«В. С.»

Л.П.Хартли

B.C.

пер. Н.Куликовой

Первая открытка пришла из Фортфара.

"Думаю, вам понравится этот пейзаж, ведь вас всегда интересовала Шотландия. Кстати, в этом одна из причин, почему я сам заинтересовался вами. Я в восторге от ваших книг, но скажите, приходилось вам когда-либо по-настоящему соприкасаться с людьми. Лично я в этом сомневаюсь. Оставляю вам это раздумье вместо рукопожатия.

Ваш неизменный почитатель

B.C."

Подобно многим другим писателям, Вальтер Стритер нередко получал письма от незнакомых людей. Обычно это были дружелюбные, теплые, реже -критические послания. Привычка все делать как следует заставляла его отвечать как на те, так и на другие. Подобная переписка, естественно, требовала уймы времени и сил, и поэтому сейчас Вальтер явно обрадовался: на открытке не было обратного адреса. Вид Фортфара оставил его равнодушным, и он с легкостью порвал этот кусочек картона. Однако критицизм анонимного корреспондента почему-то запомнился. Может, он действительно недостаточно глубоко вскрывает характеры своих персонажей? Что ж, не исключено. Он понимал, что в большинстве случаев они являлись либо проекцией его собственной личности, либо ее полной противоположностью. Это - Я, а это не Я. Очевидно, это и подметил B.C. А ведь давал, не раз давал он себе слово быть более объективным.

Дней через десять пришла еще одна открытка, на сей раз из Бервика-на-Твиде.

"Как вы относитесь на Бервику-на-Твиде? Пожалуй, в чем-то это местечко сродни вам - тоже находится рядом с границей. Льщу себя надеждой, что это не прозвучало грубо. Я и не думаю намекать на то, что ваша психика находится в пограничном состоянии. Ведь вам известно, как мне нравятся ваши произведения. Кое-кто даже говорит, что вы пишете их как бы из потустороннего мира. Думаю, вам следовало бы определиться, какой из двух миров вы предпочитаете - этот или тот?

С очередным рукопожатием

B.C."

Вальтер задумчиво посмотрел на открытку. Кто же ее отправитель? Мужчина или женщина? Почерк похож на мужской - деловой, без признаков застенчивости, да и критичность текста явно указывала на мужскую особь. Однако было здесь что-то и от женщины - осторожное прощупывание, смесь лести и стремления зародить сомнение в его особенностях. Он почувствовал некоторое любопытство к этому человеку, хотя вскоре выбросил все это из головы, ибо никогда не любил экспериментировать с новыми знакомствами. Да и странно было всерьез думать о неизвестном авторе открыток, оценивающем его творчество, размышляющем о его характере. И правда, как в постустороннем мире!

Стритер перечитал две последние главы своей новой книги. Возможно, его персонажи действительно не слишком прочно стоят на земле, а сам он, как и многие другие современные романисты, проявляет слишком поспешкую готовностью к бегству в мир двумысленностей, туда, где нормальные мысли изменяют свое естественное направление. Но так ли уж все это важно? .

Открытка с видом Бервика-на-Твиде также полетела в огонь ноябрьского камина, а писатель вновь попытался сосредоточиться на бумаге, будто продираясь сквозь частокол его разыгравшейся самокритики.

Прошло несколько дней, но Вальтер продолжал ощущать смутное неудобство от некоей раздвоенности, как будто неведомая сила вцепилась в него и пытается разорвать на части. Обычный процесс творчества утерял свою прежнюю однородность; теперь в нем боролись два начала, противоположные друг другу и непримиримые друг с другом, и чем больше он пытался разобраться в собственных мыслях и чувствах, тем тяжелее ему работалось. "Ничего, - думал Стритер, - вероятно, просто попал в колею, а это отнюдь не всегда приятно. Но я найду новый источник вдохновения! Вот только удалось бы соединить эти два начала и сделать их конфликт плодотворным, как это удается многим художникам".

Третья открытка изображала Йоркминстер.

"Я знаю, вы интересуетесь соборами. Не думаю, что это свидетельствует о вашей мании величия, но, на мой взгляд, маленькие церквушки часто приносят больше радости. Двигаясь на юг, я встречаю немало церквей. А вы сейчас поглощены написанием новой книги или ищете свежие идеи? Еще одно сердечное рукопожатие от вашего друга

B.C."

Вальтер действительно был неравнодушен к соборам. Например, собор Линкольна был объектом его юношеских восторгов и он уделил ему достаточное место в одной из своих книг. Правильной была и оценка его пристрастия, к большим храмам, тогда как он явно обходил своим вниманием приходские церкви. Но откуда B.C. знает про все это? Может, это действительно мания величия? Да кто он такой, этот B.C., в конце-то концов?!

Впервые за все это время он заметил, что B.C. - это и его собственные инициалы. Впрочем, нет, не впервые. Он отмечал это и раньше, но ведь подобные буквосочетания так широко распространены. Миллионы людей имеют такие же инициалы. Однако сейчас это совпадение показалось ему странным. "А может, я сам пишу себе эти открытки? - подумалось ему. - Такое бывает, особенно у людей с раздвоенной личностью". Впрочем, он, конечно же, к их числу не принадлежит. И все же нельзя было не заметить в их числе определенные и труднообъяснимые изменения: дихотомия письма, отчего один абзац получался затянутым и рыхлым вследствие частого употребления точек с запятой и придаточных предложений, а другой - острым и колким благодаря выразительным глаголам и точкам.

Вальтер снова посмотрел на почерк. Самое воплощение обыденности, ничего особенного, все настолько заурядно, что едва ли не любой из нас мог писать подобным образом. Сейчас ему даже показалось, что он отмечает некоторое сходство со своим собственным почерком. Он хотел было поступить с этой открыткой так же, как и с двумя ей предшествующими, но затем изменил свое решение. "Покажу кому-нибудь", - подумал он.

- Дружище, здесь все совершенно ясно, - уверял его один из приятелей. - Это женщина, причем ненормальная. Очевидно, влюбилась в тебя и изо всех сил пытается привлечь твое внимание. Я бы не стал принимать близко к сердцу всю эту чушь. Известные люди вообще часто получать письма от шизиков. Подобные любители писем всегда немного психопаты, и если замечают, что жертва клюнула, тогда их уже не остановить.

На какое то мгновение Вальтер успокоился. Женщина!

Похожая на крысу и взлелеявшая его в своих мечтах! Было бы из-за чего беспокоиться. Но откуда-то из подсознания, словно жаждавшая помучить его, на костылях логики выползла одна мыслишка: хорошо, все эти открытие писал какой-то лунатик, ну а если ты сам пишешь их себе, то, значит, ты тоже лунатик.

Он попытался было отбросить эту мысль и опять сжечь открытку, но что-то необъяснимое настраивало его по-другому. Он осознавал, что эта открытка стала частью его самого. И, уступая перед непреодолимой, наполняющей его благоговейным страхом силой, он сунул открытку за каминные часы - пусть полежит там. Он не видит ее, но знает, что она там.

Теперь он вынужден был признаться самому себе, что это дело с открытками стало едва ли не главным во всей его жизни. Оно породило новые мысли и чувства, впрочем, отнюдь не радостные. Он как бы оцепенел в ожидании новой открытки.

И все же, когда это наконец случилось, он оказался застигнутым врасплох и даже не нашел в себе сил взглянуть на фотографию.

"Я совсем близко от вас - уже добрался до замка Уорвик. Кто знает, может, мы действительно соприкоснемся друг с другом. Помните, я как-то советовал вам сделать то же самое в отношении своих персонажей? Дал ли я вам какие-нибудь новые идеи? Если это так, то принимаю вашу благодарность, поскольку в этом, как я понимаю, скрывается потаенное желание все писателей. Я перечитал ваши книги и, как говорится, пожил в них. Остаюсь искренне ваш, как и всегда

B.C."

Волна паники захлестнула Вальтера. Как же он не обратил внимания на то, что все открытки отправлялись из мест, находившихся с каждым разом все ближе к его дому? "Я совсем близко от вас". Или его разум, подсознательно стремясь защититься, словно надел шоры? Если это так, то пора уже прозреть.

Он взял карту и проследил маршрут неизвестного B.C.

Каждое место отправки открыток отделяло от предыдущего примерно миль восемьдесят, а город, где жил Вальтер, находился приблизительно на таком же расстоянии от Уорвика.

Показать разве открытку психиатру? Но что тот сможет сказать ему? Он же не знает того, что хотелось бы знать самому Вальтеру, и вообще, следует ли ему бояться этого B.C.?

Нет, лучше будет обратиться в полицию. Уж там-то имеют опыт общения с подобными посланиями. А если посмеются над его чудачествами, что ж, тем лучше.

Однако в полиции смеяться не стали. Просто сказали, что письма, вероятно, какая-то мистификация, шутка и ему едва ли придется встретиться с их автором. Затем спросили, есть ли у него враги? Вальтер ответил, что, насколько ему известно, врагов у него нет. Под конец также высказав предположение, что их автором является женщина, они порекомендовали ему не беспокоиться, но сообщить, если поступят новые открытки.

Несколько умиротворенный, Вальтер пришел домой. Разговор в полиции явно пошел ему на пользу, и сейчас он вновь перебирал в памяти все детали. Да, в полиции он сказал сущую правду - врагов у него нет. Сильные чувства, в общем-то, были ему недоступны, хотя подчас и занимали значительное место на страницах его книг. Там действительно попадались порядочные мерзавцы, хотя в последние годы не столь уж часто. "Плохие" мужчины и женщины перестали интересовать его как персонажи. Теперь ему казалось, что с моральной точки зрения писать о подонках безответственно, а с художественной - просто неубедительно. Ведь в каждом человеке обязательно есть что-то доброе, а образ Яго - это всего лишь миф. Если ему действительно надо было изобразить злодея, он представлял его в облике коммуниста или фашиста, то есть людей, которые умышленно вытравили из себя все человеческое. В молодости же, когда он был более склонен видеть все исключительной черно-белых тонах, он пару раз позволил себе нарисовать такого "героя". Последние несколько недель он вообще не брал в руки перо, настолько выбила его из колеи эта дурацкая история с открытками.

Он не очень хорошо помнил персонажи своих старых книг, но не забыл, что в одного из них, описанного в "Изгое", по самую рукоять вонзил свой писательский нож. Он описал его со всей жаждой отмщения, словно это был живой человек, которого он намеревался выставить на всеобщее обозрение. Вальтер испытывал тогда странное удовольствие, наделяя его всеми пороками, которые когда-либо знало человечество, и не оставлял читателям ни малейшего сомнения в истинности этого существа. Ни разу не испытал он к нему жалости даже тоща, когда отправлял его на виселицу. Создавая этот образ, Вальтер не раз сам испытывал смутный страх - настолько прочно сидела в нем эта темная личность, крадущаяся по тропе недоброжелательства и злобы.

Странно, но он начисто забыл имя того человека. Он подошел к книжным стеллажам, взял один из томов, полистал его. Даже сейчас эти страницы вызвали у него неприятные чувства. Вот он - Вильям... Вильям... Где-то ниже должна быть и фамилия. Вот - Вильям Стейнсфорт.

Его собственные инициалы!

Разумеется, это совпадение ничего не значило, но оно словно расцветило его сознание и ослабило способность сопротивляться наваждению. Он так неприятно чувствовал себя все последующие дни, что когда пришла очередная открытка, Вальтер испытал почти облегчение.

Он не смог удержаться, чтобы не взглянуть на сюжет открытки великолепное строение центральной башни Глочестерского собора украшало панораму. Он уставился на картинку, словноона могла что-то сказать ему, но затем усилием воли заставил себя прочесть послание.

"Теперь я совсем рядом с вами. Мои передвижения, как вы, наверное, смогли заметить, не всегда подчиняются моему контролю. Тем не менее, если все будет в порядке, надеюсь в этот уик-энд встретиться с вами. Тогда-то мы сможем понастоящему соприкоснуться друг с другом. Удивлюсь, если вы узнаете меня! Впрочем, вы уже не впервые оказываете мне гостеприимство.

Искренне жду встречи. Как всегда

ваш B.C."

Не раздумывая, Вальтер направился в полицию, где попросил выделить ему охрану на уик-энд. Дежурный офицер с улыбкой встретил его и сказал, что не сомневается в том, что это какой-то розыгрыш, однако все же пообещал прислать кого-нибудь к дому писателя.

- Вы до сих пор не предполагаете, кто это может быть? - спросил он.

Вальтер покачал головой.

Был вторник. Вальтер Стритер располагал достаточным временем, чтобы подумать об уик-энде. Поначалу ему казалось, что он не доживет до конца недели, но, как ни странно, спустя некоторое время пессимизм и тревога уступили место твердой уверенности в собственных силах. Он заставил себя сесть за письменный стол, словно действительно был в состоянии работать, и, о чудо! - работа пошла. Несколько иначе, чем раньше, но, как ему показалось, даже лучше, гораздо лучше. Как будто нервное напряжение прошедших дней подобно кислоте разъело барьер отчуждения, стоявший между ним и его персонажами; он явно приблизился к ним, а они уже не просто подчинялись его режиссерским распоряжениям, а всей душой и существом своим встречали те испытания, которые он уготовил на их пути.

Так прошло несколько дней. Утро пятницы показалось ему началом самого обычного дня, пока что-то не заставило его выйти из этого самопроизвольного транса и задаться вопросом: "А когда именно начинается уик-энд?"

Долгий уик-энд начинается в пятницу. И вновь паника охватила писателя. Он приоткрыл входную дверь и выглянул наружу. Он жил на окраине города, на малолюдной улице, застроенной похожими на его собственный дом особняками. Перед каждым строением стояли высокие воротные столбы, некоторые из них были увенчаны декоративными скобами, удерживающими фонарь. Большинство из них явно нуждалось в ремонте, поскольку обычно горели лишь два-три фонаря. По улице медленно проехала машина, какие-то люди перешли на другую сторону. Все как обычно.

В этот день он несколько раз подходил к двери, выглядывал наружу, но ничего подозрительного не замечал. Но вот наступила суббота, очередной открытки не было, и тревога Вальтера стала постепенно улетучиваться. Он даже хотел было позвонить в полицию и сказать, чтобы не присылали охранника.

В этом учреждении, однако, достаточно серьезно отнеслись к его словам и действительно решили прислать охрану. Между чаем и обедом, когда большинство гостей уже прибыли на уик-энд, Вальтер подошел к двери и увидел стоявшего между двумя неосвещенными воротными столбами одинокого полицейского - первого полицейского, которого он вообще когда-либо видел на улице Шарлотты. Зрелище это вызвало у него несказанное облегчение; только сейчас о понял, как напряжен был все эти дни. Он почувствовал себя как никогда в безопасности и даже ощутил укол стыда за то, что отрывает от дела эти и без того загруженных людей и создает им дополнительные трудности. Может, пойти, поговорить с незнакомым стражем, угостить его чаем или предложить чего-нибудь покрепче? Сейчас он с удовольствием выслушал бы даже дружелюбные насмешки по поводу с.воих былых фантазий.

Но уже через секунду он передумал. Нет, безопасность будет оказаться гораздо более надежной, если ее гарант останется для него инкогнито - в самом деле, разве какой-то "Питер Смит" звучит надежнее, чем "полицейская охрана"?

В окно верхнего этажа - дверь ему открывать не хотелось - он несколько раз видел, что полицейский стоит на прежнем месте. Желая еще раз удостовериться в этом, он попросил экономку выйти наружу и спросить полицейского о цели его прихода. Вернувшись, женщина обескуражила его, заявив, что не видела никакого полицейского. Правда, Вальтер знал, что она слаба глазами, и когда он несколько минут спустя снова посмотрел на улицу, то совершенно отчетливо увидел, что полицейский стоит на прежнем месте. Скорее всего, он время от времени обходил дом по периметру и потому отсутствовал, когда выходила миссис Кендэл.

После обеда Вальтер обычно не работал, но сегодня решил изменить традиции, чувствуя небывалый прилив энергии. Им овладело возбуждение, слова буквально вылетали из-под пера! Было бы верхом глупости пожертвовать этим неожиданным приливом вдохновения ради пары часов послеобеденного сна. Вперед, вперед! Не зря, видимо, говорят, что по-настоящему человек работает лишь пару-тройку часов в сутки.

Теплая и спокойная атмосфера маленькой комнаты настолько поглотила все чувства Вальтера, что он даже не сразу услышал звонок у входной двери и очнулся лишь когда тот зазвонил снова.

Гость? В такой час?

Нетвердо ступая, он пошел открывать, хотя весьма смутно представлял, с кем ему сейчас предстоит встретиться. Тем более было понятно то облегчение, которое испытал писатель, увидев в дверном проеме высокую фигуру полицейского. Не дожидаясь обращения гостя, он воскликнул:

- Входите, входите же, дорогой друг! - Он протянул вошедшему руку, но тот, видимо, не заметил ее. - Вы, наверное, совсем замерзли? - Он бросил взгляд на плащ и фуражку полицейского, которые были покрыты снежными хлопьями. - А я и не заметил, что начался снег. Проходите же и погрейтесь.

- Благодарю, - ответил полицейский. - Не возражаю.

Вальтер был достаточно хорошо знаком со штампованным языком полицейских и потому не воспринял его фразу как выражение неохотного согласия.

- Сюда, пожалуйста, - пригласил он. - Я работаю у себя в кабинете. Черт, и правда, как холодно. Пойду прибавлю газу. А вы пока снимайте плащ и устраивайтесь. В общем, чувствуйте себя как дома.

- Я у вас не задержусь, - ответил полицейский. - Как вам известно, у меня дела.

- Ну да, конечно же. Такая глупая затея, сплошная синекура, - он осекся, подумав, что полицейский, возможно, не знает такого слова. - Я полагаю, вы наслышаны об этой истории с открытками?

Полицейский кивнул.

- Но пока вы со мной, мне ничего не угрожает. Я в такой же безопасности, как... как эти дома вокруг. Оставайтесь здесь сколько хотите. Напитки в вашем распоряжении.

- Я никогда не пью на службе, - заметил полицейский. Так и не сняв плащ и фуражку, он огляделся вокруг себя. - Так вот где вы работаете...

- Да, я, знаете ли, писал, когда вы позвонили. Что-то нашло...

- И опять какую-нибудь ерунду, так ведь?

- Ну почему?.. - Вальтера задел этот недружелюбный тон, и только сейчас он заметил, какой жесткий взгляд у этого полицейского.

- Почему? Сейчас объясню, - ответил гость, но в этот момент зазвонил телефон и Вальтер, извинившись, поспешил из комнаты.

- Говорят из полиции, - услышал он голос в трубке. - Это мистер Стритер?

Вальтер ответил утвердительно.

- Ну как, мистер Стритер, вы себя чувствуете? Надеюсь, все в порядке? Я вот почему звоню: к сожалению, мы не смогли выполнить вашу просьбу. Плохая скоординированность, извините уж...

- Но как же тaк? - промолвил Вальтер. - Вы же кого-то прислали.

- Нет, мистер Стритер, вы ошибаетесь.

- А у меня сейчас, в эту самую минуту, в доме сидит полицейский.

Прошло несколько мгновений, потом тот же голос, но уже не таким беззаботным тоном, произнес:

- Это не наш человек. Вы не обратили внимания на номер его значка?

- Нет, не обратил.

Опять пауза.

-А вы и сейчас хотите, чтобы мы прислали к вам кого-нибудь?

- Да, п-пожалуйста...

- Хорошо, ждите, мы не задержимся.

Вальтер положил трубку. "И что теперь? - спросил он сам себя. Забаррикадировать дверь? Или выбежать на улицу?". Пока он раздумывал, дверьраспахнулась и на пороге показался полицейский.

- Все комнаты твои, раз в дом вошел, - произнес он. - Вы не забыли о том, что я был полицейским?

- Был? - Вальтер невольно отшатнулся от гостя. - Но вы же и есть полицейский.

- Мне удавались и другие роли - вор, бандит, вымогатель. Не говоря уже об убийце. Вы-то должны это знать.

Незнакомец медленно шел прямо на Вальтера, и тот внезапно с отчетливостью почувствовал значимость маленьких расстояний - от буфета к столу, от одного стула к другому...

- Я не понимаю, о чем вы говорите. И почему в таком странном тоне? Я не сделал вам ничего плохого. Мы даже никогда не встречались.

- Так ли это? Как же, вы ведь думали и... - он повысил голос, - писали обо мне. Немало посмеялись, поиздевались надо мной, не так ли? Так вот, сейчас я хочу немного посмеяться над вами. Изобразили меня подонком дальше некуда и при этом считаете, что не сделали мне ничего плохого? Вы, наверное, даже не представили себе ни разу, что значит быть на моем месте, так ведь? И ни разу не попытались понять мое состояние, да? Ни капли жалости не испытали ко мне, так? Ну так вот, и у меня по отношению к вам нет никакой жалости.

- Но я же говорю, что никогда не знал вас! - пальцы Вальтера вцепились в край стола.

- Вы и сейчас утверждаете, что никогда не знали меня? Сделать такое и забыть?! Голос незнакомца стал каким-то скулящим, будто ему было очень жалко самого себя. - Вы забыли Вильяма Стейнсфорта?

- Вильяма Стейнсфорта?!

- Его самого. Забыли своего козла отпущения? Вы излили на меня все презрение к собственной личности. Какую же сладкую радость вы, должно быть, испытывали, сочиняя про меня все эти мерзости. Но, если говорить откровенно, каких действий сейчас один B.C. может ожидать от другого, в данном случае - от его литературного персонажа?

- Я... я не знаю, - выдавил из себя Вальтер.

- Не знаете? - ухмыльнулся Стейнсфорт. А должны бы знать. Ведь вы же стали мне чуть ли не нареченным отцом.

А что бы стал делать настоящий Вильям Стейнсфорт, если бы он встретил где-нибудь в тихом местечке своего старого папашу - того самого, который отправил его на виселицу?

Пристальный взгляд - вот все, на что хватило сил у Вальтера.

- Нет, вы отлично знаете, что бы я сделал. Не хуже меня знаете, продолжал Стейнсфорт. Неожиданно выражение его лица изменилось, и он резко проговорил:

- Хотя, впрочем, откуда вам знать? Вы же- никогда понастоящему не понимали меня. А я не такой уж черный, как вы меня изобразили.

Он сделал паузу, и в груди Вальтера затлела искорка надежды.

- Вы никогда, ни разу не давали мне ни малейшего шанса, ведь так? А вот ядам вам - один-единственный, но все же шанс. Просто чтобы доказать, что вы никогда не понимали меня. Ведь это так?

Вальтер кивнул.

- И вы еще кое-что забыли.

- Что именно?

- То, что когда-то я был ребенком, - ответил бывший полицейский.

Вальтер молчал.

- Значит, признаете это? - угрюмо спросил Вильям Стейнсфорт. - Так вот, если вы назовете хотя бы одну добродетель, которую пусть даже подсознательно ощущали во мне, хотя бы одну добрую мысль, которая, по вашему мнению, теплилась во мне, одну-единственную искупающую благодать характера...

- Да... и что тогда? - голос Вальтера дрожал.

- Тогда я отпущу вас.

- А если я не смогу? - прошептал писатель.

- Что ж. Тогда плохо дело. Тогда мы по-настоящему соприкоснемся друг с другом, а вы ведь догадываетесь, что это значит. Вам удалось отнять у меня одну руку, но другая-то осталась. Стейнсфорт - "Стальная Рука", вы ведь так меня называли?

Вальтер стал задыхаться.

- Даю вам две минуты на воспоминания, - проговорил гость.

Оба посмотрели на часы. Поначалу незаметное передвижение минутной стрелки буквально приковало к себе внимание Вальтера. Он смотрел на Вильяма Стейнсфорта, вглядывался в его жестокое, коварное лицо, которое всегда оставалось для него как бы в тени словно было чем-то таким, чего просто не мог коснуться луч света. Он в отчаянии копался в собственной памяти, стараясь из всех сил извлечь из слипшегося комка, в который она превратилась, хотя бы один спасительный факт. Но память его подвела.

"Я должен придумать хоть что-нибудь", - лихорадочно соображал он, и неожиданно его сознание прояснилось, высветив - как фотографию - последнюю страницу книги о Стейнсфорте. Потом с волшебной скоростью мечты одна за другой перед его мысленным взором промелькнули все ее страницы- так ясно они сейчас виделись! С отчаянной, роковой убежденностью он понял: то, что ему теперь нужно больше всего на свете, он в ней не найдет. В этом дьяволе никогда не было и намека на добродетель. С непонятной, странной восторженной силой Вальтер Стритер подумал о том, что если-он и выдумает это единственное и спасительное для себя блага, то продаст дьяволу другую вещь, дороже которой у него ничего на свете не было - свою веру в добро.

-Мне нечего сказать тебе! - закричал он. - И из всего, что ты сотворил на земле, этот твой поступок - самый омерзительный! Посмотри, даже снежинки почернели от прикосновения к тебе. что же ты просишь сейчас, чтобы я заново создал твой образ, заново описал тебя? Но ведь однажды я уже сделал это! Сам Господь Бог запрещает мне произнести хотя бы одно доброе слово в твой адрес! Уж лучше умереть!

Вперед вылетела единственная рука Стейнсфорта.

- Умри!

Полиция обнаружила тело Вальтера Стритера распростертым на обеденном столе. Учитывая предысторию, они не исключали возможность убийства, хотя врач, производивший вскрытие, так и не смог сделать окончательного вывода о причине смерти.

Была, правда, одна ниточка, но, как показалось полиции, она вели в никуда. На стеле и на одежде покойника лежали хлопья тающего снега; струйки воды стекали по лицу и шее трупа, впитываясь в белье. Они даже каким-то образом попали ему в желудок и, возможно, явились причиной смерти, ибо, как показала экспертиза, содержали яд. Не исключалась, впрочем, и версия самоубийства. Но что это было за вещество, и откуда оно взялось, так и осталось тайной, поскольку, по отчетам, в день смерти писателя нигде во всей округе снег не шел.