«Тайные знаки»

Александра Сашнева ТАЙНЫЕ ЗНАКИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КУБИКИ

Оранжевый заяц

Автобан, ведущий из Орли к центру, гипнотизировал взгляд, мерно вспыхивая в темноте катафотами разделительной полосы. Мокрый асфальт кипел под колесами «Опеля» ночной рекой. На шкалах приборной доски прыгали столбики желтого и зеленого цвета, крестик на электронной карте стремительно перемещался от квартала к кварталу, по лобовому стеклу машины упрямо ползли червячки влаги.

Жак приоткрыл окно, и в щелку ворвался ветер, шорох шин и далекие звуки города.

Все вместе это напоминало фильмы про романтичных убийц типа «Дурной крови» или «Лиона». Казалось, впереди ждет прикольное рискованное приключение. И смерть — даже если она случится — будет только прекрасным завершением вечеринки, таким же мучительно сладким, как предрешенное расставание с нечянным любовником.

Вот так бы и было до конца — никакой бытовухи, никакой физиологии — только картинки.

Только вечное вращение калейдоскопа.

Только праздник — никаких буден.

Никакой плоти — только чистый дух.

И черт с ней со смертью — раз уже ее не миновать, пусть она будет прекрасной танцовщицей, таинственным гангстером в дорогом лимузине, омутом опиумного сна — только не дряхлой старухой, выжившей из ума, никому не нужной и бессильной. Так думала Коша, глядя на проносившийся мимо ночной пейзаж.

Париж распахнулся внезапно — прекрасный, легендарный, мифический, сверкающий тысячами огней, точно платье дорогой шлюхи — он закружился перед лобовым стеклом машины в своем вечно-весеннем танце, хотя по календарю еще была зима.

«Опель» погружался в тоннели, летел широкими бульварами, петлял темными кварталами узких улочек. На светофорах обшивку машины заливало тревожным красным и успокаивающе-зеленым. Мелькание огней, мягкий шорох шин и инфратихое гудение мотора убаюкивали; дыхание Коши замедлилось и углубилось, в мышцах растеклась теплая тяжесть покоя. Прошлое отступало все дальше, все более напоминая неудачный трип кислой марки.

Да, конечно. Это была марка. И почему-то (какая разница почему?) теперь Коша едет в «Опеле» с совершенно незнакомым французским галерейщиком и малознакомым галерейным агентом из России. Или трип еще не завершен? Интересно будет узнать, как все было на самом деле, потом, когда марка закончится…

— Как ты находишь ночной Париж, Марго? — голос Жака вывел ее из забытья.

— Замечательно! — ответила Коша. — Говорят, он стоит мессы…

Нет. Это не марка. Это действительно Париж. По ящику показывали в «Клубе кинопутешествий» и в рекламных роликах, и в старых французских фильмах с Делоном, Депардье, де Фюнесом и Ришаром. Он — такой. Вот Триумфальная арка, вот Елисейские поля, вот Тур Эффель — Коша видела это тысячи раз, но ни разу не могла представить, что будет вот так запросто ехать в машине. Вот так — внезапно и непреднамеренно, не потратив ни цента, ни рубля, не покупая ни путевки, ни билета — по воле случая.

… зачем это понадобилось Рите? Возможно, Коша — контейнер, и Валерий хорошо знал, с кем заводил разговор. И теперь везет Кошу-контейнер на место. Зачем Рита завела эту историю с подделкой документов? Да просто — в том паспорте уже стояла виза, а у Коши — нет. Но отправить надо было ее. Почему-то именно ее. Или просто именно она подвернулась под руку.

Под ложечкой заныло. Коша изучала затылок Валерия и пыталась понять, что у толстого приятеля на уме. Неужели простое бескорыстие и любовь к искусству движут его помыслами? Не бывает. Ему уже не пятнадцать и не двадцать пять, а все сорок на вид. В это возрасте люди становятся суками. Может быть, не все. Но другого опыта у Коши не было. И сейчас она предположила, что у нечаянного благодетеля есть тайный помысел.

Толстый закурил. Пахнуло коноплей и осенью. Будто ощутив затылком взгляд, он обернулся, и Коша смущенно опустила ресницы.

— Хочешь? — спросил Валерий, протягивая косяк.

Она замялась. Надо ли? Надо бы, чтобы мозги соображали. Хотя можно ли что-то сообразить, не имея никаких данных? Может лучше не соображать, а дать случится тому, что должно случиться. И еще! Больше никакая она не Коша, и не Елизавета, и не Лиза Кошкина. Она — Марго Танк. Марго!

— Давай…

Марго поднесла косяк к губам и собралась вдохнуть, но не успела — бликуя катафотами рейверской куртки, посреди дороги металась девушка, и ее оранжевая сумочка-заяц маячила перед «Опелем» словно сигнал SOS. Клаксон, нажатый Жаком, нетерпеливо выругался, но вместо того, чтобы отскочить в сторону, девушка метнулась прямо под бампер. Плюшевый заяц размазался в рыжую молнию. Жак резко дернул руль, но девушка прокатилась по капоту и слетела на встречную полосу.

— Что там? — резко выкрикнул галерейщик.

Марго быстро оглянулась: темнота втягивала в себя неловкую маленькую фигурку на коленях. Девушка рыдала, размазывала по щекам слезы, кричала и махала дурацким рыжим зайцем.

— Она поднимается! — заорала Марго, путая французские и русские слова и размахивая косяком. — Она живая! Но, может быть, она сильно ушиблась? Надо остановиться и помочь ей!

— Пошла к черту! — брызнул ругательством Жак.

Валерий протянул руку.

— Дай сюда! Это шмаль, а не благовонная палочка!

— Да… — Марго заторможено вернула косяк и оглянулась снова.

Девушка теперь с криками бежала за «Опелем». За ней гнались два человека. Один в кожаной куртке, с капюшоном на голове и, чуть отставая, второй — в длинном кожаном плаще с поднятым воротником. Летучие мыши теней бились под ногами, тщетно пытаясь взлететь.

— Жак! Остановись, Жак! — воскликнула Марго. — Они с пистолетом!

— С пистолетом?! — воскликнул Жак. — С пистолетом, ты говоришь?

Галерейщик подался вперед, и пассажиров вплющило в сидения. Улица накренилась и размазалась перед лобовым стеклом, истерично взвизгнули колеса, в салон потянуло паленой резиной.

Хлопок петарды раздался где-то в переулках, и Марго догадалась, что это выстрел.

— Они убили ее! Это был выстрел! — заверещала Коша-Марго. — Как же вы можете?!

— Ты обкурилась, — недовольно бросил Жак, — На самом деле на дороге никого не было. А если и был кто-то, тебе лучше забыть об этом.

Он достал сигарету, прикурил, и его лицо в зеркальце вспыхнуло красным отсветом.

— Я не обкурилась! Я не сделала ни одной затяжки! — надулась Марго.

— Так на — покури! — Валерий сверкнул в темноте кольцами, протягивая косяк.

— Но вдруг они убили ее? Как вы можете? Надо сообщить в полицию или вызвать хотя бы скорую!

Марго заерзала на сидении.

— Полицию?! — удивился толстяк, выпуская облако. — Обойдемся без этих сложностей. Давай, не дури!

А Жак неласково добавил:

— Послушай, если они ее убили, то мы все равно уже ничем не поможем. У тебя мало своих проблем? — Но… — Марго растерянно оглянулась назад.

Валерий прошипел по-русски:

— Тебя это стебет? Может, ты хочешь выйти? Давай не дури!

— Нет, — Марго мотнула головой и покорно уткнулась носом в стекло.

— На. Пыхни! — повторил Валерий. — И ты поймешь, все — прекрасно! Это фильм! Кто-то снимает фильм. Вот и все! Снимают погоню, а мы случайно попали в кадр. Травка — прекрасно. Вообще я против наркоты, но травка… Травка и кокса — вот дурь для настоящих людей. А вся эта новая химия — для отморозков, которые собрались жить полчаса.

Валерий облокотился на спинку локтем и, блаженно улыбаясь, смотрел на Кошу.

— Хорошо, — послушалась она и поднесла косяк к губам.

Трава отодвинула выстрел и девушку с оранжевым зайцем на расстояние парсека. Или даже трех парсеков. И хорошо. Надо быть чемоданом. Придется быть. Чемоданы не разговаривают. И черт его знает, во что, реально, вперлась эта девка!

Пролетев еще несколько кварталов, Жак сбросил скорость и повернул в узенькую улочку. Шум мотора громко заметался между домами, фары мазанули по окнам квачом света. «Опель» ткнулся мордой в потемки и замер.

Стало совсем тихо. Ни воя сирен, ни звука погони.

Жак нажал кнопку, и стекло с его стороны поползло вверх. Цыкнув ключом, галерейщик толкнул дверцу, и в перегретый салон хлынула волна свежего воздуха, далекие шумы машин, стук капель у водостока, гул ветра над крышами.

— Вот мы и приехали, — объявил француз, выходя из машины.

— Ух ты, боже мой же! — Кряхтя и крякая, громыхая металлическим кейсом, вывалил на улицу свое огромное тело Валерий.

Он бережно поправил браслет на левой руке, к которому длинной цепочкой был пристегнут драгоценный ящик, и отошел к газону, на котором сияло ядовитой зеленью пятно травы, освещенное ртутным фонарем, притаившимся в кустах.

Жак тем временем обошел «Опель» кругом, внимательно осмотрел передок, крылья, пнул колесо ногой. Его длинная черная тень, перечеркивая наискось серебристый капот «Опеля», продолжалась на стене дома, утрируя профиль и превращая француза в мультяшное привидение.

Марго никак не могла заставить себя выйти. Всю дорогу от Москвы Валерий шутил и прикалывался, баловал себя и попутчицу разными напитками. Они хохотали, полностью потеряв чувство времени и реальности. А теперь Марго пробрало — тревога какая-то. Алкоголь что ли отходит? Или из-за этой девушки с рыжим зайцем? Хорошенькая прелюдия.

— Тьфу… Ну и шмаль у этих голландцев… Учебная. — Толстый наконец-то добил косяк, щелчком отбросил окурок на газон и перехватил кейс из одной руки в другую.

На лице Жака мелькнула ухмылка.

— Марго, — наклонился он в салон. — Ты решила остаться в машине навсегда? Ты будешь здесь жить?

— Сейчас.

Все-таки придется выйти. Марго надавила на рычаг дверной ручки и, нерешительно выбралась на чистенький ровненький асфальт паркинга. Parquing. Жак произносит это как «паркинь». Логично. Наверное, так говорят все французы. Английское слово на французский лад. В словаре вряд ли найдешь.

— Ну вот ты и на земле Парижа, — хохотнул Валерий. — Поздравляю!

— Спасибо… — поежилась она и зевнула.

Воздух клубился лиловым запахом гиацинтов и действовал самым расслабляющим образом. Спать-спать-спать. Все равно, что будет завтра, а сейчас улечься бы куда-нибудь. Хоть на картон, хоть на пачку газет в подъезде. Все равно. Лишь бы закрыть глаза. Марго опять зевнула, до треска в челюстях.

Порыв ветра принес откуда-то влажную газетную страницу и обернул вокруг ноги. Коша с трудом заставила себя наклониться и поднять мятый лист. В глаза бросились строчки:

«Русские врачи выделили экстракт безумия.

Оказывается, потовые железы шизофреников содержат вещество, по силе воздействия сравнимо с сильнейшим наркотиком типа LSD. Подпольный синдикат русских психиатров открыл в Калуге, на родине Циолковского, фирму по производству новейшего наркотика. Вещество настолько сильное, что даже запаха его может быть достаточно, чтобы вызвать сильнейшие галлюцинации.»

Полоса новостей была подписана Лео Лайоном. Газета называлась «Франс-суар».

— Идем. — Жак пискнул брелком, и «Опель» замкнулся.

— Да брось ты эту дрянь! — поморщился Валерий и, вырвав газету из рук девушки, отбросил на газон. — Нашла что читать. Пипл поганый.

— Пипл?

— То же, что по-английски таблоид, — галантно пояснил Жак.

Троица двинулась к подъезду. Эхо многократным реверсом вторило шагам. Марго плелась последней, задрав голову к небу. Снова повеял ветерок, и волна сонливости немного отпустила. Зябко, но приятно. Не так как в России. Во всем теле легкость, будто сбросила пару атмосфер.

— Ой! Извини! — налетела она на огромную спину Валерия.

— Неловкая ты какая… — поморщился тот.

Жак потянул дверь (стеклянную чистенькую дверь), и на глазах у изумленной Коши в подъезде сам собой зажегся свет. Она открыла рот и, тыкая пальцем в фонарь, закудахтала:

— Ух ты! Он сам включается?!

— Фу! Стыдоба! — поморщился Валерий. — Лохушка ты, питерская! И где тебя такую воспитывали только? Денег получишь, сходи в парикмахерскую. Чучело.

Он шутливо чпокнул Марго по затылку.

— Перестань меня поучать! Что я тебе? Дочка? — вяло возмутилась она.

— Да брось ты. Старовата в дочки-то… Сколько тебе лет-то? Двадцать-то есть уже?

— Двадцать три, — ухмыльнулась Марго.

— Хорошо сохранилась. — Толстяк тряхнул рукой, и на его часах блеснули соединившиеся на цифре XII стрелки. — Ой, мама дорогая! Утром мне опять в аэропорт, а времени-то уже! Ой-ой! Опять придется спецсредства применять… Совсем здоровье не берегу… Нормальные люди от травы худеют, а я только толстею…

— А что ты так сразу? Потусовался бы пару дней, — сказала Марго. — Надо быть мудаком, чтобы приехать в Париж и сразу свинтить.

— Ну вот, уже и мудаком обозвали.

— Извини… Я не это хотела сказать…

— Да чего уж там… Конечно, я толстый, некрасивый. Я некрасивый, да? Скажи честно?

Марго с недоумением взглянула на спутника.

— Ну, конечно, толстоват и на мой дамский вкус не очень, но ты ж не по этой части… Чего ты у меня спрашиваешь? Спроси у Жака.

— Ой, да. Пойду спрошу. А ты не подслушивай!

— Очень надо! — обиделась Марго и нарочно отстала.

Валерий догнал ушедшего вперед Жака, и они о чем-то тихо заговорили между собой.

Марго рассматривала чистые стены, лестницу, аккуратные перила, выключатели на стене и удивлялась. Ей махом стала вся очевидная пропасть между Россией и Европой. Ни в Питере, ни в Москве, ни в вонючем Ялуторовске она ни разу не видела ни одного подъезда без графити самого дурного и похабного толка. А уж чтобы лампочка сама зажигалась…

Жак открыл дверь в аппартамент и выключил свет на лестнице, ткнув в кнопку пальцем.

— Ладно, хоть кнопка для выключения есть, — усмехнулась Марго по-русски. — А то как на другой планете. Мазафака!

— Привыкай, — тихо по-русски же шепнул толстый.

— Прошу. Обувь снимать не надо. Здесь не принято, — объявил галерейщик и вошел первым.

— Ля-ля-ля! — запел Валерий, впархивая в помещение. — О, шанзЭлизе! О! Париж! Париж! О матэн, а минюи, а миньет… ха-ха! Только здесь я чувствую себя счастливым. Я сбрасываю тут килограмм пять сразу и еще пять на следующий день. Это потому что в воздухе много аэроионов. Слышала про люстру Чижевского? Я в Моске купил недавно. А тут Гольфстрим! Никаких люстр не надо.

Не смотря на предупреждение Жака, Марго в растерянности остановилась у порога. Рефлексы. В общаге-то ходить в «бульдогах» было нормально — там все равно песчаные дюны по полу катались. А тут — ковры! Дорогие.

— Проходите в гостиную, — распорядился Жак откуда-то из темноты.

— Давай-давай! — подтолкнул Кошу Валерий. — Не позорь меня.

— Наливайте себе, чего хотите, — снова крикнул Жак из дальней комнаты.

Толстяк плюхнулся на белый кожаный диван и пристроил свой драгоценный кейс между толстых ляжек.

— Ты и здесь свою цепь не отомкнешь? — зевнула Коша-Марго.

— Отомкну, — ответил Валерий и полез в карман за ключом.

Зазвучала музыка. Наверное, Жак включил. Струнный квартет. Очень хорошего качества звук.

Присев на краешек огромного белого кресла, Марго с интересом оглядывала стены гостиной, на одной их которых шпалерой висели очень приличные работы (от авангарда до романтизма), на другой такая же шпалера из непристойной вернисажной мазни — от академических «ню"(выполненных четверокурсниками Репинки) до авангардистских геометрически-абстрактных композиций и плохо сработанных перепевов Дали наштампованных голодными (и не очень) работниками кисти и пера с Крымской набережной.

Часы в аппартаменте Жака показывали одиннадцать.

— Здесь на час раньше? — спросила Марго.

— Да, — Валерий переместил кейс к левой ноге и потер освобожденное запястье.

Окинув требовательным взглядом бутылки, стоявшие перед ним на маленьком столике, толстый потер руки и потянулся к коньяку. Налив себе в стакан для воды, он промакнул платком потный лоб и единолично выхлестал дозу целиком.

— Пока Жак не видит, — крякнул Валерий и сладко поморщился. — Французы пить не умеют. Цедят по капле и нюхают. Не понимаю. По мне так лучше сразу граммулю опрокинуть, чтобы эффект получить незамедлительно.

Отставив наконец отстегнутый уже кейс, толстый вытащил из кармана золотой портсигар и, с улыбкой любителя вещей откинув крышечку, выудил из-за резинки очередной косяк.

— Будешь?

— Нет, — покачала Марго головой. — Что-то не хочется. С вином намешаешь — всю ночь скакать придется, а мне не хочется. Уже несколько суток на пределе. Устала…

— Ну тогда наливай. Коньяк — супер! А может, все-таки травки?

— Я сказала же…

— Да брось! Она учебная. Я уже третий косяк добиваю и хоть бы… э-э-э… а что я говорил? О чем?

— Тем более, — усмехнулась Марго.

Хотя надо отдать должное — при таком количестве вышмалянной зеленки, гей держался крепко. И связь мыслей держал удивительно!

— Ах, да. Учебная, — Валерий прикурил, затянулся и захлопнул портсигар. Любовно погладив крышечку, он смешно сморщил нос и чмокнул губами. — Какая вещь! Перламутр! Обожаю все блестящее. Как Пугачева! Алуся — супер! Потрясная-колбасная!!! Опять жрать хочется…

Валерий с шумом втянул дым.

— Я тоже люблю блестящее. И елочные игрушки, — сказала Марго и протянула руку за красным вином.

— Что, красненького? Давай! — Валерий наплюхал попутчице полный стакан, который та выпила почти целиком. Настроение поползло вверх. Марго развалилась и поняла, что может пораскинуть мозгами. К тому же у нее появились новые версии по поводу причин, приведших ее в Париж. 

 Рита (пьяница и наркоманка) впечатлилась на ее россказни и тоже сошла с ума. А паспорт подделала Коше по какой-то странной, одной ей (Рите) понятной причине. Может быть, это Рита кого-то грохнула и хотела, чтобы у нее был новый паспорт. А что касается профессора, так его и впрямь, наверное, замочили. Только не Коша. А какая-то девка дико на Кошу похожая. А она, Лиза Кошкина, просто присаженная на дурацкого профессора подумала на себя. Просто по привычке. Просто потому что ей приснился такой дебильный сон. Но сон — это полная мура.

А на самом деле она никого не убивала, что уже хорошо. А значит, на крайняк, если здесь не покатит, можно вернуться в Россию. Хотя… Зачем? Что там делать? В этой жестокой, враждебной холодище? Зависеть от Вальков?

Раньше хоть дворником можно было устроиться. Устроился и забыл. Потому что работа все равно бросовая. Уж из дворников точно не выгонят. А в свободное время — рисуй себе, сочиняй что захочешь. Кайф. Денег мало. Ну и ладно. Втихаря картинками приторговывать — на каникулы в Крыму можно легко набрать. А то и автостопом. Но эта лафа на Шевчуке, Митьках и Гребне вся обломилась. Закрыли эту лафу. Теперь другие герои и другие расценки…

Так что, все не так плохо, как хотелось бы! Кто бы еще ее в Париж устроил? И как! Сразу в галерею на контракт. Контракта, правда, еще нет, но раз Валерий потащил ее с собой (билет, между прочим, сам купил) значит уверен, что наживется. Марго с удовлетворением пощуршала в кармане остатками баксов, которые ей подарила на прощание Рита — этого хватит и на то, чтобы затариться холстами и красками и на кофе и сигареты хватит, и на еду. На какое-то время…

Вино было и правда очень хорошим. Коша-Марго до сих пор чувствовала во рту приятный терпкий отзвук.

— Круто здесь! Мне нравится… Спасибо тебе, Валерий, — сказала она, умиляясь тому, как все классно.

— А… Пустое, — отмахнулся толстяк и, сверкнув перстнями, протянул растопыренную руку. Минуту он вспоминал, что хотел от Марго. Вспомнив, обрадовался. — Давай слайды. Я уже, кстати, намекнул Жаку.

— Держи, — Марго передала стопку рамочек.

Положив их в карман, толстый беспокойно взглянул в сторону дверей и, снова плеснув себе щедрый полтинничек, хлюпнул его одним движением толстых губ бантиком. Потом поправил обесцвеченные волосенки и проверил ногой наличие кейса.

— А что у тебя там? Что ты так трясешься с ним? — спросила Марго, мотнув подбородком.

— Сокровища! — ответил толстый и замолчал. В его мозгу боролись каннабис и алкоголь.

Но Марго было сонно и скучно. Поэтому она не оставила Валерия в покое.

— А-а… Почему у Жака на стенах так много дерьмовых холстов?

— Это остатки, и не важно — дерьмовые они или нет. Главное. Что они продавались! Живопись… Это твое личное дело — какая она — хорошая или плохая. Жаку все равно. Он продает не живопись, а картины. Поняла?

— Нет, — помотала Марго головой и зевнула. Опять потянуло в сон.

— Ну ладно, — махнул рукой Валерий. — Потом поймешь. Главное, все делай так, как говорят. Ни лучше, ни хуже, а так, как говорят. Поняла? Именно так, как говорят.

— Ага… — кивнула Марго и осоловело клюнула носом.

— Господи! Чтобы такое съесть, чтобы похудеть? — Воздел толстый глаза к потолку. — Надо, наверное, курить побольше и не жрать потом. А то я курю-курю, а потом как залуплю целую курочку или палочку колбасочки… М-м-м… Я бы сейчас скушал сырчику мягонького, в беленькой плеснице, с винцом. Или жамбончика. Знаешь, у них есть такой жамбон (ветчина сырая, у нас такую не делают). Ну очень вкусно. С красным вином просто язык можно проглотить! До того вкусно! Угм-м-м…

Валерий сглотнул слюну, зачерпнул пятерней орешков, закинул их себе в пасть и потер ладонь о ладонь, стряхивая соль. Интенсивно работая челюстями, толстый опять быстро откинулся к спинке кресла. Теперь он казался теперь вполне умиротворенным. Только нервно, не в такт доносившейся из других комнат музыке, подергивал носком ботинка.

Марго снова широко, до треска в челюстях, зевнула.

— Да-а… Знаешь, мы там в России дикие. Вот что. Дай-ка мне пыхнуть, а то я совсем отрубаюсь.

— Дикие, — Толстый со вздохом погладил себя по округлому пузу и отдал пятку. — Добивай.

Марго пыхнула, но вопреки ожиданиям, спать захотелось еще сильнее, и она начала искать позу, в которой бы можно было покемарить так, чтобы это не бросилось в глаза.

Через пару минут Валерий окликнул ее:

— Спишь? Погоди не спи! Сейчас Жак тебя определит куда-нибудь. Он уже идет!

И правда, в коридоре послышался стук подошв.

Толстый перестал дергать ногой, наклонился и, вытащив из кейса папку, швырнул на стол. Бережно развязав шнурочки, он начал вытаскивать небольшие листочки с рисунками и раскладывать их на столе.

Марго с усилием приподняла веки.

С трудом наведя фокус, она поняла, что это гравюры в технике мокрая игла. И все они изображают бесчисленное количество глаз. Один лист — глаза ночного неба, второй — глаза, выглядывающие из треснувшей стены, третий, глаза-цветы, растущие из земли, четвертый — глаза из замочных скважин… Достаточно небрежные.

— Вот картинки какие надо рисовать… — плотоядно улыбаясь, прошептал Валерий и погладил гравюру окольцованными пухлыми пальцами.

— Ничего особенного, — зевнула Марго. — Я таких могу тонну нарисовать! Прикольно, но ничего супер-пупер такого!

— А ты что, не спишь, что ли?

— Ты же сказал подождать!

— А-а… — Валерий о чем-то задумался и погладил себя по подбородку. — Знаешь, сколько каждая стоит?

Он не договорил, потому что пришел Жак.

Француз присел в кресло напротив Валерия и тоже потянулся к бутылке «Порто». Налив немного вина в широкий пузатый бокал, он долго нюхал его перед тем, как пригубить.

— Вот, — подвинул к нему папку Валерий. — Посмотри, какую прелесть я тебе привез. Перламутр, а не графика! Супер! Супер-пупер!

— А-а… — Жак взял со стола одну из гравюр и осмотрел ее самым внимательным образом. — Хорошо. Но я должен показать эксперту. Ты на пару дней?

— Нет! Меня подвели в Амстердаме, и я вынужден утром обратно, — пожаловался Валерий. — Или бери или… Я тебя подводил хоть раз?

Жак рассмеялся.

Ну хорошо. Пусть приедут и проверят! — поморщился толстый и махнул лапкой. — Позвони прямо сейчас своему этому… аптекарю.

— Эксперту, — поправил Жак и достал из кармана мобилу. Ткнув пальцем в кнопку, галерейщик поднес трубку к уху и сказал тому, кто был на другом конце связи. — Не спишь? Подъезжай.

— Мог бы и сам проверить… — пожал плечами Валерий. — А то он тебе налепит!

— Не мог бы… Я себе не доверяю. Все должно быть научно. — Не согласился галерейщик.

Марго опять с писком зевнула.

Жак наконец-то обратил внимание на русскую.

— Похоже, наша гостья уже хочет спать.

Это была правда — Марго клюнула носом и в который раз зевнула — сон наваливался на нее просто катастрофически.

— Ничего-ничего. Я потерплю… — сказала она, сдерживая движение челюсти.

Жак взглянул на Валерия, и во взгляде его читался вопрос. На язык слов вопрос можно было перевести так: «Я не очень понимаю, на кой хрен ты приволок эту телку. Надеюсь, ты заберешь ее с собой?» — Я подумал, — вкрадчиво промяукал Валерий. — Марго может сгодиться, чтобы сделать из нее звезду.

— Да? — Жак насторожился.

— Она отлично рисует и… Работоспособность. Креативность… У меня есть идеи о переводе базы сюда. Мы столько теряем на транспорте. Привезти сюда несколько художников, поселить их в маленьком домике где-нибудь в Бретани или на Луаре… А? Марго могла бы быть первой, но если…

— Ага! — согласилась Коша и опять зевнула.

— Я не уверен, что нам стоит держать базу здесь, — задумчиво произнес Жак. — Пока у нас все хорошо: русские психи, французские коллекционеры. Но можно подумать…

— Мне сложно возразить, а все-таки… — Валерий помялся. — У меня появилась информация о том, что гравюры продают и в России. Привозят из Франции и продают. Гораздо дороже, чем я тебе. Не думаю, что кому-то надо покупать их здесь, чтобы продать там. Мне кажется, это конкуренты.

— Конкуренты?! — Жак задумался. — Возможно. Психов и во Франции хватает. Почему бы и нет? Но нам-то какое дело? У нас есть наш тихий бизнес…

— Задавят! — скривился толстый жалобно.

— А твой интерес?

— Жак, признаюсь, — ухмыльнулся Валерий. — Мечтаю перебраться в Париж. Ходить на старости лет в Булонский лес. Кушать рокфор с винцом. Зимой сидеть у камина в маленьком приятном домике где-нибудь в Нейи-Плезанс.

— Давай, я провожу Марго в постели, и мы все обсудим, — француз нахмурился и обратился к русской. — Мадмуазель, я провожу Вас в постель. Вы не против?

— Да, пожалуй, — согласилась Марго и поднялась вслед за Жаком.

— Прошу.

Жак направился из комнаты в сумрачный коридор, ведущий к остальным комнатам квартиры. То ли ему лень было включать свет, то ли Жак экономил (Марго читала в школе, что французы на всем экономят. Даже моются холодной водой — лишь бы не платить!), но в коридорчике были потьмы. Француз высокомерно плыл в полутьме коридора, в конце которого была плюшевая гардина, закрывающая какую-то огромную дверь. Направо оказалась еще маленькая дверь, а за ней маленькая спаленка, с огромной квадратной кроватью посреди.

Кошу опять прихватило. Насчет контейнера.

Она взглянула на Жака, но по его лицу ничего не было понятно.

— Вот ваша постель. Спокойной ночи, — махнул рукой галерейщик и удалился.

Марго, не раздеваясь, рухнула прямо на одеяло и сразу провалилась в пульсирующий шахматный тоннель. Голоса Валерия и Жака, долетавшие из гостиной, превратились в какие-то диковинные растения, издающие звуки птичьими клювами. «Зачем мне твоя русская?» — пропело растение Жак. «Она — сумасшедшая!» — громким шепотом ответило растение Валерий. «Help!» — опять крикнула девушка с сумочкой-игрушкой, и с упреком посмотрела на Кошу. Оранжевый плюшевый заяц выскочил из ее рук и начал распевать безумную песенку.

Марго вздрогнула и открыла глаза — ей показалось, что дверь открылась сразу, как только она прикорнула.

Это был Валерий. Он присел сбоку на кровать и наклонился зловещим лицом.

«Вот, сейчас! Сейчас он вколет мне какой-то наркотик, а потом криминальный хирург вырежет из меня этот контейнер, а я и ничего знать не буду. Проснусь где-нибудь на улице под забором.» Марго покрылась холодным потом и рванулась.

— Ты чего скачешь? — усмехнулся толстяк. — Пошли. Надо договор подписать. Я утром улетаю.

Марго с трудом поднялась (хорошо — не разделась).

Или она еще спит, а ей только снится, что проснулась? Бывают такие странные сны.

— А сколько времени?

— Два. Два часа пять минут… Улетаю… Улетаю… А куда, сама не знаю… — напевал Валерий.

Он расставил руки, будто самолет, и старался наступать ногами на одну линию, и взлеты готического хора, который все выше забирался к несуществующему свету, возносили толстяка в будущее утреннее небо.

Марго плелась следом, и коридор казался непомерно длинным — тусклые бра уходили в темноту бесконечной шеренгой — метров сто или двести. Ну и квартира у Жака. Наверное, это сон, подумала Марго и опять удивилась — надо же (!) даже во сне хочется спать… Как же в такой маленькой квартире мог уместиться такой огромный коридор? Когда Жак вел ее к кровати, ничего такого не было. Значит, это точно сон. И музыка теперь звучала всюду, из каждого уголка доносились богатые загадочные голоса.

— Короче, я договорился, — перебил Кошины мысли Валерий и остановился. — Жак посмотрел твои картинки. Вот это — кучка, которая понравилась Жаку, а вот это — не надо. Смотри! То, что «надо», я тебе кладу в правую руку, запоминай, а то, что «не надо» в левую. Поняла?

— Ага… — послушно кивнула Марго и стиснула в пальцах рамочки покрепче. — А чего делать-то?

— Как что? Я не объяснил разве?

— Нет… Что, мне надо такие гравюры делать?

— Да нет… До гравюр ты еще не доросла… — вздохнул толстяк. — А то бы мы с тобой такие деньги подняли! Все проще! Нарисуешь копии того, что Жак выбрал. Не обязательно точь-в-точь. Просто близко к тому. На самом деле тебе повезло, что у Жака сейчас галерея простаивает… А то я не смог бы втюхать. С таким трудом уговорил!

— А-а… Ничего не поняла.

— И слава богу! В общем так! Жак тебя устроит жить к Аурелии — это его референтка. Будешь у нее же и рисовать. Конечно, она стучать на тебя будет. Так что не сачкуй — напрягись на месячишко. Если все уйдет, получишь нормально. Штуки три баксами. Мне двадцать процентов. Слышь? Повтори!

— Да. Двадцать процентов, — пробормотала Марго непослушными губами.

— Короче. Я через месяц приеду. Поняла? Через месяц. И, может быть, до гравюр дело дойдет. Не знаю пока. Жак хочет посмотреть, на что ты годишься.

— Ага… — буркнула Марго.

— Сейчас подпишешь договор, но это муйня… Главный договор это у нас с тобой. Поняла?

— Ага…

— Да что ты все «ага-ага»… Я, может быть, о тебе как о родной забочусь, а ты…

— А что я? — возмутилась Марго. — Я ничего!

— Ой! А мне-то! — опять застонал Валерий. — Мне-то опять уже через два часа в аэропорт! Ой я-бедная-несчастная! Старая ведь уже задница, а все кручусь-хлопочусь.

— А что это за гравюры-то? — снова спросила Марго.

— Рисунки русских психов! Я же говорил тебе! Почему-то они тут отлетают просто супер!

— Но я уверена, что могла бы нарисовать такие!

— И я уверен! — горячо прошептал Валерий. — Но Жак! Надо убедить Жака! А как было бы мило! Мы бы всем говорили, что ты сидишь в психушке в Рязани, а ты бы чирикала перышком здесь в милой мансардочке. На Монмартре! А?

— Да… Хорошо бы! — заплетаясь языком, согласилась Марго.

— Но это дело времени! Не ссы! Главное — будь умницей! Гравюры умеешь делать?

— Проходили в учехе. А он в галерее их вывесит? Эти-то «глазки»?

— Не-ет! Ты что! — прошипел Валерий. — Втихаря по коллекционерам рассосутся. За дикое баблище! Я даже не знаю, как Жак их спихивает. Он мне вперед отваливает нормально. «Номално». А как дальше… Но — тихо! Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.

— Но если это такие шедевры…

— Никакие это не шедевры. Рисунки психов. Я сказал тебе. И вообще, Можешь ты заткнуться?

— Могу!

— Вот и заткнись!

Марго скуксилась.

Где-то на середине бесконечного коридора они повернули налево и оказались в гостиной, где в тусклом теплом свете бра их поджидал хозяин. Он был теперь в прекрасном шелковом халате, темный фон которого покрывала перламутровая и бисерная россыпь. И белое лицо Жака казалось лицом деревянной крашеной статуэтки, какие Марго видела один раз в ГМИИ им. Пушкина в Москве. Почему-то вспомнился Вертинский («… на морозе даже розы…») и роман то ли Набокова, то ли не Набокова «Кокаин». Кокаин с водкой — любимый коктейль революции. Жак улыбнулся, сверкнув зубами, и подвинул Коше пачку листов и ручку.

— Ваш автограф, мадмуазель. Может быть, этот контракт станет первым на пути к великому успеху!

Марго зевнула и растерянно посмотрела на протянутое стило. Обе руки у нее были заняты слайдами, и она не сразу сообразила, что с этим можно сделать.

— Ай-яй-яй! Мы не даем тебе покоя! Какие мы плохие, — запричитал Жак. — Но ты уж извини нас. Валерий улетает утром… Через два часа опять в аэропорт… Представляешь? Так долго лететь и остаться всего пару часов… Но ничего не сделаешь — бизнес… Присаживайся.

— Ага… — сонно улыбнулась Марго, опускаясь снова на краешек белого кресла.

Жак положил перед ней ручку и, вытащив из кармана золотую коробочку и зеркальце, насыпал на стекло две полоски белой пыли. Коша оторопело следила за его холеными нервными руками. Покрытые бесцветным лаком ногти дорого поблескивали, сворачивая в трубочку новенькую пятисотфранковую купюру.

— Хочешь? — загадочно улыбнулся Жак. — Снежок освежает жизнь. Она становится чистой и прекрасной… Попробуешь? Никакого вреда — только чистый восторг… Это не шмаль хиппанская… Это дорогой кайф.

— Нет, спасибо… Я устала… — покачала Марго головой, все еще не зная, что делать со слайдами…

— Ну как хочешь. А нам с Валери еще поработать надо, — Жак поднес зеркальце к носу и по очереди втянул обе дорожки.

— Да положи ты их в карман, — сказал Валерий по-русски и, отобрав у замеревшей Коши слайды, сунул их ей же в куртку по очереди в левый и правый нагрудные карманы, сопроводив словами. — В правый — нужное, в левый — шняга. Запомнила? Ну ладно. Если что, Жак тебе объяснит.

— Да я помню! — встрепенулась Марго, зевнула и взяла ручку.

— Пиши. Вот здесь и здесь. — Валерий уперся в бумагу толстым коротким пальцем.

— А почитать можно?

— Конечно-конечно! — оскалился в улыбке Жак. — Читай сколько хочешь! Валери, помоги нашей художнице. Нашей звезде.

— М-м-м-да…

Марго пробежала глазами последнюю страницу и ничего не поняла — букашечки буковок запестрили в сонных глазах. В конце концов, что у нее — есть выбор? Сейчас она подписала бы договор и с чертом. Единственное, что бросилось в глаза — рядом с подписью Жака зачем-то присутствовала каракуля Валерия. Коша заколебалась.

— А это зачем? Я что, несовершеннолетняя? — спросила она скорее для порядка.

— Это?! — Жак дернул порошок одной ноздрей, потом второй и взмахнул густыми бровями. — Валерий твой импресарио. Он ручается за тебя. Так положено. Без этого недействительно. Твоя виза не позволяет нанимать тебя на работу. Это собственно даже и не договор о найме, это договор о передаче двадцати готовых холстов. Давай, подписывай…

— Ну… — так и не найдя, что сказать, бывшая Кошкина дважды вывела корявую неуверенную подпись «M. Tank» и брякнула ручкой об стол. — Все.

Впрочем, все это лишь формальность. Тем более — это все сон. Конечно, сон.

Валерий бросил в пепельницу догоревшую гильзу и взял протянутую ему Жаком золотую коробочку.

— М-м-м? — поднял он глаза на Кошу.

— Не хочу. Я же сказала.

Жак широко улыбнулся и убрал бумаги в папку.

— О! Какая у тебя многообещающая фамилия! — воскликнул Жак.

— Да?! Правда? — обрадовалась Марго.

— Тогда хотя бы давай выпьем за успех предприятия! — сказал галерейщик счастливым влажным голосом. — Я верю, что ты создашь прекрасные холсты, которые принесут нам деньги и славу!

— Давай-те! — Марго взяла стакан, чувствуя себя важной и незаменимой, гениальной и креативной.

Чокнувшись с новыми компаньонами, она залпом выхлестала вино и поднялась. Теперь и Жак, и Валерий показались ей классными, чертовски приятными интеллигентными людьми. Людьми, которые знают, как устроена жизнь на самом деле, и вертят ей как хотят. И — надо же(!) — они взяли ее к себе! Как стая лебедей, пролетавшая над домиком гадкого утенка, легко, как само собой разумеющееся, взяла его в свою стаю, так и эти достойные люди обращаются с бедной русской художницей так, как она и достойна этого, как достоин человек, создающий настоящие произведения искусства. И она даже посидела бы с ними, но уж очень хочется спать.

И, пытаясь проявить свое неравнодушие и симпатию, Коша спросила:

— А эксперт уже приезжал, да?

— Какой эксперт?! — Валерий и Жак переглянулись.

— Ну этот. Он должен был оценить гравюры, которые привез Валерий.

— М-м-м… — изображая полное непонимание, улыбнулся Жак и стал ждать, когда Марго уйдет.

— Пожалуй, я пойду! — сказала она, поняв, что спросила что-то не то.

— Покойной ночи… Валери, проводи Марго, будь любезен, — улыбнулся Жак, и глаза его остановились, сосредоточившись на невидимом.

— Я же просил, — прошипел Валери. — Даже для Жака эта тема закрыта. Не лезь, куда не надо. Я все устрою сам, тебе останется только «глазки» рисовать. Вызубри это как следует!

— Извини! — надулась Марго. — Я не знала, что Жак — тоже…

— Ну ладно! Я сам виноват — не сказал. Но теперь — могила. поняла?

— Ага.

Валерий крепко поцеловал ее в щеку, остановившись у дверей спаленки и слезно попрощался:

— Не скучай без меня, кролик.

— Не буду… — буркнула она в ответ.

— Э-э… Не буду, — передразнил ее толстяк. — То-то, что не будешь. А могла бы и поскучать по своему толстому нежному другу. Скажи-ка, кто-нибудь из натуралов о тебе так пекся?

Марго задумалась.

— Ну…

— Я имею в виду просто так. Без всякого секса. Просто из любви к таланту?

— Н-нет, пожалуй. Так — нет. Я вот и думаю — зачем оно тебе?

— Я же сказал — из любви к таланту. Ну и… двадцать процентов.

— А… Круто.

— Ну так хоть поскучала бы по мне, трудно что ли?

— Ты же сам просил! — оправдывалась Марго.

— Это я так кокетничал, — капризно скривился Валерий. — Я же не бегущая строка! Ну ладно! Мотай спать. Да постригись, слышишь? Девушке надо выглядеть. Выскочишь за какого-нибудь тут… И меня, бедную, не забудешь, может… На вот тебе на сигареты. Подарок. Чтоб лучше помнила. А я Жака буду обрабатывать дальше.

Валери вытащил из кармана 500 франков.

— Спасибо, — обрадовалась Марго. — Счастливо долететь тебе… Карлсон…

— Кто?

— Ты очень похож сейчас на Карлсона… — улыбнулась Марго. — Такой же милый.

— Ну… похож, — вздохнул Валерий и поплелся по бесконечному коридору назад. — Только пропеллера нет. Но ничего, в Раше куплю детский вертолетик вставлю в анус и как полечу-у-у-у!!!

Валерий опять раскинул руки и опять засеменил маленькими ножками.

Закрыв за ним дверь, Марго наконец-то рухнула в постель, и ей стало все равно. Все рано, как все есть на самом деле.

* * *

Девушка с сумочкой снова побежала по дороге, и постепенно превратилась в Кошу-Марго. И уже теперь она бежала в свете юпитеров, жужжала камера, и стрела крана, нависая сверху, следовала за ней. Бывшая Елизавета Кошкина (теперь Маргарита Танк) бежала, испытывая жуткий ужас. В руках у нее была сумочка-заяц. Ей было точно известно, что в сумочке лежит что-то, из-за чего ее хотят убить. Но она понятия не имела, что это. И даже смутно припоминала, что кто-то вроде бы запретил, тоже под страхом смерти, заглядывать внутрь сумочки. Как-то получалось, что она должна была во что бы то ни стало бежать. Она должна бежать. А за ней должны гнаться. А она должна бежать. Марго припустила еще сильнее, потому что волна ужаса снова подстегнула и без того перегруженное сердце.

— Убийцы! Пошли! — крикнул режиссер, и из переулка выбежали два зловещих типа с пистолетами. Один из них прицелился и начал стрелять. Пули беззвучно чиркали по наждаку асфальта, высекая желтые искры. Звенели, падая, гильзы. Черт! Они стреляют настоящими! Жаль, что у нее нет пистолета. Она могла бы тоже пострелять. Но куда смотрит режиссер? Почему не остановит их? Марго задыхалась. Черт! Но, может быть, они гонятся, потому что она убегает? Может быть надо просто остановиться?

Ее ноги сами собой сбавили темп. Сердце выпрыгивало из глотки.

— Стоп! — Прозвучал вопль режиссера. — Кто позволил остановиться?

Бандиты пожали плечами и переглянулись.

— Это непрофессионально, — брызжа слюной, орал режиссер в мегафон. — Попрошу впредь быть аккуратнее. Еще раз! Запомните, мадмуазель! Вы должны бежать! Вы должны убегать с сумочкой. Дура! Они должны убить тебя! Поняла?

Он в изнеможении плюхнулся в кресло и отшвырнул мегафон на маленький режиссерский столик.

— Ну давай. Будь умницей, — хрипло сказал режиссер и, расстегнув ширинку, выпростал наружу небольшой вялый член. С выражением страдания на лице он посмотрел на Кошкину и принялся поигрывать им.

— Да… — послушно кивнула Кошкина и вытерла лицо. — Но они стреляют настоящими…

— Мотор, я сказал! — побагровев, рявкнул режиссер и судорожно стиснул свою уже отвердевшую игрушку.

Бывшая Кошкина оторопело попятилась и снова побежала, размахивая зайцем. Бандиты снова выскочили из переулка. Пули снова противно завизжали на рикошетах. «Что он хочет?» — лихорадочно соображала Марго и металась вдоль белого пунктира дорожной разметки. — «Почему я должна бежать? С какой стати? Почему я не могу просто уйти со съемочной площадки? Неужели режиссер решил меня убить в кадре? Они бегут за мной или за моей сумкой, а если я выброшу ее? Может быть, они не убьют меня, если я выброшу ее? Господи! Почему я бегу? Почему я не могу прекратить все это?» Марго Танк швырнула зайца за спину. Бандиты растерянно остановились.

— Стоп! — режиссер разъяренно подскочил и, сжимая ноги так, будто очень хочет писать, заорал в мегафон. — Черт бы вас всех побрал! — и повернулся к Марго. — Почему ты бросила сумочку? Этого нет в сценарии!

— Я не хочу, чтобы меня убили! — сказала Марго с вызовом. — Они стреляют настоящими пулями! Я не хочу сниматься в этом фильме! И прекратите мне тыкать!

— Хорошо! Вы думаете, я хочу снимать это дерьмо? — застонал режиссер, все еще сжимая бедра и продолжая теребить гениталии. — Но мы должны! Мы все должны это сделать! Так написано в сценарии, — он снова повернулся к Марго. — Возьмите себя в руки! Постарайтесь на этот раз не облажаться. Мы все ждем от Вас этого маленького подвига. Ну?

Он вкрадчиво и по-доброму улыбнулся, как будто он был заодно с ней, с Кошей.

— Но я хотя бы должна знать, что в сумочке? — возмутилась она, чувствуя, что уступает. Она могла бы противостоять грубости, насилию, но такой заботливой вкрадчивости противостоять трудно. — В конце концов! Хотя бы что-то я имею право знать!

Все окружающие расхохотались. Хохотал режиссер, хохотали статисты, операторы, помрежи. Гримерша подошла к ней и, вытирая слезы смеха, сказала:

— Дорогая, если бы кто-нибудь знал, что там, все было бы гораздо проще. А теперь бегите, мадмуазель. Посмотрите, сколько людей ждет этого? У них у всех семьи, дети, жены, мужья. Они нужные люди, а Вы… Кому Вы нужны? Вы никому не нужны. Так бегите, детка. Бегите. Видите? Вы просили обращаться на Вы, и я обращаюсь! Я выполнила Вашу просьбу!

— Нет! — взвизгнула Марго.

— Давай-давай! Я верю, у Вас получится! — сказал режиссер, закатывая глаза, и рука его задвигалась чаще.

Один из бандюков подошел к бывшей Кошкиной и тронул ее за плечо.

— Извините, мадмуазель, — робко улыбнулся она. — Могли бы Вы бежать по разметке? Она у нас пристреляна. Не подводите коллектив. Это уже девятый дубль…

— Но… — попыталась возразить Марго, но бандит подтолкнул ее сильнее — пришлось переступить с ноги на ногу, чтобы не упасть. — Почему я?

— Никто не виноват, что Вас взяли на эту роль… — пожал плечами амбал и передернул затвор.

Этот дубль оказался удачным. Бывшая Кошкина увидела со стороны, как пуля толкнула ее в спину и, пробив легкие, выплеснула темно-красный фонтан.

Она упала. Последнее, что запомнилось ей из этого сна, было лицо режиссера, замершее в муке сладострастия…

* * *

Марго проснулась и не сразу поняла, где находится — таким сильным осталось впечатление. Она никак не могла отвертеться от лица дурацкого режиссера, чувствуя подспудное возбуждение. От него остался вполне реальный страх, но его хотелось увидеть еще раз. Увидеть, чтобы победить. Чтобы узнать, в чем же его в л а с т ь.

На перекрестках и в снах Ищет нас наши убийцы. Мы полюбили их лица в красных улыбчивых ртах…

Договор? Она, кажется, что-то подписывала вчера. Какой-то договор… Нет. Это был сон. Они с Валерием шли по бесконечному коридору. В квартире Жака такому коридору негде уместиться. Сон.

Марго поднялась с постели.

Сквозь жалюзи уже пробивался яркий утренний свет. В аппартаменте было тихо. Так тихо, будто никого не было. Марго машинально сунула руки в карманы и пошуршала бумажками. 500 франков!

Если это не сон, то в кармане должна быть бумажка в 500 франков. С замиранием сердца Марго вытащила деньги. Среди зелени баксов красовалась огромная разноцветная портянка. Пятьсот франков. Не сон.

А как же…

Сжав купюру в кулаке, Марго рискнула высунуться из спальни в коридор и тотчас отпрянула — коридор был таким же бесконечным, как ей показалось во сне. И мало того! Из дальней двери выглянул еще кто-то. Марго отпрянула и притаилась за косяком. Сердце забухало кувалдой. Холодный пот покатился по виску…

Аурелия

С коридором выяснилось довольно просто — в полумраке два зеркала одно напротив другого создавали кажущуюся бесконечность. Стоило включить полный свет, и все объяснялось. Коше даже понравился этот атракцион — расклонироваться в бесконечный ряд. Она стояла в коридоре минут пятнадцать и поворачивалась и так, и сяк, пытаясь увидеть всю перспективу бесконечной галереи.

Потом они с Жаком съездили в магазин, где Марго купила краски и двадцать упакованных в полиэтилен холстов. Дальше — прямиком к Аурелии. Когда они оказались в переулках Монмартра, галерейщик показал Марго легендарную «Ротонду».

— Здесь тусовались великие художники. Лотрек, Гоген, Ван-Гог. Теперь таких нет. Они пили абсент и пытались сделать мир прекрасным. А теперь все за мани!

— Такая маленькая? Обычная, — удивилась Марго.

Ничего особенного. Кабак как кабак. Тут Рембо и Ван-Гог наливались абсентом и двигали искусство вперед. Завсегдатаи «Ротонды» обожали испытывать на себе различные медленно действующие яды. Но живопись-то у них была хоть куда. И стихи… Может быть, саморазрушение — это плата? Жертва, принесенная Богу за право заглянуть в сокровенное?

Или Дьяволу?

— Мир вообще очень обычный, — усмехнулся Жак. — Пока не нюхнушь снежку. Ты пользуешься наркотиками?

— Вообще-то нет. Но я пробовала.

— А у тебя бывают видения, галлючинации. В общем то, за чем совершают наркотические трипы. У вас, художников есть странное свойство видеть то, чего нет на самом деле. Я бы никогда не смог придумать ни одной картины.

— Ну-у… — протянула Марго задумчиво. — А кто знает, как все на самом деле?

Повернув в кривой переулок, Жак заглушил машину около заборчика увитого диким виноградом. Во дворе, в глубине еще по-зимнему пустого редкого сада возвышался на холме розовый четырехэтажный дом. К подъезду вела чистенькая, закатанная асфальтом дорожка. Мимо кипариса и еще трех высоких деревьев, подле которых были две голубые скамейки и кружевной соломенный столик. А рядом куча песка, в которой валялись брошенный на бок трехколесный велосипед и синий резиновый мячик.

— Мирная пейзанская картинка в центре Парижа, — усмехнулся Жак, открывая багажник и вытаскивая обе связки холстов. — Говорят, тут еще остались виноградники.

Одну пачку Жак взял сам, вторую дал Марго.

— Вот сюда, — сказал он и распахнул чугунную калитку.

Марго прошла несколько шагов следом за галерейщиком и остановилась около игрушек. Они выглядели давно заброшенными. Но почему их никто не убрал?

— Здесь играют дети? — спросила Марго и шагнула на песок.

Из-под под «бульдога» выкатились три черных кубика для игры в кости. Марго наклонилась и подняла их. Кубики были теплые Нагрелись на солнце.

— Не знаю, — оглянулся Жак. — Наверное. Хотя вряд ли. Эти игрушки лежат тут так все это время. Если бы ими играли дети, все постоянно бы изменялось.

Марго сжала в кулаке кубики и подумала, что если так, то она может взять кубики себе.

Жак колдовал около домофона, и Марго воспользовалась моментом, чтобы оглядеть двор.

Острые зеленые стрелки травы пробивались из-под ковра палых листьев. Ветер с осторожным шорохом пошевеливал сухие трубочки, точно хотел разглядеть получше. Чуть поодаль, за живой изгородью стриженной туи, в небо острым темно-зеленым пиком вонзался кипарис, а еще дальше — там, где двор спускался с холма в ложбину — росли странные деревья, в подвижных ветках которых висело несколько зеленых шаров, похожих на перекати-поле.

— Не отставай! — оглянулся Жак. — Успеешь налюбоваться! У тебя будет, как минимум, месяц!

— Тут очень тепло! — сладко щурилась на солнце Марго и поспешила к подъезду. — В Санкт-Петербурге совсем не так. Там в это время снег и холодно. И облака. Все время облака. А если солнце, то еще хуже, потому что становится совсем морозно.

Было странно говорить по-французски. Будто понарошку. Будто Жак только прикидывается французом, а на самом деле по-русски ему все равно проще и понятнее. «Понарошку…» — Марго мысленно повторила слово, одновременно напоминавшее и Петрушку в вертепе, и матрешку, и Чебурашку, и глагол «рушить», и таило в себе что-то зловещее. Люди многое делают понарошку. Рыжин понарошку продырявил голову Чернухе, Валентин понарошку завалил Кошу на диван; понарошку убили Чижика; понарошку разбилась Муся, и в могилке на засыпанном снегом кладбище Муся лежит понарошку. Задернуть занавес и сказать, что спектакль закончился, а теперь они все друзья, и пойдут пить чай с тортиком.

— Я был в России. — Жак улыбнулся и добавил на ломанном русском. — Колодно.

— А что это за деревья такие странные? — спросила Марго, поднимаясь за галерейщиком по лестнице. — Почему на них зеленые клубки?

— Это омелы. Паразиты. Они растут на деревьях. Хотя друиды считали их священными растениями, символом бессмертия. Но, возможно, паразиты только и бывают священными и бессмертными.

Жак кокетливо ухмыльнулся.

— Наверно, — задумчиво согласилась Марго и почему-то вспомнила далекий сибирский городок, по крыши заваленный снегом холодный и унылый…

…для двух последних вагонов перрона не доставало. Отец первым спрыгнул на пахнущую битумом и вагонами насыпь, выгрузил чемоданы, принял свертки с близнецами, за ним спрыгнула мать. Поезд тронулся, Лизонька Кошкина заорала в ужасе, представив, как уезжает одна в неизвестную даль. Она проехала одна всего несколько метров и в испуге кинулась на промасленные камни насыпи, не дождавшись бегущего за ней отца. На земле Лиза в глубочайшем шоке замерла — весь ужас человеческого одиночества навалился на нее черным осенним небом. В ту ночь Марго стала одна. Ее отругали за испачканную куртку, но она не обратила особого внимания. Точно поезд сдвинул между ней и семьей волну пространства. Она осознала это самостоятельным детским умом, а также смирилась с тем, что никто не сможет отныне облегчить для нее тяжесть этой тайны.

Все время, прожитое в этом неприветливом городе получились похожим на ту осеннюю ночь. Пронизывающий ветер, холодный колючий снег, рассекающий в кровь щеку и онемевшие губы — было первым, что вспоминалось, поскольку чаще всего там была зима. Длинная холодная зима. И бесконечная дорога в школу, из школы. Лизка сильно завидовала старшей сестре Верке, которая осталась жить с бабушкой. У Верки был другой отец, не тот, что у Коши и близнецов. Верку жалели, но Лизавета хотела бы с ней поменяться местами и даже написала пару слезливых писем бабушке и самой Верке, но ответ пришел только от бабушки. Верке было некогда. У нее уже были почти взрослые заботы — ей было уже четырнадцать. Бабушка прислала варенье к Новому году и ящик с игрушками. До этого Кошкиной удавалось видеть новогодние игрушки только на общественных елках. Пораженная загадочным блеском разноцветных шаров, странных фигурок и заморских фруктов, Кошкина тайком лазила под кровать, где стоял ящик, и, приподняв крышку, подолгу любовалась.

В тот же год у них в доме впервые появилась маленькая новогодняя елочка. И, хотя елок на улице было завались, к этой пахнущей красавице Кошкина испытала почти непереносимую страсть. Лиза изо всех сил старалась получше нарядить деревце, а когда отец накинул на елку самодельную гирлянду из десяти лампочек от подвального фонаря (которую Кошкина красила полдня гуашевыми красками в четыре цвета: красный-желтый-синий-зеленый), она пришла в состояние близкое к трансу. В этот день Коша поняла, ради чего стоит жить и терпеть муки. Ради того, чтобы сидеть под елкой, смотреть на загадочные тени на стене и нюхать свежий запах смолы.

В тот же год Кошкина Лиза пошла в школу.

Мать вручила дочери несколько обтрепанных гладиолусов (на хорошие не было денег) и по дороге на работу довела до большого четырехэтажного здания, где уже стоял шумный детский гомон. Подведя Лизку к учительнице, старшая Кошкина сказала:

— Ну все! Помнишь, как идти домой? Веди себя хорошо. — И, оставив на щеке дочери торопливый поцелуй, устремилась на работу.

— Мама! Мама! — закричала Коша, объятая ужасом, и побежала следом.

Но не догнала.

Так началась школьная жизнь Лизы. Впрочем Лизой ее никто не звал, звали Кошкой и Кашей и все остальное в рифму.

С утра быстро сделать письменные (устные можно на перемене), погладить форму, потом в больницу на прогревание и в школу. И так каждый день. Прогревание было обязательным — без него Кошу одолевали непрерывные густо-зеленые сопли или кашель, который проходил только летом. Она посещала все кабинеты поликлиники по кругу, начиная в ноябре с УФО, переходя в декабре на УВЧ, в январе — на электрофорез, в марте снова на УФО и так далее…

Вечером Коша возвращалась, пряча лицо в шарфе. Она научилась пропадать. Если сосредоточиться в одной точке перед самым носом и долго смотреть на однообразный ритм шпал (дорога шла через депо), то вскоре пропадает и холод, и темнота. Пропадает все, кроме твоего частого влажного дыхания.

Скользкие стальные лезвия рельс бликовали под ртутными фонарями. Свист маневрушки, невнятная тарабарщина сортировочной, инфракрасное дыхание тепловоза за спиной скоро стали для Коши двояким символом. По этим путям судьба привела ее в ад, но эта же дорога уходила в сторону рая.

Преодолев тяжелый переход по путям, Елизавета заходила в первый же подъезд и прислонялась обмерзшими коленками к горячей батарее. Так она могла стоять час или два, не торопясь вернуться домой. Дома всегда ждали какие-то напряги, поэтому спешть туда не было смысла. Но важно было не затянуть дорогу слишком. Час или два было как раз.

Иногда Кошкина доставала из ранца книжку Крапивина, Алексея Толстого или Стругацких и подолгу зависала над строчками освещенными тусклым светом подъездной лампы, пропадая на далеких островах, где всегда лето, или на других планетах.

Особенно сильно Кошу потряс «Малыш». Пейзаж планеты, на которой жил мальчонка, был точь-в-точь похож на подтопленные леса окружающие городок. Только не доставало гор на горизонте, из-за которых планета Малыша выбрасывала в небо негуманоидные усы. Но какие-то усы все-таки в городке присутствовали. Они гудели в расщелине оврага высоковольтными дугами, особенно усиливаясь на стыке сезонов — весной и осенью. Тогда Марго начинала опаздывать в школу, выдернутая из жизни властью усов и потерявшая счет времени. Ее ругали и ставили двойки, но усы были сильнее взрослых — они отпускали тогда, когда им самим это было угодно.

Она ничего не помнила, возвращаясь оттуда. Только иногда смутные нереальные видения или состояния внезапными волнами накатывали на Кошкину, заставая в самых неудобных местах — у доски, на праздничном выступлении, посреди дороги. И тогда она мгновенно замирала, словно теряла сознание.

Однажды, так замерев, она увидела целый кусок грядущего. Она увидела зимний темный вечер и огонь полыхающий в окнах школы. На этом видение закончилось, и Кошкина забыла о нем, потому что в тот день была невнимательна и получила сразу две «пары» и замечание по поведению.

Через месяц видение осуществилось. Кто-то из пацанов поджег класс химии — химичка была строга.

Несмотря на то, что уровень IQ у школьников был катастрофически низок — многие выпускники могли читать только по слогам — химичка вдалбливала знания в безмозглые головы с завидным упрямством, словно декабристка несущая свет знаний в темные заскорузлые мозги бывших каторжников.

Химичка получила ожоги, и месяц лежала в больнице. Кошкина вспомнила о своем видении, но ей было только стыдно от того, что она все знала и не смогла ничего изменить. И она никому ничего не сказала.

Один раз Кошкина встретила в подъезде страшного мужика с черной беззубой улыбкой на землистом лице, в ватнике на голое тело и цепкими пальцами, из которых с трудом вырвалась. С тех пор Лиза перестала заходить в подъезд. Удлиннив дорогу на пятнадцать минут, Кошкина нашла новое пристанище — читальный зал библиотеки…

…в общем, все было неплохо. После всех покупок и после того, как Жак рассчитался за проживание русской в маленькой пустой комнатке в апартаменте Аурелии Пулетт и ее супруга, у Коши осталась как раз та бумажка, которую подарил толстый Валерий. Сигареты стоят десять франков. И кофе около того. Не богато, но ничего! Скоро у нее будет куча денег. Целых три тысячи зеленью! Тогда-то она разберется, что к чему.

Марго сняла куртку и повесила ее в шкаф на плечики. Куртка грустно покачнулась, словно поникший пиратский флаг. Жак сострил что-то насчет того, что порядочные девушки возят с собой два чемодана с вечерними платьями. Марго, стесняясь, опустила глаза и поправила свитер.

…я сделаю этот город, я сделаю этот город своим…

К черту эту вечную войну в родной Раше. Европа — это хорошо. В Раше люди рождаются, чтобы сдохнуть после краткой борьбы за выживание, а в Европе — чтобы жить. Чтобы достойно жить в приличной квартире, ходить на достойную работу и быть похороненным в достойном гробу. И это правильно. Долой войну! Лучше сдохнуть в доме престарелых с полным ртом фарфоровых зубов, чем всю жизнь унижаться перед уродами и ежиться на морозе.

Жак ушел и, чтобы спастись от разговоров с хозяйкой (впрочем, та была ненавязчива), Марго сразу оборудовала рабочее место. Постелила газеты, чтобы краска не падала на пол. Долго рассматривала красивые яркие тюбики, выдавливая по капельке на палитру. Такой тонкий помол — писать и писать лессировками, сохраняя свет белого грунта. Мастихином валить такие деликатные краски — жалко.

Наверное, сначала стоило бы прогуляться по округе и осмотреться (не каждый день в Париже!), но честно сказать, Валерий немного напугал предупреждением о характере француженки, и Марго хотелось сразу создать себе репутацию трудяги. К тому же она немного побаивалась Аурелии, не зная как себя вести и о чем говорить с ней.

И наконец, просто хотелось заняться делом. Заняться делом означало не чувствовать угрызений совести за бессмысленную жизнь. Махание кисточкой будто бы оправдывало ее, Кошкиной, существование, в смысле которого она постоянно сомневалась. Не это ли есть плод первородного греха? Ибо тому, кто не согрешил рождаясь, в чем сомневаться?

Где-то в квартире били часы. Они отбивали каждый час, а потом раздавалась тихонькая металлическая музыка. Когда часы пробили пять, и за окном начало заметно меркнуть, к Марго заглянула хозяйка.

— Если хочешь, — предложила она с улыбкой, — можешь посидеть в гостиной за аперитивом. Скоро придет Лео, и мы будем ужинать…

— Спасибо, — поблагодарила Марго француженку, улыбнулась (здесь все улыбались) и, вытерев руки, последовала за Аурелией.

Дверь из комнаты Марго выходила в коридорчик напротив другой двери — в спальню хозяев. Далее было еще три двери: в бедрум (между кухней и комнатой Марго), в кухню и в гостиную (напротив кухни). Марго вошла в гостиную и увидела еще две двери — слева дверь была заставлена черным кожаным диваном и вела в спальню супругов Пулетт. В другую дверь, справа, был виден кусок кабинета Лео — большой письменный стол, комп, огромный шкаф с книгами.

В обоих креслах (тоже черной кожи) лежали собаки. Они лениво подергали хвостами и снова погрузились в дрему. Марго обошла маленький столик с выпивкой и уселась на диван. На столике была и водка, и коньяк, и портвейн, и текила, и порто.

После запойного Питера хотелось вести жизнь тихую, ясную и трезвую, но быть в Париже и не пить красного вина — глупо. Марго налила полстакана и долго крутила его в руке, вдыхая сложный многотоновой запах.

Валерий прав, французы фамильярно и небрежно относятся к алкоголю, подумала она. На всех пьянках, которые Марго могла припомнить по Питеру, спиртное выпивали до последней капли, а бывало и посылали гонца — в Раше выпивки всегда мало, сколько бы ее ни было. Хотя и выпивка какая-то похабная. И вообще, вся жизнь — пища, шмотки, транспорт и даже погода — все какого-то второго сорта. Если столовая — то пахнет грязными тряпками, если автобус — то раздолбанный и набитый битком. Отчего так? Оттого ли, что людям приходится соглашаться на что попало? Оттого что хорошего не хватает на всех? Или от того, что никто никого не уважает, потому что, если бы уважали, разве посмели бы предлагать то, что предлагают? В Раше люди очень дешевые. Хотя есть и еще дешевле. (А еще есть страны, где живут на один доллар в месяц! Какие-нибудь племена человекоедов. А швейцарские коровы на два доллара! Правильно, дикарей есть нельзя — чего ж на них деньги тратить?) Так Марго просидела довольно долго, потягивая винцо и слушая, как хлопочет на кухне Аурелия. Было скучновато, но включить без спросу ящик или взять книгу — неловко. Комплексы, как сказал бы Жак. Когда утром у него она не могла выяснить какая дверь ведет в ванну, а какая в гальюн, Жак снисходительно ухмыльнулся и, покачав головой — complexes, complexes — сам открыл ей обе двери и включил свет в обоих кабинках.

Прошел час, и собаки ринулись в коридор, услышав заранее пришельца. А через пару минут и Марго услышала на лестнице шаги, потом скрябаниме ключа о замок. Дверь открылась, и в аппартамент вошел высокий поджарый, смахивающий чем-то на Мика Джаггера, мужчина. От старого рокера его отличали большие выпуклые очки в тонкой стальной оправе. Глаза за этими очками искрили, как искрят глаза драчливых уличных котов. Цвет кожи сообщал о том, что печень ведет непрестанную войну с алкоголем.

Аурелия появилась с кухни.

— Здравствуй, мое солнышко! — улыбаясь, сказала она и, привстав на цыпочки, потянулась к лицу пришедшего. Они совершили ритуальное троекратное целование, означающее у французов приветствие.

— Хай! — махнул рукой мужчина.

Коша улыбнулась и смутилась. Французы строили глазки напропалую просто так, из вежливости. Это интуитивно чувствовалось, но напрягало. Она не умела кокетничать из приличия и оставаться внутри равнодушной.

— Марго, Лео, — представила их друг другу Аурелия, и Лео, не раздевшись, прямо в плаще (длинном и черном, как у Алена Делона в кино), наклонился поцеловать гостью. Его дыхание содержало запах коньяка и сигарет «Голуаз», одежда оставила около Марго молекулы приятного мужского одеколона. Три поцелуя у щеки — парижская необходимость.

Вместе с Лео пришел шум.

Муж Аурелии все делал шумно — дышал, ходил, говорил — словно метил этим шумом территорию квартиры, словно объявлял, что он здесь самый хозяин. Собаки таскались за ним хвостом. Удалившись на некоторое время, чтобы раздеться, Лео вскоре через пару минут появился вновь.

— Ты же русская? Ты, наверное, любишь водку! — оживленно предположил он, усаживаясь в то кресло, где лежала овчарка. — Бонни, подвинься!

Марго улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Я — вино. Водка мне надоела дома.

«Тюилери, тюилери!» — крикнула птица в скверике за окном, и Марго обернулась к открытой двери балкона. Февраль. Орешки, красное вино и крик птицы в теплых сумерках составляли вкус Парижа, тогда как Питер навсегда запомнился растворимыми кубиками бульона, засохшими корками хлеба и понурыми полупустыми трамваями.

— На твой вкус! — месье Пуллет налил себе золотистого маслянистого «Арманьяка», а Коше вина.

— Чин-чин!

Золотистая влага выплеснулась из бокала в огромную пасть мсье Пулетт. Лео со стуком поставил бокал на столик, и Марго с удивлением увидела, как по внутренней поверхности стекла медленно оплыла сиропообразная волна. Мсье Пуллет щелкнул пультом телевизора.

— Я должен посмотреть криминальную передачу, — пояснил он. — Если ты не против, мне это необходимо для работы.

Марго улыбнулась.

С кухни появилась Аурелия и тоже присела на краешек кресла. Рядом с черной пуделицей Пупеттой.

Диктор объявил, что в Париже ночью совершено опять совершено убийство девушки-студентки, и Лео с Аурелией перекинулись быстрыми фразами, суть которых ускользнула от Марго. Они говорили очень быстро и взволнованно. Половина слов была незнакома.

Тогда она снова стала слушать ящик.

Диктор перечислил количество ограблений, аварий и прочую скучную статистику. Первые несколько репортажей были посвящены дорожным авариям. Потом два самоубийства, либо несчастных случая в Ла Дефанс. Одна девушка прыгнула с высокой крыши, а молодой человек на мотоцикле въехал в глухую стену, вероятно в темноте приняв освещенное фонарем графити за уличный проезд. Потом был еще несчастный случай — школьник шел по улице, и на голову ему упал кусок черепицы. Но школьник жив. Лежит в клинике.

«Теперь репортажи с мест происшествий,» — сообщил диктор, и в кадре появилась та улица, по которой Марго ехала с Жаком и Валерием вчера. Та самая улица, по которой девушка с плюшевым зайцем спасалась от погони! Вот и круглая башенка на углу, похожая на миниатюрный замок.

Значит, она не ошиблась — это точно был выстрел. Что же такого могла сотворить студентка с плюшевой сумочкой-зайцем?

Марго подалась вперед. И супруги Пулетт тоже затихли.

Жандармы деловито ходили вокруг тела девушки, и в аппликациях из светоотражателя теперь отражались не фары, и не фонари, а солнечный свет и голубое ясное небо, какое было над Парижем с утра, когда Марго, встревоженная и счастливая, ехала с Жаком в магазин. Полицейский на экране махал рукой перед объективом, но репортер все равно заснял лицо девушки и оранжевую «зайцесумку», что валялась чуть поодаль.

— И на этот раз преступнику удалось скрыться бесследно, — возбужденно говорила журналистка, возникая в кадре. — Полицейские опять предполагают, что это могли быть разборки нарко-мафии, так как в сумочке был обнаружен шприц. Но опять никаких других улик не существует.

Было видно, что девушка работает в хронике недавно и хочет работать еще, поэтому рвется изо всех жил. Выражение ее лица чем-то напоминала лицо журналистки из одного дурного американского фильма, которая переспала с дебилом (лишь бы взять интервью). За спиной журналистки появились дядьки с носилками и, равнодушно погрузив тело убитой в полиэтиленовый мешок, понесли в труповозку.

Марго чувствовала к убитой слишком сильнуюжалость — будто бы того краткого мига, который связал их взгляды вчерашней ночью, оказалось достаточно, чтобы сделать их нечужими.

«А вот приехал сам комиссар Легран, — объявила журналистка. — Сейчас я подойду к нему и попытаюсь узнать, какой прогноз на раскрытие этого преступления… Хочу напомнить, что за год это уже десятое убийство одинокой девушки. Хочется узнать, неужели оно тоже останется нераскрытым? Итак, я иду к комиссару.» «Без коментариев,» — сердито сказал высокий невыспавшийся человек и оттолкнул камеру.

На экран снова вернулся диктор.

«Это дело грозит стать самым запутанным, — сказал диктор. — В крови застреленной девушки нашли наркотик, а в сумочке шприц. Экспертиза утверждает, что доза была такова, что могла свалить и слона. Обычно так ошибаются застарелые наркоманы, но это был первый укол Дианы Леро.» Началась реклама. Лео щелкнул пультом, и звук пропал.

Марго с непониманием посмотрела на семью Пулетт.

— Расскажи Марго в чем суть, — предложила мужу Аурелия.

— Последние полгода стали убивать девушек от восемнадцати до тридцати лет, — развел руками мсье Пулетт. — Актрисы, музыкантки, журналистки, учительницы или что-то в этом роде… Некоторые застрелены, некоторые задушены. Некоторые погибли от передоза. Сначала думали, что это маньяк, потом, что это похитители органов, потом свалили религиозный экстримизм. Но ни одна из девушек не была ни ограблена, ни изнасилована, и органы на месте. Никаких мотивов. Иногда — самоубийства. Сомнительные. Но доказательств никаких.

— Я убеждена, что это наркотрафик! Никаких улик! — воскликнула Аурелия с возмущением. — Конечно, если брать взятки, никаких улик никогда не будет!

— Не думаю, что все так просто! — Лео вздернул брови. — Ты веришь, что учительницы бывают в мафии? И они продают на переменах наркотики в туалете? С самоубийцами тоже дело темное. Не у всех найдены в крови наркотики. Но последний случай, как ты слышала, совсем загадочен. У застреленной (!) девушки нашли в крови наркотик и шприц в сумочке. Причем, это был ее первый укол. Зачем понадобилось в нее стрелять, если она и так умерла от передоза?

— Да… Глупо, — согласилась Марго.

— Они наврут вам с три короба! — бросила Аурелия, выходя опять на кухню.

— Я веду криминальный отдел во «Франс-суар», — пояснил Лео, — Поэтому вынужден следить за происшествиями. Слава богу, теперь есть Сеть, и умный человек может всю карьеру построить на правильном анализе и подборе материалов. Некоторые считают, что писать в «пипл» зазорно, но я горжусь своей работой.

— У меня был знакомый писатель, — сказала Марго, вспомнив Роню. — А журналистов — нет. Не было. Это, наверное, очень интересно. Честно говоря, я иногда завидую людям, которые крутятся в толпе. Наверное. Это весело. Когда целыми днями рисуешь, забываешь, какой мир на самом деле. Может и правильно, что раньше художников держали в монастырях. А ты знаком с этим комиссаром? Ты, вероятно, уже взял у него интервью?

— Нет, — покачал головой Лео. — Пока нет. Но ты подкинула мне идею. Действительно! Что если мне взять у мсье комиссара интервью?

— А что же ты пишешь? — спросила Марго. — Можешь показать мне твой материал?

— Конечно! У меня есть вчераший номер, — Лео вытащил из внутреннего кармана пиджака газету и с гордостью развернул ее на нужной странице. — Держи!

Марго взяла газету в руки. Обе полосы занимал коллаж: деревянное распятие, охваченное огнем и на заднем плане летающая тарелка.

Наискось кинутый заголовок гласил:

«Иисус Христос — сын инопланетянина»

Несколько строк наугад:

«… обыватели полагают, что Святой Грааль — это кубок из драгоценного метала небывалой стоимости и красоты. Среди ряда ученых существует более оригинальная версия, что кубок этот символически озналал не что иное, как чрево жены Иисуса, которая была беременна, и направлялась из Иерусалима в Тулузу.

В последствие же Сан Грааль, а точнее Санг Руаяль, стал обозначать точное изображение генеалогического дерева, восходящего к царю иудейскому Иисусу, наследники коего и стали представлять через Орден Каменщиков истинную власть всего Средневекового мира. По версии этих историков Филипп Красивый, который, как известно, умер от кровавого пота, вовсе не требовал у Жака де Моле именно чашу, из-за которой и была уничтожена орденская обитель. Напротив, Филипп отлично знал, о чем идет речь. Но, как сам он не являлся отпрыском рода Беньяминова, то понятно его желание уничтожить документ, угрожавший доказательствам его праву на царство… … Однако совсем недавно, доктор Ле Мулен обнаружил точное свидетельство тому, что в самом деле Иисус никакого отношения к роду Беньямина не имел. Это был обычный пришелец, оставивший свой генотип в чреве Магдалены, которая и стала родоначальницей новой расы на Земле. Однако, неприятность состоит в том, что эксперимент по скрещиванию человека и инопланетянина произошел не так удачно, как хотелось бы, потому что в результате его все свойства пришельцев сохранились только в представительницах слабого пола. Мужчины же получают исключительно земной набор хромосом…»

— Это по-моему, бред. Может быть, я чего-то не понимаю?.. — покачала головой Марго.

— Конечно, бред! Это отличный высокооплачиваемый бред! У меня было такое вдохновение, когда я придумывал его! О-о-о!

Лео горделиво процитировал сам себя:

— Кубок этот символически озналал не что иное, как чрево жены Иисуса… А? Каково? По-моему, супер!

Марго улыбнулась:

— Вчера на обрывке газеты я прочитала заметку о том, что какие-то врачи стали делать наркотики из пота сумасшедших. На полосе Лео Лайона.

— Это мой псевдоним, — гордо сообщил Лео. — Как приятно слышать, что ты познакомилась с моим творчеством, едва ступив на французскую землю!

— И это ты тоже придумал? — Марго пытливо посмотрела в глаза француза.

— Почти! Как бы тебе объяснить, — Лео подергал себя за кончик носа. — Я изучаю много материала. И даже научного…

Марго недоверчиво посмотрела на Лео.

— Конечно, я кое-что незаметно подтасовываю, — доверительно улыбнулся мсье Пулетт. — Но это пользуется спросом! Люди не хотят жить в реальности. Она — скучна! Но безопасна, поэтому не хочется ничего менять. — хриплый голос Лео звучал вкрадчиво и убедительно. — Дети не представляют, как близко может находится смерть, потому что у них нет опыта, потом они взрослеют и становятся умнее и пугливее. Обыватели заменяют себе реальную жизнь чтением этой белиберды. Ужасное — с гарантией безопасности, шикарное по дешевке! — Лео рассмеялся. — Все, что они хотят прочитать — давно известно, надо только открыть нужную книгу. Папюс, Аненэрбе, ангар 18, хрустальные черепа, Тибет, Шамбала, ихтиандры, инопланетяне, ведьминская мазь, ожившие мумии, похитители органов, маньяки, насилие и унижение в сексе, жестокое обращение с детьми, участки земли на Марсе и на Луне, а лучше на Титане… Кажется, я не все перечислил, но почти все. В общем, если знаешь какую-то гадость, то это то, о чем хотят прочитать люди. Еще они хотят читать про безумную роскошь, наркотики, безумства голливудских звезд, про наследства, клады, дорогие часы и драгоценности. Но никто не хочет читать о тихой честной жизни проведенной в труде и верности семье. Это — скучно!

— Лео, но ты не боишься, что подашь дурной пример? — страдальчески скривилась Марго. — Кто-нибудь прочитает и захочет повторить. Тебя не будет мучить совесть?

— Таков парадокс жизни, — усмехнулся Лео. — Человек — он и творец и тварь в одном лице. И покупатель и товар! Ничего с этим не сделать! Я зарабатываю свой хлеб. А остальное — дело полиции! Преступники в ограниченных пределах — благо для государства. С ними можно бороться! А значит собирать подати. Как же без этого? Поэтому их стараются не убивать! Если не будет преступлений, полицейские станут никому не нужны! А так они заняты друг другом, и честные граждане могут спокойно ходить на работу. К тому же, если перебить всех преступников, тогда в тюрьму придется сажать честных граждан!

— Зачем? Они же не совершили преступления?! — удивилась Марго.

Лео снова опрокинул рюмку и, взяв с тарелки орешек, смачно захрустел, облизывая крупные темные губы.

— Так устроено государство. Есть установленный порядок, и он работает. Не надо его нарушать. Порой честный человек может быть гораздо опаснее, просто потому что он — честный. Благими намерениями… Хотя преступлением можно объявить что угодно. Да что я говорю? — Лео всплеснул руками. — У вас же был Сталин!.. Извини. Сейчас вернусь!

— Опять философствуешь!!! — вокликнула Аурнелия, появляясь в гостиной с хлебной корзинкой.

— Дай мне пообщаться с человеком со стороны! — Лео поднялся с кресла и вышел в бэдрум.

Аурелия же опять упорхнула на кухню, и Марго осталась в одиночестве.

Стало прохладно. Волна сквозняка качнула тюлевую штору. Марго подумала и решила, что ничего не случится, если она поднимет ноги на диван.

В открытую дверь гостиной было видно старое, потемневшее от времени зеркало. Там отражался фикус, кусок дивана, кресло, в и окно задернутое пышной тюлевой шторой розового цвета. Комната казалась в зеркале немного наклоненной, будто бесконечно падала во сне.

На кухне что-то упало.

Инстинктивно обернувшись, Марго заметила у Аурелии на лице (хозяйка была видна в дверном проеме) напряженное неприятное выражение. Раздался шум воды, и Аурелия позвала супруга. Лео прошел из бэдрума в кухню, там он перекинулся парой слов с Аурелией и вплыл в гостиную, держа на подносе дымящийся кусок мяса.

Бонни подняла голову, зашевелила мокрым черным носом и звучно облизнулась.

Марго заметила в лице Лео какую-то перемену, но не поняла, в чем она состояла.

— Лео! Можно, я тебя спрошу? — обратилась она к журналисту, когда тот поставил поднос на стол. — А как ты думаешь, могут эти убийства быть связанными с твои материалом?

— С моим материалом?! Каким образом? — Лео закурил и опять сел в кресло к Бонни.

— Вдруг все это — правда? — возбужденно сказала Марго. — То, что ты написал. Допустим, кто-то знает то же, что знаешь ты. Ну или думает, что это так и есть, и начал бороться с инопланетным генофондом! Положим, он вычисляет как-то по генеалогическому дереву… Нет. Он где-то вычитал признаки этих женщин, генотип которых содержит инопланетный код, и охотится за ними! Нет! Он работает в клинике, где множество женщин сдает анализы, и вот он вывел некоторую закономерность, которая навела его на определенные выводы. И он их проверил…

— Подожди-ка-подожди-ка… — пробормотал Лео и схватился рукой с сигаретой за подбородок. — А это ведь интересная мысль. Странно, что она не пришла мне в голову раньше… Тут пахнет расовыми проблемами. Это сейчас модно… Остатки Гитлеровской «Аненэрбе»! А еще лучше «Инквизиция»! Связать ту инквизицию и эти убийства. Марго, ты заработала первый гонорар! Да-да! «Инквизиция против инопланетянок». Да-да! Отличный хидер. Тебе за идею двадцать процентов! Идет?

— Идет… — согласилась Марго.

В этот момент на кухне опять что-то с грохотом упало и разбилось.

— Не понимаю, — раздраженно воскликнула Аурелия, выходя из кухни с обломками огромной салатницы. — Как она могла упасть сама собой? Мне надоел этот дом, который кидается на меня чуть что.

— Наверное, ты злишься? — предположил Лео. — Или у тебя начались месячные. Ты незаметно махнула рукой и…

— Да что ты все! — разозлилась мгновенно Аурелия, и лицо ее покрылось пунцовыми пятнами. — Ты ищешь все причины во мне! Если что-то упало или разбилось, виновата я! Я виновата во всех мировых бедах! О-ля-ля! Мне это надоело!

Теперь что-то звякнуло в бэдруме.

— Ну вот! — сказал Лео.

— Что вот? Что вот? — Аурелия покраснела и убежала на звук.

Лео стряхнул пепел и повернулся к Коше:

— Ты знаешь, она — ведьма. Раньше таких жгли на кострах. Если она начинает злиться, то дом начинает разрушаться. В прошлом году сама собой упала ваза и раскололась на мелкие кусочки. И ее мать была психопатка. Но я прощаю Ау. Она с 9 лет растет одна, без родителей, со старшим братом. Хорошо, что еще была жива их бабушка, она можно сказать, сдала мне Аурелию с рук на руки, когда девочке исполнилось семнадцать. Жалею я ее.

— А как погибли их родители? Машина?

— Да. Авария. Мать погибла сразу, а отец умер в больнице. Перед смертью он рассказал, что жена закричала, будто увидела впереди на дороге девочку с мячом и резко вывернула руль. По встречной шел грузовик… — заметив возникшую в дверном проеме Ау, Лео повернул голову. — Ну, и что это было?

— Шампунь, — пожала плечами супруга. — Не понимаю, как он это сделал…

— Могу поспорить, что если ты разозлишься сильнее, упадет что-нибудь потяжелее! — усмехнулся Лео. — Например, это зеркало.

Мсье Пулетт отошел к себе в кабинет. В открытую дверь было видно, как он включил компьютер.

— Если хочешь, посмотри книги. — крикнул Лео. — Я набросаю то, что ты придумала, чтобы не забыть.

Марго остановилась около книжного стеллажа, и начала перебирать корешки.

На некоторых книгах можно гадать. Открыть наугад и загадать номер строки. Надо только чтобы книга была волшебной. Не все годятся для этого. Марго знала три таких книги. «Мастер и Маргарита», «Игра в классики» и «Легенда о Тиле Уленшпигеле и его славном друге Ламме Гудзаке».

Марго обрадовалась, увидев знакомый корешок.

— Что меня ждет в ближайший месяц? — спросила Марго книгу и наугад сунула палец между страницами.

«Лукавый! — сказала она. — Темная ложится ночь… Чую: он близко… клекочет орлом… Вся дрожа, молюсь пречистой деве — напрасно… Нет для него ни стен, ни оград, ни окон, ни дверей. Всюду проникает, как дух… Я сплю на чердаке… Вот заскрипела лестница, вот он уже подле меня. Обхватил крепкими холодными, как мрамор, руками… Льдяный лик, поцелуи влажные, как снег… Пол колышется, словно челн в бурном море.

— Ходи каждый день в церковь, — молвил Клаас, — и господь наш Иисус Христос отгонит от тебя духа из преисподней.

— А до чего ж он красив! — сказала Катлина.» — Этого еще не хватало! — Марго испуганно захлопнула книгу.

Часы ударили первый раз, и Марго вздрогнула. «До чего ж он красив…» Это Катлина о Сатане. Но может ли красивое быть дурным? И может ли безобразное быть добрым?

Часы ударили второй раз.

Хотя верно, Дьявол должен быть привлекателен — кто же свяжется по добру с чудовищем? Разве только из выгоды?

Третий удар часов.

Но те, кто ищут сделки с ним сами, нужны ли ему? Он ведь покупает души. Ему ведь нужны девственные, чистенькие, невинные души, души с румяными полными щечками, с пухлыми розовыми губками, с мягкими нежными ляжечками. Ему не нужны мрачные замотанные души с потухшими глазами, изможденные, покрытые пролежнями, шрамами и лишаями.

— Марго! — услышала она голос Аурелии. — Садись пожалуйста за стол. Ты любишь кровавый бифштекс?

— Не знаю, — пожала плечами Марго. — Не пробовала.

Она захлопнула «Тиля» и последовала приглашению.

Затих девятый удар часов.

Деревянные резные дверцы в башенках на крыше часов открылись, и из одной башни в другую поскакал король со свитой. В той башенке, куда скакал король распахнулось окошечко, и из него выглянула фарфоровая принцесса. Куколка взмахнула несколько раз, маленьким фарфоровым цветочком, зажатым в фарфоровых пальчиках.

— Ух ты! Какие часы! — восхитилась Марго.

— Да! Это старинные дорогие часы! — гордо пояснила Аурелия. — Даже не знаю, где их взяла бабушка. Она уверяет, что часы достались ей по наследству. Жаль выбрасывать такую красоту, поэтому на ночь я просто ставлю заглушку на маятник, чтобы он не слишком гремел.

После ужина Марго скрылась в отведенной ей комнате, включила свет, подошла к окну и долго смотрела на город, просвечивающий в чреве ее отражения. И вдруг показалось, что весь этот город находится у нее внутри, что она всю ночь будет беременна, а утром родит все эти дома, всех людей (и праведных, и злых), деревья, облака, солнце. Все воскреснет из небытия только от того, что Марго откроет глаза. И закрутится в непонятном круговороте, механизм которого скрыт, а из одной башенки в другую каждый час скачет король, за ним его свита. И вся эта свита нужна ему только для того, чтобы заполучить эту принцессу с цветочком.

Марго распахнула окно и вдохнула приятный пахнущий весной воздух. В коридоре завозились собаки, хлопнула дверь, а через некоторое время внизу, в умиротворенной прохладе, появился Лео, а вокруг него кружила Бонни и Пупетта. Шурша мордами в прошлогодних листьях, суки что-то вынюхивали по своей собачьей привычке. Лео шел за ними с совочком, метелкой и прозрачным пакетом. С удивлением Марго заметила, что едва Бонни раскорячилась на задних лапах, и морда ее приняла характерное глубокомысленное выражение, как Лео тут же взял на изготовку совок. Когда Бонни сделала то, что хотела, муж Аурелии опустился на корточки и сгреб колбаски метелкой на совочек, а потом скинул их в мешочек.

Коша была в шоке.

Додуматься до того, чтобы убирать какашки собак в пакет, а потом смывать их в унитазе — надо быть европейцем. Надо чувствовать, что за порогом квартиры нет никакой улицы, и нет никакой ничьей земли. Там — открытая часть квартиры. Палисадничек. Маленький личный садик на балкончике.

Около изгороди остановился фургон, из него вышли два мужчины и пожилая мадам. Мужчины открыли заднюю дверь фургончика и вытащили арфу. Мадам отворила калитку, и мужчины понесли инструмент к подъезду.

— Добрый вечер, мадам Гасион! — крикнул ей издали Лео. — Как дела?

— Добрый вечер, Леопольд! Дела неплохо! Весьма неплохо! Скоро у меня дата! Я вас обязательно извещу! — Мадам Гасион игриво помахала ручкой и, пропев несколько звучных нот, скрылась вслед за арфой в подъезде.

Собаки побежали в сторону кипариса, к изгороди из стриженной туи и залаяли. Лео поспешил туда, и все они пропали из виду. В нижней квартире грохотнуло, и через некоторое время мужчины вышли обратно на улицу, сели в фургончик и уехали.

Марго захлопнула раму, еще раз окинула взглядом начатые холсты, и принялась разбирать постель. Ей это удалось не без труда, так как простыня была не такой, как в России (простой прямоугольник ткани), а гладко огибала кровать, так как была сшита в форме неглубогого мешка, который одеваелся на твердый матрас, как чехол.

Чудеса!

Разобравшись с постелью, Марго улеглась и незаметно забылась.

Открыв глаза, она увидела прямо перед глазами зеленовато-золотистые линии, похожие на те, что рисуются на компьютерной заставке. Золотистые бусинки бесконечно текли по тонким волосяным ниточкам, пропадая в стыках плоскостей.

Потрогать эти светящиеся стены рукой — тверды ли они?

Марго увидела свою руку, свисающую с кровати, и почувствовала неуютность. Пошевелила пальцами и подняла голову. Комната чуть повернулась по часовой стрелке, а потолок куда-то пропал — странно, наверху ведь должен быть еще этаж и крыша, как минимум!

Встать было непросто — рассчитать усилие невозможно — и Марго покатилась по полу. Она вспомнила, что с ней было такое уже в Питере. Надо просто подумать о стене. Марго так и сделала, и тотчас стена оказалась рядом.

Рука Марго, тоже мерцающая таинственным сиреневым светом, легко проникла сквозь золотистую завесу, и в тело вонзились тысячи невидимых стрел. Тело превратилось в сгусток огня. Марго оглянулась и увидела, что лежит на диване и спит. Ее тело лежит на диване и спит. И в то же время Марго могла видеть комнату с той точки зрения, где лежало ее тело. Она снова сунула руку в стену, и теперь последовала за рукой целиком.

Так она оказалась в коридоре, а потом в спальне семьи Пуллет. Эта комната тоже была из светящегося потока бусинок. Над кроватью супругов томилось несколько изможденных духов. Марго посмотрела на Аурелию, и увидела, что тело француженки под одеялом страннно деформировано — вся нижняя часть его завернута в узел, их которого торчат хилые ножки. Зато вокруг головы Аурелии пульсировало насыщенное световое облако, отливающее в цвет фиалки. Внутри спяшего лица Аурелии повернулось другое лицо и, открыв глаза, взглянуло на Кошу-Марго. Глаза без радужек, две черных воронки.

Страх откинул Марго назад в комнату.

Медленно, преодолевая немощь расслабленных мышц, она поднялась опять, открыла дверь и побрела по коридору. Было темно, но и здесь все было ненастоящим, а сотканным из тех же световых занавесей. Собаки лежали на диване в гостиной. Бонни заворчала и приподняла голову, вздохнула и снова зажмурилась.

Марго достигла выхода, скользя рукой по рифленым обоям, открыла входную дверь и начала медленно спускаться по лестнице. Она не включила свет на площадке, потому что перила тоже излучали в темноте сиреневое (более светлое и теплое наверху) сияние.

Так и было.

С одной стороны — полная тьма, а с другой — все предметы сияли, как игрушки на новогодней елке.

Свет уличного фонаря странно спорил со световой паутиной оплетавшей предметы, и они двоили со своим привычным дневным обликом. Дунул ветерок и тронул щеку прохладной лапой. На асфальте темными клубками метались тени омел.

Марго положила ладонь на выступ, огибающий дом по периметру. Шероховатость камня была настолько насыщенной и преисполненной значения, что вскоре вообще все исчезло, кроме этой шероховатости.

В обыкновенной жизни люди тоже видят избирательно, выделяя в основном детали, находящиеся в непосредственной близости и сфере интереса, замечая отдаленное периферийным зрением. Так и оператор в кино перебирает в основном крупные и средние планы, лишь изредка показывая панораму или общий план, чтобы зритель не потерялся и помнил, что весь остальной мир он тут, рядом, просто не вошел в кадр.

Но вскоре и стена перестала быть.

А в следующую секунду перестала быть и Марго.

А еще через мгновение она оказалась в совершенно незнакомом месте, или это место оказалось внутри Марго.

Это был славный осенний денек. Из тех, что тихи, как дыхание младенца, и прозрачны, точно помытое стекло. Рыжая девочка, лет одиннадцати-двенадцати, стояла на крыльце школы и ждала. Она прыгала на одной ноге и напевала тихонько что-то про кота. Увидев подъезжавшую машину, девочка обрадовалась и побежала по ступенькам вниз.

— Привет, папа! — сказала она, устраиваясь на сидение рядом с красивым молодым мужчиной.

— Привет! — улыбнулся мужчина и поцеловал девочку в щеку.

Девочка довольно улыбнулась и спросила:

— Мы поедем есть мороженное? С клубникой!

— С клубникой! — сказал мужчина и взволнованно взглянул на девочку. — А ты уверенна, что хочешь именно клубники?

— Да! — ответила девочка. — Я была сегодня лучшей в классе! Пожалуй, мне бы стоило получить мороженое! И кстати! Ты обещал мне показать замок над рекой!

— Обещал — так покажу! — сказал мужчина, и резко повернул руль. — У нас уйма времени. Сегодня время будет очень длинным. Астрономы высчитали, что сочетание планет, которое выстроилось сегодня в Солнечной системе, странным образом воздействует на время. Только сегодня у нас будет возможность обмануть его. Ты ведь хотела бы побыть настоящей принцессой?

— Да! Конечно!

— И ты готова узнать все, что положено знать принцессе?

— Конечно!

— И ты готова к тому, что твои мечты превратятся в крыс?

— В крыс?

— Но ты ведь представляешь их белыми голубями и синими стрекозами?

— Да… А разве они не такие?

— Вряд ли они такие, — вздохнул мужчина. — Все вещи — оборотни. И никогда не знаешь что чем обернется в конце концов…

— Что ж. Я готова! — сказала девочка. — Принцессы не боятся! Может быть, мечты-крысы похитят меня и принесут к крысиному Королю, а оттуда меня спасет Щелкунчик. Ведь если меня не похитит крысиный Король, то от чего меня будет спасать Щелкунчик?

Они оказались на шоссе. Мимо неслись виноградники. Солнце садилось, и листья отливали красным. Солнце садилось, но как девочка ни оглядывалась, она не могла увидеть его. Это немного напрягало ее. А свет все темнел и густел, звезды на небе начали блестеть кошачьими глазами.

— А что это за планеты? — спросила девочка, высунувшись из машины и задрав голову, чтобы рассмотреть небо получше.

— Посмотри внимательно! Они все очень хорошо видны!

И машина вдруг оторвалась от земли и летела, будто машина Фантомаса.

— Странно! Почему нам ничего не сказали об этом в школе?! — удивилась девочка и вдруг увидела, что небо стало черным, а на нем показался красный Марс, голубая Венера, серебрянный Меркурий, огромный тяжелый Нептун и темный, точно лик мумии, оледеневший Плутон.

И в этот момент девочка увидела себя в одежде настоящей принцессы.

Она очутилась в замке и смотрела в маленькое окно, в которое было видно бурное течение реки. Река неслась прямо под полом и, если не обращать внимания на неподвижные берега, то можно было подумать, что это не переход замка-моста, а палуба корабля.

Началась темнота, слуги зажгли факела и повтыкали их в «бра» — выточенные из дерева руки, торчащие из стены. Руки сами схватили древки факелов и крепко сжали их. Но это нисколько не удивило принцессу.

— А теперь мы пройдем к гостям, — сказал принц, очень похожий лицом на отца девочки.

— Ой! — воскликнула девочка. — А я знаю! Ты — щелкунчик!

— Да, я щелкунчик! — сказал принц.

На нем тоже была настоящая красивая одежда, какую носят принцы.

Они спустились по огромной лестнице и перед ними предстала огромная освещенная множеством факелов зала. И все гости были почему-то — звери. Они были одеты в камзолы и кринолины, но все лица были волосаты и дики — лисы, волки, кошки, медведи, козы, свиньи, рыси и бараны. Все они идеально выполняли фигуры медленного менуэта.

И вдруг раздался грохот, вспыхнула молния и на пол посыпались звонкие кристаллы. Они были длинные, острые, круглые и многоугольные, и светились холодноватым внутренним светом. Они сложились в огромную стеклянную звезду. Стены же замка превратились в зеркала калейдоскопа, и все размножилось и начало вертеться.

Прямо под ноги девочке подкатился один сиреневый аметист, отколовшийся от огромной друзы. И она схватила его и прижала к груди. Толпа начала расступаться, заиграли трубы.

— Что это? — испугалась принцесса и прижалась к принцу.

— Это колдунья, — сказал принц. — Она едет сюда, чтобы заколдовать меня.

— Почему? — еще больше испугалась принцесса.

— Потому что я обещал ей, что сегодня утром раскроются все розы, но мне не удалось это сделать. Они почему-то завяли!

— Я знаю почему они завяли! — воскликнула принцесса. — Это колдунья дыхнула на них своим ядовитым дыханием! Она хочет тебя заморозить!

— Наверное! — вздохнул принц.

— Но что же нам делать? — воскликнула маленькая принцесса. — Надо убежать от нее!

— Надо! Но только я не знаю — как! — опять вздохнул принц. — Там на конюшне есть волшебный конь, которого она не догонит, но я не смогу украсть его, потому что он слушается только женского голоса.

— Тогда пойдем скорее! — закричала принцесса, и потянула принца за руку. — Я могу ему приказать!

И тут колдунья спустилась в зал прямо по зеркальной трубе.

Принц и девочка устремились вон из дворца, а пол уже дрожал под тяжелой поступью колдуньи, которая гналась за беглецами.

На лестнице девочка споткнулась и разбила колено. На колготках теперь была огромная дыра. Но этого мало! От туфельки принцессы отскочила пуговка, и туфелька норовила свалиться с ноги.

Вы знаете, как трудно бежать, когда только и думаешь о том, как не потерять обувь. Товарищи оглядываются на тебя и ругаются, и тебе приходится снять ботинки, лишь бы не быть объектом насмешек и недовольства, и не остаться одной на растерзание погоне.

Но принц не бросил маленькую девочку, он только крепче сжал в горячей ладони маленькие пальчики и побежал еще быстрее — принцессе надо было только чуть-чуть касаться земли носками.

Увидев, что беглецы удаляются, колдунья плюнула им вслед, и поднялся ветер, пошел дождь. И вот колдунья уже нависла черной тучей, но принцесса оглянулась и швырнула в колдунью туфельку. Туфелька попала колдунье в глаз. Глаз выпал и покатился по земле, точно тенисный мячик. Колдунья завыла и схватилась рукой за лицо. Она немного отстала, но не растерялась — вырвала волос из бородавки и швырнула себе под ноги. Тотчас из земли выползли змеи и давай кусать принца и принцессу за ноги. И ноги покрылись тут же болезненными язвами и начали истекать кровью.

Но — удача!

Они достигли конюшни!

Едва принц открыл замок, как конь захрапел и забился в стойле, и начал грызть свои бока.

Однако, маленькая принцесса не испугалась. Она запустила в колдунью второй туфлей и вскочила на коня. А следом вскочил на того же коня и принц. И ускакали бы они от злой колдуньи, но та сняла с головы корону и бросила в реку. Все замерзло — лед сковал и коня, и принцессу, и принца.

Девочка увидела, что она во льду, рванулась и разрезала руку об осколки.

Осколки сыпались бесконечным дождем, балконная дверь хлопала о стену. И по руке самовольно текла густая ноющая кровь. Девочка увидела эту кровь и хотела выпрыгнуть с балкона, но мать схватила ее за подол юбки.

И тогда девочка достала из кармана сияющий кристалл и направила его на мать. Мать запылала сиреневым светом и стала прозрачной. Прозрачная, она поднялась под потолок и оттуда запела красивым ангельским голосом: «О, дочь моя, принцесса Ночь. Я не могу тебе помочь, убить меня — такой пустяк, но ты сама хотела так. Но возвратясь на небеса, тебе открою я глаза…» Каким-то образом осенний день превратился опять в прежнюю сияющую тайным светом ночь.

В глаза Марго бросилась красивая огромная борода плюща, свисающая с глухой стены дома. Но это нисколько не удивило ее.

Удивил Марго полицейский, который увидел ее и с ошалелым видом смотрел, как полураздетая девушка поднялась над городом и полетела вместе с ветром в темноту космоса.

Полицейский, не будь дураком, вытащил из кармана мыльницу и вспыхнул несколько раз вспышкой — Марго видела ее внизу как яркий пунктир. Потом город превратился в сияющего паука, лапы которого простирались далеко в темноту ночи. Потом Земля удалилась, продолжая светиться золотистым, чуть смещенным в сторону солнца коконом, потом удалилось и Солнце со всеми планетами, и вся спираль галактики превратилась в маленькую елочную игрушку и пропала.

Марго почти проснулась от того, что голова стукнулась о подушку. Проснулась и тут же забыла то, что с ней только что случилось.

Приоткрыв глаза, она увидела, что все еще глубокая ночь. В голове промелькнула запоздалая мысль о том, что, кажется, она не закрыла входную дверь, но усталость была так велика, что эта мысль благополучно канула в небытие глубокого крепкого сна.

* * *

Утро началось с запаха «Голуаз» и жареного кофе. В коридоре раздался кашель Лео.

— Я выйду с собаками, — крикнула Ау и загремела собачьей сбруей.

Бонни запрыгала и заскулила.

— Угу! — промычал Лео из бэдрума.

Было слышно, как Ау одела шуршащий плащ и туфли и звякнула поводками.

— Лео! Черт бы тебя побрал! — вдруг закричала француженка разъяренно. — Если ты шляешься по ночам, какого черта ты не закрываешь за собой входную дверь? Ты хочешь, чтобы нас ограбили? Или убили? И куда ты ходил?

— О чем ты говоришь, моя сладкая девочка! — голос Лео переместился в коридор. — Я закрывал дверь. Я это точно помню.

— Ну как же закрыл, если она открыта! Ну посмотри сам! — наседала на Лео Ау. — Я что, с ума сошла? Она точно была открыта! Ты докатился до того, что встал ночью и ушел? Куда тебя носило? Ты ходил за выпивкой? Но ее полно и дома? А! Ты ходил к любовнице!

— Но я точно помню, что я закрывал! — рявкнул Лео. — Никуда я не уходил! Не морочь мне голову! И прекрати визжать! Не мешай мне собираться!

— Не смей замахиваться на меня! — взвизгнула Ау. — Если бы не вытворял черт знет что, я бы тебе ни слова не сказала! А вдруг я проснусь утром, а гостиная полна клошаров?

— Ты… ты… ты — обывательница и мелкая сучка! — крикнул Лео. — Ты так же далека от проблем социальной справедливости, как…

Он не договорил. Потому что Ау, видно, припечатала ему пощечину. Звку, по крайней мере, был такой. Следом скрипнула дверь, и собачий лай канул в громкое эхо лестничной шахты, а торопливые шаги Ау побежали вниз.

— Сука! — рявкнул туда же, в эхо, Лео и, с грохотом закрыв дверь, добавил уже тихо. — Ведьма!

Марго робко вышагнула в коридор. Мсье Пулетт стоял около старого зеркала в облаке синего цвета и рассматривал свое лицо, отраженное старинной амальгамой. Увидев русскую, он стремительно отвернулся и скрылся в гостиной.

Марго замерла, размышляя — стоит ли рискнуть пойти в ванную или дождаться, когда все разойдутся. Ее только теперь обеспокоил провал в памяти, который взялся непонятно откуда. Кажется, ничего такого вчера не было. Она поужинала с семьей Пулетт и пошла к себе в комнату, а так как была умотана до крайности, то завалилась спать. И выпили-то они, как обычно французы выпивают за ужином. По стаканчику.

Так что же она забыла?

Из гостиной раздался звук телевизора, и голос диктора начал рассказывать о НАТО, о Европейском рынке, о забастовке РЭРа, о том что Европа вскоре собирается переходить на евро. Миттеран направлялся в очередную поездку, русский президент Борис Ельцин собирался получать Мальтийский крест.

«А теперь мы покажем наш эксклюзивный утренний сюжет. « — сообщил диктор.

В кадре промелькнул силуэт Сакре-Кер, донесся шум улицы, и репортер представил молоденького полицейского из альтернативщиков.

«Это Серж Кретон. — сказал диктор. — Сегодня он нес дежурство на станции Абесс, и вот что с ним приключилось.» Полицейский принялся рассказывать: «Где-то около трех ночи ко мне приблизилась почти голая девушка, она была только в футболке и трусах, будто только что встала с постели. Я думал, что у нее просто приступ лунатизма, но когда я хотел обратиться к ней, девушка поднялась вверх и стремительно понеслась в небо. Я успел сфотографировать ее несколько раз на мыльницу. Как только кончилась смена, я отдал пленку в проявку…» Марго сделала несколько шагов по коридору и увидела в зеркале отражение телевизора: на экране возник снимок — светящийся несколькими окнами дом и светлое пятно над ним. При всем желании это нельзя было принять за человека. Просто светлое пятно. Брак при проявке?

Однако, станция метро показалась Коше удивительно знакомой. Хотя она точно там не была. Может быть, они проезжали там с Жаком?

«… вот это пятно — та девушка, — сказал полицейский. — К сожалению пленка недостаточно чувствительна, чтобы разобрать детали.» Появился диктор и равнодушно добавил, что снимки полицейского сейчас исследуют и от этого зависит чем будут считать сообщение лейтенанта — галлюцинацией или научным фактом.

— Сошли с ума! — буркнул Лео. — Все сошли с ума, Марго! Я знаю, ты стоишь в коидоре. Пожалуйста, замажь мне царапины кремом.

И тут зазвонил телефон. 

«Стрельцова? Хочешь во Францию?»

Катька подняла телефонную трубку и спросонья недовольно промычала:

— Ну! Слушаю!

В трубке раздался нервный хохоток и трубный голос Кабана объявил:

— Это Нарышкин! Привет!

— Ну! — недовольно протянула Катька. — Что случилось!

— Артистка Стрельцова? Хочешь во Францию? — прогудел Нарышкин-Кабан и по-дурацки хихикнул — Нарышкин! Маму трамвая кунэм! — выругалась Катька на интернациональном языке музыкальной тусы. — Дурацкие у тебя шутки! Я только с работы час назад! Позвони попозже! Вы что, бухаете там?

— Да нет! Я серьезно! Паспорт у тебя есть? Иностранный?

— Ну есть! — уже не так сердито ответила Катька и приподнялась.

— Тогда привози мне его сегодня в офис. Поедешь через неделю в Париж. Ты бэком петь умеешь? Или только соло?

— Да хоть боком! Как скажут! — ухмыльнулась Катька и свесила ноги на холодный пол. — Но ты меня не разводишь? Точно?

— Возьмешь у меня слова и кассету. Жду тебя в три часа, — Нарышкин перестал хихикать и бросил свои дурацкие ужимки.

— Ага!

— С паспортом! — повторил на всякий случай Кабан.

— А что делать-то? — спросила нервно Стрельцова, но Нарышкин уже бросил трубку.

И хотя до назначенного времени было еще достаточно, возбуждение от представившейся перспективы подняло Катьку на ноги.

* * *

В три часа Нарышкин, как штык, торчал в офисном подвале. Забрал у Катьки паспорт и выдал кассету.

— Учи! Тут немного! — сказал он. — Всего пятнадцать треков. За неделю выучишь! Слов почти нет. Все на «А-а-а». Ну иногда припевчик. Но тоже немного. Справишься.

— За неделю?!

— Ничего-ничего! — сказал Кабан и повернувшись к двум тощим отморозкам представил их. — Это клавишник Митя, Валентин — солист. У него еще есть ник Бамбук. Слушайся. Они тебя всему научат. Группа называется «Палисадник». Так что вы теперь все в палисаднике. А я — директор. Садовник.

— Привет! — Бамбук небрежно помахал ручкой, окатив Катьку таким взглядом, что она почувствовала себя априори дуаном. Клавишник Митя посмотрел на Катьку испытующе, и она поняла, что мучить ее будет он, а этот макарон с оранжевыми космами будет парить мозги, опаздывать и бухать. Но, наверное, он где-то взял денег, поэтому ему это можно. Чем он их взял — никого не…

— Кэт, — представилась Стрельцова. — А мы что? Втроем будем?

— Нет. Завтра будут остальные. Два танцора, гитараст и басюк. Ха-ха! — Кабан снова по-идиотски заржал.

«И чего он ржет все время?» — подумала Катька.

— Поставь послушать! — мрачно сказала она. — Может теситура не моя, другую будешь искать!

— Да твоя там теситура! Теситура-дура! — поморщился Кабан и добавил. — Повезло тебе! Репеич хотел какую-то свою девку сунуть, но она не потянула. Так что давай! Родина тебе доверяет!

— Блин! Нарышкин! — поморщилась Катька. — Родину отменили в девяносто первом! Забудь! А кто с нами поедет? Ты?!

— Да конечно! Поедет Репеич. Я недостоин пока. Я еще сперматазоид. А он уже оплодотворенная яйцеклетка. Так что поедете с Репеичем.

— А это кто, Репеич?

— Ну такой. Лысенький, коренастый. Да видела ты его сто раз.

— С рыжиной?

— Да не! Ну такой. Да он все время с музыкальным театром ездит.

— А! Так это «Гочподи»? — воскликнула Стрельцова. — Фу ты! Что ж ты мне рассказываешь, какой Гочподи? А то я Гочподи не знаю?

Нарышкин беззвучно засмеялся.

— Ну он. Он! — простонал администратор сквозь смех. — «Гочподи»! Надо же придумали!

На глазах Кабана заблестели слезы.

— А почему Рпеич-то? — спросила Катька.

— А вот достебется до тебя — узнаешь. — Кабан ткнул пальцем в скрипучую кнопку японской мыльницы. Магнитофон захрипел, и густой баритон выдал, кося под анекдотического эстонца или финна:

— Песня про ч`айку! Музы-ы-ы-ы-к-к-а Раймонда Паулюса… ха-ха! У меня на жопе двадцать пять прыщей, у меня неправильный обмен вещей…

Парни заржали.

— Это что?! — удивилась Катька. — Это петь?!

— Да нет! Перемотай! Там дальше.

Дальше была экстэзюшная дунцалка с длинными энергичными беками и сексуальным шепотом на переднем плане.

— Давай! — сказала Катька и протянула руку за кассетой. — Попробую. Денег-то дадут или за пожрать?

— Полтинник за выход. Баксами. Нормально. Дорога, кормежка и гостиница за счет фирмы. У вас двадцать концертов. Тысяча зеленью. Дикие деньги. Вернешься — снимешь квартиру. Или там за кого-нибудь выйдешь. Все шансы в твоих руках.

— Хорошо. Ну ладно. Я пойду! — Катька повернулась к будущим партнерам. — Пока, сладкие!

— Завтра в три на репу! Сюда! — сказал на прощание Кабан.

Из офиса Стрельцова направилась в студию, записала там с муками песню «Маменька», главным козырем которой был припев, сдриснутый нагло с песни «Валенки, валенки». И, хотя звуковик скривил от записи лицо, Катька на припев сильно надеялась. И собиралась понести сидюк на «Русское радио».

На следующий день группу действительно собрали. Солиста не было. Пришли косматый гитарист и басист — толстый и мрачный дядька. Пришел клавишник.

— Ну что? Начнем? — сказал Митя и ткнул широко расставленными пальцами в клаву.

— А остальные? — спросила Катька.

— А зачем нам остальные? — поморщился Митяй и включил барабанный сэмпл. — Вот и все! Погнали!

Часа три он терзал Катьку, Леху-гитариста и басиста, имени которого Стрельцова так и не запомнила.

Под конец репы приехал Бамбук с танцорами и незнакомым мальчиком в распахнутой меховой шубке, под которой был белоснежный дырчатый джемперок на голое тело. Это оказался стилист Юлик. Бамбук предложил прогнать отрепетированные треки еще пару раз, протанцевал их вместе с танцорами, Юлик все это терпеливо пронаблюдал, потом они всем кагалом свинтили. 

Турбулентность

Прошло несколько дней.

Ничего особенного не происходило, да и не могло произойти. Что может случиться, когда целыми днями стоишь, склонившись над холстом и — вдыхая испарения разбавителя, дым табака и запах ветра из окна — наваливаешь килограммы краски, пласты краски, в экстатическом танце расплескиваешь цвет, создавая суть и сияние. Хотя на холсте все — сияние. Все — иллюзия или ключ к иллюзии, или окно, через которое можно уйти в и н о й мир. Иногда иллюзия того, что ты можешь уйти в эту иллюзию так же мучительно сильна, как иллюзия того, что ты можешь взять некий предмет из сна — стоит только покрепче сжать руку.

Чтобы верно замесить пространтсво этого и н о г о мира, следует правильно расфокусировать глаза, чтобы все время находиться в неком состоянии, пограничном сну. Быть в сознании, не упуская ни на секунду сладостной умиротворенности этого сна, тянуть этот сон точно карамель, мелодию или нить Ариадны. И перестать быть существенным в этом привычном мире, где варят кофе, покупают билеты и делят имущество. И начать существовать в и н о м мире.

Марго вытерла тыльной стороны ладони лоб и, откинувшись, сощурилась.

Некое ощущение сообщило ей о том, что часть работы — увертюра, что ли — завершена и требует перерыва. Марго встала с колен — это был ее странный способ работать маслом (но что делать — на станке или этюднике, как это полагалось по технологии — ничего не получалось). Город за окном превратился в картинку Питера Брейгеля старшего. Он стал плоским и иллюзорным. Марго повернулась внутрь комнаты. Ее обрадовало и одновременно расстроило то, что никакой разницы между реальностью окна и реальностью начатых холстов она не нашла.

Если сказать, что манера письма Коши была натуралистична и фотографична, то это было бы неправдой — Марго смело отступала от данной ей зрительными рецепторами информации. Натура была скорее поводом и способом передать состояния или впечатления от натуры. Или являлись импровизациями по поводу натуры. Это не был аналитический подход в духе Сезана или Пикассо. Если бы продолжить традицию, то ближе всего Кошиной творческой концепции оказался бы Гоген, Ван Гог и Кандинский. Страсть, пренебрежение пропорциями в пользу впечатлений. Цвет — выражение внутреннего, но не внешнего.

И все-таки мир за окном и мир на холстах были равны в этот момент. Равенство его заключалось в равном эффекте от созерцания того и другого.

Только теперь Марго вспомнила, что еще не завтракала, не умывалась и вообще стоит в майке и в трусах, а на коленке у нее пятно синей «ФЦ», которую не так-то просто отмыть.

Марго переступила начатый холст и, как была в майке и трусах (все равно уже нет ни Ау, ни Лео, а собакам все равно), вышла в коридор. Бронзовая защелка двери приятно щелкнула за спиной. Эта предосторожность не была лишней — собаки не понимали разницы между холстами и полом. Никаго представления о художественной ценности работ Аурелии им не удалось привить. Зато они хорошо знали ценность корма, прогулки и хозяйской ласки, поэтому тотчас выстроились за новой жительницей почетным эскортом.

— Нет-нет-нет! — покачала Марго головой, — Пока не умоюсь, даже и не думайте!

Суки послушно улеглись на подстилку, опустили морды на вытянутые передние лапы.

Марго вошла в бэдрум, повернула кран. Только на первый взгляд вода текла абы как, только на первый взгляд казалось, что ее турбулентность имела неопределенную форму. А через пятнадцать минут, которые Марго потратила на созерцание бьющей в фаянсовую чашу умывальника струю, и еж бы догнал, что эта турбулентность имеет совершенно конкретный ритмический характер, связанный с непрерывным ритмом всей огромной вселенной.

Марго вздохнула и выдавила на зубную щетку белый червячок пасты. И опять залюбовалась тем, как непринужденно и гладко развалилась эта случайная форма на букетиках щетинок — будто йог на матрасе с гвоздями. …а ведь если допустить единство мира в общем и целом, то самые великие изменения могут быть вызваны самам несущественным. Например формой червячка зубной пасты. А кто знает, сколько невидимых волн должны были прокатиться сквозь эту форму, прежде чем совершить толчок, который сдвинет вселенную.

Марго замерла с открытым ртом, не решаясь шевельнуться.

Но ведь на то, чтобы Марго совершила именно это движение, были свои особые причины. Она быстро почистила зубы, прополоскала рот, ощущая, как вода во рту изменяет форму по воле мышц.

Возможно, не стоит брать на себя ответственность за все мироздание? Пусть оно позаботится о себе само — оно уже взрослое.

Марго закрыла воду, сунула щетку в стаканчик и окунула лицо в свежее сухое полотенце. И ей показалось, что все звуки вдруг стали как-то громче обычного. С улицы в приоткрытую форточку донеслись крики арабчат с детской площадки и ритмичный скрип качели. Звук клаксона, тормоза. Чьи-то шаги по тротуару — звонкие весенние шаги.

На столе в кухне Коша нашла пачку кофе, кофемолку и кофеварку и две булки. Хорошо! Быть французом — супер! Марго плюхнулась на стул, закинула ногу на ногу, не спеша помолола кофе. Приготовила его в навороченной кофеварке. Наполнила благоухающим напитком маленькую красивую (!) чашечку и откусила кусок круассана с шоколадом, испытывая почти сексуальное удовольствие.

Нет. Еще не все.

Она снова поднялась из-за стола и побежала в гостиную.

Да. Конечно.

Бонни лежала в кресле на вчерашнем «Франс-суар». Марго спихнула овчарку, забрала «пипл» и снова вернулась на кухню.

Бони было плевать. Она снова забралась в кресло. Собаки готовы плевать на все — лишь бы с ними тусовались и кормили их.

Расправив газету на столе, Марго нашла материал Лео, уселась на стул и, положив ногу на ногу, взяла чашечку с кофе и булку и, откусывая кусочки пышного слоеного теста, принялась читать.

«… электронную почту… письмо… ужасных убийств… в Париже и пригородах… они совершались либо безумцем, либо маньяком, либо… подлинность этого материала никак не может быть подтверждена, но все-таки… вынести его на суд читателя.» «… инквизиция ослабила свои усилия… ведьмовства и сговора с дьяволом особенно… в святом писании, число лже-пророков станет немыслимо велико, но все они будут представлять Сатану… видение святого Архангела Михаила, и он вложил в мои руки карающий меч и открыл страницу книги… я проснулся… часто хожу по набережной букинистов… остановился прикурить и… на лотке увидел эту книгу… ведьма не боится ни грабителя, ни насильника, потому что в ее власти не только заговорить его и околдовать, но и причинить зло, и поэтому его христианская душа… опасности… Но неправы те, кто подумал бы, что моя цель — кара. Нет! Мною ведет благочестие и сострадание… Велик грех этих созданий, но есть способ очистить их душу от греха — разлучив ее с греховным телом. Над головой их — знамение… А в глазах — дьявольский огонь… обязательно, чтобы она поцеловала распятие… Тогда ее душа предстанет перед Господом нашим Иисусом чистой, ибо милостив господь наш Иисус, аминь.»

Кофе закончилось. Закончился и круассан.

Марго отбросила газету.

— Эх! Не видать мне двадцати процентов…

Она разочарованно встала, стряхнула со штанов крошки круассана и, сунув кружку в моечный шкаф, поплелась в свою комнату.

Надо работать.

Муся, прописанная прежде пастозными мазками, уже подсохла — ровно настолько, чтобы бледное, отливающее в голубизну и зелень тело можно было оживить лессировками. Масло, немножко лака, разбавитель (а то сохнуть будет тысячу лет). Золотисто-желтая охра, кармин. Маленькими капельками. Очень уж красивые краски, жалко, если скоро кончатся. А теперь осторожно, чтобы не повело нижний прихватившийся слой, положить лессировки.

А может, им и не нужны шедевры? Может, им нужны просто добротные ремесленные работы для пятна. В спальню, на кухню, в гостинную. Под мебель.

Может.

Но она, ныне Марго Танк, а в прошлом Лиза Кошкина, не может гнать халтуру. Жизнь коротка. Глупо тратить ее на дерьмо.

Лицо Муси приобрело то золотое свечение низкого закатного солнца, словно свет рождался в глубине холста, а не падал на него из окна. Словно там, в глубине нарисованного мира был свой естественный самодостаточный свет. Чуть-чуть розового на губы. Совсем чуть-чуть, чтобы был только намек.

Красиво.

Марго опять была там, вместе с Мусей на пляже. И они были счастливы. Где-то недалеко бродил Роня, разыскивая свои бесконечные стеклянные шарики. Почему же эти шарики так любили его? Может от того, что душа Рони была так же прозрачна и спокойна, как эти шарики? И, чувствуя ее, шарики показывали себя, поблескивая лучами солнца. А Кошу любили ключи. Какое-то бесконечное количество ключей. Как те квартиры и комнаты, которые ей пришлось перебрать. Но все эти ключи были от чужих домов или от старых негодных замков. Наверное, вещи и события чувствуют людей. И они льнут к чему-то подобному. Может быть, для того, чтобы привлечь благоприятные события, надо только душу свою сделать радостной и приветливой?

Складки Мусиной одежды чуть опоздали во времени от Мусиного тела; ветер, всколыхнувший дерево был уже из другого дня; тени от от закатного солнца были куда длиннее, чем полагалось им по положению светила, и в какое бы место картины не направить взгляд — в ней не было выраженного центра композиции, а все-таки взгляд неизменно возвращался в одну и ту же точку, где не было ничего, но именно от этого места, никак не возможно было отвлечься. И взгляд в этом месте проваливался в воронку Пустоты. И там в Пустоте брездило нечто, что не имело названия.

Марго отложила кисть. Все. Хватит на сегодня. Пора вернуться в реальность. Пора. Пойти часок побродить по улицам. Часы в гостиной пробили шесть. Надо купить сигарет, найти аптеку. Залаяли собаки, открылась дверь и послышался голос Лео. Вот так штука! А Марго и не заметила, как прошел целый день.

— Ну-ка! Не прыгайте! Прекрати, Бонни! Пупетта! — ругался муж Аурелии.

Марго торопливо набросила куртку и выскочила в коридор.

— Привет! — воскликнула она, собираясь быстро прошмыгнуть мимо.

Но Лео придержал ее за полу куртки.

— Привет, Марго! Ты уже видела «пипл»?

— Но это совсем не то, о чем мы говорили… — поморщилась Марго.

— Да… — снова развел руками Лео и одернул собак. — Редактору не понравилась наша идея! Он сказал, что это отработанная тема, и что мы не можем протягивать одну и ту же тему из номера в номер. Дескать, это неправильно подействует на потребителя… Представляешь? Его взбаламутил этот репортаж с полицейским, и он потребовал привязать к актуальному событию. Я не мог ничего сделать! Жаль, но еще не все пропало! Через неделю он забудет, и я подсуну ему наш вариант. Хочешь выпить? Или ты уходишь?

— Да… Ухожу. Я хочу прогуляться.

— Пойдем, — сказал Лео, протягивая Коше собачьи поводки. — Посидишь со мной, пока я выгуливаю собак. Подержи или спускайся, я возьму совок и пакет.

Бонни рванула вниз по лестнице, и Марго заторопилась ногами, стараясь не споткнуться о ступеньки. Они вылетели на улицу как три связанные поводками пули, и суки тут же начали обнюхивать землю. Вскоре появился Лео.

— Не хочешь выпить? — спросил он опять. — Я люблю сидеть тут в сумерках.

— Только глоток, и я побегу! Представляешь, я еще ни разу не выходила. Несколько дней в Приже и не ходила никуда дальше этого двора.

— Да. В Париже есть что посмотреть… Квартал Марэ, Нотр-Дам, Опера, тут недалеко, кстати, Сакрэ-Кёр, но лучше это делать днем. Тебе надо сходить на Эфелеву башню, потом в Помпиду и в Лувр обязательно. Кстати, там бывает бесплатный день. Спроси у Ау, она знает когда.

— Да. Надо, — согласила Марго. — Но сейчас я хочу побродить по улицам.

— Не боишься? Уже поздно.

— Ерунда! Если что — бульдоги. — Марго залихватски взмахнула ногой, распахнула руки и улыбнулась приятному вечернему ветерку.

— Сядь. Посиди немного, — Лео хлопнул своей огромной рукой по лавке.

— Ну ладно. — Марго плюхнулась рядом.

— А вдруг ты встретишь этого маньяка?! — Лео достал из внутреннего кармана плаща плоскую фляжку, отхлебнул сам и протянул Коше.

— Статью про которого ты сочинил вчера в редакции?!

— Какая разница, что я сочинил. Ты же видела репортаж по ящику. Трупы-то настоящие!

Марго отхлебнула из фляжки и задумалась. Она-то видела один из этих трупов не только по ящику! Но сегодня ей все это уже казалось далеким, и к ней не относящимся.

— Черт его знает… — вздохнула она. — Наверное, не перестал. Но я-то ему зачем? Я не верю в то, что я ему зачем-то нужна. Ведь чтобы встретиться со своим убийцей, надо ходить по тем же дорогам, по которым ходит он… И потом… Меня спасают. И я верю в то, что меня спасают.

— Спасают?

— Ну да! Мне всегда везет, и в последний момент я выворачиваюсь. Ты скажешь, что я думаю, что я какая-то особенная? Да! Я так думаю. Но не в том плане, что я какая-то особенно хорошая. Наоборот. Чаще всего я считаю себя пропащей. Но мне — везет! Кто-то наверху заботится обо мне (регистрейшн Воннегут).

Марго ухмыльнулась.

— Да?! — Лео внимательно посмотрел на нее и снова протянул фляжку. — На! Выпей еще!

Марго пригубила фляжку и, сделав вид, что выпила, вернула ее обратно.

— А знаешь, Лео, мне почему-то кажется, что я видела где-то этого полицейского. Того, который сфотографировал ведьму. Только не пойму — где и когда…

Налетел ветер и каштан, под которым они сидели наклонился и застучал ветками.

— Может быть, у метро? — сказал Лео. — Этот парень часто стоит на нашей станции. Я тоже вспомнил его сразу.

— Да?! — Марго покачала головой. — Но я не ходила к метро. Все эти дни я торчала дома. Да ладно. Возможно, он похож на актера кино. Или старается быть похожим.

Марго начала болтать ногой и вскоре в песке под лавкой образовалась вмятина. Бонни нашла палку и гордо носила ее по двору. За забором на детской площадке галдели арабчата.

— Скоро в Париже будут жить одни арабы, — сказал Лео. — Они плодятся, как тараканы.

— А откуда они тут берутся, Лео? Ведь они не могут пересечь границу нелегально.

— А черт их знает. Ясно одно. Там где появляется два араба, появляется целый выводок. Хорошо, что они пока маленькие и не могут перелезть забор. Ты видела, что они устроили на площадке?

— Нет. А что?

— Они исписали ее какими-то ужасными ругательствами. Удивительно. Они плохо говорят, но ругательства знают очень хорошо. Я был недавно в одном доме в новом районе. Они все засрали. Там всюду кучи дерьма, вонь, по подъездам ползают огромные черные тараканы…

— Хочешь, Лео, еще одну наколку для заметки, только если тебе понравится, дай мне немного денег вперед. Ну все равно сколько. Хоть на стакан пива.

— Говори.

— В общем, идея такая. Тараканы питаются психической энергией людей, поэтому разводятся там, где нищета и безумие. Каково?

— Ну… Стакана пива эта идея, пожалуй, стоит, — сказал Лео и протянут Коше купюру. — Идет. А с чего ты взяла?

— Спасибо! — сказала Марго, забрав деньги. — Не знаю. У меня бывают в голове мысли, история которых мне неведома, будто кто-то их думал до меня. Иногда я так узнавала ответ на задачи, когда училась в школе. А знаешь, Лео, что еще?

— Ну…

— А ведь несправедливо, если всех судить по одному закону. Люди-то разные… Вот бывают добрые люди. Они всем бабки налево-направо, да? А знаешь, почему? Никакие они не добрые. Просто они знают, что наколотят еще — и не жалко. А если человек без особых талантов и живет еле-еле, то как он будет щедрым? Он и на себя-то заработать с трудом.

— Это где ты видела таких людей, чтобы бабки налево-направо?! — удивился Лео. — Может, у вас в России?! Здесь такого не бывает. Французы жадные. Но это и правильно. Кто свой сантим не ценит, тот и чужой просрет. А вы русские — чокнутые. Вы все истину ищите! А надо просто жить…

— Наверно, — кивнула Марго. — Но ты не представляешь, какая в России тоска. У нас лето иногда такое, как у вас зима. А деревьев таких вообще нет. Блин! Тут как в Крыму! Я тут просто как в раю себя чувствую. А там… И если еще не искать Истину, а что там вообще тогда делать? Убить кого-нибудь? Или себя? Или нажраться так, чтобы потом три дня мучаться, а когда бодун пройдет, обрадоваться, что он прошел.

Кошу передернуло.

— Ну а кто вам, русским, виноват?! — удивился Лео. — У нас своих проблем тоже хватает…

— Виноват? Я тоже думала, что мы сами мудаки. А когда сюда приехала — поняла всю правду. Вот прикинь Лео, ты бы девять месяцев в году работал бы только на отопление? А?

— Ну это так, — согласился муж Ау и протянул Коше фляжку. — На! Выпей. Хотя вы все равно — дикие! Деревенщина. Не обижайся — это правда. Почти такие же дикие, как турки или арабы.

Марго снова сделала вид, что выпила.

— Ты, наверное, прав. И мне следовало бы защищать нас, но мы и сами про себя так думаем. Мне кажется, все русские только и мечтают, как бы украсть столько денег, чтобы свинтить оттуда навсегда. Украсть, потому что заработать невозможно… Жить у нас в России никто не хочет. Вот что. Ладно! Извини, Лео! Что-то меня пробило! У вас так не принято. Но я уже несколько дней молчала… Пробило поболтать. Дефицит общения.

— Да ничего. Поболтай. Я тебя за этим и позвал!

Подошла Бонни и ткнула палкой в колени Коши, приглашая поиграть. Марго выдернула палку из пасти овчарки и швырнула подальше. Обе собаки вприпрыжку поскакали вслед.

— А еще вот что, — сказала Марго, щурясь на ветерке. — Мог бы быть такой преступник, который убивает из сострадания?

— Эвтаназия, что ли? — спросил Лео.

— Нет, — поморщилась Марго.

— А как?

— А так. — Марго патетически взмахнула рукой. — Эстет! Вот я вижу иногда красивую девушку и думаю: «Боже! Она же станет страшной, как черт, через пару лет!» Ну и прохожу мимо себе, а вот кто-то не пройдет. И вот идет некий придурок, видит красивую девушку и решает ее спасти. От старости. Потому что ему так непереносимо больно, от того, что ее красота завянет, что он подкарауливает и убивает ее. Чтобы красота не испортилась. Роман тут не напишешь — все уже собственно и рассказано, а вот заметку в «пипл»…

— А труп? — заинтересовался Лео.

— Труп?… — Марго задумалась. — А труп бальзамирует. И в подвале у него коллекция мумий. И он ходит туда любоваться… Фу! Не слушай меня.

— Почему же? — Лео поднял брови. — Сюжет достойный Голливуда. И моей газеты. Если главный не зарубит, я попробую протолкнуть. Твои двадцать процентов у тебя в кармане! Выпьешь еще?

— Ладно… — Марго поднялась с лавки, осторожно переступила велосипед. — Пойду. Может встречу маньяка, тогда спрошу у него — зачем он это делает.

— Приятных впечатлений, — улыбнулся Лео. — А вот и Аурелия.

Марго оглянулась. В калитку действительно входила Ау. Собаки понеслись к ней навстречу.

— Привет! — сказала жена Лео, подойдя к скамейке. — Что делаете? Лео. Ты опять пьешь свой дурацкий коньяк.

— Да! Пью мой дурацкий коньяк! А тебе-то что?

— Ну вы посмотрите на него! Марго! — она повернулась к Коше. — Можешь себе представить? Этот придурок нажрался две недели назад и привел в дом какого-то бомжа. Я прихожу в дом, а дом пахнет, как конюшня!

— Ну перестань, Аурелия, — возмутился Лео. — Эти несчастные тоже должны иметь возможность помыться!

— Да! Но он украл твои брюки! И… мои часы.

— Все равно они были старые! — отмахнулся Лео.

Марго наклонилась и хотела подобрать мяч, но Аурелия остановила ее.

— Не трогай, — поморщилась та. — Пусть он лежит, где лежит. Это память.

— Ну ладно… — Марго пожала плечами и сделала шаг в сторону калитки. — Пока.

— Уходишь? — оглянулась Аурелия.

— Да. 

Какой к черту «Палисадник»? Уроды!

Репеич позвонил Катьке и сказал адрес Юлика. Катька прикатила на Проспект Мира в какую-то непомерно-пятикомнатную квартиру, где уже бродили потерянные музыканты. Дверь Катьке открыл один из танцоров.

— Привет! — сказал он и добавил, дождавшись, когда Стрельцова разуется. — Там такие ужасные люди! На кухне. Они курят какое-то говно жуткое. Ты не можешь попросить их вывалиться на лестницу с этим говном. Мне так неудобно. Юлик просто в шоке. Как Репеич мог взять таких мудаков?

— Блин! — ругнулась Катька. — Нашли бы сами! Взяли бы девок! Они «Яву» не курят!

— Ой! Ладно! Не дури! — поморщился танцор. — Репеич набирал! Это еще Бамбук не разобрался. Он его на хрен выгонит. И Репеича тоже.

— А мне-то что? — удивилась Стрельцова. — Мне-то на Репеича с прибором…

— Ну, Стрельцова! Они весь аппартамент провоняли! Черт бы побрал этих однояйцевых! Ты — сильная женщина! Я верю, что ты сможешь! Ну?

— Блин! Вот достал!

Катька ради прокола прошла в кухню. Басист выглядел в цветочно-розовом интерьере, как кусок говна среди анютиных глазок. Из его рта струился желтый ядовитый дым «Явы».

— Привет! Чо за говно куришь?

— Чо-чо, хрен через башка! — просипел зашуганно басюк. — Чо там эти делают? Скоро? Я без Репеича боюсь туда идти!

Появился гитарист. Тряханул нечесанной гривой. Лабухи как-то поморщились друг другу, и ударили рука об руку. Из кармана басюка появилась мятая пачка.

— На. Покури! А то чо-т я себя как в говне чувствую…

— А ты и есть в говне. В шоколаде, гля!

— А повонючее вы не могли найти? — начала Стрельцова неловко.

— Да я б их, гля, вообще газом, если бы можно было, гля! — поджал тонкие губы гитарист и поискал глазами куда плюнуть. Гля! Даже плюнуть некуда! Ежкин потрох!

— Блин! А вам если не-заплевать-не-заблевать, то жить тошно!

— И ты за них что ли? Стрельцова! — простонал гитарист.

Басюк исподлобья шикнул глазами:

— Ты чо, против нормальных мужиков?

— Если нормальные, могли бы получше сигареты взять…

— Откуда? Из жопы что ли?

— Ну. Если другим местом никак… — Катька развела руками и почла за благо удалиться.

— Да пошла ты!.. — созмеил за спиной гитарист.

В гостиной Юлика висела напряга. Казалось, каждый предмет мог взорваться от неосторожного взгляда. Танцоры и Митяй молчали, поджав губки. Напротив них, у другой стены сидел верхом на полосатом тигре барабанщик. Ну «хэ» с ними! Катька нашла себе пуфик и улеглась на него в равном удалении от…

Митяй нервно играл брелком.

Молчание становилось все более тягостным, но к счастью раздался звонок, и танцор вскочил к дверям. Это был Репеич. Танцор вернулся назад с обещающей ухмылкой, а Репеич протопал на кухню. Там он нечто пробубнил, и лабухи притопали в зал, красные и злые. Юлик, весь всклокоченный и напомаженный, выскочил из спальни, окинул пришедших зазубренным взглядом и ткнул Костлявым указательным пальцем в Митяя:

— Так! Ты первый!

Они исчезли на полчаса в кабинете, а когда Митяй вышел обратно (с пестрыми перьями, раскрашенным таблищем и с косицей над ухом, басист медленно поднялся, влажно кашлянул и, послав всех матом, направился к дверям. По лицу Митяя и по лицу Юлика пробежала волна оттепели.

— Гочподи! Черт бы побрал! — скрипанул зубами Репеич и побежал за охамевшим музыкантом.

Гитарист наклонил голову и завесил постылое лицо волосней.

На лестнице стоял долгий базар, после которого Репеич вернулся, держась за левый глаз, и сразу же устремился в ванну. Отмокнув под ледяной струей, директор вернулся в притихшую комнату, мрачно окинул взглядом оставшийся «Роботы» и вздохнул:

— Кому на басу играть! Гочподи-гочподи…

— Да кому это надо играть-то? — вздохнул Митяй. — Кому это вообще надо? Фанеру поставите и харэ! На кой вам этот басист хренов? Басисты все — отбросы…

— Умные все! Подонки! — Репеич потер щеку, потянулся к телефону, но тут же отдернул руку. — Ну и что теперь? Что мне делать, если французы херовы не хотят фанеру. Подавай им живой состав!

— Это они только говорят так… — мягко начал Митяй.

— Прекрати! — рявкнул Репеич. — Где ваш Бамбук херов? Сейчас фотограф приедет!

— Бамбук и так хорош… — отмахнулся Юлик. — И потом, пока я с этими справлюсь. Девочка вот еще…

Как сказал! Как, сука, сказал! Нежно, будто поносом окатил! Да, не повезло, конечно девке, но все-таки не натурал, и то спасибо. А вообще девки на хрен не нужны? Рожать только что? Да мы-то сдохнем, а там… Впрочем, пусть рожают. Только где-нибудь не здесь, не на глазах. Месячные эти, жопы широкие, опухоль на груди… Господи! Зачем ты создал это угребище, когда есть такое прекрасное создание, как мужчина? Нельзя ли было сделать, если уж без матки никак не обойтись, нельзя ли было сделать просто матки. Матки на присосках. Матки в физиологическом расстворе. Ну какие-нибудь отдельные от людей матки. Матка в человеке — это так гадко и неэстетично…

Стрельцова рассверипела, но ответить тем же не могла.

— У меня есть приятель, — сказал клавишник. — Только он играет он плохо. Но зато не курит «Яву» и в любой цвет покрасится… И очень приятный мальчик… Очень выразительное лицо.

— Давай! Гочподи! Сейчас звони ему! — Репеич протянул трубку. — Объе…дем, гочподи, этих эстэтов херовых! «Арабески», «Мудески», Мадонна, говорят все в живую выступает. Платили бы столько, сколько Мадонне! Поставишь, гочподи, на клаву сидюк, и будешь по клику запускать после барабана.

— И я говорю! — согласился удовлетворенно Митяй.

Как-то незаметно появился Бамбук. То ли он открыл дверь своим ключом, то ли она осталась открытой, поле того, как Репеич ходил драться с бывшим басистом, то ли Юлик успел встретить Бамбука, но он вошел в залу. Благоухающий, моджный, мудно измученный коксой и модным сексом. И на лице его было выражения модного гомосексуального агрессизма и презрения к тупым традиционалам.

— Ну что вы тут? — спросил бамбук, раздувая ноздри и, обернувшись к Митяю угрожающе прорычал. — Ну что? Говорил я тебе? Ни одного урода нельзя брать? Говорил? Показывайте, что вы тут надурили. «Палисадник» херов.

Репеич выпал в некий обсад от такого выступления зайки Бамбука, но поскольку из-за драки был в глубоком просере, смолчал. А кто есть кто, похоже не все до конца понимали с самого начала.

— Вот, — сказал Юлик. — Посмотри!

Митяй прослонировал по комнате в перьях и в блестящем прикиде.

Бамбук, тихо сопя, оглядел его и заявил приятным мерзким голосом:

— Все! Не будет никакого «Палисадника». Группа называется «Роботы», для тупых, на французском звучит как «Robots». Есть вопросы?

Неожиданное развлечение

Марго шла по вечернему Парижу, внимательно разглядывая стены, окна, крыши. Казалось, будто темные окна наблюдают за ней, размышляя — сделать ли шаг навстречу. Он был совсем чужой, этот город, хотя и напоминал временами Питер. Но то, что в Питере выглядело декорациями к спектаклю, здесь было настоящим. Каждый угол, узор лепнины, орнамент чугунной ограды созвучный изгибу черным ветвям персиков, неожиданная статуя во дворике или переулке, потертые ступеньки лестниц — все было живым наследием задороного характера парижан.

Здесь легко представлялись золоченые повозки, везущие принцесс, мушкетеры со шпагами, белошвейки и кухарки, спешащие на рынки, гавроши от безделья ликующие на баррикадах. Если в детстве Елизавета Кошкина не понимала, почему на картине Давида, которая называется «Свобода на баррикадах», размахивает флагом тетка с голыми сиськами, то здесь такая трактовка образа свободы становилась очевидной. Свобода духа неотъемлема от свободы тела!

Переулок влился в широкий бульвар, где танцевали неоновые вывески и улыбались фонари. Навстречу теперь гораздо чаще попадались парочки и одинокие прохожие. Пьяные немки, горластые испанцы, организованные японцы. Японцы выглядели организованными даже если попадались по одному, будто вся Япония незримо следовала за спиной каждого из них. Изредка встречались разнообразные русские. Марго узнавала их по расслабленным матюкам и осторожному озиранию — не дай бог встретить землякак.

Впереди показалось летнее кафе со столиками прямо на тротуаре. Там почти никого не было, и Марго снова задалась вопросом: как же они окупаются — и магазины, и мясные лавки, и забегаловки могли похвастать изобилием товара, но не могли похвастать изобилием публики. Вечером мясник закрывал иногда почти нетронутую лавку. А на следующий день все повторялось снова. И, однако, город выглядел благополучным.

Марго замедлила шаг и потрясла в кармане деньгами. Она до сих пор не представляла, сколько что стоит. Все эти дни она даже не пыталась ничего покупать, пребывая в городе почти сторонним наблюдателем и не отходя от дома дальше двора или нескольких переулков в округе.

Это было похоже на то, как в детстве Лиза Кошкина часами стояла у забора и разглядывала на улицу сквозь щелку, чувствуя себя в полной безопасности. Грызла сладкие цветы акации и смотрела на проходящих мимо женщин и мужчин, детей, собак, кошек. На огромные пыльные грузовики или потертые автобусы. Иногда улица затихала, и по ней проезжал одинокий велосипедист. Она бы так и стояла всю жизнь. Ее пугало не то, что ее могут поколотить, отругать или уничтожить — Кошкиной был дорог молчаливый уравновешенный покой, который любой человек тут же превращал в бедлам. Но жизнь изменилась, и Елизавете пришлось выйти из-за забора.

Да. Надо когда-то начинать! Марго ускорила шаг. В крайнем случае она купит пачку сигарет. Уж на сигареты-то должно хватить!

— Хай! — сказала она, остановившись у барной стойки. — Пиво и «Кэмел».

Бармен не понял, тогда Марго показала пальцем.

— А-а! «Камель»! — обрадовано воскликнул француз и приветливо улыбнулся. — Мадмуазель не хочет присесть?!

— Да-да! Конечно.

Она выбрала место за столиком так, чтобы наблюдать за прохожими и за дорогой. Бармен принес заказ. Марго тут же с удовольствием сорвала хрустящий блестящий в свете оранжевых фонарей целофан, откинула новенькую пахнущую типографией и табаком крышечку и вытащила одну сигарету. Зажигалка! Надо купить зажигалку! Марго беспомощно оглянулась, но бармен уже догадался в чем дело и принес малиновую одноразовку.

— Спасибо! — сказала Марго и, прикурив, улыбнулась.

Она подняла стакан с пивом, задержала его перед глазами и смотрела сквозь этот стакан на фонари, на светящиеся вывески, на перспективу улицы — сквозь пиво все казалось янтарным и еще более волшебным. Пробежал ветерок, и донес откуда-то запах влажных гиацинтов. Марго глубоко вдохнула этот печально-сладкий запах, сделала небольшой глоточек пива, горьковатого пива, насыщенного вкусом пива и снова поднесла к губам сигарету. Марго знала, что никотин убивает лошадей, но она согласна была потратить кусочек шагреневой кожи, взамен на сиюминутное удовольствие почувствовать, как огонек пожирает сухой, потрескивающий неслышно табак, как он крадется узорной красной каемкой по тонюсенькой папиросной бумаге, и дым, невесомый сухой дым (не сырая «Ява», и не заплесневевшая «Тушка», и не левый «Бонд Стрит», а хороший сухой «Кэмел») проникает в альвеолы легких и вызывает в голове легкую эйфорию. Да и зачем она эта бесполезная, бессмысленная, «никому-не-нужная» жизнь? Пусть горит, как этот огонек, принося беспечную легкость, а там… А этого «там» может не быть. Чижик был прав: все может оборваться в любой момент, и нет никакой разницы — когда.

Марго вытянула ноги и, неторопливо отхлебывая пиво, разглядывала посетителей кафе, прохожих и дома напротив. Движения на улочке почти не было, лишь иногда проезжали отдельные машины, и Марго провожала их взглядом. Машины тоже нравились ей. Среди них не было ни одной плохо покрашеной, ни одной побитой или проржавевшей на крыльях или порогах. Наверное в Париже не разрешали ездить на таких машинах. И это Коше-Марго тоже нравилось.

Нравились ей и чудесные живые деревья в кадках, выставленные по бокам кафе. И веселые посетители кафе ей тоже нравились. Все это ей очень нравилось. И жизнь опять представлялась улыбчивой и безопасной.

Все будет прекрасно, думала она и курила прекрасный сухой «Кэмел» и потягивала отличное вкусное пиво.

Пространство напряглось и выдавило из себя вызывающе алый кабриолет. Пылая, будто «Красные виноградники» Ван Гога, он летел в оранжевых лучах фонарей на фоне густого ночного неба. Прямо как в кино — за рулем дымил сигарой лысый толстяк в черных бандитских очках и черном смокинге, рядом ухмылялся красавчик в полосатом пиджаке, а сзади крутилась гражданка в малиновом парике и ярко-зеленом платье с мехом вокруг шеи. В руке у гражданки был длиннющий мундштук с тонкой сигареткой. Следом за этой машиной вылетела из-за угла вторая — черная «Ауди». Они промелькнули почти мгновенно.

Марго оглянулась. Единственный посетитель кафэ по-прежнему смотрел в одну точку где-то в районе своего ботинка. Бармен протирал стаканы и следил за футболом по ящику. Марго пожала плечами. Ну подумаешь — кабриолет. Это в Питере — КАБРИОЛЕТ! А здесь — так, кабриолет, да и только.

Пиво кончилось, кончилась сигарета. И, почувствовав прохладу, пробравшуюся в рукава куртки, Марго сунула руки в карманы и поднялась из-за столика. Все-таки февраль. Все-таки зима.

Рассчитавшись с барменом, Марго поплелась домой (надо же! уже домой), выбрав из любопытства иную дорогу.

Она снова закурила. В Париже приятно было курить на ходу. Хотя, говорят, на ходу — вреднее.

Шлепки «бульдогов» по асфальту только подчеркивали тишину маленькой улочки, а дым сигареты оттенял свежесть воздуха и приятную сладость буржуазного «загнивания» (помнилось еще что-то такое из совковых времен). Потом Марго вышла на бульвар, и ее напугал черный мотоциклист, взревевший во все небо дисторшн мотора — серебристо-черная стрела пронеслась в густых сумерках мимо Марго, мимо кустарника, подсвеченного фонарями.

В конце бульвара оказалась незнакомая шестиконечная площадь. Марго поняла, что чуть-чуть промазала с поворотом. Она остановилась, обдумывая по какой улице направиться дальше, и в этот момент в одной из улочек раздался грохот пальбы, и на площадь вылетел все тот же алый кабриолет и та же черная «Ауди».

Марго в панике отпрянула в какую-то нишу и прижалась к стене. Грохот пистолетных и револьверных выстрелов, пороховой дым, выхлопные гази и крики — все смешалась в ужасную куролесь. Машины кружили по площади на дикой скорости, визжа паленой резиной. Пижон в полосатом пиджаке выхватил ствол выхватил второй ствол и начал палить по новой в лобовое стекло «Ауди». Из «Ауди» в ответ высовывался толстенький, похожий на Калягина, мужик с маленькими черными усиками и, целясь в водителя кабриолета, аккуратно пулял в зад кабриолету. Гражданка на заднем сидении схватилась за голову, уползла вниз, и изредка высовываясь оттуда, начала выбрасывать в лобовое стекло «Аудюхи» мандарины, которые тут же лопались и брызгали в разные стороны соком.

Марго старалась вжаться в стену как можно глубже.

Внезапно на площадь вылетела еще одна машина — небольшой фургон. Он обогнал «Ауди» и кабриолет. Прошло несколько минут, прежде чем Марго заметила, что в фургоне сидит человек с кинокамерой.

Кран выдвинулся наискось вверх, и кинооператор завис прямо над кабриолетом. Завершив шести- или семидесятый круг, машины унеслись прочь. Грохот выстрелов и вой моторов затерялся в старых кварталах Монмартра… 

«Как в Рождественнской сказке?»

Как водится, Репеич (или не Репеич, а Кабан Нарышкин) что-то напутал, и поездка отложилась еще на неделю. Впрочем, это не повредило проекту нисколько. «Роботы» успел еще несколько раз отрепетировать программу. Теперь уже с барабанщиком.

И правильно, потому что ни один нормальный басист в «Роботы» идти не хотел. А Эдик и правда — гитару в руки никогда не брал. Хотя Митяй не соврал, личико у парня было хоть куда: злые губы на добром лице с распахнутыми настеж огромными глазами, и два шрама, аккуратненькие беленькие полосочки (на шее и на лбу). Они нисколько не портили лицо новичка, даже наоборот — такие парни нравятся всем — и девкам и не девкам. Танцоры сразу закружили вокруг новенького, но тот был скользок, как угрь. Обещал всем, а потом все забывали, о чем шла речь.

На прощанье Стрельцова набуздырялась на безнике у Дана в «Манхеттене». Заработала последнюю пару сотен и набуздырялась. Так что в аэропорт она ехала никакая.

Все сели парочками, а Катьке досталось место на отшибе. Почти у самого дабла. Тем лучше — тайком от Репеича она смахнула с телеги стюардессы рюмку коньяка, и сладенько проспала половину полета.

А когда Стрельцова проснулась, она поняла, что внизу — рай.

Взлетели они в Шереметьево из плотного облака облачности, а прямо над Европой, над маленькой смешной Европой сияло ясное детское солнышко с рисунка. И оно ласкало золотистыми лучиками палисадничек Европы. Аккуратненький красивый палисадничек, расчерченный по линеечке на зеленые лоскуты, розовые, песочные и коричневые полоски. Между этими полосками изредка были красивые ровные дороги, мостики через речки, белые домики с красными крышами — детская заводная железная дорога из Германии.

Была такая у одного одноклассника Катеньки Стрельцовой. Его папа был военным, и до Саратовской дырени служил несколько лет в тогдашнем ГДРе. Оттуда и привез сынуле подарочек.

Стрельцова смотрела в иллюминатор и не верила, что так — может быть на самом деле.

— Привет! — сказал Эдик и подсел к Катьке. — Ты была в Париже?

— Не-е… — протянула Катька и растерянно улыбаясь оглянулась на басиста. — А ты?

— А я был.

— И там всегда так?

— Да.

— Как в рожественской сказке? — не могла никак прийти в себя певица.

— М-м-м… да! Пожалуй, так, — сказал Эдик и вытащил из кармана справочник для туриста. — Давай посмотрим, куда мы пойдем сначала!

Он распахнул карту.

Узлы событий

Изредка сверяясь с картой, Марго брела по какой-то длинной улице, потом по виадуку, под которым расходился веер железнодорожных путей, потом по мостику через канал. На той стороне навстречу ей попалась масса мужчин одетых в черные пальто, черные плоские шляпы и с кудрявыми завитками по бокам смурных лиц. Марго остановилась, пораженная зрелищем, и не сразу догадалась, что это просто еврейские мужчины идут из Синагоги, которая, должно быть, где-то тут рядом. Впрочем, ее растерянность можно было понять — такое количество продвинутых евреев она видела впервые в жизни.

Миновав черную толпу, Марго проследовала в небольшую улочку, где в очередной раз оскандалилась — из ворот выезжал красивый черный «Линкольн» с затененными чистенькими стеклами. Коша как нормальная русская идиотка шарахнулась в сторону, но водитель, еле видимый за дымкой стекол, заулыбался и знаками всячески настаивал, чтобы девушка двигалась первой. А дымка стекла делала улыбку водилы похожей на сфуматто времени, которое изменяет цвет лака, покрывающего старинную живопись. Марго торопливо перебежала перед огромным плоским капотом, и «Линкольн» с нежным фырчанием скрылся за поворотом улочки. Еще около сотни метров Коша передвигалась по тротуару в безсознательном состоянии, сгорая от стыда за свою колхозность и страдая от недоступности того мира, которую только подчеркнула приятная улыбка хозяина «Линкольн».

Кошу мучила одна вещь. Аурелия объявила ей с утра о том, что вечером у нее вечерина по поводу дня Рождения, и следовало же что-то подарить француженке.

Ау, конечно, хотела бы стать обладательницей одной из начатых работ Марго. Именно на это она и намекала, когда вечером мило объявила о вечеринке. Но именно этот вариант ни в коей мере не мог устроить Кошу. Двадцать работ в месяц, которые надо сделать для Жака и так нелегкая задача! Восемь часов в день на четырех костях — не каждый выдержит. Поэтому ясно, что Марго пыталась увернуться от выполнения желания Ау.

Если бы были деньги, можно было бы купить какую-нибудь дребедень типа альбома по искусству Древнего Египта. При страстной любви Аурелии к этой теме, альбом вполне заменил бы желанный ею холст.

Но альбом стоил неимоверных денег. Таких у Марго не было.

Она собралась выйти из дома и купить хотя бы цветы, но, одевая куртку, засула руку в карман и обнаружила там колечко-змейку, подаренное Роней и рубин, найденный уже в кармане Ритиной куртки.

Вряд ли кольцо это чего-то стоило. И вообще, странное сочетание рубина и серебра. Но это лучше, чем ничего.

Полазив по желтым страницам в Сети, Марго нашла недорогую ювелирку на улице Кримэ и отправилсь туда.

Теперь Марго уже почти дошла до места назначения. И начала смотреть на номера домов. Она прошла мимо православной церковки, расположенной в глубине небольшого зеленого дворика, и, удовлетворяя любопытство, зашла туда. Церковка была открыта и туда время от времени заходили волосатые парни с рюкзаками, пожилые дамы с непокрытыми против русского обычая головами, старые хлыщеватые дедки французского разлива. Зашел один негр и китаец. И хотя заведение провозглашало себя православным подворьем, от него не веяло мрачным исступлением, каким веет от церквей православной метрополии. Да и поп прошел не такой сытый и презирающий человечество, как обычные русские батюшки, прошедшие школу ГБ и семинарий.

Марго с тоской покинула заведение, решив не отвлекаться от основной цели похода.

Еще несколько домов. А вот и салон.

В витрине спала толстая серая кошка. Лениво подергивала хвостом и жмурилась на солнце. Над кошкой в витрине висели старые марионетки, мечи, китайские шары, колокольчики и другие предметы, назначение которых было загадочным и таинственным. Тяжелая дубовая дверь медленно поддалась, Марго переступила порог и увидела в глубине салона высокого седого старика. Он сидел за небольшим столиком и что-то писал.

— Добрый день, — довольно робко сказала Марго и остановилась посреди помещения на шахматном плиточном полу.

Это была самая чуднАная мастерская, какую ей доводилось только когда-либо видеть. Хотя, если честно, видела она в основном вывески. Что ей там, внутри, делать-то? На стенах Марго увидела несколько старинных гравюр и пару резных иконостаса. Один из листов, забранный в тонкую черную рамочку, без сомнения принадлежал руке Дюрера (либо хорошая копия). Рядом висело несколько ящиков, разбитых тонкими переборками на маленькие ячейки и в них была масса странных вещей — маленькие бутылочки, стеклянные шарики, старые часы, обломки каких-то механизмов, ключи, фарфоровые статуэтки, засохшие цветы, морские раковины, друзы кварца и аметиста, обкатанные морем гальки, обломок амфоры, отпечатак древнего триллобита. Деревянные паяцы стояли на маленьких полочках. Их лица казались почти живыми и выглядели так, будто паяцы объелись кислоты. Масса фарфоровых статуэток, куколок, кружечек и заколок виднелись за золотистым стеклом шкафчика. И только в большой витрине, рядом с которой сидел старик, Марго увидела кольца, браслеты, кулоны и прочее, что можно было назвать ювелирными изделиями.

Золота тут было немного — преобладало серебро.

Зато все вещи были потрясающей неповторимой формы.

Зато часть из них были очень древними.

— Приветствую Вас, мадмуазель, — сказал старик голосом волшебника из детского фильма. — Сегодня особенный день, неправда ли? Он наверняка будет таким же обычным, как и многие предыдущие дни. Весь день я проведу в мастерской, потом за мной зайдет Домино — цветочник из лавки напротив, и мы пойдем с ним в кафе пропустить по стаканчику вина, после этого я вернусь домой и, почитав книгу, лягу спать. Возможно, я выйду на балкон и буду долго смотреть на заходящее солнце, размышляя о непостижимости бытия. Все — как всегда. И все-таки этот день особенный. Я понял это сразу, как только проснулся. Сегодня время идет гораздо медленнее обычного. Может быть, просто я проснулся в тот момент, когда мир ждал моего пробуждения, и я оказался кстати, поэтому мне доставляют неизъяснимое наслаждение самые простые вещи. Каждое мгновение, каждое дуновение ветра, запах, крик птицы, шаги прохожего, полосатая тень, подающая на стену — все это кажется мне выражением неизъяснимой прекрасной истины.

— Может быть, — шепотом сказала Марго, — и в самом деле размер отбываемый часами замедлился?

— А, может быть, весь секрет времени, в том, сколько успеешь прожить между двумя ударами сердца?

— Однажды, сидя на берегу канала, я увидела, как остановилась вода… Ой, простите…

Марго смутилась.

— Я весь внимание! — с улыбкой наклонился ювелир.

— Наверное, вы разочаруете меня, — вздохнула Марго и выложила колечко и рубин на стекло прилавка. — Мне нужно починить эту мелочь, так как я обязана сегодня пойти на День рождения Аурелии, а это единственное, что я могу ей подарить. Но вот беда. У меня очень мало денег, и возможно я уйду ни с чем…

— Давайте посмотрим. Возможно, я смогу помочь. — Старик взял кольцо и камень узловатыми пальцами, долго осматривал, поднеся руку к лампе, и спросил. — Откуда у Вас это?

— Я нашла это на берегу залива, — солгала Марго, решив, что ювелиру ни к чему подробности. — Среди камней. Море выбрасывает разный мусор.

— Работа пустячная, — сказал ювелир. — Но это непростое колечко.

И ювелир снова внимательно посмотрел в глаза посетительнице.

— Да?! И в чем прикол? — сказала она будто бы небрежно.

— Это кольцо из сокровищ тамплиеров. Вещи тамплиеров особенные, в них заключены узлы событий. И в Вашей жизни наверняка грядут большие перемены.

— Узлы событий? — заторможено повторила Марго, почти загипнотизированная.

— Мир пронизан мириадами нитей, и когда они связываются в узел, происходит перемена сцен. Злодей становится ангелом, нищенка царицей, тиран монахом… Тамплиеры умели ловить эти узлы и прятать их внутри предметов. Заметьте, мадмуазель! Эти предметы никогда не попадают в руки случайно! Они всегда — знак судьбы.

— Как странно!

— Ведь есть и люди, в которых заключены узлы событий! — ювелир ткнул вверх указующим перстом. — Да-да! И, бывает, что в них нет никаких особенных достоинств, кроме из предназначения. Ну! А уж если такой человек талантлив, то он может стать гением. Как Ньютон или Планк, или Сальвадор Дали, или… Да вы их всех знаете!

Серая кошка проснулась, спрыгнула с витрины и пришла тереться о ноги ювелира.

— А это точно? — подозрительно сощурилась Марго, разглядывая колечко. — Вы не ошиблись? Ведь это… всего лишь серебро… А сокровища тамплиеров были несметной цены. Наверняка, это должно быть минимум золото.

— Люди часто верят в то, что придумали сами, — сказал ювелир, доставая из ящичка инструменты. — Так случилось и с Филиппом Красивым. Король сильно порастратился и пытался поправить свои дела за счет Ордена. Крепость пала, рыцарей пытали и казнили, но так ничего и не нашли. 18 марта 1314 г. Жак де Моле взошел на костер. Он крикнул в толпу: «Папа Климент! Король Филипп! Не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий!» Через две недели Папа умер от кровавого поноса, а Филипп скончался от неизвестной болезни…

— Звучит устрашающе. Но, может быть, это их тайные друзья осуществили месть? Подсыпали яд…

Марго подумала, что скорее всего старик просто решил поразвлечь ее старинной байкой из желания поболтать. Она отвела взгляд от причудливых украшений, выставленных в витрине, и посмотрела на ювелира.

— Возможно, — сказал он. — Но даже волос не упадет без воли Господней.

— Ха! Интересный способ узнать эту волю, — усмехнулась Марго. — Если преступника не поймали — он, стало быть, не виновен? А больше того — чуть ли не благодетель! А сколько невинных людей убивают маньяки, убийцы? Сколько неповинных ни в чем людей погибает во время войны от шальных пуль, от бомб и взрывов гранат и мин от рук захватчиков? А в чем виноваты младенцы, которых не захотели родить… Или… даже зачать?

Ювелир покачал головой.

— Никто из людей не в состоянии оценить вину или грех другого человека. Никто не волен узнать, в чьих руках меч возмездия. А кроме того само совершение преступления так же является наказанием для совершившего. Ведь убийца, кем бы он ни был, попадает в ад.

— Ну и как же они прятали эти узлы событий!? — усмехнулась Марго, чувствуя, как на затылке шевелятся волосы.

— Существует три вещи, способные управлять случаем: бог, молитва и колдовство.

— Колдовство? Молитва? Способ управлять случайностями? — Марго истерически засмеялась. — Все бы это было хорошо, но бога-то нет! Кому же молиться? Кто услышит слова?

Тихонько зазвенели стекла витрин. За окном потемнело и налетел ветер.

— Бог все-таки есть. Он един в трех лицах, — продолжал ювелир. — Когда-то из пустоты вознило мироздание. И первыми кирпичиками его были протоны. Мир взорвался, и мириады положительных зарядов начали разлетаться в четырехмерном пространстве, гда каждый протон был центром вселенной. Это был Бог Отец. Потом, когда взрыв исчерпал свою энергию, и мир начал медленно сжиматься, протоны начали сталкиваться и высекать протосвет — гамма кванты. Это Бог Дух. И только после этого возникли сгустки гамма-квантов — электроны. Это Бог Сын. После этого появились нейтроны и все богатство материи. У человека есть огромная сила, которую он может использовать по своему усмотрению. Но не все умеют ей воспользоваться. Но и те, кто умеет, не всегда пользуются ей во благо.

— Это новая теория. Для меня, — усмехнулась Марго. — Неплохо поставить на альтарь атом водорода!

— Это концепция разработана давным-давно! — улыбнулся старик. — И только теперь люди вернулись к ней. Что по-вашему означает шахматный пол в масонских храмах?

— М-м-м…

— Дуализм пустоты! — глаза ювелира засияли буйным блеском. — Положительный и отрицательный заряд, из которого состоит пустота! Все думают, что пустота — это ничто! Но это не так! Пустота — это все! Это спящая материя — надо ее качнуть, и по ней побегут волны, из которых состоит все, что вы видите. — Старик широко повел рукой. — Все, что вы видите — волны пустоты. А то, что мы воспринимаем, как вакум, всего лишь нулевая, так сказать, изотерма мира. Граница сред.

У Марго закружилась голова и она схватилась за угол витрины, чтобы не упасть.

— А причем тут грехи и убийцы? Это же физика…

— А вот и нет! Масоны открыли великий закон сохранения первоформы. Каждое, все более сложное вещество, существо — будь то звезда, молекула воды, микроб или человек — содержит в себе кластеры первополя. Вы слышали о пямяти воды? Гомеопатия!

— Да… Но… — Марго хотела что-то возразить, но в глазах ее завертелись звездочки, и она побоялась, что все-таки не устоит на ногах.

— Так вот! Память воды объясняется тем, что это самое первое сложное вещество, родившееся от первопричины. И потому так трудно оторвать физическое тело от энергетического. У проявленного есть непроявленное…

— Я не понимаю! — занервничала Марго. — Как физика связана с тем, что называют грехом?

— Нарушение непроявленного — вот что такое грех! — торжествующе воскликнул ювелир.

Марго разозлилась:

— И причем тут маленькие дети, которых убивают, когда идут войны? Или когда переворачиваются автобусы? Или когда они болеют? Или это какие-то неподконтрольные богу Водороду смерти? Только не говорите мне про карму. И я не верю в первородный грех. Первородный грех выдумка, чтобы сделать тебя виноватым в том, в чем ты не в состоянии оправдаться!

— Может быть, вы путаете грех с виной? — снова успокаиваясь, погладил кошку ювелир. — Напрасно. Грех — это не вина и не всегда преступление. Я бы сказал, что грех — это состояние. И не всегда зависит от того, кто грешен. В унынии нет вины — но оно грешно. В недостойных родителях тоже нет вины, но они могут повергнуть свое чадо в состояние греха. Подумайте… Вы молоды. У Вас уйма времени для того, чтобы открыть какую-нибудь тайну и воспользоваться Вашей силой правильно!

— Кто знает, как правильно? — усмехнулась Марго. От таких резких переходов от протонов и первоматерии до неправильной наследственности ей стало совсем дурно и хотелось сбежать из салона как можно скорее.

Ювелир убрал с глаза свою огромную линзу и протянул готовое кольцо.

— Пожалуйста. Вот Ваше сокровище. Кстати. Это не серебро. Это алхимический состав, из которого, возможно, пытались получить золото.

— А-а-а… — Марго окончательно уверилась в том, что старик совсем спятил.

— С Вас сто франков.

— Пожалуйста, — Марго торопливо протянула мятую бумажку. — Спасибо!

— Приходите еще! — улыбнулся старик, пряча деньги в конторку.

Марго толкнула спиной тугую дверь и вывалилась на улицу.

В первый момент ей показалось, что она вернулась из далекого-далекого путешествия, Париж показался вдруг давно знакомым, почти привычным городом. Прохладный ветер рванул полы расстегнутой куртки. Звуки шин шуршащих по асфальту, звук шагов, далекие отзвуки клаксонов сплелись в джазовую пьесу. Марго покрутила перед глазами вещицу, предназначенную Аурелии, и спрятала в карман. С облегчением вздохнув, она подняла воротник и направилась в сторону дома.

Но успела сделать лишь несколько шагов, как снова услышала за спиной голос старика.

— Постойте-ка, мадмуазель! Одну минутку!

Марго замерла, предвидя, что сумасшедший неправильно посчитал за услугу и теперь нужно будет отдать еще денег. А если их не хватит, он вызовет полицию и…

Она оглянулась.

— Я хочу подарить тебе безделушку, — сказал старик, подойдя поближе.

Он протянул руку, и Марго увидела в раскрытой хрупкой ладони длинную трехгранную иглу-заколку — маленькую игрушечную шпажку, верхушку которой венчала красивая роза и крест, похожие металлом на кольцо, которое Марго несла теперь в подарок Аурелии.

— Спасибо, — растерянно взяла иглу Марго. — А почему? С какой стати?

— Беги-беги… — помахал ей рукой старик. — Не спрашивай!

Пожав плечами, Марго с облегчением отвернулась от сумасшедшего и продолжила путь.

Мимо Синагоги, по мосту через канал, мимо вокзала. Она еще долго сжимала иглу в руке, загипнотизированная нелепой ситуацией, пока металл не начал обжигать ладонь.

На виадуке рядом с Северным вокзалом Марго остановилась передохнуть и приколола шпажку за отворот куртки. Внизу прогрохотал товарняк.

В ритм колесам сами собой вспомнились старые строчки.

…я сделаю этот город! Я сделаю этот город своим!

Марго ускорила шаг, стараясь попасть в ритм улиц.

Четыре такта до светофора. Синкопа — успеть на зеленый, пока он не погас. Теперь соло до следующего светофора (ни навстречу, ни сзади — никого) и так шестнадцать тактов. На шестиконечной площади вступил бас автобуса, и проревел дисторшн мотоциклиста — блестящий, черный бэтмен пронесся мимо на черной с хромированными трубами машине.

У нее все получится. Она узнает правила, по которым живет этот город. Она сделает его!

…я сделаю этот город! Я сделаю этот город своим!

Марго шла и, усмехаясь, камчала головой. Надо же! Кольцо тамплиеров! Узлы событий! Бог-водород! Да тогда и атомов-то не было! Что он гонит? Но чем больше Марго пыталась посмеяться над словами старика, тем больше они начинали смущать ее.

А если старик прав? Если причиной всей этой истории является маленькое старое колечко? Рита прожила свою жизнь, чтобы привезти в Питер рубин, а Роня прожил жизнь, чтобы найти на пляже змейку. А она, Лизавета Кошкина, приехала в Париж, чтобы передать это кольцо Аурелии. А уж куда денет его Ау — ее проблемы и ее судьба. Вот так!

Смешно.

— Выкинуть тебя, что ли? — Марго достала кольцо, долго крутила его перед глазами и даже занесла его уже над щелями дождевой канализации, но… не выбросила.

Что-то заставило ее посмотреть в небо. Там, в прорехе облаков, на фоне глубокой синевы сверкала маленькая серебрянная стрелка… 

«Как хочу, так и буду стоять!»

— Если тебе трудно нести твой мешок, — сказал Эдик, когда они ехали по кишке эскалатора, перемещаясь из самолета в здание аэропорта. — Я могу помочь.

— Да нет, — хрюкнула Стрельцова. — Пока справляюсь. Не вижу причины. Хотя спасибо, не посчитай это феминизмом…

— Это глупости все… феминизм, не феменизм, — вздохнул Эдик. — Короче, я предложил…

— Спасибо, — Катька поправила рюкзак. Драный, без замка, рюкзак из итальянского кожезаменителя. И перехватила поудобнее сумку.

Транспортер вывел прямо к карусели раздачи багажа. Бамбук, танцоры и клавишник кинулись ловить свои баулы. Гитарист с барабанщиком удрали вперед, и Репеич рявкнул им, чтобы они притормозили.

Гитарист остановился и, достав из кармана сигареты, вытащил одну из пачки и сунул за ухо.

Бамбук появился откуда-то с пустой металлической телегой.

— Что стОит? — неуверенно спросил один из танцоров.

— Даром, — процедил Митяй за его спиной.

— А наши все равно содрали бы… — заметила злорадно Катька.

— Наши? Да… — согласился Эдик. — Содрали бы.

Таможню они прошли, почти не заметив. Погранец проштамповал паспорта собранные кучей, не глядя. На выходе из всей этой кутерьмы «Роботы» ждали гладкие, стильные элегантные французы. Они элегантно поздоровались, элегантно оценили прибывшую бригаду. Один из них элегантно заменил сигарету гитариста на местную. Так заменил, что гитарист довольно расплылся, а потом задумался.

Бригада спустилась на подземную парковку и остановилась около трех блестящих новеньких машин. Впрочем, тут все машины выглядели новенькими.

— Мадмуазель! — улыбнулся Стрельцовой один из французов, забрал у нее рюкзак и сумку и закинул все в багажник.

Потом другой француз на ломаном русском объявил:

— Есчо тр-р-ры чэлэвэк сьюда!

Эдик первым кинул свою маленькую сумку, потом барабанщик и гитарист.

— Поверни ноги! Гочподи! — сказал Репеич, подойдя к Катьке. — Терпеть, гочподи, не могу, когда люди так стоят.

— Как?! — удивилась Катька.

— Так, как ты, гочподи! Носками внутрь.

— Э-э-э… — протянула Катька оторопело. В Москве за Репеичем не замечалось такой вони.

— Не «э», а поверни!

Лабухи и танцоры повернулись к скандальчику.

— Это не входило в условия контракта! — оскалилась Катька. — Как хочу, так и буду стоять!

— Да ладно тебе. Насри! — посоветовал тихонько Эдик.

— Уволю!

— Пжалст! — дерзко заявила Катька, но внутри ей стало гадко.

— Да, гочподи! — Репеич окинул Стрельцову презрительным взглядом.

Он хотел сказать что-то еще, но заказчики намекнули, что пора ехать. Сказали они все это вежливо и учтиво, но Репеич все равно почувствовал себя шавкой. Было видно по тому, как он надулся.

В город ехали на нескольких машинах. Катька оказалась на одном сидении с Эдиком.

— Ну что! Схлопотала! — подковырнул ее басист.

— Иди ты! — улыбаясь, рявкнула Стрельцова. — Играть сначала научись!

— А ты задницу лизать! — парировал Эдик.

— Это пусть там танцоры с Бамбуком лижут, что хотят! — огрызнулась Катька.

— Во-во! — ухмыльнулся барабанщик.

Гитарист оглянулся с переднего сидения:

— О чем это вы?

— Да так! О всякой байде! — Барабанщик ткнул гитариста в плечо. — Чего тут выпить путевое бывает? Виски? Джин?

— В Париже надо пить абсент, — тихо сказал Эдик.

— А чего это такое, абсент? — спросила Катька заинтересованно.

Эдик улыбнулся.

Гитарист опять задумался и прозмеил через пару минут:

— Пидарасы эти французы! Гля! Они даже, гля, обидеть не могут! Дауны херовы! Как он мне сигарету сунул! Ну что, гля, трудно было, гля, ему меня козлом обозвать? Так и дал бы по роже! Ненавижу!

И он треснул кулаком в спинку переднего сидения.

— Угреба! Оборотень, нишкни! — повернулся к нему барабанщик.

— Sigarette? — с вежливой учтивостью спросил француз и протянул открытую пачку «Голуаз».

— Спасибо, я потом, — сказал смущенный гитарист и, и взяв сигарету, сунул ее за ухо.

Лабухи затихли. Стрельцова отвернулась к окну. И вдруг удивилась, Эдик сидевший между ней и гитаристом словно испарился или превратился в чемодан. Она даже оглянулась чтобы проверить.

— Да? — с готовностью улыбнулся басист.

— Мне показалось, что ты исчез, — рассмеялась Стрельцова.

— Да. Я на пару минут стал Парижем, — улыбнулся Эдик.

Катька покачала головой и почему-то достала ключ от последней квартиры. Вообще-то она еще собиралась туда вернуться. Там был очень ценный хозяин. Ценность его была в том, что деньги он просил нерегулярно и не лез в моральный облик жилицы, что было немаловажно. Иногда у Катьки собирались такие приятели, что с утра и самой ей было иногда не ловко. Но что поделаешь? Музыканты — веселые люди.

Это был странный ключ. Замок в квартире стоял, наверное, со сталинских времен. И ключ был не маленький и плоский, с множеством пропилов (как все нормальные ключи), а большой, из трубки, на конце которой был металлический «петушок». Катька почему-то поднесла его к губам и свистнула в дырочку.

— Вот… От квартиры. От чужой квартиры. От счастливой, — Катька усмехнулась воспоминанию. — Но я иногда думаю, что своя квартира — только на кладбище. А пока жив, любой дом — гостиница.

— Оптимистично! — усмехнулся Эдик и протянул ладонь. — Дай посмотреть! 

«Моя прапрабабушка была замужем за масоном…»

Ключи от дома чужого…

Марго сунула ключ в замочную скважину — за дверью уже стоял галдеж, играла музыка. Жак, наверное, закрыл галерею раньше, чтобы поздравить Ау с днем рождения. Замок повернулся легко, и дверь приветливо открылась. Собаки первыми кинулись приветствовать вошедшую. Люди — раскрасневшиеся, веселые — приветствовали ее возглясами и жестами. Бросился в глаза темный неподвижный взгляд молодого широколицего парня.

— Привет! — сказала Марго, проходя в комнату и направляясь прямо к Ау. — Поздравляю. Желаю счастья, здоровья и все такое!

Они расцеловались, и Марго протянула Ау «узел событий» — колечко в виде змейки с рубином в глазу.

— О! — воскликнула Аурелия. — Какая прелесть! Спасибо! Я чувствую в нем какую-то тайну!

— Да, — на ходу сочиняла Марго. — Моя прапрабабушка была замужем за масоном, и оно досталось мне по наследству. Но я дарю тебе его, Ау. Это необычное кольцо. Волшебное!

— Ну-ка, ну-ка! — проскрипела арфистка и протянула свою цепкую руку. — Покажи-ка мне эту прелесть!

Аурелия послушно задержала ладонь.

— Миленькая вещица, — проскрипела мадам Гасион и повернулась к русской. — Это какой-то тайный знак. Когда-то я видала такие на старинных книгах. Мадам Блаватская… Твою бабушку звали не мадам Блаватская?

— Нет, — помотала головой Марго.

— У нас в Париже было большое общество русских медиумов, — продолжала старая мадам. — Гурждиев был красавец. У меня остались фотографии! Я была совсем мала, но моя мать… Да-да! У нее было нечто похожее. Книга с такими знаками. Правда, потом началась война и все пропало. Ноя помню с детства. В детстве память цепкая. Это, кажется, означает время. Змея кусающая себя за хвост. Да-да… Время. Мама погибла в войну. Немецкий солдат пытался ее изнасиловать, и она выпрыгнула из окна.

— Как печально… — прошептала Аурелия.

— Печально то, что она выпрыгнула! — проскрипела мадам. — А что до самого факта, то это бывает с каждой женщиной хоть раз, и нечего делать проблему! — проскрипела арфистка и снова подняла бокал. — Дерьмо случается, надо отмываться от него и жить дальше. Если бы моя мама знала, сколько дней я проведу на панели, она подумала бы получше.

— На панели?! Вы удивляете меня, мадам Гасион! — воскликнул вдруг Поль. — Это ведь ужасно! Падшие женщины — это такая дрянь…

— Помолчи, щенок! — одернула его старуха и снова обернулась к русской. — Никто не знает какие у кого причины, чтобы быть тем или этим. Мне, напротив, казались ужасными мужчины, которым было все равно, что меня заставило это делать. А некоторые меня даже бесили, они пытались доставить мне удовольствие!!! Лучше бы они просто успокаивали свою похоть. Дерьмо. Но мне повезло! Повезло! Как-то раз я стояла на Пигаль и вдруг услышала звуки арфы. Я побежала на звук, как крыса на Нильсову дудочку. Пожилая женщина сидела прямо на углу перекрестка и перебирала струны. Я была так очарована, что простояла перед ней целый день. И отдала последние деньги. И вот к ней пришел молодой человек, чтобы помочь занести арфу наверх в подъезд, и женщина позвала меня. Она заставляла меня убираться и варить пищу. Она мучила меня занятиями на арфе, но благодаря ей я смогла закончить школу. И теперь у меня есть кусок хлеба. Арфа спасла меня от смерти и от улицы. Иногда мне кажется, что это не я выбрала арфу, а она позвала меня к себе. Арфа спасла меня, и иногда мне кажется, что она меня и убьет. Арфа должна петь, а я не нашла себе замену. Мы умрем в один день.

— Ужас какой! — поморщилась Ау.

— А мне кажется — это самое то! — задумчиво сказала Коша-Марго. — Если бы у меня был слух, я думала бы так же. Мне хотелось бы так же любить свой инструмент, но я — глухарь. Когда-то у меня была флейта, и я чувствовала примерно то же. Но я потеряла ее. Нет. Это неверно. Я отказалась от флейты, потому что хочу стать великой художницей, как Магрит, Кандинский или Дали. А флейта была против этого.

— Ну началось! — фыркнул Поль. — Три сумасшедших самки.

— А ты уверена, что у тебя нет слуха? — поморщилась с надеждой мадам Гасион и вцепилась в Кошин рукав. — Меня мучает то, что некому передать арфу. Арфа должна петь!

— Нет. Слуха у меня точно нет… — снова покачала головой Марго.

— Давайте не будем о грустном! — сказал Жак и поднялся из-за стола. — У вас все будет хорошо, мадам Гасион. А Марго нужно нарисовать двадцать холстов. А после этого, пожалуйста — берите ее себе на воспитание!

— Двадцать холстов! — мадам Гасион цокнула языком. — За месяц? О-ля-ля! Это на холст полтора дня? Разве так возможно создать шедевр?

— Шедевры от Марго никто и не требует! — усмехнулся галерейщик. — Шедевр, знаете ли, не продать за тясячу франков! Шедевры начинаются с десяти тысяч! И то — дешево! А где ж я найду каждый месяц покупателя для шедевра?

— Ну, знаете… — покачала головой мадам Гасион. — В наше время…

Но Лео не дал арфистке договорить, он чем-то отвлек ее, предоставляя Жаку возможность тихо удалиться.

Поль попросил Марго показать начатые холсты, и молодежь перебралась в мастерскую. Пока Аурелия и ее брат рассаживались, расставляли стаканы с дринком и закуривали, Марго прислонила несколько начатых работ к стене. Немного нервничая — когда смотришь со зрителями и сама становишься зрителем, начинаешь видеть разные бяки.

Аурелия закурила свой гадкий «Slime», у Поля был «Честер». Марго взяла из его пачки сигарету и присела рядом.

— Ну скажи, Марго, почему она идет по тонкой ниточке? — задумчиво спросил Поль, глядя на работу, где над утренним городом по проводу, словно спящий канатоходец, шла Муся в алом развевающемся платье.

— Это трансцедентальная ниточка символизирующая хрупкость утреннего сна, — Марго с трудом выговорила сложную фразу. — Муся идет как бы по границе сновидения и пробуждения. Город… Это город. Я не очень могу объяснить, в чем тут смысл, но я вижу его необъяснимое участие в том или ином событии, встрече, предначертании. Небо — это невесомость сновидения. Мне иногда кажется, что наше сознание, личность — это только свет на поверхности волн. Это нельзя измерить или взвесить, но это — есть.

— Не слишком сложно для простой картины? — с серьезной миной спросил Поль.

Марго пожала плечами.

— А мне наоборот нравится, — сказала Ау. — А лошадка?

— Она снится Мусе, — сказала Марго и выпустила дым. — Муся хотела бы проснуться так, чтобы лошадка осталась у нее в руках. Вернее, это мой сон, но почему-то я думаю, что присвоить его Мусе было бы правильно — Я завидую художникам, — вздохнула Аурелия. — Завидую, потому что их жизнь не лишена смысла.

— А мне не нравится, — покачал головой Поль. — Я считаю, что современное искусство — это шарлатанство.

— Но то, что висит у тебя на стенах — просто ужас! — воскликнула Аурелия. — Марго, если попадешь к Полю в гости, не обращай внимания на этот ужас в духе Валенджи! Лучше бы он повесил порнуху. Было бы честнее.

— Порнуха — это грубо, — скучно возразил Поль. — А Валенджи — супер. И не откровенно, и волнует.

Марго предпочла в это обсуждение не вмешиваться. Она молча курила «Честерфилд» и вспоминала разговор с ювелиром. И у нее опять кругом кружилась голова. Если бы был Роня или Чижик, можно было бы сними посоветоваться. Ну хотя бы Зыскин. А так…

— Но Поль! — продолжала возмущаться Аурелия. — Ведь живопись — это коммуникативное искусство. И смысл его в том, чтобы соответствовать современному менталитету и оформлять сознание в визуальных формах. Давать определенный настрой. У Марго в работах есть это. Они не вторичны, в них есть дух времени. А то, что у тебя в студио висит — просто выражение твоих проблем с женским полом.

— Не надо передергивать! Я считаю, что я очень хорошо разбираюсь в искусстве.

Вот так сказал Поль, и они начали спорить о современном и старинном искусстве. Но это не помешало брату Ау подвести разговор так, что Марго согласилась поехать с ним изучать достопримечательности Франции. Кстати, на достопримечательности разговор плавно перетек с искусства возрождения. Поль сказал, что в некоторых замках неплохие коллекции. Марго усомнилась, может ли она потратить на поездку целый день, когда так много работы, но Аурелия с таким воодушевлением советовала ей покататься с Полем, что было решено — с утра они едут на Луару.

Потом в комнату заглянула попрощаться арфистка и опять с подозрением и надеждой оглядела русскую. Поднялся и Поль, потому что Ау и Лео собрались выводить собак, остаться же наедине с Марго ему было неудобно.

Достопримечательности

На следующий день Поль заехал за русской художницей на «Лянче». Он еще раз осмотрел все картины и опять повторил, что современная живопись ему непонятна. Марго не обратила на это внимания, так как «каждый право имеет право на то, что слева, и то, что справа» (с) — Макаревич).

В машине Марго почувствовала, что она наконец-то в Париже. Не туристка, которая мотается по улицам, сверяясь с картой, а почти настоящая француженка.

— Куда поедем? — спросил Поль, протягивая русской кучу проспектов.

— О! Как много всего! — воскликнула Коша-Марго. — Глаза разбегаются! Честное слово, неовозможно выбрать.

— Но придется, — улыбнулся Поль.

— Да, — кивнула Марго, листая страницы, и, внезапно увидев фотографию замка над рекой, ткнула в нее пальцем. — А сюда? Сюда мы можем поехать?

— Далековато. Но можем, — Поль взглянул на часы и включил зажигание.

«Лянча» фрумнула, заурчала и медленно покатилась под откос.

— А почему ты хочешь именно сюда? — спросил Поль, наступая на газ. — Ты что-то слышала об этом замке?

— Нет! Совсем нет! — воскликнула Марго. — Но он мне знаком! Будто я там жила когда-то в прошлой жизни, или он мне приснился!

— Удивительно! Как женщины любят кликушество, — сказал Поль и взял курс на Луару.

На дорогу у них ушло около трех часов. По бокам автобана мелькали маленькие деревушки, винные погреба, виноградники тянулись бесконечными рядами. Все было по-зимнему пусто и тихо.

Замок находился в большом парке, высокие деревья которого качали кронами в синей вышине.

Шум и запах быстрой реки послышался издали, едва Марго вышла из машины на асфальт парковки. Поль закрыл «Ланчу» и улыбнулся. Улыбнулся странно, будто ждал ответа на вопрос, который уже задан, и Марго на него должна ответить.

Чем ближе они подходили к замку, тем более отчетливым становилось дежавю. Марго начало знобить.

Поль заметил, что с русской творится неладное, но не решился даже спросить — на лице Марго значилось бегущей строкой, что она не пустит никого в свои мысли. И Поль, отстав на шаг, грустно рассматривал трещинки в асфальтовой дорожке. И пытался понять, чем так приковала его Марго. Ему не нравились ни ее картины, ни ее манера вести себя — угрюмо и молчаливо, будто парень; не нравилась охламонская манера одеваться. Но он ничего не мог сделать — шел за ней будто на веревочке.

Они поднялись по ступеньками, обошли залы, разглядывая огромные спальные балдахины, потом прошли по переходу, спустились в кухню. Марго внимательно осматривала каждый закуток. На обратном пути в переходе, нависшем над рекой, она остановилась и долго смотрела на бегущую в окне стремительную воду.

— Как будто на корабле. Наверное, удобно было сбрасывать убитых любовников. Да? Или убегать тайком на лодке.

— Наверно, — согласился Поль. — Этот замок — подарок одного из королей своей любовнице. Так что, насчет любовников ты права. Удобно.

— И все-таки, — сказала Марго уверенно. — Я уже была тут!

— Когда?! — удивился Поль. — Ты ведь никогда не была во Франции?

— И все-таки, я тут была! — упрямо нагнула голову Марго и стремительно побежала вверх по ступенькам. — И я докажу это! Идем!

Поль бежал за русской и думал, что все восточные люди сумасшедшие. Но зато это забавно и уж точно не скучно. И он вдруг признался себе, что хотя его бесит эта манера Марго превращать любое простое событие в запутанную тайну, но это же и развлекает.

Марго вышла из замка, спустилась по ступенькам вниз и беспокойно оглянулась.

— Что ты хочешь сделать? — обеспокоенно спросил Поль.

— Я хочу найти одну вещь, — пояснила она, медленно направляясь к правому краю лестницы. — Если ее никто не нашел до меня, то я докажу тебе, что я уже была тут.

— Ты городишь ерунду, — поморщилася Поль. — Как ты могла быть здесь?

— Не знаю. В прошлой жизни или во сне. Я уже сказала!

— Как можно побывать где-то во сне?!

— Ага! — воскликнула Марго.

— Что? Что ты там нашла?

Марго наклонилась и запустив палец в трещинку под крыльцом вытащила оттуда старую поржавевшую пуговицу от детской туфельки.

— Что ты на это скажешь? — торжествующе подняла руку она. — Вот! Я видела, как эта пуговица оторвалась и упала. Ее искали, но не нашли, потому что она закатилась в эту трещину. Да… Но только… только…

Она замерла, пытаясь вспомнить. Но воспоминание было никогда и нигде. Оно просто было. Оно было — просто. Знание как таковое. Ниоткуда. Марго разволновалась.

В такие моменты на нее всегда накатывала нестерпимая печаль, и хотелось надраться, поссориться со всеми или покончить жизнь самоубийством. Ясно же, что эта способность узнавать прошлое и будущее, видеть невидимое, которая накатывает на нее время от времени, это не просто. Не может это быть просто, но вот беда — тот, кто снабдил Марго этим свойством, не дал к нему инструкции. Зачем и как, и для чего им нужно пользоваться?

— Что только? — спросил Поль, забирая пуговку из руки Марго.

— Не могу вспомнить, когда это было и как… Будто не со мной…

По телу Марго пробежал озноб, и она погладила руки, разгоняя мурашки.

— Моя сестра была в этом замке накануне того, как разбились родители. И больше она сюда — ни ногой. Аурелия очень упряма и суеверна. Она постоянно записывается в какие-то секты.

— Аурелия? — Марго забрала пуговку назад, задумчиво покрутила и сосредоточилась, ожидая, что вот сейчас какая-то там молекула повернется нужным образом, замкнет нужную связь, и… Нет. Воспоминание ускользало.

— А я вот что тебе скажу, маленькая хитрюга! — улыбнулся насмешливо Поль. — Ты обманула меня. Ты знала, что найдешь тут какую-то мелочь. Значок, пуговицу, булавку или монетку. Туристов много — каждый может что-то потерять… Поэтому ты и не сказала заранее что должна была найти! Но мне плевать! Это забавно! Я тебе благодарен. Держи свою пуговицу и пойдем. Нам надо вернуться в Париж, а то моя сестра подумает невесть что!

— Да. Надо вернуться, — кивнула Марго и воскликнула горячечно. — Ты прав, я сглупила. Надо было заранее сказать, что это пуговка от детской туфельки. Но я не была уверенна, что она все еще лежит. Ты видишь какая она ржавая? Я боялась, что не найду ее, и не смогу доказать… Черт! Неужели ты не веришь мне? Ну как же можно не верить? Я ведь говорю правду!

Поль усмехнулся и пошел к «Ланче».

— Да, кстати! — сказал он на обратном пути. — Не хотела бы ты попробовать себя в компьютерной графике? Это современно.

— Хотела бы, а как?

— У меня есть друг Макс, а у него тоже есть друг. Я рассказал Максу о тебе, а тот рассказал своему другу. И тот сказал, что им в фирму постоянно нужны художники, и попросил познакомить с тобой. Ты непротив?

— Еще бы я была против! — воскликнула она и подпрыгнула на сидении от восторга. 

«Мне нужно купить гравюру»

— Еще бы я была против! — воскликнула Катька, узнав, что Эдик приглашает ее покататься на взятой в прокат машине.

— Тогда пойдем! — сказал Эдик и направился прочь из номера.

Они вышли из гостиницы, не встретив никого — ни танцоров, ни Репеича, ни Бамбука. Впрочем, Бамбук редко бывал в гостинице. Похоже франки были его друзьями или друзьями его друга, но в общем, Бамбук приезжал в «Эдем» отдельно. Правда, поразмыслив, Стрельцова усомнилась в способностях Эдика и немного окоротила восторги.

— Ну, где машина-то?! — почти ехидно усмехнулась она. — Прогнал, да?

— Нет. Не прогнал. Стоит внизу. Идем.

Эдик улыбнулся и распахнул руки широким жестом. Откуда-то снизу взмыла вдруг громадная воздушная струя. Она захлестнула Катькино дыхание, растрепала ее волосы и попыталась сорвать куртку, тряхнула как следует деревянные жалюзи гостиницы, пробежав по стеклам темной голубой волной, покатила газетный ком и с грохотом погнала по асфальту пустую жестянку из-под пива.

— Ну и ветрище тут! — воскликнула Стрельцова. — Ну и ветрище!

Эдик закрыл глаза и, казалось, тихо опустив руки, утихомирил ветер. И вдруг стал красивым, как принц-ветер или женственный герой японской манги.

— Ты прям как дирижер, — усмехнулась Катька и немного обиделась на то, что она так не могла.

Да, она тоже хотела быть такой, как Эдик. Не жить — танцевать! Взять, блин, машину в прокат… Хотела! Да у нее никак не получалось.

— Предлагаю доехать до центра, — сказал Эдик, догнав ее через пролет. — А там побродить. Одна художница рассказывала, что центр искусств Помпиду — очень интересное место. Ты как? Любишь смотреть картинки? Как скажешь!

— Да мне все равно! — пожала плечами Катька. — Только я хотела бы увидеть Эйфелеву башню. Это попсово, да? Но извини! Париж без Эфелевой башни, как Африка без верблюдов!

— Согласен! — согласился Эдик. — Но мы же попсовая группа! Давай тогда с башни и начнем!

И Катька припустила вниз, с удовольствием шлепая подошвами по чистеньким каменным ступенькам.

— Ой! — воскликнула она удивленно. — Смотри! Из стены торчит черный человек! Прикольно! Вот ночью тут можно застрематься! Шутники эти французы! Это памятник кому-то?

— Нет! Катька! — усмехнулся Эд. — Это городская архитектура. Для красоты! Чтобы было понятно, что тут люди живут, а не обезьяны. Поняла?

— А-а-а… Не совсем. Но мы этот момент опустим.

Катька заметила, что фраза высказанная басистом затронула в ее мировоззрении какой-то дремучий, нетронутый пласт. Она была не очень довольна тем, что кто-то ковырнул ее с неотделанного края, но с другой стороны… может быть там еще что-то есть?

Короче она не знала: разозлиться или обрадоваться.

Эд тем временем убежал вниз по лестнице.

— Смотри! — крикнул он снизу. — Кажется, что там наверху все кончается! Ступеньки уходят в небо! Правда — замечательно?

И ветер опять толкнул их в спину. Катька криво ухмыльнулась. Странный этот Эдик. Нарышкин бы не размахивал руками. И Бамбук не понял бы этих восторгов, хотя на сцене изображал бог весть что. Смущал ее Эдик, вот что. Он селил в Катькино сердце сомнение, а то ли она считает правильным, что считают все? Потому что, если выбирать из этой всей тусы, она выбрала бы Эдика. И она опять немного надулась. Да кто он такой, этот хренов Эдик? Кто он такой?!!

— Черт! — сказала Катька, усаживаясь в прокатную машину и успокаиваясь. — Такое чувство, что ты мог обойтись и без должности баса! Чего ты терпишь Репеича? На кой он тебе нужен?

— Да брось ты! Нормальный мужик! — усмехнулся Эдик. — Просто ты — анархистка!

— А как ты поедешь? Ты знаешь Париж, как Москву?

Эдик улыбнулся и повернул ключ зажигания. Мотор неслышно завелся, и улица легко сорвалась с места и приветливо побежала навстречу машине.

— Нет, — усмехнулася Эдик. — Понятия не имею. Только по карте. А вот JPS знает. Он нам все и покажет.

— А чой-то? — удивилась Катька непонятному слову. — Чой-то за JPS?

— Спутниковая система. Эдик повернул ключ зажигания. Ты, Катька, тундра! Будто из Урюпинска вчера!

— А я и есть из Урюпинска, — призналась Стрельцова. — Была б я не из Урюпинска, в Голливуде бы уже снималась. Из Саратова! Прикинь! Я в Москву когда приехала, у меня даже на съем квартиры бабла не было. И ни одного знакомого. А теперь вот в Париже… Хотя, конечно, свой бы альбом записать…

Катьку кольнула в сердце мысль о том, что вот уже несколько лет она в Москве, а так ни на йоту и не продвинулась к заветной мечте — стоять на сцене, красивой и классной, и петь. А впереди — огромный зал людей, и все ее понимают, чувствуют то же, что и она, и мысленно поют вместе с ней, с Катькой. Жалкие роли подпевалок, подвывалок в чужих проектах и редкие концерты в клубах — все, что могла предложить ей жизнь.

Сначала Катька бунтовала, ругаясь по этому поводу на вечеринках в гостиницах и кухнях с такими же как она подпевалками и подтанцовками, а потом, догадавшись кто на самом деле стоит за быстровзлетающими пелками на ящике, смирилась. Только не понимала теперь — чего ж она не вернется назад в свой тертый Саратов?

— А кто мешает? — спросил Эдик.

— Денег нет, — вздохнула Катька. — Знаешь, я как-то раньше не понимала, кто за всем этим стоит… А теперь подумываю — не забить ли? Выучиться на психотерапевта, что ли… Я знаешь, сколько психов повидала? И они все ко мне откровенничать всегда! Как увижу психа — так он мой!

— Рыбак рыбака…

— Да ладно тебе! Сам-то! — обиделась Стрельцова.

— Не выйдет у тебя с психотерапевтом, — ухмыльнулся Эд.

— Почему это?

— Добрая ты, Катька! И доверчивая.

— Уж конечно! — буркнула Катька стала разглядывать Париж, кружащийся вокруг прокатной тачки.

Первым делом, они осмотрели Эфелеву башню. Выстояли очередь с японцами и взглянули на крыши, огромное бескрайнее море крыш, потом прошлись по Марсову полю. В общем сделали почти все, что положено сделать туристу. Эд всюду доставал свой кошелек, но никаких других признаков ухаживания Стрельцова не вычислила, и ее напрягала эта неопределенность. Тем более, что она была бы и не против того, чтобы басист построил ей глазки. В перспективе неплохо было бы познакомиться с французом, но сейчас, пока она ни слова по-французски сказать не может, что об этом думать.

После Эдик привез Катьку к Помпиду.

Стрельцова долго разглядывала вывернутое наизнанку здание и качала головой. Внутри она таскалась за Эдиком, сохраняя вежливое любопытство — коллекции, представленные на обозрение, не очень взволновали ее внимание. Больше она тратила времени и сил на то, чтобы заметить мелкие жесты, улыбки и оговорки, и растрактовать эти тайные знаки. В свою пользу или против.

У нее было три варианта: — она нравится басисту; — ему скучно и он таскает ее за собой просто так; — он — гей, но почему-то шифруется.

Басист, чувствуя, что спутнице скучно, не стал задерживаться в этом храме современного искуства. В стеклянном эскалаторе, когда они уже спускались вниз, Катька увидела на площади огромную толпу, окружавшею небольшую группу людей. Даже сквозь стекло было слышно, как толпа разом взвизгивает или охает, расступаясь.

— Что это? — Катька неприлично ткнула пальцем в стекло.

— Не знаю, пойдем посмотрим, — предложил Эд.

Они спустились и пересекли площадь. Но толпа была такая плотная, что Катька никак не могла увидеть, что же там. Тогда Эдик подхватил ее под мышки и приподнял. В центре разгоряченного круга зевак громко выкрикивая раскатистые слова ходил человек в розовом потасканном трико. Он ходил и показывал всем огромную шпагу и предлагал пощупать ее. После того, как публика убедилась в том, что шпага настоящая, акробат стал в круге и, задрав свою продолговатую голову, начал неторопливо засовывать шпагу в свой огромный рот.

— Глотатель шпаг! — сказала Катька Эдику и шлепнула его по руке. — Опускай!

Эдик поставил ее на мостовую, но Стрельцова не торопилась расстаться с его теплым уютным телом.

— Я видела в Москве такое же, — сказала она, оставаясь рядом с басистом. — Там, правда был не такой смешной мужик, а какие-то мальчишки, но все равно то же самое все.

Эд отпустил ее и отступил. И Катька почувствовала, что ее бросили. Она оглянулась и, не обращая внимания на подошедшего шарманщика с обезьянкой, скуксилась:

— Мне все надоело! Какой-то балаган, а не Париж!

— А ты чего ожидала? — рассмеялся Эдик.

— Ну, — Катька неопределенно взмахнула рукой. — Все-таки откутюр, Мулен Руж, Олимпия… И знаешь, что? Кушать хочется.

Басист взглянул на часы и кивнул:

— Здравая мысль. Но давай чуть-чуть попозже. А сейчас еще в одно место зайдем?

— Ну только последнее. Не люблю, когда развлечения превращаются в достачу.

Катька небрежно поковыляла прочь от очарованной глотателем шпаг толпы. На каблуках, конечно, по мостовой идти было тяжко. Но разве она может признаться этому оболдую, что у нее уже свело ноги? Нельзя! Неженственно признаваться в своих слабостях и физиологических проблемах. Это мужик, думала Катька, может рыгнуть при всех, вонять носками, валяться под столом пьяный в говно в своей блевотине — ему ничего не будет от общественного мнения. А женщина — не то. Она должна быть красивой, неземной…

Эд догадался, что Катька на грани падения и ненавязчиво подставил ей локоть.

Он повел Стрельцову на небольшую улочку, по левую и по правую сторону которой были сплошь маленькие галерейки, в витринах которых висели плакаты или картины, так что можно было сразу понять в каком стиле здесь продаются работы.

— О! — сказала Катька, увидев милый декоративный пейзаж. — А здесь не так плохо, как в этом дурацком Помпиду.

— Почему дурацком?

— Да ну! — надулась Катька, сама не понимая, чем взбесил ее Центр Современного Искусства. — Какой-то он наоборот. Наизнанку.

— Наизнанку, — повторил Эдик. — А японцы считают, что люди вывернуты наизнанку.

— Как это? — остановилась Катька.

— Японцы странные люди. Они считают, что в человеке главное — пупок. Зародыш развивается из трех клеток, которые расположены внутри человека в районе пупка. Именно через эти три клетки организм и соединяется со всем мирозданием. То есть мир находится внутри человека. А то, что мы видим — это изнанка. Они считают, что мир обладает большим количеством измерений, чем мы думаем… — басист взглянул на оторопевшую Катьку и рассмеялся. — Ладно! Не грузись! Это же японцы! А какой художник тебе нравится?

Эдик медленно двинулся дальше по улочке.

— Ну… так сразу и не вспомнишь. Сальвадор Дали! — сказала Катька и последовала за басистом.

— Сальвадор хорош, не спорю. Хотя он скорее ментален, чем всеобъемлющ. Но то, что мы видели в Помпиду — Лежэ, Матисс, Кандинский, — живо спросил Эдик. — разве это не похоже на музыку? Странно, что ты, музыкант, не чувствуешь прелести абстрактного искусства. Оно ведь более выразительно, чем подражательное! Мне кажется, человек нашего времени более нуждается не в изображении видимого — для этого есть масса других замечательных способов (фото и цифровой аппарат, видео), а в отображении невидимого — эмоций, состояний, ментальных форм. И, может быть, в инвентаризации уже найденного. Так, как диджей составляет музыку из готорвых треков, добавляя к ним что-то еще. Что-то свое, так и современный художник оперирует фрагментами мира, добавляя к ним что-то свое. По-моему это замечательно.

Катька недоверчиво посмотрела на спутника.

— А ты не слишком умен для басиста?

— Извини, — усмехнулся Эдик. — Я ведь не умею играть!

— Ничего не понимаю! — воскликнула она и оступилась. — И как ты попал в» Роботы»?

— Наверное, больше некого было взять… — рука Эда опять оказалась вовремя. Катька схватилась за нее и больше не отпускала пока они не прошли всю улочку. Они уделили внимание всем галерейкам — в одних они мельком окинули работы и вышли, в другие не заходили, удовлетворившись осмотром витрины, в третьих оставались долго, рассматривали картины, а басист спрашивал что-то на французском у глерейщика (или кто там был), забирал проспекты, визитки и вежливо прощлся.

— А ты ничего так по френчу спикаешь! — одобрительно оценила Стрельцова, когда они остановились и дверей последнего заведения, над которым красовалась красно-белая вывеска «Coup d'Oeil».

— «Взгляд» — перевел басист и взялся за ручку.

— Я не пойду, — сказала Катька. — Я чувствую себя там, как дура. Эти французы меня доконают. Что я, виновата, что выросла в говне? Чего они меня постоянно осуждают? Кажется, я понимаю нашего гитариста.

— Да не осуждают они тебя! — попытался урезонить артистку Эд. — Это тебе кажется! Им все равно!

— Может, и все равно, — насупилась Катька. — А мне — нет. Я буду здесь нюхать воздух. Знаешь, мне кажется, он пахнет Гольфстримом. И вообще, чего ты так ходишь по этим галереям, будто у тебя какое-то дело? Или ты так дико любишь картины?!

— Мне нужно купить гравюру, — улыбнулся Эдик. — Для друга. Ну хорошо, я быстро!

Он понимающе взглянул на Катькины каблуки и нырнул в двери «Coup d'Oeil».

Принц

Марго стояла во дворе дома Аурелии и улыбались. Сегодня ей казалось, что она в Париже — одна. А прохожие, что проходят иногда по улицам — всего лишь актеры, дополняющие пейзаж до совершенства.

И полного совершенства пейзаж достиг бы, если бы вдруг неожиданно, совершенно нечаянно и чудесно, она познакомилась бы вдруг с прекрасным принцем.

Она не хотела бы знать ни кто он, ни что он. Но он был бы прекрасен и угадывал бы желания. Они вместе катались бы на алом кабриолете, купили бы разноцветный букет воздушных шариков и отпускали бы их один за другим в небо. И шарики летали бы над Парижем, будто строчки песен или мелодия флейты.

Марго вздохнула и опять пожалела, что оставила инструмент у Черепа.

— Но нет-нет! — сказала она себе вслух. — Умерла, так умерла. Никаких флейт.

Русские слова прозвучали страно и чуждо. Так, будто их сказал кто-то другой.

И Марго поправилась по-французски:

— Jamais la futte!

Дождик прибил листья и оставил на песке оспины. Марго наклонилась и подняла старый, уже не упругий мяч, и погладила серую проплешину резины. Когда-то такой же затертый был у них во дворе у бабушки. И они играли этим мячом около глухой стены, за которой была спальня бабы Клавы. Баба Клава гоняла детей, но место было уж таким удобным, что они все равно возвращались. А беготня была еще одним развлечением.

Марго смахнула прилипшие песчинки, прижала мяч к уху и, стукнув по резине пальцем, прислушалась, как волна звона совершает внутри медленные круги.

Словно песок, словно пузырьки звука в шейном позвонке, когда ныряешь в море. Словно мяч обожрался кислого.

Взвизгнул клаксон. Марго опустила руки, мяч прокатился, пачкаясь в мокрой корке песка, точно котлета в муке, и оставил за собой сухую дорожку. Клаксон позвал опять — влажно и печально, словно маневрушка в Ялуторовске.

Когда Марго вышла за калитку, Поль уже ждал ее, прислонившись к капоту «Лянчи». Сегодня брат Аурелии выглядел странно. На его лице были очки — синие голографические кружки изображающие другие глаза — глаза без интонаций и эмоций. Марго прищурилась и представила, что Поль — робот. Пожалуй, он мог бы быть роботом.

— Ух ты! — сказала Марго. — Зачем ты их одел? Дай померять.

Поль послушно протянул очки. Марго одела их и, повертев головой, наклонилась к зеркальцу бокового обзора. Но ей не понравилось, как она выглядит, и она вернула очки обратно.

— Я хочу быть забавным, — сказал Поль, направляясь к месту водителя.. — Ты придумываешь истории про замки и пуговицы, а я вот решил побыть человеком без выражения лица.

— Имеешь право…

Марго села справа.

«Лянча» тронулась.

Марго открыла окно. Ветер полоснул по волосам. И, правда, день был особенно приятный — свежий и чистый. Марго счастливо улыбалась. Она держала руки в карманах и перебирала сокровища: ржавую пуговку, кубики и слайды.

Париж — вечный праздник — несся навстречу, сохраняя на лице приветливую улыбку торговца, который тут же теряет к вам интерес, узнав, что вы ничего не купите. А кто сказал, что праздники бывают бесплатными? Париж — блудница. Он готов полюбить вас за деньги, а кто сказал, что любовь ничего не стоит? Бесплатно любит только ветер, бесплатно любит только море, бесплатно любит солнце. Но их любовь может убить, потому что — безгранична и своенравна.

«Лянча» прокатила мимо глухого брандмауэра, на котором росла окромная борода плюща. И Марго встревоженно оглянулась. Опять что-то знакомое. Навязчивое дежавю. Как там, около замка над рекой. Она вздохнула и обеспокоенно спросила:

— Что это за дом?

— Так… Просто дом. А что? — пожал плечами Поль.

— У меня то же самое, что было в замке, — сказала Марго.

— Дежавю, — равнодушно пожал плечами Поль.

Несколько кварталов они опять молчали, и Марго, пытаясь разобраться в сових обманчивых ощущениях, погрузилась в глубокие воспоминания, что сама удивилась их наличию.

— В детстве я жила далеко в Сибири, — сказала она, — в маленьком городке. Он весь был сплошная сортировочная станция. Чтобы куда-то попасть, надо было обязательно пойти по рельсам. Мне тогда казалось, что там, куда идут поезда, такая счастливая-счастливая жизнь! Просто непереносимо счастливая! Я стояла и нюхала запахи проехавшего поезда, и мне они казались такими таинственными и красивыми! Хотя пахло обычно углем, солярой и туалетом. Но для меня этот запах прекрасен — это запах дороги. И мне сейчас кажется, что я уже близко-близко от своего счастья. Я завидую сама себе! Мне кажется, что именно сегодня произойдет что-то своершенно чудесное!

Поль странно взглянул на спутницу сквозь синие равнодушные очки, выждал два светофора и ответил:

— Хм… Мне кажется, не каждый решится быть счастливым… Гораздо большее число людей избегают счастья, боясь взять на себя ответственность за него. Я тоже. Когда приходится выбирать, я выбираю то, что выбрали бы многие, хотя иногда мое личное желание полностью противоречит этому выбору. Но мне кажется, это правильно. Следует поступать не так, как хочешь, а как дОлжно. Недавно я смотрел мюзикл «Нотр-Дам» и только теперь осознал, насколько прав был священник убивший Эсмеральду. Нельзя допускать, чтобы женщина руководствовалась в выборе партнера своими желаниями. Мораль и долг выше желания счастья. Это и отличает человека от животного!

— Как странно ты говоришь… Разве счастье это не то, для чего люди живут? — Марго повернулась к брату Аурелии и с удивлением посмотрела на него. — Да лучше умереть счастливой, чем прожить долгую, но скучную и безрадостную жизнь…

— А ч т о для тебя счастье? — спросил Поль.

— Не знаю, — пожала плечами Коша-Марго. — Кажется, счастье не может состоять из чего-то одного. Счастье это тогда, когда случается именно то, чего ты хочешь в данный момент. Не завтра, не через год, а прямо сейчас. Сейчас я хочу, чтобы было весело!

— Эх, девушки-девушки! Легки, как ветерок, прекрасны, как мотыльки… — сказал Поль и улыбнулся. — А что получит тот, кто осуществит для тебя твое желание?

— Ничего! — воскликнула Марго. — Кто сказал, что за счастье надо платить? Счастье за вознаграждение? Нет! Счастье — это подарок!

Поль помолчал несколько минут.

— Может быть, и в твоих словах есть резон. Но я не умею быть счастливым. И не знаю, что такое счастье. Я только хотел бы, чтобы у меня были дети, и у них был шанс стать счастливыми по-настоящему.

— Как ты научишь их быть счастливыми, если сам не умеешь? — рассмеялась Марго.

— Не знаю. Я признаю, — согласился Поль, — что поступаю малодушно, отказываясь от данного мне шанса. Но я согласен подарить его другим. Я хочу жениться. Я не способен любить самотверженно и слепо, но это и не надо, зато я бы дал гарантию постоянства. А вот женщины… Они бывают двух видов. Или такие взбалмошные, как ты, и готовы страдать, лишь бы только им казалось, что впереди есть что-то особенное, волшебное. Или циничные хищницы. Да, я не богат, но и те, кто обещает воздушные замки — небогаты. Они становятся такими же клерками, тихими алкоголиками или хуже того, бросают вас, а вы… Мужчина решает задачи — политические, экономические, научные, творческие. У женщин нет государственного мышления, потому что их все равно все трахают!!! Что свои, что чужие — какая разница? Женщине все равно, с кем трахаться, потому что мужчины владеют женщинами и охраняют их от других мужчин… Это и есть государство! Но вы — против! Вот, например, моя сестра. У нее вечно какие-нибудь завиральные идеи. А всего-то ей надо бы ребенка. Она носится с Лео, а лучше бы она носилась с маленьким карапузом.

— Я с тобой не согласна, но ты имеешь право иметь свое мнение… А почему, кстати, у нее нет детей?

— У нее было в детстве воспаление, и ей что-то отрезали. Это между нами. Она очень страдает от этого. Но почему женщине нужно потерять возможность быть матерью, чтобы понять, что это — ее единственная суть?

— Я так не думаю. Человек все пробует вопреки предначертаниям, иначе он был бы макакой… Давай не будем об этом. Никому не хотелось бы быть просто половым органом. Все хотят вернуться в Эдем. Эдем — это когда у тебя еще нет месячных…

— Лихо сказано… — усмехнулся Поль.

А она вспомнила: осенний день, машина и школьное крыльцо, и красивый молодой мужчина. Что же это такое? Откуда такое воспоминание? Отец никогда не забирал Марго из школы. У него и машины-то никогда не было.

Марго отвернулась к окну. Вывески «Nicolas», «Lionnais Credit» то и дело мелькали за стволами еще по-зимнему пустых деревьев.

— Я всю жизнь мечтала оказаться в Париже, — сказала она, — но что бы я не делала для этого специально, все было зря. А теперь я думаю, что все, что случилось было только дорогой в Париж. И прежде я не жила, а только ехала в Париж. Просто дорога эта была долгой. И вся она лишь сочетание случайностей. Вот хочешь — проверим?

— Что? Ты опять придумала какой-то розыгрышь, Марго?

— Если я сейчас выброшу три шестерки, — она достала из кармана кубики, — то этот человек, с которым ты хочешь меня познакомить, пригласит меня в фирму, где надо рисовать на компьютере, а если нет, то он даст мне вежливый отказ.

— Хм. Глупо ставить в зависимость от пластмассы, или из чего ни там сделаны, свою судбу. Я не верю в это. Я — материалист. Не бывает осмысленных случайностей. Не верю я, что есть кто-то, кто чертит твой путь. Только ты сам.

— Может быть, — кивнула Марго и упрямо наклонила голову. — Но как ты объяснишь то, что в самолете я случайно села рядом с Валерием, а он, оказалось, вез картины для Жака? У меня мог быть другой билет, и я не оказалась бы тут!

— И ты согласилась лететь со случайным знакомым?! — удивился Поль. — Но ведь он мог оказаться маньяком! Убийцей, наркодиллером, да кем угодно!

— А оказался поставщиком картин! — злорадно улыбнулась Марго.

— Все равно… — покачал головой Поль. — Я не доверяю свою судьбу ни колдовству, ни богу. Если копать и тянуть ниточки, то окажется, что и Наполеон попал на остров Святой Елены только для того, чтобы ты приехала в Париж. Потому что наверняка Наполеон как-то косвенно поучаствовал в судьбе Жака. Ну не самого Жака, а его далеких предков.

— Вот именно! — торжествующе воскликнула она. — Это я и хотела сказать! Именно это! Ты ведь умный, Поль! Зачем ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем я говорю?

Марго швырнула кубики на полик между ног. Почему-то она не сомневалась, что упадет именно три шестерки. Так и вышло.

— Видал? — торжествующе воскликнула она.

— Случайность. И совпадение, — оценил результат Поль, раздраженно морщась. — И вообще, я не понимаю! Не понимаю! Я считаю все это бредом!

— Считай, как тебе хочется! — разрешила Марго.

«Лянча» свернула на узкую дорожку и остановилась во дворе желтого многоэтажного дома. Поль открыл дверцу и вышел из машины. Потом Марго. Поль пискнул брелком, и «Лянча» замкнулась на все замки.

Войдя в дом, Поль нажал кнопку лифта и спросил, поигрывая брелком:

— Как поживает моя сестра и ее муж?

— Аурелия по вечерам читает книги про Египет, — ответила Марго. — а Лео… А! Лео высосал из пальца буквально на днях статью в духе дурного «Голливуда», типа он получил по Сети письмо от маньяка, который заставляет молиться тех теток, которых убивает. Типа, он спасает их души. И мне интересно, что скажут теперь по ящику. — зловеще сообщила Марго. — Найдется ли у них и такое убийство?

— Почему ты уверенна, что Лео это придумал? — озабоченно спросил Поль.

— Ну конечно! — расхохоталась Марго. — Ему написал письмо настоящий маньяк!

— Сумасшедших много! — раздраженно перебил Поль. — Кто-то прочитал похабный бульварный «пипл», в котором переписали в очередной раз «Молот ведьм», и решил попробовать! Я давно говорю Лео, что его газета вредна, и ее надо закрыть. Он придумывает всякую дрянь, а психи потом хватаются за ножи!

— У меня был друг, который изучал психологию. Он говорил, что психов всегда одинаковое количество. Около одного процента. Кривая Гаусса.

— Послушай! — раздраженно взмахнул руками Поль. — Никто не знает, что такое псих! По моему мнению, сейчас психов больше, чем нормальных. Просто нормальных людей сейчас записали в психи. Вот в чем парадокс! Сейчас нормальных людей остался тот самый один процент!

— И еще он говорил, что если все молятся черному стулу, значит это — норма. И нормальные люди те, кто молится черному стулу.

— Да мне плевать, что они там считают! — взвизгнул Поль. — Я нормальный человек! А всех уродов надо убивать! Не понимаю, зачем спасают даунов, сиамских близнецов. В Спарте их кидали со скалы…

— А что чувствовала та рыба, которая родила первую ящерицу? Ты не думал? Ты не думал, что она тоже хотела ее бросить со скалы. Хотя в море это очень трудно сделать. Представляешь? Рыба кидает в море со скалы ящерицу, а ящерица всплывает наверх и бегом из воды! Вот цирк! Берешь за ножки уродика и бросаешь его со скалы в ущелье, а он ручонками замахал и в небо! Каково?

— А вот пусть полетит!

— Да? Это мысль. Действительно! Зачем младенцев кормить грудью? Выметал икру и забыл, а пусть полетит! А?

— Марго! Прекрати! — взвизгнул Поль. — Ты любую мелочь превращаешь в пустое философствование!

— А я не уверена, что мы можем решать — кому жить, а кому — нет…

Она сказала это и задумалась. Питерское беспокойство опять стеснило дыхание, и тоска приподняла свою задавленную голову.

— Вам и не надо… — остывая, сказал Поль. — Не дай бог, вам что-то решать! Терпеть не могу таких демагогов. Вечно вы все запутываете. Каналы, энергия ци, физический вакум! Нет этого ничего! Нет! Это ненаучно! Я из-за вас не стал знаменитым физиком! Ненавижу!

Пришел лифт, и Поль вошел в кабинку. Следом Марго. Ей бы остановиться на достигнутом, пользуясь переменой обстановки, но она уже завелась и ничего не видела, кроме собственных бурлящих мыслей. Короче, вела себя совершенно неприлично.

— Почему? — наседала она на Поля. — Почему ты нас ненавидишь? И почему из-за нас?

— Потому что для вас нет ничего святого. Потому, что нет никакого физического вакума! Нет! И когда мне начали про него рассказывать, я ушел из института. Я хотел заниматься наукой, а не гаданием на кофейной гуще.

— А-а… — понимающе сказала Марго. — Про вакум я, правда, ничего не знаю. Но ты мог бы расс…

— Прекрати!!!

— Ну хорошо-хорошо! — отступилась Марго. — А ты уверен, что этот мудак, если он есть, вообще читал газету?

— Вот поймают его, тогда станет ясно. Все…

Он хотел что-то еще сказать, но Марго не дала ему даже открыть рот. Она вцепилась в руку Поля и стиснула ее почти до синяка. Просто ее вдруг осенило. Просто будто кто-то сказал в голове отчетливо и громко.

И она повторила это вслух:

— А я думаю другое: может быть, ничего э т о г о нет? Может быть, они вообще в с е выдумали? Несколько дней назад я шла по улице, и вдруг мимо проехали две машины. И в обоих сидели люди и стреляли друг в друга. Я испугалась, спряталась в какой-то нише, а потом оказалось, что это снимают кино. Мы ведь не можем отличить что кино, а что нет! Можно этим воспользоваться! Например! Министр Полиции звонит министру СМИ и говорит, что у них проблема с баблом. Что нужно поднять налоги! Тогда этот министр СМИ звонит главным редакторам ТВ, прессы и говорит, что надо снимать преступления. Побольше преступлений. А мы ведь никак не можем узнать, что правда, а что нам просто показывают. Это может быть таким же художественным фильмом, как любое другое кино…

— И убийства?! — Поль вырвал руку и шагнул в приехавший лифт. — И трупы?

— Да нет никаких трупов! Это артисты! Их гримируют!

— Марго! Ты несешь полный бред. Черт! Все вы ненормальные! Посмотри! У меня остался синяк! Еще скажи, что это это все придумала газета для поднятия тиража!

— Точно! — воскликнула Марго. — Газета нанимает убийцу, платит ему небольшой прайс, а потом наживается на тиражах… Нехило! Поль! Ты — гений! А чтобы не было проблем, они делают откат полиции! Надо рассказать это Лео! Пусть напишет!

Марго захохотала.

— Да-да! — саркастически поддакнул Поль. — Лео вечером отправляется на охоту, потом пишет об этом, и получает бабки, а чтобы у него не было проблем, откатывает полгонорара комиссару!

— Точно-точно!!! — Марго зашлась в истерическом смехе.

— Марго! Остановись! — испуганно посмотрел на спутницу Поль. — Что ты городишь?! Ты вдумайся только! Боже мой! Я думал, только наши тинейждеры такие уроды, а в России все не так. Там ведь была революция, и она все изменила…

— Во-первых, я не тинейджер, а во-вторых, уже обратно все сделали! -.. но ваше поколение ужасает меня, — не обращая внимания на выкрики возбужденной спутницы продолжал брат Аурелии. — Ты младше меня на пятнадцать лет. Всего пятнадцать лет! Но мы не были такими ужасными. У нас была романтика, мы во что-то верили! В демократию, в интернационализм, в прогресс, в то, что люди — хорошие. В то наконец, что можно объединившись, изменить мир. И мы изменяли его! Мы носили майки с портретом Че Гевары! Черт! Из-за тебя я нажал не тот этаж! И теперь придется ехать обратно вниз!

— Извини!

Поль зло нажал кнопку и запыхтел, недовольно морщась. Но Марго не замечала его пыхтения.

— А что, кстати, ты имеешь в виду? — сморщилась она. — Шестьдесят восьмой год? Какое отношение ты имеешь к нему? Ты еще в школу ходил! И сейчас уже никто не скажет, как все было, и кто за что боролся! Да-да! Я все знаю! Моя сестра Верка тоже таскалась с ними. Бабушка не знала, что с ней делать. Все жаловалась матери, писала в письмах, что Верка пошла по кривой дорожке. Но я знаю, ничего особенного хиппи не делали. Они слушали песню «Beatles» «Мichelle», курили марихуану, трахались с кем попало, рисовали мышей и разбитые лампочки. Кажется, так… Но ты не мог этого делать! Ты недостаточно стар для этого! Это мог делать мой отец, но он был занят другими вещами, в России все по-другому…

— Я все прекрасно помню! И идеалы хипизма для меня дороги! Я даже дружил с настоящими хиппи! Со старыми хиппи, которые остались хиппи до конца! Сейчас появились какие-то антиглобалисты, но это глупость. Они просто хулиганы. Вот хиппи — это настоящее. Они были за любовь, против войны.

Марго презрительно посмотрела на Поля, готовясь не оставить от его доводов камня на камне, но вдруг увидела ситуацию со стороны, и ей стало жалко брата Аурелии. Он никогда бы не признался в этом, но он был на грани слез. Стоит ли любой спор чьих-то слез?

— Хотя, ты прав! — внезапно согласилась Марго. — И я сама иногда пугаюсь, куда меня заводит блуд мысли. Но я не виновата. Я просто складываю пазлы. У меня в голове такие зигзулины, и они складываются сами собой в разные узоры. А иногда я представляю, что придумала весь мир, и если перестану ежесекундно придумывать его, он исчезнет.

Лифт остановился и раздвинул створки.

Они оказались на чистенькой лестничной площадке.

— Вот-вот! И эти горе-физики, начитавшиеся Планка говорили что-то такое! — простонал Поль. — Ты такая же сумасшедшая! У меня разболелась голова от твоего бреда. Помолчи.

— Пожалуйста, — Марго пожала плечами.

В конце концов, наплевать, что он там себе думает. Ее больше волнует другое, вернее другой. Что это за человек, в предчувствии которого кубики так ловко упали тремя шестерками вверх? Что это за человек такой, ожидание которого приводит в такое приподнятое состояние? Он может оказаться совсем не тем, что ты ждешь, Марго! Нет! Не может! Так не бывает, чтобы и кубики, и настроение — сразу. Так бывает только тогда, когда день обещает удачу!

Что-то она не заметила… Какая-то заноза царапнула в словах Поля. Так же, как с этим плющом на брандмауэре и с полицейским, лицо которого знакомо. А еще пуговица найденная в трещине между ступеньками.

«Сумасшедшая!» Валерий, предлагая ее Жаку, все время аппелировал к теме сумасшествия. — во-первых, он ей предлагал в будущем прикинуться сумасшедшей; — во-вторых, Жак выгодно продает рисунки сумасшедших; — в-третьих, в газете «Франс-суар» в первый же день Марго прочитала выдумку Лео о том, что кто-то в России из пота шизофреников делает гиперсильные наркотики.

Марго усмехнулась составленному списку — наверное, она и правда сумасшедшая. Но она не хочет быть сумасшедшей, поэтому выбросит все из головы. К черту всю эту дурь!

Поль открыл дверь кватиры, вошел в маленькую аккуратненькую прихожую и вытащил из стенного шкафчика пару тапок с огромными заячьими ушами.

— Шит! — усмехнулась Марго. — Плюшевые зайцы преследуют людей! Хорошо хоть не оранжевые!

— Почему?

— Не люблю оранжевый, — отмахнулась Марго, не вдаваясь в подробности.

— Повесь куртку на плечики в шкаф, — Поль протянул плечики.

— Непременно! — поклялась Марго и послушно выполнила предписание.

Не без робости сунув ноги в тапки, она шагнула в студио, отчетливо оценив преимущество других квартир (Жака и Аурелии), где ботинки снимать не предлагалось. Да. Без ботинок чувствуешь себя почти как в пижаме. Надо бы и в России запретить снимать ботинки.

Не выйдет — на улицах, как в хлеву — глина, куски торфа отвалившиеся от колес грузовиков. Марго подумала, что не припомнит в Париже ни одного грузовика. Трудно поверить, но и выходя на тротуар, она не всегда понимала, что уже не в квартире или маркете, а на улице. Казалось, что город — это огромная лоджия, а двери подъездов — это двери в комнату.

У Поля все было сине. Сквозь голубой капрон дневной занавески на стены оклеенные синими обоями падал холодный голубой свет, тахта у противоположной стены была накрыта зеленым в синюю полосу покрывалом. Над тахтой висел квадрат дартса с сине-черными кругами мишени, в нем несколько дротиков: один в молоке, второй в семерке и третий в девятке. Несколько складных пляжных шезлонгов покоились, прислененные к глухой стене напротив окна, над ними на стенке красовалась репродукция Бориса Валенжи (Марго с усмешкой вспомнила предупреждение Аурелии и поморщилась), в центре комнаты стеклянный столик с грудой журналов. Над разложенным шезлонгом хищно изогнул маленькую белую головку торшер модернистского толка. (Как он сюда попал?) Пол синел ковровым покрытием. На стеллаже несколькими рядами также стояли многочистенные подставки, набитые CD-дисками, книги и множество баночек, стеклянных и жестяных. В каждой баночке была какая-то мелочь (пуговицы, скрепки, гвоздики, бусинки, ракушечки, сухая бабочка, старые ручки). Там же на стеллаже стояла вырезанная из черного дерева грудастая индийская статуэтка с шестью руками, изображающими фазы танца. Около стола, чернея диезами, помалкивал синтезатор, а правее синтезатора — стойка с какими-то приборами (несколько железных черных ящиков).

Поль открыл графический редактор и спросил:

— Ты умеешь этим пользоваться?

— Ага.

— Тогда можешь почирикать…

— Спасибо! — кивнула Марго и плюхнулась на стул.

— Похлопочу на кухне. Не скучай. Я включу тебе свою музыку. Хочешь?

— Конечно! — Отказать неудобно. Хотя более занудного композитора Марго не слышала никогда.

Поль врубил звук и исчез.

Марго открыла канву и залила ее синим цветом.

Даже цвет может быть заразным. Курить! Но если спросить у Поля разрешения, то окажется все сложно. Как с тапками. Не тряси пепел сюда, не бери это… Ладно! Можно и перебиться.

Честно говоря, занудство Поля бесило ее, наверное, так же, как Поля бесила блудливость ее мысли. Кому ж охота слушать поток сознания? Ладно.

Она задумалась, что бы такое изобразить-то. Перепробовав все фильтры и инструменты, Марго убивала рисунки один за другим, испытывая сладострастие плохого ребенка.

Поль вернулся с кухни и поставил на столик тарелку с тостами и орешками.

— Ну как?

— Да так… — буркнула Марго, начала рисовать бесконечную спираль и разглагольствовать. — Я вот, думаю: как все поменял ХХ век — то, что казалось вечным стало преходящим и сиюминутным. Ну, хорошо, поставить на поток промышленные товары, мебель, машины — это понятно. Но живопись-то раньше создавали на века, а теперь… Я могу за полчаса сделать пятьдесят шедевров, распечатать и продать по пять центов. Скифские или египетские украшения под землей лежали веками, а теперь в музеях лежат. А что будет лежать от ХХI века? Пластинка с файлами… Произведением искусства ХХI века вполне могло быть сожжение произведения искусства X века до нашей эры. Шоу — вот истинное искусство ХХI века. И тот, кто не делает шоу, безнадежно отстал.

— К сожалению это так, — вздохнул Поль. — Век Геростратов.

— А может и не к сожалению… — предположила Марго. — Мы-то все равно умрем! Иногда обидно, что люди умирают, а вещи продолжают жить. Будто люди только для того и есть, чтобы превращать свою жизнь в вещи. Глупо. Я иногда ненавижу вещи! Они не имеют права жить дольше меня. Я иногда ненавижу свое тело за то, что оно не в состоянии удовлетворить всем потребностям моего духа!

— Ничего глупого не вижу, — пожал плечами Поль. — Гораздо глупее жечь красивые картины. Я, например, благодарен тем людям, которые работали для меня, чтобы сделать эти хорошие вещи. И в этом есть своего рода бессмертие. Я невольно вспоминаю этих людей, пользуясь их трудом.

— А меня бесит! Бесит! — Марго поиграла желваками. — Но сейчас будет все по-другому. Мне нравится то, что вещи стали одноразовыми. В этом есть справедливость. Люди думают, что наука — это отражение их познаний, а мне кажется, что наука — это отражение их веры. Отражение их самих. Вот посмотри! Ньютон придумал всю механику в эпоху феодализма. А что такое механика — это ясные, понятные связи противовесов и рычагов. Так же, как система феодальных княжеств. Поэтому человек в феодальном обществе должен быть жестко привязан к князю или к уделу. Иначе — никак. А капитализм создал квантовую механику. А что такое квантовая механика — это полная неопределенность. Но ведь и капитализм тоже — неопределенность. Ты тратишь свои деньги, или деньги акционеров (то есть энергию) на постройку завода, а рабочие, которые должны работать на этом заводе стекаются к нему, как электроны к положительному иону. И ядерный взрыв очень похож на капиталистический кризис перепроизводства. Поэтому капитализм невозможен без свободной бродячей рабочей силы. А религия — всего лишь служанка способа производства. Поэтому, я думаю, сейчас в недрах огромных городов рождается новая религия и новая раса. Для новых людей не имеет большого значения пол, национальность и расстояние. Для них нет границ. Мир для них — Интернет, два часа на электричке или два часа на самолете? Секуляризованные религии — для сельской местности…

Поль фыркнул и помотал головой, глядя на Марго непонятным взглядом. И она ждала, что это значит, пока наконец он не выразил свои чувства в словах:

— Марго! Тебе неплохо было бы сделать ампутацию мозга. Или хотя бы части. Ну на худой конец языка. Неужели ты и впрямь такая циничная? Ты меня удивляешь? Ведь есть же любовь! Дети! Ну ради чего еще жить человеку?

— Любовь! — застонала Марго. — Любовь — это духовная субстанция, а дети — социальная необходимость. Честно говоря, не понимаю, зачем это связано… Беда в том, что такая женщина, которая думает так же как ты, вряд ли тебе понравится. Может быть, ты ищешь не там? — она насмешливо взглянула в глаза Полю. — И вообще. Ты же понимаешь, что все это насчет мужчин и женщин — шутка. Игра такая. И все это знают, но просто так шутят. Люди вообще часто шутят. Пошутят, а потом…

Она оборвала сама себя, испугавшись, что опять начнет блудить.

— Нет! Ну как ты не понимаешь? Это суть природы.

— Человек живет вопреки природе! Попробуй докажи обратное, — Марго упрямо наклонила голову. — И вообще! Если бы ты был прав, то у тебя бы не было проблем с женщинами. Но я тебе вот что скажу! Все дело в тебе, а не в женщинах! Ты не можешь любить никого, кроме своих принципов. Вот и все!

— Нет. Я любил одну девушку, но она погибла, — неожиданно мрачно сказал Поль. — Она подорвалась на бомбе. Ее звали Фрамбуаз. Это была кличка и настоящее ее имя я узнал только когда она погибла.

— Что? — Марго повернула голову. — Я не ослышалась?

— Нет. Она была убежденной революционеркой, она была членом Фракции Красной Армии. А я еще ходил в школу. Аурелия считает, что я девственник, но я не девственник. Просто после той девушки мне все кажутся пресными воблами. Хочешь посмотреть фото?

— Хочу.

Поль полез куда-то глубоко в шкаф и, достал завернутую в тряпочку потертую рамочку, в которую был вставлен выцветший полароидный снимок. Совсем юный, еще не раздавшийся в ширину Поль обнимал взрослую девушку с сердито нахмуренными бровями.

— А вот ее последняя фотография, — брат Аурелии протянул Коше вырезку из журнала, вставленную в маленький полиэтиленовый пакет.

На вырезке был снимок взорванной витрины и рядом два трупа: парень и девушка, действительно очень похожая на возлюбленную Поля.

— Они производили теракт?

— Да. Я даже не помню в чем была суть. Но мне нравились их лозунги. Они были против серых скупых людишек. Против буржуазности. Мне тогда казалось, что взрослые слишком меркантильны. От погибших родителей нам достались неплохие акции, а бабушка довольно ловко управлялась ими. И мы не знали горя и хлопот. Я тогда учился в университете на первом курсе.

— А теперь ты ненавидишь все эти лозунги, потому что считаешь, что из-за них погибла та девушка?

Поль помолчал и спрятал фотографии обратно.

— Ты права, — сказал он. — Те девушки, которые нравятся мне — бесперспективны в смысле создания семьи. Если бы я был женщиной, я бы забеременел и родил себе ребенка один.

В дверь зазвонили.

Поль махнул рукой и направился в прихожую. Он с кем-то перекинулся парой фраз по диктофону и открыл дверь. Через минуту на лестнице послышался громкий разговор и смех.

Марго все еще было жаль Поля и его печальную «истуар д`амур».

Гости принесли в студио оживление, грозившее беспорядком. И угроза сбылась быстро. Марго оглянулась и увидела белобрысого парня, которого она мысленно тут же окрестила Гитлерюгендом. Гитлерюгенд скинул ботинки так, что Полю пришлось сбегать за ними почти на середину комнаты. Второй гость, высокий чернявый пришелец, небрежно уронил легкое пальто на руки Полю и прошел в комнату прямо в ботинках. И Поль почему-то ничего не сказал ему. У брюнета на лбу было написано крупными буквами, что ему вообще все параллельно.

Марго заволновалась. Она почувствовала, что брюнет это Он. Тот, которого она хотела встретить сегодня утром. Прекрасный принц. Мечта иммигрантки. Печальная судьба Фрамбуаз и Поля забылась, развеянная новыми, более сильными впечатлениями.

Открыв новую канву, Марго начала рисовать вид пирамиды Хеопса сверху.

Нарисовав пирамиду, она забыла, для чего это делала, потому что все внимание было поглощено наблюдением за пришедшими. Точнее подслушиванием реплик, узнаванием их привычек и манер. Что они посчитали бы правильным? А что выглядело бы глупым? Можно ли при них ругатья? Какую живопись или музыку они считают прикольной? Плохо будет сразу опозориться.

Когда пирамида была завершена, Марго уменьшила рисунок до размера в несколько пикселов, скопировала его несколько раз, и получился катафот. Катафот Марго скопировала еще несколько раз, пока тот не занял всю канву. Получилось рябящее, вгрызающееся в мозг, поле. Глаза при взгляде на это поле сводило судорогой. Супер! Поль, увидев эту картинку, возненавидит Марго окончательно!

Этот рябящий катафот привел Кошу в состояние транса, и некоторое время она смотрела на гостей, как бы со стороны. Ей даже стало казаться, что она является маленькой лампочкой спрятанной в глубине черепной коробки. (Червячок, инфекция, десантник в непомерно огромном транспортном средстве по имени тело.) — Поль! — обратился к брюнет к брату Аурелии, когда тот наконец-то появился в комнате с подносом, на котором стояло четыре чашечки кофе и сахарница. — Не представишь ли ты нам свою подругу?

— Конечно? Я совсем забыл! — спохватился Поль, опуская поднос на столик. — Это Марго! Я о ней рассказывал Максу.

— Марго. Марго Танк, — сказала она, оборачиваясь и чувствуя, что проваливается в пропасть. (Кубики не подставили. Принц так принц! Супер-пупер-принц!) — Андрэ Бретон, — назвал себя брюнет и протянул Марго руку.

— Привет, я — Макс! — помахал из шезлонга Гитлерюгенд.

Марго торопливо выдернула пальцы из руки Андрэ и окинула глазами комнату. Все, что можно было сдвинуть, гости уже сдвинули, не оставив ни одной параллельной линии. Скомкали, бросили, швырнули. Они принесли запахи, смех, язвительные реплики, намеки… Макс хватал со столика журналы и, пролистав, бросал на пол, «дебильник» с головы он швырнул под тахту. И это было супер! Это было то, чего сегодня хотелось Марго. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не начать прыгать совсем по-обезьяньи.

Андрэ с любопытством разглядывал экран, на котором рябило пикселами творение Марго.

— Марго из России, — добавил Поль. — Ужасно эмансипированая особа.

Он стал рядом и помешивал со стукам сахар в своей чашке. Марго бросила короткий взгляд на квадратную руку Поля.

Если бы кто-то другой, например, Андрэ, Макс или даже Лео, а тем более Жак так стучали по кружке, она даже не заметила бы этого. Хотя вряд ли им пришло бы в голову, что можно так громко размешивать сахар. И Марго с благодарностью вспомнила подзатыльники полученные от матери, когда в детстве пыталась размешивать чай со звоном. Со звоном было веселее. Так же, как и есть с чавканьем было вкуснее. Но… Спасибо маме.

А Поль бесил.

— Не обзывайся! — огрызнулась Марго. — Никакая я не эмансипированная. Самая обычная. Как все! Это мужчины придумали так обзываться, чтобы нормальные тетки считались выскочками и чеканутыми.

— Это кульно, то что ты нарисовала! — сказал Андрэ, не обратив никакого внимания на эту короткую перепалку. — Мне нравится это психоделлическое поле. Оно впечатляет! Макс, тебе нравится?

— Ну да… — Макс бросил короткий взгляд, оторвавшись от журнала. — Ничего себе.

И Марго воодушевилась еще больше. Если бы она была воздушным шариком, она уже качалась бы под потолком.

— По-моему бред, — сказал Поль. — Не понимаю, зачем художники рисуют что-то кроме девушек. Мне больше нравятся те холсты, которые ты начала у Аурелии. «Девушка на проволоке», например. Хотя на мой взгляд, нарисовать надо было аккуратнее.

— Девушка на проволоке? — переспросила Марго. — Да. Тоже хорошая. Но это — другое. Совсем другое. Честно говоря, меня прет от этого катафота. В нем что-то есть такое… короче от него прет. Как от кислого или от строба на дискотеке. Меня прикалывает это, хотя в этом, возможно, нет ни грамма живописи.

— Девушка на проволоке? — переспросил Андрэ. — А где на нее можно взглянуть? Ты выставляешься в галереях?

И он скользнул по фигуре Марго оценивающим взглядом.

— Да… У меня будет выставка. И… Можно посмотреть прямо в мастерской, а еще у меня есть диапозитивы. — Коша метнулась в прихожую, торопливо вытащила слайды из кармана куртки и принеслась обратно. — Вот!

Она опустила стопочку в огромную, с длинными нервными пальцами, руку Андрэ, и репортер улегся на тахту смотреть. Он долго лежал на спине и разглядывал снимки. А она, затаив дыхание, любовалась, как густые волосы репортера раскинулись вокруг головы опасным черным нимбом.

— Хорошие, — сказал Андрэ. — Я могу взять их?

— Д-да, — нерешительно кивнула Марго. — Наверное можно. Хотя это мои единственные слайды. Плохо будет, если они потеряются… но…

Она вспомнила про вторую стопочку, оцененную Валерием минимально. Возникло желание отдать репортеру и те диапозитивы, но Маргоподавила это желание. Если они не понравились Жаку, то почему они понравятся Андрэ?

— Я верну, — улыбнулся Андрэ. — Куда тебе можно позвонить?

Марго с волнением назвала телефон. Она не рискнула спросить номер репортера, во-первых, потому что не была уверенна, что тот сообщит его, а во-вторых, все это время рядом стоял Поль и размешивал сахар в чашечке кофе.

— Ну все! С делами покончено! — объявил Андрэ. — Мы с Максом собирались на дискотеку. Мадмуазель и ее друг не захотят поехать с нами?

— М-м-м.. — Марго посмотрела на Поля.

Тот кивнул.

— Отлично! — объявил репортер и щелкнул пальцами. — Макс! Разминка! Доставай наши запасы!

— Угощайся! — сказал Макс, доставая из кармана портсигар с готовыми голландскими косяками. — Кто ж на дискотеку без запала едет?

— Спасибо! — сказала Марго, вытащила один и прикурила от зажигалки Андрэ, которую тот уже успел вытащить и зажечь.

Вдохнув, Марго приготовилась услышать в голове шум афганского ветра, но потянуло лишь слабым сквознячком. Чего бы не быть во Франции наркоманом? Это так же, как они пьют водку. (На палец водки и полный стакан апельсинового сока. Умереть-не-встать!) Косяк пошел по кругу.

Между делом Гитлерюгенд извлек из сумки одну за одной несколько коричневых бутылок.

— Держи! — лихо сорвав пробку он протянул одну Марго. — Плиз!

Вторую бутылочку он сунул в руки Поля.

— Можно, конечно, и пиво, — проскрипел тот. — Но кто поведет машину, если мы все напьемся?

Склонность к обстоятельности не позволяла ему выпить прежде, чем выяснятся все условия.

Андрэ взял бутылочку сам и улыбнулся:

— Я поведу. У меня есть оличный антиполицай!

— Да ты пей! Нудила! — шлепнул его по плечу Гитлерюгенд, но Поль недовольно дернулся.

— Я же просил не называть меня так!

— Ну не буду! Не буду! — успокоил его Макс. — А ты не тормози!

Поль поднес бутылочку к губам. И сделал маленький глоточек.

— И правда, ничего… Я люблю густое пиво. У пива должен быть вкус. Только мне кажется, что в нем маловато оборотов. И черезчур сладко.

— Это тебе кажется, потому что плотность высокая, — успокоил его Макс и опять шлепнул по плечу.

Поль дернул лопаткой.

— Я же просил! — взвизгнул Поль.

— А что?! — Гитлерюгенд вытаращил глаза. — Я же не называл тебя нудилой!

— Хлопать тоже не надо!

— Не буду! Без вопросов! — Гитлерюгенд сделал успокаивающий жест. — Как скажешь! Я и не думал, что тебя это может задеть!

Он взял косяк у Андрэ, затянувшись, сорвал крышку с четвертой бутылочки и, задрав голову, вылил внутрь себя добрую половину. Прокашлявшись и проикавшись от вспухших в пищеводе пузырьков, Гитлерюгенд расслабленно улыбнулся:

— Как мало надо человеку для счастья! О-о-о! — и снова затянулся.

Откинувшись к спинке шезлонга он закрыл глаза, чтобы они не мешали ему смотреть мультики.

Марго потихоньку всавывала свою порцию из коричневой бутылочки. Все три чашки кофе, кроме чашки Поля оставались нетронутыми. Косяк перешел к Полю, потом к Андрэ, а потом снова, как факт, возник у нее пред лицом.

Макс вдохнула, закрыла глаза и понеслась сквозь пространство на огромном товарняке, и ветер пах полынью, мазутом и осенью. Она сама была этим товарняком — это его огромное металлическое сердце колотилось у нее в груди. И она чувствовала, как рельсы прогибаются под ее непомерным весом, и как из сопел под прямоугольной насупленной мордой свистит токой струйкой песок, и шлифует сталь рельс, попадая под сталь колес.

Теперь шмаль уже не казалась учебной.

— Кажется, сейчас я уеду обратно в Россию, — рассмеялась Марго, падая на тахту рядом с Андрэ.

— Крутая травка? — улыбнулся репортер. — Хотя, Макс сказал, что ты приехала из Голландии. Там, конечно, травкой не удивить.

— Да-а-а… — Марго кивнула головой, и услышала свой голос с большим опозданием. — Я там была один день.

В общем-то ей стало клево… Да, от травы отсыхают нервы, но нервы отсыхают и от многого другого. И от пива, и от водяры, и от трезвых мыслей… Особенно от чувства долга. Особенно, когда тебя выставляют сволочью только из-за того, что у тебя есть нормальные желания. И ты хочешь удовлетворить эти желания, а тебя за это… Да, может, и к черту эти нервы… Некоторые докуриваются до состояния дерева — и все им параллельно — ни тебе мук совести, ни тебе исканий никаких… А совесть… От травки совесть исчезает быстро… Убил, покурил, забыл… …а можно ли применять закон к тем, кто его не признает? И правильно ли, что к собакам не применяют человеческий закон. Говорят, что они не понимают, что творят? Но многие люди еще меньше понимают, что творят. Однако, никто им на это не далает скидку.

Хотя, если закон и не собирается восстанавливать справедливость… Закон — просто кнут, чтобы вырабатывать условные рефлексы у человеческой массы. Нужные рефлексы. Не тебе лично, а тем, у кого кнут. Если они захотят воевать, они разрешат тебе рожать хоть в триннадцать лет, потому что солдат надо много. Их убивают… А качество — не волнует. Если захотят высоких технологий, то позаботятся о том, чтобы твой единственный ребенок (или два!) выросли в холе и неге и занимались больше наукой, а не шлялись по дискотекам. Впрочем, пусть пошляются — от дискотек дети не рождаются, дети рождаются от скуки и нищеты. Рождается много. Про запас и на убой…

Марго подняла свое, ставшее вдруг гутаперчивым, тело и увидела, что за окном уже темно. Сколько же они так валялись? Андрэ, дьявольски улыбаясь, собирал сумку. Марго вдруг испугалась, что он исчезнет и она опять останется с Полем, а поскольку она никакая, то она не сможет вернуться домой, а поскольку она не сможет вернуться домой, ей придется… Нет, спасибо!

— Ты куда? Ты уже уходишь? — поднялась она и села на тахте.

Макс все еще блаженствовал, брат Аурелии тоже начал приходить в себя. Он стянул с носа очки, протер их специальным платочком и снова водрузил на переносицу.

— На дискотеку, — улыбнулся Андрэ.

— Куда-куда?! Вы что, с ума сошли? — округлил глаза Поль. — Нам нельзя!

— Нельзя? — воскликнул Андрэ. — Ерунда! Я в порядке!

Он протянул руку и выдернул из дартса дротики.

— Что ты хочешь?! — испуганно взвизгнул Поль. — Ты ведь не…

— Как раз да! — громким голосом сказал Андрэ и, отойдя на несколько шагов, быстро метнул дротики один за другим. Тук-тук-тук! Все дротики воткнулись в десятку.

— Ух ты! — воскликнул Макс, резко открывая глаза.

— Это убедительно, но больше не надо таких опытов, ладно? — попросил Поль.

Коше тряхнула головой. Черт побери! Как он так умудрился? Это похлеще, чем выбросить три шестерки на костях!

— Макс… Подъем! — скомандовал Андрэ, и первым направился к выходу.

Макс глупо улыбнулся и встал. Марго тоже поднялась и покачнулась.

— Черт!

— Поехали, — уверенно сказал Андрэ и направился к дверям. — Хватит болтать.

Он вытащил из кармана какую-то маленькую таблетку и закинул в рот.

— Что ты съел? — спросил Поль.

— Антиполицай, — не слишком довольно ответил Андрэ.

— Дай и мне! Я тоже хочу быть трезвым!

Поль протянул руку за дозой, но репортер вздохнул:

— К сожалению, это была последняя.

— А-а-а…

Парни вышли на площадку. Марго за ними. Поль пытался попасть ключом в замочную скважину. Тапки, неаккуратно составленные в прихожей, печально помахали ушами вслед. Марго тряхнула головой. Тапки замерли. Это первый раз пугает, второй — ты уже знаешь, что это просто раскоординация глазных мышц. (Не обращай внимания, детка.) Прошла тихая, опустошенная вечность прежде, чем приехал лифт. Марго стояла, как дурочка и наблюдала за новыми друзьями, находясь в глубочайшем рапиде. Звук появился мгновенно. Оглушительное эхо окружило Марго плотной стеной.

— Мадмуазель, — улыбнулся галантно Андрэ.

Марго Танк первой шагнула в кабинку и ей показалось, что это не лифт, а телепортаха.

Нет. Она прекрасно видела, что это просто дом, просто подъезд, просто лифт, и все же у этого просто был другой потайной смысл. И она пришла к виводу, что так и есть. Да, конечно, это просто дом, просто подъезд и просто лифт, а они просто собрались на дискотеку. Но это одна сторона дела, а вторая состоит в том, что все они десантники. Только они не знали этого раньше, а теперь им стало ясно, просто почему-то стало ясно, что они — десантники. Они прибыли на эту планету невесть откуда. И забыли. А теперь вспомнили. Но они должны молчать и ничем не выдать своей тайны, потому что кругом — обычные люди. Они не знают, что среди них есть пилоты инопланетного корабля.

Створки раздвинулись, и десантники вышли в последний шлюз перед тем, как миновать последнюю стеклянную дверь и вдохнуть воздух неизвестной планеты.

— Только тихо! — сказал Поль, открывая дверь на улицу.

Марго старалась не упасть, выходя следом за Андрэ в прохладный вечерний воздух, потому что земля оказалась очень далекой, будто Марго ростом с маленькую телевизионную башню. Сначала она подумала, что они напились какой-то дряни, как Алиса Льюиса Керола, но потом догадалась, что это просто нормальное зрение. Так видят все, кто прилетел с их планеты. Как же она называется?

— Какая удивительная планета, эта Земля! — воскликнула Марго, очарованная зрелищем ночного Парижа. — Мы ведь уже давно прилетели, но она не перестает меня восхищать!

Макс на нее очень странно посмотрел и выругался с усмешкой:

— Черт возьми! Я опять забыл гермошлем.

— Какой шлем, мудило! — одернул его Андрэ. — Мы уже месяц тут трясемся, и ни разу ты не вспоминал про шлем! Возьми себя в руки! У нас полно дышариков. Ты забыл? Воннегут позаботился о нас. Мы можем не дышать, сколько нам вздумается. А потом закинемся опять, и опять будет все перламутрово!

Услышав эти слова, Марго с удивлением и радостью поняла, что она не одна, что ей не кажется это, а на самом деле и Андрэ, и Макс и, может быть, Поль — она обернулась (нет, Поль — нет) — прилетели на одном корабле! Господи! Вот как все просто! да-да! и она почти вспомнила, где стоит их корабль! Вот сейчас… А Поль… Он оказался просто человеком, хотя когда она увидела на нем эти очки, она подумала, что он робот.

— Я почти вспомнила! — воскликнула Марго.

Лимонно-желтая сетка с высоковольтным гудением дрожала вокруг мусорницы, поваленной набок клошарами. Андрэ стал отсвечивать оранжевым светом. Пламя фонарей значительно увеличилось в размере. Около машины Андрэ оглянулся и, удостоверившись, что все подошли, пискнул брелком.

— Что ты вспомнила? — спросил Андрэ и оглянулся на Марго.

— Я вспомнила, где стоит наш корабль!

— О! — воскликнул репортер. — А мы как раз туда и едем!

— А разве Поль тоже с нами прилетел? — спросила Марго шепотом.

— Поль? Он прилетел на другом корабле, но сейчас ему по пути. Садись.

Он распахнул правую переднюю дверцу и подтолкнул Кошу внутрь. Она послушно упала в кресло, чувствуя, как заводится от Андрэ с нереальной скоростью.

— Иди ко мне, задница! — воскликнул Гитлерюгенд, плюхнувшись на заднее сидение и потянул за шиворот возмущенного Поля.

Андрэ глянул в зеркало и повернул ключ зажигания.

БМВ рванул.

Улица кинулась навстречу, еле успевая увиливать на поворотах. Бледные глаза фар подозрительно всматривались во тьму переулков. Андрэ летел на полной железяке, но светофоры, казалось, зажигаются в угоду ему.

— Удивительно! — сказала Марго. — Как ты можешь так точно выполнять все движения!

— Я могу всегда, — спокойно сказал репортер. — И почти все.

Некоторое время они ехали молча, и Марго замечала, что постепенно ее состояние меняется. Мысли в голове завертелись удивительно быстро. Во-вторых, в ней поселилось непоколебимое спокойствие. Не то что бы ей стало все параллельно, наоборот ее перло. Но как! Ее тело запылало огнем, руки, казалось источали вполне телесные потоки, которыми при желании можно было бы сдвинуть предмет. Жилы превратились в провода под сильнейшим электрическим током. Марго оглянулась назад — с Максом и Полем произошла подобная же перемена. Глаза их ярко блестели, и вокруг тел вибрировал напряженный поток света — еле видимого, но вполне осязаемого и почти ослепительного.

Марго совершила величайшее открытие: они все — роботы!

Они могут получать энергию прямо из электрической сети. Марго засмеялась. Как скоро случилось то, чего она так хотела. И Поль! Поль посрамлен! Не надо ждать никакого будущего. Будущее уже случилось!

БМВ вылетел на мост.

Почти пустой мост. Какая-то особенно безлюдная ночь. Удивительно. И небо! Марго высунулась в окно. Ночное небо было особенно огромным, и звезды — косматые жирные звезды жгли лучами лицо.

— Я чувствую свет звезд! — крикнула Марго. — Поль! Высунись в окно! Приколись!

Поль нажал кнопку, и стекло поехало вниз.

— Я вижу ветер! Я его вижу! — заорала Марго снова. — Он состоит из тысяч серебрянных волосков!

Поль медленно высунул голову и пристально посмотрел наверх.

— Черт меня побери! — сказала Марго. — Но я уверенна, что сейчас могу вообще все, что угодно! Хотите, я пройду по перилам моста?

— Успокойся! Это будет слишком долго, — сказал Андрэ металлическим голосом, и Коше показалось, что лицо его как-то странно переменилось. Но нет — это просто отблеск фонаря.

— Дай шмаль! — сказал Макс и протянул руку.

Андрэ сунул ему косяк, Гитлерюгенд высек огонь, который тут же вспыхнул огромным факелом. Казалось, потолок БМВ должен был воспламениться. Но Макс безо всякого страха сунул в огонь лицо и прикурил. Коше не успела даже вскрикнуть — так все быстро произошло. Ах, да! Это, вероятно, действие травы. А на самом деле все как обычно. Или и так — тоже обычно, просто обычно этого не видно. Вот забавно! Надо было узнать, что ты робот, чтобы обрести истинное зрение!

— Похоже на кислый! — сказала Марго механическим голосом. — А вообще, я иногда думаю, что мы все сожрали марку и теперь нас глючит! Мы не рождались, и не умрем, а просто марка кончится и все… Но я ошибалась! Мы не умрем, потому что мы — роботы!

— Только не говори никому! — строго посмотрел на Марго репортер и еще добавил газку. — Тебе нравится быть роботом?

— Да-а-а-а! — заорала Марго, вылезая из окна целиком.

Она села задницей на кромку дверцы и, распахнула руки, не опасаясь, что ее снесет ветром. Глаза начали слезиться, но она все смотрела и смотрела, как мимо неслись сначала яркие витрины и фонари, станции метро, скверы, потом улицы стали темнеть и сменились лекалами развязок, и по бокам отсвечивали только стекла шумоподавителей. Париж остался далеко за спиной. Неплохо было бы узнать, куда мы едем, подумала Марго и скользнула обратно в машину.

— В Ла Дефанс. Там есть небольшой чудесный клубешник, — ответил Андрэ на незаданный вопрос.

Но это было понятно. Роботам не нужно говорить вслух. Марго оглянулась. Несмотря на то, что глаза Поля скрывали синие голограммы, было видно, что он в крайней степени замешательства. Наверное, он все-таки робот.

Марго никогда бы не вспомнила, где эта чертова дискотека.

Они долго брели по территории какого-то предприятия вслед за Андрэ, пока не вошли в абсолютно черную дверь и не двинулись по металлическому коридору. Репортер первый шагнул на грохочущие металлические листы пола. Далеко впереди светилась голубым светом вывеска.

— «Эдем», — прочитала Марго, когда они подошли поближе.

Голубой свет вывески упал на лицо Андрэ, репортер шлепнул ладонью по черному стеклу, устроенному сбоку от стального шлюза. Стекло вспыхнуло ультрафиолетом, просвечивая сквозь пальцы.

Створки шлюза разъехались. С охами и ахами веселая компания роботов ввалилась внутрь. Прямо в руки ангелов в сферах и серебристых комбезах, которые и ощупали тела пришедших десантников металлоискателями.

— Что это означает, что ты приложил к стеклу ладонь? — спросила Марго, когда ангелы их отпустили.

Но не получила ответа.

Репортер загадочно улыбнулся и опять припечатал ладонь к такому же стеклу — на этот раз оно находилось на поверхности кособокого агрегата, напоминающего банкомат. Только карточку там сунуть было некуда. Кроме темного прямоугольника под ладонь, небольшого индикатора, по которому бегали зеленые циферки и покореженного дизайнерами ковшика, куда сыпались светящиеся в ультрафиолете круглые фишки, никаких других приспособлений на агрегате не было.

Репортер выгреб из ковшика фишки и отсыпал каждому из роботов по пять штук.

— Одна фишка — один напиток! — пояснил он и скомандовал. — Монопри! Идем!

Репортер привычно углублялся в чрево «Эдема» по металлическому коридору, на стенах которого танцевали таинственные ультрафиолетовые, оранжевые и сиреневые отблески. Из глубины заведения доносилась космическая музыка. Марго тискала в потной руке фишки и была уверенна, что несомненно они идут на корабль! Да, конечно! Андрэ ведь сказал, что знает, куда идти.

Репортер остановился перед кабиной следующей телепортахи и снова приложил руку к ультрафиолетовому стеклу. Дверцы разъехались, и репортер шагнул в светящуюся кабину.

— За мной!

Десантники последовали. Телепортаха завизжала, задрожала, закружилась и через несколько секунд замерла. Тихий щелчок и камера распахнулась. Грохот, сияние и иллюзорные абстрактные пейзажи, созданные непрерывным движением нескольких лазерных пушек окружили прибывших. Белое сияло цветом электрического разряда, приводя в восторг и заставляя чаще и глубже вдыхать и чувствовать прилив радости. Простой беспричинной радости. Так радуются дети ярким оберткам и новогодним игрушкам. И Марго увидела, что внутри корабля много, очень много таких же как они сами счастливых роботов, живущих чистой и радостной жизнью духа. Вот, где истина! Вот оно блаженное сияние белого света. Не краткая вспышка во время оргазма или случайный результат сна, а море! Море белого света!

Вот оно будущее! Чистая духовная субстанция, свобода от плоти и земных пут.

— Дайте мне электричества! — сказала Марго громко и протянула руки к холодному лучу лазера.

На фоне темного стеклянного потолка возникали световые лабиринты, треугольники, пирамиды, сложные фигуры, напоминающие пантакли или магические фигуры тантры. Эти фигуры, казалось, вонзаются прямо в мозг, вызывая в нем то наслаждение, то печаль, то внезапную дрему. Но это было приятно. Это мельтешение превращало робота поступившего в помещение в кусочек пространства, в кусочек музыки, в кусочек света и ритма. Марго убедилась окончательно в том, что она попала домой. Она остановилась, ошеломленная.

Поль ткнулся в ее спину и чуть не потерял свои очки.

— Ну вот…

— Да сними ты их, тормоз! — воскликнула Марго, возлюбившая всех окружающих чистой христианской любовью. — Мы вернулись назад! На нашу планету! Тормоз! Сними скорее очки! Мы — дома! Разве ты еще не понял этого?

Поль послушно повесил синие глазки на ворот фуфайки, и лицо его начало розоветь и таять.

— Знаешь, зачем здесь ультрафиолет? — Андрэ наклонился к Коше и оскалился. — Это от вампиров. Если придет вампир, то он сразу сдохнет. Его кожа начнет расползаться, и он рассыплется в прах…

Говоря это, репортер как бы невзначай скользнул по бедру Коши, вызвав в ее теле приятную волну.

— Ты хочешь узнать, не расползаюсь ли я? — задорно усмехнулась она. — Но я не могу расползаться, я — робот!

Андрэ светился все сильнее, он полыхал коконом оранжевого сияния, которое в ультрафиолете стало только виднее. Изнемогая от непереносимого счастья, Марго рассмеялась и вступила в танцеворот.

Надо прыгать!

Ритм расталкивал почти физически. И от этого состояние приближалось к оргазму. К чудесному чистому оргазму без участия другого тела или собственной фантазии. Все это было лишним. Хотя, возможно, наоборот — все эти тела, что содрогались вокруг стали участниками одной огромной виртуальной оргии.

Групповой секс на расстоянии.

Но для роботов ведь нет ничего невозможного!

Спустя время, которое трудно было оценить в минутах или часах, диджей в черной блестящей «Сфере» сдвинул тональность, и «колбасники» очнулись уже мокрые и запыхавшиеся. Мельтешение световых знаков прекратилось, и танцпол поглаживала нежно-розовая лазерная волна. Головы танцующих мерно всплывали над ее световой поверхностью, точно чайки на поверхности океана. Первые стайки поплыли к поилкам.

— Пить! — воскликнул Макс и швырнул свое тело к сияющей стеклянными молдингами стойке.

Холодный жгут статического разряда, заключенный внутри стеклянного шланга превращал эти молдинги в исключительно фантастическое зрелище. Но так и должно быть на их планете. А как же она называется? Эдем? Да, конечно, это Эдем. На входе же было написано!

Марго нисколько сейчас не удивляло, что на планету можно было попасть, войдя в клуб на Земле. Почему бы нет? В «Кваке» или «Дюке Нукене» попадают ведь на другой уровень через телепортаху. Зато теперь Марго познала мудрость — вот где был первозданный рай, он был на другой планете. На планете Эдем. И в этой мудрости не было никакой печали.

— А мне стало весело! — сказал Поль, просовывая довольное лицо между Андрэ и Максом. — Мне, действительно, стало весело! Я никогда бы не подумал, что смогу так веселиться!

— Давай фишку! Сейчас будет еще веселее! — кивнул Макс и, взяв кругляшку из потной руки Поля, добавил одну свою и протянул бармену. — «Блисс» два раза…

— Я, конечно, сомневался, что будет хорошо, когда поехал сюда., но сейчас я доволен, — сказал Поль, отпивая пузырящуюся жидкость из стакана. — Только одна неприятность. Я хотел познакомиться с девушкой, а она опять, как и все, послала меня довольно некультурными словами. Ну почему они не хотят со мной знакомиться?

— А зачем тебе девушка?! — удивился Гитлерюгенд. — Разве тебе плохо?

— Мне хорошо, но чего-то все-таки не хватает, — задумчиво облизываясь, сказал Поль. — Просто меня угнетает, что я не могу познакомиться с девушкой.

— Ну познакомься с Марго! — усмехнулася Макс.

— Марго?! — Поль испытующе посмотрел на Кошу и заявил. — Как-то я не думал об этом! И действительно! Раз ты с нами, ты должна решить, с кем ты. Но я настаиваю! Я хочу, чтобы ты была со мной!

Он потянулся к ней короткими цепкими пальцами, но Марго увернулась.

— Отвали! — раздраженно поморщилась она и обратилась к Андрэ. — Андрэ! Откуда тут этот человек с отсталыми инстинктами? Зачем мы взяли его на нашу планету?

— Да ладно, Марго! — поддел ее Макс. — Жалко тебе что ли? Поль — парень хоть куда. У него рента и дом в деревне от бабушки остался. Будешь на пленэр ездить.

— Боже мой! — воскликнула Коша. — Да что вы такое несете?! Зачем же вы все портитите? Неужели вам чего-то еще не хватает?

— А что?! Нет! Скажите, чем я хуже других? Почему мне все отказывают? — Поль повернулся вдруг к двум девушкам, стоявшим у него за спиной с коктейлями и обратился к ним. — Девушки! Можно с вами познакомиться? Меня зовут Поль. Я музыкант. У меня есть рента и дом в деревне. Ненормальная сестра и ее муж алкоголик и придурок. Но у меня вполне нормальный член! Не самый большой, конечно, но вам хватит, чтобы получить удовольствие. Я могу показать!

Поль потянулся к ширинке, но Макс дернул его за руку.

— Поль! Давай в другой раз.

— Не-ет! Я настаиваю!

Девчушки переглянулись и, прыснув, отошли.

— Поль! Тут все роботы! А ты — человек! Понял? — надавила Марго. — Ты что, не понимаешь, что ты тут — чужой?

— Марго! Остынь! — репортер сжал ее запястье. — Какие роботы? О чем ты? — И наклонившись к уху, шепнул. — Это тайна, которую нельзя выдавать.

— А зачем ты взял его сюда?

— Я не был уверен…

— Ну вот! — скуксился Поль. — Вот видите? А казалось бы! Для женщины это такая малость, а я страдаю…

Поль зарыдал. Он размазывал по щекам слезыи повторял одну и ту же фразу о том, что его никто не любит, и никому он не нужен.

— Макс, успокой его, — сказал недовольно Андрэ.

— Попробую! — сказал Макс и потянул Поля за руку. — Забей ты на них! Двужопые — это же чума человечества! Они же уродки! Тебе внушили, что тебе нужна девушка, а на самом деле…

— Нет! — возмутился брат Аурелии. — Марго! Я хочу Марго! Я считаю, что она как квартирантка моей сестры обязана спать со мной. Ну просто из уважения! Ведь это такая малость!

— Мудак! — сказала Марго и отодвинулась.

Гитлерюгенд продолжал тянуть Поля за рукав.

— Пойдем, Поль. Ты…

Но Поль вырвался и рявкнул:

— Отстань! — и снова повернулся к Марго. — Ну я же не прошу много! Неужели это так трудно — полежать пятнадцать минут? Я ведь мог и не знакомить тебя с Андрэ!

— Да пошел ты! — рявкнула Марго в ярости и выплеснула остатки питья в лицо Полю.

Она думала, тот разозлится, бросится в драку, но Поль неожиданно задумался и стоял, облизываясь, и глядя куда-то в сторону.

— Ну вот! — сказал Макс. — Пойдем умоемся, что ли!

Поль молча повернулся и куда-то пошел. Макс поплелся за ним.

Марго с сожалением смотрела на пустой стакан.

— Кошон! Мазафака!

— А ты с характером киска, — улыбнулся репортер. — Хочешь еще чего-нибудь? Коктейль? Что тебе взять?

— Со льдом или чтобы шипело…

Как-то мгновенно Марго перестала думать, что они — роботы или десантники, а находятся всего-то на дискотеке «Эдем», и все стало скучно и захотелось обычного человеческого алкоголя. Чтобы надраться, а утром убедиться наверняка в том, что она не робот.

Только люди страдают с бодуна…

— Тогда тебе должно понравиться вот это… — Андрэ что-то крикнул бармену, и тот водрузил перед Кошей толстый стакан, до половины наполненный ледяными кубиками, залитыми сиреневой жидкостью, поверхность которой пылала синим пламенем. Из стакана торчала толстая флюоресцентная трубочка. Настроение Марго вновь скакнуло вверх.

— Ух ты! — воскликнула она. — Как мне тут нравится! Мне нравится быть роботом! Я имею право! Если бы не придурок Поль! И как Макс с ним дружит?!

— А ты? — усмехнулся Андрэ, отпивая из своего стакана. Он вытащил из кармана тонированные очки в тяжелой оправе и одел их на лицо.

— Ну я… — фыркнула Марго. — У меня есть на то причины!

— И у него! Не напрягайся… Я отойду м-м… попудрить носик. Подожди меня здесь. Хорошо?

— Ага…

Андрэ отвалил и скоро скрылся в кишащей толпе. Марго занялась коктейлем. Вкус его оказался таким же впечатляющим, как и дизайн. К сожалению, лед и огонь очень быстро встретились, и в трубочку стал попадать сладковатый воздух. Марго достала из кармана все свои жетоны и протянула бармену.

— Мне на все такое же!

— Сию секунду! — кивнул бармэн и улетел к стеллажу с бутылками.

Марго поискала глазами в зале — где же Андрэ? Нигде нет. Она теперь точно знала, что больше всего хочет — переспать с Андрэ. Прямо сейчас! Черт с ним, со всем будущим и прошлым. Ее тело умирало от желания. Оно готова была переспать с репортером и умереть. А лучше — умереть в процессе. Боже мой! Но разве роботы должны чувствовать такое вожделение? Это невозможно! Марго стало стыдно. Что подумает Андрэ? Ее выгонят из десантников. Она была уверенна, что Поля увели для того, чтобы скинуть в утилизатор.

— Плиз! — бармэн поставил перед ней пять стаканов со светящимися трубочками.

И Марго принялась опустошать их один за другим. И с каждым глотком настроение ее значительно улучшалось, а желание совратить Андрэ усиливалось. Но Марго отгоняла это желание — отношения роботов должны быть стерильными.

Все жилы нагрелись, и стало казаться, что Марго обладает огромной фантастической силой. Что она может, например, встать на край крыши и полететь. Или она может совокупиться одновременно с пятидесятью, нет, с сотней парней, и от нее не убудет. Что она может пробежать несколько сот километров и не запыхается. Что она может произвести из себя вселенную и населить ее миллионами тварей, которые все будут ее детьми. Что она может вызвать бурю, землетрясение, торнадо, цунами только одним своим желанием.

По стойке бара катались то и дело разноцветные стаканы с трубочками, со льдом, с ягодами, осыпанные по краям сахаром, солью, цветной пудрой. Руки бармена ловко сгребали фишки, руки танцующих ловко хватали стаканы. Смуглые, бледные, жилистые и округлые, с превосходным маникюром и с обкусанными ногтями, эти руки превратились в члены огромного животного.

Марго подняла глаза и поняла, что любит все этих роботов разом. И все они такие же волшебные, как и она, Марго. Они все вместе могут стать на край крыши и полететь. И все они святые. Все они светятся, словно лампочки.

Диджей сверкал шлемом, на его куртке полыхали неоновыми вспышками пластиковые трубки, он был на своем постаменте точно впередсмотрящий на мостике фантастического корабля: матовая сталь, крупные болты и толстое тонированное стекло — все переливалось в дикой свистопляске огней. И от этого хотелось взорваться и рассыпаться на тысячи лазерных лучей, тысячи кусочком света, стать фонтаном фейерверка.

— А-а-а-а-а-а! — заорала Марго и закружилась, раскинув руки.

И стелянный потолок показался ей огромной золотой чашей, куда устремлялась потоком луч чистая энергия, исхотящая от ритмичного отряда роботов.

Теперь роботы превратились в древних людей, прародителей настоящих. Людей, которые еще не обрели плоть, а блуждали по земле в виде чистого духа. Лазеры теперь рисовали бабочек, которые порхали и садились на плечи. Казалось, можно ощутить кожей их неслышные разноцветные прикосновения. Казалось, можно зацепить ресницами их крылышки. Коше захотелось с кем-то поделиться своим восторгом и она оглянулась, ища собеседника или хотя бы чей-то сочувственный одобряющий взгляд. Но все в этот момент оказались чем-то заняты или были спиной.

И только Поль, увидев Кошу, расплылся в блаженной улыбке — он пытался поймать бабочку и натыкался на окружающих. Его не выбросили в утилизатор. Рядом с ним танцевал Макс и две девушки, они тоже размахивали руками и смеялись, гибко наклоняясь своими тонкими талиями. И Марго простила Поля. Ибо нельзя всерьез воспринимать слова ребенка или больного. У него было усталое выражение и ранняя лысина, но мозг его по-прежнему оставался эгоистичным недальновидным мозгом ребенка. Поль протягивал руки ко всем, кого видел, но никто не хотел разделить его объятия.

И вдруг Коше стало жаль. Жаль всех сразу. Жаль брата Ау, потому что на самом деле Поль только думал, что улыбался себе или бабочке, что он нужен этим девушкам, а улыбался он только потому, что так захотел DJ, и танцевали они только потому что играла музыка. И всех остальных людей, которые только думали, что они испытывают на самом деле радость и счастье, а на самом деле это эффект воздействия выпитых напитков, света и музыки. А на самом деле все это — говно, а фишка в том, что понизился уровень их притязаний. Нет никакого Эдема, нет никакой планеты, все — подделка.

Марго подняла руку и разрубила лимонную световую бабочку острой тенью.

Но DJ словно уловил ее настроение, и резко сменил тему — музыка рассыпалась на тысячи квантов, тысячи золотых семян, которые полетели с потолка золотым дождем. Бабочки исчезли и в воздухе стали быстро появляться зигзулины, похожие на те, что вертелись временами у Коши в голове. Казалось, это какая-то передача. DJ взял микрофон и начал выкрикивать металлическим голосом слова. Но Кошу чуть не своротило от этого мельтешения, она зажмурилась и закрыла уши руками. Но ей все равно казалось, что какой-то совсем неощутимый голос или даже не голос, а чья-то воля пытается вложить в ее сознание или в тело неясный месседж. Жилы ощутимо свернуло током.

Пульсация вдруг прервалась, Марго опять открыла глаза и почувствовала сильную усталось. Музыка превратилась в медленный плеск прибоя. И рядом появилась чудесная, совсем юная девушка с ярко зелеными волосами. Казалось, что ей не нужен ни секс, ни пища — а только ритм. Казалось, все, что ей нужно — это ритм. Будто она питается этим ритмом, как гармониусы Воннегута. Она качалась в этих волнах, как рыбка, как медуза, как древняя протоплазма. И Марго прониклась к девушке любовью и всяческим расположением.

Зеленовлазка распахнула глаза, и они оказались тоже зелеными, яркими зелеными глазами. Почти желтыми, как у кошки. Марго стыдилась глядеть на девчушку прямо, и ловила ее взгляды в зеркале, окружавшем постамент диджея. И зеленовласка отвечала ей. Они скользнули друг по другу взглядами, охлажденными амальгамой зеркала. Их близость была такой всепоглощающей, что не требовала никаких доказательств и усилий. Их близость началась за тысячи лет до рождения человечества, и закончится лишь тогда, когда Будда снова сделает вдох.

Или выдох.

Это была близость Тесиса — первозданного моря, что текло по их голубым пульсирующим венам. Им нечего было добавить к этой близости. Лучше бывает не трогать того, что и так прекрасно. Марго улыбнулась. Она уже знала, что один из холстов для Жака, будет плодом этой их краткой любви. Они уже соединились на расстоянии, как две звезды соединяются лучами, но тут в зеркале возникла малиновая медуза — ярко накрашенная в драной меховой жилетке поверх капронового платья. От нее пахло пожилым несвежим влагалищем.

Коше стало противно, и она вернулась к стойке бара.

— Что-то закажете? — спросил бармен.

— Попозже… — замялась она и вздрогнула (кто-то схватил за талию и коснулся губами ключицы) горячая волна желания прокатилась по телу, заставив сердце заколотиться еще сильнее. Сладострастие и ужас перемешались внутри так, будто она летела вниз с парашютом, и раскрыться он должен был 50/50. Оргазм оглушительной силы накатил на Кошу и заставил искать опоры. Она оглянулась — Андрэ. Теперь в его лице появилась какая-то особенно трогательная беззащитность — не лоховская туповатая жалобность Поля, а прекрасная трогательность дорогой собаки или породистой лошади.

— Хочешь еще? — спросил он, непонятно что имея в виду.

— Да… — выдохнула она почти без голоса. Со связками что-то случилось, они перестали смыкаться.

— Что теперь? — спросил Андрэ, бросая взгляд на табло с зелеными буквами меню.

— Там есть такая огромная клубника… Я видела. Если можно. Я потратила все свои жетоны.

— Ты выпила пять стаканов?

— Да… А что? Ты плохо видишь? — спросила Марго.

— Да. Я дальтоник, — беззащитно улыбнулся Андрэ. — Я плохо перенощу контрастные цвета.

Бармен катнул по стойке заказ.

— А вот и клубника. Если захочешь еще, скажи.

— Ага, — кивнула Марго и увлеклась процессом вытаскивания ягоды.

Клубничина была крупная и скользкая. И все время уворачивалась. Пришлось сначала отпить часть напитка, а потом помочь себе пальцами. Красный сок потек по рукам, и Марго растерянно оглянулась, ища салфетки. Но такая услуга не была предусмотрена. Пойти в дабл? Надо узнать у Андрэ, где дабл.

Нет, определенно она стала тупой дебилкой, подумала Марго. Как может дальтоник плохо переносить контрастные цвета? Он их не различает! Она подняла голову, чтобы спросить об этом, и вдруг взвизгнула:

— Кровь! Кровь! У нее кровь!

Зеленовласка по-прежнему танцевала, но только руки ее по локоть были перемазаны кровью. Кровь капала вниз и оставляла на полу светящиеся брызги.

С Кошей случилась немота и глухота, а так же краткий паралич, по окончании которого она схватилась руками, вымазанными в клубнике, за лицо.

Андрэ резко дернул Кошу за полу куртки.

— Какая кровь? Прекрати!

— У нее кровь! — задыхаясь, тараторила та и мотала головой. — Как же она танцует?

— У кого? — Андрэ снова оглянулся и посмотрел прямо на зеленоволосую. — О чем ты говоришь? Да нет там никакой крови! У тебя глюкалово! Анаши надо меньше курить!

— Да нет! Смотри! — продолжала визжать Кошкина. — Смотри! У нее все руки в крови!

На них стали оглядываться. Андрэ размахнулся и влепил Коше по щеке.

— Если ты не заткнешься, я попрошу охранника вышвырнуть тебя, и забуду твое имя! Я сделаю это! Ты поняла?

Марго заткнулась. Тем более, что свет резко поменялся, и теперь у зеленовласки точно не было даже намека на кровь, зато ее, Кошины, руки были точно измазаны красным липким соком.

— Кровь… — по инерции повторила Марго, сознавая, что с ней случилось что-то вроде истерики или припадка кликушества.

И тут что-то произошло.

Она куда-то исчезла. И вся дискотня и колбасня куда-то исчезла. Совершенно не понимая, как она умудрилась промОхать эти говенные пятнадцать минут (а может и не пятнадцать), Марго нашла себя стоящей в дабле перед умывальником, жадно присосавшейся к струе холодной воды. Сознание вернулось так же внезапно, как пропало, и она с удивлением огляделась.

— О черт! Как же я сюда попала?!

Да нет. Не такая уж она и никакая. Ну чуть-чуть, конечно, не в себе, но ведь уже и времени-то к утру! Марго сунула руку в карман — деньги еще оставались. Если что, она сможет добраться до города.

Марго огляделась. Сортир был удивительно пуст и чист. Музыку довольно хорошо глушили мягкие стены. Стены и потолок мягко светились матовыми светильниками и разноцветными кривулями из неоновых трубок. Не сортир, а дорогая гостиная. Зеркала в полный рост. Йо-кэ-лэ-мэ-нэ! В Питере в таких обычно сидят шлюхи, отдыхая между клиентами. Сидят, поправляют на себе все это кружевное говно, штрипки, чулки, помаду (чтобы лучше отпечатывалась на очередном члене). Черт, как они рак желудка не наживают?

— Ну ладно! — пожала Марго плечами и взглянула в зеркало. Провела по щеке рукой. Клубника отмылась. Клубника… Что-то красное мельком вспыхнуло в мозгу, но тут же пропало, оставив смутное беспокойство. Неужели она докатилась до того, что появились провалы в памяти. Пора на минералку переходить? Как же она сюда попала, в дабл-то? Привел что ли кто? А где Андрэ, Макс, Поль… Впрочем, конечно, странно было бы им оказаться в женском туалете!

Ладно, посмотрим, что тут за сантехника. Распахнув дверь кабинки, Марго оторопела — не доводилось ей прежде видеть очка в миленький розовый цветочек, отлитого из отличного, покрытого перламутром фаянса, да и прозрачного мягкого стульчака тоже не приходилось ей встречать. Она даже потрогала его рукой прежде, чем доверить этому творению современного дизайна свой годый зад.

— Да… — Не удержалась она от эмоций. — Надо же! Вот ить чо! А мы-то, деревенские…

Марго устроилась поудобней и, неторопясь, пялилась на потолок, провела рукой по стене обитой неким мягким материалом, невероятно возбуждающим на ощупь. И как-то подумалось, что в таком сортире непристойная физиологическая необходимость вовсе и не кажется такой уж непристойной. Надо же, как дорогое очко может поднять статус задницы! Не всякая кухня вызовет такое уважение.

Марго прислонилась спиной к крышке стульчака. О чем-то она таком размышляла, пока…

«… пока не отрубилась. Черт возьми! Отрубилась! Как последняя алкашка. Ну, хорошо. А что было до того? Клубника…» Кошкина тупо уставилась в стерильный, янтарного цвета, кафельный пол, но как ни старалась вспомнить не смогла. И мысли ее потекли вольно, куда им хотелось. … положим, мозг каким-что сортирует файлы. Похоже на игрушку… Курочки. На доске несколько курочек, а внизу нитка — одна. Потянешь влево — и несколько левых курочек наклоняются, потянешь в центре — все разом клюнут пластиковую доску. Можно, кстати, одну ниточку выбрать, тогда одна курочка клюнет. Научите машину клевать похожие файлы, и он начнет писать стихи. Стихи — это метафоры. Поэт означивает слово…* Самая простая метафора — метафора первой степени, например: «Тяжелый, как слон» — буквальна; «слоны домов бредут к закату» — сложнее — здесь время надвигается на события или события создают время… Это метафора второй степени. Третья степень уже не имеет словесного выражения. Чем более универсально понятие, тем более оно бесплотным становится. И превращается в цифры… Формулы и графики. Формула — это метафора третьей степени. Е= mc(квадрат) — это метафора той силы света, которая заключена в килограммах той «m». А формулы превращаются в графики, а графики в… зигзулину… Накладываешь одну зигзулину на другую и по лекалу отрезаешь ненужное, получая в результате опять метафору. Множество, в котором есть то, что тебе нужно, и множество, в котором этого нет. Задача образного мышления — расширить множества… Набить в строку, кусок бумаги, фразу, мелодию как можно больше информации. Иероглиф информации, в котором зашифровано все, что было до тебя, и ты передаешь это другому, когда произносишь эту диковатую компрессированную фразу…

Марго очнулась. Музыка в зале стала совсем тяжкой: остервенелое железо, инфрабас и писклявые тире наполнили пространство высоким напряжением — это было слышно даже в сортире. Пространство напряглось так, что казалось оно вот-вот треснет. И треснут мозги, потому что зигзулины в них начали крутиться уже без всякого ведома, увлекаясь в темную глубину мозжечка, где не было уже ни папочек, ни лекал, ни картинок. Только зигзулины.

«…эпилепсия элекстричества замедляется. Предчувствуя станцию, прячешь лицо. И… чувствуешь, как пространство напрягается, перед тем, как сломаться?..»

Когда-то Марго сочинила эти строчки, мотаясь в вагоне метро. И теперь они возникли сами собой, вызванные из небытия музыкой или вибрацией, которую рождал в желудке низкий, почти не слышный бас. Поступь дьявола. Так дышит в спину тепловоз, когда идешь ночью, оглохнув от мороза и ослепнув от монотонности пейзажа.

Зигзулины.

А ведь это зигзулины показывали в танцзале. Это просто такие странные зиглузины, похожие чем-то на те, что вертятся в голове. Надо будет попробовать на досуге перевести их в тот смысл, который они могли бы значить. Для этого… Для этого надо просто сесть у угол и медленно вспоминая знаки, которые выстреливала лазерная пушка, и проконтролировать поток возникающих ассоциаций. Не так уж это и сложно. Надо только сосредоточиться.

Марго тряхнула головой, останавливая вращение стен. Ткнула «бульдогом» в педаль слива, задернула молнию на штанах, повернула ручку двери в положение «свободно» и хотела уже выйти.

… а Чижик говорил, что нет никакой разницы, когда умереть. Сколько не живи — все равно мало. Но, возможно, люди, которым суждено рано умереть, чувствуют это и живут так, будто торопятся прожить в этот отрезок всего как можно больше. Так. Именно так, а не на оборот. Им незачем экономить свою жизнь, потому что срок ее известен…

Сдерживая дыхание, Марго направилась к выходу из сортира. В коридоре было темно — кто-то разбил спираль светильника (под ногой хрустнули осколки). На следующем шагу, носок «бульдога» уткнулся во что-то мягкое, будто большая собака кинулась под ноги. Марго вскрикнула, но устояла. Толчок в спину заставил ее полететь вперед, вытянув руки с растопыренными пальцами. Она приготовилась упасть на пол, но тут же наткнулась на удар под дых. Пресс свело болезненным выдохом, Марго скрючилась и наткнулась верхними передними зубами на чей-то крепкий кулак. Зубы остались целы, но верхняя губа конкретно лопнула.

Рухнув на четвереньки, Марго все-таки вперлась пальцами в липкую теплую лужу и поползла вон из сортира, направляясь к танцзалу. Она механически переставляла руки и ноги, не собираясь вставать — на это не было времени. Во рту появился густой кисло-соленый ком крови, но она инстинктивно опасалась его выплюнуть, соображая, что ей ни к чему оставлять на полу в «Эдеме» свою группу крови и генокод. Мало что ли Питерских хвостов?

Волосы на макушке потянулись сами собой вверх и вперед, и Марго инстинктивно шагнула за ними следом и чуть-чуть быстрее, чтобы протаранить напавшего головой, и со всего маху напоролась грудью на жесткое мужицкое колено. Рот ее открылся, и кровь сама собой выплеснулась на одежду нападавшего, на пол, на брюки Марго. Тьма вспыхнула зелеными лазерными вспышками и рассыпалась сварочным огнем.

Марго все еще не могла вдохнуть, когда почувствовала, что рука, державшая ее за волосы разжалась, мелькнула во внезапной вспышке света, и в память впечатались навеки прокушенные костяшки волосатой мужской руки с каким-то мелким татуажем. На сетчатке замер убегающий фиолетовый силуэт.

Но едва Марго подумала, что все уже закончилось, как ее схватили за шиворот и куда-то поволокли. В полубреду послышались какие-то знакомые голоса, усиленные микрофоном (или звучащие в голове?), промелькнули в водовороте фонарей лица инопланетян, вышедших на сцену в серебристых костюмах. 

«Роботы». Премьера

В последний момент, перед тем как взмыть в капсуле лифта на верхний этах, Стрельцова заметила движение группы людей у дальней стены зала, там где был потребительский дабл — три парня и девушка (невменяемая девушка) стремительно пробирались вдоль стены — но в следующий миг Стрельцова была уже в коридоре служебки, и картинка вылетела у нее из головы. Первое отделение удачно завершено, на встречу Катьке попались парни и девчонки из местного стриптиза — негр и две тайки.

«Роботы» возвращался в гримерку после первого выхода состоявшего из трех песен. После полагался небольшой антракт на переодевание. Лиловые комбезы меняли на золотистые, с огромными сетчатыми дырами, светящимися шнурами, кольцами, катафотами и прочей байдой, которая почти не прикрывала то, что обычно прикрывает одежда.

— Ну что, перцы и перчихи! — сказал Бамбук, довольно крутясь перед зеркалом и поправляя грим. — С почином вас, с премьерочкой, сладенькие деточки! Суньте в попу конфеточку!

Катька сморщилась — шуточки Бамбука удручали. И не только Стрельцову.

— Может маловато тут заклепок? — солист опять нервно обернулся к Митяю. — Может, еще надо наклепать? А я видел сегодня такие милые брючки в одном магазинчике. Ну такие милые! Перламутр!

— Нормально! — без выражения сказал Митяй, пряча свои коробочки в металлический кейс. — Иди в жопу!

Бамбук опять покрутился перед отражением и снова сморщился:

— Черт! Опять я потолстел! Потолстел, а? Митяй!

— Иди в жопу! — механически-беззлобно послал его Митька.

Гитарист с барабанщиком нырнули в свой вонючий угол. Волосатый Оборотень с загадочным видом склонился над гитарным кофром, и бритый стукач вместе с ним. Катька с интересом заглянула туда и была наказана — Оборотень осклабился и поманил Стрельцову початой бутылкой водки. Катька сморщилась и помотала головой. Взгляд ее упал на танцоров, которые ловко помогали друг другу упаковаться в новый костюм, и вздохнула — хорошо им, их двое.

Не обращая внимания на весь вместе взятый «Роботы», Катька поменяла сиреневый комбез на серебристый и оглянулась, кого попросить застегнуть молнию. Репеич было рванулся, но Стрельцова успела обратиться к Эдику.

— Застегни! — попросила его Катька.

— С удовольствием, — сказал Эдик и аккуратно вжикнул замочком.

— Волнуешься? — спросила Катька, спасаясь от внимания Репеича.

— А мне-то чего? Я — кукла!

— А я… Я волнуюсь, — сказала Катька, раздувая ноздри. — Не боюсь, а так, будто пантера перед схваткой. Публика — это дикий зверь. Ее каждый раз приходится приручать. И хотя я всего-то подпелка, меня все равно прет. Круче, чем секс!

Эдик улыбнулся.

— Ты — артистка. Вот и все! Может быть, у тебя все получится, когда ты этого заслужишь…

Катька фыркнула и, зло хлопнув дверью, вылетела в коридор. Ее рвала внезапная ярость, и Стрельцова хотела остыть где-нибудь в сортире, среди стерильной нержавейки и кафеля. Плеснуть в лицо холодной водой в медицинской гулкой пустоте, чтобы не растратить эту ярость до выхода, чтобы не выплеснуть ее втуне, а оставить медленно тлеть в голосе и добавлять в него яркость, цвет и страсть.

Ярость легко превращалась на сцене в страсть.

Катька хотела бы это сделать, но было уже некогда, к тому же водой можно было испортить грим, поэтому она не пошла в сортир, а медленно, скользя пальцем по стерильной французской стене, направилась в конец коридора, где светилась зеленым табличка «SORTIR». Стрельцова остановилась около и задумалась.

— Извини, если я неправ, — раздался через некоторое за спиной спокойный голос Эдика.

— Зря ты это сказал, — процедила Катька, все еще кипя.

— Почему? — Эдик спокойно заглянул в ее вспыхнувшие глаза, освещенные пятном тусклого коридорного светильника.

— Ты думаешь, что «поющие трусы» или «бензоколонки» больше заслужили?

— Ты не захотела бы поступиться тем, чем поступились они? Правда? — вкрадчиво спросил басист.

— Ну, знаешь! Во-первых, никаких гарантий, а если с каждым пробовать — сотрется… Хотя… Возможно, я полюбила бы человека, которые бы взялся бы помочь мне. Но помочь просто так, без расчета на то, что я за это буду должна с ним трахаться. Но так — никто не хочет. Все хотят вперед…

— Ты не готова к тому, чтобы кто-то поверил в тебя, — снова спокойно сказал Эдик.

И Катька сорвалась:

— Да что ты знаешь? Что ты знаешь? Когда я выхожу на сцену, все пелки после меня и до меня умирают! У меня всегда аншлаг! Всегда! Хотя ни одна сволочь не видела моей пластинки, и не одна сволочь не слышала меня по радио, и не читала про меня в газете, они уже подпевают мне, когда я выступаю в «Манхеттене»!!! Понял?

Из дверей гримерки вышли лабухи, потом танцоры.

— Эдик, ты — за нами, — сказал Митяй и повернулся к Катьке. — А ты за братьями, замкнешь.

— Ага… — кивнула Стрельцова, укладывая гнев в диафрагму.

Лабухи рванули по металлическому помосту особым космическим шагом, Катька едва поспевала за ними в своих «гадах» на высоченных прозрачных платформах. Барабанщик, вымазанный маслом, прошелся по установке и сразу пустил пот, публика взвыла, приветствуя возвращение инопланетян. К живому звуку незаметно присоединилась фанера, и все «вааще» стало супер-пупер! Бамбук появился после увертюры последним, сопровождаемый пристальным лучом света.

Вообще, надо отдать должное Бамбуку, постановку он сделал неплохую. На комбезы танцоров были нанесены спецкраской разные спиральки, треугольнички, зигзаги и прочая дрянь, изображавшая инопланетные знаки. И когда на сцену внезапно направляли ультрафиолет, эти знаки вспыхивали с оглушительной силой. Потом врубался строб, и все лабухи превращались в классных роботов. Катька — там где не подпевала — обязана была мотаться непристойно всем телом и скакать вместе с остальными в дикой шаманской пляске. Строб добивал остальное. Публика — изнемогала.

Потом Бамбук падал на пол, и танцоры выделывали над ним странные инопланетные манипуляции. А Бамбук приходил в себя, чтобы снова запеть в следущем трэке — последнем. Катька в это время начинала уходить со сцены. Катька любила работать — на время выступления неприязнь, подозрения и затаенные обиды, какие подспудно тлели в группе, улетучивались, превращая «Роботы» в приют невинных ангелов.

Первый раз, конечно, не бывает без сбоев. Странно, всех спокойнее себя чувствовал Эдик. Будто он всю жизнь провел на сцене. А братьев танцоров заклинило. Они протанцевали в первом куплете одну фигуру четыре лишних раза, но во-время поправились. Стрельцова уже заняла свое место в луче, который обозначал портал, (через который они все исчезали назад в подсобку — выглядело эффектно — будто телепортаха в стрелялке). Восьмиугольная площадка повернулась, открыв перед Катькой стеклянный шлюз и загорелась ярким ультрафиолетом, Катька шагнула туда, и механизм, поворачиваясь вокруг оси, поехал наверх.

Выйдя из кабинки в коридор, Катька утерла пот с размалеванного лица, чувствуя что-то похожее на усталось после крепкого оргазма. Вернувшись в гримерку, она плюхнулась в кресло и закрыла глаза. Все-таки устаешь. Хотя и прет, но устаешь. Как секс. Прет, но устаешь.

Болезнь называется «Робот»

В реал Марго вернулась уже в машине. Она ничего не помнила. Вообще ничего. Первое мгновение она даже не помнила как ее зовут. Только смутные лица инопланетян все еще плавали фантомами на сетчатке глаз и казались обрывками сна.

Андрэ сосредоточенно вел «БМВ» по ночному шоссе. Низкие домики пригорода еле угадывались в темноте. Марго расслабленно болталась на переднем сидении из стороны в сторону и пыталась хоть как-то собрать раздрызганные мысли. Она отчетливо понимала, что многое из того, что она видит, ей только кажется, но не могла выбрать — что.

В руках была какая-то грязная салфетка. На сером обволоке, что висел над Парижем, метались бледные следы прожекторов — дискотеки несли свою ночную вахту.

— И там полно роботов, — пробормотала Марго, еле шевеля губами.

Но ее никто не услышал и ей никто не ответил.

БМВ несся, как остервенелый. И опять волна светофоров встречала их зеленым огнем. Только один раз они попали на красный и чуть не врезались в бочину какой-то дешевой тарантайке, но все обошлось. Ни царапины.

— Ну т-ты! — ухнул испуганно Поль с заднего сидения.

— Ерунда! — усмехнулся Андрэ Бретон и снова заложил лихой вираж.

— Куда мы едем? — встрепенулась Марго.

— Катаемся!

Вскоре в заднем стекле БМВ замаячила полицейская машина.

— Ну вот! — загундел Поль. — Какого черта! Сейчас мы влипнем!

— Ты трус, поль! — ухмыльнулся Андрэ Бретон и добавил еще газку.

Неожиданно произошло необъяснимое событие. Ветер подхватил с тротуара кусок газеты и, развернув его, швырнул прямо в лобовое стекло полицейским. БМВ на полном ходу вошел в поворот на эстакаду, и что было с фараонами дальше, осталось тайной во мраке ночи.

Через полчаса компания уже была на набережной у Нотр-Дама.

Огромный корабль собора, казалось, медленно двигался в темноту, навстречу бурной воде Сены. Горгульи и химеры щурились на Луну, скользящую сквозь дрань облаков — ветер начал растаскивать их к утру. БМВ остановился на набережной рядом с собором.

Поль успокоился, и теперь они с Максом распевали арию Кваземодо из мюзикла «Нотр-Дам». Макс пытался время от времени поцеловать Поля, но тот отпихивал лицо приятеля руками и ныл.

— Ну что ты! Макс, ну прекрати! Как все это неинтеллигентно.

— А интеллигентно было с членом наперевес по залу бегать? — укорил Макс.

— Ну не надо! Я люблю женщин! Не приставай ко мне! — стонал Поль. — Я же бегал за девушкой, а не за тобой.

— Вообще, конечно, дали вы дусту! — сказал Андрэ. — Боюсь, мой счет в банке сильно полегчает.

— А я так и не понял, — возмутился Поль. — Почему мы так рано уехали? Такая клевая группа там была… Я так хотел посмотреть.

— Да ты все посмотрел! Это была последняя песня, — проворчал Гитлерюгенд.

— А разве там была группа?! — удивилась Марго. — Странно! Почему я ничего не знаю?

— Потому что ты вела себя кое-как, — буркнул Андрэ.

Марго открыла дверцу и выпала из машины. Она не знала, зачем она это сделала, но разве роботы должны знать причины всех своих поступков?

Стояла она с трудом. Ноги подгибались, все тело ныло и дрожало.

— Умойся, — сказал Андрэ и повел ее с ступенькам вниз. — Где ты так извозилась, Марго?

— Не помню, — механически ответила та, и это была правда.

Она сильно мучалась об этих провалах в памяти. И остальное замечала плохо. Она была уверенна, что заболела от употребления травы. Многие курят ее всю жизнь — и ничего, а она вот…

Внизу, у воды, они остановились. Андрэ закурил. И ветер красиво относил сизый ароматный дым и играл черными локонами репортера. Бретон пристально смотрел Коше прямо в лицо, обжигая равнодушием и холодом — так смотрят на простых граждан большие начальники и менты, и она опустила глаза и стала рассматривать руки. В чем же она испачкалась? В голове по-прежнему была пугающая пустота.

Клубника… Неужели так и не отмыла руки? Да нет… Стояла же около раковины. Это кровь… Что-то с кровью… Что-то связанное с кровью…Что это за салфетка?

— Ты все еще не избавилась от нее? Правильно! — сказал Андрэ и, забрав из рук Коши почерневшую бумажку, чиркнул зажигалкой. Огромный ослепительный мотылек заполыхал и канул в мутных волнах Сены.

— Как странно-то! — воскликнула Марго. — Почему же я ничего не помню?

— Совсем ничего?

— Совсем…

Марго снова покрутила руками, стараясь рассмотреть их в свете выскользнувшей из-за туч Луны.

— Может быть ты пила что-то сладкое? Вспомни!

— Не знаю… — вздохнула Марго. — Я не помню, как оказалась в туалете.

— В туалете?

— Ну да, — задумалась Марго. — Я уверенна, что была в туалете. Но почему-то не помню, ни как я туда попала, ни как я оттуда… Как я оказалась в машине?

Марго посмотрела в глаза Андрэ, ища сочуствия, но наткнулась в них на жестокий холод. И ей показалось, что она куда-то падает.

— Я упала, — сказала Марго уверенно, потрогала губу и добавила. — Ну да, конечно! Я упала и ударилась лицом об пол! И разбила губу. Ужасно! Что скажет Аурелия? О!

Коше стало до того стыдно, что она плюхнулась на коленки и долго полоскала пальцы в ледяных зимних волнах. Даже в темноте они были мутными, как в неприятном сне, когда идешь по берегу бурной реки, а глинистый склон прямо под ногами проседает и падает в желтые больные водовороты.

Каменная лестница напоминала питерские лестницы. А Сена — нет. Нева была темной и истеричной. Она все время не знала чего она хочет — то ли к морю, то ли от моря. По Неве все время пробегали звуковые волны и волны, поднимаемые ветром, и волны отраженные от берегов… В некоторых местах все эти волны так спутывались, что образовывали звездчатые вечные вихри. (Глядя на Неву можно было понять, как устроен мир. Мир состоял из вихрей света. Все эти протоны, нейтроны и прочие кварки — это всего лишь сгустки разнонаправленных волн, похожие на макушки русалок, на бесплотных осьминогов, плоть которых есть форма волн.) Сена неслась торопливо. Сена неслась вперед, как и вся европейская цивилизация.

Отмыв руки, Марго смиренно подумала, что теперь у нее нет никаких шансов на Андрэ — такие не для нее. Ну и плевать — зато больше не надо никого из себя корчить.

Напоследок она плеснула водой в лицо, сознание на миг прояснилось. Марго вытерла лицо подолом футболки, оголив голодное пузо, и оглянулась. Черный силуэт Андрэ выдыхал маленькие облака, и они уплывали по течению ветра. Точеный профиль репортера сиял лунным светом на фоне темного неба. Увидев, что Марго закончила умывание, Андрэ Бретон стал подниматься по лестнице.

— Я ужасно устала, — сказала Марго, ступив на верхнюю ступеньку.

— На. Пыхни! — сказал Андрэ, протягивая косяк.

— Не хочу! — сказала Марго и, противореча себе, вдохнула белый дым из руки Андрэ и выдохнула в налетевший порыв ветра остатки сознания.

Поток пространства накатывал сияющими волнами и стало видно — Земля несется в космосе, преодолевая давление невидимого света. Давление иных, не ставших видимыми миров. Невидимых, потому что их скорость так велика, что свету нашего мира их не догнать.

— Синяя Луна, — сказала Марго, увидев ее на другом конце неба (напротив белой). — Я уже видела такую…

И первый раз после побега Марго попыталась вызвать из небытия образ своего преследователя (или своей жертвы) — бритоголового мужчину удивительно похожего на портрет древнего египтянина, что висит у Аурелии в конце коридора. Затаив дыхание, боясь подкатывающего страха, Марго вызвала из Пустоты выпуклый бугристый лоб профессора, губы, глаза… Зрачки его вспыхнули и полоснули опять холодным лучом. Марго вздрогнула и сильнее вцепилась в плечо Андрэ. И холодные губы Андрэ обожгли ее шею.

Все дело в скорости. Как вода, которая не перешла точку нуля является еще льдом — так же пространоство таит в себе бесконечные тонны массы, которая еще ничего не весит на земных весах, потому что ее вихри (электроны, протоны и прочие кварки) еще не набрали нужной скорости или уже перекочевали за нее. И они невидимы и неосязаемы для вас, людей. Потому что ваша реальность — это скорость света, вашего света. Как поверхность воды. Вы — только блики на поверхности воды. А то, что глубже, и то, что выше, для вас не существует. Точнее медленнее и быстрее. Да, собственно, масса — это и есть инерция, а еще точнее скорость. Масса — это скорость. И больше ничего. А сущее (не вещество, и не поле, заметь, просто сущее) — это только числа — ритм… 12345… Вышел зайчик погулять… Сама великая Пустота превращается в Сущее…

Чей голос это был? Его или ее самой? Марго вскрикнула и замотала головой.

«…Льдяный лик, поцелуи влажные, как снег… Пол колышется, словно челн в бурном море…» Химера на крыше Нотр-Дам улыбнулась. Хлопнула дверца машины, и Марго отпрянула от Андрэ.

— Что с тобой, кролик? — отодвинул от нее свое лицо Андрэ. И Коше вдруг показалось, что он удивительно похож на профессора. Или сквозь лицо Андрэ проступило лицо знакомое по Питеру?

— Нет! Не надо! — вскрикнула опять Марго и, оттолкнув репортера, побежала вдоль набережной.

— Эй! Куда она? — недовольно крикнул Поль у нее за спиной.

Белая луна впереди, синяя луна сзади. Белая Луна на этом свете, а синяя — на том. Марго тоже преодолела границу световой скорости. Точнее ее сознание. Оно оказалось за гранью измерительных приборов. Поэтому Марго совершенно не соображала, куда бежит и зачем. Но она бежала. Бежала-бежал-бежала-бежала…

* * *

Стук пластика. Сквозняк.

Губа наощупь — о, какой ужас! Марго застонала и с опаской приоткрыла глаза — холодный дневной свет сквозь решетки жалюзи. Понадобилось минут пятнадцать, чтобы понять, где она и что она. Ладони саднили. Болели передние зубы. Она толкнула их сухим шершавым языком — кажется целы. Ломило затылок. Сильно, до зеленых искр в глазах. Нет, никакого похмелья — голова ясная, будто после промывки, будто кто-то вынул мозги и прополоскал их в физрасстворе.

Поль в шезлонге напротив. В глазах укор. Что же он так уставился? Синие голограммные очки опять дублировали глаза надо лбом. Вчера он их ни в какую не хотел снимать. Ах, да! Вчера они стали роботами, десантниками с планеты Эдем. Надо же, как все отчетливо запомнилось — каждая маленькая деталька, только одно ускользнуло — как она разбила губу, и кто саданул в грудь.

Кто-то протер это место на жестком диске.

— Ну и видок у тебя! — сказал брат Аурелии и покачал головой.

— Вау. Ничего не помню, — соврала Марго и подумала, как странно в ней теперь уживается это ясное знание, что она робот, и прежний образ бестолковой безалаберной Коши-Марго. Будто все так и было прежде, а теперь она только осознала это?

— Мы остановились на набережной. Ты помнишь? — спросил Поль. — А потом ты куда-то побежала. Андрэ долго ловил тебя. Это было ужасно…

Дико болела грудина. Марго закашлялась.

— М-м… Я тебя умоляю, Поль. — застонала Марго. — Дай попить… Я умираю. Я упала на набережной?

— Нет! — сказал Поль. — Ты где-то на дискотеке так отоварилась. Я разочарован в тебе и должен подумать, буду ли я поддерживать с тобой отношения в дальшнейшем или нет.

— Фу! Ты говоришь, как робот! — поморщилась Марго.

— Вот-вот! — усмехнулся Поль. — Ты достала вчера всех этими роботами!

— Да?! — Марго покраснела бы, если бы умела. — Ну принеси воды! Тебе трудно?

— Сейчас. — Поль встал. Пошел на кухню.

Неужели это только ее глюк? Но как же? Она посмотрела на спящих прямо на полу Андрэ и Макса. Убиться можно, как величаво спит на полу в подержанной студии Поля этот красавец. Бледный, как смерть. Надо же!

Но они точно были вчера в телепортахе и потом на планете…

Стоп! Марго одернула себя, приподнялась на тахте и потянулась рукой к одной из бутылок, оставленных парнями вечером. В ней, кажется оставался глоток. Она опрокинула бутылку — пиво (или что там было в этой бутылке без наклейки) за ночь настолько выдохлось, что напоминало чуть горьковатую воду.

— Дерьмо… — пробормотала Марго, вертя бутылку перед глазами.

Поставила с грохотом на столик.

И принялась разглядывать руки. Помимо сознания ладони помнили что-то липкое. Сироп? Кажется, ей вчера хотелось их вытереть. А она и вытирала их. Салфетка. И даже мыла… Где? Под ногтями темные корки, заусенцы. Мыла их в Сене. Боже! Марго прислушалась к памяти, но та каменно молчала. Оказывается вот что — она отчетливо помнит все про робота Марго, но почти ничего про человека Марго.

Марго опять уставилась на бледное точеное лицо репортера и не поняла — он-то что тут делает? Неужели это возможно, чтобы Андрэ валялся так запросто на полу? Прямо в своей шикарной куртке, прямо в ботинках, лежал щекой на синем паласе. Почему бы ему было не поехать домой? Наверное просто в кайф. Бывает, что богатым людям по кайфу поваляться в дерьме и прочувствовать в полной мере крутость и исключительность своего привычного положения.

Поль вернулся со стаканом воды.

— Спасибо! — Марго выпила его залпом.

Отчего же ее так скрутило? Отчего она превратилась в робота? От затяжки травы? Нет. Не может быть. Она просто заболела. Точно. Она заболела. Болезнь называется Робот. Но это пройдет. Надо только работать и гнать из головы дрянь. Курить тоже надо бросить. Марго смотрела вокруг и удивлялась, как она раньше не замечала того, что на самом деле она просто притаилась в голове человека по имени Лиза Кошкина, теперь Марго Танк. А на самом деле она — робот. Марго нервно засмеялась. Жаль, что это пройдет. Роботом быть прикольно.

— О! Кажется, мы вчера круто отдохнули!

— Да, — согласился Поль, забирая у нее стакан. — Я даже удивлен, как ты так нажралась? Я себя чувствую вполне прилично. Очень устал, но ни голова не болит, ни тошноты. Вот только ты, Марго, с тобой что-то случилось… Что-то плохое. Ты наверное намешала.

Марго зловеще улыбалась. Она не стала припоминать Полю его подвигов. А могла бы. Но роботы выше этого.

— Наверное, — сказала она равнодушно. — Можно, я приму ванну?

— Да. Сейчас я налью, — кивнул Поль и направился в бэд-рум.

Стало слышно, как зашумела вода. Марго свалилась с тахты. Ползти на четвереньках. Нет, она могла идти ногами, но ей захотелось поступить именно так.

Андрэ испугал ее — он вдруг открыл глаза и улыбнулся. Марго в ответ зашлась беззвучным хохотом. Она сама не знала, почему ей стало смешно. Наверное, какие-то мышцы сработали сами собой. Зевают ведь люди неосознанно. В затылке потемнело и резануло — сотрясение мозга, что ли? Марго схватилась за голову. Да. Не так все благополучно, как представилось поначалу.

Макс заворочался.

И они — Марго и Андрэ — затихли вместе. Затихли, как заединщики, как соучастники одного преступления. Ей вдруг понравилась эта мысль — отдаться безобразному припадку вожделения, не стыдясь и не тратя время на предисловия и послесловия. И так же легко забыть потом. И никакой ответственности за чужие пораненные чувства. Как можно поранить то, чего нет? Андрэ ведь тоже робот! Но нет. Не сейчас. Поль отказался стать роботом, надо поберечь его человеческие предрассудки. Она вздохнула и поползала дальше. …быть плохой. Она уже и так плохая. И быть еще хуже. Совсем никудышной. Ужасной. Чтобы показывали пальцем и пугали детей. Пусть они сделают ее куклу или чучело и тыкают в него пальцем. А иначе как она узнает, что была? Вот в чем смысл теории стороннего наблюдателя, о которой говорил Чижик. Если тебя никто не видел и никто никак не назвал, то это все равно, что тебя не было…

Поль, вышедший из ванны, остановился в нерешительности и с удивлением смотрел на русскую.

— Ты чего?

— Если я встану, то сразу упаду, — пояснила она жалобно.

Андрэ быстро закрыл глаза, и Марго вспомнила, что она должна ужасно выглядеть. Эта мысль сработала подобно пинковой тяге и погнала Марго почти так же бодро, как когда-то в детстве, когда Лизонька Кошкина и на двух-то ногах передвигалась еще не очень уверенно.

Поль растерянно отступил в сторону.

— Я схожу в маркет, — объявил он. — Купить тебе пива? Хочешь?

— Да! — воскликнула Марго. — И таблетку от головы! Купи мне какую-нибудь таблетку, от которой голова совсем сойдет на нет! Гильотину!

Состояние бывшей Кошкиной ухудшалось катастрофически.

— Надо же так! — Поль вышел из апартамента.

Сначала Марго доползла до очка, потому что ее тут же выворотило. Похоже, когда она падала, она одновременно ударилась и затылком и лицом. Бывает так? Значит, бывает. Потому что, если бы это был бодун, то дрожали бы мышцы и синапсы не пропускали бы сигналов. С опустошенным, судорожно сжатым желудком, Марго наконец-то открыла дверь в кабинет спасения — там с грохотом хлестала вода, поднимая высокую шапку пены. Что-то похожее на благодарность промелькнуло рядом с именем Поля.

Ванна уже почти набралась.

Зеркало. Скорее смотреть в зеркало. Марго с замиранием сердца вступила в пространство, в котором равенство угла падения и угла отражения было доступно ее зрительным органам — ее оптическим приборам. Да нет. Не так страшно, как могло быть. Марго стащила с себя одежду. И… увидела перед собой (уже голой) Андрэ. Он насмешливо взглянул на Кошину наготу, открыл кран, наклонился над раковиной и долго держал лицо в воде, в ладонях сложенных ковшиком.

Он вел себя так, словно они уже знали друг друга миллион лет. Словно они были братом и сестрой. Или мужем и женой. Или двумя компьютерами, соединенными в сеть. Словно он уже на все имел право. Марго не предстваляла, что было бы, если бы вдруг вернулся Поль.

Она медленно шагнула к ванной и поставила ногу на бортик.

Андрэ все стоял около раковины.

И она представила, как он сейчас поднимет лицо, закроет кран, повернув его жилистыми пальцами, а потом повернется к ней лицом и, не раздеваясь, потому что скоро вернется Поль, вцепится в нее этими холеными пальцами и забудет всю свою холеность. И чертова рубашка Андрэ расстегнется, и его грудь, горячая, раздувающаяся, как мехи, грудь, плотно прижмется к ее груди, и они будут обливаться общим их потом, и задыхаться, и скользить в этом поту, который будет литься горячими солеными потоками. А она сделает вид, конечно, что сопротивляется, и они возбудятся от этого только больше. И потом они вместе содрогнутся и умрут.

Потому что выжить после такого невозможно.

Поль прав — бывает невыносимое счастье.

Или снова превратятся в людей? Или в роботов? Марго запуталась.

Андрэ закрыл кран, повернув его жилистыми пальцами, обернулся к Коше лицом, улыбнулся с пониманием момента и вышел из бэд-рума.

Ну и черт с ним!

Марго разозлилась и шагнула в ванну.

Вода. Теплая добрая вода! Это тоже очень неплохо.

Наверное люди произошли от тюленей. Кошек не затащишь в воду, да и собаки не любят мыться, из обезьян только японские греются в горячих купальнях гейзеров. А человек — голый, лысый, беззащитный — спасается в воде и чувствует симатию к морскому зверю дельфину.

Вода обняла тело с нежностью и бескорыстием плаценты. Марго молчаливо уставилась на флуктуирующую в воздухе водяную струю и старалась испытать это наслаждение в мельчайших подробностях. Она все лежала и лежала в воде, и минуты увеличились до размера дней. Радужная жизнь пены размножалась перед глазами в геометрической прогрессии, и в каждом пузырьке вверх ногами отражалась маленькая даунообразная Марго. Она дебильно улыбалась и подступала бесчисленным воинством к подбородку большой Марго. Пузырьки вспухали и лопались, но на их месте вырастали новые грозди. Должно быть, так живут бактерии. Должно быть вся их жизнь, которая кажется им долгой и содержательной, всего лишь пузырек пены.

— Плохая, — сказала Марго вслух и по-русски. — Плохая. Ужасная.

Русский звучал строго, нахмуренно. Словно исподлобный взгляд угрюмого отца.

Стыдно, думала про себя Марго, очень стыдно. И ни в коем случае нельзя так себя вести. Нельзя, но почему-то все время получается. Очень стыдно. А почему?

Это человек благоговейно немеет перед словом «стыд». Это слово превращает человека в мокрицу, улитку без панциря, в ничтожный высморкыш социума. А робот? Робот может не краснеть и не заворачивать глаза внутрь глазниц. Он может подумать над словом стыд отстраненно, как ученый. Как господь Бог. Как компьютерная программа. …кто-то из Лафонтена или Толстого говорил, что стыд — это гнев направленный внутрь себя… Чушь! Стыд — это вой общественного мнения, который звучит в тебе. Это твой беззащитный анус. Это твои трусы с первыми месячными. Это гениколог, который орет и копается в твоем беззащитном теле. Это твоя незащищенность перед насилием. Это — признание тобой твоей второсортности. Стыд — это внутренний позор слабака. Внутривенный. Сильные не стыдятся. В крайнем случае, они раскаиваются в содеянном и исправляют ошибки…

Надо быть сильной. Марго закрыла кран большим пальцем ноги, и ее окатило тишиной и холодом (в горячей воде) — она все вспомнила. И как облилась клубничным сиропом, и как орала Андрэ, что у зеленоволосой на руках кровь… И даже поняла вдруг — это же зеленоволосую девку грохнули там в темноте, это в ее кровь она угодила, когда упала на четвереньки. У-у-у-у-у-у! Зеленоволосая с окровавленными руками так и стояла у нее перед глазами. Вернее не стояла, а танцевала. Значит, это не свет был на дискотеке. Это было предвидение. Ну и толку с этого предвидения, если все равно как раз туда она и поперлась, где это предвидение должно было осуществиться! У-у-у-у-у!

В тишине особенно громко хлопнула входная дверь.

Марго нырнула в воду. Под водой было хорошо, будто в огромном теплом яйце, сквозь скорлупу которого не пробьется никакое беспокойство из внешнего мира. Тишина перестала быть холодной тишиной космоса, наполнилась теплым шумом двигающихся по телу жидкостей. Дышать. Не открывая глаз, Марго выплеснула из воды лицо, хватанула ртом воздух и снова в горячую невесомость. Как бы научиться не дышать? Как бы отрастить жабры? Все горе человечества от того, что оно вышло на сушу. Оно постоянно куда-то выходит. То в открытый космос, то на Луну. А вот касатки счастливы в океане.

Когда потухнет солнце, люди выстроят большой корабль и полетят в нем в открытый космос. Может быть к созвездию Лебедя, а может быть плевать им будет на созвездия, и они будут дрейфовать в своем космическом городе с замкнутым циклом, стараясь избегать звезд. Отвыкнут от солнечного света и новые поколения детей привыкнут получать энергию прямо из Великой Пустоты.

А касатки умрут, потому что раздувшееся непомерно Солнце поглотит Землю вместе со всем океаном и Луной. Касатки от того наверное счастливы, что, выбрав раз эту судьбу, забыли о ней и живут не наперекор Солнцу, а вместе с ним. И последняя касатка с таким же счастьем расстворится в наступающей тьме, как теперь плавает в приветливой воде земного океана.

Вдруг чья-то рука схватила Марго за загривок и начала топить. Марго изо всех сил рванула вверх и, освободив глаза от пены и воды, увидела перед собой истерически хохочущего Поля.

— Ты что?!? — заорала Марго по-русски, давясь словами и водой.

И разрушенная тишина с плеском катилась по телу Марго, растекалась лужицей на кафеле пола, колыхалась в ванной зеленоватым бугром воды. Марго даже забыла о том, что стоит перед Полем совершенно голая — только в кусках мыльной пены.

Поль внезапно повернулся и вышел вон. Похоже, он открыл окно на кухне, потому что даже через стенку загудел город. Крякнула машина на перекрестке, дисторшн мотоцикла прохрипел низкую басовую ноту и медленно поднялся на октаву вверх.

Марго выбралась из ванны и начала одеваться, грохоча жесткой тканью джинсов, звеня высыпающейся из кармана мелочью. Нужны очки. Срочно нужны очки. Сколько стоят очки? Марго собрала монетки и вытряхнула из кармана остатки бумажных денег. Хватит? Впрочем, роботу — все равно. Растрепав волосы, она кое-как завесила мокрыми прядями лицо и хлопнула дверью, выходя в комнату.

После темной ванной свет больно резанул по глазам, и Марго на минуту прищурилась. Прохладная волна по коже. Вскрикнула птица. «Тюилери!» Жалюзи пластиково постукивали о подоконник, поддаваясь движению ветра, процеженные сквозь белые полоски солнечные лучи бликовали на всех блестящих поверхностях. Под потолком струилось сияние, похожее на люстр, которым покрывают дорогой фарфор, или на внутренность перламутровой речной раковины. И этот люстр спасал. В нем была радость и небесная сила жизни. Наверно ее китайци называют Ци?

Марго запечатлела мгновенние вечности на сетчатке своих глаз, как негатив фотографии. На этом негативе Поль замер над запахом кофе, наклоняясь синими очками к кружечке (отражаясь в полированной поверхности стола, а в его очках отражался и столик, и Андрэ, который стоял у окна и смотрел в щелку жалюзи, придавив линейку указательным пальцем; и Макс, который все еще спал на полу, и его светящиеся в полосах света пшеничные волосы.

В следующий момент все пришло в движение, и Марго раздвоилась между ожившей реальностью и неподвижным сканом только что прошедшего.

Неужели все эти сканы хранятся в жирных молекулах, образующих мозг? В общем-то человек и думает этими сканами. Что будет, если оставить весь этот склад, а монитор — зрительные нервы и поля отключить? Сможет ли человек думать как-то иначе? Сможет… Думают же слепые… Они думают жужжанием, свистом, пением и осязанием. Наверно.

— Ты серьезно хотел меня утопить? — обратилась Марго к Полю, переступая тело Гитлерюгенда.

— Нет! — покачал головой Поль. — Я думал ты поймешь, что это шутка.

— Я так вчера долбанулась головой, что не в состоянии оценить такой тонкий юмор. Дай мне твои очки.

Она решительно сдернула их с Поля и напялила на себя. Роботу можно!

— Однако!

— Тебе жалко, да? Жалко? — достаточно раздраженно затараторила Марго. — Ты вчера клялся, что любишь меня. Чем ты можешь пожертвовать во имя своей любви? Сраных очков тебе жалко? Я верну их завтра!

— Ты — неординарная девушка. Или у вас в России так принято? — обижено отступил Поль.

Марго не ответила. Спрятав глаза за спасительными синими стеклами, она зацепила со столика банку с газировкой и рванула кольцо. Жестянка торопливо выдохнула и захрустела пузырьками газа.

Андрэ медленно оглянулся. Они встретились взглядами, и Марго медленно подняла банку к губам.

— Я предлагаю пойти посмотреть мои картины, — сказала она, покончив с пепси. — И Лео, и Аурелия уже ушли.

— Поехали, — согласился Андрэ. — Тут все равно нечего делать.

Поль внимательно перевел взгляд с Марго на Андрэ и назад и, отодвинув кружку, поднялся. Stand up. Он сделал «stand up». Он стал стендом. Надо быть дебилом, чтобы не понимать английского. О чем это она? Тут одни французы. С французами все по-другому.

— Я тоже, — сказал Поль.

— Никто не запретит, — пожала Марго плечами.

— Вставай, Макс, — репортер навис над телом, и поддел Макса носком своего дорогого ботинка.

Тот резко поднял голову и одурело посмотрел вокруг.

— Ты так и не снимал обувь?! — удивилась Марго.

— Нет, — ответил Андрэ. — Обувь я снимаю только дома.

— У него на пятках контакты от батареек, — сострил Макс, поднимаясь на ноги. — Ну вы чумные! Поль, ты что пьешь? Свари мне кофейку!

— Мы уходим к Марго, — сказал Поль. — Попей водички!

— Могли бы раньше разбудить… — огрызнулся Макс, срывая с банки петлю. — Ну подождите, я хоть умоюсь! Фу!

Макс задрал голову и поднял банку так, что струя потекла в его огромный открытый рот. Марго мысленно повторила фразу: «У него на пятках контакты от батареек…» И опасливо посмотрела на репортера.

— А мы трахнули вчера Марго? — просил Гитлерюгенд, отдуваясь после газировки.

— Мудак! — объявила Марго и сделала шаг к дверям. — Никогда не видела таких мудаков!

Она первая вышла из квартиры и отправилась вниз пешком. Андрэ догнал на втором пролете.

— Мне стыдно! — сказала Марго, чуть не хныча. Хотелось захныкать, чтобы ее пожалели. Но ее никто бы не пожалел. Ну уж точно не Андрэ.

— Бесполезное чувство… — хмыкнул репортер. — Если ты считаешь, что чего-то не стоит делать, просто не делай этого. А если сделала, следовательно — у тебя были на то причины…

«Это можешь забрать обратно»

Макс не пошел смотреть Кошины работы. Он вывалился из машины около метро и свалил. БМВ был остановлен Андрэ Бретоном у знакомой калитки. Арабчата уже ползали по трубам детской площадки. Во дворе было все, как и преже. Только мяч, который Марго уронила вчера, кто-то вернул на прежнее место.

Они поднялись в квартиру.

Никого не было. Бони ткнулась мокрым носом в ладонь, Пупетта радостно вспрыгнула на грудь Поля. Андрэ поморщился, но собаки и так не особо удостоили его вниманием.

— Пойдемте сразу в комнату, — предложила Марго и подколола Поля. — Ботинки тут не снимают.

— Ну и напрасно, — прогундосил Поль, следуя неуклюже за Марго и Андрэ.

Открыв дверь в свою келью, Марго окинула ее настороженным взглядом, почувствовав в воздухе некое напряжение, как если бы пустота комнаты не была полой, а состояла из хрупкого вещества — например, льда — и на нее сверху был бы поставлен несоответствующей тяжести груз. Отнеся это впечатление на результат гулянки, Марго вошла в комнату и отступила, пропуская гостей. Парни вошли, кромко стуча обувью по паркету. Поль осторожно покашлял, плюхнулся на стул около окна и закурил свой «Честер». Андрэ что-то мурлыкал под нос. Он внимательно пересмотрел все начатые холсты и кое-что сфотографировал.

— Вот это неплохая очень, — сказал Андрэ, присаживаясь на корточки около голубого холста, где были намечены две плывущих девушки. — Я купил бы себе. Она завораживает. Приятно завораживает. Я пока еще не понял почему, но… это перспективная работа. У нее есть будущее.

— А мне нравится вот эта картина, — сказал Поль из своего угла. — где девушка идет по нитке. Она красивая. А другие какие-то нервные. Не люблю я вашу абстракцию. Ну разве бывает небо лимонадным? А дерево у тебя меньше девушки. Меня это бесит. А эта синяя — вообще мазня.

— Но она только начата! — возразила Марго. — Я удивляюсь, что Андрэ разглядел что-то в этой работе. Я только наметила фигуры и воду. Но он прав, для меня эта работа очень много значит. Я даже не знаю еще сама, что за смысл в ней. Иногда бывает, что я думаю при помощи картин. Впадаю в состояние, похожее на полусон, полутранс, полугипноз, и начинаю рисовать. Для меня в этот момент главное — не потерять этот ритм, потому что рассудком тут ничего не решить. Я становлюсь в этот момент кем-то другим. Или наоборот собой. Может быть, роботом, — Марго ухмыльнулась. — Только потом, когда работа уже закончена, я понимаю, как это можно объяснить словами.

Андрэ все это внимательно выслушал, но ничего не сказал. Он все перебирался от одного холста к другому на корточках и разглядывал их очень внимательно. Но тем не менее Марго почувствовала, что интерес репортера лежит за пределами живописи. Может быть, его интересует она постольку, поскольку в его издании могут заплатить за репортаж. Вряд ли там станут размещать материал о каком-нибудь галерейном мазиле, цена которого — площадь пополам умножить на доллар.

И, конечно, репортер сводил с ума.

Неизвестно, что у него было под этими шикарными шмотками, но сидели они так, будто каждый сантиметр тела Андрэ стоит не меньше штуки баксов.

— Я слышала, что японцы сделали дезодорант от которого прет. Побрызгаешься им, и все самцы будут изнемогать от тебя. Или самки…

Подвесив фразу, Марго замерла в ожидании ответа от Андрэ.

Тот улыбнулся уголками рта и парировал:

— У меня нет такого дезодоранта.

— Это все глупости, — сказал Поль, зевая. — Отговорки, чтобы прикрыть неумение.

— Да уж! — съязвила Марго. — Зато у тебя в студио висят истинные шедевры!!!

— Да. У меня очень красивые работы, — уверенно объявил Поль. — Они профессионально нарисованы, очень выразительные и… В общем, я считаю, что это и есть настоящее искусство. В наше время, когда все лгут, искренним остался только секс… — … который всегда продавался, продается и теперь за разный прайс, — злорадно закончила Марго.

— Злая ты и циничная. А девушки должны быть добрыми, — вздохнул Поль.

— А я считаю, что девушки должны быть сами собой, — вскипела Марго. — И трахаться с тем, кто им нравится, а не с тем, кто платит! Простите меня за это убеждение! — (Она все еще не могла простить Полю безобразную достачу на дискотеке и мерзкую сцену в бэдруме у него дома). — И кстати! Меня лично возмущает дико, когда мне начинают строить глазки всякие уроды с наглыми рожами и сальными кошельками! Я считаю, что это меня оскорбляет примерно так же, как симпатия горилы или орангутанга!..

— Пойдемте лучше попьем кофейку… — тактично предложил репортер и поднялся первым. — Где-то тут есть кафе.

— Пойдем… — согласилась Марго и, погремев в сложенных коробочкой руках, кубиками, повернулась к Полю. — Лучшая картина в твоем студио — это дартс. А после того, как Андрэ всадил в него дротики, он превратился вообще в совершенство.

Сказав это, Марго опять потрясла кубики, открыла ладони и посмотрела, как они легли.

— Бросаешь на удачу? — спросил Андрэ.

— Ну… — смутилась Марго и спрятала кубики.

— А я выдерну эти дротики, и этому вашему совершенству придет конец, — пообещал Поль.

— Напугал! — хохотнула Марго. — Совершенство всегда стараются уничтожить! Как только появляется совершенство, так его уничтожают… — … и это правильно! — продолжил флегматично Андрэ. — Ибо к совершенству стремится человек в своем развитии, а достигнув его, теряет стимул жить. Ибо само по себе совершенство — бессмысленно.

— Ну все! Идемте! — воскликнула Марго и наклонилась, чтобы убрать холсты.

Из куртки выпали слайды. Те, которые Валерий назвал шнягой и не велел никому показывать.

— Что это у тебя? — Андрэ Бретон живо наклонился и подобрал несколько рамочек.

— Да так…

Он пересмотрел слайды, поднимая их к солнечному свету, и попросил остальные:

— Дай мне их, — сказал он, требовательно протягивая пальцы.

Марго передала остальные рамочки и ожидала резюме.

Это были холсты писанные в последней питерской мастерской — они были таинственными знаками ее, Марго, состояний и смутных догадок. Например, одна из работ, отвергнутая Валерием, выглядела так: из светло-зеленого бесноватого пространства проступали формы отдаленно напоминающие дома, механизмы, которые тут же — на холсте — превращались в графические символы, и в проем между этими несуществующими формами удалялась фигура в высокой шляпе. Но все это было не главным. Главным в этой картине было то, что в той точке, которую называют центром композиции, была п у с т о т а!

И эта пустота увлекала в себя, как может увлекать свет в конце длинного тоннеля. Через эту пустоту или пустОту можно было уйти.

— Я возьму это? — Бретон выжидательно посмотрел на Марго.

— Бери! — пожала плечами она.

Андрэ порылся в карманах и вытащил первую стопочку слайдов, взятую у Поля в студио.

— Это можешь забрать обратно, — сказал репортер, пряча новую порцию на место старой.

Марго опять пожала плечами — никогда не поймешь, чего хотят эти галерейщики и прочие другие заказчики.

— Ну что, пойдем? — репортер выпрямился.

Поль неуклюже поднялся со стула.

— Пойдем.

Пропустив парней вперед, Марго заглянула на кухню, открыла холодильник и схватила первое, что попалось под руку. Кажется, кусок ветчины в целофановой упаковке.

Они не сели в БМВ и никуда не поехали, потому что кафе было совсем недалеко за углом. Глупо, что Марго не нашла его в тот день, когда попала на съемки фильма.

Она плелась следом за Андрэ и разглядывала свою сиреневую тень на ярком слепящем асфальте и обдумывала слова Андрэ. Очень верные слова. Вот, например, Чижик. Он точно достиг совершенства, ибо перестал обращать внимание на смерть и спасаться от нее, за это его тут же уничтожили. Да. Несомненно, он был совершенен. Хотя (возможно!) возможно он тоже был роботом? Настоящим стопроцентным роботом! И смерь ему по барабану. Смерть для него — телепортаха в Эдем?

«… и я не верю, что с тобой расстанусь…» И она вспоминала, как часами моталась без всякой цели в трамваях, стараясь забыть волшебную поездку в Нарву…

На террасе кафе никого не было.

Они были единственными посетителями.

Андрэ Бретон опустил свою сумку на пластиковый стул напротив выставленного на металлической подставке телевизора. Пел арабский певец, похожий на сотни тех, что поют в метро за мелкий прайс. И от мусульманской мелодии веяло безысходностью и потным рынком.

— Получается, — сказала Марго, усаживаясь за столик. — Что совершенство — опасно. И если хочешь продлить свое существование — будь несовершенным. Но отсюда следует интересный вывод. Надо быть — плохим!

— Не без этого, — сказал Андрэ. — Лучше быть плохим.

— Пропей печень и почки, если боишься охотников за органами, — мрачно заметил Поль.

И Марго посмотрела на него с уважением.

— А ты не безнадежен, — сказала она, щурясь на солнце. — Хотя, если честно, я не верю в охотников за органами. Мне кажется, их придумал Лео для своего «пипла».

— Кто это — Лео? — спросил Андрэ Бретон.

— Муж Аурелии, моей сестры, — вяло пояснил Поль.

— А…

Солнечная спокойная тишина, похожая на осеннюю российскую, завладела пространством и временем. Марго сидела, сунув руки в карманы куртки и, подняв плечи, и вдыхала запах сигарет перемешанный с запахом жаренных каштанов, который доносило от круглой железной жаровни, установленной на следующем перекрестке чернявым широколицым дядькой. Дядька громко предлагал свой товар и время от времени шуровал в печке.

Но это все были проявления тишины.

Марго снова достала кубики и начала машинально катать их по столу. Она не знала, почему она это сделала. Желание так поступить было безотчетным и проистекало из воцарившейся тишины. Это желание было воплощением требования тишины — так, как желание беременной есть рыбу зачастую бывает воплощением желания плода, разворачивающегося из двух склейвшихся в матке спиралей. И в этом желании зачастую кроется великая опасность для матери — расствориться в нем, утратить собственную личность дочиста и погибнуть, превратившись в кормовой придаток. Но, как всякая женщина, Марго обладала инстинктом охранения личности. Может быть, это эгоистично, но Марго хотелось обладать собственной личностью. Личность отличает человека от животного.

Усилием воли Марго повернула голову, и этот поворот головы разбудил на поверхности тишины невысокие робкие круги. Эти круги разбудили Андрэ, который до того отсутствовал, погруженный в глубину внутренней Франции; Поля, который забыл о приличиях, и, поедая Кошу глазами, в воображении занимался бог знает чем. Красный мокрый язык Поля непристойно скользил по ободку кружки.

— Прекрати! — сказала Марго и с грохотом отвернулась к телевизору.

Теперь пел модный певец. О том жутком вреде, который несет наркомания. Прекрасные декаденсткие кадры горения, тления, опускания на дно человеческого бытия вызывали сладостное отвращение. Как вызывает отвращение созерцание чужих внутренностей, пыток и извращений. Хотелось задвинуться всей этой дрянью, которой задвинулся артист, и так же гнилостно и зловонно истлеть в кавернах дискотек и притонов. Кадры перебивала краткая вспышка — наискось надпись «Bliss». Роботы! Точно! Это роботы! И они заболели этой болезнью! Так значит есть в этом что-то? Марго пристально посмотрела на Андрэ, посылая молчаливый вопрос.

— Нельзя ли включить новости! — крикнул репортер бармену, и тот услужливо перещелкнул канал.

На экране возникла суетливая толпа полицейских и папараци. Они все толклись на набережной, и качающаяся камера показывала, как из воды вытаскивают чье-то тело. Камера повернулась и в экране появилось лицо коментатора.

«Утром около моста Левалуа был обнаружен труп девушки с зелеными волосами. Предположительно, наркоманка. Уже были высказанны идеи насчет того, что это очередная жертва маньяка. Но похоже, девушка вскрыла себе вены и прыгнула в воду. А вот подъехала машина комиссара Леграна.

Папараци тут же окружили прибывшего плотной галдящей толпой.

«Я обещаю парижанам приложить все силы,» — недовольно пообещал комиссар и закурил.

И на экране снова появился диктор. Он сообщил об авариях, несчастных случаях и кражах. О взрыве газа на одной из окраин. В старых домах еще пользовались баллонами. И эти баллоны иногда взрывались. Какая-то старушка упала с лестницы и свернула себе шею. Полицейская машина разбилась, попав капотом в столб. Никаких объяснений этому происшествию телевидение не давало, но Марго вспомнила, как газетный ком заклеил лобовое стекло машины, которая пыталась догнать БМВ, когда они дергали с дискотеки.

— Похоже БМВ тоже кто-то охраняет, — пробормотала Марго по-русски.

— Qu`est-ce que t`as dis? — встрепенулся Бретон, услышав в незнакомой речи знакомое название.

— Ah! Rien, — отмахнулась Марго.

Замельтешила реклама. Роботы вылетели из головы. Теперь она с волнением следила за лицом Андрэ — не проявится ли на нем какой-то тревоги, напряженности или иного намека — он ведь наверняка был там, в темноте, где Марго вляпалась в кровь. Это во-первых.

А во-вторых, узнал ли он машину?

Но Андрэ был спокоен. Он протянул руку и взял со стола кубики.

— Хочешь, три шестерки?

— Хочу, — улыбнулась Марго.

— Пожалуйста!

Никаких проблем у Андрэ с тремя шестерками не было. Он небрежно тряхнул руками, и уронил кубики на столешницу. Они прокатились по пластику и замерли. Шесть, шесть, шесть.

Марго молча перевела взгляд на лицо Андрэ, сгребла кубики и швырнула их на стол.

Три, пять, один.

— Ни то, ни се, — недововльно сказала Марго и повторила попытку.

Потом еще и еще. Но ни разу у нее не получилось желаемое.

Андрэ Бретон вздохнул и снова выбросил три шестерки. Потом еще два раза и потянулся, чтобы повторить подвиг опять, но что-то удержало его.

— Впрочем, достаточно, — улыбнулся он и небрежно откинулся к спинке стула.

— Черт! — воскликнула Марго, покрываясь мурашками и испариной. — Как ты это делаешь? Научи меня!

— Случайность! — тихо сказал Поль. — Я не верю. Это — случайность! И то, что ты нашла пуговицу — бред.

— Да ты зануда! — сказала Марго. — Поэтому и не веришь! Зато ты веришь в какое-то говно. В то, что секс — искренен! Скажи это на пляс Пигаль!

— Я имел в виду, что его трудно подделать, — прогундел брат Аурелии.

— Мы, мужчины, заняты собой, — произнес Андрэ. — У нас практически нет возможности догадаться, что думает девушка, когда мы с ней. Что она любит больше — нас или наш кошелек? А может быть, она мстит за что-то нам или своему бой-фрэнду.

— Если это так, почему мне все отказывают? — спросил Поль.

Андрэ с выражением скуки на лице отставил пустую чашечку, поднялся и бросил на столик купюру.

— Ну все. Мне пора. Спасибо за приятную вечеринку, — он наклонился к щеке Марго и щекотнул ее теплым, пахнущим удачей и деньгами, дыханием. — Увидимся… Пока, Поль. Было приятно.

Так и хотелось спросить, когда же они увидятся, но Марго сдержалась. Она снова вспомнила, что у нее разбита губа, шишка на затылке и синячище на груди. И вообще…

Она поправила синие очки Поля у себя на лице, грустно собрала кубики и опять начала их трясти.

Все это время Андрэ Бретон уходил к машине, ловко огибая бесконечные столики и резные спинки пластиковых стульев. А Марго все трясла кубики и смотрела в ту сторону, куда уходил Андрэ. Едва репортер скрылся за углом, она раскрыла руки.

Шесть, шесть, шесть.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала она. — Три. Это мне Андрэ мешал.

— А еще раз.

Марго снова взяла кубики, но не так уверенно. Невидимый бес шепнул под руку гнусаво: «Второй раз не получится! Будь умной, свали с темы, как Андрэ. Сделай вид, что ты выше этого.» Но рука сама произвела нужные операции, и Марго облажалась в удовольствию нечистого, который тут же заржал, потешаясь: « С тормозами всегда так бывает!» — Черт побери! — ругнулась Марго.

— Не считается, — сказал Поль, торжествуя.

— Но и вчера! Ты же сам видел! — возразила Марго.

— Случайность! — насмешливо поднял брови брат Ау.

Марго положила на стол деньги — столько же, сколько Андрэ.

— Попробуй ты! — сказала она Полю, протягивая кубики. — Кидай, а я отвернусь.

Поль послушно собрал кубики, и они со стуком прокатились по пластику.

— Два, три, четыре… — объявила Марго и, не оглядываясь, пошла прочь. Ей не надо было оглядываться. Она знала, что там именно эти цифры. Откуда? Роботы могут это. Только роботы.

— Но вы же все — ненормальные! — крикнул из далека Поль.

Она оглянулась, Поль все еще сидел за столиком.

— И ты, и Макс, и Андрэ! — кричал он. — Вы все — такие же психи, как моя сестра! Вас надо лечить! Вас всех надо лечить!

— Не забудь кубики! — сказала Марго и неторопливо поплелась дальше.

— Больные! Ненормальные! Вас даже не лечить! Вас надо просто уничтожать! Вы — не люди! Вы — …

Марго оглянулась — Поль продолжал стоять в кафэ и потрясал над головой стиснутыми кулаками. — …роботы! — мрачно закончила она.

Огромными демонстративными шагами Поль направился в противоположном направлении. Кубики остались на столе. Марго почувствовала облегчение, подумав, что избавится наконец-то от чертовой игрушки. Питер играл с ней в эти игры — ни к чему это — пустое!

Марго нисколько не удивило, когда рядом с ее тенью, ползущей по асфальту впереди нее, появилась тень Поля. Она все ждала, когда их шаги начнут попадать в такт, как это случалось с Мусей или Роней, или Черепом. Иногда они с Мусей просто ходили часами, попадая в такт друг друга, попадая в такт города. Но Поль шел наперекор всему миру. Наперекор ритма машин, наперекор ритма улицы, наперекор ритма прохожих.

Может быть, не никакого чуда в том, что БМВ вчера несся с такой скоростью и попадал на зеленый? Просто Андрэ умеет совсем хорошо попадать в ритм города? Выбирать безопасный путь, чувствуя размер и темп?

Поль опять сбился, и Марго поморщилась, потрогала распухшую верхнюю губу и оглянулась.

— Поль, ты же музыкант! — сказала она, собираясь продолжить, но брат Ау перебил ее.

— У тебя нет шансов, — сказал Поль. — Андрэ очень богат. Богатые люди не любят разбавлять деньги.

— А мне-то что? — удивилась Марго. — Мне нет никакого дела до этого Андрэ! Запомни! Мне нет до него никакого дела!

На перекрестке они остановились, пережидая, когда проедет машина. Шаги Марго кончились точно на бордюре, а Поль чуть не оступился, сделав слишком длинный шаг. Количество вдохов Марго точно совпало по времени с долготою красного сигнала, она почувствовала чуть раньше, что сейчас загорится желтый (на него пришелся такт вдох-выдох-вдох) и когда загорелся зеленый, ей было легко шагнуть на проезжую часть. Поль опять засуетился и чуть не наступил Марго на ногу, но она и это успела почувствовать.

Марго расхохоталась — после ужасного утра снова вернулось ночное ощущение танца. Перейдя дорогу, она толкнула калитку и остановилась, ожидая, что Поль попрощается, но тот не собирался.

— Можно, я зайду к тебе. Мне хочется еще посмотреть картины…

Марго замялась.

— Э-э… Я не домой… хочу посидеть на свежем воздухе.

— И я! — обрадовался Поль.

Марго дернула плечом и поплелась к лавке. «Бульдоги» мягко проваливались в скомканный войлок прошлогодней травы. Почему-то владельцы четырехэтажного домика не считали нужным убирать прошлогодние листья, хотя во всех соседних клумбах пробивалась зеленая травка.

Поль плелся сзади собачьим хвостом.

— Я хотел тебя спросить. Ты пробовала LSD, Марго? — спросил он, пыхтя и покашливая.

— Ну… А кто его не пробовал?.. Говно… Если честно. Зачем тебе? Вчерашний коктейль был нисколько не хуже.

Марго села на лавку и уставилась на мяч. (Уж в дом-то она точно Поля не позовет. Хотя войти в дом Аурелии у него, вероятно, больше прав. Ну и пусть идет один. А она — нет. Лучше просидит тут остаток дня, пока не придет Ау или Лео.) — Честно говоря, я ничего не почувствовал, — признался Поль. — Я — тупой. Все прутся от «Yelow submarine», а я не понимаю, в чем прикол. И музыку я сочиняю знаешь как? Я покупаю пластинки, которые уже прокатили на дискотеках, и сдираю. Я хочу быть композитором, но не могу. Мне обидно. Почти все звезды принимают какие-то наркотики. И хотя в прессе говорят, что наркотики — это плохо, но тем не менеее все звезды употребляют их. И я хочу сам понять, в чем тут дело. Макс жрет наркотики, Андрэ, наверняка, тоже. И ты… И вы все так смотрите на меня, будто знаете какую-то тайну… Меня это бесит! Я хочу попробовать и убедиться в том, что вы все нисколько не лучше меня.

— Да перестань ты! — поморщилась Коша. — Во-первых, я не жру, а только попробовала. Один раз — не гондурас. Во-вторых, ты сам себе это придумал. Дети тоже думают, что взрослые знают что-то особенное. Взрослые думают, что политики, ученые или священники тоже знают что-то особенное. А это особенное говна не стоит. Они просто знают, что н и ч е г о особенного нет. Нет! И все! А жить все равно надо. И это самая страшная тайна.

— Я не верю. Я хочу попробовать.

— Мы вчера напробовались вполне. До роботов! Черт! Я чуть не поверила, что мы — инопланетный десант! Голова болит, будто я долбанулась затылком. Там шишка.

— Я не понял ничего. Я просто отупел и все. Я понимаю, что вел себя как дебил. Но я не хочу чувствовать себя слепым или ущербным. Или вы все врете, или я тоже это увижу! Дайте мне т а к о й наркотик, чтобы я тоже увидел. Тогда я вам поверю.

— Да брось ты… Только наркотиков тебе не хватает. Ничего за тебя никто не сделает. И LSD тоже. В твоем возрасте уже пора быть умнее! Ты же старый Поль!

— Прекрати обзываться! — возмутился брат Ау. — Я совсем не чувствую себя старым! Но если в LSD нет никакой опасности, почему его запретили? И почему столько людей на нем торчали? Почему вы все его употребляете?

— А почему запрещают дрочить?

— Фу! Какая ты пошлая, Марго! — Поль захлопал ресницами и несколько раз вдохнул и выдохнул. — Причем тут это?

— Да при том! — Марго мрачно болтнула ногой. — И то, и другое делает тебя независимым. Мастурбация делает тебя незвисомым от мудаков и уродов с грязной жопой, а LSD делает тебя независимым от ящика и газет. И вообще от жизни. Потому что тебе посрать становится жив ты или мертв. И это так парит, что хочется пойти, как Коперник, и орать: «Люди! Вы мудаки! Вы себя и других мучаете из-за говна! Потому что все говно, кроме того, что мы вынуждены жить. И если у вас есть кто-то, кто вас любит, то забейте на то, что он не в той партии или у него недостаточно маней! Ну все такое…» Тут во Вьетнам не очень-то пошлешь… На LSD невозможно присесть, потому что в нем нет кайфа. От него только херово станосится. Знаешь? Во многой мудрости многая печаль. Блин! А что я тебе рассказываю? У тебя же были друзья хиппи! Ты говорил! Они все это должны знать.

— Нет. Этого они мне не говорили, — задумчиво сказал Поль. — Ну а ты-то зачем тогда его ешь?

— Я сказала, я — нет. Один или два раза. Больше не хочу. Для меня почти ничего не меняется. Только горят жилы. Ток. Очень сильный ток в жилах. Каждый день так жить нельзя — сгоришь.

— Ты врешь! Невозможно придумывать такие картины без наркотиков!

— Не веришь — твое дело! — пожала плечами Марго.

— Я тоже хочу так сделать, чтобы больше не хотеть. Но для этого мне надо узнать, чего я не хочу!

— Это вызов, — усмехнулась Марго. — И одновременно ловушка. Кислый ловит тебя на твою самую сильную слабость. И ты ведешься на это, пока не скажешь себе: «Да, я проиграл!» А если нет, то он победит. Но какое все это имеет значение? Что с кислым, что без… Все, что мы делаем не стоит и плевка. Все чего-то стоит только для тебя самого.

— Ты все запутала.

Эйфория, вернувшаяся к Коше после посещения кафе, начала улетучиваться. И стало лень спорить с Полем. Захотелось очень сильно одиночества. И она стала думать, как избавиться от брата Ау.

— Нет… Дай сигарету.

Поль достал пачку, и Марго бесцеремонно вытащила несколько штук. Одну она тут же прикурила, а остальные сунула в карман куртки. Не хотелось говорить. Хотелось просто тупо смотреть перед собой на темный обрез крыш.

— Но твои хиппаны-то! — пробормотала она. — Что ж они не дали тебе попробовать свой религиозный дурман? Ты же говоришь, что у вас идеалы, а LSD просишь у меня…

— Я был маленький, — равнодушно сказал Поль и некстати вспомнил. — Ты плеснула мне в лицо вином!

— Катись отсюда, а? — вяло попросила Марго, сдерживая внезапно закипевшую ярость.

Но Поль не ушел. Он потер каблуком песок и сказал:

— Знаешь, что мне рассказала Аурелия?

— Нет, — усмехнулась Марго. — Она же тебе рассказала, а не мне.

— Накануне к ним заходил странный парень. Он осмотрел картины, потом попросил у Аурелии проспекты, и, увидев у нее на руке кольцо, начал допытываться откуда у нее такая древняя вещица. Она сказала, что это колечко ей подарила русская художница. Тогда посетитель поинтересовался, нет ли в проспектах репродукций этой художницы, на что Ау объяснила, что открытие выставки в начале марта. В общем, он придет на выставку.

— Вот прикол! — ухмыльнулась Марго. — Кто бы мог подумать?

Но внутри защекотало.

По двум причинам: — возможно — это удача;

— Но может быть, кто-то ее ищет.

Марго заволновалась. Хотелось бы ей узнать об этом парне побольше.

— Тебе повезло, — сказал Поль. — Вдруг этот человек богат и купит какую-то картину?

— Вдруг… — кивнула Марго напряженно. — А что она еще говорила?

— Ничего. А что за странная вещь — это кольцо? — спросил Поль. — Может быть, это родовая драгоценность каких-то русских дворян? И этот дядька твой дальний родственник? Вот тебе повезло бы! Где ты взяла это кольцо?

— Не поверишь, — усмехнулась Марго. — Оно мне приснилось.

— Я серьезно, — нахмурился Поль.

— И я. Мне приснилось, что я его сперла у одного человека со стола. А потом мне его подарили в реале. Мой приятель гулял по берегу залива и нашел его в песке. Знаешь, там все что-то находили. А он — больше всех. То шарики стеклянные, то брошки, а потом вот это кольцо… А я ключи находила все время. Ржавые. Это потому, что мне все время хотелось собственный дом… Он принес мне кольцо. Оно было без камня. А камень я нашла в чужой куртке. В куртке той девушки, которая устроила мне эту поездку… Мы поменялись куртками. Я летела в самолете и сунула руку в карман. А там этот рубин. Смешно?

«… и я не верю, что с тобой расстанусь…» — Ты врешь! — покачал головой Поль.

— Мало того. Это именно тот камень, который и был в этом перстне. На камне зазубрина от сабли совпадает с зазубриной на ободе кольца…

— Ну не хочешь говорить и не надо… — Поль недоверчиво наклонил голову. — Только зачем врать? Сказала бы, что не хочешь говорить. И все. Имеешь право! Хотя Аурелии понравилась бы такая история. Зря ты не рассказала ей…

— У меня болит голова! — сказала Марго и взялась за голову.

— Ну ладно, — сказал Поль. — Я вижу ты и правда не в себе. Пожалуй, я пойду. Пока!

Поль, жалко скособочившись, проплыл, стробя за черной чугунной решеткой, и исчез за поворотом.

Марго с облегчением вздохнула. Конечно, домой она не пойдет. Какая работа с такой головой? Она медленно побрела по тротуару.

Невольно мысли Марго вернулись к Андрэ. Идея про роботов теперь казалась Марго глупой, а вместо нее на первый план вышла другая. Та, что пришла в голову сразу, как только Марго увидела Бретона впервые.

Репортер был как раз тем мужчиной, звук одежды которого звучит, как звук щеток в хорошем джазе. Он был ровесником Поля и Макса, и взрослее ее, Коши. Но в его взгляде было то, чего не было ни у кого из них. Опыт принятия решений. Опыт власти над другими людьми. Да. Именно такого мужчину она и хотела. Чтобы научиться у него всему, что он знает сам. Чтобы взять у него вместе с потом ночей и усталостью рассветов все, что он успел узнать о жизни.

Но нужна ли она ему?

Марго остановилась. Конечно, с сотрясением мозга, даже легким, шляться по улицам вредно. Она прислонилась к нагретой солнцем каменной стене и ждала, когда развеется темнота и отпустит приступ тошноты. Черт бы побрал этот «Эдем». … почему бы Роне не получить кольцо от какого-ниубдь дядьки? Это он сказал, что нашел его на пляже. А на самом деле? Как они узнали, что оно приснится Марго? А они и не собирались узнавать. Она почувствовала акульи круги, а поскольку дура, то мозг ее пытался так предупредить, чтоб не лезла куда не надо. Типа не ее это кольцо и нечего брать.

А если это был единственный шанс изменить жизнь?

Потом Рита привозит камень. Ясный перец, имея перстень и камень только дурак не соединит два этих предмета!

А возможно, кто-то еще должен был узнать Роню по этому кольцу. А Роня не захотел, чтобы его узнавали, поэтому отдал кольцо Коше. И этот кто-то Рита. Вместе с кольцом Рита должна была полететь в Голландию. У нее уже и билет был. Но она тоже почему-то не захотела лететь в Голландию. А в Париже она должна была с кем-то встретиться, кто узнал бы ее по кольцу.

Может быть, кто-то знал, что она должна полететь на этом самолете, но не знал, какая она и кто она. И просто всех, кто в этом самолете был, потихоньку уже проверили насчет наличия этого кольца…

Бред-бред-бред!

Нельзя смотреть так много криминального чтива!

Медленно, шаркая тяжелыми «бульдожьими» протекторами, Марго поплелась, не зная куда. Вскоре она уже не представляла, где находится, но все шла и шла, вслушиваясь в синкопированную музыку улиц и пытаясь уловить ту мелодию, которая написана именно для нее, для Коши-Марго, персонально. Ей упрямо казалось, что где-то на стене или в случайно оброненной фразе она увидит знак. Знак, который откроет истинный смысл происходящего. Знак, познав который, можно избавиться от сознания собственной тщеты. И душа вместо мук будет испытывать ровное светлое блаженство.

Может быть, не в миру надо бы искать этой благости. Может быть, попроситься в монастырь? Стать рабой божией и перебирать в руках четки вместо того, чтобы суетно ворочать мозгами? Бога-то нет… Да и бог с ним, с Богом-то. Разве в нем дело? Если есть способ какой-то чтобы получить в сердце покой, а в душу свет, то можно принять и Бога, и Сатану.

А что? Вставать по команде, ходить на завтрак с сестрами монашками, предаваться молитве и посту, выполнять урок. Только бы людей не видеть. Ни монашек, ни монахов… Стоять за забором и смотреть в щелку. Да разве где-то есть такое место?

Абсолютно неожиданно для себя Марго оказалась прямо перед Нотр-Дам. Туристы и просто люди обращались внутри и вне храма шумливой толпой. Денег за визит не брали, и Марго вошла внурь. Бродила, разглядывала, удивлялась. Скамейки, кабинки со шторками, витражи. Город под крышей.

Гюго. Кваземодо. Эсмеральда.

На каменной плите было написано на латыни. Пыталась прочесть. Еретики, костры, инквизиция — как все это нелепо выглядело на фоне культурных воспитанных европейцев. Не верилось.

Марго вышла из-под каменной сени католического корабля, который доставил Европу к высотам технологий ХХI века. Шпангоуты кафедраля напоминали одновременно и скелет доисторической твари из зоомузея, и остов разобранного корабля. Контрфорсы, контрфорсы…

Нотр-Дам нисколько не напоминал Петропавловку, и все-таки что-то общее было в двух этих реках, в двух городах. Ветер трепал зеленые бороды плюща. Химеры с насмешкой смотрели вниз — на суету людишек. Над ними клубились скорые лохматые тучки. Вот бы оказаться там, на крыше и взглянуть разок на цветастую карусель Парижа.

Она сразу узнала место, где они стояли ночью с Андрэ. Потянуло туда, как тянет преступника на место преступления.

Обмелевшая от зимнего холода Сена сердито катила желтые волны. Катерки покачивались у набережной. Ветер посвежел, и небо внезапно засмурело. Марго легла грудью на шершавый камень, наклонила голову над водой и провела ладонью по еще теплому от солнца граниту.

…Brest, est, reste… «Voila ce qui reste…»* Может быть, важно, что рифмуется в языке. В русском с «любовью» непременно рифмуется «кровь»; и как бы там не рассуждали, но в подсознании всегда проскакивает тень этого красного больного слова. И не понятно — что это за кровь — то ли кровь поединков, расцветавшая на белых рубашках дворян, то ли кровь месячных, которой русские так боязливо стыдятся (впрочем, сейчас уже наверное нет — телевизор и книги там всякие, привыкли и перестали пугаться), то ли кровь разбитых в пьяных потасовках мужицких носов и бабьих скул. Может быть, рифма виновата? Тогда запретить ее и все.

А что? Вот во французском с «любовью» первым делом рифмуется «каждый день» или «всегда» (shaque jour, toujours), то есть во французском уме рядом с понятием «любовь» подспудно присутствуют обыденность и долговечность — просто потому что рифма. Может быть, от того и любовь у французов деловита и галантна… А, впрочем, черт его знает, какая она на самом деле…

Наверное, классуха и училка по русскому Зинаида догадывалась об этом свойстве языка, потому что истово боролась за его неизменность. Однажды, когда Елизавета Кошкина заявила, что язык — народное достояние, и потому не может быть правильным или неправильным, а находится ежечасно в состоянии творения, и каждый имеет право внести в общий язык свою скромную лепту и может даже сказать, не смотря на Зинаидино недовольство, что-то типа «ложит», «семачки» или «насрать», но уж «по туда» и «по сюда» — вообще святое, — Зинаида покраснела, сделала Коше выговор и сотворила запись в дневнике о плохом поведении ученицы 7 «Г» класса, так как выступление Коши было не санкционированным (то есть без поднятия руки).

Только теперь Марго осознала, чего испугалась Зинаида. Вольнодумство! В вольности обращения с языком коренится зло вольнодумства. Сначала вольность со словом, потом с мыслью, потом с моралью, а там… А Зинаида была стара и не признавала никакой демократии. Она была старой девой и признавала только Сталина. Господи! Неужели она, Марго когда-то вынуждена будет стать такой же косной и скучной? Или надоедливой и глупой, как другие старухи? 

Одинокое гуляние Стрельцовой

Катька открыла глаза и, увидев перед глазами незнакомую поверхность темного дерева, испугалась — во сне она забыла, что находится на гастролях во Франции. Когда просыпаешься к обеду, всегда есть риск забыть, что было вчера. Чтобы вести счет времени, важно именно видеть поднимающееся солнце, когда же ты застаешь его постоянно в зените, начинает казаться, что это один и тот же длинный день, и он не кончится никогда, следовательно тебе некуда спешить, и ты еще можешь…

Катька проснулась и подумала, что все-таки здорово, что она работает хотя бы подпевалкой. Она точно засохла бы в какой-нибудь конторе, куда устроились после окончания всех заведений ее ровесницы. Иногда Катьке было жалковато, что маленького Максю пришлось оставить с бабушкой, но все равно она даже подпевалкой в Москве зарабатывала больше, чем смогла бы иметь там, откуда сбежала.

Катька вздохнула — мать, хоть и ворчала на нее, но ждала увидеть Катьку в красивом платье с брилиантами на сцене в огнях, в букетах роз и всеобщем обожании. Неизвесно почему, но матерь Катькина верила, что дочурка у нее — необыкновенная.

Сотку в месяц Стрельцова отправляла регулярно и врала матушке про невообразимые успехи. Мать слушала, вздыхала и давала советы. Катька не спорила. И посылала по возможности сотку зелени! Но в принципе, матушка у Стрельцовой была героическая — много ли кто из людей может похвастаться, что родители не только не перечили им в мечтах, но и терпеливо ждали, когда чадо осуществит мечту?

Не много.

В дверь постучали.

— Да! — крикнула Катька и быстро юркнула в треники. — А-а-а-а!

После вчерашнего променада по булыжникам на десятисантиметровых копытах, ноги сводило судорогой.

— Привет! — хором сказали барабанщик и гитарист, вваливаясь в номер.

— Привет! А что это вы с утра и уже готовенькие? — удивилась Стрельцова.

Нет сегодня она не будет одевать понтовые сапожки. Ноги дороже, придется обойтись кроссовками. Старыми драными кроссовками, которые она взяла, чтобы использовать в номере вместо тапок.

— А мы, гля, еще не ложились! Мы, гля, к тебе стучали, но ты дрыхла! Ты дрыхла! — крикнул гитарист и стукнул кулаком по стене. — Ты дрыхла, как последняя сволочь! А эти французы! Гля!

— Придурки! — объявила Катька, хватая джинсы и свитер, и направляясь в душевую.

Там она срочно переоделась. Придурки стучали в дверь и орали в два голоса:

— Стрельцова! Если ты сейчас не выпьешь с нами, мы будем считать, что ты лесбиянка! Поняла? Мы нормальные парни, и ты как наша соотечественница не имеешь права! Да-а! Не имеешь!

Катька отодвинула задвиждку, дверь распахнулась и патлатый ввалился в душ.

Стрельцова пробежала мимо барабанщика и уже из коридора заявила:

— Если сейчас не уберетесь — скажу Репью! Он вам устроит!

— Да ладно ты! Стрельцова! — покачал головой гитарист. — Забей! Гля! Пойдем буханем!

— Я сказала!

— Да ссать я хотел на ваш Париж, и на Репья, и на всех вас, гля! Смотри, гля! — гитарист потянулся к прорехе на штанах, молния смачно взвизгнула, и лабух тяжелой решительной походкой направился к приоткрытому окну.

— Оборотень! — тихо обратился к другу стукач. — Может ссать через подоконник — это слишком?

— Отцепись! Плесень!

— Может ты не будешь делать этого? — процедила Катька, зависая в дверях.

Барабанщик вяло улыбался, укладываясь на Стрельцовскую кровать.

— Смотри, Катька! Смотри, Плесень! — торжествующе заорал Оборотень. — Ссать я хотел, гля! Я ссу! Ссу-у-у-у-у-у!!!

На всякий случай Катька стукнула костяшками в комнату Эдика.

Но того точно не было. Если бы был, уже решил бы вопрос с придурками. Почему-то Стрельцова не сомневалась, в том, что Эдик защитил бы ее от недоумков-лабухов. Одинокая и злая, она опять засунулась в свой номер.

— Ну что, уроды! Я иду к Гочподи!

— Мы уже уходим! Закрывай! — завопил барабанщик, вытягивая упирающегося гитариста из номера. — Закрывай! А то этот мудила тебе устроит там…

Плесень проволок упирающегося Оборотня мимо хозяйки номера и прижал того к стене.

— Ну-че-ты-гад! — скороговоркой повторял Плесень. — Засрать все дело хочешь? Ублюдок!

Катька, скрежеща зубами закрыла дверь на два оборота.

— Все, придурки! — сказала она торжествующе и направилась к лифту. Оттуда она еще раз наехала на лабухов. — Как вы работать собираетесь, уроды?

— А тебе-то что? — зло выкрикнул Оборотень, напрягая жилы на шее.

Стрельцова успела вскочить в приехавший лифт, но придурки не оставили ее в покое. Гитарист сунул тяжелый гад между створок и втиснул остальное тело, второе тело вошло следом. Катька пожалела, что не может сегодня ходить в копытах.

— Уроды, — прошипела она. — И правда подумаешь, может гейбаны лучше…

— Ты брось Стрельцова! — погрозил пальцем гитарист, внезапно приходя в себя. — Мы, кстати, не такие уж и пьяные! Мы только прикидываемся! Кстати! Мы нашли тут такое место! Пойдем с нами!

— С такими уродами? Вы замечтались!

— Прости нас, «товарисчь» Катька! — сказал барабанщик. — Мы напились с горя, кстати! А Оборотень — гений. А гении ненормальные. Разве можно их осуждать?

— А мне насрать, что он гений, я тоже — не хвост собачий, — цинично ухмыльнулась Стрельцова. — Но я так не надираюсь!

— На собачий хвост ты не похожа… — протянул Оборотень.

На удивление мимо консьержа лабухи прошли чуть ли не строевым шагом. А на улице они плелись за Катькой и канючили, изредка награждая друг друга тумаками и поминая дебильную американскую парочку Бивиса и Бадхеда (истинный шедевр американского искусства).

— Ну хорошо! — сказала Катька и остановилась. — Куда пойдем?

— О! Мы ее уломали! — обрадовался Оборотень.

— Тут недалеко! Секрекер какой-то! — добавил барабанщик.

— Не Секре, а Сакрэ! — поправил гитарист.

— Да все равно! Ба-а-а-альшой! Похожий на Белый дом в Вашингтоне! Там с холма пол Парижа видно.

— Валяйте, показывайте, — сердито буркнула Катька. — Куда идти?

— Иди вперед! — Оборотень вытянул указующий перст в противоположную от лестницы сторону.

Они довольно долго брели по заковыристым переулкам и улицам, пока не оказались у подножия величественного здания. Поднявшись по лестнице, троица оказалась на высокой белой террасе, окруженной мраморной баллюстрадой, и созерцали чудный вид Монмартра, открывавшийся внизу.

— Ну что? Круто? — спросил гитарист.

— Круто… — согласилась Стрельцова. — А я уже была на Эфелевой башне.

— С Эдиком? — сощурился гитарист.

— Ну… Допустим…

— Блин! Ненавижу! — хрипло крикнул гитарист и подпрыгнул на месте. — Эдиков ненавижу всех! Эдик — это же говно, а не имя! Парня должны звать Серегой, ну Андреем. Еще Женькой можно или Вовкой, но Эдик. Блин! Звучит, как… тьфу!

Барабанщик тихо допивал пиво.

— Да ладно тебе! — сказала Катька. — Классный парень. Он, кстати, знает, где брать машины напрокат.

Парни переглянулись.

— Машины на прокат?! — протянул Плесень. — А он что, тоже пед? Или бандюк? Откуда у него бабло на такую роскошь?

— А я знаю? — пожала плечами Катька. — Он еще хотел купить гравюру.

— Ни хъя себе! — присвистнул гитарист. — А зачем, гля, ему гравюра-то? Это ж бумажка. Он что, гля, хочет деньги потрать на бумажки? Блин! Менять одни бумажки на другие!!! Да я сам ему нарисую! Пусть скажет чего нарисовать!

— А ты рисовать-то умеешь? Киса! — спросил барабанщик и аккуратно поставил пустую бутылку около балясины.

— Да за деньги я… — гитарист вытаращил глаза и бил себя в грудь кулаком. — За деньги я, как Репин, нарисую! Я в армии всем дембельские альбомы красил.

— Может, он не для себя… — проскрипела Стрельцова усталым голосом. — Может, ему надавали денег друганы какие, которым просто некогда поехать. Психи богатые.

— А… ну если так, — простил Эдика барабанщик, — тогда ладно!

Катька подошла к ограждению и устремилась взглядом вдаль. Сиреневая дымка постепенно скрадывала бесчисленное количество крыш. Над каждой вырастал целый лес длинных труб. Никогда Катька не видела столько труб на одной крыше.

— На! Пыхни! — сказал гитарист и протянул Катька косячину. — Мы тут ночью отоварились травой нехилой.

— Да ну! — поморщилась Стрельцова. — Вам-то что, а у меня связки низить начнут.

— Да «ланно»! Отойдешь к вечеру! — сказал барабанщик.

— Один затяг! — отрезала Катька и поднесла косяк к губам.

Она старалась только сделать вид, но даже то, что попало, имело ошеломляющий эффект. Мышцы лица расслабились первыми, и растянулись в блаженной улыбке. Стрельцова направилась к лестнице плавно спускающейся вниз и села на верхнюю ступеньку. Лабухи притихли и опустили свои тощие задницы рядом.

И время остановилось перед их неподвижными зрачками. Люди поднимались и спускались по ступеньками, японцы мелькали вспышками своих мыльниц, упаковки от чипсов, куски полиэтилена…

Старуха

…перебегали от перекрестка к перекрестку, словно играли в догонялки. Облака все летели по февральскому небу низкими серыми дирижаблями.

Стеклянная кишка эскалатора вознеслась над обыденностью города к непорочному ангельству искусства, и Марго предстала перед творениями Кандинского. Призраки вещного мира хищно набросились на ее подсознание. Смеясь, шепча и ухмыляясь, закружились глумливым хороводом шепча сумасшедшие странные слова, где форма и есть смысл. Удивительно, что самый русский из всех русских художников — русский и по безумию и по судьбе — он нашел посмертное пристанище в Помпиду и в ГМИИ им. Пушкина (где нет ни одного русского).

Голова опять закружилась, и в ней, в голове, закружились какие-то странные формы — череда ощущений или вкусов, не связанных ни с какими предметами. Там, в голове, отчетливо увиделись бесплотные, не обладающие объемом, плоскости, трапеции, овалы. Они мельтешили и выстраивались в бесконечные пространственные конструкции, пока Марго отчетливо не осознала странность этого явления.

Перспектива в голове была настолько отчетливой, что Марго с ужасом подумала, что даже к собственной голове человек не в состоянии применить понятия «здесь». То, что в голове — всегда т а м. Где он там прячется этот огромный мгновенный и вечный, протяженный и стиснутый в точку мир? Марго покачнулась и схватилась рукой за стену, чтобы не упасть. В голове застучали медные молоточки. Будто игрушечные кузнецы по наковаленке. … личность — такой же процесс, мелодия или изображение на экране монитора.

Если хоть на семь минут отключить питание, то вся информация гикнется, и уже без возврата.

В затылке стоит монитор, на который подается сигнал со зрительных рецепторов — это факт. Но и обратный процесс тоже факт. Множество «машина» в голове состоит из папки легковые автомобили (сначала красная гоночная «Формула», потом все остальное), папки швейные машины, автобусы, компьютеры, и совсем абстрактные производственные машины, которые сращиваются от недостатка знаний в причудливые конструкции типа мобилей из фонтана у Помпиду.

Множество «движется» гораздо обширнее — оно включает в себя часть множеств от «геометрическая фигура», до «машина» и кучу других множеств, например «звери».

То есть, грубо говоря, необязательно искать решение какой-либо задачи при помощи выстраивания логических цепей (что суть очень долгий процесс, потому что помимо собственно обдумывания включает в себя еще и вербализацию образов), который замедляет собственно процесс мышления.

И грубо говоря, если в зрительном поле возбуждается определенная конфигурация, которая связана с рядом записанных уже данных… То есть! Совсем не интересно знать подробно, что там записано. Просто нужная информация оказывается пересечением нескольких множеств, которые, как «курочки» в игре связывают всю подобную информацию.

Иначе говоря, если сложить несколько конфигураций, назовем их «зигзулинами», то полученная конфигурация является ни чем иным, как решением! Веревочками, которые дернут одновременно несколько курочек, как в той детской игре. Иногда этой конфигурации сразу сообветствует слово или понятие, а иногда — нет. И тогда мозг использует метафору…

Перед глазами завибрировала непостижимой формы «зигзулина», и вдруг Марго споткнулась и упала, больно треснувшись коленкой об асфальт. Она задержала дыхание, чтобы переждать боль, скрючившись, покаталась по тротуару и, наконец, покрылась испариной.

Боль почти прошла.

— Ну когда же меня перестанут избивать? — простонала она с досадою и огляделась. — Ну и с чего бы мне было упасть?

Никакой оптически различимой причины для падения не было. Тротуар был чист. Словно черт поставил подножку!

О чем же она? О чем же она думала?

Марго разозлилась до того, что выругалась вслух крепким русским артиклем.

Внезапный порыв ветра прокатился шорохом в голых зимних деревьях, хлопнул полой плаща, подгоняя прохожего на другой стороне улицы, и тот схватился за берет, чтоб не унесло. Прокатилась пустая банка из-под пепси. Пробежали вприпрыжку девушки с коробкой для пожертвований…

Улица опустела, и, тихонько скрипнув, приоткрылись резные воротца, за которыми был тихий карликовый город.

Марго шагнула туда.

Кроны огромных каштанов медленно покачивались в небе. Несколько больших птиц кружились над ними. «Тюилери!» — кричали они. Ветер стал сильнее и надавил свечу кипариса. Дерево терпеливо склонилось, ожидая конца экзекуции, и Марго подумала, что деревья очень мудры — ведь, если бы деревья не склонялись, ветер сломал бы их.

За бетонной оградой по склону холма взбирались серые дома с полукруглыми арками на верхних балконах. Такие были в Питере. На брандмауэрах колыхались огромные зеленые лохмотья плюща. Медленно, останавливаясь у каждого надгробия, Марго брела по узенькой плиточной дорожке. Могилки были точно такие же, как и все остальное в Париже, аккуратненькие и вежливые. Тоже, наверное, выдавались в вакуумной упаковке. Среди огромных букетов, окружающих одно из свежих надгробий, Марго увидела рыжую кошку. Животное остановилось с поднятой лапой, не решаясь сделать шаг. Ветерок вздыбил шерсть на загривке.

— Кис-кис-кис… — обрадовалась Марго. — Постой, не уходи!

Она медленно сунула руку в карман и, стараясь не спугнуть кошку, развернула целофан.

Зеленые глаза спокойно следили за человеческими руками. Когда кусок ветчины окачался на плитке бордюра, кошка опустила лапу и облизнулась.

— Кис-кис-кис… — опять позвала Марго и вздохнула. — Ну вот! Ты меня боишься! Ладно. Я ухожу!

Остаток ветчины она съела сама, следуя дальше изгибам дорожки.

Вскоре рыжая кошка обогнала Марго. Она перепрыгивала с надгробия на надгробие и, достигнув старого каменного склепа, юркнула внутрь и исчезла.

Марго остановилась.

В тишине был слышен только шелест ветра и тонкое поскрипывание резной дверцы. Порыв ветра загудел в ветвях огромного каштана и, качнув створку, открыл ее настежь. В сумраке склепа празднично светился витраж — разноцветная стеклянная мадонна смотрела на мир из полукруглой рамки с бесполезным сочувствием.

Марго вошла внутрь склепа.

Это была маленькая комнатка с двумя скамеечками по бокам. Пахло грибами и мхом. Склеп напоминал небольшой дачный домик или домик с детской площадки. Не было в нем никакой потусторонней страшной мистики. Дух покойника усоп тихо и безмятежно. В бозе. Пожалуй, было бы возможно зайти сюда и ночью. Без страха. Без анестезии.

Откуда-то снизу, из-под плиты, донеслось мяуканье. Марго опустилась на корточки и увидела под одной из скамеек огромный пролом, куда можно было бы при желании влезть. Впрочем, какой-то клошар, вероятно, жил там когда-то — стенки пролома были выглажены чьим-то телом до блеска. Жил когда-то, не теперь, потому что не было ни запаха, ни обязательных следов присутствия — свежих окурков, следов ног.

Марго села на лавочку и задумалась. Отходняк после ночного дурения превратился в дурноватую слабость и жесткость мышц. Думать ни о чем не хотелось. Ни о роботах, ни о запутанных причинах событий, ни о Поле, ни об Андрэ.

Когда-то в детстве они ходили с бабушкой на могилку к кому-то из предков. Марго не помнила к кому. Наверное, бабушка говорила, но тогда Лизонька Кошкина была мала, а потом родители уехали и Лиза больше не видела бабушку. Семья Кошкиных получала от нее письма с жалобами на Верку и редкие бедные посылки. Сначала Лиза скучала, а потом стало не до того — надо было уже разбираться со своей судьбой.

Тогда она больше всего хотела не повторить жизнь своих родителей. Этот вариант казался ей самым ужасным, какой только можно представить. Потом, когда жизнь Кошкиной Лизы уже закрутилась так, что даже намека на сходство с жизнью матери в ней не осталось — главным было не выйти замуж в восемнадцать лет, как это сделала старшая Кошкина (то есть она тогда была совсем не Кошкина, а… а-а-а… нет. Марго не могла вспомнить) — Лиза на этот счет успокоилась и вместо отталкивающей неприязни начала испытывать к родителям любопытство.

Потом сочувствие.

Было жаль их. …на что потратили они свою жизнь? Они никогда не выглядели счастливыми, и никогда не верили в возможность счастья. Но, если они отказались от того, чтобы быть счастливыми, значит была на то веская причина? Ведь не могли же они потратить жизнь впустую просто так, по неосторожности или легкомыслию. Значит, они надеялись на нее, на свою дочь. Наверняка, они рассчитывали, что она-то уж точно узнает, ради чего все это, и наконец-то добудет кусок счастья, от которого достанется доля и родителям, и бабушке с дедушкой, и старшей Верке, что осталась жить с бабушкой, и близнецам, что вели с Кошкиной постоянную войну.

Так командировочный, съездивший в Москву, привозит всем столичные новости и мелкие сувениры. Да. Несомненно так. Она, Елизавета Кошкина, должна была стать тем пророком, что видел Бога лично. Родители отправили ее в командировку в будущее, надеясь, что дочь найдет то, ради чего они старались и утомляли свои души в терпении, а тела в труде.

А она — не смогла. Не-смо-гла! Вместо света и радости у нее внутри черная пронизывающая пустота и равнодушие. Как-то по-другому надо было жить. А как? Так, как мать? Нет уж. К черту такую тоску! Лучше грешить бессовестно и беспробудно — по крайней мере, будет за что гореть. Можно было попробовать быть, как Чижик, ослепительной в своем неземном горении, и бесплотной в своей чистоте, но…

По лезвию бритвы, по грани, не досыпая, не рассчитывая, не обнадеживаясь, не позволяя, не привязываясь, не… Эта тема уже обсуждалась и закрыта. Жалость, трусость… Слаб человек. А раз так, то следовало бы, честно признав поражение, покончить со всей этой маятой и освободить место для других, более нужных жизни людей.

Но она жила.

Может быть, здесь, в чужой стране, все будет иначе. Может быть, здесь есть люди, что надоумят ее, как принять ту жизнь, что обычна и привычна для всех мужчин и женщин. Странно, что десять школьных лет приходится учить разные вещи типа тригонометрии, истории, физики, литературы, и никто — даже родные родители — не может научить главному: как быть женщиной или мужчиной и не стыдиться этого, и не ненавидеть себя за это, и не отрекаться от себя ради этого. Не учит этому тригонометрия… И домоводство этому не учит…

Ветер снова жалобно скрипнул дверцей. Марго поднялась с лавки и, стоя на границе миров, долго созерцала пыльный треугольник пола, освещенный солнечными лучами.

Это время.

Это секунды и миги падали на Землю мириадами частиц и толкали планету со всеми пассажирами и капитанами в будущее. И Марго видела, как это происходит.

Она вышла из склепа и побрела к каштану. Очень захотелось посидеть под деревом, слушая как ветер перебирает ветки. Марго упала на траву между двумя могилами, прямо под каштаном и увидела, как льется с неба поток золотых корпускул. Очертания предметов стали подробнее и отчетливее, будто до сих пор они отражались в мутном пыльном зеркале, и вдруг его протерли. Каждый предмет приобрел особенный смысл.

Марго лежала и смотрела в небо, наблюдая за танцем золотистых искорок. И постепенно становилась невесомой. Ветер в глубине кладбища стал сильнее. Пустые кроны каштанов зашумели громче, в облаках раздался далекий сильный звук воздушной стремнины, прекрасный, будто пение ангела. Марго растворялась в этом голосе, точно льдинка в горячей воде. Она чувствовала, как мир прорастает в ее тело тонкими светящимися волосками. Вот до нее дотянулись каштаны, и пустили по ее телу свои просыпающиеся весенние силы. Вот серебристые нити из Земли окутали теплым покалывающим кожу коконом. Вот ветер вдохнул в ладони мощь своего дыхания. Вот и солнечный свет побежал по жилам, наполняя их огненным соком.

«Кто ты? — мысленно обратилась Марго к невидимому властелину радости. — Добро ты или Зло? Откликнись!» Белое облако, сначала бывшее всадником, превратилось в сияющего ангела, и медленно двигалось на Восток.

Наверное Марго уснула, потому что никаких воспоминаний об этом отрезке времени у нее не осталось. Осталось только одно — откуда-то из пустоты, из невидимого на нее надвинулась вспышка сияющего белого света. Надвинулась и вошла в тело Марго, как свет входит в стекло, как вода входит в песок. И Марго затрепетала, наполняясь жизненной силой.

Открыв глаза, она увидела, что мир как-то неуловимо изменился — будто кто-то передвинул разом все предметы. Будто они доселе были чужими, а теперь — твои. Так, словно все это стало частью твоего тела, как рука или нога.

Марго поднялась и с удивлением оглядывалась вокруг.

В углу кладбища на ровненькой довольно обширной площадке она заметила старуху, которая медленно танцевала причудливый танец. Старуха двигалась так, будто мышцы не принимали в этом движении никакого участия. Будто она висела на тонких световых нитях. Если старуха приседала, то казалось, что сквозь ее макушку проходит стержень, если наклонялась, то казалось, будто она дерево, которое клонит ветер…

«Почему я мерзкая?»

Около дома Аурелии стоял фургончик, на котором мадам Гасион возила инструмент к метро.

— Привет! — поздоровались парни, неся мимо Марго старую арфу к дому.

А вот и сама мадам Гасион.

— Марго, добрый день, деточка! — улыбнулась старуха. — Вы не передумали зайти ко мне? Может быть, у вас все-таки обнаружится слух? Давайте проверим? А? Хотите, прямо сейчас?

— Ой, мадам Гасион! — простонала Марго. — Вы меня извините, но я всю ночь… ну вы понимаете. Я сейчас не в состоянии.

— Да?! — с жалостью нахмурилась мадам и стиснула Кошины пальцы. — Но, может быть, завтра? Зайдите ко мне, деточка. Я уверенна, что у вас есть слух.

— Хорошо-хорошо, — закивала Марго. — У Аурелии есть ваш телефон. Я позвоню.

— Спасибо. Извините. Извините, ради бога! О бондьо! О парбльо! О-ла-ла!

Так они дошли до квартиры мадам Гасион, и Марго с облегчением простилась с соседкой.

В квартире Аурелии Марго нашла тишину и покой. Собаки, соскочив с кресел гостиной, прибежали к Марго поздороваться и выразили свою любовь поскуливанием, стуком виляющих хвостов о косяки и попытками вскочить на грудь и лизнуть в нос.

— Ну-ну! — отмахнулась Марго и направилась к себе. — Лео! Аурелия! Бонсуар!

Но никто не откликнулся, из чего Марго сделала вывод, что кроме собак еще никого и нет. Дойдя до своей комнаты, Марго помедлила — вдруг ей показалось, что бумажный портрет зеленой статуи, что висел в простенке между комнатой Марго и спальней супругов Пулетт слишком агрессивно взглянул на нее.

Марго замерла и медленно повернула голову. Портрет, конечно, был бумажный и висел на стене, но что-то в нем было не так. Марго протянула руку, чтобы потрогать глянцевую поверхность, но тут раздался голос Аурелии.

— Я тут! — сказала она громко в комнате Марго.

Коша толкнула дверь и увидела, что квартирная хозяйка сидит на стуле напротив всех начатых холстов и созерцает с блаженной сладостной улыбкой «Мусю на пляже».

— Привет! Какие у тебя странные очки! — воскликнула Ау.

— Это очки Поля. — Марго сняла их, положила в шкафчик и прямо в куртке опустилась рядом с Ау на пол. — Он одолжил мне. У нас была вечеринка…

— Весело было? — продолжала допрос Ау. — Почему вы не позвали меня?

— Это Поль всех приглашал…

— Что у тебя с лицом? Вы подрались?

— Нет, — сказала Марго и поджала распухшую губу. — Я упала.

— Вы напились? Курили анашу? — подозрительно посмотрела на нее Аурелия.

— Нет. — Марго помотала головой.

— Я так боюсь, что мой брат станет наркоманом. Правда, он талантливый?

— Н-да. — кивнула Марго.

— Он нравится тебе?

— Ну так? Нормальный парень, — Марго пожала плечами и откинулась к боковине кровати.

— Я боготворю талант, — сказала Ау и закурила у окна. — Талант — это печать Господня. Талантливые люди — избраны Богом для каких-то своих задач, о которых другие люди не ведают. Иногда жизнь гения тяжела, и в здравом уме я не поменялась бы местом ни с кем из великих, но в отдельные моменты жизни… В отдельные! Кажется, что вся моя жизнь не стоит и мига жизни этих людей. Ни одного движения кисти Писассо, Утрилло, Брака или Жоржо де Кирико, например. Поэтому я прощу тебе то, что ты обидела моего брата. И даже накормлю тебя, хотя ты и не заслужила этого, мерзкая русская художница. Скажи спасибо, что мне так нравится то, что ты рисуешь.

— А почему я мерзкая? — озадачилась Марго.

— Потому что ты плеснула в моего брата вином! Я тебе никогда этого не прощу! — Аурелия затушила в пепельнице окурок, толкнула дверь и оглянулась. — Пойдем, приготовим ужин.

Марго послушно поплелась следом.

Аурелия открыла холодильник, вытащила что-то обернутое фольгой и сунула в духовку. Кнопка электрического разряда и поворот газовой ручки. Потом Ау взяла нож и принялась нарезать в салатницу овощи — помидоры и огурцы.

— А я слышала недавно в одном доме взорвался газ, — сказала Марго, прислоняясь к косяку у входа в кухню.

— Возможно. У них наверное был баллон. Баллоны — это очень опасно. Ты любишь курицу?

— Мне все равно, — пожала плечами Марго. — Странно, что апельсины в Париже стоят дешевле помидор и картошки.

— А в России разве не так?

— Не знаю. Раньше зимой помидоры были только соленые. А сейчас… Я не покупала.

— Я редко беру курицу, — сказала Ау. — Может быть из-за фамилии. У Лео дурацкая фамилия. У меня была другая, но тоже дурацкая. А Лео не сказал мне фамилию, когда мы познакомились. Он представился псевдонимом. Лео Лайон! Звучит красиво! А потом я уже не могла передумать. Он мне казался таким сильным и умным. Мой отец погиб рано, и мне всегда нравились взрослые мужчины. Ровесники меня не интересовали вообще. У них в голове — одни глупости. Но теперь я поняла, что и у Лео в голове одни глупости. У мужчин вообще в голове одни глупости. Я очень жалею, что у меня нет ребенка. Я иногда смотрю на арабку из соседнего двора — у нее столько детей, в ее жизни есть смысл. А я… Я не совершила ничего великого, и никому не дала жизнь, неужели смысл моего существования состоит только в том, чтобы спать с журналистом «пипла» и улыбаться покупателям галереи Жака?

— Да брось ты! Это тебе кажется, что в жизни есть смысл! Нет в ней никакого смысла вообще! Картины сгорят, дети уйдут на войну, и их там убьют… Книги? Они интересны только современникам и историкам. Машины, заводы? Да это все устройства для добывания пищи и одежды. От всей египетской цивилизации осталось несколько мумий и три пирамиды, а уж как они усирались… И все равно, говна остается больше. Человек — это машина для производства мусора. Плюнь!

— Да… но. Есть же вечные ценности! — возразила Ау, принимаясь теперь за нарезку брынзы.

— В конец концов, — пожала плечами Марго, — если ты так хочешь ребенка, ты можешь усыновить его. На улицах полно беспризорных арабчат.

— Я иногда думаю об этом, но они такие чумазые и дикие. Они похожи на маленьких обезьянок. К тому же Лео говорит, что этот арабченок вырастет, станет шахидом и выпустит нам кишки.

— Забей! Все дети потихоньку морят своих предков. Не со зла, а так… Как растения, они просто вырастают на месте старых стеблей… И ничего в этом плохого нет… Лучше стать почвой для новых побегов, чем просто пропердеть всю жизнь впустую… — Марго с удивлением для себя заметила, что высказала мысль Поля. — В конце концов, мы ведь совсем не то, что наши родаки, но и мы будем таким же отстоем для наших детей. С этим ничего не сделать. Динозавры превратились в людей, а в кого превратятся люди? В роботов? У них отрастет в мозгах порт для стыковки с компьютером. Ха-ха!

Аурелия высыпала в салатницу к овощам нарезанную брынзу, залила маслом и, перемешав все пластиковой ложкой, повернулась к духовке. Там что-то запикало и затрещало.

— Бери курицу и неси на стол! — сказала Ау, вытаскивая сверток из духовки, и вываливая дымящуюся тушку на блюдо. — Похоже на жертвопоедание, правда? Тотем семьи Пулетт, ощипаный и зажареный… — усмехнулась она и вздохнула. — Мы не можем рассматривать мир с точки зрения Бога, потому что мы не боги!

— Можем! Мало того — обязаны! — возразила Коша, забирала блюдо и, направляясь в гостиную, повысила голос. — Если бог и сошел для чего на Землю, то для этого. Мы не должны париться на ошибки, потому что созданы для того, чтобы ошибаться, и ни одного правильного поступка совершить не в состоянии.

— Да! — согласилась Аурелия. — Возможно, мы созданы из косной материи и получили творческую душу для того, чтобы создать из нее нечто, что Материя не в состоянии было создать сама. Материя вечна, она никуда не спешит, и миллиарды лет она согласна была ждать человеческий разум, чтобы он помог ей совершить трансформацию. И в этом, возможно, смысл человечества. Мужчины изменяют материю, создавая машины, совершая открытия… Знаешь, пока Лео нет, я признаюсь, что не верю в открытие совершенное женщиной. Женщина — не для этого. Женщина обладает намерением, но она — неконкретна. Грубо говоря, она может выбрать мужчину, и тем самым — будущее мира. Если ты предпочтешь агрессивного солдата, то мир станет еще более огрессивным, если родишь детей от мямли и рохли, мир станет более вялым. Если предпочтешь ум, мир станет умнее. Все в твоих руках. Вернее в матке… А я лишена этого…

— Знаешь, я тебя утешу, — сказала Марго, возвращаясь назад уже без тарелки. — Матка без мозгов тоже ничего не стоит. Потому что ты тогда не сможешь выбрать, а будешь рожать то, что прикажут. Будешь безмозглым влагалищем. Тогда лучше завод с искусственными матками. Над ними движется кран со спермой и поливает…

— Прекрати! — прервала ее Ау. — Как ты можешь? Фу! Теперь я понимаю Поля.

— А что?

— Да ничего! Покажи мне, что ты нашла в замке-над-рекой?

— Он и это тебе сказал?

— Да! Он сказал, что ты нашла какую-то ржавую пуговицу и совсем задурила ему мозги какими-то вашими русскими легендами.

Марго дернула бровями и полезла в карман. Насчет Поля у нее сложилось мнение сразу, и теперь она только утвердилась в нем. Но против того, чтобы дать пуговицу Аурелии у нее ничего не было.

— На, — сказала она, протягивая находку француженке.

Аурелия смотрела на пуговку в руке Марго около минуты без всякого выражения, но Коша заметила напряжение возникшее в мышцах хозяйки.

— Можно я возьму ее? — спросила Ау и протянула руку.

— Конечно!

Француженка взяла пуговицу и, внимательно оглядев ее, снова подняла глаза на Марго. — Ты можешь подарить мне ее?

Марго молча кивнула. У нее закружилась голова и в этом кружении откуда-то взялась маленькая карликовая Аурелия с хромыми ножками. Она сидела, поглаживала ножки и жаловалась: «Ножки мои, ножки! Не бежать вам по дорожке!» Марго трясла головой, но эта хреновина не пропадала. Мало того, у нее заломило поясницу, будто по ней долбанули бревном.

— Я пойду в гостиную, — сообщила она Аурелии.

Та что-то буркнула, с остервенением нарезая хлеб.

Марго добрела до дивана и упала на него. С кухни доносился стук ножа, а в гостиной стучали колесики часов. Половина седьмого. Скоро король выдвинется из башенки и поедет к принцессе…

— А хочешь, я покажу тебе семейные фотографии? — спросила Аурелия из кухни.

— Давай, — равнодушно согласилась Марго, созерцая качание маятника.

Пришли собаки, стуча коготками. Бонни устроилась в кресле Лео. Пупетта в кресло Аурелии. Француженка чем-то шуршала в спальне. Вечер. Лео опять где-то задерживается. Интересно, сегодня ночью кого-нибудь убьют? Газета. Газета… газета налетела на окно полицейской машины, когда она погналась за БМВ. Могло это быть явлением того же рода, что безошибочное попадание в дартс и выбрасывание трех шестерок на кубиках? Андрэ владеет какой-то тайной техникой?

Ау принесла альбом с фотографиями и шлепнула его на журнальный столик.

— Что-то Лео нет давно. Опять нажрется в редакции, — сообщила она. — Смотри, а я выйду с собаками.

Марго взяла в руки альбом.

— Так он по вечерам в редакции пропадает? — спросила она, переворачивая страницы с любительскими фотками.

— Наверно, — вздохнула Аурелия, одевая плащ. — Но я подозреваю, что они играют в карты. Мне это не нравится, поэтому он все время врет. Хотя все мужчины постоянно врут. Хотя бы чуть-чуть. Они думают, что это нужно для того, чтобы понравиться. Но он еще ни разу не проиграл ощутимо, поэтому я закрываю глаза. Сначала я боялась, что у него любовница, но что-то мне подсказывает, что это не так, — Аурелия усмехнулась и добавила. — Хотя если ты имеешь в виду ту ерунду, которую ты сказала про Лео Полю, то это полная глупость…

— Я?! Сказала Полю!? — Марго вылупила глаза. — А что я ему сказала?

— Ну весь этот бред о том, что Лео участвует в преступлениях, а потом пишет об этом и весь остальной бред. Я возмущена, но ничего не говорю тебе, просто потому что это бред.

— Это не относилось конкретно к Лео! — возмутилсь Марго.

— Этого я не могу знать, — улыбнулась одними губами Ау, поворачивая ключ в дверях.

— А что это за человек, который спрашивал обо мне в галерее! — отомстила Марго Полю. Пусть теперь ему вставят за болтливость.

— Какой человек? Глупости! Не было никакого человека! — Аурелия усмехнулась. — ты больше слушай моего брата! Он тебе наговорит!

— Но ты же его слушаешь!

— Я — другое дело! — Аурелия захлопнула дверь.

Марго листала альбом и не видела ни одной фотографии. Она ждала, когда сможет позвонить Полю.

Вскоре басовитый лай Бонни и тявканье Пупетты донеслись с улицы. Марго тут же вскочила и побежала к телефону. Набрав нужный номер, она приготовилась выплеснуть на голову болтуна корзину ругательств, но длинные гудки сообщили о том, что Поля дома нет.

А мобилу он не заводил из принципа. Или из экономии.

Швырнув трубку, Коша вышла на балкон и закурила.

Аурелия сидела на лавке возле песочной кучи, курила и пристально разглядывала мяч. Собаки бегали друг за дружкой по прошлогодним листьям. Теплый ветерок шевелил шары омел, и Кошу глючило, что это такая приятная затянувшаяся осень или очень раннаяя осень или затянувшаяся оттепель. Зимой же должны же быть жуткие сугробы, мороз и чувство безысходности.

Аурелия вытащила из кармана что-то мелкое (Марго догадалась, что это та пуговица из замка-над-рекой), повертела перед глазами. Спрятала в карман снова. И, сохраняя на лице напряженное выражение, поднялась и, подобрав мяч, вышла на дорожку. Собаки подбежали к ней, но француженка отогнала их.

С необъяснимым остервенением она попыталась заставить мяч запрыгать, но старая резина сводила усилия на нет. Затухающие прыжки напоминали осцилограмму умирающего сердца.

Марго вернулась в комнату.

Взяв пульт телевизора, она включила музыкальный канал и снова устроившись на диване, открыла альбом.

На первой странице маленькая Ау была запечатлена на трехколесном велосипеде. На том самом, что валялся рядом с мячиком около синей скамейки. Следующие страницы были посвящены путешествиям по южным морям, живописным руинам и милым пейзанским деревушкам. Красивая молодая женщина, похожая на Аурелию. Наверное мать. И так же, как и Аурелия, женщина была сжигаема тщательно скрываемой страстью. Поль всегда стоял чуть поодаль. Он уже тогда запечатлел на лице терпеливую готовность жить через силу, через брезгливость и разочарование.

Зато не было ни на одной фотографии отца Аурелии.

Снедаемая недовольством и беспокойством, Марго отшвырнула альбом в угол дивана, но получилось это неловко, и альбом упал, раскрылся, и из него выпала на пол фотка, порванная пополам и затем склееная снова.

Марго подняла ее и отнеслась к находке с большим вниманием.

Дело в том, что она узнала отца Аурелии. Она точно видела э т о, именно это лицо. Но где?

— Это мой отец, — печально сказала Ау.

Марго вздрогнула. Она не слышала, как вернулась Аурелия Пулетт.

— Я до сих пор не могу этого пережить, — продолжала француженка. — Поэтому убрала фотографии отца. Я чувствую свою вину. Мне кажется, что все произошло по моей вине. Мне рассказали, что мать увидела на дороге меня с мячом и дернула руль. По встречной ехал грузовик… Это ужасно. А я была в это время тут, во дворе. И… действительно играла с мячом. Умом я понимаю, что это глупости, но все равно… Осталась только эта фотография. Остальные я в припадке порвала. Абсолютно все. И Поль, и Лео, они оба считают, что это я виновата.

— Странно! — покачала головой Марго. — Поль мне сказал, что не верит во всякую. Он сказал, что он атеист. И все проявления мистики и магии считает случайностью.

— А ты? — требовательно посмотрела на Марго Аурелия. — А ты веришь в… м-м-м… странные вещи?

— Иногда — да, иногда — нет.

— Ну ладно. Слушай дальше, — Аурелия откинулась к спинке кресла и, неподвижно глядя в окно, продолжила. — Была осень. Я получила отличную оценку в лицее, и отец повез меня на Луару, — задумчиво проговорила Ау. — Это был чудесный день… Я бежала по ступенькам и упала. Очень сильно разбила ногу и порвала колготки. Вечером мать меня сильно отругала. Я, конечно, была зла. Мало того, что я сильно ударилась, мне и самой было жаль этих колготок. Честно говоря, до сих пор не понимаю, что ее так разозлило! Бывало, что и раньше я рвала какую-нибудь вещь по неосторожности. Но никогда раньше она так не ругала меня. Будто я вмиг стала ей чужой! А на следующий день они разбились. Лео говорит, что я так бессознательно отомстила матери за несправедливое наказание. И плюс Эдипов комплекс. Но я считаю, что это чушь!

Марго промолчала.

— Но с того дня я не трогаю ни мяч, ни велосипед во дворе. Все так и осталось, как было в тот день. Мне кажется, я не во всем еще разобралась.

— Запутанно все, — покачала головой Марго.

Часы добрались до цифры семь, и маятник начал отбивать гудящие металлические ноты. Едва затих звон, дверца в правой башенке отворилась, и король со свитой выехал в поход.

— Мне часто снится один и тот же сон, — снова начала рассказывать Аурелия. — Солнечный осенний день и эта поездка. И он всегда очень плохо заканчивается. Каким-то бредом… Я не понимаю, зачем она меня отругала? Мне было так обидно! И бывают времена, когда я думаю, может быть, моя обида была так сильна, что каким-то образом подействавала на маму. Она могла слишком сильно расстроиться и увидеть галлюцинацию в момент задумчивости. Хотя Лео более жесток. Он утверждает, что я впала в транс, играя с мячом, и сумела передать матери импульс через информационное поле.

— Это Лео тебе сказал?! — Марго вытаращила глаза. — Он же так циничен!

— Ты плохо знаешь Лео. Когда он нажрется, из него вылезает такое! Когда-то он примкнул к хиппанам и занимался разными странными вещами. Жрал LSD, курил траву мешками и медитировал. И до чего-то такого дожрался, что теперь пьет почти не просыхая. Ему жить стало нестерпимо скучно. Но когда он нажрется, он говорит иногда очень странные вещи. Но я тебе не советую встретить его в таком состоянии. Он становится злым, непредсказуемым и невыносимым.

Аурелия замолкла, и Марго тоже замерла, не решаясь издать громкий звук.

— Расскажи мне, как ты нашла эту вещь? — спросила Аурелия, снова доставая пуговицу.

— Странная история, — ответила Марго. — Мы поехали смотреть замок-над-рекой, и там мне все показалось знакомым. А потом у меня перед глазами возникла картинка, будто кто-то уронил пуговицу, и она катится-катится-катится по ступенькам и падает в трещину. Я просто наклонилась и нашла ее там. Вот и все! Просто.

Ау рывком встала и опять убежала в спальню.

В спальне грохнули створки шкафа, что-то упало, и француженка вернулась назад с каким-то сиреневым свертком.

— На-ка, примерь! — протянула Аурелия тонкую сиреневую водолазку и красные джинсы. — Скоро станет совсем тепло, а у тебя нет ничего на этот случай. Ты же не собиралась оставаться в Европе на целый месяц!

— Да я бы и больше осталась, — сказала Марго, стягивая с себя свои, уже несвежие шмотки. — Постой! А откуда ты знаешь?!

— Я же сказала, мне звонил Поль…

— Он что, докладывает каждое слово?! — возмутилась Марго.

— У нас с братом нет секретов… Что тут такого?! — в свою очередь удивилась Аурелия.

Марго затянула подарочные брюки на поясе и поправила водолазку, она не прикрыла пупок, потому что Ау была немного ниже.

— Вот и чудесно, — сказала француженка. — Пупок сейчас модно. А ты, когда закончишь заказ для Жака, не повторишь ли для меня эту картину, которая стоит у стены? Там, где эта прекрасная девушка на пляже.

— М-м-м… — Марго от неожиданности согласилась. — Да, конечно, повторю… Только потом, когда рассчитаюсь с Жаком.

Мысленно она грязно выругалась. Ловкий ход. Может быть, надо было отказаться от водолазки? Вот взять прямо и отказаться. Только работы по личному заказу Аурелии не хватало.

— Конечно-конечно! Когда-нибудь! Потом. Не сейчас! — милостиво согласилась Ау. — А свои тряпки положи в стиральную машинку. В выходные я все постираю.

— Ага! — Марго послушно унесла вещи в бэдрум.

Когда она вернулась назад, Аурелия с горящими глазами сидела перед ящиком и думала о чем-то своем клокочущим внутри нее. И Марго испытала к француженке настоящую нежность. Такую, как к зеленоволосой девушке в «Эдеме», но ничем не показала своего чувства. Пожалуй, даже она нарисует картину специально для Аурелии. Только потом. Не сейчас.

Аурелия включила звук.

Опять был клип про роботов. Теперь Марго вслушалась в слова. Они были о том, что исполнитель стал машиной, у которой нет своей воли, и вражеский инопланетный разум может теперь вить из него веревки. И все это наглядно иллюстрировалось вспыхивающими лазерами, пунктирными линиями и цифрами, вспыхивающими на мониторах, экранах и просто перед глазами героя. Реально хотелось быть одной из этих прекрасных машин, которые шли в такт по широкой инопланетной пустыне. Они шли и вспыхивали, превращаясь в бестелесных бабочек и улетали в вечную тьму космоса, в плотный ультрафиолет, рентген и гамма-излучение. И на ритмичных ударах бочки кадр вспыхивал завораживающими таинственными знаками.

Начались новости.

Аурелия поднялась с дивана и, подойдя к стеллажу с книгами, вытащила одну из них, раскрыла посредине и что-то вытащила. Листок бумаги или открытку. Француженка повернулась к Марго, светясь таинственной улыбкой. Она включила свет и, села рядом с Марго.

— Вот смотри! — сказала она и показала открытку.

На открытке было изображено загадочное существо, с почти человеческим лицом о двух глазах с опущенными вниз внешними углами и третьим — во лбу, странныи, похожим на глаз хамелеона.

— Что это? — осторожно спросила Марго.

— Атлант! — таинственно прошептала Аурелия. — Правда чудесное лицо? Чистое и одухотворенное… Правда? Чувствуется, что это неземное существо. Правда?

— Не знаю… А это не могли сделать в Фотошопе?

— Нет, — Аурелия покачала головой. — Нам сказали никому не говорить, но я тебе скажу по секрету. Я видела фотографию этого существа.

— А-а-а… А что это за атланты?

— Я не могу тебе рассказать, — Ау спрятала картинку обратно в книгу. — Может быть, я скажу тебе позже.

Часы начали отбивать следующий час. И опять после того, как восемь раз пробил маятник, заиграла веселенькая музыка, создаваемая барабаном с металлическими штырьками, которые при повороте цепляли где-то внутри часовмедные язычки. И под эту музычку из одной башни деревянного замка, расположенного на крыше часов, в другую башню поскакал король со своей свитой. Из окошка башни высунулась принцесса и несколько раз махнула фарфоровой рукой.

Марго начала отрубаться. Вот когда сказалась усталость.

— Извини, аурелия, — сказала она и поднялась. — Можно я приму душ. Я так устала сегодня.

— Конечно! — кивнула Ау.

И Марго уединилась в ванной.

Сквозняк.

В парижских квартирах вечный сквозняк, будто главная забота парижан чистый воздух. Марго сняла с себя одежду, выданную Аурелией и влезла в вану. Повесив распылитель душа на верхний крючок, Марго повернула латунную рукоять крана, и из распылитела брызнула теплая вода. Горячую никак невозможно было сделать. Хотя если закрыть глаза, то…

Глазки

…кажется, что стоишь под дождем. Тогда вода кажется теплее. Хотя Стрельцова уже начала находить определенную прелесть в местном температурном режиме — он взбадривал как нельзя лучше. После такого душа никак невозможно размякнуть и наслаждаться распаренным докрасна телом. Можно только быстренько вымыться и быстренько вытереться досуха полотенцем, потом одеться и только после этого почувствовать себя чистым, легким и наконец-то перестать мерзнуть.

Катька застегнула последнюю пуговицу, взглянула на себя в зеркало и поняла, что спать не хочет ни в коем случае. Вернувшись в комнату, она убрала на плечики брошенный после работы костюм робота-пришельца и подошла к синтезатору.

Напялив на голову наушники, Стрельцова взяла несколько гармоний, но петь было поздно, да и не успокоило бы это Катьку. В сердце ее проснулось неясное томление. Вернее ясное. Эдик. Чертов Эдик, который ей кинул бонусов и пропал, теперь не давал Катьке никакого покоя. Она чувствовала себя озверевшей голодной волчицей. И уже предвидела чем это может кончиться.

Ничего хорошего. Она нажрется, заявится к Эдику в номер и будет домогаться до него непристойным образом. А тот… Может быть уступит, а возможно и нет. Кто его знает. Но Репеич тогда устроит артистке Стрельцовой веселую жизнь.

Она стянула со вздохом наушники и выключила инструмент.

Вывалила на кровать деньги и начала пересчитывать. Это отправить Максе и маме. Это нужно отложить для дальнейшей жизни в Москве. Кое-что надо же выделить и для покупки зимних шмоток и для записи новых песен. Ангажемент дохленький, но все-таки он есть. Нельзя останавливать машину.

Разложив кучки, Катька решила прогулять стольник. Пойти куда-нибудь в ночное заведение и купить на все деньги выпивки. И напиться. Стольника было жалко, но меньше тут не катило.

Раскрыв паспорт на последней странице, Стрельцова долго смотрела на фотку милого, белокурого карапуза, потом поцеловала ее и спросила:.

— Ты же простишь, если твоя мамочка сегодня нажрется? — спросила Катька у фотки и сама ответила. — Простишь. Потому что мамка денежки зарабатывает, а на денежки Максимке купят велик и ролики, когда он вырастет. Ну и все такое. А если мамка сейчас не нажрется, то она кого-нибудь завтра пошлет. А посылать никого нельзя, потому что… Потому что и так уже поцапалась сдуру с Репеичем.

Стрельцова сунула паспорт в карман, одела куртку и снова почувствовала себя так, будто ей шестнадцать (а не двадцать два) и она готова на любые подвиги. И не нужно посылась деньги Максе. А можно рисковать своей жизнью, как заблагорассудится.

Выйдя в коридор, Катька оглянулась и прислушалась — нет, никого. На цыпочках она подкралась к дверям Эдика и осторожно постучала костяшками пальцев. Звук как-то очень печально и одиноко раздался в гулкой тишине коридора. Странно, но даже в комнате лабухов была тишина, хотя они каждый раз продолжали после работы пивком. Катька стукнула посильнее и приложила ухо к двери. Тишина. Басист точно куда-то пропал или просто упорно дрых.

По томительной пустоте под ложечкой Катька поняла, что сегодня ей не видать никакого Эдика. И скорее всего напьется она в одиночестве. Чтобы немного поднять себе настроение, Катька сунула в уши динамики плэера и нажала кнопку.

Кассету подарил Кабан.

По пьяни он рыдал и говорил, что всю жизнь хотел играть в джазе на трубе, а вместо этого продает всягий говно-попс по деревням великой и могучей. На вопрос Катьки что Нарышкину помешало осуществить мечту, он тяжело вздохнул и сказал, что надо квартиру покупать, семью заводить, а музыкой заработать — немыслимое дело. Это надо быть Майлсом Дэвисом или Кейтом Джарретом. Потом в припадке пьяного отчаяния Кабан свалил все свои кассеты в мешок, и всучил его Стрельцовой вместе с дешевеньким корейским плеером.

И Катька стала слушать джаз. Сначала он ей не нравился — слишком сложные ритмы и ходы запутывали. Все равно ведь, музыка — это то что ты можешь промурлыкать под нос или проорать в душе, когда тебя прет. Музыку с кассет Кабана-Нарышкина промурлыкать было нельзя.

Но, поскольку из других кассет у Катьки была только Агузарова, Цой и Пугачева, то время от времени приходилось слушать то, что всучил Кабан.

Но как-то раз возвращаясь к себе в нору из «Манхеттена», замотанная, подравшаяся с ментом на входе в метро и рыдающая после этого в пустом грохочущем вагоне Катька поняла, что музыка ночного города, метро и музыка в ее наушниках — сродни. И ее прикололо на эти две кассеты по полной программе.

Именно в этот момент она стала жительницей большого города, а дотоле была деревня-деревней.

Неистовые пальцы Кейта Джаррета втыкались в клавиши, нежно перебирали их, гремели и долбили их, задумчиво и нежно ласкали, придавая происходящему состояние инструментальной пьесы.

Иногда получалось даже так, что ритм города и ритм музыки в ушах совпадал стопроцентно. Тогда Катьку перло.

Она пробежала по ступенькам, соблюдая размер и темп пьесы. Поворот, еще поворот. В вестибюле, перед рябящим экраном телевизора кемарил в кресле консьерж. Катька озорно выдернула у старика из-под руки газету. Это было чистой воды хулиганство, потому что читать по-французски Катька могла не лучше, чем говорить. Даже хуже. Так что выйдя на улицу, Катька оставила ненужную газету на ступеньках отеля и, сунув руки в карманы, побежала по ступеньками мимо черного человека-монумента.

Внизу она вспомнила, что на Сакрэ ночью можно купить все и даже больше. И выпить, и покурить, и все остальное. А если пойти на Пигаль (недалеко!), то можно еще и подработать. Жаль, что это не Катькина профессия.

Через два квартала музыка кончилась — сели батарейки.

Катька ругнулась и спрятала ненужные наушники в карман. Теперь она шла по ночной улице почти в полной тишине, лишь эхо молчаливым спутником шлепало за ней по тротуарной плитке.

Уже несколько дней будучи в Париже, Стрельцова сравнивала свои познания, почерпнутые в основном из фильмов и книжек, и удивлялась. Ожидалось, что Париж будет пестрым и ярким, танцующий бессонными ночами. Но теперь она начала сомневаться в этом.

Долго ли, коротко ли Стрельцова оказалась у знакомой гигантской лестницы, взбегающей по холму к огромному силуэту Сакрэ-кер, светящемуся в иллюминации. Красота! Восхищенная зрелищем Стрельцова остановилась и начала медленно подниматься по лестнице.

И ночью тут кишела жизнь. Играл магнитофон. Реперы танцевали вокруг. Банки из-под пива катались под ногами. Парни на родиках и досках прягали у подножья лестницы и галдели на гортанном французском языке.

Катька прошла еще несколько метров и услышала электрогитарный чес, усиленный корейской колонкой со встроенным усилителем, и родную знакомую по Москве песню Цоя.

Как только начиналась весна, так из всех московских окон нанила басить Виктор Цой. Катьке особенно нравилась «Группа крови на рукаве…», и еще ее прикалывала песня, где Цой предлагал быть осторожным и поберечь себя. И правда, в жизни полно опасностей, а кто тебя еще побережет, если не ты сам.

Но кто-то в городе Париже, сидя на ступеньках Сакрэ-кера ночью, пел вместо Цоя на два хриплых голоса:

«… если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день…»

Вокруг стоял кружок иностранных поклонников. Похоже, песни Цоя катили и тут. И на французском его прекрасно понимали. В открытый кофр падали франки, доллары, шилинги, лиры. Маленький аккуратный японец кинул японскую йену с несколькими нулями. Некоторые ставили около парней банки с пивом.

Закончив выступать, музыканты встали и, поблагодарив благодарную публику, тихо собрали денежки и пиво. Денежки один из них (гитарист) сунул себе в карман, а второй скидал пиво в рюкзак. Первый раз Катька видела таких запасливых впрок лабухов. Да еще и русских.

— О! Катька! — обрадованно крикнул один из них и откинул с лица капюшон.

Это оказался Плесень.

— Привет! — слегка обрадовалась Стрельцова. — Вот прикол какой!

— О, гля! — ухмыльнулся гитарист. — А мы только собрались за тобой в гостиницу! Гля! А ты сама приперла! Вот что значит сила намерения! Правда? Плесень!

Он хлопанул приятеля по плечу со всей силой намерения.

— Правда! — покачнулся Плесень и подтвердил. — Кастанеда — сила! Но Бафомет круче!

— Короче. Пойдешь с нами? — перешел Оборотень на деловой тон.

— Далеко? — Катька размышляла, стоит ли вестись на халявное пиво или нет. Не выйдет ли оно дороже?

— Не! Прям тут, рядом! Гля, — гитарист смачно сплюнул на ступеньки.

— Что ты плюешься, придурок? — поморщилась Стрельцова. — От твоей слюны весь мрамор расстворится.

— Да и Хой с ним, — хохотнул лабух.

— Не поминай Хоя в суе, — тихо сказал Плесень.

— Пошел ты! — ругнулась Катька и спросила намекая на содержимое мешка Плесеня. — А где тут пива можно взять?

— Какое пиво? — поморщился Оборотень. — Пиво, Катька, это ликер для девочек! Мы тебе такую байду, гля, сейчас устроим! Никогда, гля, не забудешь!

— Ты тормозишь! — неожиданно повысил голос Плесень и, закинув гремящий банками мешок на плечо, дернул гитариста за рукав. — Иди, блин, за «глазками».

— Но-но! Гля! Язык втяни! — пригрозил Оборотень.

— Да ладно… — Плесень лениво отшатнулся.

Гитарист побежал вверх, стуча армейскими гадами. Катька и Плесень поплелись за ним медленнее и устроились чуть поодаль у белых каменных перил.

В полумраке, отвоеванном у темноты фонарями и мертвенным лунным светом, кишели по-шакальи согбенные, тощие фигуры ночных личностей. Стайки и одиночки, они напоминали скорее призраков, нежели людей. Иногда раздавался хохот, иногда звон разбитой бутылки, вскрики, разговоры. По каким-то одному ему известным признакам лабух остановился около темного капюшона и что-то пытался объяснить на смеси языка глухих и ломаном французском.

— Смотри-ка, — усмехнулась Катька. — По фрэнчу лопочет! Вот тебе и Оборотень!

— Да… Тут много слов не надо знать. Очарованные легко понимают друг друга. К тому же Оборот не такой мудло, как ты думаешь.

— А что это очарованные?! — Катька не обратила внимания на комплиментарное описание Оботротня. — Откуда такое романтическое слово?

— Никакой романтики, — мрачно сказал Плесень. — Очарованные — это те, кто подвергнут действию чар Бафомета.

— Фу-у… Пошлятина! И вы про это в своих сраных песнях поете?

— Чего понимала бы! — скривил таблище Плесень.

Оборотень о чем-то договорился с капюшоном, повернулся и махнул рукой.

— Стойте здесь, я сейчас принесу! — скомандовал он побежал.

— Сейчас! — хмыкнула Стрельцова. — Щ-щас все брошу… И вообще, мне пора. Я хотела только бутылочку пива взять. Ну, если не хотите меня угостить, то хоть сказали бы, где взять-то?

— Не скажу.

— Тогда я пошла, — обиделась Стрельцова.

Плесень посмотрел на Катьку долгим жалобным взглядом и, еле разжав тонкие губы, улыбнулся:

— Да ладно ты. Куда ты пойдешь сейчас?

Катька оглянулась, и ей не очень захотелось одной искать тут пиво.

Лабухи все-таки свои, хоть и придурки. Стрельцова пнула ногой пустую банку из-под газировки, и та с грохотом покатилась вниз. Внизу банку радостно начали пинать несколько людей в бесформенной одежде.

— Ну а почему ты не хочешь дать мне банку пива, например? — Катька капризно вытянула губы трубочкой. — Я завтра верну. Или даже сегодня. Где-нибудь куплю и верну! Но сейчас-то я могу банку пива выпить?

— Нет, — глухо сказал Плесень и наклонил голову. — Иначе ничего не получится.

— А что? — повысила голос Катька. — Что должно получиться?

— Потом узнаешь!

— Послушай, если я сейчас уйду, то не только я ничего не узнаю, но и никакого потом не будет!

— «Тот, кто умастит голову мазью Кефнеса, будет созерцать во сне истинные видения о грядущем…» — нараспев сказал барабанщик.

— Чего-чего? — Катька истерически хохотнула.

— Да так! — Плесень задрал голову вверх. — Посмотри, какая Луна!

— Ну Луна… — сказала Катька разглядывая крупную лимонную дольку, плывущую над крышами.

Барабанщик достал баночку, какую-то старую стеклянную баночку, в которой в начале XX века продавали вероятно кокаин, и гордо показал спутнице.

— В день и час Меркурия, — нараспев продолжал он, — в период растущей Луны надлежит взять равные части мирры, цибетина, сторакса, горькой полыни, ассафетиды, гальбанума и мускуса, тщательно перемешать и измельчить в тончайший порошок. Помести эти компоненты в сосуд из зеленого стекла и запечатай медной пробкой, на которой предварительно следует вырезать знаки Марса и Сатурна. Подними сосуд к Четырем Ветрам и громко произнеси эти слова верховной власти: К Северу: Зиджмуорсовет, Ноиджим, Завахо! К Востоку: Квехаидж, Абауо, Нокветонаиджи! К Югу: Оасаидж, Вурам, Фефотосон! К Западу: Зиджоронаифуефо, Мугельфор, Мугельфор-Йзхе! Накрой сосуд лоскутом черного бархата и спрячь. На протяжении семи ночей подряд надлежит омывать этот сосуд в свете Луны в течение одного часа, и хранить его под черной тканью от рассвета до заката. Исполнив все это, знай, что благовоние готово для употребления и обладает такой силой, что если мудро использовать его, то ты получишь власть призывать адские полчища и повелевать ими…

— Это откуда ты набрался? Из Чехова, что ли? — удивилась Стрельцова. — Из «Чайки»?

— Какая «Чайка»? — скривился стукач. — Это «Некрономикон»! Тайная книга сатанистов! Ну ты, Стрельцова, тундра!

— И что? Вы что, Сатанисты?! — Катька начала побаиваться. — И вы кошек живых убиваете?!

— Если надо — убьем.

— Тогда нам не по пути, — сказала Стрельцова и рванулась, чтобы свинтить.

— Стой, Стрельцова! — схватил ее за рукав лабух. — Сегодня подходящий день. Будем вызывать духов ада, чтобы повелевать ими! И заработать все бренные благи мира. Бабло, то есть. Жранину, развлечения и телок с большими сиськами…

— Фу! О каком говне вы мечтаете! — скривилась Катька. — Неужели так трудно найти телку с сиськами?! Блин! Наверно, у вас не очень хорошо с хозяйством. Парень с хорошим аппаратом, чистой звадницей и вмеру жадный имеет все шансы на телку с сиськами.

— Слушай, Стрельцова! — Плесень угрожающе нахмурился. — Что ты вообще в телках понимаешь? Тебе, может быть, нужно что-то иное, но уж извини! Мы, кстати, не против тебе в этом помочь. Хоть я, хоть Оборотень, а то и вместе. Тогда и узнаешь все про наши аппараты!

— Заткнись! — отмахнулась Катька. — Только ваших немытых задниц я не видела!

— А ты что, моешься в этой холодище? — изумленно вытаращился Плесень.

— Моюсь. Представь себе. Так что это за «глазки»? За которыми пошел Обор?

— Это такая хрень, чтобы увидеть этих духов. Тогда они легче поддаются. — Плесень опять закатил глаза и затянул. — Используй аромат Зкауба во всех церемониях древнего Знания, смачивая этой эссенцией теплящиеся угли от сожженной древесины тиса или дуба. И когда духи приблизятся к тебе, ее испарения очаруют и околдуют их, заставив их склониться перед твоей волей…

— Ну а я-то вам зачем? — насторожилась Катька. — Надеюсь, вы не собираетесь устраивать при помощи меня оргию на черном алтаре? Я читала про сатанистов в «Мегаполисе». Они ненормальные садо-мазохисты. Но я — нет. Попробуйте только! Если что, я вам устрою! И, кстати, чтобы вы не обольщались, у меня критические дни.

Это Катька соврала. Она знала, что большинство мужиков при слове «критические дни» падают в обморок, несмотря на обилие рекламы по ящику. Виной тому, видимо, цвет.

— Не… в этот ритуал не входит, — помотал головой Плесень. — Хотя не помешало бы тебя трахнуть, а то шляешься с этим Эдиком… Мы жополицых ненавидим! Мы бы ни за что не поехали, если бы Оборотень не вычитал, что в Париже можно вызвать Бафомета… Париж — это же масонский центр. Тут место крепкое!!! Натертое.

— Эдик не «этот». Он — супер! — обиделась Катька.

— Никакой он не супер! Из-за таких, как он, нормальные парни страдают! Вы, телки, вечно за этими холеными суками бегаете и готовы сами им все облизать. А с нами даже честно потрахаться не хотите. Потаскухи вы все!

— Плесень! Если ты не заткнешься, я сейчас уйду! — пообещала Катька. — Черт! Покурить бы! Или выпить.

— Так покури! Что ты? На вот! — стукач протянул открытую пачку «Голуаз». — Мы вот тут местных взяли. Ох и продирают!

— Да не. Я бросила. У меня аллергия.

— Ну как хочешь.

Раздались шаги. С лестницы скатился оживленный Обор.

Он быстро поднял руку и распахнул ладонь перед лицом Плесеня. Тот что-то взял и положил в рот.

Гитарист повернулся к Катьке и протянул теперь руку к ней.

— Ешь!

На ладони лежал маленький кусочек бумажки. Это был обрывок рисунка, половинка глаза, растущего на стебле, как цветок.

— Я еще не решила, буду ли я это! — сказала Катька, оглядываясь, куда бы удрать.

— Не ссы! Утром все чисто будет, как из химчистки! — утешил Катьку Оборотень и повернулся к Плесеню. — Ты рассказал ей?

Тот молча кивнул.

— А что, без меня вы никак не можете? — спросила Стрельцова.

— Не… Не можем… Девка нужна, — сказал гитарист. — Ну будь, гля, другом. Мы тебе дадим тексту, а ты будешь петь. А завтра тебе только лучше будет! Проверено!

— А девка зачем? — с опаской спросила Катька.

— Да мы бы и сами обошлись, чно чтобы приманить Бафомета, нужна девка! Он падок на девок! Ты его только выманишь, а мы там уж… Тебе вообще ничего не будет.

— А мотивчик-то? — продолжала торговаться Катька. — Мотивчик-то я не знаю!

— Любой! Какой покатит…

— А запить?

Две руки стремительно предложили Стрельцовой по банке с пепси.

— А что это за дурь-то? Кислоты? Экстези? — Катька осторожно взяла бумажечку и повертела перед глазами, стараясь попасть в свет от фонаря.

— Нет. «Глазки». Это не дурь, я специальное вещество для открывания третьего глаза. Бафомета можно увидеть только внутренним взором.

Катька вздохнула.

— Так что? Те, кто не съел ваших «глазок» не увидит ничего?

— Не-а… — мотнул гривой Оборотень.

— А как же? — удивилась Катька. — Заклинание-то написано давным давно! Тогда никаких «глазок» не было вообще!

— А ты откуда знаешь? — ухмыльнулся Плесень. — Может и были. А может чего другое было. В деле вызывания Бафомета без специального состава не обойтись.

— А я голос не потеряю! — спохватилась она, поднося бумажку к губам.

— Да ты такой голос получишь в конце концов, что все отдохнут! — воодушевленно пообещал барабанщик.

И Катька совершила необратимое действие. Пищевод ее неохотным спазмом поглотил бумажку. Она стояла с полуоткрытым ртом и чувствовала, как глазок, нарисованный на куске рыхлой бумаги, начал внутри нее оживать — хлопать ресницами и зыркать во все стороны.

Катька испуганно икнула.

Лабухи с облегчением вздохнули.

— А теперь пойдем мультики смотреть! — сказал мрачно гитарист. — Это не для слабых умов и не для нищих духом. Плесень! Возьми ее за правую руку, а я буду держать за левую.

Парни схватили Катьку за запястья и повели вниз по лестнице.

Сначала все превратилось в кино. Реперы, темные личности кучкующиеся вдоль баллюстрады и на скамейках, цветы на клумбах, дома, машины, звезды в небе и обмылок Луны — все потеряло свое вещное значение, превратившись в пустые каркасы обтянутые скринами в неком 3D-аниматоре.

Троица спустилась вниз по лестнице, и уже внизу о н и появились.

Вернее не так. Все прозрело — небо, стены, кусты на газонах, машины, трещины в асфальте — все источало невидимый свет и пристальный взгляд.

Мир трехнулся.

Катьку свело судорогой. Всю. Целиком. Мышцы, кости, мозги. Она стала спотыкаться.

— Ну как, пробрало? — спросил барабанщик с нешуточным любопытством.

— Мудаки! — сказала Стрельцова, стуча зубами.

— Дура! — рявкнул Оборотень. — Это испытание духа! Как ты будешь повелевать адскими полчищами, если боишься «глазок»?

— А я и не собираюсь никем повелевать, — скривилась Стрельцова. — У меня сын в Саратове. Это вы что-то там хотели…

Катька клацнула зубами, внезапно развернулась и, вырвав руки, побежала в другую сторону. Катька обезумела и неслась, лишь изредко открывая зажмуренные глаза. Однако Оборотень догнал ее и схватил за куртку.

— Куда тебя несет? Куда? — заорал Оборотень.

— В гостиницу! — процедила Катька, упираясь и пытаясь вырваться. В голове пронеслось: «Хорошо, что пошла в кроссовках!» — Короче! Стрельцова! — заявил подбежавший Плесень. — Ты хочешь, чтобы у тебя было много денег?

— Хочу, но…

— Тогда терпи! Гля! — сказал Оборотень, стуча зубами. — Думаешь баблы кому-то просто так дают? Или ты всю жизнь, гля, хочешь по дешевке подмахивать? Не горбит тебя?

— Может и горбит. А что делать-то? Кошек мочить на могилах? — проскулила Катька и опять дернулась.

— Не надо, гля, никаких кошек! — зашипел Оборотень. — У нас все есть. В нашей баночке! Никого не надо убивать! Просто мы вызовем эти, гля, адские полчища, и будем повелевать ими. А ты нам поможешь! Сука! Ты будешь выть своим долбанным голосом, и они прилетят. Они не могут не прилететь на твой вой! Гля!

— Но-но! Попрошу! Не нравится — не слушай! — возмутилась Катька.

Она разозлилась, и страх отпустил.

— Я в положительном смысле, гля! Кстати! На-х-тебе этот Бамбук? Давай в нашу группу! Нам как раз нужна такая телка, как ты! Мы станем известными и заработаем кучу баблов! А на Бамбука и на всех пидоров порчу нагоним…

— Ага! И без бабла останетесь совсем! Придурки! Пусти! — Катька опять дернула руку. — … всех, кто против, уничтожим! И все деньги нам принесут на блюдечке! И стечения всех обстоятельств будут в нашу пользу! В нашу! Слышишь? Власть над стечением остоятельств! Вот как! Будем крутыми, как «Мерлин Менсон».

В порыве спора она не заметила, как страшные зрачки темноты стали ярче. Теперь, пожалуй, она не рискнула бы остаться одна.

— Блин! Я боюсь! — поморщилась Катька, чувствуя подкатывающую тошноту.

— Да что ты, Стрельцова! — подошел грустный Плесень. — Подумала бы сама! У тебя ж сын. И что? Ты хочешь, чтобы он всю жизнь горбатился на бандюка какого-нибудь? Зря, блин, мой дед шашкой махал в Гражданскую! И Сталин мало гадов пострелял! Правильно он говорил — с развитием социализма врагов только больше будет.

— Пошел ты, Плесень! — ответствовала Катька. — Я за демократию, а вы мне лепечете тут! Хочет в пионеры?

— Да какая демократия, Катька! Какая демократия?! В Раше демократии не бывает! Это сказки для дурочек, чтобы они получше подмахивали! Так и будешь подпелкой, если с нами не пойдешь! Решайся!

— А если пойду? — дрожа от ужаса, спросила Катька. — Что будет?

— Если пойдешь, станешь как Мадонна или как Пуга, — пообещал Оборотень. — Да что мы, блин! Пойдем, Плесень! Пусть она тут трясется одна.

Они бросили Катьку и двинулись вперед, а темнота зашипела и накинулась на Катьку. Ей показалось, что тысячи невидимых змей оплетают ее щиколотки и пробираются по ногам вверх. Чей-то раздвоенный язычок осторожно скользнул в Катькину норку, и она взвизгнула и побежала за лабухами.

— Нет! — кричала Катька, потпрыгивая и вытряхивая змей их штанов. — Нет! Они меня хватают! Откуда они берутся?

— Потому что нечего телиться, — зловеще оскалился Оборотень. — Пойдем с нами. А брюки заправь в носки. Помогает, гля! И глаза зажмурь! Мы сами тебя отведем!

Катька так и сделала.

Штаны помогли, а вот с закрытыми глазами стало хуже. Катька потеряла полностью представление о том, что вокруг что-то существует, кроме двух рук сжимающих ее кисти, асфальта под ногами и маленькой точки, которую она осознавала, как саму себя. Запятая в нигде.

Вскоре Катька потеряла и ощущение асфальта, а потому — боясь рухнуть в бесконечную пропасть физического вакуума — резко подняла веки.

Лучше смотреть на разбегающихся из-под ног змей. Вот черт! А теперь бы пригодились и копыта!

Всю дорогу Стрельцова пристально вглядывалась в асфальт, стараясь не попасть ногой в гадюшник и не наступать на глазки, растущие из асфальта. А глазки высовывались из мельчайших трещинок, мгновенно расцветали цветами, посередине которых и были эти глазки — нормальные живые глаза. Катька наступила на один нечаянно, и он лопнул, точно пузырь с кровью, и долго дергался, как выброщенная на берег рыба. Куст, росший вокруг этого «глазка» заверещал, как резанный кролик.

Повторения этого зрелища Стрельцова не пережила бы, а потому не отводила глаз от своих ботинок и, стало быть, не успела рассмотреть, какими улицами и переулками они двигались вперед сквозь все сильнее застывающий ужас.

Откуда-то появился длинный бетонный забор. Из него тянулись тонкие цепкие паутинки. И Катька боялась вляпаться в них лицом. Но вскоре поняла, что паутинки, хоть и имеют твердость, но по сути бестелесны. Они представляли собой скорее тонкие потоки неких коронных разрядов. Будто бы все деревья, забор, дорога, дома и небесные тела накопили бы статический заряд, и он начал медленно сочиться. Да-да! На ощупь это было похоже на наэлектризованную зимнюю кошку.

— Здесь. — Обротень остановился около решетчатой чугунной дверки.

За литым узором над ровными рядами могилок смутно блазнились католические кресты, освещенное призрачным светом Лунны. Над погостом вибрировало серебристое марево. И казалось, что волосков над ним больше, чем в других местах.

— А чего это? — спросила Катька, кивнув головой. — Чего там светится.

— Дух! — деловито пояснил Плесень.

— Дух?

— А ты думала, что духи это типа призраки? — покривился Оборотень. — Дура! Дух — это типа поля такого. Энергия, короче. Ктийцы всю жизнь парятся, чтобы научиться его видеть, а мы раз и готово! Сожрали по глазку и любуемся. Круто, гля!

— Прекрати обзываться, урод! — буркнула Стрельцова. — А то я передумаю!

Дух, рассеянный над кладбищем был не так страшен. Катька осмелела.

— Лезь, гля! — сказал гитарист.

— Повежливее! Урло чертово! — Катька отступила назад и вслушалась в свои ощущения.

— Лезь, Стрельцова, ты обещала! — мрачно схватил ее за руку стукач. — Мы хотим стать великой группой, круче «Блэк Саббат», круче «Мерлина Менсона» и «Рамштайна», а ты нас кинуть хочешь? Мы педов терпим уже месяц, а ты нас хочешь подставить? Сегодня единственный день, когда можно упрячь этих гадов, а ты… Лезь! Мы будем вызывать Бафомета! Не обращай на него внимания! Он против тебя ничего не имеет, он просто слов других не знает!

— Да, черт его знает, как с вами, бабами, гля, разговаривать? — проворчал Обор. — Если по-хорошему, вы по часу думаете и трендеть начинаете так, что уши вянут. Вот и приходиться пинками, чтобы добиться своего поскорее!

— Да я и сейчас еще развернуться могу, если вы не перестанете мне хамить, мудчесы!

— Катька! Давай так договоримся! — предложил Плесень. — Мы сейчас пойдем туда, сделаем дело. А потом я сам помогу тебе Обора отметелить за его гнойное, недостойное поведение. Катит?

— Ну хорошо! Здраво! — кивнула Катька и поставила ногу на чугунный изгиб.

Плесень с Оборотнем подтолкнули ее под зад, и, пермахнув через верх калитки, она спрыгнула на дорожку.

Странно!

Все изменилось разом — будто бы ограда кладбища отрезала один мир от другого. Тут не было глазок, хотя мир оставался зрячим. Никогда Катька не видала ничего подобного — дорожки, посыпанные гранитной крошкой, светились в темноте серебритым сиянием, кресты, могилы, склепы — все окржали тонкие нити света. Огромные деревья сияли облаками мягкого света, а возле каштана, куда смело направился Оборотень, вообще светился огненный столб. Но вот странно! Этот свет сиял сам по себе, но не освещал окружающего. От него не падали тени!

Парни быстро перелезли следом. И Оборотень повел отряд вглубь кладбища.

Катька стала исключительно видеть в темноте. В ее теле ожил дикий хищный зверь, и этот зверь призывал своим воем некие тайные силы, которые гнездились где-то тут, на этом маленьком тихом кладбище. Эти силы стали выступать из земли, из отвердевшего воздуха. Они накаляли тьму невыносимыо ярким светом. И в какой-то момент Катька почувствовала, что в ее макушку с хрустом вонзился невидимый луч. Невидимый, потому что глазами его было не видать, но в черепе у нее все зашлось ярким лиловым цветом.

— Я сошла с ума, — сказала она и вытянула с хрустом руки, потом тряхнула по очереди ногами и оскалилась. — Если бы мне сейчас попался Гочподи, я бы его загрызла. Я бы ботинки ему в пасть засунула! Надо же! Вот круто! Я точно сейчас могу свернуть шею хоть слону, хоть тигру!

— Подожди! Не ори! — сказал Оборотень. — Чего видишь?

— Свет! Все светится! — в восторге сообщила Стрельцова. — Если бы яне знала, что Бога нет, я бы сказала, что это божественный свет. Но только жилы очень крутит, сердце колотится и вены гудят, как провода. Сгорю я заживо! Ой сгорю! У-у-у-у-у-у!!!!!!

Катька опять завыла.

— Отлично! — сказал Оборотень. — Все, как в книжке. Будешь дверью для Зверя!

— Что-что? — насторожилась Катка.

— Стойте здесь и ждите. Я позову! — Оборотень начал возбужденно наворачивать круги вокруг светового столба, что-то отсчитывать. рисовать на земле и могилах тайные знаки. Наконец он нашел нужное место — оно оказалось аккурат между столпом света и склепом, дверца в который была открыта и болталась на одной петле. Странно, что здесь был такой беспорядок.

Дверка скрипнула, и Катька оглянулась на склеп. Там, внутри мелькнуло белое лицо витражной мадонны с младенцем. И Катька поежилась. Святой не должно понравиться их занятие. Но мадонна была равнодушна. Только ветер, поскрипывая, поигрывал резной, чуть поржавевшей дверцей.

Оборотень теперь колдовалнад могильной плитой. Он нарисовал на камне какой-то таинственый знак и щелкнул зажигалкой. На секунду лицо Оборотня осветил огонек, подчеркнув нереальность всего происходящего.

Несмотря на холодный ветер, Катька стояла в распахнутой куртке и не чувствовала ни малейшего позыва застегнуться. Огонь жег ее изнутри, бежал по венам и артериям раскаленной ртутью. На коже выступили биссеринки пота и светящаяся корона сопровождала каждое движение рук.

Стрельцова, как блажная, начала размахивать руками, любуясь на это сияние. Плесень стоял рядом и его колотило. Не от страха и не от холода. Казалось Плесень стал шире плечами и выше ростом, в глазах его загорелся неземной адский огонь, и Катька подумала, что если бы это чмо отмыть, то он бы мог быть не хуже Бамбука, по крайней мере. Хотя Эдику — не конкуренция.

— Что он там делает? — спросила Стрельцова стукача и снова взглянула на Оборотня.

— Угли разжигает и чертит знаки. Сейчас позовет.

— Из Раши, небось, пер, — ухмыльнулась Катька.

— Заткнись! — дернул ее Плесень. — Если будешь трепаться, ничего не выйдет. Сосредоточься лучше на каком-нибудь желании. Представь себя известной супер-пупер-богатой звезденью и побольше подробностей. Желательно вещественных. Бафомет все понимает буквально.

Катька снова ухмыльнулась.

Ветер стал сильнее и, хотя Луна не собиралась скрываться за тучами, упали первые капли дождя. Они казались ледяными, но Катьке и это было по барабану — единственное опасение, что она вдруг простынет, испугало ее на ментальном уровне. И она оглянулась — скоро ли?

Оборотень стоял на коленях на плите и поливая угли заветной мазью, бормотал что-то неразборчивое. Капли дождя превратились в редкие стрелы.

Катька вернулась к Плесеню и ткнула его в бок:

— Скоро вы? Я из-за вас промокну и заболею.

— Не заболеешь, — помотал головой Плесень. — Нипочем не заболеешь. Как от опиума. Все болезни от «глазок» проходят.

— Да?! — поджала губы Катька и спросила. — А как же вы будете вызывать адские силы на католическом кладбище? Тут же кругом лики святых и кресты?

— Туфта все эти лики и святые, — сплюнул барабанщик. — Они — плод христианского воображения и пиара. А то, что Оборотень делает — не лабуда какая-то! За лубуду на кострах не сжигали бы!

— За бабло, — тихо сказала Катька. — Сжигают всегда за деньги. Деньги и власть. Больше ничего не существует. Я раньше думала, что есть любовь, но потом поняла, что это только форма выражать власть или зарабатывать бабки. И теперь во мне образовалась злая пустота. Только когда пою, проходит…

Катька с рычанием подхватила с земли кусок арматуры и двумя движениями завязала его в узел. Потом ее вытянуло в струну, и в горле сам собой заклокотал плотный перекомпрессированный звук. Задрав голову, Катька вознеслась взглядом в темные лучистые небеса. И небо тысячеоко созерцало ее растерянность. Она стояла, ошеломленная и думала, что на самом деле мир всегда был таков, только она, слепая и глухая, не видела его огромности и беспощадности.

— Иди сюда! — заорал Оборотень.

— Ага! — откликнулась Катька и, спотыкаясь, кинулась к могильной плите.

— Полезай! — распорядился гитарист, указывая в центр горящего синим пламенем огненного кольца.

— Ага! — Катька вскарабкалась на плиту и встала в кольцо.

— Повторяй за мной! — скомандовал Оборотень. — О, Бафомете!..

Экзамен

Марго опять привиделось, что она спустилась вниз по лестнице, вышла на улицу, и опять небо было пронизано этим удивительным невидимым светом. На этот раз Марго удивительно чувствовала ветер, она наслаждалась им. А ночь, и правда, была бурная. Деревья так и кланялись, а крыши так и грохотали, роняя куски черепицы. Первые капли дождя вонзились в землю, но не спешили хлестануть ливнем.

Марго прошла по дорожке и остановилась пораженная зрелищем — Аурелия, спящая, сияющая светом Аурелия прыгала по асфальту и играла с мячом. Мяч же прыгал совершенно беззвучно. Аурелия вдруг оглянулась, встревоженная взглядом Марго, но та успела отвести взгляд. Скрипнула рама, и в окне первого этажа показалась арфистка. Лицо ее было бледно и испугано. Мадам перекрестилась, отошла в темноту, и вскоре в ее комнатах загорелся свет.

Ветер крепчал. Его потоки сияли все сильнее, пока белесые голубоватые нити не превратились в течение реки. Загрохотали крыши. Зазвенели разбитые стекла.

Марго вдруг подняло этим ветром и унесло в неизвестное место. Это место струилось покалывающими кожу разрядами. И вскоре она заметила, что вокруг ее рук вырастают длинные светящиеся волосы.

Потом Марго очутилась в гостиной и долго смотрела, как Аурелия проделывает странные пасы над открыткой, изображающей атланта.

Потом она открыла глаза и долго лежала, глядя вверх. Под потолком струился перламутровый свет ночи, деревья за окном шептали неразборчивые стихи, в гостиной ворочались во сне собаки.

Потом Марго приснился берег Нарвы. Но теперь почему-то по воде бродил Чижик, а она сидела в машине и любовалась на его стройный летящий силуэт. Потом она тоже очутилась на пляже, и Чижик подошел к ней близко-близко. Марго протянула к нему руки, желая схватить, но тот исчезал, едва она касалась пальцами ткани рубашки. Как Василиса в детском фильме, когда дна прератилась в птичку. Только Чижик тотчас появлялся снова. Чуть левее, чуть дальше, за спиной. Он был рядом, но не видел Марго.

Звонок телефона ворвался в сон и заставил вскочить и побежать в коридор, где этот аппарат нетерпеливо надрывался. Она чуть не споткнулась о кинувшуюся под ноги Бонни, и чуть не свалила аппарат на пол.

— Алле! — Марго ждала кого угодно — Поля, Жака, Аурелию, кого-то еще, кто спросил бы Лео или Аурелию, но только не Андрэ — поэтому, услышав приятный баритон репортера, Марго обомлела. И обрывки сна развеялись, точно утренние облака. Если бы не оставшаяся печаль и не следы слез на щеках…

— Добрый день, — сказал Андрэ. — Марго? Я разбудил тебя?

— Да. Я.

— Ты пришла в себя после вечеринки?

— Да. Я уже вполне.

— Как ты смотришь на то, чтобы через часок поехать со мной в фирму?

— Э-э…

— Отлично! Жди меня через час около Абесс.

— А-а-а…

Андрэ бросил трубку.

Умыться. Кофе. Марго бегала по комнатам, спотыкалась об углы, собаки кидались ей под ноги и бестолково лаяли. Марго одела красные брюки Аурелии, сиреневый свитер и попыталась вспомнить, как Муся делала ей грим. Все нормальные тетки красятся, значит и ей надо это освоить. Она ведь идет на работу! Там нужно быть как все. Зыскин объяснял, что предпочитают тех, кто как все.

Она снова вспомнила сон и тяжко вздохнула, но тут же одернула себя. Нет. Поль прав, надо становиться человеком. Не сможет ведь она всюжизнь быть роботом! Это будет становиться все заметнее — и люди не простят ей того, что она не такая, как они.

Ровно в двеннадцать Марго прибыла на Абесс и заняла наблюдательный пост. Полицейский, болтавшийся поодаль, подозрительно косился, и Марго косилась на него. Она узнала парня — его показывали по ящику, но какого черта он выпялился на нее?

БМВ подъехал в тот момент, когда она меньше всего его ждала.

Андрэ распахнул дверцу, Марго упала на сидение.

— Привет! — сказала она радостно, но Андрэ Бретон ответил ей небрежным кивком.

Они проехали несколько улиц, и Марго опять увидела тот злополучный плющ на глухой стене. И опять он подействовал на нее гипнотическим образом. Она чуть не свернула голову.

— Иногда мне кажется, что я начинаю сходить с ума! — сказала она. — Люди, которых я никогда не видела, кажутся мне знакомыми. А вот сейчас я уверенна, что когда-то давно уже видела этот брандмауэр с плющом.

— Мы уже проезжали здесь.

— Это я помню. Но и до этого. В первый раз мне показалось точно то же.

— Дежавю!

— Может быть. Поль тоже говорил. Мы ездили с Полем в замок над рекой, и я нашла там старую ржавую пуговицу от детской туфельки. В этом бы не было ничего особенного, если бы не странное предзнаменование. Перед тем, как я нашла эту пуговицу, в моем мозгу пронеслась мгновенная картина: пуговица скачет по ступенькам и падает в трещину между ступеньками. Я достала ее. Когда я показала эту пуговицу Аурелии, она выпросила у меня ее в подарок. А потом Аурелия показывала мне альбом с детскими фотографиями, и мне показалось, что я уже видела когда-то ее отца. Но я не могла его видеть. Хотя все это мне знакомо, но я не могу вспомнить почему.

— Мар, — обратился к ней репортер. — Давай, ты не будешь меня грузить! Нам предстоит серьезное мероприятие, от которого зависит твоя судьба и мое благосостояние.

— Ладно. На какие вопросы я должна буду ответить? Что это за фирма? Рекламная? Интернет? Расскажи!

— Нет и, в то же время, да, — ответил Андрэ. — Там, куда я тебя хочу устроить, рисуют какие-то имажи. Это дизайнерский корпус Голема. Там делают плакаты, полиграфию, компьютерную графику. Заказов очень много. Я не знаю, зачем эти имажи, но платят хорошо. Короче, если возьмут, сама разберешься. В общем, я сам толком не знаю, что это за фирма. И никто этого толком не знает. Что-то вроде сетевого портала, только в реале. Они занимаются всем по чуть-чуть, они всюду в доле. В модах, в дизайне, в музыке, в науке, на военке… Да, даже там. Ну всюду, где только есть новации. Это даже и не фирма, а просто какие-то люди, у которых всюду по чуть-чуть акций, но они такие крутые перцы, что с ними считаются. Практически на любом предприятии есть человек или несколько человек, которые в свободное от работы время работают на эту фирму. Некоторые даже не подозревают об этом. В общем, это такая сеть. Никогда не знаешь, в пределах ты «Голема» или уже за…

— «Голема»?!

— Ну да. Кто-то прозвал и прилипло. Прилипло и теперь между собой так называют.

— А официально?

— Официально? — Андрэ замялся. — Даже не знаю, как тебе сказать. Она все время другая.

— Как у Кафки?

— Нет. Не так. Скорее она похожа на живое существо. Просто эти люди то открывают бюро, то закрывают. А то и люди сами меняются — не уследишь.

— Ты сводишь меня с ума! — возмутилась Марго. — Это похлеще моего дежавю!

— И в мыслях не было, — усмехнулся Андрэ.

Они все более удалялись от старых районов. День был пасмурный, и мокрая дорога шелестела под колесами, и светлое станиолевое небо струилось навстречу машине. Около высотки с надписью JVZ они остановились.

— Ну вот. Приехали, — сказал репортер. — Пойдем!

Они поднялись по ступенькам, миновали стеклянные, услужливо разъехавшиеся двери. Потом шли по длинному коридору, потом по второму, потом поднялись по маленькой лесенке, и поехали на одном лифте, потом в другом. С ними ехали какие-то люди, они входили и выходили, когда кабина останавливалась на разных этажах, и Марго не обращала на них особого внимания. На последнем этаже они вышли и опять долго шли длинным коридором. Белые стены, освещеннные тусклым белым светом. Бесшумный пол.

Очущение времени нереально.

— А если пожар, или грабители? — спросила Марго, напрягая голос, потому что эхо напрочь отсутствовало.

— Ничего не горит. Не волнуйся. Тебе не надо об этом волноваться. Об этом уже поволновались другие. Все, что ты должна сделать — выполнять свою работу. И все. Ты обо всех так хочешь позаботиться, потому что сама беспомощная, как ребенок, и думаешь, что вокруг все такие же никчемные и беспомощные? Не так ли?

— Извини, — смутилась она.

В словах Бретона была доля истины. И эта истина стала внезапным неприятным открытием для Марго. Она стала ее обдумывать, рассеянно слушая Бретона.

— Вообще говорят, что Голем проектирует будущее, продолжал репортер экскурчию. — Одни говорят, что им владеет государство, другие, что ВПК; просачивается информация о заокеанской корпорации. Самый фантастический вариант выглядит так: во всех цивилизованных странах у власти, не афишируясь, находятся члены клуба «Розенкрейцеров». И они готовят средства для новой эры, когда тайная власть станет явной. Не будет больше стран и национальностей. Будет один глобальный мир.

— Прикольно, — усмехнулась Марго. — А на каком языке будут говорить?

— Неизвестно. Возможно, это будет естественная смесь романо-германских языков и русского. Но есть концепция, что все люди будут знать несколько языков. Технический язык, социальный язык и семейный язык. Так продлиться какое-то время и языки смешаются окончательно. Но есть и другой вариант. Формирование в человеке несколько жестких ролевых личностей с жесткой привязкой к определенному языку. Много разный интересных штучек… Про ваши картинки тоже есть целые тома, вернее тонны CD-дисков. В общем, тебе будет интересно.

— Да-а… Здорово! — восхищенно сказала Коша. — Будущим интересно заниматься даже просто так. А уж за деньги вообще!

— Сюда! — Андрэ положил ладонь на черный прямоугольник стекла, и слева от его руки одна их пластиковых панелей подалась внутрь и отъехала внутрь стены.

Они вошли в пустой кабинет. Ни окон, ни дверей, только тот же ровный свет, как бы ниоткуда. Хотя понятно, что лампочки в карманах под потолком. Но это понятно умом, а вот глазами… Приступ клаустрофобии. Хорошо хоть фикус стоит в центре стола. Вернее в дырке, расположенной в центре стола.

— Я сейчас, — сказал Андрэ. — Сиди тут. Проспектики полистай.

И повернулся, чтобы уйти.

А Кошу вдруг окатило холодной волной.

— Стой! — схватила она репортера за полу плаща.

— Ну?

— А у меня ведь нет гражданства? И виза шенгенская… Я не могу работать… — шепотом сказала Марго Танк, сдыхая от внезапного страха.

— Забей. Я все это знаю. Жди. И никуда не пытайся свинтить.

…никуда не пытайся свинтить…

Андрэ вышел.

Она сидела довольно долго. Разглядывала фикус, лампочки, проспекты разложенные на столе ворохом. Проспекты были обычные. Какая-то турфирма предлагала поездки на Мальдивы, Ямайку и в Австралию. И журнальчик напоминающий русскую «Афишу» рекламировал все развлечения Парижа. От скуки Марго поискала среди ярких картинок клуб «Эдем», но никакой информации о нем не нашла.

Через некоторое время, Марго все надоело и стало казаться, что рассказ Андрэ о Големе — рекламный трюк, розыгрыш. А на самом деле все окажется банальным.

Несколько раз Марго подходила к дверям, но останавливалась, не решаясь нарушить запрет, и снова садилась в кресло. Крутилась, качалась, в двадцатый раз перелистывала проспекты все больше впадая в панику.

Потом она вспомнила сон, достала ручку и начала рисовать на полях журнала девушку, от рук которой устремлялись в небо и на землю тысячи светящихся нитей.

Потом она вспомнила Чижика. И попыталась нарисовать и его.

Никак не получалось. Тот Чижик, который приснился ей во сне и тот, которого она запомнила по Питеру чем-то сильно отличались. Что-то с лицом. Может быть, он повсзрослел? Ведь прошло полгода. Больше полгода. Да нет! О чем она? Его же застрелили! Мертвецы не взрослеют. Или он не…

Нет. Этого не может быть. Какого хрена он тогда не появился? Не мог? Черт побери! Неужели…

Нет. Пустое. Это бредни. Нельзя всю жизнь играть в игры. Надо жить обычно, взвешенно и разумно. Вот Андрэ. Он явно чем-то заинтересован в Марго. Вот Андрэ — это вариант. Он симпатичный, он возбуждает и он — рядом. Он точно живой.

Не в силах больше терпеть скуку, Марго подошла к двери, механизм которой напоминал механизм дверей европейских автобусов. Металлическую рукоятку сверху покрывал удивительно приятный, бархатный на ощупь пластик. Марго потянула рукоятку на себя, и дверь с тихим вздохом подалась внутрь комнаты, рычаги, сложившись, отодвинули ее вбок. Через некоторое время дверь атоматом закрылась.

Марго снова открыла ее.

…никуда не пытайся свинтить…

В коридоре было пусто и абсолютно тихо. Марго проделала эксперимент. Неколько раз она открыла и закрыла дверь, чтобы узнать, в какой момент и как сработает блокиратор. Иначе зачем Андрэ было пользоваться замком? Блокиратор включался и начинал мигать, когда Марго переступала порог, но она тут же возвращалась, и открывала дверь снова.

В конце концов ей пришла в голову идея — она положила один из проспектов, сложенный домиком так, чтобы он перекрывал инфракрасные датчики в дверном проеме. Дверь не шелохнулась в течение нескольких минут.

Андрэ все не было.

Вздохнув — физиологическая необходимость пойти в туалет стала почти нестерпимой — Марго заблокировала дверь и шагнула в коридор. На всякий случай она сосчитала количество черных стекол, которые тянулись по обоим стенам до самого входа на этаж.

Даблы обычно бывают в конце коридора. …никуда не пытайся…

Туалет она не нашла и вышла на лестницу, надеясь встретить кого-то и спросить. И точно, голоса послышались где-то пролетом ниже. Марго побежала, грохоча ботинусами. Но и пролетом ниже она никого и ничего не нашла, а голоса затихли. И никаких дверей с этой лестничной площадки никуда не было. Стены были зашиты полосатыми металлическими панелями. Зато был еще один лифт. Лифт помигал огоньком и открыл створки.

Навстречу Марго вышла француженка в удивительно короткой юбке. Красивая, как сон. Девушка улыбнулась и хотела упорхнуть, но Марго остановила ее.

— Мадмузель! Извините! — обратилась к ней Марго. — Я заблудилась, но я очень хочу найти туалет! Помогите мне, пожалуйста!

— Этажом ниже или выше, налево! — улыбнулась девушка и придержала лифт гибкой рукой с отличным маникюром. — Там нез замка. Только пиктограмма. Ты — новенькая?

— Да! Спасибо! — Марго кивнула, скорее вскочила в кабину лифта и нажала кнопку следующего вниз этажа.

Этажом ниже Марго хотела выйти, но увидела двух военных. Подумав, что ей лучше не встречаться с ними Марго поспешила вернуться назад в лифт, но вышло так, что пока она нажимала кнопки, военные вошли в кабину. Нельзя сказать, что они проявили массу внимания — они просто стояли с деревянными лицами и все. И Марго так растерялась, что опять забыла нажать кнопку нужного этажа.

Военные вышли на два этажа ниже, она вылетела было за ними, но площадка, куда они попали была почти глухой — только несколько дверей с черными прямоугольниками с правой стороны. Первый военный шлепнул ладонью по черному прямоугольнику, дверь перед ними открылась, и Марго увидела огромный мерцающий экран, черные стулья и несколько компов.

Завороженная мерцанием, Марго не сразу поняла, что экран не просто мерцает — вспышки рисуют светящиеся знаки — треугольники, пересекающиеся, вертящиеся концентрическими кругами, спиралями и сложные узловатые лабиринты. Военные с кем-то поздоровались и устроились на два стула в первом ряду.

Дверь автоматически наглухо закрылась.

Марго чувствовала себя словно в полусне. Она успела вскочить обратно в отъезжающий лифт и всю дорогу смотрела на дребезжащие на сетчатке знаки. Так и не найдя дабл, она решила вернуться на место.

На своем этаже Марго увидела пластиковую дверь с двумя треугольниками — один вниз, другой вверх. Черного стекла справа не было. Правильно! Девушка же сказала, что замка нет! Марго толкнула дверь и оказалась в чистом белом туалете. Сквозь фольгированное стекло было видно небо. Только небо. Город просвечивал размыто и тускло.

Сделав дела, Марго плеснула в лицо водой, надеясь, что строб в глазах пропадет, но это не помогло.

Возвращаясь по коридору в оставленную открытой комнату, она еще долго водила зрачками, ловя в воздухе несуществющий рисунок. В воздухе ли? Скорее всего рисунок впечатался в мозг. Но так сильно, что продолжал и дальше возбуждать зрительные нервы. Снился, как сон. Снился наяву.

Андрэ не было.

Марго подобрала с пола проспект, служивший стопором, и скромной послушной девочкой принялась ждать дальше. Она снова посмотрела на нарисованное лицо Чижика. …А что если Андрэ тоже в этой банде? Андрэ знал, что она должна приехать. Вернее он знал, что человек должен приехать в галерею «Глаз», и прикинулся репортером. А тут как раз у него приятель, который знаком с Полем, а сестра как раз работает в галерее «Глаз». Фу! Путаница какая-то бессмысленная. Убежать? Нет. Андрэ сказал, что тут всюду камеры. И они уже знают, что она выходила из комнаты, что она ехала в лифте с военными. Нет. Лучше, наверное, идти и делать вид, что ни о чем не догадываешься. Тогда вытащат эту чертову посылку, которая у нее неизвестно где, то ли в мозгах, то ли в кишках, то ли… И отпустят. А если она побежит, они догадаются, что она догадалась, и тогда…

Марго вздрогнула и сунула проспект в карман — появился Андрэ.

— Ну что? Истосковалась? Извини! Я встретил шефа, и он грузил меня новым заданием. Зато у нас с тобой появится возможность развлечься. Через некоторое время.

Они опять вернулись в холл к лифтам и переместились на три этажа вниз. Снова долго шли по коридору.

Опять Андрэ прикоснулся к черной стекляшке-замку, и они вошли опять в небольшую белую комнатку, напоминающую ту, где Марго дожидалась Бретона и разглядывала проспекты, но из этой комнаты вела еще одна дверь. Она раскрылась сама, открыв глазам вошедших двух невзрачных мсье в невзрачных серых прикидах. Один из них так и не оторвался от компьютера, а второй — с идеальныи гангстерским пробором — встретил вошедших улыбкой, похожей на улыбку актера или робота.

Здесь было окно! Такое же, как в дабле, затянутое неизвестным покрытием, которое, судя по всему, легко меняло плотность в зависимости от погоды и освещения.

В помещении стояло несколько светящихся разными цветами компов, мониторы (совсем плоские, тоненькие, как кусок фанеры) и другие загадочные приборы. Перед одной из машин — в центре комнаты призывно раскинуло подлокотники пустое кресло с легким пластиковым шлемом на изголовнике.

…никуда не пытайся свинтить…

Значит, посылка в мозгах.

— Я надеюсь, мне не будут сверлить дырки в голове? — осторожно спросила Марго Андрэ Бретона.

— Нет. Что Вы, мадмуазель! — мило улыбнулся парень с пробором. — Это варварство — сверлить черепа. Пусть этим занимаются американцы, они обожают копаться в мозгах железками. У нас более тонкие способы. Сигнал снимается прямо с кожи. Вернее над кожей. Точки, расположенные на каналах прекрасно передают все, что нам необходимо знать. Вы слышали что-нибудь о каналах?

— Кое-что.

— Никто пока не знает, что это такое с научной точки зрения, но нам не мешает это пользоваться этими вещами. Говорят — это шаманство. А мы считаем, что это новая технология. Кстати, у вас будет прекрасная возможность понаблюдать, что твоиться в Ваших мозгах. Будьте любезны сюда, мадмуазель.

Парень с пробором поднялся и предложил Марго сесть.

Ну что ж. Хоть резать не будут, и то ладно.

Марго неловко взгромоздилась в кресло, тотчас ее голову покрыл купол шлема. Он оказался приятным. Перед глазами что-то замельтишило — будто на небольшом экранчике перед глазами (нанесенном недоступным воображению химическим способом прямо на внутреннюю сторону шлема) устанавливались некие параметры, волосы встали дыбом и кожу защекотало, будто воздух между шлемом и головой стал упругим. Так бывает когда долго месишь воображаемое тесто между ладонями. Наступает момент, когда воздух становится таким твердым, что можно взять его и поставить. Но это только кажется. Потому что это не воздух. Это нечто в пустоте.

— О! У мадмуазель отличный уровень! — воскликнул радостно парень с пробором.

Прямо на стекле шлема перед глазами Марго возникла вполне канцелярская табличка:

«Имя…

Фамилия…

Возраст…

Образование…

Семейное положение…»

Марго растерянно вдохнула, чтобы спросить, что ей нужно делать, но тут же в ее пальцах оказалось электронное стило. Положив руку на таблетку, она с удивлением увидела, что в первой графе возникла точка. Оказалось, писать не глядя на руку, очень легко.

— Теперь Вам покажут несколько картинок, в разной последовательности. Постарайтесь их запомнить и потом воспроизвести то, что вам удастся. Фигуры сложные, поэтому особой точности не требуется. Это специальные тесты, и вы никогда не угадаете, что считается успешным, а потому волноваться нет смысла.

— Ага.

Перед Марго стали появляться начерченные световым лучом геометрические фигуры. Они были сначала просты, потом начали усложняться. Напоминая модные пиктограммы или иероглифы с маек или стробов на дискотеке. Фигуры все ускорялись, пока в глаза Марго не ударила последняя вспышка, похожая на белый огонь автомобильных фар на шоссе. И в то же время это была простая геометрическая фигура из нескольких пересекающихся, а вернее нанизанных на спицу, треугольников, числом девять. Одновременно сознавая структуру фигуры, Марго испытала нечто похожее на мысленный оргазм или творческое озарение. Она схватила стило и начала рисовать эту последнюю фигуру. Ей казалось, что в этой фигуре находится какой-то тайный смысл. Разумеется предыдущие фигуры немного потухли в памяти, и Марго не была уверенна, что выполнила задание правильно.

— Очень хорошо, — неопределенно оценил ее потуги парень с пробором и предложил напоследок пройти еще несколько обычных для приема на работу тестов.

Марго, собственно, на работу-то никогда и не устраивалась, но Зыскин, который учился на заочной психологии, вечно таскал к себе в кабинет кучи этих тестов, и давал поотвечать на них, так что Марго уже знала, где ставить крестики, чтобы тебя взяли. Н-да, никакая не посылка. А просто обычная, немного повернутая фирма. Все эти штучки с психологией, чтобы накрутить уши поступающим на работу. Чтоб уважали, значит, фирму-то.

…чтобы к нам поступить на работу… (с)Воннегут…

Когда-то в детстве, во время ремонта в школе, Лиза Кошкина нашла старый журнал, прочитав несколько страниц которого, не смогла оторваться. А эти несколько строчек засели в ее голове насегда. Ее очень озадачило, почему надо быть идиотом, чтобы поступить на работу, и когда она пришла домой, не выдержала и спросила у отца. Тот, не долго думая, сказал дочери, чтобы та шла мыть посуду и не грузилась всякой дрянью, изобретенной интеллигенцией и буржуями.

Едва Марго справилась с этим первым тестом и расслабилась, как оказалась прямо в компьютере — в какой-то игрушке вроде «Кваки» и в руки ей всучили оружие — огромный «Глок». И Марго побежала. Довольно быстро она забыла, что это игрушка, и начала покрываться потом и запыхалась. Два уровня было пройти легко, несмотря на непривычную экипировку, а на третьем уровне припадок паранойи снова вернулся, и Марго вернулась в сознание — вздумала, что пока она играет, из нее каким-то образом и выкачивают посылку. Может, посылка не вещественная, а информационная, а игра — дешифровщик. И ей кажется, что она играет, а на самом деле… Тут ее и грохнули. И по экрану потекла ее кровь. Марго вскрикнула. «Опять убили! « — досадливо подумала она и вспомнила сон, приснившийся у Жака, в котором она бежала с сумочкой на съемках фильма.

— Следующее задание, мадмуазель, — сообщил голос мсье с пробором, и перед глазами Коши появились различные схемы, в которых одно место было пропущено, и его надо было дополнить фигурой.

Сначала ряды фигур были простые.

Допустим так: первая фигура — треугольник, вторая — квадрат, а третья — пересечение треугольника и квадрата; второй ряд: окружность, треугольник и их пересечение. В третьем ряду последняя фигура отсутствовала. Ну ежу понятно, что там должно быть пересечение предыдущих двух. Потом фигуры пошли сложнее, и Марго некогда стало их пересчитывать, она выбирала ту фигуру, которая казалась ей наиболее правильной с точки зрения ритма и композиции.

Надпись: «La fin».

— Последний тест, — сообщил голос.

Задание состояло в том, что несколько фигур различного цвета, формы и фактуры следовало составить в гармоничную композицию. Минут десять возни. Марго справилась с заданием так, как ей показалось правильным, но все-таки ощущение ошибки не покидало ее. Так ее не покидало ощущение ошибки, когда она попыталась поступить во ВГИК. Почему-то прямо с первых штрихов на экзамене по рисунку она поняла, что совсем не важно, как она нарисует. Ошибка была где-то за пределами аудитории.

Оператор снял с нее шлем.

— Все! Мерси! — сказал мсье с пробором и потянулся.

— Я могу идти?

— Да.

— А где Андрэ Бретон? — спросила она, замороженно оглядываясь и чувствуя себя непоместившейся в выделенную ей ячейку.

— Там, — сказал парень с пробором, и Марго вышла в указанном направлении. А точнее в ту дверь, через которую Бретоном привел ее в этот загадочный кабинет.

Андрэ сразу же поднялся навстречу, отложив в сторону буклеты.

Они вышли в коридор и двинулись в полной тишине к лифту. Будто Андрэ было все равно, как она справилась. Но в принципе, Марго не очень хотелось обсуждать тему. Ей казалось, что ее не возьмут.

— Ну? Все хорошо? — спросил Андрэ, входя в кабину.

— А… — Марго махнула рукой. — Не знаю.

— Ты недовольна собой?

— Правда, не знаю, — пожала плечами Марго. — Было забавно, но… сейчас я вдруг подумала, что надо было… Нет. Не знаю. Надо как-то проверить.

— Можем поехать ко мне, — предложил Андрэ. — У меня где-то валялся диск с этими тестами и ответами. Можешь проверить, если тебя это так парит.

— Правда? Ой, как это кстати! — воскликнула она обрадованно. — Чтоб уж не мучится, правда?

Отходняк

Катька съежившись лежала под одеялом, и стучала зубами. Она никак не могла забыть случившийся с нею ночью ужас. Умом она понимала, что видение, возникшее над могилкой есть всего лишь галлюцинация, но это не умаляло ужаса, оживающего под ложечкой мерзким холодным слизняком. Стрельцова тихо постанывала и с наслаждением мазохиста вспоминала, как рухнула на слабеющих коленях на землю с той самой плиты, куда ее водрузил Обор, как он орал над ней ругательства и, тряся за шиворот, пытался заставить выкрикивать нужные имена. Как выпуклое слово Бафомет впухало на губах Оборотня пенистым Пузырем, но челюсти Стрльцовой свело, и она не могла его повторить. Как внутри Стрльцовой вспух тошнотный маслянный шар, и она блеванула прямо на синий круг огня. И чудо! Нечисть жуткая и ужасающая вспухла над плитой из Катькиной блевотины (надо же! и кресты ей ни по чем, и мадонны витражные!).

Катька рванула прочь с поганого места.

А за ней никто и не гнался. Парни того и ждали, чтобы увидеть Тварь. Они обнажились и, как показалось Катьке, занялись каким-то непристойством.

Почти у самой калитки Катька оглянулась и, увидав гигантски вымахавшую городом образину, чуть не сдохла. К тому же тошнота, повторилась и вывернула Стрельцову наизнанку на другой надгробный камень. Утираясь, Катька в отчаянии упала на калитку, и чудо — та оказалась открытой. Стрельцова выскочила с кладбища вон и, краем глаза заметив незнакомую темную фигуру на фоне мистического сияния Луны, припустила с новой силой.

Ноги несли ее со скоростью курьерского поезда.

Где-то в спящих кварталах завыла полицейская сирена. На одном из перекрестков Катьку опять скрючило и, чувствуя дрожь в выгоревших жилах, она прояснилась умом — первый луч света пробился над крышами на востоке.

И хорошо, потому что иначе она бы забрела неизвестно куда.

«Предательница, — подумала про себя Стрельцова равнодушно и повернула голову к окну. Тошнота, одолевавшая всю ночь, покинула желудок и поместилась куда-то в область затылка.

Внезапно в дверь постучали.

— Открыто… — вяло протянула Катька, созерцая плывущее за окном белое облако. Сколько времени? Часа три, наверное, уже. Или пять… Наверное пять. Облачко уже золотится. С утра все отливает в голубизну, после обеда в золото.

Вошел Эдик.

— Заболела? — спросил басист, осторожно присаживаясь на Катькину кровать. И даже сквозь одеяло Стрельцова почувствовала тепло окутывающее гостя. Что странно — она злилась на него, будто его вина была в том, что она поперлась вчера с лабухами. Злилась и жаждала этого теплого облака. Пусть бы оно влилось в нее — это золотистое тепло. В ее помертвевшие, сведенные ознобом жилы.

Эдик приподнял ее вялое запястье и мельком ощутил лягушачий пульс. По руке Катька тотчас пробежала теплая волна.

— Э-э-э… Загуляла вчера?

— Ой загуляла, Эдя! Ой, загуляла! — покаялась Катька.

— Пили-курили?! — Эдик ласково заглянул в глаза.

— «Глазки», — механическим голосом ответствовала Стрельцова.

— Глазки?

— Ужасные! Ужасные! — Катька привстала на локте. Но руку не убрала, оставила в Эдиковой — приятно было хотя бы только рукой спрятаться в теплой колыбельке ладони.

— Ужасные?

— Изо всех окон, трещин, стен, с неба, из фар машин, из кустов, из рук, лбов прохожих на тебя начинают пялиться глаза! И ты прямо кожей чувствуешь, как они пялятся. А потом из асфальта — змеи… Брр! Как в японском мультике.

— И что вы такое жрали?

— «Глазки»… Они называют это глазками. Лабухи купили на ступеньках Сакрэ-кер. Сами нажрались, и меня накормили… А потом…

— Что потом?

— А… дрянь всякая, — вздохнула Стрельцова. — Неохота вспоминать. Жалко мне их стало. Все равно ничего у них не выйдет. Ну играют они на своих гитарах, а толку-то? Да хоть они, как «Блэк Саббат», хоть как Мерлин Менсон стань, пока жопу не подставят или герыч не начнут продавать — ничего им не отвалится.

— Ну-у! Откуда такой цинизм в юном сердце?

— Да что ты понимаешь, малыш? — ухмыльнулась Катька и окинула Эдика взглядом сверху вниз. — Думаешь, кому-то нужна музыка? Я тоже так раньше думала. Пока жила в Саратове. Знаешь сколько по кабакам поет Поваротти и Хьюстон? А толку-то? Никто никому не нужен! Никакой музыки никому не надо! Зато все хотят трахать артисток. Или бабло косить и срать на артисток. Нет никакой справедливости и любви. Есть только кто кого имеет. И кто сколько за это получает. Короче, все — дерьмо.

— В твоем возрасте, Катерина, нельзя быть такой безнадежной.

— Я-то причем? Это жизнь безнадежная! — скривилась Катька, потихоньку раздражаясь.

— Жизнь такая, какой ты ее хочешь! Все от тебя зависит.

— Ой! Эдик!

— А что ж ты в артистки-то пошла тогда?

— Блин! Сама не знаю! Дура, наверное, но я верю, что у меня все будет не так. Да ладно, сейчас уже не очень верю. Отстань! Не надо! И так… — Катька плаксиво скривилась и, откнувшись в подушку, проскулила. — Не жалобь меня! Все равно ничего другого не придумать!

— Ну хорошо, не буду! А что это за «глазки» — то? — басист теперь рискнул погладить Катьку по спине, но та дернулась, как пиявка.

— Не трогай меня! А то я сейчас заплачу и буду рыдать полдня от жалости к себе, Максе и неудавшейся жизни!

— Хорошо, — сказал Эд и убрал руку. — Так что там за «глазки»?

— Ну-у… Дурь какая-то, местная. Кусочек бумаги, а на нем нарисован глазок. Потому наверное и «глазки». Но может быть, и наоборот — глазки нарисованы потому, что как нажрешься этой макулатуры, так отовсюду глаза на тебя пялятся! А ты… — Катька с подозрением вперилась в глаза собеседника. — Тебе-то зачем? Скажи еще, что попробовать хочешь!

— Ты удивишься, но это так.

В комнате бэк-вокалистки на минуту воцарилась тишина.

Катька тяжело вздохнула.

— Да брось ты, зачем тебе?

— Я же не басист, — помедлив, признался Эдик. — Как ты догадалась, и не гей, и не… в общем, я многое «не», из того, что можно было бы перечислить, но я всем этим интересуюсь, потому что пишу диссертацию на тему девиантного поведения молодежи. Так называемая работа в поле. Иногда я испытываю на себе то, чем пользуются люди для «открывания» чакр, «просветления» мозгов и «путешествий» в параллельные миры. Надо знать то, о чем пишешь.

— А-а-а…

— Кстати! — воскликнул он неожиданно. — А не пойти ли нам куда-нибудь пообедать?

— Пойдем, — мысль о еде взбодрила Стрельцову. — А тут есть русские кабарэ? Не знаешь, там очень дорого?

— Кабарэ, детка моя, открываются попозже. Но тут есть один русский гадюшник, где можно заказать тарелку борща после пяти. Недалеко от Латинского квартала, приедем как раз к открытию. Называется «Тройка». Премерзкое заведение, где можно отведать борща, послушать пьяных романсистов и псевдоцыган. Открывается в пять. Хочешь устроиться и остаться во Франции?

— С чего ты взял? — покраснела Катька. — Вовсе нет. Просто интересно, чего достигли тут наши соотечественники. Кстати! Ты купил себе гравюру?

Она уже раскаивалась в своей слабости и снова стала обычной мужественной, железной Катюхой. Никаких соплей!

— Нет, — покачал головой Эдик. — Пока нет. Не могу найти подходящую.

Катька соскользнула ногами с постели, встала и чуть не упала — комната пошла вертолетом, окатило холодной испариной.

— Ой! — охнула Стрельцова. — Суки! Обманули. А говорили будет зашибись. — Она выглянула в окно, и мир показался ей чужим, отнятым у нее. — Лучше бы я напилась водки! — снова посетовала Катька. — Чувствую себя, как будто меня перебрали по всем винтикам и всюду поставили жучки.

— Пойдем. Я тебя угощаю. Хочешь, в тройку, хочешь — в обычную забегаловку.

— Хорошо, наверное, быть психологом. У меня вот на кабак не хватит. А, кстати! Чего это ты такой заботливый, а? Ты мне глазки строишь или просто так?

— Просто так. Из человеколюбия.

Эдик, возможно, хотел утешить Катьку, но она расстроилась.

— Да?! А я-то думала, — разочарованно протянула она.

— Ну вас не поймешь! — воскликнул Эд. — То ты жалуешься, что тебя замучали меркантильные сексуальные отношения, то ты сама намекаешь… Реши что-нибудь для себя сама. На тебя могут действовать только те правила, которые ты сама принимаешь.

Катька напялила на ноги кроссовки и заглянула в зеркало, расположенное на внутренней стенке встроенного одежного шкафа. Там она увидела изможденное осунувшееся лицо и сутулую фигуру. Отвернулась, чтобы не расстроиться еще больше.

— Ну-ну! — поморщилась Стрельцова и направилась к выходу.

Бли-и-и-и-и-и-ис!

Створки стеклянных дверей JVZ беззвучно разъехались, и в лицо Марго хлынула прохлада и сумерки. Грохотал ветер, шелестели протекторы автомобилей. От башни одна за одной отъезжали машины. В том числе и великолепный, карминового цвета кабриолет. Но на этот раз в нем не было никаких бандюков с сигарами и пушками, и крыша была поднята. Марго остановилась и с любопытством проследила, как шикарная тачка улизнула во влажную туманную перспективу. Дождь все еще шел.

Андрэ обогнал Марго.

Полы его черного плаща развевались рваным пиратским флагом.

— Так ты со мной? Или тебя подкинуть до метро? — спросил Бретон, открывая дверцу БМВ.

— С тобой, — поежилась она, усаживаясь рядом. — Я хочу выпить. И… И…

— И?

— И!

Андрэ хмыкнул и повернул ключ зажигания.

Марго не стала уточнять, что «И». Может быть, все произойдет само. Как бы само! Как бы нечаянно! Она начнет с Андрэ долгий танец, в котором сначала реплики, потом взгляды, потом осторожные жесты и наконец — обнажение и утрата себя в обмен на обретение другого. Хотя бы полчаса побыть этим другим, наслаждаясь прекрасным телом, теплом и запахом этого тела, узнавание души — вкусов, симпатий, эрогенных зон — все ради того, чтобы на полчаса выбыть из времени. Попасть в безвременье. Кажется, что пока ты там, время останавливается и откладывается. Будто ты проводишь эти минуты, часы, дни в анабиозе. Конечно, это не так. Время все равно летит с обычной своей скоростью. Но ты! Ты тешишь себя иллюзией, что оно перестало властвовать над тобой. Вот! Вот в чем тяжесть существования! В постоянном пресинге времени. Мефистофель! Где ты? Явись скорее и останови мгновение!

— Если откроешь бар, найдешь «Блисс», — разрешил Андрэ.

— Это твой фирменный напиток?

— Типа того, — кивнул Андрэ. — В «Блиссе» нет алкоголя. Это очень умный напиток, он ничего не добавляет в твой организм извне. Все, что ты получаешь — это ты сам. Сама! Эссенция тебя. Поэтому я люблю «Блисс». Алкоголь, как средство раскрепощения устарел, от него становишься тупым. И к тому же водить машину пьяным — дурной тон. Травка — чище, но и от нее дуреешь. Деревянным становишься. Поэтому я не злоупотребляю.

— А скажи, нас проперло так от «Блисса» или от травы, когда мы ездили в «Эдем»? — спросила Марго, сворачивая крышку.

— Я же не знаю, как тебя проперло!

— Ну-у!

Марго замялась, раздумывая — стоит ли рассказывать? Не окажется ли глупостью для репортера то, что она скажет. Не будет ли он смеяться над ней? Она снова посмотрела на Бретона и решилась:

— Я видела, как предметы превратились в свет, я чувствовала тепло звезд, потом я поняла, что я и ты, и Макс — роботы. Сначала я подумала, что и Поль робот, но потом поняла, что нет. И знаешь, утром, когда все кончилось, мне иногда продолжало казаться, что мы роботы. И еще, мне казалось, что я все могу. Ну вообще все!

— Круто! — оценил Андрэ откровение, но ничего не сказал о себе.

— Хорошо. Если там не алкоголь, тогда что? Это же не просто газировка?

— Освобождайся от стереотипов, Мар. Разве алкоголь единственное средство?

— Нет. Я знаю, есть еще экстэзи, анаша, кокса и опиум. Больше всего похоже на кислый. Кислый?

— А твои собственные гормоны? Надо только не мешать им. Они могут так вырабатываться, что мало не покажется. Например адреналин.

— Ты хочешь сказать… — … что «Блисс» включает твои собственные возможности. Только и всего. Если у тебя их нет, он ничего не включает. Спроси у Поля!

Марго сорвала крышку и прильнула к горлышку. Горьковато-сладкий вкус с пузырьками приятно освежил глотку. Все-таки она сильно перетряслась на этом тесте. «Блисс» опять, как и тогда на вечеринке подействовал на Марго странным образом.

— Я опять становлюсь роботом! — сказала Марго неуверенно. — Ты видел клип, где певец пил «Блисс», и тоже превратился в робота.

— А разве ты и так не робот? — ухмыльнулся Андрэ Бретон.

Они как раз остановились на светофоре, и репортер пристально посмотрел в лицо Марго.

— Не понимаю…

— Вдумайся, что такое робот, — снисходительно, как английский лорд, сказал репортер. — Это механизм, который получает где-то питание, задание и выполняет работу. Разве ты не робот? Разве все мы не роботы?

— Я — человек, наверное, — покачала головой Марго. — Я могу выбрать, что мне есть и где работать, и где жить и… я еще могу заниматься сексом, и… Могу придумать что-то и исполнить.

— И это вся разница? В искусственный мозг очень легко зашить все это.

— Ну-у-у-у… Я еще могу ставить себе цели и задачи. Сама себе!

— А кто тебе сказал, что роботы этого не могут? Им тоже можно прописать как цель поиск питания и партнера для продолжения рода. Ну, допустим, не обязательно двуполые партнеры. Например, как у пчел, есть завод по производству роботов и отдельные особи, которые изнашиваются, приобретая опыт, анализируют его, исходя из поставленных задач, а когда анализаторы посылают в мозг команду, что запас прочности на угрожающем пределе, робот отправляется на завод, сливает память, и на ее базе робот-завод, матка-робот создает новую робо-особь. Или несколько, если считает, что приобретенный данным робо-индивидуумом опыт неоценим для продолжения робо-цивилизации. Как тебе?

— Но тогда их станет очень много! — воскликнула Марго, забывшая уже, ради чего начат этот спич.

— Тогда роботы начнут воевать, чтобы сохрянять балланс. И улучшаться. Ибо война это соревнование. соревнование культур, физиологий и технологий. С роботами, кстати, проще. Никто не будет гундеть о гуманности или негуманности. Хотя и среди людей на это не особо обращают внимание. Так. Для успокоения плебса.

— Я могу убить себя! Повредить! Никакие роботы этого не станут делать, потому что они здравые. У них может быть только польза!

— Кто мешает прошить это в матрицу? Повреждение себя в качестве компенсации социальной неустроенности и подтверждения реальности. Просто!

— Неужели тебя это не пугает? — спросила с ужасом Марго Танк.

— Как тебе сказать. Я стараюсь не тратить энергии на бесполезные эмоции. То есть я понимаю, что есть определенный порядок вещей. У государств, цивилизаций и эпох есть свои задачи, а у меня, как личности, которой все это фиолетово, задача проста — выжить и прожить жизнь с удовольствием. Пока я справляюсь с этой задачей.

— Но все-таки какая-то разница есть, — неуверенно сказала Марго и задумалась.

Она высунула руку в окно, чтобы чувствовать упругость холодного вечернего ветра. Густеющий сумрак летел навстречу, чиркая встречными огнями, светофорами, рекламами.

— А, может быть, — продолжал Андрэ, — среди людей уже живут роботы, только люди об этом не знают. А возможно, и сами роботы, живущие среди людей, не догадываются, что они роботы. Вот так-то, — подвел он итог и свернул с проспекта.

— Черт побери! — воскликнула Марго. — Как же ты все время попадаешь на зеленый? И как ты так легко попал в дартс у Поля в студио? Это тоже «Блисс»? Он делает тебя удачливым роботом?

Андрэ молча улыбнулся.

— Бли-и-и-и-и-и-ис! — заорала Марго, переполняясь восторгом.

Надо же, как просто все объяснил Андрэ! Наконец-то ей стало все понятно. Вот в чем смысл ее личной жизни — обойти все препятствия и препоны, которые жизнь создает ей на пути, и сладенько докочумать до гробовой доски. И умереть с сознанием: «Меня ни разу никто не поимел!» И торжественно отбыть в царство теней.

— Ну что ты орешь, как ненормальная! — поморщился Андрэ, прикрывая рукой правое ухо. — Остальные-то люди никак не роботы!

— Постой! Но если это так легко, тогда почему все люди не пьют с утра до ночи этот «Блисс», и не становятся мгновенно гениальными и волшебными?!

— Я же сказал. «Блисс» ничего не дает. Он проявляет то, что есть. Как ведьмина мазь. Каждый может сварить зелье и намазаться, но не каждый полетит на шабаш. Разве ты не согласишься со мной? — Бретон дьявольски осклабился и загадочно закончил фразу. — Много призванных, но мало избранных — так кажется говорится в одной древней книге.

— Да. Это Библия. Но разве роботы уже были тогда?

— Марго! — расхохотался репортер. — Когда-нибудь меня убьет твоя буквальность.

— Да?! — Марго поняла, что сморозила глупость, но не поняла какую.

— Я давно заметил, — пояснил Андрэ, — но до сих пор не могу понять, почему все гении ужасные дебилы. Все добрые люди жуткие твари, а злодеи часто приносят благо. Возможно, у этого явления есть какое-то рациональное объяснение, но мне пока не удалось его найти.

— Разве может злодей принести благо?

— Знаешь, был один доктор в фашистской Германии. Звали его Менгеле. Так вот. Он был ужасным садистом. Он умершвлял людей из любопытства, он обращался с ними, как с лабораторными мышами, живьем разбирая на запчасти. Он перешивал половые органы от одних людей к другим, пересаживал сердца, мозги. Охлаждал людей, испытывал силу болевого шока. Все это он делал с чистой идеей узнать истину о том, как устроен человек. Можено было собирать эти сведения столетиями, пользуясь случайной статистикой, но он убил тысячи людей, чтобы удовлетворить свое любопытство прямо сейчас.

— Что же в этом хорошего? — побелевшими от ужаса губами спросила Марго.

— Ужас в том, что его не казнили. Он дожил до старости. А его наработки не только не уничтожили, но и пользуются ими до сих пор. Вот так!

— Так ты оправдываешь его?

— Я просто показал тебе, насколько неоднозначен мир. Мне вообще посрать. Единственное, что меня волнует — не оказаться в пациентах. Поэтому я не пью всякое говно, не трачу попусту нервы и не ширяюсь дерьмом. Короче, я употребляю только чистые продукты.

БМВ повернул в тихий переулок.

Стало уже почти темно.

Марго задумчиво смотрела на огоньки приборной доски стиснутая по-прежнему ужасом.

— Ну что ты? — хлопнул ее по плечу Андрэ. — Менгеле уже умер. Сейчас уже никто ничего не перешивает и не пересаживает. Только похитители органов. Но и они в основном берут контрабанду из моргов. Так что не волнуйся. Идем. Проверим твои тесты.

Самурайский эликсир

Отвернувшись от окна автобуса, Стрельцова наткнулась на внимательный взгляд Эдика. Смутилась и, достав из кармана ключ, независимо посвистела в дырочку.

— Говно эта «Тройка», — сказала она мрачно, вспоминая опухшего привратника.

— Говно, — согласился Эдик и полтянулся за басом. — Я же тебе говорил!

— И все-таки я тебя не понимаю, — сказала Катька, на что Эд ничего не ответил. Вообще ничего.

— Выходим! Строем по одному! — объявил Гочподи, едва автобус остановился, и с тихим выдохом открылась дверь.

Эдик первым направился к выходу. Он уже давно не предлагал Катьке помощь, помятуя о ее стремлении к самостоятельности, хотя как раз сегодня Катька была бы не против того, чтобы ей кто-нибудь помог. В мышцах поселилась непобедимая слабость. Сняв с полки пакет, она поплелась к выходу.

Сопротивляясь организму, который по-прежнему ничего больше не хотел, Стрельцова начала злиться на себя и разозлилась до того, что споткнулась и чуть не рухнула.

Бамбук, Митяй и танцоры уже вышли, вышел Эдик, Репеич. Последними волоклись лабухи. Выражение их лиц обволакивал густой пивной дух.

— Ну что, придурки, — цинично процедила Катька. — Как ваш Бафомет?

— Вот посмотришь! — сурово пообещал Оборотень. — Скоро все изменится. Но ты, дура, что ушла, во-первых. А во-вторых, дура, что чуть не испортила всю малину! Поэтому мы тебя не возьмем в свою группу! Поняла?

— А вы мне сказали, что он должен из меня появиться? — огрызнулась Катька. — Суки!

— Не из тебя, а через тебя! Ты была вратами! — укорил ее Плесень с тихой патетикой.

— Тем более! — Стрельцова взвизгнула. — Я бы! Да я бы!

— Да ты бы, гля, вообще не пошла! — мрачно прогудел Обор, взвалил сумку на плечо и, хлопнув Плесеня по плечу, вздохнул. — Пошли! Брат!

И они поплелись к выходу из автобуса.

На выходе парочка остановилась, и Оборотень добавил:

— Мы, гля, сегодня уже отнесли запись на местную студию! Поняла? А ты… Сама виновата, что свалила.

Плесень и спрыгнул во влажный ночной воздух. Потом вывалился Оборотень.

— Может, и дура, — согласилась Катька с кем-то в опустевшем автобусе.

Водила улыбнулся ей милой французской улыбкой.

Катька, цепляясь руками за поручень, постаралась выбраться из автобуса на воздух и не упасть. Дверь автобуса с мягким вздохом закрылась за спиной. Репеич уже размахивал руками на крыльце, поторапливая.

Сегодня группа «Роботы» выступала на дискотеке в славном городе Руане. Но никаких архитектурных красот не предвещалось. Автобус прибыл к самому началу выступления, и уехать «Роботы» должен был сразу по окончании работы. Даже пожрать в местном кабаке не грозило.

Прогрохотав по длинному служебному коридору, с галдежом и смешками, музыканты благополучно достигли гримерки. Катька по-прежнему плелась последней. Стены коридора то приближались, то удалались в перспективе, будто мозг никак не мог выбрать разрешение экрана. Перед входом в тесную комнатенку гримерки Стрельцова задумалась и влетела лбом в косяк.

— Черт побери! — вскрикнула она и, швырнув сумку с костюмом на пол, схватилась за лицо.

— Стрельцова! Что ты, гочподи, вытворяешь? — наехал на нее Репеич. — Я буду звонить шефу и мои отзывы о тебе будут самые гнусные. Запомни это.

— Да идите вы, Илья Петрович! — простонала Катька и побрела в сторону сортира. — Лесом!

— Куда ты, гочподи, отправилась!

— В туалет! Синяк отмачивать! — Катька не потрудилась повысить голос — так ей было параллельно.

С дабле она как следует открыла кран с леденящей водой и окунула лицо в сложенные ковшиком ладони.

— Хреново тебе? — голос Эдика прозвучал в гулком помещении неожиданно громко.

Катька вздрогнула.

— Блин! Хреново! — вздохнула она, поднимая мокрое лицо. — Ты что, преследуешь меня? Поржать надо мной пришел?

Эдик промолчал.

— Ну и как я теперь с такой рожей? — Катька мрачно разглядывала себя в зеркале.

Посреди лба вырос замечательный, начинающий синеть рог.

— Митяй замажет, — утешил Эдик.

— Умный ты! — разозлилась Катька и взвизгнула, как загнанная волчица. — Ты чего пришел? Посочувствовать? Отвали!

— Могу тебе помочь.

— Да срать я хотела на этот синяк! — ораза Стрельцова. — У меня голос пропал! У меня голова кружится, я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть! Я даже разогнуться не могу! Как я петь буду?

— Я бы не сказал…

— Да заткнись ты! — Катька замахнулась на басиста мыльным балончиком.

— Я могу тебе помочь, — повторил Эд.

— Как?

— Самурайский эликсир, — с улыбкой Бельмондо сказал Эдик.

— Эликсир!? — воскликнула Катька и вытаращила глаза. — Что еще за эликсир?!

— Лимонник, — пояснил басист, доставая из-за пазухи плоскую фляжку. — Водка с лимонником.

— И что со мной после этого будет? — недоверчиво сощурилась Катька. — Оборотень обещал, что к нам явится Бафомет, будет вечно служить и приносить материальное благополучие. Но в результате я всю ночь обсиралась от страха и блевала.

— Лимонник, — откупорил фляжку Эдик. — Самурайский эликсир.

Катька понюхала горлышко и, выдохнув, сделала два крупных глотка. Вернув емкость, она замерла, прислушиваясь к ощущениям.

— Левый элексир.

Эдик рассмеялся:

— Подожди хоть пять минут! Все ты хочешь мгновенно!

— Хочу, — согласилась Стрельцова.

Эдик обошел ее и, уже не спрашивая, хочет Катька или нет, вонзил пальцы в мышцы Катьки. Там, где на шея соединяется с плечами, чуть повыше верхнего края лопаток. Вонзил и начал крутить по часовой стрелке. По телу Катьки тут же потекли сначала горячие, а потом серебристые мятные волны. Мышцы начали расслабляться, и в голове значительно прояснилось.

— Ну спасибо, — угловато поблагодарила она.

— Да не за что. Это я из человеколюбия, — сказал Эд и спрятал бутылочку.

Уже в гримерке Стрельцова почувствовала, что к ней возвращается жизнь. В голосе появилась влага и мощь. И даже Репеич с его гнусной рожей показался не таким гадом, как пять минут назад. Ну, гад конечно. А кто не гад?

Эдик смиренно сел в кресло, и Митяй выводил на его лице черты робота.

— Намажься тонаком, — обронил Митяй, мельком глянув на Катьку.

Катька послушно выдавила на руку телесную каплю и развезла по лицу. Потом воск на волосы, чтобы превратить из в золотистые сосульки. Странно, что роботы-инопланетяне в представлении публики должны быть непременно с сосульками вместо волос — будто волосы самая человеческая часть в человеке.

В кресло Митяя она попала последней. Пара небрежных движений.

— Все. Хватит с тебя сегодня! — Митяй захлопнул кейс.

Клавишник всегда обходился с ней торопливо и небрежно. «Плевать! Надо купить краску и краситься самой,» — подумала Катька подправляя перед зеркалом грим.

— Да нормально! В темноте все равно никто ничего не разберет! — буркнул Митяй и выскользнул из гримерки.

Все уже были готовы и, чтобы не толкаться в тесноте, постепенно покидали клетушку. Из коридора потянуло куревом, послышался смех. Бамбук что-то бельмесил. Бельмесить он был мастак. В гримерке остался только Репеич, он что-то писал в каких-то бумажках, и Стрельцова с ужасом поняла, что ей придется переодеваться наедине с директором.

— Вы бы вышли, Илья Петрович, — нерешительно попросила Катька.

— Да ладно-ладно! я не смотрю! — отмахнулся Гочподи и передвинулся так, чтобы увидеть голую Катьку в зеркале.

Плевать! Катька втиснулась тесный комбез и расстерянно вздохнула.

— Ну застегните, что ли? — вяло предложилда она директору.

Тот выполнил просьбу более, чем охотно.

— Ты пойми, Катенька, — заворковал Гочподи, неторопливо жужа молнией. — Я против тебя лично ничего не имею. Я даже непротив, чтобы ты ко мне как-нибудь заглянула после работы. У меня есть бутылочка хорошая. Но ты должна понимать, что я — директор. Я за вас отвечаю — с меня спросят, если что. Сильно ушиблась?

— Да нет. Шишка только.

Эликсир Катьку спас.

Или не элексир. Может быть, Эдик, который стоял с басом за спиной, каким-то образом поделился с ней своей энергией — все выступление Стрельцова чувствовала, будто кто-то невидимый поддерживает ее. Публика ревела, билась в конвульсиях, стонала, прыгала и кидала на сцену предметы туалета. В общем отпела Катька — супер. Заходя, как обычно в телепортаху Катька покосилась на лежащего на полу Бамбука и увидела мстительный, полный окончательной ненависти взгляд.

Ладно. После Парижа она уже не увидит его никогда.

Раздеваясь после выступления, одна в гримерке — остальным оставалась еще песня — Катька увидела в зеркале свое обнаженное тело (почти обнаженное) и поняла, что не уснет сегодня одна, без Эдика. Как бы она не отгоняла эту мысль, чувствуя ее изначальную бесперспективность, мысль эта все-таки овладела Катькой. Тело Стрельцовой вздрогнуло и затрепетало от одной мысли о возможном приключении.

Оставалась мелочь — желание басиста.

Катька нахмурилась и торопливо запихнула себя в джинсы и водолазку — в коридоре уже послышался грохот ботинок. Через несколько секунд разгоряченные парни ввалились в гримерку. Репеич подлетел к Катьке с восторгами.

— Ну Катерина! Ты просто супер! Не ожидал! Надо же, какая молодец! Нет! Валя сегодня как всегда! Неподражаем! Об этом речи нет! Вернемся назад, о тебе все будут говорить, как о новом Киркорове. Но Катенька! Королева, царица!

Старый хрыч схватил Катьку за плечи, и губы Гочподи отпечатали на щеке Стрельцовой мокрый штамп. Она поморщилась и украдкой утерлась. Но Эдик и это заметил, шпион хренов. Катька сама не знала откуда это — но ее начало сжимать небывалой тоской и отчаянием — никогда раньше не случалось ничего подобного. Репеич все тряс и тряс ее обмякшее тело, а она не делала даже малейших попыток шевельнуться. Она точно знала одно, если она не трахнет сегодня Эдика, то умрет.

— Устала? — заботливо спросил Гочподи. — Ну ничего-ничего. Сейчас вернемся в гостиницу поспишь, все пройдет.

— Ага, — кивнула Катька и освободилась от Репеича.

Лабухи уже разгонялись водочкой. После работы Гочподи их не трогал. После работы — это было неотъемлемое право.

Эдик спрятал бас в кофр и усмехнулся:

— Ну что? Как эликсир? Помог?

— Помог, — хмыкнула Катька и покраснела. Да. Давненько она уже не краснела.

Эдик вытащил из кармана пачку салфеток и начал снимать грим.

— А откуда у тебя такие шрамы? — осмелилась Катька на более интимный вопрос.

— Это не так интересно, как ты думаешь. И мне не хочется об этом говорить. Можно?

Катька минуту помялась и вздохнула:

— Ладно. Уговорил. А хочешь, я покажу тебе, где эти «глазки» берут?

— Хочу, — улыбнулся басист и встретился с Катькой взглядом, смысла которого она не поняла.

— Эдик! — раздался капризный голос Бамбука. — Иди сюда скорее! Эдик! Где Эдик?

— Бегу-бегу! Уже бегу! — крикнул басист, спеша на зов, и бросил Катьку одну.

Бамбук повернулся к Эдику спиной и что-то простонал, трогая себя за дельтовидную мышцу. Эдик сочувственно слушал и прикасался к зажаренному солярием телу Бамбука внимательными пальцами.

Катька фыркнула и, закинув сумку с костюмом на спину, демонстративно виляя задом, проследовала мимо. Коридор. Ступеньки.

На улице она остановилась подышать воздухом. Следом появились лабухи.

— Ну что, гля? Что мы тебе говорили! — хрипло поинтересовался Оборотень за спиной Катьки. — Видела, как Гочподи завелся. Видела, как публика взорвалась. Бамбук в говне! Гля! А ты, гля, на коне!

Катька отмахнулась:

— Это меня Эдик спас!

— Эдик?! — удивленно переспросил Оборотень, но тут же нашелся. — А с какого этот твой Эдик решил тебе помочь? А? Ты не подумала? Ты не подумала, что это темные силы так все подстроили, чтобы Эдик тебе помог?

— Конечно! Сейчас вы все заслуги своему Бафомету припишете! Вонючему! Я чуть не сдохла! Думала, что умру, если бы не Эдик…

— Ну и вали к своему педу, дура! Он как раз сейчас с Бамбуком обнимается! — обругал Катьку Оборотень.

И они с молчаливым Плесенем полезли в автобус.

Стрельцова покрутила носком ботинка, и сомнение зародилось у нее в душе. А если и правда это заслуга Бафомета? Она поднялась в теплый импортный автобус, и направилась в конец, чтобы подальше от Репеичева места. Но и лабухи не страдали любовью к руководству. Они занимали всегда самоле заднее сидение и, угладываясь там вместе со всем своим барахлом, бухали. После них по проходу автобуса обязательно катались пустые бутылки.

— Катька! — опять ее позвал Оборотень. — Мы тебя простили. Иди выпей с нами.

— Они меня простили! Ха-ха! — зло сказала Катька. — Пошли вы все!

Вот она разозлилась! Катька вскочила и пересела на другое место, подальше от лабухов.

Из клуба вышли Бамбук с Эдиком и тоже вошли в автобус. Они и сели вместе. Потом вышел Митяй, танцорв и Гочподи.

Катька сидела мрачная, на грани истерики и сама себе не могла объяснить, чего же она от него хочет.

Гочподи направился по салону, раздавая полтинники, и около последнего артиста обеспокоенно заозирался.

— А где Катерина-то? — просил он, будто и не проходил мимо.

— Здесь я! — крикнула Катька и сама подошла за деньгами.

— Распишись, — подсунул Репеич бумагу. — Ты, Катерина, девка перспективная, но нечуткая и ерепенистая. Ты бы вела себя получше, было бы тебе легче. А то смотри, у ершистых нет будущего в шоу-бизнесе!

— Да ладно Вам! — Катька поставила кривулину и сунула бабки в карман. — А то Алла Борисовна всем так и подмахивала! Да вас чем дальше пошлешь, тем вы сильнее любить начинаете! А если вы думаете, что я всю жизнь мечтала быть девочкой из герл-бэнда — извините… Ошибочка!

— Ты-то не Борисовна, чай!

— Да я лучше! Понятно! — Катька спрятала деньги в карман и полезла на сидение.

— Ну-ну! — сказал Гочподи и попытался ущипнуть ее за задницу. — Не городи ерунды! Не расстраивай меня!

— Блин! Не люблю я этого! Козелище старый! — буркнула Катька и поплелась на свое место.

Слава богу, Репеич не расслышал последнюю фразу, а то было бы ей «козелище».

Эдик опять даже краем глаза не глянул на нее. «Ну и пошел он!» — подумала Катька и свернулась клубком в кресле. Город плавно повернулся, расступились дома, выпуская «Роботы» обратно на ночное шоссе, и снова за окнами потянулся однообразный темный пейзаж.

Эдик всю дорогу трепался с Бамбуком, Стрельцова смотрела то в окно на темный чужестранный пейзаж, то на затылок басиста, освещенный тусклым светом лампочки. Мотор автобуса ровно урчал, и артисты потихоньку угомонились.

Стрельцова смотрела в окно и ощущала, как ее мозг начинает трещать от напряжения — она не могла состыковать то, что знала раньше и то, что увидела и пережила за одни эти сутки. И тайком от себя самой она призналась себе самой, что не смотря на то, что против Эдика она затаила жестокую обиду, она все-таки достанет его и все расскажет про Бафомета и потребует от Эдика каих-то объяснений. Ну не может быть, чтобы человек, который так легко отпоил ее от этого ужаса, после которого она думала, что точно умрет, не может быть, чтобы такой человек не знал, как объяснить этот ужас. И еще. Катьке очень хотелось сходить на это кладбище днем, с Эдиком и проверить наличие светового столпа около дерева.

Она уснула странным, необычным сном. Все тело ее спало, а глаза и мозг продолжали присутствовать при всем происходящем. Хотя происходящего было очень немного — ночной пейзаж за окном. Единственным событием этого пути стал флюорисцентнай розовый спортивный самолетик, который выписывал в небе отвязные пируэты. Но Катька не имела опыта летания на маленьком самолете, потому не поняла всей чудесности происходящего.

Вскоре навстречу промчались скорая и несколько полицейских машин.

Автобус остановился на последней перед въездом в город заправке, и водила что-то возбужденно сказал по французски.

Катька проснулась.

— Эдик! — рявкнул в тишине Репеич. — Переведи нам. Ты хорошо знаешь язык.

— Говорят, нам повезло, — сказал Эд. — Только что, буквально за нашей спиной, автобан перегородила фура — уснувший водитель потерял управление, груз опрокинулся и пять километров дороги теперь устилают теперь свежие апельсины.

Ребята загалдели. Катька потянулась и снова ощутила жизнь обыденной, обычной и твердо-устойчивой.

Вскоре автобус остановился около гостиницы, артисты высыпались на мокрый асфальт. В Париже тоже был дождь. Бамбук не отпускал Эдика, и Катька пошла к себе.

Спать. Наверное, спать. А что делать-то? Неожиданно она почувствовала, что просто устала. И больше ничего. Она просто устала.

«Да, Макся. Наверное, я — плохая мать, — подумала Катька. — Хорошая мать ради своего ребенка на все пойдет — даже на связь с уродским новым русским, не то что с Бафометом.» И Катьке вдруг стало жаль Максю до одури. Так жаль, что она тихонько заскулила, чувствуя, как горячее течет по ее щекам.

И тут вдруг темнота ожила, подернулась муаровыми вихрями, заклубилась и превратилась в рожу того самого Бафомета. Катька открыла рот, чтобы заорать, но связки не смыкались, и звук получился бессильный, сиплый.

Дверь открылась, и в прямоугольнике света появился Эдик.

Рожа на потолке исчезла. «Господи! Да это же просто тень от дерева!» — сообразила Стрельцова и истерически хихикнула. Хихикнула и не смогла остановиться. Она каталась по кровати и хохотала, сжимая руками начинающий болеть от судороги живот.

— Ты чего? — спросил Эд. — Можно включить свет? Я тебя разбудил?

— Нет-нет! Заходи! — выдавила Катька, пытаясь остановиться.

— Извини! — с ходу начал басист. — Никак я не мог отделаться от Бамбука, но теперь я готов к подвигам и приключениям! Так я не понял, ты уже спишь?

— Нет! — вскрикнула Катька и вскочила. — Нет-нет! Очень хорошо, что ты пришел!

— Бамбук потянул мышцу, и я немного помог ему справиться с проблемой, — объяснился Эдик, заходя в комнату. — Нас в институте учили, как поправлять растянутые мышцы. До психологии я учился в физкультурном.

«Врет, — подумала Катька, — врет от первого до последнего слова. Ну и пусть врет!» Ее колотило.

— Дай мне еще своего эликсира, — попросила Стрельцова. — Скорее!

Она требовательно протянула руку за фляжкой. Эдик безропотно выполнил просьбу. Катька и сделала большой глоток.

— Фу! Как меня припарило сейчас!

— А что?

Катька выключила свет и показала на потолок пальцем.

— Видишь тень?

— Ну да!

— Мне сейчас показалось, что это рожа Бафомета! Боже, как мне дурно! Пойдем скорее отсюда! Я хочу на воздух!

— Пойдем!

Катьке до ужаса хотелось прямо сейчас обнять Эда, но она так боялась, что ему не понравится, что сдаржала желание.

— Честно говоря, — рассказывала Стрельцова, ведя басиста по знакомым темным улочкам, — я не знаю, у кого конкретно он покупал это, но на бумажке был нарисован глаз. Ты знаешь язык, поэтому сможешь добиться того, чего хочешь.

Наконец-то из-за очередного угла выплыла величественная лестницы, взбирающаяся на холм к высокому, освещенному иллюминацией зданию. Так же у подножия толклись реперы, досочники и ролермены. Катька шепотом сказала:

— Видишь, там наверху хмыри в капюшонах? У кого-то из этих чуваков надо спрашивать «глазки», я не знаю как по фрэнчу. Ты знаешь язык, вот и валяй.

— Хорошо! — Эдик отправился к первому призраку на ступеньках. Они тихо о чем-то переговаривались, но Катька не поняла не слова. К ней вернулось вдруг ощущение прошлой ночи, и ужас зашевелился под кожей.

— Нет. Этот не знает, — расстроено сказал вернувшийся Эд. — Пойдем дальше.

— Знает, — уверенно сказала Катька и сама подошла к парню в капюшоне.

Француз посмотрел на нее с напряженным вниманием, готовясь то ли драться, то ли удирать. Но Катька не дала ему это сделать. Она сделала просто.

Она пропела строчку, из песни, которую пели лабухи:

«… если есть в кармане пачка сигарет, значит все не так уж плохо на сегодняшний день…» — А… — обрадовался капюшон, что-то быстро заворковал и махнул рукой вверх.

— Mercie, — сказал Эдик.

— Ты понял? — спросила Катька.

— Да. Идем. — Басист повернулся и поспешил наверх.

Остановившись около второго капюшона, Эдик началс ним толковать. Довольно долго.

Катька осталась один на один со своим ужасом. Она постояла немного, покачалась на ноге, потом на другой, потом посидела на корточках. И заметила — вернувшийся страх начал превращаться сначала в раздражение, а потом в злость. Злость — тощая черная кошка — потянулась и, танцуя, переступила с лапки на лапку. А собственно говоря — нужен ей этот Эдик? Может пойти домой и лечь спать? Может, хватит приключений? Катька пожала плечами и направилась вниз по лестнице. В конце пролета она услышала торопливые легкие шаги и поняла, что Эдик ее догоняет. Катька злорадно улыбнулась.

— Извини, — сказал басист. — Я должен был договорить. И я хочу спросить тебя. Этот парень — местный художник и приглашает нас к себе в мастерскую. Прямо сейчас. Пойдем? Посмотрим его картины. Хочешь?

— А «глазки» ты купил у него?

— Нет, — весело помотал головой Эдик. — Кончились. Но у него есть дома. В принципе, если тебе не интересно, я могу тебя закинуть в гостиницу.

— Нет! Я еду!

Парень, с которым только что толковал басист, заулыбался и приблизился к русским.

— Je m`appele Serg, — сказал он и протянул руку.

Он что-то еще проворковал по-французски, но Стрельцова только идиотски улыбнулась и прикоснулась к холодным влажным пальцам.

— Он говорит, что ему очень приятно познакомиться с тобой, — перевел Эдик. — Он слышал о русских девушках и считает, что они самые красивые.

— Ну-ну! — усмехнулась Катька и повеселела. Она поняла для чего нужны пустые разговоры. Пустые разговоры делают жизнь не страшной. Они так ее замыливают, что она перестает различаться сквозь треск и шорох обыденных фраз.

Они бегом спустились к дороге, Эдик довольно быстро взял такси. Они все втроем упали на заднее сиденье.

— Эдик! Теперь я знаю, кто ты! — сказала Катька. — И зачем я тебе! Я догадалась!

— Ну?!

— Ты — бандит! А возможно — наркодиллер! Но я никакие наркотики в Рашу не повезу! И даже не думай!

Эдик захохотал. Французский художник Серж опять довольно заулыбался. Катька же остаток дороги слушала музыку, отгородившись от мира наушниками и сосредоточившись на флюидах, исходивших от тела басиста. Однажды появивщееся на сцене ощущение включенности в тепло, окутававшее Эдика, уже не проходило, будто невидимая сеть была теперь накинута на них обоих.

В мастерской Катьке больше всего понравился маленький балкончик, выходивший прямо на крышу. Она тут же выскочила туда и, свесившись через балкон наслаждалась приятным влажным ветром.

— Не упади! — заглянул к ней Эдик и опять скрылся в мастерской.

— Я тут, с краешку, — пообещала Катька и уселась задницей прямо на холодную черепичину.

Катька оглянулась, и увидела, что парни очень серьезно обсуждают работы, в которых она ничего ровным счетом не поняла. Она попробовала включить плеер — батарейки ожили.

Слушая музыку и ветер, Стрельцова смотрела вниз, на темный тротуар и ей казалось, что где-то там идет этот невидимый человек, чьи мысли и чувства так точно передавала эта музыка. Это был странный человек — уже в возрасте, мужчина, который привык к тому, что ему не к чему привыкнуть. Все что у него есть — одна только музыка, спящая в его серебрянной трубе. Музыка, которая приходит к этому человеку через его трубу прямо из космоса, из ветра, дождя и сияния звезд. Неизвестно, есть ли у него семья, дети — все равно он всегда одинок перед лицом огромных звезд. Он принадлежит этим звездам, они держат его нежными цепкими лучиками в своем плену.

И Катька вдруг призналась себе, что хотела бы быть таким человеком. Человеком, через которого на Землю льется небесная музыка. Ради этого она была голтова лишиться всего. Всего, кроме Макси. Катька шевельнулась, по черепице прокатился камешек и, свалившись вниз, через две секунды щелкнул о тротуар.

Сквозь музыку в наушниках прорвался отзвук далекого весеннего грома, и свежесть накатила внезапной волнующей волной. Катька распахнула руки, и ей показалось, что ветер открыл тоже навстречу счастливые обятия. На лицо Стрельцовой упала первая капля дождя — прохладный поцелуй. Опять прогремел гром, и Катька оглянулась назад, в оранжевое окно мастерской.

В сопровождении музыки мастерская превратилась в кадр кино.

Около стены Серж выставил пачку своих работ, вторая стопка лежала на полу, а сам хозяин, сосредоточенно склонившись над тумбой, что-то разрезал маленькими ножничками. Эдик внимательно следил за руками француза. Покончив с вырезыванием, тот протянул Эдику маленький кусочек бумажки. Эдик взял его и сунул во внутренний карман куртки. Серж Наполи сгреб остатки обрезков в конверт и, вероятно, что-то обронил, так как принялся озираться и топтаться на месте. Решив, что ему показалось это, художник спрятал пакет на антресоль.

Катька щелкнула кнопкой, оборвав музыку, и вернулась из кино в реальность. Но состояние счастья так и осталось в ней.

— Ага! — сказала она, спрыгивая в комнату. — Что это вы тут без меня делаете?

— Ничего! Ждем тебя! Смотри! Все готово! — улыбнулся Эдик.

— Yes, yes, — сказал художник почему-то по-английски и кивнул головой.

Катька плюхнулась на диван, Эдик устроился рядом. Серж включил CD-проигрыватель, и они принялись созерцать гравюры под музыку похожую по стилю на композиции «Энигмы». Картины напомнили Катьке какие-то механистические внутренности. Это пугало, напоминая ощущение от вчерашних «глазок», и счастье, захватившее Катьку на крыше начало истоньчаться.

— Veux-tu du champagne? — спросил вежливо француз, выставляя на стол бутылку и бокалы.

— Ага, — кивнула радостно Стрельцова и налегла на шампанское. Гравюры наводили на нее скуку.

— Ну как тебе? — спросил Эдик, когда показ закончился.

Шампанское тоже закончилось, поэтому Катька уже была весьма нарядная.

— Круто! — воскликнула она, вежливо улыбаясь. — Вот тебе и гравюры. Ты же хотел купить гравюру! Покупай! Покупай!

— Ты думаешь, эти подходят? — Эдик наконец-то взял свой бокал и немного отпил.

Он что-то сказал французу, и тот закивал, улыбаясь и посмотрел на Катьку с симпатией. Из всего их разговора Стрельцова поняла только слово «биен», что означало «хорошо».

— Ну что ж, я подумаю! — пообещал Эдик и тронул Стрельцову за локоть. — Пойдем?

— Да, — Катька поднялась и покачнулась. — Пойдем!

— Не падай, — рассмеялся басист, крепче поддерживая спутницу.

Дальнейшее происходило как бы помимо ее сознания. Сознание наблюдало за тем, что вытворяла Стрельцова, но не вмешивалось. Сознание не моргнуло глазом, когда Катька прямо в лифте попыталась повиснуть на Эдике и склонить его к совершению немедленных сексуальных действий; когда на уговоры и увещевания спутника, она обиделась и, размахивая руками, понеслась по улице прямо по лужам, выкрикивая грязные ругательства. Эдик терпеливо ловил ее и уговаривал не дурить.

В такси Катька проехала довольно мирно, зато оказавшись перед знакомой лестницей, докопалась до черного человека, торчащего из стены. Ее посетила навязчивая идея накрасить статуе лицо, но вариантов добраться до головы не было — и сверху и снизу было далековато. Только поэтому басисту (таки!) удалось вернуть Катьку в гостиницу. Но в свой номер Стрельцова идти отказалась наотрез. Прямо около лифта она сделала вид, что ноги ее совсем не держат, и свалилась на руки бедному Эдику. Целую минуту она наслаждалась таинственной, незнакомой близостью басиста.

— Дай ключ, — сказал Эдик, остановившись у Катькиного номера. — Я открою тебе дверь.

— Ключ?! — Катька подняла на Эдика вопросительные глаза. — Ах да! Ключ.

Она принялась хлопать себя по карманам.

— Что? Потеряла? — терпеливо спросил Эдик.

— Да, — Катька продолжала мять и ощупывать себя.

— Ладно! Не грузись. Завтра возьмешь новый у консьержа. Идем ко мне. У меня широкая кровать. Хватит на двоих.

Пряча торжество, Катька проследовала в номер басиста и нагло начала раздеваться, бросая шмотки по пути в душ. Обычно это действовало. Парень начинал думать, что она уже в говно и ему становилось плевать, что она подумает о нем, как о мужчине. А Катьке того и надо было. Если ей препирало, она и сама могла извлечь удовольствие. Было бы из чего!

Порог бэдрума она перступила уже в одних бикини. Разумеется никакими задвижками Стрельцова не стала пользоваться — для того что ли весь спектакль? Катька терпеливо стояла под душем, пока не начала трезветь. Странно, но Эдик не спешил присоединяться, хотя любой другой на его месте…

Катька почти уже протрезвела и поняла, что пора выходить. Теперь она не была уверенна, что должна быть голой, а потому замоталось полотенцем.

Эдик сидел в кресле в полумраке приглушенного света бра, закинув ногу на ногу, и улыбался.

— Ну что? Кудесница-куролесница!

— А-а… — Катька потупила глазки и присела напротив. — Знаешь, крепишься-крепишься, а потом вот раз и… как понесет!

— Ничего, бывает. Я не очень расстроился. А кое-что меня даже позабавило. Хочешь чайку?

— Давай.

Эдик извлек из шкафчика маленький кипятильничек и стеклянный кувшин. В кувшин он налил воды из пластиковой бутылки. Катька, как загипнотизированная, уставилась на газету, лежащую на журнальном столике, установленном между креслами. Это была та же самая газета, которую Катька сперла у консьержа. Или такая же?

Катька зашуршала листами.

— Мне кажется, я где-то видела эту девушку. Кто это? Артистка? Ее замочили? — Катька пыталась понимать французский, как английский. — Тут написано почему у нее зеленые волосы? Может, мне тоже покрасится?

— Не надо. Тебе и так хорошо, с рыжими. А эта девушка недавно утонула. Ее нашли у моста Левалуа. Причиной полагают овердозу. Она была чем-то вроде дизайнера. А где ты ее могла видеть? Встретила на улице? Такую трудно забыть.

— Нет. Не помню точно. Может быть, мельком в «Эдеме». Когда стоишь на сцене, то не успеваешь осознать, кто внизу трясется, а потом во сне какие-то люди незнакомые совсем снятся.

— Забавно, — покачал головой Эдик и, сунув в кувшин кипятильник, включил его в розетку. От блестящей петли нагревательного элемента сразу же начали отделяться маленькие воздушные пузырьки. Они с тихим шорохом устремлялись вверх и лопались, брызгая над поверхностью воды микроскопическими капельками. Эдик снова сходил к шкафчику и принес большую расписную кружку с крышкой и отверстием для литья воды и темную коробочку, так же закрытую крышкой. Снова устроившись в кресле, басист установил кружку с крышкой на столик, с нижней полки поднял наверх две фарфоровые чашки и поставил — одну перед собой, вторую перед гостьей. Вслед за тем басист снял крышку с темной коробочки, и Катька учуяла волну чудесного свежего запаха, похожего на запах талого снега.

Катька следила за руками Эдика и пыталась понять, что в них такого особенного. Чем-то они очень сильно отличались от рук остальных людей. Каждая жилка была в них отчетлива и подвижна, и хотя ни капли лишней плоти не было под кожей, они не напоминали старческие высохшие руки, но не было в них и подросковой влажной округлости. Ногти Эдика были очень белые, а кожа перламутрово отсвечивала. И было в этом нечто нечеловеческое.

— Китайский, — объявил Эдик и протянул коробочку Катьке.

Та взяла ее и принюхалась, пытаясь расплести сложный иероглиф запаха.

— Он похож на иголочки, — заметила Катька, поворачивая баночку на свет. — Пушистые иголочки.

Эдик принял баночку с чаем обратно и, насыпав в большую кружку несколько щепотей, залил чай закипевшей водой. И опять Катька не могла оторваться от танца этих прекрасных рук.

— Послушай, — спросила она взволнованно. — У тебя такие красивые руки, но в них что-то особенное, а что — я не могу понять. Может быть ты подскажешь?

— Тебе кажется, — покачал головой Эдик. — Обычные руки спортсмена. Я же окончил физкультурный институт.

Катьку устраивало это объяснение. Наверное, у всех спортсменов такие руки. А почему бы и нет? У пианистов тоже особенные руки. У певцов — особенная фигура. У сопрано всегда огромная задница, у баса — огромная грудь. У водителей, продавцов, учителей тоже особые фигуры. Человек принимает ту форму, которая наиболее продуктивна для его труда. Что тут удивительного?

От кружки опять дохнуло волной аромата. И Катьке опять привиделся огромный холм, заросли сливовых деревьев и ручей в тающем снегу.

— О! — воскликнула Катька изумленно. — Кажется, я катастрофически трезвею!

— Это от запаха чая. В чае пять вкусов. Пять первоэлементов.

Он протянул руку к газете и снова стал разглядывать фотографию девушки с зелеными волосами. Потом перелистал всю газету и погрузился в маленькие заметочки на полях.

— Что там еще? — спросила Катька, скучая.

— Да так. Пишут, что изобрели новый вид наркотиков. Бинарный, приобратает свои свойства при контакте с любым сахаридом. Нет никакого способа отпределить наличие вещества. На расстворе можно готовить «Кока-колу», пироженные, конфеты. Пишут, что патент принажлежит напитку «Блисс».

— Я украла эту газету у консьержа, но поскольку не знаю френча, бросила ее у дверей, — с удивлением заметила Катька.

Эдик нацедил в обе кружки светлый, чуть подкрашенный напиток, и Стрельцова сморщилась.

— Ну-у! Разве это чай?

— Попробуй, — вздернул брови Эдик и первым поднес кружку к губам.

Катька окунула лицо в загадочный сладкий запах и замерла. Если бы запахи могли быть наркотиками — то это был один из них.

— Удивительно, — вздохнула Катька. — Такой чудесный чай, и такие поганые пуховики они делают? Чудные они, китайцы.

— Чудные, — кивнул Эдик.

— Ты не сердишься, что я себя вела кое-как? — спросила Катька, когда чай кончился. — Вообще-то я не теряла ключ, просто мне не хочется с тобой расставаться. Просто не хочется идти в свой номер. Можно, я у тебя останусь? Я не буду к тебе приставать. Я уже трезвая и отвечаю за свои слова.

— Оставайся, — сказал Эдик и снова взял газету в руки. — Я почитаю. Ты можешь ложиться.

— Хорошо. Спокойной ночи, — сказала Катька и поднялась с кресла. — Послушай, конечно это не мое дело, но… это же желтая пресса. Тебе что, шифровки там передают.

— Ты насмотрелась фильмов типа «Люди в черном»?

Басист опять уткнулся в газету. Катька нырнула в постель и долго смотрела на точеное лицо Эдика, мягко выписанное янтарным светом бра.

Таинственные очки

Утром Марго проснулась рано. Резко, словно от толчка. И открыв глаза, увидела перед собой люстру, спущенную вниз на проводе-пружине и свои плавки на ней. Люстра медленно кружилась, и плавки время от времени оказывалиь прямо перед носом. Она оттолкнула люстру вверх и приподнялась на локтях. Тончайшие полосы света сочились между полосами жалюзи. Рядом, прямо в одежде, спал Андрэ. И бледное лицо его было исполненно достоинства, будто репортер занимался во сне важным серьезным делом. И весь он словно расстворялся в холодно-голубом сиянии. Марго с трудом удержалась от желания погладить разметавшиеся локоны Андрэ.

Вентилятор в углу мерно жужжал, и лопасти за решеткой размазывались в полупрозрачный круг. Внезапно Марго стало стыдно. Никогда с ней этого еще не случалось. Фу! Фу! Фу! Стыдно-стыдно-стыдно! Ужасно! Все ужасно! Теперь между ней и Андрэ ничего не будет.

Ну и ладно — одной проблемой меньше.

Марго тяжко вздохнула и потянулась за плавками. Господи! Почему же они на люстре? Марго слезда с диванчика и глянула на себя в зеркальную стену. Ну и рожа! Закрыв глаза, она подставила лицо под ветер.

…и атомы на самом деле только интерференционные пересечения каких-то невообразимо древних волн, которые прокатились по космосу еще от того, самого первого взрыва. И они столько раз отражались от границ вселенной, что превратились в вихри и водовороты пространства. И стало быть она, Марго, суть завихрение пространства. И странно, что она ходит, говорит, хочет или не хочет чего-то…

Марго оглянулась, и ей опять показалось, что Андрэ не дышит. Она наклонилась к лицу репортера почти вплотную, но он будто почувствовал, и веки с голубыми жилками беспокойно дернулись. Живой.

Ну и слава богу! Марго начала одеваться, постепенно с каждым предметом туалета приходя в себя, и начиная ориентироваться в прошлом и настоящем. От прошлого тошнило, и не хотелось смотреть себе в глаза. Очки. Очки! Срочно очки! Темные, зеркальные, желтые, синие — любые очки сильно спасают в такие минуты. Скорее спрятать бестыжие наглые глаза. Хотя нет. Наоборот. Прячут глаза, которые боятся общественного порицания. Те, кто не боится, смотрят на пир прямо, в упор. Так, как смотрят кино, уверенные в своей непричастности и особенности.

На столе около компа Марго нашла те, что были на Андрэ в «Эдеме». Без диоптрий, хамелеоны с золотым напылением. Тяжелые. Толстая оправа из незнакомого пластика. Марго одела их и повернулась к зеркалу. Она не сразу поняла, что ее насторожило, а когда поняла, сильно удивилась. Лопасти вентилятора остановились и были неподвижны, а сквозняк остался. Урчал моторчик. А лопасти все равно не двигались. Марго подошла к прибору и осторожно поднесла руку к пропеллеру. Но тут же оттдернула, почувствовав опасную скорость за прутьями защитной сетки.

— Я сошла с ума! — тихо прошептала она по-русски. По-русски безумие пугало, и она повторила по-французски. — Je suis fou.

По-французски безумие не так пугало. По-французски оно было даже забавным, как улыбка де Фюнеса.

Марго сдернула очки. Да нет, она не сошла с ума. Вентилятор — крутился.

Марго опять надела очки — лопасти замерли. Чушь какая-то! И только при более внимательном анализе, выяснилось, что они чуть вибрируют, чуть-чуть изменяя положение в пространстве.

Она беспокойно оглянулась на репортера, но будить Андрэ после вчерашнего она ни за что не рискнула бы. Наоборот, лучше уйти, пока хозяин спит. Выбежав на кухню, Коша отодвинула жалюзи и давай вертеть и разглядывать чертовы очки со всех сторон на солнечном свету. Но на вид они ничем не отличались от обычных рядовых очков. Что за чертовщина? Она взяла нож и попыталась подковырнуть чертов винт на дужке, но и там никакой отгадки не нашлось. Но она одевала очки и все, что ритмично вращалось (колеса, например) или мерцало, или вспыхивало — становилось неподвижным или двигалось очень медленно по результирующей.

Марго повернулась в комнату быстро-быстро замахала перед лицом рукой. И произошло чудо! На определенной частоте рука Марго неподвижно замерла перед ее лицом, хотя она махала ей, не переставая.

«Так! — подумала Марго. — Как это может быть? Напыление? Или это и не очки вовсе, а мониторы? Допустим, в дужку встроен комп, наружная поверхность очков — камера, а внутренная — монитор? Камера снимает все это мельтешение, вычитает противофазу и выдает только конечный результат? А если мельтешения нет, то это просто очки?

Марго вернулась в комнату, где спал Андрэ и наклонившись над репортером, пристально разглядывала его лицо, ища в нем следы нечеловеческого.

— Что ты делаешь? — воскликнул он, открыв глаза. — Возьми себе сок или кофе, что хочешь… Я еще посплю.

— Я наверное пойду… — сказала Коша-Марго нерешительно.

— Как хочешь, — промямлил Андрэ и добавил для компа. — «Наташа»… Выпусти Марго.

— Ты мне позвонишь? — пересохшими связками спросила она.

— Да-а… Потом… — протянул Андрэ, и затих.

Марго ничего не оставалось, как отправиться в космический шлюз прихожей. Стальная дверь беспрепятственно выпустила ее на площадку и мягко задвинулась, следом закрылась обычная дверь, скрывавшая все эти супернавороты.

Лифт? Нет. Марго пойдет пешком. Она будет считать ступеньки, запоминая их щероховатые приметы, скользить по гладкой, обласканной сотнями ладоней поверхности старинных перил, и обдумывать весь случившийся со вчерашнего дня сумбур.

Консьерж — старый хрыч с высохшим лицом. «Доброе утро — доброе утро.» Тяжелая парадная дверь. Толкнуть, навалившись плечом, и — свежий ветер.

Оказывается ночью был дождь, на чистых тротуарах — лужи, в воздухе — запах Гольфстрима. Раннее тихое утро. Хорошо-то как, господи! Марго улыбнулась. Руки в карманы, чтобы чувствовать себя независимой, а не бестолковой. Она совсем не представляла, где находится. Впрочем, в городе всегда можно найти дорогу к дому.

Она пошла наугад. Через пару кварталов обнаружился длинный бетонный забор. До боли знакомый.

Марго медленно дошла до калитки и, замирая сердцем, узнала место. Это было то самое кладбище, на котором танцевала старуха.

— Вот как, — оглянулась Марго.

Оказывается, она была тут рядом с домом Андрэ и ничего не знала. Марго подивилась этому факту и прижалась лбом к холодному чугунному пруту решетки.

Старуха опять танцевала в углу кладбища.

Она не была человеком, она не была зверем, может быть она была духом.

Люди так не двигаются. Они не могут так двигаться. То она кралась, стелясь над землей кошкой; то размахивалась всем туловищем, и ее руки становились ветвями деревьев; то казалось, будто сама земля притягивала старуху к себе; и больше того, невидимая спица вдруг втыкалась в макушку танцующей, заставляя тело вращаться вокрук спицы подобно тому, как вращается на спице пластинка.

Светлое прозрачное пламя вокруг старухи разгоралось, и вскоре от ее макушки взлетели в небо три луча и соединились там с небесным светом.

Марго не стала входить на кладбище.

Это все — не для нее.

Медленно продолжая идти по тротуару, она снова вернулась мыслями к Андрэ. Неясно, что связало в ее мыслях Андрэ и старуху, но связь была. Возможно в том, что и старуха, хозяйка кладбища, и Андрэ, хозяин «Блисса» и чудесных очков, открывали для Марго дверь в таинственный запредельный мир.

Да. Все сходится. И то, что он так легко попал в «Дартс», и то, что он так спокойно выбрасывает кубики, какие хочет, и то, что он холоден и отстранет. И даже то, что Андрэ рассказал про «Голем» сходилось с тем, что он — именно робот или инопланетянин. И вечеринка в «Эдеме», когда ее проперло на то, что они все — роботы. А что он говорил вчера? Марго вспомнила разговор о том, чем человек отличается от роботов. Конечно, настоящий инопланетянин не должен быть отличим от человека, иначе их давным давно всех переловили бы. Но именно поэтому Андрэ отказывается от секса. От человеческого секса. Возможно даже, что родился Андрэ, как нормальный человек, а роботом с т а л! Возможно и Марго может стать таким роботом. И шагнуть вместе с Големом в будущее.

Марго распирало от желания с кем-нибудь поделиться полученной информацией, но никого, кроме Поля, на ум не приходило. Энергичным шагом она направилась по Кавалотти, потом по бульвару Клиши, повернула на Лепик. Мысль о том, что Андрэ Бретон робот то пугала, то умиляла ее, но возбуждала однозначно.

Черт побери! Андрэ — робот. А она-то! Развесила уши, размечталась. Роботы — не трахаются! Они едут на завод, и у них там считывают информацию для следующего поколения роботов.

Марго с чувством досады вспомнила, как они ехали в лифте, и она никак не могла поверить, что наконец-то она окажется у Андрэ. Дома у Андрэ — красавчика, богатея, супер-пупер парня. Зачем они едут? Ну конечно для того, чтобы мило провести время. Познакомиться поближе и все такое.

Потому что роботы, «Голем», картинки — это все хорошо и мило, но понятно же, что парень и девчонка, если они нравятся друг другу, этим не ограничатся. Поэтому Марго замирала, тая дыхание и чувствуя, как горячие волны предвкушения заливают ее тело. Она представляла, как они войдут в квартиру Андрэ. Он включит музыку, потом начнет что-нибудь рассказывать или показывать, постепенно сокращая расстояние, и… … лифт остановился, и они оказались на последней площадке.

— Утомил меня этот лифт! — сказал Андрэ. — Весь дом отремонтировали, а это говно почему-то не стали трогать… Меня он бесит. Грохочет, когда я сплю. И даже застревает иногда между этажами! И никакие деньги не помогают. А менять дом я не хочу!

Марго промолчала. Ей лифт понравился, он возил так много подгулявших людей, что и сам перенял от них привычки и характер.

За обычной дверью, в квартире Андрэ был космический шлюз. Сталь, стекло, никель.

В квартире была тьма, и только белая спираль люстры вращалась над стоящей посреди комнаты ромбического вида красной тахтой, с небрежно наброшенной на нее шкурой белого медведя. Андрэ прямо в плаще и в ботинках рухнул на этот ромб прямо в одежде. И черные мягкие складки плаща медленно упали и разметались на белом лохматом фоне.

Марго остановилась посреди комнаты и растерялась.

— Наташа! Гость номер два! — крикнул Андрэ какой-то другой девушке, и Марго напряглась. Сейчас познакомит с женой. Бывают красавчики-милашки — строят вам глазки, а потом раз и жену показывают, чтобы побольше кайфа поймать. Фик знает от чего. От власти или от чужого облома. Есть люди, которым удовольствие незнакомо по определению, она ловят кайф от того, что обламывают других.

Но никакой жены не оказалось, а сама собой заиграла музыка. Довольно странная была музыка. Она не подражала звукам стихий, как классика, или звукам города, как джаз, она была неким месседжем. Ни одного настоящего звука — только синтезированные — дыхание какого-то огромного зверя, медное гудение несуществующего колокола, и тонюсенький волнообразный звук, который, казалось звучал прямо в голове. Музыка затягивала, засасывыла в узкую воронку.

— А где Наташа? — спросила Марго.

— На столе. Так зовут машину.

— Почему?

— Редкое имя… — зевнул Андрэ.

— Ты обещал проверить тесты, — напомнила Марго.

— Хочешь, посмотри сама, — предложил Андрэ. — Там на столе есть диск с мужиком в очках. На нем все вступительные тесты «Голема».

— Ага! — сказала Марго, обнаружив нужное в куче бумаг и коробок. — И что теперь?

— Ставь его в дисковод и включай! Там все написано.

Марго разобралась с описаниями и откопала тот, предпоследний, где надо было складывать фигуры — тот, в котором она подозревала ошибку. Сдерживая волнение, Марго быстро залезла в ответы.

— Черт! Так и есть! — воскликнула она с досадой.

— Что там? — лениво спросил Андрэ. — Облажалась?

— Облажалась.

— Да?! — Анрэ удивленно поднял брови. — Хочешь, еще хлебани «Блисса» и все пройдет, — посоветовал он. — И вообще. Поверь мне! Я много людей привел в «Голем», но мало кто из них правильно прошел тесты.

— И что?

Она встала и неловко оглянулась, чувствуя себя лишней в этой жизни.

— Работают. Давай лучше кино посмотрим.

— Давай, — смирилась Марго и отправилась а кухню.

Она не поверила Бретону.

Конечно, те люди прошли тесты, потому и работают. А она, Марго, — негодная и бесталанная выскочка. Надо было ей в Ялуторовске оставаться. И в Питере у нее ничего не вышло, потому что бездарь, а не потому что галерейщики гады. Еще повезло, что Валерию она чем-то приглянулась. Вот везет иногда, дают шанс! Сколько раз лодочку уже судьба посылала, а она не может никак запрыгнуть. Потому что — бездарь.

Нажраться!

— А у тебя есть выпивка? — спросила она у Андрэ.

— Я же сказал — в холодильнике.

Марго открыла холодильник, но кроме «Блисса» и сока там ничего не было.

— А другого ничего у тебя нет?

Без ответа.

Впрочем, «Блисса» было много. Марго взяла сразу несколько бутылок и вернулась в комнату. С грохотом поставив с батарею перед собой на журнальный столик, Марго улеглась рядом с Андрэ и свернула первую крышку.

— Нет. Я не употребляю алкоголь. — сказал Андрэ. — Только в редких случаях.

— Наташа, ветер, — дал команду репортер, и около экрана начал вращаться огромный вентилятор.

— А кого ты называешь Наташа?

— Компьютер. Мой компьюте зовут Наташа. Редкое имя.

На матово-белой стене напротив тахты-ромба и в зеркальной стене за затылком Андрэ, появились титры фильма. Это был самый странный фильм, из всех, которые Марго когда-либо видела. Там не было сюжета, там не было действия, там не было или почти не было реальных людей или предметов, или животных. Это была скорее цветомузыка или серия абстрактных картин, которые развивались в определенном порядке. Мелькание символов и знаков — пистолет, телефон, красотка, несколько цифр, машина, дорога, опять несколько цифр, самолет, автобан, поцелуй и так далее — в ритмической пульсации цвета. Но смотреть это было приятно.

— Круто! — только и сказала Марго. — Почти как кислый. Какие-то ощущения, воспоминания. Будто мои, а будто бы и нет.

— Ну вот, — сказал Андрэ. — А ты говоришь! Новые технологии — новые люди. Роботы. Роботы — нация будущего. Американцы знают, что делают. Они — классные парни! Скоро не будет ни Франции, ни Англии, ни вашей России. Будет единый мир. Круто.

— Разве хозяева «Голема» за океаном?! — удивилась Марго. — Ты же говорил, что никто не знает, кто это!

— Да, это так. Никто не знает. Но мне так кажется, — сказал Андрэ приятным глубоким голосом и отсветы таинственных символов танцевали по его бледном украсивому лицу. — Впрочем, «Голем» настолько хорошо защищен, что даже если ты на каждом углу будешь орать о том, что за спиной «Блисса» стоит ЦРУ или ФБР, или всемирная организация масонов, тебе никто не поверит. Тебя объявят сумасшедшей. С тем же успехом ты можешь орать о том, что миром управляет Мальтийский Орден.

— У! Здорово! — сказала Марго, заливая в себя третью банку.

— А ты не лопнешь? — поинтересовался Андрэ Бретон.

— Не-а, — сказала Марго и вдруг вспомнила. — А ты знаешь, вадь мои работы уже есть в Париже. Я не знаю у кого они, но буквально совсем недавно, перед отъездом один галерейщик продал мои работы какому-то французу оптом. И там были те работы, которые тебе понравились на слайдах.

— Да? — удивленно поднял брови Андрэ. — Любопытно. Надо будет просмотреть каталоги. Может быть, что-то найдется.

Марго допила третью банку и решила упростить отношения с репортером до животной откровенности.

— Андрэ, а скажи мне, роботы сексом занимаются?

— Сексом? — переспросил Андрэ. — Да. Конечно! А ты хочешь заняться сексом?

— Ну как тебе сказать, — смутилась Марго.

— Да скажи как есть… Чего уж там!

И что-то Марго расхотелось заниматься сексом. Она залпом выпила еще бутылку, комната Андрэ превратилась в цвето-музыкальную установку, как тогда, в «Эдеме».

Марго начала куролесить…

Почему она начала куролесить, она не могла понять теперь, утром, но тогда, ночью, все казалось логичным. Хотя сказать, что Марго чувствавала себя не в своем уме, нельзя. В том-то и дело, что несмотря на то, что «Блисс» изменял настроение и представлял мир в измененном свете, порядок логики не нарушался совершенно. В этом «Блисс» был похож на текилу. И отходняка-то от него не было. Ощущение пустоты, но и не более того. Ни головной боли, ни трэмора. Ничего.

Ладно. Марго махнула рукой. Если она так поступила, у нее были на то причины. Теперь ничего не исправить. Увидев небольшой магазинчик, в котором продавали очки, заколки, сумки и прочую дребедень, она вошла внутрь. Продавец-араб бросился к посетительнице с навязчивой вежливостью.

— Мне нужны очки! — сказала Марго, демонстративно улыбаясь.

— Какие? — спросил лавочник и вывалил на прилавок ворох: розовых, черных, зеркальных, зеленых и синих.

— М-м-м… Это сложно объяснить, но в общем, особенные. Они очень отличаются от остальных. Если они у вас есть, вы точно знаете, что это они.

Продавец озадачился, но на всякий случай посоветовал:

— Может быть, вы померяете? У меня все очки особенные!

Марго перебрала все, что предложил араб, и покачала головой.

— Нет. Не то. Мне нужны совсем особые очки. Очки для роботов.

— Для роботов?! Для роботов?! Поищите-ка то что вам нужно в «Лафайет»! — сказал продавец и недовольно сгреб товар.

— Спасибо. Я так и сделаю, — попрощалась Марго.

Внимание Гочподи

Проснувшись, Катька обнаружила себя в постели Эдика.

Рядом с Эдиком. Часы показывали глубокий обед для обычных людей и раннее утро для артистов «Роботы». Стрельцова приподнялась на локте и взглянула на басиста — тот спал ангельским сном, в одежде — в джинсах и свитере. Стало быть ничего так и не было. Ну и ладно. Катька потянулась, чувствуя что очень отдохнула.

«А все-таки почему? — подумала она про несостоявшееся приключение. — А может у Эда СПИД? Ну может же человек подцепить? Что, у всех справку требовать?» Пользуясь возможностью, она внимательно изучила лицо басиста.

Шрам на лбу был старый, почти пропавший — только отсутствие пигмента говорило о том, что тут когда-то был шрам, а вот на шее, возле сонной артерии, белый неровный шовчик был еще свеж — не больше года. Хорошенькие метки у психолога, подумала Стрельцова и, вспомнив, что на ней ничего, кроме полотенца нет, осторожно выкарабкалась из-под одеяла. Собрав разбросанные по комнате вещи, Катька оделась и задумалась, уйти или подождать, когда Эдик проснется? Никогда еще со Стрельцовой не было такого, что просто б ы т ь р я д о м было так… Так… Она не могла подобрать слова. Она не знала, как это называется. Но ей хотелось, чтобы так было всегда.

Увидев, что куртка Эдика свалилась с подлокотника кресла на пол, Катька не смогла удержаться, чтобы не навести порядок. Она подняла эту вещь недоступного, но чем-то очень близкого ей человека, и понюхала. Запах — это почти тело. Катька закрыла глаза и представила, что нюхает не куртку, а тело Эдика, волосы, плечи, губы, грудь и так далее. И тело Катьки опять рванулось в мятежном порыве.

Что-то упало, Катька увидела под ногами кусочек рисунка, и подняла его.

Это был «глазок». Оглянувшись, Катька убедилась, что Эд по-прежнему безмятежно спит и рассмотрела «глазки» внимательнее. «Гравюра, — подумала Катька. — Это ведь гравюра. Так вот какие гравюры нужны были нашему Эдику!» Стрельцова опять посмотрела на басиста. Кто же он все-таки? Зло или добро движет его поступками? Зачем ему так нужны были эти «глазки»? Катька вернула «обрывок» на место, во внутренний карман, положила куртку на кресло и тихо вышла из номера.

Едва Стрельцова достала из кармана ключ и собиралась войти к себе, как за спиной остановился лифт и раздался голос Гочподи.

— Ты что, Катерина, с музыкантами шашни водишь? Смотри мне!

— О чем вы? Илья Петрович?! — Стрельцова изумленно округлила глаза, повернула ключ и слепила на ходу. — Я только что зашла, чтобы ручку попросить. Хочу открытку отправить домой. Что Вы, ей богу!?

— Показывай открытку! — рявкнул Репеич, заваливаясь в номер вместе с Катькой.

— Вот!

Стрельцова вытащила из шкафчика купленную в первый же день открытку.

— Ну что? — издеваясь, она помахала глянцевым прямоугольником перед носом у директора. — Правда классная? Вам нравится? Хотите, подарю!

— Да нет! Не надо! Я уже отправил, — отмахнулся Гочподи, плюхнулся в кресло, но еще не расслабился. Видно, был у него какой-то козырь в рукаве!

— А я вот еще нет! — сказала Катька и демонстративно села писать письмо.

«Дорогая мама!» — вывела она старательным почерком послушной школьницы и посмотрела на Репеича с ожиданием. Тот только закинул ногу на ногу.

— Ты пиши-пиши. Я тебе мешаю? Да мне все равно, гочподи, что ты там пишешь? Скажи лучше, где тебя ночью носило?

— Ночью?! — Катька опять вытаращила глаза. — А Вы-то откуда знаете? Вы, что, ночью ко мне за ручкой приходили?

Стрельцова с облегчением похвалила себя за то, что осталась спать у басиста. Лучше не переспать с Эдиком, чем отбиваться среди ночи от Гочподи. Катька представила себе огромное волосатое пузо Репеича и, видимо, лицо ее выразило все, что она представила, потому что директор снова зарокотал.

— Ну-ну! Не морщись, Стрельцова! Что ты о себе думаешь? Не приходил я к тебе! Это мне гитарист сказал. Он чего-то хотел от тебя.

— Во-первых, я никому ночью не открываю, — Катька поджала губы. — Во-вторых, с какой стати это ему понадобилось рассказывать про меня?

— Да ты не думай, гочподи, не думай! Я их застукал утром, в хламину косых. Поднимались на лифте. Я ехал завтракать, а они только явились. Конечно, гочподи, я решил наказать их. Ну они и рассказали, что они не одни такие плохие, что кое-кто еще по ночам шляется! А? Что ты на это скажешь?

— Врут они все! — сказала Марго, меняя интонацию на голос маленькой беззащитной девочки, которую надо пожалеть. — А вы им поверили! Скажите мне лучше, сколько марка стоит. Вы ж отправляли уже!

— Не знаю я, сколько марка стоит, — сказал Гочподи не очень довольно, но уже оттаивая. — Бамбук отправлял. Мы вместе ходили. Ладно, Стрельцова. Я тебе не верю, конечно, потому что уверен, что ты шлялась всю ночь с этим Эдиком, которого я тоже сейчас пропесочу. Потому что, гочподи, я к нему сам заходил. Не за ручкой. Не волнуйся. Ладно! Пиши письмо. Почта тут недалеко. Знаешь где?

К концу тирады голос Репеича поменялся на отеческий.

— Нет, — помотала головой Катька.

— Ну зайдешь ко мне, когда напишешь. Я расскажу. Или провожу, если хорошо себя вести будешь.

— Ага, спасибо! Обязательно зайду.

Гочподи удалился и было слышно, как он постучал в соседнюю к Эдику. Тот, видимо, уже проснулся, потому что открыл сразу. Они перебросились несколькими фразами, и Катька ожидала, что басист заглянет к ней после того, как шаги Репеича затихли в конце коридора, но ошиблась. Видимо, у Эдика были другие планы на этот день.

Сколько длится вечность?

Войдя во двор дома Аурелии, Марго почувствовала, что вернулась домой. Каким бы чужим не было пристанище, оно становится домом, если дает кров и тепло. А если еще и кормежка, и хозяева не очень надоедают, то вообще!

В квартире никого кроме собак не было.

Марго взяла с рабочего стола Лео новый «Франс-суар» и переместилась на кухню. Сварила себе кофе, наслаждаясь этим процессом так же, как если бы вернулась в свой собственный дом. Недурно бы и покурить, читая газету и прихлебывая из маленькой удобной чашечки!

В этом есть кайф. Кайф буржуйского, отягощенного избыточностью бытия. Кайф избыточности удовольствия. Кайф избыточности операций. И кайф многофункциональности человеческого мозга. Чем больше лишних ненужных операций, тем больше человек отличается от обезьяны. Так что роботы, возможно, будущее человечества. Трехэтажная личность, четко фрагментированная. Секуляризованныя личность. Роботы будущее Человека, Но смерть Человека. Зачем? Такое направление избрала эволюция, заставив людей превращать природу в приспособления, механизмы, аппараты — по сути протезы. Зачем? Разве у мироздания бывает зачем? Зачем море терпеливо шлифует осколки и, превратив их в гальку выбрасывает на берег?

С кружечкой и «пиплом» Марго направилась в свою комнату.

У входа она остановилась, разглядывая зеленую египетскую голову — репродукция почему-то сильно озаботила Марго. Она постояла подумала, но так и не смогла сформулировать беспокойство не только в слова, но и даже в более менее внятные образы. Только ощущение. Ощущение беспокойства.

Так и не поняв в чем дело, она вошла к себе. Но и здесь беспокойство не покидало. Села на стул у окна. Открыла створку и неожиданно услышала тихие переборы струн. Арфистка не пошла на работу? Марго вытащила сигарету и, понюхав, подожгла. Первая головокружительная затяжка. Опять заболел ушиб полученный в «Эдеме». И сигарета была злобно затушена в пепельнице. В избыточно красивой буржуазной пепельнице.

Марго вдруг увидела эту пепельницу, будто впервые. Она покрутила ее и так и сяк и додумалась до интересной мысли: «Формы предметов организовывают внутреннее пространство мозга тех, кто пользуется ими, так же, как и внешнее. Все империи и тоталитарии, где личность играет роль винтика, тяготеют к преобладанию в композиции множества мелких деталей, сплетающихся в один целый узор, зачастую распадаясь — так же, как и сама империя в один из дней непременно распадается. Все истинные республики ценят прежде всего личность, а потому в дизайне их преобладает осмысливание индивидуального восприятия формы. Личность контактирует через дизайн со всем остальным мирозданием. Бог без посредника.»

Кофе был хорош и без сигареты. Марго листала газету, ослепительную от солнечных лучей, и отхлебывала горячий напиток маленькими глоточками. Ни одного материала, подписанного Лео Лайоном Марго не нашла.

Идея поискать информацию о Големе в Сети пришла ей в голову именно в этот момент.

Она прошла в кабинет, мимо спящих в креслах в гостиной собак, включила компьютер и зашла в Сеть. Слава богу у Лео была выделенка и, чтобы не гемороиться с паролями, он оставлял галочку в овошке «запомнить пароль».

Все, что можно было выжать из нескольких поисковиков, было:

— …«голем» по-древнееврейски означает «эмбрион», «нечто бесформенное, несовершенное, непробужденное, не готовое или не приступившее к выполнению своей миссии». Это слово так же употребляется в значении «болван», «глупец», «незамужняя женщина». Големом так же называется Адам, до того, как Бог не вдохнул в него жизнь…» — … «голем» происходит от «голам» — «облачился»…

Так же она нашла зазипованный текст Густава Майринка «Голем» и прочитала его выборочно. Из текста следовало, что в Праге существует легенда о том, что когда-то еврейский раввин расшифровал древнееврейский текст и сумел вдохнуть душу в глинянного человека Голема. И с тех пор этот Голем появляется в Праге каждые 33 года.

Но это сообщение Марго нисколько не впечатлило. Зато новая, совершенно неожиданная мысль расцвела искристым фонтаном в ее голове.

«А кто сказал, что роботы — будущее человечества? — мысленно произнесла Марго. — Кому это выгодно? Роботам! Это выгодно роботам! Но о т к у д а на Земле могли взяться роботы? Только из космоса! « И новая идея, более безумная, овладела мозгом Марго.

«А! Так вот в чем дело! — подумала она, замирая от внушительности мысли. — Кажется, я догадалась! После войны американцы сказали, что к ним в плен попали инопланетяне. И, кажется, есть версия о том, что это были роботы! И папочки из ФБР срочно засекретили Ангар-18. А почему они его засекретили? Если там были инопланетяне, то почему их не показать людям? Только по одной причине — инопланетяне-роботы взяли в плен всех американцев. Все послевоенные американские президенты — роботы! Или работают на роботов! Андрэ правильно сказал, что человек может не знать, что он — робот! Об этом еще Стругацкие писали! Да-да! Жук в муравейнике! Они не могли прямо написать про Ангар-18, им бы так скрутили яйца! поэтому они все это перевернули в такую форму, будто речь идет о далеком будущем и какой-то там планете, но на самом деле…» Люди могут потерпеть все, что угодно — только не инопланетных роботов. Она сама, Марго совсем недавно хотела бы стать роботом, но узнав о том, что это интервенция инопланетян, она уверенна, что хочет остаться человеком. Возможно, у них выше технология, лучше с правами человеческой личности, но все это не имеет смысл, если за тебя это сделает кто-то другой. Смысл в том, чтобы самому добиться того, чего хочешь.

Именно в этот момент, внезапно и бесповоротно, Марго решила начать против роботов войну.

Первым действенным шагом ей показалось написание заметки в газету Лео. Пусть Андрэ говорит, что хозяевам «Голема» все равно, но если все будут знать, что американцами управляют инопланетные роботы, этих роботов остановят.

Написав заметку и оставив ее на рабочем столе, посреди экрана, Марго отправилась звонить Полю. Ну хоть с этим балбесом поделиться информацией. В конце концов, если он был влюблен в терорристку Фрамбуаз, то он должен понять, в чем дело!

Марго набрала номер, но в ответ услышала только бесконечные длинные гудки. Тогда она вернулась в кабинет и, снова включив машину, смылила Полю письмо — интернетом Брат пользовался — он драл оттуда семплы для своих трэков.

Марго написала:

«Поль, привет! Позвони! Мы должны спасти человечество!

Марго.»

Отправив послание, Марго выключила машину и посмотрела в окно.

Солнце уже поднялось настолько, что выйдя из-за растрепанной тучи, осветило весь верхний этаж и верхушки деревьев с комками зеленых омел.

Говорят, они паразиты, но их зелень радует, подумала Марго. Как несправедливо. Паразиты не должны радовать. А, может быть, это их работа — радовать?

Марго вернулась в комнату и взяла новый холст. Их осталось уже совсем немного. Надо работать! Ибо боец армии против роботов тоже нуждается в пище, одежде и, кстати, многих других вещах, которые ни к чему обычному человеку.

Подрамник на пол. Палитру в руку.

Капля оранжевой краски, оставшаяся с прошлого раза, нагрелась в ромбе солнечного света и заблестела перламутровым блеском. Марго водила и водила кистью по холсту, пытаясь изобразить лицо репортера, но несмотря на то, что при встречах она не спускала с Андрэ глаз, она не могла вспомнить, какой у него нос, глаза и губы. Что за художница? И опять она расстроилась, вспомнив вчерашний конфуз с тестами. Недовольная собой, Марго уперлась. Она все водила и водила кистью, пытаясь приблизить кажущееся к реальному. А серебряный ручеек арфы звучал внизу все сильнее, и в его голосе стали слышаться более густые, более нервные сердитые ноты.

Погода начала портиться, в небе появились облака.

Марго водила и водила по холсту рукой, пока из путаницы линий на нее не взглянуло совсем иное лицо. Она испуганно вздрогнула и отпрянула от холста, показалось, что оттуда на нее взглянули. Фу ты! Черт! Страх пробежал мурашками по спине — откуда это лицо? И ощущение, что она его видела совсем недавно. Буквально вчера.

Арфа внизу взревела волнами прибоя и внезапно стихла. Что-то грохотнуло и раздалось пение старой мадам.

Марго показалось — за спиной шаги. Она беспокойно оглянулась и вскочила на ноги. Нет. Конечно, никого там не было. Теперь в коридоре кто-то вздохнул. Вспомнив о том, что за воротом куртки приколота огромная игла, Марго взяла ее в руку, как маленький кинжальчик, и выглянула за дверь. Бонни, стоявшая посреди коридора повернула голову и вильнула хвостом. Она пристально смотрела на что-то маленькое движущееся по полу. Марго подошла к собаке и увидела черного таракана. Под тяжестью «бульдога» насекомое хрустнуло, как семечка.

— Вот так, Бонни! — сказала Коша собаке и погладила ее по загривку. — Вот так и надо с ними поступать.

Бонни кивнула и попятилась.

А Марго вдруг встала на четвереньки и попыталась представить себе состояние себя, если бы у нее не было никаких рук, а были бы лапы. Вероятно тогда и она бы, как Бонни или Пупетта, старалась бы пробовать все на нюх, на зуб и общаться с миром при помощи рта. Когда ты стоишь на четвереньках, голова становится ведущим органом контакта с миром. Нет! Люди никогда не ходили на четырех ногах, потому что ведущий орган человека — руки.

Бонни удивленно наклонила голову, а Марго так и поползла на четвереньках назад. Вернувшись в комнату, она хотела продолжить работу и снова взяла кисть. И опять замерла под чьим-то пристальным взглядом. Тишина все-таки очень тревожной. Черезчур тревожной. Необъяснимо тревожной. Она была такой, будто в округе ни стало ни одной машины, ни одного человечка, будто во всем мире Марго осталась одна. И еще Бонни и Пупетта. И таракан. Мертвый.

Теперь и наяву Марго показалось, что комната раздвоилась на обычную, словно подернутую золотистой сеткой. И опасные темные линии спускались жгутами с потолка, затеняя лампу на потолке почти до невидимости.

— Боже ты мой! Ну и зачем мне все это? — простонала Марго вслух и отбросила кисть. — Зачем? Какой мне прок в этих всех приколах? Да плевать, что я вижу всю эту летающую плесень, все эти линии-хрелинии, лучи-мучи, огни-мугни… На черта мне это все? Какой в этом прок?

Она вернулась к окну и, почему-то обратившись к Солнцу, продолжила:

— Слышишь, ты! Не знаю, кто ты, Бог, Дьявол или еще какой Вуду-Муду! Если ты дал мне это видеть, скажи, как мне этим пользоваться? Я знаю, ты слышишь! Ты знаешь, о чем речь! Потому что ты не наказывал бы моих врагов, если бы тебе было все равно! Ты убил Валька, ты убил Рыжина и других. Ты! Именно ты, не я! Но зачем? Зачем ты это делаешь? Лучше бы ты дал мне силу убедить их в том, что не надо быть моими врагами! Я ведь не хочу им зла! Я никому не хочу зла. Я всех уже простила, а ты — нет. Зачем?

Но никто, конечно, не ответил, если не считать ответом облачко набежавшее на чело Солнца… Злая и решительная, Марго направилась в коридор и опять набрала номер Поля. На этот раз удачно.

— Привет! Ты получил мое письмо? — наехала она сразу.

— Нет, — протянул Поль. — Я только что пришел из банка, снимал проценты.

— Так иди читай скорее! Оно короткое. Я не могу говорить по телефону, нам надо встретиться!

— Встретиться! — даже по телефону было слышно, что Поль расплылся в улыбке. — Хорошо. Я пошел читать! Перезвоню сразу.

Марго положила трубку и стала ждать повторного звонка.

Прошло минут пять.

— А как мы будем спасать человечество? — похотливо кокетливо спросил Поль. — Мы будем производить его на свет? Ты наконец решилась, да?

— Иди ты в задницу! — простонала Марго. — Я серьезно!

— И я… — опять сладко протянул Брат.

— Я говорю о реальной опасности, а ты опять и своем? Что ты там сопишь? Уже играешь своим маленьким другом? Черт! Ты можешь хотя бы минуту не думать о сексе?

— Не-а… — сказал в трубку Поль, усиленно сопя. — Не могу. Для меня кроме секса ничего не существует. Все остальное — выдумки пиарщиков и продавцов оружия.

— Короче, Поль! Ты разочаровал меня полностью. Если твой рассказ и Фрамбуаз меня еще как-то расположил к тебе, то теперь я тебе скажу все, что о тебе думаю! Во-первых, ты придурок, что рассказал Аурелии все подробности про вечерину, ты придурок, потому что ты рассказал ей то, что я говорила тебе про Лео. Неужели тебе не понятно было, что это касается не Лео лично, а так вообще… абстрактное мышление? И вообще ты озабоченный сексуальный маньяк!

— Ну не кричи на меня! — сказал Поль. — Я ей так и сказал, она что-то не поняла, наверное! Я вообще просил ей ничего тебе не говорить и не передавать… В конце концов, она — моя сестра.

— Ладно! Хрен с тобой! — оттаяла Коша. — Я тебе скажу по телефону! Не думаю, что телефон семьи Пулетт прослушивается. Я знаю, кто совершает убийства!

— Кто?! — издеваясь, воскликнул Поль.

— Роботы! — торжествующе сообщила Марго. — …

— Ты знаешь, что Андрэ — робот? Знаешь, что Америку захватили инопланетяне? И теперь никто не знает, кто робот, а кто нет.

Поль закашлялся, а мождет быть засмеялся.

— Может, тебе надо потрахаться? — спросил он задумчиво. — Я к твоим услугам!

— Да пошел ты! — выругалась Марго и бросила трубку.

Нет. Поль не момощник. Он кроме своих яиц ничем не интересуется!

Воздух в апартаменте стал совсем мутным, почти вязким. Нет. Никакой работы сегодня не получится. Марго одела куртку и, задыхаясь, побежала вниз. Она споткнулась обо все углы, обо все ступеньки и чуть не упала в конце лестницы. Выскочив на воздух, надеялась спастись там, но и на улице тишина была почти мертвой. Даже арабчат не было. Не было ни одной машины, ни одной птицы, ни одного прохожего, ни ветерка, ни звука. Ни облачка в небе. Только грохот ее собственных шагов. И Коша нарочно шаркала и стучала «бульдогами», чтобы распугать эту тишину, подобную тишине покинутого всеми пустого, под снос, дома.

Надо пойти в кафе и выпить обычного человеческого пива или вина.

И уже спокойно обдумать, как поступать дальше.

Сбиваясь, Марго пересчитала мелочь и поспешила в то кафе за углом, где они были утром после вечеринки в «Эдеме». Сухой мертвый асфальт шаркал под ногами, «бульдоги» стали вдруг неподъемно тяжелыми. Из-за поворота, как в немом фильме, замедленно появился черный «Роллс-Ройс». Марго видела это, но ничего не могла сделать, ноги продолжали идти, будто кто-то толкал ее в спину. Будто кто-то влез в ее мозжечок и управлял движениями. Как в дурном сне, Кошу-Марго затягивало под этот «Роллс-Ройс». Она шла прямо под этот чертов «Роллс-Ройс». Марго заорала и, упав на четвереньки, поползла к тротуару обратно. Теперь ей идея про роботов показалась еще более реальной.

Это они, роботы, как-то узнали о том, что Марго вычислила их, и теперь ведут за ней охоту.

Колесо шоркнуло по подошве ее ботинка, и машина остановилась. Из салона выбралась пожилая, но шикарная мадам в черном брючном костюме и дымчатых хищных очках (как в пошлом шпионском фильме). Она заторопилась к потерпевшей.

Мадам наклонилась к Марго перетянутым холеным лицом и что-то сказала, но Марго не слышала — она видела, как шевелятся тонкие накрашенные губы женщины, но ничего не могла сделать — тупо валялась на краю тротуара. Время остановилось. Как тогда, в Питере, когда она убегала с завода, на котором убили Чижика.

Внезапно тишина лопнула.

— Вот возьмите, мадмуазель! — женщина брезгливо совала Коше в руку пятихатку. — Возьмите. Купите себе что-нибудь! Вы ничего не сломали?

— Нет. Ничего, — покачала Марго головой. — Все в порядке. Я сама виновата.

До нее дошло. …она видела этого человека вчера. Того человека, лицо которого проявилось в рисунке на холсте вместо лица Андрэ. Этот человек был рядом с военными. Рядом с теми военными, которые ехали вместе с Марго в лифте, а потом пошли в комнату с экраном. Там их ждал этот человек…

Мадам успокоилась, увидев осмысленное движение пальцем потерпевшей, и, ковыляя на шпильках, заторопилась к машине.

Марго приподнялась, села на бордюре и все держала в руке эту чертову пятихатку.

«Ройс» укатил.

Теперь уже без приключений Марго добралась до кафе и заказала коньяк. Устроившись на улице за столиком, она почувствовала, что дико устала. Налетел холодный ветер, но не заставил ее даже поежиться.

— Пожалуйста, мадмуазель, — сказал бармен, наливая коньяк в широкий бокал.

— Спасибо, — поблагодарила она и выпила порцию залпом.

— Еще? — спросил бармен.

— На сколько этого хватит? — спросила Коша-Марго, показав пятихатку.

— О`кей! — кивнул бармен и забрал деньги.

Ветер стал сильнее. Коша подняла воротник.

— Сейчас будет буря, — заботливо сообщил бармен, вернувшийся с графинчиком, счетом и мелкой сдачей.

— Да… Спасибо.

— Вам лучше спрятаться в помещении. Ветер будет сильный. И дождь. Синоптики передавали дождь. Крыша не промокнет, но если будет сильный ветер, то вода будет захлестывать. Сегодня такой день. С утра была магнитная буря, у многих болела голова, а после обеда обещали ураган. Коньяк сегодня продавался отлично. Да. В Булонском лесу, наверное, повырывает деревья. Так вы пойдете внутрь?

— Спасибо, нет. Пока нет…

Марго закрыла глаза и наслаждалась влажной пылью, которую ветер приносил со стороны Атлантики. Откуда-то издалека покатился по улицам шум. Этот шум нес облегчение. Марго снова открыла глаза — и увидела дождь. Косой ледяной ливень. Он вонзал свои стрелы в асфальт и убегал по склонам холмов вниз, словно косяк стремительных прозрачных рыб. Марго сидела за столиком под навесом и улыбаясь смотрела, как ливень посягает на ее обувь… …в тот жаркий день с утра в воздухе что-то звенело, как натянутая струна. И лес был особенно ярким и ворчливым. Они лежали на лужайке на расстеленном в траве покрывале и пытались загорать.

— Наверное, будет гроза! — сказала Ленка, почувствовав первое прохладное дуновение.

И точно! Едва она сказала это, на голое плечо Коши шлепнулась звонкая холодная капля. Они подскочили на ноги и заспешили собрать вещи в комок.

— А давай побежим в лес! — воскликнула Кошкина, охваченная странным, неведомым порывом.

— Давай! — согласилась Ленка и бросила комок покрывала и тапки обратно на землю.

Упругая волна ветра толкнула их в спину, и погнала вперед, так же, как тяжелые пресыщенные влагой облака за спиной.

— А вдруг мы наступим на шишки!? — радостно крикнула Кошкина, удивляясь тому, что бежит не разбирая дороги прямо по хвойной лесной подстилке. Бежит как зверь, не разбирая дороги, и ни разу не наткнется на ветку или колючку.

— Не наступим! — радостно крикнула в ответ Ленка и припустила еще быстрее.

И правда. Они бежали все время, пока хлестал ливень, пока ветер трепал стройные гулкие сосны и лиственницы, пока эхо грома перекатывалось в просеках леса. Сила ветра и ливня вливалась в их тела, и этой силы становилось все больше и больше. И ни разу они не наступили ни на одну шишку.

А когда ливень кончился, нельзя было ступить и шагу без того, чтобы не наколоть ступню.

— Нет… Я все-таки не пойму, как мы так бежали? — возмущалась Коша. — Ведь тут ступить некуда…

— Я и сама не пойму, — сказала Ленка, ковыляя и спотыкаясь.

С этого дня у Елизаветы Кошкиной сложились с дождем и ветром особые отношения.

Едва погода портилась, все люди прятались под крыши, а Кошкина выбегала на улицу и бежала навстречу ветру, а когда начинался ливень, промокала насквозь.

Как-то слякотным днем Кошкина ковыляла по железнодорожным путям, наслаждаясь сырой пылью летящей прямо в лицо. Впереди тускло поблескивала желтоватая станиоль пасмурного заката, и лезвия рельс стремительно удалялись туда, к этому призрачному свету. Ветер пронизывал ее старый свитер насквозь, и Марго уже промокла до костей, но ей не было холодно — тело только сильнее разгоралось жаром и становилось все легче и легче, пока в какой-то момент она не оказалась выше извилистых блестящих путей, лохматых грив бурьяна, обугленных вагонных скелетов, тусклой фольги крыш, развезенной глиняной колеи сбоку от рельс. Увидела она и себя медленно бредущей по серебряной ряби луж… … дождь все хлестал. Бармен выскочил из кафе и, щурясь от брызг, перекрикнул рев бури:

— Вам не холодно, мадмуазель? Может быть, все-таки пройдете внутрь?

— Нет! — помотала головой Коша и, вскочив, выбежала под ливень.

Она бежала по улице и орала до хрипоты, до изнеможения, как тогда, когда они с Роней играли на флейте в разрушенном заводе. И, пожалев о флейте, Марго кричала еще сильнее. Она кричала, отдавая дождю отчаянье и боль от того, что Питер — Роня, Муся, Чижик уже никогда не будут с ней.

Уже — н и к о г д а!

И уже никогда она не сможет жить обычной человеческой жизнью, потому что она выбрала путь. Не путь робота, а путь войны с роботами. Она спасет человечество от интервенции роботов. Одна или с друзьями. Она сделает это.

И плевать, что с точки зрения вселенной все это — тараканья возня. С ее, Кошиной, точки зрения — это был конец одной вечности и начало другой. Ведь неважно, сколько длится вечность снаружи, важно, сколько она длится внутри.

Зеркало мокрого асфальта светлело быстрее, чем небо. Дождь кончился. Марго шла по улице мокрая и обессиленная. Но решимость вести войну заменяла Марго силы и желание жить. В «бульдогах» хлюпала вода. Вода текла по одежде. И парижане удивленно смотрели на странную девушку. И даже оглядывались.

А Марго теперь вырабатывала план войны.

И из этого плана выходило, что ол\бязательно ей надо попасть в «Голем» и обязательно разобраться во всей этой чертовщине. Даже Жак и Валерий с их загадочными гравюрами отступили на второй план. Потому что они занимались какой-то мелочью, ерундой. Возможно, они обманывали каких-то людей в желании нажиться за их счет. Возможно гравюры, которые они продавали коллекционерам, не были нарисованы сумасшедшими, а только так декларировалось.

Но это все — мелочи. В конце концов люди чаще всего платят не за продукт, который им нужен, а за уверенность. Гравюры с глазками несли в себе такую уверенность. Купивший их мог не сомневаться — рисовал сумасшедший.

Но это все — мелочи. Главное — победить роботов!

Итак!

Марго остановилась, стряхнула с кончиков челки капли воды и начала думать о двух военных. На самом деле вопрос «О двух военных» выглядел куда серьезнее, чем вопрос «О загадочных очках» или «О том, как действует «Блисс». «Вопрос о двух военных стоял вровень с «Вопросом об убийстве зеленоволосой» и «Вопросом об убийстве девушки с рыжим зайцем».

Марго крутила «вопрос» и так и сяк, но никак не могла взять в толк, как так получается, что видела-то она д в у х человек, а в результате с чего-то взяла, что их было т р о е. И этот третий был какой-то… Черт! Даже сказать трудно! Как кот в жилетке или как нос в сюртуке, или как толстое и тонкое без предмета — ощущение от него было такое же. Коша-Марго потрясла головой. От этого можно сойти с ума. Нельзя же всерьез думать о человеке, который показался, привиделся.

Бред-бред-бред! У всего есть реальное объяснение. Надо только обнаружить его.

Остановившись на перекрестке, Марго увидела, как к калитке подъехала машина Лео.

Мсье Пулетт выбрался из салона, таща за собой кучу разных пакетов из супермаркета, и поковылял к калитке. Он именно ковылял. Пакетов было так много, что он не мог идти по-человечески.

— Лео! — крикнула Марго.

Лео оглянулся, и один из пакетов упал на землю. Марго побежала через дорогу. Ей вдруг захотелось кому-нибудь помочь. Хотя бы немного облегчить ношу человеческого бытия. Ношу человеческого знания о Смерти. Ношу человеческого незнания о роботах. Кому-нибудь. Хотя бы Лео.

— Привет! — сказал муж Аурелии хриплым голосом и прокатился взглядом по Кошиному мокрому бюсту. — Где ты так промокла?

Он не думал в этот момент о смерти. Он и о жизни не думал. Он просто жил. А чтобы жить было проще, он уже выпил пару рюмок, и от него пахло коньяком.

— Привет! — сказала Марго, стуча зубами. — Я гуляла под дождем. Тебе помочь с пакетами?

— Нет! — Лео помотал головой. — Беги скорее одень сухое!

Он опять уронил один из пакетов, и Марго схватила его.

— Хорошо! — сказала она и побежала к подъезду.

Оттянув тугую дверь, Марго наткнулась на арфистку. Та улыбнулась с аристократической брезгливостью.

— Здрас-сте! — поздоровалась Марго.

Но старуха демонстративно проследовала мимо. Будто узнала о Марго нечто, что больше не позволяет поддерживать с этой девушкой приличные отношения.

Увидев мужа Аурелии, мадам Гасион крикнула ему низким грудным голосом:

— Привет, Лео! Как поживаешь? Как твой «пипл»?

— Добрый день, мадам Гасион, — расплылся Лео. — Пишу-пишу-пишу! Сочиняю! Тиражи растут!

— Послушай, Лео! — вкрадчиво произнесла арфистка и оглянулась на русскую. — У меня для тебя есть интересное сообщение.

Старая мадам снова зыркнула на Кошу и тронула рукой Лео за рукав. Тот опять чуть не выронил пакеты.

— Очень мило, мадам Гасион!

— Но сейчас я ничего не скажу! — мадам Гасьон опять загадочно зыркнула на Марго. — Заходите с Аурелией вечером. Я так взволнованна, даже не пошла играть на арфе.

— Непременно, мадам Гасион. Непременно! — поклялся Лео и поудобнее подхватил пакеты.

— Подожди, Лео! — сказала арфистка вкрадчиво и потянула журналиста за рукав, чтобы тот наклонился.

Лео подставил ей ухо и, выслушав, утвердительно блеснул очками.

Мадам Гасьон поплыла дальше, а Марго заметила нед ее головой темно-сиреневый луч. И тень пробежала над головой мадам Гасьон, будто индивидуально ее, только ее одну избавили на мгновение от солнечного света.

— Что же ты стоишь? — спросил Лео, заскакивая в подъезд. — Беги!

— Все равно, — сказала Марго, устремляясь к лестнице. — Я уже такая мокрая, что просто! Но у меня нет другой одежды… Эту одежду мне дала Ау, а мои шмотки в стирке. А почему мадам Гасион на меня так смотрит? Она обиделась на меня за то, что я не стала продолжательницей ее дела?

— Я дам тебе свой старый свитер и джинсы, — вместо ответа пообещал муж Аурелии. — Поторапливайся!

— Спасибо!

Коша понеслась наверх, грохоча и оставляя мокрые следы. Она бежала и думала, что может быть Лео согласится стать ее сообщником в борьбе с роботами? Мсеье Пулетт так много написал всякой дребедени, что знает тольк в том, что стоит выеденнного яйца, а что — нет. В любом случае, надо с ним посоветоваться.

Собаки залаяли заранее.

Марго открыла дверь, пробежала по коридору, влетела в комнату и… замерла, как вкопанная.

Прямо на ее рабочем месте лежала в осколках разбитая люстра. Из медной трубки торчали два обгоревших провода.

Марго растерянно подняла голову к потолку и увидела, что вокруг розетки на потолке мрачной звездой чернеет копоть. Марго метнулась назад в коридор. Чертова люстра, наверное, стоит кучу денег!

— Что ты мечешься! — воскликнул Лео, выходя из спальни и протягивая аккуратно свернутые джинсы и свитер. — Переоденься. А то простынешь.

— Спасибо, — сказала Марго и скрылась в бэдруме.

За дверью она с облегчением вздохнула. Хорошо бы Лео сейчас прямо и увидел это чертову разбитую люстру. Тогда бы она уже вышла и факт был бы налицо. Пришлось бы с ним как-то разбираться, конечно, но движение уже исходило бы не от нее…

Коша развесила свои причиндалы в сушке, и влезла в то, что выдал ей Лео. И брюки, и свитер от частых стирок стали легкими и мягкими.

Хорошо хоть первым это узнает Лео, а не Аурелия.

Поправив огромный, висящий, как на вешалке, свитер Лео, Марго осторожно выглянула в коридор.

— Ты чего? — Лео подозрительно блеснул очками.

Он был одет и держал на поводке собак, а в руке ворох газет. Животные переступали с ноги на ногу и поскуливая вертели хвостами.

— Собаки хотят гулять, — звякнул Лео поводком. — Пойдешь со мной?

— Да… конечно, только… — Марго лихорадочно раздумывала, что лучше сначала: рассказать Лео про роботов или показать катастрофу в комнате.

— Ну? Что только? — поторопил Марго Лео.

Пупетта подпрыгнула, а Бонни нетерпеливо переступила с лапы на лапу.

— Лео… — замялась Марго. — А ты не заходил в мою комнату?

— Нет. А что?

— Зайди пожалуйста!

Лео послушно прошел в конец коридора и толкнул дверь. На пороге он замер, пару минут разглядывая обломки. Потом повернулся и, проходя мимо Марго, обронил:

— Возьми совок, веник и пакет на кухне. Собери это все и выбрось в мусоропровод. Я пойду с собаками. Приходи вниз, когда справишься.

— Ага! — сказала Марго и побежала на кухню.

Хрусталики люстры приятно звенели в ковшике совка, потом они с приятным хрустальным звоном посыпались по невидимой внутренности трубы мусоропровода. Словно обломки сосулек в мартовскую оттепель.

В полной неизвестности, Марго спускалась по лестнице вниз и начала сомневаться в реальности роботов. Может быть, она придемала и роботов, и невидимого мужчину, и эффект очков просто для того, чтобы выдумать себе Спасение Человечества? Просто потому что она не может ничего сдалать ловко и правильно, как другие люди. Просто потому, что ей не везет, она решила придумать этих роботов?

Уже были сумерки. Мсье Пулетт сидел на скамейке, на шуршащем на ветру ворохе газет. Марго подошла и остановилась рядом с нерешительным видом.

— Если бы ты работала на своем обычном месте, — сказал Лео. — Она могла бы тебя убить.

— Я… я не знаю! Лео! Честное слово! — торопливо заговорила Марго, садясь рядом на скамейку. — Кажется, меня и вправду хотят убить. Это какая-то мистика. Но…

— Рассказывай, — потребовал Лео. — Ты что, наркодиллер? Или дессидент? Ты поссорилась с КГБ или русской мафией?

— Ночью меня не было. Только не говори Аурелии, а то она непременно расскажет Поль, а Поль… это неважно, но все-таки не надо. Ладно?

— Ладно, — кивнул Лео. — Ты всю ночь где-то шлялась, может быть, с кем-то познакомилась и неплохо провела время, а может быть одна гуляла по улицам. Почему нет? Я охотно в это поверю. К тому же это не мое дело, где ты была ночью! Дальше!

— Я вернулась, выпила кофе, написала для тебя заметку и хотела начать работать! Но! Я, кажется, начинаю понимать Аурелию! Этот дом особенный! Он буквально начал выгонять меня. Мне казалось, что кто-то смотрит мне в спину. У меня кружилась голова и я думала, что это — с похмелья (я вчера немного выпила). Но все оказалось хуже! Чтобы придти в себя, я решила выпить пива, и отправилась в ближайшее кафэ. Но едва я начала переходить дорогу, как из-за поворота вылетела машина и чуть не сбила меня! Представляешь? Я иду и вижу эту машину, но не могу повернуть. Иду и иду, как завороженная. Можешь себе представить?

— Хм, надо подумать, — Лео потер подбородок и замолчал. — И что же ты предполагаешь?

— Не знаю…

Марго принялась разглядывать свои ботинки.

Воздух, влажный, пахнущий смолой кипариса, переливался мягкими волнами, и в его вкусе чудилась истина или утешение, или смутное воспоминание. Может быть, это воспоминание было пренатальным, а может быть, это было воспоминание древней рыбы, давшей жизнь Кошиным предкам. Около ног Марго все лежал мяч. Потертый синий мяч. И она смотрела на него так долго, что показалось, будто он окутан лиловым сиянием.

— Если ты говоришь, что тебя хотели убить, ты что-то имеешь в виду, хотя бы как это можно организовать? Почему надо нанимать дорогую машину? Или проникать тайком в квартиру и подпиливать люстру? Можно ведь проще организовать покушение! Гораздо проще! Нанять бездомного, чтобы он столкнул тебя с платформы в метро. В толкучке это легко сделать незаметно.

— Нет. Это не то, что ты думаешь, — поморщилась Марго. — И теперь я подойду к самому главному. Но обещай, что выслушаешь до конца и только потом выскажешь свое мнение. Идет?

— Идет.

— Ты знаешь, что после войны Землю захватили роботы?

— Да?! — Лео посмотрел на Марго оценивающе. — Откуда у тебя такая информация? Нет. Я ничего не знаю.

— Они настолько обнаглели, что слепой не увидит их присутствия, но поэтому никто не обращает на них внимания. Мало того! Каждый из нас может стать роботом в два счета и не догадываться об этом!

— Доказательства! Какие у тебя доказательства?

Лео с вниманием всматривался в лицо Марго, но она не могла понять насколько он серьезен.

— У меня большое досье, Лео! Во-первых, по ТВ показывают клип, в котором певец поет о роботах. Во-вторых, мы ездили на одну вечеринку, где нас угощали напитком «Блисс», и мне и самой всю ночь казалось, что я стала роботом. И мне даже понравилось это. Потому что если ты употребляешь «Блисс» и становишься роботом, то ты — супер-пупер крутой. Ты можешь делать все, что угодно — тебе ничего за это не будет. Ты можешь гнать на машине с непотребной скоростью, но зеленый свет тебе обеспечен. Ты помнишь, совсем недавно была инфа о том, что полицейская машина въехала ни с того, ни с сего в препятствие и разбилась?

— Да. Было что-то такое.

— А дело в том, что это была полицейская машина, которая гналась за БМВ, в котором Андрэ Бретон вез нас с вечеринки! И мы ехали со скоростью двести двадцать километров в час! И мы видели эту полицейскую машину. И мы видели, как ветер ни с того, ни с сего схватил с дороги мокрую газету и залепил ей все лобовое стекло полицейским. Что ты на это скажешь?

— Это могло быть случайностью.

— А могло быть управляемой случайностью. Один человек сказал мне, что случайностями может управлять Бог, молитва и колдовство. Я подумала, что он сумасшедший, но теперь я думаю — он прав. Я хочу сходить к нему и узнать что-то еще. Потому что случайностями еще управляют роботы! Я не знаю, как они это делают, но утром, как только я решила объявить им войну, они решили убить меня люстрой, а когда я вышла из дома, я чуть не угодила под колеса!

— Паранойя! — сказал Лео. — Но можно написать материал во «Франс-суар».

— У меня есть еще одна версия! Возможно! — Марго подняла указательный палец. — Дело не в том, что я объявила войну роботам, а том, что так же, как после водки или наркотиков наступает отходняк, так же наступает отходняк и после «Блисса». Логично! Если для того, чтобы привлечь везение, надо выпить «Блисс», то его обратным действием будет невезение. Тогда! Объясняется легко почему некоторым студентам на голову падают горшки с цветами, мотоциклисты врезаются в стены с графити, а школьницы падают с балконов и крыш! Если они долго употребляли «Блисс», а потом вдруг перестали, то очевидно им должно крупно неповезти. Но ведь это тоже можно рассматривать, как интервенцию против человечества!

— Это в номер не пойдет! — покачал головой Лео. — Если только конкуренты захотят заплатить за то, чтобы завалить кнцерт «Блисс». Если они хорошо заплатят, чтобы мы могли оплатить судебный процесс. Я не уверен, что кто-то пойдет на это. Впрочем, если поменять «Блисс» на «Кока-кола» и предложить эту концепцию «Блиссу»… Ах да! Кстати! Я твой должник! Хотя наш предыдущий материал и не пошел полностью, но кое-что осталось, поэтому честно будет немного поделиться с тобой.

Мсье Пулетт полез в кошелек. Перебрав несколько бумажек, он выбрал пятихатку и протянул Коше.

— Спасибо! — с неподдельной радостью сказала та. — А я и не думала! И не гадала!

— Ну! — Лео надулся. — Нужели ты думала, что я могу тебя обмануть?! Придумывай, я буду писать, и тебе всегда перепадет сотня-другая, а то и больше!

— Хорошо, но я еще не закончила! — Марго подвела черту под первый абзацем. — Я уверенна, что роботы хотят всех людей сделать роботами! И для этого они превращают людей в роботов химическими способами! Ты помнишь фильм «Ангар-18»? Так вот! Это не американцы захватили инопланетных роботов в плен! Это роботы захватили в плен америку. Это они спрятали свой корабль в Ангаре-18, а всему миру показали туфтовый фильм и туфтовых уродских чучел. А сами они наверняка обладают какой-то электрической или химической природой, потому что если ты посмотришь в глаза некоторых людей (особенно тех, кто принимает модные наркотики) ты увидишь, что они не похожи на человеческие глаза. Они выглядят так, будто кто-то другой смотрит их глазами! А что если я не хочу пить «Блисс» и становиться роботом? Что тогда мне остается?

— Ты серьезно? — Лео достал фляжку и, отвинтив латунную крышечку, отхлебнул. — Хочешь?

Марго взяла протянутую фляжку и сделала несколько жадных глотков, не замечая крепости напитка.

— А еще я подумала, что эти убийства без объяснений могут быть как-то связаны с роботами. Но я решила объявить им войну. Я не тороплю тебя, Лео. И даже не прошу особенно соблюдать тайну. Они не боятся ракзгляшения этой тайны, так как каим-то образом уже управляют людьми. Им просто плевать, что о них говорят. Но я думаю, что если выявлять их всех и обезвреживать, то…

— Убивать? — перебил ее Лео. — А если ты ошибешься? Если ты примешь за робота кого-то другого? Чем они отличаются от нормальных людей наверняка?

— Они… По-моему они не трахаются.

— Это серьезно, — расхохотался Лео. — То есть всех импотентов нужно уничтожить?

— Ну нет… Лео! Ну что ты! — Марго разозлилась и стукнула ладонью по скамейке. — Ладно! Это задача номер один! Выяснить, чем т о ч н о отличаются роботы от людей, и как с эти бороться.

Лео задумчиво посмотрел за горизонт, отхлебнул еще и спросил:

— А чем они тебе мешают? Неужели они хуже чернозадых?

— Лео! — воскликнула Марго. — Они хотят сделать из нас амеб! Безвольных, безнамеренных тварей! И еще что-то в них есть опасное… Я… чувствую. Они используют нас, как инкубатор для своих личинок! Я в этом уверенна!

— Если серьезно, — вздохнул Лео и, вытянув губы трубочкой, опять приложился к фляжке. — Все это чушь. Ты поддалась на пиарную легенду брэнда. Незаметно. Последняя фишка пиара состоит в том, чтобы не навязывать легенду, а кидать намеки, рассчитывая, что потребитель подхватит эти намеки и захочет сам проанализировать их и сочинить собственную версию происходящего. Но задачи те же, что и у обычного пиара. Уж я-то знаю в этом толк. А что касается убийств… Это просто разные убийства. Полиция ловит преступников, а они преступают закон. А все остальное придумывают журналисты. Для того, чтобы получить гонорар. Почему одни люди убивают других? Этого никто не знает. Но, кажется, без этого люди не могут. Они всегда убивали друг друга… Может быть, это такой закон жизни. Стаи селедок отъедаются, жиреют и начинают вращаться в воде огромным веретеном. Касатки же в это время подплывают к ним, и начинается пиршество, которое насыщает касаток, но наносит значительные потери сельди. Но каждый год они снова и снова начинают эту опасную карусель, отбирая таким образом из своей стаи самых сильных и быстрых. Можно подумать, что они сознательно подставляют стаю под зубы убийц, чтобы улучшить вид. Так Моисей водил свой народ по пустыне, чтобы в живых остались только самые терпеливые. В африке есть два племени, которым нечего делить, но все равно каждый год они устраивают на нейтральной территории кровавые побоища. У людей всегда была проблема, как убить ближнего.

— А я думала, как выжить… — тихо сказала Марго и с удивлением посмотрела на Лео.

Солнце опустилось за обрез крыш, и стало прохладно. Марго поежилась и сунула руки в карманы брюк.

— Это очевидно! Мар! Мужчины хотят убивать друг друга. Хотят погибать. Вернее не так. Они хотят дразнить смерть, как разъяренного быка! И хорошо, если они не втягивают в это женщин и детей. Это миф пацифистов о том, что мир может быть тихим, как земляничная поляна. Хочешь ты того или нет, но наркотики — это способ добровольно умереть для тех, кто решил принести себя в жертву. Но это же лучше, чем умереть с вывороченными кишками где-нибудь в пустыне, в болоте или… на улице города.

— Неправда! — наклонила голову Марго и пнула с силой песок, он разлетелся влажным фонтанчиком. — Мир и так — не земляничная поляна! Если не веришь, попробуй этот «Блисс» сам!

— Да нет, — Лео задрал голову и, покончив со своим напитком, тряхнул пустой фляжкой. — Я — католик. Пью вино. Если бы был мусульманином, курил бы опиум или траву. Но я — католик. Мне нравится быть слегка католиком. У меня есть вот эта привычная проверенная вещь. Я знаю, что будет с утра, что будет вечером, и сколько нужно выпить, чтобы увидеть чертей. Я научился этим пользоваться. Я стар и не хочу ничего менять. Это для вас, для молодых мир изменился, и требует новых мифов и легенд. Но я хочу дожить жизнь в моем старом привычном мире. Вдруг то, что я узнаю после вашего «Блисса» шокирует меня? Что мне тогда делать?

— Ну-у… — протянула Марго, отчаиваясь в том, чтобы найти помощника. Она лихорадочно искала доводы, но ей не приходило больше ничего с голову.

— Ладно! — Лео хлопнул себя по колену и обернулся к русской, в очках его зловещим красным блеснул закат. — Я не верю во всю эту твою белиберду, но, пожалуй, я попробую тебе помочь. — Он широко улыбнулся. — Я не люблю американцев. Не знаю уж, роботы они или нет, но янки всюду под видом свободы хотят пристроить свой доллар, а кончается вся эта свобода дешевым фаст-фудом. А я не люблю фаст фуд. Посмотри, какие они толстые — это потому что у них не осталось доброй пищи, вроде нашей ветчины, у них вся жратво из туалетной бумаги.

— Отлично, Лео! — подпрыгнула Марго. — В принципе, мне все равно, какие мотивы побуждают тебя к действию. Если ты согласен мне помогать, то давай придумаем для начала, как собрать как можно больше информации.

— Давай! — кивнул журналист «пипла». — Что я должен делать?

— Для начала я попрошу тебя просмотреть всю информацию, какая была в вашем «пипле» касательно этого вопроса.

Лео кивнул.

— И я тебя прошу! — воскликнула Марго. — Только Аурелии ничего не говори. Она непременно влезет, захочет командовать и все испортит!

— Чтоб мне провалиться на этом месте! — поклялся Лео и вылил в свою огромную пасть последнюю каплю алкоголя. Покончив с выпивкой, он спросил. — Однако поздно, а моей женушки все нет. Ты не знаешь, куда она повадилась по вечерам?

— Не знаю. Какие-то курсы, — вспомнила Марго и поднялась следом. Все-таки в одном свитере было прохладно даже под коньяк. — Мы как-то мыли тебе кости, и она сказала, что знает о том, что ты играешь в карты по вечерам, а вовсе не ходишь ни на какие задания.

— Бывает по-разному, — сказал Лео. — Бывают и задания.

Мсье Пулетт посвистел, и собаки обрадованно подбежали к нему. Он погладил Бонни по голове, поиграл, поднимая и опуская вытянутую руку, с Пупеттой.

— Представляешь? — сказал Лео задумчиво. — Собаки, оказывается, никаких чувств не испытывают. У них просто рефлексы. Они лижут друг друга в нос, чтобы вызвать рвоту и сожрать проглоченную пищу. А мы думаем, что это — любовь. — Лео погладил себя по подбородку и задумчиво продолжил. — А может быть, это и есть любовь? Совем неплохо знать, что ты лизнешь кого-то в нос, а тебя покормят за это.

Марго рассмеялась:

— И наоборот!

— Ну да! — воскликнул муж Ау и взал со скамейки собачьи поводки.

Марго погладила Бонни.

Собака облизывалась и косила глазами вслед за рукой. У нее были мягкие теплые уши. И Марго чувствовала к Бони большую симпатию, чем к пуделице Пупетте, хотя та обижалась, так как тусоваться любила не меньше. Вот и сейчас она подошла к Бонни и цапнула ее за ногу. Бони огрызнулась, и погналась за своей черной подружкой.

Может быть и неплохо знать, что ты лизнешь кого-то в нос, а тебя покормят за это.

Вдруг собаки с лаем кинулись к ограде.

Калитка со скрипом открылась, но это была не Аурелия. Это была снова арфистка. Она медленно плыла по дорожке.

Арфистка вошла в подъезд и, перед тем, как войти напомнила Лео о приглашении:

— Так я вас жду, Леопольд!

— Непременно! — крикнул в ответ Лео, цепляя собак на поводки и собираясь идти домой.

Арфистка скрылась в подъезде.

Лео подобрал пакетик, совок и метелку и пошел по дорожке к дому. Асфальт подсох и отливал теперь едва видимым свечением серебристо-фиолетовой паутины. Ветер дул в сторону заходящего солнца, а волоски стремились настречу ветру.

— Ты видишь? — спросила Марго, догнав Лео и дернув его за полу плаща.

— Что? О чем ты?

Пупетта нервно переступила.

— Посмотри на асфальт! — сказала Марго. Ей пришла в голову одна идея, и она хотела проверить ее.

— Асфальт, — сказал Лео. — Почти высох. А что я должен видеть?

— Серебрянные волоски. Паутинка. Видишь?

— Нет, — покачал Лео головой и похлопал Кошу по плечу. — Я-то обычный человек. Это художники вечно видят что-то эдакое. То пуантелизм, то дадаизм, то часы у них стекают с рояля. Мне столько не выпить. Иди вперед, открой квартиру!

— Хорошо, — сказала Марго и ускорила шаг.

Лео вдруг закружился, напевая «ля-ля-ля». Полы черного плаща захлопали черными вороньими крыльями.

Они ввалились в подъезд всей ватагой и под кудахтанье эха, поспешили наверх.

— Не будем ждать Ау! — сказал Лео. — Сейчас что-нибудь съедим. А потом, когда она придет, мы спустимся с ней к мадам Гасьон. Идет?

— О`кей! — согласилась Марго.

Марго пропустила собак и Лео в бэд-рум, а сама, включая повсюду свет, осторожно обследовала гостиную, кухню, заглянула в старое зеркало в коридоре и подошла к своей комнате. Почему-то ей захотелось, чтобы у нее в руке был хотя бы нож. И рука сама потянулась к воротнику куртки, гда была приколота игрушечная шпажка.

Бывают же такие вечера, когда все, кажется оживает. Кажется, что из каждого отверстия за вами подглядывают демоны, что в каждой тени таится кикимора, что вещи способны подкараулить вас и причинить сознательное зло. В такие вечера хочется зажечь все люстры и спрятаться в шкафу с одеждой.

Марго вздохнула и, поспешно вскочив в свою комнату, щелкнула выключателем бра.

Осмотрелась.

Теперь комната была пуста и спокойна, как удовлетворившее голод чудовище, как выгоревший вулкан. Перламутровый свет, струящийся в сумерках из окна, распространялся теперь ровно, без узлов и комков, будто люстра прежде была некой преградой, которую необходимо было разрушить, чтобы дать простор потоку неосязаемых волн.

Бра горело спокойно и тепло.

— Фух! — выдохнула Коша и плюхнулась на кровать, наслаждаясь тишиной и покоем. Руки дрожали так, будто после хорошей драки или пробежки.

Вжах!

Кто-то взглянул на Марго.

Она резко повернула голову и увидело безумное лицо на холсте. Оно смотрело! Оно точно смотрело на Марго!

Марго схватила самую широкую кисть и закатала изображение грубыми пластами охры и церуллеума. Подсохнет — будет про зеленоволосую девушку.

Про то, как они встретились взглядами перед тем как расстаться навеки. Навсегда-навсегда, без шанса повторить встречу. И как океан Тесис был когда-то их общим телом, так и в будущем они могли стать лучами одной звезды. Ггде-то в сетях космоса переплетуться отражения волн, снова соединятся в вихри и узелки, но они уже ничего не будут знать об этом.

Марго усмехнулась.

И никто не узнает о подспудном свойстве этого холста, о его подсознательном содержании.

В комнату вошел Лео.

— Я скажу Аурелии, что видел, как упала люстра, — сказал он, опускаясь на кровать около Марго. — Что она упала сама без всякого твоего участия.

— Спасибо! — сказала Марго.

— И знаешь. — пожевав губами, добавил Лео. — Я, конечно, не могу лезть в твои дела, но ты бы подумала про Поля… Он пропащий, и готов жениться на ком угодно. Так проще всего получить гражданство.

— Спасибо, я подумаю, — сказала Марго.

— Если ты хочешь победить роботов, — сказал Лео, грустно улыбаясь, — то ты должна подумать о том, чтобы как можно лучше обезопасить себя от неприятностей тебе ни для чего не нужных. Проще заниматься войной, когда у тебя все в порядке с документами и жильем. И к тому же к одиноким женщинам все относятся с подозрением. Ты ведь не сможешь всю жизнь жить у нас, а когда еще ты найдешь такую работу, чтобы хватило и на квартиру, и на пищу?

— Спасибо, — напряженно повторила Марго. — Я подумаю.

Она разочаровалась в Лео. Все это время, весь этот разговор он не принимал ее всерьез! Гадко! И обидно!

Марго вскочила.

Но Лео и не подумал отодвинуться или встать на ноги. Тогда она сама встала и отойдя к окну, посмотрела во двор. Сумерки уже стали совсем темны. И яркость отраженной комнаты, освещенной бра, уже начинала спорить с уличным светом.

За чугунной оградой остановилась машина Аурелии. Француженка вышла из нее, вошла во двор и торопливо засеменила по дорожке.

Собаки зашевелились в коридоре.

— Пришла Аурелия, — сказала Марго.

— Да!? — Лео поднял брови и откинулся на кровать Марго на спину. — Очень хорошо!

— Возможно, — сказала Марго и решила, что лучше будет посмотреть телевизор, чем быть в одной комнате с Лео лежащим на кровати. В комнате, в которой днем сама собой разбилась люстра.

Марго перебралась в гостиную и устроилась перед ящиком.

Она включила музыкальный канал, но почти ничего не видела и не слышала, уже жалея о том, что посвятила в свои сомнения и планы журналиста Лео Лайона, в быту Лео Пулетт.

Марго поняла, почему все так случилось.

Почему она должна была покинуть Питер и оказаться одна в чужом городе, в чужой стране, среди чужих людей и незнакомых роботов. Она должна научиться быть совсем одной и принимать решения, ни с кем вообще не советуясь.

Маятник начал отбивать одиннадцатый час.

Как стать певицей

Катька с Эдиком сидели, свесив ноги к воде, на набережной Сены, а за их спиной возвышался таинственный силуэт Нотр-Дама. — … не поверишь, но я начала зарабатывать раньше, чем учиться, — вспоминала Катька свое бедное детство. — Я ходила на рынок, становилась на углу и пела. Мне давали ягоды или конфеты. А один раз богатый дядька дал мне целых десять рублей! Веришь?

— Верю, — кивнул Эдик.

— А ты? Расскажи мне про себя, — Катька кокетливо сощурилась и болтнула ногами.

— Я же сказал. Психолог.

— С самого детства?

— Нет, — покачал головой Эдик. — Нет, конечно! А как ты попала в Москву? Расскажи! Я никогда не был знаком с настоящей певицей.

— Началось с того, что я директора училища послала! Да так далеко, что от отдачи вылетела сама.

— За что ты его?

— Да… Дура была. Он сдавал студентов в аренду (на концерты всякие), а бабки себе забирал. Все знали и помалкивали — все равно учиться. А там смотришь, то да се и сам где-нибудь концы закинешь. Но это я сейчас так понимаю, а тогда я решила, что как раз надо его на чистую воду вывести. Ну вот! А потом я родила Максю и сталу умнее. Но из танцзала меня все равно выперли.

— Ты застала администратора за продажей левых билетов?

— Да нет. К тому времени я уже и сама что-нибудь продала бы. Проще. Руководитель группы начал мне глазки строить. И так! Настойчиво! А я нет. Я залетела от другого. И залетела-то как-то случайно. Хотела аборт сделать, но мать отговорила. Сказала, что не важно от кого ребенок, лишь бы был. Главное, говорит, делать его с удовольствием.

— Продвинутая у тебя матушка.

— Она меня сама одна вырастила! — пожала плечами Каптька. — Ну и… в общем, не видела она ничего в этом особенного. Она так считала, что из-за ребенка жизнь портить не стоит и жить с кем ни попадя тоже. И правильно. Но это что! Слушай меня! Этот хрен. Руководитель ансамбля! Так до меня достебался! О-о-о!!! — Катька закатила глаза. — Так! Я даже и не думала, что так бывает. Знаешь, как-то и в кино показывают, и бабы говорят, но все равно не верится, да? А когда сама столкнешься, тогда конечно… Он мне и в роддом цветы приносил. Руководитель. Я их, конечно, выбрасывала. Кажется, классно, да? Заботливый, да? А меня тошнило от его заботливости. Представляешь? Прихожу потом на работу, отпела программу, а он и говорит мне — или туда, или сюда. Думал, что с Максей я сговорчивее буду! Сука!

Катька снова закипела давней злостью и плюнула вниз. В кипящую воду сены.

— В такие моменты, я сожалею о том, что не родился женщиной, — усмехнулся Эдик.

— О чем тут сожалеть-то?! — удивилась Катька.

— Думаешь, приятно козлом себя чувствовать за весь мужской род? — рассмеялся басист.

— Да ладно! — махнула рукой Стрельцова, не заметив легкого подкола. — Ты-то лично причем? Не грузись! Ну и вот! В Москве, кстати, я нехило устроилась почти сразу. И там, кстати, козлов мне встречалось гораздо меньше. Я вообще, Москву люблю. Она сука, но иногда справедливая. А вообще, конечно, с ней интересно — кто кого. Но все равно, я опять напоролась. Попала на бабки, с квартиры меня выгнали…

— А теперь опять Репеича посылаешь?

— Да блин! Эдик! — с воодушевлением воскликнула Катька. — Я пробовала им жопы лизать — только хуже вышло! На самом деле надо их посылать и еще дальше! Любить больше будут! Ну не эти, так другие. Кто такой этот Репеич? Я понимаю шеф: он хоть придумывает куда нас продать, а этот-то? Билеты на самолет купить и доставить на место работы. Кто он, этот Гочподи? Придурок старый, вот кто! Маразматик.

— Ну-ну! Раздухарилась!

— Москва меня покатала, конечно, — продолжала Катька. — Не буду говорить как, подставили меня на бабки… В общем, приятель один. Дружок мой… сука! Спер у кого-то мешок таблеток и все так устроил, что на меня все повисло, а сам свинтил. Как после этого в клубах работать? Никак! Они ж все там и тусовались. Экстези развозили. Но я вывернулась. Псевдоним поменяла, покрасилась, переехала. И все равно через пару месяцев напоролась на этих деятелей. Побили они меня, конечно, но правдивой истории моей поверили. Я, было, обрадовалась. Отлежалась и опять по клубам. А меня всюду посылают. Не формат, говорят. А как не формат, если еще вчера был формат? Я к Дану в «Манхеттен» и говорю ему, объясни в чем прикол. Он мне мозги не стал полоскать, а толково объяснил, что те перцы велели имя мое резинкой вытереть из всех блокнотов и забыть вообще, как меня зовут. В любом виде. Ну и посоветовал он мне годик покантоваться, а потом, мол, или убьют тех, или забудут они. Или моего бой-фрэнда найдут… Время, короче, лечит. Но время не лечит, Эдя, время калечит. Я же хотела пелкой работать. И не училась ничему другому. И не хочу, главное! Ну и гордяк у меня, сам понимаешь. — Катька усмехнулась.

— Заметил.

— И домой-то вернуться я не могла! Мать для чего взяла на себя Максю? Чтобы я всего добилась, чтобы ей на старости лет спокойно было, что у детей все путем! Короче, год я мучалась. Чего только не делала! Работала и продавщицей, и сторожем, и уборщицей, один раз даже гувернанткой. Но меня, конечно, выгоняли время от времени. Козлы! Говорят, месяц поработай, а мы посмотрим. Ну-ну! А через месяц они еще одну дуру находили! Будто у меня на лице написано «Поимей меня!» А мне же еще Максе надо было денег посылать!

— Ну и как? Как ты с этим справилась.

— Да вот так. Как-то мне повезло, сама уж не помню каким чудом. Но точно чудом. Три дня уже не ела ничего, с квартиры меня выгоняли уже. И никаких вариантов. Не то, чтобы подпевалкой какой. Вообще! Даже продавцом! Все, как сговорились. До сих пор мне стыдно, в кокой рог меня Москва укатала. Я уже готова была хоть на что, хоть с каким-нибудь уродом потрахаться, чтобы только работу какую-то найти. Я уж и так, и так. С таким говном водиться пришлось, что саму от себя тошнило. И знаешь… Как только перестала с говном водиться, так повезло мне, и все на подъем пошло. То мне работать за пятьдесят зелени в месяц приходилось, а за квартиру я сотню отдавала. Остальное в переходах напевала. А там бухать с разными-проказными, короче я еще и голос потеряла. И в конце-концов устроилась в кабачелло посуду мыть. Но и там мне хозяин давай намеки делать… Но я его послала и месяц последний вот в этой квартире, от которой у меня ключ, доживала, значит. — Катька вытащила ключ и потрясла им. — Я его теперь не выбрасываю. Талисман! Ну короче! Иду я в тот день, значит по улице и думаю: «Все, блин, Москва, скотское твое рыло. Если не хочешь со мной по-хорошему, я найду урода с баблом и убью его. Потому что мне уже теперь вообще — нечего терять. Пусть мой сын лучше сиротой будет, чем сыном проститутки или бомжихи уличной.» Иду и повторяю про себя эту угрозу. И не поверишь! Ангел ко мне явился!

— Ангел?! — удивленно перспросил Эдик.

— Да! — кивнула Стрельцова. — Ангел. Я не сразу поняла, кто это был. Вокруг меня будто купол образовался и золотистая тишина. И будто серебристыми крыльями кто-то махнул — такой свежестью меня всю окатило. И мне кажется, что и увидела на мгновение существо висящее прямо над асфальтом. И проямо в голову мне кто-то (оно наверное!) сказал, чтобы я голову подняла. Я голову подняла и увидела бумажку, что в спортзал требуется сторож. Замусоленная бумажка. Я сначла подумала, что я ее срывать буду? Давно уж, верно, висит. Но ангела ослушаться не могла. Сорвала и загадала. Если чудо, то и телефон-автомат бесплатный попадется. Попался! Кто-то звонил до меня и жетон оставил. Короче, устроилась я в этот спортзал — качалки охранять. Ну я и давай качаться от нечего делать. Тогда я случайно с Кабаном познакомилась, с Нарышкиным то есть. Он пришел брюхо толстое подкачать. Ну то да се… Короче, он меня совершенно безвозмездно сунул в детский мюзикл. Там у них телка заболела и срочно кого-то надо было отправить в поездку. По двадцатке баксов за выход платили! Прикинь! Скажешь — не чудо?

— Не скажу, — серьезно сказал Эдик.

— А теперь вот, в Париже. Поэтому, ключ этот я как талисман теперь храню.

— А если потеряешь?

Катька задумалась. А что, если и правда потеряет?

— Найду новый! — вывернулась она. — Дело же не в ключе!

— А что ж ты тогда… — Эдик вкрадчиво заглянул ей в глаза.

— Да… — Катька спрятала ключ в карман и спрыгнула с парапета. — Что-то задерживаюсь я в этих подпелках. Я же должна звездой стать! Круче Мадонны и даже круче самой Пуги или Агузаровой. А почему-то никак.

Она вздохнула, и некоторое время они молчали. Ночь стала совсем тихой, хотя такой большой город не успокаивается никогда. Все-таки нет-нет да и проедет машина, раздастся смех или шаги ночных прохожих. Катька опять почувствовала такую же серебристую мятность исходящую от Эда, как тогда, когда увидела она ангела.

Она медленно повернулась и оказалась совсем близко от освещенного таинственным светом фонарей лица Эдика.

— А можно я тебя спрошу? — решилась Катька. — Я тебе не нравлюсь? Или ты пед? Или у тебя СПИД? Скажи, я никому не скажу.

— Почему такой вопрос? — спросил в ответ Эдик.

— Ну… Почему вчера ты никак не хотел со мной заняться сексом? Меня это удивило. Или… А!!! — Катька внезапно догадалась. — Ты боишься, что у меня СПИД?

— Глупарь ты, Катюха! — рассмеялся Эдик.

— А почему тогда?

— А зачем? — он внимательно посмотрел Катьке в глаза и сделал шаг, отдаляясь на расстояние больше пятидесяти сантиметров. — Ты хочешь от меня детей? Или без секса тебе со мной скучно? Я недостаточно интересен в качестве собеседника, и ты непременно хочешь затащить меня в койку? Или тебе крестик на фюзеляж нужен?

— Ну… — задумалась Катька. — Вообще-то ты мне нравишься. Но про детей я пока не думала, а разве обязательно сразу дети? Есть же разные способы. И… средства. Но вообще, ты удивляешь меня! Обычно это я так говорю мужчинам, а не они мне! И про личность, и про все остальное… Но ты же не девушка!

— Я хуже чем-то? — вскинул брови басист.

— Нет! Не в этом дело! Я же сказала, ты мне нравишься!

— Уверенна? Уверенна в том, что я тебе нравлюсь? В том, что это именно так? Что именно до такой степени, чтобы…

— Да! Да! Да! — кивнула Стрельцова и сделала шаг в наступление. — До такой! Ты сводишь меня с ума! Если хочешь знать! Я даже готова… готова тебе что-нибудь постирать, если тебе это понравится.

— Зачем?! — рассмеялся Эдик. — Это что — особая какая-то ласка?

— Ну-у, — Катька смутилась. — Все мужчины стремятся к тому чтобы с ними трахались, стирали им и готовили. Разве нет?

Эдик рассмеялся и сделал еще шаг. Теперь в сторону. И ветер затанцевал на дороге. Проехала машина, шелестя резиной шин и скользя щупальцами фар по асфальту.

— В конце концов, — Катька начала злиться. — Не хочешь, я не настаиваю. Я — так. Просто подумала — почему бы двум симпатичным людям не сделать свой досуг в этом прекрасном городе еще более приятным? Но нет — так нет!

Эдик, продолжая смеяться, раскинул руки и устремился к западному носу острова Ситэ. Туда, где был виден скелет Нотр-Дама.

— Нет, — крикнул Эд. — Только не злись!

— Я?! Злиться?! — возмущенно крикнула Катька и догнала Эда. — Да плевать я хотела! Много ты о себе думаешь! Я просто так! От нечего делать. Подумаешь, цаца! Ха!

Фыркая и посмеиваясь, она побрела, скользя пальцами по камню парапета. Она шла очень быстро, так чтобы Эд остался за спиной.

Несколько минут она шла молча, а потом, вдруг не услышав шагов Эдика, испугалась и оглянулась. Нет, басист шел следом — легкой танцующей походкой. И облако теплой легкости овевало каждый его жест. И эта легкость вдруг увеличилась и вобрала в себя и Стрельцову тоже.

— Мне интересно с тобой, — сказал Эдик, догоняя Катьку. — Но я не хочу ничего такого, только потому что так принято в обществе. Это глупо — трахаться со всеми, кто хоть как-то нравится. Я хочу говорить с тобой и узнать от тебя что-то новое. Или поделиться тем, что знаю я. Но я не хочу влезать в твою жизнь настолько, чтобы от этого менялась моя. Понимаешь?

— Нет, — мотнула головой Катька. — Зачем обязательно влезать в жизнь? Я предлагаю тебе только постель, а не жизнь. Ты — как принцесса! Фу! Я уговариваю! — сморщилась Стрельцова и заныла с досадой. — Надо же, до чего я докатилась! Я его уговариваю! Черт! Смешно!

Она зло рассмеялась и расставив руки в стороны побежала вперед. Из-за облака выглянула Луна. Огромная, белая, круглая. Эдик снова взмахнул руками, и ветер рванулся вместе с ним. И Катька рассмеялась уже не так сердито — ей показалось, что она стала легче, что еще чуть-чуть, и они взлетят над городом, точно ангелы, и будут кружить невесомо и радостно. И досада прошла.

— Я поняла! — крикнула Катька. — Я поняла в чем дело! Вот! Помнишь, мы ходили к художнику? И вот тогда я подумала, что ветер ходит за тобой по пятам! Я тоже хочу так! Но я не умею, и мне кажется, что если я проведу с тобой ночь, то заражусь от тебя этим ветром!

— Заразишься и так, — пообещал Эдик, и ветер опять усилился.

— Но я же умру! Умру! — крикнула Катька, хватаясь за голову, сжимая руки в кулаки, приседая, подпригивая, наклоняясь и хмурясь, и чувствуя опять неимоверное отчаяние и желание. — Я не знаю, что со мной! Не знаю!!! Со мной такого никогда не было!!! Скажи же мне скорее, что это такое, что я чувствую? Разве не ты этому виной?

— Разве ты не хозяйка своих желаний? — немного хрипло спросил Эдик.

Катька остановилась, прислушиваясь к себе. И как только прислушалась, напасть, сводящая ее с ума, немного утихла. Но Стрельцова нахмурилась и упрямо выдвинула подбородок.

— Не знаю! — Катька нахмурилась, жмурясь от порывов все усиливающегося ветра. — Мне кажется, именно это желание приходит извне. Оно охватывает меня и воспламеняет адским огнем. И я не могу! — она рубанула воздух. — Не могу! И не хочу ничего делать с этим! Я хочу тебя!!! Слышишь?

Эдик расхохотался.

— И все-таки я лично предпочитаю совершать те поступки, которые считаю сам нужными, а не болтаться подобно соломе на ветру. — и вдруг он сменил тему. — А ты, похоже, пишешь неплохие стихи!

— Плохие! — возразила Катька. — Я выдергиваю строчки из чужих, которые мне понравятся, и составляю из них новые. Послушаю, что по радио крутят, и пишу такие же. Я же певица, а не поэт! Говно, да? Говно-попс! Знаешь, как круто в клубах отлетает?

Эдик опять рассмеялся, но на этот раз ничего не сказал. Он раскинул руки навстречу ветру, и лицо его начало сиять, будто было покрыто невидимым ультрафиолетовым лаком, сияющим в свете Луны.

— Прекрати же! — взмолилась Катька, распаленная до крайней степени. — Разве ты не видишь? Я умру, если не добьюсь, чего хочу!

— Вот! — торжествующе воскликнул басист. — Вот это слово! Добьюсь! Ты — упрямица! С одной стороны это хорошо, но с другой это тебе мешает. И ты права, это может убить тебя! Идем! Я кое-что покажу! Я чувствовал бы себя сволочью, если бы не попытался предложить тебе что-то другое, а не то, к чему ты привыкла.

Катька ничего не поняла, но с готовностью протянула руку, Эдик сжал ее трепещущие пальцы в своей обжигающей невесомой ладони и повлек к огромному газону. В центре газона, в самой мощной стремнине ветра, басист остановился.

— Хочешь попробовать что-то, чего ты никогда не делала? — спросил Эдик, удерживая спутницу на расстоянии вытянутых рук.

— Да! Да! Давай скорее! — крикнула Катька и потянулась лицом к басисту. Ветер был уже так силен, что щекотало ресницы и вышибало слезу.

— Тогда слушай меня! Договорились?

— Да. Хорошо.

Эдик неуловимым движением тела превратился в парус.

Катька попробовала повторить.

Эдик оглянулся на нее и добавил:

— Представь, что ты — не существуешь сама по себе! Что ты — только часть этого ветра.

— Хорошо, — сказала Катька и послушно замерла, пытаясь представить себе, что ее нет. В принципе, если вспомнить похожее состояние, то его можно как-то вызвать искусственно. Например, в тот момент, когда засыпаешь, очень сложно сказать, что ты существуешь; после долгой тяжелой работы, когда одолевает что-то похожее на ступор, ты тоже перестаешь существовать, а становишься чем-то вроде мешка или валуна в реке времени; или когда сильно переберешь — тоже можешь перестать быть, конечно. Короче, надо представить себя… Чтобы лучше почувствовать ветер, лучше всего быть деревом! Дерево понимает толк в ветре.

Катьке эта идея показалась продуктивной, и она попыталась ощутить как это — быть деревом. Она сняла ботинки и начала пускать корни в свежую душистую траву. Сначала земля была холодной, но через какое-то время Катька ощутила жар в ступных и легкие поднимающиеся вверх волны. Эти волны пробежали по ногам, по телу, добрались до раскинутых руки и волос. Ветер все нарастал, и в какой-то момент Стрельцова вдруг заметила, что перестала чувствовать его холод, а наоборот — через открытые ладони, через всю поверхность кожи в ее тело начало проникать сухое электричество.

И теперь Катьке уже совсем ясно казалось, что она держится за землю ступнями, подобно дереву.

То желание, с которым она думала об Эдике, внезапно начало растекаться по всему телу, наполняя его серебристым прохладным теплом. И тут же Катька увидела мельчайшую светящуюся пыль, несомую ветром навстречу. Эта пыль начала оседать на Катьке и струиться внутрь ее тела, превращаясь там в золотистое свечение. Ей показалось, что вокруг изнутри головы выросло что-то похожее на золотой шар или шлем.

— Но разве это возможно? — воскликнула Стрельцова и расхохоталась. — Ой! У меня в голове загорелась лампочка!

И в тот же миг Катьку окатило с головы до ног золотым сияющим водопадом света, хотя вокруг по-прежнему была ночь.

Буря

Марго снилось, что она стоит на краю пропасти, а внизу бушует огромный свирепый океан. Волны плещутся и откалывают куски скалы, увлекая их вниз. Марго побежала прочь от этих волн, но буря опередила ее — и тот кусок тверди, на котором Марго спасалась, понесло в огромный глаз водоворота. Коша почувствовала, что падает. Падает в безвозвратную, бездонную, несуществующую, безвременную, безликую тьму. И перепугалась до крика. Но попытавшись крикнуть, вспомнила, что спит. И проснулась.

За окном грохотала буря.

Некоторое время Марго лежала с открытыми глазами, чувствуя неясное беспокойство. Какой-то неприятный был день. Накануне все было хорошо, а вот вчера. Накануне она радовалась, что попадет в роботы, а вчера решила объявить им войну…

Лео!

Она разочаровалась в Лео. Брат Аурелии не сделал ничего неожиданного. Такой сухарь и не мог поверить в роботов, но Лео…

Вскоре, сквозь гром и стук ветра послышались слова. Марго прислушалась, но больше ничего не услышала. Раз уж проснулась, надо сходить в дабл, подумала Марго и поднялась. Она сунула ноги в «бульдоги» и, стараясь ступать тихонько, подошла к дверям.

Осторожно повернув защелку, она хотела открыть дверь и тут же услыхала, уже более явно, что в спальне семейства Пулетт точно происходит какая-то возня. Марго смутилась и хотела вернуться в постель, полагая, что супруги заняты обычным для людей ночным развлечением, но в этот момент Аурелия приглушенно вскрикнула:

— Послушай! Я же тебе сказала, что мне нельзя заниматься сексом! Пока я хожу на курсы, я не имею права тратить свою энергию как попало! Я должна концентрировать ее! Концентрировать, чтобы… ну в общем, дальше тебе не интересно. Да что же!..

После этого вскрика раздался звонкий шлепок, будто кто-то треснул кого-то по ягодице или по щеке. Наверное, Лео не внял объяснениям супруги.

— Дура! — рявкнул Лео. — Я сам писал статью по заказу этой фирмы! Это шарлатаны! Сколько они взяли с тебя денег?

Коша осторожно приоткрыла дверь, но не увидела ничего, кроме тускло освещенного пола. Но теперь кроме разговора послышалась еще и тихая музыка. Наверное арфистка перетащила свою арфу в другую комнату, чтобы не будить жильцов, и тихо играет ночью — Луна такая беспокойная, у старухи верно бессонница.

— О чем ты говоришь? Какие деньги? — ворчала Аурелия. — Там такие милые люди! Они… Они не берут никаких денег! Да нет! Они даже не всех принимают! Я попала туда совершенно случайно! Ты думаешь, что туда может попасть каждый? Ха-ха-ха! Ты ошибаешься! Надо пройти кучу тестов, прежде чем с тобой начнут вообще разговаривать! Понял! И не возьмут тебя туда! Потому что, знаешь, что? Потому что ты — самец! И твоя вонючая «Y»-хромосома лишила тебя этой возможности! У тебя нет того, что есть у меня! Потому что части кода могут находиться только в половинках «Х»-хромосом! Ясно!

— Да на! Возьми! — взревел Лео и с грохотом пробежал из спальни в гостиную, включая по дороге свет.

Марго отпрянула к стене, продолжая подглядывать в шелку. В коридор вышла заспанная Аурелия, лохматая и всклокоченная, в шелковом розовом халате. Лео громко шелестел в гостиной, видимо искал нужную газету.

— Ну что ты устраиваешь среди ночи бедлам! — недовольно сказала Аурелия, зевнула и побрела в гостиную. — Ты поднимешь всех соседей. Господи! Это мне кажется или… — она прислушалась. — Нет не кажется. Мадам Гасьон играет на арфе. Все в этом доме трехнулись! — она дошла до дверного проема и, поставив руки в боки, зашипела. — Ну что ты тут шелестишь? Что ты тут шелестишь?

Лео нашел то, что искал.

Газета вылетела из гостиной в лицо Аурелии, и голос Лео вдогонку прохрипел:

— Почитай про свои хромосомы! Это я! Я! — Лео выскочил в коридор вслед за газетой и, грохнув себя кулаком в грудь, рявкнул. — Я придумал ваши хромосомы, я высосал их из пальца еще месяц назад! Но я не знал, что найдутся бесчестные ловкачи, которые воспользуются моим бредом ради наживы! И уж тем более, я не знал, что живу с такой дурой!!! Когда отлет вашей тарелки? Я приду снять репортаж с фотографом!!! Ты уже была на секретном космодроме?

Аурелия схватила газету, просмотрела и скрылась в гостиной с гордо поднятой головой.

Лео последовал за ней. Раздался звук хлесткой пощечины. Потом грохот небольшой потасовки. Кажется кто-то из супругов Пулетт грохнулся об часы, потому что ящик с механизмом громко загудел. Ни с того ни с сего заиграла музычка, сопровождающая поход короля.

Аурелия всхлипнула. Потом наступила минутная тишина, и Марго поняла, что ей не показалось — с нижнего этажа действительно послышались звуки арфы.

— Ты все врешь! — вскрикнула Аурелия. — Ты врешь, потому что тебе удобно иметь меня под рукой в качестве прислуги для удовлетворения твоих желаний! Не выйдет! Я не отрекусь от возможности вырваться из этого проклятого кармического круга! Засунь свою газету себе в анус!

Последнее слово Аурелия выкрикнула с такой мощностью, что на кухне зазвенела посуда. Что-то упало.

— Ведьма! — крикнул Лео. — Ты извела отца и мать, и хочешь меня отправить туда же! Не выйдет!

— А-а-а! — торжествующе возопила Ау. — Когда тебе выгодно, ты признаешь мои способности! И не смей упрекать меня смертью родителей! Это ты придумал! Придумал, чтобы унижать меня и уничтожать! Потому что ты — сволочь! Такая же, как и все остальные самцы! Ненавижу!

В коридоре опять раздался грохот, лай и возня.

Несмотря на позднее время, старуха снизу разошлась — арфа ревела все громче. Марго повернулась лицом в комнату. В окно медленно вплыла огромная белая луна. Она печально косилась на свою сестру Землю, и казалось — по щеке Луны катится слеза. Черная тьма ожила в глубоких тенях, лунное сияние танцевало на плоскостях крыш. И казалось, земля кончается сразу за этими домами, и нет больше нигде никаких стран, морей, пустынь, гор, будто вся земля — только этот таинственный город. Сцена выстроенная в невесомости и небытии. Марго открыла окно, высунула голову и понюхала воздух. Эх! Хорошо бы сейчас оказаться где-нибудь на набережной. Хорошо бы.

Внезапный ультразвуковой визг Аурелии заставил задрожать посуду, и кто-то начал колотить по стенам и по полу. На кухне что-то тяжело повалилось. Билось стекло, фарфор, звенел металл. Марго осторожно, стараясь не скрипнуть, потянула дверь еще на себя. Теперь она увидела, как Аурелия ползет по коридору на четвереньках, колотя туфлей по полу и по стенам.

Собаки сбились в испуганный клубок около входной двери и тоскливо поскуливали.

Лео на кухне собирал осколки и швырял их прямо в мусоропровод.

— Ну! Что же ты делаешь! Сволочь! — крикнула Аурелия и метнулась к Лео. — Соседи сейчас вызовут легавых, и они выставят нас на штраф!

— Ты ненормальная! — заорал Лео, и из кухни вылетела тарелка, пролетела в гостиную и там разбилась. — Арифистка вызовет легавых? Ты что, не слышишь? Она дает концерт!!! Она решила сегодня изнасиловать свою чертову арфу! Она сидела целый день дома и сходила с ума! А теперь ей вздумалось поиграть!

И то верно! Арфистка наяривала по струнам с нестарческой силой.

Их кухни пролетела следующая тарелка. На этот раз она попала в стену и рассыпалась осколками в коридоре, прямо над головой пунцовой Ау.

Пупетта еще сильнее прижалась к Бонни и трепетала всем телом.

Наконец-то Марго поняла, в чем дело, почему Аурелия ползала по полу. Прямо посреди коридора, по читенькому, блестящему в свете тусклого светильника, от спален к гостиной неторопливо полз огромный черный таракан. Аурелия повернула голову, и Марго быстро закрыла дверь.

Она шмыгнула в постель, прикрыла глаза и превратилась в уши. Одни огромные, перепончатые, как крылья летучей мыши, уши.

Буйство в коридоре продолжалось.

— А этот ваш гуру? — прохрипел Лео в кухне. — Он не принуждает заниматься с ним сексом? Может быть, ты бережешь свою сексуальную энергию для него?

— Что? Что?! — задыхаясь от возмущения, закудахтала Ау и перешла в наступление. — А ты? Что ты делал в комнате русской? Я нашла тебя там лежащим на кровати! Вы трахались! Ты обнаглел! Раньше ты ходил по шлюхам, прикрываясь заданиями редакции, а теперь ты занимаешься этим прямо в моем доме!

— Да что ты городишь, Аурелия! — возмущенно хрипел супруг. — Трахаться с Марго — все равно, что трахаться с блаженной! Никакого удовольствия!

— Ага! — голос Аурелии набирал силу. — Ты уже выяснил, есть удовольствие или нет! Так ты точно с ней трахался! А я-то сказала так! Наугад! И вот! Попала в точку!

— Да что ты… — попытался вставить слово Лео.

Но Аурелия не дала ему такой возможности.

— Конечно! Ненормальные тебе нравятся больше! Если бы я бегала по ночам голой по улице, тебе бы понравилось это! Я знаю!

— Мне бы понравилось, если бы ты бегала голой! — прохрипел Лео. — Это верно! Мне бы понравилось! Но причем тут Марго?

— Как причем? — Аурелия чем-то швырнула в мужа. — Мадам Гасион видела нашу жилицу в окно. Ночью Марго стояла во дворе в трусах и майке! Разве ты не слышал этого? А потом мадам Гасион увидела, как русская поднялась в небо и полетела!

Лео захохотал.

— Мало ли, что привидится старой дуре ночью. Да она может и не проснулась, когда ходила в туалет! И ей все принилось! Если бы мадам Гасьон была в своем уме, она бы не твердила все время, что арфа убьет ее за то, что она не нашла себе переемницу!

— Да-а! Конечно-конечно! И полицейский, который видел ее летящей по небу, тоже сошел с ума! А ты не знаешь, почему все сошли с ума, а ты один нормальный? А? Не знаешь? Я знаю! Ты издеваешься надо мной! Но я требую! Требую! Я требую обезопасить меня от ведьмы!

Лео тихо засмеялся. Похоже, у него тоже началась истерика.

— Постой! — возразил он. — Она, конечно, странновата, но кто из нас не без дурины? А что касается оградить тебя, то… ха-ха! ха-ха! Аурелия! Это ведь ты договаривалась с Жаком! Твоя идея была немного подзаработать и немного развлечься! Жак ведь сказал тебе, что Марго странная! Он ведь сказал, что она с дуриной! Но от жадности ты…

— Ага! — торжествующе взревела Ау. — Так значит ты признаешь, что Марго — лунатик, ведьма и плутовка? А почему ты ее тогда защищаешь? Потому, что ты успел с ней перепихнуться! Почему на ней твоя одежда? Почему на ней твоя одежда? Почему?

— Я же сказал! — воскликнул Лео. — Я дал ей переодеться в сухое, потому что она вымокла под дождем!

— А в промежутке, пока она переодевалась, чем вы были заняты?

— Да ты просто завидуешь ей! — разозлился Лео.

На этом месте раздался душераздирающий вой Лео, потом лай собак. Что-то тяжеленное толкнуло стену кухни.

Марго опять открыла глаза.

Звуки арфы еще усились, и постепенно превращались в предоргастическую какафонию. И за окном тоже поднялась настоящая буря. Облака неслись мимо сияющей луны, точно стая серых оборотней. Приоткрытое окно распахнулось, Марго вскочила чтобы закрыть и запуталась в хлопающей гардине.

И ей опять захотелось на улицу. И не куда-нибудь вообще, а к Нотр-Даму. Стоять и смотреть, как облака струятся над контрфорсами, как химеры улыбаются луне.

И вдруг все разом затихло — струнная буря, лай собак и крики супругов Пуллет. Затихло, будто оборвалась струна. И разразилась звенящая тишина. Внизу что-то упало.

Луна утонула в облаках окончательно, и больше не била в глаза.

— Черт бы их всех побрал, — прошептала Марго и стремглав кинулась в постель.

И долго лежала, замерев взглядом на блике латунной оконной ручки, готовясь к следующему дню и думая, что взвалила на себя непосильную ношу — войну с роботами. Если она боится Аурелии и не может убедить даже Лео, куда ей с роботами-то связываться?

Вскоре внутри комнаты проявилась вторая — состоящая из золотисто-зеленых невесомых бисеринок, а от стен к окну возвращаются потоки веретенообразных голубоватых паутинок, похожих на мазки белых лессировок. Расстворившись в этих паутинках, Марго подумала напоследок, что замечательно было бы так и умереть — просто провалиться в сладкий сон, чтобы веки и мышцы ждали отдохновения и наконец получили его.

И так и остановиться на этом… последнем… прият- ном…

Сначала Марго привиделось, что она не в комнате, а подле того же замка на Луаре, в котором ей уже видела девочку и принца. На этот раз Марго стало ясно девочка — это Аурелия в детстве. И как же она раньше не догадалась? Ведь это так просто! И наверняка у взрослой Аурелии на руке остался шрам от разбитого балконного стекла.

«Да, конечно! — кивнула Аурелия. — У меня есть шрам на руке!» Она засучила рукав и показала Марго. И тут Марго увидела, что она стоит на кухне, прислонившись к косяку, а француженка что-то делает на столе, повернувшись к Марго спиной. На кухне было очень сумрачно, и Марго задрала голову, чтобы увидеть, что случилось с лампочкой. Но лампочки не было, свет попадал в помещение откуда-то из-за кадра.

«Вот этот шрам!» — сказала Аурелия, повернулась и, показав Коше руку, быстро опустила рукав и опять отвернулась. Будто боялась показать лицо. Она опять взяла нож и опять начала что-то резать, стоя у стола. Марго вытянула шею, присмотрелась повнимательнее и увидела, что француженка вырезает из огромной картофелины куколку.

«Я решила сделать себе ребенка, — деловито объяснила Аурелия. — Я вырежу его, а потом вдохну в него жизнь. Я где-то читала, что есть еврейская книга, где написано, как вдохнуть жизнь. Говорят в старой Праге один раввин сделал человека из глины. Картофель, по-моему, ничем не хуже!» «Возможно,» — согласилась Марго и хотела спросить Ау про предыдущие сны, в которых француженка играла с мячом на дорожке и лежала в кровати с перекрученными коротенькими ножками.

Аурелия будто услышала и, не поворачиваясь, рассказала сама:

«В детстве я очень простыла, и мне сделали операцию. Я теперь не могу иметь детей. То, что ты видишь днем — это мое обычное тело. А то, что ты видела во сне — это мое внутреннее, невидимое тело. После операции моя нижняя часть пришла в негодность. Посмотри внимательно.» И Марго вдруг увидела, что на Аурелии серебрянным карандашом нарисованы линии, идущие от макушки вниз по всему телу. В районе крестца Аурелии все эти линии путались и комкались в светящийся узел. К ногам тянулись коротенькие прерывистые пунктиры. Уже на лодыжках эти пунктиры пропадали.

«А теперь посмотри на мой затылок! — предложила Аурелия. — Видишь, какое яркое свечение?» «Да. Вижу!» — кивнула Марго и осторожно потрогала волосы рукой.

«Это оттого, что все линии перепутались. В голове возник неестественный противовес. Из-за этого я сошла с ума и могу совершать непостижимые вещи. Например, разрушать предметы. Если я очень захочу, я могу даже убить. Лео знает это, поэтому старается не спорить со мной. Ну вот! Ребенок готов.» Аурелия завернула куколку в фольгу и сунула в духовку.

«Надо его как следует пропечь, — скзала Аурелия и включила газ.

И лицо Ау опять было завешано распущенными всклокоченными волосами.

В следующий момент они оказались опять в том замке-над-рекой, который уже снился Марго. И в котором они были вместе с Полем. Там, гда Марго нашла пуговицу.

«Да-да, — кивнула Аурелия. — Я потеряла пуговицу. Я побежала, споткнулась, и пуговица оторвалась. Я очень расстроилась. Но мама все равно отругала меня слишком строго! Мне показалось, она хотела меня убить. Возможно, она ревновала меня к отцу. Смешно, да?» Они шли вдвоем с Аурелией по гравиевой дорожке, а Лео шел впереди, и Коше казалось, что у мсье Пулетт тоже нет никакого лица, что он плоский и вырезан из картона, и что, если Лео оглянется — это будет так же ужасно, как нос в сюртуке или тихое и громкое без звука. Аурелия же защебетала вдруг на неизвестном птичьем языке. По обе стороны гравиевой дорожки тянулись клумбы из крупных красных роз. Капли росы на лепестках сверкали тысячей солнц, но самого светила не было видно. Аурелия все щебетала и щебетала, а Лео все шел и щел впереди, и вдруг изо рта Аурелии начали вылетать бабочки и птички, сначала колибри, потом воробьи, потом вылупился огромный сизый голубь и взмыл в небо.

«Как это у тебя получается?!» — удивилась Марго и остановилась, чтобы получше присмотреться, как можно сделать такой фокус. Теперь она прекрасно видела лицо Ау, оно было похоже на лицо витражной мадонны из склепа с кладища.

«А ты думала, что я сама щебечу, как птица? — усмехнулась Аурелия. — Смешно и предполагать такое! Я записалась на курсы, и нас там учат, как обращаться с подобными вещами. Хочешь, я исторгну не птицу, а кошку?» «Хочу!» «Сейчас!» — Аурелия мяукнула и из ее рта на руки вывалилось огромное белое яйцо. Яйцо было таким огромным, что уголки рта Аурелии чуть лопнули и истекали кровью.

«Ты поранилась…» — виновато сказала Марго.

«Пустяки, — усмехнулась Ау и облизнулась длинным острым языком. — При родах всегда бывают разрывы!» «Но это — яйцо! — воскликнула Марго. — Это не кошка!» «Так всегда бывает. Сначала яйцо, потом птичка, потом уже кошка. Надо подождать. Держи, — Аурелия протянула яйцо. — Сначала яйцо, потом кошка… Это особенная кошка. Ее предки атлантические динозавры. Ты ведь знаешь, что динозавры размножались яйцами. Но на самом деле — это не яйца, а межгалактические корабли на которых на Землю прилетели наши предки-роботы.» «Роботы? Ты тоже стала роботом?» — удивилась Марго и погладила яйцо пальцем.

Скорлупа лопнула. И из нее выбрался маленький пушистый котенок. Котенок улыбнулся, но едва Марго хотела его погладить, как котенок обернулся Аурелией и хищно лизнул Кошу языком.

Она вскрикнула и проснулась. Теперь она была в комнате. И прозрачная Аурелия сидела перед ней на кровати и гладила по лицу своими прозрачными холодными пальцами. И болтала маленькими недоразвитыми ножками. Марго зашлась от ужаса и хотела закричать, но голос не слушался. Тогда она захотела заплакать, и бульканье вырвавшееся из горло заставило прозрачную Аурелию подняться и выйти из комнаты. У дверей Ау остановилась и обиженно сказала: «Я думала, что ты меня любишь, а ты тоже ревнуешь меня к отцу!» Марго сказала «нет» и проснулась — что-то холодное и скользкое ползло по лицу. Руки сами потянулись вверх, и смахнули с лица неизвестную пакость с чрезмерным усилием. Марго свалилась с кровати и лихорадочно нажала выключатель бра. Что-то мерзкое и холодное лопнуло прямо под ступней.

Опять таракан! Фу!

Марго брезгливо вытерла испачканую ступню куском газеты, выдернутым из под холста лежащего на полу. А что же Аурелия? Где она? Только что была здесь.

— Черт! — ругнулась Марго. — Прозрачная Аурелия! Надо же! Только этого не хватало.

Марго осторожно выглянула в коридор и увидела, как из кухни в гостиную медленно прошла Аурелия в белой ночной рубашке. Страх прокатился по спине ледяной каплей. Но желание сходить в туалет было сильнее. Пометавшись по комнате, Марго все-таки решилась выйти. А чтобы обезопасить себя, она вытащила из-под воротника куртки игрушечную шпажку, подаренную ювелиром.

Сжав шпажку в руке, Марго пробралась в дабл и успокоенно уселась на очко. В открытую форточку сочился сквозняк. Он приносил реальные звуки и запахи: запах свежих булок, шум дворницкой пластиковой метлы, мотор машины и вечное птичье «тюилери».

Облегчившись, Марго пришла в себя и подумала, что верно она трехнутая, раз все так говорят. И верно ей показалась Аурелия в ночной рубашке. И в гостиной точно никого нет, кроме Бонни и Пупетты, которые спят в кожаных креслах.

Марго спустила воду, вышла в коридор, прислушалась. На цыпочках прокралась вдоль стены и остановилась так, чтобы видеть в зеркало отражение гостиной. То, что она увидела в зеркала испугало ее еще больше: Аурелия стояла на коленях перед журнальным столиком, на котором среди трех свечек (две маленькие по краям и одна повыше в центре) стояла открытка. Аурелия раскачивалась и что-то тихонько напевала. И теперь Марго наяву увидела в затылке Аурелии холодное пламя. Оно разгоралось все сильнее и вскоре начало протягиваться тонкими лучиками в пространство — точно в голове Аурелии родилась звезда.

Марго крепче сжала в руке шпажку и отбыла тихонько назад в свою комнату.

Теперь она не была уверенна, что ей всего-то поблазнилась прозрачная Аурелия, и не была уверенна в том, что все, что ей приснилось — всего лишь сон. Войдя в комнату, Марго кинулась к окну, осторожно взяла стул и, подтащив его к двери, влезла на сидение ногами и воткнула шпажку по центру верхнего косяка.

— Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! Омменипадмехум! — бормотала она для пущей верности.

Сдернув с кровати одеяло, Марго убедилась, что тараканов нет и легла опять. Продолжая повторять Ронину бормоталку, она лихорадочно вспоминала сон и думала о том, что если вдруг и правда окажется, что на руке Аурелии есть шрам, то и все остальное может быть если не правдой, то информацией нелишенной смысла.

Омменипадмехум!

Омменипадмехум!

Омменипадмехум!

Сгинь Сатана!

Чего ты хочешь на самом деле

Катька с Эдиком медленно плелись по утреннему Парижу, наблюдая, как стремительно восходит солнце на востоке.

Они уже миновали добродушное чудовище Помпиду, прошли по улочке, где в витринах галерей висело множество разных картин. Сделали небольшую петлю, чтобы посмотреть на Гранд Опера, и теперь плелись по улице Клиши. Город уже просыпался, мясники вываливали на прилавки куски туш, окорока и грудинки; цветочники выставляли на тротуары перед магазинчиками ряды гиацинтов и роз; газетные развалы распахивали полки со свежими газетами; парижане спешили выбраться с парковок.

Катька вела Эдика туда, где ужасной ночью изрыгнула на могильную плиту чудище Бафомета. После обучения ветром басист стал для Стрельцовой непререкаемым авторитетом, и она смотрела на него если и не как на ангела, то как на доктора или профессора по вокалу (сто процентов!).

Когда они подошли к кладбищу, солнце уже выглянуло из-за самых высоких крыш.

Они перешли улицу и оказались перед знакомой калиткой.

Днем, конечно, все было не так. И Катька начала думать, что затеяла поход зря. Что незачем впутывать в свои ночные страхи нормального взрослого человека. Тем более, если она рассчитывает на его близость.

Но раз уж они пришли сюда, следует поговорить. Следует! Но не очень углубляясь в подробности.

— Как ты думаешь, это был настоящий Бафомет или галлюцинация? — спросила она осторожно.

— Смотря что иметь в виду, — задумчиво оветил Эдик.

Катька толкнула калитку, и первой направилась к высокому каштану. Утром все было не так, но Катька узнала склеп, около которого Оборотень в ту ночь совершал свой странный ритуал, и направилась прямо к нему. Через минуту она уже разглядывала оставшиеся на серой надгробной плите черные кусочки углей и желтые капли сгоревшей мази.

— Я вот что думаю, — сказала она. — Если Бафомет есть на самом деле, то почему эти святые не помешали его вызвать?

— А ты веришь в них? — спросил опять Эдик, остановившийся за ее плечом.

— Не знаю. Я не задумывалась.

— Ну как же они могли помешать, если ты не знаешь? Подумай? Ведь только твоя вера или неверие могут оживить их или оставить всего лишь витражами.

— Ты хочешь сказать, что если я не верю, то их для меня не существует?

— Да. Это я и хочу сказать.

— А Бафомет?

— И Бафомет.

— Так значит все это глупости? — с облегчением вздохнула Катька. — А я-то уж испугалась. Представляешь, лежу в постели в номере, а эта образина у меня на потолке, я чуть не сдохла. Постой! А как же мы увидели его все вместе?

— Мало ли, что увидишь по кайфом?

— Но ведь мы все увидели одинакового Бафомета!

— А почему бы вам и не увидеть его одинаковым? — усмехнулся Эдик. — Думаешь, у вас очень богатая фантазия?

— Значит, нет никакой продажи души Дьяволу, — с облегчением выдохнула Катька. — Представляешь, как меня прибило? Я уже подумала не пойти ли мне в церковь покаяться. Смешно?

— Почему же, — задумчиво протянул Эдик. — Если хочешь продать, продать всегда можно. Важен ведь только факт продажи и та цена, которую ты запросишь.

— Но как же? Если о н — глюк? — рассмеялась Катька.

— А разве есть разница? Важен факт продажи, — сказал Эдик и оглянулся вокруг, как охотник или человек узнавший давно покинутео место.

Катька помолчала, осознавая сказанное, и переспросила:

— То есть, если я считаю, что продаю душу, мне достаточно так считать и поступать далее так, будто продажа состоялась. Ты это имеешь в виду?

Эдик кивнул и направился прямо к каштану. Около дерево он остановился и поднял руки к небу. И Катьке показалось, что Солнце окатило Эдика отдельным световым потоком. Да. Световой столп был на месте. А Бафомета не было. Были только угольки и гадкие желтые капли.

Катька тряхнула головой — ей вдруг показалось, что Земля наклонилась, и с нее можно упасть в небо. Катька упала на траву и схватилась за нее руками. Наваждение прошло.

— А как же блага взамен? Кто даст их мне? — крикнула она, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

— Никто! — повернулся Эдик, охваченный золотистым пламенем. — Все равно ты все делаешь сама! Ты находишь для себя путь и идешь по нему. Подставляешь друзей, обманываешь родных, спишь с тем, кого ненавидишь. А замен — зотото! Деньги! Багамы, платиновые пластинки! Ты никому не нужна, но у тебя все это есть. Шоу-бизнес — сколько положишь, столько и возьмешь! Купят, съедят, будут ходить на концерты! Люди — стадо баранов. Главное — получше им насвистеть в уши!

— А душа? — мучитально сомневаясь, воскликнула Катька. — Ведь Сатане нужно продать душу? В этом же весь прикол!

— Разве все это можно сделать не продав душу? — гневно воскликнул Эдик. Он вытянулся всем телом и замер, и пламя, охватывавшее его распалилось и шухнуло в небо огромным ярким столбом.

Катька опять упала на траву и закрыла глаза руками. Когад она открыла их, Эдик стоял рядом. Он внимательно и сочувственно смотрел на Стрельцову.

— То есть ты считаешь, что можно заключить договор с собственным глюком? — теперь по-другому спросила Стрельцова. — И продать душу собственному глюку?

— Да. Я хочу сказать, что если ты будешь так считать, то это будет для тебя реальностью.

— Черт! Но как это повлияет на ход моей жизни? — Катька опять нервно рассмеялась.

— Подумай сама. Снаружи тебя вообще ничего нет — ни хорошего, ни плохого. Тебе все предлагают в равной мере. А ты выбирай! Каждый миг ты можешь повернуть жизнь на сто восемдесят градусов. Все зависит от того, что ты выберешь. Все.

Эдик улыбнулся, и Катька с благоговением и страстью посмотрела на его немного побледневшее лицо.

Теперь она не сомневалась, что вся история с Эдиком — романтичный секс. Просто неинтересно все делать сразу в первую ночь. Он немножко помучает ее, а потом, когда Катька совсем обезумеет от страсти, они предадутся такому фонтану удовольствий, какое не снилось никому. И уж тогда Катька точно насладится нежной бархатной кожей басиста, его хищными губами, чистой, как у девушки, грудью, животом, бедрами, ну и всем остальным тоже.

Эдик прикрыл глаза рукой, и на его лицо упала лиловая утренняя тень.

— Ой, Катерина! — сказал он строго. — Выбрось из головы то, что ты там взращиваешь! Выбрось! Это все твои фантазии.

— Я замучала тебя, — повинилась Катька, пугаясь проницательности приятеля. — Извини. Тебе еще надо кучу дел сделать, а я тебя всю ночь таскаю. Извини.

— Перестань. Дела у меня, конечно, есть. В аптеку надо зайти. А вообще-то, если бы я не хотел с тобой шляться, у тебя ничего бы не вышло. Я-то всегда сам выбираю свою жизнь. И если уж выбираю, то принимаю этот выбор по крайней мере с удовлетворением. А сегодня я еще массу удовольствия получил.

— Черт! Но это же бред! Есть же обстоятельства! — воскликнула Катька и вскочила с лавки. — Что, и обстоятельства ты сам выбираешь?

— Эх, Катюха! — тихо поднял на нее свои ясные глаза басист. — В каждом из нас отражен весь огромный мир. Как в елочном шаре умещается огромная комната, так и мироздание собрано в каждом из нас в маленькую точку. Это же просто — изменить мир — он весь внутри тебя! Остальное — вопрос веры. Вопрос твоего отношения. Только надо знать точно, чего ты хочешь. Чего ты хочешь н а с а м о м д е л е.

Что-то заставило Катьку оглянуться, и около того надгробия, где Оборотень осуществлял свой сатанинский ритуал, пожилая женщина смахивала метелкой огарки и угольки. О ее ноги терлась рыжая кошка. Женщина время от времени поглядывала на парочку и улыбалась.

— Идем, — тихо шепнул Эдик. — Нам пора.

Они вышли за ворота, а Катька все еще пребывала в нереальном невозможном состоянии. Она потрясла головой и сказала:

— Черт! Что ты со мной сделал? Кажется, уже утро, я все еще будто во сне. Мне все кажется другим! Все предметы будто бы те, но в то же время какие-то иные. Может быть, я сошла с ума? Эдик!

— Может и так.

Париж просыпался, машины, люди — все спешили начать новый весенний день. Наполнить его мелкими и крупными делами, покупками, встречами, разговорами, поцелуями, прощаниями, созерцанием картин и цветов, слушанием музыки и птичьих криков, играми с детьми и снисхождением к старшим. Мягкие утренние тени медленно ползли по тротуарам, по которым уже струились ручьи, смывающие вчерашнюю пыль.

Катька испытывала чувство нечаянного праздника, в голове ее бурлили мысли и ощущения, которыми тут же хотелось поделиться. Она взглянула на Эдика и заметила на его лице признаки какой-то заботы.

— О чем ты думаешь? — спросила она, переполняясь нежностью и желанием спасти Эдика от всех его забот.

— Мне нужно в аптеку, — ответил Эдик.

— В аптеку? — удивилась Катька, и мысль о СПИДе вернулась к ней. А вместе с этой мыслью и обычная реальность стала проступать в очумевших предметах.

— Аспирин надо купить, — пояснил Эдик.

— А-а-а… — неопределенно протянула Катька. — У меня есть, я могу дать. Шипучий.

— Спасибо, — отсутствующе сказал Эдик. — Я предпочитаю обычный.

Всю оставшуюся дорогу Катька шла и украдкой посматривала на басиста, пытаясь догадаться о его тайных мыслях.

Увидев здание с зеленым крестом на вывеске, Эдик предложил Катьке перейти через дорогу и зайти. Катька пожала плечами, и они оказались в аптеке. Эд разговаривал с продавщицей по-французски, поэтому она не понимала, что тот говорит, но поскольку ей было дико интересно, что за лекарство купить басист, она украдкой следила за ним.

Он действительно купил аспирин.

Потом по дороге им попалась почта, и Эд предложил заглянуть и туда. Катька и от этого не отказалась. Ей было интересно, что он будет там делать. Но басист не сделал ничего особенного. Он купил конверт, открытку и написав несколько строчек, сунул ее в коверт и собрался заклеить. Катька внимательно следила за руками Эда, но так и не заметила ничего особенного. Открытка, как открытка. Конверт, как конверт. Эдик о чем-то задумался, полез в карман за платком и нечаянно рассыпал кучу мелочи. Монеты покатились по всему полу.

— Черт! — выругался он и попросил Катьку. — Помоги мне пожалуйста.

И первый опустился на корточки собирать монетки. Катька отошла за самой дальней. Когда все денежки были собраны, как-то оказалось, что письмо уже заклеено.

— Не опустишь? — несчастно улыбнулся Эд, пытаясь упихать мелочь в кошелек.

— Ага! — сказала Катька и, схватив письмо понесла его к ящику. По дороге она внимательно прочитала адрес: «Москва, Иванову А. В., До востребования.» Перед тем, как сунуть письмо в обитую латунью щелку, она внимательно прощупала конверт и обнаружила маленький квадратик. «Глазки!» — пронеслось у Катьки в голове. И мир снова стал обычным. Немного скучноватым, конечно, но лишенным этого ненормального сияния, которым Эдик пичкал ее всю ночь. Все ясно. Эдик нашел «дурь» и послал на пробу своим друганам, любителям гравюр. А потом, если они попробуют и дадут ему добро, он купит этих гравюр мешок. Вот откуда у него бабки на прокатную тачку.

Катька бросила письмо и вернулась к Эду небрежной походкой обычной московской штучки. Не крутой, но и не последней лохушки.

Они снова вышли на улицу, и Катька почувствовала, что очень хочет спать. Она зевнула и поплелась в сторону гостиницы молча, глядя себе под ноги на серую тротуарную плитку, переступая через кусочки веток, сорванных бурей. Похоже ветер шалил ночью по всему городу.

Катька издали увидела черного человека-статую, вырывающегося из стены, и поняла, что дико устала.

Ониперешли дорогу, и начали медленно подниматься по лестнице. Что-то красное маячило на стене возле статуи. Катька присмотрелась и увидела — ночью кто-то написал яркой краской два таинственных слова. Над головой человека было написано «Golem», а под торчащей из стены черной чугунной коленкой «Anenerbe». Стрельцова остановилась, чтобы разглядеть надпись получше.

— «Голем», — прочитала Катька. — Группа наверное. Так хочется иногда на стене что-нибудь написать, типа «Катя Стрельцова — круто!» Басист не ответил. Лицо его как-то обострилось и еще более отодвинулось от мира. Он молча ждал, когда Катьке надоест стоять.

— Эй! Эдик! — позвала его Катька и подергала за рукав. — Ты чего? Идем.

— Да так, — очнулся басист и медленно побрел по затопленнной холодной тенью лестнице к жаркому утреннему небу. В молчании они добрались до верха.

Так же молча вошли в отель, прошли мимо консьержа, вызвали лифт. Вошли в приехавшую кабину, и Катька не выдержала.

— Эдик! Ну скажи, зачем тебе аспирин?

— А-а… Ты все об этом. Проводок припаять. Кислота!

— Фу ты, черт! — рассмеялась она. — А я уж подумала… — … что СПИД лечат аспирином, — ухмыльнулся Эдик и потрепал Катьку по макушке.

Она подумала, что басист гораздо старше, чем выглядит, чем кажется и чем есть на самом деле. И возможно, он уже кого-то убил. В его глазах уже есть метки, которые бывают у людей, которые преступили главный человеческий барьер. Катька видела такие у знакомых бандюков.

Она машинально полезла за ключом от номера и обнаружила, что большого ключа-талисмана нет.

— Черт! Эдик! — воскликнула она. — Накаркал! Черт тебя дери!

Эдик мягко улыбнулся.

Лифт остановился и раскрыл створки.

Утро Марго

Яркий малиновый цвет зазвенел в глазах. Марго сморщилась и уткнулась лицом в подушку, прячась от солнца, но спать больше не получилось. Марго лежала в кровати, смотрела на начатые холсты и отрешенно перелистывала вчерашний день. Вспоминала услышанное ночью и пыталась понять, чем ей это грозит.

Какое-то важное решение она приняла вчера? Ах, да! Она объявила войну роботам. А Поль и Лео посмеялись над ней. Но это и хорошо. Если бы они отнеслись серьезно, они могли бы разболтать. Вернее нет. Разболтать они могут и так. Важно, с каким посылом, с каким отношением они это рассказали бы! Так они расскажут с издевкой, со смехом, и никто им не поверит. А так… Она одна тихо все сделает и… спасет человечество! Она — одинокий разведчик! Вот кто она! Она наконец поняла это. И это прекрасно!

— Привет! К тебе можно? — голос Аурелии заставил Марго вскочить, как ошпаренную. И голос этот звенел, не предвещая ничего хорошего. Ни ночная драка, ни бдение перед изображением атланта не умиротворили ее. В рыжеволосой супруге Лео все еще горела неутомимая лампада некой неизбывной страсти.

— Фу! Черт! Напугала! — выдохнула Коша-Марго. — Заходи…

Аурелия толкнула дверь, и стул стоявший рядом с грохотом заскользил по паркету.

— Ой! Черт! Зачем ты его тут поставила?

— Я боюсь приве… — хотела честно признаться Марго, но не успела.

Аурелия остановилась на пороге, моргала глазами и махала руками.

— Ты чего?! — удивилась Марго.

— Нет… Показалось, будто паутина, — поморщилась Аурелия и вошла. Она придирчиво оглядела холсты и повернулась к жилице. — Что вы делали вчера с Лео?

— Ничего, — помотала головой Марго. — Я попала под дождь и возвращалась домой, встретила Лео и он предложил мне вот эту одежду. Но, если она нужна, ты можешь забрать…

— Нет, — недовольно махнула рукой Марго и вдруг раздраженно замотала головой. — Я вообще не об этом! Не об этом!

Она вскочила и стала ходить по комнате, то нервно переставляя картины Марго, то поправляя вещи или гардину. Заглянув в цветок, она поморщилась:

— Фу! Совсем сухой, и решительно повернувшись к Марго, спросила. — Как ты это делаешь? Ты должна мне сказать, как ты это делаешь?

— Что?

— Летаешь! — выдавила из себя нужное слово Аурелия. — Арфистка сказала, что видела, как ты летаешь. И я уверенна, что тот полицейский, который сфотографировал летающую девушку, имел в виду тебя.

— Не знаю, о чем ты говоришь, — грустно сказала Марго. — Я бы и сама хотела научиться, да только…

— Ладно! — угрожающе наклонила голову Аурелия. — Не хочешь, не говори! Но и от меня тогда не жди большой откровенности!

— Хорошо, — Марго покорно наклонила голову и стала ждать, когда Аурелия уйдет.

Аурелия метнулась вон из комнаты, но на пороге задержалась.

— А что ты скажешь, если я предложу тебе в обмен на разбитую люстру научить меня летать?

— Я бы с удовольствием… — рассмеялась Марго нервно. — Но…

Аурелия поджала губы и залилась краской, но не ушла.

— В общем, я предлагаю тебе подумать, — сказала она и только после этого распахнула дверь. Выходя, Аурелия опять махнула рукой так, будто перед ее лицом была паутина.

Вскоре хлопнула входная дверь, а через некоторое время по дорожке простучали каблуки Аурелии, потом завелась и укатила машина.

Марго подошла к дверному проему и долго разглядывала пустой воздух. И вскоре действительно увидела тоненькую серебряную паутинку. И чем дольше Марго смотрела на паутинку, тем явственнее она становилась. И вскоре стало видно, что весь дверной проем затянут тоньчайшей серебристой тафтой.

Встав на стул, Марго вытащила иглу и посмотрела снова — паутинка пропала. В гостиной начали бить часы. Марго посчитала удары — девять раз. Что-то Аурелия ушла как-то очень рано.

Вернув иглу на прежнее место, Марго снова забормотала «Омменипадмехум» Взволнованная всем происшедшим, Марго решила инвентаризировать свои вопросы и воспоминания.

Она прекрасно помнила, как мадам Гасион смотрела на нее в окно. Она прекрасно помнила это. Но разве это не был сон? И полицейского она тоже видела на перекрестке. И полицейский видел ее. И что же? Она летала? Л е т а л а?

И полицейский не врал, утверждая, что видел летящую девушку наяву.

Или он видел сон Марго? И мадам Гасьон видела сон Марго? А Марго видела сон Аурелии?

Но как же тогда он сфотографировал это бледное пятнышко, которое он называет летящей девушкой. Ха-ха! Летящей Марго!!!

В том сне Марго видела, как удалялась от нее Земля. Но как в это поверить? Скорее бы Марго поверила, что полицейский каким-то образом увидел то, что ей снилось, потому что она не умеет летать. Летать — невозможно.

Или умеет? Может быть какая-то бестелесная, электрическая часть Марго может отделяться от ее тела во сне и летать, и бродить, и быть видимой другим людям? Когда эти люди в каком-то особом состоянии.

А может быть…

А может быть она сама — робот?

Марго остекленела от этой идеи. Так с кем же ей бороться, если она сама — робот? С роботом в себе? Тьфу! Какая-то чеховщина!

Решительно откинув кисти и холсты, Марго решила проконсультироваться у знающего человека. У ювелира. Старик, видно, знал толк в разный таинственных вещах, раз не поленился догнать Марго и вручить ей шпажку с серебрянной полосой.

Пропавший ювелир

Солнце слепило Марго глаза. Она шла прямо на восток по Орденер, потом по Рикэт, по Рикэт до мостика через бассейн де ля Виллет (возле небольшого клерикального сооружения) и дальше, пытаясь найти ювелирный салон. Но ювелирный салон ни в какую не хотел находиться. Это взбесило Кошу. Она же точно знала, что салончик находится на улице Кримэ. Она даже нашла в кармане замусоленную бумажку с адресом. Нашла и специальные приметы, но салончика — не было. Исполненная упрямства, Коша-Марго проследовала по улице Кримэ до конца и обратно. Потом еще раз. И еще! Так она ходила целый день, но так и не обнаружила ничего похожего на ювелирный салон, в котором ремонтировала кольцо для Аурелии.

И теперь, разочарованная и вымотанная, Марго поплелась назад. Солнце опять слепило глаза — теперь уже на Западе. Прогретый за день асфальт выцвел, и было похоже на Россию, на летний питерский вечер. В это время они с Мусей в Питере, бывало, выбирались из дому на поиски удачи. И вслушивались в таинственный голос города, пытаясь почувствовать за километры верное направление. Иногда получалось. Иногда походы превращались в бесконечные круги, будто Питер насмехался над ними, дразня цифрами, именами, номерами трамваев. Бессмысленными лабиринтами улиц. Иногда Коше казалось, что город специально выстроен в такой лабиринт, попадая в который, человек либо сходит с ума, либо закрывает порты, чтобы не видеть этой свистопляски духов, призраков, безумных архитектурных форм, навязчивого шепота Невы. Кажется есть способ вылечить наркомана: надо дать ему двинуться и вести его по все уменьшающимся помещениям, и в конце концов его так придавит, что он двигаться бельше никогда не захочет. А можно его просто вести по винтовой лестнице в Исакии и не дать выбраться на крышу. На Васильевском есть «Институт Снов». И где бы ему еще быть, если Питер — город, который снится. В Питере так отчетливо понимаешь, что ты — часть этого огромного прибора, который устроен с некой тайной целью. Нечеловеческой.

И Париж сегодя был похож на Питер. Только его язык был немного другим. Марго пыталась почувствовать, она шла и шевелила губами, стараясь уловить ритм и форму, которые слышались ей в пространстве города.

А что, если геометрия города — его стены, башни, прямота и ширина улиц каким-то образом воздействуют на живущих в нем людей? Не только создавая настроение своей красотой или неприглядностью {это очевидно), но и генерировать какие-то частоты, которые воздействуют на мыслительные процессы. Скажем так, в мозгу возникают определенные очаги возбуждения, соответствующие различным состояниям, эмоциям и побуждениям. Плюс, естественно, сама ритмическая организация этих форм вызывает в мозгу ответные частоты. Если музыка может заставить сердце стучать чаще, то и количество, острота и наклоность углов квартала может реально воздействовать на психику. И превратить милашку в убийцу, и наоборот убийцу в ангела…

Прибыв к дому, Коша увидела около подъезда неотложку и машину фараонов. Санитары вынесли носилки с черным целофановым пакетом и, закатив его внутрь машины, собрались уезжать. Марго осторожно вошла во двор. Думая запоздало о том, что не надо было этого делать, а надо было погулять еще, пока они не уехали бы совсем. Но теперь разворачиваться было глупо, и Марго медленно приближалась к Лео, который стоял, покачиваясь с носка на пятку, возле синей скамейки. Лицо его было заклеено куском пластыря.

— Привет! — вяло махнул он рукой.

— Что случилось? — спросила Марго.

— Да вот. Арфистка, — вздохнул Лео растерянно. — Ее, кажется, убили сегодня ночью. Ты ничего не слышала? Нашли с перерезанным горлом… никаких следов взлома, и вообще никаких следов. Кому могла помешать старуха? И… у нее-то и не было ничего, кроме арфы, — Лео недоуменно развел руками. — Все, что она зарабатывала, уходило на оплату аренды и питание. Возможно, что у нее куплено место на каком-нибудь кладбище. И все. Ни детей, ни подруг, насколько я знаю. Наверняка это сделали эмигранты. Недавно тут прохаживался подозрительный черномазый. Они могут грохнуть за пару франков. Для них это дикие деньги.

— Лео! Что ты городишь? — возразила Марго. — Ты же сам сказал, что дверь была закрыта! Неужели ты думаешь, что мадам Гасьон могла пригласить к себе черномазых?

— Да. Глупо, — вздохнул Лео.

Между тем полицейские все еще возились в квартире на первом этаже. Один из них ходил по периметру вокруг розового дома, и Марго показалось, что старое здание ухмыляется. Не было бы удивительно, если бы этот дом вдруг взял и повернулся бы, или подвинулся на несколько метров, чтобы лучше видеть солнышко.

Марго усмехнулась. Нет, нет! Конечно, это только фантазия.

Когда флик направился к лавке, Марго запоздало подумала, что ей-то лучше всего было бы отсутствовать в этот момент, но теперь поздно. Не бежать же на глазах у полицейского?

Бонни и Пупетта залаяли и заняли боевую стойку.

Марго закрыла глаза и взмолилась, чтобы полицмен передумал, а когда открыла, увидела, что из подъезда выносят сломанную арфу. Двое фликов осторожно несли инструмент к задним дверцам полицейской скотовозки.

— Луи! — крикнул один из парней. — Помоги нам! Открой салон.

— Сейчас! — крикнул Луи и побежал к машине.

Загрузив арфу, флики уселись в машину. Машина с урчанием выехала на улицу, один из полицейских выскочил, чтобы закрыть ворота, запрыгнул в скотвозку опять. Машина уехала, и перед розовым четырехэтажным домом воцарилась тишина.

Коша поморщилась, представив, как острый обрывок струны вонзился в старческую дряблую шею мадам Гасион, проткнул артерию и выдрал из нее кусок плоти. Как тугая струя фонтаном брызнула на станину арфы, как Мадам Гасион схватилась руками за горло…

Марго подняла руку и потерла шею.

— Да. Неприятно, — сказал Лео и побледнел.

— Ты тоже подумал, что это арфа убила мадам Гасион? — взглянула Марго на Лео. — Неужели старуха была права, когда говорила, что арфа убьет ее, черт побери? Надо было мне брать у нее уроки. Может быть, все произошло бы иначе.

— Глупости! — нахмурился Лео и ссутулился. — Просто старая доска рассохлась. Это бывает. Если бы ты занималась, струна могла лопнуть и у тебя в руках.

— Послушай! Лео! Но как она могла лопнуть? Ведь с того края, где мадам Гасион сидела за инструментом, расположены тоненькие безопасные струны. Басовая же струна находится так далеко от рабочего места, что никак не могла достать до сонной артерии!

— Откуда ты знаешь, что старуха делала?! Может быть она подтягивала струну? Или арфа упала на нее, когда мадам потащила инструмент на другое место. Честно говоря, я ничего толком не разобрал. Парни из участка предложили мне опознать мадам Гасион и все. Я вошел в квартиру и увидел, что у арфистки перерезано горло, лужа крови и порванная струна. Вот и все. То, что все двери и окна были закрыты, я случайно подслушал из разговора фликов. На самом деле ничего неизвестно! Аурелия конечно скажет, что это дом убил мадам Гасьон. Она ненавидит этот дом и готова взвалить на него все преступления!

— Плохо, — буркнула Марго. — Лучше бы это произошло в каком-нибудь другом месте. Если флики придут еще раз, они непременно захотят посмотреть мои документы.

Лео извлек из кармана привычную фляжку, отвинтил крышку и приложился к латунному горлышку.

— Хочешь? — протянул он фляжку Марго.

— Уж и не знаю. — сказала она и отхлебнула. — А почему Аурелия ненавидит этот дом? В конце концов, она могла бы переехать…

— Нет. Это исключено. Это так же, как уехать от любовника, когда ты влюблена в него настолько, что он помыкает тобой. Ты ненавидишь его, но не можешь от него отказаться. Это точно.

— Аурелия странная, — сказала Марго. — Утром она вошла ко мне и сначала спросила, что мы с тобой делали у меня в комнате, а потом попросила меня научить ее летать. Как тебе это нравится? И еще! Она шантажирует меня разбитой люстрой!

— Аурелия опять сошла с ума, — поморщился Лео, проводя рукой по заклееной щеке. — Не обращай внимания. Она все время сходит с ума. Я думаю, что это должно кончиться когда-то, но этому нет предела. Наверное, я закрою ее на замок в шкафу, когда она вернется. Женщин надо держать под замком. Иначе они сведут с ума все человечество.

— Ты хочешь сказать, — мрачно заметила Марго. — что мужчины и женщины — это не одно человечество, а два разных?

— Конечно! У них даже хромосомы разные! — усмехнулся Лео. — У женщин две «Х», а у мужчин «XY».

— Это совершенно новая теория! Лео! — рассмеялась Марго. — Ты подвинешь Дарвина, если…

Вдруг Лео торопливо спрятал фляжку и, поджав узкие губы, заиграл желваками.

Марго оглянулась: от калитки к ним приближалась Аурелия, охваченная сиреневым сиянием. Она не шла — летела над дорожкой, едва касаясь асфальта подошвами аккуратных розовых туфелек.

— Что тут происходит? — устало спросила она. — На углу я встретила полицейскую машину.

— Умерла мадам Гасион, — сказал Лео.

Марго ссутулилась и наклонилась погладить Бонни — Аурелия звенела точь-в-точь как полотно двуручной пилы.

— Надо же! — охнула Ау и жалобно скривилась. — Насколько я люблю этот дом, настолько я иногда боюсь его. Я уверенна, дом убил арфистку.

Марго с трудом не прыснула. Надо куда-то уйти. Иначе, не миновать разговоров про полеты. Etс…

— Ой, извини, Аурелия. Я вспомнила, — Марго метнулась к калитке. — У меня важная встреча. Я скоро вернусь!

Ноги сами повели Марго к дому Андрэ.

Консьерж сказал недовольно, что Андрэ Бретона нет, и Коша вышла во двор.

Можно и подождать. Для человека, который объявил войну роботам, ничего не стоит посидеть на бордюре и подождать.

Марго вытащила кубики и скрашивала свое ожидание тем, что кидала их, пытаясь то загадывать наперед. То угадывать, не глядя, какие числа выпали. Но получилось подряд у нее ровно шесть раз. Потом угады стали перемежаться неудачами, и вскоре Марго так устала, что не попадала даже близко.

Андрэ все не было, и Марго пришла здравая мысль прогуляться и вернуться еще раз попозже.

Марго добрела до кладбища.

Она шла по дорожке и собирала гладкие камешки каштанов. Когда они перестали помещаться в руках, Марго начала набивать ими карманы. Миновав склеп с витражной мадонной, Марго устроилась на небольшом холмике под каштаном и принялась раскладывать каштаны, пытаясь составить множества «Да» и множества «Не». Так, наверное, думал Малыш из рассказа Стругацких, или так должен был сложить из ледышек слово «бесконечность» Кай из «Снежной королевы». …как свет превращается в тепло, а электричество в звук, так можно и любую форму выражения мыслей перевести в любую другую — в конце концов, компьютер превращает в электрические импульсы в слова, музыку, цвет — почему не превращать информацию в графические символы. Каждая фигура является конфигурацией определенной информации, и несколько таких фигур, сложенные вместе, становятся ответом на вопрос, решать который логически пришлось бы годами!..

Марго подняла голову и вздрогнула — прямо перед ней стояла сторожиха.

— Ты тоже любишь отдыхать возле дыхальца, — сказала она не то утверждая, не то спрашивая.

— Дыхальца?! — Марго вгляделась в лицо женщины.

Все-таки она была именно старуха. В ней чувствовалось присутствие каких-то восточных кровей. Японских или китайских. У нее было прекрасное свежее лицо, почти нетронутое морщинами, резко очерченные губы и блестящие зеленоватые глаза. Казалось, что свет фонаря отражается на дне глазных яблок и возвращается оттуда широким лучистым потоком, — но все-таки это была старуха, потому что во взгляде ее виднелась бездна прожитых лет. Марго подумала, что, пожалуй, только выражение лица может различить возраст, но никак не внешность. Внешностью старуха дала бы фору сорокалетней актрисе.

— Я часто вижу тебя здесь, — сказала женщина. — На кладбище редко бывают случайные люди. Сюда заходят попрощаться или положить цветы, и только особые люди бывают здесь просто так. Обычно они ищут дыхальце.

— Земля… дышит? — спросила Марго.

— Несомненно. — кивнула старуха. — Ты и сама чувствуешь.

Марго недоверчиво рассмеялась.

— Ты думаешь, что не веришь мне, — улыбнулась сторожиха. — Но ты не веришь себе. Ты ищешь оружие снаружи, тогда как оно внутри тебя.

— С чего вы взяли, что я ищу оружие? — опять хихикнула Марго.

— Ты не можешь не искать его, — усмехнулась старуха. — Ибо его нет у тебя в руках, а ты на войне! Но твое оружие внутри тебя! Ты думаешь, что потеряла флейту, но она внутри тебя. Возьми и вытащи ее! Вытащи флейту и одень золотой шлем! Зажги в себе огонь! Смотри на Белый огонь!

Марго покрылась мурашками. Откуда старуха знает про войну? И про флейту? Откуда?

— Откуда вы знаете, что я потеряла флейту?! И вообще…

Марго не успела договорить, потому что налетел сильный порыв ветра и заставил спрятать лицо в ладонях от острых маленьких камешков. Когда она убрала руки, старухи уже не было.

«Может быть, она привиделась мне?» — подумала Марго и поднялась.

Под ногой что-то скрипнуло. Марго наклонилась и подняла большой старинный ключ. Ну не очень старинный. Скорее старый. С петушком на одном конце и кольцом на другом.

«Ключ! — подумала Марго. — Это ключ от Парижа?» Она огляделась, ища старуху, но так и не увидела никаких следов. Спрятав ключ в карман, Марго направилась с кладбища прочь. Она шла по ночному Парижу и думала, что наверное старуха на самом деле не существует. Она просто дух города.

Просто дух.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОЛЕМ

Николай Горофф! Ха-ха! Николай Горофф!

Прошло несколько дней с тех пор как Марго впервые объявила войну роботам и с тех пор, как разразилась кошмарная ночь со скандалом и смертью мадам Гасьон. Мадам Гасьон похоронили. Причем единственными жильцами, кто проводил ее на кладбище (куда-то далеко за город), было семейство Пулетт. Остальные жители — парикмахер с верхнего этажа и балерина с третьего — не приняли в этом никакого участия. Так же, как не принимали участия и в жизни арфистки. Символично было то, что гроб с телом мадам Гасьон отвезли в своем фургончике те два парня, что возили при жизни на работу старушку и арфу.

Видимо эта смерть оказала шокирующее действие на всех жильцов розового дома. Все как-то притихли и старались не встречаться друг с другом. Аурелия очень рано уходила и очень поздно возвращалась, так что Марго была избавлена от подозрений и ненужных разговоров.

Лео, смурной и постоянно под шафэ тоже не баловал квартиру своим присутствием. Он приходил около семи, выгуливал собак, выпивал, сидя на лавке фляжку и куда-то исчезал до самой полуночи.

Иногда супругов Пулетт не было всю ночь. Марго узнавала это по бою часов в гостиной.

Только собаки продолжали вести домашнюю обычную жизнь. Им было скучно без хозяев и они пытались сблизиться с квартиранткой. Но Марго не пускала их дальше порога.

Хотя, возможно (хотя и необъяснимо!), что затворничество Марго охраняла маленькая игрушечная шпажка, воткнутая сверху в дверной косяк.

Немного поразмыслив над всем происшедшим, Марго решила, что правильным будет не проявлять спешки, а непременно закончить выставку для Жака. И поэтому все эти дни работала, как одержимая.

Как не смешно, при помощи живописных средств Марго пыталась выяснить для себя кое-какие концептуальные вещи. Она пробовала осуществить на холсте ту идею, что пришла ей в голову на кладбище перед тем, как дух Города выдал ей ключ.

Если можно так сказать, то работы Марго приобрели определенную иероглифичность и вместе с тем магичность. Она сама чувствовала, что последняя работа выходит далеко за рамки холста. Далеко за рамки цветовой плоскости, являясь инициатором процесса, который должен будет произойти в воображении зрителя.

Стоило посмотреть на эту картину дольше, чем две минуты, и начинало казаться, что обнаженная девушка среди сверкающей пустыни является единственной неподвижной точкой в этом времени и пространстве. Не на холсте, а уже в уме смотрящего, ожив, ползли куда-то камни. Навстречу им перемещались деревья, улитка, облака, солнце.

Время.

Само время двигалось стремительно на этом холсте.

А девушка, сидящая среди сияющего пейзвжа была абсолютно неподвижна. Будто время ее больше не касалось. Время шло м и м о.

И глядя на этот холст, Марго понимала, что столько, сколько ты смотришь на этот холст, время будет идти мимо тебя!

Это было то, чего она хотела добиться независимо от гонорара Жака, поэтому — голодная, усунувшаяся, с сознанием собранным в одну сияющую точку в голове — последние три дня Коша потратила именно на эту работу.

Она и ночью не переставала писать этот холст, находясь в полусне, полутрансе, будто в небытии.

Каждую ночь Марго, ложась спать, пыталась сознательно вызвать те или иные состояния — видение светящихся комнат, мысленный выход на улицу и чувствование своего второго невесомого тела или «я». Трудно выбрать, что «я», а что просто биомашина, помещающая в себя это «я», если ты можешь одновременно быть и тут и там. И пыталась притянуть к себе, вобрать в себя этот невидимый серебристый свет.

В этот день Марго тоже плотно работала с самого утра, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Она чувствовала, что работа закончена, остались последние штришки. Последние несесомые, почти невидимые касания кисти.

Если бы Марго была уверенна в своей правоте, она утверждала бы, что этот холст несет в себе столько же энергии и жизни, сколько может нести выросшее из зерна дерево. Дерево, соединяющее в себе все токи и силы Земли и воды со всеми токами и силами неба — Солнца и ветра. Временами Марго даже казалось, что картина обладает ощутимым теплом и может воздействовать не только через глаза, но и просто присутствием.

Может быть, думала Марго, это сродни тому, что говорил ювелир об узлах событий?

Когда ты так много уделяешь внимания какому-либо предмету, он изменяется настолько, что перестает быть просто предметом, а получив часть живой силы, оживает и сам, получая таким образом внутрь себя часть мировой души? Возможно, в каждую молекулу краски, ниточки, капли лака так попадают некие корпускулы мировой силы или мировой любви и, изменив структуру обычных красок превращают холст в магический предмет.

И тогда он может быть даже просто черным квадратом — не важно!

Не потому ли так трудно уничтожить истинный шедевр?

Не потому ли «Джоконда», Рублевская «Троица», наброски Репина, картинки Брейгеля, фотографии Родченко и другие, даже безымянные вещи (их много!), переживают поколения людей, оставаясь сними в веках?

Не потому ли ценность шедевра не в том, как профессионально или технично он нарисован, а насколько движения художника изменили суть физики веществ, из которых изначально создавался этот шедевр?

Все утро время от времени надрывался телефон, но Марго упорно не брала трубку. Звонок был в другом пространстве, куда Марго еще не торопилась выйти из своего затворничества.

Лишь в полдень, когда часы пробили двеннадцать раз, она почувствовала, что звук размыл воображаемую преграду и стала отчетливо слышать шорохи сухих листьев, ропот ветра над крышами, крики арабчат на игровой площадке в соседнем дворе, жестянную музычку, сопровождавшую поход фарфорового короля к фарфоровой принцессе, вздохи собак в гостиной. И все эти звуки сложились в удивительную прекрасную музыку, наполняя Марго теплым сияющим счастьем и мятной серебристой радостью.

Наверное, пора выйти в мир, решила Марго и отложила кисть.

Позвонили в дверь.

Марго инстинктивно поднялась и выскочила в коридор. Собаки завиляли хвостами и залились лаем, будто пришел кто-то знакомый. Марго прильнула к глазку. Вдруг это флик пришел за подробностями о сметри мадам Гасион? На площадке топтался Поль. Недотепа и зануда Поль.

Пока она думала открывать ли ему, брат Аурелии развернулся и стал спускаться вниз.

Решение было принято внезапно. Марго метнулась к себе, схватила куртку и побежала вниз.

— Поль! Поль, остановись! — она догнала его у самой калитки.

— Привет! — заулыбался он, увидев русскую. — А я тебе звонил по телефону. Потом в дверь звонил. Ты спала?

— Нет, — помотала головой Марго. — Я работала. Задумалась и не слышала.

— Ах да! Я и забыл! — вздохнул Поль немного обиженно. — Ты же гений!

— Ага, — кивнула Марго весело и раскинула руки, все еще переполненная утренним счастьем. — Гений! Да! Я сегодня — гений!

— Самомнения тебе не занимать! — не понял юмора брат Ау и запыхтел.

— На самом деле, я думала, что это флик, — пояснила Марго. — Ты уже знаешь, что арфистку убила арфа? Аурелия тебе рассказала?

— Арфа?! — воскликнул Поль. — Ды вы все посходили с ума!

— Поль. Приготовься к тому, что сейчас ты услышишь что-то похуже, — объявила Марго. — Сядь скорее в машину, а то упадешь!

— Да?! — удивился Поль и послушно пошел к «Лянче». Устроившись на своем месте, он поторопил Марго, которая плюхнулась на сидение рядом. — Ну! Так я слушаю.

— Аурелия, понимаешь ли, уверяет меня, что я умею летать, — сказала Марго и потянулась, не спрашивая, к пачке «Честера», лежавшей на торпеде. — О! Как я давно не курила! — воскликнула она и вытащила сигарету. — Это во-первых. Во-вторых, оказывается, это была я той девушкой, которая летала, о которой говорил тот полицейский, которого показывали в новостях. В-третьих, и это самое фиговое, твоя сестра настаивает на том, чтобы я научила ее летать! И шантажирует меня разбитой люстрой. Да! Ты же не знаешь!!! А меня в тот самый день, когда арфа убила мадам Гасьон, только чуть раньше пыталась убить люстра! А потом… потом меня пытался убить автомобиль.

И Марго замерла с неприкуренной сигаретой в руке. Может быть, роботы тут не при чем? Может быть, это был день войны вещей против людей? Не может быть, чтобы арфистка знала о роботах…

— Я знаю все от Аурелии, сказал Поль. — Она каждый день звонит мне с работы и рассказывает все о тебе, о Лео и вообще. На месте городских властей я бы повесил на ворота этого дома табличку «Интернат для буйно помешанных».

Марго прикурила.

— Ты знаешь, Поль, — задумчиво сказала она. — Я и сама считаю, что все это бред. Правда, у меня есть несколько концепций, но сначала я хочу получить научный результат. Признак научности результата является его повторяемость, верифицируемость и фальсифицируемость. Это мне один человек в Питере рассказывал. Он умный. Он учился на психолога и проходил практику в Институте Сна. Он рассказал мне, а я запомнила. Так вот! Давай сделаем вот что: как только мне в следующий раз приснится, что я летаю, я полечу к тебе и либо постучу в окно, либо позвоню в дверь! Либо просто так войду к тебе. Это не важно. Главное, ты запомни этот момент!

Поль истерически расхохотался.

— Ты понимаешь, что городишь? — сказал он с выражением старой умудренной опытом и знаниями учительницы. — Ты понимаешь, что мы живем почти в XXI веке, а не в триннадцатом или пятнадцатом, когда во все это дерьмо верили? Понимаешь?

— Да! — кивнула Марго. — Конечно, этого ничего не будет, но ты — запомни! Чтобы именно утвердиться в том, что ничего не будет. И начнем прямо сегодня. Идет? И прямо сегодня вечером буду думать о том, что надо к тебе полететь.

— А как же я узнаю? — вопросительно посмотрел на Марго Поль.

— Ну… Возможно никак, а возможно тебе какой-нибудь сон приснится. Попробуй передвинуть какой-нибудь предмет, если это в д р у г(!) случится на самом деле. Или напиши на бумаге какое-нибудь слово. Ладно? Только будь аккуратен!

— Хорошо-хорошо, — сказал Поль, чтобы скорее закрыть щекотливую тему. — Как вообще твои дела? Кстати! Я не просто так! Я хотел тебя пригласить на выставку. Я недавно побывал на совершенно потрясающей выствке. Пожалуй, я изменю свое мнение о Валенджи. Он не лучший художник. Николя Горофф — гораздо серьезнее. Он по настоящему волнует. Валенджи хорош, но Горофф… это что-то!

— На выставку? — Марго поморщилась. — Ладно! Поехали!

Поль завел машину, и «Лянча» мягко тронулась.

— Очень хорошие картины, — продолжал Поль. — Я хотел бы, чтобы ты поучилась у этого художника. Он владеет цветом не хуже тебя, а порой даже лучше. Но плюс к тому он умеет восхищаться женской красотой. Хотя наверное, этот совет тебе не пригодится. Наверное, так показать женскую красоту может только мужчина.

Марго оттопырила нижнюю губу и старательно огораживала себя от дурных влияний гнева, вызванного в ней речами Поля. Чтобы не вслушиваться в занудные объяснения брата Ау, она обдумывала случайно замеченную особенность. Радость, выращенная в теле за эти несколько дней, не мешала Марго чувствовать гнев, не мешала испытывать любопытство, веселье или скуку. Стало быть, радость не была чувством!

То есть, если радость не является чувством, то она есть состояние. А стало быть, может быть подмалевком, а точнее грунтом под любые жизненные чувства.

Через двадцать минут Поль припарковал «Лянчу» на улочке Рамбуто.

Они выбрались из машины и по просьбе Марго постарались пройти так, чтобы Аурелия не заметила их сквозь витрины «Ку д`ёй». Выставка была в милой галерейке одной польской мадам.

В витрине был огромный плакат, но Марго не успела внимательно рассмотреть его. Заметила только пятно серебристой репродукции и крупную надпись «Nicolas Goroff». Cледом за Полем и Марго шли две девушке, и неудобно было бы толочься у входа.

— Что за странное имя? — усмехнулась Марго, толкая зеркальную дверь галереи.

— Это русский художник, — пояснил Поль. — Разве это не русское имя?

— Как тебе сказать? — хмыкнула Марго. — Типа… Типа русское.

Едва она подняла глаза, с ней чуть не случилось то, чего мог бы опасаться любой разведцик. Издевка? Насмешка? Ирония? Шутка? Марго не знала, как это назвать. Она увидела свои картины — те, что продала в Питере в последний раз. У нее даже слайдов не осталось. Не успела. Она подошла к первому холсту и, совершенно потрясенная, увидела аккуратную подпись «Никола Горофф».

Хотя на самом деле это была одна из пейзажных работ Марго серого периода. Перламутровый блеск воды, серо-желтый песок свалки, Муся зарытая наполовину в песок, ракушки, чаячьи следы, кусочки плавней, осока… Господи! Неужели все это было? Спасаясь от тоски в клетке глухонемого Евгения, она нарисовала эту ностальгическую работу и следующую с вороной и заснеженным столиком, и еще несколько — они все висели на левой стене галереи.

Марго обошла зал в полугипнотическом состоянии. Кроме ее работ тут были еще чьи-то, довольно похожие по стилю, так что никому бы и в голову не пришло бы обвинить Гороффа в том, что он сильно поменял стиль и выбился из формата.

Завершив беглый осмотр, Марго вернулась к серому перламутровому пляжу.

Ей плевать было теперь и на Гороффа, и на все галереи мира. Посмотреть последний раз на Мусю, зарывшуюся в песок, на ее раскинувшиеся по песку волосы, на ее смутную, как у Джоконды, улыбку.

— Н-да, — сказала Марго, не зная даже, что и чувствовать.

От растерянности она не успела понять, что надо чувствовать. И подумала, что чувствовать-то в общем и не надо. Раз уж не начало чувствоваться само, то и черт с ним.

А вообще? А надо ли чувствовать вообще? В смысле испытывать чувства. Взращивать их в себе: гнев, страх, ужас, злорадство, веселье, зависть, стыд… Что в них хорошего, кроме напряжения организма и зацикливания мозгов?

Вот радость, ее нельзя почувствовать, она состояние, а не чувство. И для нее, кстати, не нужен никакой повод. Она — состояние. Надо как-то научиться быть в состоянии радости. И, возможно, все испытания, перевороты и приключения даны Марго только для того, чтобы она, тупая, поняла — не нужно ничего для р а д о с т и. Только ты сама и твоя радость. Мятное серебристое тепло внутри тебя. Золотистый внутренний свет в твоем внутреннем мире.

— Ну как? — толкнул ее в плечо Поль. — Вот это живопись! Да?

Марго молча обошла выставку, онемевшая и ошарашенная. Курить. Она подошла к Полю.

— У тебя сигареты с собой?

— Да, — кивнул Поль и протянул ей пачку. — Волнует, правда?

Марго кивнула, вытащила сигарету и, давясь от хохота, вылетела на улицу.

Прохохотавшись — о, радость! вот она радость-то! — Марго села прямо на асфальт в простенке между двумя галереями и закурила. Она курила. И печаль сгорала на кончике сигареты, превращаясь в белый невесомый пепел. И так же легко, как легко улетал в ясное парижское небо дым сигареты, думалось Марго о том, что все это — не важно.

Прошлое вернулось к ней странным образом. Вернулось, чтобы подчеркнуть, что оно уже — не ее.

Из галереи вышел ничего не понимающий Поль.

— Тебя поразило, да? — взволнованно спросил он. — И меня. Таких картин я никогда не видел.

— Только теперь я начинаю понимать, — сказала Марго, выдыхая из легких прошлое, — что имел в виду Валерий, когда говорил, что живопись не важна.

— Как же не важна?! — удивился Поль. — Но я ведь ради живописи тебя привез сюда! Чтобы ты посмотрела, как хорошо можно рисовать!

— Видишь ли, Поль, — Марго будто не слышала. — Хорошую вешь не так легко продать, потому что покупателей у нее мало. И стоит она дорого. Попробуй продать «Джоконду»! Если у тебя есть терпение, то ты дождешься своего часа, потому что побеждают упрямцы. Но вот проблема — тебе нужно д о ж и т ь до этого часа.

Марго увидела, что на сигарете вырос пепельный столбик, стряхнула его, придавила бычок об угол плитки, поднялась на ноги и аккуратно кинула окурок в модную блестящую пепельницу возле дверей галереи.

— Пойдем, — потянула она Поля за рукав.

— Я не понимаю тебя, — нахмурился Поль. — Ты можешь выражаться яснее?

— Могу, — сказала Марго. — Я хочу сказать, что я решила бросить курить. И еще. Скажи мне, у Аурелии есть шрам на… на… на правой руке?

— Есть. А что? — не понял Поль. — Они поругались с матерью накануне аварии, Ау разбила рукой стекло балконной двери и сильно порезалась. А что? В чем дело?

— Так. Брат, — вздохнула Марго. — Кстати! Можно я тебя буду звать Братом?

Поль раздраженно пожал плечами и пошел в сторону улицы Рамбуто. К машине! А Марго подумала, что ей не надо ехать с Полем.

— Я вернусь пешком, Брат! — крикнула Марго ему вслед.

И легкая, опустошенная побрела по улицам Парижа. Она бродила целый день, пытаясь почувствовать, чего хочет этот город, как он думает, что привык чувствовать. Марго казалось теперь гораздо более важным пропитаться ритмом этого города, чем зависать над никому не нужными холстами.

Николай Горофф! Ха-ха! Николай Горофф!

Постепенно ходьба по улицам выработала запас адреналина, вызванный выставкой Николая Гороффа, и Марго упрямо вернулась к теме роботов. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, она решила во что бы то ни стало найти Андрэ Бретона. Он ближе всех подобрался к роботам. И, возможно, сам уже стал роботом. Или был им давно.

А живопись — все это…

В общем, не важно!

Марго решительно отправилась к дому репортера. Если он там, она увидит его и узнает, что с этим «Големом». Если Бретона нет, она оставит ему записку у консьержа. А вообще-то надо взять у него номер мобилы, и-мыл и вообще…

Так Марго энергично шла по улице, размахивая руками и придумывая новые подробности войны.

Вдруг за ее спиной громко рявкнул клаксон. Марго оглянулась и увидела знакомый БМВ.

— Привет! — помахал из-за стекла машины Андрэ. — Ты не ко мне идешь?

— К тебе! — радостно сообщила Марго и направилась к правой дверце. — Привет!

Она с удовольствием устроилась на сидении.

— А я из дому! — сказал Андрэ задумчиво, поправляя очки (те самые). — Я должен посетить одного художника. Сержа Наполи. Мне нужно сделать ему заказ и кое-что сфотографировать. Если хочешь…

— Хочу! — воскликнула Марго. — Поехали!

Андрэ рванул по своей привычке на предельной скорости. И по обыкновению он не обращал внимания ни на знаки, ни на светофоры, уверенный, что они сами подстроятся к нему.

— А скажи Андрэ, — осторожно спросила Марго. — Где купить такие очки? Я искала но не нашла, а мне тоже хочется такие же.

— Их не продают, — усмехнулся репортер. Ты можешь найти только подделку. Фишка этих очков, в том, что они «умные». Они могут вычитать из движения повторяющиеся фазы, могут компенсировать строб, переводить изображение из УФО-диапазона в нормальный или из инфракрасного. Говорят, в них можно увидеть даже привидение. Мне правда не удавалось. Честно говоря, я не знаю, как они устроены. Какие-то кристаллы, какие-то волны, частоты. В общем, современная требуха, когда приборы принято рисовать, а не монтировать. Честно говоря, воображения не хватает, но… пользоваться можно. В это есть что-то от магии.

— Ух ты! — воскликнула Марго и покачала головой, удивленная не только функциями очков, но и тем, что Андрэ так подробно рассказал о них.

— Да… Так вот. Конечно, ты не купишь такие. Мне их подкинул приятель из экспериментального отдела. Вернее, даже не мой приятель, а Макса.

— А Макс тоже в «Големе», да? — снова спросила Мар.

— Да, — кивнул Андрэ. — И нехило устроился. Он — испытатель тестов.

— Чего-чего?

— Чтобы понятно было, объясняю. Ему дают разные стимуляторы и тестируют. Иногда бегать заставляют, иногда не спать неделю, по-разному. Снимают показания, берут анализы. И платят неплохо. Кроме того, сама понимаешь… — … эти стимуляторы…

— Ну да! И эти и другие. Все, что получше, Макс тащит мне! Но ты знаешь? Лучше «аненэрбе» пока ничего не придумали.

— Аненэрбе?

— Ладно! Потом. Мы приехали.

БМВ ловко запарковался около высокого старого дома с мансардой. Бретон вышел, дождался, когда выберется Марго, пискнул сигнализацией и двинулся к подъезду. Позвонив по домофону, репортер известил кого-то о своем приезде, и они вошли в старенький (совсем не такой, как в доме Пуллет или Андрэ) подъезд.

Лифт. Громкий, старый, почти как в Питере или в Москве. Сетчатая кабина, напоминавшая всегда Марго кроличью клетку, приехала и услужливо остановилась.

Им пришлось подняться на последний этаж, а потом еще по лесенке, в конце которой перед ними сразу открылась дверь.

Тощий парень, чем-то похожий на Черепа, пропустил посетителей в мастерскую, отступая вглубь.

— Привет! — сказал Андрэ. — Я — Андрэ Бретон, репортер, а это моя подружка, художница. Ее зовут Марго Танк или просто Мар. Скоро у нее выставка в галерее «Ку д`ёй». Я думаю, она будет рада Вас пригласить.

— Серж Наполи, — протянул вялую руку хозяин. — спасибо… конечно… беспорядок. всю ночь работал. не обращайте…

Говорил он более, чем странно. Казалось, проговаривая мысленно неважное, он произносит только несущие информацию слова. Иностранец? Марго пожала влажную ладонь Сержа и потом украдкой вытерла руку о штаны. Андрэ пренебрег рукопожатием. Еще шаг, и они оказались в крохотной комнатке. В окно мансарды был виден синеющий на востоке вечерний горизонт и крыши, крыши, крыши. И черный лес труб над ними. — купить…заказ? — спросил Наполи.

— Я хочу посмотреть все, что у вас есть, — сказал Андрэ.

Тогда Наполи вытащил со стеллажа папку и начал выставлять к стене графические листы.

— «Лабиринты», — сказал художник и поставил первый лист.

Это были лабиринты как таковые. Лабиринт из металла, из камня, из песка. Даже вихри воды Серж сумел запутать в таинственное сплетение.

— А у вас есть какая-то концепция? — спросил Андрэ светским тоном. — …не писатель… нарисовал, что хотел… смотрите.

Серж мерно переставлял работы. Всего их оказалось около четырех десятков.

Марго стояла около приоткрытого окна за плечом Бретона и нюхала воздух, смешавший запах весны и краски с запахом тела Андрэ, одеколона Андрэ и благополучия Андрэ и опасливой самоуверенностью Наполи, параноидальным величием Наполи.

И снова сомневалась в зле исходящем от инопланетных роботов. Может, сначала разобраться? Может быть, зло — не от роботов? А от людей? Может, это смысл и цель каждого человека — стать роботом?

Наполи выволок стремянку и полез на антресоль, откуда достал еще толстую пачку графических листов. — … еще, — сообщил Серж и бросил листы на пол.

Из-под папки поднялся фонтанчик пыли, и под ноги Марго вылетел маленький кусочек бумаги — обрывок рисунка. Она подняла его и, повертев, машинально сунула в карман.

Серж скинул папиросную бумагу с первой работы. Это был странный, вывернутый наизнанку город, из темноты окон которого выглядывали чьи-то глаза, а из стен торчали, готовые схватить руки. Спирали лестниц, раковины, цифры, трещины, провалы. Винтики, колесики, передачи и рычаги. И внутри всего этого маленькие человечки, части тела которых соединялись с монстром-городом посредством шестеренок, рычагов и проводов.

Но это было не главное.

После того, как Марго создала картину, останавливающую время, она уже знала, как нужно смотреть на картины. Наполи был злым гением. Он был гением о т ч а я н и я. Он отступил перед темной стороной мира и позволял ей разъедать свою душу ужасом, страхом, гадливостью и безысходностью. Он любовался своими струпьями.

Марго вспомнились гравюры, которые привез для Жака Валерий. В них было то же настроение. И то же обилие глаз. Но дело было не в том — что, а в том — как. Молекулы, получавшие энергию от Наполи не грели. Все листы Наполи были естественными холодильниками, от которых буквально был мороз по коже.

Наполи гордо сложил руки на груди и уставился на Андрэ. — … я — гений.

— Да-да… Это очень интересно! Интересно! — заявил Андрэ и присел на корточки перед стопкой листов. — Это все тушь? Перо? Тушь, перо? Да?

Художник кивнул. — … рисую…контакт… только контакт, — он резко повернулся к Марго и уколол ее глазами. — Понимаете?..вижу! Понимаете?

В глазах Сержа Наполи зияла такая бездна, что Марго отшатнулась и вдруг увидела над головой художника плотный серый луч, и его лицо затянуло мутноватой дымкой, словно Серж Наполи отстал от мира во времени. Словно все уезжали куда-то, а он оставался на перроне.

— Неплохо-неплохо, — сказал Андрэ, поднимаясь с корточек.

Он отщелкал почти все графические листы. Вытащил флэш. Вставил еще один. И тоже заполнил его целиком.

— А нет ли у вас таких, знаете, маленьких картинок? Совсем маленьких. Миниатюр. — …нет, — холодно покачал головой Наполи. — … большие…будут. Холсты.

— Тогда я сделаю заказ, — сообщил Андрэ и полез в карман. — …заказ? — насторожился Наполи и удовлетворенно кивнул. — Заказ!

Снова упаковав листы в папку, он забрался на стремянку и запихнул папку на антресоль.

Андрэ вытащил сложенную в четверо бумажку. Марго вытянула шею, чтобы узнать, что там, но шея оказалась недостаточно длинной.

Серж спрыгнул на пол.

— Я хочу, чтобы ты нарисовал пять работ. Вот таких, — репортер протянул бумажку художнику. — … когда? — поинтересовался Серж, пряча листок в задний карман брюк.

— Недели достаточно? — Андрэ протянул Наполи несколько пятисоток. — Это аванс. — …неделя, — кивнул Серж и поморщился. — …неприятная работа… мало.

— Больше нет, — ухмыльнулся Бретон. — … профессионал, — пожал плечами Наполи и кинул пятихатки на столик.

— Было приятно познакомиться, — сказал репортер Сержу Наполи и поднялся с диванчика. — … тоже, — кивнул бледным фарфоровым лицом Наполи, провожая посетителей к дверям.

Андрэ забыл о художнике сразу, как только прешагнул порог мастерской. Он принялся давить кнопку лифта. Он повторял попытку за попыткой. Марго стояла рядом, сжимая в руке кусочек гравюры.

После шестой попытки заставить механизм лифта вздрогнуть, Андрэ выругался:

— Черт бы побрал! Меня преследуют сломанные лифты. — И начал спускаться по лестнице.

Марго, пожав плечами, засеменила следом. Она разглядывала теперь Бретона не как возможного партнера по постели, а как врага или подельника. Она не могла до сир пор решить, что выбрать.

Ступеньки протерлись от того, что по ним много ходили, и напомнали отвердевшие песчаные волны. Новая лестница кажется неживой только от того, что ее еще не обкатали, не притерли к остальному миру.

Мир не любит острых углов. Море, время и прикосновения стараются все сделать круглым и гладким — все превратить в песок, в пыль. Пыль скапливается в глину, глина слеживается в камень камень опускается в топку лавы и разогреватся там под давлением, и превращается в огонь, а огонь выплескиваетя и застывает в камень, а там опять за него берется ветер и океан.

И человек — только запчасть этого круговорота.

Андрэ молча вышел иэ подъезда, молча сел в машину, молча тронулся с места и молча ехал всю дорогу. БМВ летел, репортер что-то обдумывал, а Коша-Марго была овощем. Она не знала, куда они едут. Места были совсем незнакомыми, но желание спросить, куда они едут не появлялось. Марго пыталась принять какую-нибудь форму, подходящую для этого момента и места.

— Аненэрбе, — сказала она вслух незнакомое слово, и ни с того, ни с сего вспомнила Аурелию. — Андрэ! Аурелия просит меня научить ее летать. Что мне делать?

Андрэ расхохотался:

— А с чего она решила это?

— Ей рассказала арфистка, что видела меня взлетающей в небо. Мне и правда снился сон, в котором меня унесло ветром. Но не могла ведь она увидеть мой сон? К тому же арфистка умерла. Ее убила арфа. Поэтому теперь никак не узнать, что она имела в виду. Есть еще полицейский, но я не уверенна…

— Свежо! — усмехнулся Андрэ. — Ну что я тебе посоветую? Купи в аптеке вазелин, добавь туда собачьего дерьма, скипидара, чернил… Возьми деньги у своей хозяйки и съезжай! Только возьми денег побольше!

— Нет. Так нельзя, — подумав, вздохнула Марго.

— Да брось ты! — поморщился Андрэ. — Дур надо учить!

— Но мне не хотелось бы брать это на себя.

— Тогда угости ее кислым. Ее пропрет, и она успокоится. А может и полетает даже.

— А где взять?

— Не знаю. Попробуй на Сакре ночью. На Сакре есть все. Черт его знает, как туда что попадает? Один раз у меня кончились запасы «аненэрбе» и я купил там! Купил!

— Хорошо, — кивнула Марго и все-таки спросила. — А куда мы теперь?

— На взлетное поле.

— Мы полетим?

Андрэ не ответил.

Тогда Марго достала из кармана обрывок, который подобрала в мастерской Наполи, чтобы разглядеть получше. Кусочек был не обрывком, а аккуратно отрезанным бритвочкой кусочком оффортной бумаги. Это точно был кусочек гравюры.

— Глаз. Очень странный глаз, — сказала Мар. — Похоже на то, что Валерий привез для Жака. Может быть, Наполи рисует такие же? Валерий говорил про каких-то конкурентов.

— Откуда у тебя это?! — спросил Андрэ, и его рука, выстрелив, как язык хамелеона, выхватила кусочек из руки Марго.

— У Сержа Наполи подобрала на полу. Мне кажется, я могла бы нарисовать не хуже. А Валерий считает, что я еще не доросла. Представляешь?

— Валерий? Кто это?

— Тот парень, с который привез меня к Жаку, — пояснила Марго, не видя в любопытстве Андрэ никакого подвоха.

— И что? А причем здесь Серж Наполи?

— Не при чем, — пожала плечами Марго. — Просто Валерий привез Жаку похожие гравюры. На тех гравюрах были тоже глаза. Разные. Некоторые росли из земли, как цветы, некоторые смотрели с неба или из окон, ползли змеи с глазом вместо головы. Ну все в таком духе. И Валерий сказал, что они махом расходятся по коллекционером, и если бы я… А, я вспомнила, в чем фишка! Эти гравюры, которые привез Валерий, делают какие-то сумасшедшие в России. Ой! Черт! Я проболталась. Он просил никому не говорить…

— А как эта гравюра могла оказаться у Сержа Наполи? — спросил Бретон.

— Да почему же это она?! — удивилась Марго непонятливости приятеля. — Просто похоже. Те гравюры Валерий привез из России! Наполи никак не мог их нарисовать. Если ты думаешь, что он купил их, то… Покупать и рвать? Зачем? Глупо. Мне кажется, это она сам раскромсал со зла неполучившуюся работу.

— Валерий часто приезжает? — спросил Андрэ.

— Не знаю. Должен быть к открытию моей экспозиции.

— Ты давно его знаешь?

— Познакомились в самолете. Он посмотрел слайды и предложил в Париж. Я согласилась. Если кто-то в самолете тебе что-то предлагает, значит это тебе предлагает шанс твоя судьба.

— Довольно странно звучит. А если бы он тебе предложил чемодан с наркотиками?

— Да перестань ты!

— А где можно помотреть те гравюры, которые привез Валерий? Жак выставляет их?

— Не знаю!

— Познакомь меня с Жаком. Я хочу такую гравюру, — Андрэ, ни слова не говоря, спрятал обрывок с глазом в карман.

— Хорошо! Приходи на открытие моей выставки. Уже скоро. Только не говори, что я протекла. Придумай как-нибудь обтекаемо. Что видел там у кого-нибудь что ли… Или пусть он сам тебе предложит.

— Я придумаю, — пообещал Андрэ и спросил. — Хочешь чего-нибудь?

— Не знаю, — честно ответила Марго. — Хочу смысла в жизни. Я запуталась и потеряла смысл и цель жизни. Мне нужен какой-нибудь смысл! Извини, я тебя гружу, но мне надо кого-то загрузить, потому что у меня началось короткое замыкание. Раньше я думала, что смысл моей жизни — живопись. Теперь я знаю, что живопись — дерьмо. Потом я подумала, что цель моей жизни стать роботом. Но кто даст мне гарантию, что это то, чего я хочу на самом деле? Знаешь, я готова отдаться тому, кто укажет мне качественный хороший смысл жизни. Пусть даже он будет самим Сатаной. Надо же! — вдруг осенило Марго. — А ведт и Фауст Гетте просил у Мефистофеля смысл жизни! Удивительно! Это же должно быть прерогативой Бога! Смешно?

Андре только устало вскинул брови домиком.

— Предлагаю «Полет валькирий», — сказал он. — Промывает от всякой грузи! Закинемся «аненэрбе» и полетаем. Оттягивает. Исключительно.

— Давай. А странный этот художник. Говорит как-то…

— Придуривается, — цинично сморщился Андрэ.

— А что такое «аненэрбе»?!

— Тоже, как и очки, новейшая разработка.

— От Макса?

— Почти, — наклонил голову репортер.

— Зачем? Зачем они это делают?

— Наш век — век процессинга. Человек должен стать химически и психологически управляемым. Вместо насилия — мягкие, безвредные наркотики и спецпрограммы — видео, аудио, структурная архитектура, стереотипы поведения, вербальное кодирование, соционика, информатика. Пиарные войны вместо настоящих. Главное — оборот средств. Если можно обойтись без крови и разрушений, надо это сделать. Раньше люди чуть что хватались за меч, потом за бомбу, а сейчас все идет к тому, чтобы обойтись легендой брэнда. Согласись, пиарная война лучше настоящей. Это цивилизованный способ решать проблемы. Даже умереть от героина все равно лучше, чем получить, например экспансивную пулю в живот. Я бы предпочел герыч. Смертельный сон приятнее смертельной жизни.

— Безысходный какой-то выбор… Но я согласна. Война — это плохо, — сказала Марго и роботы опять показались ей светлым будущим человечества. Стоит ли вести войну с роботами, если ее смысл состоит в перспективе выпускать (неизбежно!) кишки ближнему?

— Ну вот. Для этого и ведутся разработки. Мир — как единый компьютер. Высокие технологии.

— А роботы? — вспомнила Марго.

— Что — роботы? — не понял Андрз.

— А роботы тут причем? Ты говорил, что каждый из нас может оказаться роботом. Это как-то связано с этой программой?

— А-а… — протянул Андрэ. — Да это, собственно она и есть. В неком переносном смысле, конечно. Ты же не думаешь, что я и в самом деле робот?

Марго смутилась. Как раз так она уже и думала. Конечно, она далека была от мысли, что у Андрэ где-то в пятке (как сострил Макс тем похмельным утром) стоит аккумулятор или блок питания, но она была почти уверенна, что настоящие первороботы разработали какую-то технологию (вещество или процесс), которая из обычного человека легко делает робота.

Чтобы скрыть смущение, Марго перевела разговор.

— Ну хорошо, — спросила она. — А что будет-то, если мы употребим «аненэрбе»? На что похоже? На экстези, на герыч, на коксу?

— На «Блисс». Только круче, — Андрэ полез во внутренний карман и извлек оттуда упаковку шипучего аспирина «Упса».

— Это же аспирин! — воскликнула Марго.

— А ты попробуй! — оскалился Андрэ. — Возьми в бардачке минералку и кинь туда две таблетки.

Марго все последовательно выполнила и понюхала результат. В нос ударили нормальные аспириновые брызги.

— Вот! — сообщила она. — Что теперь?

— Пей половину!

— И что будем делать потом?

— Я же сказал! Поедем на самолете кататься, — улыбнулся Андрэ.

Марго выпила свою долю с замиранием сердца, ожидая, что будет, но ничего не случилось. Андрэ по прежнему гнал машину на север, не обращая внимания на светофоры, перекрестки и показания спидометра. Во всю ивановскую грохотала музыка, состоящая в основном из баса и ударных. И навстречу летело сияющее невидимым светом пространство.

Ничего не случилось. Только стало лучше. Почти, как утром, до того, как Поль повел ее на дурацкую выставку Николя Гороффа. Да-да. Состояние Марго улучшалось и вскоре приблизилось к оргастическому. Андрэ, похоже, тоже был не в худшем расположении духа. Он гнал БМВ с нечеловеческой, неавтомобильной скоростью.

На одном из крутых поворотов они едва не снесли капотом витрину магазина, на другом проехали по газону между деревьями, потом чуть не сбили мотоциклиста, который чудом успел увернуться и затормозить в клумбе. И у Андрэ все это вызывало только торжествующую жесткую улыбку. Иногда хохот.

— Эй! А ты уверен, что больше никто не попадется тебе под колеса? — крикнула Марго, крепче сжимая в руке кожаную петлю.

— Этого не может быть! «Аненэрбе» круче «Блисса»! Коэфициент везения сто процентов!

— А-а… если…

Быстро миновав Париж и пригороды, они вылетели на автобан.

Там стало спокойнее, если не считать, что БМВ шутя делал все (все!) попутные машины.

Они прокатили пару сотен километров, потом резко (чуть не вылетев на обочину) повернули к небольшому аэродромчику, видневшемуся в лучах нескольких фонарей на холме за виноградниками. Аэродром состоял из пары ангаров и пары взлетных полос, убегающих к горизонту пунктиром световых меток.

К нему вела узенькая дорожка местного значения, аккуратно закатанная асфальтом, но все-таки не автобан. Она пробегала через небольшой лесок, где наверняка БМВ поджидал лежачий полицейский, и Марго в ожидании их вцепилась рукой в кожаную петлю до белизны в суставах.

И не зря!

Откуда ни возмись, навстречу появилась два ярких огня. Виляя из стороны в сторону, эти огни стремительно приближались. Казалось, столкновение неизбежно. И Марго замерла, превратившись в мраморное изваяние. А чтобы не зажмуриться от страха, вытаращила глаза.

— Придурки! — незлобно ругнулся Андрэ и показал фак, высунув руку в окно.

Громко напевая под орущую в динамиках долбилку, репортер тоже начал вилять, дразня встречную машину.

Опасный стремительный танец. Машины прошли друг от друга на мизерном расстоянии — на толщину волоска приблизились лакированый карминовый бок встречного кабриолета и серебристый бок БМВ. Марго успела только заметить, как за стеклом мелькнули лица нескольких веселых девушек.

Едва они разъехались, недалеко за горизонтом раздался взрыв, и показалось зарево пожара.

— Что это? — испугалась Марго.

— Что-то горит, — пожал плечами Андрэ.

— Там что-то взорвалось!

— Ну и пусть!

— Мы чудом не столкнулись с этими девками! — заметила Марго, оглядываясь. — Зачем мы так дурим?

Кабриолет уже уносился по трассе, и над ним взлетали ракеты фейерверков, петарды. Грозди блестящих воздушных шариков вырывались из рук девушек, и, отставая, улетали в темное, сияющее звездами небо. А там кружил серебристой рыбкой маленький самолетик.

— А разве тебя не прет? — удивился Андрэ. — Это ведь круто — быть на волосок от небытия. И хотя знаешь, что ничего случиться не может, все же щекотит. Фильм с твоим реальным присутствием. Дорогое удовольствие. Но оно того стоит! Я чувствую себя господом богом! Это лучше, чем секс! Разве нет?

— Черт его знает, — пожала плечами Марго. — Я чувствую себя богом, когда мне удается создать на холсте нечто большее, чем просто краски.

— Ну! — репортер рассмеялся. — Это отдельное удовольствие! Это работа. А то, чем мы заняты сейчас — отдых! Разгрузка!

— А когда начнет действовать это «аненэрбе»? — вспомнила вдруг Марго о выпитом аспирине.

— Уже! — воскликнул Андрэ, и Марго увидела, что глаза репортера горят нечеловеческим светом. — Это и есть «аненэрбе»!

В приступе воодушевления он хлопнул обеими руками по рулевому колесу и подпрыгнул на сидении.

— Как?! И все? — разочарованно протянула Марго. — Я ждала чего-то особенного.

— Потом поймешь, — ответил на это Андрэ с усмешкой и лихо затормозил у входа в небольшой белый, под черепичной крышей, домик.

Проигрыватель заткнулся.

— Посиди пару минут, я договорюсь, — сказал репортер и выскочил из БМВухи.

Марго осталась одна в тишине, наполненной звуками и цветами пустоты.

И постепенно «аненэрбе» пробрало ее. Хотя, возможно, это было и не «аненэрбе». Ее так перло, что казалось — она полетела бы и без самолета. Космические течения проявлялись на глазах, соединяясь серебрянными нитями с ее внутреним огнем. Как в тех снах, в которых она бродит и летает по городу. Но если так, может быть, она и сейчас сможет подняться в небо без всякого самолета.

Марго покинула машину и, отойдя в темоту, преисполнилась намерения. Она вся сосредоточилась на вибрирующем серебристом сиянии. Ей казалось, что вихрь этого космического света может подхватить ее и понести в небо, в космос на край галактики, откуда центр Вселенной будет выглядеть желтком небесного яйца.

— Полетели! — крикнул Андрэ, выходя из домика, и кинул Марго шлем.

Она поймала и прижала золотистую сферу к животу.

Следом за Андрэ вышел парень в оранжевой куртке с катафотами и неторопливо направился к самолетам. Серебристая рыбка бороздящая одиноко ночное небо, начала снижаться, сделала нессколько кругов над полем и коснулась земли в трехстах метрах от белого домика. Постепенно затихая, самолетик подъехал почти к ногам инструктора.

Из кабины вылез клиент.

Оранжевый парень заблокировал самолетик и повел Марго и Бретона дальше.

Пройдя еще десяток метров, он предложил забираться в машину с ярко-розовым фюзеляжем.

Первым влез в кабинку репортер, он сел на место пилота и проверил все рукоятки и приборы. Марго одела шлем и поднялась следом на место пассажира. Андрэ, видно, был тут не первый раз. Он уверенно завел мотор, и самолетик резко взял вверх.

— Обожаю ночь! — крикнул репортер и после нескольких ревущих кругов над темным полем, погнал самолетик над шоссе, вдогонку за красным кабриолом. По следу его в небе поблескивал и светился химическим светом праздничный мусор — шарики, надувные игрушки и пластиковые звезды, привязанные к летающим игрушкам.

Андрэ все набирал и набирал высоту. Земля стремительно удалялась, превращаясь в планетку маленького принца. Вскоре Андрэ догнал «тучки Винипуха», и Марго рассмотрела их лучше: шарик-попугай, шарик-рыбка, сердечко, поросенок, Барби, несколько Лун и Солнц и последний — надувной аэроплан с цепочкой светящихся звезд на пластиковой веревочке, привязанной к хвосту.

Внизу отсвечивали пунктиром катафоты разделительной полосы на автобане, по которому неслась машина с девчонками. Андрэ начал кружить над машиной, и огненные цветы фейерверков расцветали прямо под крыльями самолетика. Марго закричала и замахала руками. Девушки в кабриолете тоже начали махать руками в ответ. И запускать новые фейерверки.

Они отлетели и посмотрели на огненные астры издали, а потом Андрэ сделал еще круг и на этот раз умудрился поднырнуть под самой вспышкой — звезда расцвела прямо над головой.

Кабриолет зажег напоследок белый фонтан, кто-то из ехавших внизу врубил на все видимое пространство фугу Баха, и Андрэ развернул самолетик в другую сторону. Они долго летели над поблескивающей внизу рекой, над огнями домишек, над железнодорожной станцией. Они догнали и перегнали пассажирскый экспресс, что удалялся в сторону Германии, и желтые остветы окон бежали по неровной земле за вагонами, будто собаки.

Поезд приближался к мосту через реку.

К стеклам вагонов прильнули темные силуэты людей. Они, верно, увидели самолетик.

Вдруг небо наклонилось, и навстречу Марго понеслась Земля, прорезанная змейкой реки. Река стремительно увеличивалась и неуклонно надвигалась. Марго замерла, но не чувствовала страха. Откуда-то она знала, что ничего не случится.

«Аненэрбе».

В самой нижней точке Андрэ развернул машину резко вверх, и вынырнули они уже с другой стороны моста. По реке все еще бежала волна ряби.

Андрэ взял курс на восток, и вскоре Мар увидела на темном шоссе пожарную машину. Тревожная сирена пугала темноту. На горизонте показался сначала дым, и огненное зарево окрасило небо в преждевременно алый цвет.

— Это горит то, что взорвалось, когда мы подъезжали к аэропорту? — крикнула Марго, стаскивая с головы шлем.

Андрэ не ответил, сделав круг он снова вернулся к пожару. Теперь клубы дыма окружали самолетик со всех сторон, и красные отблески плясали на лицах Марго и Андрэ и на обшивке самолетика. А Бретон все кружил и кружил над пожаром.

Внизу бегали люди, пожарники разворачивали шланги, и не сразу стало понятно, что горит. Слава богу, горел костел — ночью он был, вероятно, пуст, и скорее всего никто не сгорел в нем заживо. Хотя было жаль. Костел был красив.

— Красота! — воскликнул репотер. — Потрясающее зрелище! Божественное. «Полет валькирий» — мое любимое развлечение!

Самолетик накренился, и огромный костер костела уменьшился в окружающей тьме.

— Давай полетим назад, — попросила Марго. — У нас кончится бензин!

— Плевать! Нам на все плевать! — крикнул Андрэ и, засмеявшись пролетел прямо сквозь пламя.

И начал куролесить, как вагончики на «Американских горках» в Москве в Парке Культуры.

— Меня мутит! — сказала Марго в одной из более менее ровных точек полета.

— Да? Это с непривычки! — снисходительно улыбнулся Андрэ. — Хорошо! Я и сам собирался! Поедем теперь на дискотеку! Ладно?

— Да! — согласилась Марго.

Она держала шлем в руках и думала. Думала она о том, что как-то странно совпало то, что они чуть не столкнулись с кабриолетом, и тут же загорелся костел. Какая в этом связь? Она осторожно посмотрела на Андрэ, но тот упивался скоростью и ночью.

Вскоре показались огни взлетной полосы и маленький белый домик с черепичной крышей.

И вдруг стало тихо. Мотор чихнул еще пару раз и замолк.

— Я же говорила!

— Ерунда! — усмехнулся Бретон и завернул на посадку поперек полос.

Самолетик тихо спланировал, коснувшись земли, несколько раз подпрыгнул и резво побежал по полю, наклоняя Марго вперед. На последней взлетке Андрэ резко повернув руль, и они умудрились финишировать почти по правилам.

Стоп.

Все.

— Ну как тебе? — спросил Андрэ.

— Э-э-э… — честно сказала Марго. — Я несколько ошарашена. И озадачена. Я не поняла, как мы не столкнулись с кабриолетом.

— «Аненэрбе», — усмехнулся Андрэ, снимая с блаженной улыбкой шлем, и наклоняясь к Марго для поцелуя. Его холодные губы захватили рот Марго, а язык безоговорочно проник внутрь. Она ахнула, поддаваясь захватывающему беспрекословно желанию.

— Число удач в мире постоянно. Если кому-то везет, то кому-то… — усмехнулся Андрэ, глядя Марго прямо в зрачки. И Марго показалось, что сквозь глаза Андрэ смотрит кто-то другой. Как тогда, на набережной около Нотр-Дам.

Он первым выбрался из кабины.

— Логично, — запоздало отреагировала Марго и выпрыгнула из кабины самолетика на поросшее коротким бурьяном поле.

Земля покачнулась, но удержала ее. Ветер трепал волосы, одежду и приносил степные запахи.

От домика к ним бежал оранжевый парень. Марго отдала Андрэ шлем и побрела к машине. Около БМВ она села на траву и вытащила из кармана старый ключ, найденный на кладбище.

Подошел Андрэ. Увидев, что Марго валяется на траве, присел рядом на корточки.

— Ты веришь, что этот ключ от ворот города? — спросила Марго.

— Верю ли я, что это ключ от ворот города? — Андрэ поднял брови. — От какого города? От Парижа, от Нью-Йорка? От Лондона? От Града Небесного?

— От Града Небесного?! — прошептала Марго. — Эта мысль не приходила мне в голову. Я нашла его на кладбище, недалеко от твоего дома.

Андрэ захохотал, но Марго не обратила внимания.

— Надо мной все смеются. — сказала она, пожав плечом. — С самого детства. Так что я привыкла. Но я все-таки скажу тебе. Я думаю, что Париж так хочет подать мне знак, что у меня все будет хорошо. И однажды ты скажешь мне, что мне нужно пойти в «Голем», чтобы начать там работать.

Марго внимательно посмотрела на красавца Андрэ и опять подумала о том, что в постели он, вероятно, выше среднего. Но, несмотря на поцелуй в кабине, непонятно все-таки, что он имеет в виду. Да и Марго еще все-таки не решила, за кого она. За роботов или за людей? Может, бросить кубики?

— А, ты об этом! — Андрэ усмехнулся и выпрямился в полный рост. — Конечно! Какой разговор. Думаю, даже скорее, чем ты думаешь.

— Андрэ, а ты можешь дать мне свой и-мыл или номер мобилы? — осторожно спросила Марго. — Если вдруг я перееду от Аурелии, то ты не сможешь меня найти, а…

— Нет вопросов! — Андрэ развел руками. — Конечно! Я сегодня же дам тебе номер мобилы! А сейчас — поехали! Идет?

— Да.

Марго вскочила.

Они покатили назад. И теперь Андрэ ехал гораздо медленнее, чем обычно. Он о чем-то размышлял. Но о чем, Марго не могла бы и предположить.

Она смотрела в окно. Сначала на темные виноградники, потом на шумоподавители, потом на разбегающиеся оги витрин и фонарей.

Смотрела и думала.

А что если город и так уже компьютер? И люди в «Големе» зря парятся, как сделать компьютер из людей и домов, транспорта, заводов, улиц, музеев, школ, дискотек и филармоний. Он уже есть! Он уже давно есть!

Разве то, что на кладбище Марго нашла ключ не является признаком того, что город сообщил ей о своем следующем шаге? Важно было только понять смысл этого шага. И, возможно, что и город только часть сети других городов, а они часть компьютера Земля, а та в свою очередь часть в Солнечной системе. И так далее. И все зто — сеть компьютеров. Надо только уметь понимать знаки и слышать слова космоса.

Потихоньку начинало светать.

Андрэ, увидев это, предложил:

— Хочешь пострелять?

— Не знаю. Я не пробовала.

— Тогда погнали. Я предоставлю тебе незабываемый кайф.

Они остановились у какого-то заведения. Андрэ заплатил, после чего им выдали обмундирование, лазерные пистолеты, и впустили в фантастический мир. Через некоторое время Марго уже забыла, что это аттракцион. Они бегали по пустынным улицам фантастического грода вдвоем с Андрэ и честно пытались друг друга подстрелить.

Когда сеанс закончился, и приятели вышли на улицу, было уже приятное теплое утро. Голубые слепящие ультрафиолетом тени. Запах гиацинтов, каштанов и жареных кофейных зерен.

Они поехали пить кофе. Туда, где пили кофе после вечеринки в «Эдеме». Около дома Аурелии.

Они были первыми посетителями.

Они сидели с Андрэ за столиком, пили кофе и слушали бормотание диктора в ящике, выставленном на улицу хозяином барчика.

Золотой свет солнца мягко струился по щекам, губам и длинным черным ресницам Андрэ. Марго опять захотелось прикоснуться к шелковым черным космам репортера. И она позавидовала ветру, который имел право делать это без спроса. Своеволие — прерогатива ветра.

И Марго снова услышала музыку города. Гудки клаксонов, шорох шин, шорканье зеленой пластиковой метлы в руках увальня-негра, шаги и голоса прохожих — все сплеталось в ритмичную утреннюю пьесу. Париж свинговал. Немножко кокетливая девушка, стильный парень, бодрый пожилой мужчина. Стиль! Вот, что главное в Париже. Простоватым деревенщинам тут нечего делать! Или танцуй или…

То, что Марго увидела на экране, заставило ее прислушаться. Ночной пожар, над которым они кружили с Андрэ в самолетике, полыхал в неровных кадрах репортажа.

«… причиной возгорания стало короткое замыкание. Видимо, крыса перегрызала провод и случайно замкнула его, — сообщил диктор. — К счастью сработала сигнализация, и сторож проявил бдительность и успел вынести из здания, пока не приехали пожарные, самые ценные предметы.» В кадре хроники появился седой старик, груда книг лежащая прямо на мостовой перед храмом и несколько религиозных предметов. В небе над головой старика, в багровом дыму блеснуло крыло самолетика.

— Это мы! — воскликнула Марго. — Это мы летим на самолетике! Ты видишь?

— Да?! — спокойно отреагировал Андрэ.

Диктор перечислял все происшествия, что случились в городе за прошедшие сутки.

— Андрэ, — спросила Марго, болтая ложечкой в кофе. — А почему ты взял меня с собой? И почему ты поцеловал меня? Я… Короче, ты хотел бы иметь со мной секс?

— May bee, — ответил он по-английски и, внезапно что-то вспомнив, посмотрел на часы. — Ты уже спрашивала! Ладно. Я поехал.

Андрэ кинул на столик монеты и встал.

— Но ты не ответил!

— Марго! Разве тебе не понравилось ночью? — оглянулся Андрэ, продолжая медленно уходить.

— Понравилось, но… я не понимаю, — развела руками Марго. — Если это не ухаживание, то… — … это скука, Мар. Ты мне ничего не должна. Не утруждай себя глупыми мыслями! Увидимся! Когда ты говоришь у тебя открытие?

— Скоро. В начале марта, наверное. На днях Жак сообщит мне.

— Ладно, — поморщился Андрэ, продолжая пятиться. — Увидимся! Пока!

— Пока…

Андрэ обогнул столики и направился к машине усталой походкой.

Марго вздохнула. Что-то она… черт! Мобильный! Он так и…

— Андрэ! — закричала она и вскочила из-за столика. — Андрэ!

Но БМВ уже умчался. На космической скорости он пролетел по дороге и скрылся за перекрестком. Марго опустилась обратно на стул и задумалась.

Да. Несомненно, Земля — это гигантский компьютер, который подключен к сети Солнца и Большого Космоса. Это тем более верно, так как на заре человечества, когда люди набирали свой род в количестве, они обращались именно к Земле. Потом, когда человечество стало по своим возможностям сравнимым с компьютером Земли, оно обратилось к Солнцу, и стало воинственным, потому что начало работать над улучшением софта. Все религиозные войны на самом деле только улучшение софта. Потом и Солнце стало для человечества недостаточным, потому что человечество перестало быть земляным. Земля вырастила человека, чтобы он отправился в новом ковчеге в космическое плавание.

Да-да. Именно так.

Сначала человек был землей, глиной осевшей на дно океана.

Потом человек стал деревом, разрастаясь и набирая тело.

Потом дерево начало кормить огонь, и на планете разгорелись войны.

Потом, под влиянием металла — заводов, компьютеров и средств массовой информации люди стали структурировать себя. И человек стал металлическим.

Следующий знак в круге — вода.

Что он значит? Очищение? Преображение? Или конец — возврат в материю?

Так думала Марго, глядя вслед скрывшемуся БМВ.

— Что-нибудь еще? — вопросительно посмотрел на Марго бармен.

Он уже давно стоял рядом, но она не замечала его.

— Нет. Спасибо.

— Ваш друг оставил только за одну чашку кофе?

И она не заставила его нервничать.

— Сейчас, я заплачу, — сказала она и полезла в карман.

Нечаянные убийцы

Марго покинула ставшее традиционным после загулов заведение и вошла во двор дома Аурелии.

И удивилась. Все было по-новому — будто отсутствовала она не одну ночь, а минимум неделю. На всем были видны следы переезда. Следы большой машины, куски картона составленные у дверей мусоропровода.

Незнакомые дети хозяйничали в куче песка около синей скамейки. Мальчик лет шести, и его младшая сестренка. Увидев Марго, дети переглянулись и с любопытством вытаращили глазенки. И Мар впервые подумала о том, что и для нее может наступить день, какой наступил недавней ночью для арфистки.

День Арфистки — так можно будет назвать этот день.

День, когда ей придется подытожить, что она передала следующему экипажу планеты. А этот экипаж будет деловито осматривать механизмы, рычаги управления и датчики, и плевать ему будет на саму Марго Танк, то бишь Лизавету Кошкину.

Мальчик осмелел первым. Он ударил по мячику ногой и расхохотался, потом схватил старый велосипед и покатил на нем, отталкиваясь от асфальта ногами. Девочка сделала несколько шагов и подняла мяч. Все время оборачиваясь на Марго, она бросила его, и тот запрыгал по дорожке. Девочка робко улыбнулась.

Марго улыбнулась в ответ и направилась к подъезду. Теперь не надо бояться, что на лестнице встретится мадам Гасьон и будет приставать с игрой на арфе. Жаль ее все-таки. Жаль? Можно ли жалеть солдата, погибшего от пули в бою? Глупо. Он же солдат! Чего бы он и искал в бою, как ни пули? Победы? Победы достаются полководцам, а солдатам — пули!

В квартире было прохладно и пусто. Тараканы нагло шуршали на кухне. Один полз по стене над плитой и шевелил усами. Второй пытался напиться в сухой металлической раковине. Марго хмыкнула и не стала убивать их. Надоело. Какое ей дело. И она опять вспомнила. Никой Горофф! Обоссаться! Николай Горофф!

Марго вошла в свою комнату к почти законченным холстам. Она смотрела на них и медленно снимала куртку.

Добить! Добить их скорее! Получить свои тугрики от Жака и… И?

Кинув куртку на кровать, Марго с остервенением принялась за последние начатые холсты. Крася сразу три штуки. Сначала все — синим, потом все — зеленым. Где еще поставить такое пятнышко?

Это была игра. Такая игра. И она так увлекла Мар, что она очнулась только через несколько часов, когда услышала, как заискивающе заскулили собаки, приветствуя вошедшую в коридор Аурелию. Было слышно, как француженка с негодованием накинулась на тараканов в кухне. С ругательствами нацепила на собак поводки и повела Бонни с Пупеттой на прогулку.

Через некоторое время со двора донесся невнятный разговор Аурелии и новой жительницы розового дома — маленькой девочки. Потом разговор Аурелии и матери девочки. Вскоре Ау вернулась, помыла собакам лапы и чем-то зашуршала и загремела на кухне.

Насторожившись, Марго отправилась посмотреть, в чем дело. Она осторожно остановилась у косяка и увидела, как Аурелия, растрепанная, гневная Аурелия, Аурелия с закатанными по локоть рукавами водолазки, остервенело кромсает ножом свой старый мяч.

Она стояла спиной к Марго и кромсала на столе мяч. У нее были распущены волосы, и не было видно лица. И на правой руке, на предплечьи (с внутренней стороны) ясно был виден старый белый шрам.

— При-и-и-и-вет! — протянула Марго, глядя на старый белый шрам.

— Я отобрала у детей мяч. Лучше, я подарю им новый, — тряхнула головой Аурелия.

— Ты так дорожила им… — расстерянно сказала Марго, не сводя глаз со ш р а м а.

— Я ненавижу этот мяч! — сказала Ау и, поймав взгляд русской художницы, торопливо опустила закатанные рукава. Собрав резиновые обрезки, Аурелия понесла их к мусоропроводу.

— Все! — сказала она, захлопнув латунную крышку. — Этот мяч никогда больше никому не навредит.

— Ты веришь, что это сделал м я ч? — спросила Марго и вспомнила. …Лизонька рассматривала толстую книжку с картинками. Книжка называлась «Незнайка на Луне». В ней были прекрасные картинки, которые побудили Кошу учиться читать. Она все утро домогалась до бабушки, требуя, чтобы та сказала, как читаются те буквы, которых она еще не знала. Час она потратила, чтобы справиться с первой страницей. Вторая пошла лучше. Там попадались уже целые знакомые слова — их не надо было разбирать снова. И Лизавета начала получать удовольствие не только от победы над словосложением, но и от того, что начала понимать смысл написанного. Она послушно пообедала окрошкой и гречкой, которые приготовила бабушка, и снова заняла позу над книгой. После обеда ей понадобился еще час и несколько страниц, чтобы забыть о том. что есть слова и буквы. Произошло волшебство. Кошкина прочитывала абзац и перед ней представали чудесные картины книжного мира. И яркость этих картин была так велика и занимательна, что Коша оглохла и ослепла для реального мира.

— Лизонька! — услышала она бабушкин голос и почувствовала, что ее трясут за плечо.

— А? — Кошкина не сразу вернулась из нового волшебного мира.

— К тебе девочки пришли, — сказала бабушка и всплеснула руками, увидев четверть прочитанной книги, листок с какими-то значками и обалдевшую растрепанную внучку. — Спрашивают, пойдешь играть?

— Не знаю, — мрачно сказала Коша. Ей не хотелось прерывать волшебного путешествия.

— А что это у тебя за значки? — спросила бабушка поднимая с дивана листок с Кошиными каракулями.

На листке были криво накарябаны несколько слов, около двадцати и напротив каждого был рисунок. Например было слово «гусь» и около него наривован иероглифическим образом гусь. Там была еще «бабочка» и соответствующая картинка, велосипед, конь, рука, игла и еще несколько слов.

— Это я чтобы не забыть… — вяло сказала внучка, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова.

— Что не забыть? Буквы учишь? — спросила бабушка.

— Не… — сказала Марго, зевая, — я уже выучила все. Я уже прочитала вон сколько.

— Врешь! — недоверчиво покачала головой бабушка. — Где это видано, чтобы ребенок за день читать научился?

— Не. Не вру, — сказала Коша. — Хочешь, покажу. Открой любую страницу.

— Ну-ка! Давай! — бабушка раскрыла книгу наугад и ткнула узловатым мозолистым пальцем. — Читай здесь.

Кошкина сбивчиво, но довольно внятно прочитала.

— Батюшки-светы! — бабушка схватилась за голову и села на диван. — Да это что ж за ребенок такой? Вундеркинд, что ли? Ну-ка иди давай на улицу! Иди! А то не дай бог, с ума сойдешь! Нельзя ж в один день столько читать!

Бабушка захлопнула книгу и убрала на шкаф. Внучка скуксилась и хотела завыть, но бабушка остановила ее.

— Не вой! Завтра будешь читать! А сегодня хватит. А то мать мне устроит, если что. Не надо нам вундеркиндов. Мы люди простые, и ни к чему это баловство. Одна беда с тобой. То зеркало проглотит, то полкниги за день прочитает, то привидений каких-то придумает! Марш на улицу! Иди. Поиграй с девочками. Поучись у них. Куклу возьми или одевалки бумажные.

— Не хочу. Что я, маленькая?

— А что ж ты?! — бабушка всплеснула руками. — О! видали?

Мрачная Кошкина вышла во двор. Караваева с Мокиной сидели на бревнах и болтали ногами. Рядом ходили куры и копали землю. Старуха-армянка, вечно в черном зипуне, сидела как обычно на лавке и зорко следила за жизнью двора. Голова Кошкиной была огромна, как блеклое вечернее небо. И она поразилась, как много успела пережить за то время, пока читала книгу. Будто ей снился долгий чудесный сон. И она еще оставалась немного в стороне от живого телесного мира. И оставалась бы вечно. Хотя иногда с девчонками бывало весело.

— Ну что? — спросила Кошкина, подбежав к дровам, на которых сидели подружки. — Хотите я вам секреты свои покажу? Я сделала новые с фиалками и золотинками.

— Хотим, — сказала Мокина и потянула Караваеву за руку.

Караваева хоть и была взрослая дылда (старше Коши и Мокиной на три года), позволяла Мокиной распоряжаться собой по полной программе.

— Айда! — сказала Лизка и первая пошла за сараи.

Там она огляделась — не идут ли взрослые — и усевшись на коленки разгребла песок. Под песком было стекло покрывающее ямку, в которую Кошкина уложила накануне найденные в парке фиалки и кусок красивой фольги от конфеты подаренной женой юриста со второго этажа.

— Красиво? — Кошкина подняла глаза на подружек.

Но те мрачно молчали. Солнце висело за их затылками и слепило Кошу.

— А ты знаешь, что моя мама сказала? — вызывающе спросила Мокина. — Твоя мама беременная! Поняла?

Кошкина не знала этого слова, но оно показалось жутко оскорбительным. Она вскочила и сжала кулаки.

— Не смей так говорить про мою маму!

— Беременная-беременная-беременная! — кривляясь, повторила Мокина.

Караваева растерянно ждала, чем кончится ссора.

Мокина вдруг с размаху топнула ногой по секрету. Стекло треснуло, и Мокина покрутила каблуком для верности, превратив секрет в мусор.

— Ты дура, Мокина! — закричала Марго, заплакала и кинулась на Мокину с кулаками. — Зачем ты раздавила мой секрет?

— Беременная! Твоя мама беременная! — самодовольно захохотала Мокина и, размахнувшись, треснула Кошу по губам.

Уже начавший шататься клык больно хрустнул и, залив кровью рот, повис на ниточке. Коша сплюнула кровь на песчаную дорожку, отодрала зуб до конца и завыла еще громче. Она кинулась на Мокину с желанием убить, чтобы та не смела. Не смела так говорить! Непонятное противное слово «беременная» никак не могло относиться к ее красивой ласковой маме.

Караваева потянула Мокину за футболку, но не очень настойчиво. Мокина была толста и без труда вырвалась. Она смела Кошу под натиском своего веса. Горько рыдая, Лизонька пошла домой, рухнула на кровать и рыдала, пока из носа не потекла кровь, и ненависть не превратилась в усталость.

В то же лето у Марго появились братья близнецы, и вышло так: Верка (старшая) осталась с бабушкой, а Лизавету и братьев-близнецов увезли родители в далекий Ялуторовск, где отец нашел место. В ноябре бабушка написала матери письмо, в котором для Лизоньки сообщалось, что деревья в городе у бабушки уже облетели, что подружка Лизоньки, Мокина, сломала позвоночник, упав с качелей, а Караваева заболела диабетом.

Кошкиной стало жалко девчонок, и она начала мучиться тем, что думала будто это из-за нее, из-за Лизы. Уж очень она была зла тогда на подружек, а теперь поняла, что напрасно — мать и правда была беременна летом. Близнецы родились через неделю после драки с Мокиной.

На стенах домов и заборах города Ялуторовска Коша уже изучила всю человеческую анатомию и знала как, что и для чего. И знала, что непоправимо больна болезнью, которая называется Женщина. Кошкина еще надеялась, что если она не захочет, то как-то избежит этого. Что у нее не вырастут все эти ужасные нечеловеческие звериные признаки — грудь и широкая задница, но мать уже точно — нет. Мать больна неизлечимо…

— Во всех комнатах засилье тараканов, — сказала Ау, будто и не слышала, что Марго спросила про мяч. — Во всех комнатах. Только у тебя нет. Я пришла сегодня домой и увидела здесь на потолке вокруг светильника черный кишащий круг. Я думала, что у меня галлюцинация, но оказалось — нет. Это были тараканы. Ужасно! Лео обещал принести мне какое-то средство.

— Дихлофос, — сказала Марго механически.

— Что это? — сморщилась Ау и открыла дверцу холодильника.

— Отрава такая… Хочешь, я тебе помогу?

— Нет. Я все сделаю сама, — сказала Аурелия, вытаскивая из холодильника сверток в фольге. — Это просто. Все уже готово, надо только разогреть в печке. Сегодня кролик. И салат. В России есть салат?

— Есть, — сдавленно сказала Марго, закрывая глаза. Картофельный ребенок.

— А ты ночью была у Поля? — как-то внезапно спросила Ау, присаживаясь около духовки на корточки.

— Не-ет, — протянула Марго. — Не совсем. Мы… хотели, мы…

Аурелия щелкнула кнопкой, чтобы зажечь газ в духовке. Но лишь она открыла печь, собираясь засунуть сверток внутрь, как оттуда хлынул черный тараканий поток. Ау судорожно захлопнула дверцу и крутанула газ на полную.

— Фух! Как ты думаешь? Они сгорят?

— Конечно, сгорят.

— Что за напасть? — Отправив курицу, завернутую в фольгу, в печь, она вздохнула. — Откуда их столько?

— Не знаю, — покачала головой Марго. Она была уже в полуобморочном состоянии и очень хотела выпить. Аурелия будто услышала ее мысли.

— Хочешь выпить? — спросила Ау, устало поправляя волосы. — А все-таки, где ты была этой ночью? Ты обиделась на меня? Извини! Я не хотела. Но ты должна понять. Лео мне дорог, но иногда он невыносим. Что? Где ты была?

Открыв дверцу через минуту, Ау выгребла щеткой около двух десятков обуглившихся трупиков.

— Летала, — сказала Марго и осеклась.

Аурелия медленно повернулась к ней лицом, и Марго отчетливо увидела в глазах француженки холодный, пронзительный огонь. И он сочился с волов Аурелии в окружающее пространство. И Марго явственно уидела, как последний, недобитый таракан, сидящий на створке буфета, изо всех сил тянется к этому огню и, пульсируя, напитывается этим огнем.

— Летала?.. — выдохнула Ау и на секунду замерла.

Коша испугалась оплошности и поспешила пояснить:

— На спортивном самолете. Меня пригласили знакомые Поля.

— А-а… А Поль был? — вяло спросила Ау.

— Нет, — замялась Марго. — Мы ему не дозвонились.

Аурелия взяла бутылку красного вина из холодильника и чипсы с орешками из шкафчика.

— Идем, — опять позвала она. — Посидим, пока готовится.

Видимо Аурелия произвела переоценку своих представлений о возможном и желаемом. Или Лео каким-то образом вправил ей мозги, но про обучение полетам она больше не заикалась.

Марго поплелась за француженкой в гостиную. Аурелия налила красного вина в два красивых стакана. Они, неторопясь, выпили, погрызли орешков. Марго машинально гладила Бонни, устроившую голову у нее на коленях. Пупетта стояла рядом и облизывалась. Ау сидела прямо напротив окна и заторможенно смотрела вдаль, поверх темных вечерних крыш.

— Жалко мадам Гасьон, — вздохнула Марго.

— Да-да… — машинально кивнула Аурелия.

— Она так долго грозилась, что ее убьет арфа, что… — хотела сказать Марго, но Аурелия ее перебила.

— Да что ты понимаешь в этом?

Марго оторопела от такого наезда и, чтобы сделать паузу, выпила целый стакан вина. Вино взбодрило ее, и зловещее сияющее облако вокруг головы Аурелии уже не пугало, а скорее забавляло Марго. Чтобы поддержать разговор, она спросила:

— А теперь там новые жильцы? Они въехали вчера?

— Да. Вечером приехали жильцы, а рано утром привезли их вещи, а вещи мадам Гасион забрали на распродажу, — кивнула Аурелия, продолжая пребивать в ином мире.

Минуту девушки обе молчали, Марго выпила еще стакан, Аурелия сделала глоток и поставила свою дозу на столик.

Подняв ноги на диван и, поглаживая их руками, она сказала:

— Все время мерзнут ноги. Не понимаю почему.

Марго вздохнула и, покачав в руке пустой стакан, пересела ближе к француженке. Теперь она явственно видела, как затухает световой пунктир на лодыжках Ау.

— Хочешь, — предложила она. — Я делаю тебе массаж ступни? Это приятно.

— А ты умеешь? — недоверчиво сощурилась аурелия и протянула ногу.

— Да! — соврала, не моргнув Марго. Ей стало так жалко француженку, будто она окунулась во всю глубину ее несчастья. Может быть смыслом жизни можно сделать жаление, сочувствие и спасание несчастных?

С невиданным воодушевлением Марго принялась гладить и согревать своими руками ледяные ступни хозяйки. Аурелия расслабилась и заулыбалась.

— А это приятно, — нежным ласковым голосом сказала она, и глаза ее потеплели. — У тебя очень горячие руки, будто там внутри маленькие утюжки. Удивительно.

Марго же продолжала гладить и мять ноги Аурелии, стараясь вложить туда всю свою никому не нужную силу. Может быть ноги Аурелии — лучше, чем никому не нужная картина? Аурелия будет ходить ими, а картину купит какой-нибудь козел. Слава богу, если не подпишут хкдожником Гороффым. А может, и подпишут. Если Жак решит. Что лучше будет для продаж, чтобы автором работ считали, например наполи. То он спокойно может подвинуть Марго. Он, конечно, даст ей немного денег, но… Марго будет опять ходить рядом со своими работами, бесполезная, как использованная ветошь.

— Ты веришь, что я видела инопланетный корабль? — сросила Аурелия и покрутила на пальце кольцо-змейку. — И не только видела. Я была в этом корабле. Со мной беседовал представитель внеземной цивилизации… Помнишь, я показывала тебе рисунок? Я видела этого… этого… это существо. Эти существа следят за нами, за людьми, уже тысячи лет. Они управляют судьбами и случайностями. Они написали Библию и Коран. И руководили Карлом Марксом и Энгельсом. Все земные философы так или иначе связаны с ними. Бакунин, Кьеркегор, Лао Цзы, Платон. Почти все. Так они передают людям свое знание.

— Круто! — сказала Марго и подумала, что так же глупо выглядит со своими роботами. Она тихо рассмеялась. Ну вот! Сначала Горофф отобрал у нее живопись, а теперь Аурелия отбирает ее, Марго, войну с роботами.

— А ты уверенна, что это инопланетяне? — спросила Марго. — И что они не роботы, а живые существа?

— Да! Уверенна! — кивнула Аурелия. — Только от живых людей может исходить такой… неземной свет! Такое тепло. Такая… благодать. Впрочем, я поверю, что это боги. Я только не пойму, откуда узнал об этом Лео? Как он узнает такие вещи? Он опять написал что-то в своей газете. Я не пойму, если он узнает такие вещи, как он может так пренебрегать? Как!? Я убила бы его за его мерзкие похабные статейки! Если Лео захочет, он и Христа, и Мадонну превратит в половые тряпки и трюки циркачей! Ненавижу! Он отнимает у меня все святое!

— Ты точно веришь в это? — нерешительно спросила Марго, заканчивая с ногами Аурелии. Припадок человеколюбия покинул Марго, и она чувствовала огромную усталость.

— Конечно! — кивнула Ау. — Иногда для того, чтобы воздать по заслугам, они выстраивают для людей очень сложные траектории. Потому что… Потому что они хотят, чтобы все выглядело так, будто они тут не причем. Но на самом деле это они создают случайности, встречи и будущее людей. Если они видят, что человек не нужен для будущего, они направляют к нему убийцу. Нет. Они не нанимают его! Все случается как бы нечаянно, как бы само собой. Это сложно понять, но они живут в некоторых из нас. Они живут прямо в наших телах. Вернее некоторые из нас — это они.

— Роботы!? — восклнула Марго не то с испугом, не то с изумлением.

— Нет! Пришельцы! Они бестелесные световые существа! По их матрице собираются наши тела! Они живут вечно, и во сне могут общаться с тем человеком, у которого поселились. И даже передать информацию о прошлом или будущем. Вот что такое вещие сны! Иногда пришелец бывает горазо сильнее носителя, тогда такой человек может быть гением или героем, потому что всеми поступками управляет пришелец.

— Ау! — вздохнула Марго. — Это какое-то неохристианство пополам с буддизмом, да?

— Не совсем! — Ау не заметила иронии. — Хотя в Библии кое-что об этом есть. Но не все. А только то, что они сами хотели сообщить. Они имеют световую природу. А человеческое тело вырабатывает электромагнитное поле, которое является коконом для этих существ. Ловушкой. Добровольной ловушкой.

— То есть они что-то вроде плазмы? — спросила Марго, уступая красоте и логичности объяснения своих раздвоений и видений.

— Наверное, — подумав, кивнула Ау. — Хотя я в физике не сильна. Я спрошу у руководителя. Но факт, что человек во сне может видеть эти матрицы, как того человека, которому эта матрица принадлежит.

— А как же они размножаются?

— Я не готова ответить на этот вопрос, — покачала головой Аурелия. — нам говорили, что можно получить энергетическое семя от сильного носителя пришельца. Например от руководителя группы. Но это уже… Потом. Это высшая ступень посвящения… Это тайная мистерия.

Аурелия покачала головой с выражением человека, отягощенного мировой ответственностью.

Марго налила себе третий стакан. И опять выпила его.

Аурелия по-прежнему созерцала вечность за окном, и в выражении ее лица по-прежнему была видна усталая печаль человека, исполненного неземным знанием грядущего и тайного.

С кухни запахло пищей. Бони зевнула и облизнулась. Пупетта покрутилась на ковре и побежала к дверному проему. Там она остановилась с выражением упрямого ребенка, будто говоря: «Ну что вы тут мелете глупости, у вас в духовке отличная курица, а вы… А! Что с вас взять?» — А ты Лео не рассказывала? — спросила Марго и, выхлестав стакан до конца, с громким стуком поставила его на стол.

— Нет! Это бесполезно. Он — пошл. И не способен понять тонких вещей.

Внезапно собаки, Бонни и Пупетта, вскочили и, виляя хвостами, бросились к дверям.

— Это Лео! — сказала Аурелия и, поджав губы, поднялась. — Посмотрю кролика.

Начали бить часы.

Повернулся замок в дверях, латунные запоры замка выдвинулась из пазов, и дверь открылась. Бонни с Пупеттой зашлись в радостном возбуждении.

— Привет! — Лео блеснул очками в дверном проеме.

— Здравствуй, мое солнышко! — умильно протянула Ау и расчмокалась с супругом.

— Привет, — машинально пробормотала Марго и подняла голову.

Часы перестали бить, из башенки выехал король со свитой и направился к принцессе в другую башенку. Жестянная музычка затиликала внутри старого механизма. Вдруг на плече принцессы появился толстый черный жирный таракан. Куколка беспомощно махала механической рукой, а насекомое равнодушно шевелило усами, втягивая в себя капельки безумия Аурелии.

— Здравствуй, милый! — сказала механически аурелия и отправилась на кухню.

— Привет! — Лео, не раздеваясь, прошел в кабинет и застучал по клавишам компьютера.

— Ты принес средство от тараканов? — озабоченно крикнула Ау, возвращаясь в гостиную с готовым кроликом на блюде.

«Картофельный ребенок, картофельный ребенок!» — мысленно повторила Марго и ей стало дико интересно, что стало с картофельным ребенком во сне. К сожалению, она проснулась, так и не узнав этого. А ведь это было бы не менее интересно, чем вытащить из сна какую-то вещь. Не так, как колечко-змейку — тебе приснилось, а потом наяву принесли. А на самом деле. Взять ее в руки во сне, проснуться и продолжать держать в руках.

— Нет. Забыл, — помотал головой Лео. — Было много работы.

Марго потянулась к пульту и включила ящик. Новости уже закончились, и она переключила канал на MTV. Девушка в розовом парике распевала веселую песенку.

Аурелия вернулась еще раз, неся на подносе приборы, салаты и хлеб.

— Лео! Марго! Садитесь! — скомандовала она и первая села за стол.

Марго не заставила себя упрашивать и шмыгнула на свое место около часов. Она, конечно, опасалась, что таракан с плеча принцессы свалится ей на голову, но еще больше не хотелось, чтобы его заметила Ау. Но случилось еще хуже. На стене возникла тень отца Гамлета — огромная тень громадного усача.

— Господи! — воскликнула Аурелия.

Таракан сидел на плафоне люстры.

— Лео! — крикнула француженка. — Лео! Спаси меня скорее!

— Что там? — недовольно рявкнул Лео и появился из кабинета в гостиную.

— На люстре таракан! — показала пальцем Ау.

Коша между тем уминала кусок кролика вприкуску с салатом из зеленых листьев с горчицей.

Взяв стул, Лео залез на него и попытался подпалить гада зажигалкой. Но насекомое ловко сигануло вниз. Марго вкочила из-за стола. Прыжок! И ее нога в «бульдоге» раздавила хитиновые доспехи насекомого.

— А почему бы тебе не вызвать спецов? — спросил Лео. — Они умеют это делать и справятся в два счета!

— Они будут думать про нас черт знает что! — пробормотала Ау. — И потом все соседи узнают, что у меня водятся тараканы.

— Не может же быть, чтобы они были только в нашей квартире! — пожал плечами Лео, устраиваясь за столом и принимаясь за трапезу.

— В комнате Марго их нет, — покачала головой Аурелия.

Лео молча застучал вилкой. В воздухе опять затрепетали синие клубки.

— А я вчера была у французского художника, — сказала Марго, чтобы перевести разговор. — Лео, возьми у него интервью. Он совершенно сумасшедший. Рисует лабиринты и странные схемы города. Очень странные лабиринты, и город в виде механизма. И говорит, как робот. Только главные слова. Так смешно.

— Лабиринты? Это обычно, — мрачно сказал Лео. — Вот если бы он рисовал картины калом или мочой — это было бы перспективно. А лучше кровью. А еще лучше — пусть вскроет вены и рисует, пока не кончится кровь.

— Хочешь, дам адресок, — предложила Марго. — Сходи к нему, поговори. Может, ему понравится эта идея?

— Ты думаешь, он ради славы покончит жизнь самоубийством?! — орудовал вилкой Лео. — Я лучше напишу это просто так. Как бы художник, как бы… Дам волю фантазии…

Лео не закончил фразу. Лицо его как-то само по себе задумалось, а рука потянулась к рюмке с коньяком. Схватила ее и опрокинула махом в огромный «джаггеровский» рот, готовно открывшийся навстречу.

— Он, кажется, наркоман. За пару доз он и маму продаст, — сказала Марго, удивляясь поступку Лео.

— Да что вы все городите сегодня? — перебила мужа Аурелия и швырнула с грохотом вилку. — Почему же вы сводите меня с ума! Ну нельзя же быть такими!

И тут бэмц! Откуда-то с потолка, прямо в тарелку ей упал таракан.

Аурелия вскочила с диким криком, собаки испуганно метнулись в коридор. Ау визжала и не шевелилась.

На кухне что-то разбилось.

Марго посмотрела на Лео и, быстро дожевав кусок, поднялась и ушла к себе.

Не обращая внимания на разгоревшийся скандал в гостиной, Марго встала на четвереньки и принялась продолжать утреннюю работу.

Она здраво рассудила, что плевать, нужна кому-то живопись или нет, все равно нужно выполнить договор и осуществить свое решение наилучшим образом. Это вопрос ее достоинства, который никак не может зависеть от перепитий судьбы художника Гороффа (если такой существует в реале, а не выдуман ловким галерейщиком из Питера).

Бафомет, так Бафомет!

Весь день Стрельцова сидела за инструментом в мрачном состоянии, и мысленный голос Эдика твердил ей в уши: «Напиши песню! Напиши песню! Напиши песню!» У Катьки были уже песни, и они неплохо шли в клубах, но сегодня она поняла, что это — не то.

Ну ничем они не отличаются от всего того, за что проплачено толстопузыми бизнесменами из бывших директоров и партийцев. И если она, Катерина Стрельцова, расчитывает на запись альбома, на такую запись, ради которой кто-то должен потратить немалую сумму денег, то эти песни должны стоить чего-то больше, чем подрыгаться под них в дансинге.

И правда! Катька поняла это — Эдик был прав.

Но чтобы написать такую песню, надо что-то… что-то особое. Что-то такое, чего Катька еще не знала. И это было за порогом ее понмания. Так, словно она была еще обезьяной, а ей предстояло заговорить по-человечески. Сказать первое осмысленное слово.

Она вспомнила, как Макся, когда ему исполнилось два года (Катька прибыла на краткую побывку), пытался мучительно расширить свой словарь каким-нибудь новым словом типа: «вава» — собака, «р-р-р-р» — машина. И Катька сечас чувствовала себя таким же младенцем. Ох, и корежило ее от этого! И жалко было себя, и злилась она, но — упрямая! — она ни за что не отступила бы. Хоть убей!

За стеной раздались голоса лабухов. Они громко орали: «Группа крови на рукаве!» И Катьке так и представилось, что Обор висит на Плесене, и они чем-то довольные, волочат друг друга по коридору.

Катька подумала:

«Они ходили на студию!» Так столбиком и подумала. Ходили на студию и получили контракт. Ну, может быть, не контракт, но что-то многообещающее.

Внутри завистливо и тоскливо засвербело: а не зря ли она убежала от Бафомета? Пусть это ее собственный же глюк, исторгнутый отравленным «глазками» желудком, но отчего же она не воспользовалась им? Наверняка во власти Бафомета средство, которое нужно Стрельцовой, чтобы стать Певицей! Певицей с большой буквы, как Пугачева, Шульженко, Агузарова, Фицжеральд, как Мина, как Холлидей, как Пиаф, как Сюзи Кватро хотя бы! Ну ладно! На худой конец, как Мадонна. Если уж Фицжеральд и Пугачевой, равно как и Мине мог помочь сам голос, сам талант, то уж крашеной итальянке с крестом на сиськах точно голос помочь не мог. У нее его так и не появилось до самого конца карьеры.

Ах, как Катьке хотелось стать Певицей, которая с а м а спит, с кем хочет. Которой не нужно ничего перетягивать и подрезать, потому что не имеет значения, сколько ей лет и как она выглядит. И тогда уж Эдик точно ей не отказал бы.

В маяте Стрельцова вылетела из номера и точно: наткнулась на Плесеня, несущего полный пакет соков, пива и пепси и Обора на плече. Обор радостно поднял голову и убрал сальные патлы со лба.

— «Товарисчь», Катька! — сказал он. — Именно так, гля! Попрошу заметить, «товарисчь» пишется с мягким знаком, потому что ты катька «женшчина» и не можешь при обращении к тебе «товарисчь» не иметь мягкого знака…

— У вас вечеринка? — поинтересовалась Катька.

— Подожди! — нахмурился Обор и попытался слезть с плеча Плесеня. — Я не все сказал! Возрадуйся же с нами, о дево!

— Блин! Обор! — ругнулся вяло Плесень. — Хорошо — выходной, я бы тебя убил, если бы сегодня работать!

— Молчи! — нахмурился гитарист и сделал шаг к Катьке с раскрытыми настежь руками. — Мы выпускаем сингл! Гля! Мы подписали контракт! — он выхватил из кармана куртки договор и взмахнул им в воздухе. — Смотри! Катька! Видишь, тут подписи и печати! Все путем, гля!

Обор покачнулся и смачно плюнул на пол.

— Обор! — взвизгнул неожиданно Плесень. — Козлина! Нас выгонят из гостиницы! Урод!

— Не выгонят! — Оборотень опять повесился на плечо Плесеня и повел рукой. — Айда с нами! Отметим! Ты… — Обор икнул, — как-никак не последне дело сделала. Если бы ты не вы… вы… ик…блевала тогда Бафомета, хрен бы… тьфу! — Обор опять плюнул, — …нам подписали! Мы тебе должны и приглашаем вокалисткой! Хочешь?

— М-да?! — Катька не могла пережить отвращение вызываемое у нее лабухами, но зависть… ох! зависть-зависть-зависть!!! Все-таки сингл! Сингл! Во Франции!

Опять приехал лифт и появился басист.

— Привет, Катерина! — издали помахал он Катьке.

— Ну ладно, — Стрельцова попятилась прочь от пьяных дружков. — Я подумаю. Сейчас. Вы идите! Идите!

— Катька! Катька!!! — погрозил ей Оборотень, поднимая длань, усыпанную серебрянными перстнями. Волчьи морды, черепа и пауки поблескивая, осуждали Катьку.

— Ну что! Йо! — прорычал Плесень. — Давайте скорее! Да уймись ты, урод! — ругнулся он на гитариста и, не спрашивая, поволок того к своему номеру. — На х ты ей дался, мудя! Она уже обмокла, как только своего прыща увидала! Забудь ты про эту… Ну вызвали Бафомета и все… И харе! Че не знаешь, как с бабами надо? Урод!

Плесень скрылся за углом.

— Привет! — сказала Катька.

— Привет! — улыбнулся в ответ Эдик.

Катька рассчитывала, что басист пригласит ее к себе, но тот тихо исчез за дверью. Ну хрен с ним. Стрельцова решительно направилась к лабухам! Ну бездарь она! Бездарь! Не может она написать стихи, как Цой или как Макаревич, но она же пелка! Пелка она, а не поэт! А что, Пугачева сама себе пишет. Конечно! Размечтались! Все от нее хотят чего-то невозможного, надоели! Что на ней на Стрельцовой свет клином сошелся? Да у нее, вон, Макся в Саратове! Если она сама ни на что не годится, пусть хоть деньги будут у ребенка. Чтобы выучиться нормально, чтобы в нормальный институт поступить. Да просто! Сколько поколений можно в дерьме копошиться? Купить шоколадку или до следующей получки ждать? К черту!

Бафомет так Бафомет! Если нельзя добыть славы Фицжеральд, она согласна на славу Мадонны! У той кстати, денег еще и больше.

Стрельцова решительно направилась к номеру лабухов.

— Ну что вы, мудаки? — ласково сказала она, когда Плесень открыл ей дверь. — Мне только парой слов надо было с Эдом перекинуться. Он для меня кое-что должен был узнать. А вы сразу!

— А-а-а-а, — по-доброму протянул Плесень. — Тогда заходи. Щ-щас Обор отмокнет, он тебе все расскажет. Он с менеджером разговаривал и контракт он подписывал. Я так. В коридоре постоял. Мы, барабанщики трепаться не любим. Водки?

— Давай! — кивнула Катька.

Плесень не пожадничал и набухал половину гостинничного стакана.

— За крутое будущее группы «Бафомет»!

— Ага, — сказала Катька и взяла стакан. — Вы что? Так и назвать решили?

— Ага! — кивнул Плесень. — А что? Хуже «Robots»? По-моему, круче! Давай! Накати!

Катька решительно залила в себя требуемую дозу сорокапроцентного алгкоголя. С счастью французская водка была не в пример русской куда более приемлемой для заливания в неограниченных количествах. И ацетоном она не воняла, и язык не щипала и при взбалтывании не зрывалась фонтаном искристых пузырьков.

— Ура! — сказала Катька, чувствуя прилив куража. — За группу «Бафомет!» Итак они нажрались до зеленых зюзей, орали безобразно и клялись, что сделают не только всю Европу, но и всю Америку. Как «Дип пёрпл» или «Лед Цепелин» или как Мик Джаггер. Пример «Дорз» или Мерлина Менсона тоже вдохновлял, но по размышлении все пришли к выводу, что славы у них было хоть отбавляй, но вот с баблом… На х надо давать на себе навариться разным там пролюсерам, лейблам и прочему говну, которое музыка не интересует вообще, а только количество проданных блестящих кружочков. Да если бы пустые диски покупали по такой цене, как музыкальные, они бы продавали лучше пустые!

Кончилась попойка тем, что Оборотень ни с того ни с сего вскочил на стол и, вытащив свой крохотный писюн возопил:

— Мы их всех! Мы их сделаем!

Обор начал возбуждать себя ритмичными движениями, собираясь исторгнуть фонтан, и Катька решила, что с нее достаточно. Она поднялась и на нетвердых ногах направилась к дверям. Мир вокруг нее закружился, и последнее, что Стрельцова запонила были жаркие объятия Плесеня, а потом ее Стрельцовой стремительный полет в дверь.

«Я убил мадам Гасион»

Утром Марго проснулась и поняла, что — все.

То есть совсем все! Окончательно — все!

Все работы готовы. Может быть чуть-чуть только не досохли. Но, если Жак будет везти их аккуратно, то ничего страшного. Для верности она спрыгнула с постели и потрогала последние работы пальцем. Чуть-чуть липнет. Но, если не царапать, то ничего. Вчера она еще оставляла какую-то мелочь на утро, но сегодня понятно, что это пустое. Время работы прошло.

Наступило время лени.

Лень.

Какое сладостное иногда чувство лень! Как приятно иногда сидеть полдня около окна с чашечкой кофе и… Сигаретой? Нет! Курить Марго почти бросила. Как сказала тогда у галереи, так и и сделала. Пробовала иногда затянуться, но — никакого удовольствия. Хоть какой-то толк с Никалая Гороффа!

Не-е-е-т! Хорошо сидеть на стуле около открытого окна теплым матовским деньком, попивать кофеек и листать тетрадку со стихами. Со старыми заброшенными стихами! И менять иногда какую-то строчку, а иногда восхищаться удачей — надо же как здорово, как кратко и выразительно получилось! Нет, это не самолюбование.

Отнюдь.

Ведь найдя на берегу моря красивый камень или раковину, торопишься тотчас похвастать ей и сказать: «Посмотрите! Как красиво!» А стихи — те же камешки с пляжа. И так же, как волны моря округляют гальку, стихи окатывает терпеливое время. Город, ветер, снег, дождь, утро, вечер, любовь, ненависть… Прибой человеческой речи постоянно приносит разнообразные формы…

А поэт…

А что поэт?

Он только нашел раковину и показал вам ее, и дал послушать, приложив к уху!

Посидев с тетрадкой, Марго исправила несколько строчек и наконец-то дописала песню про «Выстрел». Почему-то она была уверенна, что это песня. Может быть, в строчки как-то залетела мелодия? Сама собой, точно птица или бабочка.

Закончив со стихами, Марго, умиротворенно улыбаясь, сложила в рюкзачок разные свои вещички: ключ, найденный на кладбище, остатки красок (больше она у Аурелии не писец), разные мелочи (как то: ручку, плод каштана, чистые носки, трусы, майку) и тетрадку, в которую она переписала все стихи, сочиненные в Питере.

Коша сама не знала, что заставило ее собрать вещи — скорее просто желание завершить долгую работу чем-то вроде уборки.

Надо же! Как мало у нее вещей! Да и зачем они?

Что-то еще! Что-то она забыла!

Ах да! Шпажка! Надо воткнуть ее в воротник куртки. Наверное, вся эта история со снами и привидениями — бред. Просто сон, в котором Марго осмысливала некую информацию, полученную днем, но не осознанную. Но теперь, когда она поняла и связала все, что знала об Аурелии в единое целое, ей показалось глупым бояться снов.

А паутина? Паутина, которая и сейчас видна, если присмотреться как следует. Ну что ж? Возможно, это некий след какой-то химической реакции, которая происходит под дейсвием этой шпажки в воздухе, а глаза, получая кванты излучения (которое неизбежно присутствует в любой химической реакции), глаза видят эти следы ионов (или чего-то там еще) как некую светящуюся сетку. Вот и все. Просто.

Роботы? С ними не все так просто, и надо разбираться, но одно ясно — если Марго не в состоянии победить ночные страхи, то какие уж там роботы?

— Надо, пожалуй, не ждать до завтра, а собрать холсты прямо сейчас, — Марго сказала это по-русски и снова удивилась, как стала далека от самой себя.

Она усмехнулась и повернула к свету последнюю работу Марго Танк.

Марго Танк, Никола Горофф. Какая разница?

Работа называлась «Прощание». На голубом трансцедентальном фоне трансцедентального океана две абсолютно одинаковых девушки тянулись друг к другу руками. Их разносило в разные стороны. Вода в данном случае означала движение жизни, и тела девушек, как субстанция, принадлежащая бренности, подчинялись натиску воды. Лица же, символизирующие осознание и способность разума отвлечься от сиюминутного, были направлены навстречу друг другу.

И только Мар знала, что означает отмель, которой осторожно касается ступнями ближняя девушка — эта девушка была Коша, которая еще не решилась сойти с ума, она обеими руками тянулась к уплывающему двойнику, но не решалась последовать. Вторая же девушка — тоже Коша, но уже Марго — была увлекаема потоком в глубину и как бы разрывалась между желанием плыть вперед, в неясную даль, и остаться с прежней Кошей. Правая рука двойника была скрыта водой, а левая открытой ладонью прощалась с оставшейся на отмели Кошей. Но был кто-то третий увидел это со стороны, и отбросив все лишнее, превратил в схему на холсте.

Нечаянно Марго заметила, что движения рук на картине создают направленный по часовой стрелке треугольник, а вся композиция — руки, лица, волны, отмель — тоже состоит их многочисленных треугольников, расположенных вверх и вниз вершиной. Марго быстро взяла клочок бумажки и нарисовала эту схему.

И заметила: схема была очень похожа на виденную в кабинете «Голема» на мониторе, во время прохождения одного из тестов. Марго задумалась, и в мозг опять постучал вопрос: «Как она могла видеть человека, которого не было?» Она взяла скотч и упаковала все работы в две аккуратные стопы. И поставила, понятное дело, к стене.

Но, если арфистка и полицейский видели Марго в то время, как она преспокойно спала в постели, тогда, возможно Марго видела этого человека, тогда как он преспокойно где-то спал? А он? Видел ли он Марго?

Марго решила одеться. Хотя Аурелия и Лео подарили часть своей одежды, брать вещи себе не хотелось. Она попробовала одеть все свое, но потерпела в этом неудачу. Штаны каким-то образом лопнули между ног. Причем лопнули, что называется, от всей души.

Что делать?

Марго одела футболку, куртку, брюки Аурелии и ботинки. Не хочеться сегодня грузиться даже зашиванием швов. Вечером! Она сделает это вечером. Когда вернутся с прогулки. С первой по настоящему праздной прогулки. Марго сунула руки в карман и пересчитала деньги. Немного. Но хватит на небольшую порцию коньяка.

Хорошо бы найти этого человека и узнать, как было на самом деле. Видел ли он Марго? И, действительно, ли он спал, а не присутствовал в этой комнате каким-то образом?

Марго уже вышла из квартиры, но, увидев в почтовом ящике газеты, решила подняться и отнести их наверх. Увидев статью Лео Лайона, решила просмотреть ее.

«…некая тайная организация, — писал Лео. — выявляет среди нормальных людей потомков великих пришельцев с Сириуса — атлантов, которые были первой расой, от которой уже потом произошло человечество. Инопланетяне эти существуют в виде электрического образования, которое передается с генным кодом в течение тысяч лет от одного потомка к другому, не увеличиваясь в количестве и не меняясь. То есть, грубо говоря, если мать несла в себе электрическое тело сириусянина, то она избавлялась от него, родив первенца-девочку, и та оставалась сириусянкой до тех пор, пока не рожала в свою очередь. И так далее. Во времена Средневековья сириусянам был нанесен непоправимый ущерб. Каким-то образом Инквизиция узнала это дело, и много сириусян погибло в огне. Но теперь, когда наконец-то уровень развития землян достиг достаточного уровня, сириусяне смогли восстановить свой корабль, на котором они потерпели аварию миллионы лет назад, и могут вернуться домой. Агенты сириусян активно ищут носительниц электрических существ, прилетевших на Землю с Сириуса, с тем, чтобы избавить владелиц-землянок от этой напасти раз и навсегда. « Рядом со статьей было помещено изображение сириусянина (прозрачное сиреневое существо) и атланта. Атлант точь-в-точь повторял открытку, которой не так давно хвасталась Аурелия. И вообще все было очень похоже.

— Придурок! — выругалась Марго, открыла дверь ключом, вошла и швырнула газеты на диван в гостиной.

Собаки, увидев, что это русская опять опустили головы.

Злая и опять запутавшаяся в мыслях и решениях Марго, задержалась в квартире еще на пару минут ради посещения санузла, и выйдя из него, застегивала пуговицы, стоя в коридоре между кухней и своей комнатой.

Как распутать этот клубок, который сплели они все вместе: Андрэ, Марго, Аурелия и Лео? Как найти истину? То, что говорит Аурелия, кажется бредом безумицы; то, что пишет Лео, кажется издевкой; то, что говорит Андрэ, кажется тайнственной, скрытой от всех правдой; то, что думает Марго кажется ей самой то жуткой изнанкой мира, то кошмарным сном, который развеется, если хорошенько побродить по улицам.

Собаки, спавшие на креслах, вдруг выбежали к дверям.

Марго метнулась к себе.

Скрип ключа, кашель. Поскуливание Бонни. Радостное топтание собачьих лап.

— Есть кто-нибудь дома? — хрипло спросил голос Лео, и звук его шагов забрел в кухню, задержался там, а потом приблизился к дверям в комнату Марго. — Можно?

Стук костяшек о дверь был так отчетлив и силен, что дверь чуть-чуть покачнулась.

Лео, в плаще и ботинках, возник в дверном проеме и волна коньячного духа сообщила о него настроении. Лео улыбался и волок за собой бар-тележку, снаряженную початой бутылкой коньяка, двумя рюмками, тарелкой с лимонными кружочками и коробкой шоколадных конфет.

— Выпьешь со мной? — спросил Лео и радостно воскликнул. — О! Я вижу ты закончила свою работу! Надо отметить! Непременно!

Что Марго могла сказать? Будущее смутно нарисовалось у нее в мозгу, но она опять зависла между выбором. Сама она сочиняет это будущее, и оно сбывается, или это будущее уже случилось, и сообщает ей о том, каково оно есть. Неизбежно ли оно?

Муж Аурелии плюхнулся на кровать, остановив телезку наискось около себя. Мсье Пулетт дымно закурил и небрежно налил по полной.

Сквозняк колыхнул гардину, и Коша оглянулась на окно. Она и хотела бы уйти, но в молчании Лео таилась какая-то угрожающая решимость, которая мешала проявить волю.

— Давай! — сказал он и первым опустошил свою склянку.

Марго выпила половинку, не особо понимая, что происходит и почему она все-таки не ушла. Как тогда, когда она чуть не попала под «Ролс». Она словно завороженная, словно очарованная злым будущим, давала ему затянуть себя. Будущее смотрело на нее глазами удава, и она не могла отвести взгляд.

Лео опять повторил и только после этого принялся за лимонный кружочек.

Марго взяла шоколадку старалась растянуть на подольше. Она сидела на краешке дивана, мусолила конфету и думала о том, что воля, наверное, проявление какого-то внутреннего органа — печени или почек — потому что с бодуна никакой воли не бывает. А еще воля зависит от погоды.

— Ко мне в редакцию сегодня приходил сам комиссар Легран, — мрачно сказал Лео, выдыхая волну густого дыма.

— Зачем? — спросила Мар.

— Он спрашивал меня опять про мадам Гасион. И еще кое о чем. И это мне не понравилось.

Лео икнул и опять потянулся за рюмкой. Он выпил еще и еще и вдруг оглянулся на Марго красными опухшими глазами.

— А ты почему не пьешь? — спросил он и вытер слезу, вдруг покатившуюся по морщинистой щеке.

— Лео?! Ты что? — испугалась Марго. — Он что, подозревает тебя?

— Подозревает, — кивнул Лео. — Но есть известие похуже! — Лео прикурил вторую сигарету от первой. — Я и вправду убил мадам Гасион.

— Ты? Убил?!

— Сначала комиссар думал, что кто-то подпилил раму арфы, потому что порвать струну почти невозможно.

— Так все-таки мадам Гасион была права! — воскликнула Марго, покрываясь мурашками. — Это арфа убила ее!

— Да нет! — перебил Лео и махнул рукой. — Она говорила об этом сто раз и ничего не случалось! А вся беда в том, что в тот день, когда на дне рождения Ау старуха повторила это в сто первый раз, я решил написать заметку. На! Читай.

Лео швырнул Марго замусоленную газету.

— «Арфа подкараулила хозяйку, и отомстила за невнимательное обращение, — начала Коша читать вслух. — Жительница Сиэтла, арфистка мадам Г. несколько дней не появлялась на привычном месте работы, и завсегдатаи… м-м-м… вскрыли дверь…, и наши ее убитой ужасным образом. Очевидно, пожилая арфистка уронила инструмент. Неловкое движение вызвало разрыв струны, которая и захлестнула горло пожилой женщины.» Лео тяжело вздохнул и опять вытер лицо, уже совсем мокрое.

— Но ты написал про Сиэтл, а мы в Париже!

— Это не важно. Легран сказал мне, что в раме была трещина, совсем незаметная маленькая трещина. Червоточинка. И почему-то рама треснула, когда мадам Гасион встала из-за инструмента и хотела подвинуть его. Зачем ей понадобилось двигать его? И почему это произошло именно тогда, когда я об этом н а п и с а л? Почему эта чертова рама н е м о г л а треснуть год назад, или наоборот годом позже?

— Да-а-а… — протянула Марго. — Нелегко чувствовать на себе такой груз. Но с чего ты взял, что в этом твоя вина? Ты думаешь, что если бы ты не написал, ничего не случилось бы?

— Уверен, — кивнул Лео. — Потому что мадам Гасион — не первая жертва. И не последняя! Да что там говорить! Комиссар не поленился и перерыл весь архив «Франс-суар» и сопоставил все мои заметки с хроникой происшествий. Я и не думал! Правда иногда у меня проскальзывали мысли, но… Это так невероятно, что… ты понимаешь! Я не могу ни с кем поговорить об этом, потому что меня сочтут сумасшедшим! Но мне не хочется быть сумасшедшим! И не хочется быть убийцей! Как мне быть, Марго?

— Может, забить? — усмехнулась Мар. — Ты уверен, что сможешь потянуть ношу демиурга? Если верить тебе, то это означает, что все, что бы ты не написал должно в том или ином виде проявиться в реальности? Но не слишком ли много это для одного простого журналиста?!

— Не веришь? — возмутился Лео. — Завтра выйдет заметка о художнике, который рисует картины собственной кровью! Вот посмотришь, чем закончится! Я бы и сам хотел, чтобы ничего такого не было, но…

Лео развел руками и снова хлопнул коньячку.

— Может быть, ты просто медиум? — энергично предположила Марго. — Просто экстрасенс? И чувствуешь события заранее? И сообщаешь о них? То есть никак ты не можешь на них повлиять, а только сообщаешь.

— Ха! — воскликнул Лео. — Это был бы выход, но ведь никак нельзя узнать! Если я не напишу заметку, то то, что я хотел написать не случится! Случится что-то другое!

— Но постой! — возразила Марго. — Но вот так ты и узнаешь! Если ты не напишешь. А оно все равно случится, тогда это точно не ты! А если не случиться, ну… тогда надо еще подумать!

— Нет, — Лео выпил опять. — Я не хочу узнавать. Так я еще могу болтаться между двумя неопределенностями, а если вдруг окажется, что я т о ч н о убийца, тогда… — Лео всхлипнул и смахнул со щеки пьяную слезу. — На самом деле я и так з н а ю. Это всегда было так, но пока это было где-то за пределами моего дома, мне хватало рюмки коньяка, чтобы выбросить все из головы. Но теперь, когда я убил мадам Гасьон, и загнал Аурелию в секту мошенников, которые внушают ей, что она инопланетянка… Этого я не могу вынести! И знаешь, что меня мучит больше всего? Я не знаю, что мне теперь делать! Ведь мне нужно доработать до пенсии, а главный не позволит мне писать благостные заметки о добрых зайчиках и белочках. Люди платят за убийства, насилие и извращения. Радость, счастье и благодать скучны им! А разогревает их рыбью кровь только жестокость, пошлость, грубость!!! Ненавижу! Если бы я был Христом, я хотел бы, чтобы меня распяли во имя конца человеческого рода. Но я умею только писать! Что мне делать?

— Напиши книгу о конце человечества, как Иоан Богослов, и ему придет конец! — усмехнулась Мар.

— Ты — злая! — поднял плачущие глаза Лео. — Я ненавижу человечество, но я люблю людей. Тебя, Ау, пару друзей в редакции, я любил в какой-то степени мадам Гасион. И я не хочу быть убийцей! Я всю жизнь провел в пьяном угаре, чтобы не думать об этой способности учавствовать в ужасных событиях. Чтобы только не думать! Я играю в карты, чтобы в азарте забыть о своей дурацкой способности.

— Я придумала! — воскликнула Марго и нервно заходила по комнате. — Тебе надо написать другую заметку! Совсем другую! Написать например, что секта, куда попала Аурелия — мошенники. Тебе надо пойти в эту секту, все выяснить и опубликовать материал. Тогда Аурелия уйдет от них! И… напиши, что мадам Гасьон воскресла, тогда точно станет ясно, кто виновник всех этих событий!

— Да?! — Лео задумался и замер, медленно шевеля губами. Сигарета в его руке медленно тлела, и серый дымок змеясь, обвивал руку, полз по обшлагу пиджака, и медленно расстворяясь в воздухе, поднимался к потолку сизым маревом. Лео медленно склонился назад и упал спиной на постель.

Марго встряхнула головой и забрала из руки Лео сигарету.

— Не думаю, что тебе стоит так страдать! Неужели ты хочешь взять на себя ответственность за все человечество?!

— Не хочу! — простонал Лео, всхлипывая липкими слюнями. — Не хочу! Я маленький мизерный человечек! Мне не под силу такая отвественность! И я не хочу ее нести! Я должен прекратить это безобразие! Идем! Помоги мне встать! Я должен сделать одну вещь, и ты мне поможешь!

Он дернулся на кровати, пытаясь встать, но у него ничего не вышло.

— Я женился на Аурелии, потому что она — ведьма, — сказал Лео, еще больше помпрачнев. — Я сразу увидел в Аурелии свою кровь. Это была любовь с первого взгляда. Я увидел ее и меня ударило током. «Это она! — подумал я. — Это она спасет от меня человечество!» Я бегал за ней, как привязаный. А она меня отвергала. Но я знал, что секс с ведьмой ослабит мое проклятие, мою дурацкую особенность. Что я стану нормальным, обычным писакой-бумагомарателем. Что мои заметки будут не больше, чем развлечение. И так и было, пока Аурелия не перестала со мной спать!

— А давно? Извини, конечно!

— Давно. Прямо в ночь на Рождество! Не знаю, что ей взбрело? Но она прочитала какую-то книжку и решила, что секс — не для нее.

Лео опять попытался встать, но теперь упал на пол.

— Лео! Черт бы тебя побрал! — воскликнула Коша. — Зачем ты это делаешь? Прекрати!

Она попыталась поднять мужа Аурелии, подхватив его под мышки, но удалось только перевернуть тело лицом наверх и привалить к матрацу кровати. С Лео произошла внезапная перемена. Слезы перестали, но теперь его серое лицо приняло жестокий углубленный вид. Марго подумала, что мсье Пулетт сейчас стошнит.

Минуту он молча смотрел в пол, потом вздохнул и набычившись, объявил:

— Ну ничего! У меня есть лекарство от этой болезни! Принеси, Марго! Будь добра! Помоги измученному жизнью старцу.

— Лео! Прекрати! Какой же ты старец?! Ты еще вполне!

— Нет-нет! Не утешай меня! Вот тебе ключ! — сказал он, вытаскивая из кармана связку. — Вот этот! Ой, никак не зацеплю! Вот этот — крестиком. Возьми его!

Лео протянул дрожащей рукой связку, и Марго растерянно взяла ее.

— Что я должна сделать?

— Там, в моем кабинете, в правой тумбе стола находится сейф. Открой его и возьми там коробку. Деревянную коробку. Там их две — жестяная и деревянная. Ты возьми деревянную! Возьми ее и принеси! Там две коробки, одна маленькая, вторая побольше. Принеси большую! Поняла? Давай!

— Хорошо, — сказала Коша и направилась в кабинет.

Собаки, лежавшие, как обычно в гостиной, подняли головы, и в глазах их прочиталось беспокойство. Бонни печально вздохнула.

— Ну что, подружки! — сказала Мар, пугаясь собственного голоса.

Все ее естество говорило ей о том, что нужно скорее уйти отсюда. Бросить ключ на стол и бежать. А еще лучше, спрятать куда-нибудь этот чертов ключ или выбросить в мусоропровод. Не доведет до добра этот ключ. Не доведет! Марго покрылась липким потом, и шаг ее замедлился.

— Марго! — рявкнул из глубины аппартамента Лео. — Скоро ты!

— Сейчас! — ответила она и подчинилась желанию судьбы.

Войдя в кабинет Коша отворила дубовую дверцу правой тумбы и, реально, там оказался небольшой стальной сейф. Простенький сейф. Без особых премудростей. Ключ легко вошел в скважину, и сердце Марго ухнуло вниз. Она чувствовала себя, как обезоруженный разведчик окруженный врагами — он идет к ним навстречу с поднятыми руками и ничего не может сделать. Все уже — решено. Как двоечник, не знающий урока, идет к доске — так она открывала этот сейф.

Ага. Вот и коробочка. Две коробочки. Одна большая деревянная, а вторая маленькая — из жести. От сигар или конфет. Лео просил деревянную. О`кей! Марго взяла коробку с полки. Ух ты, какая тяжелая! Взвесила ее в руке. Может быть, содержимое коробки объяснило бы, отчего так напряжен воздух в комнате, отчего в глазах такая мутная синева. Отчего Бонни поджала уши, а Пупетта не прыгает, как обычно? Но это никак нельзя было выяснить, потому что и коробка тоже была на замке.

— Марго! Марго! — хрипел Лео.

Марго сунула связку ключей в карман Аурелиных брюк (которые были на ней одеты вместо своих) и, прижав коробку к груди, поспешила в комнату.

— Вот! — сказала она, передавая ношу хозяину.

— Спасибо, — сказал Лео и протянул руку.

Видимо он не рассчитал усилие, потому что коробка с грохотом упала. Коша присела на корточки, чтобы поднять, но Лео чертыхнулся и дотянулся до коробки сам. Теперь он вытащил из кармана второй брелок, на котором было всего два ключика — от дипломата и от этой коробки. Тяжело выдохнув, Лео сунул ключик в узкий пропил скважины, и коробка сама собой распахнулась у него в руках, явив на божий свет вороненную сталь оружия. Это был револьвер.

Марго не настолько хорошо знала марки, чтобы понять, что это за револьвер. Одно было ясно — короткий, как бульдожья морда, ствол мог выплюнуть приличную порцию свинца. Наверное, на далекое растояние из такого свола трудно попасть в цель, но в комнате нет далекого расстояния. Марго уже мысленно представила, как звук ломанет в уши, и барабанные перепонки оспасливо заныли.

Лео с холодным щелчком взвел курок. Он погладил уже готовый к охоте ствол, и по стали пробежала волна тумана.

Марго, как завороженная смотрела на его жилистую волосатую руку, которая медленно поднимала ствол.

— Что ты придумал, Лео? — пересохшими губами спросила она и на всякий случай отодвинулась в сторону окна.

Ускоренное кино с трупами на дороге, в туалете дискотеки и заметками в «пипле» Лео пронеслись в голове Марго с дикой скоростью. Мерзкий, унизительный страх поселился под коленями. Что тут рассуждать? На четвереньках, на карачках бы удрать из этой комнаты! Надо же! Она целый месяц прожила с убийцей и вот теперь, в последний день…

— Лео! Лео! Прекрати! — бормотала Коша, чувствуя, что прощается с жизнью куда равнодушнее, чем могла бы подумать. Во всяком случае, она не описалась, и не рухнула на колени, как бы ей этого не хотелось.

Лео поднял пушку на уровень лица и обратился к квартирантке.

— Правда, красавец?

— Черт! Я и не знала, что у тебя есть пушка, — нервно засмеялась Марго.

— Есть, — кивнул Лео. — Отличный полицейский «бульдог». Нравится?

— Да как тебе сказать, — хихикнула Марго. — Я не очень понимаю, что ты хочешь сделать.

— Я хочу вылечиться, — сказал Лео и уткнул морду убийцы себе в висок.

— Лео, Лео, подожди! — затараторила Марго. — Нельзя же так сразу! А завещание? Ты составил завещание?

— Завещание? — Лео задумался и покрутил стволом.

— Да! Завещание.

— Нет. Я как-то не подумал, — расстроено сказал Лео и опустил револьвер. — Принеси мне бумагу, я напишу. Там в кабинете есть. И ручку!

Лео опустил руку с пистолетом, положил его на пол рядом с собой и, сняв с бар-столика бутылку и рюмку серьезно занялся наливанием выпивки.

— Ага! Сейчас! — Марго осторожно поднялась с корточек. — Сейчас я принесу.

Дверь скрипнула и в щелку просунулась морда овчарки, а между ее ног морда Пупетты.

Овчарка неуверенно махая хвостом, вошла в комнату и приблизилась к Лео, неуверенно махая хвостом. Пупетта осталась в дверях.

Лео опрокинул в себя рюмку и потрепал овчарку за ухом. Бонни лизнула его в лицо. Лео отпихнул суку, но та улыбалась и еще сильнее наспупала на Лео, пока тот не упал навзничь.

— Прекрати! Бонни! — Рявкнул Лео.

Мар быстро схватила револьвер и побежала из комнаты. Лео и шагу не может сделать! Надо куда-то спрятать пушку. В коридоре раздался грохот, и Марго догадалась, что Лео все-таки смог подняться на ноги.

Куда? Куда? Куда? Ах да! Простое решение! Под диван! Туда Лео не догадается полезть!

Отлично!

Падая от одной стены к другой, мсье Пулетт добрался до гостиной, но Марго уже сидела на диване, как ни в чем не бывало. Она включила ящик и с деланным любопытством перещелкивала программы.

— Где ствол? — угрожающе спросил Лео.

— Ствол? — Марго сделала удивленный вид. — Какой ствол? О чем ты?

Лео задумался и повис на косяке. Собаки пришли следом за ним и вопросительно посмотрели на Марго. Лео, хватаясь за стол, за стеллаж, за стену рухнул в свое кресло.

— Ну… револьвер! Это ты его унесла! Больше некому! — мрачно сказал Лео. — Отдай мне его! И принеси бумагу и ручку! Ты обещала!

— Ручку?! — задумалась Марго. — Ручку… Пожалуй, в этом есть свой прикол.

Марго встала и направилась в кабинет. Ручку и бумагу она нашла без труда, прямо на столе Лео, рядом с клавиатурой компа.

— Держи! — сказала Марго и положила перед Лео бумагу и ручку. — Пиши! Только подробно, чтобы мне ничего не пришлось объяснять. И подумай о том, что флики затаскают меня по допросам! И вместо того, чтобы попасть на открытие своей выставки, я попаду в тюрягу! Тебе не жалко меня? Совсем?

— А ты не принесешь мне коньяк? — простонал Лео. — Я запутался. Мне надо выпить и все обдумать.

— Принесу! Мать твою! — вздохнула Марго и отправилась за коньяком.

Марго прикатила столик и остановила его возле Лео. Она даже налила коньяк в рюмку. Пусть Лео напьется до потери сознания и отрубится. Тогда можно будет уйти к чертовой бабушке на улицу и… Самой наконец выпить тоже, чтобы выкинуть все это дерьмо из головы.

А собственно! А кто мешает выпить рюмочку прямо сейчас? Тем более, у Марго осталось.

— Выпей со мной, — сказал Лео, поднимая на Марго заплаканные глаза.

— Давай, — сказала Марго и, чокнувшись с мсье Пулетт, покончила со своей дозой напитка.

Маслянное тепло потекло по пишеводу, и через некоторое время Марго увидела всю эту историю с другой стороны. Смешной. Ей вообще стало не понятно, почему Лео — взрослый журналист, который обычно проявляет максимум цинизма и пошлости, вдруг рыдает из-за того, что взвалил на себя вину за смерть сумашедшей арфистки.

— Лео! Но тебе не приходило в голову, что все равно — она когда-то бы умерла? — спросила Марго философски.

Но мсье Пулетт не ответил, он внезапно вскочил и захватил Марго в клещи своих жилистых рук.

— Эй! Ты что делаешь! — заорала Коша, лупя Лео кулаками.

На что тот совершил следующее действие. Он швырнул Марго с силой вампира на диван и навалился сверху.

«Ну вот! — подумала Марго, пыхтя и пытаясь вывернуться. — Что за жизнь? Опять диван! И опять, пожохе, повторяется старая история! Черт! Как ни меняй страну и паспорт — все останется по-прежнему!» Марго барахталась и пыталась вырваться, но Лео легко с ней справился.

Странно, что женскими видами спорта считается художественная гимнастика и прочая дребедень. Нет уж. Самый женский вид спорта это бокс, дзюдо, самбо, карате и что там еще? Стрельба. А ленточками трясти пусть мужиков учат. Драться они и так умеют. От природы. Зачем им еще?

Ботинки рухнули с кирпичным грохотом на пол, так и не став оружием. Ловкими жестами сдернув с Марго одежду, Лео оголил свою восставшую кулеврину. И Марго почувствовала ее угрожающую твердость.

— Ты не смеешь! — взвизгнула Марго.

— Ты сама решила не отдавать мне револьвер! — ища сочувствия, объяснил свои действия Лео.

— И что? Ты решил в отместку меня трахнуть? — пыхтела, упираясь, Марго. — Хорошо! Стреляйся! Только дай я уйду и позвоню тебе из кафэ, что я уже там, чтобф бармен мог подтвердить мое алиби!

— Нет, поздно! Я принял другое решение. Моя зедача отменить действие статьи. Я должен трахнуть ведьму, чтобы предсказание потеряло силу.

— Лео! Ты трехнулся! Вы тут все трехнулись! — заорала Марго. — Это ты! Ты написал! Я при чем?

— Тебе не повезло! — цинично констатировал Лео, продвигая орудие все глубже, но Марго шевельнула задницей и откинула мсье Пулетт на прежние позиции.

— Да не вертись же ты! — рявкнул журналист и, опять встряхнув пленницу, переложил поудобнее.

— Бонни! Бонни! — заорала Коша, как резанная, чувствуя ляжками настойчивый набалдажник Лео, и потянулась рукой к куртке, что лежала прямо перед ее лицом. Шпажка! Шпажка!

«Гав!» — рявкнула Бонни и полезла под диван.

«Тяв-тяв-тяв!» — заливисто выкрикнула Пупетта и запрыгала вокруг Лео.

Марго зацепила ногтями розочку шпажки и осторожно вытащила из ткани.

— Сейчас же выпусти меня, гад! Сволочь! Свинья!

— И не подумаю! — пропыхтел Лео, продолжая заниматься начатым.

— Бонни! — выкрикнула Марго, но тут левая клешня Лео опять зажала ей рот.

Марго начала задыхаться и сдавать позиции.

Плача, она размахнулась, и вонзила свое маленькое оружие туда, куда пришлось. Игла вошла глубоко по самую розочку. Она должна была погнуться, но этого не случилось — игла легко вышла обратно.

Кажется, это была ляжка.

Кажется игла попала в седалищный нерв. Муж Аурелии взвыл, подскочил на месте и начал скакать по комнате, сильно волоча правую ногу. Она на глазах вспухала синяком, из отверстия сочился тоненький густой ручеек. Пупетта скакала вокруг Лео и тявкала.

Марго схватила куртку и ботинки и собиралась дотянуться до штанов. Лео же как раз хотел помешать ей это сделать, но в это время Бонни появилась из-под дивана с револьвером в зубах. Овчарка хитро улыбнулась и тряхнула мордой.

Будто она знала, что делает! Бонни подбросила ствол и, перехватив его поудобнее, стиснула челюсти. В уши долбануло глухотой. С потолка над Лео тихо сыпалась белым дождем штукатурка. Лео замер.

Довольная Бонни опустила револьвер на пол и сказала: «Гав!» Пупетта спряталась за креслом и осторожно выглядывала..

Отворилась входная дверь, и на пороге возникла Аурелия. Белая пыль уже распространилась по всей комнате, поэтому аурелия появилась в мистическом тумане. Что, впрочем, не помешало Марго оценить обстановку правильно и убежать к себе.

— Боже мой! — воскликнула Ау. — Что вы творите?

— Это не я! — крикнула Коша из своей комнаты, быстро натягивая трусья, а потом свои старенькие штанишки, разорвавшиеся прямо на заднице. Да ладно! Что теперь делать? Под свитером (он прикрывает задницу) ничего не будет видно. Взять с собой иголку и нистку. И где-нибудь в укромном месте зашить.

Ау вошла в комнату с револьвером в руках и сообщила, багровея на глазах:

— Тебе нужно будет уехать отсюда! — сказала она без особого зла. — Поговори со своими друзьями, с Полем, с тем, кто катал тебя на самолете. Повговори с ними. Поговори с Жаком. Может быть, он тебе поможет.

Марго стало себя жалко, она скривилась и завыла.

— Ау… Он сам! Я не хотела ничего такого! — выкрикивала Марго, размазывая по лицу мокрые горячие слезы и давясь ими. — Лео вообще хотел застрелиться! Я пыталась спасти его!

— Лео?! Застрелиться?! Да что ты молотишь? — Аурелия расхохоталась. — Никогда не поверю! Может быть, он хотел напиться? Может быть, вы вместе напились?

— Ну поче-ему? — скулила Марго. — Поче-е-ему мне-е-е никто не-е-е ве-ери-и-ит? Мне никогд-а-а-а никто-о-о не верит, а я же-е-е говорю-у-у… у-у-у-у… правду!

— Мне все равно, может быть, ты говоришь правду, и это Лео набросился на тебя ни с того, ни с сего! — проговорила Аурелия прерывающимся от волнения голосом, стоя у косяка и покачивая на указательном пальце револьвер. — Я поверю в это! В конце концов, он приводил в дом бомжей! Он одалживал деньги какому-то мароканцу, которого встретил в забегаловке.! Он… Он играет в карты! Я это точно знаю! Он… он вступался в драку из-за какой-то бомжихи, над которой смеялись подростки! Черт! Я могу поверить! Но ты должна понять меня! Я не могу ставить свою семью под угрозу! Я не хочу тебе зла, но не могу ставить свою семью под угрозу. Лео мне дороже, чем ты! Поэтому я выбираю Лео! А как было на самом деле меня, честно говоря, не волнует…

— Логично. — усмехнулась Марго Танк и вытерла слезы. (Что в них толку? Никому нет до тебя дела! И нечего развозить сырость!) — Когда я должна уйти? Прямо сейчас? Прямо сейчас? Да?

Она опять заскулила, преисполнясь крайней жалости к себе самой бредущей в воображаемой картине по ночным пустынным улицам. Одна-одинешенька! Одна! Одинешенька! Ненужное бессмысленное существо.

— Нет! — сказала Аурелия. — Прямо сейчас не надо. Отдашь Жаку картины, сходишь на открытие. Сколько там получится. Дня три? Да. Около того. Ну и еще я тебе дам три дня, чтобы ты могла обзвонить всех. Договориться… Может быть, Жак сразу спихнет какую-то твою работу… С деньгами тебе будет проще. Извини! Но… Вот так.

— Хорошо, — успокаиваясь, сказала Коша и поднялась с кровати. — Я пойду куда-нибудь.

— Конечно, — пожала плечами Аурелия. — Как хочешь!!! Твое право!

Аурелия отлипла от косяка и вышла из комнаты. Марго помедлила, слушая, как жалобно скрипнула дверь, как супруга Лео переместилась в гостиную к своему горемычному мужу, как тревожно зароптали на улице каштаны.

Шпажку с навершием в виде розочки, оплетенной двумя змеями Марго опять прицепила на ее законное место за отворотом куртки. А вот и рюкзак весьма кстати собран. Она закинула его на плечо не столько из желания не возвращаться, сколько из желания иметь вещи под рукой и (возможно) зашить где-нибудь штаны.

Ну что ж, подумала Марго: «Возможно, Лео повезло, что ему не удосталось отмазать несчатного художника за счет Марго. Возможно, жалкая царапина, полученная от Марго, защитит Лео от более страшной кары.» Она и сама не знала, почему она так подумала. И она ли подумала это? Марго вышла в коридор с ощущением прощания.

— Пока… — сказала она на пороге Аурелии, которая собирала в гостиной осколки и обломки.

Марго спускалась по лестнице и сожалела о случившемся. Об Аурелии, о Лео, об арфистке и о себе. О том, что все происходит так глупо, бессмысленно, но все равно — все, кто принимал в этом участие, понесут наказание. Неизбежно.

Марго шла по улице легкая и опустошенная.

Второй раз за какие-то несколько дней мир Марго переворачивался. И, наросты, приросшие к телу, к уму, к сознанию, из реальных весомых форм превращались в пыль, в дым, в ветер, в запах, становясь воспоминанием раньше, чем исчезало настоящее.

Солнце уже опустилось за крыши, но асфальт еще источал тепло. Ноги сами привели Марго на Сакре-Кёр. На террасе кафэ было довольно людно. Туристы, уставшие за день мотаться по красотам; парижане, забежавшие после рабочего дня поболтать с приятелем(ницей) теплым весенним вечерком. Быть парижанином — само по себе большая удача. Другие платят, чтобы приехать сюда и побродить по улицам, а ты — пожалуйста — забежал себе после работы и любуешься на все эти архитектурные красоты, которые созданы кровью и потом для бессердечных Людовиков, Филиппов, разных там Наваррских и прочих кровопийц. Людовики и Филиппы умерли, а на красоты любуются и через сотни лет. А если бы они накормили досыта бедных французских крестьян и ремесленников, не обдирали их непосильными налогами, то сейчас парижане любовались бы на истлевшие халупы. Вот так. Современники хотят демократии, а потомки любуются на плоды тирании. Сталин гноил в лагерях, зато построил дома, которые до сир пор предпочитают хрушевским.

Можно ли решить эту проблему — жить в домах, которые построил тиран, но при демократии?

Мар вздохнула, расчиталась за пиво и побрела дальше. Как в Питере. Опять бесцельные походы и шатания. Видно, это ее судьба — бродить по городам и улицам. Быть бродячей монашенкой, цынанкой. И от сознавания этой судьбы у Марго внутри становилось печально и мятно, будто она накурилась сигарет с ментолом.

И еще она подумала, что роботы — это не блезнь и не инопланетная инфекция. Робот — это новая вера. Просто люди такие твари, что способны измениться от какой-нибудь веры настолько, что поменяется группа крови, форма черепа, а то и количество хромосом.

Может, и правда она — летала?

Раз столько людей говорят об этом. Но как? Как она это делала — ей неведомо. Много неведомого происходило с ней в этой жизни. Кто знает — зачем? Может быть, все эти истории — плод гормонального всплеска и все пройдет чуть позже?

Все будет просто и понятно — Марго будет ходить в «Голем», получать мани на счет в банке, жить в не очень большой, но чистой и добротной квартире, может быть, она даже заведет себе ребеночка (или двух) от Андрэ. Да. Конечно, от Андрэ. Ни в коем случае не от Поля.

Андрэ красивый и умный.

И дети у нее будут красивые и умные. И они не будут смотреть на нее осуждающими глазами. И не будут спрашивать, как жить и зачем. Андрэ — не спрашивает. Это не его тема.

Они будут вместе (с детьми) ездить на выходные в Голландию или в Ницу. Без Андрэ. Андрэ в доме не нужен. От мужчины в доме только беспокойство и никакого толку. А Андрэ? С годами ему надоест летать на самолете под мостами и шляться по дискотекам. Он будет приезжать к ней и забирать на выходные своих детей, потому что следующее поколение (следующий экипаж Земли, который сейчас только ходит в школу) будет подпирать Андрэ в спину, будет наступать ему на пятки, считать Андрэ отвратительным мешающим хламом — так же, как Марго сейчас недолюбливает тех, кто старше ее на десяток лет. Она рассчитывает получить от них то, что получают от родителей — помощь, а они еще не готовы с ней делиться. Они еще сами не все устроили в своей жизни! Да это они — Поль, Жак, Лео, Валерий, а возможно и сам Андрэ.

Да. Но постепенно Андрэ поймет, что ничего лучше уже в жизни сделать нельзя. Что не осталось никаких врагов, а есть только обстоятельства, выбранные им изначально. И тогда он захочет быть для кого-то умным и непререкаемым авторитетом. И он вспомнит, что у него есть дети. Будет приезжать к ним и брать на выходные. Показывать им зверей в зоопарке, клоунов в цирке, глотателя шпаг около Помпиду… что там еще?

А Марго будет оставаться одна и заниматься всякими глупостями — бродить по улицам, собирать странные стеклышки и загадывать на номера домов или цвета машин.

И все они будут думать, что они — роботы.

Круто! Почему нет?

Ну, Катька!

Стрельцова открыла глаза и увидела потолок. Потом на фоне потолка появилось лицо Эдика. Лицо улыбнулось, и губы Эдика что-то сказали… Но что? Катька не поняла. Она медленно возвращалась из несуществования.

Эдик исчез, а через некоторое время в поле зрения появился стакан с чаем, и Катька принялась его хлестать. Она выпила один стакан. Потом еще, и смогла сесть и увидеть, что находится она в комнате Эда, а совсем не в своей.

— Мы трахались? — начала Катька с главного.

Эдик заржал.

— Нет. Опять тебе не повезло, — ухмыльнулся он. — Ты не могла сказать даже «мяу». Согласись, глупо было бы иметь секск с человеком, который потом не мог бы ничего вспомнить. Согласна?

— Да, — хмуро сказала Стрельцова и поплелась в душ отмокать.

Эд не мешал ей. Он занимался чем-то своим.

Стоя под душем Стрельцова вспомнила, как вылетела из номера лабухов после безобразной друки. Плесень хотел восполдьзоваться тем, что они надрались и осуществить со Стрельцовой ритуальное совокупление, но Катька даже в пьяном до совести виде, не смогла переступить через свои убеждения.

«Прохладная водичка — то, что надо!» — подумала она приходя в себя.

Из номера лабухов она покатилась к себе, но почему-то передумала и ввалилась к сонному Эду с тем, чтобы выяснить наконец.

«Вообще-то! Да он или нет? В конце концов!» Она так и не поняла, что он ответил ей на ее конкретный вопрос, потому что следующее воспоминание было еще хуже: оно запечатлело Стрельцову в согбенном виде над унитазом. Потом были пьяные рыдания, какие-то жуткие откровения…

У-у-у! Катька залилась краской и сильно задумалась, как она теперь посмотрит Эду в глаза.

Но ей не пришлось этого решать, потому что Эд появился сам. Одетый. И, заглянув за занавеску, присел на край ванны.

— Ну что? Живая? — спросил он у мокнущей в воде Катьки.

— М-м-м… — промычала та и потупила глазки. — Чего ж я так нажралась? Фу! Как мне стыдно!

— Потому что с уродами пила. С уродами всегда так. Все, что не сделаешь, все будет по-уродски.

— Блин! — Катька встрепенулась. — А сегодня же работать! Йопэрэсэтэ! — и подняла на Эда умоляющеи глаза. — Ну сделай что-нибудь! Спаси меня как-нибудь! Ты можешь, я знаю!

— Надо бы, конечно. Наказать тебя, — сказал Эд. — Но тебе и так не здорово я думаю. Но тебе придется сделать нечто, чего ты никогда не делала. Ты готова?

— Да! Я на все готова! Что как-то по-особому секс делать?

Эд опять заржал.

— А кроме секса у тебя есть мысли? — он встал и собрался уходить. — Вылезай и приходи в комнату. Можешь не одеваться.

Через пять минут Катька лежала уже вся утыканная серебряными иголками и наблюдала странную картину: в воздухе перед ее глазами мельтешили какие-то серебристые иголочки, собирались в струи и через иголки воткнутые в ее тело Эдом, проникали под кожу мятным серебристым ветерком.

И по мере того, как воздушное серебро проникало внутрь Марго, к ней возвращалось сознание и память. И подробности! О! Она еще вчера обвиняла Эда в том, что он шпион или наркодиллер. Она припомнила ему то, что нащупала в конверте «глазки» и сказала, что ничего другого быть не может, кроме того, что Эдик или продает наркотики или копает под наркотрафик.

Но в упор она не помнила, что на это сказал Эдик.

Она опять уставилась в потолок и увидела, что он почти изчез, затянутый перламутровым серебристым маревом. С реальностью Катьку теперь соединяли только звуки, которые издавал Эд. Он шуршал одеждой, газетами. Потом с тихим приятным звяканьем помыл посуду и поставил ее на стеклянную полочку журнального столика.

И у Катьки возникло впервые в жизни неведомое ощущение, что внутри нее есть еще кто-то. Другой человек — электрический. И он мудрее, сильнее и терпеливее самой Катьки. И если его точно слушать, то все будет правильно. Может быть не хорошо, но — правильно.

— А что это за серебристые иголочки? — спросила Катьа. — Меня глючит?

— Нет. Это ци, — очень обычным голосом, без всякой мистики, пояснил Эд.

— Ци? — поморщилась Катька. — Но это же китайская какая-то религия!

— Не религия, а энергия. И как ты понимаешь, энергия, в отличие от религии не может быть китайской, русской или английской. Так же, как и свет! Так же, как и ветер! Так же, как и та сила, благодаря которой все это происходит.

— Ци? — недоверчиво спросила Катька.

— Мы соединены со всем миром при помощи ци, и можем брать оттуда энергию. Когда человек сильно нажрется или вообще живет, как скотина, долбится наркотиками, у него закрываются точки, через которые ци связывается с его внутренним каркасом. Тогда человек начинает сходить с ума, болеть, горбатится, становиться моральным и физическим, короче, уродом.

— Бред какой-то! Я думала, только ненормальные ходят во всякие секты и занимаются там черт знает чем. Дурью какой-то.

— Ты права, — кивнул Эд, вытаскивая иголки и складывая их в маленькую коробочку. — В секты ходят ненормальные. И занимаются там, бог знает чем. Другие ходят не в секты. Ходят на дискотеки, в кино. В солярий. М-м-м… Делают липокасацию. Долбятся герычем, напиваются водкой. Но они не виноваты. У них нет информации, а ощущения есть. И они ищут путь по наитию. Прости их, Катька!

И опять Катькин мир перевернулся.

— А что, почему нам в школе этого не рассказывали? — подумав, спросила она. — В школе же должны рассказывать, как жить дальше!

— Не знаю. Меня и самого это удивляет, — пожал плечами Эд.

— А знаешь, я боялась тебя спросить. Думала, ты меня дебилкой посчитаешь, — улыбнулась Катька и потянулась, треща всеми суставами. — На кладбище под каштаном, там что-то такое… Как будто… только не смейся… но… как будто золотистый ветер или столб света… Я даже ночью его видела. А ты заметил?

— Ну да. Там хорошее место. Много силы.

— Да, — кивнула Катька. — Но меня одна вещь парит. Бафомет! Когда Оборотень выбирал место для Бафомета, он нашел могилу недалеко от этого места. Это как-то связано?

— Не знаю, что вы там делали. Сила, она ведь ни хорошая и не плохая. Солнечный свет, к примеру, плохой или хороший? Или огонь? Или ветер? Или вода? Или нож? Плохие они или хорошие? — с нажимом спросил Эдик и кинул Катьке одежду. — Одевайся! Больше ничего не будет!

— Черт тебя подери! — разозлилась Катька и одела штаны. — Я уже забыла, а ты!

— Ничего страшнго! Это добрая шутка!

— А кстати! Трахаться вообще, что ли нельзя? — пришло вдруг Катьке в голову спросить.

— Почему же? — терпеливо вздохнул Эд. — Все можно! И трахаться! И вино пить! И даже травки можно покурить! Не в этом же дело!

— А в чем?

— В количестве. В чувстве меры. Нельзя же чуть что скорее бежать в постель! Вы, европейцы, чудные! Чуть вам человек понравился — сразу трахаться, чуть между ног забеспокоило — опять трахаться. Чуть заболело — антибиотиками скорей, а еще лучше — отрезать. А в то же время ничего не знаете ни о голове своей, ни о заднице. И от того у вас вся симпатия к жизни сразу в похоть превращается. Как так можно ненавидеть себя? А? Тело человеку дано, чтобы вырастить душу, а не чтобы засрать ее.

Эд вытащил из кофра бас и устроился в кресле.

— А ты что, не европеец? — подумав, спросила Катька.

— Почти. Я — гражданин Солнечной Системы.

— Чего? — усмехнулась Катька. — Издеваешься? Издеваешься, да?

— Нет, — просто ответил Эд и начал на слух настраивать бас.

Катька с удивлением проследила за этой процедурой и удивилась опять:

— Блин! Ты ж не басист! Как ты… Ты врешь да? Ты — басист?

— Нет.

— А как ты так?

— Я — самурай, — без всякой усмешки сообщил Эд. — Сейчас это мое оружие. Оружие должно быть в порядке. Кстати, если бы было надо, я бы научился и играть. Но в задачу этого оружия входит выглядеть, поэтому я слежу за его внешним видом. А настраиваю… М-м-м… из уважения. Кстати! Я даже выучил одну гамму. Тоже из уважения. Оборотень показал. Хочешь сыграю? — И не дожидаясь ответа, Эдик довольно ловко пробежал пальцами по струнам. — Ну все! Поехали! А то Репеич нам устроит!

— Да! — с готовностью вскочила Катька с кровати, но прежде чем выйти из комнаты осторожно спросила. — А ты… Ты расскажешь мне про все это? Ну… про силу, в общем.

— Расскажу, — кивнул Эдик, забрасывая на плечо ремень кофра.

— Сегодня?

— Н-нет. Наверное нет. Сегодня мне нужно будет побыть одному.

— А конечно, — скуксилась Стрельцова. — Я тебя достала. То напьюсь и пристаю, то еще что-нибудь… Правильно! Так мне и надо!

Эдик засмеялся и потрепал Катьку по затылку:

— Дурочка!

Катька недовольно убрала голову. Ну не любила она телячьих нежностей!

Охотник

Минут пять, прежде чем взяться за потертую латунную ручку, Марго сомневалась, но все-таки решила войти. Надо все-таки выяснить раз и навсегда с этими роботами. Не надо давать свети себя с ума или заставить себя быть беспонтовой овцой. Если это безумие, пусть оно будет твоим личным безумием. Если это истина, то поступи сообразно ей.

Консьерж смотрел на нее в упор, но, кажется, не видел. Кажется, у него было что-то вроде ступора. И Марго подумала, что если его спросить, проходила ли она мимо, он точно скажет, что нет. И будет прав — Марго ведь нет в его мире сейчас!

Она торопливо побежала по лестнице, стараясь не очень греметь ботинками. Лифтом было бы проще, но не хотелось. На предпоследней площадке Марго остановилась. Отдышаться.

Надо же как колотится сердце! Кажется, что даже эхо подъезда слышит этот стук, и повторяет его вслух. Или это кровь в ушах? Марго стояла, склонившись над перилами и смотрела вниз на шахматный масонский пол.

За дверью Андрэ послышались голоса, и Марго инстинктивно отпрянула в полукруглую нишу, в которой когда-то стояла статуя, а потом ее убрали. Дверь открылась, на лестницу вышли двое: Андрэ и парень в черной кожаной куртке.

Марго опять настолько отдалилась от происходящего, что кажется, перестала дышать. Как тогда, когда они летали на самолетике, она прогсто знала, что все это происходит не с ней. — … за картиночки спасибо. Забавная вышла вечеринка, — договорил фразу незнакомец добреньким голосом школьного учителя. — Веселее, чем в «Эдеме». Кто бы мог подумать?

И Кошу окатило жутью. Черная тусклая звезда распустила щупальца и шарила по подъезду — незнакомец был сведущим охотником — из тех, что притягивают к себе жертву. Из тех, что по-собачьи чуют чужой страх и присутствие чужака узнают копчиком, а не зрением или ушами.

— О чем ты говоришь! — усмехнулся репортер, нажимая кнопку вызова лифта. — Разве я был когда-нибудь против?

Охотник замер, чуя дичь, но Марго не было в этом мире.

Время двигалось мимо.

Сердце застучало ровно, равнодушно и еле слышно. Она не думала об охотнике, она парила далеко отсюда, среди лавандовых полей, где никогда не бывала, среди белых полдневных облаков на другой стороне Земли, в морских глубинах, где плавают счастливые касатки и поедают клубки селедок-самоубийц.

— Что-то у тебя тут нечисто! — сказал Охотник. — Проверь, может камер насовали или жучков.

— Разве больше «Голема» кто-то может насовать? — беспечно парировал Андрэ. — «Голем» меня охраняет. И я только за. Я согласен быть кем угодно и делать что угодно, только бы меня не кантовали и не парили мне мозги. Хотя за приличный гонорар я могу даже попариться. Только недолго.

— Ну-ну! — Охотник заскрипел презрительным смехом. — Что бы ты делал без аспирина?

— Кстати! У тебя нет еще? — сказал Андрэ с деланным равнодушием.

— Мудаки вы, мудаки! — вздохнул Охотник. — На тебе! Попробуй!

Андрэ что-то взял и парня и, громко щелкнув целофаном, с удивлением спросил:

— А что это?

Незнакомец протянул руку, чтобы вызвать лифт, и Мар увидела на его кисти татуировку.

Мехаизм загудел в глубине шахты.

— Биссер, — прохрипел Охотник.

— Шит! — воскликнул Андрэ раздраженно.

На пол упало что-то мелкое, похожее на бусинку, прокатилось по стпенькам и остановилось прямо у правого «бульдога» Коши. Андрэ озабоченно заозирался, ища потерю.

— Не могу найти! — посетовал Андрэ, и Мар подумала, что никогда прежде не слышала у него такого голоса. Невысокомерного. Обычного. Совсем равного собеседнику. И даже чуть-чуть ниже.

За-бав-но!

— Не суетись! Возьми еще! Этого хватает на трое суток, а я потом еще дам, — сказал вкрадчивый голос незнакомца. — Этот хороший, безотходной совсем. Самый лучший.

— А разве может быть совсем безотходной? — недоверчиво хохотнул Андрэ. — Что-то ты перепутал, наверное?

— Что ты мелешь? Сказано — безотходной. Откат в далекое будущее, до седьмого колена, но поскольку у тебя колен никаких нет, то можешь не ссать!

Охотник шлепнул Андрэ по плечу.

Он шлепнул Андрэ по плечу! Обалдеть, он шлепнул Андрэ по плечу! Должно быть, крутой перец.

Кабина с грохотом остановилась. Андрэ открыл дверь. Захрустели песчинки под дорогими кожаными подошвами. Лифт крякнул, принимая вес. Зловещая парочка уехала.

Когда лифт замер внизу, и хлопнула уличная дверь, Марго повисла грудью на перилах, наблюдая, как консьерж внизу прохаживается по шахматному полу.

Только теперь страх мог бы хлынуть под кожей потоком термитов, и кровь, густая, переполненная адреналином, вязкая кровь, могла бы застучать в тесных артериях.

Но Марго на сегодня хватило. И было настолько в облом, что просто… Просто.

Она отклеилась от перил и подняла то, что уронил Андрэ.

Красная маленькая биссеринка или желатиновая капсула. Может быть, это другой сорт «аненэрбе»? Особый? Безотходной. То есть — без отходняка. Марго понюхала капсулу и, спрятав находку в карман куртки, поковыляла по лестнице вниз. Ну его, лифт! Последний пролет.

Консьерж посмотрел на нее с недоумением, но ничего не сказал.

Донесет Андрэ? Ну и ладно!

Марго вышла на улицу. Уже ночь. Асфальт взбрызнуло дождиком. В лучах фонаря еще можно было увидеть вибрирующую серебристую пыль.

Идти. Идти. Идти. Шагать и думать, как поступить дальше. Когда вернется Андрэ? Как лучше сделать? Дождаться его или придти завтра? Все равно, не миновать Андрэ. Никак не миновать.

Марго поправила воротник и неуместно подумала, а кем же она себя сейчас чувствует? Уже взрослая, в общем-то, тетка. Не семнадцать уже. Уже не простят того, что… Многого уже не простят. И чем дальше — тем больше. Вот этим-то и отличается один возраст от другого. Чем дальше, тем меньше прощают.

И ты.

Сначала любишь всех подряд. Всех обнять, со всеми дружить, со всеми делиться, а теперь? Вот идет она одна по чужому, пусть и прекрасному, но постороннему городу. И он улыбается ей, но совсем не любит. А она — одинокий разведчик в стане врага, неизвестно чьей страны; самурай неизвестного господина. И уже первый встречный — не друг. Первая мысль не о дружбе, а о вражде. Но еще не хочется в это верить.

Хочется, несмотря на то, что даже такие люди, как Лео и Аурелия, оказываются козлами. Да. Горько.

Курить.

Давно не курила, подумала Марго. Полквартала прошла с желанием сигареты. На перекрестке около блестящего мотоцикла столял парень. Как раз прикуривал.

— Извините, мне так неловко… — начала Марго. — Я почти бросила курить, но сейчас… Вы… — … пожалуйста! — парень протянул открытую пачку.

— Спасибо! — Марго вытащила сигарету и наклонилась над зажигалкой с готовностью вспыхнувшей в руке француза.

Мелькнула дурацкая мысль, что так можно получить по шее. Но мысль и правда дурацкая. Француз был обычным простым рабоче-крестьянским французом. Без всяких там. Спрятав зажигалку в карман, он предложил Марго:

— Мадмуазель скучает? Может быть, мадмуазель хочет покататься? — спросил он и оседлал своего металлического жеребца.

— Нет, — покачала Марго.

Первая после перерыва в несколько дней затяжка. Спазм сосудов. Головокружение. И все опять — фильм. Есть в этом прелесть. Во всем. И прежде всего в неизвестности. Неизвестность всегда чревата. Но неизвестно, каков будет плод этого чрева — добрым ли, дурным ли?

— Может быть, мадмуазель хочет поехать в клуб потанцевать? — с надеждой посмотрел на нее парень.

— Нет! — Спасибо! — Марго опять улыбнулась и опять покачала головой.

В этом и фишка. Улыбаться и качать головой.

Марго пошла прочь от мотоциклиста, и вскоре услышала, как взревел мотор. Взревел и скоро затих в ячейках города.

Кто же этот тип, что был с Андрэ? Дружбан? Коллега? Врач. Так разговаривают только с врачом, который лечит от чего-то страшного.

Курить. Вдыхать в себя медленный яд.

А вот и кладбище.

Надо же, как кстати! Войти. Неспеша брести по дорожкам. Холодные голубые паутинки над могилами. А возле каштана все равно — золотистый тоннель света. Куда этот тоннель. Марго встала под золотистый дождь, стараясь ощутить те перемены, которые он вызывал в ее теле. Она закрыла глаза, и явственно почувствовала, как под кожей заструились волны мятного прохладного огня. И опять ей показалось, что она стоит на шоссе, а навстречу ей мчится машина, сияющая белым огнем фар. И впереди этого света катилась волна электричества, или не электричества. Кто его знает, чего это была волна, но в этой волне была сила сравнимая с силой атомного взрыва, потому что она опрокинула Марго и заставила содрогнуться несколько раз в судорогах, похожих на эпилепсию. И мгновенное видение встревожило ее ум — ей показалось, что где-то здесь, в Париже бредет по улицам Чижик. Ей даже привиделось, что он стоит перед какой-то стеной и что-то читает. Он читает что-то, что написано на стене! Но где это?

Придя в себя, Марго подняла голову, а потом, опершись руками, села на земле. Открыв рюкзачок, Марго вытащила иголку с ниткой, спустила штаны до колен и принялась зашивать дыру, бормоча считалочку, сочиненную в детстве специально для шитья:

Стежок за стежком, стишок за стишком. Снежок за снежком, На санях — не пешком. Стежок за стежком Шуту — все смешком. А лбу высокому все выйдет боком.

Мантра для зашивания дыр делала удивительную вешь — она превращала шитье в развлечение. Вот и все. Откусить нитку, сунуть иголку в катушку.

Налетел ветер. Взъерошил волосы и позвал куда-то. Куда? Куда он зовет, этот ветер? Куда он все время зовет?

— Хочешь услышать, нужно молчать, — сказал за спиной чужой голос.

Марго медленно оглянулась и наткнулась на сияющие голубоватым светом глаза старухи. Автоматически одевая штаны, Марго соображала что лучше сделать — подойти ближе к этому духу или убежать? Говорят, духи опасны и им не место среди людей.

Теперь-то уже окончательно стало очевидно, что старуха — не человек.

Холодный огонь ночи свивался вокруг женщины в клубок, а сама она казалась огромной, точно кипарис. И хотя она ростом была с Кошу, взгляд ее сияющих глаз достигал Коши откуда-то с высоты небес. Оттуда, откуда она сама недавно смотрела на постового миллиционера, на крыши, освещенные луной и фонарями, и улетала в черное, пронизанное невидимым светом небо. Это было ее, Кошино, безумие, достигшее непоправимых размеров. Или не безумие это было, а наоборот — озарение?

И Марго побежла.

Потому что поняла мгновенно — не словами, а позвоночником, каким-то неизвестным органом поняла — это безумие или озарение несовместимо с людской суетой и человеческой тщетой. И что ее, Кошино, зыбкое перемирие с миром людей нарушится окончательно, если она еще минуту посмотрит в эти сияющие глаза.

Она забыла о видении Чижика, потому что выскочив за калитку, увидела знакомый БМВ — он пронесся мимо, в сторону дома Андрэ — и припустила за ним, обрадовавшись, что Андрэ вернулся.

— Андрэ! — кричала она. — Андрэ!

Кричала и бежала следом. Теперь она была уверенна. Ни кто иной, как робот Андрэ может примирить ее с миром людей. Кто, как не роботы, лучше всего должны знать человеческие законы? Кто, как не роботы должны выглядеть человечнее самих людей?

На углу двора Марго остановилась. Она подумала, что будет выглядеть глупо, если запыхается. Но первое правило робота — Марго уже успела заметить — не выглядеть гупо!

Она остановилась, прислонилась к стене и смотрела, как Андрэ Бретон вышел из машина. Как он обошел машину и, открыв вторую дверь, подал руку какой-то женщине. Как эта женщина грациозно, воспитанно, умно и привычно воспользовалась этой рукой и вышла из машины.

Возможно, эта женщина только и умела, что стряхивать пепел с сигареты красивым киношным жестом, умела вот так красиво выходить из машины, стоять на фуршете в вечернем платье с рюмкой шампанского, умела есть устриц, омаров и лягушек, вряд ли она могла бы написать статью или нарисовать обложку для диска или картину для галереи, вряд ли она сумела бы сварить борщ или курицу, вряд ли она смогла бы отличить лорингит от фарингита, но зато как она умела ходить на шпильках, как она умела позволять хлопотать вокруг нее!

Жаль, что в темноте не было видно лица этой штучки… жаль.

Никакой Андрэ не робот. У него просто есть женщина. Высокая. Наверное, дорогая. Зачем ему русская нищенка?

Марго брела по улице, и ей все равно не хотелось к Аурелии. Ей никак не хотелось придти домой раньше, чем супруги Пулетт лягут спать.

И она брела и брела. Она миновала квартал, где был розовый дом на холме и даже убедилась в том, что домой еще рано — окна тускло горели. Почему-то около калитки стояла машина Поля. Наверное, Аурелия позвонила ему, чтобы тот приехал послушать ее жалобы. Только Поля сегодня не хватало!

Марго невольно брела куда-то в сторону ювелирного салона.

И через час, когда ночь уже окончательно захватила все пределы видимого мира, Марго с удивлением нашла на улице Кримэ вывеску ювелирного салона. Но жалюзи были опущены, и не было даже намека на чье-либо присутствие.

Решив вернуться сюда днем, Марго заметила на память, что рядом должен быть дом с башенкой во дворе.

На обратном пути, полицейские на пустили ее на тот мост, по которому она перешла бассейн, и Марго пришлось воспользоваться другим мостом. И соответственно оказаться на совсем других улицах. Прикинув направление, она старалась идти в сторону дома, но все равно оказалась в незнакомом районе.

Высокие серые дома неприветливо темнели пустыми окнами. Грохотали какие-то механизмы или недалеко располагался вокзал. Фонари с трудом вырывали у ночи тусклые куски света. И пространство тут было глухонемым, похожим на Кожевенную линию в Питере.

Марго остановилась около столба напротив стены, разрисованной графити.

Графити вырастают на пустых стенах, как цветы на обочинах дорог. Несколько художников годами уничтожали тупость этой глухой стены. Кто-то нарисовал огромную улитку, кто-то слоями писал названия групп, которые появлялись и исчезали так же быстро, как проходит весна, кто-то идеально выдух красивую девушку, портрет Джексона, кадр из модного клипа, пейзаж с Эйфелевой башней, носорога почти в натуральную величину. Кто-то написал «Блисс», обдув слово розовым сиянием. Далее следовала механистическая конструкция и арабская вязь, на оранжевом прямоугольнике высилась темная фигура без лица и на груди его красным окровавленным квадратом зияла надпись «аненэрбе». Над головой человека было написано «Les robots!».

Марго усмехнулась — не одна она сошла с ума!

Потом следовали пестрые остатки прежних наслоений, и на них ярко-желтая полосатая кошка с голубыми глазами. Какая-то совсем детская примитивная кошка.

Марго смотрела на эти надписи и думала, что ей понравилось бы нарисовать графити.

Ей понравилось бы нарисовать холст без имени, чтобы его не подписывали никакие Николы Гороффы, чтобы его не продавали никакие Жаки, чтобы его мог закрасить каждый, кому придет в голову.

Так и узнать, сколько она, Елизавета Кошкина, ныне Марго Танк, стоит на самом деле. Если сразу закрасят — ничего, если не сразу, то сколько-то стоит. Нет не сколько-то! Чего-то.

Примитивистская кошка стояла на задних лапах и, оскалив милые клыки и выпростав милые когти, угрожала черному человеку. Получилось это случайно — авторы рисунков не сговаривались и вряд ли обратили внимание на творчество друг друга. Просто кому-то захотелось нарисовать черного дядьку а кому-то желтую кошку. Под кошкой аккуратненько стояли две банки — из-под желтой краски и голубой. И надо же такому случиться — в них еще оставалась краска. И даже распылители были целы. Кошка была совсем свежей.

Марго немного подумала и решила превратить черного человека в фон. Просто всего остального было жаль. А больше стены не было!

Она надавила на пенек распылителя, и вскоре на стене появился синий треугольник, обращенный конусом вниз — небо над шоссе в Нарве. Две извилистых линии, расходящихся вниз — шоссе. Синяя краска на этом закончилась. Зато желтой было вдоволь.

И вдруг Марго осенило!

Она вспомнила видение, вспыхнувшее на кладбище и решила, раз она не знает, где стоял Чижик и читал стихи, написанные на стене, то она напишет их сама! Она сейчас их напишет!

Встряхнув баллон, Марго взялась за дело.

«Ветер — в открытые окна. Город — холодные звезды. Выстрел — короткое слово. Верить — порою непросто. Он был конгда-то солдатом. Смерть целовала в окопах. Трудно от памяти прятать Прошлого…»

На этом краска иссякла. «Прошлого» уже разбиралось с трудом. Марго отбросила баллон, он покатился с жестяным грохотом.

И с этим грохотом воодушевление покинуло Марго. Она глянула на часы — полтретьего. Пора бы и поспать. За углом она услышала музыку. Парни в широких шьтанах реповали вокруг магнитофона.

«…тени на Сакрэ медленный яд сочится в бронхи к вам, в а - ль - ве - о - лы им повезет кто-то шагнет вместо них за край. А ты просто идешь в школу. Они воруют чужую удачу значит пусть плачет кто-то другой но не они. Огни на Сакре объявляют войну Риволи, цветы зла вырастают на клумбах глаза вырастают из стен и замочных скважен, не важно какой результат они превращают тебя в элемент системы, опустошают, превращают в муку, в порох, в труху. паук переварит муху, набитое брюхо теплей. но ты не причем, почувствуй плечом друга. ты безоружен, поэтому нужен только как бездумная тварь. кто виноват? кто во всем виноват? тебе не ответит никто почему самолеты взрываются, рушатся стены и даже горят. Для кого эта цепь случайностей выс-тро-Енна в ряд?

Марго усмехнулась: ну вот! Уже рэперы на улицах танцуют про песни про роботов-пришельцев, которые управляют статистикой! Прав Андрэ Бретон — лучшая секретность это отсутствие сексетности! Эти роботы, или кто они там, и правда, мастера своего дела — все про них знают, но никто не верит. Супер!

А на самом деле (что вероятнее всего!) идея о роботах такой же бред — общечеловеческая паранойя, как заговор сионистов, например. Или масонов. Из века в век людей одолевают бредовые построения только из одного желания — получить логичную картину мира. Если тебе не повезло, хочется узнать кто виноват. Вот и начинаеются поиски тех деревьев, которые подняли ветер. А ветер поднимает Солнце! Куда мы все против Солнца?

А люди разные бывают. Кто-то из них — робот, а кто-то маленькая обезьянка, кто-то овца, а кто-то пронырливая обезьяна, есть даже волки и змеи… Зря что ли придумали Зодиак? Но дело-то в чем? Дело в том, что на самом деле люди в своей сумме никакие: ни хорошие, ни плохие. А поступки каждого проистекают из совокупности внешних и внутренних обстоятельств. Если эти две силы совпадают по направлению, то человек взлетает вверх по человеческой пирамиде с непомерной скоростью. Если нет, то он может погибнуть раздавленный двумя мощными энергиями — внутренней и внешней. Вот и все. И нет ничего другого.

Трудно поверить, что внутри кого-то есть сила способная иметь вектор противоположный внешнему безнаказанно. Трудно в это поверить.

А ей, Марго, надо просто выбрать то или это. То или это.

* * *

Ночь прошла, и солнце требовательно коснулось век Марго. Она поморщилась. Часы пробили двеннадцатый раз, и заиграла жестянная музыка. Где-то в гостиной игрушечный король со свитой заспешил к принцессе. Мар открыла глаза. Она долго лежала с открытыми глазами, чувствуя себя больной и незаслуженно гадкой.

Часы затихли.

Безосновательное чувство вины. Не сделав ничего плохого, чувствуешь себя в дерьме. Быть виноватым реально — лучше. По крайней мере есть за что. Что хотел, то и получил. Совершил преступление, поди получи наказание. А тут — преступления никакого. Наоборот, ты — жертва! Ты — жертва! А чувствуешь, что ты — полное дерьмо!

Не это ли состояние греха? Быть жертвой — вот грех!

Стыд — это внутренный позор слабака.

Марго тряхнула головой и поднялась. На полу она нашла вчерашнюю записку оставленную, видимо, успокоившейся Аурелией.

«Возьми в холодильнике сыр и вино.

Хлеб разогрей в духовке. Звонил Жак.

Он приедет завтра в полдень. Соберись.

Я тебя простила.

Аурелия.»

Жак позвонил по домофону, когда она умывалась. Прямо со щеткой в руке побежала открывать. Повернув ключ, Марго поспешила в комнату. Щетку в рюкзак. Холсты — к выходу.

— Привет! — Жак вошел в квартиру. — Неси картины.

— Ага! А когда приедет Валерий? Он звонил? — крикнула Мар, вытаскивая тяжелую связку.

— Да. Звонил, — кивнул Жак. — Будет на открытии. Реклама уже вышла. Завтра оденься посмешнее и приходи часов в пять. Хорошо будет, если ты придумаешь какой-нибудь спич. Недолгий, но сумасшедший. Что-нибудь мистическое. Только не умничай. Впрочем, можно что-то угожающее. Это сейчас тоже модно. Сейчас в моде лесбиянки. Тогда одень что-то мужское. И сбрей волосы. Попроси у Лео пиджак…

— Хорошо, — согласилась она. — Я подумаю.

Марго вынесла оставшиеся работы и, закрыв дверь перед мордой Бонни, поплелась за Жаком. Чтобы не колотить подрамниками по ступенькам, она помогала себе носком «бульдога».

— Да, — продолжал Жак. — Накрась губы черным, и злобно зыркай из-под бровей. Меня не волнует твоя ориентация, главное, чтобы это продавалось. Продаются наркотики или половые извращения. Любая продажа — либо удовольствие, либо идеодлогия. Удовольствие должно быть приятным. Идеология острой. Другого нет. Только никакой пользы! Это ведь не пища! Люди обожают порок и терпеть не могут пользу. Я это по себе знаю! За хорошую коксу я заплачу и не пожалею, а вот за воскресную мессу — увольте. Соглашусь послушать, но лучше, если мне за это приплатят!

— Жак… — обратилась Марго к работодателю, пропустив этот важный содержательный спич мимо ушей.

— Весь внимание, — спросил Жак, забрасывая в багажник связку картин.

— Мне, конечно, неловко, но ты мог бы дать мне в долг немного денег?

— Нет! — Улыбка Жака мгновенно стала отчужденной и холодной. — Я не могу дать тебе денег — это не в моих принципах. Есть контракт, я его выполню. И все! Извини! Приедет Валерий, поговори с ним.

— А-а-а…Он опять привезет гравюры? — Марго воодушевилась внезапной идеей. — А ты знаешь, один человек хотел бы купить…

Она вдруг сообразила, что могла бы попросить у Жака процент с клиента. Или договориться с Андрэ и тоже выдурить сотню-другую франков. Она так обалдела от этой абсолютно новой для нее идеи, что ничего вокруг не замечала. Она даже не заметила, что всегда спокойный наплевательский Жак напрягся и насторожился.

— Какие гравюры?! — перебил ее Жак и округлил глаза в полнейшем недоумении. — Я не торгую гравюрами! Я продаю только холст, масло. Когда ты видела у меня в галерее гравюры?

Ей бы остановиться, замять тему для ясности, но ослепленная вдохновением, Марго продолжала углубляться в опасную тему.

— Да что ты?! Валерий при мне передал их тебе! И еще приезжал аптекарь! В ту ночь, когда ты забрал нас в аэропорту.

— Ты что-то путаешь! — нервно перебил ее Жак, проверяя под носом. — Вы были обкуренные и пьяные в задницу! Пока! Давай не дури!

Жак открыл машину, плюхнулся в кресло и, помахав на прощанье, газанул. «Опель» укатил, и Марго осталась стоять на тротуаре одна. Никомушечки не нужная. Она покрутилась на месте. Похлопала по карманам. Нашла мелочь и кубики. Пересчитала деньги. (Может хватит на пиво?) На пиво хватало, но не оставалось больше ни на что.

Хватало на «Блисс», но его можно было купить только на дискотеке. Да. Выпить «Блисс» и повысить удачливость на сутки. О красном шарике Марго почему-то напрочь забыла.

Марго с тоской подбросила в ладони кубики и подумала, что Жак еще вспомнит, как пожабил ей бабла, но это — потом! А сейчас очень хочется подурить и покуролесить! Черт! Сейчас бы Марго полетала бы на самолетике.

Она бросила кубики на асфальт. Они покатились, покатились под уклон, а Марго побежала, побежала за ними следом. Прямехонько навстречу неожиданному — вывернул из-за угла — БМВ. Автомобиль лихо ткнулся в бордюр и замер. Марго удивилась и обрадовалась. Кстати, и кубики выпали тремя шестерками вверх!

— Привет! Что ты там ползаешь? — спросил Андрэ, высунувшись в открытое окно.

— Кубики собираю. Привет! Три шестерки!

Марго обошла машину и, открыв правую переднюю дверцу плюхнулась на сидение. Андрэ был не один — сзади валялись Поль и Гитлерюгенд.

— О! Брат! Макс! Привет! — бросила Марго обществу и села в машину.

Мотор БМВ легко и почти мгновенно достиг скорости в сто семдесят, вдавив пассажиров в спинки кресел. Кто-то сзади протянул Марго бутылку «Блисса». Желания исполняются!

— А вы специально заехали за мной? — спросила она. — А вдруг бы меня не было дома?

— Это я уговорил их. — подал голос Поль. — Андрэ не хотел. Он сказал, что ты ему надоела со своими роботами.

— Что? Это правда? — Марго, смутившись, покосилась на репортера.

— Гонит, — ухмыльнулся Андрэ. — Я приехал специально из-за тебя. У меня приятные новости!

«Блисс», вспухающий газом, выпитый крупными глотками, довольно быстро привел Кошу в себя. БМВ летел на пределе возможностей, но ему везло — как обычно — загорался сплошь зеленый, и не было ни пробок, ни неповоротливых автобусов.

Марго нажала кнопку, и стекло ее окошка гладко заскользило внутрь дверцы. Ветер толкнул плотной свежей волной. Высунуть руку в окно и бороться с грохочущим плотным потоком.

Андрэ добавил громкости, и музыка теперь отдавалась от стен домов. Превращаясь в кубы и конусы спресованного воздуха. Прохожие, мимо которых проносился дикий БМВ, с удивлением оглядывались, некоторые покачивали головами. Но ни один полицейский почему-то не удостоил их своим вниманием. Они все были заняты чем-то другим.

— Один странный художник нарисовал картины своей кровью, — прокричал репортер. — Можешь себе представить? Разрезал себе вены и рисовал, пока не кончилась кровь. Это концептуально. Двадцать первый век — век концепций.

— Фу, черт! — выругалась Марго.

— Чего ты? — повернул голову Андрэ.

— Скажи, это Серж Наполи? — заорала она, вспоминая недавний разговор с Лео.

— Забавно, — заметил Андрэ. — С чего такая идея?

— Да так, — Марго покосилась на Поля и не стала объяснять дальше.

Мимо пронеслась Опера, и улица сделалась шире. Но и машин, однако, стало еще больше. БМВ, ловко вписываясь в пустоты, обогнал «Роллс-Ройс». Может быть, тот, который чуть не задавил Марго.

— Марго! — заорал сзади Поль. — Когда открывается твоя выставка? Черт! Сделайте музыку тише! Я ничего не слышу из-за этого грохота!

— Завтра. В пять, — крикнула в ответ Мар.

— Андрэ! — крикнул опять Поль. — Пойдешь к Марго на презентацию?

— Да!

Марго закрыла глаза и улыбалась. Она наслаждалась теми мучительно-сладостными волнами, ктоторые прокатывались между ней и Андрэ, пульсировали и обволакивали все тело, заставляя забыть реальность. Ей уже представлялись разные интересные сцены и способы, какими можно было бы добиться от Андрэ Бретона найвысшего физического удовольствия, но как ее убивало то, что вчера он вернулся с какой-то теткой!

Сзади запахло травой.

Марго открыла глаза, и украдкой взглянула на Андрэ. Репортер был непроницаем. Он ловко вывернул на парковку и затормозил.

Воздух на пляс де ля Републик был тяжек. Не то, чтобы он был загазован больше, чем в других местах. Нет. Тяжесть ему придавало обилие мутноватых пленок. И, несмотря на солнце, над землей до высоты третьего этажа мельтешили черные, похожие на кристаллы марганцовки, духи.

Возможно, звук машин концентрировался в архитектуре этого места так, что сумма частот, их интерференционная картина в результате создавала неблагоприятную волну, воздействующую непосредственно на органы…

Парни уже выгрузились, и Андрэ ждал, когда и Марго покинет машину.

Но она все еще плыла в потоке своих ощущений. Как в рапиде Марго медленно вышла на тротуар и уперлась взглядом в стену дома. Будто в этой стене было нечто особенное. Марго не могла отвести глаз. Стена приблизилась и потянула упасть. Фактура камня неимоверно увеличилась, будто под микроскопом. Зато все остальное отодвинулось — так же, как тогда на заводе, где убили Чижика. Точно такая же невидимая завеса отделила Марго от остальных. Или она сама отступила в сторону от этого настоящего мгновения.

Парни шли в галерею так, будто были одни. Будто Марго вовсе не было.

Только репортер перед самой дверью оглянулся и позвал ее:

— Эй! Куда ты пропала? Не шали, Марго! Не отставай!

И ей опять показалось, что сквозь Андрэ посмотрел чей-то другой взгляд. Чей-то нечеловеческий зрачок, равнодушный и пристальный, как линза микроскопа.

— Я тут! — сказала Мар и с усилием раздвинула телом твердый вязкий воздух.

Андрэ повернулся, и порыв ветра красиво отбросил прядь его холеных черных волос.

— Как это мы чуть не потеряли Марго? — удивился Макс. — Ну и трава сегодня!

— Заходите, заходите! — подтолкнул спутников Андрэ.

И они неловкой группой перекочевали с улицы в салон. Тошнотный запах высохшей крови ударил в ноздри.

— А и правда! — задумчиво сказал Брат. — Куда ты подевалась?

— Отстань, Брат Поль! — отмахнулась Марго. — Фу! Ну и воняет тут! Будто трахалось стадо быков!

— Давай не пойдем… — предложил Поль. — Мне тоже не нравится.

— Да нет уж! Я соберусь с силами и посмотрю, — ухмыльнулась Марго. — Раз уж я родилась, мне придется с этим как-то жить. Я попробую нечто, чего не пробовала никогда.

— Попробуй! — снисходительно улыбнулся Андрэ.

— А мне по приколу, — сказал Макс и протянул Коше «Блисс».

— Я пойду на улицу, — сказал Поль. — Мне плевать, что это за художник. Но меня тут тошнит. Идите! Я подожду там.

Брат Поль пробился сквозь встречный поток. И Марго обрадовалась этому обстоятельству. Напрягал Брат Поль. Непонятно чем, но напрягал.

Андрэ первым нырнул в толпу. Он это делал ловко и с удовольствием. Макс уже тусовался возле столиков. Мар попробовала осмотреться, но у нее закружилась голова. Она пробиралась сквозь кишащую, гудящую роем мух толпу, и чувствовала, как опять от Андрэ протянулась к ней горячая возбуждающая волна. Как он это делает? Сейчас она отчетливо поняла — это не ее желание — его! Мурашки — горячие и холодные — волнами прокатывались под кожей. Толпа вынесла ее к фуршетному столику, и Марго потянулась к стаканчику, но едва поднесла стаканчик к губам, кто-то сказал над ухом.

— Как будто кровь! О, как…

И стаканчик вывалился из ее руки, едва не окатив вокруг стоящих людей. Марго шарахнулась он неприятной красной лужи.

— Правда, впечатляет? — Высокая девушка с хищным холодным гримом на лице улыбнулась, и втянула воздух трепещущими ноздрями.

— Да! Потрясающе! — согласилась с ней коротенькая широкозадая подружка. — Я чувствую, как во мне просыпается желание. Страсть. Чувство опаности возбуждает. Ты никогда не делала секс в едущем лифте? Или…

Марго забила на выпивку и стала пробираться к Гитлерюгенду.

— Странно, что тут не горит ультрафиолетовая лампа, — пробормотала Мар, остановившись у Макса за спиной.

— Зачем? — не понял тот. — Это же не найт-клаб!

Марго замерла и чуть не рухнула в обморок, потому что мутная пелена перед глазами истончилась, и сквозь проглянули картины. Это были «Лабиринты» Сержа Наполи. И «Знаки» Сержа Наполи. А посредине большой стены висел кровавый холст, назавыющийся «Пришествие Зверя».

Около «Пришествия» жужжала наиболее продвинутая часть толпы. Публика, скрывая вожделение и алчность под светскими репликами, наслаждалась кровавым пиром засохшим на холсте.

Взглянула на него и Марго.

Летучие мыши, блудницы, мастурбирующие крестами во влагалище, зооптерогомочудовища, огромные головы на худосочных шеях, люди на неустойчивых маленьких ногах, люди с выросшими на черепах шипами, высунутые жалоподобные языки — все было: высохшая почерневшая кровь.

Запах крови возбуждал толпу, словно стаю хищников, и Марго поймала себя на том, что вожделение захватывает и ее, и становится все более неуправляемым. Вино и тарталетки. Пластиковые стаканчики. Незнакомые лица. Глубокомысленные реплики. Сжатые бантиком губы. Очки. Тени на глазах. Помада. Галстуки, запонки, часы, сигареты, сумочки. Ногти, перстни, браслеты. А Сержу Наполи уже параллельно — и его тело лежит на холодном цинковом поддоне в каком-нибудь морге параллельно земле.

А его душа? Вращается ли она, подобно Луне вокруг покинутой Земли? Или устремилась перпендикулярно ей — независимая от изгибов пространства невесомая золотистая душа. Катится ли она по кривизне Энштейна или ее толкает Ньютонов эфир? Или она превратилась в бесконечную волну нейтрино? Легка ли она? Или она тяжела и непрозрачна, и от того ее повлекло внутрь Земли в кипящий котел магмы, чтобы перевариться там, в горниле, и, очистившись, сорваться россыпью кварков с электронных орбит?

Марго смотрела и смотрела на работы Наполи, и все больше понимала — кровью рисовал другой человек. Этот человек почти не умел рисовать. Его движения были прерывисты и неаккуратны. Каков бы ни был мир Сержа Наполи, это он проступал в его красках, пластике и фактурах. Этот мир, ведомый смурному художнику, был реален перед его глазами. И на гравюрах Наполи лишь пытался воссоздать образ этого мира. Тогда как глаза того, кто рисовал кровью, были пусты и слепы. Его кисть не очерчивала живых черт сущего. Она испуганно оглянулась, следя за Андрэ. Тот, как ни в чем не бывало, щелкал аппаратом, возникая в разных углах зала.

— Это кто угодно, только не Серж Наполи, — сказала Марго по-русски.

И вздрогнула — кто-то прикоснулся к спине. Марго медленно оглянулась.

— Испугалась? — горячо шепнул над ухом Андрэ.

— Фу… — выдохнула она с облегчением и накинулась. — Как же так получилось, что это Серж Наполи? Скажи, он и вправду погиб? Или это пиарный ход? Я не удивлюсь, если узнаю, что он где-то в Альпах потягивает пивко. Хотя — нет! — возразила она сама себе, вспомнив знак над головой Наполи. — Он умер.

Андрэ приблизился еще сильнее, и Марго почувствовала, что рука репортера проявляет к ее бедру недвусмысленный интерес. Марго уже чувствовала огонь исходящий от его чресел. С чего бы?

— Зачем тебе это? — прошипел Андрэ, как удав Каа. — Забей! Все равно, все человечество не спасешь. Спаси саму себя — это будет твоим вкладом в спасение всего человечества. Давай вместе спасемся! Хочеш-ш-ш-шь?

Волна окатила Марго мурашками.

— От ужаса пробивает на похоть… Это мерзко, — оценила она свое состояние вслух. — Но трудно удержаться. Мне кажется, сейчас я могла бы быть такой порочной, что содрогнулись бы и Маркиз де Сад и другие страшные грешники…

— Пойдем, — сказал репортер, горячее жало его языка скользнуло за Кошиным ухом. — Содрогнемся…

— Что стобой случилось? — удивилась Марго. — Ты же был против секса. А сейчас? Или чего-то не понимаю?

— Не понимаеш-ш-ш-шь!

Андрэ протащил ее по коридору мимо небольшой подсобной комнатки, мимо туалета, и они оказались в прохладном воздухе заднего двора. Погода резко испортилась. Теперь солнца почти не было видно — по небу неслись скорые серые клочья. Этажи дома были затянуты зеленой сеткой, которая колыхалась, словно тина в реке. Как похоже на Питер. И Марго захотелось плакать. Она возненавидела себя за это постороннее желание. И ненавидела Андрэ за то, что он умел так распалить ее тело.

— Сержа Наполи убили! — мрачно объявмла Мар, каменея под поцелуями Андрэ. — Ты слышишь? Я уверенна — его убили!

— Забудь! — поморщился репортер и торопливо полез под одежду Марго.

Она стояла и равнодушно наблюдала, как репортер что-то делает с ее телом. Она задрала голову вверх и посмотрела на нервные серые облака. Андрэ рассттегнулся, и ткнулся твердым в ее ляжку.

— Нет! — сказала она и мягко оттолкнула Бретона. — Не хочу!

— Почему?! — удивился Андрэ, продолжая сладко улыбаться.

Марго оглянулась и облизнула песерохшие губы.

— Тут может кто-то пройти.

— Никто тут не пройдет, — сказал Андрэ и повернул голову в сторону. — Там ремонт. Да если и пройдет… Тебе не все ли равно?

Репортер снова принялся за пуговицы на ее одежде.

— Не надо! Я… я не хочу… Я передумала.

Она замолчала, боясь, что начнет плакать. Невыносимая тоска захватила все существо Марго.

— Это другое дело, — Андрэ пожал плечами и отодвинулся от девушки. — Но ты не против, если я сам. Просто подержусь за тебя! Можно? — и не дожидаясь ответа он схватил Марго за руку. — О! Какая сладкая девочка! О-о-о! Кака хорош-ш-ш-шо!

Коше было неловко послать его совсем — ничего плохого он ей не сделал. Ну подержится Бретон за ее руку, и что? Рука — это же не влагалище! Что такого? Репортер наклонился, и лицо его исказилось от напряжения.

И вдруг Марго увидела где-то внутри себя, будто крупные губы Андрэ прижались к ее рту. Равнодушно, холодно и красиво. И она загорелась синим огнем от этой обжигающей холодности. И все жилы в ее теле сковало льдяным холодом. Словно изморосью покрылись пальцы и внутренности костей.

Марго очнулась.

Нет. Этого ничего нет. Ей показалось. Это просто вообращение. Это то, что представляет себе Андрэ. Ну и пусть! Ее-то это не волнует! Как Марго может касаться то, что придумал себе Андрэ?

На самом-то деле она стоит и смотрит мимо уха Андрэ, чувствуя всем телом, как другое чужое тело, (которое она так сильно желала только что, но нисколько не хочет теперь!), как это тело, конвульсивно движется к наивысшей точке наслаждения. К точке освобождения. Как рука Андрэ движется все быстрее… Он со стоном кончил и, отойдя на шаг, застегнул зиппер.

И Марго, увидев его руку со вздувшимися синими жилами, не могла понять, как репортер умудрился так опустошить ее. Ведь он только держал ее за руку и все! Но как он вытянул из нее все жилы? Или это не он? А просто погода? Просто холодный ветер? Ce n`est que le vent…

Ничего ведь не случилось. Почему же ей так хочется плакать? Отчего у нее перед глазами так темно?

Марго подняла глаза в небо и увидела узкую полоску светлого нарвского берега.

Чижик оглянулся и печально посмотрел ей в глаза. Чижик остановился перед стеной, на которой она написала стихи…

Бред!

Марго разозлилась и одернула сама себя. Нет! Этого ничего нет!

— Дай сигарету! — попросила она.

Андрэ достал зажигалку и, крутанув колесико, поднес желтый язычок пламени к кончику сигареты. Сухой треск селитры. Запах табака. Марго схватилась за стенку, потому что голова закружилась катастрофически. Выбросила почти не начатый окурок, и он покатился по тротуарной плитке, дымясь и оставляя кусочки горящих табачинок.

Андрэ спрятал зажигалку.

— Ты помнишь, обещала познакомить меня с Жаком.

— Да, — кивнула Марго.

— Валерий приедет на твое открытие?

— Наверно.

— Не знаешь, как его фамилия?

— Нет!

— Валерий всегда летает через Голландию? — спросил репортер.

— Не знаю… Честно, не знаю.

— Как он выглядит?

— Толстый… светлый пух на голове… много перстней…

— Ладно. Идем, — позвал Андрэ и повернулся к Мар спиной.

— А я знала, что он скоро умрет… — угрюмо бросила Марго в спину репортеру.

Тот вздрогнул и медленно обернулся. И Марго получила легкое удовлетворение от этой ситуации.

— Откуда? — Андрэ остановился у входа в галерею. (Почему-то Андрэ не спросил, о ком идет речь. Как-то он понял, что речь идет именно о Серже Наполи, а не о Валери или ком-то еще.) — У него над головой было серое пятно. А еще я подумала, что он слишком чужой среди людей, чтобы жить…

— А… Расскажи это Лео, — усмехнулся Андрэ и начал насвистывать модную песенку.

— Ты тоже чужой, — продолжала грузить репортера Марго. — И я чужая. Нас выгнали из людей! Понимаешь? Люди, они верят в то, что есть хорошее и плохое. Они верят, что есть преступники и невинные жертвы. Ну, на худой конец, они любят детей! Они их калечат своей любовью, но они верят в нее! А мы… Мы — роботы. Мы…

— Не городи ерунды! — раздраженно бросил Андрэ и толкнул дверь пинком. — Ты напилась!

Чувствуя, что лицо само складывается в гримассу, Марго торопливо добежала до сортира, закрылась на задвижку, включила холодную воду и опустила в ладони свое истекающее слезами лицо.

Дался ему этот Валерий. Или это и есть та посылка, которую отправила Рита из Питера? Она должна была указать кому-то на Валерия? И Рита так тонко рассчитала это? Не может быть.

— Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Как она могла напиться, если они ничего не пила? В «Блиссе» нет алкоголя! Траву она не курила. Черт! Этот Андрэ ненавидит ее! За что? Она ему зачем-то нужна, но раздражает тем, что ее нельзя послать, а приходится терпеть и…

Какая же она дура! Наверняка с этими гравюрами не все просто! Марго осенило — конечно же, кому она нужна? Кто бы стал ее куда-то устраивать? Эти сраные гравюры — контрабанда! а Андрэ расследует под прикрытием «Голема» это дело. Вот и все! Они возьмут Валерия с поличным завтра в порту и все! И все пропало — и Жак, и выставка, и деньги, и «Голем». Потому что нет никакого «Голема»! Есть отдел по борьбе с наркотиками. Вот и все!

Но самое главное! Валерий! Зачем она наболтала про Валерия? Что плохого он сделал ей? Черт побери! Все — просто! Это она вечно со своими призраками и духами думает бог весть о чем. А думать надо о реальном. Тогда не выболтаешь то, что не надо. И не поведешься на дурацкие провокации.

Марго стучала изо всех сил кулаком по стене, пока не вскрикнула от боли — безымянный палец на правой руке съехал внутрь ладони и начал заливаться синяком.

— Так тебе и надо! — со злорадством сообщила она себе и попыталась выдернуть палец обратно. — Дура!

Палец немного поправился, но все равно полруки вспухло синим пульсирующим кульком. Отек ныл, и какая-то жила дергалась внутри. Плевать.

Надо предупредить Жака. Может быть, еще не поздно. Черт! Сам виноват! Какого черта они с Жаком держали ее за полную дуру? Картины сумасшедших! Что-то необычное! Марки! Господи! Как все просто! «Глазки» это «марки». Ведь не будут же проверять на наличие LSD или фенамина гравюры! Этим же отдел культуры занимается! Отдел культуры не вызывает аптекарей! Вот дура!

Позвонить. Попросить у хозяина галереи телефон? Нет. Попозже. Из другого места. Наверняка, этот хозяин не посторонний в этой конторе. Стоило Сержу Наполи гикнуться, как они тут же выставочку организовали. Суки!

И кстати! О чего он гикнулся-то?

Марго умылась, вытерлась насухо бумажными полотенцами, вернулась в зал и заняла пост около одного из офортов. Все хорошо. Все спокойно. У роботов тоже бывает гнусное настроение. Офорт расплывался перед глазами. Впрочем, все равно, что это за офорт. Марго смотрела и ничего не видела.

— Куда вы пропали? — возник над правым плечом Макс. — Держи. Трахались в туалете?

— На тротуаре! — мрачно сострила Марго. — Посреди площади.

— Тоже неплохо, — улыбнулся Макс и протянул Марго стаканчик.

На этот раз никаких ассоциаций и галлюцинаций не было, и она покончила с вином в два глотка.

— Ты будешь смеяться, Макс! — сказала Марго, но после этого «Блисса» иногда до усеру хочется привычного алкоголя.

— Как это ты?! — спросил Гитлерюгенд, увидев опухшую руку Марго.

— А… Упала, — сказала Мар и кинула пустой стаканчик в мусорку.

— О! — воскликнул Гитлерюгенд. — Посмотри-ка! Первая покупательница.

Мар оглянулась — и верно — спиной к ним стояла высокая женщина в бордовом брючном костюме из бархата и толковала с представителем галереи. Она держала в этой руке длинный тонкий мундштук и говорила-говорила-говорила, показывая на листы из серии Сержа Наполи «Знаки». А ее бедра покачивались в такт ее словам. Маленький чернявый галерейщик кивал, учтиво улыбаясь собеседнице. И в глазах его сияла отчетливая мысль, гораздо более ясный знак — деньги.

— Где-то я ее видела! — процедила Мар, протягивая руку за вторым стаканчиком. — Что она выберет? Как ты думаешь? И куда она повесит? Куда бы ты это повесил?

— В спальню, — предположил Макс. — Будет вызывать мальчиков и стегать их хлыстом. Я был шлюхой. Знаю, о чем речь.

Марго несколько отропела от такой откровенности.

— Так ты…

— Ну да! — Гитлерюгенд пожал плечами. — Знаешь, мои предки не очень богатые люди. А я учился в школе, где были парни, которые приезжали на уроки на хороших машинах. С ними были классные телки. И парни в дабле рассказывали, кто как кому и куда, и сколько раз. Ну ты не поймешь, наверное. Девки не хвастают наверное об этом. Но я слушал их и завидовал. Мне просто хотелось быть не хуже их. И однажды я стоял в сортире на Северном вокзале и отливал. Я был загорелый, классный. И мне приперло отлить. Я зашел в дабл, встал у писуара и достал свой прибор. А рядом вдруг остановился довольно приличный мужик. Сначала я хотел послать его, но он сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться. А потом он дал мне столько денег, сколько не было у самого богатого парня в нашем классе. Я обрадовался, купил на все бабки пойла и позвал к себе весь класс. И самая понтовая девка мне в этот вечер готова была все облизать и вообще чуть ли не говно мое жрать. А я… А я нажрался, закинулся коксой и мне было супер без всяких девок. И я решил еще раз сходить на Северный вокзал. Я нашел этого мужика, и мы с ним долго дружили. Ходили в клубы. Ездили в путешествия. На Гаваи, в Египет, в Нью-Йорк. Я поступил в институт Он платил за меня. А потом мы познакомились на дискотеке с Андрэ, и Андрэ устроил меня в «Голем». Классная работа. Супер. Мне нравится. И я забил на того мужика. Он звонил мне, но я не поднимал трубку. Потом он зацепил СПИД и кинул кони. А потом я стал шлюхой.

— И вы с Андрэ тоже? — Марго никак не могла пережить удивление. Она даже забыла про боль в руке.

— Нет, — покрутил головой Макс. — В «Големе» и так хорошо платят. Не знаю, почему он пригласил меня в «Голем». Просто мне повезло.

По залу пробежала волна беспокойства. Марго оглянулась. В центре зала топтался немного неуклюже комиссар Легран. Его глаза прикрывали дымчатые очки, а под мышкой угадывался ствол. Его все узнали, оглядывались и делали вид, что не замечают.

— Что это его сюда принесло?! — удивилась Марго.

— Легран собственной персоной! Оригинально! — Гитлерюгенд поморщился. — Пойдем отсюда. Не люблю я фликов.

Они вышли на улицу и прошли к парковке. В глаза Марго сразу бросился знакомый черный «Роллс-Ройс».

— Макс! Это та самая машина! — воскликнула она. — Ты будешь смеяться, но это она чуть не задавила меня. И я узнала — эта мадам, которая покупает холсты — это была она.

Макс хихикнул.

— Что ты? — Марго дернула его за рукав. — Что ты смеешься.

— Что бы ты знала, эта мадам — мамаша Андрэ, — сокровенным шепотом сообщил Макс. — Сейчас наш красавец злобствует и пыжится изо всех сил. Маман Андрэ — большая любительница живописи и молодых мальчиков. У нее между ног живет чудовище, которое не дает ей спокойно ни сидеть, ни жить, ни спать, ни есть.

— Так ты через мадам Бретон познакомился с Андрэ?! — осенило Марго и она не успела придержать язык.

— Я этого не говорил! — надулся Макс. — Это ты сама придумала! Я этого не говорил! Так что лучше будет, если и ты не будешь говорить ничего такого. И, кстати, Андрэ не очень любит, когда люди узнают, что это его матушка.

— Нет. Я не буду! — задыхаясь от смеха пообщала Марго.

На нее накатил хохот. Давненько она так не смеялась.

Давненько не было такого смешного повода.

Сложившись пополам и содрогаясь всем телом, Марго доковыляла до Брата Поля, который с тихой улыбкой ждал их, сидя на бордюре.

Брат оторвался от свежей газеты и поднял на приятелей собачьи глаза.

Марго постепенно затихла.

— Дайте мне LSD, — обратился к Максу и Марго Брат, являя в голосе небывалое воодушевление. — Я хочу узнать оборотную сторону жизни! Я хочу попробовать другую жизнь. Здесь пишут про Сириус, третий глаз, жизнь на Титане, и чего только не пишут! Я всегда думал, что — врут, а теперь засомневался. Может быть я чего-то не замечаю? Дайте мне LSD! Я хочу прозреть. Дайте мескалина, псилобисцина! Дайте что-нибудь!

— Сходи на Сакре, — посоветовал Макс и тоже устроился на бордюре.

— А почему никто не принесет мне LSD? — стонал Поль. — Разве это так сложно? Макс! Разве тебе трудно принести мне LSD? Я заплачу. Но почему никто не хочет обо мне позаботиться?

— Зануда ты, Поль, — сказала Марго и плюнула. — LSD — вчерашний день. «Блисс»! Тепрь все пьют «Блисс». Наше время — время мягких, контролируемых наркотиков.

Плевок получился какой-то неуместно наглый на чистом тротуаре, и она растерла его ногой. Устроив голову на сложенных замком руках, Коша пыталась получить от боли пульсирующей в руке удовольствие.

— А я не хочу ни экстези, ни ваш «Блисс» сраный. В них нет религиозного прозрения. А я хочу прозреть! Я согласен на мескалин или псилобисцин. Но где их взять?

— Если ты хочешь религиозного прозрения, — посоветовала Марго, — сходи в церковь.

— Только не делай нам мозги! — радостно добавил Макс и воскликнул. — О! А вот и Андрэ!

И правда. Дверь открылась, из галереи вышел репортер.

А у Марго возникло странное чувство, что площадь Республики чем-то очень похожа на Площадь труда. Все не так. Нет залива, нет Невы. Дома другие. И только суета и настроение места чем-то очень похожи.

— Андрэ! Достань мне кислоты, — проныл Поль, когда репортер подошел поближе.

— А я причем?! — удивился репортер. — Сходи на Сакре-кер. Там есть все. Или прокатись в Амстердам. Убейся там как следует. Там хорошо!

Марго подняла глаза на Андрэ и снова почувствала отвращение. Как она могла так хотеть его, что просто умирала? Нет. Это наваждение какое-то.

— Ну что? Что скажете? — спросил Андрэ, укладывая в сумке приборы.

— Кровью рисовал не Наполи! — с нажимом сказала Коша.

— Я тебя уверяю, — холодно сказал Андрэ. — Что никто не рисовал это вместо Сержа Наполи. Вопрос, почему он так поступил? Я думаю, что он обожрался наркотиков и под действием галлюцинаций создал нечто не свойственное. Но ты можешь иметь свое мнение! Особое.

— Могу, — угрюмо сказала Марго и подула на палец. Она заставила себя замолчать. Если она хочет победить роботов, ей не надо с ними ссориться, она и так многое сегодня сделала не так. Не под действием ума, а под дейсвием эмоций. Какиех-то левых, паскудных, отстойных эмоций.

— Ну и хорошо, — со скукой и раздражением вздохнул Андрэ. — Комиссар Легран разберется. Он сейчас водит жалом в салоне.

Андрэ запахнул куртку, спрятав внутри запах асфальта, разогретого двигателя, пенки для бритья, запах назависимости, праздности и удачливости. Он достал из внутреннего кармана свои очки и спрятал за ними глаза.

— Вот так! — сказал он только для Коши и добавил для всех. — Увидимся у Марго на выставке. Возможно, там будет веселее. До завтра!

Андрэ повернулся, чтобы идти к машине.

— Я тоже, — Макс вскочил с бордюра.

— Да. Пойдем, — позвал его с собой Андрэ и мягко прикоснулся к плечу Гитлерюгенда.

Они ушли. Шум улицы скрадывал звук шагов, загазованный воздух пляс де ля Републик затушевывал силуэты жидкими титановыми белилами. Марго отвернулась. Явственно почудился крик маневрушки. Она вздрогнула и оглянулась. Нет. Это был глюк. Мимо проехал черный «Линкольн». Марго опять вспомнила о том, что она заложила Валерия, и ей опять стало плохо.

— Ну что? Не нужны мы ни Максу, ни Андрэ, — перебил ее мысли Поль. — Они по своим разным делам поехали. А до нас никому дела нет. Да?

Он обернулся, ища сочувствия.

Но Марго рывком поднялась на ноги. Злая.

— Что ты сделала с рукой? — сочувственно спросил Поль, только теперь заметив ее странные гримасы. Но и сочувствие Поля было какое-то. Лучше бы он не сочувствовал.

— Упала и ударилась, — буркнула Марго.

— А-а… Вывих, наверно.

— Наверно. Давай чего-нибудь выпьем… Пойдем в кафэ. Мне надо позвонить Жаку. Выпьем, позвоним и поболтаемся по улицам. Все равно сегодня уже ничего не надо делать. А Лео меня вчера так припарил! Так припарил!

— Давай, — согласился Поль. — А что Лео? Что он такого сделал?

Поль медленно оторвал широкий зад от бордюра. Потом наклонился, чтобы поднять рюкзачок. И Марго больше всего хотелось пнуть его под зад.

— Копуша! — выругалась она и медленно поплелась вдоль домов на северо-запад. — Ты же вчера был у Аурелии! Я видела твою машину у калитки.

— Ну был, — согласился Брат. — Но все было, как обычно. Они о чем-то ругались с Лео. А о тебе ни слова не было сказано. Моя сестра сказала, что Лео нажрался и выстрелил из револьвера. Он хотел застрелиться, но Аурелия отобрала у него оружие.

— Аурелия?! — удивилась Марго. — Она так сказала?

— Ну да! А что?

— Нет, — покачала Марго головой и усмехнулась. — Ничего. Просто. Странно, что ей удалось его отговорить от этой мысли!

— Как-то они умеют договориться. Да пошли они к черту! Гонят друг га друга, а все равно потом обнимаются. Они оба — ненормальные. И слава богу, что они нашли друг друга! Представляешь, если бы с кем-то из них пришлось бы жить нормальному человеку?

— Ну… — Марго неопределенно дернула плечом.

— Да… Еще она говорила, что ты хочешь переехать. Ну в общем, поменять квартиру. Это правда?

— Да, — кивнула Марго. — Похоже на то.

Они зашли в кафе, и Марго незаметно для себя выхлестала полтора литра пива.

И ее повело. Она решила, чтонадо позвонить Жаку и сказать все, как есть. А там…

— У вас можно позвонить? — спросила Марго у бармена.

— Да. Около туалета кабинка, — сообщил розовощекий парень, протиравший любовно стаканы.

Марго рванулась к кабине.

Она по памяти набрала номер Жака и приготовилась к худшему.

К тому, что Жак будет орать на нее, что он бросит трубку и пошлет куда подальше. Но ничего этого не произошло. Длинные гудки были ответом Марго и в галерее, и в квартире. А номера мобилы не было.

— Ты чего мечешься? — спросил Поль, когда она вернулась за столик.

— Так. Хотела дозвониться Жаку, но… его нигде нет. Пойдем отсюда. Меня тошнит.

— Перебрала? Так быстро?

— Поль! Ну какой ты! — Марго поморщилась и подумала. — «А может быть Жака уже арестовали?» — Ну какой? Какой?

— Буквальный! — подобрала слово Марго.

— Это плохо?

— Это иногда бесит, — вздохнула она и побрела к выходу из кафе.

Они неторопливо фланировали в сторону Ги Моке, специально петляя по улочкам. Они уже миновали Сакрэ-Кер, и Марго нарочно поднялась по узкой крутой лесенке, которая выводила на площадку, за которой была другая лестница — с черным чугунным человеком в стене. Она была очень удивлена увидеть надписи, сделанные кем-то на стене рядом с черным человеком:

«Голем» и «аненэрбе».

Марго оглянулась.

Поль (бестолковый, неловкий, занудный Поль) спустился на тенистую площадку и остановился, облокотившись о перила. Из под его кеда вывернулся маленький камешек и покатился по наклону площадки, на которой стояла Марго. За спиной Брата Поля шла женщина с двумя рыжими собаками. Она удалялась наверх по второму маршу лестницы. Угол был так крут, что казалось, будто ступеньки ведут в небо. Белое облако осторожно выглянуло из-за верхней площадки. Женщина и собака достигли конца лестницы и, сделав несколько шагов, исчезли.

— Правда, похоже на живую картину, — улыбнулась Марго, уступая порыву сочувствия. — Кажется, они исчезли в небе.

— Я не видел. — сказал грустно Поль и поправил очки. — Все проходит мимо меня.

Марго с сожалением улыбнулась. Или свет так упал, или сама Марго как-то по-другому посмотрела на Брата Поля — он показался таким беззащитным, что стало жалко его и неловко за то, что никак (ну никак!) невозможно его полюбить.

Поль, не меняя интонации, не меняя позы, начал долгое выступление. Начал так, будто собрание уже давно началось, и все внимательно его слушают.

— Но я не могу поверить тебе. Не могу поверить ни тебе, ни Аурелии, ни Лео, ни Андрэ. Я слушаю вас и мне очень досадно, что со мной не бывает ничего такого. Я не могу видеть во сне замки, в которых никогда не был. Я не могу попасть в «Дартс» после дозы анаши. Я не могу мячом наколдовать ничью смерть.

— Ты думаешь, Аурелия — специально? — взволновалась Марго. — Мне кажется она просто очень обиделась. И все случилось само. Просто я заметила, когда обижаешь кого-то незаслуженно, то открываешь какой-то шлюз в пространстве, и оттуда на тебя направляется огромная неконтролируемая сила. Может быть, этот человек тот и не хотел бы никого наказывать, может быть, он давно простил, но от него это уже не зависит! Понимаешь? Это, как бомба. Ничего не сделать, если она уже летит вниз. Понимаешь? Кто-то невидимый не любит, когда людей обижают ни за что! Очень не любит!

— Почему тогда меня все обижают? — спросил Поль, обиженно кривя губы.

— А вот и подумай, обижают ли тебя? Или ты хочешь, чего-то больше, чем стоишь? — жестко сказала Марго. — Если бы тебя обижали на самом деле, то твоих обидчиков уже давно бы переехал трамвай. Может быть, ты сам делаешь что-то не так? Вот скажи, знаешь ты о каком-то случае, когда за тебя кого-то наказали?

— Нет. Я знаю только, что Аурелия очень была обижена на мать, когда та отругала ее за порванные колготки. И на следующий день родители разбились.

— Вот видишь! Значит мать была несправедлива к Аурелии! Если бы наказание было справедливым, никакой мяч, никакое колдовство не могло бы ей повредить! Я не верю, что Аурелия так сильна, что может убить сама! Понимаешь?

— Понимаешь? — передразнил Марго Брат Поль. — Ничего я не понимаю! Я не верю! Я же сказал! Я в вас не верю! Вас всех не существует.

— Почему? — Марго перелезла обратно на лестницу, притронулась осторожно к волосам Поля и тут же отдернула руку. — Ой!

Голова Брата Поля была жесткая и пустая. Он отвернулся и побрел вниз. И Марго увидела, что вся полнота Поля собрана внизу. Поэтому он все время и говорит и думает о сексе, потому что сила его живет там. Вот удивительно! Будто Аурелия и ее брат нарочно были собраны с точностью до наоборот.

Целый лестничный пролет Поль преодолел молча, а потом обернулся и сказал:

— Что «ой»? Тогда мне придется признать, что я обделен чем-то, что доступно другим. Что я слепой или глухой. Но даже глухие могут выучить язык по губам, пользоваться жестами, а я — нет. Что вас всех кто-то охраняет, черт или бог, кто вас разберет, а у меня нет шансов! Нет? Да? Но это нечестно! Честно говоря, я думаю, что мне даже LSD не поможет. Но все равно хочу попробовать! Это мой последний шанс или сойти с ума или…

— Поможет! — возразила Марго и, схватив Поля за руку, развернулась в обратную сторону. — Давай сходим на Сакрэ. Давай прямо сейчас!

Поль остановил ее.

— Нет. Там сейчас никого нет. Глупости!

— Да, ты прав.

Они прошли целый квартал молча, и Мар время от времени разглядывала покалеченную руку. Разглядывала и обдумывала историю Аурелии и свою историю. Иногда воспоминания так далеко отодвигаются за ворохом обычных дел, что не вспомнишь, были ли они и с тобой ли они были. А иногда обваливаются, словно ворох, стоит потянуть за кончик одно из них. Около симпатичного белого домика была клумба с красивыми розовыми цветами. Они чудесно пахли и напоминали бабушкину клумбу с флоксами. Верка лежала иногда на покрывале возле этих флоксов и загорала. Почти взрослая, в раздельном купальнике, Верка нежилась под солнцем часами. Листала цветные журналы, присланные из-за границы одной из подружек. Иногда они загорали с подружками. И они вместе рассматривали журналы. В этих журналах были коммиксы, реклама сумочек, трусиков и лифчиков, прокладок и тампаксов. Верка с подружками долго обсуждали, что это такое и зачем. А Лизонька? Она еще была мала тогда. Пока ее больше волновали шмели, песочни и жестяные грузовики. Она не понимала, о чем так взволнованно шепчется Верка с подружками.

Она думала тогда, что мир будет вечно таким же. Что только ветер, дождь, солнце, луна или бабушка будут властвовать жизнью. Но бабушка потом умерла.

— А знаешь, около дома моей бабушки за кустом флоксов была бездонная дыра, — сказала Марго Брату Полю, забыв, что тот не понимает таких глупостей. — В эту дыру весь дом бросал помои и мусор, но дыра все равно оставалась бездонной. Сколько туда не лей и не кидай — на следующий день там снова оказывалась аккуратная песчаная воронка.

— Ну вот! Опять ты врешь! — вздохнул Поль.

— Нет-нет! Правда! — воскликнула Марго. — Я очень боялась туда нечаянно наступить, поэтому флоксы, которые росли рядом, всегда срезала бабушка. Тогда я думала, что это выход на ту сторону Земли.

Поль усмехнулся и некоторое время прошел молча, только потряхивал головой.

— Ты сумасшедшая, — сказал он наконец. — Иногда я ненавижу тебя, но больше всего хочу переспать. Сам не знаю — зачем? Жена ты была бы никудышная.

— Спасибо, что честно сказал, а то я так расстроилась, — сострила Марго.

— Но все равно. Если что, ты приходи ко мне! — сказал Поль и резко остановился. — Если ты захочешь переехать, а тебе будет некуда… Ну в общем. — Он смутился. — Кстати! Ты обещала прилететь ко мне во сне. Пока я ничего не видел. Вот прилетишь — тогда я спасен!

— Я не всегда могу, ноя постараюсь. Если от этого зависит твое спасение! — сказала Марго и вдруг увидела, как навстречу ей неся поток золотистых искр. Она протянула руки к этому потоку и позвала Поля. — Иди сюда! Иди скорее!

— Ну? — Брат Поль стал рядом и сморщился.

— Видишь? Смотри же! Такие маленькие, как пудра! Они струятся, точно золотой песок! Неужели не видишь?

Поль еще больше насупился, но честно помотал головой.

— Нет. Ничего не вижу.

— Ну присмотрись! Маленькие золотистые вспышки света. Это радость. Небесная радость. Эти корпускулы такие яркие, что видно, как он отскакивает от молекул. А может быть — это взрываются сверхновые в сопредельном пространстве. Там, где скорость света еще не равна нашей, и только самые сильные, самые быстрые лучи прорываются к нам оттуда!

Марго говорила все это и сама верила в то, что это так и есть. Ведь она придумала сама весь этот мир! Значит он такой, как она придумала.

— Что за бред? — поморщился Поль и заорал некрасивым женским голосом. — Скорость света в вакууме всегда одинакова — 300 000 километров в секунду. Это же база современной физики. Ну что ты городишь?

— А я не физик, — торжествующе улыбнулась Мар. — Я просто придумываю мир. Так он мне понятнее. Мне не понятна пустота в которой ничего нет, и я придумала, что все — свет. Невидимый! Когда масса равна нулю — это не значит, что ее вообще нет, а это просто граница нашего мира, и скорость света тоже граница нашего мира, а стоит чуть изменить массу или скорость, и ты попадешь в другой мир, где все — другое. И мы не можем видеть друг друга или общаться с тем миром, потому что мы друг для друга абсолютно прозрачны. А все дело в скорости миров. Но возможно, в снах или состоянии транса, какие-то тени того мира проявляются в невообразимых картинах. И пытаются с нами как-то связаться, но мы не можем их ни с чем сравнить, поэтому придумываем чудовищ!

— Ладно, — насупился Поль и отступил назад. — Хватит надо мной издеваться. Пока. Мне еще в банк надо зайти.

И он решительно отправился прочь.

— Пока! — Марго опять подула на поврежденную руку и пожала плечами.

До дома уже оставалось совсем немного. Несколько кварталов.

* * *

Открывая дверь в квартиру Пуллет, Мар надеялась, что Аурелии и Лео нет дома. Но все было с точностью до наоборот. Собаки жалобно посмотрели на Марго с подстилки в коридоре. В гостиной угрожающе тикали часы. Прямая, как швабра, злая Аурелия сидела на диване. Рядом с ней зачем-то лежали штаны, которые она подарила Марго. Лео, с жуткого бодуна, бледный, как смерть, в своем кресле изображал, что читает газету. И газета хрустела оглушительно, как в американском кино. Телефон, в отличие от обычного, стоял не на тумбочке в коридоре, а на журнальном столике перед мсье Пулетт, в коридор от него тянулся провод.

— Привет! — сказала тихо Коша, останавливаясь в проеме.

Аурелия медленно повернула голову, пылающую мутным синим огнем и предложила:

— Присядь-ка сюда пожалуйста!

— Да… — сказала Коша осипшим голосом, осторожно прошла ко второму креслу и присела на краешек.

— Скажи мне, пожалуйста, где деньги? — спросила Аурелия напряженно.

— Деньги?! Какие деньги? — Марго вытаращила глаза и покрылась изморозью.

— Какие деньги? — поджала губы Ау и всплеснула руками. — Ну разумеется! Ты так и должна была сказать! Кто бы ждал от тебя чего другого? Но ты ведь не думаешь, что я тебе поверила? Ты взяла деньги! Верни их, Марго по-хорошему. Я понимаю, что Лео, возможно, чем-то обидел тебя, но там были все мои сбережения. Я собиралась… Какая разница, что я собиралась? Это мои деньги! Ты должна мне их отдать!

— Но честное слово! — у Коши на глазах закипели слезы обиды. — Неужели я такая дура, что украла бы деньги и вернулась бы? Ау! Подумай!

— Я не хочу думать! Я хочу, чтобы ты вернула деньги!

Аурелия поднялась с дивана и побежала в кабинет Лео. Она нервно распахнула сейф, вытащила жестянку и потрясла в воздухе.

— Вот! — показала она пустую коробку, которую Мар видела, когда Лео посылал ее за оружием.

— Ну и что? — сказала Коша. — Мне это ни о чем не говорит.

— А если полиция найдет твои отпечатки на этой коробке? — продолжала настаивать Аурелия. — Что ты скажешь тогда?

Крупный черный таракан пролетел прямо перед лицом француженки и упал ей на юбку. Аурелия взвизгнула и принялась стряхивать таракана коробкой. Когда таракан упал на пол, она его с брезгливым сладострастием раздавила.

— Когда ты вызовешь службу? — наконец-то открыл рот Лео, и ему тут же прилетело.

— А ты вообще молчи! Потаскуха! Предатель! Сластолюбец! Алкоголик! Дешевый бабник! — рявкнула на мужа растрепанная Аурелия. — Дешевый писака! И мужская шлюха!

— Но ты же мне отказываешь! — парировал Лео и сверкнул очками поверх газеты. — Это ты виновата в том, что я поссорился с Марго! Это ты должна была быть на ее месте!

И Марго поняла, что Лео не с бодуна — он опять беспробудно пьян. Пьян в индиго.

— Лео! — сказала она мрачно. — Вчера уже было поздно исправлять! Наполи уже умер! Я сегодня была на его выставке! Вчера он уже был мертв! Ты зря меня мучал! Т е б я это не спасло бы!

— Ты врешь! — зло сверкнул очками месье Пулетт. — Это не я! Это вы! Вы, проклятые ведьмы, во всем виноваты!

— Лео! Успокойся! — заорала Аурелия, и на кухне что-то опасно звякнуло. Но Ау не обратила на это внимания, она опять повернулась к Марго и сказала более спокойно. — Марго. Где деньги? Отдай мои деньги!

— Откуда ж я знаю, где твои деньги? — пожала плечами Марго и повернулась к Лео. — Лео, я вчера принесла тебе пистолет и все! Я, кстати, не знала, что в этой жестянке деньги. А может, это ты их взял? А?

— Ты еще будешь Лео сюда приплетать? Мерзкая потаскуха! — взвизгнула Аурелия. — Не морочь мне голову!

Она покрылась пунцовыми пятнами, искры так и летели от нее. А узел огня в голове наливался все сильнее, поднимая волосы дыбом, и заставляя их искрить, будто от электричества.

Лео неторопливо закурил.

— Аурелия! Честно сказать, я не верю, что Марго украла деньги, — сказал он, выпуская дым. — Но я не верю и в то, что их украла ты, и знаю, что я их тоже не брал. Может быть, ты переложила их куда-то и забыла? Может быть, ты отдала их нечаянно Полю? Случайно! Позвони ему и спроси!

Аурелия всхлипнула.

— Замолчи, гадина! Я позвоню! Позвоню! Только не брату! Я знаю куда позвонить! Я вызываю полицию! Лео! Подай мне телефон!

— Может мы обойдемся без этого? — поморщился супруг. — Ты все-таки поищи в другом месте! Глупо, действительно, думать, что Марго украла бы деньги и явилась бы сюда опять.

— Разумные слова! — закивала Мар. — Точно все так и есть!

— Да у вас заговор! — возмутилась Ау, рыдая, и вскочила с дивана. — Вы не только трахаетесь, но и украли мои деньги вместе! Вот почему ты, Лео не хочешь вызвать полицию! Потому что вы заодно! Хорошо, я сама!

Аурелия метнулась к телефону, но Лео выдернул шнур, вскочил и достигнул балкона, швырнул его в открытую дверь.

— Ну и выбрасывай, мне плевать! — крикнула Аурелия и вытащила из сумочки мобилу.

Лео вернулся назад и, завернув супруге руку, отобрал трубку. Открыл клапан на задней стороне, он вытащил симкарту и сломал ее, с силой сдавив пальцами.

— Ах ты! — кричала Аурелия и колотила Лео по чем придется. — И ты! И ты, сволочь!

Марго сидела и думала: уйти прямо сейчас или попробовать все-таки разобраться?

Она-то точно не брала этих денег. Черт возьми! Цирк какой-то! Марго никак не могла отделаться от ощущения дешевого цирка. И еще она подумала, что как ни крути, история с деньгами по видимому была продумана и срежессирована Аурелией после того, как она нашла Лео валяющимся у Марго на кровати, а потом застала Лео в сцене насилия. По крайней мере такое впечатление. И понять ее, как женщину вполне можно. Лео — по-настоящему ее единственный близкий человек, и как бы она не была уверенна в собственной ценности, быть уверенной в верности мужчины — невозможно. Верность — не в природе мужчин… Да но!

— А может быть, это ты их взяла, Аурелия? — спросила Марго таким голосом, будто комментировала за кадром милый романтический фильм. — Взяла и потратила на что-то, о чем не можешь сказать Лео? Подумай, стоит ли тебе рисковать таким образом? Ты думаешь, что ты одна знаешь, как действуют резиновые мячи?

Фраза подействовала на Аурелию ошеломляющим образом.

Ау вздрогнула, побледнела, задрожала и начала задыхаться. Ее прямо подбросило в воздухе. Марго без труда увидела, как по позвоночнику хозяйки пробежал сгусток тока и, взорвавшись в голове, рассыпался подобно фейерверку. Еще чуть-чуть и запахнет паленым!

— Я?! Я? — Аурелия вращала выкаченными глазами. — Я?

Задыхаясь от возмущения и скрежеща зубами, она побежала в кабинет Лео. Она чем-то хлопала и грохотала там, и в конце концов выскочила с револьвером.

— Сейчас я тебе устрою! — пообещала Ау, взводя курок. — Ты отдашь деньги, проклятая плутовка? — заорала она плотным фальцетом. — Или я стреляю!

Воздух пукнул и обвалился на голову тяжелым комом, будто шутник ударил по ушам двумя мешками с мукой и включил в ушах ультрозвуковой генератор. С потолка посыпалась пыль! Раздался первый удар маятника, и часы принялись за свою обязательную работу. Хотя и гораздо тише, чем обычно.

Все повернули головы и увидели, как и из башенки поползли тараканы. Несколько штук. Пять или шесть.

Второй удар часов.

Марго перевела взгляд на пол — по белой известковой пыли тоже наступали неровными рядами огромные черные тараканы. Они падали с потолка и со стен, стекаясь к Аурелии со всех уголков квартиры.

Третий удар.

Марго метнулась в коридор, по дороге сбивая стулья и спотыкаясь о путающихся под ногами собак.

Четвертый удар.

Старое зеркало (огромное старинное зеркало, с оплывшим от времени стеклом и потрескавшейся амальгамой) замедленно, как в рапиде поползло по стене вниз и, упав, рассыпалось множеством мелких осколков, поверх которых тут же хлынули черным потоком тараканы — за зеркалом оказалось целое гнездо — и весь этот поток устремился в разные стороны превращаясь в кишащий черный ковер.

Пятый удар.

Аурелия завизжала на ультразвуковой ноте, и опять нажала на курок. На этот раз пуля пролетела на кухню и пробила водопроводную трубу. Послышался звук бьющей ключом воды.

Шестой удар пропал, заглушенный выстрелом, поэтому сразу раздался седьмой.

Марго открыла дверь на лестничную клетку — и там ползло полчище тараканов.

Что-то тихо звякнуло за спиной, Марго оглянулась — кольцо-змейка, которое Марго подарила Аурелии на день рождения, ударилось об стену, отскочило и покатилось обратно через всю гостиную на балкон, сверкая среди черного полчища золотым скарабеем.

Восьмой удар.

Тараканы все ползли, их становилось все больше и больше. Лео хладнокровно курил в своем кресле. Аурелия опять подняла руку с «бульдогом» и злорадно оскалилась.

— Застрелю, мерзавку! — завизжала она и зажмурилась.

Марго вылетела вот из квартиры и побежала вниз, хрустя подошвами по панцирям насекомых, которые текли так же и по лестнице. А вслед ей часы играли жестянную песенку.

Дверь подъезда флегматично закрывалась за спиной.

Марго бежала по дорожке мимо старого велосипеда, мимо синей скамейки и кучи песка, в которой стояла задумчиво ковыряя в носу девочка новых нижних жильцов. Она смотрела на происходящее не без интереса, но без особого воодушевления. По ее лицу было видно, что ее все давно достали — еще до рождения — и больше всего она хотела бы, чтобы всех взрослых заменили на собак и кошек. Можно, конечно, не делать из них колбасу, но погрузить на корабль и отправить на Марс или Титан было бы самое то!

— Марго! — хрипныл голос Лео громогласно ударился в стены и зазвенел в стеклах домов.

Марго оглянулась.

— Я не верю в то, что это ты взяла деньги! — кричал Лео, наклонившись над перилами. — Можешь не волноваться, полиция тебе не угрожает!

Он стоял, лонясь над двориком, вцепившись руками в перила балкончика, и низкое заходящее солнце четко вычерчивало красно-черным цветом его тень на розовой стене дома, напоминающую силуэтом профиль Робеспьера. А по стене дома сыпались черные капли тараканов.

— Передавай привет комиссару Леграну, когда увидишь! — сказала Марго с циничной торжествующей ухмылкой.

Лео поправил волосы, и Марго заметила, что мсье Пулетт совсем седой. Лео вытер кровь с расцарапанной щеки и, помахав рукой, грустно улыбнулся. Как в кино.

Внутри опять раздался выстрел.

— Отбери у нее пушку! — посоветовала Марго старому журналисту.

Мсье Пулетт, решительно кивнув головой, побежал назад в квартиру.

На балкон сел огромный ворон, деловито потоптался, клюнул и, хлопая огромными крыльями, взлетел. В клюве его что-то сверкнуло. Колечко? Ну и черт с ним! Со всеми этими масонами, узлами и роботами!

«Д о с т а л и — и - и — и - и — и!»

Прощай, Аурелия! Прощай, Лео!

Вы, как смогли, приютили бедную русскую бездомную. Да! Марго — бездомна. Это надо честно признать. Она — бродяга, перекати-поле, странствующая монашка.

Но какой же русский не бездомен?

Но ведь дом ему — целый мир!

И плевать, что скулы Марго хранили следы почти всех восточных национальностей — татар, китайцев, якутов, казахов, а так же и западных — хохлов, поляков, французов, евреев, цыган. Родители Марго, их родители родителей Марго, и их родители, и родители тех родителей долго бродили по свету, чтобы выносить в себе две крученые спиральки — два гена (сорок шесть хромосом) — и соединив их, создать простую русскую девушку Елизавету Кошкину, которая, достигнув в свою очередь сознательного возраста, несознательно начала влипать в разные истории и ситуации и, таким образов, очутилась на родине одного из своих предшественников. И отчего ж бы ей не считать эту родину в некоторой степени своей?

Выйдя за калитку, Марго оглянулась последний раз.

Черные потоки сыпались по стенам розового дома, как семечки.

И девочка, дотоле ковырявшая в носу, осуждающе поджала губы, и взяв со скамейки ярко-розовую Барби, демонстративным шагом направилась к подъезду.

Марго поправила рюкзачок на плече и медленно поплелась, разглядывая побитые носки «бульдогов». Минут пять она брела по улице, а на перекрестке ее кто-то окликнул. И она оглянулась.

— Марго! — улыбаясь, махал рукой в открытом окне «Ланчи» Поль. — Привет! Ты куда?

Марго помялась, не зная, что сказать, а потом решительным шагом направилась к машине.

— К тебе в гости! — объявила она, плюхаясь на сидение. — Поехали!

— Поехали! Только мне нужно зайти к сестре! — сказал Поль. — Она позвонила мне час назад и очень настоятельно просила, чтобы я срочно приехал. Я бросил все и приехал!

— Час назад?! — изумилась Марго. — Значит она уже час назад… Хорошо! Давай заедем! Только… только знаешь что?

— Что? — Поль выжидательно вытянул шею.

— Что бы она про меня не говорила тебе, обещай мне, что сначала все узнаешь у меня, а потом решишь, кому верить. Идет?

— Обещаю, — сказал Поль грустно и развернул «Лянчу».

Он остановил машину около того кафе, в котором они пили кофе после вечеринки в «Эдеме».

— Посиди тут, — предложил Поль. — Выпей стаканчик пива, если хочешь. Я сейчас приду.

— Да.

Марго вышла из машины и, паройдя несколько шагов, устроилась на пластиковом стульчике. Бармен помахал ей как хорошей знакомой.

— Коньяк? — спросил он, напоминая ту историю с дождем.

— Пиво! — ответила Марго с вежливой улыбкой.

Бармен принес стакан и пепельницу и сделал звук ящика погромче. На музыкальном канале крутили клип про роботов.

F# A#

Была ночь.

Катька вернулась с работы, но не ложилась, а приняв душ, ждала Эда. Он обещал зайти через полчасика. Басист, конечно, пытался отвертеться и предлагал перенести встречу на утро, но Катька умела вынудить. Она умела добиться своего даже от покойника. Эд уступил.

И сейчас Катька, чистая и легкая после душа, волнуясь, ждала басиста. А чтобы не переводить нерву попусту, перебирала пальцами клавиши, одев наушники на одно ухо.

Лампа ночника превращала комнату в картину Хранца Хальса. Катька стояла над клавой и никак не могла отвязаться от двух аккордов: F# и A#.

Все песни, которые Катька слышала до этого от своих коллег, с которыми ей довелось сталкиваться за кулисами различных тусовок, в остновном перепевали одни и те же слова. Ну с небольшими вариациями! Потому что Катька вертелась в попсе. А попса — это жвачка, которую до вас уже жевали.

Эта песня была живая.

Катька чувствовала, что и эти стихи про ветер выросли сами по себе, как вырастает бурьян на руинах, или цепкая сосенка на ветренном обрыве. И в том была их ценность и смысл. Катьке казалось, что человек, написавший слова, непременно несся в машине по полупустому ночному городу, и ветер вышибал слезы из глаз этого человека. И куда ехал этот человек? И кто он был? Почему-то это все очень не-все-равно было Катьке.

Она напевала под эти аккорды одну единственную фразу: F# A#

Ветер в открытые окна.

И никак не могла найти следующий аккорд. По правилам, которые Катька Быстро усвоила в музыкальной школе и вращаясь в музикальной тусовке, это вообще был не ход. Два мажорных аккрда подряд! Да еще тональность «фа диез мажор»! Где это видано?

Но песня никотела звучать ни в какой другой тональности. А самое главное, Катька заметила удивительную вещь. Она пропевала эту фразу, а ветер отзывался на нее. Он прокрадывался в приоткрытое окно и нежно скользил по голому плечу Катьки. Она пробовала это проделать несколько раз и каждый раз получалось то же самое. Один раз она нарочно собралась нажатьаккорд и пропеть слова, думая, что это просто естественный ритм сквозняка, но — нет! Ветер не дал себя обмануть.

От этого занятия у Катька закружилась голова, а под кожей снова проснулись мятные серебристые струйки. Они текли под кожей, по спине вверх поднимались к плечам и к шее и, растекаясь на три луча, казалось, стекали с кончиков пальцев на клавиши, а с губ срывались в воздух.

— Можно? — раздался осторожный стук и голос Эда за дверями.

— Да, конечно! — воскликнула Стрельцова и, сдернув наушники, выключила синтезатор.

— О! У тебя тут клавиши? — удивился басист, входя в Катькину комнату. Он остановился, держа в руках бутыль с питьевой водой, кипятильник, банку чая и бутылку красного вина.

— Я взял на выбор, — пояснил он набор продуктов и предметов.

— Проходи! Чего ты остановился? — пожала плечами Катька. — Давай сюда свое хозяйство! Иди в кресло!

Эд неслышно проследовал к гостиничному раздолбаному креслу и, поставив все причиндалы на столик, расположеный в углу номера, сел на указаное место.

Катька вытащила из шкафчика стаканы.

— Давай начнем с вина! — сказала она, блестя глазами. — Если честно скзать, я стесняюсь. Я вообще не понимаю, как с тобой обращаться и что делать.

— Давай-давай! — согласился Эдик и с готовностью полез в карман. Достав штопор, он ловко открыл вино и наполнил два стакана. Осмотрев проделанную работу он сконфузился. — Немного я, конечно, неправ. Надо было хотя бы сыр прихватить.

— Сыр у меня есть! — сообщила Катька и достала из холодильника кусок сыра, ветчины и остаток багета.

Приготовление трапезы сближает людей. Почти так же, как совместное преступление. Покончив сервировкой, коллеги по группе «Роботы» наконец устроились в креслах, и Катька первая взяла стакан с вином.

— За знакомство! — сказала она, подумав. — Это правда! Я тебя раньше совсем не знала. А теперь хочу познакомиться. И вот за это.

— Давай! Согласен! — Эд с готовностью взял свой стакан.

— Подожди! — сказала Катька и замерла, ожидая нового порыва из окна. — Ветер будет с нами третьим!

— Стихи! — усмехнулся Эд и посмотрел сквозь вино на свет. — Ты на глазах становшься талантливой. Давай еще и за это!

— Спасибо, конечно, но я — нечаянно, — ухмыльнулась Катька.

Они немного выпили. Много не хотелось. Хотелось по капельке чувствовать вкус, запах, свет и цвет. Хотелось каждое мгновение запомнить во всей полноте.

Прохладный ветер взмахивал медленным крылом шторы, оранжевый свет бра теплой мягкой кистью рисовал улыбки, взмахи ресниц, то пряча лица Эдика и Катьки в тени, то вспыхивая огромных от полумрака зрачках влажными бликами.

— Не хочется, чтобы эта ночь прошла. Остаться бы навеки в ней…

— Опять стихи, — голос Эдика немного осип. — А кстати! Спой мне что-нибудь из твоего. Я ведь тоже тебя совсем не знаю. Ты ведь строила из себя какую-то ужасную куклу, а на самом деле… Давай, спой!

Он поставил стакан на столик и обнял себя за коленку.

— Поздно…

— Потихоньку. Хорошая песня и потихоньку хороша.

— Ну ладно! Уговорил, — Катька осушила свою дозу, воткнула в розетку штекер, взяла на пробу пару аккордов и обернулась к Эдику. — Ничего, что я к вам спиной?

— Переживу.

— Выступает Катерина Стрельцова! — объявила Катька сама себя. — Супер-пупер-мега-звезда! Вашему вниманию предлагается песня, сдернутая Катериной Стрельцовой у какой-то неизвестной пелки с магнитного сборника «Танцуют все!». Песня называется «Да-да-дождусь».

Эдик начал изображать публику, для чего хлопнул несколько раз в ладоши.

Катька воодушевилась и, стараясь не налегать на звук, исполнила свой клубный хит. Эдик внимательно выслушал и в конце опять похлопал с воодушевлением и искренней благодарностью.

— Ты лучше, чем я думал. На площадке как-то не до того, а сейчас я вижу, что ты — великая, как ты говоришь, пелка. Пелка?

— Да, — усмехнулась Катька. — Я чувствую, что я — великая пелка, только никак не могу найти нужную песню.

— А вот по дороге ты что-то напевала, — перебил ее басист и попробовал повторить мелодию (фа диез мажор, ля диез мажор). — Как это. «Ля. Ля-ля-ля. Ля-ля. Ля-ля!» Ты можешь это спеть?

Катька заволновалась.

— Не знаю, я только сегодня придумала эту песню. И не до конца. Ну хорошо. Попробую. Черт! Она какая-то особенная. — она рассмеялась. — Будто не я ее пою, а она меня!

Катька замерла, ожидая чего-то — чего-то большего, чем желания начать. Может быть, ей нужен был порыв ветра? И как только в окно вошла новая широкая волна, она запела:

Ветер — в открыте окна, Город — холодные звезды, Выстрел — короткое слово, Верить — бывает непросто… Он был когда-то солдатом, Смерть целовала в окопах. Трудно от памяти прятать…

На этом месте что-то упало, Катька оглянулась и увидела, что Эдик опрокинул свой стакан и наклонился, чтобы поднять его с полу. Басист очень медленно поднимал стакан. Слишком медленно. Он мог бы поднять быстрее, если бы не хотел спрятать от Катьки лицо.

— Извини! — сказал он, справившись с посудой и своим волнением. — Задумался, махнул рукой… Извини, пожалуйста.

Все штаны басиста были залиты вином.

— Черт! Хреново я пою, — сказала мрачно Катька, выдернула шнур из розетки и затараторила, хмурясь и махая руками. — Никогда мне не стать настоящей артисткой! Так всю жизнь в подпевалках и буду! Настоящая певица должна околдовывать, завораживать, захватывать! Так, чтобы все, кто слышит, все бросали и бежали слушать ее сладкий волнующий голос!

— Все так и было, — совсем охрипшим голосом сказал басист. — Я от волнения уронил!

— Ладно! Не трынди! — распорядилась Стрельцова, не поверив ни одному слову Эда. — Иди в ванну сними штаны! И постирай стразу, а то так и останется пятно! Помочь тебе?

— Нет! — Эдик поднялся с кресла. — Я умею стирать, ты не волнуйся. Я был в армии. И даже пуговицы умею пришивать! Я — не беспомощный. Так ты думаешь о мужчинах?

— Надо же! — усмехнулась Катька и упала в кресло. — И это ты знаешь!

Она закрыла глаза и вздохнула. Очарование ночи не прошло, но в него добавилась заметная нота горечи. Катька опять подумала, что ни на что она не годится, даже чужую хорошую песню (в том, что это песня хорошая, Катька не сомневалась), даже такую песню она не может спеть так. Так, чтобы…

На глазах Стрельцовой закипели слезы, и она тихонько заскулила.

Эдик все плескался в бэдруме.

По улице кто-то прошел. И шаги по асфальту звучали нечаянной музыкой. И Катька слышала эту музыку, но никак не могла решиться ее замисать. И она понимала это и ненавидела себя за эту трусость.

Эдик появился в комнате обмотанный ниже пояса полотенцем, со своими мокрыми джинсами в руках, напоминая фигурой африканского аборигена.

— Извини! Я как-то не подумал! — сказал он. — Взял без спросу, но я сейчас схожу к себе одену другие штаны!

— Ой! Какой прям! — усмехнулась Стрельцова и, вскочив, выхватила у Эда штаны. — Сиди так! Или боишься, что я к тебе приставать начну? Не начну! Ты мне настроение испортил, и у меня теперь точно пропало желание. Садись! И не смей спорить!

Она подтолкнула басиста к креслу, а сама вошла в ванную и повесила штаны Эда в сушилку. Включила воду. Умылась, высморкалась. Вытерлась и тяжко вздохнула.

Вернулась в комнату.

— Жаль, что я уронил стакан, и ты так расстроилась, — сказал он. — Мне очень важно послушать эту песню до конца. Может, передумаешь?

Катька помолчала, потом потянулась за бутылкой, налила себе полный стакан и выхлестала его в одну харю.

— Извини! — шмыгнула Катька носом и, продолжая вертеть пустой стакан, начала говорить. — Ты — очень странный человек, я таких никогда не видела. И конечно мне показалось, что я влюбилась. Но, наверное, это не так. Наверное, я влюбилась в то, как ты живешь и какой видишь жизнь. Наверное, мне хочется через тебя войти в эту жизнь. Знаешь, как бывает? Что-то случается, и тебе приходится делать что-то такое, чего ты никода прежде не делал. У тебя нет даже подходящих для этого мышц, слов, понятий! А тебе надо это сделать! И ты мучаешься, проклинаешь все, а когда наконец у тебя это получится, ты такой счастливый! И вот я поняла, что мне ужасно повезло. Я поняла, благодаря тебе! Только не смейся. Так вот! Я поняла, что я опять должна учиться ходить. Что все мои песни — не стоят дерьма. А чтобы написать такую песню, ради которой случится событие не только в моей жизни, но и в чьей-то другой, я должна родиться заново. Умереть и родиться. Второй раз. Я еще не человек, хотя у меня уже есть сын. Но дети есть и у кошек. А как человек, я должна еще произойти. Я все это поняла вчера. Ты ходил по каким-то своим шпионским делам, а я… Молчи! — Катька остановила Эдика, который хотел что-то возразить на слово «шпионским», — Так вот! Как только я это поняла, случилась волшебная вещь! Я нашла слова этой песни на стене какого-то дурацкого дома! Я не помню, где это было, помню только, что там была рядом железная дорога. Кто-то написал эти слова на стене! Понимаешь? Для меня! Потому что я ходила весь день и всю ночь и думала, выпрашивала у… не знаю у кого… у кого-то, кто сильнее нас… выпрашивала эту песню! Но она — не вся! У того, кто писал, ее кончилась краска. Черт! Ветер какой поднялся!

Катька вскочила и потянулась за одеялом, собираясь в него закутаться.

— Не надо, — сказал Эдик. — Закрой окно. Теперь ветер будет до утра.

Он сам протянул руку и, толкнув раму, повернул латунную задвижку.

— Откуда ты знаешь? Откуда? — спросила Катька, внимательно всматриваясь в лицо Эда.

— Я — синоптик, — улыбулся Эд.

— Иногда я верю, что ты управляешь ветром, — взволнованно сказала Катька. — Но это ведь не могут люди! Но ты… Ты — не человек? Ты — кто-то другой? Кто ты? Ты дух? Скажи мне, ты точно управляешь ветром?

— Да ладно. Человек я, самый обычный. Человек, как человек. А что какается ветра… Может быть, я просто с ним в ладу? — пожал плечами Эд. — Кому, как не тебе понимать, что значит быть в ладу. Кто управляет музыкой? Ты? Бамбук? Оборотень? Плесень или Митяй?

— Магнитофон, — скривилась Катька, но мысль Эдика поняла. И эта мысль поразила ее простотой и могуществом.

— Музыкой управляет сама музыка! Не так ли?

— Да я поняла! — сказала Стрельцова. — Но как? Как ты это делаешь?

— Ты тоже это можешь! — с воодушевлением сказал Эд, наклоняясь к Катьке. — Знаешь, мы ведь настолько связаны с этим миром, что в любой момент можем быть и ветром, и светом, и огнем! И можем быть в любой точке мира. Наше сознание только временно сосредоточено в этом теле, в котором мы живем. Но не привязано к нему. На самом деле мы одновременно — везде.

— Я, знаешь, чувствую, что-то похожее иногда! — воскликнула Катька. — Но знаешь? Как-то… трудно решиться признать это!

Катька хлопнула еще стакан, и почувствовала, что трещит по швам. Ей хотелось прыгать, бегать, орать. Ей казалось она может поелтеть, если как следует захочет.

— «Ветер — в открытые окна…» — пробормотал Эдик, потер лицо рукой, отошел к окну и стал спиной к Катьке, лицом к окну.

— Не хочешь прогуляться? — спросил Эдик. — Покажи мне, где эти стихи. Я хочу посмотреть на них.

Басист повернулся к Катьке лицом, и она увидела в его потемневших глазах нечеловеческую решимость и печаль. И знание о будущем. Некое скрытое от других, таких же простых людей, знание.

— Пойдем! — сказала Катька и вскочила. — Я помню это место. Думаю, что да.

— Только я зайду переоденусь! — улыбнулся Эд, уже вполне обычный, спокойный и воодушевленный. — Если ты не против, конечно! 

Варианты

Марго, подпрыгивая на ходу, торопилась за Андрэ по коридору. По длинному белому коридору «Голема» мерцающему еле заметными фиолетовыми вспышками. И от этих вспышек у нее немного начал пошаливать вестибулярный аппарат.

— А сколько мне дадут денег, Андрэ? — осторожно спросила Марго. — Мне нужно бы снять квартиру! Я уехала от Аурелии и пока у Поля, но чувствую так долго не протянется. Он не готов к отношениям, которые я могу ему предложить…

— Да?! — ухмыльнулся Андрэ и плотоядно оглянулся. — Если не секрет, что ты ему предложила?

— Я предложила ему чисто человеческие отношения и денег, но потом. Сейчас я поиздержалась… Но я рассчитываю, что Жак… Возможно, что-то купят. Сегодня, кстати, в пять часов открытие. Ты пойдешь? Ты хотел познакомиться и все такое…

И Марго подумала, облегчая совесть, что с Жаком еще, наверное, ничего не случилось. И, наверное, не случится. Возможно, Андрэ никакой не агент, а тоже продает продает эти… «аненэрбе». Может быть, хочет попробовать Жакову дурь. Кто разберет их?

— Да пойду. Я хочу познакомиться с Жаком.

— Ну вот, короче. На Жака я расчитываю и… здесь, может быть, мне какой-нибудь аванс…

— Я за такие вопросы не отвечаю. Вряд ли тебе что-то дадут. Ты накуролесила в тестах! Я тебя с трудом засунул. Если бы не твои картинки и мои связи… Тебе мало? Кстати! Возвращаю слайды. Возьми!

Он протянул Марго стопочку.

Она взяла их и, не глядя, сунула вкарман.

— Да?! — испуганно вздохнула Марго. — Сильно накуролесила?

— Нет. Если бы сильно, не взяли бы вообще. Но скорее всего тебе придется пройти испытательный срок. Это гораздо дешевле оплачивается, но… Уж извини!

Они еще прошли несколько метров, и Марго, вспомнив полет на самолетике, вздохнула:

— Эх, полетать бы на самолетике! С фейерверком!

— Хочешь почудить? — обрадовался Андрэ. — Давай. Если доживешь до вечера, то в шесть я тебя жду в машине на паркинге.

Они остановились около большого — выше роста — прямоугольника из матового стекла или пластика, или керамики (на вид не поймешь), устроенного прямо в стене. Андрэ приложил ладонь к темному стеклу справа, и прямоугольник отъехал вбок.

— Фак! — покачала головой Марго. — Никак не привыкну.

— Привыкнешь! — сказал репортер и подпихнул Марго в предбанник кабинета, где за компьютером сидела красивая брюнетка в потрясающе короткой миниюбке.

Она веером рассыпала по ткани кремового костюма черные длинные волосы и улыбнулась.

— Добрый день, Марго Танк?

— Да.

— Присядьте, — и обернулась к репортеру. — Спасибо, Андрэ. Распишись.

Марго осторожно притулилась на краю круглого стульчика.

Андрэ Бретон опять положил ладонь на стеклянный планшет, внутри которого что-то вжикнуло и вспыхнуло.

— Ну все. Увидимся! — ослепительно улыбнулся красавчик и упорхнул.

— Я — агент Рей, — улыбнулась девушка и пробежала пальцами по плоской светящейся клавиатуре. — Прочитайте условия найма.

Рей развернула плоский монитор так, чтобы Марго могла пробежать глазами текст.

«Я, Ф.И., обязуюсь…ля-ля-ля… Сообщать… ля-ля-ля… и отнестись к договору с полной серьезностью», — Марго пробежала глазами вниз, ища сумму зарплаты, но не увидела.

— А-а… — робко спросила она.

— Вы о зарплате? — улыбнулась Рэй. — К сожалению, Ваши тесты набрали не наивысший бал, поэтому вы в категории испытательного срока. Договор вы подпишете по окончании испытательного срока, если Фирма посчитает необходимым. Но вам все равно придется сдать анализы. Таковы правила. Вот. Возьмите направление. Там все написано. Адрес, условия и время. Посмотрите.

— Ага, — Марго пробежала глазами текст договора. Он был обычным типовым договором.

— Распишитесь, — Рэй подвинула Марго черную плашку. — Вам нужно положить руку. Машина счтитает рисунок Ваших папилярных линий и разрешит вам пользоваться замками. Не всеми, конечно. Пока…

Рэй улыбнулась.

Марго опасливо положила ладонь на стекло и почувствовала, как какой-то механизм внутри тихонько завибрировал и мягко лизнул ее лазерным лучом.

— Спасибо. В ближайшее время Вам нужно будет пройти обследование в клинике Фирмы, а сейчас Вы направляетесь в кабину 146 Отдела № 5. Вы будете работать там с вашей коллегой в течение месяца. Она поможет вам освоить работу. Идемте, я вас провожу.

Выходя, Марго заметила краем глаза, что на одном из мониторов Дизи, разделенном на квадраты, можно увидеть как минимум двадцать кабин, в которых сидят разные люди в шлемах и что-то делают за компами.

Кабина 146 оказалась совсем недалеко.

— Андрэ, наверное, вам уже рассказывал, — приятным официально-приветливым тоном начала рассказывать Рэй. — Фирма занимается разработкой новейших технологий в области дизайна. То, что мы делаем потом применяется в «от кутюр», в рекламе, в книгопечатании, полиграфии, в интерьере и даже эргономике. Поэтому, возможно, вас удивит некоторая абстрактность заданий, но это не должно мешать Вашей добросовестности. У вас хорошие цветовые тесты, возможно Фирма найдет Вам применение. Фирма ценит добросовестность превыше всего. Все! Это здесь.

Действительно, на белом пластике (стекле, керамике) очень красиво поблескивала цифра 146.

— Попробуй сама, — улыбнулась Рэй, предлагая Марго воспользоваться прямоугольником замка.

Та безропотно подняла руку и прикоснулась к стеклу. Опять вспышка, и дверь поехала внутрь стены.

— Привет! — сказала Рэй девушке, которая каким-то образом узнала о том, что они вошли и, сняв золотистый шлем, обернулась.

— Дизи! — сказада она и протянула Марго длинную, красивую руку.

— Марго, — сказала Марго и стиснула наманикюренные пальцы девушки.

— Объяснишь ей, что к чему? — поинтересовалась Рэй и, услышав утвердительный ответ, упорхнула.

Дизи понравилась Марго. Она не грузила лишними словами, сказав главное коротко и понятно.

— Короче, одеваешь шапку. Нажимаешь вот эту кнопку, и тебе выкидывают задание. Берешь его и вперед. Как только закончишь, он сам его съедает и выдает следующее. Шлем обязателен, и напульсник обязателен. Он сигнализирует об уровне какой-то химии. И как только ты устаешь, он тебя отрубает и отправляет в буфет. Ясно?

— Ага… А по какому принципу надо компоновать? — спросила Марго.

Дизи непределенно дернула плечом:

— Ну так. Чтоб красиво было.

— А-а…

Марго одела браслет, напялила шлем и начала первый трудовой день в Отделе № 5. Она старательно составляла из кусочков цвета (треугольников, квадратов, лепестков и разных других фигур) более-менее гармоничные фигуры, стараясь не очень шевелить вывихнутым пальцем. Время от времени она его подергивала, пытаясь поставить на место, но объем красно-синей дули и дергающиеся жилки внутри сообщали, что лечение почти не дает эффекта.

Марго успела составить только три задания, экран съел их и сам собой затянулся приятной лужайкой. Голубого вида виртуальный принц предложил Марго пойти перекусить и пропал. Она послушно сняла шлем. Вслед за ней и Дизи освободилась от доспеха.

— Ну что? Кофейку? — спросила она.

— Э-э… — Марго грустно хлопнула себя по карману. — Я… забыла деньги дома.

— Кофе на халяву. Все равно больше пяти кружек не выпьешь! За счет фирмы.

Это сообщение Марго приободрило. И она поднялась, чтобы последовать в кофейню за Дизи. Весь коридор Марго терпеливо прошла молча и только уже в самой кофейне, которая располагалась в небольшом зимнем саду, где было еще несколько посетительницы — таких же как они, девушек из Отдела № 5.

— А ты давно тут? — спросила Марго, принимая от автомата чашечку с горячим напитком.

— Год.

— А зачем эти картинки нужны? — спросила Марго.

— Бог его знает, — вздохнула Дизи. — Говорят, что набирают статистику для проверки психологии цвета. Психологии геометрических форм. И так далее. Говорят, что набирают статистику изо всех кабин — их тут несколько этажей — и выводят среднее. Короче, что-то для прогнозирования и управления. Я честно сказать, не большой спец.

— А тебя Андрэ привел? — спросила Дизи.

— Да. Ты с ним знакома?! — удивилась Марго и чуть не обожглась от неожиданности.

— Да, — непонятно усмехнулась Дизи. — Он почти половину отдела привел. Кстати! Тебе еще рано, потому что ты не рубишь, кого приглашать, но за это неплохо платят. Так что он тебе должен, ты его растряси!

— А!? Спасибо, что сказала! — улыбнулась Марго. — Но он свалит с темы. Он сказал, что я облажалась на тестах.

Дизи залилась звонким смехом.

— Вот прохвост! Как он любит себя приукрасить на всякий случай! Тесты ты прошла! Других вариантов нет. Андрэ тут не при чем. Получил свой процент и пусть будет доволен.

— Но Рэй тоже сказала, что у меня не очень все хорошо.

— Они всем так говорят, — вздохнула Дизи. — Забей. Ты что вечером делаешь?

— С Андрэ.

— А-а… Ну ладно. В другой раз тогда.

— А что?

— У нас традиция — новеньких обмывать. Он тебя уже угощал?

— Чем?

— «Аненэрбе».

— Да. Мы летали на самолетике! — вспомнила Марго. — И чуть не столкнулись с красным кабриолетом. Потом летали в фейерверках. Было здорово. А потом горел костел. Непонятно. Непонятно, как он действует. Разве может везение зависеть от таблетки?

— Забей на «непонятно»! — посоветовала по-доброму Дизи. — А насчет красного кабриолета… Это машина Рэй. И это мы там катались. Прикольно! Мне это нравится.

Дизи одобряюще шлепнула Марго по плечу. Вообще она была в плане поведения унисекс, что не мешало ей носить потрясные супермодные тряпки.

Добив кофе, девчонки вернулись в кабину и сидели за картинками еще около двух часов.

Марго уже привыкла к появляющимся по приятную завораживающую музычку «заданиям» и в какой-то момент поймала себя на том, что не чувствует ни себя самой, ни мира вокруг — будто находится в нигде и никогда. Если бы виртуальный принц время от времени не сообщал, что ей пора откинуться и посмотреть пейзажики или послушать сказку или, чего она там хочет, то Марго вообще бы расстворилась бы и забыла как ее зовут. И вообще.

В последний раз принц появился грустный и показал рукой на звездное небо. Сообщил Марго, что уже вечер, он собирается поехать на коктейль, и может быть, встретит там ее. А сейчас ему нужно поехать домой. После этого принц садился в нарисованную машину и уезжал по нарисованному шоссе.

Марго стянула шлем.

Посмотрела на часы. Пять. Сейчас открывается ее, Марго, выставка! Андрэ потусуется там полчаса и приедет к «Голему», к Фирме, чтобы забрать Марго и покуролесить с ней. Можно было бы, конечно, собраться веселой компанией, да вот хоть с Дизи (симпатичная девчонка) и подурить на всю катушку, заглянуть в «Эдем», полетать. Жалко у Марго нет совсем денег. Эх! Но ничего. Она заработает. Заработает и… И!

Марго свидела в кресле, пытаясь представить, что происходит на выставке, как Андрэ подъездает к Жаку, и ей было жалко. Что она этого никогда не увидит.

Она машинально вертела в руках «големский» шлем (кстати, еще непонятно почему и Дизи и Рэй назфвают «Голем» Фирмой? Или Андрэ надурил ее, и устроил не в «Голем»? впрочем разницы нет, лишь бы платили), и мысли в голове текли бесконтрольно и несвязно, как во сне. Вспомнился револьвер, вспомнилась Аурелия, тараканы, ювелир, склеп, каштан и старуха с кладбища. Марго сунула руку в карман, нащупала там ключ найденный возле каштана и загадочнас фраза про шлем и флейту показалась ей не такой непонятной.

«Ну вот. Золотой шлем я уже одела! — подумала она, откладывая доспех. — Теперь надо вытащить флейту и порядок.» 

«Он был когда-то солдатом»

Эдик затащил Катьку на выставку в галерею «Quoup d`euil». Всю дорогу басист что-то напевал и улыбался. Ветер окружал его теплым пушистым облаком. И Стрельцова, захваченная чужим счастьем тоже тащилась, как щенок на помойке.

Расплатившись с таксистом, Эдик выскочил из авто и придержал дверцу, чтобы Катьке было удобнее выкарабкаться из салона. Около галереи «Quoup d`euil», толпилась куча разных людей. Они все курили и галдели. Но Катька не понимала ни слова, кроме слова «уи», поэтому смотрела на толпу, как на сцену из фильма, внутри которого оказалась случайно сама.

Они вошли внутрь салона, и Катьке бросилась в глаза нервная девушка в розовом костюме, видимо, референтка салона. Девушка мелькала яркой стрелой: то приносила поднос со стаканчиками вина, то ставила цветы в вазу, то раскладывала буклеты на столике, то отвечала на вопросы посетителей. Потом появился высокий брюнет в компании с красивым блондином. Они поздоровались с коренастым простоватым парнем, который скромно топтался у картины с букетом гиацинтов в руке. Колхозник — обозвала его про себя Катька. На картине была изображена девушка, идущая во сне по нитке протянутой над городом.

Колхозник перекинулся с пришедшими перцами парой фраз, и те не очень радостно переглянулись.

Эдик окинул выставку торопливым цепким взглядом и тоже обратился к розовой девушке. Разумеется, по-французски. Ответ, видимо, был не тот, ктоторого ждал Эд, и хотя лицо его нисколько не изменилось, Стрельцова почувствовала, как сжалось облако ветра окружавшее ее необычного друга. Она даже подумала, что сейчас басист предложит Катьке покинуть салон, но тот достал камеру и, спросив разрешения, снял несколько работ, указанных ему розовой девушкой.

Чуть позже появился еще один человек — повидимому, хозяин галереи — смуглый, сухой брюнет в дорогом костюме. Он все время проверял под носом, и Катька заподозрила его в пристрастии к кокаину. Брюнет, пришедший в паре с блондином улыбнулся, увидев кокаинщика, и прошел к столику. Он представился, нагрузил хозяина галереи кучей визиток и глянцевых журналов. Кокаинщик настороженно улыбался, кивал и проверял под носом.

Катька подобралась поближе к Эду и толкнула его в бок.

— Я понимаю, что ты чем-то расстроен, — сказала она, — но это не повод бросить меня совсем. Ты кого-то не нашел, кого хотел найти?

— Ты права, — вздохнул басист и усмехнулся. — Прости. И агентам не чуждо человеческое.

— Да ладно тебе! — хмыкнула Катька на агента (вчера она таки достала Эда с этой темой). — О чем он говорит? Переведи, пожалуйста.

— Конечно, — кивнул Эд. — он говорит, что к сожалению художница задерживается, потому что все знают, какие отпетые люди эти художники, но выставка уже открыта, все супер-пупер. Можно выбирать работы. Все в свободной продаже, ну и все такое… А вот еще. Художница русская, приехала из Питера. И это ее первые впечатления о Париже… Ну и в том же духе. Коксятник чертов!

— Ты тоже заметил? — удивилась Катька.

— А что ж я — глухой? Слепой?

— Нет, ты — супер, — сказала Катька и снова подумала о том, что до смерти втрескалась в Эдика, несморя на романтическую историю, рассказанную им в ночном походе. — Мы пойдем куда-нибудь?

— Плохо, что ты не знаешь француз… — начал Эдик и осекся.

— Что?

Басист сжал ее руку и внимательно дослушал коксятника до конца.

— Что он говорит? — спросила Катька, когда торжественная часть закончилась и началась свинская.

— Потом, — отмахнулся Эд. — Я хочу оставить ей записку и номер мобилы. Если они контактируют, она позвонит мне.

— Верное решение! — согласилась Катька.

Эд вытащил из кармана блокнот, написал на нем несколько слов и цифр. Нарисовал внизу птичку и понес розовой девушке. Вернулся он не такой мрачной.

— Что она сказала? — пристала к Эдику Катька.

— Сказала передаст записку!

Катька насупилась. Ревность стиснула ее тело железными тисками.

— Да?! — сказала она, пытаясь изобразить радость. — А ты уверен, что это она?

— Уверен. Не может быть столько совпадений. И тескт, и картины, и Питер. Она из Питера. Точно это она. — Эд упрямо наклонил голову.

Катька подумала, что впервые он стал похож на нормального человека, который чего-то реального хочет, а не живет как дух.

— Кстати! — ни с того, ни с сего предложил Эдик. — Если я тебя достал, то ты можешь бросить меня. Я хочу еще подождать.

— Ты меня достал, — призналась Катька. — И мне до соплей обидно, что ты не вокруг меня так расшибаешься в лепешку. Но я тебя не брошу. Ни за что!

— Извини! — грустно улыбнулся Эд.

— Отвали! — Катька подошла к столику и взяла стаканчик с вином и тарталетку.

И долго бродила от стены к стене, разглядывая безумный мир землячки. Лимонадное небо, девушки с мечтательными отсутствующими глазами, камни, похожие на ящериц, и время. Струящееся время застыло на каждом их холстов. Надо же быть совсем чокнутой, чтобы писать такие тексты, да еще и такие холсты рисовать, подумала Катька и опять посмотрела на басиста. Наверное, такой чокнутый Эд мог бы искать только такую чокнутую девушку. И Катьке стало не так обидно.

Она подошла к Эду и сообщила ему об этом.

— Знаешь, — сказала она. — Пожалуй, я бы не смогла бы тебе так классно задурить мозги, как она. Но я боюсь, что ты никогда не будешь в ее глазах таким недосягаемо безупречным, как в моих. Сдается мне, что она найдет в тебе э-э… пару недостатков.

— Ты права! — усмехнулся Эд. — Но, возможно, этого я и хочу. Возможно, этого мне и не хватает, чтобы кто-нибудь нашел во мне пару недостатков, чтобы я их исправил! А?

— Ну. Черт! Ты меня опять удивил, — рассмеялась Катька. — Хотя в этом что-то есть. Но мне надо обдумать. Это очень непривычная и сложная мысль.

— Ладно. Надо уходить, — сказал Эд достаточно озабоченно и глянул на часы. — Полшестого. Надо бы мне еще в одно место заскочить. Я тут газетку свежую почитал и… Помнишь художника, у которого мы были? Оказывается он успел умереть, и у него открылась какая-то умопомрачительная выставка. Пойдем?

— По агентским делам?

— Ага. Типа того.

— Пойдем.

Вот сейчас ей вообще было все равно, куда идти.

Питерские хвосты

Андрэ тронулся тотчас, как только Марго плюхнулась на сидение.

— Ну как? — спросил он. — Как новая работа? Новые знакомые?

— Нормально, — кивнула Марго. — Как ты и говорил. Испытательный срок. А ты не знаешь, что за картинки там делают. Я так и не поняла.

— Понятия не имею, — довольно скучно сообщил Бретон, выруливая на широкую улицу. — Кажется что-то там считают. А Рэй тебе ничего не объяснила?

— Ну так. Туманно.

— Туда поступают графики из какого-то института по военному ведомству или по экономике, я не очень хорошо помню, а девки силят и думают, что картинки рисуют. Потом картинки суммируют, дешифруют обратно и принимают решение.

— Дешифруют?

— Ну да. Как-то они преобразуют статистику в геометрические фигуры, а вот правильный ответ почему-то лучше всего получается по чисто эстетическим принципам. Есть какая-то концепция, мне приятель толковый один рассказывал, что человек в состоянии транса или гипноза попадает в какое-то поле и принимает какое-то очень правильное решение, связанное с фрактальным строением мировой сферы. О! Но я ни в полях, ни в мировых сферах ничего не понимаю, так что… просто… не думаю об этом.

— О! — Марго откинулась спиной к сидению и торжествующе расхохоталась. — Я знала! Я знала, что они придумают это!

— Да?! — удивился Андрэ. — Тогда ты какая-тоособенно продвинутая, потому что я даже и не пытаюсь в этом разобраться. Главное, что я понял, каких девок приводить к Рэй, чтобы мне счет пополняли! Чем девка безумнее, тем больше гонорар. Так что я в тебя сразу поверил! Кстати! Давай обмоем первый день работы. И, если ты захочешь, я даже потрахаюсь с тобой. Мне это не трудно. Просто я не люблю… но впрочем, тебе это не обязательно. Так что? Куда? Может в «Эдем» сегодня завалим? Сейчас где-нибудь пожрем, а потом закинемся и туда.

— Давай, — согласилась Марго. — А потом в стрелялку съездим?

— Идет, — кивнул Андрэ.

БМВ рванул. Бульвары, проспекты, рекламы и вывески неслись мимо Марго сливаясь в квадратики, треугольнички и прочие геометрические фигуры, которыми ее целый день пичкала машина.

— Представь, что учудила моя матушка! — вдруг вспомнил Андрэ. — Тебе Макс должен был ее показать, вряд ли он удержался. На выставке Наполи…

Андрэ хохолтнул, и Марго тоже кривенько ухмыльнулась.

— Да, показал. Высокая женщина. Она хотела что-то купить, кажется?

— Ну да! Идиотка! Я ее отговаривал, как мог. Но она ни в какую. Все-таки выложила какую-то умопомрачительную сумму за эту дурацкую серию. Идиотка!

— Почему? — удивилась Марго. — Ты-то ведь зачем-то заказывал.

— Ну я же не для себя! — вздохнул Андрэ. — Меня попросили. А на самом деле, это вообще был предлог. Там людей интересовали некие «глазки». А заказ так, ну чтобы не палиться.

— «Глазки»?!

— Ну да. Русская наркота. Кстати! Ты много полезного сообщила. Меня похвалили. Денег дали. Я тебя угощаю опять-таки! Если так дальше пойдет, я тебе предложение сделаю. От выгодной-то партии кто ж отказывается?

— Да?! — Марго с удивлением повернула голову. — Я — выгодная партия? Предложение? Это — ново!

— Ну, почему бы и нет? Надо же когда-то и семью заводить.

— Может лучше деньгами? — шуткой заехала Марго, но Андрэ напрягся, и она поправила направление. — А что за наркота? Они что, мочат гравюры в кислом?

— Хуже! Не поверишь, но там один псих — врач из какой-то вашей дурки выделил из пота шизофреников супер-дурь. От нее крышу рвет напрочь. Я не пробовал — не знаю, но счастливцы отзывались очень уважительно. Ну и вот, как-то они прямо в краску, которой все это штампуют, дурь эту добавляют и никакая экспертиза, главное, не определит. Потому что это даже и не вещество, а… в общем там все запущенно.

— А-а-а… черт! — Марго подпрыгнула на сидении. — Но откуда же? Я что-то похожее прочитала в газете в самый первый день! Как только приехала! Я стояла во дворе у Жака, и ветер принес газету, газета прилипла к моей ноге, я подняла ее и прочитала эту заметку. Она была подписана… А… — Марго осеклась. — Ну и что? А вам зачем?

— Как зачем? — удивился Андрэ. — Это же дурь! И к тому же — технология! Во-первых, можно технологию в «Голем» пихнуть и получить маней на маленький остров, а во-вторых, это же можно продавать… ну, скажем, В Голландию, в Штаты или… обратно в Россию!

Марго от такого хода мысли оторопела совершенно. И голова у нее пошла кругом не хуже, чем от «аненэрбе».

— Ну и что это была за газета? — озаботился Андрэ. — Не припомнишь?

— Нет, — помотала головой Марго, не желая сдавать Лео. По крайней мере, на халяву. — Слушай, А сестра Поля… Как она выглядела?

— Нормально, а что? Как обычно. А что?

— Нет Ничего. Так.

— Да, там тебя еще какой-то хлыщ спрашивал. Иностранец какой-то. Ты так известно? На весь мир?

— Иностранец? — удивилась Марго. — Какой иностранец.

И ее шугануло страхом. Питерские хвосты?

— Ну откуда ж мне знать? Какой-то симпатичный засранец передал Аурелии для тебя записку с телефоном. Спроси у Поля. Он, наверное, в курсе… Он тебе, кстати, цветочки купил, а ты… не пришла. А?

— Заткнись, — лениво ругнулась Марго и отвернулась к окну. Так вот значит, что! Вот, что за картинки! А Лео-то! Лео-то хорош! Откуда ж он-то узнал о наркоте? Он что, ясновидящий?

Андрэ остановился у неплохой вполне харчевни и, весело напевая модную темку, толкнул Марго в плечто:

— Ну что загрузилась? Да выбрось ты из головы все дерьмо! Марго. Тебе не надо думать о чужих задницах. Думай о своей! Это будет твой вклад в мировой прогресс.

Но Марго уже была мрачнее тучи. Известие о каком-то человеке из Питера напрягло ее не меньше, чем знание Лео о русской наркоте. Она никак не могла понять, каким образом она втянута в эту историю, но чувствовала. Как-то втянута.

— Знаешь, Андрэ, — сказала она. — Ты только не сердись, но я… я не готова сегодня обмывать. Я очень устала и… меня кое-что беспокоит. Я должна… в общем, извини. Бытовые проблемы.

— Да!? — Андрэ расстроился ровно на пять секунд. — Дело твое. Но ты не пропадай. Кстати! — он полез в карман и протянул Марго визитку. — Тут есть моя мобила, если что — звони… Мне бы… В общем, я буду тебе признателен… ну ты понимаешь? — Андрэ выразительно пошуршал пальцами. — Если ты меня сведешь напрямую с Валерием. Жак тертый калач, я боюсь, что мне его не развести на нежную дружбу.

— Хорошо, — пообещала Марго скорее, чтобы закрыть тему, сунула визитку в карман и поспешила к видневшейся на перекрестке станции метро.

На метро денег еще было. В кармане было два ключа — от Парижа, и от квартиры Поля.

* * *

Но как скоро Марго ехала к Полю, так скоро она начинала тосковать. Ведь придется же терпеть занудство Брата. К тому же в вагоне ее укачало и, расслабившись, она поняла, что если уж ей дали ключ от Парижа, то никакие хвосты из Питера ей не смогут повредить. С этими хвостами случиться что-то и они отвалятся сами.

Неплохо было бы, если бы это был Чижик, но… так не бывает. Так не бывает. Так не бывает. Так не бывает. Так не бывает. Так не бывает…

Марго вышла на первой попавшейся станции, кажется это оказалась Ги Моке, и поплелась по городу пешком. Честно сказать, она догадывалась, куда идет. Ее неудержимо и вполне сознательно тянуло к каштану на кладбище. Было там что-то правильное около этого каштана. Там мир сам собой становился добрее и понятнее.

И правда — будто над местом упокоя был волшебный купол — по мере приближения Марго все больше воодушевлялась на новые подвиги. Теперь она точно знала, почему не поехала куролесить с Андрэ. Ей надо все обдумать, по возможности, полазить по Сети и поискать что-нибудь обо все этом, что происходит, но не дает ответа.

Марго смело толкнула калитку и вошла. Петли за спиной тихонько скрипнули, по макушкам цветов пробежал теплый ветер. Рыжая кошка, увидев Марго издали, побежала ей навстречу и, сказав «мау», потерлась о ноги.

Марго тоже погладила рыжую мурчу по нежной шерстке.

Кошка последовала за Марго до самого каштана. Марго заглянула в склеп — там ничего не изменилось. Мадонна так же весело несла младенца на растерзание людям. Надо же, какой нарядной может быть смерть! И Марго как-то подумалось, что ведь в сущности мама была права, когда говорила, глядя на репродукцию Сикстинской Мадонны, висевшей у бабушки в шкафу за стеклом, что каждая мать — Мадонна и каждая мать отдает своего ребенка на растерзание. И никуда от этого не деться! Марго тогда была мала и потому не понимала, почему Верка так часто ругается с матерью и полчему на это высказывание на мать шипят обе — и Верка, и бабушка. А теперь она поняла. И ту, и другую. И мать тоже поняла.

Верка уже собиралась и сама заводить детей, и ей не нравилась идея приносить их в жертву человечеству даже в виде метафоры. Бабушка нарожала их достаточно и пряталась от жестокой реальности за смешками, бытовыми хлопотами, сюсюканьем с внуками и непреклонной волевой веселостью. Бабушка считала, что порядок заведен не ей, а потому нечего париться — можешь, получи сколько-нибудь удовольствия, пока жив. А дерьмо? Оно случается.

Мать же была не так легкомысленна, как ее собственная старшая дочь и бабушка. Мать всегда принимала взвешенные решения, и даже если они самой ей не нравились и не доставляли удовольствия — это ничего не значило. С отцом Верки мать разошлась по идеологическим мотивам, когда нашла у того фривольную фотографию. Мать заявила, что тот — развратник и испортит детей. И разошлась. Это, конечно, Лиза Кошкина узнала уже позже, когда ей самой начало прилетать от матери за недостойные взгляды. Отец же Лизы и ее братьев близнецов был выбран евгенически, высчитан и взят в мужья волевым решением. Впрочем, об этом решении кроме матери и Лизы никто не знал. Все были уверенны, что отец был благодетелем, взяв за себя бабу с чужим ребенком. То, что ребенок отсался с бабушкой как-то опускалось и не представляла в глазах семьи никакого значения.

Вот такая была мать у Марго. Она и Верку прокляла, когда Верка — едва открыли Совок — упорхнула с заезжим принцем в заграницы. Но и Верка была упряма не меньше матери. Верка перестала быть для семьи Кошкиных одним махом. Отрезала и забыла.

Марго со вздохом отвернулась от стеклянной мадонны.

Погладила рукой нагретый, чуть облупившийся металл, потрогала рукой жилку ржавчины на решетке. Детали. Мелкие детали успокаивают мозг. Когда смотришь в небо — кажется упадешь, а когда копаешься в мелочах, начинает казаться, что Земля не шар, а яйцо, в котором ты спрятан о любых невзгод, кроме известных земных. Могут тебе, конечно, встретиться гадкие люди. Убить тебя, ограбить, изнасиловать. Но это все понятно и как-то даже обычно. Все это люди делают от страха упасть в небо.

Дверца тихоньки скрипнула, а кошка, заняв место на пригорке, сказала требовательно:

«Мр-р-ри-у!» — Иду-иду! — отозвалась Марго и, сделав несколько шагов упала на теплый, сухой войлок прошлогодней травы. Земля тут была красныя и каменистая, и трава росла жесткая, но это не мешало почему-то лежать на спине и смотреть в небо на пробегающие облака.

А кошка улеглась на разбитую руку Марго и заурчала. И руке было приятно это живое кошачье тепло.

Вокруг каштана роились золотые корпускулы, будто совсем малюсенькие эльфы или ангелочки, и они ворожили Марго, завораживали, касаясь ее ресниц, танцуя перед зрачками и уводя взгляд далеко далеко за пределы неба. И Марго опять забыла, зачем пришла и о чем хотела подумать, но возможно, это и было правильно. Она смотрела на роящиеся золотистые вспышки и расстворялась в небесном огне.

Конечно, частички эти существуют, но только как они выглядят на самом деле, никто не знает. И не может знать — понятие видеть весьма относительно. Если бы люди видели в радиодиапазоне, то они выдели бы все по-другому. Никто не знает, как все на самом деле. И то, что называется массой, можно равно считать скоростью или цветом, если хорошенько пораскинуть мозгами. А так же можно описать ядерную реакцию в понятиях китайской эненргии ци. Так и с этими корпускулами — видны не сами частички, а результат их воздействия на приемник — мозг. Подобно тому, как слово «собака» не является собакой, а только обозначает ее.

Марго оглянулась и увидела, что прямо к ней направляется сторожиха, и глаза ее сияют, точно внутри ее головы горела бы лампочка. Коша напряглась, но решила сегодня не убегать от чудной женщины — та пугала ее, но и влекла, как первый половой акт и пугает и влечет девственницу.

— Иногда тут особенно тихо, — сказала старуха, остановившись рядом. — И покойно.

— Да, — кивнула Марго и заметила, что боль в руке стала утихать, хотя кошка поднялась и, потянувшись вернулась к хозяйке.

— Покой — это главное, — сказала старуха, и глаза ее засияли еще больше. — На глади пруда даже водомер оставляет круги. То, что внутри равно тому, что снуружи. Но ты ищешь снаружи то, что должна искать внутри.

Каким-то образом старуха оказалась совсем рядом и как-то незаметно ухватила Мар за разбитую кисть.

— О-ля-ля! — посетовала сторожиха и неуловимым движением дернула Кошин палец, стиснув сустав между своими жесткими, почти железными, пальцами Боль пронзила до самого копчика. Марго задохнулась, вырвала руку и хотела вскочить, но все тут же прошло, а старуха похлопала Марго по плечу и поднялась с корточек.

— Все, — сказала она. — Больше не будет болеть. А ты выбрось дурь их головы. Слушай тишину. Ищи белый свет.

Старуха медленно побрела к домику. Кошка побрела за ней, увиваясь вокруг ног. А Марго вдруг окунулось в яркое, совсем детское воспоминание. Воспоминание совсем из другой жизни. …В то утро маленькая Елизавета проснулась очень рано. Она поднялась с кровати, прошла мимо спящей бабушки, спустилась во двор и увидела, что небо было не то, чтобы черное, а его словно и не было вовсе. Только пустота, пронизанная золотистыми нитями. И все предметы — качели, тенисный стол, сараи, куриный вольер, старушечьи лавочки, палисадники и кроны каштанов в парке через дорогу — все было освещено ранним утренним светом. Елизавете Кошкиной всегда очень хотелось узнать, что находится за парком. И она решила сходить туда. Она миновала карусель, фонтан, пивное кафе, стадион и взрослые лодочки, повернула на тропинку и оказалась на деревенской улице. Это было совсем не похоже на тот город из которого Кошкина вышла. Она направилась дальше и вскоре увидела дом за ярким синим забором. Дверь открылась и на крыльцо вышла пожилая женщина, похожая на бабушку. Женщина пригласила Елизавету войти в дом и посадила за стол. У нее почему-то горел газ. Огонь разгорался все сильнее. Сквозняк качнул занавеску, и она загорелась. Кошкина закричала и… проснулась в своей спальне. За окном чирикали птички и было уже светло. Кошкина пошла умываться и забыла странный сон. А в полдень бабушка спросила внучку, не хочет ли она пойти на Парковые улицы за молоком и по дороге покататься на карусели. Елизавета обрадовалась, захлопала в ладоши и даже вспомнила сон. Помнится, она даже сказала бабушке, что видела Парковые во сне. Да-да… Но та не обратила внимания. И вот они отправились. Прошли через парк, мимо карусели, мимо фонтана, мимо пивного кафе, мимо стадиона и взрослых лодочек, повернули на тропинку и оказались на деревенской улице. И Елизавета узнавала все, что видела во сне… Вскоре мы подошли к дому, забор которого был выкрашен яркой синей краской.

Бабушка постучала в калитку. И на крыльцо вышла женщина, которую Лизонька сразу узнала. Женщина побледнела, увидев девочку, но ничего не сказала. Взяв у бабушки денги и зеленый «малированный» бидон, она вышла в погреб. Через минуту женщина вернулась с бидоном и корзинкой клубники. Бабушке она протянула молоко, а внучке ягоды. «Да что вы! Не надо! Неудобно!» — запричитала бабушка, но женщина улыбнулась и сказала: «Это угощение. Бери, девочка!» И вдруг Елизавета Кошкина увидела на этажерке маленькую стеклянную фигурку. Это была статуэтка «Факир с дудочкой». Кошкина так пялилась на эту статуэтку, что женщина решила подарить ее. И вот что она сказала бабушке. Она сказала: «Не спорьте! У меня сегодня праздник! Кто-то оставил газ, и сквозняк раздул пламя. Загорелась штора… Я чудом проснулась. Мне приснилось, что маленькая девочка крикнула мне, чтобы я проснулась! А то мы сгорели бы все… Так что пусть возьмет…» Услышав сигнал клаксона, Марго очнулась. Она так и не вернулась до конца в реальность, и чтобы лучше ощутить ее и провела рукой по шершавому войлоку травы. Надо было спросить старуху про ключ! Марго посмотрела по сторонам, ища сторожиху, но та куда-то исчезла.

Марго поднялась на ноги и снова улыбнулась воспоминанию.

Факир с дудочкой куда-то пропал, когда Марго исполнилось тринадцать. Наверное мать куда-то убрала и забыла куда.

Марго наклонилась, чтобы отряхнуться и опять явственно услышала голос старухи: «То, что внутри равно тому, что снуружи.»

* * *

Поля дома не было. Да и ладно, подумала Марго, радуясь тому, что может спокойно помыться, поваляться на тахте и посидеть за компом в поисках новой информации. Она потратила наверное около получаса интернет-аккаунта Брата (в общей сложности, отключаясь от провайдера и ныряя в Сеть снова). Ее немножко мучала совесть, что она разводить Поля на небольшой прайс, но мысль о том, что она делает это не для себя, облегчала моральные страдания.

Была только одна приличная ссылка. Какой-то перец сообщал на конфе, что есть интересная инфа по вопросу магических фигур. Марго сходила туда.

Страница никак не называлась.

Была просто страницей в формате*.html, куда при помощи нехитрого движение «ctrl С»» «ctrl V» были выброшены куски текста и картинки. Без редактуры, без малейшего желания облегчить работу посетителю. Без ссылки на источник.

«Простейшие магические фигуры».

Инверсный метод.

Полезные свойства: — обучение, внушение;

Картинки: что-то напоминающее аппликации из цветной бумаги.

«Если посмотреть на ряд этих картинок в течение двадцати секунд, потом закрыть глаза, можно увидеть много интересного.»

Марго послушно хлопнула ресницами. Картинки сложились и поняла, что откуда-то в ее голове появилось воспоминание о том, как некие люди стреляют по ростовым мишеням.

Дальше в тексте пояснялось:

«Серия последовательных негативных изображений достраивается мозгом самостоятельно до завершенного действия.

Императивные символы эмоций Полезные свойства: — устрашение, устранение, внушение вины, депресси, приводящая к необратимым физическим и психическим изменениям»

Картинки: фигуры представляли собой нечто похожее на разрез матрешки, план паука, какие-то пугающие иероглифы или пиктограммы. Марго они что-то напомнили, что-то совсем близко лежащее, но она никак не могла вспомнить точно, что это было.

Прочитала:

«Действие фигуры состоит в том, что направляющие линии и ритм пропорций закладывают в подсознание посыл к замыканию сознания в точку и коллапсу.

Созерцание по полчаса в течение двух недель, вызывает параноидальные приступы страха, на фоне расстройства функции печени. На третью неделю страх становится тотальным. Результат: самоубийство, рак.»

Это была фигура «Ужас» — разрезанная матрешка.

Марго стало дурно и она не стала углубляться в разглядывание других фигур в этом разделе.

Нажав «Page Down», она нашла нечто более обнадеживающее.

«Следующая фигура, восстановлена из индийской Шри Янтры. Расчетам не подлежит. Создана монахами в состоянии Просветления. Свойство фигуры — открывать порт в открытый фрактал мировой сферы. Графическое соответствие мозговой активности в состоянии транса. Глубокий альфаритм.»

Фигура очень напоминала ту, которую Марго показывали на тестах, при поступлени в «Голем». И… Марго достала из кармана обрывок бумаги, на который перенесла схему «Прощания». За некоторыми поправками получалась почти точная Шри-Янтра.

Ладно. Потом.

Она спрятала бумажку обратно в карман куртки и опять нажала клавишу «Page Down».

Следующий параграф коротко пробегал по магическим фигурам, используемым в религиозных и рекламных изображениях.

Картинок было много.

Рекламные плакаты, впаривающие пойло, курево, шмотье и машины сменили иконы.

На примере «Троицы» было разобрано по полочкам% что, куда, для чего, зачем. Икона была аккуратно расчерчена на треугольники, окружности и дуги. Пустота между ангелами рефреном повторяла форму чаши, которая — предназначаясь Христу — была тем не менее подвинута к зрителю. Ему и предлагаясь. Рефрены были и в линиях рук, и в линиях фигур. Но главное, что заставило сердце Коши застучать сильнее, было то, что недавно она интуитивно открыла сама: в изображении была главной пустота.

Пустота, в которую незаметно подталкивали абрисы ангелов, образуя мягкие округлые треугольники. И нечто в пустоте — чаша с красным содержимым, в котором смутно угадывалась голова Крестителя.

Текст:

«…рефрены, круговые движения зрачка, вообще ритмизованные движения (особенно зрительные!), ритмизованные звуки, движения тела и все ритмизованное способствует усиленнию альфа-ритма. Альфа-ритм отключает сознание, открывая вход либо к передатчику — заинтересовенному представителю Организации, либо к частотам мировой сферы.

От того, откуда поступает сигнал, зависит будет ли человек выполнять волю Организации или мировую волю…»

Что такое «мировая воля» не объяснялось. Но было понятно, что многие захотели бы заменить мировую волю своей.

Далее следовали средневековые гравюры, египетские глиняные таблички, магические пантакли, индийские янтры и африканские магические рисунки. Они все были подробно проанализированы и расчерчены пунктирными линиями.

Марго оторвалась от компа, когда уже стемнело. У нее было ощущение, что она прожила тысячи лет, что она сама учавствовала во всех экспериментах, разработках и опытах. Будто она вместе с первыми египетскими жрецами разрабатывала тайные иероглифы и техники, вместе с алхимиками искала философский камень, устраивала мистерии длинною в тысячи лет. Все это стало мгновенно ее личным опытом.

Она отошла от стола к окну, и прижалась к холодному стеклу лицом.

Теперь она по-другому посмотрела на силуэты домов, огни проезжающих машин и рекламы. Все это приобрело теперь иной, нематериальный смысл. Священнодействие улиц, эстакад и перекрестков представилось теперь неким управляющим процессом некоего сложного вычислительного устройства, где время одна из функций механизма.

Где же этот чертов Поль? Наверное, у сестры. И она вправляет ему мозги. Так что не факт, что Брат не придет и не выставит.

Марго опять вернулась за машину и стала рыться в новостных сайтах.

Нашла баннер про новую находку комиссара Леграна, тыкала в него, тыкала, но так и не добилась никакого текста. Только баннер за баннером. И заголовки. И все.

Где же Поль? Жрать хочется.

Марго выключила комп и поплелась на кухню, там она провисела над открытой дверцей холодильника, пока не поняла, что ее тошнит от вида любых продуктов. Что она измотана до крайности.

Тяжко вздохнув, Марго захлопнула дверцу.

Назад. На подстилку. Спать.

И ее осенило. Она торопливо достала карточку Андрэ и набрала мобилу. Несколько длинных гудков и шепот удава:

— Маргош-ш-ша?

— Да! Да! Андрэ! Я должна тебе скаказать ужасную вещь, но ты должен успеть! Твоя мать купила какие работы Наполи?

— Послуш-ш-шай, — прошипел Каа-Бретон, — разве сейч-ч-час самое подходящ-щ-щ-щее время для таких вопросов? Она, конеч-ч-чно идиотка, но мне сейчас хорош-ш-ш-шо-о-о-о-о… Я не один. Позвони с утра.

— Она умрет, если… — крикнула Марго, но андрэ отключил трубку.

Она набрала снова — электрический голос сообщил, что абонент не доступен.

— Да пошел ты! — выругалась Марго и спокойно раскатала у стены надувник, выданный накануне Полем, постелила плед, кинула подушку, простыню и одеяло брать не стала. Упала прямо так, в одежде.

Спать.

Но уснуть не удалось.

Все это время с ней происходило странное. Что-то вроде полусна-полубодрствования навалилось на тело и обездвижило его, оставив мозг наблюдать за происходящим. Марго перестала чувствовать тело и будто бы всплыла. Будто бы внутри этого тела у нее было второе — из теплого мятного ветра. Вскоре ей стало казаться, что в голове у нее загорелась золотая лампочка, а под кожей пробегали время от времени то тут, то там мятные змейки. В том месте, где на груди был ушиб, загорелся красный огонь, в котором плавал желток жидкого янтаря. Она стала раздумывать о том, откуда в ней взялся янтарь, и змейки устремившись к желтку, стали клевать его и клевали, пока Марго не почувствовала, что желток расстворился, а ушибленное ребро само собой тихонько щелкнуло и выпрямилось.

И Марго опять увидела золотистую световую комнату, чуть повернутую относительно реальной, плотной комнаты. На этот раз световая комната не мешала видеть реальную. Поверх твердых стен, неслышно вибрируя, струилась золотистая тафта сияния. Казалось, что мельчайшие частички света проникают в тело Марго прямо сквозь кожу, и мятный скафандр внутри нее от этого уплотняется и разрастается.

Пока все это поисходило, в голове Марго не было ни одной, совсем ни одной мысли. Голова ее наполнялась золотым светом все сильнее и достигла сначала размеров комнаты, а потом захватила собой дом, город и всю — целиком — Землю. Это видение было совснем кратким и глубоким настолько, что даже отметив усилием воли несколько картинок, Марго вспомнила их потом с великим трудом. И провалилась в вибрирующий, содрогающийся поток.

«Это световое тело, — подумала она на грани сознания. — Оно несется внутри моего твердого тела гораздо быстрее, чем скорость света, поэтому я могу видеть его только внутренним оком.» И тотчас ее выбросило в яркую белую вспышку. Будто встречная машина на шоссе ослепила фарами дальнего света.

Несколько секунд небытия. Стоп. Назад.

Что-то еще она должна была вспомнить… Ах, да! Чижик… Чижик… Что-то она узнала про Чижика.

Нет. Не получается. Воспоминание вынесло напрочь. Только слова крутятся в голове «Ветер — в открытые окна…» Значит… значит… зна…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СПАСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Человек-из-Стены

Марго проснулась от звука чайной ложечки. Поль стоял прямо над ней и помешивал сахар в кофе.

— И все-таки мне обидно! — сказал он. — Как трахаться — так с Андрэ, а как спасаться — то ко мне!

— Блин! С утра пораньше ты ничего умнее не можешь придумать?

Мар поднялась со своей подстилки у глухой стены и поплелась умываться. На столе по дороге она увидела удивительно знакомую коробку и оторопело спросила у Поля:

— А это что?

— Это револьвер Лео, — Ау вчера отдала мне его, чтобы я его куда-нибудь спрятал. Она боится за Лео. Он пьет, не просыхая, и все твердит, что это он — серийный убийца, и его надо судить, а не искать маньяков.

— Может быть, что он прав, — задумчиво сказала Марго и хотела продолжить путь, но Поль остановил ее.

— Так как насчет Андрэ? Ты не ответила.

— У меня с ним чисто деловые отношения, — медленно закипая, сказала она. — Ты думаешь, это невозможно? Но тебе придется поверить. Ты отстал от жизни! Ты устарел! Ты знаешь, сейчас уже не модно обычным способом. Люди идут к тому, чтобы расти в пробирках… И слава богу! Не будет этих поганых месячных, гормонов этих дебильных. Гормоны хуже водки. Водка губит только печень, а гормоны весь организм. Весь! Глупо! Люди будут вырастать в пробирках, а жить по тысяче лет. Понял?

— Ну-ну! — сказал Поль, пригубил кофе и долго облизывал красные губы.

— К черту природу! Человек создан чтобы завершить начатое природой! — размахивала рукой Коша. — Чтобы вырваться из плена физиологии в область чистого духа! Люди будущего будут чисты, как небесные ангелы! Никакого секса! Только дух. Не будет никаких женщин! И мужчин не будет. Будут люди! Ангелы! Ангелы! Ангелы! Они и есть постепенно перестанут, а перейдут на питание космическими лучами! Внутри нас растет световое тело, и смысл всего человечества в том, чтобы вырастить это световое тело.

— Сомневаюсь, — печально вздохнул Поль и отхлебнул. — Но пока ты еще не ангел, ты что будешь — чай или кофе? Сделай сама.

— Сделаю, — и вместо ванной Мар поплелась на кухню. Там она нашла уже налитую чашку и спросила. — А это кому?

— Тебе, я забыл, что уже сделал.

— Мило. Спасибо, — поблагодарила Марго, возвращаясь в комнату.

— Ну ладно, — сказал Поль. — А почему ты не пришла на открытие? Я пришел с цветами, но пришлось отдать их сестре. И пришлось пойти к ним. Выпивать… Лео напоил меня, и они опять начали ругаться. Они вызывали службу по травлению насекомых. Что-то у них случилось с тараканами, и техники испортили им все стены и потолок.

— Это тебе Ау сказала?

— Да, — кивнул Поль и опять отхлебнул чуть-чуть кофе, и опять начал подробно облизывать губы, глядя осоловелым взглядом на Марго.

— А про меня? Про меня что она говорила? Она не нашла деньги?

— Нет, — покачал головой Поль. — Не нашла. Я не верю, что ты взяла деньги, но и про Аурелию не хочу плохо думать. Просто она была так взволнована вашим с Лео дурацким поведением, что машинально убрала их куда-то и забыла начисто. У меня бывает такое! Если мне мешать, когда я собираюсь, я обязательно что-то забуду.

— Да?! Вообще, звучит правдоподобно. Будем надеяться, что все устроится.

— Да. Я тоже так думаю, — согласился Поль.

— А она знает, что я у тебя?

— Нет. Нет! Что ты! — замотал головой Поль.

— Да?! — удивилась Марго и подозрительно сощурилась. — А как же мне Андрэ сказал. Что Аурелия передала тебе для меня бумажку с запиской от какого-то иностранного перца? А?

— Что?! — смутился Поль. — Откуда он знает, что она мне пердавала? Он что, подглядывал?

— Нет. Он сказал, что видел издали… — теперь смутилась Марго.

— Я ничего не знаю! — помотал головой Поль. — Но, если тебе это важно. Я позвоню вечером Аурелии и спрошу! А когда ты успела пообщаться с Андрэ Бретоном? Вы встречались вечером, да? Я звонил домой от Аурелии, и никто не брал трубку!

Марго засмеялась.

— То есть я должна была поднять трубку? Да? А если бы это была Ау? Тогда как? — Марго наехала от всей души и тут же простила Брата. — Ладно. Ты не знаешь, что там раскопал комиссар Легран? Все только и говорят… А я вчера порылась на фирме в Сети — все новостные сайты пестрят заголовками, но ничего толкового.

— Не знаю. Лео был пьян и ничего не сказал… А я газет не читаю. Ладно. — Поль поставил кофе рядом с коробкой и сказал. — Это я потом допью. Сейчас мне некогда. Я должен успеть в банк, потом на лейбл и вообще. Револьвер не трогай. Впрочем, он закрыт.

— Не могу придумать, зачем бы он мне понадобился! — сострила Марго.

Поль кряхтя одел куртку, ботинки и высунулся квадратным крестьянским лицом в комнату.

— Только прошу тебя, будь аккуратнее, — попросил он. — Я не люблю бардака.

— Хорошо-хорошо! — пообещала Марго и выпроводила Поля.

Но не тут-то было. Он тут же вернулся.

— Я забыл тебе сказать! — начал брат Ау, но, видно, передумал и покачал головой. — Нет. Ничего. Поставь посуду в моечный шкаф и убери свою подстилку.

— Обязательно! — поклялась Марго.

— Ты, кстати, обещала мне LSD! Когда? Когда принесешь?

— Мазафака! — начала свирепеть Мар. — Пойдем вечером на Сакрэ! Я что — против?

— Пойдем! — согласился Поль. — Вечером и пойдем! Прямо сегодня!

— Да! Да!!! Да-а-а-а!!!

Поль наконец-то свалил, и наконец-то Марго осталась одна. Что-то она хотела у него спросить? Что-то же важное!

Так и не вспомнила.

Ладно. Если важное, потом вспомнится. Ага! Сознание начало постепенно возвращаться. Во-первых, надо позвонить. Андрэ и Жаку. Андрэ насчет матери, Жаку насчет Валерия и денег.

Марго потянулась за телефоном и взгляд ее упал на коробку с револьвером. И опять у нее появилось ощущение цирка и какой-то нехорошей интриги. Ладно, сейчас некогда с этим разбираться.

Сначала Жаку. Номер галереи — если подойдет Ау, бросить трубку.

— Привет, Жак! — скзала она, услышав вялое «алло» галерейщика. — Извини! Я не могла придти вчера. Я упала и разбила нос. И кровь так хлестала, что я не могла выйти из ванной. И даже позвонить не могла. — Марго лгала задорно и вдохновенно. — Извини, пожалуйста. Как все прошло?

— Хорошо. Тебы искали несколько журналистов, но я дал им пресс-релиз, так что все в порядке. Я спешу, говори скорее, что ты хотела?

— Как там вообще? — замялась Марго, не зная, как спросить про деньги.

— Я же сказал — хорошо, — в голосе жака появились нервные нотки.

— Валерий приехал, — спросила Марго более конкретную вещь.

— Нет, — недовольно ответил Жак после небольшого молчания. — Он задержится. А что?

— М-м…

— Насчет денег, чтобы ты не страдала, как только что-то уйдет. Так я с тобой рассчитаюсь! Мне чужого не надо.

— Я не об этом, — съехала с темы Марго. — Мне нужно с тобой встретиться. Ты бы нашел пару минут после работы, только отправь Аурелию подальше, а то она меня убьет!

— Зачем? Зачем мне с тобой встречаться? — тяжело вздохнув, по слогам спросил Жак.

— Мне надо посоветоваться с тобой об одной вещи, и я не могу по телефону. Это касается тебя больше, чем меня…

— Ну ладно. А что тебе Аурелия? Она застала тебя с Лео?

— Черт! Если сказать нет, будет ложь, но и да — тоже неправда.

— А… Старая скотина нажралась и хотела тебя отыметь в категорической форме? Та кэто ты Аурелии заехала по скуле?

— Нет. Это она в меня стреляла. Я теперь не у нее живу.

— Весело у вас, — усмехнулся Жэак и разрешил. — Ладно. Приезжай сегодня. Я отправлю ее пораньше. Часа в четыре. Приезжай в полпятого. Все!

Так. Одно дело сделано. Раз Валерий задерживается, значит Жак успел предупредить его.

Отлегло.

Андрэ.

С Андрэ не получилось. Опять короткие гудки.

Решив, что все утренние дела завершени, Марго собралась пойти в клинику и сделать чертовы анализы для Фирмы. С Жака денег точно не получить, в «Големе» тоже дадут через месяц, а как она будет этот месяц жить?

Марго проверила карманы — двадцать франков (монетами) и остатки проездной карточки (желтая картонка с коричневой магнитной полоской. Ключ от Парижа. Ключ от квартиры Поля. И под воротником шпажка ювелира.

В рюкзаке… Ну там все — не важно. Русские стихи, кисти, краски, пара трусов. Нищенка.

Или монахиня.

* * *

В «Голем» Марго заявилась почти как к себе домой. Она с удовольствием пришлепывала ладонью темные прямоугольники возле всех мыслимых и немыслимых дверей, и наслаждалась тем, что они ей послушны.

В кабинете 146 Марго напялила на голову шлем и принялась обустраивать «зигзулины». Настроение было — супер, и принц не появлялся. Не предлагал свалить попить кофейку. А вот у Дизи не катило.

Она то и дело выметалась из кабины. То в кафе, то в дабл. Видно они вчера все-таки отметили, если не появление новенькой, то что-то свое. Около трех Дизи вышла и пропала. Марго даже забыла, что в кабине еще кто-то был.

Последнее задание поглотило Марго целиком (то, что оно было последним, стало ясно уже по его завершении). К заданию прилагалось условие: пять пересечений. Марго совсем потерялась во времени и пространстве, чувствуя себя маленьким чипом, нарисованной схемкой огромного силиконового механизма. В какой-то момент ее даже проглючило, что она и есть вся эта машина, завязанная в Сеть и летящая вместе с Землей по Солнечной орбите. И что нечто огромное, вмещающее в себя всю мировую сферу, звезды, космос, свет, тьму и все, что называется веществом, это огромное ведет с Марго диалог. Только слова его не человеческие и не звериные. Вспышки Солнца, звезд и дыхание Пустоты — вот его слова. И Марго — буква в его слове.

И Марго явилось, что она должна составить из заданных фигур композицию, уводящую в Пустоту. Вызывающую пустоту. Пустоту, дополняющую именно это мгновение мира до совершенства.

Комп засигналил неизвестным маркером, но съел задание.

Тут же появился принц и сообщил, что Марго следует немедленно отключиться и взять один выходной. Он напомнил, что Марго еще не прошла медицинские тесты, и посоветовал не затягивать с этим, так как от этого зависит качество договора, который Фирма предложит Марго.

Марго сдернула шлем и впала в даунский ступор.

Не шевелиться, не думать, не смотреть, не слышать…

Кто-то смотрит. Как тогда в комнате, когда упала люстра. Пальцы. Холодеют пальцы и в точке хе-гу изморозь. Льдяный холод по каналам.

Оглянулась — никого. Но ощущение того, что там кто-то есть не пропало. Марго затаила дыхание и постаралась состредоточиться мысленно там, где чувствовала чужое присутствие. Вскоре проявился тусклый мерцающий силуэт. Силуэт поднялся и направился прямо к ней. Он что-то говорил, как профессор в Питерских снах, но Марго слышала только бу-бу-бу. Марго внезапно отрубилась совсем и уже на грани обморока увидела, как силуэт исчез в стене.

— Эй, проснись! — разбудил ее голос Дизи.

Мар тряхнула головой.

— Фу! Какой странный сон мне приснился!

— Какой?

— Будто в том пустом кресле был кто-то и ушел сквозь стену.

— Да?! — Дизи задумчиво посмотрела в угол и добавила откуда-то издалека. — Мы уже заказали выпивку в кафэ для нашей вечеринки. Ты не можешь отказаться.

— Почему?!

— Потому что — не можешь. Потому что у нас важное сообщение для тебя.

— Черт! — выругалась Марго. — Но у меня стрелка в шестнадцать тридцать у Помпиду.

— Ты успеешь. Кстати! Советую тебе пойти прямо сейчас к Рэй и сообщить ей об этом. Можно уйти и так, но это не приветствуется.

— Спасибо, что предупредила, — поблагодарила Марго и вылезла, покачиваясь, из кресла.

Тошнота. Надо зайти в дабл и поговорить с «белым другом.» — Пока, — сказала Марго, выходя, но Дизи уже одела шлем и ничего не слышала.

Марго поплелась по мерцающему белым светом белому коридору.

«Ветер в открытые окна»

Оборотень выпиливал узоры на гитаре, а Плесень молотил дерьмовых раздолбанных барабанах. Сама Катька блажила в восьмидесятидоларовый AKG. Дешевенькие корейские комбы все это усиливали и выплескивали на головы неформальной европейкой молодежи, скучковавшейся вокруг русских лабухов. Они спели всех «битлов», кое-что из Мьеркури, «Скорпов», Курта Кобейна. Покатил, кстати, и Цой, и даже «Марсельеза» была воспринята публикой с пониманием и благодарностью. Дошло до «Подмосковных вечеров».

В открытом кофре Оборотня выросла серебристая кучка. Кто-то кинул пачку сигарет, голландец с рыжим ежиком на голове аккуратно положил фирменный аптечный косяк, бутылку пива поставил немец.

Иностранные песни закончились, закончились и русские, а публика все не уходила. Пипл радостно хлопал русским и, подбадривая, требовал еще песен.

— Давай, Катька, выкручивайся! — показал кулак Оборотень и показал кулак.

— Пошел ты! — огрызнулась Катька через плечо. — Играй! Фа диез мажор, ми мажор…

— Да ты долбанулась? Я ж не клавишник! — выругался Обор.

— Тогда сам пой! — вызывающе наыбчилась Стрельцова. — Сказала «Фа диез»! Значит «фа диез!» — Ну, дальше, — пошел на попятную гитарист.

И Катька, вспомнив, что у нее с собой есть бумажка с гармошками, нашла ее в кармане и кинула Обору по ноги.

— Ага, — сказал тот и замолотил по струнам. — Черт! Наколбасила! Зараза! Мы же не джаз-банда, а рок! Трэш твою мать!

— Иди в задницу! — ласково улыбнулась Катька и после восьмерки тактов вступила.

«Ветер в открытые окна…»

Где-то после второго повтора первого куплета — иностранцы все равно ничего не поймут — из толпы к кофру выскочила девышка с раскосыми восточными глазами, в драной куртке и потертых джинсах. Единственное, что на ней было приличного — бульдоги. Хорошие тяжелые бульдоги. Но когда девушка повернулась, чтобы убежать, Стрельцова заметила, что и бульдоги старенькие, со скотчем на заднике.

Девушка исчезла, а Катька вдруг заподозрила нечто. Нечто волнующее. Чудесное. Но осознание этого волнующего и чудесного притормозило ее настолько, что она спела куплет еще и в третий раз.

В кофр полетели еще купюры и пивные банки (полные).

А Плесень, молотивший по раздолбанным барабанам заорал:

— Давай еще раз!

Когда Катька начала петь куплет в третий раз — французам какая разница? — появился Эдик. Взъерошенный, как воробей, встревоженный и нервный. За ним принесло хмарь, холодный ветер, и закатное солнце покраснело. Ветер перелистал тетрадочку, и Катька увидела, что там стихи. Эдик стрелой метнулся к кофру и схватил эту тетрадку, как сокровище или гранату. Как что-то непостижимое и в то же время неизбежное.

Ни слова не спрашивая, басист рванул туда же, куда убежала раньше девушка, положившая в кофр тетрадку.

Стрельцова оборвала песню на полуслове и, бросив микрофон в кофр, побежала за Эдом, оставив изумленных лабухов одних. Толпа приветственно расступилась перед певицей, и каждый норовил ободряюще шлепнуть ее по плечу.

Катька выкарабкалась на волю и припустила уже наугад, совсем потеряв Эдика из вида.

Но и все-таки она нашла его.

Тот стоял на углу, около Помпиду и с досадой смотрел вдаль, будто мог узнать, на какой машине укатила неизвестная девушка.

— Ну ты чумной! — выдохнула Стрельцова.

— Мазафака! — выругался Эдик. — Ладно. Пойдем. Ничего сейчас не изменить.

Он медленно побрел назад. Катька дернула плечом и поплелась за Эдом. Шла и путалась — то ли она завидует неизвестной девушке, то ли сочувствует Эдику и хочет помочь ему найти незнакомку, то ли досадует, не понимая абсолютно логики его поступков.

Эд стал чужим и далеким.

— Послушай! — воскликнула Катька. — Я ни в чем не виновата, что ты на меня дуешься?

— Я не на тебя и не дуюсь, — обернулся Эдик. — Я думаю о делах. Вот и все. Извини… Ты сейчас куда?

— А ты? — фыркнула Стрельцова. — На работу ты уже забил? У нас опять сегодня «Эдем».

— Да. Конечно! — смутился Эд. — Спасибо, что напомнила. Честно говоря, совсем вылетело из головы. Тогда в гостиницу?

Они медленно потащились обратно к лабухам. Собрать шмотье. Все-таки, они были из одной группы «Роботы», и если лабухи были чем-то нехороши, это не значило, что надо быть еще хуже.

— Ну что там у вас с синглом? — спросил Эд, отвлекаясь от своих мыслей.

— У них. Я так. На пиво подработать согласилась, — сообщила Стрельцова. — А она… не позвонила тебе?

— Нет.

— Почему? Не хочет?

— Не уверен. Думаю, что все сложнее…

Черт! Никогда она не видела Эда таким растерянным.

— А как же ты, если так все у вас запущено, как же ты ее просрал? — Катька наехала на Эдика безжалостно. — Какого черта ты болтался где-то полгода? Как ты мог ее полгода не видеть, если у вас такая прям неземная космическая связь и все такое?

— Давай не будем об этом, — сказал Эд и невольно притронулся к шраму на шее. К совсем свежему шраму. — Мне надо было остановить кровь… А она подумала, что я умер. Это нормально.

Ветер становился все сильнее и сильнее, серые свинцовые облака заволокли город и хлестанули зеркала и стекла первыми стрелами дождя.

«Кто они?»

— Вот дождище-то! Вот ветрище! — воскликнула Марго и повинуясь порыву вскочила в кабриолете и, вытянув навтречу ветру и ливню руки, счастливо засмеялась.

— Марго! — окликнула ее Рэй. Сядь, пожалуйста. Я опущу крышу. В наши планы не входило делать из автомобиля бассейн.

— А… Хорошо, — кивнула Марго и снова упала на сидение. Уже мокрое. Но не очень.

— Хочешь виски? — спросила ее Дизи, отрываясь от бутылки.

— Давай, — пожала плечами Марго и, взяв бутылку, немного отхлебнула. — А скажите мне. Один раз я видела, как снимали кино, и в красном кабриолете…

— Мы давали ее напрокат одним знакомым, — перебила ее Рэй. — Это был не фильм, а клип для MTV!

— Круто! — воскликнула Марго.

Красный кабриолет перемахнул через Сену.

И Марго в который раз удивлялась — как странно исполняются желания! В тот день, когда она случайно увидела съемки фильма, ей больше всего захотелось прокатиться на такой же машине. И вот теперь она едет в ней, в этой машине, с двумя красивыми девушкими. С теми самыми, которые запускали фейерверки, в которых они кувыркались с Андрэ на самолетике. Как в кино! Все, как в самом волшебном фильме!

Да что там! Сидя в Питере, она и мечтать не могла, чтобы сделать выставку в парижской галерее. Вернее мечтала, но так. Как девочки смотрят на принцесс из сказок: что-то среднее между — вот бы и мне так и — куда нам, Ялуторовским.

И Марго, казалось, была довольна всем. Даже отсутствие денег ее не удручало. Ей уже было понятно, что ни Андрэ, ни Рэй и Дизи не дадут ей умереть с голода. А уж Поль… Как-нибудь она проторчит там несколько недель. Две или три. А потом все решится само собой.

Да, Жак нисколько не обнадежил Марго.

Выслушав все, что она сказала ему про Андрэ и про «гравюры», галерейщик потрогал под носом и посоветовал Марго надраться как следует и выспаться. Тоже как следует. Но когда Марго намекнула, что надраться-то ей и не на что, Жак посоветовал пойти к «этому самому Андрэ» и рассказать это ему.

Марго надулась и свалила из галереи, так и не выяснив, когда же ей ждать Валерия. Похоже, что Жак и сам не знал, или скрывал. А насчет «гравюр» блефовал. И теперь она, возможно, получит, конечно, свой процент, но не увидит больше ни Валерия, ни Жака (со временем). Что-то она сделала не так. Она это чувствовала, но не могла себе объяснить почему. В чем прокол.

Нет! Понятно, что дело в Андрэ. Но в чем конкретно? В том, чтог она ему протекла или в том, что рассказала все Жаку?

И от этих размышлений Марго засмурела. И буря перестала радовать ее. Когда Дизи опять протянула ей пузырь, Марго помотала головой и не стала пить.

— Я завтра пойду сдавать анализы, — пояснила она. — Не хочу иметь плохой вид.

— Логично, — улыбнулась в зеркало Рэй.

— Ну и что вы мне хотели сказать про Человека-из-Стены? — вспомнила Марго и встрепенулась.

Девушки переглянулись, покашляли и, как-то решили между собой, кто будет говорить.

— А тебе никогда не кажется, что тебя исключили из человечества? — обратилась к напарнице Дизи.

— Исключили? — усмехнулась Марго. — Может быть и исключили. Странно, что ты говоришь все слово в слово. Я спрашивала об этом совсем недавно у Андрэ.

— У Андрэ? — переспросила Рей.

И девчонки рассмеялись.

— Вот уж ему это точно не грозит, — сказала Дизи. — Андрэ свою задницу не повредит, даже если сядет на ежа. Такой человек.

— Я заметила, — согласилась Марго. — И все-таки меня удивили некоторые вещи.

— Знаешь, крошка, — грустно улыбнулась Рэй. — В мире много удивительных вещей. Но не все они подлежат разгадке. Иногда лучше не совать нос туда, куда не следует.

Марго внимательно посмотрела на Рэй, потом на Дизи.

— Я не поняла. Вы от чего-то меня отговаривает? Так?

— Ну-у… Пока мы не знаем, — Рэй говорила очень мягко, грустными черными глазами поглядывая то на Марго, то на угловатую стройную Дизи.

Рей открыла сумочку и вытащила баллончик с ароматизатором. Побрызгав себе в рот, предложила Марго.

— Что это? — осторожно спросила та.

— Аненэрбе! — улыбнулась Рей. — Андрэ наверняка тебе давал это.

— Да. Но то был «аспирин».

— «Аненэрбе» может выглядеть как угодно и быть чем угодно! — пояснила Дизи со знанием дела и повторила движение Рэй. — Без «аненэрбе» я бы не рискнула разъездать по Парижу с бутылкой виски!

И Марго ничего не осталось, как открыть рот. Пшик. Прятный мятный вкус.

— А что это такое? — спросила Марго, чувствуя прилив сил и необыкновенную ясность ума. — Я спрашивала у Андрэ, но он не сказал ничего внятного.

— Это будет звучать несколько странно, — промяукала Рэй, — но у тебя только два выбора: поверить или не поверить. «Голем» так далеко шагнул в технологиях, что некоторые достижения кажутся запредельными. В крови удачливых людей выделили особое вещество, которое дает им состояние удачи. Это не волшебство и не наркотик. Не адреналин и не эндорфины. Я не знаю химического состава, но фишка в том, что уровень энергии человека, который позьзуется «аненэрбе» повышается настолько, что он может соединиться в фракталом мирофой сферы и включиться в движение мировой воли.

— Я читала что-то похожее в Сети, — сказала Марго.

— Да. В Сеть просачивается иногда не совсем развесистая клюква! — усмехнулась Дизи. — Но правда так удивительна, что люди лучше поверят самому вонючему «пиплу», чем тому что соответствует реальности.

— Да! Это так! — согласилась Рэй. — В «Големе» давно работают над этой проблемой. Самый первый препарат, так назыааемый «Блисс» — действовал грубо и дешево. Сегодня тебе везет, а завтра тебе на голову падает кирпич. Это непродуктивно. «Аненэрбе», конечно, более чистая вещь. Он отодвигает невезение на материальные предметы. Кажется, ты помнишь, как загорелся костел, когда мы чуть не столкнулись с вашей машиной?

— Да! — сказала Марго. — Так вы знали?!

— Да! — вступила в разговор Дизи. — И мы пытались уйти от столкновения сами. Но Андрэ Бретон — сволочь. Он специально испытывает судьбу. Его прет от этого! Ему что — кроме яиц в штанах никаких забот.

— А у нас дети! Марго, — опять печально взглянула Рэй. — У нас небольшая семья из семи девушек, и у всех нас есть дети.

— Разве бывает семья из девушек? — рассмеялась Марго с настороженностью.

— Бывает, — отрезала Дизи. — Если тебе понадобится, то ты поймешь как это бывает.

— Не пугай, девушку, Дизи! Все наши дети — искуственные. Мы зачинали их в килинике. Так что мы никак не могли стараться испытывать судьбу. Мы просто веселелись, а увидев БМВ Брэтона, пытались разъехаться с ним миром. Вот и все…

— Мы против этого! — мрачно сказала Дизи. — И мы против того, чтобы отодвигать неудачи в будущее. Пусть и далекое. Согласись — глупо заводить детей, если собираешься в будещее навалить дерьма!

— Да. Но некоторые считают иначе, — печально сказала Рэй.

— Послушайте, если вы такие хорошие, чего же вы жрете этот «аненэрбе»?

Девушки вздохнули.

— У нас дети, Марго! — пояснила угрюмо Рэй. — Нам нужно их кормить! Поить! Одевать! Дать образование! Мы должны зарабатывать!

— Но они же вырастут и пошлют вас! — воскликнула Марго и, схватив бутылку сделала большой глоток.

— Пошлют, — тихо согласилась Рэй. — Поэтому мы тебя и позвали.

— Черт! Вы мне сводите с ума! — тряхнула головой Марго. — Ну хорошо. А к чему все это? Почему вы спросили меня, не чувствую ли я, что меня исключили из людей? К чему это?

— Когда ты сказала, что видела Человека-из-Стены, мы поняли, что медлить нельзя, — Рэй забрала у Марго пузырь. — Есть легенда «Голема». Счначала приходит Человек-из-Стены, а потом смерть. Мы не хотим, чтобы тебя замочили, Марго. Человек-из-Стены просто так не приходит.

— Тебе не надо работать в «Големе», — мягко посоветовала Рэй. — Ничего хорошего не будет. Поверь нам. Совсем недавно нас не послушала одна девушка, и… ты должна знать. Ее нашли на берегу с овердозой. У нее были зеленые волосы…

— Да, — кивнула Марго. — Но вы меня пугаете. Просто пугаете, потому что я вам чем-то не нравлюсь.

— Марго, ты не права! — покачала головой Дизи. — Если ты пойдешь завтра или просто расскажешь об этом разговоре Бретону, то мы обе просто вылетим из «Голема».

— Черт бы вас всех побрал! — Марго теперь откинулась к спинке и задрала голову. — Откройте потолок! Я задыхаюсь!

— Пожалуйста, дождь уже кончился! — сказала Рэй и нажала кнопку.

Холодный воздух охватил Марго широкой плотной волной, и ей стало легче.

— Но Андрэ сказал, что люди не могут знать, роботы они или нет, — вспомнила Марго еще одну тему для беседы. — И не могут знать, работают они в «Големе» или нет. Кстати! Что вы скажете о роботах?

— Давай по порядку, — сказала Рэй. — Знать, конечно, никто не может. Но кое-кто все-таки знает, хотя в основном догадываются. Я думаю, что те, кто знает наверняка, никогда этого не скажет.

— Так вы тоже не уверенны?

— Думаем, что нет, — подтвердила Дизи.

— Так вот. Многие фирмы среди прочих заказов получают такие небольшие приложения, но никто никогда не знает — для чего то или иное. Среди ваших картинок, которые вы рисуете целыми днями, только пятнадцать процентов идет непосредственно дла «Голема», а остальное может быть полным мусором, ну или… чем-то другим. В общем, «Голем» — это всегда не то, чем он кажется.

— Черт! — вырогалась опять Марго. — Твин Пикс какой-то!

— Ты недалека, — мяукнула Рэй. — А что касается «роботов», то они точно не то, чем кажутся. «Робот» — это немного состояние, немного… болезнь, немного химия… но… м-м… это не то, что мы имели в виду, когда спрашивали тебя, не чувствуешь ли ты, что тебя исключили из человечества. Мы имели в виду другое.

Рэй повернула на окружную, и они поехали на запад, прямо в сторону красного заходящего солнца.

— Мы знали кое-каких девушек, которые видели Человека-из-Стены, — сказала мрачно Дизи. — Они рассказывали нам кое-что из своего детства. И мы заметили это кое-что за тобой. Тебе никогда не казалось, что будто бы кто-то охраняет тебя, руководит твоей судьбой и как бы оберегает от того, чтобы ты стала ближе другим людям?

— Возможно, — согласилась Марго и опять отхлебнула из бутылки.

— Значит ты — то, что мы и думали, — вздохнула Рэй. — А были ли в твоей жизни чудесные события и явления, причины и смысл которых лежит за пределами человеческого понимания, но это не мешало тебе принимать в них активное участие или воздействовать на них… или изменяться в результате воздействия?

— Возможно, — сказала Марго, затихая в углу машины.

И ей опять стало так же, как в детстве, когда она столяла у щелки забора и смотрела на пробегающий мимо мир.

— Тогда ты — то, что надо, — опять повторила Дизи.

— Почему? Что я должна? — апатично спросила Марго.

— Ничего.

Марго засмеялась. У нее началась истерика, и чтобы перестать смеяться, она опять хлопнула из угодливо протянутой бутылки.

— Мы кое-что выснили, — сказала Рэй, — и узнали, что Человек-из-Стены как бы существует на самом деле. Мы ни в чем не уверенны, но вроде бы это такая особая форма гипноза или транса. Как хочешь назови. На самом деле его нет. То есть ты видишь не его самого, а его концентрацию. Его намерение. Его дух. А он может быть в это время где угодно. Но мы уже точно выяснили, что если ты видишь Человека-из-Стены, то это значит, что он ищет тебя и нуждается в тебе.

— И они это знают, — добавила Дизи.

— Кто?

— Они. Крутые перцы, которые содержат «Голем» и разные другие корпорации. Те, кто держит Ангар-18. Те, кто решает, с кем воевать, а с кем торговать. Они создают религии и идеологии, моды и направления, культуру и… даже контркультуру. Ну… ты понимаешь.

Марго только хлопнула ресницами.

— Просто мы подумали, что ты могла бы попробовать, — Дизи выразительно посмотрела Марго в глаза. — Ну хотя бы узнать, кто о н и?

— Черт бы вас побрал! — сказала Марго и, взяв бутылку, выпила сразу грамм сто.

Потом они приехали в какое-то кафе, где были какие-то девушки, которые все норовили Марго обнять или хотя бы перекинуться с ней парой слов. И она чувствовала себя, как идиотка, и от того надиралась.

И надралась.

* * *

С утра в голове был вертолет.

Марго подняла голову и увидела трех маленьких девочек разного возраста и пацана чуть постарше. Они с любопытством поглядывали на Марго и лечили огромного плюшевого медведя.

Дизи, увидев, что Марго проснулась, сходила на кухню и принесла из холодильника обычного простого пива.

— На вот! — Дизи положила на столик пастилку «Сперминта» и сказала с усмешкой. — Это тоже «аненэрбе». Может быть, в этом году астероид еще не нацелился на нашу Землю, и жвачка поможет тебе спасти нас всех.

Марго выпила взахлеб пиво и зажевала его жвачкой.

Все стало гораздо лучше. Мир опять стал реальным узким миром.

— Ну так что ты решила? — спросила Дизи.

— Оставьте мне телефон, по которому можно позвонить. — попросила Марго.

— Возьми, — Дизи протянула картонку. — Но лучше выучи. Если что напиши по этому мылу.

— Ага, — Марго разобрала номара и постаралась запомнить адрес. — Он был довольно прост.

— Ага, — кивнула Марго. — Фигово только, что у меня нет денег совсем.

— Возьми, — Дизи подвинула Марго две пятисотенных бумажки. — Мы поможем тебе.

— Спасибо, — замялась Марго. — Вообще-то я не к этому сказала.

— Не благодари, — усмехнулась Дизи. — Это не тебе, это для нас всех. Попробуй вот какой вариант. Андрэ очень высокого мнения о себе. Он любит считать себя если не богом, то хотя бы Сатаной. Кажется, у него есть кто-то, кто знает, как увидеть Человека-из-Стены живым. Если он и правда ищет тебя, то у тебя получится. А если мы ошиблись, мы тебе все компенсируем. Ты не останешься на улице.

— Хорошо, — кивнула Марго. — Можно я… в душик?

— Конечно!

* * *

Через полчаса Марго уже брела по улице. Она шла пешком, выбрав по карте направление к следующей станции метро. Хотя она могла бы и поехать, но ей хотелось после идиотской попойки, конца которой она так и не вспомнила, прожариться на солнышке, проветриться на ветерке. Она останавливалась около клумб, около афиш, около деревьев и столбов и с удивлением смотрела на мир и не могла понять — она сошла с ума, или все остальные.

Боже! Почему они едят этот дурацкий «Блисс» и это дурацкое «аненэрбе»? Они ведь ничего не упрощают! Они только усложняют все. Из-за них надо думать о загоревшемся костеле, о разных там несчастных случаях — на тебе они повисли или на твоем приятеле. А тут нажрался — и все параллельно и сиренево! Идешь по тротуару и придерживаешься бордюрчика, чтобы не свалиться и не промохать поворот.

Марго останавливалась, качала головой и шла дальше, медленно переставляя вялые ноги.

Тротуар приятно шаркал под подошвами бульдогов, радуя своей реальностью и незыблемостью.

Париж просыпался. Он умывал глаза влажным душистым ветром, поливался водой из шлангов, засасывал мотопылесосами наляпанные собачьи кучки. Лавочники раскладывали колбасы, цветы, газеты, секондхендные шмотки. Люди торопились, улыбались, хмурились, пили утренний кофе.

И мало, кто из них думал, что «роботы — совсем не то, чем они кажутся».

Марго теперь смотрела на каждый плакат и думала. — есть ли угроза в том, что в каждом из них находился скрытый, тайный смысл. А может быть, эти знаки во спасение?

В сущности, и так на каждом углу — коды и предписания, и (желая того или нет) ты вынужден выполнять их. Ты свободен только до следующего угла, на котором тебя ждет очередная команда. Ты только думаешь, что принял решение сам, но ты не можешь этого сделать, потому что всюду, куда ты не посмотришь, все, что ты прочитаешь и услышишь — только шифровка для твоего подсознания. Потому что сам ты — ничто. Букашка. Таракан. Виртуальный солдат. Тебя не жалко, на твое место придут еще десять. Но пока ты жив, из тебя нужно извлечь максимум пользы — отбить твое рождение, образование, обмундирование. А потом — эвтанизия. Невыгодно, чтобы твое ставшее ветхим тело догнивало естественным образом. Слишком дорого. Поэтому приноси пользу до последнего вздоха!

Потому что нет никаких людей, а есть только человечество! Молох, который пожирает своих детей.

Марго остановилась на перекрестке, на красный свет и обнаружила, что «Голем» бьется зря!

Есть уже мировая религия. Есть! Это — правила дорожного движения. Они выполняются неукоснительно и караются Господом, Аллахом, Иеговой и Буддой равно для всех, независимо от вероисповедания. Нарушение их грозит, как правило материальными убытками, увечьями и смертью. Скажете, эти правила написали люди? Нет! Они только запечатлели на бумаге то, что сообщил им на Синайской горе Господь Бог Мегаполис.

«…тайные знаки в строчках реклам, город уже написал наш роман… сотни прохожих учавствуют тоже…»

Конечно, учавствуют. А куда они денутся? Марго радовалась тому, что отдала вчера русской девушке тетрадку со стихами. Радовалась тому, что поссорилась с Аурелией. Радовалась тому, что Поль зануда, а Рита устроила так, что Коше пришлось стать Марго Танк. Радовалась!

Потому что была теперь абсолютно свободна.

А б с о л ю т н о!

Вытащив из кармана черные кубики, Марго с размаху закинула их на какой-то огромный газон.

Галки прилетали Стекла воровали. Кубики упали, числа показали. Черные галки не боятся палки.

Все! Кончились игры, вероятности и случайности. Теперь все вероятности у нее в руках.

Доза «аненэрбе» полученная от Дизи в виде пастилки «Сперминт» придала Марго дополнительную уверенность. А кто сказал, что она будет заниматься это ерундой? Встречаться с каким-то там Человеком-изСтены? С какой это стати? Сегодня ей казалась, что все это — предрассудки и ненужная паранойя, бред больного сознания. И дольше всего холтелось навек покончить с прошлой нищей жизнью. Какое ей дело до этого всего мира? Да хоть астероид! Хоть потоп! Но только потом. Пусть завтра, но не сегодня. А сегодня…

Какое мне дело до вас, до всех? А вам до меня?

Марго вытаскивала из кармана обрывки, бумажки, билетики и бросала все это на ветер. Ветер подхватывал этот мелкий мусор и кружил, превращяя его в крылышки бабачек и лепестки цветов.

Еще остался ключ. Но ключ не подхватил бы ветер — слишком тяжелая штука. И Марго одолела мысль, что правильно будет швырнуть его в Сену, как пистолет когда-то в Питере.

Башни Нотр-Дама уже замаячили впереди, и Марго добавила шагу. На этот раз она приближалась к собору не с севера, как обычно, а с юга.

Фигушки! Не будет она искать никакого Человека-из-Стены! Не подставите вы ее! Да двести баксов! Ха! Нашли дуру! Хотели подставить ее за двести баксов! Черта лысого! Сегодня она позвонит Андрэ и заложит вас, а ее никто не тронет, потому что нет никакого Человека-из-Стены. Разводка это на лоха. Так же как инопланетный корабль для Аурелии. Просто вы зачем-то хотите выставить Марго из фирмы. Может быть, потому что у Марго все прет из без вашего сраного «аненэрбе»? Может быть ее «задание» чем-то лучше ваших, и вы боитесь без бабла остаться?

Черта вам лысого! Хватит быть дурой!

Неожиданно Марго споткнулась и краем глаза увидела, что сзади медленно едет черный «Линкольн», очень похожий на тот, что был около ювелирной мастерской, потом странно исчезнувшей. Марго остановилась, чтобы получше рассмотреть машину и заметила, что человек, едущий в салоне машины, с интересом смотрит на нее. И тотчас Марго поняла, что это именно тоот человек, который показался ей рядом с военными, и потом в кабинете у Дизи.

Человек-из-Стены. Это он. Возможно.

Но на этот раз у него был обычный нормальный вид нормального человека — не призрака. Хотя, если честно, то он пугал. Пугал так, будто впереди него распространялась волна ужаса, волна холода. Бывает такой холод, который сради жаркого дня проникает внутрь тела, прямо внурь нервов и жил, и растекается по позвоночнику. Наверное, такой силой обладали Медуза Горгона и Снежная Королева.

У Марго замерзли кончики пальцев, по коже побежали мурашки, и она побежала. Машина прибавила ходу, но Марго успела повернуть за угол. Машина за ней, Марго метнулась назад и перебежала дорогу. Дальше она бежала не останавливаясь, пока не увидела мост через Сену.

Кажется, «Линкольн» отстал.

Марго хотела передохнуть, но угрожающая машина снова замаячила среди шумного дневного потока.

Куда?

В храм или в метро?

В метро. Собор — бессмысленно. Если «Линкольн» охотится именно за ней, то он дождется, когда она выйдет оттуда. Метро!

Хрипя перегруженными легкими, Коша долетела до входа в подземку и на дрожащих ногах, скатилась вниз по лестнице. Купив проходку на пять поездок (хорошо у касс никого не было). Марго устремилась на станцию.

Вагон.

Через пару остановок в вагоне стало посвободнее, и Марго плюхнулась на сидение. Тихий вагон парижского метро рванул, покачиваясь на резиновом ходу, к следующей станции. На следующей станции в вагоне появился алжирец или какой-то другой араб и заголосил что-то свое, пахнущее пустыней, опиумом, крикливым базаром, горластыми чумазами детьми и жаркими телами восточных красавиц, у которых под шелковыми шароварами, в потных складках в растут густые черные бородки.

Не проехать бы пересадку.

Может быть, к Андрэ?

Один раз он уже спас ее. В туалете «Эдема». Пусть Рэй и Дизи лепят, что хотят, она их совсем не знает.

Да! К Андрэ. Марго подкинуло, потому что за окошком вагона она узнала приметы нужной станции. Перейти и доехать до Бланш. От Бланш до Андрэ недалеко. Марго выскочила на платформу. Перешла на другую станцию.

На платформе, прямо на лавке валялся клошар в помятом сиреневом плаще. Рядом стояла бутылка вина, опустошенная до последней четверти. Вот жизнь у французских бродяг! Пей — не хочу. Русский бы бомж бы удавился бы от зависти! Убил бы за эту буылку! А этот спит. И не боится, что подрежут.

На Бланш Марго вздохнула с облегчением. Честно сказать, она не была уверенна, что не увидит опять черного «Линкольна». Но мимо, по чистенькой улице неслись «Пежо», «Ланчи», «Ситроены» и прочее. И Марго вздохнула с облегчением и пыталась убедить себя, что это был глюк.

Теплый денек. Тихий. Птички поют. Деревья распустились. Все прекрасно! Какой к черту Человек-из-Стены? Пить надо меньше.

Марго остановилась на углу Кавалотти и посмотрела по сторонам. Хорошо. Тихо. И машин нет ни одной. Она шагнула на тротуар и чуть не сдохла. Откуда взялся этот чертов «Линкольн»? Она прямо наткнулась на его капот и, медленно, как в страшном сне, развернулась, обогнула машину сзади и метнулась вперед — благо дом Андрэ был уже виден.

«Линкольн» улетел вперед, и Марго опять подумала, что это опять совпадение.

Мало ли, совпадение какое?

Уже спокойно она свернула с троттуара и хотела перейти дорогу, чтобы войти во двор, как волна ужаса и мягкий шепот шин возникли одновременно с левой стороны. И, уже не соображая, что она делает, Марго из всех сил швырнула в лобовое стекло машины этот дурацкий тяжеленный ключ, который не выбросила в Сену, который сжимала потной рукой все это время.

Стекло рассекла черная звезда трещины, машина остановилась, но из нее никто почему-то не вышел, тогда как Марго рванула со всех подметок во двор Андрэ. Ужас так одолел ее, что она уже не думала ни о том, что Андрэ может не быть, ни о том, что за ней могут побежать.

Потертые ступени подъезда. Тяжелая старинная дверь. Зажмурить глаза, чтобы переждать краткую слепоту после уличного света.

— Добрый день. Я к Андрэ Бретону.

— Добрый день, мадмуазель, — улыбнулся старик, оторвав глаза от вязания.

«Трикоте». Во Франции — это мужское занятие.

Лифт. Кнопка. Поправить в зеркале прическу.

Не стоит пугать красавчика.

Марго вышла из лифта и только собралась позвонить к Андрэ, как шлюзоподобные двери разъехались сами собой. И послышалась музыка. Тихая и осторожная, она покачивалась птичьим перышком на волнах сквозняка. И напомнила Коше что-то бывшее уже давно — забытое, но сладостное и печальное, будто поцелуй на прощанье, будто и это не музыка была, а сам ритм времени осуществлялся в еле уловимых звуках, и казалось — что ни сделай, все будет только фрагментом огромной композиции. Будто все, что только может случиться — лишь часть этого медленного плавного мотива.

Все это Марго подумала в одну секунду, потому что во вторую уже влетела в стальной предбанник. Лампочки ярко замигали, кружась в приветственном танце.

Марго села в прихожей прямо на пол и отрубилась, отходя от только что пержитого ужаса.

Репортер полулежал в кресле перед компьютером в легком шелковом халате, накинутом прямо на голое тело. Волны шелка шевелились, потревоженные сквозняком, и ласково поглаживали бугорки холеных мышц. На высокомерном лице мелькали отблески фильма. И музыка, которая так очаровала Кошу-Марго, была лишь саунд-трэком к этому фильму.

Нарисованные брови нарисованного японского юноши, нахмурились и нарисованный рот что-то сказал на инопланетном японском языке, и нарисованный ветер швырнул белый ворох нарисованных лепестков сакуры и унес их по диагонали в нарисованную ночь. …странно, что с Чижиком у них ничего, ну совсем ничего такого не было, хотя, может быть, было гораздо больше. Их объятия так и остались невинными, хотя именно в этих объятиях ей и надлежало бы остаться навсегда. И умереть в них. В Нарве казалось — успеется. Потом было не до того. А потом он исчез. Зря их не застрелили вместе.

И, хотя трудно было не признать очевидное — казалось, Чижик не умер, он просто где-то не здесь. Он не мог жить з д е с ь, потому что он н е з д е ш н и й вообще, ненастоящий. Он придуманный, как принц с промокашки или вот этот нарисованый юноша из странного мультика, который смотрит обычный ненарисованный Андрэ. И Андрэ, кстати, чем-то похож на Чижика. Он такой же сумасбродный, но только настоящий, обычный, абитюдный… Да, он умеет кидать дартсы в любом состоянии и выбрасывать столько шестерок, сколько хочет. Но это не важно. Фокус личности Андрэ где-то здесь, в этом мире. В обычном, человеческом. А Чижик — он где-то далеко впереди, за гранью веков. Он будто пришел оттуда ненадолго и опять улетел. Поэтому никаких угрызений совести перед переставшим быть Чижиком испытывать нельзя — все девочки рисуют принцев и влюбляются в актеров кино, а потом вырастают и выходят замуж за совсем не принцев, а за мужчин типа «одноклассник».

Какое мне дело до вас до всех?

Марго выдохнула и, с трудом сдерживая панику, вошла в комнату.

— Привет!

— Хай! — буркнул Андрэ.

Голая женщина на экране запустила в свое чрево руку и, обливаясь кровью, выдрала изнутри себя меч. Однако, в следующем кадре ее тело уже снова было целым и невредимым.

— Что такое ты смотришь? — спросила Марго, стараясь не поддаться волшебству совпадений и намеков, затаенных в символах.

— «Икс», — Андрэ это показалось исчерпывающим ответом.

Мультяшные герои в белых рубашечках и черных брючках сражались на каменном мостике, из земли высунулась рука и потащила девочку в подземный мир.

— Никогда не видела такого…

— Дикая русская…

— Да…

— Андрэ. Можно тебя попросить?

— Ну.

— Если кто-нибудь позвонит в дверь, не открывай, ладно?

— Кстати! Никогда не приходи ко мне без звонка. У меня может быть девушка, мама, да кто угодно… Я мог не пустить тебя.

Марго быстро вспомнила «кого-угодно», но вслух сказала:

— Извини, больше не буду.

— «Блисс»? Кофе? Сок? Сигарету?

— Сигарету, — помедлив, сообщила Марго. — Вообще-тоя, конечно, бросила, но…

— Возьми сама. На столике была пачка. Так почему я не могу открывать?

— Ага, — Марго легко нашла открытую небрежно упаковку какой-то дорогой дряни и закурила. — Ну, видишь ли… Я… я… убегаю от одного человека. Он очень навязчив, но он мне не нравится. Я подумала, если вдруг он меня выследил, то… Знаешь, какие бывают мужчины? Один раз переспишь, а они уже решат бог весть, что.

— А-а-а. Ладно.

Андрэ вальяжно потянулся, и ветер оголил его смуглый живот, но в Марго не шелохнулась ни одна струнка, словно господин в «Линкольне» заморозил все ее тело надолго.

Нервно куря, Марго вышла в бэдрум и, встав на унитаз, высунула голову в форточку. Нет. Никаких следов дурацкой схватки не было. Ни машины, ни ключа на дороге.

Марго спрыгнула на кафельный черный пол и выбросила окурок в фарфоровую воронку гальюна, пахнущую туалетным дезодорантом. Где-то на кладбище раскричались птицы. «Тюилери! Тюилери!» Марго вернулась в комнату. Андрэ уже не смотрел фильм. Он перекочевал к шкафу и, сидя в кресле, расчесывал черную гриву масссажной щеткой.

— Какие-то тайные нити связывают события в единую ткань, — задумчиво произнесла Марго, устраиваясь на красном ромбе диванчика. — Порой совсем незначительные (жест, слово или просто минута промедления или минута спешки) могут так изменить рисунок этой ткани, что… Или не могут? Или то, что нарисовано уже на эскизе, неминуемо воплотится в жизнь, как ни старайся. Разной будет причина события, а результат — один?

Андрэ пожал плечами.

— Иногда я думаю, — продолжлила Марго, глядя на медленную спираль люстры, — что заключила бы договор с Сатаной, существуй он на самом деле. Знаешь, я всю жизнь была нищей, но мне это надоело. В конце концов, если люди плевать на меня хотели, я имею право плюнуть на них.

— А что ты скажешь, если узнаешь, что я и есть Сатана? — В глазах репортера заплясали холодные огни.

Марго расхохоталась:

— Давай договор!

— А как же бессмертная душ-ш-ш-ша, которую я попрош-ш-шу взамен? — прошипел Андрэ голосом Каа.

И Марго опять окатило волной чужого желания. Она задохнулась и разозлилась. Как он это делает? Словно колдун какой-то! Стоит Андрэ только захотеть, как ее тут же охватывает страсть. И зачем? Ему ведь не нужен секс… если бы был нужен…

— Но ведь речь идет о христианской душе, — усмехнулась Марго, пытаясь справиться со своей грешной плотью. — А я нехристь. Стало быть, Дьявол мне — побоку. Да и не тянешь ты на Дьявола. У него «льдяный лик и холодные поцелуи».

— Ты думаешь, я это не читал? — улыбнулся Андрэ. — А если это ложь? Если Его объятья испепеляют? Ведь другое Его имя Люцифер. Князь Света.

Андрэ затянул драматическую паузу. Он чего-то ждал от Марго, но она не могла понять чего.

— Ну… Хорошо. Засчитывается. А как тебе продать душу? Надо выйти за тебя замуж? — брякнула Марго, и задержала дыхание.

— Нет. Замуж за меня не надо ни в коем случае. Это лишнее… — репортер взглянул так, словно сквозь его зрачки смотрел кто-то другой.

— Фу! Ты иногда пугаешь меня! — выдохнула Марго. — Мне сейчас показалось, что у тебя в глазах кто-то сидит!

Андрэ закатился хохотом.

— Нет. Ты не понял меня, — смущаясь, забормотала она, чувствуя, что не надо договаривать, но не могла удержаться. — Конечно, там никого нет, но кажется, будто кто-то подглядывает за нами сквозь твои глаза. Будто там стоят маленькие камеры. А может быть, уже придумали камеры встроенные в мягкие линзы? Надо-то ведь немного… Ты лежал когда-нибудь в больнице? Тебе могли вживить их без твоего ведома… Или, — она секунду помедлила и все-таки спросила, — когда ты сдавал анализы в «Голем», тебе что-то вшили, не спрашивая тебя…

— Да-да! И в голове у меня стоит чип, который передает все подробности в кинокомпанию специализирующуюся на порнофильмах. Ты — шизофреничка! Если бы я знал, как из пота психов делают «глазки», я бы уже давно посадил тебя в клетку и трахал бы тебя до седьмого пота, — усмехнулся Андрэ и, отвернувшись к зеркалу, вдруг спросил. — А смогла бы ты заключить договор с Сатаной на полном серьезе?

Андрэ собрал гриву в хвост и щелкнул золотой прищепкой. Теперь он смотрел на Кошу через отражение. Словно стекло охлаждало тот пылающий луч, что все сильнее разгорался в его зрачках…

— Знаешь, — выдохнула она, — иногда бывают в моей жизни моменты, когда я чувствую себя готовой для любой сделки… Послушай! Может ли Сатана дать мне смысл в жизни? Или хотя бы его полную иллюзию? Работа? Кому она нужна? Никто не хочет платить за нее. Дети? Они ненавидят родителей за то, что те оставляют им помойку или скуку или нищету. Любовь? Ты сам все про это знаешь… Но зачем-то… зачем? Зачем нужно жить?

— Смысл жизни? — Андрэ на мгновение задумался. — Можно и смысл жизни. Это ведь иллюзия. А Дьявол самый большой спец по иллюзиям.

— Да, — усмехнулась Марго. — И он бы меня тоже обдурил, как Жак или как Аурелия… Я такая дура. Меня все дурят!

— Дьявол никого не дурит! Он честно обо всем заранее предупреждает. Просто люди — сами подонки. И никто не верит, что кто-то другой может быть честным. И никто не верит, что жизнь — это всерьез. Все думают, что жизнь — просто реприза, шутка, что можно порепетировать, а когда-то потом прожить начисто. Что, если выполнят какие-то правила здесь, не думая и ни за что не отвечая, то можно получить пряник потом. Но это не так. Жизнь — одна. И награду можно получить только за бескорыстие. Бескорыстный злодей угоднее Богу, чем меркантильный, скаредный праведник.

— Странно от тебя это слышать… — задумчиво произнесла Марго. — Ты говоришь, как человек, которого можно уважать. Как человек, который совершает подвиг.

— Любое бескорыстие подвиг. И ты чувствуешь это. Я бескорыстно равнодушен. Я не пытаюсь нажиться на своем равнодушии. Я согласен за него гореть в аду. Я прожигаю б е с с м е р т н у ю душу. Я прусь, когда мое существование становится для кого-то опасным. Это нормально. Одни убивают, другие рожают — взаимодополняющий процесс. Но тебе какое дело до этого? Получай удовольствие. Трахайся, пей, гуляй. Летай на самолете. Черт возьми! Неужели ты не можешь себя никак развлечь?

— Зачем? — вздохнула Марго. — Мне только хочется, чтобы мне сказал кто-то зачем?

— Да просто так! — Андрэ усмехнулся. — Мир — это не то, что ты думаешь. Мир — это аттракцион в Луна-парке. Нас выпускают сюда на полчаса. И мы играем. Зачем?

— То, что я не знаю — зачем? — опять вздохнула Марго. — Если есть какой-нибудь Бог или Сатана, пусть он сочинит что-нибудь, чтобы я знала зачем. Мне это нужно.

— Хорошо, я помогу тебе, — сказал Андрэ. — Мне все равно, на чем зарабатывать. Ты сама этого хотела. Но подумай как следует. Это большая ответственность. — ???

— Если жизнь обычногог человека можно сравнить с поездкой на велосипеде, то работник «Голема» например может приравняться к путешествующему на гоночном автомобиле, а то, что ты просишь… — он рассмеялся. — Черт! Даже не знаю! «Шатл», «Союз», баллистическая ракета.

Андрэ снова снял зажим с волос и опять взялся за щетку. Марго вдруг почувствовала внезапную усталость, словно бремя всеобщего человеческого греха разом легло ей на плечи. Опять заныла грудь. Марго вытянулась на диване ничком и спрятала лицо в синтетической шкуре. Некоторое время она слышала только шум собственного дыхания и шорох щетки для волос.

— А… Разве это так просто?! — Марго резко вскочила и села. — Разве нужна ему душа, что сама готова продаться? В чем прикол?

— Ему все равно, какая душа, — улыбнулся Андрэ. — Никакой мистики. Только физика. Душа — это энергия. Сатане нужна энергия. Он — материалист. Ему по фигу ваши эти… сентимонии.

— Энергия?!

— Энергия, энергия. Мировая сила. Свет, ци, прана… Физический вакуум. Называйте ее как хотите, она от этого не перстанет быть тем, что есть.

Марго нервно рассмеялась.

— Но ты же не вришь во все это!

— Что значит не веришь? — перспросил Брэтон. — Ты веришь в Луну или в Солнце, в воду, в телефон. В… в… кофе, в сигареты. Что значит веришь или не веришь? Ты в радиоволны веришь?

— Ну типа, я в том плане, что можно же приемник послушать. И я-то как раз…

— А я не верю в радиоволны, — перебил ее Андрэ. — Я включаю приемник и слушаю.

Марго немного помолчала. Покачалась на диванчике. Посмотрела на Андрэ, на потолок, на люстру.

— А как? Как это произоисходит? — спросила она.

Андрэ закатил глаза и немного подумал.

— Ну скажем так… Тебе приснится чудесный сон, в котором ты встретишься с неким человеком. И все произойдет само собой. Может быть, вы пойдете под венец, может быть — сыграете партию в крикет, выпьете на брудершафт или совокупитесь каким-либо образом. Это не важно. Важно то, что будет после этого.

— Что? — возбужденно воскликнула Марго.

— То, что ты хочешь. То, что ты просишь.

— Класс! — воскликнула Коша. — Валяй! Я готова!

— А я — нет, — змеино улыбнулся репортер. — Я позвоню тебе, когда все устроится. Только не болтай никому. Поняла? Хотя нет. Болтай. Им сейчас нужна реклама. У них какие-то траблы с народом.

— Конечно! — воскликнула Марго, сдерживаясь от хохота.

— Ладно, мне нужно поехать по делам. Я могу отвезти тебя к Полю. Ты ведь все еще у него живешь?

— Да… — Марго нехотя сползла с диванчика.

— И, кстати! Я не понял. Ты званила мне?

— Звонила…

— И что? Что-то про мою мать? И про Наполи? Так?

— Да… Андрэ! — с воодушевлением начала рассказывать Марго. — Я нашла случайно в Сети такой ужас! Ты, наверное, не знал, но то, что ты заказал Бретону — очень опасная вещь. Это знаки. Тайные знаки, которые особым образом действует на психику. В общем…

— Б-бредни! — неожиданно зло и, заикнувшись на букве «Б», перебил ее Бретон. — Полный отстой. Я читал эти «протоколы». Говно и засер мозгов. Ты хоть, надеюсь не воспринимаешь всерьез то, что по ящику говорят или то, что Лео в своем «пипле» пишет?

— Возможно, — неуверенно сказала Марго, услышав имя Лео.

— Идем, — Андрэ наконец покончил со своими волосами и приказав «Наташе» следить за домом направился к выходу.

На этот раз лифт работал, и Марго опасливо, украдкой взглянула на нишу, в которой пряталась, когда застала Андрэ с Охотником.

Андрэ нервно нажал брелок и запрыгнул в БМВ. Марго села рядом.

— Ну что? К Полю?

— К Полю, — вздохнула Марго. — К Полю…

БМВ равнул на средней скорости нормального работника «Голема».

Увидев на заднем сидении «Франс-Суар», Марго протянула руку и начала листать его, называя кратко новости и рубрики.

— В Италии свалился с горы автобус, полный туристов, в Германии поезд протаранил легковушку, в Бельгии утонула рыбацкая шхуна.

— Ну и что? Тебя-то стебет?

— Ух ты! — воскликнула Марго, пробежав глазами маленькую заметку. — Комиссар Легран попал в аварию! И теперь в коме. А на его кабинет совершено нападение. Украдены документы… Это по его заявлению о том, что в деле Сержа Наполи обнаружены…

— Что ты мелешь! — воскликнул Андрэ и выхватил газету из рук Коши. — Это все дерьмо! Засер мозгов!

— Не смотри в газету! — крикнула Марго. — Смотри на дорогу! Мы сейчас въедем в кого-нибудь!

— Не въедем! — рявкнул Андрэ и уставился в газету, следя за трассой кое-как.

Марго зажмурилась и схватилась за голову, потому что машина летела прямо в кабину двухетажного автобуса. Марго потянулась к рулю и едва успела отвернуть от каменного цилиндра у вьезда в ворота. Сзади раздался удар, скрежет, крики и в воздухе завис длинный вой клаксона.

Марго оглянулась и увидела, что автобус же въехал прямо в столб светофора. Водиле, похоже, пришлось худо.

Андрэ отбросил газету и еще придавил железку.

— Я довезу тебя до Ги Моке! — сообщил Бретон и погнал машину, на скорости баллистической ракеты.

— Блин! Андрэ! — заорала Коша. — Какого хрена?

— Ну каждому! Каждому когда-то невезет! — в ответ орал Бретон и долбил руками по рулю. — Меня это не стебет!

Встречные машины шарахались от БМВ, люди на тротуарах вжимались в стены. Газету с заднего сидения подняло ветром и накинуло на голову Марго.

Она сдернула ее и увидела маленькую заметку.

Смерть от таинственного холста

«…мадам недавно сделала приобретение — серию работ Сержа Наполи «Знаки». Что и привело к самоубийству пожилой женщины. В ее дневнике нашли признание о том, что последние несколько дней она не могла избавиться от депресиии. Мадам ирезала все тело больши кухонным ножом и умерла от потери крови. Перед тем, как умереть, она написала на только что приобретенном холсте кисти Сержа Наполи загадочное слово «passion». Собственно в самом слове загадки никакой нет. Загадка состоит в том, что заставило мадам повторить практически с точностью самоубийство автора этих работ. Желтые газеты пишут, что сами знаки несли в себе опасные для психики коды, но похоже комиссар Легран докопался до более серьезной версии. Например до той идеи, что холст пропитан каким-то веществом, которое вызывает депрессию или приступы суицидальным мыслей…»

— Выгребай! — скомандовал Андрэ отановив машину около Ги Моке.

Марго вышла.

Через пятнадцать минут она уже была около дома Поля. В окне горел синий свет. Марго поднялась и позвонила. Незачем пользоваться своим ключом, когда хозяин дома.

— Ну привет! — прогнусил Поль, открывая ей дверь.

— Привет, — сказала Марго и покорно одела розовоухие тапки-зайцы. — Ты узнал, кто меня искал?

Поль молчал, помешивая ложечкой сахар в кофейной кружке.

— А? Ты звонил Аурелии? — спросила Марго, заходя в комнату.

— Аурелии? — переспросил, будто решая, что же ей ответить. И, видимо, решил. — Да. Вот телефон. Позвони.

Он протянул Марго несколько корявых цифр, написанных на маленьком листочке. Это была мобила.

— А кого спросить-то?

— Не знаю, — развел руками Поль. — Он не сказал. Какой-то человек.

— Какой?

— Я не знаю, кто это был. С ним разговоривала Аурелия! Мне неудобно было допытываться. Я боялся, что сестра догадается, что ты живешь у меня.

И Марго задумалась. Если это кто-то из Росии, кто-то знакомый, то какого он черта не назвался? Не назваться мог только один человек, и то… потому что она не знала его имени. Только ник. Но…

Нет-нет.

— Ладно! — сказала Марго. — Я очень устала. Ты будешь писать музыку?

— Да, — сказал Поль и громко потянул кофе. — Мне нужно закончить два трэка. Я обещал на студии.

— Ну ладно, — сказала Марго, устраиваясь на своей подстилке. — Ты тогда пиши, а я… — она громко зевнула. — Попробую поспать.

— А где ты была ночью? — спросил Поль с ехидством.

— А… Девчонки меня никак не отпускали, напоили виски так, что я проснулась только утром. Обмывали принятие меня на работу.

— А не у Андрэ ты была?

— Нет. Отстань, а?

Поль опять помешал кофе и опять спросил:

— А ты не хочешь выйти за меня замуж?

Ложечка стук-стук. Ложечка стук-стук. Ложечка стук-стук. Ложечка стук-стук…

— Я сейчас не готова обсуждать эту тему, — отмахнулась Марго и, решительно стянув джинсы, нырнула под одеяло.

Боже! Как приятно вытянуть ноги на чистом белье. Вот он смысл жизни! Чего она парится? Сидеть днем в «Големе», составлять картинки, получать капусту и вечером на чистую простыню Одной! Только одной. Иногда (в гостях у Андрэ) с Андрэ. И все! Вот он смысл жизни.

И Марго пришла непоколебимая уверенность, что вся эта песня про Человека-из-стены — разводка. Разводка-разводка-разводка. А «Линкольн»… С бодуна-то и не то можно увидеть.

Все. Спать. Вот и с Наполи все хорошо выяснилось. Ему подсунули отравленный холст…

— Давай, родим мне ребенка, — откуда-то издалека позвал ее Брат Поль, но Марго уже повернулась к стене и, закрыв голову подушкой, спала мертвецким сном человека, которого только что отпустил бодун.

ЭПИЛОГ БЕЛЫЙ СВЕТ

Ураган

Небо еще было синим, но стремительные свинцовые облака стелились уже над землей стаей серых вислоухих псов. Воздух был напряжен до такой степени, что электрические разряды трещали на кончиках листьев, на деревьях. Деревья с ропотом сопротивлялись ветру, но уже начинали уступать ему лепестки цветов и листочки. Прутики, песчинки, перешептываясь, поднимались над тропинками и дорожками змеистыми смерчами и, по недолгу передыхая, пробирались все дальше к Парижу.

Марго торопливо, насколько могла, спешила по дороге, то срываясь на бег, подгоняемая в спину ветром, то спотыкалась, закрывая глаза от пыли. На то, чтобы выйти на шосее, ушло около часа. Ноги болели страшно. Колени ныли и подгибались.

На шоссе Марго остановилась и опять, в последний раз бросила взгляд на замок, притулившийся в излучине реки.

* * *

В тот день Марго вообще никуда не пошла. Если бы Поль не доставал ее целый день, она так и лежала бы на подстилке круглые сутки, раздумывая — решиться позвонить по номеру или нет, пойти в «Голем» собирать картинки или нет, верить тому, что нарассказали Рэй и Дизи, или нет. И две пятихатки лежащие в кармане жгли совесть Марго непереносимым огнем. Она не могла решить, чем их считать деньгами, оторванными от сердца или тридцатью серебрениками.

Но Поль ее вынудил подняться и, взяв трубку, удалиться в ванну.

— Ты бойшься, что я буду подслущивать? — обижено спросил Поль.

— Нет. Я хочу лежать в воде и разговаривать.

— Только не урони трубку.

— Хорошо.

Марго включила воду и, подождав, когда наберется четверть ванны, набрала номер Андрэ. Номер иностранца ее пугал просто катастрофически.

— Привет! — сказала Марго. — Как твои дела?

— Нормально, — немного пришлось похлопотать, но у матушки все было проплачено. Черт! Ты оказалась права.

— Насчет?

— Насчет того, что зря она купила это дерьмо, но… я тоже был против. К сожалению, все непоправимо. Но к счастью, она успела оформить все документы, и через некоторое время я совсем разбогатею. Хочешь, я найму тебя э-э-э… секретарем?

— Не знаю. А что делать…

— В основном трепаться и сопровождать меня на развлечения, когда мне будет нечего делать. Да! Я нашел того человека, о котором мы говорили… Он проявляет к тебе большой интерес. Давай, поъезжай ко мне, посмотрим фильм и, если ты захочешь, можно даже… Мне как-то одиноко. Хоть я и черствы ужасно, но смерть матери меня потрясла. Давай. А потом я тебя закину к нему. Он будет у себя в офисе. На Риволи. У него там небольшой модный магазинчик.

— Хорошо, — сказала Марго Она быстро собралась и отправилась к Бретону, смолотив Полю что-то маловразумительное про стрелку с заказчиком. Они, действительно, посмотрели довольно забавный фильм. И Марго, несмотря на свой загруз, веселилась от души. Особенно ее впечатлила история про часы в заднице.

Но вот, как Андрэ ни кокетничал, никакого секса ей ни за что не хотелось. Она уже начала подумывать о том, что заболела импотенцией и не надо ли заставить себя потрахаться через силу, но тут Андрэ позвонили, и надо было идти.

Стало тоскливо. БМВ долго плутал по переулкам и остановился около небольшого модного салона на Риволи. Они остановились пред камерой, установленной над дверями, и кто-то открыл им дверь. Они вошли в помещение.

— Но ведь тут так темно! — воскликнула Марго. — Наверное, никого уже нет? Ты что-то перепутал?

— Нет. Он очень занят. Иногда назначает стрелки в три часа ночи. А сейчас только половина второго! Так что…

— А-а. Ну ладно, — успокоилась Марго и постаралась понять, где она находится.

— Подожди здесь, — сказал Андрэ и ускользнул в маленькую дверку, ведущую, по-видимому, в одну иэ подсобок или собственно в офис.

Марго осталась одна, среди шикарных тряпок поблескивающих в полумраке, за силуэтами манекенов, замерших в витрине проезжали иногда машины, и тогда по стенам салона прокативалась узорчатая тень. Прошло около десяти минут, но никто не появился в зале, ни Андрэ, ни кто-то другой. Марго постояла, посидела на корточках у витрины, повалялась в кресла и, вдруг посмотрев на часы, сообразила, что она мучается тут уже полчаса.

Тогда она решила, что надо пойти следом за Бретоном. Может быть, он уже забыл про нее? И Марго толкнула маленькую дверку, за которой скрылся Андрэ. За ней не было ничего, кроме винтовой лестницы, которая вела на второй этаж, и еще одной двери, более крупной, чем та, в проеме которой замерла нерешительно Марго.

Тихо. Ни голосов, ни шагов. Будто дом пуст. Марго попробовала толкнуть дверь, но она была закрыта. Тогда Коша, все еще осторожничая, поднялась по лестнице. На втором этаже было еще три кабинета и туалет. Марго открыла по очереди все двери, но ни Андрэ, ни кого-то другого там по-прежнему не нашлось.

— Что за дурацкий розыгрыш? — вслух уливилась Коша, и звук голоса убедил ее в том, что она одна в этом доме.

Тогда она кинулась назад в зал и попробовала выбежать на улицу, но входная дверь была наглухо заперта. Марго подергала ручки еще двух дверей, ведущих из зала, но и они были закрыты. Как-то очень печально раздавался скрип латунных задвижек и грохот кошиных «бульдогов».

— Андрэ! — крикнула Марго на всякий случай в пустоту. — Где ты? Что за дурацкие шуточки!

Где-то наверху зазвонил телефон, и Марго кинулась туда, надеясь, что кто-то, кому этот звонок предназначался, встретится ей на пути. Но — никого. В кабинете на столе возле плоского стекла монитора одиноко заливался прозрачный аппарат, вспыхивающий разноцветными лампочками. Заливался, не переставая.

Марго опустилась в кресло и, подложив руки под подбородок, уставилась на веселенький аппарат. Телефон все звонил. Может быть, это Андрэ? Он хочет объяснить ей свой поступок, и что ей делать дальше?

Марго потянулась к трубке, но тут же отдернула руку. Нет! Если Андрэ что-то хочет ей сказать, пусть вернется сюда и скажет лично.

Марго вылезла из-за стола и переметилась в огромное кресло в улу комнаты. Она смотрела-смотрела-смотрела на сполохи электричества в звонящем телефоне. Смотрела. Смотрела.

Пока глаза ее не закрылись, и сон не увлек ее в свои владения.

* * *

Она точно знала, что спит, но в то же время могла говорить, сидеть, ходить и даже поддерживать связный разговор. Какам-то образом Марго оказалась в огромном кабинете, скорее всего это была библиотека, уставленная множеством загадочных вещей. Статутки, божки, чучела, картины и часы заполняли все свободное место на стенах и полу — там, где не было книг. В небольшой нише, с полукруглым верхом раполагался удивительный прибор (неясного назначения): он явно являлся чем-то вроде скафандра, в который мог поместиться человек. Скафандр стоял в такой позе, как нарисован человек в круге Леонардо да Винчи, — с расставленными ногами и раскинутыми руками.

И сделан он был особым образом — тысячи тончайших волосков, свиваясь по спиралям, создавали этот скафандр. И эти волоски были чем-то вроде антенн, привлекающих в себя токи некой силы. Они светились и потрескивали. Поток был так силен, что даже Марго, стоявшая рядом, почувствовала, как и ей достается толика. Но, поскольку это был сон, никакой тревоги у Марго не возникло.

Неожиданно скафандр раскрылся, и из него вышел человек, лицо которого было чем-то знакомо, но ни на кого точно не походило. Он был похож и на Андрэ, и на зеленого человека, портрет которого висел у Аурелии в коридоре, и на Жака он чем-то немного походил. И что-то в нем было даже от Валерия, и от Сержа Наполи… Но было ясно — как бывает ясно только во сне — это Человек-из-Стены.

Впрочем, это ведь сон. Только сон.

И Человека-из-Стены можно было бы с тем же успехом назвать Человек-из-Сна.

Марго обнаружила себя сидящей перед столиком, на котором стояла удивительная игра. Это был макет всей Вселеной, воссозданный в огромном хрустальном, как у Воланда из «Мастера и Маргариты» шаре. Там были звезды, планеты, кометы, но все это создавалось волнами света, отражающимися от поверхности стекла. Причем баллон был устроен так удивительно, что можно было увидеть разом и всю вселенную, и биссеринку на шее у принцессы, на тех часах, что стояли в доме Аурелии, и даже молекулу воды или другого вещества. И Аурелия была видна, и Лео. И собаки — Бонни подняла голову. И Поль. Она хотела разбудить его, чтобы тот выполнил обещание и передвинул предмет, но Поль тут же исчез. И в какой-то неизвестной комнате Марго увидела Чижика, но тоже не смогла понять, где это. Осталась только белая вспышка, будто звезда. И все это были волны света. Только волны света.

«Нравится игрушка?» — спросил человек, вышедший из скафандра.

«Да, — призналась Марго. — Нравится. — И полюбопытствовала. — А что это за странная одежда, из которой Вы только что вышли.» «Это аккумулятор, — охотно пояснил хозяин комнаты. — Он собирает для меня энергию.» «А-а-а…» — протянула Марго, и ей показалось, что она понимает, в чем смысл прибора.

«Хотите попробовать?» «Даже не знаю,» — заломалась Марго, но предложение приняла.

Мсье провел ее к ступенькам, она вошла в скафандр и вспомнила совсем некстати: была такая в средние века пытка — жележный скафандр с шипами внутрь. Марго испугалась — во сне стоит о чем-то подумать, и тут же раз и произойдет. Но, к счастью никакие шипы в золотом приборе не выросли.

«Приготовься! Сейчас ты испытаешь самые прекрасные моменты твоей жизни!» — сообщил ей вкрадчивый голос Человека-из-Стены, и тотчас скафандр наполнился золотым светом, который струился из тысяч волосков тянувшихся от внутренней поверхности устройства к телу Марго. Кожу начало пощипывать, и в органы, кости и мышцы Марго потекла та самая мятная серебристая энергия, которую она с таким трудом добывала под каштаном. Она захлебывалась в этой энергии, ее разрывала эта энергия. Заставляя все тело трепетать в непрекращающемся оргазме.

«Если Человек-из-Стены как-то и связан с Дьяволом, то тогда и Дьявол не так плох, — подумала Марго. — Если он способен дать столько энергии, то… почему Андрэ говорил, что он будет забирать энергию? Непонятно.» «На первый раз достаточно,» — раздался голос хозяина где-то в голове у Марго.

А где бы ему еще и раздаться? Это же был сон! Во сне все голоса раздаются внутри головы! Только голова становится для тебя такой же огромной, как и весь мир. Проще было бы сказать, что весь мир помещается у тебя в голове.

«Надо же! — подумала Марго. — Как все ругают Сатану, а он ведь добр! — И догадалась. — А! Это, верно, отрицательный пиар. Чтобы другим неповадно было кормиться из этой кормушки! На всех ведь не хватит таких приборов! Да и как они работают? Ой! Что я думаю! — подумал Марго с испугом. — Он же в голове у меня, он все слышит…» И ей показалось, что Человек-из-Стены улыбнулся в ответ, хотя она и не видела в этот момент его странного лица.

Прибор перестал жужжать, и Марго вывалилась в открытую дверцу.

Хозяин уже ждал ее за игорным столом.

«Ну что? — попробует сыграть?» — приветливо повернувшись, к Марго спросил Человек-из-Стены, и Марго увидела, что его лицо опять стало другим.

«Сыграем? — удивилась Марго. — Но как?» «Я объясню,» — сказал Человек-из-Стены и жестом предложил Марго сесть напротив.

Марго оказалась в кресле. И тотчас увидела, что к шару была подцеплены две клеммы. Одна шла к генератору, который стоял со стороны Человека-из-Стены, от другой провода тянулись к Марго. Около ее правой руки стояла динамо машина и какая то странная проволочная перчатка, в которую следовало засунуть левую руку.

« Начнем? — усмехнулся Человек-из-Стены, засовывая левую руку в свою проволочную перчатку, а второй рукой встряхивая кубики. — А правила я расскажу вам постепенно.» Он бросил кубики, те самые, которые Марго нашла в песочнице Аурелии. И выбросила после вечеринки с Дизи, Рэй и сотрудницами пятого отдела.

Выпало три шестерки.

Человек-из-Стены с силой и воодушевлением крутанул рукоять генератора со своей стороны восемнадцать раз, и лицо его вдруг превратилось в лицо пьяного Брата Поля.

Марго отшатнулась и увидела, как на внутренней поверхности шара возник случайной формы разряд, и по всей вселенной прокатилось несколько огромных волн. Где-то на окраине вселенной взорвалась звезда, все равновесие мгновенно нарушилось, и огромные метеориты полетели по всей вселенной. Один из них, попал в Землю, в районе Северной Америки, образовав Мексиканский залив. По Земле прокатилась волна смертей. Огромные животные гибли, сжигаемые огнем, те кто не сгорел начали тонут в болотах и замерзать, потому что вслед за пожаром началась долгая зима. Каждый гибнущий динозавр испускал из себя пучок особого света. Более плотного и насыщенного, чем тот, который испускали звезды.

Вся эта энергия тотчас потекла в профессора, через его проволочную перчатку.

Человек-из-Стены улыбнулся и стал более плотным.

«Ваш ход!» — сказал он и подвинул кубики к Марго.

Она кинула их. Кости упали. Все шестерки. И Марго осторожно провернула динамо восемнадцать раз. На земле появились люди, и внутри каждого из них сияла маленькая звездочка. Люди ходили по полям, лугам и занимались в основном тем, что выращивали в себе это свечение. Им не надо было много еды и много огня. Им было и так хорошо на побережье древнего океана. И жили они тысячи лет.

Человек-из-Стены засмурел, и рука его начала тускнеть и морщиться.

К Марго никакой энергии не попало.

Человек-из-Стены опять выбросил кубики. Три шестерки.

И на Землю опять упал метеорит. Цепь катастроф повлекла за собой лютую зиму. Свет, горевший в людях, потух, и они стали, как звери. Только некоторые из них сохранили в себе этот свет, утаившись в пещерах Тибета. Смерть и кровь заполонили Землю. Поток энергии почти не прекращался, и Человек-из-Стены увеличивался на глазах. Он забирал энергию, которую теряли погибающие существа.

Марго скорее выбросила кубики.

Но у нее получилось только три пятерки.

Но все равно, все опять стало ясно и светло.

Но людей осталось очень мало, и они начали плодиться, как ошпаренные и воевать, потому что жизнь их сократилась. И те звездочки, что горели в самых первых людях, стали тускнеть. Потому что жизнь людей стала коротка, и они не успевали вырастить в себе хорошую яркую звезду. Но, чтобы выжить, они создали начали обрабатывать землю, создавать орудия труда и предметы искусства.

Однако, перчатка Марго не дала ей энергии и на этот раз, и она почувствавала, как жилы начинают дрожать от перегрузки и холода.

Человек-из-Стены снова схватил кубики и выбросил три шестерки. Разряд на поверхности шара появился более сильный, и серия катастроф по вселенной прокатилась еще более яркая, и спираль на стороне хозяина почти зашкалило. Теперь не только убитые люди отдавали ему свою энергию, теперь все существа, спариваясь или страдая от страха, или мучаясь от боли, отдавали Человеку-из-Стены. Он хохотал и рос, а вселенная внутри шара начала сжиматься и тускнеть. Те древние люди, что прятались в пещерах, пряча свои сияние, тоже пострадали — их осталось мало, и новые люди начали на них охотится и убивать их. Часть древних людей, не смотря на это осталась в пещерах и продолжала выращивать свои звезды. А часть из них решила уйти к новым людям. Эта часть древних людей стала управлять новыми людьми. И они заключили договор с Человеком-из-Стены. В обмен на жертвоприношения, и на мзду собираемую Человеком-из-Стены, эти древние люди, назвавшие себя жрецами, получили возможность управлять людьми и получать часть их энергии. Таким образом они стали частью Человека-из-Стены. И так было долго, пока огромная комета не нацелилась прямо на Землю.

«Ну ничего!» — усмехнулась Марго, преодолевая судороги в мышцах и приступы слепоты, и тоже подняла руку, чтобы бросить кости. Но рука не слушалась ее, пока в голове Марго не возник голос старухи с кладбища. Марго даже не поняла, что старуха сказала, потому что вместе со словами старухи, в теле Марго вспыхнула вспышка белого света, и Марго тоже выбросила три шестерки.

На этот раз силы заряда хватило, чтобы отклонить угрозу, но хвост Кометы рассыпался на тысячи мельчайших вирусов, и Землю захватили полчища саранчи. Зато родился Христос. И вместе с ним появилось много людей с сильным сиянием внури. Они появились одновременно по всей Земле. Они отказались от власти денег и насилия, и тогда внутренняя сфора хрустального шара загорелась ярче, а из перчатка Человека-из-Стены вытянула из руки хозяина порцию сияния.

Он, однако, почти не пострадал, пребывание в скафандре настолько наполнило его силой, что небольшая утрата не повредила ему.

Марго торжествующе воскликнула:

«Йес!» Но Человек-из-Стены молча забрал у нее кубики.

«На сегодня достаточно,» — сказал он и поднялся со своего кресла.

Они тотчас оказались в зале, где уже галдели многочисленные гости. И внутри каждого из них была маленькая черная воронка, которой они норовили повернуться к Марго и сорвать с нее порцию сияния. Человек-из-Стены же собирал мзду и со всей этой кишащей толпы.

«Как тебе бал, Маргарита? — усмехнулся Человек-из-Стены. — Как тебе мои поданные? Хочешь, любой будет у твоих ног. Вот известный банкир, вот поп-звезда, вот владелец нескольких казино и телевизионного канала. А вон тот… видишь? толстенький… да-да! Это хозяин агромной сети аптек. Хочешь, завтра же они будут стонать от восторга на твоих выставках? Ты будешь известной, как Микеланджело! Как Пикассо! Хочешь?» «А что взамен?» — спросила Марго и проснулась.

«Фу! Какая ты расчетливая!» — воскликнул Человек-из-Стены и отошел к какому-то очень значительному человеку. Тот курил сигару и что-то нервно втолковывал Люсьену. И вдруг в толпе Марго узнала Андрэ. Он танцевал, закрыв глаза и покачивал головой в так музыке. А чуть подальше Марго увидела Охотника. Тот медленно потягивал виски. Рэй и Дизи скромно сидели в уголке и что-то бурно обсуждали. А на балконе стояла Аурелия и играла своим дурацким мячом. Неожиданно к ней подошел Поль, и Коша случайно подслушала из беседу.

«Я хочу жениться на Марго,» — сказал Поль сестре.

«А я хочу, чтобы она не возбуждала Лео. И чтобы рассказала мне, как она умудряется летать полуголая перед полицейскими? Я возмущена тем, что она может это делать, а я нет! Я — ведьма! Лео женился на мне, потому что я ведьма, а не она!» «Ну и отлично! — сказал Поль. — Давай устроим так, чтобы она не смогла от нас отвертеться. Выгони ее как-нибудь из дома. Уговори Жака не давать ей денег, пока она не переедет ко мне. А потом она не отвертится. Я сделаю ей ребенка, и она навсегда останется с нами!» «Осторожнее! — прошипела Аурелия. — Она может смотреть чужие сны! Говори тише, не то она подслушает нас!» «Да брось ты! — недоверчиво сказал Поль. — Я специально просил ее, чтобы она прилетела ко мне, но огна не так крута, как ты думаешь.» «Нет. Все-таки давай зайдем за угол,» — тревожно оглянулась и…

* * *

Марго проснулась.

«Фу, какой тяжелый сон!» — подумала она, пытаясь открыть опухшие ноющие веки. Тело болело, как будто после драки. Может быть, забить и поспать еще? Нет. Надо ехать в «Голем». Она должна наконец устроиться на работу, чтобы снять квартиру, не зависеть больше…

И тут она вспомнила — Андрэ Бретон ведь оставил ее в магазине мод и смылся! Но утром могут придти люди…

Марго вскочила, распахнула глаза и увидела себя в совершенно незнакомом помещении.

В огромной благоухающей фиалками постели, стоявшей в огромной комнате, даже зале, с огромным полукруглым потолком. По стенам висели красивые картины, старинные — Босх, Эшер, несколько неизвестных Марго средневековых миниатюр, и поновее — Дали, Кандинский, Магрит. Огромная балконная дверь выходила на балкон, залитый ярким солнечным светом.

Марго была в трусах и майке.

Она сползла босыми ногами на огромный пушистый ковер и побежала вдоль стен, как кошки попавшая в незнакомый дом, оглядывая все дверцы и закутки.

Одежда Марго нашлась на вешалке в маленькой комнатке по соседству. Ничего в ней не было тронуто — ни две пятисотки, ни бумажки, ни игрушечная шпажка, приколотая к отвороту куртки. Ботинки кто-то чисто помыл.

Марго почувствовала себя значительно лучше.

Она торопливо оделась и выскочила на балкон. Воздух замер в легких — такой безумный вид открылся ее глазам. Если бы рисунок Эшера мог существовать в реальности, то это был бы он. Сходит ли она с ума или ей все еще снится сон? Но если это сон, насколько же все реально! Выпукло, осязаемо и ярко. И даже запахи! Это настораживает. Во сне запахов быть не должно. Запахи никогда не снятся.

На площадке между зданием и умопомрачительным фрагментом парка Марго увидела незнакомого человека. Красивый брюнет лет пятидесяти на вороной диковато всхрапывающей лошади появился внизу на дорожке. Он сделал пару кругов и спешился. Навстречу незнакомцу тотчас побежал слуга и, взяв повод, повел животное в сторону конюшни.

Брюнет направился к дому.

Подойдя к перилам, Марго свесилась через них, и увидела, что балкон является крышей предыдущих двух этажей. Внизу, по центру здания, Марго увидела огромное каменное крыльцо, по которому уже поднимался незнакомец.

— Привет! — крикнула Марго, и голос ее прозвучал удивительно громко и отчетливо. Но незнакомец продолжал двигаться так, будто ничего не слышал и не видел.

Марго огляделась.

Вниз можно было спуститься по одной из винтовых лестниц, расположеных в маленьких башенках по обе стороны балкона. Марго она побежала вниз, скользя левой рукой по шероховатой стене и торопливо пересчитывая ногами серые каменные ступеньки. Явственно пахло жареными кофейными зернами и сладким пирогом. Лестница вывела ее в пустой зал на втором этаже, где на большом длинном столе стояли два прибора и блюдо с пирогом.

Почувствовав приступ голода, Марго нерешительно остановилась. У нее затеплилась надежда — может быть, один из приборов предназначен для нее?

Сделав несколько шагов по каменному шахматному полу в сторону стола Марго Танк замерла, прислушиваясь к эху. Раздались шаги, и в залу вошел тот самый брюнет, которого Марго видела сверху. Теперь он был не в жокейском костюме, а в обычной одежде делового, но достаточно вольного человека. Так мог одеваться хозяин модного дома, издательства или концертного зала.

— Доброе утро! — сказал звучным голосом незнакомец и жестом показал Марго на стул. — Ну что же Вы? Садитесь!

— Доброе утро! — поздоровалась Марго и осторожно устроилась на высоком деревянном стуле.

— Хорошо ли Вам спалось? — улыбнулся брюнет улыбкой Жака Ширака.

— А разве я уже проснулась? — сострила Коша. — Странное дело! Ме все время кажется, что я то ли Буратино, то ли Алиса в Стране чудес, то ли мальчик Кай, которого похитила Снежная королева. Но никак не могу выбрать, что точнее? Может быть, Вы мне подскажете?

— Может быть. — В глазах незнакомца снова сверкнули искры смеха. — Для начала я скажу Вам, что меня зовут Люсьен. Люсьен Нуарэ. А Вас — Марго Танк? Не так ли?

— Да! Так! — кивнула Марго. — Но почему-то я совершенно не помню, как оказалась в этом доме.

— Все просто. Андрэ должен был доставить Вас в один из моих офисов. А именно, в модный салон. Я немного задержался и звонил, чтобы предупредить, но никто не поднял трубку. Я и не надеялся никого найти в салоне — заехал скорее на всякий случай. И очень был рад увидеть Вас спящей в моем кабинете. Мне жалко было Вас будить, и я попросил водителя отнести Вас в машину так.

— Слава богу! — с облегчением воскликнула Марго. — А то я уж перепугалась, что потеряла рассудок. Да! Андрэ действительно отвез меня в модный салон, но я всю дорогу не могла понять, зачем и почему. Он что-то говорил о каком-то человеке, с которым мне надо встретиться, но я не поняла толком, о чем речь…

— Да!? — вскинул брови хозяин дома. — Вы меня удивляете! Вернее Андрэ. Мы знакомы с ним много лет, но впервые он поспупает так безалаберно. Обычно человек, которого он приводит ко мне, четко знает, чего хочет. Впрочем, никогда не поздно исправить положение.

Люсьен развел руками и усмехнулся.

— Извините! — смутилась Марго. — Наверное, это дурацкий розыгрыш, но, если честно, я рада с Вами познакомиться. Вы мне кажетесь очень интересным собеседником и… и… у Вас тут так необычно. Но, если это недоразумение, то я сейчас уеду от вас. Только Вы расскажите мне, как это удобнее сделать.

— К чему такая спешка? — Люсьен опять расплылся в лучистой улыбке, и Марго вдруг показались знакомыми уголки его рта. Характер улыбаться уголками вверх. Где-то она это уже видела.

Люсьен между тем продолжил:

— Андрэ, вероятно, не потрудился объяснить вам, в чем дело. Я искал художника. Вы уже заметили, что с Вашего балкона виден очень красивый пейзаж. Я пробовал фотографировать — сам и приглашал мастеров. Но все — бессмысленно. В том пейзаже есть что-то. Что-то такое тонкое, что может почувствовать только артист. Художник. Такой, как Кандинский, например. Или Матисс. Или Ван Гог. А, может быть… Вы?

Марго ухмыльнулась.

— Не спешите! — опередил ее реплику Люсьен и мягко притронулся к запястью девушки. — Мне не нужна ни Ваша скромность, ни Ваше самомнение. Мне нужна Ваша дерзость, Ваше желание заглянуть за грань. — Люсьен откинулся к спинке и окинул Марго оценивающим взглядом. — У Вас ведь есть дерзость?

— Хм, я бы покраснела, если бы могла, — усмехнулась Марго. — Но, может быть, и есть. Иногда я очень плохого мнения о себе, а иногда мне кажется, что я — супер! И еще! — Марго хитро улыбнулась. — «Кто-то наверху заботится обо мне!» Правда эту фразу придумал Курт Воннегут, но мне она очень подходит.

— Я читал Курта Воннегута, — рассмеялся Люсьен. — Я читаю все лучшее, что написано, и созерцаю все лучшее, что нарисовано или слеплено, и слушаю лючших музыкантов. Вы знаете, у меня бывают здесь и Поваротти и Кабалье, и Фицжеральд бывала, пока была жива. Как-то раз я пробовал пригласить Пиаф, но она напилась… в общем, это неважно, — Люсьен кашлянул и сложил руки домиком. — Я предлагаю Вам вот что. Напишите мне пейзаж. После завтрака Ксавье принесет мольберт, несколько холстов и краски. Вы приступите к работе и попробуете сделать то, что Вам покажется правильным. Если меня устроит результат, то Вам обеспечена слава Сальвадора Дали и соответственно те же возможности. Вы ведь хотели бы размахнуться пошире? Я вижу, у Вас есть грандиозные замыслы.

— Черт побери! Заманчиво! — воскликнула Марго. — А если Вам не понравится?

— Тогда я заплачу Вам по обычной галерейной цене. В любом случае Вы ниичего не потеряете. Да! И неделя прекрасного воздуха, отменной пищи тоже останется при Вас! К тому же у меня великолепная библиотека. Вечерами Вы можете почитать редкие книги. Если Вы ездите верхом, к Вашим услугам любая лошадь из моей конюшни.

— Хорошо, — кивнула Марго. — Я согласна. Но что, если я попрошу аванс?

— Аванс — нет, — улыбнулся Люсьен. — Залог. Если я Вас обману, у Вас останется вот это кольцо. — Он снял с правой руки огромный бледно-желтого золота перстень с золотым-же скарабеем вместо камня и со стуком положил его на инкрустированную поверхность стола. — Это очень старое кольцо. Имея его, вы можете нажить кучу добра или кучу неприятностей. На Ваше усмотрение. В тот момент, когда я с Вами честно рассчитаюсь, драгоценность возвращается назад. Идет?

— Идет, — кивнула Марго завороженно и примерила перстень.

Он пришелся ей аккурат на указательный палец, хотя Люсьен его носил на мизинце.

— А если я не буду ничего рисовать, а убегу с ним? — спросила она немного осипшим голосом.

— Вы — честный человек, — рассмеялся Люсьен. — И я, надеюсь, что Вы — гений, как сообщил мне Андрэ. Гений не может быть дешевкой. К тому же, знаете, никому еще не удавалось убежать с этим кольцом. Это все равно, что убежать с алмазом Шах или с мешком обогащенного плутония.

— Да… Смешно. Тогда зачем оно мне? Если при любых обстоятельсвах, я в проигрыше.

— Нет! Возразил Люсьен, Если я Вас обману, оно Ваше!

— Хорошо, — вздохнула Марго. — Я попробую.

И одела кольцо на большой палец левой руки.

— Тогда вперед! — Люсьен встал из-за стола и неторопливо направился к винтовой лестнице. — Я уеду по делам, — говорил он на ходу. — И буду к вечеру. Мы обсудим первый набросок. Мой слуга Кавье позовет Вас на обед и принесет Вам, если захотите, вина. Он покажет Вам ванну, душ, библиотеку. В каждой комнате есть кнопка, нажав которую, можно вызвать Ксавье. До вечера.

Выйдя на балкон, Марго сразу увидела все, что могло бы ей понадобиться для работы. Около мольберта с выражением услужливости и важности одновременно стоял пожилой мужчина с простоватым лицом и крупными грубыми руками.

— Это Ксавье, — услышала Марго голос Люсьена за спиной.

Из-за спины мужчины вышел огромный резиншнауцер.

— А это Урфин, — улыбнулся Люсьен и потрепал пса по голове.

— Ага! — кивнула Марго и принялась осматривать холсты и краски. — Что ж, — сказала она, увидев маркировку на тюбиках и кистях. — Материалы хороши. Грех написать плохой пейзаж…

Она подняла голову, рассчитывая увидеть мсье Нуарэ, но того нигде не было.

— Люсьен! — крикнула она и кинулась назад к башенке.

Но Нурэ уже след простыл.

— Мсье уехал, — скрипло сообщил Ксавье.

И Марго увидала, как по дороге ведущей к воротам неслышно прокатил черный «Линкольн».

— Мадмуазель ничего не нужно? — спросил учтиво Ксавье.

— Нет.

— Тогда я пойду, займусь чем-нибудь полезным, — сказал Ксавье и, свистнув, псу удалился вниз. Урфин, виляя хвостом и царапая тажелыми лапами камень ступеней, поплелся за хозяином.

Марго установила станок, укрепила на нем холст, надавила на палитру краски и приступила к сотворению шедевра. Она довольно бодро размахивала кистью, стараясь ухватить свежесть и остроту весенних красок, пока состояние света не успело сильно перемениться.

В треугольном бассейне вода вращалась упорно против часовой стрелки. Красная земля, расчерченная граблями в ровную полоску окружала фонтан еще одним, перевернутым, треугольником. Треугольник земли окружало несколько пересекающихся зеленых треугольников стриженной туи. Среди этих треугольников высились в кажущемся беспорядке несколько различных архитектурных форм — обелиски, арки, уголки и шары, установленные на вершинах колонн. А так же несколько стеклянных, абсолютно-прозрачных шаров, числом 9, выглядывало из растительности на разных уровнях, установленные на металлических штангах, по бокам которых были небольшие блестящие ветряки или флюгера. Кругом всего этого, то исчезая, то пропадая в зелени, пейзаж огибала лестница, достойная рисунка Эшера. И слева, и справа, и сзади эту сумасшедшую конструкцию скрывали от взора любопытных все более высокие по мере удаления, деревья.

* * *

Люсьен вернулся точно на закате. Марго уже была рада его приезду, потому что совершенно не знала, чем себя занять. Пейзаж она нашлепала. И он получился неплохо. Все сверкало и сияло в нем — мгновение, остановленное на картине было кратким и прекрасным.

Но Марго чувствовала, что это — не то.

Она утащила картину в тот зал, где они с Люсьеном завтракали, и теперь сидела на стуле и разглядывала работу. Лицо Марго горело и саднило от ветра и солнца.

— Этот парк создан Эшером по заказу князя, владельца этого замка. — Услышала Марго за спиной голос Люсьена. — Князь сам заказал фигуры и материалы, и нарисовал план. Старик увлекался востоком, алхимией и, говорят, был тайным масоном. На полях одной из своих книг он записал, что сумел сложить слово «Вечность», и что в результате он получил власть над всеми формами мира — светом, временем и расстоянием. Князь утверждает, что тот, кто узнает написание этого Слова, становится равен богу и его плоть преображается и перестает быть смертной. Далее князь пишет, что смысл этого слова так сложен, что не может быть передан плоским рисунком. поэтому, князь и пригласил Эшера, чтобы тот руководил постройкой этого парка. Идемте, я вам покажу.

Марго повернула голову и, испытующе помотрела на мсье Нуарэ. Точно ли он не безумец? Они вышли на балкон, и Люсьен широко повел рукой.

— Помните, Кай должен был сложить слово «Вечность»? — Люсьен задумался, глядя на яркую полуночную Луну, свет которой таинственно мерцал в стекле шаров, и на поверхности волн в бассейне. — Так вот. Величие этого пейзажа состоит в том, что это слово почти целиком заключено в его объектах. Не хватает последнего штриха. Князь был хитрец, и не открыл последний знак. Я бы очень хотел, чтобы Вы решили эту задачу и определили, какой символ должен завершить слово.

— Но я не вижу тут ни одной буквы! — воскликнула Марго, чуть не падая в обморок от умственного напряжения.

— Верно, — согласился Люсьен, и его тень упала на Кошино лицо. — Так и есть. Но дело в том, что б ы т и е не есть слово в буквальном понимании. Оно есть Слово в том смысле, что всякое действие, предмет, мысль или луч является в нем знаком, символом неразрывная цепь которых составляет одно целое, значение которого есть в е ч н о с т ь. Наша действительность не ограничивается тем, что уже описали ученые, или тем, что дано людям в органах чувств. Она простирается далеко за пределы изученного. И каждое мгновение или расстояние, или событие есть часть огромного фрактала. Волны бытия создают этот мир, отражаясь и преломляясь в стекле вечности. Тот, кто сможет стать равным вечности, вместив ее в свое сознание, овладеет и сам этой вечностью, и сможет творить ее подобно богу.

— А бог? — хрипло спросила Марго. — Разве он есть? Разве мир не равнодушен? И кто же сотворил бога, если он есть?

— Бог есть, — усмехнулся Люсьен, — но лицо его увидит только сложивший слово «Вечность». Не думайте только, что его лицо подобно человеческому. Ему не нужны глаза, ибо он — всевидящ, ему не нужен голос, ибо он — в звуках мира, ему не нужны уши, ибо он — знает все мысли, ему не нужно тело, ибо его тело — материя, ему не нужны ноги, руки, ибо он — вездесущ. Он все, и он ничто. Он здесь и он там. Никто его не создавал, ибо он рождается каждый миг и рождает сам время, пространство и плоть.

— Хорошо, — смехнулась Марго. — Допустим. А Вам-то что толку, если я узнаю этот знак? Вы-то не сможете повелевать в е ч н о с т ь ю!

— Смогу, — улыбнулся Нурэ. — А ты вот не сможешь понять этого слова без моей помощи. Ты не сможешь перевести его на понятный тебе язык. Вспомни, как ты составляла фигуры в «Големе»? Разве ты знала, что они значат?

— Нет, — помотала головой Марго, и ее окатило волной страха. — Откуда Вы знаете?

Люсьен расхохотался:

— Андрэ Бретон болтлив! И никакой мистики!

— А! — Марго с облегчением засмеялась.

— Ну хорошо, — Люсьен удовлеворенно наклонил подбородок. — Ксавье уже накрыл стол. Время обеда.

Во время трапезы Люсьен был искрометен, он веселил Марго россказнями из жизни знаменитостей, свежими светскими сплетнями. На осторожный вопрос Марго о «Големе», Люсьен усмехнулся и обозвал все это возней клопов.

Ночью, перед тем как лечь спать, Марго снова вышла на балкон и долго смотрела, как ветер пробегает по верхушкам деревьев, как блестящие флюгера и ветряки начинают шевелиться, и стеклянные шары едва заметно поворачиваются вокруг оси (или показалось?), как четкие ллунные тени превращают геометрию колонн, арок и лестниц в театр абсурда.

Может быть, в этом весь прикол? Может быть, стоит быстренько набросать тени. Возможно, в их форме и кроется какой-то тайный смысл. Допустим, тени образуют несколько иероглифов или букв какого-нибудь древнего языка. Прочитать их и дело в шляпе! И гонорар в кармане! А если Люсьен не гонит, то она будет богата и свободна, как птица. И что же она сделает тогда?

Марго торопливо зарисовала увиденное и хотела рассказать об открытии Люсьену.

Она бегала по всему замку и кричала:

— Люсьен! Люсьен!

Она нажимала все кнопки, пытаясь узнать у Ксавье, куда делся хозяин, но и старый слуга не отзывался. Тогда Марго, увидев около конюшни какой-то свет, побежала туда, полагая, что чудаковатый мсье Нуарэ решил покататься ночью на лошади. Но дорогу ей преградил угрожающий рык Урфина, и оскаленная морда собаки дала понять, что Марго лучше вернуться в дом.

Она оглянулась и увидела, что в библиотеке горит свет. Над башенками дома был виден отчетливый коронный разряд.

— Хорошо-хорошо! — сказала Марго Урфину. — Ты — хорошая собачка, ты не будешь грызть гостью твоего хозяина, потому что он тебе тогдя отрежет яйца и оденет навечно намордник. Оставайся тут, я ухожу в библиотеку. Книжечек почитаю.

Осторожно оглядываясь, она вернулась к дому и поднялась по ступенькам.

Плутая по многочисленным лесницам и коридорам, Марго наконец-то добралась до дверей, ведущих в библиотеку. Она постучала в дверь, но никто ей не отозвался. Марго вошла и увидела, что свет, действительно горит. Но внутри никого нет.

Обеспокоенная сходством библиотеки с тем, что она видела во сне, Коша внимательно осмотрелась, ища хрустальный шар и скафандр. Статуэтки, божки, чучела, картины и часы заполняли все свободное место на стенах и полу — там, где не было книг, посреди комнаты так же стоял низкий стол и два кресла рядом. Ступеньки вели к разнообразным нишам и шкафам.

Странно, но и тут Люсьена не было.

Марго хотела уже уйти из кабинета, но ей понравилась книга. Толсьая книга с картинками. С настоящими средневековыми гравюрами. И она взяла ее и села в кресло. В то кресло, в котором должна была сидеть, если бы играла с Люсьеном в Игру.

На иллюстрациях были изображены сцены экзорсисов, изгнаний бесов, средневековые костры. Потом следовали портреты бесов, демонов и пантакли для вызывания нечистой силы.

Люсьена все не было.

Тогда Марго вытащила листок, на котором было торопливо набросано то, что она увидела в пейзаже и начала аккуратно поправлять линии. Машинально чирикая, она стала перебирать варианты и не смогла придумать ничего лучше, как купить остров в океане и уехать навсегда от людей. И жить там около чистой спокойной лагуны…

На бумагу упала тень.

Марго подняла голову и вуидела Люсьена собственной персоной. Он каким-то образом оказался в кресле напротив нее.

— Это уже лучше, — сказал он глубоким убедительным голосом и ободряюще улыбнулся. — Вы не заметили как я вошел, хотя я громко кашлянул, увидев Вас. Вы просто очень глубоко сосредоточились. Это бывет с талантливыми людьми.

Люсьен поднялся и, отойдя в стеклянному шкафчику, достал оттуда причудливую старинную бутылку и два малюсеньких фужера.

— Это алхимический эликсир? — немного насмешливо спросила Марго.

— Да, — кивнул Люсьен. — Разумеется! Этому вину пятьсот лет! В нашей семье его принято доставать только в особых случаях. Раз в жизни.

Люсьен выразительно посмотрел на Марго и, спустившись к столу.

— У меня вопрос! — объявила Марго и, взяв в руки книгу, распахнула ее на том месте, где был нарисован портрет Бафомета и пантакль для вызова нечистой силы. — Что это? Я имею в виду эти таинственные знаки! Это фокусы для суеверных людей? Якоря для психов? Или это реально?

Люсьен не спеша открыл бутылку и внимательно взглянул на Марго.

— Чувствуете, как пахнет?

— Нет, — сказала Марго, но тут же поправилась. — Да! Чувствую.

У нее начала кружиться голова, и Люсьен внезапно начал ей дико нравиться, хотя прежде ей казалось, что Люсьен староват. И даже и в голову не приходило, что между ними что-то может быть.

— Это особое вино. Чтобы сделать его, мастер использовал сны молодых монашек.

Марго расхохоталась.

— Фэнтези какое-то!

— Нет. Не буквально, — Люсьен улыбнулся и наклонил бутылку. — Он использовал то, что рождалось в результате химического процесса этих снов. Так что если постараться, то выпив это вино, можно увидеть сон одной из них.

Вино текло густо, почти как расплавленный металл.

— А-а-а… — Марго смутилась. — Но все-таки Вы не рассказали мне о пантаклях. Это секрет?

— Для тебя нет, — покачал головой Люсьен. — Это тайные знаки только для посторонних. На самом деле все просто. Человеческий мозг и тело устроены так, что для нее очень важны ритмы, рифмы, звуки и цвета. Если выбрать правильный ритм, счет, цвет или звук, можно убить человека, зациклив его энергию например в чакре сердца. Тогда его настигнет инфаркт. Акцентировав энергию печени, можно добиться инсульта… Ты спросишь, какое отношение это все имеет к пантаклям… Прямое. То, что я сказал про воздействие на органы, верно и для более сложного воздействия. Ты ведь знаешь, что человек может напрямую обращаться к стихиям?

— Думаю да, — кивнула Марго, восхищенная открывающимся знанием (наконец-то нашлось место, где ее не будут считать сумасшедшей, и не будуть лить желтизну). — Постойте! Значит Сержа Наполи убили такой фигурой?

— Серж Наполи? — нахмурился Люсьен.

— Да! Художник, который рисовал лабирины?

— А да! Я что-то слышал…да-да. Мать Андрэ покончила с собой купив его холсты. Да. Каким-то образом к нему попала одна из фируг-убийц… Но это неважно. Это так мелко. — Люсьен поморщился. — Давй не будем омрачать этот прекрасный вечер. Так вот! При помощи правильной магической фигуры — она необязательно должна быть пятиконечной — и правильного сочетания звуков мантры, мы можем возбудить тот или иной участок головной коры и вызвать не только духа стихий, но и демона… Все это произойдет в твоей голове, детка, просто часть мозга, занятая ерундой, болтовней, страхами, сплетнями, интригами, превратится в приемник нужной частоты. И ты увидишь невидимое… Вот так! А я помогу тебе прозреть! Хочешь?

Хотела ли этого Марго? О! Именно в этот момент она и поняла, что хочет именно этого. И всегда хотела именно этого.

Узнать, как все на самом деле!

Вот в чем смысл жизни. Вот зачем!

— За тебя, Марго! — сказал Люсьен и, таинственно заглядывайя в глаза гостьи взят свою рюмочку.

Марго смутилась, но подумала, что что бы она не сказала, все будет глупо, поэтому молча прикоснулась к хрустальному краю рюмки протянутой ей навстречу Люсьеном и выпила таинственное вино молча.

И улетела. Все сны, всех монашек — прекрасные искрящиеся сны — снились ей несколько часов кряду.

Проснулась она от того, что Люсьен поцеловал ее в губы. И голова ее тотчас коснулась подушки. Марго протянула руки, сгорая от вожделения, но Люсьен ушел. Сквозь веки она видела, как его высокая фигура проследовала к дверям. Выходя, мсье Нуарэ погасил свет, и Марго провалилась в искрящуюся ночь.

Оказалось она опять глупым оразом отрубилась и уснула.

* * *

В эту ночь Марго опять играла в Игру. На этот раз ей стало ясно, что никакого хрустального шара нет. Вселенная состоит из двух вихрей. Из двух вихрей противоположности. Ни белого и черного, ни холодного и горячего, ни плохого и злого, нет… Все это не подходило для описания.

То, что Марго поняла про мир, можно было сформулировать так.

Мир — это сфера Мебиуса.

Пустота мира состояла из двух противоположностей. Как толстое и тонкое без предмета, как острое и тупое без ножа, как длинное и короткое без расстояния, как долгое и быстрое без времени…

Вместе с Человеком-из-Стены Марго всю ночь месила этот мир. И Человек-из-Стены постоянно перетягивал силу на свою сторону. Почему-то ему все время везло. Он выбрасывал только шестерки, а Марго везло очень редко. Так, что она уступила противнику тысячи людей умерших от чумы, от пыток инквизиции, принесенных в жертву в примитивных племенах. И мало того, жрецы нашли еще один новый способ пополнять счет Человека-из-Стены. Они научили людей наркотикам и запретили им любить друг друга. И, выращивая зависть, злость, обиду и ненависть, эти жрецы пожинали пышные плоды. Принося от них большую часть в перчатку Человека-из-Стены.

И опять Марго выручила старуха с кладбища. Опять она что-то крикнула Марго и, послав огненный белый шар, помогла ей удержать равновесие.

Утром Марго проснулась и обнаружила, что действительно лежит в постели. И уже полдень. Она поднялась и, взглянув на перстень Люсьена одетый на ее большой палец, осознала, что как бы там ни было, у нее нет иного выхода, как нарисовать этот чертов пейзаж.

* * *

Так прошла неделя. Марго нарисовала массу вариантов, все более приближаясь к истине. Но работа так умотала ее, что она больше не пыталась заглянуть ни в библиотеку, ни в парк. Приезжавший вечером Люсьен пытался ей что-то рассказывать, но узнав, что задание еще не выполнено, Марго замыкалалсь и переставала что-либо слышать.

К вечеру седьмого дня пространство напряглось так, что почти зазвенело. Казалось, что воздух стал стеклянным. Марго попыталась начать последний холст, но не смогла. Он так и остался белым.

Она легла на кровать в надежде уснуть, но вертолет так закрутил ее, что ни о каком сне не могло быть речи — Марго каталась по кровати, стараясь найти такое положение, в котором бы Земля не становилась на дыбы. Марго казалось, что ее мысль каким-то образом изменяет кривизну мира, саму гравитацию.

Мозг все сильнее стискивало обручем, словно кто-то затягивал на голове пыточный механизм. Наверное, Люсьен постучал, прежде, чем войти, но Марго не слышала этого стука. Он подошел к ее кровати, и Марго увидела, как лицо Люсьена наклоняется к ней с выражением крайней сосредоточенности и внимания.

Люсьен прикоснулся к горячему лбу Марго, и она почувствовала льдяный холод. Нет. Рука мсье Нуара была вполне человеческая, но внутри этой руки был словно космический холод. Словно весь жар мира, все его тепло и страсть ускользали в руку Люсьена стремительным потоком. Но Марго этот холод теперь приносил облегчение.

— Какая холодная… — попыталась сказать Марго, но красная волна жара, залила глаза и заставила вдохнуть больше воздуха.

Люсьен вышел, и Марго опять пришлось вцепиться в спинку кровати, чтобы не свалиться на пол. «Боже мой! — думала она. — Как же Люсьен ходит и не падает, как же не падают предметы? Хотя… Как же не падают!» Марго с удивлением увидела, как сама собой отвалилась картина, висевшая на стене и упала на пол. Стекло разбилось, и осколки сложились в красивый узор, похожий на звезду.

«Вечность!» — пронеслось в моэгу Марго.

«Вечность!» — прошептал Кай из советского еще мультика.

Осколки закрутились калейдоскопом и превратились в Млечный путь, а потом и вовсе образовали перед Марго фигуру, которая и являлась всем и ничем одновременно. Она, Марго, вмещала в себя все мироздание и была одновременно точкой, математической несуществующей точкой. Она была одновременно центром мира и его окраиной. Где бы не оказалась эта точка, она была неизмено центром мира. И не было ни тверди, ни пустоты. Все было — свет.

Мир действительно был сферой Мебиуса. Бесконечной бутылкой Клейна. Бесконечной, потому что у нее нет конца, и нет границ, и нет центра. Вернее есть центр, но он находится в любом месте. Центр переворота трехмерных поверхностей. А вся мировая сфера состояла всего-то из двух направлений света, которые плескались волнами, отражаясь и нахлестываясь, затухая и разгоняясь. И то, что выглядело с одной стороны затуханием света и гибелью материи в черной даре, то с изнанки было вспышкой новой звезды и испусканием миридлов новых волн, которые образоввывали частицы, излучения и наконец вещество. Равновесие было обязательным в этой системе двух вселенных, каждая из которых есть изнанка другой.

И пустота была не пустотой! Она была дверью в другую вселенную. Границей двух мировых сфер. И любой момент, и любая точка пустоты была только переворотом пространства.

Плюс=минус.

Инь=ян.

В этот момент Марго постучалась в голову какая-то истина. Будто бы наконец она узнала последний знак Слова. Но в эту же секунду холодный искристый покой придавил Марго и заставил замереть, мысли разрушились, и осталось только зрение.

Вскоре Марго увидела себя в незнакомом соборе. Там было много незнакомых людей и знакомых. Но Марго не успела никого рассмотреть, так как увидела, что стоит перед золотым алтарем рядом с Человеком-из-Стены.

Священник закончил чтение и подвел их к алтарю, который представлял собой игру, взятую из комнаты Человека-из-Стены.

Человек-из-Стены с улыбкой вложил руку в проволочную перчатку, и повернулся лицом к Марго, но она, увидев, что Человек-из-Стены и Люсьен одно и то же, замерла сжав руки в кулаки. Как же она может с ним венчаться? Это же ее враг!

— Послушайте, Марго! — прошептал Человек-из-Стены. — Вы не должны устраивать сюрпризов. Вы согласились! Согласились!

— Пока я не пойму в чем смысл, я не могу сделать ни шагу, — нахмурила брови невеста.

— Что вам еще объяснять? — прошипел Человек-из-Стены. — То вращение, похожее на вращение шара Мебиуса, если бы таковой Мебиус мог придумать и представить — не есть полная картина мира. Для завершения этой картины я скажу вот что. Хаос и катастрофы никогда не прекратятся, пока эта центрифуга будет крутиться. Есть только один способ укрепить вселенную — целиком перетащить ее на одну из сторон. Тогда воцарится покой и гармония. Не будет ни войн, ни голода, ни землетрясений, ни вспышек сверхновых. Все будет покой и безопасность. Вы готовы пожертвовать собой, чтобы принести в мир покой и безопасность. Вы готовы стать каналом, посредством которого соединение двух миров установится, ускоряя таким образом наступление истинной Вечности. Не той, беспрестанно погибающей и возрождающейся, подобно Фениксу, а истинной. вечной и окочательной? Ибо Зло не есть Тьма. Тьма, напротив, способна рождать свет. Злом же является уничтожение Черного света, как источника собственно Белого света. Некоторые говорят, что напротив, Белый свет рождает Черный, ибо тень рождается от света. Но это сущая глупость. Изначальное состояние мира — покой. Гармония в покое. И Вам может быть оказана честь принять участие в востановлении изначального.

— А что мне нужно для этого сделать? — спросила Марго, подавленная убедительностью речи Человека-из-Стены.

— Заключить темный алхимический брак. Тысячи лет Когорта вечных обходилась своими силами, получая энергию от посредников — Вы их видели — но теперь настало время заключить брак с белым светом. И для этого нам нужна женщина.

— А что будет со мной?

— Вы станете сквозным каналом. Смерчем, через который Когорта будет получать энергию.

— Не-е-ет! — заорала Марго и, сорвав с руки кольцо Люсьена, швырнула его на пол.

Но Это мало помогло ей. Священник вместе с Человеком-из-Стены схватили ее и засунули руку в проволочную перчатку. Марго тут же начало колотить, как припадочную, и она потеряла сознание.

* * *

Утром Марго проснулась от того, что что-то острое ткнулось в ее щеку. Инстинктивно она махнула рукой и открыла глаза. Ветер. Серый ветер гнал по небу беспокойные темные тучи. Деревья кланялись, теряя ветки и листья. В открытую дверь ломился плотный широкий поток и швырял на пол разный мелкий сор. Там же на полу валялось и кольцо Люсьена данное ей в залог. Марго вспомнила сон, и опять расстроилась. Безумие все сильнее захвативает ее. Скоро она ни для чего больше не сгодится, как только давать пот для производства «глазок». Она усмехнулась. Ну что ж! Тогда хоть Жак и Валерий будут довольны. Надо же хоть кого-то сделать счастливым, если не можешь счастливой быть сама. И Марго поразилась простоте смысла жизни. Надо кого-то сделать счастливым! Вот в чем дело! Вот для чего нужна жизнь!

Марго почувствовала было еще более плотное сжатие пространства. Казалось, само время и расстояние кто-то сдавил огромным прессом.

Но и это было не главное.

А главное было то, что она была каким-то образом причастна к этому давлению. Все мышцы и жилы, и нервы крутило и трясло так, будто сквозь них шел ток неизвестной энергии, сродни электрической или магнитной.

И он не просто шел, что было бы терпимо, хотя и мучительно. Все было хуже — сквозь поверхность тела Марго собиралась вся энергия мира и, свернувшись в жгут, в смерч, в воронку водоворота, выливалась через огромную электрическую трубу, выросшую между бедер Марго.

— Вот байда какая! — хрипло удивилась Марго, разглядывая свое распухшее, скрючившееся от напряжения тело.

В принципе, это было очень похоже на припадок обычной похоти, застающий временами всякую двуногую взрослую особь, независимо от пола. В принципе, Марго знала способы, которыми можно было поправить это дело. Способ номер один был пойти в душ и привести себя в порядок при помощи известных манипуляций руками. Способ номер два был сложнее — позвонить-приятелю-пригласить-на-вечеринку-и… пойти-в-людное-место-познакомиться-пригласить-на-вечеринку-и… И!

Она медленно доплелась до бэдрума идолго стояла под душем. Но способ номер один не катил. Навязчиво напрашивался способ номер два.

Люсьен?

Почему бы и нет?

Марго вспомнила, как мсье Нуарэ был с ней вчера мил и заботлив. Боже! Надо же до такого докатиться? Но не зря же гонорар за работу так велик! Если бы рисование этого пейзажа не было таким опасным занятием, то кто бы стал предлагать такие щедрые условия?

Хреново только, что Марго уже вроде как проснулась, а бред еще не кончился. Правду говорят, можно сойти с ума, если долго ни с кем не спать. Какого хрена она не стала любовницей Андрэ? Хотя Люсьен — гораздо лучше.

Она оделась и покачиваясь от желания, вышла на балкон. Ветер усиливался. Он принялся трепать волосы и одежду Марго и швырять в нее песчинки и мелкие камешки. Но она не замечала ничего. Два желания спорили в ней — умереть или заняться сексом. Разнузданным, безобразным, гадким.

Люсьен!

В парке Нурэ не было, и Марго отправилась вниз, в залу, где они обычно встречались за завтраком. Нуарэ, свежий и ослепительный приветствовал ее великолепной улыбкой.

— Как Ваше здоровье? — участливо спросил он. — Вчера я так испугался, что придется вызвать врачей.

— Да нет, — шепотом ответила Марго. — Ничего. Наверное, вино слишком крепкое для меня. Мне всю ночь снились кошмары. ПредставляетеЮ мне приснилось, что я венчаюсь с Человеком-из-Стены! Смешно!

Она села за стол и хотела взять кусок пирога, но приступ головокружения отвратил ее от этой идеи. Нет. Ее не тошнило. Просто все мысли и чувства настолько сосредоточились на «и», что она не смогла бы проглотить не кусочка.

Схватив кофе, Марго выхлестала его залпом и со стуком поставила чашку на стол.

— Вы чем-то взволнованы? — снова спросил Люсьен, мерно работая челюстями.

И Марго опять сдавило спазмом. Она чуть не вскрикнула и нечаянно уронила чашку на пол.

— Ну вот! Все рушится! — воскликнула она. — Вчера в моей комнате разбилась картина, а сегодня вот… и этот ветер!

— Да! — улыбнулся Люсьен. — Ветер! Передавали, что надвигается буря. А я чувствую необыкновенный прилив сил.

Появился Ксавье и собрал осколки.

Люсьен поднялся и, отойдя к открытому окну, остановился лицом к Марго. Ветер вздымал полы его черного шелкового плаща, и мсье Нуарэ казался окромной черной птицей.

Марго так долго смотрела на него, не решаясь сообщить о своем желании, что ей стало казаться, что сила мира, протекающая сквозь тело Марго насквозь, не исчезает в никуда, а попадает прямо в тело Люсьена, через его каналы напрямую наполняя его силой. Огромный тугой жгут темного света соединял лоно Марго и чресла Люсьена де Нуарэ.

И по мере того, как наполнялся силой Люсьен, разрасталась огромная темная сущность, окружающая его огромным нимбом. Ну вот. Опять началось. На этот раз наяву.

Ничего противоречивого в противоречиях Марго на самом деле не было. Как только она начинала видеть что-то особенное. В ней просыпался здравый смысл. Как только особенное заслонялось обыденностью, Марго начинала бунтовать. Вот и все!

На этот раз проснулся здравый смысл.

— Черт! — встряхнула головой Марго. — Хочется вина. Надраться и выбросить из головы этот чертов пейзаж. Со мной твориться черте что! Галлюцинации, бред… Можно мне выпить вина?

— Конечно! — Люсьен хлопнул в ладоши и Ксавье принес бутылку старого красного вина и два бокала. Наполнив оба, он поставил бутылку на стол и удалился.

Но нет! Марго вспомнила напиток алхимиков, которым Люсьен ее уже поил. Нет! Спасибо, больше не надо!

— Мазафака! — выругалась Марго, оглядываясь и с удивлением наблюдая, как мир опять миняется вокруг нее. Теперь космы черного света вокруг Люсьена выросли почти до бескрайности.

— Что с тобой, Марго? — спросил Люсьен и, обняв за талию, наклонился к ее шее с поцелуем.

И едва его губы коснулись тела Марго, как льдяный холод пронзил позвоночник. Но желание только выросло.

— Мне кажется, мир как-то исказился, и сейчас опрокинется, — ответила она на вопрос Нуарэ и снова вгляделась в загадочные формы пейзажа.

Теперь, под давлением ветра, все флюгера и ветряки сдвинулись, переместив и повернув стеклянные шары. Облака отодвинулись и на миг в небе появились Солнце и Луна и яркая звездочка Юпитера.

В этот момент произошло странное — откуда-то в стекле шаров возникло свечение, которое вычертило лучами мгновенный узор Шри-Янтры и, сфокусировавшись в точке над центром бассейна, ударило лучом в лицо Марго. В точку, где индийцы рисуют третий глаз.

Луч ударил Марго довольно сильно, и она почувствовала, как дрогнула рука Люсьена.

На секунду Марго ослепла — внутри ее головы вспыхнул такой яркости свет, что внешние раздражители не могли спорить с ним. И Марго пришла в голову удивительная мысль.

«Я знаю последний знак слова «Вечность»! — поняла она, едва зрение вернулось назад.

— Верно! — вкрадчиво сказал Люсьен. — Я верил в то, что это случится. И я не ошибся.

Он снова наклонился к ней, и Марго ослабела под обжигающим холодом его поцелуев. Она начала падать, но Люсьен подхватил ее и удержал в объятиях. Воронка истекающая из Марго стала в этот момент огромной — больше самой Марго. И Марго увидела, как эта воронка легко притягивает сияющую силу неба и земли. Это испугало Марго и она отчетливо подумала: «Я превратилась в дыру мира. Это ужасно. Надо что-то делать!» И тут она немного пришла в себя и увидела, что один Люсьен продолжает сидеть за столом, а второй держит ее на руках. И она сама тоже раздвоилась. Одна сидела за столом, а вторая обнималась с Нуарэ около окна.

«Как же так? — удивилась она. — Где же настоящий? Какой из них кажется мне? Тот или этот?» «И тот и этот!» — ответил ей голос Нуарэ, звучащий внутри черепной коробки Марго.

«Не может быть!» «Взгляни на меня! Я твой муж. Мы обвенчались ночью. Разве ты не поняла, что это был я?» Марго подняла голову и поняла, что все еще сидит на стуле перед бокалом вина, а напротив ее сидит Люсьен. И теперь отчетливо ясно, что это тот человек, с которым она играла в Игру, и с которым обвенчалась в храме, которого она видела в «Големе», на репродукции в квартире Аурелии и который преследовал ее в Питере.

— Разве я не убила Вас в Питере? — удивилась Марго вслух, возвращаясь в Марго-за-Столом. — И разве мы не целовались сейчас около окна?

— Верно и то, и другое, — кивнул Люсьен-за-Столом.

— Но как?! Я сойду с ума! — жалобно восклинула Марго.

— Очень просто. Мы — куколки. Родители дают нам тело и зародыш души. И всю жизнь мы выращиваем этот зародыш. Когда он становится достаточно сильным, наше тело остается лишь скафандром и фабрикой, которая питает его энергией. То, что ты видишь сейчас у окна, наши души. Хотя, если ты вернешься в душу, то увидишь, что наши тела сейчас сидят за столом и ведут беседу.

— А что это за воронка, которая проходит меня насквозь? — нытливо спросила Марго.

— Мировой канал. Ты — женщина, и создана для того, чтобы переливать энергию на обратную сторону мира. Неприятные ощущения скоро пройдут. Ты привыкнешь. Зато взамен получишь все, что может хотеть художник и немного больше. Ты сможешь продлить свою жизнь до бесконечности. Пока на этой стороне мира есть сила, она будет питать тебя. А потом Когорта уйдет на другой уровень. Разумеется, ты уйдешь с нами.

— А что будет с миром?

— Он свернется.

— И все люди?

— И все звезды… Таковы законы физики. Будда вдыхает и выдыхает.

— Но почему — я? Мне не хочется быть воронкой, в которую проваливается мир!

— Тебе повезло! Тебя принимают в Когорту. В семью бессмертных. Какое дело тебе до смертных? Они никогда не накопят столько жэнергии, чтобы вырастить душу.

— А я? Я-то тоже протсая смертная! — истерически выкрикнула Марго из своей воронки.

— Видишь ли, — усмехнулся Люсьен. — Когда мы открыли этот способ — собирать энергию не по крупицам из космоса. Это нудное и требовательное занятие. Требующее большого терпения и сосредоточенности. Гораздо проще было забирать энергию более низких существ. Часть бессмертных была против, но мы принесли часть из нас в жертву и победили. Но осталось мало! И хотя, за счет сокращения числа, мы расширили каналы, не все пошло так, как мы хотели. Возможно бессмертные белого света были более правы, когда говорили, что энергию нужно брать в космосе. Но мы утратили эту способность и можем получать энергию только через людей. Тогда мы решили увеличить число членов Когорты. Мы поняли, что соединившись с женщинами белого света, мы получим доступ ко всей силе мира.

— А сколько вас?

— Это неважно. Мы все одно и в то же время врозь.

— А если я…

— Если ты убьешь себя — твой канал появится в другом месте. У другой девушки. Только будет еще более широким. И, если «Голем» не успеет ее убить, мы возьмем ее к себе.

— А Андрэ. Он — Ваш?

— Нет. Он — проститутка. Искатель талантов. Бывает продает одно и то же по три раза то в «Голем», то нам.

— А разве «Голем» не ваш? Нет. С «Големом» у нас контракт. Но контракты пишут для того, чтобы пытаться их обойти. Сама понимаешь…

— Хорошо, — вздохнула Марго. — Значит, поскольку у нас все хорошо, все решено, я могу поехать, например, на дискотеку?

— Можешь, сказал Люсьен. — Но пока не советую. Привыкни к своему новому положению. Приди в себя. Я не думаю, что люди «Голема» не ищут тебя.

— Постой, но ведь я могла приносить им пользу. Я же считала каие-то функции. У меня неплохо получалось! Почему же они отталкивали меня?

— Эх, Марго! — усмехнулся Люсьен, возвращаясь в свой обычный, милый воспитанный вид. — Люди — сволочи! Они готовы из зависти погубить целый мир! И ты страдаешь из-за них! Я вижу страдаешь! Ты хочешь спасти все человечество? Хочешь, я вижу! Но оно не то, что спасибо тебе не скажет, оно первым разорвет тебя, если я перестану тебя охранять! Они будут, брыжжа слюной, обвинять тебя во всех грехах, а сами будут трепетать, не дай бог твой кусок власти окажется жирнее, чем их. Люди сами вынудили Когорту известному тебе способу общения. Они вырастили нас на своей низости, трусости и мерзости. Они сами ненавидят себя! Марго! Они — сами!

— Да, — грустно наклонила голову Марго и слеза капнула у нее из глаза. Сначала из дного, потом из другого. И вскоре они ручьем потекли по столу, а она размазывала их по инкрустированной поверхности и думала, что она должна сделать.

Варианты: — убить Люсьена; — убить себя; — убить Андрэ;

Ничего другого ей в голову не приходило.

— Ладно! — сказал Люсьен. — Мне нужно заняться нашими делами! Я очень доволен твоими холстами, и хочу организовать тебе выставку в Помпиду. Для начала. Потом Метрополитен, потом Гугенхайм и так далее. Ты будешь, как Пикассо! Я обещал.

Марго спрятала руку, кольцо так и осталось лежать на полу в комнате.

— Ничего страшного, — сказал Люсьен и нажал кнопку.

Появился Ксавье.

— Принеси мадам ее кольцо! — распорядился мсье Нуарэ, и Ксавье тотчас исчез.

Через две минуты он спустился в зал по винтовой лестнице и, войдя через балкон, решительно подошел к Марго и положил со стуком кольцо со скарабеем.

— До вечера, — сказал Люсьен и решительно направился из дома.

Вскоре мимо окон проехал «Линкольн».

Марго сунула кольцо в карман и ушла к себе.

Она так и не решила, что лучше сделать: — убить Люсьена; — убить себя; — убить Андрэ;

Марго свалилась на кровать. Действительно, Люсьен прав. Уже лучше. Уже Земля не болтается, как утлое суденышко в океане.

Марго закрыла глаза.

Она не думала, она просматривала события, как кино. Все, что с ней случилось от и до, она перебрала по мелочи, по кусочку, по слову и жесту. И поняла, что ничего не понимает.

Но это было не важно. Важно, что у нее появилось желание.

Оружие! Правильно сказала старуха. Марго на войне, и без оружия. Не годится так.

Марго стала думать, где можно взять ствол.

Разумеется, первое, что ей пришло в голову, был револьвер Лео, который теперь находился у Поля. Она явственно представила комнату Поля, Дартс, тахта, полки, шезлонги у стены, груда тапок. Поль сидел за машиной.

Он так увлекся редактированием очередного трэка, что смог увидеть призрак Марго прямо перед собой на экране монитора. Испугавшись необъяснимого явления, Поль зажмурился. И услышал голос Марго.

« Привет, Брат Поль!» Тогда Поль снова раскрыл глаза и, уверенный, что от переутомления у него начало сносить крышу или он поддался действию чар Марго и она свела его с ума при помощи неведомого гипноза, или… или он тоже стал роботом?

Поль не на шутку испугался, и испуг спас его от дальнейшего.

Марго потеряла контакт с Братом Полем и очнулась от того, что Люсьен смотрел на нее, сидя на краю кровати.

«Привет!» — сказал он, не размыкая губ. Сказал в голове у Марго. И то верно — теперь ведь весь мир был в голове Марго.

Она поднялась на кровати и села. Похоже, ничто человеческое Люсьену было не чуждо. Или он так хорошо умел имитировать человеческое? Он делал все так, как нравилось Марго. Он стал дико похож на Чижика. Как он это сумел? Или это…

Нет. Не может быть.

«Конечно! — честно признался Люсьен. — Просто мне совсем не трудно быть таким, как тебе нравится. Ты очень много принесла Когорте, почему бы мне не сделать для тебя такую мелочь? Но нам пора играть!» Они снова оказались за игорным столом около сферы, которая была одновременно и миром и его изнанкой.

«Прошу!» — потирая руки, предложил Люсьен и потянулся к кубикам.

И Марго осенило! Есть только один способ не проигрывать ему — не играть!

«А я — не буду!» — сказала она и отдернула руку.

Но Люсьен расхохотался.

«Хорошо! В другой раз! Сейчас это уже не так важно!»

* * *

На шоссе Марго остановилась и опять, в последний раз, бросила взгляд на замок, притулившийся в излучине реки. Теперь она заметила небольшой клубок пыли. Это, наверное, Ксавье! Наверное, Ксавье оседлал черного скакуна, обнаружив пропажу Марго и запертого в библиотеке резиншнауцера. Марго прижалась к стволу пирамидального тополя и присмотрелась.

Нет. Это маленький фургончик, на котором Ксавье ездил в деревню.

Марго тяжко вздохнула и подумала, что пешком ей никак не уйти от погони.

«Эх, сейчас бы «аненэрбе»!" — подумала она и вспомнила о красной, капсуле подобраной на лестнице у Андрэ.

Не потеряла ли она ее? Марго полезла в карман. Биссеринка была на месте. Марго закинула ее в рот и быстро проглотила. Должна была эта капсула подействовать. Должна была, но кто знает Береженого бог бережет. Марго оглянулась на дорогу — там по-прежнему никого не было. Тогда она скатилась по клубкам прошлогоднего бурьяна в канаву и притаилась под гривой какого-то кутарника. Но, конечно, если Ксавье взял с собой Урфина, то ей это не поможет. Собака почувствует Марго и в канаве, и в пыли.

Зашелестели шины по асфальту, и Марго замерла.

К счастью, красный «аненэрбе» уже начал действовать, и случилось вот что. Фургончик загромыхал и остановился около Марго. Ксавье выпрыгнул на дорогу и, пнув колесо, увидел ослабевший болт. Вытащив домкрат и продолжая насвиствыать, старый хрыч поднял машину и начал затягивать разболтавшееся колесо.

Закончив работу, старик решил отлить, и устроился на обочине прямо рядом с Марго. Сначала посыпалась пыль из-под его ботинок, а потом струя выгнулась параболой в каких-то пятнадцати сантиметрах от лица Марго.

«Сейчас уедет,» — подумала Марго, но фургончик не зарычал, и никуда не поехал. Наоборот насвистывание Ксавье начало удаляться куда-то в сторону. Марго приподнялась и увидела, что старик поплелся к кустам ежевики. Будет проверять, не там ли беглянка — дошло до Марго, и она совершила удивительную вещь. Она, как кошка, выпрыгнула из канавы и, открыв заднюю дверцу фургончика, запрыгнула туда.

Ксавье еще побродил по дороге и опять сел за руль.

— Ну ничего! — пробормотал он, заводя дристопал. — Далеко не уйдешь! А если что, мсье Нуарэ вычислит тебя по чертовому кольцу. Мне, конечно, достанется, но это ничего. Все равно, он меня уже не выгонит. Куда он выгонит меня, старика?

Так старый брехун ехал и трещал без умолку, а Марго тайком вытащила чертово кольцо из кармана и, подозрительно осмотрев его, приоткрыла дверцу и швырнула на дорогу. Если он найдет Марго по кольцу, то и кольцо свое чертово найдет без Марго!

Ветер шумел уже так сильно, что ни стука дверцы, ни шагов Марго по железному днищу услышать было невозможно.

Ксавье довез Марго до небольшого городка. Несколько десятков домов около винных погребов, вырубленных в скале и виноградники через дорогу. Городок стояу почти у самого выезда на автобан, где уже было множество машин и можно было что-то поймать.

Старик собрался въехать в городок и притормозил на повороте.

Беглянка воспользовалась удачей и, распахнув дверцу, выскочила из машины и скатившись кубарем в кювет, дождалась там, пока драндулет Ксавье не скроется в переулке. Иглы ежевики больно кололи руки, но зато они помогали Марго собраться, и она специально стискивала их рукой до крови, чтобы не расползаться и не расквашиваться.

Едва затихло ворчание старого моторчика, Марго побежала к автобану.

Оружие

— Привет, Поль! — сказала Марго, угрюмо вваливаясь в знакомое студио. Ключи так и остались при ней, с тех пор как она исчезла.

— Привет! — как-то примороженно сказал Поль и продолжал стоять на пороге. — Ты… настоящая?

Он неуверенно прикоснулся к голове и поправил очки.

— Настоящая! Хочешь убедиться? — Марго решительно направилась в комнату, подвинув хозяина осторожным, но настойчивым движением.

— Тогда проходи! — сипло сказал Поль. — Куда пропала-то на целую недею? Я уже не знал что и думать. Хорошо мне Андрэ сказал, что ты уехала в Египет. Но что-то ты не очень загорела…

— А ты его видел? — не обращая внимания на причитания Поля спросила Марго и потянулась к телефону.

Нет. Андрэ не должен знать, что она здесь. Она должна застать его врасплох.

— Да. Они заезжали с Максом.

— Дай мне пушку, Поль! — решительно сказала Марго, окидывая студио взглядом и не находя ящичка.

— Так это твоя работа! — возмущенно сказал Поль. — Все-таки я не сошел с ума! Ночью ты приперлась сюда и стала требовать у меня револьвер Лео!

— Все, что ты сказал — полное дерьмо, — устало сказала Марго, — и не имеет никакого значения. Давай пистолет! Мне нужно спасти человечество и вообще весь мир. И у меня нет времени.

— Опять?! — Поль истерически засмеялся.

Марго устало вздохнула.

— Но постой! Тебя не было несколько дней! И я должен просто так дать тебе ствол? Ты не хочешь мне рассказать, где ты была? Что делала? Я все-таки твой друг! Я имею право знать, что происходит? Ты же знаешь, насколько моя жизнь бедна событиями…

— Если не заткнешься, станет богаче!

— Послушай, Марго! — вспылил Поль. — Почему ты так со мной разговариваешь? И с какой стати после этого я тебе должен что-то давать?

— У тебя есть кофе?

— Есть…

— Сделай мне, пожалуйста! — Марго зевнула. — Отрубаюсь на ходу!

— Ну хорошо. Конечно сделаю, — Поль послушно поплелся на кухню, а Марго заметалась по комнате. На полке нет. Под тахтой нет. Стоп! А откуда он ее достал во сне? Наверняка туда же и вернул! Вряд ли у него появилось больше фантазии!

— Послушай, — вернулся возмущенный Поль. — Я не буду делать тебе кофе, пока ты не извинишься. Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь!

— Хорошо. Извини, — сказала Марго, продолжая искать оружие.

— Так ты мне скажешь, в чем дело?

— Черт! Это долгая история, но я вперлась в одно дерьмо и мне надо это исправить. Я выпустила на свободу мировое зло!

— Что?! Доктора Лектора, что ли? — занудно сострил Поль. — Кстати! Не советовал бы тебе никуда ходить! Сегодня обещали ураган.

— Это не ураган, Поль! Это я натворила дел! Ураган — это только начало! Если ты даже представить не сможешь, что случится!

Ветер за окном опять что-то сорвал и с грохотом покатил по дороге.

Поль ушел на кухню и налил для Марго кофе. Он вернулся в комнату с чашечкой.

— Так ты дашь мне пистолет? — Марго схватила кружечку и залпом выхлебала кофе, чувствуя, как трепещет каждая жилка.

— Черт побери тебя, Марго! — застонал высоким голосом Поль. — Не могу я дать сумашедшему человеку оружие! Ты кого-то застрелишь, а меня потом посадят! Посадят Лео, Аурелию. Я не сошел с ума!

— Хорошо, — вздохнула Коша и поискала глазами что-нибудь тяжелое.

— Кстати! — возмутился Поль. — Почему ты в ботинках?

И правда! Марго обрадовалась! Ботинки на ногах — каждый по четыреста грамм. Марго медленно потянулась к шнуркам.

— Да! Конечно, — Марго коротким взглядом оценила расстояние и, один ботинок, потом второй и поднесла его к глазам. — Вот зараза! Совсем задники порвались…

— Да?! — удивился Поль и вытянул шею, желая заглянуть в ботинок, чем Марго и воспользовалась. Со словами «Прости, Поль!» она навернула по лысоватому затылку Поля правым «бульдогом».

Схватившись за голову, брат Аурелии рухнул на тахту и отрубился. Чтобы укрепить достигнутое, Марго Танк выдернула из музыкальной установки сетевой шнур и быстро прихватила им руки Поля.

Скотч! Где-то она видела скотч! Марго кинулась в прихожую и распахнула встроенный шкафчик, в котором Поль держал тапки с заячьими ушами. На полочке сверху Марго нашла наполовину использованный моток. Вернувшись в комнату, она запеленала Поля в липкий кокон и приготовила еще кусок скотча, чтобы заклеить Полю рот.

Брат Аурелии открыл глаза и со злобным изумлением простонал:

— Ну та и гадина!

— Где револьвер? — требовательно спросила Марго и помахала скотчем перед лицом пленника.

— Не скажу! — помотал головой Поль и сморщился. — Сильно долбанула-то! — и вдруг заорал. — А-а-а-а!!!

Марго двинула Поля по челюсти. Так, чуть-чуть! Чтобы закрыл рот! И ловко заклеила исочник звука. После этого она вытащила из карманов Поля все ключи и принялась планомерно обследовать помещение.

«Ну что, крошка, непросто спасать человечество?» — раздался хриплый голос Люсьена, и Марго увидела его призрак.

«Пошел ты!»

Люсьен болтался следом и веселился.

Револьвер Марго обнаружила случайно — в весьма неожиданном для Поля месте — коробка лежала в камере стиральной машинки, заваленная ворохом грязного белья.

— Маза фака! — выругалась Марго и вернулась в комнату.

Устроившись в шезлонге, она принялась перебирать ключи, ища тот, которым можно было бы открыть коробку, чтобы достать ствол.

— И как ты решил в машинку ее запихнуть? — удивилась Марго. — Что? Ты думал, я туда не полезу? А с чего ты взял, что я вообще к тебе явлюсь?

Поль что-то промычал.

— Что? После того, как тебе приснилась эта дрянь, ты был уверен, что я к тебе заявлюсь?

Поль кивнул.

— Ну что ж, — вздохнула Марго. — Ты был прав. А где ключ-то?

Поль замычал.

— Что? Где? Кивни!

Поль замотал головой. Неужели Аурелия принесла одну коробку? Без ключа? Марго решительно сорвала скотч с лица Поля.

— Аурелия не давала мне ключ! — сказал хрипло Поль и быстро спросил. — А ты отклеишь меня, когда будешь уходить?

— А разве ты дашь мне уйти после этого?

— Но я же умру, если ты оставишь меня так.

И тут Поль увидел, как Марго залилась краской и оглянулась так, будто кто-то был у нее за спиной.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала Марго и снова отправилась в прихожую. Там она выбрала из нескольких имеющихся у Поля инструментов молоток и опять вернулась в комнату.

Поль, увидев Марго с молотком, заорал.

— Мазафака! — ругнулась Коша и вернула скотч на лицо Поля.

Поставив коробку с пистолетом на пол, торцом вверх, Марго изо всех сил лупанула по лакированому дереву. Хоть бы что!

— Надо же, сучка! — Марго осмотрела коробку на предмет прочности и решила теперь проломить крышку.

Хрясть!

Тот же перец, вид сбоку! Вспомнив, что в прихожей есть еще и лобзик, Марго поменяла инструмент и переместилась с коробкой на кухню. Поль с ужасом проследил за ней и остался лежать на тахте. Он тоскливо слушал вжиканье полотна, грохот палающей временями коробки, ругательства озверевшей русской художницы и терпеливо ждал своей участи. Он попробовал даже подергаться, но скотч держал крепко. Все, чего несчастный холостяк смог добиться, — это упасть на пол.

— Ну вот! — сообщила Марго, возвращаясь назад с револьвером. — Даже заряжен, как ни странно. Что поделать? Ладно, Поль! Пока! Не скучай. Я оставлю ключи от тебя в почтовом ящике и через пару часов позвоню ау. Она еще там живет, где жила?

— М-м… — сказал Поль.

Марго сунула пушку за пояс и, несмотря на протестующие стоны Поля, покинула студио. Спустившись вниз, она, как и обещала, кинула ключ от квартиры в почтовый ящик.

Вышла на улицу и огляделась. Опять накатило. До приступа тошноты. Наглая рожа Люсьена проявилась на этот раз прямо в небе огромной дьявольской ухмылкой.

— Пошел ты, — раздраженно отмахнулась Марго, чувствуя предательскую слабость в коленях и сбиваясь дыханием.

Призрак Люсьена вздохнул, и ветер усилился настолько, что не выдержало одно их деревьев в скверике. Древесина хрустнула, и ствол медленно наклонился, раздваиваясь на две огромные щепы.

— Вот зараза! — Марго побрела по бульвару, размышляя о том, в какой очередности совершать поступки.

К Андрэ. Она припугнет его и выяснит, кто замешан во всем этом дерьме. Выбьет из него все списки. А потом…

Убьет. Она найдет в себе решимость убить урода.

Марго повернула за угол и обомлела: в темноте улица светилась белым сиянием. Все было усыпано нежными лепестками вишен. Оружие.

Теперь у нее есть оружие, думала Марго, высматривая на дороге такси.

Метель заметает ночные дома, так не бывает, знаю сама…

* * *

Андрэ был дома.

Он очень удивился, когда узнал, что к нему пришла Марго.

— А я видел твою рекламу! — восторженно воскликнул он и протянул Марго новенький глянец. — О! Смотри! Помпиду! Журналисты, фуршет на сто тысяч баксов! Выпиши лессэ-рассэ!

— Я не пойду туда!

— Не пойдешь?! — вытаращил глаза Бретон.

— Я поссорилась с Люсьеном.

— Тебе не понравилось у Люсьена? Тебе не понравилось у Люсьена? О-о! Это круто. Многие девушки мечтали бы оказаться на твоем месте!

— А я нет! — сообщила Марго и, закрыв за собой дверь вошла в комнату.

— Ты какая-то агрессивная, — заметил Андрэ. — Попрошу учесть, я тебя предупреждал! Сидела бы в «Големе» и…

— Не трынди! — невежливо оборвала его Марго. — Кто из вас врет? Вот, что мне важно узнать.

Чтобы не было неожиданностей, она вытащила пушку и взвела курок.

— У! Какие мы важные! — сказал Андрэ и полез в карман.

— Руки! — остановила его Марго очень мягко. — Положи на стол. И говори, сколько вас, уродов?

— Это не я, Марго, — вздознул Андрэ. — Но я могу тебя познакомить с человеком, который тебе нужен. Хотя у меня есть свое мнение на этот счет, но если ты настаиваешь, то я… хочешь, я позвоню прямо сейчас? Но вообще-то, пока ты не разделаешься с Люсьеном, все останется по-старому. Ты же понимаешь, что он кого-нибудь купит все равно! Марго! Он хорошо платит! Может быть, ты забьешь?

— Нет! Звони своему уроду. А потом дашь трубку мне.

Марго сняла радиотелефон и подала репортеру.

— Ну! — Андрэ набрал несколько кнопок и прижал мобилу к уху.

— Привет! У меня к тебе дело. Дело на поллимона.

Андрэ что-то ответили, и он нажал отбой.

— Все! Он ждет нас в «Эдеме». Да убери ты свою игрушку! — недовольно ухмыльнулся Андрэ. — я сегодня столько «Аненэрбе» сожрал, что даже если на меня сбросить атомную бомбу, что-нибудь случится, и она пролетит мимо. Я просто… Просто мне посрать на ваши разборки. Ты гхотела в «Голем», я тебя устроил, но тебе, видите ли… не понравилось! Ну ладно! Хотя могла бы и откатить. Нет мне, конечно, там дают процент. Но вообще-то, я расчитывал с получки на проставу. Но ты захотела к Люсьену. Пожалуйста! Я тебя свел с Люсьеном и получил свои честные! А теперь ты хочешь Вампира? О чем базар! Он нас ждет!

— Идем, — сказала Марго и спрятала пушку в карман.

Через минуту они уже неслись к «Эдему» в БМВ.

— Чертов ураган! Когда он кончится! — выругался Андрэ Бретон и врубил радио.

— Когда я вас всех перемочу, тогда и кончится, — усмехнулась Марго и подумала, что Люсьен, похоже занялся чем-то более важным. Ну и слава богу!

Диктор по радио взахлеб сообщал количество потерь уже нанесенных ураганом. Он обещал, что ветер достигнет двухсот километров в час и рекомендовал парижанам закрыть окна и двери и сидеть дома, не высовывая носа.

Открытки Бамбука

— И что, мы поедем в такую бурю? — спросила Катька, заходя к Репеичу. — Там же никого не будет!

— Во-первых Катериня, приясядь, а во-вторых, у нас контракт, и платят нам за то, что мы есть, а не за что-то другое.

— Логично.

— А теперь марш одеваться!

— Да я уж одета.

— Тогда в автобус. Вс связи с погодными условиями выезжаем на час раньше. И постучи всем. Музыкантам, Эдику. Давай.

Они выехали. Добирались, действительно, дого. Объезжали заваленные порушенными деревьями улицы, разбитые витрины. Куски черепицы летели наискось через дорогу, будто куски фанеры.

— Гля! — покачал головой Обор. — Только сейчас понял, что такое «как фанера над Парижем»! Круто! Как в кино!

— Сядь, Гена! — крикнул ему Гочподи, впервые назвав Обора по имени.

— Дя сяду я. Сяду! Гля! Че орать-то! Я что ли эту байду закрутил!

— Заткнись, мудила! — ласково посоветовал ему Плесень.

Добрались с горем пополам.

Почти все уже были готовы к выходу. Танцоры уже периминались с ноги на ногу перед зеркалом. Митяй раздраженно перебирал коробочки в своем заветном ящике. Оборотень настраивал гитару. Плесень тупо выстукивал по голени нервный ритм. Катька завязывала шнурки на ботинках. Эдик деловито поправлял космическую прическу, а Гочподи нервно поглядывал на часы — Бамбука все не было.

— А может он погиб! — предположил Оборотень и дернул аккорд «Ля минор». — Обещали ураган до сто семидесяти «кэмэче»! Мне консьерж сказал, что тут деревья валит пачками, если ветер подует. Может, его придавило?

— Заткнись, гочподи! — ругнулся Репеич. — Ты, меня, Гена доведешь сегодня!

— Хорошо! — согласился Оборотень и опять дернул струны.

— Ненавижу «ля минор», — сообщила раздраженно Катька. — Самая слезоточивая тональность. Дерьмо совковое!

— Может тебе квинточку уменьшонную подать? — съязвил Оборотень и бренькнул по струнам.

— Бя-я!

— Уроды вы все! — Митяй сморщил лицо. — Все вас тянет то в сопли, то в говняный надрыв. В «ми мажоре» надо все писать. Или в «фа».

— Вообще-то! — задумчиво бросила Катька. — И «ля мажор» ничего. Ля мажор, ля минор. Разницы-то! Полтона! Но какая пропасть?

— Ты о чем? — лениво спросил Митяй.

— Ну как о чем? В Европе ни одной песни в «ля миноре» не найдешь, оттого у них тут и жизнь — зашибись. И рожи у всех счастливые, ну… жизнерадостные хотя бы. А разница всего-то полтона!

— Стрельцова! Гочподи! — Репеич поморщился. — Нашла, гочподи, время философии разводить! И вообще! Ты не очень много думаешь для бэк-вокалистки?

— А что такого я сказала?

Тут открылась дверь, и явился взмыленный Бамбук Помимо своей обычной сумки он волок еще красивый полиэтиленовый пакет. Бросив пакет на столик, солист торопливо переоделся и кинулся в кресло к Митяю.

Оборотень медленно поднялся и, взвалив гитару на плечо, поплелся к выходу. По пути он шлепнул по плечу Плесеня.

— Пошли!

И Плесень чуть не свалился. Чуть не сел задом на сверток Бамбука. Пакет упал вверх ногами, из него высыпался плоский прямоугольный сверток упаковочной бумаги с розочками. Внутри было чтото еще более плоское и жесткое (возможно картонка или пластик), во всяком случае, уголок упаковки порвался.

Бамбук встрепенулся и хотел вскочить, но Плесень, отогнув уголок свертка и заглянув туда, уже успокаивал красавчика:

— Да ладно ты! Ни хья не случилось с твоими открытками! Вот все! Кладу обратно!

— Отвалил бы ты от этого пакета! — выругался солист.

— Да все уже! Отвалил!

Катька про себя ухмыльнулась — и у этого картинки. Только покрупнее. Далось им всем это художество! Одни жрут, другой в конверте посылает, третий где-то в галерее прикупил. Она взглянула на Эда, но тот и ухом не повел. Хотя ему-то было, конечно, интереснее всех.

Лабухи с грохотом вывалились. Гочподи же, не рискнув прикоснуться к пакету, спросил:

— А что у тебя там?

— Я купил несколько гравюр для мамы. Она обожает французскую живопись, — жеманно пояснил Бамбук и вскрикнул. — Осторожнее! Митяй!

— Извини! — Митька пожал плечами и свернул производство.

Катька отправилась на выход вслед за лабухами. Выйдя в коридор она услышала, как Плесень, сплевывая прямо на пол, договаривает фразу: — … «глазки». Может он того, попилит их и тоже на Сакрэ продавать будет? Может, отгваздим его как следует, и он нам листочек подкинет?

— Мудак ты, Плесень! — сплюнул в ответ Оборотень. — На х ему их тут продавать? Тут без него продавцов до хья! Это он купил, гля, чтобы в Москве баблов поднять! А может, друганы ему так дали, чтобы пропиарить, гля! Тупой ты, Плесень, как все стукачи. У тебя вместо мозга один мозжечок! Как у всех барабанщиков.

Увидев Катьку Оборотень заткнулся.

— Найди еще себе такого! Урод! — пнул его копытом Плесень и поковылял, бросив бычлок на пол, к телепортахе на сцену.

Оборотень заплевал свой бык обильными слюнями и спустил в пепельницу.

— Яйца у тебя круче стали от того, что ты в пепельницу попасть не можешь, что ли? — спросил гитарист вслед стукачу.

— Иди ты!

Из аппаратной вывалился техник и отругал лабухов за непотушенный бычок. Буквально он сказал следующее:

— Excusez-moi, voulez-vouz prendre votre cigarettes que vous avez fumez? Ce n'est pas bien de jetter des cigaretes enflammee sur la plancher!

— Чо? — выпялился Плесень.

— Он просит вас не бросать окурки на пол, — равнодушно перевел Эд, выходя из гримерки и добавил. — Вернись, Плесень, подними!

— Да пошли вы! — заорал стукач. — Обор! А ты что уставился? — оглянулся Плесень на гитариста. — Наших бьют!

— Иди подними! — повторил Эд.

— Подними, гочподи, подними! А то я тебе ни цента не дам сегодня! — прогнусил вышедший вслед за Эдом Репеич.

— Ой, мама! — заорал озверевший Плесень и кинулся с кулаками на Эда. — Замочу жополицего!

Но Эдик сделал что-то невидимое, и Плесень упал на пол больно ударившись.

— Давай потом! — предложил Эдик спокойно. — Отработаем и разберемся. — О'кей?

— Ладно! Гля! — Плесень медленно поднялся и побрел поднимать бычок, потирая ушибленный зад.

— Совсем крыша поехала, — оценил обстановку Бамбук.

Он стремительно ринулся к телепортахе и затолкнул туда Митяя, подождал когда на площадку встанет Оборотень, танцоры, Катька и махнул технику:

— Отправляй!

Камера засветилась, повернулась и повезла «Роботов» вниз.

Старый друг дучше…

Сама невридимая и до потери сознания везучая, Марго волокла за собой шлейф катастроф. Пока они ехали, по пятам за БМВ валились деревья, рушились киоски, разбивались витрины и сыпалась черепица.

— Черт! Может и правильно вас мочат! — усмехнулся Андрэ созерцая все это представление. — Надеюсь, когда мы выйдем из машины, ее не придавит?

— Не знаю, я попрошу, — вздохнула Марго. — А ты еще пилюль закинь.

— Не могу. — признался Бретон. — Тошнит уже.

БМВ остановился. Андрэ осторожно вышел и дождался, когда Марго выкарабкается со своего сидения.

В «Эдеме» было все по-старому. Так же стробил и рисовал красоты лазер. Так же роботы отлясывали и дринчали флюорисцирующие напитки. Но Марго все было параллельно. Люсьен опять вспомнил про нее и призрак волокся буквально следом.

— Ну где этот урод? — спросила Марго.

— Сейчас, позвоню, — Андрэ вытащил мобилу и стал набирать номер. — Да ты выпей чего-нибудь, — посоветовал он Марго.

— Не хочу.

Мобила замигала, и репортер приложил ее к уху.

— Что? — орал он. — Что? Подожди! Ничего не слышу! Подожди! Сейчас!

— Что? — повернулась в Андрэ Марго. Она опять начала терять сознание. Может и правда, чего-нибудь выпить?

Андрэ ей что-то сказал, но она не слышала. Только видела, как шевелятся губы, а один раз ей показалось, что Андрэ превратился в Люсьена, она тряхнула головой и зажмурилась. Когда открыла глаза, Андрэ уже не было.

— Черт! — выругалась Марго и стала лихорадочно оглядываться.

Бретона нигда не было. Зато в зале случилась некоторая перемена сцен. На сцены начали выбегать роботы. Артисты. На барабане было написано «Robots», из чего и следовало, что…

Марго забралась на метеллисеский обруч барного стульчика и привстала. Ага! Она не была уверенна, но показалось, что силуэт Бретона мелькнул у входа в сортир. Марго поправила в кармане короткомордый «бульдог» и ломанулась за репортером. Вбежав в предбанник, она остановилась и прислушалась. Направо — мужской, налево — женский.

Вряд ли Андрэ пошел в женский, во всяком случае, надо сначала узнать насчет мужского. Марго, стараясь на шуметь по стеночке, держа взведенный ствол в кармане куртки, поползла вперед. Точно. Бретон с белым лицом стоял у писуара и отливал, разглядывая себя в зеркало.

Он улыбнулся Марго:

— Заходи…

Удар по голове свалил Марго с ног и, падая, она увидела Охотника. Тот навалился на нее сверху с поганым шприцом, и Марго выстрелила. Потом еще и еще. Прямо в тяжелое навалившееся тело.

— Черт! — Андрэ задернул зипер и медленно повернулся. — Ты убила его! Ты понимаешь, что ты сделала?

Он схватил тяжелое конвульсирующее тело Охотника и отвалил его от Марго.

— Идем! Идем отсюда скорее! — он потянул Марго вон из дабла. — Брось пушку!

— Нет! — сказала твердо Марго. — Я не бужду никого подставлять. Дай мне телефон. Я позвоню Аурелии. Я совсем забыла. Поль лежит дома…

У меня тоже есть пистолет

В конце песни, в районе дабла опять произошло что-то нехорошее. Но Катьке уже надо было уходить, и она не успела ничего рассмотреть. Шагнула в телепортаху и поспешила в гримерку. Инстинкт подсказал ей, что надо скорее переодеться.

Едва она успела натянуть штаны, в гримерку ввалился бледный Эд. Он бросил гитару в кофр и стал стремительно срывать с себя дурацкий концертный прикид.

— У Бамбаука в пакете «глазки», — сказала Катька, одевая свитер.

— Лучше бы у него там был пистолет! — ответил Эд и, завязав последний шнурок, поднял на Катьку озабоченный взгляд. — Попроси Обора взять бас.

— А ты? — оторопела Катька.

— А я побежал.

Эдик выбежал, и Катька заметалась по гримерке. К счастью, дверь открылся и появился Плесень.

— Скажи Обору, чтобы взял бас, — распорядилась Катька и убежала следом за Эдом. Хлопнула дверь, и Катька догадалась, что тот выбежал на улицу.

Грохот ног по коридору, поворот, поворот.

За спиной крик Репеича:

— Ты куда, Катерина?

Бегом.

Выскочила на улицу. На парковке темнота. БМВ стремительно отъехал от клуба. Где Эд?

Басист уже отъезжал на чьем-то, взятом напрокат, карминовом кабриолете.

— Стой! — крикнула Катька и побежала к машине.

— Куда тебя несет? — сквозь зубы процедил Эд.

— Я с тобой! — крикнула Катька и перевалилась через бортик.

Эд вырулил на дорогу, уворачиваясь от летящих обломков города и деревьев.

— Эй! — крикнула Катька. — А крыша не опускается?

— Я тебя не звал с собой! — напомнил Эдик и добавил скорости.

Катька заткнулась.

* * *

Андрэ разгонял БМВ, не глядя ни вперед, ни назад, ни на спидометр. Щепки, камни, осколки прыгали по капоту, как дождь.

— Черт, что за машина сзади? — напрягся Бретон.

— Черт. Занято! — Марго, вытирая окровавленные руки о футболку, упорно набирала телефон Аурелии. На зависшего перед лицом Люсьена она уже не обращала внимания. А того колбасило. Он то превращался в тучу, то сталился мелким бесом по стеклу и говорил-говорил. Но Марго обращала на него внимания не больше, чем на протекающий кран.

— Кому звонишь?

— Мне нужно выпустить Поля.

— Он заложит тебя первым.

— Я обещала, — сказала спокойно Марго и подняла трубку. — Алле! Черт! Опять короткие!

— Ну ты и дура! Марго! Ты дура, каких я никогда не видел! — Андрэ Бретон опять нервно оглянулся. — Черт! Красный кабриолет? Это что? Твои подружки?

— Где? — Марго оглянулась. — Да! Это машина Рэй. Надо, кстати, им позвонить! А куда мы едем, если не секрет?

— Домой. Ко мне домой! — Бретон нервно хлопнул руками по рулю и проскочил под падающим деревом.

— Мне нужен Люсьен. Живой. Ты можешь его вызвать? — спросила Марго, набирая телефон Рэй.

— Тебе, по-моему проще, — усмехнулся репортер. — Ты, разве, не с ним переговариваешься?

— Боюсь, что мне не поможет эта астральная клякса. Я хочу вставить ему в задницу кое-что покрепче.

Андрэ истерически захохотал.

— Послушай, если ты с перепугу завалила бедного Охотника, который мне, между прочим, таскал «аненэрбе». И тебе, кстати! То это вовсе не означает, что ты — крутая. Ты все равно просто мокрая курица!

— Зачем мы едем домой? — спросила спокойно Марго. У нее уходило много сил на астральный секс с Люсьеном, и она экономила силы.

— Отмыть тебя от кровищи!

— Это лишнее. Сегодня мне все равно. А завтра я что-нибудь придумаю. Алле! Дизи? Вы где? А кто едет на вашей машине? Не вы? Какой-то перец угнал? Вы были в клубе? Черт! И я там была! У меня к вам просьба! Что…

Марго с досадой опустила трубку.

— Что послали?

— Да… Сучки.

— Так это не они в машине?

— Нет, какой-то крендель угнал у них тачку.

* * *

— Смотри! — Катька вытянула вперед руку. — Они уходят, мы теряем их! Теряем!

— Не ори! — посоветовал ей Эд. — Пригнись, а то тебя снесет куском каким-нибудь. А у тебя Макся в Саратове. Сядь!

Вспомнив про Максю, Катька засмурела и опустилась на сидение.

— Вот сука! — ругнулась Катька. — Будто по заказу ему зеленый свет. Берегись! Дерево!

Она зажмурилась и закрыла голову руками.

Кусок ветки внушительно громыхнул по багажнику, но Эд успел выдрать машину и они понеслись дальше.

* * *

— Аурелия? — Марго наконец дозвонилась до семьи Пулетт. — Лео? Лео? Это ты? Пиши скорее материал! Напиши так. Диктую!

— Ага! Сейчас ручку возьму! — Лео на секунду исчез.

— Что ты хочешь? — спросил озабоченно Бретон.

— Лео! Записывай! — крикнула Марго в трубку. — Вчера двадцать восьмого марта, в центре Парижа на кладбище Монмартра был убит некий Люсьен Нуарэ, который поддерживал плотные отношения с наркотрафиком и корумпированными…

— Что ты делаешь? — крикнул Андрэ и хотел вырвать трубку, но Марго показала ему пушку, вполне готовую к бою. — … пиши, Лео! — продолжала диктовать Марго. — коррумпированной частью военно-промышленного корпуса и правительства. Написал? Структура проникла в глубочайшие слои государства, здравоохранения и культуры. Пользуясь сексретными достижениями новейшей науки, корпорация воздействовала самым вредным образом на вероятности, ставя под угрозу само существование планеты. На психику граждан, стараясь превратить их в зомбированные, закодированные сущетсва. На их здоровье и жизнь, испытывая на них, без их разрешения и согласия, и даже не ставя в известность, различные наркотики, психотехники и энергетически опасные процедуры. В ближайшее время следует ожидать серии самоубйств и убийств высшего руководства корпорации. Записал?

— Да, — сказал Лео.

— Отредактируй! Да! Там Поль валяется дома, с заклеенным ртом. Ключи в ящике. Все!

Марго отключила трубку и внимательно посмотрела на Андрэ.

— Так ты можешь вызвать Люсьена?

— Куда лучше поехать? К тебе? На Риволи?

— Не знаю, — раздраженно отмахнулся Андрэ. — Меня теперь это вообще не волнует! Мне от матунки нормально осталось, я проживу! А вот что вы все будете делать? Ты! Рэй! Дизи! Вы же ничего не умеете! Только картинки двигать!

— Вот и будем картинки двигать. Так что с Люсьеном?

— Лучше на нейтральной территории, — сказал, подумав, Андрэ. — Я тебе скажу номер, а ты… сама договоришься. Ты ему нужна! Он приедет! А я… пойду домой.

— Нет! Ты будешь со мной, пока я все не сделаю! — нахмурилась Марго и крикнула изо всех сил. — Сиди! Сиди, сволочь! Давай! На кладбще!

— К-как ск-кажешь! Ты бы стрельнула в кабриолет! — посоветовал Андрэ. — Чего они за нами едут?

Марго оглянулась.

— Не надо. У меня патронов мало! Мы их обманем.

— А почему на кладбище? Ты хочешь его похоронить сразу? — поинтересовался репортер.

Еще три поворота и показалась знакомая улица. Вот где ветер бушевал! Деревья кланялись, точно в фильме ужасов.

Марго оглянулась — кабриолет отстал.

— Около калитки притормози! — сказала Марго.

— Ага, как скажешь.

Бретон наступил на тормоз.

Марго направила на Андрэ ствол и протянула руку. — Ключи!

Выскочив из машины, она оббежала затихшую машину и распахнул дверцу Андрэ скомандовала:

— Выходи!

— Да жалко что ли? — Бретон вышел на дорогу и остановился.

Марго завела БМВ, не спуская пушки с Бретона и отпустила в вольное путешествие, заклинив педаль газа противоугонным устройством.

— Вот идиотка! — покачал головой Андрэ.

— На кладбище!

Они вбежали внутрь, и Марго метнулась к стене, прячась сама и пряча Андрэ.

— Руки! — сказала она. — Назад!

— Пожалуйста! — сказал Андрэ и повернулся спиной. — Я — убежденный пацифист. И даже больше. Эх! Я бы травки сейчас покурил.

Раздался взрыв.

— БМВ! — мрачно заметил Андрэ. — Ну ничего! Все равно он был старый. Страховку получу, немного добавлю… Ерунда!

— Иди давай!

— Куда?

— К каштану! — Марго махнула пистолетом в сторону дерева и подтолкнула Андрэ.

Около склепа она разрешила Андрэ остановиться.

— Черт! — заметил тот. — А тут неплохо. И ветер поспокойнее.

— Заходи! — Марго подтолкнула репотера в клетку склепа, и зашла сама. — Садись. Будь, как дома. Помолись если хочешь.

— Я бы лучше травки покурил! — сказал Андрэ опять с точкой. — А что там за сумасшедшая?

— Где? — спросила Марго.

— Да вон! Не видишь! Около домика.

— А! — Марго узнала сторожиху и обрадовалась. — Говори номер!

— Там кнопка на букву «L». Нажми!

— Спасибо! — Марго воспользовалась советом Бретона и с волнением услышала первый гудок.

* * *

Кабриолет лихо повернул за угол, но БМВ, видимо уже успел еще раз поменять направление. Никде впереди его не было.

— Хорошо. Что буря! — сказала Катька. — А то бы еще пробки были! А так все дома сидят!

— Да. В этом плане…

— А это разве не ты ветру нагнал? — вдруг она подозрительно посмотрела на Эда.

— Нет!

Эд притормозил на перекрестке и на минуту задумался, куда повернуть.

— Смотри! — крикнула Катька. — Пожар!

Эд решительно повернул к пылающему БМВ. Притормозив около разбитой в хлам машины, он внимательно посмотрел на нее и развернулся. С чего-то он взял, что нужно пойти на кладбище.

Катька, чертыхаясь и закрываясь от ветра, побежала следом.

— Ну и где? — спросила она, протиснувшись в калитку. Порыв ветра толкнул ее в спину, и Катька ткнулась в плечо Эда.

— Ты бы помолчала немного, а Кать? — попросил он, оборачиваясь. — А лучше… Посидела бы в машине!

— Да пошел ты! — сказала Катька, надулась и плюхнулась задницей на бордюр. Она смотрела на то, как ветер гоняет струи гравия и песка, но совершенно не боялась.

Эд закрыл глаза и, медленно передвигался, словно прислушиваясь к чему-то, что можно было расслышать в громыхании ветра. Вскоре он, словно узнав что-то конкретное, резко направился к каштану. Туда, где Катька с лабухами вызывала Бафомета.

Но недолго на кладбище было тихо и спокойно.

Калитка опять скрипнула, и перед изумленными глазами Стрельцовой появился высокий красивый человек в черном шелковом плаще. Он не заметил Катьку, потому что сразу ломанулся в ту же сторону, куда только что пробежал Эд. Человек был дико чем-то недоволен. Он небрежно, как авторучку или зажигалку, достал из кармана пистолет и вставил в него обойму.

Катька завизжала:

— Эдик!

И упала на землю за какую-то надгробную плиту. Ветер унес ее крик туда, вслед за Эдом.

* * *

— Ты слышала крик? — спросил Андрэ, поднимая голову. — Может, ты развяжешь мне руки? Я не…

— Заткнись! — сказала Марго и, прильнув к решетке, увидела Люсьена.

Тот стоял и озирался. А его призрак висел прямо перед лицом Марго.

— Черт! С кем связалась! — прошептал побелевшими губами Бретон и сполз на пол.

Живой, телесный Люсьен внезапно оглянулся и оказался прямо перед Марго. Он посмотрел на нее спокойно и доверчиво и вздохнул:

— Ну что ты себе придумала? Пойдем домой!

— Нет! — Марго облизнулась и, приготовив пушку, резко распахнула дверцу.

«Бульдог» выплюнул пулю, резко толкнув Марго отдачей, но Люсьен с кислой улыбкой расстворился в воздухе.

Марго вышла из склепа. Мсье Нурэ сидел на серой надгробной плите неподалеку от склепа, в нескольких шагах.

— Иди сюда! — позвал ее Люсьен.

И она было сделала шаг, но тут же одумалась. За спиной Люсьена замаячило темное мутное пятно, и льдяный холод впился в каналы Марго, в кончики пальцев. И труба, проходящая сквозь Марго, опять завибрировала, как шланг под большим давлением.

Марго отступила назад.

Каштан! Там около дерева дыхальце. Нельзя уходить оттуда.

— Ты боишься меня?! — удивился Люсьен. — И Марго увидела, что лицо его совершенно поменялось, и превратилось в лицо Чижика. Напрасно ты мне не веришь, я могу тебе все объяснить. Только я не могу орать! Очень сильный ветер!

Марго, словно загипнотизированная, сделала шаг, но ее тотчас будто окликнул кто-то сзади: «Коша! Стой!» Будто кто-то свхватил за загривок и потянул к себе.

Она оглянулась и, увидела второго Чижика.

Ну вот! Еще один! Кто же из них настоящий? Черт! Ну что она мелет? Чижик же умер!

Она снова подняла револьвер, решив стрелять, пока не кончатся пули. А осталось их мало. Всего три. Но в кого?

— У меня тоже есть пистолет! — сказал Люсьен-Чижик, сидящий на надгробной плите.

Марго оглянулась — тот Чижик, который стоял сзади развел пустые руки.

Оружие внутри тебя! Вытащи флейту! Одень золотой шлем! Ищи белый свет!

Лицо старухи на мгновение вспыхнуло перед глазвми Марго и она опять получила порцию белого огня. Но на этот раз вспышка была так сильна, что вырубила Марго. И мир изменился перед ее глазами.

Марго упала на Землю, чувствуя, как молотил сквозь ее тело вся сила мира, она чувствовала, что если ее никто не спасет или она что-то не сделает с этим, то эта сила сожгет ее до тла.

— Я же говорил! — сказал Люсьен-Чижик с надгробной плиты, — Тебе не нужно никого слушать. Я бросаю оружие! Смотри! — И он, действительно, бросил пистолет. — Не верь ему. Он ничем не сможет доказать, что это не я. Он разводит тебя на сочувствие. Но если ты подойдешь к нему, то весь этот поток потечет через тебя.

В это мгновение склеп опять открылся, и оттуда вывалился Андрэ.

А Марго парализовало так, что она и шевельнуться не могла.

* * *

Катька подняла голову и увидела странную картину. Чижик стоял около каштана неподвижно, ни слова не говоря. На земле, надалеко от его ног валялась та самая девушка, которая кинула Катьке тетрадку со стихами. А тот человек, который вошел на кладбище с пистолетом, сидел на той плите, гда Обор взывал к выблеванному Катькой Бафомету.

Около склепа Катька заметила еще одну фигуру. Стройный, модный молодой человек со склееными скотчем за спиной руками, пытался перепились о дверцу склепа этот самый скотч.

— Люсьен! — позвал он того, что сидел на плите Бафомета. — Расклей мне руки. Я вернул тебе твою пропажу, ты мне должен.

Но человек в черном плаще не обратил на эту реплику никакого внимания. Он закрыл глаза и начал раскачиваться, тихонько подвывая. И вдруг Катька увидело нечто похожее на шаровую молнию, пролетевшее мгновенно мимо нее к телу валявшемуся на земле недалеко от каштана.

Катька оглянулась и увидела около домика старуху, которая сидала, сложив ноги кренделем и закрыв глаза.

И нечаянно Катька сошла с ума.

Она ясно увидела, как из тела старухи вышла другая, сотканная из прозрачного огня — будто сгусток нагретого воздуха или зыбкий туман — и направилась к центру событий, если можно так выразиться.

Тот, кого назвали Люсьеном тоже выпустил из себя такую же нереальную сущность. Не отстал от него и Эд. От его тела тоже отделился такой же вибрирующий сгусток света. И Катька показалось, что сейчас произойдет что-то ужасное.

Стрельцова привсттала еще и сделала несколько шагов к единственному нормальному человеку, который бросил попытки перепилить скотч и, увидев Катьку, начал махать ей издали и кричать что-то по-французски.

Катька побежала к нему навстречу.

Француз что-то говорил и оглядывался на все это загадочное кружение света, ветра и времени. Над телом лежащей девушки Катька явственна разглядела зарождающийся смерч.

— Я не понимаю! — сказала она и побежала к Эду.

Может быть, ей и не надо было этого делать, но она подобрала с земли пистолет замершего Люсьена. И, сунув его в карман, кинулась к Эду.

— Ну что ты стоишь? — накинулась она на него. — Что ты стоишь? — и протянув ему оружие потребовала. — На! Застрели его! Ты боишься? Тогда я сама!

Но Эд стоял, как завороженный. Зато внутри смерча, который все сильнее вихрился над лежащей девушкой, начали вспыхивать маленькие разряды. И по коже девушки пробегали волны, будто она неслась куда-то на мотоцикле на огномной скорости, или летела в ракете.

Катька попыталась справиться с непонятным предметом сама.

Ага, курок! Уже лучше. Катька прицелилась в мужика, сидящего на плите и хотела выдавить спуск. Но в этот момент ветер хлестнул ее по лицу наждаком песка, и она упала, хватаясь руками за поцарапанное в кровь лицо.

* * *

Марго котлотило внутри огромной трубы, и она практически не могла даже сказать «мяу» когда старуха, Люсьен и Чижик (Чижик ли?) начали вокруг нее свой танец. И, как назло, чем сильнее она собирала в себя энергию, тем огромнее становился Люсьен и тем сильнее истощалось ее тело. Она уже была холодная, будто замороженный в морозилке лед. И она уже приготовилась быть разорванной потоком энергии, потому что не понимала, как можно разорвать эту безысходную связь. Она с тоской посмотрела на Чижика, но что тот мог сделать против всей силы мира? И старуху и Чижика отбрасывало раскрутившимся смерчем в сторону, едва они пытались приблизиться.

И тут Марго вспомнила.

Оружие внутри тебя! Так надо его вытащить! Надо вытащить оружие, как та женщина в мультфильме вынимала из чрева меч, так и она, Марго, должна его найти в себе.

Только надо придти в себя.

Марго приоткрыла тяжелые веки и потянулась рукой к воротнику. Шпажка. Сейчас она достанет шпажку, подойдет к Люсьену и… Нет! Она должна распороть саму себя и дастать меч. Как же это делала женщина в «Иксе»?И ведь с ней потом ничего не случилось. Но лучше пусть случится, чем этот ужас. Шпажка слишком маленькое оружие. Оно могло подействовать только на Аурелию.

Марго вытащила шпажку. Надо встать. Открыть глаза.

Напряжение опять усилилось, и Марго почувствовала, как ее мышцы начинают трещать и рваться. От боли и бессилия она разозлилась, и рука судорожно сжалась, и по ладони потекла кровь.

Меч.

* * *

Катька вытерла глаза, но теперь она была умнее. Конечно, эти перцы, наверное крутые и плевать им на то, что она поднимает пушку. Хорошо, что в морду песком сыпануло. А могло бы и дерево упасть. И точно, где-то недалеко раздался треск.

И тут с Катькой что-то случилось. Внутри нее что-то изменилось, и все ее тело собралось и исторгло нечеловеческий, умонепостижимый звук. И этот звук немного изменил пространство, заставив его вибрирорвать с другой частотой.

* * *

С Марго произошло вот что. Она вдруг увидела девять сияющих треугольников, в пересечении которых возник снова тот самый белый луч. На этот раз лучи вспыхнули у нее в мозгу, во внутреннем пространстве Марго.

И белый луч луч опять ударил Марго в точку между бровями.

Она опять увидела всю сферу мира, как она есть.

Ее больше не колотило и не трясло, потому что она поняла, что переворот этой сферы находится чуть ниже ее пупка. Она вспомнила: «Этот знак — я. Я сама. Я — это точка, в которой собирается вечность.» Надо только остановить на мгновение этот поток! Марго медленно подляла руку со шпажкой и, дотянувшись до точки переворота, совсем чуть-чуть воткнула в нее трехгранную иглу с серебрянной полосой по лезвию.

Тотчас все ее тело окатило мятным серебристым коконом.

И Марго вывалилась в белый свет. В тот, о котором говорила старуха.

* * *

Катька же увидела только, что смерч лопнул молнией, от которой человека на каменной плите толкнуло так, что он покатился и упал на землю. И ветер стал стихать. Эд мгновенно отмерз и кинулся к девушке, которая теперь поднялась и с изумлением смотрела вокруг.

— Вот черт! — сказала она. — Неужели теперь всегда так будет?

— Как? Что ты чувствуешь? — спросил у нее Эд, опускаясь рядом на корточки.

— Я чувствую, что мне зашибись! — сказала пришедшая в себя Марго. — Только я почему-то вижу все так, будто теперь навсегда обелась кислого. Все светится! Это только у меня? Или у всех теперь так? И вижу и то, что было. И то, что есть. И то, что будет…

— Да, — кивнул Эд. — Теперь так будет всегда. Мы уже долго жили среди людей. Теперь нам пора в другое место.

— Ну вы даете! — сказала Катька, качая головой от удивления.

— А куда ты пропал? — повернулась к Эду девушка и требовательно посмотрела ему в глаза. — Ты — подставил меня! Я была уверенна, что ты умер. Но я чувствовала себя все это время так… будто. Черт! Смотрите!

— Что? — Катька повернула голову вслед за Эдом, и увидела, что парень с руками, склеенными скотчем, вдруг как-то очень изменился.

— Это же Люсьен! — сказала Марго. — Черт! Люсьен вселился в Бретона.

— Враги улучшают нас, — проскрипела внезапно появившаяся старуха. — Люсьен — достойный противник, а зло… Зло — это наш выбор. Зло творим мы сами. По слабости или незнанию. Не важно. Усьтала я с вами. Молодые вы, глупые. Уходите отсюда. На кладбище должно быть тихо!

— Познакомься, — сказал Эд. — Это Катерина Стрельцова. А ты… теперь — Марго Танк, — вздохнула Коша. — Да какая разница, как меня зовут. Все было так давно, что… — и повернулась к Чижику. — А ты, Чижик?

— Конечно, Чижик. Поехали?

— Куда? — спросила Марго.

— Ты знаешь! — улыбнулся Эд, и только теперь Катька заметила, каким светом светится басист.

— Да поцелуйтесь вы, мудаки! — крикнула она и, хлопнув Эда по плечу, отошла в сторону.

Как по мановению волшебной палочки над кладбищем образовалась промоина синего чистого неба и покоя. И казалось оттуда сверху доносилось тихое радостное пение. И Катька тоже увидела — все светится! Светится! Сияет ясным тихим светом.

— Ну что? — она требовательно оглянулась. — Что вы стоите, как пни? Для чего я старалась? Чтобы вы стояли, как чурбаны? Покажите мне шоу, придурки! Я требую поцелуя в конце фильма!

— Ну что? — спросила Марго. — Попробую поцеловать покойника.

* * *

Карминовый кабриолет неспеша катился на юг, и над ним постепенно проявлялось чистое синее небо.

— Это война без конца, — неторопливо говорил Чижик. — Вечная война. Это как охрана границы. Нельзя ее отбить один раз и навсегда. Каждый раз, когда в мире случается катастрофа — это значит, что кто-то пустил в себя зло. И всякий раз, когда наступает спасение, это значит, что кто-то из нас отбил атаку. Каждый может спасти мир или уступить злу.

— Точно! Но это здорово! В этом есть смысл, — согласилась Коша и, вытащив из кармана мобилу Андрэ, задумчиво посмотрела на нее. — Хочу проверить одну вещь!

Она решительно набрала номер Лео.

— Привет! Это Марго! Ты написал заметку?

— Написал, — ответил Лео. — Только знаешь… Я отредактировал. Я написал, что его убила молния! Что-то не так?

— Да нет! Нормально. Ты молодец, Лео! Как там Поль?

— Ау поехала к нему. Она разберется там… Да! Не клади трубку! Я забыл тебе сказать. Жак продал все твои работы за какие-то дикие деньги! Тебе нужно заехать к нему и забрать их.

— Да?! — удивилась Коша. — Это здорово, но… Черт! Понимаешь! У меня есть к тебе поручение! Лео! Помнишь, ты говорил, что не хочешь больше писать плохие новости?

— Ну да! Помню!

— Возьми эти деньги у Жака! Я отправлю ему факсимиле из ближайшего города и скажу, чтобы он тебе отдал их. Напиши книгу! Слышишь?

— Да!

— Напиши книгу, в которой будущее будет прекрасным. И знаешь еще что? Пусть в этой книге художников не обманывают галерейщики, а люди пусть становятся умнее и счастливее! Но напиши так, чтобы они поверили! Слышишь, Лео? Чтобы они сами захотели быть счастливыми! Напишешь?

— Напишу! — прокричал в трубку затихающий голос Лео.

В этот момент связь оборвалась. Коша потрясла трубку.

— Батарейка? — спросил Чижик и вытащил свою мобилу. — На позвони с моей.

— Да нет. Все уже, — вздохнула Марго. — Все.

— Так о чем грустишь?

— Жаль, что вечность дана только злу… — вздохнула Коша.

— С чего ты взяла?

— Люсьен говорил.

— Ну знаешь… Столько я тебе не могу обещать, — усмехнулся Чижик. — Но… тысча лет… у нас будет.

— Тысяча лет — это ведь тоже немало, — согласилась Коша. — Может быть, тысячи лет нам и хватит.

2001–2003 гг.

Москва-Париж

Оглавление

Александра Сашнева ТАЙНЫЕ ЗНАКИ

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КУБИКИ

    Оранжевый заяц

    Аурелия

    «Стрельцова? Хочешь во Францию?»

    Турбулентность

    Какой к черту «Палисадник»? Уроды!

    Неожиданное развлечение

    «Как в Рождественнской сказке?»

    Узлы событий

    «Как хочу, так и буду стоять!»

    Ключи от дома чужого…

    Достопримечательности

    «Мне нужно купить гравюру»

    Принц

    «Роботы». Премьера

    Болезнь называется «Робот»

    «Это можешь забрать обратно»

    Одинокое гуляние Стрельцовой

    Старуха

    «Почему я мерзкая?»

    Глазки

    Экзамен

    Отходняк

    Бли-и-и-и-и-и-ис!

    Самурайский эликсир

    Таинственные очки

    Внимание Гочподи

    Сколько длится вечность?

    Как стать певицей

    Буря

    Чего ты хочешь на самом деле

    Утро Марго

    Пропавший ювелир

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГОЛЕМ

    Николай Горофф! Ха-ха! Николай Горофф!

    Нечаянные убийцы

    Бафомет, так Бафомет!

    «Я убил мадам Гасион»

    Ну, Катька!

    Охотник

    Варианты

    «Он был когда-то солдатом»

    Питерские хвосты

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СПАСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

    Человек-из-Стены

    «Ветер в открытые окна»

    «Кто они?»

  ЭПИЛОГ БЕЛЫЙ СВЕТ

    Ураган

    Оружие

    Открытки Бамбука

    Старый друг дучше…

    У меня тоже есть пистолет

Реклама на сайте