«Повелитель праха»

Сергей Панасенко Повелитель праха

Гулов влетел и кабинет, с силой захлопнул за спиной и со злостью бросил:

— Дал-таки Горюнов мне мертвяков этих!

Деливший с ним комнату Лепихов присвистнул и состроил сочувственную гримасу. По его мнению, высказанному уже не раз, пресловутое дело о «мертвяках», то есть о вскрытии на городском кладбище Пятницка четырех могил и исчезновении из них трупов — было типичным «висяком», как именуются в угрозыске случаи безнадежные, которые, кроме как случайно, раскрыты не будут.

Ему, черту, позвонили! — Гулов ткнул пальцем в потолок, намекая, откуда звонили их шефу, начальнику следственного отдела майору Горюнову. — Как же: население волнуется, слухи идут!

А ты ему про остальные свои дела напомнил? — спросил Лепихов.

А-а, Марат, это все без толку… Ты что, его не знаешь? Разведет говорильню на полчаса.

С этими словами он сел за свой старый стол, заваленный бумагами, и рас рыл тощую папку, принесенную от майора. На завтрашней оперативке он уже должен доложить первые соображения.

Чтение отняло немного времени. В папке хранились протоколы осмотра всех четырех развороченных могил с фотографиями, запись опроса свидетелей (все, включая сторожей, ничего не видели, понятно, и не слышали), наконец, небольшой справки, где перечислены были все покойные, оказавшиеся жертвой этого дикого преступления — с указанием ближайших родственников. Все это было, конечно, полезно и нужно, но мало что прибавляло к тому, что Гулов уже узнал от начальства.

Гулов придвинул к себе чистый лист и стал одну за одной записывать приходящие на ум возможные причины преступления. Так он поступал всегда, когда мотивы расследуемого не проступали сразу.

Прежде всего рука вывела слово «ограбление». Рядом он немедленно поставил вопросительный знак. Подумал и добавил второй. На версию о мародерстве не тянул ни один из этих бедняг. Гулов опять пробежал глазами список. Токарь автобазы. Директор школы. Шофер автобуса. Штукатур. Даже если и предположить, что все они — подпольные миллионеры, что полный абсурд, то все равно ведь нынче — не скифские времена, и в могилу с миллионами не опускают. Золотые коронки, кольца? Все это гроши в сравнении с адовой работой по их извлечению. Потом Гулов написал слово «месть». Но кому могли стать поперек горла четверо мужиков — кстати, случайно ли, что только мужчины оказываются жертвами преступника? — настолько, чтобы ночами напролет выкапывать их бренные останки, лишь бы не дать им лежать спокойно и насолить родственникам? Выглядела эта версия не более правдоподобно, чем грабеж…

Спустя полчаса в списке Гулова значились, помимо этих двух, четыре версии: «хулиганство», экзотический для Пятницка "карточный долг", граничивший с бредом "ритуал секты" и продиктованное отчаянием «умопомешательство». Но все это настолько не соответствовало преступлению, что Гулов резким движением сгреб лист бумаги в горсть, скомкал его и швырнул в корзину.

Лепихов поднял глаза от стола и, мгновенно поняв, чем занимается его визави, сказал:

В Штатах, я читал, от покойников к живым уже давно органы пересаживают. — Может, и у нас начали?

Где? — саркастически усмехнулся Гулов. — В нашей больнице?! И потом, там от только что умерших берут. Не из земли же их выкапывают…

У Марата был дурацкий принцип: любую, самую нелепую свою идею оборонять до конца.

— А может, и этих так быстро закопали, что все годилось? Ты же не знаешь, когда похороны были.

Гулов вместо ответа пожал плечами, но подумал, что и впрямь не знает, когда были похороны. А между тем это было существенно. Сколько времени дожидался преступник: день? Неделю? Месяц? Ответ на этот вопрос способен был пролить, возможно, хоть какой-то свет на мотивы…

Позвонить директору кладбища — обычно недоступному даже для работников его, Гулова, ранга, но в нынешней обстановке откликнувшемуся мгновенно — и собрать требуемую информацию было делом пяти минут. Когда Гулов внимательно сравнил числа, у него вдруг дрогнуло сердце. Интервал во всех четырех случаях составлял три дня: ровно столько ждал преступник, прежде чем браться за лопату.

Конечно, это могло быть совпадением. Но вот совпадение двух совпадений в одном деле, как твердо усвоил Гулов, автоматически ставило под сомнение случайность каждого из них. Если бы отыскалось еще и третье совпадение — их рукотворность можно было бы считать доказанной. Выслушав Гулова, Горюнов помолчал, потом качнул головой: — Нуда, жиденько все. Так. Ну, во-первых, возьми вот это и приобщи к делу. — Горюнов протянул Гулову листок бумаги с записью. Пятый в твою компанию, Женя. Сегодня ночью еще одну могилу вскрыли.

Мужчина, — полувопросительно, полуутвердительно сказал Гулов.

Женщина, — Горюнов придержал записку, посмотрел в нее. Нишанская Эльвира Яковлевна, страховой агент.

Жаль, — вырвалось у Гулова.

В каком смысле?

Да ведь до сих пор преступник извлекал только мужчин. Ну, я и подумал, может, тут какая-то система…

Горюнов усмехнулся:

— Не угодил я тебе! Ну, что ты ерзаешь? Еще что-то в таком же духе припас?

Гулов кивнул и рассказал про открытый им "закон трех дней", как он для себя называл подмеченное правило. Горюнов пожал плечами.

— Три, так три. Могилу надо отыскать, приготовиться, осмотреться, хоть одну ночь просто так сходить для проверки. Ты сам попробуй все это проделать — как раз три дня набегут. Не там ты, Женя, ищешь…

Горюнов выдержал многозначительную паузу и продолжил:

— Ты подумай вот над чем. Жили себе четверо… нет, уже пятеро людей. Жили каждый своей жизнью. В разное время и от разных причин умерли. И после этого в какое-то мгновение с ними со всеми происходит одно и то же. Все время было разное, а тут вдруг — одинаковое происходит. У пятерых совершенно разных, чужих людей судьбы вдруг пересеклись в одной точке: вот что самое здесь удивительное. Почему так случилось? Мне кажется, самый естественный ответ — потому, что судьбы эти уже однажды в одной точке пересекались, Женя. Когда в какой — не имею представления. Едва ли это была сознательная встреча: собрались, потолковали, разбежались. Что-то другое. Вот ты и ищи — что…

Гулов слушал Горюнова без восторга. Он и сам чувствовал, что ничего в этом деле не разберет, если не влезет с головой в биографии тех, кто оказался жертвами преступления, не раскопает всю их жизнь до мельчайших подробностей.

Но ему делалось дурно, когда он прикидывал, сколько времени и сил, какого хождения по организациям и людям потребует эта затея.

И тут произошло чудо.

Теперь вот что, Гулов, — сказал Горюнов. — Я знаю, ты загружен, но с этими кладбищенскими делами ты давай в первую очередь разбирайся, а покушение на ограбление продмага ты передай-ка Яшину, а квартирную кражу на Колокольной — ну, вон хоть Лепихову.

Борис Егорович, мы что, без работы сидим? — заблажили в один голос Яшин и Марат, сидевшие здесь же, но Горюнов повысил голос:

Все, тихо! Это приказ. Дела передать сегодня же. Женя, с тобой на сегодня все. Что у нас дальше?..

Нишанская и токарь Кириченко жили на одной улице. Штукатур Газырь и директор школы Халифман когда-то вместе учились. Шофер Заславин вообще никак не был связан с остальными четырьмя. Это было все, что удалось раскопать Гулову за неделю кропотливой работы во исполнение начальственного указания "искать общие точки". Были, правда, еще два места, где жизненные пути этих людей, наверное, пересекались, причем неоднократно. Но в городе с населением в тридцать тысяч, каковым был Пятницк, в этих местах встречались так или иначе едва ли не все его взрослые жители. Ведь места эти были — «Универсам» на улице Ленина и городская поликлиника.

Гулов поставил кресты на всех своих блистательных версиях.

Рассыпалась в прах и новая — о преступнике, заметающем какие-то следы. Все пятеро скончались при обстоятельствах, начисто исключавших насилие. Халифмана прямо на уроке хватил инсульт. Нишанской стало плохо на улице — сердце. И так далее…

Пожалуй, дольше других продержался только словно перекочевавший со страниц детективных романов карточный долг. Но Гулов сумел установить, что никаких «гастролеров» в эти дни в Пятницке не видели, а местная шпана, известная наперечет, в карты могла проиграть максимум бутылку портвейна. Ее фантазии могло хватить на то, чтобы ломом своротить замок на магазинной двери, но всю ночь ворочать заступом на кладбище — на такой подвиг пятницкие урки были неспособны.

Было еще одно соображение, которое не давало Гулову покоя. Свои сомне ния он решил проверить на Лепихове.

Марат, — спросил он его однажды, — скажи, пожалуйста, за шесть лет твоей работы в Пятницке было хоть одно дело, чтобы действительно никто совершенно ничего не видел?

Н-нет, пожалуй, не было. Какой-нибудь случайный свидетель обязательно отыскивался.

То-то и оно! — торжествующе провозгласил Гулов. — А теперь посмотри. Прямо в центре города за какой-то месяц с небольшим на кладбище раскапывают пять могил — а это, ты же понимаешь, надо как минимум пару часов лопатой без отдыха махать. Больше того: куда-то ухитряются увезти трупы. И никто ничего не видел: ни сторож, ни жители вокруг! Ну? Возможно это?

М-м… Вообще-то… едва ли… — ответил, подумав, Лепихов. — А к чему ты клонишь?

А ты сам не догадался? Ведь если никто не видел, как трупы увозили, значит…

Значит, они где-то на кладбище? — закончил Лепихов.

Конечно! Их надо искать там. И я их найду.

Четырехчасовая беседа с кладбищенскими землекопами — четырьмя здоровенными широкоплечими мужиками — вымотала Гулова до предела. Он застал их за работой, и на его вопросы они отвечали, не выпуская из рук ломы и лопаты. На Гулова они поглядывали без особого интереса: он был хотя и «мент», но не по их части, и потому особой угрозы они в нем не видели. Не видели, впрочем, и особой причины откровенничать. Да, те пять могил рыли они, как и все на здешнем кладбище. Да, частенько приходится работать и ночами: дело такое, похороны ждать не будут. Работали ли в те ночи? А кто же это теперь упомнит, они учета не ведут, все на доверии, по совести. Нет, ничего особенного по ночам на кладбище они не замечали.

— А ты, лейтенант, — с плохо скрытой усмешкой сказал один из землекопов, — ночь на кладбище просиди и все увидишь.

— А что увижу? — спросил Гулов.

— Все! — повторил парень и как-то сразу потерял к Гулову интерес. Но Гулов хорошо подготовился к встрече.

— Вот здесь могила Нишанской, — он ставил на наспех начерченной схеме кладбища крестик. — Так? А вот здесь вы в ту ночь работали, я проверил. Верно ведь?

— Может, так, — пожимал плечами бригадир.

— Но ведь здесь метров двадцать от силы! — проводил Гулов карандашом прямую линию.

— А здесь вот кусты растут! — чиркал бригадир грязным ногтем поперек линии Гулова. — Сквозь них хрена углядишь. А потом, мы ведь не лежали: копали, долбили. Ничего не слышали, одним словом…

Гулов распрощался с землекопами в твердой уверенности, что они знают больше, чем говорят. Но как он мог их уличить? Он прошелся по кладбищу, насчитал в заборе больше десятка проломов, через которые можно было не только войти, но при желании и прокатить тачку, и направился к выходу. У ворот его вдруг окликнули.

— Командир!

Гулов оглянулся и увидел спрятавшегося за углом конторы бригадира. Тот дымил, папиросой и манил Гулова к себе. Недоумевая, Гулов приблизился. Бригадир взял его за рукав и потащил в узкую щель между забором и глухой стеной дома.

— Слушай, командир, — сказал бригадир, когда убедился, что ни с одной стороны их никто не видит. — Ребята мои пока в этом деле мало смыслят, а я же лопатой тридцать лет махаю. Так вот: я тебе точно говорю, никто эти могилы не раскапывал. Там земля лопатой не тронутая.

От бригадира исходил сильный запах дешевого вина.

— Они что, сами собой раскрылись, как в судный день? — сказал Гулов грубовато.

— Сами собой или не сами, я не знаю, — сказал бригадир. — Я тебе сказал: не так земля выглядит, когда ее ломом или заступом берут. Ну, а дальше твое дело.

— Бойцов своих выгораживаете? — спросил Гулов. Бригадир оскалился:

— А что мне их выгораживать? Они тут ни при чем. Я тебе вещь говорю, а ты дурочку валяешь. Ладно, шевели мозгами. Привет! — и он попытался нырнуть в щель.

— Постой… — удержал его Гулов за плечо. — А вы с какой стати мне все это рассказываете?

— А с такой. Мне скоро шестьдесят. Я пожил. На киче был, лес валил… Но тут что-то черное затевается. Понял? Черное. Я тебе так скажу…

И тут Гулов увидал, как красное, обветренное лицо бригадира, испещренное алыми прожилками сосудов, мгновенно посерело. Его глаза остановились на чем-то за спиной Гулова и округлились от ужаса. — Ну, ты, сука… Чего привязался… — прошипел он, резким движением вырвал плечо и мгновенно исчез за углом конторы. Гулов обернулся. Позади него никого не было. Начальник патрульно-постовой службы капитан Сущенко встретил Гулова без особого радушия. И просьбу лейтенантика из следственного отделения свести его с милиционерами, в чей маршрут входит кладбище, воспринял однозначно: ищет прокол!

— Я сперва хотел бы знать… — Гулов, хорошо сориентировавшийся в извивах сущенковской души, поспешил успокоить подозрительного капитана: — Никаких претензий, честное слово! Просто вы же слышали про это дело с могилами… ну вот, я им занимаюсь, и просто хотел узнать, не видал ли кто-нибудь из ваших ребят что нибудь необычное, непривычное в том районе. Вот и все. Убедившись, что Гулов не собирается "катить бочку" на него и его службу, Сущенко смягчился:

— Это, конечно, поможем, раз так, только не думаю я, чтобы они что-то такое там увидели, я бы знал…

— И все-таки, — настаивал Гулов. — Мне бы любой факт. Непонятный человек, непонятное событие…

— Ну, камнем там витрину в цветочном ларьке разбили… тебе же не это надо?

— Не это, — согласился Гулов.

— Вот я и говорю… там и цветов-то не было… Ну, бабу одну ребята там поймали ночью, пьяную, что ли, или нанюхавшуюся дряни какой-то… Как раз возле кладбища.

— Давно?

— С месяц, наверное, уж будет… Не то? Гулов прикинул в уме: по времени, в общем то подходило.

— Надо поговорить. Кто?

— Старший сержант Казаков и сержант Тофеев, тебе везет: Тофеева нет, в отпуск уехал, а Казакова я только что видел…

Он подошел к двери, распахнул и гаркнул в коридор так, что Гулов подпрыгнул на стуле:

— Казаков!!

Пробегавший по коридору рядовой милиционер шарахнулся к стене. Сущенко поманил его:

— Ну-ка, ты это… сержанта Казакова знаешь?

— Не знаю, товарищ капитан!

— Ну, все равно… Найди его и пусть быстро ко мне!

— Так я же…

— Бы-стро!

Сущенко закрыл дверь и вернулся к столу.

— Совсем работать не с кем, — пожаловался он. — В дивизион одних доходяг шлют, к нам в ППС никого не заманишь… Сто шестьдесят рэ в месяц — это деньги?

— Не деньги, — согласился Гулов.

Поток жалоб, готовых сорваться с языка у Сущенко, остановило появление в дверях невысокого, с заметным животом человека в милицейской форме, сидевшей на нем с той нарочитой небрежностью, которой в совершенстве овладевают, только прослужив в милиции годы.

Старший сержант Казаков…

Слушай, вот лейтенант Гулов из следственного, у него к тебе вопросы есть…

Казаков долго не мог вспомнить, о какой женщине говорят Сущенко и лейтенант, а потом вдруг просиял:

— А-а! Так это которая нам чуть газик не опрокинула!

И, видя изумление Гулова, пояснил:

Мы с Гариком стояли на перекрестке Бебеля и Колокольной. У нас карбюратор все время барахлит, Михал Афанасьич, это же не езда, а хрен чего, его бы поменять. Поговорите…

Поговорю. Дальше давай.

Ну, мы стали, Гарик полез посмотреть, а я вижу, к нам по Колокольной баба идет. Ну, я еще подумал, нашла время и место гулять: там же кладбище за мостом, угол-то глухой… Но одета прилично, не шатается.

В каком часу это было? — сдерживая зевоту, спросил Гулов.

Не скажу точно… В два, в полтретьего, так где-то. Ну, идет прямо к нам. Я вылез из газика, думаю, может, ей чего надо. Она подходит ближе, но ничего не говорит. Я гляжу, а она как бы не в себе…

Как это — не в себе? — встрепенулся Гулов. — Вы ясно можете объяснить?

Понимаете, когда человек идет, он руки-ноги двигает… как бы это сказать, вместе…

В такт? — подсказал Гулов.

Точно, в такт! А у нее ноги шли сами по себе, а руки сами по себе болта лись. Я ей навстречу пошел, а она мимо меня, и прямо на машину налетела, как слепая. И бормочет чего-то…

Что бормочет? Не помните?

Извините, товарищ лейтенант… — Казаков развел руками. — Налетела, значит, на машину, уперлась в нее, как в стену, и стала.

Дальше, дальше!

Я подошел к ней, спросил: кто она, как зовут. Она не ответила. Тут Гарик тоже подошел. Я говорю — ее надо к нам везти. Сели. Пока завелись, то, се, поехали, и где-то возле Профсоюзной я смотрю — она глаза закрыла и как-то набок поползла.

В машину она к вам легко села? — спросил Гулов.

Легко, не сопротивлялась, ничего… Ну, я увидел это дело и говорю Гарику давай в больницу. Ну, и отвезли. Вот и все.

Гулов покачал головой:

И ни имени, ни адреса?

Какое там имя! — Казаков пожал плечами. — Может, в больнице знают?

А число, когда это случилось, вы помните?

Число помню. Восемнадцатое апреля. У меня на другой день день рождения был…

Гулов прикусил губу. Восемнадцатое апреля… Еще одно совпадение? Ведь в ту ночь вскрыли могилу Кириченко…

— Ну, ты, сука… Чего привязался… — прошипел он, резким движением вырвал плечо и мгновенно исчез за углом конторы. Гулов обернулся. Позади него никого не было.

Начальник патрульно-постовой службы капитан Сущенко встретил Гулова без особого радушия. И просьбу лейтенантика из следственного отделения свести его с милиционерами, в чей маршрут входит кладбище, воспринял однозначно: ищет прокол!

— Я сперва хотел бы знать… — Гулов, хорошо сориентировавшийся в извивах сущенковской души, поспешил успокоить подозрительного капитана: — Никаких претензий, честное слово! Просто вы же слышали про это дело с могилами… ну вот, я им занимаюсь, и просто хотел узнать, не видал ли кто-нибудь из ваших ребят, что нибудь необычное, непривычное в том районе. Вот и вce. Убедившись, что Гулов не собирается "катить бочку" на него и его службу, Сущенко смягчился:

— Это, конечно, поможем, раз так, только не думаю я, чтобы они что-то такое там увидели, я бы знал…

— И все-таки, — настаивал Гулов. — Мне бы любой факт. Непонятный человек, непонятное событие…

— Ну, камнем там витрину в цветочном ларьке разбили… тебе же не это надо?

— Не это, — согласился Гулов.

— Вот я и говорю… там и цветов-то не было… Ну, бабу одну ребята там поймали ночью, пьяную, что ли, или нанюхавшуюся дряни какой-то… Как раз возле кладбища..

— Давно?

— С месяц, наверное, уж будет… Не то? Гулов прикинул в уме: по времени, в общем-то подходило.

— Надо поговорить. Кто?

— Старший сержант Казаков и сержант Тофеев, тебе везет: Тофеева нет, в отпуск уехал, а Казакова я только что видел…

Он подошел к двери, распахнул и гаркнул в коридор так, что Гулов подпрыгнул на стуле:

— Казаков!!

Пробегавший по коридору рядовой милиционер шарахнулся к стене. Сущенко поманил его:

— Ну-ка, ты это… сержанта Казакова знаешь?

— Не знаю, товарищ капитан!

— Ну, все равно… Найди его и пусть быстро ко мне! — Так я же…

— Бы-стро!

Сущенко закрыл дверь и вернулся к столу.

— Совсем работать не с кем, — пожаловался он. — В дивизион одних доходяг шлют, к нам в ППС никого не заманишь… Сто шестьдесят рэ в месяц — это деньги?

— Не деньги, — согласился Гулов.

Поток жалоб, готовых сорваться с языка у Сущенко, остановило появление в дверях невысокого, с заметным животом человека в милицейской форме, сидевшей на нем с той нарочитой небрежностью, которой в совершенстве овладевают, только прослужив в милиции годы.

— Старший сержант Казаков…

— Слушай, вот лейтенант Гулов из следственного, у него к тебе вопросы есть…

Казаков долго не мог вспомнить, о какой женщине говорят Сущенко и лейтенант, а потом вдруг просиял:

— А-а! Так это которая нам чуть газик не опрокинула! И, видя изумление Гулова, пояснил:

— Мы с Гариком стояли на перекрестке Бебеля и Колокольной. У нас карбюратор все время барахлит, Михал Афанасьич, это же не езда, а хрен чего, его бы поменять. Поговорите…

— Поговорю. Дальше давай.

— Ну, мы стали, Гарик полез посмотреть, а я вижу, к нам по Колокольной баба идет. Ну, я еще подумал, нашла время и место гулять: там же кладбище за мостом, угол-то глухой… Но одета прилично, не шатается.

— В каком часу это было? — сдерживая зевоту, спросил Гулов.

— Не скажу точно… В два, в полтретьего, так где-то. Ну, идет прямо к нам. Я вылез из газика, думаю, может, ей чего надо. Она подходит ближе, но ничего не говорит. Я гляжу, а она как бы не в себе…

— Как это — не в себе? — встрепенулся Гулов. — Вы ясно можете объяснить?

— Понимаете, когда человек идет, он руки-ноги двигает… как бы это сказать, вместе…

— В такт? — подсказал Гулов.

— Точно, в такт! А у нее ноги шли сами по себе, а руки сами по себе болтались. Я ей навстречу пошел, а она мимо меня, и прямо на машину налетела, как слепая. И бормочет чего-то…

— Что бормочет? Не помните?

— Извините, товарищ лейтенант… — Казаков развел руками. — Налетела, значит, на машину, уперлась в нее, как в стену, и стала.

— Дальше, дальше!

— Я подошел к ней, спросил: кто она, как зовут. Она не ответила. Тут Гарик тоже подошел. Я говорю — ее надо к нам везти. Сели. Пока завелись, то, се, поехали, и где-то возле Профсоюзной я смотрю — она глаза закрыла и как-то набок поползла.

— В машину она к вам легко села? — спросил Гулов.

— Легко, не сопротивлялась, ничего… Ну, я увидел это дело и говорю Гарику — давай в больницу. Ну, и отвезли. Вот и все.

Гулов покачал головой:

— И ни имени, ни адреса?

— Какое там имя! — Казаков пожал плечами. — Может, в больнице знают?

— А число, когда это случилось, вы помните?

— Число помню. Восемнадцатое апреля. У меня на другой день день рождения был…

Гулов прикусил губу. Восемнадцатое апреля… Еще одно совпадение? Ведь в ту ночь вскрыли могилу Кириченко…

Гулов хотел сперва послать в больницу старшего оперуполномоченного Шмарина, который был придан ему в помощь по этому делу, но Шмарин продолжал обход родных и знакомых покойных, пытаясь нащупать хоть какие-то точки соприкосновения их биографий, и отрывать его от этого поручения Гулов раздумал.

Ему удалось довольно быстро отыскать врача, дежурившего в приемном покое в ту злополучную ночь восемнадцатого апреля, и в его присутствии они перелистали книгу регистрации.

— Вот! — остановил врач, немолодой уже хирург, палец против одной строчки. Привезена в три десять. Температура, давление… ну, это вам ни к чему… Камфора, адреналин — у нее что-то с сердцем было, я сейчас припоминаю…

Он еще что-то бормотал под нос, и Гулов уже начал терять терпение, когда, наконец, врач оторвался от книги и спросил:

— Так что вас, конкретно, интересует?

— Кто она, что с ней было?

— Шок. Очень сильный шок. Видимо, ее что-то сильно напугало. Она не соображала, где находится, не реагировала на вопросы…

— Что было потом?

— Потом ее, слава богу, привели в чувство. Утром отправили домой. Что вы, а меня так не известно? Гулов сделал над собой усилие и задал следующий вопрос:

— Она что-нибудь говорила о том, что ее испугало?

— Насколько я помню, нет. Впрочем, у меня не было времени с ней долго беседовать.

— Она была пьяная?

— Абсолютно трезвая.

— Наркотики?

— Едва ли… Думаю, нет.

— Сколько ей лет?

— По ее словам, шестьдесят один. Паспорт мы у нее не спрашивали, как вы понимаете.

— Понимаю. Как вы думаете, что могло ее так напугать? Врач задумался.

— Что конкретно, я вам сказать не могу, конечно. Она рассказать не пожелала, а мы не проявляли настойчивости, так как в подобных случаях назойливыми расспросами можно спровоцировать повторный приступ. Могу только предположить. Что-то действительно очень страшное. Не мальчишка с криком выпрыгнул из-за угла, не с крыши кирпич упал… Что-то действительно ужасное. Ну, не знаю — ведьмы какие-нибудь, вурдалаки, понимаете?

— А если попытаться без вурдалаков? Врач с интересом посмотрел на Гулова.

— Вам, молодой человек, никогда не приходилось переживать так называемый леденящий ужас, когда волосы дыбом встают, и все такое прочее?

— Кет, — сказал Гулов.

— А у меня, было… — задумчиво произнес врач. — Я в детстве утонул. Не тонул, а утонул, самым натуральным образом. Меня, слава богу, откачали, но с тех пор ни к реке, ни к озеру, даже к пруду маленькому подойти не могу. На поезде по мосту едем — я всегда в купе забиваюсь, такая вот история. До сих пор я очень хорошо помню тот дикий ужас, когда я опускался на дно и угасающим сознанием понимал, что это — все, конец… Полагаю, нечто подобное было и у нее.

— Что ж, — сказал Гулов, — попробуем выяснить. Адрес ее у вас есть?

— Остался, если только не наврала… Сейчас… Вот: Фокина Анна Ивановна, Лобачевского, семь. Но имейте в виду: скорее всего беседовать с вами о тех событиях она не пожелает.

В доме номер семь по улице Лобачевского Анна Ивановна Фокина занимала крохотную комнатушку и еще более крохотную веранду, служившую также и кухней. Но именовалось это — "полдома".

Анну Ивановну он застал за штопкой какой-то разноцветной вещицы, назначение которой определить было невозможно, но ветхость не вызывала сомнений.

— Я из больницы, — схитрил Гулов. — Вы у нас лежали в прошлом месяце, помните?

— Ну, помню, — не сразу ответила Фокина. — И чего?

— У нас такой порядок, — продолжал врать Гулов, — что через три недели после выписки мы проверяем, как себя больной чувствует…

— Не слыхала о такой заботе, — проворчала Фокина. — Чего чувствую? Хорошо чувствую. Голова иногда болит. А так хорошо.

Гулов внимательно разглядывал ее. Он уже сталкивался с этой несчастной категорией стариков, живущих на мизерную пенсию.

— Мне надо измерить вам пульс, — сказал он решительно, уповая на то, что Фокиной делали это не слишком часто, и она не сумеет отличить в нем непрофессионала. Анна Ивановна нахмурилась, поджала губы, но штопку послушно отложила и протянула руку.

Гулов подержал ее за запястье, не отрывая взгляда от часов. Кивнул:

— Так, все нормально. Теперь глаза покажите…

Фокина покорно подняла глаза к потолку. Гулов оттянул ей пальцами нижние веки, подержал так секунды три.

— Давление тоже будете? — спросила Фокина.

— Нет необходимости, — важно ответил Гулов. — Все нормально.

Он присел к закрытому клеенкой столу, извлек из бокового кармана блокнот и приготовил ручку.

— Как спите? Что снится? Кошмары не мучают?

— Сплю известно как, — сказала Фокина, — как все старики спят. А чего это вы спрашиваете?

Гулов начал торопливо писать, и ответил, не поднимая глаз от бумаги: — Как же, после такого шока, как у вас, часто случается потеря сна, аппетита, человека преследуют кошмары…

— Какой шок? — резко переспросила Фокина. — Вы это про что?

— Ну как же, Анна Ивановна, — с удивлением посмотрел на нее Гулов. — Вы восемнадцатого были в шоковом состоянии, вас кто-то очень сильно испугал, видимо…

— Никто меня не пугал!

Это был крик, который заставил Гулова вздрогнуть. Анна Ивановна задышала тяжело, подалась вперед и даже чуть привстала с дивана.

— Никто! Не пугал! Не видала я ничего! И вы… это… Гулов, опрокидывая стул, вскочил, наклонился к Фокиной.

— Анна Ивановна! Не вол, Ах, черт! Вам нельзя!

Он оглянулся в поисках воды. Взгляд его упал на ряд пустых трехлитровых банок на подоконнике с белесыми, высохшими потеками на стенках. В одной из них еще было воды пальца на два. Гулов плеснул воду в чашку, стоявшую рядом, подал Фокиной… Но та уже, похоже, отдышалась.

— Ну, что вы так, Анна Ивановна, — с искренним облегчением сказал Гулов. — Что вы так из-за пустяка…

Со двора вдруг донеслось:

— Анна Ивановна! Дома? А, Анна Ивановна?

Пошаркав ногами о крыльцо, на порог явилась маленькая старушка:

— Ой, у тебя гости…

— Не буду вам мешать, — Гулов взял блокнот, попятился к двери. — Чувствуете вы себя вроде бы не плохо, Анна Ивановна, но в поликлинику я вам рекомендую все же сходить. До свиданья.

— Будь здоров, — кивнула Фокина.

Старушка в дверях торопливо посторонилась, и Гулов услыхал, сойдя с крыльца, громкий шепот за спиной: "Это кто?" — Во дворе его внимание привлекла одна деталь. Забор на половине, принадлежавшей Фокиной, был очевидно стар. Столбы его сгнили, и он в нескольких местах накренился, и если бы не густо разросшаяся черемуха — вовсе рухнул бы. Фокина, видно, сама принялась копать новые ямы: уж больно неумелые, кособокие они у нее получались. "Нанять кого-то денег нет, вот и ковыряется старуха сама", догадался Гулов. Но работа не была доведена до конца. Три ямы стояли более-менее готовые, а четвертая брошена на середине. Дожди последних недель обмыли, обвалились кое-где их края, да и мусор успел в них накопиться. На кучках выброшенной земли начинала пробиваться трава — словом, по всему было видно, что стоит это все без движения не первую неделю. Не первую неделю… Три недели минуло с той ночи, как Фокина попала в больницу… Банки на подоконнике и покосившийся забор. Гулов даже вздрогнул от неожиданной догадки. Оглянулся на дом Анны Ивановны. Там в окне торопливо опустилась занавеска. "Тут, Женя, надо обо всем спокойно подумать", — сказал он сам себе и побрел домой.

На следующий день произошло то, чего Гулов так боялся. Его пригласили в прокуратуру и долго допытывались, каких же результатов он добился в расследовании этого странного дела.

— Мне непонятно, Гулов, чего вы дожидаетесь! — выговаривал ему потом Горюнов, как всегда в подобных случаях переходя на официальное «вы». — Время идет, а результатов нет. Меня же тоже теребят. Вы думаете, я вас буду бесконечно прикрывать?

Гулов хотел было познакомить Горюнова с некоторыми мыслями, посетившими его за последние сутки, но неожиданно не стал этого делать. Он почувствовал, что должен сперва еще раз повидаться с землекопами и вообще кое-что обдумать.

Итак, рассуждал он, вернувшись к себе после начальственного разноса, что мы имеем? Фокина. Пенсионерка, которая едва сводит концы с концами и живет тем, что по ночам собирает на кладбище цветы, а днем перепродает их. На это наводит ряд, банок для воды в ее комнате и ее странное присутствие поздней ночью в безлюдном районе возле кладбища. Но воды в банках почти уже не осталось: понятно, ведь с той ночи Фокина носа боялась высунуть на кладбище.

Примерно тогда же она бросила копать ямы под столбы. Плохо себя чувствовала? Не исключено. Но только слепой не заметит сходство этих ям с другими — могильными. И если вспомнить то, что говорил врач в больнице… Конечно, все это пока очень походило на бред. Но поскольку все вообще здесь смахивало на бред — почему, собственно, и объяснение бреда не может оказаться бредовым?

Взять также землекопов, знавших несомненно больше, чем они сказали… И что за околесицу нес их бригадир? Спьяну — или была в том какая-то доля истины? И чего он так перепугался — он, человек, не боящийся ни бога, ни черта?

Допустим, продолжал он размышлять, на кладбище по ночам творится действительно черт знает что… Едва ли Фокину бы просто перепугали люди, разворошившие чужие могилы. Ну, наверное, она от них убежала бы, испугалась, конечно, но такой сильный шок… маловероятно. Значит, можно предположить, что она оказалась свидетельницей чего-то чудовищного, на что, кстати, намекал и бригадир… Но чего? Нет, без повторного похода к землекопам не обойтись.

Обойдя все кладбище, он, однако, бригаду землекопов не нашел.

— А их сегодня и не было, — пояснил ему сторож у ворот. — Они в больницу поехали.

— В какую больницу?

— Да к бригадиру ихнему. Машина его сбила, вот они и поехали.

— Какая машина? Где?

— На Ярославском шоссе, где винный, знаешь? Он того… — сторож щелкнул себя пальцем по кадыку. — Совсем хороший был. Ну, его самосвал и того…

Гулов, выставив вперед руку, шагнул прямо на проезжую часть. Только бы успеть… В пяти сантиметрах перед ним с визгом затормозили «Жигули». Не слушая проклятий шофера, Гулов рухнул на переднее сидение, продемонстрировал удостоверение и велел: "В больницу!". Продолжая ворчать, хотя и тоном ниже, что-то насчет "так же нельзя, если уж и вы под колеса будете прыгать…", водитель покорно развернул машину. "Надо было еще вчера, еще вчера…" — тупо сверлила мозг одна мысль. Других мыслей не было.

Приехали. Забыв про «спасибо», Гулов ринулся к больничной двери. И грудь в грудь налетел на какого-то мужчину. Шагнул вправо — тот тоже. Шагнул влево — тот, словно в зеркале, повторил его движение. Гулов поднял глаза, готовый взорваться, — и узнал одного из землекопов…

— Что, легавый, спешишь полюбоваться на свои дела?

— Чего вы мелете?! — Гулов отодвинул его рукой и пошел вперед.

— Не суетись, мусор, — кинул ему в спину землекоп. — Ты к Кириллычу один хрен уже опоздал…

— Умер?! — крутанулся к нему Гулов. — Когда?

— Час назад.

— Как его фамилия?

— Зачем тебе? Мертвого не посадишь.

Гулов присмотрелся к парню. Держался тот на ногах твердо, но глаза были подернуты той пленкой, что свидетельствовала: говоривший был пьян до такой степени, что едва ли соображал, что говорит. Решив не тратить время на бессмысленные объяснения, Гулов зашагал к окошку справок.

"Как странно, — подумал он. — После маминой смерти я не был тут десять лет, а за двое суток побывал уже дважды…"

Борис Кириллович Манзель — таково было имя бригадира землекопов — скончался в девять сорок утра, не приходя в сознание. Удивительно было, что он вообще прожил ночь: больше двух десятков переломов, не считая сотрясения мозга, обрыва почки и пробитого осколком ребра легкого.

В момент наезда он был мертвецки пьян.

Это могла быть случайность. А могла и не быть.

Больше в больнице ему делать было нечего, и Гулов вышел на свежий воздух.

В скверике напротив больницы он заметил кучку мужиков и без труда распознал в них бригаду землекопов. Поколебавшись всего секунду, он направился к ним.

С его приближением разговор в компании резко смолк.

— Чего надо? — вместо приветствия обратился к нему молодой парень, тот, что в прошлый раз советовал Гулову побыть ночь на кладбище. Он, как и тот, что не пускал Гулова в дверь, был пьян. В этой компании вообще, а сегодня в частности, напрасно, видимо, было бы искать трезвого.

— Разговор есть, — сказал Гулов.

— Отговорили. Командира тебе мало?

— Не из-за меня же он… — начал Гулов.

— Из-за нас, что ли? — крикнул парень. — Без тебя все тихо было. А теперь вот… убили. Из-за кого?

— "Почему — убили? — тихо спросил Гулов.

— А потому. Ты у своих ментов спроси.

— Я узнаю, — пообещал Гулов. — Но вы мне скажите: что у вас там ночами творится?

Глаза парня вспыхнули:

— Пошел вон. Наговорились мы с тобой! Хочешь — приходи к нам ночью, если только в штаны не наложишь свои милицейские. А так… Не попадайся больше, по хорошему прошу!

Недолгий, в общем-то, путь от больницы до горотдела Гулов прошел за полтора часа: он брел переулками, засиживался на скамейках, пил воду из каждой колонки… А в горотделе, вместо того, чтобы подняться на свой второй этаж, свернул на первый, к гаишникам.

То, что он услышал, подтвердило худшие его опасения.

Случаем на Ярославском шоссе уже занялась прокуратура: явный и недвусмысленный признак его необычности. Манзель был сбит умышленно — сомневаться в этом не приходилось. Самосвал был угнан от РСУ за четверть часа до случившегося, пока шофер любезничал с диспетчершей. Угонщик был классным водителем: за несколько минут он доехал от РСУ до развилки Ярославского шоссе и Московской улицы, где, по словам очевидцев, остановился, выжидая, видимо, момент. Винный магазин был в сотне метров впереди. Расчет был, в общем-то, прост: самосвала хватятся не так быстро, как легковушки, да и в милицию сообщать не будут торопиться, в отличие от частника. В довершение ГАИ не так обращает внимание на профессионалов на грузовиках, чем на владельцев "Жигулей".

Угонщик дождался, пока Манзель, набрав в магазине портвейна, выйдет на шоссе. Ждать пришлось не очень долго: бригадира в магазине знали и отоваривали без очереди. Грузовик, очевидно, стоял с работающим двигателем, потому что он сорвался с места мгновенно, снес Манзеля и исчез за поворотом. Километром дальше самосвал бросили. Место это было глухое, нежилое: монастырь, заросшая камышом излучина Пырьмы, огороды, безлюдные в пору ранней весны. Затеряться там не составляло труда. Осмотр кабины пока не дал никаких зацепок.

— Может, мальчишки натворили дел? — цеплялся Гулов за соломинку.

— Какие мальчишки! — ответили ему. — Все так грубо скроено, что непонятно, на что вообще шофер надеялся.

И теперь у Гулова больше не оставалось сомнений, что причина смерти Манзеля — его, Гулова, неосторожный разговор с бригадиром. За желание помочь ему тот поплатился жизнью. Кто-то выследил их — кто-то, кого бригадир боялся. И он организовал убийство. Грубое, топорно состряпанное. Так ведут себя только в двух случаях: либо когда очень торопятся, либо когда убеждены в неуловимости и безнаказанности.

Гулов сидел за столом, тупо уставившись на перекидной календарь, на котором он уже несколько дней не переворачивал листки. Ситуация принимала неожиданно крутой оборот. Доложить Горюнову? Но ничего, кроме смутных подозрений, он не мог бы привести в подтверждение того, что все эти события связаны в единую цепь. Ах, у него ощущение! Но Гулов — лишь рядовой сотрудник и всего лишь старший лейтенант. Его ощущения и соображения не идут ни в какое сравнение с ощущениями и соображениями майора Горюнова. А Горюнов видит только то, что доказано, и по-своему он прав. Ибо если он предоставит возможность своим сотрудникам руководствоваться исключительно их буйной интуицией, то они очень быстро доведут горотдел до ручки, а Горюнова — до разжалования.

Он постарался взять себя в руки и еще раз, с самого начала, все спокойно взвесить. Но голова оставалась затянутой каким-то тягучим, обволакивающим туманом, сквозь который даже элементарные мысли продирались с трудом. Зазвонил телефон. Гулов смотрел на него, пока тот не замолчал. После минутной паузы звонки возобновились. Вздохнув, Гулов снял трубку и тут же неожиданно бросил ее на рычаги. Решение созрело только что. Оно пришло внезапно: он отправится на кладбище. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Будет ходить туда столько, сколько понадобится, торчать там от заката до рассвета но он разгадает, что там творится. Он все увидит сам. И все станет на свои места.

Мелькнула мысль об оружии. Тут же исчезла: Гулов представил себе, что придется тащиться к Горюнову подписывать рапорт, а перед этим объяснять ему, с чего это следователь Гулов задумал вооружаться, а потом при удаче визировать рапорт у замначальника горотдела подполковника Смыслова… И поскольку никаких убедительных доводов у Гулова не было, он счел за лучшее не привлекать к своей персоне внимание.

Он решил, что отправится на кладбище как только стемнеет. Ничем посторонним сейчас он заниматься не мог. Как-то требовалось убить оставшиеся часы. Мелькнула мысль зайти к кому-нибудь, но Гулов решительно прогнал ее: он физически был не в состоянии вести сейчас светские разговоры, улыбаться, поддакивать и кивать. Домой и вздремнуть? Но он понимал, что не уснет. Оставалось одно: побродить по городу. И Гулов решительно распахнул дверь…

Он приплелся домой на рассвете и, не раздеваясь, упал на кровать. Все впустую! Он просидел на кладбище ночь, и ничего не случилось! Он видел и слышал, как работали землекопы. Видел женщину — не Фокину, — собирающую украдкой на могилах цветы. И это было все, что он видел…

А через четыре часа его разбудил телефонный звонок. Звонил Лепихов.

— Женя? Загулял… Тебя уже дважды Шмарин спрашивал.

— Шмарин?

Гулов с трудом вспомнил, что на сегодня он договаривался с тем о встрече: Витя Шмарин выдохся бесповоротно, ползая по биографиям пяти покойников, и рвался поделиться результатами в надежде, понятно, что этот крест с него будет снят.

— Ладно, скажи… скажи, я через час буду.

Он действительно пришел ровно через час, успев немного «отмокнуть» после бессонной ночи под душем и выпив крепкого чаю. Шмарин уже дожидался.

Он молча развернул перед Гуловым ватманский лист, закрывший письменный стол от края до края. Сверху вниз он был расчерчен через равные промежутки тонкими прямыми линиями, а слева направо по нему тянулись слегка извилистые жирные полосы разного цвета, в некоторых местах делавшие внезапные резкие изломы.

— Это чего? — оторопело спросил Гулов и услышал за плечом сопение Лепихова: ясное дело, тот не мог прозевать подобного зрелища.

— Схема, — спокойно сказал Шмарин. — Вот эта сетка — года. А тут, — он провел пальцем по одной из жирных линий, — вся биография. По каждому. Родился, учился и все такое…

Гулов мотнул головой:

— Старик, ты даешь!

— Даю, Женя, даю, — спокойно согласился Шмарин. — Ты только не радуйся. Видишь вот эти узлы? — он показал на точки, где разноцветные линии пауком сбегались и разбегались, словно железные дороги на карте.

— Вижу.

— Это перекрещивание биографий. То, чего жаждал Горюнов и ты с ним.

Знаешь, где они все бывали?

В голосе Шмарина зазвучало что-то похожее на плохо сдерживаемый смех, но Гулов по инерции спросил: — Где?

— В бане, правда, в разных залах. В поликлинике. Заславин и Газырь еще, думаю, в пивнухе на автостанции. У Кириченко дочка училась в школе, где директорствовал Халифман: не исключено, что папаша бывал у того на приеме, но точно я это не установил. В универсаме, думаю, тоже встречались. Все, старик. Финита!

— Финита, Витя… — эхом повторил Гулов.

На минуту в комнате повисла тишина. Первым ее нарушил Шмарин:

— Ну, чего дальше делать будем?

— Ты все проверил? — вместо ответа задал встречный вопрос Гулов.

— А ты перепроверь, — обиделся Шмарин. Гулов смолчал.

Подал голос Лепихов:

— Бери эту простыню и шагай к Горюнову. Он такие штуки любит!..

Гулов не реагировал на подначки приятеля. Где-то в извилинах его невыспавшегося мозга мелькнула и спряталась, вильнув хвостиком, как мышь, какая-то интересная мысль, но он никак не мог ее ухватить.

— Ладно, Вить, — сказал он. — Оставь мне это, ладно? Я еще подумаю. А пока ты вот что… Позавчера у винного, ну, знаешь, на Ярославском, машина сбила человека. Насмерть. Похоже, не случайно. Ты узнай в прокуратуре, кто это дело ведет, ну, и поинтересуйся — как там дела…

— Это имеет отношение?.. — спросил Шмарин.

— Имеет, и еще какое! — кивнул Гулов. — Если что — звони мне сюда или домой.

Шмарин ушел.

— Что это еще за сбитый на Ярославском? — осведомился Лепихов.

— Еще не знаю, — сказал Гулов. — Но чует мое сердце… Он широко зевнул.

— Ты чем сегодня ночью занимался? — участливо поинтересовался Лепихов.

— Не тем, чем ты думаешь! — огрызнулся Гулов. — Слушай, я пошел спать. Если Горюнов будет меня очень искать — звякни. Но только если очень, понял?

Вместо ответа Лепихов швырнул в него ластиком.

И эта ночь, проведенная на кладбище, ничего не принесла Гулову нового, но зато окончательно перевернула все вверх дном у него в голове, и когда в два часа дня его поднял с постели звонок Шмарина, Гулов не с первого раза понял, о чем тот толкует.

— Женя! — кричал Шмарин, — ты позвони в прокуратуру Султанову, сам все спроси, если не веришь мне…

— Я тебе верю, — почти по слогам произнес Гулов. — Ты только Христа ради членораздельно, можешь, а?

— Могу! — продолжал кричать Шмарин. — Ты слушай, они там все на уши встали! И ты сейчас встанешь! У них на баранке отпечатки пальцев… знаешь, чьи?

— Мои… — невесело пошутил Гулов.

— Если бы твои, то ладно. А то ведь Заславина!

— Какого еще Заславина? — недовольно проворчал Гулов. И вдруг его обожгло: — Кого?! Они что, спятили? Шмарин заржал:

— Они сами примерно так считают. У Султаныча мозги набекрень. Это ж надо — трупа отпечатки!..

Гулов проснулся окончательно:

— Постой, а откуда вообще — отпечатки пальцев Заславина?

— Так он же сидел, старик! — Шмарин хмыкнул. — Ты что, в схему так и не заглянул?

Гулов почесал в затылке:

— Ты знаешь, честно говоря, не успел… Слушай, ты откуда? Из прокуратуры? Не уходи, я через двадцать минут подъеду…

Спустя полчаса они со Шмариным сидели на скамейке перед входом в прокуратуру города. Ситуация вырисовывалась действительно анекдотическая: на баранке угнанного самосвала значились, как констатировала сконфуженная экспертиза, «пальчики» человека, отдавшего Богу душу много дней назад! Отпечатки сохранились с тех пор, как десять лет назад Заславин угодил в лагерь на три года за пьяное хулиганство и драку с милицией. По словам Шмарина, Султанов чуть не плакал, не зная, что делать с такой уликой. Но взять заключение назад дактилоскопист отказался: в его задачи входило только сличать отпечатки пальцев, а не ломать голову над тем, что это значит.

— А в общем, ничего смешного в этом нет, Витя, — сказал Гулов, когда Шмарин закончил рассказ.

— То есть? — озадаченно посмотрел тот. Гулов помолчал.

— Не нравится мне все это, старик. Не люблю я дурость такую. Ведь вот эти отпечатки — они что, поддельные? Кем? Когда? На кой черт? Или Заславин номер два выискался? Неужели ты не чувствуешь, что тут ерунда какая-то… Ладно, я пойду. Давай завтра созвонимся и прикинем, как дальше жить. Привет!

Гулов побрел прочь, свернул в проулок и через пять минут спустился на берег Пырьмы. В такой час мостки для полоскания белья, выстроенные через каждые десять-пятнадцать метров, были еще пустынными, лишь шагах в ста ниже по течению дремал над неподвижной удочкой рыболов.

Гулов присел на отбеленную годами и дождями корягу, подпер щеку рукой.

В ошибку экспертизы он не верил: не тот случай! Простого совпадения быть не могло. Значит, отпечатки на руле самосвала оставили действительно пальцы Заславина. Мертвого человека?! Гулов даже поморщился. Украли из могилы труп. Зачем-то приложили его пальцы, на которых, видимо, уцелел рисунок, к рулю и затем пустили самосвал на пьяного бригадира… Для чего вся эта немыслимая процедура? Для кого? Ничего не понятно…

Голова соображала туго. Все в этой истории с самого первого дня Гулову не нравилось — и предчувствия, похоже, не обманывали его. Туман не только не редел, но даже еще больше сгущался. Единственное, в чем Гулов был еще уверен, так это в том, что разгадка ждет его на кладбище, но на чем эта уверенность основывалась, что такое он собирался караулить между могил — этого он сказать бы не смог. Гулов напоминал себе рыбака, все так же неподвижно сидящего над удочкой, — с той разницей, что отсутствие улова рыбаку ничем не грозило…

Гулов встал и берегом Пырьмы двинулся в сторону центра. Над ним, над откосом, потянулись галереи гостиного двора, потом показались зады городской музыкальной школы. После школы потянулся пустырь, а еще дальше, на самой высокой точке берега и Пятницка, гордо парил силуэт Успенской церкви: первого каменного строения города. Гулов шел дальше, стараясь не споткнуться об обломки плит и кирпича, много лет сбрасываемых в это место в тщетной борьбе с водами Пырьмы, подмывающими берег.

Не щадя ботинок, Гулов пошел прямо через поле. Он не бывал в этой части Пятницка страшно давно, и сейчас с удовольствием отмечал, что тут ничего не изменилось. Как и прежде, старательно дичась друг друга, расположились на поле трое или четверо художников — судя по возрасту, студентов местного реставрационного училища. Важно вышагивали, время от времени тыча толстыми клювами в землю, вороны и галки. И вид этого невозмутимого спокойствия подействовал на Гулова умиротворяюще. Ему расхотелось топать ногами и злиться от бессилия. В конце концов, найдет же он этих чертовых гробокопателей, не на Луну ведь они улетели! А там, быть может, и загадка отпечатков пальцев разъяснится…

Как и накануне, он пришел на кладбище, когда начинало смеркаться. Сел на облюбованную за неприметность и хороший обзор скамеечку и приготовился ждать.

Землекопов сегодня не было: не оказалось заказов. Немногочисленные посетители спешили к выходу. Со стороны станции долетел свисток электрички. Город постепенно замирал.

Темнело. Гулов таращился в сгущавшийся воздух, твердо решив, что это будет его последняя ночь на кладбище. Завтра утром он разыщет Горюнова, выложит все, что знает, до последнего слова, и пусть начальство решает. Пусть отстраняют, пусть передают дело другому, пусть делают, что хотят, но с него довольно!

Между тем время шло. Гулов поднес часы к глазам, нажал подсветку: второй чае. Он вздохнул. И почти сразу услышал странный глухой звук, донесшийся откуда-то сбоку.

Гулов замер. Спустя минуту звук повторился. Казалось, что неподалеку кто-то резко сбросил на землю туго набитый мешок. Гулов встал и крадучись, согнувшись пополам, двинулся вперед, протискиваясь между могильными оградами и стараясь не показываться на открытом месте. Разобрать что-либо в лабиринте памятников и крестов было непросто, к тому же звук больше не повторялся. Сделав еще несколько шагов, Гулов присел на землю, потому что боялся потерять направление. Он ждал, наверное, минут десять, пока снова не услышал тот же глухой звук, повторенный дважды с интервалом в одну-две секунды.

Все время всматриваясь в темноту, Гулов двинулся по направлению к источнику непонятных звуков. Он прошел, должно быть, метров двадцать, не замечая ничего подозрительного, как вдруг снова услышал все тот же глухой удар, но на этот раз — у себя за спиной. Гулов стремительно повернулся туда, откуда только что пришел. Глухие удары следовали теперь один за другим, с равными короткими промежутками. Однако как Гулов ни всматривался в ночь — никаких признаков движения обнаружить не удавалось. "Лежа, что ли, копают?" — мелькнуло у него в голове. Удары не прекращались, и Гулов шел на них, как на маяк.

Из-за того, что при движении ему приходилось протискиваться между оградами, его путь не был прямой линией. Однако источник ударов приближался. Сейчас скорее было похоже на то, что чем-то тяжелым размеренно бьют в каменную стену. Трудно было представить, чем в действительности можно производить такой шум.

Гулов остановился в нерешительности. В какой-то момент он почувствовал, что не понимает, куда ему двигаться. Странное ощущение нереальности происходящего овладело им. Удары сыпались с еще большей интенсивностью и силой, иногда к ним примешивались странные звуки — не то вскрики, не то треск чего-то ломаемого или разрываемого. И в то же время ничего вокруг не выказывало даже признаков ведущейся где-то рядом титанической работы. Можно было подумать, что Гулов имеет дело с невидимками. Он сделал еще несколько нетвердых шагов в ту сторону, откуда долетал шум — и замер.

Работа шла где-то совсем рядом — не дальше двух-трех ближайших могил. Но впереди не было ни души. А странные звуки — в том не было никакого сомнения, — раздавались под землей, а не на поверхности. Именно это обстоятельство мешало точно определить место. Гулову сделалось жутко. Как вкопанный, стоял он и слушал, как время от времени удары сменялись странными царапающими звуками, каким-то скрежетом, стонами — и снова начиналась серия ударов. Так продолжалось довольно долго — а может быть, Гулову лишь померещилось, что это продолжалось долго. А потом настал этот момент…

Земля на одной из могил слабо шевельнулась. В первую секунду Гулов решил, что ему почудилось. Он впился взглядом в этот клочок земли, чувствуя, что весь покрылся холодным потом. Вот опять, на этот раз явственнее, — дерн, которым была выстелена могила, пошевелился, пошел вверх, потом осел. Гулов вцепился руками в прутья ближайшей ограды — и смотрел.

Бешеная, дьявольская работа в подземелье продолжалась. Земля на поверхности могилы дрожала в такт доносившимся из ее глубин ударам, подбрасывая вверх комья глины. Это жуткое зрелище продолжалось еще с минуту, потом наступил финал.

Могильный холм окончательно дрогнул — и развалился. Из могилы, как из жерла вулкана, полетели глыбы глины вперемешку с обломками дерева, кусками корней и еще чего-то. Страшная, необоримая сила выталкивала все это из черного рваного провала могилы, и за считанные секунды по краям ямы вырос вал земли. А затем с тяжелым, утробным стоном над нею поднялся человек…

Тяжело перевалившись через край могилы, он, пошатываясь, встал на четвереньки, а затем в полный рост. Чувствуя, что сходит с ума, Гулов увидал черное от грязи лицо с закрытыми глазами. Чудовище не двигалось. Длинные руки, также покрытые грязью и чем-то влажным, жирно блестевшим в тусклом лунном свете, висели вдоль туловища. Рваные лохмотья одежды, в которой можно было признать костюм и белую рубашку, почти не прикрывали белесое, неестественно выгнутое тело. Гулов попятился. Чудовище, наконец, сладило с равновесием и шагнуло вперед, тяжело ступая негнущимися ногами. Гулов заметил сведенные, словно в судороге, пальцы рук с длинными отросшими когтями…

— А-аы-ы! — завопил он, развернулся и бросился прочь. Дикий, животный ужас захлестнул его горячей волной. Ему казалось, что эти пальцы, эти руки вот-вот лягут ему на плечи, и Гулов мчался между могилами, как еще никогда в своей жизни не бегал. Распахнутый пиджак зацепился за какую-то палку, Гулов рванул его, не оборачиваясь, раздался треск, он сделал еще шаг, но споткнулся обо что-то и рухнул вниз, не переставая кричать. Что-то с силой ударило его в лоб — и он провалился в черноту…

Гулов очнулся от холода. Не разжимая глаз, он зябко подтянул ноги к животу и пошарил рукой вокруг в поисках одеяла, но пальцы сжали мокрую глину. Он открыл глаза, еще ничего не понимая, и все сразу вспомнил. Медленно сел, отчего в висках застучала кровь. Гулов тронул ладонью лоб, вскрикнул от боли, и осмотрелся.

Он сидел в узком проходе между двух могил. Костюм и рубашка были насквозь мокрыми, и он сразу начал мелко дрожать. Гулов посмотрел на часы: половина шестого. События ночи в карнавальном темпе запрыгали в памяти. Сейчас, в мутном свете начинавшегося дня, они казались больше фантастическими, неправдоподобными, чем страшными. Держась правой рукой за прутья могильной ограды, Гулов поднялся. Левый борт пиджака оказался разорван, брюки и рубашка измазаны глиной и землей. Появляться в таком виде на улице было рискованно. Но оставаться на кладбище было нельзя.

Перед уходом, сообразил он, надо бы отыскать ту могилу, где все произошло. Однако понять, куда надо было двигаться, Гулов не мог. Он сделал два шага наугад — и почувствовал, что даже если бы и сориентировался, то все равно никакие силы в мире не вынудили бы его подойти к краю той могилы. Презирая себя за малодушие, но одновременно радуясь принятому решению, Гулов кратчайшим путем двинулся к ограде. О том, чтобы в его состоянии идти через ворота, не могло быть и речи. Он выбрался на улицу через одну из многочисленных дыр в заборе и, крадучись, прячась за деревьями, заспешил домой.

Позднее, приняв горячий душ и протерев перекисью лоб, прихлебывая горячий чай, он медленно приходил в себя и размышлял: что это было? Галлюцинация? В принципе, может быть. Но что-то подсказывало Гулову, что самое позднее в понедельник он подошьет в дело новое донесение о разграблении могилы. Гипноз? Гулов слабо разбирался в этих фокусах, но не верил, что в кромешной тьме можно в секунду загипнотизировать человека, не глядя ему в лицо и, не исключено, не догадываясь о его присутствии. Оставалось одно: признать, что все увиденное произошло в действительности…

Ему требовалось срочно поделиться с кем-то своими мыслями. Гулов еще раз посмотрелся в зеркало. Большое багрово-желтое пятно растекалось по лбу, под глазами чернели мешки. Видок… Страшно было показываться за порог этаким красавцем, но иного выхода Гулов не видел. Сперва он собрался отправиться сразу к Горюнову, но потом передумал. Горюнов предпочитал иметь дело хоть с какими-то, но соображениями, а этим Гулов пока похвалиться не мог. Значит, оставался только Лепихов…

На двенадцатом звонке трубку подняла жена Марата Надежда.

— Женя, — с тоской сказала она, — ты знаешь, который час?

— А который? — Гулов не удержался, чтобы немного не подурачиться. — Ах, семи нет? Да что ты!.. Ну, все равно, давай мне супруга!

— Будь проклят день, когда аллах свел нас! — цветисто приветствовал его Лепихов. — Ты перепутал день и ночь?

— Марат, — сказал Гулов, — не сердись, но мне надо с тобой срочно посоветоваться…

— Прямо-таки сейчас? — спросил Лепихов.

— Прямо-таки сейчас.

— О боже… — Лепихов вздохнул. — Ладно, валяй, приезжай.

Через полчаса они пили кофе на кухне у Лепиховых, и Гулов говорил, стараясь не повышать голос, чтобы не разбудить Надю и дочь Иру.

Он рассказывал все: как толковал с землекопами, как встречался с Фокиной, как дежурил на кладбище. Не забыл об отпечатках пальцев на руле самосвала. Рассказывал о жутком зрелище разверзающейся могилы — и вдруг понял, что Лепихов ему не верит.

— Марат, — прервал свой рассказ Гулов. — Ты думаешь, я того?..

— Ничего я не думаю, — отрезал Лепихов. — Только хочу тебе заметить, что повесть твоя произведет на начальство странное впечатление…

— Плевал я на впечатление! — начал Гулов, но Лепихов остановил его:

— Нет, погоди. Странное, говорю. Что подумает Горюнов, выслушав все то, что ты мне тут сейчас намолотил? Ну, могилу, ясно распотрошили, это факт. А старшему лейтенанту Гулову то ли попутно по башке звезданули, то ли он сам ее с перепугу расшиб, только явно у него там что-то сдвинулось, вот и плетет он ахинею. Идите, товарищ старший лейтенант, покажитесь врачу, и больше никому не рассказывайте, что видели, как мертвецы из земли вылезают. А то упекут вас в какой-нибудь симпатичный пансионатик подлечиться, и тю-тю следственный, а будешь ты, старик, экскурсии по Пятницку водить…

— Но ведь есть же следы, — сопротивлялся Гулов, — можно же взять собаку…

— Собаки тоже люди и желают отдыхать, не говоря о кинологе дяде Васе Соболеве. А по поводу следов я тебе рекомендую выглянуть в окошко.

Гулов послушно посмотрел. На улице начинал накрапывать дождик.

— Так ты считаешь, что мне все померещилось? — спросил Гулов убитым голосом.

Лепихов встал, прошелся по кухне, подержал в руке чайник, но затем рассеянно опустил на прежнее место.

— Я не знаю, Женя. Но и ты не очень-то знаешь, иначе не прибежал бы ко мне в такую рань. А соваться в таком положении к Горюнову — дурость. Тебя отстранят от расследования — и все. Вот если бы у тебя были доказательства…

Гулов зажмурился и попытался вообразить, какой будет вероятная реакция Горюнова на его, Гулова, заявление, что он видел мертвеца, вылезающего из могилы. Да, Лепихов был близок к истине…

— Я видел все своими глазами, как тебя сейчас, — с тихим отчаянием сказал Гулов.

— Охотно верю, — кивнул Лепихов. — Я даже готов допустить невероятное, тебе удалось убедить Горюнова. Но ты что, Федоренко не знаешь?

Он изогнулся, изображая похожую на подтаявшего снеговика фигуру начальника горотдела внутренних дел подполковника Федоренко.

— Ты, Гулов, это вот… не дуруй! — Лепихов так мастерски скопировал интонацию высокого начальства, что Гулов, которому было не до смеха, невольно улыбнулся. — Насмотрелся кино в этом вот… в «Звезде», видеомуть эту, мозги себе свернул. Ты это вот, чтоб у меня завтра план мероприятий лежал, понял?

— И что ты предлагаешь? — спросил Гулов, дождавшись конца представления.

— Ступай домой. Отоспись, приведи башку в порядок. Почитай, телик посмотри. А в понедельник мы с тобой потолкуем. Хоккей?

— Хоккей… — вздохнул Гулов.

У двери его остановила Надежда.

— Погоди, Женя. Ты своим синячищем весь народ на улицах распугаешь…

И она принялась замазывать ему лоб каким-то кремом из приготовленного тюбика…

Субботу он провалялся на диване, начиная и бросая читать и краем глаза посматривая на блеклый экран старого «Рекорда», — благо на улице моросил дождь. Но в воскресенье погода круто пошла на поправку, и Гулова вдруг невыносимо потянуло прочь из квартиры. Он придирчиво изучил себя в зеркале. Синяк на лбу, если и не прошел, то, по крайней мере, был не таким вызывающим. Черные полумесяцы под глазами прошли совершенно, и Гулов признал себя годным к выходу на люди.

Неспешное, бесцельное фланирование давалось ему нелегко. Он слишком хорошо знал Пятницк, чтобы по-туристски наслаждаться внезапно открывающимися видами. К тому же город был спланирован так, что почти любая улица выводила в центр, так что цель — хотя бы в ее географическом проявлении — появлялась неизбежно. Гулов упорствовал почти два часа, однако потом сдался и позволил первой попавшейся улочке вынести-таки его к подножию звонницы несохранившегося собора Трех Святителей, славной главным образом тем, что в тысяча шестьсот каком-то году на ней ударили в тогда висевшие колокола и тем предупредили захват Пятницка отрядом поляков.

На противоположной стороне улицы, перед двухэтажным бревенчатым особнячком, царило оживление. Там помещался один из очагов культурной жизни Пятницка — видеоклуб «Звезда», о котором вспоминал в своей пародии на Федоренко Лепихов. Вспоминал не случайно: пятачок перед «Звездой» был, выражаясь научно, криминогенной зоной, а репертуар видеоклуба состоял большей частью из вестернов и лент с участием Брюса Ли.

"Месть ниндзя" — прочитал Гулов на афише у двери, и подумал, что за два года существования клуба не был в нем ни разу. Кто таков этот ниндзя, кому и за что он собирается мстить — Гулов не знал. Он пересек улицу, толкнул тяжелую дверь — и очутился в крошечном предбаннике, большую часть которого занимал стол. За столом сидел мужчина и читал газету.

— Здравствуйте, — сказал Гулов. — Скажите, ниндзя — это про что?

— Каратэ, — коротко ответил сидящий за столом, не отрываясь от футбольной таблицы. — Осталось мало билетов…

Гулов представил бесконечную цепь одинаковых поединков и покачал головой:

— Каратэ не хочу. — И он вдруг неожиданно для себя попытался пошутить:

— Про мертвецов ничего нет?

— "Бесконечная полночь" была на той неделе, — ответил его визави, упорно не отрывая глаз от газетной полосы.

— Бесконечная полночь? — Гулов вспомнил свою недавнюю полночь на кладбище, и какое-то странное ощущение шевельнулось в груди. — А это о чем?

— О вампирах, — сказал он с заметным раздражением. — Как они из могил вылезают и кровь пьют… Еще есть вопросы?

— Есть, — Гулов перевел дух. — Как мне его посмотреть?

— Никак, — сказал кассир. — Ушел поезд. «Ниндзю» будешь смотреть? Нет — вали…

Удостоверение Гулова возымело мгновенный эффект. Бросив пост, кассир исчез, а через минуту вернулся, предводительствуемый улыбчивым молодым человеком, назвавшимся директором видеоклуба.

Просьба организовать показ "Бесконечной полночи" персонально для него, Гулова, была принята совершенно хладнокровно.

— Хорошо, — кивнул головой директор после минутного раздумья. — Но вам придется прийти позже, часов в восемь. Пульт у нас сейчас занят… А тогда я вас посажу просто у себя в кабинете — и смотрите хоть до утра… Идет?

Еще не понимая, зачем он все это вытворяет, Гулов пожал ему руку.

Фильм был сделан как летопись одной милой французской семейки, состоящей сплошь из вампиров. Периодически укладываясь в могилы и восставая из них, эти создания сосредоточенно два с лишним часа экранного времени предавались любимой страсти. То безобразная старуха прокусывала горлышко младенцу, оставленному без присмотра беспечными родителями. То нежная девушка в первую брачную ночь впивалась острыми зубками в сонную артерию молодого мужа. То почтенного вида джентльмен пил кровь случайного соседа по купе спального вагона поезда… Вариантов было много, но все они сводились к одному: жертва погибала, ее хоронили — и спустя какое-то время она выкарабкивалась из ямы, чтобы занять свое место в общем строю…

Уже через час Гулову стало скучно. Улетучился шок, вызванный первыми сценами кровопития, и в дальнейшем его уже интересовало только одно: техническое исполнение акта самовоскрешения. Но режиссера-то это как раз интересовало в последнюю очередь, и потому во всей красе этот процесс был показан лишь единожды. На то, свидетелем чего считал себя Гулов, это смахивало так же мало, как возня двух малышей — на поединок боксеров.

Поглядывая на часы, Гулов заспешил домой. Снова принялся накрапывать дождь. Гулов в уме готовился к завтрашнему разговору с Маратом, как вдруг на одном из перекрестков отчетливо почувствовал, что за ним кто-то идет.

Он обернулся. Метрах в пятнадцати позади в пелене дождя покачивалась тень. Кто это — распознать было невозможно. Гулов зашагал скорее — и его преследователь заторопился. Гулов остановился у газетной витрины — и тень замерла. Сомнений не оставалось: за ним следили.

Гулов встревожился. Пока они двигались по центральной, сравнительно оживленной улице. Но вскоре Гулову предстояло свернуть на Макарова и дальше до самого дома путь его лежал по кривым пустынным переулкам, где фонари горят далеко не на каждом столбе. "Грабить, что ли, меня вздумали?" — подумал Гулов. Впрочем, это мог быть и какой-то из его прошлых «подопечных», решивший вдруг свести с ним счеты. Если его впереди не ждала засада и если этому преследователю не придет на ум баловаться пистолетом — опасности большой пока не было. Ну, а там видно будет.

Гулов свернул на улицу адмирала Макарова. Через два десятка шагов оглянулся. Незнакомец, черным силуэтом вырисовывавшийся теперь на фоне светящейся дымки дождя, двинулся следом. Прежде чем он растворился в темноте, Гулов сумел прикинуть, что за ним идет высокий мужчина, и, по-видимому, один.

Гулов прибавил скорость. Но оказалось, что преследователь способен на большее. Тяжелые шаги зазвучали совсем близко за спиной. Догонявший шагал широко, гораздо шире, чем Гулов. Дистанция сокращалась стремительно.

Гулов пустился бегом. Впереди болтался, больше сгущая, чем разгоняя тьму, одинокий фонарь: под ним и хотел Гулов «провести» незнакомца, чтобы в последний раз оценить противника перед дракой. А в том, что драка состоится, Гулов уже не сомневался.

Вот и фонарь. Пролетев под ним, Гулов притормозил и оглянулся. Вот преследователь на секунду оказался в освещенном круге. Гулову бросился в глаза странный в такую погоду черный тренировочный костюм, обтягивавший могучее тело с буграми мышц. Гулов успел скользнуть взглядом и по лицу незнакомца. И волосы на голове поднялись дыбом. Он опознал того, кто позавчера ночью у него на глазах восстал из могилы.

Забыв о драке, Гулов пустился со всех ног. Шаги за спиной чуть отстали, но затем зазвучали с прежней силой. Чудовище настигало, в том не было сомнений. И охота шла не за тощим кошельком Гулова, а за его кому-то помешавшей головой — это он успел сообразить… Он летел вперед, надеясь только на чудо.

По правую руку из мрака выросло четырехэтажное недостроенное здание: начатый и брошенный за отсутствием средств новый корпус педагогического училища. Гулов в отчаянии метнулся туда. Он уже понимал, что в спринте по открытой местности шансов у него нет никаких. Оставалось только одно: попытаться спрятаться в лабиринте недостроенного дома, отсидеться до утра, а там видно будет…

Но Гулов просчитался. Расстояние между ним и настигавшим его существом было слишком мало, чтобы у Гулова осталось время найти надежное укрытие. Гулов влетел в подъезд и ринулся вверх по лестнице. Он успел подняться меньше чем на марш, когда в дверном проеме показалась могучая тень, немедленно устремившаяся за ним. Расстояние сокращалось. Второй этаж… Третий… Гулов не понимал, на что он может надеяться. С третьего этажа на четвертый каменной лестницы не было: вместо нее лежали досчатые сходни. В два прыжка Гулов одолел пролет и очутился на площадке верхнего, недостроенного этажа. В диком, зверином отчаянии он повернулся лицом к тому, кто гнался за ним. Отступать было больше некуда, оставалось только дорого продать свою жизнь.

Существо в черном тренировочном костюме отделяли от Гулова какие-то два метра. Оно как раз находилось на середине деревянного трапа, по которому только что пробежал Гулов, но тут…

Прогнившее от многомесячного лежания под открытым небом дерево не выдержало. Оно вынесло вес Гулова, но тяжесть этого могучего создания оказалась для него чрезмерной. С треском переломилась доска, и Гулов, как взамедленном кино, увидел соскальзывающие в пустоту ноги, пальцы, тянущиеся к краю лестничной площадки и пролетающие в каком-то сантиметре от нее, исчезающую в черном проеме голову с бесстрастным, как показалось Гулову, выражением на лице… Он услышал тяжелый глухой удар — и наступила тишина. Еще не веря в свое спасение, Гулов осторожно придвинулся к краю площадки, и скорее угадал, чем увидел внизу очертания неестественно вывернутого тела, острые края каких-то строительных конструкций и обломки досок. Пятнадцать метров падения оказались убийственными даже для этого ожившего мертвеца…

Гулов не мог сказать, сколько времени стоял он так, пытаясь уловить признаки движения на дне раскрывшейся перед ним шахты. Его трясло от пережитого только что ужаса. Потом какая-то сила встряхнула его. Он побежал прочь от лестницы, по которой поднялся, преследуемый этим монстром, лавируя между какими-то балками, кучами битого кирпича, рискуя при каждом шаге поскользнуться на мокром бетоне и рухнуть в черные незаделанные проемы, в изобилии разбросанные по недостроенному этажу. Однако судьба берегла его. Гулов благополучно достиг второго подъезда, к счастью, достроенного, — и покатился вниз, перепрыгивая через ступеньку или даже две.

Лишь отбежав от злополучного здания на квартал и твердо удостоверившись, что следом никто не гонится, Гулов немного успокоился. К нему медленно возвращалась способность размышлять. Гулов чувствовал, что в сознании, независимо от его желаний и воли, совершается процесс, конечной точкой которого будет — ясность, полное понимание происходящего. Гулов уже и прежде обнаруживал в себе это странное свойство, эту способность к неконтролируемой внутренней работе, за которой он наблюдал как бы со стороны. Впечатление было такое, словно в совершенно темной комнате кто-то постепенно прибавляет яркости лампе, и она, поначалу еле тлеющая, начинает все четче освещать окружающее: сперва лишь часть стола, на котором стоит, затем — ближайшие стулья, потом дальнюю мебель, стены, и вот уже близок момент, когда в ее беспощадном прожекторном сиянии проступят мельчайшие детали обоев и каждая паутинка в углу…

Он шел домой. Он был спокоен, хотя не сомневался, что в подъезде его ждала засада: те, кому он так мешал, должны были предусмотреть всякое. И потому, подойдя к дому, Гулов не стал искушать судьбу. Он свернул во двор и направился к старой липе, верхняя боковая ветвь которой, как знали все окрестные мальчишки, позволяла, при некоторой сноровке, перебраться прямиком на крышу. Правда, проделывали они это днем, да и весили поменьше, но Гулов очень надеялся, что сумеет повторить их фокус. Обхватив руками толстый шершавый ствол и запоздало пожалев о загубленном костюме, Гулов стал карабкаться вверх.

Ступая пять минут спустя на черную мокрую крышу, Гулов вспомнил, как расстраивалась мать, когда узнала, что им досталась квартира на пятом, последнем этаже. Сейчас же эта неудача была спасением. Проще всего было бы спрыгнуть прямо на балкон, но много лет назад Гулов, еще студент, построил в каникулы мощный козырек из оцинкованного железа. Сработанный на совесть, он теперь становился главным препятствием на пути.

Усевшись на край козырька, Гулов свесил ноги, потом повернулся на живот и начал медленно сползать в пустоту. Он почти весь уже повис в воздухе, удерживаясь только дрожащими от напряжения пальцами, и когда ощутил, что заскользил вниз, резко, словно раскачивая качели, махнул ногами — и рухнул на собственный балкон, опрокидывая ящик с картошкой.

Влезть в комнату через открытую форточку было парой пустяков, и все-таки он сел на пол и, отдуваясь, подумал, что даже под страхом голодной смерти не переквалифицировался бы в домушники. Он выпрямился и, не зажигая света, подошел к своему письменному столу, взял шмариновскую схему и, по-прежнему в темноте, двинулся в ванную комнату.

Там он расположился на унитазе, расстелил у ног исчерченную бумагу и задумался.

Итак, не оставалось ничего иного, как признать, что он, Гулов, действительно стал свидетелем того, как из могилы пятницкого кладбища выкарабкался мертвец. Еще вчера подобное предположение — только лишь предположение! — было бы неприемлемо, невозможно. Еще и сейчас Гулов ощущал внутри себя некую раздвоенность. Одна половина вполне уже примирилась с этим фактом, приняла его, вторая — бунтовала, протестовала, словно ее пытались заставить поверить в то, что дважды два — пять, а солнце всходит на западе и садится на востоке. Но деваться было, в общем-то, некуда. Живые, а точнее, чудом ожившие мертвецы, по неизвестной причине покидающие свое последнее пристанище, были неимоверным, шокирующим, но — единственно надежным стержнем, на который удавалось нанизать весь набор абсолютно несовместимых, не укладывающихся в иную логическую схему, разрозненных событий.

Гулов вспомнил французский фильм про вампиров. В сущности, там тоже требовалось, чтобы зритель хотя бы на пару часов согласился с возможностью показываемого — и только в этом случае все остальное срабатывало. Что ж, он готов — хотя бы и на время — принять эту же схему. Предположим, что мертвецы в городе Пятницке нашли способ выползать на свет божий и жить своей жизнью. Но вслед за этим возникало неисчислимое множество новых и новых вопросов, из которых главнейшими были — как это происходит и ради чего?

Снова в памяти всплыли кадры из французского фильма. Нет, происходившее в Пятницке мало напоминало содержание "Бесконечной полночи". Тамошние вурдалаки никого не сбивали автомобилями, не преследовали полицейских и не составляли одну тесную и дружную компанию. Подопечные Гулова, как следовало из схемы Шмарина, не встречались и тем более не знали друг друга. Следовательно, напрашивался вывод, что все они находились в одинаковом положении по отношению к кому-то или чему-то, ставшему настоящей, начальной причиной всех этих странностей.

Гулов понял, что для дальнейших рассуждений ему не хватает знаний: не протокольных сведений, а именно знаний о подобных происшествиях в прошлом и настоящем. К счастью, в городе жил человек, к которому можно было обратиться за такой — и за любой иной — справкой. Иван Данилович Полевой, заведующий городской библиотекой, знал вообще все. Без преувеличения все. А поскольку Гулову он был обязан здоровьем, а может, и жизнью (на заре своей милицейской карьеры Гулов спас его от разгулявшихся амнистированных молодцов, стремительно возвратившихся туда, откуда прибыли), то всегда с готовностью помогал ему в любом, самом запуганном деле.

Прислушиваясь к долгим гудкам в телефонной трубке, Гулов мысленно представлял, как Полевой пробирается из кухни между кипами книг и журналов на звук старого битого-перебитого телефонного аппарата. Живя в одиночестве, в условиях спартанских и даже сверх того, Полевой всю свою зарплату тратил на книги и журналы. На них же уходили гонорары, которыми подкармливали Ивана Даниловича в городской газете и на радио в обмен на самые различные справки и разъяснения. И потому печатной продукцией в однокомнатной квартире Полевого были забиты не только все шкафы, полки и антресоли, но и подоконники, оба кресла, стулья; книги стопками в порядке, известном только Полевому, лежали на полу, отчего комната, кухня и коридорчик напоминали не то букинистический магазин, не то жилище человека, имущество которого описывается за долги.

Но вот Полевой снял трубку, и Гулов узнал его высокий голос:

— Слушаю вас!

— Иван Данилович, добрый вечер! Извините за поздний звонок, но очень срочный вопрос…

— Я вас понимаю, Женя, никаких извинений! — ответил Полевой. — Что вас интересует? Я к вашим услугам.

— Вопрос несколько необычный… замялся Гулов. — Но вы не удивляйтесь. В общем, так. Мне нужно знать о мертвецах, которые оживают…

Полевой помолчал, потом отозвался недоверчиво:

— Вас интересует воскрешение мертвых, я вас правильно понял, Женя?

— Ну, наверное… не знаю. Сами оживают или их оживляют — и то и другое. Бред, да? — Гулов засмеялся.

— Отчего же бред… — Полевой засвистел какую-то мелодию без конца и начала, что делал всегда, когда раздумывал над ответом. — В обшем-то, история знает немало таких документально зафиксированных случаев… А вы не можете как-то поконкретнее?..

— Конкретнее я хочу знать: может ли мертвец вылезти из могилы сам собою и действовать по своему усмотрению, или не может? От чего все это зависит? Как проверить? Как предупредить? Что надо сделать, чтобы…

— Постойте, Женя, погодите! — перебил его Полевой. — Я же в таком режиме не могу. Я, кажется, понимаю, куда вы клоните… Значит, так. Если, Женя, вы имеете дело действительно с покойником, а не с впавшим в летаргический сон, то он по своей воле… собственно, никакой своей воли у него, ясно, нет — он все-таки покойник, труп, и ничего больше. Правда, есть версия, что умершего человека можно заставить ожить — есть такие способы — однако мне кажется, что это либо обман, либо способ, которым человек убит, не совсем обычен…

— Что такое — не совсем обычен?

— Скажите, Женя, вам приходилось слышать слово «зомби»? Гулов наморщил лоб:

— Н-нет… пожалуй, нет… Или слышал, но сейчас уже все равно не вспомню, что это такое…

— Зомби, Женя, — продолжил Полевой, — это убитый с помощью особых ядов человек, которого можно специальными ритуалами оживить и поднять из могилы. Хотя, строго говоря, оживить — это неточно. Зомби, как личность, остается мертв, но он превращается в некоего биоробота — существо, подчиняющееся командам своего убийцы, становящегося, таким образом, безраздельным господином и хозяином несчастного. Зомби полностью лишается своего я, ему неведомы инстинкты самосохранения, голода, жажды, он не знает страха и усталости, хотя, конечно, как любой механизм, его тоже можно разрушить…

Перед глазами встала картина черного могучего тела, распластанного во мраке лестничного колодца, — и Гулов сдавленно вскрикнул…

— Что с вами, Женя? — переполошился Полевой. — Вам нехорошо?

— Нет-нет, Иван Данилович, все нормально… Я вас понял. Вы мне только вот еще что скажите… Кто и как превращает человека в зомби?

— Тот, кто умеет это делать, Женя. Ритуал зомби известен в Африке, особенно на западном побережье, а также на островах Карибского бассейна. Там колдунам отлично известны травы и заговоры, способные нормального человека отправить на тот свет и вернуть оттуда уже не человеком, а зомби… Но подробностей, как вы догадываетесь, я не знаю…

Распрощавшись с Полевым, Гулов опять вернулся в ванную комнату к схеме. У него возникло одно любопытное предположение. Гулов несколько минут водил пальцем по пересекающимся линиям судеб, вычерченным дотошным Шмариным, потом хмыкнул — и снова кинулся к телефону.

— Алыо-о… — услышал он заспанный голос Шмарина.

— Старик, это я, Гулов. Проснись-ка и скажи, ты больничные карты всех пятерых в поликлинике брал?

— Ну, брал… — сонным голосом ответил Шмарин.

— Они где?

— У меня…

— Дома?

— Зачем… В папке, в кабинете. А что?

— Папка где?

— В шкафу стоит… нет, на столе, слева. Или нет, в шкафу… В общем, не помню. Ты мне скажешь или нет?..

Но Гулов уже бросил трубку на аппарат.

Он снова вышел на балкон. Вылезти на козырек было задачей неисполнимой. Прыгать с пятого этажа страшно не хотелось. На лестнице, скорее всего, его поджидали. Оставался единственный путь…

Гулов перелез через перила, присел и уцепился за прутья оградки там, где они были вмурованы в бетон. Потом аккуратно выпрямил одну ногу, вторую и когда уже готов был повиснуть над бездной, его подошвы коснулись перил нижнего этажа.

"Все-таки в хрущовках есть и свои плюсы!" — мелькнула мысль. В более приличном доме с высокими, хотя бы на десять сантиметров, потолками этот смертельный номер у него не прошел бы…

Таким манером Гулов благополучно перебрался на третий, а затем и на второй этаж, спрыгнул на землю — и сразу метнулся в тень черемухи. Но кругом все было спокойно. И Гулов заспешил к горотделу…

Стол Шмарина был завален папками, газетами, какими-то рукописями, вырезками из журналов и еще бог знает чем. Гулов перелопатил весь этот ворох, но ничего, имеющего отношение к цели розысков, не обнаружил. Заглянул в шкаф, на шкаф и даже за шкаф — с тем же успехом. Тогда, разозлившись, он начал методично, как на обыске, прочесывать комнату — и через двадцать минут обнаружил искомое на подоконнике.

Пять обычных больничных карт лежали перед ним. Придвинув к себе первую — это оказалась карта Халифмана, — он стал расшифровывать записи последнего месяца жизни этого человека, делая выписки на листке бумаги. Потом он придвинул к себе следующую карту и также стал вчитываться в записи последнего месяца. На одной строке брови его чуть приподнялись. Когда Гулов взял третью карту и обнаружил и там что-то интересное, губы его разъехались в удовлетворенной усмешке, на четвертой глаза его заблестели, он несколько раз взъерошил себе волосы. Помедлив, он потянулся за пятой картой и сразу раскрыл ее на определенной странице. И палец его уперся все в ту же запись.

Гулов рассмеялся. Ему все еще не верилось, что он стоит на верном пути. Все, что ему теперь требовалось, — это дождаться утра. Завтра, сказал он себе. Завтра все станет ясно. Но дождаться завтрашнего утра было самым трудным…

Пятницк спал. Спали тридцать тысяч его обитателей, но не спал Гулов и не спал тот, за кем он все эти недели охотился. Почему Гулову казалось, что его противник тоже бодрствует в эту минуту, — он сказать не мог. Может быть, ему просто хотелось ощущать, что их незримое противостояние не прерывается на такие мелочи, как сон. Гулову хотелось, чтобы утро наступило немедленно: так велико было его нетерпение. Но рассвет наступил ровно в тот час, который был определен ему природой.

Как Гулов ни сдерживал себя, все же он приплелся к поликлинике за полчаса до открытия. Не смешиваясь с малочисленной командой страждущих, он дождался восьми и сразу прошмыгнул к кабинету главврача.

Тот, естественно, появился лишь спустя минут двадцать и был неприятно удивлен, увидев у себя под дверью посетителя.

— У меня сейчас приема нет…

Стоило, однако, Гулову представиться, как отношение мигом переменилось.

— Чаю хотите? У меня хороший, индийский…

— Скажите, — перебил его Гулов, — у вас есть зубной врач по фамилии Бимилин, Билинин или что-нибудь в этом роде?

— Есть… — главврач пожевал губами. — Есть Белишин…

— Пусть Белишин, — согласно мотнул головой Гулов. — Скажите, он в Индии или Африке бывал?

— В Африке? — главврач растерялся. — Не знаю… может, и бывал. А может, и нет.

Гулов удивился:

— Как это? Вы же характеристику подписывать должны были…

— А я здесь меньше года, — объяснил главврач. — Мы вот что. Мы у зама сейчас спросим…

Пришел заместитель — сморщенный, седой, с ворохом кардиограмм в руке.

— В Африке? — переспросил он. — Было дело. Белишин три года работал в Конго. Кем? Ну, юноша, кем может работать зубной врач на крупной стройке? Наверное, все-таки зубным врачом…

Гулов отыскал кабинет В.В.Белишина этажом выше. Ему повезло: перед дверью было пусто. Он постучал и просунул голову внутрь:

— Можно?

Белишин сидел за столом и что-то писал. Он повернул голову на голос, глянул на Гулова и как-то нехотя, словно появление пациента путало все его планы, сказал:

— Садитесь… Карточка есть?

— Сейчас принесут, — храбро соврал Гулов, опускаясь в кресло.

— Что болит? — Белишин включил лампу и заглянул Гулову в лицо.

— Там… слева… — еще раз соврал Гулов, вспомнив кстати, что где-то там у него действительно месяца два назад выпала из зуба пломба.

Белишин, щурясь, повертел у него во рту зеркальцем, потом неожиданно ткнул куда-то иголкой: — Тут? От боли, пробившей его насквозь, как удар тока, Гулов дернулся и замычал.

— Ну, не буду, не буду… — примирительно сказал Белишин и откинулся назад. — А зубик придется удалить. Плохой зубик.

Он отошел к столику у окна и стал перебирать позвякивающие никелированные инструменты. Гулов смотрел на его сгорбившуюся спину. Его план был и прост, и сложен одновременно. Он не сомневался, что Белишин, обладая секретом превращения людей в зомби, отправил на тот свет пятерых своих пациентов (а может, и больше), чтобы теперь использовать их для исполнения каких-то своих целей. На его же совести — и смерть Манзеля. Но одновременно Гулов понимал, что аргументы, которыми он, как следователь, располагает, никого не убедят. И потому ему оставалось только одно: добыть доказательства, способные превратить его уверенность в факт, очевидный для прокурора. Требовались неопровержимые улики. И предоставить их мог только один человек: Белишин…

Белишин обернулся.

— Сейчас укольчик сделаем, вы и не почувствуете…

— А что потом, доктор? — спросил жестко Гулов. — Инфаркт? Или меня тоже — машиной?

Белишин остановился со шприцем в руках.

— Не понимаю… О чем вы?

— А что такое — зомби? — продолжал Гулов. — Вы ведь знаете, вы в Африке были…

— Никогда дальше Сочи не ездил! — резко ответил Белишин. — И вообще, товарищ дорогой, кто вы такой? Карточка ваша где?

Гулов заметил, что случайно сорвавшаяся с языка ложь про Сочи раздосадовала Белишина. И это решило дело.

— Последней записью в карточке у них у всех было удаление зуба, проведенное вами, доктор Белишин…

Белишин кинул шприц в лоток. От резкого удара стекло раскололось.

— Что вы хотите? Я не понимаю… Я ежедневно принимаю по два десятка больных… Что вам от меня надо? Я сейчас позову завотделением…

— Не советую. Я из милиции. Расследую дело о смерти и исчезновении трупов пяти жителей города… Вам нечего мне рассказать?

Белишин снова отошел к окну, из тарелки, накрытой чистым полотенцем, взял новый пустой шприц.

— Я слышал об этой страшной истории. Только не понимаю, причем тут я…

— Так ведь это же ваших рук дело! — притворно-наивным голосом произнес Гулов.

Белишин изобразил смех.

— Моих? Фантазия у вас, ха — ха! Я, выходит, убийца? Он снова втянул в шприц ампулу новокаина:

— Знаете, давайте лучше зуб лечить. Он у вас и впрямь никуда не годится…

И тут вдруг до Гулова отчетливо дошло, что в первый раз Белишин убрал ампулы с обезболивающим в выдвижной ящик, а достал их теперь из коробки, стоявшей на подоконнике.

Гулов посмотрел на Белишина. Тот — на него. Их взгляды встретились. И тут глаза Белишина сверкнули. С коротким, похожим на всхлип криком, он прыгнул на Гулова.

Кресло с подлокотниками и подголовником оказалось для Гулова западней. Белишин свалился на него сверху, и хотя весил килограммов на десять меньше Гулова, ему посчастливилось на мгновение сковать движения следователя. Все же тот успел чуть дернуть головой, и это короткое движение спасло его: он ощутил, как холодный шприц скользнул по шее, игла прошла мимо.

Белишин старался повернуться так, чтобы все-таки уколоть Гулова, но было поздно: успев высвободить левую руку, он коротким сильным ударом ребром ладони по предплечью выбил шприц из руки врача. Правой рукой он ухватил Белишина за волосы и сдернул на пол. С неожиданным проворством Белишин вскочил на ноги, но Гулов опередил его. Сильный удар ногой в солнечное сплетение отшвырнул Белишина в угол кабинета, где он и скорчился на полу, издавая глухие стонущие звуки.

Тяжело хватая ртом воздух, Гулов присел на табурет с вертящимся сидением:

— Подъем! — скомандовал он. — У нас дел много, а времени в обрез. Белишин застонал громче, но сел, привалившись спиной к стене.

— Рассказывай! — приказал Гулов. Преодолевая боль, Белишин криво ухмыльнулся:

— Ищи дурака!.. Так я тебе и сказал…,

— Скажешь! — кивнул Гулов. — Как милочка все сейчас скажешь!

Он поискал глазами на полу и выкатил ногой из-под кресла отлетевший туда шприц. По счастью, он остался цел. Сжимая его в правой руке, словно шило, Гулов неторопливо двинулся к Белишину.

— Ну-у!

— Послушай, — быстро заговорил Белишин, не отрывая наполненного ужасом взгляда от шприца, — давай спокойно… Ну, ведь тебе все равно начальство не поверит, не поверит же, факт. Зомби не бывает, для них не бывает, они же тебя в психушку… Ты хочешь в психушку? Давай миром… Я все устрою, клянусь, честное слово…

Присев, Гулов хлестнул Белишина левой рукой по лицу.

— Где ты их прячешь?

Белишин заплакал. Слезы страха и ненависти текли по его перекошенному судорогой лицу и на подбородке смешивались с кровью из разбитой губы.

— Говори! — и Гулов приставил острие иглы к плечу врача.

— Осторожнее! — всхлипнул Белишин и, поймав взгляд Гулова, торопливо заговорил:

— В избах… в деревянном зодчестве… там все!

В душе Гулов отметил остроумие мерзавца: там искать никому в голову не придет!

— Не ври! — припугнул он на всякий случай.

— Клянусь! — выдохнул Белишин, и Гулов понял, что тот говорит правду.

— Как их обезвредить? Ну?! Белишин судорожно глотнул воздух:

— Не опасны… Они не опасны… Они не активированы. Активированные опасны, а эти не активированы…

— За мной тоже не активированный гнался?

— Нет, ему я приказал… — и с неожиданной злобой Белишин прошипел: — Если б не доска… сволочь… сидел бы ты здесь!..

Гулов кивнул:

— Не повезло тебе. А теперь говори, зачем тебе это понадобилось… Белишин, похоже, взял себя в руки. Во всяком случае, слезы он лить перестал, отвечал голосом более ровным и свою ненависть к Гулову больше не таил.

— Зачем понадобилось? — он широко ощерился. — А, вот что тебя тревожит!.. Правильно тревожит! Так вот, чтоб ты знал: я не один. Говорю это тебе потому, что все равно ты либо с нами пойдешь, либо… некуда тебе деваться… Нас много! Нас сотни! И наша цель — власть. И мы захватим ее!

— Руками этих мертвецов?

— И их руками тоже! Пятницк — тьфу, ерунда, тренировка. Скоро, очень скоро о нас услышат все — и содрогнутся!

— А Манзеля зачем убил? — стараясь говорить сдержанно, спросил Гулов. Белишин скорчил презрительную гримасу.

— Болтун, алкаш чертов! Давно его надо было убрать, да все откладывал… Все выяснить хотел: что же он доподлинно знает? А тут ты…

— Значит, ты убивал человека вот этим уколом, его хоронили, а потом он под землей приходил в себя, но уже зомби — выбирался и приходил к тебе?

— Точно! — опять гадко улыбнулся Белишин. — Только одна поправочка. Всего одна, а обвинение твое вонючее все вверх тормашками летит. Не убивал я никого! Ни один твой врач не скажет, что можно простым уколом через три дня у человека инсульт вызвать! А если и скажет, то где доказательства, что' укол такой был и что сделал его — я? Нет у тебя доказательств, Гулов, нет и не будет!..

Запрокинув голову, Белишин победно захохотал. Гулов закусил губу. Он понял, что Белишин прав. Убийство доказать будет невозможно, а всему остальному без убийства — грош цена. Нет в уголовном кодексе статьи про зомби…

Выходит, все впустую? В принципе, чтобы не стать посмешищем, он найдет какое-то объяснение правдоподобнее, может быть, даже с подсказки этого негодяя, и дело будет закрыто, уйдет в конце концов в архив… Но ведь останется этот повелитель праха! Гулову почудилось, будто за его спиной крадется неумолимое безжалостное чудовище, и вновь, как в ту ночь, на него навалился ужас. Внезапно, ухватив Белишина левой рукой для верности за подбородок, Гулов глубоко вогнал иглу тому в мышцу и нажал на поршенек.

Игла пошла плохо, изогнулась, и Гулов побоялся, что она сломается. Белишин выгнулся, пытаясь скинуть оседлавшего его Гулова, но тот вцепился в него с не меньшей яростью — и видел, как содержимое шприца медленно уходит из стеклянного цилиндра.

Дожав поршень, Гулов отпрыгнул в сторону. Белишин вскочил на ноги и с диким, завывающим воплем завертелся по кабинету, опрокидывая табуретки и столики, с грохотом и звоном обрушившие на пол инструменты, банки с ингредиентами для пломб, какие-то пробирки и склянки. Битое стекло захрустело у него под каблуками. Скрючившись, он пытался побелевшими пальцами выдавить из плеча инъекцию. Зрелище было страшным. В кабинете бесновалась дикая, неудержимая сила. Но сила эта больше никому не могла навредить.

Тщательно протерев шприц носовым платком, Гулов положил его на подоконник и выскользнул из зубоврачебного кабинета. Он плохо представлял дальнейший ход событий, но то, что от него сейчас ничего уже не зависит, странным образом успокаивало его. Главное сейчас — успеть со Шмариным к музею деревянного зодчества…

Под дверью уже ждали больные. Вид спокойно выходящего от зубного врача человека, у которого за спиной остается воющий, судя по всему, от дикой боли дантист, так потряс их, что они смотрели Гулову вслед, пока он не свернул за угол коридора.

Оглавление

Сергей Панасенко . Повелитель праха

Реклама на сайте