«Заклятие»

Цай Цзюнь «Заклятие»

Дождь и ветер с собой унесли ночной мрак

Каплями покрылась зеленая травка

И все радуются прекрасной обновленной жизни

Наша жизнь и чаяния сплелись воедино

Я и Ты — два берега одной и той же реки

Водою мы разделены навеки

Из Ван Лобиня.[1]«Мы оба навеки разделены водой»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Две тысячи первый год нашей эры. У Цзян Хэ внезапно спеклось горло, словно необъяснимый жар поднялся изнутри. Этот жар зарождался где-то в груди и постепенно охватывал все тело. Цзян Хэ тут же вспомнил палящий жар под прямыми лучами солнца в Западнойпустыне, и сразу перед глазами возникла бескрайняя, покрытая солью пустынная равнина. Пейзаж становился все яснее и четче до самого горизонта, куда уходили песчаные барханы, иссохшие русла рек, растрескавшиеся плоские солончаки, похожие на черепашьи панцири, и там, вдали, — развалины древнего города, когда-то стоявшего на берегу озера, но затем поглощенного песком и обнаруженного только тысячу лет спустя.

Кто же совершил те преступления? Неужели действительно воспрянуло ото сна древнее заклятие и все закружилось вокруг белоснежных запястий невесты Цзян Хэ? Для слабой девочки это было невыносимо. Затем в расследование вступил Е Сяо, и все покровы начали постепенно спадать: песчаная буря, дно иссохшего озера, растрескавшиеся солончаки, своим видом напоминающие панцири черепах, руины портового города, испепеленные солнцем за тысячу лет…

Цзян Хэ поглядел на часы: уже половина одиннадцатого вечера. В большой комнате — несколько столов с компьютерами, один из них включен и работает, рядом — присоединенные к нему специальные устройства для археологических исследований. Одна из стен — сплошное стекло: это полки, где расставлены только что отреставрированные глиняные сосуды, начиная с неолита и кончая периодом великой Цинской империи. Здесь есть образцы практически всех эпох и династий. Это или разрозненные обломки, рассыпавшиеся на мелкие фрагменты, или же собранные в единое целое экспонаты, выставленные стройными рядами и безмолвно рассказывающие о древней истории Китая.

В углу просторного шкафа затаился человеческий череп. Не так давно студенты, находившиеся на археологической практике перед окончанием Водного института, собственными руками вырыли его из могилы танского периода в провинции Шэньси.

У практиканта Цзян Хэ, тогда державшего череп, непрерывно тряслись руки, словно он перестал ими владеть, словно эти руки были из совсем иной эпохи. Хотя практикант ясно осознавал, что кости сгнили тысячу лет назад, ему все-таки было страшно — казалось, из пустой глазницы на него вот-вот уставится мертвый глаз. От этой мысли он задрожал еще сильнее, его начало мутить. Преподаватель, ласково утешая Цзян Хэ, похлопал его по плечу, а рабочие, занятые на раскопках, заржали и принялись отпускать непристойные шуточки.

Те, кто выкопал из земли череп, и прежде всего первооткрыватель Цзян Хэ, должны были взять на себя и дальнейшую очистку. Маленькими бамбуковыми скребочками и щепочками он долго полировал древние останки, устраняя малейшие крупинки грязи, — при этом Цзян Хэ ощущал себя банщиком, не без гордости выполняющим тонкий педикюр на ступнях знатного клиента. По завершении полной очистки пришла очередь специальных моющих средств, и только после этого глазам людей открылась настоящая мертвая человеческая кость.

Впоследствии преподаватель сказал ему, что череп принадлежал юному танскому принцу, погибшему в очень раннем возрасте во время дворцового переворота.

Цзян Хэ встал и прижался лицом к стеклу шкафа, уставившись на древний череп. Затем вяло помотал головой и перевел взгляд за окно, где за стеклом были видны деревья. Темной ветреной ночью их ветки и листья отбрасывали дрожащие тени, которые затевали в комнате бессмысленную и глупую игру света и мрака.

Сквозь ветки и листья можно было разглядеть луну. Этой ночью она была особенно полной и круглой. И несмотря на то, что ветки с листьями частично заслоняли ее, ясно светивший диск просто резал глаза своей белизной и яркостью.

Старый дом стоял на этом месте уже очень много лет, а задолго до его постройки здесь шумела роща. В доме теперь был Научно-исследовательский институт археологии. Деревья окружали его со всех четырех сторон, что для этого города было большой редкостью. Перед широкими институтскими воротами располагалась просторная площадь, с которой уходил в город один-единственный узкий проезд. Чтобы снова почувствовать себя в городе, требовалось сделать три-четыре поворота.

Цзян Хэ окинул взором деревья и окружавшую институт сплошную ограду, и вдруг в глубине его существа родилось удивительное чувство, будто это тюрьма, он сам — заключенный, а побег отсюда невозможен.

Цзян Хэ распечатал пачку батареек и вставил их в гнезда приборов. Он нажал несколько кнопок — оконное стекло при этом даже отразило слабый дребезжащий звук, — и на экране устройства, соединенного с компьютером, возник сложный рисунок из ломаных линий. За компьютеры отвечал именно Цзян Хэ: мало кто еще разбирался в этих запутанных схемах. Пожилые сотрудники вообще не любили пользоваться компьютерами, зато всегда были готовы твердить о драгоценном опыте, накопленном годами.

Цзян Хэ внимательно вгляделся в светившийся перед ним экран. Сложный рисунок запутал его так, что перед глазами все помутилось. Практикант отчаянно потряс головой, чтобы привести в ясность мысли, но это не помогло. Оставалось только тупо и бессмысленно пялиться на экран, где мелькали причудливые, извилистые линии. Внезапно на экране монитора Цзян Хэ увидел что-то настолько пугающее — а может, осознал нечто настолько страшное, — что его глаза от изумления едва не выкатились из орбит. В неподдельном ужасе Цзян Хэ замер с выпученными глазами. Он дышал, широко раскрывая рот, словно ему не хватало воздуха. Цзян Хэ отошел от компьютера и приборов, присел на стул. Вдруг он встал, словно что-то вспомнив, и, спотыкаясь, побрел к столу с телефоном. Его взгляд невольно упал на шкаф — на ту полку, где стоял череп. Во взгляде практиканта отразился неприкрытый ужас.

Он задумался, потом заковылял к другому столу, ухватился дрожащими руками за трубку, набрал хорошо знакомый номер. Аппарат ответил двумя короткими гудками, затем молодой женский голос звонко произнес:

— Алло?

Голос был нежный и ласковый. Цзян Хэ облегченно вздохнул, ему хотелось рассказать этому телефонному голосу все. Но слова застревали в горле и не срывались с губ, он запинался, будучи не в силах выговорить то, что пытался сказать.

— Алло? Алло? — Собеседница продолжала ждать ответа.

Цзян Хэ держал трубку трясущимися руками, дрожал и по-прежнему ничего не говорил.

В телефонном голосе зазвучали беспокойство и тревога.

— Алло, прошу вас, отвечайте, кто вы? Алло?

Практикант собрался повесить трубку, когда женщина вдруг ясно и четко сказала:

— Цзян Хэ, это ты? Цзян Хэ, говори!

Цзян Хэ повесил трубку.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Только за окном слабо скрипели ветки деревьев, еле слышно царапая по оконному стеклу, — этот звук был едва различим и оттого казался еще более странным и непривычным. Цзян Хэ подошел к компьютеру и взялся за мышку, как вдруг на мониторе возникло нечто очень важное. Линии, сплетясь, образовали что-то совершенно непредставимое.

Цзян Хэ ощутил внезапную слабость, такую потерю сил, которую и вообразить раньше не мог. Он не сумел выключить компьютер в должном порядке, поэтому просто нажал кнопку питания, чтобы вырубить всю приборную сеть. Красная лампочка индикатора немедленно погасла. Цзян Хэ достал из ящика стола институтские фотографии.

Резко прозвучал телефонный звонок.

Он знал, кто звонит, но сейчас не хотел говорить по телефону. Пусть уж лучше звонит непрерывно и каждым звонком ранит его прямо в сердце.

Неожиданно засигналил мобильник. Цзян Хэ взглянул на индикатор: мобильный телефон был не заряжен. Пора уходить, ему больше не хотелось оставаться здесь, но сил, чтобы покинуть комнату, уже не было. Цзян Хэ опустился на пол, бессмысленно уставившись перед собой. Жизненная энергия ушла; все, что он мог, — это бессильно и бесполезно мотать головой. Практикант сидел на полу в полной растерянности.

Снова резко прозвучал телефонный звонок, гулко разнесшийся по всему дому.

2

У ворот морга вечная пробка, словно на эту дорогу, и так обязательную для каждого, все решили попасть именно сейчас. Иногда поток машин такой, что не видно ни конца, ни начала. Среди машин всегда есть нагруженные труповозки — ясно, почему шоферы ругаются, что одни трупы загораживают выезд другим. А что ругаться? Все равно по этой дороге придется проехать любому, никому ее не миновать.

Бай Би как раз сидела в одной из машин, а идущая впереди труповозка ползла медленно, словно черепаха. Невольно думалось, что покойнику стоит побеспокоиться, как бы из-за дорожной пробки не опоздать на собственную кремацию.

Бай Би поглядывала в окно. Небо уже темнело, ведь сейчас три сорок пять, а она выехала в половине третьего. Траурная церемония должна состояться около четырех. Оставалось еще минут пятнадцать, так что пешком можно и поспеть. Бай Би вылезла посреди забитой машинами дороги и побежала к тротуару. У большинства прохожих были черные нарукавные повязки, они шли торопливым шагом, но далеко не все выглядели печальными. Бай Би ускорила шаг, тоненькие подошвы звонко шлепали по грязному бетону. Она была одета во все черное, ничего цветного.

Траурное чувство выражается просто. Если к длинному черному шелковому шарфу прикрепить маленький белый цветочек, то перед вами и будет красавица-героиня китайского классического романа в траурном наряде. Обычно в старинных романах так изображали молодых вдов только что умерших мужей, но Бай Би вовсе не была вдовой. Даже замуж выйти не успела. Правда, до свадьбы оставалось совсем немного: всего лишь через месяц она стала бы замужней женщиной. Теперь это абсолютно невозможно, ведь Бай Би едет на похороны своего жениха.

Три пятьдесят девять. Она не опоздала, вовремя протиснулась в церемониальный зал. Сущее столпотворение, все беспощадно толкаются, бегают какие-то детишки. Опустив голову, Бай Би молча пробралась в укромный уголок; разговаривать ни с кем не хотелось.

Она увидела родителей Цзян Хэ. Пожилая чета приехала из деревни, и, если бы Цзян Хэ не умер, через месяц они стали бы для нее свекром и свекровью. В преклонном возрасте потерять сына — ужасный удар для родителей, Бай Би очень им сочувствовала, но еще больше боялась, что начнутся рыдания и вой, по обычаям глубокой древности обязательные на похоронах.

И все же нашлись люди, которые ее узнали. Мать Цзян Хэ, громко рыдая, бросилась к Бай Би и схватила ее за руки. Слезы старушки потекли по рукам девушки, капли были горячие и остывали медленно. От этих слез теснило в груди, Бай Би едва не расплакалась, но не проронила ни слезинки: она не знала, как ей следует себя вести. Правильно ли выражать свое горе громкими воплями, обращенными к небу, и потоком безутешных слез? Передаст ли это должным образом ее душевную муку и печаль?

Вот почему она оробела. Старики родители говорили на трудно понятном для шанхайца деревенском диалекте, так что на слух Бай Би не могла разобрать практически ни слова из сказанного. Только видя, насколько они близки друг другу, можно было понять, что эта девушка — член семьи.

Внезапно Бай Би ощутила приступ дурноты, к лицу прилила кровь, она осознала, что в этом огромном зале все люди смотрят только на нее: всем интересно видеть, как хорошенькая девушка прощается с погибшим женихом.

Началась церемония прощания. Бай Би предложили встать в середине первого ряда, на самом видном месте — против фотографии Цзян Хэ. На портрете у него было очень мужественное лицо. Цзян Хэ смотрел на нее с улыбкой. Бай Би тоже вгляделась в Цзян Хэ и вдруг прониклась странным и нелепым чувством, что это вовсе не фотография, что на нее смотрит сам Цзян Хэ и он может сойти с фотографии, протянуть ей руку, а затем сказать на ухо что-нибудь тихое и ласковое. Однако это была всего лишь черно-белая фотография, взятая в черную рамку.

Затем начал говорить отец Цзян Хэ. На этот раз он обратился к собравшимся на путунхуа, общепонятном пекинском языке, и, хотя в его произношении оставался сильный акцент, все смогли понять его. В основном это были воспоминания о сыне — простом сельском мальчишке, который со страстью учился, сдал вступительные экзамены в городской университет, а потом начал работать в Институте археологии.

Отец Цзян Хэ сообщил собравшимся, что его сын намеревался жениться и через месяц должна была состояться свадьба, но, к несчастью, случилась беда, и вот теперь он, пожилой человек с убеленными сединой волосами, провожает в вечный путь человека молодого и черноголового. Он говорил и говорил, пока наконец не произнес имя Бай Би. Взгляды присутствующих сразу обратились к ней, будто все увидели перед собой диковинку. От этого Бай Би задрожала всем телом, только сейчас поняв, что в этом зале, в глазах всех собравшихся здесь людей, она действительно вдова.

Ей самой никогда и в голову не приходило, что она может стать вдовой; ведь Бай Би только-только исполнилось двадцать три года и на роль вдовы она, наверное, совсем не подходит. По крайней мере, по закону она не имеет к вдовству никакого отношения. Бай Би была и есть просто невеста, не более того. Однако сейчас, на траурной церемонии, целый час, а то и дольше ей следует исполнять роль вдовы: по мнению множества людей, таков ее моральный долг. Стоило Бай Би подумать об этом, как она смутилась и еще больше оробела; от страха глаза неудержимо наполнились влагой и стали совсем мокрыми, ей пришлось незаметно стряхивать все новые и новые слезы.

Затем заговорил начальник Цзян Хэ, директор Института археологии. Его звали Вэнь Хаогу, что воспринималось на слух как Вэнь — Любитель Древностей. Стоило только услышать это имя, как становилась понятной его приверженность своей профессии. В прошлом Вэнь Хаогу был сослуживцем отца Бай Би; она помнила, как в детстве он часто приходил к ним, и тогда в доме начинались бесконечные разговоры о всяких незначительных эпизодах истории Западного края.

Когда Бай Би было десять лет, ее отец погиб в автокатастрофе, и с той поры Вэнь Хаогу стал бывать у них в доме еще чаще. Он был очень заботлив к осиротевшему ребенку.

В памятную речь о Цзян Хэ Вэнь Хаогу вставил так много громких слов, что она прозвучала как научный доклад. Выражая соболезнования, он воздал должное энергии и дарованию молодого Цзян Хэ, его успехам в научных исследованиях, его жажде научного поиска и тяге к открытиям. Но все это Бай Би как бы и не слышала, она просто глядела ему в рот, но не слышала самих слов, а видела только непрерывные движения губ.

Когда речи закончились, по стереофонической системе зазвучала траурная музыка, и под эти гармоничные звуки, предназначенные для того, чтобы провожать людей к вечному сну, все присутствующие начали отдавать портрету Цзян Хэ три прощальных поклона. Траурная музыка навеяла Бай Би воспоминание о том, как она прощалась с отцом почти тринадцать лет назад. Тогда Вэнь Хаогу было сорок с небольшим, он стоял рядом с матерью, удерживая ее руками за одежду, чтобы вдова не рухнула от потери чувств.

Бай Би тоже поклонилась вместе со всеми, хотя знала, что, если бы это видел Цзян Хэ, он ни за что не позволил бы ей кланяться. Подняв голову, она еще раз бросила взгляд на портрет Цзян Хэ. Затем под траурную музыку началось прощание с телом, и Бай Би тоже подошла проститься. Стеклянный гроб стоял позади черного занавеса, на котором был укреплен портрет Цзян Хэ.

Мать Цзян Хэ, увидев сына в прозрачном гробу, истерически зарыдала и всем телом повалилась на стеклянную крышку; никто из окружающих не мог ее унять. Торжественная церемониальная тишина взорвалась криками. У Бай Би начала кружиться голова, и она прислонилась к гробу, вглядываясь в лицо покоившегося там жениха.

На Цзян Хэ был недавно купленный импортный костюм, волосы гладко зачесаны, грим тоже нанесли очень аккуратно, пожалуй, только цвет лица слишком белый, но он и при жизни был бледным, поэтому мертвое тело не вызывало страха. Бай Би увидела его сбоку, и ей показалось, что Цзян Хэ лежащий в гробу, приоткрыл глаза и улыбнулся.

Вот, взять хотя бы его европейский костюм. Если бы Цзян Хэ прожил еще месяц, он пришел бы в нем на свадьбу, и тогда Бай Би могла бы надеть белую фату. Она знала, что белая фата очень подходит к ее фигуре; она стояла бы у входа в банкетный зал, а все прохожие устремляли бы к ней взгляды точно так же, как присутствующие в зале люди смотрят на нее во время траурной церемонии. Бай Би подумала, что на свадьбе свекор и свекровь от радости пели бы, не закрывая рта, и осыпали бы всех благопожеланиями счастья, и их деревенскому говору, на слух более схожему с иностранным языком, никто не придавал бы значения. После приезда в заранее отстроенный новый дом Цзян Хэ скинул бы европейский костюм, рубашку и майку. Затем помог бы Бай Би освободиться от фаты, от всей плотно облегающей одежды, стал бы ощупывать и осязать все ее тело. А уж потом…

Никогда уже не будет «потом», сказала себе Бай Би, отрешаясь от бредовых грез. И вновь увидела перед собой жениха, лежащего в стеклянном гробу. Она больше не пыталась вообразить, как Цзян Хэ снимает свой новехонький европейский костюм, сбрасывает с себя всю одежду… даже не понимала, что это может означать. Если бы ей сказали такое, она все равно не поверила бы. Ведь она никогда не видела тела Цзян Хэ, не знала, какую кожу и мускулатуру скрывает его одежда. Бай Би надеялась, что у него здоровая грудная клетка и твердый живот, — ведь он постоянно выезжал в полевые археологические экспедиции и там закалился. Пусть даже Цзян Хэ не столь красиво сложен, это не беда. И такой сойдет, был бы не хуже других. Но к чему думать о глупостях? Бай Би снова пресекла ход своих мыслей и незряче уставилась на лежавшего в гробу Цзян Хэ. Ее губы беззвучно прошептали:

— Ты ведь только заснул, правда?

В голове вертелась Странная мысль: если ее любимый умер, то она может наклониться к нему и поцеловать в лоб. Вот только прикасаться к холодному и прозрачному стеклу ей никак не хотелось. Такие сентиментальные сцены вызывают слезы у девочек, обожающих гонконгские и тайваньские киносериалы, а к ней они не имеют никакого касательства. Бай Би лишь покивала жениху, покоящемуся в гробу, а затем подошли люди, подняли и унесли стеклянную усыпальницу.

Родители Цзян Хэ оглушительно заголосили, земля и небо содрогнулись, но кому по силам помешать мертвому телу Цзян Хэ превратиться в горстку пепла? Только перед тем, как обернуться пеплом, это тело предстанет перед патологоанатомом из органов общественной безопасности, который произведет вскрытие и проверку внутренних органов.

Прощай навеки, жених, прощай!

Бай Би мысленно проводила тело Цзян Хэ вплоть до исчезновения в печи крематория, где он станет струйкой дыма и горсткой очищенного огнем праха. Хотя она была очень спокойным и уравновешенным человеком, ее все же начало мутить, и Бай Би захотелось поскорее убраться отсюда. За спиной продолжались рыдания и вой родителей Цзян Хэ, а весь прочий люд начал громко рассуждать, в каком именно ресторане будет прощальное угощение из соевого творога доуфу. Сейчас уже никто не обращал на Бай Би внимания, и она ушла бы спокойно, если бы не Сюй Аньдо.

Когда Бай Би выходила из церемониального зала, кто-то громко позвал ее по имени. Она оглянулась и увидела Сюй Аньдо в черном спортивном костюме.

— Здравствуй, — спокойно сказала она.

— Бай Би, ну как ты сейчас? В порядке?

Сюй Аньдо понизил голос, хотя обычно — всегда и всем недовольный — так тихо не разговаривал. Он был коллегой покойного, тоже работал в Институте археологии, однако нисколько не походил на Цзян Хэ, они были совершенно разные.

— Не будем говорить об этом, — отмахнулась Бай Би.

Сюй Аньдо поглядел на нее с изумлением, словно на извлеченную из земли археологическую редкость, и спокойным голосом сказал:

— Цзян Хэ погиб от несчастного случая. Мне тоже очень больно. Никто из нас не предполагал, что его ждет такой конец. Теперь нельзя выпить за ваше счастье свадебного вина. Это такое горе!

Сюй Аньдо старался говорить как можно серьезнее и внушительнее, но его слова производили на Бай Би обратное впечатление. Она вспомнила, как у нее на глазах Сюй Аньдо гонял на мотоцикле по улицам словно заправский байкер. Потом он посадил Бай Би на заднее сиденье и отдал ей свой шлем, так что его голова осталась непокрытой; бешеный встречный ветер трепал волосы Сюй Аньдо, и они щекотали ее лицо.

Бай Би познакомилась с Сюй Аньдо еще до того, как она повстречала Цзян Хэ. С ней произошел несчастный случай. Сюй Аньдо на мотоцикле доставил ее в больницу, а потом чуть ли не каждый день привозил ей туда цветы. Но у Бай Би не возникло к нему никакого чувства.

Однажды Сюй Аньдо прямо-таки силком затащил ее на свой день рождения. Там она и познакомилась с Цзян Хэ. С той поры Цзян Хэ вошел в ее жизнь. Наверное, Сюй Аньдо должен горевать и раскаиваться, что привел на свой день рождения Бай Би и тем самым позволил ей познакомиться с Цзян Хэ.

— Вечером того дня мне позвонили по телефону. Я сняла трубку, но собеседник не стал со мной разговаривать, так и не сказал ни слова. Я знала наверняка, что звонил Цзян Хэ, и догадалась, в чем дело: не мог же он звонить просто так, без всякой причины. Потом я сама позвонила ему домой, но там никто не ответил. Набрала номер института, и снова никто не взял трубку. Я не могла предположить, что именно в тот вечер с ним случится беда, и как раз в институте…

Бай Би замолчала — видимо не желая рассказывать Сюй Аньдо слишком многое.

Тот согласно кивнул и сказал утешающим тоном:

— Не терзайся, может быть, это твоя судьба…

Бай Би почувствовала, что его слова звучат как-то странно. Что за ними стоит?

— Почему ты так говоришь? — спросила она.

Сюй Аньдо не представлялся ей человеком, верящим в судьбу и знамения. Нет, скорее, он бесшабашный парень, не боящийся ни чар земных, ни сил небесных. Способен в одиночестве продежурить над древней могилой всю ночь напролет.

Сюй продолжил, качая головой:

— Ты не понимаешь, Бай Би. Не понимаешь многого из того, что случилось в последнее время. Мы все сильно изменились, и я тоже стал другим, особенно после несчастья с Цзян Хэ.

Бай Би отметила его неустойчивый, блуждающий взгляд.

— Что случилось? Цзян Хэ обманул меня? Ты тоже обманул меня? Говори скорее. Сейчас же расскажи мне! — принялась настаивать она.

— Нет, тебе не надо знать этого.

— Почему?

Сюй Аньдо опустил голову и застенчиво произнес:

— Извини, у меня срочное дело. Я ухожу.

Он быстро повернулся и выскочил на улицу, где стоял его красный мотоцикл отечественного производства. Сюй Аньдо сел на него, нахлобучил шлем, нажал ногой на педаль.

«Пу-пу-пу», — затрешал двигатель.

Бай Би хотелось еще поговорить, да и у Сюй Аньдо осталось что-то невысказанное. Он обернулся к ней, бросил виноватый, извиняющийся взгляд, но сказал только:

— До свидания!

И умчался на своем мотоцикле.

Небо уже стемнело, улица была свободна от пробок, красный мотоцикл промелькнул по ней подобно молнии.

Бай Би неожиданно ощутила слабость, она не знала, куда ей пойти. Может быть, родители Цзян Хэ еще ждут ее за поминальным столом с блюдами из доуфу? Однако на то, чтобы пойти к ним, не хватало душевных сил. Бай Би знала, что Цзян Хэ был бы против. Запрокинув голову, она посмотрела на бегущие по небу облака и подумала, что, может быть, в эту самую минуту Цзян Хэ скрытно и невидимо глядит на нее сверху.

— Куда же пойти? — вслух спросила себя Бай Би.

Опускалась ночь.

В своем черном одеянии Бай Би шла по городу, как челнок сквозь кисейную ткань.

3

Куда пойти?

Точно такой же вопрос задавал себе и Сюй Аньдо. Домой ему теперь не хотелось, да он никогда и не признавал эту комнатушку, меньше двадцати квадратных метров, своим домом. Остановив мотоцикл у тротуара, он купил что-то съедобное прямо с маленького лотка: считай, что поужинал. Поев, купил несколько пакетиков циндаоского пива и выпил его, стоя на тротуаре, так что пена потекла по подбородку и намочила одежду. Потом глубоко вздохнул и полной грудью выдохнул пивной аромат; лицо покраснело, он рассмеялся и, чтобы размяться, помахал руками и подрыгал ногами. Только теперь настроение пришло в норму.

Сюй Аньдо снова оседлал мотоцикл и рванул по улице. Эта красная отечественная машина уже прослужила ему несколько лет и много куда возила его.

Был случай, когда на своем мотоцикле Сюй Аньдо выехал в экспедицию на полевые археологические исследования. Мотоцикл остановился возле древних развалин в заброшенной горной деревушке. Получилось крайне неловко. Вообще, среди этих людей Сюй Аньдо смотрелся чужаком. Он не был рожден для такой работы. Конечно, ему было не занимать храбрости и дерзости, но не хватало упорства, это был его прирожденный недостаток. Поэтому, когда Цзян Хэ уже стал работать самостоятельно, Сюй Аньдо все еще ходил в помощниках. И с Бай Би ничего не выходило, ведь это Цзян Хэ потянул ее за собой наверх. Уж если правду сказать, Сюй Аньдо всерьез завидовал Цзян Хэ. Однако при всей разнице в характерах, а может быть, именно благодаря ей они с Цзян Хэ стали ближайшими друзьями.

И вот теперь его лучший друг умер.

Добавить скорости! Пиво наконец ударило в голову, настроение поднялось. На шлеме у него не было щитка, и стоило раскрыть рот, как врывался ветер. Сюй давился и захлебывался воздухом. Сразу становилось прохладно.

Он любил так проветриваться, ездил под хмельком часто, легко простужался, но не обращал на это внимания: мчался на скорости за восемьдесят километров в час, а на здешних дорогах это чрезвычайно опасно. Встречные машины не раз проскакивали рискованно близко, угрожая столкновением; ему приходилось уворачиваться, вдогонку неслись шоферская брань и проклятия. Ветер свистел в ушах, пиво кипело в крови, об опасности он не думал.

Перед его мысленным взором вдруг возникла Бай Би, эта маленькая вдовушка, которую, конечно, не стоит так называть, ведь она даже выйти замуж за Цзян Хэ не успела. Личико Бай Би так и мелькало перед глазами. Она всегда ему нравилась. Приглянулась с самой первой встречи. Сюй Аньдо сразу почувствовал ее необыкновенную привлекательность.

Тут не просто тяга мужчины к женщине, нет, здесь что-то более глубокое; чувство было настолько сильным, что Сюй робел и боялся шагу ступить, словно очутился на минном поле. Его обычная развязность испарялась без следа.

Однажды Бай Би упала на улице: ее сбило прицепом. В сущности, ранение не было серьезным — ссадина, только и всего. Сюй Аньдо проезжал мимо на своем мотоцикле и наткнулся на нее. Он поднял Бай Би, усадил на мотоцикл и отвез в больницу. Ему запомнилось, как дрожавшая от холода девушка молча прижималась к его спине. Он вез ее, как холодную фарфоровую статую Будды.

Фарфор — хрупкая, легко бьющаяся вещь. Археолог Сюй Аньдо это знал и понимал. Никогда, ни до, ни после, он не совершал никакого святотатства. Он чувствовал, что Бай Би не такая девочка, как все прочие; она была словно окутана чудесным покровом, не дозволявшим другим приближаться к ней. Только потом Сюй Аньдо узнал, что отцом Бай Би был Бай Чжэнцю, в те годы один из старейших сотрудников института археологии, однокурсник директора Вэнь Хаогу. Больше десяти лет назад он погиб в автомобильной катастрофе. Девушку в конце концов отбил Цзян Хэ, но сам Цзян Хэ так и не дождался своего дня…

«Не думать больше о ней!» Сюй Аньдо потряс головой и свернул в узкий темный переулок.

Грохот мотоцикла нарушил тишину и спокойствие узенькой улочки. Который час, он не знал, наверно, уже очень поздно. И вдруг ему вспомнились слова, которые он сам сказал Бай Би: «Может быть, это судьба».

Эх, судьба, судьба… — в нее он никогда не верил, он верил только и единственно в самого себя. А теперь Сюй Аньдо уже и в себя не верил, поняв, что не способен гарантировать собственную судьбу. Сам он — всего лишь жалкое, ничтожное насекомое, живущее на краю гибели, и сила, которой невозможно противостоять, в любой миг способна лишить его этой жизни.

Он ясно помнил все, что говорил Цзян Хэ перед гибелью, каждое слово и каждое выражение; он ясно переживал заново страх и ужас, глубоко затаившиеся в глазах Цзян Хэ, — возможно, то было предчувствие. Теперь Сюй Аньдо наконец поверил: это действительно ошибка, причем ошибка распространенная, ее все совершают. А ныне настало время расплаты.

Он понял: Цзян Хэ погиб не первым и отнюдь не последним.

Кто будет следующим?

Резкий порыв свежего ветра отрезвил Сюй Аньдо. Он снова потряс головой и огляделся: в темноте ничего не было видно. Незнакомое месте, где он никогда не бывал прежде. Заблудился и потерял дорогу.

Его желудок всегда плохо переносил алкоголь. Сюй Аньдо опустил голову и попробовал вызвать рвоту, но ничего не получилось, желудок не освобождался. Это встревожило по-настоящему, тревога пришла из самой глубины его существа.

На мгновение Сюй Аньдо опять вспомнил лицо Цзян Хэ, лежавшего в стеклянном гробу, хотя сам Цзян Хэ давно уже обратился в кучку пепла. Затем в голову полезли такие страшные мысли, что руки затряслись, и Сюй Андо еле удержал руль. Его охватил ужас, и Сюй Аньдо, который говорил и считал, что никого и ничего не боится, вдруг испугался по-настоящему.

Опустилась ночная тьма.

Сюй Аньдо переключился на самую малую скорость и проехал по узенькому переулку. В конце его он увидел речную дамбу, обсаженную деревьями.

Оказывается, он добрался до реки Сучжоу. На берегах реки ему доводилось бывать, но это место было незнакомо. На набережной никакого движения не было, Сюй Аньдо ехал в полном одиночестве. Колеса мотоцикла медленно крутились, унося его в ночную темноту и полную неизвестность.

И тут он услышал слабый, приглушенный зов:

— Спасите, спасите меня!

То был его собственный голос.

4

Это было обычное для набережной Сучжоу здание. Из-за близости к реке плата за квартиры здесь была высокой, но многим хотелось поселиться именно здесь. Отделку среднего подъезда еще не закончили, и вечерами почти все огромное здание оставалось темным, только на самом верху светилось одно окно.

Только что отремонтированная квартира была совершенно пустой, без мебели. Лишь на столе у окна стоял компьютер. Он был включен. Ло Чжоу сидел перед ним и сочинял пьесу. Он оглянулся на часы: было около одиннадцати. С ужина и по сей момент Ло Чжоу, выжав себя, как тюбик зубной пасты, отстучал всего три сотни иероглифов, и эти знаки, как капли пасты, пятнали экран монитора, то разом исчезая, то возникая снова.

Вентиляция в квартире еще не была отлажена, и Ло Чжоу обычно держал окно открытым, позволяя речному ветерку ерошить его длинные волосы. Волосы у него действительно были длинные, но не до такой степени, как у парней, распускающих патлы по плечам. Добавить к этому угловатое лицо, и род занятий нипочем не угадать.

В сущности, никаких занятий и не было. Несколько лет назад Ло Чжоу работал редактором в одном вполне традиционном журнале, но, когда это периодическое издание из-за падения тиража до нескольких сот экземпляров закрылось, он стал безработным.

Ло Чжоу в принципе любил свободную и независимую жизнь. Он писал для любых газет и журналов. Сначала его не печатали вовсе — наверное, из-за содержания: он писал в духе Борхеса и Честертона. Затем опустился до слезливых сентиментальных романических историй. Но окружающие по-прежнему демонстрировали полное равнодушие к его творчеству. Некоторые даже говорили, что понимает себя только он сам, а для других совершенно непонятен.

Ло Чжоу пришлось вернуться к реальности. Он начал писать сентиментальные очерки, которые, хотя и назывались очерками, на самом деле стряпались даже проще, чем дамские романчики тайваньской писательницы Лян Яо. Стряпня оказалась нужна всем — кроме него самого, зато теперь можно было прокормиться…

А недавно Ло Чжоу с несколькими друзьями сколотил театральную труппу, в которой взял на себя обязанности драматурга и режиссера. Премьера первого спектакля уже в следующем месяце, а пьеса до сих пор не дописана. Пришлось разучивать роли по незавершенному тексту.

Днем Ло Чжоу вел репетиции в маленьком театрике, а вечером, запираясь дома, дописывал пьесу. Но что если ко дню премьеры текст не будет завершен? Как быть тогда? Ведь друзья и приятели, вложившие деньги в постановку, отберут у него дирижерскую палочку.

Ло Чжоу хвастался, что с помощью своей дирижерской палочки он за одну ночь как по нотам разложит «В ожидании Годо». Поверив его бахвальству, друзья сложились, чтобы создать труппу, помогли найти и арендовать сцену, договорились о времени спектакля.

…От порыва холодного ветра он вздрогнул и снова уставился в монитор. А затем продолжил отстукивать на клавиатуре:

Действие третье

На кладбище

Фоном служит пустынный гористый пейзаж. На сцене выложены муляжи черепов людей и животных. Время — поздний вечер. На заднике — узкий серп луны. Слышны свист и завывания ветра…

(Выходит Принц)

Принц (Оглядывается по сторонам, простирает вперед руки.): Где это я? (Поднимает голову и глядит на небо.) Уже глубокая ночь, взошла молодая луна, и я вслед за погребальной процессией вступил на кладбищенскую дорогу. Пустыня и безлюдье вокруг, нигде нет следов жилья, ветер воет и несет песок. (Прикрывает рукой глаза, случайно наступает ногой на кость и вскрикивает от неожиданности.) Ах, смотрите же! (В полной растерянности.) Вдоль дороги валяются белые человеческие и конские кости. Возможно, с древних времен здесь уже погибло несчетное множество людей. (С болью в голосе.) Нет, нет. Ланьна, Ланьна, куда же они завели тебя? Если ты услышишь мой зов, сможешь ли ты мне ответить?

Ну что еще написать после этого? У Ло Чжоу опять разболелась голова. Может, заставить дух Ланьна явиться? Пусть под сценой разместят какое-нибудь устройство, поднимется столб дыма, и в этой атмосфере ужаса явится Ланьна. А потом ее дух фальшивым голосом произнесет предостережение, пожалуется, что козни злых сил обратили ее в шаманку, что благовония пролиты и яшма разбита, но она все равно страстно любит принца. Только пусть он больше не ходит сюда, дабы не лишиться жизни.

В обшем, повсюду надо нагромоздить духов, чертей и привидений, только этим и можно привлечь внимание публики, иначе зрители преспокойно уснут в своих креслах. Но, если так поступить, люди скажут, что он списал это из «Гамлета» старика Шекспира! Там тоже есть принц, есть дух-привидение, принимающее реальный облик, разница только в том, что там вместо короля правит прекрасная королева. Тут Ло Чжоу глубоко задумался, не зная, как выйти из трудного положения и что же писать дальше.

Наконец он встал, размял занемевшие плечи, потом подошел к окну. Стояла темная ночь, он даже не мог разглядеть воду в Сучжоу, только смутно виднелись ивы, высаженные двумя рядами на дамбах вдоль берегов. Порыв ветра с реки освежил голову, и Ло Чжоу решил пойти погулять, подышать воздухом.

Через пять минут он вышел на берег реки. Зеленые ивы на дамбе улучшили настроение. Ло Чжоу полной грудью вдыхал свежий воздух.

Он вырос неподалеку от этих мест. В его детской памяти река Сучжоу оставалась вонючей сточной канавой с черной водой, хотя по ней без конца сновали туда-сюда всевозможные лодчонки и суденышки, доверху нагруженные арбузами или речным песком.

Зато сейчас он чувствовал себя прекрасно. Ло Чжоу поднял голову. Тьма ужасная, на небе ни звездочки, только в стоявших рядом высотных зданиях, заменяя звездный свет, ярко светились окна. После переезда сюда Ло Чжоу уже седьмой раз выходил ночью на прогулку вдоль берега реки. При этом у него неизменно — и непонятно откуда — появлялось ощущение, что он вот-вот допишет пьесу.

Здесь было очень тихо и спокойно. Ему всегда хорошо думалось в тишине, а потом эти мысли входили в его романы и пьесы. Но на сей раз то, что он увидел, обернулось каким-то жутким кошмаром.

Прежде всего ночную тишину разорвал грохот мотоцикла. Стоя под ивами на берегу, Ло Чжоу увидел, что по узенькой улочке к дамбе медленно подкатил мотоцикл. В темноте седока нельзя было разглядеть, зато было ясно, что мотоциклист явно не в себе. Насколько сильно он пьян, Ло Чжоу определить не мог, но поведение его было более чем странным.

Мотоцикл ехал все медленнее и медленнее. Наконец мотор совсем заглох. Однако мотоциклист, отталкиваясь от земли ногами, по-прежнему заставлял колеса медленно катиться вперед. Затем этот человек сдернул с головы шлем и бросил его наземь. Жесткий шлем звонко задребезжал, ударившись о твердую землю. Ло Чжоу вздрогнул от неожиданности. Вдруг мотоциклист откинулся так, что спиной лег на седло, и Ло Чжоу окончательно решил, что парень сильно пьян.

Появление этого человека прервало поиск вдохновения, которому предавался Ло Чжоу. На него снова обрушились беспокойство и неуверенность.

«Депрессия», — сказал он себе и вышел из тени деревьев, намереваясь пересечь улицу.

Мотоцикл по-прежнему стоял посреди мостовой. Ло Чжоу с невольным любопытством подошел, чтобы разглядеть мотоциклиста поближе. Он думал, что парень, наверное, заснул прямо в седле.

Ло Чжоу грубо просчитался. Мотоциклист внезапно выпрямился и сел прямо, глядя ему в лицо. Ло Чжоу стоял совсем близко, но в мутном свете уличных фонарей он с трудом различал черты лица седока. Парень был в черном спортивном костюме, волосы спутаны, по возрасту — одногодок Ло Чжоу. Лицо вспухшее, красное, взгляд какой-то мутный. Тяжелый перегарный дух. Действительно, пьян.

Ло Чжоу не собирался с ним возиться — пусть себе отоспится на своем мотоцикле, это все же лучше, чем разбиться на скорости в пьяном виде. Но тут парень цепко схватил руку Ло Чжоу.

Ло испугался, что нарвался на бандита, впавшего в белую горячку. Он попытался освободиться, но руки парня оказались очень сильными. Разжать пальцы не получалось: эти руки занимались не кухонной стряпней, а совсем другой работой. Ло Чжоу испугался и уже собрался было ударить захватчика другой рукой, но парень вдруг заговорил:

— Спасите, спасите меня!

Его голос звучал очень тихо и приглушенно, слова было трудно различить на слух, да еще этот сильнейший запах перегара.

Парень повторил еще раз:

— Спасите, спасите меня!

Только сейчас Ло Чжоу разобрал слова. Возможно, это пьяный горячечный бред, но, может быть, парню действительно нужна какая-то помощь: то ли машина сломалась, то ли сам болен. Однако при звуках голоса мотоциклиста Ло Чжоу задрожал от ужаса.

Этот голос вырывался откуда-то из подземелья и сопровождался тяжелым, стесненным придыханием; взгляд человека выражал полное отчаяние, глаза были расширены и выпучены, они чуть ли не выкатывались из орбит.

— Спасите, спасите меня… — Три слова звенели в ушах Ло Чжоу, заглушая все.

Как его спасать? Ло Чжоу был в смятении. Его руку держали так крепко, что заболел локтевой сустав. В таком странном положении он вытащил мобильник и набрал номер экстренной помощи: 120. Наверное, парень напился выше всякой меры, и у него случился сердечный приступ.

Вдруг парень отпустил руку Ло Чжоу и взялся за руль мотоцикла. Завел мотор. Треск выхлопа снова разорвал ночную тишину.

— Эй, тебе нельзя сейчас вести мотоцикл, — предупредил Ло Чжоу.

Но тот не слушал. Даже шлем не надел — сразу рванул с места и прибавил скорость. Снова прибавил. Глядя вслед удаляющемуся мотоциклу, Ло Чжоу уверился, что парень сошел с ума.

Река Сучжоу впереди делала петлю, дальше — дамба с зелеными ивами, поэтому набережная тоже делала петлю. Ло Чжоу видел, что мотоцикл несется по набережной. Метров через сто после старта он не вписался в поворот и продолжил движение по прямой.

О небо! У Ло Чжоу перехватило дух, и он заорал изо всей мочи:

— Берегись!

Мотоцикл на огромной скорости врезался в дамбу. Седока мгновенно выкинуло из седла, его тело закувыркалось на фоне неба, а потом рухнуло прямо посреди улицы. Ло Чжоу собственными глазами увидел, как человек воткнулся в землю головой.

Мотоцикл валялся посреди дороги, колеса продолжали крутиться, а в пятне машинного масла растекались человеческие мозги. Тело погибшего продолжало дергаться. Ло Чжоу присел на корточки на краю дороги и зашелся в рвоте, не в силах вынести увиденное.

5

Бай Би сама не знала, как долго бродила по улицам, она забыла, поужинала или нет, не помнила, как вернулась домой. Поднявшись по темной лестнице на шестой этаж, она долго рылась в сумочке, пока не нашла ключи. Отперев дверь, Бай Би бросила взгляд на часы и обнаружила, что уже больше одиннадцати вечера.

Она тщательно заперла дверь, правой рукой нащупала выключатель. Мягкий свет лампы высветил ее бледное лицо. Она сняла туфли и прошла в комнату босиком, потом с усилием расстегнула пуговицы и сняла черное одеяние. Затем включила питьевую машину и выпила залпом холодной воды. Вода сразу смочила горло и освежила тело, внутри перестало палить. Глубоко вздохнув, Бай Би осмотрела свою квартиру: жилище для новобрачных, новая квартира для нее и Цзян Хэ.

Стены были недавно выкрашены в светло-желтый цвет, и даже сейчас Бай Би чувствовала слабый запах краски. Белый подвесной потолок был украшен лепниной. Безупречно ровный пол сверкал, дверной проем обрамляло хорошее, дорогое дерево.

В квартире имелся полный набор кухонной посуды и электроприборов. Цзян Хэ купил их с большой скидкой по случаю открытия нового магазина.

Вещи прекрасные, цена низкая — удачная покупка.

Кухня была выложена узорной керамической плиткой. Плита импортная. Санузел они переделали: одну стенку снесли, чтобы расширить помещение, а посередине водрузили большую ванну, которая у всех знакомых и друзей возбуждала фантазию.

В спальне широкая кровать стояла под большой розовой лампой, намекая на соблазн. Но теперь ничего этого уже не нужно.

Все здесь было приготовлено еще до марта. Убранством занимался Цзян Хэ. На это он потратил все свои скромные накопления. Он даже занял у друзей несколько десятков тысяч, чтобы в январе потратить их на свадебную церемонию и банкет. Родители Цзян Хэ в своей отдаленной деревне почти ничем не могли помочь шанхайской свадьбе сына. Отец Бай Би давно умер. У нее тоже не было солидных накоплений. Но они, безденежные, обзавелись новой квартирой. Эту квартиру еще десять лет назад Институт археологии выделил для отца Бай Би. Так что новый дом, собственно, был старым домом, просто его немножко подлатали, и все.

Цзян Хэ наложил табу на честолюбие и денег не имел; он мог поселиться у Бай Би после свадьбы, потому что у него самого в этом городе жилья не было. Он проживал в общежитии аспирантов, которое одной стеной примыкало к Институту археологии. Поэтому ему пришлось влезть в долги.

На время ремонта Бай Би переехала жить к своей лучшей подруге Сяо Сэ. Месяц назад она вернулась и тихонько поджидала день свадьбы. Но жених этого дня так и не дождался…

Бай Би снова выпила воды. Все время хотелось холодной воды. Она подошла к туалетному столику и придирчиво осмотрела себя в зеркале. В этом зеркале она через месяц собиралась разглядывать себя в убранстве невесты. Глаза покраснели, в уголках скопилась грязь, наверное, потому что воздух в крематории чистотой не отличается, к тому же поплакала все-таки. Нос в порядке, только волоски в ноздрях отросли, надо бы подстричь. Губы посинели — наверное, из-за холодной воды. Подбородок очень красивый. Конечно, именно он привлек к ней внимание Цзян Хэ. Она тщательно помассировала пальцами лицо: кожа была упругой, что, в общем, говорит о здоровье; просто сегодня надышалась похоронной атмосферой, и кожа лица стала непривычно бледной, а румянец на щеках совсем пропал.

Отступив на шаг она распустила сколотые на затылке волосы. Потом открыла окно, впустив ночной ветерок, и он стал раздувать распущенные волосы за спиной.

На туалетном столике лежала фотография, где они были сняты с Цзян Хэ. Бай Би не очень любила фотографироваться, поэтому у них этот совместный снимок — единственный. На нем они изображены на фоне южного пейзажа Цзяннани.

Это был полевой выезд археологов. Цзян Хэ с группой поехал раскапывать хорошо сохранившуюся древнюю стоянку периода Лянчжу и взял Бай Би с собой. Естественно, для нее это была всего лишь туристическая поездка. Там были замечательной красоты пейзажи с мостиками над горными речками, все вокруг цвело пышными цветами, набегавшими золотыми волнами, и только под землей теснились кости и черепа тысяч древних людей, перемешанные с битой первобытной керамикой.

На фотографии Цзян Хэ улыбался, у него был типично преподавательский вид: прическа с пробором, аккуратная одежда, совсем недурная. Ничем не похож на простого парня из захолустной деревни. Зато стоявшая рядом с ним Бай Би ничем не выделялась, даже обидно. Кажется, в тот момент она всматривалась в дымок далеких деревень и не заметила, что Сюй Аньдо их снимает. Да, снимал их Сюй Аньдо, это Бай Би хорошо запомнила и сразу же подумала, что человек он неплохой.

Вглядываясь в фотографию улыбающегося Цзян Хэ, Бай Би как-то стала оживать. Она познакомилась с Цзян Хэ на дне рождения Сюй Аньдо. В тот вечер она постоянно чувствовала, что кто-то на нее смотрит, но ей никак не удавалось перехватить взгляд. Когда вечеринка кончилась, она отказалась от предложения Сюй Аньдо отвезти ее домой на мотоцикле и собралась возвращаться домой в одиночестве. Вот тогда она снова вспомнила этот взгляд Цзян Хэ…

Он предложил проводить ее. Она согласилась. Это было совсем недалеко, они пошли пешком, почти не разговаривали друг с другом, но только у Цзян Хэ блестели глаза, и казалось, что он взглядом с ней о чем-то говорит.

На следующий день Бай Би позвонила ему по телефону, пригласила погулять, но сейчас уже не могла вспомнить, почему позвонила и о чем с ним говорила. Ими овладело какое-то неведомое ранее чувство непосредственности, которое никто из них не мог ясно определить.

С того момента, как Цзян Хэ взял телефонную трубку и заговорил с ней, она поняла, что с Сюй Аньдо все кончено, а с этим молчуном, именующимся Цзян Хэ, все только начинается.

Теперь она снова вспомнила глаза Цзян Хэ. В них всегда мелькали искорки, взгляд постоянно блуждал, в нем было что-то такое… вроде как глубоко скрытое чувство самоуничижения. Человек с таким чувством часто бывает слишком самоуверенным. Бай Би с первой встречи почувствовала, что он — именно такой человек.

Цзян Хэ не любил ни в чем отставать от других, хотя вслух об этом никогда не говорил. Притом он всегда находил способ выделиться и показать свое превосходство. В самом воздухе этого города витало высокомерие к выходцам из деревни, и это заставляло Цзян Хэ чувствовать себя презираемым парией. Бай Би понимала, откуда во взгляде Цзян Хэ чувство приниженности: реакция на бессмысленную несправедливость. Понимала, что она нужна Цзян Хэ для самоутверждения.

Бай Би приняла ванну. Горячая вода струилась по телу, ванная комната наполнилась горячим паром, и в этом тумане ей снова померещился его взгляд. Глаза Цзян Хэ… Может быть, он любовался ее телом? В голове Бай Би спутались мысли. Цзян Хэ никогда не видал ее тела, даже никогда не целовал ее; самое большее — иногда поглаживал ее плечики через одежду. Такое вообще трудно представить, тем более что они собирались жениться. Любуясь отражением своего тела, Бай Би вдруг горько пожалела о несбывшемся. «Надо было позволить ему поглядеть хоть одним глазком. Ну трахнул бы разочек — ну и что? А теперь? Он уже обратился в груду пепла и костей».

Она торопливо покончила с ванной, выключила лампу и улеглась в постель. Ей вспомнился тот день, месяца два назад, когда она ходила на вокзал провожать Цзян Хэ. Тогда было пасмурно, небо затянуто тяжелыми свинцовыми тучами; у Цзян Хэ было равнодушное и безразличное лицо; он нес багаж впереди всех и стоял тоже впереди всех; археологам не хватало средств на самолет, поэтому всем коллективом добирались по железной дороге. Бай Би знала только, что они выезжают на раскопки, место назначения — озеро Лобнор в далеком Синьцзяне. Бай Би забыла, что он говорил ей в тот день, запомнилась только страшная давка на перроне, гомон толпы, маленький красный флажок Института археологии, которым размахивал директор института. А еще там был Сюй Аньдо.

Цзян Хэ кивнул ей на прощание, она успела сказать ему несколько слов.

Только перед самым отходом поезда Цзян Хэ вскочил в вагон. Он помахал ей рукой, и поезд медленно тронулся. Состав уходил на запад, а она взглядом провожала его.

Бай Би прождала Цзян Хэ больше месяца, но он даже не звонил. Целый месяц ни слуху, ни духу. Бай Би сама несколько раз звонила в Институт археологии, но там ей неизменно отвечали одно и то же: еще не вернулись. Однажды вечером, спустя еще две недели, Цзян Хэ вдруг постучался к ней в дверь. Его внезапное появление испугало ее. Он был грязен и обтрепан, лицо почернело от солнца Западного края, кожа огрубела, волосы всклокочены и спутаны; запах тела свидетельствовал, что он долгое время не мылся.

Цзян Хэ смотрел на Бай Би очень странным взглядом, уставившись как-то по-дурацки. Когда же Бай Би обняла его за плечи, он попятился, не посмев прижаться к ней, словно боялся помять и запачкать ее одежду. Цзян Хэ сказал, что он прямо с поезда, на котором приехала экспедиция. Ничего больше не добавил, потому что очень хотел пить; Бай Би дала ему воды, и он залпом выпил несколько больших стаканов. Так ведет себя перед охотой голодный тиф, только что выбравшийся из бесплодной пустыни. Это пугало. Вода текла из углов рта Цзян Хэ, его рубашка промокла. Но главное — Бай Би заметила смятенное и угнетенное состояние его духа.

Он был куда более рассеян, чем обычно, взгляд блуждал по сторонам и почти не останавливался на Бай Би. Цзян Хэ все больше глядел в окно за ее спиной. Она и сама обернулась, чтобы посмотреть: за окном была темная ночь, ни зги не видно, все очень таинственно.

— Куда ты смотришь? — спросила Бай Би.

Цзян Хэ только покачал головой и потупился, так ничего и не ответив.

Бай Би почувствовала, что он что-то скрывает. Она схватила его за плечи и встряхнула, но Цзян Хэ стоял как статуя, даже не пошевелился.

— Ты, наверно, очень устал, — вздохнув, сказала она. — Прими ванну и оставайся здесь.

— Нет, не пойдет, — покачал головой Цзян Хэ.

Тогда она сказала ему не без намека:

— Ты же все равно будешь жить здесь, так чего церемониться, оставайся.

Потом она крепко обняла Цзян Хэ, словно боялась потерять: ее гибкие руки как лианы охватили его шею. Она почувствовала, что его тело было холодным-прехолодным и таким шершавым на ощупь, что можно было оцарапаться.

Ее охватил жар, но от собственного тепла Бай Би еще острее воспринимала исходящий от Цзян Хэ холод. Ей так хотелось, чтобы Цзян Хэ остался, хотелось согреть его, чтобы исчез этот холод. Однако Цзян Хэ что-то мучило, он вырвался из ее рук и сказал:

— Извини, мне надо уйти.

В его голосе послышалось страдание.

Он покинул новую квартиру, которую отремонтировал своими руками, и больше никогда сюда не возвращался.

По щекам Бай Би ручьями потекли горячие слезы. Они согревали ее кожу. Женщины часто плачут, вот почему кожа лица у них становится все красивее. Что за странная мысль? Наверное, просто хотелось чем-то себя утешить. Не сразу, но Бай Би все же удалось хоть немного успокоиться.

В эту ночь она спала на подушке, мокрой от слез.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Е Сяо с трудом поднял голову: крепко же он заснул в полной полицейской форме на собственном локте! С большим напряжением осмотрелся вокруг помутневшими со сна глазами. Все присутствующие в канцелярии смотрели на него, не скрывая удивления. Веки опухли от сна. Его сотрудница за соседним столом вежливо заметила:

— Е Сяо, ты из-за этого странного дела всю ночь не спал, тебе надо бы хорошенько отдохнуть.

Тут Е Сяо начал смутно что-то соображать. Он потряс головой, еще тяжелой со сна. Зазвонил телефон. Е Сяо снял трубку, глядя в окно; яркий солнечный свет слепил глаза. Он проворно поднялся и подошел к двери.

— Ты куда? — с удивлением спросила женщина.

— В покойницкую, — небрежно ответил он.

2

Через полчаса торопливые шаги Е Сяо раздались в коридоре морга. Длинный коридор был плохо освещен. По сторонам размещались секции с трупами; некоторые из тел в ходе транспортных происшествий изменились до потери человеческого облика, на многие смотреть невыносимо — например, есть голова, но не хватает рук или ног. Е Сяо иной раз приходило в голову, что четыре колеса на большой скорости страшнее и опаснее любого убийцы.

Е Сяо переоделся и вошел в прозекторскую. На секционном столе лежал труп молодого мужчины. Обнаженное тело Сюй Аньдо белело как глыба льда, мускулатура сильно развита — то ли спортсмен, то ли крестьянин. Лица вообще не было — одна кровавая рана.

— Какова причина? — осведомился Е Сяо у офицера транспортной полиции, который занимался этим происшествием.

— Возможно, езда на мотоцикле в пьяном виде. Одиннадцать часов ночи, ехал без шлема, вел на большой скорости старый мотоцикл отечественного производства по узкой набережной реки Сучжоу. Из-за поворота реки не успел скорректировать направление и врезался в дамбу. От удара тело взлетело в воздух, упал вниз головой на асфальт, погиб на месте.

Офицер старался объективно доложить о происшествии.

— Поблизости не было других машин или прохожих?

— Нет. На узкой набережной реки Сучжоу ночью машины очень редки. Есть только один свидетель происшествия. Он утверждает, что вышел ночью погулять на свежем воздухе и обнаружил, что погибший перед происшествием лежал, откинувшись на мотоцикле, сбоку от дороги. Свидетель говорит, что погибший вдруг поднялся, сел с очень странным видом и, дыша перегаром, произнес: «Спасите. Спасите меня!» Свидетель подумал, что у погибшего, может быть, сердечный приступ, и тут же набрал номер экстренной помощи: 120. Как раз в это время погибший внезапно завел мотоцикл и рванул, а метров через сто врезался в дамбу.

— «Спасите, спасите меня»? — задумчиво повторил слова погибшего Е Сяо и снова спросил:

— Погибший при жизни страдал болезнью сердца?

— Не знаю. Надо дождаться результатов вскрытия и изучить историю болезни.

— Что это был за случай, как по-вашему?

Транспортный полицейский ответил самоуверенно:

— Простейший случай транспортного происшествия после употребления спиртных напитков. Погибший перед смертью просил о помощи, поскольку чрезмерное злоупотребление спиртным могло вызвать у него приступ, скорее всего сердечный. Примеров обострения болезней сердца из-за злоупотребления алкоголем очень много. Вот проверим содержание спирта в крови, и все станет ясно. Подобные инциденты в избытке. Надо понимать, многие люди не в силах противостоять соблазну спиртного и в результате сами себя губят; это еще ладно, а то ведь убивают других. Те, которые сами гибнут, можно сказать, ведут себя по-хорошему. А вы, городские ребята, выпиваете? — Он дружески хлопнул Е Сяо по плечу.

— Вы меня спрашиваете? Я никогда не пью, — смущенно ответил Е Сяо.

— Это прекрасно. Спиртное способно унести человеческую жизнь. Есть парни, которые этого не понимают, вот и страдают от последствий. Ну, городской кадр, скажи: есть ли необходимость во вскрытии погибшего?

Он, прищурившись, поглядел на Е Сяо. Е Сяо почувствовал, что уступать нельзя, и решительно заявил:

— Да. Вскрытие необходимо.

Собеседник кивнул и неторопливо произнес:

— Раз так, начнем вскрытие трупа.

Прежде всего сделали анализ крови, проверили содержание спирта в крови.

Результат далеко превзошел норму. Затем судмедэксперт взялся за скальпель и уверенным движением профессионала вскрыл тело от основания шеи до низа живота. Тело Сюй Аньдо на столе раскрылось вдоль, будто расстегнули длинную белую застежку-молнию.

Затем сухожилия Сюй Аньдо взрезали специальным инструментом и вытянули.

Потом занялись легкими. Их сложили в ящик, стоявший рядом. Так поступает повар, когда достает из котла припущенные овощи и складывает их отдельно, перед тем как подать гостям. Только смотреть на легкие Сюй Аньдо было неприятно. Е Сяо, когда учился в Университете общественной безопасности, изучал анатомию, и у него были неплохие успехи по этому предмету. Он разглядел, что Сюй Аньдо был человеком курящим и пьющим и у него, молодого, были легкие старика.

А вот сердце… Прикрытое тонкой пленкой, его сердце, в отличие от легких, было совершенно здоровым. По внешнему виду — никакой болезни, ни малейшего признака тромбоза сосудов. Можно было смело утверждать, что сердце не имело никакого отношения к смерти Сюй Аньдо. Печень, почки, селезенка, желудок, кишки — все абсолютно нормальное.

И тем не менее у Е Сяо вдруг странно участилось сердцебиение, стала кружиться голова. В прошлом, когда проходили анатомию, он сам брал в руки скальпель, делал вскрытие, и никогда ему не приходилось ощущать ничего подобного. Разве что при вскрытии умершего Цзян Хэ из Института археологии… — он тогда стоял рядом и испытал такое же удивительное чувство. Е Сяо умерил дыхание, с усилием успокоил бешеное сердцебиение и постарался сохранить невозмутимость, чтобы другие ничего не заметили.

Голова Сюй Аньдо сильно пострадала. Судмедэксперт снял уцелевшие остатки кожи, начиная с затылка, и среди свежего разреза проступило нечто белое.

Из разбитой головы вытекла большая часть мозговой жидкости.

Судмедэксперт извлек оставшуюся часть мозга, сверху покрытую бесчисленными извилинами, но, безусловно, уже деформированную.

Е Сяо понял, что здесь ничего не обнаружишь: мозг настолько сильно поврежден, что никакой важной зацепки сохраниться не могло. Пусть даже мозг — самый важный орган человека, однако наше знание мозга еще весьма слабо, очень многое нуждается в дальнейшем изучении, а это уж дело ученых. В прозекторской нечего надеяться на какие-нибудь открытия. Тем не менее инстинкт говорил Е Сяо, что здесь наверняка что-то скрыто, может быть, что-то очень важное, в чем еще предстоит разобраться, но сейчас, увы, он бессилен.

Судмедэксперт тоже отрицательно покачал головой. Фактически мозг настолько изувечен, что нет никакой возможности обнаружить в нем патологию.

Работа патологоанатома на этом закончилась. Тело Сюй Аньдо, распоротое и разрезанное, стали снова зашивать. Потом труп отправили в холодильник, чтобы через несколько дней обратить в горстку пепла. Люди стали собирать инструменты, убирать комнату, делать записи, а Е Сяо вместе с транспортным офицером медленно вышли в полутемный коридор.

Неожиданно на плечо Е Сяо легла сильная рука. Он едва не подпрыгнул. Его сердце, успокоенное с таким трудом, снова учащенно забилось. Оказалось, что транспортник глядит на него не без удивления.

— Только что на вскрытии у тебя было тревожное лицо. Чрезмерно напрягся, а?

— Нет, меня этому учили, совсем не напрягался, — возразил Е Сяо, изображая самоуверенность.

Офицера такой ответ явно не удовлетворил, он сухо рассмеялся.

— Парень, результат такой: кроме сверхнормативного алкоголя в крови, у него все в норме. А ты что думаешь?

— Не знаю, что и сказать, — ответил Е Сяо.

— По-моему, этот мертвец может оказаться подозреваемым в серьезном деле об убийстве. Или это важный свидетель?

Е Сяо помотал головой:

— Ни то, ни другое. Я только подозреваю, что он имеет отношение к другим делам, связанным с гибелью людей.

В этот момент приехала еще одна труповозка, в коридоре гулко отозвались чьи-то шаги. Е Сяо быстро ушел.

3

Он вышел за ворота. Солнце светило очень ярко. У Е Сяо стихло сердцебиение, он постепенно отдышался, словно возвращаясь в мир нормальных людей. Сел в служебную белую «Сантану» и выехал на скоростную дорогу. Машина шла легко, впереди показался распределительный круг, потом снова надо было ехать прямо. Вдруг Е Сяо вспомнил, что на берегу Сучжоу тоже изгиб, и, может быть, именно поэтому там разбился Сюй Аньдо.

Он вообразил себе Сюй Аньдо вчера вечером, мчащегося без шлема по набережной: ветер треплет его волосы, глаза в темноте ночи сверкают удивительным светом, и вдруг — он взлетает из седла мотоцикла высоко вверх и тяжело грохается на землю. Как говорится, «от знаменосца до трупа — один миг», вот Сюй Аньдо и лежит в ледяном чреве холодильника. Стоило ли вскрывать его? Может, это всего лишь заурядное транспортное происшествие с пьяным за рулем? В городе таких аварий можно насчитать каждую неделю по дюжине.

И тут в голове Е Сяо мелькнула картинка: на секционном столе лежит тело Цзян Хэ. Раздался визгливый пронзительный звук, холодный пот струйкой побежал по спине, завизжали тормоза: Е Сяо едва не врезался в шедшую впереди машину. Шофер высунулся из нее с бранью, но, увидев машину ведомства общественной безопасности, предпочел спрятать голову обратно.

Укоризненно качая головой, Е Сяо съехал со скоростной дороги, поставил машину сбоку на узенькой улочке, выключил фары и уставился в дорожный план. Мало-помалу глаза его закрылись, он уже ничего не видел и не слышал, постепенно утопая в волнах ночного мрака.

Неизвестно, сколько времени прошло — может быть, целое столетие, — и вдруг во мраке он увидел свет: словно в темной комнате открылась тонкая щель, и луч, как острый нож, вспорол тьму. В этом пространстве он увидел раскрытые большие двери ведомственного холодильника, а в коридоре перед дверями явилась человеческая тень. Человек придвинулся, его лицо попало в луч света, и Е Сяо разглядел незнакомца: перед ним было его собственное лицо. Неизвестный выглядел спокойным и уравновешенным, он улыбнулся Е Сяо, протянул вперед руку и положил ее Е Сяо на плечо. Потом протянул другую руку, будто хотел что-то вручить, но Е Сяо не посмел взять, а вместо этого громко закричал. Потом он услышал непрерывный гудок автомобиля.

Е Сяо резко поднял голову и посмотрел перед собой. Он сидел в машине и головой, лежащей на дорожном плане, давил на клаксон. Это был сон, всего лишь сон, ничего более. Как же он смог так заснуть? А все от чрезмерного переутомления. Е Сяо глубоко вздохнул и поглядел вокруг. Уже стемнело, время позднее, и надо еще отогнать машину обратно к управлению.

4

Когда он вернулся в управление, большинство сотрудников уже ушло с работы. В пустом офисе было непривычно тихо. Е Сяо захотелось пить, он налил себе стакан воды и сел за компьютер, чтобы поднять материалы по делу о гибели Цзян Хэ. Фотография Цзян Хэ появилась в левом верхнем углу монитора. Е Сяо поглядел на лицо на экране, и ему почудилось, что Цзян Хэ вот-вот выйдет с экрана наружу… Е Сяо прикрыл глаза и постарался припомнить, как он впервые увидел лицо Цзян Хэ. Это было его первое дело после перевода из отдела корреспонденции в отдел уголовных расследований.

В тот день погода была изумительно хороша. Солнце сияло, но в длиннейших коридорах было прохладно. Он легонько приоткрыл дверь прозекторской. На столе лежал молодой мужчина, судмедэксперт вскрывал скальпелем его тело. Не желая мешать, Е Сяо молча подошел поближе, вплотную к секционному столу и только тогда смог ясно рассмотреть лицо Цзян Хэ.

Это мгновение Е Сяо запомнил на всю жизнь. Молодой мужчина, лежавший на секционном столе, фактически был им самим. Он увидел обнаженного себя: посреди тела сверху донизу проходил разрез, все пять органов и шесть долей легких были вскрыты и видны глазу. Такое зрелище никому из живущих людей не открывалось. Е Сяо похолодел всем телом, словно и впрямь был подмороженным трупом на секционном столе. Он застыл в неподвижности, глядя на себя под руками патологоанатома. Видел, как судмедэксперт вынимает его собственное сердце и выкладывает в белую миску. В тот же миг он ощутил в сердце острую боль. Е Сяо сказал себе: они задумали убийство, они убивают меня, нет, уже убили, я уже умер.

И он громко закричал:

— Остановитесь!

Голос Е Сяо эхом отозвался в прозекторской; потом наступила тягостная, мертвящая тишина.

Судмедэксперт замер от изумления, повернулся и презрительно посмотрел на Е Сяо. Только потом он обратил внимание на лицо молодого мужчины, лежавшего на столе. Взглянул — и вздрогнул, затем посмотрел на Е Сяо внимательнее и ухмыльнулся. Кивнув, он сказал:

— Действительно, очень похож. Я хочу сказать, что вы очень похожи на этого мертвеца.

После этого судмедэксперт спокойно наклонился над трупом и продолжил начатую работу.

Е Сяо отдышался. Все-таки мертвецом на секционном столе был не он сам, а очень похожий на него человек. Он внимательно вгляделся в лицо. Линия подбородка и скулы, брови, нос, лоб — все было очень схоже.

Но не в такой степени, как у близнецов. Сомнение возникало довольно быстро, и, если приглядеться, непохожесть становилась отчетливой. В общем, их легко было различить.

Но было одно, чего он не заметил сразу, и то были очи мертвеца.

В последующие минуты Е Сяо мерещилось, что это он насквозь пропитан формалином, что это его тело вскрыто; страшное ощущение не покидало его до тех пор, пока тело молодого мужчины не было вновь зашито и отвезено в холодильник. Только выйдя из прозекторской, Е Сяо спросил, как зовут покойного, и навсегда запомнил его имя: Цзян Хэ.

Тут Е Сяо собрался с мыслями и увидел, что на экране появились материалы о погибшем.

Внезапно распахнулась дверь. Е Сяо даже подпрыгнул от неожиданности. Обернувшись, он увидел, что пришел Фан Синь, новый судмедэксперт. Они договорились заранее.

На вид Фан Синь был одного с ним возраста. Он носил очки и выглядел очень интеллигентно. На нем был белый рабочий халат. Е Сяо выдохнул:

— Это ты? Напугал ты меня, Фан Синь!

— Кто же, кроме меня? Что-то ты нервный стал последние дни. Я проезжал мимо, увидел свет в твоем кабинете и догадался, что одержимый трудоголик еще здесь, и работает.

Е Сяо заулыбался:

— Что же ты сам не ушел домой?

— Во всяком случае не из-за тебя.

— Истинную причину смерти Цзян Хэ установили?

— В отчете патологоанатома написано, что причина смерти — паралич сердца. Подробнее можно сказать так: остановка сердечной деятельности, вызванная тромбозом сердечного клапана. Это непосредственная причина смерти, однако ни сам Цзян Хэ, ни его родственники никакими сердечными болезнями никогда не страдали. Вчера я изучил его больничную карту. Там тоже нет никаких записей о болезнях сердца. У него всегда было прекрасное здоровье, и вскрытие трупа это подтвердило.

— Все это я понимаю. Вопрос в том, почему у Цзян Хэ без очевидных причин случился паралич сердца.

— Е Сяо, может быть, во время вскрытия Цзян Хэ мы что-то проглядели? — задумчиво спросил Фан Синь.

— Что именно вы могли проглядеть?

— Его нервную систему. Я подозреваю, что именно нервная система могла инициировать паралич сердца.

— У него была патология нервной системы?

— Нет, я только хотел сказать, что его нервная система могла быть поражена каким-то вирусом.

— А почему анализ крови ничего не показал?

— Вирус — это таинственная биологическая сущность, промежуточная между живым и неживым. Сам по себе он не обладает способностью к размножению. Поэтому проникает в живые клетки других организмов и использует их для собственного размножения. Он прежде всего зависит от жизни организма-хозяина. Если жизнедеятельность организма-хозяина прекращается, то исчезает сама основа существования вируса. Некоторые вирусы способны сохранять свою жизнеспособность в мертвом теле чрезвычайно долго. Другие пропадают сразу после смерти хозяина, не оставляя никаких следов. Если после этого провести новое обследование, то обнаружить что-либо очень трудно.

— Так существует или не существует, в конце концов, вирус нервной системы, который способен вызвать паралич сердца? — нахмурившись, спросил Е Сяо.

— Сейчас я только строю гипотезы и, пока нет других доказательств, не могу делать выводы. Но только я этого дела так не оставлю. Я сохранил образцы крови Цзян Хэ и тканевые срезы. Я схожу посоветоваться с моим учителем, может быть, он сможет помочь.

Е Сяо кивнул.

— Так я пошел. — С этими словами Фан Синь направился к выходу, но по дороге обернулся и сказал: — Е Сяо, тебе срочно надо отдохнуть. Я знаю, что мертвец лицом чрезвычайно похож на тебя и это сильно гнетет тебя психологически, верно? Не беспокойся, я постараюсь выяснить причины смерти Цзян Хэ.

— Спасибо, — улыбнулся Е Сяо.

Фан Синь ушел, и Е Сяо остался один. Он встал и посмотрел в окно. Темная ночь, только одно лицо видно за оконным стеклом. Это лицо мертвенно-бело и исполнено ужаса.

Чье лицо? Лицо Е Сяо или лицо Цзян Хэ?

Лицо мертвеца.

5

На стене висела картина: пустыня, густо усыпанная обломками скал и галькой, сильно выветренные холмы, над которыми сияет солнце.

Бай Би сосредоточенно всматривалась в эту картину, которую нарисовала сама. Она всегда висела здесь на стене.

В дверь позвонили. От звонка она вздрогнула, застегнула пуговицы на груди, выпрямилась, вздохнула и открыла дверь.

Оказывается, пришла Сяо Сэ. На ней была плотно облегающая мини-юбка, в руках — большой букет белых цветов. Она ворвалась в комнату.

— Бай Би, как самочувствие? — Голос у Сяо Сэ очень приятного тембра, словно у певицы.

— Спасибо, — тихо отозвалась Бай Би и приняла букет.

Для гостьи сразу же налила стакан воды. Сяо Сэ здесь бывала часто. Она взяла стакан и улыбнулась:

— Бай Би, не взыщи. Очень извиняюсь, но вчера я не пришла на поминки по Цзян Хэ.

— Ладно, ничего, мне не понравились вчерашние похоронные церемонии.

Она отвечала устало. Кроме Цзян Хэ, она только с Сяо Сэ говорила охотно и непринужденно, невольно выдавая свои чувства.

— Что, в конце концов, случилось с Цзян Хэ? Так все внезапно. Я такого и представить себе не могла, — поблескивая белками глаз, заговорила Сяо Сэ.

Обычно она подкрашивала веки, чтобы погасить этот чрезмерный блеск, но сейчас, к удивлению Бай Би, уловка ей не удалась.

— Не знаю, причина смерти не установлена, больно внезапно все произошло. Наверно, у него были проблемы со здоровьем, которые вдруг проявились. Он работал в институте допоздна, кажется, позвонил мне, но ничего не сказал. Я тоже ему звонила, однако никто не снял трубку; вероятно, именно тогда и случилась беда. На следующее утро в институте обнаружили его труп. Вот все, что мне известно.

Сяо Сэ слушала Бай Би, кивая, и вздыхала:

— Прямо чудо какое-то, можно роман написать. Нет, лучше напиши пьесу, в которой я буду играть тебя.

— Не ерничай, пожалуйста.

Сяо Сэ строго покачала головой:

— Я совершенно серьезно. Все эти дни я размышляла. Ведь Цзян Хэ, хоть и деревенский, был в общем-то очень привлекателен. Это тебе известно? Иногда он даже мне был симпатичен, потому что у него были мужские замашки. Мне нравятся мужчины с мужскими манерами. Нынешним мужчинам как раз этого и не хватает. А те мужчины, что сразу лапают, прижимая к своей волосатой груди, просто глупцы и хамы.

Бай Би выслушала ее, покивала для приличия, а затем сказала:

— Все уже кончено, давай не будем об этом.

— Ладно, ладно, ты очень быстро все забудешь.

Сяо Сэ обняла Бай Би за плечи. Так, кажется, следует поступать в таких случаях. У Бай Би были мягкие и теплые плечи. Тело, нежное и податливое, легонько подрагивало.

Бай Би с трудом оторвалась от нее, улыбнулась:

— Давай поговорим о другом. В прошлый раз ты сказала, что тебя взяли в труппу. Готовите новую пьесу?

— Да. Ты слышала про молодого писателя Ло Чжоу?

Бай Би помотала головой.

— Ну сейчас он еще не слишком известен — потому, наверное, что людям непонятно им написанное. Те же, кто понял, говорят, что он слишком популярничает. Сейчас он у нас в труппе и драматург, и режиссер. Мы ставим новую пьесу «Лоулань — пагуба для души».

— «Лоулань — пагуба для души»? — переспросила Бай Би, пораженная названием.

— А в чем дело?

— Да ничего. Сама не знаю, почему мне от этого названия стало нехорошо.

Сяо Сэ утешила:

— Попринимай успокоительное. У тебя с детства нервы пошаливают. Правду сказать, люди иногда за тебя беспокоятся. Как бы тебя не поместили на всякий случай в психушку. Вот тогда нам с тобой не увидеться… — И Сяо Сэ засмеялась, явно что-то недоговаривая.

Бай Би тоже посмеялась бы над собой, но не смогла: ей было не до смеха, только уголки рта дернулись.

Она искренне завидовала способности Сяо Сэ весело смеяться когда угодно, даже в самые неподходящие моменты. Тут вдруг она вспомнила о матери и скромно сказала:

— Сяо Сэ, по-твоему, со мной будет как с моей мамой?

— Что ты, Бай Би, о чем ты думаешь? Ой, прости, я ведь только пошутила, не принимай близко к сердцу. Ничего с тобой не случится, а твоя мама очень скоро вернется.

Сяо Сэ провела рукой по волосам Бай Би, медленно пропуская прядку за прядкой сквозь широко расставленные пальцы.

— Ничего, я понимаю, что я человек, которому всегда не везет.

— Не надо так говорить.

— Мой отец попал под машину в свой сороковой день рождения. Чтобы навестить меня, больную, он пошел, даже не задув свечу по случаю дня рождения. Если бы не я, с ним не случилось бы беды. В тот год мне исполнилось десять лет. С тех пор моя мама психически заболела, постоянно говорила что-то страшное, ее поместили в лечебницу, и там она уже много лет. А я за месяц до свадьбы навеки потеряла жениха, да к тому же причина его смерти неизвестна. Короче: я прожила всего двадцать лет с небольшим, а все родные и близкие, кроме тебя, оставили меня. Не иначе как меня преследует злая судьба. А еще… — Она говорила, пока не заложило нос.

— Все это я знаю и понимаю, но ты не бойся. Во всяком случае, я еще с тобой, — вздохнув, сказала Сяо Сэ.

Бай Би удивленно посмотрела на нее:

— Если ты меня понимаешь, давай будем жить дальше. Я хочу, чтобы ты жила хорошо и долго, до ста лет.

Что-то неестественное показалось Сяо Сэ в больших глазах подруги, обведенных красными тенями для век, и она, улыбнувшись, ответила:

— Нет проблем, но даже если бы ты и не позволила мне жить дальше, я все равно буду жить припеваючи. Сто лет — слишком мало, а вот сто один год — сгодится.

Тут и Бай Би рассмеялась.

Сяо Сэ встала и, поглядев на ночную темь за окном, посоветовала:

— Бай Би, советую тебе вечером опускать оконные шторы, чтобы никто не мог подглядывать в окна.

— Подглядывать? У меня здесь не на что смотреть. Я просто сама люблю полюбоваться ночным пейзажем. Ночная даль, как звездочками, усыпана огнями фонарей, и смотреть туда — все равно что разговаривать с иными мирами.

Бай Би тоже обернулась к окну.

— Ну тебя не уговорить. Ладно, я пойду. Поскорее поставь букет в вазу. Приходи на днях посмотреть нашу постановку на малой сцене.

Она написала адрес театра и удалилась.

Сяо Сэ была лучшей подругой Бай Би. Они вместе учились, от самого рождения их сблизила судьба, хоть характерами они были совсем разные. В детстве Бай Би была очень красивой, но бледненькой; всегда смотрела людям прямо в глаза, ее настойчивый взгляд стеснял других и причинял некоторое неудобство окружающим. Она говорила мало, бывало, за целый день слова не скажет, зато иной раз такое ляпнет с загадочным и таинственным видом, что люди просто пугались. Поскольку она в детстве лишилась отца, многие жалели ее и считали вечно печальной и рассеянной. Большинство детей ее сторонилось.

Сяо Сэ на все это было наплевать, она нашла способ сблизиться с одинокой Бай Би. Она внимательно выслушивала все, что говорила Бай Би, а не убегала в страхе, как другие дети. Поэтому она сделалась для Бай Би сердечной подругой, с которой можно обсудить все на свете, единственной сверстницей, на кого можно положиться. Потом Бай Би начала учиться изобразительному искусству, а Сяо Сэ поступила в театральный институт. Сяо Сэ всегда мечтала стать актрисой, но у нее не было связей. К тому же она не хотела торговать собой, поэтому получала только выходные роли, да и то в телепьесах последнего сорта. Оставалась единственная возможность: сделать карьеру в драматическом театре, и сейчас ставили первую пьесу с ее участием.

До сих пор ее отношения с Бай Би оставались столь же хорошими, как прежде. Когда Бай Би и Цзян Хэ готовились пожениться, Сяо Сэ, многое подмечавшая со стороны, часто давала неглупые советы. А когда эту квартиру ремонтировали, Бай Би вообще жила у нее.

Сяо Сэ ушла, и в квартире сразу стало пусто. Только приход Сяо Сэ принес в этот дом дух жизни; теперь же снова воцарилась мертвящая тишина.

Бай Би пронизывало чувство потерянности, настроение было подавленное. Она смотрела на белые цветы в вазе и думала, что такой букет очень подходит к похоронам. Она жалела, что вчера на траурную церемонию не принесла такой же букет. Ей всегда был симпатичен белый цвет, в особенности белые цветы, они в какой-то степени символизировали ее имя. Ведь иероглиф «бай» означает «белый цвет».

Бай Би глядела и глядела в окно на ночную картину города.

6

Постепенно посвежело, солнце перестало припекать, пасмурное небо затянулось облаками, ветер начал поигрывать юбкой Бай Би. Она только что вошла в этот переулочек, где на дороге было мало машин и где редки прохожие. Иногда похожие на студентов люди проходили мимо нее по тротуару. Она не могла сказать точно, сколько уже времени не бывала здесь — десять лет или двенадцать? С тех пор как умер отец, она точно никогда не приходила сюда, особенно во время романа с Цзян Хэ. А когда отец был еще жив, она заходила сюда часто, несчетное число раз. Почти каждый раз отец усаживал ее на свой велосипед, на заднее сиденье, и медленно — минут пятнадцать — вез до Института археологии.

Иногда мать привозила ее на автобусе, особенно когда отец уезжал в экспедиции. Тогда мать всегда дежурила по воскресеньям. Они не любили оставлять дочь одну дома. Именно на этой улице она всегда вспоминала до мелочей все, что здесь случалось. У нее прекрасная память, может, потому что молодые годы всем людям легче запоминаются и труднее забываются.

Вот и археологический институт. Он почти не изменился с детских лет Бай Би: та же вывеска над входом, стильный и опрятный подъезд. Все напоминает добытые из-под земли культурные ценности, для которых двадцать с небольшим лет — вообще не срок, все равно что одна ночь. От ворот идет аллея, с обеих сторон обсаженная деревьями, посередине — узкая дорожка; слышно веселое щебетание птиц в кронах деревьев.

Бай Би тихонько открыла дверь и вошла в небольшое здание. По старой памяти прошла по короткому коридору и заглянула в первый же рабочий кабинет. Взгляды всех работающих сразу устремились к ней. Ее тут знали. Кое-кто на похоронах Цзян Хэ впервые увидел ее, но люди лет тридцати — сорока еще при жизни ее отца Бай Чжэнцю знали маленькую девочку Би.

В кабинете стало тихо, она слышала собственное дыхание. Бай Би почувствовала во взглядах что-то странное, но не могла понять, что это — изумление или страх.

— Бай Би, я знал, что ты можешь прийти.

Возглас раздался из-за спины и испугал ее. Бай Би оглянулась. Это был Вэнь Хаогу, директор института. Он смотрел на нее спокойно и уверенно, ободряюще кивая.

В его присутствии Бай Би застеснялась, будто стояла перед отцом. И не решилась назвать Вэнь Хаогу «дядей».

— Здравствуйте, директор Вэнь, очень рада видеть вас.

— Я тоже очень рад тебя видеть. Как тебе живется в эти дни? Пойдем посидим у меня в кабинете. Здесь у всех срочные дела.

Вэнь Хаогу отвел ее к себе. Кабинет директора был очень просторным. Листва деревьев прикрывала окна, так что в кабинете было сумрачно и сыровато. В этом полумраке Бай Би чувствовала себя беспокойно и могла только скромно, не без робости стоять в уголке.

— Присаживайся. — Вэнь Хаогу налил чаю.

Бай Би послушно села.

— Бай Би, ты очень-очень давно не приходила сюда. В последний раз тебе было всего десять, ты сосала фруктовое мороженое на палочке, выглядела малышкой. Я по-прежнему ясно помню тебя в то время, а теперь ты уже взрослый человек, выросла по-настоящему. Мы же, наоборот, состарились. — Он вздохнул и многозначительно посмотрел на нее.

Вэнь Хаогу уже за пятьдесят, а он до сих пор не женат. Бай Би казалось, что он по-настоящему живет не среди людей, а в древних могилах.

Бай Би стеснялась, помалкивала. Потом ответила вопросом:

— Директор Вэнь, как вы узнали, что я приду?

— В тот самый день, когда с Цзян Хэ случилась беда, он сказал, что, если он здесь умрет, ты непременно придешь, — спокойно сказал Вэнь Хаогу.

— Цзян Хэ так сказал? — По плечам Бай Би прошла дрожь, горло сжала спазма. — Значит, Цзян Хэ заранее предчувствовал, что с ним может что-то стрястись… Неужели это не было неожиданностью?

— Неожиданностью, говоришь? — переспросил Вэнь Хаогу. Он смотрел на нее удивленно, и она не понимала почему. После долгого молчания он процедил: — Конечно, неожиданность, ко-неч-но.

Это было сказано странным, удивительным тоном. Бай Би уставилась в бесстрастное лицо Вэнь Хаогу, словно хотела в нем что-то разглядеть.

Ее подмывало расспросить директора, но ничего не получалось, а что скрывалось за взглядом Вэнь Хаогу, не смог бы разгадать никто.

— Хотелось бы, чтоб это было неожиданностью, — осторожно заметила она.

— Не будем говорить об этом. Я тоже очень переживаю беду с Цзян Хэ, он был моим лучшим учеником, я его растил. Он мог бы стать таким же замечательным археологом, как Пэй Вэньчжун или Цзя Ланьпо. Он мог бы совершить в археологии настоящие чудеса, взойти на самую вершину славы. Ну извини меня, не буду больше об этом. А ты-то сама как? Ты должна забыть это ужасное дело целиком и полностью, а не погружаться в него. Ты молода и очень красива, у тебя еще будет счастье. — Только теперь Вэнь Хаогу впервые улыбнулся.

— Спасибо.

— Ну а как мама? Выздоравливает? — прищурился Вэнь Хаогу.

Бай Би тихо ответила:

— С мамой все как прежде. Она в психбольнице. Никаких признаков улучшения нет.

— Я уже очень давно не навещал ее. На днях выберу время и схожу. Но сейчас я больше беспокоюсь за тебя. Боюсь, что ты не перенесешь такого удара.

— Успокойтесь, со мной беды не случится. Директор Вэнь, почему я сегодня нигде не вижу Сюй Аньдо?

Директор печально ответил:

— Сюй Аньдо? Ты ничего не знаешь? С ним тоже беда. После похорон Цзян Хэ, в тот же день, вечером, на набережной произошло транспортное происшествие. Сюй Аньдо на мотоцикле врезался в дамбу и погиб на месте. Невыносимый ужас.

Бай Би передернула плечами, ее глаза широко раскрылись; казалось, она не понимает его слова. Она вспомнила день похорон, вспомнила, как Сюй Аньдо окликнул ее, хотел поговорить, но удержался; он был в черном спортивном костюме. Помолчав, он оседлал свой мотоцикл и укатил от крематория.

Девушка поникла.

— Что с тобой, Бай Би? Я знал, что эта новость изумит тебя и напугает, но беда уже случилась, ничем тут не поможешь. Все эти дни наш институт погружен в печальные переживания.

Она грустно кивнула:

— Да… Все так внезапно. Я не думала, что с таким человеком, как Сюй Аньдо, тоже случится беда.

— Непостоянна жизнь человеческая, — произнес Вэнь Хаогу и отвернулся к окну.

— Директор Вэнь, можно мне посмотреть то место, где с Цзян Хэ случилась беда? — набравшись храбрости, попросила она.

— Можно, конечно, — согласился тот.

Вэнь Хаогу провел Бай Би по коридору и остановился перед одной из дверей. Подобрав ключ, отпер дверь.

— С тех пор как с Цзян Хэ случилась беда, эта комната заперта и пустует, все боятся там работать.

Дверь открылась. Воздух в комнате был такой спертый, что Бай Би стало трудно дышать; она заметила, что все окна плотно затворены, а на полу скопилось много пыли. В комнате стояло несколько столов, на них — компьютеры и измерительные инструменты. Около одной стены стоял шкаф, в котором были расставлены древние керамические изделия; но прежде всего останавливал на себе внимание человеческий череп. Бай Би поглядела на хищно оскалившийся череп без страха, зная, что с ним работал Цзян Хэ и бояться тут нечего.

Вэнь Хаогу подвел Бай Би поближе и, указав на череп, спросил:

— Знаешь, что это? Это череп одного из принцев династии Тан, его Цзян Хэ выкопал своими руками.

— Может быть, он и есть единственный свидетель, — сказала Бай Би.

— Да, если бы мертвые могли заговорить, было бы хорошо, — многозначительно ответил Вэнь Хаогу. — Здесь ничего не трогали, все расставлено так, как было в тот вечер, когда Цзян Хэ постигла беда. Общественная безопасность приехала и тщательно все обыскала, но не нашла ничего необычного, кроме компьютера и еще одного импортного прибора, у которого вилка была выдернута из розетки. Можно утверждать, что Цзян Хэ перед смертью работал на компьютере именно с этим прибором. Вероятно, случилось что-то необычайное, что заставило его прервать работу и мгновенно обесточить прибор. Вот, именно здесь.

Вэнь Хаогу показал ей компьютер и прибор на одном из столов.

Бай Би почувствовала, что от них исходит какой-то странный запах. На ее лбу капельками проступил пот.

Указывая пальцем вниз, Вэнь Хаогу строго и торжественно произнес:

— В то утро труп Цзян Хэ был обнаружен именно здесь.

Он поднял голову, глубоко вздохнул и продолжил:

— Цзян Хэ лежал головой вниз, лицом к двери, губы прижаты к полу, кулаки обеих рук крепко сжаты. Говорят, после смерти его пальцы никак не могли разжать, только клещами и разогнули.

— Что он держал в руках? — спросила она.

— У него в руках ничего не было, — задумчиво ответил Вэнь Хаогу, глядя ей прямо в лицо.

Бай Би замолчала, больше ни о чем говорить не хотелось. Она глядела в пол, стараясь представить себе события того дня. Бай Би легко могла вообразить, как Цзян Хэ падает ей под ноги, вытянув одну руку и крепко сжав кулаки.

Бай Би так долго держала голову опущенной, что это становилось неприличным.

Наконец она собралась с силами, чтобы спокойным голосом спросить:

— Директор Вэнь, а что содержится в этом компьютере?

— Это персональный компьютер Цзян Хэ, так что я сам не знаю, что в нем. После несчастья общественная безопасность скопировала все содержание и унесла. Кажется, там цифровые выкладки.

— А этот прибор? — Протянув руку, Бай Би дотронулась до устройства. На пальцах осталась пыль.

— На этой импортной машине я сам работать не умею. Честно говоря, в нашем институте на ней умел работать один Цзян Хэ. Он был очень одаренным и разбирался во всем. У машины есть окно, куда можно закладывать древние веши, просвечивать их и чистить, а потом автоматически проводить оцифровывание и делать расчеты. Это позволяет ставить разные задачи и получать разнообразные цифровые данные. Что до того, как и зачем использовал Цзян Хэ в тот вечер этот прибор, что именно он измерял и какие данные получил, — все это известно ему одному.

Девушка кивнула и спросила, показывая на стол:

— Этот стол Цзян Хэ?

— Да, — подтвердил директор.

— Я могу осмотреть ящики? — осторожно спросила Бай Би.

— Пожалуйста. Общественная безопасность уже все обыскала и сказала, что внутри исключительно личные вещи Цзян Хэ, их оставили для передачи родным покойного. Но родители Цзян Хэ так и не пришли за ними. Ты его невеста и можешь их взять.

Бай Би протянула руку, немного поколебалась, но ящик вытащила. Через мгновение она попросила:

— Извините, директор Вэнь, могу я побыть здесь одна?

— О чем разговор, я понимаю твои чувства. Ладно, пойду займусь институтскими делами. Будешь выходить, не забудь запереть дверь.

Вэнь Хаогу тихонько вышел из комнаты.

В комнате осталась одна Бай Би, вокруг — никого, дверь закрыта, тишина. Наверное, в тот вечер, когда случилась беда с Цзян Хэ, все было точно так же. Подняв голову, она осмотрелась. На душе было тошно, будто она провалилась в болото и барахтается в грязи, не в силах вырваться из засасывающей трясины. Бай Би заглянула в ящик. В нем лежало немногое: аккуратная стопка газет за предыдущий месяц, несколько специальных книг по истории и археологии. Самым толстым был журнал по вопросам истории «Лиши яньцзю».

Еще здесь были перчатки, лупа, несколько маленьких щипчиков и небольшие бамбуковые бирки — инструментарий Цзян Хэ на раскопках. В самом дальнем углу ящика — связка ключей. Она взяла эти ключи, которых у Цзян Хэ никогда не видала. Бай Би вздохнула: у нее все-таки оставалась надежда что-нибудь найти, но здесь если и было что-то важное, то его давно уже забрала полиция и унесла как вещественное доказательство.

Она горестно покачала головой и взяла толстый исторический журнал «Лиши яньцзю». Вдруг из журнала выпал маленький блокнотик. Бай Би внимательно осмотрела его. Он был очень тоненький, в белой бумажной обложке. Бай Би бережно раскрыла блокнот и увидела, что в самом начале черной тушью написано следующее:

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.

Дети ее спрашивали «Сивилла, чего ты хочешь?», а она в ответ: «Хочу умереть».

Петроний. «Сатирикон».

Посвящается Эзре Паунду,

Мастеру выше, чем я

1. ПОГРЕБЕНИЕ МЕРТВОГО

Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть, тревожит Сонные корни весенним дождем.[2]

Это была поэма Элиота «Бесплодная земля», которую Бай Би раньше читала. Нельзя сказать, что поэма ей очень нравилась, но некоторые строки произвели глубокое впечатление и запомнились.

Однако эти строки были записаны вовсе не рукой Цзян Хэ. Тот писал иероглифы грубо и размашисто, а в этом блокноте они были выписаны тонко и изящно. Должно быть, их писала девушка. Бай Би стала листать дальше. Правильно, все та же длинная поэма, которая заполнила несколько страниц; переписано вплоть до двух последних строк:

Датга. Даядхвам. Дамьята. Шанти шанти шанти.[3]

Запись кончалась именем поэта: Элиот.

Ниже была строчка иероглифов, которая озадачила Бай Би. После имени Элиота чья-то рука начертала:

«Не Сяоцин дарит Цзян Хэ».

Не Сяоцин? Этого имени Бай Би никогда не слышала. Кто это? Имя напомнило, что у Пу Сунлина в «Странных историях из кабинета неудачника» есть новелла «Не Сяоцин», а по ней снят кинофильм «Блуждающая душа девушки Цин». Имя девушки, ставшей тенью, у которой возник захватывающий роман со студентом… Конечно, эта Не Сяоцин никак не может быть персонажем, описанным Пу Сунлином. Возможно, отец девушки любил читать новеллы Пу Сунлина, поэтому и дал дочери такое интригующее имя.

Никаких сомнений, что поэма Элиота «Бесплодная земля» была переписана девушкой Не Сяоцин и блокнот с ней она подарила Цзян Хэ. Он спокойно хранился в ящике его стола, пока Бай Би не увидела его. Дело оказывается не таким простым, как она себе воображала. Сердце Бай Би снова заколотилось, она схватила блокнот и стала листать дальше. В конце несколько страниц оставались чистыми, там ничего не было написано. Она осторожно положила блокнот на стол тыльной стороной кверху и только тогда заметила, что на ней сделана надпись двумя иероглифами:

ЗАКЛЯТИЕ

Бай Би могла поклясться, что эти два иероглифа были написаны собственной рукой Цзян Хэ. Заклятие? Заклятие чего? Она тихонько прочитала про себя оба иероглифа по отдельности:

«За-кля-ти-е».

Какой в этом смысл? Словно кто-то крепко обхватил ее за плечи и потряс; Бай Би уронила голову и задрожала всем телом. Не надо больше оставаться в этой комнате! Ей захотелось уйти отсюда, уйти от всех этих вещей. Она взяла блокнот и связку ключей из ящика, положила себе в сумочку, потом быстрым шагом вышла из комнаты и заперла дверь.

Ей не хотелось снова встречаться с директором, поэтому Бай Би постаралась поскорее выйти за большие ворота Института археологии. Тяжко было переносить здешнюю атмосферу, хотя раньше она была привычной. Бай Би прошла по полутемному коридору и уже подходила к большим воротам, когда навстречу ей вышел высокий мужчина и, улыбаясь, произнес:

— Вы, должно быть, и есть Бай Би. Как вы повзрослели. А меня припоминаете?

Она рассмотрела стоявшего перед ней мужчину. На взгляд ему было лет тридцать пять — тридцать шесть, вполне городского вида. Тщательно перебрав в памяти все лица, похожие на это. Бай Би неуверенно сказала:

— В свое время папа велел, чтобы я называла вас дядя Линь, верно?

— У тебя прекрасная память. А я помню, что в детстве ты часто рисовала картинки у папы в комнате. Однажды на плане для раскопок ты нарисовала яблоко и грушу. Вот было забавно! Меня зовут Линь Цзысу, я здесь отвечаю за хранение находок.

Бай Би кивнула, вспомнив наконец человека, который стоял перед ней. Тогда Линь Цзысу был молодым парнем двадцати с небольшим лет, только что поступившим в институт. Еще она вспомнила, что он всегда очень модно одевался. Бай Би заговорила почтительно:

— Здравствуйте, сегодня я пришла только посмотреть на то место, где случилась беда с Цзян Хэ.

— Забудь про все. Не надо больше приходить. Это дело к тебе касательства не имеет, — Линь Цзысу вдруг заговорил очень строгим голосом.

Как же так? Почему он сказал то же самое, что в тот день говорил Сюй Аньдо? Не понимая, Бай Би переспросила:

— Извините, а о каком деле речь? Вы непременно должны мне сказать, прошу вас.

— Бай Би, ты еще молода, перед тобой длинный и долгий путь, не надо из-за случившегося пренебрегать опасностью и понапрасну рисковать. Дело не стоит того.

— Какой опасностью? Скажите мне, пожалуйста.

— Смотри: Цзян Хэ уже умер, причем непонятно отчего. Ты, должно быть, уже знаешь, что Сюй Аньдо тоже погиб. А ты знала их обоих. Может быть, еще и другие люди пострадают, — ледяным тоном заявил Линь Цзысу.

— Другие? Вы говорите, это не единичный случай? Есть еще и другие связи? Тайные любовные? Неужели это действительно так страшно?

Бай Би не могла упустить случай поговорить на эту тему.

Линь Цзысу покачал головой.

— Извини, я наговорил лишнего. Не могу продолжать разговор. До свидания.

Он повернулся и хотел уйти. Бай Би вдруг что-то вспомнила и, забыв о приличиях, крикнула ему:

— Есть еще один, последний вопрос. Позвольте узнать, кто такая Не Сяоцин?

Линь Цзысу медленно обернулся, удивленно посмотрел на нее и проговорил:

— Зачем ты спрашиваешь об этом?

— Извините, просто хочется узнать.

— Это всего лишь проходившая здесь практику аспирантка. Она была рекомендована профессором Ли из Института палеобиологии. Стажировалась у нас три недели и отбыла. А в чем дело?

— Спасибо, никакого дела нет, просто представился случай спросить.

Линь Цзысу нахмурился и тихо прошептал:

— Не вникай в это дело. Кошмар еще только начинается, поверь мне.

Он отвернулся и быстро ушел, растворившись в полумраке коридора словно тень.

Вокруг никого, было очень тихо. Бай Би стало зябко, она обхватила плечи руками. Быстрым шагом покинула здание, прошла по аллее и вышла из больших ворот Института археологии.

За воротами светило солнце. Его лучи приятно грели, на белоснежной коже Бай Би появился розоватый оттенок. Улица была пустой и чистой. Уже собираясь уходить, Бай Би заметила, что за ней следит пара глаз с противоположной стороны. Она всмотрелась и обнаружила, что там стоит молодой парень и смотрит на нее.

— Цзян Хэ, — прошептала она невольно.

Плечи ее содрогнулись, жуткий ужас сменился возбуждением, она дернулась, чтобы перебежать на ту сторону улицы. Однако тут мимо пронеслась машина, преградив ей дорогу, и Бай Би осталась стоять в воротах института.

Нет, этот человек не был Цзян Хэ, хотя фигурой и обликом очень походил на него. Это был не он, а другой человек. Бай Би вздохнула и в душе даже посмеялась над собой, однако невольно продолжала вглядываться в молодого мужчину на другой стороне улицы. Он стройный, лицо как у Цзян Хэ, энергичное и сильное, с четко очерченным подбородком; вся фигура выглядит меланхоличной, зато глаза смотрят необыкновенно остро, будто он видит ее насквозь.

Бай Би стал очень неприятен этот взгляд, ей расхотелось увидеть парня поближе, и она быстро ушла.

Мужчина на противоположной стороне улицы спокойно и невозмутимо проследил, как она уходит, и остался наблюдать за воротами Института археологии.

То был Е Сяо.

7

Бай Би уселась под мягко светившей лампой и раскрыла блокнот, найденный в ящике стола Цзян Хэ. Еще раз прочитала вслух «Бесплодную землю» Элиота, переписанную Не Сяоцин.

У нее очень мягкий голос. Цзян Хэ бывало, говорил, что ее голос его завораживает, слушать, как она говорит, — истинное наслаждение.

Сейчас этот голос звучал по всей квартире, и каждый ее уголок — и окно, и пол — откликались слабым эхом. Запись в блокноте была сделана очень красиво, черная тушь в каждой линии и каждой черточке демонстрировали необычайную энергию, а ведь иероглифы выражают человеческий характер — в это она свято верила.

Ей казалось, что сквозь строчки ей видится сама Не Сяоцин: ее глаза, нос, скулы и особенно рука, которой она пишет. Подумав об этом, Бай Би несколько смутилась — ей расхотелось снова и снова думать о женщине по имени Не Сяоцин — ведь она только переписала одну поэму. Бай Би раньше и сама переписывала понравившиеся ей стихи. Это так обычно. И она стала думать об Элиоте, родившемся в Америке, а потом ставшем подданным Англии, о поэте, которому выпало несчастье в семейной жизни, раз его жена провела одиннадцать лет в психушке. Да, может быть, только такой человек и мог создать шедевр, подобный «Бесплодной земле»

Она вздрогнула, когда дошла до пассажа:

И я покажу тебе нечто, отличное От тени твоей, что утром идет за тобою, И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку; Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.

Словно что-то открылось в строчке: «От тени твоей, что утром идет за тобою» и в словах: «Ужас в пригоршне праха». Что бы это значило? То ли от погоды, то ли от настроения она резко почувствовала ужас, мгновенно поразивший каждый волосок и каждую косточку. Разве это не слова Элиота из поэмы? Ведь каждый человек не в силах избавиться от своей тени за спиной, а значит, не способен отделаться от ужаса, потому что все мы обратимся в прах, а в горсти праха затаился вечный ужас. Но теперь, даже когда праха нет, Бай Би прямо-таки осязает кожей этот ужас.

Она продолжила чтение:

Свежий ветер Летит к родине, Где ты сейчас, Моя ирландская дева?[4]

Она читала долго, пока не прочла всю очень длинную поэму, даже в горле пересохло. Выпив стакан воды, она почувствовала, что на лбу проступили капли пота. Снова перечитала последние слова: «Не Сяоцин дарит Цзян Хэ».

Причем слова, написанные незадолго до беды с Цзян Хэ, так что, может быть, и переживать-то из-за них не стоит, но Бай Би ясно представила себе, как Цзян Хэ принимает в подарок этот блокнот.

Цзян Хэ конечно же прочитал «Бесплодную землю» в этом блокноте. О чем он думал, читая ее? Был это ужас или что-то другое? Она сказала себе самой: теперь все кончено. И вдруг снова себя спросила: а все ли кончилось? И не знала ответа.

Закрыв блокнот, она увидела на тыльной стороне два иероглифа:

ЗАКЛЯТИЕ

Зачем Цзян Хэ написал эти два иероглифа? Почему понадобилось писать их в конце блокнота? Может, это случайное совпадение, или же блокнот действительно нечто символизирует? Она вспомнила слова Линь Цзысу, сказанные сегодня в Институте археологии: может быть, еще погибнут другие люди. Разве это не настоящее заклятие? Чье же это заклятие и кого заклинают? Голова Бай Би просто закружилась.

Бай Би стала вспоминать тот вечер, когда за месяц до беды Цзян Хэ возвратился из Синьцзяна. Возможно, семена грядущей гибели были посеяны уже тогда, во всяком случае до поездки в Синьцзян он таким не был. И глаза Цзян Хэ снова всплыли в ее сознании, и в этих глазах была Северо-Западная пустыня, безбрежные пески. Она знала, что они едут на озеро Лобнор, а там находятся руины великой древней цивилизации Лоулань.

Вспомнилось, что однажды вечером, лет десять назад, когда ей самой еще не было десяти, Вэнь Хаогу пришел к ним домой и жарко спорил с ее отцом о лоуланьской цивилизации. Мама избегала участия в их спорах, а маленькая девочка Бай Би сидела рядом с ними и ничего не понимала из того, что они говорили, только запомнила, что папа был решительно против продолжения там археологических изысканий.

Бай Чжэнцю во время разговора не мог скрыть страх в глазах, и его испуг оставил глубокий след в памяти Бай Би. Да, она наконец вспомнила: папа тогда говорил, что посетил руины Лоуланя, ездил туда два раза. Первый раз еще до рождения Бай Би, а второй — сразу после, причем во второй раз ездил туда вместе с мамой. Отец наверняка что-нибудь оставил: она помнила, что дома была большая папка с материалами. Все они были переписаны им самим, и запомнилось, что почти каждый вечер отец брал эти материалы и внимательно читал их, а потом бережно укладывал обратно.

Она встала и прошла в другую комнату, в которой лежало много домашних вешей из старья. Там был большой книжный шкаф с запертыми дверцами и горами застарелой пыли. Она никогда прежде его не открывала, чтобы не будить горестные переживания, связанные со смертью отца. Однако сегодня решилась.

Из открытого шкафа резко пахнуло плесенью и гнилью, и этот тяжелый дух не скоро развеялся. Она осторожно сунула внутрь руку и начала вынимать толстые папки с материалами, частью рукописными, частью печатными. Их было множество, так что Бай Би очень долго выкладывала их на стол.

Количество оказалось просто невероятным. На ее взгляд, все это были материалы по истории, начиная с древности, от каменного века вплоть до Китайской Республики; там были исследования по истории и рукописные копии исторических документов, были копии отчетов по археологическим раскопкам и фотографии предметов материальной культуры, а еще были собственные записи отца и его статьи. Если читать все подряд, не хватит и нескольких недель.

Хорошо еще, что отец разложил эти материалы по территориальному признаку, поэтому она очень быстро нашла материалы по Синьцзяну. Таких материалов тоже оказалось много, возможно, потому, что отец специально интересовался археологией Западного края. Среди хранившихся у отца материалов по древним цивилизациям Синьцзяна больше всего было по Лоуланю. Эти толстенные папки Бай Би отложила отдельно, а потом начала их бегло просматривать. Очень далекие Лобнор и Лоулань постепенно прояснились и, как настенная картина, предстали перед глазами:

Озеро Лобнор находится на северо-востоке уезда Жоцян, абсолютная высота над уровнем моря 780 м, площадь после усыхания от 2400 до 3000 кв. км, ныне озеро уже полностью высохло. Лобнор прежде был накопителем вод реки Тарим. В треугольнике дельты Тарима — леса тополей и красной ивы, заросли камыша, бесчисленное множество диких зверей и птиц. Люди селились там еще за четыре-пять тысяч лет до нашей эры, начиная с эпохи неолита. В дельте и нижнем течении Тарима и по берегам озера Лобнор обнаружено множество стоянок эпохи каменного века.

В старых книгах на китайском языке с давних пор имеются записи о Лоулане.

В записках Чжан Цяня, путешественника времен династии Западная Хань, озеро Лобнор названо «соленым болотом». Затем лоуланьский князь тайно сговорился с гуннами и казнил китайских послов. Ханьский Китай направил большую армию и уничтожил царство Лоулань, переименовав его в Душань. Лоулань на деле был городом-государством и этим похож на полисы Древней Греции. Сам город Лоулань был столицей. И далее, вплоть до эпохи китайских династий Вэй и Цзинь, Лоулань по-прежнему занимал важное место в исторических документах.

Царство Лоулань процветало во времена династий Хань и Цзинь, зеленели его бескрайние поля, хлебов урождалось с избытком; на караванных путях бесконечной вереницей шагали верблюды, постоялые дворы были заполнены купцами, храмы и кумирни гудели звоном колоколов и барабанным боем: поклонение Будде процветало; центральное правительство Китая присылало солдат-поселенцев, чтобы возделывать пашни.

Однако древнее царство Лоулань, пережив и подъем, и упадок, в IV–V веках нашей эры постепенно стало исчезать из исторических записей. Когда при династии Тан монах Сюань Чжуан путешествовал на запад по этим местам, он обнаружил на месте Лоуланя безлюдную пустыню. В бесконечно долгой реке истории Лоулань затерялся и выпал из памяти людей.

Через тысячу с лишним лет, в 1900 году, шведский путешественник Свен Хедин исследовал западную часть Лобнора. Его уйгурский проводник Ардик на обратном пути к лагерной стоянке потерял кетмень, потому что его застала песчаная буря и он сбился с направления. Но отважный Ардик при слабом лунном свете не только вернулся в потерянный лагерь, но и нашел оброненный кетмень.

Он обнаружил руины буддийской пагоды и множество древних обломков; там же были полузасыпанные песком доски, покрытые прекрасной резьбой, и старинные медные монеты.

Руины, найденные Ардиком при лунном свете, потом, после раскопок, оказались древним городом Лоулань. И тем, что древний город вернулся к дневному свету, он обязан открытию Ардика. Свен Хедин писал в своих воспоминаниях:

«То, что Ардик позабыл взять свой кетмень, стало необыкновенной удачей! Иначе я бы не смог вернуться к этому древнему городу, и это важнейшее открытие, пролившее свет на древнюю историю Центральной Азии, не могло бы состояться до сих пор».

В марте 1901 года, в период с 4-го по 10-е, Свен Хедин снова вернулся сюда, нанял местных рабочих и самовольно провел раскопки древнего города Лоулань. Он нашел множество ханьских мелких монет, великолепный ханьский и цзиньский шелк, стеклянную посуду, оружие, бронзовые и железные инструменты, бронзовые зеркала и украшения, детские игрушки из резного дерева. Здесь также были ханьские и цзиньские дощечки с иероглифическими надписями, имеющие особо высокую историческую ценность, и книги на бумаге: свыше 270 экземпляров.

Сюда вслед за Свеном Хедином прибыл Стейн и тоже нашел в древнем городе Лоулань много материальных ценностей, только книг на китайском языке более 349, а было еще немало книг, написанных древнеиндийским письмом кхароштхи…

Большое число памятников культуры и в особенности книги на бумаге смогли сохраниться только потому, что в этой местности исключительно сухой климат и здесь, как в египетской пустыне, вещи могут храниться в целости четыре-пять тысяч лет.

Руины Лоуланя находятся на западном берегу озера Лобнор, местоположение по восточной долготе 89º55’22'', по северной широте — 40º29’55''. Весь город сровнен с землей, на поверхности валяются обломки стен и зданий. Городские стены с западной и северной сторон города длиной по 327 метров. А на востоке и юге — 333,5 м и 329 м. Весь город занимает общую площадь в 108240 кв. м. Самый большой сохранившийся отрезок городской стены составляет в длину 60,5 м, его толщина 8 м, а высота 3,5–4 м. Он построен из утрамбованного грунта, облицованного досками.

Город внутри поделен на три района. На северо-востоке находится храм, главным сооружением в нем является буддийская пагода. Руины пагоды сейчас высотой 10,4 м на восьмиугольном основании, диаметр фундамента пагоды 19,5 м, нижняя часть сооружена из утрамбованного грунта, облицованного досками, а верхняя часть сложена из земляных плит.

На юго-западе — административный район, дома обращены лицом на юг, тылом на север, самый крупный дом имеет три здания, площадью 106 кв. м., стены опираются на столбы из резного дерева, оплетены ветвями вербы, а сверху обмазаны глиносоломенной смесью.

Западный и южный районы — жилые, у домов тоже камышовые стены с плетенкой из вербы, самый большой жилой дом имеет площадь 350 кв. м. По городу проходит древний арык, который пересекает город с северо-запада на юго-восток. На северо-востоке города найдено большое кладбище, в могилах его среди захороненных предметов — бронзовые зеркала, ханьские монеты, шелковые ткани, лаковая посуда, изделия из нефрита, деревянные чаши, керамические кувшины, серьги и другие вещи времен династий Хань и Цзинь.

Бай Би еще нашла сборник ксерокопий статей известных ученых, в большом числе собранных ее отцом, которые были все на одну тему: причина таинственной гибели лоуланьской цивилизации. Бегло просмотрела: во мнениях были большие расхождения. Одни считали, что прекратилось поступление воды, что и заставило людей покинуть город. Другие же полагали, будто разрушение природной среды достигло такой степени, что природа наказала людей. Третьи указывали на нашествие врагов, уничтоживших лоуланьскую цивилизацию силой оружия. И все эти легенды и гипотезы стали одной из тайн древней истории.

Однако ниже последнего материала о гибели Лоуланя Бай Би обнаружила строчку, написанную рукой ее отца:

«Все они заблуждаются. Лоулань не погиб ни по одной из вышеназванных причин».

Отец всегда любил записывать свои впечатления и выводы, но столь резкие заключения встречались у него очень редко: статьи были написаны известными учеными, китайскими и зарубежными, все они были авторитетами, а ее отец при жизни был всего лишь безымянной пешкой.

В одной из папок она обнаружила стопку ксерокопий, причем то были материалы, написанные особым письмом. Всего было более десяти страниц, на каждой странице несколько десятков строк, но некоторые строки не полностью сохранились.

На взгляд эта запись была строчной, симметрично расположенной, вероятно какая-то древняя письменность… Бай Би никак не могла избавиться от чувства, что уже где-то видела это. По спине побежали струйки пота, и, хотя начертанные на бумаге знаки она вовсе не понимала, вид их приводил в еще большее волнение и беспокойство.

Она пыталась вспомнить такие же письменные знаки, но они вдруг начали шевелиться перед глазами, запрыгали и затанцевали, а в ушах зазвучала древняя музыка, закачались фонарные огни, замелькали тонкие талии и большущие глаза. Наконец она вспомнила: то был сон, сновидение ее — десятилетней девочки. Ей тогда приснилась женщина, которая на стене начертала несколько знаков, причем точно, именно этим письмом; непонятные, по манере и начертанию они, без всякого сомнения, относились именно к этой письменности. На следующий день после сновидения ее отец попал под машину и навечно разлучился с ней, вот почему она на всю жизнь запомнила свой сон.

В конце папки ксерокопий была приложена статья, написанная самим отцом. Статья была небольшая, но заглавие на удивление длинное: «Попытка истолкования религиозного содержания книг на письменности кхароштхи, выкопанных в руинах Лоуланя».

Содержание статьи было очень трудным, малодоступным для неспециалистов, поэтому она только бегло ее просмотрела и поняла, что древняя письменность на ксерокопиях называется кхароштхи.

Это очень древняя фонетическая письменность, ее буквы восходят к арамейской скорописи древнеперсидской бюрократии династии Ахеменидов. Впоследствии эта письменность вошла в широкое употребление в странах Средней Азии благодаря чиновникам Кушанской империи.

Первоначально ее использовали для записи диалектов и просторечия средневекового индоарийского языка в долине Инда, и она распространилась в районе Пешавара. Там зародилась — как плод культурного обмена между Востоком и Западом — знаменитая цивилизация Гандхары.

Примерно в конце II века нашей эры цивилизация Гандхары и письменность кхароштхи начали распространяться к востоку от Памира, и кхарошти стала языком чиновничества во многих государствах бассейна реки Тарим: Шулэ, Юйчжэня, Лоуланя и Цюцы. Другие государства довольно быстро отказались от этой письменности, и только лоуланьцы продолжали употреблять кхароштхи вплоть до конца IV века нашей эры.

После этих материалов Бай Би нашла несколько черно-белых фотографий, очевидно снятых ее отцом. Она знала, что в доме был старинный фотоаппарат «Чайка» с крышечкой, с которым часто возился отец. Фотограф снимал кадры перевернутыми: это была совсем другая эпоха. На снимках, которые она сейчас рассматривала, была сфотографирована бескрайняя пустыня.

Она разглядывала фотографии, все эти осыпи камней и гальки, изъеденные эрозией холмы. Все было черно-белым, монотонным и лаконичным. Она вспомнила картину в своей комнате на стене и начала понимать, почему отец в день своей смерти, поглядев на эту картину, так разнервничался и растерялся. Все, что ей приснилось, отец уже видел и даже сфотографировал. Еще было несколько листов фотографий руин древнего Лоуланя: высоченная буддийская пагода, четыре стены пустого дома. А еще были могилы в пустыне.

Особенно страшными были снимки останков: полностью усохшие трупы, все уже почерневшие, с хищным оскалом лиц, но, надо признать, в хорошей сохранности. Мумифицированные древние лоуланьцы были выставлены в утреннем свете первобытной пустыни. Вероятно, их только что эксгумировали, и отец сам их сфотографировал. Однако последняя фотография потрясла Бай Би. То был не снимок руин или древних людей, а фото женщины. Полная жизни молодая женщина неизвестно какой народности, одетая в национальную юбку. У нее была необычайно белая кожа, глаза огромные, высокий лоб, иссиня-черные волосы заплетены во множество мелких косичек. На вид женщине было двадцать с небольшим, она стояла под солнечным светом на фоне непонятно чего — то ли деревьев, то ли домов.

Выражение лица женщины трудно описать словами: ее тонкие губы и приподнятые уголки рта, прелестный подбородок, на лице, кажется, улыбка. А пара глаз, сверкавших на солнечном свете, никак не могла быть глазами китаянки; такие глаза могли быть только в древнем и отдаленном Западном крае, они были таинственны и загадочны; в них таились многие загадки древности.

И даже много лет спустя, когда эта черно-белая фотография предстала перед Бай Би, она привлекала своей загадочностью.

Дрожа от волнения, Бай Би с трепетом смотрела на снимок, чувствуя, что женщина на фотографии сейчас с ней заговорит. Она вслушивалась, всем существом обратившись в слух, но не услышала ничего, кроме свистящего за окном ветра.

8

Солнечный свет наконец проник в комнату. Бай Би проснулась и поглядела в мутное окно. Вечером она долго не могла уснуть и знала, что теперь у нее очень бледное лицо. Бай Би погрузила пальцы в волосы, пряди волос мягко скользили по ним.

Через час она умылась, уселась перед окном, расставила мольберт и приготовила палитру. Бай Би зарабатывала, продавая картины галерее. У нее не было амбиций стать художницей, хотя в детстве отец возлагал на это большие надежды. Она хотела стать хорошей рисовальщицей. Рисовальщик — это ремесленник, а, по ее понятиям быть ремесленником гораздо лучше, чем мастером.

В тиши и без шумихи трудится ремесленник, его произведения видят многие люди, на его долю выпадает только радость труда, и нет другого тяжкого бремени. Ей нравилась сама идея ремесленничества.

Конечно, выставленные вдоль улиц картины уличных галерей стоят недорого.

…Бывало, какой-нибудь нувориш отваливал за такую картину тысячи. Это не волновало Бай Би, она нуждалась только в регулярной выплате гонорара. Она точно в срок представляла картины, а прочее ее мало беспокоило.

Что бы такое нарисовать сегодня?

Ей захотелось изобразить Лобнор. Она нанесла карандашом на бумагу общий абрис. Только успела нанести линию горизонта, как позвонили в дверь. Бай Би отложила карандаш и пошла к дверям, уверенная, что опять пришла Сяо Сэ. Но, открыв дверь, увидела перед собой на пороге мужчину, замеченного вчера на улице, но незнакомого ей.

Она знала это лицо, но не знала человека, потому что с первого взгляда поняла, что этот мужчина — не ее Цзян Хэ. Ее Цзян Хэ уже обратился в прах и глубоко захоронен в земле, он никогда не сможет снова появиться перед ней.

Пусть даже это лицо кажется необыкновенно знакомым, его взгляд совершенно чужой. Вчера утром этот мужчина стоял у входа в Институт археологии на той стороне улицы и глядел на нее. Да, она помнила взгляд этого человека, но еще помнила поговорку: «знакомое лицо — самая опасная ловушка».

Поэтому она открыла дверь на цепочку и осторожно спросила:

— Кто вы?

Мужчина вынул удостоверение. Документ был на имя Е Сяо, а ведомство — городское управление общественной безопасности. Бай Би кивнула и впустила его, вежливо извинившись:

— Простите, я не знала, что вы офицер полиции.

Е Сяо опять посмотрел на нее своим странным взглядом:

— Ничего, на службе я всегда в гражданской одежде. Вы и есть Бай Би?

— Да.

Бай Би старалась избегать его взгляда, не очень желая видеть лицо с такими знакомыми чертами.

— Меня зовут Е Сяо, я веду дело Цзян Хэ.

Он прошел в комнату и, заметив, что в комнате разложена бумага и краски, осведомился:

— Позвольте спросить, вы художница?

Бай Би ответила скромно:

— Нет. Только рисую для галереи картины на продажу, так что меня художницей не назовешь.

— Ну а что вы рисуете?

— Да так, ничего.

Она принялась убирать бумагу и краски. Е Сяо стоял рядом и смотрел на нее. Это ее стесняло, она даже перепачкала красками с палитры руки.

— Извините, пойду руки вымыть.

Бай Би ушла в душевую. Е Сяо продолжал стоять в комнате, разглядывая убранство и украшения, было слышно бульканье воды из крана в душевой.

Он обратил внимание на картину на стене и стал ее подробно рассматривать, почувствовав в ней некую странность. Он тоже учился живописи — еще до Университета общественной безопасности, мечтал тогда поступить в художественный институт, но провалился.

Шум воды в душевой стих, и Бай Би вышла. Е Сяо заметил, что она возбуждена и беспокойна. Конечно, ничего странного: многие люди становятся такими при полицейском допросе.

Е Сяо начал разговор:

— Я слышал, что вы и Цзян Хэ собирались в следующем месяце пожениться?

— Да.

Е Сяо сам почувствовал, что его взгляд чрезмерно настойчив и нервирует Бай Би, поэтому заметно смягчил взгляд и голос:

— В деле записано, что вы сообщили в полицию: в тот вечер, когда с Цзян Хэ случилась беда, вам кто-то звонил. Позднее было установлено, что звонили действительно из комнаты, где с Цзян Хэ случилась беда.

— Я сама давно догадалась.

— Ну ваши отношения с Цзян Хэ были настолько хороши, что это неудивительно. Скоро собирались вступить в брак. Сердце сердцу весть подает — это совершенно нормально. Нельзя ли поговорить о Цзян Хэ как о человеке?

Бай Би осталась бесстрастной:

— Ничего особенного в нем не было. Вы должны были давно все выяснить.

— Бай Би, не надо бояться, я пришел выяснить некоторые вопросы, от вас требуется только рассказать мне то, что вы знаете, и достаточно.

Е Сяо изо всех сил старался говорить ласково.

— Он никогда не умел делить горе с другими людьми, не мог иметь опасных для общества связей. У него не было никаких вредных привычек, и он обладал великолепным здоровьем. Может быть, одному небу известно, как с ним случилась беда.

— Небу известно? — не без удивления повторил Е Сяо.

— Расскажите мне, в конце концов, как умер Цзян Хэ?

— Если бы я знал, то не пришел бы к вам сегодня. Ничего конкретного я сейчас вам сказать не могу.

Е Сяо сделал паузу. В глазах Бай Би читалась такая откровенная влюбленность в своего жениха, что полицейский в душе упрекнул себя. Он знал, что любой допрос может привести собеседника к неверным выводам. Особенно такую молодую и красивую женщину, как Бай Би. Но как не признать, что глаза ее обладают необыкновенной притягательной силой! Пришлось привести в порядок собственные эмоции, чтобы строгим голосом задать вопрос:

— Извините, можете ли вы сказать мне, когда вы с Цзян Хэ виделись в последний раз?

— В тот день, когда он вернулся из Синьцзяна. Вечером он пришел сюда. Он сказал мне, что только что сошел с поезда вместе с археологической экспедицией. У него был необыкновенно усталый вид, даже говорил с трудом. Особенно странным был его взгляд. Казалось, он в чем-то меня обманывает. Он пробыл здесь очень недолго и поспешно ушел, ничего особенного не сказав.

Потом несколько раз я звонила Цзян Хэ по телефону, чтобы договориться о свидании, но он отвечал, что очень занят и у него совсем нет свободного времени. Надо-де подождать, когда он от этих дел освободится, тогда и поговорим. Вот так: вплоть до самого вечера беды я его больше не видела.

Бай Би продолжала, хотя у нее разболелась голова.

— Позвольте спросить, вы сказали, что последнее время он был очень загружен работой. Какой же работой он был так занят?

— Не знаю, я никогда не лезла в его служебные дела. Знаю только, что они поехали в Синьцзян на Лобнор производить раскопки, пробыли там больше месяца, и никаких весточек оттуда не было.

Е Сяо вытащил авторучку.

— Извините, еще один вопрос. Познакомившись с Цзян Хэ, вы одновременно не отказывали во внимании Сюй Аньдо? — нахмурившись, спросил Е Сяо.

— Он уже умер.

— Оказывается, вам уже известно, что он погиб в дорожной аварии? — Е Сяо был просто уверен, что она была очень близка с Сюй Аньдо.

— Нет, я не верю, что гибель Цзян Хэ и Сюй Аньдо была только случайностью.

Е Сяо вздрогнул, потому что слова сидящей перед ним девушки совпали с тем, что думал он сам. Но он не мог раскрывать свою точку зрения, потому и спросил:

— Почему?

— Сюй Аньдо погиб в тот вечер, после траурной церемонии по Цзян Хэ. Когда прощание закончилось, он побеседовал со мной наедине. Он сказал, что я не смогу понять каких-то событий, случившихся за последнее время. Я попыталась расспросить его, что же именно случилось, но он не захотел делиться ни под каким видом. Потом он ушел. Вот уж не думала, что в тот же вечер он погибнет. Наверняка есть что-то, чего я не знаю. А что скажете вы, полиция?

Е Сяо кивнул с одобрением.

— Спасибо за то, что вы рассказали. Это для нас большая помощь. Но только не надо называть меня полицией. Мне неприятно это слышать, лучше зовите меня по имени. Е Сяо, хорошо? Впредь нам придется часто беседовать, вам следует быть к этому готовой.

— Хорошо, Е Сяо.

Тут Е Сяо, как бы вдруг вспомнив, спросил:

— Ах, извините, чуть было не забыл. Я справлялся о вас. Ваш отец работал в прошлом в том же Институте археологии, что и Цзян Хэ?

— Он уже больше десяти лет как погиб в автокатастрофе, — печально отвечала Бай Би.

— Извините.

— Ничего, — горько улыбнулась она.

— А ваша мать?

— Она находится в психиатрической лечебнице. С тех пор как погиб отец, она стала душевнобольной.

— Ну извините. Ладно, в любом случае спасибо вам за участие. Я думаю, что вы предоставили нам ценные ниточки для расследования, а мы вас действительно затруднили. Вот моя визитка, в случае чего прошу мне позвонить. Не беспокойтесь, у меня не бывает выходных дней, утро и вечер не различаю, всегда можно прийти. — Е Сяо вручил ей свою визитку.

Визитку она приняла, серьезно восприняв его слова, что при необходимости можно позвонить и можно прийти всегда, хоть утром, хоть вечером. Видать, считает, что и она сама в опасности. Неужели же после Цзян Хэ и Сюй Аньдо дойдет очередь и до нее? Подняв голову, она посмотрела на Е Сяо глазами, полными тревоги.

— Верьте мне, с вами ничего не может случиться. Я пошел.

Е Сяо понимал, что уже контролирует положение, и, кивнув ей, направился к выходу. Но вместо обычного прощания сказал:

— Еще вопрос. Вчера я видел вас у входа в археологический институт. Вы выглядели очень удрученной.

— Да, — смущенно согласилась Бай Би.

— Не надо туда больше ходить. Поверьте мне, в этом Институте археологии есть проблемы, не надо рисковать.

— Вы полагаете, что и с другими людьми может случиться беда?

— Возможно. Сейчас никто поручиться не может. Если б кто-нибудь смог, было бы здорово.

Е Сяо и сам не мог ручаться. Не утверждать же, что кто-то еще может погибнуть!

Душу Бай Би охватил леденящий ужас, и она с трудом выговорила:

— Заклятие.

— Что вы сказали? Заклятие?

— Извините, я просто так, невзначай сболтнула, задумалась, — торопливо проговорила Бай Би.

Нахмурившись, Е Сяо посмотрел на Бай Би искоса. Все вовсе не так просто, как она говорит. Но сейчас было не время докапываться до корней. И он попрощался.

Быстрым шагом Е Сяо спустился по лестнице и, выйдя на улицу, стал внимательно осматривать перекресток. Десять лет назад Бай Чжэнцю, отец Бай Би, странно и таинственно угодил здесь под машину. Эту сцену он старался себе представить по рассказу Бай Би. Он шел и шепотом повторял вырвавшееся у нее слово: заклятие.

Бай Би, прильнув к окну, долго наблюдала за идущим внизу по улице Е Сяо. И не могла понять: кто же это из двоих шел внизу?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Бай Би прежде здесь никогда не бывала, лабиринты перекрестков шли один за другим. Следуя адресу, который ей дала Сяо Сэ, она как челнок сновала под у ту нами, пока наконец не нашла театр.

У входа в театр людей не было, только наклеена скверного качества афишка спектакля. Бай Би самой доводилось рисовать подобные афиши, и, с ее точки зрения, эта была нарисована из рук вон плохо: студенты Института изобразительных искусств рисовали гораздо лучше. Фоном служила желтого цвета пустыня, небо было замазано свинцово-черным, затянуто множеством туч и украшено молниями.

В центре была изображена синьцзянская женщина с превеликим количеством украшений и драгоценностей на голове, в цветастом платье; однако лицо ее напоминало даму с японской гравюры: немыслимо огромные глаза, а выражение лица — пугающе страшное. Бай Би подумала, что такая картина может завлечь разве что школьников. Справа от рекламы была надпись столбцом иероглифов: «Лоулань — пагуба для души».

Лоулань. Опять Лоулань. При виде этих двух иероглифов Бай Би стало не по себе. Ниже рекламы была пропечатана дата спектакля: через десять дней. Она нерешительно вошла в театр, у входа так никто и не встретился. Потом прошла по темному коридору и открыла дверь; впереди увидела освещенную сцену.

Театр был не так уж велик, как она себе воображала: узкий и тесный, в пустом зале сидело в разных концах несколько человек. То ли участники труппы, то ли такие же, как она сама, посторонние, случайно зашедшие посмотреть репетицию. Она выбрала самый темный уголок и села. На сцене шла репетиция, не было только яркого света ламп и музыки, из декораций — один задник, да и тот был готов лишь наполовину. Но актеры уже надели сценические костюмы.

На сцене стояло несколько человек, одетых не по-китайски, не по-европейски; в центре стоял стул с претензией на красивость. На нем восседал человек в короне и длинном халате. Ему приклеили большую бороду, чтобы создать образ синьцзянца с его окладистой бородой. Персонаж выглядел князем.

Вдруг человек, сидевший в зрительном зале, в самом первом ряду, громко прокричал:

— В этом действии нет динамики, сойдите со сцены. Начнем репетировать третье действие.

Сразу погас свет, но занавес не опустился, и было видно, как на сцене засновали черные фигуры. Некоторые мужчины громко перекликались в темноте. Бай Би видела только то, что происходило перед глазами. Она ждала в сплошной тьме, но в голове теснились раздумья о фотоснимках Лоуланя, которые она видела в отцовском архиве.

Наконец сцена осветилась: посередине сидела женщина, тихо и спокойно, Хотя она была густо намазана гримом, Бай Би с первого взгляда узнала Сяо Сэ. Та была одета в красное платье, чересчур броское. Сначала она смотрела со сцены вниз, вытаращив глаза, но потом ее взгляд помягчел, и она начала свой монолог:

— Ночь темна, все спит кругом, город Лоулань опьянен спокойным сном, и только розы в садах благоухают в тиши. Сегодня принц царства Юйчжэнь прибыл сюда, велел мне встретиться здесь со сказителями. Я взволнованна и возбуждена, потому что юйчжэньский принц — самый сказочный храбрец во всей пустыне. Возглавив войско, он отразил нашествие могучего племени жоужаней. А еще во всем Западном крае он самый знаменитый поэт, знаток истории и географии, наблюдатель небосвода и погоды. О нем грезят во сне женщины всей пустыни. Однако я не могу дозволить ему увидеть мое лицо. Мне должно скрывать свое лицо, потому что лица женщин Лоуланя не смеют видеть чужие люди. Принц, о принц! Как же мне стать тебе известной?

Окончив монолог, она прикрыла лицо куском черного шелка. Бай Би подумала, что Сяо Сэ выглядит как мусульманка.

Потом на сцене послышался громкий топот, а Сяо Сэ восторженно воскликнула:

— Принц пришел!

Однако на сцену вышел совсем не принц, а двое воинов в шлемах и латах.

Сяо Сэ, испугавшись и растерявшись, громко спросила:

— Вы кто такие?

Воины ее не поняли и схватили за руки. Сяо Сэ закричала:

— Я лоуланьская принцесса. Если вы не окажете мне должного почтения, мой отец князь казнит вас без похорон.

Оба воина в один голос ей ответили:

— Простите, принцесса. Мы исполняем княжеский приказ. Доставим вас обратно во дворец.

— Неужели князь-отец уже принял свадебные дары жоужаньского кагана и хочет выдать меня замуж к жоужаням?

Оба воина, ничего не отвечая, поволокли ее за занавес, и Сяо Сэ громко закричала:

— Князь-отец, князь-отец, почему вы так обращаетесь с дочерью?

Теперь Сяо Сэ и оба воина ушли со сцены. Бай Би никак не ожидала, что у Сяо Сэ будет такой выход на сцену: после этого она не появлялась. Затем сцена осветилась вновь, появилась световая надпись «Принц юйчжэней», и принц поднялся на сцену. Принц был одет совсем не так, как другие, и держался гораздо свободнее и непринужденнее. Он озабоченно огляделся вокруг и произнес:

— Я уговорил лоуланьскую принцессу прийти на свидание, но здесь никого нет. Неужели принцесса не пожелала выйти?

Тут на сцене зажглись дополнительные юпитеры, и в ярком свете явилась еще одна персона. Женщина, одетая в юбку из тончайшего шелка, плотно облегающую фигуру. Ее стройное тело почти полностью просвечивало сквозь шелк.

Увидев женщину на сцене, Бай Би вдруг разволновалась, ее сердце непонятно отчего бешено забилось. Женщина на сцене тоже закрывала лицо шелком, так что разглядеть черты ее лица было невозможно, зато поверх шелка смотрели прекрасные глаза. Эта пара глаз на сцене заставила Бай Би что-то вспомнить. Волосы женщины были небрежно рассыпаны, совсем не так, как у выходившей перед ней Сяо Сэ, украсившей прическу множеством драгоценностей; здесь же ничего не было надето, словно у девушки из простонародья.

Женшина, медленно, легко и плавно ступая, ходила по сцене, будто и не была смертным человеком. Бай Би отчего-то почувствовала себя потрясенной, видя эту женщину на сцене.

Принц увидел женщину, бросился к ней, с чрезмерным пафосом преклонил колено и произнес:

— Любимая принцесса, наконец-то вы явились.

Женщина посмотрела на него и отвернулась в смущении.

Принц засмеялся.

— Принцесса, прошу простить мою бесцеремонность. Для меня величайшее счастье увидеть самую ослепительную драгоценность всего Западного края, самую прекрасную женщину в Поднебесной — лоуланьскую принцессу.

Женщина не отвечала, а только качала головой.

Принц продолжал:

— Извините, мне понятно, что драгоценнейшая лоуланьская принцесса не снизойдет до беседы со мной. Принцесса, вам самой говорить не надо, надо только меня выслушать, и достаточно. Я прибыл в Лоулань с целью жениться и увезти вас с собой обратно к юйчжэням. Я могу поселить вас в самом прекрасном дворце на свете, индийские служанки будут прислуживать вам, юйчжэньские драгоценности украсят вашу грудь, персидские песнопения ублажат ваш слух, китайские шелка обернут ваш стан. Прошу вас поверить мне, я своей жизнью ручаюсь, что смогу дать вам счастье на всю жизнь.

Женщина глядела на него, и нельзя было понять, восторг в ее глазах или испуг. Она только качала головой, а потом отвернулась…

Принц покачал головой.

— Принцесса, вы сейчас захотите вернуться и отдохнуть. Если так, то я уйду, но завтра вечером в это же время, когда беззвучно расцветают розы, я еще раз приду сюда. Принцесса, если вы пожелаете, то завтра вечером сможете прийти ко мне на свидание, а если нет, то прошу вас навсегда забыть обо мне. Я ухожу и желаю вам счастья, моя принцесса.

Понурив голову, принц отвесил ей поклон и медленно удалился со сцены.

Теперь женщина осталась на сцене одна, и освещение сконцентрировалось на ее фигуре, а все остальное погрузилось в темноту. Она подняла голову и, глядя прямо перед собой, плавным движением откинула шелк со своего лица.

Свет был слишком сильным, до того, что ее лицо казалось мертвенно-бледным. Осветитель понял свою оплошность и несколько умерил яркость. Лицо женщины на сцене стало более-менее различимым.

Бай Би укрывалась в темном углу и без помех рассматривала лицо женщины на сцене. Да, она была очень красива, признала Бай Би.

Женщина со сцены глядела в зал удивительным взором, будто смотрела в какую-то дальнюю даль; губы у нее дрожали. И наконец она размеренно выговорила:

— Принц любит не меня, а принцессу.

В ее словах таилась притягательная сила, которая сразу же захватила слушателей. Простая сценическая реплика из ее уст прозвучала чарующе, как рубай на персидском языке.

Потом она отвернулась, и ее изящная шея в ярком белом свете заблистала как фарфор. Но этот блеск сверкнул перед глазами Бай Би только на мгновение, потому что свет вдруг погас, на сцене стало темно, а когда через какую-то секунду вновь загорелся, на сцене уже не было никого.

Ло Чжоу поднялся со стула и во всю силу зааплодировал, громко говоря:

— Этот отрывок недурен. Ладно, давайте сегодня на этом остановимся.

Снова на сцене зажегся обычный желтый электрический свет. Бай Би посмотрела вокруг и немедленно обнаружила Сяо Сэ. Та только что сняла грим.

— Бай Би, наконец-то ты пришла, — закричала она и тут же подсела, спрашивая:

— Ну говори скорее, как я играла?

— Я не поняла, пожалуй, отрывок был слишком мал.

Сяо Сэ была несколько разочарована ответом:

— Да. Начало скучновато. Потом, ближе к концу, действие станет лучше. Поверь мне, ведь я подлинная исполнительница главной женской роли.

— Сяо Сэ, а та женщина, которая только что на сцене произнесла одну реплику? — не удержалась Бай Би.

— Она? Никто не знает, откуда она взялась, и я тоже не знаю. Похоже, ее позвал режиссер, когда набирал актеров.

В словах Сяо Сэ была неприкрытая ревность, которую Бай Би различила легко и могла понять. Возможно, зависть и ревность заложены в каждой женщине с самого рождения. Сама она не могла не признать, что та женщина на сцене производит куда более яркое впечатление, чем Сяо Сэ. Играет очень недурно, причем особенно выразительны у нее глаза.

Оглянувшись, Бай Би заметила, что у Сяо Сэ очень расстроенное лицо; поняла, что подругу расстроили ее слова, и принялась извиняться:

— Извини, Сяо Сэ, я не нарочно.

Сяо Сэ отвечала упавшим голосом:

— Чего уж, я знаю, что она играет лучше меня, и режиссеру тоже нравится, и даже тебе она понравилась. Все люди таковы, не будем больше об этом, я не обижусь.

— Мы с тобой самые близкие люди. Давай сегодня вместе поужинаем? — предложила Бай Би. Ей хотелось как-то утешить подругу.

Сяо Сэ покачала головой:

— Извини, никак не могу. Сегодня не получится. Я уже с другим человеком договорилась, с нашим режиссером.

Она выразительно посмотрела в сторону Ло Чжоу, который с кем-то беседовал.

Бай Би тоже поглядела вперед: в первом ряду стояли двое мужчин, похоже, молодые. Они стояли к ней спиной, поэтому их лица она не могла разглядеть, но один показался особенно знакомым, таким знакомым, что сердце встрепенулось и забилось учащенно. И мелькнула такая мысль, что Бай Би тут же попыталась отогнать ее: невозможно, невозможно! Она обернулась к Сяо Сэ, но та тоже смотрела вперед, и вид у нее был такой, что невозможно было не понять ее намерения.

Обе вышли в полутемный, очень длинный коридор. Там никого не было, так что слышались собственные шаги. Перед самым выходом она услыхала шаги другого человека, и звук их так смешивался со звуком ее собственных, что нелегко было понять, кто идет. Это встревожило Бай Би. Она обернулась. В полусвете разглядела чью-то легко скользящую тень.

В тусклом и мерцающем свете одинокой лампочки Бай Би постепенно разглядела какую-то женщину. Издали она походила на саму Бай Би, одета была во все белое, и это четко контрастировало с окружающим темным фоном. Да это же только что выступавшая на сцене девушка! Бай Би облегченно улыбнулась, и незнакомка замедлила шаг. Бай Би заглянула ей прямо в глаза. Они были очень близко друг от друга — рукой дотянуться, — но возникало странное ощущение, что незнакомка недоступна. Бай Би чувствовала, что глаза, в которые она смотрела, ей знакомы, что она их где-то видела. От смущения она засмеялась. Женщина вежливо кивнула, и это придало Бай Би храбрости.

— Вы так замечательно играли.

У женщины дрогнули губы, и Бай Би подумала, что эта улыбка завлекает многих мужчин. Актриса спокойно ответила:

— Спасибо. У меня на сцене только один монолог, и все.

— По-моему, у вас прекрасный монолог, который превзошел все остальные. Драматург, видно, очень постарался.

— Этот монолог я придумала сама.

Бай Би и в голову прийти не могло, что артистки сами пишут пьесы. Разве так бывает? Позавидовать можно.

— Вы действительно очень талантливы. Меня зовут Бай Би, я подруга Сяо Сэ.

— Ну раз уж вы подруга Сяо Сэ… Она очень неплохая артистка. Меня зовут Лань Юэ, иероглиф «лань» пишется как «голубой», а иероглиф «юэ» — как «месяц», — спокойно ответила девушка.

— Лань Юэ? Голубая Луна, какое красивое имя!

Разговаривая, они дошли до выхода на улицу. На солнце лицо Лань Юэ показалось еще прелестнее. Она показала на афишу спектакля и презрительно рассмеялась:

— До чего же скверно нарисована эта афиша!

— Да. Дайте мне несколько дней, и я вам нарисую афишу, — вдруг вырвалось у Бай Би.

— Вы художница?

— Не назову себя так. Я зарабатываю на жизнь живописью.

Лань Юэ засмеялась:

— Очень рада с вами познакомиться. Простите, у меня дела, я пойду. До свидания.

Она перешла улицу и стремительно скрылась в тени деревьев.

Бай Би осталась стоять у входа. Поглядела на часы: до вечера еще далеко, дел никаких, но возвращаться домой так рано тоже не хотелось.

Она лениво поглядела в сторону, где скрылась Лань Юэ.

— Бай Би! — послышался мужской голос.

Она недоуменно обернулась и увидела Е Сяо.

Лицо его напоминало о Цзян Хэ, и это смущало Бай Би:

— Полицейский Е, почему вы здесь?

— Я же просил вас не называть меня полицейским, пожалуйста, просто Е Сяо.

Бай Би колебалась, выдерживая долгую паузу, потом решилась:

— Извините, полицейский Е, не знаю, можно ли спросить у вас?

— Спрашивайте.

— Вы меня подозреваете? — прошептала она.

— Что вы говорите?!

— Почему где я, там и вы? От археологического института до этого театра… Разве вас не видят люди? Вам вдруг тоже захотелось посмотреть репетицию? Вы следуете за мной по пятам. Вы что — считаете, что я причастна к смерти Цзян Хэ? То есть в ваших глазах я и есть главная подозреваемая?

Она не сдерживалась. Глубокое чувство унижения, овладевшее ею еще в день прощания с Цзян Хэ, все росло. Не в силах подавлять его, она взорвалась.

Е Сяо, не ожидавший этого от Бай Би, замер. Потом вздохнул:

— У меня есть друг, очень хороший друг, его зовут Ло Чжоу. Он драматург и режиссер. В этом театре он ставит историческую пьесу, ту самую «Лоулань — пагуба для души», о которой говорится в афише. Сегодня у меня выходной, и я пришел посмотреть на его работу. Это исключительно мое личное дело. Не верите, пойдемте вместе в театр и спросим у него.

Бай Би покраснела: она вспомнила, что в передних рядах беседовали двое мужчин, и фигура одного напомнила ей Цзян Хэ. Конечно же это был Е Сяо. Может быть, в эти дни ему самому тоже пришлось пережить бог знает какие тяготы. Да и живет он в вечной атмосфере подозрений ко всем и вся. Она прошептала:

— Извините, Е Сяо.

— Ничего. А вы почему пришли?

— Вот уж совпадение так совпадение. У меня тоже очень хорошая подруга играет в этом спектакле.

— Действительно, совпадение. А кого она играет?

— Принцессу.

— А-а… Похоже, Ло Чжоу не слишком доволен ею. Ах, извините.

— Ничего.

Бай Би была не в силах дальше видеть его лицо. Она увидела на улице свободное такси, помахала рукой и торопливо распрощалась с Е Сяо.

А Е Сяо, когда она села в такси, вдруг почувствовал себя покинутым. Он обернулся: Ло Чжоу и Сяо Сэ выходили из театра. Тоже взяли такси и поехали в торговый район города.

Он остался у входа в театр один. Налетел прохладный ветерок ранней осени, и по спине вдруг прошла струйка холода…

2

Утром на реке Сучжоу хороший воздух. Берега реки, в прошлом мутной и грязной, теперь украшены лиственными деревьями и высотными зданиями. Сучжоу выглядит как глубокое ущелье между горными хребтами. Е Сяо брел по берегу. Около одной из речных извилин он задержался. Здесь река изгибалась, и набережная, естественно, тоже петляла, но довольно плавно. Он посмотрел на придорожные фонари: все они были в порядке, и вечером должны были светить; знак, предупреждающий о повороте, нельзя не заметить. Конечно, если вести машину после крепкой выпивки, дело примет иной оборот.

Е Сяо подробно осмотрел дамбу под прибрежными деревьями, там, где разбился Сюй Аньдо. Остался ясный след от руля мотоцикла на бетоне.

Осмотрел он и асфальтированную дорогу и обратил внимание на небольшую вмятину, над которой вились мухи. Мухам было наплевать на происшедшее, им нравилось здесь ползать. Он догадался, что именно в это место Сюй Аньдо врезался головой, и асфальт был забрызган растекшимися мозгами. Хотя уже давно убрали, запах крови еще держался и продолжал собирать мух. И они кружились и роились именно здесь, над этим самым местом, привлеченные аппетитным запахом.

Ранним утром такие дела оказывали на его желудок тошнотворное действие, и Е Сяо заторопился. Он вошел в один из домов поблизости.

В многоэтажке имелся лифт. Е Сяо поднялся на самый верх и позвонил в дверь Ло Чжоу. Пришлось долго ждать, пока откроют. Ло Чжоу предстал в дверях с встревоженным выражением лица.

— Я не слишком рано?

— Что ты! Заходи скорее. — Ло Чжоу затащил его внутрь. Предложил выпить, но Е Сяо отказался, с недоумением разглядывая друга.

— Чего так на меня смотришь? — удивился Ло Чжоу.

— У тебя дурной цвет лица. Только что поднялся? Ты завтракал?

— Завтракал, — кивнул Ло Чжоу. — Вчера вечером очень поздно угомонились. Эти дни я совсем не высыпался.

— Вчера я видел, что ты пошел с девочкой, которая играет принцессу. Значит, гуляли допоздна.

— Она такая, — грустно усмехнулся Ло Чжоу. — Вчера она меня намертво опутала, была готова умереть, лишь бы сыграть главную женскую роль. Ты меня знаешь, я слишком добрый, вот и согласился. А вчера просто повисла на мне и заставила петь караоке: пели за полночь, вернулись так поздно, что я чуть не умер.

Е Сяо тоже засмеялся:

— Ну а как та девочка, у которой вчера на сцене был только один выход? По-моему, сыграла отлично.

— На деле она и есть главная героиня, а то бы я и пьесу не написал. Придет время, для нее еще специально напишу.

— Она тоже окончила театральную школу?

— Она — нет. Это Сяо Сэ окончила курс, но я ценю не это, для меня важно дарование. А у той — настоящая одаренность. И на сцене и вне сцены она способна привлечь взоры всех окружающих. Заметь: и мужчины, и женщины равно ценят ее дарование. А это значит, что она полагается не только на красивую внешность. Женские прелести способны привлекать мужчин, а у женщин совсем не те чувства вызывают. Только талант восхищает всех без исключения, дар не зависит от пола. Она пришла в нашу труппу совсем недавно, когда я набирал артистов. Приходят-то многие, но у них плоховато с мастерством. Есть подходящие по типажу, но совсем бездарные. Так произносят текст, что публике тошно. Как говорится, комок сена в расшитой подушке! Только она одна меня радует. Она произвела на меня глубокое впечатление еще до того, как я ее увидел.

— То есть?

— А вот так. Прочел в газете список поступающих и только увидел ее имя, как сразу понял, что она выделяется из остальных. Ее зовут Лань Юэ, Голубая Луна. Мне это имя очень понравилось. Потом увидел ее и обнаружил, что она обладает превосходным дарованием. Может, станет выдающейся артисткой. Мы тут ставим танцевальные пьесы, это не совсем для нее. Ей драма нужна. Ладно, хватит об этом. Днем в театре репетиция, а вечером нужно дописывать пьесу. Я так устал! Да еще тут на днях такое случилось… Ужас!

— Ужас? — напряженно перебил Е Сяо.

Ло Чжоу отпил воды. Сердце у него заколотилось.

— Несколько дней назад, вечером, я был дома, допоздна писал свою пьесу. После одиннадцати почувствовал, что больше не могу писать, и сбежал вниз по лестнице на берег Сучжоу — подышать воздухом. Чтобы вместе с воздухом набраться вдохновения, как говорится, почерпнуть его прямо из природы, но не об этом речь. Я гулял и уже несколько кругов сделал, когда какой-то парень приехал на мотоцикле и остановился на обочине. Он снял шлем и повалился на сиденье. И тут я осрамился. Захотелось подойти и посмотреть, что с ним. Подошел, а он вдруг сел, схватил меня за руку и почему-то сказал: «Спасите, спасите меня!» От него несло перегаром. И вдруг рванул на мотоцикле и чуть ли не тут же врезался…

— На извилине реки Сучжоу влетел в дамбу и погиб на месте, — прервал его Е Сяо.

И сам досказал все, что было потом.

— Откуда ты знаешь? — испугался Ло Чжоу.

— Я знаком с этим делом и осматривал труп погибшего. Вот уж не думал, что свидетелем по делу будешь проходить ты. Какое замечательное совпадение! Как же это Сюй Аньдо сумел выбрать именно тебя в очевидцы и свидетели?

— А кто такой Сюй Аньдо?

— Погибший. Честно, если бы я знал, что о происшествии сообщил ты, я бы зашел к тебе пораньше.

Е Сяо горько усмехнулся.

— Не стоило приходить ко мне из-за этого. Меня уже так допрашивали в полиции, что мозги распухли. Е Сяо, ты только что сказал, что погибший выбрал меня очевидцем и свидетелем? Что ты имеешь в виду? — Ло Чжоу явно испугался.

— Не бойся. Наверное, потому, что ты умеешь писать романы и пьесы. Вот погибший и понадеялся, что ты его историю вставишь в роман ужасов. Это шутка. Не придавай ей значения, — засмеялся Е Сяо.

— Умоляю тебя, братец, не пугай меня больше. Раз уж ты осматривал его труп, значит, делали вскрытие. Каково заключение? Вождение мотоцикла в пьяном виде?

Е Сяо помрачнел.

— Похоже, они готовятся написать рапорт об обычном дорожно-транспортном происшествии. Но я все равно сомневаюсь. Правда, вождение мотоцикла в пьяном виде сомнению не подлежит. Однако боюсь, что могут быть еще другие причины.

— Что за причины? Снова меня запугиваешь?

Ло Чжоу был человеком суеверным, он верил в судьбу, и для него стать очевидцем гибели человека представлялось зловещим.

— Не знаю, лучше об этом не говорить, — тихо отвечал Е Сяо.

— Предпочитаю, чтобы уши остались чистыми, — вздохнул Ло Чжоу.

Е Сяо будто не слышал его слов, смотря в окно. Отсюда было видно медленное течение извилистой реки Сучжоу.

— На что смотришь? — спросил Ло Чжоу.

— Да так. Ло Чжоу, я хотел тебя спросить, почему ты избрал местом действия Лоулань? — Е Сяо вдруг вспомнилось название: «Лоулань — пагуба для души».

— А что такое?

— Веду одно дело. Возможно, оно связано с раскопками археологов на озере Лобнор. Ты был очевидцем гибели человека. Этот Сюй Аньдо работал в Институте археологии, в сентябре тоже должен был поехать на Лобнор на раскопки.

Ло Чжоу мотнул головой:

— Умоляю тебя, не рассказывай! Даже слышать о таких делах не могу. Ты хочешь сказать, что смерть этого человека как-то связана с древним городом Лоулань? Ужасно. Ведь я сейчас ставлю пьесу о Лоулане. Честное слово, ты меня в это дело втягиваешь.

— Извини, к этому делу ты не причастен. Считай, что я вопросов не задавал.

— Ладно, объясню, в чем причина. Дело в том, что я люблю романы Иноуэ Ясуси — все романы этого старого японца, такие как «Дуньхуан» или «Седой волк». Он ведь специалист по культурам Западного края Китая, у него очень много трудов по истории Синьцзяна. Ему уж за семьдесят было, когда он приезжал в Синьцзян раскапывать древние культурные слои. Он написал множество романов о Западном крае, один из них называется «Лоулань». Это роман о древнем Лоулане. Помню, в нем описывается дворцовая затворница, княгиня Лоуланя, которая не пожелала покинуть город и поэтому погибла, но я подозреваю, что ее просто убили. Поскольку я так ценю романы Иноуэ Ясуси, для своей первой пьесы выбрал сюжет о Западном крае. Лучшим выбором оказался Лоулань. Первым делом я нашел для пьесы удачное название: «Лоулань — пагуба для души». Такое способно привлечь внимание публики. Конечно, я не ручаюсь за достоверность содержания пьесы.

Е Сяо кивнул. Он не читал «Лоулань» Иноуэ Ясуси, но роман «Дуньхуан» и фильм по нему знал, они произвели на него глубокое впечатление. Пора, наверно, уйти, потому что круги под глазами у Ло Чжоу совсем почернели. Е Сяо похлопал друга по плечу:

— Воспользуйся свободным утром, поспи хоть немного. Я пойду, а ты не пиши слишком много, подумай лучше о здоровье.

Ло Чжоу кивнул. Проводил до двери, и тут лицо его вдруг горестно исказилось. Он смотрел на Е Сяо, долго колебался, а потом сказал:

— Е Сяо, я и вправду боюсь.

— Не волнуйся, я же здесь, — кивнул ему тот.

— Братец, ты мой самый лучший друг. — Ло Чжоу был непонятно почему взволнован.

— Вернись и поспи.

Е Сяо поклонился и сел в лифт. Ехал один, дверцы лифта не открывались, только мелькали огоньки, обозначающие этажи.

Понятно, что вспомнилось прошлое. И Ло Чжоу. Они давно хорошие друзья, с пяти-шести лет вместе играли и росли. В детстве Ло Чжоу мечтал стать офицером флота, командовать китайской атомной подводной лодкой, плавать под водами Тихого океана. Е Сяо мечтал стать путешественником. Он обожал Юй Чуньшуня, даже ходил слушать его выступление и написал ему письмо. Он надеялся, что настанет день, когда он вослед Юй Чуньшуню пройдет по каждой пяди территории западного Китая. Наверное, потому, что он родился в производственно-строительном полку в Синьцзяне. Его родители служили там агрономами. Вырос, правда, в Шанхае.

Однако в июне 1996 года Юй Чуншунь погиб при переходе через Лобнор. Смерть его стала для Е Сяо тяжелым ударом. Он долго плакал и после расстался со своей мечтой. Но… Е Сяо уже стал офицером полиции, а Ло Чжоу к флоту никаким боком отношения не имеет и зарабатывает на жизнь пером. Сейчас вот стал драматургом и режиссером. Оба отказались от своих детских мечтаний, и в этом городе житейского практицизма продолжали идти по сложившейся в жизни дорожке.

Это и есть судьба, сказал себе Е Сяо.

Дверцы открылись на первом этаже. Не спеша он вышел из здания. Уже ноябрь, осенний ветер освежал лоб. Е Сяо стало холодно, он обхватил плечи обеими руками и вышел на прибрежную зеленую травку, чтобы полюбоваться на спокойно текущие воды Сучжоу.

3

Листва деревьев затеняла свет в окне, и под осенним ветром в нем беспрерывно мелькали черные тени. Лунный свет за окном мерцал то тускло, то ярко.

Чжан Кай суетливо метался по комнате, он трепетал, как осенний лист за окном. Стало совсем невыносимо, он закурил сигарету, и ее огонек тоже залетал по комнате, попадая то в свет, то во тьму.

— Погаси сигарету, — презрительно сказал Вэнь Хаогу.

Он сидел рядом.

— Директор Вэнь, я очень волнуюсь.

— Погаси сигарету, — приказным тоном повторил Вэнь Хаогу.

Оробев, Чжан Кай, погасил сигарету. Нервно посмотрел на часы. Волнение росло, запинаясь, он проговорил:

— Директор, время! Время вот-вот!

— Не бойся, садись. Ты умереть не сможешь, — спокойно сказал Вэнь Хаогу.

Он сидел на стуле, на котором прежде сиживал Цзян Хэ, перед компьютером, которым Цзян Хэ обычно пользовался. Директор налил себе стакан чая и уселся поудобнее, прихлебывая чай и листая какой-то журнал.

Чжан Кай замолк, присел рядышком и завертел головой, глядя то в потолок, то в окно, то в пол. Его сердце стучало все чаще, а лицо немного побледнело; еле слышно он шептал:

— Это заклятие.

— Что ты говоришь? — спросил Вэнь Хаогу.

— Директор Вэнь, выслушайте меня. Я поверил, теперь я по-настоящему поверил. Это заклятие. Эти дни я чувствовал, что не совсем здоров, а тут еще сердце.

— Вы, должно быть, больны страхом перед болезнью?

— Я тоже думаю, что болен. Несколько дней назад я сходил в больницу и прошел всестороннее обследование, не обнаружили ничего. И все-таки я не в порядке, может быть, в этой комнате, здесь, сегодня…

Чжан Кай резко поднялся, трясясь всем телом, потом шлепнулся задом о стул и спрятал голову в колени, бормоча что-то невнятное. Вэнь Хаогу и представить себе не мог, что этот ужас примет такие формы. Он протянул руку и погладил Чжан Кая по груди. Шепнул:

— До чего тебя страх доводит, разве ты не мужчина?

— Конец мне, это же вправду заклятие, умру скоро.

Чжан Кай почти рыдал:

— У меня же жена, дети, что с ними будет? Директор Вэнь, после моей смерти пусть институт о них хорошенько позаботится. Я уже готов написать завещание. Так. А еще, если переживу сегодняшний вечер, схожу завтра же в страховую компанию и куплю самый дорогой полис. Тогда, если я неожиданно умру, моя семья сможет получить большую компенсацию. Но переживу ли я сегодняшний вечер?

— Не надо думать о глупостях. Все страхи ты сам выдумал. С тобой не может случиться беды! — отрезал Вэнь Хаогу. Глубоко вздохнул и отпил чаю.

Чжан Кай выслушал его слова как выступление артиста и чуть успокоился. Понурив голову, он помолчал немного и осторожно спросил:

— Директор Вэнь, а сегодняшний вечер как? Смогу ли я пережить сегодняшний вечер?

Вэнь Хаогу рассмеялся:

— Посмотри на свои часы.

Чжан Кай поднес часы к глазам:

— Ах, уже больше двенадцати.

— Общественная безопасность утверждает, что Цзян Хэ погиб около половины двенадцатого. Сейчас это время уже миновало, а разве ты сейчас не живой и здоровый?

— Да, я еще живой. — Чжан Кай отдышался, яростно бьющееся сердце тоже успокоилось. Он вытащил носовой платок, утер пот со лба и следы слез в уголках глаз.

— Ладно, не беда. Уже поздно. Остался бы ты переночевать в институте, здесь есть спальные мешки и армейские походные койки.

Чжан Кай даже рот разинул от удивления.

— Ночевать здесь? В этой комнате человек погиб. Нельзя, нельзя, никак нельзя. Если здесь ночевать, я умру со страху, опять-таки жена дома ждет меня. Сегодня вечером мне непременно надо вернуться домой, к тому же я недалеко живу, а завтра воскресенье.

Он встал. Вэнь Хаогу покачал головой и сказал тихо:

— Ладно, уезжай, что с тобой сделаешь, ты же ездишь на мопеде. В пути будь осторожней, берегись.

В знак согласия Чжан Кай кивнул:

— Спасибо, директор, за заботу, в дороге я буду осторожным. А как же вы сами, директор?

— У меня ни жены, ни детей, мне все равно. Буду спать в этой комнате, чего говорить об этом, — сухо ответил Вэнь Хаогу и взял журнал.

— Директор, я искренне уважаю ваше мужество. Будь у меня хоть десятая часть вашей храбрости, было бы замечательно. В таком случае я пойду, до свидания.

— До свидания, будь осторожней в пути, — заботливо напутствовал директор.

Чжан Кай, кивая, вышел из комнаты. Его шаги гулко звучали в широком коридоре, постепенно удаляясь и затихая. Вэнь Хаогу презрительно помотал головой, взял термос и наполнил чайный стакан кипятком.

4

В коридоре было темно, а Чжан Кай шел один, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Проходя мимо входа в гараж, он перешел почти на бег. Он боялся, что в это время заклятие вдруг проявится и он повалится в предрассветный час в каком-нибудь темном углу института, а утром следующего дня сослуживцы с ужасом обнаружат его труп.

Стоило подумать об этом, как идти дальше стало невмочь: он оглядывался по сторонам, вглядывался во все темные углы. Сердце как бы поднялось в груди и висело на тоненькой ниточке, готовой вот-вот оборваться.

Осторожно пробравшись в темноте, он стал искать на ощупь входную дверь. Вдруг спереди пахнуло жаром, и он уперся во что-то прямо лицом.

В темноте ничего не было видно, как ни напрягай зрение. Сердце прямо-таки выпрыгивало из горла. Он хотел громко закричать, но и звука не получилось, горло опухло и не могло издать громкий звук. Трясясь, он прохрипел еле слышно в темноту перед собой:

— Кто тут?

— Это я. Линь Цзысу, — донесся голос из темноты.

Тут Чжан Кай, отдышавшись, прошептал:

— Ты же меня напугал чуть не до полусмерти. Я подумал, что наткнулся на выкарабкавшуюся мумию!

— Извините.

Невидимый Линь Цзысу ухватил Чжан Кая за руку, протащил вперед несколько шагов, свернул за угол и наконец добрался до входа. Здесь уже был слабый, хоть и неверный, свет, в котором лица обоих едва виднелись.

Чжан Кай, по-прежнему одержимый ужасом, нащупал рукой сердце и спросил:

— Уже далеко за полночь. Чего же вы здесь?

— Ну я вернулся домой, а ключей при себе нет. Значит, наверняка забыл на службе, поэтому опять вернулся за ключами в институт. Иначе сегодня вечером спать будет негде, — понизив голос, объяснил Линь Цзысу.

— А почему же вы не вернулись пораньше? Сейчас уже за полночь, — усомнился Чжан Кай.

— Ах, это… После работы я не сразу пошел домой, на улице опрокинул пару стаканчиков, а когда стало поздно, вернулся домой и не смог отпереть дверь. Прямо-таки стыдно, уже так поздно. И вас напугал.

— Ну-ну, — Чжан Кай кивнул, глядя на верзилу Линь Цзысу, держащего в руке очень большой черный кожаный портфель. Одному небу известно, что туда наложено.

В тусклом освещении он и сам казался мертвенно-бледным, прямо выходец с того света. При виде этой высокой фигуры он опять разволновался.

Линь Цзысу прервал молчание вопросом:

— Чжан Кай, а вы зачем здесь?

— В двух словах не объяснишь. Директор Вэнь и сейчас еще сидит в комнате, где случилась беда с Цзян Хэ. Он хочет провести там ночь.

— Директор Вэнь тоже в той комнате? — испугался Линь Цзысу.

— Да. Мы проводили эксперимент, — прошептал Чжан Кай.

— Эксперимент?

Чжан Кай ответил с многозначительной загадочностью:

— Экспериментировали с гибелью.

— Экспериментировали с гибелью? Чжан Кай, да хватит ли у вас храбрости на это? — В тоне и в словах Линь Цзысу мелькнуло презрение.

Чжан Кай этого не понял, а может быть, привык и спокойно поведал:

— Мы задумали опыт. Возможен ли инцидент со смертельным исходом вечером между одиннадцатью и двенадцатью часами в комнате, где с Цзян Хэ случилась беда?

— Вы экспериментировали со своей собственной жизнью?

— Другого выхода не было. Директор Вэнь настаивал категорически, чтобы я остался. Сам бы я ни минуты не посмел оставаться в этой комнате. Но уже полночь, и никакой беды не может случиться. Не могу понять, по какой такой причине мое сердце упорно подает неблагоприятные сигналы. Линь Цзысу, я задам вам один вопрос: вы верите в заклятие?

Линь Цзысу отошел от деревьев так, что свет луны осветил его лицо. Произнес сдержанно:

— Я верю только самому себе.

Чжан Кай покачал головой:

— Будь у меня такая уверенность, было бы очень хорошо. Вы взяли свои ключи?

— Пойдемте, — сказал Линь Цзысу и помахал перед ним связкой.

Чжан Кай пошел за ним следом, то и дело ощупывая сердце и радуясь тому, что еще жив.

В тенистой аллее трудно разглядеть луну в небе, но цвет лунного диска был холодным и печальным. Они вышли из больших ворот института и закрыли их за собой. Чжан Кай сел на свой мопед, хриплым, осипшим голосом сказав Линь Цзысу:

— Я поехал, до свидания.

Он тронул мопед с места и резко рванул. На узенькой улочке в мертвящей тишине звук мчащегося мопеда рождал гулкое эхо. Линь Цзысу следил взглядом, как он удаляется, и уголки его рта кривились в презрительной ухмылке. Потом он обернулся и стал глядеть на здание за большими воротами Института археологии.

Его глаза блестели как у ночного хищника.

Подул холодный ветер поздней осени. Крепко сжимая черный кожаный портфель, Линь Цзысу удалился.

5

Уже настала вторая половина ночи, когда Вэнь Хаогу проснулся. Он задремал, сидя на стуле. Знал ведь, что он уже не тот молодой человек, который двадцать лет назад мог ночь напролет раскапывать древние могилы. Он вздохнул, поглядел на ночной пейзаж за окном и, поскольку налитый в стакан чай уже успел остыть, взял термос и опять долил его. Мелкими глотками он потягивал крепкий чай, наслаждаясь терпким вкусом, оживляющим тело. Сон, который только что приснился, опять всплыл перед его глазами: ему приснился Чжан Кай.

На лбу Вэнь Хаогу выступила испарина. Ведь это только сон, а он никогда не верил снам, даже «Анализу снов» Фрейда не верил, но тут напрягся. Крепкий чай придал ему бодрости, и он снова взялся за научный журнал, прочитал несколько страниц в конце. В корреспонденции о новостях археологии он наткнулся на статью под заглавием: «Лобнор рыдает без слез: руины Лоуланя подверглись ограблению».

Это заглавие затронуло душевные струны Вэнь Хаогу, и он прочел вслух тихим голосом один отрывок:

«Специалисты прибыли в город Лоулань и с ужасом увидели четыре новых воровских раскопа глубиной более метра, а диаметром более двух метров. Ямы располагались у „трехкомнатного дома“ и в „жилом“ районе, при этом одна яма была выкопана прямо посередине одного из домов.

„Трехкомнатный дом“ является в городе самой роскошной постройкой. Специалисты-археологи считают его резиденцией местного чиновника. С тех пор как Свен Хедин обнаружил город Лоулань и выкопал в углу „трехкомнатного дома“ немалое число книг на письменности кхароштхи, приехавшие Татибана Мидзуки из Японии и Стейн из Англии производили здесь масштабные раскопки, а найденные предметы материальной культуры вывезли за границу. Теперь эти предметы хранятся в музеях, а в международных масштабах возникла мода на „лоуланеведение“.

Учреждения, ведающие охраной памятников материальной культуры, слишком уверились, что скверный климат района Лобнора и труднопроходимая пустыня возьмут на себя задачу охраны, а потому по сию пору так и не приняли эффективных мер. По сведениям от компетентных людей, те, кто захочет вопреки правилам посетить древний город Лоулань и покопаться там, могут пренебречь решением о „запретной зоне“, подать прошение в соответствующие ведомства с гарантией возмещения расходов и оплаты ценностей и получить допуск.

Необходим только джип, запас питьевой воды, провианта и горючего, после чего можно ехать по уже глубокой, в полметра, совершенно четкой колее и въехать в любое место древнего города Лоулань. Город занимает обширную территорию, его руины включают городскую цитадель, два буддийских храма и кладбище. Вдоль городских стен и фундаментов храмов к востоку и к западу находятся глубокие ямы раскопов. Этот город под названием Милань был столицей древнего государства Лоулань. При династии Хань здесь было военное поселение. Согласно одной спорной гипотезе здесь, после перенесения, располагалась новая столица государства Лоулань.

Здесь были найдены замечательные фрески „Крылатые ангелы“, а также ксилографические доски VIII–IX веков нашей эры: тибетское письмо народности туфань. Именно здесь раскрываются тайны непонятной гибели древнего государства Лоулань и важнейшие исторические события, с этим связанные, а также редкие для средневековья культурные связи между туфанями и Западным краем.

Древнее городище на месте военного поселения, буддийские пагоды и кладбище в руинах — все это относится к „лоуланьской дороге“ на древнем шелковом пути, причем это место было для шелкового пути чрезвычайно важным. Здесь было обнаружено множество предметов материальной культуры: шелк монохромный и узорный, вышивки по шелку, парча, ханьские металлические зеркала, среднеазиатского фасона конопляные соломенные наличники, стеклянная посуда времен персидской династии Сасанидов, а также разнообразные шерстяные и вязаные изделия из Греции и Рима.

Поскольку недавно здесь построена государственная дорога № 218 и через древнее кладбище проложен проезд, руины воинского поселения подверглись почти полному уничтожению. Кости, вывороченные из могил, усыпали землю, поломанные гробовые доски валялись повсюду, вырытые грабителями черепа были выставлены по краю дороги…

Местные жители рассказали корреспонденту, что грабители могил собираются в шайки и отряды, ездят на грузовиках и без стеснения говорят, что собираются заняться гробокопательством, а за границей есть коллекционеры, которые на свое имя заказывают отсюда древние расписные гробы.

Кладбища вокруг воинского поселения занимают значительный район, они размещены в нескольких горных долинах хребта Куруктаг.

Говорят, что теперь грабители могил в основном опустошили все могилы в низких, легкодоступных местах. Они считают, что ценные захоронения остались выше в горах, куда и собирается переместиться „основное место работы“.

„Древняя могила — вырытая от солнца яма“, то есть такая форма захоронения, откуда почти невозможно увидеть солнце; могильная яма, вырытая в центре сруба из семи колец тополевых бревен, предназначенных загородить солнечный свет; она подвергалась неоднократному раскапыванию. Некоторые могилы у реки Тебаньхэ превратились в ямы глубиной в три метра, причем между собой могилы соединены прорытыми туннелями; или же прямо с вершины могильного холма вырыт вертикальный воровской ход.

В пустыне Лобнора захоронены в большом количестве ценная утварь и предметы материальной культуры, о многом до сих пор ничего неизвестно. После создания Нового Китая наше государство здесь, в „долине древних кладбищ“ и в „древнем городе Лоулань“, провело в течение примерно месяца регистрационные работы. Но даже такой скромный шаг дал открытия, способные удивить весь мир. На кладбище Тайян в долине древних кладбищ вырыли из земли „лоуланьскую красавицу“, женщину европеоидной расы возрастом в 3800 лет; а в древнем городе Лоулань выкопали большое количество книг и бумажных документов на китайском языке. Это предоставило несомненные археологические свидетельства по проблеме заселения района древнего Лобнора, по его расовому составу, а также по управлению западным краем со стороны центрального правительства.

На руинах „воинского поселения“ был извлечен из земли „красавец воин“ эпохи Хань и Цзинь, но, поскольку кладбище очень серьезно пострадало от грабителей, не удалось „обеспечить сохранность при раскопках“, и эта так называемая сохранность в основном свелась к очистке и приведению в порядок разрушенной могильной ямы.

В древнем городе Лоулань извлекли из земли иссохший трупик ребенка европеоидной расы, жившего за 4000 лет до нас, и расписной гроб времен династий Хань и Цзинь. На самом деле они не являются археологическими открытиями, а выкрадены в здешних местах гробокопателями и отобраны ведомством общественной безопасности у грабителей во время суда над торговцами ценностями материальной культуры. Не следует думать, что публикация об этих открытиях заставит грабителей могил и сбытчиков предоставить о них подробные сведения.

В прошлом климат пустынь области Лобнор был главным разрушительным фактором для этих руин, теперь же бедствие от рук человеческих превосходит всякие природные бедствия».

Вэнь Хаогу не дочитал статью и сложил журнал; он поднял голову, и глаза его стали мокры от слез. Он и сам хорошо знал большую часть того, что написано здесь. Свыше десяти лет он постоянно регистрировал разграбление ценностей материальной культуры, особенно в Синьцзяне. Каждый раз, когда в Синьцзяне совершалось хищение памятников культуры, он по особым каналам в первую очередь получал закрытую информацию. И каждый раз, когда такая новость поступала, сердце его трепетало от волнения. Он придавал глубокий смысл изречению, которое часто повторял: «Людской вред страшнее вреда природного».

Для Вэнь Хаогу было ясно, что в некотором смысле любого человека можно заподозрить в ограблении могил: все содеянное предшественниками лоуланьских ученых-археологов, Свеном Хедином и Стейном, разве не было своего рода разбойничеством и настоящим ограблением могил? После того как швед Свен Хедин 28 марта 1900 года в пустыне Лобнор открыл древний город Лоулань и на следующий год начал раскопки, по настоящее время прошло уже полных сто лет. До него и после него в этом районе побывали Пржевальский и Козлов из царской России, швед Бергман, американец Хантингтон, англичанин Стейн, японец Татибана Мидзуки и другие.

В те годы Запад и Япония посылали людей на Лобнор, которые проникали в древний город Лоулань и вскрывали древние могилы. Естественно, что Лоулань не мог избегнуть судьбы быть раз за разом раскопанным, обысканным и расхищенным. В то время из китайских ученых только двоим — Хуан Вэньби и Чэнь Цзунци — посчастливилось исследовать Лоулань. Тогда после решительных протестов научных кругов Китая была организована «Китайско-шведская северо-западная научно-исследовательская экспедиция», они стали ее членами с китайской стороны, и только тогда удостоились такого счастья.

Как археологи и путешественники-первооткрыватели Свен Хедин и Стейн действительно достойны уважения. Однако они, запечатлев свои имена на скрижалях цинской истории, одновременно нанесли руинам колоссальный ущерб. Если бы не было их открытия, то сегодня Лоулань и близлежащие руины оставались бы там целы и невредимы и никто не ходил бы туда разрушать их. Ведь это огромное богатство принадлежит не кому-то из людей, а только нашим предкам.

На обложке научного журнала Вэнь Хаогу увидел прекрасно знакомый ему рисунок: полихромную фреску с изображением семи крылатых ангелов.

Эти семеро ангелов, изображенных в классическом европейском стиле, большими широко раскрытыми глазами вглядывались вперед, а на маленьких губках играла улыбка. Они были прекрасны, в высшей степени совершенны.

В 1907 году на руинах синьцзянекой Милани эта фреска заставила прославленного Стейна выпучить глаза от изумления и вспомнить прекрасные портреты девушек Древней Греции. Эти пришедшие из западного мира ангельские образы проникли в буддийский храм на южной окраине пустыни, где стали хранителями и проповедниками буддийского вероучения.

На обложку Вэнь Хаогу смотрел спокойно, но, когда много лет назад увидел эту фреску собственными глазами, его тоже, помнится, затрясло. Большие и блестящие глаза с фрески смотрели на него, и он вспомнил еще пару глаз…

Наступил рассвет.

6

Воскресным утром на узенькой улочке обычно очень чисто и прохладно. Но сейчас здесь толпилось множество людей, к которым непрерывно присоединялись прохожие и жители окрестных домов. Однако полиция сдерживала их, очертив символическую линию, установив разделительные ленты. Хорошо еще, что на этой улице в обычное время мало машин и у прохожих и автомобилей оставалась возможность пробраться по близкой параллельной улице. Так что пробки не получилось.

Е Сяо не взял служебную «Сантану», а приехал на такси прямо из дома. Он выпрыгнул из машины, предъявил удостоверение следственного отдела и вошел за разделительное ограждение. От порывов осеннего ветра было холодно, он на ходу размялся и подошел к старому полицейскому.

— Как дела, молодой Е? Уже позавтракал? — Старый полицейский, очевидно, не знал Е Сяо близко и начал с формулы вежливости.

— Страж закона, я уже позавтракал. Я только-только узнал, что здесь случилось, и сразу приехал, потому что все дела, которые я веду, происходили поблизости отсюда. Что скажете о мертвом?

— Еще не знаю ни фамилии, ни имени, ни положения. Это мужчина в возрасте тридцати пяти — сорока лет, невысокий, рост метр шестьдесят пять, черная синтетическая рубашка, темно-синие джинсы. Мертвец лежал при обнаружении головой на восток, ногами на запад на правой стороне улицы, с левой стороны валялся мопед с еще не выключенным мотором. Тогда поблизости не было машин, его обнаружил один прохожий, рапорт представлен в шесть часов десять минут утра. Осмотр места происшествия показал, что на мопеде нет следов столкновения, на мертвом теле нет шрамов или наружных ранений, на земле тоже не обнаружено следов наезда. Возможно, погибший сам упал с мопеда. Причина его падения нам пока неизвестна. Что же касается причины смерти, то вызвана ли она падением с мопеда, определит дальнейшее обследование.

Старый полицейский описал положение таким языком официального рапорта, что внушил Е Сяо чувство почтения.

— Могу ли я осмотреть?

— Конечно.

Старый полицейский провел Е Сяо на место гибели. Вокруг люди увлеченно фотографировали, другие подбирали сувениры на память.

Глядя на распростертое тело погибшего, Е Сяо несколько удивился: если бы тот упал с мопеда, то одна нога была бы придавлена этим транспортным средством. Но погибший лежал от мопеда на расстоянии примерно двух метров, причем тело обращено лицом вверх. Такая поза очень удивительна: если бы он, спрыгнув с мопеда, прошел пару шагов вперед и снова упал, то был бы обращен лицом в другую сторону, а если бы полз по земле, то обязательно лежал бы лицом вниз. Положение же его тела, скорее всего, могло возникнуть, когда погибший, спрыгнув с мопеда, попятился несколько шагов, а потом упал на землю. Или же, напротив, вначале упал на землю, а потом, упираясь руками, прополз по земле два метра назад.

Конечно, не исключается и другая возможность. На лежащем мопеде погибший вовсе не ехал, а ехал другой человек; после того как погибший упал на землю, этот другой бросил свой мопед и сбежал.

Е Сяо старался спокойно анализировать, не рискуя делать выводы, а ограничиваясь гипотезами. Он подробно осмотрел лицо человека, на котором было странное выражение: то ли разочарование, то ли ужас — непонятно.

Увиденное заставило сердце Е Сяо забиться учащенно.

— Возможно, погибший при жизни был большим трусом. Это можно прочитать по выражению его лица, — заметил стоявший рядом старый полицейский.

Е Сяо по достоинству оценил опыт и проницательность старика. Он, как рассказывали, раскрыл много трудных и запутанных дел; коллеги по управлению между собой говорили, что у него были удивительные дела, более сказочные, чем у Шерлока Холмса, и поэтому почетной кличкой для него стало «Старый страж закона».

Е Сяо поглядел на лежащий труп. Возникло вдруг предчувствие, и, чтобы его проверить, он сказал старому полицейскому:

— Старый страж закона, нельзя ли мне обыскать его одежду? У меня есть подозрение, что погибший по своему положению имеет отношение к тому делу, которое я веду.

Старый полицейский заколебался, видимо, не очень доверяя молодому коллеге, но все-таки согласно кивнул. Е Сяо надел перчатки и осторожно нагнулся. Сначала он ощупал мертвеца выше пояса и обнаружил во внутреннем кармане погибшего бумажник с деньгами. Он расстегнул молнию на рубашке, просунул руку во внутренний карман и осторожно извлек бумажник.

Потом на глазах старого полицейского раскрыл бумажник. Кроме нескольких десятков купюр, там была еще пачка документов: первый — удостоверение личности, на котором стояли фамилия и имя Чжан Кай, а второй — пропуск на работу, где было напечатано наименование организации: Институт археологии.

Е Сяо кивнул: предчувствие оправдалось. Серьезным тоном он заявил старому полицейскому:

— Старый страж закона, это дело должно быть моим.

Старый полицейский похлопал Е Сяо по плечу и скромно произнес:

— Если моя помощь понадобится, только скажи.

Е Сяо не успел ничего сказать, как из управления пришла труповозка. Мертвеца вложили в покойницкий мешок, погрузили в машину и, гудя клаксоном, уехали.

Чжан Кая ожидало вскрытие.

Уборка места происшествия шла своим чередом, а старый полицейский продолжал свою обычную работу. Е Сяо поднял голову и поглядел, как на осеннем ветру шуршат, трепеща листвою, утуны. В голове мелькали и путались какие-то знаки и цифры, от усталости вдруг захотелось спать. Он подозвал одну из машин, прибывших из управления, и отправился на вскрытие. Перед глазами Е Сяо маячило лицо Цзян Хэ и его вынутая ярко-красная печень.

7

Фан Синь, одетый в белый халат, глядел в микроскоп, когда услыхал скрип открывающейся двери. Обернулся и увидел входящего Е Сяо.

— Ты пришел, Е Сяо. Так срочно?

— Есть ли результаты вскрытия трупа, доставленного утром?

— Да. Твоя гипотеза подтвердилась. Смерть наступила не от внешних ранений, а от патологических изменений в сердце, вызванных тромбозом коронарных сосудов.

Е Сяо кивнул и сказал, больше самому себе:

— Точно так, как у Цзян Хэ.

— Верно. Умерший человек, очевидно, упал с мопеда из-за боли от внезапной закупорки коронарных сосудов и бился на земле несколько секунд. Потом сердце перестало работать.

— Обнаружена ли причина тромбоза коронарных сосудов?

— Не так скоро. Я сейчас выясняю группу и состав крови покойного.

— А можно установить причину?

— Е Сяо, если правду сказать, я не уверен. По тем сведениям, которыми я сейчас располагаю, возможно, это совершенно новый случай болезни для него. Не с чем сравнивать из прошлого, и нет способа разобраться.

Е Сяо верил и не верил:

— Неужели так серьезно?

Фан Синь выглядел очень строго. Он кивнул и внушительно произнес:

— Может быть, гораздо хуже, чем представлялось.

Вздохнул и добавил:

— Сегодня мне придется бдеть всю ночь.

И уткнулся носом в свой микроскоп.

Не говоря ни слова, взволнованный Е Сяо вышел из лаборатории.

8

Днем, после полудня, Е Сяо прибыл в Институт археологии, прошел по тенистой аллее и вошел в здание. Он уже бывал здесь неоднократно, когда расследовал обстоятельства гибели Цзян Хэ, поэтому очень быстро добрался до канцелярии Вэнь Хаогу.

Вэнь Хаогу, увидев, что в его канцелярию входит молодой полицейский офицер, был к этому морально подготовлен. Он спокойно спросил:

— Начальник Е, вы опять пришли. Наверное, в чем-нибудь понадобилась моя помощь?

Е Сяо ничего не ответил, пристально рассматривая самого Вэнь Хаогу. У того круги под глазами покраснели, выглядел очень утомленным, что наводило Е Сяо на некоторые мысли. Однако абсолютно бесстрастное лицо Вэнь Хаогу не давало ни малейшей зацепки для начала допроса.

Е Сяо начал с дальним прицелом:

— Директор Вэнь, доложу вам нерадостное известие. Сотрудник вашего института Чжан Кай сегодня утром был найден беспричинно погибшим.

— Где обнаружили?

Е Сяо был удивлен: Вэнь Хаогу нисколько не испугало такое известие. Е Сяо продолжил:

— Не более чем в тысяче метров от входа в институт на улице обнаружили его труп, уже оповестили родных. Чжан Кай родственниками опознан.

— Дорожно-транспортное? — спросил Вэнь Хаогу.

— Нет. Хотя он упал с мопеда, путем вскрытия было удостоверено, что причиной смерти стали патологические изменения в сердце, вызванные тромбозом коронарных сосудов.

— Неужели то же, что и у Цзян Хэ?

Е Сяо ответил холодно:

— Не исключаю такую возможность. Судебные медики определили время гибели Чжан Кая от двадцати четырех часов до часа вчерашней ночи. Согласно расстоянию отсюда до места гибели было потрачено на дорогу не более пяти минут. Беда приключилась с ним по дороге домой. По всей вероятности, он добрался бы до дома к двенадцати часам ночи. Директор Вэнь, в вашем институте в последнее время бывали дополнительные ночные смены?

Вэнь Хаогу отрицательно замотал головой. Е Сяо продолжил:

— В таком случае я удивляюсь, почему Чжан Кай поехал домой так поздно?

— Возможно, он писал статью или же заканчивал работу, которую днем не успел окончить. Это ничуть не удивительно, потому что в институте много материалов и приборов; наши сотрудники добровольно задерживаются после работы дополнительно, это вовсе не редкость.

— Так же как и в тот вечер, когда погиб Цзян Хэ? — сказал Е Сяо.

Вэнь Хаогу запнулся и встретился взглядом с Е Сяо, однако не опустил глаза, смотря на Е Сяо упорно и пристально. Это удивило Е Сяо: взгляд Вэнь Хаогу по-прежнему оставался уверенным и спокойным. Е Сяо несколько смягчил тон:

— Директор Вэнь, я всего несколько недель в вашем институте, а после гибели Цзян Хэ и Сюй Аньдо это уже третий случай неожиданной смерти. Не кажется ли вам, что между ними существует некая связь?

— Почему непременно должна быть связь? В этом мире есть множество непонятных нам явлений, например, в нашей археологической работе постоянно встречаются трудно объяснимые явления. Это загадки. Разве за тысячелетия человечество накопило мало загадочного?

— Директор Вэнь, я всего лишь полицейский офицер, и моя задача сделать явным подлинные события, чтобы злодеи попались в сети закона, — не уступал Е Сяо.

— Я знаю, полицейский Е, и надеюсь, что вы как можно скорее докопаетесь до истины.

Е Сяо приуныл, поняв, что у Вэнь Хаогу не найдет никакой важной ниточки к этому делу. Вэнь Хаогу проводил его за дверь директорского кабинета. Неожиданно Е Сяо спросил:

— Директор Вэнь, нельзя ли мне осмотреть все помещения Института археологии?

Поколебавшись, директор согласился и проводил Е Сяо на второй этаж.

— На втором этаже находятся административные отделы института, такие как финансовый отдел, отдел кадров, канцелярия, зал заседаний. Надо ли смотреть их? — вежливо осведомился Вэнь Хаогу.

— Без надобности, — улыбнулся Е Сяо.

У него вдруг возник вопрос:

— Директор Вэнь, я одного не понимаю. Обычно в учреждениях кабинеты ответственных работников находятся на верхнем этаже вместе с административными отделами. Почему же ваш кабинет на нижнем этаже?

— Я только археолог, никогда не считал себя каким-то руководящим ответственным работником, к административной работе интереса не имею и не желаю быть с ними в чрезмерно тесной связи, надо лишь, чтобы выполняли свои должностные функции, и все, — скромно отвечал Вэнь Хаогу.

Поднялись на третий этаж.

— На третьем этаже в кабинетах находятся исторические и археологические документы и предметы материальной культуры. У нашего института недостаточное финансирование, мы живем без шума и рекламы. Однако в некоторых сферах наш институт добился научных результатов, особенно в области истории Западного края Китая. Появились специалисты. Например, мой однокурсник по университету, а впоследствии и коллега Бай Чжэнцю. Он тут внес большой вклад. Жаль, что десять лет назад он неожиданно погиб в автокатастрофе. Он оставил дочь Бай Би, которая была невестой Цзян Хэ, — рассказал директор.

Услышав имя Бай Би, Е Сяо встрепенулся и кивнул:

— Какое совпадение!

Вэнь Хаогу, словно вспомнив прошлое, задумался. Но тут же вернулся к обычной манере и спокойно сказал:

— Верно, большое совпадение. Цзян Хэ и Бай Би сами познакомились. Они молодые, меня это не касается. Давайте спускаться вниз.

Вэнь Хаогу вернулся вместе с Е Сяо на нижний этаж. Когда они проходили в темном коридоре мимо тяжелой черной железной двери, Е Сяо вдруг попросил:

— Директор Вэнь, в прошлый раз я осмотрел все кабинеты нижнего этажа и только в эту единственную дверь еще не входил.

— Извините, полицейский Е, это складская дверь. Мы археологический институт, и всегда возникает надобность поместить сюда на временное хранение важные и ценные предметы материальной культуры из раскопок. После обнаружения и описания мы передаем их в государственные музеи. Право собственности на находки при раскопках принадлежит государству, поэтому вещи в этом складе не принадлежат нашему институту и не принадлежат никому лично. Хотя я здесь директор института, но не имею права открыть дверь и пустить вас вовнутрь. Только с ордером на осмотр от судебного ведомства. Прошу вас правильно меня понять, — поклонился директор.

— Конечно, я понимаю. В таком случае скажите, кто обычно имеет право туда входить?

— Кроме меня — только Цзян Хэ и Линь Цзысу. Конечно, даже эти несколько человек не могут входить когда заблагорассудится. Надо, чтобы в институте возникла такая необходимость, и тогда можно входить парами. Одному человеку входить нельзя в принципе.

— Предосторожность от собственных злоумышленников?

— Почти так, наверное. Но вам кажется, что это так нужно для расследования вашего дела?

Е Сяо посмотрел на тяжеленную железную дверь и почувствовал себя неуютно. Он отступил на шаг, рассчитывая высмотреть на двери хоть какую-нибудь зацепку для осмотра, но никакого предлога не нашлось. И он вежливо сказал:

— По меньшей мере, есть вероятность, что Цзян Хэ к этому причастен, поскольку он мог сюда входить. Ладно, я пойду.

Когда они отошли от двери, Е Сяо оглянулся. Дальний конец и так плохо освещенного коридора тонул в черной темноте. Сердце часто забилось. Скорее бы уйти отсюда, здесь нельзя задерживаться. Быстрым шагом он вышел из здания.

Вэнь Хаогу, как обычно, проводил Е Сяо до самых ворот Института археологии. И тут Е Сяо обернулся и внезапно спросил:

— Директор Вэнь, последний вопрос. Где были вы вчера вечером?

Вэнь Хаогу посмотрел на него удивленно, выражение его лица немного изменилось; он помолчал и только тогда ответил:

— Я провел в институте всю ночь.

Е Сяо понимающе кивнул и спросил еще:

— Не виделись ли с Чжан Каем?

— Нет, — ответил Вэнь Хаогу.

Это был его последний ответ.

— Спасибо, — усмехнулся Е Сяо. Быстрыми шагами он перешел улицу, сел в служебную «Сантану» и помчался в управление.

Вэнь Хаогу проводил Е Сяо взглядом и вернулся под тень деревьев. Найдя уголок, где не было никого, вытащил платок и вытер пот со лба, глубоко вздохнул и еле слышно прошептал имя Чжан Кая. Потом поднялся на второй этаж в финансовый отдел и приказал выделить семье Чжан Кая самое высокое похоронное пособие и пенсию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Впервые после кончины Цзян Хэ Бай Би поехала навестить мать.

В автобусе она села у окна и глядела на осенний пейзаж; автобус катился целый час, пока не доехал до психиатрической клиники. Вокруг больницы царствовала необычайная тишина, здесь не увидишь ни магазинов, ни многоэтажных зданий; люди весьма остерегаются этого места; прохожие невольно ускоряют шаг, проходя мимо входа, смертельно боясь, как бы изнутри не выскочил какой-нибудь сумасшедший. Сама Бай Би никогда этого не боялась, она и приходила, и уходила спокойно, словно просто выезжала в предместье погулять.

Она медленно прошла в ворота, пересекла завядший в осенние дни цветник, обогнула небольшой красивый домик и увидала в большом саду множество людей в больничных халатах. Они собирались небольшими группами, по три-пять человек, беседовали друг с другом; были также такие, кто гулял в одиночестве или же погружался в медитацию. Время от времени проходили врачи и медсестры, наводя порядок.

Бай Би знала, что мать наверняка будет среди них, поэтому вошла в садик поискать ее. Вдруг кто-то ее окликнул. Оказалось, подруга матери из числа больных.

После смерти отца мать стала ненормальной, и чем больше лечилась, тем хуже ей становилось. Когда Бай Би оканчивала среднюю школу первой ступени, мать наконец поместили в психиатрическую клинику. Там она и оставалась до сих пор. Много лет Бай Би каждые две недели приезжала проведать мать и за долгое время перезнакомилась со всеми ее подругами из больных. На их глазах Бай Би из школьницы превратилась во взрослую женщину.

Бай Би улыбнулась окликнувшей ее женщине. Она знала, что эта женщина средних лет была поэтессой, в 80-е годы опубликовала много стихотворений, которые тогда были известными. Говорили, что она принадлежит к группе «темных поэтов», таких как Бэй Дао и Шу Тин. Потом она сговорилась совершить двойное самоубийство с женатым мужчиной, с которым много лет была в интимных отношениях. В результате мужчина умер, а ее откачали и спасли, но она потеряла рассудок.

Поэтесса всегда улыбалась Бай Би, и ее улыбка была прекрасной, но, когда Бай Би видела ее долго, в душе возникали тревога и неуверенность. Поэтесса показала на насыпную горку и сказала Бай Би:

— Твоя мама там, она всегда поджидает тебя. Бай Би, твоя мама сказала, что ты на днях выходишь замуж. Принеси мне конфет со свадьбы.

Даже душевнобольная, поэтесса легко общалась, и ум ее был ясен. Из разговоров с ней никак нельзя было понять, что она не в себе.

Бай Би запнулась, не зная, как лучше ответить. И только учтиво заметила:

— Извините, произошли перемены, и я не смогу принести вам свадебных конфет.

И быстрыми шагами ушла оттуда — прямо к насыпной горке, где и увидела свою мать.

Мать в одиночестве сидела в шезлонге, глядя на парящих в небе голубей. Еще не видя самой Бай Би, она проговорила:

— Наконец ты пришла, Бай Би.

Бай Би понимала, что многолетнее пребывание в психиатрической клинике обострило у матери слух и обоняние до сверхчеловеческой остроты. Не видя глазами, она могла опознать человека.

— Мама, ты в порядке?

— Как и раньше, все так же. Иди, присядь.

Мать обернулась и жестом пригласила ее сесть. На вид она совсем не казалась старой, жизнь в психиатрической клинике позволяла ей выглядеть моложавее, на вид — сорок с небольшим.

Бай Би присела рядом с матерью очень осторожно; других людей вокруг не было, стояла необыкновенная тишина. В рощах вечнозеленых деревьев под искусственной насыпной горкой ее мать могла день за днем жить в больнице, наслаждаться жизнью, да еще сохранять моложавость. Так казалось Бай Би.

Она держала мать за руку, заглядывала в глаза. Взгляд матери был спокойный, совсем не застывший и окаменевший. На вид — куда нормальнее, чем у обычных людей.

— Извини, мама, что так долго не приходила к тебе, — тихим голосом сказала она.

Взгляд матери вдруг стал колючим и острым, она спросила напрямик:

— Не случилась ли с Цзян Хэ беда?

— Мама, откуда ты знаешь?

— Потому что ты должна была прийти гораздо раньше и должна была прийти вместе с ним, а теперь ты пришла одна, да еще с таким выражением лица. Я сразу же поняла: что-то случилось.

Бай Би восхитилась такой сообразительностью, кивнула и, стараясь говорить спокойно, произнесла:

— Цзян Хэ умер.

— Ты страдаешь, доченька? — Мать протянула руку и провела ею по волосам Бай Би.

— Да, мама.

И в ладонь матери закапали слезы Бай Би. Затем она поведала матери обо всем.

Мать спокойно выслушала рассказ, долго молчала. Она смотрела на дочь странным взглядом прямо в глаза. Протянув руку, гладила ее пальцами.

— Доченька, такова уж судьба у Цзян Хэ. Своей судьбы не избежит никто, — сказала мать.

— Мама, я знаю, что ты ездила на Лобнор. Когда это было? — Вопрос вырвался неожиданно для самой Бай Би.

Мать замолчала и посмотрела на небо, будто что-то припоминая, и казалось, в ее глазах затаилась какая-то тайна. Наконец она заговорила:

— Да, я туда ездила вместе с твоим папой. Это было больше двадцати лет назад, вскоре после твоего рождения. Мы участвовали в объединенной археологической экспедиции по изучению древних культур Лоулань и Шаньшань, это я хорошо помню. Это было в октябре, мы трое суток ехали на поезде до синьцзянского города Корла, а потом уже оттуда, объединившись со всеми, кто приехал из разных городов страны, в один большой отряд, на машинах поехали в Лобнор.

Бай Би знала, что мать — хоть и душевнобольная — обычно отлично соображает. В нынешней ситуации воспоминаниям матери вполне можно довериться.

Мать продолжала:

— Там только в конце семидесятых отменили пропускной режим, и мы долгое время ожидали на военной базе, пока нас пропустят на Лобнор. По дороге на Лобнор всюду бескрайняя пустыня, мы проехали через барханы Лунчэна в нижнем течении Тарима, видели их причудливые формы, когда они, то скопившись вместе, то разбежавшись по одиночке, отражают солнечные лучи. Эти безжизненные холмы, нанесенные ветром, предстают в самых разнообразных формах, напоминая то холмы и горы, то древние крепости, то сигнальные башни. Все это меня глубоко потрясло, напомнив о работе волшебного топора великой природы.

Потом мы проехали береговую линию и въехали на дно Лобнора. Это местность ровная и плоская, абсолютно сухая, без единой травинки. Мне просто не хватает слов, чтобы передать безжизненность этой пустыни. Мы доехали до западного берега Лобнора и разбили лагерь для ночевки.

Утром следующего дня мы осторожно перешли высохшее русло реки Тарим, двинулись вдоль этого русла и по берегу бывшей реки добрались до древнего города Лоулань. По дороге были видны только бескрайние солончаки, печального для людей серовато-коричневого цвета. Под ними в несколько метров толщиной лежали слои темно-серого грунта, в котором белели кристаллы соли. Поднимешь голову к небу — не видать летающих птиц, посмотришь вниз на землю — ни одной растущей травинки. Вот что такое Лобнор, земля гибели и смерти. Там я испытала ужас. И вот в состоянии этого ужаса я увидела высоко взметнувшуюся буддийскую пагоду Лобнора, потому что мы наконец пришли в Лоулань.

Древний город плотно окружен барханами, здесь весь год господствует северо-восточный ветер, так что весь Лоулань от бешеного ветра разделен песками на части. Теперь вспоминаю: хоть все окружение ужасало, древний город Лоулань поразил меня красотой. Искалеченный город был прекрасен, а только искалеченное прекрасное — вечно. Лоулань искалечен, поэтому он вечен.

— Разве Лоулань вечен?

Бай Би была захвачена рассказом матери, но, услышав эти слова, очнулась. Мать кивнула ей.

— Это слова, сказанные твоим папой. Я и твой папа всегда занимались археологией. Объекты деятельности археологов почти всегда повреждены, и, может быть, именно поэтому у людей возникает чувство таинственного и прекрасного. Но тогда мы недооценили красоту руин древнего города Лоулань. Мы были поглощены раскопками в разных его местах. Мы добыли сравнительно немного предметов материальной культуры, поскольку незадолго до этого здесь уже побывала археологическая экспедиция. К тому же еще в 1901 году Стейн и Свен Хедин здесь уже копали. В тот раз нашей главной задачей было изучение типов построек древнего города Лоулань и планировка города. Мы в Лоулане поработали только несколько часов, а потом ушли, вернулись в лагерь.

Здесь она вдруг прервала свой рассказ.

— А что случилось потом? — спросила Бай Би.

— Потом, потом… — Глаза у матери потухли, голос сделался тише. Бай Би взволновалась: похоже на нарушение душевного равновесия. Она захотела прервать рассказ матери и больше ничего не расспрашивать, но мать вдруг начала невнятно бормотать, настолько невнятно, что разобрать было невозможно.

Бай Би побледнела. Она смотрела на увеличившиеся, вылезающие из орбит глаза матери и вслушивалась в звуки, непрерывно слетающие с материнских губ.

Бай Би уже испугалась и обхватила мать за плечи:

— Мама, не рассказывай больше! Что с тобой? Ты плохо себя почувствовала?

Мать не откликнулась, она дрожала всем телом.

Бай Би поднялась, осмотрелась вокруг и громко закричала:

— Люди, сюда!

На голос пришла поэтесса. Посмотрев на мать и дочь, она воскликнула:

— Бай Би, у твоей мамы припадок! Скорей отведи ее к врачам!

Вдвоем они подняли мать под руки и прошли вместе мимо цветника.

Все больные остановились и смотрели на них. Они отвели мать Бай Би в палату. Врач осмотрел мать и сделал ей укол. Очень скоро мать перестала кричать, уставилась взглядом прямо вперед, и Бай Би с поэтессой смогли уложить ее на койку. Скоро она спокойно заснула.

Бай Би было тяжело глядеть на больную мать. Может, не стоило ее расспрашивать о событиях того времени, ведь это было так давно. Есть ли какая-то связь с сегодняшними событиями? Если такая связь и есть, то это дела отца и матери, их собственные дела. Мать имеет право свои личные дела навечно схоронить в своей душе, и у Бай Би нет права допытываться о них.

Она раскаивалась и вздыхала, понурив голову.

Поэтесса все время сидела рядом, стараясь утешить:

— Бай Би, душевнобольную нельзя принуждать, даже если она спокойна. Как только в твоих речах какое-нибудь слово коснется чувствительного для нее места, может разыграться припадок. Ты на меня посмотри: я сейчас совсем как нормальная, иногда даже думаю, что очень здоровая, а не больная, но, как только вспомню прошлое, тут же жду припадка. Начнется припадок, и я тогда сама не знаю что сделаю, пока не очнусь после укола. Только тогда пойму, что я по-прежнему душевнобольная.

Бай Би тщательно обдумывала сказанное поэтессой. Может быть, то, о чем она только что говорила с матерью, навело мать на мучительные воспоминания? Однако, какие же такие воспоминания были для ее матери столь мучительны? Смерть отца? Но она сейчас ни словом не коснулась отцовской смерти, разговор дошел только до возвращения из древнего города Лоулань, откуда они опять поехали в другое место. Куда же они тогда поехали? Может быть, мать не пожелала рассказывать о пережитом в то время?

— Твоя мама обычно совсем неплоха, припадков почти не бывает, но врач не позволяет ей уходить из клиники. Я думала, что они хотят брать с вас деньги за место, а оказывается, врач боится не зря, — продолжила поэтесса.

Бай Би кивнула. Она поблагодарила поэтессу и просидела около матери часа два. Лишь перед наступлением темноты поспешила покинуть психиатрическую клинику.

Когда она выходила из ворот, уже стемнело. Бай Би спокойно села в автобус у ворот клиники, но водитель посматривал на нее с недоверием. Она поняла, что люди подозревают в ней душевнобольную, которая воспользовалась темнотой, чтобы сбежать из клиники. Решила не обращать внимания. В автобусе было много свободных мест, она села у окна, чтобы глядеть на ночной пейзаж.

Она открыла окно, и осенний ветер со свистом ворвался внутрь. Ей показалось, что вместе с шумом ветра доносится чей-то далекий голос.

2

Ло Чжоу смотрел в окно, осенний ветер врывался в комнату, в его ушах среди шума ветра слышался чей-то голос, прямо как он написал в своей пьесе. Его пальцы уже давно замерли на клавиатуре; полчаса, а то и целый час ни одного нового иероглифа не появлялось на экране.

Он невозмутимо вглядывался в название пьесы «Лоулань — пагуба для души» и вдруг впервые почувствовал раскаяние, что взялся писать про этот город. Свою первую пьесу он целиком посвятил этому далекому древнему городу лишь потому, что любил романы Иноуэ Ясуси. Наверное, стоило продумать все последствия.

Писать пьесу об интернет-любви в мегаполисе было бы много легче. Из болтливой сетевой литературы выписать несколько длинных диалогов — и готово. А этим также можно привлечь молодого зрителя и даже покозырять новым понятием «сетевая пьеса». Но сейчас уже поздно, может быть, ему суждено увязнуть в лоуланьских песках. Но такая развязка, пагубная для жизни, никак не могла быть порождена на его клавиатуре.

Ло Чжоу полагал, что творчество сродни беременности, в которой последний этап — разрешение от бремени. Законченное произведение рождается, как ребенок, из сознания его творца. При смелости и отваге рождается гладко, а если не хватает храбрости, роды трудные.

Ло Чжоу размышлял, что у него трудные роды, в этом нет сомнения, и он мучается как роженица и может только умолять волшебного духа вдохновения, чтобы тот помог избежать гибели плода внутри утробы. После недавно случившегося с ним он перестал ночами ходить на реку гулять в поисках вдохновения.

Кроме финальной развязки пьесы Ло Чжоу утром отпечатал уже завершенный текст и отнес его в театр, чтобы отдать для чтения актерам. Они читали торопливо и небрежно, а Сяо Сэ, даже не начав читать, заявила, что пьеса будет похлеще, чем у Шекспира.

В пьесе Ло Чжоу была нарушена хронологическая последовательность, из-за чего сами актеры не понимали написанного. Когда утром актеры читали пьесу, он внимательно наблюдал за их реакцией, и только одна исполнительница его не разочаровала: Лань Юэ.

Она прочла пьесу внимательно, каждую фразу и каждый иероглиф. Казалось, она захочет высказать ему все, что при этом думала, но в конце концов так и не сказала ничего.

Когда Ло Чжоу всеми помыслами ушел в дневные заботы, зазвонил телефон. В трубке женский голос:

— Алло, это Ло Чжоу?

— Это я.

— Это Лань Юэ. Могу ли я сейчас прийти к вам домой?

От этих слов сердце Ло Чжоу так и запрыгало, но, не соображая, как сказать получше, он выразился глупо:

— Значит, вы Лань Юэ? Но сейчас уже очень поздно, и дорога неудобная.

— Я уже перед вашей дверью.

На этом Лань Юэ прервала разговор.

Она за дверью? Наверняка звонила по мобильнику. Ло Чжоу сразу же пошел открывать дверь. Там действительно стояла Лань Юэ с мобильником в руках, на губах играла улыбка. Ло Чжоу любовался ее улыбкой и не знал, что сказать, какими словами передать свое восхищение. Хотя действительно соблазнительно. Глубокая ночь. Безлюдная тишина. Красавица за дверью. Непередаваемое словами страстное вожделение. Он немедля пригласил даму войти. Лань Юэ вошла почти беззвучно и подошла к компьютеру, прошептав:

— Режиссер Ло, что же ваша пьеса еще не написана?

— Не написана — это моя головная боль. Лань Юэ, что вы так поздно? — сконфузился он.

— Ночь еще только начинается.

Ло Чжоу посмотрел на часы: уже половина одиннадцатого.

— Что вы будете пить? — поспешно спросил он.

Лань Юэ ответила холодно:

— Ничего не буду. На самом деле я пришла из-за вашей пьесы.

— Пьесы? Какое у вас мнение о пьесе? — Ло Чжоу испытал разочарование. Он рассчитывал, что она мечтает о роли главной героини и, так же как Сяо Сэ, хочет связать его обязательствами.

— Прошу прощения, скажу напрямик. По-моему, ваша пьеса написана дурно.

Ло Чжоу просто обомлел и не смог скрыть изумление, сказав чистосердечно:

— Признаю.

Лань Юэ слегка улыбнулась:

— Если вы будете продолжать писать так же, вы не сумеете окончить пьесу к сроку.

Ло Чжоу беспомощно кивнул. Он понял, что молоденькая девушка обладает такой проницательностью, что ее и сравнивать нельзя с обыкновенными женщинами; Сяо Сэ тут же потеряла для него привлекательность.

— Давайте будем писать вместе, вы и я, — продолжала Лань Юэ.

— Что вы сказали? Вы и я? Писать вместе?

— Вы не верите? — Лань Юэ старалась поймать его взгляд.

Ло Чжоу развел руками:

— Ладно, расскажите ваш замысел.

Лань Юэ кивнула:

— Главный недостаток вашей пьесы — банальность содержания; хотя в структуре нарушена хронологическая последовательность, это отнюдь не помогает пьесе. Наоборот, это способно разочаровать зрителей, и хороший материал пропадет понапрасну.

В этой пьесе хороши и тема, и название. Название «Лоулань — пагуба для души» обладает эстетической значимостью, но Лоулань — такое волшебное место, и так много людей мечтает там побывать, что, если мы сумеем усилить волшебные мотивы, мы привлечем много публики. Может быть, даже одни махом сделаем нашу труппу модной.

— Тяга к волшебству? — закивал Ло Чжоу. Что-то начинало проясняться.

— Правильно. Мир по сути своей волшебен, даже в повседневности много волшебства, тем более волшебен Лоулань. Я бы предложила переделать пьесу так: более тысячи лет назад лоуланьский князь во время войны потерял свое войско. Он в одиночестве бежит укрыться на древнее кладбище, а на кладбище встречает волшебную женщину. Женщина спасает его и решает в браке с князем прожить всю жизнь. Но в скором времени князь оставляет ее и возвращается править в Лоулань. Только через год князь возвращается на древнее кладбище, чтобы разыскать волшебную женщину, но узнает, что она уже умерла, оставив дочь. Князь возвращается в Лоулань, взяв девочку с собой, называет ее Минчжу, удостаивает титула Жемчужины-на-Ладони.

Через двадцать лет лоуланьская принцесса становится прекраснейшей из красавиц Западного края. Принц из царства юйчжэней, самый знаменитый храбрец Западного края, приезжает в Лоулань, готовится свататься к лоуланьской принцессе. Однако, поскольку на границе стоит большое войско жоужаней, северных кочевников, лоуланьский князь вынужден согласиться отдать принцессу в жены их кагану.

И вот однажды вечером принцесса сговорилась о тайном свидании с юйчжэньским принцем, но посланные князем воины схватили ее во дворце. В это время юйчжэньский принц пришел на место свидания и обнаружил там другую девушку — из простонародья, которую он по ошибке принял за лоуланьскую принцессу, и влюбился в нее.

Сюжет пьесы построен на том, что лоуланьские женщины скрывали свои лица под шелком, и принц никогда не видел ее лица. Именно эта женщина из простонародья по имени Ланьна и есть главная героиня пьесы. Она рабыня-служанка с постоялого двора. И вот каждый вечер принц приходит на прежнее место свидания, и Ланьна всегда приходит, а принц так и не видал ее лица. Принц остается в городе Лоулань и ночует на постоялом дворе, где служит рабыня Ланьна. Когда она наливала принцу воду, у нее с лица падает шелковый платок, и принц видит ее лицо. Он потрясен ее красотой и благородством и постепенно увлекается ею.

После этого принц днем беседует с Ланьна, а вечером ходит на свидание с мнимой принцессой; в действительности с ним встречается одна и та же женщина, но принц этого не понимает, что ставит всех в очень трудное положение. Потом жоужаньский каган порвал договор с Лоуланем, не стал дожидаться приезда невесты, а начал наступление на город. Юйчжэньский принц, получив весть об угрозе, повел лоуланьское войско на врага и разбил большую армию жоужаней.

Лоуланьский князь, чтобы отблагодарить юйчжэньского принца, наконец согласился отдать принцессу ему в жены. В брачную ночь принц сорвал шелк с ее лица и стал рассказывать принцессе, как они прежде встречались. На это принцесса отвечает, что с ним встречалась не она. Это так потрясло принца, что в ту же ночь он покинул принцессу, оставив ее ночевать в одиночестве. Принц вернулся на постоялый двор, нашел Ланьна, выяснил всю правду и предложил ей свою любовь. Но Ланьна не пожелала ехать с ним далеко, чтобы вознестись высоко.

Принцесса в это время преисполнилась гневом и ревностью; она чувствует себя жертвой обмана и решает отомстить. Но юйчжэньский принц уже обрел поддержку всего лоуланьского народа, и принцесса обращается к лоуланьским волшебникам. Она посылает людей схватить Ланьна и лживо объявляет, будто Ланьна уже умерла и похоронена в Долине усопших. Принц прискакал в Долину усопших и покончил жизнь самоубийством.

Однако смерть принца еще более усилила ненависть принцессы к Ланьна. Она принесла большие жертвы духам и потребовала, чтобы Ланьна поклялась перед ними забыть принца. Однако Ланьна ответила, что будет любить принца вечно. Кончилось тем, что принцесса велела отрубить мертвому принцу голову и вручить ее Ланьна. Та горько разрыдалась, обнимая голову, и перед лицом духов покончила с собой.

Перед смертью она произнесла имя лоуланьского духа смерти и сотворила над Лоуланем вечное заклятие: пусть княжество Лоулань навсегда исчезнет из мира людского и превратится в мертвый город в пустыне. Через несколько лет река, впадающая в Лобнор, перестала течь, источников воды стало все меньше и меньше, и люди начали на себе ощущать предсмертное заклятие Ланьна.

Наконец источники Лобнора полностью высохли, население оставило город, свои родные места и пересохшие колодцы. Тогда лоуланьская принцесса тоже покинула княжеский дворец и прибыла на могилу Ланьна принести покаяние. Там ей приснился сон: ее родная мать говорит ей, что у принцессы есть не слишком на нее похожая сестра-близнец; ее сразу после рождения увез проезжий купец, а потом она выросла, и зовут ее Ланьна. И только тогда принцесса поняла все: она загубила собственную сестру. В конце концов принцесса умерла мучительной смертью, а Лоулань превратился в мертвый город и остается им до сих пор.

Ло Чжоу терпеливо выслушал все, что рассказала Лань Юэ, до самого конца и был целиком и полностью захвачен ее сюжетом.

Он не знал, что ответить. Признать конфуз: сам писал так долго, да так и не свел концы с концами, а Лань Юэ за короткое время изложила весь сюжет в законченном виде. Такой сюжет не может не тронуть сердца людей хотя бы потому, что затронул его собственную душу. Он было открыл рот, но не сообразил, что сказать, и просто тупо глядел в глаза Лань Юэ.

— Что с вами? — засмеялась она.

Ло Чжоу понимал, что его авторитет пострадал:

— Нет, ничего, все очень хорошо. Вы рассказали мне так много и рассказывали так долго, что, наверно, горло пересохло.

Он немедля поднялся, достал из холодильника напиток и поднес Лань Юэ.

Она отпила несколько глотков и кончиком языка облизала губы. Ло Чжоу смотрел пристально, и этот облизывающий губы розовый язычок показался ему очень соблазнительным. Но он отбросил мысли о соблазне и торопливо спросил:

— Лань Юэ, как же вы до такого додумались? Что вас надоумило?

— Волшебство, волшебство очень важно! Как погиб Лоулань? Он погиб именно так. Мне нравится такая история. Это вечная тайна, и души людей всегда будут обращаться к ней.

— Вы утверждаете, что Лоулань погиб из-за заклятия? Действительно, у вас отличная фантазия, — закивал Ло Чжоу.

— Я верю в заклятие, — холодно отвечала она.

Суеверный Ло Чжоу побаивался слова «заклятие» и не желал его часто произносить; он постарался сменить тему разговора:

— В таком случае почему принцесса и Ланьна непременно должны быть сестрами?

— Потому что люди двуличны, и эти два лица решительно разнятся и даже вступают в яростный конфликт друг с другом. По-моему, однояйцевых близнецов можно считать одним человеком, только разделенным на две части, на двух разных людей. В этой истории два лица одной и той же женщины полюбили одного мужчину, из-за ревности одно мое лицо убило другое мое же лицо.

— Послушать — похоже на символ зеркала из новеллы Борхеса, — пробормотал Ло Чжоу.

Лань Юэ отпила еще глоток.

— Спасибо за угощение. — Она поднялась.

Было уже полдвенадцатого.

— Ой, как поздно! Вы действительно собираетесь домой? — забеспокоился Ло Чжоу.

— Вы предлагаете остаться у вас на ночь? — напрямик спросила она.

Ло Чжоу совсем сконфузился и не сумел ответить.

— Ладно, до свидания. — И она пошла к двери.

— Хотите, я провожу вас? — спросил Ло Чжоу у двери.

Лань Юэ отрицательно помотала головой:

— Если вы проводите домой меня, то кто проводит домой вас?

Ло Чжоу обомлел, а Лань Юэ расхохоталась без всякого стеснения; ее смех гулко прокатился по пустым ночным коридорам дома.

— Лань Юэ, я смогу по твоему рассказу выправить пьесу. Ты тоже можешь всегда в любое время приходить сюда и вместе со мной писать. До спектакля уже осталось не так много. Нам надо будет энергично вкалывать.

— Любопытный вы человек, — прошептала она, продолжая смеяться.

Отвернувшись от него, она очень быстро проскользнула в лифт, и Ло Чжоу видел через стекла дверок, что улыбка продолжает играть на ее губах.

Цифры этажей над дверью лифта стремительно убывали и замерли на самом нижнем этаже. Ло Чжоу вернулся в комнату, примостился у окошка и стал глядеть вниз, но ночной туман на реке Сучжоу все затянул, и ничего не было видно.

Потом Ло вернулся к своему компьютеру и десятью пальцами быстро забарабанил по клавишам.

3

Бай Би оделась во все черное, это позволяло ей быть неразличимой в ночной темноте.

Она сама не знала, почему решила прийти сюда. Было только предчувствие, что она должна что-то открыть. Иными словами, что-то ждет, что она придет и его откроет.

Она не стала заезжать в узкую улицу, а остановила такси на въезде. Некоторые деревья уже роняли листву, листья падали на Бай Би; пройдет еще несколько недель, и здешние утуны все свои листья пожертвуют великой земле. На ночной улице было очень холодно, так что девушка опустила голову и, придерживая пальцами кончики воротника, ускорила шаг. Еще несколько метров — и она оказалась у входа в Институт археологии.

Большие ворота были крепко заперты, за ними в ночной тьме виднелась густая, черная и страшная роща. Засунув руку в сумочку, Бай Би вытащила связку ключей. Она вообще решилась прийти сюда после того, как обнаружила эту связку.

Именно на эту связку ключей она наткнулась неделю назад в ящике стола Цзян Хэ. И вто же мгновение Бай Би почувствовала, что Цзян Хэ нарочно положил их в этот ящик, чтобы оставить ей. Может быть, с помощью этих ключей можно будет открыть большую дверь, великую дверь, ведущую в мир иной. Вот она и пришла с этой связкой.

Выбрала самый большой ключ и сунула его в замочную скважину ворот Института археологии. Действительно, подошел именно этот ключ. Потребовалось приложить немалое усилие, пока громадный засов понемногу отодвинулся и ворота открыли узкую щель. Бай Би вынула ключ, со всех сил толкнула ворота, осторожно протиснулась внутрь и изнутри снова заперла.

Она пошла по аллее, древесная тень укрывала ее, а сверху по-прежнему шелестела под ветром листва. Маленькое зданьице перед нею было совершенно темным, словно древняя крепость, спящая под водой беспробудным сном. Ни единого лучика света не пробивалось наружу. Она глубоко вздохнула и осторожно, тихонько вошла внутрь.

В коридоре света не было. Она достала заранее приготовленный фонарик, чтобы освещать путь перед собой. Свет фонарика был жалок и очень слаб: вблизи он освещал кружок не больше чайного блюдца, а вдаль вообще не светил, и там все оставалось во мгле. От такого слабого света делалось еще страшнее.

В коридоре шаги Бай Би звучали громко и звонко; она даже побаивалась, что в такой обстановке звук ее шагов напугает любого до смерти. Продвигаясь чуть ли не на ощупь, она наконец нашла комнату, где с Цзян Хэ случилась беда. Перепробовала ключи из связки один за другим. Подошел только последний.

Входя в дверь, она ощутила, что на нее что-то глядит, и рука с фонариком задрожала. Прошептала про себя: не Цзян Хэ ли? Но в комнате стояла мертвая тишина, никто не ответил. Луч фонарика высветил круг, и она увидела уставившиеся в нее глаза. Да какие глаза! Пустые глазницы зияли из мертвого черепа, стоявшего в шкафу. Фонарик осветил этот череп, и Бай Би охватил ужас. Она немедля отвела свет и, вытянув руки, начала шарить по стене, пока не нащупала выключатель.

По привыкшим к темноте глазам резанул яркий свет. Бай Би на миг зажмурилась. Она выключила фонарик и снова осмотрела всю комнату. Здесь произошли перемены: стулья переставлены, вещи на столе переложены. Точно: после ее визита сюда приходили люди.

Бай Би посмотрела на часы: уже одиннадцать, время, когда погиб Цзян Хэ. Она увидела телефон — в тот вечер Цзян Хэ звонил ей именно отсюда. Она схватила трубку, но были слышны только сигнальные гудки, а она так мечтала позвонить Цзян Хэ по телефону! Но откуда знать, какой номер телефона у Цзян Хэ в мире ином?

В конце концов Бай Би оставила телефон и уселась за компьютер Цзян Хэ. Она увидела, что питание включено, и запустила компьютер. Очень быстро вошла в Windows 98, причем программа была как у обычного офисного компьютера: монотонный цвет, небольшой выбор иконок. Среди них она увидела иконку использования программной символики и вошла в эту сеть. Это была китаизированная программа под названием: «KGD. Программа практического применения синтетико-аналитического инструментария в археологии». Затем шел длинный список фирм — производителей программного обеспечения и инструментария.

Далее шли на выбор разные темы, причем сверху указывалась археологическая терминология, из которой кое-что она понимала, например радиоуглеродный анализ. Но кое-что осталось для нее тайной. Она открыла в верхней части окна раздел исторических записей. Последняя запись была внесена как раз в день гибели Цзян Хэ. Бай Би осторожно открыла ее.

На экране немедля возникла извилистая линия. Рядом не было пояснений, так что, кроме самого Цзян Хэ, никто не смог бы правильно истолковать кривую, похожую на график колебания курса акций.

Ничего не поняв, Бай Би вышла из этой сети.

Она открыла у Цзян Хэ «Мои документы» и увидела внутри файл скорого доступа под наименованием «Войди, Бай Би». «Это Цзян Хэ зовет меня?» — подумала она. Тут же открыла файл — это было похоже на программную структуру. Наверху явилось изображение желтой пустыни. Потом на ее фоне медленно появились и проплыли две строки иероглифов голубого цвета:

В небе не остаются следы, А птицы уже улетели…

Бай Би почувствовала вдруг, что схватило сердце, и ощутила острую боль. Она поняла только, что эти две строки особенно знакомы ее слуху, похоже, они заключают в себе особо важный смысл. Она прочитала их шепотом еще раз:

В небе не остаются следы, А птицы уже улетели…

Немедля в ее душе мелькнуло имя: Юй Чуньшунь.

Да, это слова Юй Чуньшуня. Ей было всего восемнадцать, когда она, завороженная славным именем, ходила послушать лекцию Юй Чуньшуня. Стоя за кафедрой близко от нее, этот лохматый, с острой бородкой клинышком шанхаец, прославившийся как первый и самый знаменитый в Китае путешественник, увлеченно рассказывал, как он пешком исходил весь Китай.

Пять лет минуло с тех пор, она многое позабыла, хотя собственными ушами выслушала от самого Юй Чуньшуня его сказочную историю. Но две фразы она запомнила ясно:

В небе не остаются следы, А птицы уже улетели…

Бай Би услышала, как Юй Чуньшунь сказал, что готовится вскоре пойти на Лобнор. В том же году, в один из июньских дней, она с этюдником через плечо проходила перед большим телеэкраном на Народной площади. Показывали телевизионные новости. Появились кадры: обнаружили останки Юй Чуньшуня. На снимке с вертолета, посланного на его поиски, — почти полностью раздавленная палатка в безлюдье желтой пустыни Лобнора. Увидев на экране эту новость, Бай Би не смогла сдержать слезы, и на оживленном, тесном, переполненном толпой тротуаре зарыдала, прикрыв лицо руками. В этот миг она внезапно поняла, что первым мужчиной, в которого она влюбилась, был Юй Чуньшунь.

Пусть даже он никогда не был с ней знаком, она сама всегда считала именно так; вторым же мужчиной, которого она полюбила, был Цзян Хэ. А теперь оба любимых уже мертвы. Один погиб в лобнорской пустыне, другой умер сразу после возвращения с Лобнора.

Преодолевая воспоминания, ее сознание вернулось к действительности. И она снова уставилась на экран монитора. Две строки иероглифов на фоне пустыни давно пропали, на белом экране автоматически появились строки:

«Любимая Бай Би!

Увидев на экране две строки: „В небе не остаются следы, а птицы уже улетели“, ты непременно вспомнишь кое-что. Да, я теперь, как и Юй Чуньшунь, пребываю в мире ином. В эту минуту я хочу только сказать тебе: прости.

Я знаю, что ты непременно сумеешь прийти. Ты сможешь взять оставленные мною ключи, прийти в эту комнату, запустить этот компьютер и встать передо мной. Любимая, я вправду очень хочу тебя поцеловать, но такого случая уже не будет, прошу простить, я не смогу подобно главному герою фильма „Человек и Тень — конец любви“, который мы вместе смотрели, являться перед тобою. Ведь то было кино — и только.

Скажи мне, что тебе хочется мне сказать?»

Вдруг внизу экрана возникла длинная-предлинная строка «диалог», в которой замигал световой сигнал. У Бай Би задрожали пальцы, лежащие на клавиатуре; она не сознавала, что именно видит собственными глазами. Неужели Цзян Хэ посредством компьютера ведет с ней диалог? Она пристально вглядывалась в экран и следила за строкой диалога. Может быть, сейчас Цзян Хэ поджидает ее ответа? Нельзя заставлять его ждать! И без долгих раздумий отбила три иероглифа:

«Я люблю тебя».

На экране компьютера немедля появилась строка:

«Любимая, я тоже».

Бай Би яростно застучала по клавиатуре:

«Цзян Хэ, говорю тебе, я верю тому фильму. Я хочу видеть тебя».

И снова строка иероглифов:

«Нет, любимая, тебе нельзя меня видеть, нельзя навечно, извини».

Глаза Бай Би наполнились слезами.

«Почему ты захотел меня покинуть?»

Ответ:

«Это ошибка, давно назревшая ошибка. Из этой ошибки выход единственный — смерть.

Я впал в эту ошибку, поэтому гибель меня нашла. Ее никто не смог бы избежать, прошу поверить мне».

Бай Би мотала головой.

«Но почему же только ты? Это несправедливо».

Ответ:

«Нет, справедливо. Судьба справедлива и бескорыстна. Я не первый и не последний».

Она настаивала:

«Но зачем все так, в конце концов? Что же такое вы наделали?»

Ответ:

«Я не могу рассказать тебе об этом, потому что я тебя люблю. Я надеюсь, что ты будешь жить хорошо, обретешь счастье и радость».

Бай Би не отступалась:

«Цзян Хэ, скажи мне причину. Почему?»

На экран компьютера наконец стали медленно вползать два больших черных иероглифа одного слова:

«Заклятие».

От этих двух иероглифов Бай Би стало страшно. Она ощутила, как все в этой комнате проникнуто духом Цзян Хэ, то есть Цзян Хэ уже слился воедино с этой комнатой. Она долго думала, но все же храбро отбила на клавиатуре три иероглифа:

«Я не боюсь».

Ответ:

«Скорее уходи. Не теряй ни минуты, вон отсюда, вон!»

Бай Би собралась ответить, но вдруг экран погас; посмотрев на системный блок, она поняла, что прибор отключился автоматически. Она не знала, что компьютер способен отключаться сам и, положив руку на выключатель, долго выжидала, но в конце концов не стала снова включать. Если уж такова воля самого компьютера, то не должно изменять ее насильно. Быстро отключила основной источник питания. У нее заболели глаза, голова кружилась, она опустила голову на стол и закрыла глаза. Возникло ощущение, что она вместе с Цзян Хэ, почувствовала Цзян Хэ рядом с собой, будто он спокойно глядит и ласкает ее. Выключилось сознание, а в голове звучало последнее слово Цзян Хэ: предостережение. Он хотел, чтобы она ушла вон, ушла немедля, и ей не хотелось нарушить его волю.

Бай Би встала с большим трудом, ломило все тело; подняв голову, она поглядела в окно: деревья трепетали листвой на осеннем ветру. Последний раз прощальным взглядом она оглядела всю комнату и взглянула на свои часики: уже двенадцать. Она открыла дверь и выключила электричество; комната погрузилась в темноту. Потом вышла и заперла за собой дверь.

Снова зазвучали по коридору ее шаги, снова она зажгла маленький ручной фонарик, чтобы светить прямо перед собой. Она шла и шла во мраке, прислушиваясь к звуку собственных шагов, постепенно погружаясь в воспоминания. Она вспомнила, что, когда была еще маленькой девочкой, был вечер, когда и отец, и мать работали в институте в ночную смену — приводили в порядок экспонаты. Поэтому и ее взяли с собой.

В тот вечер она воспользовалась тем, что отец с матерью заняты выше головы, и украдкой скользнула в темный коридор. Ей девять лет, в темноте не видит ничего, рядом нет никого. Она шла вперед и вперед и пришла к двери, откуда исходил тоненький, слабый лучик света. Дверь была приоткрыта, девочка с силой толкнула ее и вошла внутрь.

Все это было очень давно, помнилось только, что освещение в комнате было очень слабое и откуда-то тянуло холодом; в комнате стояло много сейфов, и все были заперты на большие тяжелые засовы. В самом дальнем углу комнаты Би увидела большущий стеклянный бокал. Он был наглухо запечатан, а в нем сидел ребенок.

Он был очень маленьким, настолько маленьким, что смог весь целиком уместиться внутри бокала, на взгляд казался только что родившимся; все тельце ребенка почернело, кожа морщинистая, как у древнего старика. Она не разглядела, мальчик это или девочка, запомнила только странное личико, которое глядело на девятилетнюю Бай Би со смутной улыбкой. Она страшно испугалась, испугалась до ужаса. Но в это время в комнату ворвался папа и вытащил Бай Би, а потом захлопнул дверь и запер ее на большой ключ. Папа зажег лампы и с очень грозным видом громко сказал дочке:

— Золотко, ты что — видела мумию ребенка? Напугала она тебя, извини, папа забыл запереть склад на засов. Золотко, запомни, что в эту дверь нельзя входить.

Теперь Бай Би по памяти подошла к двери склада. Она ощупывала пальцами тяжелую железную дверь, словно трогала суровое отцовское лицо в тот вечер. Она вынула связку ключей Цзян Хэ и стала втыкать в замочную скважину ключ за ключом. После долгих проб один стальной ключ подошел.

Дверь была очень тяжелая, Бай Би открыла ее с натугой, с таким же трудом, как в детстве, и так же осторожно протиснулась внутрь.

Было совсем темно, а в этом помещении без окон вообще ничего не светилось. С большим трудом Бай Би нашарила на стене выключатель и щелкнула им. Перед ней предстала таинственная комната. Совершенно закрытое помещение, а свет лампочки был слабым и тусклым, наверное, чтобы свет не вредил предметам материальной культуры. Комната была очень велика; шкафы и перегородки разделяли его на несколько отсеков; у входа стоял умывальник, да еще висело несколько белых халатов. Наверное, для посетителей — по соображениям санитарии и гигиены.

Сделав несколько осторожных шажков вперед, Бай Би увидела сейфы. Не сундуки, которые она видела в детстве. Их заменили современными бронированными шкафами с цифровыми наборными замками. Имела ли она право входить в это помещение? Ей подумалось, что она ведет себя как разбойник, залезший в сокровищницу. Эти и подобные мысли роились в голове, а ноги продолжали медленно ступать вперед.

Теперь она очень боялась, что увидит того ребенка в стеклянной колбе, которого отец назвал детской мумией. Странное личико в колбе и удивительная ухмылка вспоминались ей с ужасом. В тот год маленькой Бай Би чуть ли не каждую ночь снилась ухмылка, уже две тысячи лет сопровождавшая ребенка из древней могилы. Ей мерещилось, будто морщинистое личико вырастает из колбы, а колба лопается, и мумия выскакивает из стекла и с хохотом бежит к ней. И она громко кричала, пугая спящих родителей.

Сейчас этой колбы не было видно; наверное, детскую мумию как ценный экспонат уже давно передали на хранение в какой-нибудь из государственных музеев. Бай Би облегченно, но не без разочарования вздохнула. Да что ж это у меня с психикой?!

Что это творится? Она сама не смогла бы описать свое психическое состояние. Бесцельно бродя по помещению, она увидела перед собой еще одну запертую дверь. Захотелось бросить все и убраться вон отсюда.

Но неизвестно почему опять извлекла связку ключей Цзян Хэ и стала подбирать ключ к скважине. Странно, что у Цзян Хэ были такие важные ключи, но дверь опять открылась. Это была очень маленькая комната. Она включила свет, но лампочка светила слабо и тускло, все стены глухие, и очень холодно. Она заметила, что в это маленькое помещение подается холодный воздух. Посередине стоял стеклянный, совершенно прозрачный саркофаг, и при свете тусклой лампочки Бай Би увидела лежащую в нем мумию женщины.

Бай Би похолодела, сердце, замерев, чуть не остановилось. В ознобе она пристально вглядывалась в женщину под стеклянным саркофагом. Это и была мумия, твердый холодный труп, только вместо золотой маски египетского фараона и золотого скипетра на ней надета только темная длинная юбка. Кожа черная, хотя при жизни определенно была другого цвета; тело — твердое и жесткое. Морщинами мумия напоминала того ребенка в колбе — много лет назад. Волос на голове мало — наверное, вылезли, — но оставшиеся аккуратно зачесаны наверх; в волосах блистал слепящий глаза золотой гребень.

Хотя это была только мумия, а сказать точнее, иссохший труп, лицо ее обладало узнаваемыми чертами. Нос сохранился очень хорошо, переносица очень высокая, глазницы глубокие, глаза закрыты. Голова удлиненная, долихоцефальная, губы узкие и длинные; очевидна была принадлежность к «кавказской» расе.

Терминологически точнее — к европеоидной, следовательно, женщина принадлежала к какому-то индоевропейскому народу.

Какая же она была при жизни? Страх почти прошел, и Бай Би спокойно рассматривала лежащую перед нею мумию. Да, перед глазами лежал действительно иссохший труп, только в нем не было ничего страшного — такая же женщина, как сама Бай Би, чего ужасаться? Она слышала, что на Лобноре выкопали труп женщины, пролежавший 3800 лет. Как утверждали, хорошей сохранности. Ее назвали «лоуланьской красавицей».

Впоследствии, когда она увидела фотографии, была разочарована, потому что «хорошая сохранность» в газетах на деле оказалась относительной, и настоящей сохранности не было вовсе. Вряд ли люди, видевшие фотоснимки «лоуланьской красавицы», в душе соглашались с таким названием; труп он и есть труп, даже в возрасте нескольких тысяч лет он будет производить впечатление отталкивающее и страшное. Такое же, как чернокожая иссохшая мумия перед ней, как бы она ни заставляла себя представить, что кожа у этой женщины при жизни была белая и упругая. Такова реальность, с которой имеет дело археология; она не похожа на выдуманный мир романтики и фантазий.

Глядя на лежащую в тусклом свете мумию, Бай Би не могла вообразить, как выглядела эта женщина при жизни. Во что же превратится женщина, даже еще более красивая, еще более статная, через много лет после смерти!

Подумав так, она решила, что мастера, которые создавали мумию, преступили законы, особенно взявшись за такую прелестную даму. Женская красота хрупка, она вовсе не вечна и у этой женщины, лежащей под стеклянным колпаком саркофага. В сердце Бай Би прокралось гнетущее липкое чувство, и она машинально начала ощупывать свое лицо. Это лицо еще сможет сохраняться долго, хотя молодость пройдет скоро, а жизнь — и того скорее.

Бай Би озябла, она начала быстро мерзнуть, даже подумала, что так недолго и окоченеть. А если проведет ночь здесь, рядом с саркофагом, то и сама обратится в иссохшую мумию.

Сердце задрожало от страха. Тихонько прошептав лежащей в саркофаге женщине: «До свидания», она выключила свет и выбежала вон из помещения.

Плотно закрыла дверь маленькой комнаты, выключила свет в хранилище и, выходя, осторожно заперла за собой большую дверь. Она не стала смотреть на часы, даже не достала фонарик, а на ощупь прошла по коридору и выбежала из здания. Потом оглянулась и перепугалась: на первом этаже в одном из окон горел свет.

Сердце Бай Би забилось учащенно: неужели забыла где-то погасить свет? Не может такого быть, она помнила, что выключила все лампочки.

Силой воли подавляя нарастающее беспокойство, она пошла через рощу, шаркая и спотыкаясь, как в детстве, когда ходила сюда ловить цикад для забавы. Изо всех сил стараясь не шуметь, Бай Би подкралась к окну первого этажа и заглянула внутрь: в освещенной комнате сидел какой-то человек. Он держал в руках золотую маску. Потом он слегка повернулся, и Бай Би разглядела его лицо: то был Линь Цзысу.

Бай Би очень испугалась: почему он? Но времени на размышления не оставалось, она тихонько отодвинулась от окошка, выскользнула из рощи, бесшумно вышла за большие ворота и осторожно заперла их за собой.

Тут она глубоко вздохнула, отдышалась и, прислонившись спиной к утуне, стала смотреть на мерцающие в небе звезды.

Ни с чем не сравнима красота звезд. Только красота звезд вечна. Эти слова Бай Би нашептывала самой себе.

4

Бай Би заснула незадолго до рассвета. Проведя ночь в метаниях между кошмарами во сне и ужасами наяву, она встала совершенно разбитая и измученная часов в десять. Она не любила такую изнеженность, но болели и тело, и кожа, и кости — все болело. Пришлось усилием воли взять себя в руки, чтобы пойти в душевую и принять душ.

Она оглядела себя в зеркале: одна бессонная ночь изменила цвет ее лица. Вдруг ей припомнилась та, лежащая в стеклянном саркофаге женщина, и ее забила холодная дрожь. Бай Би прошептала: «Так быстро уже прошла моя молодость? Мне только двадцать три года… Уже двадцать три, а я еще не вышла замуж и не была близка с мужчиной по-настоящему…» Ей стало страшно, она уронила голову, тихонько заплакала, и в этот миг вся храбрость и отвага вчерашней ночи разом растворились, и она почувствовала себя слабой и жалкой женщиной.

Наскоро закусив, она уселась у окна и стала глядеть вдаль на скопище городских небоскребов, не в состоянии взять в руки кисти. Прозвенел дверной звонок: кто бы это мог быть? Бай Би открыла дверь и лицом к лицу встретилась с человеком, которого меньше всего сейчас желала бы видеть, — Е Сяо.

— Полицейский Е, зачем вы пришли? Есть важные дела? — сердито спросила Бай Би.

Е Сяо был в штатском, смотрел на нее бесстрастно, холодно и колюче. Его взгляд был такой острый, словно прокалывал ее насквозь, но он молчал, и это сильно смущало Бай Би. После долгого молчания Е Сяо не спеша проговорил:

— Вам вчера вечером не спалось?

— Зачем вы об этом спрашиваете? — тревожно переспросила Бай Би.

— Откровенно? В котором часу ночи вы вернулись домой?

— Извините, Е Сяо, входите, — понурив голову, как нашалившее дитя, прошептала Бай Би.

Е Сяо вошел в комнату, уселся и вздохнул:

— Знаете, вчера вечером мне тоже не спалось.

Бай Би только теперь заметила у него круги под глазами, усталое лицо.

— Не хотите ли кофе? — растерянно спросила она, не ведая, что еще сказать.

Е Сяо усмехнулся, продолжив:

— Кофе? Ладно. А сами-то? Вчера мне спать не давали!

— Оказывается, вы…

— Да, вчера я все видел. Я спрятался на той стороне улицы, напротив Института археологии. Видел, как вы ключами отперли ворота, внутри бродили целый час, а потом крадучись, осторожно вышли. Похлопай я вас по плечу, точно бы упали в обморок.

— Извините, — сказала Бай Би тихим голосом, покраснев и опустив глаза.

— Ничего, я вам симпатизирую, надо только отвечать на мои вопросы, и я вас не буду мучить. Скажите мне, откуда у вас ключи от больших ворот института?

— Из ящика стола Цзян Хэ. Я полагаю, что это от него осталось, но не знаю, имею ли я право оставить их себе.

— Хорошо, о вашем праве оставить их себе, а также о праве читать и просматривать его материалы мы еще побеседуем. А что вы делали, после того как вошли?

— Я вошла в комнату, где с Цзян Хэ случилась беда, и там включила его компьютер. Я использовала этот компьютер для разговора с Цзян Хэ.

— Что вы говорите?! — прервал он недоверчиво.

— Я говорю, что я на компьютере Цзян Хэ провела с ним диалог, — отвечала она, не смея посмотреть ему в глаза.

— У вас что, бывают видения и слышатся голоса?

— Я знаю, что вы не сможете мне поверить. Да я и сама себе не верю, но все это факты: я действительно провела с ним диалог на компьютере. — Бай Би наконец подняла голову и посмотрела Е Сяо прямо в глаза. Теперь она четко могла различить его и Цзян Хэ.

«Человек передо мною — всего лишь простой полицейский офицер, — сказала она себе, — а вовсе не мой умерший жених. Потому что они двое — совсем разные люди».

— Вы вправду верите, что человек, который с вами вел диалог, был действительно именно Цзян Хэ?

— Конечно, верю.

— А не могли вы болтать в Сети с человеком, у которого пароль Цзян Хэ? — спросил Е Сяо. Пригодился опыт, накопленный во время расследования преступлений с использованием вычислительных машин в центре «Синьси».

— Нет, я не входила в Сеть, все было внутри компьютера, в нем была программа, которая позвала меня войти, и я вошла. Он мне сказал, будто знал, что я приду, что он уже давно меня ждет; а еще сказал — это ошибка, он не первый и никоим образом не последний.

— Использовал ли он компьютерную лексику? — спросил Е Сяо, другого вопроса не придумав.

Бай Би кивнула в знак согласия и добавила:

— А еще он упомянул заклятие.

— Заклятие?

— Да. Теперь, когда я слышу это слово, у меня схватывает сердце. Потом он велел мне уйти, я так и поступила. Однако, когда я проходила мимо складской двери, я снова вытащила ключи Цзян Хэ и попробовала их. В результате дверь хранилища открылась, и я вошла на склад.

Е Сяо качал головой, не зная, порицать ее за это или хвалить:

— Вы, я вижу, посмелее меня будете. Вэнь Хаогу очень заботится, чтобы дверь хранилища нельзя было открыть. Внутри множество ценных предметов. Все в собственности государства, входить туда не дозволяется никому без судебного ордера на обыск. Своим поступком вы нарушили закон.

— Вы хотите арестовать меня?

Е Сяо ничего не ответил.

Бай Би продолжала:

— Внутри было много сейфов, но я их не открывала, открыла только дверь в дальнем углу склада. Там я увидела иссохший труп.

— Иссохший труп?! — Е Сяо был потрясен. Профессиональная привычка тут же заставила его вообразить большое уголовное дело.

— Это мумия, уложенная в стеклянный саркофаг. Должно быть, останки человека, открытые археологами.

Е Сяо облегченно вздохнул — ему начинал надоедать этот Институт археологии:

— Продолжайте, пожалуйста.

— Потом я вышла со склада. Когда я проходила по двору к воротам, увидела, что в одном из окон горит электрический свет, поэтому осторожно подошла посмотреть. Оказалось, что в той комнате Линь Цзысу. Я увидела, что он держит в руках золотую маску. Я побоялась, что он меня заметит, и осторожно вышла из больших ворот Института археологии. У меня все.

После этих слов Бай Би ощутила огромное облегчение, словно сбросила тяжкое бремя.

— За десять минут до того как вы вышли, Линь Цзысу пришел в институт. Я очень забеспокоился о вас, вот-вот хотел сам туда ворваться, но через десять минут вы оттуда вышли, и только тогда я успокоился.

— Извините, что заставила вас беспокоиться.

— Вы сказали, что Линь Цзысу держал в руках золотую маску. Что это такое?

— Не знаю. С виду напоминает золотую маску мумий древнеегипетских фараонов. Конечно, это только внешнее сходство, я тоже подробно не разглядывала и не знаю, была ли она найдена при раскопках.

Е Сяо кивнул.

— Этот тип проторчал там до трех часов утра и только потом ушел. Я же не могу врываться внутрь, когда заблагорассудится. Я всего лишь полицейский, а не судебный следователь. У меня нет права перемахнуть через ограду и войти внутрь. Но я всегда подозревал, что в Институте археологии есть проблемы, в особенности этот Линь Цзысу. Теперь я могу утверждать, что он имеет касательство к делу о безвременной смерти. Но есть еще и другие. Знаете ли вы Чжан Кая?

— Не знакома. Как-то Цзян Хэ говорил мне, что этот человек очень труслив.

Е Сяо с мрачным видом ответил:

— Я вам говорю, Чжан Кай уже умер. Прямо на улице, неподалеку от Института археологии. Время гибели — приблизительно после двенадцати.

— Третий, — пробормотала Бай Би машинально, вспомнив, как Цзян Хэ через компьютер сказал ей, что он не первый, но и не последний. Неужели и другие люди могут пострадать?

— Может быть, и не третий.

— Вы хотите сказать, что, кроме Цзян Хэ, Сюй Аньдо и Чжан Кая, есть еще люди, с которыми может случиться беда?

— Это только моя гипотеза, — кивнул Е Сяо.

— Так в чем же дело, по-вашему?

— По-моему, в Институте археологии положение абсолютно ненормальное, там, может быть, назревает нечто ужасное, в том числе и с Вэнь Хаогу.

— Директор Вэнь тоже… — испугалась Бай Би.

— Да. По крайней мере, я могу утверждать, что он к смерти Чжан Кая причастен в большой мере. Ладно, я не могу сказать больше, остановимся на этом.

Е Сяо прямо в упор смотрел ей в глаза, так чтобы она не смогла избегать его взгляда:

— Знаете что, Бай Би? Ваше поведение вчера вечером было очень рискованным. К тому же оно само по себе есть нарушение закона. Я как офицер полиции предупреждаю вас: ни в коем случае нельзя снова повторять что бы то ни было подобное. В противном случае даже раскаяние вас не спасет. Ясно?

Бай Би, послушно кивая, бормотала смущенно:

— Извините, потревожила вас и отдохнуть помешала.

— Ничего, кто меня тянул выбирать себе такую профессию? Мне пришлось не смыкать глаз до шести утра. — Е Сяо одолевала зевота, но прямо в лицо Бай Би зевать было неудобно, и он сдерживался из всех сил.

Когда Е Сяо поднялся, Бай Би вдруг решилась его спросить:

— Извините, можно задать вам один личный вопрос?

— Спрашивайте.

— Не приходитесь ли вы родственником Цзян Хэ? — поколебавшись, выговорила Бай Би.

Е Сяо изумился, но быстро сообразил:

— Я знаю, почему вы об этом спрашиваете. Потому что я очень похож на Цзян Хэ, не так ли? Доложу вам, родители Цзян Хэ и весь его семейный клан — крестьяне из северных горных районов, а мои родители происходят из провинции Цзянсу, так же как и весь мой клан. А родился я в провинции Синьцзян, так что по происхождению у меня с ним общего только одно: оба мы китайцы, принадлежим к ханьской нации, вот и все.

— Вы родились в Синьцзяне? — Услышав слово «Синьцзян», Бай Би тут же подумала о Лобноре.

— Мои родители в те годы были распределены, как грамотная молодежь, в производственно-строительный полк в Синьцзян. Я родился в северном Синьцзяне, в Шихэцзы, вернулся в Шанхай еще очень маленьким ребенком, жил в Синьцзяне только в то время, пока мои родители состояли в дивизии сельхозработ, — рассказал Е Сяо.

— Извините за нескромность, я считала, что между вами и Цзян Хэ есть какое-то кровное родство. А то откуда же у вас такое сходство?

— Вы, наверное, полагаете, что мы с ним близнецы? На самом же деле в человеческом море людей с внешним сходством великое множество. Трудно только таких похожих людей собрать вместе. А бывает так, что близнецы, если они разнояйцевые, чрезвычайно отличаются по наружности. Моему сходству с Цзян Хэ удивляться нечего. — Е Сяо говорил спокойно, сознательно умалчивая о своих переживаниях в момент, когда впервые увидел останки Цзян Хэ.

— Извините, — еще раз поклонилась Бай Би.

— До свидания, отдохните как следует. — И Е Сяо быстро ушел.

Бай Би сразу же вспомнила лицо Цзян Хэ, но в памяти его лицо и лицо Е Сяо так накладывались друг на друга, что было трудно их различать.

Стало тошно от этих мыслей. Она бросилась в душевую, умыла лицо такой холодной водой, что по коже прошла дрожь. Подняв голову, она посмотрелась в зеркало и увидела, что в ее наполненных слезами глазах застыл ужас.

5

Теперь на палитре основным цветом была специфическая земляная охра. С примесью темных красок она производила сильное и тягостное впечатление, превращала сердце в камень. Бай Би взяла в руку кисть, напитала ее водичкой и, осторожно обмакнув в краску, начала. На бумаге уже были карандашом прорисованы контуры и фигуры, это не потребовало много времени. Ее кисть оставалась суховатой, не как обычно, когда она добавляла воду и в краску, и на кончик кисти. Но сегодня ей не требовалось так много воды. Она ведь писала песчаную холодную пустыню, где воды нет, а есть только могилы и черные ночи.

Сначала она принялась за глаза человека в правом углу картины. Глаза женщины. У нее не было модели, не было и рисунков для копирования; она полагалась только на силу воображения.

В конце концов она нашла эту пару глаз, волшебных и таинственных, настолько широко раскрытых, что можно было различить чуть ли не каждую ресничку. Но их взгляд был пустым и беглым, как бы нацеленным в мир иной. Это были ею придуманные глаза, глаза, приснившиеся ей. Бай Би сказала себе самой: я копирую собственный сон.

Завершив глаза, она нарисовала женщине на картине брови, изогнутые и длинные, с изломом посередине. Потом нос с очень высокой переносицей, специально выписала сбоку тень. Размер изображения был невелик, в самом низу — рот. Ярко-красные губы казались Бай Би вульгарными. И она воспользовалась очень светлой, так что ее даже и не назовешь красной, краской, по цвету близкой к песчанику в пустыне. Это не могло умалить красоту человека.

Волосы в беспорядке, пряди разбросаны. Для них Бай Би использовала смесь кофейной и черной красок, причем они в меру поблескивали, подобно шелку. Лоб и скулы были немного оттенены, а линия подбородка лишь слегка прорисована. Важно было подчеркнуть тени на горле, чтобы сверкающая белизной шея окутывалась темнотой.

Однако полуприкрытые плечи, мягкие и округлые, но сильные, излучали дикую энергию пустыни. Тело было скрыто под длинным белым платьем. Бай Би особенно постаралась, чтобы оно выглядело поношенным и старым, даже с потеками грязи.

Женщина на картине преклонила колени, длинная юбка скрывала ступни ног. Важной частью изображения стали руки. У женщины руки были обнажены, и кисть Бай Би создала их трепетно живыми. Самое трудное для художника — пальцы и кисти рук — было центром всей картины: женщина держала в руках человеческую голову.

Это была отсеченная голова мужчины, из шеи вытекала темными струями кровь, так что руки женщины и подол платья были окровавлены. Голова была обращена кверху, поэтому на картине можно было разглядеть только лоб и волосы, а лицо скрыто.

Бай Би отступила на шаг, чтобы оценить почти законченную картину. Женщина в белом платье стоит на коленях в пустыне с головой мужчины в руках. Ей казалось, что замысел картины уже давно созревал в ее воображении. Казалось, этот образ не так уж далек от действительности, и вот теперь картина явилась на бумаге.

Она клала мазки на фон, а фоном, кроме самой пустыни, служили руины стен и домов древней крепости, насыпной земляной холм над могилой. Все это требовало темного колорита, мрачных, черных теней. А верхняя часть картины была занята голубым небом, на котором она изобразила луну. Серп месяца, потонувший в глубокой небесной голубизне, сиял тоже голубоватым светом.

Бай Би отдышалась и принялась за доработку, потому что некоторые детали в картине нуждались в исправлениях: например, тени требовалось усилить в отдельных местах.

Наконец в левом нижнем углу картины написала черной краской столбец из четырех иероглифов: Лоулань — пагуба для души.

Афиша в конце концов была закончена. Она уже договорилась в прошлый раз, что сделает афишу для спектакля вместо той жалкой, которая сейчас висит на дверях театра.

Сейчас многие афиши такого рода изготовляются с помощью компьютера, но ей по-прежнему больше нравилось работать руками: нравилось то ощущение, которое она получала от кисти. Это ощущение всегда будет ярче и сильнее, чем прикосновение к компьютерной мыши.

Бай Би взяла в руки афишу. А ведь это едва ли не самая сильная из написанных ею картин. Для полного завершения требовалось повесить работу на стену. По длине картина была в ее собственный рост, а шириной почти в метр. Бай Би открыла окно и уложила картину под ветром, чтобы краски быстрее подсохли. Сама же уселась перед окном, разглядывая женщину на картине с головой любимого человека в руках.

Вспомнилась Матильда из «Красного и черного» Стендаля. Она носила траурную одежду в память о любовнике королевы, которого король Франции несколько столетий назад отправил на плаху. Казненный был предком ее семьи.

Королева взяла в руки его голову, чтобы захоронить.

И тут вдруг Бай Би задумалась о себе.

6

Бай Би вышла из дому часа в два, за спиной несла свиток картины-афиши, упакованный в тубу. С тубой за спиной она очень бросалась в глаза, но привыкла не обращать на это внимания. Быстрым шагом вошла в метро, бегло осмотрела расклеенную по стенам рекламу. До часа пик далеко, и народу в метро было не так много. Она купила билет на короткую поездку и прошла на перрон.

Когда со свистом примчался поезд и медленно остановился у перрона, Бай Би померещилось, что стоит дверям поезда открыться, как из вагона с улыбкой выйдет Цзян Хэ. Конечно, Цзян Хэ не вышел, зато в вагоне она увидела кое-кого другого. Чьи-то глаза сразу привлекли ее внимание; Бай Би почувствовала, что на нее смотрят. Она огляделась вокруг, и их глаза встретились.

Как ее зовут? Бай Би немедля вспомнила это имя: Лань Юэ. «Лань» означает «голубой цвет», «юэ» — «луна». Голубая Луна и связанная с этим именем пара глаз, которые так поразили Бай Би. Эти глаза снова были перед ней.

— Здравствуйте, Лань Юэ. — Бай Би подошла к актрисе.

У той дрогнули губы, она улыбнулась непередаваемо прелестной улыбкой, кивнула и шепотом сказала:

— Здравствуйте, вас, кажется, зовут Бай Би? Помню, вы говорили, что вы подруга Сяо Сэ, а также что вы художница.

— Я не говорила, что меня можно считать художницей. Вы на репетицию?

Лань Юэ согласно кивнула. Бай Би рассмеялась:

— В таком случае я вышла из дому слишком рано. Я еду посмотреть репетицию Сяо Сэ и вашу.

— Оказывается, нам по дороге, поедемте вместе. — Лань Юэ поправила рукой волосы, и Бай Би показалось, что от них исходит чарующий аромат.

Поезд тронулся, следующая станция была пересадочной, в вагон набилось много народу, началась давка. Бай Би и Лань Юэ зажали в толпе. Бай Би сделалось нехорошо, она всегда испытывала отвращение к давке, ей было трудно дышать. Однако на Лань Юэ ничего не подействовало, она выглядела свежей, по губам по-прежнему бродила улыбка. Актриса крепко держалась за поручень, всем телом покачиваясь в ритм движения поезда, будто пританцовывая. Бай Би позавидовала ее спокойному и уверенному виду.

Лань Юэ обратила внимание на длинный свиток у Бай Би за спиной:

— Картину несете?

— Да. В прошлый раз я сказала, что афиша у входа в театр слишком вялая. Я для вас написала новую, конечно, бесплатно. Когда приедем, отдам наклеить.

— Вы, наверно, хорошо рисуете.

— Я очень мало писала афиш. Не знаю, что получится, когда наклеят.

Лань Юэ подмигнула ей, но ничего не ответила. Приехали. Обе вышли из вагона и поднялись на улицу. Солнечный свет приятно грел лицо Бай Би. На ходу она приглядывалась к Лань Юэ. Бай Би всегда считала, что у нее очень белая кожа, но, кажется, лицо Лань Юэ еще белее. Лань Юэ попросила шепотом:

— Не смотрите на меня так, Бай Би.

— Извините. По-моему, у вас прекрасные внешние данные. Вы можете стать известной артисткой, — смутилась Бай Би.

Лань Юэ обернулась с улыбкой:

— Спасибо, но я и сама не знаю, можно ли считать меня артисткой. Между нами: разве каждый из нас не играет в своем спектакле?

Бай Би согласно повторила ее слова:

— Разве каждый из нас не играет? Вон прохожие: каждый из них в жизни исполняет собственную роль. Причем одни исполняют ее для зрителей, а другие — чтобы полюбоваться собой.

— Вот я и исполняю роль, чтобы самой на себя полюбоваться. Впечатления других меня не интересуют, — немедля парировала Лань Юэ.

— Однако на сцене вы великолепны.

— Правда? — Лань Юэ рассмеялась странным смехом, словно смеялась над собой. Так показалось Бай Би.

За разговорами они прошли через лабиринт улицы и подошли ко входу. Скверная афиша по-прежнему висела у входа.

— Может, сейчас и заменим? — спросила Бай Би.

Лань Юэ кивнула и, подняв руку, поприветствовала заведующего отделом рекламы театра. Тут же выбежал оформитель и тотчас содрал старую афишу.

— Стыдно-то как, ведь эту афишу я сам рисовал и нарисовал по-дурацки. Насмешил, насмешил, — смущенно извинялся он.

Бай Би сняла с плеч тубу, сняла чехол, извлекла свиток. Очень осторожно развернула его и с помощью оформителя наклеила.

Первым высказался оформитель:

— Здорово нарисовано! Кто художник?

— Вот она, барышня Бай, — сказала Лань Юэ учтиво.

Оформитель смерил Бай Би взглядом:

— Она? Слишком молода для художницы.

Потом сказал, что на сцене как раз устанавливают декорации, и убежал внутрь здания.

Лань Юэ неподвижно глядела на новую афишу, как зачарованная: она сама походила на мраморную статую, а ее глаза соперничали с глазами женщины на картине. После долгого молчания медленно проговорила:

— Это самая лучшая театральная афиша, которую я когда-либо видела.

— Вы мне льстите, — отвечала Бай Би.

Вдруг Лань Юэ прямо посмотрела на нее:

— Как вы нарисовали эти глаза?

— Откровенно сказать, эти глаза я увидела во сне. Правда, во сне.

— Сон? Да-да, сон. Разве мы все не живем во сне? Точно так древнему мудрецу Чжуан Чжоу приснилась бабочка.

— Как хорошо вы сказали! Почему вы всегда умеете говорить такие глубокие вещи? — Уважительный тон Бай Би был искренен.

— Я высказала основную суть жизни и только. Здесь никакой глубины нет. Почему люди всегда мелкое выдают за глубокое, а глубокое считают мелким? Ладно, не будем, считайте, что я ничего не сказала.

Лань Юэ улыбнулась, помолчала и после паузы спросила:

— Почему вы в руки этой дамы вложили голову мужчины?

— Не знаю. Так мне видится.

Взгляд Лань Юэ сделался странным:

— Знаете что? Эта картина очень гармонирует с настроением пьесы. Это же голова человека, которого она любит. Откровенно говоря, я ей завидую.

Бай Би такого не могла понять:

— Кому завидуете?

— Женщине на картине завидую. По-моему, получить голову своего любимого — немыелимое счастье. — Взгляд Лань Юэ просто буравил Бай Би. Та не знала, что и говорить.

— Вам вправду так понравилась эта картина?

— Да. Необычайно понравилась.

— Почему?

Лань Юэ помолчала в задумчивости:

— Потому что… эта картина заставила меня вспомнить «Бесплодную землю».

Бай Би изумилась:

— Пустыню? Или вы имеете в виду «Бесплодную землю» Элиота?

— Так вы тоже знаете поэзию Элиота? «Бесплодная земля» — самая моя любимая поэма.

Было о чем призадуматься. Но Бай Би не знала, как лучше ответить. Обе молча переглянулись. Первой заговорила Бай Би:

— Лань Юэ, можешь ли ты дать мне номер своего телефона? Мне хотелось бы стать твоей подругой.

— Хорошо, — согласилась та, достала ручку и бумагу, крупными иероглифами вывела имя ЛАНЬ ЮЭ, а под именем: номер мобильного телефона 138-01-221-442.

Взяв бумагу, Бай Би восхитилась:

— Как красиво написаны иероглифы! Ну мы уже пришли. Не буду задерживать репетицию.

Они вошли в театр, прошли темным коридором и вышли на сцену. Сцена уже была обставлена, свет и художественное оформление для танцев размешены как необходимо. Видимо, сегодня предстояла генеральная репетиция со всеми аксессуарами. Вот отчего звонившая сегодня утром Сяо Сэ так настаивала, чтобы Бай Би обязательно пришла.

Какой-то молоденький парнишка, увидев их, подскочил к Лань Юэ и заговорил приветливо:

— Почему вы сегодня так задержались? Все вас дожидаются. Пойдемте поскорее гримироваться.

И сам первым побежал вперед. Бай Би спросила у подруги:

— Кто это?

— Режиссер, — шепнула в ответ Лань Юэ и, кивнув, ушла за кулисы.

Бай Би сама нашла в зале свободное место. Почти тут же началась генеральная репетиция спектакля «Лоулань — пагуба для души».

7

Занавес медленно раздвинулся. С прошлого раза у осветителя прибавилось опыта, и он тотчас сфокусировал свет в центре сцены. Звукооператор включил звуки завывающего в песчаной пустыне ветра. Ло Чжоу сидел в первом ряду, большая часть фигуры скрыта в темноте. Он был взволнован, потому что справа и слева от него сидели инвесторы спектакля, а это была первая генеральная репетиция спектакля «Лоулань — пагуба для души». Первый прогон пьесы перед премьерой. Если спектакль провалится, последствия для театра окажутся самыми пагубными. Крах, одним словом.

Первое действие происходило на кладбище в горной долине, на фоне пустынных гор и могил. На сцену вышел молодой князь, прибывший из Лоуланя, чтобы найти могилу женщины, которой поклялся быть верным до гроба. Согласно первоначальному замыслу эта сцена приходилась на середину пьесы, но теперь Ло Чжоу переставил ее в начало.

Молодой князь сам себе задает вопросы и сообщает, что в ходе войны они расстались и он попал сюда; что его спасла таинственная волшебница и с тех пор он поклялся ей в верности до гроба. Но теперь князь узнал, что его любимая уже умерла, оставив дочь. Поэтому князь клянется непременно дать общей дочери счастье навек.

Ло Чжоу был недоволен первым действием, прежде всего потому, что актер, исполнитель роли князя, играл чересчур патетично, а на исправление его исполнения не хватало времени. И актерского дарования.

Второе действие начиналось с вечера первой встречи Ланьна с юйчжэньским принцем. Этим действием Ло Чжоу остался доволен, так как Лань Юэ на сцене производила на публику должное впечатление. Слушая, как Лань Юэ произносит свой монолог, он вспомнил их разговор в тот вечер у него дома. В ушах зазвучал ее голос. Это вызывало досаду: теперь нет пьесы без того, что подсказала Лань Юэ.

Он вспомнил, как в тот вечер он просидел до рассвета, переделывая пьесу, и чуть ли не всю ее перекроил. Назавтра весь день потратил на шлифовку и доработку текста, и его пальцы прямо-таки порхали над клавиатурой. Стуча да отстукивая, он испытывал радость творчества. Ло Чжоу так давно лишился этой радости, что даже подумывал, что способен получать творческое наслаждение только от сочинения романов. Писание же пьес — принудительный труд, вроде каторжных работ.

Стало ясно, что он был неправ: просто не вошел в профессию, не сумел постучаться в двери, ведущие на сцену, не приобрел сценического чутья. Стоило этому чутью появиться, как сочинение пьесы тоже стало доставлять наслаждение. Когда он принес в театр исправленную и переработанную пьесу, почти все актеры заявили, что сюжет пьесы для публики привлекателен и спектакль может иметь успех.

Однако актеры почувствовали, что в сюжете пьесы таится нечто ужасное, способное внушить публике страх. На это Ло Чжоу презрительно ответил, что ему как раз и нужно, чтобы публика испытывала ужас. Он сразу же утвердил исправленную пьесу; все надо было обновить, поэтому последние дни репетировали непрерывно, не считаясь со временем, вплоть до сегодняшнего дня; больше всего тревожили нехватка времени, спешка и небрежность в подготовке. Он верил, что, если бы у него было больше времени и денег, он смог бы поставить классический исторический спектакль.

С третьим и четвертым действиями все было проще. Исполнитель роли юйчжэньского принца играл выше всяких похвал. Стоило же на сцену выйти Лань Юэ, как внимание инвесторов спектакля становилось настолько заметным, что стоило бы ей добавить текста.

Пятое действие показывало выступление войск юйчжэньского принца против жоужаней.

Ланьна стояла на авансцене, мечтая о принце; у нее был большой монолог, так что действие превращалось почти в спектакль одного актера. Одновременно принц в глубине сцены символически командовал несколькими воинами, изображая большую битву двух громадных армий. Сцена разделялась на две части — переднюю и глубинную, так что перед взором публики представали: на передней половине — монолог души, в глубине — ожесточенное сражение.

Шестое действие показывало первую брачную ночь юйчжэньского принца с лоуланьской принцессой. Ло Чжоу признал, что Сяо Сэ в роли принцессы тоже очень хороша. Юйчжэньский принц срывает с ее лица шелковое покрывало и приходит в отчаяние, обнаружив, что она вовсе не та, кого он любит. Он спрашивает принцессу:

— Ты не принцесса? А кто же ты?

Это причиняет принцессе мучительную боль, она и принц оба страдают. Чтобы выразить их чувства, Ло Чжоу разместил на сцене обоих одновременно, но с раздельными монологами. В конце концов принц уходит, взмахнув рукавами, а принцесса остается в одиночестве в пустой спальне. Начинается большой монолог Сяо Сэ. От беспредельной любви к принцу она переходит к беспредельной ненависти к нему.

В современном драматическом театре не принято давать много монологов одному исполнителю: слишком большое испытание для артиста. Но Ло Чжоу это нравилось, хотя он понимал, что это чрезмерная нагрузка для исполнителей. За исключением Лань Юэ.

В седьмом действии принц в доме Ланьна узнает правду. Он желает вечно быть с любимой вместе. В восьмом действии принцесса обманывает принца, лживо утверждая, будто Ланьна уже казнена, а тело отвезено в Долину усопших. Принц устремляется на кладбище, перерезает себе горло во имя любви и умирает. Это действие Ло Чжоу написал очень сентиментально, а актер играл роль принца с таким пафосом, что сидящие в зале люди смеялись. Ло Чжоу сам слышал. Слышать смех во время исполнения трагической сцены — самоубийства главного героя? Да это просто конфуз для режиссера.

Девятое действие было наилучшим во всей пьесе, сочиненной Ло Чжоу: поединок героинь Сяо Сэ и Лань Юэ. Лань Юэ во всем превзошла Сяо Сэ. Ланьна в этом действии умирает во имя любви.

Фоном десятого действия, последнего в пьесе, служит кладбище. В это время Лоулань уже погиб из-за засухи, принцесса с печальным лицом приезжает сюда, чтобы встретиться во сне с духом покойной матери. Узнав всю правду, она умирает в страданиях.

Когда опустился занавес, инвесторы спектакля остались довольны: они выразили готовность продолжать финансирование. Это успокоило встревоженное сердце Ло Чжоу.

8

У Ло Чжоу улучшилось настроение. Не придираясь к рабочим сцены, занявшимся разборкой декораций, он прошел прямиком за кулисы. Лань Юэ уже выходила из гримерной. Режиссер заговорил ласково:

— Лань Юэ, вы играли отлично. Если вы будете так же играть на премьере, очень-очень скоро станете известной.

— Правда? Но слава меня не интересует, — смущенно замялась та.

— Нет, вы непременно станете знаменитой артисткой, вы сможете играть в кино и на телевидении, разбогатеете и прославитесь. Тогда и меня не забывайте, — засмеялся Ло Чжоу.

— Вы меня не совсем понимаете. Извините, я пойду.

Глядя, как она удаляется, Ло Чжоу окликнул:

— Лань Юэ, приглашаю вас сегодня поужинать.

— Извините, сегодня я занята, — холодно ответила Лань Юэ и быстро ушла.

— Не зацепишь, — растерянно покачал головой Ло Чжоу.

— Она вам нравится, правда? — спросил женский голос позади.

— Кто? — обернулся Ло Чжоу и увидел Сяо Сэ.

У нее было очень сердитое лицо. Все ее эмоции определялись только одним чувством: и радость, и гнев — все зависело от страсти. Она заговорила жестко:

— Человек не хочет с тобой пойти, а ты не принуждай.

— Что вы этим хотите сказать?

— Не притворяйтесь. Сначала договорились, что я буду играть главную роль, а теперь пьеса тобой исправлена, принцесса превратилась в роль второстепенную. Это так несправедливо! Я знаю, что она красивее меня, поэтому ты во всем ей потакаешь, не так ли? Она непорядочная женщина. Ты с ней переспал, а?

Судя по последней фразе, Сяо Сэ больше себя не контролировала. Все ее прошлые старания пропали даром; ведь она неизменно во всем полагалась на Ло Чжоу, с ним связала свои мечты и расчеты. Ревность полыхнула неистовым факелом, смела все доводы рассудка — как у принцессы, роль которой она исполняла.

— Сяо Сэ, моему терпению есть пределы. — Ло Чжоу тоже рассердился и повысил голос.

— Ты об этом еще пожалеешь, — ледяным тоном заявила Сяо Сэ, скривив рот.

Она быстро вышла из театра, у дверей увидела свою лучшую подругу и склонила голову к ней на плечо. Бай Би, протянув руку, стала перебирать ее волосы, приговаривая:

— Подружка моя, это судьба.

Подул осенний ветер, и Сяо Сэ задрожала всем телом. Она подняла голову и тихо прошипела:

— Пусть катится к своей проклятой судьбе!

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Здесь звучала оглушающая музыка, и Бай Би не смогла расслышать, кто и что поет. Только и слышен был пронзительный визг нескольких женских голосов. Свет ламп то вспыхивал ярко, то сменялся тусклым, и лицо Сяо Сэ менялось: на ярком свету было бледным и белым, потом в полусвете становилось мрачным и темным. Бай Би стало тягостно, она отодвинула бокал и сказала Сяо Сэ:

— Уйдем, мне здесь не нравится.

Сяо Сэ демонстративно прикрыла глаза и, капризно улыбаясь, откинула голову:

— А мне здесь нравится.

Бай Би не хотелось ей перечить, она постоянно уступала подруге. Сяо Сэ наполнила бокал пивом и не стала ждать, пока спадет пена. Сначала она прикоснулась к бокалу губами, так что рот омочился пеной, и не стала сдувать пузырьки, словно исполняла перед Бай Би роль бешеной. Она засмеялась, и ее смех резанул Бай Би уши. Закружилась голова. Сяо Сэ выглядела молоденькой дурачащейся студенткой.

— Как я и играла сегодня на генеральной репетиции?

— Очень хорошо.

— Ты меня обманываешь, — холодно возразила Сяо Сэ.

— Я тебя не обманываю, я вправду считаю, что ты сыграла очень хорошо. Особенно в последнем действии, предельно трогательно. Все тебе сочувствовали.

— Правильно, я только на то и гожусь, чтобы другие мне сочувствовали. — Сяо Сэ говорила раздраженным тоном.

Она подняла бокал и отпила большой глоток пива; струйка пролилась из угла рта на отложной воротничок и намочила его. В ярком свете ламп мокрая шея заблестела как фарфор.

— Я считаю, что принцесса в конце пьесы заслуживает сочувствия публики. — Бай Би предпочла мирный тон.

— Все вы меня обманываете! Ло Чжоу обманывает, даже ты меня обманываешь. Все вы как один обманщики. — Сяо Сэ снова отхлебнула пива.

Из ее рта сильно пахло пивом, и этот запах раздражал чуткий нос Бай Би до дурноты.

В прошлом ей почти не доводилось видеть, как Сяо Сэ пьет. Помнилось, однако, что несколько лет назад, когда Сяо Сэ потеряла своего любимого, она провела вдвоем с ней ночь напролет.

В ту ночь Сяо Сэ где-то напилась, ввалилась к ней домой, перепачканная и растрепанная; ее мутило и тошнило, весь дом перевернула вверх дном, а Бай Би с ней нянчилась. Может быть, причина в том, что отец Сяо Сэ был известным выпивохой, и дочь могла унаследовать его пристрастие к алкоголю. Обычно это незаметно, но при нервном срыве тяга к выпивке могла проявиться.

— Сяо Сэ, не пей. Третий бокал пьешь, испортишь себе горло и не сможешь декламировать, — нахмурившись, сказала Бай Би.

— Не суйся, я не пьяная, я не пьяная… — Протянув руку, она помахала ею перед носом Бай Би, но неожиданно замолчала и уронила голову на локоть. Плечи ее мелко задрожали.

— Судьба, все это судьба, никто ее не избежит, вот и я потеряла Цзян Хэ, — успокаивала ее Бай Би, ласково поглаживая волосы подруги.

Услыхав имя Цзян Хэ, Сяо Сэ резко подняла голову. Ее лицо раскраснелось от выпитого, расширившиеся глаза уставились на Бай Би. И в глазах метался затаенный страх.

— Цзян Хэ, скоро настанет заклятие Цзян Хэ, — еле слышно пробормотала Сяо Сэ.

— О чем ты говоришь?

Сяо Сэ выпрямилась, приникла к Бай Би и прошептала:

— Заклятие.

Сердце Бай Би екнуло, от одного этого слова ее бросило в холодную дрожь.

— Ты чересчур вжилась в роль. Тебе, Сяо Сэ, надо хорошенько отдохнуть, — прошептала она в ответ.

— Нет, это мне Цзян Хэ сказал. Сам сказал, своими устами за три дня до смерти.

— Да ты пьяна! Ты никогда со мной не говорила об этом.

Бай Би хотелось поверить, что это пьяная болтовня.

— Нет, голова у меня трезвая, — громко заявила Сяо Сэ и ткнула себя пальцем в висок.

— Да, — продолжала она, — тебе я не говорила, тебя я обманывала все время, а была бы возможность, схоронила бы в своем сердце навсегда тайну Цзян Хэ. Но теперь, по-моему, незачем хранить тайну. Извини, Бай Би, ты моя лучшая подруга, я хочу перед тобой повиниться, прошу у тебя прощения. — И слезы Сяо Сэ потекли ручьем.

— Ты меня обманывала? Какой такой секрет? В чем дело, в конце концов? — Ничего не понимающая Бай Би разволновалась.

Сяо Сэ так крепко схватила ее за локоть, что проступили красные пятна.

— Бай Би, прости меня, я хочу рассказать, как я тебя обманывала все это время. За три дня до того, как с Цзян Хэ случилась беда, я виделась с ним в этом самом баре, на этом самом месте, — захныкала Сяо Сэ.

— Здесь?! — Бай Би посмотрела на стойку бара, поглядела на пьющих кофе и выпивающих посетителей, прислушалась к оглушительной музыке из усилителей и смутилась. Как будто Цзян Хэ сюда пришел и уселся перед ней.

— Именно, именно здесь. В тот день из-за театра у меня было скверное настроение, вот и пришла в бар расслабиться. И вижу, что Цзян Хэ тоже здесь. Мы сели поболтать. У него было очень плохое настроение, дурной цвет лица, сам сильно исхудал, лицо почернело. Борода отросла, волосы всклокочены. Я начала спрашивать его о вашей свадьбе, о приготовлениях, но он не пожелал отвечать, а только пил пиво. Он пил бокал за бокалом, а потом стал пить прямо из горлышка. Я, признаться, подумала, что между вами какая-то ссора. Я не умею спаивать; когда вижу, что другие весело напиваются, чувствую себя чужаком. А тут стала пить с ним вместе. Он пил и говорил какие-то непонятные мне слова; их, наверно, могут понять только те, кто занимается археологией. Я не думала, что он так слаб на выпивку, даже слабее меня: очень скоро он захмелел и повалился на стол. Я с большим трудом подняла его, но он все-таки мог сам ходить. Я вызвала такси и отвезла его к себе домой. Было уже очень поздно, мы оба были совсем пьяные. Алкоголь, проклятый алкоголь довел нас до потери рассудка.

В тот вечер мы с Цзян Хэ оба сошли с ума, и у меня с ним случилось то, чего быть не должно. Бай Би, прости, только и остается сказать. Но ты должна понять, что случилось в тот вечер. — Сяо Сэ глубоко вздохнула.

Бай Би побелела, голос зазвучал неестественно:

— Сяо Сэ, скажи мне, что ты сейчас пьяна, а все тобой рассказанное — твои фантазии. Все это неправда. Не может быть правдой!

— Нет, Бай Би, извини, пословица гласит, что после водки блюют правдой. Так все, что я тебе сейчас выблевала, — чистейшая правда. Если бы не это пиво, я бы, наверно, продолжала обманывать тебя. Я очень раскаиваюсь и очень боюсь. Бай Би, я знаю, что ты страдаешь, но ты меня выслушай.

В тот вечер, во второй половине ночи, после того как мы с Цзян Хэ протрезвели, оба устыдились того, что случилось. В особенности Цзян Хэ, я видела, что он терзается, что в сердце у него только один человек, и этот человек — ты. Со мной — это чистая случайность. Цзян Хэ мне сказал, что, наверно, недолго еще проживет. Именно по этой причине он старается держаться от тебя подальше, потому что любит тебя и не желает, чтобы его заклятие перешло после него на тебя.

— Не говори так.

Но Сяо Сэ продолжала, крепко уцепившись за ее руку:

— Нет, я скажу, что к утру, когда мы с Цзян Хэ протрезвели, он очень серьезно заявил мне, что заклятия не избежит никто. Только вопрос времени: раньше или позже. Сначала я не поверила и подумала, что он меня запугивает, но, когда пришло известие о его смерти, утратила покой. Последнее время я постоянно чувствую себя нездоровой: то тут, то там болит. Так что, может быть, Цзян Хэ был прав. Однако я ни в чем его не виню, все случилось из-за меня. В тот вечер не надо мне было заходить в этот бар, не надо было терять рассудок. Проклятое пиво! — И она снова схватилась за бокал.

— Не пей. — Бай Би высвободила руку и отобрала у Сяо Сэ бокал. Резко поднялась, смерила Сяо Сэ пренебрежительным взглядом и сухо сказала:

— Мне надо побыть одной, чтобы успокоиться. Извини, я уйду первая.

— Бай Би, не уходи, мне страшно, побудь со мной, — взмолилась Сяо Сэ.

Бай Би качнула отрицательно головой. Круто повернулась и, вздернув голову, так что перед глазами поплыли круги от яркого света ламп, быстрыми шагами ушла вон из бара. Сяо Сэ осталась за столиком в одиночестве.

Под опостылевшую популярную музыку растерянно рассмеялась и опять взялась за пиво.

2

Опять перед глазами всплыло лицо Цзян Хэ. Его печальное выражение казалось почти свидетельством раскаяния. Это видение неотступно маячило перед глазами Бай Би и накладывалось на пеструю картину процветающего квартала, постепенно сливаясь в нечто единое.

Словно этот город превратился в одну колоссальную фотографию Цзян Хэ. Она не знала, куда идет, бездумно следуя то за смутным, то за четким миражом, маячившим перед глазами, а ноги шагали сами неведомо куда.

В людской толпе ей виделось одно лицо со слепыми глазами, и это лицо постоянно сливалось с лицом Цзян Хэ. Оба становились одним, а она погружалась в темноту, обволакивающую все кругом. Она шла и шла без конца, безостановочно, пока не ощутила холод на плечах, и только тогда осознала, что вышла из многолюдного города. На пустом холодном шоссе осенний ветер леденил и обдувал скулы, словно срывал с деревьев засохшие листья.

Бай Би продолжала шагать вперед, не думая, где и когда ей остановиться, а в ушах снова и снова звучали слова Сяо Сэ. Произнесенные в маленьком и шумном музыкальном баре, они опутывали тягучей и бесконечной паутиной словесного шелка. Она убыстрила шаг, словно хотела оторваться от этой паутины, но дорога становилась все безлюднее, на ней почти не осталось прохожих. В конце концов она узнала место, куда привели ее ноги: перед нею был Институт археологии.

Как я забралась в такую даль? От холода голова Бай Би стала ясной, хотя до сих пор она шагала совершенно бессознательно, без какой-нибудь цели. Она глубоко вздохнула, подняла голову и посмотрела на волшебные, загадочные звезды. Снова ее посетила дерзкая идея, и она расстегнула сумочку. В тусклом сумеречном свете она с трудом нащупала рукой связку ключей Цзян Хэ. У нее тряслись руки, но даже дрожащими руками она, как и в прошлый раз, вставила ключ в замочную скважину ворот Института археологии.

Опять она самовольно проникла в институт! Она прошла по заросшей аллее и вошла в здание.

Миновала темный коридор и по памяти нашла комнату, в которой с Цзян Хэ случилась беда.

Отперши дверь, она зажгла лампу и увидела, что с прошлого раза в комнате ничего не переменилось. Тщательно оглядела все вокруг и вновь ощутила то же удивительное чувство, что и в прошлый раз. Но теперь она не обратила на него внимания, а быстрым шагом подошла к компьютеру Цзян Хэ и села перед ним.

Точно так же, как в прошлый раз, Бай Би запустила компьютер Цзян Хэ, вошла в «Мои документы» и нашла файл «Войди, Бай Би». На входе в файл она снова увидела слова Юй Чуньшуня, за которыми на мониторе появилась та же что и в прошлый раз надпись Цзян Хэ.

Бай Би тотчас же отстучала вопрос в нижней строке «Диалог»:

«Цзян Хэ, скажи мне, ты и Сяо Сэ вправду были близки?»

На мониторе очень быстро возник ответ Цзян Хэ:

«Бай Би, наконец ты задала этот вопрос. Ты могла узнать это рано или поздно. Теперь бесполезно что-либо объяснять. Я могу тебе только сказать: прости».

По сердцу Бай Би словно нанесли тяжелый удар: «он» признался, компьютерный Цзян Хэ все признал, а значит, пьяная Сяо Сэ действительно выболтала правду. Бай Би не знала, как ответить, и ее руки долго бессильно лежали на клавиатуре. Потом отстучала строку:

«Цзян Хэ, тебе не надо извиняться, ты поступил по своей воле».

«Бай Би, прошу тебя, не вини Сяо Сэ, мы это сделали не намеренно. Я знаю, что тебе от этого больно, но Сяо Сэ не виновата; надеюсь, что из-за этого не пострадает твоя с ней дружба. Ты уже потеряла меня навечно, тебе нельзя терять лучшую подругу».

«Не говори ничего, Цзян Хэ, я хочу успокоиться».

«Хорошо. Бай Би, не надо больше приходить, здесь и вправду очень опасно, ни в коем случае не приходи больше сюда. Заклятие еще пока не опустилось на тебя, однако, если заклятие опустится, то никто не скроется от него. Воспользуйся тем, что буря пока не коснулась твоей головы, и быстрее возвращайся к себе в безопасную гавань».

«Цзян Хэ, где же ты, в конце концов?»

Бай Би с силой ударила по клавишам.

«Я уже умер, нахожусь не в мире сем. Вечно живешь ты, вечно. Уходи, Бай Би, уходи — никогда мы не свидимся снова».

Компьютер внезапно отключился, экран почернел, в комнате воцарилась внушающая ужас тишина. Бай Би, обхватив голову руками, ощупывала ее, бормоча:

— Никогда мы не свидимся снова…

Неужели она и вправду навсегда утратила Цзян Хэ? Глаза наполнились слезами отчаяния: надежду на встречу с Цзян Хэ она потеряла, хотя надеяться следовало перестать уже давно. Да и как можно возлагать надежды на умершего человека? Понурив голову, она отключила компьютер.

Ей вспомнились увещания Е Сяо. Она почувствовала угрызения совести: чего она так напористо сюда лезет, ведь это поведение противозаконно. Она тревожно встала и еще раз огляделась; в поле зрения попал череп в шкафу, сердце так и дрогнуло. Теперь она боялась шагу ступить, воздух в комнате чуть не душил ее. В мертвящей тишине ей вдруг почудился слабый звук. Она растерялась, поскольку не могла определить, что это такое. Чувствовала: источник звука — за окном и, не оборачиваясь, решила, что это шуршат листья. И посмотрела в окно.

Свет лампы из комнаты проникал сквозь стекло и освещал пространство за окном. Бай Би увидела лицо, плотно прижавшееся к оконному стеклу, и лицо это было золотое. В свете электричества оно сияло, глаза — узенькие щелочки, нос с высокой переносицей, губы очень тонкие, плотно-плотно сжаты, слегка выступающий вперед подбородок. Оно смотрело прямо на Бай Би узкими щелочками глаз.

Сердце запрыгало неудержимо, она попятилась, надеясь, что перед нею мираж. Рукой протерла глаза — но нет: никакого миража, просто за окном — все то же лицо золотого цвета в упор глядит на нее. Позади как фон — безбрежная ночная темь, в которой, кроме нескольких древесных ветвей, вообще ничего не видно. А вот сияющий золотым светом лик на черном фоне ослепительно ярок. Человек ли этот золотой лик? Или…

Бай Би не смела даже думать, она схватилась за сердце, настолько поразил ее ужас, существующий в действительности. Цзян Хэ говорил верно: здесь опасно. Она раскаивалась в своей дерзости, но при всем смятении духа не забыла погасить свет. И только после этого вышла из комнаты и снова заперла дверь. И сразу побежала по темному коридору.

Она бежала вперед, не оглядываясь и не задумываясь, и ее поспешные, торопливые шаги грохотали по пустому коридору, так что в конце его откликалось эхо. Шаги были, безусловно, слышны во всем здании. Впереди не видно ничего, и Бай Би ощущала себя беспомощной и бессильной, плотно охваченной этой темнотой. Она бежала вперед, как бы инстинктивно проявляя свою способность бежать. Бежать — от страха.

Выбежав из здания, она услышала позади себя чужие шаги. Шаги были тяжелыми, но тоже поспешными и торопливыми, их топот переплетался со звуком ее собственных шагов, и эхо сливалось. Звуки шагов были совершенно разными, словно исходили из двух миров: из мира людского и из подземной темницы.

Бай Би страшилась оглянуться, в мозгу опять всплыл золотой лик. Мучил страх, что этот лик у нее за спиной, что он ее нагнал. Она выскочила из здания, пробежала, спотыкаясь, по аллее под деревьями до самых больших ворот института. Хотела отпереть, но громадный засов был кем-то так наглухо задвинут, что никак не открывался. Она энергично тянула, но, чем больше старалась, тем неподатливее становился запор.

Помутился рассудок, и она принялась колотить руками по большим воротам, стучала оглушительно, грохот далеко разносился в ночном воздухе, разрывая темноту. Сознавая, что это бесполезно, Бай Би продолжала стучать, словно возлагала надежды на то, что грохот отпугнет тяжелую поступь шагов за спиной.

Вдруг рядом с ней раздался удар, но она побоялась оглянуться, понимая, что бессильна оказать сопротивление. Потом тяжелая рука хлопнула ее по плечу, так что она едва не вскрикнула, но все же удержалась и не закричала. Только голову опустила и глаза закрыла, дрожа всем телом и мечтая только о спасении.

Рука была очень сильной и легко ее развернула. Она услышала мужской голос:

— Бай Би, открой глаза!

Этот голос пронзил ее слух, мгновенно развеял страхи, и она решилась приоткрыть глаза, чтобы в тусклом, неверном свете увидеть лицо. И прошептала:

— Цзян Хэ…

Не в силах справиться с собой, она вновь зажмурилась, и слезы струями потекли по ее щекам. Вытянув руки, она обняла его и прижалась к нему так крепко, что его взволнованное дыхание обдавало ее лицо.

— Цзян Хэ, ты опять вернулся. Я знала, что ты сможешь вернуться, ты непременно сможешь вернуться. Я тебя простила, мы вечно будем вместе.

Сильные руки гладили ее волосы, а потом, со вздохом освободясь от объятий, схватили ее за плечи и встряхнули. Громкий голос сказал:

— Бай Би, открой глаза, посмотри, кто я.

Бай Би открыла глаза и наконец разглядела лицо. Глаза, подбородок, овал лица были очень знакомы, но это не был Цзян Хэ. Это был Е Сяо. Она потрясла головой, стыдясь своего порыва. Навсегда потеряла Цзян Хэ, навсегда и навечно, и больше не могла возлагать на него никаких надежд.

— Извините, Е Сяо, я думала, что передо мной Цзян Хэ, — прошептала она.

Е Сяо даже покраснел от порыва ее нежности.

— Сегодня вечером я наблюдал за Институтом археологии и вдруг слышу, кто-то внутри громко стучится в ворота. Я подумал, что наверняка что-то случилось, и перелез через стену. Ну так что случилось? — смущенно спросил он.

— Странное лицо, оно золотое, золотой лик, — пробормотала Бай Би.

— Какой лик? О чем вы говорите?

— За мной гонится человек. — Бай Би вдруг почувствовала, что выражается не совсем точно: как определить, что же такое гналось за ней…

Е Сяо немедленно начал всматриваться в деревья и в здание института. В полной темноте ничего не было видно, кроме мятущихся теней от деревьев.

— Стой здесь и не шевелись, в случае чего — позови меня, — шепнул он.

Он вошел в здание института. Нашел общий рубильник и включил все лампы; в одно мгновение здание ярко осветилось. Прошел по коридорам всех грех этажей и открыл все незапертые двери в комнаты, но нигде никого не обнаружил. Еще раз тщательно осмотрел, и опять безрезультатно. Е Сяо выключил свет в здании и возвратился к Бай Би.

— Нет никого. Наверно, этот тип успел удрать, — сказал он с сожалением. — Вы уверены, что это был человек?

— А вы как считаете? — Вопрос показался ему непонятным, и он переспросил. Бай Би не нашлась что ответить, замялась, а потом забормотала:

— Не знаю. Я видела только золотой лик, который вдруг появился за окном… Хотя, пожалуй, нет, может быть, этот лик уже давно следил за мной.

— Где вы его увидели?

— В комнате, где случилась беда с Цзян Хэ.

— Вы опять по компьютеру вели диалог с так называемым Цзян Хэ?

Ей стало стыдно. Она кивнула.

— Почему вы не прислушиваетесь к моим предупреждениям? Вы можете погибнуть. Хотите мне что-нибудь сказать? Подождите, сначала уйдем отсюда.

— Но ворота не отпираются.

После осмотра засова Е Сяо прошептал:

— Нарочно защелкнули, чтобы вы не убежали.

Он вытащил из кармана какой-то предмет и вставил в замочную скважину. После нескольких движений ворота открылись.

— Пошли скорее. — Он вытащил ее за руку из ворот и снова их запер. Они пошли пешком до конца маленькой улочки, где был небольшой тупичок, достаточный, чтобы поставить в нем служебную «Сантану».

Е Сяо распахнул дверцу:

— Садитесь в машину.

— Вы хотите меня арестовать? — спросила Бай Би.

— Я отвезу вас домой, — улыбнулся Е Сяо.

Бай Би послушно села первой, он за ней. Повернул ключи зажигания, машина тронулась. Ночью дорога была пуста, «Сантана» быстро шла с включенными передними фарами, удаляясь от Института археологии.

3

Автомобильные фары подсвечивали дорогу впереди, по бокам мелькали, уходя в темноту позади, деревья и дома. Бай Би сидела рядом с водителем.

— Е Сяо, извините, что я вас ослушалась, — смущенно и робко пролепетала она.

— Почему вам понадобилось прийти?

— Сама не знаю. Я не нарочно. Я шла и шла по улицам, сама не понимаю, как пришла сюда.

Е Сяо скинул скорость и медленно спросил:

— Вы что, лунатик?

— Лунатик? Сама не знаю.

— Бай Би, я потому решил отвезти тебя домой, что боюсь за тебя. Если ты страдаешь лунатизмом, не способна контролировать свое поведение, значит, очень скоро опять побежишь ночью в Институт археологии. Кроме того, ты только что сказала, что видела за окном золотой лик. Так было лицо или не было?

— Я вправду видела. Золотого цвета, при электрическом свете сияет, узкие щелки глаз, высокая переносица. Неподвижно глядел на меня с очень странным выражением. На взгляд — это не человеческое лицо.

— Ты сказала, что лицо было застывшим и неподвижным? Неужели даже глаза не мигали? — усомнился Е Сяо.

— Да.

— В прошлый раз ты рассказала, что видела, как Линь Цзысу держал в руках золотую маску. Может быть, то, что ты только что увидела, и была эта маска?

Его слова отрезвили Бай Би. После короткого раздумья она сказала:

— Маска, правильно, как же я об этом не подумала? Это же только маска, ничего больше. Наверное, та самая маска, которую я видела в прошлый раз.

— Ты должна была видеть человека в золотой маске, не так ли?

Она не ответила, продолжая тупо глядеть в ночную темноту.

Машина проехала перекресток и остановилась: доехали. Вышли из машины, и Е Сяо, наклонившись к ее уху, прошептал:

— Ты хочешь, чтобы я проводил тебя наверх?

Она заколебалась, уставившись в лицо Е Сяо, которое казалось таким знакомым. Однако, вспомнив, как нарушила приличия у ворот Института археологии, покраснела и ответила:

— Извините, я поднимусь сама. Спасибо вам, что отвезли меня домой.

— Прекрасно. Запомните мною сказанное и поступайте, пожалуйста, так, как я советую, — спокойно проговорил он.

— Так вы сейчас куда направитесь?

Он засмеялся:

— Поеду домой спать. Этот тип из Института археологии уже успел удрать. У меня не хватит духа туда вернуться.

— До свидания, — поклонилась Бай Би.

— Поднимайтесь наверх и хорошенько выспитесь.

Его глаза в ночной темноте сверкнули так знакомо, этот блестящий взгляд она знала так хорошо, что на сердце сразу потеплело; пропал озноб. Улыбнувшись Е Сяо, она быстро пошла наверх.

Пройдя несколько этажей, услышала внизу звук мотора автомобиля: Е Сяо уже отъехал.

Дома она подошла к окну: оставался страх, что за стеклом снова увидит неведомо откуда взявшуюся золотую маску. Наконец она опустила жалюзи и уснула.

Долгая ночь была еще впереди.

4

Вэнь Хаогу взволнованно ходил по коридорам института. Сегодня он инстинктивно, чутьем ощущал, что в институте что-то не в порядке; обошел весь институт, но ничего необычного нигде не обнаружил. Он колебался в сомнениях, когда его сзади окликнули:

— Директор Вэнь, вот мы и снова встретились!

Вэнь Хаогу круто обернулся и увидел Е Сяо.

— Здравствуйте, Е Сяо.

— Директор Вэнь, можно ли мне снова осмотреть комнату, где случилась беда со Цзян Хэ?

— Конечно, можно.

Он отвел его в комнату Цзян Хэ. Е Сяо осмотрел ее, а потом с преувеличенным изумлением спросил:

— Похоже, сюда заходили. Как же так?

— Никак невозможно! Ах, я только однажды приводил сюда его невесту Бай Би, чтобы она забрала оставшиеся после него личные вещи.

Е Сяо кивнул и сказал равнодушно:

— Ну значит, так.

Он осмотрел снова компьютер Цзян Хэ и стоящие с ним рядом измерительные приборы, а потом снова заговорил:

— Директор Вэнь, у меня есть маленькая просьба.

— Пожалуйста, говорите.

— Могу ли я взять для осмотра компьютер и эти приборы? После осмотра они будут немедленно возвращены.

— Взять компьютер — нет проблем, а вот измерительные приборы у нас единственные.

— Директор Вэнь, если нельзя, то обойдемся.

Вэнь Хаогу задумался, потом ответил:

— Нет, нет и нет. Я непременно хочу поспособствовать вашей работе, кроме того, на этой аппаратуре умел работать один Цзян Хэ, а теперь, когда его нет, использовать ее некому. Так что берите и осматривайте, только прошу не ломать, потому что это государственное имущество.

Е Сяо засмеялся.

— Нет проблем, директор Вэнь, не волнуйтесь.

— В таком случае сейчас и заберете?

— Нет, я хочу здесь побродить один, а потом заберу. Директор Вэнь, я отнял у вас много времени, больше не буду мешать вашей работе.

— Хорошо, — кивнул ему Вэнь Хаогу, которому ничего больше и не оставалось делать.

Е Сяо еле заметно усмехнулся, подошел к окну, посмотрел на деревья под окном и быстрым шагом вышел из комнаты.

5

Е Сяо вышел из здания и обошел его вокруг. С тыльной стороны обнаружил задний вход и долго размышлял, глядя на него, потом несколько раз кивнул.

Он вошел в рощу и пробрался под окно той комнаты, где с Цзян Хэ случилась беда. Согнувшись, он тщательно осмотрел землю под окном. Глинистую почву покрывали дикие травы, среди которых он в конце концов разглядел слабозаметные следы ног. Следы были плохо различимы в густой траве. Но он все-таки выкопал глину с двумя отпечатками и положил в карманы, собираясь в управлении заказать гипсовые слепки.

Снова вернулся в здание.

Он нашел Линь Цзысу и в одной из комнат наедине задал ему несколько вопросов. Сначала он посмотрел на человека перед собой; выяснилось, что у Линь Цзысу бегающий взгляд, ускользающий в сторону.

— Господин Линь, были ли вы знакомы с Цзян Хэ, Сюй Аньдо и Чжан Каем из вашего института?

— Да, прекрасно знаком. У меня с ними были очень хорошие личные отношения, на работе понимали друг друга без слов. Мы все очень скорбим по поводу их смерти.

Ответ Линь Цзысу был выдержанным и осторожным.

— Поскольку вы их хорошо знали, как вы думаете, в чем причина их смерти?

— Это… — Линь Цзысу сделал паузу и задумался, понурив голову, а затем продолжил:

— Вероятно, перегрузка на работе слишком высока. Посмотрите на условия нашей работы. Подолгу возимся с результатами раскопок, поэтому могут быть проблемы с психикой, а также физическое нездоровье.

— Господин Линь разбирается в психиатрии?

— Нет-нет, это было беглое замечание, к слову.

Е Сяо холодно посмотрел ему в глаза и переменил тему:

— Говорят, за месяц до того, как с Цзян Хэ случилась беда, ваш институт отправил экспедицию на раскопки в Западный край, это так?

— Да. А в чем дело?

Е Сяо наблюдал за выражением лица Линь Цзысу, надеясь что-нибудь выведать из слов собеседника. Он попросил:

— Мне бы очень хотелось знать все подробности этих раскопок, прошу вас рассказать мне. Сколько человек вас было?

— Всего нас было пять человек: директор Вэнь, Цзян Хэ, Сюй Аньдо, Чжан Кай, а также и я.

Е Сяо, бросив на него удивленный взгляд, спокойно проговорил:

— Если так сказать, то на сегодня в вашем институте трое умерших, причем все участвовали в тех раскопках. Из пяти человек только с двоими, с вами и с директором Вэнем, еще ничего не случилось.

Он круто сменил направление беседы:

— Вы можете со всеми подробностями рассказать об этих раскопках?

— Об этих раскопках ничего особенного не расскажешь. В самом деле, наш директор Вэнь — человек с высоким чувством ответственности, он постоянно отслеживает факты разграбления предметов материальной культуры по всей стране. Каждый раз, когда приходят такие известия, он очень скорбит. Месяца два назад директор Вэнь собрал нас, нескольких человек, профессиональный костяк, и рассказал нам, что в Западном крае, в песчаной пустыне, произошло разграбление предметов материальной культуры. Тогда Цзян Хэ очень разволновался, он добровольно вызвался поехать на охрану памятника культуры и сказал это директору Вэню. Ну молодой еще человек, всегда энергичен. Но я и подумать не мог, что директор Вэнь решительно поддержит добрую волю Цзян Хэ и велит экспедиции нашего института принять участие в спасательных раскопках, которые проводили местные ведомства по культуре.

— Что называется спасательными раскопками? — спросил Е Сяо.

— После того как локальный культурный объект подвергнется ограблению, для того чтобы спасти уцелевшее наследие от полного разрушения и спасти сохранившиеся памятники материальной культуры, проводятся раскопки. Мы ездили на древнюю могилу. Она подверглась определенному разрушению, но, к счастью, внутренняя структура древней могилы не была разрушена — возможно, потому, что среди грабителей возникла ссора из-за дележа добычи прямо на месте ограбления, — и внутренние помещения могилы остались нерасхищенными. В результате мы начали нормальные раскопки, но из-за крайне скверных условий и недостатка самого необходимого оборудования задержались и закончили работу только через месяц. Мы археологи, а не кладоискатели, суть в том, чтобы в результате раскопок добыть важные сведения, помочь историческим исследованиям конкретными вещами. А что, полицейский Е тоже этим интересуется?

— Нет, спросил по ходу дела. Господин Линь, спасибо вам за сотрудничество. Вы свободны.

Линь Цзысу кивнул. Дойдя до двери, вдруг обернулся:

— Извините, полицейский Е, прошу вас об этом деле не говорить директору Вэню. Потому что директор Вэнь не хочет, чтобы в частном порядке рассказывали о наших раскопках. Эта экспедиция была проведена нашим институтом самостоятельно и по своей инициативе, не получила санкции вышестоящих инстанций, поэтому проходила втайне. Но прошу вас поверить, что во всем, что делал директор Вэнь, не было ни грана корысти, и он поступал так только для сохранения памятников материальной культуры.

— Я понял, идите, пожалуйста, — отвечал Е Сяо.

Оставшись в комнате один, он стал сосредоточенно глядеть в окно.

6

Все собирались уходить домой. Одна из коллег спросила Е Сяо:

— А вы почему не уходите?

— Ну сегодня я хочу поискать материал в управлении, — поднял голову от компьютера тот.

— Вы всегда нам всем пример. — Коллега накинула лямку сумки на плечо и вышла, аккуратно прикрыв дверь. В канцелярии остался один Е Сяо, тихо и спокойно сидящий перед компьютером.

Он небрежно проглотил пирожное, потом налил себе стакан кипятка и мелкими глотками выпил.

На столе громоздились в большом количестве взятые из библиотеки книги и материалы.

Дверь открылась, и вошел молодой судмедэксперт Фан Синь.

— Е Сяо, я угадал: ты еще не ушел с работы.

— Обнаружились какие-нибудь результаты?

Фан Синь помотал головой отрицательно. Подойдя к Е Сяо, он увидел груду книг и спросил:

— Ты что читаешь?

— Я просматриваю подходящие материалы по археологии.

— А зачем тебе это?

— Да вот обнаружил, что у троих погибших есть общая черта. Примерно за месяц до гибели они все участвовали в одной археологической экспедиции.

— Ты подозреваешь, что их смерть связана с археологией?

— Есть такая вероятность, — кивнул Е Сяо. Фан Синь нахмурил брови и, словно что-то вспомнив, сказал:

— Мой университетский преподаватель рассказывал мне о случаях за границей. Некоторые археологи входили в древние гробницы и совершали открытия, а потом они заболевали странной и непонятной болезнью и умирали. Некоторые люди считают, что это — заклятие древних могил.

— Заклятие?! — изумленно воскликнул Е Сяо.

— Напугал тебя, да? На самом деле древние, чтобы сохранить свои могилы от разграбления, часто ставили надписи, смысл которых в обших чертах был такой: кто посмеет проникнуть в древние могилы и нарушит покой мертвых, будет подвержен вечному заклятию. Конечно, такие предупреждения чаще всего не предотвращали грабежей.

— А как же иностранные случаи, о которых ты говорил?

— Это был вирус. Некоторые вирусы в древних могилах сохраняют жизнеспособность тысячи лет. За рубежом известен один особенно жизнестойкий вирус, который способен прожить на мумии четыре тысячи лет. Вирус может передаваться контактным способом через кожу, а в некоторых гробницах в красках настенных фресок содержится такой яд, как мышьяк. Сами заклятия не способны убивать людей, убивают людей древние вирусы.

Е Сяо надолго задумался. Потом спросил:

— Ты говоришь, что вирус из древних могил убил Цзян Хэ и других?

— Этого я не говорил, я всего лишь прочел кое-какие иностранные материалы, не более того. Меня беспокоит не это. В древности было много цивилизаций. Может быть, некоторые были погублены вирусами? Если эти вирусы, пролежавшие в могилах тысячи лет, появятся снова, это станет катастрофой.

— Но у нас пока нет никаких доказательств, что Цзян Хэ и другие умерли от вируса. Все это только гипотеза.

— Поэтому сейчас надо как можно скорее найти доказательства.

Е Сяо кивнул. Вспомнив, он вытащил блок компьютера Цзян Хэ и приборы.

— Что это такое? — спросил Фан Синь.

— Я принес из Института археологии. — Е Сяо подсоединил приборы к питанию, а потом подключил блок компьютера Цзян Хэ к своему компьютеру, чтобы видеть все данные на экране.

— Кей-Джи-Ди, синтетико-аналитическая практическая программа для археологии, — медленно прочел Фан Синь надпись на экране. — Все сплошь археологическая терминология, мне непонятно.

Е Сяо открыл в окне историю документирования.

— Посмотри, последняя запись внесена как раз в день гибели Цзян Хэ, — сказал он.

На экране появилась кривая, изломанная линия.

— Кто же сможет это понять? — спросил Фан Синь.

— Единственный человек, который мог понять, уже умер. Этим человеком был Цзян Хэ, — произнес Е Сяо и выключил компьютер.

Фан Синь помотал головой:

— Ладно, слишком поздно, я пойду. Тебе тоже надо соблюдать осторожность.

— Спасибо.

Фан Синь ушел, и Е Сяо остался один в канцелярии. Он открыл на компьютере Цзян Хэ рубрику быстрой связи «Войди, Бай Би». В окне появилось изображение желтой песчаной пустыни, а на ее фоне две строки голубых иероглифов:

В небе не остаются следы, А птицы уже улетели…

Перед взором Е Сяо возникла безбрежная песчаная пустыня.

7

Мать Бай Би тихо лежала в шезлонге. Она была в душевном спокойствии и смотрела ласково. Медленно подняла голову и поглядела на пролетающую в небе стаю голубей, потом прошептала тихонько:

— Ты похудел.

— Ничего. Последнее время было много досадных хлопот, — ответил ей Вэнь Хаогу. Он сидел рядом с матерью Бай Би и заглядывал ей в глаза. На нем был европейский костюм, который он надевал очень редко.

— Почему так смотришь на меня? — улыбнулась ему она.

— Нет, просто, по-моему, ты за много лет нисколько не изменилась. А вот я уже стар. Фэнь, ты еще помнишь, как мы и Чжэнцю встретились в первый раз?

Осенний ветер продувал тихий парк, набирал силу за насыпной горкой, легонько шевелил по-прежнему черные волосы старой дамы. Она, задумчиво глядя на последние распустившиеся цветы в цветнике, сказала грустно:

— Конечно, помню, и помню очень хорошо. Тогда нам было по девятнадцать лет, ты и Чжэнцю считались у нас самыми лучшими парнями.

— Ну какой же я лучший? Вот Чжэнцю был лучшим. Ему везло больше, чем мне. Знаешь, почему я говорю, что ему везло больше меня? Потому что он женился на тебе, Фэнь.

— Не говори так. Это ему-то везло? Он же в сорок лет умер, — с болью возразила она.

— Нет, он отделался, — с какой-то завистью сказал Вэнь Хаогу. — А вот я остался, одинокий, принимать страдания в мире людском, стареть, дурнеть вплоть до самой смерти. А Чжэнцю в мире ином наслаждается вечным блаженством и счастьем. Фэнь, скажи, кому повезло больше?

— Я не знаю, кому из вас повезло больше, по крайней мере я-то несчастна.

— Извини, Фэнь, — быстро сказал Вэнь Хаогу.

— Хватит, не будем больше об этом. Ты сказал, что в последнее время были досадные неприятности. Потому что Цзян Хэ умер, не правда ли? — вдруг спросила она.

— Эх, Бай Би уже успела доложить тебе об этом. Именно в эти несколько дней ты должна была увидеть, как твоя дочь выходит замуж, и ты бы этому непременно обрадовалась, а теперь, наоборот, ты должна вместе с дочерью принять страдание. — Он вздохнул.

— Дочь еще у меня разузнавала, как двадцать лет назад я с ее отцом ездила на Лобнор на раскопки.

Лицо Вэнь Хаогу исказилось, он взволнованно спросил:

— Фэнь, ты ей рассказала?

Она покачала головой.

— Я рассказала до того момента, как мы возвратились из древнего города Лоулань, вспомнила весь этот ужас, и у меня случился приступ. Знаешь, не думай, что я сейчас такая, я почти нормальная, но, если меня вдруг что-то заденет, тут же припадок, и тогда я уже сама не знаю, что со мной творится.

— Какая несправедливость, — страдальчески прошептал Вэнь Хаогу.

— Ладно, так много лет прошло, я давно уже привыкла. В институте в последнее время все в порядке?

Вэнь Хаогу поднял голову и посмотрел ей в глаза; поколебался и махнул рукой:

— Ничего, так же, как и раньше.

На сердце у него было беспокойно. Он знал, что не должен был лгать ей, но все-таки не хотел рассказывать о тех страшных событиях, которые произошли в последнее время, чтобы не бередить ее ослабленные нервы.

— Ты меня обманываешь.

— Фэнь, что ты говоришь? — Сердце Вэнь Хаогу дрогнуло, обманывать он не умел.

— По твоему лицу я вижу, что случилось нечто, и из-за этого дела тебе ни есть, ни спать спокойно. Но если ты не хочешь мне рассказывать, пусть будет по-твоему. — И она улыбнулась ему слабой, беспомощной улыбкой.

Он кивнул ей в знак согласия и проговорил, словно прощаясь перед вечной разлукой:

— Фэнь, может быть, я пришел к тебе в последний раз.

— Почему?

— Не знаю, не могу сказать тебе. Я хотел бы приходить к тебе всегда, однако, если я навеки покину мир людской, не смогу этого делать.

Его слова звучали очень торжественно, словно он медленно увязал в песках пустыни.

— Нет, такое невозможно.

— Фэнь, я пойду. Если я не приду к тебе снова, не забывай меня, помни обо мне всегда.

Вэнь Хаогу встал и быстрыми шагами пошел к выходу. Вдогонку ему послышалось:

— Ты еще вернешься.

Он не ответил, свернул за угол и пропал из ее поля зрения. Шаги его становились все тяжелее, пока он не вышел за ворота больницы. Медленным шагом, с опущенной головой.

— Директор Вэнь! — окликнул его молодой женский голос.

Только теперь он заметил у ворот Бай Би.

— Бай Би, какое совпадение, ты тоже пришла навестить маму? — напрягшись, холодно произнес Вэнь Хаогу.

Бай Би выглядела растерянной и смущенной, не зная, что и сказать:

— Директор Вэнь, спасибо вам, что многие годы так заботитесь о нашей семье и моей маме.

— Ну ничего, поспеши. Твоя мама сейчас в хорошем состоянии, она будет рада тебя видеть. Я ухожу, до свидания.

Попрощавшись с Бай Би, Вэнь Хаогу вышел на улицу и, когда оглянулся назад, около ворот ее уже не было. Сердце у него сжалось, и он знал, почему и отчего.

Бай Би медленно прошла через цветник, подошла к шезлонгу матери, присела перед ней на корточки и заботливо снизу заглянула в ее глаза.

— Садись, дочка.

Бай Би послушно подсела к матери, взяла своей рукой ее пальцы и проговорила:

— Мама, твоя рука такая теплая.

— Нынче уже глубокая осень, и погода холодная, ты, дочка, должна о себе позаботиться и не переохлаждаться.

Бай Би согласно кивала. Мать продолжала говорить:

— Сейчас, когда входила, видела дядю Вэня?

— Видела.

Мать вздохнула:

— Ему тоже нелегко. Он постоянно заботится о нас. Ты о нем не забывай.

— Я помню, мама.

Мать, вдруг что-то вспомнив, спросила:

— Сколько сейчас времени?

— Ровно три часа, — ответила Бай Би, взглянув на наручные часы.

— Ах, она скоро придет.

— Кто придет? — не поняла Бай Би.

— Это я, — раздался женский голос позади. Бай Би обернулась: это оказалась подруга матери по клинике, поэтесса.

— Дочка, теперь она каждый день в три часа дня приходит ко мне читать длинную поэму. У нее уже привычка такая.

Поэтесса в цветастом платье уселась рядом с матерью. Она улыбалась.

— Здравствуй, Бай Би, вот ты и пришла опять. Какая счастливая твоя мама, что у нее такая дочь, как ты. Сегодня я хочу для твоей мамы прочесть поэму под названием «Бесплодная земля», ее автор — Элиот.

— «Бесплодную землю» Элиота? — Бай Би вспомнила найденный в ящике Цзян Хэ блокнот с переписанной «Бесплодной землей».

— Приходилось слышать? Это мои самые любимые стихи, я всю поэму могу прочесть наизусть. Ну хорошо, сейчас я начну…

Поэтесса прочитала поэму «Бесплодная земля» с первой части — «Погребение мертвого» — до последней — «Что сказал гром». Бай Би изумило, что она весь текст читала действительно наизусть, ни одного слова не подглядывала, а текст свободно лился из уст. Бай Би, конечно, не могла определить, читает ли поэтесса текст «Бесплодной земли» полностью, не пропуская ни единого слова, но различала на слух образный смысл чтения. Голос у поэтессы был почти мужской, глубокий и низкий, но, когда требовалась пронзительность, она умела ее достигнуть, в особенности в таких строках:

Горящий горящий горящий О Господи Ты выхватишь меня О Господи Ты выхватишь горящий

Эти несколько неразрывно связанных слов полыхали, как языки пламени, фонтаном били из ее уст, в них Бай Би слышала вложенные поэтессой эмоции, чувство отчаяния. Ясно, что поэтесса уже не раз с гордостью рассказывала трагедию любви, ужаснувшую небо и потрясшую землю.

Может быть, Элиот тоже испытал такое отчаяние, а теперь это отчаяние вселилось в сердце Бай Би, и вплоть до последней строки поэмы она в своем воображении созерцала глубоко запавший в ее сердце мир бесплодной земли.

Когда чтение закончилось, Бай Би не сразу смогла прийти в себя. Постепенно возвращаясь к действительности, она почтительно сказала:

— Вы прочли прекрасно, хоть сейчас на радио.

— Уже не пройдет, а десять с лишним лет назад я на радио читала собственные стихи, — скромно ответила поэтесса.

Бай Би взглянула на мать и увидела, что та сосредоточенно и неподвижно смотрит куда-то вдаль. Возможно, мать тоже увлеклась стихами «Бесплодной земли».

— Мама, мама! — позвала Бай Би.

На лице матери появилось взволнованное выражение, похоже, ее глубоко затронули стихи. Наблюдая за матерью, Бай Би невольно забеспокоилась: а вдруг поэма напомнит ей что-нибудь? Пока она раздумывала, мать встала и, уставившись перед собой, тихо произнесла:

— Я видела, я видела бесплодную землю. Она вон там, вон там…

— Где? — поднялась и поэтесса.

Мать протянула руки и указала на цветочную клумбу. Какие-то мелкие красненькие цветочки, неизвестно как называющиеся, дрожали на осеннем ветру. В скором времени они должны завянуть и опасть.

— Мама, это всего лишь клумба, — в тревоге Бай Би крепко ухватилась за мать.

— Нет, это бесплодная земля, я видела. Правильно, именно там. На краю пустыни стоит женщина в длинной красной юбке с белым лицом и огромными черными глазами. Она нам улыбается, смотрите, смотрите, она улыбается, ее улыбка так прекрасна… — упрямо твердила мать, и ее слова звучали странно, будто она рассказывала по телефону далеким родным о том, что видит перед собой.

— Мама, впереди нет никого.

Неожиданно мать расплакалась и, опустив голову, снова скользнула в шезлонг, всхлипывая, как малое дитя. Бай Би всерьез испугалась и крепко обняла мать; в тесных объятиях обе дрожали, жалобно рыдая, как десять с лишним лет назад, в тот вечер, когда с отцом случилась катастрофа.

Бай Би с поэтессой потратили полчаса, прежде чем отвели мать обратно в палату и уложили в постель. Когда она заснула, поэтесса извинилась:

— Прости, я не знала, что поэма «Бесплодная земля» так взволнует твою маму.

— Ничего, может быть, она вспомнила времена, которые провела в пустынях Лобнора.

— В самом деле? Твоя мама всегда любит слушать, как я читаю ей стихи. Вчера я ей читала «Приморское кладбище», она все выслушала, ей очень понравилось, нервам тоже стало намного лучше, и врач сказал, что, если ей читать много таких хороших стихов, это улучшит психическое состояние и может привести к выздоровлению. Может быть, «Бесплодная земля» — слишком сильнодействующая поэма и не очень подходит для наших больных.

— Спасибо вам за добрые слова.

— Твоя мама там только что сказала, что видит пустыню, а на самом деле это всего лишь клумба и только; а еще сказала, что есть женщина. Особенно же пугает, когда она говорит, что в день рождения на сорокалетие сбылось заклятие. Неужели это ее воспоминания о прошлом?

— Я не знаю. Все это и я слушаю, но не понимаю, о чем она говорит. Может быть, потому, что мой отец в сорок лет, на день рождения погиб в автокатастрофе.

Но про себя Бай Би неустанно повторяла сказанные матерью слова, вернее, одно слово: заклятие.

— Деточка, мне тебя по-настоящему жалко, — с состраданием сказала поэтесса. Вдруг она спохватилась:

— Есть такие слова, о которых и не знаю, говорить тебе или нет. Сегодня еще приходил мужчина лет пятидесяти. Он тоже постоянно приходит навещать твою маму. Может быть, у нее с ним связь?

— Он самый хороший друг и коллега моих родителей, и папы, и мамы. Всегда о нас заботился.

— Похоже, не только раньше заботился, видно, что отношения у них близкие. Ладно, не будем, не будем. — Поэтесса на этом смолкла.

Выражение ее лица ничего не говорило Бай Би, а сама она не собиралась долго беседовать на эту тему. Еще раз взглянув на мать, она попрощалась с поэтессой и ушла.

Она не пошла прямо к воротам, а повернула к цветнику, где только что сидела мать. Бай Би тщательно осмотрела незнакомые красненькие цветочки, на которые мать указывала рукой. Цветы дрожали на осеннем ветру, вокруг росли деревца и зеленые травы, а фоном была стена ограды: ничего особенного. Она смотрела на эти цветочки и внезапно вспомнила: цветы были того самого оттенка, что и красная юбка, которую носила та женщина.

Покидая клинику, Бай Би размышляла о последних словах матери. Неужели автокатастрофа, в которую попал ее отец в день сорокалетия, была предопределена? Неужели заклятие уже давно снизошло на голову ее отца? Вот почему Цзян Хэ не был первым и тем более не будет последним.

Это ее отец был первым. Или задолго до него были еще люди?

Бай Би вспомнила все случившееся в летнюю ночь, когда ей было десять лет. Тот сон и женщину в том сне, удивительную письменность, а еще смерть отца. Может быть, все это берет свое начало в пустыне.

Западный ветер раздувал ее волосы, и ей подумалось: было бы прекрасно, если бы этот ветер принес аромат далекой пустыни…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

После факельных бликов на потных лицах После холодных молчаний в садах После терзаний на пустошах каменистых Слез и криков на улицах и площадях Тюрьмы и дворца и землетрясенья Грома весны над горами вдали Он что жил ныне мертв Мы что жили теперь умираем Набравшись терпенья

Ло Чжоу сидел, спокойно слушая пассаж из «Бесплодной земли», пока внезапно не ощутил то, о чем говорилось в поэме: он жил прежде, а теперь должен скоро умереть. Он сделал медленный вдох, глядя на сидящую напротив Лань Юэ. Та смотрела прямо перед собой, стараясь поймать его взгляд, и дивным голосом читала строки из «Бесплодной земли». Лампу она нарочно притушила до полусумрака, достаточного, однако, чтобы Ло Чжоу мог различить ее лицо и глаза. Она сидела в метре от Ло Чжоу, на расстоянии, когда он мог мечтать, но не мог трогать.

Он не чувствовал, поздно сейчас или нет, но волны Сучжоу уже скрылись в темноте, а сам он ощущал себя рыбаком на речном берегу, нечаянно выудившим прекрасного сверкающего карпа. В свете лампы продолжали шевелиться губы Лань Юэ, а стихотворные строки «Бесплодной земли» медленно струились ручейком…

Нет здесь воды всюду камень Камень и нет воды и в песках дорога Дорога которая вьется все выше в горы Горы эти из камня и в них нет воды Была бы вода мы могли бы напиться На камне мысль не может остановиться Пот пересох и ноги уходят в песок О если бы только была вода средь камней Горы гнилозубая пасть не умеет плевать Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять И не найдешь тишины в этих горах Но сухой бесплодный гром без дождя И не найдешь уединенья в этих горах Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой Из дверей глинобитных домов

Ло Чжоу хорошо знал этот пассаж. Прежде его пугало изображение мира у Элиота, но, если вдуматься, разве первооснова мира не такова? То, что люди скрывают, и то, что люди приукрашают, — разве не то же самое, только в своем истинном обличье? А если так, то ничего страшного в этом нет, а есть только алые губки, декламирующие стихи у тебя перед глазами, и стихотворные строки одновременно слетают с уст и вдыхаются как воздух.

Сам Ло Чжоу любил больше всего не «Бесплодную землю», а «Четыре квартета». В прошлом он даже написал рассказ об Элиоте, эдакое подражание Борхесу; в нем Элиот проходит сквозь лабиринт вечный и бесконечный, по стезе, начинающейся в пустыне и в пустыне кончающейся.

Пока он погрузился в фантазии об Элиоте, Лань Юэ продолжала декламировать:

О если бы тут вода А не камни О если бы камни И также вода И вода Ручей Колодец в горах О если бы звон воды А не пенье цикад И сухой травы Но звон капели на камне Словно дрозд-отшельник поет на сосне Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап Но нет здесь воды

— Хватит, — прервал Ло Чжоу. Он несколько раз пробормотал одну фразу: «Но нет здесь воды». И хоть у его дома протекала полноводная река, ему показалось, что горло пересохло, словно его опалил огонь.

— Но я же не дочитала до конца, — грустно заметила Лань Юэ.

— Я знаю, — сказал Ло Чжоу и придвинулся поближе. — Извините, прервал вас, но этого для меня уже достаточно, не надо читать до конца. Иначе я не вынесу. Кроме того, вы так долго читали, что, наверное, вам захотелось пить. Выпейте чего-нибудь. — Он встал и налил ей стаканчик.

— Спасибо, я не хочу пить. Я с рождения не знаю жажды. — Однако она отпила глоточек, то ли для приличия, то ли действительно пить захотелось.

— Знаешь, почему я не вынесу этого? Потому что отрывок от слов: «О если бы тут вода» и до слов: «Но нет здесь воды» — это процесс перехода от надежды к полному отчаянию. Есть вода, и нет воды. Начнешь читать, и стоит выпасть одному слову — переходишь границу между существованием и гибелью. Я сразу же вспомнил нашу пьесу «Лоулань — пагуба для души». Ведь Лоулань тоже погиб оттого, что вода иссякла?

— В нашей пьесе вода в Лоулане иссякает по заклятию.

— Правильно, но, с моей точки зрения — все едино, это отчаяние. Я предполагаю, что Элиот мог знать про Лоулань и даже мог им интересоваться. «Бесплодная земля» написана в 1922 году, в то время книги и доклады Свена Хедина и Стейна о цивилизации Западного края были известны на Западе уже больше десяти лет. Множество людей из западных стран заинтересовались древней цивилизацией Синьцзяна. Очень возможно, что и Элиот интересовался. Может быть, даже хотел съездить туда, мечтал посетить древний город Лоулань. Во имя своей мечты он и написал «Бесплодную землю», в которой описана не только окружающая его жизнь, но и образный мир фантазии. Вот почему, по-моему, все его образы указывают на одно место — Лоулань. Сегодня Лоулань — бесплодие и гибель, но он изображает героев, которые могли существовать только в прошлом Лоуланя, в период процветания. Гибель Лоуланя привела к превращению его в бесплодную землю. А это как раз полностью соответствует стремлению Элиота создать символ гибели и уничтожения.

Уголки рта Лань Юэ слегка приподнялись, а личико еще больше округлилось.

— Какая у вас сила фантазии! Может быть, вы правы.

— Да ладно, все это мои фантазии. Может, Элиот вообще не знал о существовании Лоуланя, — иронически усмехнулся Ло Чжоу.

— Я готова поверить, что в «Бесплодной земле» имеется в виду Лоулань. — Лань Юэ встала, подошла к окну и посмотрела на сияющие огни в громадных зданиях на том берегу реки. Резко распахнула окно, и порыв ветра ворвался в комнату, немедля взметнув ее волосы.

— Зачем окно-то открывать? — проворчал Ло Чжоу, у которого от ветра прошел по телу озноб.

— Прекрасен ночной пейзаж, как в Лоулане. Две тысячи лет назад ночной пейзаж в Лоулане тоже был прекрасен. А две тысячи лет спустя Лоулань — сплошная пустыня. Сейчас ночной пейзаж этого города так прекрасен, а через две тысячи лет во что он может превратиться? История должна быть справедливой.

Ло Чжоу подумал, что ее слова не лишены смысла, но тихо ответил:

— Две тысячи лет спустя нас уже никого не будет. Не стоит утруждать себя раздумьями о делах будущего.

— Но ведь лоуланьцы две тысячи лет назад предвидели сегодняшний день. И до сего дня мы все еще испытываем влияние Лоуланя.

— Кто знает? Я беспокоюсь только о своей пьесе.

Лань Юэ оставила окно и подошла к двери.

— Я пошла, — сказала она тихо.

При виде ее спины Ло Чжоу охватило возбуждение. Он схватил ее за руку.

— Останься, Лань Юэ. Как раз сегодня вечером ты нужна мне.

Лань Юэ обернулась и смерила его очень странным взглядом: таким хозяин смотрит на раба. Ветер из открытого окна раздувал и трепал ее волосы.

— Ло Чжоу, ты вправду хочешь, чтобы сегодня вечером я осталась? — грустно спросила она.

Ло Чжоу энергично закивал:

— Останься, нужно только твое желание.

— Ло Чжоу, ты будешь раскаиваться за свой порыв сегодня же вечером.

— Нет, будь что будет, я никогда не буду раскаиваться. — И Ло Чжоу еще крепче стиснул ее руку.

— Может быть, все это — судьба, — горько усмехнулась Лань Юэ.

— Верно, судьба.

Вдруг тело Лань Юэ обмякло. Подобно нежной устрице, вынутой из твердой ракушки, она поддалась Ло Чжоу, нежно заключившему ее в объятия. Ветерок продолжал дуть, обвевая их тела; в тусклом свете лампы два одиноких человека дышали в унисон.

В этот вечер своевольного осеннего ветра Ло Чжоу начал делать первые шаги в новой пустыне.

2

Е Сяо поставил служебную «Сантану» около здания. Стоило ему выйти из машины, как порыв холодного осеннего ветра заставил его вздрогнуть. Он поднял воротник, втянул голову в плечи, оглянулся на дамбу вдоль реки. Даже самых закаленных стариков, любителей ушу, было меньше обычного, а над речной поверхностью тоненькими струйками курился туман.

Он посмотрел на часы: восемь часов утра; рано это для Ло Чжоу или поздно? Быстрым шагом вошел в подъезд и поднялся на верхний этаж. В руке он держал книгу, которую Ло Чжоу специально попросил его взять в библиотеке. Это была книга о путешествии Стейна в Китай, и Ло Чжоу сказал, что сегодня утром хочет ее просмотреть.

Е Сяо нажал на кнопку звонка.

Он ждал очень долго, минуты две, пока дверь тихо не приоткрылась. Ло Чжоу стоял перед ним в ночной рубашке. Он выглядел смущенным и полусонным, да и на ногах стоял нетвердо. Е Сяо очень удивился:

— Ло Чжоу, что с тобой? Я пришел слишком рано?

— Е Сяо, ты зачем пришел?

— Неужели ты забыл?

Е Сяо помахал перед глазами Ло Чжоу книгой.

Растерянный Ло Чжоу негромко хлопнул в ладоши:

— Ах, извини, я про книгу позабыл напрочь.

Ло Чжоу продолжал стоять в дверях, он не приглашал гостя войти, но и не провожал к лифту. Казалось, ему не хочется, чтобы друг входил. Е Сяо удивился:

— Что с тобой?

— Извини, извини, глупо себя веду, заходи.

Они уселись в гостиной.

— Спасибо, тебе, Е Сяо, что привез мне эту книгу.

— Не церемонься, мы же хорошие друзья. Эта книга вполне ординарная, поскольку написана с точки зрения людей Запада. Некоторые взгляды страдают односторонностью, и мне не нравятся, но документальные материалы вполне свежие. Главное же — в книге много интереснейших фотографий, которые наверняка пригодятся тебе при постановке пьесы. Что с тобой творится, в конце концов? В чем душа держится.

— Нет, ничего, наверно, вчера вечером переутомился, — уклончиво отвечал Ло Чжоу.

Е Сяо поглядел ему в лицо и с сомнением покачал головой:

— Ты на себя посмотри, под глазами темные круги, словно кровь со всего тела туда прилила. Выбери свободное время, займись физкультурой, закаляться надо.

— Куда мне до вас, полицейских!

Тут Е Сяо услышал шаги, а потом шум текущей из крана воды. Звуки доносились из душевой рядом с гостиной. Лицо Ло Чжоу изменилось, он кинул на Е Сяо смущенный взгляд, но промолчал.

Стало понятно, почему Ло Чжоу так смущен. Говорить было не о чем, и он только улыбнулся другу. Оба понимали друг друга без слов, достаточно обменяться взглядом. В душевой продолжала шуметь вода — обоих мужчин в гостиной не удостаивали вниманием.

Е Сяо наконец заговорил:

— Не думал, что у тебя задержались гости. Неудивительно, неудивительно. Хорошо, я уйду первым, не буду вам мешать.

Он встал.

Ло Чжоу, подойдя вплотную, прошептал на ухо:

— Е Сяо, ты мой хороший друг, хороший братец.

— Ну, так до свидания.

Е Сяо сам вышел из дому. Ло Чжоу бежал следом за ним и только за дверью квартиры сказал:

— Очень неудобно, Е Сяо, ты будешь надо мной смеяться.

— Ладно, развлекайся да радуйся, но только, помни о здоровье. Когда у вас будет в театре спектакль, не забудь известить меня. Я обязательно приду посмотреть. До свидания.

Е Сяо со смехом помахал Ло Чжоу рукой и вошел в лифт.

Лифт медленно опускался вниз, а он думал о голосе, который слышал в квартире Ло Чжоу, вспоминал смущение на его лице, и ему было смешно и весело. Кто эта женщина? Е Сяо вспомнил, что Ло Чжоу постоянно упоминал об артистке, которая увивалась около него.

Лифт спустился. Е Сяо вышел из здания и зашагал к своей «Сантане». Не стал сразу же садиться в машину, глядел на утренний туман над рекой. Казалось, в этом тумане что-то сокрыто и тайно поднимается из реки, постепенно рассеивается по всему городу, как бесчисленные бесприютные духи.

3

Е Сяо стоял так минут десять, пока не вспомнил, что у него еще есть дела, и повернулся к машине. И тут он увидел женщину, выходившую из дома Ло Чжоу.

Первое, на что он обратил внимание, были ее глаза. В воздухе хмурого утра они источали какой-то завораживающий блеск. Глаза показались Е Сяо знакомыми. Постепенно их взгляд обратился в его сторону. Оба глядели друг на друга в упор, и это смутило Е Сяо. В конце концов он вспомнил, что в тот день, когда Ло Чжоу с труппой репетировали, была артистка с одним-единственным монологом, которая произвела на него глубокое впечатление. Кажется, Ло Чжоу дал ей высокую оценку. Как же ее зовут? Правильно, Ло Чжоу ему говорил: Лань Юэ, очень привлекательное и соблазнительное имя.

Лань Юэ сама подошла к нему. Незнакомая красивая женщина, которая глядит прямо в глаза и подходит, смутила Е Сяо. Лань Юэ была без грима, только что спустилась сверху и торопилась, поэтому она вежливо спросила:

— Кажется, я вас видела?

— Где же? — спросил он, не подавая вида.

— В театре. Ло Чжоу ваш друг? — голос Лань Юэ был грустен.

Е Сяо кивнул.

— Меня зовут Лань Юэ, я артистка в труппе у Ло Чжоу. Вы, должно быть, видели нашу игру.

— Да, вы играли очень хорошо. Ваше исполнение я помню. Ах да, меня зовут Е Сяо. Вот моя визитка.

— Оказывается, вы офицер полиции. Я недостойна такой чести, — сказала она, приняв карточку.

— Ничего.

Лань Юэ рассмеялась и весело спросила:

— Почему же вы не остались посидеть у Ло Чжоу? Испугались моего голоса и убежали?

На этот раз пришла пора смутиться Е Сяо. Он и подумать не мог, что эта женщина будет говорить так прямо и откровенно без скрытничанья и притворства. Не зная, как отвечать, он растерянно засмеялся:

— Извините, я помешал вам отдыхать, как же я мог еще оставаться и сидеть?

— Ладно, мне все равно. Вчерашний вечер был исключительным, так что вы не думайте, что у меня с Ло Чжоу связь надолго.

— Почему вы мне это говорите? Это ваше личное дело, я им не интересуюсь. Извините. У меня дела, я попрощаюсь.

— До свидания, полицейский Е. Если вспомните, приходите посмотреть наш спектакль, — улыбаясь, сказала Лань Юэ.

— Хорошо, до свидания.

Е Сяо торопливо скользнул в машину, запер дверцы и тронул машину. В зеркальце заднего вида фигура Лань Юэ быстро уменьшалась и постепенно совсем пропала.

В том месте, где с Сюй Аньдо случилась беда, он сбавил скорость и медленно выполнил поворот. В его воображении вдруг возник Сюй Аньдо на секционном столе, его лицо и вскрытое скальпелем тело, и сердце екнуло.

4

Осенней ночью ворота Института археологии скрывала глубокая, сплошная темнота. Вдруг ворота раскрылись, и оттуда осторожно выскользнула чья-то тень. В случайном луче света можно было разглядеть лицо Линь Цзысу. Черный портфель в его руке выглядел очень тяжелым.

Хмурый и озабоченный, одет он был в длинное пальто и, кажется, собирался в дальнюю дорогу. Он медленно пошел по улице, но, похоже, его что-то беспокоило, и на лице отражалась неуверенность. На улице никого не было, случайно проезжали редкие машины.

Подъехало ночное такси, Линь Цзысу помахал рукой.

— Куда ехать? — спросил таксист.

— В аэропорт, — тихим голосом ответил Линь Цзысу.

Такси быстро понеслось вперед.

Почти тут же на улице появилась еще одна машина, которая осторожно села такси на хвост.

Линь Цзысу сидел на заднем сиденье. Он выглядел очень обеспокоенным, крепко сжимал черный кожаный портфель, словно там хранилась драгоценность. Вдруг лицо исказилось, на лбу выступили капельки пота, и он рукой схватился за сердце.

Шофер, увидев это в зеркальце, спросил:

— Что с вами?

— Со мной? Ничего, — голос Линь Цзысу звучал странно.

— Может, у вас острый приступ? По-моему, вам не следует ехать в аэропорт. Я отвезу вас в больницу.

Линь Цзысу очень испугался:

— Нет-нет, сегодня вечером я должен уехать отсюда. Быстрее в аэропорт.

Линь Цзысу заволновался, правильно ли он едет, оглянулся назад посмотреть на улицу и обнаружил, что следом все время идет одна и та же машина.

— Меня преследуют по пятам, — пробормотал он.

Как обезумевший, невзирая на приличия и состояние здоровья, он закричал:

— Водитель, гони быстрее, чем быстрее, тем лучше, сбросим с хвоста эту машину сзади!

— Скорость уже хорошая, еще добавить — будет беда, — отвечал таксист.

Грудь Линь Цзысу нестерпимо болела, на лицо легла печать страдания. Он опять оглянулся на следующую позади машину, лицо перекосилось. Дрожащей рукой он вытащил смятую банкноту и сунул шоферу:

— Водитель, прошу тебя, помоги!

— Вы это зачем?

Ни ответа, ни движения не последовало. Удивленный таксист обернулся и увидел, что Линь Цзысу повалился на заднем сиденье. Таксист тут же остановил машину, вышел из нее и открыл заднюю дверь. Линь Цзысу лежал неподвижно.

— Эй, что с вами?

В это время подъехала следующая позади машина. Из нее вышел молодой человек. Это был Е Сяо.

— Что тут? — подбежав к такси, спросил он у шофера.

— Это меня не касается. У него, вероятно, острый приступ, — ответил таксист.

— Я посмотрю. — Е Сяо просунул голову в машину, нащупал на шее Линь Цзысу артерию и произнес тихо: — Умер.

5

В коридоре гулко отдавались шаги Е Сяо и Вэнь Хаогу. Директор старался догнать идущего впереди полицейского. Тот внезапно остановился, обернулся и посмотрел молча на Вэнь Хаогу. Затем открыл боковую дверь и пригласил:

— Пожалуйста, входите.

Вэнь Хаогу вошел в комнату вслед за ним. Прямо у двери он почувствовал дуновение холодного воздуха по ногам. Он внимательно осмотрелся кругом и увидел, что все четыре стены заставлены металлическими шкафами и ящиками; все очень большие и крепко заперты.

Е Сяо отпер один из шкафов, больше похожий на ящик, внутри которого лежал обдуваемый ледяным воздухом труп.

Вэнь Хаогу уже был к этому подготовлен и выглядел нормально, спокойно взирая на труп из холодильника. Он узнал его с первого взгляда, и в сердце у него словно что-то оборвалось. Он кивнул утвердительно и медленно проговорил:

— Это Линь Цзысу.

Не стал смотреть долго и отвернулся. Е Сяо тоже кивнул и, задвинув обратно ящик, запер дверь холодильника.

— Давайте выйдем. — Он вывел Вэнь Хаогу из холодильной камеры морга.

Выйдя в коридор, Вэнь Хаогу глубоко задышал, как человек, вылезший из древней могилы, и повернулся к Е Сяо:

— Спасибо вам, что нашли его труп. В сущности, он понес должное наказание.

— О каком наказании вы говорите?

— Сегодня утром я обнаружил, что Линь Цзысу не явился на работу, и понял, что что-то случилось. Я сразу же проверил хранилище материальных ценностей и выяснил, что некоторые драгоценные предметы пропали. В его семье тоже не знали, куда он делся. Единственное объяснение: он похитил государственные материальные ценности и сбежал. Только я собрался доложить о деле в полицию, как вы сами сообщили мне.

— Директор Вэнь, на самом деле я пригласил вас приехать не только для опознания умершего, но и для идентификации предметов материальной культуры. Следуйте за мной, — холодно распорядился Е Сяо.

Они перешли в другое здание, и на ходу Вэнь Хаогу спросил:

— Полицейский Е, как вы его обнаружили?

— Вчера вечером Линь Цзысу сел в такси и, захватив предметы материальной культуры, приготовился к отъезду в аэропорт.

— Он хотел сбежать за границу с ценностями? — с гневом спросил Вэнь Хаогу.

— Точно так, потом мы нашли при нем заграничный паспорт и билеты на международный рейс.

— Может быть, он уже связался с международной группировкой контрабандистов культурных ценностей?

— Директор Вэнь, вы говорите, что Линь Цзысу вывозил за границу контрабандой культурные ценности совместно с организованной преступной организацией?

— Это только гипотеза. Но за последние несколько лет таких фактов накопилось немало, несчетное множество найденных при раскопках ценностей уже утекли за рубеж. Линь Цзысу вывозит за границу культурные ценности и там сбывает их; превращается в богача-миллионера и согласен пойти на риск. Полицейский Е, а как он умер?

— Он умер внезапно в такси. — Е Сяо внимательно следил за выражением лица директора.

Но тот задал очень осторожный вопрос:

— В таком случае выявлена ли причина его смерти?

— Извините, это не подлежит оглашению. Беседуя, они подошли к другому зданию. Е Сяо открыл сейф и извлек оттуда черный кожаный портфель:

— Директор Вэнь, прошу вас опознать и идентифицировать, являются ли эти вещи утраченными вашим институтом?

Е Сяо открыл портфель. Вэнь Хаогу надел перчатки и стал вынимать предметы по одному, то и дело вздрагивая всем телом.

— Директор Вэнь, вы не совсем здоровы? — спросил Е Сяо.

— Нет, я взволнован. Ведь я думал, что эти вещи, после того как их украл Линь Цзысу, потеряны безвозвратно, и не мог даже предполагать, что утраченное возвратится.

И тут Е Сяо увидел, что Вэнь Хаогу извлекает из портфеля золотую маску. Маска…

— Директор Вэнь, для чего предназначается эта золотая маска?

— Эта золотая маска найдена в древней могиле. Когда маска была найдена, она была надета на лицо усопшего.

— На лицо мумии? Как золотые маски на лицах древнеегипетских фараонов?

— Да, возможно даже, что она имела идентичные функции. Владелец могилы надеялся и после смерти сохранить почитание своей особы, а потому и возлагал маску на свое лицо. Полицейский Е, вы Древним Египтом тоже интересуетесь?

— Нет, к слову пришлось.

Вэнь Хаогу очень долго все перебирал, наконец кивнул:

— Утраченные предметы материальной культуры здесь в полном наличии. За это великое спасибо вам, Управлению общественной безопасности.

— Хорошо, директор Вэнь, вы уже идентифицировали вещи, скорее отвезите их обратно. Храните хорошенько, чтобы не утратить опять. Я сначала пройду с вами, чтобы зарегистрировать возвращение, а потом на машине отвезу вас и вещи обратно.

6

Е Сяо повез на машине Вэнь Хаогу с вещами в Институт археологии. За всю дорогу они не сказали ни слова. Вэнь Хаогу держал на коленях кожаный портфель с ценностями, глядел на осенний пейзаж за окном, и ему казалось, что в осеннем тумане плавает лицо Линь Цзысу.

Вэнь Хаогу вздрогнул и попытался опустить стекло, но видение тут же исчезло.

Е Сяо обратил внимание на необычность его поведения:

— Директор Вэнь, что с вами?

— Нет, ничего. Наверное, я слишком переволновался после потери вещей и при их возврате.

Он бессильно опустил голову, порывы осеннего ветра врывались в открытые окна, а машина неслась вперед.

7

Пришел Е Сяо.

Сегодня Бай Би накрасилась. Совсем чуть-чуть косметики, а времени ушло порядочно. Немного постояла перед зеркалом, оценивая цвет губ. После смерти Цзян Хэ первый раз занялась косметикой. А так — клала грубые мазки и втирала их, даже в зеркало почти не смотрелась. Она всегда опасалась, что, постарев, не узнает собственного лица. Но теперь в зеркале выглядела совсем молодой, а фигура вообще была даже очень ничего. Ей всего-то двадцать три — о чем беспокоиться?

В восемь утра позвонил Е Сяо. Сказал, что хочет приехать в десять, чтобы с ней поговорить о ходе расследования. Бай Би невольно вздрогнула: голос Е Сяо по телефону несколько изменился после последней встречи. Вспомнилось опять знакомое лицо.

Когда зазвонил звонок, Бай Би неторопливо оторвалась от зеркала и открыла дверь. Е Сяо несколько изменился и стал слишком похож на Цзян Хэ — в тот вечер, когда тот возвратился с Лобнора.

— Извините, мои капризы утомили вас, — вежливо сказала она.

— Ладно, не будем об этом, — судя по голосу, Е Сяо подобрел.

Бай Би тотчас же предложила чаю. Увидев, как она наливает, Е Сяо сразу же захотел пить и принял чай без вежливых церемоний.

— Спасибо вам. Сначала сразу о деле. Линь Цзысу умер.

— Погиб, как мой отец Бай? — У Бай Би было свое на уме.

— Нет, как раз совсем не так, гораздо хуже. Линь Цзысу украл множество ценных вещей, чтобы с ними убежать за границу. По дороге в аэропорт он неожиданно скончался — точно так, как Цзян Хэ и другие. Среди вещей при нем обнаружена золотая маска.

— Та самая, которую я видела?

— Да, именно та золотая маска. В прошлый раз вы говорили, что видели ночью в Институте археологии человека в золотой маске. Это, скорее всего, был Линь Цзысу. Утром следующего дня я нашел два следа на глине под окном комнаты, где с Цзян Хэ случилась беда. Изготовил гипсовые модели, сравнил их с обувью Линь Цзысу, и убедился, что это его следы.

— Я считаю, что Линь Цзысу и есть настоящая причина, — вздохнула Бай Би.

— Нет, он не может ею быть. Он всего лишь злоупотреблял своим служебным положением, бессовестный и ничтожный человек, воровавший находки и вывозивший за границу. Не думайте больше об этом деле. У меня и так много хлопот, не хочу видеть новые жертвы.

Бай Би слушала, как сбивчиво и торопливо говорит Е Сяо, глядела на его лицо с такими знакомыми чертами. Ее потянуло расплакаться.

— Однако, если не узнать, в чем причина, я всю жизнь обречена жить в ужасе, — проговорила она.

— Чего вы боитесь? Боитесь Цзян Хэ? Потому что вы по компьютеру вели диалог с умершим Цзян Хэ? — Е Сяо даже улыбнулся. Улыбка удивила Бай Би. Он продолжил:

— Скажу вам, диалог с вами вел не Цзян Хэ, а некая программа.

Бай Би недоверчиво покачала головой.

— Скажите, Цзян Хэ был знатоком компьютеров и программ?

— Да, он был одаренным и разносторонним человеком, любил вгрызаться в эту область знаний. Он даже имел аттестат инженера-программиста, и одна фирма программного обеспечения сулила ему высокое жалованье. Но он любил археологию и продолжал заниматься своим делом в чистой бедности.

— Это верно. Я уже перевез компьютер Цзян Хэ в наше управление, мы тщательно изучили его клавиатуру, и нашли программу диалога, созданную, вне всякого сомнения, самим Цзян Хэ. Я должен признать, что Цзян Хэ действительно обладал высокими способностями в науке, его программное проектирование прямо-таки не имеет себе равных. Вот почему вы подумали, что на компьютере с вами вел диалог он лично. В действительности же любой человек, стоило ему включить ярлык «Войди, Бай Би», был бы принят компьютером за вас и прочитал бы слова Цзян Хэ к вам. Я много над этим бился, и каждый раз на компьютере появлялись все те же слова. Потом я набирал на клавиатуре реплики, похожие на ваши по манере и содержанию. Например, «Цзян Хэ, я тоскую по тебе», «Почему ты меня покинул?», «Отчего же ты умер?». И компьютер отвечал автоматически тоном Цзян Хэ. Ответы были такие: «Бай Би, забудь меня скорее», «Это ошибка, давно назревшая ошибка. Выход из этой ошибки — гибель».

— Не говорите, — прервала Бай Би. Она опустила голову, по плечам пробежала дрожь.

— Я все правильно говорю. — Е Сяо все-таки почувствовал, что, обнажая правду, ведет себя слишком жестоко. — Бай Би, я знаю, что своими словами причиняю тебе боль, но не могу допустить, чтобы ты навечно утопала в пустых, призрачных фантазиях. Я хочу освободить и спасти тебя.

Она покачала головой, ничего не отвечая. Е Сяо продолжил:

— Спроектированная Цзян Хэ программа действительно прекрасна и совершенна. Она обладает искусственным интеллектом, способна анализировать каждое введенное слово. Она «обдумывает» его подобно человеческому мозгу в системе установленной Цзян Хэ модели разума. По результатам «обдумывания» выбирает слова и фразы из заготовленного им запаса так, что со стороны это кажется ответом на заданный вопрос. Какой прекрасный диалог между человеком и машиной! Да, я ничуть не сомневаюсь, что ты верила в диалог с Цзян Хэ. Поистине эта система спроектирована очень искусно! Цзян Хэ как человек уже умер, но суть его мысли, полагаю, собрана в этой системе. Общаясь с этой системой, приходишь к выводу, что возможно виртуальное общение с самим Цзян Хэ. Конечно, так будет казаться только тебе… Что же касается Цзян Хэ, то дела посмертные для нас действительно непостижимы. Мудрец только при жизни применяет свой ум. Но он живет вечно в душе других людей, потому что способен заставить по-прежнему помнить его и даже любить. Ведь многих людей, умерших тысячи и сотни лет назад, продолжают помнить. В некотором смысле их души вселяются в других людей. Цзян Хэ не был знаменитым человеком, но все же оказался способен применить свой разум, чтобы ты запомнила его навечно, чтобы вечно жить в твоем сердце.

Е Сяо говорил не умолкая, однако словесный поток не мешал ему наблюдать за Бай Би. Она слушала нетерпеливо. Но ему надо было высказаться, и он, отпивая по глотку чай, продолжал.

Наконец она заговорила:

— Но почему Цзян Хэ поступил именно так?

— Может быть, он уже давно спроектировал эту программу. А когда осознал, что может скоро умереть, ввел в эту систему все заготовленные слова. Это было очень искусно подготовлено. Очень жаль, что он готовился к собственной смерти. Я искренне скорблю о нем.

В ту минуту перед его глазами всплыла картина: Цзян Хэ на секционном столе. Вот когда он вообразил, что видит, как взрезают грудь и вскрывают желудок ему самому! Лицо Цзян Хэ перед его мысленным взором постепенно стало принимать все более ясные очертания, и он уже не мог различить, где он сам и где умерший.

— Раз ему надо было сказать так много, почему он не сказал мне сам? — тихо спросила Бай Би.

— Это вы должны знать лучше меня. Цзян Хэ не хотел впутывать вас в дела, в которых сам уже запутался. Он хотел, чтобы вы держались от этого как можно дальше, не подвергаясь опасности. Конечно, намерения и дела расходятся. Получилось, что он только побуждает вас рисковать, проникая в Институт археологии. Вот этой опасности Цзян Хэ не предвидел. Зато правильно предугадал, что вы непременно придете посмотреть его компьютер.

Бай Би не знала, что сказать. Она вспомнила, как вечером в Институте археологии «Цзян Хэ» из компьютера признался, что у него были отношения с Сяо Сэ. Оказывается, Цзян Хэ обо всем заранее подумал, заготовил все слова, которые надо было сказать, и только ждал, пока Бай Би узнает и с «ним» заговорит.

— Бай Би, у меня еще один вопрос. Знаешь ли ты Юй Чуньшуня? — продолжал Е Сяо.

Что-то задело сердечные струны Бай Би. Она кивнула:

— Зачем спрашиваете об этом?

— Из-за двух стихотворных строк, — голос Е Сяо вдруг стал очень строгим и требовательным.

— Каких двух строк?

— В небе не остаются следы, а птицы уже улетели, — медленно и внятно продекламировал Е Сяо.

Плечи Бай Би вздрогнули, она отвернулась, перед нею явственно предстал мужчина с бородкой, которого она видела в восемнадцать лет. А ведь был еще летний день, когда она рыдала на улице, прикрыв лицо руками.

— Эти две строки Цзян Хэ ввел в начало своей программы. Это известные строки путешественника Юй Чуньшуня. Он, несомненно, знал Юй Чуньшуня, и эти две строки ему очень нравились, да?

— Я не знаю, был ли Цзян Хэ знаком с Юй Чуньшунем или нет. Однако я видела человека, о котором вы сказали.

— Правда? — удивился Е Сяо.

Бай Би кивнула, стараясь успокоиться. Солнечные зайчики играли на почти прозрачной коже ее шеи. Е Сяо она напоминала художественную фотографию, снятую особым методом. Она медленно заговорила:

— Это было в девяносто шестом году. Однажды я узнала из газет, что Юй Чуньшунь вернулся в Шанхай и выступает в некоторых школах и институтах. Я специально поехала, чтобы его послушать.

Е Сяо разволновался. Его подмывало рассказать Бай Би, как в те годы он почитал Юй Чуньшуня и сам мечтал стать путешественником. Он сдержался и ровным голосом попросил:

— Рассказывайте, я хочу послушать.

— Рассказывать особенно нечего, мне тогда было только восемнадцать, одни фантазии и грезы. До сих пор не могу понять, с какой стати я с таким пылом понеслась слушать лекцию Юй Чуньшуня. Может быть, потому, что всегда страдала от одиночества. Вы же знаете, что мой отец рано умер, а моя мать годами лечится в психиатрической клинике. Вот и родился интерес к подвигу Юй Чуньшуня, пешком прошедшего весь Китай. Он без спутников шагал по пустыням Западного края, потому что тоже был одинок. Однако… — Бай Би запнулась, словно собиралась что-то добавить, но решила промолчать.

— Продолжайте.

— Нечего рассказывать, это все. Просто к слову пришлось, только и всего.

— Нет, вы рассказывали очень хорошо, я полон сочувствия. — Е Сяо смотрел на Бай Би, понимая, что у нее есть еще что-то на сердце, но сказал только:

— Вы знаете, у Цзян Хэ и Юй Чуньшуня есть общее: оба побывали на Лобноре.

Бай Би кивнула.

— Есть и различие. Цзян Хэ умер после того, как с Лобнора возвратился в Шанхай, а Юй Чуньшунь побывал на Лобноре, но больше оттуда не вернулся. Он умер в пустыне.

— Я знаю.

— Юй Чуньшунь решил опровергнуть общее суждение, что в июне нельзя находиться на Лобноре. Поэтому в самый жаркий месяц, июнь, несмотря на жару, пошел на Лобнор и пересек высохшее озеро. Увы, он ошибся выходом. В пустынях Лобнора, похожих на лабиринт, он нашел себе конец. На жаре при высокой температуре, в условиях острой нехватки воды у него наступило обезвоживание всего организма, и он погиб. Его труп был найден в палатке совсем нагим, все тело было распухшим и покрыто волдырями. Невыносимое зрелище!

— Не рассказывайте! — Бай Би впадала все больше и больше в плаксивое настроение. Рассказ Е Сяо о гибели Юй Чуньшуня расстроил ее, перед глазами маячила тень этого бородатого человека.

Е Сяо, не замечая этого, продолжал говорить:

— Я все-таки не понимаю. Юй Чуньшунь давно исходил по всей стране самые опасные места. Даже высокогорье Цинхая все прошел пешком, ночевал под открытым небом и все выдержал. А в Синьизяне побывал много раз, бродил по пустыням и степям, у него был богатейший опыт. Так почему же он именно на Лобноре, на этом крохотном кусочке земли, потерпел неудачу?

— Это судьба.

— Нет, я не верю в судьбу, — громко заявил Е Сяо. Глубоко вздохнув, он поднял голову и самым мягким голосом, на какой только был способен, сказал:

— Извините, Бай Би, я разволновался. Просто мне необыкновенно нравятся эти строки Юй Чуньшуня.

— В небе не остаются следы, а птицы уже улетели, — пробормотала Бай Би.

Е Сяо понимающе кивал. Оба воспринимали смысл сказанных слов. Потом он встал:

— Бай Би, на самом деле все мы — птицы, пролетающие по небу. Ладно, я пойду.

Когда он подошел к двери, она спросила:

— Завтра вечером у вас есть свободное время?

— Завтра вечером? Будет премьера спектакля «Лоулань — пагуба для души», который поставил мой друг. Мне непременно надо пойти.

Бай Би засмеялась.

— Оказывается, вы тоже идете. В таком случае вечером перед спектаклем встретимся у входа в театр.

Е Сяо кивнул и ушел. Спускаясь по лестнице, он думал о последних словах Бай Би, и его бросало то в жар, то в холод: может быть, это намек? Или же это предзнаменование чего-то нового? Он не решился долго размышлять об этом. Просто молча повторял про себя две строки Юй Чуньшуня, которые постепенно проникали ему в сердце.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Уже стемнело, зажглись праздничные бумажные фонари, публика понемногу начала стекаться в театр. Бай Би, одетая в траур, полюбовалась на свою афишу «Лоулань — пагуба для души». Наверное, именно это время, когда только-только спускается ночная темнота, и есть наилучший момент для наслаждения картиной. Зеленоватый свет ламп у театрального входа очень подходил для афиши, и даже яркость его была вполне достаточной. При большей яркости эффект был бы потерян и пропала бы атмосфера.

Женщина на картине смотрела прямо перед собой, и этот взгляд придавал всей картине объемность и глубину. Казалось, эта женщина вот сейчас сойдет с картины на улицу, обнимая голову любимого. Это впечатление было настолько сильным, что Бай Би попятилась и отступила на несколько шагов. Она сама начала удивляться и не могла поверить, что такая картина действительно вышла из-под ее кисти. Да способна ли она написать такую картину? В любом случае, если опять захочется написать такую картину, абсолютно ничего не получится. Повторить ее она не сможет.

Окровавленная голова на картине так привлекала к себе взгляды людей у входа в театр, что многие прохожие оборачивались на нее и смотрели снова и снова. Бай Би стояла у входа и наблюдала за выражением лиц. Почти все останавливались, рассматривали и только потом входили в театр. Кроме головы, притягивали глаза женщины на картине.

Она огляделась по сторонам. Темнота сгущалась, люди текли непрерывной рекой, и только Е Сяо еще не было. Скоро начнется спектакль, а Бай Би продолжала ждать у входа. И тут увидела Е Сяо, торопливо переходившего улицу.

— Извините, сегодня очень поздно кончилась служба, я запоздал, — отдувался запыхавшийся Е Сяо.

— Вы всегда так сильно заняты?

— Да, с тех пор как принял дело Цзян Хэ, у меня всегда так. Давайте войдем. — Е Сяо говорил на ходу, но тут обратил внимание на афишу у входа и остановился. Он нахмурился.

— Как, по-вашему, эта картина? — тихо спросила его Бай Би.

— Похоже на зловещий кошмар.

— Что вы сказали?

— Я говорю, что, увидев эту картину, я будто увидел кошмарный сон. — Е Сяо явно был задет картиной.

— Почему?

— Не почему, а потому, что я видел этот сон.

Е Сяо посмотрел на нее в упор и сказал тихо:

— По-моему, женщина, которая держит в руке голову мужчины на картине, — это я.

Бай Би остолбенела, не зная, что отвечать.

— Может быть, тот, кто рисовал эту картину, тоже часто видел кошмары, — предположил Е Сяо.

— Этот человек — я, — сказала ему Бай Би. — Эту картину я написала. Пойдемте, не стойте здесь, представление уже началось.

Потрясенный Е Сяо хотел как-то загладить свой промах, но, видя, что Бай Би уже вошла в театр, последовал за ней.

2

В зале, естественно, уже погасили свет: начался спектакль. Задник на сцене изображал пустынную горную долину, усеянную древними могилами; все было печально и ужасно. Бай Би догадалась, что художник-декоратор наверняка поклонник Стефана Цвейга.

Молодой лоуланьский князь в манере сольной декламации задавал вопросы самому себе и сам же отвечал на них. Она не вникала в сценическое действо, а постаралась в темноте отыскать свое место и нашла его быстро, да еще усадила Е Сяо рядом с собой. Билеты у них были не рядом, но в театре хватало свободных мест. Немногие зрители сидели на своих местах, все устроились как удобнее.

Е Сяо поднял голову и осмотрелся. Хотя публики было не слишком много, все же гораздо больше, чем он предполагал, опасаясь за первую премьеру Ло Чжоу. Было бы худо, если бы актеров на сцене оказалось больше, чем зрителей в зале. Но получилось благополучно: зал на пятьсот — шестьсот мест был заполнен почти наполовину. Труппа много потрудилась над рекламой, в частности вывесили объявление в театральном институте, чем привлекли студентов. Несомненно, сыграла роль и афиша Бай Би.

Скоро началось второе действие. Столь краткие, со сменой декораций действия встречаются очень редко, и студенты театрального института, сидевшие у самой сцены, заподозрили эксперимент авангардистов. Во втором действии Бай Би увидела Сяо Сэ. По сравнению с прежними репетициями Сяо Сэ была очень даже ничего: она глубоко вникла в роль и была естественной. Не возникало впечатления жеманства и капризности, которое бывало прежде. Бай Би вдруг вспомнила разговор с Сяо Сэ в баре в прошлый раз. Ее поведение в тот вечер, когда она, взмахнув рукавами, ушла, было вызвано порывом. Но он, несомненно, причинил боль лучшей подруге. Не надо было так уходить, ведь Сяо Сэ в ней нуждалась; лучше было остаться и побыть с ней. К тому же нельзя было позволять Сяо Сэ пить так много пива.

Жалко. Сяо Сэ тоже погружена в ужас и скорбь, а в это время что важнее любви и заботы хорошей подруги? Только она и поможет справиться. Пусть даже все, что рассказала Сяо Сэ, правда, но это было давно и уже кончилось. Цзян Хэ уже обратился в пепел и вечным сном почиет под землей. Между ней и Сяо Сэ не существует раздоров, и надо ли рвать дружбу из-за умершего? Даже если ты любишь того мужчину.

Подумав об этом, Бай Би вздрогнула и посмотрела искоса на Е Сяо. В темноте зала все лица людей расплывчаты как светлые пятна с овальным контуром. В этот миг лицо сидевшего рядом с ней мужчины казалось таким знакомым, таким родным, что ей и впрямь показалось, что возле нее сидит Цзян Хэ. Она вообразила, что смотрит спектакль вместе с женихом, нет, не с женихом, а с молодым мужем: ведь именно сегодня день, на который давным-давно назначили свою свадьбу Бай Би и Цзян Хэ.

Именно сегодня она должна была нарядиться в белоснежную фату и под приветственные клики друзей с пожеланиями счастья выпить с Цзян Хэ бокал вина, переплетясь руками. Она должна была быть счастлива сегодня, быть самой счастливой женщиной на свете, которой все восхищаются, все завидуют и даже ревнуют. В конце новобрачный должен был отвезти ее в их квартиру, закрыть окна и двери и в этом мирке для них двоих совершить все, что можно и должно сделать.

Вот почему она покраснела и даже протянула руку, чтобы почувствовать движения сидевшего с ней рядом мужчины с таким знакомым лицом. Эти переживания длились лишь краткий миг, и Бай Би немедля вернулась в действительность. Она знала, что ее жених уже умер и превратился в горстку пепла. И сегодня самый что ни на есть будничный день, а она сама — вовсе не невеста и отнюдь не самая счастливая женщина на свете. А тот, кто сидит с нею рядом, всего лишь полицейский, расследующий обстоятельства смерти ее жениха.

Плечи Бай Би немного дрогнули, но Е Сяо не заметил никаких перемен в сидевшей рядом девушке. Помотав головой, она постаралась забыть все, что пришло в голову, и сосредоточилась исключительно на спектакле.

В это время на сцену вышла Лань Юэ. Она по-прежнему прикрывала лицо и только своими соблазнительными большими глазами пристально вглядывалась вдаль и пробегала взглядом по всему залу. Это завораживало публику. Бай Би заметила, что до выхода Лань Юэ на сцену в публике многие приглушенными голосами болтали, а студентки театрального института уплетали сладости и сухарики. Но стоило Лань Юэ появиться на сцене, как в зале мгновенно воцарилась тишина и даже студентки, бесстыдно жевавшие сладости, перестали работать челюстями. Публика была просто прикована к сцене, жадно вслушиваясь в музыку и диалог, но самым важным были все-таки глаза Лань Юэ. Наконец она продекламировала первую реплику:

— Принц любит принцессу, а не меня.

Ее голос обладал поистине волшебной силой, и хоть у нее была тут одна коротенькая реплика, но Бай Би эта фраза показалась сильнее многих тысяч слов. Потом сцена погрузилась во мрак, Лань Юэ исчезла, и самое короткое действие, именно это самое второе, окончилось.

Потом последовали длинные третье, четвертое и пятое действия. Бай Би показалось, что, хотя сюжет построен искусно, ритм сценического действа замедлен, как-то не по-современному. Вдобавок то и дело исчезала атмосфера гнетущего ужаса, так привлекающая публику. И музыка. В ней было много заимствованных мелодий и ритмов, в том числе старинных. Время от времени появлялись вставки сольного пения с хоровым сопровождением. Часть музыки исполнялась на старинных музыкальных инструментах, тут постановщик положил немало старания и труда. В результате спектакль стал музыкальным, и закрадывалась мысль, что на этот сюжет лучше было бы поставить оперу.

В шестом действии Сяо Сэ тоже вышла на сцену. Это была первая брачная ночь лоуланьской принцессы. Она наконец узнала, что юйчжэньский принц любит не ее, поэтому она очень страдает. Сяо Сэ играла очень недурно, Бай Би даже почувствовала, что принцесса в своих страданиях не просто играет, но плачет по-настоящему. Она знала ее уже достаточно давно, видала ее в настоящих слезах, тут не притвориться. Она видела, как Сяо Сэ на сцене обливается слезами, и это зрелище скорби и печали у каждого вызывало сочувствие. Но вскоре Сяо Сэ показалась ей сумасшедшей, скорбь принцессы на сцене перешла все границы. Может быть, Сяо Сэ чересчур увлеклась пьесой, даже вообразила себя лоуланьской принцессой.

Седьмое действие было отдано Лань Юэ и принцу и носило трагедийный характер.

Восьмое действие явно было подражанием шекспировским «Ромео и Джульетте»: принц по ошибке счел Ланьна умершей и на кладбище в горной долине покончил жизнь самоубийством.

В девятом действии Лань Юэ и Сяо Сэ наконец-то встретились на сцене. Задник девятого действия поразил Бай Би так, что волосы встали дыбом. На заднике были изображены хищные кровожадные демоны. Одни попирали людей ногами, другие людей заглатывали, третьи разрывали пополам. На вид они походили на индуистские божества.

В начале действия Лань Юэ встала на колени посередине сцены, одетая в рваную белую рубашечку и юбку, с растрепанными и всклокоченными волосами — заключенная преступница. Принцесса в исполнении Сяо Сэ смотрела на нее с ненавистью и громким голосом вопрошала:

— Ланьна, ты всего лишь подлая рабыня. Как же ты посмела влюбиться в юйчжэньского принца?

Лань Юэ демонстрировала глубочайшее почтение к принцессе и униженно умоляла:

— Принцесса, смилуйтесь и простите мою вину.

— Нет, я ненавижу тебя, а также ненавижу принца. — Ответ Сяо Сэ был исполнен злобы и ненависти.

— Досточтимая принцесса, Ланьна всего лишь ничтожный человечишка, никогда не осмеливалась мечтать о принце, только принцесса может осчастливить его, не заставляйте его страдать, пусть он будет счастлив.

Здесь Лань Юэ сделала паузу, изображая противоречивые чувства и страдания, а потом громко заявила:

— Ради его счастья Ланьна соглашается навеки расстаться с принцем.

Сяо Сэ только головой покачала:

— Нет, нет и нет! Ты уже навеки рассталась с ним. Я тебя казню, это легче, чем перевернуть ладонь. Теперь я требую, чтобы перед демонами и божествами Лоуланя ты поклялась никогда больше не любить принца!

Потом на сцене вдруг пригасили свет, и стало темно. Поскольку смена света и тьмы символизирует вступление в мир иной, музыка зазвучала — в подражание хоровому чтению сутр — нараспев, но только темп этого чтения был необычайно высок, далеко превосходя обычную для монастырей скорость. Никто из слушателей не мог понять смысл на слух, воспринимая только музыку.

На сцену вышли несколько танцоров, каждый из которых плясал в своем луче света. Все они были одеты в костюмы древних обитателей Западного края: на головах — меховые шапки-ушанки, украшенные воткнутыми перьями, а в руках — какие-то непонятные предметы. Они широко расставляли ноги и раскидывали в стороны руки, в ритме музыки стремительно летали по сцене большими прыжками, в конце концов в самом центре окружили Лань Юэ. По мнению Бай Би, хотя исполнение было символическим, можно было точно определить, что танцоры представляют шаманов, а на сцене изображается ритуал жертвоприношения в древнем Лоулане. Вслед за пляской шаманов сбоку прозвучал громкий возглас принцессы:

— Поклянись! Поклянись!

Лань Юэ встала и, ведомая шаманами, принялась плясать вместе с ними. Она плясала необыкновенно красиво, а пластичностью движений рук и ног не уступала белому журавлю небожителей в древней живописи.

Бай Би просто ахнула, видя совершенство ее танца, и подумала, что она в прошлом наверняка обучалась балету. Но это был вовсе не обычный танец с его очевидной абстрактностью и символичностью. Шаманы со всех сторон и она в центре были связаны друг с другом таинственными узами; они плясали и одновременно взаимно сближались, так что Бай Би решила, что танец символизирует общение человека с миром духов.

Шаманы представляют духов, а Лань Юэ — людей; человек и духи общаются посредством телодвижений. Лань Юэ пляшет, и ее танец все больше и больше выдает ее страдание, а окружающие ее шаманы своей пляской что-то ей навязывают, возможно, от имени духов требуют от нее принести клятву. И вдруг несколько шаманов смыкают вокруг Лань Юэ плотное кольцо, хватают ее за руки и за ноги, так что ее тело свивается кольцом. Но она находит в себе силы оттолкнуть шаманов. В этот миг музыка внезапно замолкает, и все шаманы покидают сцену. Остаются она и Сяо Сэ.

Свет всех ламп концентрируется на лице Лань Юэ, и она, подняв голову, торжественно заявляет:

— Всевышний бог, что за клятву вы от меня требуете? Хотите ли вы узнать от меня правду или хотите выслушать мою ложь? Прошу прощения, но я преступить клятву не могу. Если я поклянусь не любить больше принца, то сердце мое может нарушить эту клятву каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Могу ли я преступить клятву? Нет, я не могу. Поэтому я готова умереть, но не могу не любить принца.

Луч света немедленно упал на лицо Сяо Сэ, принцесса не скрывала разочарования, которое тотчас же сменилось безудержным гневом. Она взмахнула рукой, и на сцену поднялся воин со шкатулкой в руке; эту шкатулку он положил к ногам Лань Юэ, после чего удалился.

— Поскольку ты не можешь не любить его, так уж будьте навеки вместе, — ледяным голосом сказала принцесса.

На лице Лань Юэ появилось сомнение, но она открыла шкатулку. В тот же миг выражение ее лица изменилось как от страшного удара; она задрожала всем телом, лицо сделалось мертвенно-бледным, и она обратила к принцессе свой полный ненависти взор.

— Принц покончил жизнь самоубийством. Я только велела слугам отделить его голову и преподнести тебе, — с победоносным видом заявила принцесса.

Лань Юэ не ответила, сунула руку в шкатулку и извлекла оттуда человеческую голову.

Публика охнула как один человек, и даже у Бай Би сердце дрогнуло, хотя она, разумеется, знала, что голова изготовлена из папье-маше. Она была сделана очень искусно и тщательно, а сверху полита красным красящим раствором, так что издали действительно была похожа на человеческую голову, с которой капает свежая кровь.

Лань Юэ прижала к груди эту голову, глядя прямо перед собой, и в этот момент одетая в белое платье Лань Юэ стала очень похожа на женщину с афиши. Таким же был ее потерянный взгляд, такими же были обнаженные белые плечи и смуглые загорелые руки, и, что еще важнее, точно так же она держала в руках голову мужчины. Было ли это только простым совпадением? Этим вопросом Бай Би терзалась.

Ей казалось, что женщина с картины спустилась вниз и с головой любимого в руках вошла в театральный подъезд, прошла по темному коридору, пересекла зрительный зал, а сейчас стоит на сцене в самом центре. Да, она полна жизненных сил, но ведь каждая человеческая фигура на картине обладает жизненной силой — в это теперь Бай Би начала верить безоговорочно.

Лань Юэ высоко подняла голову любимого и приложила ее к своим губам, осторожно поцеловала и так же бережно заключила в объятия снова. От этого ее губы стали ярко-красными, словно она только что пила свежую кровь. Очевидно, она смочила губы красящей жидкостью на муляже.

Но вот она подняла голову и, глядя в пространство, начала громким голосом:

— Верховный дух-хранитель Лоуланя, о Мунун, ты, ведающий жизнью и смертью всего живого в мире людском, видишь ли ты это? Видишь ли ты? Пасомый тобою народ так жесток, хранимый тобою город так свиреп и безжалостен! О Лоулань! Какое ты сохранил право существовать в этом мире? Всемогущий верховный дух Мунун, слышишь ли ты мой зов? Я уже пробудила тебя от глубокого сна, внемли же моему заклятию города Лоулань. Исчезни, Лоулань, из мира сего! Это заклятие навеки, запомни! И да пребудет Лоулань навечно под заклятием моим!

Голос Лань Юэ наполнил зал, кто-то перевел звукоусилители на наивысшую громкость, такую мощную, что вся публика была запугана этим громогласным, оглушающим заклятием, а несколько студенток театрального института от страха едва не разревелись. Даже самой Бай Би было трудно перенести такой звук, от которого страдали и слух и разум, а грозные слова заклятия проникли в ее сердце так глубоко, что их уже никогда не стереть из памяти.

Потом Лань Юэ опять обратила свой взор на принцессу и, указывая на нее вытянутой рукой, произнесла своими обагренными кровью любимого человека устами:

— Мунун господь, Мунун господь, Мунун господь! Я призываю имя твое и заклинаю эту женщину! Мунун господь, Мунун господь…

А потом Лань Юэ вдруг громко захохотала, и этот смех прогремел по всему театру, так что у публики волосы встали дыбом. Бай Би подумала, что звукооператор, наверное, сошел с ума: неужели он хочет так запугать публику, чтобы она разбежалась?

Лань Юэ выхватила из-за пазухи нож. С улыбкой обласкала голову любимого человека, а потом, рассмеявшись, бесстрашно вонзила нож себе в грудь. Алая кровь немедленно потекла из пронзенной груди, окрашивая белоснежные одежды. Улыбаясь, она оглядела зал, задрожала и неловко, неуклюже, по-детски повалилась на землю.

Вся публика в зале охнула. Принцесса тоже вдруг упала и лежала неподвижно, все сочли, что она упала в обморок от страха. Однако, когда два человека упали, на сцене воцарилось спокойствие: видны были обе лежащие женщины и мужская голова, и так прошло несколько мучительных минут. Некоторые зрители начали подниматься, не понимая смысла пьесы, потому что подумали, что наступила развязка; но те, кто следил за действием особенно внимательно, остановили их: пьеса так кончиться не может. Среди зрителей поднялись разговоры, кое-кто даже начал выходить, а некоторые устроили шум.

Бай Би сильно встревожилась, поскольку почувствовала, что внезапное падение принцессы в исполнении Сяо Сэ странно: она инстинктивно чувствовала, что в спектакле такого эпизода не должно быть. Она поднялась, напряженно всматриваясь в двух женщин, неподвижно лежавших на сцене.

В это время на сцене вдруг появился молодой мужчина в современном костюме — режиссер Ло Чжоу. В зале все были изумлены, некоторые подняли крик. Ло Чжоу выскочил на сцену и подбежал к Сяо Сэ. От страха он чуть не подпрыгнул и стал так судорожно искать ее пульс, что в панике и растерянности сам упал.

Тогда Е Сяо встал со своего места и громко прокричал:

— Случилась беда, скорей помогите, я полицейский!

Он бегом ринулся на сцену и схватил Ло Чжоу за руку:

— В чем дело?

От испуга Ло Чжоу перестал соображать и глядел на Е Сяо выпученными глазами, потом указал рукой на упавшую Сяо Сэ и с трудом выговорил:

— Она… Она… умерла.

Когда на сцене Е Сяо щупал пульс у Сяо Сэ, Бай Би из зала видела, как за их спиной вдруг встала на ноги Лань Юэ. Она оставила лежать на сцене ужасную человеческую голову, «кровь» уже стекла с нее, так что она вся была перепачкана, и даже лицо было перемазано, как будто она только что убила человека. С мертвенно-бледным лицом она бесстрастно смотрела на Ло Чжоу и Е Сяо и на лежавшую Сяо Сэ. Но перепуганный Ло Чжоу и возившийся с трупом Е Сяо не замечали, что Лань Юэ уже поднялась. Бай Би со своего места, увидев стоящую на сцене Лань Юэ, ужаснулась: рот у Лань Юэ скривился и принял странное выражение, она обернулась лицом к залу, и Бай Би ощутила, что она смотрит на нее, да, она смотрит именно на нее. Взгляд Лань Юэ пробежал несколько десятков рядов, пока не встретился со взглядом Бай Би. После этого Лань Юэ неторопливо покинула сцену, уйдя за кулисы и скрывшись с глаз публики долой.

Е Сяо почувствовал какое-то движение у себя за спиной, обернулся и обнаружил, что лежавшей на сцене Лань Юэ больше нет. А вот у лежащей с ним рядом Сяо Сэ, девушки в одеянии лоуланьской принцессы, сердце больше не бьется.

Сяо Сэ умерла.

Е Сяо был ошеломлен происшедшим, позабыл про упавшего на сцене, дрожащего от страха Ло Чжоу и поднялся, сокрушенно качая головой. Он нашел взглядом в зале Бай Би и так печально поглядел на нее, что она поняла: Сяо Сэ умерла. В глубокой скорби Бай Би бессильно опустилась на стул и, уронив голову на руки, в отчаянии разрыдалась.

По сцене медленно покатился муляж отсеченной человеческой головы.

3

— Спаси меня, Е Сяо, спаси меня, — плаксиво умолял Ло Чжоу, судорожно пытаясь поймать глазами взгляд, словно боялся, что Е Сяо способен исчезнуть внезапно и бесследно с глаз долой. В квартире было очень душно, стоял какой-то скверный запах, а он уже целый день не выходил и дверь не открывал: все окна и двери были плотно, намертво захлопнуты. С раннего утра и по сию пору всю еду готовили из быстрозамороженных концентратов. На лицо Ло Чжоу было неприятно смотреть, от всклокоченных и неопрятных волос чем-то воняло, словно он только что вылез из мусорного бака.

— Не бойся, — утешал его Е Сяо.

Ло Чжоу встал и принялся кругами ходить по комнате, опасливо и осторожно. Он кружил, приговаривая:

— Уже больше двадцати часов прошло, а от Лань Юэ по-прежнему никаких вестей нет, одному небу ведомо, куда она девалась.

— Ты сам ее пригласил на работу. Нет ли у тебя здесь ее адреса и каких-нибудь материалов о ней?

Ло Чжоу не скрывал своего раскаяния:

— Нет адреса, нет никаких материалов и даже нет автобиографии, есть только номер ее мобильника. Несколько дней назад можно было дозвониться, но вчера, после несчастья, ее мобильник перестал работать. Дозвониться никак невозможно. Вот какой я глупый!

— Тогда я все внимание отдал упавшей Сяо Сэ: щупал ей пульс, делал искусственное дыхание, надеялся, что смогу спасти ее. И совсем не обращал внимания на Лань Юэ. Зрители сказали, что Лань Юэ без посторонней помощи поднялась на ноги, совершенно бесстрастно посмотрела на нас, а потом ушла за кулисы, не сказав ни слова.

— Зрители говорили, что Лань Юэ тогда выглядела очень странно. Они полагают, что Лань Юэ так вошла в роль, что еще не вышла из нее, и потому к смерти Сяо Сэ, наряженной в одежды лоуланьской принцессы, не проявила ни сочувствия, ни заботы.

— Лань Юэ по-прежнему участвует в спектакле?

— Кто знает. Эту пьесу мы репетировали много раз, до премьеры все шло нормально, не было никаких неожиданностей.

Ло Чжоу продолжал вышагивать кругами по комнате. Е Сяо смотрел, как Ло Чжоу ходит перед ним. У него самого закружилась голова, и он прикрикнул:

— Перестань кружиться, посиди спокойно, Ло Чжоу. Ты перенапрягся, а в этом нет необходимости. Сегодня утром уже поступил рапорт о вскрытии трупа Сяо Сэ. Причиной смерти является нарушение сердечной деятельности, вызванное тромбозом артериального клапана сердца.

— В таком случае скажи, является ли смерть Сяо Сэ полной неожиданностью? — спросил Ло Чжоу.

Е Сяо долго молчал, потом ответил:

— Хотелось бы, чтобы так было. Кое-что я не могу рассказать тебе.

Ло Чжоу наконец уселся и взволнованно заговорил:

— Я сейчас очень боюсь. Боюсь того, что Лань Юэ явится передо мною так же внезапно, как внезапно исчезла. Вчера вечером за кулисами говорили, что видели, как она сошла со сцены. Все подумали, что исполнение завершилось нормально, что уже опустился занавес, а ею не очень-то интересовались и позволили пройти в гримерную комнату одной. Когда же о ней вспомнили, в гримерной давно уже никого не было. Да никто и не видел, куда она ушла. Может быть, она и вовсе не заходила в гримерную, а сразу ушла из театра через заднюю дверь.

— В таком случае ты считаешь, что Лань Юэ имеет касательство к смерти Сяо Сэ?

— Только демоны знают об этом.

Ло Чжоу тяжело вздохнул:

— Извини, не хочу больше об этом думать. Лань Юэ на сцене все исполнила правильно, ее исполнение было выдающимся. Сяо Сэ тоже играла недурно, во всяком случае по сравнению с моим первым впечатлением гораздо лучше. Однако по сюжету пьесы лоуланьская принцесса на сцене отнюдь не умирает, а продолжает жить и дальше, вплоть до гибели Лоуланя от нехватки воды. Тогда она покидает родной дворец и приходит на кладбище. Только там все разъясняется.

— Что разъясняется?

— Принцесса и Ланьна на самом деле — единоутробные сестры.

— Значит, надо было искать двух очень похожих актрис.

— Нет, по сюжету пьесы они выросли непохожими. В жизни таких не сходных внешне единоутробных близнецов очень много. А бывают внешне очень похожие люди, между которыми нет никакого кровного родства.

Сердце Е Сяо дрогнуло, он подумал о Цзян Хэ и о себе: разве это не то, о чем говорит режиссер? Об этом больше думать не хотелось, и он сказал:

— Действительно, по сюжету пьесы на сцене Ланьна произносит заклятие принцессе. А принцесса в тот же миг на сцене умирает от ее заклятия. Лань Юэ тогда упоминала всевышнее божество Мунуна. Что это означает?

— Ну это имя божества-хранителя, ведающего в древнем Лоулане жизнью и смертью. По преданию, стоит лишь прозвучать имени Мунун, как заклинатель снимает злосчастье.

— Кто рассказал тебе об этом?

— Лань Юэ. Она сказала, что разыскала это в библиотеке.

— Она тоже принимала участие в работе над пьесой? — удивился Е Сяо.

Смущенный Ло Чжоу потупился и признался:

— Я могу рассказать только правду. Скажу тебе, идея написать эту пьесу идет на самом деле от Лань Юэ. Это она очертила сюжетные рамки всей истории, заставила меня перелопатить прежнюю пьесу и использовать ее проект. Знаешь, она очень умная женщина, необыкновенно умная! Должен признать, что ее способности много выше моих.

— Она говорила о своей жизни в прошлом?

— Никогда. Меня не интересует прошлое и личная жизнь других людей.

Е Сяо вздохнул и помотал головой.

— Неизвестно ее прошлое, неизвестно, куда она поедет в будущем. Она что, блуждающий дух?

— Не надо, не говори так, я не вынесу. — Лицо Ло Чжоу приняло страдальческое выражение.

Е Сяо видел паническое состояние Ло Чжоу, но ему надо было высказаться самому.

— Ло Чжоу, когда я в прошлый раз пришел к тебе, я виделся с Лань Юэ…

Но тот перебил его:

— Хватит, она говорила, что я буду раскаиваться, а теперь я и на самом деле раскаиваюсь. Е Сяо, прошу тебя поверить мне, я бескорыстен. Ты не думай, что если у меня с ней была связь, то я с ней заодно. У меня с ней была одна та ночь, только и всего, а более никаких отношений. Да и это было неожиданно, поверь мне.

— Во-первых, Ло Чжоу, я не говорил, что Лань Юэ непременно причастна к смерти Сяо Сэ. У нас же нет доказательств, подтверждающих, что Сяо Сэ при жизни имела с Лань Юэ конфликт из-за роли. Не было открытой ссоры на людях, а Лань Юэ постоянно во всем шла на уступки Сяо Сэ. Очень возможно, только смерть Сяо Сэ ее напугала, и она побоялась оставаться в вашей труппе, а укатила куда-нибудь далеко-далеко. Во-вторых, даже если Лань Юэ причастна к смерти Сяо Сэ, то при чем здесь ты? Сейчас единственно, что можно утверждать, — что ты режиссер и драматург этой постановки. Только одно это, и ничего более. Понятно? Тебе не о чем беспокоиться.

— Хотелось бы, чтоб так оно и было.

— Ло Чжоу, а перед премьерой или во время репетиций не случалось ли чего-нибудь необычного или особенного? — вспомнил Е Сяо.

— Чего-нибудь особенного? Кажется, нет.

— В таком случае, когда Лань Юэ произносила свои последние слова, звук в театре усилился до пугающей мощи, так что все зрители в зале перепугались. В чем тут дело? Это ты сделал намеренно во время постановки? — В ушах Е Сяо продолжал звучать оглушающий голос Лань Юэ, которым она произносила свое заклятие, в особенности ее «Мунун господь!».

— Нет-нет, звук должен был быть нормальным, а не таким громким. Потом я спрашивал звукооператора. По его словам, в тот момент контролирующая звук аппаратура внезапно дала сбой, и, как ни старались, не смогли ее наладить. Звук сразу был оглушающе громким, и не было средства его отрегулировать. Но только, как ни странно об этом говорить, по окончании спектакля, когда он снова взялся за аппаратуру, нормальное звучание восстановилось. Причину сбоя до сих пор так и не выяснили.

— Ничего не разберешь, — пробормотал Е Сяо.

— Е Сяо, я провалился, окончательно провалился. Сегодня инвесторы позвонили мне и объявили, что труппа уже официально распушена. Они более не могут доверять мне. Они вовсе не сомневаются в моем даровании и сказали, что впечатление от спектакля наилучшее, но они распускают труппу, потому что опасаются дурного влияния нашей судьбы на них самих. Правду сказать, если человек умирает перед полным залом на глазах у зрителей прямо на премьере, то ничего не возразишь. Такое несчастье любого напугает. Начиная с сегодняшнего дня мне нельзя снова появляться в кругу этих людей, так что они меня, можно сказать, приговорили к смертной казни. — Ло Чжоу прерывал свою речь тяжелыми вздохами.

Е Сяо выслушал его, хотя сегодня слышал эти стенания далеко не в первый раз. Покачал головой. По часам уже была глубокая ночь, и он поднялся:

— Ло Чжоу, я не могу быть при тебе все время, мне еще надо расследовать свои дела. Ты сам позаботься о себе. Открой окно, проветри комнату и не бойся, а то ты сам себя удушишь насмерть.

— Спасибо тебе, Е Сяо, — отвечал тот.

— Хорошо, я пойду, до свидания.

Е Сяо вышел и в одиночестве сел в лифт.

Ло Чжоу остался один в квартире. Он медленно подошел к окну, оглядел ночной пейзаж, руки у него тряслись. Он колебался, открывать окно или нет. В конце концов раскрыл окно, и осенний ветер ворвался в комнату, свежим холодом пробирая до костей.

4

С землистым лицом Е Сяо неподвижно сидел в канцелярии перед компьютером. Вошла сотрудница с посылкой в руке.

— Е Сяо, только что почта прислала для вас посылку экспрессом.

— Мне? Кто отправитель?

Лицо Е Сяо выражало полное недоумение.

— Отправитель не указан. Адрес отпечатан принтером.

— Ну значит, анонимная посылка.

Потом Е Сяо осторожно надорвал упаковку и извлек оттуда видеокассету. Посмотрел на нее в глубоком раздумье.

5

Е Сяо направился в небольшую комнату с телевизором и видеомагнитофоном. Он вставил видеокассету и нажал на кнопку пульта. На экране телевизора начала проступать картинка.

На экране возник пейзаж пустыни: желтая земля и желтая пыль до самого неба, все одинаково до самого горизонта. Видимо, все это было снято с автомобиля, с переднего места рядом с водителем. Качество картинки было самое обычное, с небольшим общим покраснением, звук очень громкий, вероятно, из-за шума автомобильного двигателя. Потом на дальнем горизонте возникла зеленая полоса. Затем картинка немедленно сменилась горной долиной белого цвета.

Очевидно, начало съемки было вырезано, потом пошли кадры, снятые из бокового окна автомобиля, и в них стали попадаться могилы. Чем дальше ехала машина, тем больше по сторонам дороги было могил, тем печальнее становился пейзаж, и все нагляднее следы редакционной резки. Машина остановилась перед высоким земляным холмом.

Видеокамеру сняли с автомобиля, в кадре стали появляться люди: Вэнь Хаогу, Сюй Аньдо, Чжан Кай, Линь Цзысу. Но были и еще люди, которых Е Сяо не знал. Носил видеокамеру, видимо, Цзян Хэ. То-то его в кадре не было.

Сбоку от земляного холма появилась большая яма, и можно было разглядеть, что эта яма образована взрывом.

Вдруг на экране появились кадры ссоры между Вэнь Хаогу и Сюй Аньдо. Сюй громко кричал:

— Директор Вэнь, такое крупное погребение мы не имеем права раскапывать частным образом. По-моему, мы должны немедленно связаться с руководящими ведомствами музейного дела, получить официальное добро и тогда уж браться за раскопки. Поэтому я считаю, что сейчас нам надо отступиться и вернуться.

— Что ты говоришь? Отступиться и вернуться? — заорал разъяренный Вэнь Хаогу. — Этого случая я прождал больше двадцати лет. Год за годом, месяц за месяцем, и так целых двадцать лет, понял? Благодаря такому важному открытию наши имена будут занесены на скрижали истории, Институт археологии получит громадное финансирование, а труды всей моей жизни получат признание у современников.

Сюй Аньдо не унимался, но Вэнь Хаогу прервал его распоряжением:

— Всем подготовиться к спуску вниз по грабительскому лазу. Проверить, проникли грабители в погребальную камеру или нет.

Потом Линь Цзысу сам вызвался спускаться в грабительский лаз первым, держа впереди специальную лампу, а за ним пошел Цзян Хэ с видеокамерой.

Затем на пленке пошли темные кадры, почти совершенно темные, так что на вытянутой руке не было видно пальцев. Е Сяо даже подумал, что телевизор неисправен, но прислушался к звуку и все понял. Кто-то включил свет — и пространство перед камерой осветилось. Это был длинный туннель, где хватало света на освещение нескольких ближайших метров, а за ними по-прежнему стояла полная темнота. Видимо, Цзян Хэ с видеокамерой пошел впереди всех. Он стремился уловить в кадр дальний план, так что картинка качалась и прыгала, а у Е Сяо заболела голова.

Иногда в кадр попадали туннельный свод и стены, и тогда в слабом свете можно было разглядеть росписи, но очень бледные. При более яркой подсветке появлялись блики, из-за которых вообще ничего нельзя было разглядеть. Так они шли и шли, пока впереди не возникла стена, на которой высветились живописная картина и надпись. Далее весь кадр заняла спина Вэнь Хаогу, который прижался к стене вплотную, чтобы тщательно ее осмотреть, пока не прочитал громким голосом надпись:

«Кто проникнет в эту гробницу, того погубит вечное заклятие».

Звучание вдруг необыкновенно улучшилось, и Е Сяо ясно услышал голос Вэнь Хаогу.

Далее часть записи была вырезана, и сразу показалась стена с уже проделанным лазом. Опять донесся голос Вэнь Хаогу.

— Такая надпись обычно делается хозяином могилы, чтобы предотвратить ее разграбление потомками, вот почему объявляется грозное предостережение. Я полагаю, что все понимают это, и бояться нечего. Ну входите следом за мной.

— Директор Вэнь, я войду. — Это опять был Линь Цзысу, который первым пролез в лаз. Видеокамера Цзян Хэ и спина Вэнь Хаогу вплотную проследовали за ним. После нескольких толчков и прыжков, когда камера не выпускала из кадра спины Линь Цзысу и Вэнь Хаогу, раздался испуганный возглас Линь Цзысу:

— О, небо!

— Словно вошли в гробницу Тутанхамона, — сказал кто-то неизвестный.

— Заткнись, не каркай. — Кто-то вставил эту фразу, вероятно, со страху, что могут повториться беды и несчастья, которыми сопровождалось открытие гробницы Тутанхамона.

Вэнь Хаогу сказал прямо в кадре:

— Настоящее чудо, сохранилась в целости, грабители гробниц здесь не побывали. По моей оценке, этой гробнице более тысячи шестисот лет.

В это время перед камерой других людей не было. В кадре был показан Сюй Аньдо с лампой в руке и сняты все предметы в гробнице. В центре ее стоял гроб по форме удивительный и необычный, похожий на корабль. Объектив был нацелен на этот гроб, постепенно переходя на крупный план, так что можно было разглядеть полихромную роспись гроба, больше похожего на произведение изобразительного искусства.

— Глядите, крышка гроба неплотно закрыта, — вздохнул Сюй Аньдо.

— Директор Вэнь, поскольку он не запечатан, давайте откроем и посмотрим, — появился в кадре Линь Цзысу.

Ответа директора не было слышно, но Сюй Аньдо и Линь Цзысу принялись за работу. Чжан Кай установил лампу и взялся делать рабочие записи, словесно описывая все происходящее.

Сюй Аньдо и остальные надели перчатки и осторожно подняли крышку гроба. Вдруг из раскрытого гроба вырвалось облачко тумана и рассеялось. Сюй Аньдо и Линь Цзысу отвернулись, зажав носы, даже камера в руках Цзян Хэ несколько раз дернулась, и кадр подпрыгнул.

— Воняет? — Сюй Аньдо, зажимая нос одной рукой, стал размахивать другой, разгоняя вырвавшееся зловоние.

— Не бойтесь, так бывает часто, — сказал Вэнь Хаогу.

Затем свет лампы осветил внутренность гроба.

Прежде всего в кадр попал шерстяной ковер. Он занимал все пространство внутри и был плотно скатан.

— Труп завернут в ковер. Сначала надо его вытащить и снять. — Это был голос Вэнь Хаогу.

Сюй Аньдо и Линь Цзысу заколебались, но потом все-таки вытащили наружу свернутый ковер и то, что находилось в нем. Они начали бережно и осторожно разворачивать ковер; потребовлось очень много времени, прежде чем в кадре появилось тело. Это был иссохший труп, или мумия, лицо его было накрыто золотой маской.

Е Сяо помнил эту маску, потому что Линь Цзысу скончался, увозя ее.

— Тутанхамон! — вскричал кто-то.

— Глупости, во многих древних могилах Синьцзяна находят останки людей в масках. — Это опять Вэнь Хаогу старался развеять страхи своей экспедиции.

В кадре появилась рука Вэнь Хаогу в перчатке. Он дотронулся до маски на лице мумии, тихонечко потянул ее вбок и осторожно снял с лица.

Труп женщины сохранился неплохо, все пять органов чувств можно было опознать, глазницы тоже не провалились, и Е Сяо мог даже по кадрам видеокамеры разглядеть на иссохших губах женщины затаившуюся в углах рта улыбку.

Волосы у женщины были распушены, на ней была надета холщевая юбка, а грудь повязана отрезом шелка.

Снова раздался голос Вэнь Хаогу:

— Ладно, не будем ее больше трогать, не то испортим. Подождите, мы отвезем ее к себе для детального исследования. Сейчас надо беречь время, чтобы до наступления темноты закончить все работы. По местным преданиям, с темнотой никто не должен выходить из этой долины. Хотя я сам не верю таким басням, но не хочу рисковать. Все меня поняли? Линь Цзысу и Чжан Кай рисуют и чертят неважно. Сюй Аньдо вместе со мной опишет предметы материальной культуры.

Потом были кадры с людьми, работающими на поверхности земли. Они раскладывали вещи и множество древних книг и свитков сутр. Видеосъемка продолжалась долгое время, но снимали все ту же работу, только кое-что из нее было вырезано. В конце концов они покинули древнюю гробницу, унося найденные вещи и иссохший труп.

Последние несколько минут на видеопленке были отданы съемке сумерек в пустыне. Е Сяо было непонятно, почему Цзян Хэ не снимал ничего другого, а, выбравшись из гробницы, стал снимать сумеречные пейзажи пустыни. Сумерки в пустыне среди белесой горной долины кладбища внушали ужас, однако в кадре наконец показался огромный, величественный диск заходящего солнца. Диск испускал золотое сияние, которое заполнило весь экран.

Просмотрев видеопленку, Е Сяо остался сидеть неподвижно с бесстрастным, ничего не выражающим лицом.

В голове у него все время крутились слова надписи, которые громким голосом прочел Вэнь Хаогу: «Кто проникнет в эту гробницу, того погубит вечное заклятие».

6

Сидя перед компьютером, Е Сяо стучал по клавиатуре, когда к нему подошла сотрудница:

— Е Сяо, я разыскала нужные тебе материалы.

— Какой результат? — вскочил тот. Развернув лист, сотрудница зачитала:

«В городском отделе паспортной регистрации среди населения и приезжих зарегистрированы шестнадцать человек по имени Лань Юэ, в том числе тринадцать женщин и трое мужчин».

— Мне нужны материалы на женщин от двадцати до двадцати восьми лет.

— Ты посмотри сам, от двадцати до двадцати восьми лет. Здесь есть четыре таких. — И сотрудница вручила ему листок.

На бумаге были напечатаны фотоснимки четырех женщин, но ни одна из них не была той Лань Юэ, которую знал он.

Е Сяо покачал головой и вернул список сотруднице.

— Спасибо тебе. Ты давно видела Фан Синя? — спросил он.

Сотрудница ответила не без досады:

— Ах, он. Последние дни запирается в своей лаборатории, не знаю даже, какой славы захотел добиться.

— Ну тогда я не буду его беспокоить, — кивнул Е Сяо.

И он снова уставился на бумажный листок с именем: Лань Юэ.

7

Бай Би беспокойно ходила по комнате, но вдруг остановилась и всмотрелась в ночь за окном.

Времени уже было одиннадцать часов ночи.

Перед мысленным взором Бай Би возник занавес, который она видела вчера в театре. Глаза Лань Юэ повергли ее в трепет и озноб, она с большим трудом постаралась сдержаться и успокоиться.

Словно о чем-то вспомнив, она достала свою сумочку и начала в ней лихорадочно рыться. Рылась долго, пока не откопала листок бумаги. Позвонила по телефону.

Очень скоро в трубке прозвучал ответ:

— Извините, набранный вами номер уже отключен.

Сердце Бай Би екнуло, и она положила трубку. Она поглядела внимательно на листок бумаги, на котором было написано: Лань Юэ, номер мобильного телефона: 138-01-221-442.

Бай Би задумчиво глядела на телефонный номер, словно хотела что-то понять, и вспомнила тот разговор с Лань Юэ перед афишей.

В том разговоре они коснулись «Бесплодной земли», и Лань Юэ сказала, что это ее самые любимые стихи.

Бай Би напряженно вспоминала каждое слово, сказанное Лань Юэ в тот день. Она снова и снова вчитывалась в лежащий перед нею листок бумаги. Читая красиво написанные иероглифы, она вспомнила нечто важное и достала из ящика своего стола блокнот в белой бумажной обложке. Тот самый блокнот, который она нашла в ящике стола Цзян Хэ, когда пришла перебирать его вещи.

Бай Би бережно открыла блокнотик, в котором была полностью переписана поэма Элиота «Бесплодная земля».

После стихов и трех иероглифов имени автора «Элиот» было написано: «Подарок Цзян Хэ от Не Сяоцин».

Бай Би взяла листок с иероглифами, написанными рукой Лань Юэ, и сравнила его с написанными в блокноте. Она с изумлением обнаружила удивительное сходство между ними: стихи о «Бесплодной земле» в блокноте и листочек с телефоном Лань Юэ, казалось, написаны одной рукой.

Ужас и испуг отразились на лице Бай Би.

Она нашла в блокноте начальный отрывок из «Бесплодной земли»:

Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть, тревожит Сонные корни весенним дождем.

Бай Би взяла листок с телефоном Лань Юэ и сравнила иероглиф «Юэ» из ее имени с тем же иероглифом из слова «апрель» в строке: «Апрель, беспощадный месяц, выводит…» Оба иероглифа оказались абсолютно одинаковыми, словно отпечатанными под копирку.

Бай Би наконец все поняла.

Она перевернула обложку блокнота. На оборотной стороне обложки внизу были написаны иероглифы:

ЗАКЛЯТИЕ

Она снова встала и походила по комнате. На глаза попалась фотография, на которой они с Цзян Хэ были сняты вместе. Она кинулась к фотографии и закричала:

— Цзян Хэ, кто она? Скажи мне, ты скажи мне!

Тяжело вздохнув, она сняла телефонную трубку и набрала номер. Затем произнесла:

— Алло, Е Сяо? Это Бай Би.

8

Е Сяо уже спал. Спросонья машинально зажег лампу и снял трубку.

— Это ты, Бай Би? Так поздно? В чем дело?

Прошло несколько секунд.

— Что? Лань Юэ причастна? — изумленно спросил Е Сяо.

Он выслушал все, что она рассказала, ни разу не прервав ни единым словом, и только потом переспросил:

— Не Сяоцин?

После паузы он заявил:

— Я понял. Значит, так. Постарайся уснуть покорее.

Трубка повешена. Е Сяо остался лежать с широко раскрытыми глазами.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Е Сяо снова прибыл в археологический институт и постучался в дверь кабинета директора.

— Войдите.

Е Сяо вошел.

Вэнь Хаогу сидел за столом.

Увидев Е Сяо, он удивился, но тотчас же его лицо приняло обычное выражение. Он заулыбался:

— Полицейский Е, вы по какому случаю пришли? В прошлый раз вы помогли нам вернуть предметы материальной культуры, а мы еще не успели поблагодарить вас.

— Директор Вэнь, не стоит благодарности. Я пришел, чтобы у вас найти одного человека.

— Хорошо, сначала присядьте, пожалуйста.

Е Сяо заявил напрямик:

— Вы знакомы с Не Сяоцин?

— Не Сяоцин? — переспросил тот. Цвет лица у него сразу изменился.

Е Сяо, сразу заметив перемену, спросил:

— Что-нибудь не в порядке у вас, директор Вэнь?

— Нет, ничего, — заулыбался тот. — Не Сяоцин — докторантка. Она здесь проходила практику. Ее рекомендовал профессор Ли из Института палеобиологии.

— Она сейчас здесь?

— Не знаю. Она здесь практиковалась меньше месяца и отбыла.

— Когда она уехала?

— За несколько дней до смерти Цзян Хэ.

— Директор Вэнь, когда мы начали расследование, почему вы не информировали нас об этих обстоятельствах?

— Я не думал, что существует связь между Не Сяоцин и смертью Цзян Хэ, ведь она всего лишь обычная практикантка.

— Директор Вэнь, может быть, вы что-то от меня скрываете?

— Нет-нет, как это возможно?

— Ладно, — холодно сказал Е Сяо. — Директор Вэнь, у меня есть еще один вопрос. Как у вас со здоровьем в последнее время?

— Мое здоровье? Еще хорошее.

— Я вам предлагаю пойти в больницу и пройти полное обследование, хорошо?

— Полицейский Е, я очень удивляюсь, почему вы задаете такой вопрос?

— Говорят, что ваш институт за месяц до того, как с Цзян Хэ случилась беда, выезжал в Западный край с археологической экспедицией, в составе которой насчитывалось пять человек: Цзян Хэ, Сюй Аньдо, Чжан Кай, Линь Цзысу, а еще были вы, директор Вэнь. Сейчас четверо уже умерли, остались только вы один. Это вас не удивляет?

— Вы меня подозреваете? — изменился в лице тот.

— Нет, я беспокоюсь за вас.

— Не стоит беспокоиться. Я сам буду осторожен.

— Желаю того же. Я пойду.

Е Сяо ушел, и в кабинете остался один Вэнь Хаогу вне себя от волнения и беспокойства.

2

Е Сяо подъехал к воротам Института палеобиологии. Выйдя из машины, он посмотрел на вывеску перед входом, потом вошел.

Е Сяо спросил кого-то из сотрудников:

— Позвольте спросить, где искать в вашем институте профессора Ли?

— В читальном зале, — ответил тот.

Е Сяо пошел в читальный зал.

Профессор Ли в полном одиночестве суетился перед высокими книжными полками. Освешеннссть в читальном зале была неважная, тусклый свет пробивался только через узенькое окошко, поэтому тень профессора постоянно металась по залу, чертя по полу длинные черные контуры.

Е Сяо, подойдя вплотную, тихим голосом заговорил:

— Профессор Ли, здравствуйте. Я из Управления общественной безопасности. Ищу вас для разъяснений по некоторым делам.

После этого он предъявил служебное удостоверение.

Профессор Ли поднял голову и внимательно поглядел на него.

— В чем дело? — спросил он.

— Профессор Ли, я хочу допросить одну женщину. Ее зовут Не Сяоцин.

— Зачем ее допрашивать? Она всего лишь моя студентка.

— Скажите, пожалуйста, где она сейчас?

— Не знаю.

Е Сяо догадывался, что у пожилых людей есть странности характера, и продолжал свои вопросы без паузы:

— А почему?

— Некоторое время назад Не Сяоцин была мною рекомендована в Институт археологии на практику, но на следующий день после окончания практики исчезла бесследно. Нигде не можем ее найти. Поэтому уже доложили полиции о пропаже человека.

— Извините, могу ли я посмотреть сведения о ней и фотографии?

— Следуйте за мной, — кивнул профессор Ли.

Они вышли из читального зала.

В коридоре профессор на ходу спросил:

— Не Сяоцин совершила преступление?

— Нет, мы только подозреваем, что она может быть причастна к одному делу.

— Это дело о серии смертей в Институте археологии?

— Профессор Ли, оказывается, вы тоже знаете об этом деле.

— Все мы люди одного круга. Порыв ветра колыхнет травинку, а вся трава уже знает об этом. Говорят, все люди умерли от тромбоза сердца?

— Да, — ответил Е Сяо.

— Боюсь, что не все так просто.

— Профессор Ли, а вы как думаете? — переспросил Е Сяо.

— Смотрите, мы пришли, — сказал профессор Ли.

Незаметно для себя они дошли до двери с надписью: «Архив отдела кадров».

Профессор и Е Сяо вошли в архив. Профессор Ли открыл шкаф и вручил Е Сяо папку с документами, говоря:

— Здесь находятся материалы по Не Сяоцин, посмотрите сами.

Е Сяо раскрыл папку. Среди документов был личный листок по учету кадров, заполненный самой Не Сяоцин, в верхнем правом углу наклеена ее фотокарточка. Увидев ее, Е Сяо оторопел и уставился на нее в глубокой задумчивости. Ошибиться невозможно: девушка на фотокарточке была Лань Юэ.

Он ясно вспомнил свою встречу с ней около дома Ло Чжоу.

Постепенно его мысли вернулись в настоящее, но он продолжал глядеть на фотокарточку Не Сяоцин большими от удивления глазами. Пробормотал шепотом:

— Вот, оказывается, что! Лань Юэ — это Не Сяоцин, а Не Сяоцин — это Лань Юэ. Один и тот же человек.

Профессор Ли не разобрал его шепот и переспросил:

— Что вы говорите?

— Да нет, ничего.

Е Сяо продолжал рассматривать анкету Не Сяоцин. Она ее заполнила лично, три иероглифа: «не» — «сяо» — «цин» — были изображены тщательно, аккуратно, красиво, изящно. Е Сяо выписал из материалов адрес семьи Не Сяоцин, после чего спросил:

— Извините, профессор Ли, позвольте узнать, какое у вас впечатление о Не Сяоцин.

— Она очень умна, в учебе и исследованиях понимает с полуслова, выдвигает идеи, требующие воображения. Особенно хорошо она успевала в палеонтологии микроорганизмов.

Профессор Ли тщательно взвешивал каждое свое слово.

Е Сяо прервал его, будто что-то вспомнив:

— Древних микроорганизмов? Профессор Ли, не можете ли вы рассказать более конкретно?

— Исследование форм древней микрофлоры и процесса эволюции, а также воздействие древней микрофлоры на историю человеческого общества.

— Профессор Ли, вирусы тоже принадлежат к микрофлоре?

— Правильно, несколько месяцев назад Не Сяоцин написала статью о древних инфекционных болезнях. К своему анализу она подходила с точки зрения микробиологии, например, к анамнезу черной смерти в средневековой Европе, а также к возникновению и специфике распространения в то же время крысиной бубонной чумы и так далее.

— Почему понадобилось рекомендовать Не Сяоцин в Институт археологии? — продолжал свои вопросы Е Сяо.

— Не Сяоцин сама попросилась на практику в Институт археологии, не знаю почему. Но у меня недурные отношения с директором Вэнь Хаогу, я слышал разговоры, что они привезли древний иссохший труп из экспедиции. Это как раз годится для статьи Не Сяоцин в качестве примера. Поэтому я согласился и рекомендовал ее Вэнь Хаогу.

— Значит, в этой области она специалист. Профессор Ли, а что вы скажете о ее человеческих качествах?

— Характер у нее, в общем, хороший, не замечена ни в каком предосудительном поведении, только не очень разговорчива, по натуре она интроверт. Ну а еще она очень любит стихи.

Е Сяо покивал головой в знак согласия.

— Хорошо, профессор Ли, спасибо вам за сотрудничество. Я уйду первым. В следующий раз — при необходимости — мы сможем обратиться к вам за сотрудничеством? Я имею в виду научные вопросы.

— Научные вопросы?

— Да, я подозреваю, что серия смертей в Институте археологии связана с Не Сяоцин и ее научной тематикой.

— Если это так, все может стать необычайно опасным, — встревоженно произнес профессор Ли.

Е Сяо отвечал со всей серьезностью:

— Именно это меня и тревожит. Профессор Ли, вы специалист. В любое время я могу обратиться к вам. Извините за беспокойство, до свидания.

Е Сяо быстрыми шагами ушел.

3

В саду психиатрической клиники было спокойно и тихо, как всегда.

Мать Бай Би сидела в тишине и одиночестве перед клумбой.

Она услышала шаги за спиной и первым делом подумала, что это Бай Би, но, прислушавшись, спросила:

— Вы не Бай Би. Кто вы?

Женщина обошла кругом — и появилась Лань Юэ.

Мать Бай Би внимательно рассматривала ее: лицо Лань Юэ казалось ей знакомым. Лань Юэ улыбалась. Мать Бай Би, помедлив, спросила:

— Кто вы?

Лань Юэ подошла поближе и высоким голосом спросила:

— На мое лицо глядите, а меня забыли?

У матери немедленно изменилось лицо. Она напряженно вглядывалась в лицо и глаза Лань Юэ, судорожно пытаясь вспомнить.

Долго и пристально вглядывалась в эти глаза, и вдруг на лице ее отобразился неподдельный ужас:

— Ма… Май-я… Ты — Майя? Нет-нет, невозможно…

Она яростно затрясла головой, отрицая свою собственную догадку.

Лань Юэ по-прежнему вопросительно глядела на нее.

В конце концов пожилая женщина поняла:

— О небо! Я знаю, неужели ты…

Лань Юэ кивнула и понимающе подмигнула ей.

Мать Бай Би тяжело вздохнула и с облегчением, словно освобождаясь от тяжкого бремени, проговорила:

— Наконец-то ты пришла.

Лань Юэ загадочно улыбнулась, в ее глазах блеснул странный свет.

4

Е Сяо по адресу разыскал дом семьи Не Сяоцин. Это было обычное жилье. Он остановился перед дверью. Здесь. Дверного звонка не было, и он постучал в дверь. Никто не открыл, и он постучал снова. Опять не открыл никто.

Вдруг открылась дверь соседнего дома, и вышел старик:

— Вы кого ищете?

— Позвольте спросить, здесь живет семья Не?

— Верно, но только здесь уже много лет никто не живет.

С этими словами старик вернулся к себе и закрыл за собой дверь.

Е Сяо остался в полном недоумении.

Десять минут спустя он уже подходил к полицейскому участку, ведавшему кварталом.

Сотрудники уже собирались домой, но Е Сяо удалось задержать паспортиста.

— Я хотел бы разыскать материалы по проживающей на вашем участке Не Сяоцин, квартира 404, дом 532, улица Миньшэнлу.

Паспортист включил компьютер и, только просмотрев половину материалов, вспомнил и хлопнул себя по лбу:

— Ай-ай, только сейчас вспомнил: эта Не Сяоцин, квартира 404, дом 532 по улице Миньшэнлу, шесть лет назад проходила по делу семьи Не.

— Что за дело? — поинтересовался Е Сяо.

— Это было шесть лет назад. На нашем участке произошло редкостное преступление: отчим изнасиловал падчерицу. Тогда это дело наделало много шума.

От изумления Е Сяо рот раскрыл:

— Что вы говорите?

— Никакой ошибки, это дело я до сих пор помню с подробностями совершенно ясно. Вот уж настоящее злодейство. — Паспортист покачал головой и вздохнул. — Девочка — как цветочек, тогда ей было семнадцать, и вот однажды распалившийся озверевший отчим…

Он умолк, энергично качая головой. Е Сяо, как громом пораженный, крепко сжал кулаки и тяжело вздохнул.

— Я понял, — прошептал он и снова спросил:

— Вы только что сказали, что падчерицу звали Не Сяоцин?

— Да. Не Сяоцин была взята ее отчимом на воспитание из детского приюта Фули. Когда была маленькой, отчим и мачеха относились к ней, как к родной дочери, и семья жила дружно. Позже, когда она пошла в среднюю школу второй ступени, мачеха заболела и умерла, и они остались жить с отчимом вдвоем. Отчим запил, с утра и до вечера ходил под хмельком. Однажды вечером напился допьяна и изнасиловал ее.

— Скотина, — буркнул Е Сяо.

— Точно. А потом этой скотине дали бессрочные каторжные работы, заслуженное возмездие за преступление. Жаль только эту несчастную девочку; я до сих пор помню, как она выглядит: лицо белое-белое, глаза большие, сама необычайно красива. После беды не сказала ни слова, видимо, испытала тяжелое потрясение. Очень жаль. Но только, говорят, Не Сяоцин пошла правильным путем, уже поступила в аспирантуру.

Е Сяо опять вздохнул:

— Спасибо вам, задерживаю вас на работе, искренно извиняюсь.

Е Сяо встал и направился к двери на выход, когда его сзади окликнул паспортист:

— А как Не Сяоцин? Не случилось ли беды с несчастной девочкой?

Е Сяо только махнул рукой.

5

Небо постепенно темнело. Мать Бай Би и Лань Юэ молча глядели друг на друга.

Мать Бай Би тяжело вздохнула, как будто устала от долгой речи, и спокойно проговорила:

— Значит, вот так. Я уже тебе сказала все, что знаю.

Лицо Лань Юэ было очень странным: она устремила взгляд на небо и всячески старалась унять слезы, непрерывно текшие из глаз. Рот дергался, словно она хотела сказать что-то, но так и не сказала.

— Ты плачешь? — спросила мать Бай Би. Она встала, и, протянув руку, утерла слезы с лица Лань Юэ. Та отвернулась.

— Извини, — проговорила мать Бай Би, не скрывая разочарования.

Лань Юэ вдруг резко обернулась и медленно, с расстановкой произнесла:

— Я — ненавижу — вас!

— Извини, — еще раз повторила мать Бай Би, не скрывая страдания.

— Все уже кончено, кончено, — качала головой Лань Юэ.

Разговор был окончен, и Лань Юэ ушла, а мать Бай Би неотрывно глядела, как постепенно тает ее фигурка в сумеречной тени.

А в уголке поэтесса осторожно подглядывала, как Лань Юэ уходит.

Мать Бай Би выглядела очень огорченной.

6

Погода с каждым днем становилась все холодней, особенно вечерами. Ветер стучался в окна, ветви деревьев скрежетали по стеклу, издавая причудливые звуки, а уродливые тени этих ветвей метались по комнате. Вэнь Хаогу не включал кондиционер. Он по-прежнему сидел за столом в одиночестве и выглядел очень постаревшим. Три месяца назад он был бодрым и активным, как сорокалетний, а теперь походил на сморщенного старика. Он легонько поглаживал свои виски, поседевшие волосы очень поредели, а на лице проступили пепельно-серые пигментные пятна. Все это были признаки наступающей старости и приближающейся смерти. Ему вспоминались молодые годы, и одолевали раздумья о своей судьбе.

Вэнь Хаогу открыл ящик письменного стола, извлек оттуда органайзер, аккуратно упакованный в прозрачную обертку, и предался воспоминаниям…

Утром того дня, когда с Цзян Хэ случилась беда, Вэнь Хаогу заходил в его комнату. Это он первым увидел труп Цзян Хэ. Сначала он вцепился в него и только потом на ощупь определил, что тот уже мертв. Ему стало мучительно больно, руки и ноги отказались слушаться, но вдруг он заметил, что у Цзян Хэ крепко сжаты кулаки. Вэнь Хаогу, напрягая все силы, постепенно разжал их. Цзян Хэ стискивал этот самый органайзер. Вэнь, мгновение поколебавшись, положил выпавший из рук мертвеца органайзер себе в карман.

Постепенно он вернулся мыслями к действительности и снова сунул органайзер в ящик.

С самого дна ящика он извлек фотоснимок в рамочке и долго смотрел на очень старую, выцветшую черно-белую фотографию. Снимок был сделан на фоне древней постройки. На нем трое: он сам стоял слева, в центре — Фэнь, а справа — Бай Чжэнцю.

На снимке Вэнь Хаогу был таким молодым, с таким пылким взглядом, выглядел таким умным и энергичным, что, если судить по фотографии, давал сто очков вперед стоявшему справа Бай Чжэнцю. Тот производил впечатление книжного червя: худощавый и слабенький, с невыразительным лицом. А Фэнь посередине — это была мать Бай Би — такая красивая, улыбающаяся, правой рукой держалась за левую руку Вэнь Хаогу, а в левой руке держала правую руку Бай Чжэнцю и таким образом объединяла всех троих.

В этот момент Вэнь Хаогу вдруг почувствовал тепло на левой ладони, будто снова держался за руку Фэнь. Но уже через мгновение его ладонь опять стала холодной, он грустно вздохнул и положил фотоснимок в рамочке на место.

Он никогда не мог понять, почему тогда, с самого начала, Фэнь выбрала не его, а Бай Чжэнцю. Наверное, это тоже было предопределено судьбой. Когда-то он от этого страдал, но очень скоро взялся за ум и опять стал хорошим другом Бай Чжэнцю и Фэнь. Он ясно помнил день накануне похорон Бай Чжэнцю. Тогда Фэнь разрыдалась у него на плече, его рубашка промокла от ее слез, и это ощущение влажного и горячего действовало на него сквозь кожу, пронизывая все тело.

В тот вечер был такой соблазн, Вэнь Хаогу так подмывало заключить ее в объятия! Но он увидел, что с портрета покойный Бай Чжэнцю смотрит на него. И он ограничился тем, что нежно погладил ее волосы, после чего тихо отстранился, вытер ее слезы, а потом шепотом спросил Фэнь:

— Веришь ли ты в действие заклятия на Чжэнцю?

Фэнь яростно замотала головой и с надрывом ответила:

— Я не знаю, я не знаю. Дочка сказала, что ей приснился сон, что во сне она видела ту женщину.

В страхе Вэнь Хаогу спросил:

— Именно ту женщину?

— Да. Я тогда сразу вспомнила о заклятии Чжэнцю в те годы. Он умер в тот день, когда ему исполнилось сорок лет, в день рождения. Все факты подтверждают это гнусное заклятие. Как я раскаиваюсь: не надо было в тот день выпускать его из дома. Во что бы то ни стало оставить его в доме, лишь бы избежать несчастья.

— Может быть, это на самом деле случайность, но ведь мир весь — сплошная случайность. Если бы мы тогда не ступили на тот кусочек земли, если бы Чжэнцю не совершил той ошибки, если бы та женщина — нет, я не буду говорить, — ничего бы этого могло не случиться. Ведь случиться может все что угодно, и никому не дано предвидеть конец. Если же это действительно заклятие, ну тогда, что бы ни было, нам трудно избежать несчастий.

Фэнь больше ничего ему не ответила, а просто осталась тихо сидеть, провожая душу покойного мужа; три ароматные свечи безмолвно курились вокруг нее, и легкий дымок тоненькими струйками плавал по всему дому.

В такие мгновения Вэнь Хаогу вспоминал о прошлом так, словно оно существовало вокруг него. Время и пространство ошиблись местами, и все прошедшее происходило вновь; мир вечно продолжал движение вперед, и не было ничего прошедшего. В плечах он ощущал острую боль и с трудом выпрямился, опять разложил на столе фотографии, памятные снимки. На первом был Цзян Хэ, на втором — Сюй Аньдо, на третьем — Чжан Кай, на четвертом — Линь Цзысу. На последнем снимке Вэнь Хаогу нарочно начертал большую галочку, чтобы показать свое отвращение к его поведению.

Была еще и пятая фотография, на которой был снят сам Вэнь Хаогу.

Глядя на собственную фотографию, он горько рассмеялся. Потом кивнул сам себе, потому что знал: настало его время. Он медленно поднялся со своего места, нежно погладил рукой старомодный канцелярский стол, который прослужил ему столько лет.

Вэнь Хаогу обернулся и посмотрел на ночь за окном: снаружи наверняка было очень холодно, и ветви деревьев стучали по стеклу, как будто хотели поговорить с ним.

Внезапно он почувствовал острую боль в сердце, на лбу проступили капли пота. Рукой он нащупал свой пульс, грудь мучительно болела, но он старался сдерживаться. Прошептал самому себе:

— Вот оно, время настало.

Он знал, что рано или поздно оно придет, и даже почувствовал облегчение, почти обрадовался. Потому что понимал: в конце концов придется самому встретить этот день, который всем людям внушает ужас. Однако никому этого дня не избежать. Вместо того чтобы падать в бездну, дрожа от ужаса, не лучше ли уйти естественно и спокойно?

Вэнь Хаогу неспешно вышел из своего кабинета и пошел по коридору в полной темноте, но он твердо верил, будто видит нечто, и поэтому пошел именно в том направлении.

В темном коридоре на ходу Вэнь Хаогу твердил себе все одно и то же: я пришел.

7

— Сколько дней пропадает Вэнь Хаогу? — спросил Е Сяо, внимательно наблюдая за выражением лиц сотрудников института.

— Вчера утром выяснилось, что директор Вэнь не пришел на службу. Мы позвонили по телефону ему домой, но никто не снял трубку; вплоть до сегодняшнего утра так и нет о нем никаких сведений. Директор Вэнь человек, который строго соблюдает распорядок, ничего подобного прежде не случалось, он никогда не опаздывал на работу, а ежедневно приходил по утрам на полчаса раньше. Мы все очень беспокоимся за него, — взволнованным голосом сказал заместитель директора Института археологии.

Поглядев на него, Е Сяо спросил сдавленным голосом:

— Извините, участвовали ли вы месяца три назад вместе с Вэнь Хаогу и другими в раскопках в Синьцзяне?

— Нет, когда они уехали в Синьцзян, я оставался здесь. Есть еще вопросы ко мне?

— Никаких.

Заместитель директора, вдруг что-то вспомнив, добавил:

— А вот еще, когда я вчера своими ключами отпер кабинет директора Вэня, то увидел, что на его столе разложены фотографии.

Е Сяо перебил:

— Извините, вы что-нибудь в его кабинете трогали?

— Нет.

— Тогда хорошо. Немедленно отведите меня в его кабинет.

В кабинете директора Вэня Е Сяо увидел разложенные на столе фотографии. Он узнал на них Цзян Хэ, Сюй Аньдо, Чжан Кая, Линь Цзысу и еще одного — самого Вэнь Хаогу.

Е Сяо взял в руки фотографию Цзян Хэ и увидел на ней лицо, необычайно похожее на его собственное. От этого он весь напрягся, как от воздействия какой-то таинственной и непонятной силы.

Он тщательно просмотрел все пять фотоснимков и спросил заместителя директора:

— Не подсказывают ли вам что-нибудь эти пять снимков?

— Подсказывают? Ну все эти пять человек на снимках принимали участие в той экспедиции. Цзян Хэ умер первым, дальше в таком порядке: Сюй Аньдо, Чжан Кай и еще Линь Цзысу. Верно, эти четыре фотоснимка разложены по порядку их гибели.

— А на пятом снимке сам Вэнь Хаогу, — указал пальцем на его снимок Е Сяо.

Заместитель сначала не понял смысла сказанного, но, быстро разобравшись, испугался:

— Что вы сказали?

Е Сяо молча кивнул с бесстрастным выражением лица, но тот в полном ужасе замотал головой:

— Невозможно, это невозможно!

Е Сяо вышел в коридор и осмотрелся вокруг. Он внимательно ощупывал взглядом каждый уголок коридора и что-то почуял.

— Я догадываюсь, что сейчас Вэнь Хаогу непременно находится где-то здесь, в этом здании, — сказал он.

— Как такое возможно?

Е Сяо проигнорировал вопрос и продолжил спрашивать сам:

— Вы располагаете всеми ключами от этого здания?

Заместитель согласно закивал и снял с доски несколько десятков связок ключей. Здесь были все ключи.

— Пойдемте прямо в ту комнату, в которой случилась беда с Цзян Хэ, — ледяным тоном промолвил Е Сяо.

Вместе быстрым шагом прошли по коридору, отперли дверь и вошли в злополучную комнату.

В ней стоял сильный странный запах, может быть, потому, что долгое время сюда никто не входил. Е Сяо опять увидел выставленные в шкафах кости древних усопших и, по непонятной причине, ощутил укол в сердце. Заместитель директора остался стоять у двери, не смея пошевельнуться. Дрожащим голосом он произнес:

— Люди умирали в этой комнате. Полицейский Е, осмотрите ее, пожалуйста, сами.

Е Сяо посмотрел на него с презрением. Потом начал тщательно осматривать.

На столе Цзян Хэ не осталось ничего, кроме пишущей машинки, его компьютер Е Сяо уже перевез к себе. Здесь накопилось много пыли. Он был несколько разочарован, осмотрел окно и оконные стекла, наружный подоконник и листву деревьев, которая шелестела под ветром и дрожала мелкой дрожью. Некоторые деревья уже облетели полностью, на других листья окрасились в предсмертные цвета поздней осени.

Он вышел из комнаты вместе с заместителем. Вдвоем обошли и осмотрели все комнаты, но нигде даже следов чего-нибудь необычного не обнаружили. Заместитель только развел руками:

— Полицейский Е, директора Вэнь здесь быть не может. Если с ним случилась беда, то непременно где-нибудь в другом месте. Одного желаю: чтобы с ним ничего не случилось.

— Нет, сегодня еще одно место мы не осмотрели.

— Вы говорите о складе-хранилище? — засомневался заместитель директора.

— Мне известно, что туда посторонним вход запрещен, однако при необходимости мы можем использовать обычную законную процедуру и войти на склад.

— Нет, не стоит. Если вы непременно желаете войти, я могу вас сопровождать. Запрещение на вход для посторонних сделано в основном из соображений безопасности. В особенности в последнее время, когда Линь Цзысу попытался вывезти за границу предметы материальной культуры. Поскольку вы полицейский и ведете расследование, я могу сделать для вас исключение.

Они подошли к складской двери. Заместитель директора достал особый ключ и отпер тяжелую дверь. Оба медленно и осторожно вошли внутрь. От холода Е Сяо почувствовал себя неуютно, кроме того, он ощутил какой-то неприятный запах.

На складе рядами стояли сейфы неизвестно с чем. На это он не обратил внимания, а принялся осматривать все уголки помещения. Постепенно проходя все дальше вовнутрь, он обратил внимание еще на одну дверь.

— Что здесь внутри? Нельзя ли открыть?

— Можно. — Заместитель директора отпер дверь.

В маленьком помещении в неясном тусклом свете они увидели стеклянный саркофаг, в котором лежало одетое в белое платье человеческое тело. Е Сяо помнил рассказ Бай Би и поэтому знал, что перед ним мумия. Но когда он увидел эту древнюю женщину, сердце у него дрогнуло, и ожидание чего-то зловещего наполнило все его существо.

— Не бойтесь, это всего лишь усохший труп древнего человека, который директор Вэнь привез после раскопок в Синьцзяне для исследований, — спокойно разъяснил заместитель директора.

Е Сяо подумал, что у археологов есть много общего с полицейскими: и те, и другие имеют дело с мертвецами, только полиция имеет дело с людьми умершими недавно, а археологи — с людьми, которые умерли сотни и тысячи лет назад. Но и археологи, и полицейские хотят получить от мертвецов и из обстоятельств их жизни сведения для анализа и исследований, чтобы сделать выводы, определить правду истории и подлинную картину расследуемого дела.

Тут он почуял какой-то запах и, оглянувшись на заместителя директора, спросил:

— Чем пахнет?

Заместитель директора явно усомнился и ответил:

— Запашок слабенький.

Он подошел к стеклянному саркофагу поближе и вдруг, побелев, окаменел.

— О небо!

Е Сяо подскочил к нему. Позади стеклянного саркофага лежал навзничь человек — Вэнь Хаогу.

Вне всякого сомнения, странный запах исходил от тела Вэнь Хаогу. Е Сяо с первого взгляда определил, что Вэнь Хаогу мертв. Он наклонился, пощупал пульс на шее и окончательно убедился, что это так. Осмотр кожных покровов показал, что смерть наступила тридцать — сорок часов назад. Здесь была низкая температура и очень сухо. Труп почти не разложился и издавал лишь слабый запах.

Но удивительной для Е Сяо была поза. Лежащий на полу Вэнь Хаогу вытянул руки по швам, обе ноги совершенно прямые. Казалось, он специально улегся в такой позе; выражение его лица было совершенно спокойным, а в углах рта пряталась какая-то странная ухмылка. Почему же он выбрал для себя смерть именно здесь, рядом с мумией? Е Сяо вдруг обернулся, внимательно посмотрел на женщину в стеклянном саркофаге, и по сердцу его пробежала таинственная, непонятная дрожь.

Перетрусивший заместитель директора пробормотал, запинаясь:

— Директор Вэнь умер?

— Да, он давно умер.

— О небо! Если смотреть отсюда, похоже на древнюю гробницу, совместное захоронение супругов.

Е Сяо обомлел. Все так и выглядело на самом деле. Вэнь Хаогу лежал слева, мумия в стеклянном саркофаге лежала справа, как по ритуалу.

— Может быть, директор Вэнь, изучая древние гробницы, помешался и сам пришел искать смерти согласно древнему ритуалу?

Е Сяо посмотрел на заместителя директора оценивающим взглядом, обдумывая его слова.

— Обождите. До прибытия полиции на место вы должны все время находиться здесь и никуда не отлучаться, а также ничего не трогать на месте происшествия.

Заместитель директора с крайне испуганным видом кивал согласно головой и дрожал всем телом.

Несколько часов спустя осмотр места происшествия закончился, и труп Вэнь Хаогу вынесли со склада. Заместитель директора снова запер складскую дверь. Его настроение не улучшилось, он выглядел усталым и измученным.

Е Сяо подошел к нему:

— Пойдемте снова в кабинет Вэнь Хаогу.

Опять они возвратились в директорский кабинет.

Е Сяо просмотрел разложенные на столе фотографии.

— Могу я открыть яшик и посмотреть? — спросил он.

— Конечно, пожалуйста.

Он выдвинул ящик, в котором находились предметы повседневной необходимости, но потом обнаружил еще коробку с очень старой черно-белой фотографией. На ней были вместе Вэнь Хаогу, Бай Чжэнцю и мать Бай Би, все трое — молодые.

— Кто эти три человека? — спросил Е Сяо.

Заместитель ответил:

— Ну, этому снимку больше двадцати лет. Слева стоит Вэнь Хаогу, справа — Бай Чжэнцю, а в середине — Юй Фэнь. Они все трое были однокурсниками в университете, и всех распределили в наш институт. Потом Бай Чжэнцю и Юй Фэнь поженились.

— Бай Чжэнцю? Это отец Бай Би?

— Да, верно. Бывало, Бай Чжэнцю приводил дочь в наш институт, я и сейчас помню эту маленькую девочку с белой-белой кожей. Не думал, что, когда эта девочка вырастет, захочет выйти замуж за Цзян Хэ из нашего института, а тот умрет за месяц до свадьбы. Жалко, такая несчастная девочка! А Бай Чжэнцю десять с лишним лет назад погиб под автомобилем, после чего Юй Фэнь повредилась в уме и попала в психиатрическую клинику. Остался один Вэнь Хаогу, но теперь и он умер. Вот уж трудно предвидеть дела житейские.

Заместитель чуть не плакал.

Е Сяо продолжал рыться в яшике стола и наткнулся на органайзер в прозрачной упаковке.

— Это что такое? — спросил он у заместителя директора.

Тот был изумлен.

— Ай-ай-ай, почему это здесь? Это образцы тканевых срезов с древнего трупа.

Е Сяо не понял и переспросил:

— Что вы имеете в виду?

— Ну, это образцы тканей, срезанные с той мумии со склада. После того как экспедиция директора Вэня привезла мумию, этот древний труп тщательно исследовали. Удивительно, этот органайзер должен быть у Цзян Хэ, как же он перебрался в стол директора Вэня?

— Кто нес основную ответственность за это дело?

— В основном три человека: директор Вэнь, Цзян Хэ и еще аспирантка, пришедшая сюда на практику.

— Не Сяоцин? — выпалил Е Сяо.

Заместитель директора кивнул в знак согласия.

— Правильно, ее зовут Не Сяоцин. Она специалист по таким исследованиям.

Е Сяо показалось, что он что-то понял. Он взял органайзер, прищурился, осмотрел детально и спросил:

— Можно мне унести эту вещь с собой?

— Если это поможет раскрытию дела, берите. Мы здесь все в такой тревоге. Полицейский Е, скажите: их смерть необъяснима?

— Извините, сейчас говорить не могу, Ладно, я уйду первым.

Е Сяо унес с собой органайзер.

8

В коридор Управления общественной безопасности Е Сяо ворвался, едва выскочив из лифта. Его коллега, проходившая по коридору, с удивлением спросила:

— Е Сяо, что с тобой?

Ответа не последовало, тот уже мчался к лаборатории судебной экспертизы.

Ворвавшись в лабораторию, Е Сяо позвал:

— Фан Синь!

Судмедэксперт Фан Синь обернулся на крик:

— Что такое, Е Сяо?

Е Сяо слишком запыхался, чтобы говорить, и тяжело дышал.

— Что такое? Ну-ну, садись, рассказывай.

Наконец Е Сяо отдышался.

— Фан Синь, вот это тебе. — И он вручил Фан Синю органайзер, взятый в Институте археологии.

После внимательного осмотра Фан Синь спросил недоверчиво:

— Ты это откуда привез?

— Из Института археологии. Это тебе все равно, поскорее проанализируй. Я полагаю, это поможет найти ключ к решению дела.

— Хорошо, но придется подождать, — согласился Фан Синь.

Он осторожно извлек из органайзера тканевые срезы.

Е Сяо дышал, как загнанная лошадь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Прохладно и ясно на маленькой улочке вдоль реки. Вечернее солнце отражается в речной воде. Глаза Лань Юэ с пронзительным вниманием всматриваются в воду.

Очень скоро она появляется около дома Ло Чжоу. За спиной несет пластмассовую тубу для картин. Вот Лань Юэ снизу смотрит вверх на окно Ло Чжоу. У нее на лице странное удивление.

2

С волнением ждал Е Сяо за дверью лаборатории судебно-медицинской экспертизы. Многие офицеры уже начали расходиться по домам. Коллега, уже в гражданском платье, тоже прошла мимо. На ходу она спросила:

— Е Сяо, а почему ты не идешь домой?

— Я жду результатов анализа от Фан Синя, так что иди раньше меня, — ответил Е Сяо, показывая на табличку с надписью «Лаборатории судебно-медицинской экспертизы».

— Только что поступили результаты вскрытия трупа Вэнь Хаогу. Опять тромбоз коронарных сосудов, вызванный непроходимостью сердечного клапана, — сообщила она.

— Спасибо тебе, я так и думал.

— Да, еще. Я нашла то, что ты вчера просил, — вспомнила она.

— А каковы результаты?

— Детский приют Фули сообщил, что дела по приему двадцатилетней давности давно утрачены. Но они пошли навстречу и готовы послать человека в архивное управление, чтобы для тебя поискать. Если найдут, немедля известят нас.

— Спасибо тебе.

— Тогда я пойду. Ты тоже ступай домой пораньше, не торчи здесь всю ночь.

Е Сяо только кивнул, глядя, как коллега медленно удаляется. Коридор постепенно пустел, люди уходили с работы домой, и только он один оставался ждать у двери лаборатории.

3

Ло Чжоу оставался у себя дома один. Он все время держался около окна и боялся, что не доживет до конца дня.

Когда прозвенел дверной звонок, Ло Чжоу просто подпрыгнул от страха, не решаясь открыть дверь. После долгих колебаний он с опаской подошел к двери и медленно открыл.

На пороге стояла Лань Юэ с пластмассовой тубой для картин за плечом.

Ло Чжоу прямо-таки покачнулся от испуга, попятился, рукой схватился за сердце и долго не мог выговорить ни слова.

Лань Юэ спросила, улыбаясь:

— Не радуешься мне?

Ло Чжоу поколебался, но, заглянув ей в глаза, впустил.

После долгой паузы он заговорил:

— Юэ, Лань Юэ, куда же ты подевалась? Мы все тебя обыскались!

Она слегка шевельнула губами, прильнула к нему и спросила:

— Ты боялся?

Он отшатнулся и отступил на шаг:

— Да, я боялся.

— Чего ты боялся? Меня боялся? — И с этими словами она подходила к нему все ближе и ближе.

Ло Чжоу всем своим видом выражал страдание.

— Да, я боялся тебя, — признался он.

— Расскажи мне, почему.

— Я тоже хотел бы знать, почему.

— Из-за Сяо Сэ?

Ло Чжоу громко завопил:

— Ты разве не знаешь? Сяо Сэ умерла, она мертвая! — Он дрожал все больше.

— Ты знаешь, почему она могла умереть? Это потому, что… — Тут Лань Юэ вдруг замолчала.

— Из-за чего?

— Потому что она — лоуланьская принцесса. И поэтому ей следует понести наказание.

— О небо! Лоуланьская принцесса — всего лишь роль в моей пьесе, и не более того. Какое отношение она имеет к Сяо Сэ? — отчаянно замотал головой Ло Чжоу.

— Я ненавижу принцессу, я ненавижу всех людей, тебя я тоже ненавижу.

Когда Лань Юэ произнесла слово «тебя», Ло Чжоу затрепетал всем телом. Словно громом пораженный, он сбивчиво бормотал:

— Несправедливо, это несправедливо, твоя ненависть к ним — несправедлива, ненавидеть Сяо Сэ — несправедливо.

— Нет, безусловно, справедливо, Сяо Сэ виновата. Она украла любовь жениха своей лучшей подруги. Ты скажи сам: виновата она или нет? А еще эти люди, эти люди за тысячи ли, издалека, за тысячи ли прибыли к древним, к древним…

Внезапно она смолкла.

— Не рассказывай! — вскрикнул Ло Чжоу.

— Нет, я хочу сказать! Ты тоже виноват, ты, именно ты… — закричала в ответ Лань Юэ, указывая на Ло Чжоу пальцем вытянутой руки.

— Нет! Нет! — отчаянно кричал тот, мотая головой.

— Ты что, забыл? То, что было вечером в тот день? В этой самой комнате, на этой самой кровати! — Лань Юэ обеими руками указывала на кровать Ло Чжоу.

— Извините, извините, я виноват, — понурив голову, смущенно лепетал тот.

— Я говорила: настанет день, когда ты пожалеешь о своем порыве и раскаешься.

Ло Чжоу был в ужасе. В ушах зазвучали снова те слова, которые Лань Юэ произнесла в тот вечер: «Ло Чжоу, ты можешь раскаяться за свой порыв сегодня вечером».

Ло Чжоу яростно тряс головой:

— Прости меня, Лань Юэ, я тебя умоляю, прости!

— Не называй меня Лань Юэ! — она немедля перебила его. — Меня зовут не так.

— Нет, неважно, как тебя зовут. Лань Юэ, я всегда буду любить тебя.

— Ложь, опять ложь! Точно так же, как двадцать лет назад. Почему вы всегда так любите лгать? Почему?

С этими словами Лань Юэ раскрыла тубу и вынула оттуда картину. Развернула перед Ло Чжоу. Потом повесила ее прямо напротив окна. Это была написанная Бай Би афиша спектакля.

На картине женщина обнимала голову мужчины и отчаянным взглядом глядела прямо перед собой. Ло Чжоу раскрыл рот и вытаращил глаза. Он невольно перевел взгляд туда, куда глядела женщина на картине, а она глядела в окно. Там постепенно темнело, и только на том берегу реки виднелись огни в окнах десятков тысяч квартир, да в небесах свет мириадов звездных точек.

— Зачем ты это делаешь? — проговорил охваченный ужасом Ло Чжоу.

— Ты не любишь Лоулань? Я возвращаю тебе Лоулань.

— Что ты сейчас сказала?

Лань Юэ немного помолчала и сказала, вздохнув:

— Ло Чжоу, на этих днях ты не чувствовал ли себя нездоровым? Было такое или не было?

— Нездоровым? В каком смысле? — с подозрением посмотрел на нее Ло Чжоу.

— Очень скоро ты сможешь это понять.

Подумав, он ответил:

— Да, все эти дни я страдаю от головной боли, психика расстроена, то и дела возникают странные ощущения, зрительные и слуховые галлюцинации, а сегодня утром почувствовал тяжесть в груди.

— Все правильно, — кивнула Лань Юэ.

— Почему? — нетерпеливо спросил он, не в силах более терпеть, с лицом, на которое было трудно смотреть, непрерывно трясущийся всем телом от бившей его мелкой дрожи.

Лань Юэ посмотрела на него странным взглядом:

— Ты сейчас почувствовал, что тебе трудно дышать?

Ло Чжоу кивнул в знак согласия.

— Трудно дышать, так открой окно, впусти воздух.

Ло Чжоу так и поступил. Он распахнул окно у себя за спиной, и ветер, ворвавшись в комнату, растрепал его длинные волосы. Лань Юэ улыбалась:

— Пощупай себе грудь.

Ло Чжоу действительно стал поглаживать свою грудь. И вдруг лицо его исказилось страданием, побледнело, и он стал ловить воздух широко раскрытым ртом, потому что стало трудно дышать. В ушах у него вдруг прозвучали слова, сказанные ему в тот вечер Е Сяо: «Рапорт о вскрытии Сяо Сэ уже получен, причиной смерти является тромбоз коронарных сосудов, вызванный непроходимостью сердечного клапана».

Наконец-то Ло Чжоу понял. Указывая пальцем на Лань Юэ, со взглядом, полным боли и ненависти, он с трудом выговорил непослушным языком:

— Ты, ты…

Говорить он не смог, на лбу выступили капли пота.

Ло Чжоу схватил трубку телефона и с трудом набрал номер.

4

Е Сяо все еще слонялся по коридору управления в ожидании. Вдруг зазвонил мобильник.

— Алло.

Ни слова, отказ от связи.

Е Сяо очень удивился и взглянул на запись входящих звонков: там стоял номер Ло Чжоу. Он нахмурился, поразмыслил и принялся тут же звонить Ло Чжоу, но телефонный звонок не проходил.

Взволнованный Е Сяо принялся вышагивать по гулкому пустому коридору тяжелыми шагами.

Потом опрометью рванул к выходу.

5

Ло Чжоу беспомощно смотрел на телефонный аппарат. Он поднял голову и увидел, что Лань Юэ держит в руке конец телефонного провода. Вот почему прервалась связь.

В глубоком отчаянии он покачал головой и еще раз пощупал себе сердце: боль невыносима. Взгляд его упал на афишу. Ло Чжоу невольно попятился прямо до самого окна и уперся в подоконник поясницей. У него за спиной была темная ночь, мрачная бездна в десять с лишним этажей.

Лань Юэ бесстрастно глядела на него. Взгляд Ло Чжоу снова вернулся к глазам женщины на афише, обхватившей голову любимого. Взгляд его был преисполнен ужаса.

6

Напуганный Е Сяо ехал на полной скорости. Дорога была забита транспортом в бестолковой сумятице, так что он непрерывно нажимал на клаксон. Прямо из машины непрерывно звонил Ло Чжоу по мобильнику, но звонки не проходили.

Е Сяо вел машину по кратчайшей дороге и уже выехал на улочку вдоль речного берега; дом Ло Чжоу был все ближе и ближе. Вдруг с левой стороны улицы мелькнула тень какой-то женщины. Проехав еще несколько метров, он остановился, потому что в этой фигуре было что-то ему знакомое. Но когда обернулся, ее уже не было видно; безбрежная ночная тьма была безлюдна.

Покачав головой, Е Сяо поехал дальше. Очень скоро он остановился около дома Ло Чжоу.

Сойдя с машины, Е Сяо увидел, что здание окружено густой толпой. Удивившись такой неожиданности, Е Сяо по служебной привычке энергично ринулся сквозь толпу.

В самом центре толпы люди стояли плотным маленьким кольцом, а внутри этого кольца лицом кверху лежал человек. Перед зданием горел уличный фонарь, и Е Сяо смог разглядеть лицо этого человека. В тот же миг сердце екнуло. Не владея собой, он воскликнул:

— Ло Чжоу!

Ло Чжоу лежал на земле неподвижно, на лице — мертвенная бледность, окостеневшее, застывшее тело с выпученными от ужаса глазами. Из носа текла непрерывной струйкой кровь, из ушей и рта тоже вытекло немало. Из-под головы кровь сочилась медленным ручейком и растекалась по поверхности бетона. Кровь окрасила низ одежды Ло Чжоу, словно он играл на сцене на фоне красного занавеса. И это казалось символическим.

Е Сяо был взволнован и так разъярен, что, не сдержавшись, закричал:

— Кто это сделал?!

— Он сам, — ответил из толпы гражданин посмелее других, показывая рукой на лежащего Ло Чжоу.

— Ты что сказал? — в гневе зарычал Е Сяо.

— Он сам прыгнул с верхних этажей вниз. Мы здесь проходили мимо, когда услышали, что с неба что-то свалилось. А потом глядим и видим, что это он сверху свалился и разбился.

— Когда?

— Три-четыре минуты назад. Мы уже набрали номер полиции 110.

Не успел человек договорить, как Е Сяо услышал гудки подъезжающей полицейской машины.

— Я полицейский. Прошу вас всех не нарушать картину места происшествия. Извините, посторонитесь, я пройду наверх и осмотрю, — заявил собравшимся людям Е Сяо.

Толпа автоматически расступилась, Е Сяо прошел сквозь нее в подъезд и бросился к лифту.

Он нажал кнопку, и лифт начал медленно спускаться. Наконец дверцы лифта раздвинулись, и он пошел наверх.

Цифры этажей подпрыгивали кверху, пока не приехали. Когда дверцы раскрылись и выпустили Е Сяо, он подбежал к квартире Ло Чжоу и, не нажимая кнопку дверного звонка, пинком выбил дверь.

7

В квартире Е Сяо учуял аромат: пахло женщиной. В гостиной — никого, на кухне — никого, в санузле тоже никого, последней комнатой была спальня Ло Чжоу. В спальне горел свет, окно было широко открыто, в него врывался холодный ветер, от которого по спине Е Сяо пробежала дрожь. На стене напротив окна висела афиша спектакля «Лоулань — пагуба для души».

Е Сяо знал, что эту картину написала Бай Би. На картине женщина держала в объятиях голову мужчины и с отчаянием смотрела прямо перед собой. Взгляд Е Сяо машинально обратился в том направлении, куда глядела женщина с картины. За окном было черное, усеянное звездами небо и бесчисленное количество светящихся окон в домах на том берегу.

Чтобы разглядеть картину получше, он отступил на шаг и вдруг ощутил свирепую силу, которая мощно потянула его назад. Е Сяо потерял равновесие и едва не упал навзничь, но тут что-то уперлось ему в поясницу, сзади подул сильный ветер, разлохматив и спутав ему волосы, а все тело застыло как парализованное.

Е Сяо оглянулся и увидел, что уперся поясницей в подоконник, а голова оказалась высунутой из окна. Он снова отвернулся от холодной ночной темноты за окном и посмотрел в глаза женщине на картине. Почувствовав себя совершенно обессилевшим, Е Сяо присел на корточки под подоконником. Потеря лучшего друга повергла его в скорбь, он не смог сдержаться и тихонько заплакал.

Через некоторое время он согрелся и снова встал на ноги. Глядеть на картину больше не хотелось, он обратился к окну и поглядел вниз. Там уличные фонари освещали стоявших кольцом людей и множество полицейских, которые возились вокруг трупа Ло Чжоу.

Е Сяо поднял голову и снова посмотрел на картину. Ему показалось, что возникла какая-то связь между ним и глазами, изображенными на картине. Обеими руками он по-прежнему крепко держался за подоконник, отчаянно боясь потерять равновесие. От холодного ветра его била дрожь.

8

Бай Би сидела в баре на том самом месте, где в прошлый раз они сидели с Сяо Сэ. Она была одна, ничего не пила, сидела просто так. Вспоминая тот вечер и свой разговор с Сяо Сэ, Бай Би иногда вздрагивала.

Наконец она вернулась к действительности и начала рассматривать людей в баре.

Дверь открылась, вошел молодой мужчина. Это был Е Сяо.

— Е Сяо! — невольно воскликнула Бай Би.

— Как вы сюда попали? — удивился тот, увидав ее.

— Садитесь сюда скорее, — позвала она.

Е Сяо уселся рядом. Бай Би заметила, что у него синяки под глазами, скверный цвет лица и вообще опечаленный вид.

— Что с вами? — спросила она.

— Мой друг Ло Чжоу умер.

— Это режиссер спектакля «Лоулань — пагуба для души»?

Е Сяо кивнул.

— Он выпрыгнул из окна и разбился — всего за несколько минут до моего приезда. Если бы я успел на несколько минут раньше, если бы не упирался дважды в красные светофоры, может быть, я смог бы застать Лань Юэ. Тогда Ло Чжоу не умер бы.

— Опять Лань Юэ? — Бай Би пришла в ужас.

— Да, потому что у Ло Чжоу в доме я обнаружил афишу спектакля «Лоулань — пагуба для души», которую ты написала. Только один человек мог принести эту афишу в дом Ло Чжоу, и этот человек — Лань Юэ. В эти дни Ло Чжоу никуда не выходил из дому, и, кроме Лань Юэ, некому было принести к нему домой картину. Жаль, но из-за этих нескольких минут у меня ничего не получилось. Если такая возможность представится снова, я не позволю ей сбежать.

Е Сяо увидел в окне женскую фигуру, переходившую улицу, и хотел было вскочить, но тут же понял: то была совсем незнакомая женщина.

— Что с тобой, Е Сяо? Ты принял за Лань Юэ постороннего человека? Не надо под каждым кустиком ждать врага. Подойди, дай мне твою руку. — Голос Бай Би заметно потеплел.

Е Сяо, посмотрев ей прямо в глаза, невольно протянул руку. Она ухватилась за нее обеими руками и ласково прошептала:

— Твоя рука такая холодная-прехолодная…

— Извини.

Он почувствовал, как ее ладони сжимают и согревают его руку, но в его состоянии было не до нежностей. Он резко отдернул руку.

— Ты очень встревожен? — вздохнула она.

— Я полицейский. Могу я быть встревоженным? — строго ответил он.

Этот же вопрос он повторил про себя, едва кончил говорить, и сам не знал, что себе ответить.

— Да, ты встревожен, — за него ответила Бай Би.

Помолчав, Е Сяо заговорил:

— Может быть, ты права. Когда человек видит смерть лучшего друга, с которым вместе рос, с которым всегда был очень близок, как с братом, какие чувства могут у него быть в это время? Теперь я это понимаю.

— Точно так же было, когда я увидела смерть Сяо Сэ. Знаешь, почему мне захотелось прийти сюда? Потому что несколько дней назад мы с ней сидели здесь, прямо на этих же местах.

Е Сяо внимательно осмотрел свое место.

Бай Би продолжала:

— Она тогда требовала, чтобы я осталась с ней. Но я не осталась, меня волновали только мои собственные переживания, я совсем не задумывалась об ее состоянии, а ведь она должна была страдать больше меня.

Тут она подняла голову и сказала, с трудом сдерживая слезы:

— В тот день вечером я должна была остаться с ней, а не бежать в Институт археологии.

— Оказывается, это было в тот самый вечер.

— Да. Если бы я оставалась с ней, может быть, с ней не случилось бы беды. Видишь, какая я эгоистка, страшная эгоистка!

Он стал утешать:

— Не говори так. Ведь всего того, что происходит, мы предвидеть не могли и даже не могли вообразить. Ах, еще одно надо тебе сказать: Вэнь Хаогу тоже умер.

— О небо! — вздрогнула Бай Би.

— Причина смерти та же, что у Цзян Хэ и других. Я полагаю, что к этому делу тоже причастна Лань Юэ.

— Почему?

— Твоя гипотеза была верной. Лань Юэ вовсе не ее имя, она — Не Сяоцин. Позволь мне рассказать. Она на самом деле аспирантка Института палеобиологии. Потом была на краткий срок рекомендована на практику в Институт археологии и незадолго до того, как с Цзян Хэ случилась беда, пропала бесследно. Очевидно, она сменила имя на Лань Юэ и поступила в труппу к Ло Чжоу.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел фотоснимки Не Сяоцин. Ошибки быть не может, Лань Юэ и Не Сяоцин — один и тот же человек. На самом деле… — Он вдруг остановился.

— Что на самом деле?

— Я проверил прошлое Не Сяоцин. На самом деле она очень несчастная девушка.

Он снова помолчал и продолжил:

— Не Сяоцин была ребенком взята на воспитание из детского приюта Фули. Когда она пошла в среднюю школу, скончалась ее приемная мать. Ее приемный отец стал страдать запоями и, когда она пошла во вторую ступень средней школы, изнасиловал ее.

— Правда?

Е Сяо кивнул.

— Но потом Не Сяоцин оправилась, сдала экзамены в аспирантуру, была на хорошем счету и успевала в палеомикробиологии.

— Как она стала таким человеком?

— Кто знает? Человеческое сердце — сложная штука. — Е Сяо тяжело вздохнул и посмотрел на часы. — Слишком поздно, я отвезу тебя домой.

Бай Би кивнула в знак согласия, и они вышли из бара вместе.

9

Е Сяо проводил Бай Би до дома. Она посмотрела на него как-то странно.

— Что ты так на меня смотришь? — спросил он.

Она долго не отвечала, пришлось переспросить:

— Бай Би…

— Ну, что такое?

— Что с тобой?

В ответ Бай Би пробормотала:

— Очень похож, правда, очень похож.

Е Сяо понял:

— Хочешь сказать, что я похож на Цзян Хэ?

Бай Би не ответила и опустила голову.

Е Сяо выпрямился и, ничего не говоря, поглядел на звезды. Потом протянул руку, погладил ее по волосам и ласково зашептал на ухо:

— Бай Би, послушай. Меня зовут Е Сяо, я не Цзян Хэ. Цзян Хэ умер, он навечно покинул тебя.

Она отвечала хриплым голосом:

— Понимаю.

— Хорошо, быстрее возвращайся и ложись спать. Я наверх не буду подниматься.

Бай Би кивнула:

— До свидания.

Она пошла к подъезду. Е Сяо смотрел ей вслед, качал головой, потом ушел.

Стояла глубокая ночь. Перед зданием было пусто, ни единого человека. И вдруг промелькнула молодая женщина. То была Лань Юэ — Не Сяоцин. Ее глаза в пустоте ночи лучились прекрасным светом.

10

Тихо и спокойно было в лаборатории судебно-медицинской экспертизы.

Фан Синь с покрасневшими глазами скрючился над микроскопом и компьютером. Он не спал всю ночь, продолжая анализ тканевых срезов, доставленных Е Сяо.

Наконец он что-то обнаружил и поднял голову. На лице отразились ужас и воодушевление.

Он прошептал:

— О небо…

Фан Синь взглянул на настенные часы: было шесть часов утра.

11

Е Сяо как обычно шел по коридору, когда вдруг погасли лампочки, воцарилась темнота, и только слабый свет падал сверху. Вытянув руки вперед, он стал продвигаться вслепую по длиннющему коридору. По обеим сторонам его было множество дверей, одна из которых вдруг открылась, и из нее вышел человек, точь-в-точь как он сам. Это был Цзян Хэ, и Е Сяо смотрел прямо ему в лицо, в точности такое же, как его собственное, что ужасало.

Затем открылась вторая дверь, за которой был Сюй Аньдо. За третьей дверью был Чжан Кай.

За четвертой дверью, внутри, был Линь Цзысу, который улыбался Е Сяо, а потом нацепил на себя золотую маску. За пятой дверью была Сяо Сэ в наряде лоуланьской принцессы, в котором выступала в спектакле. За шестой дверью был Вэнь Хаогу с необычайно строгим видом. А за седьмой дверью был Ло Чжоу, которого Е Сяо сразу бросился обнимать. Потом Е Сяо продолжал шагать по коридору, и из самой последней двери вышла Лань Юэ (Не Сяоцин).

Настойчиво и резко зазвонил телефон.

Лежавший на кровати Е Сяо от звона подпрыгнул: телефон разбудил его. Он потрогал собственную голову и огляделся, прежде чем понял, что все это ему приснилось.

Телефон продолжал звонить.

Опомнившись, Е Сяо снял трубку:

— Алло.

Из трубки донесся знакомый голос:

— Это Е Сяо? Я Фан Синь.

— Это я. Говори.

— Получены результаты анализа тканевых срезов. Е Сяо, приезжай побыстрее.

— Замечательно, сейчас буду.

На этом разговор был окончен, и Е Сяо немедля стал одеваться.

12

Фан Синь отдыхал, примостившись на столе.

Е Сяо открыл дверь. Фан Синь поднял голову, и Е Сяо заметил его изможденное, усталое лицо.

— Фан Синь, ты здесь проторчал всю ночь?

— Ничего. Е Сяо, угадай-ка, что я открыл.

— Ну, что?

— Абсолютно новый вид вирусов.

— Абсолютно новый вирус?

— Да, прежде не обнаруженный вирус. Он найден в доставленных тобою образцах тканевых срезов. Расскажи мне, с чьего трупа получены эти тканевые срезы?

— Женщина, древняя женщина, она умерла больше тысячи лет назад.

— Что ты говоришь. — Фан Синь раскрыл рот от изумления.

— Они взяты с древней мумии в Институте археологии.

Фан Синь закивал головой:

— Тогда неудивительно. Оказывается, это древний вирус. Давным-давно он был захоронен вместе с человеком.

— Ладно, не будем больше об этом. Нельзя ли установить специфику этого вируса и пути распространения инфекции?

— Эти вирусы давно погибли. У меня пока нет возможности получить дальнейшую информацию. Вероятно, потребуется помощь специалиста по палеомикробиологии.

Е Сяо задумался.

— Я вспомнил, в Институте палеобиологии есть профессор Ли. Он — учитель Не Сяоцин, безусловно специалист по палеомикробиологии. Я могу попросить его помочь тебе.

— Профессор Ли из Института палеобиологии? Я о нем слышал. Если сможешь его пригласить, проблема облегчится.

Е Сяо взялся за мобильник:

— Алло, Институт палеобиологии? Мне нужен профессор Ли.

13

Профессор Ли сидел за микроскопом в лаборатории судебно-медицинской экспертизы, за его спиной стояли Е Сяо и Фан Синь.

Резким движением он поднял голову. На лице было удивление.

— Ну и как, профессор Ли? — спросил Фан Синь.

Профессор Ли молчал, обдумывая про себя нечто важное.

Е Сяо сделал Фан Синю предупреждающий жест: не мешай размышлениям профессора.

В комнате стояла мертвая тишина.

Неожиданно профессор Ли заявил:

— Отвезите меня в Институт археологии. Я хочу осмотреть мумию.

Е Сяо почтительно кивнул в знак согласия.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Автомобиль «Сантана» мчался в Институт археологии.

Е Сяо вел машину, а профессор Ли и Фан Синь расположились на заднем сиденье. У всех лица были строгие и взволнованные, атмосфера в салоне нервная.

Они прибыли очень быстро.

2

Заместитель директора Института археологии отвел Е Сяо, Фан Синя и профессора Ли в хранилище. Они оказались перед древним трупом.

— Смотрите, вот мумия, — сказал заместитель.

— На сколько лет она старше сегодняшнего дня? — спросил профессор Ли.

— Она извлечена из древней могилы начала пятого века нашей эры, от сегодняшнего дня отстоит на тысячу шестьсот лет. Ее вскрытие и обследование произвели директор Вэнь, Цзян Хэ и та аспирантка, которую рекомендовали вы, профессор Ли. На основании вскрытия, проведенного этими тремя специалистами, причина смерти предварительно определена как тромбоз коронарных сосудов вследствие непроходимости сердечного клапана.

— О небо! То же самое, что у Цзян Хэ и других, — вскричал Фан Синь.

— В самом деле, у нас, занимающихся археологией, много общего с полицейскими. Все мы имеем дело со множеством мертвецов. Разница только в том, что полиция занимается недавно умершими, а мы имеем дело с людьми, умершими давно, тысячи и сотни лет. И археологи, и полиция должны для проведения анализов и исследований получить какую-то нить от мертвецов или от условий жизни в окружавшей их среде, чтобы обрести подлинную правду истории или следственного дела.

Выслушав эту лекцию заместителя директора, Е Сяо задумчиво закивал головой. Наконец заговорил профессор Ли:

— Теперь мы можем начать.

Профессор Ли и Фан Синь извлекли инструменты и оборудование и взялись за дело.

Сознавая свою бесполезность в этой работе, Е Сяо вышел из комнаты.

Он ходил взад-вперед по коридору, озабоченный и взволнованный. Вдруг зазвонил мобильник.

Звонила коллега:

— Е Сяо?

— Это я, — ответил он.

— Получены результаты вскрытия трупа Ло Чжоу. Причиной его смерти не является падение с верхнего этажа, фактически он умер до падения. Причиной смерти является тромбоз коронарных сосудов, вызванный непроходимостью сердечного клапана. Начальник отделения считает, что в этот момент Ло Чжоу стоял у окна, опираясь спиной на подоконник. Внезапно, без предварительных симптомов, наступила смерть, вызванная тромбозом коронарных сосудов, и поэтому тело упало назад и рухнуло с высокого этажа вниз.

— Спасибо тебе, до свидания, — помолчав, отозвался Е Сяо.

Его лицо стало еще мрачнее. Но тут распахнулась складская дверь, и из нее вышли заместитель директора, профессор Ли и Фан Синь со всеми своими инструментами и оборудованием.

— Поищем комнату для беседы, — сказал Фан Синь.

3

В комнате сидели Е Сяо, Фан Синь и профессор Ли.

— Каков же конечный результат? — спросил Е Сяо.

— Пусть лучше скажет профессор Ли, — вежливо сказал Фан Синь.

— Я только что удостоверился, что непосредственной причиной смерти древнего человека действительно является тромбоз коронарных сосудов, вызванный непроходимостью сердечного клапана. Только тромбоз произошел из-за вирусного поражения центральной нервной системы. Мы уже выделили из древней трупной ткани образцы этого вируса.

— В таком случае каковы пути заражения этим вирусом и его скрытый инфекционный период? — спросил Е Сяо.

— Пути распространения инфекции до сих пор неясны, но, кажется, можно исключить вероятность заражения воздушным путем.

Е Сяо вздохнул с облегчением. Потом заговорил Фан Синь:

— Анализ крови и тканевых срезов нескольких умерших, которыми я занимался в последнее время, позволяет утверждать, что у этого вируса очень краткий скрытый инфекционный период: минимальный — одна неделя, самый продолжительный — примерно месяц. Поскольку воздействие вируса в основном происходит через нервную систему организма, обычно заболеванию предшествуют зрительные и слуховые галлюцинации, возникают разнообразные фантомные явления. Наконец вирус через центральную нервную систему достигает сердечного клапана, вызывает непроходимость и смерть. Этот вирус мы прежде не знали, поэтому обычным вскрытием было очень трудно обнаружить истинные причины.

— В таком случае как от мумии смогли заразиться Цзян Хэ и другие? — спросил Е Сяо.

Ему ответил профессор Ли:

— Совершенно очевидно, что это сделано искусственно. Вирус неспособен к самостоятельному существованию, ему необходимо паразитировать в живых клетках других биологических объектов. Сейчас у открытых нами в древнем трупе образцов вируса уже разрушены органические структуры. Поэтому единственная возможность следующая: кто-то взял РНК или ДНК этого вируса и техникой регенерации самостоятельно вырастил его, что и позволило ему ожить в новой среде.

— Подобно клонированию? — спросил Е Сяо.

— Не обязательно. Известно, что в природе вирусы способны при переменах окружающей среды к самопроизвольной эволюции и метаморфозам. Например, вирус болезни Альцгеймера существовал несколько сот лет назад, а впоследствии в силу мутации регенерировал и сразу распространился глобально. О прежних вирусах нельзя сказать, что они не были заразными, но человечеству вреда не приносили. Однако благодаря метаморфозам регенерировавший вирус болезни Альцгеймера приобрел способность разрушать иммунную систему организма. Поэтому в настоящее время мы не можем утверждать, что между вновь регенерировавшим вирусом и первоначальным древним вирусом не возникло фундаментальных эволюционных различий.

— Профессор Ли, как следует называть этот новый вирус? — осведомился Фан Синь.

— Давайте назовем его «вирусом древних могил», — поразмыслив, предложил профессор Ли.

— Вирус древних могил? Ужас! Кто мог сделать такое? — спросил Е Сяо.

Профессор Ли смущенно покачал головой и ответил:

— Никто, кроме Не Сяоцин, не смог бы сделать это.

— Не Сяоцин? — При упоминании этого имени на Е Сяо накатила волна ужаса.

Профессор Ли заговорил строгим тоном:

— Она моя студентка. Я знаю ее способности. Хотя Не Сяоцин молода, она обладает необыкновенными способностями. В микробиологии она удивительно одарена. Я верю, что она действительно способна независимо реализовать регенерацию вируса по РНК или ДНК. Только одного я не понимаю: зачем? Ведь это может повлечь за собой настоящее бедствие.

— Если уж Не Сяоцин способна регенерировать и вырастить вирус, она знает и как заразить этим вирусом. И естественно, понимает, как предохраняться самой, — сказал Фан Синь.

Профессор Ли смущенно потупился:

— Я — учитель Не Сяоцин. Сейчас, кроме этого дела, я несу ответственность за нее, как учитель. Я никак не думал, что моя ученица использует мою науку, чтобы совершить преступление.

Е Сяо стал его успокаивать:

— Что вы, профессор Ли! Вы смогли помочь нашему расследованию, мы вам за это чрезвычайно благодарны. Поступки Не Сяоцин к вам не имеют отношения.

— Профессор Ли, мы скоро начнем искать вакцину от этого вируса, — добавил Фан Синь.

— Правильно, если получите вакцину, сможете обуздать этот вирус. Идемте скорее в мой институт, у меня там самое передовое оборудование, — ответил им профессор Ли.

— Позвольте отвезти вас на машине, — предложил Е Сяо.

4

Е Сяо, Фан Синь и профессор Ли вышли из Института археологии. Взволнованные и озабоченные, они уселись в машину Е Сяо и стремительно укатили. Е Сяо вел машину сам.

Через несколько минут на улицу из укромного уголка осторожно вышла молодая женщина. Это была Лань Юэ (она же Не Сяоцин). Она долго смотрела вслед удаляющейся машине.

Выражение этого взгляда трудно описать словами.

5

Умерла мать Бай Би.

Бай Би узнала об этой новости рано утром, когда ей позвонили по телефону из психиатрической клиники. Когда зазвонил телефон, она нежилась в постели, а за окном моросил дождик поздней осени, в комнате было темно, сыро и душновато. Она спокойно выслушала объяснения, которые на самом деле ничего не объясняли, — просто сообщили, что надо приехать для оформления похорон. Да и сама Бай Би почти ничего не сказала, только выслушала многословные излияния. Даже не спросила о причине смерти матери, ограничившись ответом: «Извините за беспокойство, спасибо».

Положив телефонную трубку, она в растерянности сидела на постели, глядя, как бьются капли дождя об оконное стекло и стекают вниз подобно маленьким водопадикам во время засушливого маловодья.

Не было суеты и растерянности, не было и дешевых, ничего не значащих слез. Она долго, тихо смотрела в окно, потом встала, умылась, позавтракала, но не накрасилась, только поглядела на себя в зеркало. Но все же надела черное платье, потому что чувствовала, что это самая подобающая случаю одежда.

В нем прилично появляться где угодно, как в старинные времена, когда женщины соблюдали трехлетний траур. Захватила черный зонтик, документы матери и отправилась оформлять похороны.

Холодный дождь поздней осени пронизывал до костей, даже под зонтиком капельки попадали ей на лицо и стекали по щекам. Она вытерла их и села в автобус, который направлялся в предместье. В ненастный день автобус оказался странно пустым. Бай Би уселась на свободное место, ничем не выдавая случившегося несчастья, и молча глядела на мелькание разноцветных огней большого города. Они постепенно редели, будто непрерывный дождь смывал все краски.

6

Из-за дождя автобус ехал особенно медленно и долго, пока не добрался до ворот клиники. Бай Би, как и раньше, прошла в большие ворота, но теперь у нее в руках был черный зонтик. Она не пошла прямо в сад, как делала прежде, потому что знала, что матери в садике больше нет, мать теперь уже в морге.

Бай Би вошла в белое здание и отыскала лечащего врача своей матери.

— Извините, ваша матушка скончалась, — устало сказал измученный доктор.

— Простите за беспокойство. Спасибо всем вам за то, что так много лет заботились о моей маме, — потупив голову, проговорила она и приветливо кивнула медсестрам.

— Утром, около шести часов, мы при обходе палат обнаружили вашу маму уже мертвой. В результате немедленного обследования на месте установлено, что ваша мама покончила с собой. Она приняла большую дозу снотворного. Мы стараемся контролировать снотворные средства как можно строже. В течение нескольких лет ваша мама постоянно жаловалась на бессонницу, поэтому мы выдавали ей снотворное. Каждый раз по одной таблетке, никогда больше. Но в ее белье мы обнаружили много таблеток. Видимо, она не принимала то снотворное, что мы ей выдавали, а прятала и хранила тайком. Как тяжело об этом говорить, ведь ваша мама была таким хорошим человеком. Как жаль! — прочувствованно сказал врач.

Бай Би выслушала терпеливо, не выказывая никакого волнения:

— Значит, самоубийство моей мамы было давно и хорошо подготовлено.

— Не стану этого утверждать. Но есть вероятность, что она хорошо подготовила самоубийство в качестве выхода для себя. Это ведь тоже выбор. Судя по количеству снотворного, которое она тайно хранила, готовилась она лет пять-шесть. Однако прошло так много лет, она предпочитала жизнь и вдруг теперь выбрала смерть! Это просто непонятно. Я не заметил своевременно перемену в ее психике, значит, тоже несу ответственность.

— Нет, доктор, я необыкновенно благодарна вам за заботу о моей маме, вам не в чем себя упрекнуть. Я уважаю выбор моей мамы между жизнью и смертью. Я полагаю, что для такого выбора у нее были свои причины. Если там она будет радоваться, я успокоюсь.

Она еще раз кивнула доктору и поклонилась ему, тихо попросив:

— Я могу взглянуть на маму?

— Конечно, конечно.

Врач проводил ее в морг, и санитар достал из холодильного шкафа останки. У матери было умиротворенное лицо, губы чуть приоткрыты, словно она еще хотела сказать что-то. Белое-белое лицо, охваченное холодным воздухом, смотрелось — как бывает у погребенных в снегу или льду — прекраснейшей яшмой. Кожа была почти полупрозрачной, ничего от внушающей ужас мертвечины, и Бай Би пронзительно почувствовала родственную близость.

— Посмотрите, какое умиротворенное лицо у вашей матушки. Несомненно, она завершила жизнь в прекрасном сне, — прошептал врач.

— Если так, то мама все-таки счастлива, — шепотом ответила Бай Би. Ей чудилось, что она может разбудить вынутую из холодильного шкафа мать, и каждое ее слово сопровождалось рыданиями.

Она глядела на лицо матери, словно надеясь получить от нее решение загадки, и вспоминала о встрече с Вэнь Хаогу у ворот клиники в тот день. Вообще-то она давно догадывалась, что у матери с Вэнь Хаогу существует какая-то потаенная связь, и была готова отнестись к этому великодушно. Что значит для женшины лишиться мужа и десять с лишним лет жить в одиночестве, какие это муки и страдания! В конце концов, когда отец умер, матери было тридцать девять лет, самый зрелый возраст. Только Вэнь Хаогу мог заполнить эту пустоту, но мать не пошла по обычному в этом случае пути. Наверное, потому, что оба археологи, оба консервативны.

Бай Би сама никогда не говорила с матерью об этом, всегда старательно обходила эту тему. Но теперь, когда оба покинули этот мир, отчаянно захотелось разгадать связь, которая для нее так и оставалась загадкой.

Глаза увлажнились, но слезы так и не пролились, остались невыплаканными.

— Спасибо, доктор, пойдемте, — прошептала она.

Когда они вышли из морга, Бай Би сказала:

— Доктор, не сопровождайте меня, вы уже до конца исполнили свой долг. Я хочу одна пройти в мамину палату, чтобы прибрать оставшиеся после нее веши.

7

Доктор, вежливо попрощавшись, ушел, и в палату матери Бай Би пошла одна. Когда она вошла в палату, больные посмотрели на нее с удивлением. Она поняла смысл этих взглядов. В палате было четыре койки, и пустовала только койка ее матери. Она смотрела на койку, на которой еще несколько часов назад спала ее мать. Коснулась рукой простыни, ей почудилось ощущение оставшейся теплоты, и вдруг пронзила тоска оттого, что человека уже нет, а постель осталась.

В больничной палате было довольно светло, но за окном по-прежнему лил дождь, поэтому царила гнетущая, пасмурная атмосфера; стук дождя об оконное стекло хватал за сердце, погружая в общее настроение.

— Бай Би, твоя мама уже нас покинула. Сдерживай горе и покорись переменам. — Это была поэтесса.

Она подошла к Бай Би и усадила ее рядом с постелью. Со скорбью в голосе продолжала:

— Бай Би, слишком неожиданно. Я не сумела позаботиться как следует о твоей матушке. Я вправду виновата перед тобой.

— Нет, вам спасибо, что так много лет заботились о моей маме, — кивая, шептала Бай Би.

— Что касается твоей мамы, одной заботы о ней было недостаточно для избавления.

— Избавления?

Поэтесса закивала:

— Да, твоя мама внешне выглядела как нормальные люди и сохраняла спокойное достоинство. Она была довольно общительной, во всяком случае общительнее меня, считай, что была гораздо нормальнее нормальных людей. Но мне кажется, что эти несколько лет ее внутренний мир был преисполнен страдания. Я прежде была поэтом, а потому я более восприимчива, чем обычные люди, и благодаря этой восприимчивости смогла почувствовать душевные страдания твоей матери.

— Будучи дочерью, я все же лучше вас понимаю свою маму и остро ощущаю, что мой долг исполнен не до конца, — сказала несколько уязвленная Бай Би.

— Не говори так, именно потому, что ты ее дочь, она тебя кое в чем обманывала, понятно?

— Может быть. Я знаю, что моя мама вынесла столько горя и одиночества, сколько не вынести обычным людям, — со вздохом сказала Бай Би и тут же подумала о себе: разве у нее когда-нибудь будет иначе?

Поэтесса помолчала. А потом, наклонившись, прошептала на ушко Бай Би:

— Скажу тебе, что несколько дней назад к твоей маме приходили.

— Кто?

Сердце Бай Би вздрогнуло. Кто же это мог быть? Обычно приходили она и Вэнь Хаогу; своих родственников у мамы не было, а Вэнь Хаогу скончался.

— Приходила женщина, молодая и красивая. Да, примерно твоего возраста и такая же красивая, высокая, длинноволосая, белокожая. А вот глаза у нее совсем особенные, ни на кого не похожие. В тот день, когда я увидела ее глаза, у меня возник порыв написать стихи. Она пришла к твоей маме, именно я отвела ее. Это было удивительно. Твоя мама, как только увидала ее, сразу оцепенела, долго пристально всматривалась в лицо девушки. Твоя мама смотрела на нее в упор, не мигая, мне даже стало страшно.

— Как звали эту девушку? — Бай Би тщательно взвешивала слова и, хотя понимала, что это невежливо, сама была готова выкрикнуть это имя.

— Я не знаю, она не сказала. Думала, что какая-нибудь родственница вашей семьи или твоя двоюродная сестра. Разве вы незнакомы?

Бай Би не ответила, взгляд ее сделался отрешенным.

Поэтесса продолжала:

— Но только настроение у твоей мамы, когда она на нее смотрела, было действительно странным. Девушка подсела к твоей маме, и начался разговор.

— О чем они говорили?

Поэтесса покачала головой.

— Бай Би, ты же знаешь, что я никогда не подслушивала твои разговоры с мамой. Поэтому, когда твоя мама заговорила с этой девушкой, я сразу же отошла подальше. Примерно через полчаса я увидела, как девушка выходит из сада и покидает больницу. Пошла посмотреть на твою маму и вижу, что она неподвижно сидит, не говорит мне ни слова. Это меня очень удивило, она чувствовала себя до этого неплохо, так что я подумала, что девушка, наверное, чего-нибудь такого наговорила, что твоей маме занедужилось. Я отвела ее в палату, чтобы она выспалась. Никак не думала, что на утреннем обходе обнаружится, что твоя мама уже покинула нас. Определенно в полночь, когда мы все уснули, она наглоталась снотворного.

— И это все? Мама ничего больше не говорила?

— Нет. Это все, что мне известно. По-моему, твоя мама давно ждала прихода этой девушки. Бай Би, ты правда незнакома с ней?

Бай Би задумалась и ответила кратко:

— Не знаю. Спасибо вам, что рассказали мне обо всем.

Потом она открыла прикроватную тумбочку матери, чтобы прибрать оставшиеся вещи. Собственно, мать никаких вещей не оставила, только застиранное платье. Она забрала всю одежду, чтобы впоследствии предать огню. Тем самым одежда будет отправлена на небо, чтобы мать смогла ею пользоваться там.

— Бай Би, обожди минуточку. У меня тоже есть кое-что для тебя. — Поэтесса вынула из своей тумбочки почтовый конверт и передала прямо в руки.

Конверт не был надорван, но можно было прощупать несколько листов бумаги, лежащих внутри. Конверт был белым, но пожелтел и пованивал плесенью, много лет, видать, пролежал. На нем не было почтовой марки, не было адреса, только несколько написанных авторучкой иероглифов: «Моей дочурке Бай Би в собственные руки».

Бай Би с первого взгляда узнала почерк. Надпись на конверте была сделана отцом, умершим десять с лишним лет назад. Отец оставил множество рукописей, которые она привыкла читать. Написанные его рукой иероглифы в каждой черточке своей были такими особенными, что не нашлось бы умельца их подделать. Это было письмо отца к своей дочери, но на конверте не было указано место отправления.

— Бай Би, много лет назад твоя мама поручила мне это письмо. Она сказала, что после ее смерти это письмо следует вручить тебе в собственные руки. До этого никто не имеет права читать письмо, даже ты. Теперь я вручаю тебе это нетронутое письмо. Получи, пожалуйста.

Бай Би поняла: письмо действительно написал отец много лет назад, и его хранила мать; а вот сейчас оно попало в ее руки. Не удалось сдержать хлынувшие из глаз слезы, которые закапали ей на руки, словно капли осеннего дождя на оконное стекло. Бай Би вытерла слезы, с трудом выдавила вежливую улыбку:

— Простите за беспокойство. В следующий раз я найду время подольше навестить вас. До свидания.

Бай Би поклонилась поэтессе в пояс.

Вложила письмо в сумочку, взяла одежду матери и ушла. Выходя из ворот клиники, она еще раз оглянулась на это здание под холодным осенним дождем, и сердце ее сжалось от нараставшего горя, и чем дальше, тем больше сжималось, пока не подступило волной настоящее удушье.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Дождь шел и шел непрерывно.

Уже настал вечер, город за окном тонул в дымке мелкого дождя и ночных сумерек, укрываясь за ними, как женщина за шелковой чадрой.

Бай Би тихо сидела у себя в комнате и осторожно перебирала страницы оставленного ей отцом письма. Вскрывая конверт, она ощутила некий аромат, исходивший от конверта. Это был аромат времени, скопившийся за десять с лишним лет, словно был вскрыт волшебный кувшин и все из него выпущено, хотя что именно содержалось в волшебном кувшине? Никому не ведомо.

Письмо было в целости и сохранности, причем сохранилось необыкновенно хорошо, ни складок, ни помятостей, можно было думать, что десять с лишним лет мать берегла его как сокровище. В конверте лежали десяток с лишним листков бумаги, сложенных очень заботливо и аккуратно, на каждом был проставлен порядковый номер. Но сами листки были разнокалиберные: первый и последний — стандартная бумага для письма, средние — десяток с лишним — вырваны из блокнота.

На первой страничке было написано:

Бай Би, доченька моя!

Когда ты будешь читать это письмо, и я, и твоя мама покинем тебя навсегда.

Прости, мое сокровище, я могу только сказать тебе: прости.

Я и твоя мама после долгих раздумий и колебаний решились рассказать тебе правду о событиях.

Однако я и твоя мама оба просим у тебя прощения, не потому что не посмели бы смотреть тебе в лицо после того, как ты узнаешь правду, а потому только после нашего, меня и твоей мамы, ухода из людского мира ты сможешь прочесть это письмо. Пожалуйста, прости нас.

Мое сокровище, в это мгновение за окном льет дождь, а ты уже уснула. Ты сейчас спишь так крепко, что не можешь знать, от каких мук совести страдает твой отец.

Папа видит твое личико. Ты очень красивая, по-настояшему прелестная. Надеюсь, когда ты вырастешь большая, ты сможешь жить спокойно и счастливо.

Передо мной лист белой бумаги, и я не знаю, как начать писать. Минувшее проходит передо мной, но мне тяжело обратиться к нему вновь, чтобы описать его. Я могу только перелистать дневник того времени, чтобы из этих пожелтевших страниц ты узнала как можно больше. Поэтому я вырвал несколько листков из своего дневника и вложил в это письмо. Ты сможешь узнать все, мною пережитое.

Читай же, читай до конца, мое сокровище. Если б я мог, я раскрыл бы перед тобой все свое сердце. Когда ты читаешь черновые записи тех лет, все равно что заглядываешь в самое сердце своего папы.

Эту первую страницу письма Бай Би прочитала молча, словно сам отец стоял перед ней и задушевно, чистосердечно рассказывал о себе. Сейчас время уже ничего не значило, и она подумала, что отец уже вне ограничений во времени, потому что отцовская любовь бесценна.

Перевернув первую страницу, она открыла вторую. Это был листок из блокнота, с виду гораздо старше, чем первый листок. На второй странице было написано:

15 сентября 1978 года

Погода: ясно. Температура: +19° — +22 °C. Место: Лобнор.

Сегодня мы обследовали группу древних руин. Они расположены на берегу сухого речного ложа. Там по обоим берегам имеются высоты, а на высотах располагаются руины зданий; одновременно обнаружены ряды высоких пирамидальных тополей, уже засохших. В песке найдены осколки фарфоровой посуды, одновременно присутствуют следы раскопов. Начальник археологической экспедиции указал, что прежде Стейн производил здесь раскопки и вывез большое количество ценных предметов материальной культуры. Пусть даже так, но и оставшаяся часть повергает в изумление.

Внезапно в поле моего зрения появилось редкостное чудесное зрелище — мираж. Фоном для него служил оазис, в котором были видны зеленые деревья и текущая вода; в пустыне это необычайно привлекательно. Среди этой зелени постепенно появилась фигура женщины в красном платье, с иссиня-черными, уложенными в косу волосами на голове, белой-белой кожей и чудесными глазами, в общем, несравненной красоты. Но очень скоро мираж пропал бесследно.

Я долго-долго не мог позабыть это чудо.

Мы ужинали рядом с руинами, а после ужина возвращались в свой основной экспедиционный лагерь. Но наша машина сломалась, и начальник решил возвращаться в лагерь верхом на верблюдах. Я тоже с помощью коллег взгромоздился на верблюда. Мы начали путешествие по пустыне, как торговый караван на шелковом пути две тысячи лет назад.

Мы ехали не слишком долго, когда погода внезапно резко изменилась: налетел крутящийся вихрь, который поднял к небу тучи песка и обрушил его на нас. Это была песчаная буря. Нам довелось встретиться с песчаной бурей — самым страшным явлением в пустыне. Все мы замотали себе лица шелковой тканью, но песок продолжал набиваться в рот и в ноздри, в песке увязали копыта верблюдов, а ветер едва не сдул меня с верблюжьего горба.

Вдруг мой верблюд заревел, видимо, напуганный этой песчаной бурей; это удивительно, потому что верблюды обычно песчаных бурь не боятся. Но уж если верблюд испугался и заревел, очевидно, дела плохи. Я не умел с ним справиться, потому что ничего не знал о езде на верблюдах, верблюд же понес меня быстрым шагом в неизвестном мне направлении. А мои спутники, не зная, как спастись самим, дрожали под ударами ветра с песком.

Я не смог позвать на помощь: стоило раскрыть рот, как его забивало песком; мне оставалось только положиться на волю неба и довериться бешеной скачке верблюда. Я закрыл глаза и всеми силами старался сохранять равновесие между отчаянно качающимися горбами. Песчаная буря все продолжалась, ветер свистел в ушах, и песок язвил щеки.

Я чувствовал только непрерывный бег верблюда подо мной, который уносил меня все дальше и дальше от основной экспедиции. Испуганный верблюд скачет почти так же быстро, как ездовая лошадь, от этого я трясся всем телом. Не знаю, долго ли так продолжалось, но свист в ушах стал постепенно стихать. Верблюд замедлил бег, а я открыл глаза. Песчаная буря уже утихла, вокруг простиралась безбрежная пустыня, но дело было в том, что я остался один.

Пустыня, песчаная буря и непослушный верблюд не смогли внушить мне ужас, по-настоящему ужаснуло меня именно одиночество. Я, один как перст, находился в бескрайней пустыне, со мной не было никого из моих коллег, и было неизвестно, где же я нахожусь, так как я потерял ориентиры и не знал, где восток и запад, юг и север. Все это меня пугало и приводило в отчаяние.

В растерянности я смотрел на все четыре стороны, но, куда ни кинь взор, всюду все было одно и то же, все было одинаково, без разницы; так где же, в конце концов, мои коллеги? Может быть, до них уже расстояние больше десятка километров? Верблюд нес меня куда глаза глядят, бежал свободно и, по-моему, часто делал круги по пустыне, потому что даже он мог сбиться с пути. У меня при себе не было воды, только горсть поджаренного зерна и в сумке — старенький фотоаппарат, ненужная обуза.

Я не знал, куда мне двигаться, но понимал, что в пустыне сбиться с пути равносильно смертному приговору. Небо быстро темнело, и в желтой пустыне черная ночь безжалостно накрывала все вокруг. Пользуясь тем, что вечернее солнце еще не село, я вытащил свой дневник и записал в нем все, что случилось со мной сегодня. Может быть, через несколько десятилетий, когда проезжающие здесь люди найдут груду белых костей, они смогут прочесть мой дневник, узнают, кем я был, и отвезут мои кости обратно в родные места. Но я хотел жить, я не хотел умирать, моя молодая жена Фэнь в шанхайском доме ждет моего возвращения. Нет, я не могу умереть.

Однако кто же сможет меня спасти?

Я впал в отчаяние.

На третьей странице было написано:

16 сентября 1978 года

Погода: ясно. Температура: неизвестна, возможно, немного холоднее, чем вчера. Место: Лобнор.

Я еще живой.

Открыв на рассвете глаза, я обнаружил, что по-прежнему сижу на верблюде, а верблюд по-прежнему несет меня вперед. Я был в недоумении: где же я нахожусь? У меня от усталости ломило все тело, болели суставы; голод и жажда сделались нестерпимыми, и только медленно поднимавшееся над желтой пустыней красное поутру солнце своими лучами оживляло меня.

Однако мой верблюд вовсе не шел сам по себе: его вел за собой человек. Я выпрямился, стал всматриваться в человека, который вел за собой моего верблюда, и, хотя видел его только со спины, догадался, что это женщина. Хотя все ее тело было скрыто под меховой одеждой, но длинные иссиня-черные волосы, заплетенные в две косы, удостоверили меня в ее принадлежности к женскому полу. Я не видел ее лица, а видел только кисти рук, в которых она держала уздечку верблюда. Ее руки в лучах только что взошедшего утреннего солнца сверкали золотыми отблесками и просто слепили мои глаза. Она шла быстро, ведя за собой верблюда, и в освещенной солнцем пустыне все это казалось всего лишь сном. И даже, пусть этому трудно поверить, я засомневался, не мираж ли это. Тем не менее это была правда. Кто же она?

Судя по ее одежде и украшениям, она должна была быть местной уроженкой. Я немедля отыскал в памяти только что выученные в эти дни несколько слов на уйгурском языке. Хотя я изучал немало древних, давно вымерших языков — в этом краю они были распространены в незапамятные времена — но не мог говорить на языках, на которых сейчас говорили здесь. Вот уж правда предмет для сатиры.

Наконец я вспомнил одну фразу на уйгурском языке. Это было приветствие, по смыслу нечто вроде нашего: «Доброе утро». Я прокричал эту фразу.

Она остановилась и обернулась ко мне. О небо, какие у нее были глаза! Я увидел прекраснейшие глаза, напоминавшие о фресках древней цивилизации Западного края. Ее лицо было закрыто, но была заметна белизна кожи; у нее была очень высокая переносица и тонкие, слегка изломанные губы; линия подбородка была необычайно мягкой, непохожей на круглые и выступающие подбородки уйгурских женщин. На взгляд ей было чуть больше двадцати лет, в одной руке она по-прежнему держала уздечку, другая была свободна. Она молча смотрела на меня, но что-то скрытое в ее взгляде внушало мне беспокойство: мне никогда не приходило в голову, что здесь, в глуши Лобнора, могут быть такие прекрасные женщины.

— Наконец-то вы проснулись, — заговорила она.

Мне никак не могло прийти в голову, что она заговорит по-китайски, и притом — на литературном языке путунхуа. Ее речь была мягкой и чистой, как родниковая вода в пустыне, а я от удивления лишился дара речи.

— Вы наверняка сбились с дороги. Я нашла вас спящим на верблюде, поэтому и веду верблюда вместе с вами к себе домой.

— Вы меня спасли, спасибо. Где же ваш дом?

— Там, впереди, — указала она вперед взмахом руки, где что-то виднелось в отдалении, но настолько далеко, что разглядеть было невозможно.

Я кивнул, и она мне улыбнулась. И я машинально рассмеялся ей в ответ. Вдруг я осознал свое положение: мужчина, который вынуждает молодую женщину вести под уздцы его верблюда. Вот уж действительно ничего не скажешь. Я захотел спрыгнуть, но не мог даже двинуться, обе ноги онемели.

— Вы хотите сойти? Бесполезно, вы очень устали, лучше сидите, — обернувшись ко мне, проговорила она, продолжая вести верблюда под уздцы.

Не зная что сказать, я спросил:

— Как вас зовут?

— Меня зовут Майя, если писать имя китайскими иероглифами, то сначала к иероглифу «ма» — «лошадь» надо сбоку приписать иероглиф «царь», а потом из слова «изысканный» — «вэнья» взять иероглиф «я». А как зовут вас? — спросила она, не останавливаясь.

— Майя? — Это странное и удивительное имя я молча повторял про себя. Если перейти на какой-нибудь западный язык, то это имя следует писать «Maja», и, кажется, такое имя действительно существует; вдобавок, именно так переводится на китайский язык название древней цивилизации в Центральной Америке. Но я об этом не стал задумываться и сказал ей правду:

— Здравствуйте, Майя. Меня зовут Бай Чжэнцю, археолог из экспедиции. Вчера мы после раскопок угодили в песчаную бурю, и я потерялся, сам не знаю, как сюда попал.

— Вы археолог? Приехали на Лобнор раскапывать могилы? — нахмурившись, спросила она меня.

— Мы приехали защищать памятники культуры, а не разрушать их. Не просто раскапывать могилы, — я старался ответить понятно.

— Как европейцы, которые приезжали к нам сюда много лет назад?

Я был удивлен: следовательно, она знала о Свене Хедине и Стейне, вероятно, по местным преданиям.

— Нет, я не такой, как они. Они грабили, а мы защищаем.

Майя, по-прежнему качая головой, рассмеялась:

— Помолчите, у вас от жажды во рту пересохло.

Она вытащила из-под одежды бурдюк и сунула его мне в руки:

— Пейте.

Я не знал, как ее отблагодарить. Возможно, она так поступила потому, что обитатели песчаной пустыни часто живут в одиночестве, и у них распространилась добрая традиция гостеприимства.

Драгоценнейшую в пустыне воду они могут просто так дать незнакомому человеку! Может быть, мы, китайцы, самые эгоистичные люди. Преисполненный благодарности, я открыл бурдюк, полный воды, и осторожно пригубил, омочив потрескавшиеся губы. Я опасался, что в пустыне вода будет солоноватой, а она оказалась сладкой и чистой. Я отпил первый глоток — вода прошла по моему горлу, напоила все мое существо словно дождь, выпавший на иссохшее от зноя поле. Клянусь, что за всю свою жизнь я никогда не пил такой вкусной воды. Но я не посмел пить много, один-два глотка — и хватит; исполненный благодарности, я возвратил бурдюк Майе.

Встряхнув бурдюк, она спросила:

— Почему выпили так мало? Вам необходима вода.

— Нет, этого с меня хватит.

— Не знала я, что вы так думаете, — засмеялась она.

Она отвернулась и быстрым шагом пошла вперед, ведя под уздцы верблюда. Она шла очень быстро, большими шагами; в ней не было ни следа городского кокетства, она была здоровой и естественной. По-моему, только эта трудная для человеческой жизни пустыня может порождать таких женщин.

Вскоре я наконец увидел что-то зеленое. Этот цвет сразу же воодушевил меня, мои ноги больше не деревенели; не без труда я спрыгнул с верблюда и пошел рядом с Майей.

— Почему вы сошли?

— Не хочу, чтобы люди видели, как я еду на верблюде, а вы идете пешком.

Наконец мы подошли к зеленому островку. На самом деле это было всего лишь зеленое пятнышко посреди желтой пустыни, где делала изгиб речка. На ее берегах росли тополя и фанаты, сама речка заросла камышом, много птиц гнездилось по берегам, несколько лодок-долбленок стояло на речке. Здесь ничто не напоминало о пустыне. Мне казалось, будто я вернулся в обильный водой край под Шанхаем.

Посреди зеленого островка-оазиса была крохотная деревенька из нескольких десятков мазанок, слепленных из глины, с камышовыми крышами на тополевых жердях. Мазанки были разбросаны поодаль друг от друга, но их дружелюбные обитатели жили без розни. Когда Майя привела меня к ним, они вынесли из домов еду, чтобы угостить меня. Сильно проголодавшийся, я отлично пообедал; главным блюдом была рыба, на закуску — мелко нарезанная баранина. Майя сказала, что они здесь живут в основном рыбной ловлей, а еще держат овец. Они невысокие и некрупного телосложения, возможно, как раз потому, что главной пищей у них служит рыба. Однако среди этих людей не было никого, кроме Майи, кто умел бы говорить по-китайски, поэтому большую часть времени Майя исполняла роль переводчика. Если судить по их лицам, то больше всего они похожи на уйгуров, но я внимательно прислушивался к их речи, и, по-моему, она не походила на уйгурский язык. Я немедленно стал вспоминать знакомые мне древние языки Западного края и про себя старался их сравнивать с их речью; действительно, обнаруживалось кое-что общее. Возможно, их язык принадлежит к другой языковой семье — индоевропейской, на одном из языков этой семьи говорили и древние лоуланьцы.

В таком случае, возможно, я видел потомков древних лоуланьцев, которые упоминаются в легендах как народность лобу. Они покинули высохший, безводный Лобнор, переселились туда, где была вода, и прервали всякие сношения с другими людьми, хотя за долгие годы они по большей части усвоили язык и обычаи уйгуров.

Я стал расспрашивать Майю в поисках выхода отсюда. Я страстно стремился вернуться в экспедицию, где обо мне уже наверняка беспокоились коллеги. Я воображал, что уже сегодня смогу вернуться в базовый лагерь нашей экспедиции. Майя только рассмеялась:

— Неужели ты хочешь вернуться сегодня вечером? Тогда ты можешь погибнуть от жажды в пустыне. Ведь никто не способен уйти отсюда. Этот оазис со всех сторон окружает бескрайняя пустыня. Даже если есть верблюд, это не поможет делу, потому что в бескрайней пустыне верблюд тоже сбивается с пути и будет в пустыне ходить по кругу, пока не погибнет от жажды. Ни в коем случае нельзя даже помышлять об этом. А сюда ты попал по чистейшей случайности. Твой верблюд во время песчаной бури потерял направление и проделал очень дальний путь, прежде чем прийти сюда. Он бежал в песчаной буре, спасаясь от гибели, и не сумеет найти дорогу обратно.

Я очень огорчился и спросил:

— А как же река? Если я пойду вдоль реки?

— Если ты пойдешь вниз по течению реки, через день пути зайдешь вслед за рекой в сердце пустыни, где река уходит в песок и исчезает; течение прекращается, это конец реки. Если же ты пойдешь вдоль реки вверх по течению, то дойдешь до холодного плоскогорья, позади которого высятся горы с вечными снегами. Это горы Алтынтаг. Вся эта река наполняется водой от таяния снегов Алтынтаг.

— Ты хочешь сказать, что я навечно буду заточен здесь? — в отчаянии спросил я.

— Нет, ежегодно, в конце октября, из уездного города, который находится в нескольких десятках километров отсюда, отправляют почтовый караван по отдаленным оазисам. Они привозят газеты, почту и кое-какие товары — не на продажу, а для обмена.

Еще важнее, что они привозят к нам врача, чтобы он полечил нас. Так бывает только один раз в год. Пусть даже большинство наших людей неграмотны и не умеют писать письма, но мы всегда очень рады приходу почтового каравана, и каждый раз, когда он приходит, устраиваем праздник. Только этот верблюжий караван знает дорогу к нам в оазис. Они умеют укрываться от песчаных бурь и обходить зыбучие пески, чтобы добраться сюда. Если ты захочешь уйти, надо дождаться прихода каравана в конце октября и уйти вместе с ними.

Я повесил голову. Приходилось верить ее словам. Я не представлял, что этот крошечный поселок мог иметь хоть какие-то средства сообщения с внешним миром. Здесь не могли появиться такие вещи, как телефон или телеграф. Это было удаленное от мира захолустье, и, если бы не было ежегодного верблюжьего каравана из уезда, ни один человек из внешнего мира ничего бы не знал о существовании этого поселения.

Мое сердце забилось от тревоги и беспокойства, я вспомнил свою Фэнь, на которой женился полгода назад: ведь она ждет меня. Но теперь мне придется в этом месте провести месяц с лишним, а они сочтут меня пропавшим без вести или же поторопятся посчитать меня погибшим в песчаной буре. От таких размышлений меня бросало в дрожь.

Уже взошла луна. В пустыне луна кажется большой, гораздо больше городской луны. Глядя на громадный лунный диск, я вспомнил с неудержимой тоской мою Фэнь. Я вернулся в дом, крошечную мазанку, сверху крытую сухим камышом. Это был пустующий дом, который мне отвели.

Меня очень тронули забота и гостеприимство жителей поселка. Майя зажгла для меня восковую свечу. Когда в прошлом году приходил караван, они подарили поселянам много свечей, но местные жители ими не пользовались. Потом она ушла из домика, а у меня, когда я глядел вслед удаляющейся тени, в тоске застучало сердце.

Я вынул из ранца свой дневник и при тусклом свете свечи записал все, что сегодня видел и слышал.

Бай Би читала дневник отца за 16 сентября 1978 года и не знала, что думать. Запись, сделанная в этот день, была особенно длинной и заняла три листа бумаги. Дальше следовала страница шестая.

17 сентября 1978 года

Погода: ясно. Температура: не знаю. Место: оазис посреди Лобнора.

Вчера вечером я заснул на охапке сухого камыша, а когда проснулся, то обнаружил, что сверху прикрыт ковриком из овчины. Кто меня накрыл? Без этой овчины я мог бы простыть. Надев на спину свой ранец, я вышел из домика. Вокруг него росла гранатовая роща. Пройдя сквозь рощу гранатов, я увидел, что над домами поселка вьются дымы кухонных очагов, поднимаясь кверху струями в утреннем воздухе. Меня заметила семья поселян. Они затащили меня к себе. Хотя язык был непонятен, но их теплое гостеприимство я понял отлично и был не в состоянии от него отказаться. Я догадался, что, если я откажусь, они могут рассердиться, поэтому мне оставалось только позавтракать вместе с ними. Главной едой была баранина. Я никогда в жизни не завтракал одной бараниной. Когда я поел, во рту остался привкус бараньего жира.

Я почувствовал себя в долгу перед чужими людьми, у которых позавтракал не своей едой, и впал в растерянность. Затем я пошел на берег реки, где увидел нескольких поселян, которые уже гребли на своих лодочках-долбленках по реке и ловили рыбу. У них были остроги, они забрасывали сети и так добывали пропитание на день. Я изумился, что в этой протекающей по пустыне речке так много рыбы, причем некоторые рыбы были очень крупными. Рыб такой величины я, уроженец Цзяннани, никогда не видывал.

На берегу реки я увидел Майю. Она надела не меховую одежду, в которой была вчера, а красное платье. Платья такого покроя я видел в городе Урумчи на уйгурских женщинах, но платья красного цвета попадались очень редко.

— Как ты себя здесь чувствуешь? — улыбнулась она мне.

Я не знал, что полагается ответить, и только глупо сказал:

— Спасибо.

— Спасибо за что? Я спрашиваю, как ты себя чувствуешь здесь? — И она опять засмеялась.

Налетел легкий ветерок, по воде прошла поднятая им рябь, под ветром зашуршали и закачались камыши, а у нее раздулся подол юбки.

— Я только хочу сказать, что необыкновенно благодарен тебе за все, что ты сделала. Я тебя не знаю, встретил случайно, но твои односельчане приняли меня так тепло, что мне это действительно непонятно.

— Да, вы, китайцы, не способны понимать нас, людей, живущих посреди пустыни. Наше поселение очень маленькое, всего лишь около ста человек. Куда ни взглянешь, вокруг всегда одни и те же лица. Если вдруг случайно среди нас появляется новое лицо, для нас это большое и счастливое событие. Поэтому мы принимаем тебя как самого дорогого гостя; в глазах сельчан ты — вестник из-за пределов пустыни, ты подаешь новые надежды.

— Однако теперь у меня самого нет надежд. — Я горько засмеялся.

— Не говори так, лучше посмотри, как здесь хорошо!

Я осмотрелся по сторонам. Легкий ветерок шелестел в зеленой листве. Повертев головой, я сказал задумчиво:

— Здесь действительно так прекрасно. Как легендарный персиковый источник вне мира людских сует, настоящий рай.

— Нет, для нас это земля наших предков, из поколения в поколение обитавших здесь, — уверенно ответила она, оглядываясь на камыши и гранатовую рощу.

Я кивнул и сказал:

— Мне хотелось бы осмотреть оазис вокруг.

— Хорошо, но только не заходи в пустыню. Ты не сможешь возвратиться.

Майя пошла впереди, а я за ней. Я глядел на цепочку оставленных ею следов, и сердце мое забилось сильнее в каком-то неудержимом порыве.

Мы миновали пышно разросшиеся тополя и гранаты, за которыми рос густой кустарник, в котором поселяне выпасали своих ягнят. За кустарником начиналась бескрайняя пустыня.

— Здесь похоже на государственную границу. Вы крепко-накрепко заперты внутри, — проговорил я тихо, озираясь на пустыню.

— Нет, она служит щитом. Если бы не было пустыни, нас, вероятно, давно бы уничтожили враги. Посмотри, здешние поселяне умеют только ловить рыбу и пасти овец, они не знают коварства злодеев извне, не знают, что в этом мире бывают кровопролитие и войны. Вне этой обстановки изоляции от внешнего мира они не выживут.

— Люди извне полны коварства? Неужели ты знаешь об этом? — засомневался я.

Она так посмотрела мне в глаза, что я встревожился: в ее глазах появился какой-то острый блеск. Она заговорила шепотом:

— Да, я знаю, что на сердце у людей извне. После смерти моего дяди я осталась единственной из здешних обитателей, кто выходил за пределы пустыни. Когда-то в детстве меня мой дядя послал вместе с караваном за пределы пустыни в уездный город. Он там был ответственным работником, а я окончила начальную школу в Корла. Потом там же три года училась в средней школе первой ступени, а после ее окончания я поехала в Урумчи учиться в техникуме. Не окончив техникум, я вернулась сюда. Поэтому часть своей жизни я прожила вне пустыни.

— Я только теперь понял, почему ты так хорошо говоришь по-китайски. А почему ты не окончила техникум?

— Потому что дядя умер, к тому же мне не хотелось больше оставаться в Урумчи.

— Почему же? В Урумчи у тебя были бы прекрасные перспективы. Я тебе соболезную.

— Перспективы? У меня нет интереса к перспективам, о которых ты говоришь. Мне нравится здесь, я люблю этот клочок пустыни, люблю этот оазис у нас за спиной и люблю здешних поселян. Они все неграмотные, и даже мой дядя, который, выйдя из пустыни, сделался ганьбу — ответственным работником, только за пределами пустыни выучился грамоте. Я думала учить здешних ребятишек читать и писать иероглифы, чтобы они овладевали знаниями, пусть даже газеты сюда привозят один раз в году, никаких книг здесь вообще не видывали, так что знать иероглифы им просто незачем. Однако я все равно стремилась учить их, потому что, может быть, настанет день, когда им тоже представится возможность выйти за пределы пустыни. Но только, выйдя из пустыни, смогут ли они возвратиться в родные места?

В ее словах мне послышались противоречивость и опасения, поэтому я постарался ответить спокойно:

— Хорошо, они смогут вернуться. А почему вчера, когда я был в пустыне, ты смогла найти меня?

— Потому что я люблю гулять по пустыне одна.

— Ты не боишься заблудиться?

— Если не захожу слишком далеко, не боюсь. В общем, у тебя счастливая судьба. Если бы твой верблюд шел медленно, я бы тебя не встретила, — засмеялась она.

В это время солнце на востоке уже поднялось высоко, и в его ярком свете ее лицо было таким белым, что я просто поразился тому, что на ее коже, в местах, открытых для солнца, нет загара. Она смотрела на меня ласково и спокойно, так что я машинально отступил. Я разглядывал ее очень внимательно, словно передо мной была прекраснейшая картина. В безлюдной пустыне, за спиной — оазис, над головой — чистейшее голубое небо, а передо мной стоит красавица в красном платье. В этот миг она казалась совершенством красоты прямо-таки не из нашего мира людского, и я про себя восхищался столь совершенным порождением великой природы.

Меня вдруг осенила мысль навечно сохранить этот образ дивной красоты. Я вытащил из ранца свой фотоаппарат и спросил ее:

— Майя, можно мне тебя сфотографировать?

— Снять? Хорошо. — Она радостно засмеялась и поправила волосы. — Ну как я теперь выгляжу, по-твоему?

— Превосходно.

Сначала я проверил свой фотоаппарат, потому что опасался, не повредили ли ему злоключения последних двух дней, но он оказался исправным.

Я поднял аппарат и снял ее дважды. Я видел Майю в крохотном кадре, который получился замечательно, и приготовился снять ее по пояс в профиль. У нее слегка дрожали уголки рта. Это было похоже на смех, хотя вряд ли было смехом. Я даже подумал, не попросить ли ее улыбнуться, но потом просить не стал. Может быть, сейчас она получится совершенной красавицей.

Я щелкнул затвором и снова навел объектив: ее лицо показалось мне воплощением совершенной красоты. Осторожно нажал на спуск, чтобы запечатлеть ее в этот миг. Когда я навел объектив еще раз, выяснилось, что пленка у меня кончилась. Использован был последний кадр, и я пожалел, что несколько дней назад в древнем городе Лоулань снимал слишком много.

Она подошла ко мне:

— Спасибо тебе, у меня мало снимков. Раньше в Корла и Урумчи я снималась только на документы и на коллективных фотографиях.

— Извини, но последний снимок оказался последним кадром.

— Ничего, дело не в числе, бывает, что и одного достаточно, — многозначительно ответила она.

— Бывает, что и одного достаточно? — повторил я ее слова, согласно кивая, потому что они задели мое сердце.

Потом мы пустились гулять по пустыне, где она пасла овец, и стали пасти их вместе среди кустарника. Днем она вернулась в селение, чтобы учить ребятишек грамоте. Школьной комнаты здесь не было, они занимались под открытым небом на берегу реки. Прутики деревьев заменяли им мелки, песчаный грунт — черную классную доску, а все дети сидели на земле. Сегодня она преподавала уйгурскую письменность. Языка я не понимал и мог только тихо наблюдать, как она ведет урок.

Вечером она дала мне сотню свечей: за последние годы поселяне их так и не использовали. Она узнала, что я каждый вечер пишу дневник, и нашла немного чернил. Сейчас при свете свечи я пишу свою дневниковую запись за день.

В этот день в дневнике были написаны три страницы. Прочитав их, Бай Би наконец поняла, кем же была женщина на последней фотографии в материалах о Лоулане, которые остались после отца.

Она перевернула девятую страницу.

С 29 по 30 сентября 1978 года

Погода: ясно. Температура: уже похолодало. Место: оазис посреди Лобнора.

Вот уже больше десяти дней я живу здесь. Я выучился немного их простейшим фразам.

Это необычайно своеобразный и удивительный язык. Хотя он похож на древние языки Западного края, но впитал много слов из диалектов уйгурского языка. Люди относятся ко мне очень хорошо. Они приглашают меня поочередно в свои дома на обед. В ответ я начал учиться у них способам рыбной ловли и стал вместе с ними ловить с лодки, даже прыгал вместе с мужчинами в реку и купался.

За короткие десять дней я почти приспособился к их образу жизни. У этих людей жизнь спокойная, ничто им не досаждает: здесь нет политических движений, нет денег, нет корысти — сердца людей так же чисты, как речная вода в пустыне.

Майя жила одна, примерно в ста метрах от моей мазанки. Ежедневно мы гуляли вместе, иногда даже по краю пустыни. Ей хотелось, чтобы я рассказывал обо всех делах в мире, и я говорил с ней обо всем, что знал. Кое-что ее изумляло, другое оставляло равнодушной. Она относилась ко мне очень хорошо, иногда по вечерам, когда бывало холодно, приносила мне коврик из овечьей шерсти, а по утрам ежедневно спрашивала, хорошо ли я спал. Я был ей очень благодарен, но меня мучило тайное беспокойство, потому что стоило мне увидеть эту пару чудных глаз, как я начинал бояться потери рассудка.

У входа в дом Майи валялась керамическая посуда с великолепным орнаментом. Только с орнаментом, хотя встречались и изображения людей. Большая часть керамики была битой, можно было только догадываться, какие это великолепные произведения искусства. Я спросил у нее, откуда это, но она не захотела мне ответить. Я обнаружил, что форма и орнамент этой керамики чрезвычайно схожи с теми, что мы нашли в древнем Лоулане. На вид просто никакой разницы. Полагаю, что этим сосудам очень много лет.

На некоторых изделиях я обнаружил надписи китайскими иероглифами и письменностью кхароштхи; сверху было написано имя изготовителя, но без даты. Наличие надписи на кхароштхи, я думаю, показывает, что это керамика из Лоуланя. Здешние места были изолированы от людского мира, и некому было привезти сюда посуду извне. Может быть, поблизости имеются древние руины?

Сегодня днем я один вышел на окраину оазиса, прошелся по южной стороне и наткнулся в пустыне на слабо выраженную, едва намеченную дорогу. Я пошел по этой, так сказать, дороге, которая отличалась от окружающей пустыни лишь тем, что была чуточку ровнее. Я набрался храбрости и решил проверить, та ли это дорога, по которой приходит и уходит караван, и пошел вперед. Не знаю, много ли я прошел, но, когда оглянулся назад, не увидел оазиса и даже немного оробел. Когда же решил возвращаться обратно, впереди открылась горная долина, перед которой на земле валялось несколько черепков, а значит, впереди должно было быть жилье или руины.

Поэтому я углубился в горную долину с лысыми и белесыми склонами, своим видом раздражавшими глаза. Я шел все дальше вглубь, и склоны становились все круче. Я почувствовал холод. Вдруг в поле моего зрения оказались могилы, но я с первого взгляда определил, что это новые захоронения. Чем дальше я заходил, тем старше были могилы, некоторые захоронения даже довольно древние. Я все время натыкался на черепки керамики. Оказывается, керамика в мазанке Майи происходит отсюда.

Я дошел до самого конца горной долины. В самой середине ее возвышался громадный земляной холм. На вид восьми-девяти метров высотой, длина и ширина одинаковы, примерно двадцать метров. Холм был желтого цвета, что резко выделяло его на фоне белого грунта долины и горных склонов.

Я приблизился и рукой ощупал землю. Она была совершенно непохожа на окружающие грунт и скалы, но земляные пласты были твердыми, явно утрамбованными. Холм был рукотворным. Я отступил, чтобы рассмотреть его издали. Противоположные стороны его основания были параллельны друг другу, так что на вид он напоминал миниатюрную пирамиду. Это заставило меня вспомнить, что в Китае принято именовать пирамидами гробницы правителей средневекового тангутского царства Сися.

Возможно, это был древний курган. Задрав голову, я с уважением осматривал его, чувствуя себя рядом с ним маленьким и ничтожным. Да и можно ли сравнивать мою коротенькую жизнь с его многотысячелетней историей? То, что я собственными глазами увидел его, уже следует почитать за счастье. Я решил уйти отсюда и возвратиться. Шел очень долго, но так и не дошел до устья долины. Я запаниковал, но потом догадался, что в этой долине расходятся несколько дорог, и, возвращаясь, я пошел не по той.

Я терзался, пытаясь вспомнить, по какой именно дороге я сюда пришел, но здесь все вокруг было белым без конца и края; все дороги выглядели совершенно одинаково, и различить их было совершенно невозможно. Я крутился и вертелся, не в силах определить направление, и в конце концов оказался на том же месте, вернувшись к высокому кургану. Это означало, что я полдня провертелся на одном и том же месте. Я снова заблудился. На этот раз мне некого было винить, все ошибки наделал сам. И вот вечернее солнце постепенно стало садиться за горы, темная ночь быстро сошла в горную долину, все вокруг исчезло в бескрайней тьме, причем стремительно. Не успел я опомниться, как попал в ночное царство.

Отчаяние снова охватило меня. Первоначально у меня еще был шанс уйти отсюда с верблюжьим караваном и возвратиться к моей супруге Фэнь, но теперь оставалось только истлеть здесь в груду белых костей. Усевшись перед курганом, я смотрел на небо, не зная, выживу ли.

Меня пробирал холодный ночной ветер, меня знобило, я дрожал. Я знал, что ночью в диком поле, в пустыне спать ни в коем случае нельзя, это смерти подобно. Не знаю, сколько я просидел, но в конце концов все-таки заснул, и мне приснился сон.

Мне приснилось, что из могилы выходит человек с лицом, закрытым шелковой повязкой, и этот человек плотно охватывает руками мою шею, так что я дышать не могу, пытаюсь громко закричать. Но тут пробудился. Я открыл глаза и при слабом свете звезд увидел очень высокую тень. Далеко не сразу я опомнился и сообразил, что это верблюд, мой верблюд, а на верблюде едет человек.

— Вставай скорее!

Оказалось, что это Майя.

С трудом я встал и подошел к ее ногам.

— Залезай наверх! — Она протянула мне руки.

В голове моей была пустота, тело тряслось в ознобе, я весь промерз на холодном ветру пустыни, а потому немедля протянул руки и ухватился за нее. Я поразился, что такая молодая женщина так сильна. Одной рукой я ухватился за нее, другой оперся о круп верблюда и вскарабкался на горб. Я уселся позади нее, между горбами верблюда, в самом узком месте, так, что я и она оказались тесно прижатыми друг к другу, в противном случае один из нас рисковал скатиться вниз с высоты верблюжьей спины. Но даже так мне все время угрожало падение.

Майя вытащила неизвестно откуда взявшийся коврик из овечьей шерсти и сказала:

— Укройся, а то замерзнешь до смерти.

Мне пришлось завернуться в этот коврик, повинуясь ее приказанию.

— Обхвати меня за талию обеими руками, а не то свалишься. Быстрее!

Я уже опомнился и начал приходить в себя, поэтому заколебался, однако противиться ее команде не посмел и крепко обхватил ее за талию. Талия была очень узкой, но крепкой и очень теплой.

Вдруг она обернулась, так что ее глаза оказались прямо у моего лица. Хотя стояла темная ночь, я опять увидел пленительный свет ее глаз. Она вздернула голову, словно хотела взглянуть на насыпной курган за моей спиной, как будто ее взгляд способен что-то различать в темноте. Потом снова повернулась вперед.

— Хорошо. Мы едем. — Она тронула верблюда.

Я боялся даже взглянуть на окружающий пейзаж. Передо мной колыхались бескрайняя черная ночь и ее черная коса. Я сидел к ней вплотную, правду сказать, я крепко прижимался к ней всем телом, а обеими руками обнимал за талию. Хотя мне все равно было еще холодно, но ее тепло уже передалось мне, а тут еще коврик из овечьей шерсти. Постепенно я начал отогреваться. Мой нос ощутил аромат ее тела. Это был естественный, прирожденный аромат, дар неба, в котором чувствовалась свежесть речного камыша.

Внезапно я почувствовал себя очень счастливым. Если бы сейчас я замерз до смерти, мое счастье осталось бы со мной навечно. Я был так глуп, что в голове промелькнула мысль: как было бы замечательно, если б так было всегда. В конце концов я не сдержался и уперся своим подбородком в ее плечо, прижался губами к ее уху и зашептал:

— Майя, Майя…

— Помолчи, я тебя смертельно ненавижу, — проговорила она вполголоса и, вытянув руку, сильно ударила меня по бедру ребром ладони. Я закричал от боли.

— Очень больно?

— О-о-о… — простонал я, потому что от боли не мог сказать ничего.

— Прости. — Ее рука стала нежно поглаживать ушиб у меня на бедре. — Обещай мне больше никогда не приходить в это место. Никто и никогда не оставался в живых, проведя здесь ночь. Здесь нет никаких руин, а только могилы, в которых похоронены наши предки. Кто потревожит их покой, того постигнет вечное заклятие.

— Какой ужас!

— Ты знаешь, я верхом на верблюде проискала тебя всю ночь. Я очень боялась, что ты захочешь покинуть оазис и погибнешь в желтой пустыне, а я так и не увижу тебя никогда. Обещай мне, что ты не уйдешь, а останешься со мной навсегда, навсегда.

Она говорила и дрожала мелкой дрожью, а ее тело в моих руках становилось все горячее и горячее.

Я не знал, что ей ответить.

— Обещай, что никогда не захочешь оставить меня, — настаивала Майя.

В эту минуту она уже полностью овладела моим сердцем. Верблюд продолжал шагать вперед, унося нас. Вокруг простиралась бескрайняя пустыня под покровом ночной темноты.

Я обнимал ее крепко, как обнимал бы свою маму. Я вспомнил детство, и мне казалось, что я должен был жить здесь, что мои родные места именно здесь. Прижавшись губами к ее уху, я шептал:

— Пусть эта бесконечно долгая ночь не кончается никогда, пусть нашему походу по пустыне никогда не будет конца, пусть этот верблюд увезет нас до конца света.

— Ты обещаешь? Можешь повторить или нет?

— Пусть эта бесконечно долгая ночь не кончается никогда. Пусть нашему походу по пустыне никогда не будет конца. Пусть этот верблюд увезет нас до конца света.

Эти слова я повторял снова и снова, непрерывно, и в пустыне, где мы были одни, мой голос разносился очень далеко, казалось, его можно слышать даже на другом краю пустыни. Она же ничего не говорила, лишь позволила моей голове лежать на ее плече. Майя продолжала править верблюдом, пока мы не достигли оазиса и не углубились в тополевую рощу.

Деревья стали гуще, верблюду стало труднее пробираться сквозь них. Мы оба спрыгнули на землю и повалились на груду сухого камыша, нанесенного с берега реки.

Мы лежали на камыше и глядели друг другу в глаза, пыл и жар в наших телах нарастал, мы больше не вставали. Этой ночью я не смог совладать с собой.

— Майя, Майя! — громко звал я ее во мраке ночи, хотя она лежала здесь, рядом, перед моими глазами.

В темноте она тоже звала меня, в ее зове звучала дикость пустыни, как в кличе одинокой волчицы, словно она стремилась своей пастью поглотить меня, но в тот миг я был готов всего себя отдать ей в подношение. Это была древняя и волшебная ночь, ни я, ни Майя ни от чего не отказывались. Власть плоти подчинила наши души, страсть сокрушила рассудок, самое первобытное начало крепко-накрепко соединило нас. Поэтому и я, и она здесь, на глазах верблюда, впали в извечный грех.

Наконец-то подошла к концу бесконечно долгая ночь, захлестнувшее нас половодье страсти отступило, как уходит рябь, поднятая ветром на поверхности реки. Заря на востоке уже приближалась, а Майя и я лежали на груде камыша, наблюдая, как оазис просыпается после темной ночи.

— Майя, что мы сейчас наделали? — тихо спросил я, потому что сердце мое вдруг охватили тревога и раскаяние.

— Мы совершили самое священное деяние для мужчины и женщины.

Она отвечала спокойно и в этот миг казалась еще прекраснее и привлекательнее, чем обычно.

— Священное деяние?

Тут я вспомнил, что в турфанской Астане в древней гробнице нашли древнее изображение первопредков китайцев Фу-си и Нюй-ва. Правой рукой Фу-си обнимает Нюй-ва, а левой рукой Нюй-ва обнимает Фу-си. Лицами они обращены друг к другу и смотрят друг на друга с глубоким чувством: нижняя половина туловища у обоих змееподобна, и эти змеи взаимно переплетаются. Фу-си и Нюй-ва для китайцев — Адам и Ева. Изображая их на картине взаимно переплетенными, полагали, что изображают первоначало рода человеческого. В глазах Майи это и было священнодействием между мужчиной и женщиной.

Майя прошептала мне на ухо:

— Как только я тебя увидела, сразу поняла, что ты будешь принадлежать мне.

— Почему?

— Разве ты не заметил, что я непохожа на здешних поселян? Потому что мой отец был китаец.

— Значит, ты метиска?

Только теперь я понял, почему она так красива. Она метиска смешанной крови китайца и женщины лобу из потомства древнего Лоуланя; в ее жилах течет кровь древних лоуланьцев и китайская кровь. Все метисы очень красивы и очень умны, потому что сочетают в себе лучшие достоинства разных рас; особенно это касается метисов желтой и белой рас. Лоуланьцы были самой древней ветвью белой расы, индоевропейцы по языку. Наверно, при династии Хань было много метисов, таких как Майя. Вот только сегодня Майя осталась одна-единственная. Я внимательно вглядывался в ее лицо. Ее подбородок и овал лица были похожи на китайские, но ее глаза и нос были такими же, как у людей лобу.

— Двадцать два года назад один китаец пришел в пустыню, от жажды потерял сознание и упал на землю; моя мать нашла его и спасла. Потом он остался и жил вместе с моей матерью, у них родилась дочь, это была я.

— А что было потом?

— Я еще не родилась, когда мой отец уехал отсюда, и никто не знал, куда; однако могу утверждать, что он уже давно превратился в груду белых костей в пустыне. Вскоре после моего рождения моя мать тоже умерла, и я стала сиротой без отца и матери; обо мне заботился дядя. Он вывез меня отсюда, чтобы отдать учиться в школу. Я с детства предчувствовала, что смогу, как и моя мать, полюбить китайца, который забредет в эту пустыню. Теперь этот человек — ты. Это предопределено судьбой. В тот миг, как я тебя увидела, я уже решила. Ты и я — никто из нас не избежит этого.

— Твою мать очень жалко, правда?

Лицо у Майи сразу сделалось серьезным, она прильнула ко мне вплотную и сказала:

— Ты способен меня бросить? Так же, как мой отец, который бросил мою маму одну рожать меня в муках, а потом мучительно умирать?

Я был ошеломлен и не знал, что ответить. Только теперь я начал раскаиваться: почему я вчера вечером проявил такое слабоволие и полностью утратил рассудок? Что же я натворил?

Вдруг я вспомнил о Фэнь. Сердце у меня сразу пронзила острая боль. Я быстро оделся и ушел из камышей.

Там, где никого не было, я вытащил свой дневник и все это записал правдиво и подробно, так, как это было.

24 октября 1978 года

Погода: ясно. Температура: перемена к прохладе. Место: оазис посреди Лобнора.

Давно ли я пришел сюда? С 15 сентября и до сего дня уже больше месяца как я живу, может быть, самой чудесной жизнью, которая только выпадала на мою долю; все здесь как сон, но сон наяву. Я уже близко сошелся с этими людьми. Они теперь принимают меня за мужа Майи. Здесь не существует никаких законов, достойных упоминания, все определяется обычаем.

В поселении для меня и Майи устроили свадьбу. Я был бессилен противиться, настолько они были воодушевлены этим, так что я даже боялся, что, если скажу, что уже женат, они будут разочарованы. Но возможно, что они могут остаться совершенно равнодушными к этому, потому что я видел своими глазами, как одна женщина в поселении одновременно жила с двумя мужчинами, и никого это не удивляло.

Их свадьба разительно не похожа на уйгурскую, потому что вобрала в себя много ритуалов и жертвоприношений, чуждых мусульманам-уйгурам. О процедуре этой свадьбы я не скажу ни слова, поскольку совесть моя истерзана угрызениями и мукой.

Женщины пели древние песни народа лобу. Эти прекрасные песни когда-то пели лоуланьцы, но у меня не хватило духа записать их нотами. Перед моими глазами только глаза Майи, без этих глаз я не могу. Однако, как быть с Фэнь?

Они отвели меня в дом к Майе. Домик небольшой, но поселяне в оазисе — большие умельцы украшать маленькое помещение. В домах необыкновенно чисто и опрятно — несравнимо с грязью снаружи. Есть кровать-лежанка, вроде глиняного китайского кана.[5] Это наша райская обитель радости и счастья. Этот оазис — наш эдемский сад, я и она — мы подобны Адаму и Еве, Фу-си и Нюй-ва, живем по образу и подобию первопредков.

Да, Майя — действительно Ева, однако я — не Адам.

Чему же я принадлежу, в конце концов?

25 и 26 октября 1978 года

Погода: ясно. Температура: свежо. Место: оазис посреди Лобнора.

Сегодня караван верблюдов прибыл в оазис. Они пришли по дороге сквозь пустыню, которая была известна только верблюжьим караванам древности, пересекли несколько десятков километров безводной пустыни и достигли этого поселения. Увидев их прибытие, поселяне обрадовались так, словно это большой праздник. Они вынесли из домов самое лучшее угощение и подарки для пришедших с караваном гостей.

Все караванщики были уйгурами. У всех был богатый опыт хождения по пустыне и выработался наметанный острый глаз, под стать орлиному. Я подсел к ним и поговорил на ломаном уйгурском языке. Все это Майя видела собственными глазами.

Караван верблюдов оставался в поселении одну ночь, а завтра утром должен был уйти. Когда все заснули спокойным сном, Майя отвела меня на берег реки.

— Завтра караван верблюдов должен уйти, — сказала Майя.

— Я знаю.

— Ты способен расстаться со мной? — Она схватила меня за руку.

— Майя, ты должна верить мне, — прошептал я, не зная, что и как сказать.

— Вы все одинаковы, что ты, что мой отец, — все вы люди извне, ваши сердца от начала и до конца всегда там. Обещай мне, что останешься. Я не могу тебя потерять. Я хочу, чтобы ты всегда был со мной рядом.

— А если я умру?

— Тогда и я готова умереть, — торжественно заявила Майя.

Сердце мое упало, я не знал, как лучше ей ответить. Я глядел ей в глаза, они были такими прелестными, что я был бессилен противиться. Однако про себя я уже все решил.

Протянув руки, я крепко обнял Майю и прижался к ней.

— Мы навеки вместе, навеки, — шептал я ей.

Она закрыла глаза и обняла меня.

— Не уходи, не уходи, — шептала она.

Я видел, что из ее полузакрытых глаз текут слезы.

Однако это была моя последняя ночь в саду Эдема.

Когда небо постепенно посветлело, Майя продолжала спокойно спать. Я бережно уложил ее на сухой камыш и накрыл двумя толстыми ковриками из овечьей шерсти. Я осторожно оставил ее и последний раз взглянул, не зная, когда я снова смогу ее увидеть. Она была так прекрасна, ее красота настолько не имела себе равных, что в конце концов я бы все равно потерял ее.

Я прошел через заросли камыша и тополевую рошу. На кромке оазиса уже снаряжался к отправлению караван верблюдов. На востоке солнце уже взошло. Уйгуры поглядывали на меня своими зоркими, как у орлов, глазами. Вчера вечером я уже с ними договорился, что караван верблюдов вывезет меня из пустыни в уездный город. Я влез на верблюда и оглянулся на оазис, а потом отвернулся, не в силах больше гладеть. Может быть, в этот миг моя Майя уже проснулась и обнаружила, что меня нет. Она может прибежать сюда. Нет, я не желаю видеть, как она страдает. Я бы хотел, чтобы караван верблюдов тронулся поскорее. По громкому приказу начальника верблюды выступили, унося всех нас отсюда, и мерно зашагали по желтому зыбучему песку. Впереди бескрайняя пустыня.

Прощай, мой райский эдемский сад.

Прощай, моя Майя.

Сейчас я плачу и, проливая слезы, на колыхающемся горбе верблюда пишу свой дневник.

Потом в дневнике отца был пропущен целый год. Бай Би спокойно читала эти выцветшие, пожелтевшие от времени строки. На сердце у нее было так же пасмурно, как за окном в дождливую погоду.

18 октября 1979 года

Погода: ясно. Температура: от +12° до +19 °C. Место: Лобнорский объединенный лагерь археологической экспедиции.

Прошел год, опять я вернулся сюда. Когда вспоминаю свои муки совести за этот год, сам не знаю, что сказать в свое оправдание.

Сегодня мы закончили раскопки древнего города Лоулань. Я уже второй раз здесь. Днем мы вернулись в объединенный лагерь археологической экспедиции, фактически это военный сельхоз на краю Лобнора. Я и Фэнь живем в примитивной палатке. Вначале считалось, что Фэнь не сможет приехать из-за скверных условий: почти ни одной женщины, без которых ей сейчас не обойтись.

Однако она очень интересовалась тем случаем год назад, когда я пропал, и хотела поехать вместе со мной посмотреть все на месте; даже писала прошения начальству. Отговорить ее я не смог, пришлось согласиться. Мой дневник я всегда бережно хранил, хотя и не запирал его. Я доверял моей Фэнь, она обещала ни в коем случае не читать мой дневник.

Поэтому до сих пор она верит моей лжи. Я рассказал ей все: как я скитался по пустыне, как потерял лагерь экспедиции, как больше месяца жил в оазисе первобытной жизнью. Умолчал я только о Майе. Я вообще ничего не говорил о Майе никому, так что никто и не подозревал об ее существовании, в том числе и моя Фэнь. Я не посмел рассказать ей правду. Я боялся, что она не вынесет того, что я обнимал другую женщину. Я надеялся, что рано или поздно все забудется и мы с Фэнь снова начнем нашу жизнь.

Но прошел целый год, а я все не мог позабыть свой эдемский сад, и каждую ночь, пусть даже Фэнь спала у меня под боком, я все равно грезил о Майе. Неужели же мы с Фэнь будем всю жизнь спать в одной постели и видеть разные сны? Я всегда был в подавленном состоянии, иногда в ушах начинала звучать музыка древних мелодий, и я подозревал, что у меня начинается психическое расстройство.

Каждый день и каждую ночь чувство ответственности тяготило мое сердце. Я был виновен перед Фэнь, еще больше — перед Майей. Мое преступление было тяжким, я нуждался в раскаянии и покаянии.

Сегодня вечером Фэнь и я остались наедине, она уже давно заподозрила, что со мной что-то не в порядке, возможно, даже поняла кое-что. Я больше не мог смотреть ей в глаза, это стало невыносимо. Оставалось только признаться и сказать правду, потому что только тогда мое сердце смогло бы успокоиться.

Наконец настало время, когда я решился и все рассказал Фэнь о себе и Майе. Не знаю, что и как я говорил, — все это было как во сне. В общем, все я выложил откровенно, ничего не утаивая, в том числе и мои душевные переживания.

Зная все это, Фэнь очень страдала, она долго молчала, а потом, совершенно неожиданно, простила меня. Она потребовала, чтобы я взял ее с собой повидать Майю. Она хотела увидеть эту женщину, которая перевернула мне сердце и душу, и хотела, чтобы мне представился случай искупить вину. Сначала я не соглашался, но потом, может быть, благодаря таинственным силам решился поехать и разыскать Майю. Я хотел взять с собой Фэнь, чтобы все честно и ясно изложить Майе. Пусть все это будет очень больно, но я считал это своим неизбывным долгом.

Сегодня вечером я увидел слезы Фэнь.

22 и 23 октября 1979 года

Погода: ясно. Температура: от +11° до +16 °C. Место: берег Лобнора.

Я вместе с Фэнь ехал на верблюде в караване, таком же, что тогда увез меня из оазиса. Мы медленно пересекали пустыню.

Мы выступили из базового лагеря объединенной археологической экспедиции с разрешения начальства; потом прошагали на запад более трех часов и достигли небольшого поселка на шоссе через пустыню. Там перешли через шоссе и поймали транзитную машину. Только через несколько часов добрались до небольшого уездного городка на юго-западе пустыни. Там мы прождали несколько дней ежегодного верблюжьего каравана, чтобы вместе с ним отправиться в оазис в глубине пустыни.

Наконец мы различили вдали это зеленое пятнышко. Странное чувство переполняло мое сердце: мой райский сад по-прежнему спокойно лежал передо мной вдалеке, а моя Майя? Я обернулся посмотреть на Фэнь, но выражение ее лица мне не сказало ничего.

Мы вступили в оазис. Древний народ лобу, точно так же, как и в прошлом году, радушно приветствовал караван верблюдов. Однако они очень быстро узнали меня, и я сразу же ощутил с их стороны холодное, враждебное отношение, во взглядах сквозило разочарование. Фэнь стояла, тесно прижавшись ко мне, поэтому и на Фэнь они смотрели враждебно. Они не стали гнать меня прочь, как я опасался, по-прежнему давали мне пишу и воду; однако никто — ни один человек — не заговорил со мной. Увидев меня, все отходили и старались держаться подальше. Я знал, что в их глазах я недостойный доверия обманщик, что я повинен в преступлении.

И тогда Фэгть сказала мне:

— Пойди поищи свою Майю.

Я растрогался, взял ее за руку и извинился:

— Фэнь, я виноват перед тобой.

Я повел ее ко входу в дом Майи и снова увидел эту крошечную мазанку, в которой для меня и Майи обреталось райское блаженство.

— Входи один, я подожду тебя у входа, — неожиданно заявила Фэнь.

— Нет, ты тоже войди. Я хочу, чтобы была ясность.

— Но это дело касается двоих, тебя и Майи.

— Ты же пострадавшая. — Я схватил Фэнь за руку.

— Она тоже пострадала.

Возражать мне было нечего, оставалось войти в мазанку одному. В домике все было по-прежнему, точно так, как было перед моим уходом. На глиняной лежанке спокойно лежала Майя, укрытая ковриком из овечьей шерсти. Рядом с ней стояла детская колыбелька, в которой я увидел дитя в возрасте нескольких месяцев.

Я замер, словно оглушенный могучим ударом, потому что сразу осознал горечь содеянного мною. Майя смотрела мне прямо в глаза, и ее взгляд был по-прежнему соблазнителен, но ей в глаза я больше не посмел глядеть. Но я не мог не смотреть на нее. Ее лицо уже не было таким, как прежде, — белым и блестящим, а выглядело бескровным; она лежала неподвижно под ковриком из овечьей шерсти, словно умершая.

Наконец она заговорила:

— Ты пришел.

Ее голос был хриплым настолько, что казалось, прежний чарующий мелодичный голос пропал.

Я беспомощно стоял перед ней и, помолчав, выговорил:

— Майя, прости.

Она легонько помотала головой и слабым голосом сказала:

— Сначала погляди на свою дочь.

— Мою дочь?

Майя кивнула. Я осторожно наклонился и поглядел на своего ребенка. Она спала спокойно, сейчас еще нельзя было разглядеть, на кого она похожа, но я поверил, что это моя дочь. Как только я увидел ее, у меня возникла такая уверенность, тайно опутавшая мое сердце. Мои глаза залили неудержимые слезы, я больше не мог смотреть, отвернулся и прошептал:

— Майя, я виновен.

— Позволь ей войти, чтобы не стояла за дверью. Пусть другие не думают, что я трусиха.

— О ком ты говоришь?

— Я уже слышала, как вы разговаривали за дверью. Это твоя жена, правда? Если бы у тебя не было жены, то, по-моему, ты никогда бы меня не покинул. Пусть она войдет, я хочу поглядеть на нее.

Ее голос становился все тише и слабее.

Наконец я кивнул в знак согласия и вышел, чтобы затащить Фэнь внутрь.

Моя Майя и моя Фэнь увиделись впервые. Они глядели друг на друга, не говоря ни слова. В глазах Майи не было никакой ненависти, чего я так боялся.

— Здравствуй, рада, что ты прибыла к нам в оазис в гости, — слабым голосом сказала Майя.

Фэнь, не зная, что ей ответить, растерянно проговорила:

— Здравствуй, я жена Бай Чжэнцю.

Майя кивнула, взгляд ее смягчился, но она сильно раскашлялась.

Фэнь подошла к ее постели и потрогала лоб:

— Ты заболела?

Майя рассмеялась:

— Я скоро умру.

— Нет, ты не можешь умереть, — громко закричал я, не в силах больше сдерживаться.

— С тех пор как я родила твою дочь, я тяжело болею. Здесь нет врачей и нет лекарств. Если бы не это дитя, я бы уже давно не выдержала.

— Майя, я виноват.

Потом Майя обратилась к Фэнь:

— После моей смерти прошу тебя вырастить моего ребенка, хорошо?

— Я обещаю тебе, — сказала Фэнь, кивая.

Майя снова пристально взглянула на меня:

— Теперь у меня есть последняя просьба: поцелуй меня.

Я оглянулся на Фэнь.

— Чжэнцю, исполни все просьбы Майи, — невозмутимо сказала Фэнь.

Я с благодарностью посмотрел на нее, наклонился и коснулся Майи губами. Ее глаза пристально глядели на меня, они были подернуты тенью времени. Наконец я поцеловал ее в губы. Они были холодные-прехолодные, и этот холод пронизал сразу всего меня. Мои глаза отстояли от нее всего лишь на несколько сантиметров, и я мог видеть, как на ее сухих до этого глазах проступают слезы.

В этот миг мне казалось, что мое сердце режут ножом.

Я не знаю, долго ли продлился этот поцелуй, потому что не мог управлять собой даже перед лицом самой Фэнь, и губы Майи слились с моими воедино, и мы опять как бы стали одним существом. Когда я поднял голову, снова увидел глаза Фэнь.

— Ее пульс уже не прослушивается, — взволнованно сказала Фэнь.

У меня в голове водворилась какая-то пустота. Я пощупал пульс у Майи, но он уже не прощупывался.

Я приложил ухо к ее сердцу, но сердце Майи уже перестало биться. Она умерла, моя Майя уже умерла, прямо тогда, когда я целовал ее; в этот миг она покинула меня навеки.

Мои горячие слезы полились на лицо умершей Майи и начали растекаться по нему струйками. Теперь я не знал, как мне быть и что мне делать, а только беспомощно глядел на Фэнь.

— Она уже ушла. Мы ее похороним.

Фэнь была растрогана. Она простила меня и Майю.

Поселяне помогли нам обрядить покойную Майю. Затем нам помогли отнести ее в горную долину, заполненную древними могилами. Неподалеку от входа в долину поселяне вырыли для Майи могилу. Там мы ее и похоронили. Во время похорон люди лобу тоже пели древние песни, может быть, это были плачи древних лоуланьцев. В конце концов моя Майя упокоилась навеки среди пустыни.

Перед выходом из поселения они изготовили деревянную намогильную стелу. Я взял кисть и тушь, которые были доставлены караваном верблюдов, и написал на стеле: «Могила любимой супруги Майи», а внизу подписал: «Поставлена супругом Бай Чжэнцю».

Эту надпись на стеле я сделал только с согласия Фэнь. Эту памятную стелу мы установили перед могилой Майи, и да стоит она вечно, как сама пустыня.

Затем, до захода солнца, мы и поселяне поспешили покинуть кладбище в долине.

После ночевки, едва рассвело, караван верблюдов покинул оазис, и мы с ребенком, который только что лишился матери, ушли вместе с караваном. На этот раз я навеки простился с моим райским садом.

Я и Фэнь, обнимая дитя, сели на верблюда. Это была моя дочь. Несчастного ребенка я кормил овечьим молоком.

Вокруг, куда ни глянь, сколько хватает глаз, простиралась безбрежная песчаная пустыня.

На этом дневник отца заканчивался, все десять с лишним страничек. Бай Би посмотрела на часы — уже полночь, но еще оставалась последняя страница. Она раскрыла ее. Это было письмо отца к ней.

Мое сокровище!

Верю, что ты уже прочла весь оставленный мною дневник, все те десять с лишним страничек, которые я сохранил. А остальную часть дневника я сжег.

Сокровище мое, говорю тебе, что у тебя есть старшая сестра, сестра по отцу, но не по матери, то самое дитя, которое родила Майя. Я и твоя мама вернулись домой с ребенком, а уже через полгода твоя мама родила тебя.

В то время пока ты и твоя сестра были маленькими, у меня и твоей мамы зарплата была очень низкой, а ведь в семье еще был старый человек, поэтому я и твоя мама постоянно выезжали на раскопки, чтобы подзаработать. Условия нашей жизни были очень тяжелыми. А твоя сестра постоянно болела какими-то странными болезнями. Она с самого рождения плохо переносила климат нашего города, его воду и пишу.

Наконец я и твоя мама совместно решили отправить твою сестру в детский приют. Для нас это было вынужденное решение, потому что мы опасались, что твоя сестренка у нас на руках не выживет. Так что мы ее отдали, солгав, что дитя — найденыш.

Однако очень скоро мы раскаялись, нам не следовало так относиться к ней. Она ни в чем не виновата, она должна наслаждаться отцовской и материнской любовью наравне с тобой. Поэтому уже скоро мы поехали в детский приют, чтобы забрать твою сестренку обратно домой. Но ее уже взяла на воспитание другая семья. Я осторожно разыскал эту семью. У них условия были замечательные, относились они к сестренке твоей прекрасно, и я подумал, что твоя сестра там найдет себе счастье.

Довольно, мое сокровище, на этом я закончу свое письмо. Я сказал тебе все, что знаю сам. Когда ты прочтешь это письмо, прошу тебя простить отцу и матери все, что они содеяли. Папа вечно будет стыдиться совершенной в то время ошибки. Всю ответственность за содеянное папа берет на одного себя.

Одного желаю: чтобы в будущем вы, сестры, смогли встретиться.

Мое сокровище, умоляю тебя верить, что папа будет любить тебя вечно.

Вечного счастья тебе, сокровище мое!

Целую тебя.

Папа 15 июля 1988 года

Все письмо полностью прочитано. Бай Би глядела на десяток плотных листов бумаги, и слезы медленно капали у нее из глаз. Она проговорила громко:

— Папа, я тоже всегда буду любить тебя.

Она бережно уложила письма обратно в конверт, а его спрятала в ящик своего прикроватного столика. Потом сбегала в соседнюю комнату и вытащила из книжного шкафа пачку старых фотографий, которые остались среди материалов отца по раскопкам. На одной из последних фотографий стояла молодая женщина. Это была Майя, ее единственная фотография, которая тогда была снята ее отцом.

Только теперь Бай Би обратила внимание, что Майя и Лань Юэ (Не Сяоцин) были на одно лицо.

Наконец-то она все поняла.

Она аккуратно вытерла слезы на лице и подошла к окну, чтобы поглядеть на ночной дождь.

Она протерла прохладное на ощупь стекло: комнатные лампы отражались в нем, и она видела в нем собственное отражение. Внезапно ей почудилось, что в стекле отражается не ее лицо, а лицо другой женщины, которое являлось ей во сне, — лицо Майи или же Лань Юэ.

Ночной дождь лил, не переставая.

2

— Е Сяо!

Сидя перед компьютером, он вздрогнул от неожиданности и обернулся. Это была его коллега.

— Покорнейше прошу, в следующий раз не надо так внезапно окликать меня за спиной, хорошо? Ну ладно, скажи, в чем дело. — Он недовольно покачал головой.

Она рассмеялась.

— Извини, только что позвонили из детского приюта.

— Откуда? Из детского приюта? — Е Сяо не понимал, что к чему.

— Ты забыл? Несколько дней назад ты просил меня разыскать в детском приюте двадцатилетней давности записи о Не Сяоцин.

— Эх, правильно, я все забыл. Голова моя в эти дни перегружена, — покачал головой Е Сяо. Он поднялся со стула, чтобы размяться.

— Приют разыскал записи о Не Сяоцин в те годы. Ее доставила супружеская пара Бай Чжэнцю и Юй Фэнь в сентябре 1980 года.

— Что? — изумился Е Сяо.

Коллега еще раз заглянула в свои бумаги.

— Так зафиксировано в документах. Эта супружеская пара работала тогда в Институте археологии.

В полной растерянности Е Сяо пытался осмыслить услышанное.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

В кафе было малолюдно, музыка звучала приглушенно, почти не слышно; зато шум от уборки заглушал все остальное. Бай Би пришла точно в семь часов, в условленное время, а Е Сяо уже сидел, спокойно поджидая ее. Она подошла не спеша и села напротив, но смотрела не на него, а на шоссе за окном.

— Ну, как твои дела? Еще не пришла в себя? — тихо спросил Е Сяо.

— Моя мама скончалась.

Е Сяо, оторопев, пробормотал еще тише:

— Извини, наверно, я не вовремя позвал тебя прийти.

— Ничего. Ведь для моей мамы это вроде освобождения. Моя мама покончила с собой, приняв снотворное, всего несколько дней назад. За день до смерти мамы к ней приходила молодая женщина, — рассказала она.

— Это она? — взволнованно спросил он.

Бай Би кивнула и посмотрела на Е Сяо так пристально, что тот смутился:

— Ты уверена?

— Если верить рассказу маминой подруги из числа больных, то я уверена, — твердо сказала она.

— Извини, подруга твоей мамы — больная? Тоже душевнобольная?

— Ты сомневаешься? А я ей верю.

— Нет, ни в чем не сомневаюсь. Лань Юэ, нет, следует сказать, Не Сяоцин пришла повидать твою маму — это же самое обычное дело.

— Почему?

— Потому что я уже разыскал документацию из детского приюта. Тогда твои родители отвезли ее в приют, и только потом семья Не взяла ее на воспитание.

Бай Би вздрогнула. Не зная, что сказать, она помолчала и только потом начала говорить:

— Е Сяо, на самом деле…

— Что на самом деле? — взволнованно перебил он.

— Нет, ничего, — замолчала она, замотав головой.

Видя ее смущение и растерянность, Е Сяо удивился.

— Бай Би, что с тобой? Неужели ты не удивляешься? Не Сяоцин отвезли в приют именно твои родители, Это несомненный, железный факт. Конечно, ты не могла его знать. Папа с мамой такое важное дело от тебя скрывали. Обманывали тебя. Они непременно причастны к появлению Не Сяоцин на свет.

— Помолчи, умоляю тебя, — попросила она с болью и страданием в голосе.

— Извини, я понимаю, что ты никоим образом не захочешь признать это.

Вдруг Бай Би подняла голову и посмотрела не него очень странным взглядом.

— Е Сяо, ты непременно хочешь ее найти?

— Безусловно. Потому что все это содеяла она. Теперь мы уже выяснили, что это она выделила из древнего трупа вирус и регенерировала его, что она этим вирусом убила Цзян Хэ, Сяо Сэ и еще Ло Чжоу. До сегодняшнего дня всего убито семь человек.

— Но почему она так поступает?

— Этого я сейчас пока не знаю, — покачал он головой.

Бай Би не стала с ним спорить. Взглянув на часы, она сказала решительно:

— Извини, не хочу больше сидеть здесь.

Е Сяо кивнул, и они вышли из кафе.

Вместе дошли до широкого проспекта. Хотя дул порывами холодный ветер, на проспекте сияли огни баров, красные и зеленые, а их посетители веселились, не обращая внимания на эту парочку с тяжестью на сердце. Бай Би рассеянно глядела на пробегающие мимо машины, и взгляд у нее был растерянный и блуждающий.

— Сейчас еще рано. Куда ты пойдешь? — спросил ее Е Сяо.

— Не знаю, — ответила она.

— Пойдем ко мне, посидим. Здесь очень близко, — сказал он тихо.

Глаза Бай Би сверкали странным блеском в свете неоновых ламп. Она пристально посмотрела на него. Он смутился и стал глядеть на небо. Тогда Бай Би кивнула и сказала:

— Хорошо.

2

Они очень быстро добрались до дома Е Сяо.

Бай Би осмотрелась. Квартира была небольшой, едва достаточной для жизни одного человека.

— Ты один живешь? — спросила она.

— Да, мои родители в Синьцзяне.

— Когда родные люди далеко, не одиноко ли тебе? — спросила она при виде скудной обстановки.

— А тебе тоже одиноко? — переспросил Е Сяо.

Бай Би не знала, что сказать, и только кивнула в ответ.

Е Сяо глубоко вздохнул.

— Бай Би, клянусь, я гораздо счастливее тебя. Меня еще в детстве отослали жить сюда, в доме у родных. Раньше я ежегодно ездил на летние каникулы к родителям, а теперь раз в неделю звоню им по телефону. Ну а ты? Сначала с твоим папой случилась беда, потом с Цзян Хэ, а теперь еще с твоей мамой. Сказать по правде, я тебя очень уважаю, ты стойкая девушка.

— Это я-то стойкая?

Подняв голову, она посмотрела в его лицо, до боли похожее на лицо Цзян Хэ, и сердце ее затрепетало в порыве чувства.

Бай Би, ничего не сказав, продолжала оглядывать комнату Е Сяо. На письменном столе она увидела рамку с фотографией. На снимке была молодая девушка — красивой не назовешь, но полная обаяния.

— Кто она? — спросила Бай Би с осторожностью.

— Она? — Е Сяо поглядел на фотографию, и выражение его лица переменилось.

— Раньше она была моей подругой, — честно сказал он.

— Вы расстались?

— Нет, она умерла, — тихо проговорил он.

— Извини.

— Ничего, дело прошлое. Ее звали Сю Эр, она была моей однокурсницей по полицейской школе, та же специализация. Потом мы во время практики выполняли задание по борьбе с наркоторговлей. Неожиданно торговцы наркотой поймали ее и накачали наркотиками так, что она в муках скончалась. А потом я… — На этом он умолк и странно прохрипел что-то, глядя в потолок, чтобы хоть немного успокоиться.

— Я поняла, не надо больше говорить об этом. Я понимаю твои чувства.

— Бай Би, не хочу тебя обманывать. Я же сам вовсе не стойкий человек. — При этих словах он горько засмеялся. — После смерти Сю Эр у меня в душе поселился страх, и так до сих пор.

Молча Бай Би слушала его рассказ. Е Сяо поставил компакт-диск и колонки, в комнате зазвучала песня:

Дождь и ветер унесли с собой ночной мрак Каплями покрылась зеленая трава И все радуются прекрасной обновленной жизни Наши жизни и чаяния сплелись воедино Я и Ты — два берега одной реки Водою мы разделены навеки

Оба молча слушали музыку и пение, обращая внимание на слова. Е Сяо весь погрузился в печальное пение и уронил голову на колени.

Наконец музыка смолкла.

Бай Би вдруг протянула руку и положила ее на голову Е Сяо.

— Почему ты так похож на него? — спросила она, ласково поглаживая его волосы.

— Нет, я не Цзян Хэ, я — это я. Как поется в песне, мы с тобой как два берега, разделены водой речной.

Бай Би смолкла. Она продолжала ласкать его волосы, и после долгого молчания прошептала:

— Ты говоришь, что это не судьба? У меня постоянно возникает иллюзия, что ты стал им. Я постоянно себя спрашиваю: почему я совершаю ошибку за ошибкой? Ведь вся жизнь человеческая состоит из бесконечного числа ошибок.

Е Сяо безропотно подчинялся ее ласкам, мечтая только, чтобы время остановилось. Но она вдруг отвернулась, говоря:

— Уже поздно, я пойду.

Он встал и посмотрел ей в глаза, но промолчал. Чуть было не произнес запретные слова, однако рассудок все-таки взял верх; он покорился и тяжело вздохнул:

— Да, время позднее, я провожу тебя.

Больше не разговаривая, в молчаливом согласии они медленно спустились вниз.

3

Машина Е Сяо остановилась перед домом Бай Би.

— Уже очень поздно, я провожу тебя наверх, — сказал он.

Она заколебалась, в темноте сверкнули ее глаза. Потом кивнула.

Они поднялись вместе по темной лестнице, их шаги гулко разносились по пустому коридору. Пока шли наверх, оба молчали. Не сказали друг другу ничего, пока не прошли всю лестницу и не подошли к двери Бай Би. Здесь всю ночь горела тусклая лампочка.

— Спасибо тебе, Е Сяо, поскорее возвращайся к себе обратно, — сказала она. Е Сяо понял, что ему следует делать, а что не следует. Ему больше нельзя входить внутрь.

— Хорошо, но только ты будь осторожна. Столько всего случилось в последнее время! Я волнуюсь за тебя.

— Волнуешься, что со мной случится беда? — Лицо Бай Би то проступало, то снова исчезало в тусклом свете лампочки.

— Хочу только, чтобы не случилось беды. А ты будь осторожна, в случае чего звони мне по телефону, — он был очень серьезен.

— Спасибо.

— Хорошо, я пойду.

— До свидания.

Е Сяо повернулся и стал спускаться вниз по лестнице. Его шаги разносились по старому коридору. Бай Би следила, как его тень постепенно удаляется и растворяется в темноте коридора, потом глубоко вздохнула, вспоминая свой разговор с ним. Но на сердце стало легче. Не хотелось думать ни о чем. Достав ключи, она отперла дверь.

4

Едва дверь открылась, как пронизывающий порыв холодного ветра пахнул в лицо Бай Би. Не закрыла окно перед уходом? Но в холодном порыве она почуяла удивительный запах, соблазнительный и привлекательный, но одновременно тревожный и волнующий. Перед ее глазами была темнота, в квартире ничего не разглядеть; но в этом мраке где-то в гостиной шевельнулась тень. Сердце забилось учащенно, она нащупала пальцами выключатель на стене.

В белом свете ламп посреди комнаты стояла женщина. То была Лань Юэ, она же — Не Сяоцин.

Бай Би попятилась и прислонилась к стене: у нее помутилось в голове.

Пока она приходила в себя, Лань Юэ (Не Сяоцин) произнесла:

— Наконец-то ты вернулась, я очень давно тебя жду.

5

Е Сяо спустился вниз, потом посмотрел наверх на окно и стал бродить около своей машины. Он гулял долго и не сразу сел за руль.

Долго сидел, не включая зажигание и вообще ничего не делая. Просто сидел неподвижно.

6

— Это мой дом, как ты сюда вошла? — спросила Бай Би.

— Так ли это важно? — Лань Юэ пристально смотрела на нее в упор. Ее взгляд как бы пронзал Бай Би.

Бай Би встретила взгляд, но не выдержала его.

Она опустила голову, не смея смотреть в глаза Лань Юэ. Ворвался холодный ветер, от которого она задрожала и, зябко обхватив плечи руками, попросила;

— Извини, нельзя ли закрыть окно?

Лань Юэ ответила с усмешкой:

— Ты так боишься холода? Смотри, это же ветер с северо-запада, он несет с собой пыль издалека.

Она подошла к окну и протянула руки, будто хотела в воздухе что-то схватить, потом закрыла глаза ладонями и легонько подула. И закрыла окно.

В квартире восстановилась тишина. Они глядели друг на друга. Лань Юэ стала медленно приближаться.

— Не Сяоцин! — громко воскликнула Бай Би.

— Ты и это уже знаешь, — кивнула ей Лань Юэ.

— Почему ты захотела умертвить их? Цзян Хэ, Сяо Сэ и еще многих?

Лань Юэ промолчала, не ответила ничего.

— Ты ездила к моей маме, правда? Теперь она уже умерла, — продолжала Бай Би.

— Извини, я не нарочно. Она смогла на меня глядеть, так что, считай, искупила то, что у нее было на сердце, — прошептала Лань Юэ.

— Что ты ей сказала?

— Ничего не сказала. Твоя мама сказала, что виновата передо мной. Она сказала, что теперь, когда увидела меня живой и здоровой, она спокойно может предстать перед твоим папой. Она слишком любила твоего папу, — вздохнула Лань Юэ.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. — Бай Би изо всех сил пыталась скрыть смятение.

Не обращая внимания на ее слова, Лань Юэ продолжала:

— Теперь, когда ее больше нет, ты должна знать все.

Бай Би наконец кивнула. Помолчав, она сказала:

— Я знаю, судьба была к тебе несправедлива.

— Слишком несправедлива! — быстро подхватила та.

— Однако ты не можешь… Лань Юэ резко оборвала ее:

— Заткнись! Ты, Бай Би, всю жизнь наслаждалась родительской заботой, мирно и спокойно выросла и стала взрослой. Ну а я? Мой отец был и твоим отцом, он бросил мою мать, он был эгоист, бесстыдный и подлый, он несет полную ответственность за смерть моей мамы. Он привез меня сюда, но отправил в приют. Он и твоя мама обещали моей маме, что будут заботиться обо мне, пока не вырасту. Но они еще раз обманули ее, обманули уже умершего человека. Как стыдно!

— Извините, — заплакала Бай Би.

Она просила прощения за все содеянное ее родителями.

— Нет, я никогда не смогу простить их. Знаешь ли ты? Когда мне было семнадцать лет, мой приемный отец меня изнасиловал. Понимаешь ли ты, что такое, когда тебя насилует взрослый мужчина? Нет, ты никогда не сможешь понять этого. Я потеряла мать, я потеряла отца, потом я потеряла самое дорогое, что у меня было: свое тело. Меня превратили в груду мусора, который вы то выбрасывали, то подбирали. Мусор, мусор! Я ездила в детский приют, знаю о своем происхождении. Я ненавижу вас, ненавижу вас всех!

7

Е Сяо сидел в машине, не зная, куда поехать. Глаза смежились, он сидел неподвижно. Но постепенно задремал, уронил голову на приборную панель и заснул.

8

Бай Би неотрывно глядела прямо в глаза Лань Юэ.

— Поэтому ты хочешь отомстить?

— Да, отомстить. Я хочу отомстить вам, отомстить всем вам. Я сама попросила направить меня в Институт археологии, потому что знала, что там всегда работал мой отец. Я ненавижу их, ненавижу всех из археологического института, таких как Вэнь Хаогу. Они приезжают в пустыню, вскрывают могилы древних людей, увозят их трупы, лишают души мертвых вечного покоя. Для чего это делал Вэнь Хаогу? Ради собственного честолюбия и выгоды. Это пропитанный жаждой наживы шарлатан! По-твоему, он не заслуживает смерти?

Бай Би покачала головой, не зная, что ответить.

Лань Юэ продолжала говорить, кипя злобой и ненавистью:

— Смерть ему! Всем, кто вскрывал могилы древних, — всем смерть! Включая и твоего Цзян Хэ. Я знаю, что он очень любил тебя, он вовсе не злодей, но я все-таки не могла отпустить его.

— Нет! — вскричала Бай Би с болью и горечью.

— Чистая случайность: я с удивлением обнаружила в древнем трупе сохранившийся тысячелетний вирус. С помощью моего метода я заставила этот вирус снова ожить. Вот мое оружие. Я использую мое оружие против всех, кто проникает в древние могилы. Цзян Хэ, Сюй Аньдо, Чжан Кай, Линь Цзысу, Вэнь Хаогу — все заразились репродуцированным мною вирусом. Все они умерли в муках, никому не удалось избегнуть смерти.

— А за что же Сяо Сэ и Ло Чжоу? — опять спросила Бай Би.

— Все поступки Цзян Хэ мне известны точно и в подробностях. Сяо Сэ была твоей лучшей подругой, а у тебя за спиной спуталась с Цзян Хэ. Скажи, она заслуживает смерти или нет? Ло Чжоу? Он все накликал на себя сам. Он такой же человек, как мой отец, такой же мужчина, которого надо наказать.

— Ты обезумела, ты настоящая сумасшедшая. За кого ты себя принимаешь? За полицию? За судью? Хочешь наказывать любого, кого заблагорассудится? — замотала головой Бай Би.

— Но вы-то что за люди? Мой отец захотел бросить мою мать, и он ее бросил; твои родители захотели меня отослать, и они меня отослали; мой приемный отец захотел овладеть мной, и он мною овладел. Какое у вас право? — Лань Юэ не скрывала ненависти. Она подошла вплотную.

Бай Би опять попятилась и снова прислонилась к стене.

Выражение лица Лань Юэ вдруг смягчилось, и она прошептала:

— Извини.

Их лица были так близко, что Бай Би слышала ее дыхание.

Бай Би не желала смотреть на нее и закрыла глаза. Лань Юэ едва слышно прошептала:

— Бай Би, Бай Би, открой свои ты глазки.

— Нет.

Глаза ее оставались закрытыми, но слезы все равно потекли. Она всем телом откинулась назад и плотно прижалась спиной к стене.

— Ты сейчас похожа на маленькую девочку. — Лань Юэ протянула свою ледяную руку и нежными, легкими движениями утерла слезы с лица Бай Би. — Погляди, у тебя даже слезы теплые.

Бай Би совсем отчаялась, но глаза по-прежнему держала закрытыми. Она заговорила капризным тоном маленькой девочки:

— Почему тебе захотелось прийти сюда? Что же ты, в конце концов, будешь делать? Знаешь ли ты, что отняла у меня жениха, что мою жизнь разрушила до основания? Я хотела только стать обыкновенным человеком, самой простой и обыкновенной женщиной по имени Бай Би. Хотела выйти замуж за самого обыкновенного человека, родить ему ребенка, мирно и спокойно прожить всю жизнь, как все женщины. Но твое появление сокрушило все это. Знаешь ли ты, что я тебя ненавижу?

Говоря, она продолжала беззвучно плакать.

— Ты несчастный ребенок. — Лань Юэ обняла ее за плечи и стала ласково поглаживать волосы.

Бай Би не противилась, послушно опустив голову на плечо Лань Юэ. Произнесла:

— Старшая сестра.

Лань Юэ, путаясь и сбиваясь, забормотала шепотом ей на ухо:

— Сестренка, моя добрая младшая сестренка. Пойдем со мной, сестренка, я уеду отсюда, далеко и высоко улечу, и чем дальше уеду, тем лучше.

Словно под колдовскими чарами Бай Би начала засыпать. Глаза ее потухли, она послушно спросила:

— Куда же мы уедем?

Лань Юэ заговорила голосом, полным чарующей силы:

— Уедем в оазис посреди пустыни, уедем в места, отделенные от мира. Только там все чисто и честно, там созданный Богом райский сад. Мы не принадлежим этому городу, мы принадлежим только чистому и честному райскому саду. Давай уйдем отсюда, покинем навеки это грязное место.

Взгляд у Бай Би стал задумчивым: Лань Юэ уже усыпила ее. Она послушно проговорила:

— Сестра, мы сможем быть счастливыми?

Продолжая ласково поглаживать ее волосы, Лань Юэ ответила:

— Конечно. Моя сестренка обретет вечное счастье.

Под гипнозом Бай Би согласно улыбалась.

Голос Лань Юэ звучал сверхъестественно, словно женщина с картины вещала: вечное счастье, вечное счастье, вечное счастье…

Этот голос, ни на миг не стихая, шелестел в квартире, как шум морского прибоя.

9

Е Сяо снилось, что Бай Би подошла к нему и положила руки на плечи, а он страстно обнял ее. От ее горячего дыхания в нем проснулось страстное желание, он совсем потерял контроль над собой и начал грубо и крепко целовать. Затем услышал ее смех, от которого содрогнулся всем своим существом. Потом он опять взглянул на лицо Бай Би и неожиданно понял, что женщина в его объятиях — вовсе не она, а Лань Юэ. Лань Юэ безостановочно смеялась. Он ощутил в сердце леденящий холод, словно туда вонзилось холодное металлическое острие.

Тут Е Сяо проснулся.

Он чувствовал необычайный ужас. Огляделся вокруг себя и только тогда понял, что это только сон. Небо уже посветлело, близился час рассвета, на улице еще не было прохожих.

Он был совершенно разбит и сказал себе:

— Безобразие, как же это я проспал здесь всю ночь?

Понемногу он собрался с духом и уже хотел завести машину, когда из дома вышли две женщины.

Лань Юэ и Бай Би.

От изумления и неожиданности у Е Сяо округлились глаза.

Лань Юэ заметила его в машине, а Бай Би — нет. Она вела себя как бесчувственная и ни на что не реагировала.

Лань Юэ сразу же повернулась и побежала обратно в здание, увлекая Бай Би за собой.

Е Сяо попытался выскочить из машины, но почему-то дверца не пожелала открываться. Он нажимал изо всех сил, но дверцу заклинило. Пришлось выбить ее ударом ноги.

Выскочив из машины, он вбежал в дом.

Е Сяо бежал вверх по лестнице через две-три ступеньки до самой квартиры Бай Би.

Когда он добежал до двери, она была распахнута. Он вбежал внутрь. В гостиной никого, в спальне тоже, в ванной и на кухне — тоже никого.

Е Сяо открыл шкафы и сундуки, но опять ничего не нашел.

Ему казалось, что сам воздух квартиры напоен ужасом.

Он озирался вокруг, куда же они делись?

Внезапно его осенило, он выбежал из квартиры и побежал по лестнице вверх на плоскую крышу.

10

Е Сяо выбежал на смотровую террасу.

На рассвете на крыше дома было очень холодно, ветер дул гораздо сильнее, чем внизу; холодный ветер раздувал ему волосы, он дрожал так сильно, что терял устойчивость. Это шестиэтажное здание считалось в городе уже невысоким, но среди приречной, болотистой долины вокруг, даже застроенной высотными домами, у человека на высоте возникало ощущение пронизывающего холода.

На краю террасы Е Сяо увидел двух женщин, стоявших к нему спиной.

Не Сяоцин и Бай Би.

Не Сяоцин говорила:

— Ты наконец поднялась сюда. Ах ты умница!

Он кинулся к ним, крича на ходу:

— Бай Би, назад, назад!

Обе обернулись, но у Бай Би взгляд был потерянный и отсутствующий. Она находилась под гипнотическим контролем Не Сяоцин.

Вдруг Е Сяо застыл, словно его остановило какое-то волшебство; его лицо окаменело как у статуи, он стал неподвижен, и только ветер продолжал раздувать и шевелить его волосы.

Он напрягся и с натугой выговорил:

— Бай Би, скорее вернись обратно.

Не Сяоцин негромко рассмеялась. Ее волосы тоже трепал ветер, и они так раздувались, что закрывали половину лица. Е Сяо мог видеть только другую половину и глаза, но ее взгляд по-прежнему повергал его в трепет.

— Бай Би уйдет вместе со мной, — сказала Не Сяоцин полицейскому.

Капризно, как маленькая девочка, кивнув, Бай Би заявила:

— Правильно, я уйду только со старшей сестрой.

— Бай Би, это я, Е Сяо! Разве ты меня не знаешь? Посмотри на мое лицо! — Е Сяо ткнул пальцем в свое лицо.

Бай Би начала всматриваться в него внимательно и вдруг испугалась:

— Нет, ты Цзян Хэ. Разве ты уже не умер? Нет, не подходи, не подходи, я боюсь. — Она прикрыла глаза, дрожа всем телом. Не Сяоцин обнимала ее за плечи.

Е Сяо содрогнулся: прямо позади них оканчивалась смотровая терраса. Он очень боялся, что Не Сяоцин увлечет за собой Бай Би и прыгнет с террасы вниз.

— Не Сяоцин, что ты с ней сделала? — Он пристально посмотрел на нее.

— Оказывается, и ты все знаешь. — Не Сяоцин напряженно вглядывалась в его глаза, пытаясь разгадать его замыслы, и сказала с какой-то нежностью:

— Она тебе очень нравится, правда?

— Да, я признаю, что она нравится мне. Если ты посмеешь повредить ей, я тебя не отпущу.

Е Сяо почувствовал, что утрачивает контроль над собой. Ветер на крыше совсем сдул его здравый рассудок.

— Ах, Бай Би, хорошая девочка, такая хорошая девочка! — И она вдруг снова засмеялась, разглядывая Бай Би и лаская ее волосы. При виде этого у Е Сяо перехватило дыхание, и сердце заколотилось.

— Ты считаешь, что я могу причинить ей вред? Нет, я не могу нанести вреда моей младшей сестренке, — продолжила Лань Юэ.

— Бай Би — твоя сестренка? — изумился Е Сяо.

— Правильно, я хочу с моей старшей сестрой быть навеки вместе, — кивнула Бай Би.

Е Сяо вспомнил дела детского приюта… Он заговорил во весь голос:

— Не Сяоцин, послушай меня. Неважно, сестра тебе Бай Би или нет, ты должна отпустить ее. Потом ты последуешь за мной в Управление общественной безопасности.

— Нет, я хочу взять ее с собой.

— Куда ты хочешь ее взять?

— Уйдем отсюда в далекий райский сад, уйдем отсюда навсегда, уйдем искать вечное счастье.

— Нет, возврати Бай Би мне, я поклялся, я Е Сяо, я помогу Бай Би обрести вечное счастье.

Он говорил очень громко, и его голос свободно прокатывался по всей обширной террасе.

— Нет, клятвы мужчин — это всегда ложь и ложь! — в ярости закричала Не Сяоцин.

— Бай Би, поверь мне, скорей вернись обратно, — крикнул ей Е Сяо.

— Я хочу уйти в райский сад, — покачала головой Бай Би, невозмутимо глядя на него.

— Не Сяоцин, ты действительно жестокая и коварная женщина. Под обличьем твоей красоты скрыто извращенное сердце, — сказал ей Е Сяо.

— Я? Что такое я? Я только ничтожная слабая женщина. Мое сердце? Я признаю, что мое сердце извращено, но кто же, кто извратил мое сердце? — говорила Не Сяоцин, указывая пальцем на Е Сяо.

— Если тебе есть кого обвинять, можешь прийти в суд и сказать там. Суд вынесет справедливое решение.

Не Сяоцин покачала головой, в ее взгляде появились отчаяние и растерянность, она попятилась на шаг, увлекая за собой Бай Би.

— Осторожно! Еще шаг назад — и вы свалитесь! — громко закричал Е Сяо. Ему было видно, что за спинами Бай Би и Не Сяоцин — глубокая пропасть — вся высота шестиэтажного дома.

Не Сяоцин даже не оглянулась, а продолжала смотреть ему прямо в глаза.

Он шагнул вперед, чтобы оттащить их от края террасы.

— Не подходи! — остановила его Не Сяоцин.

— Скорее вернитесь, там очень опасно. Смотрите, вот рука спасения, дайте мне свои руки, дайте мне! — Е Сяо протянул им свои руки.

Не Сяоцин не пошевелилась, однако Бай Би обернулась и заглянула в глубокую пропасть с высоты дома.

— Старшая сестра, я увидела райский сад, он там, впереди, — бесстрастно и спокойно выговорила она.

— Нет! — во всю мочь завопил Е Сяо.

Бай Би одной ногой ступила за перила.

Е Сяо бросился к ним.

Когда Бай Би готова была потерять равновесие, ее остановила чья-то рука. Это была рука Не Сяоцин. Усилием всего своего тела она вытянула Бай Би из объятий духа смерти обратно к жизни.

Е Сяо моментально ухватил Бай Би за руку.

Но сама Не Сяоцин потеряла равновесие и качнулась на краю террасы. Глубокая пропасть. Шестиэтажный дом.

— Сестра-а! — закричала Бай Би.

Е Сяо попытался поймать Не Сяоцин. Слишком поздно.

Потеряв равновесие. Не Сяоцин медленно упала спиной вперед.

Когда руки Е Сяо дотянулись до места, где только что стояла Не Сяоцин, ее ног на террасе уже не было.

Не Сяоцин летела.

Ее руки распростерлись как крылья, вровень с плечами, она стала похожа на крест или на летящего лебедя. Потом она подняла голову, метнула взор на таинственное и непостижимое небо и стремительно упала вниз.

Е Сяо лег на край террасы, свесив над бездной голову и руки, которые бессильно болтались в воздухе, как бы стремясь поймать летящее вниз тело. Но в пальцах у него остался лишь ветер, не уловимый руками. Е Сяо видел стремительное падение Не Сяоцин, но перед его глазами по-прежнему стояла ее загадочная улыбка. Потом ему привиделись развевающиеся черные волосы Лань Юэ, которые закрыли ее лицо.

От рая небесного до ада земного расстояние — только один шаг.

От ужаса Бай Би беззвучно заплакала.

В этот миг Не Сяоцин уже лежала лицом вверх, преградив движение на шоссе перед домом.

Руки Е Сяо продолжали болтаться и плясать в воздухе. Он закрыл глаза, не в силах больше глядеть вниз с шестиэтажной высоты.

По-прежнему дул ветер.

Он скорчился на краю террасы с головой и руками в воздушной бездне, словно хотел вслед за Лань Юэ последовать в мир иной.

11

Бай Би открыла глаза. Перед глазами все было белым. Она бездумно глядела в потолок.

Потом она увидела лицо. Это был Е Сяо.

— Наконец-то ты проснулась, Бай Би, — прошептал он.

Бай Би бессмысленно и беспомощно глядела ему в глаза. Ей хотелось заговорить, но рот не слушался, и она не могла ничего произнести; дыхание прерывалось, губы слабо подрагивали.

К ее потрескавшимся, пересохшим губам прикоснулся краешек стакана, и она глотнула горячей воды, которая смягчила и согрела ее горло.

Она глубоко вздохнула, раскрыв рот, и прошептала:

— Кто я?

— Ты — Бай Би, — произнес Е Сяо.

Она согласно кивнула и продолжала расспрашивать:

— А ты кто?

— Е Сяо. Что с тобой? — Он смотрел ей в глаза, пытаясь скрыть свое волнение.

— Где я?

— Ты в больнице.

— Зачем я в больнице?

— Ты была без сознания трое суток. Тебя загипнотизировала Не Сяоцин. Это я с террасы на крыше отвез тебя в больницу.

Бай Би попыталась приподняться, опираясь на руки, и он помог ей усесться на постели. Она посмотрела в окно. Там росли деревья, но все листья уже облетели. Она ощутила аромат цветов. Оказывается, у изголовья была поставлена ваза со свежими цветами, ей незнакомыми.

Снова поглядев на Е Сяо, она сказала:

— Тебя я не знаю.

— Бай Би, что с тобой? — удивленный Е Сяо схватил ее и стал трясти.

Пригладив рукой волосы, она понурила голову. Потом снова подняла ее и сказала с мукой в голосе:

— Не помню, я ничего не помню.

— Ты забыла? На смотровой террасе твоего дома Лань Юэ, нет, Не Сяоцин, вцепилась в тебя. Когда ты захотела броситься вниз, это она спасла тебя, а сама сорвалась и упала. Она умерла. — Последние слова ему было очень тяжело выговорить.

Бай Би все равно не понимала:

— Лань Юэ? Не Сяоцин? О таких людях не слышала. Кто они?

Е Сяо горестно тряс головой, ему хотелось заплакать, и он прошептал:

— Неужели ты все совсем забыла?

Бай Би больше не сказала ничего, снова легла и стала смотреть в потолок. Ее глаза сделались большими и круглыми, неподвижно глядели вверх. Рядом с ней сидел совершенно подавленный и страдающий Е Сяо.

В больничной палате стояла полная тишина.

12

Е Сяо сидел у лечащего врача Бай Би.

— Доктор, скажите, что же такое с Бай Би, в конце концов?

— Сейчас диагноз вполне точный. Она всегда была человеком психически неустойчивым. Я посмотрел истории болезней ее родных и выяснил, что ее мать долгое время состояла на лечении в психиатрической клинике, а потом покончила жизнь самоубийством. Поэтому возможно влияние наследственного фактора. Безусловно, непосредственной причиной явилось воздействие гипнотического контроля со стороны другого человека, за которым последовал необычайно серьезный психологический стресс. Поэтому в ее памяти были нарушены мнемонические цепи, что привело к потере памяти.

— Вы говорите, что у нее амнезия?

— Можно утверждать так, — сказал доктор.

— В таком случае она еще имеет надежду на выздоровление?

Врач задумался:

— А вот это трудно утверждать. Надо посмотреть, способна ли она воспринимать заботливый уход и лечение. Психическое состояние не позволяет ей самостоятельно жить в обществе, ей необходимо постоянное пребывание в клинике при заботе и уходе других.

Е Сяо замолк.

Прошло много времени, прежде чем он поднял голову:

— Спасибо вам, доктор. И медленно удалился.

13

Е Сяо сидел неподвижно.

Коллега осторожно подошла к нему:

— Е Сяо!

— Ах, здравствуй, — встрепенулся он.

— Я слышала, что та девушка потеряла память. Ты теперь каждый день после работы ездишь навешать ее?

— Это мой долг. Я думаю, не придется ли мне заботиться о ней всю жизнь?

Он встал и уставился в окно. В это время вошел Фан Синь:

— Е Сяо, для тебя есть хорошая новость. Уже выращена вакцина против вируса древних могил. Профессор Ли считает, что при наличии этой вакцины вирус древних могил не опасен и может быть взят под контроль.

Лицо Е Сяо несколько оживилось:

— Замечательно!

— Я уже отослал вакцину в Институт археологии, там все хотят получить прививку. Кроме того, надо найти всех, кто состоял в труппе Ло Чжоу. Из них каждый должен быть привит. Но ты забыл только одного человека.

Е Сяо взволновался, задумался, так никого и не вспомнил и спросил:

— Кого?

Фан Синь громко расхохотался:

— Ты забыл про самого себя.

Е Сяо еле заметно кивнул.

14

Бай Би в больничном халате сидела в палате и глядела в окно.

Е Сяо сидел рядом с ней и причесывал ее. Хотя он делал это не совсем умело, ей очень нравилось.

— Какой ты хороший, — подняла голову она.

— Потому что я тебе обещал.

— Но я не помню.

Е Сяо прервался и легонько вздохнул. Его дыхание обдало Бай Би, и ей стало щекотно за ухом.

— Ты вздохнул?

Он не ответил. Расчесал ей волосы и предложил:

— Давай возьму тебя сегодня на прогулку?

— Куда пойдем? — удивленно спросила Бай Би с широко раскрытыми глазами.

15

На кладбище было малолюдно, холодно и чисто. Это кладбище располагалось в пригороде на берегу маленькой речушки. По берегу росли камыши, но погода была очень холодная, и камыши засохли, стояли бледно-желтые, бессильно качаясь под ветром. Они дожидались прихода весны.

Бай Би и Е Сяо стояли перед могилой, на мраморной стеле которой уже выгравировали имя ее матери. Рядом с ним стояло другое имя, написанное более десяти лет назад: Бай Чжэнцю. На свежей могиле рядом с могилой обоих супругов было написано имя Не Сяоцин.

Е Сяо держал в руке букет свежих цветов. Он вложил букет в руки Бай Би и попросил:

— Возложи цветы к могильной стеле.

Бай Би недоуменно спросила:

— Чьи два имени написаны на могильной стеле?

— Это имена твоих папы и мамы, — сказал ей он.

Ни слова не говоря, она медленно возложила свежие цветы к могильной стеле. Оба помолчали, глядя на стелу. Потом подошли к могиле Не Сяоцин.

— Кто она?

— Она твоя старшая сестра.

— Что за человек была моя старшая сестра?

— Твоя старшая сестра была обычным человеком, совсем обычным, как и ты.

Вдвоем они ушли с кладбища.

Вдруг с неба начал моросить мелкий дождичек, и все вокруг затянулось дымкой.

Оба силуэта постепенно растаяли в этой дымке.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Заклятие» — моя вторая книга, совершенно не похожая на мою первую книгу «Вирус». Это произведение никак не связано с Интернетом, напротив, оно ближе к традиционному роману.

Хотя обе книги относятся к одной категории романов ужасов, друзья тревожатся: «Не изменил ли Цай Цзюнь своему стилю?» По-моему, я не изменился, изменилась только моя точка зрения на мир.

Когда я обнаружил, что «Вирус», который публиковался в Сети с продолжением, получает от читателей хорошие отзывы, я почувствовал, что мною наконец найдена еще не поднятая целина.

Потом я подготовил наброски сразу нескольких романов ужасов и только тогда не без испуга осознал, что так называемые ужасы от нас очень близки. В прошлом году было очень знойное лето, и мой роман «Стена смерти» в процессе написания безвременно погиб от компьютерного вируса, что стало для меня тяжелым ударом. Но я все-таки начал в конце октября писать роман «Заклятие» и за полтора месяца написал около двухсот тысяч иероглифов.

«Заклятие» — на самом деле очень древний сюжет, который по сию пору воздействует на людей. Помнится, когда-то я смотрел французский фильм «Заклятие Долины змей», и там в финале колдовство ввергает людей в ужас. Но так называемое заклятие было порождено человеческой алчностью. А я избрал для заклятия древний город Лоулань, потому что мы все с бесконечным интересом тянемся к таинственному иссохшему озеру Лобнор.

Помню, как летом 1996 года, когда прошедший весь Китай пешком путешественник Юй Чуньшунь погиб в пустынях Лобнора и весть об этом дошла до моих ушей, я неудержимо беззвучно рыдал.

Его смерть сокрушила мою мечту о Лоулане, а ведь тогда я почитал Юй Чуньшуня, потому что хотел, подобно ему, обойти пешком весь западный Китай; теперь же я мог путешествовать вместе с Юй Чуньшунем только в пустынях мира духов.

В прошлом я увлекался археологией и до сегодняшнего дня уважаю археологов, работающих на раскопках в суровых полевых условиях. Как в древнем Египте, так и в древнем Лоулане, как на земле древних майя, так и в древней Атлантиде наши предки оставили нам множество загадок, чтобы мы, их потомки, методом сыщика Шерлока Холмса разгадывали подлинный ход истории. В этом пункте археология и детектив чрезвычайно близко сходятся.

В прошлом люди Запада почитали как великих первооткрывателей Свена Хедина и Стейна, поскольку благодаря отваге и дерзанию этих путешественников захороненный в песчаных пустынях Лобнора древний город Лоулань вновь увидел свет дня. Однако, если посмотреть с другой точки зрения, именно в результате их открытия реликты культуры Лоуланя постигла безмерная беда. Я думаю, если души Свена Хедина и Стейна с высей небес наблюдают нынешнее разорение руин Лоуланя, они преисполняются ужасом.

В этой книге я цитирую «Бесплодную землю» Элиота и устами персонажа романа высказываю смелую гипотезу, что при создании «Бесплодной земли» источником вдохновения для Элиота был древний город Лоулань. Это, безусловно, только моя гипотеза, хотя фактически произведение Элиота известно каждому из нас, и мы должны смело смотреть в лицо фактам.

В обеих моих книгах описываются гробницы. Правда, сама по себе гробница не является чем-то ужасным, и те, кто испытывает ужас перед гробницами и могилами, страдают потому, что могила есть в их собственном сердце. Очень жаль, что у большинства из нас в сердцах таятся могилы. Надеюсь, эта книга не только подарит читателям увлекательное чтение, но и заставит нас задуматься о самих себе и поможет нам раскрепостить собственное сознание.

Цай Цзюнь

20 июня 2002 г.

Примечания

1

Ван Лобинь — современный популярный китайский поэт-песенник. (Здесь и далее — прим. ред.)

(обратно)

2

Перевод Андрея Сергеева. Здесь и далее стихи Т. С. Элиота в переводах А. Сергеева цитируются по изданию: Томас Стерне Элиот. Камень. — М.: Христианская Россия, 1997.

(обратно)

3

«Мир, который превыше всякого ума» (санскр.) — рефрен «Упанишад», также слова из Послания апостола Павла к филиппийцам (IV, 7).

(обратно)

4

У Т. С. Элиота эти строки написаны по-немецки: «Frisch weht der Wind / Der Heimat zu / Mein Irisch Kind, / Wo weilest du?»

(обратно)

5

Кан — лежак, образованный глиняной трубой дымохода, идущего по полу. Он согревается теплом от топящейся печки.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

ГЛАВА ВТОРАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ПЯТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ГЛАВА ШЕСТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  1

  2

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

ПОСЛЕСЛОВИЕ . . . . . .

Реклама на сайте