«Алтайская принцесса»

1

Может быть, кто-то из вас и помнит ещё сообщения в газетах двух-трехлетней давности об обнаружении на Алтае дивной мумии алтайской принцессы? В тех публикациях рассказывалось о необыкновенной сохранности мумии, о невероятной красоте принцессы, а в некоторых газетах были даже опубликованы фотографии красавицы, возраст которой измерялся, по крайней мере, пятью-шестью тысячами лет (таковы были убедительные данные радиоуглеродного спектрального анализа!. Но мало кто знает о дальнейшей судьбе мумии, дескать, её должны были исследовать совместно ученые-антропологи большинства европейских стран и, естественно, американцы, за последнее время вампирно прильнувшие к русским коллегам.

Случилось так, что именно мне, Гордину Владимиру Михайловичу, отнюдь не королю столичных репортеров и никоим образом не научному светилу, довелось оказаться почти в эпицентре событий, благодаря давнему знакомству и земляческим отношениям с широко известным в узких «новорусских» кругах фотохудожником и бизнесменом Риталием Красовским. Наши с ним судьбы впервые пересеклись более тридцати лет назад в Сибири, в крупном областном центре, где Риталий одно время активно сотрудничал по «фоточасти» с областной молодежной газетой, а я, будучи студентом местного медвуза и начинающим поэтом, частенько забегал в редакцию оной с творениями, полыхающими порой проблесками гениальности. Риталий даже сфотографировал меня пару-тройку раз для специальных литературных выпусков. Позже его работа была опубликована в сопровождении моего лирического цикла в сверхпопулярном тогда журнале «Юность».

Редакционное знакомство постепенно переросло в непритязательные полудружеские отношения, когда мы любили избранной компанией оттягиваться в центровом кафе: «Космос» за фужерами белого сухого вина, чашечкой непременного кофе и сопутствующей болгарской сигаретой. Впрочем, Риталий и тогда выделялся не только хемингуэевской бородкой, он обожал, как и папа Хэм, кубинские сигары, за которыми обязательно раз в квартал гонял в столицу на самолете, и к тому же потягивал в кафе обычно не «сухарь», а относительно настоящий армянский коньяк. Из столицы же он вместе с несколькими импозантными ящичками сигар непременно захватывал «Мартель» или «Наполеон», которые тогда (особенно последний) ещё не являлись надоевшей повсеместно польскои подделкой, а неоспоримо хранили неповторимый аромат спелого южно-французского винограда и зной сумасшедшего вангоговского солнца.

Внешне Риталий Красовский (по отцу — поляк, по матери — коренной кержак) был вполне зауряден, впрочем, и без особых телесных изъянов, вот только глаза у него были разного цвета; один — серо-голубой другой зеленовато-карий. Видимо, именно этот разнорадужковый взор чаровал местных прелестниц, вивших около него невиданные по размаху хороводы, а может, японская «зеркалка» «Nikon» с бесчисленным набором сменных объективов, позволявшая почти мгновенно запечатлевать черты сибирских мадонн, привлекали к нему стаи эфемерных длинноногих созданий. Замечу попутно, что сам возбудитель женского переполоха отличался ещё и той странностью, что был совершенно равнодушен к наиболее привлекательным экземплярам своей визуальной коллекции, предоставляя по возможности лакомиться неформальным общением с фотомоделями своим приятелям и знакомым.

Уточнение сие не значит, что Красовский был женофоб или же страдал голубоватыми наклонностями (надо заметить, что гомиков и ещё более экзотических бисиков было в несколько раз, чуть ли даже на несколько порядков менее сегодняшнего количества отхода от «натуральности», что связано, на мой взгляд, с психотронным навязыванием аномального психорельефа таинственными неуловимыми пока биокорректорами, долгие тысячелетия наблюдающими развитие земной цивилизации), это я к слову, а Риталия в то время привлекали в буквальном смысле женщины-уродки: он любил то безногую, то одноглазую, то девицу с ввалившимся носом; однажды он целый месяц крутил любовь с «безрукой» (ей ампутировали обе руки в трехлетнем возрасте после автокатастрофы, в которой к тому же погибли её родители). Немые, глухие и слепые пролетали в его интимной жизни сплошным бурным потоком, что только помогало прихотливой смене и выразительности его черно-белых фотосюит, которые тогда сразу же (несмотря на наличие пресловутого «железного занавеса») сподобились ряда престижных премий начиная с премии чехословацкого журнала «Фоторевю» и французского «Пари-матч» и заканчивая премией японского Клуба фотопоэтов.

Кстати, на мое 26-летие Риталий подарил уникальный фотопостер в виде огромного человеческого глаза, стянутого спортивной шнуровкой, наподобие кроссовки, в зрачке которого угадывалась американская статуя Свободы, а арабские цифры возраста (26) просвечивали сквозь уцелевшую радужку глаза номером старого городского трамвая, набитого, что называется, под завязку (если приглядеться) эффектно обнаженными блондинками, причудливо переходящими в окружающую средство передвижения растительность, ветви которой решительно напоминали щупальца неведомого чудовища.

Наше сибирское знакомство прервалось моим переездом в столицу, где я покончил, наконец, со своей врачебной практикой и пополнил, увы, ряды бесчисленных бумагомарак, безосновательно (по мнению основного народонаселения мегаполиса и моих глубоко огорченных родителей-медиков) надеющихся на фортуну и якобы самородный талант.

До меня иногда доходили слухи, что Риталий тоже переехал в первопрестольную, женился вскоре на вполне гармоничной (по части членов тела и органов чувств) и миловидной особе, которая в нем, естественно, души не чаяла и, будучи дочерью одного из заместителей гендиректора ТАСС, активно помогала ему в делах. Он издал множество фотоальбомов (в том числе и за рубежом), не говоря уже о буклетах и просто публикациях в отечественной и зарубежной печати; однако в начале злополучной «перестройки» был неожиданно арестован по явно сфабрикованному завистниками и врагами тестя делу о создании им (вместе с сообщниками; имелся в виду, конечно же, тесть) подпольного фотоателье, плавно перетекающего в не менее подпольный бордель для высокопоставленных чиновников, и отбыл несколько лет на «химии», где, впрочем, сумел окончить заочно высшие бухгалтерские курсы. А потому довольно быстро нажил снова миллионнодолларовое состояние, которое разумно вложил в казино, ряд фармацевтических и коньячных заводов, и заодно (для отвода глаз) в перепрофилированные экспериментальные типографии (приватизировать их так и не удалось, в отличие от заводов, поскольку и последующее руководство страны продолжало всячески сохранять жесткий контроль за всеми каналами СМИ, несмотря на демагогические заявления об обратном), — стал теневым «бароном», в том числе и фоторынка, создав впоследствии совместные компании и с японской «Фуджиколор», и с германской «Альгекодакхромшульце».

Я столкнулся с Риталием Красовским совершенно случайно в Доме журналистов, когда забежал туда по обычной нужде и около книжного лотка был остановлен властной рукой фотомагната, признавшего в довольно-таки обтрепанном журналюжке высокопарного спутника времен своей сибирской юности. Воспоследовало гостеприимное приглашение в местный валютный бар, где было совместно выпито немало мексиканской текилы и неизменного французского коньяка под изысканные морепродукты и экзотические разносолы не без черемши и обязательного сибирского соленого огурца. Только то, что по всему периметру нашего пиршества располагалась отлично вышколенная охрана, несколько меняло регистр наших воспоминаний и обмена сегодняшними впечатлениями.

Риталий, кажется, был действительно рад видеть давнего знакомца и на прощание дал мне свою двойную (в золоте) визитную карточку, куда мило вписал, помимо напечатанных, номера своего мобильного и дачного сотового телефонов, продемонстрировав великолепную паркеровскую ручку с золотой личной монограммой.

— Не стесняйся, Вова, звони в любое время. Мне всегда приятно тебя слышать и видеть, и потом я ценю твое перо, до сих пор не забыл несколько порнопалиндромов, которыми, ты тогда увлекался. А как сейчас, пишешь, печатаешься? Может, помочь чем-то?

Вместо пространного ответа, который вряд ли отвечал состоянию прощального момента, я просто развел руками, давая понять, что нахожусь в полной профунде, а уж по сексчасти — в полной «завязке», и просторный черный «Линкольн» увез моего фотоприятеля, который все же не преминул нацарапать на своей же другой визитке мой домашний телефон. «На всякий пожарный случай» — как он любил выражаться и тридцать лет назад.

2

Звонок от Риталия раздался тем не менее чуть ли не через пару дней. Он пригласил меня на этот раз в маленький японский ресторанчик, которых расплодилось (по его авторитетному суждению) в нашем державном граде тьма-тьмущая. Лакомясь суши и сакэ, мы опять вспоминали общих знакомых, часть которых, увы, преждевременно убралась на тот свет, равновеликая часть спилась, остались при деле считанные единицы, в частности, мы с удовольствием посплетничали о Наташевиче и Кроликове, двух литературных друзьях-врагах, наподобие Блока и Белого, особливо разведенных в последнее время попеременными публикациями в самом престижном отечественном толстом журнале и одновременной премией там же. Наташевич, кроме того, обошел конкурента по количеству официальных жен (не говоря о неофициальных любовницах-нимфетках), недавно расставшись с топ-моделью сезона и женившись на дочери бывшего американского посла в Японии (причем, уже то ли в восьмой, то ли в девятый раз); Корольков же, будучи женатым только дважды, обошел соперника на другом повороте, дав интимно-откровенное интервью в «Плейбое», подчеркнув при этом неоднократно, что, согласно семейному преданию, он на самом деле на пятнадцать лет моложе однокашников, нежели по документам. (Бредовость данной возрастной идеи лично меня потрясла основательно, но Риталий, налив мне сакэ, пожелал выпить, плюнуть и забыть, наконец, инфернального Кроликова с его вторым рождением и литературным центропупизмом. «Все равно, Вова, он жалок, как бы ни пыжился, и острота его мужских неудач никогда не перестанет колоть его в попу». Я его понял к тому же так: дескать, ты, браток, тоже не лаптем щи хлебаешь, а впереди у нас напряженный кулинарный сезон. Надо заранее расслабиться.)

Из последующего разговора выяснилось, что Красовский готовит экспедицию на Алтай, где недавно было найдено необыкновенное захоронение, причем в виде монументальной пирамиды, вершиной уходящей внутрь земной поверхности на несколько сотен метров. Базальтовое (или по структуре имитирующее базальт) основание пирамиды было не только тщательно закамуфлировано под естественный выход скальных пород, но с течением долгих тысячелетий затерялось в девственной глуши сибирской Швейцарии. Только недавнее землетрясение, шедшее со стороны Тибета, обнажило угол массивного древнего сооружения, и его случайно обнаружили местные охотники, которые сообщили о находке в ближайшую войсковую часть — она, на самом деле, занималась космической рекогносцировкой.

Любознательные офицеры-космисты, получив явное «добро» от высшего командования и политруководства страны, начали разработку местности и выявили много чего любопытного. Во-первых, в месте захоронения пирамиды было «черное пятно» магнитного пояса Земли; во-вторых, грани пирамиды были строго ориентированы по полюсам и сторонам света, а острие вершины было нацелено точно на математически фокусируемый центр планеты.

После длительных исследований был, наконец, обнаружен лаз в пирамиду в виде многоперемычкового люка, наружная крышка которого скрывалась в одной из боковых граней пирамиды.

Открыть крышку удалось только с помощью космических резаков и как выяснилось, размеры люка оказались тоже космические — туда свободно мог пройти самый большой армейский танк, что, впрочем неудивительно, так как алтайская опрокинутая пирамида была втрое объемнее широко известной пирамиды Хеопса.

Внутри загадочного сооружения было обнаружено много коридоров и множество самых непонятных предметов, а в одном из помещений находился «хрустальный» гроб с замурованной в него алтайской «принцессой», одетой в прозрачные одежды, не считая всевозможных ювелирных украшений. Хрустальным и гробом можно было назвать прозрачный кокон, в котором находилась усопшая несколько десятков веков назад красавица, только условно, ибо в отличие от крышки люка прозрачный материал оказался суперпрочным и не поддавался никаким суперрезакам: точно также был ли кокон гробом, а девушка воистину усопшей судить было трудно, ибо впечатление зрителей было однозначным принцесса просто спала глубоким летаргическим сном.

Риталий рассказывал мне об алтайской находке не с чужих слов, не понаслышке, и не по газетным скупым репортажам, а непосредственно как один из основных участников первого же проникновения в пирамиду (он был задействован не только как доверенное и уполномоченное лицо высшей власти страны и прославленный фотодокументалист, но ещё и как спонсор, ибо у сегодняшнего правительства и на это исключительное мероприятие тоже не было денег; шахтеры, не говоря об учителях и врачах, по полгода и по году сидели без зарплаты и грозили свергнуть ненавистный демонологический режим).

Посуетившись и потыркавшись, первоисследователи приняли самое разумное на тот момент решение: аккуратно закупорить люк, оставив все предметы и прежде всего хрустальный гроб с принцессой, покоящийся на столь же прозрачном подножье, в целости-сохранности внутри пирамиды, выставить несколько колец охраны и сохранить тайну открытия. Последнее, к сожалению, не удалось, ибо даже среди десятка первых посетителей-экскурсантов чуть ли не каждый второй оказался оплачиваемым агентом влияния той или иной иностранной державы, по совместительству, ради приработка, представляющий интересы различных агентств печати и телевидения. Утечка информации все-таки произошла, и фотографии алтайской принцессы на какое-то время заполонили первые полосы всевозможных газет. Но постепенно шумиха стихла, появились другие поводы для международных и внутренних сенсаций, скажем, ядерные взрывы в Индии и Пакистане, открытие подземных кладбищ глиняных солдат-зомби в Китае и Северной Корее, подводные вулканы-обсерватории таинственных океанических пришельцев — и принцесса снова ушла в пучину забвения.

Но только внешнего, ибо интерес к пирамиде остался и у ученых, и у руководства страны, и — волею случая — у моего давнего приятеля, ныне крупного бизнесмена и фотохудожника. Именно последнее обстоятельство и сыграло, в общем, роковую роль. Если бы не эмоционально-художественные особенности психики Риталия Красовского, может быть, развитие нашего сюжета и пошло по другому, более спокойному руслу.

Надо заметить еще, что находки древних животных в вечной сибирской мерзлоте, скажем, таких, как мамонты, давно никого уже не удивляли. Тем более — обнаруженные в ледяных капсулах рыбы и даже птеродактили. Когда-то мне приходилось уже читать о сенсационной находке в начале нашего века колоссальной глыбы льда, внутри которой была заключена прекрасно сохранившаяся нагая молодая женщина. Но публикация той давней истории попахивала откровенной фантастикой, и молодой немецкий репортер, специализировавшийся на ужасах, сообщавший об открытии русским зоологом Вадимом Аксеновым во льдах Колымы не только очередного мамонта, но и необычайно эффектной дамы (с молочно-белой кожей, даже нежно-розового, как персик, оттенка, с яркими голубыми глазами и белокурыми локонами, со стройным телом античной богини), потом плохо кончил, примкнув к гитлеровской своре недочеловеков, и в силу этого его журналистский и литературный архив был уничтожен, а на републикацию его работ было наложено строгое многолетнее вето.

В довершение своего рассказа Риталий показал мне свои снимки алтайской прелестницы, но все они оказались так или иначе неудачными. Видимо, преломляемость прозрачного материала кокона была настолько неподвластной даже импортной чудо-оптике, что блики и пятна повсеместно искажали облик алтайской принцессы на фотографиях. И все-таки со слов Риталия складывался отчетливый портрет гармонически сложенной девушки среднего роста со слегка скуластым миловидным лицом, на котором выделялись зеленовато-карие глаза; стройный, слегка вздернутый носик; пухлые чувственные губы кинодивы наподобие Мерлин Монро и черные коротко-остриженные волосы наподобие прически египетской царицы Нефертити. На запястьях рук и на лодыжках красовались золотые браслеты числом от трех до пяти. Пальцы рук были украшены золотыми и серебряными перстнями, в которые были вправлены самоцветы и бриллианты. На шее было застегнуто ожерелье, представляющее собою золотой обруч, от которого ниспускались семь золотых цепочек, заканчивавшихся треугольными пластинками с выгравированными внутри треугольников глазами, в зрачки которых были инкрустированы драгоценные камни; изумруд, сапфир, рубин и другие, переливающиеся всеми цветами радуги, несмотря на дифракцию кокона.

Красовский позвал меня поехать вместе с ним на Алтай, чтобы позже сочинить стихотворные тексты к его новым фотографиям алтайской принцессы, которые он уже договорился издать альбомом в «Пергамон пресс». Под сакэ и суши я все равно бы ударил по рукам, а уж обещанная публикация вообще меня окрылила; само же предстоящее путешествие вызвало в ресторанчике острый приступ ностальгии по стабильным временам «застоя», когда я был жизнеустойчив не менее Риталия и мог немедленно лететь куда угодно по первому порыву вдохновения. Я уже успел забыть, оказывается, как легко перемещался когда-то на далекие расстояния, совершенно не заботясь о деньгах и о быте.

3

Утро следующего же дня встретило нас с Риталием в салоне сверхзвукового самолета. Помимо нас двоих и утроенного числа охраны (не менее пятнадцати человек, вооруженных, что называется, до зубов), на Алтай летело несколько антропологов, двое врачей и историк, крупный специалист по Древнему Востоку, считавший, что, наконец-то, отыскано недостающее звено, соединяющее пирамиды Древнего Египта с пирамидальными постройками уничтоженных цивилизаций Латинской Америки. Перевернутая алтайская пирамида означала, по его квалифицированному суждению, памятник устремлению космических пришельцев-прародителей последующих земных цивилизаций досконально изучить новооткрытую планету, добравшись до её ядра, в отличие от небесной тяги их неблагоразумных потомков, строящих пирамиды уже с настойчивым желанием отыскания обратного пути.

Через восемь-девять часов комфортабельного полета с завтраком и обедом под традиционный французский коньяк (я с удовольствием воскресил эту традицию Красовского) мы приземлились на глухой военный аэродром, затерянный среди сопок, где на летном поле, помимо самолетов, виднелись и четко угадывались корпуса космических ракет. Еще через час вездеходный «джип» доставил нас в полевой городок на склоне горы, покрытой смешанным лесом.

Дружище, ты не будешь против поселиться со мной в одной секции трейлера? Здесь, в городке, царит форменный ажиотаж, правдами-неправдами набились корреспонденты, мест не хватает, люди живут не только в палатках, но даже и в импровизированных шалашах и землянках. Не успевают перебрасывать с большой земли трейлеры. Но жить нам Вова, от силы неделю, а может, даже и за несколько дней управимся, — уже мечтательно произнес Риталий, и я сразу же узнал характерное заикание сибирского юноши в момент наивысшего волнения, которым он когда-то останавливал полет своей или чужой фантазии во время нередкого, хотя и довольно скромного тогда застолья. Его разноцветные глаза сверкнули как самоцветы ожерелья принцессы, о котором он же и недавно рассказывал столь живописно.

Я только кивнул головой в знак совершенного согласия и стал распаковывать свой нехитрый скарб. Риталий предоставил аналогичное занятие человеку из своей свиты, а сам естественно, с охраной, отправился, сразу на свидание с околдовавшей его красавицею. Но я, как позже оказалось, ошибся. Посещение пирамиды было уже основательно забюрократизировано. Даже столь влиятельному спонсору, как финансировавший на шесть десятых проект Красовский, требовалось некоторое время для оформления нескольких пропусков, потому что алтайская пирамида была окружена несколькими кольцами охраны различных ведомств (причем, даже нескольких национальностей: так, самую приближенную к пирамиде караульную службу несли смуглые выходцы-наемники из Средней Азии. С лицом, обрамленным непременной могучей бородой, а уж внутреннюю службу — солдаты в мундирах явно «натовского» пошиба). Между собой эти ведомства не контактировали. Только ещё неизвестный мне главный распорядитель мог разрешить допуск к алтайской находке и тем более внутрь её, да координаторы в столице, о которых я так ничего и не узнал до самого, что называется, конца.

Сразу оговорюсь, что мне, несмотря на все хлопоты и просьбы Красовского, так и не удалось получить вожделенные документы для посещения пирамиды. Рылом не вышел. Так и пришлось довольствоваться услышанным, изредка домысливая некоторые моменты. Впрочем, может, именно эта незадача и спасла мою жизнь.

Разместив свои вещи во встроенном шкафу возле полюбившего мне койкоместа, которое язык не поворачивался назвать диванчиком, присел около импровизированного стола и попытался включить радиоприемник. Оказалось, что он молчал, радиоволны не проникали в «черное пятно». Пришлось довольствоваться разложенными здесь же журналами двухнедельной давности. В одном из них я обнаружил снимок явно с космической высоты, на котором угадывался наш полевой городок.

Подпись на английском языке гласила, что русские обнаружили на Алтае космический корабль пришельцев и держат его нахождение в строгом секрете, что, кроме того, обнаружена в своем скафандре-капсуле женщина-пилот корабля, находящаяся, по-видимому, в летаргическом сне.

Когда Риталий вернулся, я показал ему этот журнал и возбужденно пересказал напечатанное. Риталий, рассмеявшись, отмахнулся и сказал, что все это глупые домыслы заокеанских журналюг, выдающих, как обычно, желаемое за действительное; но что он действительно хотел, чтобы девушка просто спала и могла очнуться от своей летаргии. Уж он-то бы запечатлел её для потомков на своих слайдах и киноленте.

Затем мы скромно поужинали вдвоем мясными консервами, выпили медицинского спирту не разбавляя его водой, вспомнив ритуал сибирского мужского застолья. (Когда-то питьевой спирт, кстати, продавался в любом магазине и стоил всего четыре рубля бутылка, ровно столько же, сколько и заурядный коньяк «три звездочки». Господи, какое блаженное время было. А ещё в каждой витрине красовались безчисленные пирамиды из консервных банок, наполненных крабами, икрой паюсной и зернистой, громоздились поленницы разнообразных колбас… Скажете, денег на эти вкусности не было? Но разве сейчас они есть? По крайней мере, на сытную пищу хватало, а остальное было почти бесплатно.) Потом каждый из нас улегся на свое ложе, и разделенные парой метров мы ещё что-то вспоминали, бормотали; я читал наизусть, впрочем, пьяно путая строки, стихи Пастернака и Мандельштама, кумиров своей юности, а Риталий слушал и заказывал, тоже вспоминая порой сохранившиеся в его памяти строчки.

Ночь обрушилась внезапно. Сознание вырубилось как перегоревшая лампочка. А утром я не обнаружил Риталия в трейлере, когда попытался выйти, то караульный, приставленный к двери, запретил мне это сделать, подкрепив недвусмысленную угрозу автоматом, висевшим на его груди, передернув затвором. Видимо, он не говорил по-русски, потому что его вполне понятная жестикуляция сопровождалась звуковой артикуляцией на каком-то неведомом языке, возможно иранской группы индоевропейской семьи языков.

Я провел день в полном заточении, один, читая, делая какие-то пометки в блокноте, изредка перекусывая на импровизированной кухне, благо в продуктах недостатка не было. Под вечер я налакался спирта и вырубился в полную невменяху.

Очнулся я оттого, что меня несли на носилках, грузили в какой-то фургон, и снова потерял сознание. Потом вспоминается самолет, обратное перемещение, причем рядом в салоне, почему-то связанный и с кляпом во рту, с явными судорогами полулежал в самолетном кресле Риталий Красовский. В разорванной одежде, окровавленный, одновременно ужасно бледный.

После перелета нас разлучили. Меня доставили на машине в двухэтажный особнячок, скорее всего, на окраине столицы, и завели в полуподвал, где несколько офицеров со странными знаками различия несколько часов кряду допрашивали меня, обнаружив немалое знание обстоятельств моей жизни. Изложив им неоднократно одно и то же, вам уже известное, я впал в забытье в прострацию, уже совершенно не, представляя исхода события да и не интересуясь им особенно.

Видимо, уже через сутки (время было ни с чем не соотносимо, но в подвале не было дневного света и во всех помещениях горели лампы дневного света, не гаснущие ни на минуту, а часы у меня отобрали сразу же после доставки в особняк), меня завели в отдаленный кабинет, где находилась весьма важная персона, потребовавшая от меня сохранения в абсолютной тайне всего происшедшего, включая и мое повторное знакомство с Красовским в Доме журналистов. Я был вынужден под страхом пожизненной изоляции (вплоть до смертной казни) дать подписку о неразглашении, а на мой последний вопрос о судьбе Риталия Красовского было отвечено, что он попал в катастрофу и находится в реанимации. Связываться с ним в больнице мне также было запрещено, и я был возвращен домой, где постепенно пришел в себя.

Единственной радостью оказалось досрочное назначение мне пенсии как капитану запаса по выслуге лет, хотя мне ещё целых семь было до достижения пенсионного возраста по закону. Учли мое участие в неординарных событиях государственной важности. Пенсия была маленькой, в размере, эквивалентном 50 американским долларам, но на скудную жизнь одинокого холостяка хватало. (Я был одинок довольно давно, после того, как незабвенная Марианна Петровна меня оставила, уехав в Штаты.) К тому же довольно регулярно переиздавались мои стихотворные переводы, а через год мне неожиданно присудили поощрительную премию имени Фритьофа Нансена за значительный личный вклад в литературную экологию. (Видимо, в качестве терпеливой жертвы.) Что это такое и что за организация присудила премию, я так и не узнал, получив перевод по почте что-то вроде 1000 долларов и только прочитав анонимное поздравление на обороте квитка. В газетах и по телевидению об этом почему-то не сообщалось, зато я прочитал кое-где, что моя единственная дочь Злата награждена орденом Почетного легиона за монографию о графическом таланте Антуана де Сент-Экзюпери. Когда-то я помогал ей вычитывать всего маленькую статейку об авторе «Маленького принца». Как бежит время!

Жизнь шла ни шатко ни валко, пока, опять же неожиданно, не раздался телефонный звонок из закрытой психиатрической больницы и незнакомый женский голос не удостоверился, что я именно тот человек, с которым хотел бы встретиться их пациент Риталий Красовский.

4

Услышав звонок и получив неожиданное приглашение, причем меня уведомили, что только в указанное время, а именно через два часа за мной прибудет машина «скорой помощи», я несказанно разволновался. Почему-то мне сначала почудилась за этим рука всесильного КГБ, который сейчас, впрочем, именовался совсем по-другому. Затем я, было, решил, что это хитрый отвлекающий маневр, цель которого заманить меня в смертоносную ловушку. Я стал думать, не месть ли это моей горячо любимой Марианны Петровны, возжелавшей наказать меня за мое же душевное благополучие последних лет. (Если бы она только могла предположить, как я страдаю по её властным ручкам и крепким ножкам! Если бы она только могла читать мои мысли!)

Вскоре в дверь позвонили по домофону, и уже мужской командный голос известил меня, что карета подана и пора на выход. Я тут же вышел из квартиры и через несколько мгновений увидел, к счастью, не медицинский фургон, как ожидал, а новехонькую импортную легковую автомашину с зеленым крестиком в красном круге, отчетливо просматриваемом на передних дверцах. Водитель в обычной гражданской одежде стоял около машины и, вежливо откланявшись, посадил меня на переднее сиденье рядом с собой. Ни охранников, ни сопровождающих не имелось, что меня сразу и успокоило.

Машина летела с приличной скоростью до большой Кольцевой автодороги, затем, несколько снизив её, свернула направо и взяла курс на Ярославль. Не буду описывать, все метания и загогулины, те паче, что я вовсе не силен в топонимике и топографии. Словом, часа через полтора интенсивной езды машина мягко вкатилась во двор старой дворянской усадьбы, где, как и оказалось, располагалась лечебница.

Меня немедленно провели в кабинет главного врача, который внешне выглядел, как на дагерротипах профессор Мечников или Сеченов, этакий типичный импозантный мужчина неопределенного почтенного возраста, в очках и в белом медицинском халате, с армейской выправкой, которую не замаскируют годы ношения штатской одежды. Главврач отрекомендовался Иваном Ивановичем Робакидзе, что было, по меньшей мере, странно (почему не Давидом Давидовичем, например?). Заметив мой недоуменный взгляд, он взял со стола курительную трубку из самшита, долго и чуть ли не сладострастно набивал её табаком, потом столь же долго раскуривал трубку от зажигалки «Ронсон» и, наконец, выпустив несколько разноформатных колец нежно-голубого дыма и нанизав их на струю точно такого же дыма, резко выпущенную вслед кольцам, перевел дыхание и продолжил беседу, как ни в чем не бывало. Оказалось, Красовский находится у них на излечении уже пару лет, за это время никто совершенно не вступал с ним в словесный контакт, вообще он не произнес ни слова, и весь персонал больницы давно уверился, что пациент онемел вследствие сильных душевных волнений, причем, даже при введении его в гипнотический транс, он не вступал в разговоры с врачом. И вдруг именно сегодня рано утром, ни с того ни с сего, он обратился к вошедшему санитару с настоятельной просьбой пригласить лечащего врача, которому, в свою очередь, и поведал о жгучем желании повидаться с другом юности Владимиром Михайловичем Гординым, сообщив при этом не только его (ваш) домашний телефон, но и точный домашний адрес. Врач тут же доложил о случившемся мне, а я, как вы, наверное, догадываетесь, — соответствующим компетентным органам, которые и дали на эту встречу «добро».

— Сейчас мы вас проводим в его палату. Не беспокойтесь, она снабжена телекамерами и мы будем постоянно следить за вашей беседой. (Вы ведь, конечно, ничего не имеете против этого? Да-да, я так и думал.) Если вашей жизни будет угрожать поведение пациента, мы немедленно вмешаемся. Время беседы неограниченно и, как вы понимаете, зависит только от вашего терпения. Надеюсь, вы нам поможете установить истину и тем самым внесете неоценимый вклад в развитие науки. Кстати, мне поручено органами сообщить вам, что в случае удачно проведенной операции (или беседы с Красовским, как хотите, так сами и называйте) вам будет присвоено внеочередное звание подполковника медицинской службы запаса (вы ведь врач, не так ли?) и ваша пенсия будет повышена аж до 100 долларов. Надеюсь, вам эта прибавка не помешает?

И не дожидаясь моего ответа, главврач, очевидно, нажал на кнопку звонка, расположенную под столешницей; в кабинет тут же явились два рослых молодца (санитары), оба в халатах ярко-зеленого цвета, и затем сопроводили меня по лабиринту коридоров до металлической двери, которую один из них открыл треугольным ключом.

Я перешагнул небольшой порожек и оказался не то в палате, не то в тюремной камере, залитой ярким дневным светом, струящимся прямо из стен, поскольку ламп и иных средств освещения я не приметил. Прямо передо мной стоял маленький усохший старичок, совершенно лысый, с трясущейся головой на согбенной шее и таким же сильным тремором рук, тем не менее, довольно радостно и осмысленно протянувший мне правую кисть для традиционного рукопожатия.

— Здравствуй, Вова! Спасибо что ты не поленился и навестил меня в больнице для психов, не испугался ни звонка, ни дороги. А я вот чувствую, что долго уже не протяну, вот и решил попрощаться с миром, с тобою, Вова; больше у меня никого не осталось. Жена моя, узнав о происшедшем, узнав, собственно, только о печальном прогнозе моей непонятной болезни (диагноз, тем не менее, звучит примерно так — «маниакально-депрессивный психоз Люмьера в стадии сверхобострения и с наклонностью к сурдонемоте»), немедленно развелась со мной, благо закон это позволяет в одностороннем порядке, вышла вскоре замуж за сенегальца (ох, и неутомимые эти мужики!) и уехала с ним на его историческую родину, а детей у нас с Поликсеной, как ты помнишь, не было. Так что один-одинешенек я, и только с тобой могу поделиться увиденным в пирамиде.

Если ты помнишь, Вова, я ушел из трейлера рано утром за документами, пропусками внутрь пирамиды, и, действительно, уже через пару часов мне их выдали, вернее, вручили. Благополучно миновав затем все кольца охраны спецобъекта (как именовалась алтайская пирамида), я вошел в открытый для прохода люк, и меня проводили прямо к кокону. Мне было разрешено, в виде исключения, пронести необходимую фотоаппаратуру, и я час провозился, устанавливая свет и выбирая место для штатива. Снимать с рук хлопотно, тем более, что от волнения руки у меня все же дрожали.

Остановившись передохнуть, я присел на находящийся неподалеку от кокона стул, закурил и стал наблюдать попутно за принцессой. Честное слово, через мгновение мне показалось, что она развернула в капсуле свое лицо ко мне и улыбнулась. Первое время я этому не поверил, может быть, просто игра света и дала столь неожиданный эффект. Но когда я в волнении встал и зашел с другой стороны кокона, то уже совершенно отчетливо увидел, что скуластая красавица повернула голову и с вызовом посмотрела мне прямо в глаза.

Я забегал вокруг кокона, а принцесса продолжала свободно вращать за мной не только глазами, но и всей головой, видимо, конструкция кокона позволяла ей это проделывать. Наконец, я устал и снова сел на стул. Снова закурил и, размышляя о происходящем, стал насвистывать. Есть у меня такой бзик. Стал насвистывать какую-то популярную мелодию, не помню точно, Моцарта или Чайковского, а может, даже Альбинони, как вдруг во время особенно пронзительной фиоритуры кокон сам собою бесшумно развалился на две части, как обычный футляр, вернее, словно на шарнирах отошла его верхняя часть (крышка).

Девушка в футляре сначала подтянула ноги, потом села, а затем грациозно спрыгнула на пол. Золотые пластины с камнями плавно качнулись и снова легли на грудь прелестницы.

Я жестами показал девушке, что хочу её сфотографировать. И она поняла мою мимику и жестикуляцию. Я фотографировал её лежащей в футляре, потом сидящей на моем стуле, стоящей в разных позах. И она послушно их принимала. Мне даже стало казаться, что принцесса обладает даром телепатического прочтения моих мыслей.

Наконец, пленка кончилась, и мы оба выдохлись. С неожиданной нежностью и благодарностью я обнял это царственное совершенство, и девушка ответила мне с не меньшей страстностью. Не раздумывая, уже плывя в экстазе нахлынувшего безудержного мужского желания, я снова стиснул принцессу в своих объятиях и крепко поцеловал её в губы. Девушка ответила мне ответным жарким поцелуем. На долгое мгновение мы стали одним существом… Казалось, мы выпили друг из друга весь воздух.

И вдруг раздался громкий хлопок, словно лопнул воздушный шар или камера футбольного мяча. Тело девушки в моих объятиях моментально потеряло свою упругость. Какое-то мгновение я держал в руках теряющую объем резиновую куклу. Одновременно лицо мое забрызгала мерзко пахнущая, едкая слизь.

Я, испугавшись, оттолкнул от себя принцессу. Ее тело, в движении, уже начало распадаться на мелкие клочки. Во все стороны летели брызги, кусочки сухожилий, мышц и костей. И вслед за этим возник слабо светящийся ореол существа, лишь отдаленно сохранявший женские формы. Уже через мгновение ореол расползся, превратившись в нечто медузообразное, осьминожье, размахивающее десятками призрачных щупалец, и эта тварь одновременно обхватила меня своими цепкими едкими присосками. Щупальцы залезли немедленно в нос, в рот, в уши, во все возможные и невозможные отверстия, немедленно проделав их в коже, и стали активно выкачивать из меня кровь, как маленькие помпы.

Не знаю, каким чудом, каким усилием мне удалось, наконец, сбросить с себя это чудовище, эту мерзкую тварь, вознамерившуюся выпить мою жизнь.

В сердцах я плюнул в её сторону, затем сотворил крестное знамение и бросился наутек. Одно из щупалец ухватило за воротник куртки, но материя не выдержала двойного напора, затрещала, разрываясь, и только клок ткани остался у чудовища. Когда же я успел выскочить через входной проем, один из доблестных караульных, мгновенно сообразив, что внутри пирамиды происходит не просто неладное, а поистине ужасное, и заметив несколько выдвинувшихся из люка змееобразных щупалец, щедро метнул туда пару гранат и захлопнул массивную крышку: он едва не обрубил ветвящиеся отростки чудовища, втянувшиеся на тот момент, возможно, с целью перехватить смертоносные снаряды.

Глухой звук взрыва едва колыхнул крепко запертую крышку люка. Но каким-то образом, очевидно, оборвал тоненькую ниточку, ещё связывавшую с телом мое сознание.

Меня, впавшего сначала в дикое неистовство, а потом в полную кататонию, туго спеленали на всякий случай мои же охранники и сразу вывезли обратным спецрейсом в столицу. Лечение долго не давало никаких результатов, пока сегодня утром сознание неожиданно не вернулось ко мне и я не попросил свидания с лечащим врачом.

Он рассказал мне, в свою очередь, что взрыв гранат не только помешал твари выйти наружу, но, видимо, привел все приборы пирамиды в автоматический режим работы. Пирамида, дав задний ход, медленно поднялась над землей, плавно развернулась и всей своей треугольной массой резко взмыла ввысь.

Тварь в пирамиде, возможно, и уничтожена, просто погибла, не получив достаточного количества жизненной энергии вместе с кровью. А возможно, что она до сих пор кружит в своем массивном летательном аппарате, ожидая следующей реинкарнации.

Риталий замолк и спустя некоторое время уже с усилием продолжил:

— Но сегодня утром, когда вернулось сознание, я снова почувствовал на своем лице её едкую слизь, её мерзкое дыхание, ощутил упругое цепкое покалывание её щупалец. Она зовет меня в свой бессонный полет, и мне кажется, я смогу увидеть её ещё раз в прежнем прелестном облике алтайской принцессы, если напою её своей кровью.

При этих словах глаза Риталия закрылись, как у цыпленка, лицо свела судорога невыносимой внутренней боли, он как-то обмяк и упал на пол, неестественно раскинув руки.

Я что-то закричал, вошли служители в зеленых халатах и почему-то противогазах, занялись Риталием, а один из подошедших отвел меня в кабинет главврача. Через полчаса мне сообщили, что Риталий Красовский умер, так и не приходя в сознание, от сердечного приступа. Согласно внутрибольничным правилам, будет кремирован и распылен с самолета над Хованским кладбищем. Меня также предупредительно отвезли домой. Сейчас я живу замечтательно, пенсия моя действительно увеличилась в два раза, и хотя 100 долларов для кого-то покажутся сущей мелочью, мне даже удается изредка откладывать пару-тройку зеленых бумажек с портретом доблестного Вашингтона на свои будущие похороны. Правда, я ещё не решил, как лучше распорядиться своим будущим трупом.

Меня также изредка беспокоит воспоминание, что брызги с раны Риталия попали мне на лицо, и порой я тревожусь, не развивается ли в моей крови возбудитель какой-то неизвестной космической болезни, не нажата ли пусковая кнопка космического вампиризма?

Или заразно само человеческое безумие, передающееся не только воздушно-капельным путем, но и через чтение?

До встречи в аду воображения, дорогой читатель.