«Черная ‘59»

Билл Мьюми, Питер Дэвид Черная '59

Их руки блестят от пота, рубашки липнут к груди. И в довершение всего русый хайер Нила Колмика свалялся и слипся, будто группа играет в сауне. Пальцы его так и летают по грифу.

А всем плевать.

«До самого „Ваэ“[1]» — последняя их песня сегодня, и Нил завершил ее обжигающим гитарным соло на все тридцать два лада. Чак и Гари Уилкисы, бэк-ритм-гитары, играли как один музыкант.

А всем плевать.

Здесь на сцене «Честнат клаб», где их поставили для разогрева, они выдали восхитительным фьюжн[2] традиционных блюзов, хэви-метал и хард-рока — все в одном и нечто совсем новое, джаз-рок во плоти. Они играли с драйвом, хорошо, чертовски хорошо.

А всем плевать.

Публика ждала «Зип», гвоздь программы, тех, о ком кричат заголовки. Глэм-роковая команда, сплошное ломанье и никакого накала. Но это они оторвали студийную запись и это их жареный клип МТV крутило по пять раз на день.

Аплодисменты разогревающей команде, «Нил Колмик бэнд», были вежливыми, хотя и спорадическими. И, уж конечно, не настолько длительными, чтобы поманить надеждой, что вызовут «на бис». Ровно столько, чтобы не выглядеть грубо, невоспитанно. Эх, Голливуд.

— Спасибо, что позаботилась о делах, детка, — сказал Нил в сотый, вероятно, раз в жизни.

Пэм Салливан ответила ему краткой улыбкой, она стояла, картинно прислонив полусогнутую изящную ножку к тяжелому усилителю «Маршалл», который, в свою очередь, был прислонен к стене жалкой гримерной. Называть это гримерной было все равно что звать гроб бунгало. Грязный и драный, прожженный и заляпанный диван стоял на столь же отвратительном ковре. Еще тесная комнатенка могла похвастаться роскошным, треснутым, заплеванным зеркалом в полный рост и многолетними наслоениями рок-граффити на желтеющих стенах.

Пока Пэм отдавала Чаку шестьдесят шесть долларов — его долю вечерней выручки, — братец Гари, уже получивший свое, царапал по стене маркером, добавляя к старым татуировкам слоган «Нил Колмик бэнд». Заканчивая, он бросил Нилу кривозубую усмешку.

— Спасибо Пэм. — Тут Чак повернулся к Нилу. — И тебе спасибо. — Он поднял деньги. — Послушай, Нил, ты у нас пишешь песни, ты поешь, играешь соло, да еще и выступаешь от имени группы. А деньги при этом делишь на всех поровну. Если у тебя туго с деньгами, только скажи…

Нил только отмахнулся.

— Вот такой я парень, — отозвался он с легким сарказмом.

Уходя, братья быстро закрыли за собой дверь, так чтобы более чем средненькое уханье «Зип» со сцены хотя бы на йоту не давило так на уши.

Когда Нил наклонился и начал подтягивать разболтавшийся колок на грифе гитары, Пэм, подойдя сзади, принялась разминать ему плечи.

— Ты был сегодня в ударе, милый. — Ее длинные светлые волосы окружили их как шатер, смешались с его распущенным по плечам хайером. — И твое время придет. Вот увидишь.

— Сука, — пробормотал он.

Пальцы Пэм застыли.

— Как ты меня назвал?

— Что? — Он поднял на нее глаза, как будто только- только вернулся откуда-то издалека. — О-о-о… прости милая. Я не с тобой говорил. Я говорил вот об этом. — Он постучал пальцем по хрому на грифе. — У меня вторая струна то и дело соскальзывала, к тому же дека ноту едва держит.

— Ну, может, хоть это тебя поддержит, — поддразнила Пэм. — Турагентство «Анлимитед трэвл эйдженси» хочет, чтобы я сделала копии нескольких антикварных голландских шкафчиков для новых офисов. Даже после налогов я наскребу достаточно, чтобы, когда закончу, нам с тобой слетать на неделю на Гавайи.

— Это же чудесно, Пэм! — Нил попытался, чтобы в его ответе прозвучало как можно больше энтузиазма. — Хотя бы один из нас поднимается.

— Ох, Нил, — раздраженно выдохнула Пэм. — Мне не хотелось, чтобы ты…

Он отмахнулся.

— Послушай, я рад за тебя. Правда, рад. Как насчет того, чтобы я приехал к тебе попозже, о'кей? Это будет о'кей?

— Конечно, — пожала плечами Пэм. Лучше не пытаться развеселить его, вывести из этого состояния, когда он ведет себя так пришибленно-подавленно.

Через пару минут после ухода Пэм в дверь постучали. Когда Нил обернулся, у него едва глаза на лоб не вылезли.

— Джон Хемли, — удивленно выдохнул он.

На пороге действительно стоял Хемли — потрепанный и гадкий, как обычно. Хемли развел руки, как будто для того, чтобы обнять Нила, но остался стоять, где стоял. В одной жалкой клешне оказался футляр для гитары. Когда Хемли заговорил, у Нила возникло такое впечатление, что он выдыхает гнилой воздух.

— Нил, — прохрипел гость. — Это было… сколько лег прошло, с тех пор как мы играли вместе? А звук у тебя потрясный, мужик.

Нил обернулся к зеркалу, поморщился. Отражение Хемли словно мерцало. Нил резко повернул голову, но Хемли никуда не исчез, стоял себе как живой.

Хемли сделал шаг в тесную гримерную.

— Ну и дыра, парень, — начал он странным, монотонно-напевным голосом, к какому прибегал в особых случаях. — Ты заслуживаешь большего, чем это дерьмо. — Он неодобрительно хмыкнул. — Без тебя команда никогда уже не была прежней, Нил. Ты был цементом, мужик. После твоего ухода все распалось.

— Ну да… Я сделал то, что должен был сделать, Джонни. — Нил начал укладывать в потрепанный кейс гитару. — Мне надо было работать соло. Время пришло.

— Я был твоим партнером, приятель, — в голос Хемли закралась странная настойчивость. — Это для меня кое-что значило. Много значило.

— И для меня это кое-что значило, — парировал Нил. «Это значило, что мне приходилось мириться с тем, что ты, черт тебя побери, толкаешь наркотики, а той энергией я был сыт по горло». — И для меня это много значило. Время пришло, вот и все. Сам знаешь.

Хемли медленно приближался, и вновь зеркальное отражение на миг заколебалось: не понять, есть вообще гость в зеркале или нет.

— Все круто, Нил. — Он закурил «Мальборо». — Какого черта. Ты был единственным в команде, у кого был хоть сколько-нибудь стоящий талант, Нило. А мы все только передирали старые пластинки. А ты пишешь свое. Дерьмо, парень, да не думай ты обо мне! Я теперь среди жирдюков. Я зарабатываю, наверно, раз в десять против твоей выручки, и мне больше не надо таскать колонки.

— Да? И что же ты делаешь? — поинтересовался Нил.

Джон Хемли растянул в улыбке запекшиеся, почти пергаментные, жутковатые губы.

— А ты что думаешь, парень? Спрос и предложение.

Подняв указательный палец правой руки к ноздре, он постучал себе по носу, одновременно втянув в себя воздух.

Нил глядел на него, прищурившись. На него со всей силой нахлынула вновь гадливость, какую он всегда испытывая в обществе Хемли. Он начал закрывать замки на кейсе.

— У меня теперь серьезные клиенты, парень, — продолжал Хемли. — Помнишь Вернона Панику?

Нил даже не рассмеялся.

— Хорошая хохма, Джонни, «толкаю кокс Вернону Панике», Вернону, раз так его, Панике. Парню, которого «Биллборд» единогласно назвал «Рокер, который вероятнее всего покончит жизнь самоубийством». Парню, которого «Роллинг Стоунз» называли «обе половины злого близнеца». Очень хорошая хохма, Джонни. Особенно если учесть, что Псих-Паника убился год назад, въехав на своем байке в школьный автобус. Вскрытие показало, что наркотиков в нем было больше, чем в аптеке.

Хемли положил руку на плечо Нилу, сминая кожу его куртки. Слова вылетали у него изо рта с каким-то шипением.

— Верной Паника был лучшим траханным гитаристом в этом траханном мире, Нило. Лучшим, черт его побери. Его старуха знала, что он под кайфом, но все равно послала его за какими-то там чипсами, и он так и не вернулся. Это ей всю башку перевернуло. Трип на вине в один конец. И случилась так, что его старуха теперь моя клиентка. Вот только она просрала все деньги, что он ей оставил, и теперь она взаправду влипла. Я только что от нее. Стоило бы тебе на нее поглядеть — сплошь трясучка да дерьмо. За пару грамм она что угодно сделает, парень. Все что угодно.

— Ага, все это очень мило, Джонни, но что…

— А вот что. — Хемли протянул ему кейс. — Топор Вернона Паники, парень. Его черная '59 «Гибсон Лес Пол Кас- тем». Три хамбекера[3] «Пи-Эй-Эф». «Чудо без единого лада». Она обменяла ее на пол-унции дрянного кокса, шесть раз разбавленного. Она — твоя, Нило. Я хочу, чтобы ты взял ее. Для меня это важно. Показать, что я не в обиде.

Казалось, час Нило глядел в льдисто-серые глаза Хемли. Наконец Хемли опустил кейс на диван и жестом указал Нилу, открывай мол, что он и сделал. Благоговейно.

— Ух ты, — все что и смог выдавить из себя Нил.

Предельный инструмент глядел на него в безмолвии черного дерева.

— Помнишь соло в «Вое до самого ада» парень? Или альбом «Неподконтрольный» живьем? — Хемли хлопнул Нила по плечу — гитарист гадливо передернулся. — Вернону Панике хотелось бы, чтобы она оказалась у такого гитариста, как ты, Нило. Ни у кого другого. Все эти крутые риффы, все эти монстрические песни. Они все здесь, парень. Все, мать твою, здесь!

Нил нашел наконец в себе силы взять черную '59.

Чудо в твоих руках.

— Не тяжелая, как теперешние, — отстранение пробормотал он. — А какого черта! И как бы она могла держать звук…

— Будет держать. Дело решенное, парень. Скажешь мне особое спасибо на альбоме своих лучших хитов.

— Джонни… послушай, я…

— Мне пора, приятель, — с внезапной и какой-то окончательной решительностью отрубил Хемли.

Когда Хемли уходил, в походке его как будто появилась легкость, какой не было раньше. Прямо перед тем, как закрылась дверь, Нил бросил взгляд в зеркало. И с отражением Хемли все было в порядке. Никакого там дурацкого мигания. Джонни в зеркале был совершенно нормальным, и Нил списал бы увиденное на игру света, вот только…

Закрывая за собой дверь, Хемли издал какой-то чудовищный смешок.

— Милый, я никогда не слышала, чтобы ты так играл! Ты прав, тон просто невероятный, — сказала Пэм, когда Нил показал ей пару риффов на черной '59. — Даже с такой низкой громкостью звук просто фантастика! Но, Нил, уже три утра. Почему бы тебе не пойти в постель, милый? Почему бы не поиграть немного на мне? — поддразнила она.

Нил оторвался от гитары ровно настолько, чтобы заметить две вещи: пальцы у него стерты в кровь, поскольку он сильно слишком играл, и Пэм стоит в дверном проеме своей спальни в одном лишь загаре. Золотые волосы, которые она весь вечер носила стянутыми в хвост, сейчас в беспорядке рассыпались по полным грудям. Соски стояли как часовые.

Нил опустил гитару в чехол.

Секс был столь же невероятным, как и музыка, но его будто подпитывала какая-то новая, яростная настойчивость. Пэм почти попросила его остановиться. Почти.

Нил оставил на ней синяки, и когда все было кончено, они не свернулись вместе, не поговорили, как это обычно делали. Нил извинился за то, что сделал ей больно, потом быстро встал и ушел из комнаты. Когда взошло солнце, он все еще, забыв о времени, играл на черной '59.

Пространство за кулисами было так же битком набито, как и сам зал, за стенами которого сотни детишек надеялись добыть у перекупщиков билет на распроданный концерт.

С тех самых пор, как в 1970 году в «Трубадуре» Дага Уэстона в одночасье взошла звезда Элтона Джона, музыкальный мир так еще не гудел. Всего через каких-то одиннадцать недель после того никудышного разогрева зала для «Зип» «Нил Колмик бэнд» подписали крупный контракт на запись альбома и теперь были гвоздем в «Уилтере», старом престижном театре в центре Лос-Анджелеса.

Зал кишел знаменитостями и голливудскими шишками всех мастей — они сейчас беспокойно елозили в креслах в ожидании того, что вот-вот на колоде для рубки мяса перед ними появится новая звезда Мишурного города. Такая аудитория ждет не дождется сказать тебе, что ты лучший из лучших, и разорвет на куски, стоит тебе повернуться к ним спиной. Эти ребята каждые десять минут встают проверить автоответчики; эта стая слишком занята, чтобы высидеть весь концерт.

А простая публика — те, кто наскреб денег на билеты у перекупщиков или сидят на дешевых местах — проявляла отсутствие шика, глазея на устанавливаемые телекамеры и махая как последние ослы передвижной камере видеозаписи, которую как раз везли через толпу. Они думали, их покажут в вечерних новостях. А на деле, если их где и покажут, так это в видеозаписи, какую готовят к выходу живого альбома «Нил Колмик бэнд», ее тоже пишут сегодня вечером.

За сценой Нил тянул время в гримерной. С дырой в «Честнат клаб» у этой было общего только то, что обе назывались «гримерная». Гари и Чак Уилкисы нервно вышагивали по пушистому винно-красному ковру мимо корзин со свежими фруктами и телеграммами от всевозможных лизоблюдов. Нил валялся на кушетке, листая пачку телеграмм и явно наслаждаясь жизнью. На шее у него, как всегда, висела черная '59.

— Нил! — Чак снова глянул на часы. — Мы двадцать минут как должны были быть на сцене!

— Ожидание заставит их только больше желать нашей музыки. — Он взял перебор рифф, не удосужившись поставить звукосниматель. — Они от меня без ума.

— Они без ума от нас, дружок, — напомнил Чак.

— Конечно. От нас. Вы, ребята, идите на сцену, проверьте аппаратуру. Я сейчас приду.

Когда они выходили, Нил, натянув ковбойскую рубаху из алого сатина, наклонился к зеркалу рассмотреть себя поближе. Скотчем на зеркало была приклеена телеграмма от Джона Хемли. Просто и лаконично: «Ты их убьешь».

— Твой выход, любовничек, — раздалось у него из-за спины, и Нил нервно вздрогнул.

Он круто повернулся к Пэм.

— Черт! Не смей ко мне так подкрадываться!

— Да ну! — удивленно отозвалась она, потом, поддразнивая, прикусила мочку его правого уха. — Нервничаешь?

— Я не нервничаю! — Он резко оттолкнул ее. — Мне не нужны… — Голос его смолк, потом он хихикнул каким-то странным, жутковатым смешком. Очень странным. Даже ему самому показалось, что смех скорее похож на вымороченный смешок Джона Хемли, чем на его собственный. — Пожалуй, немного нервничаю. Пора на сцену, а?

— Ни пуха, красавчик. — Она поцеловала его на счастье. Нужды в том не было.

На сцене соло Нила парили пугающей темной страстью. В свете софитов черная '59 с ее тремя золотыми звукоснимателями сверкала точно Экскалибур. И как будто обладала той же мощью власть, что и магический клинок, — гитарные переборы словно вспарывали зал.

Толпа голливудских шишек аплодировала, орала и топала ногами одиннадцать минут, прежде чем Нил Колмик второй раз вернулся «на бис».

— Спасибо всем. Спасибо, что слушали, — наклонился к микрофону Нил. — Сейчас мы кое-что вам сыграем, только это будет не моя вещь. Это старая песня Вернона Паники…

И на это он, врубив усилители на всю катушку, погнал невероятно сложные скользящие риффы — вступление к «Вою до самого ада».

Зал сходит с ума. И никто среди аудитории не знает, что Нил Колмик никогда раньше не играл скользящими риффами.

Кроме Гари и Чака. А они также знают, что группа никогда не репетировала «Вой до самого ада». И пока Нил все загоняет на стену зал классическими риффами, у них едет крыша.

Пэм смотрит выступление из-за кулис. У нее на глазах Нил поет, играет и двигается не так, как он это делал раньше. И это ее пугает.

Ребенком Нил ходил на «Фантазию». Самое большое впечатление на него тогда произвела новелла под названием «Ночь на Лысой горе». Еще несколько недель потом во сне и наяву его преследовал образ демона горы, расправляющего густо-красные крылья, отдающего сатанинский приказ, что призывает души проклятых танцевать и корчиться в его раскрытой ладони.

Вот так это сейчас и было. Было что-то в музыке, лившейся из его гитары, что-то глубокое, низкое, тихое и хохочущее. Этот извечный распроклятый смех гремит раскатами и подвывает, задыхаясь, летая вверх-вниз так быстро, как только могут двигаться Ниловы пальцы. И на мгновение… словно это и не его уже пальцы. Они становятся длиннее, быстрее, увереннее, будто нет такого барре, которого им не взять.

И зал отвечает. Музыка просочилась в их души, коснулась чего-то сокрытого в них, аккорды гитарных струн ищут себе резонанса в струнах его фэнов.

Нил чувствовал власть, какую должно, чувствовал демон. Эта власть вызывала диковинное головокружение, естественный кайф, ощущение силы и неуязвимости, которое текло, все прибывало и прибывало. Они танцуют у него в ладони, и в его власти сжать руку и, раздавив их жизни, отправить в небытие или послать в бездны ада, где языки пламени поднимаются лизать падающие в них тела.

Никто потом не мог, да и не пытался понять, что в точности это было. Когда через час прибыла полиция, чтобы восстановить порядок, когда прибыли машины «скорой помощи», чтобы увезти тридцать девять человек, получивших серьезные увечья, и одного, который умер, — никто не знал, что послужило этому причиной.

Никто не мог догадаться, почему люди начали отрывать ножки кресел или швырять сами кресла или почему мужчины с бранью и побоями обрушились на своих спутниц. Никто не мог сообразить, с чего это приличные люди вдруг принялись выть и визжать неземным голосами — музыка ведь давно уже кончилась.

Единственное, что все знали наверняка, — такого хаоса не было с последнего концерта Вернона Паники.

Как это ни странно, желание панков с дешевых мест исполнилось. Метраж с подвижных камер все-таки попал в вечерние новости.

Он также пошел прямо на видеозапись, продвигающую дебютный альбом «Нил Колмик бэнд» живьем: «Без ограничений». Компания звукозаписи продала более миллиона копий еще до того, как хотя бы один трек с альбома был пущен на радио.

Пэм стояла в дверях голливудской квартиры Нила, грохочущие волны с последнего альбома Вернона Паники накатывались на нее словно сточные воды. Нил сидел на корточках на полу и, закрыв глаза, слушал музыку мертвого рокера. Громкость была вывернута так, что каждое слово было слышно, возможно, до самого Малибу.

Его длинные русые волосы, теперь давно не мытые, свалялись. Он был небрит и выглядел так, как будто несколько недель не принимал душ. Когда Пэм стала прямо перед ним, заставив его нехотя обратить на нее внимание, он все же поднялся, инстинктивно потянувшись за черной гитарой.

— Я думала, ты в Нью-Йорке, — сказала она.

Нил стащил с головы наушники, явно недовольный ее присутствием.

— Только вернулся, — угрюмо бросил он.

— Вид у тебя убитый. — Она подняла руку, но он отстранился — чередой быстрых, судорожных движений, так жуки двигаются.

— Работаю. Просто… знаешь, работаю. Новая песня.

— Что? — Пэм уперла руки в бока. — Я уже не стою связной фразы? — Она снова попыталась перейти на старый поддразнивающий тон.

Что, похоже, пришлось не к месту — Нил только в ярости уставился на нее.

— Как знаешь. — Пэм пожала плечами. — Работа есть работа.

Повернувшись на каблуках, она вышла.

Нил с мгновение смотрел на закрытую дверь, и в нутре у него медленно начинал вскипать мутный гнев.

— Суки, — пробормотал он.

На этот раз речь шла не о гитарных ключах.

Передвинув черную '59 на грудь, он стал перед стенным зеркалом в полный рост. Опустилась рука, взяла аккорд. И упиваясь им, он не заметил своего отражения…

Вывеска «Голливуд» ясно видна из окна спальни Кристины Паника. Угнездившись высоко в Бичвуд Кэньен, много чего видишь.

Кристина Паника, придавленная грузом вдовства за мертвым рокером и гудом в голове от кокса, разреженного так же, как ее паршивые рыжие волосы, валяется на кушетке и ни черта не видит.

Какой-то звук за дверью. Волоски у нее на шее встают дыбом. Звук сапог по мексиканской плитке. Несколько секунд спустя звонок в дверь.

Погруженная в собственный мир, Кристина его проигнорировала. Она никого не желает видеть, тем более не желает с кем-либо общаться. Ей хочется лишь, чтобы ее оставили наедине с ее трубкой, ее зажигалкой, ее кокаином. У нее был чистейший перуанский, какой только можно достать за деньги, и эта дрянь и в подметки ему не годится. Но этот — ее. Весь ее. Это — ее мир.

В дверь снова звонят, раз за разом. И звон перемежается стуком. Кристина устала считать звонки.

— Валите к черту, о'кей? — раздается поблекший, призрачный голос, лишь отдаленно напоминающий тот, что принадлежит ей. Она проводит языком по нижним зубам, абстрактно замечая, что коренные зубы у нее шатаются.

Звон прекратился, сменившись шумом внизу двери. Что- то проталкивают под дверь.

Ее усталые глаза расширились. Это что-то было зеленым, цвета бабок. Это — деньги. Бумажка свернута пополам, но цифры один, ноль, ноль хорошо видно.

— Там, откуда это взялось, есть еще, — произнес чем-то знакомый мужской голос. — Готов поспорить, они тебе пригодятся, а, Кристина?

Ее рот на мгновение раскрывается, чтобы сказать ему — кто бы этот придурок ни был — убираться ко всем чертям. Но было что-то в этом голосе, от чего у нее начало сводить желудок, что заставило вспорхнуть тревожных, предупреждающих птиц в ее мирке.

Но это же деньги.

Если они легальные, это решит все ее проблемы. А если и нет, какая разница?

— Ладно, — говорит голос по ту сторону двери, раздается еще один, последний стук. — Хочешь поиграть в игры? Идет. Я ухожу, дорогуша.

Быстро подойдя к двери, она отодвигает засов.

Через пару минут это будет не единственная мертвечина в комнате.

Он ворвался с видом обезумевшего жеребца, и даже в своей наркотической дымке Кристина уловила вонь, словно от гниющего мяса или, быть может, гниющих душ. Он как будто не столько вошел в комнату, сколько окутал ее.

— Милая… Я вернулся…

И смех, словно скрежет ржавых петель. И прежде чем она успевает выдавить «Кто вы?», что-то с резким треском ложится ей на шею.

— Седьмая струна, — раздается из самых недр темной волны голос. — Дин Маркли нескрученная, восемнадцатый номер, если быть точным.

Она врезается в него боком, борется, бьется и чувствует, как теплый ручеек бежит по ее горлу.

И голос шепчет ей в ухо, жаркий, напряженный голос:

— Чертова сука. Траханная безмозглая сука! Все, что тебе хотелось, это брать, брать и брать… да пошла ты! Вот это возьми! Сука траханная…

Она царапает руки, крупные руки, длинные, сильные пальцы — такие одни во все мире, и темный силуэт на тыльной стороне правой, черный топор…

— О боже, — пытается прошептать она, но не может. А даже если б могла, Бог ни черта бы не сделал, разве что пожурил бы, мол, нельзя открывать дверь незнакомым людям…

Только ведь это не незнакомец. А потом чернота топора поглощает ее, и тепло, льющееся по ее горлу и по переду ее платья, уносит ее прочь…

Джон Хемли двери не открывал.

Его дверь была выбита.

Джон Хемли выкатился из кровати и успел поднять глаза на накатывающуюся на него тьму.

— Ты был прав, — прошипела тьма. — В твоей душонке дерьма было больше, но музыкант он лучший, чем ты. Есть с чем развернуться. Порастрясти можно любую душу, но подходящий музыкант — его не всегда просто найти. Ты помог мне найти его. Ты дал меня ему. Как, черт побери, мило с твоей стороны. Я, мать твою, намерен отблагодарить тебя.

Джон начал было вставать. Попытался найти слова. Мгновение спустя он не мог даже найти свои мозги, когда гитара взметнулась, и полетели топор и кровь, и череп.

Когда Нил проснулся следующим утром, в голове его был туман, спина затекла, а уши терзал грохот MTV. Он так и остался лежать в дымке ступора, даже не помня, как и когда включил телевизор.

Потом начались рок-новости — с рассказом о вдове Вернона Паники, она была жестоко изнасилована и убита.

Нил сел, слушая новости лишь краем уха… а потом увидел кровь у себя на руках…

На своих руках…

Руках, казавшихся крупнее, чем были. Он списывал это, ну на… ну не знаю… Упражнение или что-то столь же нелепое, что в тот момент казалось вполне логичным объяснением.

И татуировка. Черный, оттененный кровью топор.

Вот она, татуировка, у него на руке, а где-то в закоулках сознания…

Он бросился к шкафу, где держал свою коллекцию пластинок. Бормоча что-то себе под нос, Нил принялся рыться в огромной стопке долгоиграющих. Он впервые заметил, как воняет у него изо рта и от тела. Пластинку он нашел в груде винила, поскольку подпольная запись еще не вышла на диске…

Альбом Вернона Паники «Горение», а на обложке — сам Верной, оттягивающий струну на самом верху грифа черной '59 «Гибсон Лес Пол Кастем». Обе руки, окруженные пламенем руки, прямо в самом фокусе, и вот она, татуировка, на тыльной стороне правой ладони.

Он круто повернулся, от чего пластинки полетели в разные стороны, и схватил гитару. '59 сверкала, на ней не было ни единого пятнышка, но мысленным взором Нил видел запекшуюся кровь на днище деки. И седьмая струна… Господи, здесь же кровь на седьмой струне.

Руки, казавшиеся чужими, ударили по струнам, и вызванный ими звук заполнил квартиру. Не подхваченный усилителями звук обрушился на Нила оглушительным громом. Звук. Звуки. Звук кричащей женщины и звук мужчины, хрипящего, вроде как Джон Хемли, голос, как будто издающий панический вой, молящий его выпустить, и все это смешивается в омерзительную какофонию, а поверх накладывается глубокий и низкий бас-аккорд смеха, отвратительного смеха, служащего бэк-ритмом.

С криком Нил бросился к камину. Пробегая мимо зеркала, он даже не взглянул в него, не желая — пусть даже это один на миллион шанс — увидеть в нем чужое отражение. Нажав на кнопку, поджигающую газовые рожки, он швырнул гитару прямо в огонь.

Не горит.

Гриф торчит из камина, по твердой деке танцует пламя, а она не горит, мужик, не горит! А когда он выдергивает гитару из огня, она холодна как лед.

Подняв инструмент над головой, Нил ударил им о стену, об пол. Не ломается.

Не сломалась и тогда, когда он, выскочив во двор, переехал гитаре гриф джипом.

Швырнув инструмент на заднее сиденье, Нил как сумасшедший погнал темно-синий джип на самый верх Малхолленд-драйв. Выскочив из машины с гитарой в руках, он остановился на краю скалы, глядя в уходящий на сотни миль вниз скалистый каньон, будто Сатана, озирающий адские бездны, готовый бросить лакомство проклятым душам. Гитара у него над головой…

И внезапно Нил Колмик исчез, и вот Верной Паника обнимает черную '59 и воет, задрав голову в небеса. Он ударяет пальцами, своими пальцами по струнам и упивается в стоне, поднимающемся от них.

Стоне на три голоса…

Вскочив в джип, Верной рванул с места, оставив по себе следы шин и вонь паленой резины. Он погнал вниз с холма, на головокружительной скорости проходя повороты. Он проскочил боковую улочку, вошел в поворот, прибавил газу.

Прямо перед собой он увидел бебика, маленькую девочку с рыжими волосами, сбежавшую из-под бдительного ока матери. Размахивая пухлыми ручонками, она вышла прямо на середину узкой улочки.

Верной вдавил педаль газа, подпевая воющему джипу, несущемуся прямо на ребенка, чтобы стереть ее, размазать в маленькое красное пятнышко прежде, чем она вырастет и превратится в одну из этих сук, этих кастрирующих сук, которые…

Тут раздался женский крик, и из ниоткуда выпрыгнула мамаша девочки, подхватила малышку как футбольный мяч и рванула на дальний тротуар. Она упала в живую изгородь, лицо и руки ей исцарапали ветки, и все же она теперь отчаянно прижимала к груди орущую во всю мочь дочь.

Джип Пронесся мимо через долю секунды после этого падения, исчез прежде, чем она смогла заметить номерной знак. Но смех — этого смеха она никогда не забудет.

В своей мастерской в гараже Пэм Салливан, гениальный столяр-краснодеревщик, отступила на шаг от стационарной циркулярной пилы. Сдвинув на лоб очки-маску, наметанным взором она принялась изучать доску, чтобы удостовериться, что та достаточно ровная.

Пэм скорее почувствовала, чем увидела, что кто-то стоит у нее за спиной. И круто повернулась.

Он улыбался ей сверху вниз, перебирая блюзовый рифф на своей черной '59.

Пэм было собралась вздохнуть с облегчением, но сам вздох застрял у нее в горле.

— Нил? Нил, с тобой все в порядке?

— Нил терзает струны в других краях, — отозвался Вернон, делая шаг вперед, и Пэм инстинктивно отступила.

— Нил? — Голос ее прозвучал тихо и встревоженно. — Нил, что-то не так. Что с тобой такое? — уже требовательно спросила она.

— Суки, — прорычал Верной. — Вечно спрашивают, в чем дело. Вечно хотят помочь. — Руки его начали в предвкушении сжиматься.

Пэм отступила еще на несколько быстрых шагов, непроизвольно поднимая только что оструганную доску..

— Уходи, Нил, — приказал она.

Верной обходил столярный станок.

— Суки вечно командуют. Суки сосут тебя как пиявки, втираются между мною и музыкой. — Он ударил по верстаку рукой, и Пэм увидела топор на ладони, которая была слишком большой, чтобы принадлежать Нилу. — Они хотят утащить тебя за собой в болота! Хотят отрезать тебе яйца и тебе же их скормить, только чтобы показать, что они на это способны!

Слова «Ты меня пугаешь» замерли у нее в горле, поскольку к этому он, очевидно, и стремился. Дверь была в дальней стене гаража. Швырнув в него доской, Пэм бросилась к выходу.

Отмахнувшись от доски, Паника метнулся за ней вокруг верстака. В прыжке он схватил Пэм за колени, отчего она рухнула на пол. И взвыла. Как же он любит, когда они воют.

Он рывком перевернул ее на спину, поскольку хотел, чтобы она это видела, черт, он хотел, чтобы она, мать ее, все видела.

Крепкая для суки, надо отдать ей должное. Она хочет быть такой же крутой, как мужик. Вот этого все, чего они все хотят, показать, что могут быть крутыми, как мужики. Он им покажет. Он всем этим сукам покажет, что к чему.

Его большие пальцы забрались на самый верх, прямо в складки кожи под ее нижней челюстью. Она вырывалась, но он надежно прижал ей коленом ноги, а что до ее рук, молотивших по его плечам, то — а, ладно — на них можно просто не обращать внимания. Его грязные ногти впились ей в кожу, и он рассмеялся этим омерзительным ужасающим смехом.

Она задыхается, издает дурацкие («о-юк, о-юк») звуки, какие издавала Кристина, какие они все будут издавать, поскольку Верной Паника вернулся, мать их раз так, он вернулся, и он жилистый, он жадный, он…

Глаза у нее стали закатываться. Эти глаза, которые когда-то глядели на Нила с восхищением. Глаза, в которых были любовь и прощение, красота и свет.

Он попытался прогнать эту мысль, но она вернулась снова. И руки, которые сейчас царапали и драли его, руки, которые когда-то ласкали его, дарили ему наслаждение. Волосы, теперь полные опилок, свисали ей на лицо, когда она томно двигалась на нем. Рот…

Изо рта у него вырвался визг, отчасти, его, отчасти чужой. Гитара, черная '59, ударила ему в спину, потянула за ремень. Гитара пульсировала жаром и мощью, и Нил, шатаясь, сделал несколько шагов по мастерской, воя голосом Паники. Его руки душили воздух, топор на правой был черен как ночь, а кровь на татуировке оттенена реальностью.

Пэм жадно втягивает ртом воздух, прижимая руку к горлу, кашляя и хрипя от древесной пыли на каждом вдохе.

— Я ее хочу! — воет Паника.

— Я тебе не дам! — кричит Нил.

— Она моя! Они все мои! Ты мой! — твердит ему Паника. — Твоя задница принадлежит мне, мальчик, твоя задница — моя. И я тебя сварю, и я тебя съем, потому что тебе меня не остановить! — Руки Паники поднимаются к лицу Нила. — В этих руках таланта больше, чем ты мечтал, мальчик! Больше знания! Больше всего! Прикончи ее! Ты же знаешь, что хочешь! Прикончи ее! Прикончи ее!

И Нил знает, чего он хочет. Помоги ему бог. Это пузырями вырывается на поверхность, и вот она — ненависть, разожженная Верноном Паникой, бьется и пульсирует жизнью, и вот сейчас… ее горло под его руками, его руками, вот он уже снова поворачивается к ней…

Нил метнулся к мирно жужжащей циркулярной пиле.

Панике потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что сейчас произойдет. Даже когда Нил прыгнул, Паника ему не поверил.

Нил провел по пиле левым запястьем. Лезвие прорезало ткани без малейшей заминки, и кровь и осколки кости разлетелись по всему верстаку. Паника взвыл. А Нил нет. Он был за чертой крика, за чертой боли. Его Левая кисть бесполезным куском мяса шлепнулась на землю, но это не остановило Нила — будто в ударе карате он опустил правую руку. Лезвие прошло через кость, мышцы, сухожилия, и правая кисть плюхнулась на пол в какой-то паре дюймов от левой.

Черная '59 у него за спиной начала кипеть, с шипением пошла пузырями от жара. Нил заизвивался от ожога, наклонился вперед, не обращая внимания на кровь, фонтаном хлещущую ему на сапоги. Гитара соскользнула ему на шею, потом через голову вниз, чтобы со звоном упасть на землю. Прохладная поверхность деки накалилась, краска пузырилась. С резким звоном, будто стаккато автоматной очереди, рвались одна за другой струны. Черная '59 трепыхалась на полу, возле обрубленных кистей, которые на глазах чернели и съеживались, которые пытались, черт побери, доползти до инструмента, коснуться его, погладить струны, восстановить оборванную связь.

Нил пошатнулся, перед глазами у него плыло, но Пэм увидела ползущие к гитаре руки и метнулась вперед, пригнувшись, словно победитель на последних метрах спринтерского забега. Ее нога врезалась в черную '59, резким ударом отфутболила гитару прочь. Ударившись о стену, инструмент разлетелся на части, кожу и волосы Нилу опалило жаром взрыва.

Руки, теперь вне пределов досягаемости, сжимаются и разжимаются в судорогах, потом чернеют и сжимаются с вонью горелого мяса. Несколько секунд спустя они уже истончились, напоминают всего лишь маленькие кусочки пережаренной вырезки.

Он слышит крик, откуда-то извне и изнутри своей головы. Высокий, то поднимающийся, то затухающий вопль «Суки!», и что-то темное и омерзительное уходит прочь, засасываемое вниз и в отдаленную тьму, уходящую все дальше и дальше, пока она не исчезает совсем из его внутреннего взора.

Поворачиваясь к Пэм, он заткнул обрубки рук под мышки и тут же насквозь промок от крови, а потом повалился вперед, тяжело рухнул ничком на пол мастерской. Опилки окрасились темно-красным.

Хотя Пэм вывезла кресло Нила с заднего выхода из больницы, ничего им эта уловка не дала. Газетчики обрушились на них — выкрикивали все разом вопросы, требовали рассказать о таинственном «несчастном случае» (который бульварная пресса уже объявила частью неудавшейся попытки совместного самоубийства), о предполагаемом мини-сериале на телевидении о его жизни, контрактах на книги, о том, что, черт побери, может делать музыкант, не способный больше играть.

— Твоей карьере конец, Нил! — выкрикнул телерепортер. — Что ты чувствуешь?

Нил еще искал, что сказать, а Пэм, шагнув к микрофону, говорила:

— Его карьера далеко не закончена. Если Бетховен мог писать музыку, оглохнув, Нил может делать музыку и без рук. У меня полно идей…

— У тебя? — поднимает глаза Нил.

Она улыбается.

— У нас полно идей. — Пальцы ее треплют чистые короткие волосы Нила. — И мы еще наведем шороху в мире музыки. Здесь речь о партнерстве на всю жизнь. — Она смотрит на него сверху вниз.

Глядя снизу вверх, Нил видит в ее глазах все. Они ни о чем не говорили, ничего не обсуждали, но им и не надо было. Она сама обо всем догадалась. Но молчала: ни ему не сказала ничего, ни знакомым, ни полиции. Она поняла. Она все понимает.

— Партнерство на всю жизнь, — повторяет она. — Не так ли, любовь моя?

Он смотрит на нее с требуемой нежностью, с «о-таким верным» выражением искренности и счастья, которые говорят, что они навсегда вместе и никогда не расстанутся…

Пульсируют культи.

И где-то…

Глубоко, глубоко, в самых темных глубинах души слабый голос. И голос шепчет: «Суки…»

Но он не слышит.

Пока.

Примечания

1

«Ваэ» — английский рок-музыкальный журнал. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Фьюжн (англ. fusion) — муз. джаз-рок, сплав джаза и рока.

3

Хамбекер — автономный двойной звукосниматель.