«Прикосновение смерти»

Элмор Леонард Прикосновение смерти

Посвящается Джону Карлсону

1

«Мне это ваше ток-шоу претит», — сказал сын Фрэнка Синатры, поднимаясь с кресла, на которое обычно усаживают приглашенных гостей, и направляясь к выходу из студии.

Говард Харт, телеведущий, ухмыльнулся ему вслед, обнажив частокол искусственных зубов.

— Фрэнк Синатра-младший, он ушел или остался? А Говард Харт, что он делает? — спросила Вирджиния.

Элвин швырнул пустую бутылку из-под виски марки «Эрли таймс» в шестнадцатидюймовый экран телевизора, и тот разлетелся вдребезги.

Вот так! Шел бы куда подальше сынок этого Синатры, гребущего лопатой деньги за свое горлодерство, да и прощелыга Харт туда же…

Элвин вошел в раж.

На полочке над диваном красовались тарелки с изображениями президентов США. Выполненные в цвете портреты Эйзенхауэра, Кеннеди, Линдона Джонсона, его жены — леди Берд, этой божьей коровки, Ричарда Никсона и Джералда Форда полетели в сторону пианино. Элвин старался попасть в фотографию своей жены Вирджинии. Обрамленная в серебряную рамку фотография, на которой она была запечатлена сидящей за органом марки «Майти Хаммонд», стояла на крышке пианино.

Элвин метнул тарелки шесть раз и шесть раз промазал, но зато разбил их все, вместе с президентами, о стену за пианино.

Бутылка из-под виски была еще цела, и он сбил фотографию Вирджинии этой бутылкой, затем подобрал ее и метнул бутылку вращательным движением, словно томагавк, в большое венецианское окно — разноцветные осколки стекла посыпались на пол с оглушительным звоном.

— Элвин, опомнись! Что ты делаешь? — воскликнула Вирджиния.

Заткнулась бы лучше, обрыдлая баба!

Не говоря ни слова, он схватил Вирджинию в охапку и потащил на кухню. Она молотила его кулаками, царапалась, стараясь вырваться, и он размахнулся правой рукой, намереваясь ударить ее по голове, но промахнулся. Она стала жутко вопить. И тогда он нанес ей точный удар — прямо в лицо, вмазав ей в длинный, обтянутый лоснящейся кожей нос, который она вечно сует куда не надо.

Он ударил ее с такой силой, что расшиб себе руку — ему пришлось пойти на кухню и подставить ладонь под холодную воду.

Когда приехал Билл Хилл, Элвин впустил его в дом и пошел на кухню, бросив на ходу:

— Это она позвала тебя, да? И когда только успела!

Элвин не нуждался в ответе. Дотянувшись до верхней полки кухонного шкафа, он вытащил из-за банок с консервированным зеленым горошком и дробленой кукурузой бутылку кентуккийского виски-бурбона «Джим Бим».

Билл Хилл был одет в свой лучший светло-синий летний костюм и спортивную бордовую рубашку с распахнутым воротом. На груди виднелась массивная золотая цепь с медальоном, на котором была выгравирована надпись: «Слава Тебе, Господи!»

Его темные волнистые волосы, взбитые надо лбом, были обильно покрыты лаком — у него было назначено свидание, и он уже уходил, когда позвонила Вирджиния.

Она лежала на диване и, всхлипывая, прижимала к лицу маленькую шелковую подушку. Билл склонился над ней.

— Ну-ка, дай я посмотрю! — сказал он и осторожно отнял подушку от ее лица.

Темные впадины ее глаз были мокры, лицо покрыто красными пятнами. Уже стал проявляться возле носа синяк, но крови не было.

— Он тебя ударил кулаком?

Вирджиния кивнула, пытаясь снова прижать прохладный шелк подушки к воспаленной коже лица. Билл Хилл потянул за подушку, намереваясь задать ей пару вопросов.

— У него что, запой? Давно запил?

— Вчера пил целый день, сегодня тоже. — Вирджиния старалась говорить не двигая ртом. — Я позвонила в реабилитационный центр «Анонимные алкоголики» примерно час назад, но никто не приехал. Поэтому я позвонила тебе.

— Пойду принесу мокрую салфетку, ладно? Все будет хорошо, Джинни. Я с ним поговорю.

— Он никогда не был в таком жутком состоянии.

— Насколько я понимаю, у него срыв.

В доме было душно. Спертый воздух был пропитан затхлым запахом сигаретного дыма, несмотря на то что в гостиной работал потолочный вентилятор, тарахтевший, как аэроплан, на весь дом.

Элвин, привалившись к раковине, пытался откупорить бутылку виски «Джим Бим» здоровенным кухонным ножом. На его несвежей рубашке проступали пятна пота. Грязные сальные волосы свисали патлами по обе стороны от пробора. Волосы у него всегда были прямые, как солома, независимо от того, насколько он был пьян.

— Вид у тебя еще тот! Догадываешься, думаю, — сказал Билл Хилл.

— Тебе чего, поговорить не с кем? — огрызнулся Элвин. — Своей суженой-ряженой я заткнул рот, теперь ты нарываешься? Почему бы тебе не убраться отсюда подобру-поздорову? Я тебя не звал, понял? — Он сорвал наконец пробку, налил полстакана виски, плеснув туда немного газировки «Севен-ап» из бутылки на столе. В раковине было полно грязной посуды и пустых пакетов из-под молока. — Может, хочешь выпить, так доставь себе удовольствие, — добавил он.

— Я хочу знать, что с тобой происходит, — сказал Билл Хилл. — Почему ты поднял руку на Джинни? Ты понимаешь, что ты сделал?

— Понимаю, что заткнул ей проклятый рот. Я предупреждал ее… Говорил ей, ради Христа, помолчи, немного побудем в тишине. Но она гнула свое. — Элвин повысил голос и, передразнивая ее, произнес: — «Что ты делаешь? Снова пьешь? Присосался к бутылке с виски!» Я ответил, что у меня уже не хватает нервов, чтобы сдерживать себя.

— Хватило ненадолго, — усмехнулся Билл Хилл. — Думаю, ты отдавал себе отчет в том, что делаешь, не так ли?

— Я всего лишь заставил ее заткнуться. Язык у нее как помело… Все ля-ля-ля да ля-ля-ля. Рот у нее никогда не закрывается. Она меня достала.

— Ты сам отвезешь ее в больницу или мне это сделать?

— Какая больница, чего ты несешь? С ней все в порядке. Я слегка ее приложил.

— А если у нее сотрясение мозга, что тогда? Пойди и посмотри на свою жену, которую ты ударил в лицо кулаком. Храбрец выискался! Бесстрашный ты человек, Элвин, скажу я тебе.

— Оставь свои комментарии при себе, а то без зубов останешься! Я тебя предупреждаю… Понял?

— Понял, Элвин. Я понятливый, — вздохнул Билл Хилл. — Однако можешь ты объяснить, что случилось? Возможно, я наивняк или что-то в этом роде, но я не возьму в толк, почему ты поднял руку на свою жену и учинил погром в гостиной?

— Почему? — усмехнулся Элвин. — Да потому, что эта надоедливая баба следит за мной, преследует меня…

— Минутку, — прервал его Билл Хилл. — Ты сам как бы следишь за собой, сам ловишь себя на том, что делаешь что-то не то… Это называется угрызением совести. Когда ты прячешь эти бутылки, ты прячешь их от самого себя.

— Чушь собачья! Думаешь, она не в состоянии их найти? У нее чутье как у собаки…

— Ты прекрасно понимаешь, что́ я имею в виду. Ты стараешься не пить какое-то время, встречаешься с людьми и выглядишь вполне прилично, не так ли? Потом срываешься — и пошло-поехало… Разбил всмятку автомобиль, газанув в стену гаража, противоположную от ворот, задираешься, распускаешь руки… Что в этом хорошего? Теперь ты ударил свою бедную, беззащитную жену…

— Бедную, беззащитную зануду…

— Послушай меня, хорошо? Ты можешь послушать меня хоть минуту?

— Бедный, беззащитный рот не закрывается целыми днями…

— Элвин, в чем дело? Ты прешь на рожон, норовишь дать выход своему раздражению и в результате оказываешься за решеткой или в реабилитационном центре. Тебе нравится такая жизнь?

— У меня появилась отличная идея, — оскалился Элвин.

— В самом деле?

Билл Хилл взглянул на Элвина. Этот широкоплечий буян был на несколько дюймов выше его. У него были огромные натруженные руки, напоминавшие корни дерева, — руки рабочего человека.

— И что это за идея? Расскажи мне о ней.

— Убирайся отсюда подобру-поздорову, а не то я вышибу тебя вместе с дверью.

— Думаю, сможешь, — кивнул Билл Хилл. — Но лучше будет, если мы приведем в порядок Джинни. Что ты скажешь на это?

Он взял чистое кухонное полотенце, намочил его в холодной воде, отжал и сложил вчетверо, а Элвин снова стал рассказывать ему о том, что его дражайшая супруга не закрывает свой рот с самого утра, когда он встает, и до самого вечера, когда он пробирается в комнату и ложится спать, матерясь про себя в темноте. Она не смолкает целый день, когда он пытается сделать какую-то работу по дому или хотя бы поискать в местных газетах объявления о найме рабочей силы. Но разве он, строительный рабочий высокой квалификации, найдет что-либо, если в профсоюзе одни черномазые, а на стройках ниггеров навалом. Он и пьет, потому как жизнь не в радость!

Элвин уронил стакан на пол и стал наливать себе другой.

Вирджиния выглядела измученной и страдающей — несчастная побитая жена уволенного строительного рабочего. Билл Хилл помог ей поудобнее устроиться на диване, подложив под голову подушки. Она бормотала что-то, когда он вытирал ей лицо.

— Что? — переспросил он, а потом понял, что она просто издает горестные всхлипы.

Он вышел на кухню сполоснуть полотенце и сказал Элвину, почему бы ему, вместо того чтобы торчать столбом с идиотским выражением лица, не навести на кухне порядок.

Это было большой ошибкой.

— Лады, — сказал Элвин, — я наведу порядок. — И он начал одну за другой хватать тарелки из раковины и бросать их на пол. — Ну как, нормально? Такой порядок годится?

Билл Хилл вернулся в гостиную и приложил холодное влажное полотенце к глазам Вирджинии, слушая, как Элвин бросает тарелки и те с дребезгом разбиваются об пол. У Билла Хилла было назначено свидание — он собирался на дискотеку. Черт возьми, думал он, он мог бы всего этого не делать, и его пассия не сходила бы с ума, сидя дома в ожидании, при полном параде.

Молодой человек в джинсах, полосатой футболке и кроссовках отодвинул москитку — алюминиевую сетчатую дверь — и вошел в дом. Сунув руки в карманы джинсов, он произнес:

— Здесь живут Уоррелы? — Затем слегка усмехнулся, увидев Элвина, бьющего на кухне посуду. — Похоже, я кое-кого узнаю, — сказал он. Взглянув на Билла Хилла, затем на Вирджинию, лежавшую на диване, спросил: — Что случилось?

— Вы знакомый Уоррелов? — насторожился Билл Хилл. Он не знал, кто этот молодой человек. Возможно, этот незнакомец наблюдал подобные сцены ранее и именно поэтому не выглядел удивленным и не проявлял никаких признаков беспокойства.

— Я познакомился с Элвином в реабилитационном центре. Час назад мне позвонили и попросили заглянуть к Уоррелам и, если удастся, побеседовать с ними. Я — Ювеналий. — Молодой человек снова взглянул на Вирджинию. Нахмурившись, спросил: — С ней все в порядке?

— Ах, так вы из реабилитационного центра! — воскликнул Билл Хилл. Помолчав, добавил: — Вы тот, кто нам нужен.

А ведь этот Ювеналий совсем не похож на человека, который в любую минуту готов примчаться к тому, кто сорвался, ушел в запой, и решить, как можно ему помочь. Он скорее смахивает на студента, собравшегося на пикник, размышлял Билл Хилл. Нет, немного постарше. Но все равно этот худощавый, хлипкий какой-то, коротко стриженный шатен выглядит благовоспитанным юнцом, которого матери юных девиц любят приглашать в гости, и внушает доверие.

— Вы сказали, вас зовут Ювеналий?

— Совершенно верно. — Он повысил голос: — Элвин, что вы делаете?

— Он бьет тарелки, — ответил Билл Хилл.

Почему Ювеналий улыбается? Нет, не улыбается, но выглядит так, будто улыбается. Да и вообще, у него настолько безмятежное выражение лица, будто ничто на свете его не волнует. Он совсем не похож на алкоголика. Трудно представить, что этот юнец пьет. Впрочем, можно биться об заклад, что ему около тридцати, пришел к выводу Билл Хилл.

Элвин орал теперь во все горло, грозясь навести порядок на гребаной кухне. Ювеналий пошел на кухню. Билл Хилл прислушался, но Элвин неожиданно замолк, и наступила тишина. Ювеналий что-то говорил Элвину, но Билл Хилл не слышал его слов. Билл Хилл заглянул на кухню. Молодой человек говорил не вынимая из карманов рук, а Элвин слушал его, кивая.

— Боже всемогущий! — произнес Билл Хилл.

Похоже, этот юноша знает, что делает. Билл Хилл увидел, что Элвин достает швабру и совок для мусора из стенного шкафа. Ювеналий взял бутылку с виски. Правильно! Сейчас он выльет содержимое бутылки в раковину, тогда Элвин наверняка впадет в неистовство. Боже милостивый, помоги!

Однако Ювеналий отхлебнул из бутылки и снова поставил ее на желтый кафель кухонной стойки. Ничего себе! И это член реабилитационного центра «Анонимные алкоголики»? Ювеналий подошел к Биллу Хиллу и, глядя мимо него, в гостиную, спросил:

— С ней все в порядке?

— Думаю, да. Он сильно ударил ее, но, полагаю, нос не сломал и зубы не выбил.

Элвин стоял опершись на швабру и смотрел на Билла Хилла.

— Все сделал, как ты велел, — кивнул он Биллу Хиллу. — Будешь стоять столбом или пойдешь поможешь мне?

— Помогу, — сказал Билл Хилл, проходя мимо Ювеналия.

— Что с ней? — спросил у него Ювеналий, пристально глядя на Вирджинию, лежавшую на диване с влажным полотенцем на лице.

— Он нанес ей удар по лицу, — ответил Билл Хилл. — Проявился огромный кровоподтек, поэтому я счел нужным положить холодное полотенце.

— Я хочу знать, что еще у нее не так? Есть что-то еще, не правда ли?

— Ну да, конечно! — кивнул Билл Хилл. — Она слепая.

— С рождения?

— С тех пор, как я знаю ее. — Билл Хилл понизил голос. — Джинни получила травму головы в автомобильной катастрофе пятнадцать лет тому назад. Да, в шестьдесят втором году. В результате она ослепла.

Ювеналий направился к дивану. Билл Хилл видел, как он склонился над Вирджинией, не вынимая рук из карманов. Затем сел на край дивана, вынул руки из карманов и повернулся спиной к кухне. Билл Хилл видел, как он убрал полотенце с лица Вирджинии.

— Знаешь, почему я бью посуду? — обратился Элвин к Биллу Хиллу. — Мать Вирджинии подарила нам этот сервиз, когда мы поженились… Двадцать один год тому назад… И я все это время ненавижу эти гребаные тарелки с бутончиками. Но я никогда ничего не говорил. Правда, однажды не выдержал и сказал, что эти долбаные бутончики годятся для кукольного сервиза, а Вирджиния разнюнилась. Вот ведь зануда! Могу я хоть что-то не любить? Она стала голосить, будто я оскорбил ее.

— Можно подумать, что ты собирался купить новый сервиз! Нет ведь, не купил… У тебя что, денег невпроворот?

— А вот Ювеналий сказал, что он меня не осуждает, не винит, стало быть… Вот так! Понял?

Билл Хилл хотел спросить у Элвина, является ли Ювеналий членом реабилитационного центра «Анонимные алкоголики». Если да, то как он мог глотнуть виски? Но тут Вирджиния подала голос.

— Элвин, — позвала она. — Элвин, ради бога, подойди ко мне.

Оба они поспешили в гостиную. Элвин по-прежнему держал швабру в руках.

Вирджиния сидела с полотенцем на коленях и поворачивала голову так, словно у нее не гнулась шея. Сначала в сторону пианино, а потом, более медленно, в сторону кухонной двери. Она выглядела совсем по-другому.

— Боже мой, неужели я поранил ее? — воскликнул Элвин.

— Нет, нет. Я уверен, что нет, — пробормотал Билл Хилл, задержав дыхание.

Он был удивлен гораздо больше, чем Элвин, потому что сам вытирал ей лицо и отчетливо видел синяк. Но теперь на лице была кровь. На лбу и на щеках…

— Джинни, с тобой все в порядке? — спросил Билл Хилл, озираясь.

А куда подевался Ювеналий? В гостиной его не было. Может, он в ванной? Или вообще ушел? Но это было бы странно — явиться сюда по вызову, а затем уйти не попрощавшись.

— Вирджиния, мне надо кое-что тебе сказать, — произнес вполголоса Элвин.

— Скажи, — откликнулась она.

— Немного позже, не сейчас.

Билл Хилл неотрывно смотрел на нее. Что это с ней? Опухшая от слез, да теперь еще и окровавленная, она, казалось, вот-вот зарыдает. Но она отнюдь не выглядела несчастной. Она смотрела на них, и глаза у нее были живые.

— Элвин, почему у тебя в руках швабра? — спросила Вирджиния и улыбнулась в ожидании ответа.

Билл Хилл не сводил с нее глаз.

— Господи Иисусе Христе! — воскликнул Элвин. — Откуда ты знаешь, что я со шваброй?

— Вижу, — сказала Вирджиния. — Я вижу вас обоих…

2

Билл Хилл вошел в вестибюль реабилитационного центра. Его внимание сразу же привлек стенд с объявлением. На листе ватмана крупными буквами было написано следующее:

Международная общественная организация «Анонимные алкоголики» («АА») объединяет желающих излечиться от алкоголизма.

Человек считается членом «АА», если сам считает себя таковым. У него нет никаких обязательств. Членство основывается на признании «двенадцати шагов», с помощью которых «АА» старается помочь своим членам излечиться. Они сводятся к следующим основополагающим принципам:

«Мы признаем свое бессилие и знаем, что сами не сможем излечиться».

«Мы обсуждаем свое положение с другими».

«Мы стараемся загладить свою вину перед людьми, которым мы причинили зло».

«Мы обращаемся с молитвой о помощи к Высшей Силе, как каждый из нас ее понимает».

«Мы стараемся помогать другим алкоголикам, не щадя сил и не думая о вознаграждении»…

За сведениями о поступивших на лечение обращайтесь к отцу Квинну.

«Обитель милосердия», Детройтское отделение «АА»

Билл Хилл не спеша подошел к регистрационной стойке, за которой дежурили молодой человек в футболке и симпатичная чернокожая девушка.

— А здесь ли Ювеналий? — спросил Билл Хилл у девушки.

— Ювеналий? — переспросила она, вскинув брови.

— Не думаю, что он здесь, — вмешался парень в футболке, кинув взгляд на график, висящий возле коммутатора. — Нет, сегодня Юви нет.

— А какая у него фамилия? — поинтересовался Билл Хилл. — Я запамятовал.

— Я не знаю, никогда не слышала его фамилию, — ответила девушка.

— Вы член нашей организации? — спросил парень.

— Нет. Я познакомился с Ювеналием у Элвина Уоррела, который находился у вас на излечении.

Молодой человек кивнул, но промолчал. Билл Хилл облокотился на стойку. Эти двое дежурных производили впечатление отзывчивых и дружелюбных, но для них он был чужим. Быть «своим» здесь означало быть алкоголиком.

Он обратился к ним с просьбой пригласить для беседы отца Квинна. Все дело в том, пояснил он, что его знакомый Элвин Уоррел проходил здесь курс лечения, но снова запил.

Молодой человек обратился к кому-то по коммутатору с поручением разыскать отца Квинна и попросить его спуститься в приемную для посетителей.

Билл Хилл вошел в приемную для посетителей, подошел к окну. На противоположной стороне улицы возвышалась пивоварня — сооружение из красного кирпича, с огромным фирменным слоганом, освещаемым по вечерам красной подсветкой — чтобы видели все алкоголики! — который гласил: «Наше пиво мгновенно утоляет жажду». Билл Хилл покачал головой.

В приемной было душно и жарко — кондиционеры отсутствовали. Билл Хилл был в полосатой спортивной рубашке, кремово-желтых брюках и белых мокасинах. Хорошо, что не надел костюм, подумал он.

Отец Квинн появился в зелено-белом тренировочном костюме и кроссовках.

Кивнув в сторону пивоварни, Билл Хилл спросил с улыбкой, чем является для пациентов слоган пивоварни — искушением или предостережением. Хотелось завязать легкий и непринужденный разговор.

— Алкоголики, находящиеся здесь на излечении, знают, что у них есть возможность умереть, либо закончить жизнь в психушке, либо бросить пить. Они должны сделать выбор, — отчеканил отец Квинн.

Лишенной всякой натянутости беседы не получилось.

— Думаю, единственная проблема, которая заботит Элвина, — это сделать выбор между виски марки «Эрли таймс» и «Джим Бим», — парировал Билл Хилл.

Отец Квинн отвернул рукав и посмотрел на часы.

— Беда Элвина в том, что он знает о своей алкогольной зависимости, но еще не ударился с силой о самое дно, чтобы почувствовать это в полной мере, — отбил пас отец Квинн.

— Но зато он наносит достаточно сильные удары окружающим у себя дома, — навесил Билл Хилл. Поняв, что его не собираются пригласить присесть, он опустился в кресло. — Вы знаете Вирджинию, отец Квинн?

Отец Квинн продолжал стоять, в своем зелено-белом тренировочном костюме, и теперь смотрел на него сверху вниз.

Забавно! Священник, похоже, спортсмен… Возможно, он жалкий гомик, однако наверняка весьма информированный, со своими свисающими на уши седеющими волосами и проницательным взглядом человека, который с ходу сечет, когда ты под парами гонишь пургу.

— Конечно! Вирджиния сюда наведывалась… — сказал отец Квинн, вскинув подбородок.

Билл Хилл мгновенно увидел на нем шрам. Ха! А ведь отец Квинн хоккеист… Однажды ему вмазали шайбой, а «Крылатые отцы» — неслабая команда.

Подумать, какая встреча! Отец Квинн — частый гость на спортивном телеканале.

— Она, кажется, играла на органе в вашей церкви? — добавил Квинн.

Видали? Этот отец Квинн весьма осведомлен.

— Да, — кивнул Билл Хилл. — Это было много лет назад.

— Вы священнослужитель, не так ли?

— Я занимаюсь продажей транспортных средств для отдыха и развлечений. Но когда-то у меня была единоверческая церковь. На самом деле она представляла собой сооружение под открытым небом, своего рода амфитеатр, способный вместить полторы тысячи человек. У нас была часовня, сувенирная лавка, но толпы людей привлекало самое высокое в мире, освещенное прожекторами распятие, ста семнадцати футов в высоту, с голубой неоновой надписью «Господи, помилуй!» на самом верху, которую вечером и ночью было видно отовсюду.

— Эта церковь находилась где-то здесь?

— Нет, в предместье Долтона, штат Джорджия. Я переместил все это зрелище сюда и обанкротился. Но это отдельная история.

— Потрясающе, — покачал головой Квинн.

— Вирджиния была у нас органисткой, впрочем, вы знаете об этом. — Билл Хилл помолчал. — Вы, должно быть, знаете и о том, что к ней вернулось зрение.

— Я понял, вы были там, когда это случилось.

— И еще был парень из центра по имени Ювеналий. Вирджиния считает, что он сотворил с ней чудо.

— Какое такое чудо? Что за чудо? Великое множество приятных, удивительных вещей случается повсюду и постоянно.

— Он исцелил ее, если угодно. Вернул ей зрение, наложив на нее руки.

— Наложив на нее руки? — вскинул брови Квинн.

— Именно, если вы допускаете употребление этой фигуры речи. В нашей единоверческой церкви наложение рук практиковал преподобный Бобби Форши, считавшийся целителем. Но у него это не всегда получалось. А с Вирджинией Уоррел произошло нечто невероятное, но очевидное. У нее было чистое лицо перед тем, как это случилось. А после того, как Ювеналий коснулся его, на нем появилась кровь… Вокруг глаз, на лбу… Что вы скажете об этом?

— Возможно, у нее пошла кровь из носа. Она дотронулась до лица и размазала кровь, — произнес торопливо Квинн, снова кинув взгляд на свои наручные часы.

— У Вирджинии не было носового кровотечения. Она утверждает, что у нее вообще не было никаких порезов, повреждений, ран…

— Возможно, у нее лопнул кровеносный сосудик в глазном яблоке. Но я не офтальмолог и этой темой не владею, — произнес с расстановкой отец Квинн. — Вы хотели поговорить со мной об Элвине, не так ли?

— Не только о нем, но и о Ювеналии, — ответил Билл Хилл. — Скажите, вы обсуждали с ним то, что случилось с Вирджинией?

— Давайте поговорим об этом в другой раз. Сейчас, к сожалению, у меня нет времени. У нас по распорядку дня волейбольный матч, и я уже опаздываю на встречу.

— Может быть, мне удастся поговорить с Ювеналием… Я бы хотел с ним побеседовать.

— Пожалуйста, в любое время…

— Вирджиния — моя хорошая знакомая. Была незрячей пятнадцать лет и вдруг прозрела. Ювеналий был там всего несколько минут. Я видел, как он присел на диван рядом с ней. — Билл Хилл помолчал. — А потом он внезапно ушел. Возможно, став свидетелем ее прозрения, он испугался? Как вы думаете?

— Вы сами спросите его об этом, а мне пора. Думаю, он будет рад побеседовать с вами.

— Мне сказали, что его сегодня нет.

— Приходите в любое время. И если у вас есть ненужная одежда, захватите с собой. Вы выглядите как заправский щеголь, — сказал отец Квинн и ушел.

— Ничего себе заявочка! — с усмешкой произнес Билл Хилл. — Заправский щеголь… Надо же!

Он появился в центре на следующий день с парой спортивных трикотажных костюмов и полудюжиной рубашек к ним, почти неношеных. Ему обрадовались, словно старому знакомому. Сообщили, что отец Квинн, к сожалению, уехал в Торонто, а Юви в приемном отделении с одним из новоприбывших, которому прерывают запой. Билл Хилл ждал больше часа. Когда детоксикация была окончена, выяснилось, что Юви куда-то ушел, и никто не мог сказать, где он.

Когда Билл Хилл наведался в центр в третий раз, отец Квинн вернулся из Торонто, но отлучился на целый день, и его ожидали только к вечеру. Юви был в центре, его пытались найти, но опять не смогли. Странно! Здание центра не такое уж и большое! Четыре этажа, гимнастический зал и бассейн…

Четвертое посещение центра также оказалось безрезультатным. Отец Квинн готовился к заседанию опекунского совета, Юви уехал по вызову, и никто не мог сказать, когда именно он вернется.

— Вы знаете, что это такое, когда люди, проявляющие милосердие, избегают вас? — обратился Билл Хилл к симпатичной темнокожей девушке.

— Расскажите, что вас волнует, — отозвалась та.

— Не понимаю, в чем дело. Здесь все такие приветливые и отзывчивые, но я, похоже, пришелся не ко двору. Думаю, мне не удастся побеседовать с Ювеналием.

— Ничего не поделаешь, стечение обстоятельств. Я бы с удовольствием дала вам телефон Юви, но, понимаете, анонимность — это непременное условие деятельности нашей организации, ведь она и называется «Анонимные алкоголики».

— Вы хорошо его знаете?

— Я вам ничего не скажу, — покачала головой негритянка, — поэтому не спрашивайте меня.

Но почему? Зачем вся эта тайна? Почему Ювеналий избегает его?

— Позвольте задать вам прямой вопрос, — сказал он погодя. — Как сюда попадают алкоголики?

— Следует записаться в список очередников.

— Список очередников? А если я, к примеру, в очень плохом состоянии?

— Все алкоголики в плохом состоянии, но мы записываем сто тридцать семь человек в день.

— А женщин вы принимаете?

— Алкоголичек, хотите сказать? Разумеется. Алкоголизм по половому признаку не различается…

— И как долго приходится ждать?

— Три или четыре недели. Исключение делаем для тех, кто обращается к нам в крайне отчаянном состоянии, — вздохнула негритянка. — Мы не отказываем бедолагам в приеме.

— Остается надеяться, что не отказываете. — Билл Хилл не удержался от сарказма.

Что ж, пора уходить! Устал он здесь слоняться в ожидании. А дальше что? Дальше будет видно, но прежде надо выпить.

Он тормознул возле бара «Афины» в Гриктауне, греческом квартале Детройта, и позвонил Линн Фолкнер. Гудок прозвучал семь раз. Когда она сняла трубку, Билл Хилл сказал:

— Знаешь, впервые я не напоролся на автоответчик. Ты, думаю, не представляешь, что это такое — разговаривать с тем, кого нет рядом с тобой?

— Ага, не представляю, — съязвила Линн. — Между прочим, я сейчас в ванной и не могу с тобой разговаривать.

— Ты в ванну взяла с собой телефонный аппарат?

— Послушай, можешь мне перезвонить? Боюсь, меня ударит током.

— Давай поужинаем где-нибудь. Одевайся, я заеду за тобой.

— Я без сил. Я только что расплевалась с Арти и с кучей всяких говнюков из Лос-Анджелеса, короче, я не собираюсь выходить из дому, кто бы меня ни позвал.

— Расслабляться в одиночестве не годится. Пригласи кого-нибудь…

— Некого. Среди тех парней, с кем у меня деловые отношения, ни одного заслуживающего моего внимания. Ведут себя так, будто они из Нью-Йорка, а я из провинции.

— А что за парни?

— Ладно, приезжай и привези шампанского «Асти Спуманте». Холодного, договорились?

— А то! — хохотнул Билл Хилл. — Я сообщу тебе нечто такое, что может изменить всю твою жизнь.

Билл Хилл думал, что он пошутил.

3

Линн Мэри Фолкнер покинула единоверческую церковь в 1968 году, за несколько месяцев до того, как Билл Хилл перевез стосемнадцатифутовое распятие из штата Джорджия в штат Мичиган. Линн не испытывала восторга от того, что придется жить на севере. Слишком холодно для девушки из Майами, говорила она.

Причина, по которой она оставила единоверческую церковь в девятнадцать лет, на пике своей многообещающей карьеры, не отличалась оригинальностью. Она просто вышла замуж за Дугласа Уайли, завзятого участника состязаний, входящих в основную программу родео, в ходе которой ковбой должен в течение определенного времени удержаться верхом на дикой или полудикой лошади. Это круто, это не каждому по плечу! Если принять во внимание, что при этом используется специальное легкое седло, за которое наездник держится одной рукой, свободной же рукой пользоваться он не имеет права. Дуглас был призером Лонгхорнского чемпионата мира по родео. Забавно, что, когда наконец она развелась с Дугласом в прошлом году — 1976 год она будет помнить всегда, — родео проходило в Мичигане, в городе Понтиаке, на крытом стадионе «Серебряный купол» под серебристым шатром.

Дуглас Уайли непременно вызывал восторженный прием у зрителей. Особенно в так называемом «связывании бычка». Сидя верхом на лошади, он, как никто другой, умел красиво заарканить бычка с помощью лассо, эффектно спешиться, с легкостью свалить бычка и связать ему вместе три ноги.

Но он не учел, что супружеская жизнь — это не родео, хотя, между прочим, одним из видов спортивных состязаний ковбоев являются гонки на походных кухнях, дойка дикой коровы, к примеру…

Как-то раз, ввалившись в передвижной дом-прицеп где-то после двух и не обнаружив ни хлеба, ни тарелок на столе, он гаркнул:

— А где мой обед? Ты что, разве не знаешь, что у меня сегодня соревнования?

Ему следовало бы сначала кинуть ласковый взгляд на свою крошку, взять полтоном ниже, а не стучать кулаком по столу. Вместо этого он набычился, прищурился, дохнул на нее перегаром и нахамил, что и послужило поводом для разрыва отношений.

— На этом покончим, друг мой любезный! Ты забираешь трейлер, а я — автомобиль. Давай таким образом разделим наше совместно нажитое имущество, если не хочешь слушания дела в окружном суде Окленда. Я могу рассказать судье, каким первоклассным козлом ты был восемь лет из восьми с половиной.

У Линн уже был свой адвокат и перспектива работы в сфере музыкального бизнеса, поэтому она решила ограничиться разводом по обоюдному согласию в Мичигане. А раз она уже приняла решение, у нее не было никаких оснований изменять его или испытывать чувство вины. Ситуация была совершенно ясной.

Дуглас был пьяницей и полным обалдуем, не представлявшим никакой ценности для Линн, хотя поклонницы вились вокруг него табунами. Никому из девиц, похоже, и в голову не приходило, что за имиджем лихого ковбоя в ковбойском прикиде скрывается полупьяный осел без царя в голове, постоянно разводящий турусы на колесах, но палец о палец не ударивший, чтобы добиться в своей жизни чего-то лучшего. Пусть катится на все четыре стороны, пришла к выводу Линн, и посмотрим, кому он будет нужен.

Множество досадных мелочей разрушило их так называемый брак, и почти все они относились к незрелости Дугласа. Пока муженек постоянно вертелся перед зеркалом, она набиралась ума-разума.

Линн все время читала. Прошлогодние выпуски «Нэшнл джиографик», ежемесячного иллюстрированного научно-популярного журнала, расширяли ее кругозор. Книги о том, как обрести друзей, как выработать уверенность в себе, как перестать беспокоиться и начать спокойно жить, заставили многое переосмыслить.

Писательница, поэтесса, критик, юморист Дороти Паркер, знаменитая своими сатирическими стихами и парадоксальными афоризмами, помогла ей обнаружить, что она имеет право на более содержательную жизнь. Ну а популярный иллюстрированный музыкальный еженедельник, основанный в 1967 году и первоначально посвященный исключительно рок-музыке, приобщил ее к этому виду искусства. Она с удивлением узнала, что этот журнал назван по имени английской рок-группы «Роллинг стоунз» и хита Боба Дилана «Сродни катящемуся камню». А «Даблью-даблью-джей», коммерческая теле- и радиостанция города Детройта и его пригородов в диапазоне FM, стала ее гидом в области музыкальной культуры.

Она стала часто бывать в обществе, где обратила на себя внимание лиц, заинтересованных в рекламе музыкальных новинок на рынке шоу-бизнеса. И однажды менеджер стадиона «Серебряный купол» в Понтиаке, замечательный парень, пригласил ее на работу в отдел по связям с общественностью в журнале «Америкэн рок-н-ролл», редакция которого находилась в Бирмингеме — модном пригороде Детройта. Народ в редакции разгуливал в подрезанных выше колен и обтрепанных джинсах, в майках и топах, что было для нее невиданно и неслыханно, хотя погружение в водоворот рок-н-ролла пришлось ей по нраву.

Линн продавала записи компании «Детройт рекордс», и спустя какое-то время эта компания предложила ей работу промоутера грамзаписей, гарантировав семнадцать с половиной тысяч долларов в год плюс автомобиль и оплату представительских расходов. Она заглянула к своему старому приятелю и бывшему боссу Биллу Хиллу и рассказала ему об этом, горделиво добавив: «Не так уж плохо для дирижера хора единоверческой церкви, которая не знает ни строчки из сборника церковных гимнов. Здорово, да?» Билл Хилл ответил: «Замечательно, малышка. Ты достигла моего уровня, хотя я уже в том возрасте, что гожусь тебе в дяди».

Это было девять месяцев назад, когда Линн Уайли впервые вышла на работу в студию грамзаписи в Детройте, покинув Лос-Анджелес и снова взяв свою девичью фамилию. Линн Фолкнер, без второго имени Мэри…

Семнадцать с половиной штук баксов плюс автомобиль и оплаченные представительские расходы — это звучало грандиозно. За исключением того, что здесь не было офиса, а это означало, что ей придется работать у себя дома с автоответчиком и телефаксом. Ну и хорошо! Может быть, даже и к лучшему!

Она сняла квартиру в Сомерсет-Парке, престижном пригородном жилом комплексе с бассейнами, теннисными кортами, площадкой для игры в гольф, где, возможно, — ха-ха! — навалом холостяков! Спальня, столовая, гостиная с балконом, выходившим на площадку для игры в гольф, и всего за триста девяносто баксов в месяц, половину из которых она имела право списать на служебные расходы.

Автомобиль, темно-зеленый «шевроле-нова», бывший в употреблении, купили у почтовой конторы. Нормально! Линн пришлось приобрести радиоприемник AM-FM диапазона, оплатив его стоимость из транспортных расходов, которые исчислялись в размере двадцать центов за милю.

— Может, мне взять с собой диск-жокеев? — спросила Линн у Арти Рэппа, директора студии.

— Куда ты их хочешь взять? К себе домой? — пожал плечами Арти Рэпп. — У них есть машины. Все, что тебе надо делать, — это следить, чтобы наши рекламные ролики звучали в эфире, а пластинки продавались. Необходимо оказывать внимание музыкантам, приезжающим в Детройт, брать у них интервью, короче, придется основательно готовиться к предстоящим концертам и рекламной кампании.

— Оказывать внимание музыкантам… Что имеется в виду?

— Делать все возможное, чтобы они остались довольны. Придется уделить им немного своего свободного времени. Иначе что тебе делать здесь, в Сомерсете, с такой ломовой зарплатой? Знаешь, сколько людей хотели бы с тобой поменяться местами?

— Сколько? — вскинула брови Линн.

— Для начала я приглашаю тебя поужинать, — улыбнулся Арти Рэпп. — В Сомерсете есть местечки, где хорошо кормят, — добавил он, вскидывая ноги на кофейный столик Линн. — Короче, мы будем вместе работать…

Линн поладила с Арти. Она установила деловые контакты с менеджерами музыкальных радиоканалов, диск-жокеями. Ей все удавалось, потому что она действовала напрямик и не тратила время впустую на словесную шелуху. Если ей действительно нравилась пластинка, она могла продать ее без особых усилий и напористых действий. Если возникала необходимость дать взятку за рекламу на радио, ТВ, это делал Арти. Линн избегала всяких разных приманок, не спала ни с одним местным диск-жокеем и не собиралась уступать никому из них, даже в этом шоу-бизнесе, ориентированном на молодежь.

Накануне своего тридцатилетия она изменила имидж. Белокурые волосы, стриженные лесенкой, она зачесывала назад, красила ресницы двадцатидолларовой тушью, румянила щеки до состояния вполне естественного румянца и красила ногти в бежевый цвет. У Линн был аккуратный, слегка вздернутый носик, глаза с поволокой и стройная фигура.

Арти утверждал, что она потрясающе сложена и что он убежден в одном: хорошенькая женщина — вывеска в делах мужчины.

Разве нет?

Линн улыбалась, но помалкивала.

Арти обхаживал ее девять месяцев, но желаемого не добился.

Диск-жокеи, западавшие на нее, обычно кидали на Линн томные взгляды под конец тусовки в каком-либо из баров.

— А не заняться ли нам сексом? — вопрошали они.

Линн обычно отвечала:

— Я верующий человек, соблюдаю заповеди и занимаюсь этим только по любви.

— Так давай полюбим друг друга!

— Любовь — это тончайший нервный раздражитель, как музыка… Если композиция вызывает удовольствие, ее пускают в эфир и пластинка продается миллионными тиражами. Короче, секс без любви — это не для меня!

Парни из музыкального шоу-бизнеса скоро поняли, что банальный кадреж в общении с Линн не проходит. Она оказалась весьма коммуникабельной особой, однако не шла ни в какое сравнение с теми ультрамодными герлами, снять которых не составляло никакого труда.

Но и у нее были свои слабости!

У Линн был роман с одним ведущим теленовостей, продолжавшийся до тех пор, пока его прическа — копна коричневато-седеющих волос — однажды не вывела ее из себя. Они покуривали травку и валялись в постели до полудня, а когда парень наконец собрался уходить, он целый час приводил свою прическу в порядок, готовясь к выпуску вечерних новостей. Линн очень скоро пришла к выводу, что за его убойной внешностью и нарочитой обходительностью скрывается самовлюбленный показушник.

У нее был роман с женатым менеджером радиоканала, весьма искренним человеком. Он появлялся у нее дома по понедельникам и вторникам и все вечера напролет рассказывал о критической ситуации на работе и о трагической — дома: жена у него была алкоголичка. Линн казалось, что она любит его, но спустя несколько недель, после выслушивания его горестных излияний, когда он приходил, усталый и разбитый, но «постельные функции» выполнял исправно, она пришла к выводу, что искренность и содержательность — вещи разные. Да и вообще, тем, кто любит плакаться в жилетку, лучше всего исповедоваться собственной мамуле либо психотерапевту!

Арти после шести месяцев работы повысил ей жалованье до двадцати тысяч в год. Она восприняла это спокойно. Ну и что? В этом разве счастье?

Ей хотелось уединения, хотелось тихой, спокойной жизни. А ей приходится вечно улыбаться, сохраняя лучезарное выражение лица, когда совсем не хочется этого делать! Эти улыбочки — прямо как заноза в заднице… Этот формат не для нее! Да и вообще, едва только узнаешь человека поближе, сразу хочется послать его подальше. А эти рокеры — просто головная боль. Во-первых, они появляются со своими рок-концертами, когда их перестаешь ждать. Да и вообще, у них напрочь отсутствует чувство времени! Ей приходится часами ожидать их прилета в аэропорту Детройта. А затем толкотня в номерах и вестибюлях гостиниц, тягостное ожидание за кулисами в толпе поклонников и администраторов гастролирующих групп, высокомерное отношение со стороны менеджеров и прочих представителей музыкального шоу-бизнеса… Короче, ожидание успеха или провала…

Да, но кто из бывших церковных дирижеров всего лишь со школьным образованием, парой сезонов работы в церковном хоре и девятью годами тряски в трейлере бывшего мужа-ковбоя получает двадцать штук в год да еще оплачиваемые служебные расходы?

Впрочем, Америка — страна великих возможностей. Это раз! Два — в жизни не исключаются счастливые случайности — этот вечный резерв Господа.

4

— Все эти лабухи такие значительные и выдают такой напряг, будто кто-то в соседнем номере умирает или рожает, — вздохнула Линн. — Но все, что они умеют делать, — это лабать рок-н-ролл. И я думаю иногда — что я делаю здесь?

— Зарабатываешь деньги, — заметил Билл Хилл, стоявший возле двери на балкон, выходящий на площадку для гольфа, совершенно безлюдную. Народ, похоже, ужинал. — А у меня балкон выходит на парковку. Сколько ты платишь? Примерно четыреста баксов?

— Триста девяносто, — ответила Линн.

Она сидела на диване, поставив телефонный аппарат на журнальный столик рядом с бутылкой шампанского «Асти Спуманте» за четыре доллара девяносто девять центов, которую принес Билл Хилл. Линн предпочитала за семь долларов девяносто девять центов, но с некоторых пор полюбила белое вино «Галло вайнери» калифорнийской компании по производству вин.

— Понимаешь, я внушаю себе, что нахожусь там, где хотела. Я могу, ты знаешь, становиться рассудительной. Но мой желудок одергивает меня. Велит мне убираться отсюда, а не то, мол, его вывернет наизнанку…

— Твой желудок… — повторил Билл Хилл.

— Короче, меня тошнит от всех этих агентов, менеджеров… Приезжают на место, устраиваются. Но именно я устраиваю им радушный прием. К примеру, заказала только что прибывшей группе пиво, водку, виски, мясную нарезку, превосходный набор сыров…

— И где это все?

— В отеле «Шератон», рядом с Понтиаком. Если группы выступают в «Сосновой шишке», обычно мы размещаем их в «Шератоне», разумеется, если они не попали в список неблагонадежных лиц, вызывающих неприязнь у администрации отеля.

— «Кобры»… Обормоты какие-то… Вряд ли я когда-либо слышал о них, — покачал головой Билл Хилл.

— Ты, похоже, на пороге вступления в период половой зрелости, — усмехнулась Линн. — Эти «кобры» одеты в трикотажные облегающие комбинезоны из ткани типа шкуры змеи, открытые спереди практически до гениталий и выставляющие на всеобщее обозрение костлявые белесые телеса. Все они в ботинках на платформе. Два брата, Тоби и Эббот, и четверо других парней из этого «отряда пресмыкающихся», думаю, выходцы из какой-то секты.

— О господи! — вздохнул Билл Хилл.

— Они слабаки, но подожди… — Линн отпила из бокала шампанского, закурила и откинулась на спинку обитого малиновым велюром кресла. — Арти тоже здесь, но я одна все устраиваю. Я пригласила кое-каких знакомых из магазинов, торгующих грампластинками. Пригласила прессу… Думаю, придут юнцы, ну прямо из школьной стенгазеты, но кто знает. Пригласила знакомых диск-жокеев… Не громкие имена, но хорошие парни. Обещал прийти Кен Калверт, музыкальный директор филиала Эй-би-си. Я его умоляла поддержать мое реноме в глазах всей этой дерьмовой братии из Лос-Анджелеса. Впервые в жизни я умоляла кого-то о чем-то. Кенни сказал, что он содрогается лишь при одном упоминании о группе «Кобры», но согласился прийти, взять у них интервью.

— Боже, — покачал головой Билл Хилл.

— Кен пришел, а также парочка диск-жокеев, присутствуют представители торговли, прессы… Все поклонники и администраторы толпятся вокруг, поглощая напитки и сыр, а эта группа, гребаные «Кобры», не желают выходить из своего номера, примыкающего к фойе. Тоби или Эббот, не знаю кто, лишь раз вышел к ним в своем трико, обтягивающем яйца, насадил на вилку почти половину сыра и удалился. Я пошла, постучала в дверь. Вышел малый, которого я прежде не видела, и сказал, что у них есть все, что им нужно. Я сказала ему, что люди пришли на встречу с «Кобрами». А Кен Калверт из филиала Эй-би-си собирается взять интервью. И тогда на пороге появился еще один и заявил, что ребята ни с кем не хотят разговаривать. И ты знаешь, почему они уперлись? Потому что вчера вечером в Толидо, в штате Огайо, группа-дублер смела их со сцены.

— На самом деле? — вскинул брови Билл Хилл.

Он слушал вполуха то, что говорила Линн, но уделял ей внимание, удобно устроившись в кресле с рюмкой водки и лимонным соком и выжидая, когда наступит момент, позволяющий прервать ее и приступить к изложению дела, ради которого он оказался здесь.

— «Кобры» ведут себя нагло и бесцеремонно, — продолжала Линн, — потому что группа, открывшая шоу, играла громче, чем они. Я посоветовала администратору уменьшить звучание динамиков у дублеров. Видишь ли, «Кобрам» приходится пользоваться усилителями, пускать их на всю катушку, потому что у них абсолютно отсутствует талант. Тут появился какой-то тип и стал наезжать на меня. Мол, зачем я пригласила столько народу. Я взглянула на Арти, а он ни гугу. Короче, некоторые из приглашенных стали свидетелями этой разборки…

— Ужасно, — сказал Билл Хилл.

— Вот именно! — кивнула Линн. — Но кого это волнует? В сфере шоу-бизнеса у многих непомерное самомнение. В особенности у панк-рокеров, у лабухов. Порой с ними просто невозможно общаться. На каждом шагу нарываешься на хамство…

— Я бы ушел, — прервал ее Билл Хилл.

— Я так и сделала.

— Неужели?

— Представь себе! Арти пытался меня удержать, но я села в автомобиль и уехала. Если он объявит мне, что я уволена, скажу, что сама ушла. Если нет… Короче, мне надо отдохнуть, прежде чем принимать какое-либо решение.

Билл Хилл подошел к Линн и налил ей в бокал еще немного «Спуманте». Она выглядела не лучшим образом. Усталые глаза, подрезанные выше колен и обтрепанные джинсы, футболка с глубоким вырезом…

— Деньги — это еще не все, если работа не радует, — произнес он вполголоса.

— Дело не в работе, — возразила Линн. — Если я не в состоянии справиться с трудностями, которые встречаются на любой работе, надо уходить. Иначе я стану раздражительной и несчастной.

— Знаешь, кто сейчас самая счастливая? — спросил Билл Хилл, подойдя к барной стойке. — Вирджиния Уоррел…

— Знаю. Она звонила мне.

— Звонила? — Билл Хилл стоял у стойки с бутылкой водки в руке и во все глаза смотрел на Линн. — Я и не знал, что вы настолько близко знакомы.

— Думаю, она звонила всем, кого знает. Стать снова зрячей — это, согласись, чудо.

— Она рассказывала тебе об этом парне по имени Ювеналий?

— Она расспрашивала меня о том, как делать макияж. Она считает, что я дока в этом деле. Я сказала ей, что делаю легкий макияж, и посоветовала ей не слишком усердствовать с тушью для ресниц, вспомнив, что у Вирджинии прекрасные густые ресницы.

— Что она говорила о Ювеналии?

— Сказала, что он милый и приятный.

— Хочешь с ним познакомиться?

— Мне-то зачем?

— Вирджиния говорила тебе о том, что они с ним виделись?

— Говорила. Она ездила к нему в центр, и они там пили кофе.

— Я пытался встретиться с ним, ездил в центр четыре раза, но его будто прячут от меня. Я решил, что они наверняка виделись, и позвонил ей. И действительно, они встретились. Говорили о том о сем… Вирджиния считает, что он исцелил ее.

— Но ведь не от кулаков мужа она прозрела! — усмехнулась Линн.

— Вирджиния убеждена, что Ювеналий — чудотворец. Сказала мне, что он совершил чудо, но, мол, он избегает разговоров на эту тему и все время отшучивается.

— Ну и что? А мне она сказала, что он вселил в нее уверенность, оптимизм. И не потому, что говорил какие-то особенные слова, а просто у нее возникло ощущение своей значимости, значительности, если угодно…

— Любопытно, знаешь ли! А мне она сказала, что у нее возникло ощущение, будто он знает о ней то, о чем она ему и не заикалась.

— В разговоре со мной она упомянула об этом, — кивнула Линн.

— Она говорила тебе, что он был монахом-францисканцем?

— Нет, не говорила.

— А о том, что он был миссионером в Бразилии, в низовьях реки Амазонки?

— Тоже не говорила.

— Он вернулся примерно четыре года назад, служил какое-то время в нашей семинарии, а затем распрощался с орденом францисканцев.

— С чего это вдруг?

— Пару слов о францисканском ордене, для твоего сведения, так сказать. Дело в том, что в этом ордене, объединяющем аббатства или монастыри, живущие по единому уставу, никого не называют приором или аббатом, потому как все считаются братьями, а настоятели монастырей — слугами братьев. Францисканцы традиционно контролируют ряд университетов, колледжей, имеют свои издательства. Между прочим, в Оксфордском университете установлен памятник одному из наиболее знаменитых францисканцев — Роджеру Бэкону.

— Надо же, а я и не знала! — Линн отпила из бокала шампанского. — Образованные, стало быть, эти францисканцы. А как у них насчет дисциплины?

— Францисканцы никого в своих рядах насильно не удерживают. Думаю, Ювеналию не составило труда выйти из ордена. Но с другой стороны, если в Бразилии, будучи миссионером, он выполнял обязанности, касающиеся духовной сферы, почему все-таки он вышел из ордена?

— Быть может, что-то не устраивало его? Может быть, по уставу францисканцам не позволено заниматься тем, чем хочется? Ты видел фильм «История монахини»? Помнишь, монахиня — ее играла Одри Хепберн — убежала из монастыря из-за придирок настоятельницы. Терпела, терпела и в конце концов не выдержала…

— Я думал об этом. Но, как мне кажется, тут дело в другом. Возможно, в Бразилии Ювеналий, помимо миссионерской деятельности, занимался целительством, исцелял всяких убогих калек, и кому-то это стало поперек горла, поэтому его отправили восвояси. Понимаешь?

— Как не понять! Зависть никаким уставом не вытравишь…

— Допустим, но я о другом. Невежественные туземцы наверняка стали считать Ювеналия святым, и убогий народ со своими недугами к нему валом повалил, и тогда возникла угроза возникновения культа Ювеналия, что могло привести к коммерциализации религии, а это, как говорится, ни в какие ворота… Понимаешь, о чем я говорю?

— А то! Я как-никак у тебя работала…

— Я говорю о другом… — покачал головой Билл Хилл.

— Ну да! О другом… — Линн закурила. — Ты говоришь о настоящем целителе, а не о Бобби Форши, появившемся у тебя во времена оны, из каких-то там сосновых лесов. Между прочим, твой преподобный Бобби ужасно досаждал мне. Все пытался затащить меня к себе в постель! Ужасный человек… Ты знаешь об этом?

— Поговорим о нем в другой раз, а что касается Ювеналия, думаю, он и в самом деле целитель. А ты как считаешь?

— Откуда мне знать, целитель он или нет? — пожала Линн плечами. Отхлебнув шампанского, добавила: — Вообще-то в жизни порой происходят весьма странные, необъяснимые вещи. Я, к примеру, верю, не знаю почему, но верю в то, что даже твой преподобный Бобби Форши исцелил парочку-другую недужных, если уж вбил себе в голову, что может это сделать…

Вот это он и хотел услышать!

Билл Хилл снова опустился в кресло. Задумчиво кивая, он не столько соглашался с тем, что сказала Линн, сколько радовался тому, что она осталась приверженкой фундаментализма после года работы в сфере разнузданного рок-н-ролльного шоу-бизнеса.

— Ты веришь в чудеса? — спросил он, кинув на нее внимательный взгляд.

— Да, а что?

— А ты не хочешь познакомиться с Ювеналием?

— С какой целью?

— Чтобы убедиться в том, что он действительно целитель.

— А если да, что тогда?

— Понимаешь, он меня сильно заинтересовал. А тебя?

— Хочешь оставить свой бизнес, да? Решил, что понапрасну тратишь свой талант предпринимателя, впаривая заезжим туристам автофургоны, трейлеры, прицепы и тому подобное?

— Тебя Ювеналий заинтересовал или нет?

— Слегка. Я пока его даже не видела.

Пока… Стало быть, знакомство не исключается! Билл Хилл задумался.

— Ты ведь понимаешь, почему мне никак не удается побеседовать с Ювеналием, — сказал он после непродолжительной паузы. — Отец Квинн из реабилитационного центра, думаю, наслышан обо мне от Вирджинии. Он, на мой взгляд, мне не доверяет. Служащие там дружелюбные, коммуникабельные, однако, пообщавшись с ними, становится ясно, что о Ювеналии не узнаешь ничего, пока не станешь пациентом этого центра, которому присущи принципы организации «Анонимные алкоголики». А что, если ты попадешь туда на пару дней?

— Ну ты даешь! — Линн сделала большие глаза. — Я же не пьяница. Позволяю себе в неделю от силы пару таких бутылок. — Она кивнула на бутылку «Спуманте».

— Но зато ты в течение десяти лет наблюдала, как закладывал за воротник Дуглас. В каком состоянии он пребывал по утрам?

— Он был просто никакой! Казалось, он отдает концы, пока не опрокидывал первую рюмку.

— Ты можешь подобное изобразить? Скажем, пошатываться и чтобы руки подрагивали…

— Я никогда не смогу блевать так, как Дуглас.

— Скажешь, что тебя подташнивает, да и все. А когда увидишься с Ювеналием, сообщи ему вскользь, что у тебя какое-то заболевание и что ты по этой причине весьма удручена. Посмотрим, что он станет делать.

Билл Хилл выдержал паузу, давая Линн возможность осмыслить его идею.

Было еще светло, где-то без двадцати восемь.

— Ну скажу я ему об этом, а он примется мне внушать, что я здорова, и что? — произнесла Линн в раздумье.

— Важно выяснить, обладает ли он какими-либо особыми способностями, — стоял на своем Билл Хилл. — Если обладает, то почему держит их в секрете? Вот что вызывает недоумение. Вирджиния сказала, что ощущаешь какие-то флюиды, когда находишься рядом с ним. Хотелось бы знать, какие ощущения вызывает прямой контакт с ним.

Линн задумалась.

— Притвориться, будто я страдаю от недомогания? Но какого? — произнесла она после паузы.

— Ну, если ты алкоголичка, тогда это может быть гастрит, язва желудка, цирроз печени… Разве Бобби Форши не лечил тебя?

— Тогда у меня начинался сахарный диабет. То, что ты предлагаешь, не годится. Думаю, там сделают анализы и обнаружат, что у меня ничего этого нет.

— Придумаем еще что-нибудь…

Билл Хилл не беспокоился о деталях. Он добился главного — Линн согласилась.

— Этот центр напоминает больницу? — спросила она погодя.

— Скорее дом отдыха, — ответил Билл Хилл.

— Как я туда попаду? Скажу, что я алкоголичка, и все?

— Это только первый шаг. Затем, как правило, надо ждать…

— Как долго?

— Какое-то время, если только алкоголик не находится в крайне плачевном состоянии. — Билл Хилл помолчал, потом добавил: — Допивай бутылку, я принесу другую, хотя, думаю, дело пойдет быстрее, если выпьешь водки, и тогда утром тебя не сильно будет мучить жажда.

— Хочешь, чтобы сегодня вечером я напилась до потери пульса? — прищурилась Линн.

— Там у них другие мерки, — улыбнулся Билл Хилл.

5

Позднее Август Марри говорил, что, кроме него и еще двадцати членов Общества Святого Духа, практически все должностные лица в зале суда были чернокожими.

— Хотите составить определенное мнение о Детройте — наведайтесь в регистратуру актов в окружном суде. Фрэнк Мэрфи, либеральный демократ и сторонник нового курса президента Рузвельта, в бытность свою мэром Детройта, а затем министром юстиции и членом Верховного суда — неслабо постарался, уравнивая всех граждан в правах, — добавлял он с усмешкой.

Судебный делопроизводитель, сидевший за конторкой на возвышении, был чернокожим. Сержант полиции, он же судебный пристав, тоже. Присутствовали, конечно, и белые: девушка-адвокат, пытавшаяся что-то доказать, еще одна блондинка-стенографистка — короче, раз-два и обчелся.

В зале суда ожидали рассмотрения их дел черномазые карманники, чернокожие, избивавшие своих жен, черножопые насильники, хулиганы всех мастей, эксгибиционисты. Несколько белых тоже ожидали своей очереди.

Лицо у судьи Кинселла было серо-зеленым, но он, скорее всего, был белым. Помощник прокурора, заросший волосами, смахивал на какого-то гибрида.

Август дождался своей очереди спустя пару часов после начала заседания суда.

Он встал перед микрофоном и минут пять смотрел на судью, пытаясь перехватить его взгляд. Судья просматривал какие-то бумаги, разговаривал с черной женщиной-полицейским, и она ему в чем-то клялась, вскидывая руку. Августу Марри хотелось оглянуться, но он продолжал неотрывно смотреть на судью, ожидая, что тот поднимет глаза, окинет взглядом зал и увидит группу белых молодых людей с нарукавными повязками, на которых был изображен парящий белый голубь — символ Святого Духа.

На Августе Марри была спортивная коричневая куртка, из-под распахнутого ворота которой выглядывал воротник белой рубашки. Из нагрудного кармана торчала серебряная авторучка, набор карандашей и пара маркеров. На его левой руке тоже была повязка Общества Святого Духа. Он все ждал, что судья хотя бы заметит его повязку, но так и не дождался.

Когда судья оторвался от бумаг, он сразу приступил к делу. Август Марри стоял в демонстративно расслабленной позе. Ступни ног в коричневых ботинках на каучуковой подошве были расставлены на ширину плеч, кисти рук сложены за спиной — правая рука обхватывала левое запястье. Он собирался сохранить эту позу на протяжении всего судебного разбирательства.

Судебный секретарь сказал:

— Мистер Марри, вы обвиняетесь в нападении с нанесением побоев…

Затем он что-то сказал полицейскому сержанту, стоявшему рядом с ним, и их головы склонились над папкой с делом.

Август Марри, не спускавший глаз с секретаря, решил, что эта пауза не случайна. Он мысленно сказал ему: «Посмотри на меня. Ну посмотри же!»

Вишь ты, аккуратист! Темные волосы, зачесанные назад… Никаких бакенбард или другой растительности на лице. Чистенький. Серьезный. Никаких признаков того, что он обращается к гражданину под следствием, никакой суеты, пренебрежения. Секретарь сразу же почувствовал на себе его взгляд…

— Альберт… Отец Альберт Навароли, — произнес секретарь. — Присутствует ли отец Навароли в зале суда?

А как же! Ясное дело, присутствует… Марри усмехнулся. Он видел его в холле и еще какого-то священника.

— Сюда, пожалуйста, отец, — произнес полицейский сержант.

«Пожалуйста, отец»… Вишь ты! А ему сказал: «Встаньте там». Уже виновен, прежде чем слово успел сказать! Ничего не изменилось в стенах правосудия.

— Где ваш адвокат? — обратился к нему секретарь.

— Я сам себе адвокат, — ответил Марри.

Затем секретарь и судья стали снова совещаться, а молодой помощник прокурора, с волосами до плеч, обратился к хипповатому кудрявому священнику:

— Отец Навароли, пожалуйста, расскажите нам о том, что случилось.

Марри взглянул на отца Навароли. Он был гораздо выше священника. Отец Навароли, с кудрями до плеч, был одет в черный костюм с романским воротником, который застегивается сзади. На службе он появлялся в облачении, напоминавшем одеяние индейца во время ритуалов, со стеклярусом и бахромой по краю ораря.

— Итак, это случилось на утренней десятичасовой мессе, сразу же после проскомидии. Мы пели псалмы…

— На каком языке? — вмешался Август Марри.

— Мистер Марри… — одернул его помощник прокурора.

— Я задаю ему вопрос на правах адвоката, — заметил Марри.

— Если вы представляете самого себя, вы, разумеется, имеете право на перекрестный допрос. Вам дадут слово, когда настанет ваша очередь.

Вот так спокойно заткнул! Марри пытался перехватить его взгляд, но тот все время его отводил.

Были и другие помехи. Подходили какие-то люди, что-то шептали секретарю, судье. Судья с кем-то говорил и не обращал никакого внимания на священника, продолжающего давать показания.

— Этот мистер Марри появился в храме с группой своих сторонников и стал распространять брошюры прямо в главном проходе между рядами, мешая прихожанам слушать мессу…

— Мессу? — воскликнул Август Марри. — Это, оказывается, была месса?

— Мистер Марри, — покачал головой помощник прокурора, — вам уже было сказано…

— Мне происходившее действо не показалось мессой, — продолжил Марри, уставившись на судью. — Гитары, тамбурины… Я подумал, что попал на танцульку. — Он улыбнулся, испытующе глядя на судью. — Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, ваша честь? На всякий случай поясняю. Если Первый Ватиканский собор провозгласил догмат о непогрешимости, то Второй — принял меры к модернизации, которая, на мой взгляд, приняла уродливые формы.

Судья и бровью не повел, а прокурор, поморщившись, словно от боли, посоветовал мистеру Марри помолчать, пока отец Навароли дает показания.

Марри по-прежнему держал руки за спиной, не двигаясь, зная о том, что его сторонники, рассевшиеся в беспорядке на расположенных полукругом скамьях, полны ожидания.

Кудрявый священник сказал, что он обратился к Марри и его людям с алтаря, по-доброму прося их занять места или покинуть храм, потому что они не имеют никакого права распространять «серую», то есть неофициальную, литературу. После этого Марри подошел к нему и принялся вопить, употребляя бранные выражения.

— Что конкретно он сказал? — спросил прокурор.

Секретарь посмотрел на стенные часы над дверью, а затем на свои наручные часы. Судья, казалось, погрузился в глубокое раздумье.

— Он оскорбил вас действием? — спросил прокурор.

— Он сказал… — Священник откашлялся. — Мистер Марри заявил, будто все, что происходит в храме, совсем не напоминает мессу. Мол, это клоунада, посмешище, святотатство. Затем он протянул мне свои брошюры, желая, чтобы я их взял. Брошюры упали…

— Он выбил их из моих рук, — уточнил Марри.

— Он ухватился за конец моего ораря и пытался его сорвать, — сказал священник. — Я схватил другой конец и стал тянуть на себя, словно мы занимались перетягиванием каната, и тогда он толкнул меня обеими руками, очень сильно, и свалил меня с ног.

— Он споткнулся о шнур микрофона, — снова уточнил Марри.

Судья уставился на него, словно пытаясь вникнуть в дело.

— Еще одно вмешательство в показания истца, мистер Марри, и я вынужден буду принять меры, предъявив вам обвинение в неуважении к суду.

— Сэр?

— Вам придется заплатить сто долларов или провести десять дней в камере предварительного заключения в тюрьме округа Уэйн.

Судья запнулся, увидев наконец нарукавную повязку Марри.

Марри усмехнулся, кинув на судью взгляд, полный смирения.

— Это за то, что я сказал «сэр», ваша честь?

— Если вы снова вмешаетесь в ход свидетельских показаний… — Судья пролистнул страницы дела, лежавшего перед ним. Взглянув на Марри, спросил: — Вы учиняли до этого беспорядки?

— Нет, ваша честь. — Марри покачал головой.

— На него уже было заведено два дела ранее, — вмешался помощник прокурора. — Одно — за оскорбление чести и достоинства, другое — за нарушение общественного порядка.

Судья выжидающе смотрел на Марри.

— Вы спросили, учинял ли я беспорядки, — пояснил Марри, изобразив улыбку малыша-несмышленыша. — Я не считаю те незначительные нарушения общественного порядка сильными беспорядками, ваша честь. Мне дали условный срок.

— Что касается условного срока за оскорбление чести и достоинства, — пояснил секретарь, — он нарушил его, учинив беспорядок в общественном месте, и был приговорен к штрафу в двести долларов в ноябре 1976 года.

— Вы не считаете это нарушением общественного порядка? — спросил судья.

— Ваша честь, на мой взгляд, вы понуждаете меня свидетельствовать против самого себя. Разве это допустимо?

Судья Кинселл кинул взгляд на часы. Он, похоже, утомился, хотя было только четверть двенадцатого.

— Суд требует, чтобы вы отвечали на вопросы, касающиеся предмета разбирательства, — процедил он.

— Вы спросили меня, учинял ли я прежде беспорядки. Я ответил, что нет, что я не считаю свои выступления беспорядками. Ответил я на ваш вопрос или нет?

Секретарь повернулся, слегка приподнявшись, чтобы переговорить с судьей. Августу Марри все это надоело, и он решил вывести из себя и судью, и секретаря.

— Прошу внимания, ваша честь, — произнес он с расстановкой.

Но судья не взглянул на него.

— Ваша честь…

— Подождите, пока я не закончу совещаться с секретарем, — бросил судья через плечо.

— Ваша честь, я всего лишь хотел сказать, что у меня закралось сомнение в вашей профессиональной пригодности. Мы сейчас присутствуем, если угодно, на особом слушании, а вы отлучены от церкви, ваша честь. Кроме того, вы развелись с женой и, если я не ошибаюсь, снова вступили в брак. Ведь мы говорим здесь о духовных ценностях, не правда ли?

— В данный момент мы говорим о вашем неуважении к суду, — нашелся судья.

— Ваша честь, я считаю, что судейство отлученного от католической церкви мирянина может пагубно отразиться на рассмотрении именно моего права защищать именно мою церковь и ее священные традиции, которые не в состоянии оценить тот, кто вне церкви.

Марри выдержал паузу, давая судье возможность сказать что-либо в свое оправдание.

— Я проявлял терпение по отношению к вам. Я предупреждал вас…

Ага! Он, видите ли, предупреждал…

— Ваша честь, я считаю, что вы дисквалифицируете себя тем, что с предубеждением относитесь к этому судебному процессу. Ваше назначение было ошибочным.

— Мистер Марри. — Голос судьи срывался, он с трудом себя сдерживал. — На этом судебном заседании слушается дело по обвинению вас в словесном оскорблении и угрозе физическим насилием. И больше не открывайте рот, пока я вам не разрешу. Понятно?

— Я хочу, чтобы это было внесено в протокол, ваша честь, — усмехнулся Марри. — То, что вы сейчас заявили в субъективной и эмоциональной манере, под влиянием приступа гнева…

— Вы не повинуетесь суду! — прервал его судья, поднимаясь со своего кожаного, с высокой спинкой кресла. — И будете возвращены под стражу судебного пристава!

— Я требую суда присяжных, — заявил Марри. — Бог мне поможет на другом суде. Это мое право, и я знаю об этом.

Август Марри расцепил за спиной руки и прижал их к бокам.

Судья вдруг вскинул голову, а полицейский сержант вскочил, хватаясь за револьвер в кобуре.

— Собираетесь стрелять в них? — усмехнулся Марри.

Двадцать членов Общества Святого Духа стояли молча во весь рост, развернув баннеры, где было написано красным по белому: «Долой поругание!»

— Ну, вперед! — кивнул Марри полицейскому сержанту. — Стреляйте в них!

6

Пожилая седоволосая женщина в желтой безрукавке принесла Линн завтрак в семь тридцать утра.

— Как ваши дела? — спросила она. — Меня зовут Эдит, я как бы ваша старшая сестра.

— Старшая сестра? — Линн вскинула брови.

— Все дело в том, дорогая, что я являюсь членом Общественной организации по оказанию помощи детям из неблагополучных семей. Члены нашей организации выступают в роли старших «братьев» или «сестер» этих детей, а также оказывают помощь различным благотворительным организациям, например этому реабилитационному центру.

— Я разве в центре? — спросила Линн, озираясь.

— Вы что же, не помните, как попали сюда?

Линн сидела на односпальной кровати, полагая как раз, что попала именно в сиротский приют, а не в больницу. В своем воображении она представляла белые стены, но здесь стены были бледно-зелеными и нуждались в покраске. Две свободные кровати в комнате были заправлены и накрыты выцветшими покрывалами. Зарешеченное окошко придавало комнате и вовсе унылый вид.

— Через пару дней, когда ваш организм очистится от алкоголя, вас переведут в четырехместную палату, — сказала Эдит, перехватив ее взгляд. — Я вам тут все покажу, принесу все, что вам нужно. Но я не вижу нигде вашего чемодана…

— Стало быть, я в центре, — произнесла Линн в раздумье, стараясь произносить слова невнятно.

Голова у нее была вполне ясной, хотя в висках стучало и ее немного подташнивало. Один раз в жизни, много лет назад, она испытала похмелье и после этого не употребляла спиртного в течение нескольких месяцев.

— Понимаете, мы сидели в баре с моим другом, выпивали, конечно, и разговаривали о том, как мне избавиться от этой пагубной привычки, — продолжила она.

Линн не накрасила ресницы, не подрумянила щеки — лишь мазнула ярко-красной помадой по губам. Билл Хилл сказал, что яркие губы подчеркнут ее бледный вид, когда они уходили из квартиры примерно в три часа ночи, оставив в ней несколько пустых бутылок «Спуманте». Хихикая, она сказала ему, что следует заявиться в центр голехонькой, чтобы оживить это место. Прощаясь, он сказал ей:

— Постарайся, чтобы тебя стошнило.

— Ваш друг сделал для вас доброе дело, — вздохнула Эдит. — Вы выглядите сейчас не так уж плохо — только глаза немного припухшие.

Врач спросил ее, давно ли она пьет. Линн ответила, что около десяти лет. Потом добавила, что выпивает примерно четыре литра вина в день и носит с собой в сумочке фляжку с водкой, на всякий случай. На врача, похоже, ее слова не произвели никакого впечатления.

Медсестра, которая брала у нее кровь на анализ, спросила, регулярно ли она питается.

— Как придется! — Линн повела плечами.

Медсестра заметила, что в общем-то она выглядит неплохо.

Оказывается, неплохо… Еще бы! По сравнению с другими женщинами, находящимися здесь на излечении, с их бледными, с кровоподтеками лицами, с кругами под глазами и сальными волосами, она выглядит просто королевой.

Красивая консультант-нарколог, сидя за своим столом и не вынимая сигареты изо рта — к концу дня Линн пришла к выводу, что здесь многие выкуривают по две пачки в день, — спросила, помнит ли она о том, как сюда попала. Линн пробормотала что-то невнятное в ответ.

— У вас бывают провалы в памяти?

— Иногда.

— На протяжении каких-то периодов или временно, как минувшей ночью?

— По-всякому…

— Вы считаете себя алкоголиком?

— Приходится, если я пью как лошадь.

Нарколог заметила, что количество выпитого не является критерием алкоголизма. Критерий — это зависимость. Первый шаг на пути излечения состоит в том, чтобы осознать, что она не в состоянии самостоятельно преодолеть зависимость, то есть тягу к алкоголю, далее ей здесь помогут выработать совершенно новое отношение к своей зависимости.

— Каким образом?

— Ну, во-первых, киносеансы на тему алкоголизма, во-вторых, беседы с алкоголиками, излечившимися от недуга, а затем групповые встречи со специалистами два раза в день. Программа рассчитана на семнадцать недель.

Семнадцать недель… Ничего себе!

Нарколог поинтересовалась, не подвержена ли она приступам дурного настроения, не испытывает ли чувство тревоги. А это ей зачем? Линн насторожилась. Может, она ее в чем-то подозревает? Когда зазвонил телефон и консультант-нарколог, взяв трубку, подошла к окну и повернулась спиной к Линн, она прочитала на странице блокнота, лежавшего на столе: «Естественно, но как-то уклончиво… Подспудное чувство вины… Внешний вид удовлетворительный».

Когда консультант вернулась к столу, Линн спросила, можно ли ей позвонить своей приятельнице. Консультант объяснила, что ей необходимо сконцентрироваться на актуальной проблеме и не отвлекаться на посторонние темы, поэтому у Линн не будет никаких контактов вне центра в первые пять недель.

— Никаких контактов с внешним миром вообще? — Линн сделала большие глаза.

— Вы имеете право уйти отсюда в любое время, но, если остаетесь здесь, следует выполнять наши правила.

— А пока жизнь под замком, да?

— Вроде того. Наша задача — оградить вас от друзей, родственников, со всеми их лучшими побуждениями, а также от ваших прежних проблем. А держать вас взаперти мы не собираемся, — отчеканила консультант.

Линн почувствовала себя лучше, но постаралась не показывать этого.

Она рассматривала распятие на стене. Гипсовый Иисус на лакированном кресте… Судороги тела, вызванные болью, искаженное лицо… Трагично, конечно, но разве это так уж необходимо? Лучше бы просто крест…

Линн перевела взгляд на фотографию, увеличенную до размеров картины. Какая-то комната, захламленная старыми газетами и какой-то рухлядью… Похоже, это вестибюль какого-то здания, предназначенного на слом, где обычно ютятся уличные бродяги.

— Наш центр раньше был таким? — обратилась Линн к мужчине, сидевшему рядом с ней за столиком.

Помешивая кофе в чашке, он сказал:

— Не знаю. На фотографии, на мой взгляд, какой-то притон на Мичиганском проспекте.

Возможно, фотография висит на стене в качестве напоминания о былом либо для сравнения, пришла к выводу Линн. Что лучше — влачить свои жалкие дни в трущобах или посиживать здесь, в кафе реабилитационного центра на втором этаже, напротив холла с телевизором?

Столики в кафе были расставлены вдоль окон, выходящих на внутренний двор и волейбольную площадку. За стойкой продавались безалкогольные напитки, сигареты, стоял торговый автомат для продажи сладостей и пара кофейных автоматов на шестьдесят чашек кофе, с подносами, на которых стояли кувшинчики со сливками и горкой лежали пакетики с сахарным песком. Кофе был бесплатным, крепким и в неограниченном количестве.

После обеда Линн присутствовала на вводной лекции, посмотрела фильм под названием «Жизнь, лишенная духовного содержания» и сидела в кафе уже примерно час, размышляя о том, что предпринять в отношении Ювеналия. Поискать его или подождать, пока они случайно не встретятся. А тем временем она наблюдала за людьми, окружавшими ее.

Мужчины добавляли в кофе много сливок, клали много сахара, ели сладости, в особенности мятные конфеты, и курили. Некоторые втихаря скручивали собственные сигареты, и Линн сначала решила, что это косяки с марихуаной, но это оказался трубочный табак в синей упаковке, которую они то и дело доставали из заднего кармана брюк.

Народ в кафе не задерживался: уходили одни, приходили другие. Мужчин было явно больше, чем женщин. Причем среди женщин преобладали чернокожие.

Пара столов для игры в бридж пустовала. В помещении было жарко, даже при открытых окнах. Выглянув во двор, она увидела сидящих на освещенной солнцем скамейке возле лужайки четырех парней без рубашек и девушку в подрезанных выше колен обтрепанных джинсах и топе с завязками на шее.

Эдит, сидевшая напротив Линн, сказала:

— У них проблемы, знаете ли. А у кого их нет, но только наркотики и бормотуха, говоря по-простецки, быстренько сводят в могилу. Вы обратили внимание, что вам не дают никаких транквилизаторов, если, конечно, вы не полезете на стенку?

Мужчина, сидящий рядом с Линн, заметил, что он принимает в день шесть, восемь, а иногда и больше таблеток валиума.

Линн поинтересовалась, не раздражает ли кого-либо реклама пива прямо через дорогу. Не соблазняет ли она пациентов, находящихся на излечении?

Пивные алкоголики разрушают себе печень, а у него пиво вызывает головную боль, сообщил сосед по столу.

Эдит останавливала людей, представляя им Линн.

— Познакомьтесь! Это наша новенькая… Она поступила вчера. Сегодня выглядит уже гораздо лучше. Я ее старшая сестра.

Сутулый и тощий мужчина заметил, что он поступил три дня назад, и какой-то парень назвался его старшим братом, и с тех пор он не видел этого сукиного сына. Эдит покачала головой и заверила его, что она поговорит с консультантом. Мужчина сообщил, что он хотел позвонить в социальную службу округа Уэйн, но ему не позволили сделать это. Хотелось бы знать, каким образом он будет получать федеральную помощь для малоимущих, если там не знают, где он находится?

Спустя какое-то время в кафе ввалилась группа парней с тупыми, без всякого проблеска интеллекта лицами. Худосочные, в одежде явно с чужого плеча, они произвели на Линн удручающее впечатление. Похоже, эти алкаши опустились на самое дно жизни. Впрочем, только оттолкнувшись от дна, можно начать всплывать, вспомнила она высказывание Дороти Паркер. Что верно, то верно! Линн задумалась. Она-то, во всяком случае, знает свой удельный вес, и, видимо, поэтому у нее не получается прикинуться алкашкой. Что ж, посмотрим, какой финал готовит ей судьба, которая, похоже, и сама не знает, что ее ожидает.

Линн испытала странное ощущение, когда появился Ювеналий. Вот он вошел в кафе, обменивается репликами с присутствующими, идя от столика к столику в направлении кофейного автомата… Да, это он! Он ей знаком, не по описанию Вирджинии или Билла Хилла, а потому, что она как бы знает его давно, с детства, а теперь вот они встретились. Он, конечно, возмужал, но мало изменился с тех пор… Светло-каштановые волосы, спускающиеся на лоб… Худощавый… В ручной вязки джемпере в сине-красную полоску и джинсах. Дружелюбный, отзывчивый тип человека.

Он был в центре внимания: люди вставали и уходили, но останавливались для того, чтобы с ним поздороваться.

Эдит ни с того ни с сего всполошилась:

— Ах ты господи! Мне ведь надо бежать на встречу с моей группой. Как говорится, возлюби не только своего ближнего, но и дальнего.

Мужчина, сидевший рядом с Линн, сказал ей:

— Ну, я пошел! А вы, на мой взгляд, трезвенница. Разве нет?

Прихватив свою пустую чашку, он ушел. Линн осталась за столиком одна. Ювеналий налил себе кофе и направился к ней.

— Могу я присесть рядом с вами? — произнес он с улыбкой.

— Конечно.

— Вас зовут Линн, не так ли? — сказал он, опускаясь в кресло напротив нее.

— Да, Линн. Откуда вы знаете?

— Меня зовут Ювеналий. Я здесь работаю. Вы поступили к нам сегодня рано утром… — Он выдержал паузу, окидывая ее взглядом красивых карих глаз с густыми ресницами. — Вы потрясающе выглядите. Вы знаете об этом? — сказал он погодя.

Неужели?

— Как вы себя чувствуете?

— Неплохо. Немного, правда, мутит.

— У вас ясные глаза. — Он улыбнулся. — У вас очень красивые глаза.

— Ого! — воскликнула Линн, покачав головой. — Я не привыкла к комплиментам.

— Не похоже, будто вы пьете. Я имею в виду — много пьете.

— Я считала, что количество выпитого для вас не критерий.

— Количество всегда переходит в качество, а вы великолепно выглядите. — Он снова улыбнулся. — Что вы здесь делаете? Прячетесь?

— От кого?

— Не знаю, поэтому и спрашиваю.

— У вас такой юмор, да?

— Нет, я просто любознательный. Что вы делаете здесь?

— Избавляюсь от пагубной привычки.

— Вы не алкоголичка, — произнес Ювеналий с расстановкой.

— Забавно, но ни врач, ни консультант не спрашивал меня, что я здесь делаю.

— А вот я спросил. Ответьте, пожалуйста.

— Между прочим, прячетесь вы, а не я. И я поступила сюда с целью вас отыскать.

— О господи! — воскликнул отец Квинн.

Они увидели его, и ему ничего не оставалось делать, как продолжать идти по короткому коридору в направлении вестибюля, где его ожидали «этот консерватор» с газетой под мышкой и какой-то убогого вида пожилой священник, которого тот, похоже, притащил с собой. Отец Квинн не любил Августа Марри. Считал его занудой и возмутителем спокойствия, ратующим за возвращение латинского литургического обряда в церковь. Но «этот консерватор», этот смутьян Август Марри, с тех пор как появился здесь, в центре, в первый раз несколько месяцев назад, приволок груды поношенной одежды, хотя, похоже, понятия не имел, что такое иметь дело с алкоголиками.

Отец Квинн, однако, проявлял по отношению к нему терпимость. Как-никак благодетель!

— Отец Квинн, я хочу познакомить вас с отцом Нестором. Он — францисканец. Или был им до недавних пор, — сказал Август Марри.

— Как поживаете? — произнес отец Нестор, протягивая руку. Рукопожатие у него оказалось вялым и безвольным.

— Отец Нестор является пастором церкви Святого Джованни Боско в Олмонте. Вы знаете, где находится Олмонт, отец?

Квинн ответил, что не знает, но рад познакомиться с отцом Нестором.

— Это недалеко от Лэпи, на северо-востоке штата Мичиган. Я рассказывал отцу Нестору о реабилитационном центре, и во время мессы в прошлое воскресенье он собрал пожертвования и намерен их вам передать.

Отец Нестор держал обеими руками конверт из манильской оберточной бумаги.

— Мы весьма признательны, отец, — кивнул отец Квинн, подумав, что пожертвования от прихода, о котором он ни разу не слышал, акция довольно странная.

— Мы собрали восемьдесят два доллара, — сказал отец Нестор.

Квинн задумался. Что это за приход?

— Я сказал отцу, что вы уделите ему несколько минут и расскажете о своей работе в центре, — прервал его размышления Август Марри. — А я пойду наверх, повидаю Ювеналия.

— Он, пожалуй, уже ушел, — сказал Квинн.

— Нет, он здесь. Я звонил. Он знает, что я приду. — Август Марри направился на второй этаж.

— Август, не отрывайте его от работы, если он на детоксикации, хорошо?

— Я знаю, где он, — отозвался Август Марри, шагая по ступенькам.

— Позвольте мне задать вам один вопрос, — сказала Линн. — Вы когда-нибудь жили в городе Майами?

— Нет, никогда.

— А в Долтоне, что в штате Джорджия?

— Тоже нет, — покачал головой Ювеналий.

— И вы никогда не имели дело с родео? Не знаю почему, но у меня возникло ощущение, будто мы знакомы, будто мы давно друг друга знаем.

— Вы подруга Вирджинии, — улыбнулся Ювеналий. — Недавно еще один ее друг приходил сюда.

— Это Билл Хилл. Вирджиния и я — мы обе когда-то работали у него.

— И он прислал вас сюда. С какой целью?

— Выяснить, что вы собой представляете.

— Хотите узнать, действительно ли я исцеляю людей, творю чудеса?

— У меня нет никаких оснований сомневаться в этом. Я вообще весьма доверчивая, поэтому целитель, которого я знала, всегда старался затащить меня в свою комнату.

Ювеналий, усмехнувшись, похоже, оценил ее слова. Затем, глядя мимо нее, он перестал улыбаться. Затем улыбка снова вернулась, хотя уже не такая теплая и широкая, а он вскинул руку, будто поманил кого-то.

Линн оглянулась. К их столику подходил мужчина с гладко зачесанными назад волосами, с газетой под мышкой. Из нагрудного кармана рубашки торчали ручки и карандаши.

— Август, познакомьтесь, это Линн. Выпейте с нами чашку кофе, — сказал Ювеналий.

— Я не пью кофе, — ответил Август Марри. Взглянув на Линн, он кивнул и положил перед Ювеналием газету.

— И что теперь о вас пишут? — спросил Ювеналий.

— Вот, взгляните, на второй полосе статья с фотографией.

— Вы тут не похожи на себя, — заметил Ювеналий.

— Фото было сделано четыре года назад на площади Кеннеди. Мы там митинговали, протестуя против хиппи, организовавших марш мира, — усмехнулся Август, продолжая стоять. Линн подвинулась, и он опустился рядом с ней, не взглянув на нее. Он смотрел на Ювеналия — тот читал статью, слегка улыбаясь.

— О чем написано в статье? — спросила Линн. — О вас, Август?

Он кивнул, явно не проявляя к ней абсолютно никакого интереса.

— Август — глава Общества Святого Духа, члены которого ведут себя весьма активно. Статья о его аресте, — пояснил ей Ювеналий и снова углубился в чтение газеты. — За что вас арестовали? — спросил он погодя.

— За угрозу действием, — ответил Август.

— Вы что, подняли руку на отца Навароли?

— Я хотел всего лишь вручить ему брошюры…

— И затем вы обвинили судью в профессиональной непригодности?

— Он напыщенный индюк, отлученный от церкви католик. Невежда… Вел себя так, будто это был судебный процесс, а не слушание дела. Я потребовал суда присяжных из двенадцати человек, что предусматривается в делах федеральной юрисдикции.

Линн переводила взгляд с одного на другого. С Августа, весьма серьезного, на улыбающегося Ювеналия. Почему Ювеналия забавляет то, что огорчает Августа?

— Ваше Общество Святого Духа выступает против маршей мира? — спросила Линн.

— Наше общество выступает за восстановление традиционных форм богослужения, которые были установлены две тысячи лет назад Господом нашим Иисусом Христом и апостолами, — отчеканил Август.

— Вы, Линн, католичка? — спросил Ювеналий.

— Нет, но я была замужем за католиком, который никогда не ходил в церковь. Восстановление традиционных форм богослужения — это…

— Август выступает против проведения богослужения на английском языке. И вообще он терпеть не может всякие марши мира и коммунистов, — добавил Ювеналий.

— Хватит об этом, — оборвал его Август. — Я сказал отцу Нестору, что вы непременно будете присутствовать на освящении церкви Святого Джованни Боско, которое состоится в это воскресенье, — продолжил он. — Вы представить себе не можете, как это важно для него, для его первого прихода.

— Я бы с превеликим удовольствием, но у меня могут быть дела. Воскресенье, знаете ли, иногда бывает трудным днем.

— Мне кажется, по такому случаю кое-что можно и отложить. Бывшему монаху следует поддержать брата…

— У вас большой приход?

— Отец Нестор и я, мы оба нуждаемся в том, чтобы вы поделились с нами опытом, приобретенным за десять лет пребывания в монашеском ордене…

— За одиннадцать, — поправил его Ювеналий.

— Тем более, — заметил Август. — Между прочим, как вы могли оставить орден после того, как посвятили одиннадцать лет служению Богу?

— Служение Богу не определяется принадлежностью к какому-либо ордену, — заметил Ювеналий.

— Забота об алкоголиках — это, по-вашему, служение Богу?

— А чем, по вашему мнению, мне следует заниматься?

— Я не стану отвечать, — заявил Август, бросив на Ювеналия многозначительный взгляд.

Линн перехватила этот взгляд и пришла к выводу, что ей лучше встать и уйти, оставив их наедине. Привстав, она взяла свою пачку сигарет.

Ювеналий заметил этот жест и сказал:

— Мне пора идти работать.

Август поднялся, взял газету и, сворачивая ее, произнес:

— А меня ждет отец Нестор. Я скажу ему, что вы будете в воскресенье, хорошо? Я заеду за вами.

Пожав плечами, Ювеналий кивнул.

— Была рада с вами познакомиться! — сказала Линн вслед уходящему Августу, но он даже не оглянулся. — Что будет в воскресенье? — спросила она у Ювеналия.

— Освящение церкви Святого Джованни Боско. Я когда-то знал пастора, и, думаю, он хочет, чтобы я присутствовал на освящении.

— Ювеналий, я никогда не слышала о святом Джованни Боско. В чем его святость? Пару слов, если можно…

— Джованни Боско родился в 1815 году в местечке Бекки, возле Турина. Скончался в 1888 году в Турине, канонизирован в 1934 году. Он инициатор обучения бедных. В 1841 году он был рукоположен в сан священника, а в 1859 году основал общество помощи осиротевшим и обездоленным, деятельность которого охватывала торговые, сельскохозяйственные и общеобразовательные школы, а также семинарии, центры отдыха и молодежные клубы в крупных городах, летние лагеря, церковные приходы. Еще до его смерти деятельность общества распространилась в Англии, Франции, Испании и Южной Америке. Вот, пожалуй, и все, если вкратце. Ну а сейчас мне пора идти, — сказал он, поднимаясь из кресла.

— Мне хотелось бы еще раз встретиться с вами. Это возможно?

— Посмотрим, — бросил Ювеналий на ходу.

7

Сидя в дорогой двухдверной модели автомобиля «додж-чарджер» Августа Марри, отец Нестор какое-то время помалкивал, а затем сказал:

— Надо было бы мне с ним поговорить, если вы не вполне уверены.

— Я не говорил, что я не уверен, я сказал, что он хочет от этого уклониться. Он стал другим, — добавил Август. — Никакого смирения я в нем не заметил.

— Он всегда проявлял смирение. Насколько я помню, он был весьма скромен, послушен голосу рассудка. В конце концов, устав нищенствующего ордена францисканцев требует обязательного соблюдения благочестия, любви к ближнему, проявления участия и человеческого тепла. — Отец Нестор замолчал, а минуту спустя вскрикнул: — Ой-ой-ой! Мне нужно в туалет…

— Почему вы не зашли в туалет, пока мы были там?

— Зашел. Но мне снова надо, опять скрутило.

Август промолчал. Он обдумывал заголовок будущей брошюры, которую собирался издать в своей типографии.

А что, если назвать этот своеобразный пресс-релиз «История брата Ювеналия»? Нет, не годится… А если «Миссионер, творящий чудеса»? Нет, не то… А если «Чудотворец с Амазонки»?

— Мне невмоготу больше ждать, — проскулил отец Нестор.

А если статью озаглавить «По стопам святого Франциска»?

— Когда начинаются колики, жить не хочется, — промычал отец Нестор. — Врач сказал, что у меня амебная дизентерия. У меня она много лет.

— Мы уже подъезжаем, — сказал Август, поворачивая свой «додж-чарджер» на шоссе, ведущее к аэропорту Детройта.

Был час пик. Он без конца сигналил машинам, оказавшимся у него на пути.

— Алкаши чертовы, спят на ходу, — бросил Август в сердцах. — Зальют зенки винищем и пивом и не видят дороги домой. Не понимаю, не в состоянии постичь, почему он работает в центре для алкоголиков.

— Мы уже приехали? — вякнул отец Нестор.

Типография Августа Марри находилась прямо напротив здания аэропорта.

В нескольких кварталах севернее находилась средняя школа, где он учился, а чуть дальше — начальная.

Августу Марри было тридцать семь лет, он никогда не был женат, не ухаживал за девушками и был прихожанином храма Святого Давида всю свою жизнь, за исключением полутора лет учебы в семинарии. Его родители переехали в город Тампу, во Флориде, и он жил теперь один, в квартире над своей типографией, над черно-желтой вывеской «Печатное слово». Над входом в типографию была еще одна: «В присутствии заказчика».

Август припарковал машину за домом, поспешно направился к двери, гремя связкой из пятнадцати ключей, и указал отцу Нестору на туалетную комнату, проходя через вестибюль.

Отец Августа, бывало, по-хозяйски расхаживал здесь, но потом с ним случился удар. В помещении типографии царили тишина и полумрак. Работы почти не было. Офсетная печать использовалась мало. Работал опытный наборщик на IBM, имелся фотоаппарат, резак, фальцевальная машина на конце рабочего стола. Было душно, пахло типографской краской.

Отец Августа печатал приходские бюллетени, бумажные салфетки, картонные пакетики с бумажными спичками и вывешивал свои счета на деревянной доске на стене.

Август бросил газету на стол и включил вентилятор, стоявший на картотечном шкафу.

Никаких салфеток и прочей муры! Раскрутить Нестора — это главное. Это ж надо, такая удача!.. Как говорится, carpe diem — лови момент…

Отец Нестор Чарницки, пятидесятидвухлетний монах-францисканец, девятнадцать лет прослужил в Сантареме, в Бразилии, на реке Амазонке. Возвратился с амебной дизентерией и с историей о своем собрате, творившем чудеса.

Нестор Чарницки, дядя Грега Чарницки, члена Общества Святого Духа, был приглашен на встречу с просьбой рассказать о своей миссионерской деятельности. Август был ошеломлен услышанным. Это же надо! Ребенка исцелил. А что кровь появилась — это ведь знамение.

Отец Нестор служил обедни, используя латинские и португальские слова и никогда — английские. Если его заставят служить на английском языке, он лучше уедет во Францию и присоединится к католическому архиепископу Марселю Лефевру, богоугодному поборнику традиционной церкви.

Август попросил его рассказать подробнее о появлении крови на теле исцелителя. Разве он не видел следы крови? Получив положительный ответ, Август задумался. Главное — надо наладить отношения с Ювеналием, но не раскрывать ему сразу все карты. Но прежде всего следует основать новый приход, где Нестор станет пастором, затем следует пригласить архиепископа Лефевра освятить церковь. Точно так же, как это сделал в свое время папа Пий X в Техасе. Папа Пий X издал энциклику, отвергающую «модернистскую ересь» католической церкви, еще в 1907 году. Пора и ему приниматься за настоящие дела!

Спустя пять месяцев Общество Святого Духа арендовало недействующую баптистскую церковь в Олмонте. Возникла, правда, незначительная проблема — переписка с архиепископом Лефевром выявила досадный факт. Он мог приехать на освящение церкви не ранее чем через год.

Между тем отец Нестор нездоров. А что, если он испустит дух в туалете? В итоге план был пересмотрен.

В «Печатном слове» была изготовлена серия брошюр и распространена на мессах в приходах по всей епархии Детройта. Католиков призывали «прийти в церковь Святого Джованни Боско — в храм традиционного католического богослужения». Брошюры вышли с заголовками: «Без традиций — кто мы такие?», «Мы не отказываемся от нашей истинной веры», «Почему Святой Дух снизошел до Второго Ватиканского собора?», «Почему ныне священнослужители полагают, будто они знают больше, чем Бог?».

Призывы доходили до прихожан постепенно, число традиционалистов увеличивалось на несколько десятков человек в неделю. Наконец в минувшее воскресенье Август насчитал свыше двухсот человек на десятичасовой торжественной мессе и благословении. Многие после этого говорили о том, что долгие годы не слышали старых добрых песнопений Gloria in excelsis Deo, то есть «Слава в вышних Богу», и Te Deum laudamus, то есть «Тебя, Бога, хвалим».

Прихожанам объявили, что освящение церкви состоится в ближайшее воскресенье, и разослали приглашения знакомым, друзьям и представителям прессы.

Август с помощью отца Нестора должен был изготовить брошюры с условным названием «История Ювеналия» либо «Чудотворец» — короче, что-то вроде этого, и раздать их после церемонии. Если все получится так, как он задумал, то журналюги непременно поместят эту информацию о Ювеналии на первых полосах газет, и тогда он окажется в центре внимания.

Отец Нестор, уже расставшийся с туалетом, спросил:

— Будут ли газетные репортеры? Как вы думаете?

— Конечно, будут, потому что там буду я, а это для них очередная новость, — ответил Август, кивнув на газету на столе. — Я организовал саморекламу с целью попасть на страницы газет. В общем, все мероприятия, где я участвую, не останутся незамеченными. А то, что мы устраиваем вместе, то есть то, что считают разъединением церкви и ересью, — это тоже сенсация. Репортеры будут там, даю слово. — Август достал из нагрудного кармана ручку. — Между прочим, есть еще несколько фактов, о которых вы мне не сообщили. К примеру, где он родился.

— В Чикаго, — ответил отец Нестор. — Видите ли, все, кто приезжает в Сантарем, выходцы из Чикагской епархии. Хотя, прежде чем я приехал туда, я служил сначала в мужском монастыре Святого Паскаля, а затем в монастыре Святого Иосифа, которые относятся к епархии штата Луизиана, так что…

— Отец, мы говорим о Ювеналии, — прервал его Август. — Его родители по-прежнему живут в Чикаго?

— Он не знает своих родителей, — сказал отец Нестор. — Он жил и воспитывался в сиротских приютах, в частности в приюте Милосердной Девы Марии. Вы слышали об отце Келли? Он уже умер…

— Отец… — покачал головой Август.

— Хорошо, хорошо… — поморщился отец Нестор. — Из этого приюта его перевели в больницу, где он успешно работал братом милосердия, а вскоре после этого вступил в монашеский орден.

— Вы долго жили в Сантареме до того, как он там появился?

— О да, много лет…

— Вы помогали ему? Возможно, ввели в курс дела?

— Видите ли, мы находились в разных монастырях.

— Но ведь вы знали его!

— Да, я встречал его. И домой мы летели на одном и том же самолете.

— Давайте поподробней о том, что было до самолета.

— В каком смысле?

— Расскажите, как все происходило, когда начались чудеса и когда вы впервые увидели кровь.

— Ой! — воскликнул отец Нестор, поморщившись. — Мне надо в туалет, опять меня скрутило.

8

Джерри сказал, что стоит ему закрыть глаза, как он сразу видит парня, который вламывается сквозь стену прямо к нему в палату и прет на него.

— Подумаешь! — хмыкнул его сосед. — А я вижу мерзких тварей, шныряющих по всей комнате. Забираются ко мне в кровать, я кричу, стараюсь сбросить их, а они все лезут и лезут… Будто ящерицы!

— Ящерицы… — скривился Джерри. — А у парня в руке нож, он замахивается, собираясь зарезать меня…

— То-то я слышу крики из четвертой палаты, — заметила Эдит, постучав костяшками пальцев по столу. — Линн, хочешь еще кофе?

— Пойду принесу, — ответила Линн, поднимаясь.

Надо что-то делать. С утра до вечера кофе и эти бредни алкашей… После ужина четыре часа телевизор… Сидишь, переключаешь программы и озираешься по сторонам в ожидании Ювеналия. Где он, куда подевался?

Линн вернулась к столику с двумя чашками кофе в руках.

— Я скоро вернусь, — сказала она, поставив чашки с кофе возле Эдит.

— Обычно они помалкивают, если только рядом не оказался новенький, которого они хотят поразить, — объяснил Ювеналий.

— Их бредни меня утомили, — ответила Линн. Выдержав паузу, она добавила: — Я искала вас.

— У меня было много вызовов.

— Это ваш кабинет?

Линн окинула взглядом комнату, напоминавшую кабинет, где она была на приеме у консультанта-нарколога. Там был телефон, здесь на столе тоже стоял телефонный аппарат.

— Я сижу в этом кабинете, когда нахожусь на дежурстве. Отсюда лучше слышно, если кто-то начинает буянить. Мой кабинет в самом конце коридора.

— Я вам не помешала?

— Нет-нет! Присаживайтесь. Хотите спросить меня о чем-то?

Линн опустилась в кресло рядом со столом, не спуская с него глаз.

— Ну, если угодно, после того как я раскрыла свои карты…

— Начнем с того, что Квинн сразу понял, что у вас все в порядке.

— Я разговаривала с ним всего минуту, — заметила Линн. — Это когда он, громогласно вещая, появился в той огромной комнате, которая напоминает крытый трек для мотогонок. Пришел и произнес самую восхитительную речь, которую я когда-либо слышала.

— Он любит ошеломить слушателя, — улыбнулся Ювеналий. — Вы когда-либо видели пожарную машину? Старую, допотопную? Короче говоря, он как-то раз посадил несколько здешних обитателей в кузов, и они отправились в центр города. Гудели, били в колокол, приветствовали прохожих. Это своего рода психотерапия. Алкоголикам требуется встряска…

— Прежде чем я уйду отсюда, я…

— Вам не требуется встряска, — прервал ее Ювеналий. — Вы в полном порядке.

— Я хочу узнать, обидела ли я вас, сказав, что пришла сюда, чтобы выяснить кое-что насчет вас… Но вы вовсе не чокнутый или типа того.

— А вдруг? — улыбнулся Ювеналий. — Вам, оказывается, доводилось выступать в роли регента на церковной службе.

— Вы что, наводили обо мне справки?

— Я разговаривал с Вирджинией и спросил ее о вас.

— Я дирижировала церковным хором лишь во вступительной и заключительной части.

— Хотелось бы на это взглянуть…

— Главной особенностью службы был преподобный Бобби Форши. Он выходил и принимался исцелять больных и увечных…

— Вы, должно быть, хотите услышать от меня, возможно ли подобное? — прервал ее Ювеналий.

— В жизни всякое бывает, — ответила Линн. — Бобби, вероятно, и исцелил некоторых из них. А вы исцеляете?

— Думаю, да.

— А как вы делаете это?

— Это трудно объяснить.

— Понятно, — протянула Линн. — Скажите, если у меня что-то не в порядке, заболевание или что-то в этом роде, вы можете меня вылечить? Или, как вы говорите, исцелить?

Ювеналий задумался, не отводя от нее взгляда красивых карих глаз, опушенных густыми ресницами.

— Вас что-то беспокоит?

— Кое-что… — кивнула Линн. — Хотелось бы знать, напрасно я переживаю или нет.

Обогнув угол стола, он подошел к ней, дотронулся до ее правого плеча, затем до шеи в глубоком вырезе свободной блузки, затем положил ладонь ей на грудь.

Она замерла, ощущая мягкое прикосновение его пальцев. При этом они смотрели друг на друга. Она подумала, что надо бы отпрянуть с выражением испуга на лице, но интуиция подсказала ей, что момент для этого уже упущен.

— Вы собирались сказать мне о том, что у вас какая-то опухоль, возможно злокачественная. Хотели спросить, смогу ли я чем-либо помочь. — Он убрал руку. — Скажите, пожалуйста, вы хотели меня испытать, а может, привести в смущение?

Линн молча пожала плечами.

— В общем, не волнуйтесь, у вас с грудью все в порядке.

Линн вздохнула. Подумать только!

— В каком смысле в порядке? — улыбнулась она.

— Во всех, — вернул ей улыбку Ювеналий.

То-то же! Его прикосновение было совсем не медицинским… Впрочем, он ведь и не врач!

— Мне надо идти, — сказал Ювеналий погодя.

— Куда?

— Думаю, к Арнольду. Ему сейчас очень плохо.

Ювеналий ушел. Линн задумалась. Неужели он ушел, чтобы отделаться от нее? Впрочем, Арнольд действительно нездоров. Она вспомнила, как он утром с трудом плелся в лабораторию, а затем раздался громкий крик нянечки: «Помогите кто-нибудь Арнольду!»

Линн взглянула на телефон на столе.

Надо быстренько позвонить Биллу Хиллу — и все, и привет!

Из коридора донесся чей-то вопль.

Ну что там случилось?

Линн выбежала из кабинета и поспешила на крик по полутемному коридору. Мужской голос стенал в агонии.

В холле стояло потертое кресло, в котором, как ей сказали, посменно всю ночь сидели дежурные, чтобы помочь тем, у кого могли возникнуть галлюцинации при выходе из запоя. Но сегодня дежурил Ювеналий, и в кресле его не было.

Он стоял возле кровати Арнольда. Она видела его через приоткрытую дверь. Арнольд сидел прижавшись спиной к изголовью кровати и, скорчившись, кричал.

Ювеналий наклонился к Арнольду. У того гримаса исказила лицо, на подбородке скопилась слюна.

— Нет, нет, нет… не позволю, не позволю… — Рыдая, он бился в конвульсиях.

Затем затих, когда Ювеналий обхватил его голову и плечи своими руками.

О господи! Линн почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине и задрожали руки, а кожа покрылась мурашками. В то же время она вдруг осознала, что стала свидетельницей события, ради которого оказалась здесь.

Она не слышала никаких звуков, когда повернулась и поспешно направилась обратно через холл в кабинет Ювеналия. В нерешительности задержав ладонь на ручке двери, она оставила ее открытой. Затем подошла к столу, сняла трубку телефона и набрала номер Билла Хилла.

— Я намерена немедленно вернуться домой. Забери меня.

— Что случилось?

— Ничего. Я не хочу здесь больше находиться.

— Ты уже говорила с ним?

— Да, говорила. В общем, он обладает даром исцеления. Я выполнила задание, а теперь хочу уйти.

— Ты видела, как он кого-то исцелил?

— Напрямую не видела, но знаю, почему он здесь. Забери меня у выхода. Сколько тебе надо времени? Полчаса?

— Немного больше. Мне надо одеться. Скажи, что случилось?

— Ничего не случилось. Вообще-то кое-что случилось, но ты наверняка не посчитаешь это доказательством того, что он исцеляет людей. — Он помолчала. — Я сказала ему, почему я здесь.

— Зачем?

— Потому что он все сразу понял, поверь мне на слово. Он просек, что я не алкоголичка.

— Разве ты не разыгрывала из себя пьяницу?

— Я старалась, но… увы и ах! Короче, алкоголизм — это болезнь, а я не произвожу впечатления больной. Вот и весь сказ!

— Что он тебе говорил?

— Ничего такого, что могло бы тебя заинтересовать.

— Так, понятно… А можешь ли ты побеседовать с ним еще?

— Зачем?

— Выясни, какую игру он ведет, хорошо? Может, он среди алкоголиков от кого-то скрывается?

— Послушай, я человек коммуникабельный, да и вообще могу раскрутить любого, но Ювеналий тот, с кем совсем не хочется ни юлить, ни ловчить. Он ни от кого не прячется, он просто работает здесь. Кроме того, в нем есть что-то отличающее его от других. Он другой, одним словом.

— Что значит «другой»?

— Он ведет себя настолько естественно, что кажется не таким, как все.

— Не таким, как все? — хмыкнул Билл Хилл.

— Ну да! Он не грузит никаким мистическим дерьмом, не морочит голову всякой ерундой и не старается внушить собеседнику, будто ему известно то, о чем тот просто не догадывается. И вообще, любой человек прежде всего интересует его как личность. Послушай, я не могу долго занимать телефон. Забери меня минут через сорок, договорились? И купи бутылку «Асти Спуманте»…

9

Линн подождала минут десять. Когда Ювеналий не вернулся, она вышла в коридор, миновала холл, где кресло дежурного по-прежнему пустовало.

Было тихо, раздавался чей-то храп. Здесь все спали. А на втором этаже пили кофе, смотрели телевизор. Она задумалась, надо ли ей попрощаться с Эдит и другими. Придется объяснять, почему она уходит. Ладно, скажет, что по семейным обстоятельствам, либо еще что-то придумает, в зависимости от того, кто там сейчас. А вообще-то алкашам все ее объяснения до лампочки! Пожалуй, ей не следует появляться на втором этаже. Так будет лучше!

Дверь в палату Арнольда была все еще открыта. Ювеналия в комнате не было. Арнольд лежал на спине, глаза у него были закрыты, руки покоились на одеяле, которым он был накрыт. Дыхание у него было спокойное. Похоже, он спал… А где же Ювеналий? Арнольд неожиданно всхрапнул. Не спит, что ли? Может, Ювеналий пошел за таблеткой снотворного? Хотя вряд ли… Эдит говорила, что здесь редко дают пациентам снотворное либо транквилизаторы.

Все еще глядя на Арнольда, она подошла к кровати, наклонилась, прислушалась. Дыхание было ровным. А что это у него на щеке? Вся скула темная… Линн опустилась на колено перед кроватью, нащупала выключатель ночника над кроватью, включила свет и оторопела. На скуле Арнольда была размазана кровь, пятна крови были и на подушке. Откуда взялась кровь? Вот и у Вирджинии было то же самое!

Линн выключила ночник. Секунду она постояла на коленях, будто совершая молитву, затем поднялась.

В лаборатории горел свет, но там никого не было. Линн направилась в дальний конец коридора, где покрытый ковролином пол заканчивался коротким, расположенным перпендикулярно коридорчиком, с дверями в обоих концах. Верхний свет был тусклым, но она без труда разглядела металлическую табличку на двери слева, где было написано: «ЮВЕНАЛИЙ».

Она стояла перед дверью, не решаясь постучать. Ее охватило сомнение. Откуда кровь, почему? «Да ладно тебе! — одернула она себя. — Он хороший. Он милый, славный парень».

Она постучала в дверь…

— О боже… — воскликнула она вполголоса, увидев кровавое пятно на ручке.

Тишина.

— Ювеналий? — позвала она.

Никакого ответа.

Линн отворила дверь и остановилась в дверном проеме, глядя на письменный стол сбоку от полуоткрытой застекленной створчатой двери, выходившей на плоский козырек центрального подъезда. На столе горела настольная лампа, темное кожаное кресло было слегка отодвинуто. Она обвела взглядом полки с книгами до потолка, плетеные половики на полу, распятие над столом.

Прислушалась. Услышала звук льющейся воды.

— Ювеналий? — позвала она.

Звук льющейся воды затих. Линн вошла в комнату. Справа был короткий коридор. Она шагнула в него. В ванной комнате слева горел свет. Она заглянула в нее. На бортиках ванны виднелись пятна крови, которую не потрудились смыть.

— Ювеналий? — снова позвала она.

— Я здесь, — раздался его голос из спальни.

— Можно войти?

— Если хочешь, войди, — произнес он едва слышно после непродолжительной паузы.

Линн вошла в спальню.

Он стоял возле комода, в белых трусах, без рубашки… Стоял на белом полотенце босиком, вскинув руки.

— О боже… — прошептала Линн.

У него было спокойное лицо, усталые глаза. Из ладоней сочилась кровь…

Как наяву увидела она распятие, висевшее на стене кафе на втором этаже.

Кровь сочилась из левого бока Ювеналия, пропитав пояс его трусов. Кровь стекала из лодыжек на белое полотенце…

Ну прямо Христос на кресте!

10

Грег Чарницки, член Общества Святого Духа и племянник отца Нестора, приехал в типографию к Августу Марри. Состоялась беседа по поводу уже напечатанных брошюр.

— Как вы думаете, сколько людей знают о том, что такое стигматы?[1] — спросил Грег Чарницки, ознакомившись с их содержанием.

— Каждый когда-нибудь в своей жизни слышал об этом, — ответил Август.

— Согласен, но я бы вам посоветовал сразу заявить, что стигматы впервые упоминаются в жизнеописании святого Франциска Ассизского, основателя ордена францисканцев.

— Спасибо, Грег, — сказал Август. — Вы правы. Я сейчас же отдам в набор то, что вы сочли нужным добавить. А каково ваше мнение об остальных материалах?

— Впечатляет, — ответил Грег. — Позвольте, я взгляну еще раз. — Он взял гранки и стал читать.

«321 ИЗВЕСТНЫЙ СТИГМАТИК

В исследовании, проведенном доктором философских наук А. Имберт-Гурбейре (Imbert-Gourbeyre A., La Stigmasation. Vol. II. Clermont-Ferrand, 1894–1895; 2nd edition: 1908), приводятся данные о 321 человеке, отмеченном стигматами. Первым в этом исследовании упоминается Пий XI (1857–1939), папа римский с 1922 года. Исследование включает и более поздних стигматиков, в их числе — Катрин Эммерих из Мюнстера (Catherine Emmerich (1774–1824), Muenster, Germany); Мари фон Мерл из Кальтерна, Тироль (Mary von Moerl (1812–1868), Kaltern, Tyrol); Луиза Лато из Буа-де-Эн, Франция (Louise Lateau (1850–1883), Bois de Haines, France); св. Джемма Галгани из Лючи, Италия (St. Gemma Galgani (1878–1903), Lucca, Italy).

КРОВЬ ИЗ ГЛАЗ

Одной из самых известных обладательниц стигматов является Тереза Ньюманн (Theresa Neumann, Konnersreuth, Germany). Она родилась 8 апреля, в Великую пятницу на Страстной неделе в 1898 году. Впервые стигматы появились у нее 2 апреля, в Великую пятницу на Страстной неделе в 1926 году. Стигматы Терезы Ньюманн привлекали паломников со всего света. Она умерла в 1962 году. Всю жизнь она питалась лишь просфорами и пила святую воду. Именно в пятницу, в день, когда распяли Христа, у нее стали кровоточить глаза.

ПАДРЕ ПИО

Несомненно, падре Пио, монах-капуцин из Южной Италии, заслуживает особого упоминания. Стигматы у него появились в сентябре 1918 года, спустя три дня после церковной мессы в честь стигматов святого Франциска Ассизского. Его нашли обессиленным у себя в келье после мессы в соборе Пресвятой Девы Марии. Кровь сочилась из пяти ран на его теле. Кровоточение не прекращалось ни на один день в течение последующих пятидесяти лет жизни падре Пио.

Он исцелял больных и немощных и обладал даром биолокации, то есть способностью одновременно находиться в двух местах. Имеются сведения о том, что его видели среди солдат во время Второй мировой войны, хотя было известно, что в это время он находился в монастыре. Те, кому он являлся, оставались живыми и невредимыми во время самых кровопролитных боев.

Он получал до 5 тысяч писем в неделю, принимал примерно полтора миллиона паломников в год (National Review. 1968. October 22). О нем и о его даре в любое время, но особенно на исповедях, проникать в сокровенные мысли тех, с кем он беседовал, написаны многие труды здравомыслящими, образованными, непредубежденными исследователями.

Он скончался 23 сентября 1968 года, прожив с кровоточащими ранами больше, чем кто-либо еще в истории. В течение пятидесяти лет он передвигался медленно и с трудом, как тяжелобольной. Когда ему предлагали позвать врача, он отвечал: „Братья мои, не зовите никого. А я поспешаю к Богу и Его милости всех вас поручаю“.

В НАШИ ДНИ…

Миновало много лет с тех пор, как некоему праведнику была дарована свыше способность исцелять, то есть проявлять сострадание к ближнему ценой своей крови. Да, именно так! Ибо Христос принял муки за наши грехи… Церковь за прошедшие десятилетия неоднократно подвергалась гонениям. Кто-то может спросить, время ли сейчас для того, чтобы появился святой Франциск Ассизский сегодняшнего дня, способный повести нас сквозь зыбучие пески ереси, чтобы укрепить традиции и основы, завещанные нам Церковью Господа нашего Иисуса Христа и Его апостолов.

Время!

Мы ждем и молимся, чтобы Господь ниспослал нам всем Свое благословение».

— Почему вы не упомянули Ювеналия? — спросил Грег Чарницки, дочитав брошюру до конца.

— Потому что о нем пока еще никто не знает, — ответил Август. — Я в брошюре говорю о том, что нам нужен своего рода мессия. И вот он, пожалуйста! Можете представить, каков будет эффект? Я до сих пор не могу поверить этому. Нет, я вовсе не намекаю на недостаток веры. Понимаете, я трепещу, когда думаю об этом. Словно Господь возлагает на меня Свою длань и повелевает мной. Вы чувствуете это?

Грег кивнул, но подумал, что он чувствовал бы это еще глубже, если бы Август сказал «нас» вместо «меня».

11

— Не хочется об этом говорить, но я давно не была в церкви. Последний раз это было, когда сестра Дугласа выходила замуж. Знаешь, чем я сегодня занималась? Ходила по магазинам в поисках красивого платья. И наконец купила. Восемьдесят долларов отдала. Дорогое, но зато от Дианы Фюрстенберг. — Линн помолчала. — У меня такого платья никогда не было…

В комнате зазвонил телефон.

Линн и Билл Хилл сидели в плетеных креслах на балконе.

Линн не тронулась с места.

Билл покосился на нее.

— Чего не принесла с собой телефон? — спросил он после четвертого звонка.

— А я теперь вроде как не работаю. Вишь ты, раззвонились! Видать, понадобилась…

— Откуда ты знаешь, что это звонят с работы?

— А кто еще будет звонить мне в восемь вечера в субботу? Пацаны умотали за город со своими бабами. Это Арти названивает…

Телефон продолжал трезвонить.

— Ты собираешься отвечать?

Линн нехотя поднялась из кресла. Она выглядела совсем девчонкой — без всякой косметики, с ненакрашенными ресницами, в шортах и просторном батнике.

Билл Хилл всегда оказывал Линн знаки внимания. Она ему нравилась. После того как он узнал о ее разводе и переезде в Детройт, подумывал было о близких отношениях с ней, но, когда представлял, как это все произойдет, понимал, что будет выглядеть комично, учитывая двадцать лет разницы между ними. Они остались друзьями, делились сокровенным и были как родственники.

Поздно вечером во вторник она явно была не в себе, когда выбежала из центра, запрыгнула в автомобиль, торопливо бросив:

— Боже, ты в это не поверишь!

Она молчала, пока они не выехали на автостраду, ведущую на север от Детройта.

Он следил за дорогой и не задавал вопросов, стараясь представить себе то, о чем она рассказывала, и в конце концов съязвил:

— Но гвоздей-то в нем не было?

— Перестань! У него были раны, словно от вбитых гвоздей, и порез в боку, будто его пронзили копьем.

— Иисус из Детройта… — ухмыльнулся он.

— Да, Иисус! Представь себе… Стоял точно в такой же позе, как Иисус на распятии. Если бы у Ювеналия была борода…

— Что он сказал? — прервал ее Билл.

— Ничего. Только смотрел на меня.

— Но если у него были раны, наверное, ему было больно?

— Не думаю. Он выглядел опечаленным и каким-то скорбным, но он был совершенно спокоен.

— Смотрел на тебя и молчал, да?

— Он окликнул меня, когда я выбежала из спальни. Боже, зачем я сделала это?

— Я могу это понять, — сказал Билл Хилл.

— Убегая, я услышала, как он крикнул: «Линн!»

— Думаешь, он ждал от тебя помощи?

— А чем бы я могла ему помочь? Наклеить на раны бактерицидный пластырь, что ли? Нет, ты подумай! У него были те же самые раны, что у Христа на распятии… Не сам же он нанес себе эти раны! — Линн задумалась. — Считаешь, он хотел, чтобы я ему помогла? О господи! А я убежала, повернулась и убежала, будто дуреха…

— Не переживай! Он должен был знать, что́ ему делать, подобное случалось с ним раньше.

— Но почему он позволил мне увидеть его раны?

— Наверно, решил, что раз многие знают об этом, то одним больше, одним меньше — не имеет никакого значения. Помнишь, я говорил тебе, что у меня возникло ощущение, будто его прячут? Беседуют дружелюбно, участливо, только ни слова лишнего, будто чего-то утаивают. Если кто-то хочет оставаться анонимом, его пожелание исполняют, не так ли?

— Но больные, то есть алкоголики, не остаются же они там вечно! Выйдут и непременно проболтаются.

— Я имею в виду персонал. Не могу поверить, что отец Квинн ничего не знает. Скажи, а ты обратила внимание на руки Ювеналия? Я имею в виду, когда разговаривала с ним до этого?

— Ничего особенного я не заметила. А ты полагаешь, у него должны быть шрамы?

— Думаю, да. Если рана открытая, после заживления всегда остается шрам. Разве не так?

— Так-то оно так, да не совсем. Дело в том, что это чудо…

— А кто сказал, что это — чудо? — прервал ее Билл.

— А разве нет? — вскинула брови Линн. — Разве не чудо — факт прозрения Вирджинии? Скажи, пожалуйста, слышал ли ты когда-либо о подобных явлениях?

— Да, слышал, но никакой специальной литературы по данному вопросу не читал и не знаю никого из ныне живущих, у кого бы подобное происходило. Я полагал, что это случалось лишь со святыми, в давние времена.

— У Иисуса Христа и у святых, да?

— Не у всех святых, а лишь у некоторых, — уточнил Билл.

Линн вернулась на балкон и снова опустилась в плетеное кресло.

— Ой, спасибо, выпью с удовольствием, — сказала она, когда Билл Хилл налил в бокал вина, а себе приготовил коктейль из водки и лимонного сока.

Он сидел в кресле, скрестив ноги в белых мокасинах. На нем были отутюженные желтые слаксы, свободная рубашка из ткани, напоминавшей обои с голубыми цветочками. Три пуговицы у ворота были расстегнуты. Была видна золотая цепочка и медальон с надписью «Слава Тебе, Господи», который много лет назад, задолго до того, как стали модными украшения для мужчин, подарила ему Барбара, его бывшая жена. Ему нравилось чувствовать на груди медальон, а иногда он любил вытащить его и подержать на ладони некоторое время. Может быть, для самоуспокоения, хотя Билл Хилл обычно не анализировал свои ощущения, отражающие всякого рода реальность. Он верил в Бога, был убежден в существовании триединого божества: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, но богомольным не был. Так было до того, как он приобщился к единоверческой церкви, не принимавшей никаких нововведений и церковных реформ.

Спустя какое-то время он надумал организовать религиозно-просветительское предприятие: за короткий срок возвели самое высокое в мире иллюминированное распятие, ста семнадцати футов высотой, и часовню. Открыли кафетерий для паломников, сувенирную лавку, где продавали освященные сладости, работающие от батарейки десятидюймовые копии распятия, футболки с эмблемой единоверческой церкви. Официантками работали цветущие юные создания, направленные сюда из студенческого городка Флоридского университета, что в Гейневилле. Когда раздавалась церковная музыка, появлялась очаровательная регентша Линн Мэри Фолкнер из Майами-Бич, пять раз участвовавшая в парадах на футбольном стадионе «Апельсиновая чаша» в городе Майами. Она всегда шла впереди и мастерски подбрасывала дирижерскую палочку. А потом появлялся Бобби Форши. Он взбирался обычно на кафедру в рваных джинсах и безрукавке из искусственного меха под волка и изрекал: «Я живу, как вам известно, в лесу. Общаюсь с нашими меньшими братьями и Иисусом Христом. Во время последней нашей беседы он мне вот что сказал…» После этих слов Бобби Форши обычно читал проповедь, а затем приглашал больных и увечных подняться к нему. И те ковыляли к нему, на костылях, с повязками и верой в сердце. Бобби Форши возлагал на них руки, повторяя, что он исполняет волю Всевышнего. Кое-кого Бобби исцелил…

Барбара, бывшая жена Билла Хилла, убежденная баптистка из Нашвилла, называла все это единоверческое действо «посмешищем в глазах Господа». «Вы называете себя новыми христианами, — говорила Барбара, — и призываете паломников соблюдать десять заповедей, якобы обретенных в лесу отступником и еретиком, который будто бы умеет исцелять…» — «Важен конечный результат, — возражал ей Билл Хилл. — То, как себя после этого чувствуют люди». — «А ты знаешь, что обо всем этом думает Господь?» — «Тебе он, наверное, сказал, но мне еще не сообщил», — ответил Билл Хилл.

Барбара ушла от него, взяв с собой Билла-младшего, в конце концов оформила развод, вышла замуж за поставщика фруктов и перебралась в город Стюарт, штат Флорида.

Билл Хилл задумался. Билл-младший сейчас уже подросток, летом он приезжает повидаться с отцом, недавно они провели вместе целый месяц. А что касается религиозного бизнеса, скажем так, тут надо действовать решительно и энергично. У Ювеналия дар исцелять людей. Следует приспособить этот дар для получения финансовой выгоды. Линн вряд ли согласится помогать ему. Наверняка скажет, что Ювеналий не тот, кого можно использовать в религиозном шоу, и, мол, вообще его дар — не товар. Надо будет ей рассказать про президента Никсона. Ушлый мужик! Когда республиканец Никсон переизбирался на второй срок, ломовые баксы прокручивались! В Уотергейте, комплексе гостиничных и офисных помещений в Вашингтоне, где размещались демократы, установили подслушивающие устройства, короче, республиканцы пустились во все тяжкие, не церемонились. Миллионные подкупы, угрозы, лжесвидетельства — все это было потом, когда разразился Уотергейтский скандал. Президент Никсон блефанул, передав в руки расследователей «отредактированные» магнитофонные записи, а дотошные журналюги из «Вашингтон пост» дожали дело, которое начали, и Никсон был вынужден предоставить конгрессу подлинные магнитные пленки с записью разговоров в Овальном кабинете, из которых стало ясным его личное участие в этом деле. И понеслось!.. 9 августа 1974 года под угрозой импичмента Никсон был вынужден уйти в отставку — первый случай в истории США. Демократия… Ха-ха-ха! Пока баксы решают все, ни о какой демократии говорить не приходится. Короче, кто смел, тот и съел! Деньги не пахнут к тому же… А Никсон, между прочим, не растерялся, когда спустя два месяца Джералд Форд, сменивший его на посту президента, издал указ о «полном, безусловном и абсолютном прощении его вины», правда, адвокатскую практику запретили… Подумаешь!.. Никсон занялся сочинением мемуаров, интервью всякие давал. Дэвид Фрост — акула пера — за одно такое интервью что-то около шести миллионов ему отстегнул. Н-да!..

Ювеналия с его даром надо немедленно прибрать к рукам…

— Это Арти звонил, — сказала Линн, выйдя на балкон. — Я так и знала! Он вне себя, и я должна быть у него завтра утром. Ему, видите ли, я срочно понадобилась…

— Я думал, ты с ним расплевалась.

— В общем, да. Просит вернуть кое-какие грамзаписи.

— Но ведь завтра воскресенье!

— Оказывается, в понедельник с утра состоится презентация, и если она сорвется, то я буду виновата.

— Крутые заявки! Ты напомнила ему о том, что он с тобой не очень-то церемонился?

— Да ладно тебе! В жизни всякое бывает…

Билл Хилл нахмурился:

— А как же освящение? Ты вот и платье новое купила, и Ювеналий, думаю, из головы у тебя не идет…

— Все так, но сначала мне надо повидать Арти. А что касается Ювеналия, следует по меньшей мере извиниться за то, что я убежала. Подумает еще, будто я испугалась.

Билл Хилл покачал головой:

— Ты видела то, что не видел почти никто из наших современников. Неужели грампластинки, которые ты должна отдать Арти, важнее?

— Я обязана отдать Арти грамзаписи, которые пойдут в тираж. Ни о каких грампластинках речь не идет! Начало церемонии в Олмонте назначено на одиннадцать. Я знаю точно, как туда добраться, и я приеду вовремя. Хочешь, давай вместе, но сначала мне надо встретиться с Арти.

— Я заеду за тобой завтра.

— Отлично.

— В десять утра.

— Замечательно. Но если я задержусь, не жди… Встретимся там.

— Встреча с Ювеналием тебя тревожит?

— Ни капельки!

— И что ты собираешься ему сказать?

— Собираюсь извиниться и спросить, могу ли я прийти и побеседовать с ним как-нибудь… Почему ты так странно смотришь на меня?

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Но с тобой что-то не так.

— А что же ты хочешь? Я как-никак общалась с алкоголиками…

Билл Хилл улыбнулся. Ему хотелось видеть Линн жизнерадостной, чтобы вместе с ней огребать миллионы.

12

Август Марри принял решение устроить перерыв в церемонии освящения церкви.

Такого отступления от правил требует недуг отца Нестора, объяснил он Грегу Чарницки и добавил, чтобы тот во время перерыва находился вне стен церкви и не выпускал из рук кинокамеру.

Билл Хилл ждал Линн возле ее дома до одиннадцати часов и, не дождавшись ее, поехал один. Раздраженный, он зевнул съезд с автострады на Олмонт и в результате поспел лишь к началу второй части церемонии. Билл Хилл не знал, что пропустил проповедь отца Нестора об истинной духовности латинских традиций, он считал, что самое главное еще только началось, и в некоторой степени был прав.

Он узнал Ювеналия, поначалу подумав, что тот в облачении священника, хотя он сильно смахивал на алтарного мальчика-прислужника: из-под черного одеяния выглядывали желтые слаксы и белые кроссовки. Ювеналий нес крест с распятием на самой верхушке. За ним следовали двое всамделишных алтарных мальчиков-прислужников, одиннадцати или двенадцати лет, один из них размахивал серебряным кадилом. Затем какой-то переросток, примерно одних с Ювеналием лет, в черной сутане и белом саккосе. Это был Август Марри. Следом шагал пожилой священник, с ног до головы в золотистом облачении, и окроплял окружающих святой водой из сосуда, напоминающего фонарик на батарейках. Он окропил каких-то пацанов в белых рубашках и серых нарукавных повязках, выстроившихся по обе стороны шествия и державших зажженные свечи.

Когда эти мужики со свечками повалили вслед за священником в церковь, он последовал за ними.

Ежедневная утренняя газета «Детройт фри пресс» прислала корреспондента по имени Кэти Ворсингтон, двадцати девяти лет от роду, восемь из которых она посвятила репортажам об убийствах, о борьбе с наркоторговцами, о городских властях, о рыбе со следами ртути и молоке с вредными примесями. На сей раз ей поручили срочно подготовить репортаж об освящении церкви Святого Джованни Боско… Она не спрашивала почему. Она уже писала об Августе Марри, у нее вообще набралось достаточно материала на третью полосу.

Газета фотографа не направила — у них было несколько снимков Августа Марри. Довольно удачных. Широко распахнутые глаза и совершенно невозмутимый взгляд. Это хорошо! В репортаже должны быть изложены голые факты, и никакой предвзятости, никакого нагнетания…

Четыре с половиной миллиона горожан занимаются своими делами или строят разнообразные планы в это летнее августовское утро, в то время как в Олмонте, на церемонии освящения церкви Святого Джованни Боско… совершенно нейтральное начало! Ну а далее внятная информация о традиционалистах под предводительством французского архиепископа Лефевра и, разумеется, об Обществе Святого Духа и Августе Марри… Сегодня, похоже, Август в своей обычной роли — весь на виду, лелея в душе надежду уязвить папу римского, назвав его коммунистом.

Но стоит ли упоминать о священнике, который, совершая молебствие, путает латинский с португальским? И даже если здесь задействован Ватикан, не ересь ли, не вздор ли все это?

Кэти достала свой журналистский блокнот из холщовой сумки, висевшей на плече. Что ж, посмотрим, что будет дальше…

Линн приехала вслед за Биллом Хиллом спустя минут десять. Она была вынуждена объясниться с Арти — старалась говорить мило, не повышая голоса, и в конце концов объявила ему, что не сможет помочь с презентацией и обсуждать с ним какие бы то ни было деловые вопросы не собирается, потому как она в отпуске, и, если ему это не нравится, он может взять на ее место кого угодно, и вообще она опаздывает в церковь.

— В церковь? — удивился Арти. — И кто же это венчается?

Подъезжая к церкви, она увидела машины, припаркованные вдоль дороги, посыпанной гравием и ведущей к типичному белому сооружению, каких немало на дорогах штата. Такие церкви ей встречались всю жизнь, и у нее возникло ощущение, будто это все те же запыленные автомобили и пикапы, все те же люди, пришедшие на службу, — только тогда она была девчушкой и играла с соседскими ребятишками неподалеку от паперти, пока не раздавались протяжные звуки органа и торжественные голоса хористок и хористов.

Линн припарковала машину и пошла вдоль стоявших автомобилей в своем сине-зеленом ситцевом платье за восемьдесят долларов, неуклюже ступая на высоких каблуках после многих лет ношения кроссовок и сандалий.

Когда она подошла к церкви, орган уже звучал.

— Tan-tum air-go-oh, sac-ra-meh-en-tum… — донеслось до нее.

Какой печальный напев, жаль, что она в латыни не сильна!

— Vay-nay-ray-mur cher-nu-ee-ee…

Линн помедлила перед входом. Перед тем как открыть дверь, она оглянулась на школьный желтый автобус, подъезжавший к дому приходского священника. Юноша из хора либо алтарный служка-мальчик, стоя на дороге с поднятыми руками, направлял автобус к себе, мимо ряда припаркованных машин.

Когда автобус остановился и водитель открыл дверь, на дорогу выпрыгнул мальчуган в бейсболке и послышался чей-то голос, велевший ему подождать.

Линн вошла в церковь. Там было полно народу. По обе стороны прохода стояли парни в белых рубашках, в нарукавных повязках, с зажженными свечами в руках. В алтаре стоял священник в золотом облачении. А рядом с ним Ювеналий и Август Марри — оба прислуживали священнику.

— Sol-us hon-on-or, vir-tus quo-oh-quay…

Песнопение такое печальное! Хотелось бы знать, о чем оно…

— No-vo-say-dat-rit-too-ee…

Прихожане ничем особенно не отличались от остальных присутствующих. Линн, стараясь не привлекать внимания, высматривала Билла Хилла. Где же он?

— Gen-ee-tor-re-is, gen-ee-toh-oh-quay…

Все вторили псалмам, и никто не заглядывал в псалтырь. Похоже, все знали псалмы наизусть.

Ювеналий был обращен лицом к пастве. Он и Август Марри стояли по бокам священника, возможно поддерживая его. Ювеналий вдруг подался вперед, и у Линн возникло ощущение, будто он смотрит на нее, поверх голов и шляп, отыскав ее там, где она стояла, у выхода из церкви. Улыбался ли он ей? Линн не была в этом уверена. Да и видел ли он ее вообще?.. Хотя она сразу увидела его лицо, как бы возвышающееся над всеми этими шляпами и шляпками.

Надо же! Почти все женщины в шляпах. В летних соломенных либо в шляпках с вуалью… Многие в платочках… А она вот не догадалась! Пришла с непокрытой головой. И еще одна блондинка в последнем ряду. Примерно ее лет, с длинными прямыми светлыми волосами, в зеленом платье-рубашке и с холщовой сумкой на плече.

— Doe-que-men-tum…

— La-ouw-da-ah-tsi-oh…

— Ah-men.

Наступило долгое молчание.

Линн не видела, что происходит в алтаре. Затем все опустились на колени, а она осталась стоять одна, на виду у всех.

Линн сразу увидела Билла Хилла в самом дальнем левом углу, в его желтом костюме, который он носил уже два дня. Черные волосы были прилизаны с помощью геля. Он заметно выделялся среди всех, и не потому, что провозглашал себя фундаменталистом. Он выглядел нарочито изысканным среди любителей латыни.

Несколько раз прозвонил колокол. Тревожно, волнующе… Билл Хилл принялся оглядываться и озираться. Когда он увидел ее, она дала ему знак оставаться на месте.

Священник произнес на английском языке:

— Господи, помилуй! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!

И все присутствующие в церкви повторили произнесенное.

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

И все произнесли эти слова, осеняя себя крестным знамением.

Билл Хилл тем временем стал пробираться к боковому проходу, и головы присутствующих поворачивались в его сторону.

— Буди имя Господне благословенно отныне и до века.

Линн видела, что Билл Хилл пробирается к ней.

— Отче наш, не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

Линн прошептала:

— Ты видишь Его, Ювеналий?

— Думаю, он видел меня тоже, но не уверен в этом, — кивнул Билл Хилл, подойдя к ней.

— А что будет дальше?

— Откуда мне знать? — Билл Хилл взял ее за руку. — Давай выйдем и покурим.

Линн задумалась. Вот, пожалуйста, искушение от лукавого!..

— Грешник ты! Давай хотя бы дослушаем молитву до конца…

— Пойдем, — сказал он и кивнул на полуоткрытую дверь притвора церкви, освещенного ярким солнцем.

— Господи, очисти грехи наша и прости беззакония наша…

Паства повторила эти слова.

— Ну пойдем же! — Билл Хилл потянул Линн за руку.

— Богородицу, пренепорочную Матерь Бога нашего, величаем. Благодатная Мария, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших.

— О господи! — произнесла Линн шепотом.

— Что случилось? Что с тобой? — спросил Билл Хилл, увидев выражение ее лица.

— Взгляни туда!

Линн замерла. В притворе появились дети-калеки — на костылях, на кресле-каталке, с гипсовыми воротниками…

13

Отец Нестор сказал, что, когда был в Бразилии, видел собственными глазами исцеление мальчика-калеки.

— А что с ним было? — спросил Август.

— У него был поврежден позвоночник, и он ходил на костылях, с трудом волоча ноги.

— Ювеналий прикоснулся к нему?

— Мальчик стоял возле дороги, где резвились другие дети. Ювеналий подошел к ним, опередив меня и брата Карлоса. Мальчик посмотрел на Ювеналия, а тот как-то по-особому посмотрел на него — или это мне показалось — и остановился. Мальчик подковылял к Ювеналию, тогда он, опустившись на колени, обнял мальчика и прижал к себе. Спустя мгновение костыли упали…

— Мальчик улыбался?

— Не помню. Думаю, он был ошеломлен. Он в изумлении смотрел на свои ноги…

— И потом побежал?

— Нет, сначала он прошагал десяток метров, затем вернулся, по-прежнему глядя на свои ноги.

— А что вы можете сказать о других случаях, известных вам?

— Была одна маленькая девочка с изъязвленными опухолями на лице и шее, и он тоже наложил на нее руки…

— Эти язвы исчезли?

— Исчезли. На следующий день в деревне, где она живет, все только и говорили об этом. Приехал врач. И на теле у нее не оказалось не только язв, но даже и шрамов. Врач спросил, та ли это девочка.

— А у вас там, на Амазонке, он кому-либо вернул зрение?

— Да, одному парню, уехавшему из деревни в Сантарем, где он был тяжело ранен в какой-то драке в ночном баре. Люди говорят, что он потом умер, но у меня нет насчет этого никаких доказательств.

— Значит, он исцеляет не только детей… — медленно произнес Август Марри.

— Не только детей, — кивнул отец Нестор. — Одну пожилую женщину от туберкулеза исцелил.

— Неужели?

— Ну да! Некоторые говорили, мол, зачем он тратил свой дар на старуху, которая никому не нужна.

— Действительно, зачем? А сколько человек он исцелил?

— Наверное, семь или восемь…

— А почему не больше?

— Хотите сказать, почему его не направили в больницу? — Отец Нестор, похоже, улыбнулся. — Поди знай! Его отправили в монастырь, где он оставался до тех пор, пока его не отослали домой.

— Вот этого я не могу понять! — развел руками Август. — Кому понадобилось прятать его?

— Поговорите с ним, спросите его…

— На днях поинтересуюсь, хотя меня больше всего интересует все, что касается детей.

Август представил себе мальчугана, бросающего костыли, и увидел, словно наяву, как тот бежит и радостно кричит на бегу, а вслед за ним по пыльной деревенской улице с лаем несутся собаки. Говорят, на рекламных плакатах или на экране выгоднее всего использовать образы детей и собак. Именно они обращают на себя первоочередное внимание, вызывают эмоциональный отклик. Ну и, конечно, секс и полуобнаженные женщины.

Но в планах Августа Марри не было места ни собакам, ни женщинам. А вот дети годились.

Фотографии детишек можно помещать на первой полосе любой газеты страны. Подходящий ребенок в подходящее время! И в случае, если это сработает… Если дар Ювеналия вызовет всеобщий интерес… Главное — не суетиться, все делать вовремя и по плану. Ну и, конечно, без прессы не обойтись!..

14

Симпатии у Августа Марри вызывали Скотт Линейхэн, восьми лет, с церебральным параличом, которого в прошлом году поместила на своем рекламном баннере компания «Торч драйв»; миловидная малышка Бетти Дэйвис, девяти лет, слепая от рождения, и Кенни Мелковски, также девяти лет, со спинномозговым менингитом.

Симпатичному мальчику Ричи Бейкеру, десяти лет, постоянно носившему бейсболку «Детройтских тигров», Август отдавал предпочтение. У мальчугана был лимфогранулематоз, и, когда он снимал бейсболку, оказывался совершенно лысым — следствие лучевой терапии.

Август велел Грегу Чарницки сделать фотоснимки детей сразу, как только они выйдут из автобуса, и построить детей так, чтобы первыми по проходу после окончания литургии шли Скотти, Бетти и Кенни. Хотя от вида любого из дюжины детей-калек, которых он отобрал, щемит сердце и напрашивается вопрос: почему Господь поступил так с этими славными католическими ребятишками, зачем заставил их страдать? Может, для того, чтобы явить народу чудо исцеления? Похоже на то… Но если это так, то надо грамотно организовать рекламу, хотя в привлечении к себе внимания, разумеется, Господь не нуждается, но Всевышний, конечно, ему поможет…

Отец Нестор вдруг помчался в туалет, Ювеналий устремился вслед за ним, и у Августа екнуло сердце. Он увидел Грега в притворе. Тот стоял рядом с детьми и ожидал сигнала. Затем Ювеналий вернулся, и Август, почувствовав облегчение, обратился к прихожанам:

— Отец Нестор скоро вернется, и мы продолжим обряд придания святости нашей церкви. А пока я хотел бы воспользоваться этим непредвиденным перерывом и представить вам замечательного человека, который посвятил значительную часть своей жизни миссионерской деятельности в джунглях Бразилии, на реке Амазонке, и предоставить ему возможность сказать нам несколько слов о том, как он стал свидетелем милости Господа нашего, сотворившего чудо исцеления тех, кто был менее счастлив, чем мы.

Линн перевела взгляд с детей на Ювеналия. Лицо у него было спокойным, но, как ей показалось, с оттенком то ли грусти, то ли печали и смирения. Ей хотелось быть рядом с ним, хотелось остановить Августа, заставить его замолчать, хотелось отправить детей домой.

Щелкнул затвор фотоаппарата, еще раз щелкнул, затем раздалось жужжание, потом опять щелчок. Грег Чарницки в одеянии алтарного служки, которого она видела возле автобуса, пятился мимо нее с прижатым к лицу фотоаппаратом «Минолта», нацеленным на детей.

— Я попрошу наших маленьких прихожан подойти сюда, — продолжил Август, вскидывая руки и делая детям знак, — и получить благословение нашего дорогого друга Ювеналия, который уже проявил свое сострадание и любовь к детям истинно чудесным способом.

Линн обвела взглядом присутствующих. Девушка с длинными светлыми волосами и в зеленом платье-рубашке, на задней скамье, привстала и оглянулась, стараясь разглядеть детей.

Парни из Общества Святого Духа, стоявшие вдоль среднего прохода, изобразили «равнение на старшего», ну прямо почетный караул.

Грег Чарницки, пятясь по проходу, щелкнул затвором своей «минолты». Следом за ним шли дети — в праздничной одежде, в ходунках и на костылях. Слепая девчушка ехала на инвалидной коляске, несколько детей без видимых признаков болезни замыкали шествие.

— Господи Иисусе Христе! — произнес с благоговейным трепетом Билл Хилл, стоявший рядом с Линн.

Она увидела, как блондинка в зеленом платье-рубашке встала на скамью. Прихожане, сидевшие на скамьях по обе стороны прохода, повернулись, стараясь разглядеть детей, проходивших мимо.

Линн неотрывно смотрела на Ювеналия, добросердечного и милосердного человека, созданного для того, чтобы творить чудеса во имя многомилостивого Господа, но которого, судя по всему, использовали, загнали в угол, а он, похоже, не знал, что делать.

А чего тут не знать? Ведь помощи ждут от него дети, невинные души…

— Бедные маленькие страдальцы, — произнес Август. — Подойдите сюда, ко мне. Не торопитесь…

А Ювеналий между тем стоял, разведя руки в стороны, затем он дотронулся до белого саккоса, свисавшего по бокам, взглянув на свои руки, сложил их перед собой и устремил взгляд на детей.

У Линн сжалось сердце. Ее место рядом с ним!

— Куда ты? — прошептал Билл Хилл.

Линн не ответила. Отмахнувшись, она стала пробираться к левому боковому проходу.

Кэти Ворсингтон не обращала внимания на прихожан, глазевших на нее. Она наблюдала за происходящим.

Дети устремились к алтарю, где их ожидал Август Марри в белом саккосе. Сложив перед собой руки и приняв самую благочестивую позу, он явно хотел произвести впечатление на окружающих. Дескать, он здесь самый главный!

Парень, стоявший рядом с ним, смотрел на детей и не двигался — будто окаменел. Руки у него были закрыты саккосом. Может, так надо? Его, оказывается, зовут Ювеналий. В Древнем Риме в честь богини юности Ювенты отмечались празднества, ювеналии… Она запомнит это имя. Ювеналий… Совсем юноша! Высоченный, худощавый и не лишен своеобразного обаяния.

Позже она вспомнила момент, когда впервые увидела Линн Фолкнер. Стоя на скамье и наблюдая за происходившим сверху, она обратила внимание на девушку в сине-зеленом ситцевом платье, торопливо пробиравшуюся по проходу.

Ричи Бейкер толкал перед собой кресло-каталку с Кенни Мелковски, стараясь не задеть мальчика по имени Скотт, ковыляющего впереди на костылях.

Ричи намеревался остаться в задних рядах, в своей бейсболке, и подождать, когда начнется главное действо, но вскоре заметил высокого парня в алтаре, похожего на Эла Кэлина, звезду команды «Детройтские тигры». А может, это он?

Ричи не появлялся в церкви уже года два, с тех пор как ему назначили курс лучевой терапии. Он не появлялся и там, где надо было снимать бейсболку. Приятели дразнили его черепом, лейтенантом Тео Коджаком из телесериала о работе нью-йоркской полиции, роль которого исполнял лысый Телли Сэйвэлэс, а иногда Юлом Бриннером. Один раз он заплакал — всего один раз, — потому что они его достали. А потом, успокоившись, сказал: «Попробуйте облучиться кобальтом-60, и посмотрим, как вы будете выглядеть!» Но они не поняли, что он хотел сказать. Засранцы! Так их называет его мама.

Этот парень здорово смахивает на Эла Кэлина! Хотя что здесь делать Элу Кэлину?

Ричи чувствовал, что все смотрят на его голову. Уставились, будто он голый!

Но если парень у алтаря не Эл Кэлин, все равно он похож на бейсболиста. Точно похож! Вернется домой и найдет его фотографию в коробке, где хранятся фотографии всех знаменитых бейсболистов.

Парень, стоявший в алтаре, смотрел прямо на него. Ричи не мог понять почему. А что, если подойти к нему и спросить, не бейсболист ли он? А что тут такого? На глазах у всех подойдет к нему и спросит… Тем более что парень продолжает пристально смотреть на него. Наверное, понял, что он вызывает у него интерес! Наверняка почувствовал…

Ричи обогнул кресло-каталку и, прежде чем сам успел опомниться, оказался впереди слепой девочки и Скотти, впереди всех. Он опрометью бросился к алтарю, а парень протянул к нему руки. А почему ладони у него красные? Ах, да какая разница!

Ричи почувствовал, как эти руки обняли его. Ах, как приятно! И пусть все смотрят… Он потом возьмет и убежит. А что это липкое у него на голове? И почему такая тишина наступила в церкви? Ага, вот все заахали и заохали! Ладно, сейчас он рванет отсюда, только его и видели…

Ричи почувствовал, как объятия ослабли. Он попятился, взглянул на парня и обомлел, увидев руки парня, разведенные в стороны, с ладоней на пол капала кровь.

— Мне нужен этот кадр! — гаркнул Август, выхватывая из рук Грега «минолту». Август успел сделать несколько снимков, прицеливаясь из фотоаппарата в Ричи и Ювеналия и как бы расстреливая их в упор.

Линн ни с того ни с сего остановилась. Ну подойдет она к Ювеналию, и что дальше?

Какая-то женщина заплакала навзрыд.

— Господи, спаси и сохрани! — раздалось у нее за спиной.

Ювеналий стоял весь в крови.

Кровь на белом саккосе, кровь на мальчике…

Ювеналий стоял будто к месту пригвожденный.

Потом, кажется, он что-то сказал…

Что? Что он сказал? — пронеслось у нее в голове. Может, объясняет, что он такой же, как все, но только чуточку… Господи, что она медлит?

Линн подошла к Ювеналию. Услышав щелчок фотоаппарата, она взглянула на Августа, и тот убрал «минолту» в карман.

Линн посмотрела на Ювеналия. Перехватив его взгляд, поняла, что ему нужна ее помощь.

Линн взяла Ювеналия за руку…

— Дети… — произнес Август вполголоса.

Линн ощущала кровь Ювеналия в своей руке, когда вела его вдоль прохода, когда они оказались на паперти и потом, когда шли по улице.

— Господи боже мой! — покачал головой Билл Хилл.

— Как ее зовут? — спросила Кэти Ворсингтон, достав блокнот из холщовой сумки.

Спустя пару минут Август стал раздавать присутствующим брошюру с заглавием «Стигматы».

Народ повалил из церкви. Все озирались и недоумевали, куда это подевались Ювеналий в окровавленном саккосе и девушка в ситцевом платье.

15

Кэти Ворсингтон еще в церкви сказала Августу, что она конечно же возьмет у него фотографии, но ничего не обещает. Он спросил, в каком формате она собирается писать об этом. Писать о чем? О том, что случилось? Ну да! Август вручил ей три экземпляра брошюры о стигматах, а также статью о Ювеналии под названием «Чудотворец с Амазонки» и, кроме того, для сведения, пару статей об Обществе Святого Духа.

Кэти быстренько укатила, а прихожане продолжали обсуждать происшедшее, и, как водится, разгорелись страсти.

Позже Август отправился в деловой центр города, в редакцию «Детройт фри пресс». В отделе местных новостей он появился в четверть пятого и удивился, увидев пустые столы. Он представлял себе, как репортеры прервут свою работу, увидев его. «Это же Август Марри!» — пронесется шепоток, и все уставятся на него в изумлении.

Но было воскресенье, и в отделе находились лишь помощник редактора, дежуривший по городу, и четверо репортеров, слонявшихся между столами, заваленными папками, подшивками газет и журналов, будто их сваливали здесь, чтобы потом сдать на макулатуру.

Кэти прервала беседу с каким-то парнем и отвела Августа к своему столу. Он протянул ей конверт с фотографиями.

— Как вы можете работать в таком захламленном месте?

— Что у вас здесь? — спросила Кэти, вытаскивая из конверта пачку черно-белых глянцевых фотографий. — Дети-калеки на улице, дети-калеки на паперти, внутри церкви… Ювеналий… — приговаривала она, перебирая фотографии.

Август решил вмешаться в процесс. Привстав со стула, он облокотился на стол.

— Обратите внимание на его руки, — произнес он с нажимом в голосе.

Кэти пристально взглянула на Ювеналия, снятого крупным планом.

— Обратила, и что? Никому не придет в голову, что на руках у него кровь.

— Но это же кровь! — воскликнул Август. — На нем и на ребенке.

— А вы сообщите читателю, что это кровь, напишите примерно так: «Внезапно его руки стали кровоточить, кровь хлынула так, словно гвозди вбили ему в ладони. И бок у него стал кровоточить, будто пронзенный копьем…»

— Я не вижу, чтобы его бок кровоточил. А вы?

— Он кровоточит, — сказал Август. — Когда у Ювеналия появляются стигматы, кровь сочится из ладоней, из бедра и из ступней.

— А где он сейчас?

Август помедлил с ответом.

— С ним все в порядке, — сказал он после паузы. — Послушайте, я не зря снабдил вас печатной информацией. Почитайте «Чудотворец с Амазонки». Это ведь достоверное описание первого появления у него стигматов во время его пребывания в Бразилии и свидетельство врача о том, что кровоточащие раны не являются результатом внешнего воздействия, то есть они не имеют естественного происхождения. Почитайте материалы, которые я вам дал.

— Почитаю, — кивнула Кэти. — А это кто с ним, его сестра?

— У него нет сестры.

— На мой взгляд, они похожи.

— Ее зовут Линн.

— А какая у нее фамилия?

— Послушайте, если стигматы не естественное явление, тогда оно сверхъестественное. Каким еще оно может быть?

— Противоестественным.

— Хотите сказать, оно от лукавого, иначе — от дьявола?

— Давайте рассуждать здраво, — сказала Кэти. — Отсутствие естественных причин означает, что эти причины неизвестны. Это может быть психосоматическое явление. Он верит в то, что… — Она запнулась.

— Ну-ну?.. — оживился Август. — Он, стало быть, верит… Продолжайте!

Кэти задумалась.

— Он концентрирует усилия на решении поставленной цели с такой силой… Короче, это явление сродни эзотерике, мистике, если угодно…

— Ничего себе мистика!

— Он полагает, будто с ним это происходит… Медитирует, так сказать…

— Но это на самом деле происходит. Мы все видели это, — усмехнулся Август. — Если бы он разделся, мы бы увидели пять ран, какие были у распятого Христа. При чем тут медитация? Он продемонстрировал всем нам, что Господь отметил его особым даром. Вы видели кровь. Именно кровь, а не кетчуп или что-то там еще, чем пугают зрителей. Это как бы знак!

— Большинство читателей…

— Большинство читателей не верят тому, что вы пишете, да?

Боже, он становится невыносимым. Кэти с трудом сдерживалась.

— Большинство читателей не поверят этому, — произнесла она с расстановкой.

— А вы напишите о том, что вы видели, вот и все. А всякую психосоматику оставьте науке.

— Хорошо, я напишу кое-что, но опубликуют ли мой репортаж, будет зависеть от главного редактора.

— Если напишете правду, не искажая фактов и не ссылаясь на непроверенные источники, ваш репортаж опубликуют. Напишите о том, что вы видели собственными глазами. Если захотите использовать в репортаже выдержки из моей публикации о стигматах, пожалуйста, цитируйте меня сколько хотите.

— Я напишу, что Август Марри — беспристрастный источник.

— Честный, добросовестный источник, заинтересованный в адекватном отображении в сознании воспринимающего информацию того, что существует объективно, то есть истины, — уточнил Август.

— Такой, какой именно вы ее себе представляете, — вскинула брови Кэти.

— Я говорю об абсолютной, безусловной, ни от чего не зависящей, взятой вне сравнения с чем-либо истине, а если точнее — о вечной, бесконечной духовной первооснове Вселенной, что, как известно, является синонимом Всевышнего. — Август помолчал. — О страданиях людей в нашей стране я уж и не говорю. Я считаю, что не только нынешняя церковь занимается разрушением этических норм морали общества, которое, если угодно, поразила пандемическая эрозия…

— Где вы вычитали это? Надо же, пандемическая эрозия…

— Довольно, с меня хватит! В лицо мне говорят одно, а за спиной — другое. Я читал статьи ваших репортеров, и всегда, когда писали обо мне, не обходилось без злобных выпадов. Вот вы — единственный представитель прессы, кто пришел на эту церемонию. Вы — единственная, кто стал свидетелем того, чего не случалось в мире уже многие годы. Вот и проникнитесь осознанием этого! Напишите правду о том, что вы видели собственными глазами, и сделайте выводы.

— Какие выводы?

— Выводы о том, что это знак Божий и весьма вероятно, признак святости.

— Я напишу то, что считаю нужным, и посмотрим, что будет. Повторяю, все зависит от главного редактора.

— О Ювеналии, прошу вас, поподробней!

— Это его настоящее имя?

— Это имя он получил, принимая постриг.

— А почему он покинул орден?

— Спросите его об этом сами.

— Может, его вынудили к этому?

— Он ушел по своей воле.

— Каково его настоящее имя?

Август помедлил.

— Он скажет вам об этом сам, если захочет.

— А вам оно известно?

— Да, известно.

— А почему не говорите мне?

— Потому что это его имя, не мое. Захочет — скажет.

— Хорошо! — кивнула Кэти. — Если увижу его, спрошу.

Август кивнул, опустился на стул, закинул ногу на ногу. Кэти, помолчав, спросила:

— На что мне еще следует обратить особое внимание?

— На чудесное исцеление Ричи Бейкера.

— Кто это?

— Десятилетняя жертва лимфогранулематоза, тяжелобольной мальчуган до двенадцати часов двадцати пяти минут сегодняшнего дня.

— Вы имеете в виду лысого мальчика?

— Ричи Бейкер потерял свои волосы в результате лучевой терапии в гематологическом отделении детской больницы. Он ходил туда на процедуры каждую неделю в течение двух лет. Можете это проверить.

— А кто сказал, что он выздоровел?

— Поговорите с ним, с его матерью.

— Думаете, этого достаточно?

— Наведите справки.

— Придется лично взглянуть на него, не так ли?

— Придется. И заметьте, исцелился, а не вылечился. Медицина пока еще бессильна. Сомневаетесь — наведите справки.

— Наведу, а пока позвольте мне начать работу.

— Может быть, вам нужна моя помощь? Как-никак у вас три темы: стигматы Ювеналия, Ричи Бейкер и Общество Святого Духа.

— Справимся как-нибудь, — ответила Кэти.

На самом деле у нее четыре темы, если принять во внимание проныру Августа Марри.

— Ну, Ювеналий, что скажешь? — произнесла она, взяв в руки его фотографию.

И оторопела. Его глаза на фотографии смотрели прямо на нее.

Симпатичная темнокожая девушка вернулась от коммутатора к конторке.

— Нет, не отвечает. Утром куда-то уехал, — сообщила она.

— Это я заезжал за ним, — сказал Август.

— Тогда, вероятно, вы знаете, куда он поехал потом.

— И я знаю, что он вернулся. Где же еще ему быть? — Август кинул на девушку строгий взгляд, надеясь заставить ее сказать правду.

— Если он вернулся, то не включил телефон, как он обычно делает.

— Я поднимусь наверх к нему.

— Только если получите разрешение от отца Квинна.

— Позвоните ему.

— Но его тоже нет.

— Он сказал мне, что я могу ходить здесь где хочу.

— Мне он этого не говорил.

— А ведь у вас могут быть серьезные неприятности, после того как я поговорю с отцом Квинном. Надеюсь, вы это понимаете?

— Вот как? — произнесла нараспев негритянка, облокотившись на конторку. — У меня никогда не было неприятностей. Расскажите мне о них.

Август вышел на улицу, уселся в свой черный «додж-чарджер», припаркованный в неположенном месте, и задумался.

Почему так мало негров среди католиков? Давно пора заняться этой проблемой. Н-да!.. Дел невпроворот…

16

— Нет, это не настоящее мое имя, — сказал Ювеналий. — На самом деле меня зовут Чарли Лоусон.

— Чарли? Ну надо же! — удивилась Линн. — С парнями по имени Чарли подобные вещи не происходят, как мне кажется. Я даже вообразить не в состоянии статую святого Чарли в какой-нибудь церкви.

— Отчего же? Был такой святой… Святой Чарлз.

— А что он сделал?

— Не знаю. Скорее всего, был мучеником.

— Ну хорошо, мы еще обо всем этом поговорим, а пока иди в ванну и прими душ.

Спустя минут двадцать Ювеналий уже сидел в кресле, в ее махровом халате, босой, с влажными, зачесанными назад волосами.

Пока он мылся, она сменила платье за восемьдесят долларов на обтягивающие джинсы и хлопчатобумажный батник, оставив незастегнутыми две верхние пуговицы, ответила на телефонные звонки Билла Хилла и Арти и расстегнула третью пуговицу, перед тем как Юви вышел из ванны.

Он был Юви, когда она думала о нем, и Ювеналием, когда она с ним разговаривала.

Общаться с ним было легко. Одним словом, непринужденно. По дороге домой она успела сообщить ему многое: о своем бывшем муже Дугласе Уайли, о Билле Хилле, о своей работе с Арти. Казалось, он все понимает с полуслова. Он вообще производил впечатление человека мудрого и в то же время наивного. И еще он выглядел прямо-таки красавцем! Впервые в ее жизни по-настоящему красивый парень не нес всякую ахинею, дабы запудрить ей мозги. Простой в общении, скромный, без всяких приколов… И главное — умеет слушать! Другой ведь слова не даст сказать, все о своем да о своем… Юви от природы такой, или же одиннадцать лет из его тридцати трех, проведенные в ордене францисканцев, наложили свой отпечаток?

Линн включила стиральную машину, куда загрузила его окровавленные сутану, саккос, слаксы, рубашку и носки, затем смыла кровь, засохшую у нее на левой руке. Его кровь…

Она вернулась в гостиную, села в кресло напротив него.

— А как ты стал Ювеналием? — улыбнулась она.

Он вернул улыбку:

— Вообще-то мне нравилось имя Рафаэль и, пожалуй, Антоний. Когда меня принимали в орден, спросили: «А какое еще?» — и дали перечень мужских имен. Я выбрал имя Ювеналий и стал братом Ювеналием.

— А почему ты стал простым монахом, а не священнослужителем?

— Мне казалось, что у меня нет призвания к священнодействию. Кроме того, я пришел к выводу, что, если придется по каким-либо причинам выйти из ордена, будучи монахом, это не будет считаться слишком уж греховным поступком.

— Может быть, тебе вообще не стоило вступать в орден францисканцев?

Ювеналий задумался.

— Линн, понимаешь, все на свете расценивается исключительно сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека, — произнес он погодя, глядя прямо ей в глаза. — Одиннадцать лет в ордене не прошли для меня бесследно. Я усвоил, вернее, взял за правило избегать засорения души и ума всякими мелочными житейскими заботами.

— Сильно сказано! — улыбнулась Линн. — А я и без всякого ордена стараюсь так поступать. Вот ты сказал, что святой Чарлз был мучеником. А ты мученик?

— Мученичество — самый верный путь к святости — изжило себя, когда прекратились гонения на христиан, потому что не стало мучителей. Так что я не мученик…

— А может, ты святой?

— Не думаю…

Поразительно! Юви не рассмеялся, не одернул ее, а вот так просто: не думает, да и все тут!

— А я считала мучениками тех, кто истязает свое тело, чтобы оно перестало предъявлять греховные, так сказать, требования. Я читала, что для этого люди изнуряли себя постами, влача полуголодную жизнь, лишали себя сна, проводя ночи бдения, носили грубую и неудобную одежду и обувь, мучили себя тяжким физическим трудом…

— На ранней стадии христианства, — прервал ее Ювеналий, — существовало еще и самобичевание, когда человек до крови хлестал себя бичом, нередко с костяным наконечником, а также ношение власяниц — одежд из грубого конского волоса, которые надевали на голое тело.

— Сдохнуть можно! — покачала головой Линн, доставая из ведерка со льдом на журнальном столике бутылку шампанского «Асти Спуманте». — Ты как насчет шампанского?

— Нормально…

— Ну тогда давай выпьем! Разливай… Не будем умерщвлять свою плоть.

Линн хотела сказать «греховную плоть», но передумала.

— Понимаешь, Линн, — сказал Ювеналий, отхлебнув глоток из бокала, — человек самоистязал себя, но оставался таким же, каким и был, потому что никакие попытки умертвить свою плоть подобными невежественными методами не способны изменить несовершенную природу человека, что, видимо, под силу было только самому Иисусу Христу. — Ювеналий помолчал. — И пожалуй, основателю ордена францисканцев Франциску Ассизскому, в жизни которого, по сути, не было ничего, кроме должного следования евангельскому идеалу и духовному наследию Иисуса Христа, настолько совершенному, что его называют Alter Christus, то есть Второй Христос. Помню, мне было двадцать два, когда я прочитал «Житие святого Франциска Ассизского», где излагались также основы духовности францисканского ордена, поразившие меня.

— Слушай, расскажи мне о Франциске. Я слышала о нем, но мало что знаю. Сколько ему было, когда он умер?

— Сорок пять.

— А я считала, что он дожил до глубокой старости.

— Знаешь, «Гимн Солнцу» — первое стихотворение на итальянском языке, написанное Франциском, — дало толчок развитию поэзии, вдохновило великого Данте. Часто его называют «самым привлекательным святым», личность которого привлекает людей различных взглядов и мировоззрений как среди католиков, так и среди некатоликов и даже среди атеистов.

— Вот видишь! Давай рассказывай, я вся внимание.

— Родился он в 1181 году в городе Ассизи в итальянской провинции Умбрия, в семье купца и торговца тканями Пьетро Бернардоне. При крещении мать дала сыну имя Джованни, то есть Иоанн. Однако отец, бывший в то время в поездке, во Франции, после возвращения домой назвал мальчика Франциском.

— У итальянцев нет такого имени, — сказала Линн. — Или я ошибаюсь?

— Есть похожее по звучанию имя Франческо, но, очевидно, из уважения к стране, с которой отец поддерживал торговые связи, он дал ему имя Франциск, что означает «французик».

— Надо же! — Линн покачала головой. — А что было дальше?

— Учеба в школе не была продолжительной. Когда Франциску исполнилось четырнадцать, отец решил, что школьной премудрости тот уже набрался, чтобы вместе с братом помогать ему в торговле.

— А твой отец не возражал, когда ты подался в монахи?

— Я сирота, я не знаю своих родителей, — вздохнул Ювеналий.

— Получается, сам себя воспитал…

— И вера в Бога, — добавил Ювеналий. — Но вернемся к Франциску. Предводитель и любимец ассизской молодежи, юноша проводил дни в беззаботном веселье, а отец, в общем-то скуповатый, не жалел денег для своего любимого сына.

— Ох уж эти деньги! Английский писатель Сомерсет Моэм сказал, что деньги — это шестое чувство, без которого остальные пять бесполезны.

— А я позволю себе заметить, что состоятельный человек и состоявшийся — не одно и то же. Главное — духовное богатство. Не так ли?

— Так-то оно так, но все-таки… Ну и что Франциск?

— По мере взросления его воображение все сильнее захватывали баллады и песни странствующих трубадуров о рыцарских подвигах. И вот, когда ему минуло двадцать, он в рядах ассизцев принял участие в войне против города Перуджи в итальянской провинции Умбрия.

— Это что же, один город против другого в одной и той же провинции?

— В Средние века такое было сплошь и рядом. Случилось так, что ассизские отряды потерпели поражение, Франциск попал в плен, целый год провел в тюрьмах, а после освобождения заболел. Период пребывания в заточении и восстановления здоровья был для него временем размышлений. Он проникся состраданием к нуждающимся. Однажды, встретив бедного рыцаря, Франциск великодушно отдал ему свою одежду. Но он по-прежнему мечтал о рыцарских подвигах и славе. И вот спустя три года он отправляется в Апулию и однажды во сне видит прекрасный дворец, полный оружия и украшений. Ну и, разумеется, спрашивает, чей это дворец. И кто-то, кого он не видит, отвечает, что все принадлежит его воинству. Не поняв духовного смысла видения, Франциск принимает его за знак, предвещавший удачу в военном походе. Следующей ночью во сне Франциск слышит призыв следовать за Всевышним. Мне продолжать или достаточно?

— Пожалуйста, продолжай, ты интересно рассказываешь. Можно я закурю? — Она отхлебнула из бокала и закурила.

Ювеналий улыбнулся:

— Итак, я продолжаю. Франциск вернулся домой совершенно другим. Он потерял интерес к развлечениям, начал постепенно удаляться от мира, посвящая время постам и молитвам, стремясь определить свой жизненный путь. Важным моментом стала встреча с прокаженным, в котором он увидел страдающего Христа и обнял его. Продолжая работать в лавке своего отца, выручку от торговли Франциск начал раздавать бедным, и это привело к конфликту с отцом. Пьетро Бернардоне публично, перед епископским судом, лишил сына наследства, и тот немедленно отдал ему все — и деньги, и одежду. Было ему тогда двадцать пять лет. С тех пор он всегда ходил в тунике в виде креста, помогал больным и прокаженным. А когда ему исполнилось двадцать восемь, он основал орден францисканцев, устав которого устно утвердил папа римский Иннокентий III.

— А когда у него появились стигматы — до основания ордена или после?

— Стигматы он получил за два года до своей кончины. В 1224 году на горе Верна он проводил сорокадневный пост во славу святого архангела Михаила и, будучи сверх обычного преисполнен желания созерцания высших тайн, был объят пламенным стремлением увидеть небесное. И настало утро, когда он увидел Серафима с шестью крылами, спускавшегося с высоты небес. В стремительном полете по воздуху он достиг того места, где молился Франциск, и тут среди крыльев его явился образ человека распятого, руки и ноги которого были раскинуты и прибиты к кресту. Два крыла Серафима простерлись над его головой, двумя он поддерживал свое тело в полете, нижними двумя прикрывал тело распятого человека. Франциск понял, что под видом Серафима явился ему сам Христос, что по замыслу Божию видение это предстало перед ним именно тогда, когда он страстно молил Господа о ниспослании ему благодати, и именно такой, чтобы он осознал, что не мученичеством плоти, а всецелым устремлением духа сможет он преобразиться и уподобиться Христу распятому. И когда видение исчезло, в сердце Франциска горел пламень духовной страсти, да и на теле остались не менее удивительные знаки и отметины. У него на руках и на ногах начали проступать следы — словно от гвоздей, на правом боку, будто пробитом копьем, вздулся багровый рубец.

— Потрясающе! — воскликнула Линн. Помолчав, добавила: — Ты сказал, что на тебя произвели огромное впечатление основы францисканской духовности. Каковы эти основы, хотелось бы знать.

— Свой высший жизненный идеал францисканцы видят в жизни по Евангелию, в духе бедности и смирения. Орден францисканцев — это нищенствующий монашеский орден. Его устав требует от своих членов обязательного соблюдения бедности, отречения от любого имущества, существования исключительно на подаяние. Бедность францисканца предполагает полное упование на Бога во всех вопросах, служит средством преодоления любых преград в отношениях между Богом и человеком, а также между человеком и его ближними. Понимаешь, Линн, все данное человеку при рождении получено им от Всевышнего, поэтому и должно использоваться для служения ближним своим. Полностью принадлежат ему только грехи, и осознание этого приводит к смирению. При этом смирение заключается не в том, чтобы только умалять себя, но и давать высокую оценку другим людям, замечать в окружающих все хорошее, что в них есть, и постоянно служить ближним, и в особенности больным, униженным и отверженным. В то же время смирение не исключает решительности и твердости. Общинную жизнь францисканцев-монахов Франциск Ассизский понимал как послушание, соединенное с любовью, — как и в любой семье, в которой есть и подчинение, и свобода. В семье людей связывают узы любви, а любовь — единственное связующее звено между подчинением и свободой. Я понятно излагаю? Вопросы будут?

— Излагаешь замечательно, вопросы будут, — улыбнулась Линн. — Давай выпьем за послушание, соединенное с любовью, а потом я кое-что у тебя спрошу.

Ювеналий взял в руки бокал с шампанским, отпил пару глотков и откинулся на спинку кресла.

Подумать только! Юви, совершивший чудо, у нее в доме… Выглядит спокойным и умиротворенным.

— Слушай, Ювеналий, из тебя столько крови вытекло, а тебе хоть бы что… — улыбнулась Линн.

— Я к этому привык, — сказал Ювеналий. — Первые несколько раз я пугался до смерти.

— Не могу представить тебя испуганным.

— Я был просто ошеломлен.

— И сколько раз это было?

— Двадцать. Нет, теперь двадцать один.

— И давно это у тебя?

— В следующем месяце будет два года.

— И ты исцеляешь каждый раз, когда это случается?

— Думаю, да, хотя не уверен.

— А в первый раз как это произошло?

— Это случилось в Бразилии, в одной деревушке неподалеку от Сантарема. Ко мне подошел мальчик-калека, на костылях, и я обнял его. В тот же миг я почувствовал — что-то произойдет, и мне захотелось убежать.

— Боже! — воскликнула Линн.

— Я ощутил что-то влажное… Решил, что мальчик поранился… Потом я взглянул на свои руки, увидел раны и кровь на ладонях, кровь на ступнях — я был в сандалиях. Я не мог в это поверить. Затем подошла маленькая девочка…

— Можно взглянуть на твои руки?

Он протянул ей свои руки. На морщинистых, загрубелых ладонях виднелись красноватые шрамы, похожие на следы от химического карандаша.

— Надо же! Это у тебя навсегда?

— Нет, пройдет…

— Ну и что ты по этому поводу думаешь?

— В каком смысле?

— Стигматы, как у Франциска Ассизского?

— Думаю, да…

— И когда ты молишься, тебя тоже посещают благочестивые мысли?

— Мое обращение с молитвой к Господу больше похоже на беседу с Ним.

— Думаешь, Он слышит тебя?

— Конечно, иначе бы я не молился.

— А откуда ты знаешь, что Он слышит?

— Я не знаю, я верю в это.

— Ты всегда молишься распятию?

— Я молюсь не распятию, а перед распятием. Но не всегда…

— Дар исцеления у тебя от Господа, да?

— Думаю, да! Возможно, наука нашла бы иное объяснение, но иногда в природе наблюдают настолько необычные явления, что кажется неразумным позволять ученым портить ощущение от них. Согласна?

— Ты прав, конечно, — кивнула Линн. — Как реагировали на твой дар отцы Римско-католической церкви?

— Мне велели помалкивать об этом. Им не нужен еще один Христос или еще одна деревня Фатима, что в Португалии. Ажиотаж всегда чреват появлением всякого рода мошенников и жуликов.

— Об этом говорил Билл Хилл. Скоро стали бы продавать куклы, изображающие тебя, или нечто подобное.

— Мне надо встретиться с ним, — сказал Ювеналий.

— Он уже звонил, когда ты принимал душ. Хотел приехать, но я велела ему подождать. Вдруг что-то подобное случится еще раз.

— Думаю, долго ждать придется.

— Откуда ты знаешь? Ты что, чувствуешь приближение этого?

— Иногда я думаю, что это должно произойти, но это не происходит.

— А ты исцелял кого-либо без кровотечения?

— Нет. Вообще-то я не знаю, что происходит сначала. Может быть, и то и другое происходит одновременно.

— А почему ты уехал из Бразилии?

— Меня направили в семинарию, которую в XIV веке основал Джон Данс Скотус, схоласт-теолог. Это недалеко отсюда.

— Я знаю, где это, — сказала Линн. — Красивое место…

Ювеналий улыбнулся, увидев, как у Линн округлились глаза.

— Нет, не для того, чтобы кого-то исцелять. Мне просто нравится работать в больнице, я раньше, в юности, там работал. Мне велели подождать. Я прождал семь месяцев и ушел. Возможно, так не следовало поступать, но я распрощался с семинарией.

— И что потом? Ты попал в центр по лечению алкоголиков?

— Да, но не сразу.

Она ждала, что он расскажет, что было перед тем, как он оказался в реабилитационном центре, но он молчал. Юви, похоже, устал.

— Не возражаешь, если я задам один вопрос? — спросила она погодя.

— Не возражаю, задавай, — ответил он, кинув на нее внимательный взгляд.

— Впрочем, я и так задала тебе слишком много вопросов, этот подождет, — произнесла она в раздумье.

— Как знаешь! — улыбнулся Ювеналий. — А мне пора возвращаться в центр. Ты собираешься завершать свое лечение?

— Я уже вылечилась от алкоголизма, — усмехнулась Линн. — Но я тебя подвезу.

Они поехали по Вудворд-стрит, по широкой главной улице города, а не по автостраде. Всюду — жизнь, люди! Ювеналий сказал, что ему больше нравится смотреть по сторонам. Возле кафедрального собора чернокожая проститутка цеплялась к белому парню, что вызвало у него добродушную улыбку и незлобивый комментарий.

Ей нравилась его улыбка. Он вовсе не хотел казаться улыбчивым, и, уж конечно, он был не из тех, кто вечно скалится, чтобы показать свои зубы. Кстати, зубы в порядке, правда мелковатые. Когда он улыбался, казалось, он что-то знает. Но это не была улыбка типа «я знаю кое-что такое, от чего вам будет не до смеха». Такая улыбка была у Бобби Форши — дьявольски хитрованская, будто он уберегся от чего-то такого, чего никому знать не дано. У Ювеналия была милая, доброжелательная улыбка. Конечно же он этого не осознавал. Похоже, он вообще был не в состоянии уяснить истинную сущность самого себя.

Они какое-то время ехали молча, пока Ювеналий не сказал:

— Ты собиралась задать мне какой-то вопрос. Убежден, тебя интересует, как складываются мои отношения с женским полом. Думаешь, я не от мира сего или дал обет безбрачия по религиозным мотивам, а?

— Господи! — воскликнула Линн. — Ты что, читаешь чужие мысли?

— Обыкновенное экстрасенсорное восприятие, — пожал плечами Ювеналий.

— Как в тот вечер у тебя в кабинете?

— Ну да! — кивнул Ювеналий. — Когда мы разговаривали, у меня возникло ощущение, будто тебя волнует вопрос, нет ли у тебя рака груди. По-моему, ты хотела проверить меня.

— Ты подумал, что я сексуально озабочена?

— Ничего подобного!

— А почему ты положил свою ладонь мне на грудь?

— Потому что мы говорили о твоей груди.

Наступило молчание. Линн вела машину, глядя прямо перед собой.

— Хорошо, я задам тебе этот вопрос. У тебя пунктик в отношении женского пола?

— Вовсе нет. Но физическая близость — это кое-что неведомое мне. Ты была замужем, девять лет?

— Восемь с половиной.

— Ну, тогда ты испытала то, чего не испытывал я. У меня кровоточат стигматы, я исцеляю больных, но любовная страсть, похоже, обошла меня стороной…

17

В понедельник ежедневная утренняя газета «Детройт фри пресс» опубликовала на третьей полосе статью, которая могла бы служить передовицей для первой, если бы сопровождалась фотоснимками.

«КАК УТВЕРЖДАЮТ ОЧЕВИДЦЫ, В ОЛМОНТСКОЙ ЦЕРКВИ ПРОИЗОШЛО ЧУДО

Кэти Ворсингтон, наш собственный корреспондент.

Олмонт, штат Мичиган. На ладонях бывшего францисканского миссионера, известного лишь по имени Ювеналий, стоявшего в воскресенье в алтаре, появилась кровь в тот момент, когда он собирался благословить детей-калек, прибывших на освящение церкви Святого Джованни Боско.

Ладони стали кровоточить непроизвольно, что немедленно было провозглашено чудом, одной из форм стигматизма.

На литургии освящения церкви, места отправления религиозных обрядов католиками, ратующими за проведение службы на латинском языке в противовес новому формату католического богослужения на английском языке, одобренному Вторым Ватиканским собором, присутствовало около 200 прихожан, и все они стали свидетелями спонтанного кровоточения ладоней Ювеналия.

Ювеналий, которому около 30 лет, в течение 11 лет был монахом-францисканцем. Он служил в миссионерской миссии в Бразилии, прежде чем покинул орден францисканцев в прошлом году.

Многие из присутствовавших в церкви уверены, что этот феномен кровоточения — самые настоящие стигматы, отметины или раны на человеческом теле, соответствующие ранам Христа. Отец Нестор, патер церкви Святого Джованни Боско, сказал: „Вне всякого сомнения, это стигматы“.

Сразу же после случившегося прихожанам раздавали брошюру под названием „Стигматы“. Ювеналий, однако, оказался недоступен для вопросов либо пояснений.

Существует несколько противоречивых мнений, объясняющих появление стигматов. Одни утверждают, что это — чудо, знамение Господа, свидетельствующее о святости того, у кого они кровоточат. Другие полагают, что это явление, имеющее психогенетическую основу, объясняется эмоциональным состоянием, вызывающим физиологическую реакцию.

Последний известный обладатель стигматов падре Пио, итальянский монах-капуцин, получивший мировую известность как целитель и исповедник, скончался в 1968 году».

В статье не упоминалось ни об Августе Марри, ни об Обществе Святого Духа, ни о чудесном исцелении маленького Ричи Бейкера.

Утром в понедельник Билл Хилл первым делом позвонил Линн.

— Что новенького? — спросил он игривым голосом.

— Ничего, абсолютно ничего…

— Что собираешься делать?

— Собираюсь убрать квартиру, вымыть голову и сходить в магазин.

— Слушай, давай пообедаем вместе. Приглашаю… Ты как?

— Не знаю, если будет настроение.

— Линн, ведь именно я втянул тебя в это дело. Хотелось бы знать, что вы делали вдвоем, когда целых пять часов сидели у тебя дома.

— Что ты имеешь в виду? Думаешь, я соблазняла его или что-либо в этом роде?

— О чем вы говорили?

— О всякой всячине… — Она помолчала. — Он совершенно нормальный человек.

— Да уж! Когда руки у человека начинают кровоточить — это очень нормально.

— И не только руки. Я стирала его одежду.

— Иисусе Христе! Почему не оставила ее себе?

— А что же он, ты думаешь, надел? Что-либо из моего гардероба?

— Нам надо серьезно поговорить. Мне кажется, ты не осознаешь, во что ты ввязалась.

— Я не ввязалась ни во что. И если ты полагаешь, что я намерена помогать тебе в очередной твоей афере, то глубоко ошибаешься.

— Я заеду за тобой в полдень. Мы пообедаем вместе.

— Билл, отстань от меня со своим обедом. Я не стану работать на тебя, и мне не нравится твой тон. — Линн положила трубку.

О каком тоне она говорит? И что такого он ей сказал? Билл Хилл задумался.

Адрес типографии Августа Марри он нашел в выходных данных брошюры о стигматах и сразу поехал туда.

Август бросил на него неприветливый взгляд:

— Слушаю вас. Что вам угодно?

Вишь ты! Так сразу и скажи ему… Однако придется этого мрачного типа заинтересовать, хотя у него в этом деле, разумеется, свой интерес.

Билл Хилл рассказал о том, что был в воскресенье в церкви и стал свидетелем появления стигматов у молодого человека по имени Ювеналий. Вообще-то в церковь он пришел не как прихожанин, а как друг Вирджинии Уоррел.

Август никогда не слышал о Вирджинии. Билл Хилл уселся на стул и доверительным тоном поведал ему о том, что стал свидетелем ее прозрения. Ювеналий прикоснулся к ней, и она, бывшая незрячей целых пятнадцать лет, прозрела. Вирджиния будет счастлива публично подтвердить необыкновенную способность Ювеналия исцелять людей, если Август как-нибудь пригласит ее в церковь, хотя Вирджиния не исповедует католицизм. Он тоже не католик, но после того, что случилось на воскресной службе, он подумывает о том, чтобы принять католическое вероисповедание.

Август стал чуть-чуть дружелюбнее, хотя по-прежнему оставался мрачен.

— Газета не поместила ни одного из тех снимков, которые я им дал, и ни словом не обмолвилась о Ричи Бейкере. Хотя бы намекнула о том, что произошло с этим ребенком!

Ричи Бейкер… Ладно, узнает, что там случилось с ним.

— Меня больше всего поразило то, что в статье не упомянуто ваше имя. А ведь это вы, так сказать, все устроили.

— А я этого и не ждал! — поморщился Август. — Обо мне пишут только тогда, когда появляется возможность унизить меня, представить в нелицеприятном виде.

— Вы напечатали все фотографии, которые сделали?

— Все. Восемь на десять, на глянцевой бумаге. Хорошие снимки… Вот, взгляните. — Август достал из стола пачку фотографий. — Вот Ричи Бейкер, другие дети, вот Ювеналий. Я разослал и пресс-релизы с описанием того, что случилось в воскресенье в церкви Святого Джованни Боско, во все детройтские газеты, а также в еженедельник «Мичиганский католик», в надежде, что напечатают эти материалы.

— Пожалуй, я возьму у вас пачку фотографий и пресс-релизы…

— Зачем?

— Может, мне удастся пристроить все это на телевидении. У меня есть связи на третьем канале. Представьте, в следующую субботу вечером обо всем этом узнают миллионы…

Утром в понедельник Ричи Бейкер проснулся с волосами… Мягкий пушок покрывал всю его голову.

— О боже! — воскликнула его мать, Антуанетта Бейкер.

— Видишь? — сказал Ричи. — Я тебе говорил, а ты мне не верила!

Мать позвонила в детскую больницу и четверть часа говорила с лечащим врачом Ричи.

В конце концов она повысила голос:

— Ни о какой ремиссии не может быть и речи! Я говорю так, потому что вижу, что с ним происходит. Я его мать! С чего вы взяли, что я питаю ложные надежды? У него волосы на голове, и в этом нет ничего ложного.

Она бросила трубку и помчалась в кухню, где схватила газету «Детройт фри пресс» и на третьей полосе увидела и прочитала статью «Как утверждают очевидцы, в Олмонтской церкви произошло чудо».

Как утверждают очевидцы, видите ли! Подумать только…

Антуанетта Бейкер нашла номер телефона редакции, набрала его и попросила Кэти Ворсингтон. Пока длилась пауза, ей пришла в голову новая мысль, и, когда трубку взяла Кэти, Антуанетта сказала:

— Вы мне не нужны. Соедините меня с главным редактором или с вашим начальником, кто бы он ни был.

Джек Шихэн, заместитель заведующего редакцией репортажей, просматривал материалы Августа Марри, когда его соединили с Антуанеттой Бейкер.

— Да, слушаю вас! Как раз сейчас, собственно говоря, я и смотрю на фотографию Ричи.

Шихэну понравились и фотографии, и пресс-релиз. Ему вообще нравились материалы о неурядицах в религиозной жизни, всяческие конфликты в церкви. А так называемые чудеса он просто обожал! Собрать все это воедино, подверстать звонок от матери Ричи Бейкера — глядишь, и получится маленькое чудо само по себе. Три выпуска подряд будут нарасхват — отклики читателей, интервью с ребенком и его матерью, мнение лечащего врача, интервью с целителем-чудотворцем Ювеналием… А уж если тиснуть точку зрения медиков на эти стигматы, какого-нибудь заумного еврея-психиатра, а также мнение теолога, то бишь богослова, и краткие жизнеописания людей, у которых, как говорят, было отмечено это явление… Н-да!.. И зачем Августу Марри, этому ослу, весь этот материал, которого хватит на четыре или пять выпусков, да еще забойный очерк на первой полосе в воскресном выпуске?

— Ты на самом деле была там и видела все это, а мне писюлю на одну колонку?

— Ты сам сократил материал, — возразила Кэти. — Там было намного больше.

— Брось трепаться, — оборвал ее Джек Шихэн. — Мать мальчика сказала, что он исцелился.

— Лысый мальчик?

— Лысый мальчик больше не лысый. Уяснила? Короче, ты — автор первого материала, стало быть, право выбора за тобой! Кого выбираешь — мальчика или Ювеналия?

— Я беру Ювеналия и богослова.

Заполучив фотографии, Билл Хилл договорился о встрече с Говардом Хартом, телеведущим ток-шоу, и помчался по автостраде к телецентру, где потерял полтора часа, ожидая этого гребаного телеведущего.

Когда наконец тот появился, он с трудом сдерживался, чтобы не нахамить.

— Я понимаю, как вы заняты, — улыбнулся он. — У вас потрясающая программа, и я представляю, сколько она требует времени. Однако многое произошло после того, как я неоднократно звонил вам, а вы так и не смогли принять меня.

— Что там у вас? — Говард Харт кивнул на пакет в руках у Билла Хилла.

Что там у вас, видите ли… Лох фуфловый! Надвинул парик на самые зенки, одет как пугало огородное, а ведь такие бабки огребает…

Билл Хилл смотрел его ток-шоу «В гостях у Говарда Харта» пару раз в субботу вечером, с десяти до двенадцати, и понял, что у этого тупаря напрочь отсутствует чувство юмора, хотя иногда он и скалился, обнажая зубные протезы. А туда же!.. То и дело давит на чувства, умеет завести обывателя. Письма о том, какой он хороший, патриот Америки, частенько зачитывает в эфире. Уж не сам ли он себе их пишет? Обожает задавать своим гостям непотребные вопросы, а обывателю хоть бы хны.

Как-то раз пригласил транссексуалов после того, как те, с помощью хирургической операции, изменили свой пол на противоположный, и стал расспрашивать их об интимной жизни. А в конце ток-шоу объявил им, что они психически неуравновешенные. Допытывался у писательниц, не занимаются ли они сами всеми теми непристойностями, которые описывают в своих романах. Оскорбляет, льстит… Однажды у него на ток-шоу один чудила в маске рассказал, как он проник в апартаменты Греты Гарбо и украл все ее нижнее белье, не тронув меха и драгоценности. Одна американка мексиканского происхождения поведала, что она «занималась любовью» с Оззи Нельсоном «множество раз» на скамейке запасных. Говард Харт обвинил ее во лжи, заставил ее в этом признаться, доведя до слез. Вот такие дела! Некоторые приглашенные уходят в середине передачи, не желая больше беседовать с Говардом Хартом, как, например, Фрэнк Синатра-младший. Билл Хилл слышал об этом, но передачу не видел.

Он показал Говарду Харту фотографии, высказав краткие и дельные замечания.

— Он вскинул руки, будто распятый Христос, — Билл Хилл при этом вытянул свои, — и кровь капала на алтарь.

— И на ребенка, похоже, тоже, — сказал Говард Харт, склонившись над своим овальным столом и внимательно разглядывая фото.

— На этого мальчугана, который умер бы от рака крови, если бы Ювеналий не прикоснулся к нему.

— Кто это сказал?

— Я разговаривал с его матерью, — сказал Билл Хилл. — Приятная женщина по имени Антуанетта… Она разведена, работает день и ночь, чтобы обеспечить сыну лечение…

— А чем она занимается?

Теперь Говард Харт был у него в руках. Билл Хилл это понял. Он окинул взглядом его парик, купленный по дешевке, и грустно улыбнулся.

— Поверите ли? Его мать — исполнительница эротических танцев.

Говард Харт протянул руку, нажал кнопку внутренней связи и велел секретарше ни с кем его не соединять.

Работа, работа, работа… Но, черт побери, он чувствовал себя великолепно, он снова продвигал достойных людей, и не каких-нибудь занудных технарей-очкариков, норовивших развалиться на заднем сиденье его джипа, выпускаемого фирмой «Дженерал моторс». В реабилитационном центре Билл Хилл вручил отцу Квинну чек на двести долларов, пробормотав пару слов о борьбе с алкоголизмом.

— Вход сюда не покупается, — сказал Квинн.

— Мне хотелось бы только повидать его на минутку.

— В кафетерии уже выстроилась очередь, — заметил Квинн. — Следуйте за мной, — добавил он и повел его наверх, где сквозь приоткрытую дверь были видны собравшиеся. Вон Август Марри, вот та корреспондентка из «Детройт фри пресс». Парень рядом с ней — это фотограф. Остальные — из еженедельника «Мичиганский католик», из «Окленд каунти пресс», что в Рочестере, из Международной службы новостей.

— Моя цель, в отличие от них, не грузить его вопросами личного характера. Когда-то мои собственные религиозные убеждения были высмеяны прессой, и я понимаю, почему он избегает журналистов.

— Я тоже это понимаю, особенно тогда, когда меня начинают использовать, — усмехнулся отец Квинн. — Прошу вас, по крайней мере не ведите себя по отношению к нему навязчиво и некорректно. Посмотрим, что он скажет.

«Когда тебе улыбается удача, поди знай, куда она приведет!» — подумал Билл Хилл.

С плоской крыши здания центра, предназначенной для солнечных ванн, открывалась панорама деловой части города. Ювеналий сидел в полосатом полотняном шезлонге.

— Представляю, что вам пришлось испытать, — сказал ему Билл Хилл.

— Сомневаюсь, — покачал головой Ювеналий.

Тело у него было белым, руки — загорелыми. Билл Хилл не заметил никаких отметин у него на боку, а также на его голых ступнях.

— И все-таки, может быть, я смогу вам помочь, — сказал Билл Хилл.

— Знаете, почему я согласился разговаривать с вами? — спросил Ювеналий, кинув на него внимательный взгляд.

— Потому что вы отзывчивый.

— Потому что вы в приятельских отношениях с Линн.

— Она замечательная женщина, — кивнул Билл Хилл.

— Вы давно с ней знакомы?

— Я для нее как старый дядюшка, — улыбнулся Билл Хилл. — Интересуюсь ее делами, так сказать, опекаю… А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно, — ответил Ювеналий.

— Она определенно вам симпатизирует, — заметил Билл Хилл, стараясь направить разговор в нужное ему русло. — Линн сказала мне, как… как легко вам было вдвоем. Однако она не понимает, почему вы держите в секрете уникальный дар, которым наделил вас Господь. Я попытался объяснить ей это, — продолжал Билл Хилл. — Сказал, что вы работаете в центре — как раз там, где сохраняете анонимность. Это ваше желание здесь понимают, поскольку вас уважают. Между прочим, если вы примете решение, так сказать, обнаружить себя, тогда позвольте Августу Марри действовать в качестве вашего пресс-секретаря.

— Зачем мне пресс-секретарь?

— Думаю, он вам понадобится. Я убежден, что Август сможет все организовать и сделать все возможное, чтобы оградить вас от всякого рода сложностей.

— А почему я не могу вести себя так, как хочу?

— Потому что представители средств массовой информации не позволят вам делать это. Вы попали в поле их зрения, так сказать, и они не выпустят вас из рук, пока не выжмут из вас все соки… — Он помолчал. — Лично я считаю, то есть мне кажется, что вам хотелось бы больше узнать этот мир, возможно, наверстать то, что вы упустили за прошедшие одиннадцать лет… Почувствовать вкус жизни, если угодно… Может быть, я не прав.

— Меня действительно интересуют некоторые вещи, — сказал Ювеналий.

— Но если вы собираетесь открыто вступить в этот мир, вам следует заняться созданием истинного вашего образа, который бы предшествовал вашему, так сказать, появлению. Ведь не секрет, что любое благое дело всегда сопровождается всякого рода слухами и кривотолками.

— Отец Квинн считает, что Август и я должны пойти к ним и сделать какие-то заявления.

— Ваши намерения заслуживают похвалы, — сказал Билл Хилл. — Но вскоре после того, как журналисты опубликуют свои статьи, последуют отклики. Видите ли, у читателей всегда возникают подозрения, что им рассказали не все. Проблема в том, что большинство людей предпочтут услышать лично от вас о ваших мыслях и чувствах.

— И вы знаете, как решить эту проблему? — спросил Ювеналий.

— Знаю, — кивнул Билл Хилл. — Предположим, вы читаете газетную статью и обнаруживаете, что вы этого не говорили, о том не упоминали, и вообще там все исказили. А уж если ваши слова вырваны из контекста, тогда это ни в какие ворота… Думаю, вам следует самому рассказать о себе.

— Рассказывать о себе? — вскинул брови Ювеналий.

— О ваших контактах с людьми, — пояснил Билл Хилл. — Вы общаетесь с ними, разговариваете, и происходят разительные перемены. — Билл Хилл на секунду замолчал. — Разве вы не знаете об этом? Возьмем, к примеру, Линн…

18

Во вторник очерки появились в утренней газете «Детройт фри пресс» и в вечерней «Детройт ньюс».

Линн достала ножницы.

ЧУДО В ОЛМОНТЕ?

Изложение того, что случилось в воскресенье в церкви Святого Джованни Боско, не обошлось без упоминания имени Августа Марри. Он, видите ли, распространял брошюру «Стигматы», сразу же после «чрезвычайного происшествия в алтаре». В статье также приводились сведения об арестах Августа Марри, активиста религиозного традиционалистского движения, но не было дано никаких разъяснений по этому поводу.

БЫВШИЙ МИССИОНЕР ДАЕТ ПОЯСНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ЗАГАДОЧНОГО КРОВОТОЧЕНИЯ.

На фото, занявшем три газетные колонки, был запечатлен Ювеналий с руками, разведенными в стороны, с глазами, устремленными на читателя. В статье освещалась пресс-конференция, состоявшаяся в реабилитационном центре. В статье приводилось интервью с Ювеналием. Факты подбирались тщательно, отметила про себя Линн, хотя некоторые цитаты были явно искажены. Такие слова, как «жизнеспособный» и «противоестественный», Ювеналий не употреблял.

СТИГМАТЫ. ТОЧКА ЗРЕНИЯ БОГОСЛОВА.

Приводилось интервью с отцом Деннисом Диллоном, адъюнкт-профессором теологии Детройтского университета. Согласно буллам папы Бенедикта XIV, разъяснял он, «не существует многозначительной связи между святостью и стигматами, и Господь может ниспослать эту милость любому, кого Он выберет из тех, кто вообще не исповедует никакой религии, или даже из тех, кто предается смертным грехам…».

Это уж слишком, подумала Линн.

«Но в целом это явление имеет чисто естественное происхождение, поскольку обратное не доказано. Церковь с осторожностью относится к тому, чтобы причислить стигматы к чуду, потому что психофизиологические отрасли науки в будущем, возможно, обоснуют несостоятельность такого взгляда».

В общем, пришла к выводу Линн, этот богослов так ничего и не сказал.

СТИГМАТЫ. МНЕНИЕ ПСИХИАТРА.

В интервью с Аланом Капланом, доктором медицины и доктором философии, а также автором научного труда «Психоанализ: ловкий прием или метод лечения?», согласно Каплану, ничего нового не обнаружилось. Появление стигматов — это всего лишь результат крайне эмоционального, гиперэкстатического состояния. «Католики не имеют никаких преимуществ в этом вопросе. Такие же раны, какие получил пророк Мухаммед, сражаясь за распространение своей веры, появляются и у мусульманских аскетов. А как насчет недавнего случая, произошедшего с десятилетней девочкой в Окленде, штат Калифорния? Ранним утром в Страстную пятницу она проснулась с кровоточащими стигматами. Накануне она прочитала книгу о распятии Христа и увидела фильм об этом по телевизору. Девочка баптистка, и к тому же темнокожая». Каплан привел другие примеры спонтанного кровоточения, и в каждом из них фигурировала личность «с ярко выраженной предрасположенностью к истерии».

Но ведь у Ювеналия и намека нет на истерию! Он такой спокойный…

«Я СОВЕРШЕННО ЗДОРОВ», — ГОВОРИТ РИЧИ.

На фото был изображен Ричи, с поднятыми вверх глазами, дотрагивающийся до своей головы, и рядом с ним — горделиво улыбающаяся мать. «Как только мы увидели пушок на голове у Ричи, мы поняли, что это чудо, — сказала миссис Антуанетта Бейкер. — Мы упали на колени, вознося благодарение Богу за то, что Он сделал для нас». Далее сообщалось, что Ричи вернулся в детскую больницу, где после его полного медицинского обследования никаких следов лимфогрануломатоза ни в крови, ни в костном мозге не обнаружили. «Мы не утверждаем категорично о том, что ремиссия невозможна, но она, однако, не будет длиться вечно, и поэтому мы настоятельно советуем продолжать химиотерапию, поскольку рецидив неизбежен». Все было ясно. Но миссис Бейкер решительно возражала против продолжения лечения, убежденная в том, что в этом нет нужды. «И зачем мы с Ричи будем ходить туда каждый вторник, если Ювеналий его исцелил». Она добавила, что хотела бы как-нибудь встретиться с Ювеналием и поблагодарить его за тот драгоценный дар жизни, который он им преподнес.

В заключение предоставила слово лечащему врачу мальчика.

«Волосы, выросшие на голове Ричи за одну ночь, — это нечто из ряда вон выходящее», — заявил он.

В рубрике «Подробности» вечерней газеты была помещена статья, которую Линн прочитала дважды. Под фотографией Антуанетты Бейкер — в бикини и в весьма пикантной позе — стояла подпись: «Эротические танцы приносят хороший доход».

Как чувствовала себя в эти дни наделенная талантом, но не имеющая никакой профессиональной подготовки разведенная женщина, мать одиннадцатилетнего ребенка, больного лимфогрануломатозом? «Трудно передать словами то, что мы испытали, — отвечает Антуанетта Бейкер. — Неужели Господь внял моим мольбам? Теперь, когда Ричи выздоровел, я смогу высыпаться по четвергам в свои выходные дни и отдыхать сколько хочу». Антуанетта танцует в популярном баре «Каприччио», «интерпретируя» современный диско-стиль на свой манер, под радушное одобрение присутствующих джентльменов… Но как танцовщица относится к чудесам и воле провидения? Способна ли принять их должным образом? «Это проще простого, — говорит Антуанетта. — Бог даровал мне мое тело, и я не стыжусь его. А что касается чудес, то кто знает, какие планы строит Господь относительно нас здесь, на земле. Мне кажется, это подобно обладанию небывалой мощью, как в „Звездных войнах“ режиссера Джорджа Лукаса, где космические силы спасают от гибели человечество». Антуанетта сказала, что они с Ричи собираются в скором времени встретиться с Ювеналием, и она ждет этой встречи. Антуанетта считает, что у него красивые глаза и он весьма привлекательный. «Таким должен быть мужчина, который творит чудеса».

— Вишь ты, губы раскатала! — произнесла Линн вполголоса.

Видите ли, у нее нет никакой профессиональной подготовки. Никакой подготовки не требуется для того, чтобы крутить задницей. Линн закипала. Бог «даровал» этой бабенке тело, и она не стыдится его… Подумать только! Давалка нахальная…

Господи, чего это она? Ей-то какое до этой Антуанетты дело?! Никакого! Но все-таки…

Нет, по какому праву эта Антуанетта Бейкер красуется в своем бикини на первой полосе «Детройт ньюс»?

Линн долго не могла успокоиться…

У Августа Марри заныло в животе.

— Взгляните на нее, — процедил он.

— Немного старовата, но недурна, — ухмыльнулся Грег Чарницки.

— Вам смешно, а я вне себя! Они меня достали…

— Кто?

— Эти сучки… Одна — в бикини, другая из «Детройт фри пресс», где нет ни слова об Обществе Святого Духа. А я ведь ей обо всем рассказал в подробностях!

— Надо было об этом Ювеналию рассказать, — заметил Грег. — Если он, как полагают, настолько чуткий…

— К Ювеналию невозможно было даже подойти, — прервал его Август. — Этот священник у алкоголиков… Он буквально оттолкнул меня в сторону. Я ему: «Мне надо с ним поговорить». А он: «Приходите в другой раз, ему надо работать». Я ему: «Ювеналию надо работать для церкви, а не для кучки алкашей».

— А он что?

— А он повернулся и ушел, прихватив с собой Ювеналия. Завтра вы прочтете мою статью о реабилитационном центре. Я ее озаглавил так: «Вы заявляете, отец Квинн, что вы католик… Докажите это!» Этот Квинн тот еще пройдоха! Он прибрал к рукам Ювеналия, рассчитывая с его помощью сделать рекламу своему алкашному заведению.

Грег Чарницки взял со стола газету, пробежался беглым взглядом по четвертой полосе.

— В городском аэропорту произошло ограбление — читали об этом? Грабителей поймали.

— Грабители повсюду, — отрубил Август. — Взгляните только на их рожи! — Он ткнул пальцем в фотографию. — Эти черномазые внаглую улыбаются. И знаете почему? Они знают, что через несколько дней их выпустят на волю, и они снова будут шнырять вокруг… Думается, скоро и до меня доберутся. Но фигули им на рогули! — Август выдвинул средний ящик стола, достал револьвер и положил его на стопку разных бумаг.

Грег взглянул на него.

— Это моего отца, — пояснил Август. — «Смит-и-вессон». Калибр тридцать восемь. Думаете, при виде его они дадут тягу?

— Думаю, да, — кивнул Грег.

— А я сомневаюсь.

— Вы что же, станете в них стрелять?

— Если кто-то появится здесь с целью взять то, что принадлежит мне, я того застрелю. И если Господь захочет помиловать его душу, то это Его дело.

Во вторник Билл Хилл снова поехал в телецентр, и на этот раз ему пришлось ждать Говарда Харта сорок минут. Важная птица! — думал он, сидя в приемной. Хвост распушил, а у самого четвертое место в рейтинге субботних вечерних программ.

Наконец этот индюк надутый появился. На столе у него лежали раскрытые газеты.

— С чем пожаловали на этот раз? — оскалился Говард Харт.

— Я тут подумал и решил, что Ювеналий может стушеваться. Простой, несколько наивный парень, а у вас в студии такое яркое освещение…

— Сначала в студии появятся Ричи вместе с матерью, — прервал его Говард Харт. — Спустя какое-то время лечащий врач. А затем Ювеналий вместе с психиатром. И пусть они устроят перепалку.

— Ювеналий милейший человек, — сказал Билл Хилл. — Думаю, он заслуживает того, чтобы вы уделили ему особое внимание.

— Насчет теолога я еще не решил. На чьей он стороне? Этого Ювеналия?

— Он ни на чьей стороне.

— Тогда он мне не нужен. Ювеналий и психиатр — лицом к лицу — это то, что надо.

— Почему бы вам не оставить психиатра в стороне и не поговорить только с Ювеналием?

— Почему бы мне вместо этого не оставить вас в стороне?

— Не получится, — покачал головой Билл Хилл. — Ведь это я все устроил. Почему бы вам не побеседовать с мальчиком, его мамашей-танцовщицей, лечащим врачом, психиатром, а также с теологом — со всеми вместе — в эту субботу, а в следующую субботу пригласить Ювеналия и побеседовать с ним пару часов.

— И о чем мне говорить с ним два часа?

— О чем хотите. Но не пройдет и пятнадцати минут, вы знаете, что случится?

— Скажете — узнаю…

— У вас на глазах, а также у пятидесяти миллионов зрителей, если, конечно, будет проделана соответствующая подготовка, у Ювеналия появятся стигматы, из которых станет сочиться кровь, и он исцелит какого-нибудь калеку, по вашему выбору, и все это произойдет в прямом эфире национального телевидения.

Говард Харт задумался.

— Когда он это сделает, — продолжил Билл Хилл, — ваш рейтинг поднимется с четвертого места на первое. Вам это не повредит, не так ли?

— Что вы вообще знаете о рейтингах? — прищурился Говард Харт.

— Ничего не знаю, но я читал в газете, в колонке телеобозрения, что ваш канал могут закрыть, если число ваших зрителей будет оставаться на прежнем уровне.

— А что, если парень, условно говоря, не сработает?

— А что, если вы пригласите певца Нейла Даймонда, а он вдруг не издаст ни звука? — усмехнулся Билл Хилл. — Ювеналий творит чудеса, понимаете вы это? И если вы хотите увидеть его на другом канале, скажите мне об этом прямо сейчас.

Билл Хилл поднялся с кресла, собираясь уходить.

— Допустим, я согласен, — задумчиво произнес Говард Харт, словно еще колеблясь в принятии решения.

— Тогда мы заключаем контракт в установленной форме, по условиям которого вы обязуетесь выплатить мне один миллион сорок тысяч долларов за доставку Ювеналия на ваше ток-шоу.

Говард Харт откинулся на спинку кресла и разразился хохотом. Затем он покачал головой и сделал вид, будто вытирает выступившие на глазах слезы.

Ну артист!

Билл Хилл подождал, а потом сказал, педалируя голосом каждое слово:

— К вам поступило множество коммерческих предложений относительно двухчасового шоу в эту субботу. Я насчитал тридцать одну рекламу, включая заставки телецентра, и понял, что канал продает свое время примерно сто двадцать пять тысяч долларов за минуту. Это очень большая сумма. Я прошу из нее лишь один миллион и сорок тысяч.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — вскинул брови Говард Харт. — Все это не так просто.

— Тогда сделайте так, чтобы было просто, чтобы я мог понять. В данный момент мы с вами не будем обсуждать вопрос о повторных трансляциях, поскольку я дам поручение своему юристу, и он сообщит вам о том, какую долю прибыли от повторов мы рассчитываем получить. Но сейчас я готов подписать контракт на один миллион и сорок тысяч долларов, в противном случае не видать вам Ювеналия как своих ушей. Если вы попытаетесь договориться с Ювеналием за моей спиной, наша договоренность автоматически утрачивает силу и вы остаетесь с носом. Ну, что скажете?

— А за что вы хотите получить сорок тысяч долларов? — спросил Говард Харт.

— За ожидание у вас в приемной. Тысяча долларов за минуту…

— Однако… — Говард Харт вздохнул. — Дайте мне пару дней…

— Короче, подписываем контракт в пятницу либо прекращаем затянувшиеся переговоры.

Билл Хилл вышел на улицу, уверенный в том, что контракт уже у него в кармане.

— Все очень просто! — объяснил он Линн. — Весь секрет в том, что на таких соплежуев следует выплеснуть помои, точно так же, как они это делают с другими.

В тот вторник, 16 августа 1977 года, случилось непредвиденное… Умер Элвис Пресли.

19

«Выключите! — запричитала бабушка, одетая в песочный брючный костюм. — Я не в силах это вынести.

Радио выключили, но рыдания ее не прекратились».

Билл Хилл сидел на диване, вслух читая газету.

«Его обрядили в простой белый смокинг с серебристым галстуком».

Линн была на кухне. Она отозвалась через открытую дверь:

— Я читала, что вчера утром компания «Хэрмони-Хаус» продала его пластинки — триста пятьдесят штук — за десять миллионов долларов.

Был четверг, без двадцати три.

Линн резала на кухне сельдерей и морковку, затем открыла банку с кукурузой и выложила в миску. Занимаясь стряпней, она услышала звонок домофона, нажала кнопку, открывающую входную дверь, внизу послышались шаги, и вскоре она с удивлением смотрела на Билла Хилла.

— Нет, я не сержусь на тебя. Нет, все в порядке… Да, я действительно кое-кого жду… Не желаю заниматься вместе с тобой никакими аферами, если ты не забыл.

Этот резкий тон был ей совсем не свойствен. Затем, стараясь выглядеть любезной, она добавила:

— Хочешь присесть на минутку?

Билл Хилл сидел уже пятнадцать минут, часы показывали без пяти три.

«Мишель Леоне, тридцати двух лет, из восточного Детройта, позвонил в Белый дом и умолял президента Картера объявить день национального траура».

Он ведь не тупой, размышляла Линн. Понимает, что кто-то придет, и она не желает видеть его здесь…

Но Билл Хилл продолжал вслух читать газету.

— Вот послушай…

«Я вся покрылась мурашками, — рассказывает Джейн Фрилс из Ливонии, западного пригорода Детройта. — Я потеряла дар речи. Но я не плакала до тех пор, пока не поставила „Люби меня нежно“ и не услышала его голос. Моя маленькая дочка Шэннон испуганно смотрела на меня, повторяя все время: „Что случилось, мама? Что случилось?“»

Надо сказать ему, чтобы он ушел, и все.

«Я разговаривала со своими замужними подругами, и они сказали, что целый день ничего не могут делать. Они потрясены. Мы все только и делаем, что смотрим телевизор и ждем, что о нем что-нибудь скажут. Мы не в силах это вынести».

Она тоже этого не вынесет, если он не уберется отсюда ко всем чертям. Не позвонил, не предупредил, а взял и пришел…

«Он был королем рок-н-ролла, — заключила Джейн со слезами на глазах. — Он сделал нас теми, кто мы есть сегодня».

— Эти отклики в газетах — дань любви и восхищения, — усмехнулся Билл Хилл, — или это подначка к выплате подати? Представляешь, какие ломовые бабки сделают на его пластинках и сувенирах? Продают футболки с надписью «Элвис Пресли», вымпелы, флажки с его портретом! Парень, который все это сварганил, сказал мне, что он уверен в том, что они бы Элвису понравились.

— Очень жаль, что тебя там нет, — бросила Линн, поставила миску с салатом в холодильник, обвела взглядом кухню и направилась в гостиную.

— Ну, у меня тоже кое-что есть, — сказал Билл Хилл, — касающееся нас, тебя и меня. Но тебе лучше сесть, прежде чем я расскажу тебе об этом, потому что ты сначала не поверишь, а когда поверишь, можешь упасть в обморок.

— Шапку, что ли, по кругу пустим?

— Ты прелесть! — хохотнул Билл Хилл. — Позвони тому, кого ждешь, и скажи, что занята. Надеюсь, это не тот волосатый парень, который шустрит на музыкальном канале?

— Собираешься обсудить со мной мою личную жизнь? — процедила Линн сквозь зубы.

— Откуда у тебя этот настрой? — заметил Билл Хилл.

Линн вышла на балкон, посмотрела по сторонам и вернулась встревоженная. Собрав газеты с кофейного столика, застыла на месте…

— Если не хочешь, чтобы мы снова были партнерами… — нарушил молчание Билл Хилл.

— А мы никогда и не были партнерами…

— Если не хочешь вместе со мной идти к успеху и счастью, не говоря уж о куче деньжищ…

— Оставь его в покое, — произнесла с расстановкой Линн. — Вот и все, что я могу тебе сказать. Оставь бедного парня в покое и позволь ему делать то, что он хочет.

— Бедного парня оставить в бедности и одного? Это не только глупо, но и грешно, потому что если у тебя есть дар и ты не пользуешься им, знаешь, что это такое? Это как бы оскорбление Всевышнего, словно ты говоришь Ему, что тебе не нужен этот дар. Мол, забери его назад, Господи, а я намерен уйти в монастырь, а возможно, и к алкоголикам…

— Уходи, Билл! Понял?

Билл Хилл поднялся с дивана, окинул Линн внимательным взглядом. Выражение лица у него было спокойным и уверенным. Он подтянул свои желтовато-бежевые брюки, одернул жилет-сафари и сказал:

— Ты хорошо выглядишь, знаешь об этом? Правда, одета не по моде…

— А я, к твоему сведению, не гонюсь за модой.

— Выброси ты эти обтрепанные шорты-джинсы и эту футболку, видавшую виды…

— Билл…

— Ухожу. Желаю тебе хорошо провести время со своим бедным парнем.

Десять минут четвертого Линн услышала звонок домофона и вскочила. И снова, даже несмотря на то, что она его ждала, она ощутила волнение и тревогу, какие редко испытывала в жизни.

Она нажала кнопку домофона, открывая парадную дверь, вышла на лестничную клетку. Сквозь высокое окно, от пола лестничной площадки до самого потолка, светило солнце. Было тихо. Все было просто прекрасно.

Ювеналий, улыбаясь, поднимался по лестнице. Он смотрел на нее и улыбался только ей.

20

— Как ты сюда добирался?

— Мне одолжили автомобиль.

— И ты легко нашел дорогу?

— Конечно. Я ведь был здесь раньше.

— Но за рулем была я. Если специально не запоминать…

— Я запомнил.

— Хорошо выглядишь…

— Ты тоже…

— Я очень удивилась, когда ты позвонил.

— Мне пришлось сбежать оттуда. Все хотят на меня посмотреть, даже из журналов «Тайм» и «Ньюсуик». Не могу в это поверить. В центре, в кафетерии только и разговору что обо мне. — Ювеналий замолчал, взглянул на нее. — Но не поэтому я приехал сюда.

— Я знаю, — сказала Линн.

— Я приехал потому, что хотел тебя видеть. Хочешь знать правду?

— Хочу…

— Я просто умирал, так хотел тебя видеть.

Спустя мгновение ее руки уже обвивали его, а он, крепко обняв ее за плечи, прижимал к себе. Они стояли в холле, тесно прижавшись друг к другу, в лучах предзакатного солнца. Они не в силах были больше ждать. Им не было нужды скрывать свои чувства. Им хотелось держать друг друга в объятиях бесконечно долго, и они делали это. На какой-то момент окружающий мир перестал для них существовать.

— Я тоже умирала…

— Я был не в силах ждать, но я не мог быстро выбраться оттуда.

— Ну что мы стоим? Пойдем…

— Секунду, — сказал он.

Она взглянула на него. Его лицо было совсем близко, и они посмотрели друг другу в глаза, в глубину души друг друга. Их губы слились в поцелуе. Они целовались нежно и страстно, стараясь проникнуть друг в друга, и каждый стремился потеряться в другом. Возможно ли это?

Потом они стояли в гостиной, сомкнув объятия, не шевелясь и слившись в поцелуе.

Они целовали друг друга на ярко-красном диване перед кофейным столиком, где лежали газеты с сообщениями об Элвисе.

Боже, думала Линн, она, как юная девушка, вся пылает страстью… Нет, она целуется, будто впервые в жизни… Это не поцелуи ради поцелуев, не прелюдия, хотя, она знала, другое будет тоже. У нее были слова, которые хотелось ему сказать, но ей не хотелось нарушать столь значимого молчания громким голосом, поэтому она стала шептать нежные слова, как бы выдыхая их…

Они, обнявшись, полулежали-полусидели на диване.

— Я люблю тебя, — сказал он так, как никто никогда не говорил ей в жизни. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, — сказала Линн. — Очень люблю… Я хочу почувствовать тебя. Я просто умираю… — Она положила руку ему между ног — на твердую, округлую выпуклость. — Я чувствую тебя. Здесь ты, прямо здесь. Это часть тебя.

Он положил руку ей на грудь.

— Какое изумительное ощущение! Ведь это ты, правда?

Она стала расстегивать пуговицы у него на рубашке, ее рука скользнула вниз, пальцы коснулись шрама на боку, который раньше кровоточил, дотронулись до сосочков у него на груди.

— Я увидела твое тело и полюбила его, — прошептала она. — А теперь я люблю его еще больше.

Он расстегнул пуговицы у нее на блузке, положил ладонь ей на грудь.

— Ах, Линн, касаться тебя ни с чем не сравнимое блаженство! Хочешь, я расскажу тебе, если смогу, что на самом деле я чувствую, как сильно я тебя люблю и что испытываю, когда ты рядом со мной? Я никогда прежде этого никому не говорил. Давай снимем одежду… И пожалуйста, не говори мне ничего. Мне самому тебя раздеть или сначала я должен раздеться?

— Давай это сделаем вместе, — сказала Линн.

— Боже, как я тебя люблю, — сказала она. — Я люблю тебя так сильно, что не в силах поверить в это. Будто этого не могло случиться…

Они лежали на двуспальной кровати, на смятом покрывале.

— Но ведь это случилось, — с жаром произнес он и положил руку ей между ног. — Ах, Линн, оказывается, заниматься любовью с женщиной, которую любишь, — самая восхитительная вещь на свете. — Он улыбнулся, прижавшись к ней.

— Ты прав, — сказала Линн. — Оказывается, то, что происходило со мной раньше, любовью не назовешь… Теперь я понимаю, что такое зов пола.

— Знаешь, Линн, я однажды прочитал в одной книге, что разврат — это месть тела за неспособность любить, и ничего не понял. — Он погладил ладонью ее живот и треугольник волос у нее между ног. — Линн, любовь — это чудо! Я хочу всегда быть с тобой.

— Я тоже хочу всегда быть с тобой, — сказала Линн, — но я не уверена, что твоя церковь позволит тебе это, если окажется, что ты святой.

— А если мы оба вместе? — улыбнулся он. — Скажу тебе только одно — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Я знал тебя всю мою жизнь и, может быть, даже еще раньше, и мне с тобой хорошо. — Он поцеловал ее в губы. — Милая, давай снова любить друг друга.

Линн улыбнулась.

— Давай, — прошептала она.

Он уснул. Линн долго лежала без сна.

Она была с ним и в нем, ощущая себя и его как единое целое и желая только одного — чтобы это блаженство длилось бесконечно.

И оно длилось, потому как после оргазма они лежали тесно обнявшись, нежно целуя и лаская друг друга, а затем был новый взрыв любви, и он длился так долго, как они того хотели…

С Юви все совсем по-другому! Не так, как было с другими. Его нежность Линн потрясала.

Он сказал, что заниматься любовью с любимой женщиной — верх блаженства. Он что, занимался любовью с нелюбимой? Откуда ему известна разница?

Она стояла на кухне, рассматривая этикетку на пакете с попкорном. На ней были трусики и фартук, прикрывавший только грудь, но оставлявший открытыми бока…

Откуда-то из-за ее спины протянулись его руки, проскользнули под фартук и обняли ее, развязав сначала тесемки фартука.

— Ты нравишься мне без одежды.

Она прильнула к нему, расслабившись, и, уронив пакет с кукурузой на стол, ощутила его голые ноги.

— На тебе ничего нет?

— Трусы.

— Я чувствую то, что в них…

— Ты так близко! — сказал он. — Можно я задам тебе вопрос? Именно так разговаривают те, кто испытал физическую близость?

— Именно так…

— Я счастлив, что могу сказать тебе все, что мне в голову взбредет, а ты не станешь смеяться или думать, что это глупо, даже если так оно и есть.

— Когда ты со мной, можешь говорить все, что угодно, никто нас не слышит. Но даже если рядом кто-то…

— Ты права. Кого это волнует? — прервал он ее.

— Могу я задать тебе вопрос?

— Конечно.

Помедлив, она спросила:

— Ты познакомился с Антуанеттой Бейкер?

— Да, они с Ричи приходили ко мне. Знаешь, все зовут мальчика Ричи, а ему это не нравится. Я почувствовал это и назвал его Ричардом, когда с ним встретился, и он сразу просиял. Потом, когда мы говорили, он сказал, что ненавидит имя Ричи.

— Тебе она понравилась?

— Его мать? Она не вызвала у меня неприязненных чувств. Но ведь не об этом ты хотела спросить меня.

— Подумать только, ты еще и провидец!

— Почему бы не спросить напрямую, занимался ли я прежде с кем-либо любовью?

— Это меня не касается…

Он повернул ее лицом к себе и, глядя прямо в глаза сказал:

— Занимался… В некотором роде…

— В некотором роде — это как? Впрочем, ты не должен мне об этом рассказывать.

— И все-таки я расскажу. Кто знает, что ты вообразила.

— Ты ее любил?

Он помедлил с ответом.

— Она мне нравилась. Ее звали Анни, ей было двадцать лет. Мы провели вместе ночь в мотеле.

— И где же ты с ней познакомился?

— В баре в центре города. Она была проституткой.

— Ничего себе!..

— Сначала я этого не понял. Мы разговаривали, и она произвела на меня впечатление, потому что оказалась искренней, веселой и непринужденной девицей.

— И вы провели вместе всю ночь?

— Ну да! Но я, заметь, был пьян. Я говорю об этом не в качестве оправдания, я хотел переспать с ней, узнать, что это такое — физическая близость, но я был пьян… Перед этим я покинул орден францисканцев, ну а потом и семинарию. Я впал в запой на целых три недели.

— Не представляю тебя пьяным.

— Именно поэтому я в конце концов оказался в реабилитационном центре «Обитель милосердия». Я решил, что я алкоголик.

— Но ты же им не был.

— Я был третьесортным дилетантом. Знаешь, как алкоголики называют канун Нового года? Ночь дилетантов. Я много думал, ходил кругами…

— Ходил кругами? Это как?

— Знаешь, Августин Блаженный заметил однажды, что заблудшие ходят кругами. Думаю, он был прав. Короче, я корил себя за то, что оставил орден, хотелось загладить свою вину перед Всевышним. Отец Квинн поставил меня на ноги за три дня. Он сказал, что я могу остаться, если хочу, и так долго, сколько захочу. Вот так оно вышло…

— Тебе не потребовалось много времени.

— Мне не требовалось серьезного лечения, мне нужно было избавиться от чувства вины.

— Избавился?

Он улыбнулся.

— Прошлое не забывается…

— Ты вспоминаешь ту девушку?

— Нет, но я помню ее облик. Черные волосы, небольшого роста, хорошенькая…

— Хорошенькая шлюха.

— И что в этом такого?

— Ничего. Просто у меня возникло предубеждение против нее, этой хорошенькой поблядушки. Вообще-то я рада, что ты рассказал мне об этом, потому что теперь я не чувствую себя той, которой вешают лапшу на уши, но мне все равно не хочется представлять тебя рядом с другой…

— Так и не делай этого!

— Я никогда раньше не была ревнивой. Это какое-то новое чувство. Мне не дает покоя мысль, будто все, что у нас с тобой, скоро кончится и что-то случится.

— Господи, Линн, ну что с нами может случиться?

— Не знаю, что-нибудь… — вздохнула она.

Затем они, уже одетые, снова сидели в гостиной, с пивом и вином, попкорном и крем-соусом, в который макали сельдерей и морковку, цветную капусту, и говорили обо всем на свете.

Линн рассказала ему о самом высоком в мире иллюминированном распятии, о футболках с эмблемой единоверческой церкви и о том, каким крутым дельцом был в свое время Билл Хилл.

— В свое время? — улыбнулся Ювеналий. — Он и сейчас такой, разве нет?

— Не слушай того, что он тебе говорит.

— Я уже выслушал.

Ювеналий рассказал ей о намерении Билла Хилла устроить ток-шоу с его участием на телевидении. Линн покачала головой.

— Почему бы и нет? — усмехнулся Ювеналий.

— Он просто аферист.

— Но ведь он твой друг!

— И все же он аферист. Вы гроша ломаного не получите.

— Мне он ничего не предлагал.

— Вот видишь! Думаешь, он устраивает ток-шоу без всякой выгоды? Он заключил с телевизионщиками контракт, он делает деньги. Я знаю об этом, потому что он просил меня стать его партнером.

— Скажи ему, что ты согласна.

— Я не понимаю тебя, — пожала плечами Линн. — Он использует тебя, а ты хочешь, чтобы я помогала ему.

— Он не сможет меня использовать, если я того не захочу. Но я согласен.

— Почему?

— Почему бы и нет?

— Ты прятался столько лет, а потом решил выступить по национальному телевидению.

— Я не прятался, я делал то, к чему меня вынудили. Наконец я сделал выбор. Да, со мною вот что происходит… И вот что я об этом думаю… Между прочим, я не собираюсь утверждать, будто я слепое орудие в руках Господа, даже если так оно и есть.

— Скорее всего, так оно и есть. Скажи, о чем ты думаешь, когда исцеляешь людей?

— Я стараюсь не думать ни о чем.

— Ты просишь Господа исцелить их?

— Я скорблю, страдаю, мне жаль несчастных, кем бы они ни были.

— Но допустим, тебе предложат поступить на службу в какое-либо лечебное заведение, скажем в больницу, и исцелять, что тогда?

— Я не утверждаю, что умею исцелять, я говорю, что это случается. Именно в этом дело. Я не стану делать никаких заявлений, поэтому не собираюсь ни с кем вступать в полемику. Я реалист, я принимаю все, что происходит. Я вовсе не пытаюсь изменить мир.

— Возможно, ты смог бы, — улыбнулась Линн.

— Принимай решение сама, — улыбнулся он в ответ.

— Ты привел меня в замешательство. До сих пор у меня не было проблем, когда я общалась с людьми, но, когда я разговариваю с тобой, я порой не знаю, что сказать. Какое решение я должна принять?

— Ты намекнула, что меня могут использовать в своих интересах. Но каким образом, если я знаю об этом? Ты опасаешься, что кто-то там одержит надо мной верх, попытается опровергнуть мою, так сказать, достоверность. Но как это можно сделать, если я ничего не утверждаю?

— Ты не знаешь людей. Если ты не станешь играть по их правилам, они загонят тебя в угол.

— Пустое все это! Если мне скажут, что я мошенник и плут, я скажу — думайте что хотите. Если скажут — иди в больницу, парень, и мы посмотрим, на что ты способен, я пойду в больницу. В чем проблема?

— У тебя все так просто.

— И там, во время ток-шоу, у меня, возможно, появятся и станут кровоточить стигматы.

— О господи! — воскликнула Линн.

— Успокойся! Я пошутил.

«Ничего себе шуточки!» — подумала Линн, а вслух сказала:

— Уж не хочешь ли ты стать телезвездой?

— Думаешь, у меня получится?

— Нет, не получится! Ты — святой, а там, на телевидении, отнюдь не райские кущи. У некоторых телевизионщиков давно уже крышу снесло по причине дьявольского самомнения. Впрочем, если ты погладишь их по голове, возможно, они исцелятся и станут нормальными.

Линн задумалась, вспомнив Августа Марри. Этому тоже не мешало бы вправить мозги.

В это время раздался зуммер домофона.

— Наверняка Билл Хилл пожаловал, — сказала Линн. — Ему я дверь открывать не намерена.

— Но почему? Вдруг у него что-то срочное…

— Хорошо, впущу его, но не более чем на пятнадцать минут.

Линн нажала кнопку, дверь внизу открылась, на лестнице раздались шаги, она вышла в холл и столкнулась нос к носу с Кэти Ворсингтон.

Какая удача! Кэти просияла, когда, войдя в гостиную, увидела Ювеналия. Она приехала взять интервью у Линн Фолкнер, подруги Ювеналия или кто там она ему? — а он и сам тут как тут!

— Привет! — сказала Кэти.

— Привет… — ответили они.

— Знаете, — обратилась Кэти к Ювеналию, — я видела вас в церкви в воскресенье, и то, что вы сделали, не оставило меня равнодушной. Классно получилось!

Они засмеялись. И она сначала не поняла, что в этом смешного, а затем обратила внимание на их жизнерадостный настрой.

Улыбки, ласковые взгляды… Оба сияют, глаза горят… Все ясно! Между ними что-то есть… Интим? Пожалуй… Она могла бы написать превосходный очерк в «женский» раздел, на полполосы, если бы ей дали такое задание. Вот, пожалуйста, готовый материал, и нет нужды напрягаться, чтобы его добыть…

Кэти достала из своей холщовой сумки диктофон.

Они замолчали.

Она включила диктофон.

Они по-прежнему молчали.

Она стала задавать вопросы, как и положено репортеру.

Кэти. Вы давно знаете друг друга?

Ювеналий. Вроде как выросли вместе.

Кэти. Неужели? Где?

Ювеналий. Прямо здесь.

Кэти. Нет, на самом деле…

Линн. Правда, он лакомый кусочек? Просто скушать хочется! Мы тут обсуждали, кем он станет. Что будет делать со своим, так сказать, исключительным даром.

Кэти. И что вы решили?

Линн. А не пойти ли ему на сцену? За кулисами на рок-концертах исцелять… Ну, скажем, кое-каких стебанутых исполнителей…

Кэти. Исцелять? От чего?

Линн. Догадываюсь, что вы никогда не были на концертах группы «Кобры».

Кэти. Вы знаете, о чем она говорит?

Ювеналий. Понятия не имею.

Кэти. Хорошо, шутки в сторону! Скажите, вы вместе живете?

Линн. Мы встречаемся.

Кэти. Вы это серьезно?

Линн. Да, конечно.

Ювеналий. Мы собираемся пожениться.

Линн. Разве?

Ювеналий. А ты что, против?

Линн. Я даже не думала об этом.

Ювеналий. И когда подумаешь?

Линн. Как только у нас появится свободное время основательно обсудить наши планы. Впрочем, почему бы и не пожениться?

Кэти. Не думаете ли вы, что это несколько странно: выходить замуж за стигматиста? Стигматика или стигматиста?

Ювеналий. В данном случае оба варианта сойдут…

Линн. А почему это вам странно? К вашему сведению, он замечательный парень. Добрый, внимательный… абсолютно искренний. Я даже думать не хочу, что может случиться, когда он появится на телевидении.

Кэти. На какой программе? На ток-шоу?

Линн. Да, у Говарда Харта.

Кэти. Вы представляете, к кому вы попадете?

Ювеналий. Все равно что к Майклу Дугласу?

Кэти. Майкл Дуглас дважды лауреат «Оскара», а Говард Харт… Вы что, никогда его не видели?

Ювеналий. Нет, не видел.

Линн. Говард Харт тоже не видел Юви, поэтому они на равных, и в этом я усматриваю положительный момент.

Кэти. Может, вы, Ювеналий, немного наивны? Позвольте, так или иначе, задать вам один вопрос. Почему вы позволяете использовать, так сказать, эксплуатировать себя?

Ювеналий. Разве?

Кэти. Вы традиционалист, член общества Августа Марри?

Ювеналий. Нет.

Кэти. Тогда вас используют.

Линн. Его невозможно использовать, если он знает о том, что происходит.

Кэти. Тогда вы, Ювеналий, супернаивный!

Ювеналий. Почему это вас так волнует?

Кэти. Потому что, черт возьми, вы наивняк, каких мало!

Ювеналий. Да, но почему это вас так задевает?

Кэти (пауза). Не знаю…

Ювеналий. Вам нравится то, что вы делаете? Ваша работа?

Кэти. Не особенно.

Ювеналий. Тогда почему бы вам не заняться чем-либо другим?

Кэти. Я работаю в газете десять лет…

Ювеналий. И вам нравится писать.

Кэти. Да, это то, что я умею… Выключу-ка я эту штуковину!

Конец записи.

21

Когда Августу Марри исполнилось семнадцать лет, он поступил в семинарию, среднее учебное заведение, где готовили служителей религиозного культа. Как говорится, в добрый путь! Ну что ж, в добрый так в добрый, хотя, если хорошенько разобраться, это сейчас, в наши дни, все пути-дороги открыты, а две тысячи лет назад, когда языческая Римская империя охватывала все страны Средиземноморья, Галлию, часть Британии и земли, простирающиеся вдоль Дуная и Рейна, римские прокураторы и императоры сурово блюли установленный закон и порядок. Чуть что не так — голова с плеч! Вот как было…

Исход суда над Иисусом был предрешен с самого начала — смертный приговор должен был положить конец смуте, вызванной Его проповедями. Христа распяли, а Он воскрес! Рим даже предположить не мог, что произойдет в дальнейшем. В глазах язычников христиане выглядели безбожниками, уклоняющимися от выполнения гражданских обязанностей.

Август Марри взял в библиотеке книгу «Христианские мученики», прочитал ее залпом и вынес убеждение, что христиане шли на смерть с непоколебимой верой в Бога, а гонения лишь укрепляли христианскую церковь.

К примеру, святой Поликарп, епископ города Смирны, более сорока лет управлял смирнской церковью. Когда начались гонения при императоре Марке Аврелии, паства уговорила своего епископа скрыться в одном селении. Однако скоро в место его укрытия явились преследователи. Поликарп распорядился угостить их, а потом бодро пошел на казнь. Разъяренная толпа ожидала епископа на площади. Старца привязали к столбу и разожгли огонь. Но вместо пламени вокруг мученика распространилось сияние. В воздухе разлилось благоухание ладана. Огонь никак не разгорался, и один из палачей пронзил святого мечом, после чего тело его было сожжено.

Святой Киприан, епископ Карфагена, происходил из знатного рода. Будучи в молодости язычником, он мучительно искал путь к истине, который указал ему пресвитер Цецилий. Киприан принял святое крещение, продал свое имение, раздал деньги бедным и сделался христианским подвижником. Спустя два года его рукоположили в епископы Карфагена. Во время гонений при Валериане язычники потребовали казни карфагенского епископа. Святой Киприан был предуведомлен в видении о времени и образе своей кончины. В 258 году он был обезглавлен.

Святая Агата Палермская оказала стойкое сопротивление префекту императора Десия, посланному управлять Сицилией, за что ее подвергли пыткам, а затем приказали сжечь на костре. Но как только начали разводить огонь, случилось землетрясение, и люди настояли на том, чтобы ей даровали жизнь. Позже она умерла в тюрьме.

Святой Себастьян принял мученичество во время гонений на христиан при императоре Диоклетиане. Он родился в Галлии, уехал в Рим, поступил там в армию, позднее стал одним из полководцев Диоклетиана. Когда обнаружили, что Себастьян — христианин и что он успел обратить в христианство множество солдат, был отдан приказ расстрелять его стрелами. Лучники посчитали, что он умер, однако одна вдова-христианка выходила его. После этого он предстал перед Диоклетианом, и тот приговорил Себастьяна к смерти посредством бичевания. Тело его, выброшенное в сточную канаву, отыскала другая набожная женщина. Ей приснился сон, в котором Себастьян попросил похоронить его останки в катакомбах.

Святая мученица София воспитывала трех своих дочерей — Веру, Надежду и Любовь — в крепкой христианской вере. Император Адриан приказал привести их к себе во дворец, надумав отговорить их от веры в Христа Спасителя. София и ее дочери, старшей из которых было двенадцать лет, не поддались уговорам императора отказаться от Господа. Девочек жестоко терзали на глазах у матери, а потом обезглавили. Софию Адриан отпустил. Она похоронила дочерей и на их могиле скончалась.

Августа потрясла мученическая смерть святого Лаврентия, архидиакона римской церкви. Обнаженного священнослужителя привязали к железной решетке и развели под ней огонь. Ни единого стона не сорвалось с уст страдальца! Спустя несколько минут он спокойно произнес: «Испеклось уже, пора перевернуть». Помолившись о своих мучителях, он тут же отошел к Господу.

Но почему во время гонений христиане безропотно расставались с жизнью? Может, считали, что их пребывание на земле временное?

Ответ на эти и другие вопросы Август получил, когда прочитал труд святого Августина «О граде Божием», где ревнитель христианства старался примирить «град земной» и «град небесный», проповедуя религиозную концепцию предопределенности.

«Исповедь», другой замечательный труд Августина, стала для Августа настольной книгой.

Святой Августин родился в Северной Африке в 354 году. Отец у него был язычником, которого мать Августина, Моника, примером своей святой жизни обратила к Христу. Детей она старалась воспитать в вере в Бога, но любимый сын доставлял ей немало слез и огорчений. Августин очень хорошо учился, но, не имея твердых нравственных правил, по примеру своих товарищей, вел беспутную жизнь.

Вот, оказывается, почему его нельзя считать мучеником! Жаль, конечно, но хотя бы имена у них схожие…

Закончив обучение, Августин стал преподавателем ораторского искусства в Карфагене, затем в Риме и в Милане, где он познакомился с епископом Амвросием и стал посещать его проповеди.

Мало-помалу страстные слова Амвросия проникли в сердце Августина, и он захотел принять крещение, твердо решив служить Богу.

На праздник Пасхи он принял крещение от епископа Амвросия, затем продал свое имение, раздал деньги бедным и стал иноком.

Три года провел он в подвижничестве и молитве, после чего был помазан пресвитером, а затем епископом города Остии в Африке.

Будучи епископом и участвуя в жизни клира, Августин продолжал жить как монах, но постоянно противодействовал всяческим лжеучениям, отрицавшим спасительность Божией благодати и признававшим лишь нравственно-аскетические усилия человека. Августин, прозванный к тому времени Блаженным, на собственном опыте знал, что спастись благодаря только одной своей воле человеку невозможно.

В годовщину смерти Блаженного Августина (он умер 28 августа 430 года, когда Остию осадили варвары) Август принял решение уйти из семинарии, где, как он считал, насаждались безропотная покорность и слепое повиновение. Сейчас церкви особенно нужны стойкие защитники веры. Мужественные борцы нужны, а не какие-то там хлюпики.

Он перевелся в один из университетов Детройта, где в основном налегал на социологию, меньше внимания уделяя философии, и окончил его с отличием.

Август немедленно вступил в Католическую гражданскую лигу, деятельность которой была направлена против «внедрения коммунистов в церковь и духовенство». Но лига, по его мнению, действовала недостаточно энергично, поэтому он вскоре вышел из нее и основал Общество Святого Духа (членские взносы — сто долларов в год) и приступил к изданию пропагандистской литературы.

В своих статьях он призывал к борьбе со всякого рода нарушителями общественного порядка — «поборниками всеобщих прав на жилье и работу», «шестерками разных мастей», наркоманами, геями и лесбиянками, «любителями» разнообразных шествий, «политическими проститутками» левого толка.

Его неоднократно арестовывали за дебоширство, а затем отпускали под залог.

Однажды приговорили к году условного заключения и прохождению психиатрической экспертизы, но он на этот приговор наплевал, как говорится, и о нем на какое-то время забыли. А когда он, видите ли, «оскорбил» этого жалкого кюре, отца Равиоли… нет, кажется, Навароли, состряпали суд присяжных, прости, Господи!.. А судьи кто?

Август Марри возлагал большие надежды на ток-шоу Говарда Харта. Вот уж где он скажет все, что думает! Вовремя этот Ювеналий подвернулся под руку. Зря он, конечно, перепоручил Биллу Хиллу вести переговоры с Говардом Хартом, самому надо было, потому как этот Билл Хилл прощелыга и выжига и, вне всякого сомнения, станет во время передачи тянуть одеяло на себя. Но, возможно, это и к лучшему — прилюдно щелкнуть по носу выскочку не помешает. Всем известно, что это превосходный прием, позволяющий переключить внимание любой аудитории на себя.

Итак, что предстоит сделать сегодня, в пятницу, 19 августа?

Быть на телецентре в три часа ровно.

Позвонить Грегу.

Отобрать примерно два десятка парней из Общества Святого Духа. Пусть будут под рукой, если ток-шоу в прямом телеэфире состоится завтра вечером. Никаких нарукавных повязок, никаких баннеров, но приготовить вопросы, если развернется дискуссия…

Связаться с Ювеналием.

Август набрал номер, сидя за отцовским столом в типографии, а на другом конце провода, в центре «Обитель милосердия», взяла трубку дерзкая цветная девчонка. Она постаралась скрыть свой акцент, но Август мог ручаться, что это была она.

Доводилось ли Блаженному Августину, еще до того, как стал святым, общаться с негритянками? В Северной Африке они, кажется, на каждом шагу…

— Я звонил вчера целый день, и его постоянно не было, — сказал он таким тоном, будто в этом была виновата она.

— Ну да! А я все время говорила вам, что его нет, разве не так?

— А где он сегодня?

— Он в отпуске.

— В отпуске? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что он уехал. Разве я не ясно выразилась?

— И куда же это он уехал?

— Куда-то на север.

— Я вам не верю.

— Если хотите, я дам показания на детекторе лжи и пошлю вам результат. Его здесь нет, говорю вам, он взял свой чемодан и ушел.

— И когда это произошло?

— Понятия не имею. Передо мной его табель, где написано: «Ювеналий в отпуске. Поехал на север. Вернется в восемь вечера двадцать шестого». Что еще вам сказать?

Она покачала головой, услышав звук брошенной трубки, и пробормотала себе под нос:

— Ублюдок…

Августу хотелось рвать и метать. Вот так всю жизнь! Пытаешься сделать что-либо важное и наталкиваешься на тупость и откровенную ложь…

А что там в прессе?

Из ящика у входной двери в типографию он достал пятничный номер «Детройт фри пресс».

Обдумывая свой план, как он оградит Ювеналия от постороннего влияния, создаст для него соответствующие условия, подготовит его, направив ход его мыслей в нужном ему направлении, он положил газету на стол, взглянул на первую полосу, перевернул ее и обомлел — на третьей полосе крупным планом красовались Ювеналий и какая-то девица. Они улыбались друг другу… Август прочитал подпись под цветной фотографией.

«„Он замечательный парень“, — говорит девушка Ювеналия».

Далее Кэти Ворсингтон, собственный корреспондент «Детройт фри пресс», сообщала: «Он лакомый кусочек, не правда ли? — заявила Линн. — Просто скушать хочется!» Не удивляйтесь тому, о чем узнаете на днях. Ни Линн, ни Ювеналий не скрывают своих чувств и намерения сочетаться браком, «как только у нас появится свободное время основательно обсудить наши планы».

Чарли Ювеналий Лоусон, бывший монах-францисканец, день за днем приобретает в нашей стране все большую известность как религиозный целитель и единственный в настоящее время стигматик. Или стигматист? «Оба варианта сойдут», — заметил Ювеналий.

— О господи, что же это такое? — произнес вслух Август и бегло прочитал то, о чем Кэти писала дальше — о непосредственности Ювеналия, о его способности сопереживать другим, о даре, который наводит на мысль об обостренном восприятии Ювеналия. Далее сообщалось: «Линн Фолкнер, проживающая в элитном комплексе Сомерсет-Парк, была преуспевающим промоутером в сфере поп-музыки, пока не встретилась с Ювеналием. „Он замечательный парень, — сказала Линн, — добрый, внимательный…“»

— Вишь ты! Губы раскатала… — процедил Август.

Линн Фолкнер… Элитный Сомерсет-Парк… В элитных комплексах скромных девиц днем с огнем не сыщешь!.. Как этой стервозе удалось захомутать Ювеналия? Подсыпала ему что-нибудь в кофе, какой-нибудь наркотик?.. Щеголяла перед ним в чем мама родила? Соблазняла его, завлекала, воспользовалась его невинностью?

— Не бывать этому! — произнес Август вполголоса. — Этой сучке Ювеналием не владеть!

Выдвинув ящик письменного стола, он достал револьвер марки «смит-и-вессон» и криво усмехнулся.

22

Гольф-вью, 22/57… Август притормозил у тротуара и вышел из машины.

Вот и табличка с ее фамилией! Стало быть, эта Фолкнер проживает на втором этаже.

Август нажал кнопку домофона, подождал, но ответа не последовало.

Он огляделся.

На улице — ни души, на пешеходных дорожках — тоже. Надо полагать, обитатели этого элитного комплекса зарабатывают себе на жизнь в поте лица — ха-ха! — либо укрылись от жары в своих апартаментах.

Август обогнул двухэтажный коттедж и оказался во внутреннем дворике, то бишь в патио, выложенном цементными плитами.

Как говорит его наборщик, хозяин «фишку сечет», хотя, как правило, «слабо ориентируется на местности». Ну, это еще как сказать! Из пары верхних балконов один балкон выглядит неухоженным, стало быть, квартира пустует, на втором — плетеная мебель… Этот балкон точно ее! А черномазая дрянь наврала с три короба, потому как Ювеналий не в отпуске, а у этой блондинки. Сексуально озабоченная стерва… Заманила парня к себе домой и наяривает! Поэтому и на зуммер домофона не отреагировала, видать, во вкус вошла…

«Затягивает Ювеналия в пучину разврата…» У Августа в голове сами собой стали складываться строки будущей статьи. «Подавляя его волю, обрекая на погибель его ангельскую душу…» Надо будет справиться в толковом словаре, как правильно: «истощая его жизненные силы» или «выжимая из него жизненные соки»? «Своей ненасытной жаждой секса…» А может, «неуемной»? Ладно, потом разберемся!.. Сейчас надо действовать, а не рассуждать.

Август притащил два металлических стула, стоявших поодаль, поставил один на другой, проверил прочность этого сооружения, забрался наверх, задел краем своих сандалий за перекладину верхнего стула и грохнулся вместе со стульями, ударившись лбом о цементную плиту.

Вторая попытка увенчалась успехом. С верхнего стула он без особых усилий дотянулся до балконных перил, подтянулся, с легкостью перемахнул через перила на балкон и оказался перед новой преградой — стеклянная дверь была заложена изнутри на щеколду. Август раздумывал не дольше минуты.

Сейчас рукояткой револьвера выбьет кусочек стекла возле щеколды — и вся недолга!

Не получилось. Стеклянная дверь разбилась вдребезги — осколки стекла посыпались на пол гостиной. Трах-тарарах!.. Август замер. Если стервозная бабенка примчится на шум, тем лучше! Подождав пару минут, он отодвинул щеколду, распахнул дверь и бросился через гостиную в спальню, с револьвером в руке, словно брал с налету бордель.

Влетев в спальню, он остолбенел — там никого не было. Где же это они — на природу подались, что ли? Н-да!.. А всякие прибамбасы из секс-шопа она, надо думать, прихватила с собой. Хотя вряд ли… Посмотрим, какие тут у нее штучки-вздрючки припасены! Черный пояс с резинками и черные чулки, по слухам, вздрючивают мужиков, а вибратор на батарейках — баб. Август подошел к комоду. В одном из ящиков он обнаружил женские трусики, когда в нижнем нашел упаковку с тампонами, внимательно прочитал инструкцию. Фу, мерзость! В шкафчике в ванной наткнулся на спринцовку. Ха! Запорами страдает бабенка, просраться не может.

— Снова пишут об Элвисе, — сказала Линн.

Спустя пару минут она воскликнула:

— Ну надо же! С ума сойти…

— Что случилось? — спросил Ювеналий, сдвинув на лоб солнцезащитные очки.

Они загорали на пляже национального озерного побережья «Дюны Спящего медведя». Изумительный край! Участок побережья озера Мичиган протяженностью более ста миль изобилует песчаными дюнами, один такой песчаный холм высотой в двести метров напоминает по форме спящего медведя, а кругом сосны, ели… Благодать, одним словом.

Линн была в желтом бикини. Она сидела скрестив ноги на пляжном полотенце и читала «Чикаго трибюн», ежедневную утреннюю газету.

Ювеналий лежал рядом. На нем были красные плавки и полтюбика крема для загара.

— Уэйлона Дженнингса, одного моего знакомого певца, арестовали в Нашвилле. Представляешь, прямо после концерта в этой, так сказать, столице музыки кантри! Сообщают, что его сцапали за хранение всего лишь одного грамма кокаина.

— Это много — один грамм?

— Это доза, от которой можно запросто подсесть. Уэйлону грозит пятнадцать лет тюряги и штраф в пятнадцать штук баксов.

— Ты когда-либо употребляла наркотики?

— Пробовала, но очень скоро поняла, что эта дурь мне не в кайф. Знаешь, давай махнем в Техас, на побережье Мексиканского залива! Уэйлон в одной из своих песен нахваливает красоты местных пляжей.

— Давай махнем, — улыбнулся Ювеналий. — Но прежде я хотел бы побывать в Нашвилле.

— Нашвилл — это супер! — оживилась Линн. — Там есть на что посмотреть. Во-первых, Галерея славы музыки кантри, во-вторых, копия афинского Парфенона в Парке столетий, а усадьба «Эрмитаж», музей семьи Эндрю Джексона, заслуживает особого внимания. Знаешь, оказывается, наш седьмой президент происходил из небогатой семьи ирландских иммигрантов и систематического образования не получил, а стал генералом и государственным деятелем. Вообще наша страна ему многим обязана. К примеру, политическая группировка, образовавшаяся вокруг Джексона, положила начало демократической партии…

— Ты была там?

— Нет, но я об этом читала. Я с удовольствием поеду в Нашвилл. Это ведь в Теннесси, а до Техаса, как говорится, рукой подать — по автостраде какие-то две-три сотни миль, и мы на побережье Мексиканского залива.

На пирсе в порту, куда заходили рыболовецкие суда, они купили и съели копченого голавля, затем пронеслись на двухместном вездеходе по дюнам вдоль берега Мичигана, вернулись в мотель, занялись любовью, не дожидаясь ночи, и уснули в объятиях друг друга. А когда проснулись, уже смеркалось. Поужинав в местном ресторанчике, они прихватили с собой пару банок холодного пива, а она вдобавок купила в киоске книжку «Тайный язык звезд».

— Давай узнаем, что нам обещают звезды, — сказала Линн, поправив подушку. — Ты, стало быть, Водолей, а я — Весы. Как говорится, за знакомство. — Она отпила из банки пива. — Когда астрология рассматривает вопрос об отношениях между людьми, она принимает во внимание стихии. Их всего четыре — вода, огонь, воздух и земля. И все знаки зодиака принадлежат к той или иной стихии. Ну-ка, посмотрим, какие у нас стихии?

— Ты, думаю, огонь, — улыбнулся Ювеналий.

— А вот и нет! Мы с тобой оба воздушные знаки. Подумать, какое совпадение! Здесь написано, что люди этих знаков полны новых идей. Ну, что скажешь? Слушай дальше… «Весы и Водолей обычно оптимистичны и не любят обращать внимание на неприятности». Уж это точно! «Часто кажется, что они не говорят всего, о чем думают. Им не всегда удается рассказать о своих чувствах, но они очень хорошие слушатели, способные дать верный совет. Воздушные люди — свободные духи, которые не любят быть связанными». Тут можно кое с чем поспорить. Я, например, с тобой предельно откровенна.

— Я с тобой весь нараспашку, — сказал Ювеналий, целуя ее.

— Ой, ну надо же! Вот тут сказано про Водолеев: «Водолеи отдают все, что имеют, всему человечеству. Благородство, которым обладает Водолей, может истощить его как материально, так и духовно. Водолеев не пугают условия жизни. Водолеи счастливы в жизни. Их жизнь свободна от суетности, мелких, земных дел, что мешает другим знакам зодиака достигать своих целей. Водолеи всегда готовы прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Водолеи вселяют надежду и мужество в тех людей, которые с ними общаются». Написано про тебя!

— А что там говорится о Весах?

— Вот, пожалуйста! «Для Весов крайне важно найти душевного сообщника в жизни. Независимость Весов непоколебима, хотя они выражают это мягко и незаметно. Они ясно представляют себе тип того человека, которого ищут. К людям они относятся с уважением и пытаются сделать многих из них счастливыми. Весы отличаются элегантностью и изяществом, а потому они не станут общаться с теми, кто не следует законам этики и лишен хорошего вкуса. Им следует связывать свою профессиональную деятельность с искусством, где они могут проявить себя. Весы обладают аналитическим умом, по отношению к своим друзьям они искренни». Ну как, ты еще не раздумал на мне жениться?

— Дорогая моя, ты мне нужна на всю оставшуюся жизнь! — сказал Ювеналий и крепко обнял ее.

Говард Харт встретился с мужчиной из Гарден-Сити, западного пригорода Детройта, и тот ему рассказал, что он рос вместе с Элвисом, что Элвис всегда таскался за старшими мальчишками, а те его прогоняли, потому как он был типичным маменькиным сынком.

Преподаватель из Колледжа имени Боба Джонса, церковного деятеля, евангелистского проповедника, посвятившего всю свою жизнь распространению протестантского фундаментализма и евангелистской литературы, сказал, что Элвис был «морально разложившимся человеком», способствовавшим разрушению нравственности американского общества и семейных устоев. Говард Харт спросил преподавателя, сможет ли он повторить то же самое в прямом эфире.

Прочитав в газете о том, что Элвис, по словам его телохранителя, расстрелял из пистолета телевизор, когда транслировали выступление певца Роберта Гулета, Говард Харт велел своей секретарше дозвониться до телохранителя.

Он разговаривал с девицей по имени Пегги Чавес, которая заявила, что именно она настоящая подруга Элвиса, а не та рыжеволосая, которая, как предполагалось, нашла его мертвым.

— Конечно, я была с ним множество раз в Лас-Вегасе и Лос-Анджелесе, — сказала Пегги.

Не та ли это девчонка, которая когда-то заявила, будто бы она была с Оззи Нельсоном множество раз в Бейкерсфилде? Впрочем, это не имеет значения.

Говард Харт пригласил на передачу «Шоу в память Элвиса Пресли» друга детства из Гарден-Сити, преподавателя и подругу Элвиса. До телохранителя он дозвониться не смог, он велел своей секретарше выйти и сообщить всем, кто связан с Ювеналием, что они понадобятся ему через пару недель.

— Не надо нам звонить, мы сами вам позвоним, — сказал психиатр и ушел.

Гематолог и теолог-богослов продолжали сидеть, не зная, что делать. Теолог закурил вторую сигарету.

Билл Хилл предложил пойти в бар «Отменный вкус» и пропустить по стаканчику для расслабухи.

Антуанетта Бейкер оживилась и сказала, что это то, что нужно. Август Марри поморщился и заявил, что он намерен получить прямые ответы от этого Говарда Харта, который говорит одно, а делает другое.

Билл Хилл и Антуанетта по второму разу заказывали себе «Манхэттен», смесь виски и сухого вермута, когда в бар вошел Август, сел рядом с ними за столик и заказал себе имбирный эль, густой и крепкий.

— Облом? — хохотнул Билл Хилл.

— Секретарша пыталась не пустить меня, — процедил Август. — Но я устранил это препятствие, вошел в нему в кабинет, побывал на студии, но его не нашел.

— А что это у вас на лбу?

— Ударился…

— Неслабо вы приложились…

— Бедный Ричи, — вздохнула Антуанетта Бейкер. — Теперь дети дразнят его «пухоголовый». Я посоветовала ему, — при этих словах она надула губы, — не обращать внимания на этих паршивцев.

Билл Хилл улыбнулся. Стильная женщина! От нее пахнет хорошими духами, в ушах бирюзовые серьги до плеч, в глубоком вырезе белого платья налитые груди с тонкими голубыми венами. Длинные ногти покрыты темно-красным лаком, на безымянном пальце бирюзовое кольцо.

Антуанетта курила и каждые несколько секунд стряхивала пепел в пепельницу. Она сообщила, что Ричи снова в больнице, но только для обследования. Поэтому она его с собой не привела. Он исцелен, и она знает это. И он будет присутствовать в лучшем виде на телевизионной передаче, если это телешоу когда-либо выйдет в эфир.

— «Сынок, — сказала я ему, — веди себя на передаче как джентльмен. Не дергайся и отвечай „да, сэр“ или „нет, сэр“, если тебя о чем-либо спросят».

Антуанетта говорит много, но ею нетрудно управлять, пришел к выводу Билл Хилл. Пожалуй, стоит связаться по поводу нее с редакцией «Нэшнл инкуайрер», еженедельного журнала, специализирующегося на публикациях сенсационных новостей для неискушенных обывателей. Возможно, она захочет дать интервью. Но Билл Хилл не хотел говорить об этом в присутствии Августа. Сидит, набычился, вцепился в кружку с пивом, будто кто-то хочет его у него отнять. Дуралей, пустая башка… Надо уметь держать удар! А этот сгорбился, вместо того чтобы расправить плечи, готовясь принять вызов. Да хоть бы как эти секретутки, примчавшиеся в бар в час, когда алкогольные напитки продаются со скидкой, гордо вскинув голову, сидят и строят глазки крутым парням в деловых костюмах-тройках.

— В этом баре в это время дня талантов навалом, если вас это интересует, — сказал он Августу.

Тот обвел хмурым взглядом зал и промолчал.

— Я так удивилась, когда прочитала о Ювеналии и его подруге, — заполнила паузу Антуанетта. — Для меня это просто непостижимо. Я считала, что святые… что церковные особы не занимаются сексом, да и вообще не интересуются девушками. Он очень хороший, и Ричи так сильно любит его…

— Надо думать… — улыбнулся Билл Хилл.

— Впрочем, я не собираюсь кого-либо осуждать либо порицать за деяния, не причиняющие вреда другим.

Билл Хилл кивнул, но промолчал, потому что не собирался обсуждать вместе с ней Линн и Ювеналия.

Когда он прочитал статью Кэти Ворсингтон, первым его побуждением было примчаться в Сомерсет-Парк и потребовать у Линн объяснений. Но спустя какое-то время он успокоился, напомнив себе в который раз мудрую сентенцию о том, что все, что ни делается, все к лучшему.

— Как ее зовут? — спросила Антуанетта. — Кажется, Линн?

— Линн Мэри Фолкнер, — сказал Билл Хилл. — Прелестная молодая особа, когда-то работавшая на меня. Мы с ней в приятельских отношениях вот уже одиннадцать с половиной лет.

— Приличный срок, — улыбнулась Антуанетта. — Вы, думаю, в жизни всякого повидали, преуспели и по пустякам не размениваетесь.

— Хотите сказать, что были католичкой, — прервал ее Август. — В детстве и ранней юности.

— Я до сих пор католичка. Меня крестили в католической церкви.

— Вы ходите на службу по воскресеньям?

— Иногда.

— Вы соблюдаете обряды на Пасху?

— Бог мой, я давно о таком не слышала.

— Вы танцуете обнаженной в пивнушке и говорите, что вы католичка?

— В пивнушке? — вскинула брови Антуанетта.

— Пивнушек уже давно нет, — вмешался Билл Хилл. — Сейчас повсюду пивные бары первого класса.

— Вот вы сказали, что вы с ней в приятельских отношениях, — обратился Август к Биллу Хиллу. — Я имею в виду Линн. Где она?

— То есть как это где?

— Ее нет дома. Она, должно быть, где-то с Ювеналием.

— Вот здорово! — воскликнула Антуанетта. — Оставьте их в покое. Я хочу сказать, что, будучи католичкой…

— Вы не католичка, — одернул ее Август.

— Будучи католичкой… — продолжила Антуанетта, — я всегда считала, что священнослужители… что люди склонны прислушиваться к проповедям священников в том случае, если те обладают собственным опытом, а не разглагольствуют о сексе, браке и подобных вещах, ни черта не смысля в этом…

— Как говорится, лей грязь на другого, что-нибудь да пристанет… — усмехнулся Август.

— Я так и знала, что вы скажете нечто подобное, — покачала головой Антуанетта. — Эти лицемеры-священники просто-напросто опасаются женщин, не знают, как к ним подступиться.

— И после этого вы станете утверждать, что исповедуете католическую веру?

Билл Хилл не вмешивался в их перепалку — он думал о Линн и Ювеналии. Если они куда-то уехали вместе, то для него это убийственная новость. А что, если Линн убедит Ювеналия не выступать на телевидении? Мол, там все аферисты… Ну, к примеру, этот Август тот еще козел! Мол, кому Ювеналий там понадобился? А Антуанетта — смышленая бабенка! На лету все схватывает…

— Прошу прощения, Август, — сказал Билл Хилл. — А что вы делаете в свободное от работы время?

— У меня не бывает свободного времени, — отрезал Август.

— Ну да, конечно! — кивнул Билл Хилл. — Демонстрации протеста и все такое… Хотелось бы увидеть, как это происходит. Когда следующая?

— Читайте газеты, — скривился Август. — Там все изложено…

Попробуй поговори с таким, упертым и начисто лишенным чувства юмора!

— Можно задать вам личный вопрос?

— Какой еще вопрос? — насторожился Август.

— Как случилось, что вы не женаты?

— А почему не женаты вы?

— У меня была красивая жена, и все, что у меня осталось, — это память о ней. Но вы-то почему не женаты?

— У меня не было ни времени, ни желания заниматься подобной дребеденью, — отрубил Август.

— Жаль, так как женщины, думается, к вам неравнодушны.

— О господи! — вздохнула Антуанетта и достала сигарету.

Август бросил на нее насмешливый взгляд.

— Разве вы не встречали женщин, которые нравились вам? — гнул свою линию Билл Хилл.

— Мы не принимаем женщин в наши ряды, — ответил Август. — У женщин есть своя организация «Дочери Общества Святого Духа».

— А у матерей какое общество? — спросила Антуанетта с очаровательной улыбкой. — Вообще, надо признать, в католической церкви жуткий бардак. Мальчики — налево, девочки — направо, никаких контактов. А то, не дай бог, возбудятся! Вы, Август, когда-нибудь возбуждались? А то давайте махнем в мое заведение…

Август молча допил свой имбирный эль, даже не взглянув на Антуанетту.

В большом порядке женщина! Билл Хилл бросил на нее одобрительный взгляд. Лучше бы она его пригласила!

Август достал из кармана пригоршню мелочи и стал отсчитывать монеты.

— Я заплачу, Август, — сказал Билл Хилл. — Уберите свои капиталы.

Август ссыпал монеты обратно в карман. Билл Хилл взглянул на часы.

— Ну, если у вас нет никаких планов насчет протестных демонстраций…

— У меня есть кое-какой план, который я собираюсь осуществить, — прервал его Август.

— Неужели? И где это произойдет?

— Читайте газеты…

— Хотите сказать, мы не сможем это увидеть?

— Вы прочитаете об этом. Между прочим, хочу подчеркнуть следующее. Мы здесь вроде бы беседовали, а на самом деле вы и… — он взглянул на Антуанетту, — вот эта… умничали, отпускали свои колкости, стараясь мне досадить. Вы знали, что делали, я тоже об этом знал. Но помните об одном. Я вас предупредил…

— О чем? — спросил Билл Хилл. — Вы ничего такого не сказали.

— Я сказал, что вы прочитаете об этом в газетах, — произнес Август с расстановкой, поднимаясь из-за столика. — И в этом случае досадить мне вам не удастся!

— В каком таком случае, Август? — окликнул его Билл Хилл.

Но Август ушел и не оглянулся.

— Я так и не понял, что он хотел сказать! — заметил Билл Хилл.

— Потому что он говнюк, каких мало! — сказала Антуанетта.

Подходил к концу шестой день их пребывания на взморье залива Глен-Арбор.

— Ты решил окончательно? — спросила Линн.

— Да, я собираюсь принять участие в телепередаче.

— Может, передумаешь?

— А почему это тебя так беспокоит?

— Потому что я видела его программу. Он вообще мерзкая личность! Уверена, он постарается представить тебя в невыгодном свете.

— Не получится, если я не стану делать никаких заявлений, — улыбнулся Ювеналий. — Буду смотреть ему прямо в глаза и излагать только факты.

— Журнал «Тайм» тоже факты излагал, а что получилось?

— По-моему, не так уж плохо!

В соломенной пляжной сумке Линн лежали журналы «Тайм» и «Ньюсуик» со статьями о Ювеналии, где излагались «строгие факты». «Тайм» охарактеризовала его как «миссионера-отрока из Бразилии, который возлагал руки на детей-калек, при этом у него появлялись стигматы, то есть совершался „кровавый обряд исцеления, после которого Ювеналий становился эмоционально опустошенным, а дети, как утверждают очевидцы, прыгали от радости“». Далее шли рассуждения о том, имеются ли у него задатки святого. Не было никакого упоминания о том, что у вероятного святого есть подруга.

Ювеналий звонил в реабилитационный центр накануне и сказал, что вернется в город в пятницу. Ему сообщили, что на его имя поступила обширная корреспонденция с предложениями дать интервью. В частности, «Нэшнл инкуайрер», «Миднайт», «Пипл», а также разные местные телестанции просят срочно сообщить о дате встречи. Линн посоветовала дождаться, когда к нему обратится с подобной просьбой «Фэмили серкл», популярный иллюстрированный журнал для семейного чтения.

— Да и вообще, зачем нам возвращаться?

— Я обещал прийти на передачу, стало быть, пора возвращаться.

Она задумалась, не сводя с него глаз и намереваясь поймать его на слове.

— А что мы будем делать после этого?

— Что хочешь.

— Ведь нам нет необходимости оставаться в Детройте, да?

— Да. Мы можем поехать в Кливленд, на озеро Эри, если захотим.

Они стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза.

— Или в Сент-Луис, — сказала она. — В том месте, где река Миссури впадает в Миссисипи, есть красивейшие места. Один фонтан «Встреча вод» чего стоит!

— А если в Гэри? — предложил он. — Красивейший город на северо-западе штата Индиана. Утопает в зелени парков и бульваров.

— А если в Акрон, что на севере штата Огайо, или же в Кантон, что в центре Огайо?

— Тогда уж лучше в Калумет-Сити. Южный берег озера Мичиган славится своими красотами.

— А город Дубьюк на Миссисипи уж и вовсе захолустье, — улыбнулась она.

В день отъезда, собирая вещи в своем номере в мотеле, она спросила:

— Мы ведь можем жить везде, где захотим?

— Везде, — ответил он.

— В любой глуши, где нас никто не знает.

Она думала, что он возразит либо скажет, что обсудят это позже, но он этого не сделал.

Стало быть, угрозу их совместной жизни следует ожидать извне! Линн задумалась.

— А что, если тебе отрастить бороду? — спросила она погодя.

— Я подумываю об этом, — ответил он.

— Мы вообще можем поменять наши имена и фамилии, — произнесла она в раздумье.

— Ты станешь Линн Лоусон, не возражаешь?

Ну вот и все! Какое счастье! Он с ней, смотрит на нее, он ее любит…

Она кивнула.

Море взаимной любви наполняло ее радостью. Каждый, кого она давно знала или недавно познакомилась, казался ей милым и хорошим. Зануда Билл Хилл — добряк, каких поискать, а Август Марри — вполне приличный человек. Она не переставала повторять самой себе, словно молитву: «Если Господь желает нам добра, желает нам счастья, тогда все будет хорошо». А если…

— Юви, скажи, Господь знает все, что должно произойти? — спросила она по дороге домой.

— Знать-то Он знает, но не скоро скажет…

— А как ты думаешь, Он поможет нам избежать нужды? Хочется все-таки жить по-человечески. Мне кажется, ты можешь стать прекрасным промоутером грамзаписей.

23

Каждый день после обеда Август Марри приезжал в Сомерсет-Парк, поднимался на второй этаж, открывал дверь квартиры Линн запасным ключом, который обнаружил на кухне, и кидал газеты из почтового ящика на кипу скопившихся газет на кофейном столике. Если ей исправно доставляют газеты, стало быть, они уехали ненадолго, рассуждал Август Марри.

Во второй свой приезд он собрался было выбросить осколки разбитого стекла, но передумал. Пусть эта авантюристка считает, что у нее в квартире орудовал вор-взломщик…

Иногда он видел игроков на площадке для гольфа, но никто из них ни разу не вошел в дом. Он решил, что, если его спросят, что он тут делает, он скажет, что он брат Линн Фолкнер, которого она попросила присмотреть за квартирой в ее отсутствие.

Когда он приехал в третий раз, он обнаружил во встроенном шкафу пару мужских трусов и махровый халат. На следующий день он снова тщательно осмотрел квартиру, но не нашел никаких прибамбасов из секс-шопа. Может, в холодильнике у нее какие-либо мази, а возможно, и таблетки? Он поспешил на кухню. В холодильнике он обнаружил недопитую бутылку вина, банку с пивом, пакет молока, йогурт и баночку ночного крема. Ну вот, что ночью помогает, то и днем сгодится. Пару раз он приезжал где-то около полуночи, смотрел из машины на окна ее квартиры, не горит ли там свет.

Затем он решил, что они вернутся непременно вечером, и стал ждать их возвращения в квартире.

Мысленно он прикидывал, как это будет происходить.

Бабенка входит и застывает, увидев его сидящим в кресле. «Что вы хотите? Что вы здесь делаете?» Ювеналий, если он будет с ней, что-нибудь вякнет. У него наверняка и сил-то нет! Столько крови потерял… Да и вообще он производит впечатление человека, напрочь лишенного энергии. Квелый какой-то…

Какая бессмыслица, что такому тюфяку, как Ювеналий, Господь ниспослал такой дар! Будь этот дар ниспослан ему, он точно бы знал, что делать. Сначала он бы заявил совершенно определенно, что стигматы — дело рук Всевышнего, затем описал бы видения, которые ему явились, процитировал бы голоса, которые слышал во время своих бдений. И уж, конечно, заставил бы всех поверить в то, что стигматы — это знак одобрения Всевышнего. Разумеется, исцелял бы всяких калек и больных неизлечимыми недугами и в одно прекрасное утро проснулся бы знаменитым. Его имя затмило бы имя Альберта Швейцера, этого протестантского теолога, мыслителя, миссионера, врача, музыковеда, органиста, но… не чудотворца…

Если Ювеналий появится здесь вместе с ней, он сразу велит ему отойти в сторону. Если Ювеналий что-либо вякнет, он прикажет ему замолчать, а затем спокойно объяснит ему, что он подвергается пагубному влиянию блудницы, от которой необходимо избавиться.

А потом он достанет «смит-и-вессон» и убьет ее!

Сразу после этого он отвезет Ювеналия в Олмонт в дом приходского священника. Там надо будет аргументированно обосновать необходимость избавления от «лукавой искусительницы».

Ювеналий постепенно смирится с утратой похотливой бабенки. Он, похоже, покладистый человек и не станет упорствовать.

Но, как известно, человек предполагает, а Бог…

В пятницу Августу потребовалась бумага для типографии. Он звонил на фабрику, угрожал, бранился, но тщетно. Когда ему доставили бумагу и он расплатился, было где-то около восьми и Линн с Ювеналием были уже дома.

Сначала Линн увидела кипу газет на кофейном столике, затем — осколки стекла на полу.

Ювеналий стоял с чемоданами в руках и смотрел на разбитую стеклянную дверь.

— Ну вот, я так и знала! — сказала Линн. — Кто-то здесь побывал и приготовил нам сюрприз. Предчувствие меня не обмануло.

— Успокойся, — произнес Ювеналий спокойным тоном. — Вызови полицию, там разберутся. Надо полагать, этот кто-то проник сюда через балкон.

Линн отодвинула ногой осколки стекла и вышла на балкон. Перегнувшись через перила, она заглянула на соседний балкон.

— Жильцы рядом все время отсутствуют. Там кто-то живет, но я их никогда не видела. У тебя когда-нибудь была квартира? — спросила она, вернувшись в гостиную.

Ювеналий покачал головой.

— Такое ощущение, будто живешь на необитаемом острове, — вздохнула Линн.

Она пошла из гостиной в холл, Ювеналий отнес чемоданы в спальню. Линн заглянула в свой кабинет, потом в спальню и в ванную.

— Не знаю, в чем дело, но на грабеж не похоже. Кое-какие вещи не на своих местах. Злоумышленник что-то искал.

— Он взял что-нибудь? — спросил Ювеналий.

— Кажется, мои трусики, — ответила Линн. — Маньяк какой-то…

У Августа было предчувствие, что он застанет обоих. Но когда он, тихо открыв дверь, вошел в квартиру и заглянул из холла в гостиную, он увидел только Линн, сидевшую на полу к нему спиной, с разбросанными вокруг нее газетами.

«Прекрасно!» — подумал он и, откинув полу своего поплинового пиджака, снял с ремня револьвер «смит-и-вессон». Когда он выстрелит в нее, она упадет на газеты, и так будет еще лучше.

На кофейном столике лежали ножницы, статьи с фотографиями, которые она вырезала из газет.

Август вскинул револьвер и прицелился ей в голову. Он хотел было сказать ей что-нибудь, хотел, чтобы она увидела его, но передумал, опасаясь, что она закричит и попытается убежать, и тогда газеты на полу не принесут никакой пользы. Он видел ее загорелые голые колени и ляжки.

На ней было короткое летнее платье без рукавов или что-то вроде этого.

Подол задрался, потому как она сидела скрестив ноги.

— Послушай, что тут пишут, — сказала она, и Август вздрогнул. — «На первый взгляд кажется, будто они — брат и сестра, их сходство поразительно…» Ты знал, что мы похожи?

Август замер.

— Слушай дальше, — сказала она. — «Но любые мысли о родстве отметаются сразу же, как только вы видите, как они общаются — они понимают друг друга с полуслова, обмениваются долгими взглядами».

— Вот уж не думал, что это кто-то замечает, — отозвался с кухни Ювеналий.

Август бросил взгляд в сторону кухни, затем перевел его на Линн. Он отметил, что осколки стекла убрали.

— Горчицу захватить?

— Как хочешь, — ответила Линн.

— Салат-латук не очень хороший.

— Зато горчица что надо! — засмеялась она.

Ну и ну! Бабенка расселась на своей сраценции, ляжки оголила, а он перед ней на цирлах… Обслуживает, стало быть, по всем статьям. А она, похоже, вертит им как хочет. Ох уж эти бабы! Подол задерут, а мужики и рады стараться…

Ювеналий вышел в гостиную с подносом с сандвичами и миской с картофельными чипсами и замер.

— Что вам здесь нужно? — обратился он к Августу. — Для чего вам понадобилось нарушать наш покой, даже если вы шутите?

— Я не шучу, — процедил Август.

— О боже! — воскликнула Линн, оглянувшись.

— Не двигаться! — заорал он, увидя, что она поднимается.

Но было поздно. Она уже стояла, прижав руки к бокам. Ювеналий поставил поднос и миску на стол.

— Стоять! — гаркнул Август, прицелившись в него.

Ювеналий, не глядя на Августа, подошел к Линн, что-то ей сказал, положив ей руку на плечо.

— Послушайте, Август… — произнес Ювеналий.

— Мне ничего объяснять не надо! — усмехнулся Август. — Я вижу, что происходит, я вижу, что она делает с вами.

— Понятно! — кивнул Ювеналий. — Скажите, что вы задумали?

Этот вопрос Августа не застал врасплох. У него наготове была парочка ответов, в том числе такой: «Оградить вашу жизнь от порока». Но сейчас он сказал с расстановкой:

— Я собираюсь убрать ее с дороги раз и навсегда.

— С дороги? — воскликнула Линн. — С чьей дороги?

— С его дороги, — ответил Август.

— Но разве я стою у него на пути? Он волен делать все, что ему заблагорассудится.

— Август, мне кажется, у вас сложилось неправильное представление о том, что происходит, — сказал Ювеналий. — Мы не сделали ничего предосудительного. Или я чего-то не понимаю?

— А по совести ли вы поступаете? Сомневаюсь в этом. А иначе как можно так долго предаваться греху!

— Мы ведь о моей совести говорим, да?

— Не о ее же, — ухмыльнулся Август. — У нее нет совести, она просто бессовестная…

— Если мы говорим о моей совести, тогда позвольте мне заверить вас, что с моей совестью все в порядке — она не пытается ни укорить меня, ни пристыдить…

— Именно так в жизни и происходит, — заметил Август. — Когда начинаешь жить не по совести, она устраняется, поскольку нарушаются всяческие моральные принципы. Бывает и по-другому: порядочная, чистая совесть мало-помалу превращается в беспомощную и никудышную.

— Почему вы полагаете, что у меня нет совести? — вмешалась Линн.

— У тебя ее нет, — отрезал Август. — Ты… пустышка, в тебе не осталось ни искры духовной жизни.

— Вам ли об этом говорить? — покачала головой Линн.

— Можешь возмущаться сколько угодно, это тебе не поможет. — Он вскинул револьвер. — Пришла пора подытожить свою жизнь. Давай, подводи итоги… И поторопись!

Линн впала в прострацию — глаз фиксировал происходящее, но рассудок в этом не участвовал.

— Ювеналий, скажи ему, что мы не делаем… ничего дурного. Господи… — произнесла она хриплым голосом.

— Вы, Август, рассуждаете о принципах морали с револьвером в руке, — сказал Ювеналий. — С точки зрения нравственных устоев это нормально?

— Вполне, — кивнул Август. — Мы поговорим об этом позже. Я отвезу вас в Олмонт на несколько дней для раздумья в уединении, так сказать. Там вы сможете поговорить с отцом Нестором, со мной… Можете вообще не разговаривать, если почувствуете, что молчание и размышление вам больше по душе. Дам вам почитать свои статьи…

— Почему бы нам не поговорить прямо сейчас?

— Позже поговорим…

Ювеналий шагнул к нему.

— Уберите револьвер и давайте побеседуем.

Август попятился.

— Позже поговорим, — повторил он.

Ювеналий снова шагнул к нему.

— Отдайте мне револьвер!

Август снова попятился и остановился, потому что уперся левым плечом в косяк балконной двери. Он навел револьвер на Ювеналия, целясь прямо ему в грудь.

— Август, ради бога, отдайте ему ваш револьвер! — вымолвила Линн.

Август взглянул на нее, перевел взгляд на Ювеналия, а затем она увидела, как он оттолкнул от себя Ювеналия левой рукой и направил револьвер прямо на нее.

Раздался оглушительный выстрел… И снова выстрел, и еще один… Третий выстрел пришелся в потолок. Ювеналий кинулся под правую руку Августа, отвел ее вверх своей левой, а правой рукой схватил Августа за воротник, вытолкнул его на балкон, приподнял, затем перекинул его через перила — в воздухе мелькнули его руки и ноги… Август вскрикнул, а затем исчез…

Грохот выстрелов все еще звучал в ушах Линн. Она не сводила глаз с Ювеналия. Он стоял к ней спиной, сжав руками перила, смотрел вниз и не поворачивался. И тогда она подошла к нему, прижалась всем телом, взяла его за руки.

— Он не шевелится, — сказал Ювеналий.

Она взглянула вниз и увидела Августа. Он лежал на спине, на цементных плитах, раскинув руки над головой, будто сообщал им о капитуляции.

— Кажется, я убил его, — подвел итог Ювеналий.

24

Говард Харт целых двенадцать минут распространялся на тему о разного рода махинациях и надувательстве всяких чудодеев, оракулов, телепатов. И при этом так и сыпал словечками типа «психогенетический», «психобиологический», «психофизиологический», «психосоматический», педалируя голосом «психо», что якобы придавало его высказываниям некую значимость, хотя никто из присутствующих в телестудии явно не улавливал никакого смысла во всей этой зауми.

Студия была набита битком. Всего присутствовало более сотни человек. Те, кто имел отношение к Ювеналию, — Линн Фолкнер, Билл Хилл, Антуанетта Бейкер, врач из детской больницы, где до сих пор находился под наблюдением Ричи и, как надеялась Антуанетта, смотрел в это время телевизор, Кэти Ворсингтон, отец Диллон, теолог из Детройтского университета, доктор наук Каплан, автор книги «Психоанализ: обман или лечение», — сидели в первом ряду. Двадцать семь молодых людей из Общества Святого Духа, в белых рубашках, но без нарукавных повязок, отец Нестор, сидевший в последнем ряду, сорок прихожан церкви Святого Джованни Боско и, наконец, фанаты передачи «В гостях у Говарда Харта» толпились на заднем плане.

Говард Харт сидел за гигантским письменным столом, у него за спиной якобы громоздились книжные полки. На нем был двубортный шелковый костюм и широкий галстук, слабо затянутый треугольным узлом.

Национальная телезвезда вела себя непринужденно, то и дело почесывая нос и поправляя парик.

— …В то время как мы пытаемся примирить мистические притязания нашего гостя с метафизической реальностью… — произнес он с улыбкой.

Психиатр Каплан пробормотал себе под нос:

— Он даже не осознает, какую бредятину порет…

— Ему, похоже, невдомек, как надо улыбаться в прямом эфире, — заметил Билл Хилл. — Рот до ушей, и все время скалится…

— Это у него ухмылка такая, кривая усмешка… — сказала Линн. — Тот еще перец!

— Мне сообщили, — продолжал Говард Харт, — что число откликов на эту передачу перекроет те, которые мы получили, когда сын знаменитого певца… — Харт ехидно усмехнулся, — демонстративно покинул студию во время нашей передачи, состоявшейся пару недель назад. — Харт выдержал паузу. — А теперь, если у вас есть вопросы к нашему гостю, дозванивайтесь до нас. Если у вас есть критические замечания, пожалуйста, изложите их. Я полагаю, наш гость не останется безучастным, что вызовет оживленную полемику. Я задействовал дюжину дополнительных телефонных операторов, и я уверен, мои преданные телезрители… — Харт оскалился, — не дадут мне ударить в грязь лицом. Итак, прямо сейчас встречайте нашего гостя!

Режиссер в наушниках, стоявший между двумя телекамерами в середине студии, повернулся лицом к аплодирующей публике. Аплодисменты усилились, когда появился Ювеналий, пожал Говарду Харту руку, которую тот протянул через свой гигантский стол, и опустился в крутящееся кресло — диковинную раковину из пластика на хромированных ножках.

— Боже, он выглядит так, будто его доставили сюда прямо из больницы, — заметил Билл Хилл.

— А на самом деле из центра, — пояснила Линн. — Прямо из гардеробной.

Костюм из льняной ткани в полоску висел на Ювеналии как на вешалке.

— Я уговаривала его купить новый костюм, но ему нравится этот.

Говард Харт пристально смотрел на Ювеналия и молчал — пауза затягивалась.

Наконец он сказал:

— Вы — Чарли Лоусон, но, как правило, вас называют — думаю, любовно — просто Юви. Но я намерен быть беспристрастным и буду именовать вас Ювеналием. Не возражаете?

— Намерен быть беспристрастным, — усмехнулась Линн. — Помолчал бы лучше! — Через секунду, взглянув на Ювеналия, она изменила свой настрой: — Посмотри на него, Билл. Разве он не обаятельный?

Говард Харт продолжал вещать:

— Сначала я хотел бы, чтобы вы рассказали о появлении у вас стигматов своими словами, а именно: что это такое — стигматы, и один из наших спонсоров интересуется, как вы это делаете.

— Как вы это делаете, видите ли! — всплеснула руками Линн. — Этот аферист диктует Ювеналию, что говорить…

— Не нервничай! — сказал Билл Хилл.

— Я ничего не делаю, — пожал плечами Ювеналий. — Все происходит само собой. Хочу добавить, что я не считаю появление стигматов мистикой, равно как и метафизикой. Поясните, что вы имели в виду, когда упомянули об этих категориях идеалистического мировоззрения.

— Вы верите в Бога? — спросил Говард Харт, игнорируя вопрос Ювеналия.

— Да.

— Вы верите в чудеса?

Ювеналию ничего другого не оставалось, как дать утвердительный ответ.

— Да, — кивнул он.

— Вы были одним из францисканцев, которые образуют особенный… мистического мировоззрения орден, не так ли?

— Я был монахом-францисканцем и скажу вам, никакой склонности к мистицизму среди своих собратьев не заметил.

— Скажите, вы человек впечатлительный, поддающийся внушению, возможно, несколько наивный?

— Возможно, да, — ответил Ювеналий.

— В таком случае ваши пять кровоточащих ран, скорее всего, не чудесное воспроизведение ран Иисуса Христа, а, пожалуй, результат вашего самовнушения.

— Скорее всего, — вздохнул Ювеналий.

— Внушая что-либо самому себе, вы, должно быть, крепко зажмуриваете глаза либо концентрируете свое внимание на распятии или же задерживаете дыхание?

— Я не делаю ничего подобного.

— Вы произносите молитву, типа: «Господи, ниспошли мне этот дар, пусть все увидят, что я, как святой Иосиф, чудотворец прямо из Средних веков?» — Говард Харт помолчал. — Так?

— Вы можете повторить ваш вопрос?

Линн засмеялась.

— Как вы думаете, почему Бог избрал вас, наделив этим… поразительным даром? Что в вас такого особенного?

— Я не знаю, почему Он это сделал.

— Итак, вы скромный человек, — сказал Говард Харт и улыбнулся в камеру. — Скромность — это часть вашего имиджа, да? Позвольте мне задать вам вопрос. Почему вы пришли ко мне на передачу?

Ювеналий помедлил с ответом.

— Потому что вы пригласили меня, — сказал он погодя. — Я решил воспользоваться этой возможностью… Ну, я подумал, ничего постыдного в том, что у меня этот дар, нет, как мне…

— Минуту, — прервал его Говард Харт. — Всего одну-единственную минуту! Это я вас пригласил? У меня сложилось впечатление, что ваш менеджер пришел ко мне…

— У меня нет никакого менеджера, — заявил Ювеналий.

— Ваш менеджер пришел ко мне и предложил подписать контракт, в котором говорилось о том, что вы, так называемый слуга Господа, самопроизвольное орудие Его милости, появитесь на этом шоу, не иначе как за… — Говард Харт смотрел прямо в телекамеру, — один миллион долларов.

— Мне должны заплатить за участие в передаче? — произнес Ювеналий с расстановкой.

— Разве вы не подписывали контракт?

— Я что-то подписывал, но не знаю, что это было.

— Вы не читали текст?

— Я лишь мельком взглянул на него.

— Итак, вы утверждаете, что ничего не знаете о гонораре в миллион долларов? Хотите, чтобы люди поверили, будто вы появились здесь в качестве благодетеля? — Ехидная улыбка Говарда Харта сменилась громким смехом. — После подобного заявления придется кое-что уточнить, — сказал он, глядя прямо в камеру.

— Ты — сукин сын, — сказала Линн.

Билл Хилл оглянулся, взял ее за руку.

— Не заводись! Вспомни, сколько раз я пытался поговорить с тобой. Ты не хотела ничего слушать, не так ли?

— Ты заключил с Хартом сделку, да?

— Все не совсем так, как он говорит.

— Сколько?

— Харт старается выставить Ювеналия недоумком, вот и все.

— Сколько?

— Четыреста тысяч баксов. Юви подписал контракт в офисе Говарда Харта, я видел это своими глазами.

— Но ты ничего не сказал ему о деньгах! Ты говорил ему о четырехстах тысячах или нет?

— Не говорил, потому что сумма еще не окончательно определена, пока не выяснится, сколько каналов транслировали это телешоу. Короче, мы получим чек и приятно удивим его.

— Мы? — Линн вскинула брови.

— Ты тоже в доле.

— Я не желаю участвовать в этой афере! — заявила Линн.

— Успокойся! Заключение контракта в таких делах — вещь общепринятая. У меня не было возможности все это тебе объяснить, так как ты уехала и даже не сказала мне о том, что уезжаешь.

— А сколько ты получишь? Между прочим, не ты чудотворец, а он…

— Но ведь именно я уломал Говарда!

— Сколько? — повысила голос Линн.

— Потише, пожалуйста, хорошо?

— Скажите, сколько вы, как профессиональный стигматик и чудотворец, получали до сих пор? — спросил Говард Харт.

— Нисколько, — ответил Ювеналий.

— Тогда это будет ваш первый миллион. Что вы станете делать с ним?

— Я не знал, что мне заплатят.

— Хо-хо! — оскалился Говард Харт. — А теперь, когда вы знаете, что вы будете делать с ним? Миллион долларов… Между прочим, как религиозный чудотворец, не являетесь ли вы физическим лицом, освобожденным от налогов?

Ювеналий нахмурился.

— Я понятия не имею о том, какое я лицо, — ответил он, обведя взглядом присутствующих в студии.

— Допустим, — сказал Говард Харт, глядя в камеру. — Вы теперь богатый человек. Миллион долларов — это целое состояние. Не собираетесь ли вы потратить его на свою девушку? Здесь, уважаемые телезрители, уместно заметить, что у нашего чудотворца есть возлюбленная… Хотелось бы узнать об этой стороне вашей жизни. Как зовут вашу возлюбленную?

— О боже! — воскликнула Линн.

— Линн, — сказал Ювеналий.

— А если точнее, Линн Мэри Фолкнер, — оскалился Харт. — И как мне стало известно, она обитает в пригороде Сомерсет-Парк, по слухам, весьма порочном местечке.

— Господи! — покачал головой Билл Хилл.

— Сучонок, — усмехнулась Линн.

— Но пока оставим это, — сказал Говард. — Я не собираюсь забегать вперед и раскрывать свои карты. — Он помолчал. — У меня вопрос, так сказать, не для протокола: вы, Ювеналий, случайно, не работаете над созданием сексуальных пособий для священнослужителей? Говорят, это новая и весьма прибыльная сфера деятельности.

Линн вскочила.

— Но прежде чем вы ответите, я хочу представить телезрителям человека, внешний вид которого является результатом вашего рукоприкладства, но отнюдь не руковозложения.

— Куда ты? — вскинулся Билл Хилл.

Линн не ответила, устремляясь к проходу.

Билл Хилл подумал, что она уходит, и собрался последовать за ней, решив, что у нее не выдержали нервы и он должен успокоить ее и постараться вернуть.

Но Линн не собиралась покидать студию. Она поднялась на сцену и, минуя камеры и режиссера, направилась прямо к псевдобиблиотеке Говарда Харта. И как говорится, сразу взяла с места в карьер.

Говард поднялся, вышел из-за стола, стал успокаивать ее, а режиссер подтаскивал еще одно вертящееся кресло.

Камера вплотную приблизилась к Говарду Харту. Привалившись к своему столу, он сказал:

— Уважаемые телезрители, если вы не ожидали никаких неожиданностей от нашей передачи, то теперь она перед вами в образе молодой дамы по имени Линн Мэри Фолкнер, весьма напористой и энергичной.

Включилась вторая камера, и миллионная аудитория Говарда Харта увидела Линн, сидевшую рядом с Ювеналием в точно таком же кресле, закинувшую ногу на ногу, скрестившую руки на груди, с плотно сжатыми губами.

Телезрители увидели красивую девушку, возможно с трудом державшую себя в руках, готовую в любой момент заткнуть Говарду Харту глотку.

Говард направился к третьему плану сцены, камера последовала за ним. Он раздернул занавеси, служившие задником, и все увидели больничную кровать, предназначенную для транспортировки тяжелобольных, на которой лежала фигура в гипсе с головы до ног.

— Если Линн Мэри потерпит минуту, сначала я хотел бы представить вам мистера Августа Марри, — сказал Говард и стал поворачивать ручку в изножье кровати.

По мере того как он поворачивал ее, изголовье кровати стало медленно подниматься, и вместе с ним Август Марри, лежавший на спине, закованный в гипс, с вытянутыми в сторону руками. Открытыми оставались лишь лицо, выглядывавшее из овального проема, и кисти рук, безвольно свисавшие из гипсовых повязок. У многих возникло ощущение, будто на больничной кровати лежит белое гипсовое распятие, но уж никак не Август Марри.

— Мистер Марри, — продолжал Говард Харт, — один из друзей Ювеналия, хотя будет лучше сказать — его бывший друг. Чтобы устранить недопонимание, считаю необходимым сообщить, что полиция города Трой, которая арестовала мистера Марри, а затем отпустила его под залог в пять тысяч долларов, предъявила ему обвинение в покушении на жизнь Линн Мэри Фолкнер, которая присутствует здесь. У мистера Августа Марри был при себе револьвер «смит-и-вессон». За это автоматически дают два года. Однако, глядя на Августа Марри, позволю заметить, что тяжелые увечья были нанесены ему самому. Вы согласны с этим, сэр? — Говард Харт, держа микрофон, наклонился к Августу. — Он сказал «да», стало быть, согласен, — объявил Харт. — А виновник этого тяжелейшего увечья — Ювеналий, оказывается, защищая свою подругу, толкнул мистера Марри, а если точнее, сбросил с балкона второго этажа. В итоге у мистера Марри перелом обеих рук, сломана ключица, четыре ребра и пара шейных позвонков. Врачи сказали, что он будет лежать в гипсе месяцев пять или даже больше, и все из-за того, что наш чудотворец наложил на него руки. Подумать только! Получается, я здорово рисковал, когда он вошел в студию, а я пожал ему руку. А если серьезно, я хотел бы спросить Ювеналия без обиняков вот о чем. Обладает ли он таким же даром калечить, как и исцелять? Затем побеседуем с Линн — особой, приближенной, так сказать, к нашему чудотворцу.

Он подмигнул ей.

— Ювеналий, пойдем отсюда, — сказала Линн.

Ювеналий промолчал, он смотрел на Августа.

— Давай пойдем, нам здесь делать нечего, — повторила Линн.

— Слишком поздно, — ответил Ювеналий. — Раз уж мы здесь…

— Послушай, люди все время уходят с его шоу. Неужели непонятно почему?

— Он забавный, не правда ли?

— Забавный? Он издевается над тобой, делает из тебя посмешище.

— Ты была права, он никудышный человек. Я понимаю, что он задался целью смешать меня с грязью, и это доставляет ему удовольствие. Именно это меня забавляет. — Ювеналий перевел взгляд на Августа. — Посмотрим, что будет дальше…

— О господи! — вздохнула Линн.

Когда Ювеналий поднялся, произнесла решительным тоном:

— Куда ты собрался?

— Мне надо кое-что сказать Августу.

— Итак, мы начинаем принимать телефонные звонки, — сказал Говард Харт. — Похоже, каждый из вас больше всего желает воочию увидеть, как Ювеналий кого-либо исцелит. Разговорами мы уже, судя по всему, сыты по горло. Однако я предлагаю выслушать отца Нестора, утверждающего, что он был свидетелем «чудесного исцеления», иными словами, «целительной силы» Ювеналия. Отец Нестор и Ювеналий были миссионерами в Бразилии. — Говард выдержал паузу, подняв глаза к сверкающему огнями потолку. — Отец Нестор, вы здесь?.. — Говард обвел взглядом студию. — Отец Нестор?.. — Говард задумался, затем продолжил: — Между тем я наблюдаю кое-что из ряда вон — Ювеналий разговаривает с Августом Марри, вернее, с его мумией… Кенни, мы можем отнести туда микрофон? Я потом скажу тебе зачем. Сначала я поговорю с мисс Фолкнер, которая, кажется, немного раздражена… Что-то не так, Линн?.. Я бы хотел выяснить, каково это — сожительствовать… Прошу прощения, я оговорился. Каково это — жить со стигматиком-чудотворцем и, возможно, будущим святым двадцатого века? Итак, Линн, на что это похоже?

— Знаете, кто вы? — прищурилась Линн.

— Я, с вашего позволения, «бип», — оскалился Говард. — Потому что если вы произнесете то, что, как я думаю, собираетесь сказать, именно так это и прозвучит… Из цензурных соображений. Но если серьезно, расскажите, как у вас с Ювеналием? Все ли в порядке?

— Вы мелкий пакостник! — объявила Линн миллионам телезрителей.

Говард Харт взглянул на режиссера:

— Кенни, мы в таких случаях используем «бипы», покашливания или купюры?

— С пятисекундной задержкой кашель, — ответил Кенни.

Говард Харт улыбнулся.

— Ну и что там у Ювеналия со стигматами? — обратился он к Линн.

Во время возникшей паузы она взяла себя в руки и успокоилась.

— Отвечайте, я не собираюсь задевать ваши чувства.

— Я видела, как у него кровоточили раны. По меньшей мере двести человек видели это.

— Меня интересует другое, — сказал Говард. — Я признаю тот факт, что у него время от времени происходит это действие.

— Это не действие.

— Хорошо, явление. У него временами появляются стигматы… Вы живете вместе?

— Нет, вместе мы не живем.

— Но вы оба отсутствовали целую неделю. Вы спали в одной комнате?

— Какое вам дело до нашей личной жизни?

— Милая, я пригласил вас на мое шоу, и вы согласились прийти. Стало быть, я имею полное право задавать вам любые вопросы.

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.

— Вот те раз! — развел руками Говард. — Телезрители считают, что вы намерены оказать ему поддержку, а вы… — Он выдержал паузу, а затем вкрадчиво произнес: — Линн, вы влюблены в этого парня?

Она помедлила с ответом, подозревая его в подвохе.

— Да, влюблена, — кивнула она.

— Не вижу в этом ничего плохого. А он вас любит?

— Мы любим друг друга, — ответила Линн после непродолжительной паузы.

— Так ведь это замечательно! — улыбнулся Говард. — Вы молоды, вы влюблены. Что плохого в том, что вы спите вместе? — Он выдержал паузу. — Но если вы стыдитесь это признать, стало быть, чувствуете, что в этом есть что-то… неприличное. — Говард нахмурился. — Если вы оба любите друг друга, почему вы испытываете чувство вины оттого, что спите вместе?

— Я не испытываю никакого чувства вины. Я вообще ни слова не сказала о наших взаимоотношениях.

Этот сукин сын хуже, чем она думала!

— Если у вас с ним роман, то это ваше дело. Я в этом деле вам не судья. Но… — он обвел взглядом присутствующих в студии, — но если вы пришли на мое шоу, тогда, милая моя, это и меня касается тоже, и я могу беседовать с вами обо всем, о чем пожелаю…

Ювеналий слушал, что говорит Говард, и в то же время старался уловить, что шептал ему Август сквозь стиснутые зубы, мучительно, с большим трудом.

— Она сломает тебя и разрушит все то, ради чего мы живем. Избавься от нее. Откажись от нее. Скажи ему, чтобы он принес сюда микрофон. Я скажу ему то, что сказал тебе. Я не обвиняю тебя за то, что ты натворил. Это не твоя вина. Это ее… — Обессиленный Август закрыл глаза. Из груди вырывались хрипы.

Линн в это время говорила Говарду Харту о том, что он не беседует с людьми, а ведет себя как глухарь на токовище. Доказывает то, что и так ясно. Между прочим, ему не мешало бы зарубить себе на носу, что знающий не доказывает, а доказывающий не знает…

Ювеналий бросил взгляд на монитор, стоявший возле кровати. Говард, как всегда, скалился, обнажив свою вставную челюсть. А несчастный Август хрипло дышал…

— Август, ты слышишь меня? — Ювеналий склонился к нему.

Тот открыл глаза.

— Послушай, я сожалею о том, что случилось, — сказал Ювеналий. — Но в голове у тебя полно всякого хлама.

Он направился к псевдобиблиотеке. В это время Говард готовился читать вслух сообщения, полученные от телезрителей.

Линн наблюдала за ним.

— А он прав, — сказал Ювеналий. — Ты могла бы не появляться здесь, тебя никто за руку не тянул… И незачем сердиться!

Линн промолчала. Ювеналий взглянул на Августа, затем на Линн.

— Что говорят великие? Если ты сердишься, значит, ты не прав.

— Я не сержусь, я возмущаюсь…

— Он представил все так, будто мы что-то скрываем.

— Хочешь, чтобы я рассказала ему все, обрисовала, так сказать, клинический случай?

— Думаю, ты должна использовать свои слова, а не его.

— Тогда в эфире будут звучать «бипы» и покашливания?

— Разве это столь важно?

— А разве нет? Что люди подумают о тебе? Неужели ты не видишь, насколько велика разница между тем, кто ты есть на самом деле, и тем, кем он тебя выставляет?

— Именно это я и имею в виду! Давай останемся самими собой. Кто-то из великих сказал: лучше быть тем, кто ты есть, чем казаться.

— И выйдем отсюда парочкой придурков.

— Это уж как получится! — улыбнулся Ювеналий. — Между прочим, в свете духовного бессмертия наветы — мелкое, ничтожное обстоятельство. А человек, кстати, только тогда личность, когда он выше обстоятельств!

— Господи, как я тебя люблю! — воскликнула Линн.

— Ты можешь кое-что сделать для меня?

— Конечно! Что надо сделать?

— Пойди и напиши что-либо на гипсе Августа.

— Всего-то? Совсем просто, если оставаться самой собой…

Просто — быть может, но не так-то легко, когда к тебе обращается Говард Харт.

— «Каким образом… — читал он вслух записку, — вам удается совмещать благословение небес с примитивным сексом?» — Говард положил записку на стол. — Итак, во-первых, позвольте напомнить вам о том, что все, о чем говорится на этой передаче, не обязательно выражает мое личное мнение или позицию телеканала. Однако в данном случае я задам тот же самый вопрос. Линн, каким образом вам удается примирять два совершенно несовместимых понятия, как религия и секс?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Линн. — Думаю, и вы тоже.

— Однако мои телезрители, похоже, понимают. Я ссылаюсь на множество принятых звонков… Вы с Ювеналием противоречите друг другу. Он говорит одно, вы — другое.

— А что именно я должна говорить?

— Позвольте зачитать еще одну записку: «Мистер Харт… вы приближаетесь к опасной черте, граничащей со святотатством, когда представляете нам Божьего человека, который открыто признает свою связь с незамужней женщиной». — Говард взглянул на Линн.

— А что это такое — связь с незамужней женщиной?

— Занятие сексом… Как заявил телезритель, со святым, или Божьим, человеком.

— Да, мы занимались этим немного, и ничего — живы-здоровы…

Говард Харт замахал на нее рукой с запиской.

— Звонила одна женщина и сообщила, что разрешила своей одиннадцатилетней дочери не ложиться спать и посмотреть наше шоу, но затем была вынуждена изменить свое решение, как только вы приступили к рассказу о ваших амурных делах.

— Взяла бы да и переключилась на программу Роберта Хатчинса «Великие книги», — улыбнулась Линн.

— Еще одна записка, — сказал Говард. — «О чем он думает? Что у него на уме? Носить на себе следы Христова распятия и в то же время предаваться телесной похоти. В Библии сказано, что придет Антихрист в обличье Христа. Может быть, этот человек — полная противоположность тому, кем, по его словам, он является?»

— А разве я говорил, кем я являюсь? — вмешался в разговор Ювеналий.

— Мне кажется, — Говард уставился на Ювеналия, — в тех статьях, которые были написаны о вас, не только выдвигаются предположения, но и недвусмысленно утверждается, будто вы являетесь неким божественным каналом, посредством которого Господь проявляет милосердие к убогим и калекам. Разумеется, не тогда, когда вы валяете дурака вместе с мисс Фолкнер. Можете ли вы подтвердить здесь, в студии, либо опровергнуть то, что я сказал?

— Я знаю, кто вы такой, — сказала Линн. — Вы — самовлюбленное ничтожество с грязными мыслями в голове, прикрытой двадцатидевятидолларовым париком, вы — просто пакость, а теперь кашляйте сколько угодно.

Говард ухмыльнулся. Ему нравились острые моменты, и его невозможно было оскорбить или обидеть.

— А как насчет этих людей? — Он кивнул на стопку записок. — К нам поступило уже больше двухсот вопросов, и большинство из них по-прежнему о вашей незаконной связи…

— Незаконной? — переспросила Линн.

Ювеналий поднялся из кресла.

— Не уходите, не попрощавшись, — сказал Говард.

Ювеналий не собирался уходить. Одна из камер последовала за ним, когда он направился к больничной кровати с Августом Марри.

Линн и Говард Харт проводили его взглядом.

— Незаконной… — произнес Говард в раздумье. — Об этом — позже, а сейчас мы возвращаемся к нашему чудотворцу. Он собрался проведать своего бывшего друга… Впрочем, зачем откладывать? Незаконной связью я называю промискуитет, то есть неупорядоченные половые отношения, существовавшие в первобытном обществе, то есть предшествовавшие возникновению брака и семьи.

Август плохо слышал, он был не в силах пошевелиться. Его тошнило, глаза и нос зудели. Он ощущал себя несчастным мучеником. Ему хотелось умереть. Когда перед ним возникло лицо Ювеналия, он вдруг вспомнил о том, что завтра годовщина смерти святого Августина, и почувствовал, что с ним с минуты на минуту должно что-то случиться.

— Август… — произнес Ювеналий.

— Что?

— Август…

— Да?

Август увидел полные скорби глаза Ювеналия, когда тот склонился над ним, словно хотел обнять его.

Августу в тот же миг показалось, будто он куда-то уплывает и его укачивает. А затем он снова увидел лицо Ювеналия, его глаза, почувствовал прикосновение его рук, пальцев, надавивших на веки. Зуд в глазах исчез, и подташнивать перестало. Он пошевелился, поднял и спустил свои руки. А затем раздался странный звук, будто что-то отвалилось от него и упало на пол.

Он привстал, свесил ноги с больничной кровати. О господи! Возле кровати лежал жесткий панцирь, сковывавший его. Гипсовое распятие раскололось на куски…

25

В студии поначалу возникло замешательство, а затем те, кто присутствовал в церкви Святого Джованни Боско, стали обмениваться впечатлениями.

— Его кровь похожа на красную краску. Понимаешь? — сказала Антуанетта Бейкер.

— Будет тебе! — одернул ее Билл Хилл. — Самая настоящая кровь.

— Я знаю, что настоящая, но она не выглядит такой. То же самое сказал Ричи тогда, в церкви. Я хотела взять его с собой, теперь жалею, что не взяла.

— Кровь настоящая, — повторил Билл Хилл. — Видишь, она проступает сквозь его рубашку… Видишь или нет?

— На белом фоне гипса она мне показалась чересчур яркой, вот и все! Слушай, а как он освободил его от гипса?

— Стянул, и все. Ухватился за край возле шеи и потянул… Хочешь еще выпить?

— Если ты серьезно, то наша официантка вон там…

Билл Хилл подал знак официантке, одетой в черную униформу, подняв два пальца и кивнув.

— Насчет гипса надо подумать. У человека сломаны обе руки, шейные позвонки, ребра, а он с легкостью стаскивает с себя гипс. Какая разница, как он это сделал? Врач, к примеру, снимает гипс с помощью электропилы.

— Один раз я сломала лодыжку, поскользнулась и упала. В этом чертовом баре кто-то разлил пиво…

— Ты веришь в то, что случилось чудо? — прервал ее Билл Хилл.

— А чего мне верить? Я видела все своими глазами. Все видели.

— Нет, не все, — возразил Билл Хилл. — Телезрители смотрели на Августа, а не на Ювеналия. А ты заметила, Говард дал знак режиссеру направить камеру на него самого?

— Я следила за Августом, я думала, он сейчас встанет и пойдет…

Август размахивал руками, поворачивал голову, поднимал и опускал руки вверх и вниз, потирал запястья, стоя в трусах фирмы «Жокей», со спущенными до щиколоток пижамными брюками. Затем он сбросил их и остался в трусах, в белых носках и сандалиях.

Говард Харт то вскакивал, то садился. Мельтешил, суетился…

— Кенни, тащи эту гребаную камеру сюда! — крикнул он, и телезрители услышали это без всякого «бипа».

— Обрати внимание на беспорядочную суетню, — сказал Билл Хилл. — Непонятно, что происходит…

Ювеналий стоял вытянув кровоточащие руки. Пиджак у него был распахнут, на рубашке проступала кровь.

Линн медленно шла к нему.

— Ювеналий, расскажите нам, как вы это сделали, — сказал Говард Харт.

— Пойдем, Ювеналий, — сказала Линн. — Чао, аферисты! — Она сделала ручкой Говарду, Биллу и Августу, которые смотрели на нее во все глаза.

Линн и Ювеналий скрылись за задником. Они ушли, осталось лишь кровавое пятно на краю занавески.

— Я пригласил мистера Марри на передачу, — сказал Говард Харт, — но у меня не было даже малейшего подозрения о том, что что-то может быть заранее подготовлено. Мистер Марри, пожалуйста, присядьте. Расскажите, при каких обстоятельствах вы оказались в гипсе.

— А чего тут рассказывать? — усмехнулся Август. — У меня были множественные переломы, а сейчас я целехонек и ухожу…

Он направился к выходу в своем нижнем белье, носках, со следами крови на лице и теле. Говард Харт последовал было за ним, потом сел за свой письменный стол.

— Как вам это нравится? — произнес он, покачивая головой, и оскалился.

— С ним что-то не так, — сказал Билл Хилл. — Ты не знаешь его. Он вроде бы как переродился…

— Август, да? — спросила Антуанетта. — Я разговаривала с ним здесь на прошлой неделе. Он точно был другим. Я понимаю, о чем ты… Тот, кто незнаком с ним, не поймет, в чем тут дело…

— Где уж тут понять! — покачал головой Билл Хилл. — Говард целый час до этого нес какую-то ахинею.

— Ага! — кивнула Антуанетта. — Все про секс да про секс… Может, он импотент?

— Телезрители, по-моему, сбиты с толку. Надо выяснить, что именно больше всего поразило их.

В течение последующих тридцати восьми минут, не считая рекламных пауз и телезаставок, Говард Харт отвечал на выборочные телефонные звонки и на вопросы присутствующих в студии.

Кто-то спросил: «Что все это значит?»

И Говард Харт ответил: «Вы все видели. Что вы сами об этом думаете?»

«Думаю, над сценарием передачи здорово потрудились загодя».

Кто-то предположил, что гипс был разрезан сзади, поэтому его удалось без труда скинуть на пол.

Но большинство телезрителей задавали вопросы типа: «Где вы их нашли? Это даже лучше, чем ваша передача с трансвеститами. Святой, живущий во грехе, — это балдеж!»

«Ваша манера поведения в прямом эфире отличается дурным вкусом — это удручает».

«В следующий раз мы узнаем о том, что папа римский завел себе подружку, да?»

«Разве это не святотатство — нарочито зацикливаться на сексе так называемой религиозной личности?»

«Ее вина очевидна — об этом можно судить по тому, как она бесстыдно выставляет напоказ свои ноги».

«Выдавать случайную половую связь за любовь — это самая гадкая ложь!»

«И снова ваше шоу попустительствует аморальности и восхваляет ее».

«И он называет себя мессией?»

«Шокирующий момент заключается не в том, что он вешает нам лапшу на уши — он, возможно, и честный, — а в том, что он на глиняных ногах».

«Что может подумать Господь?» и т. д.

Говард Харт говорил каждому звонившему:

— Благодарю за звонок. Мне доставила удовольствие беседа с вами.

Телеканал получил на передачу с участием Ювеналия рекордное количество откликов. Ток-шоу «В гостях у Говарда Харта» в тот субботний вечер затмило все рейтинговые передачи.

— Всяко бывает, — сказал Билл Хилл, прочитав об этом в газете.

— Пути Господни неисповедимы, — заметил Август Марри.

— Кто бы мог подумать! — развела руками Антуанетта Бейкер.

Линн и Ювеналию не довелось об этом прочитать. Они ехали в Техас, намереваясь по дороге сделать остановку в Нашвилле.

Примечания

1

Стигма́ты (греч. στίγματος, «знаки, меты, язвы, раны») — болезненные кровоточащие раны, открывающиеся на теле некоторых глубоко религиозных людей и соответствующие ранам распятого Христа. Принято считать, что впервые стигматы появились у святого Франциска Ассизского в 1224 году. У некоторых стигматиков раны кровоточат постоянно, у других — периодически.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

Реклама на сайте