«Луна - Солнце мертвых»

Кургузов Юрий Луна — Солнце мертвых

Странное дело: о том, что хорошо, о днях, которые провел приятно, рассказывается скоро, и слушать про них не так уж интересно. А вот про то, что неприятно, что вызывает страх или отвращение, рассказы получаются долгими и захватывающими.

Д.Р.Р.Т.

Для того, чтобы успешно лгать, необходимо научиться расслаблять голосовые связки и мышцы гортани; в противном случае приходится прилагать дополнительные усилия, чтобы протолкнуть ложь через горло, в результате человек тужится и говорит быстрее и более высоким голосом, а к лицу приливает кровь.

Р.С.

Глава I

Как-то раз, за вечерним чаем, г-н М., мой близкий приятель, неутомимый выдумщик и весельчак, в ответ на наши горячие просьбы поведать что-нибудь эдакое необычное и будоражащее воображение, в чем он был великий мастак, вдруг нахмурился, обвел присутствующих странным взглядом, положил недокуренную сигару в пепельницу, потом как-то неопределенно усмехнулся и неожиданно, безо всякого предисловия, сказал:

— Однажды я получил от бывшего товарища по университету письмо, в котором тот настоятельно просил меня приехать к нему погостить. В ту пору, однако, я был занят — сейчас уже точно не припомню, чем, — и от приглашения вежливо уклонился, мотивируя отказ какими-то выдуманными причинами. К тому же во время учебы мы вовсе не были настолько близки, чтобы по прошествии восьми или десяти лет я вдруг бросил все дела, хотя бы и не очень важные, и помчался куда-то по его непонятной, эгоистической прихоти.

Но вскоре я получил второе письмо, и довольно взволнованное. Приятель писал, что сейчас ему просто не к кому обратиться, он одинок и нуждается в поддержке, а кроме меня, понять и помочь ему не сможет никто.

Не скажу, что был в восторге от такого признания, но делать нечего — тревожный, даже молящий тон послания заставил меня скрепя сердце собраться в дорогу, и через двенадцать часов я уже стоял поздним вечером на площадке маленькой железнодорожной станции и, пристроившись к тусклому фонарю, с переменным успехом пытался перечитать адрес своего товарища на конверте его письма.

Справившись наконец с этим делом, я постучал в окошко начальника станции и, когда оно распахнулось, спросил у заспанного тщедушного человечка, как мне лучше добраться до Волчьего замка.

Нахлобучив на лысую голову фуражку с огромной кокардой, начальник станции посмотрел на меня так, как обычно, наверное, люди, пребывающие в здравом рассудке, глядят на умалишенных, и с негодованием ответил, что никак.

— Неужели никак? — усомнился я, и тогда он выпалил краткую, не очень внятную речь, основная суть которой сводилась опять же к вопросу о помешательстве некоторых, кто ходит по ночам где не след и не дает отдыхать порядочным и честным усталым людям.

Я, в свою очередь, сказал, что хорошо все понимаю, понимаю его справедливое возмущение и даже гнев, но что прикажете делать? Я приезжий, дороги не знаю и должен же, в конце концов, хоть где-нибудь да переночевать?!

Он задумчиво поскреб плохо выбритый подбородок, поразмышлял с минуту и наконец вынужден был признать некоторую обоснованность столь безумных притязаний, заметив, что определенная логика в моих словах, по-видимому, все ж таки есть.

Тогда, дабы не дать зачахнуть этим хилым росткам некоего подобия сочувствия, я аккуратно положил перед ним сиреневую бумажку.

Он взял ее — очевидно, посмотреть, — и сразу же по рассеянности сунул в карман.

— Очень, очень трудно! — вздохнул он, полируя шершавый подбородок и бросая на меня из-под козырька испытующие, но одновременно и вроде бы как обнадеживающие взгляды.

Тогда я дерзко предложил ему перестать меня гипнотизировать, а переходить поскорее к конкретным действиям, от результатов которых впрямую будет зависеть, останется ли данная бумажка в конечном итоге в грустном одиночестве или же обретет несколько аналогичных подруг.

Мои слова возымели определенное влияние, потому что почтенный государственный служащий, сразу же выпалив, что на станции и в ближайших окрестностях ночевать негде, попросил меня подождать и захлопнул окошко.

Минут пять оттуда доносились приглушенные голоса. Потом где-то сбоку распахнулась не замеченная мной ранее в темноте дверь, и оттуда, в сопровождении начальника станции, вышел здоровенный детина, весь заросший космами черных волос и густой смоляной бородой.

— Вот! — Начальник станции попытался подтолкнуть детину в моем направлении, но с таким же успехом он мог бы толкать свою станционную будку. — Вот, господин! Этот парень отвезет вас в Волчий замок, я договорился… — И он почтительно вытянулся передо мной. Бородач молчал.

Я сунул несколько кредиток начальнику и, повернувшись к своему новому вознице, спросил, сколько должен ему.

— Погодите, сударь, — повел тот могучими плечами. — Вот если доедем, тогда и заплатите сколько не жалко, — добавил он и пошел запрягать.

Признаюсь, это "если доедем" внесло было некоторый дискомфорт в мою цивилизованную душу. Но, увидев нечто, весьма отдаленно напоминающее устройство для передвижения посредством лошадиной тяги, и самое, так сказать, лошадь, тощее и унылое пегое существо, я успокоился, приписав мужиково "если доедем" исключительно его здравому смыслу и отсутствию иллюзий насчет своего, с позволения выразиться, экипажа.

Я уселся насколько возможно удобнее, детина взобрался на козлы и достал из-за голенища кнут. Начальник станции подобострастно и в то же время с чувством собственного достоинства (удивительное сочетание!) отдал нам честь, и телега загромыхала, съезжая по насыпи куда-то в ночь.

Ехали молча. Я совершенно не представлял, как мой кучер ориентировался на дороге — кругом стояла беспробудная темень.

— А по звездам, — хмыкнул тот через плечо.

Я оторопел: он что, мысли мои читает?!

— Да вроде того, — пробасил бородач.

— Однако… — Я заерзал на жестком сиденье.

— Не беспокойтесь, господин. Доедем как надо, вот только…

— Что "только"? — вскинулся я.

— Оборотней бы не повстречать, — хмуро прогудел он.

— Оборотней?! — Я рассмеялся, как, уверен, рассмеялся бы на моем месте любой, считающий себя несколько образованным и вполне современным человеком. Правда, смех этот, думаю, был бы искреннее и увереннее, если бы я в тот момент находился, к примеру, в клубе или какой-нибудь великосветской гостиной.

— Оборотни, — повторил я, — оборотни… Да ты, брат, шутник.

Он, не оглядываясь, снова пожал широченными плечами.

— Воля ваша, господин, верить или не верить. Вы, конечно, человек городской, ученый, да только у нас тут, знаете ли, всякое бывает.

Разговор начал меня забавлять. Я уселся поудобнее и запахнулся в плащ.

— Ну-ну, и что же "у вас тут" такое бывает?

Он насупился:

— Ладно, сударь. Чего зря болтать, если все равно не верите. Да и ни к чему это: беду накличем. Мне-то что, со мной ничего не случится, а вот вас запросто порешить могут. И даже хуже.

— Что значит — хуже?! — удивился я, потешаясь в душе над "темным" собеседником.

— А то и значит! — отрубил он и, немного помолчав, обиженно прогудел: — Я, конечно, и правда мужик неотесанный, да только…

Он не успел договорить — тишину непроглядной ночи прорезал вдруг тонкий, тоскливый вой, донесшийся откуда-то справа, издалека.

— Ну вот! — Возница резко осадил лошадь и размашисто перекрестился. — Накаркали…

— Чего "накаркали"? — не понял я.

— Чего-чего! Убуров, вот чего! — сердито воскликнул бородач. — Эх, господин, в городе бы перед дамочками смелость свою показывал, а тут и без тебя…

Вой послышался опять, теперь гораздо ближе, и доносился он уже спереди, так, словно хозяин этого заунывного вопля переместился левее и находился сейчас прямо на нашем пути.

Сзади тоже донесся рык, более глухой и раскатистый.

— Пара, — пробормотал возница, соскакивая с козел. — Ну, держись, барин…

— Господи! — Я попытался непринужденно рассмеяться, но, по-моему, безуспешно. — Да это же волки! — Открыл свой саквояж и достал револьвер — я всегда беру в дальнюю дорогу револьвер, хотя пользоваться им пока что, слава богу, ни разу не приходилось.

— Волки?.. — Мой провожатый вздохнул. — Конечно, волки. Только не простые…

Он снова перекрестился, а потом вытащил из-под козел крепкую палку и торопливо принялся насаживать что-то на один ее конец. После этого вынул из-за сиденья факел и сунул мне в руки.

— Как кинутся, зажигайте и бросайте на землю…

И тут слева от дороги я увидел два горящих зеленым огнем глаза и моментально взвел курок. Вообще-то в университете я слыл неплохим стрелком, хотя, конечно, давно не практиковался, да и точность попадания в цель из револьвера не шла ни в какое сравнение с ружьем.

— Держите его на мушке, — послышался шепот бородача. — Убить не убьете, так, может, хоть напугаете. А я возьму первого…

И в этот момент зеленые глаза, уже с каким-то кровавым отсветом, вспыхнули прямо перед мордой лошади, которая дико заржала. Послышался утробный рев — и я, чиркнув спичкой, благо, она сразу зажглась, швырнул мгновенно занявшийся факел на дорогу. Тут же в воздух взметнулась черная тень, и мой кучер бросился ей навстречу.

Слева раздался ответный рык — вторая тварь уже тоже подкралась к повозке, с моей стороны, и в свете огня я увидел волка, правда, довольно необычного, очень темного и крупного. Чем-то он одновременно походил и на медведя — мощной грудной клеткой, толстыми лапами и более широкой, по сравнению с волчьей, мордой.

Однако заниматься классификацией было некогда. Я прицелился — и выстрелил.

Должно быть, пуля попала в зверя: он издал вопль, совсем не похожий на волчий вой, и отпрыгнул за границу света и тьмы. Меж тем на дороге мой провожатый, широко расставив громадные ноги, хладнокровно отбивался от первого нападавшего с кошачьей изворотливостью зверя.

В отблесках огня сверкал наконечник его дубины, а волк, теперь уже молча, но с непостижимым упорством атаковал то справа, то слева. Подпрыгивая на высоту человеческого роста либо прижимаясь к земле, он постоянно был нацелен на горло возницы.

Однако отвлекаться было опасно; я снова бросил взгляд на "своего" зверя — и вовремя: тот, буквально на брюхе, уже успел подползти вплотную к повозке, и потому мне пришлось стрелять сверху вниз.

Вновь раздался рев боли, и волк покатился по траве. В азарте я хотел было спрыгнуть на землю, чтобы добить чудище, но меня остановил яростный крик возницы:

— Назад!..

Тогда, вскочив на сиденье, я принялся почти в упор расстреливать вертящегося ужом у колес повозки зверя…

Впереди послышался ужасный визг — бородач, изловчившись, сбил своим длинным оружием нападавшего в прыжке волка наземь, и тот, подвывая, бросился прочь.

Мужик же, не переводя духа, обернулся к повозке и ударил дубиной катающегося по траве, казалось бы, просто изрешеченного моими пулями второго зверя. Из рассеченной лапы хлынула черная кровь, волк с диким воплем неожиданно вскочил и, поджав лапу, нырнул в придорожные кусты.

Спустя несколько мгновений вокруг снова было тихо.

Обессиленный, я сидел в повозке, кучер приводил в порядок упряжь.

— Ну что теперь скажете, господин? — спросил он, успокаивая взбудораженную лошадь.

Я неуверенно развел руками:

— Волки…

— А что же вы своего не убили? — усмехнулся он. — Сколько пуль?

— Семь, — вздохнул я. — Но ведь ранил?

— Ранили, — согласился бородач. — Да только от ран тех через час следа не останется.

— А от твоей палки останется, что ли?!

— Останется, — твердо сказал он. — Только не от палки. — И протянул мне свое оружие.

Я взял дубину в руки и, повернувшись к догоравшему на обочине дороги факелу, поднес к глазам. С одной стороны на нее, словно наконечник копья, был насажен массивный крест, концы которого были заострены и заточены как бритва. Сама палка была гладко отшлифована и вся покрыта вязью каких-то непонятных узоров и знаков.

— Вот так-то, — тихо проговорил он и, помолчав, добавил: — Вот потому-то они меня и боятся…

Оставшуюся часть пути проделали молча. Когда по старому мосту через полузасыпанный ров подъехали к замку, мой спаситель слез и постучал кулаком в низкую, проделанную в широких воротах калитку. За стеной громко залаяли собаки, и через несколько минут послышались неторопливые шаркающие шаги.

Я соскочил с повозки и направился было к двери. Потом, сообразив, что забыл чемодан и саквояж, а заодно и расплатиться, вернулся назад. И в этот момент проводник положил свою тяжелую руку мне на плечо. Удивленный, я невольно застыл на месте.

— Послушайте, сударь, — сказал он. — Я не знаю ничего такого за молодым господином, но в замке нечисто. Будьте настороже… А если вдруг захотите увидеть меня, скажите садовнику, чтобы позвал Яна. Запомнили?

Я кивнул и протянул ему несколько серебряных монет. Он поклонился. Калитка, скрипя, приотворилась — на пороге с фонарем в руке стоял старик и, подслеповато щурясь, вглядывался в темноту.

— Встречай гостя, Михай! — Ян ловко перехватил у меня чемодан и сунул старику. Тот исподлобья глядел на моего провожатого, который тем временем уже влез в повозку и взял кнут.

— Счастливо оставаться, барин!..

Я в ответ помахал рукой. Повозка с грохотом развернулась и через мгновение исчезла в темноте. Еще с минуту слышался стук разболтанных колес, потом все стихло. Я повернулся к старику.

— Вы — господин М.? — угрюмо и вовсе не дружелюбно спросил он.

— Да.

— Идемте, ваша милость, — поклонился он. — Их светлость господин граф ждут вас…

…- Но почему — граф?! — удивленно воскликнул я, усаживаясь в удобное мягкое кресло.

— Ну да, граф. — Он смущенно развел руками. — Понимаете, все произошло так неожиданно… В прошлом году внезапно скончалась моя дальняя тетка, которую я и в глаза-то не видел. Детей у нее не было, и она вдруг возьми да оставь этот замок мне. Ну а поскольку ее покойный муж был графом, то, едва я вступил во владение наследством, титул перешел и ко мне… Но постойте, каким образом вы добрались? Я же специально послал на станцию к поезду управляющего. Видно, вы с ним разминулись…

Я ответил, что никого по пути не встретил, но в дороге случилось довольно неприятное происшествие, и начал рассказывать, как нанял на станции повозку и как посреди степи нам с возницей пришлось отбиваться от очень странных зверей. Но не успел договорить — в дверь тихо постучали, и кто-то попросил господина графа на несколько минут по важному делу.

Мой товарищ извинился, сказал, что ужин вот-вот будет готов, и, любезно предложив сигары, вышел, пообещав тотчас вернуться.

Я принялся раскуривать сигару — это оказалась настоящая "Корона" — как вдруг будто легкий ветерок прошелестел по тяжелым портьерам, — и не успел я опомниться, из-за одной вышла красивая стройная женщина со светлыми, распущенными по плечам длинными волосами и весьма решительно приблизилась ко мне. Я изумленно вскочил, собираясь представиться как можно учтивее, но женщина стремительно приложила палец к губам и неожиданно звонким, как ручей, голосом произнесла;

— Прошу вас, молчите! Мне все про вас известно, а пришла я, чтобы сказать: немедленно, как можно скорее уезжайте…

— Но… — От удивления я просто не знал, что ответить — стоял и хлопал глазами как болван. — Но… я не понимаю… Почему?..

В коридоре послышались шаги.

— Ах! — воскликнула странная женщина. — Он возвращается! — И вновь взглянула на меня своими светлыми, настолько светлыми, что, казалось, в них не было зрачков, глазами. — Уезжайте, умоляю! Завтра же утром!..

Шаги приближались, и женщина бросилась к портьерам. Обернувшись, она последний раз посмотрела на меня, покачала головой — "Я вас предупредила!" — и исчезла в тяжелых бархатных складках. Я же, как истукан, продолжал стоять посреди комнаты.

Вошел граф и, явно чем-то озабоченный, раздраженно бросился в кресло. С минуту он молча барабанил пальцами по подлокотнику. Наконец, будто очнувшись, поднял голову и уставился на меня.

— Так вы говорите, дорогой друг, что на вас напали волки?

— Нечто очень похожее на волков, — уклончиво ответил я, находясь все еще под впечатлением событий последних часов и разговора с Яном, с одной стороны, и соображений здравого смысла — с другой.

Но граф, казалось, меня не слышал. Он встал и нервно заходил по комнате от стены к стене. Потом резко остановился.

— Только что вернулся управляющий. Он тоже подвергся нападению волков и даже ранен. Быть может, это те же самые, после того как напали на вас…

Я сказал, что "после" все-таки вряд ли, скорее уж — "до"…

— К счастью, понесли лошади, — продолжал мой приятель, — и экипаж умчался далеко в поле. К тому же у управляющего было ружье, и он отстреливался, пока проклятые бестии не отстали.

А я подумал, что что-то не слыхал в пути никаких выстрелов, и только собрался об этом сказать, как отворилась дверь и старик дворецкий, уже важный и чинный, в роскошной, расшитой золотыми позументами ливрее, пригласил господина графа и вашего покорного слугу к столу.

Мы покинули гостиную, по длинному коридору прошли через анфиладу галерей, увешанных старинными, очевидно, фамильными портретами, и вслед за почтительным дворецким ступили в трапезный зал.

Наверное, здесь все осталось в том же виде, как и триста — четыреста лет назад, и мрачная обстановка зала, с мощеным гладкими каменными плитами полом, развешанным на турьих, оленьих и лосиных рогах по стенам старинным оружием резко контрастировала с более-менее осовремененным и даже довольно комфортным обликом остальных помещений замка, которые я уже успел увидеть. Дань прогрессу была отдана лишь в одном: в большую старинную люстру под потолком и настенные канделябры и бра вместо свечей были вставлены электрические лампы накаливания, но свет их явно был недостаточен и слаб для столь мрачного и угрюмого помещения. Не очень помогал тут и огромный камин, в котором когда-то, наверное, целиком запросто зажаривали вепря или быка — насколько был он велик, настолько же мало давал света. Впрочем, может, виной тому были мокрые дрова — запах сырости витал в этом просторном зале. А может, то был запах ветхости, старины и Времени?..

Но ужин оказался отменным. После дня, проведенного в дороге, особенно нескольких последних довольно-таки беспокойных часов, у меня разыгрался зверский аппетит, и все сочные и вкусные мясные блюда, которые с методичностью заводной куклы подкладывал в мою тарелку молчаливый дворецкий, исчезали с неописуемой быстротой. Отдал я должное и превосходному подбору тонких старых вин.

Приятель же мой, напротив, едва прикоснулся к еде и, кажется, все то время, покуда я насыщался, просидел с одним-единственным бокалом темно-багрового вина, налитого ему слугой из оплетенной бутыли.

Когда я уже собирался перейти к десерту, дверь неожиданно отворилась и в трапезную вошел невысокий стройный человек лет тридцати пяти — сорока с очень бледным худым лицом, одетый в строгий, безупречно сшитый костюм темных тонов. Его можно было бы, наверное, даже назвать красивым, но что-то едва уловимое, что-то зловещее присутствовало в правильных чертах этого тонкого лица, что настораживало, заставляло как-то внутренне подобраться — и я невольно выпрямился на стуле, так, будто проглотил только что не последний ломтик восхитительно-розовой ветчины, а первый осиновый кол. Резким диссонансом на фоне черного платья этого странного человека смотрелась белоснежная повязка на его левой руке, сквозь которую кое-где чуть проступали маленькие алые пятнышки крови.

Он приблизился к нам, довольно низко, но без малейшей тени подобострастия поклонился моему товарищу и отвесил легкий поклон мне.

— Прошу простить, ваша светлость, что вынужден был опоздать к столу. Никак не могли остановить кровь. — Он указал на свою покоящуюся на груди поврежденную руку и занял стул, напротив которого стоял чистый прибор. Голос его звучал вежливо, но холодно.

— Пустяки, Карл. — Граф участливо посмотрел на вновь прибывшего и опять повернулся ко мне: — Это Карл, мой управляющий и верный помощник. А этот господин, — он назвал мое имя, — мой старый друг и товарищ еще по университету.

Мы оба привстали и кивнули друг другу.

— Так это вы… — почему-то несколько волнуясь, промолвил я. — Так это вы пострадали сегодня из-за меня? Право же, мне очень неловко… я просто в отчаяньи, что вы подверглись столь серьезной опасности!

(Вообще-то, честно говоря, я вовсе не собирался произносить этих покаянных слов, по крайней мере, далеко не в таком заискивающем тоне, но сверлящий взгляд серых, чуть выпуклых глаз управляющего буквально сковал меня, и речь получилась сами видите какой.)

— О сударь, ничего страшного, — улыбаясь тонкими губами, проговорил Карл. — Мой долг был встретить гостя господина графа, и я безмерно виноват, что опоздал к поезду. А это, — он небрежно кивнул на раненую руку, — ерунда. Я оказался неосторожен и подпустил гадину слишком близко, ружье же, к несчастью, дало осечку.

— Ну и ладно, дорогой Карл. Все хорошо, что хорошо кончается! — воскликнул мой друг. — И, думаю, что небольшое, чисто символическое вознаграждение…

— Нет-нет, господин граф, — тихо, но непреклонно возразил управляющий. — Об этом не может быть и речи, я сам во всем виноват. — Он повернулся в мою сторону и опять улыбнулся одними губами: — Просто в следующий раз мне следует быть чуть попроворнее. Не так ли, ваша милость?

Глава II

Обычно я хорошо сплю на новом месте. Не знаю, что тому причиной — быть может, несколько беспорядочная так называемая светская жизнь, тот образ существования, который я веду вот уже наверное лет десять и которому пока что, увы, не видно конца. А может, я вообще толстокож от природы и потому не обращаю особого внимания на подобные мелочи и условности бытия, как, например, обязательный ночлег под собственной крышей, — не знаю и никогда не задумывался над этим. Однако в ту ночь я, к великой досаде на весь белый свет и, в первую очередь, самого себя, никак не мог уснуть.

Сперва я долго сетовал в душе на необыкновенно поздний и одновременно слишком уж обильный и сытный ужин, который закатил в мою честь новоиспеченный господин граф, — такое пиршество пополуночи наверняка смогло бы лишить сна и покоя самого крепкого гуляку гусара, а я не то чтобы был не очень крепким, но все-таки никогда не служил в гусарах. А вот потом… Потом я услышал сквозь тихий шелест листвы, прямо под своим окном, приглушенный, невнятный разговор.

Я прислушался, но слов разобрать было невозможно, хотя окно я оставил на ночь открытым. Собеседники, а их, судя по голосам, было трое, говорили почти шепотом да вдобавок еще на каком-то жутчайшем, очевидно, местном диалекте или жаргоне. К тому же у меня создалось впечатление, что либо они в масках, либо рты их прикрыты платками — говорили эти люди… Ну, можете себе представить, как говорит человек, если на него надеть маску или же хотя бы прикрыть ему рот платком.

И вот минут через десять такого невольного подслушивания (хотя можно ли это назвать подслушиванием? — я не разобрал ни слова) вдруг все стихло, а потом раздался легкий треск, словно кто-то неосторожно наступил на тонкий сучок.

Видимо, на того, кто произвел этот явно не предусмотренный программой шум, зашикали, зашипели — и вновь воцарилась мертвая тишина. А через минуту-другую я услышал, как кто-то, сопя и едва сдерживая прерывистое дыхание, карабкается вверх по стволу старого вяза, корявые ветви которого едва ли не свешивались в окно спальни.

Сами понимаете, что после этого ни о каком крепком и здоровом сне не могло уже быть и речи. Я весь буквально сжался под одеялом, в то время как рука моя вцепилась в кожаный бок брошенного на тумбочке у кровати саквояжа. Бесшумно раскрыв его, я нащупал револьвер и осторожно подтянул к себе под одеяло. Он был такой ледяной, что я моментально покрылся мурашками. Хотя, впрочем, наверняка совсем и не от холода.

Дополнительным и весьма существенным неудобством моего положения было то, что кровать стояла изголовьем к окну, в каких-нибудь паре шагов от него, и хотя ночь была довольно ясной и звездной, а желтоватый толстый блин Луны освещал бЛльшую часть комнаты, мне, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, с одной стороны, но и не выдать таинственным злоумышленникам раньше времени, что я не сплю, — с другой, пришлось буквально вывернуть шею и сквозь полуопущенные ресницы наблюдать за матовым проемом окна. Ужасно, ужасно неудобная и тягостная поза, и ужасно неуютное чувство — трусливого ожидания, когда же наконец в нем хоть кто-нибудь да появится.

От этого чертовски неловкого положения у меня на какой-то миг сперло дыхание. Сглотнув, я непроизвольно зажмурился, — а когда вновь приоткрыл глаза, в квадрате окна уже был некто. Мне он показался бесформенным и безобразным, менее всего похожим на человека — скорее на громадного, волосатого орангутана.

Не знаю, почему — все шло уже на каких-то таящихся, очевидно, в подсознании каждого, даже более-менее цивилизованного человека первобытных рефлексах, — но я, как это ни странно и удивительно, — не выстрелил!..

Да-да, я не выстрелил… То есть, выстрелил, но не сразу — сначала я заорал как бешеный и в мгновение ока скатился с кровати на пол. Впрочем, скатился не то слово. Упал, рухнул, слетел — это гораздо точнее.

И — должно быть, вовремя, потому что вместе со стуком от падения собственного тела я услышал и глухой удар над головой, где-то чуть сбоку. И вот тогда-то я снова закричал и, все еще распластанный на полу, начал посылать в оконный проем пулю за пулей.

Не знаю, попал или же нет, но только бесформенный силуэт на подоконнике, теряя равновесие, вдруг взмахнул руками, лапами, крыльями — черт его знает, чем, — и, ломая своей тяжелой тушей ветки и сучья, с отчаянным ревом полетел вниз.

Потом раздался стук массивного тела оземь, возбужденные, но все столь же невнятные голоса и вскрики и, наконец, уже довольно громкие звуки удаляющихся торопливых ног. Потом все стихло,

Я стоял посреди спальни и как безумный смотрел то на пустое уже окно, то на блестящий револьвер в своих руках. Наверное, со мной случился шок: я впал в какое-то тупое оцепенение и даже более того — изо всех сил желая кинуться к проклятому окну, не мог тем не менее сделать ни шагу; ноги мои словно намертво приросли к устланному мягким персидским ковром полу.

Однако постепенно я начал приходить в себя — отбросил в сторону не нужный уже револьвер и… И вдруг явственно почуял з а п а х. Резкий, посторонний запах, которого до того не было.

В коридоре послышались громкие шаги, голоса, дверь без стука распахнулась, и в комнату ворвались два огромных гайдука с обнаженными саблями в руках. Почти следом за ними на пороге показался старик дворецкий с лампой, а за дворецким — граф. При свете лампы видно было, что одевался граф наспех, лицо его было взволнованным.

— Дорогой друг! — воскликнул он, бросаясь ко мне. — Что здесь произошло?

А я стоял и молчал — очевидно, не до конца еще стряхнул с себя остатки оцепенения.

— Дорогой друг! — повторил граф. — Да ради бога, скажите же, что случилось? Я услыхал выстрелы и поспешил к вам, потому что мне показалось, будто стреляют в этом конце коридора!..

Я начал наконец обретать дар речи.

— Да, — с затруднением произнес я. — В этом… — И указал пальцем на распахнутое окно.

— Как?! — вскричал граф. — Вы хотите сказать, что в вас стреляли через окно?!

Я покачал головой:

— Нет, стрелял я. Но через окно… — И запнулся. — Через окно меня, кажется, только что хотели убить.

— Но это невероятно! — побледнел мой товарищ. — Убить?! Вас?! Какая чушь!..

А я лишь стоял и молча пожимал плечами. От всех этих треволнений я здорово перенервничал, и теперь на меня навалилась вдруг такая дикая тоска и усталость, что трудно было даже хоть что-нибудь сказать. Да и совершенно не хотелось. Однако…

Однако мое обоняние вдруг снова явственно уловило т о т запах. Запах был явно знакомый, но, по-моему, раньше я встречался с ним, как бы это сказать, в более ограниченных дозах, что ли.

До этого самого момента я продолжал стоять посреди комнаты, а граф и его слуги подошли справа и смотрели то на меня, то на окно — постель таким образом оказалась на время как бы выпавшей из нашего поля зрения. Но я вспомнил глухой удар возле головы — и, обернувшись к кровати, не смог сдержать крика — изумления и страха одновременно.

Остальные повернулись вслед за мной — и также замерли, словно пораженные молнией: посреди постели, примерно на уровне моей груди (то есть, там, где она была минуту или две назад), из перины и одеяла торчали… вилы! Да-да, грубые, грязные, ужасные крестьянские вилы! Ночной пришелец вогнал их в кровать по самую рукоятку.

Я невольно поежился. Да что там поежился — я просто похолодел, помертвел от ужаса, представив, что случилось бы, не страдай я, к счастью, в эту злополучную ночь бессонницей.

Мне на мгновение стало дурно, я закрыл глаза, а проклятое живое воображение тотчас же нарисовало жуткую картину: вот острые зубья вил впиваются в мое несчастное, бедное тело — и уже трещит и лопается кожа, фонтанами брызжет под потолок кровь. А железные шипы, вонзаясь все глубже и глубже, с хрустом разрывают встречающиеся на своем пути мышцы и сухожилия, потом скрежещут по ребрам, протыкают сердце, легкие и наконец, последним усилием впиваясь в позвоночник, пришпиливают меня, как жука, к пронафталиненным внутренностям роскошной графской постели…

— Уф!.. — Я утер со лба холодный пот.

— Господи!.. — Граф и все остальные застыли посреди комнаты.

Внезапно сзади послышались быстрые шаги. Я оглянулся — в дверях стоял управляющий. При тусклом свете лампы я увидел белую повязку на его раненой руке, напряженные тонкие губы и сузившиеся глаза. Цепким взглядом он моментально окинул спальню.

— Входите! Входите, Карл! — воскликнул граф.

Управляющий ступил было через порог — и застыл на месте.

— Входите же, Карл, — повторил граф.

Правильные черты лица управляющего вдруг исказились: он побледнел как смерть, тонкие крылья носа затрепетали. Неуверенно, точно слепой, которого бросил поводырь, он медленно пошел по направлению к нам — и снова остановился, словно какая-то невидимая преграда возникла на его пути и преодолеть ее у него не было сил.

— Ваши милости! — Один из гайдуков быстро шагнул к кровати, склонился над подушкой и выпрямился, держа в руке…

Так вот что это за запах! И как я сразу не догадался?! Слуга протягивал нам большую связку… чеснока.

Ну, это было уж совсем непонятно. Я недоуменно развел руками, повернулся к остальным — и увидел, что управляющий вдруг как-то боком, почти по-звериному, стал медленно, медленно пятиться к двери. И, клянусь, он глядел на чеснок такими же глазами, какими я, должно быть, только что таращился на вилы.

— Карл! — Голос владельца замка остановил управляющего у самого порога. — Куда вы? Что с вами? На вас просто лица нет!

Капли пота выступили на белом лбу Карла. Казалось, весь он съежился, стал меньше ростом… По-моему, этот человек готов был вот-вот потерять сознание.

— Прошу простить, господин граф, — забормотал он. — Мне что-то нехорошо… Если ваша светлость позволит, я бы хотел удалиться… — Он говорил, скорее даже лепетал, а сам продолжал мелкими-мелкими шажками красться к двери.

Мой товарищ пожал плечами:

— Что-то вы сегодня такой чувствительный, Карл. А впрочем, простите, я же забыл про вашу рану. Если вам плохо, конечно, идите. Пожалуйста-пожалуйста, Карл!..

И не успел граф договорить, управляющий как кошка прыгнул за порог. Еще какое-то время его неровные, спотыкающиеся шаги доносились из коридора, потом там стало тихо.

— Никогда не видел его таким. — Как бы извиняясь, граф посмотрел на меня.

— Наверное, действительно заболел, — сказал я. — Все-таки рана…

— Наверное, — кивнул граф и обратился к слугам: — Немедленно соберите всех мужчин и внимательно осмотрите парк.

— Слушаемся. — Гайдуки поклонились.

— Да, и не забудьте спустить собак.

— Собаки спущены еще с вечера, ваша светлость. Правда, не все.

— А теперь спустить всех, ясно?

Гайдуки вновь склонили головы.

— Любезный друг, — граф взял меня под руку. — Прошу простить за это ужасное испытание, которое свалилось на вас по моей, хотя бы и косвенной, вине. Завтра, я уверен, все выяснится и злоумышленники будет найдены. Кстати, ведь можно же и вызвать полицию!

— Нет-нет, — сказал я, — это лишнее. Думаю, разберемся сами.

— Как пожелаете. — Граф сделал знак дворецкому. — Нашему гостю эта комната больше не понадобится. Завтра приготовьте другую, а остаток ночи он проведет в моей. Постелите на диване.

Дворецкий, отвесив церемонный поклон, что совершенно не вязалось с его смешным ночным колпаком, поспешно удалился.

— Вас не слишком удручает перспектива спать на диване? — спросил граф.

Я ответил, что не слишком, вот только надо снова зарядить револьвер.

Взгляд графа стал вдруг жестким. Он как-то странно посмотрел на меня и тихо сказал:

— Не надо.

Я, уже второй раз за эту ночь, улегся и натянул одеяло до самого подбородка. Мой друг погасил свет, зашторил окна, и мы остались в полной темноте.

Наверное, минуты три мы оба молчали. Я уже решил было, что граф уснул, как вдруг с противоположной стороны комнаты донесся голос:

— А ведь признайтесь, сейчас вы лежите и думаете: зачем он меня позвал?

Я признался, уточнив, впрочем, что думаю не только об этом.

Граф помолчал.

— Да-да, понимаю, что все выглядит странно. Я пишу вам, убедительно прошу приехать, вы приезжаете и — ломаете себе голову: зачем? — Он снова на мгновение умолк, а потом продолжил: — Знаете, я не хотел говорить сегодня о… скажем так, не слишком приятных вещах, но последние события, особенно же случившиеся с вами, все равно, если и не разъяснили вам кое-что, то уж наверняка, — граф грустно улыбнулся, — несколько ввели в не очень-то веселую атмосферу нашей здешней жизни.

Вот с этим я был полностью согласен и сказал, что да, ввели, и даже не несколько, а гораздо глубже, нежели я мог когда-либо предположить в самых дерзких своих мечтах. Но все-таки хотелось бы узнать, что конкретно тревожит моего друга и для чего именно он просил меня приехать в Волчий замок.

— Курить хотите? — неожиданно спросил он.

Я отказался, а он закурил, и теперь я видел не только темный силуэт в глубине спальни, но и маленький красный огонек папиросы, освещавший бледное лицо графа, когда он затягивался крепким ароматным дымом.

— Что меня тревожит? — медленно повторил он мой вопрос.

— Да, что?

Он вздохнул:

— А вот на это, не удивляйтесь, боюсь, я не сумею дать достаточно вразумительного ответа. Понимаете, меня тревожит сейчас все, и в то же время не могу сказать определенно: вот это и вот это.

— Ну а если все-таки попытаться?

Он привстал на локте и стряхнул пепел.

— Возможно, я не слишком ясно выражаю свои мысли, но я действительно не могу сказать, что боюсь того-то или того-то. Нет, я не боюсь ничего — и в то же время — всего.

Я почувствовал, что голос графа дрожит.

— Вот смотрите, — на мгновение он запнулся. — Вот смотрите, что произошло за один только нынешний день. По дороге в замок на вас напали волки, волками же был ранен мой управляющий, и, наконец, — это дичайшее покушение.

Я опять вспомнил вилы и тоже невольно передернул плечами.

— И ведь все это случилось за каких-нибудь три-четыре последних часа! — воскликнул граф. — А утром ни с того ни с сего захромала моя лучшая кобыла, чуть позже мои собаки чуть не разорвали местного бочара, и уже под вечер тяжелое бревно сломало ногу одному из приходящих работников.

— Но послушайте, — возразил я. — Могло же произойти простое совпадение. Ну так вот уж сложилось, что все эти неприятные происшествия свалились на вас — хотя, впрочем, не только на вас — в один день!

Он невесело усмехнулся:

— О, если бы в один… Нет, дорогой друг, дело гораздо хуже. Вы знаете, я человек трезвый, смотрю на вещи достаточно рассудительно и вовсе не склонен прибегать в объяснениях того либо иного случая к иррациональным причинам, но… Поверьте: и вчера, и позавчера, и неделю, и месяц назад в моих владениях что-нибудь да происходило. И, как правило, неприятное — от чьей-либо внезапной смерти до самой банальной потравы. И будьте уверены: завтра тоже что-то произойдет.

— Но что?!

— Если б я знал! Но произойдет обязательно…

Он потушил папиросу.

— И теперь вы думаете… — начал было я.

— Ни черта я не думаю! — огрызнулся он, но тут же взял себя в руки. — Простите, бога ради, порой я уже не в силах владеть собой. И все из-за этой бесовщины, этих постоянных ужасных мыслей — что-то еще будет завтра?..

— Можете не извиняться. — Я был, как всегда, великодушен. — Итак, если правильно понял, вы склонны полагать, что во всех ваших несчастьях и бедах повинна… э-э-э… ну, в общем, некая сила — злая сила, — стоящая над человеком, — выше его понимания, выше его разума, выше его власти. Так?

— Ну, если в общем, то примерно так, — проворчал граф.

— Другими словами, вы начинаете думать, что в вашем замке имеет место то, что в простонародье называют проклятьем, да?

— Да, дьявол побери!

— И зачем же в таком случае вы вызвали меня?! — Честное слово, я тоже начал здорово закипать, потому что был раздосадован не менее своего гостеприимного хозяина. — Я не священник, не заклинатель бесов, не умею летать на помеле, не…

И вдруг замолчал, а в мозгу моем стремительной вереницей пронеслись образы встреченных за последние часы странных людей: Яна, утверждающего, что он по всей округе сражается с оборотнями и прочей нечистью; удивительной женщины, потребовавшей, чтобы я немедленно уезжал из замка; наконец — Карла: Карла, буквально пригвоздившего меня своим взглядом и голосом к стулу во время ужина, и Карла — жалкого, дрожащего, бледного, в едва не ставшей последним моим в этом мире пристанищем пропахшей чесноком спальне. Да, Карл это поистине задачка со многими не-известными…

Ну и наконец — чуть было не всадившее в меня вилы страшилище в окне…

И неожиданно я очень громко рассмеялся. Боюсь, смехом не слишком здорового человека, и все же… И все же я готов был руку отдать на отсечение, что за этими людьми что-то крылось. Нет, я пока не хотел утверждать, что все они или кто-то один были в чем-либо т а к о м замешаны, отнюдь. Но тем не менее, за этими лицами проступала для меня теперь какая-то с х е м а… Даже нет, не схема, — пока что просто и д е я. Я ее почти не чувствовал, я ее почти не осязал — мне только чуть-чуть казалось, что она есть, что ее не может не быть!..

Итак, на доске пока четыре фигуры; граф — пятая; я — жертва случайности и собственного неистребимого авантюризма — отныне шестая. А появятся ли в будущем еще и другие? Кто знает…

Граф тактично кашлянул, и я вернулся с облаков на землю.

— Ну, что вы решили? — тихо, даже как-то робко спросил мой университетский товарищ. — Уезжаете? — И громко вздохнул.

Я вздохнул еще громче:

— Да нет, остаюсь.

По-моему, он, хотя и обрадовался, но очень удивился. И я его понимал — после такого разговора любой нормальный человек первым делом принялся бы укладывать чемоданы. Да, он знал, кому написать.

— Так значит, вы все-таки решились вторгнуться в запредельные сферы? — жалко и бездарно попытался пошутить он, но я чувствовал, что губы его дрожат.

— Поживем — увидим, — философски ответил я. — А для начала попробуем разобраться с вашим земным окружением.

После этого оба мы замолчали. Еще какое-то время я слышал, как, вздыхая и бормоча что-то себе под нос, ворочался с боку на бок господин граф. А потом, не успев толком осознать, что уже светает, я вдруг уснул.

Глава III

Яркое, ослепительное утро развеяло поначалу все мои ночные сомнения и страхи почти без остатка. Ну в самом-то деле, думал я, стоя у распахнутого прямо в зеленые кроны окна, — все это не более чем ошибка, недоразумение. Да-да, пускай жуткое, чудовищное, но недоразумение. Действительно, нелепо, даже глупо предположить, что именно я, человек, едва переступивший порог Волчьего замка, стал вдруг объектом столь жестокого покушения. Да кто я такой? Кому могу быть опасен и неудобен и чем? Хотя… Эта странная женщина в гостиной — она требовала, чтобы я уезжал. Возможно, что-то знала и потому пыталась оградить меня от беды? Или же наоборот — отпугнуть от замка? Но что она знала, и почему таинственные ночные посетители решили вдруг расправиться со мной?

Нет, как ни старался, мысли эти не оставляли меня все утро. Завтракать пришлось одному — дворецкий сказал, что граф с управляющим еще часа два назад уехали в город по какому-то важному делу. Товарищ не стал будить меня, желая дать отдохнуть после тревожной ночи, — и я отдохнул, а после отличного завтрака и прекрасной гаваны почувствовал себя почти на самом верху блаженства.

Потом я спустился — в сад — и решил погулять по его тенистым аллеям, а заодно и посмотреть, не осталось ли под окнами каких-нибудь следов полуночных визитеров.

Но, впрочем, под окна я не спешил: посидел сперва на одной скрытой густым плющом от посторонних глаз удобной скамейке, затем на другой, постоял у пруда, в центре которого позеленевшая от времени и воды бронзовая (вроде бы) русалка безжизненно глядела пустыми глазницами на снующих туда-сюда красных, синих, полосатых и еще один бог знает каких китайских рыбок. Черты ее мертво-бесстрастного красивого лица на секунду показались мне чем-то знакомыми, но я сразу же сообразил, что, пожалуй, все статуи мира похожи друг на друга одним — отсутствием зрачков.

Чешуйчатый длинный хвост вроде бы русалки почти полностью находился в полупрозрачной воде, и только кончик плавника торчал наружу. На него то садились, то улетали небольшие серые птички.

Знаете, я далеко не знаток парков, совершенно не разбираюсь во всяких премудростях их планировки, подбора растений и ухода за ними, однако даже я сразу понял, что усадьба Волчьего замка и сама по себе просто настоящее произведение искусства, так гармонично и продуманно было расположено здесь все — кусты и деревья, беседки и ротонды, дорожки и поляны. И даже самые тривиальные мраморные копии антики не раздражали взора — они не были понатыканы где попало как столбы, а открывались глазу внезапно, в совершенно неожиданных, но тем не менее изумительно подходящих для них местах. Хотя, разумеется, мнение мое отнюдь не бесспорно, и я даже готов согласиться, что далеко не всякому может понравиться целящий вдруг в него из-за куста копьем Арес или великолепно бесстыдная Афродита, с которой вы сталкиваетесь внезапно нос к носу за очередным поворотом петляющей среди миртовых зарослей тропинки. Дело вкуса, конечно, но мне, повторяю, парк понравился очень, и самое главное, на нем, при всей ухоженности и чистоте, не лежало печати пусть и внимательного, но все равно всегда такого чужеродного и холодного прикосновения руки человека. Здесь жили богини и боги, дриады и фавны, присутствия людей здесь, к счастью, не ощущалось.

Я пробродил под густыми кронами и по солнечным лужайкам, наверное, часа два — но сомневаюсь, что исходил хотя бы и половину сада, так он был огромен. И вдруг вспомнил о главной цели своей прогулки.

Стараясь не привлекать особенного внимания слуг и работников, я вернулся к замку и не спеша обошел вокруг него, пытаясь определить, в которое же из окон лез злодей. Увы, все они были похожи как близнецы, и почти к каждому подступали старые орешники и вязы. Тогда я сделал иначе: едва ли не вплотную подошел к стене замка и стал осматривать траву и землю возле одного дерева за другим.

Довольно долго поиски эти были безрезультатными, и я уже отчаялся было найти наконец следы, оставленные злоумышленниками, как вдруг возле древнего толстого вяза узрил… только, пожалуйста, не улыбайтесь, — дольку чеснока, да-да, самого обыкновенного чеснока, оторвавшуюся, очевидно, от той огромной связки, которую убийца, из непонятных побуждений, зашвырнул в окно спальни.

Приглядевшись повнимательнее, я заметил и следы ног. Под окном стояли, судя по всему, трое, а потом один из них, вооружившись чесноком и вилами, полез на дерево. Бр-р-р… Я зябко передернул плечами, вспомнив косматый силуэт в окне и дрожащую рукоятку вогнанных в мое ложе вил. А кстати, я же стрелял. Интересно, попал или нет?

Обойдя вокруг дерева, следов крови нигде не обнаружил. Видимо, негодяй был лишь напуган громом пальбы и от неожиданности сорвался вниз. Подняв голову, я посмотрел на т о окно во втором этаже замка — не очень высоко, конечно, но я бы лично наверняка сломал себе шею, если бы оказался на месте неизвестного.

И вдруг я застыл — ну черт побери! — да как же это раньше такая простая мысль и не пришла мне в голову! Не мог, что бы там ни было, не мог человек, упавший с такой высоты, не пострадать совершенно. Он обязательно, если уж не разбился всерьез, должен был сломать руку, ногу, ну, не знаю что еще, получить сотрясение мозга, да хотя бы расцарапать об острые сучья лицо, наконец.

Я довольно присвистнул и… краем глаза заметив вдруг, как в соседнем с той спальней окне колыхнулась занавеска, вытаращился на это окно, но либо было уже поздно, либо мне показалось — шторы висели неподвижно.

Строя самые разные предположения, я пошел прочь. Что это было? Почудилось или за мной действительно кто-то наблюдал? А хоть бы и наблюдал! Подумаешь, может, случайно старик дворецкий, убирая комнату, оказался возле окна и зацепил занавеску. Нет-нет, не стоит забивать голову еще и этим. Главное теперь — выяснить, кто из окрестных жителей разбился, убился, ушибся, сломал либо вывихнул руку или ногу — и тогда я узнаю имя своего тайного недоброжелателя и, может быть, причины, которые им двигали.

Я вошел в замок, поднялся по парадной лестнице на второй этаж и, пройдя длинной, сумрачной даже в яркий солнечный день галереей и попетляв в узких переходах, приблизился к двери комнаты, в которой этой ночью едва не расстался с жизнью.

Сперва прислушался — тишина. Тогда я слегка надавил на дверную ручку, желая войти и при свете дня еще раз осмотреть злополучную спальню, но дверь не поддалась — она была крепко заперта.

От досады я произнес несколько кратких слов по-французски, но тут же прикусил язык, потому что услышал вдруг за спиной легкий шелест одежды. Я обернулся — передо мной стояла она, та самая женщина, которая, едва я только ступил вчера за порог Волчьего замка, потребовала, чтобы я немедленно уезжал обратно.

Я растерянно уставился на незнакомку. Сегодня на ней было зеленое, довольно открытое, узкое, облегающее платье. Длинные светлые волосы все так же ниспадали волнами на плечи, красивое лицо было бледным.

— Вы еще здесь, — отрывисто произнесла женщина. — Почему? Я ведь вам говорила…

— Но позвольте! — рассердился я, позабыв вмиг обо всей своей светскости и правилах хорошего тона. — В чем, в конце концов, дело, и с какой это стати я должен уезжать, не успев приехать?!

Женщина покачала головой.

— Вы ничего не понимаете, — тихо проговорила она. — Здесь происходят вещи, которые совершенно не касаются посторонних людей.

— Простите, — обиделся я, — но почему вы считаете, что я здесь посторонний? Да будет вам известно, сударыня, меня вызвал письмом господин граф и…

— Господин граф сам не знает, что делает, — медленно отчеканила странная женщина. — И между прочим, далеко не все, что он делает, идет ему на пользу, скорее наоборот. Но если вы, сударь, считаете себя его другом, — прошу, покиньте замок, и как можно быстрее. Своим пребыванием здесь вы нисколько ему не поможете — напротив, не исключено, что только навредите. И вот поэтому я еще раз прошу, умоляю, требую: уезжайте!

— Очень мило! — воскликнул я. — Да кто вы, простите, вообще такая, чтобы чего-то от меня требовать? Я вас не знаю и, признаться, вовсе не горю особенным желанием узнать. Ну скажите, на каком основании и в качестве, извините, кого вы вмешиваетесь уже не только в личную жизнь хозяина замка, но и в мою, совершенно незнакомого и постороннего для вас человека?

Легкая усмешка чуть тронула припухлые, чувственные губы женщины.

— Вы хотите слишком многого.

— Нe слишком, — отрезал я. — Да что это за тайны, черт побери! Уже и шагу ступить некуда — кругом одни тайны. Ну ничего, я вот сейчас пойду и спрошу у господина графа, если он вернулся, кто вы, что вам здесь нужно и в чем тут вообще дело.

И вдруг лицо женщины преобразилось. Только что, какое-то мгновение назад, это была надменная, холодная львица, но теперь… Теперь ее огромные золотые глаза вмиг наполнились слезами, она побледнела, хотя, казалось бы, бледнеть дальше ей было уже просто некуда, и… рухнула передо мной на колени.

— Что вы! Что вы! — потрясенно забормотал я, а она отчаянно цеплялась за меня своими красивыми, точеными руками и рыдала, рыдала навзрыд.

— Нет!.. — всхлипывала она. — Нет! Не надо! Умоляю вас, не говорите ничего господину графу! Не говорите ему о том, что я виделась с вами, что просила уехать. Я просто глупая, взбалмошная женщина, но если господин граф узнает…

— Ну послушайте, послушайте… — изумленно лепетал я. — Да успокойтесь же вы наконец!

— А вы не скажете? Вы правда ничего ему не скажете? — Она в отчаяньи заламывала тонкие руки, и слезы ручьем струились по белоснежным щекам.

Человек слаб, человек-мужчина — тем более. И я сдался. Я поднял ее с пола, начал утешать, уговаривать и нести всякую околесицу, лишь бы только она успокоилась.

Знаете, не хочу кривить душой и уверять вас, что мне это было так уж неприятно. Льщу также себя надеждой, что и ей это не было слишком противно, потому что слезы постепенно высохли и она наконец успокоилась, чему, думается, в немалой степени поспособствовало и то обстоятельство, что я собственноручно вытер ее нежные бледные щечки своим фамильным носовым платком.

Потом я взял женщину за руку — она была ледяная. Видимо, бедняжка действительно сильно переволновалась.

— Поверьте, милая, — с чувством произнес я, — что я ни словом не обмолвлюсь господину графу о нашем с вами разговоре, однако же…

— Нет-нет! — снова испуганно воскликнула незнакомка. — Вы вообще не должны говорить ему, что встречались со мной в замке!

— Готов поклясться, здесь кроется какая-то тайна, — голосом старого ловеласа проскрежетал я.

Она смущенно потупилась.

— Да… тайна…

— Господина графа?

— Не только… Это и моя тайна тоже…

Кажется, я начал понемногу прозревать.

— Так вы хотите сказать, дорогая, что…

Она вскинула голову и смело, даже с вызовом, посмотрела мне прямо в глаза:

— Я хочу сказать, сударь, что эта тайна только моя и господина графа, и никто, вы слышите, больше никто на целом свете в нее не посвящен.

Я был озадачен.

— То есть, если правильно понял, люди в замке не знают о вашем существовании?

— Ни одна живая душа.

— Простите, но как вам удается?.. Конечно, быть может, это действительно не мое дело, но, честное слово, не понимаю, каким образом вам удается скрываться от остальных обитателей замка. И вы здесь… давно?

— Давно… — Глаза ее снова чуть затуманились, но она вдруг тряхнула своими прекрасными золотистыми волосами. — Очень давно…

— Простите еще раз. — Я поклонился. — И умолкаю, хотя, признаюсь, все-таки очень хотелось бы узнать, почему вы столь настойчиво требовали, чтобы я уехал, почему вы всегда появляетесь так внезапно, и почему…

Договорить я не успел, так как услышал в дальнем конце коридора звуки медленных, шаркающих шагов. Оглянувшись, увидел старика дворецкого, который, выйдя из-за угла смежной галереи, направлялся теперь к нам.

Мгновенно подумав о том, что дворецкий может увидеть эту загадочную женщину и проникнуть таким образом в тайну моего бедного друга и незнакомки, я собрался было геройски заслонить ее своим телом, но, вновь обернувшись, обнаружил, что заслонять, собственно, уже и некого — она исчезла, пропала, словно растворилась в тиши этого мрачного коридора.

Я стоял и тупо смотрел перед собой, когда услышал за спиной дребезжащий голос дворецкого:

— Господин будет обедать или же станет дожидаться господина графа?

— А скоро вернется господин граф?

Он поджал губы.

— Не могу знать.

— Ну что ж, — вздохнул я. — Тогда пожалуй что и пообедаю.

— Идемте, ваша милость, — сказал дворецкий и уколол вдруг меня колючим взглядом из-под густых седых бровей: — Ключ от этой комнаты у меня. Если господину будет угодно…

— Нет-нет! — замахал я руками. — И вообще, здесь я оказался совершенно случайно.

Старик молча повернулся и, не произнеся больше ни слова, проводил меня в столовую.

После изысканнейшего обеда и хорошей сигары я, естественно, снова пришел в самое приятное расположение духа и даже на все не слишком приятные проблемы, которые, увы, стояли передо мной, начал смотреть уже гораздо спокойнее, сдержаннее и трезвее.

Ну в самом деле, — развалясь в огромном мягком кресле, рассуждал я, — чего тут зря ломать голову? Существуют загадочный замок, загадочная женщина, загадочный управляющий, загадочные злодеи и не менее загадочные волки, Ян и еще один бог знает кто. Но еще существую я, вполне современный, относительно умный и образованный человек, которому волею обстоятельств выпало разобраться или же сломать себе зубы на всей этой галиматье. Так что нечего попусту пороть горячку, надо просто думать, думать и думать. И я стал думать.

И думал, пока не уснул.

А когда уснул, то увидел во сне женщину, Карла, волков и еще много всякой всячины, которая переплеталась в моем одурманенном сытной трапезой мозгу самым невероятным образом. Затрудняюсь детально вспомнить, что же именно причудилось, но когда в мою лодыжку собрался вцепиться своими острыми зубами огромный бурый волк, я отчаянно заорал и, задрыгав ногами, моментально проснулся.

Еще с минуту я сидел в предательском кресле, ошалело вращая глазами, а потом, проклиная собственную неумеренность, встал и поспешил на свежий воздух.

Погода меж тем несколько переменилась. Нет-нет, день оставался таким же солнечным и ясным, однако над землей словно нависла чуть заметная глазу ажурная сверкающая мгла, преломляясь чрез которую, все люди и предметы виделись теперь как в едва различимом тумане, отчего их контуры приобретали размытость и зыбкость очертаний.

Я вышел из ворот замка, которые весь день оставались открытыми, и не спеша направился к расположенной неподалеку маленькой деревушке, соломенные и черепичные (реже) крыши которой видел из окна еще утром.

Остановившись посреди широкой пыльной и, возможно, единственной деревенской улицы, я задумался, с чего начать свои поиски.

Конечно, самый простой и верный способ — пойти по домам и выяснить, кто из жителей этой ночью покалечился или может быть даже умер. Но, с другой стороны, этот способ был не только самым простым и верным, но и самым опасным — а вдруг я угожу прямо в лапы именно к тем людям, которые вчера хотели меня убить, да у них не получилось, а тут нате пожалуйста: я заявляюсь к ним сам, беззащитный, с одним только жалким револьвером в кармане. Нет-нет, так не пойдет, надо действовать по-другому. Но как?..

И вот, покуда я стоял посреди деревенской улицы и раздумывал, что же делать, судьбе вдруг, видимо, стало угодно сжалиться некоторым образом над моими мучениями.

Хлопнула дверь одного из домов, и на некрашеном крыльце показался толстый человек, явно не принадлежавший к местному населению. На нем был обыкновенного городского покроя, только, пожалуй, несколько старомодный черный костюм и такого же цвета шляпа. В одной руке он держал трость с массивным серебряным набалдашником, а в другой — небольшой саквояж. Лет ему было около пятидесяти.

Хотите верьте, хотите нет, но я сразу понял, что это удача, — не считая себя слишком уж хитроумным и проницательным, я тем не менее просто готов был поклясться, что толстяк этот — либо доктор, либо гробовщик. И то и другое, как вы понимаете, мне подходило.

Я мгновенно напустил на себя скучающий вид и вроде бы бесцельно пошел по улице, с таким, впрочем, расчетом, чтобы поравняться с ним как раз в тот момент, когда он выйдет из калитки. Прицел оказался точен, и шляпа моя, как и всякого, надеюсь, оказавшегося бы на моем месте воспитанного человека, вежливо заплавала в воздухе.

Толстяк с саквояжем молниеносно ответил тем же, и спустя минуту, стоя посреди разбитой и украшенной многочисленными рытвинами и ухабами улицы, мы уже вели достаточно светскую беседу.

Этот господин тоже высказал поразительно проницательное предположение, что я, должно быть, прибыл из столицы. Вынужденный признать правоту его умозаключений, я, в свою очередь, сказал, что думаю о нем. На тезис о гробовщике он только рассмеялся, подтвердив зато вторую догадку. Да, он врач, живет и практикует в городке, до которого с час езды в экипаже, и иногда лечит жителей окрестных деревень.

Потом мы друг другу представились, и доктор спросил о цели моей прогулки, на что я ответил, что цели никакой, собственно, нет, просто дышу свежим воздухом и наслаждаюсь сельской тишиной, потому что только вчера осуществил наконец-то долгожданный побег от всех, так сказать, благ цивилизации на, в каком-то смысле, лоно природы.

Он засмеялся и сказал, что блага цивилизации приходят и сюда — в Волчьем замке, к примеру, есть уже электричество. Я охотно поддержал тему прогресса, и доктор предложил мне проводить его до трактира, где он оставил бричку и намеревался теперь перекусить и пропустить стаканчик-другой перед хотя и не дальней, но все же дорогой.

Ну разумеется, я согласился, и через пять минут мы уже сидели за грубым, но чистым деревянным столом в небольшом, с низким потолком, однако довольно уютном помещении. От еды я, правда, сразу же категорически отказался, сообщив, что совсем недавно едва пережил грандиозный обед, но стаканчик-другой готов приветствовать всею душой. Тогда, немедленно просияв, мой новый знакомый велел хозяину подать сразу бутылку, чтобы не гонять потом его зря.

Хозяин подал, и я немало подивился, потому как никогда раньше не предполагал, что на свете существуют бутылки столь устрашающих размеров. Однако доктор успокоил меня, сказав, что винцо здесь слабенькое, кисленькое и служит лишь для освежения и взбадривания в жаркий летний день. В общем, по его словам выходило, что осенью, зимой и весною, а также летом, но в непогоду в этой деревне никто не пьет.

Кроме нас в трактире не было ни единой живой души. Хозяин, убрав со стола посуду после того как доктор расправился с обедом, ушел на кухню, и мы предались приятной беседе. В промежутке между вторым и четвертым стаканчиками новый друг расспрашивал меня о последних столичных новостях и сплетнях, а пятым и восьмым — я его, о заслуживающих внимания местных достопримечательностях.

Доктор сказал, что главная местная достопримечательность это, конечно же, Волчий замок. Он был построен в пятнадцатом веке, видел не одно нашествие мусульман, а лет восемьдесят назад был основательно реконструирован его тогдашним владельцем. Примерно в то же время был разбит и парк, проектировал который, кажется, какой-то итальянец.

Я заметил, что парк напоминает скорее некоторые сады Франции, на что доктор резонно заявил, что не видит никаких особых причин, которые помешали бы итальянцу спланировать и заложить парк во французском стиле. И я не нашелся, чем ему возразить.

Потом я, не слишком вдаваясь в подробности, рассказал о том, что произошло вчера ночью со мной по дороге со станции. Он искренне посочувствовал, сказав, что волков здесь, к сожалению, действительно много, не случайно и замок носит такое название, однако на людей они нападают редко, тем более летом. Может быть, нам встретились подранки, которые всегда отличаются особенно злобным нравом, а может, не найдя иной добычи, эта пара решила полакомиться лошадью?

Вино в бутыли убывало с катастрофической быстротой, и, опасаясь, что новый знакомец закажет еще и вторую, я поспешил спросить, с какой целью доктор приезжал сегодня в деревню. Видимо, кто-то заболел?

Он махнул рукой:

— Ерунда! Кобыла ударила кузнеца копытом в плечо, когда он собирался ее перековать. Трещина в ключице. Я наложил шину и тугую повязку, через неделю парень опять будет размахивать молотом…

Он говорил что-то еще, а я его уже не слышал. Я сидел и молча думал: кузнец… Меня хотел убить деревенский кузнец. Но за что?..

В "бутылке" оказалось ровно двадцать четыре стаканчика — итого на каждого по двенадцать. Когда я подсаживал несколько отяжелевшего доктора в бричку, мне в голову пришла вдруг странная мысль, и я спросил:

— Скажите, а в кузнечном деле не применяется часом… чеснок?

— Чеснок?!

— Да, чеснок!

С минуту доктор смотрел на меня так, как, должно быть, он смотрит на самых трудных своих пациентов, а потом снял шляпу и почесал лысоватый затылок.

— Да нет… насколько знаю, не применяется…

— А где применяется? — не унимался я.

— Где?..

— Вот именно, где?

Похоже, доктор был озадачен всерьез. Он наградил меня совсем уж профессиональным взглядом.

— Ну… по-моему, его едят…

— А кроме?

Доктор вдруг рассмеялся:

— Ах да, простите, и как я мог забыть! Невежественные крестьяне, кажется, до сих пор считают, что запах чеснока… — Он достал большой клетчатый платок и старательно высморкался.

— Что — запах чеснока? — в нетерпении вскричал я.

— Ничего. — Доктор взял в руки хлыст. — Отпугивает оборотней. Всего вам доброго и огромное спасибо. Я замечательно провел время.

— Я тоже, — вздохнул я. — Счастливой дороги.

Доктор слегка хлопнул по крупу своего невысокого упитанного конька, и тот, задрав хвост, чуть ли не с места пошел размашистой рысью. А я подождал, пока повозка скроется за углом, и, как говорится, направил стопы к замку. Вопреки обещаниям доктора, в голове изрядно шумело. Хотя, впрочем, возможно, и не только от вина.

С графом я встретился на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж замка. Он подозрительно посмотрел на меня и осведомился:

— Где это вы пропадали? Я уже начал беспокоиться.

Наверное, все же воздействие местного вина на человеческий, в данном случае мой, организм не ограничивалось каким-то одним признаком, потому что после преувеличенно ровной и бравой поступи, которою я доскакал от деревни до замка, у меня вдруг возникла настоятельная потребность вцепиться руками в перила, что я незамедлительно и проделал. Кроме того, сразу же став ужасно скрытным, я тотчас мысленно поклялся себе, что коль скоро начал секретное расследование, то о промежуточных результатах его не обязан ставить в известность никого, даже и графа.

Поэтому я только загадочно усмехнулся и на повторный вопрос товарища, где же это меня носило, гордо и таинственно прошептал:

— Не скажу.

Граф улыбнулся:

— Не обижайтесь, дорогой, но вид у вас сейчас как у возвратившегося с удачной прогулки кота. Однако берегитесь, здешние девушки очень красивы, а женихи у них ревнивы и отцы строги. Я, конечно, не имею в виду ничего дурного, но все-таки примите дружеский совет: амуры с местными чаровницами для приезжих чреваты порой не только тем, ради чего они обычно затеваются, но и зачастую вещами прямо противоположными.

— Ха! — презрительно сказал я. — Ха! — И в голове моей встал вдруг образ светловолосой женщины, со слезами на прекрасных глазах умоляющей не рассказывать никому о нашей с ней встрече.

И вот тут-то проклятое слабенькое, кисленькое и служащее исключительно для освежения и взбадривания в жаркий летний день местное винцо сыграло со мной очень даже злую шутку.

— Признайтесь-ка, — на свою беду засмеялся граф, — что вы нашли уже себе здесь какую-нибудь полногрудую и босоногую даму сердца с ромашковым венком на волнистых кудрях.

Я же негромко икнул и тихо сказал:

— Это вы признайтесь.

Граф недоуменно вскинул брови:

— В чем?

— В том, — по возможности внятно проговорил я. — В том, что сами давно нашли себе тут полногрудую даму сердца в волнистых кудрях, правда, кажется, без венка. А босоногая она или нет, я не разглядел.

— Что?! — изумленно воскликнул граф.

— Ничего! — игриво подмигнул я. — Знаем-знаем!

— Но я не понимаю вас, дорогой друг…

— А чего здесь непонятного, синьор Казанова? — Я снова тихонечко икнул. — Так что мне остается только от всей души вас поздравить.

— Но с чем?!

— Ладно-ладно! — Сейчас я казался себе самым проницательным и хитроумным гостем в мире. — С чем! Ну разумеется, с выбором. Да, должен признать, вкус у вас отменный, я сам не смог бы найти для вас лучшей будущей графини.

(Каюсь, тут я, видимо, все-таки несколько переборщил, но каяться в задний след, увы, всегда просто.)

— Графини?! — побледнев, с неподдельным ужасом вскричал мой бедный приятель.

— Ну да, графини, — подтвердил я и великодушно добавил: — Желаю вам всего самого наилучшего, и будьте счастливы! Правда, для этого, мне кажется, вам все же, наверное, потребуется сбросить, как это говорят, покровы тайны с вашей нежной страсти. А чего тянуть-то? — с пафосом промычал я. — Рано или поздно это ведь все равно должно было случиться.

— Что? Что должно было случиться?! — Граф в отчаяньи схватился за голову, а я обнял его ласково и сердечно.

— Ну, это, — сказал я. — Женитьба и прочее в том же духе. А потом, ваша светлость, теперь уже совсем скоро, пойдут дети, и все они тоже рано или поздно станут сперва маленькими, а после и большими графами и графинями…

Я не довел до эффектного конца свою проникновенную речь, потому что увидел вдруг его глаза. То были глаза безумца.

Сообразив наконец, что, похоже, действительно перегнул палку, я осекся. А граф тихо спросил:

— Надеюсь, вы можете объяснить, что кроется за вашими словами и откуда вы вообще взяли все то, о чем говорили с таким пылом и жаром?

Его странный тон, признаюсь, несколько остудил мои и в самом деле разгоряченные в тот момент мозги, и я вдруг почувствовал, что действие проклятого коварного вина понемногу улетучивается.

— Могу, — насупился я и прямо тут же, на лестнице, рассказал своему другу о двух встречах в темных закоулках замка с таинственной прекрасной незнакомкой.

Он слушал очень внимательно, не перебивая, и только когда я смущенно умолк, хмуро спросил:

— Значит, если я правильно понял, эта женщина утверждала, что кроме меня ни одна живая душа в замке не знает о ее существовании?

— Ну да… — рассеянно пробормотал я.

— И мы… — граф замялся, — с нею близки?

— Вообще-то, — признался я, — напрямую об этом она не сказала, но понять можно было именно так.

Он помолчал.

— И еще она просила вас уехать?

— Просила! Это была не просьба, а требование. И только когда я пригрозил, что расскажу обо всем вам, она вдруг ударилась в слезы.

С минуту молчали мы оба.

— Она вам понравилась? — неожиданно спросил граф.

— Ну что значит — понравилась? — дипломатично вздохнул я. — Я рассматривал ее только с позиций вашего близкого друга.

— Она красивая?

— Красивая, — кивнул я. — Но постойте, что-то не совсем понимаю…

Граф медленно положил мне руки на плечи и тихо, но четко произнес:

— Вы верите мне?

— Конечно, верю, — буркнул я. — С какой стати мне вам не верить.

— Ну так выслушайте и запомните: в замке нет ни одной женщины кроме восьмидесятилетней кухарки.

— Да, но…

— А красотку, которую вы только что так ярко и талантливо описали… — На мгновение он умолк. — Я не видел никогда в жизни.

Я был сражен наповал.

Глава IV

На следующее утро, слоняясь после завтрака без цели по коридорам замка и пытаясь еще раз хоть как-то осмыслить все, что стряслось со мной за последнее время, я совершенно случайно забрел в библиотеку.

В просторной, заставленной громоздкими шкафами со старинными книгами комнате, однако, был уже посетитель. Он сидел ко мне спиной, положив правую руку на массивный стол из мореного дуба, и что-то читал.

Стук двери заставил его обернуться — и я едва сдержал возглас неприятного удивления: этого человека я сейчас желал бы видеть менее всего. А впрочем, не только сейчас — кажется, я упоминал уже, что управляющий графа внушал мне какую-то необъяснимую робость и неприязнь, если не страх, хотя, говоря объективно, это был, без сомнения, красивый мужчина, с безукоризненными манерами и прекрасно образованный. Но страх был — и я ничего не мог с ним поделать.

При виде меня Карл медленно поднялся со стула, и я машинально отметил, что кровь сквозь повязку на его левой руке уже не проступает — значит, рана начала заживать.

Он холодно поклонился, я ответил тем же и решил по возможности с достоинством, так, чтобы это не выглядело трусостью, ретироваться как можно скорее. Однако управляющий сам стал вдруг поспешно собирать со стола и складывать в черную тисненую папку какие-то бумаги.

А я стоял как зачарованный и не отрываясь смотрел на нервные движения его тонкой, с длинными пальцами, холеной белой руки. А потом, совершенно неожиданно для себя, заговорил.

— Послушайте, — волнуясь, сказал я. — Если помешал вашим занятиям, — только скажите, и я тотчас уйду. Сюда я забрел просто так и потому…

Но он покачал головой:

— Нет-нет, я уже закончил свою работу, если это, правда, можно назвать работой, и меня ждут дела. — Голос его звучал сегодня довольно приветливо, хотя глаза были по-прежнему настороженны и холодны.

— Как ваша рука? — насколько мог участливо спросил я, но вопрос этот, кажется, ему не очень понравился.

— Ерунда, — процедил Карл сквозь зубы. — Уже почти не болит. Дня через два повязку можно будет снимать, и тогда…

Он умолк.

— Что — тогда? — Идиотский, конечно, вопрос — и управляющий, усмехнувшись, сверкнул глазами:

— Ничего. Тогда у меня опять будет две руки.

Я тоже деланно засмеялся, хотя понимал, что смех этот выглядит весьма глупо: собеседник не сострил, не пошутил, — но хоть как-то отреагировать на его слова я был вроде бы обязан — вот я и отреагировал: робким ржанием пока что начинающего, но в не столь отдаленном будущем вполне многообещающего кретина.

Карл продолжал укладывать свои бумаги в папку, а я все стоял посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу как провинившийся школяр. Нет, вольно или невольно, но этот странный человек определенно обладал способностью воздействовать на окружающих, хотя, насколько я успел уже обратить внимание, ни граф, ни его слуги вроде бы не испытывали перед управляющим чувств и эмоций, подобных моим.

Когда папка была завязана, Карл неожиданно спросил:

— Ну и как вам наш замок?

Про себя я автоматически отметил это "наш", а вслух сказал:

— Он изумителен. Я даже представить себе не мог, что где-либо сохранилось еще нечто подобное. А правду говорят, что ему пятьсот лет?

— Да, около того, быть может, чуть больше или меньше. О, он многое повидал на своем веку, этот Волчий замок… А кстати, вам известно, почему он носит такое романтическое название?

Я пожал плечами:

— Мне сказали, что в округе всегда водилось много волков. Возможно, из-за этого?

— Возможно, — кивнул Карл. — Но возможно, и нет. То есть, не совсем из-за этого. Вы, без сомнения, знаете о великом сражении при Мохаче, когда янычары и акынджи Сулеймана одержали победу, принесшую нашей многострадальной родине столь неисчислимые беды?

Я все же не удержался:

— Нашей?!

Но он, казалось, не обратил на мою реплику никакого внимания и продолжал:

— Так вот, сударь, после Мохачской битвы один из возвращавшихся домой отрядов турок наткнулся по дороге на тот самый замок, в котором мы с вами имеем удовольствие сейчас пребывать.

— И что же?

Карл подошел к окну и протянул здоровую руку вперед:

— Видите холм?

— Вижу.

— На нем стоял шатер Ибрагим-бея, командира отряда, родственника самого султана, и над ним развевалось зеленое знамя пророка.

Я невольно на секунду представил себе поле, усеянное мусульманскими воинами, огни сотен походных костров, ржание тысяч лошадей…

— Нет-нет. — Карл улыбнулся одними губами. — Это не выглядело так уж величественно. Если верить средневековым хронистам, — а не верить им у нас оснований нет, — турок здесь было человек триста, не больше. Хотя, разумеется, триста прекрасно по тем временам вооруженных, обученных и, будем объективны, несколько одержимых воинов представляли собой известную опасность для замка, под защиту стен которого сбежались мирные жители едва ли не всех близлежащих деревень.

Управляющий внезапно замолчал, и я робко спросил:

— А что было дальше?

— Дальше?..

Карл подошел к одному из шкафов и после недолгого раздумья снял с полки какую-то старую книгу, открыл на середине и внимательно посмотрел на меня своими серыми, почти бесцветными глазами.

— В этой книге собраны весьма любопытные документы, имеющие интерес не только для историков, но и… Впрочем, если прочтете — поймете все сами, а мне, простите, необходимо отлучиться — дела.

Управляющий вышел, оставив меня одного, и я взял книгу в руки. Текст, очевидно, был адаптирован, потому что особых трудностей для понимания не доставлял, за исключением нескольких небольших лакун, связанных, как указывалось в сноске, с неважной сохранностью оригинала на момент издания книги в 1801 году.

И я начал читать.

"… Не по указу господина моего, но лишь по велению собственного сердца и разума, решился я, недостойный раб Божий, поведать, очищения духа ради и в назидание потомкам, то, что волею высшего промысла выпало мне узреть и восприять чрез посредство других чувств моих…

…радоваться иль горевать, что досталась мне чаша сия, — но думаю, что Господь не случайно остановил Свой роковой выбор на ничтожнейшем слуге Своем…

…переоценил ли Он силы его, потому что медленно, но неотвратимо, — скрывая от людей, я это чувствую и ощущаю, — идет Враг, он близко, и скоро уже не будет у меня ни сил, ни желания, чтоб рассказать о том, что видел я и познал в лето грозного нашествия нечестивых псов бича всего христианского мира Сулеймана.

Трепещу и печалюсь, ибо… но всяк есть частица Его. И вот в лето тысяча пятьсот двадцать шестое от Рождества Христова ниспослал нам Всевышний тяжкие испытания — осадили наш замок дикие конники Ибрагим-бея, и семнадцать дней и ночей стояли они у ворот, и пытались забраться на стены с невеликими для себя потерями.

Защитники крепости являли чудеса храбрости и отваги, но исход был предрешен — в замке кончалась вода, а колодец отравил неизвестный предатель. Напрасно денно и нощно возносил я молитвы Господу — от жажды мучительной смертью начали умирать дети и старики, а самые сильные воины стали беспомощны и слабы, и уж не держали их руки меча, и не было силы у них натянуть тетиву.

И тогда, отчаявшимся в милости Господа и видящим страданья невинных людей, безумие овладело мною, и в ночь полной Луны, когда ее белый диск воцарился над миром, я вышел один на крепостные ворота и, сотворив неправедное знаменье, призвал на помощь Врага Его, коль сам Он не может или не хочет защитить бедных чад Своих от бешеных собак Сулеймана.

И было так…

И почернело без того черное небо, и пропали на нем сразу все звезды. Только одна лишь Луна продолжала светить над моей головой, но и на нее вдруг надвинулись серые тучи. Ветер завыл, хотя до того кругом было тихо, и закачались, застонали в лесу вековые деревья.

…ужасом, стоял я под черным небом, и с дрожью и трепетом я понял, что вера моя в Него стала меньше и слабее веры во Врага Его…

Тем временем в лагере турок заржали испуганно кони, и забегали у костров янычары, объятые непонятной тревогой, и завыли приставшие к отряду неверных бродячие лютые псы…

А я все стоял и все звал Врага Его, и тогда небо вдруг раскололось, и посыпалися на землю кометы и звезды, а люди по обе стороны стены замерли как пораженные громом.

…самое страшное… Заскрипели, зашелестели могучие старые дубы и вязы — и вышли из лесу. И были у них вместо рук и ног сучья и корневища, и приближались они медленно, но грозно к туркам, а те стояли бессильные как старцы, взирая с ужасом на воинство лесное, и не могли даже сдвинуться с места.

А потом с крон зеленых исполинов слетели тучи воронов. И стали огромные черные птицы летать над неверными и клевать им глаза, и падали те наземь с разодранными глазницами, и текла ручьями кровь по их головам.

И видел я, как один янычар, стряхнувши с себя наважденье и страх, выхватил саблю и ударил великана лесного. Покачнулся, застонал тот, но другие деревья подхватили его, поддержали, а потом сучьями, как руками, сорвали с несчастного турка одежду и, вырвав все внутренности, обвили и обмотали дымящимися кишками истекающую зеленою кровью глубокую рану собрата…

И завыл, заверещал тогда весь лес… И полезли из чащи люди — не люди, звери — не звери. Шли, летели, ползли и шипели твари гадкие, страшные, смрадные, многорукие и многоногие, хвостатые и трехглавые. Одни изрыгали пламя и дым, другие когтями медными разрывали на куски обезумевших от дикого ужаса турок, а третьи отгрызали им головы и подбрасывали высоко в раскаленное жаркое небо…

Объятый страхом и потрясенный, стоял я на стене замка и смотрел на творящееся внизу. И таким был мой страх, что стал снова молить я, молить теперь Господа вмешаться и остановить дьявольский шабаш, который разворачивался на глазах моих.

Но было поздно… С неба раздался вдруг громоподобный раскатистый смех, сверкнула молния, и костры запылали еще жарче, точно кто-то невидимый подбросил в них дров…

И выскочили из чащи большие бурые волки, и вышли черные медведи с зубами человечьими и стали рвать и ломать воинов Ибрагим-бея. Сам он повержен был чудищем трехглазым, ужасноликим, и вырвало чудище из груди его сердце и тут же, жадно урча, проглотило. И лились по земле реки крови, и лежали повсюду бездыханные, изувеченные тела турок, а звери, и гады, и нечисть лесная их пожирала.

И когда не осталось в живых никого из неверных, обратили на меня горящие огнем взоры все собравшиеся у стены упыри, волки и ведьмы и стали кричать:

— Он! Это он нас позвал, господине! Он — твой!..

И раздался тогда страшный гром, и черная туча в мгновение ока накрыла всю землю, а когда она рассеялась, возле стен уже не было никого, кроме обглоданных мертвецов. Деревья ушли, и все чудища ушли, и только рыскали вокруг замка черные медведи и бурые волки…"

Далее, видимо, шел изрядный пропуск, а заканчивался документ так:

"… жду, он уже близко, а значит, и близок конец мой. Ради женщин, стариков и детей вступил я в союз со Злом, отринув Господа Нашего, и расплата теперь близка. Я спас людей, но кто спасет меня?..

Написано собственноручно капелланом замка отцом Иоахимом в месяце октябре лета одна тысяча пятьсот двадцать седьмого от Рождества Христова. Амен".

В примечании же было сказано, что отец Иоахим в декабре того же года был до смерти загрызен сторожевыми псами владельца замка. И всё.

Я отложил книгу и какое-то время сидел неподвижно. Я был заинтригован, озадачен и растерян. Нет, ну действительно, как отнестись к прочитанному? С одной стороны, передо мной была жуткая и красивая старинная легенда, но с другой… С другой, сидя четыре столетия спустя в том же самом замке и глядя в окно на то самое поле, где, если верить документу, и произошли все описанные в нем кошмары, я почувствовал себя крайне неуютно.

В коридоре послышались мягкие, торопливые шаги, и в комнату вошел управляющий.

— Ну что, прочли?

Я кивнул:

— Прочел.

Карл стрельнул в меня молниеносным взглядом, но тут же опустил глаза.

— И как вам, понравилось?

Я пожал плечами:

— Любопытная сказка.

Управляющий усмехнулся:

— Сказка?..

— А что же еще? — простодушно спросил я. — Ведь нe станете же вы утверждать, что все описанное здесь случилось на самом деле?

Он неопределенно покачал головой.

— Не берусь утверждать насчет всего, но что-то, согласитесь, тут все-таки было.

— Да что именно?

— Не знаю, однако мне абсолютно точно известно, что вон за тем оврагом были зарыты в землю трупы погибших турок. Там до сих пор находят старые кости и оружие. К тому же, как вы понимаете, даже самые невероятные предания и легенды не рождаются на пустом месте. Они всегда имеют под собой хоть какую-то, но реальную почву.

— Допустим, — вздохнул я — спорить не слишком хотелось. — Но все же какую реальную почву вы видите здесь? Священник продал, так сказать, душу дьяволy, и тот исполнил его просьбу, наслав на турок своих подручных?

— Ну, это, по-моему, слишком уж буквальное толкование письма злосчастного капеллана, хотя… если вдуматься, определенная связь между его содержанием и тем, что говорится в примечании, возможно, и имеет место.

— То есть?

— Ну видите ли… Вы обратили внимание на те части текста, где фактически открыто сказано, что отец Иоахим заключил договор с князем тьмы и теперь приходит время платить по счетам?

— Да, конечно.

— А не сопоставили эти строки с содержанием примечания?

Я засмеялся, хотя, боюсь, не слишком весело.

— Но позвольте, там сказано лишь, что капеллана разорвали собаки.

— Заметьте, собаки хозяина замка.

— И что же?

— А то, что они, без сомнения, отлично знали беднягу, видели его постоянно в течение многих лет, возможно даже получали корм из его рук и вдруг…

— Несчастный случай, — сказал я.

Он нахмурился:

— Несчастный случай? Вероятно, но дело в том… Между прочим, в свое время я немного интересовался природой некоторых, скажем так, таинственных явлений. Прочел кое-что по этому вопросу и…

— И?

— Узнал, что собаки, — животные вообще, но собаки в особенности, — очень чутко реагируют на… — Он несколько замялся.

— Появление нечистой силы, — докончил я за него. — Вы это хотели сказать?

— В общем-то, да.

— Ну и что же такого "нечистого" почуяли собаки в отце Иоахиме?

Карл пристально посмотрел на меня своими блеклыми серыми глазами:

— Они почуяли в нем зверя.

— Что?!

— Они почуяли в нем волка, сударь, — медленно повторил управляющий, — и разорвали на куски, как это сделала бы любая уважающая себя свора волкодавов. Замковый священник стал превращаться в волка, и собаки первыми почувствовали это.

— Ха! — только и смог произнести я. — Шутите?

— Шучу, — сказал он. — Разумеется, шучу. Конечно же, вы правы — должно быть, это был ужасный, нелепый трагический случай, и псы, увы, по не известной нам причине, загрызли бедного отца Иоахима.

В голове моей роились сейчас сонмы запутанных и самых противоречивых мыслей. К чему он все это говорил? Сначала вроде бы изо всех сил пытался убедить меня в подлинности того, о чем было сказано в документе, а потом вдруг резко пошел на попятную. Почему?

И чем дольше я думал, тем все отчетливее приходил к выводу, что этот человек преследует вполне определенную цель и вообще никогда ничего не говорит случайно. Но что это за цель? Испугать меня? Смутить мою душу? Но ради чего? Ради чего? Этого я не знал.

Я встал и отнес книгу на место.

— Уже уходите? — поинтересовался управляющий.

— Да, пойду отдохну немного. — Мной была предпринята героическая попытка беззаботно улыбнуться, но сомневаюсь, чтобы из этого вышло что-либо приличное.

Я был уже у двери, когда Карл вдруг спросил:

— А как по-вашему, кто же все-таки убил турок?

— А по-вашему?

Карл немного помолчал и тихо сказал:

— Волки.

— Волки?!

Он утвердительно кивнул:

— Больше некому. Уверен, это была огромная стая голодных волков…

И я позорно бежал.

Пройдя в очередной раз несколькими коридорами, в переплетениях которых начал уже относительно неплохо ориентироваться, я подошел к двери своей, опять новой, спальни и достал из кармана ключ.

Отперев замок, слегка толкнул дверь, но она почему-то не поддалась. Тогда я нажал сильнее, но и это не принесло ожидаемого результата — дверь словно кто-то крепко держал изнутри.

Я вспомнил французский — студенческая привычка — и, уже как следует, надавил плечом. Мне удалось приоткрыть дверь сантиметров на двадцать, и, просунув (довольно неосмотрительно) голову в образовавшуюся щель, я увидел, что на полу, прислонившись спиной к двери, сидит человек.

Это был дворецкий.

— Эй! — позвал я, но он даже не пошевелился.

— Послушайте!..

И опять тишина.

— Вам плохо? — воскликнул я, протискиваясь через порог, и вдруг осекся — мутные глаза дворецкого были широко открыты, а на месте горла зияла огромная рваная рана, и кровь старика, капая из нее на грудь, медленно, но верно окрашивала его светло-голубую с золотыми позументами ливрею в ровный, неяркий темно-вишневый цвет.

Глава V

Когда полицейские уехали, я направился в гостиную, где, откинувшись на спинку кресла, живописно восседал мой приятель и угрюмо смотрел в ажурный лепной потолок.

Услыхав стук двери, он перевел мрачный взгляд с потолка на меня и буркнул:

— Ушли?

Я вздохнул:

— Ушли.

— Бедный старик… И что они у вас спрашивали?

Я вздохнул еще раз:

— Наверное, то же самое, что и у вас, только еще дотошнее — ведь именно я обнаружил труп, да к тому же в своей комнате. По-моему, единственное, чем инспектор не поинтересовался, так это фасоном и цветом моих носков.

Теперь вздохнул он.

— Простите, бога ради, дорогой друг, что по моей вине вы, ко всему прочему, оказались замешаны еще и в это. Я понимаю идиотизм, даже бредовость ситуации и моего положения в том числе — вызвал вас, поплакался в жилетку, а потом озадачил неизвестно чем. Но поверьте, большего, чем уже сказал, сообщить я не в состоянии — просто потому, что не знаю сам.

Я неопределенно покрутил головой и потянулся к резному ящичку с сигарами.

— Помилуйте, — сказал, выпустив изо рта клуб белого плотного дыма. — Я вас ни в чем не виню, поскольку выбор у меня был и сделал я его сам, добровольно. Так что давайте прекратим все эти взаимные реверансы и извинения, а попробуем лучше действительно разобраться в том, что происходит в замке. Хорошо?

— Давайте! — повеселел граф и тоже потянулся к сигарам. — Но скажите сначала, к какому же все-таки выводу пришел инспектор.

— По-моему, он сам еще толком этого не знает — странно все, очень странно. Но его помощник сказал, что одно можно утверждать почти наверняка: дворецкий был загрызен крупным зверем из семейства псовых.

Граф поморщился:

— Похоже, за час, проведенный в обществе полиции, вы, дорогой, уже неплохо усвоили ее лексикон.

Я улыбнулся:

— Это профессиональный лексикон, ваша светлость. Если хотите, в каком-то смысле даже научный.

Он махнул рукой:

— Да ладно! А выражаясь ненаучно, — дворецкого убила собака, так?

— Так. Собака… или волк.

— Волк?! — Граф нервно рассмеялся. — Но помилуйте, откуда же в замке взяться волку? Собака еще куда ни шло…

— Знаете, — сказал я, — с собаками тоже не все так просто, как кажется на первый взгляд. Случайно я оказался свидетелем разговора инспектора с подчиненным, и тот сообщил, что между крепко стиснутых пальцев правой руки покойного были обнаружены несколько шерстинок, простите, животного из семейства псовых. Их отдадут на экспертизу, и тогда что-то, возможно, прояснится. Да к тому же характер раны… Ведь у старика прямо-таки выдрано полгорла, а это характерно разве лишь для специально натасканных собак-убийц. Ваши такие?

— Господь с вами! — воскликнул граф. — Злые, конечно, но не до такой же степени.

— Ну вот видите. Нет, с собаками, повторяю, все далеко не просто…

(Мне в голову пришел вдруг старинный документ, который я прочел сегодня в библиотеке, и священник, погибший от собачьих клыков четыреста лет назад.)

— Ладно, можете не продолжать, — буркнул граф. — Я не хуже вас понимаю, что нормальный пес ни с того ни с сего не бросится на хорошо знакомого человека. Уж во всяком случае не задерет его насмерть.

— Вот именно, — сказал я. — К тому же ваши собаки, по-моему, — насколько я успел их узнать, — отлично выдрессированы и обучены, — настолько выдрессированы и обучены, что полицейские с помощью слуг самым тщательным образом осмотрели их и те даже не зарычали. Да, кстати, мнение инспектора однозначно: на шерсти ни одной из семи живущих в замке собак нет ни малейшего следа крови.

Граф какое-то время молчал, а потом словно выдавил из себя через силу:

— Я так и думал. Не верил, что это они. Но в таком случае, кто же?

Ответом были лишь мои разведенные до предела руки.

— Здесь вообще много неясного, — подумав, словами добавил я. — Крови из убитого вытекло ужас сколько, но пол в спальне абсолютно чистый за исключением нескольких капель у двери. А ведь несчастный должен был рваться, метаться, кататься по полу и наследить кровью где только можно.

— Это сказал вам инспектор?

— Нет, я додумался сам, но безусловно и его первая мысль была такой же — недаром он сидел чернее тучи. К тому же есть еще масса вопросов, ответов на которые, увы, пока нет. Это, конечно, плохо — что нет, я имею в виду, — но хорошо хоть, что есть сами вопросы, — раз они есть, можно надеяться, что рано или поздно ответы появятся тоже.

Эта довольно туманная, хотя и весьма многозначительная тирада произвела, очевидно, на графа впечатление, потому что после нее он посмотрел на меня как-то по-особенному и робко спросил:

— И что же это за вопросы?

Я по-ковбойски швырнул ногу на ногу.

— Ну например, каким образом таинственный зверь — я уж даже не говорю вошел, — а вышел из спальни, дверь ведь была заперта на ключ. Кстати, одно это уже говорит о том, что мы имеем дело не с трагическим случаем, а тщательно продуманным и спланированным убийством. Но мало того, дверь была еще и прижата изнутри телом покойного. Так кто же, спрашиваю я вас, мог усадить его у порога, и каким манером этот таинственный некто потом вышел?

Взгляд графа был, очевидно, полностью адекватен выражению моего лица.

— Но почему его обязательно кто-то был должен усаживать у порога? — спросил он. — Возможно, несчастный старик сам, из последних сил…

— … теряя последние капли крови, — подсказал я. — Возможно. Но где же тогда лужи этой самой крови, которыми был бы залит пол, ползи дворецкий через всю комнату, как вы замечательно выразились, господин граф, сам, да еще из последних сил?

Теперь приятель развел руками:

— Не знаю.

— И я не знаю, — сообщил я. — Но и это еще не все, есть и другие неясности. Где, например, следы борьбы? Я понимаю, что термин "борьба" носит в данном случае весьма условный характер, но не могло же в самом деле быть так, что бедный старик послушно уселся на пол у двери, потом к нему подошла загадочная собака, аккуратно откусила полшеи, а после не менее загадочный некто подставил, к примеру, тазик и собрал в него почти всю вытекшую из мертвеца кровь. Да там, мой милый, должен быть настоящий кавардак, разгром, однако вы видели сами — ничего подобного, в спальне идеальный порядок за исключением одной-единственной мелочи — трупа у двери. Сущая безделица, правда?

Граф покраснел — очевидно, этот разговор доставлял ему не слишком большое удовольствие. Мне, впрочем, тоже, но я никогда не краснею от природы. А может, и от воспитания. Короче, такой уж у меня организм.

— Ну ладно, и что же вы собираетесь предпринять в первую очередь? — спросил властелин Волчьего замка.

Я потянулся еще за одной сигарой и спичками.

— Пока только то, что уже, по-видимому, предпринял инспектор, — поговорить со всеми людьми, которые теоретически могли бы совершить это убийство.

— Так приступайте!

Откушенный кончик сигары лег в пепельницу.

— А я уже приступил.

— Что?! — Какое-то время граф ошалелыми глазами смотрел на меня, а потом вдруг расхохотался: — Да неужели же вы думаете, что это я убил своего слугу?

— Конечно, не думаю, — сказал я, — но мне нужно знать абсолютно точно, как вы провели нынешнее утро, с кем виделись, разговаривали, — для того, чтобы, сопоставив ваши слова со свидетельствами других обитателей замка, составить для себя максимально четкую картину: кто, где, когда и с кем сегодня встречался.

— Понятно. — Мой друг опять откинулся в кресле. — Ну что ж, пожалуйста, только, боюсь, мое сегодняшнее утро было столь бедно запоминающимися событиями, что я буду вам не слишком хорошим помощником.

— Неважно, итак?

— Итак, я встал довольно поздно, потому что вчера здорово намотался в городе, да и наш с вами разговор на лестнице, признаюсь, выбил меня из колеи и, несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.

— Это вполне объяснимо, — сказал я.

— Еще бы, — сказал он и продолжил: — Итак, я встал что-то около девяти, потом позавтракал…

— Один?

— Да.

— За столом вам прислуживал покойный?

— Да. Он сказал, что Карл завтракал в семь, а вы в восемь. Так с кем же еще было мне завтракать?

— Хорошо, продолжайте, прошу вас.

Граф пожал плечами:

— Да продолжать-то, собственно, уже и нечего. После завтрака я какое-то время сидел с бумагами в кабинете, потом пришел Карл, но ненадолго, а потом я опять остался один. Так что с алиби у меня не очень, верно?

Я кивнул:

— Верно. А зачем приходил Карл?

— Да все за тем же. Мы с ним уже вторую неделю занимаемся одним вопросом — я хочу получить разрешение на покупку нескольких участков пустующей земли…

Это меня интересовало не слишком, и я тактично зевнул, а он сразу же тактично замолчал.

— Ну что ж, — подытожил я. — Значит, до того как поднялся весь этот связанный с убийством шум, вас видели только двое — управляющий и сам дворецкий.

— Увы. — Граф одарил меня преувеличенно скорбным взглядом. — Но если бы, конечно, я знал, что случится такое, то непременно обзавелся бы десятком-другим свидетелей, которые и на костре поклялись бы, что видели меня где угодно, но только как можно дальше от злополучной комнаты.

— Ну еще бы, — улыбнулся я. — Однако поскольку вы не обзавелись десятком-другим верных свидетелей и вас видел, не считая покойного, один управляющий, ваша светлость, я выношу свой вердикт — невиновен.

— Благодарю, — поклонился граф. — И кто следующий, господин судья?

Я почесал затылок и затушил сигару.

— Думаю, прежде всего следует поговорить с Карлом. Я, конечно, знаю, как вы уважаете и цените своего управляющего, но для меня он пока что темная лошадка, уж извините. Может быть даже слишком темная.

— Да ради бога! — воскликнул граф. — Делайте все, что посчитаете нужным.

Я замялся:

— Правда, есть одно "но"…

— В чем дело, дорогой друг?

— Понимаете, Карл может неверно и превратно истолковать мои действия. Он же не в курсе наших с вами проблем и наверняка удивится, если я вдруг, ни с того ни с сего, стану его, грубо говоря, допрашивать. Хорошо еще, если только удивится.

— Я понял. — Граф сунул недокуренную сигару в пепельницу. — Хотите, чтобы я лично предупредил его о том, что вы желаете задать ему несколько вопросов?

— Вот именно, — сказал я. — Был бы очень признателен, тем более что если до этого моя роль здесь была весьма неясной и двусмысленной не только для окружающих, но и даже для меня самого, то теперь, по крайней мере, уж я-то знаю, чего хочу — найти убийцу, а точнее — организатора убийства дворецкого.

— Я понял, — повторил граф. — Думаю, что и Карл правильно поймет вас.

Он позвонил маленьким серебряным колокольчиком, и на пороге гостиной как из-под земли вырос огромный гайдук в лиловом кунтуше.

— Чего угодно вашей милости?

— Позови-ка, пожалуйста, господина управляющего, — сказал граф, и гайдук согнулся в поклоне.

Когда дверь за гигантом закрылась, я спросил:

— Это вы их так вымуштровали?

Мой друг засмеялся:

— Да что вы! Напротив, это они уже целый год муштруют меня своими манерами, ритуалами и прочим. Первое время я, знаете ли, вообще ходил по замку как по минному полю, едва сдерживался, чтобы не послать их всех с этим их этикетом куда подальше, но потом как-то смирился. Они сломали меня, честное слово. Нет, вы только представьте, что предки этих людей жили в замке на протяжении столетий! У них это уже в крови, понимаете? Помню, один раз вначале я по привычке хлопнул Карла по плечу, так он посмотрел такими глазами, будто я совершил что-то ужасно неприличное.

— А его предки тоже издавна жили в замке?

— О да. Знаете, тут, по-моему, даже какая-то многовековая драма: бедняга дворецкий мне однажды обмолвился, что очень давно здесь жил священник, который на закате лет — представляете! — взял да и согрешил с молоденькой служанкой. Уже после смерти того священника у девушки родился сын, который и стал прапрапра — не знаю уж сколько раз — прадедом Карла. Но Карл человек очень гордый, самолюбивый, а потому….

Скрипнула дверь, и граф осекся, но мне и так ясно было, что он хотел сказать.

В комнату вошел управляющий…

В комнату вошел управляющий, и граф поднялся ему навстречу.

— Дорогой Карл, — с чувством произнес он, — я прошу вас понять меня правильно, но дело в том, что…

— Этот господин желает учинить мне допрос? — Ни один мускул не дрогнул на бледном лице управляющего.

— Д-да… то есть, нет… Не совсем, Карл… — Граф был явно смущен, в то время как я почему-то вдруг напрочь утратил робость, которая еще совсем недавно овладевала мной при виде управляющего Волчьего замка.

— Да-да, Карл, — сказал я, — вы совершенно правы, но мне не хотелось бы называть это допросом — слишком грубо. Ваш хозяин в письме попросил меня разобраться кое в каких странных вещах, которые происходят в замке, потому я и приехал. Я не полицейский, если это вас беспокоит, просто люблю разные головоломки…

— Ну и как вам наша? — хрипло спросил Карл.

Я кивнул:

— Впечатляет. С фантазией и размахом. И что любопытно, порой мне, знаете ли, начинает даже казаться, что весь этот эффектный спектакль чуть ли не специально приурочен к моему приезду в замок.

— Помилуйте, дорогой друг! О чем вы?.. — пробормотал граф и осекся.

— Нет уж, простите, сударь, — вежливо, но твердо сказал я. — Поскольку вы меня вроде бы как наняли и снабдили соответствующими полномочиями, думаю, я вправе отныне говорить то, что считаю нужным?

— Да, конечно, однако… Знаете, я, пожалуй, пойду.

— Как вам угодно, — сказал я, и, бросив виноватый взгляд на управляющего, мой приятель поспешно вышел из комнаты.

Сидя в кресле, я молча смотрел на Карла. Он тоже опустился на стул и тоже молча смотрел на меня. Но недолго. Тонкие губы скривились в недоброй усмешке, и он медленно проговорил:

— Ну же, мистер Холмс, слушаю.

Я шутливо поклонился:

— Благодарю за комплимент, которого, естественно, не заслуживаю или пока не заслуживаю, и воспринимаю его исключительно в качестве благожелательного аванса. Надеюсь, этот, как вы выразились, допрос будет недолгим к взаимному нашему удовольствию и не обременительным для вас.

Итак, сударь, главное, что я хотел бы выяснить, — где вы находились примерно с половины десятого утра и до полудня. Думаю, дворецкий погиб именно в этот промежуток времени — около девяти тридцати он закончил прислуживать за столом господину графу, а без пяти двенадцать я обнаружил его в своей комнате уже мертвого.

Казалось, Карл побледнел еще сильнее, но я чувствовал, что не от страха, нет. Скорее всего, мой дебют в роли сыщика и предстоящий (каким бы словом это ни называть) допрос больно уязвили его самолюбие, и я понимал, что наживаю себе с этой минуты смертельного врага. Однако странное дело — уже говорил — душевный дискомфорт, который при общении с управляющим не покидал меня с того самого момента, как я впервые очутился в Волчьем замке, в какой-то миг вдруг улетучился, исчез, и я теперь без всякой боязни смотрел в его ледяные серые глаза. Похоже, он это почувствовал и оттого возненавидел меня еще больше.

Молчание затягивалось, и я повторил свой вопрос:

— Прошу, сударь, сообщить мне, где вы находились сегодня с девяти тридцати до полудня и где и с кем из слуг виделись в замке.

Он снова недобро усмехнулся:

— Боюсь, что не смогу быть вам полезен, мистер Пинкертон. В течение всего этого времени я сидел в библиотеке, в чем вы и сами могли, по-моему, убедиться.

— Да, — сказал я, — конечно. Только я могу засвидетельствовать ваше присутствие там часов с одиннадцати и до без четверти двенадцать. К тому же еще вы выходили минут на двадцать, усадив меня за чтение той старинной небылицы…

Стальные глаза Карла сверкнули грозным огнем, но он сдержался.

— Эти двадцать минут я провел в кабинете господина графа, — сквозь зубы проговорил он. — И господин граф, разумеется, может это подтвердить.

— Ну разумеется, может, — любезно согласился я. — А как насчет остального?

— Все остальное интересующее вас время я сидел в библиотеке.

— И тому есть свидетели, кроме меня?

— Нет, — отрезал Карл.

— То есть, вы хотите сказать, что с половины десятого…

— … и до двенадцати я работал в библиотеке, но этого, к сожалению, не может подтвердить никто, кроме самого дворецкого.

— Не понял, — сказал я.

— Когда я пришел, старик заканчивал уборку. А потом мы услышали звон колокольчика — его звал граф — и он вышел.

— Сразу же?

— Да.

— И больше не возвращался?

— Нет.

Мы оба замолчали, и молчание это длилось не меньше минуты. Карл встал:

— У вас есть еще вопросы?

Я развел руками:

— Только резюме. Итак, вы утверждаете, что все утро провели в библиотеке, ничего не слышали, никого не видели и никто не видел вас?

— Именно. Кроме дворецкого.

Мне показалось неслучайным это повторное упоминание о покойном в каком-то странном контексте, и я сказал:

— Понятно, что не вызываю у вас дружеских чувств, особенно теперь, но все же объясните, пожалуйста, что значит это ваше "кроме дворецкого"?

Он усмехнулся:

— Только то, что это и значит: сегодня утром меня не видел никто, кроме господина графа и старика.

— Выходит, алиби ваше…

— Выходит. — Карл взялся за ручку двери. — Я могу быть вам еще чем-то полезен?

— Увы, навряд ли.

Он холодно кивнул:

— Желаю всяческих успехов в ваших изысканиях, мсье Дюпен.

Я тоже холодно кивнул.

Захлопнувшейся двери.

Глава VI

Я бросил китайским рыбкам последний кусок хлеба, и они моментально растащили его по воде своими тупыми круглыми ртами. К пруду я пришел, чтобы немного развеяться после нескольких часов бесед с жителями замка, а заодно и привести хоть в какой-то порядок свои, далеко, впрочем, не мудрые, мысли.

Мне не хотелось бы утруждать себя и вас пересказом разговоров со слугами графа. Скажу только, что, совершенно не претендуя на какую-то сверхисключительную проницательность или же сверхпроницательную исключительность, я тем не менее почти готов был поклясться в том, что все они говорили правду, потому как каждый без малейшего труда и запинки, четко и ясно сообщил мне, где и кого утром видел. И все эти "показания" (я даже свел их потом для наглядности на листке бумаги в условную схему) указывали на то, что к смерти дворецкого люди графа никакого отношения не имели.

И вот я стоял на бepery пруда, который при свете предзакатного солнца был окрашен теперь в какой-то синевато-малиновый цвет, и думал о том, что самой подозрительной фигурой среди всех опрошенных является Карл, а самым вероятным временем совершения убийства — тот небольшой интервал, когда он ушел из библиотеки, заглянул в кабинет графа, а потом снова вернулся. Ни граф, ни я не помнили, к сожалению, точно, сколь долго управляющий в его случае — присутствовал, а в моем — отсутствовал, однако если все было действительно подготовлено заранее, Карл вполне мог успеть сделать свое черное дело минут за десять — пятнадцать. Каким именно образом — не знаю, но полагаю, что мог бы…

Не известно, сколько бы я предавался еще этим невеселым размышлениям, если бы за спиной вдруг не хрустнула ветка и не послышались легкие торопливые шаги.

Я обернулся — неподалеку стояла о н а, странная женщина с большими янтарными глазами, с которой я уже дважды встречался и, честное слово, совершенно не жаждал встретиться вновь.

Ее прекрасные золотистые волосы были мокрыми — видимо, совсем недавно женщина купалась, — и капельки воды еще блестели кое-где на гладкой матовой коже. (Естественно, в тех местах, которые не были прикрыты все тем же зеленым, плотно облегающим ее весьма незаурядные формы платьем.)

Я открыл было рот — и снова закрыл, не придумав, что бы такое сказать. А она почти бесшумно скользнула вдруг мне навстречу по мягкой бархатистой траве и остановилась буквально на расстоянии протянутой руки — в том, разумеется, смысле, если бы я, скажем, взял и надумал ее протянуть. Руку, конечно. И еще я обратил внимание, что женщина действительно (и как это его светлость догадались?) была босой.

— Добрый вечер, — сказала она своим нежным, чарующим голосом, и я, несмотря на все негодование из-за того, что чертовка выставила меня вчера перед графом в таком дурацком свете, не нашел ничего лучшего, чем глупо кивнуть головой и не менее глупо ответить:

— Вечер добрый.

Возможно, она ждала, что я скажу дальше, но я молчал как гурон, привязанный к столбу пыток какими-нибудь делаварами, и она продолжила сама:

— Ну и как вам в замке? Привыкаете?

Я кисло усмехнулся:

— Уже привык.

— Неужели?

Женщина внимательно посмотрела мне прямо в глаза, и у меня почему-то вдруг сразу пропала всякая охота шутить. И иронизировать тоже.

— Привык… — с трудом повторил я. — Вот только…

Однако она не стала дожидаться, пока я позволю себе договорить то, что хотел. А может, и не хотел.

— Вы о дворецком? — медленно произнесла странная женщина и кивнула: — Я уже знаю. Но что, собственно, в этом такого печального? По-моему, наоборот, вам и вашему другу следует только радоваться.

— Это еще почему?! — изумился я. — Погиб человек, а я должен радоваться?!

Она засмеялась:

— Так если бы человек…

— Что?! — взревел я. — По-вашему, несчастный старик…

— Конечно же, не был несчастным, — пожала красавица плечами, — и тем более человеком. Он был о б о р о т е н ь.

— Оборотень?! — только и смог выдавить я из себя.

— Ну разумеется, — мило улыбнулась женщина, — вы не ослышались. И с какой же, позвольте спросить, стати вы должны огорчаться, коль на этом свете стало одной тварью меньше? Хотя, впрочем, еще не стало — для того, чтобы эта гадина никогда больше не выползла на землю, нужно сделать еще кое-что…

Я стоял и, выпучив как китайская рыбка глаза, обалдело смотрел на нее. Один из последних лучей заходящего солнца, как говорят в таких случаях, коснулся ее волос, и я вдруг, совсем не к месту да и не ко времени, подумал, что она действительно хороша, хороша той необычной, загадочной красотой, которая не открывается взгляду с первой и даже, наверное, второй встречи, нет. Ощущение и понимание этой красоты приходит постепенно, накапливаясь исподволь и понемногу и взрываясь в какой-то совершенно непредсказуемый момент ослепительной вспышкой, столь ослепительной и молниеносной, что можно, кажется, даже и умереть, если не закрыть хоть на миг глаза, чтобы не быть испепеленным этим таким сладостным, но и таким смертельно-мучительным ураганом.

И я закрыл глаза… А когда снова открыл, она была уже совсем рядом — так близко, что я почувствовал на своей щеке ее легкое дыхание и, дабы не искушать понапрасну (хотя, впрочем, кто знает?) судьбу и не натворить (преждевременных) глупостей, резко шагнул назад и… оказался в воде.

Да-да, друзья, я оказался в воде, потому что стоял на самом краю травянистой косы и одного этого моего трусливого шага как раз хватило, чтобы ухнуть в пруд по колено. И вот теперь я тупо глядел то на свои ноги, то на виновницу моего падения, которая заливалась на берегу веселым заразительным смехом. Настолько заразительным, что через несколько секунд я и сам уже вовсю смеялся вместе с ней.

Потом я выбрался на берег, вылил из туфель воду и, быстренько соорудив небольшой костер — благо под деревьями, клонившими свои ветки к пруду, валялось много сухих сучьев, — уселся на траву и поставил туфли поближе к огню. Женщина присела напротив, обтянув колени своим зеленым, теперь каким-то мерцающим при свете костра платьем, и задумчиво подперла щеку рукой.

Все это время я молчал, потому что был совершенно потрясен двумя вещами: последними словами незнакомки и тем новым и невыразимо чарующим, что открылось вдруг в ее облике за миг до моего позорного падения в пруд.

Но долгое молчание не входило, видимо, в планы златокудрой ундины. Она подняла глаза к начавшему меркнуть небу, на котором стали уже загораться первые робкие звезды, и неожиданно тихо спросила:

— Так значит, вы не знали, что старик — убур?

Я вздрогнул от этого короткого, зловещего как удар топора слова, потому что вспомнил вдруг, что слышал уже его от Яна — прямо перед тем как мы с ним по дороге от железнодорожной станции к Волчьему замку подверглись нападению странных зверей.

— Убур… — медленно повторил я. — Убур — это значит оборотень?

Она кивнула:

— Да. Здешние крестьяне называют их так, наверное, уже тысячу лет.

— Но откуда же вам-то известно, что бедняга дворецкий был… гм… убуром? — скептически поморщился я.

Женщина неожиданно резко тряхнула головой, и копна ее пышных, уже почти совсем высохших волос нависла на миг над костром светлой тенью.

— Известно! — засмеялась она.

— В таком случае, — спросил я, — может быть, вы знаете и кто убил дворецкого? — Теперь в моем тоне сквозила уже неприкрытая ирония и ничего более, кроме лишь, пожалуй, невольного восхищения ею, что, разумеется, не имело прямого отношения к делу, но и испортить его, думаю, не могло.

— Конечно, знаю, — без тени смущения в голосе сказала женщина. — Его убил Карл.

— Карл?! — Я был не то чтобы очень уж поражен этими словами, так как в душе и сам склонялся к тому же, но она-то утверждала это столь уверенно и безапелляционно, будто видела все случившееся в моей спальне собственными глазами.

— Да, Карл, — подтвердила она. — Старый кровопийца давно с ним не ладил, и Карл, выходит, все-таки сумел взять верх. Понимаете, сударь, дело в том, что управляющий Волчьего замка тоже оборотень…

Я схватился за голову.

— Как! И этот тоже?!

— Тоже, — спокойно кивнула она. — Только Карл моложе и гораздо сильнее. Впрочем, моложе, это будет, наверное, не совсем точно. Просто я хотела сказать, что он живет в более молодом и сильном теле. У старика же, насколько мне известно, уже лет тридцать назад выпали все клыки, так что сами понимаете… — Она презрительно махнула рукой, а я поймал себя вдруг на совершенно идиотской мысли, что, действительно, без клыков любому уважающему себя оборотню или вампиру делать на этом свете абсолютно нечего.

— Вот именно, — сказала красавица, и я вздрогнул — неужели же и она, как Ян, может читать чужие мысли? А я ведь в ее присутствии успел уже минимум раз сто подумать не только о Карле, но и… Мой предательский взгляд снова упал на ее высокую, скрытую (или открытую) платьем не более (или не менее) чем наполовину грудь, и я невольно покраснел. Представляете? Я — п о к р а с н е л!..

— Ничего страшного, — лукаво улыбнулась незнакомка, — не смущайтесь. Я же все-таки женщина, и, как каждую женщину, меня это вовсе не оскорбляет, может быть даже наоборот.

"Ах, так значит, ничего страшного?.." — вихрем пронеслось в моем мозгу, но материализовать свои мысли в конкретные поступки я не успел.

— А вот этого делать не надо, поверьте, — покачала головой женщина, и я вдруг почувствовал, что не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. — Давайте-ка лучше поговорим о вас, — добавила она.

— Давайте-ка… — с трудом выдавил я, — поговорим…

— Зачем вы приехали в Волчий замок?

— Меня пригласил господин граф, — сказал я.

— Зачем?

Я было засмеялся, но она посмотрела таким взглядом, что я моментально отчеканил:

— В своем письме он написал, что в замке происходят странные вещи, и попросил разобраться, в чем тут дело.

— Понятно. Разобрались?

— Увы, только начал, — вздохнул я. — Хотя и за эти три дня успел уже узнать кое-что из того, чего, признаться, предпочел бы не знать совсем.

Она сорвала длинный тонкий стебелек какой-то травинки и задумчиво провела им по обнаженной руке. Разумеется, своей.

— Карл вас ненавидит, — тихо сказала она.

— Знаю, — сказал я. — Но ради бога извините, мне все-таки очень трудно всерьез отнестись к некоторым вашим словам.

— Каким именно? Что Карл вас ненавидит?

Я невесело усмехнулся:

— Вот как раз насчет этого никаких сомнений, но остальное — все эти упыри, оборотни…

Женщина бросила травинку в огонь.

— Вы меня удивляете! Сами поистине чудом ушли из их лап, а заставляете как ребенку втолковывать очевидное.

— Вы имеете в виду…

— Да, ту ночь, когда вы с Яном ехали в замок. Ведь он же предупреждал об опасности, а потом и сами вы встретились на дороге с убурами, но все равно упрямо продолжаете считать, что это были волки.

В голове моей поплыл туман.

— Но это действительно были волки! — отчаянно крикнул я.

— Это был Карл, — глухо произнесла незнакомка. — И еще один оборотень, пока что мне не известный. Возможно, самка…

Волосы на моей голове встали дыбом.

— Нет-нет! — воскликнул я. — Этого не может быть! Я вам не верю! Кто вы такая? Я спрашивал у графа — он вас не знает!..

Женщина немного помолчала.

— Напрасно вы сделали это, — проговорила она наконец. — Но теперь уже не исправишь… Поймите, я не могу сказать вам, кто я, по крайней мере, пока. Но я ваш друг и графа тоже. И хватит, наконец, истерик!

Последние слова она произнесла жестко, почти грубо, но, наверное, именно это и было мне сейчас нужно. В общем, благодаря ее резкому тону я, как ни странно, вдруг успокоился.

— Ладно, — сказал я. — Ладно, допустим, я вам верю. Допустим, Карл — оборотень, хотя, право же, чтобы утверждать такое — я уж не говорю о… м-м-м… спорности самого факта существования оборотней и другой нечистой силы, — требуются весьма веские доводы.

Она фыркнула:

— С вами совершенно невозможно разговаривать! Я не собираюсь утруждать себя перечислением многочисленных доказательств того, что оборотни, вампиры и прочая нечисть действительно существуют, так что поверьте уж на слово. А что касается Карла… — Она провела рукой по лбу. — Ну разве вам самому не показалось странным и подозрительным увидеть управляющего с перевязанной рукой буквально через каких-нибудь полчаса после того, как один из нападавших на вас вервольфов с воем убежал на трех лапах?

Я подозрительно покосился на ундину.

— Слушайте, ну откуда вы все это знаете?

Уголки ее чуть влажных губ дрогнули:

— Неважно. Я знаю не только это, но и многое другое, например, то, что позавчера ночью Карл едва унес ноги из комнаты, в которой лежала огромная связка чеснока. Я права? Было такое?

— Было, — вздохнул я, — было. А потом мне сказали, что оборотни не выносят чесночного запаха.

Она кивнула:

— Вам правильно сказали, отвращение к чесноку — едва ли не самый простой и верный признак, по которому их можно отличить от обычных людей. Хотя и не всех: дворецкий, например, был совершенно не чувствителен к запаху чеснока.

— Понятно, — сказал я. — Иначе как бы он мог служить дворецким.

Женщина потянулась к куче хвороста и бросила в огонь несколько сухих сучьев. Из-за этого ее грациозного движения я вновь невольно заострил внимание на некоторых особенностях покроя зеленого платья, а заодно и — куда уж тут денешься — наиболее выдающихся компонентах ее пышной, но гибкой и стройной высокой фигуры.

Она шутливо погрозила пальцем:

— Прекратите, это уже слишком! Вы не должны больше на меня так смотреть.

Но я взбунтовался:

— А как, по вашему, я должен больше на вас смотреть? И вообще, — храбро заявил я, — нельзя требовать от нормального человека сверх того, что он в состоянии вынести. Притом имейте в виду, что не я звал вас — вы сами пришли. Так что, дорогая, выбирайте одно из двух: либо я и впредь буду продолжать глядеть куда и когда захочу — не выходя, разумеется, при этом за рамки приличий, либо, ей-богу, лучше уйдите — спокойнее будет и вам и мне. А хотите, уйду я?

Она рассмеялась:

— Нет, сидите! Мы не обо всем еще переговорили, так что придется мне, видно, терпеть.

— Вот и терпите. — В тот миг я, честное слово, очень гордился собой. — И ответьте уж заодно, пожалуйста, на два вопроса, это очень важно.

Женщина снова подперла щеку рукой.

— Задавайте.

— Вопрос первый… — Я подергал себя за кончик носа. — Каким образом был убит дворецкий?

— Но это же очень просто, — пожав плечами, сказала она и посмотрела на меня как учитель на нерадивого ученика, который не знает, сумме чего равен квадрат гипотенузы. — Карл вошел в комнату, обернулся волком и загрыз своего недруга, выпив у него к тому же всю кровь. Потом он усадил мертвеца у двери и вороном вылетел в окно. А в парке снова превратился в человека, быстро вернулся в замок, поднялся на второй этаж и запер дверь спальни на ключ. Вот и все.

— Действительно элементарно, — пробормотал я. — И что ж я раньше не догадался. Но как вы можете так спокойно об этом говорить?

Она пожала плечами:

— Привычка… — И, помолчав, добавила: — Вы тоже скоро привыкнете, если… останетесь живы, конечно.

— Спасибо над добром слове! — Я был просто потрясен такой обезоруживающей откровенностью, а она как ни в чем не бывало продолжала сидеть, задумчиво глядя на кроваво-красные языки огня и даже улыбаясь время от времени каким-то своим, тайным, не ведомым мне мыслям.

Я тактично закашлялся, и женщина вздохнула:

— Ну и какой же второй вопрос?

Кашель как рукой сняло.

— Если уж, милая, вы такая всезнающая, то скажите, кто и почему хотел убить меня в самую первую ночь пребывания в замке?

Она подняла глаза.

— Это была ошибка. К вашему сведению, в деревне есть люди, которые если еще и не уверены полностью, то уж во всяком случае догадываются об истинной сущности Карла. А он, между прочим, как раз за день до вашего приезда перебрался в комнату в другом крыле замка…

— Из той, которая так любезно была предоставлена мне? — докончил я.

Женщина кивнула.

Я сжал кулаки.

— Мерзавец! Выходит, он знал?..

— Что вы приедете? Конечно, знал. Возможно, от графа, который, к несчастью, во всем ему доверяет. Но если даже граф и держал до поры до времени ваш приезд в Волчий замок в секрете, Карлу не составило бы большого труда узнать все, что бы он ни захотел.

— Так значит, эти вилы предназначались управляющему… — проговорил я.

— И чеснок тоже.

Но я ее уже почти не слушал, думая о своем. Признаюсь, известие о том, что не я был истинным объектом покушения, доставило мне хотя и небольшое, но все-таки ощутимое удовлетворение.

Женщина вдруг резко встала:

— Мне пора.

— Постойте! — Я тоже вскочил. — Но…

Она отрицательно покачала головой:

— Сегодня я больше ничего не скажу, и не пытайте. Главное вы узнали, а остальное… — Она снова тряхнула гривой пышных волос. — Всему свой срок. Надеюсь, у вас достанет ума и сообразительности не говорить никому о том, что услышали от меня. Вам просто не поверят, а проклятый оборотень насторожится и может пойти на все.

Я невольно поежился.

— И что, может даже?..

Она усмехнулась:

— Убить вас? Вы это имели в виду? Разумеется, ему очень хотелось бы, уже и сейчас, но, по-моему, он решил сначала посмотреть, как далеко вы зайдете в своих поисках. И потом, Карл не учел одну маленькую деталь.

— Какую еще деталь! — почти простонал я.

Загадочная незнакомка улыбнулась:

— Карл не знает, что я снова пришла…

— Да кто же вы, господи! — закричал я, однако она, в который уже раз, отрицательно покачала головой.

— Всему свое время.

— Но скажите хотя бы ваше имя!

— Мое имя?.. — Женщина на мгновение умолкла. — Ну, если уж вам это так необходимо… можете звать меня… Лорелеей…

— Лорелея, — прошептал я. — Лорелея…

И вдруг сзади раздался шум шагов и собачий лай. Я оглянулся — из кустов выскочил большой лохматый пес, а следом показалась высокая фигура хозяина замка.

— Вот вы где!..

Я, как недавно в коридоре, рванулся было, чтобы прикрыть женщину собой, но совершенно напрасно — ее уже не было, она снова исчезла, растаяла, только на сей раз не в стенах мрачного замка, а посреди вечерней тишины окаймленного тростником и ракитами, поросшего лилиями и кувшинками старого графского пруда.

Глава VII

По дороге к замку граф шел молча, и мне не понадобилось какого-то шестого чувства или сверхчеловеческой проницательности, чтобы догадаться: его светлость явно не в своей тарелке. На вопрос же о причине столь дурного расположения духа товарищ бросил на меня быстрый, кажется даже несколько виноватый взгляд и вздохнул:

— Видите ли… Видите ли, дорогой друг, дело в том, что приехал инспектор.

Я вздрогнул.

— Вот как?

— Да, и он… — Граф снова замялся. — Очень хочет встретиться с вами.

Я остановился.

— Зачем? По-моему, в прошлый раз он имел достаточно времени выяснить, что я знаю об этом преступлении, а чего нет.

Граф смущенно потупился, и стало понятно, почему моя скромная персона вдруг вновь потребовалась полиции.

— Ясно… — процедил я сквозь зубы и в сердцах пнул ногой попавшийся по дороге мухомор.

— Понимаете, — огорченно развел руками граф, — час назад из города привезли тело дворецкого, и инспектор приехал тоже. Ни с того ни с сего он снова стал расспрашивать, не произошло ли за время его отсутствия в замке чего-либо необычного, и я…

— И вы? — сурово посмотрел я на обладателя славных древних стен и остатков подъемного моста.

— И я признался ему, что попросил вас и вы… тоже ведете здесь в некотором роде расследование. Разумеется, неофициальное.

— Ну разумеется! — Я пнул второй мухомор.

— Но бога ради, не сердитесь! — воскликнул граф. — Вы просто поделитесь с инспектором какими-нибудь своими соображениями — если, конечно, они у вас уже есть, — а он — своими. Думаю, так будет гораздо больше пользы для общего дела, ведь правда же?

Однако поскольку я молчал, граф тоже умолк, решив, возможно, что я сержусь и демонстративно не желаю с ним теперь разговаривать. Но он был неправ, или, скажем так, не совсем прав — просто я шел и думал, как бы мне половчее исхитриться и выскользнуть из цепких лап полицейской ищейки с наименьшими для себя потерями.

Инспектор ждал в гостиной. При нашем появлении он поднялся с кресла, и мы обменялись официозным рукопожатием. Потом я тоже уселся в кресло, напротив него, выказывая всем своим видом неописуемую почтительность и безоговорочную лояльность к представителю власти, удостоившему меня на сон грядущий счастья лицезреть и слушать себя.

Почувствовав в чересчур уж верноподданническом выражении моей физиономии некий подвох, служитель Фемиды решил, видимо, сразу брать быка (то есть, меня) за рога. Его острое, худое лицо стало вдруг еще более худым и острым, он подчеркнуто сурово вздохнул и словно через силу выдавил из себя:

— Так-так, так-так, сударь… Выходит, вы решили заняться частным сыском?

Не говоря уже о просто хлещущем через край ироничном сарказме, эти его простые вроде бы слова были произнесены таким тоном, как будто я своим решением о занятии частным сыском нанес глубочайшее оскорбление не только ему лично, но и всему его ведомству и даже государству в целом.

— Решил, — скорбно пожал я плечами и тут же добавил: — Надеюсь, однако, господин граф сообщил вам, что инициатива была его?

— Сообщил, сообщил…

Выражение тощего лица инспектора было сейчас таким недовольным и кислым, точно он перед встречей со мной специально наелся одуванчиков или клюквы. Но веселить его в мои планы не входило.

— Ну а раз сообщил, — заявил я жестко и твердо, — какие тогда ко мне могут у вас быть претензии?

Полицейский осклабился.

— Могут, — едва ли не радостно заверил он. — Могут, сударь, и еще какие.

Я нарочито громко хмыкнул, точно говоря: ну-ну, посмотрим, и он тотчас же вновь стрельнул в меня моментальным, колючим как у хорька взглядом.

— Во-первых, милостивый государь, — важно произнес он, — вы находились на территории замка во время совершения преступления и, стало быть…

Жалкий плагиатор! Я протестующе заерзал в кресле, но он лишь смиренно развел руками:

— Ну отчего же вы так волнуетесь, сударь? Я ведь не сказал, что убийца — вы.

— Еще не сказали! — возмущенно фыркнул я.

Он кивнул:

— Да, еще не сказал, если вам будет угодно, верно. Поймите, я только имел в виду, что, пока следствие официально не закончится, все проживавшие на тот момент в замке лица для меня — потенциальные преступники. И вот один из этих, простите, потенциальных преступников изволит вдруг начать, видите ли, свое собственное расследование. Интересно, как отнеслись бы к этому вы, окажись на моем месте? Заметьте, я говорю пока что даже не с точки зрения закона, а — так, руководствуясь лишь чисто этическими и моральными критериями норм простого человеческого общежития.

Вот это класс! Честное слово, я как-то по-новому, с более пристальным вниманием посмотрел на своего облаченного в белоснежную тогу правосудия собеседника. В первую нашу встречу он был гораздо менее философичен и куда как более конкретен и приземлен.

— Ладно, — невольно улыбнулся я. — Ладно, а если взглянуть на мою, с позволения сказать, деятельность с позиций юриспруденции?

— Тоже хорошего мало, — снова кивнул инспектор. — Я что-то запамятовал, у вас есть официальные документы, дающие право на тот род занятий, который вы вдруг ни с того ни с сего начали практиковать?

— Нет, но…

— Ну и какие же в таком случае могут быть "но", сударь? По-моему, тут все ясно как дважды два.

— Постойте-постойте, — не на шутку заволновался я. — Мне почему-то кажется, что вы несколько передергиваете, инспектор. Я вовсе не занимаюсь подслушиванием чужих разговоров, не подглядываю в окна и замочные скважины, не ставлю капканов на тайных тропах…

Полицейский усмехнулся:

— А только разгуливаете повсюду с заряженным револьвером в кармане. С этим как быть? Наган образца 18.. года, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь…

— А разрешение на него у вас имеется?

— Имеется! — гордо заявил я. — Принести?

— Не надо, верю, — великодушно махнул рукой инспектор, и лицо его на какое-то мгновение приобрело ужасно сонное и ленивое выражение, словно бравый блюститель правопорядка утратил внезапно к моей скромной персоне всякий профессиональный и тем паче человеческий интерес. Увы, если бы на самом деле так.

— Послушайте, — проснулась вдруг снова полицейская лиса. — А что вам сказала она?

— Она?! — В первый момент я его, ей-богу, не понял, но зато уже во второй наградил почтенного господина графа взглядом столь дружеским и красноречивым, что его светлость моментально вжался в диван так, что более-менее заметными на фоне темной узорной обивки остались лишь кончики его ярко-пунцовых ушей.

— Да, она, — спокойно повторил инспектор. — Женщина, которая в коридоре замка сказала вам, что является… гм… любовницей… — И полицейский почтительно кивнул в сторону дивана.

Наверное, с полминуты, а может, и больше я молчал. Молчал, разумеется, для того лишь, чтобы придумать хоть что-нибудь в объяснение, кто же такая Лорелея и почему она, мягко говоря, разгуливает по Волчьему замку как по своему собственному дому. Однако надеюсь, для посторонних это молчание выглядело как искренняя попытка сообразить, что же все-таки уважаемому господину инспектору от меня нужно.

Наконец я усиленно потер лоб, затем поднял младенчески невинный взор сначала на графа, потом на инспектора и в итоге — развел руками.

— Женщина?.. — еле слышно промямлил я. — Какая женщина, господин инспектор? Любовница? А чья любовница, господин граф? Неужели же ваша?!

В одно мгновение его светлость подкинуло вверх так, словно старым диванным пружинам надоело вдруг исполнять свои многотрудные и многолетние обязанности и они внезапно взбунтовались.

— Что это значит? — пролепетал бедняга, возвратившись обратно. — Я… не понимаю вас, друг мой… Ведь вы же сами сказали, что видели женщину, которая сказала… — Он покраснел. — Что мы с ней… — И растерянно умолк.

Я весело рассмеялся:

— Ах, вот вы о чем! О, простите, дорогой, но то была всего-навсего шутка.

— Как — шутка?! — И уши и щеки графа стали уже багровыми.

— Да господи! — раздраженно пожал я плечами. — Ну пусть не шутка, назовите это как вам угодно. Пьяная фантазия, если хотите.

— Пьяная фантазия? — удивился инспектор.

Теперь я сделал вид, что покраснел.

— Увы. Сами понимаете, неловко рассказывать, но в тот вечер я, как бы это помягче выразиться, был несколько не в себе — да вы же помните, господин граф? И вот, встретившись со мной на лестнице, его светлость прошелся немного по поводу моего вида, сравнив даже, если не изменяет память, меня с котом, вернувшимся домой после удачной прогулки по крышам. Ну а я в ответ, честное слово, не со зла, а — так, чтобы немного поддеть старого товарища, — сплел байку про красотку, которую якобы встретил в замке и которая, по величайшему секрету, поведала мне, что у них с его светлостью тайный роман…

Граф глядел на меня круглыми как блин глазами, всю глубину выражения которых я никогда не смог бы описать вам, если бы даже и захотел. Полицейский чиновник угрюмо барабанил длинными костлявыми пальцами по подлокотнику кресла. Я же являл всем своим обликом необъятную вселенскую скорбь, тысячу, нет, миллион раз помноженную на раскаянье, смятенье, отчаянье и едва теплящуюся в моей еще не до конца заблудшей и пропащей душе надежду хоть когда-нибудь быть прощенным этими прекрасными и замечательными людьми.

— А вы, сударь, шутник… — скрипучим голосом медленно проговорил наконец инспектор.

Я тяжело вздохнул — какие уж, мол, теперь шутки, — и с видом раскаявшегося грешника уронил очи долу.

— Прошу простить, господа…

Граф резко встал.

— Думаю, мое дальнейшее присутствие здесь не слишком необходимо, господин инспектор, — глухо проговорил он. — И коль вы не будете возражать…

— О, разумеется! — Полицейский тоже поднялся, и теперь я глядел на них обоих снизу вверх. — Однако, если вы не против, мы поболтаем еще немного с вашим чересчур остроумным другом.

— Я не против. Я совершенно не против. — Граф круто повернулся на каблуках и быстро пошел к двери. У порога он обернулся, и из выражения его адресованного мне взгляда я, признаться, так и не понял, обиделся ли граф на меня за розыгрыш, в результате которого ему невольно пришлось предстать перед инспектором в невыгодном для себя свете, или же он уразумел все-таки мою игру и решил теперь хотя бы пассивным способом ее поддержать. Если так, спасибо ему и на том.

Мы остались одни, и инспектор вновь опустился в глубокое кресло, ни на секунду не переставая буравить меня своими маленькими глазками.

— Итак, сударь, — проговорил наконец он, видимо, вволю наупражнявшись в гипнотизме, — вы, значит, утверждаете, что никакой женщины не было и вы просто придумали ее, чтобы подшутить над господином графом?

— Вот именно, — грустно кивнул я, — утверждаю. Еще как утверждаю, дорогой господин инспектор.

— И готовы поклясться на библии? — последовал его стремительный укол.

Я потупился.

— Увы, пока только на коране. Мои алкогольные бредни ведь не являются еще, насколько понимаю, уликами в деле об убийстве дворецкого?

— Ну ладно… — довольно недружелюбно процедил он, а я вдруг подумал, что было бы неплохо попробовать хоть ненадолго забрать инициативу в свои руки, поскольку до сих пор наш диалог носил, по-моему, чересчур односторонний и неравноправный характер.

— Уважаемый господин инспектор, — торжественно произнес я, и он удивленно вытаращил свои холодные рыбьи глаза. — Уважаемый господин инспектор, — повторил я еще более проникновенно, — простите мне мою дерзость, но не могли бы вы просветить жалкого дилетанта, каким же все-таки образом был убит бедняга дворецкий?

Инспектор насупился, ожидая подвоха, но я смотрел на него так прямо и честно, что он в конце концов не выдержал моего открытого, простодушного взгляда, отвернулся и угрюмо буркнул:

— Точно еще не знаю; могу пока лишь предположить, что кому-то очень хочется направить следствие по ложному пути.

— В каком это смысле? — удивился я.

Суровые морщины на узком лбу полицейского немного разгладились, и продолжил он уже более дружественно:

— Понимаете, сударь, в уголовном мире существует бессчетное количество способов лишить человека жизни, и полный прейскурант здесь далеко не ограничивается традиционным набором применяемых преступниками средств — я имею в виду ножи, кастеты, самое разнообразное огнестрельное оружие, взрывные устройства, ну и прочее.

— То есть, вы хотите сказать, что старик был отправлен на тот свет каким-то редким, но специально предназначенным для убийств приспособлением?

— Совершенно верно.

— И каким же?

Инспектор замялся — возможно, прямой ответ на мой прямой вопрос являл бы собой разглашение некой служебной тайны. На его худом, в обычное время не слишком выразительном лице отразилась определенного рода внутренняя борьба, и наконец он снова заговорил:

— Этот случай, должен заметить, весьма нетипичен, почти уникален. Однако, порывшись в наших архивах, я обнаружил дело двадцатилетней давности, в следственных материалах которого говорилось о преступлении, совершенном очень любопытным, как вы только что изволили выразиться, приспособлением — устройством типа клещей, зажимная часть которых была искусно выполнена в форме собачьих или волчьих челюстей. Преступник сперва оглушил жертву, а затем сдавил ей горло этими "клещами" и не отпускал, пока несчастный не умер. Как по-вашему, такая рабочая версия подходит для объяснения смерти дворецкого хотя бы в качестве первоначальной гипотезы?

— А по-вашему?

Клянусь, я вовсе не собирался ёрничать, но инспектору, видимо, послышалась в моих словах издевка, и он мгновенно вспыхнул как порох.

— Что вы хотите этим сказать? — рявкнул он.

Я пожал плечами:

— Ровным счетом ничего, успокойтесь. Меня интересует лишь, какими еще экзотическими приспособлениями вы сможете объяснить отсутствие следов борьбы в спальне, кровавых пятен на полу и прочие нестыковки.

Полицейский сердито засопел, но я был неумолим, возможно даже нагл:

— И наконец главное. Известно, что двигало человеком, совершившим двадцать лет назад то изощренное убийство, о котором вы говорили?

— Да. — Инспектор воинственно выпятил сперва нижнюю, а потом и верхнюю челюсть. — Да, известно. Спасающийся от долговой тюрьмы повеса-племянник отправил таким образом на тот свет богатого, но страшно скупого и чересчур зажившегося на этом свете дядюшку, единственным наследником которого, к несчастью, являлся. Юный негодяй не пожалел последних денег, и по его заказу один слесарь с золотыми руками и сомнительной репутацией изготовил…

— Короче, главным мотивом того убийства были деньги, — перебил я. — Так, господин инспектор?

— Так, — кивнул он, — большие деньги.

— А раз так… Послушайте, что же двигало преступником в нашем случае? Почему несчастного старика убили столь же зверским способом, как и того бедного богатого дядюшку?

Инспектор нервно потер острый подбородок.

— Не знаю.

— Навряд ли у дворецкого водились деньги, — продолжал я. — По крайней мере, в таком количестве, что из-за этогo стоило бы пойти на убийство.

— Но может быть, месть… — пробормотал полицейский.

Я только в очередной раз пожал плечами — он сам не верил в то, что говорил, хотя если все, что поведала мне Лорелея об оборотнях, — правда, инспектор действительно был сейчас в шаге от истины… И вдруг я почувствовал, что мне н у ж н о, просто необходимо как можно скорее кончать этот бессмысленный, идиотский разговор. Ведь если я верю Лорелее — а признаться, сам еще не знал, верю ли или нет, — то мне и так уже известно в с ё; другой вопрос — что теперь делать? Но даже если я и не верю ей, то все равно нет абсолютно никакого смысла посвящать инспектора в содержание последней нашей беседы — тем более сейчас, когда я с таким трудом вроде бы почти убедил его в том, что загадочной женщины, о которой рассказывал граф, просто не существует в природе.

Но все-таки, верю или не верю?.. Вопрос этот точно раскаленной иглой кольнул меня вдруг в самое сердце. Ведь если Лорелея говорила правду, значит, я каждый день сажусь за стол рядом с кошмарным чудовищем, веду с ним более-менее светские разговоры и даже порой любезничаю в меру своего настроения и воспитания…

Бр-р!.. Я невольно передернул плечами, но это, к счастью, осталось не замеченным моим собеседником, всецело поглощенным в данный момент процессом откусывания кончика у графской сигары.

— С вашего позволения, — пробормотал полицейский, но я лишь рассеянно кивнул, потому что вспомнил вдруг слова Лорелеи о том, что Карл — не один…

Я невольно закрыл глаза, и тут мне почудилось, что из каждого угла гостиной, из-за каждой складки портьер на меня таращатся ужасные звериные рожи с длинными кривыми клыками, а в бездонном черном зеве камина так вообще прячется целый легион упырей и ведьм.

Испуганно открыв глаза, я вскочил с кресла.

— Что с вами? — Инспектор раскурил уже свою сигару и теперь удивленно смотрел на меня.

Наверное, я был бледен как мертвец, потому что, кажется, вся кровь отхлынула вдруг от моей бедной головы — со старинного, выцветшего от времени висевшего за спиной инспектора на стене гобелена на меня глядело строгое, словно предупреждающее о чем-то тонкое и прекрасное лицо Лорелеи.

— Послушайте-ка, вам правда плохо? — встревоженно повторил полицейский, и я точно очнулся от пугающего, тяжелого сна наяву.

— Нет-нет, — еле слышно пробормотал я и провел рукой по мокрому от ледяного пота лбу. — Уже нет… голова закружилась немного… Если вы не против, я, пожалуй, пойду отдохну…

— Идите! — воскликнул полицейский. — Конечно, идите, сударь!.. — Его тон был очень сочувствующим, а взгляд очень подозрительным и внимательным. Как лунатик, медленно и неуверенно двинулся я к двери, а он, после недолго паузы, добавил: — С нами приехал врач, если хотите, я попрошу, чтобы он…

И тут, не успев еще толком осмыслить последние слова добряка, я услышал в коридоре громкие шаги и не менее громкий и звучный голос:

— Инспектор! Инспектор!

Дверь гостиной распахнулась как от удара шквального ветра, и в комнату вихрем влетел румяный толстяк, с которым мы на днях так славно посидели в уютном деревенском кабачке.

— Инспектор! — громогласно произнес доктор. — Его светлость оказался столь любезен, что пригласил нас отужинать и переночевать в замке! — Тут его довольный и радостный взгляд упал на меня, и доктор воскликнул: — О, и вы здесь, мой юный друг! Рад! Очень рад! Однако что же мы медлим? Господин граф уже ждет в столовой. Прошу поторопиться, инспектор. И вы, сударь, идемте, быстрее!

Однако я не двинулся с места, а инспектор проворчал:

— Вам бы только поскорее за стол, Шварценберг. Не видите, что ли, человеку плохо!

Толстяк мгновенно посерьезнел.

— Требуется медицинская помощь?

— Нет-нет, — сказал я, — ничего не нужно, просто я несколько переутомился.

— Так значит, самое время подкрепить силы, — хохотнул доктор. — Идемте, друг мой, идемте!

— Нет, — покачал головой я. — Прошу извинить, но, с вашего позволения, я хотел бы прилечь.

Плотоядная эпикурейская улыбка вмиг слетела с пухлого лица доктора Шварценберга.

— Жаль, право же, очень жаль, сударь… Ну что ж. — Он энергично повернулся к инспектору: — Надеюсь, хоть вы-то здоровы и голодны, коллега?

Полицейский усмехнулся:

— Сейчас приду. Надо только у кого-нибудь узнать, что делать с покойником.

Глазки толстяка довольно сверкнули:

— Не надо ничего узнавать, я уже все устроил. Ваши люди накормлены и размещены, а тело, по распоряжению господина графа, отнесли в часовню, так что ваши служебные обязанности, милейший, на сегодня закончены.

Далее доктор без малейших церемоний схватил инспектора под локоть и потянул к двери. У порога он оглянулся и сочувственно вздохнул:

— Жаль, очень-очень жаль, молодой человек.

Я виновато развел руками:

— Увы, еще раз прошу простить, но сегодня из меня плохой и собеседник и собутыльник.

Они торопливо пошли по коридору, и сзади было очень забавно смотреть, как маленький толстый доктор уверенно тащит долговязого инспектора к, разумеется, великолепному графскому столу.

Глава VIII

Сон был тревожным, беспокойным и чутким, и потому, когда кто-то осторожно прикоснулся к моему плечу, я мгновенно проснулся и открыл глаза.

Сначала я никого не увидел, потому что за окном стояла кромешная чернота и в спальне было так темно, что даже при всем желании мне вряд ли удалось бы разглядеть сейчас и собственный нос. Потом я подумал, что, должно быть, мне причудилось, будто кому-то понадобилось меня будить, и снова закрыл глаза, но тут вдруг, совсем рядом с кроватью, раздался тихий, приглушенный стук, и очень странный, дребезжащий и визгливый голос едва слышно, но тем не менее ясно и отчетливо произнес:

— Вставай, ждут…

Однако же самое странное заключалось в том, что голос этот доносился снизу, так, если бы говоривший чуть ли не лежал на полу.

Я невольно поежился и, протянув руку, нащупал на тумбочке коробок спичек, но зажечь огонь не успел — середина комнаты стала вдруг наполняться каким-то голубым, идущим словно из ниоткуда светом, и что самое удивительное — свет этот, очерчивая собой бело-серебристый холодный эллипс, не более метра в высоту, не распространялся и не освещал ничего вокруг — лишь то, что находилось внутри него. А внутри…

Сперва я увидел едва различимые, полуразмытые контуры скрюченной то ли детской, то ли обезьяньей фигурки, но с каждой секундой контуры эти уплотнялись, обретали четкие очертания, и наконец, к немалому своему удивлению, если не сказать — ужасу, я разглядел стоящее рядом с кроватью маленькое, сгорбленное существо.

Ростом это существо, наверное, едва ли достигало мне до пояса, но самое поразительное — оно совершенно не походило на человека, хотя, без сомнения, именно оно позвало и разбудило меня минуту назад.

А впрочем, может, я и не совсем прав, потому что пропорции тела оно имело все-таки более-менее близкие к человеку — по крайней мере, очень и очень уродливому человеку. В общем, у этого удивительного создания было короткое туловище, маленькая, заросшая космами жестких волос голова и тонкие руки и ноги, напоминавшие конечности какой-то гигантской жабы или лягушки. Сходство это тем более усиливалось, что оканчивались сии "руки" и "ноги" четырьмя когтистыми пальцами, между которыми виднелись морщинистые перепонки. Туловище же ночного страшилища было покрыто грязно-зеленоватой с бурыми пятнами крупной чешуей.

Я сидел на постели и остолбенело смотрел на пришельца. Сияние же меж тем все усиливалось, и скоро уже создалось впечатление, что это маленькое чудовище находится внутри зажженного фонаря и, заключенное в его ослепительно яркую сферу, тщетно пытается вырваться из нее наружу.

Однако это оказалось не так. Приглядевшись повнимательнее, я понял, что судорожные телодвижения уродца, принятые вначале мною за попытку освободиться из светящегося мешка, на самом деле означали нечто другое — он таким образом передвигался: наступал одной ногой на край сферы — и она тут же, деформируясь в нужном направлении, словно перекатывалась вслед этим чудным шагам. Несколько таких "шагов" — и вот уже голубой шар застыл в полуметре от меня.

— Вставай… — снова услышал я тот же самый звеняще-надтреснутый голос, и взгляду моему внезапно предстало "лицо" удивительного ночного гостя (если только, конечно, э т о можно было бы назвать лицом), скрытое до того каким-то мутно-белесым маревом очень странного тумана.

Сквозь буйные заросли ниспадающих на узкий лоб волос я увидел огромные, непропорционально огромные для такого маленького существа глаза. Один был кроваво-красным, с большим вытянутым черным зрачком, а другой казался бы, наверное, неживым, если бы на месте темной впадины мертвой вроде бы глазницы время от времени не вспыхивал вдруг словно осколок блестящего зеркала, вбирающего в себя в яркий летний день режущие глаз до слез ослепительные солнечные лучи.

Я продолжал сидеть и не шевелиться — настолько был поражен этим кошмарным зрелищем. А когда зеленый карлик снова сказал: "Вставай, ждут", — я понял вдруг, что его тонкий как лезвие ножа безгубый рот при этом не открывался, в то время как слова настойчиво и бесцеремонно звучали в моем бедном мозгу.

Но тут, словно по мановению волшебной палочки, пелена окутывающего мое сознание тумана и страха рассеялась, и я, наоборот, почувствовал, как тело внезапно наполнилось пьянящей свежестью и силой. Я легко соскочил с кровати и поспешно начал одеваться.

Теперь меня почему-то уже не только не пугал, но и даже почти совершенно не удивлял этот фантастический визит. Я будто летел сейчас в каком-то воздушном, эфирном дурмане и, застегнув последнюю пуговицу, послушно выбежал из комнаты следом за голубым светящимся шаром, который неожиданно поднялся над полом и медленно, точно указывая путь, поплыл по темному коридору.

И я пошел за ним.

Мой удивительный провожатый устремился к лестнице, ведущей в сад, и я подумал, что дверь, через которую нам предстояло пройти, наверняка заперта. Однако опасения эти оказались напрасны: голубой шар, как медуза, растекся по массивной дубовой двери — и она исчезла, будто растворилась на моих глазах.

Прямо перед собой я увидел теперь ночной сад, черные спящие деревья, а над ними — редкие подслеповатые звезды и затуманенную блеклым облаком Луну… За порогом, на траве, положив тяжелые морды на лапы, дремали собаки хозяина замка. Я робко шагнул в сад и сразу подумал о том, что сейчас они кинутся на меня — ведь пожалуй, для того, чтобы так вот, украдкой, бродить по замку ночью, как вор, я с ними еще не достаточно близко знаком…

Но нет, лишь один, рыжий, с темными подпалинами возле глаз пес лениво поднял голову и сонно уставился на светящийся шар. На меня он вообще не обратил внимания и через секунду, тяжело вздохнув, опять опустил морду на толстые лапы. Только тут до меня дошло, что я теперь был, похоже, невидим. И не только невидим, но, по всей вероятности, еще и огражден этим чудесным шаром каким-то непроницаемым прозрачным барьером, сквозь который меня не смогли почуять даже бдительные сторожевые собаки.

И я пошел дальше. Шар вел меня по темным аллеям и тропинкам, по обе стороны которых то тут, то там выныривали вдруг из густой черноты беломраморные олимпийцы и сразу же исчезали вновь. Где-то гулко разухалась сова, а над головой, едва не задев волос, серой тенью с писком пронеслась большая летучая мышь.

Внезапно шар поплыл быстрее, и мне тоже пришлось прибавить шагу. Потом он вильнул куда-то в сторону и… с треском лопнул, рассыпавшись на мириады ярчайших маленьких искр, мгновение спустя растаявших в ночи.

Я резко остановился — впереди был огромный можжевеловый куст, и тропинка здесь обрывалась.

Растерянно оглядевшись по сторонам, я решил было повернуть обратно, хотя, признаться, понятия не имел, каким образом найду теперь дорогу к замку. Однако в следующее мгновение на мое плечо легла… рука — тонкая, холодная, просто ледяная рука, и я заорал как ужаленный, потому что готов был всеми святыми поклясться, что еще секунду назад рядом никого не было.

Я стоял на ватных ногах, не оборачиваясь и мысленно горячо прощаясь со всеми, кого помнил и любил, и тут над ухом раздался сердитый шепот:

— Ну что вы кричите, глупый?..

— Лорелея?!

Это было единственное слово, которое я сумел одеревеневшим языком выговорить в тот момент, но, ей-богу, в слове том выразилось, наверное, все — и страх, и удивление, и неописуемая моя радость, что все закончилось благополучно… Хотя, впрочем, закончилось ли?

— Да, я…

Женщина властно повернула меня к себе, и, увидев ее, я невольно вздрогнул, настолько был поражен произошедшей с ней переменой. Нет-нет, она оставалась такой же, такой же прекрасной, как раньше, только теперь это была уже не мягкая красота лесной нимфы, теперь… передо мной стояла величественная валькирия, подлинная дева-воительница!

(В принципе, я никогда раньше не задумывался над истинным смыслом этого, между нами говоря, довольно избитого словосочетания. Но сейчас понял вдруг сразу: если действительно и бывают на свете "девы-воительницы", то выглядеть они должны только так, и никак иначе!)

Длинные волосы Лорелеи были спрятаны под тончайшей серебряной сеткой, а на голове красовался круглый золотой шлем, весь покрытый какими-то непонятными знаками и символами. Зеленое платье сменили великолепные золотые доспехи, в которые она была закована буквально с головы до ног.

К сожалению, я не могу уже в деталях воспроизвести в памяти и описать эти инкрустированные драгоценными камнями и, как и шлем, испещренные загадочными рунами и узорами латы. Скажу лишь, что все они, подобно тому голубому шару, светились в темноте, только золотым, слепящим светом. Однако, едва Лорелея набросила на плечи легкий серебристый плащ, сиянье тотчас исчезло, и мы снова очутились в кромешной тьме.

— Тс-с… — прижала она палец к губам. — Молчите и идите за мной…

И я пошел, поспешил за ней, как покорный, безропотный раб, без малейшего звука и ослушания следующий за своей госпожой, куда бы она ни приказала. Мы все дальше и дальше углублялись в сад, пока не кончилась тропинка. Когда тропинка оборвалась, мы пошли прямо через кусты, по колено в высокой траве. Куда? Этого я не знал.

И вдруг послышались голоса, а на верхушках удаленных еще от нас деревьев заплясали багровые отблески огня. Я сообразил, что где-то впереди костер, и невольно остановился, но Лорелея, словно почувствовав мою нерешительность, резко обернулась, и глаза ее сверкнули. И я как сомнамбула снова поплелся за ней.

Наконец сквозь кусты показался костер и несколько темных фигур сидевших вокруг него людей. Лорелея остановилась, я — тоже и через листья и ветки начал смотреть вперед, дабы уяснить для себя наконец цель нашего таинственного ночного похода.

Итак, сперва я разглядел лишь пятерых или шестерых облаченных в длинные накидки неподвижных людей, которые стояли перед костром на коленях и, казалось, молились. Лиц не было видно, потому что на головах у всех были черные, наподобие монашеских, клобуки.

Признаюсь, меня опять охватила дрожь, хотя я совершенно не понимал сути происходящего. Очевидно, угадав это, Лорелея крепко сжала мне запястье своими тонкими, но удивительно сильными пальцами.

Меж тем у костра разворачивались следующие события. Четверо черных людей встали и, отойдя куда-то в сторону, вскоре вернулись. Теперь они несли с собой — я отказывался верить глазам — большой гроб!.. Подойдя поближе к огню, черные клобуки поставили гроб на землю и, сняв с него тяжелую крышку, вновь возвратились на свои места.

Какое-то время под деревьями царила почти полная тишина, лишь изредка нарушаемая невнятными бормотаньями людей в плащах. Наконец один из сидевших у костра протянул к гробу руку — и резко сдернул тонкое белое покрывало… Я едва не закричал — в гробу, скрестив на груди тощие старческие ладони, лежал дворецкий.

Охваченный смятеньем, я украдкой покосился на Лорелею — ее точеный профиль явственно вырисовывался в отблесках пламени, губы были крепко сжаты, глаза пристально смотрели на людей у огня.

Один из них вдруг стремительно поднялся, неуловимым движением плеча сбросил на землю плащ — и я увидел обнаженную женщину, небольшого роста, стройную, с высокой грудью и длинными крепкими ногами. На лицо женщины была надета уродливая звериная маска, пышные черные волосы почти совершенно закрывали белоснежную спину, в руках она сжимала круглый кожаный бубен.

Я с трудом перевел дыхание и почувствовал, что Лорелея сдавила мою руку еще крепче. Женщина же у костра, подняв голову к мрачному небу, тряхнула вдруг волосами и, гулко ударив в бубен, медленно пошла по кругу. Остальные, посторонившись, словно давая ей место, начали негромко прихлопывать в ладоши и раскачиваться в такт редким пока звукам бубна.

Мы с Лорелеей сидели не дыша. Женщина меж тем шла все быстрее, удары бубна становились все громче и чаще, а отрывистое бормотанье людей в капюшонах перерастало постепенно в какой-то неясный, но тем не менее подчиненный уже некоему своему собственному ритму речитатив, состоящий из совершенно немыслимого набора звуков, выкриков и гортанных всхрипов, от которых меня просто бросило в холодный пот.

Честное слово, в тот момент я, наверное, был действительно близок к помешательству. Ну посудите сами — прибыв в этот чертов Волчий замок из абсолютно нормального и обычного мира, я никогда ранее и не думал ни о какой подобной бесовщине, более того, я просто представить не мог, что в наше сугубо прагматичное и трезвое время где-нибудь может еще твориться т а к о е… Я сжал виски руками — они были ледяными. И виски, и руки.

Между тем черные тени у костра раскачивались все сильнее и сильнее, а пение их перешло уже в сплошную абракадабру. Женщина в звериной маске точно безумная извивалась в диком, безудержном танце, то падая на колени на траву, то вскакивая вновь и кружась, кружась вокруг огня с совсем не женским ревом и воплями.

Лорелея внезапно на мгновенье придвинулась ко мне, и я вдруг почувствовал, что пальцы мои сжали что-то острое и твердое. Я поднял руку и остолбенел — это был короткий, не более полуметра в длину круглый деревянный колышек, тонкий и заостренный на конце как шило.

— Что это?!

Лорелея нахмурилась.

— Помните, что я говорила вам о дворецком?

Я оторопело покачал головой:

— Нет…

Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Вчера я сказала, что для того, чтобы эта тварь никогда больше не выползла на землю, мало ее убить, — надо сделать еще кое-что…

Волосы на голове моей зашевелились.

— Что?..

Тяжелый взгляд Лорелеи буквально давил меня к землe.

— Сейчас вы пробьете сердце мерзкого оборотня осиновым колом, иначе он может вернуться назад.

— Но Карл же уже убил его! — в отчаяньи прошептал я. — Вы же сами сказали…

— Карл здесь! — Она резко протянула руку, и я глянул на фигуру у изголовья гроба. — Карл и затеял весь этот черный обряд для того, чтобы сделать мертвеца исполнителем своих кошмарных замыслов. Сейчас он произнесет последнее заклятье, и тогда будет поздно…

— Но что же делать?.. — почти простонал я.

— Только одно! Оборотней я беру на себя, а вы должны подкрасться к гробу и воткнуть кол в сердце дворецкого. Запомните, в сердце. Если промахнетесь, все будет напрасно.

— Смотрите! — перебил я ее. — Он склонился над гробом! Он!.. — Но договорить не успел, потому что рядом словно вспыхнуло ослепительное солнце, и я скорее понял, чем увидел, что это Лорелея внезапно поднялась во весь рост, сбросив наземь свой плащ.

Теперь она стояла как неподвижная золотая статуя, и таинственный серый лес вдруг задрожал от ужасного, нечеловеческого крика.

— Эмэ!..

Черные тени у костра тоже вскочили на ноги, а женщина с бубном застыла посреди поляны как белое каменное изваяние. Казалось, что замер весь мир, но тишина эта длилась лишь мгновенье.

— Эмэ!.. — раздался вновь клич Лорелеи, и ответом ему был жуткий звериный вой. Я только успел увидеть, как оборотни, будто огромные черные кошки, прыгнули вперед, пытаясь заслонить собой гроб с мертвецом от сияющей золотым огнем девы, но тщетно… Мгновенная яркая вспышка — и мерзкие клобуки в ужасе отпрянули прочь, точно отброшенные могучей невидимой силой.

— Эмэ!..

И полетели на землю плащи и капюшоны.

— Эмэ!..

И человеческие доселе тела стали вдруг преображаться, покрываться густой бурой шерстью, — и вот уже руки и ноги — не руки и ноги, а лапы с длинными когтями, и лица — не лица, а злобные морды с налитыми кровью глазами и желтыми кривыми клыками…

И снова бросились оборотни на Лорелею, но снова взмахнула она рукой, и заплясали вокруг слепящие зеленые молнии, и хлестала она этими молниями ужасных зверей, и корчились они на земле, словно от ударов гигантского огненного бича.

— Скорее! — услышал я крик Лорелеи. — Скорее!.. — И словно очнулся от тяжелого, дурманного сна. Крепко сжав в кулаке свое оружие, я выскочил на поляну к костру и как в тумане, почти не осознавая, что делаю, кинулся к гробу.

Навстречу метнулась черная тень, но почти тотчас же была отброшена ударом зеленой молнии далеко в кусты. Я подбежал к гробу, упав на колени перед мертвецом, занес руку… О боже! Глаза дворецкого внезапно широко открылись, и он посмотрел на меня невыразимо злобным взглядом. От ужаса и отвращения я весь моментально покрылся липким потом, а гадкий труп вдруг разинул беззубый смрадный рот и…

— Эмэ!..

Громовый голос Лорелеи достиг, казалось, самых глубинных уголков моей смятенной души. Я размахнулся — и изо всех сил всадил заточенную деревяшку в грудь мертвеца. Его уже чуть тронутое тленом лицо исказилось в страшной гримасе, изо рта хлынула сперва белая пена, а потом черно-желтая слизь. Я отпрянул назад, а покойник, изогнувшись в дикой конвульсии, вдруг протянул ко мне скрюченную худую руку — и так и застыл. В то же мгновение полыхнул ярким пламенем костер, и сразу же вокруг стало тихо.

…Я медленно поднялся. На поляне никого не было, оборотни и Лорелея исчезли, а я стоял и тупо смотрел на гроб и дворецкого, в левой стороне груди которого сантиметров на двадцать торчал осиновый кол.

И тут над головой послышались странные звуки, похожие на хлопанье гигантских крыльев. Я поднял глаза и увидел огромную черную тень, камнем падающую на меня с уже начавшего светлеть неба.

Закричав от ужаса и инстинктивно закрыв голову руками, я побежал напролом через кусты, но в тот же миг получил страшный удар, и в глазах моих вспыхнули тысячи маленьких ярких молний.

Я снова закричал и… проснулся.

Глава IX

…- Господи, как же вы нас всех напугали!..

Я лежал в своей собственной, то есть, не собственной, а уже третьей по счету отведенной мне в Волчьем замке комнате на кровати и изумленно таращился на склонившихся надо мной людей.

— Как вы нас напугали, — повторил граф, и я, все еще не осознавая до конца, что происходит, с трудом приподнялся на локте.

Граф смотрел на меня — он был хмур и очень бледен; откуда-то сбоку вынырнула добродушная физиономия доктора Шварценберга, которую тотчас сменило угрюмое худое лицо полицейского инспектора. И вдруг я встретился взглядом с серыми, почти белесыми глазами Карла — и будто яркая вспышка пронзила мозг, — я моментально вспомнил свой странный сон… А может, то был не сон?

В голове и сейчас четко, как наяву, звучали леденящие кровь вопли оборотней и громкое хлопанье ужасных крыльев…

Смятенный и обессиленный, я вновь откинулся на подушки и, закрыв глаза, услышал, будто издалека, встревоженный голос доктора Шварценберга:

— Господа, господа, больному нужен покой… Господа, ну господа же! Я немедленно требую, чтобы все вышли вон!

Раздались поспешные шумные шаги, и через минуту в комнате стало тихо.

— Молодой человек… — Доктор говорил почти шепотом. — Вам все еще плохо? Вы в состоянии разговаривать?

Я снова разомкнул веки — доктор сидел на стуле у моего изголовья — и кивнул:

— Д-да…

— Вот и хорошо, вот и замечательно, — засуетился он, и я невольно улыбнулся, хотя боюсь, что улыбка эта напоминала скорее судорожную гримасу.

— Что со мной было, господин доктор? — с трудом разлепив спекшиеся губы, еле слышно проговорил я.

Но он меня услышал. Он как ужаленный вскочил со стула и быстро заходил по комнате.

— Что было… что было… Как вам сказать?..

Я ободрил его взглядом:

— Говорите все как есть, доктор. Не бойтесь, я уже достаточно хорошо себя чувствую.

Он фыркнул:

— Хорошо вы чувствуете себя или нет, решать мне, молодой человек! Что же касается ответа на ваш вопрос… По правде, я не знаю, что с вами было. На рассвете вас нашел садовник; вы лежали на берегу пруда, весь мокрый и почти без признаков жизни. Садовник позвал слуг, а те перенесли вас в замок и разбудили господина графа и всех нас.

Губы мои невольно дрогнули, а сердце учащенно забилось, однако я ничего не сказал.

Тем временем доктор взял с пола и поставил себе на колени черный кожаный саквояж и, раскрыв, начал озабоченно в нем копаться. Вдруг он поднял голову:

— Вчера вечером вы жаловались на плохое самочувствие, головокружение, слабость, отсутствие аппетита, помните?

— Да.

— А вы, извиняюсь, никогда не страдали падучей, потерей памяти или лунатизмом? Быть может, не сейчас — в детстве?

Я изумился:

— Что вы хотите этим сказать?

Доктор Шварценберг вздохнул:

— Ничего, просто все косвенные симптомы и признаки говорят за то, что вы ночью, в бессознательном состоянии, вышли из замка и, очевидно, плутали по парку, пока не свалились в пруд. Но вот как вы из него выбрались — ума не приложу.

По-моему, следовало хоть немного подпустить туману, и я наивно спросил:

— А я был одет, господин доктор?

Он сокрушенно поскреб свою аккуратную лысину.

— В том-то и дело — на башмаках даже завязаны шнурки. Так значит, вы не страдаете лунатизмом, сударь?

Я пожал плечами:

— Господи, конечно же, нет.

Доктор покачал головой:

— Не спешите с ответом, мой друг, не спешите с ответом… Понимаете, это такой недуг, что зачастую человек, страдающий им, сам не знает, что болен.

— Да нет же! — От волнения я даже вспотел. — Нет! Ну неужели вы полагаете, что можно дожить до тридцати лет и не знать, что ты — лунатик?

Доктор Шварценберг снова озабоченно покачал большой круглой головой:

— Кто знает… кто знает… Медицине известны и не такие случаи. — Он вдруг пристально посмотрел мне в глазa: — Скажите, а может быть, вы увидели сон?

— Сон?!

— Ну да, обыкновенный сон. То есть, конечно же, не обыкновенный, а наоборот — какой-то необычный, странный сон, который подействовал на несколько ослабленный организм — ведь накануне у вас было недомогание — и мозг настолько, что заставил, в бессознательном состоянии, встать с постели, одеться и выйти из замка.

С о н! — билось в моей голове. С о н!..

И тут я почувствовал вдруг, что готов, более того — просто обязан поделиться наконец с этим славным человеком, да к тому же врачом, всем тем, что как тесный ошейник который уже день не дает мне покоя, буравит мозг и выматывает душу… Но ч т о ему сказать? И к а к сказать? Как объяснить этому милому чудаку доктору, что я, так же близко, как его сейчас, видел оборотней и ведьм, странных, страшных, сверхъестественных тварей, которых, исходя из нормальной человеческой логики, на свете просто быть не могло, потому что, если бы они были, всякое существование людей на Земле становилось бы бессмысленным и в лучшем случае жалким, низведенным до прозябания бессильной и беззащитной дичи, которую свирепый охотник-зверь бездушно и методично забивает по мере своей надобности в питье и пище. Как рассказать ему, наконец, о Лорелее?..

— Лорелея… — едва слышно прошептал я, и доктор Шварценберг мгновенно склонился над моей головой:

— Что вы сказали?

И тут меня будто пронзил удар тока, а в глазах снова зарябили тысячи маленьких солнц. До крови закусив губы, я изогнулся в мучительной судороге и застонал.

— Что, что вы сказали?..

И вдруг боль внезапно исчезла; более того, неожиданно я почувствовал, что тело начинает наливаться какой-то новой, доселе не ведомой мне энергией и силой. Слепящая пелена спала с глаз так же моментально, как появилась, и уже в следующий миг я увидел над головой доктора Шварценберга л и ц о. Е ё лицо…

— Вам плохо? — воскликнул маленький доктор. — Повторите, что вы сказали?

Еще миг — и видение исчезло, а я продолжал неподвижно лежать, упиваясь сменившим боль и муку блаженством, хотя, к удивлению своему, не мог, как ни старался, вымолвить ни единого слова.

Доктор озабоченно потер переносицу.

— Вам плохо, — вздохнул он и снова полез в саквояж. — Да-да, вам действительно очень плохо. Ну ничего, не беда, кажется, я знаю, что нужно сделать.

Он порылся в саквояже и извлек оттуда на свет божий блестящую металлическую коробочку со шприцем и маленькую сероватую ампулу.

Я отчаянно замычал и замотал головой.

— Лежите спокойно, — ласково проговорил толстяк. — Сейчас сделаю укол, и все будет хорошо.

Но мне и так хорошо, думал я, глядя, как доктор Шварценберг аккуратно откусывает специальными щипчиками кончик ампулы, как погружает в нее иглу… Мне и так хорошо!..

В коридоре послышались громкие шаги. От неожиданности я резко дернулся, и шприц, выпав из протянутой руки доктора на паркет, разбился вдребезги.

— О простите! — пробормотал я, с удивлением обнаружив, что дар речи внезапно вернулся.

— Ничего… ничего…

Дверь распахнулась, и в комнату вошел инспектор. Лицо его было все таким же угрюмым и желчным.

— Мы едем, Шварценберг, вы готовы?

— Да-да, конечно, только вот… — Он растерянно посмотрел на осколки шприца и комично всплеснул руками.

— Простите, пожалуйста, доктор, — огорченно сказал я. — Это моя вина, но, честное слово, уже ничего не нужно, я правда чувствую себя хорошо.

— Ну и замечательно. — Толстяк повеселел. — Но здесь надо убрать…

— Не беспокойтесь, я распоряжусь, — донесся от двери голос графа. — Огромное вам спасибо, господин доктор.

— Да не за что, ваш друг молодчина. У него очень крепкий организм, и я от души надеюсь, что он очень скоро поправится.

Он уже поправился! — хотелось воскликнуть мне, но я почему-то промолчал. Возможно, из боязни, что по такому случаю инспектор вознамерится устроить мне еще один, прощальный допрос, чего я, видя его мрачную физиономию, никак не жаждал. Поэтому я только громко вздохнул — дескать, что ж, может, и правда когда-нибудь, бог даст, поправлюсь, и слабым голосом пожелал доктору и полицейскому счастливой дороги.

Они вышли из спальни, граф пошел проводить их до экипажа, а я лежал и блаженствовал, слушая пение птиц за окном, потому что необыкновенный прилив энергии, последовавший за недавним приступом дикой и необъяснимой боли, все продолжался. Ощущение было такое, будто через меня шли сейчас все живительные потоки солнца, света, земли, и, казалось, взмахни я только руками как крыльями, — и тотчас воспарю птицей над этим прекрасным парком, этими прохладными тенистыми аллеями и, конечно же, в первую очередь, над этим треклятым чертовым Волчьим замком со всеми его зловещими чудесами.

И странное дело, даже воспоминания о кошмарном сне (или не сне?) не смущали и не тревожили более душу. Я лежал, и слушал птиц, и блаженствовал — до тех пор пока в комнату не вернулся господин граф. Но он вернулся и, увы, принес с собой тяжелое дыхание грешной мирской суеты. Граф искоса посмотрел на меня и хмуро спросил:

— Доктор Шварценберг ничего не говорил вам?

— В каком смысле, дорогой друг? — лучезарно улыбнулся я. — Вообще-то он, конечно, кое-что говорил.

Однако его светлость явно не были предрасположены к шуткам.

— Я имею в виду, — терпеливо продолжал граф, — не сообщил ли вам доктор ничего из ряда вон выходящего?

— Да нет, — пожал я плечами. — Он только проявлял заботу о моем здоровье.

Граф медленно присел на стул, сиденье и спинка которого хранили, должно быть, еще тепло доброго тела доктора Шварценберга. Черты лица его несколько прояснились — но лишь несколько.

— Дело в том… — тихо проговорил граф. — Дело в том, что нынешней ночью произошло нечто ужасное…

— Но что? — Я его еще не понимал. — Что произошло нынешней ночью, ваше преосвященство?

Граф поморщился — шутка показалась ему не слишком уместной. Мне, впрочем, тоже.

— Что произошло? — переспросил он. — Да ровным счетом ничего, если не считать, что какой-то выродок — простите, но другое слово просто не приходит в голову, — или же сумасшедший совершил неслыханное кощунство!

— Какое кощунство?.. — От неясного предчувствия внутри у меня что-то ёкнуло.

— Какое кощунство? — Граф помолчал. — А такое. Кто-то проник в часовню, где покоилось тело бедного старика, и… вбил в грудь несчастному деревянный кол!

Вот тут-то у меня действительно волосы встали дыбом. Я с трудом приподнялся на подушках и срывающимся от волнения на фальцет голосом еле слышно промямлил:

— Какой ужас! И что же?

Граф невесело усмехнулся:

— Ничего особенного, за исключением одной-единственной мелочи. Господин инспектор считает, что это сделали вы.

Глава X

В смятении и полном расстройстве чувств я шел по извилистой, петляющей вокруг кустов и деревьев дорожке. Я искал садовника — не зная еще толком, что это может дать, сейчас я тем не менее хотел как можно скорее встретиться с Яном. Это было мне нужно, просто необходимо — пожалуй, в первую очередь для того, чтобы окончательно не сойти с ума. А потом? Ну, потом — посмотрим.

Да, то был не сон… Слова, сказанные графом, увы, без остатка развеяли все спасительные сомнения и оказавшиеся такими хрупкими надежды. Теперь у меня не оставалось уже ни последних сомнений, ни надежд. Значит, действительно, это я, — Я! — тайком выйдя ночью из замка, вонзил в грудь трупа дворецкого осиновый кол…

Это было жутко, это было просто чудовищно — но это БЫЛО, было именно так, и единственное, чему я мог еще удивляться, — почему полицейский не арестовал меня сразу же по пробуждении и не препроводил, снабдив предварительно крепкими наручниками, в ближайшую тюрьму — ведь должна же, черт подери, в этой дыре быть хоть какая-нибудь ближайшая тюрьма, тюрьмы есть везде! И как расценить тот факт, что инспектор, явно не испытывая ко мне сколь-нибудь дружеских чувств, тем не менее оставил все-таки меня на свободе и, что самое странное, не приставил даже к моей персоне охранника? С одной стороны, это, конечно, радовало, но с другой…

Почему, ну почему он так поступил? — эта мысль пугала, не давая покоя; я не находил действиям инспектора решительно никакого разумного объяснения и оттого мучался еще сильнее, чем если бы меня и в самом деле упекли за решетку, — по крайней мере, тогда я находился бы вдали от всех здешних кошмаров и относительно спокойно сидел бы и ждал, чем закончится эта абсурдная, фантастическая, абсолютно неправдоподобная история, которая, к моему величайшему ужасу, оказалась, увы, абсолютно правдоподобной, и участником и едва ли не одним из самых главных персонажей которой меня, похоже, угораздило стать.

Короткий разговор с графом был непростым. Я не мог и не хотел сказать ему правду: это все равно не принесло бы пользы, боюсь даже наоборот — если бы граф мне не поверил, что скорее всего, то он наверняка подумал бы, что его бедный университетский товарищ окончательно спятил, а этого мне ну никак не хотелось, ибо забота его светлости могла зайти в таком случае очень далеко — так далеко, что я невольно содрогнулся, представив на миг, как ласковые, но слишком сильные люди в белых халатах несут меня, связав предварительно брезентовыми ремнями, на алюминиевых носилках к карете неотложной медицинской помощи и везут потом в большой дом с высокими окнами.

Но это один вариант. Другой же, — то есть, если бы граф отнесся ко всему услышанному от меня вполне серьезно, — был бы, опасаюсь, еще хуже. Коли по части крепости ума и рассудка я сомневался теперь уже и в самом себе, то даже и думать не хотелось, как отреагирует на мои слова граф. Да, разумеется, он сам вызвал меня сюда. Да, он первым заговорил о том, что ощущает на себе и своем окружении неясное воздействие каких-то смутных, ирреальных сил. Но, полагаю, по-настоящему новоиспеченный хозяин Волчьего замка был совсем не готов к тому, что его туманные догадки, мысли и образы действительно окажутся материализованы, да еще в таких гнусных и уродливых формах.

Садовника я нашел возле небольшого дощатого сарая, покрытого когда-то, очевидно, ярко-красной, а ныне почти бурой, продавленной в некоторых местах черепицей. Должно быть, он хранил в этом сарае своей инвентарь, а летом, возможно, и жил. Сам же садовник был коренастый, невысокий человек средних лет, смуглый, с курчавой каштановой бородкой и внимательным, цепким взглядом глубоко посаженных, удивительно синих глаз. В данный момент он занимался тем, что подгонял новую рукоятку к остро заточенным вилам — и я даже вздрогнул: вилы были точь-в-точь как те, что в первую ночь в замке несколько испортили мою постель и чуть было совсем не испортили меня. Итак, я, повторяю, невольно вздрогнул, но тут же попытался взять себя в руки.

— Здравствуйте, — сказал я как мог спокойно. — Здравствуйте… Так значит, это вы нашли меня на берегу пруда?

И замолчал, а он пристально оглядел меня с головы до ног, словно желая убедиться, что я тот самый найденыш и есть, и лишь после этого учтиво поклонился:

— Доброе утро, сударь.

Я горько усмехнулся в ответ — врагу бы не пожелал такого "доброго" утра, какое выпало мне нынче, а он аккуратно прислонил вилы к толстой дубовой колоде, потом тщательно вымыл руки в огромном чугунном чане, наполненном до краев водой, и, указав на низкую дверь в сарай, приглушенным голосом произнес:

— Давайте-ка поговорим там, господин.

Войдя в сарай, который служил, оказывается, еще и слесарной и столярной мастерской, хозяин плотно закрыл за собой дверь, и мы присели в углу на два грубо сколоченных табурета. Еще из мебели здесь присутствовали стол и кровать у стены.

После этого садовник достал из кармана куртки кожаный кисет, небольшую пенковую трубку, закурил и устремил на меня взгляд своих проницательных голубых глаз.

— Да, — наконец проговорил он. — Да, это я вас нашел, сударь, и, честное слово, тогда вы, прошу прощения, мало чем отличались от покойника.

Я глупо кивнул:

— Конечно-конечно… То есть, я хотел сказать, огромное спасибо, ведь если бы не вы… — И замолчал, потому что совершенно не знал, о чем говорить дальше. Вернее, знал, но мучительно и лихорадочно думал, с какого же боку подступиться к, пожалуй, единственному интересующему меня сейчас делу.

— Вам нужен Ян? — вдруг коротко спросил садовник

— Д-да… Ян… — изумленно пробормотал я и невольно привстал с табурета. — А вы, что… тоже?..

Он рассмеялся и покачал головой:

— Нет-нет, я не читаю мыслей, сударь, не пугайтесь. Просто когда Ян в последний раз был здесь, он предупредил, что рано или поздно вы наверняка захотите с ним встретиться. И вот вы пришли.

— И вот я пришел… — вздохнул я. — Так это можно устроить? Мне обязательно нужно сообщить ему очень важные новости.

— Конечно. — Он выпустил изо рта огромный клуб дыма, который, благодаря бьющим из многочисленных щелей в стенках сарая лучам солнца, тотчас окрасился в золотисто-желтый цвет. — Я скажу верному человеку, и Яну передадут, чтобы наведался в замок.

— И когда его ждать?

Другой клуб рыжего дыма.

— Когда угодно. Как только Ян узнает, что его зовете вы, он бросит все свои дела, я ручаюсь.

Некоторое время мы оба молчали. Садовник, видимо, ждал, что я скажу еще, а я все никак не мог собраться духом и задать следующий вопрос.

Но наконец собрался.

— Скажите… — запинаясь, проговорил я, — а вам известно, что управляющий…

Садовник усмехнулся:

— Известно ли мне, что управляющий нашего замка оборотень? Вы это хотели сказать, сударь?

Я с трудом проглотил тугой комок в горле.

— Да, это…

Он кивнул:

— Знаю, хотя в такое и почти невозможно поверить. Когда-то я тоже не верил, смеялся над сказками про волколаков, пока однажды… — И умолк.

— Что — однажды? — тихо спросил я.

Он побледнел.

— Пока однажды Карл не убил моего родного брата. Тот тоже служил в замке и как-то вечером прибежал ко мне страшно напуганный. Руки его дрожали, язык не слушался, и он с трудом рассказал, что час назад случайно увидел в дальнем, заброшенном уголке парка, куда вообще-то редко кто забредает, как управляющий, прямо на его глазах, из человека превратился в волка. Нет, даже не в волка, а какого-то невиданного ужасного, жуткого зверя, похожего и на очень крупного волка, и на большую собаку, и на медведя одновременно.

Я подался вперед.

— Продолжайте, прошу вас!

И он продолжил:

— Едва живой от страха, брат упал в густую траву и лежал неподвижно, пока зверь стоял, чутко вслушиваясь в темноту. Потом он одним прыжком перемахнул через высокую живую изгородь и скрылся в лесу, а брат, как только пришел в себя от потрясения, побежал ко мне.

— И что же случилось дальше?

Глубокие морщины прорезали лоб садовника.

— Дальше?.. А дальше я, проклятый глупец, не поверил рассказу брата, даже посмеялся над ним, сказав, что, должно быть, он сегодня хватил в кабачке лишку — такое за ним, увы, чего скрывать, водилось, хотя в тот вечеp он был совершенно трезв. И напрасно он божился и клялся, что действительно видел оборотня, — я только ехидно улыбался, пожимал плечами и качал головой.

Тогда, обидевшись и рассердившись, брат накричал на меня, и, слово за слово, мы не на шутку поругались. Он ушел, в сердцах громко хлопнув дверью, и еще какое-то время я слышал его удаляющиеся в сторону замка шаги. Потом все стихло, я закончил прерванный приходом брата ужин и собирался уже ложиться спать, как вдруг в тишине раздался жуткий, просто нечеловеческий крик. И тем не менее я узнал голос…

Схватив большой топор, я выскочил в сад и со всех ног помчался туда, откуда секунду назад донесся этот ужасный крик. На темном небе вовсю светила полная Луна, я, спотыкаясь, бежал по дорожке, которая вела к замку, и тут, где-то на полпути от этой лачуги, на освещенной лунным светом поляне глазам моим открылась страшная картина: в высокой траве, запрокинув голову назад, на спине лежал человек. На шее у него зияла огромная рваная рана, лицо было залито кровью — и все-таки я сразу узнал его: это был мой бедный брат, а над ним… над ним стоял громадный, невиданный зверь, весь покрытый густой серой шерстью, с коротким, словно обрубленным хвостом. Красные глаза чудовища, казалось, метали огненные молнии, из оскаленной пасти торчали кривые клыки, а с языка стекала розовая слюна и капала какая-то бурая слизь…

Я сидел, не шевелясь, боясь пропустить хоть слово, а садовник, устремив невидящий взгляд куда-то поверх моей головы, продолжал свой рассказ.

— Внезапно зверь почуял, что рядом еще кто-то есть. Он поднял морду и, увидев меня, зарычал, а длинная шерсть на толстом загривке поднялась дыбом от злобы. Мягко, по-кошачьи, он двинулся мне навстречу, все быстрее и быстрее — и тогда, словно очнувшись от дьявольского наважденья, я заорал как бешеный и отчаянно замахал топором.

Зверь резко остановился, и наверное с минуту мы молча смотрели друг на друга. Я, сударь, был уже просто полумертвый от страха, когда это чудище, очевидно передумав нападать, вдруг стремительно прыгнуло в сторону и в тот же миг скрылось в кустах. Только какое-то время спустя ко мне вернулся дар речи, и я стал громко кричать и звать на помощь, пока из замка не прибежали гайдуки старого графа…

— Cтaporo графа? — переспросил я.

— Ну да, ведь это произошло семь лет назад, когда он был еще жив.

— Понятно, и что же потом?

Голубые глаза садовника потемнели.

— Брата перенесли в замок, но помочь несчастному было уже невозможно, и он умер у меня на руках. Гайдуки с собаками побежали в сад, вокруг сновали и суетились люди, граф расспрашивал, как это случилось, и тут… — На лбу садовника выступили мелкие капли пота. — И тут в комнату вошел Карл и уставился на меня своими холодными, рыбьими глазами.

Я поежился, потому что мне тоже уже хорошо был знаком этот немигающий, какой-то неживой взгляд управляющего.

— И что вы сказали графу? — спросил я.

Он ответил не сразу.

— Я… я сказал только, что услышал чей-то крик и, взяв топор, прибежал, когда все было кончено.

"И ты никого не видел?" — спросил граф.

"Нет", — ответил я, а Карл, не спуская с меня глаз, подошел к телу брата и, хладнокровно осмотрев зияющую рану, подтвердил, что это, конечно же, работа волков.

У меня внутри все задрожало, сударь! Я хотел сказать, закричать, что никакие это не волки, что я знаю, кто убил брата… но промолчал, позорно промолчал. Я испугался, поймите меня, ведь Карл стоял рядом…

Он махнул рукой и опустил голову.

Я, вздохнув, положил руку ему на плечо.

— Но как же вы все-таки… Простите за прямоту, но почему же вы до сих пор еще живы?

Он грустно усмехнулся:

— Я тоже задаю иногда себе этот вопрос.

— Выходит, Карл оставил вас в покое? — не унимался я.

Садовник передернул плечами.

— Как сказать. Просто мне повезло, что в замке в тот вечер случайно оказался Ян. Мы проговорили до рассвета, и вот тогда-то я узнал…

— Что?

— Ничего. Ради бога, не обижайтесь, сударь, но не могу я говорить обо всем. Если Ян захочет, он сам скажет, а я-то многого и не знаю.

— Но он вам чем-то помог?

— Да.

— Дал какую-то защиту от убуров?

Садовник вздрогнул:

— Откуда вы знаете это слово?

Я улыбнулся:

— От Яна, так что можете мне доверять.

Он замотал головой:

— Нет-нет, не имею права, поймите, сударь!

— Ладно, — сказал я, — нет так нет. Но хоть убей, не могу поверить, что за все эти прошедшие годы Карл не сделал ни одной попытки уничтожить вас. Ведь он же прекрасно понимает, что вам известна его тайна.

Садовник сдавил трубку в руке с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Понимает. Но ему понятно еще и другое… Нет! — ударил он кулаком по колену. — Я не могу сейчас говорить больше, сударь, не пытайте! Когда увидитесь с Яном, все, что нужно, он скажет сам.

Я недоверчиво прищурился:

— А скажет ли?

— Скажет, — уверенно произнес садовник. — Он говорил мне, что вы — н а ш…

— Гм-м… благодарю за доверие, — пробормотал я и поднялся. — Так значит, я буду рассчитывать на скорую встречу с ним?

Садовник тоже отставил свой табурет.

— Конечно, не сомневайтесь. Обещаю, что к вечеру Ян будет в замке.

Я шагнул к двери, однако тут же остановился.

— Последний вопрос, друг мой?

Садовник вежливо, но с достоинством поклонился.

— Прошу, господин.

Несколько мгновений я медлил и вдруг, неожиданно для самого себя резко, спросил:

— Скажите, почему вы все-таки остались в замке? Почему не ушли подальше от этих проклятых мест еще тогда, семь лет назад?

Какое-то время садовник молча смотрел мне в глаза.

— Вы спрашиваете, почему я остался? — проговорил наконец он. — На то есть две причины, сударь. Во-первых, мне некуда идти, понимаете?

— А во-вторых?

Он побледнел.

— Мы ждем назначенного часа, господин. И час этот уже близок.

Больше я ничего не сказал, повернулся и пошел к двери.

— Господин! — раздался сзади голос садовника.

Я оглянулся:

— Да?

Он как-то странно смотрел прямо перед собой.

— Берегитесь кошек!

— Что?!

— Это просил передать вам Ян, когда приходил в последний раз.

— Кошек?! Но почему?

— Не знаю, он так сказал.

— Хорошо, — пробормотал я, — непременно… — И захлопнул дверь.

Я шел по изумрудной травяной дорожке и думал о двух вещах — как бы поскорее дожить до вечера и какой же все-таки я идиот в самом широком смысле этого слова.

Глава XI

В дверь негромко постучали, и я крикнул:

— Да-да, войдите!

На пороге комнаты появился граф, и я невольно ощутил некоторое волнение и беспокойство, потому что после не слишком веселого утреннего разговора совершенно не знал, как мне себя с ним вести.

Чувство было, скажу вам, из малоприятных — ведь как-никак, а хозяин Волчьего замка являлся старым моим товарищем, к которому мне бы совершенно не хотелось относиться настороженно и с опаской. Я вовсе не желал видеть в нем врага… нет-нет, не врага, конечно, но даже и человека, способного причинить мне хоть какие-либо неприятности, а что дело шло к тому, к сожалению, уже не вызывало сомнений.

Похоже, щекотливость ситуации понимал и граф. Он не был мрачен и хмур, как утром, но от обычной приветливости не осталось теперь и следа. Честное слово, сердце мое дрогнуло, однако изменить положение вещей я был не в силах, по крайней мере пока, ибо в глазах графа я, очевидно, являлся отныне не только (и не столько) другом юности, как святотатцем, богохульником или даже полупомешанным маньяком, невзирая на то весьма грустное обстоятельство, что мы пришли к тому, к чему пришли, благодаря, в первую очередь, ему самому, ну а уж во вторую — и это особенно печально — моей собственной, не подвластной ни пространству, ни времени глупости.

Но отступать, увы, было поздно — я влип в эту историю по уши (чего, естественно, не мог знать граф), и теперь надо было играть до конца, выяснив, впрочем, предварительно один довольно скользкий момент.

— Ваша светлость, — без малейшей тени иронии проговорил я, и граф даже не возмутился, как еще совсем недавно, если я в шутку вдруг обращался к нему подобным образом. — По-видимому, — продолжал я, — мне не следует злоупотреблять долее вашим гостеприимством и обременять своим и так уже чрезмерно затянувшимся присутствием, а потому должен сказать следующее: я уезжаю, уезжаю домой, поскольку теперь полностью очевидно, что вы выбрали на должность придворного сыщика не лучшую кандидатуру, господин граф, ибо я, к сожалению, не только не смог пролить свет на те зловещие чудеса, что творятся в замке, но даже наоборот — потерял, как опрометчивая и неопытная девица на первом же свидании, у вас в гостях свое доброе имя и честь, и отныне каждый, кому только вздумается, сможет безо всякого стеснения ткнуть пальцем мне в спину или даже лицо и во всеуслышанье заявить: "Глядите, вот он, тот самый сумасшедший, который — как?! разве вы не слыхали?! — развлекается на досуге оскверненьем могил и разделкой трупов…"

Граф сделал было попытку прервать бурный поток моего красноречия, но с таким же успехом он мог бы попробовать остановить поезд, который привез меня сюда, в этот, не хочу даже говорить, какой замок.

Я только гневно махнул рукой и громогласно продолжил:

— Нет, ваше высочество, будьте уж любезны и выслушайте до конца. Я понимаю, что произошло совпадение — чудовищное, роковое совпадение! — но понимаю-то, вернее, знаю это один я. Да, мне вчера немного нездоровилось, да, я вышел ночью подышать свежим воздухом в сад, где, должно быть, и потерял сознание. Однако это еще не достаточно весомый аргумент, чтобы обвинить меня в совершении деяния столь кощунственного и дикого, как то, которое единым махом приписал мне, возможно, во всем остальном и довольно-таки даже достойный, а кем-то, видимо, и весьма глубоко уважаемый господин полицейский инспектор!

Устав от яркого монолога, я сделал секундную паузу, чтобы перевести дух, но этим тотчас ловко воспользовался граф и первыми же словами несколько смутил меня, разгоряченного и упоенного было своим замечательным драматическим и ораторским искусством.

— Значит, это правда не вы вбили в тело дворецкого ту кошмарную палку? — спросил он с трогательным, чуть ли не детским простодушием.

Ответом был взрыв вулкана.

— И как у вас только язык поворачивается говорить такое! — вскричал я. — О боже милостивый, верни же несчастному рассудок! Ну неужели сегодня весь мир сошел с ума?!

Граф терпеливо, но натянуто улыбнулся.

— Я все-таки не совсем понял, дорогой друг, — вы это сделали или нет?

Моему благородному негодованию просто не было предела.

— Нет! — заорал я. — Нет! Не делал я этого, дорогой друг, не делал — хотя бы и потому, что не имею привычки якшаться с покойниками, а кроме того, я даже понятия не имею, где находится эта ваша чертова часовня.

— Не богохульствуйте, — кротко попросил граф. — Я ведь не сказал ничего плохого, верно? Я всего лишь спросил…

— А я всего лишь ответил, — сердито буркнул я. — Но теперь ответьте, пожалуйста, и вы: могу я уехать домой? Только честно?

Глаза мои буквально впились в лицо графа, — ведь от его слов зависело многое, очень многое — и главное, в качестве кого пребывать мне отныне в этом проклятом замке: арестанта или же все-таки гостя. Если гостя, то это одно — я сохраняю действительную, а не мнимую свободу, спокойно могу пойти куда захочу и встретиться с кем пожелаю. Но вот если инспектор попросил графа задержать меня в замке, то это уже значит, что я не только не сумею покинуть свое узилище, но и буду существенно ограничен во всех поступках, так как за мной наверняка будет установлено тайное наблюдение.

И вдруг меня бросило в жар от очень элементарной, но почему-то пришедшей только что в голову мысли — ведь коли долговязый инспектор уверен, что это я осквернил тело дворецкого, значит, он почти несомненно убежден и в другом, гораздо более опасном и неприятном, — что старика и убил именно я, а потом, под наплывом каких-то там извращенческих эмоций и побуждений, еще вдобавок и надругался над трупом.

Но нет, развивать дальше еще и эту кошмарную идею не стоило, на это у меня сейчас просто не было сил. Я встал, нервно пробежался по комнате и, так как граф все еще не соизволил ответить, повторил свой вопрос:

— Ну же, господин граф, я хочу наконец услышать: пленник я или нет? Думаю, что хотя бы это я знать вправе? — И оскорбленно замолчал.

Граф медленно покачал головой:

— Нет.

— Что — нет? — вскинулся я. — Не вправе?!

Он все еще улыбался:

— Разумеется, никакой вы не пленник, мой дорогой друг. И как только такое пришло вам в голову.

На лбу моем выступила испарина.

— Значит, я могу уехать?

Граф рассмеялся:

— Конечно. В любое время, когда захотите. Не скрою, буду сожалеть, но удерживать вас силой, — пожал он плечами, — естественно, не стану.

Я был оглушен. Я был раздавлен и смят, потому что такого ответа, будучи заранее уверен в противоположном, не ждал и оказался теперь в дурацком и двусмысленном положении. А граф тут же, словно нарочно, спросил:

— Выходит, вы уезжаете? Жаль.

— Да… но… — промычал я.

— А то, может, останетесь еще хотя бы на несколько дней? — продолжал он экзекуцию. — Скоро в нашей округе праздник: здешние крестьяне наверное уже тысячу лет празднуют главную Ночь Полнолуния. Будут веселые игры, танцы, ряженые. Оставайтесь, право, не пожалеете.

— Ну, прямо не знаю… — проскрежетал я. — Если разве на пару дней…

Граф поднялся со стула.

— Вот и чудесно. Но вообще-то я зашел, чтобы напомнить. — Он достал из кармашка брегет и щелкнул крышкой. — Обед через двадцать минут. Я и Карл ждем вас в столовой.

— Что?! — От этих его слов все мои предыдущие мысли сразу же улетучились. — Карл?!

Граф смущенно улыбнулся.

— Простите, — вздохнул он, — я догадываюсь, что бедняга не очень вам симпатичен, но, хоть убейте, не пойму, почему. Однако войдите и в мое положение, я же не могу приказать управляющему замка, хотя бы и несколько дней, столоваться вместе с прислугой. Согласитесь, это было бы оскорбительно и уж по меньшей мере странно.

— Да, конечно, — сказал я. — Это было бы очень даже странно, господин граф, но, думаю, вы ошибаетесь: не стану уверять, что его унылая физиономия очень мне нравится, но я изо всех сил стараюсь относиться к господину управляющему так, как он того заслуживает, и ни на йоту хуже.

— Ну и отлично, — кивнул граф, — большего и не требуется. К тому же я убежден: когда вы узнаете Kapла поближе, то сами поймете, какой это незаурядный и исключительный человек.

Я только хмыкнул: в незаурядности Карла убеждать меня не стоило, а более близкого знакомства с ним, чем то, что у нас уже было, я отнюдь не жаждал.

— Так значит, мы ждем вас? — повторил граф.

Он не успел еще договорить, а в голове моей раненой птицей забилась одна только мысль: опять садиться за стол с проклятым оборотнем!

— Простите… — Я приложил руку ко лбу. — Кажется, мне снова нездоровится. Если не возражаете, я бы пообедал у себя в комнате.

Несколько секунд граф пристально смотрел на меня, а потом поморщился.

— Воля ваша. — Он повернулся и пошел к двери, но у порога задержался. — Я распоряжусь, чтобы новая горничная сделала все как полагается.

Когда шаги графа стихли в дальнем конце коридора, я цинично прогнусил в нос: "Новая горничная, как интересно…" — а потом с разбегу бросился на диван и, закинув руки за голову, стал думать, кто же кого обманул. И, по-моему, опять, в который уже раз, выходило нечто весьма слабоутешительное для моего обостренного самолюбия гениального сыщика и новоявленного экзорциста.

Однако чересчур долго заниматься моральным самобичеванием мне не пришлось — в дверь снова постучали, и я, моментально соскочив с дивана, откашлялся и замечательно поставленным баритоном пропел:

— Войдите!

Дверь несмело приотворилась, и я узрел новую горничную.

Она стояла на пороге, держа в руках большой поднос, весь заставленный самыми разными яствами. Я не великий мастак по части натюрмортов, а потому скажу лишь, что то был поистине графский обед, и все, ни слова более. Да и к чему нужны какие-то слова, когда т а к о е сначала видишь, а потом даже и ешь. Очень важным дополнением к содержимому подноса была пузатая бутылочка токайского, которая вся светилась, искрилась, лучилась, и я сразу подумал, что бокал (либо два) сего божественного нектара придется мне сейчас как нельзя кстати.

Однако если вы полагаете, что я увидел и по достоинству оценил лишь поданный мне обед, то вы заблуждаетесь как никогда в жизни. Я также моментально увидел и по достоинству оценил и его подательницу, которая, да простится мне этот вульгаризм, была ничуть не хуже обеда.

Наверное, многие из вас, хотя бы раз в жизни, но сталкивались в той или иной форме и степени с таким широко распространенным общественным явлением, как "новая горничная". Явление сие, конечно, неоднозначно, многогранно и многолико, однако в основе его почти всегда лежит главный, практически незыблемый постулат: "новая горничная" — далеко не лучшая горничная из тех, что обитают в этом грешном подлунном мире. И объяснение простое: действительно хорошая и образцовая служанка, попав однажды в назначенный ей судьбою дом, никогда уже его не покинет (за исключением каких-то поистине экстраординарных обстоятельств), потому что любые хозяева любого дома отлично знают, что… А впрочем, дабы не выдумывать зря лишних слов, напомню предыдущие, начиная с "Наверное, каждый из вас…", — и тогда уж всякому, думаю, станет ясно: "новая горничная" — далеко не лучшая горничная из тех, что обитают в этом грешном подлунном мире.

Но, если не забыли, у меня якобы ненароком промелькнуло маленькое, практически не видимое невооруженным глазом "почти". Так вот это "почти" и стояло сейчас в дверях, смущенно-кокетливо улыбаясь и безуспешно пытаясь кругленьким локтем (так как маленькие пальчики были заняты большим подносом) одернуть несколько, pardon, задранный этим бессовестным подносом накрахмаленный белоснежный передничек.

Аки лев бросился я на помощь. Не одергивать передничек, нет, это было бы бестактно и преждевременно с моей стороны, ведь мы даже не были еще знакомы, — я только схватил дерзкий поднос своими железными руками, а милый беспорядок в своем туалете это юное невинное создание в мгновение ока устранило само и тотчас же наградило меня такой пленительной улыбкой, какие достаются, должно быть, лишь странствующим рыцарям после того, как они в очередной раз отрубают очередные головы очередным драконам и выводят из мрачных темниц на свет божий очередных прекрасных принцесс.

Итак, я стоял со своим обедом в своих железных руках, а новая горничная, едва оправившись от мимолетного смущения и сделав мне восхитительный книксен, тотчас же принялась за дело: на столе в один миг появилась расшитая красными петушками скатерть, а содержимое подноса, будто по мановению волшебной палочки, переместилось на нее. И вот, заботливо поправив напоследок в высокой хрустальной вазочке хрустящие салфетки, девушка опять восхитительно присела.

— Готово, сударь.

— О, благодарю вас!.. — И всё, замолчал. Остальное красноречие вдруг застряло у меня в горле, я продолжал торчать посреди комнаты как пень, а она, она стояла теперь неподвижно у стола, сложив руки… как бы это поромантичнее выразиться… В общем, на передничке.

На вид ей казалось лет двадцать, не больше — в таких вещах я ошибаюсь крайне редко. Она была невысокая, но очень стройная, и все, если так можно сказать, ингредиенты ее ладной фигурки, являясь, вне всякого сомнения, и сами по себе объектами, весьма достойными внимания, образовывали конструкцию, в целом еще более привлекательную для глаза опытного инженера, чем составляющие ее узлы и детали.

Темные, почти черные волосы новой горничной лежали на головке довольно затейливой, но без всяких там господских излишеств, коронкой, единственным украшением которой была скромная, чрезвычайно симпатичная черепаховая заколка. Овальное личико же этого чуда природы своими румяными щечками, аккуратным, слегка вздернутым носиком и чуть припухлыми, совсем почти еще детскими губками так, извиняюсь, и манило усталого путника припасть, образно выражаясь, к этому кристально чистому, незамутненному роднику.

Вы, вероятно, поморщитесь, скажете: фу, что это он себе позволяет?! И будете абсолютно правы, на вашем месте я бы, вероятно, тоже поморщился и тоже сказал: фу, что это он себе позволяет?! Но это теперь, а тогда… тогда я и вправду был как усталый, издерганный поворотами и оплеухами судьбы странник, долго бредший в жажде и одиночестве по страшному, темному лесу и выбредший вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, к сельской околице, а на околице-то — м-м-м… к о л о д е ц…

Но бог с ней, с лирикой. Я был один, понимаете, совсем один в окружении злобных нелюдей или людей, с которыми, увы, не мог позволить себе расслабиться, даже на секунду забыться и отдохнуть уж если не телом, то хотя бы душой. После разговора с садовником я битый час слонялся по парку в надежде встретить Лорелею, но она не пришла. И я обиделся, да-да, обиделся и рассердился, потому что кем бы там она ни была, но именно она с неописуемым коварством втянула меня в переделку, из которой теперь я просто не знал, как выпутаться, — и бросила, бросила! — оставила меня одного! Ну и пусть, мстительно думал я, пусть, сама же еще пожалеет, да поздно будет…

И вот я молча стоял и молча глядел в изумрудные, с каким-то необыкновенным, сиреневатым отливом глаза девушки, принесшей путнику пищу, — и не мог наглядеться. А она, смутившись от такого моего дерзкого взгляда, покраснела еще больше и, опустив головку, чуть слышно пролепетала:

— Кушать подано, сударь.

— Спасибо, милая, — едва не прослезившись от благодарности, всхлипнул я. — Садитесь и вы.

Она отчаянно замотала головой:

— Что вы, нам не положено!

Я сочувственно кивнул — знаю, мол, проклятые предрассудки — и мгновенье спустя уже восседал на своем стуле, вооруженный до зубов ножом и вилкой.

Девушка грациозно ущипнула пальчиками краешки передничка.

— Могу я идти, сударь?

Я вздохнул:

— А кто же будет прислуживать мне за столом? Я так ослабел от голода и слез, что, боюсь, не подниму сам даже бутылку.

Она звонко рассмеялась:

— Только что вы держали целый поднос!

Я удивился:

— Разве? Значит, то была агония, дорогая. Да будет вам известно, у некоторых людей перед смертью, вследствие судорожного сокращения мышц, силы удесятеряются, и тогда они способны на что угодно, а не только подержать поднос. Но это быстро проходит, и потом наступает конец.

От смеха ее белоснежные зубки чуть-чуть прикусили ее розовые губки.

— Но вы вовсе не похожи на умирающего, сударь, — безуспешно пытаясь оставаться серьезной, проговорила она. — По-моему, даже наоборот.

— Это все благодаря вам, — пояснил я. — У меня начали уже было холодеть руки, но тут как фея из сказки явились вы — и вот я спасен, ура! Правда, — скосил я глаза на девушку, — то, что вы принесли, пища в основном материальная, а ведь усталому путнику так нужна еще и духовная…

Ее алые щечки вдруг побелели.

— А что еще нужно усталому путнику? — ледяным тоном поинтересовалась она.

Как подкошенный рыцарь, я рухнул со стула прямо на одно колено.

— Ничего! Клянусь, ничего! Я только думал…

Она больше не улыбалась.

— Если вы думали, что я по первому вашему слову побегу в парк, сударь, то вы ошиблись.

Я растерялся.

— Ну почему же обязательно в парк? Давайте сходим еще куда-нибудь… хотя бы на пруд…

Девушка вспыхнула:

— Может быть, это у вас в столице богатым господам достаточно лишь поманить пальцем, чтобы несчастные служанки исполняли все их прихоти. Но здесь не столица, сударь! — Она грозно, но очень мило топнула ножкой. — Не столица! Так и запомните… бабник!

Оскорбленный до глубины души "бабником" и прекрасно зная и без нее, что здесь не столица, я удрученно вернулся на стул и снова завладел ножом и вилкой. Всем своим жалким видом я являл теперь воплощенную скорбь и обиду, а каждый квадратный сантиметр моего измученного тела, казалось, словно вздрагивал от безжалостных и несправедливых ударов бича клеветы и такого вопиющего непонимания.

Наверное, в тот момент на меня действительно жалко было смотреть, потому что, уже взявшись за ручку двери, девушка вдруг обернулась и тихо сказала:

— Ну что вы… Я вас обидела?

Путник скрипнул зубами и мелко-мелко затряс головой как при вступительной фазе эпилептического припадка, усугубленного приступом дизентерии.

— Нет-нет, как вы могли подумать! — Потом немного поразмыслил и грустно добавил: — А впрочем, так мне и надо…

Однако должно быть, вид у меня был и правда убогий, потому что новая горничная какое-то время смущенно попереминалась с ноги на ногу, комкая воздушные кружевные оборочки своего передничка, а потом вздохнула и еще тише произнесла:

— Но вы же понимаете, в каком я тут положении?

Припадок грозил начаться в любой момент.

— Понимаю, я все понимаю… Идите, радуйтесь жизни и будьте счастливы…

И тогда она снова вдруг рассмеялась:

— Ну вы и…

— Тип, да?

— Да. Я даже не сразу вижу, когда говорите серьезно, а когда шутите.

Я устало уронил на глаза веки — какие уж, мол, теперь шутки, с шутками на этом свете кончено, — но потом сразу же поднял обратно. Девушка же осторожно приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

— Тихо? — спросил я.

— Тихо. Но все равно мне надо идти, — сказала она, — а то господин граф будет сердиться.

— Господин граф сердится редко, — прошамкало из-за стола то, что еще совсем недавно было усталым путником. — А я лучший друг господина графа со всеми вытекающими из этого приятными последствиями и…

Горничная улыбнулась:

— И все-таки мне надо идти. — Она немного помолчала и неожиданно лукаво прищурилась: — А когда вы немного поправитесь, я, так и быть, погуляю один разок с вами в парке, хорошо?

Покойник начал оживать.

— Хорошо! Конечно же, хорошо! То есть, просто дьявольски как хорошо! Но почему только один?

— Приятного аппетита, сударь, — прощебетала юная фея в передничке и змейкой выскользнула за дверь.

— Спасибо! — прокричало ей вослед то, что вроде бы снова понемногу начинало становиться прежним усталым путником. — Но как зовут вас, о фибр моей души?

— Эрцебет! — донеслось уже из коридора, и по полу зацокали звонкие каблучки.

— Эрцебет! — плотоядно рыкнул одинокий путник и, урча, снова набросился на графский обед. — Эрррцебет!..

Глава XII

Я рвал и метал руками и зубами принесенный новой горничной обед, а в голове настойчиво пульсировала мысль: "Эрцебет… Эрцебет… Где мог я совсем недавно встретить это имя?.."

И хотя по мере насыщения я приходил во все более расслабленное и даже благодушное настроение, мысль не отступала — наоборот, словно въедливый, злой комаp, нудела и зудела в ушах, пока наконец в отчасти размягченных вином и пищей мозгах не промелькнула одна догадка, точнее даже не догадка, а зацепка: я, кажется, вспомнил, что совершенно случайно наткнулся на упоминание о какой-то Эрцебет, перелистывая книгу, которую подсунул мне Карл в библиотеке несколько дней назад, как раз в то самое злополучное утро, когда был убит (или еще не убит?) дворецкий.

Едва лишь зацепка переросла в убеждение, что имя это действительно было в той книге, я вышел из-за стола и поспешил в библиотеку. К счастью, на сей раз там никого не было; я быстро отыскал нужный том и, отдернув тяжелые темные занавески и приоткрыв громадную форточку, уселся в глубокое кресло возле окна, из которого так хорошо виден был холм, ставший четыреста лет назад братской могилой янычар Ибрагим-бея.

Я устроился поудобнее и принялся просматривать книгу в поисках страницы, на которой промелькнуло в прошлый раз имя Эрцебет. Занятие это оказалось кропотливым и непростым, и в первую очередь из-за того, что книга была очень и очень любопытной, — она представляла из себя весьма пространный компилятивный очерк демонологии и ведовства, обильно снабженный отрывками из сочинений средневековых и более поздних авторов, как светских, так и церковных, посвященных исследуемому предмету, а также документами, своим содержанием близкими тому, который я уже читал.

Здесь были фрагменты из "Демономании" Бодена, "Колдовства" и "Картины непостоянства злобных ангелов" Пьера де Ланкра, "Очарованного мира" Бальтазара Беккера и многих, многих прочих весьма специфических трудов, включая, конечно же, знаменитый "Молот ведьм" Шпренгера и Инститориса.

Перевод и редакция столетней давности, правда, оставляли, на мой взгляд, желать лучшего, потому что и француз Боден, и немец Агрикола, и датчанин Торфеус изъяснялись в этом толстенном "очерке" равно деревянным, довольно-таки косноязычным штилем, однако же сведения, сообщаемые "любознательному читателю", были столь неожиданны и уникальны, что я, незаметно для себя, ушел в чтение с головой, совершенно позабыв о первоначальной цели своего визита в библиотеку. И не только об этом.

За какой-нибудь час я получил самое детальное представление о том, коим образом следует себя вести, дабы успешно заключить наиболее выгодную сделку с дьяволом или же его подручными; как отличить ведьму и колдуна от обычных людей (правда, преимущественно с помощью пытки); прочел массу "достовернейших" свидетельств очевидцев о встречах с чертями, привидениями, живыми мертвецами и многое, многое другое.

Особенно любопытным было описание средств, которыми пользуются колдуны для того, чтобы творить различные гадости простым смертным, а рассказ о так называемой "мертвой руке" буквально поразил меня и поверг в невольную дрожь и уныние.

"Изготавливалась" "мертвая рука" следующим образом. Ночью, тайком, нужно было прокрасться к виселице с повешенным преступником (хорошо бы, казненным по обвинению в колдовстве же) и тупым ножом отпилить кисть руки трупа, желательно левую, хотя и правая тоже годилась вполне. Потом добычу надо было отнести домой, где, обернув в специально приготовленный загодя саван, крепко отжать, так, как женщины отжимают белье после стирки, — чтобы выдавить из руки всю кровь. Затем обескровленная кисть погружалась на две недели в раствор смеси серы, селитры, древесного угля, горчицы, красного перца и других зелий, а после высушивалась — летом на солнцепеке, а зимою в печи, которую для такой цели топили исключительно папоротником и вербеной. Готовая же "мертвая рука" служила своего рода подсвечником для "дьяволовой свечи", отлитой из жира, вытопленного из трупа удавленника же, с примесью обычного пчелиного воска и какой-то травы, которая растет только в Лапландии.

Итак, "дьяволова свеча" вставлялась в "мертвую руку", и колдовская сила этого орудия была огромна и удивительна — куда бы ни заглянул вооруженный такой свечой волшебник, все присутствовавшие в том месте люди немедленно впадали в оцепенение и вообще становились как покойники. Естественно, слуги сатаны в это время могли беспрепятственно вершить над ними любые черные козни и делать все, что им только заблагорассудится.

Но это я привел вам лишь один пример, а подобных там были десятки и сотни. Описания шабашей, ведовских ритуалов, жутких случаев порчи и сглаза занимали почти две третьих объема книги, однако особенный интерес вызвало у меня письмо некоего дворянина своему двоюродному брату в Вену, датированное 1705 годом. Судя по содержанию письма, дворянин этот долгое время служил в армии князя Ракоци, и вот что довелось как-то услышать ему от жителей одной деревушки. Надо ли говорить, с каким вниманием и волнением прочел я следующие строки.

"… А в завершение своего послания, зная, как охочи Вы до подобных историй, приведу здесь, дорогой мой кузен, рассказ местных крестьян об упырях.

В маленькой деревне близ Темешваре жил возчик по имени Арнольд, человек угрюмый и нелюдимый. Однажды вез он тяжелые бочки с вином в поместье здешнего барина, и случилось так, что у телеги лопнула ось и Арнольд свалился на землю, а бочки покатились прямо на него и задавили насмерть. Арнольд испустил дух тут же, на дороге, и, поскольку не было у него ни жены, ни детей, похоронили его всем миром жители той деревни.

Прошло сорок дней, и вдруг, в одну ночь, внезапно умерли пятеро соседей Арнольда, здоровых, крепких мужчин, и на лицах и телах их были видны следы, которые определенно указывали на то, что всех их замучил и убил вампир.

Мертвецов схоронили, а потом позвали священника, он трижды освятил дома покойных и окропил святой водой. Прошло еще некоторое время, и вдруг однажды старший брат того возчика Арнольда случайно проговорился в кабаке, как три года тому назад брат жаловался, будто по ночам его донимают упыри. Как Вам известно, простолюдины считают, что тот, кто имел хоть какие-либо связи с вампиром, сам рано или поздно становится упырем, а тут еще брат вспомнил рассказ Арнольда, что ему удалось избавиться от посещений нечисти таким способом: он ел по ночам землю, взятую с могилы своего мучителя, и натирал тело кровью и сукровицей, которую днем, таясь и хоронясь от людей, надавливал из трупа того вампира.

И тогда люди поняли, что Арнольд сам стал упырем, и пошли, и разрыли его могилу. А когда крышка гроба была снята, то все ахнули и подивились немало, потому как мертвец лежал в гробу точно живой — дородный, румяный, без каких-либо следов гниения и тлена, весь заросший бородой и с отросшими за сорок дней ногтями и волосами.

Деревенский староста, человек, видимо, умудренный житейским опытом, тотчас же приказал загнать Арнольду в сердце осиновый кол, и когда кол вбили, мертвец вдруг открыл левый глаз и страшнo завыл, после чего ему отрубили голову, вырвали глаза и зубы, а тело разрезали на куски и сожгли. Предосторожности ради то же самое проделали и с пятью убитыми соседями Арнольда, потому что ни у кого уже не вызывало сомнений — они тоже стали вампирами.

Однако же, — писал далее дворянин, — люди в той округе продолжали гибнуть еще в течение шести лет. Священник и староста ломали голову, откуда могли взяться в деревне другие упыри, коли ими были приняты такие верные меры предосторожности. Из Темешваре понаехали судебные чиновники и иезуиты, и началось следствие, которое длилось целый месяц и наконец установило: Арнольд погубил не только пятерых мужиков, но и нескольких овец и коров, и люди, которые резали потом этих несчастных животных и ели их мясо, со временем сами тоже становились вампирами. В конце концов было разрыто больше тридцати могил умерших при хоть сколь-нибудь подозрительных обстоятельствах, и семнадцать из них оказались вампирами. И только после того как со всеми семнадцатью упырями поступили точно так же, как с Арнольдом и теми пятью, страшная эпидемия в деревне прекратилась…"

Я бросил книгу на стол и откинулся в кресле — веселенькое чтеньице, нечего сказать! Теперь я был раздражен, даже зол. Зачем, ну зачем только меня дернуло тащиться в эту чертову библиотеку и снова брать в руки эту проклятую, кошмарную книгу, из-за которой наверняка еще и всю сегодняшнюю ночь мне не будет ни отдыха, ни сна, ни покоя!

Едва притворенная дверь слабо скрипнула, и, скосив глаза в сторону, я увидел, как в комнату, осторожно и грациозно переступая мягкими подушечками маленьких лап, вошла… аккуратная черная кошечка с белым пятном на шее…

Я не успел еще ничего толком сообразить, я не успел еще даже как следует удивиться, а она вдруг стремительным прыжком вскочила на стол и вцепилась острыми когтями в страницы раскрытой книги и начала, злобно урча, рвать их в мелкие клочья.

От изумления и не осознанного еще до конца страха я закричал, и тогда черная тварь, все так же утробно урча, как молния прыгнула мне на голову. Инстинктивно заслонив руками лицо, я заорал теперь уже и от боли, потому что мерзкое создание свирепо впилось своими стальными когтями мне в руки и мгновенно располосовало их до крови.

В какой-то момент мне удалось отшвырнуть кошку к стене, хотя сила ее была просто невероятна для столь маленького существа. Я вскочил с кресла и, продолжая закрывать лицо залитыми кровью руками, бросился к двери. И тогда над головой раздалось уже знакомое громкое хлопанье огромных невидимых крыльев.

Я подумал, что это конец… И, должно быть, оттого, что находился уже на грани нервных и физических сил, страшный удар в затылок даже принес облегчение. Как бы хотелось, чтоб вечное…

…- Сударь! Очнитесь же, сударь! Что с вами? Вы меня слышите?

Сознание возвращалось так медленно и трудно, словно я судорожно пытался вынырнуть из какой-то ужасной черной бездны — и все никак не мог достичь спасительной голубой поверхности и глотнуть живительного воздуха. Но наконец я все-таки приоткрыл глаза и увидел будто в далекой, туманной дымке склонившееся надо мной лицо. Лицо Эрцебет.

— Что с вами? Вы меня слышите? — повторила девушка. Губы ее кривились, длинные пушистые ресницы дрожали. Казалось, она вот-вот расплачется.

— Ничего… Слышу… — Я с трудом приподнялся на локте и, ухватившись рукой за край стола, встал на ноги. — Ничего, уже все нормально.

Но голос мой звучал, должно быть, не слишком убедительно, а исцарапанные руки были красноречивее любых слов, потому что девушка продолжала глядеть на меня глазами, полными недоумения и страха.

Я осторожно пощупал уже, можно сказать, хроническую шишку на затылке и попытался улыбнуться:

— Нет, правда, милая, все в порядке.

— Но вы весь в крови!

— Ну, так уж и весь? Пустяки.

— Пустяки?!

— Конечно. Ерундовые царапины, ничего более.

Эрцебет покраснела.

— Не говорите и не надо! Я услышала крик, прибежала. Хотела помочь, а вы…

— Ну-ну, дорогая… — Я сделал пару шагов и, поморщившись от боли в кистях, опустился в кресло. Голова гудела как колокол, а в ушах стоял весьма неприятный, какой-то свербящий звон. Я осторожно достал из кармана платок и неловко промокнул кровь на руках. Девушка вскочила с колен.

— Подождите, сударь, я мигом!

В мгновение ока она умчалась и вскоре появилась вновь, неся таз с водой, кусок мягкой ткани, бинт и прозрачный стеклянный флакон, наполненный какой-то зеленоватой мазью.

Естественно, как и подобает настоящему мужчине, для вида я немного посопротивлялся, однако Эрцебет это мое сопротивление в два счета, естественно, сломила и, быстро и аккуратно смыв теплой водой кровь с моих рук, смазала глубокие царапины мазью. Кровотечение сразу же прекратилось, и она ловко перевязала мне ладони белоснежным бинтом.

— Вот и все, сударь.

И снова сделала очаровательный реверанс.

— Спасибо, милая, — с чувством прошепелявил я и, по-моему, опять собрался сморозить что-то насчет теперь уже не только усталого, но и раненого путника, однако не успел — девушка внимательно посмотрела мне прямо в глаза и тихо сказала:

— Так что же все-таки с вами произошло?

Я удрученно развел руками:

— Клянусь, понятия не имею. — И как-то непроизвольно нагло перешел на "ты": — Понимаешь, после обеда меня слегка разморило, вот я и задремал в кресле. А потом, должно быть, внезапно потерял сознание, потому что дальше ничего не помню. Наверное, упал и обо что-то порезался. — Я добросовестно покрутил головой в поисках того загадочного нечто, о которое мог бы порезаться, и, не найдя ничего подходящего, бессильно махнул рукой. — Ну а очнулся уже когда появилась ты, прекрасная и милосердная, и…

Конечно же, она не поверила ни единому моему слову, потому что даже как-то не очень вежливо фыркнула и дернула плечиком, но уж это, ей-богу, тревожило меня сейчас менее всего — пусть фыркает и дергает чем угодно, на здоровье. Каюсь, я был бы совсем не против прогуляться с этой девочкой в парке при Луне или даже у пруда, но взваливать на ее хрупкие плечи хотя бы малую толику нынешних моих проблем совершенно не собирался. Хватит и того, что в этом замке есть уже один потенциальный кандидат в сумасшедшие либо уголовники, — впутывать еще и Эрцебет в здешнюю чертовщину… Нет-нет! — Я темпераментно замотал головой. — Mea culpa,* как говорили римляне.

Я лучезарно улыбнулся и дерзко подмигнул горничной, точно уже не помню теперь, каким именно глазом. А впрочем, это вполне мог быть и нервный тик.

— Ну так когда же мы пойдем к пруду гулять по травке? — по-отечески нежно спросил я, но она не приняла моего отеческого тона. (Честно говоря, я и сам принимал его с великим трудом, меня от него просто выворачивало наизнанку, потому что я чувствовал настоятельную потребность остаться один и еще и еще раз — особенно в свете самых последних событий — обмозговать свое положение. Но не мог же я выгнать Эрцебет из комнаты? И особенно после такой ее обо мне заботы? Естественно, не мог. Вот потому-то я, как и подобает истинно благородному рыцарю, пригласил ее еще раз на пруд, а она — как и подобает истинно честной девушке, — от этого приглашения еще раз отказалась.)

— Нет, — покачала головой Эрцебет. — Нет, я не пойду с вами на пруд, сударь. — Какое-то мгновение она молчала и вдруг еле слышно произнесла: — Да ведь вы и сами этого не хотите, правда?

— Что ты! — всплеснул я руками. — Что ты! И как у тебя только язык повернулся сказать такое!..

Но она снова покачала головой:

— Нет, сударь, вы хотите не этого.

Я остолбенел.

— А чего же?

Она усмехнулась:

— Точно пока не знаю, но полагаю, что могла бы вам в этом помочь…

В чем э т о м?! О господи! Я был совершенно обескуражен загадочным тоном и каким-то странным, новым выражением лица Эрцебет — да неужели же все в этом замке, кроме самой его светлости, давным-давно знают в с ё?! Но я лишь уклончиво пожал плечами, и горничная опять рассмеялась:

— Ладно, не буду вас мучить. Если хотите, приду сегодня к вам в комнату.

— ?! — От неожиданности я вздрогнул и изумленно уставился на девушку.

— Так хотите или нет? — спросила она.

Я чуть не свалился с кресла.

— Конечно, хочу! А когда?

— Hу, часов в десять или одиннадцать — как только управлюсь со своими обязанностями… — Глаза ее вдруг округлились, а щеки вспыхнули маковым цветом. — Постойте-ка, а что это вы, интересно, такое подумали?

Я подумал, что мало ли, что я такое подумал, а вслух оказал:

— Ничего я не подумал; подумал только, что ты придешь сегодня в мою комнату часов в десять или одиннадцать, как только управишься со своими обязанностями. А еще подумал, что лучше бы все-таки в десять.

— Снова издеваетесь? — поинтересовалась она.

— Нет, — сердито буркнул я. — Это ты издеваешься над бедным, несчастным…

— … больным и усталым путником, — договорила за меня Эрцебет. — Больше не буду, честное слово.

— Хотелось бы верить, — вздохнул я.

— Так приходить или нет?

— Приходи, — обиделся я.

— Но вы даже не спрашиваете, зачем.

— Зачем? — хмуро спросил я.

И тут она вдруг точно шаловливая девчонка показала мне язык. Розовый как у котенка.

— Приду — узнаете.

— Ну приходи, — сказал я.

— А вы будете хорошо себя вести? — В ее сиренево-зеленых глазах прыгали бесенята.

— Буду, — тоном заправского двоечника пообещал я. — Мне не впервой.

Эрцебет недоверчиво прищурилась.

— Только вы должны пообещать мне одну вещь.

Я понуро кивнул:

— Считай, уже пообещал.

Она просияла:

— Так значит, вы поняли, что я имею в виду, и никому не расскажете про то, о чем мы договорились?

Поскольку я в данный момент прикуривал, то от неожиданности едва не захлебнулся сигарным дымом. Интересно, а я-то думал, что понял и пообещал ей совсем другое — то, что обычно сначала обещают в подобных случаях девяноста девяти процентам всех девушек, не буду расшифровывать. Выходит, ошибся.

— Так вы никому ничего не расскажете? — уточнила она.

— Слово рыцаря, — туманно сказал я.

— Тогда ждите.

— Жду.

Эрцебет резко повернулась и пошла к двери. Однако у порога вдруг остановилась и неожиданно бросила стремительный взгляд через плечо, но не на меня, нет. Знаете, это длилось, наверное, всего лишь тысячную долю секунды, но я успел перехватить этот взгляд — горничная смотрела на к н и г у, раскрытую, частично изодранную острыми кошачьими когтями книгу, которая все еще лежала на столе.

Через мгновение дверь за Эрцебет со стуком захлопнулась, а я курил в мягком кресле и, тупо таращась перед собой, думал о том, что, кажется, становлюсь слишком уж популярен у такой прекрасной, но такой загадочной и непонятной половины легального и нелегального населения Волчьего замка.

Глава XIII

Мы с Яном сидели в тесной каморке садовника и молча глядели друг другу в глаза. Уже почти стемнело, и потому, перед тем как уйти, садовник зажег старую керосиновую лампу, которая здорово чадила, но зато очень щедро разбрасывала по деревянным стенам хижины наши длинные изломанные тени.

Молчание сделалось наконец просто невыносимым, и я собрался уже было хоть что-нибудь сказать — но не успел: первым заговорил Ян.

— Ну так что, сударь? — Он сгреб бороду в свой огромный кулак, и глаза его озорно блеснули. — Теперь-то вы верите в оборотней и упырей или нет?

Я кивнул и вдруг снова ощутил в горле ужасно неприятный, почти тошнотворный привкус, который, увы, был мне уже слишком хорошо знаком — то был привкус страха.

— Д-да, — запинаясь, тихо проговорил я. — Теперь верю…

Великан усмехнулся, и от его короткого басовитого смешка мне стало еще более не по себе.

— И что же вы собираетесь делать? — спросил он.

Я только вздохнул:

— Еще не знаю. Ты… ты слышал, что убили дворецкого?

— Слышал.

— А тебе известно, что прошлой ночью его труп… — И замолчал.

Он прищурился.

— Проткнули осиновым колом? Да, мне известно и это.

Наверное, все краски (если только они там были) схлынули с моего лица.

— И ты… знаешь, кто это сделал?

Ян ухмыльнулся:

— Знаю, сударь. Вы. Скажу больше: даже догадываюсь, кто научил вас этому.

Я весь подался вперед:

— Это о н а сказала тебе?

Он покачал головой:

— Нет, не она. Но когда это случилось, я сразу же понял, что она снова пришла…

"Она снова пришла…" От волнения у меня перехватило дыхание, потому что Ян почти в точности повторил сейчас слова Лорелеи, сказанные ею возле пруда: "Карл еще не знает, что я снова пришла…"

— Но кто же она? — почти простонал я. — Кто?! Ты знаешь ее, Ян?

Большие черные глаза гиганта торжествующе сверкнули, и он поднялся надо мной во весь свой рост.

— Да, знаю, — хрипло проговорил он. — Она… — И вдруг умолк на полуслове.

— Ее зовут Лорелея! — выдохнул я.

— Лорелея?.. — Он на мгновение замер, потом загадочно улыбнулся и пожал широченными плечами. — Кто может знать ее имя, сударь?

— Но она сама мне сказала!

Его взгляд стал более внимательным и даже кажется чуть-чуть удивленным.

— Сама?! Значит, вы удостоились поистине великой чести. Она очень редко снисходит даже до простого общения с людьми, тем более почти никогда не открывает им ни одного из своих имен.

— Имен?! — только и смог прошептать я.

Ян кивнул:

— У нее их тысячи, господин, мне, например, известно другое. Но поскольку уж она на этот раз выбрала вас…

— Что? Что все это значит, Ян?!

— Это значит, что раз она снова пришла, можно теперь не сомневаться в том, что мы сумеем покончить наконец со старинным проклятьем Волчьего замка…

Потом он говорил что-то еще, а я смотрел на него снизу вверх и просто не узнавал в этом огромном, грозном, но вместе с тем и таком просветленном, возвышенном человеке того увальня, туповатого на первый взгляд деревенского мужика, с которым несколько дней назад мы приехали со станции в Волчий замок.

Да, несомненно, он изменился — и не только внешне. Изменился его голос, манеры — теперь, если бы я уже не знал Яна, то мог бы вполне подумать, что передо мной переодетый человек благородного происхождения, — настолько правильной была его речь, настолько одухотворенным было его мужественное лицо и взгляд темных сияющих глаз.

— Так значит, проклятье это не сказка? — вспомнил я документ из злополучной книги.

Ян нахмурился:

— Не сказка. Когда-то, давным-давно, один из рыскавших по стране турецких отрядов…

— Напал на замок, — перебил я его. — Знаю, читал в старой книге. Там еще было сказано, что когда положение осажденных стало совсем безнадежным, замковый священник, в порыве ужаса и отчаяния, отрекся от Всевышнего и призвал в союзники дьявола… Неужели же это правда?

Ян нервно улыбнулся и стиснул кулаки.

— Это истинная правда, сударь. Уже несколько столетий, из поколения в поколение, из уст в уста передают здешние жители легенду о Черном Монахе…

— Черном Монахе?!

— Да. Это верный прислужник сатаны и воистину кошмарное порождение ада.

— Постой! — Я провел рукой по покрывшемуся липким холодным потом лбу. — Но если ты говоришь о том капеллане, которого разорвали собаки…

— Они разорвали лишь эфемерную телесную оболочку, а дух, смертельный, убийственный дух Иоахима Моргенштерна жив и будет жить вечно, если нам не удастся в конце концов загнать его туда, откуда нет возврата никому, даже и самым могучим и неуязвимым силам зла.

— Подожди, но Карл!.. — воскликнул я, вспомнив вдруг разговор с графом. — Ведь он… он…

Зрачки Яна сузились.

— Карл — прямой потомок и носитель лишь ничтожно малой частицы силы старого Моргенштерна. Но он не менее опасен, потому что если Черный Монах появляется на земле раз во много лет, а потом снова надолго уходит в свою ужасную темную бездну, то Карл рядом всегда и всегда способен на самые крайние меры. Знаете, меня, по правде говоря, удивляет то, что он до сих пор не убил вас, сударь.

Я усмехнулся:

— Меня самого удивляет — тем более что он абсолютно уверен в том, что я знаю про него все. Ну, может быть, и не все, но во всяком случае очень многое.

Мой собеседник кивнул:

— Вот-вот, я долго думал об этом, но так и не нашел тому причины, разве что… — И замолчал.

Я громко вздохнул:

— Лорелея сказала, что управляющий, должно быть, решил сперва выяснить, что именно мне стало известно, а потом появилась она… Но что это значит, Лорелея не разъяснила, возможно, она каким-то образом защищает меня от воздействия темных сил и Карл не может пробиться через эту завесу?

Ян помрачнел.

— Скажем так — пока не может. Но кто знает наверняка, что произойдет завтра? Через час? Через минуту? — Он помолчал и вдруг медленно произнес: — А вот у меня появилось такое ощущение, сударь, что вы Карлу для чего-то нужны и он намеренно до поры до времени щадит вас.

— Но для чего?! — изумился я.

Ян неожиданно резко стукнул кулаком по столу, и я подумал, что, возможно, к концу нашего разговора садовнику уже не за чем будет обедать.

— Не знаю! — рявкнул он, но тут же понизил голос: — Подумайте сами, вспомните, что случалось в последнее время с вами странного, необычного?

Я невольно расхохотался, хотя хохот этот навряд ли можно было бы назвать здоровым.

— Необычного! — посмеявшись от души, хмыкнул я. — Да проще, наверное, назвать, что здесь со мной было обычного, кроме, пожалуй, приема пищи и сна. Хотя нет, вру — обедаю я за одним столом с оборотнем, а во сне загоняю осиновый кол в сердце старого упыря… Нет-нет, дорогой Ян, боюсь, я не в состоянии ответить на такой вопрос, для этого просто надо со всеми деталями и подробностями обстоятельно описать каждый из прожитых мной в Волчьем замке дней.

— Каждый не надо, — улыбнулся Ян. — Но вот этого… — Он кивнул на мои перебинтованные руки. — Готов поклясться, что еще вчера этого не было.

И я снова вздрогнул, вздрогнул потому, что поймал себя на мысли, что до сего момента совершенно позабыл обо всем, что случилось днем в библиотеке, — так, словно кто-то начисто стер из моей памяти даже само воспоминание о произошедшем. Это было невероятно, это было дико, но я оторопело смотрел сейчас то на Яна, то на свои руки — и молчал, молчал, потому что ничего не помнил.

А Ян пристально глядел на меня, и его и без того темные глаза постепенно становились еще темнее.

— Вчера я просил садовника передать вам, чтобы вы остерегались кошек, — наконец глухо проговорил он.

И в мозгу словно вспыхнул вдруг яркий сноп света.

Кошек?! О господи, — кошек!.. Ну конечно же, кошек! Маленькая черная кошечка с аккуратным белым пятном на шее… Раскрытая книга на столе в библиотеке… Зловещее хлопанье крыльев над головой!.. — И я взахлеб принялся рассказывать Яну о своих сегодняшних злоключениях.

Рассказывал я долго, очень долго, стараясь не упустить ни мельчайшей детали, но Ян все равно время от времени меня останавливал, уточняя те либо иные подробности происшествия в библиотеке. Вдобавок ко всему он еще попросил максимально близко к тексту пересказать содержание того документа из книги, с которого, собственно, и началось мое, так сказать, источниковедческое знакомство с историей "проклятья Волчьего замка".

Ян внимательно выслушал все до конца, а потом на некоторое время замолчал. Я уже было подумал, что, убаюканный моим рассказом, он задремал — но ошибся, полуприкрытые глаза Яна вдруг широко открылись, и он опять стукнул кулаком — однако на сей раз, к счастью, не по хлипкому столу, а по собственному колену.

— Не то! — громко воскликнул он.

— Что — не то? — почтительно осведомился я, радуясь в душе за ветхую мебель садовника.

— Не похоже, чтобы их заинтересовала именно эта легенда — она известна любому здешнему старику, да еще с такими леденящими кровь подробностями, от которых вы неделю потом будете просыпаться в холодном поту.

(Я грешным делом подумал, что "таких" подробностей с избытком хватает и в книге, а в холодном поту я не то что просыпаюсь здесь неделю, а, по-моему, как покрылся им первый раз во время своей дебютной стычки с волколаками, так и хожу постоянно с тех пор — холодный и потный. Но возражать Яну из-за подобного пустяка не стал — вопрос, как говорится, не принципиальный. Да, кстати, а кого это он имел в виду, когда сказал: "их"?)

— Нет! — снова вдруг зарычал Ян. — Нет, здесь что-то не так! Но почему, почему же все-таки они хотели уничтожить эту книгу?.. Скажите, а вам-то зачем снова понадобилось брать ее в руки?

Зачем понадобилось?.. Фраза скорее всего риторическая, но бестактная, и я внутренне возмутился, потому что увидел в словах Яна акт определенного рода насилия над моей свободолюбивой натурой и даже, если хотите, попытку вторжения в мою личную жизнь. Ведь у меня же, черт подери, через час свидание, а в книгу я снова полез из чистого любопытства — как уже говорил, прелестное имя девушки — Эрцебет — кажется, попадалось мне на глаза, когда листал фолиант в прошлый раз. Вот потому-то мне и захотелось найти это имя опять и просто для развлечения прочесть, что же там говорится о его обладательнице (естественно, не моей новой знакомой, а какой-нибудь ее тезке).

Однако, как вы понимаете, такие невинные пустяки совсем не обязывали меня открывать душу первому встречному, хотя бы даже и соратнику по борьбе. Не знаю, прав был или не прав, но, повторяю, именно так я тогда считал.

А вот Ян, оказалось, считал совершенно по-другому, и, вперив в меня сверлящий взгляд своих черных глазищ, он снова проговорил:

— Зачем вам была нужна эта книга? — А следующие слова его буквально повергли меня в смятение, потому что напомнили вдруг, с кем разговариваю. Ян мгновение помолчал, а потом вкрадчиво произнес: — Хотя, конечно, если вы все же считаете, что это только ваше л и ч н о е дело, сударь, — извольте. Но уж потом не вините меня ни в чем. — И умолк.

Что было делать? Как поступить? Мысленно я, естественно, признавал Яна главным в нашем союзе. Tenерь приходилось подтверждать это вслух и де-факто, и я скрепя сердце поведал ему о своем новом знакомстве.

Он слушал, не перебивая, а когда я закончил, вновь прикрыл ладонью глаза и на время, казалось, вообще позабыл о моем присутствии.

Но я не обиделся. По правде, я был этому даже рад. Однако отдых мой продлился недолго. Через пару минут Ян открыл глаза, и допрос возобновился.

— Значит, в замке появилась новая служанка, сударь?

— Значит, — храбро пожал я плечами. — Появилась…

— А почему же вы не сказали об этом раньше?

Я возмущенно фыркнул:

— А потому, что забыл! Говорю же, вся эта дьявольская сцена в библиотеке просто напрочь вылетела у меня из головы!

— Но потом-то вспомнили?

— Потом — вспомнил.

— И все равно не сказали?

— Не сказал, — проворчал я.

— Понятно… — Он преувеличенно громко вздохнул. — Личная жизнь…

И тут моя пресловутая кротость дала наконец трещину.

— Д-д-да, — воинственно прошипел я, — личная жизнь! Представь себе — личная жизнь!..

— Уже представил, — ухмыльнулся Ян, но лучше бы он, ей-богу, не ухмылялся, потому что хотя запрягаю я медленно, но в гневе становлюсь гораздо страшнее тысячи оборотней и вурдалаков вместе взятых, в чем ему и пришлось убедиться в течение последующих приблизительно пяти минут.

Но, впрочем, он оказался не робкого десятка — смирно сидел и внимательно, даже с почтением слушал все мои высокопарные словоизлияния. А когда, зайдя уже на второй круг по части изобретения неологизмов, я сначала почувствовал, а потом и понял, что повторяюсь, и на секунду умолк, дабы собраться со свежими мыслями и силами, он вдруг широко, как замковые ворота, улыбнулся и вежливо спросил:

— Всё?

Я пропыхтел как паровоз:

— Пока всё.

— Тогда отдохните минутку, сударь, а потом скажите мне, как зовут эту девушку.

Я опять открыл было рот для каких-либо новых гадостей, но тут же обратно закрыл — все, что оставалось еще не высказанным, было просто банально, а прослыть банальным казалось мне куда как страшнее, чем прослыть только грубым и невоспитанным. И я смолчал.

А Ян все еще улыбался:

— Так вы отдохнули?

— Отдохнул, — устало проворчал я.

— Тогда говорите же, сударь. Имя, мне нужно знать имя новой служанки.

Я понял, что проиграл, и моя свободолюбивая личность смирилась.

— Эрцебет, Ян, — тоскливо промолвил я. — Новую служанку зовут Эрцебет.

Честное слово, если имя это и сказало о чем моему собеседнику, то на облике его это никак не отразилось — ни один мускул не дрогнул на смуглом лице. Ян продолжал спокойно сидеть и только через некоторое время спросил:

— Сударь, та книга в библиотеке?

Я пожал плечами:

— Наверное, а где же ей быть еще?

— Тогда не сочтите за труд… — Он больше не улыбался. — Сходите, пожалуйста, за ней и принесите сюда.

— Прямо сейчас?! — удивился я.

— Да, прямо сейчас…

И я подчинился. Я встал, вышел из хибарки садовника и по тропинке направился к замку. Поднявшись по лестнице, вошел в библиотеку; щелчок выключателя — и неяркий электрический свет залил просторную, заставленную шкафами комнату.

Я бросил взгляд на массивный дубовый стол у окна — книги на нем не было. Тогда, сообразив, что, должно быть, горничная, делая здесь уборку, поставила ее на место, я подошел к шкафу и… Книги не было и там, как не было и на других полках и в других шкафах старинной графской библиотеки.

Войдя в хижину садовника, я поймал быстрый вопросительный взгляд Яна, но в ответ лишь развел руками. И он сразу все понял. Впрочем, это было не мудрено.

— Сядьте, сударь.

Я сел.

— Странно, Ян, но там ее нет, — сказал я. — Однако зачем тебе эта книга?

Его большие темные глаза словно приковали меня к табурету. Он ответил не сразу. Но он ответил.

— Я хотел, чтобы вы сами прочли то, что в ней должно быть написано.

— А что в ней должно быть написано, Ян?

— Ровным счетом ничего особенного, сударь… — Он усмехнулся. — Кроме одной вещи…

— Какой вещи, Ян?! — Я невольно привстал с табурета, а он вдруг громко и даже как-то торжественно, словно священник с амвона, отчеканил:

— Графиня Эрцебет Батори… Ведьма, которая зверски убила, а затем жестоко надругалась над трупами шестидесяти четырех юных невинных девиц… — Он немного помолчал и тихо добавил: — Она же — хозяйка Волчьего замка…

Подо мной зашатался неровный дощатый пол.

— Но Ян! — закричал я. — Как же так?! Ведь я ничего не слышал об этом!..

— Оно и не удивительно, сударь. — Ян сжал огромные кулаки. — Ведьма Эрцебет была заживо замурована в стене замка своими крестьянами… в тысяча шестьсот четырнадцатом году от рождества Христова.

Описывать мое внутреннее и внешнее состояние в тот момент считаю делом совершенно бессмысленным, бесполезным и неблагодарным.

Глава XIV

Если когда-нибудь кто-нибудь скажет вам, что он не боится ничего на свете, — во-первых, не верьте этому человеку, а во-вторых, не верьте ему так, как это только возможно. И я до приезда в Волчий замок имел, знаете ли, определенные основания считать себя одним из самых храбрых людей своего времени — клянусь, не раз и не два предоставлялась мне жизнью возможность убедиться в верности этого тезиса, — но то, повторяю, д о приезда в замок, а вот п о с л е…

Увы, после оного, признаюсь вам честно, я понял, что вся моя общеизвестная смелость никоим образом, ну то есть просто совершенно никак не годится для той обстановки, что окружала со всех сторон меня теперь, и очень скоро мне стало абсолютно ясно, что слыть смельчаком и храбрецом в нормальной человеческой жизни это далеко не то же самое, что быть им в жизни нечеловеческой и ненормальной — такой, которой я жил теперь.

Эти и многие другие осколки весьма невеселых мыслей мелькали и прыгали в моем взбудораженном до предела мозгу, когда, пригибая голову и пугливо озираясь по сторонам, я шел по узким коридорам замка и с невольным страхом глядел в спину маячившей в нескольких шагах впереди темной фигуры с керосиновой лампой в руке. Да-да, с дрожью и страхом глядел я в спину Эрцебет…

Она пришла что-то без четверти одиннадцать, вся закутанная в тяжелый грубый темно-серый плащ. В руках держала старую лампу.

Помня наставления Яна, я всячески старался не подать виду, что теперь знаю и боюсь ее, и даже опять попытался пошутить насчет прогулки при Луне. Но Эрцебет моей шутки не приняла — она была очень серьезна, и этому я, сами понимаете, только обрадовался, потому как язык от волнения прилипал к нёбу, а каждое слово давалось с таким трудом, что я с удовольствием молчал бы ровно столько, сколько это было б возможно. Но долго молчать не пришлось.

— Готовы? — спросила Эрцебет.

— К чему именно? — неуклюже сострил я.

Глаза ее сверкнули.

— Готовы вы идти со мной?

Рыцарское воспитание есть рыцарское воспитание.

— С вами хоть на край света! — Однако на сердце у меня лежал сейчас огромный кусок льда.

Она даже позволила себе улыбнуться — чуть-чуть, самую малость, совсем капельку, почти не разжимая слегка подкрашенных бледно-розовых губ. Да, черт возьми, она позволила себе улыбнуться, — я же позволить себе этого никак не мог — потому, что не получалось.

— На край света? — медленно повторила она мои слова. — Нет-нет, это гораздо ближе…

— Что — э т о? — угрюмо спросил я, но Эрцебет уклончиво покачала головой:

— Скоро узнаете.

— Ладно, я готов!

Вскочив со стула, я довольно бодро шагнул к двери, но справедливости ради замечу, что бодрость эта в немалой степени проистекала из того обстоятельства, что в правом кармане моем лежал револьвер и его прохлада и несколько оттягивающая карман тяжесть действовали на мои взвинченные до предела нервы все-таки более или менее успокаивающе. Скорее, впрочем, менее, но лучше уж револьвер, чем ничего.

— Тогда идемте.

Она повернулась и вышла из комнаты в коридор; я — следом. Потом узкими галереями мы прошли к потайной лестнице, о существовании которой я ранее даже и не предполагал, и стали спускаться по скрипучим ступенькам вниз.

Лестница была очень крутой и старой — не будь у Эрцебет лампы, я бы, наверное, еще в самом начале пути запросто свернул себе шею, потому что часто ступеньки вообще отсутствовали и в темноте можно было элементарно скатиться вниз.

Внезапно ухо мое уловило какие-то странные, непонятные звуки. Они были негромкими и напоминали причудливую смесь хрюканья, писка и повизгивания. О боже! — приглядевшись внимательнее, я увидел, что неровные камни, выступы и выбоины в стенах по обеим сторонам деревянной лестницы буквально облеплены… крысами. Их были десятки, а может, и сотни — грязных, взъерошенных, толстых и тоших уродливых тварей. Они словно специально выстроились сейчас на нашем пути и смотрели на меня (мне почему-то мнилось, что только на меня!) бессмысленно-жадными блестящими глазками, казавшимися в отблесках света лампы маленькими злыми каплями крови.

Невольно я пошел быстрее и скоро почти вплотную приблизился к Эрцебет, хотя боялся ее, признаюсь, не меньше, чем крыс, — может быть, даже больше. И вдруг лестница кончилась, и я почувствовал под ногами твердый каменный пол.

Похоже, мы находились теперь в глубоком подземелье — спуск по лестнице занял не меньше двух минут. Промелькнула мысль: а знает ли о существовании этого подземелья господин граф? — но тут же исчезла, потому что Эрцебет внезапно обернулась и из-под низко надвинутого на лоб капюшона плаща на меня глянули ее ставшие вдруг огромными завораживающие фиолетовые глаза.

— Все в порядке, сударь?

— Что?! Д-да… О да!.. — Больше я просто не сумел ничего выговорить.

Псевдогорничная махнула рукой в сторону крыс:

— Надеюсь, вы не очень их испугались? Они такие милые и ласковые…

— М-м-м… — потряс головой я. — Ласковые?!

Эрцебет рассмеялась:

— Конечно! А если бы вы знали их так, как я… — Она неожиданно щелкнула пальцами, и этот щелчок моментально отозвался сухим эхом в черной пасти окружающего нас теперь со всех сторон подземелья. — Кори!

И тогда я с ужасом увидел, как от скопища мокрых, зловонных, с дрожащими носами и голыми хвостами тварей отделилась одна — необыкновенно крупная и жирная крыса и, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, подбежала к Эрцебет.

— О господи!.. — пролепетал я, а мерзкое создание приподнялось на задние лапы и вдруг, вцепившись острыми когтями в край длинного плаща Эрцебет, неожиданно легко и проворно вскарабкалось к ней на плечо. От невыразимого отвращения я мгновенно покрылся мурашками, и…

— Кори… — нежно промурлыкала Эрцебет и потерлась щекой о лоснящуюся бурую шерсть маленького чудовища. — Кори… Как вы тут поживали?..

Я едва не зажмурился от ужаса, а горничная все продолжала гладить и ласкать крысу и, казалось, была настолько поглощена этим занятием, что нимало не беспокоилась о том, как будут восприняты мною эти ее крысиные игры.

— Вы хорошо вели себя, Кори? — бормотала Эрцебет, и крыса, уткнувшись своим мокрым волосатым носом ей прямо в ухо, словно что-то нашептывала в ответ, потому что горничная время от времени то хмурилась, то улыбалась, то укоризненно качала головой, — так, как будто этот ужасный Кори сообщал ей попеременно то xopoшие, то дурные новости.

И тут…

И тут меня поразила внезапная мысль — острая как удар шилом и жгучая как горчица. "Проклятье! — смятенно подумал я. — Проклятье, а ведь она даже уже и не пытается скрыть своей нечеловеческой сущности, раз безо всякого смущения устроила прямо на моих глазах этот дьявольский балаган. Она уже не стесняется и не таится. Но это может означать теперь только одно… Это может означать лишь, что…"

Сброшенный резким движением руки наземь, Кори звучно шлепнулся о каменный пол и, обиженно урча, быстро заковылял под лестницу к своим тошнотворным собратьям (или, может быть, подданным?), а Эрцебет вновь подняла на меня лилово-зеленые, с огромными зрачками глаза.

Я невольно отшатнулся, попятился, и моя дрожащая рука вцепилась в карман пиджака, в котором покоился револьвер. А горничная вдруг визгливо расхохоталась.

Она смеялась долго, надсадно и громко, и я, пораженный, стоял и смотрел ей в лицо, ставшее внезапно совсем иным, — не виданным ранее и незнакомым: то не было уже лицо молодой девушки — передо мной кривлялось и извивалось кошмарное существо без пола и возраста, и лишь выбившиеся из-под капюшона длинные пряди спутанных черных волос напоминали о том, что совсем недавно (или же давным-давно?) э т о было женщиной…

Ведьма взмахнула руками, и бездонные рукава ее широкого плаща едва не накрыли меня с головой, а наши уродливые тени как сумасшедшие заплясали по стенам и сводчатому потолку подземной галереи замка.

— Так вы знали?.. — прошипела она.

— Я…

У меня сперло дыхание, но отпираться было бессмысленно — не мог же я ей сказать: "О чем ты, милая? Я ничего не понял и ничего не видел, пошли гулять у пруда". К тому же ответ на ее вопрос явно был просто начертан на моем лбу, и не строчными, а самыми что ни на есть прописными буквами.

— Знали… — Пухлые и чувственные губы Эрцебет стали вдруг бескровными и тонкими как ножи.

Я прислонился к сырой стене, потому что колени дрожали и я испугался, что не выдержу этого кошмара и не устою на ногах.

— Д-да… — прошептал я и незаметно сунул руку в карман. — Да, я узнал про тебя все, ведьма, но если думаешь, что я боюсь, то ошибаешься. Я не боюсь тебя, Эрцебет! Я не…

Взрыв дьявольского смеха, и — о небо! — передо мной снова стояла смазливая молоденькая служанка.

— Ах, сударь-сударь, — укоризненно покачивая головой, проговорила она. — Напрасно cepдитесь, ваша милость. Я вовсе не собираюсь причинять вам какие-либо неприятности, просто вы должны оказать одну услугу некоему весьма почтенному господину. Небольшая услуга — и вы уйдете, вы будете свободны как ветер и вольны уехать когда и куда вам только заблагорассудится.

— А разве сейчас я не волен?!

Она нежно улыбнулась:

— Ну сами подумайте.

Я провел языком по пересохшим губам, но язык был таким же сухим, и потому я с трудом хрипло проговорил:

— Что за услуга? Кому?

И тогда под низкими сводами коридора послышался короткий смешок, и от стены бесшумно отделилась черная тень.

— Мне, сударь! Мне!

Карл!.. Мой ледяной палец с трудом нащупал ледяной курок револьвера.

— Да, это действительно я, собственной персоной. — Управляющий отвесил мне шутовской поклон и сделал еще несколько осторожных шагов вперед. — А вы разве думали, что встретите здесь кого-то другого?

Я покачал головой:

— Не думал…

Он криво усмехнулся:

— Ну вот видите, какой вы умный и проницательный, сударь. Как раз такой человек нам и нужен, правда же, дорогая?

Эрцебет кивнула и чуть отступила назад — видимо, она свою основную миссию уже выполнила.

— Чего вы хотите? — проговорил я. — И почему вообще решили, что сможете заставить меня подчиняться вашим приказам?

По тонкому лицу Карла пробежала презрительная гримаса.

— Да потому, что у вас нет выбора, чудак, разве не ясно? Потому, что теперь вы у меня в руках и я могу сделать с вами все, абсолютно все, что только пожелаю. — Он секунду помолчал и вкрадчиво добавил: — Я даже могу сделать вас одним из нас. Хотите?

Вот тут-то, по-моему, даже куртка на мне стала ледяной, а Карл, конечно же, сразу верно оценил произведенный его словами эффект.

— И что от меня требуется? — с усилием произнес я, и управляющий едва ли не дружески похлопал меня по плечу, наверное, восприняв вопрос как согласие.

— А это уже совсем другой разговор, сударь, но все же давайте расставим прежде всего точки над "i". Вы умный и образованный человек, а потому многое должны понимать сами. И главное… — Голос его зазвенел, серые глаза сверкнули. — Главное, осознайте вы наконец: то, что происходит сейчас, — неизбежно, и ни вам, ни мне не дано изменить ход событий. — Я попытался было возразить, но он раздраженно дернул плечом: — Нe перебивайте! Я скажу то, что должен сказать, а потом… Потом будет видно.

Итак, сударь, вы осмелились бросить вызов силе, всю степень мощи которой человеку невозможно даже представить и которая несомненно вас уничтожит, если ей не будет оказана беспрекословная покорность и послушание. Сейчас вы сжимаете в руке пистолет, но он не спасет вас: живым отсюда вы выйдете только если сделаете то, что нам нужно. Признаюсь, когда граф сообщил мне о вашем приезде, я поначалу совершил большую ошибку — задумал убить вас. Но, к счастью, сперва этот мужик расстроил наши планы, а после… после обстоятельства сложились таким образом, что вы стали нужны мне, нужны до такой степени, что вас пощадили. Да-да, пощадили, не улыбайтесь. Конечно, вы многое претерпели за эти дни, перенесли немало потрясений, но главное — вы все же остались живым и невредимым, — потому что я так решил!

Разумеется, вы считаете, — бледный лоб Карла прорезали тонкие морщины, — что о н а спасет вас… Не спасет. Не надейтесь и не заблуждайтесь, на этот раз ей придется встретиться с противником гораздо более сильным и… — Управляющий натянуто рассмеялся: — Да видите сами: она не смогла даже помешать мне заманить вас в ловушку.

Я молчал, и Карл принял, очевидно, мое молчание как знак покорности судьбе. Впрочем, с некоторыми оговорками так, наверное, оно и было — но все же до определенной степени, — определенной собственным здравым смыслом вашего покорного слуги. Однако волнение мое все явственнее стало вырываться наружу, и в какой-то момент я вдруг испугался, что нервы не выдержат и в горячке я, как говорится, наломаю дров. Поэтому, не желая выслушивать далее философствования и угрозы самодовольного оборотня, я тихо сказал:

— Ладно, Карл, хватит. Я согласен…

Он уколол меня внимательным, испытующим взглядом чуть выпуклых водянисто-серых глаз.

— Согласны?

— Да.

— А на что?

Я несколько смешался.

— Ну, не знаю… На все… на все, что скажете…

— Вот как? — Уголки тонких губ управляющего презрительно дрогнули.

Я вспыхнул:

— А думали, откажусь?! Напрасно, я не из породы безмозглых героев.

Он чуть наклонился вперед:

— Похоже, очень хотите жить?

— А разве вы не хотите?! — В груди у меня все кипело от ненависти и страха — этот до идиотизма фантастический и в то же время такой реальный разговор начинал доводить меня до исступления.

Карл усмехнулся:

— Ну почему же, хочу… — Он вдруг высоко поднял красивую голову и медленно произнес: — Я очень, слышите, очень хочу жить, и потому вы сейчас здесь. Дело в том… Все дело в том, сударь, что и моя жизнь — да-да, не удивляйтесь, — в какой-то степени сейчас в ваших руках. — Он на мгновение прикрыл глаза. — Но вот ваша… ваша — в моих целиком и полностью, и я предлагаю вам сделку.

— Сказал ведь уже, что согласен, — угрюмо проворчал я. — Так обойдемся без лишних слов. Что требуется и каковы гарантии, что вы не обманете — не убьете после того, как я выполню свою часть договора?

Управляющий развел руками:

— Гарантии? Я не банкир, сударь, и не торговец обещаниями. Если я сказал, что вы будете свободны, это означает, что вы будете свободны, клянусь. А клятвы для нас куда как более священны и чтимы, чем для людей. — Он пренебрежительно скривил рот. — Вы же давным-давно потеряли их истинный, изначальный смысл и как попугаи глупо твердите и слышите лишь пустые, кастрированные звуки, не подозревая даже, в чем заключен первозданный подлинный и неотвратимо-ужасный итог клятвопреступничества…

— Хватит, — пробормотал я. — Хватит, Карл, я готов. Говорите, что делать, и давайте как можно скорее расстанемся навсегда. Вот только… — Голос мой невольно задрожал. — Что будет с графом?

Даже при слабом свете лампы я увидел, как на матовом лбу управляющего вздулись вены.

— А это не ваша забота! Скажу одно: хуже, чем уже есть, ему не станет. Так вы передумали?

— Нет-нет! — поспешно воскликнул я. — Не передумал, согласен, идемте.

Не произнеся больше ни слова, Карл повернулся и медленно пошел вперед. Я — за ним, а следом, в некотором отдалении, с тусклой лампой в руке, нашу маленькую процессию замыкала убитая в тысяча шестьсот четырнадцатом году ведьма Эрцебет.

Глава XV

Отлично сознавая, что с каждой минутой все глубже и глубже скатываюсь в трясину бульварных словоизлияний, страдая от того и борясь, я тем не менее даже сейчас совершенно ничего не могу с собой поделать. Увы, поток мутных и бурных событий, закруживших меня во чреве проклятого Волчьего замка, напрочь лишил вашего злосчастного рассказчика тех мизерных зачатков лирико-романтического мироощущения, которые у него до того имелись (ежели, конечно, они имелись вообще), и вытравил, убил главное — любовь к с в е т у. А без этого… Без этого, друзья, как бы я ни старался и пыжился, но фразы типа "Лазурная синева, окаймленная пурпурным багрянцем кроваво-красного заката, под флером прозрачно-белесого марева простиралась до самого горизонта небес…" Не могли, ну вот не могли такие воздушные, такие якобы одухотворенные и нежные слова и мысли рождаться больше в душе, главным цветом которой отныне была ч е р — н о т а, потому что хозяин (или же раб?) ее думал в данный момент времени лишь об одном — как бы только не подвернуть ногу, ступая по каменным плитам подземелья…

Итак — осторожно, чтобы не подвернуть ногу, ступая по выщербленным каменным плитам подземелья, я шел и думал еще и о том, что, вполне возможно, это мои последние шаги не только по коридорам и подвалам Волчьего замка, а и земли вообще. Ну а уж сколь веселы такие мысли — можете представить, хотя, странное дело: я словно бы перешел уже в своем измученном бедном сознании некий рубеж, отделяющий страхи и чаяния человека, пребывающего в обыкновенном мире, от помыслов и желаний — я даже не скажу — человека, а просто — существа, вышедшего, может быть даже — выпавшего, и физически, и духовно з а грань сущего, — точнее, обыденной и всем привычной земной доли этого сущего, так как — теперь я в этом уже не сомневался ни капли — наша повседневная, такая обыкновенная и рутинная жизнь в мире, где дважды два всегда равняется четырем, а объем тела, погруженного в жидкость, обязательно равен объему этой самой вытесненной им из сосуда жидкости, — эта жизнь является лишь частью, крохотной, ничтожно, микроскопически малой толикой Бытия и, на счастье или беду свою, я — Я! — эту грань преступил… Я преступил ее и теперь думал о том, что если это действительно последние мои шаги в э т о й жизни, то, возможно, и первые — в т о й, где — самое главное — я смогу — Вечно! Вовеки! Всегда! — видеть е е, такую нечеловечески прекрасную и такую недосягаемую для меня нынешнего Лорелею…

Наверное, тогда я был уже в некотором роде полупомешанным, но, честное слово, друзья, дай вам бог пережить хоть однажды, хоть раз подобное помешательство, и дай вам бог пусть однажды хотя б на мизинец приблизиться к тому состоянию духа и плоти, которое овладело всем моим существом в те мучительные и одновременно сладостные минуты.

…А Карл неожиданно свернул направо, затем влево, потом снова направо, а потом я перестал запоминать дорогу, потому что совершенно запутался в бесчисленных закоулках и переходах мрачного лабиринта.

Наконец где-то впереди забрезжил голубоватый неяркий свет, и вскоре уже мы вошли в темный, угрюмый зал, на каменных стенах которого, прикрепленные длинными тонкими цепями, висели плошки с едва тлеющими, но зато очень здорово чадящими маленькими лампадами.

Карл вдруг остановился. Я последовал его примеру и принялся озираться по сторонам, однако свет от лампад был слабым, и я сумел разглядеть только дверь, расположенную левее конца коридора, по которому мы сюда пришли, и далее, у противоположной стены, какую-то огромную, черную, как мне показалось, каменную глыбу, водруженную на метровой высоты постамент. А в нескольких шагах от нас стоял темный закопченный раскоряченный треножник, и в венчавшем его покрытом налетом зеленоватой окиси и непонятными выпуклыми значками круглом сосуде тоже еле тлел слабый фиолетовый огонек.

Я вопросительно поглядел на Карла, ожидая каких-либо дальнейших указаний, но он словно вообще позабыл о моем существовании. Лицо его еще более заострилось, беспокойный взгляд затуманился — теперь он, казалось, смотрел куда-то прямо перед собой — и ничего не видел, настолько пустыми и отрешенными стали вдруг его светлые, стальные глаза. Карл будто впал в гипнотический транс: тонкие руки мелко дрожали, на белом лбу выступили капли пота — и неожиданно он резко повернулся к треножнику и швырнул в зеленый горшок горсть какого-то серого, мелкого как пудра порошка.

В следующий миг я подумал, что наступил конец если уж не света, то мой наверняка — под темные своды вихрем взметнулся ослепительный огненный столб, и все вокруг моментально заволокло клубами удушливого густого дыма. Из глаз ручьем хлынули слезы, горло словно сдавили безжалостные железные пальцы — я закашлялся и отчаянно замахал руками, почувствовав себя слепым и совершенно беззащитным посреди этой зловонной, непроницаемой, смрадной бурой завесы.

Но, видимо, в планы Карла не входило убивать меня столь эффектным и экстравагантным способом, потому что уже через несколько секунд проклятый туман начал рассеиваться, дышать стало легче, а вскоре я уже различал все вокруг так же ясно, как и вначале, даже еще отчетливее, потому что огонь в плошках на стенах и в сосуде на треножнике разгорелся ярче, масло шипело, искрилось и с треском брызгало во все стороны, так что, когда ко мне окончательно вернулась способность нормально дышать и соображать, я увидел прислонившуюся к низкой двери в стене Эрцебет, Карла, все так же стоящего возле треножника с нелепо вскинутыми вверх руками, и… то, на что он сейчас так внимательно и напряженно смотрел.

Проследив за направлением его взгляда, я застыл как вкопанный. Управляющий глядел в глубь зала, на ту бесформенную, лишенную каких-либо четких очертаний, как мне показалось сперва, глыбу, высившуюся на своем пьедестале в правой, затемненной стороне подземелья. Однако глыбой это нечто мне показалось, повторяю, вначале, а теперь… теперь я видел какую-то аморфную, шевелящуюся и вздрагивающую массу, наглухо задрапированную большим куском тяжелого серого полотна.

Карл продолжал пребывать все в той же скорченной, неестественной позе, но вдобавок начал еще и громко и бессвязно бормотать что-то себе под нос. Вскоре бормотание его перешло в крик, и я вдруг подумал, что слышал уже подобные звуки — в ту жуткую и незабываемую ночь, когда сидел с Лорелеей в кустах, ожидая ее сигнала, чтобы вонзить острый осиновый кол в сердце старого оборотня. Тогда еще несколько омерзительных черных клобуков пели у гроба дворецкого в такт ударам бубна обнаженной женщины в звериной маске…

Стоп! — я оглянулся. Ну конечно, и как только раньше не догадался — это же была она, Эрцебет… Эрцебет, которая стояла сейчас у стены и, бессильно уронив голову на грудь, медленно и монотонно раскачивалась под леденящие сердце гортанные вопли Карла.

И вдруг, оборвав свой ужасный вокал, управляющий стремительно обернулся ко мне, и его искаженное мучительной судорогой бледное лицо было настолько зловещим, что я невольно попятился.

— Ни с места! — закричал Карл и протянул свои худые скрюченные руки так, словно собрался вцепиться мне в горло.

Я замер.

Дыхание Карла было прерывистым, я видел, что ему тяжело говорить, но он все-таки превозмог себя и, медленно указав тонким и острым как коготь коршуна ногтем в направлении странной фигуры на постаменте, натужно и хрипло произнес:

— Это посланец… Скоро, совсем скоро он будет здесь, и ты… ты возьмешь у него то, что он тебе даст…

— Но кто — он? — потрясенно прошептал я.

— Молчи! — Карл злобно скрипнул зубами. — Молчи… Он… он… — И управляющий вдруг снова издал звериный, нечеловеческий вопль: — Влад! Влад!.. Ты уже здесь?.. Так дай ему то, ради чего я пришел!..

На короткое мгновение в подземелье воцарилась мертвая тишина, а потом я услышал за спиной дикий стон — Эрцебет как подкошенная рухнула на колени, и ее длинные черные волосы конской гривой разметались по пыльному каменному полу.

— Влад!.. — исступленно всхлипывая, бормотала, визжала она. — Влад! Приди же к нам!.. Дай нам силу!.. Дай нам знак от нашего господина!..

И вдруг она, как огромная черная крыса, быстро-быстро, на четвереньках, подползла к задрапированному идолу — а в том, что под грубой материей скрывается какой-то их сатанинский истукан, я более уже не сомневался, — и в один миг сдернула полотно…

Карл упал на колени рядом с ведьмой, и оба они, воздев к потолку руки, издали пронзительный вой. Тот вой, который я уже слышал однажды, когда ехал в повозке Яна в этот трижды проклятый Волчий замок.

А потом произошло нечто еще более отвратительное — на освещенном кроваво-фиолетовым отблеском огня пьедестале я увидел такое, что сердце мое от страха и волнения едва не выскочило из груди.

На каменной плите стоял человек… По крайней мере, выглядел он как человек… хотя… нет, не знаю… Случалось ли вам бывать в музее восковых персон? Если случалось, то поймете, что я хочу сказать. Все выставляемые в них экспонаты поразительно походят на людей — глазами, лицом, фигурой, одеждой, — всем, чем угодно, — но однако же это не люди. Это куклы. Холодные, безжизненные, мертвые куклы.

И вот теперь я видел перед собой такую же куклу, с одним, впрочем, кошмарным отличием — она двигалась. Руки и ноги ее дрожали, голова мелко тряслась, а пустые глаза медленно вращались из стороны в сторону. Нет-нет, ни на секунду я не подумал, что передо мной живое существо — от него веяло гнилью, сыростью и ледяным замогильным холодом.

Росту этот ужасный болван был небольшого — едва ли, стоя на полу, он достал бы даже до моего подбородка. Однако широченные плечи и могучие, длинные, свисающие почти до колен руки свидетельствовали об огромной силе, а толстые кривые ноги словно вырастали прямо из каменного постамента как мощные стволы кряжистых старых деревьев.

Одето существо это было довольно странно, и я бы даже сказал, не вполне современно: квадратный торс плотно облегал темно-красный старинного покроя, с рубиновыми пуговицами и золотыми застежками камзол либо что-то иное, но в том же роде; черные суконные штаны были заправлены в высокие массивные сапоги. На широком серебряном поясе слева висела длинная кривая сабля в украшенных драгоценными камнями ножнах, а справа за пояс был заткнут широкий обнаженный кинжал с толстой рукояткой из турьего рога. На непропорционально маленькой голове монстра красовалось некое подобие островерхого шишака с расшитой разноцветным бисером тульей и усыпанного по краям несколькими рядами ослепительно-белого жемчуга. Семь тусклых, почти черных жемчужин мерцали над низким лбом урода, а прямо под ними сияла большая восьмиконечная золотая звезда с кровавым гранатом посередине, и нежные лучи ее нависали над самой переносицей ужасного пришельца.

Но воистину наиболее примечательным и одновременно наиболее отталкивающим и внушающим ни с чем не выразимое отвращение было лицо страшилища. Глаза его под густыми бровями, продолжавшие вращаться вокруг своей оси, точно кто-то невидимый беспорядочно дергал их за веревочки, в какой-то момент остановились на мне — и я оцепенел: теперь в них, где-то в самой бездонной, темной, трупной их глубине, тлели искорки жизни. Длинный крючковатый нос как клюв хищной птицы свисал над неестественно выпяченной нижней губой, а верхняя вся была скрыта иссиня-черными усами, кончики которых доходили почти до самых скул, остро выпирающих сквозь пергаментно-желтую тонкую кожу. Жесткие прямые волосы цвета воронова крыла косматыми прядями болтались ниже плеч. В хищном оскале обнажились два ряда мелких острых зубов.

Но уже в следующий миг мое внимание привлекло другое — в своей левой руке пришелец держал толстое черное кольцо с крупным зеленоватым камнем и внезапно — протянул его мне…

Я невольно попятился, но тут же наткнулся на что-то твердое и острое — это Карл приставил к моей спине нож, и я понял, что чертов оборотень не преминет им воспользоваться, ежели я выкажу вдруг неповиновение или же попытаюсь каким-либо образом уклониться от этого безмолвного, но и без того весьма красноречивого приказа.

Чудище все так же стояло, слегка покачиваясь на своих кривых ногах, — ну точь-в-точь младенец, собирающийся сделать первый шажок, — только теперь глаза его неожиданно замерли, словно невидимый кукольник спутал вдруг нитки, за которые дергал: один глаз, свинцово-серый, будто подернутый мутным маревом катаракты, уставился под потолок, зато другой, кроваво-красный, с черным блестящим зрачком и темно-лиловой радужной оболочкой, смотрел прямо на меня, и взгляд этот проникал, казалось, в самые глубинные тайники моего порядком потрепанного сознания и, похоже, начинал уже оказывать некое гипнотическое воздействие, постепенно парализуя волю и медленно, но верно сдавливая мозг.

И тут я совершенно неожиданно поймал себя на мысли, что все это поразительно походит на какой-то пошлейший, дешевейший фарс с ряжеными — излюбленными персонажами народного, так сказать, фольклора: красотка ведьма, злодей вурдалак с бутафорским ножом и абсолютно нелепая шутовская фигура в псевдосредневековом маскарадном костюме с дурацким безвкусным кольцом в дрожащих скрюченных пальцах.

И представляете, я даже чуть было не рассмеялся, захотел ущипнуть себя, ущипнуть посильнее, лишь бы только этот идиотский кошмар рассеялся, растаял бы без следа… но тут же вскрикнул от боли — проклятый Карл моментально напомнил, что нож у него вовсе не бутафорский, ткнув мне самым острием под лопатку, и уже через секунду я почувствовал, как по спине побежала горячая, липкая струйка крови. Да, это был явно не сон.

А кривоногий урод все продолжал буравить меня своим красным, застывшим глазом, и черное кольцо в его протянутой смуглой руке завораживало и приковывало к себе мой взгляд точно магнит.

— Возьми его… — прошипел вдруг у самого уха Карл, и лезвие ножа вонзилось в спину еще глубже. — Возьми его…

Я безвольно подался вперед и, цепенея от ужаса, тоже протянул руку. И тут, издав какой-то булькающий, отвратительный горловой хрип, чудище на своих почти негнущихся толстых ногах как обезьяна спрыгнуло с постамента и медленно двинулось мне навстречу.

Теперь, наверное, только нож Карла еще хоть как-то подстегивал мое сознание и чувства. Монстр сделал шаг… другой… третий… Наши руки неумолимо сближались — и вот уже я ощутил кожей холодное, лягушачье прикосновение влажной ледяной руки урода.

Это было так гадко, так отвратительно и противно, что я буквально оцепенел, а потом вдруг, совсем не по-мужски, завопил — и обмер: на ладонь бесшумно упало кольцо…

А в следующую секунду Карл схватил меня за плечи и резко повернул к себе лицом, но я даже не вздрогнул, когда увидел в его облике странные и страшные перемены. Щеки Карла ввалились, нос заострился, глаза потемнели, а изо рта вылезли четыре длинных, острых, чуть желтоватых клыка. Господи, да неужели же я не грежу, не пребываю в дурном сне, и это действительно самый настоящий вервольф?!

Видя мой неподдельный ужас, Карл широко осклабился и громко расхохотался. В уголках его тонкогубого рта выступили беловатые сгустки пузырящейся пены.

Смеялся он долго и, кажется, вполне искренне. Да-да, ему действительно было сейчас смешно, и он от всей души потешался надо мной, моим растерянным и смятенным видом и страхом, который, казалось, источали самые мельчайшие поры моего существа.

Я же… Я же стоял, окруженный с трех сторон — Эрцебет уже поднялась с колен и подошла ко мне справа — мерзкими тварями, и ждал, чем все это кончится.

Наконец Карл, видимо, насмеявшись всласть, умолк, и в подземелье опять воцарилась гнетущая тишина. Сердце мое колотилось как бешеное, а в висках стучало так, что я едва не оглох от ударов собственного пульса. Ян! — билась в мозгу одна-единственная более-менее вразумительная и ясная мысль. Ян! Ну где же ты, Ян?!

И вдруг…

— Я выполнил твое условие, Карл, — раздался в тишине слабый, дрожащий голос. Я даже не сразу узнал его, не сразу понял, что это мой — МОЙ! — голос.

Карл довольно хихикнул:

— Выполнил? Ну да, разумеется, выполнили.

Я набрал в легкие побольше воздуха.

— А раз так, то теперь твоя очередь исполнить клятву, Карл. Ведь ты же пообещал, что отпустишь меня, когда это кольцо будет в твоих руках. Обвиняя людей в клятвопреступничестве, ты говорил, что для вас клятвы священны, что…

Управляющий кивнул:

— Да, я так говорил, да, обещал. Но видите ли… Здесь есть маленькая загвоздка: кольцо пока не в наших, а в ваших руках.

— Так бери же его!

Я протянул кольцо, но Карл как ошпаренный молниеносно отпрыгнул назад.

— Стойте! Не двигайтесь! Не смейте приближаться ко мне!

Но я и не думал к нему приближаться. Я ровным счетом ничего не понимал и теперь изумленно смотрел то на кольцо, то на не на шутку перепуганного управляющего.

— Хватай его, Влад! — будто кошка, которой прищемили хвост дверью, взвизгнула вдруг Эрцебет. — Держи его крепче!

И не успел я опомниться, как огромные руки ожившего мертвеца стальными обручами сдавили мне грудь.

— Держи его, Влад! — прохрипел и управляющий. — Держи, не отпускай!..

— Но послушай же, Карл! — искренне возмутился я. — Ты хотел получить это кольцо — ну и бери его, а я пойду, как ты обещал!

Управляющий покачал головой:

— Все не так просто, приятель, все не так просто. Кольцо это действительно нужно мне больше всего на свете, но я не могу взять его у вас… такого…

Я похолодел.

— Какого — "такого", Карл?!

Он снова хихикнул и по-моему даже несколько виновато развел руками:

— Простите, но вынужден огорчить…

— Но мы же договаривались, Карл! Ты же клялся!.. — Как утопающий, я цеплялся за последнюю соломинку, пытаясь взывать — смешно сказать! — к порядочности и совести оборотня.

Он, вроде бы и не лицемерно, вздохнул:

— Да, договаривались… — и снова развел руками. — Однако при заключении нашей сделки я, к сожалению, совсем упустил из виду одну деталь.

— Какую деталь?.. — Я почувствовал, что рубашка на мне взмокла, и не только от крови. — Какую еще деталь, Карл!..

Он скорбно поджал губы — но не клыки.

— Незначительную, сударь, незначительную, но в то же время очень существенную. Вся беда в том, что… — И умолк.

— Ну же! — вскричал я. — Говори!

И тогда он сказал. Он сказал:

— Понимаете, вся беда в том, сударь, что я не могу без риска для собственной жизни получить это кольцо от вас… такого, какой вы сейчас.

— И что же? Где выход?

— Он есть. Только мы предварительно вынуждены будем произвести над вами маленькую, почти совершенно безболезненную операцию, посредством которой…

И тут я все понял…

Я понял все и отчаянно забился, пытаясь вырваться из ужасных тисков Влада. Но это было все равно что бороться с медведем: я извивался как уж, брыкался, бил его ногами, изрыгая ужасные проклятья, — все бесполезно, в лапах этого чудовища я был не опаснее младенца.

Тем временем Карл вопросительно посмотрел на Эрцебет:

— Где?.. — И замолчал.

Ведьма показала рукой на дверь в стене.

— Он уже готов?

Эрцебет пожала плечами:

— Наверное. Ему было приказано сидеть там и ждать сигнала.

Управляющий удовлетворенно кивнул:

— Ну что ж, тогда, думаю, и в самом деле пора.

Он быстро подошел к стене и три раза стукнул кулаком по массивной дубовой двери. Удары получились громкими, зловещими, гулкими, и — о боже! — оттуда послышалось заунывное глухое рычание.

Признаюсь, готовясь к встрече с Эрцебет, я предполагал, что придется пережить многое. Но такое… Казалось, мы с Яном предусмотрели все мыслимые и немыслимые варианты развертывания событий, однако того, что на сцене появится перевоплощенный до конца оборотень, не предполагали ни он, ни я. Почему-то мы вообразили себе, что это первое, так сказать, официально-представительское рандеву с истинными (теперь я в том уже не сомневался) хозяевами Волчьего замка будет носить более цивилизованный и дипломатический характер.

В общем, в какой-то момент, от страха и безысходности, я даже перестал кричать и пинать своего мучителя, хотя и до этого он никоим образом не реагировал на мои пинки, а крик и подавно. Да и что могли сделать какие-то тычки и вопли мертвецу.

И тут дверь медленно приоткрылась, и я увидел то, что и ожидал, увы, увидеть, — з в е р я…

Он стоял на пороге, широко расставив когтистые лапы, и при взгляде на чудище я сразу же вспомнил рассказ графского садовника о гибели его брата.

Действительно, зверь этот был крупнее самой большой собаки, какую мне только приходилось когда-либо видеть, с коротким толстым хвостом и мощным, точно у матерого медведя, загривком. Его уродливая морда походила одновременно и на волчью, и на медвежью, и на обезьянью. Острые плоские зубы, не помещаясь в приплюснутой пасти, торчали наружу, свисая на черные губы. Маленькие, как у свиньи, налитые кровью глазки горели неукротимой злобой.

И я понял, что настал мой последний час. Проклятое кольцо все еще лежало у меня в кулаке — и в голове мелькнула вдруг мысль, показавшаяся если и не спасительной, то, вероятно, могущей хоть как-то отсрочить конец. Бросить кольцо, отшвырнуть, закинуть подальше — и пусть проклятые упыри им подавятся, лишь бы только оставили меня в покое!..

Насколько сумел, я взмахнул рукой — и… не смог разжать пальцы. Черное кольцо словно намертво прилипло к ладони, а рука вдруг стала ватной, чужой и совершенно мне не подчинялась.

И тогда я закричал снова, но крик этот был уже не криком — предсмертным хрипом обреченного. Необоримые силы Зла сломили наконец мое не только внешнее — внутреннее сопротивление: в одурманенном животным страхом мозгу билась теперь одна мысль — скорее бы все это кончилось… Пусть когти, пусть клыки, пусть выпьют всю кровь, лишь бы только пришло избавление… любой ценой… любой…

А черный волк как тень, как темная грозовая туча приближался ко мне. Все ближе и ближе… Ведьма и управляющий расступились, давая ему дорогу…

Потом был в о й. Потом — п р ы ж о к…

Потом мертвец разжал свои ледяные объятья — и я рухнул, рухнул на холодный каменный пол, а над моим покорным и бессильным телом распростерлась омерзительная Черная Тень…

Потом мне показалось, что Тени — две, и в уши ворвался уже не вой, но громоподобный звериный рык. Истошно завизжала Эрцебет. Над головой моей заплясала, вычерчивая в полумраке подземелья огненные сполохи, кривая сабля выходца с того света, и не успел я подумать, что, похоже, случилось что-то непредвиденное и нежелательное для моих мучителей, как последние силы меня покинули и на глаза пала непроглядная слепая тьма.

Глава XVI

Я спал.

Я крепко спал и видел странный, страшный и чудный сон.

Посреди мертвой, словно выжженной дотла долины не на жизнь, а на смерть бились два витязя — в черных и белых доспехах. И небо над ними было будто расколото надвое, и над белым висело светлое, яркое Солнце, а над черным стояла темная, мрачная Луна с бездонными, как глазницы прокаженного, серыми пятнами и оспинами.

И бились они каждый под своим небом, и небо каждого точно сражалось с небом противника, а гулкие звуки ударов огромных мечей о невиданной величины щиты тонули в грохоте грома и треске молний.

И обволакивала, душила черными клочьями туч Луна Солнце, а Солнце огненными лучами жгло и слепило Луну. И не было до поры до времени в небесной той битве ни побежденного, ни победителя, и подумалось мне в моем странном и чудном сне, что исход ее решается не в небесах, а на темной, обугленной этой сечей земле, ибо…

Ибо не только два витязя бились друг с другом в высохшей, мертвой долине, но сражалися между собою и Звери их — черный и белый. И не понять было, чей там верх и чье поражение, потому что в один полосатый клубок сцепились тела их и когти и зубы.

И вдруг Белый Рыцарь отбросил свой щит и, увернувшись от страшного выпада, ударил мечом по черному шлему. И оглушительная, звенящая тишина воцарилась над миром — застыл Черный Рыцарь, раскинув железные руки, а потом медленно и спокойно опустился на черный песок…

И — распался звериный клубок. И, зашатавшись, завыл Черный Зверь, а когда приподнял он тяжелую голову к потемневшей Луне, словно желая бросить на нее последний, предсмертный взгляд вмиг подернувшихся серой пеленой глаз, то разверзлась на шее его бездонная кровавая рана…

И упал Черный Зверь.

И, торжествуя, взревел Белый Зверь, а Белый Рыцарь, безмолвно ликуя, поднял свой меч встречь яркому Солнцу.

И так стояли они — воин над воином, зверь — над зверем, а я спал и дивился: какой чудный сон!..

Горячий, шершавый как терка язык лизнул меня в щеку — я открыл глаза и увидел Яна.

Нет-нет, надеюсь, вы понимаете, что, конечно же, не Ян был обладателем этого языка, — у изголовья низкой железной кровати, на которой я почему-то лежал, прямо возле подушки, сидел… Белый Зверь.

Собственно говоря, он был не совсем белый и не совсем зверь — его светло-серая шерсть слегка курчавилась короткими густыми завитками, а широкий кожаный ошейник, усаженный острыми стальными шипами, свидетельствовал о том, что передо мной собака, хотя и явно не обыкновенная, — настолько грозными и устрашающими были ее размеры: явно более метра в холке, длинные мощные лапы и огромная, едва ли не вдвое больше моей, голова.

Сперва я собрался было испугаться, но затем передумал: с одной стороны, чувствовал себя сейчас таким разбитым и опустошенным, что сил не хватало уже даже на страх, а с другой, с другой — невзирая на плачевное состояние, я все ж таки ухитрился сообразить, что раз Ян рядом, то, значит, собака его, ну а то, что она, дабы привести меня в чувство, воспользовалась не жуткими, едва ли не с мизинец, клыками, а языком, говорило о том, что пес этот куда человечнее той теплой компании, от которой, не знаю уж, каким чудом, но, по-видимому, мне все-таки удалось спастись.

И вот я молча смотрел на Яна, а он — на меня. В голове моей беспорядочным калейдоскопом, сменяя одна другую, мельтешили недавние "веселые картинки": сырое мрачное подземелье, крысы, Эрцебет, управляющий, таинственный Влад и кошмарный черный вервольф. Но как все же я выкрутился? Как уцелел? Вопросы, вопросы… И было их так много, что я лежал сейчас и, растерянно хлопая глазами, молча смотрел на Яна, а он — на меня.

И первым нарушил молчание Ян. Он сказал:

— Доброе утро, сударь, — и широко улыбнулся.

— Доброе… — натужно проговорил я, — утро… — И вдруг понял, что уже действительно утро, потому что в полутемном низком помещении, где я находился, имелось узкое занавешенное окно, сквозь которое, хотя и с трудом, но пробивались, однако же, лучи, видимо, и в самом деле доброго и яркого солнца.

— Встать сможете? — спросил Ян.

— Не знаю, попробую…

Я попытался приподняться, но тщетно: к горлу подступила тошнота, голова закружилась, а в глазах заплясали и зарябили маленькие колючие точки.

— Тогда лежите. — Ян придвинул поближе к кровати грубый тяжелый табурет и уселся рядом. — Вам нужно прийти в себя и обязательно постараться еще до вечера встать на ноги.

Я вздохнул:

— Постараюсь…

Ян положил свою тяжелую руку на могучий загривок собаки, и его пальцы почти утонули в серо-стальной, чуть курчавой шерсти.

— Послушай, — пробормотал я и снова вдруг ощутил тугой, неприятный комок в горле. — Значит, ты все-таки тоже был там, в подземелье?

Он кивнул:

— Был. Видите ли, я, если честно, с самого начала предполагал, что случится нечто подобное тому, что случилось, и… — Он замялся. — Ведь если бы, сударь, вы заранее знали, с чем придется столкнуться…

Я протестующе замотал головой:

— Да неужели ты думаешь!..

— Нет-нет. — Лицо его стало хмурым. — В вашей смелости и решительности я нисколько не сомневался. Однако знай вы все загодя, эта нечисть сразу бы вас раскусила и наше мероприятие могло закончиться гораздо плачевнее — в лучшем случае Карл бы просто не стал с вами встречаться, ну а в худшем… — Он не договорил.

— Они бы убили меня?

— Убили? — зачем-то переспросил Ян и, помолчав, шумно выдохнул: — Да, сударь, пожалуй что и убили бы, и это было бы для вас еще благом…

Я озадаченно потер подбородок.

— Выходит, ты не остался караулить у лестницы, когда мы с Эрцебет начали спускаться вниз?

— Нет, не остался. Да говоря по правде, меня там и вообще не было. Я ведь с самого начала знал, куда поведет вас ведьма, и потому мы с Примасом другими подземными переходами пришли туда же, когда там было еще пусто, и спрятались в одном укромном местечке.

— С Примасом?! — удивился я.

— Ну да, с ним. — Ян ласково потрепал пса по мускулистой шее, и собака посмотрела на него таким осмысленным взглядом, что я вздрогнул. — Он даже обнюхал идола, — продолжал Ян, — но тот был еще мертв. Конечно, очень жаль, что я заранее не знал, кого эта дьявольская команда вызовет на сей раз, а то бы подготовился к встрече получше.

Одна моя извилина немного зацепилась за другую.

— Прости, — сказал я, — не понял.

И он пояснил:

— Когда они зовут кого-то на помощь либо если им нужно вдруг что-нибудь передать или же получить, предугадать загодя, кем окажется посланец с того света, практически невозможно. Но я действительно совершил ошибку — полагая, что прибудет простой гонец из низших чинов, не подготовился как следует к встрече с…

Я обмер.

— С кем, Ян?! Неужели это был Черный Монах?..

— Черный Монах? Нет. — Ян покачал головой. — Если бы сюда заявился сам Моргенштерн, нам не помог бы и Примас, сударь. Но все равно — я никак не предвидел, что сражаться придется с Дракулом…

— Дракулом?! — По спине моей поползли противные ледяные мурашки. — Тем самым?! Но постой, ты, наверное, хотел сказать — Дракулой?

Ян поморщился.

— Дракулом, — угрюмо повторил он. — Его прозвище Дракул, что означает, как понимаете сами…

— Дракон… — прошептал я.

— Совершенно верно. А графом Дракулой назвал князя Влада в своей дешевой книжонке один британец.

Я изумился.

— Ты читал Грэма Токера?!

— Нет! — отрубил Ян. — Но я знаю, что там написано.

— И все это неправда?

Ян презрительно скривил губы.

— Мне известна одна правда, сударь: князь Влад Тепеш еще при жизни заключил договор с дьяволом, продав ему душу в обмен за успехи в борьбе с османами и саксонскими купеческими городами Трансильвании.

— Но он же в конце концов все-таки проиграл!

— Да, потому что стал еще хуже, свирепее и кровожаднее турок. Это был лютый зверь в образе человеческом, злодеяния которого потрясли не только людей, — сам Сатана ужаснулся, видя, как его коронованный ставленник сажает на кол и вырезает тысячи и десятки тысяч и неверных, и христиан. (Кстати, Тепеш и означает — "Колосажатель".) И тогда он забрал его…

Я вздрогнул:

— Но ведь душа Влада и так уже была у него.

Ян нахмурился.

— Нечистый забрал и тело Дракула, сделав из него безжалостного и беспощадного живого мертвеца, послушного любому, самому страшному приказу властителей тьмы.

— Постой-постой. — Я потер лоб. — Однако говорят, что могила в Снаговском монастыре…

— Кенотаф, — отрезал Ян. — Там ничего нет, могила пуста.

И я замолчал. Я больше не хотел ничего говорить, а только лежал и думал, что если бы кто-нибудь когда-нибудь прежде поведал мне, что я, и не во сне, а наяву, встречусь с самым великим злодеем всех времен и народов, то каким бы именно словом назвал я того человека?..

Потом мой блуждающий взгляд снова упал на пса, и я опять поразился, почти ужаснулся — в больших темных глазах светился отнюдь не звериный ум; заговори он прямо сейчас — и то вряд ли это привело бы меня в еще большее замешательство.

— А скажи, Ян, — невольно волнуясь, еле слышно произнес я. — Примас, он… он… не…

Мой собеседник рассмеялся:

— Нет-нет, сударь! Примас это собака, самая настоящая собака, хотя, признаюсь, и не совсем обыкновенная. Пять лет назад я вывез его из Ирландии…

(О господи, этот "мужик" удивлял меня все больше и больше!)

— Ты был в Ирландии, Ян?!

— Был. Когда я узнал, что там с древности выводят волкодавов особой породы, самых крупных и сильных в Европе, да, пожалуй, и в мире, то поехал туда и несколько месяцев искал себе щенка.

Я изумился:

— Разве это так трудно?

Он усмехнулся:

— Ну, как сказать… Вам известно слово "ярчук"?

Я напряг память.

— Д-да, наверное… Только оно имеет, кажется, несколько значений и…

— Это слово славянского происхождения, сударь, и русины до сих пор называют так щенков, появившихся на свет от первородящей суки, которая, в свою очередь, также была первым щенком первородившей матки. Поэтому таких собак кое-где называют еще перваками.

— Ну и чем же они замечательны?

— Всем. Как правило, это самые умные, сильные и верные псы. За хозяина они пойдут и в огонь и в воду, а еще… — На мгновение он умолк.

— Я слушаю, слушаю, Ян.

— Понимаете, господин, ярчуки обладают удивительной способностью — в любой толпе они увидят и отличат ведьму, оборотня либо упыря, в какую бы личину эта падаль ни рядилась. Увидят и разорвут.

Я был поражен.

— И это врожденная способность? Или же такого можно добиться какой-то особой, специальной дрессировкой, секреты которой известны лишь немногим?

Он отрицательно покачал головой:

— Такому не обучишь никакой дрессировкой. Еще не открыв глаза, ярчуки уже чуют нечисть, однако вырастить и сохранить их дело очень трудное и опасное.

— Но в чем же опасность, Ян? Всего и забот — корми да следи, чтобы не заболел.

— Не все так просто, сударь, не все так просто. Когда в каком-нибудь дворе появляются на свет ярчуки, оборотни и ведьмы со всей округи из кожи вон лезут, пытаясь их извести. Также им в том помогают и черти, потому что жильцы адовы желают иметь побольше своих слуг на земле и всячески их охраняют. А так как до года щенки уязвимы для козней дьявольских приспешников, то хозяину нужно не только кормить их и холить, а и просто не отпускать от себя ни на час, иначе разорвет их нечисть либо напустит порчу. Но уж зато потом, когда минет ярчуку год, ни черти, ни вурдалаки ничего с ним поделать не смогут и сами, коли его встретят, в страхе уносят ноги. Да только и ноги им тогда не помога, одно спасение — обратиться в ворона и улететь или лягушкой отсидеться в болоте. Но на это очень немногие из них способны.

Я слушал, затаив дыхание.

— Так значит, твой Примас?..

— Ярчук, и сильнее которого я еще не встречал.

— Но почему у него такое необычное имя? (Представляете, я даже не смог произнести — кличка.)

Прищурившись, Ян бросил на меня несколько странный взгляд.

— "Первак" — "Примас", сударь…

"Конечно, — стыдливо подумал я, — латынь*. Ну что, получил по носу? Вот тебе и мужик, вот тебе деревенщина!" — И невольно покраснел.

— Ничего, господин, — улыбнулся Ян. — Главное, что мы успели. Вот только жаль, Карл с Эрцебет сумели ускользнуть, пока малыш разбирался с оборотнем.

И тут в дверь постучали.

Ян встал и подошел к порогу, Примас — за ним следом. С минуту до меня доносились обрывки приглушенного разговора, однако слов было не разобрать, как ни старался. Хотя, впрочем, старался я не слишком сильно — лежал и досадовал на себя, что забыл, с кем имею дело.

Закрыв поплотнее дверь, Ян вновь приблизился к постели. Примас — тоже.

— Я должен идти, — сказал Ян. — До вечера надо еще успеть кое-что приготовить.

Я насторожился:

— А что будет вечером?

Глаза Яна грозно сверкнули:

— Сегодня все должно разрешиться. Нынешней ночью в округе справляют Праздник Полной Луны…

— Да-да, граф что-то говорил.

— А он не говорил, что в эту ночь вся нечисть здешних окрестностей выползет из своих нор и глухих закоулков на свет божий?

— Нет, но…

— Только не бойтесь. Не забывайте, что у вас теперь кольцо самого Моргенштерна.

От изумления я широко раскрыл глаза и вдруг понял, что до сих пор все еще продолжаю крепко сжимать в кулаке т о с а м о е кольцо.

— Мы хотели взять его, когда вы спали, но не сумели разжать руку, — сказал Ян. — Значит, оно предназначено не нам. Значит, вы сами, в назначенный час, отдадите кольцо тому, кому с м о ж е т е его отдать и кто с м о ж е т его взять.

— Но Ян!.. — испуганно воскликнул я.

Он погладил собаку.

— Повторяю, сударь, ничего не бойтесь. Вы в доме деревенского кузнеца. Да-да, того самого, который чуть было по ошибке не прикончил вас, приняв за Карла. В замке сейчас находиться опасно, а он — наш друг, испытанный, преданный друг. К тому же и Примас останется здесь, так что я очень советую поспать несколько часов, чтобы еще до захода солнца вы снова стали крепким и хладнокровным… Примас, охраняй! — скомандовал, да нет, даже и не скомандовал, а прямо-таки попросил он, и, клянусь, пес кивнул ему в ответ.

Ян уже взялся за ручку двери, когда мне в голову пришла внезапная мысль.

— Постой! — вскрикнул я. — Подожди! Скажи!.. — На секунду замялся. — А… Белый Рыцарь — Черный Рыцарь, Белый Зверь — Черный Зверь… Что это было, Ян? Сон или же?..

Великан на мгновение замер, а потом лукаво посмотрел на меня и громко рассмеялся:

— Считайте, что это был сон, сударь. Приятно вам отдохнуть.

Когда стук его шагов затих, я опасливо покосился на вновь усевшегося возле моей постели "Белого Зверя" и, вздохнув, устало закрыл глаза.

Глава XVII

…Нас было семеро. Кроме меня и Яна — хозяин дома, невысокий крепыш с густой смоляной бородой, курчавыми черными волосами и почти квадратными плечами (левая рука его все еще была на перевязи, но я подумал, что и одной рукой кузнец вполне способен отправить на тот свет кого угодно), уже знакомый мне графский садовник и трое хмурых, молчаливых людей, которых до этого я не встречал.

Двое из последних оказались местными крестьянами. Войдя в комнату, они вообще ни разу не открыли рта и все время старались держаться несколько в стороне, видимо чувствуя себя не вполне в своей тарелке в присутствии столь важного господина, каким, должно быть, показался им я.

Однако третьего незнакомца Ян представил мне тотчас же, как только тот переступил порог комнаты.

— Это здешний священник, сударь, — сказал Ян. — А это… — и назвал мое имя.

Мы чинно поклонились друг другу, а затем обменялись рукопожатием. Знаете, никогда бы не подумал, что у такого, простите, святого отца может быть такая крепкая, просто стальная рука, потому что он вовсе не производил впечатления сильного человека, скорее даже напротив.

Священник был худ, столь худ, как это только можно себе вообразить. Роста чуть выше среднего, то есть, примерно с меня, а значит, на голову ниже Яна. Одет он был во все темное, на голове — широкополая черная шляпа. Лицо, бледное, изможденное, с выпирающими скулами и острым крючковатым носом, точь-в-точь походило (по крайней мере как рисовал их в своем воображении я) на аскетические, почти бесплотные и бескровные лица религиозных фанатиков типа, к примеру, Савонаролы или какого-нибудь там Оригена, и я даже опасливо передернул плечами — иметь за спиной союзника с подобным лицом и такими неистово горящими, глубоко посаженными бесцветными глазами было по меньшей степени неуютно.

А еще вдобавок святой отец неуловимо напоминал мне кого-то — к сожалению, я никак не мог по-настоящему сосредоточиться и вспомнить, кого именно, — и от этого внутренний дискомфорт и беспокойство росли с каждой минутой: ощущение было такое, что я встречал уже этого человека и встреча наша отнюдь не была радостной. И даже то, что Ян приветствовал священника очень почтительно и вежливо, не снизило моей настороженности, а потому, когда последний обратился ко мне, я вздрогнул.

— Так-так, сударь, — заговорил он глухим, слегка надтреснутым голосом, механическим движением то и дело поправляя и без того идеально сидевшую на его маленькой голове огромную шляпу. — Выходит, это вы самый и есть…

Я оскорбился.

— Что значит — самый и есть, святой отец? — пока еще относительно нейтральным тоном, но уже с первыми признаками раздражения, осведомился я.

— Ничего, сын мой, ничего. — Священник явно пытался выглядеть не только сурово-назидательным, но и в меру любезным, однако выходило у него это даже не то чтобы неумело, а просто прескверно. — Я только хотел сказать, сын мой, что… — Он не слишком дружелюбно кивнул в сторону втолковывавшего что-то двоим мужикам Яна. — Этот человек говорил мне о вас, и, признаюсь, я удивлен, что такой… м-м-м… солидный господин связался с… — И замолчал.

Я изумленно уставился на наместника господа в данной, по-моему, основательно подзаброшенной им деревушке.

— Простите, святой отец, — сказал я. — Не понимаю.

Он усмехнулся уже не так любезно.

— Чего вы не понимаете, сын мой?

Понемногу во мне начало закипать раздражение, помноженное к тому же на явное недоумение, — за каким лешим Ян вообще притащил сюда этого святошу!

— Я не понимаю, отец мой… — В последние два слова постарался вложить всю отпущенную мне создателем при рождении иронию и сарказм. — Что вы-то тут делаете?

Он нахмурился и некоторое время смотрел на меня так, как смотрели, должно быть, когда-то Шпренгер и Инститорис на своих подследственных суккубов и инкубов, раздумывая, чем бы их лучше угостить — дыбой или же "испанскими сапогами".

Наконец он медленно покачал головой и сокрушенно вздохнул:

— Ах, сударь-сударь, я здесь потому, что это мой долг, долг смиренного пастыря людских душ. Однако же вам, ей-богу, совершенно не к лицу вмешиваться в подобные дела, которые к тому же вас абсолютно не касаются и более того — не должны касаться никоим образом.

— Это почему же не касаются? — возразил я. — Меня, между прочим, пригласил приятель, хозяин Волчьего замка, и попросил помочь…

— Да знаю, знаю, — оборвал он. — И тем не менее дело это, повторяю, не ваше.

— А чье же?

— Мое и… — Тут он снова не слишком доброжелательно посмотрел на Яна и его собеседников.

Клянусь, я уже почти разозлился.

— Ладно, — вкрадчиво проговорил я. — Давайте в таком случае объяснимся, святой отец: почему это вы отзываетесь о людях, вместе с которыми собрались идти на, я уж не говорю благородное, но просто — смертельно опасное предприятие, в таком оскорбительном тоне? И почему, черт возьми, вы вообще собрались на него идти?

Он меланхолично посмотрел на меня и нервно передернул плечами.

— Пути господни неисповедимы, сын мой, и порою случается так, что добрый христианин, ради достижения, как вы замечательно выразились, воистину благородной цели, бывает вынужден пойти на временный духовный компромисс и даже подвергнуть испытанию искушением диаволовым силу Духа своего и крепость Веры.

Кажется, я начал догадываться, куда он клонит.

— Понятно, и вы?..

— И я, возлюбленный сын мой, как истинный слуга господа согласен ради благого дела пожертвовать толикой своей ничтожной души и потому заключаю в данный момент краткосрочный союз с… — Он замялся.

— Яном?

Святой отец поморщился:

— Увы. Кстати, имейте в виду: я не хочу говорить об этом человеке ничего плохого, но, думаю, вы поймете. Необычный дар Яна — не от бога, и сила Яна — это какая-то другая, неведомая и не понятая мною до сих пор сила. А если я кого-то не понимаю, то я его…

— Боюсь, — кивнул я. — Знакомая формула.

Он с новым рвением принялся теребить свою бедную шляпу.

— Да нет же, все не так примитивно и однозначно. Я не боюсь его в обычном смысле этого слова… — Матовые глаза священника вдруг сверкнули. — Скажите, вы примерный христианин? — неожиданно спросил он.

Удар был ниже пояса, и я невольно смутился.

— Ну, видите ли… Не знаю, поймете ли теперь вы меня. До приезда в Волчий замок я жил… хотя быть может, скорее и по привычке, — считая себя верующим. Наверное, я и сейчас так считаю. Однако же, честное слово, святой отец, по-моему, ни разу в жизни я не ощутил на себе то, что вы и подобные вам называют промыслом божьим. Увы и ах, но мне не посчастливилось испытать благодати, везения, скорби, горя, не знаю уж чего еще, обусловленного бы не реальными, "грубыми", вполне земными, а какими-либо высшими, иррациональными, не поддающимися объяснению посредством простой человеческой логики причинами.

Представьте себе, я жил как жил, и если мне вдруг везло или не везло, пардон, в карты, — значит, я в данный вечер играл лучше либо хуже своих партнеров. Когда я бывал счастлив в любви, это также означало для меня лишь то, что я встретил женщину, способную своим обликом и умом вызвать во мне чувства и инстинкты определенного рода и в свою очередь готовую полюбить меня. А если же, увы, умирал кто-то из близких, то это тоже объяснялось совершенно реальными, а не какими-то там "небесными" аргументами. Жизнь катилась по наезженной колее, и я, повторяю, жил как жил, не ощущая на своей скромной персоне ни особой милости божьей, ни божьего гнева.

Священник рассмеялся, и мне это не слишком понравилось: по-моему, до сих пор я не сказал еще ничего смешного. Окончив смеяться, он спросил:

— Так значит, просто жизнь, нормальную, незатейливую, не отягощенную злом и дурными мыслями и поступками человеческую жизнь вы не считаете поистине самым главным проявлением промысла божьего?

Я пожал плечами:

— Возможно, не знаю… Но это, извините, уже какая-то домашняя философия.

Он снова рассмеялся, и не сказал бы, что это ему очень шло.

— Домашняя философия! А вы ждали, я буду страницами цитировать Священное писание? Да и потом, если вдуматься, чем же уж так плохо быть немного, простите, домашним философом?

Наверное, мое лицо вытянулось, причем изрядно больше обычной нормы.

— Но разве я говорил, что плохо? Просто от вас, признаюсь, ожидал проповеди чуть иного рода и поэтому…

Он поджал губы.

— Мы не на богословском диспуте, сударь, и в теологии вы мне не соперник, потому-то я и говорю с вами сейчас почти теми же самыми словами, что и со своими зачастую вовсе неграмотными прихожанами. Вероятно, когда-то я был другим, даже наверняка я был другим, как все мы в молодости. Тогда я был более жестким, непримиримым, возможно, чересчур ортодоксальным в вопросах веры и того же требовал от своей паствы. К сожалению, далеко не всегда успешно. Наверное, поэтому с годами и пришло понимание того, что воинам — не только мирским, но и духовным, — надо быть более гибкими в вопросах тактики: варьировать, видоизменять, приспосабливать собственное мировоззрение (в определенных, конечно, пределах) в расчете на образовательный, умственный, а порою даже и психический уровень своих собеседников…

— Но почему же тогда вы столь странно относитесь к Яну? — не удержался я. — Или под случай с ним ваши миссионерские теории не подходят?

Наверное, зря я был так прямолинеен — священник побледнел.

— А этот, как вы выразились, случай — совсем особый, сударь, — почти прошептал он. — И это вопрос уже не тактики, но стратегии, ибо я верую в господа нашего и всеми силами и доступными мне скромными средствами служу ему на земле… Кому служит Ян — я не знаю.

— Но позвольте, — возразил я. — Ведь я же видел на шее у него крест. И, между прочим, у него есть оружие…

— С наконечником в форме креста, знаю. И что, по-вашему, это нормально?! Да разве ж позволительно человеку, ищущему себя в боге, делать орудием убийства символ страданий сына господня!

— Но придавали же рыцари монашеских орденов крестообразную форму рукоятям своих мечей, — не сдавался я. — Или это уже не столь принципиально?

Он посмотрел на меня с искренним сожалением.

— Это принципиально, как раз это очень принципиально, сударь. Чрез крест рукояти в тела и души подвижников вливалась высшая сила. Она помогала им, вела…

— На грабежи и убийства?

— Нет, к спасению гроба господня либо способствовала обращению язычников к истинной вере. А после битв такие мечи служили воинам Христовым для укрепления духа и разговора с богом.

Я кивнул:

— Ну, это понятно. Да только не кажется ли вам лицемерием самой высшей пробы использование одного и того же предмета и для убийства, и для оперативного замаливания приобретенных посредством этого убийства грехов?

Черная шляпа запрыгала как живая.

— Нет, не кажется!

Я сокрушенно развел руками:

— А мне, признаюсь, видится в этом функциональном дуализме лишь то, что и должно видеться любому нормальному и не зацикленному на псевдорелигиозной софистике человеку, — двоедушие и двуязычие.

Он отпрянул от меня как от гадюки.

— Не богохульствуйте, несчастный! — возопил он. — Да ваш жалкий разум просто не в состоянии понять…

— Хорошо-хорошо, — быть может не слишком тактично оборвал я святого отца. — Только давайте на этом пока и закончим, ладно? Ведь мы собрались все-таки не для того, чтобы ссориться, хотя бы даже и по поводу столь волнительных и болезненных для вас вещей. Сейчас перед нами другая задача, а подискутировать о пустяках успеем и после.

— Но это совсем не пустяки, сударь! — попытался было опять взбунтоваться священник, однако я снова его оборвал.

— Согласен, отче, согласен. Прошу простить, если неудачно выразился, но все же давайте оставим наши дебаты на потом. Да даже и потом… Знаете, для меня, если откровенно, важно одно: у Яна есть крест, и у него есть бог. Всё! Чего вам еще от него надо?

Теперь он вообще стал бледным как смерть, и руки его задрожали.

— Но это н е т о т бог, сударь! И н е т о т крест! — хрипло проговорил он. — Неужели же вам самому до сих пор не ясно, кто он такой? — почти закричал он, и Ян, обернувшись, пристально поглядел на нас.

— Всё, отче, всё, — сквозь зубы процедил я, но Ян уже шел к нам.

— О чем это вы здесь говорили? — спросил он, хотя было понятно, что ему и так понятно, о чем.

Я смущенно промямлил нечто маловразумительное, зато священник оказался более смелым.

— О тебе, — прямо заявил он. — Да-да, о тебе и о том, почему мы сегодня оказались с тобой в одной лодке, грешник.

— Угу, — кивнул Ян, и я очень был удивлен, что ни тоном своим, ни видом он не выказал ни малейшего недовольства. — У нас с господином священником, — Ян повернулся ко мне, — отношения сложные.

— Это я уже понял.

— И хотя встречаемся мы редко, — продолжал он, — но, ей-богу, не по моей вине.

Я заметил, что при поминании Яном бога святой отец сморщился так, будто ему под нос сунули пригоршню перца, и поспешил ликвидировать новый возможный конфликт в самом зародыше.

— А мы все уже обсудили, Ян, — быстро сказал я. — И обо всем договорились, правда, отче?

— Правда, — нехотя проворчал тот и даже демонстративно оставил в покое свою несчастную шляпу, давая, видимо, тем самым понять, что обсуждать глобальные темы сегодня более не намерен.

— Вы сделали то, о чем у нас был разговор? — спросил Ян, и священник буркнул:

— Сделал, лежит в повозке.

— Ну что ж, тогда… — Ян махнул рукой, и к нам приблизились оба его недавних собеседника. — Идите за господином священником и заберите с повозки то, что он привез.

Когда дверь за ними закрылась, Ян внимательно посмотрел мне в глаза:

— Ну и что скажете?

Я пожал плечами:

— Да ты, наверное, и сам догадываешься, что я могу сказать. По-моему, он тебя здорово недолюбливает, но человек, конечно, занятный.

Ян усмехнулся:

— Знаю, что недолюбливает, однако что бы вы ответили, если бы услыхали, что он когда-то за одну ночь дважды спас меня от смерти.

Я покрутил головой.

— Серьезно? И как это случилось?

Он гулко вздохнул:

— Не люблю вспоминать, сударь. Впрочем, и он тоже. Скажу только, что та ночь была чем-то сродни сегодняшней.

Естественно, я не настаивал. Я просто задал следующий вопрос.

— А между прочим, священник произнес довольно странную фразу — что у тебя другой бог и другой крест. Что он имел в виду?

Густые брови Яна моментально сдвинулись к переносице.

— Он так сказал?

— Да.

— Гм, а он ничего не говорил про свой крест?

Теперь настала очередь хмуриться мне — я пытался как можно детальнее восстановить в памяти содержание нашего разговора.

— Да вроде нет… не знаю… Возможно, я что-нибудь упустил, но…

— Э т о вы не упустили бы ни в коем случае, сударь. Значит, он не сказал.

— Что не сказал, Ян? И какой крест ты имеешь в виду?

Некоторое время Ян колебался, а потом махнул рукой:

— Ладно, только не подумайте, будто я сплетничаю у него за спиной. Просто нам предстоит такое, что лучше вам знать все.

— Хорошо, Ян, я слушаю.

— Когда вы увидели священника, его лицо вам ни о чем не сказало?

Я насторожился.

— Оно ни о чем не сказало мне, Ян. Оно только показалось мне капельку знакомым — так, словно я видел уже когда-то этого человека.

Он покачал головой:

— Нет, сударь, этого человека вы не видели никогда. Однако еще не так давно вы видели…

— Кого? Кого я видел не так давно?

— Его брата.

— Брата?

— Да, сударь. Его родного брата собственной персоной.

В голове моей что-то забрезжило, но это "что-то" никак не хотело принимать реальные очертания.

— Постой-постой, но кто же его брат? Кто, Ян?

Он оглянулся на дверь, а потом торопливо приблизил свое лицо к моему.

— Управляющий Волчьего замка, сударь.

— Карл?!

— Да, Карл.

И — не помню уже которая за эту неделю по счету — немая сцена.

Глава XVIII

Нe знаю уж, к счастью или наоборот, да только немым сценам не суждено длиться вечно. И эта не явилась исключением — она была бесцеремонно нарушена грохотом тяжелых башмаков по коридору, и в комнату ввалились двое ушедших за священником мужиков, которые несли в руках довольно объемистый и нелегкий на вид сверток, тщательно запакованный в грубую мешковину. Святой отец появился следом.

Они приблизились к столу и бережно опустили свою ношу на гладко обструганные доски. Ян и священник, вооружившись тонкими острыми резаками, принялись распарывать мешковину и доставать из-под нее весьма неожиданные предметы.

Сперва на стол легли штук пять огромных длинных ножей несколько странной формы: скорее даже они походили на латиноамериканские мачете, с одним, впрочем, отличием — концы их, сантиметров на восемь — десять, были покрыты заостренными как у столярной пилы зубьями, и я невольно поежился, представив на миг эффект, который произведут эти зубья, если вонзятся в тело и начнут кромсать живую плоть. Да, раны, нанесенные таким оружием, были бы ужасны.

Затем священник достал из мешка два необычной конфигурации топора, чем-то похожих на средневековые алебарды или секиры, только чуть меньших размеров. Кузнец и садовник тотчас же отошли в сторонку и принялись насаживать их на длинные, гораздо длиннее обычных, топорища. Священник же и Ян все продолжали извлекать на свет божий новые и новые орудия смерти, и в какой-то момент у меня, честное слово, даже закружилась голова — настолько ужасным, нечеловечески жестоким и беспощадным выглядело это оружие, и настолько противоестественным и антигуманным был вид худой и сутулой фигуры священника, склонившегося над ним как ястреб.

Через пару минут на столе лежали: несколько пяти- и семихвостых плеток, каждый "хвост" которых заканчивался искусно и прочно вшитым в кожу осколком острого кремня; четыре трехгранных кинжала, напоминавших старинные мизерикордии, с крестообразными рукоятками; короткие, остро заточенные стальные пики с зазубренными как гарпун наконечниками и еще несколько рубящих, колющих и режущих предметов странной формы, аналогов которым я никогда в жизни не видел.

В довершение всего священник расставил по краю стола пару десятков флаконов с тускло мерцающей зеленоватой жидкостью и вкрученными в пробки фитилями и вынул из-под мешковины короткий арбалет, к деревянному прикладу которого бечевкой были прикручены несколько стрел.

Знаете, на время я просто лишился дара речи и только изумленно разглядывал загромоздившую весь стол груду диковинного и страшного оружия. А уж при мысли о том, что и самому, возможно, придется взять в руки какой-нибудь кистень, меня просто бросило в холодный пот вперемешку с горячим ознобом.

Внезапно я почувствовал чей-то пристальный взгляд и резко поднял голову. На меня смотрели оба — и священник, и Ян, и, должно быть, тягостные сомнения и мысли так явственно читались на моем лице, что они, конечно же, поняли — я б о ю с ь…

Но самое главное, это вдруг понял и я. Я, который успел уже, казалось бы, встретиться здесь со всей возможной лишь в самом кошмарном сне дьяволиадой, — боялся, и не столько того, что нам предстояло, сколько… Понимаете, я б о я л с я, я не мог заставить себя даже кончиком пальца прикоснуться к разложенному на столе арсеналу — меня отбрасывала, отторгала от него сила, гораздо более могущественная, чем все мои физические реакции и потуги дотронуться до плети или ножа, и я даже задрожал от убийственной мысли — утратив в определенный момент всякое ощущение реальности, я стоял и думал сейчас: а кто же со мной? а с кем я? И если вот это люди, то кто же тогда оборотни?..

Должно быть, что-то в моем облике и впрямь обеспокоило Яна. Он быстро приблизился и, крепко схватив меня за руку, увлек к лавке у противоположной стены комнаты и силой усадил.

— Вам плохо? — еле слышно спросил он.

— Нет… — Я медленно покачал головой, но ответ мой, по-видимому, его не успокоил и не удовлетворил.

— Вам плохо, — стиснув зубы, теперь уже утвердительно, повторил он. — Говорите, что с вами? Скорее, иначе может быть поздно!..

И тут… И тут я вдруг ощутил расходящиеся по всему телу странные кольцевидные, волновые потоки тепла и не ведомой мне прежде энергии. Одновременно она несла в себе и какую-то неясную силу… злую силу, которая — я это почувствовал — неспешно и методично, своим пульсирующим, рваным ритмом начала душить клетку за клеткой моего организма, крадучись, точно змея, подбираясь к голове. Ужасные, невероятные в своей бешеной пляске вибрации как цунами зарождались внутри меня, во всех органах моего тела, и, растоптанный и сокрушенный этим беспощадно-бессмысленным хаосом, я знал, я чувствовал, что цель у них одна… Мозг! мозг!.. О боже, а если все эти дьявольские вибрации и колебания в какой-то миг вдруг придут в резонанс… Что будет тогда?! Боль! Страшная, жуткая боль, которая — я ощущал это — уже зародилась во мне, где-то под ложечкой, и теперь все увереннее, собирая и концентрируя по пути все боли, все спазмы и судороги вокруг себя, стремительно шла наверх…

Внезапно в сознании возник странный образ — к а н а л… Внутри меня зародился некий канал, идущий от солнечного сплетения к мозжечку — и я у в и д е л его!.. Я увидел его в облике бесконечной полой трубы с катящимся шаром внутри… Говорят, что индусы убивают взбесившихся слонов, раскраивая им головы ударом бамбуковой палки со стальным шаром внутри… Значит, кто-то сейчас разобьет мой череп, взорвет мозг, но только не снаружи, а из самой глубины моего тела…

Приступ неописуемой, дикой боли — и в глазах зарябили огненные точки, через которые я вдруг увидел… лицо… покрытое гноем и плесенью спор светящихся по ночам на могилах грибков и — кровью, каплями яркой, пунцовой, пламенеющей на тонких губах и точно стесанном подбородке чудища крови…

И оно говорило со мной! Оно глядело на меня пустыми белками глаз и медленно раскрывало рот. Оно повторяло одно и то же, произнося какое-то короткое, скользкое, черное слово, которого я все не слышал и не понимал. И тут…

— Кольцо! — не своим голосом закричал Ян. — Святой отец, скорее! Кольцо!..

Внезапно боль отступила, и я моментально сделался как ватный.

"Ну конечно, — закрывая глаза, расслабленно подумал я. — Кольцо… Он сказал — кольцо…"

И — провалился в глухую темную бездну.

Когда я открыл глаза, все присутствующие молча стояли вокруг и с тревогой смотрели на меня.

Однако странное дело, я чувствовал себя абсолютно нормально, от мучительной боли не осталось и следа, а над всеми идиотскими мыслями и кошмарами, что безраздельно владели мною каких-нибудь пять минут (или часов?) назад я готов был сейчас от души посмеяться. Необыкновенная легкость царила теперь во всех членах, и поэтому я просто-таки подозрительно и чуть ли не с неприязнью уставился на Яна, крепко прижимавшего своими огромными лапами мои плечи к жесткой деревянной скамье, и святого отца, который обеими руками держал высоко над моей головой массивный серебряный крест.

— Послушайте, что такое? — недовольно осведомился я. — В чем дело?

Ян тотчас убрал руки, а крест священника мгновенно исчез в необъятных складках его плаща.

— В чем дело? — повторил я, однако уже менее воинственно, потому что с пронзительной четкостью вспомнил вдруг зеленое лицо из своего видения, и снова похолодел. — Что… Что это было, Ян?!

Он шумно вздохнул:

— Кольцо…

— Что — кольцо? — не понял я. — Ах, кольцо? Оно здесь, вот… — Я дотронулся до камня рукой и вскрикнул от резкой боли — хотя железная оправа была холодна как лед, чертов камень обжег пальцы точно кусок раскаленного докрасна угля.

— Кольцо, — вновь глухо проговорил Ян.

— Да что — кольцо?! — Я не на шутку рассердился и принялся изо всей силы дуть на обожженные пальцы. — Можешь объяснить по-человечески?

Ян кивнул:

— Могу, сударь. Только что… Только что приходил его хозяин.

От моей прыти не осталось и следа.

— Кто приходил?

— Хозяин. Моргенштерн, сударь…

Волосы на моей голове встали дыбом.

— Черный Монах?!

— Да.

— Но это же… это же значит… — бессильно пролепетал я.

— Это значит, что он вернулся на землю, — мрачно сказал Ян. — И приходил за своим кольцом.

— Господи! — Я схватился за голову, а потом остервенело, как сумасшедший, принялся рвать кольцо с пальца. Но тщетно — мои отчаянные попытки привели лишь к тому, что я снова обжегся о проклятый зеленый камень.

Какое-то время Ян молча и безучастно смотрел на мои обезьяньи прыжки, а потом тихо сказал:

— Это бесполезно, сударь. Просто так снять его не удастся ни вам, ни мне. Теперь вы только сможете либо отдать его Моргенштерну, либо…

— Либо?! — заорал я. — Ну? Говори же скорей, инквизитор, какие еще пытки ты приготовил!

Он долго молчал. Он молчал и смотрел на меня взглядом, выражения которого я не в силах вам передать. Воистину во взгляде этом смешалось все — и жалость, и презрение, и отчаяние, и надежда… И наконец он произнес:

— Воля ваша, сударь. Раз хотите избавиться от кольца…

— Да, хочу! — рявкнул я. — Что для этого нужно сделать?

Но он меня словно не слышал.

— Я могу освободить вас от власти кольца, но имейте в виду, что тогда…

— Да что? Что тогда, Ян?! Хватит тянуть из меня жилы!

Он недобро усмехнулся:

— Тогда мы все равно пойдем, одни, без вас. Не знаю, удастся ли нам без помощи этого кольца победить Моргенштерна и развеять наконец проклятие Волчьего замка, но мы пойдем, а вы… вы, сударь, поступайте как знаете.

Ян повернулся и отошел к столу.

Он отошел к столу, и я видел теперь только его широкую спину и как-то вдруг обессиленно обвисшие могучие руки. Потом я посмотрел на мертвенно-бледное лицо замкового садовника, который, казалось, просто стремился испепелить меня взглядом, и безмолвно застывшего у двери кузнеца…

А еще я смотрел на крестьян и в глазах их мог прочесть все что угодно, но не сочувствие.

На меня глядел и священник — очевидно, он был взволнован и напряжен до такой степени, что сейчас его не интересовала даже собственная шляпа.

В общем, все кроме Яна смотрели сейчас на меня. А я смотрел на всех, смотрел и думал о том, сколько мне довелось испытать и перенести в этом богом забытом Волчьем замке, сколько выпало на мою долю такого, от чего любой нормальный человек сбежал бы куда глаза глядят в первый же день после приезда.

Я был здесь сто раз измочален и опустошен, я был здесь сто раз на волосок от смерти, и на глазах моих творилось такое, что любого нормального человека давно можно было бы отправлять в сумасшедший дом… Но, впрочем, я повторяюсь — да и какой смысл сравнивать себя с людьми благоразумными, если сам таковым не являешься.

Я встал с лавки, подошел к Яну и слегка потянул его за рукав.

Он искоса поглядел на меня и вдруг рассмеялся.

Не скажу, что смех этот очень уж меня обидел, но едва я открыл рот, чтобы осведомиться о его причине, Ян рассмеялся еще громче.

— Ладно, чего там, сударь! Не всем же на роду написано быть благоразумными, правда? — И не успел я возмутиться, хитро добавил: — Посмотрите-ка лучше, какие патроны специально для вас изготовил по моей просьбе святой отец. Теперь вам бояться некого.

— И Моргенштерна? — незамедлительно уточнил я.

Он виновато развел руками:

— Ну, разве что только одного Моргенштерна.

Утешил. Спасибо.

Глава XIX

Мы вышли в сад и встали под высокими раскидистыми яблонями, толстые ветки которых, казалось, просто изнемогали под тяжестью усыпавших их крупных плодов. Признаюсь, после того, что произошло, я было решил, что мы сразу же примемся вооружаться и отправимся… Куда? Куда следовало идти? Этого я не знал, а когда спросил у Яна, он неопределенно пожал плечами и сказал, что там будет видно и что не подоспел еще один участник нашей, если можно так выразиться, карательной экспедиции.

Потом Ян тихо спросил о чем-то у кузнеца, и я услышал, как тот ответил:

— В конце сада.

И Ян пошел в конец сада. Мы — следом за ним.

Издалека доносились приглушенные расстоянием и плотным ночным воздухом звуки какой-то зажигательной мелодии, и я подумал, что на деревенской площади, должно быть, уже начался тот самый языческий Праздник Полной Луны, о котором говорили Ян и граф. И вздохнул: где он? Что с ним теперь? Неужели же проклятые оборотни сотворили с ним то, что не удалось проделать со мной?.. Дважды в течение вечера я спрашивал Яна, не знает ли он, что с хозяином Волчьего замка, и оба раза наш предводитель мягко, но вместе с тем и решительно уклонился от ответа, оставив меня в полном неведении и тревоге.

Я поднял голову и посмотрел на небо: оно было почти абсолютно черным и ясным — я даже не мог вспомнить сейчас, видел ли когда-нибудь раньше такое ясное ночное небо, — и казалось, каждая, доселе скрытая от глаз самая маленькая, самая бледная и далекая звездочка проступила вдруг на этом черном как сажа небесном занавесе и глядела теперь на меня. А полная, круглая и белая, точно фарфоровая тарелка, Луна словно уставилась на землю своими пустыми зрачками-впадинами, и вокруг нее тускло блестели расходящиеся во все стороны светящиеся круги. Простолюдины, кажется, называют такие круги "ушами", и они предвещают на близкое или неопределенное время хорошую либо плохую погоду. Какую именно, я, к сожалению, не помнил, но твердо помнил, что какую-то предвещают всенепременно. Ах да, сегодня же ее день, день Луны… то есть, ночь… Сегодня она именинница, потому и разрядилась в нарядные сверкающие одежды…

Однако моим лунарно-анимистическим размышлениям не суждено было обрести логического конца — хозяин дома свернул по узкой травяной дорожке налево, и все остальные пошли за ним. Ян приотстал, замыкая нашу колонну, и я успел заметить в его руках какой-то сверток.

Наконец мы, видимо, достигли цели, потому что идущие впереди внезапно остановились, и шагах в пяти, возле старой полузасохшей груши я увидел массивный сруб колодца с не очень характерной для этих мест устремленной в звездное небо длинной стрелой журавля. Ян подошел к колодцу первым, мы — следом, и в неподвижной черной воде я увидел неподвижное черное небо, далекие и близкие звезды и царицу сегодняшней ночи — Луну.

Некоторое время Ян, бормоча что-то себе под нос, напряженно всматривался в колодец, словно ожидая разглядеть там нечто особенное, видимое только ему одному. Я тоже таращился на воду с умным видом, пока это мне не наскучило. Однако долго скучать не пришлось — Ян протянул вперед руку с загадочным белым свертком, и я с удивлением увидел, что в нем лежит… кусок самого обыкновенного, наитривиальнейшего творога!

Но еще более я удивился, когда Ян принялся крошить творог в колодец, будто прикармливающий рыбу рыболов. Объятый любопытством, я снова наклонился к срубу — и вдруг вода в колодце поднялась, вся закипела, забурлила и заходила ходуном.

От изумления я вмиг позабыл обо всем на свете и… точно в дурмане, сунул руку в колодец. Но в то же мгновение могучая длань схватила меня за шиворот и отшвырнула назад как щенка. Я едва не растянулся на траве и, с трудом сохранив равновесие, лишь чудом сумел удержаться на ногах. Обиженный и возмущенный, я шагнул, негодуя, к Яну и… грозные слова, вот-вот готовые сорваться с моих пламенных уст, так на них и застыли, потому что посреди сумасшедшего плеска бурунов и волн, поднятых в колодце неведомой силой, я различил вдруг пальцы, когти, гребни, морды, хвосты каких-то удивительнейших созданий — не людей, не гадов, не рыб, но словно бы и гадов, и рыб, и людей одновременно. Не вообразимые ни в каком горячечном бреду чудища барахтались и извивались в пенящейся воде колодца, точно дрались между собой за крошки и куски творога, а Ян стоял и смотрел на них жутковато-отрешенным, окаменевшим, ледяным взглядом.

И вновь, в который уже раз, мною овладело ощущение невозможности, нереальности происходящего, так, словно я снова либо сплю, либо присутствую на ужасно безвкусном, дурном, дешевом спектакле самого захудалого провинциального театра. Казалось, закрой на секунду глаза, ущипни себя побольней — и все сгинет, исчезнет без следа: и эта черная душная ночь, и нахальная белая Луна, и люди возле колодца, и мокрые скользкие уроды в бушующей, кипящей воде…

Но увы, я уже слишком хорошо знал, что это не сон. Еще какое-то время Ян пристально смотрел в колодец; потом от воды стали вдруг подниматься клубы белого дыма, закрывшие от нас копошащихся в его чреве созданий, потом сверкнула яркая огненная вспышка и Ян выпрямился — вода в колодце была теперь чистой и светлой как зеркало, и ни единой твари не было видно ни на поверхности ее, ни в глубине.

Случайно взгляд мой упал на священника: скрестив на груди тонкие руки, он мрачно смотрел то на колодец, то на Яна, и глаза его при этом горели одинаково неукротимым, злобным огнем.

Я быстро отвернулся, не желая, чтобы святой отец вообразил, будто я за ним слежу. Нет-нет, конечно же, я вовсе не собирался шпионить, однако от него исходила сейчас такая сильная, почти физически ощутимая волна неприязни к Яну, что я невольно, вопреки своему желанию, хоть краешком глаза, но продолжал держать нашего полкового капеллана в поле зрения.

Однако опасаясь, я в то же время по-человечески хорошо понимал состояние священника и сочувствовал ему. Несомненно, он нес тяжкое бремя: бремя кровного родства с оборотнями, с одной стороны, фанатичной (что бы там ни утверждал) религиозности — с другой, и собственной беспомощности в борьбе против Сатаны и его слуг с вытекающей отсюда фатальной необходимостью противоестественного и глубоко отвратительного ему союза с человеком, которого он также считал порождением и олицетворением темных сил, которого не понимал, а потому боялся и сейчас почти ненавидел, воспринимая альянс с Яном лишь в качестве временно неизбежного эпизода в своем личном противостоянии Злу и, возможно, как кару божью за априорную греховность своего происхождения и пастырское бессилие — с третьей.

Мои сумбурные мысли были прерваны чьим-то изумленным возгласом. Я увидел, что все обступили колодец, так, точно узрели в нем сокровища готских королей, и тоже поспешил присоединиться к остальным, дабы не лишиться своей законной доли. Но то было не сокровище…

То было не сокровище, но нечто настолько чудесное и удивительное, что мы все потрясенно замерли и застыли, не в силах оторвать глаз от воды. Да полноте, от воды ли?..

Перед нами лежал идеально гладкий бело-голубоватый, сохраняющий форму стенок колодца и словно подсвеченный изнутри неярким, но ровным сиянием квадрат. Мне вдруг пришло в голову, что он очень напоминает экран в синематографе — и я вздрогнул, потому что мгновение спустя увидел… Нет, это казалось невероятным, непостижимым, но э т о б ы л о! Я увидел длинную, пыльную, уходящую за самый горизонт дорогу и черную точку на ней.

Точка быстро приближалась, росла, и вот приобрела уже очертания щуплой и низкорослой человеческой фигуры. Сначала я подумал, что это карлик, но когда человек подошел поближе, — едва не вскрикнул: то был ребенок, маленький, худой, субтильный подросток. Он был хром — одна нога заметно короче другой, и, ковыляя по дороге, бедняга загребал искривленной ступней густую серую пыль, которая потом вновь медленно оседала на землю за его спиной.

Однако изображение было каким-то странным и неестественным. Мальчишка шел в темной ночи, освещенный лишь звездами и Луной, но мы видели его ясно и четко, как днем, правда, в несколько синеватой дымке. Черт лица было пока не разобрать, но вот он подошел ближе, еще ближе, и… О господи! — я невольно зажал рот рукой, чтоб не вскрикнуть — все лицо хромого покрывала густая бурая шерсть, и человеческими на нем казались только глаза, маленькие, блестящие и живые.

Ян снова забормотал что-то себе под нос, и изображение затуманилось, зарябило и исчезло, однако тут же появилось вновь, только теперь мальчик шел уже по деревенской улице, настороженно оглядываясь и озираясь по сторонам. Вот он остановился возле одного дома, постучал в окно — и заковылял дальше. Почти тотчас же заскрипела калитка, и из нее вышел высокий седой человек. Я почувствовал, что товарищи мои напряженно замерли, а человек постоял немного у забора и потом двинулся следом за мальчиком, но не догоняя его, а держась шагах в пятнадцати сзади.

Вскоре хромой постучался в еще один дом, и оттуда вышла приземистая, закутанная в темный платок женщина. Она засеменила за высоким мужчиной, который даже не оглянулся.

А странный калека все шел по деревне, останавливаясь то у одного, то у другого дома, и из ворот выходили люди: мужчины и женщины, старики и старухи, подростки и совсем еще маленькие дети. Их было уже человек тридцать, и удивительная процессия растянулась почти на полкилометра. Мне это напомнило вдруг старую сказку о Гамельнском крысолове — люди брели молча, не поднимая головы, словно завороженные и зачарованные своим безобразным колченогим проводником.

Внезапно мальчик свернул в какой-то проулок и… я едва не закричал от боли — железные пальцы кузнеца судорожно впились в мое плечо. Я только собрался было возмутиться такому негостеприимному поступку, но гневные слова протеста моментально застряли в горле — мальчик проходил теперь мимо дома… из которого мы всего каких-нибудь пять минут назад вышли в сад! Он проходил мимо нас! Хромой урод был совсем рядом!..

Кузнец оставил наконец мое плечо в покое, зато схватил за руку Яна, но тот отрицательно покачал головой:

— Не сейчас…

Тем временем зловещее шествие, как цепочка слепых за поводырем, потянулось за околицу, и когда последние дома и дворы остались позади, мальчик вышел на берег небольшой протекавшей мимо деревни реки и остановился на самом краю довольно крутого обрыва. С минуту он, казалось, внимательно к чему-то прислушивался и пристально всматривался в темнеющий на другом берегу реки лес. Потом, сложив ладони рупором, хромой поднес их к губам и вдруг гулко и протяжно заухал как сова. Спустя мгновение из-за высоких деревьев донеслось ответное уханье.

Достаточно скоро и все остальные тоже подтянулись к реке и сгрудились невдалеке от обрыва, на песчаной косе. Потом раздался треск сучьев, ломающихся ветвей, и из чащи на том берегу показалась огромная черная фигура.

Мы замерли. Волнение, охватившее всех присутствующих при этом зрелище, было так велико, что я чуть ли не слышал, как бьются сердца моих товарищей. Про себя и не говорю — при появлении на сцене нового действующего лица я всей кожей ощутил прямо-таки животный страх и — ледяной холод, которым, словно зимним ветром, повеяло вдруг из разверстого зева колодца. Но если чувство холода было вполне осязаемым и реальным, то приступ неописуемого ужаса, сдавившего мой бедный мозг, здравому объяснению поддавался с трудом. Я смотрел на черного великана, судорожно пытаясь понять, что же именно в его облике вызывает такой страх, — и не мог. Нет-нет, не подумайте, что я снова хочу предстать перед вами каким-то там храбрецом и героем, но, навидавшись за все это время самой разной нечисти из здешнего бестиария, я вроде бы вправе был требовать от себя большей стойкости при появлении очередного (и ведь наверняка не последнего) страшилища. Но нет, не получалось, а почему? И тут я вдруг понял, что причина тому — выражаясь по-научному, невозможность идентификации "черного человека" ни с кем (или же с чем?), виденным мною ранее, потому что он являл собой не вампира, не оборотня и даже не пришельца из ада, подобного Дракулу. Он сам был… Злом, персонифицированным Злом, его воплощением и олицетворением одновременно, которое не могло иметь имени, но которое просто б ы л о, существовало всегда и предстало в данный момент в обличье ужасного Черного Человека.

Он был, наверное, вдвое выше Яна и чернее самого черного негра, какого я когда-либо видел. Голова монстpa, казалось, вовсе не имела шеи и росла прямо из огромного бочкообразного туловища. Кривые ноги гулко ступали по земле, а длинные, узловатые как корни дуба ручищи будто былинки ломали толстые ветки деревьев, когда чудовище выходило из леса. В правой руке его был зажат невиданной величины кнут, и едва оно приблизилось к реке, я увидел, что кнут этот весь сплетен из железных и стальных звеньев. Но что поразило меня более всего — у Черного Человека не было лица: ни рта, ни ушей, ни носа — только два бездонных, черных как ружейные стволы отверстия на месте глаз. (Помню, я еще удивился, каким же в таком случае образом он издавал звуки, напоминающие крик совы, не имея рта.)

Некоторое время хромой мальчик и Черный Человек стояли друг напротив друга, разделенные мерцающей лентой реки, и словно безмолвно о чем-то переговаривались. Потом мальчик шагнул в сторону, а великан, взметнув обе руки вверх, вдруг исторг в звездное небо странные лающие слова, которые невозможно было ни понять, ни попытаться воспроизвести и от которых по моей спине побежали новые легионы ледяных мурашек.

Последовавший же тотчас громовый, какой-то торжествующий рев поверг, похоже, в смятение не только меня, но и столпившихся возле реки людей. Они еще теснее сгрудились у воды; дети заплакали, женщины запричитали, а Черный Человек вдруг с силой швырнул правую руку вниз, железный кнут со свистом хлестнул по воде — и произошло то, что просто невозможно было себе представить ни в одном, самом фантастическом сне: кнут словно нож разрезал реку надвое, и вода разошлась в разные стороны, обнажив поросшее бурой тиной и усеянное камнями и корягами дно.

Снова — рев, свист кнута, — и вот люди спускаются в русло, дрожа и спотыкаясь, идут по дну и вновь поднимаются, но уже на другом берегу; покорно уронив головы, проходят мимо Черного Человека и останавливаются невдалеке, будто испуганное, поджидающее сердитого пастуха стадо.

Новый удар кнута — и река снова сомкнулась и опять потекла, как и прежде, неся свои маслянисто-серые под звездным небом воды прочь, в таинственную ночную мглу. А мальчик вновь пошел вперед, и остальные — за ним; замыкал же шествие Черный Человек — переступая громадными ножищами, он грозно поигрывал своим страшным кнутом, и я содрогнулся, представив на миг, какие ужасные следы могут оставить на теле ослушника его ребристые железные звенья и острые стальные кольца.

Через минуту дьявольская процессия потянулась за лес и вскоре скрылась из виду. Почти тотчас вода в колодце опять запенилась, зарябила, и все пропало — и люди, и хромой мальчик, и загадочный Черный Человек.

Некоторое время все молчали. Потом священник, недовольно насупив брови, что-то раздраженно шепнул Яну, но тот не слишком вежливо отмахнулся:

— Пока это не так важно, святой отец. Главное, я знаю теперь, где их искать. — Он искоса посмотрел на меня. — Сейчас же нам предстоит другое дело, быть может, не менее трудное и опасное, а потому… — Ян не договорил и вновь склонился над колодцем.

В воде опять появился светлый квадрат, потом замелькали какие-то стены, лестницы, коридоры… Ян провел рукой по лбу — он был покрыт мелкими каплями пота: видимо, "настройка" на нужное изображение давалась нелегко, и Ян уже сильно устал. Тем не менее чудесное око колодца все продолжало вбирать в себя расплывчатые внутренности какого-то мрачного здания: снова коридор, ряд тяжелых резных дверей и… Я едва сдержал крик удивления — перед нами был Волчий замок, вернее, уже не перед нами: теперь мы сами словно находились внутри него, осматривая галерею за галереей, переход за переходом, лестницу за лестницей. Ян явно что-то искал, но что?..

В дальнем конце коридора мелькнула темная фигурка, и изображение тотчас приблизилось, так, будто я приставил к глазам бинокль. Женщина… Мы видели ее со спины, и сейчас она торопливо шла через знакомую мне, увешанную фамильными портретами галерею. На плечи женщины был наброшен длинный, почти до пола серый плащ, черные волосы уложены на голове аккуратной коронкой, которую венчала скромная черепаховая заколка.

Тревожное предчувствие, как говорят в таких случаях, кольнуло меня прямо в сердце, и я — нет, теперь уже не вздрогнул, а просто задрожал как камыш на ветру — неужели это?..

— Эрцебет… — прошептал Ян. — Сударь, это Эрцебет…

Я с трудом сглотнул и как заведенный затряс головой:

— Да-да, Ян! Я тоже узнал ее, это она…

Затаив дыхание, мы смотрели на ведьму, которая будто почувствовала чье-то незримое присутствие, — стала вдруг тревожно оглядываться, озираться по сторонам и еще более ускорила шаг.

Наконец Эрцебет остановилась возле одной двери, и я ткнул Яна локтем, а в ответ на его недоуменно-вопросительный взгляд пояснил:

— Спальня графа.

Он кивнул:

— Хорошо.

И только я собрался было поинтересоваться, чего же тут хорошего, как женщина без стука открыла дверь и змеей скользнула в комнату. Наше замечательное всевидящее око тут же последовало за ней, и буквально через секунду я увидел хозяина Волчьего замка.

Однако точнее, впрочем, было бы, наверное, сказать: я увидел то, во что он сейчас превратился. Нет-нет, он не стал каким-нибудь чудищем, монстром, чего я боялся, честное слово, больше всего. Это был все тот же человек, которого я хорошо знал, но за сутки, что мы не виделись, в облике моего друга произошли разительные перемены: граф осунулся, черты лица его заострились как после недельного голодания, и вдобавок ко всему он был так бледен, что в первый момент я даже испугался — не труп ли передо мной?

Но нет, граф был жив. Услыхав, видимо, стук каблучков Эрцебет, он приоткрыл глаза, и я с ужасом увидел, что в них нет ни капли рассудка, ни единого проблеска мысли и воли — казалось, мой бедный приятель либо оглушен лошадиной дозой снотворного, либо опоен каким-то дурманным зельем. Глубокое кресло, в котором он полусидел-полулежал, было придвинуто к широко распахнутому в темноту сада окну, и холодный стальной отблеск Луны падал на толстый кроваво-красный плед, покрывавший его колени. В комнате царил полумрак — единственная свеча, в очень странном, выполненном в форме кисти человеческой руки подсвечнике, стоявшая на низком туалетном столике, почти не давала света, лишь щедро разбрасывала по стенам спальни кривые тени.

Граф безучастно посмотрел на ведьму и снова закрыл глаза — похоже, он и впрямь пребывал сейчас в состоянии, схожем с каталептическим сном, и все окружающее его совершенно не трогало и не интересовало. Мне бы так! — с грустью вздохнул я, но тут же мысленно громко отругал себя за малодушие. Нет, черт возьми, надо действовать, и немедля, иначе…

Дверь спальни отворилась, и на пороге появился Карл. И вот тогда, совсем рядом, раздался глухой, мучительный стон. Я поднял голову — святой отец смотрел на Карла как безумный, и во взгляде этом воистину смешались все чувства — и боль, и ненависть, и страх, и любовь. Священник до крови закусил тонкие губы, и я даже подумал, как бы он часом не потерял сознание. Но нет, громадным усилием воли он сумел взять себя в руки и не издал более ни единого звука, не проявив ни словом, ни жестом своей, на мой взгляд, вполне извинительной слабости.

Карл меж тем подошел к Эрцебет и что-то тихо проговорил. В ответ ведьма лишь пожала плечами и раздраженно сморщила носик. Эх, все-таки эта стерва была дьявольски хороша, прости меня, господи! Но, разумеется, пока пребывала в, так сказать, нормальном, человечьем обличье.

Какое-то время управляющий молча смотрел на бледное, безжизненное лицо графа. Потом снова повернулся к Эрцебет:

— Кажется, пора.

Ведьма фыркнула:

— Тебе видней, решай сам. — И, бросив взгляд на большие настенные часы, добавила: — Действительно, уже половина одиннадцатого.

Карл нервно заходил по комнате.

— Но послушай, что это даст? И потом, у нас мало времени, а меня ждут, да и тебя, кстати, тоже. Мальчишка ведет послушников к Каменной Пустоши, а ты знаешь, что Хозяин не любит, когда его заставляют ждать.

Эрцебет звонко расхохоталась и вызывающе уперла руки в (ей-ей, соблазнительные!) бедра.

— Так собирайся! А мне и здесь хорошо.

Карл резко остановился.

— Что?! Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, только то, что сказала. Иди куда велено, а я останусь и сделаю все сама. — Она вытащила из кармана маленькую черную книжечку и бросила на стол.

Управляющий побелел.

— Ах, тварь!.. Да понимаешь ли ты, что говоришь?!

Эрцебет пожала плечами:

— Прекрасно понимаю. А вот ты, неужели ты хочешь, чтобы я рисковала собой? Ты, который сто раз утверждал, что не мог бы прожить без меня и дня!

Карл помрачнел.

— Но пойми, дорогая (нет, честное слово, это становилось уже просто забавным — семейная сцена оборотней)… Ну разве же ты не знаешь, что сегодня решается все? — хмуро проговорил он. — А если этому ублюдку удастся взять верх, тогда ведь не спасешься и ты.

Ведьма усмехнулась и, чиркнув спичкой, зачем-то зажгла огонь в камине.

— Благодарю за трогательную заботу, но это еще как сказать. Однако послушай, неужели же ты всерьез полагаешь, что этому деревенщине со своей дворнягой по зубам справиться с самим Моргенштерном?

Карл покачал головой:

— От всей души надеюсь, что нет, но не забыла ли, милая, как едва унесла ноги от этой дворняги?

Эрцебет вспыхнула:

— Дорогу показывал мне ты, дорогой! Признаться, никогда раньше не подозревала, что ты умеешь бегать на двух ногах еще быстрее, чем на четырех.

Карл скрипнул зубами.

— Да кто же знал, что эта скотина окажется там! — Он стиснул тонкие руки. — И как только она смогла победить Петера?..

— И как только Ян сумел победить Влада? — насмешливо пропела Эрцебет. — И как только?..

— Всё, хватит! — взревел управляющий. — Идешь или нет?

— Нет, — вздохнула ведьма. — Нет, Карл, иди один. В конце концов, дорогой, ты же мужчина, так иди и защищай свою, — она усмехнулась, — шкуру… и мою заодно. А я останусь здесь и сделаю свое дело, не менее важное. У меня времени тоже в обрез — пока горит дьяволова свеча…

Д ь я в о л о в а с в е ч а!.. Я мгновенно вспомнил страницы из старой книги и в очередной раз похолодел: так вот что за свечечка горит в спальне графа, и вот почему у нее такой странный подсвечник — это же не подсвечник, а рука мертвеца!..

Тем временем Эрцебет повернулась к управляющему спиной, давая понять, что разговор окончен, а я вдруг почувствовал, что Ян сует мне в ладонь какой-то небольшой, но увесистый предмет.

Подняв руку к глазам, я изумился — это был камень, самый обычный камень из тех, что в великом множестве валяются на дороге. Ян не произнес ни слова, но выражение его лица было красноречивее любых, самых убедительных слов. Правда, я удивился — неужели же такое возможно, и почему именно я? (Опять — я!) Но рассуждать было некогда — Карл уже направился к двери, — и тогда, склонившись над жерлом колодца, я поднял руку и… что было силы метнул камень в управляющего, до которого, казалось, было сейчас всего не более пяти метров.

Попал!..

Камень угодил Карлу в затылок, и он закричал как раненый зверь. Шея и волосы управляющего моментально окрасились кровью, и если бы он не вцепился в дверной косяк, то наверняка бы упал. Бледная как призрак Эрцебет смотрела на него ничего не понимающими глазами, в которых застыл ужас и удивление. Эх, дорого бы я дал за то, чтобы доглядеть эту сцену до конца, но Ян взмахнул рукой — и все пропало, исчезло, как будто и не было вовсе: и спальня, и несчастный граф, и корчащийся от боли оборотень, и насмерть перепуганная ведьма. В колодце опять отражалось лишь черное небо да тускло мерцали звезды и наглая серебряная Луна. А через мгновение священник, круто повернувшись на каблуках, быстро пошел прочь и все остальные за ним.

Мы молча вернулись в дом, молча подошли к столу и принялись вооружаться. Помимо револьвера я взял себе трехгранный кинжал и длинный тесак, который, просунув вместо ножен в специальное металлическое кольцо, пристегнул к поясу. Но конечно, более всего я полагался на пули, которые сделал наш поистине весьма разносторонне одаренный святой отец. Ян в двух словах объяснил мне, что пули отлиты из серебра, металла, который, как известно любому ребенку, нечисть совершенно даже на дух не переносит. Вдобавок к этому талантливый самородок высверлил в пулях отверстия, залил туда ртуть, а затем вновь запаял, и поэтому теперь пули уже вроде как бы и не пули, а маленькие бомбы, которые просто разорвут всякого, в кого попадут, на куски. Кроме Моргенштерна, опять уточнил Ян. Но меня устраивало и это — от Моргенштерна, невзирая на наличие на моем безымянном пальце колдовского кольца, я собирался держаться как можно дальше.

Ян приказал всем пока оставаться в доме и ждать, а он, я и священник должны были идти в замок и вызволить из беды графа. Я, правда, подумал, что лучше бы мы пошли туда всеми или, по крайней мере, взяли бы с собой вместо священника кузнеца с самым большим топором, но промолчал: ступивший впервые в жизни на тропу войны юнец не вправе обсуждать приказы главного сахема.

А еще я подумал о том, что нас все-таки очень мало и что таинственный союзник, появления которого ожидал Ян, несколько задерживается.

Однако в тот же миг хлопнула входная дверь, и прямо с порога до меня донесся жизнерадостный и довольный (только вот не понятно, чем) голос:

— А-а, и вы здесь, мой юный друг? Рад, очень рад!

Признаюсь, мне казалось, что удивить меня сегодня чем-нибудь еще невозможно. Но я ошибся — на пороге, важно надув щеки и воинственно подбоченясь, стоял не кто иной, как маленький и толстый доктор Шварценберг.

— Я прибыл, друзья мои! Можно начинать!..

Глава XX

До Волчьего замка оставалось не более ста шагов, когда вдруг с визгом и скрежетом распахнулись тяжелые тесовые ворота и на переброшенном через старый полузасыпанный ров деревянном мосту показался темный силуэт всадника.

Мы юркнули в высокие придорожные кусты и затаили дыхание, а всадник, придержав коня, обернулся, что-то крикнул (должно быть, тому, кто открыл ворота), пришпорив скакуна, загрохотал по мосту и вихрем пронесся мимо. Однако я все же успел заметить белеющую в темноте повязку на его голове. Карл?..

— Карл… — как эхо шепотом подтвердил мои мысли Ян. Мы дождались, пока ворота снова захлопнутся, и подбежали к стене, в том месте, где возле нее росли несколько старых деревьев, длинные средние ветки которых свешивались прямо в сад.

Сперва Ян по очереди подсадил нас со священником — святой отец вопреки моим опасениям оказался довольно ловким и цепким малым, — а потом в мгновение ока взобрался на дерево сам. Мы поднялись повыше и заглянули за стену: с этой стороны усадьбы повсюду было темно и тихо, в самом замке света тоже не было ни в одном из окон за исключением графской спальни — там горела дьяволова свеча…

Осторожно переступая по ветвям, мы спрыгнули на стену и на минуту остановились: я высказал опасение, как бы нас не почуяли собаки и не подняли тревогу; Ян же считал, что раз замок в руках у Карла, то собак скорее всего либо убили, либо крепко заперли в надежном месте, так что не их нам надо бояться. (Кстати, о собаках: я здорово пожалел, что Ян не взял Примаса, с таким спутником можно было бы смело идти на штурм этого осиного гнезда. Увы, Примас не умел, сами понимаете, лазать по деревьям, и наша задача без него значительно осложнялась.)

Я шепотом спросил у Яна, кого кроме Эрцебет нам следует остерегаться. Ян напомнил, что в замке постоянно живут несколько гайдуков, которые являются и охранниками и слугами одновременно. Конечно, они нас знают, но лучше все-таки проникнуть в замок незамеченными, чтобы избежать ненужных проблем. К тому же еще не известно, что с ними, — быть может, гайдуки тоже околдованы ведьмой и тогда ждать от них помощи весьма маловероятно.

После этого небольшого военного совета, стараясь произвести как можно меньше шороха, мы повисли на сучьях с той сторон стены и спрыгнули вниз. Земля была мягкой, тут везде росла густая трава, поэтому лично мне показалось, что приземлились мы достаточно бесшумно.

Потом мы еще некоторое время лежали в траве, вполголоса обсуждая, каким образом лучше проникнуть в замок. Я предложил подкрасться к окнам первого этажа — авось хоть одно да окажется незапертым изнутри, и тогда мы легко заберемся в какую-нибудь из комнат. Однако Яну мой план категорически не понравился.

— А если там ждет засада? — спросил он.

Я скептически пожал плечами:

— Но Карла же нет. А кто кроме него и Эрцебет может еще ждать нас?

— Не знаю, но не забывайте, что как минимум один союзник в замке у Карла есть.

— И кто он?

— Тот, кто открыл и закрыл ворота.

— Ты подозреваешь кого-нибудь конкретно?

— Нет, это может быть кто угодно. И я не удивлюсь, если вдруг окажется, что весь замок уже просто кишит упырями и оборотнями.

Священник, до того не проронивший ни звука, впервые вмешался в наш разговор:

— Сейчас они спешат к Каменной Пустоши, вы же видели и слышали сами. И потом, каким образом оборотни могли незаметно проникнуть в замок? Мы же следили за воротами.

Ян всплеснул руками:

— А если через подземный ход?.. — Он вдруг хлопнул себя по лбу. — Господи, ну и болван же я! Совсем забыл, что в замок ведет заброшенный подземный ход, вырытый еще во времена войн с турками, когда Волчий замок часто осаждали отряды магометан.

Я вспомнил старинную книгу и вздохнул:

— Значит, мы зря карабкались через стену?

— Вовсе нет, ход начинается здесь.

— Прямо здесь?!

— Нет, но поблизости, около пруда.

Ничего себе поблизости, уныло подумал я. Да до пруда надо еще добраться. К тому же он тянулся, извиваясь, то сужаясь, то расширяясь и делясь на множество рукавов и проток, почти через всю усадьбу, и этот проклятый подземный ход надо было еще отыскать.

— Отыщем, — успокоил Ян, и я досадливо поморщился: хотя бы сейчас держал свои таланты при себе. А святой отец недовольно поджал губы.

— Но с какой стати ты вообще вообразил, что здесь ожидают нашего появления?

— Вы думаете, после того как камень едва не снес Карлу полчерепа, они не всполошились?

Вот это новость — я же еще, оказывается, и виноват!

— Да ведь ты сам велел бросить камень! — возмутился я.

— Ну ясное дело, сам, — тихо рассмеялся Ян. — Пусть знают, что и у нас длинные руки. К тому же паника в рядах врага, сударь, вещь очень полезная.

— Ладно… — Я не собирался развивать эту тему дальше. — Кажется, нам надо спешить?

— Надо, — согласился Ян.

— Так идем же.

— Идемте. — И мы, согнувшись в три погибели, короткими перебежками, от куста к кусту, от дерева к дереву, стали пробираться в глубь сада.

Вскоре башни Волчьего замка скрылись из виду, закрытые густыми кронами высоких дубов и вязов. Мы молча шли по дорожке, освещенной бледным светом Луны, которая поднялась теперь в небе еще выше и словно осыпала все вокруг неяркой, тусклой серебряной пылью.

Внезапно слева и справа забелели греческие богини и боги, и я узнал это место: сейчас дорожка выведет нас к пруду, там, где в десятке метров от берега плещется бронзовая наяда или нимфа, а потом начнет петлять вдоль зарослей камыша и ракита.

Однако возможно, я и ошибся и это было совсем не то место — по крайней мере, когда впереди заблестел пруд, никакой нимфы я не увидел — лишь ближе к противоположному берегу то и дело шумно плескалась какая-то крупная рыба. Ян со священником пошли по тропинке дальше, а я все стоял, глядя на воду, пока не услышал приглушенный голос Яна:

— Ну где же вы, сударь?

— Иду.

Я догнал своих спутников, и Ян спросил:

— Что-нибудь потеряли?

Он смотрел на меня странным взглядом, и, собравшись было огрызнуться, я вдруг передумал — махнул рукой и пошел вперед. Впрочем, Ян тотчас же снова меня обогнал.

Минуты через две наш предводитель остановился возле невысокого, поросшего травой и мелким кустарником холмика и задумчиво погладил бороду.

— Кажется, здесь…

Мы обошли холм с другой стороны, и я увидел, что у подножия его темнеет небольшая дыра, наполовину присыпанная землей и тоже полузаросшая густой травой.

Ян достал нож и принялся расчищать, так сказать, вход в ход. Мы со священником ему помогали: отгребали подальше землю, отбрасывали траву, вытаскивали из мягкого грунта камни, и через несколько минут в образовавшееся отверстие вполне уже мог бы протиснуться даже Ян, а мы со святым отцом тем более.

Из своих необъятных карманов Ян извлек короткий факел, коробок спичек — и в следующую же секунду вспыхнувший огонь осветил уходящие вниз замусоренные, разрушенные кое-где ступени и облицованный неровным красноватым камнем приземистый полукруглый свод.

Надо сказать, первое, что пришло мне в голову при виде черной дыры в подземелье, были слышанные когда-то рассказы и прочитанные в юности книжки о таинственных подвалах, заваленных драгоценностями и скелетами лабиринтах и склепах, загадочных глубинных штольнях, населенных призраками и душами заблудших там как в прямом, так и переносном смысле охотников за сокровищами и грабителей могил.

Ощущения эти были, признаться, не из приятных — тем более что если раньше я считал подобные штуки хотя и занимательным, но пустым вымыслом, а говоря проще — совершеннейшей чепухой, то теперь, теперь-то я уже знал, чего можно ожидать от такой вот прогулки даже по верхнему, относительно освоенному людьми этажу царства Аида, и только приятная (как ни дико и странно это звучит) тяжесть оттягивающего карман револьвера — заряженного, правда, пока еще обычными патронами, — и периодически похлопывающего по бедру тесака вносили в мою истерзанную и смятенную беспрестанными тревогами и волнениями душу некоторый, хотя и ничтожно мизерный, элемент относительного спокойствия. К тому же в путь мы тронулись в следующем порядке: впереди, с факелом в руке, Ян, следом — я, а замыкал наш ночной дозор священник — так что изо всех троих моя позиция была, пожалуй, самой безопасной, хотя, наверное, я предпочел бы иметь в эскорте двух Янов — и спереди и позади своей измученной, но по-прежнему такой милой и дорогой для меня персоны.

Судя по количеству ступенек, ведущих вниз, подземелье было не слишком глубоким. Я подумал, что расположено оно приблизительно на том же уровне, что и подвальные коридоры Волчьего замка, по которым таскала меня Эрцебет прежде чем привести в "зал с Дракулом". К тому же и облик подземного хода был примерно таким же — потрескавшиеся от времени каменные плиты на полу, полукруглые сырые стены, сводчатый, в лохмотьях бурой при свете факела паутины потолок. Да, и ход этот и лабиринты под замком явно были сделаны в одни годы и одними руками, представляя собой, если только можно так выразиться, единый историко-архитектурный ансамбль.

Но кое-какие различия все же имелись, а главное — воздух: затхлый, спертый, просто дурманящий воздух коридора, которым мы следовали сейчас, разительно отличался от воздуха в подвале замка, видимо, регулярно проветриваемого и, как теперь выяснилось, даже в некоторой степени — "жилого".

Ход был узким, и потому поначалу я видел перед собой лишь широкую спину Яна. Потом стены немного раздвинулись, и пламя на конце факела заплясало, разбрасывая по потолку причудливые изогнутые тени. Воздух стал чище, свежее, и я ощутил на щеке легкое дуновение… нет, даже не ветерка, а… Ну, в общем, не знаю, как сказать, — просто я ощутил в тот момент сквозняк, а значит, выход из подземелья был где-то поблизости.

И вдруг я вскрикнул от неожиданной и хотя не очень сильной, но все-таки боли — что-то мягкое и холодное с размаху ударило меня в лицо и рухнуло на пол.

— Дьявол!.. — Прижав ладонь к виску, я почувствовал на пальцах кровь. На полу же, пронзительно вереща и трепыхаясь, судорожно билась в конвульсиях маленькая летучая мышь, сломавшая, очевидно, при столкновении с моей головой хрупкое перепончатое крыло и тщетно пытавшаяся теперь снова взлететь.

Ян остановился и осторожно поднес факел к моему бедному пострадавшему лицу.

— Вы в порядке, сударь?

— Смотря что под этим подразумевать, — с досадой проворчал я. — Глаза, кажется, целы, если тебя интересует именно это. Вот черт, никогда раньше не думал, что у этих тварей такие острые когти…

— Не поминайте нечистого, несчастный! Не поминайте нечистого! — Святой отец от ужаса закатил глаза.

Ян усмехнулся:

— У этих тварей еще и острые зубы, сударь. Вам просто повезло, что… гм… столкновение оглушило ее и она не успела воспользоваться ими по назначению.

В словах Яна я узрил некий подтекст.

— Ты хочешь сказать, что у меня крепкий лоб?

Он улыбнулся:

— Я только хочу сказать, что ваш лоб оказался достаточно крепким, чтобы проклятый кровосос сломал себе крыло. Но это не к добру, сударь, он может поднять тревогу.

— Что?! — изумился я, а Ян вдруг резким ударом каблука мгновенно превратил трепыхавшийся у моих ног комочек плоти в мокрое месиво.

— Вот так будет лучше.

— Да ты с ума сошел! — едва ли не крикнул я в голос, потрясенный подобной жестокостью, однако он бросил на меня такой взгляд, что все остальные гневные слова в защиту природы моментально улетучились с моего языка.

— А вы, по-видимому, собирались наложить на больное крыло бедняжки гипс? — довольно саркастически осведомился Ян. — Увы, сударь, на это сейчас нет времени.

— Смотрите!.. — воскликнул священник, и его худая как клешня рака рука вцепилась мне в плечо.

Мы оглянулись — и замерли. В нескольких шагах на каменном полу сидела… огромная крыса. Да нет, не сидела, она прямо-таки стояла на задних лапках — совсем как дрессированная собачка в цирке — и очень внимательно глядела на нас кровавыми капельками своих маленьких глаз.

Меня бросило в холодный пот.

— Кори?..

Но замешательство длилось лишь мгновенье — в левой руке Яна блеснул нож, он шагнул к крысе и… та вдруг исчезла, пропала, будто сквозь землю провалилась. Мы бросились вперед, начали обшаривать все закоулки и чуть ли не простукивать стены — тщетно, мерзкое создание точно испарилось.

Наконец Ян выпрямился и сунул нож за пояс.

— Скорее, — глухо проговорил он. — Скорее в замок, таиться нет больше смысла.

Священник как тигр набросился на свою шляпу, пальцы его дрожали.

— Ты думаешь, что?..

Ян скрипнул зубами.

— Да, именно это. Возможно, уже сейчас гнусная тварь докладывает своей хозяйке, что мы близко. Нельзя терять ни секунды…

И мы побежали. Мы мчались по длинному коридору со всей возможной скоростью, так, чтобы только не погасить факел, и гулкий грохот наших шагов бил в уши как барабан и отдавался призрачным эхом впереди и сзади.

Петляя и извиваясь, подземный ход приближал нас к цели, как вдруг, за очередным поворотом, мы застыли словно вкопанные: перед нами была дверь, огромная, массивная дверь, которую я почему-то сразу узнал, хотя видел до этого лишь раз в жизни, да и то с другой, внешней ее стороны.

Да, это была та самая дверь, из-за которой на меня набросилось исчадье ада в обличье Черного Зверя.

Правда, ведьма и управляющий почему-то называли его вполне человеческим именем — Петер.

Глава XXI

Мы стояли перед высокой дубовой дверью и думали, что делать дальше. Собственно говоря, что делать, было, в общем-то, ясно — надо всего-навсего открыть эту самую дверь, и тогда мы окажемся уже в замке, точнее, в его подвальной части, а если еще точнее, то в том самом зале, где я вчера едва не простился с жизнью.

Ян приложил ухо к двери и прислушался — судя по выражению его лица, там никого не было. Тогда он осторожно надавил плечом и… дверь неожиданно легко поддалась: с тихим скрипом она приоткрылась, и мы один за другим бесшумно скользнули в подвал.

Кругом царила кромешная тьма — плошки на стенах и огонь в треножнике зажигались, видимо, лишь в случаях отправления каких-либо колдовских ритуалов, и неяркий свет факела вырывал сейчас из темноты то кусок неровной пыльной стены, то фрагмент каменного, в мелких трещинах пола — и все.

Внезапно я увидел на полу невдалеке от нас смутные очертания человеческой фигуры и подошел поближе. Действительно, там лежал человек, вернее, то, что от него осталось: обугленный, в смолянисто-буром абрисе золы и пепла скелет. Еще в нескольких шагах лежал также дочерна обожженный труп большой собаки.

Я посмотрел на Яна, и, уловив мой вопросительный взгляд, он усмехнулся.

— Это… Дракул и Петер? — тихо спросил я.

— Да.

Однако задерживаться было некогда — факел догорал, и мы поспешили в тот коридор, которым накануне привела меня сюда Эрцебет. Слава богу, на этот раз нам не встретилось ни одной крысы, и нетопыри, кажется, хоть на время да оставили мою злополучную голову в покое.

Без каких-либо приключений добрались мы до лестницы, ведущей наверх, в замок, и поднялись по ветхим деревянным ступенькам. Не сговариваясь, мы со святым отцом как по команде вцепились в свои абордажные палаши: наконец-то у цели — осталась последняя дверь, которую Ян молниеносно высадил сильным ударом ноги…

Ян высадил дверь сильным ударом ноги, и, возможно, это спасло жизнь как минимум одному из нас. Раздался ужасный грохот, дикий, просто нечеловеческий вопль и стук упавшего тела — на полу, с раздробленным до неузнаваемости и мгновенно залившимся кровью лицом, бился в агонии человек огромного роста и мощного телосложения. Рука его все еще продолжала судорожно сжимать рукоятку длинной кривой сабли. Я вскрикнул:

— Но Ян, это же…

Однако договорить не успел, потому что увидел второго гайдука графа. С неописуемой быстротой вращая перед собой острым клинком, он угрожающе надвигался на Яна.

Я хотел было окликнуть его, объяснить, что это мы, образумить и остановить беднягу, но осекся, увидев вдруг желтое, восковое как у покойника лицо и пустые, бессмысленные серые бельма глаз, — на нас, медленно и неотвратимо, как сама Смерть, надвигался уже не человек, а живой мертвец, зомби, послушный отныне приказам одного хозяина — Сатаны.

Стальной клинок со стремительностью броска кобры просвистел над головой Яна. Я охнул, но в последний момент Ян успел пригнуться и… вдруг резко выставил вперед правую ногу. Удар пришелся гайдуку в живот, и он отлетел к противоположной стене, ловя ртом воздух, но не выпустив, однако, оружия из громадной ручищи. На время путь оказался свободен, и нам этих мгновений хватило, чтобы выскочить в коридор уже самого замка. Вдобавок еще Ян успел вырвать из руки распростертого на полу гайдука саблю.

Но товарищ его отнюдь не собирался оставлять нас в покое. Медленно отвалясь от стены, он зарычал как медведь и, грузно переступая, вновь двинулся на своего обидчика. И тут, к великому моему изумлению, Ян, по всем правилам фехтовального искусства, сделал молниеносный выпад, и левая щека гайдука мгновенно залилась кровью.

Однако это не остановило его, нет, он, кажется, даже и не заметил, что ранен, продолжая грозно, как скала, наступать на Яна. И вот клинки сшиблись, раздался лязг металла, затем воцарилась секундная тишина, в течение которой противники, казалось, в последний раз оценивали силу соперника, — и вдруг они, точно дровосеки, заработали саблями, обрушивая на врага шквал стремительных рубящих и колющих ударов.

Какое-то время они стояли как две горы — ни один не уступал другому ни шагу, но ни один и не рвался безрассудно вперед. Внезапно Ян резко нагнулся, перенося центр тяжести на левую ногу; сабля гайдука с визгом опустилась на то место, где только что находилась голова нашего предводителя, он по инерции подался слишком далеко вперед — и Ян, молниеносно перебросив клинок из правой руки в левую, что было силы вогнал его по самую рукоятку в незащищенный правый бок противника.

Гайдук, захрипев, замер. А Ян быстро выпрямился, с хрустом вырвал саблю из тела врага и тут же отпрянул назад.

От радости я едва не закричал, но увы, радость моя была преждевременной. Еще несколько томительно долгих мгновений гайдук стоял неподвижно, точно силясь осознать, что же все-таки произошло. Потом его огромное тело вздрогнуло словно от удара кнутом, он медленно опустил мутные глаза на залитый кровью бок и…

Сейчас, думал я, сейчас он упадет! Сабля Яна проткнула его насквозь, а потому не может, не может человек, получивший такую рану, остаться в живых… Не может!..

Но он не был уже человеком, а вселившаяся в тело верного слуги злая сила оказалась сильнее стали, сильнее смерти — гайдук вновь бросился на Яна, и сабля в его руке завертелась еще быстрее, чем прежде.

Пораженные и объятые ужасом, мы со священником оторопело взирали на происходящее. Гайдук рубил, колол, защищался и атаковал. Кровь лилась из разверстой пенящейся раны на одежду, каплями и струями стекала на пол, но он будто и не замечал этого, упорно и упрямо продвигаясь вперед и шаг за шагом тесня Яна обратно к открытой двери.

Я просто оцепенел, представив на миг, что будет со святым отцом и мною, если этому чудовищу удастся хотя бы столкнуть нашего защитника с лестницы; а то, что Ян начал уставать, было заметно уже даже и мне, человеку, не больно искушенному во всяких там премудростях фехтования. И хотя в течение последней минуты ему удалось ранить противника еще дважды, — в предплечье и бедро — это никак не повлияло на характер схватки: впечатление было такое, что Ян сражается с огородным чучелом или манекеном, которому, конечно же, не опасны и не страшны никакие сабельные удары.

И тут я поймал взгляд Яна… Нет-нет, то не была мольба о помощи, но что-то во мне вдруг вспыхнуло, заклокотало, забурлило… О дьявол! Два здоровых мужика стоят и разинув рты хладнокровно наблюдают, как безумный человекозверь расправляется с их другом!..

Наверное от жуткого, кошмарного страха, я ни с того ни с сего заорал как сумасшедший, замахал тесаком и налетел на гайдука слева. Увы, мой бурный натиск он отбил играючи, а следующим же неуловимым, но неумолимо точным движением кисти вырвал оружие из моей руки, и тесак, зазвенев, упал на каменный пол шагах в пяти от меня. И вот тогда…

И вот тогда я наконец вспомнил о том, о чем так непростительно часто забывал в последнее время, просто потому, что не имел такой вот повседневной привычки — убивать людей. Однако теперь передо мной был уже н е ч е л о в е к — и я вспомнил… вспомнил о револьвере.

Выхватить его из кармана было делом секунды. Отскочив в сторону, чтобы ненароком не попасть в Яна, да и самому случайно не угодить в смертоносную стальную карусель, я прицелился и — спустил курок.

Выстрел прозвучал как удар бича. Гайдук зашатался, и залитая собственной кровью рука застыла в воздухе. Потом он вдруг резко повернулся ко мне, и на шее его я увидел быстро расползающееся темно-вишневое пятно. А еще… Не знаю, быть может, это мне только показалось, но глаза несчастного в какой-то миг словно снова вдруг ожили и в них отразился такой ужас, такой животный страх — но и одновременно — злоба, лютая, неукротимая злоба и ненависть… И тогда я выстрелил другой раз…

Вторая пуля попала гайдуку в щеку, разорвав кожу и мышцы и обнажив красно-белое крошево точно оскаленных в дьявольской ухмылке зубов. Но он все еще продолжал наступать на меня и остановился только когда Ян быстрым ударом снес эту дико улыбающуюся голову с плеч.

И снова кругом воцарилась мертвая тишина. Мы со священником стояли как каменные истуканы; в моей руке еще дымился теплый от стрельбы револьвер. Ян, бледный как полотно, прислонился к стене, и грудь его бурно вздымалась от недавнего колоссального, почти нечеловеческого напряжения.

И все-таки это была победа. Пусть маленькая и не слишком значительная на фоне творящегося сейчас в замке и за его пределами зла, но победа — мы прорвались туда, куда хотели, и мы были живы. Все трое. Так чего же еще было требовать в тот момент от судьбы?

Потом я подобрал свой Экскалибур, которым так неумело воспользовался, и дозарядил револьвер. Эх, кабы знал, что ждет в этом треклятом Волчьем замке, я бы, наверное, вооружился поосновательнее, уж по крайней мере взял бы в дорогу побольше патронов. Хотя если расходовать их экономно… В общем, в запасе у меня было еще около двадцати выстрелов, не считая особых пуль, изготовленных братом Карла. Чтобы остановить ужасного стража Эрцебет, мне пришлось потратить всего два заряда. Не много, разрази меня гром! Совсем не много.

И вот, все в том же боевом порядке — Ян впереди, священник в арьергарде и я в обозе, — мы поднялись по лестнице на второй этаж и, стараясь при этом не слишком шуметь, поспешили мрачными, темными коридорами и переходами к спальне графа. Однако проходя по галерее, увешанной старинными фамильными портретами, Ян внезапно остановился так резко, что я с разгону едва не ткнулся носом в его спину, а священник, соответственно, — в мою.

— В чем дело? — как рассерженный кот прошипел святой отец те самые слова, которые я неминуемо прошипел бы секундой позже, если бы только он меня не опередил. Поэтому в ответ я лишь сердито пожал плечами:

— Откуда мне знать!

Ян приложил палец к губам:

— Молчите…

— Молчим! — огрызнулся священник, но я дернул его за рукав, и он утихомирился.

Вообще-то это было довольно странно: за те несколько часов, что я провел в обществе нашего крестоносца, он произвел на меня впечатление человека хотя и не слишком уравновешенного (чему, признаю, были весьма веские причины), но все-таки умеющего в критический момент держать себя в руках, а язык за зубами. Поэтому то, что он сейчас вот, буквально в нескольких шагах от пока еще не ведомой, но оттого не менее грозной опасности, едва не сорвался на крик, меня удивило — скажу более: озадачило. Хотя, между прочим, ведь и я тоже…

Но довести свои сумбурные мысли до логического конца я не успел: Ян крепко взял меня за локоть и без лишних слов подтолкнул к стене — стене, на которую сквозь небольшие полукружия стрельчатых окон падали полукруглые же пятна неяркого лунного света и на которой сейчас, бесформенные и бесполые, еле виднелись плоские силуэты прошлых обитателей Волчьего замка, некогда послуживших моделями для старых фамильных портретов и давно уже ставших лишь только бесплотными тенями.

— Смотрите, — шепнул Ян.

— Смотрю, — покорно кивнул я. — Но, к сожалению, кроме рам почти ничего не вижу. Впрочем, рамы мне нравятся.

Ян усмехнулся, сунул руку в карман, и через секунду зажженная спичка осветила малую часть развешенного на стене многовекового конклава славных владетелей Волчьего замка.

— Видите?..

— Вижу, — подтвердил я, ибо теперь действительно видел, хотя спичка и освещала три — четыре портрета, не более. Со стены на меня глядел один дряхлый старец, два бравых воителя в сияющих, точно никелированных латах и…

— Видите?

— Вижу, — тупо повторил я, уставившись на портрет ослепительно красивой молодой девушки в просто вызывающе роскошном платье, расшитом жемчугом и самоцветами. (Нет, что ни говорите, но для нашей милой родины всегда была характерна какая-то врожденная, пусть даже порой и довольно утонченная — но все ж таки тяга ее обитателей к варварству!)

Длинные темные волосы девушки были завиты в крупные локоны и черным водопадом опускались на резко оттенявшие их едва ли не синеву белоснежные брызги жабо или чего-то там еще в том же роде. Высокий лоб венчала небольшая графская корона, выписанная неизвестным художником столь искусно, что, казалось, каждый бриллиант сверкает каждой мельчайшей гранью при свете даже самой что ни на есть ничтожнейшей из спичек.

Лицо ее было набелено и подрумянено — очевидно, по всем косметическим канонам своего времени; и без того длинные и темные ресницы и брови были обильно насурьмлены. Я услышал, как засопел за моей спиной наш непоколебимый Торквемада, — и тоже не сдержал восторга.

— Какая красавица! — прошептал я, с трудом отрывая взгляд от портрета и поворачиваясь к Яну: — Правда?

Он кивнул:

— Правда. Только вот…

— Что — только вот?! — рассердился я. — Ну, знаешь, ты видишь пятна даже на солнце!

Он улыбнулся:

— Я вижу только то, что вижу, — чаще солнце, но порой — и пятна. Однако вы… разве вы ничего не заметили, сударь?

— Сейчас я заметил только портрет прекрасной девушки! — сам толком не понимая отчего, вспылил вдруг я.

Но он не обратил на мой грубый тон ни малейшего внимания.

— И вам не показалось в нем ничего странного?

— Красота не может быть странной, Ян, — нравоучительно проговорил я. — Пора бы тебе понять наконец и это.

Но тут спичка погасла, и мы вновь, как в облако, погрузились в молочный полумрак. Впрочем, уже через секунду Ян зажег другую.

— Значит, вы не заметили, сударь, — вздохнул он. — Ну что ж, а теперь?

Он сунул мне свою саблю и подошел вплотную к стене. В следующий миг прикрыл согнутой в локте рукой алмазную корону и пышные черные локоны и поднес спичку к портрету…

Действительно, сейчас на нас глядело совсем другое лицо. Лицо, быть может, не менее прекрасное, но свет, падающий теперь под иным углом, вдруг странно исказил и изменил его черты. Свет точно вдруг сбросил с портрета какую-то поистине мистическую вуаль, сорвал маску… О боже! На нас смотрело лицо… Эрцебет, коварной, страшной, злой ведьмы, которая сама была сейчас где-то рядом, которая ждала нас и которую мы должны убить…

Я отшатнулся от портрета как от змеи.

— Но что это значит, Ян? Неужели она и была хозяйкой этого замка?!

Он забрал у меня саблю.

— Была? Думаю, сударь, она ею и осталась. Я даже боюсь, что теперь она вновь решила воцариться здесь — уже на долгие времена и совершенно открыто.

Я вдруг почувствовал сильную головную боль.

— Да разве же такое возможно, Ян?!

— З д е с ь все возможно, сударь.

— Но постой! Послушай, а как же тогда Карл? Я-то ведь думал, что это именно он хочет завладеть замком. И потом… Она же была горничной, Ян! Она прислуживала ему, понимаешь?

Вторая спичка с треском погасла, и я скорее ощутил, чем увидел, как Ян напрягся.

— Полагаю, сударь, что Эрцебет была ему не только горничной… и все-таки Карл совершил непростительную ошибку, которая может теперь очень дорого ему стоить: добиваясь Волчьего замка для себя, он просто не догадывался, а возможно, и вовремя не поинтересовался, с кем связался на самом деле. А ведь это она, она, сударь, вертела им как хотела, заставляя в конечном итоге делать только то, что нужно и выгодно ей. Карл до поры до времени представлял себе, что Эрцебет просто второразрядная ведьма и покладистая наложница, а в результате все вышло иначе — как и при вашем друге, ему вновь была уготована жалкая роль управляющего, слепого исполнителя тайных замыслов коварной колдуньи. Хотя, разумеется, они друг друга стоят.

Я сдавил виски, потому что боль становилась все нестерпимей, и почти закричал:

— Так значит… она наследница, Ян?!

И тогда…

— Нет-нет, господа, — раздался в глубине коридора приветливый голос. — Ваш друг совершенно прав, сударь: наследники были после меня, а теперь в Волчий замок снова вернулась хозяйка.

Испуганные и потрясенные, мы медленно обернулись: шагах в пятнадцати, там, где галерея переходила в коридор, ведущий к графской спальне, стояла женщина со свечой в руке. На ней было длинное старинное платье, расшитое жемчугом и крупными самоцветами. Какое-то время она молча смотрела на нас, а потом вдруг обворожительно улыбнулась и плавно повела тонкой белой рукой:

— Добро пожаловать, господа. Очень рада приветствовать вас в моем родовом поместье.

Она величественно повернулась и медленно пошла вперед. Как завороженные, мы покорно двинулись следом.

Эрцебет шла, грациозно покачивая умопомрачительными бедрами, и бриллианты графской короны играли и переливались всеми мыслимыми и немыслимыми цветами радуги в отблесках неяркого пламени дьяволовой свечи.

Глава XXII

Я шел за ведьмой по коридору и чувствовал, как с каждым шагом ноги точно наливаются свинцом, руки становятся ватными, а боль в висках все нарастает. Глянув на товарищей, понял, что и их самочувствие навряд ли лучшего моего: бледный как смерть Ян тоже едва передвигал ноги, тяжело дышал, и на лбу его выступили крупные капли пота. Священник же, хотя и покраснел как рак, держался, по-моему, лучше всех нас, однако искаженное мучительной гримасой лицо говорило о том, что и ему сейчас несладко.

И все-таки в этой отчаянной ситуации присутствовал (по крайней мере, на мой взгляд) и некоторый, весьма, впрочем, относительный, комизм: дело в том, что мы так и не выпустили из рук своих "мечей" и теперь послушно плелись за Эрцебет, вооруженные до зубов, однако не в силах даже и пальцем пошевелить, чтобы предпринять хотя бы малейшую попытку воспротивиться губительным чарам дьяволовой свечи. Ведьма же, видимо, была абсолютно уверена в своем могуществе, потому что даже ни разу не оглянулась, — совершенно, увы, не опасаясь троих мужчин, которые пришли ее убить и находились теперь за ее спиной с обнаженными клинками в руках.

Да, она была сильна, чертовски сильна, и в этом я лишний раз убедился, когда мы приблизились к дверям комнаты графа. Если раньше мы в некоторой степени были удивлены и озадачены отсутствием еще двоих гайдуков, то теперь все прояснилось — несчастные стояли на часах по обе стороны двери, ведущей в спальню. Они были как мумии, неподвижные и бездыханные, однако руки их крепко сжимали рукояти сабель, а где-то в самой глубине пустых, затуманенных колдовством глаз горели маленькие злые огоньки. Впрочем, это вполне могли быть и маленькие отражения свечи Эрцебет.

При нашем приближении гайдуки угрожающе зашевелились, и вдруг сабли их стремительно взмыли к потолку. Но ведьма тихо произнесла несколько непонятных, странных слов, и клинки медленно опустились.

Эрцебет повернулась к нам:

— Прошу, господа, — и первой шагнула за порог спальни. С трудом мы последовали за ней. Тяжелая дверь захлопнулась за нами словно крышка гроба.

— Прошу, — повторила Эрцебет, небрежно указав на диван и стулья. Мы молча подчинились, а она уверенно, как хозяйка, прошла к туалетному столику и поставила на его полированную резную крышку свой жуткий канделябр.

Я искоса осмотрелся по сторонам. Похоже, тут мало что изменилось с тех пор как мы час назад "посещали" эту комнату "через" колодец кузнеца. Вот только…

Перехватив мой любознательный взгляд, ведьма криво усмехнулась:

— Вы что-то здесь потеряли, усталый путник?

Мгновенно вспомнив сцены моего недавнего дурацкого ухаживания за Эрцебет, я невольно растерялся, но и — сразу же разозлился.

— Где граф? Куда ты спрятала его, грязная сука? — совсем не по-джентльменски рявкнул я и даже сделал попытку вскочить с дивана — но бесполезно: какая-то невидимая сила тут же толкнула меня обратно в его мягкие пружинистые объятья.

А ведьма заливисто расхохоталась:

— Да вы вовсе не так любезны, как казались вначале, сэр странствующий рыцарь. Но согласитесь, похоже, это совсем разные вещи — приставать к беззащитной, несчастной молоденькой девушке или…

— Или?! — проревел я. — Или якшаться со старой ведьмой, ты хочешь сказать?!

Эрцебет жеманно поморщилась.

— Как вы метко выразились "якшаться", — можно со всеми, сударь. Кому-кому, а вам это, кажется, отлично известно, — нравоучительно произнесла она. (Если то был намек, то я его, черт подери, не понял!) — Главное при этом не потерять головы — и в прямом смысле, и в переносном.

Клянусь, я едва не задохнулся от возмущения: надо же, докатился — сижу тут и выслушиваю этические сентенции, и от кого?! — проклятого дьяволова отродья!

— Ах ты!.. — прохрипел я и вдруг замолчал, потому что взгляд мой случайно упал на священника и Яна. О боже! Оба сидели, закрыв глаза и как-то неестественно выпрямившись… Я схватил Яна за руку — она была холодна как лед.

Ведьма тихонько рассмеялась:

— Вы удивлены, мой рыцарь? Вы озадачены?

— Но… — Я только оторопело вертел головой: они не подавали никаких признаков жизни, хотя всего лишь минуту назад…

— Ну вот вы и остались один, сударь. — Улыбка Эрцебет была сама кротость и очарование. — И теперь никто вам уже не поможет, никто не защитит, — она ухмыльнулась, — ни крестом, ни мечом.

— Что ты сделала с ними?.. — едва шевеля непослушным, одеревеневшим языком, с трудом проговорил я.

Ведьма пожала плечами:

— Ничего, мой витязь. Они просто уснули, как уснул граф, его слуги, как уснули бы и вы, если бы… — И замолчала.

— Если бы?! — Пальцы мои судорожно впились в мягкую обивку дивана.

Черные глаза Эрцебет сузились.

— Если бы не это. — Она протянула руку, и я вдруг почувствовал жжение в пальце, на который было надето железное кольцо Моргенштерна.

— Ах вот оно что… — только и смог прошептать я.

Она кивнула:

— Именно это. Мне нужно кольцо, но взять его я пока не могу, как не могу, к сожалению, и убить вас, так как кольцо на вашей руке.

Я рассмеялся. Боюсь, истерично.

— И где же выход? Неужели будешь сидеть и ждать, пока я умру с голоду.

Ведьма покачала головой:

— Вовсе нет. Еще до рассвета вернется Карл, и не только Карл, и вот тогда…

Я оцепенел от ужаса, потому что увидел вдруг большие старинные часы. Они показывали уже без четверти двенадцать, а Ян говорил, что к часу ночи нам обязательно нужно быть у Каменной Пустоши, чтобы… Господи, но что же теперь будет! Ян и священник спят мертвым сном, я не в силах пошевелить ни рукой ни ногой, а остальные в доме кузнеца ждут нашего возвращения и без Яна, конечно же, не смогут ничего предпринять. Да если бы даже и смогли — я уверен, это лишь привело бы к бессмысленным и бесполезным жертвам.

А Эрцебет точно угадала мои тревоги и мысли. Она хищно улыбнулась и лениво и томно откинулась на подголовник огромного графского кресла.

— Будем ждать, сударь, — нежно промурлыкала она. — Мне торопиться некуда, а вам тем более. Будем ждать Карла…

Хотя воздух в спальне, несмотря на распахнутое в ночной сад окно, был ужасный, да и камин чадил так, что глаза резало до боли, я, видимо, все-таки сохранил еще какие-то жалкие остатки мыслительных способностей, потому что понял: проклятьями и криком тут ничего не добиться, а раз так, то лучше не злить ведьму попусту, как пикадор быка, а попытаться с помощью своего мужского обаяния и хитрости любой ценой погасить дьяволову свечу. Однако без соизволения Эрцебет я не в силах был сделать и шагу, а значит…

— Хорошо, — устало и скорбно вздохнул я, придав донельзя убитое выражение своему и так, наверное, далеко не цветущему в тот момент лицу. — Будь по-вашему. Вы победили, прекрасная ведьма, и я смиренно слагаю оружие у ваших не менее прекрасных ног!

Выплюнув кое-как эту напыщенную тираду, я попытался разжать пальцы, чтобы бросить ненужный теперь тесак, но, провалиться на месте, даже и этого сделать не удалось. На Яна же и священника, которые крепко спали с оружием в руках, право, просто жутко было смотреть.

Однако Эрцебет улыбнулась — нет, что ни говорите, а доброе слово и ведьме приятно, — и кокетливо погрозила мне пальчиком (ну прямо совсем как тогда!).

— Какой же вы прыткий, мой рыцарь!

В ответ я замысловато пошевелил бровями — единственным, чем еще мог шевелить.

Пожалуй, с минуту она пристально смотрела мне в глаза, но эту пытку я, похоже, выдержал с честью, потому что, улыбнувшись еще сердечнее, она тихо произнесла:

— Ну, если вам так хочется… — И в ту же секунду пальцы мои разжались сами собой, и тесак с глухим стуком упал на мягкий ковер.

— Б-благодарю, — насколько мог вежливо промычал я и, пользуясь моментом, сделал попытку, пусть сидя, но хоть как-то размять уже онемевшие руки и ноги.

И представляете, это мне удалось! Ей-ей, удалось! Правда, Эрцебет ни на миг не спускала с меня своего кошачьего взгляда, и я по-прежнему чувствовал себя беспомощной, жалкой игрушкой в ее изящных тоненьких пальчиках.

— И что дальше? — насмешливо спросила она, когда упражнения мои благополучно приблизились к завершению.

— Ничего. — Я несмело пожал плечами, решив и далее играть роль напуганного до смерти простака. — Просто сижу вот и думаю: ну неужели же все это правда, а не сон?

Она улыбнулась:

— Вы хотите спать?

— Нет-нет! — Я отчаянно замахал руками, благо теперь снова было, чем махать. Другой вопрос — сколь надолго, но о грустном лучше не стоит.

Однако Эрцебет была настроена довольно приветливо. Разумеется, для ведьмы.

— Тогда сидите спокойно и не делайте резких движений. А главное, не пытайтесь лезть в карман за револьвером.

— Что вы, что вы, как можно!..

И вот в таком, с позволения сказать, ключе прошли, а точнее, проковыляли — потому что время для меня потянулось вдруг ужасно медленно — следующие пять минут. Потом еще пять, и я невольно вновь посмотрел на часы — обе стрелки, и большая, и маленькая, приближались уже к цифре "XII".

Внезапно мне почему-то подумалось, что с последним в эти сутки боем часов все вокруг завьюжит, завертится и вообще начнется самая что ни на есть разнузданная чертовщина. Я зябко поежился…

— Нет-нет, — сказала Эрцебет. — Это типично обывательские предрассудки, но я не виню вас, потому как разве лишь специалисту известно, что любая уважающая себя нечисть, если только не случится чего-либо из ряда вон выходящего, предпочитает действовать от часу пополуночи и до…

— Третьих петухов? — робко попытался блеснуть я эрудицией.

Ведьма благосклонно кивнула:

— Правильно. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь. Когда пробьет двенадцать, ничего страшного с вами не случится.

Ну что ж, мерси и за это. Я вздохнул:

— Благодарю, но… Как же тогда расценить некоторые произошедшие со мной именно до полуночи… гм… события?

Она пожала плечами:

— А это как раз и были особые случаи. Сначала Карл решил вас убить, пока вы еще не перешагнули порог замка, что было, признаюсь, ошибкой, а в другой раз мы хотели загодя подготовить вас к встрече с гонцом.

При упоминании о "гонце" у меня запершило в горле.

— Да-да, — сказал я. — Конечно. Спасибо, я понял. Но вот Карл же… убил дворецкого белым днем. Это что?

Эрцебет презрительно надула губки.

— Глупость. И вообще это их личное дело. Если желаете, можете поинтересоваться у Карла.

— Господь с вами, — проникновенно сказал я. — Благодарствуйте, не желаю.

Часы принялись наконец бить, и действительно, с последним ударом ничего сверхъестественного не произошло: замок не провалился в преисподнюю, за окном не началась буря, а клыки у Эрцебет не выросли ни на миллиметр. Впрочем, к тому времени я уже понял, что вырастают они у нее не по расписанию, а лишь когда сама она этого очень сильно захочет.

Еще минута или две прошли в полной тишине. И вдруг снова раздался ее звонкий озорной голос:

— А вы больше не спрашиваете, что с вашим другом. Вам это уже не интересно?

— Ну почему же, — слабо возразил я, хотя, каюсь, собственное отчаянное положение в последние минуты напрочь вытеснило из моей головы все мысли о чем бы и ком бы то ни было, кроме одного, самого дорогого и близкого мне человека. — Интересно. Очень. Сейчас спрошу. И где же он, сударыня?

Эрцебет рассмеялась и громко хлопнула в ладоши:

— Да вот же! Вот, смотрите!

Я немедленно повернулся туда, куда она указывала своей белоснежной холеной рукой, и увидел кресло, парное тому, в котором восседала сама Эрцебет. Кажется, когда мы толпились у колодца в саду кузнеца, заглядывая при помощи языческой магии Яна в мрачное чрево Волчьего замка, граф сидел в нем. Сейчас кресло было пустым.

— Смотрите, — повторила Эрцебет. — Видите?

— Смотрю, — пробормотал я. — Но, честное слово, хоть убейте — ничего не вижу.

(Вспоминая позже события той ужасной ночи, я часто задавал себе вопрос: зачем Эрцебет это сделала и почему так легко поддалась на мои, в общем-то, шитые белыми нитками уловки? В уме и хитрости ее сомневаться не приходилось, а потому… Нет, так или иначе, но я терялся в догадках. Я теряюсь в них и сейчас. Однако как бы там ни было, она сделала то, что сделала.)

Ведьма вскочила и быстро подошла ко мне, потом резко схватила за руку — но не за ту, на которой было кольцо, — и дернула с такой силой, что я в мгновение ока очутился на ногах.

— Подойдите ближе! — сквозь зубы процедила она.

Я повиновался и сделал несколько шагов в направлении кресла.

— Теперь видите?

— Нет.

— Еще ближе!

И вот, когда до кресла оставалось уже каких-нибудь два шага, словно некая таинственная пелена начала вдруг спадать с моих глаз. Но, впрочем, нет, я неточно выразился — наоборот, ощущение было такое, будто из полумрака спальни стали внезапно выплывать зыбкие, загадочные видения.

Сперва, почти незримо, задрожал воздух и наполнился мириадами черных точек. Потом сквозь этот растр стремительной волной пронесся поток алого света и исчез, оставив, однако, после себя странный темно-малиновый пугающий фон, через который постепенно начали проступать, в бликах и темных провалах, неясные очертания человеческой фигуры.

Я задрожал — все это время граф был здесь, в кресле, он был просто невидим!..

К сожалению, волнение мое сразу же почувствовала Эрцебет. Она моментально сдавила мне запястье с такой силой, что я чуть не вскрикнул, и взгляд мой, оторвавшись на миг от бледного неподвижного лица графа, вдруг снова упал на дьяволову свечу.

Она стояла, в своем страшном, обвивающем ее серо-желтый ствол пятью высушенными, скрюченными человеческими пальцами подсвечнике, совсем рядом, справа от кресла, в котором спал граф. Оставалось сделать только один шаг — и я достал бы до нее, клянусь святым распятием, достал бы, но… между нами была Эрцебет, железной хваткой впившаяся мне в руку и стальным взглядом — в глаза. Да, без сомнения, она уже прочла в них все мои мысли и планы, потому что очаровательное еще мгновенье назад лицо исказилось, зрачки полыхнули жестоким огнем, а от пунцовых губ вдруг повеяло леденящим, замогильным смрадом. В висках моих загудело, застучало, я понял, что еще миг и снова превращусь в бессильную куклу, и вот тогда…

И вот тогда, сам еще толком не осознавая, что делаю, я надрывно, отчаянно закричал и, обхватив Эрцебет руками, навалился на нее из последних сил, пытаясь, сдвинув ее с места и повалив на столик, на котором горела дьявольская свеча, загасить пламя, все равно, своим ли телом или же прекрасным телом проклятой прЛклятой ведьмы…

Конечно, я понимал все безумие этого плана, и когда в глазах заплясали огненные языки, уже знал, что проиграл. Свеча вот она, совсем близко, но ни дотянуться, ни даже упасть на нее я не успевал, а потому когда в ушах раздался громкий сухой треск, я воспринял это лишь как звуковую прелюдию к моему личному маленькому Армагеддону…

Но миновала секунда, затем другая. Свеча горела, а я все еще стоял, сжимая ведьму в объятиях, — и ничего не происходило. А потом я почувствовал, что упругое сильное тело Эрцебет вдруг как-то неестественно вытянулось — и тотчас обмякло.

Еще не веря до конца, что спасен, я отпрянул назад, заглянул ей в лицо и… О небо!.. На месте левого глаза Эрцебет зияла огромная кровавая яма, сквозь которую видна была пульсирующая, шевелящаяся красно-белая плоть, а сам глаз болтался на какой-то тончайшей жилке, свисая на мертвенно-бледную щеку. Однако второй глаз гневно и изумленно смотрел на меня.

Я отскочил к стене, а она продолжала стоять, глядя на меня единственным глазом. Видимо, она не могла сейчас даже пошевелиться, но, силы небесные, она была ж и в а!..

Ну а то, что случилось дальше, я буду вспоминать и на смертном одре. Как безумный бросился я назад к дивану и схватил с пола тесак — правый глаз Эрцебет все смотрел на меня! Я подошел ближе — она была недвижима. И тогда, зажмурившись и застонав, я размахнулся и изо всей силы ударил тесаком по ее гибкой шее…

Наверное, сказалось отсутствие опыта, потому что одного удара мне оказалось мало — голова повисла на тонкой полоске покрасневшей от фонтаном хлынувшей крови кожи, и графская корона со стуком упала на пол. Тогда я вцепился левой рукой в густые черные волосы и ударил еще раз…

Все мои последующие действия могли бы привидеться нормальному человеку разве что в горячечном бреду или же жутком кошмаре. Пошатываясь как пьяный, я подошел к камину и швырнул голову Эрцебет в его горящее жерло. Тотчас удушливо запахло палеными волосами, но на подобные мелочи мне было уже наплевать. Обезглавленное тело ведьмы продолжало торчать посреди комнаты как соляной столб, с вытянутыми вперед руками. Я повалил его на пол, схватил за ноги и поволок к камину. Как тот ни был велик, но пока удалось засунуть в огонь то, что осталось от ведьмы, я изрядно вспотел. Затем, приставив к камину стул, я взял длинную кочергу и, устроившись поудобнее, принялся наблюдать за огнем, вороша время от времени черно-бурое месиво из углей, золы и пепла, в которое постепенно, но неумолимо превращалось то, что еще совсем недавно было ведьмой по имени Эрцебет. Я не знаю, удалось ли мне уничтожить ее злобный дух, но тело ее я убил, и в данный момент это было главное.

Убедившись, что горит хорошо, я встал и, забрав с туалетного столика адскую свечу, хотел было зашвырнуть в камин и ее, но вовремя сообразил, что этим сделаю только хуже. Поэтому, затушив фитиль пальцами, я повернулся к окну, чтобы выбросить свечу в сад. И тогда…

— Право же, не думаю, что ваши деяния не подпадают под соответствующие статьи закона, но полагаю, что в данном, конкретном случае вы все-таки знали, что делаете, — проскрипел неприятный надтреснутый голос, и на подоконник с ближайшей толстой ветки старого бука спрыгнул высокий худой человек с огромным пистолетом в тощей руке.

— Уф-ф! — только и смог выдохнуть я. — Еще бы мне не знать этого, господин инспектор.

Глава XXIII

Стук лошадиных копыт, как пишут в плохих романах, разрывал черноту ночи. (Впрочем, в отдельных случаях так пишут и в хороших.) Должно быть, наша грозная кавалькада представляла со стороны довольно внушительное зрелище, и на краткий миг мне почудилось, что из прагматичного и жестокого нашего столетия я перенесся вдруг в средневековье, — время хотя и не менее жестокое, но все же, кажется, далеко не столь прагматичное.

Предшествовало же этому пышному великолепию многое, в том числе и несколько весьма волнительных минут, в течение которых мы с инспектором приводили в чувства священника и Яна, хлопая их по щекам и даже обрызгивая водой. Когда они наконец очнулись, я в двух словах рассказал о том, что случилось за время их, к счастью, недолгого сна, а господин инспектор, тоже не слишком вдаваясь в детали, сознался, что никуда он из замка, оказывается, не уезжал, а попросту спрятался в кладовой, где и спал, потихоньку таская по ночам с кухни еду, чтобы не умереть с голоду, не завершив следствия, а заодно и следил за всеми, кем только можно, так что последние события, в принципе, были ему известны. А я подумал вдруг, что теперь, кажется, ясно, куда пропала из библиотеки т а книга. Наверное, с ее помощью полицейский чиновник занимался самообразованием в не ведомой ему ранее области человеческого знания.

Да, он оказался далеко не так прост, каким явно хотел казаться вначале. Когда Эрцебет зажгла в спальне графа дьяволову свечу, усыпив сперва самого хозяина замка, а затем и гайдуков, которых заманивала туда по очереди наибанальнейшим еще со времен Афродиты женским способом, бравый инспектор, не будучи, как я сказал уже, дураком, да еще и начитавшись вдобавок изданной в 1801 году чертовщины, быстренько смекнул, что здесь пахнет не только порохом, но и серой, и благоразумно ретировался из замка, проведя последнюю ночь в кустах у пруда. Не решаясь предпринять что-либо в одиночку, он мучился и терзался от собственной беспомощности до тех пор, пока не увидел меня, священника и Яна, сперва ищущих, а потом и нашедших вход в подземелье. Когда же мы спустились вниз, он справедливо рассудил, что принесет пользы куда больше, поддержав наш налет с фланга, и забрался на высокое дерево, сучья которого чуть ли не свешивались в окно графской спальни. Так и вышло: он оказался свидетелем произошедшей там животрепещущей сцены, а в самый ответственный момент, когда все висело на волоске, тщательно прицелился и хладнокровно вогнал пулю тридцать второго калибра прямо в глаз ничего не подозревающей ведьмы. Ну а уж остальное, сами знаете, проделал я.

Итак, мы привели Яна и святого отца в чувство, проветрили насколько возможно комнату и занялись графом, но увы — бедняга слишком долго находился под воздействием губительных испарений дьяволовой свечи. Нет-нет, не подумайте дурного, он был жив, просто очень крепко спал и мы не сумели его разбудить.

Тогда инспектор предложил, дабы не терять времени зря, поручить его светлость заботам кухарки, наполовину выжившей из ума старухи, которая еще в незапамятные времена начинала служить в Волчьем замке нянькой старого графа, потом числилась при нем горничной, а на следующий же день после женитьбы молодого тогда хозяина на тетке моего товарища была с почетом изгнана последней на кухню. Старушка уже более десяти лет жила в своем собственном маленьком мирке, окруженная со всех сторон поварешками и кастрюлями, а потому того, что начало твориться в замке с недавних (а может, и давних) пор, она попросту не замечала.

Однако чтобы доставить кухарку из флигеля в спальню, для начала требовалось как минимум выйти в коридор, где стояли на страже заколдованные гайдуки. После долгих колебаний мы тихонько приоткрыли дверь и высунули наружу, несмотря на протесты священника, его надетую на кочергу шляпу. Но ничего не произошло, шляпа осталась цела, и мы вернули ее счастливому владельцу, а осторожно выглянув сами, немало подивились, увидев, что двое гайдуков, усевшись на полу по-турецки, самозабвенно режутся в кости, а третий, появившийся неизвестно откуда и совершенно не учитываемый нами в своей диспозиции, с завистью наблюдает за игроками. Наверное, у бедняги не было денег.

Увидев нас, гайдуки моментально вскочили, виновато вытянулись во фрунт и замерли, ожидая распоряжений, — они явно ничего не помнили и не вполне понимали, что мы здесь делаем в столь поздний час.

Решив попусту не огорчать преданных слуг, я смело, хотя и с опаской, похлопал одного по плечу и велел всем троим идти на конюшню седлать лошадей, сославшись на распоряжение господина графа. Скольких? Чем больше, тем лучше.

Потом инспектор привел старушку, и Ян, скорее с помощью жестов, чем слов, сумел-таки втолковать бывшей кормилице, что от нее требуется. После этого мы пошли на конюшню, где увидели, что гайдуки заседлали без малого десятка два лошадей. Я уже слышал, что старый граф был просто помешан на лошадях, потому что в молодости служил в драгунах, случалось, брал призы и сохранил до самой смерти не только кубки и неистовую любовь к этим благородным животным, но и обширное поголовье, за которым тщательно ухаживало практически все мужское население Волчьего замка, исключая разве что его нынешнего владельца и управляющего-оборотня.

Прикинув что-то на пальцах, Ян сказал, что они, пожалуй, перестарались и нескольких коней придется расседлать. Пока двое расседлывали, старший из гайдуков робко подошел ко мне и тихо сказал:

— Мы видели тела наших товарищей, сударь. Это ужасно, но что случилось?

Ян покраснел, а я коротко ответил:

— Враги, — и он понимающе кивнул:

— Так я и думал.

Больше вопросов не поступило. Мы всемером вскочили в седла и еще пять лошадей повели в поводу. Один из гайдуков открыл ворота, и сорок восемь копыт гулко прогрохотали по мосту через ров.

У дома кузнеца Ян соскочил с коня, забежал во двор и почти тотчас же вернулся окруженный со всех сторон обеспокоенными нашим долгим отсутствием друзьями. Примас вертелся у ног хозяина и очень подозрительно его обнюхивал.

Увидев лошадей и совершенно неожиданное подкрепление, которое мы привели, все очень обрадовались и подбодрились, особенно доктор, тоже уже успевший вооружиться до зубов. Вдобавок через плечо его висела походная армейская санитарная сумка.

И я невольно порадовался, глядя на наш отряд, — кроме пожалуй лишь доктора Шварценберга, все это были крепкие, сильные люди, а лица их дышали непоколебимой решимостью и многолетней жаждой возмездия. Однако и доктор тут же приятно удивил, с легкостью умелого и опытного наездника птицей вспорхнув в седло.

Когда все уже сидели верхом, Ян в нескольких словах, предназначенных, в первую очередь, вновь прибывшим гайдукам, повторил суть дела и главные задачи нашего опасного предприятия. Ни один мускул не дрогнул на лицах этих мужественных и беззаветно храбрых людей, а когда Ян закончил, старший застенчиво улыбнулся:

— Знаете, сударь, нечто в этом роде мы и предполагали, а потому захватили вот это… — И, сунув руку в большую седельную кобуру, извлек оттуда короткий, но мощный крупповский карабин с простым, скромным прикладом. Такие же карабины оказались и у его товарищей.

— Молодцы! — похвалил я. — Теперь нам не хватает разве что только артиллерии.

— А мои бутылки с горючей смесью? — обиделся священник. — Просто надо уметь как следует ими пользоваться и держать спички сухими.

Я тепло обнял святого отца, но Ян вновь взял бразды управления операцией в свои руки. Он внимательно посмотрел на большие, размером с будильник, наручные часы и недовольно проворчал:

— Уже без двадцати час, а надо еще добраться до Каменной Пустоши, сударь.

— А сколько до нее, Ян?

— Да километра четыре, не меньше.

Я улыбнулся:

— Успеем, — и тронул лошадиные бока шенкелями. Все остальные последовали моему примеру.

А где-то все продолжала заливаться веселая музыка и слышались задорные нестройные голоса — Праздник Луны был в самом разгаре. Но у нас был свой праздник; размашистой рысью проехали мы по деревенской улице и миновали околицу. Примас огромными прыжками несся впереди коня Яна.

Пыльная дорога вела к реке и обрывалась у брода. Лошадям там было по брюхо, и, поджав ноги к седлам, мы даже не замочили обуви. Дорога на другом берегу продолжалась, огибая тот самый лесок, из которого появился Черный Человек, и устремляясь дальше в степь.

Вокруг стояла ночь, и если бы не молочно-желтая полная Луна, озарявшая раскинувшиеся перед нами бескрайние просторы, мы бы вряд ли смогли различить даже дорогу. Но Луна была, и сияла она так ярко, словно специально вышла сегодня на небо, чтобы указать нам правильный путь. А может, и заманить в ловушку — кто знает… Однако как бы там ни было, но, кажется, никогда еще прежде ее серебристо-матовый диск, с темными рытвинами и впадинами, так не напоминал мне человеческое, а вернее даже — н е ч е л о в е ч е с к о е лицо…

Итак, стук лошадиных копыт разрывал черноту ночи. Скакуны у графа были отменные, и я глазом не успел моргнуть, как Ян, ехавший впереди кавалькады, резко осадил коня.

— Стойте!

Мы, естественно, повиновались.

Теперь слева невдалеке виднелась небольшая роща. Справа же все тянулась бесконечная степь. А где-то там была железная дорога, станция, и где-то там бежал сейчас по рельсам маленький поезд, который привез меня сюда и который, очень хотелось бы верить, все же увезет меня когда-нибудь и отсюда, домой.

Ян показал рукой на деревья:

— Каменная Пустошь там.

Поскольку для остальных, местных жителей, это навряд ли являлось новостью, было ясно, что слова Яна в первую очередь предназначены мне. Быть может, еще, в меньшей степени, доктору и полицейскому.

Я кивнул:

— Хорошо, но это же лес, а пустошь?..

— Она сразу за лесом, — пояснил Ян. — Роща, сами видите, невелика, но закрывает Каменную Пустошь почти отовсюду. А с той стороны ее река, это тоже надо иметь в виду.

Мы сгрудились потеснее и начали было совещаться, как лучше подкрасться к врагу незамеченными, но Ян вдруг покачал головой:

— Это вряд ли удастся. Наверняка в роще их дозорные, если не целая засада. И зайти с тыла не получится — я уже говорил, там река. Значит, как ни крути, а путь один: через лес, как можно тише, чтобы нас не услышали. — Он почесал затылок. — Да нет, все равно услышат, но хоть на какое-то расстояние подойти к Камням нам удастся. Стрелять, разумеется, нельзя, иначе тотчас переполошится вся свора, и тогда конец. А нам нужно, понимаете, нужно прорваться к Пустоши.

— Верхом или пешими? — деловито поинтересовался я.

Он пожал плечами:

— Конечно, пешими. Во-первых, лошадей по узкой лесной тропинке без шума не проведешь, а во-вторых, они могут заржать, и тогда…

— Черт побери, а жаль! — Инспектор с досадой хлопнул себя по коленке. — Ведь лошади, возможно, один из главных наших козырей. Вы знаете, друзья, что такое настоящая кавалерийская атака? Равняй строй!.. Сабли наголо!.. Эх, когда я служил в кавалерии!..

Мы изумленно уставились на полицейского.

— Вы служили в кавалерии, инспектор?! — потрясенно прошептал я.

Он воинственно выпятил грудь:

— А что? Не похоже?!

— Нет-нет, еще как похоже, но…

Меня спас Ян.

— Но это просто замечательно, сударь! — воскликнул Ян. — Дело в том, что через лес пойдет только часть нашего отряда, и притом весьма малая его часть. Остальные же верхом и с лошадьми без седоков в поводу по первому сигналу бросятся на помощь по просеке, которая начинается вон там, видите? Это и будет, господин инспектор, кавалерийской атакой вашего засадного полка.

Инспектор кивнул:

— Понял, а сигнал?

— Выстрел.

Я мгновенно сориентировался во времени и пространстве.

— Вот здорово! — с пафосом вскричал я. — Эх, была не была! Никогда не участвовал в кавалерийской атаке. Сабли наголо! Лава на лаву! Ура-а-а!..

— А вам и не придется, — успокоил меня Ян. — Мы с вами, сударь, пойдем лесом. И вы двое тоже. — Он повернулся к садовнику и одному из гайдуков. Те молча кивнули.

Примас тихо заворчал, и Ян потрепал его по загривку:

— Конечно-конечно, и ты тоже, как же иначе.

Я открыл было рот, чтобы поинтересоваться, по какой это причине меня лишили счастья и удовольствия погарцевать на горячем лихом скакуне, но тут же сообразил, что дело в кольце. Действительно, раз перед ним почти бессильны даже такие монстры, как Карл и Эрцебет, то нам будет гораздо легче пройти по кишащему нечистью лесу.

Все спешились, и мы, четверо храбрецов, передали поводья своих лошадей товарищам. Кроме того, Ян велел гайдуку оставить и карабин, который будет только помехой, потому что стрелять направо и налево, напомнил он, нельзя ни в коем случае. Видимо, отчасти слова эти относились и ко мне, но я заверил главнокомандующего, что тот может не беспокоиться, однако оружия я не сдам, и, разрядив револьвер, вновь зарядил его — теперь уже замечательными чудо-пулями нашего святого отца.

Ян снова посмотрел на часы — они показывали без двенадцати час, — времени вполне хватало, чтобы пробраться к пустоши через лес, хотя, пожалуй, лучше было не зарекаться: один дьявол ведает, что или кто поджидает нас за этими мрачными безмолвными деревьями.

Я поднял голову, потому что вокруг сделалось вдруг значительно светлее. Это все Луна, Луна, которая вмиг стала, казалось, и больше и ярче обычного… Ах да, подумал я, конечно, сегодня же ее день, ее ночь, и вот уже приближается час — е ё ч а с — которого так ждут страшные подданные Властительницы тьмы — живые и мертвые…

По коже пробежал холодок. Я вспомнил вдруг случайно прочитанную где-то давным-давно фразу: "Луна — Солнце мертвых…" Бр-р-р… Сейчас фраза эта уже не казалась мне надуманной и странной, как раньше. Сейчас она неожиданно обрела для меня свой исконный, первозданный зловещий смысл, вмиг повергнув мое сознание и воображение к бесконечной бездонной пропасти, имя которой — СМЕРТЬ… Или же — жизнь, но Солнце которой отныне — Луна…

Но, к счастью, Ян вовремя выдернул меня из этой меланхолии, а то я один бог ведает до чего дофилософствовался бы.

Он сказал:

— Пора, сударь.

Я кивнул:

— Да, конечно, идем.

Мы пожали руки товарищам и двинулись по направлению к роще. От дороги до нее было не более сотни метров, и уже через минуту мы достигли высоких темных деревьев.

Боевой порядок был таков: впереди Ян с саблей убитого им слуги графа в руке, следом я — с тесаком, за мной, опять же с саблей, гайдук, и замыкал походную колонну садовник, на правом плече которого грозно покоился длинный обоюдоострый топор.

Серый силуэт Примаса бесшумно скользнул в чащу рядом с едва видной тропинкой. Негромко ухнула потревоженная сова, и широкая спина Яна в мгновение ока тоже растворилась в кустах.

Я шагнул за ним и тотчас оказался в другом мире — черной земли и серебристого неба.

Черном мире белой Луны.

Глава XXIV

Первые шагов пятьдесят мы проделали достаточно быстро. Никто не бросился на нас из-за куста, не свалился на голову с дерева, и я даже подумал, что, может быть, сомнения и тревоги Яна на самом деле беспочвенны и излишни, — ну неужели же нас здесь действительно ждут?!

Нас ж д а л и… На пятьдесят первом шагу из-за ближайшего к тропинке ствола толстого дуба вдруг показалась черная приземистая фигура… нет, не человека, а какого-то странного существа с непомерно широкими плечами, маленькой, растущей, казалось, прямо из необъятной грудной клетки, заостренной кверху головой, короткими кривыми ногами и непропорционально длинными, свисавшими чуть не до земли руками. Существо очень напоминало гориллу, и сходство тем более усиливалось благодаря покрывавшей все это нескладное тело косматой шерсти.

При свете Луны я увидел лицо страшилища — и едва сумел удержаться от крика. Низкий морщинистый лоб, массивные валики надбровных дуг, приплюснутый курносый нос, огромные белые клыки — все звериное! — и… невероятно злобные, но тем не менее совершенно человеческие глаза! Это было так гадко…

Подозреваю, что смятение овладело не только мной, потому что сзади сдавленно охнули гайдук и садовник, но, к великому нашему счастью, Ян не был застигнут врасплох. Ощерившись в дикой ухмылке, чудовище кинулось на него, широко расставив ручищи, и я вдруг подумал, что самое страшное даже не в том, что оно нападает, а в том, что сейчас оно зарычит и рев его услышат другие оборотни и упыри. Но Ян, Ян…

Я не сумел уследить ни за его молниеносным броском, ни за тем, каким образом вместо сабли в его руке вдруг оказалась железная булава с острыми стальными шипами. А черный зверь уже разевал рот, еще мгновение — и его торжествующий рык разнесется над лесом… Конец… Это конец!.. — промелькнуло в мозгу, когда тяжелая булава тусклой молнией обрушилась на оскаленную в кровожадной усмешке пасть, и я услыхал хруст черепа ужасного существа.

Зрелище было, прямо скажу, не для слабонервных. В первый момент мне показалось, что вурдалак просто-таки заглотил ошипованный шар как яблоко, что эти кошмарные кривые клыки сейчас перемелят, сотрут в порошок твердый металл, а длинные острые когти, вот-вот готовые сомкнуться на шее Яна, вмиг перервут ему горло и тогда…

Однако, к своей неописуемой радости, я ошибся — уже в следующее мгновение яйцевидная башка зверя с треском лопнула и раскололась как гигантский грецкий орех, глаза вывалились из орбит, а розовые от крови мозги брызнули во все стороны точно сок раздавленного в кулаке помидора. Он еще стоял и тянул волосатые лапы к Яну, но он был уже мертв. А через секунду огромное тело изогнулось в последней судороге и ничком повалилось на траву.

Чувствуя невыразимое отвращение, я тем не менее превозмог себя и склонился над трупом. Боже! — это была "женщина"!.. Но Ян уже схватил меня за рукав и потащил за собой. Позади слышались торопливые шаги гайдука и садовника.

— Быстрее! — еле слышно шепнул Ян. — Очень скоро кто-нибудь из этих тварей учует запах крови и нас обнаружат…

И мы побежали. Нет-нет, конечно, не сломя голову, но все же, увы, достаточно шумно, чтобы быть услышанными. И нас услышали… и увидели…

Однако, верно, сама Судьба была в ту ночь на нашей стороне. Выскочив на освещенную Луной маленькую поляну, мы замерли как вкопанные. То мерзкое и тошнотворное зрелище, которое предстало перед нашими глазами, мне не забыть никогда — посреди мшистой сырой поляны совокуплялись две огромные бурые собаки, и они тоже смотрели теперь на нас.

Я было подосадовал на Примаса — не предупредил об опасности вовремя. Но тут же сообразил, что залаять он, естественно, не мог — это во-первых, а вот то, что было во-вторых, я понял уже мгновение спустя, когда зеленые глаза верного пса сверкнули на противоположной стороне поляны. Умница Примас зашел к оборотням "в тыл".

И, повторю, сама Судьба играла в ту ночь за нас. Опьяневшие и одуревшие от своих поганых любовных утех вервольфы были сейчас на самой вершине скотского, звериного экстаза, и даже неожиданное появление вооруженных людей не слишком проветрило поначалу их затуманенные и одурманенные мозги. Из громадной пасти самца на шею подруги падала пена и стекала густая слюна; довольно урча, он слегка покусывал ее за ухо, а она смотрела перед собой абсолютно отсутствующим, пустым взглядом и едва слышно скулила. Тела их, сотрясаясь в неистовых конвульсиях, продолжали механически двигаться, и во всем этом, как то ни дико звучит, — была наша удача и спасение…

Серая тень огромной летучей мышью распласталась над серебристой землей и камнем упала на спину врага. Стальные челюсти как капкан сомкнулись на его горле, и это словно послужило сигналом для нас, людей. Все четверо, точно по команде, мы бросились вперед, но проворнее других оказался садовник. Косой взмах длинного топора — и полголовы самки вмиг было срезано как бритвой. В обнажившемся оборванном горле что-то захрипело, забулькало, и она тяжело рухнула наземь, уткнувшись остатком черепа в траву, а секунду спустя Примас степенно и важно отошел от бездыханного тела ее незадачливого соблазнителя — из шеи убура фонтаном хлестала черная кровь, а мертвые глаза бесстрастно и равнодушно смотрели в небо, и не было в них больше ни ненависти, ни любви.

Мы снова бежали. Бежали и падали, спотыкаясь на скользкой траве, но опять поднимались и спешили за Яном, который один знал, что же ждет нас за лесом.

Внезапно деревья стали реже, вокруг немного посветлело. Потом впереди, в кромешной до того тьме, вдруг заплясало и заполыхало зарево огромного красно-сине-желтого костра. Огонь в тот же миг осветил верхушки последних деревьев и — то, что лежало за ними.

Взволнованно замерев на месте, мы увидели наконец пресловутую Каменную Пустошь.

Если кто-нибудь из вас бывал в Англии, а точнее — в южной ее части, он несомненно посещал главную достопримечательность тех мест — деревушку Стоунхендж, вернее, расположенный неподалеку знаменитый на весь ученый мир историко-археологический заповедник с одноименным названием.

Я не стану надолго отвлекать ваше внимание, напомню лишь, что Стоунхендж представляет собой, по моим, разумеется, не слишком компетентным понятиям, храм под открытым небом. Древний, языческий храм. Правда, некоторые ученые мужи склоняются, кажется, к мысли, что этот величественный комплекс служил людям бронзового века своего рода обсерваторией, но это, господа, надо еще доказать. Вряд ли кто точно сейчас скажет, что за мистерии и действа разыгрывались кельтскими друидами внутри его мегалитических стен, однако насколько мне известно, основная масса исследователей все-таки полагает, что в центре этого капища совершались обряды, связанные с культом (и проблемами) плодородия и нередко сопровождавшиеся человеческими жертвоприношениями, возможно даже актами ритуального каннибализма, и эта точка зрения, как ни странно, всегда казалась мне куда более романтичной, нежели, так сказать, "астрономическая".

Но если я заговорил сейчас об этих древних камнях, то лишь потому как одного взгляда на Каменную Пустошь оказалось достаточно, чтобы понять: передо мной языческое святилище того же типа, что и Стоунхендж, правда, вдвое меньших размеров, гораздо хуже сохранившееся, но однако — и это самое невероятное, — по крайней мере, в данный момент — действующее!

К счастью, пустошь лежала в низине, за которой, по-видимому, и протекала река, а расположенные по кругу монолиты были невысоки, так что мы видели все как на ладони. А вот ч т о мы видели, — заслуживает более детального описания.

Во-первых, сразу скажу, что внутри этого каменного мешка горели сейчас несколько костров. Возле костров, на земле и валунах, сидели люди — очевидно, те, что пришли с хромым мальчиком и ужасным Черным Человеком. Все они молчали и казались очень испуганными и настороженными, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Но вообще-то ничего необычного пока не происходило.

Потом я обратил внимание на огромный, не менее трех с половиной метров в высоту дольмен в центре святилища, вход в который был завален тяжелой каменной плитой, и примерно метровой высоты массивный алтарь в нескольких шагах от дольмена. Рядом с алтарем стоял большой треножник, увенчанный округлым сосудом из позеленевшей бронзы или меди, как две капли воды похожим на тот, что я видел в подземелье Волчьего замка.

Откуда-то вдруг появились три женщины в длинных темных хламидах и с большими кувшинами в руках. Женщины начали обходить сидящих вокруг костров людей и поить их какой-то жидкостью. Но больше, повторяю, ничего особенно достойного внимания пока не происходило, и я вопросительно посмотрел на Яна: мол, что ж ты, приятель, пригласил на спектакль, а пьеса-то прескучнейшая.

Однако Ян только неопределенно пожал плечами и снова слегка мотнул головой в сторону камней — ждите. Я и ждал, конечно же, я ждал, но почему-то закралась маленькая досадливая мыслишка, что все это так и закончится ничем, что все эти люди посидят еще какое-то время как грачи на своих валунах да и поплетутся обратно в деревню.

Нет-нет, поймите меня правильно, я вовсе не жаждал их крови, не мечтал устроить побоище, но то, что должно было произойти здесь сегодняшней ночью, — д о л ж н о б ы л о п р о и з о й т и; это явилось бы логическим и закономерным финалом затянувшейся донельзя мрачной драмы. Повторяю, я не хотел никого убивать, как не хотел, разумеется, и сам быть убитым, — я лишь желал развязки.

И тут вдруг послышалось слабое, едва слышное пение. Хотя нет, пением это можно было назвать с большой натяжкой — скорее, приглушенный, заунывный вой. Люди у костров, отведав неизвестного напитка, принесенного женщинами в черных хламидах, начали постепенно впадать в транс — теперь они мерно раскачивались в такт выпеваемым словам и звукам, голоса их звучали все громче и громче, и вот уже странный хор загремел во всю мощь, сотрясая прозрачный ночной воздух режущей ухо варварской мелодией и песнопениями на каком-то неведомом тарабарском языке.

И я невольно вспомнил другую ночь — ту ночь, когда вот так же раскачивались и распевали черные клобуки у гроба дворецкого и плясала при свете костра и звезд свой бесстыдный сатанинский танец голая Эрцебет. Да, это были те же слова, та же абстрактная рваная мелодия, только многоголосый хор звучал гораздо более внушительно, громко и грозно.

Потом женщины с кувшинами куда-то исчезли, а возле самого яркого костра внезапно вырос худой мужской силуэт в длинной накидке и… с перевязанной белым бинтом головой.

Карл!..

Теперь уж, как вы понимаете, мое внимание всецело было приковано к дьявольскому святилищу. Рядом затаили дыхание Ян и двое других моих спутников.

И вдруг, разом, погасли все костры кроме одного — того, который ближе всех располагался к дольмену и возле которого стоял треножник. Темная, уродливо искривленная фигура поднесла Карлу странную лампу с девятью огнями, горящими гроздьями по три в каждой. Потом горбун притащил низкий пятиугольный столик, на который и была немедленно водружена лампа.

После этого Карл резко поднял обе руки вверх и развел в стороны. На груди его блеснула массивная бронзовая шестиугольная звезда (позже я узнал, что знак этот символизирует знаменитую Соломонову Печать), а на поясе — обнаженная шпага с эфесом очень причудливой формы.

И — начались заклинания…

(Оговорюсь заранее: в тот момент я знал только то, что знал, и видел лишь то, что видел, не понимая истинной цели и сути творимых управляющим колдовских движений и пассов. Это уже после Ян и некоторые другие люди разъяснили мне подлинный смысл происходившего тогда на моих глазах, и вам я сразу расскажу все таким образом, будто знал и понимал, что вижу и слышу, хотя на самом деле, повторяю, было иначе.)

Прежде всего Карл "воззвал" к четырем главным стихиям сущего. Медленно кружась на каблуках, он дунул "на все четыре стороны", и это означало воззвание к воздуху. Потом Карл повернулся к поднесенному горбатым карликом сосуду с водой, простер над ним руки и, постояв так некоторое время, бросил туда по щепоти золы и соли — то была жертва воде. Потом два других, рослых, прислужника вынесли из-за дольмена жаровню с углями, и управляющий кинул в огонь щепоть ладана, мирры, белой смолы и опять соли, что олицетворяло воззвание к огню. А жертву земле Карл принес, побрызгав водой из сосуда вокруг себя и окропив жертвенник.

По окончании этой предварительной церемонии все присутствовавшие на ней вдруг как по команде умолкли и сидели теперь неподвижно, протянув к треножнику руки, в которых я увидел маленькие блестящие пентаграммы.

Потом звенящим, надтреснутым голосом Карл начал читать уже собственно заклинания на совершенно не понятном мне языке. Однако слушателям его язык этот, видимо, был знаком — время от времени они разражались громкими одобрительными криками либо даже подхватывали и повторяли вслед за Карлом последние слова очередной фразы.

Что это было — своего рода молитвы, призывы или же действительно какие-то бесовские заклинания, — не знаю, но, судя по паузам и интонации, их было четыре (опять же в связи с количеством главных стихий — огня, воздуха, земли и воды). Когда Карл заканчивал последнее, вокруг него образовалась уже самая настоящая живая цепь из людей, крепко держащихся друг за друга.

Управляющий умолк и взял в руки шпагу, служившую, как оказалось, помимо своего прямого назначения, еще и "волшебной палочкой", или жезлом, и начал бить ею по треножнику. После одиннадцати ударов он остановился, после двадцати двух — еще раз. Всего же было ровно тридцать три удара, и гулкий металлический стук раздавался в темном ночном небе с перерывами около пяти минут.

Потом служители поднесли большой ящик с песком, и на нем Карл тоже начертал шпагой Звезду Соломона, а после, бросив в сосуд на треножнике горсть какого-то снадобья, отчего все вокруг заволокло на время густым красноватым дымом, приступил к главному заклинанию.

Как объяснили мне позже, заклинание это представляет собой основную и, в принципе, универсальную формулу вызывания в наш мир обитателей того света. Теологи и оккультисты именуют его "Общим заклинанием" или же "Заклинанием Четырех". Первая часть всегда произносится на латыни — независимо от того, где находится и к какой расе или национальности принадлежит заклинатель. То есть, во Франции, Америке, России и Африке сначала произносится, так сказать, канонический и обязательный текст на языке Овидия и Цицерона, а уже потом, вторая часть заклинания — на языке той страны или местности, в которой разворачивается в данный момент сие непотребное действо.

Если желаете, то ради чистого любопытства я приведу вам латинский фрагмент этой формулы. Его мне показывали потом во многих изданиях, посвященных бесовщине и ведовству, и он крепко засел в моей голове. Боюсь даже, что навсегда.

Итак:

"Caput mortuum, imperet tibi Dominus per vivum et devotum serpentem!.. Cherub, imperet tibi Dominus per Adam Jot-Chavah!.. Aquila errans, imperet tibi Dominus per alas tauri!.. Serpens, imperet tibi Dominus Tetragrammaton per angelum el Leonem!..

Raphael! Gabriel! Mikael! Adonai!

Lucifer! Baal-Zebub! Moloch! Astaroth!

Flual udor per spiritum Eloim! Manet terra per Adam Jot-Chavah! Fiat firmamentum per Jahuvehu Zebaoth! Fiat indicium per ignem in virtute Mikael!"

После этого, немного переведя дыхание, Карл заговорил уже более понятно и доступно:

— Ангел С Мертвыми Очами! Слушай и повинуйся сей святой воде! — При этих словах Карл опрокинул сосуд с водою, в который до того бросал соль и золу, на траву. — Крылатый Вол! Работай или возвратись в землю, если не хочешь, чтобы я приколол тебя этою шпагою! — Он схватил шпагу и молниеносно закрутил ею над головой. — Скованный Цепью Орел! Повинуйся этому знаку… — Управляющий очертил шпагой в воздухе знак пентаграммы и дунул перед собой. — …или обратись вспять перед сим дуновением!.. Змея Ползучая! Приблизься к моим стопам или подвергнись пытке священным огнем и испарись в благовониях, которые мы на нем сжигаем!.. — Карл швырнул в жаровню щепоть зерен ладана и помешал угли острием шпаги. — Да возвратится вода в воду! — закричал он. — Да палит огонь! Да движется воздух! Да падет земля на землю! Силою пентаграммы, Утренней Звезды, Люцифер! Яви нам своего сына! И во имя священной тетраграммы, которая вписана в средину светлого креста, амен!..

И знаете, что любопытно: в то время как в латинской части текста Карл выкрикивал имена Рафаила, Гавриила, Михаила и Адонаи, он производил руками жесты, будто отталкивая от себя тех, чьи имена называл. И напротив, поминая Люцифера, Баал-Зебуба, Молоха и Астарота, управляющий проделывал энергичные телодвижения, символизирующие несомненную симпатию к поименованным: крепко прижимал к груди ладони с широко растопыренными пальцами — каббалистический знак и символ любви, — и прочее. И вот наконец, произнеся последнее слово заклинания — "амен", — Карл резко возвысил голос и трижды прокричал:

— Утренняя Звезда!.. Утренняя Звезда!.. Утренняя Звезда!..

Наверное, предполагалось, что это будет самый драматичный и кульминационный момент ритуала. Сгрудившиеся поближе к костру люди напряженно вытягивали шеи, глядя на управляющего широко раскрытыми глазами, но… никакого чуда пока что не происходило.

А впрочем, возможно, все было именно так и задумано, и троекратный призыв к тезке и посланцу Сатаны был лишь прелюдией, потому что, выждав немного, Карл вновь начал повторять свою древнеримскую абракадабру, а потом, выкрикнув "Утренняя Звезда!" уже не трижды, а девятижды, вдруг простер к ошеломленной пастве худые руки и зычно возопил:

— Ко мне, братья! Ко мне, сестры! Ко мне, дети мои! Прибегнем же, братья и сестры, к Великому Заклинанию!..

Дьяволопоклонники тотчас схватили факелы, палки, просто сухие сучья и обступили со всех сторон магическую лампу, пытаясь зажечь их от ее огней. Когда это удалось сделать всем, они выстроились в цепочку и медленно пошли вокруг алтаря, странно притопывая и кружась во время своего удивительного шествия. Проходя мимо Карла, каждый низко кланялся, и управляющий отвечал, так же глубоким поклоном, но только не приветствовавшему его послушнику, а мрачному дольмену.

И вдруг все застыли, и вмиг стало тихо, а Карл пронзительно воскликнул:

— М а к — Б е н а к!.. Плоть! Покинь кости!..

И тогда огромная каменная плита, загораживающая вход в дольмен, застонала, заскрипела и медленно, сама собой, отползла в сторону, а в черном зеве его возникло жуткое видение: темная, тощая как скелет, вся покрытая страшными язвами и ранами фигура. Впечатление было, будто существо это бесконечно долго продержали в одном помещении со свирепыми крысами-людоедами, так было оно изгрызено и истерзано. Ноги его вообще представляли собой одну сплошную кровавую рану; они гноились, словно уже начался необратимый процесс омертвения и разложения тканей, — из язв и трещин в костях торчали белые клубки шевелящихся трупных червей. Когда же страшилище сделало шаг, всего лишь один только шаг, переступая через порог своей мрачной обители, вокруг вдруг повеяло таким невыносимым смрадом, что я едва не задохнулся и вынужден был, судорожно достав платок, крепко прижать его к лицу. Однако это не слишком-то помогло, и судя по сдавленному, прерывистому дыханию моих товарищей, они навряд ли чувствовали себя лучше.

К тому же при виде этой живой падали сердце мое сдавил такой неописуемый ужас, что даже волосы зашевелились на голове от страха и омерзения. Пришелец шагнул в полосу света костра и…

— Мак-Бенак!.. — еще надрывнее завопил Карл. — Мак-Бенак! Плоть! Покинь кости!..

И тогда я увидел л и ц о. Ужасное, дьявольское лицо апостола Сатаны — зеленое, покрытое сукровицей и гноем, да еще вдобавок будто обрызганное светящейся пылью могильных спор…

— Мак-Бенак!

И я узнал это лицо…

— Мак-Бенак!

Я узнал его сразу еще и потому, что кольцо на моем безымянном пальце внезапно загорелось белым, холодным светом, а камень начал испускать нестерпимый жар.

— Мак-Бенак!..

"Наверное, Ян будет сердиться", — вяло подумал я, медленно вытащил из кармана револьвер, прицелился…

— … Плоть! Покинь кости!.. — И спустил курок.

Как говорится в таких случаях, выстрел прозвучал словно гром среди ясного неба.

Глава XXV

Выстрел прозвучал словно гром среди ясного неба, и пуля впилась Моргенштерну в грудь. В следующую секунду Ян своей тяжелой рукой придавил мою голову к земле, и я замер, вовремя сообразив, что он, должно быть, рассчитывает на то, что никто из собравшихся у костра не успел заметить, откуда стреляли. Вокруг стояла теперь такая тишина, что я, казалось, лишился слуха. Однако длилась она недолго — спустя несколько мгновений у подножия древних камней точно раздался вдруг оглушительный взрыв — это застонала, закричала, зарыдала и завыла в один голос обступившая своего адского мессию паства. И кровь застыла в моих жилах от этого воя.

Почувствовав, что хватка Яна ослабла, я приподнял голову и увидел Моргенштерна. Он все так же стоял у входа в дольмен и смотрел прямо перед собой все тем же отсутствующим, отрешенным взглядом. В левой стороне груди его, на месте сердца зияла огромная, величиной с кулак, рваная рана, но он этого, казалось, даже не замечал. Рядом вопила, бесновалась, бурлила толпа его нечистых поклонников, а он, устремив взор в никуда, видимо, нимало не был озабочен тем фактом, что я проделал в его грудной клетке брешь калибром с артиллерийский снаряд.

Ян прошипел что-то мне в ухо. Я не разобрал деталей — лишь по интонации догадался, что не слишком лестное. Конечно, я нарушил его приказ, сорвал его план, и теперь один бог ведает, чем все закончится. Но мне, право, было все равно. Или почти все равно. Я несказанно рад был сейчас тому, что все наконец н а ч а л о с ь.

Но началось ли?..

Быстрым, едва уловимым движением Карл швырнул в жаровню пригоршню какого-то порошка, и пустошь мгновенно опять затянуло едким красным дымом. Теперь мы не видели, что творится внизу, слышали только странные, непонятные звуки, издавали которые, казалось, не люди, а взбесившаяся стая голодных диких псов — тут было все: и вой, и всхлипы, и грозный лай, и тонкое щенячье тявканье. Внезапно снова раздался пронзительный крик Карла, и отовсюду: из красного тумана, от реки, лежавшего за рекой леса ответили г о л о с а — иные, пугающие, не слыханные мною никогда ранее голоса…

А когда туман рассеялся, взглядам нашим явилось такое, что вообще невозможно описать никакими словами: внизу не было больше людей — только звери, большие и маленькие черные, бурые, серые медведи и волки, и двуногие, но тоже заросшие густой длинной шерстью, с оскаленными пастями и острыми когтями чудовища, подобные тому, какое Ян убил булавой в роще.

Но и это не все: от реки, из леса приближались невиданные уроды — страшные, грязные, худые голые женщины с всклокоченными волосами, безумными красными глазами, кривыми зубами и медными ногтями. Их тощие сухие груди болтались на бегу как пустые мешки, а костлявые руки простирались вперед, точно готовясь впиться в горло несчастной жертвы.

За ведьмами ковыляли сморщенные карлики на коротеньких толстых ножках, иссохшиеся, будто скелеты, упыри с клыками, выпирающими изо рта как бивни секача, и нечисть болотная, озерная и речная, вся облепленная вонючей тиной, мокрая, скользкая и смрадная.

Мы лежали ни живы ни мертвы, отчаянно моля всевышнего хотя бы до поры до времени остаться незамеченными. И, должно быть, горячие молитвы наши дошли до адресата — все эти столпившиеся вокруг Моргенштерна и Карла твари бестолково кружились, топтались на месте, звери нюхали воздух и землю, ведьмы и вурдалаки грозно озирались по сторонам, оглашая округу дикими воплями, но нас они пока что не чуяли и не видели.

Казалось, и Карл на время растерялся, не зная, что предпринять в первую очередь. А Черный Монах все так же недвижимо стоял у дольмена, точно предоставив своим подданным самим и решать, и действовать.

В принципе, нас это пока устраивало. Однако я понимал, что долго такое положение дел не продлится — в конце концов нас обнаружат, непременно обнаружат, и тогда…

И вдруг я похолодел. Наши товарищи!.. Они же… О дьявол, услышав мой выстрел, они, конечно же, вообразят, что это сигнал, и помчатся на помощь. А здесь…

— Вот именно, сударь, — прошептал Ян. — Надеюсь, теперь-то вы понимаете, что натворили?

Я только вздохнул:

— Понимаю…

— Наверняка они уже в седлах, — ворчал Ян. — Но ведь еще рано, слышите, рано! — Он посмотрел на часы. — Мы должны были ждать еще целых семь минут.

— Ну, семь минут, — пожал я плечами. — Возможно, за эти семь минут ничего страшного и не произойдет.

— Вы думаете?

— Хотел бы думать, Ян, но… Скажи, а почему именно семь? Что такого важного должно случиться через семь минут?

Он снова глянул на циферблат.

— Теперь уже шесть.

— Да что шесть, Ян?!

— Увидите сами, главное продержаться.

— А наши друзья?

Он помрачнел.

— Боюсь, сударь, они вот-вот будут здесь… — И, словно в подтверждение последних слов Яна, раздался истошный злобный вопль управляющего, и почти тотчас же, шагах в пятидесяти левее кустов, за которыми мы прятались, из леса показались всадники. Их темные силуэты смутно виднелись в отблесках единственного продолжавшего пылать посреди Каменной Пустоши костра. Всадник в длинном плаще и надвинутом почти на самые глаза капюшоне, ехавший первым, остановил коня. Другие последовали его примеру.

— Вот они! — Пальцы Яна сдавили мою руку точно клещами.

— Вот они… — как эхо повторил я. — Но что же теперь будет, Ян?..

Он усмехнулся:

— Что будет? Что будет, то и будет, сударь. Помните, нам обязательно нужно продержаться пять минут! Всего пять минут… — И стремительно вскочил на ноги.

Мы вчетвером вышли из своего укрытия. В низине под нами замерли убуры и волколаки. По-моему, этих тварей было не меньше сотни, но, впрочем, у страха глаза всегда велики.

Кони под нашими товарищами были на диво спокойны, хотя, казалось бы, должны были здорово испугаться представшего пред ними зрелища. Довольный смешок Яна засвидетельствовал, что и здесь не обошлось без его штучек.

Увидев, что друзья привели и наших лошадей, мне как-то вдруг сразу захотелось очутиться в седле, потому что против любого врага гораздо сподручнее и безопаснее выступать верхом, нежели пешим. Такого врага — тем более, но увы: мне до своего скакуна надо было еще добраться, и пока что между нами красовалась целая толпа оборотней.

И вдруг нависшую над Каменной Пустошью зловещую тишину нарушил звеняще-надтреснутый голос Карла. Управляющий медленно протянул руку в сторону Яна и громко воскликнул:

— Ты снова встал на моем пути, безумец? Должно быть, прошлая наша встреча так ничему тебя и не научила.

Ян ухмыльнулся:

— Тебя тоже. Иначе голова была бы целее. (Я почувствовал себя не слишком уютно — еще, чего доброго, начнут уточнять, кто именно бросал тот злополучный камень. Но, к счастью, до этого не дошло, видимо, у обоих имелись дела поважнее.)

— Не зарывайся, деревенщина! Одно мое слово — и вас разорвут на клочки.

Ян бесстрастно пожал плечами:

— Тогда чего же ты ждешь? Командуй своим ублюдкам — пускай рвут, если смогут. Или боишься?

Управляющий хрипло расхохотался, однако в выражении его лица не было, по-моему, такой уж твердой уверенности в собственных силах.

— Я ничего не боюсь, и ты это прекрасно знаешь. Хотя… допускаю, что мы с тобой, возможно, и могли бы заключить некую обоюдовыгодную сделку.

Ян презрительно скривил губы.

— Ну вот, так и знал. И что же тебе от меня нужно?

Карл картинно всплеснул руками:

— От тебя мне не нужно вообще ничего! Но вот если бы этот господин, — его немигающий взгляд остановился на мне, — был столь любезен…

— Значит, тебе нужно кольцо? — перебил Ян.

Оборотень медленно кивнул:

— Кольцо? Да, кольцо… Оно очень, очень мне нужно, и если договоримся, я даже готов отпустить вас с миром. Разумеется, после того как поклянетесь не мешать нам.

Тут я не выдержал:

— Кто-то недавно уже обещал отпустить меня, и что же? Нет уж, лично я сполна ощутил на своей шкуре крепость ваших клятв, господин управляющий!

Карл неопределенно махнул рукой:

— Вам дорога своя шкура, сударь, а мне моя, и действовал я в собственных интересах. Не вышло, а жаль. Но теперь, теперь ситуация несколько изменилась. Нет-нет, кольцо нам необходимо по-прежнему, однако сам процесс передачи существенно упрощается: вы можете просто подойти к нашему господину, — управляющий почтительно поклонился Моргенштерну, — и вернуть ему кольцо безо всяких нежелательных для вас превращений и трансформаций. Честное слово, теперь вы нам совершенно не нужны, да и ваши приятели тоже. Замок уже в наших руках, а граф с минуты на минуту либо станет одним из нас, либо умрет, о чем позаботятся несравненная Эрцебет и ее слуги. Ее н о в ы е слуги, — многозначительно добавил он и отвратительно усмехнулся. — Так что вам, сударь, я бы настоятельно рекомендовал прямо отсюда отправляться на станцию. К утру дойдете.

Револьвер в моей руке дрогнул, но Ян тихо произнес:

— Спокойно, — и вновь обратился к Карлу: — Так значит, ты думаешь, что Эрцебет в замке?

Управляющий кивнул:

— Я не думаю, я это знаю.

— Хорошо. Тогда ты, без сомнения, знаешь и "новых слуг" своей ведьмы?

Карл насторожился.

— Конечно, ведь это же…

— Гайдуки господина графа, не так ли?

— Так…

— Случайно, не эти?

По знаку Яна двое всадников подъехали ближе к костру; гайдук, что шел с нами, тоже сделал пару шагов вперед.

Карл смотрел на них растерянным взглядом, и все краски постепенно сходили с его разрумянившегося было от жара костра худого лица.

— Ну, что скажешь? Это они? — Голос Яна звучал насмешливо. — Ты и теперь считаешь, что замок и господин граф в ваших руках?

К управляющему вернулся наконец дар речи.

— Где Эрцебет? Что с ней? — отрывисто проговорил он.

— А сам-то как полагаешь? — Ян уже явно издевался над своим врагом. — Возможно, принимает сейчас ванну. А может, пудрится, готовясь к встрече с любимым.

Карл побелел.

— Ты убил ее?! Убил? Говори!..

Ян покачал головой:

— Не я, но она действительно мертва. И на этот раз воскресить проклятую ведьму не удастся никому, разве что только ты соберешь пепел, развеянный по дороге к замку…

— Нет! — закричал Карл. — Нет! Не верю! Где доказательства?

Ян развел руками:

— Мне чертовски хотелось доставить тебе голову Эрцебет, но слишком уж быстро она сгорела. Может, удовольствуешься вот этим? — Он швырнул что-то к ногам управляющего, и я увидел, как по траве покатилась алмазная корона ведьмы. — Узнаешь?

Произнося эти слова, Ян посмотрел на часы, а я вдруг почувствовал, как в голове вновь начинает нарастать знакомое уже ощущение нещадного давления на волю и мозг.

И тут страшный призрак вперил в меня свой взгляд. Т о т взгляд. Потом медленно, точно с великим трудом, приподнял руку и неожиданно четко и ясно произнес:

— Убейте их. Время пришло.

И тогда…

— Нет, еще не пришло!..

Этот голос я узнал бы среди всех голосов мира! Он и сейчас звучит во мне и будет звучать всегда, до последнего моего вздоха…

Справа от нас, из леса, показался всадник на огромном белом коне. Его золотые доспехи сияли во мраке как солнце, длинные золотистые волосы разметались по закованным в латы плечам искрящимся водопадом.

— Лорелея!.. — только и смог выдохнуть я, а она не спеша подъехала ко мне и протянула руку:

— Кольцо.

— Лорелея… — снова как идиот пролепетал я, но ее большие глаза потемнели.

— Кольцо! — гневно повторила она, и я почувствовал, как рука моя поднимается сама собой. В следующий же миг кольцо ослепительным лучом сверкнуло на пальце Лорелеи.

И — будто колдовское оцепенение спало с окружавшей Черного Монаха и Карла нечисти. Завыли волки, взревели медведи, а оборотни, ведьмы и упыри заверещали, заухали, завизжали пронзительными, надрывными голосами.

Но это меня уже не страшило — боль в висках отступила, и я понял, что, избавившись от власти черного кольца, перестал быть заложником темного духа Иоахима Моргенштерна.

Глава XXVI

Какие краски, какие слова нужны, чтобы описать ту невероятную, безумную ночь? Каким воображением, нездоровым, воспаленным воображением должен обладать человек, чтобы придумать то, свидетелем и участником чего я стал наяву!..

Медведи и волки как по команде бросились на всадников, и внизу бешено заметалась, закружилась в свете костра стремительная карусель из конских ног, звериных пастей и лап и остро отточенных клинков наших товарищей.

Наверное, действительно следовало благодарить бога за то, что дал мне в сподвижники людей столь отважных и искушенных в военном деле, потому что иначе я вряд ли сидел бы сейчас с вами и рассказывал об этом побоище.

Первый натиск волков захлебнулся под копытами лошадей, которые, точно сами обезумев от ярости, мгновенно раздавили и смяли передние ряды оборотней, наступавших пока, к счастью, неорганизованной, слепой от злобы стаей. Считанные секунды — и около десятка черных тварей с перебитыми хребтами, расплющенными мордами и изрубленными боками остались лежать на вмиг потемневшей от крови траве.

Свора отхлынула, и эта короткая передышка позволила оборонявшимся занять удобную позицию — всадники быстро развернули коней таким образом, чтобы сзади их прикрывала древняя кладка, и ощетинились блестящими стальными пиками, на острия которых, как на рогатины, тотчас же напоролись двое медведей. Одному пика попала в глаз, и он рухнул ничком, загоняя ее в агонии все глубже и глубже в мозг. Другой был проткнут сразу тремя заточенными прутами, и кто-то из гайдуков не мешкая довершил конец тлакуса, вспоров ему мохнатое брюхо саблей. Вдобавок ко всему в зверей полетели самодельные гранаты, изготовленные святым отцом, и несколько оборотней, облитых горящей нефтью, надсадно воя, живыми факелами понеслись к реке, а остальные благоразумно отступили подальше от опасного рубежа.

В общем, начало сражения было явно за нами, однако только я собрался капельку возликовать, сердитый окрик Яна оборвал мои преждевременные восторги — по крутому склону лощины, визжа как кошки, карабкались ведьмы и упыри, а маленькие лесные карлики неожиданно обрушили на нас град камней.

Вслед за Яном мы кинулись вниз, сшибая на бегу неуклюжих страшилищ, которые упорно лезли нам навстречу, и я — наконец-то, кажется, вполне своевременно — вспомнил о своем револьвере.

Да, Моргенштерн действительно обладал поистине огромной колдовской силой, потому что вся прочая нечисть от моих выстрелов мгновенно вспыхивала как сухой трут. Два или три скелетоподобных уродца сгорели быстрее, чем спичка, а гориллообразное чудище, получив пулю в лоб, осталось буквально без головы. К тому же и Ян с гайдуком не дремали — их клинки сверкали молниями, снося мерзкие головы, отрубая конечности и пронзая насквозь скользкие туловища нежити.

Но самый большой урон врагу наносил садовник: своей почти двухметровой обоюдоострой секирой он точно мясник напополам разрубал туши вампиров и убуров всех мастей и видов. Когда же мне потребовалось перезарядить револьвер, я укрылся за его спиной и, перезарядив, увидел, что стрелять, собственно, уже и не в кого, — вся нападавшая на нас нечисть с воплями и воем бросилась назад к костру, а оставшиеся на месте представляли собой ужасное крошево из дымящихся кровоточащих обрубков.

Признаться, меня поначалу удивила та легкость, с которой мы разделались с авангардом врагов. Увы, очень скоро я понял, что эти жалкие существа Моргенштерн и Карл просто использовали в качестве своего рода "пушечного мяса". Не они, а волколаки и тлакусы являлись главной опасностью. А еще… Но, впрочем, обо всем по порядку.

Итак, диспозиция выглядела следующим образом: в центре святилища, возле жертвенника и костра, продолжали стоять управляющий и Моргенштерн, которых опять обступили их не сумевшие справиться с нами "солдаты", — причем и Карл, и Черный Монах, казалось, совершенно безучастно наблюдали, как их славное воинство понесло в первые же минуты боя ощутимые потери и с позором бежало. Шагах в тридцати в стороне держали оборону наши друзья, от которых нас продолжала отделять хотя и изрядно потрепанная, но все еще грозная стая медведей и волков. Лорелея же по-прежнему оставалась на холме, и у меня мелькнула не совсем джентльменская мысль: ну что она медлит! Ведь ясно же, что если нам и удастся справиться с этой сворой, то только с ее помощью. Вернее даже — ей, с нашей.

И вдруг раздался крик — одному из волков удалось, незаметно подкравшись сбоку, запрыгнуть на шею ближайшей лошади, и его острые зубы мгновенно впились в горло всадника в длинном плаще. Через секунду зверь был уже мертв, и оба они упали к копытам злобно хрипящих коней. Сердце мое дрогнуло, а в голове застучал один только вопрос — к т о?..

Ответом вопросу был ужасающий залп. Наверное, в горячке друзья забыли, что и мы тоже находимся на линии их огня: некоторые пули просвистели совсем рядом, и я было не на шутку перетрусил, однако, увидев, какой урон нанесли волкам карабины гайдуков и пистолет инспектора, облегченно вздохнул — пожалуй, мы могли бы рискнуть прорваться наконец к лошадям.

Но случилось непредвиденное: взмахнув шпагой, Карл произнес несколько отрывистых непонятных слов, и все верманы, точно кроткие овечки, заслышавшие рожок пастуха, сразу же повернулись и послушно потрусили к костру. Ну уж теперь-то нам ничто не помешает соединиться с товарищами! Казалось бы, ничто, но…

— Сударыня, — раздался громкий голос Карла. — Не думаете ли, что нам следует еще раз попытаться найти общий язык?

Лорелея смерила галантного оборотня презрительным взглядом:

— Теперь со мной?

И тут словно раздался скрип старого мельничного жернова.

— Да, теперь с тобой… — Ледяные глаза Моргенштерна остановились на Яне. — Этих жалких людишек я могу раздавить как червей, но с тобой мне и в самом деле хотелось бы договориться…

И все затихло. Все снова затихло и замерло вокруг: застыл лес, умолкла река, и казалось, что затаили дыхание и люди, и звери, и лошади. Первой нарушила тишину Лорелея.

— Договориться? — Слабая усмешка тронула ее губы. — Да неужели такое возможно?!

— Возможно. — Моргенштерн кивнул. — Более того, необходимо, если ты хочешь сохранить жизни своих сторонников, а я своих. Думаю — хочешь, и я тоже хочу, так что решай. Много прольется в противном случае крови и нашей и человечьей, но сама понимаешь, — Черный Монах хищно осклабился, — для твоих друзей это будет куда неприятней, чем для моих подданных.

Знаете, я просто диву давался, я просто отказывался верить собственным ушам: спокойный, рассудительный, даже величавый голос Моргенштерна ну никак не соответствовал его гнусному, отвратительному облику — ощущение было такое, будто под мерзкой маскарадной личиной прячется нормальное лицо пожилого, уверенного в себе, вполне респектабельного человека.

Однако на Лорелею, похоже, давно уже не производило особенного впечатления ни это, ни что-либо другое, касающееся Моргенштерна. Она лишь нетерпеливо дернула плечом:

— Кольцо Изокарона у меня, выкормыш Сатаны, потому-то сейчас ты так сладко запел. Нет, Моргенштерн, нам с тобой не договориться. Уползай, если сможешь, обратно в свою черную бездну, но если же нет…

Лорелея взмахнула рукой, и зеленая молния гигантским бичом ударила по волчьей стае. Моментально запахло паленой шерстью, горелым мясом, и трое зверей, дико воя, покатились по камням. Секунды агонии — и обожженные тела волколаков застыли навсегда.

Похоже, эта демонстрация силы испугала врагов. Волки, медведи и "гориллы" сбились в беспорядочную груду у подножия алтаря, скуля, повизгивая и стуча зубами как в лихорадке. Тщедушная же нечисть из леса, мгновенно позабыв о своем грозном повелителе, сломя голову побежала, заковыляла, поползла в кусты и к реке, вереща и всхлипывая на бегу. Я подумал, что Моргенштерн их, конечно же, сейчас остановит и просто испепелит на месте за трусость…

Но он никого не остановил и не испепелил. Он только проводил их абсолютно ничего не выражающим взглядом и, резко повернувшись к бледному от страха Карлу, что-то тихо ему сказал. Управляющий, низко поклонившись, быстро шмыгнул в темное горло дольмена; с минуту оттуда доносились какие-то странные звуки, потом снова появился Карл, а за ним…

Я обмер: через порог, на четвереньках, — так был он огромен, — медленно переваливался т о т с а м ы й Черный Человек…

Рука моя с револьвером непроизвольно дернулась, хотя сердце от ужаса стучало как молот. Но пальцы Яна крепко сдавили мне локоть.

— Не вздумайте! — сердито прошипел он.

— Но это же…

— Стойте и не шевелитесь! Против него наше оружие бессильно.

— Да ведь ты сам говорил!.. — Я попытался было возмутиться, однако скорее, пожалуй, для приличия, нежели от чистого сердца.

А Черный Человек подполз уже тем временем к дьявольскому алтарю, но, казалось, совсем не собирался вставать на ноги. Это было не очень понятно, однако я благоразумно решил последовать мудрому совету Яна — стоять и не шевелиться.

И все-таки странное было зрелище — страшное и смешное одновременно. Попробуйте вообразить себе пятиметровую обезьяну на четвереньках — и получите весьма слабое представление о том, что видели мы. Но, впрочем, обезьяну не совсем точно; этот монстр скорее напоминал гигантскую каучуковую куклу — безликую, бездушную и безжалостную.

И вдруг Моргенштерн каким-то совершенно невообразимым прыжком вскочил на огромную спину Черного Человека. Тот взревел, замычал, затрясся — и, прямо на наших глазах, стал быстро покрываться косматой шерстью. Потом раздался звук, похожий на хруст ломающихся, трескающихся костей, и ноги чудовища сделались тоньше, удлинились, шея изогнулась дугой, а голова вытянулась. Еще несколько мгновений — и пышный густой хвост и грива затрепетали под ночным небом. Раскосые красные глаза сверкнули злобным огнем, ямы-ноздри раздулись — и зубы, громадные белые зубы разверзлись в сатанинской ухмылке. И тогда небеса над Каменной Пустошью разорвало пронзительное ржание — под Моргенштерном плясал и вставал на дыбы, рассекая раздвоенными копытами тьму, черный как вакса и гигантский как слон жеребец.

Этим зрелищем были потрясены, похоже, все — и люди, и лошади, и оборотни, и сам Карл. Сейчас мне уже трудно вспомнить, как все произошло, но древнее капище вмиг опустело: не чуя под собой ног, мы побежали к товарищам, которые даже не обратили на нас ни малейшего внимания, — их полубезумные глаза точно магнитом притягивал к себе живой мертвец на черном коне. Тлакусы же и вервольфы опрометью бросились к противоположному краю святилища и столпились там жалкой, трясущейся и подвывающей от ужаса массой.

Я перевел взгляд на Лорелею — она слегка тронула повод белого коня, и у того словно выросли крылья: в мгновение ока он перелетел в низину и замер как мраморное изваяние. Двух главных героев этого невообразимого действа разделяло теперь не более пятидесяти шагов.

Конь Лорелеи стоял как вкопанный; Моргенштерн тоже осадил своего адского скакуна. Миг ти-шины — и…

— Ты выбрала драку? — раздался насмешливый голос Черного Монаха. — Ну что ж, ты ее получишь. Эти храбрецы, — он небрежно кивнул в нашу сторону, — должно быть, посчитали тебя своим "секретным оружием", — так, кажется, принято говорить теперь? Но, честное слово, они, как и ты, здорово просчитались: я тоже припас кое-что, на всякий случай… — Худые, покрытые лепрой пальцы ласково потрепали коня-оборотня по могучей крутой шее. — Думаю, дорогая, ты даже и не догадывалась о существовании этого красавца.

— Ну почему же. — Голос Лорелеи зазвенел как натянутая струна. — Нам приходилось встречаться на Каталаунских полях, когда тебя еще и в помине не было, — ни нa том свете, ни на этом.

— Ах вот как… — несколько разочарованно протянул Моргенштерн и вновь криво усмехнулся: — Ну все равно, значит, тебе известно, на что он способен.

Лорелея пожала плечами:

— Известно, да только Колченогому это не помогло.

Моргенштерн, паясничая, сунул костлявый кулак в дыру в своей груди и осклабился:

— Выходит, просто не повезло.

— Кому? Аттиле или этой скотине?

Черный Монах вытащил кисть из раны.

— Обоим. — И пристально посмотрел на Лорелею: — Ты и там приложила руку?

Она кивнула:

— И там тоже.

— Гм… — Покрытое трупной коростой и пятнами лицо исказила злобная гримаса. — Тогда нам, пожалуй, и впрямь не договориться…

— Ну так, быть может, начнем? — Лорелея тронула рукоять свисавшего с ее бедра длинного, чуть искривленного меча. — А то летние ночи коротки.

— Фу, как ты можешь! — Моргенштерн шутовски всплеснул руками. — Оставь, пожалуйста, эту железяку в покое. Я понимаю, что нам вовсе не обязательно испытывать взаимную любовь, но уж уважать-то друг друга при посторонних мы просто обязаны!

Лорелея усмехнулась:

— Да неужели?! — И стремительно взмахнула рукой. Бледно-зеленая молния пронзила Моргенштерна тонкой иглой, но он лишь огорченно ткнул полусгнившим пальцем себе под ребра:

— Ну вот, еще дырка! — И тут же изо рта и ноздрей черного жеребца, как из огнемета, хлынуло ярко-желтое пламя. Затрещала и моментально почернела трава, обуглились редкие чахлые кусты, но Лорелее огонь не причинил никакого вреда — и сама она, и белый конь точно стали вдруг окружены непроницаемой прозрачной завесой. В следующий миг зеленая молния и огонь сшиблись, желто-зеленый столб пламени с оглушительным треском взметнулся под небеса — и исчез.

Моргенштерн озадаченно почесал голый череп.

— По-видимому, ничья. Послушай, красотка, раз никому из нас не удалось и похоже что не удастся взять верх, предлагаю еще раз кончить все полюбовно. Я клятвенно обещаю оставить в покое замок (мало ли, в конце концов, на свете замков!), а ты отдашь кольцо, и мы расстанемся лет еще этак на двести. Согласна?

Затаив дыхание, мы взволнованно ждали, что же ответит Лорелея.

И она ответила…

Она медленно покачала головой:

— Нет! Один из нас сегодня уйдет. У й д е т с о в с е м и никогда уже не вернется вновь. — Ее голос снова зазвенел как сталь: — И это будешь ты, Моргенштерн!

Урод ухмыльнулся, но в безгубой его ухмылке не было уже недавней самоуверенности. Впрочем, держался он браво.

— А почему ты думаешь, крошка, что уйти суждено именно мне? Сила моя со мной, и твой огонь мне не страшен…

И тогда Лорелея сбросила с головы шлем…

Лорелея сбросила с головы шлем и тряхнула длинными золотистыми волосами. А потом она засмеялась… Да-да, засмеялась, и всем нам стало вдруг жутко от этого нечеловеческого, проникающего, казалось, в самые потаенные глубины сознания и души смеха.

И я смотрел на нее уже совсем другими глазами… Я больше не боготворил ее, не преклонялся перед нею — я ее боялся, боялся дико, страшно, безумно! Мне было уже все равно, союзник она или враг; я вмиг позабыл о наших встречах у пруда, о своих дерзких (дурак! глупец! сумасшедший!) мечтаниях, ибо она не была уже женщиной — но огромной, бездонной Вселенной, чья истинная сущность заполоняла весь мир, лишала ума и воли, смеха и слез, радости и отчаяния, и не было больше в душе моей ни радости, ни отчаянья — один только УЖАС…

Она же оборвала вдруг свой смех.

— Ты недооценил меня, жалкий расстрига. У меня тоже есть свое секретное оружие, и горе да будет тем, кто встал этой ночью на моем пути.

Моргенштерн замер на своем дьявольском скакуне, а я краем глаза внезапно увидел, что Карл, державшийся до того в тени Черного Монаха, исчез за камнями. Следом за ним мелькнула длинная серая тень.

Лорелея же стремительно выхватила из ножен блестящий меч и, направив острие клинка в мрачное небо, заговорила бесстрастным, чужим, ледяным голосом:

Краски дня накрыла мгла,

Туча черная легла.

Жалких тварей господин

О-дин, о-дин.

В дальних северных горах

Спит великий, гордый прах,

Светлых теней господин —

К-дин, О-дин.

В путь зовет тебя сестра,

Собирайся же, пора.

Просыпайся, господин

О-дин, О-дин!

Поскорей труби в свой рог,

Покидай родной чертог.

Поспешай же, господин

О-дин, О-дин!

Созывай лихих друзей

Да посулов не жалей.

Жалких тварей господин

О-дин, о-дин…

Огромные глаза Лорелеи сверкнули зеленым огнем, и последние слова она произнесла торопливой скороговоркой.

Да покличь Весёлых Псов,

Да ворота на засов,

Да скачите во всю мочь

Мертвеца упрятать в ночь!..

Едва лишь голос ее затих, на небе, точно нарисованные ярким солнечным лучом, показались странные знаки. Непонятные, удивительные узоры и символы, смутно напоминающие древние руны, золотом зажглись в черноте ночи, и от этого ослепительного, нестерпимого света померк и погас зловещий глаз Луны.

Потом где-то вдалеке загрохотал гром, еще едва слышный, но уже пугающе-грозный. Волколаки завыли. Похоже, они были бы совсем не прочь улизнуть, однако почему-то не могли сейчас сделать ни шагу.

Жеребец-оборотень отчаянно захрипел, но огромные копыта его словно вросли в траву, и он без толку пытался вырвать их из земли. Моргенштерн хотел спрыгнуть с коня, дернулся — и вдруг будто намертво пристыл к его лоснящейся широкой спине…

А Лорелея продолжала чертить в небе огненным мечом свои странные знаки. Гром гремел все ближе и ближе, громче и громче — слепящие вспышки молнии зажгли внезапно полнеба, и сквозь оглушительные раскаты мы услышали в о й, жуткий, леденящий кровь вой, похожий на волчий или собачий, но с которым не смогла бы сравниться и тысяча паровозных гудков. Вой бил по вискам, пронзал мозг, давил на глаза, и, не в силах выдержать этого, я упал на колени, сжав голову руками и пытаясь заткнуть уши, — но тщетно: становясь все громче, вой проникал в каждую клетку моего тела, ломал, гнул, душил, ниже и ниже пригибая к земле. Не выдержав жуткой боли, я закричал…

И вдруг все стихло, а в небе показались гигантские силуэты всадников, пришпоривающих огромных коней…

И тогда раздался другой крик — нет, даже не крик, а отчаянный предсмертный вопль простреленного навылет зверя:

— Д И К А Я О Х О Т А!..

Боли теперь не было, но не было теперь и силы бежать. И люди и оборотни как завороженные смотрели на неумолимо приближающихся всадников. Впереди несся седобородый великан в низко надвинутой на лоб широкополой шляпе. За плечами его развевался темно-синий, отороченный золотом плащ; в правой руке он держал длинное копье, у луки седла болтался громадный топор. Когда великан был уже близко, я с ужасом увидел, что он одноглаз, и от взгляда этого его единственного, налитого кровью глаза повеяло вдруг таким холодом, что я задрожал. Следом за ним по небу мчались витязи в самых разных доспехах, какие только можно было бы себе вообразить, — от эллинских до тевтонских.

А еще — и это самое ужасное! — по звездному небу бешеным аллюром рассыпалась свирепая стая псов, самый маленький из которых был, наверное, раза в два больше черного коня Моргенштерна. Теперь они неслись без единого звука, но глаза их, слепящие и бездонные, наводили такой страх, что смерть в тот момент показалась мне желаннее и легче жизни.

Лорелея швырнула меч в ножны:

— Стойте!

Дикая охота медленно опустилась на землю, и земля содрогнулась под тяжестью лап и копыт. Псы и всадники тотчас окружили Каменную Пустошь со всех сторон, а одноглазый предводитель подъехал к Лорелее и слегка наклонил голову.

— Приветствуем тебя! — гулко пророкотал он, и от звуков этого голоса на деревьях затрепетала листва.

— И я приветствую тебя, господин! — Запрокинув голову, Лорелея смотрела на седобородого снизу вверх.

— Ты звала нас? — Он обвел пустошь своим единственным глазом, и у меня опять перехватило дыхание — в этом взгляде была сейчас сама Смерть.

— Звала. — Лорелея кивком показала на застывшего как изваяние Mоргенштерна и его коня: — Знаком он тебе?

— Этот урод? — Одноглазый ухмыльнулся: — Первый раз вижу, наверное, из молодежи. А что он натворил, детка?

Лорелея капризно вздохнула:

— Хочет меня убить.

— Неужели? А на вид такой мозгляк.

(Честное слово, смотреть на Моргенштерна было для меня сейчас сплошным удовольствием. Грозный еще недавно повелитель вампиров и оборотней, колдунов и ведьм казался рядом с этим величественным колоссом просто жалким огородным пугалом. За все время, прошедшее с момента первого удара грома, он не произнес ни слова, и только окровавленные губы беззвучно шевелились, так, будто он возносил молитву. Кому? Может быть, Вельзевулу?..)

Одноглазый повернулся в нашу сторону и вопросительно посмотрел на Лорелею:

— А с ними что делать? То же самое?

Она покачала головой:

— Их ты отпустишь.

— Гм, понятно… А тех? — Огромный палец показал на оборотней. — Надеюсь, хоть их-то нет?

Ее глаза потемнели.

— Их — нет.

Седобородый усмехнулся и махнул рукой товарищам:

— Слышали? Славная предстоит работа!

Лорелея раздраженно дернула плечом.

— Ты слишком торопишься. Здесь, в лесу, в кустах и реке, полно и других тварей…

Одноглазый кивнул:

— Я понял: начинаем охоту, но люди должны жить.

— Да, они должны жить, господин.

Седобородый нахмурился:

— Тогда пусть уходят, и поскорее. Человеку не годится видеть т а к о е.

— Они уйдут… — Лорелея торопливо соскочила с коня и подбежала к нам. Она обвела каждого внимательным взглядом и наконец повернулась ко мне: — Ну, вот и все. Страшная старая сказка закончена, сударь… По крайней мере, для вас.

— Н-но… — Кажется, впервые в жизни я покраснел.

— Сейчас мы расстанемся навсегда, — грустно улыбнулась она.

— Н-навсегда?! — Язык меня почти не слушался.

— По-видимому. — Она искоса посмотрела на Яна. — Редко кому доводилось встречаться со мною дважды.

Ян молчал.

— И вы… никогда больше не придете? — с трудом проговорил я.

Еe припухлые губы снова тронула слабая улыбка.

— Приду… Я обязательно приду, сударь, но только тогда и туда, где буду нужна. Однако навряд ли судьба захочет еще раз свести нас — для этого необходимо поистине невероятно точное стечение всех мыслимых и немыслимых обстоятельств. Прощайте?..

(Клянусь, в ее устах это прозвучало как вопрос!)

Я закричал:

— Нет!..

И тогда она медленно стянула с пальца черное кольцо Моргенштерна и резким взмахом швырнула его в ночь. А потом тихо повторила:

— Прощайте…

Я молча смотрел, как она садится в седло, как возвращается к одноглазому. Потом кто-то подтолкнул меня к лошади; гигантские псы и всадники расступились, и, вытянувшись в цепочку, мы покинули Каменную Пустошь. Я ехал последним и, обернувшись, бросил прощальный взгляд назад. Та картина останется в моей памяти навсегда: Лорелея, тоже смотрящая нам вслед, громкий возглас: "Послушай, а может, возьмем его в шуты?" — и трубный хохот одноглазого и неподвижный, точно заледенелый силуэт Моргенштерна, которому — теперь я был в том уверен — никогда уже не ходить по этой земле.

Мгновение спустя над темным лесом раздался жуткий вой небесных псов — и наши лошади в ужасе понесли.

Д и к а я о х о т а н а ч а л а с ь…

Ну вот, собственно, и все, об остальном можно рассказать буквально в нескольких словах. К великому нашему огорчению, священник — а это его тяжело ранил оборотень — скончался в замке, так и не придя в сознание, хотя доктор Шварценберг и сделал все, что было в его силах. Тело отвезли в деревенскую церковь, и похороны назначили на следующий день. Все мы, особенно я и Ян, невольно чувствовали себя виновными в этой смерти — из двенадцати человек, отправившихся в ту ночь на великую битву с вурдалаками, погиб он один — и как случайно, нелепо погиб!..

Но, возможно, душе его на том свете будет отрадно узнать, что уже после восхода солнца в замок, довольный и гордый, заявился Примас, которого мы тщетно искали и звали по дороге домой, и приволок изгрызенный труп большого волка с куцым хвостом. Не говоря друг другу ни слова, мы с Яном оттащили оборотня за конюшни и, разведя огромный костер, бросили в огонь. Когда от зверя осталась одна зола, Ян собрал ее в мешок и, поднявшись на крепостную стену, развеял по ветру. Признаться, твердой уверенности в том, что волк этот — Карл, у меня лично поначалу не было. Однако, увидев просто-таки счастливое лицо Яна, когда он слезал со стены, и смеющийся оскал Примаса, я тоже вздохнул наконец с облегчением: ошибки, по-видимому, быть не могло.

Около полудня проснулся граф. Он был еще очень слаб, и потому мы с инспектором, не слишком утомляя его светлость невероятными подробностями событий минувшей ночи (кстати, граф абсолютно не помнил, что с ним произошло), сообщили лишь, что отныне все будет в порядке, никакой чертовщины в замке в ближайшие триста лет не предвидится, и он снова уснул, весьма довольный громогласным заявлением достопочтенного господина инспектора о том, что тот не имеет более ко мне никаких уголовных претензий и снимает с меня подозрение в убийстве дворецкого и осквернении тела покойного. (Да, чуть не забыл: труп старика так и не нашли, но я сказал Яну, что с этой стороны нам бояться нечего — кол ему в сердце я вогнал хотя и несколько любительски, но тем не менее достаточно профессионально.)

Итак, граф снова уснул — ядовитые испарения проклятой дьяволовой свечи не выветрились еще полностью из его организма — а мы отвезли на кладбище и предали земле тела двух погибших гайдуков.

Возвращаясь в замок, я вдруг обратил внимание на то, что деревня словно казалась вымершей, — на улице ни души, никто не выходит из домов, не выглядывает из окон. Я покосился на Яна, но он нахмурился — и я промолчал: достаточно мне собственных забот, чтобы интересоваться еще и самочувствием нескольких десятков членов семей оборотней.

К вечеру граф поднялся — доктор Шварценберг сделал все возможное и невозможное, дабы поставить беднягу на ноги. В "трапезной" состоялся полупраздничный-полускорбный ужин, во время которого мы открыли наконец графу в с ю страшную правду. Не знаю, поверил ли он услышанному до конца, однако то, что изрядную долю этой правды преподнес хозяину Волчьего замка инспектор, должно быть, все же склоняло его верить. И, между прочим, граф признался, что сама "атмосфера" замка стала, на его взгляд, как-то спокойнее и чище, несмотря даже на витавший все еще в этих стенах дух смерти и тлена…

А на следующий день, после тягостных похорон священника, я прощался с Волчьим замком. Граф заикнулся было на предмет "погостить еще", но, увидев мои глаза, осекся. Я тепло простился с гайдуками, садовником, кузнецом и двумя жителями деревни, участвовавшими в нашем крестовом походе. Граф, доктор, инспектор и Ян провожали меня до станции. Впереди извлеченной по такому торжественному случаю из самых глубинных недр конюшни роскошной старинной кареты бежал Примас. Я, словно мальчишка, радостно высовывался из окна, ловя ртом горячий летний воздух. В небе весело заливались жаворонки, в траве стрекотали кузнечики, и я был доволен и счастлив как новорожденный жеребенок, потому что жизнь снова была легка и прекрасна, а над редкими перистыми облаками вовсю сияло настоящее, жаркое, знойное солнце, а не омерзительно-ледяное Солнце Мертвых.

Начальник станции, сам не свой от такой оказанной его скромной персоне чести, не знал, куда посадить нас до прибытия поезда, хотя и скептически поглядывал на Яна, явно не понимая, что этот мужик делает в столь блестящей компании. Потом начальник лично торжественно выписал мне, как он заявил, самый лучший билет и, понизив голос, доверительно сообщил, что позапрошлой ночью, как раз когда была страшная гроза (но почему-то без дождя), по его участку пути, вне всякого графика, с жутким воем, похоже, пронесся какой-то удивительный экспресс, причем два разa, видимо, туда и обратно. К несчастью, сам он в ту ночь слегка прихворнул и потому выйти на службу не смог, но, судя по всему, это был секретный прогон нового локомотива, и для него величайшая честь, что первые испытания чудо-паровоза будущего были проведены как раз на его участке.

Мы горячо поздравили счастливого железнодорожника с таким выдающимся событием в его жизни, и тут подошел поезд, слава богу, обычный, самый обычный старенький поезд с гудком ненамного громче игрушечного свистка.

Пришла пора расставаться, и я обнялся с графом, пожал руку доктору и полицейскому. Мне столько хотелось сказать Яну, но по загадочному выражению его лица я понял, что он и так уже обо всем догадался.

— Прощайте, сударь, — улыбнулся Ян. — Если будете в наших краях, может, еще и встретимся.

— Конечно, встретимся! — горячо воскликнул я. — Обязательно встретимся! До свидания, и спасибо тебе за все.

А обнимая огромную кудлатую голову Примаса, я просто спиной чувствовал на себе укоризненный, недоумевающий и смятенный взгляд бедного начальника станции…

Ну вот и все, господа, — развел руками М. — Я вернулся домой, и на том мои романтические приключения закончились. — Он достал часы: — О! — и торопливо поднялся. — По-моему, вы не представляете, который теперь час. Извините за отнятое время, но мне пора.

Все присутствующие молчали как рыбы. Мало того, они смотрели на М. с таким ужасом, будто он только что поведал нам о своей недавней прогулке по лепрозорию.

— Послушайте… — Являясь хозяином дома, я в некоторой степени счел себя обязанным хоть как-то развеять гнетущую ауру недоверия, отчужденности и страха, едва ли не физически окутавшую нашего рассказчика. — Послушайте, а вы были с тех пор в Волчьем замке?

М. покачал головой:

— Нет. Получил два или три письма от графа, в том числе и приглашение на помолвку. Да-да, он, видимо, уже женился и, похоже, давно и думать забыл о старом "проклятии Волчьего замка".

— А вы не… — начал было я, но М. решительно шагнул к двери.

— Всего доброго, господа. Как ни жаль, но мне действительно пора. Еще раз прошу прощения, если рассказ не слишком пришелся вам по душе.

Я проследовал за М. в прихожую. Он торопливо оделся, молча пожал мне руку и уже было переступил порог, когда я остановил его неожиданным вопросом:

— Позвольте, но разве в этой истории расставлены все точки над "i"? Лично я насчитал шесть или семь нестыковок (либо же умолчаний), как мелких, незначительных, так и гораздо более существенных. Ну вот, к примеру, почему собаки графа за столько лет "не раскусили" Карла? И где они были, когда Эрцебет захватила замок и околдовала всех его обитателей?

М. улыбнулся:

— Собак она просто усыпила.

Я махнул рукой:

— Да ладно, это как раз мелочь, но ведь невольно возникают вопросы и посерьезнее. Нет, что ни говорите, а вашему рассказу обязательно нужен

ЭПИЛОГ

Он замер.

— Вы полагаете?

— А вы нет?

М. пожал плечами.

— Возможно, но так ли уж он необходим? Всегда ли стоит расставлять окончательные точки над "i", и всегда ли вопрос непременно подразумевает ответ? К тому же имейте в виду, что даже ваше сегодняшнее сиюминутное любопытство автоматически делает и вас соучастником вторжения в такие сферы… А впрочем, я обещаю подумать над вашими словами, честное слово, обещаю.

— Последний вопрос? — Я внимательно посмотрел на М.

Он кивнул:

— Да, конечно.

— Перед самым отъездом из замка вы были у пруда?

Его глаза сузились.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного. Меня просто интересует, видели ли вы там статую?

Он побледнел.

— Какую статую?!

— Ну, эту, нимфу, русалку или наяду…

М. резко повернулся и вышел, даже не захлопнув за собой дверь.

Примерно через неделю я получил от него коротенькое послание, в котором он писал:

"К сожалению, разговор наш остался неоконченным, а важные обстоятельства требуют моего присутствия в другом месте. Я дал дворецкому все необходимые указания, и если Вас интересует еще содержание нашей последней беседы, милости прошу в мой дом в любое удобное для Вас время.

В библиотеке, на письменном столе Вы найдете большой коричневый конверт. Возможно, содержимое его в какой-то степени удовлетворит Ваше, надеюсь, не праздное, любопытство.

Всего доброго. Ваш М."

И я пришел. Вечером я пришел в этот дом. Пожилой дворецкий открыл дверь, почтительно проводил меня в библиотеку и оставил там одного.

Коричневый конверт, как и указывалось в письме, лежал на столе, но я не спешил открывать его, решив сначала осмотреть книжные полки. Три четвертых всего собрания книг было посвящено религии, истории различных мистических учений и оккультизму, и я подумал, что, должно быть, М., увы, незаметно для окружающих и себя самого, несколько свихнулся на почве демонологии. Взгляд мой снова упал на конверт — так открывать или не стоит?

И тут в дверь постучали.

— Да, — сказал я, — войдите.

На пороге стоял дворецкий, но выглядел он сейчас далеко не так чинно и респектабельно, как всего лишь пять минут назад. По лицу его блуждала растерянная улыбка, и вообще вся фигура выражала крайнюю степень удивления и недоумения пополам со страхом. Двумя пальцами старик держал какой-то маленький темный предмет.

— Что случилось? — спросил я, но он ошалело смотрел то на свою руку, то на меня и, казалось, не мог вымолвить ни слова.

— Что произошло? — уже с тревогой повторил я. — На вас просто лица нет.

— В-вот… — наконец проговорил он и, сделав несколько нетвердых шагов, протянул мне предмет, который держал в руке. Машинально я протянул свою руку — и вздрогнул: на ладонь мягко упало черное металлическое кольцо с большим темно-зеленым камнем. Кольцо было холодно как лед.

Я тоже оторопел:

— Господи!.. — Что это: шутка, мистификация, розыгрыш? Я посмотрел на дворецкого: — Откуда оно у вас?:

Глаза его бегали как мыши.

— П-посыльный принес…

— Какой посыльный?

Он слабо махнул рукой в сторону окна, и уже через мгновение я распахнул его настежь. Что за черт, на улице никого… Хотя…

Руки мои задрожали…

Из-за угла дома, со стороны парадного входа показалась тщедушная фигурка. Маленький худой подросток ковылял по мостовой, с шарканьем загребая искривленной ногой по пыльным камням.

Проходя под окнами библиотеки, он вдруг остановился и, подняв на меня безобразное, заросшее густой шерстью лицо, громко и весело рассмеялся.

На деревья медленно наползала Луна…

Оглавление

Кургузов Юрий . Луна — Солнце мертвых

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте