лица… это была молодая девушка. Спадающие на грудь черные как смоль волосы. Ярко-зеленые глаза. Ее красное платье, как и туловище, было обрезано в талии.

– Круто…

Потрясающе странная, до ужаса прекрасная – кукла девушки почти в натуральную величину, но только верхняя половина тела, выставленная как украшение.

Что это за место?

Что это за?..

В недоумении я снова кинул взгляд на вывеску у входа.

И тут в кармане куртки что-то завибрировало. Мне звонили по мобильнику.

Что, бабушка уже волнуется?

Уверенный в том, какое имя сейчас увижу, я коротко вздохнул и достал телефон. Однако на ЖК-дисплее отобразился незнакомый номер.

– …Да?

Едва ответив, я тут же услышал женский голос.

– Сакакибара-кун?

Я его узнал – в конце концов, считанные часы назад я слышал этот голос вживую. Это была Мидзуно-сан из городской больницы.

– Я узнала кое-что насчет того, о чем мы с тобой говорили.

– Правда? Быстро вы.

– Меня тут поймала одна семпай, которая знает все и обожает сплетничать, и я сразу же ее спросила. Она сказала, что слышала еще от кого-то, так что за стопроцентную точность информации не ручаюсь. Но проверить бумаги будет трудновато. Выкладывать?

– Конечно.

Моя рука невольно сжала телефон. По телу вновь прошла дрожь.

– Пожалуйста, расскажите.

Даже говоря по телефону, я по-прежнему не мог отвести взгляда от куклы за окном.

– В позапрошлый понедельник действительно умерла одна девочка, – сообщила Мидзуно-сан. – Ученица средней школы.

– А…

– Ей в другой больнице сделали серьезную операцию, потом перевели к нам. Операция прошла очень успешно, девочка поправлялась, но потом ее состояние стало резко ухудшаться. Врачи просто не успели ничего сделать. Она была единственным ребенком в семье, родители были вне себя от горя.

– Как ее звали? – спросил я. Глаза девушки за окном, смотрящие на меня из полумрака, я мысленно связал со словами «пустые синие глаза» на вывеске. – Вы не знаете, как ее звали?

– Ммм… – голос Мидзуно-сан захрипел; уровень сигнала вдруг упал. – Я спрашивала у той же женщины, а она сама была не очень уверена… но все-таки я вытащила из нее имя.

– Ну?

– Девочку звали то ли Мисаки, то ли Масаки – что-то в таком роде.

Глава 4. Май III

1

Я снова очутился в районе Мисаки, возле «Пустых синих глаз в сумраке Ёми», почти через неделю, в пятницу, и теперь – действительно в сумерках.

Тогда я здесь оказался абсолютно случайно – наткнулся на это место, слоняясь по городу; однако теперь ситуация была немного иная. Нет, я не хочу сказать, что с самого начала намеревался сюда прийти. Я преследовал другую цель, а в результате очутился здесь, хотя вовсе не собирался.

Солнце еще не зашло. Но света уже стало так мало, что слово «сумерки» вполне годилось. Если бы даже в красных лучах закатного солнца ко мне подошел кто-то знакомый, не думаю, что смог бы с ходу его узнать.

О своей изначальной цели я уже практически не думал. «Надо просто отправляться домой», – с этой мыслью я почти уже развернулся, когда вдруг заметил кое-что. Прямо передо мной была вывеска «сумрака Ёми».

Мои ноги сами зашагали к ней, будто их тянуло что-то. За овальной витриной, как и на прошлой неделе, виднелась красивая, но пугающая верхняя половина девушки, и я мертво отражался в ее «пустых глазах».

Что же это за место?

На что оно похоже внутри?

Эти вопросы не выходили у меня из головы еще с того, первого раза…

Устоять перед любопытством было невозможно. Решительно загнав изначальную цель в дальний уголок сознания, я открыл дверь рядом с вывеской.

Над головой глухо звякнул колокольчик. Я робко вошел.

Внутри царила довольно гнетущая атмосфера, во многом из-за тусклого, рассеянного освещения; здесь было больше похоже на сумерки, чем настоящие сумерки на улице. Помещение оказалось довольно просторным – просторнее, чем я ожидал, – и я не видел дальней стены. То тут, то там горели разноцветные лампочки, выхватывая из темноты множество кукол. Среди кукол попадались большие, выше метра ростом, но в основном были маленькие.

– Добро пожаловать, – поприветствовал посетителя голос.

Слева от входа, прямо за витриной, стоял длинный тонкий стол, за которым я различил некую фигуру. На фигуре была одежда тусклой расцветки, из-за чего она как будто сливалась с полумраком комнаты. Судя по голосу, это была женщина, причем старая.

– Э… зд-дравствуйте.

– О, что такое? Нечасто к нам заходят молодые люди. Вы клиент? Или, быть может…

– Это, я просто проходил мимо и подумал, что здесь за магазин. Здесь же… магазин, да?

На одном из краев стола стоял древний кассовый аппарат. На деревянной табличке перед ним желтым мелом было выведено: «Вход на выставку – ¥500». Я покопался в карманах школьной формы и достал кошелек.

– Вы учитесь в средней школе? – спросила женщина, и я вздрогнул.

Тут же взял себя в руки и ответил:

– Да, в Северном Ёми.

– В таком случае можете пройти за полцены.

– Эмм, спасибо.

Я подошел к столу и подал требуемую сумму. Протянутая ко мне рука действительно оказалась старой и морщинистой; и теперь я смог разглядеть лицо женщины.

Абсолютно белые волосы, крючковатый нос, как у колдуньи. Глаз ее я не видел, потому что она носила очки с темно-зелеными линзами.

– Ээ… это кукольный магазин? – тихо спросил я.

– Кукольный магазин? – старуха склонила голову набок и что-то пробормотала себе под нос, потом продолжила: – Ну, полагаю, наполовину магазин, наполовину выставка.

– …А.

– Мы действительно продаем, но не то, что может себе позволить мальчик из средней школы. Но не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно. Других посетителей все равно сейчас нет.

Старуха положила обе руки на стол и медленно подалась вперед. Судя по этому движению, в обычной позе она меня плохо видела.

– Я сделаю чай, если вам угодно, – сказала она, придвинувшись настолько, что я ощутил ее дыхание. – У задней стены есть диванчик; если вы устанете, можете присесть и отдохнуть.

– Хорошо. А, но… чай не нужно, спасибо.

– Чувствуйте себя как дома.

2

В магазине – видимо, все-таки правильнее сказать «на выставке» – играла струнная музыка, такая же унылая, как и освещение. Похоже, основную мелодию вела виолончель. Где-то когда-то я эту мелодию уже слышал, но (увы мне) в этих делах я был полным неучем. Пусть мне скажут, что это шедевр классической музыки от великого композитора или что это какой-нибудь современный хит – в любом случае я отвечу «вот как?» и приму сказанное на веру.

Сумка мне мешала, поэтому я положил ее на диван, а потом, стараясь дышать и шагать как можно тише, принялся разглядывать кукол – их были буквально толпы.

Сначала я невольно оглядывался время от времени на старуху за столом, но вскоре перестал о ней думать. Куклы в полумраке комнаты полностью захватили меня, ни на что другое внимания не оставалось.

Стоящие куклы, сидящие куклы, лежащие куклы. Куклы с удивленно распахнутыми глазами, куклы с задумчиво прикрытыми глазами, куклы с сонно закрытыми глазами…

Большинство кукол изображали красивых девочек, но попадались и мальчики, и животные, и даже вовсе странные существа, полулюди-полузвери. А еще здесь были картины на стенах, не только куклы. Особенно бросались в глаза картины маслом с разными фантастическими пейзажами.

Примерно половина кукол, как и та, что в витрине, были шарнирными. Все их суставы – запястья, локти, плечи, лодыжки, колени, тазобедренные – были сделаны в виде шариков, чтобы куклы могли принимать любые позы. Это придавало им уникальное, магнетическое очарование.

Как бы это выразить словами? Они были полны холодного, приторного реализма и в то же время нереальны. Они походили на людей и в то же время не походили. Они были частью мира смертных, но не вполне принадлежали ему. Как будто им удалось принять эту форму и сохранить тень своего существования на призрачной грани между «здесь» и «там»…

…Сколько прошло времени?

Я глубоко дышал. Как-то незаметно меня охватила нелепая мысль: что я должен дышать за них, лишенных своего дыхания.

Я немножко знал про этот тип кукол.

Среди книг отца я как-то нашел фотоальбом с работами немецкого кукольника Ханса Беллмера – кажется, это было на весенних каникулах перед тем, как я пошел в среднюю школу. И еще я видел пару фотоальбомов с уймой кукол, сделанных уже в Японии, но под некоторым влиянием Беллмера.

Однако вживую и вблизи я их видел впервые, тем более в таком количестве.

Я продолжал дышать глубоко – уже сознательно. Отчасти из-за ощущения, что иначе мое дыхание может вообще прекратиться, а я и не замечу.

Рядом с большинством кукол были таблички с именем автора. И рядом с большинством картин на стенах тоже. Все имена были мне незнакомы, но мало ли, может, среди них есть какие-нибудь знаменитости.

Эту табличку я обнаружил в самом дальнем углу, когда, закончив осматривать лес кукол, уже собрался было вернуться к диванчику и забрать сумку.

Рядом с надписью была стрелка, показывающая под углом вниз. Чего?.. Подойдя почти вплотную, я увидел наконец лестницу в подвал.

Я обернулся на старуху.

Она сидела за столом, опустив голову, и совершенно не двигалась. Может, она дремала. Или думала о чем-то. В любом случае…

Раз тут ясно написано «добро пожаловать», вряд ли я должен спрашивать, прежде чем спускаться.

По-прежнему глубоко дыша, я тихо направился к лестнице.

3

В подвале было теснее, чем на первом этаже. И здесь было довольно прохладно – ощущение такое, будто я попал в гробницу.

Низкая температура была, наверно, из-за того, что владельцы контролировали влажность осушителем воздуха. Несмотря на это рациональное объяснение, мне казалось, что с каждым шагом вниз из меня жизнь высасывается, – возможно, из-за того, что холод полз по ногам вверх. Когда я спустился до конца, у меня в голове почему-то все затуманилось, а на плечи словно навалился невидимый груз.

И –

Как я и ожидал (хотя особых оснований для этого не было), передо мной открылась картина, не имеющая ничего общего с миром смертных.

В таком же тусклом свете, как и на первом этаже, хотя и более белом…

Куклы в колоссальном количестве были на антикварном ломберном столе, на креслах, в старинных шкафчиках, на каминной полке, даже прямо на полу. Хотя точнее было бы сказать не «куклы», а «разнообразные части кукол».

Верхние части, вроде той девочки у окна, стояли на столе, животы лежали в креслах, головы и руки – на полках. Такая вот комната. Несколько рук стояло внутри камина, ноги торчали из-под шкафов и кресел.

Если попробовать представить себе комнату по такому описанию, трудно отделаться от мысли, что это что-то гротескное и тошнотворное; однако, как ни странно, ничего подобного я не чувствовал. Чувствовал я, сам не знаю почему, какую-то высшую эстетику в том, как тут все было устроено, включая хаотичное нагромождение фрагментов. Хотя, может, это только мое воображение.

Кроме камина, в беленных известкой стенах было еще несколько углублений. Естественно, их тоже занимали куклы.

В одной нише я увидел куклу, у которой недоставало только правой руки; лицом она походила на девочку в витрине. В соседней нише был мальчик, нижнюю половину лица которого укрывали сложенные тонкие крылья, как у летучей мыши. И еще в одной нише были красивые сиамские близнецы, сросшиеся на уровне животов.

По мере того как ноги медленно несли меня вглубь комнаты, мое дыхание становилось все глубже – еще глубже, чем раньше.

С каждым вдохом холод проникал мне в легкие и словно расходился по всему телу. «Как будто с каждым шагом я все ближе подхожу к их миру», – неожиданно подумалось мне. А может…

Здесь играла та же тоскливая струнная музыка, что и наверху. Если бы она прекратилась, я, может, услышал бы тайное перешептывание кукол в этом холодном подвале. Такая мысль меня тоже посетила…

Почему?

Что я делаю здесь, окруженный со всех сторон этими штуками?

Конечно, этот вопрос я не задал себе в таких конкретных словах.

Что я сейчас здесь делаю…

…Моя первоначальная цель. Если не выбирать красивых слов – я следил кое за кем.

После шестого урока я собрался идти домой вместе с Юей Мотидзуки, фанатом Мунка, который жил в той же стороне, что и я. Как-то так получилось, что к нам присоединились Кадзами, Тэсигавара и щуплый, с детским лицом паренек по имени Маэдзима (он вроде один из лучших в секции кендо). Идя по коридору, я вдруг увидел в окно Мей Мисаки, бредущую через школьный двор. Почему-то после большой перемены она не появлялась в классе, и я понятия не имел, где она пропадала.

Я бросил: «Ладно, ребят, пока», – и сбежал. Парням, которые были со мной, при виде моей реакции небось захотелось простонать: «Блин, он опять…»

Та самая Мей, которая в понедельник и вторник на этой неделе вовсе прогуляла школу.

Может, она правда сильно поранилась? Чем дольше она отсутствовала, тем сильнее я беспокоился; однако настала среда, и утром Мей явилась как ни в чем не бывало и преспокойно уселась за свою заднюю парту у окна. По ней совершенно не было видно, чтобы она болела или еще что-то.

Я подумал, что, может, мне удастся с ней поговорить на крыше во время физкультуры, ну, как на прошлой неделе. Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Она просто не пришла. И до конца дня ее уже не было. Правда, в четверг и пятницу – то есть вчера и сегодня – мне удалось пару раз перекинуться с ней словами. Честно говоря, я с удовольствием бы поговорил подольше и побольше, но что я мог? У меня просто не было ни шанса…

И вот я ее увидел, как раз когда направлялся домой.

Задним умом понимаю, что вел себя просто постыдно. Я поддался импульсу. Пулей вылетел из школьного здания и побежал в том направлении, куда ушла Мей. Потом увидел, как она выходит через задние ворота. Я вполне мог бы позвать ее, но выкинул эту мысль из головы и решил незаметно двигаться за Мей.

Так началась слежка, которая и была моей «изначальной целью».

Я шел за Мей, периодически теряя ее из виду на улицах города, который по-прежнему знал неважно, но всякий раз обнаруживая опять. Конечно, я думал, что непременно окликну ее, когда подойду достаточно близко. Но почему-то расстояние между нами не очень уменьшалось, и с какого-то момента следовать за Мей и стало моей целью.

Начали подбираться сумерки, и я потерял ее из виду в очередной раз, теперь уже окончательно; это было совсем недавно. Я понятия не имел, каким именно путем шел, но, сам того не сознавая, я очутился здесь – в районе Мисаки, возле «Пустых синих глаз в сумраке Ёми».

Мей Мисаки.

За те несколько дней, что я успел провести в новой школе, исходящее от нее ощущение загадочности – я бы даже сказал, «потусторонности» – становилось все мощнее и глубже, формируясь в моей голове в «нечто».

Тем не менее я не мог в полной мере понять, что это за «нечто». Была уйма вещей, по поводу которых я ничего не понимал и не мог сформировать своего мнения; честно говоря, того, чего я не понимал, было намного больше, чем наоборот. Плюс еще недавние слова Мидзуно-сан. Я отчаянно пытался придумать, как же мне интерпретировать ее информацию, но ничего в голову не приходило. Честно – я был просто в растерянности.

Конечно, самый быстрый путь – спросить саму Мей. Я это знал, но…

– …А!

У меня вырвался вскрик. Я увидел кое-что в дальнем конце этого странного подвального помещения – кое-что, что до сих пор избегало моего взгляда.

Это был…

Поставленный вертикально шестиугольный черный ящик в рост ребенка. Гроб? Ну да, гроб. Большой гроб в западном стиле, запрятанный сюда; а в нем…

У меня перед глазами все поплыло; я помотал головой, чтобы прийти в себя. Растирая руками замерзшие плечи, я подошел к гробу. Там была кукла – выполненная в совершенно ином стиле, чем остальные куклы в подвале. Мой взгляд буквально прилип к ней.

Кукла девушки, целая – с руками, ногами, головой, – одетая в тонкое белое платье.

Она была чуть меньше, чем в реале. Это я мог сказать совершенно точно, потому что знал кое-кого, кто выглядел в точности как эта кукла.

– …Мей?

Вот почему мой голос слегка дрожал.

– Почему?..

Почему она похожа на Мей?

Волосы у куклы были красновато-коричневые, не как у Мей, и спускались ниже плеч, но черты лица, телосложение… все было точь-в-точь как у Мей Мисаки, которую я знал.

Правый глаз, уставившийся в пространство, – «пустой синий глаз». Левый – скрыт за волосами. Кожа – еще более бледная и восковая, чем у настоящей Мей. Бледно-розовые губы – чуть приоткрыты, как будто кукла вот-вот скажет…

Что?

Кому?

Что ты, черт возьми, такое?..

Голова стала кружиться еще сильнее. Мягко сжав ее руками, я стоял перед гробом, застывший, ошеломленный. И тут –

Из ниоткуда ко мне пришел ее голос, хотя я понятия не имел, как я мог его слышать.

– Пф. Значит, такие штуки тебе не противны, Сакакибара-кун?

4

Разумеется, кукла в гробу не говорила – это невозможно. Но на миг я был полностью уверен, что это именно она; ничуть не преувеличу, если скажу, что у меня чуть снова разрыв легкого не случился от потрясения. Я сделал шаг назад, непонимающе глядя кукле в лицо.

В следующий миг мне показалось, что я услышал смешок. Но, конечно, губы куклы не шелохнулись.

– Что ты здесь делаешь? – вновь раздался голос.

Это точно был голос Мей Мисаки. Значит, он правда исходил от куклы передо мной.

Галлюцинация? Не может быть…

Я убрал руки от лица и помотал головой. И лишь тогда увидел новую фигуру.

Темно-красная портьера, находящаяся сбоку от гроба и потому затененная им, отодвинулась. И из-за нее беззвучно появилась она – настоящая Мей Мисаки.

Это выглядело так, будто стоящая передо мной кукла отбросила тень и эта тень вдруг обрела плоть, хоть и оказалась одета в форму Северного Ёми, а не в платье.

У меня вырвалось «уу», потом –

– Чего…

– Я не пыталась спрятаться и напугать тебя, – ответила Мей своим обычным холодным голосом. – Ты сам случайно сюда подошел.

…Что тогда ты тут делаешь? Главное – как ты так внезапно здесь очутилась? В смысле, блин…

Мей беззвучно обошла гроб. Школьной сумки при ней не было.

Остановившись перед гробом, она искоса глянула на куклу.

– Ты решил, что она похожа на меня? – спросила она.

– А, ага.

– Она похожа. Но она – только половина меня. Может быть, даже меньше.

С этими словами она медленно потянулась к кукле правой рукой и погладила ее красновато-коричневые волосы. Я увидел скрытый прежде левый глаз. На нем не было повязки, как у Мей; это был «пустой синий глаз», такой же, как правый.

– Что ты тут делаешь? – наконец выдавил я.

Мей легонько провела пальцем по щеке куклы.

– Я спускаюсь иногда сюда. Мне здесь нравится.

…Это мне мало что сказало.

Оставалось непонятным, зачем вообще она пришла в этот дом.

– У меня к тебе тоже есть вопрос, – Мей повернулась спиной к кукле в гробу, а ко мне, соответственно, лицом. – Что ты здесь делаешь, Сакакибара-кун?

– Ээ… я…

Не мог же я сознаться, что следил за ней от самой школы.

– Мне уже давно было интересно, что это за магазин. На той неделе я сюда случайно забрел и увидел его. И сегодня решил зайти внутрь.

Выражение лица Мей не особенно изменилось; она просто кивнула.

– О. Интересное совпадение. Некоторые считают, что такие куклы, как на этой выставке, страшноватые. Ты к ним не относишься, да?

– Ну…

– Что ты подумал? Когда зашел сюда?

– Я подумал, что это классно. Не могу объяснить словами, но они красивые. Они как будто из другого мира, и когда я на них смотрю, у меня в груди начинается что-то…

Я изо всех сил пытался подобрать слова, но объяснение получилось каким-то неуклюжим. Мей ничего не ответила и молча подошла к одной из ниш в стене:

– Мне вот эти нравятся больше всех, – сказала она, заглянув в нишу. Там были красивые сиамские близнецы, которых я уже видел. – У них такие мирные лица. Они могут быть так спокойны, хоть и связаны между собой. Это странно.

– Может, они спокойны именно потому, что связаны.

– Вряд ли, – пробормотала Мей, потом продолжила нормальным голосом. – Если бы они были спокойны, потому что не связаны друг с другом, я бы поняла.

– Хммм.

Разве обычно не наоборот? Так я подумал, но произносить ничего не стал, а просто смотрел на нее. Мей шевельнулась, и я решил, что она собирается снова повернуться ко мне, но она вместо этого вдруг спросила:

– Ты хотел узнать, почему у меня повязка на левом глазу, да?

– Нет, я –

– Хочешь, покажу?

– Э?..

– Хочешь, покажу, что у меня под этой повязкой?

Мей прикоснулась кончиками пальцев левой руки к белой повязке. Правая рука взялась за шнурок, обхватывающий ухо.

В полном шоке и недоумении, я не мог отвести взгляда от движений ее рук. Фоновая струнная музыка в какой-то момент прекратилась. В этой чуднОй подвальной комнате, наполненной молчанием и безголосыми куклами, меня охватило ощущение, будто Мей делает что-то непристойное; я попытался скинуть это ощущение.

Теперь уже в любой момент…

Повязка Мей спАла. Увидев ее левый глаз, я ахнул.

– Э-это…

Пустой синий глаз.

– Это… искусственный глаз?

Совсем как у куклы в гробу.

Он не имел ничего общего с черным правым глазом, устремленным на меня. Этот синий глаз был в точности как те, в глазницах куклы; он блестел так же безжизненно…

– Слева у меня – «глаз куклы», – шепотом произнесла Мей. – Он видит то, что лучше бы не видеть, поэтому обычно я его закрываю.

…Это не очень-то многое объяснило.

Я не понимал ни что она имела в виду, ни почему она все это делала.

У меня опять начала кружиться голова. Дыхание стало хриплым, сердце, казалось, колотилось прямо в ушах. И все тело охватил холод еще сильнее, чем прежде.

– Ты себя нормально чувствуешь?

В ответ я вяло качнул головой. Глаз Мей, который не был «глазом куклы», сощурился.

– Возможно, здесь все-таки не самое лучшее место, если ты не привык.

– В смысле?

– Куклы… – начала было Мей, потом замолчала. Вернула повязку на место и продолжила: – Куклы пустые.

Пустые, в сумраке Ёми…

– Куклы – это пустота. Их тела и сердца – полная пустота… вакуум. Эта пустота похожа на смерть.

Мей продолжала говорить, будто открывая мне тайны мира смертных.

– Пустые вещи хотят заполнить себя чем-то. Когда их помещают в такое замкнутое пространство с таким равновесием… становится плохо. Поэтому. Ты не чувствуешь, что из тебя высасывают? Высасывают все, что внутри?

– Ага…

– Ты перестанешь обращать внимание, когда привыкнешь. Идем, – Мей беззвучно прошла мимо меня и направилась к лестнице. – Наверху получше.

5

Старухи за столом у входа уже не было. Интересно, куда она делась. Отошла в туалет? Струнной музыки по-прежнему не было слышно, и в унылом магазине-выставке царила гробовая тишина. Как будто «смерть» действительно была где-то рядом…

Мей без колебаний села на диванчик, где я оставил сумку. Она молчала, и я тоже молча сел, повернувшись к ней вполоборота.

– Ты сюда часто ходишь? – осторожно начал я расспрашивать.

– Думаю, да, – сухо пробормотала Мей.

– Ты живешь где-то рядом?

– Ага.

– Тут… на вывеске снаружи написано: «Пустые глаза…» Так называется этот магазин – ну, выставка?

Мей молча кивнула, и я продолжил:

– А что такое «Студия М»? Такая табличка под вывеской.

– На втором этаже кукольная мастерская.

– Там делают кукол?

– Там делают кукол Кирики, – поправила Мей.

– Кирика?

– Пишется с помощью кандзи «туман» и «фрукт». Так зовут женщину, которая делает кукол в студии наверху.

Тут я вспомнил, что видел это имя на табличках возле некоторых из кукол, выставленных на первом этаже. И, кажется, возле некоторых из картин.

– Куклы в подвале тоже ее? – Я кинул взгляд на лестницу. – Там ни одной таблички нету.

– Думаю, там они все ее.

– И та, в гробу?

– …Да.

– Эта кукла… почему она… – я просто не мог не спросить. – Почему она так похожа на тебя?

– Не знаю, – Мей, приподняв голову, ушла от ответа. Притворялась? Похоже на то.

Уверен, у нее есть основания для этого. Наверняка она знает. И все же…

Я тихо вздохнул и уткнулся взглядом в колени.

У меня была уйма вопросов. Но что именно спрашивать и какими словами? Блин. Чего об этом размышлять. Вряд ли тут найдется ответ, в который можно ткнуть пальцем и сказать: «Вот! Вот идеальное решение».

Собрав волю в кулак, я наконец приступил.

– Я уже спрашивал, когда мы разговаривали на крыше. Когда мы впервые встретились в лифте в больнице, ты что-то держала. Это тоже была кукла?

В прошлый раз она не стала отвечать. Но сегодня реакция Мей была другой.

– Да.

– Ты говорила, тебе надо «отнести ее» куда-то?

– …Ага.

– Ты же вышла на втором подвальном этаже, да? Ты шла в морг?

Мей резко отвела взгляд, будто спасаясь от чего-то, и в помещении вновь повисло молчание. Если бы ответ был «нет», вряд ли она бы так сделала. Ну, мне так показалось.

– В тот день – двадцать седьмого апреля. Я слышал, в больнице умерла одна девочка. Ты не…

Может, это освещение было виновато, но лицо Мей показалось мне более бледным и восковым, чем обычно. Бледные губы слегка дрожали.

«Ой-ей-ей… она сейчас превратится в куклу, как та, в гробу». Эта идиотская мысль мелькнула у меня в голове, и мое сердце сжалось.

– …Это…

Я отчаянно пытался хоть что-нибудь сказать, хоть как-нибудь поддержать увядший разговор.

– …Эээ, я, в смысле…

Судя по тому, что Мидзуно-сан рассказала мне по телефону в прошлую субботу…

Девочку, умершую в больнице, звали не то Мисаки, не то Масаки. Что это значило? На что это могло намекать? Было не очень трудно прийти к выводам, позволяющим связать все воедино, но…

– Скажи… Мисаки-сан, у тебя есть старшая сестра или, может, младшая? – набравшись храбрости, спросил я наконец. После краткой паузы, по-прежнему не глядя на меня и не произнося ни слова, Мей качнула головой.

«Она была единственным ребенком в семье, родители были вне себя от горя».

Это тоже мне сказала тогда Мидзуно-сан.

Умершая девочка – единственный ребенок в семье. И у Мей нет сестер. Однако здесь никакого противоречия. Это могла быть не родная ее сестра, а двоюродная, скажем, или… В общем, возможны разные варианты. То же самое с вопросом, звали ту девочку Мисаки или Масаки. Это может быть совпадение, а может быть не совпадение. А может быть вообще ошибка в том рассказе, который я услышал…

– Тогда почему ты?..

Внезапно она меня резко перебила – словно ударила.

– Действительно, почему!

Она снова уставилась на меня. Ее черный глаз – не кукольный – излучал холод, и мне вдруг показалось, что он видит все насквозь. На этот раз уже я невольно отвел взгляд.

По рукам у меня мурашки побежали. И не только по рукам, а словно и в голове засуетились.

Что это? Что происходит?

Я ничего не понимал.

Заставив себя снова дышать глубоко и размеренно, я пробежался взглядом по армии кукол. Возникло вдруг ощущение, что они смотрят на меня, все до единой. Старухи за столом по-прежнему не было… и тут я вспомнил наш с ней недавний разговор. Лишь сейчас мое внимание привлекла некая фраза… Что старуха хотела этим сказать?

…Аах, по-прежнему не понимаю. Слегка… да нет, ни черта не понимаю.

Сделав особо глубокий вдох, я снова посмотрел на Мей.

На какой-то миг из-за освещения мне показалась, что ее сидящая на диване фигура вся превратилась в глубокую тень. Я вспомнил то впечатление, которое у меня возникло, когда я впервые увидел ее в классе. «Тень» с размытыми контурами, практически за гранью реальности…

– Уверена, ты хочешь многое у меня спросить, – сказала Мей.

– Аа, это…

– Так будешь спрашивать?

Ее прямой вопрос заставил меня в панике искать, что ответить. Уголком глаза я видел ее блестящий именной бейджик на школьной форме. Слово «Мисаки», напечатанное черными чернилами на мятой, грязной светло-сиреневой карточке…

Я зажмурился, потом снова открыл глаза, пытаясь как-то привести эмоции в порядок.

– С того самого дня, как я сюда перевелся, мне куча вещей кажутся странными. И… ну, поэтому я…

– Я тебе говорила, чтобы ты был осторожен? – Мей тихо вздохнула и пробежалась кончиками пальцев по краю повязки. – И я тебе говорила не подходить ко мне. Но, может быть, уже поздно.

– Поздно? Что поздно?

– Ты все еще ничего не знаешь, да, Сакакибара-кун? – она снова тихо вздохнула и выпрямилась, оторвавшись от спинки дивана. – Это долгая история.

И Мей начала говорить; голос ее звучал чуть глуше, чем раньше.

– Эта история случилась давно… двадцать шесть лет назад в Северной средней школе Йомиямы, в классе три-три. Неужели тебе еще никто ее не рассказывал?

6

– Двадцать шесть лет назад в Северном Ёми был один ученик. «Его» все любили с первого класса. «Он» был хорош в учебе, спорте, искусстве, музыке… и все-таки не из тех вундеркиндов, от которых тошнит. «Он» по-доброму относился абсолютно ко всем, причем это тоже не зашкаливало. И поэтому «его» все обожали – и другие ученики, и учителя.

Мей тихо рассказывала, уставившись куда-то в пространство. Я слушал, не перебивая.

– Когда перед последним годом всех распределяли по классам, «он» угодил в класс три. Начался первый триместр, этому ученику исполнилось пятнадцать, а потом «он» внезапно погиб. Говорят в основном, что «он» вместе с семьей попал в авиакатастрофу, но есть и другие версии. Что не самолет разбился, а машина, или что дома был пожар… разные, в общем.

Короче, весь класс был просто в шоке. «Не может быть», «не верю» и тому подобное. От горя все были как пришибленные. И вдруг кто-то из них сказал.

Мей покосилась на меня, но я сидел молча. Я совершенно не представлял, как тут реагировать.

– «"Он" не умер», так он сказал, – тихо продолжила Мей. – «Смотрите, "он" здесь, с нами». Он показывал на парту того ученика и все повторял: «Смотрите, "он" вот здесь, живой, "он" прямо здесь»…

И тогда остальные ученики один за другим подключились и тоже стали говорить: «Точно, "он" не умер, "он" жив, "он" здесь…» Это разошлось по классу, как цепная реакция.

Никто не хотел верить. Они просто не могли принять тот факт, что самый популярный ученик в классе так вот взял и умер. Их чувства вполне можно понять. Но… проблема в том, что они продолжали это и дальше.

– «Это»? – я раскрыл рот впервые с начала ее рассказа. – Что за «это»?

– Весь класс и дальше продолжал делать вид, что тот ученик жив. Классный тоже подключился. Он им говорил: «Конечно, "он" не умер. "Он" жив, "он" сейчас здесь, "он" по-прежнему наш одноклассник. И мы должны все вместе трудиться, чтобы закончить год». И так далее.

«Мы все должны помогать друг другу, и тогда ваш последний год в средней школе пройдет хорошо», – не знаю, почему, но мне вспомнилась речь Кубодеры-сэнсэя, когда он представлял меня классу в мой первый день в школе; она наложилась на слова учителя двадцатишестилетней давности в пересказе Мей.

«Каждый из нас сделает то, что должен. И тогда в марте будущего года…»

– В общем, весь класс три-три так вот и провел остальную часть своего последнего учебного года в средней школе. Парту умершего ученика они оставили в точно таком виде, в каком она и была, и иногда подходили поговорить с «ним», или дурачились, или шли домой вместе с «ним»… Конечно, они всего лишь делали вид. А когда пришло время выпускной церемонии, директор даже выделил стул для этого ученика.

– Это все правда? – спросил я, не в силах больше сдерживаться. – Это не какая-нибудь байка или легенда?

Мей не ответила, а просто продолжила спокойно пересказывать историю.

– После церемонии они все вместе сфотографировались в классе. Все ученики и классный. А потом, когда они разглядывали фотку, они кое-что обнаружили.

Мей сделала еле заметную паузу, потом произнесла:

– В углу фотографии они увидели того ученика, хотя «его» просто не должно было там быть. «Он» улыбался вместе со всеми, и его лицо было бледным, как у мертвеца.

Значит, все-таки легенда. Возможно, одна из «Семи тайн» Северного Ёми. Впрочем, если так, то очень уж детальная.

Однако, хоть я и думал так, почему-то просто отмахнуться от этой истории как от обычной страшилки не получалось. Я пытался заставить себя улыбнуться, но в результате у меня только щеки задергались.

Лицо Мей все это время оставалось бесстрастным.

По-прежнему глядя в одну точку, она сжала губы, ее плечи несколько раз медленно поднялись-опустились… а потом она наконец добавила почти шепотом:

– Того ученика – ну, который умер – звали Мисаки.

Это был удар под дых.

– Мисаки? – мой голос едва не сорвался на визг. – Это… фамилия была? Или имя? Это вообще был парень или девчонка?[17]

– Ну…

Она не знает? Или знает, но не хочет мне говорить? Мей слегка опустила голову; ее отсутствующее выражение лица абсолютно ничего мне не говорило.

– Кажется, есть варианты, в которых имя «Масаки», но их меньшинство. Думаю, это на самом деле «Мисаки».

…Двадцать шесть лет назад.

Я начал переваривать историю, рассказанную Мей.

Двадцать шесть лет назад учился в классе 3-3 парень или девушка по имени или фамилии Мисаки, и его/ее все любили…

…Стоп.

Погодите-ка.

Внезапно до меня дошло кое-что.

Если это было двадцать шесть лет назад, то, может, мама… Рицко, моя мать, умершая пятнадцать лет назад, – она же как раз тогда училась в средней школе? Если так, то, вполне возможно…

Не знаю, заметила ли Мей, что я чуть изменился в лице. Так или иначе, она снова откинулась на спинку дивана и тем же тоном, что и раньше, сообщила:

– Вообще-то у этой истории есть продолжение.

– Правда?

– Можно сказать, то, что я тебе рассказала, – это только пролог.

И тут –

Из моей сумки, лежащей на диване, раздался энергичный электронный звук. Мне кто-то звонил на мобильник. Похоже, я забыл поставить его на вибру.

– Ой, прости.

Я поспешно залез в сумку и вытащил телефон. На экране значилось: «Йомияма – бабушка с дедушкой».

– Аа, Коити-тян?

Я так и думал – это был бабушкин голос.

– Где ты? Уже поздно…

– Ээ, прости, ба. Я шел из школы, но по пути отвлекся… Ага, уже иду… Как я себя чувствую? Все отлично, не волнуйся.

Я поспешно разъединился и вдруг заметил, что струнная музыка, которая было смолкла, сейчас опять играет. «Ох…» – подумал я и обернулся. За столом у входа снова сидела старуха; не знаю, когда она успела вернуться. Она смотрела в нашу сторону, но из-за очков с темными линзами я не видел ее глаз.

– Ужасная машинка, – Мей с отвращением смотрела на мою руку, сведя брови. – Ты можешь быть где угодно, но все равно ты не один. Тебя могут достать.

После этих слов она поднялась на ноги и молча направилась к лестнице. …Что? Она опять собирается в тот подвал?

Мне идти за ней? А если я пойду за ней и обнаружу, что ее там нет… блин, да что со мной? Что за идиотские мысли. Такого просто не может быть. Ясно же, что не может. Так что… но…

Пока я колебался, старуха у входа вдруг произнесла глухим голосом:

– Мы скоро закрываемся. Вам пора идти домой.

Глава 5. Май IV

1

Май подходил к концу – а значит, надвигались промежуточные экзамены триместра. Сдавать их нам предстояло в течение двух дней, понедельника и вторника, и только по пяти основным предметам.

Из-за всей этой суеты – переезда, госпитализации, смены школы – я отчасти отключился от рутинной стороны жизни. Однако действительность напомнила о себе.

Прошло две недели с тех пор, как я начал здесь учиться, и моя нервозность поутихла. Но я все еще не полностью влился в новый коллектив, членом которого теперь являлся. С несколькими из одноклассников я мог свободно общаться и дурачиться – в общем, начал входить в ритм школьной жизни, абсолютно не похожий на тот, что был в прежней школе. Если так пойдет дальше, я доучусь здесь до марта без особых проблем. Однако…

Посреди всего этого была одна вещь, не дающая мне покоя.

Таинственность, окутывающая Мей Мисаки, сопротивлялась всем попыткам разобраться в ней. Это была постоянно звучащая диссонансная нота в мирной, спокойной мелодии повседневной школьной жизни.

– Сразу после экзаменов меня целую неделю будут гонять по собеседованиям, – простонал Тэсигавара, запустив руки в свою крашеную шевелюру. – И мне придется трындеть с учителями и при этом все время делать умное лицо. Блин, тоскааа…

– Все у тебя будет нормально, – легкомысленно ответил Кадзами. – Сейчас в старшую школу поступает девяносто пять процентов народу. Так что не бойся, наверняка и для тебя найдется подходящая школа.

– Это ты таким способом хочешь меня приободрить?

– Совершенно верно.

– Ты намекаешь, что я идиот.

– Вовсе нет.

– Пфф. Ну, в любом случае, наша старая дружба продержится только до выпуска. А дальше – всего хорошего, типа.

Тэсигавара помахал рукой «всему из себя правильному» парню, которого знал с раннего детства, – будто прощаясь с ним навсегда. Потом повернулся ко мне.

– А ты в какую старшую школу будешь поступать, Сакаки? Вернешься обратно в Токио?

– Ага. Отец будущей весной вернется из Индии, ну и…

– В какую-нибудь частную школу пойдешь? – спросил Кадзами.

– Наверно.

– Хорошо некоторым, у которых батя – профессор в универе. Хотел бы я пойти в старшую в Токио.

Тэсигавара язвил в своей обычной манере, но, как ни странно, сарказма в его голосе на этот раз не было, так что и неприятного чувства у меня тоже не возникло.

– У твоего бати небось полно связей, и тебе в любой универ путь открыт, да, Сакаки?

– Это не так работает, – тут же ответил я; однако его укол был не совсем мимо цели. Ведь…

Директор моей прежней средней школы К** учился в том же университете и входил в тот же исследовательский отдел, что и отец; они были не только семпаем-кохаем[18], но и близкими друзьями. Поэтому, когда мне пришлось переводиться, они специально договорились насчет моего возвращения в Токио на будущий год. Несмотря на то, что я целый год проучусь в обычной школе, сдавать вступительный экзамен в старшую школу К** я буду как будто бы из средней школы К**. По крайней мере мне так сказали.

Я абсолютно не собирался кому-либо это рассказывать. Потому что если другие узнают, им это совершенно не покажется забавным, к гадалке не ходи…

20 мая, среда, после школы.

По окончании шестого урока мы вместе вышли из класса и направились по коридору. Снаружи шел дождь – он весь день шел.

– А кстати. Как у вас проходят школьные выезды? – спросил я.

Тэсигавара нахмурил брови.

– Ты серьезно? Мы в том году ездили. В Токио. Я тогда впервые в жизни поднялся на Токийскую башню, прикинь. И на Одайбу ездили. Сакаки, а ты когда-нибудь поднимался на Токийскую башню?

Я не поднимался, но…

– В том году? А разве школьные выезды не в третьем классе проводят?

– В Северном Ёми – во втором классе, осенью. Но я слышал, раньше их проводили в третьем классе, в мае.

– Раньше?

– Мм… угу. Скажи, Кадзами.

– Да. Я тоже слышал.

Почему-то мне показалось, что они как-то неохотно говорят на эту тему. Сделав вид, что ничего не заметил, я спросил:

– А почему их перенесли на второй год?

– Я почем знаю? Это когда было-то, – резко ответил Тэсигавара. – Наверно, были причины.

– Возможно, они проявили тактичность и стали проводить выезд до того, как наш брат начинает волноваться о вступительных экзаменах, – заметил Кадзами. Он остановился, снял очки и принялся протирать линзы.

– Хм. Не знал, что в муниципальных школах так.

Когда Кадзами остановился, я сделал то же самое, потом подошел к окну. Мы были на третьем этаже. Дождь слабо моросил; изнутри его не было видно, если не приглядываться, и больше половины учеников во дворе шло без зонтов.

«Я не против дождя».

Мне вдруг вспомнились слова Мей – в какой день это было?..

«Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег».

Ни вчера, ни сегодня я ее не видел. В понедельник она была, но поговорить с ней мне не удалось. Может, из-за того, что я все время прокручивал в голове, как мы наткнулись друг на друга на кукольной выставке в Мисаки. Думал о каждом слове, которое она тогда произнесла. О каждом маленьком движении. О каждом действии…

Занозой во мне сидели ее слова, что «история Мисаки двадцатишестилетней давности» – это «только пролог». Я, конечно, не сомневался, что это одна из «Семи тайн», но тем не менее. «Есть продолжение». Что бы это могло быть за продолжение, какая страшилка с привидениями?

Кстати говоря, на позапрошлой неделе после урока рисования Тэсигавара вроде бы говорил что-то о «проклятии класса 3-3»?

– Эй, – я старался, чтобы мой голос звучал небрежно. – Ребята, а вы знаете историю о классе три-три, которая была двадцать шесть лет назад?

В следующий миг и Кадзами, и Тэсигавара застыли столбом. Их лица мгновенно побледнели.

– Т-ты что, Сакаки… Ты вроде говорил, что не веришь в такие штуки?

– Где ты… кто тебе рассказал?

После секундного размышления я решил не упоминать Мей.

– Просто случайно услышал.

Кадзами с серьезным лицом продолжил расспрашивать:

– Сколько ты услышал?

– Э? Только пролог, думаю.

Они среагировали куда острее, чем я ожидал, и потому я начал колебаться.

– Вроде двадцать шесть лет назад в классе три-три был ученик, которого все любили, а потом он внезапно умер… как-то так.

– Значит, только про первый год, – пробормотал Кадзами и кинул взгляд на Тэсигавару. Тот в явном замешательстве поджал губы.

– Что тут у вас происходит? Вы трое такие серьезные, – неожиданно раздался голос. Мимо нас проходила Миками-сэнсэй. Рядом шла Юкари Сакураги – наверно, учительница ей какие-то указания давала или еще что-нибудь.

– А. Нуу, это, в общем…

Разговаривать лицом к лицу с Миками-сэнсэй я по-прежнему не привык. Это был полный кошмар. Пока я мекал в поисках ответа, Кадзами шагнул вперед, будто приказывая мне замолчать. Потом театрально понизил голос и сказал Миками-сэнсэй:

– Сакакибара-кун говорит, что он слышал… про первый год.

– Понятно, – Миками-сэнсэй медленно кивнула, потом склонила голову набок. Ее реакция тоже показалась мне какой-то странной. Что до Сакураги, то она, как и Кадзами с Тэсигаварой, не смогла скрыть потрясения.

– Это проблема… – произнесла Миками-сэнсэй, даже не взглянув в мою сторону. Лицо ее стало таким задумчивым, каким я его никогда раньше не видел. Потом она продолжила настолько тихо и невнятно, что мне удалось разобрать лишь отдельные слова:

– …Не уверена. Но… хоть что-то, что сможете… теперь действительно… хорошо? Будем внимательно…

2

– Ба, ты помнишь, что было двадцать шесть лет назад? – первым делом спросил я, вернувшись в этот день домой.

Бабушка и дедушка сидели в плетеных креслах на крыльце и смотрели в сад, мокрый от долгого дождя. От внезапного вопроса внука бабушка заморгала, даже не успев договорить «С возвращением».

– Э? Это давно. Двадцать шесть лет назад, говоришь?

– Ага. Маме тогда было примерно столько же лет, как мне сейчас. Думаю, она училась в Северном Ёми в третьем классе.

– Когда Рицко была в третьем классе средней школы… – бабушка положила руку на щеку и облокотилась о ручку кресла. – А, да. Ее классный руководитель был таким красивым молодым человеком… Он преподавал обществоведение и вел драмкружок или еще что-то в этом роде. И он так любил свою работу. Мне кажется, ученики его очень уважали.

Она медленно нанизывала слово на слово, прищурив глаза, будто глядя куда-то вдаль. Дедушка рядом с ней механически кивал.

– А в каком из третьих классов мама училась?

– В каком? Хмм.

Бабушка искоса взглянула на дедушку, голова которого мерно поднималась-опускалась, и тихо вздохнула.

– В третьем классе, дай-ка вспомню, она была то ли во второй параллели, то ли в третьей… Да, думаю, в третьей.

Не может быть… у меня просто язык отнялся; какое-то странное чувство возникло. Это не было согласие. И не удивление, и вовсе не страх. Я как будто обнаружил громадную черную яму – дна не видать – ровно там, куда собирался шагнуть.

– Класс три-три? Ты точно уверена?

– Ну вот, теперь уже не совсем уверена.

Дедушка продолжал кивать в такт бабушкиным словам.

– А у тебя остался ее школьный фотоальбом?

– Не думаю, что он тут, у нас. Если он где-то и есть, то, скорее всего, в доме твоего папы. Когда она вышла замуж, то кажется, взяла с собой все свои вещи.

– А.

Интересно, остались ли они у отца дома? Во всяком случае, мне он никогда ничего такого не показывал.

– Скажи, ба, – продолжил я расспросы. – Двадцать шесть лет назад, когда мама училась в три-три, у нее в классе умер кто-нибудь в аварии или еще из-за чего-нибудь?

– Авария? С кем-то из ее класса?..

Бабушка вновь посмотрела на дедушку, потом ее взгляд ушел куда-то в сад. Наконец она медленно вздохнула.

– После того как ты спросил, я что-то такое припоминаю, – задумчиво произнесла она, будто обращаясь к самой себе. – Но что это была за авария, не помню. Хороший был ребенок. Когда это случилось, это было просто ужасно…

– А как звали того ученика? – спросил я агрессивнее, чем хотелось бы. – Мисаки?

– …Я не знаю.

Бабушка опять обеспокоенно уставилась в сторону сада.

– Мисаки. Мисаки, – скрипуче пробормотал дедушка.

– Доброе утро. Доброе утро, – внезапно заорала своим пронзительным голосом майна Рей-тян, до сих пор сидевшая тихо; я вздрогнул. – Доброе утро, Рей-тян. Доброе утро.

– Думаю, Рейко должна помнить гораздо лучше, чем я, – сказала бабушка.

– Но ведь Рейко-сан тогда было всего три-четыре года?

Видимо, столько, исходя из разницы в возрасте между сестрами. Лицо бабушки вдруг обрело уверенное выражение, и она энергично кивнула.

– Да, да. Рицко сдавала вступительные экзамены в старшую школу. А я приглядывала за Рейко. Трудный был год! Дед все работал-работал, нам совсем не помогал, – бабушка пристально уставилась на дедушку. – Правильно?

Губы старика шевелились, как горловина мешочка, перетянутая шнурком; он бормотал что-то невнятное.

– Почему? Почему? – проорала Рей-тян. – Почему? Рей-тян, почему?

3

Рейко-сан вернулась домой поздно. Поужинала она где-то в городе, и, судя по всему, этот ужин включал в себя изрядное количество спиртного. Я почувствовал запах, и глаза ее были слегка налитые.

– Уверен, что экзамены на следующей неделе на отлично сдашь?

Рухнув на диван в гостиной, она, похоже, лишь после этого заметила, что я тоже в комнате, и бросила этот неожиданный вопрос. Речь ее звучала не очень разборчиво. Рейко-сан была еще далека от состояния «пьяной», но даже такой я ее видел впервые.

– Да нет, – хоть вопрос меня и озадачил, все же я ответил честно. – Но я готовлюсь, сколько нужно.

– А, ну тогда прости.

Она негромко фыркнула, потом осушила стакан холодной воды, который подала бабушка. Я смотрел на нее, и вдруг –

Я представил себе, как моя умершая мама когда-то давно тоже так вот пила спиртное и пьянела. От этой мысли мое сердце содрогнулось, грудь сжало.

– Ааа, как я сегодня умаялась.

Рейко-сан, сидя на диване, изо всех сил потянулась. Потом повернулась ко мне и посмотрела почти с завистью.

– Тяжело быть взрослой. Столько людей, все от тебя чего-то хотят, вяжут по рукам и ногам. И…

– Как ты себя чувствуешь, Рейко? – обеспокоенно спросила бабушка, подойдя к ней. – Нечасто ты так-то…

– На сегодня я все. В постельку. Душ приму завтра утром. Спокойной ночи.

Рейко-сан неуверенно поднялась на ноги, но тут я, набравшись смелости, наконец спросил сам. Я просто должен был узнать, что произошло двадцать шесть лет назад, и как можно скорее.

– …Ты знаешь ту историю, Рейко-сан? О том, что было двадцать шесть лет назад?

Только что вставшая с дивана Рейко-сан тяжело плюхнулась обратно.

– Ага. Ее все время пересказывают.

– Это одна из «Семи тайн»?

– Неет, это из другой оперы.

– Рейко-сан, а ты тоже узнала ее, когда училась в средней школе?

– Ага. Правда, не от кого-то конкретного, так, просто слухи.

– Когда мама училась в средней школе, она тоже была в классе три-три. Ты это знала?

– …Позже, – Рейко-сан отодвинула волосы с лица и, медленно откинувшись на спинку дивана, устремила взгляд в потолок. – Сестрица Рицко мне об этом рассказала… позже.

– А какое у этой истории продолжение?

Набрав ход, я продолжал с надеждой закидывать Рейко-сан вопросами. Но тут вдруг ее лицо застыло, и она замолчала. После короткой паузы –

– Никакого продолжения я не знаю, Коити-кун.

Ее голос звучал на несколько тонов ниже.

– Наверняка знаешь, Рейко-сан.

– …

– Ну Рейко-са-…

– Люди вокруг нее много чего напридумывали.

Я услышал вздох и, обернувшись, увидел, что бабушка, сев за стол, закрыла лицо руками. Судя по ее позе, она не желала ни видеть, ни слышать нашего разговора.

– Возможно, тебе лучше пока вовсе не думать об этом, – сказала Рейко-сан. Потом встала, потянулась и посмотрела мне прямо в глаза. К ней снова вернулся хорошо знакомый мне беззаботный тон. – Некоторые вещи лучше узнавать в подходящее время. А если его упустил, то, может, лучше и вовсе не знать. По крайней мере, пока оно снова не настанет.

4

На следующий день, в четверг, я не видел Мей Мисаки вообще.

Экзамены ведь совсем на носу… с ней все в порядке?

Я понятия не имел, хорошо ли Мей училась, какие у нее оценки. Я вообще никогда не видел, чтобы ее вызывали прочесть что-нибудь из учебника или решить задачку. Но, что еще важнее, если она и дальше будет столько прогуливать, ей может не хватить посещаемости для того, чтобы нормально закончить класс.

Правда, у меня было предчувствие, что, если я ей это скажу, в ответ получу всего лишь: «Тебе-то что?»

Я подумал было связаться с ней. Но тут же понял, что до сих пор не получил списка класса или еще чего-нибудь такого и потому никак не мог узнать ни ее адреса, ни телефона. Впрочем, должен признать – если бы я действительно очень сильно хотел их найти, то смог бы достаточно легко…

Скорей всего, она жила где-то недалеко от того кукольного магазина – в смысле, выставки. И, по-видимому, время от времени заходила туда посмотреть на кукол. Да. В этом я был уверен.

Интересно, какие у нее родители?

Есть ли у нее близкий друг или подруга?

Что с ней произошло, что ее глаз – ну, который под повязкой – стал вот таким? Может, у нее просто слабое здоровье. Вполне разумное предположение. Может, она именно поэтому не ходит на физру и вообще много пропускает… Аа, но еще, может…

…И так далее, и тому подобное.

У меня постоянно крутились в голове эти мысли; однако, похоже, из всего класса только у меня одного – судя по тому, что я видел и слышал. Правда, от моих размышлений вряд ли что-то изменится…

Посреди этого всего –

После большой перемены, когда мы направлялись к нулевому корпусу на пятый урок (это было рисование, а кабинет располагался именно в старом здании), я случайно обернулся, глянул на крышу корпуса напротив – и увидел ее.

Это было почти в точности как две недели назад, в первый мой день в этой школе, когда я сидел на лавке возле спортплощадки во время урока физкультуры. Одинокий силуэт, стоящий у края крыши, вплотную к железному ограждению.

Я шел вместе с Мотидзуки, фанатом Мунка, но тут бросил ему «погоди, я щас», развернулся и побежал обратно в здание, из которого мы вышли, – корпус С. Взлетел по лестнице и без колебаний толкнул стальную дверь кремового цвета, ведущую на крышу.

Но тут –

Мой мобильник, который я именно в этот день сунул во внутренний карман пиджака, глухо завибрировал. Какого?.. Кто это мог быть? Именно сейчас? Почему?..

Выскочив на крышу, я просканировал глазами все вокруг в поисках Мей и одновременно достал телефон. Звонил Тэсигавара.

– Ты в порядке?

– А что? Ты чего звонишь?

– Звоню, потому как у тебя могут быть проблемы. Акадзава вся прям кипит. У нее того гляди истерика начнется.

– Она тут при чем? Акадзава-сан?

– Слушай сюда, Сакаки…

Ххххшшш… Голос Тэсигавары потонул в шипении и свисте. Вряд ли одно было как-то связано с другим, но на помехи наложился еще и порыв ветра.

– …Понял? Прости, что приходится звонить…

Из-за шума я с трудом различал слова Тэсигавары.

– Понял, Сакаки? Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво.

…Чего?

Что он сейчас сказал?

– И еще… ты слушаешь? Эй, Сакаки!

– Ага.

– Эта история, о которой ты вчера говорил… ну, про двадцать шесть лет назад… Она тебя правда беспокоит?

– Ну…

– Я поговорил кое с кем. Когда доберемся до июня, я тебе расскажу. Так что до конца месяца не мог бы ты –

Хххшшш, гзгзгзгз… помехи стали в десять раз сильнее, а потом связь прервалась.

Он это вообще к чему? Я с трудом понимал, что происходит, и был прилично зол, поэтому выключил мобильник и сунул его обратно в карман – теперь Тэсигавара не сможет дозвониться, даже если попытается. Потом я обшарил взглядом каждый уголок крыши, над которой по-прежнему бушевал ветер.

Но там никого не было.

5

На следующий день Мей появилась в классе как ни в чем не бывало.

Однако я не смог обменяться с ней даже словечком. Вовсе не потому, что меня встревожил вчерашний звонок Тэсигавары. Да, вряд ли из-за этого. Просто в ее молчании чувствовалось что-то… Она будто заранее отвергала все попытки идти на контакт.

С Тэсигаварой я после того раза тоже не говорил. Я столько всего хотел из него вытянуть, но – возможно, именно для того, чтобы избежать расспросов, – он ко мне не подходил. Да блин же, что происходит?

Завтра была четвертая суббота месяца, значит, опять выходной. Мне полагалось снова отправиться в поликлинику на осмотр, но у меня никаких особых изменений в плане здоровья не было, так что я подумывал перенести его на неделю. Вряд ли бабушка будет меня сильно клевать, если я так сделаю. Еще ведь и экзамены будут в начале той недели. И лучше всего в последние дни как следует подналечь на учебу. Я малость подозревал, что экзамены эти будут для меня проще простого, но, говоря по правде, я всего-навсего педантичный… нет, просто офигенно старательный ученик средней школы.

…Ну, а раз так.

Победив желание еще разок заглянуть на выставку кукол в Мисаки, я провел выходные дома, даже не высовываясь на улицу.

За это время я получил два звонка на мобильный.

Первый был из далекой страны индуистов.

Как и в прошлый раз, мой отец Ёске то и дело заявлял, что, дескать, там у него безумно жарко, но по сути он звонил проверить: «Как там у тебя дела?» Когда я ему сказал, что середина триместра, а значит, экзамены на носу, он ответил: «Не очень напрягайся по этому поводу». С учетом того, что «не напрягаться по этому поводу» я был принципиально неспособен, этот совет заставил меня поразмыслить о том, понимает ли вообще этот человек характер своего сына.

Второй звонок оказался слегка неожиданным. Это была Мидзуно-сан из городской больницы.

– Ну как, здоров?

Я угадал, кто звонил, по первым же словам. И тут же меня охватило легкое беспокойство.

– Помнишь, ты спрашивал – по-моему, две недели назад – о той девочке? Ну, которая умерла в больнице в конце апреля?

– Да, конечно.

– Я после нашего с тобой разговора все не могла ее выбросить из головы и в конце концов проверила кое-что. Оказалось, ее звали Мисаки, не Масаки.

– Мисаки – это ее фамилия? Или –

– Нет, это было имя.

Значит, не как у Мей Мисаки. И что это значит?

– А как оно пишется?

– Первое кандзи из слова «будущее», второе из «цветения». Вместе получается «Мисаки».

– Мисаки…

– А фамилия Фудзиока.

Мисаки Фудзиока, да?..

Сам того не желая, я погрузился в размышления.

Почему Мисаки Фудзиока – «моя вторая половинка» для Мей Мисаки? Как прикажете это понимать?

– Почему ты хотел про нее узнать? – спросила Мидзуно-сан. – Ты обещал рассказать.

– О, ээ… насчет этого.

– Не обязательно рассказывать прямо сейчас. Но я буду ждать.

– Хорошо.

– Кстати, мальчик-жутик. Что ты в последнее время читаешь?

Так вот с легкостью она ушла от разговора об обещаниях. Пока я мычал «оо, аа», мой взгляд упал на лежащую рядом книгу.

– Эээ, второй том полного собрания Лавкрафта.

– Ого, – к ней вернулся ее нормальный тон. – Хороший вкус! Слушай, а разве у тебя сейчас не начинаются экзамены?

– Ну, надо же делать перерывы в учебе, – ответил я. Впрочем, если учесть, сколько времени я тратил на одно и на другое, правда была прямо противоположной: я немножко занимался в перерывах между чтением книги.

– Ты такой ответственный, мальчик-жутик, – Мидзуно-сан явно позабавили мои слова. – Хорошо бы мой братишка брал с тебя пример. Он вообще не читает, даже жутики. У него в голове только для баскетбола места хватает. Как правило, нам просто не о чем разговаривать, хоть он и мой брат.

– У вас есть младший брат?

– Двое. Мальчик-мячик твой ровесник, Сакакибара-кун.

– Уаа, а я и не знал.

– А второй брат во втором классе старшей школы. Но у него тоже мышцы вместо мозгов, он сдвинутый на спорте. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни читал что-нибудь, кроме манги. Проблема, скажи?..

– Похоже на то.

У меня было такое ощущение, что пятнадцатилетний подросток, на выходных в одиночестве читающий мифы о Ктулху в своей комнате, – проблема как минимум не меньшая, но… ладно, замнем для ясности.

По правде сказать – до меня внезапно дошло кое-что.

Вроде в моем классе есть парень по фамилии Мидзуно? Такой высокий, загорелый и довольно спортивного вида. Я с ним никогда не разговаривал; неужели это и есть младший из братьев Мидзуно-сан?

Городок-то маленький. Так что в подобном совпадении нет ничего удивительного.

– Это, Мидзуно-сан… а вы когда ходили в среднюю школу, то тоже в Северный Ёми? – задал я вопрос, который меня вдруг взволновал.

– Я училась в Южной средней, – ответила она. – Мой дом точно посередине между школами, и мы в зависимости от года поступаем то в Южную, то в Северную. Поэтому я и первый мой брат ходили в Южную среднюю, а младший учится в Северной.

…Понятно.

Тогда Мидзуно-сан вряд ли знает про Мисаки двадцатишестилетней давности.

У меня стало полегче на душе, и мы продолжили весело болтать о нашем общем хобби.

6

26 мая, вторник.

Второй день промежуточных экзаменов первого триместра.

Еще с ночи без перерыва лил дождь, угрожающе намекая на начало дождливого сезона. Мне казалось довольно необычным для современной школы, что в Северном Ёми не требовали обязательного ношения сменки (во всяком случае, сам я с таким раньше не сталкивался). Все ходили в уличной обуви в помещениях, кроме спортзала. Поэтому в дождливые дни, как сегодня, пол в классах и коридорах покрывали дорожки грязных следов.

Последний экзамен – японский язык – проводил на втором уроке Кубодера-сэнсэй.

Он раздал экзаменационные бланки, произнес: «Прошу начать», – и тут же в классе повисло молчание. Шорох механических карандашей по бумаге лишь изредка разбавляло сдавленное покашливание или тихий вздох. Школу я сменил, но атмосфера экзамена осталась ровно та же.

Примерно через полчаса кто-то из учеников встал из-за парты и вышел в коридор. Среагировав на звук и движение, я машинально повернул голову к окну. Мей на месте не было. Блин, она закончила раньше срока и опять слиняла?

После краткой внутренней борьбы я положил свой бланк на парту текстом вниз, встал и собрался было молча покинуть кабинет, но –

– Уже закончил, Сакакибара-кун? – остановил меня Кубодера-сэнсэй.

Я тихо ответил:

– Да. И поэтому хочу –

– Ты не думаешь, что стоило бы посвятить оставшееся время проверке ответов?

– Нет. Все в порядке.

Я четко услышал тихие голоса, раздавшиеся то тут, то там после этого моего ответа.

– Я уверен, что написал все правильно. Можно мне выйти?

Я кинул взгляд на дверь, которую Мей только что открыла и закрыла. Кубодера-сэнсэй, казалось, растерялся, но в конце концов опустил глаза и сказал:

– Да. Можешь выйти из класса, но не уходи домой. Просто подожди где-нибудь. После экзамена у нас внеплановый классный час.

Гул голосов распространился по всему классу. Я чувствовал, что все кидают на меня взгляды; довольно неприятное ощущение.

Они небось решили, что я зазнаюсь. Ну, даже если и так, я с этим ничего не мог поделать. И все же…

Невольно я дернул головой и подумал: почему?

Мы сделали ровно одно и то же; почему же на меня такая реакция, а Мей никто и слова не сказал? Разве не странно? Вот действительно же казалось, что что-то тут…

Едва выйдя из класса, я обнаружил Мей в коридоре у окна. Оно было открыто, и ветром внутрь задувало немного дождя. Мей молча смотрела наружу, не обращая на брызги ни малейшего внимания.

– Ты всегда быстро заканчиваешь, – сказал я.

– И? – ответила Мей, не оборачиваясь.

– Ты и вчера, и сегодня с каждого экзамена уходила раньше времени.

– Хочешь сказать, что напоследок ты решил составить мне компанию?

– Нет… просто я в японском хорошо секу.

– Хех. Значит, ты смог ответить на те вопросы?

– В смысле?

– Ну, когда нужно изложить что-то, уложившись в определенное количество слов, или ответить, какую цель преследовал автор.

– А. Да, наверно.

– А я их ненавижу. Просто не могу с ними. Уж лучше задачки по математике или естествознанию. Там всегда один четкий ответ.

Аа, ясно. Я начал понимать, что она имела в виду.

– То есть ты просто написала что попало и ушла?

– Ага.

– А это… ничего?

– Да, мне плевать.

– Да, но что насчет… – начал было я, однако решил оставить эту тему в покое.

Я подошел к окну, которое открыла Мей; оно было напротив лестницы, примыкающей к восточной стене кабинета, – так называемой «восточной лестницы». Мокрый ветер играл короткой прической Мей.

– Ее звали Мисаки Фудзиока, да? Девочку, которая умерла в больнице в тот день, – храбро сообщил я то, что узнал от Мидзуно-сан на выходных. Мей не отвела глаз от окна, но ее плечи чуть заметно вздрогнули – так мне показалось.

– Скажи, почему она?..

– Мисаки Фудзиока… – тихо произнесла Мей. – Мисаки… моя двоюродная сестра. Когда-то давно мы были ближе и связаны теснее.

– Теснее, чем?..

Я не понимал, что она имела в виду. Но… та девушка поэтому была ее «второй половинкой»?

– История, которую ты мне рассказала две недели назад, – я снова сменил тему. – Насчет класса три-три, который был двадцать шесть лет назад. Какое у нее продолжение? Та часть, где привидения?

– Ты уже спрашивал кого-нибудь? – задала встречный вопрос Мей и, пока я пытался найти что ответить, повернулась ко мне и продолжила: – И тебе никто не рассказал?

– Ээ, ну да.

– И что ты можешь с этим поделать?

Вот и все, что она сказала, прежде чем снова забраться в свою раковину и отвернуться к окну.

Даже если я сейчас попрошу ее дорассказать ту историю, вряд ли она снизойдет. Такое у меня было ощущение. Слова Рейко-сан, что «некоторые вещи лучше узнавать в подходящее время», повисли у меня в голове странной тяжестью.

– Эээ… послушай, – произнес я и, сделав глубокий вдох, как тогда, на кукольной выставке, пододвинулся еще ближе к Мей, стоящей возле окна. – Послушай, я уже давно хочу тебя спросить. Мне с самого первого дня непонятно.

Вроде бы ее плечи снова вздрогнули. Я продолжил:

– Почему они это делают? Весь класс и даже учителя. Как будто ты не –

Не дав мне закончить вопрос, Мей шепотом ответила:

– Потому что меня нет.

«Понял, Сакаки? Кончай обращать внимание на то, чего нет».

– Это не…

Я снова сделал глубокий вдох.

«Это паршиво».

– Но это не…

– Они меня не видят. Что если… меня видишь только ты один, Сакакибара-кун?

Мей медленно развернулась ко мне. Тень улыбки мелькнула в ее правом глазу – том, на котором не было повязки. Мне это показалось, или там была еще и тень одиночества?

– Нет… не может быть.

Если я сейчас зажмурюсь и открою глаза, скажем, через три секунды, она исчезнет, испарится? На миг мной овладели подобные мысли, и я поспешно отвел глаза, стал смотреть на заоконный мир.

– Не может быть…

И тут – я услышал, как кто-то несется вверх по лестнице.

7

Шаги бухали отчаянно; сейчас, когда вся школа была погружена в экзамены, этот грохот казался совершенно неуместным. Интересно, что случилось? Раздумывая так, я повернулся и увидел бегущего – мужчину в темно-синем спортивном костюме.

Это был Миямото-сэнсэй, один из учителей физкультуры. Я от физры по-прежнему был освобожден, но уж учителя-то в лицо и по фамилии знал.

Миямото-сэнсэй подбежал к нам, раскрыл рот, будто собираясь сказать что-то, но так в итоге и не сказал, а бросился к передней двери класса 3-3 и рывком отодвинул ее.

– Кубодера-сэнсэй! Кубодера-сэнсэй, на минуточку…

Секунду спустя наружу высунулась голова проводящего экзамен учителя японского.

– В чем дело?

Грудь физрука тяжело поднималась и опускалась после бега по лестнице, он сперва смог выдавить лишь «в общем…». Оттуда, где стояли мы с Мей, слышно было плохо.

– Нам только что сообщили…

…И больше я ничего не услышал. Он понизил голос.

Зато я четко видел реакцию Кубодеры-сэнсэя. Что бы там ни сообщил ему Миямото-сэнсэй, от этих слов его лицо застыло.

– Ясно, – наконец ответил он строгим голосом и скрылся в классе. Миямото-сэнсэй поднял глаза к потолку, по-прежнему тяжело дыша.

Потом –

Дверь, захлопнутая Кубодерой-сэнсэем, снова рывком отодвинулась, и оттуда пулей вылетела ученица.

Это была староста, Юкари Сакураги. Свою сумку она держала в правой руке, и, судя по лицу, была сама не своя.

Обменявшись несколькими короткими фразами с Миямото-сэнсэем, стоящим недалеко от двери, Сакураги выхватила свой зонт из стойки возле класса – бежевый зонт-автомат – и побежала на заплетающихся ногах…

Направлялась она поначалу к восточной лестнице. Но потом, уж не знаю почему, застыла на месте. Кажется, это произошло, как только ее взгляд упал на нас с Мей, стоящих рядом возле окна напротив лестничной площадки.

В следующий миг она развернулась и понеслась в противоположном направлении. Похоже, ее правая нога, которую она подвернула при неудачном падении, до сих пор не зажила полностью. Сакураги бежала неуклюже, явно оберегая ногу.

Промчавшись по коридору, идущему с востока на запад, она свернула на западную лестницу в противоположной стороне здания и скрылась из глаз.

– Интересно, что это было, – я снова повернулся к Мей. – Как ты?..

Мей моих слов будто не слышала. Она стояла как вкопанная, ее лицо посерело. Я шагнул к физруку в спортивном костюме и попытался узнать у него:

– Ээ, сэнсэй? Что с Сакураги-сан такое?

– Что? А… – Миямото-сэнсэй посмотрел на меня, и его лицо исказилось. – Ее семья попала в аварию. Нам только что сообщили, чтобы она немедленно отправилась в больницу.

Не уверен, сказал он все, что хотел, или нет, но тут – внезапно раздался какой-то громкий звук, а потом по коридору разнесся короткий вопль.

Что это было?

Меня охватила жуткая тревога.

Что только что произошло?

Я рванул по коридору, не успев даже подумать на эту тему. Я как будто гнался за Сакураги, только что пробежавшей этим же путем.

По западной лестнице я сбежал на второй этаж; там ее не было. Кинулся дальше, на первый… и тут же увидел.

Нелепая, кошмарная картина.

У основания мокрой бетонной лестницы, на площадке между первым и вторым этажами, стоял открытый зонт. Бежевый зонт-автомат. Тот самый, который Юкари Сакураги только что выхватила из стойки. И прямо на нем лицом вниз лежала сама Сакураги.

– Э, это…

Ее голова лежала на куполе зонта. Ноги – на нижних ступеньках пролета. Руки – нелепо раскинуты в стороны. Сумка – в углу лестничной площадки.

…Что случилось?

Что, блин, случилось?

С первого взгляда понять было трудно. Но довольно быстро у меня сложилась общая картина.

Узнав о несчастье в своей семье, Сакураги в панике вылетела из класса и понеслась вниз по лестнице. Где-то между вторым и первым этажами она поскользнулась. Зонт, который она держала в правой руке, вылетел и стоймя упал перед ней. От удара о пол он раскрылся. Металлический наконечник смотрел на Сакураги. И –

Полностью потеряв равновесие, она упала точно на него. Как будто пролетев по воздуху. Не в состоянии сделать ничего вообще – даже голову отвести, даже руки перед собой выставить.

Сакураги лежала абсолютно неподвижно. Тошнотворный красный цвет расползался по бежевой ткани зонта. Это была кровь. Много крови…

– Сакураги-сан?.. – дрожащим голосом позвал я. Мои ноги тоже затряслись, когда я продолжил спускаться по лестнице.

Когда я добрался до площадки, и без того в ужасе, моим глазам предстала еще одна кошмарная подробность.

Наконечник зонта пробил шею Сакураги навылет, войдя в нее до основания. Кровь потоком лилась из раны.

– Как…

Я отвернулся, не в силах больше смотреть.

– Как же так…

Вдруг раздался глухой стук – это тело Сакураги съехало с зонта. Стальная рукоять, до сих пор каким-то чудом – нет – какой-то чудовищной случайностью поддерживавшая ее вес, переломилась.

– Эй! – раздался сверху громкий голос. – Что там случилось? Все целы?

Это был Миямото-сэнсэй. Позади него стояли еще люди – учителя, вышедшие, должно быть, из ближайших классов.

– Плохо. «Скорую», быстро! – приказал Миямото-сэнсэй, сбегая вниз по лестнице. – И сбегай в медкабинет. …Уаа, какой ужас. Как так могло – эй, ты сам в порядке?

Я кивнул. Собирался сказать «да», но из горла вырвался лишь стон. Острая боль пронзила грудь. Ах… эта дикая боль, это же…

– П-простите, – прижимая руки к груди, я прислонился к стене. – Я… не очень…

– Я все сделаю. А ты иди в туалет, – сказал Миямото-сэнсэй. Видимо, он подумал, что меня тошнит.

Я ковылял вверх по лестнице, когда увидел в коридоре второго этажа Мей. Она стояла за спинами учителей, пристально глядя на меня.

Лицо ее было серым, как у мертвеца. Правый глаз распахнулся настолько, что, казалось, вот-вот вылезет из орбиты. Приоткрытые губы, как у куклы в черном гробу в подвале «Пустых синих глаз в сумраке Ёми», словно хотели что-то сказать…

…Что?

Что, блин, ты?..

Считанные секунды спустя, когда я добрался до второго этажа, ее уже не было.

8

Авария, в которую угодила семья Сакураги, – это была автокатастрофа. Разбилась машина, где ехала ее мать Миеко. За рулем была тетя Сакураги, а мать сидела на пассажирском сиденье. Что произошло, было не совсем ясно, но, похоже, на двухполосной набережной реки Йомияма у машины отказали тормоза, и она врезалась в дерево у дороги.

Машина была разбита в хлам. Обеих женщин доставили в больницу в тяжелом состоянии. Особенно пострадала мать – ее травмы не давали поводов для оптимизма. Тогда-то из больницы и позвонили срочно в школу.

Миямото-сэнсэй передал сообщение Кубодере-сэнсэю, а тот сказал Сакураги быстро отправляться в больницу. Он решил перенести ее экзамен на другой раз.

Мать Сакураги пытались спасти, но безуспешно; она умерла в ту же ночь. Тетя с трудом, но выжила. Как я узнал позже, она больше недели провела в коме.

Саму Сакураги, которую постигло такое невероятное несчастье на западной лестнице корпуса С, отправили в больницу на «скорой», но она умерла от шока и потери крови еще в пути. Ей исполнилось пятнадцать всего два дня назад – это я тоже узнал позже.

Вот так Юкари Сакураги и ее мать Миеко стали «жертвами мая» в классе 3-3 Северной средней школы Йомиямы в 1998 году.

Интерлюдия I

…В третьем кто-то умер.

Ага, шуму было – ужас.

Говорят, она поскользнулась на лестнице корпуса С и неудачно упала…

Нет, там по-другому было.

Правда? А как?

Она когда поскользнулась на лестнице, прямо перед собой зонт выронила и на него же упала, и его кончик проткнул ей горло.

Уиии!

Но некоторые говорят, он ей в глаз воткнулся, а не в горло.

Уиии. Правда, что ли?

В общем, выглядело так кошмарно, что они там приказали молчать всем, кто это видел.

Она же была старостой у девочек, да? Ну, та, которая умерла?

Вроде да.

Я слышала, ее мама в тот же самый день тоже умерла, в аварию попала.

Угу, я тоже слышал.

Слушай, слушай, как ты думаешь, это из-за «того проклятия»?

«Того проклятия»? Так ты знаешь эту историю?

Ну, краем уха слышала. Целиком не знаю.

Это называют «проклятием класса три-три».

Ну?

Но просто так болтать об этом опасно.

Но на самом-то деле ее все знают, только молчат, да? Как двадцать шесть лет назад в том классе умерла ученица Мисаки, которую все любили…

Мм… угу.

И этот год – тоже такой?

…Может быть.

Нееет. А если я на будущий год в три-три попаду, что тогда?

Сейчас-то об этом какой смысл беспокоиться?

Но…

Почему бы тебе не перевестись, пока ты еще во втором?

Хмммм…

Потом, не каждый же год такой. Кажется, прошлый год был обычный.

А позапрошлый? Вроде тогда был такой год?

У проклятия свои причуды.

Когда оно начинается, в классе что-то плохое случается каждый месяц, да?

Угу.

Кто-то умирает, да?

Угу. Каждый месяц как минимум один человек, имеющий отношение к классу…

Что, не только ученики?

Их родственники тоже. Особенно близкие. Я слышал, для дальних не так опасно.

Уааа. Ты так много об этом знаешь.

У меня в секции кендо есть один семпай, его зовут Маэдзима-сан, он как раз в три-три. Вот он мне недавно рассказал по секрету. По-моему, он сам в это не верит, вот и рассказал чужаку.

Он, значит, не верит. Но ведь на самом же деле кто-то уже умер…

Просто совпадение. Несчастный случай. Проклятия – это просто чушь… так он говорит.

Может, он и прав…

Без понятия. Но знаешь, по-моему, лучше тебе просто держаться от этого класса подальше.

Мм, ты так думаешь?

Представляешь, какой будет ужас, если мы в это вляпаемся? В смысле, даже говорить с тобой сейчас об этом – и то может быть страшно опасно. Что мы тогда будем делать? Что если…

Не хочу. Перестань.

Угу. Надо завязывать с этой темой…

Глава 6. Июнь I

1

– Думаю, тебе не о чем беспокоиться, – сообщил пожилой врач своим обычным жизнерадостным тоном. – Судя по тому, что я вижу, твое состояние стабилизировалось. Ты ведь больше не испытываешь боли?

– …Да.

– В таком случае ты можешь ходить в школу, как обычно.

Даже эта четкая информация не изгнала мою тревогу полностью.

Все еще немного подавленный, я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Да, никаких зловещих ощущений. Боль в груди и затрудненное дыхание… неделю назад эти симптомы снова стали проявляться время от времени, но в последние два-три дня они пропали.

– А физкультура?..

– Физические нагрузки по-прежнему исключены. Посмотрим, что будет через месяц. Возможно, потребуется и больше времени.

– …Хорошо.

– Для полной уверенности я хочу, чтобы ты зашел еще раз в ближайшие выходные. И если никаких изменений не будет, в следующий раз встретимся через месяц.

Я кивнул, потом покосился на календарь, висящий на стене кабинета. Вчера было 1 июня. Ближайшие выходные – это суббота, 6.

Когда я стал свидетелем ужасной смерти Юкари Сакураги на второй день промежуточных экзаменов – это было ровно неделю назад, – у меня снова стала болеть грудь из-за все той же проблемы с легкими. Я перепугался и на следующий же день отправился в городскую клинику, чтобы меня посмотрели. Там я получил неприятный диагноз: «Признаки незначительного пневмоторакса». Правда, заодно мне сказали, что «уровень рецидива не достигнут».

«Хотя в оболочке легкого есть очень маленькая дырочка, микронадрыв, окружающая ткань, похоже, полностью здорова. Поэтому тебе удалось сохранить приличную форму и избежать полного коллапса, – так мне тогда объяснил лечащий врач. – Какое-то конкретное лечение тебе вряд ли понадобится. Просто отдохни дома недельку».

И, следуя рекомендации врача –

Я всю неделю проторчал дома, в школу не ходил. И был практически без понятия, что происходило в классе после того случая.

Вот минимум информации, который я получил. Мать Сакураги, попавшая в аварию, умерла в тот же день. Похороны матери и дочери прошли тихо, исключительно в семейном кругу. Ну и, конечно, весь класс был в колоссальном шоке. Пожалуй, и всё.

Что делала на этой неделе Мей Мисаки, я был без понятия. Не то чтобы я ну своем никак не мог разузнать насчет нее и остальных, но прибегать к этому способу мне совершенно не хотелось. Почему-то никак не мог решиться.

У меня по-прежнему не было списка класса, так что позвонить и пообщаться напрямую я мог только с Тэсигаварой. Несколько раз я его набирал, но он не отвечал. Видел небось, что это я звоню, и не брал трубку нарочно.

Бабушка слышала про то, что случилось, но лишь повторяла, как попугай, одно и то же: «Какой ужас-то» и «Мне их так жаль». Похоже, ее заботило исключительно здоровье внука. Дедушка, понимал он или нет, что происходит, лишь кивал на каждое бабушкино слово. Рейко-сан очень волновалась за мое психологическое состояние, но в душу мне не лезла. Я сам тоже не решался лезть в деликатные вопросы. Майна Рей-тян орала так же энергично, как и прежде. Из Индии не было ни звонка, я тоже ничего пока не сообщал отцу.

Посреди всего этого оставался лишь один человек, с которым я мог общаться более-менее нормально. Как ни странно, это была Мидзуно-сан из городской больницы. Она мне позвонила ближе к вечеру через день после смерти Сакураги и, соответственно, на следующий день после моего визита в клинику.

– У тебя все в порядке? Как твои легкие? – она сразу взяла быка за рога. – В конце концов, тот кошмар произошел у тебя прямо на глазах. Наверняка это как-то сказалось на твоем самочувствии.

– Вы знаете про то, что случилось?

– Мне братишка рассказал. Ну, знаешь, младший – он в Северной средней, в одном классе с тобой? Такеру Мидзуно. Он еще в баскетбольную секцию ходит.

Значит, это действительно он.

– Ты вчера вместо школы в поликлинику ходил, да?

– Ага.

– Но, судя по всему, ничего настолько страшного, чтобы тебя снова госпитализировали?

– Слава богу, да. Мне сказали, что я сумел справиться.

– Когда снова сюда? Я имею в виду, в клинику вообще.

– На следующей неделе, во вторник утром.

– Отлично, не хочешь потом пересечься?

– Э?

Зачем ей?.. Но, прежде чем я успел спросить, Мидзуно-сан продолжила:

– Мне кое-что не дает покоя. Разные вещи. Не знаю, что с чем связано, как связано и вообще связано или нет. Ну и плюс еще та тема, о которой нам с тобой надо поговорить.

«Та тема» – это насчет моих вопросов о девушке, умершей в больнице в конце апреля?

– Значит, сидишь дома и поправляешься?

– Пытаюсь.

– Только не грузи себя мыслями о той беде. А если тебя снова положат в больницу, я буду о тебе заботиться изо всех сил.

– Э… ага. Спасибо.

Я ее, конечно, поблагодарил, но вообще-то такого развития событий я намеревался избежать любой ценой.

– Ладно, тогда увидимся в больнице во вторник. Но я тебе позвоню заранее.

Мидзуно-сан явно заботилась о моем психическом здоровье – она даже не пыталась завести разговор о нашем с ней общем увлечении. И «мальчиком-жутиком» меня тоже не назвала ни разу, за что я в глубине души был ей благодарен.

Всего два дня назад я увидел в реальной жизни такую кошмарную картину; ничего удивительного, что это здорово ударило по психике.

Тошнотворная краснота, расползавшаяся по ткани зонта, лежавшая ничком Юкари Сакураги, стальной наконечник зонта, торчащий из ее шеи, жуткое количество крови, толчками выливающейся из раны. Эта картина стояла у меня перед глазами и не желала уходить. Звук, с которым сломался зонт и тело упало на бок, возгласы Миямото-сэнсэя, сирена «скорой», крики и плач учеников… все это я до сих пор слышал, как наяву.

Как бы я ни пытался убедить себя, что одно с другим никак не связано, на какое-то время я сделал перерыв в книгах и фильмах ужасов – просто я был в таком состоянии, что не мог их воспринимать.

2

Опять с неба лило, как и на прошлой неделе. Похоже, сезон дождей таки начался – намного раньше обычного. Бабушка, как обычно, предложила отвезти меня в клинику на машине, но я твердо отказался и отправился туда один.

Мы с Мидзуно-сан договорились, что я встречусь с ней сразу, как только меня закончат смотреть. Она сказала, что у нее ночная смена, после которой она отправится в общежитие при клинике, чтобы поспать немного. Поэтому я обещал, что, когда освобожусь, тут же ей позвоню.

И вот, стоя перед главным входом поликлиники, я позвонил Мидзуно-сан на мобильник, а потом просто ждал, разглядывая мокрый от дождя пейзаж.

Мне вдруг подумалось, что здесь, в Йомияме, дождь более липкий, чем в Токио.

Если учесть загрязнение воздуха, должно было бы быть наоборот. Так что это, видимо, мои особенности восприятия.

Возможно, слово «липкий» неудачное. Возможно, стоит употребить что-то понейтральнее, скажем, «более насыщенный».

Тротуары, идущие по ним люди, растения вблизи и горы вдали… все это, когда вымочено дождем, словно приобретает какие-то новые, другие тона и оттенки. Я совершенно не имею в виду, что дождь грязный.

Мой взгляд остановился на лужицах, образовавшихся на земле.

Вот то же самое. Как бы это выразить словами? Они словно бы имели больше оттенков и более насыщенные цвета, чем лужи в Токио. Возможно, проблема не в самом дожде, а в том, что сквозь него я здесь рассматриваю вовсе не то, что рассматривал там. Ну а может, это просто мое воображение шутки шутит.

– Прости, что заставила ждать, – раздался голос совсем рядом. Впервые я увидел Мидзуно-сан без белой формы медсестры. На ней была голубая блузка и черный джинсовый пиджак.

– Что показал осмотр?

– Вряд ли я буду вас нагружать своим присутствием.

– Какая досада.

– И завтра мне уже можно идти в школу.

– Правда? Замечательно, – просияла она. Потом достала свой мобильник из кармана пиджака и глянула на экран. – Немного рановато, но, может, сходим куда-нибудь пообедать?

– У вас же была ночная смена? – я проявил некий минимальный уровень тактичности. – В смысле, вы, наверно, сильно устали и –

– Что ты, я в полном порядке! Завтра у меня выходной, и потом, я еще молодая. Как насчет вон того ресторанчика?

– Аа, ну, на ваше усмотрение.

Мидзуно-сан подогнала свою машину. Маленькую, синюю и очень симпатичную – полную противоположность строгого черного «Седрика» моей бабушки.

3

Фастфудная сеть, к которой относился ресторанчик, работала и у нас в Токио, но столик, за который мы с Мидзуно-сан уселись, был гораздо больше, чем там. Когда мы сделали заказ, Мидзуно-сан, прикрыв рот руками, мощно зевнула.

– Не высыпаетесь, да?

– М? Ну, это в порядке вещей.

– Простите. Нам не стоило –

– Ты о чем? Это же я предложила встретиться. Так что выбрось из головы.

Наконец ей принесли кофе и сэндвич. Мидзуно-сан тут же бухнула в кофе изрядное количество сахара, сделала несколько глотков, откусила от сэндвича с яйцом и лишь потом, пробормотав «ну, начнем», повернулась ко мне.

– Во-первых. Я немного поговорила с братишкой Такеру, хотя обычно мы с ним почти не общаемся. Я хотела узнать у него кое-что. Похоже, с классом, в который вы с ним ходите, связаны некие особые обстоятельства.

– Особые обстоятельства?

– Да. Ничего конкретного он не сказал, а я не знала, о чем именно спрашивать, и это, конечно, проблема; но тем не менее: особые обстоятельства. Тебе нужно это знать.

– Знать бы, что за обстоятельства вокруг этих особых обстоятельств… – я опустил глаза и медленно качнул головой. – Я тоже мало что знаю. Уверен, что что-то происходит, но я ведь совсем недавно сюда перевелся, и, кажется, никто пока не собирается мне ничего рассказывать.

– Девочка, которая умерла на той неделе, – ее звали Сакураги-сан, да? Она была в классе старостой?

– …Угу.

– Я слышала, что произошло. И что ты это все видел. Она упала с лестницы, и ей просто кошмарно не повезло напороться горлом на собственный зонт, да?

– …Да, так все и было.

– У меня такое впечатление, что он был напуган чем-то.

– Ваш брат?

Если он был потрясен нелепой смертью одноклассницы, это вполне естественно. Но «напуган»? Что бы это значило?

– Что вы имеете в виду, «напуган»?

– Ну, я его напрямую не спрашивала. Но мне показалось, что этот несчастный случай он считает вовсе не «несчастным случаем».

– Не несчастный случай?

Я почесал лоб.

Если не несчастный случай, то что тогда – самоубийство? Или, может, убийство? Да нет, нереально. Ни того, ни другого просто не могло случиться.

Не суицид, не убийство и не «просто несчастный случай». Что тогда могло?..

– Чего же он боялся?

– Кто его знает, – покачала головой Мидзуно-сан. – Ничего конкретного.

«Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?»

Я вдруг вспомнил вопрос, который задал мне Тэсигавара. Кажется, это было в первый же день, как я пришел в новую школу?

«Так называемые паранормальные явления?»

Это из того же разговора, но спросил Кадзами.

Конечно, я не верил ни в «привидения, проклятья, всякое такое», ни в «паранормальные явления» и не собирался начинать верить. Ну да, «Семь тайн Северного Ёми» довольно-таки странные, но это всего лишь безобидные страшилки, какие в каждой школе можно найти. В общем-то, даже та история про «Мисаки двадцать шесть лет назад» наверняка…

…Но.

Что если смерть Юкари Сакураги на той неделе – действительно не «просто несчастный случай»?

Я вернулся мыслями в тот день.

Сакураги, едва услышав об аварии, в которую угодила ее мать, вылетела из класса. Она выхватила из стойки свой зонт и побежала на заплетающихся ногах – сперва к восточной лестнице, которая была ближе. Но тут – да, она резко остановилась. Может, потому что увидела нас, стоящих напротив лестницы. В следующий миг она крутанулась и побежала в противоположном направлении – к западной лестнице.

Интересно… что если?..

Что если бы она побежала по восточной лестнице, как и собиралась изначально?

Может, того кошмара бы не случилось.

Она набрала скорость в длинном коридоре и на этой скорости влетела на западную лестницу. И, возможно, как раз в том месте пол был влажным, вот она и поскользнулась… Это невероятное происшествие стало результатом множества случайностей, наложившихся друг на друга. Итак…

Почему Сакураги так себя повела? Почему, увидев нас – меня и Мей, – она сделала то, что сделала?

– Вы когда-нибудь слышали имя «Мей Мисаки»?

Мне принесли заказанный хот-дог, но брать его совершенно не хотелось. А вот пересохшее горло я с удовольствием промочил чаем со льдом, после чего задал Мидзуно-сан этот вопрос.

– Мисаки?

Естественно, она среагировала на фамилию. Наверняка она вспомнила ту девушку, умершую в больнице в апреле, – ее имя тоже было Мисаки.

– Мей… Мисаки? Это кто?

– Она учится в моем классе – в Северном Ёми, три-три. Ваш брат никогда ее не упоминал?

Мидзуно-сан слегка надула одну щеку.

– Я же говорила, мы с ним практически не общаемся. А что с ней такое? Что-нибудь случилось?

– Насчет моего обещания когда-нибудь вам рассказать. Это имеет отношение как раз к Мей Мисаки.

Мидзуно-сан прикрыла свои большие глаза и кивнула, что-то задумчиво бормоча себе под нос. Я объяснил ей ситуацию, стараясь рассказать все по возможности просто и упорядоченно.

– Хмммм, – она скрестила руки и кивнула еще раз, потом снова откусила от своего сэндвича с яйцом. – Ты уже говорил мне о ней – девочке с повязкой на глазу. Не помню только, когда. Хех. Значит, ты влюбился в эту Мей-тян, да?

– Э…

Ээ… пого… погодите-ка, уважаемая.

– Вы все не так поняли, – ответил я малость раздраженно. – Просто… она всегда как-то странно ведет себя в классе. И я это не могу выбросить из головы.

– Это и называется «влюбился».

– Говорю же, все не так.

– Ладно, ладно. Я поняла. Дай попробую посмотреть свежим взглядом.

– …

– В тот день в конце апреля – двадцать седьмого, кажется? – в больнице умерла девочка, кузина Мей-тян по имени Мисаки Фудзиока-тян. Мей-тян была очень подавлена, она отправилась в морг, чтобы увидеться с Мисаки-тян и «отнести» ей что-то. Все верно?

– …Да.

– И? Что такого странного в том, как Мей-тян ведет себя в классе?

– Ну… – мне пришлось как следует подумать, прежде чем ответить. – Мм… во-первых, она, по-моему, сама по себе странная. Но… знаете, я ведь сперва думал, что класс над ней измывается. Или что они ее боятся.

– Боятся?

– Но на это тоже непохоже.

В голове у меня лениво всплыло сразу несколько воспоминаний о том, что я видел и слышал с того дня, когда впервые появился в Северном Ёми.

– У меня есть приятель, его зовут Тэсигавара, так вот, он вдруг ни с того ни с сего мне позвонил и сказал мне «кончать обращать внимание на то, чего нет».

– И что это значило?

– А она сказала, что ее никто не видит, и…

Мидзуно-сан снова скрестила руки на груди.

– Хммм…

Я продолжил:

– И вот после всего этого на той неделе случилось это.

– Хмм. Ну, очевидное объяснение, что все это просто совпадение. Одно с другим ведь никак не связано, верно?

– Если брать очевидное объяснение, то нет.

…Но.

– Меня еще кое-что беспокоит. То, что было двадцать шесть лет назад…

И я рассказал «легенду о Мисаки». Мидзуно-сан слушала молча, не перебивая.

– …Вы знали эту историю?

– Нет, впервые слышу. Я ведь ходила в Южную среднюю.

– Но ваш младший брат ее наверняка знает.

– О, ты так думаешь?

– Я пока что без понятия, как одно связано с другим. Но какая-то связь, кажется, все-таки есть, и я…

– Поняааатно, – и Мидзуно-сан одним глотком допила свой кофе.

– Я с тех пор в школе не был и не знаю, что сейчас в классе происходит. Вы… от брата об этом ничего не слышали, да?

– Теперь это действительно начинает напоминать историю из какого-то жутика. Ты не собираешься есть свой хот-дог?

– А, да. Спасибо.

Не сказать чтоб я был совсем не голоден. Глядя, как я ем хот-дог, Мидзуно-сан предложила:

– Почему бы мне не попробовать что-нибудь разузнать? О том, что было двадцать шесть лет назад, и о Мей-тян. Я, правда, не очень-то дружу с братишкой – не знаю, сколько он мне расскажет. Ты завтра идешь в школу, верно?

– Да.

Впервые в школу на этой неделе.

От этой мысли уровень моей тревоги вмиг подпрыгнул. И еще…

Что сейчас делает Мей?

В груди проснулась тупая боль, совсем не такая, как при разрыве легкого.

– Если я что-нибудь узнаю, я тебе позвоню. Ты когда в следующий раз придешь в клинику?

– В субботу.

– В субботу… это шестое июня? Кстати, ты смотрел «Омен»?

– Видел по телеку, еще когда был в начальной школе.

– Вряд ли в нашем городке есть свой Дэмиен, но… – лицо Мидзуно-сан приобрело знакомое выражение «юной медсестры, обожающей триллеры», на нем расплылась озорная улыбка. – Но нам обоим следует быть осторожнее. Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят.

4

Когда мы вышли из ресторанчика, дождь уже прекратился и солнечные лучики то тут, то там пробивались сквозь облака.

Я принял предложение Мидзуно-сан подвезти меня до дома и сел на пассажирское сиденье ее машины; но на полпути я вдруг увидел знакомые места и попросил Мидзуно-сан высадить меня. Мы были в Мисаки, недалеко от кукольной выставки «Пустые синие глаза в сумраке Ёми».

– Ты же в Фурути живешь, Сакакибара-кун? Дотуда еще далеко.

Она смотрела на меня с сомнением, но я заверил ее, что столько времени проторчал дома, что хочу проветриться, и выбрался из машины.

«Пустые синие глаза…» я нашел почти сразу.

На площадке наружной лестницы, ведущей на верхние этажи, стояла женщина средних лет в ярко-желтой одежде. Мы встретились взглядами – так мне показалось. Интересно, она работает наверху в кукольной мастерской? С этой мыслью я кивнул женщине, но она, никак не среагировав, молча зашагала вверх по лестнице.

Я аккуратно сложил зонт, убрал его в сумку и открыл дверь.

Над дверью тускло звякнул колокольчик, совсем как в прошлый раз.

– Добро пожаловать.

Та же самая седая старуха, сидящая за тем же самым столом у входа, поздоровалась со мной тем же самым тоном. Была середина дня, но внутри магазина – нет, кукольной выставки – все равно царил тот же самый полумрак, что и в предыдущий раз, когда я сюда пришел.

– О, что такое? Нечасто к нам заходят молодые люди.

Даже это не изменилось…

– Вы учитесь в средней школе? Сейчас не на уроках? В таком случае можете пройти за полцены.

– …Спасибо.

Я достал из кармана кошелек, а старуха добавила:

– Не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно. Других посетителей все равно сейчас нет.

Чувствуя, что у меня малость кружится голова, я прошел на выставку.

Унылая струнная музыка. Повсюду армии кукол, красивых и страшноватых. Фантастические пейзажи на стенах. Все до последней детали было как тогда. Чувствуя, что я будто пойман в петлю бесконечного, повторяющегося ночного кошмара, я положил сумку на диванчик в задней части комнаты. И…

Глубоко дыша за тех, кто сам дышать не мог, направился к лестнице в подвал, словно меня туда тянули невидимые нити.

Холодный воздух подвальной комнаты, напоминающей гробницу, и куклы (и их части), лежащие повсюду, – все это оставалось точно таким же, как я помнил. В стенных нишах – девочка без правой руки, мальчик с тонкими крыльями, прикрывающими нижнюю половину лица, близнецы, сросшиеся на уровне животов… И – да – черный гроб, стоящий в дальнем конце комнаты, и лежащая в нем кукла – точная копия Мей Мисаки.

В отличие от прошлого раза, тумана у меня в голове не было и я особо не мерз. Но – снова как марионетка, которую тянут за нити, – я подошел к гробу и встал перед ним.

Эту куклу создала Кирика – имя пишется как «фрукт в тумане». Так мне сказала Мей. Я затаил дыхание, глядя на лицо куклы, даже более бледное, чем у настоящей Мей, на губы, готовые, казалось, вот-вот что-то произнести, – когда…

Произошло нечто, в реальность чего я просто не мог поверить.

Из тени черного гроба, хранящего в себе куклу, медленно, беззвучно…

…Не может быть.

На меня накатил новый приступ головокружения.

«Не стесняйтесь, смотрите сколько душе угодно».

Слова старухи, произнесенные считанные минуты назад, зазвучали у меня в ушах.

«Других посетителей все равно сейчас нет».

…Аа, ну конечно.

В прошлый раз она сказала то же самое. «Других посетителей нет» – я точно помнил. И тогда эти слова как-то царапали мое сознание. «Других посетителей нет» – и все же.

И все же – почему?

Медленно, беззвучно из тени черного гроба…

…Почему?

Появилась она – Мей Мисаки.

Она была в темно-синей юбке и белой летней блузке – здесь, в подвале, на нее даже смотреть было холодно. И выглядела она бледнее обычного.

– Какое совпадение – встретиться в таком месте, – еле заметно улыбнувшись, произнесла Мей.

Совпадение… действительно ли совпадение? Я изо всех сил пытался найти что ответить, когда Мей спросила:

– Почему ты сюда пришел?

– Я возвращался домой из больницы. И просто проходил мимо, – ответил я, затем задал встречный вопрос: – А ты? Ты что, не пошла в школу?

– Ну, вроде того. Вдруг взяла и не пошла, – ответила она, вновь чуть улыбнувшись. – Ты себя уже нормально чувствуешь, Сакакибара-кун?

– Достаточно нормально, чтобы не угодить опять на койку. Как там ребята в классе после… ну, после Сакураги-сан?

– Мм, – тихо промычала Мей, потом ответила: – Все… напуганы.

Напуганы. Мидзуно-сан тоже так сказала.

«У меня такое впечатление, что он был напуган чем-то».

– Напуганы? Чем?

– Они думают: «Началось».

– Что началось?

Мей резко отвела взгляд. Похоже, она сама не вполне знала, как ответить.

Несколько секунд она молчала, потом наконец заговорила.

– Я… думаю, в глубине души я только наполовину верила. Сначала было это, потом в мае, когда пришел ты, я тебе всякого нарассказывала, но все равно я на сто процентов не верила. Я немножко еще сомневалась. Но…

Тут она смолкла и вновь повернулась ко мне. Ее правый глаз сощурился, будто спрашивая что-то; однако я склонил голову набок, по-прежнему ничего не понимая.

– Но, похоже, сейчас действительно один из «таких годов», – продолжила Мей. – Думаю, это уже сто процентов.

– …

– Потому что это уже началось. Так что…

Глаз Мей снова прищурился, будто спрашивая: «Что ты об этом думаешь?» Но я по-прежнему мог лишь смотреть недоуменно.

– Значит, ты до сих пор не знаешь, Сакакибара-кун? – пробормотала Мей и повернулась ко мне спиной. – Тогда, может быть, тебе и не полагается знать. Если ты сам выяснишь, то, возможно…

– Стой, стой, – машинально перебил я. – Ты мне такие штуки говоришь, а потом ожидаешь, что я…

Больше всего мне хотелось просто пожать плечами и ответить: «Блин, ничего не понимаю». Всякие там «Началось», «Я сомневалась», «Один из "таких годов"»… хорошо бы ей прекратить изображать всезнайку.

– Как ты думаешь, ты сможешь ходить в школу? – спросила Мей, все еще стоя ко мне спиной.

– Ага. Завтра пойду.

– А. Ну если ты пойдешь, то мне лучше воздержаться.

– Что? Не, ну слушай. Что ты –

– Будь осторожен, – слегка повернувшись, перебила она. – И никому не говори, что видел меня здесь.

После чего снова повернулась ко мне спиной и беззвучно ушла прочь, исчезла за черным гробом.

Лишь через несколько секунд я попытался тихо ее позвать:

– Э, Мисаки.

Я сделал шаг вперед.

– Э, это, почему ты?..

…Тут у меня заплелись ноги. Мгновение спустя меня охватило какое-то странное головокружение, как будто все вокруг закачалось.

«Ты не чувствуешь, что из тебя высасывают?

Высасывают все, что внутри?»

В моей голове, как какое-то заклинание, проплыли слова, которые Мей сказала в прошлый раз, когда мы с ней тут встретились.

«Куклы – это пустота. Их тела и сердца – полная пустота… вакуум.

Эта пустота похожа на смерть».

Каким-то образом мне удалось сделать еще шаг и удержать равновесие.

«Похожа на смерть»…

С содроганием я заглянул за гроб. Но…

Мей там не было.

И вообще никого не было.

Темно-красные портьеры, завешивающие стену, чуть покачивались от дуновения кондиционера. Меня вдруг пробрало морозом совсем по-зимнему, и я вздрогнул.

5

– Почему? Почему?

Майна Рей-тян повторяла свой любимый вопрос с привычным энтузиазмом.

Почему? Смотри сюда, птица, это я тут хочу узнать, почему… Я сердито сверлил Рей-тян взглядом, но она (…предположительно) не обращала на меня ни малейшего внимания.

– Почему? Рей-тян. Почему? Доброе утро. Доброе утро…

После ужина я вышел на крыльцо, где был хороший сигнал, и попытался дозвониться отцу в Индию. Но, похоже, его телефон был выключен – я набирал три раза, и все три раза звонок не прошел. Может, он до сих пор работает. Там-то еще день.

Аа, ну и ладно. Я махнул рукой.

Даже если я расскажу ему о том, что произошло на прошлой неделе и о своих проблемах со здоровьем, вряд ли он мне сможет дать какой-то совет. Если я чего и хотел бы услышать от папаши, – это о среднешкольных годах моей мамы. Хотя, конечно, я понятия не имел, как ее история может сплестись с теми событиями, которые происходили сейчас, да и может ли вообще.

Было еще желание спросить, остались ли мамины фотки тех времен. Или, может, школьный фотоальбом… кстати, в школе он, скорей всего, сохранился. Да – если заглянуть в дополнительную библиотеку в нулевом корпусе…

Я ушел с крыльца, оставив Рей-тян в одиночестве, и заглянул в гостиную, где Рейко-сан смотрела телевизор. С экрана трепался какой-то юморист – по-моему, такого рода передачи она не любила; но приглядевшись, я увидел, что Рейко-сан, погрузившись в диван, сидит с закрытыми глазами… Да, она спала.

От кондиционера дуло холодным воздухом, и в комнате было чертовски зябко. Эй, Рейко-сан! Если будешь тут спать, подхватишь простуду! Я уже собрался хотя бы пойти выключить кондиционер, когда –

– Коити-кун? – произнесла она. Я подпрыгнул на месте и обернулся. Глаза Рейко-сан были лениво приоткрыты.

– Когда я успела задремать?.. Мм, нехорошо, нехорошо.

Она с натугой помотала головой. Как раз в этот момент в телевизоре кто-то пронзительно захохотал. Рейко-сан нахмурила брови, потянулась к пульту и выключила телек.

– Вы себя нормально чувствуете?

– Мм? …Да, наверное.

Рейко-сан встала с дивана и перебралась на стул. Налив в стакан холодной воды из кувшина на столе, она проглотила какие-то таблетки.

– Голова побаливает, – объяснила она, видя, что я на нее смотрю. – Эти таблетки слабенькие, но их хватает. Что-то часто в последнее время голова болит. Это начинает раздражать.

– Может, ты просто устала? Тебе так много всего приходится делать, и, это…

Она тихо вздохнула, потом ответила:

– Наверное. Ладно, ты мне другое скажи: ты в порядке, Коити-кун? Ты же сегодня ходил в поликлинику?

– Мое состояние стабилизировалось, новых проблем нет. Так они мне там сказали.

– О. Это хорошо.

– Эээ, Рейко-сан?

Я тоже сел на стул, прямо напротив нее.

– Помнишь, ты говорила, что все надо узнавать в подходящее время? Что всему свое время? Но как узнать, сейчас подходящее время или нет? – совершенно серьезным тоном спросил я. Однако Рейко-сан посмотрела на меня угрюмо.

– Я так говорила?

Она склонила голову набок. Я обалдело застыл. В голове мелькнуло пронзительное «Почему?» в исполнении Рей-тян.

Она придуривается или правда не помнит?

– Эмм… ладно, а можно я спрошу кое-что? Мне тут пришло в голову, – я собрался с духом и задал другой вопрос: – Когда ты училась в Северном Ёми в третьем классе, то в какой параллели?

– В третьем классе?

– Ага. Ты не помнишь?

После этих моих слов Рейко-сан оперлась щекой на руку – ее лицо стало еще угрюмей – и ответила:

– В третьей.

– Значит, три-три? Серьезно?

– Мм.

– А когда ты там училась… ну, у вас там говорили про «проклятие класса три-три» или что-нибудь вроде того?

– Ммм.

Все еще опираясь подбородком о ладонь, Рейко-сан как будто подыскивала ответ. Но в конце концов просто тихо вздохнула, как незадолго до того, и сказала:

– Это было пятнадцать лет назад. Я все забыла.

Даже не раздумывая над тем, искренний это ответ или просто отмазка –

Пятнадцать лет назад?..

Внезапно меня охватило какое-то непонятное беспокойство.

Пятнадцать лет назад – это было… ох. Понятно. Ну конечно. Но…

– Ты завтра идешь в школу, да? – уточнила Рейко-сан.

– Ага. Во всяком случае, собираюсь.

– Я ведь тебе уже рассказала «Основные принципы Северного Ёми»? Ты помнишь, что надо делать?

– А, ага. Я уже –

– И номер три?

– …Ага.

Конечно, я помнил. И номер один, и номер два, которые мне казались просто суевериями, и номер четыре, лично для меня самый важный. И номер три… вроде это о том, что…

– Я обязан подчиняться любому решению класса – это, да?

– Именно, – медленно кивнула Рейко-сан.

– А почему ты вдруг его вспомнила?

Рейко-сан вдруг протяжно зевнула, потом замотала головой, будто стряхивая сонливость.

– О, аа… что? – и склонила голову набок.

– Мы говорили о третьем «принципе Северного Ёми».

– Да? Сейчас. Вообще-то ты их все должен соблюдать. То есть…

– Ээ. Ты себя нормально чувствуешь?

– Мммм. Думаю, я устала сильно. Прости, Коити-кун. Я сейчас просто не в состоянии.

Рейко-сан слегка стукнула себя кулачком по голове, и на ее лице появилась слабая улыбка. Во мне начало подниматься раздражение… нет, на самом деле это были более сложные чувства.

Я ведь могу рассказать Рейко-сан про Мей? Вообще-то – разве я не должен это сделать? Такая мысль меня посещала нередко, но поднять эту тему мне всегда не хватало смелости. Вот и сейчас моя внутренняя борьба закончилась тем, что я решил замять вопрос.

Мне всегда было неловко говорить с Рейко-сан. Лицом к лицу с ней я постоянно нервничал… в основном из-за того, что в ней я то и дело видел маму, которую знал только по фотографиям. Во, видите? Я уже провел самоанализ. Почему же тогда со временем ситуация становилась только хуже? Все-таки проблема где-то во мне. Или же…

Я решил, что уже пора отправляться к себе в комнату, чтобы лечь спать пораньше.

С этой мыслью я поднялся со стула.

– Почему? – раздался вдруг тихий голос. Без какого-либо намерения, без смысла.

– Заткнись! – неожиданно резко выкрикнула Рейко-сан. – Терпеть не могу эту птицу.

6

На следующий день, в среду, 3 июня.

На большой перемене Мей Мисаки в классе не было.

Не потому что она свалила сразу после четвертого урока. Ее не было с самого утра. Она прогуляла, как и сказала мне вчера.

Я пропустил неделю, и одноклассники обходились со мной, на первый взгляд, деликатно – но если вдуматься, то просто безразлично и прохладно.

– Ты опять в больнице лежал?

Нет, поправлялся дома.

– Та же штука, что и в прошлый раз? Как там она называется, спонтанный пневмоторакс?

Он почти случился, но кое-как пронесло.

– Значит, теперь ты в порядке?

Ага, спасибо. Но никаких нагрузок – доктор запретил. Так что физра по-прежнему без меня.

– Надеюсь, ты поправишься совсем.

Я тоже, спасибо.

Ни один не упомянул смерть Юкари Сакураги и ее матери. И учителя держались так же. Парта Сакураги оставалась пустой. Там даже цветов не было – в таких ситуациях люди иногда их приносят… Все, как могли, избегали признавать ее смерть. Куда сильнее, на мой взгляд, чем следовало бы. Ну, так мне казалось.

На большой перемене первым со мной заговорил Томохико Кадзами. Он обратился ко мне, стоя в дверях.

– Аа… это.

Он подпихнул к переносице дужку очков в серебряной оправе, и на его напряженном лице появилась неловкая улыбка.

Вообще-то мне память подсказывала, что ровно так же он держался при самой первой нашей встрече – в апреле, в больнице. Мы были знакомы уже месяц, и мне начало казаться, что он слегка оттаял, но, судя по всему, мы снова вернулись на исходную позицию.

Я вдруг почувствовал, что у двух наших встреч – самой первой и вот этой, теперешней – есть нечто общее. В первую очередь, я бы сказал, скрываемое «напряжение». А во вторую – некая «настороженность».

– Рад, что тебе лучше. Я беспокоился о тебе. Ты целую неделю не ходил, я уж боялся, что у тебя рецидив.

– Я тоже. Честно говоря, от больницы меня уже тошнит.

– Тебе ведь на самом деле не нужны конспекты за то время, что тебя не было, да? – застенчиво спросил Кадзами. – Ты, оказывается, сильно учишься?

– Я просто кое-что из этого уже проходил в той школе, только и всего… я не настолько крут.

– А, так тебе, может, все-таки нужны конспекты?

– Думаю, пока я справлюсь.

– А. Ну ладно…

Даже во время этого пустого трепа напряжение не покидало лица Кадзами. Напряжение, настороженность и, кроме того, возможно… «страх»?

– То, что на той неделе случилось, наверно, для тебя стало настоящим шоком, – я решил первым поднять эту тему. – Вы с ней оба были старостами, оба приходили ко мне в больницу, и тут такое…

Я кинул взгляд на парту Сакураги. Кадзами поспешно сделал то же самое.

– Нам теперь надо выбрать нового старосту среди девочек. Думаю, на завтрашнем дополнительном классном часе… – вдруг он оборвал фразу и вышел из класса.

– Новая староста, значит…

Кадзами и Сакураги подходили друг другу, они были как близнецы; но, думаю, в средней школе на роль старосты уйма народу годится…

По-прежнему сидя за партой, я осторожно огляделся. Поскольку был уже июнь, большинство учеников носило летнюю форму.

Девчонки тут и там собирались кучками, чтобы вместе пообедать. Компания парней болтала в углу возле окна. Один из них выделялся высоким ростом. Довольно загорелый, кротко стриженный. Наверняка это и был Мидзуно. Такеру Мидзуно из баскетбольной секции. Его имя писалось кандзи, означающим «ярость».

Мне на миг захотелось подойти к нему и поговорить.

Я мог бы упомянуть его сестру, чтобы разбить лед; в зависимости от того, как все пойдет дальше, можно было бы рассказать, как я с ней вчера встречался, и… нет. Плохая идея. Сейчас мне надо только ждать новостей от Мидзуно-сан. Она же сказала: «Почему бы мне не попробовать что-нибудь разузнать?» И она говорила, что не очень-то общается с младшим братом; если я сейчас неуклюже влезу, он только сильней встревожится, и тогда Мидзуно-сан вообще ничего из него не сумеет вытащить.

Я набил живот домашним бабушкиным бэнто, преисполнившись благодарности, как всегда; потом в одиночестве вышел в коридор. Меня не покидало ощущение, что Мидзуно-младший то и дело кидал на меня взгляды, и на этот раз я был почти уверен, что это не игра воображения.

Как и в прошлый вторник, я встал у окна напротив восточной лестницы.

В небе висело несколько облачков. Дождя не было, но ветер задувал довольно сильно. Я слышал его прерывистый свист даже сквозь стекло.

Отвернувшись от окна, я прислонился к стене и вытащил мобильник из кармана брюк. Нашел в списке звонков номер Тэсигавары и без колебаний нажал кнопку вызова.

Тэсигавара в школе был. Однако со мной ни разу не заговорил и как будто избегал встречаться глазами. В самом начале большой перемены я оглядел класс, но он уже испарился. Серьезно, кем он себя считает – Мей Мисаки, что ли?

– П-привет.

После фиг знает какой по счету попытки он таки взял трубку. Я мгновенно спросил:

– Ты сейчас где?

– Э…

– Никаких «э». Давай выкладывай, где ты.

– Снаружи… во дворе гуляю.

– Во дворе?

Я подошел к окну и просканировал глазами двор сквозь стекло. Там болталось больше учеников, чем я ожидал, и определить, где Тэсигавара, я не мог.

– Я сейчас спущусь. Жди меня у лотосового пруда.

– Э. Погоди, Сакаки…

– Скоро буду.

Я разъединился, прежде чем он успел что-либо еще сказать, и поспешил туда, где я велел ему быть.

7

Тэсигавара послушался моих указаний и ждал возле пруда, откуда якобы время от времени вылезала окровавленная человеческая рука. Водную гладь ковром покрывали листья кувшинок (а вовсе не лотосов). Никого знакомого поблизости не было. Похоже, Тэсигавара один «во дворе гулял».

– Я сто раз пытался тебе дозвониться на той неделе, но ты так и не ответил, – произнес я самым холодным тоном, на какой только был способен. Тэсигавара театральным жестом свел ладони перед грудью и ответил: «Ага, извини», – но глаза все время старательно отводил.

– Понимаешь, когда ты звонил, я всякий раз был чем-то занят. Я сам думал тебе позвонить, но не смог. В смысле, ты же себя плохо чувствовал, ага? Во, и я не хотел тебя беспокоить.

Отмазка прозвучала довольно жалко.

– Ты обещал, – заявил я. – Ты говорил, что в июне все расскажешь.

– Э…

– Я сказал уже, «э» – это не ответ.

Крашеноголовый был явно выбит из колеи и даже не пытался этого скрыть. Я пришпилил его нетипично (для меня) жестким взглядом.

– Я хочу, чтобы ты сдержал слово. В конце концов, тебя никто за язык не тянул. Двадцать шесть лет назад что-то произошло. В классе три-три учился некто Мисаки, которого или которую все любили, а потом была какая-то дурацкая авария, и он погиб… А потом что было?

– …

– Вы что-то говорили насчет того, что тогда «это началось». Так что?.. Что стало потом с классом три-три?

– Эй, эй, тормозни, Сакаки, – впервые за сегодня Тэсигавара посмотрел мне прямо в глаза. – Ага, ты прав, я обещал. Я сказал, что расскажу тебе, когда мы доберемся до июня. Я тогда имел в виду, чтобы ты до конца месяца сидел спокойно.

Тэсигавара уныло вздохнул. Ветер стонал над головой.

– Ситуация изменилась, – произнес он и отвел глаза. – Щас все не так, как было тогда, когда я тебе дал слово. Так что…

– Так что ты отказываешься от своего обещания?

– …Ага.

Ни фига себе заявочки… Естественно, переварить это мне было нелегко. Однако, судя по тому, как изворачивался Тэсигавара, нажимать на него и пытаться еще что-то вытянуть сейчас бесполезно. И тем не менее.

Оставался один вопрос, который я просто не мог не задать. А именно…

– Помнишь, ты как-то сказал мне, чтобы я «перестал обращать внимание на то, чего нет»?

Тэсигавара молча кивнул, его лицо напряглось.

– Ты сказал тогда, что «это паршиво». Что ты –

Ровно в этот момент в кармане моих брюк завибрировало. Кто бы это мог быть? Мысленно пролистывая имена, я достал мобильник, на дисплее которого горела иконка входящего вызова. Имя рядом с иконкой было – Мидзуно-сан. А ведь я с ней только вчера виделся.

– Слушай, Сакакибара-кун. У тебя ведь сейчас большая перемена, да? Ты можешь говорить? – голос Мидзуно-сан звучал малость игриво. – Я сейчас в больнице.

– Э? Я думал, у вас выходной? – спросил я, понизив голос и прикрыв рот рукой, поскольку Тэсигавара же был рядом.

– Мне сегодня позвонили, и пришлось прийти. Тяжелая это работа, особенно для новичка.

Со стоном пожаловавшись на суровую жизнь, Мидзуно-сан продолжила уже нормальным голосом:

– В общем, так. Я выкрала пару секунд у этого сумасшедшего дома и выбралась на крышу больницы. Я отсюда звоню.

– Что случилось? Вы?..

– Я попыталась поговорить с ним вчера вечером.

– С братом? Насчет этого?

– Да. Когда я с ним говорила… ммм, прежде чем я тебе перескажу, хочу у тебя кое-что уточнить.

– Уточнить что?

– Ты готов?

Голос Мидзуно-сан зазвучал громче. Она точно была на крыше… ну, по крайней мере не в помещении – я четко слышал в трубке завывание ветра.

– Эта девочка, Мей-тян, о которой ты вчера рассказал, Мей Мисаки. Она на самом деле существует?

– Чего?

Даже и не знаю, что на это ответить…

– Да, конечно, она существует.

– Прямо сейчас? Она поблизости? Ты уверен?

– Нет, сегодня ее нет в школе.

– Значит, ее нет.

– Вы о чем? – невольно я повысил голос. – Почему вы спрашиваете?..

– Я уже сказала – я вчера вечером говорила с братишкой, – и Мидзуно-сан принялась быстро пересказывать, что она узнала. – Я пыталась что-нибудь из него вытянуть про двадцать шесть лет назад и про то, что случилось на той неделе, но это было как лбом об стенку. И вид у него по-прежнему был такой, будто он чего-то до смерти боится. Но потом, под конец, я попыталась узнать у него про Мей-тян.

Хххшшш… На линии раздались помехи, и голос Мидзуно-сан захрипел.

– И тут он сразу покраснел и ответил: «Чего ты об этом спрашиваешь? Нету таких у нас в классе». И он говорил совершенно серьезно, я его никогда раньше таким серьезным не видела. И я подумала, может, эта девочка, Мей Мисаки, на самом деле не –

– Он все врет.

Я увидел, что Тэсигавара смотрит на меня с подозрением. Я повернулся к нему спиной, потом поднес правую руку, в которой был телефон, совсем вплотную ко рту.

– Он все врет, – с нажимом повторил я.

– Но… он был такой серьезный. Совершенно не понимаю, зачем ему врать…

Ххххшшшшшхххх… Я снова услышал шум помех, и голос Мидзуно-сан прервался. Но мне было плевать. Я сказал в трубку:

– Мей Мисаки существует.

Мей существует. Я кучу раз ее видел. Кучу раз с ней говорил. Да вот вчера виделся с ней. И мы разговаривали. Как же она может не существовать? Маразм просто.

– …Э.

Голос Мидзуно-сан пробился сквозь помехи, но звучал как-то по-другому, не как раньше.

– А… что такое?

– …То есть?

Кшшшш… хррррхрррр… хшш.

– Мидзуно-сан! Вы меня слышите?

– …Сакакибара-кун.

Ее голос хрипел сильней, чем прежде.

– Я ушла с крыши. Я в лифте. Мне уже пора возвра-…

– А, вот почему сигнал такой плохой.

– …Но это… нет. Что за?..

Хррррххррр… Помехи стали мощнее, гуще. Голос Мидзуно-сан утонул в них, исчез полностью.

– Мидзуно-сан! – я машинально сжал трубку еще сильнее. – Вы меня слышите? Что проис-…

Я застыл на полуслове: из трубки слышались какие-то странные звуки. Трудно даже описать, на что они были похожи. Очень странные, страшные звуки…

Я отвел трубку от лица, не в силах больше слушать.

Что случилось?

Она зашла в лифт, и сигнал пропал… Все из-за этого? Из-за этого такой звук? Нет, в последний момент она…

В ужасе я снова поднес трубку к уху. И тут же услышал грубый, жесткий стук. Как будто – да, как будто телефон уронили на пол.

Хххххшшшшшхххххшшшш…. Хххррррхррр… Помехи снова стали сильнее. А за миг до того, как связь прервалась окончательно…

Я услышал слабый, но отчетливый и полный боли стон Мидзуно-сан.

Глава 7. Июнь II

1

Мидзуно-сан умерла.

Эту новость я узнал вечером того же дня, и меня словно по голове ударило. До того мне удалось выяснить только, что в больнице произошло какое-то ЧП, но я еще раньше стал готовиться к худшему.

Ее звонок на большой перемене…

Не приходилось сомневаться, что с Мидзуно-сан что-то случилось. Я раз за разом набирал ее номер, но дозвониться никак не получалось. В итоге, лишенный всякой возможности узнать, что именно произошло, я провел несколько часов, не находя себе места от тревоги.

– Мидзуно-сан? Та молоденькая медсестра?

Бабушка, когда услышала, тоже явно была в шоке. Она несколько раз встречалась с Мидзуно-сан в апреле, когда я лежал в больнице.

– Мидзуно… Санаэ ее звали? Вы с ней так хорошо ладили. Беседовали о твоих книжках…

– Кажется, я тоже как-то раз видела ее в больнице. Когда я зашла тебя навестить, она…

У Рейко-сан был очень подавленный вид. После ужина она приняла те же таблетки, что и вчера. Похоже, у нее опять разболелась голова.

– Она была такая молодая, – грустно сказал я. – Хоть бы ее младшие братья это перенесли.

– У нее были братья? – спросила бабушка.

– Один из них в моем классе, – ответил я. – Его зовут Такеру-кун.

– Господи, – у бабушки округлились глаза. – Какой ужас. В твоем классе ведь совсем недавно с девочкой несчастный случай произошел?

Я, задумавшись, свел брови. В висках пульсировало.

– Сказали, что в больнице тоже был несчастный случай… Что бы это могло быть…

Никто мне не ответил.

Но тот кошмарный звук, который я слышал в трубке на большой перемене, продолжал звучать у меня в ушах. И стон Мидзуно-сан, тонущий в помехах.

Не в силах этого вытерпеть, я зажмурил глаза.

Может, рассказать им прямо сейчас, что было на большой перемене? Если подумать – у меня просто нет причин колебаться… и все же.

Я им не рассказал. Нет – не смог рассказать. Думаю, это потому, что в глубине души я чувствовал что-то вроде вины и никак не мог избавиться от этого чувства.

– Ааа, аа, – неожиданно произнес своим старческим голосом дедушка, до сих пор сидевший тихо. Он прижал руки к бесцветной, морщинистой коже лба. – Когда человек умирает, всегда проходят похороны. Я не хочу… не хочу больше ходить на похороны.

Может, завтра плохой день, может, еще что, но отпевание назначили на послезавтра, а похороны, соответственно, на послепослезавтра[19], на субботу. Суббота? А, да… 6 июня.

«Кстати, ты смотрел "Омен"?»

Я отчетливо вспомнил разговор с Мидзуно-сан в ресторанчике. Это было всего лишь вчера.

«Нам обоим следует быть осторожнее. Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят».

А теперь она мертва.

Послезавтра отпевание, на следующий день похороны. Все это казалось таким нереальным. Сейчас я испытывал лишь потрясение. Эмоции – печаль и другие – до меня пока что не добрались.

– …Не хочу больше ходить на похороны.

Я услышал, как дедушка медленно повторил ту же фразу, и слово «похороны» оставило что-то вроде грязного пятна в моем сердце. Тут же вокруг этого места начала медленно вращаться черная воронка, и наконец – как бы это выразить словами? – меня окружило странное низкое гудение.

Я снова зажмурился. И что-то в моем сознании застыло.

2

На следующий день, 4 июня, гнетущая атмосфера заполнила кабинет класса 3-3 с самого начала.

Такеру, младший брат Мидзуно-сан, не пришел. К концу второго урока по классу уже разошелся слух, что он отсутствует из-за внезапной смерти старшей сестры. А в самом начале третьего урока (это был японский язык) Кубодера-сэнсэй в открытую сказал, что это правда.

– Вчера со старшей сестрой Мидзуно-куна произошел несчастный случай…

Внезапно кабинет охватила странная, удушливая тишина. Как будто воздух затвердел и дыхание всех до единого учеников разом остановилось…

И, что хуже всего, ровно в этот момент в класс вошла Мей Мисаки.

Даже не подумав извиниться за опоздание, не выказывая ни намека на стыд, она молча направилась к своему месту. Я провожал ее глазами, и в груди у меня ворочалось беспокойство. Потом я переключил внимание на реакцию остального класса.

Ни одна голова не повернулась к Мей. Все взгляды были жестко, почти неестественно устремлены вперед. И Кубодера-сэнсэй – он тоже не взглянул на Мей, не обратился к ней. Как будто…

Да – как будто просто не было в классе ученицы по имени Мей Мисаки. Как будто она не существовала.

Когда урок японского закончился, я быстро встал и подошел к Мей.

– На минуту, – бросил я и, взяв ее за руку, потащил в коридор. Не обращая внимания, слушает нас кто-нибудь или нет, я спросил: – Ты слышала, что произошло с Мидзуно-сан?

– Что? – Мей склонила голову набок; явно до сих пор она ничего не знала. Глаз, не скрытый под повязкой, недоумевающе заморгал.

– Она умерла. Старшая сестра Мидзуно-куна вчера умерла.

Мне показалось, что от изумления цвет на миг вернулся к ее лицу. Но тут же исчез обратно.

– …Понятно, – в голосе ее не было ни тени эмоций. – Она болела? Или это был несчастный случай, или что-нибудь еще?

– Сказали, что несчастный случай.

– …А.

Возле двери кабинета собралась кучка одноклассников. Там были парни и девчонки, которых я знал по именам, но с которыми до сих пор толком не общался. Накао, Маэдзима, Акадзава, Огура, Сугиура… там и Тэсигавара тоже был. Со вчерашней большой перемены он мне не сказал ни слова.

Я знал, что они все украдкой поглядывают на нас. Словно наблюдая со стороны, как разворачиваются события.

Неужели?.. Вот сейчас эту мысль уже надо рассмотреть всерьез.

Неужели они все видят только меня?

И –

Когда начался следующий урок, Мей в классе не было. Естественно, все это проигнорировали.

Как только настало время большой перемены, я подошел к парте Мей, последней в ряду у окон, и осмотрел ее.

Деревянная парта, отличающаяся по виду от остальных. И стул от этой парты – такой же. Как будто ими пользовались десятки лет. Невероятно старые парта и стул.

Почему так, спросил я себя. Почему только лишь парта Мей такая?

Решив не обращать внимания на взгляды одноклассников, я сел на ее место. Поверхность парты была вся исцарапанная и неровная. Сильно сомневаюсь, что здесь можно нормально писать, скажем, на экзамене, если только не подложить что-нибудь под лист.

Помимо царапин, парта была еще и исписана.

Большинство надписей были старыми – чертовски старыми, – как и сама парта. Часть была сделана карандашом, часть ручкой. Часть вырезана – возможно, иглой циркуля. Некоторые надписи уже почти исчезли, другие оставались с трудом, но различимы. И среди них –

Мой взгляд прилип к словам, написанным, судя по всему, совсем недавно.

Они были у правого края парты, написанные синей ручкой. Определить их автора по почерку было совершенно нереально, но, едва их увидев, я тут же понял, что это Мей.

«Кто мертвый?»

Вот что там было.

3

– …Интересно, как Миками-сэнсэй себя чувствует? – задал риторический вопрос Юя Мотидзуки, сидящий рядом со мной за рабочим столом. – Неужели ей так плохо? Вчера она выглядела совсем никакой…

По расписанию пятым уроком было рисование с Миками-сэнсэй, но ее самой в кабинете на первом этаже нулевого корпуса пока не было.

Когда прозвенел звонок, в класс вошел другой учитель.

– Миками-сэнсэй сегодня не придет.

Потом он будничным тоном сообщил, что сейчас у нас будет самостоятельное занятие, и предложил каждому нарисовать карандашом собственную кисть руки. Задание было совершенно неинтересным, и, как только учитель вышел, со всех сторон донеслись апатичные вздохи. Вполне естественная реакция.

Я открыл альбом, после чего – в конце концов, какая разница? – положил левую руку на стол и принялся разглядывать. Но, откровенно говоря, моя мотивация была практически на нуле. Знал бы заранее – прихватил бы книжку. Хотя читать Кинга, Кунца или Лавкрафта я тоже был не в настроении.

Кинув взгляд на Мотидзуки, фаната Мунка, я обнаружил, что он совершенно не собирается рисовать руку. Но альбом был открыт не на чистом листе – Мотидзуки работал карандашом над полузавершенным рисунком. Потихоньку приглядевшись, я увидел, что он рисовал женщину, похожую на Миками-сэнсэй.

Да что с ним такое? Я чуть не брякнул это вслух.

Он что, правда в нее влюбился? Вот этот пацанчик? В учительницу, которая как минимум на десять лет его старше? …Ну, вообще-то это твое личное дело, приятель.

Тем не менее у меня уже было сумбурное настроение, когда я слушал его бормотание насчет Миками-сэнсэй, и…

– …Не, не может быть, – произнес Мотидзуки и вдруг повернулся ко мне. – Слушай, Сакакибара-кун…

– Ч-чего?

– А у Миками-сэнсэй нет какой-нибудь смертельной болезни?

– Э? Аа… – своим вопросом он полностью застиг меня врасплох. Все, что я смог, – без эмоций ответить: – Не, конечно, нет.

– Наверное, ты прав, – в голосе Мотидзуки звучало нескрываемое облегчение. – Нет, ты точно прав. Ничего такого у нее быть не может. Угу, угу.

– Ты так сильно беспокоишься?

– Ну… понимаешь, Сакураги-сан и ее мама совсем недавно умерли, а теперь еще и сестра Мидзуно-куна. И я подумал…

– Думаешь, это как-то связано? – я ухватился за возможность, которую он мне предоставил. – Сначала Сакураги, потом Мидзуно-сан; допустим на минуту, что что-то случится с Миками-сэнсэй. Ты хочешь сказать, что это все как-то связано? Что есть что-то общее?

– Ну… это…

Мотидзуки начал было отвечать, но тут же смолк. Отвел глаза, будто избегая моего вопроса, и беспомощно вздохнул. Блин, даже этого пацанчика что-то заткнуло и не дало рассказать мне то, что я хотел узнать.

Я подумал, что, может, стоит нажать на него посильнее, но отказался от этой идеи и сменил тему.

– Как дела в кружке рисования? Сколько у вас сейчас народу?

– Всего пятеро… – вздохнул Мотидзуки, и его взгляд снова метнулся ко мне. – Хочешь вступить?

– …Ну уж нет.

– Тебе правда стоит.

– Если агитируешь, про меня забудь. Как насчет Мисаки?

Я это нарочно сказал, чтобы его поддавить. Мотидзуки среагировал в точности так, как я от него ожидал, – зашлепал губами, замолчал и снова отвел глаза. Он даже не дышал.

– Она классно рисует, – продолжил я как ни в чем не бывало. – Я видел кое-какие штуки в ее альбоме.

Да – это было в дополнительной библиотеке. Когда я проходил мимо вместе с Мотидзуки и Тэсигаварой после урока рисования…

Рисунок красивой девушки с шарнирными суставами, как у куклы.

«В самом конце я собираюсь дать этой девочке большие крылья». Так мне тогда сказала Мей. Интересно, она их уже пририсовала или нет?

Я махнул рукой на Мотидзуки, который по-прежнему упорно смотрел в сторону и не пытался даже слово в ответ сказать. Свой альбом я захлопнул. С начала пятого урока прошло всего полчаса, но заниматься этой «самостоятельной работой» мне совершенно не хотелось.

– Ты куда? – спросил Мотидзуки, когда я встал со своего места.

– В библиотеку. Дополнительную, – я нарочно ответил коротко. – Надо посмотреть кое-что.

4

Сказав Мотидзуки, что мне надо кое-что посмотреть в дополнительной библиотеке, я почти не покривил душой. «Почти» – потому что я чуть-чуть, самую малость надеялся встретить там Мей. Но этой надежде не суждено было сбыться.

Библиотека вообще пустовала. Если не считать библиотекаря Тибики за стойкой.

– А вот и знакомое лицо, – обратился он ко мне, пристально глядя сквозь линзы своих очков в черной оправе. Он опять был во всем черном и с теми же растрепанными волосами с проседью. – Сакакибара-кун, пришедший к нам недавно. Класс три-три, не так ли? У меня не такая уж плохая память. Почему ты не на уроках?

– У нас рисование, и, эээ, учительницы нет, так что у нас самостоятельная работа, – объяснил я, и библиотекарь в черном не стал дальше вникать.

– Чем я могу помочь? – спросил он. – Сюда ученики редко заглядывают.

– Эмм, я хочу поискать кое-что, – снова принялся объяснять я, подходя к стойке, за которой он сидел. – У вас есть старые школьные фотоальбомы?

– О, школьные альбомы? Здесь у нас полный комплект.

– А их разрешено смотреть?

– Вполне.

– Тогда, эээ…

– Они вон там, – он наконец-то встал и вытянул руку. Показывал он на книжный шкаф у стены, отделяющей библиотеку от коридора, справа от входа. – На той полке; насколько я помню, в заднем ряду. Тебе, с твоим ростом, лестница вряд ли понадобится.

– А, ага.

– Какой год ты ищешь?

– Ну… – я запнулся совсем чуть-чуть. – Двадцать шесть лет назад… 1972 год.

– Семьдесят второй? – брови библиотекаря сошлись, и он строго посмотрел на меня. – Зачем тебе этот альбом?

– Ну, на самом деле… – изо всех сил стараясь сохранить душевное равновесие, я наконец дал безвредный ответ. – В том году моя мама закончила эту школу. А потом она, ээ, она умерла молодой, и у меня не очень много ее фотографий, и поэтому я, ну…

– Твоя мать? – лицо библиотекаря слегка помягчело. – Понятно. Хорошо. Но надо же, именно семьдесят второй, – последнюю фразу он пробормотал себе под нос. – Ты его найдешь легко. Но выносить этот альбом нельзя. Когда досмотришь, поставь туда же, где взял. Понятно?

– Да.

Через две-три минуты поисков я обнаружил и достал с полки нужный мне альбом. Положил его на большой стол и пододвинул стул. Потом, кое-как взяв под контроль сбившееся дыхание, перевернул обложку с серебряной надписью «Северная средняя школа Йомиямы».

В первую очередь я стал разыскивать фотографию класса 3-3. И быстро обнаружил разворот с цветным групповым фото на левой странице и черно-белыми фотками учеников, разбитых на отдельные группки, на правой.

Тогда учеников было больше, чем сейчас. Сорок с лишним на класс.

Групповое фото было снято где-то вне школы. То ли на берегу реки Йомияма, то ли еще в каком-то похожем месте. Все были в зимней форме. Они улыбались, но я чувствовал в их улыбках некое напряжение.

Мама – где она?

Вряд ли я смогу ее отыскать, просто разглядывая лица. Придется смотреть на имена, подписанные под фотографией…

…Вот она. Вот.

– Мама… – вырвалось у меня.

Второй ряд, пятая справа.

Она была в темно-синем блейзере, в точности как у нынешней формы. С белой заколкой в волосах… и она улыбалась, как и все. С такой же, как у всех, тенью напряжения на лице.

Фотографию мамы времен средней школы я видел впервые. Меня поразило, какой молодой она здесь выглядела – совсем ребенком, фактически. Сделав поправку на возраст, я понял, что она действительно была очень похожа на Рейко-сан, свою младшую сестру.

– Нашел ее? – спросил библиотекарь.

– Да, – ответил я, не оборачиваясь, и вернул взгляд к списку имен под групповой фоткой. Я хотел проверить, есть ли там имя или фамилия «Мисаки». Но…

С чего бы ему там быть.

Мисаки умер или умерла весной, задолго до того, как начали готовить этот альбом. Так что этого имени там быть не могло.

– В каком классе училась твоя мать? – задал библиотекарь новый вопрос. Его голос прозвучал куда ближе, чем в прошлый раз. Удивленно обернувшись, я увидел, что он покинул свое место за стойкой и подошел ко мне вплотную.

– Ээ, это, мне сказали, что она была в классе три-три.

Брови библиотекаря вновь сошлись.

– Хм?

Опершись рукой о край стола, он заглянул в альбом.

– Где тут твоя мать?

– Вот, – показал я.

– Дай посмотрю, – библиотекарь поправил очки и нагнулся над альбомом. – А, Рицко-кун?..

– Ээ… это, вы ее знали?

– Мм… ну, понимаешь ли…

Библиотекарь, уклонившись от вопроса, отошел от стола. Потом понял, что я продолжаю смотреть на него, и встрепал волосы.

– Сын Рицко-кун. Подумать только…

– Мама умерла пятнадцать лет назад, вскоре после моего рождения.

– Понятно. Что означает… А. Да, понятно.

Я подавил желание спросить, что именно ему понятно, и вновь опустил взгляд на фотоальбом.

Второй ряд, пятая справа.

Я смотрел на мамино лицо, на ее улыбку с тенью напряжения, потом перевел взгляд на других учеников, и вдруг…

…Э?

Осознав кое-что, я моргнул. Привстал было со стула, но тут же сел обратно и пригляделся к альбому повнимательней. И как раз в этот момент –

– Вот ты где, Сакакибара-кун.

Эти слова произнес ученик, шумно отодвинувший дверь и вбежавший в библиотеку одновременно со звонком об окончании пятого урока. Томохико Кадзами.

– Тебя ищет Кубодера-сэнсэй. Он хочет, чтобы ты как можно скорее зашел в учительскую.

5

– Коити Сакакибара-кун, верно?

Этот вопрос задал мне один из двух незнакомых мне мужчин, сидевших в учительской – круглолицый, средних лет. Говорил он, я бы сказал, излишне успокаивающим тоном, однако же расспрашивал безо всякого стеснения.

– Вам известно, что произошло с Санаэ Мидзуно-сан, работавшей в городской клинике?

– …Да.

– Вы хорошо ее знали?

– Она хорошо со мной обращалась, когда я лежал в больнице в апреле, так что…

– Вы с ней общались по телефону?

– Да, несколько раз.

– Вчера около часа дня она разговаривала с вами по мобильному телефону?

– …Да.

Когда я зашел в учительскую в корпусе А, куда меня вызвал Кубодера-сэнсэй, меня ждали одетые в штатское сотрудники криминальной полиции Йомиямы – следователи, в общем. Два человека, как положено. В отличие от первого – средних лет, круглолицего и веселого на вид – второй был помоложе, с узким лицом и выступающей челюстью, в больших очках с темно-синей оправой; он здорово смахивал на стрекозу. Звали их Оба и Такеноти.

– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Ваш учитель дал разрешение. Вы не возражаете?

Это сказал Такеноти несколько секунд назад – сразу, как только я вошел. Прозвучало не настолько плохо, чтобы годилось слово «бесцеремонность», но по его тону явно чувствовалось, что он говорит всего лишь со «школьником, а значит, недочеловеком».

– У нас дальше расширенный классный час, – добавил Кубодера-сэнсэй. – Но если тебе придется задержаться, то ничего страшного, так что можешь пообщаться спокойно.

Сразу после этого прозвенел звонок на шестой урок; Кубодера-сэнсэй передал меня и полицейских другому учителю и поспешно вышел.

В углу учительской стоял диванчик; на него я и сел, глядя на следователей. Учитель, которому пришлось с нами остаться, представился как «Ясиро, учитель по профориентации» и сел рядом со мной. Похоже, школа категорически не может оставить ученика одного в подобной ситуации.

– Вы знаете, что Санаэ Мидзуно-сан вчера скончалась? – продолжил Оба своим более-успокаивающим-чем-нужно голосом.

– …Да.

– А обстоятельства ее гибели?

– Нет, в деталях нет. Просто знаю, что в больнице был несчастный случай.

– Понятно.

– А вы не читали сегодняшнюю газету? – вмешался Такеноти. Я молча покачал головой. Вдруг до меня дошло, что бабушка с дедушкой вообще не выписывают газет. И телевизор в тот вечер тоже никто не смотрел…

– Произошла авария с лифтом, – сообщил мне Такеноти.

Об этом-то я и так догадывался. Среди перешептываний, наполнявших класс, проскакивали такие слова. Но когда я услышал это официально, от следователя, мое тело все онемело от потрясения.

– В больничном стационаре рухнул лифт. Кроме потерпевшей, там никого не было. После падения она ударилась об пол; кроме того, от сотрясения с потолка лифта сорвалась стальная балка и упала на нее, – объяснил младший из следователей с оттенком превосходства в голосе. – И, к несчастью для нее, прямо на голову.

– …

– Причиной смерти послужил ушиб головного мозга. Когда ее забрали с места происшествия, она была без сознания. Врачи сделали все, что смогли, но в конечном итоге спасти ее не удалось.

– Аа, это… – робко начал я. – В этой аварии, эээ, было что-нибудь подозрительное?

Может, поэтому сейчас следователи работают, подумалось мне.

– Нет, нет, просто несчастный случай, – ответил следователь постарше. – Невероятно печальный несчастный случай. Но когда в больнице падает лифт, необходимо провести определенную работу – определить причину, установить ответственных лиц. Этим мы и занимаемся.

– …А.

– Сотовый телефон Мидзуно-сан упал на пол упомянутого лифта. В списке звонков мы нашли ваши номер и имя, Сакакибара-кун. Более того, последний звонок был сделан около часа пополудни, именно тогда, когда произошла авария. Мы считаем, что вы последний человек, с которым она говорила.

Понятно. Теперь, когда они сказали это вслух, все стало очевидно.

Единственный человек на свете, который, вероятно, знал, что было непосредственно до и сразу после вчерашней аварии. Они поняли, что этот человек – ученик средней школы, с которым она говорила по телефону, Коити Сакакибара. И они были правы – я действительно слышал вчера, как это случилось.

Но не поздновато ли они пришли? Такая мысль у меня тоже возникла. Я, конечно, вполне мог представить себе, какой хаос творился вчера на месте происшествия, но все-таки…

По просьбе полицейских я рассказал все, что тогда было.

Как Мидзуно-сан позвонила мне вчера на большой перемене. Как сперва качество связи было нормальным, а потом все изменилось, когда она ушла с крыши в лифт. Как я почти сразу услышал ужасные звуки, потом стук, как будто телефон уронили, потом стон Мидзуно-сан, а потом связь прервалась. Все это, похоже, укладывалось в картину той аварии.

– Вы кому-либо рассказывали об этом?

– Когда это случилось, я понятия не имел, что происходит. Я пытался ей позвонить, но не мог дозвониться.

Изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие, я описал свои вчерашние действия.

– Но я подумал, что могло случиться что-то плохое, и пошел искать Мидзуно-куна.

– Мидзуно-куна?

– Такеру Мидзуно-кун, младший брат Мидзуно-сан. Он учится со мной в одном классе. Я рассказал ему, что услышал по телефону, но, по-моему, он не понял, что я хотел сказать, и просто отмахнулся…

«Ты вообще о чем? Ерунду какую-то несешь».

Так среагировал на мои слова Мидзуно-младший. Сердито, но в то же время озадаченно.

«И вообще, кончай забивать моей сестре голову всякой фигней. У меня из-за тебя куча проблем».

После этого единственное, что я мог сделать, – связаться с больницей.

Пост медсестер в больнице ответил, и я спросил про Мидзуно-сан. Но они тоже не смогли ее найти, как я и подозревал, а затем на том конце поднялась большая суматоха… Дальше, сколько я ни пытался дозвониться, получал только короткие гудки, и на этом мои возможности исчерпались.

– Она была на крыше, верно? – уточнил Оба. – Потом она вошла в лифт и… понятно.

Старший из полицейских закивал, делая записи в блокноте.

– Как вы думаете, из-за чего это произошло? – спросил я его.

– Это пока расследуется, – ответил младший. – Мы знаем, что лифт рухнул из-за обрыва троса. Существуют защитные приспособления, так что в норме такого происходить не должно. Но зданию больницы уже несколько десятков лет, и, похоже, в его конструкцию был внесен ряд ненужных модификаций. Упомянутый лифт находился в задней части здания, его так и называли – «задний лифт». Пациенты, конечно, никогда им не пользовались, и персонал, как правило, тоже.

– Сакакибара-кун, вы знали об этом лифте?

– Нет, никогда не слышал.

– В любом случае, помимо того, что лифт был очень старым, остается вопрос, осуществлялось ли его техническое обслуживание на должном уровне.

– Понятно.

– Это действительно был несчастный случай. И, поскольку произошел он в общественном месте, это, естественно, вызывает серьезные опасения. Все же гибель человека из-за неисправного лифта в наши дни случается крайне редко. Все, что можно сказать, – ей просто невероятно не повезло.

«Нам обоим следует быть осторожнее».

Опять у меня в ушах эхом отдались слова Мидзуно-сан, которые она сказала при нашей последней встрече.

«Особенно надо остерегаться несчастных случаев, которые обычно не происходят».

6

Когда следователи освободили меня от этого «добровольного допроса», прошло уже больше тридцати минут шестого урока.

Я вышел из учительской и добросовестно поспешил в класс, но, когда я туда пришел, меня ждал сюрприз. В кабинете класса 3-3 не было ни одного ученика.

Осмотревшись, я увидел, что все сумки были на месте. Значит, дело не в том, что они закончили раньше времени и разошлись по домам. То есть…

Они все вместе пошли еще куда-то? Других идей у меня не было.

Идзуми Акадзава

Это имя было крупно написано посередине доски.

Идзуми Акадзава.

Довольно взрослая, напористая, яркая девушка. Она обладала женственной фигурой и всегда была окружена подругами.

…Полная противоположность Мей, да?

Я припомнил кое-что насчет Акадзавы, что мне врезалось в память.

В первый день, когда я пришел в школу, она отсутствовала. Потом, на следующий день, во время урока физкультуры… когда Юкари Сакураги, освобожденная от занятий из-за подвернутой ноги, подошла поговорить со мной…

«Надо сделать как следует, иначе Акадзава-сан рассердится…»

В моих ушах прозвучали слова, которые она тогда произнесла, как будто обращаясь к самой себе. Что она тогда имела в виду?

Потом – тот неожиданный звонок Тэсигавары.

«Звоню, потому как у тебя могут быть проблемы».

Так он тогда сказал, а потом еще добавил:

«Акадзава вся прям кипит. У нее того гляди истерика начнется».

– О, Сакакибара-кун.

Я обернулся на голос; там стоял Кубодера-сэнсэй. Он вошел в класс через заднюю дверь, будто следил за мной.

– Ты закончил общаться с полицией?

– Да.

– Понятно. В таком случае можешь идти домой, если хочешь.

– А. Ээ… а где все?

– Они на классном часе выбрали нового старосту среди девочек. Это Акадзава-сан.

– А…

Вот почему ее имя на доске.

– Эээ, а тогда где все?

Однако Кубодера-сэнсэй пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Можешь идти домой, – повторил он. – Я уверен, что трагедия с Мидзуно-сан стала для тебя большим потрясением. Но ты не должен впадать в уныние. Все будет хорошо. Если все будут помогать друг другу, уверен, вместе мы преодолеем все преграды.

– …Ага.

– Ради этого – согласен ли ты, – Кубодера-сэнсэй хоть и обращался ко мне, но глаза его смотрели не на меня, а на пустующую кафедру, – что необходимо подчиняться любому решению класса? Согласен?

7

На следующий день, в субботу, 6 июня, я пропустил школу, потому что мне необходимо было пойти в городскую клинику близ Юмигаоки. Если бы все было, как обычно, я, может, снова увиделся бы с Мидзуно-сан, но…

Как раз сейчас где-то в городе шла ее погребальная церемония… Думая об этом, я шел на свой осмотр в отделение респираторных заболеваний. Пожилой врач сказал необычно (для него) твердым голосом, что «мое состояние не вызывает опасений». Потом я направился в больничный корпус.

Я хотел хоть раз увидеть своими глазами то место, где произошла авария, унесшая жизнь Мидзуно-сан.

Как и говорили следователи, «задний лифт», который я искал, оказалось трудно отыскать – он находился в самой дальней части корпуса, у которого была довольно запутанная планировка. Кое-как мне все же удалось до него добраться, но, конечно же, непосредственно к лифту доступ оказался закрыт – проход перегораживало несколько желтых полицейских лент.

Почему Мидзуно-сан, молодая медсестра, в тот день зашла в этот лифт, которым персонал почти не пользовался? Просто привыкла на нем ездить? Или чисто случайно? Даже сейчас это оставалось неясно.

Я в одиночестве поднялся на крышу, воспользовавшись другим лифтом.

С самого утра было малооблачно и безветренно, воздух был влажноватый.

Я пошел от одного края пустой крыши к другому; мне казалось, что вот-вот меня окликнут: «Что случилось, мальчик-жутик?» Резко остановившись, я вытер платком пот с лица. А может, там и слезы примешались.

– Почему… Мидзуно-сан… – пробормотал я, сам не понимая, что хочу сказать. Внезапно на меня навалился груз пустоты, принесенной смертью, да так сильно, что, казалось, вот-вот он мне грудь раздавит.

Постепенно взяв дыхание под контроль, я прислонился к ограде и посмотрел на расстилающийся передо мной город Йомияма. Когда Рейко-сан пришла ко мне в больницу, она показала мне город из окна палаты; та картина туманно наложилась на теперешнюю.

Горная цепь вдали. Где в ней гора Асамидай? Вон там – текущая через весь город река Йомияма. За ней виднелся Северный Ёми…

…Вчера, придя в школу, я первым делом поймал Юю Мотидзуки и поговорил с ним.

– Куда все пошли на шестом уроке проводить классный час? – задал я вопрос, который меня интересовал. Ответ Мотидзуки прозвучал довольно-таки туманно.

– Мы говорили, ну и потом пошли в корпус S…

– Корпус S? Это где спецклассы?

– Там еще есть актовый зал, которым пользуются ученики. Вот, мы туда пошли и, ну, поговорили о всяком.

Поговорили? О чем? Ничего не понимаю.

– Я слышал, вы Идзуми Акадзаву выбрали старостой.

– А, угу.

– Там голосование было или что?

– Акадзаву-сан выдвинули. Все равно она уже была безопасником.

– Безопасником? – эта должность была мне незнакома. – Это что?

– О… ну, эээ, просто… – Мотидзуки долго копался в словах, пытаясь что-то ответить. – Ответственный за безопасность, есть у нас такое. Когда у класса есть какая-то проблема, безопасники думают, как ее решить. Кадзами-кун тоже этим занимается, но…

И это прозвучало как-то туманно. Чтобы поддразнить Мотидзуки немного, я сказал:

– Похоже, Миками-сэнсэй сегодня тоже нет, – и нарочно вздохнул.

Лицо Мотидзуки тут же помрачнело.

Этого пацанчика видно насквозь. То ли он слишком невинный, то ли еще что. У меня был дикий соблазн подколоть его еще: «Но тебя это не беспокоит, приятель?»

Не только Миками-сэнсэй – Мей вчера тоже весь день не было в школе. И еще один человек пропустил занятия – Икуо Такабаяси. Я припомнил, что и в первый мой день в школе его не было, как и Идзуми Акадзавы. Судя по всему, у него какие-то проблемы со здоровьем – даже когда он приходил в школу, физру пропускал. В любом случае, он держался замкнуто, и, хотя мы с ним в плане физкультуры были, так сказать, два сапога пара, я с ним почти не общался…

8

Я не смог найти в себе энтузиазм побродить по городу на обратном пути из больницы и потому направился прямо домой.

До меня вдруг дошло, что, со всеми этими событиями, я уже две недели не общался с отцом. Нужно будет ему позвонить сегодня вечером или, может, завтра. Я расскажу ему, что происходит, и воспользуюсь случаем, чтобы порасспрашивать немного о смерти мамы пятнадцать лет назад… Об этом я раздумывал, когда –

Около двух часов дня я добрался до дома бабушки с дедушкой в Коикэ и, едва увидев ворота, мысленно вздохнул.

Возле ворот в гордом одиночестве слонялся парень в летней форме средней школы. У него был какой-то нерешительный вид… он то смотрел на дом, то кидал взгляд на небо, то опускал глаза. Мне даже приглядываться к нему не пришлось, чтобы понять, кто это.

– Что ты тут делаешь? – спросил я его, и он от неожиданности чуть не подпрыгнул. Повернулся ко мне, тут же смущенно отвел глаза. Потом попытался было уйти, не произнеся ни слова, но я остановил его, жестко сказав:

– Стой. Что происходит? Ты же зачем-то сюда пришел, да?

Это был Юя Мотидзуки.

В итоге он не сбежал, но, даже когда я направился к нему, упорно смотрел в сторону, ежился и молчал. Подойдя вплотную, я заглянул ему в лицо и зарядил следующий вопрос:

– Так зачем, Мотидзуки-кун?

Лишь тогда он наконец ответил:

– Я просто, ну, беспокоился. Мой дом тут недалеко, и я подумал, что, может, это…

– Беспокоился? – саркастично переспросил я, склонив голову набок. – И что же заставило тебя обо мне беспокоиться?

– Аа, ну… – Мотидзуки нахмурил свои тонкие, девчачьи брови и, неуверенно глядя на меня, тихо сказал: – Тебя опять сегодня не было в школе, Сакакибара-кун.

– Мне на утро назначили осмотр в поликлинике.

– А… но все равно, эээ…

– Ты собираешься так и стоять тут снаружи? Давай зайдем на минуту, – небрежным тоном пригласил я его.

– Э?.. Мм, ладно. Но всего на минуту, – согласился Мотидзуки, и по его лицу было непонятно, то ли он улыбнуться собирался, то ли заплакать.

Бабушка, похоже, поехала куда-то: черного «Седрика» в гараже возле входа не было. Дедушка, скорей всего, был с ней. Я подумал, что Рейко-сан, возможно, в своем домике, но решил не сообщать ей, что пришел.

Я провел Мотидзуки вокруг дома на задний двор, где было крыльцо. Я знал, что ведущая туда стеклянная дверь днем не запирается. Немыслимая по токийским меркам беспечность… нет, следует, пожалуй, списать это на мирную атмосферу.

Мы сели рядышком на краю крыльца, и Мотидзуки тут же затараторил, словно наконец решился выплеснуть все.

– Сакакибара-кун, ты наверняка с того самого времени, как перевелся в Северный Ёми, думаешь, что тут творится много всякого странного.

– Значит ли это, что ты решил мне все объяснить? – мгновенно контратаковал я, и Мотидзуки тут же увял.

– Ээ… в общем…

– Я так и думал, – заявил я, мрачно глядя на него искоса. – Может, все-таки скажешь, что за ужасную тайну все от меня скрывают?

– Это…

Мотидзуки вновь замолчал и на этот раз молчал довольно долго.

– Извини. Видимо, все-таки я не могу тебе рассказать. Просто…

– «Просто» что?

– Скоро может кое-что произойти, и тебе это покажется очень неприятным. Вообще-то это плохо, что я с тобой об этом говорю, но… не сказать я просто не мог.

– И что это значит?

– Позавчера мы… вроде как поговорили… и вот.

– Ты про тот классный час на шестом уроке? Когда все пошли в актовый зал?

– …Ага, – Мотидзуки виновато кивнул. – Мы знали, что ты задержишься, потому что разговариваешь с полицией, и тогда появилась эта идея. Акадзава-сан и еще кое-кто сказали, что надо поговорить без тебя. И лучше куда-нибудь пойти, чтобы не было проблем, если ты вдруг придешь в неподходящий момент.

– Пфф.

Стало быть, Кубодера-сэнсэй в этом тоже участвовал.

– …И?

– Я больше сказать не могу, – Мотидзуки опустил глаза и тихо вздохнул. – Но если даже после этого тебе будет плохо… нужно, чтобы ты с этим примирился.

– Что вообще за дела?!

– Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста.

– Для общего?.. – и следом я произнес фразу, которая тут же пришла на ум: – Значит, это решение класса, которому я обязан подчиняться?

– …Да.

– Хмм… как-то это…

Я встал с крыльца и потянулся, запрокинув голову к небу с малочисленными облачками. Мне бы очень не помешало «Бодрее!» в исполнении Рей-тян, но именно сейчас она (…предположительно) сидела в клетке молча.

– Ладно, тогда больше тебя расспрашивать не буду, – я снова повернулся к Мотидзуки. – Но можно попрошу кое о чем?

– О чем?

– Мне нужен список класса.

Мотидзуки при этих словах явно удивился, но тут же понимающе кивнул.

– Ну да, тебе же его так и не дали, да, Сакакибара-кун?

– Угу.

– Тогда тебе и меня не стоит просить –

– Слушай сюда, пацан, – перебил я. – Мне видней, что мне стоит, а что нет, у меня тут, понимаешь, тяжелые душевные переживания; так что…

Мотидзуки открыл было рот, чтобы что-то ответить, но тут из сумки, лежащей у него на коленях, раздался тихий электронный звук. Мотидзуки ойкнул и открыл сумку. В следующую секунду в руках у него появился серебряный телефон.

– Не знал, что у тебя есть мобильник.

– Ну… на самом деле это PHS, – ответил он, прикладывая трубку к уху. И буквально через мгновение пораженно выкрикнул: – Он что?!

Интересно, что случилось. Увидев, как кровь отливает от лица Мотидзуки, по-прежнему держащего трубку возле уха, я приготовился к чему угодно. И вот наконец –

– Это был Кадзами-кун, – сказал Мотидзуки невнятным тихим голосом, будто услышанное его раздавило. – Он сказал, что Такабаяси-кун умер. Дома, от сердца…

9

Икуо Такабаяси.

У него с раннего детства было слабое сердце, и он часто пропускал школу. За последний год его состояние значительно улучшилось, но в последние два-три дня ему резко стало хуже, и в конце концов случился сердечный приступ, который его убил.

Внезапная смерть одноклассника, с которым я почти не общался, произошла совсем скоро после гибели Мидзуно-сан в больничном лифте. Эти двое стали «жертвами июня» в классе 3-3.

Глава 8. Июнь III

1

Утром я наткнулся на Миками-сэнсэй, появившуюся в школе впервые за несколько дней. Начало недели – понедельник, 8 июня.

Дело было незадолго до 8.30 в корпусе С, на восточной лестнице, на площадке между вторым и третьим этажами. Я поднимался, Миками-сэнсэй спускалась.

– А… доброе утро.

Засмущавшись, я поздоровался очень неуклюже. Миками-сэнсэй остановилась и посмотрела на меня сверху вниз, будто увидела что-то необычное, но ее взгляд тут же ушел в сторону и неестественно устремился куда-то в пространство.

– Доброе… эмм, вы сегодня рано. Еще даже предварительного звонка не было. Ээ, в смысле…

Она не поздоровалась в ответ, вообще никак не отреагировала. Мне это показалось немного странным, но не мог же я прямо здесь, на лестнице, начать выяснять у нее, все ли в порядке. На миг повисла чертовски неуютная – скорее, смущенная – пауза, а потом…

Мы прошли друг мимо друга; Миками-сэнсэй так ни слова и не произнесла. И ровно в этот момент зазвенел звонок.

Очевидный вопрос номер один. Почему в такое время учительница спускается по лестнице? Утренний классный час вот-вот должен начаться… а она идет от классов, не наоборот. Почему?

В коридоре третьего этажа болталось несколько школьников. Но все они были из других классов – ни одного из класса 3-3.

Интересно, Мей сегодня пришла? Она решила показаться или?..

Рассеянно думая об этом, я открыл заднюю дверь класса.

И поразился.

Повод для удивления был полностью противоположным тому, что случилось в прошлый четверг, когда следователи из полиции Йомиямы отпустили меня и я вернулся в класс.

Тогда я удивился, что посреди шестого урока в классе не было ни души. Сейчас – наоборот… хотя прозвенел всего лишь самый первый утренний звонок, почти все уже были в классе – чинно сидели на своих местах и молчали.

– О… – вырвалось у меня, и несколько голов обернулись на звук. Но больше никакой реакции я не дождался – они тут же повернулись обратно.

Кубодера-сэнсэй стоял рядом с учительским возвышением. На самом возвышении стояли двое: Томохико Кадзами и Идзуми Акадзава, новая староста от девчонок.

Чувствуя себя совершенно не в своей тарелке из-за странной атмосферы в молчащем классе, я медленно подошел к своему месту и сел.

– Вот что мы будем делать. Есть ли у кого-нибудь?.. Нет, сказано достаточно, я думаю, – произнес Кадзами. В его голосе я уловил испуганную интонацию. Акадзава рядом с ним стояла, повернувшись чуть в сторону и скрестив руки на груди. Чем-то ее вид напоминал, архаично выражаясь, разбойничью атаманшу.

– Сегодня утром что, случилось что-то? – прошептал я, легонько ткнув в спину сидящего передо мной парня – его звали Вакуй. Однако тот не ответил и даже не обернулся.

Так или иначе – теперь понятно, почему Миками-сэнсэй спускалась по лестнице. Уж это-то до меня дошло. Будучи помощником классного, она присутствовала на этом собрании, а потом…

Я украдкой обежал кабинет взглядом.

Мей, как обычно, не было. Кроме того, еще две парты пустовали: та, за которой раньше сидела Юкари Сакураги, и – да, парта того парня, который внезапно умер на выходных, Икуо Такабаяси.

Кадзами и Акадзава сошли с возвышения и отправились на свои места. На возвышение поднялся Кубодера-сэнсэй.

– Мы знали Такабаяси-куна два коротких месяца, но давайте все помолимся за нашего товарища, вместе с которым учились.

Кубодера-сэнсэй нанизывал слова друг на друга с торжественным выражением лица, но почему-то звучало это все равно так, как будто он зачитывал текст из учебника.

– Его отпевание состоится сегодня в десять утра; Кадзами-кун и Акадзава-сан будут присутствовать там от лица всего класса. Я тоже пойду. Если во время моего отсутствия вам что-нибудь понадобится, обратитесь к Миками-сэнсэй. Есть ли у кого-нибудь вопросы?

Класс по-прежнему безмолвствовал.

Хотя Кубодера-сэнсэй обращался к ученикам, взгляд его упирался в какую-то точку на потолке в задней части класса.

– В нашей жизни произошло еще одно печальное событие, но мы сможем справиться с этим, не впадая в уныние, если все будем трудиться плечом к плечу.

Справиться, не в падая в уныние? Трудиться плечом к плечу? Хмм. Мне было не совсем понятно, что он имел в виду.

– А теперь… мы все должны уважать решение класса. Даже Миками-сэнсэй, несмотря на то, что она в довольно трудном положении, уже сказала нам, что сделает все возможное. А теперь… есть вопросы, все ли понятно?

После третьего «есть ли вопросы?» Кубодера-сэнсэй наконец-то впервые опустил взгляд на учеников. По-моему, все, кроме меня, торжественно кивнули.

Мда. Я совершенно ничего не понимал. Однако атмосфера не располагала к тому, чтобы поднимать руку и заявлять «у меня вопрос!»…

Несколько минут спустя Кубодера-сэнсэй вышел из класса, и за все это время он ни разу не взглянул в мою сторону. Не думаю, что мне показалось.

2

Первым уроком было обществоведение. Как только он кончился, я тут же встал и позвал Юю Мотидзуки.

Позавчера, в субботу, узнав по телефону о смерти Такабаяси, он тут же с пепельным лицом поспешил домой. Вне всяких сомнений, новость его потрясла. Но сейчас –

В каком-то смысле его реакция была очень откровенной.

Он не мог не слышать, как я его позвал, однако притворился глухим. Задергался, завертел головой и поспешно выскочил из класса, будто спасаясь от меня бегством. Гнаться за ним мне показалось совершенно безумной идеей, и я оставил его в покое.

Что это с ним?

Мне так подумалось: он очень не хочет, чтобы другие узнали, что он в субботу приходил ко мне.

Однако это было только начало. Вплоть до начала большой перемены во мне нарастало некое неуютное ощущение.

Дело не только в Мотидзуки.

Вот, скажем, парень, сидящий передо мной, Вакуй. Перед началом второго урока я снова ткнул его в спину и спросил: «Можно тебя на минуту?» Но он не обернулся.

Я нахмурился, не понимая, в чем дело.

У Вакуя, кажется, была хроническая астма, поэтому он даже во время занятий пользовался иногда портативным ингалятором. Я воспринимал его как более-менее родственную душу, товарища по респираторному заболеванию, а теперь… за что мне такое холодное обращение?

Я был слегка раздосадован, однако это был всего лишь один из примеров. То есть…

Ни один человек в классе не подходил ко мне потрепаться. С кем бы я ни пытался заговаривать, они либо вовсе не реагировали, как Вакуй, либо уходили, не сказав ни слова, как Мотидзуки. Даже те, с кем я до прошлой недели общался совершено спокойно, – Кадзами, Тэсигавара и еще пара других.

На большой перемене я попытался дозвониться Тэсигаваре на мобильник. Но все, чего я добился, – стандартное сообщение «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Я трижды звонил и трижды получал этот ответ. Потом заметил Мотидзуки и окликнул его, но, как и после первого урока, он не ответил.

Так было весь день.

В конечном итоге я так ни с кем из класса и не пообщался. Да это еще что – меня даже учителя ни разу за весь день не вызывали; короче, я вообще вслух не говорил, кроме как с самим собой. Если я сам пытался заговорить с кем-то, мне никто не отвечал, и это продолжалось без конца.

С учетом всего этого…

Мне пришлось на многое посмотреть под другим углом.

Заново обдумать – и по кусочкам, и целиком – загадочность («потусторонность»), которая окутывала Мей Мисаки и которую я почувствовал с первого же появления в классе 3-3 в начале мая. Что она означает – вопрос, на который мне не удалось получить внятного ответа за целый месяц. Что лежит за ней. И какова «реальность», в которой это все существует.

3

Центральным для меня стал вопрос, который изначально даже задавать казалось нелепым, – существует ли Мей Мисаки.

Она есть или ее нет?

Есть ли она в этом классе, в этом мире, или ее нет?

Столько вопросов меня начало донимать, как только я сюда перевелся. Я даже сосчитать не мог.

Вот некто, с которым ни один другой ученик в классе не общается и даже не пытается общаться. Задним числом я осознал, что вообще ни разу не видел, чтобы кто-то из класса подошел к ней, заговорил с ней, позвал ее, да хотя бы просто произнес ее имя.

И реакции всех, когда я подходил к ней или говорил о ней…

Скажем, в первый день – реакция Кадзами и Тэсигавары, когда я увидел Мей на лавке перед нулевым корпусом и заговорил с ней. В тот же день – реакция Юкари Сакураги, когда мы, оба освобожденные от физкультуры, разговаривали и я упомянул имя Мей. Реакция Тэсигавары и Мотидзуки – это, кажется, на следующий день было? – когда я, увидев Мей в дополнительной библиотеке, зашел туда. И это не весь список. Далеко не весь.

В конце концов Тэсигавара додумался позвонить мне и предостеречь.

«Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво».

И слова Такеру-куна, младшего брата Мидзуно-сан, которые она мне пересказала.

«"Чего ты об этом спрашиваешь? Нету таких у нас в классе". И он говорил совершенно серьезно, я его никогда раньше таким серьезным не видела».

Она на самом-то деле существует?

То, что никто не общался и не пытался общаться с Мей, относилось не только к ее одноклассникам. Все учителя, преподающие в классе 3-3, вели себя так же.

Никто из них не проводил перекличку в начале урока. Поэтому они никогда не произносили имя «Мей Мисаки». Я ни разу не видел, чтобы ее вызвали решить задачку или прочитать текст из учебника.

Я никак не мог ее винить, что она на физре поднималась в одиночестве на крышу, вместо того чтобы смотреть вблизи. Даже если она опаздывала, или вовсе не являлась на урок, или уходила в середине экзамена, или прогуливала несколько дней подряд… ни учителя, ни ученики не обращали на это ни малейшего внимания.

Возможно, то, при каких обстоятельствах я познакомился с ней в больнице, сыграло определенную роль – даже я иногда рассматривал возможность того, что «Мей Мисаки не существует», хоть и считал это бредом.

«Потому что меня нет».

Она сама сказала это как-то раз.

«Они меня не видят. Что если… меня видишь только ты один, Сакакибара-кун?»

И я же собственными глазами видел, как она вдруг появляется и исчезает в подвале «Пустых синих глаз».

Быть может, Мей Мисаки действительно не существует; ее нет.

Быть может, она действительно что-то вроде призрака, которого могу видеть и слышать лишь я один. Быть может, она нереальна.

Ее невероятно древняя парта – единственная такая на весь класс; ее именной бейджик на груди – грязный и мятый… все это как-то вписывалось в общую картину.

…Однако.

Если мыслить реалистично – нет, такой ерунды просто не может быть. А раз так, я должен объяснить все эти события и факты как-то по-иному… Вообще говоря, был другой вывод, куда более разумный.

Мей Мисаки есть, она правда существует.

Но все вокруг нее усиленно делают вид, что никакой Мей Мисаки нет. Вот такой вот вывод.

Мне даже казалось сперва, что это некая разновидность «издевательства» – о таких вещах сейчас много говорят. Издевательство, выражающееся в том, что весь класс ее начисто игнорирует. Но – кстати, я и Мидзуно-сан это тоже говорил – даже если так, все равно в этом есть что-то странное.

В прошлом году я вляпался в историю с «Сакакибарой» и на собственной шкуре испытал, как это погано. Может, я из-за этого стал слишком восприимчивым. То, что происходит здесь, совершенно не похоже на обычное издевательство в виде бойкота. Звучит туманно, но атмосфера вокруг этого всего какая-то другая. Слишком другая.

«Может, они ее боятся».

А, да. И Мидзуно-сан тоже о чем-то таком говорила…

…Так или иначе.

Мей Мисаки существует или нет?

Я размышлял, где правда, а где нет, но разобраться было чертовски трудно. В том-то и проблема. И она останется, если я что-то не предприму.

Я вновь и вновь кидался от одной теории к другой, от одной крайности к другой, колеблясь под влиянием собственного душевного состояния и всякий раз внушая себе, что других вариантов нет. Но…

Сегодня наконец я почувствовал, что нашел один из ответов, так сказать, личным опытом. Нельзя сказать, что я все понял, но, похоже, я прочувствовал «форму» того, что было в основе.

Это было – это. То, что сейчас происходило со мной.

Что-то вроде этого с самого начала происходило и с Мей.

Чтобы убедиться, я посреди шестого урока (японского языка) встал, не спросив разрешения, и вышел в коридор. По классу пронесся легкий шорох, но Кубодера-сэнсэй не сказал мне ни слова упрека. Ага. Значит, это правда.

Я подошел к окну и посмотрел в затянутое облаками низкое, дождливое небо. На душе у меня было тоскливо, но в то же время – чуточку полегче.

Кажется, теперь я более-менее знаю ответ на вопрос «Что происходит?».

Следующий вопрос – «Почему?».

4

Как только кончился шестой урок, я молча вошел обратно в класс. Кубодера-сэнсэй вышел, не сказав мне ни слова и даже не взглянув в мою сторону. Как будто ничего необычного не произошло.

Я направился к своей парте, чтобы забрать сумку, когда случайно встретился глазами с Мотидзуки, собирающим свои вещи. Как и раньше, он сразу отвернулся; но я успел заметить, что его губы коротко шевельнулись. В их движении я прочел слово «прости».

«Скоро может кое-что произойти, и тебе это покажется очень неприятным».

Без приглашения в голове у меня всплыли слова, сказанные Мотидзуки при нашей встрече в субботу.

«Но если даже после этого тебе будет плохо… нужно, чтобы ты с этим примирился».

Он сказал мне это с очень серьезным видом. Повесив голову и вздохнув.

«Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста».

Для общего блага… возможно, ответ на вопрос «почему?» где-то здесь и лежит.

Вернувшись на свое место, я сунул в сумку учебник и тетрадь. Потом, чтобы убедиться, что ничего не забыл, я заглянул в парту и –

Обнаружил там что-то, что, если мне не изменяет память, я туда не клал.

Два сложенных пополам листа бумаги.

Достав их и развернув, я тихо охнул от неожиданности и тут же огляделся – но Мотидзуки в классе уже не было.

Эти два листа были копией списка класса 3-3. Наверняка это Мотидзуки сделал – дал мне то, что я попросил у него в субботу…

На тыльной стороне первого листа он написал что-то зеленой ручкой. Почерк у него был кошмарный, сплошные каракули… но все же я с трудом разобрал:

Я еще раз огляделся и, понизив голос, пробормотал:

– Ладно.

Он явно написал «Мисаки-сан». Нашелся человек, который непосредственно назвал мне ее имя. Напрямую признал существование «Мей Мисаки». Впервые за все время.

Все-таки Мей Мисаки есть. Она правда существует.

Придя в чувство, я с усилием подавил просящиеся наружу слезы.

Перевернув список обратно, я пробежался глазами по именам учеников. И сразу нашел искомое.

Имя «Мей Мисаки» там было – ошибиться невозможно. Правда, написанные в соседней ячейке адрес и телефон были перечеркнуты двумя линиями. Что это значило? Как прикажете интерпретировать?

Несмотря на зачеркивание, разобрать адрес и телефон оказалось легко.

4-4, Мисаки, Йомияма

Вот адрес Мей Мисаки.

Естественно, я знал район Мисаки, и квартал 4-4 я тоже помнил. Никаких сомнений.

«Пустые синие глаза в сумраке Ёми». Здание, где была та кукольная выставка, – это и был дом Мей.

5

Трубку взяла женщина – возможно, мать Мей.

– Ээ, Мей… Мисаки-сан дома? Я, э, Сакакибара из ее класса.

– …Прошу прощения? – ответила она; голос ее прозвучал несколько удивленно, а может, обеспокоенно. – Сакакибара… сан?

– Коити Сакакибара, да. Я учусь в Северном Ёми, в классе три-три, вместе с… эээ, Мисаки-сан же здесь живет, да?

– …Да.

– Мей-сан сейчас дома?..

– …Не знаю.

– Она сегодня не пришла в школу, ну и… эмм, если она дома, не передадите ей трубку?

Раз уж я узнал ее адрес и телефон, пути назад не было. Выйдя из корпуса, я отправился в уголок школьного двора, куда мало кто заглядывал, и набрал номер на своем мобильнике.

Женщина (возможно, мать Мей) снова ответила с явным замешательством в голосе:

– …Я не знаю.

Я поднажал еще:

– Пожалуйста.

Секунду помолчав, она наконец сказала:

– Хорошо. Одну минуту, пожалуйста.

Последовала довольно приличная пауза, в течение которой я слушал зацикленную, хриплую версию «К Элизе» (даже я знаю, как эта мелодия называется), и наконец…

– Да? – раздался в динамике голос Мей. Я крепче сжал трубку.

– Ээ, это Сакакибара. Прости, что так вот внезапно звоню.

На две-три секунды повисла какая-то странная тишина, потом Мей коротко спросила:

– Чего тебе?

– Встретиться бы, – тут же ответил я. – Хочу спросить тебя кое о чем.

– Ты хочешь меня о чем-то спросить?

– Да, – ответил я и тут же добавил: – Значит, ты там и живешь, да? Там, где выставка кукол в Мисаки.

– Я думала, ты уже знаешь.

– Разве что в подсознании… а так не был уверен, пока не увидел список класса. Мне Мотидзуки дал копию. Но он мне сказал у тебя спросить, что творится.

– Вот как?

Ее реакция была апатичной – точнее, смахивала на нарочитую незаинтересованность. Я, наоборот, произнес еще энергичнее:

– Икуо Такабаяси умер, ты знаешь?

– Э!..

Вот теперь я получил правильную реакцию – короткий потрясенный возглас. Похоже, она еще не знала.

– Это было внезапно, в субботу днем, от сердечного приступа. Хотя говорят, что у него всегда были проблемы со здоровьем.

– …А, – к ней вновь вернулась ее отстраненная манера, причем, похоже, в еще большей степени, чем раньше. – Уже вторая смерть в июне.

Вторая смерть в июне. В смысле, первая – это Мидзуно-сан?

– А сегодня… – смело продолжил я. – Когда я пришел в школу, весь класс как-то странно себя вел. Как будто они все сговорились делать вид, что меня нет.

– Тебя, Сакакибара-кун?

– Ага. Весь день с самого утра. И я подумал, наверно, это то самое, что они с тобой делают…

Короткое молчание. И наконец –

– Значит, они решили попробовать это, – тяжело вздохнув, произнесла Мей.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, повысив голос. – Почему они все это делают?

Я выждал столько же, сколько она молчала в прошлый раз, но ответа так и не было. Поэтому я продолжил, контролируя голос получше:

– В общем… я поэтому и хочу встретиться и узнать у тебя, что происходит.

– …

– Эй, ну давай встретимся, а?

– …

– Ну Мисаки…

– Ладно, – очень тихо ответила она. – Ты сейчас где?

– Пока еще в школе. Как раз собираюсь уходить.

– Приходи сюда. Ты ведь знаешь дорогу, да?

– А, ага.

– Хорошо. Давай примерно через полчаса. В подвальной комнате. Идет?

– Отлично. Я выхожу.

– Я скажу бабушке Аманэ, что ты придешь. И буду ждать.

Имя «Аманэ» пишется кандзи, означающими «Исток неба», – это я узнал позже. Слово «бабушка» напомнило мне о той старухе, которая встречала посетителей за столом у входа.

6

Итак, я в третий раз посетил «Пустые синие глаза в сумраке Ёми».

Тускло звякнувший колокольчик. Голос седой старухи, здоровающейся со мной. Сумеречная, почти закатная комната…

– Мей внизу, – произнесла женщина, едва увидела мое лицо. – Проходи. Платить не нужно.

На первом этаже выставки посетителей не было.

«Других посетителей все равно сейчас нет».

Да. Старуха дважды сказала мне это – оба прошлых раза, когда я сюда заходил. «Других посетителей нет»… и тем не менее.

Оба раза, когда я спускался в подвал, там была Мей.

Меня все это время потихоньку грызла мысль, почему так. Мне это казалось странным… что склоняло меня, хоть и слегка, к версии «Мей Мисаки не существует».

А ответ-то был простейшим из всех возможных.

Теперь, когда я его знаю, ясно вижу: ничего странного тут нет. Не было ничего такого загадочного в словах старухи; она оба раза сообщила мне голый факт.

«Других посетителей все равно нет…»

Она была абсолютно права.

Потому что Мей – не посетитель. Этот дом, включая выставку, – и есть дом Мей.

Тихими шагами я прошел между рядами кукол, направляясь к задней лестнице. И снова глубоко дыша за тех, кто сам дышать не мог.

Сегодня на выставке играла не струнная музыка, а въедающийся в память женский вокал. Слова на фоне такой же въедающейся мелодии были не на английском и не на японском. Возможно, на французском.

Время было – без малого четыре. И в похожей на гробницу подвальной комнате, погруженной в холод куда более сильный, чем на первом этаже, в самой середине –

Стояла Мей. Толстая черная водолазка, черные же джинсы – впервые я увидел ее не в школьной форме.

Сражаясь с нарастающим во мне напряжением, я небрежно вскинул руку.

– Привет.

– Ну? – спросила она с самой микроскопической из микроскопических улыбок. – Как тебе нравится не существовать?

– Не очень, – ответил я, нарочито поджав губы. – Но… знаешь, все равно как-то легче на душе стало.

– О? С чего это?

– Потому что теперь я знаю, что Мей Мисаки существует.

Однако…

Все же: а вдруг девушки, стоящей передо мной, на самом деле нет… Даже сейчас сомнение на миг шмыгнуло мне в голову.

Я изо всех сил заморгал, прогоняя непрошеную мысль, потом уставился на Мей и, не отводя взгляда, подошел на шаг.

– Когда я в первый раз сюда пришел… – я заговорил, чисто чтобы самому слышать свой голос, – ты мне сказала: «Я спускаюсь иногда сюда. Мне здесь нравится». И сумки тогда у тебя не было, хотя ты только что пришла из школы… Отсюда вывод, что обычно ты живешь здесь на каком-то из верхних этажей и «спускаешься иногда сюда». В тот день ты пришла домой, оставила сумку, а потом спустилась, потому что была в настроении.

– Естественно, – кивнула Мей и вновь чуть-чуть улыбнулась. Я продолжил:

– Я тебя спросил, живешь ли ты где-то рядом, и ты ответила «ага». Потому что…

– Ну, мы живем в этом доме на третьем этаже. Слово «рядом» вполне уместно, как ты думаешь?

Да, вот что она имела в виду.

– Та пожилая женщина, которая всегда сидит возле входа, – это ее ты назвала «бабушка Аманэ»?

– Она мамина тетя. Мне, значит, двоюродная бабушка. Мамина мама умерла молодой, так что она мне как будто просто бабушка, – ответила Мей равнодушно, но без запинки. – Ей вреден яркий свет, поэтому она в последнее время постоянно носит эти очки. Она говорит, что людей различает нормально, так что, думаю, работать это ей не мешает.

– По телефону тогда твоя мама ответила?

– Ты ее удивил. Мне никогда не звонят другие ученики.

– А. Эмм, может, мне просто показалось, но твоя мама, эээ…

– Моя мама что?

– В смысле, это твоя мама сделала всех этих кукол? Она и есть Кирика?

– Да, – без намека на раскаяние кивнула Мей. – Кирика – ее псевдоним, ты, наверное, догадываешься. Настоящее имя гораздо прозаичнее. В основном она безвылазно сидит в мастерской на втором этаже – делает кукол, рисует картины и бог знает чем еще занимается. Она сдвинутая.

– «М» в «Студии М» означает «Мисаки»?

– Не так уж сложно догадаться, правда?

Женщина средних лет в ярко-желтой одежде, которую я видел на площадке наружной лестницы во второй свой приход сюда. Я и раньше понял, что она имеет отношение к кукольной студии, но неужели это и есть мать Мей – кукольник Кирика?

– А с твоим отцом что?

Мей отвела глаза.

– Что и с твоим.

– В смысле… он за границей?

– Кажется, сейчас он в Германии. Он по полгода за границей, а половину оставшегося времени торчит в Токио.

– Он торговлей, что ли, занимается, или чем-то в этом роде?

– Понятия не имею. Я плохо представляю, чем он занимается. Но думаю, у него денег куры не клюют, раз он построил этот дом и разрешает маме делать что хочет.

– Уаа.

– Нас можно назвать семьей, конечно, но она не сказать чтоб очень крепкая. По мне так и ладно.

Туман, который подобно облаку водянистых чернил постоянно окутывал личность Мей Мисаки. То, что он начал потихоньку рассеиваться, меня почему-то слегка сбило с толку.

– Хочешь, перейдем на третий этаж? – предложила Мей. – Или предпочитаешь продолжить разговор здесь?

– Ээ, здесь нормально.

– Ты ведь плохо перевариваешь эту комнату, да, Сакакибара-кун?

– Не то чтобы я ее не переваривал…

– Но ты к ней еще не привык, правда? К этой атмосфере, к пустоте кукол? Наверняка у тебя еще много вопросов.

– Аа, ага, много.

– Тогда…

Мей развернулась и молча зашагала в заднюю часть комнаты. Обошла черный гроб с куклой девушки, поразительно похожей на нее, – и исчезла. С некоторым запозданием я поспешил за ней.

За гробом на стене висела темно-красная портьера; как и в прошлый раз, она чуть колыхалась от дуновения кондиционера.

Мей выглянула из-за портьеры, потом молча отдернула ее. Там –

Я увидел металлическую дверь кремового цвета.

Рядом на стене была прямоугольная пластмассовая кнопка.

– Ты знал, что она тут есть? – спросила Мей, нажав кнопку.

Я кивнул.

– Когда я в прошлый раз пришел, ты здесь исчезла. Я тогда же проверил за портьерой.

С низким гудением железные створки раздвинулись. За ними оказалась кабина лифта, связывающего подвал с верхними этажами.

– Прошу, Сакакибара-кун, – войдя в лифт, Мей жестом пригласила меня сделать то же самое. – Поговорим обо всем наверху.

7

Три черных кожаных софы стояли вокруг низкого стеклянного столика. Одна двухместная и две одноместных. Плюхнувшись на одну из одноместных соф, Мей коротко вздохнула и посмотрела на меня.

– Давай. Сядь хотя бы.

– А… ну да.

– Пить хочешь?

– Ээ, не… спасибо.

– Я хочу. Тебе лимонный чай? Или с молоком?

– Мм, на твое усмотрение.

Мы поднялись на лифте в квартиру семьи Мисаки. Мое первое впечатление было – что здесь почти не живут… если вообще живут.

Мы очутились в просторной гостиной (по совместительству столовой). Для такой площади мебели было неуютно мало, вдобавок каждая деталь была идеально точно выставлена на свое место. Пульт от телевизора, небрежно кинутый посреди стола, казался каким-то чужеродным предметом.

Окна были закрыты, работал кондиционер. Причем работал на полную мощь, несмотря на начало июня.

Мей встала с софы и отправилась на кухню; практически тут же вернулась с двумя банками черного чая.

– Держи.

Поставив одну банку на стол передо мной, она открыла вторую и снова плюхнулась на свое место.

– Ну? – Мей, отпив чая, спокойно посмотрела на меня. – С чего хочешь начать?

– Мм… это…

– Может, будешь спрашивать? Думаю, так будет проще.

– Я думал, ты ненавидишь допросы.

– Ненавижу. Но сегодня разрешаю, – с интонацией учительницы произнесла Мей, потом улыбнулась, явно забавляясь ситуацией. Я тоже невольно расслабился, но тут же снова взял себя в руки и выпрямился.

– Ладно. Для начала хочу просто уточнить кое-что. Мей Мисаки – ты живая?

– А ты думал, что я призрак?

– Честно говоря, иногда возникали такие мысли.

– Думаю, нельзя тебя в этом винить, – Мей снова юморно улыбнулась. – Но теперь-то, надеюсь, ты не сомневаешься. Если мы говорим о том, существую я или нет, то да, я живая. Самый настоящий человек из плоти и крови. Что «меня нет», считают только те, кто имеют отношение к классу три-три в Северном Ёми. Кстати, в их число должен был входить и ты, Сакакибара-кун.

– Я?

– Да. Но эта затея провалилась с самого начала. А теперь ты такой же, как я, и… это трудновато объяснить.

Я сунул в уголок памяти слова «провалилась» и «как я» и задал следующий вопрос.

– Когда это все началось? Когда весь класс начал делать вид, что ученицы по имени Мей Мисаки не существует? Это всегда так было?

– Что ты подразумеваешь под «всегда»?

– Ну, с самого начла третьего года? Или раньше?

– После того, как мы поступили в класс три-три, конечно. Но не сразу.

Улыбки на лице Мей больше не было.

– Когда новый триместр только начался, мы думали, что это «обычный год». Но потом мы выяснили, что, возможно, это не так, и в конце апреля начались обсуждения… В общем, если быть точной, – все началось первого мая.

– Первого мая?

– Ты, когда выписался из больницы, впервые пришел в Северный Ёми шестого, да?

– Ага.

– Это началось в пятницу неделей раньше. Потом было три выходных, так что, по сути, ты пришел на третий день.

Что, так недавно? Новая информация слегка выбила меня из колеи. У меня сложилось ощущение, будто это длилось гораздо дольше – уж по крайней мере дольше, чем я живу в Йомияме, – и без перерыва.

– Наверняка тебе уже в первый день многое показалось странным.

– Это уж точно, – закивал я. – Как только я с тобой заговаривал или хотя бы упоминал твое имя, всякий раз Кадзами и Тэсигавара… да вообще все так странно реагировали. Они как будто хотели сказать что-то, но так никто ничего и не сказал.

– Они на самом деле хотели рассказать, но просто не могли. Думаю, так само получилось. Они сами подпилили свой сук. Они должны были все тебе рассказать еще до того, как ты пришел в школу, но не рассказали и теперь расплачиваются.

– Что это все значит?

– Ты должен был вести себя как все и обращаться со мной так, как будто «меня нет». Иначе не сработает… но тогда они вряд ли воспринимали это всерьез. Помнишь, что я тебе говорила? Что даже я в глубине души сомневалась. Что… не была уверена на сто процентов.

Ну да, я помнил, как она что-то такое говорила, но…

– Это ведь не просто «измывательство», да? – продолжил я задавать вопросы.

– Конечно. Вряд ли хоть кто-то это так воспринимает.

– …Тогда почему это именно с тобой?

– Кто его знает? – Мей склонила голову набок. – Так в итоге получилось. Я и так мало с кем общалась, да еще и фамилия у меня Мисаки… Может быть, это всем показалось идеальным вариантом. В каком-то смысле так и мне легче.

– Легче? Ты это не…

– Я это не всерьез?

– Вот именно, так нельзя всерьез говорить. Просто не может быть ничего хорошего, когда весь класс и даже учителя сговариваются и игнорят одного ученика.

Я повысил голос в конце фразы, но Мей и ухом не повела.

– Уверена, учителя, которые преподают в классе три-три, между собой договаривались отдельно от учеников, – упрямым, бесстрастным голосом произнесла она. – Скажем, никто не устраивает перекличку. Некоторые учителя в других классах делают перекличку, а в нашем нет. Ну, чтобы им не пришлось произносить мое имя. И только в три-три нет этой церемонии «встать – поклон». По той же самой причине учителя ни на одном уроке в нашем классе не ходят по рядам, спрашивая всех подряд. Меня никогда не вызывают, и если я прогуливаю или ухожу посреди урока, мне никто не делает замечания. В дежурствах по школе, во всяких уборках я тоже не участвую. Учителя на этот счет между собой договорились. И на промежуточных экзаменах – от них, думаю, меня освободить никак не могли, но им было наплевать, что я пишу на бланке всякую ерунду, лишь бы поскорее уйти. Как и всем остальным…

– И физкультура тоже?

– Что физкультура?

– Раз они проводят физру с парнями и девчонками отдельно, я слышал, что классы занимаются спаренно – один и два, четыре и пять; а наш класс три занимается один. Я всегда думал, что это странно. Логично, что если классов нечетное количество, то какой-то один должен остаться, но почему именно третий?

– Чтобы другие классы в это не втягивать. Чтобы впутывать меньше учеников. Может быть, поэтому они так сделали. Хотя на физкультуре всегда есть «договоренность», что тот, которого «нет», ни в чем не участвует и просто сидит в стороне.

– Договоренность, значит?..

Это слово вызвало в памяти кое-что.

«Подчиняться любому решению класса».

Третий «Основной принцип Северного Ёми», который сказала мне Рейко-сан. И еще в четверг на прошлой неделе Кубодера-сэнсэй в пустом классе произнес…

«Необходимо подчиняться любому решению класса. Согласен?»

Полностью вымотанный, я глубоко вздохнул и потянулся к банке, которую мне принесла Мей. Это был безумно холодный лимонный чай. Я открыл банку и уполовинил ее одним глотком.

– Если мы в каждую мелкую деталь полезем, то никогда не кончим.

Я снова взглянул Мей в лицо.

– В общем, со мной с сегодняшнего утра происходит то же самое, что с тобой – с начала мая. После того, что было в школе сегодня, я, кажется, более-менее понимаю, что происходит. Но я по-прежнему не могу понять, почему они это делают.

Да. Главный вопрос – «почему?»

Это нельзя назвать обычным «издевательством». Сама Мей так сказала, хотя именно она и прошла через это. И я с ней согласен. Но, с другой стороны…

Все ученики и учителя сговорились обращаться с одной конкретной ученицей так, как будто ее «нет». В обычной ситуации – нет, это не простое «издевательство». Это злобное, слишком жестокое издевательство. Вот почему у меня даже голос охрип, когда я сказал, что «просто не может быть ничего хорошего, когда весь класс и даже учителя сговариваются и игнорят одного ученика». Но…

Воспринимать все это под углом «издевательства» неправильно; здесь просто нет логики. И это факт.

В отличие от настоящего издевательства, здесь в действиях и учеников, и учителей не чувствуется злобы. Нет ни презрения, ни насмешек над жертвой, а значит, не может быть и намерения укрепить связи в коллективе, выделив из него козла отпущения… Так это для меня выглядело.

Вместо всего этого был у них страх, даже ужас… так для меня это выглядело тоже.

Сначала я думал, что они боятся Мей, но это не так. Похоже, страх и ужас вызывала не сама Мей, а что-то другое, невидимое…

– Сейчас все в отчаянии, – произнесла Мей.

– В отчаянии?

– После того как в мае умерли Сакураги-сан и ее мать, они уже не могут «наполовину верить». Потом начался июнь, и умерли еще двое. Теперь уже ясно – началось.

…Ненамного понятнее стало.

– Так все-таки… почему? – спросил я, между словами глотая воздух, чтобы подпитать уставшие легкие. – Как это все между собой связано? Почему все сговариваются против одного и ведут себя так, будто его «нет»? Это же бессмысленно.

– Что, ты серьезно так думаешь?

– Ну да.

Летняя форма с короткими рукавами оставляла руки открытыми, и они покрылись «гусиной кожей», никак не желающей уходить. И не только из-за того, что кондиционер слишком уж старался.

– Помнишь ту историю про Мисаки двадцать шесть лет назад? – спросила после паузы Мей, положив левую ладонь на свою повязку, будто пряча ее.

Двадцать шесть лет назад?.. А, значит, это все действительно имеет какое-то отношение к тем событиям.

– Конечно, – я подался вперед, по-прежнему сидя на софе.

Держа руку поверх повязки, Мей стала тихо рассказывать:

– Мисаки, ученик или ученица класса три-три, которого все любили, умер, но все делали вид, что «все равно Мисаки с нами»… А в день выпуска на фото класса появилось изображение Мисаки, которого там просто не могло быть. Если не ошибаюсь, мы на этом остановились.

– Угу.

– Ты до сих пор не знаешь, что было дальше?

– Мне никто не рассказывает.

– Тогда я сейчас расскажу, – и Мей облизала губы розовым языком. – То, что произошло двадцать шесть лет назад, послужило толчком; именно тогда класс три-три стал ближе к «смерти».

– Ближе к смерти?..

Вообще-то в мой первый день в школе Мей тоже нечто подобное сказала, когда мы разговаривали на крыше корпуса С. Я отчетливо помнил ее слова.

«Класс три-три ближе к смерти, чем остальные. Ближе, чем любой другой класс в любой школе. Намного ближе».

– Что это значит?

Я склонил голову набок и потер предплечья.

– В первый раз это случилось двадцать пять лет назад. Класс Мисаки уже выпустился, а случилось уже со следующим классом три-три. И потом это еще случалось, хотя и не каждый год. Примерно раз в два года.

– И что же это?..

– Я буду рассказывать так, как сама понимаю, но должна предупредить сразу: все это я слышала от других. Эта история передавалась из уст в уста в течение многих лет.

В общем, что-то вроде легенды… нет, ситуация не располагала к тому, чтобы так просто отмахнуться. Я деревянно кивнул, не отводя взгляда от губ Мей.

– У учеников свои каналы передачи информации, совершенно не те, что у учителей. Предыдущий класс три-три рассказывает следующему. Так и я узнала бОльшую часть этого всего. Конечно, что-то расползается и по другим классам, но для них это вроде слуха; по сути, это тайна, которую знает только класс три-три и те, кто с ним связаны, и эту тайну категорически запрещено рассказывать другим. Поэтому –

– Да не томи уже, что за «это» такое?

Я продолжал тереть предплечья, не в силах остановиться.

– Некое таинственное событие, которое впервые произошло с классом три-три двадцать пять лет назад, – уронила Мей. Потом сделала паузу, и я затаил дыхание. – Когда это случилось – то есть когда началось, я имею в виду – в том классе три-три каждый месяц, без исключения, умирал как минимум один человек. Иногда сами ученики, иногда их родственники. Умирали от аварий, от болезней, кончали с собой, влипали в какие-то случайные происшествия. Некоторые говорили, что это проклятие.

Проклятие… «Проклятие класса 3-3», да?

– И что это? – снова спросил я. – Что это за «таинственное событие»?

– В общем… – Мей наконец убрала руку от повязки. – В классе появляется лишний ученик. Никто не замечает, когда именно он добавляется. Просто есть один лишний, и никто не может придумать, как его вычислить.

8

– Есть один лишний? – повторил я за ней, ничего не понимая. – Кто-то же должен…

– Еще раз говорю, мы не знаем, кто это, – ответила Мей с тем же бесстрастным выражением лица. – Впервые это случилось двадцать пять лет назад. В апреле 1973 года. Когда начался триместр, вдруг выяснилось, что в классе не хватает одной парты. Они были уверены, что поставили в кабинет ровно столько парт, сколько было учеников в том году. И все равно – когда начались занятия, оказалось, что парт на одну меньше.

– Из-за того, что учеников стало больше?

– Да. Но кто лишний, сказать невозможно. Можно всех по очереди спросить, но никто не говорит, что это он, и никто другой тоже не знает.

– …И все равно, – не в силах въехать в эту историю, я задал самый очевидный вопрос: – Они что, не могут посмотреть в классном журнале или в других школьных документах?

– Это не работает. Где бы они ни смотрели – классный журнал, какие угодно документы, – все сходится. Скорее, никто не может сказать, что документы не сходятся, потому что все так меняется – ну, как будто всюду все подчищено – и ничего уже нельзя доказать. Просто не хватает одной парты.

– Подчищено? То есть кто-то втихаря подправляет документы?

– «Подчищено» – это метафора. Понимаешь, дело не только в документах. Память у всех тоже меняется.

– Ээээ?

– Ты считаешь, что это невозможно, да?

– Ну… да.

– Но, по-видимому, это и происходит.

Мей смотрела очень озадаченно, явно пытаясь придумать, как же это все объяснить.

– В общем, человек такое сделать не может. Это вот такой вот «феномен». По крайней мере так мне объяснил один человек.

– Феномен…

Бррр… я с трудом врубался в ее объяснение.

Подчистка документов? Вмешательство в воспоминания людей? Такие штуки просто…

«Когда человек умирает, всегда проходят похороны».

Не знаю, почему, но вдруг в ушах у меня прозвучал старческий голос дедушки. А следом поднялся густой шум, «дзззззз»… словно пытающийся заслонить этот голос.

«Я не хочу… не хочу больше ходить на похороны».

– Сначала они просто решили, что кто-то обсчитался; достали еще одну парту и стул и выкинули это из головы. Вполне естественно, на мой взгляд. Чтобы учеников вдруг стало на одного больше и никто этого не заметил – такого вообще-то не бывает. Никто и не воспринял это всерьез. Но затем… – правый глаз Мей, не скрытый под повязкой, медленно закрылся, потом снова открылся. – Как я уже сказала, каждый месяц, начиная с апреля, люди, имеющие отношение к классу, стали умирать. И это несомненно.

– Каждый месяц… и так целый год?

– В 1973, кажется, шесть учеников и десять их родственников. Это трудно назвать нормальным.

– Да уж, – с последним утверждением попробуй поспорь. – Если такое правда произошло…

Шестнадцать человек за один год. Я прекрасно понимал, что это число выходит за все рамки разумного.

Мей снова медленно закрыла и открыла правый глаз, затем продолжила:

– На следующий год… было то же самое. Когда начался первый триместр, одной парты не хватило, а потом каждый месяц кто-то умирал… И тогда уже они поняли, что это что-то неординарное. И тогда же некоторые стали говорить, что это проклятие…

Да… «проклятие класса 3-3».

– Если это проклятие, то кто его наслал? – спросил я. Мей ответила все тем же спокойным тоном:

– Это проклятие Мисаки, умершего или умершей двадцать шесть лет назад.

– Но зачем Мисаки накладывать проклятие? – возразил я. – Нельзя ведь сказать, что с ним в классе как-то ужасно обходились или еще что-то? Всем было очень грустно, что такой ученик так внезапно умер… так ведь? И этот Мисаки все равно всех проклял?

– Странно, да? Я тоже так считаю. Но один человек сказал мне, что это не то, что обычно называют проклятием.

– А этот «один человек» – это кто? – задал я уже начавший занимать меня вопрос. Но Мей вместо ответа попыталась продолжить свой рассказ.

– Так вот…

– Стоп, – перебил я ее и прижал большой палец к левому виску. – Дай привести мысли в порядок. Значит, двадцать шесть лет назад умер Мисаки из класса три-три. На следующий год в классе был «один лишний», но никто не знал, кто именно. Потом каждый месяц стали умирать дети и их родственники. Я что имею в виду – какая вообще здесь логика? Почему люди умирают, когда в классе кто-то лишний? Почему…

– Не думаю, что тут есть какая-то формальная логика, – Мей качнула головой. – Я в этих делах не очень специалист. Просто все то, что до сих пор происходило, я не знаю, складывается в какую-то определенную картину. Все, кто связан с классом три-три, знают эту историю – она передается из поколения в поколение.

Потом, понизив голос, она добавила:

– Этот кто-то – «мертвый».

9

– …Чего?

Кончик моего большого пальца еще сильнее вжался в висок.

– Ээ, ты про… Мисаки, который умер двадцать шесть лет назад?

– Нет, тут не так, – Мей снова чуть качнула головой. – Не Мисаки. Какой-то другой «мертвый».

– Мертвый…

Слова, накарябанные на парте Мей в классе…

«Кто мертвый?»

…промелькнули у меня перед глазами.

– Все началось из-за того, что весь класс три-три двадцать шесть лет назад делал вид. Они говорили, что их умерший одноклассник Мисаки «не умер», «жив, с нами, прямо здесь», и продолжали это все целый год. И в итоге, когда они в день выпуска сделали общее фото, там они увидели и Мисаки, которого вообще не должно было быть среди живых. Если подумать, это можно трактовать так: они сами вызвали «мертвого».

Мей говорила все с тем же бесстрастным лицом.

– То есть… возможно, это и был толчок, и из-за этого теперь класс три-три Северного Ёми «ближе всех к смерти». Может быть, класс стал каким-то местом, каким-то маяком, который притягивает «мертвых». Что-то в этом роде.

– Притягивает мертвых?

– Да. Рационального объяснения, естественно, нет, но тем не менее это начало происходить. И происходит до сих пор.

Как и в прошлый раз, когда Мей рассказывала мне эту историю в окружении кукол внизу, тон ее в какой-то момент изменился, словно тайны всего мира лежали перед ней.

– «Мертвый» – часть класса, потому что класс ближе к смерти. Но, думаю, можно и с другой точки зрения взглянуть. Поскольку мертвый проникает в класс, мы становимся ближе к смерти. Так или иначе – понимаешь, Сакакибара-кун – «смерть» – это пустота. Как куклы. Если ты подходишь слишком близко, она притягивает тебя. Вот почему…

– Вот почему каждый месяц кто-то умирает?

– Подумай вот под каким углом, – ответила Мей. – Хотя это я сама придумала. Чем ближе мы к смерти, тем легче людям умирать по сравнению со всеми другими «местами».

– И что это значит?

– Скажем, даже если твоя жизнь будет такой же, у тебя больше шансов попасть в аварию. Даже в одной и той же аварии у тебя больше шансов получить тяжелую рану. Даже от одной и той же раны у тебя больше шансов умереть. Как-то так.

– А…

Стало быть, «проклятие» проявляется в том, что все области жизни становятся более рискованными, и риски растут до тех пор, пока в конце концов ты не вляпываешься и не умираешь? Она такую интерпретацию предлагает?

Значит, именно поэтому с Юкари Сакураги произошла та цепь несчастных совпадений, которая в конце концов лишила ее жизни? Именно поэтому Мидзуно-сан погибла в той аварии с лифтом?

– …Но это не…

Это не имеет смысла – так я подумал.

Как вообще можно в такое поверить? Если рассуждать, подключив здравый смысл, это просто бред. Нельзя же…

«Кстати, Сакакибара! А ты веришь в привидения, проклятья, всякое такое?»

В моем сконфуженном сознании всплыла некая сцена.

«Вообще в так называемые паранормальные явления?»

Эти вопросы мне вдруг, ни с того ни с сего, задали Тэсигавара и Кадзами на большой перемене в первый же мой день в школе. Они так прощупывали почву? Чтобы потом рассказать новенькому про это?

И все же в подробности они не углублялись…

…Ну конечно.

Потому что именно тогда я увидел Мей, сидящую на лавке возле клумбы перед нулевым корпусом. И, не обращая внимания на их тревожную реакцию, поспешил к ней… Неужели поэтому?

– Эмм, ты не против, если я спрошу еще пару вещей? – и я убрал палец от виска.

– Вперед, – ответила Мей, поглаживая повязку на левом глазу. – Но учти, я не эксперт. И тоже много чего не понимаю.

– Хорошо, – кивнул я и выпрямился. – Ээ, в первую очередь… Ты сказала, что лишний – это и есть «мертвый», да? Это значит, он привидение, что ли?

– Ну… – Мей склонила голову набок. – По-видимому, это не то, что обычно понимают под «привидением». Это не что-то нематериальное. Судя по всему, у него реальное физическое тело.

– Физическое тело…

– Странно звучит, но «мертвый» ничем не отличается от живых. У него настоящее тело, из плоти и крови.

– Типа как зомби, значит?

– Мм… – Мей снова склонила голову набок и посмотрела на меня. – Мне кажется, это другое. Они не охотятся на людей, не едят их и так далее.

– Думаешь?

– И когда люди умирают каждый месяц, это же не то что «мертвый» тянет к ним руки и убивает. У «мертвого» есть чувства, у него достаточно воспоминаний, чтобы полностью влиться в общество, и он понятия не имеет, что он «мертвый». Потому-то его и нельзя вычислить.

– Хмммм. Но тогда… – и я медленно задал следующий вопрос. – Хоть в какой-то момент можно все-таки понять, что именно этот и есть «лишний»?

– Да. Говорят, это всегда узнают после выпуска.

– И как же?

– Лишний просто исчезает. И, говорят, все документы и воспоминания людей тоже становятся такими же, как раньше были.

– А те люди, которые входят в класс как «мертвые», они кто? Они имеют или нет какое-то отношение к классу?

– Точно не знаю… а, но есть что-то вроде правила.

– Правила?

– Это всегда кто-то, кто раньше умер как часть этого «явления». Или бывший ученик класса три-три, или его младший брат или сестра, или…

– Тогда кто был в первый раз, двадцать пять лет назад? Сам Мисаки, который умер в прошлом году? Но тогда разве кто-нибудь не…

Кто-нибудь наверняка понял бы, что «Мисаки здесь», не так ли? Видимо, эта мысль доказывала, что я по-прежнему не мог отбросить «рациональное мышление».

– Столько изменений и подчисток происходят сами собой, так что, думаю, ничего удивительного не было бы, даже если бы это действительно был Мисаки, – ответила Мей. – Но, насколько я слышала, в тот год было другое.

– Тогда кто?

– Младший то ли брат, то ли сестра Мисаки. Этот человек погиб вместе с Мисаки… и был на год его младше, так что в том году как раз должен был учиться в третьем классе.

– Младший брат или сестра Мисаки… понятно, – повторил я, а потом не удержался от того, чтобы лишний раз уточнить: – Ты хочешь сказать, что целый год никто – ни учителя, ни ученики – не замечал, что в классе учится человек, который умер в прошлом году? Они это так и приняли, как будто ничего особенного?

– Именно это я и хочу сказать, – кивнула Мей, потом протяжно вздохнула и закрыла глаз – живое воплощение опустошенности. Секунды три прошло, прежде чем она пробормотала:

– Но… – ее правый глаз самую малость приоткрылся. – Действительно, как бы я ни старалась все объяснить, историю эту трудно понять, если только начать над ней думать.

– То есть?

– В общем… – Мей смолкла, размышляя, что сказать, но, когда она снова заговорила, речь потекла без запинки. – После целого года, когда это происходит, конечно, все помнят, что много людей умерло, но, похоже, страдают воспоминания о самих этих событиях. Особенно о том, кто был «лишним» в классе. У всех это происходит по-разному: некоторые забывают сразу же, но, как правило, воспоминания просто затуманиваются со временем, и наконец…

– …Они всё забывают?

– Я слышала от одного человека такой пример. Представь себе, что река прорывает дамбу и затапливает город. Потом вода отступает. Сам факт наводнения в памяти остается, несомненно, но воспоминания о том, что именно было затоплено и насколько сильно, постепенно стираются. И здесь как-то так. Думаю, их не «заставляют забывать» – они просто «не могут не забывать».

– …

– Двадцать пять лет назад – это для нас как байка, мы тогда еще даже не родились, но в глобальном смысле это было совсем недавно. Но если воспоминания всех, кто был с этим связан, стираются так быстро, то все получается, как ты сказал, Сакакибара-кун. История становится всего лишь страшилкой.

Губы Мей немного расслабились, но тут же ее лицо вновь застыло.

– В первые два года в этой школе до меня только обрывки слухов доходили. Как только нас распределили по классам на третий год, сразу устроили собрание, и там была пара ребят из класса три-три, которые как раз заканчивали год. Было что-то вроде «передачи эстафеты». Там я впервые услышала, что та легенда – на самом деле правда…

Ее голос звучал без запинок, в нем не было ни намека на эмоции, и все равно чувствовалось, что в сердце у Мей эмоции просто бушуют.

– Они нам все объяснили, и я поняла, что это не вранье, не шутка; что, может быть, нам следует это все воспринимать всерьез. И все равно в глубине души я верила не до конца. Что касается остальных – кто-то поверил сразу, кто-то не поверил вовсе…

В комнате вдруг зазвучала легкая мелодия – она шла из овальных часов, висящих над телевизором. Шесть вечера. Что, уже так поздно?

Не удивлюсь, если скоро мне начнет звонить бабушка: «Где ты?», «С тобой все в порядке?»

«Ужасная машинка».

Мне пришли на ум слова Мей – когда она их сказала?

«Ты можешь быть где угодно, но все равно ты не один. Тебя могут достать».

Я сунул руку в карман брюк и отключил мобильник.

– В общих чертах это вся предыстория, – сказала Мей и примостила узкий подбородок на ладони. – Хочешь узнать остальное?

– А, ага. То есть…

Как же можно не хотеть? Давай продолжай.

– Расскажи, пожалуйста, – попросил я и снова выпрямился.

10

– Вот уже двадцать пять лет происходит этот «аномальный феномен», хотя и не каждый год. Несложно догадаться, что люди пытались придумать что-нибудь, чтобы ему противостоять.

Мей начала рассказывать «остальное». Ее голос звучал так же отстраненно, как и прежде, однако чувствовалось, что она не без труда подбирает нужные слова.

– Но такая сумасшедшая тема, совершенно несовместимая с нормальной логикой… пожалуй, ее можно назвать сверхъестественной… такую историю не обсудишь со школьной администрацией.

– Это уж точно.

– Поэтому в самом начале все обсуждения стратегии шли на уровне тех, кто был непосредственно вовлечен в «проклятие класса три-три».

– И что за стратегия, экзорцизм какой-нибудь?

Простейшая идея, пришедшая мне в голову.

– Может быть, они и это пробовали, – ответила Мей без тени улыбки. – А еще – к примеру, сменить кабинет. До того класс три-три учился в старом здании – нулевом корпусе. Они думали, что, возможно, проклятие привязано к месту, к кабинету.

– Ага.

– Но ничего не вышло. Тринадцать лет назад построили новые корпуса, и кабинеты третьих классов переехали в корпус С. Видимо, они тогда надеялись, что все на этом и закончится. Но, как видишь, не закончилось.

– То есть ты хочешь сказать, что проблема не в кабинете и не в здании, а чисто в самом классе три-три?

– Именно это я и хочу сказать.

Мей ответила так же, как незадолго до того, потом снова протяжно вздохнула и закрыла глаз.

На миг мне показалось, что ее дыхание стало белым от чересчур усердной работы кондиционера. Сам того не сознавая, я вновь принялся тереть руки.

– И вот тут мы наконец подходим к главному, – произнесла Мей, приоткрыв правый глаз. – Говорят, это произошло десять лет назад. Непонятно, кому эта идея пришла в голову и он высказал ее вслух, но, так или иначе, они нашли стратегию, которая работала. Если ее придерживаться, можно уберечься от беды. Стратегия, при которой люди не умирают каждый месяц.

– А…

После этих слов некая смутная идея насчет этой «стратегии» начала формироваться у меня в голове. Вот почему. Вот. То есть…

– Мы обращаемся с кем-то, как будто «его нет»; вычеркиваем его вместо «лишнего».

Слова, сорвавшиеся с губ Мей, в точности совпали с тем, что я вообразил.

– Так в классе снова становится столько людей, сколько должно быть. Баланс сходится. И беда не приходит… благодаря этому талисману.

Интерлюдия II

Похоже, этот год «обычный». Слава богу.

В день вступительной церемонии парт было ровно тридцать, учеников столько же…

Лишнего у нас нет.

Просто здорово.

Прошлый год тоже был «обычный», помнишь? Интересно, раньше было, чтоб два года подряд ничего не было?

Тебе не нравится, что это выпало именно нам?

Нравится-нравится. Может, оно становится слабее.

И все же… неужели на самом деле, когда это начинается, каждый месяц кто-то умирает? Мне до сих пор с трудом верится.

Но смотри, они даже «передачу эстафеты» устроили, так что это не просто байка, скажи?

Да, и еще – два года назад из этого класса несколько ребят умерло, помните? То ли аварии, то ли самоубийства. И кто-то в их семьях тоже…

Это да, но…

Так страшно, что родные тоже могут умереть.

Опасней всего родителям и братьям-сестрам. И вообще кровным родственникам до второго колена – такое вот правило, насколько я знаю.

До второго колена? То есть бабушка с дедушкой тоже?

Вроде да.

Но, говорят, более дальние в безопасности – всякие там дяди-тети, двоюродные братья-сестры.

А что насчет того, что если ты живешь в другом городе, тебе ничего не угрожает?

Да, я тоже слышала.

И я. То есть, если что, можно уехать из города…

Да ладно.

Ну да, когда учишься в средней школе, не очень-то разъездишься.

Даже если я расскажу предкам, кто мне поверит?

Ладно, слушайте, в этом году не началось, чего теперь волноваться?

Я так рада, правда.

Если бы у нас был лишний, нам бы пришлось выбрать из наших кого-то, кого «нет», правда?

Это просто ужасно.

Но, говорят, когда такое происходит, учителя помогают.

…Все равно сложно как-то.

Как думаешь, кого бы тогда «не было»?

Кандидата безопасники выбирают, разве нет? Они небось уже выбрали кого-то на весенних каникулах на случай, если это «такой» год…

…Наверно.

Я вот думаю, может, Мисаки-сан?

А, ты тоже так думаешь?

Ну, у нее же фамилия Мисаки, и вообще! И еще я слышала, ее семья живет в районе Мисаки.

Знаю, да. В том страхолюдном кукольном музее.

Она вообще странная, Мисаки-сан, да?

И друзей у нее, по-моему, мало.

Когда я пытаюсь с ней говорить, она всегда такая, не знаю, холодная…

И всегда с этой повязкой ходит. У нее левый глаз искусственный, поэтому. Он синий.

Уэээ, правда?

Вообще не знаю, как с такими общаться.

И я.

И я тоже…

*

Слышал, к нам новенький переводится?

Ага. Вроде на следующей неделе?

Уже половина апреля прошла. Странное время для перевода.

Да уж… И есть подозрение, что у нас проблема.

Проблема?

Тебе не кажется, что это может оказаться опасно?

Что?

Не тормози, я про это.

Чего… не, не может быть.

Раз к нам придет новенький, значит, со следующей недели народу в классе будет больше и нам будет не хватать одной парты. То есть…

Ты хочешь сказать, этот год – на самом деле «такой»?

Говорят, вполне возможно…

Стоп. Народу станет больше, только когда новенький придет? Стало быть, в начале апреля у нас никого лишнего не было…

Это да, но вдруг у нас сейчас другой принцип, которого раньше не было, мало ли?

Хмммм. Зачем вообще понадобилось новенького запихивать именно в класс три?

Наверняка есть зачем.

Ну дают…

В конце концов, эта история не на слуху. Я слышал, директор об этом вообще почти не в курсе.

Хммм…

Да, и еще… вроде этого новенького зовут Сакакибара.

Уаа. Нехорошая фамилия. Но это еще не повод говорить…

Но он же и правда…

*

Я слышала, Кадзами-кун и Сакураги-сан вчера ходили в больницу.

Навестить этого Сакакибару-куна?

Ага. Навестить и разузнать кое-чего.

И что узнали?

Ну, он вроде по каким-то семейным обстоятельствам сюда приехал. Но он сказал, что никогда раньше в Йомияме не жил.

Ну…

И даже не останавливался здесь надолго.

Ну тогда…

Так что во всяком случае это вряд ли он – так они сказали.

В смысле, он не «мертвый»?

Во-во. Кадзами-кун ему руку пожал, чтобы проверить.

Пожал руку? Не помню, это что значит?

Вроде говорят, что если пожать руку «мертвому» при первой встрече, сразу почувствуешь. Говорят, его рука совершенно ледяная.

Ты уверена?

Он сказал, что у Сакакибары-куна рука была не холодная.

Пфф. Ну и… что это значит?

Это кто-то другой, не он.

А… ну да, наверно.

Но, возможно, кто-то у нас все-таки «лишний». Он сказал, что это все равно надо обдумать.

Безопасники над этим работают?

Похоже, нам придется всем вместе собраться и обсудить. И тогда, скорей всего…

Бррр. Честно говоря, понятия не имею, насколько вообще в это верить.

Думаю, все так. Я и сама тоже не понимаю… Но если это правда начнется, будет паршиво.

Ага…

Кто-то будет умирать каждый месяц. И эту проблему нам ни на кого не перекинуть…

…Ты права, да.

Ага. И поэтому мы…

*

Новый ученик, Коити Сакакибара-кун, придет к нам на следующей неделе, шестого мая.

С учетом его перевода – возможно ли, что это начнется на месяц позже, но все равно начнется? Такого никогда не было, однако на данный момент эта интерпретация выглядит разумной… Для надежности следует ориентироваться именно на нее. Так я считаю.

Но ситуация аномальная; возможно все-таки, что этот год – «обычный». Хотя, конечно, если это окажется не так, исправить ошибку будет уже трудно, так что…

…

…Как уже упоминалось, два года назад в «мерах по противодействию» была допущена большая оплошность. В результате скончалось семь учеников класса три-три и членов их семей.

…

…

…Значит, все согласны?

По решению класса, с самого начала мая мы должны вести себя так, словно Мисаки-сан в классе нет. Это требуется соблюдать неукоснительно и постоянно – как минимум на территории школы. Всем ясно?

Ээ, сэнсэй?

Да, Сакураги-сан?

Другие учителя об этом знают, кроме вас и Миками-сэнсэй?

Я рассчитываю на их полное сотрудничество. Однако обсуждать эти вопросы с другими учителями, помимо нас, категорически запрещается.

И не только с учителями. С кем угодно, кто не в классе три-три.

Вот именно. Прошу всех воздерживаться от упоминания этой темы, насколько возможно. Как нам сказали, нарушение этого правила приведет к непоправимой катастрофе. Можно сказать, это «конфиденциальное решение», секрет, который не должен покинуть пределы класса три-три. Раскрывать его без очень веской причины нельзя ни в коем случае.

Сэнсэй?

Да, Ёнэмура-кун?

Это и к нашим семьям тоже относится? Ни родителям, ни братьям тоже нельзя рассказывать?

Правило гласит, что рассказывать нельзя никому.

Но…

Я непонятно выразился? Школа – общественное образовательное учреждение, она никогда открыто не признает, что для предотвращения такого иррационального явления, как «проклятие», была применена столь алогичная мера. Несмотря на то, что в прошлом действительно произошло много смертей. Вот почему в течение многих лет эта система передается как секретная традиция данной группы людей. От всех, кто не входит в эту группу, секрет должен оберегаться. Ясно?

…

…

…

Мисаки-сан. В каком-то смысле, возможно, тебе этот разговор кажется совершенно абсурдным. Вероятно, тебе придется очень трудно, но… ты справишься?

…

Ты будешь сотрудничать?

Если я сейчас скажу «нет», вас это остановит?

Ну… конечно, мы не можем тебя заставить. Ты имеешь право отказаться. Однако если «контрмер» не будет, а «катастрофы» начнутся…

Да… знаю. Я понимаю.

Ты будешь сотрудничать?

…Буду.

В таком случае прошу всех с первого мая приложить все усилия, чтобы выполнить решение класса. И тогда мы сообща преодолеем все трудности и в марте успешно закончим год в добром здравии…

*

Тебе не кажется, что это опасно? Ну, что Сакакибара вытворяет.

Кажется.

Я думал, ему учителя вправили мозги еще до того, как он сюда пришел.

Это выглядит логично, но они же учителя. Возможно, они решили, что ученики сами между собой разберутся…

И еще Акадзавы нету. Болеет она, что ли? Если б она тут была, мигом бы навела порядок.

Возможно.

Ты бы тоже старался поактивнее. Ты же тоже безопасник, ага?

Но я и подумать не мог, что он так быстро это сделает…

Думай не думай, но он уже трепался с ней на большой перемене. Хотя ее типа как нет. Это значит, планам крышка?

Надо было не ходить вокруг да около, а рассказать ему раньше.

Кто бы говорил. Вы с Сакураги должны были все ему вколотить в башку, еще когда в больнице с ним виделись, ну или еще когда.

Нет, в тот день… тогда атмосфера была неподходящая, чтобы просто так затевать такие разговоры.

Тогда давай сейчас?

Стоп. Это…

Чего?

Смотри: если мы объясним ему ситуацию сейчас, это автоматически будет означать, что мы признаём, что она есть… а это плохо, не так ли?

Хммм…

Лично я думаю, что это будет очень плохо.

Может, если расскажем где-нибудь вне школы, это сойдет?

Возможно… а если нет, что тогда?

Эй, если начнешь сомневаться во всем подряд, мы ваще ничего никогда не решим.

И все же как-то надо Сакакибару-куна привести в порядок. Сделай что-нибудь, чтобы он перестал с ней общаться, иначе…

Ладно, попробую.

Что именно?

…Подумаю.

На «подумаю» мы положиться не можем.

Но не забывай вот чего. Он пошел против «решения», так что, если в мае никто не помрет, значит, и проблемы нету. Мы тут паримся, но если окажется, что этот год «обычный», то мы свободны.

Да.

Мало ли, может, все обойдется.

Хорошо бы.

Но пока все равно надо, чтоб он вел себя нормально. И будем надеяться, что за этот месяц ничего паршивого не случится.

Будем надеяться.

Глава 9. Июнь IV

1

Домой, в Коикэ, я вернулся уже в десятом часу.

Время ужина давно прошло.

Я пытался по мобильнику предупредить, что буду поздно, но звонок не проходил, так что бабушкина тревога разрослась почти до уровня паники; сдается мне, приди я еще минут на десять позже – и она бы успела позвонить в полицию. Она принялась меня смачно отчитывать, но громкое «Прости меня, ба» в исполнении внука успокоило ее сильнее, чем я ожидал.

– Где тебя носило так поздно?

Вопрос был предсказуем, и я ответил самым невинным тоном, на какой был способен:

– Был в гостях у одной девочки. Мы с ней дружим.

Этим я и ограничился. Даже если она будет расспрашивать дальше, я ничего рассказывать не собирался.

Рейко-сан вернулась раньше меня и – думаю, это вполне естественно – тоже была обеспокоена. Судя по виду обеих женщин, они собирались закидать меня новыми вопросами, но в конечном итоге подробного разговора так и не получилось. У меня на это просто не было сил.

В молчании проглотив ужин, я поспешил на второй этаж и плюхнулся на футон, расстеленный в моей спальне/кабинете.

Физически я был измотан; в голове же, наоборот, все было ясно. Положив руку на лоб, я закрыл глаза. И разговор с Мей, состоявшийся считанные часы назад, тут же сам собой начал прокручиваться у меня в мозгу…

2

С одним человеком из класса обращаются так, будто «его нет». Это восстанавливает баланс, и бедствия, которые несет с собой «лишний»… то есть «мертвый», проникший в класс, в этом году не происходят. Или по крайней мере ослабляются. Такой «талисман» был предложен, и последние десять лет показали его эффективность.

В самом начале этого года все думали, что ничего не будет. Но потом они поняли, что, когда уже после начала триместра в класс придет новенький – то есть я, – учеников окажется «на одного больше», и тревога, что этот год может стать особенным, распространилась по классу… И в итоге Мей Мисаки пришлось взять на себя роль человека, которого «нет». Начиная с мая – на месяц позже обычного. А потом –

История всплывала у меня в голове шаг за шагом, но я просто не мог принять ее как нечто реальное. Мей уже закончила свой обзор, а я все не мог стряхнуть оцепенение.

Когда я шел сюда, я вовсе не собирался подвергать сомнению то, что мне расскажут. Ничуточки. Но… все равно что-то во мне сопротивлялось тому, чтобы полностью поверить во все это.

– Вот почему тебе должны были всё рассказать в первый же день, когда ты пришел в школу, Сакакибара-кун. Ты должен был вести себя как все и делать вид, что меня «нет». Потому что иначе талисман слабеет. Но тогда на большой перемене ты просто подошел и начал со мной разговаривать.

Когда Мей это упомянула, я вновь вспомнил тот день.

«Э, эй, Сакакибара!»

«Ты что делаешь, Сакакибара-кун?»

Панические возгласы Тэсигавары и Кадзами. Глядя, как я спешу к лавке под деревом, где сидела Мей, они наверняка синхронно подумали: «Ой-ей-ей».

Это «ой-ей-ей» и эта паника наверняка были вызваны тем, что надо было как-то остановить меня. Но я тогда действовал так неожиданно, что они просто ничего не успели сделать…

«Почему?»

Так меня тогда спросила Мей. И потом еще:

«Ничего, что ты? Ну, это».

Лишь сейчас я, кажется, стал понимать, что означали эти и следующие ее слова.

«Будь осторожен».

«Будь… осторожен. Возможно, это уже началось».

– Если это такое важное «решение», почему никто мне не сказал о нем раньше?

Я это спросил больше у самого себя, но Мей ответила:

– Скорее всего, они не могли подыскать подходящий момент. Может быть, они думали, что по какой-то причине эту тему трудно поднять. Я уже упоминала, но вряд ли вообще кто-то по-настоящему серьезно об этом думал.

– Все из-за того, что я наткнулся на тебя в больнице еще до того, как это все началось… я поэтому удивился, когда увидел тебя в классе. И поэтому подошел к тебе в тот день. Никто не знал, что я тебя уже видел, так что им просто не могло в голову прийти, что я так быстро к тебе подойду.

– …Да.

– И потом я все время оставался единственным во всем классе, кто продолжал с тобой общаться, потому что ни черта не знал, что происходит. И от этого все постепенно начинали бояться сильней и сильней…

– Так и было.

Это объясняло и странную реакцию Сакураги во время физкультуры в тот день. Кстати, она же как раз интересовалась, услышал ли я «что-то» от Тэсигавары и Кадзами?

Вообще говоря, Тэсигавара, похоже, пытался рассказать мне «что-то» на большой перемене. Ну да, я заметил Мей сразу после его слов «Мы тебе кое-что…», когда мы, болтая ни о чем, дошли до нулевого корпуса…

…И позже.

После рисования на следующий день.

«Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом…»

Так сказал Тэсигавара, но Мотидзуки, который тогда был с нами, его остановил.

«Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать».

Кажется, я даже понял значение этого вот «теперь».

Я уже общался с Мей, а значит, говорить со мной, тем самым косвенно признавая, что «ученица по имени Мей Мисаки существует», теперь не имеет смысла. Наверняка именно это опасение было тогда у Мотидзуки.

И сразу после – их реакция, когда я зашел в дополнительную библиотеку, где была Мей.

«Э-эй, Сакаки. Ты же не?..»

«Са, Сакакибара-кун, что ты?..»

И не только они.

В основе переполоха, который возникал в классе то и дело после моего перевода сюда, лежала в конечном счете постоянная тревога, а также страх. Не перед Мей Мисаки. А перед «катастрофами» этого года, которые могли начаться из-за того, что я общался с ней.

3

– Мне еще Тэсигавара как-то позвонил на мобильник ни с того ни с сего. Он пытался меня предупредить, сказал: «Кончай обращать внимание на то, чего нет. Это паршиво».

Это было за неделю до промежуточных экзаменов.

– Думаю, он считал, что делает максимум для того, чтобы я перестал мешать работе талисмана.

– Видимо, да, – слегка кивнула Мей.

– И он мне тогда еще кое-что сказал. Он обещал, что расскажет мне, что было двадцать шесть лет назад, в начале июня. Но когда настал июнь, он так ничего и не рассказал. Сказал, что все изменилось.

– Это из-за смерти Сакураги-сан.

– …Но почему?

– Ты начал общаться со мной и тем самым нарушил «решение», которое им всем было нелегко выполнять. Наверняка они очень тревожились, что талисман может перестать работать. Но что если бы в мае ничего не произошло, несмотря на то, что ты натворил?

– В смысле… если бы никто не умер?

– Именно. Это значило бы, что нынешний год – «обычный». Тогда не нужно было бы продолжать с талисманом… Вот почему.

– …Ясно.

Если бы так и сложилось, исчезла бы нужда столь неестественно все от меня скрывать. Они бы расслабились и по-человечески объяснили бы мне ситуацию. И махнули бы рукой на эту их свихнутую «стратегию» обращения с одноклассницей, как будто ее нет… кстати.

– А когда Сакураги и ее мать умерли, все прогнозы полетели к чертям, да? Стало ясно, что этот год «такой» и что «катастрофы» уже начались, и…

И Тэсигавара сказал: «Щас все не так, как было тогда, когда я тебе дал слово».

…

…

…Когда я так вот складывал все кусочки пазла, сомнения и недоумения, накопившиеся у меня в душе, постепенно исчезали, но…

– Можно еще кое о чем спросить?

Осталась смутная непонятка, которая не давала мне покоя с самого первого моего разговора с Мей в школе.

– Твой бейджик.

– …Что?

– Он такой смазанный и мятый. Почему?

– А… я что, похожа на привидение с древним бейджиком? – шутливо произнесла Мей, и ее лицо чуть смягчилось. – Просто несчастный случай. Я уронила его в стиральную машину и не заметила, так что он постирался. Менять его на новый такая морока, ну и…

Ох. Только-то и всего?

Приободрившись, я задал еще вопрос:

– А почему твоя парта – единственная в классе такая старая? Есть какая-то причина?

– А, это, – ответила Мей с серьезным лицом. – Это часть правила. Ученику, которого «нет», дают такую вот парту. В классах на втором этаже нулевого корпуса, которыми мы больше не пользуемся, до сих пор полно старых парт и стульев. Оттуда их и приносят. Может, это тоже как-то должно заставить работать талисман.

– Понятно. Знаешь, я нашел там надпись.

– А.

– «Кто мертвый?» – это ведь ты написала, да?

– …Да, – Мей опустила взгляд и кивнула. – Я знаю, что я сама не «мертвая». Тогда кто в нашем классе? Вот что значит эта надпись.

– А. О, но… – внезапно мне в голову пролез довольно злой вопрос, и я его тут же выплеснул: – Значит, в том, что ты сама не «мертвая», ты уверена, да?

– …

– Ты же ведь сама сказала, что «изменение памяти» всех касается, даже самогО «мертвого»? Как тогда хоть кто-то может быть уверен, что это не он?

Мей по-прежнему не отвечала – сжала губы и моргала правым глазом, явно пытаясь скрыть замешательство. Сдается мне, я впервые увидел такую ее реакцию.

– Понимаешь… – начала было Мей, но сразу же снова замолчала.

И тут дверь комнаты открылась. Вошла мать Мей – Кирика, кукольник «Студии М».

4

Судя по довольно помятому виду ее одежды, Кирика-сан только что закончила работать в мастерской на втором этаже. На ней были черные джинсы и черная же блузка – похоже на одежду Мей, – а еще ярко-желтая бандана на голове.

Она была довольно рослой для женщины; отсутствие макияжа позволяло оценить природную привлекательность лица. Она, несомненно, походила на Мей, но в то же время ее как будто окутывала атмосфера куда более холодная, чем у дочери; сам не понимаю, почему мне так показалось. Когда мы говорили по телефону, ее озадаченный голос создал у меня в голове совсем другой образ.

В первый момент она посмотрела на меня так, будто увидела какого-то мифологического зверя.

– Это мой друг Сакакибара-кун. Это он звонил.

Едва Мей меня представила матери, та охнула, и ее лицо тут же переменилось. До этого момента оно было неживым, как у куклы, но за долю секунды на нем расплылась ненатуральная широкая улыбка.

– Добро пожаловать. Прошу прощения, что появилась перед тобой в таком виде, – произнесла она, стягивая бандану. – Нечасто моя дочь приводит к себе друзей. Сакакибара-кун, да?

– А, ага.

– Она мне никогда не рассказывает, как в школе дела. Ты с ней в одном классе учишься? Или в кружке живописи?

Кружок живописи? Мей ходит в этот кружок? Тогда, значит, она и Мотидзуки…

– А еще Сакакибара-кун ходит на выставку внизу. Он однажды случайно зашел, и, по-моему, ему понравилось. Мы сегодня весь день говорили о куклах.

Мей обращалась к матери как-то натянуто. Причем это выглядело как нечто само собой разумеющееся, не как особенное что-то.

– Ну нааадо же! – улыбка Кирики-сан стала еще дружелюбнее. – Как необычно для мальчика. Тебе всегда нравились куклы?

– Думаю, да, – ответил я, страшно нервничая. – А, но, нуу, я в первый раз видел таких кукол так близко… И, эээ, я был сильно удивлен…

– Удивлен?

– Это, нууу, не знаю даже, как объяснить…

Несмотря на чересчур старательно работающий кондиционер, я чувствовал, что меня вот-вот в пот бросит, – хотя раньше почти мерз.

– Эммм, эти куклы – это вы их все сделали в своей мастерской, Кирика-сан?

– Мм, да, я. Какая из тех крошек тебе больше всего понравилась?

Первое, что мне пришло в голову, когда я услышал этот вопрос, – кукла девочки в гробу, стоящем в дальнем конце подвальной комнаты, но…

– А, эээ…

Я был слишком смущен, чтобы ответить честно, и потому мой голос увял. Со стороны, подозреваю, выглядело смешно.

– Тебе уже домой пора, Сакакибара-кун, – вмешалась Мей и спасла меня.

– А… ну да.

– Я его провожу немного, – сообщила она матери и встала с софы. – Сакакибара-кун только в апреле приехал сюда из Токио. Он еще плохо знает дорогу.

– А, вот как?

Улыбка, еще секунду назад приклеенная к лицу Кирики-сан, исчезла без следа. Ее лицо стало таким же кукольно-неподвижным, как тогда, когда она только вошла. Однако голос сохранил шелковую дружелюбность.

– Заходи к нам, когда захочешь.

5

Я шел бок о бок с Мей по темным улицам – был уже поздний вечер. Мей шагала слева, я справа. Так ее нормальный глаз, не «глаз куклы», мог меня видеть.

Дул теплый, влажный ветер, предвещая наступление сезона дождей. При такой влажности он должен был бы противно липнуть к коже. Однако сейчас ощущение от него было приятное.

– У вас всегда так? – спросил я, разбив напряженное молчание.

– Что именно? – коротко уточнила Мей.

– Ты и твоя мама. Ты с ней так вежливо говорила… как будто с незнакомым человеком.

– Это что, так странно?

– Не знаю, можно ли это назвать странным, – я просто подумал, матери и дочери что, вот так друг с другом общаются?

– Думаю, обычно по-другому, – очень сухо ответила она. – Но у нас с этой женщиной всегда так. А в твоей семье как? Как мать общается с сыном?

– Моя семья без матери.

Вот именно; и поэтому всю информацию о том, как матери общаются со своими детьми, я черпаю извне.

– Что? Я не знала.

– Она умерла почти сразу после моего рождения. Так что я всю жизнь жил с отцом… А ему весной пришлось на год уехать за границу, и в результате я внезапно свалился сюда. Сижу на шее у маминой родни в Коикэ. Можно сказать, моя семья разом стала вдвое больше.

– …Ясно.

Мей молча прошла несколько шагов, потом сказала:

– У меня с матерью по-другому просто не может быть. Понимаешь, я одна из ее кукол. Как и «те крошки» внизу.

Она не казалась какой-то унылой или, там, подавленной. Голос ее звучал по-обычному отстраненно. И все же мне эти ее слова чуток ударили по мозгам.

– Нет… не может быть… Ты же ее дочь, и ты живая.

Она ну ни разу не похожа на куклу. Так я хотел сказать, но Мей меня опередила:

– Я живая, но ненастоящая.

Эти слова меня поставили в тупик.

Ненастоящая? В смысле…

…Что? Я хотел спросить, но слова застряли у меня в горле, и я их проглотил. Потому что лезть так глубоко явно было бы неправильно. И я слегка подтолкнул разговор в сторону «нашей проблемы».

– Твоя мама знает про то, о чем мы говорили? Про то, что в классе с мая творится?

– Абсолютно ничего, – мгновенно ответила Мей. – Нам запрещено рассказывать родным. И даже если бы не было запрещено, вряд ли я смогла бы.

– Твоя мама бы сильно рассердилась, если бы узнала? Об этом кошмаре, который класс с тобой вытворяет?

– Не знаю. Может быть, это и встревожило бы ее немного. Но она не из тех, кто ругался бы и устраивал скандал в школе.

– А что насчет твоих прогулов? Ты и сегодня в школу не пошла… Ты ведь дома была, да? Она тебе ничего не говорит по этому поводу?

– Это можно назвать «политикой невмешательства». Хотя, может быть, тут больше подходит не «невмешательство», а «безразличие». Она по полдня торчит у себя в мастерской. И когда перед ней кукла или картина, она, по-моему, вообще обо всем остальном забывает.

– Значит, она не беспокоится, – я кинул взгляд на профиль Мей, идущей совсем рядом. – И даже сейчас не беспокоится…

– Сейчас? А что сейчас?

– Ну, как бы, ты провожаешь домой первого парня, который пришел к тебе домой, а уже темно, и… ну вот.

– Понятия не имею. Но это ее действительно не беспокоит. Она как-то сказала мне: «Просто я тебе доверяю», – но не уверена, что это правда. Скорее, это то, во что она сама хочет верить, – Мей кинула на меня взгляд, но тут же снова уставилась прямо перед собой. – Кроме… одного.

– Кроме одного?

…Интересно, о чем это она.

Я снова взглянул сбоку на ее лицо. Мей кивнула, потом медленно закрыла и снова открыла глаз, будто показывая, что не хочет больше говорить на эту тему, и неожиданно ускорила шаг.

– Эй, Мисаки! – громковато, пожалуй, крикнул я, пытаясь ее остановить. – Ты мне все объяснила, и теперь я вроде понимаю, что это за «тайна класса три-три», но… тебя саму это все устраивает?

– Ты о чем? – вновь ответила она встречным вопросом.

– В смысле, что с тобой творят ради этого талисмана…

– С этим я ничего поделать не могу, – на сей раз шаги Мей резко замедлились. – Кто-то ведь должен быть тем, кого «нет». Просто так вышло, что это оказалась я.

Голос ее звучал точно так же, как и всегда, но почему-то мне трудно было принять эти слова за чистую монету. Она сказала «с этим я ничего поделать не могу», но непохоже было, чтобы она испытывала сильные чувства типа «я тружусь ради общего блага». И такие понятия, как «самопожертвование» и «преданность товарищам» тоже, по-моему, не очень-то вязались с ее поведением…

– Ты хочешь сказать, что тебе все равно? – попытался копнуть я. – Может, тебе никогда особо не интересно было трепаться с подругами, вообще общаться с одноклассниками?

Может, именно поэтому она так бесстрастно реагировала на то, что с ней, единственной из всего класса, обращались так, будто ее не существует?

– Общение с людьми, всякая болтовня… да, по этой части я не очень, – и после короткой паузы она продолжила: – Как бы это сказать? Я для себя не пойму, неужели эти штуки, которые вроде всем нужны, действительно такие важные. По-моему, они иногда доставляют сплошные неудобства… А, но главное во всем этом, возможно…

– Что?

– Допустим, они выбрали бы не меня на роль «того, кого нет», а еще кого-то. Тогда мне пришлось бы стоять вместе со всеми и делать вид, что того человека не существует. Разве не лучше самой оказаться в этой роли? Тебе не кажется?

– Хмммм…

Я мог лишь неопределенно кивнуть. Мей вдруг двинулась в сторону. Я поспешил за ней и тут же обнаружил, что впереди левее дороги находится маленькая детская площадка. Мей направлялась именно туда, будто плывя над асфальтом.

6

В углу безлюдной площадки была песочница, а рядом стояли две железные перекладины разной высоты. Мей ухватилась за более высокую – впрочем, все равно это была низкая перекладина, для детей же – с легкостью крутанулась через нее и уверенно приземлилась. В тусклом свете фонаря ее фигурка в черных джинсах и водолазке как будто танцевала.

На миг обалдев, я тут же пришел в себя и направился следом за Мей.

– Аааххх, – выдохнула она, прислонившись к перекладине и выгнув спину. Это был усталый вздох – ну, мне показалось по звуку; таких я от нее раньше не слышал.

Я молча подошел ко второй перекладине и встал в той же позе, что и Мей. Она словно этого и ждала.

– Кстати, Сакакибара-кун, – ее правый глаз, не скрытый повязкой, неотрывно смотрел мне в лицо. – Осталась одна важная вещь, о которой мы так и не поговорили.

– Да?

– Эй. Ну, о том, как ты очутился в том же положении, что и я.

– А…

Да, точно.

Сегодняшние события в школе, позволившие мне на собственной шкуре испытать решение, принятое классом в отношении Мей. С моей колокольни, естественно, это выглядело громадной проблемой.

– Думаю, ты уже вполне можешь предположить, почему они это сделали.

…И все же…

Не прибедняясь, могу все же честно сказать, что свои мысли на этот счет я пока не привел в порядок. Видимо, Мей об этом догадалась – она принялась рассказывать голосом учительницы, вдалбливающей материал твердолобому ученику.

– Сестра Мидзуно-куна умерла, и Такабаяси-кун умер, значит, у нас уже две «жертвы июня». Значит, сомнений не осталось – этот год «такой». Я уверена, все пришли к естественному выводу: талисман не работает, потому что ты говорил со мной. Даже те, кто раньше до конца не верил, сейчас уже верят полностью.

– …

– И что же им теперь делать? Если ничего не делать, «катастрофы» так и продолжатся. И умрет еще больше народу. Говорят, если уж это началось, то уже не остановится. Но должен же быть какой-то способ это становить, или если не остановить, то хотя бы ослабить. Вполне нормальный ход мыслей.

Я вытянул руки в стороны и ухватился за перекладину, о которую опирался спиной. Потные ладони скользили по металлу. Мей продолжила объяснять.

– Скорее всего, они рассматривали две возможных стратегии.

– Две?

– Да. Первая – заставить тебя вести себя по правилам хотя бы сейчас и продолжать изо всех сил притворяться, что меня «нет». Но этого может оказаться недостаточно. И даже если какой-то эффект будет, едва ли это можно назвать переломным.

Поняааатно… наконец-то я начал догадываться.

Как только стало известно о гибели Мидзуно-сан, они начали обсуждать что-то вроде того, о чем сейчас сказала Мей. Это было в четверг. Когда меня отпустили следователи из полиции Йомиямы, я вернулся в класс, но там никого не оказалось. Хотя на том уроке должен был быть классный час. Просто они, чтобы я не узнал, о чем пойдет разговор, отправились в актовый зал корпуса S – как мне позже признался Мотидзуки.

– А второй из двух способов, значит… – произнес я. Мей кивнула и продолжила мою фразу:

– Увеличить количество учеников, которых «нет», до двух.

– …Ххааа.

– Они решили, что, может быть, если они так сделают, это усилит талисман. Кто это первым предложил… вполне возможно, ответственная за безопасность, Акадзава-сан. Она мне с самого начала показалась – как бы сказать? – сторонницей жестких мер.

Мне вполне верилось, что выбор Идзуми Акадзавы новой старостой от девчонок в тот день мог повлиять и на другие решения класса.

– Так или иначе, они обсуждали новую «стратегию» и приняли такое решение. И с сегодняшнего дня ты стал таким же, как я.

То собрание утром – его проводили, чтобы окончательно утвердить «дополнительные меры», предпринимаемые с сегодняшнего дня; и, естественно, от меня это держали в секрете. Когда стало известно о смерти Икуо Такабаяси на выходных –

– Но смотри, – я все еще не мог в полной мере принять случившееся. – Такая стратегия… совершенно не факт, что она сработает. И все равно они на это пошли?

– Я же сказала, все в отчаянии, – с нажимом ответила Мей. – В мае и июне четыре человека взаправду умерли. Если так пойдет и дальше, следующим может оказаться любой из них, или из их родителей, или из братьев-сестер. Если рассуждать так конкретно, их решение уже не кажется таким сумасшедшим.

– Мда…

…Все верно.

Если предположить, что каждый месяц кто-то из людей, относящихся к классу три-три, становится «жертвой», то в следующий раз это может быть и Мей, и я. И Кирика-сан, мать Мей, с которой я только что познакомился, и мои бабушка с дедушкой. Нереально на первый взгляд, но – не исключено, что умереть может и отец, который сейчас в Индии. Я вполне мог все это представить, но все равно как-то не возникало у меня ощущения отчаяния, о котором говорила Мей.

– Ты считаешь, это нелогично? – спросила она.

– Да, считаю, – тут же ответил я.

– Попробуй подумать об этом вот так.

Мей отодвинулась от железной перекладины и повернулась ко мне. Даже не пытаясь придержать волосы, которые трепал ветер, она продолжила:

– Конечно, никакой гарантии нет… Но если есть хоть маленький шанс, что эта стратегия остановит «катастрофы», разве одного этого недостаточно? Я всегда так считала, я поэтому и согласилась стать той, кого «нет».

– …

– Нельзя сказать, что в классе у меня есть «подружки», как их называют. И то, что Кубодера-сэнсэй говорил про «преодолеть беды плечом к плечу» и «закончить год всем вместе», звучит абсолютно фальшиво и по-идиотски… Но когда люди умирают, это грустно. Даже если мне самой не очень грустно, есть множество людей, которым очень.

Не в силах ничего ответить, я молча стоял и неотрывно смотрел на губы Мей.

– Мы не знаем, помогут ли эти «дополнительные меры». Но если мы двое «перестанем существовать», может быть, этот ужас прекратится. Может быть, никто больше не будет грустить из-за чьей-то смерти. Если на это есть хоть крохотный шанс, я думаю, на такое можно согласиться.

Слушая Мей, я вспомнил слова Мотидзуки, которые он сказал в субботу.

«Просто скажи себе, что это для общего блага. Пожалуйста».

Но мне на подобные красивые идеалы было наплевать. Даже с учетом объяснения Мей выражение «для общего блага» несло в себе некий дополнительный нюанс. Я это чувствовал, и вдобавок –

Если я сейчас подниму лапки кверху и смирюсь, что меня «нет»…

Интересно, как это повлияет на наши – то есть мои и Мей – отношения?

Мы сможем общаться как два товарища по «несуществованию», не беспокоясь о том, что думают другие.

В любом случае, мы будем «не существовать» для всех. А значит, с нашей точки зрения, «не существовать» будет остальной класс…

Ну и ладно, может, так и ничего.

Вместе с этой мыслью пришли легкое замешательство, легкое сожаление, легкое беспокойство – что это за чувства, даже я сам толком не понимал.

Мы ушли с площадки и двинулись по набережной реки Йомияма. Круглая луна в ночном небе выглядывала между облаков… Дойдя до моста через реку, мы распрощались.

– Спасибо, что проводила. Осторожнее на обратном пути, – сказал я. – Если ты сама веришь в то, что мне рассказала, то ты так же близка к «смерти», как были Сакураги и Мидзуно-сан. Так что…

– Это тебе следует быть осторожнее, Сакакибара-кун, – бесстрастно ответила Мей и провела кончиком правого среднего пальца наискосок по повязке, закрывающей левый глаз. – Со мной все будет в порядке.

Почему она так уверена? Каким-то странным мне это показалось, и я посмотрел на нее с прищуром. Мей убрала руку от повязки и протянула ее мне.

– Будем с завтрашнего дня не существовать вместе, Са-ка-ки-ба-ра-кун.

Она легонько пожала мне руку. Ее ладонь оказалась необычно холодной… но от места прикосновения вдруг по всему моему телу разлилось тепло.

Мей развернулась и зашагала прочь тем же путем, каким мы пришли сюда. Я видел ее лишь со спины, так что не мог сказать с уверенностью, но мне показалось, что ее руки убрали повязку с левого глаза.

7

Мне таки удалось заснуть, но затем я резко проснулся.

Мобильник, который я кинул на край кровати, вибрировал, подмигивая зеленым огоньком. Кто бы это мог быть? Все-таки уже глубокая ночь. Может, Тэсигаваре нужно что-то? Или…

Я перевернулся на живот и, протянув руку, взял трубку.

– ЗдорОво.

Одного слова мне хватило, чтобы понять, кто звонит. Я рассеянно пробормотал: «Чего тебе?»

– Эй, эй, а просто так я позвонить уже не могу?

Звонил отец из своей жаркой заграницы. Последний его звонок, конечно, был уже довольно давно, но все равно, что ж он так время выбирает…

– Готов спорить, в Индии жарко. Сейчас там у тебя уже ночь?

– Я только что поужинал карри. Как ты поживаешь?

– На здоровье не жалуюсь.

Отец, скорей всего, еще не знал о череде смертей моих одноклассников и их родственников. Наверно, мне следует ему рассказать. Но тогда мне придется упомянуть те вещи, которые я сегодня узнал от Мей, и…

Поколебавшись немного, я решил ничего не рассказывать.

Если я изложу упрощенную версию, вряд ли он что-то поймет, а полное объяснение займет слишком много времени. И потом, есть же (вроде как) правило, что «родным рассказывать нельзя».

«Тогда, может быть, тебе и не полагается знать».

В последний раз, когда я случайно наткнулся на Мей в подвале «Пустых синих глаз», она мне что-то такое сказала.

«Если ты сам выяснишь, то, возможно…»

Что она имела в виду?

Что если бы я «сам не выяснил», риск умереть для меня был бы чуть поменьше, или что? Об этом стоило подумать.

Я решил избегать сложных вопросов во время международного телефонного разговора и попробовал зайти с другого угла.

– Слушай, тебе это может показаться странным, но…

– Что такое? Влюбился?

– Прекрати. Ничего такого у меня нет.

– Охоо. Ну прости, прости.

– Тебе мама когда-нибудь рассказывала про свою учебу в средней школе?

– Чего?

У меня сложилось впечатление, что отец на той стороне звонка слегка офигел от такого вопроса.

– Чего это ты опять спрашиваешь ни с того ни с сего?

– Мама ходила в ту же самую школу, что и я сейчас. Северная средняя школа Йомиямы. Слова «класс три-три» тебе что-нибудь говорят?

– Ммммм… – отец задумчиво засопел, потом несколько секунд молчал. Однако ответ, который он дал после всего этого, состоял из одного слова.

– Нет.

– Совсем нет?

– Ну, то есть она, может, и рассказывала мне истории о средней школе, но если ты хочешь, чтобы я их сейчас пересказал… Рицко, значит, в классе три-три училась, да?

Хмм… видимо, такова память мужчины, которому за пятьдесят.

– Кстати, Коити, – на этот раз спросил отец. – Ты там уже два месяца. И как тебе Йомияма полтора года спустя? Есть разница?

– Мммм… – я склонил голову набок, продолжая прижимать трубку к щеке. – Полтора года спустя? Но я же здесь в первый раз за все то время, что в средней школе учусь.

– Э? По-моему, нет…

В трубке раздалось шипение помех, и голос отца задрожал.

Я на секунду отвел трубку от лица. Ну да, конечно, в этой комнате ужасный уровень сигнала. Я проверил индикатор на краю экрана. Там оставалась одна полоска, однако помехи становились все сильней и сильней. Ххххшшшш, хххшшшшхххшшш…

– …Хмм?

Я с трудом разобрал голос отца.

– А, да. Ты прав. Что-то меня память подвела…

Его голос звучал так, будто он только что вспомнил что-то. Но дальше помехи заполнили все, голос отца утонул. Потом звонок прервался.

Я какое-то время глядел на экран, где не было ни одной полоски, потом лениво положил телефон рядом с подушкой.

И тут же меня пронзила холодная дрожь. Все тело… нет, не только тело. Такая же дрожь пронзила и сознание.

…Я боюсь.

Спустя всего один удар сердца пришли нужные слова.

Я боюсь. Я в ужасе. Вот от чего эта дрожь.

Сага о классе 3-3, услышанная сегодня от Мей Мисаки, – все из-за нее. Было не так плохо, когда я слушал и какое-то время после того, но сейчас внезапно… Какая-то задержка получилась – как мышцы не сразу начинает ломить после физических упражнений.

Ощущение было такое, будто полупрозрачная вуаль, скрывавшая реальность, которая лежит в основе событий, вдруг исчезла. И перед голой реальностью я почувствовал, как на меня накатывает ужас…

«Класс три-три ближе к смерти, чем остальные».

«Мы становимся ближе к смерти».

«Если ничего не делать, "катастрофы" так и продолжатся».

«Говорят, если уж это началось, то уже не остановится…»

Если все, что рассказала Мей, – правда; и если вдобавок окажется, что сегодняшние «дополнительные меры» тоже не сработают…

Тогда кто-то еще будет утянут в лапы смерти.

Возможно, и я сам – была такая вероятность. (…Что за мысли именно сейчас в голову лезут…)

В классе 3-3 тридцать учеников. Двадцать восемь без Сакураги и Такабаяси. Для простоты предположим, что жертвами становятся только ученики. Значит, грубо говоря, один шанс из двадцати восьми, что вот прямо сегодня ночью я…

Трагедия Юкари Сакураги, которую я видел своими глазами, и авария с Мидзуно-сан, которую я слышал по телефону… они сплелись, слились в единую мрачную, угловатую сеть, паутиной опутывающую мое сердце.

Над всем этим…

В моей голове вспыхнула надпись на парте Мей.

«Кто мертвый?»

1

Третья параллель третьего класса средней школы – это соответствует 9 «В» в нашей системе образования. Здесь и далее – прим. Ushwood.

(обратно)

2

Имя Мисаки, как правило (хотя не всегда), женское.

(обратно)

3

Японское летоисчисление ведется по годам правления императоров. Эра Сёва – годы правления императора Хирохито (1926-1989).

(обратно)

4

Инцидент в Асама-сансо – известное в Японии криминальное происшествие: группа террористов заперлась в вилле у подножия горы Асама, взяв заложника. Полиция вела осаду виллы десять дней, после чего взяла ее штурмом и освободила заложника.

(обратно)

5

Золотая неделя – неделя в конце апреля и начале мая, на которую выпадает несколько праздников. Начинается 29 апреля (День Сёва – день рождения императора Хирохито) и включает в себя также День Конституции (3 мая), День зелени (4 мая) и Праздник детей (5 мая).

(обратно)

6

«Юмигаока» дословно означает «горы с видом на вечер/закат», «Асамидай» – «возвышенность с видом на утро/восход».

(обратно)

7

Обычно в Японии начальная, средняя и старшая школы – это разные школы, в каждую из которых надо сдавать вступительные экзамены. Однако есть и так называемые школы-эскалаторы, в которых дети учатся с младшего (или среднего, как в данном случае) школьного возраста до поступления в ВУЗ.

(обратно)

8

«Ёми» в зависимости от написания может означать «вид на ночь» (отсюда название города) или «ад», «подземный мир».

(обратно)

9

Татами – соломенные маты, которыми в Японии традиционно застилают полы домов. Татами же служат единицей измерения площади застилаемых ими комнат. Размер татами регламентирован: 90х180 см. Соответственно, комната на восемь татами имеет площадь 12.96 м2.

(обратно)

10

Роман Стивена Кинга «Мизери».

(обратно)

11

Бэнто – в Японии однопорционная упакованная еда; традиционно включает в себя рис, рыбу/мясо и овощи в общей коробочке с крышкой. Типичный обед «на вынос» школьников, студентов и офисных работников.

(обратно)

12

Аристократический «оттенок» фамилии Тэсигавара придает то, что она в оригинале пишется четырьмя кандзи. Большинство японских фамилий пишется двумя кандзи.

(обратно)

13

Имеется в виду зариновая атака в токийском метро, устроенная сектой Аум Синрикё 20 марта 1995 года.

(обратно)

14

Кандзи «мей» входит в слова «кёмей» (резонанс) и «химей» (крик).

(обратно)

15

Речь идет о нашумевших происшествиях в Кобэ: 14-летний школьник, известный под псевдонимом «Сэйто Сакакибара», в марте и мае 1997 года убил двух учеников начальной школы, причем одному из них отрезал голову. Действие «Another» происходит в 1998 году, а значит, главный герой – не только однофамилец, но и ровесник того Сакакибары.

(обратно)

16

PHS – стандарт мобильной связи, использовавшийся в основном в Японии, Китае и на Тайване. Сейчас почти не применяется.

(обратно)

17

Напомню, что имя Мисаки – как правило, женское. А по рассказу Мей в оригинале пол ученика не опознается никак.

(обратно)

18

Семпай и кохай – соответственно старший и младший (по возрасту, опыту, положению) в одной и той же организации (как правило, в школе или институте). Слово «кохай», в отличие от «семпая», используется довольно редко и почти никогда не используется при обращении.

(обратно)

19

По японским похоронным обычаям похороны или кремация происходят на следующий день после отпевания, а в ночь между ними близкие родственники покойного бодрствуют у его гроба. «Плохой день» – день, когда все дела заканчиваются неудачей, а похороны влекут за собой новую смерть; считается, что такой день бывает раз в месяц.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1. Апрель

Глава 2. Май I

Глава 3. Май II

Глава 4. Май III

Глава 5. Май IV

Интерлюдия I

Глава 6. Июнь I

Глава 7. Июнь II

Глава 8. Июнь III

Интерлюдия II

Глава 9. Июнь IV Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg