«Право на месть»

Александр Мазин Право на месть

В этой стране только мертвые сраму не имут.

В этой стране только мертвым дано говорить.

В этой стране, на развалинах Третьего Рима,

Только и свету, что спать да молитву творить.

В этой стране, где свобода – не больше, чем право

Сесть наугад в переполненный грязный вагон

И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава

Лики вождей на полотнах бесовских икон.

В этой стране никому и никто не подвластен

Данностью свыше. Почти не осталось живых

В этой стране, где уверенность в будущем счастье

Лишь у юродивых (Бог не оставит своих).

Здесь, на объездах Истории, жирные монстры

Прут из земли, как поганки под теплым дождем.

Серое делают белым, а белое – черствым

В этой стране…

Но другой мы себе не найдем.

Выведи меня из сети, которую тайно поставили

мне, ибо Ты крепость моя.

В Твою руку предаю дух мой;

Ты избавил меня, Господи,

Боже истины.

Псалом 30, ст. 5, 6

Часть первая Я – зомби

Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.

Экклесиаст, гл. 9. ст. 12

Глава первая

«…очередного террористического акта в Санкт-Петербурге. После недавнего убийства депутата горсовета Пашерова, вызвавшего столь значительный резонанс, взрыв бомбы на набережной Кутузова многие считают сенсацией второй величины. Но не секрет, что ряд компетентных специалистов усматривает прямую связь между двумя событиями. В первую очередь из-за того, что в обоих случаях жертвами стали люди, позитивно влияющие на процесс духовной стабилизации нашего общества. Игорь Саввич Потмаков, сын известного ученого, члена-корреспондента Академии наук, профессора Потмакова, еще в застойные годы выбравший нелегкий путь служения Богу, вернулся в Санкт-Петербург всего лишь полгода назад. И за это короткое время уже успел стать заметной фигурой… Человек совершенно бескорыстный, чья благотворительная деятельность…

…к сожалению, далеко не первое убийство священника. Вместе с ним в результате взрыва, виновники которого успели скрыться с места происшествия, погибли шофер Потмакова майор в отставке Петр Николаевич Сарычев и секретарь Андрей Александрович Ласковин… Тело Сарычева, оставшееся внутри упавшей в Неву машины, было извлечено водолазной группой. Медэкспертами установлено…

…Тела Игоря Саввича Потмакова и его секретаря пока не обнаружены. Специалисты полагают, что они унесены течением реки. Поиск продолжается…

…также заявил, что правоохранительные органы уже добились определенных результатов и рассчитывают в достаточно короткий срок задержать преступников. К сожалению, это не первое подобное заявление, которое осталось лишь заявлением. Так что всем нам стоит задать себе вопрос: кто следующий? Вы смотрите программу „ГЛАЗ“, ведущий – Владимир Сидоров. А теперь минутка рекламы…»

Телевизор «Акай», два дня назад привезенный Андреем.

«Еще один террористический акт…»

Наташа убирала в комнате и слушала вскользь, отдельные слова, пока комментатор не произнес фамилию Андрея…

С тех пор прошло больше суток.

Наташа выключила телевизор и вытянулась на постели, глядя в потолок.

«… а также секретарь Андрей Ласковин…»

Вот уже сутки они мусолят тройное убийство. Как стервятники. «Секретарь Андрей Ласковин». Для них – пустой звук. Повод, чтобы привлечь внимание к резинке «Стиморол».

Наташа постаралась вызвать из памяти лицо Андрея. Господи! Почему Ты позволил его убить? Почему он позволил себя убить в день, когда ему исполнилось тридцать лет? Хотя какое это имеет значение? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Какое это имеет значение, если ты – мертв?

Наташа закрыла глаза и увидела белые угловатые льдины, плывущие по черной воде… Она попыталась представить Андрея мертвым (зачем?). Наташа видела утопленников. Когда училась в мединституте. Утопленников, удушенных, замерзших… Сколько живет человек в ледяной воде? Сколько живет раненый человек в ледяной воде? Ответ – две-три минуты. Шок от потери крови, шок от холода, шок… Нет! Она не может представить его мертвым! Она помнит его руки, его подбородок, становившийся шероховатым к вечеру, помнит, как он хмурил брови…

Наташа перевернулась на живот и впилась зубами в подушку. Он жив! Жив! Тело не найдено!

Ей тоже было холодно. Но она не двигалась.

Тело не найдено… Какая разница?

Сколько живет раненый человек в ледяной воде?

Зазвонил телефон.

Наташа не шелохнулась.

Вчера она хваталась за трубку с жадностью: вдруг?.. Не он. Сегодня – нет. Поздно. Сколько живет человек в ледяной воде? Минуту? Час? Сутки? Кто-то там просидел сутки в проруби… Бред. Это она бредит. Господи, как холодно! Отопление отключили?.. Надо бы поесть. Кажется, она ничего не ела сегодня. Или – ела? Нет, это было вчера. Вчера утрм. Конечно, теперь у нее слабость… и холодно… Надо принять душ… так мерзко… Андрюша! Наташа всхлипнула. Нет, она не плачет. Просто ей холодно, надо принять душ, жизнь продолжается, все люди смертны, земля… вода… Господи, почему – он? Почему так быстро, Господи?

Осыпает мягким снегом Опустевшую дорогу. Осыпает понемногу Губы, волосы и веки… Снег ложится осторожно, На зрачки ложится тихо. На ладонях на моих он Вязь узорчатую сложит. Ветра нет. Уходят стройно В облака седые сосны… Как все сразу стало просто И совсем-совсем спокойно. Осыпает мягким снегом Опустевшую дорогу…

Надо встать. Надо принять душ. Надо на работу, нет, уже не надо, поздно. Плохо. Люди ведь не виноваты… А кто виноват? Кто? Ты, Господи?

Подушка намокла. Наташа уткнула лицо в ладони и начала молиться:

«Господи! Сделай чудо! Сделай, ну что Тебе стоит? Пусть он будет жив, хоть какой, хоть калека, хоть разлюбит, сделай, Господи, сделай его живым, сделай чудо, Господи! Только разочек, больше никогда не попрошу, ну пожалуйста! Пусть он будет живым. Господи, миленький, как-нибудь сделай его живым. Господи!.. Или пусть я тоже умру!»

Наташа лежала в темноте, пустая, холодная, неподвижная… Но она не умерла, нет, это было бы слишком… прекрасно.

«Надо двигаться!»

С трудом (тело будто чужое) Наташа поднялась и побрела по коридору, сбрасывая с себя одежду… прямо на пол (какая разница!).

Неловко, с усилием, как тяжелобольная, она перешагнула через край ванны. Включила душ. Держалка опять расшаталась. Андрей обещал починить, но… не починит. Боль накатилась снова, но какая-то… жалкая. Вода падала на затылок, на плечи, на грудь… Сколько? Четверть часа? Час? Нет! Так нельзя!

Наташа наклонилась (у нее закружилась голова) и решительно завернула кран горячей воды. Холод обжег тело, но Наташа не двигалась. С каким-то мазохистским удовольствием она стояла до тех пор, пока кожа полностью не потеряла чувствительность. Ну вот и все. Жизнь продолжается. Да…

Наташа с силой растерлась сухим жестким полотенцем. Вот и полегчало, да? Девушка встала на деревянную подставку, включила фен, чтобы высушить волосы. Это Андрей провел сюда, в ванную, розетку… И тут накатило с такой силой, что Наташа согнулась пополам и заскрипела зубами. Как больно! Как физически больно! Включенный фен завывал, словно помешанный. Наташа дернула провод. Наступила тишина. Через некоторое время боль отошла. Наташа выпрямилась, чувствуя, как тысячи игл пляшут на ее коже. Голова перестала кружиться, остался только шум в ушах и тянущая пустота в животе. Наташа открыла дверь ванной… и тут же закрыла. Сердце забилось быстро-быстро. В квартире кто-то был!

Спустя некоторое время Наташа сумела взять себя в руки. Собственно, чего она боится? Что еще может с ней произойти?

Девушка приоткрыла дверь, выглянула в коридор и только-только успела заметить, как огромного роста мужчина вошел в ее комнату. Наташа шмыгнула обратно в ванную, плотно прикрыла дверь. Она знала, что свет в ванной из коридора не заметен.

Минут пять Наташа простояла, прижавшись ухом к двери, но ничего не услышала. Кроме собственного прерывистого дыхания. Девушка поискала глазами одежду, но вспомнила, что бросила ее в коридоре. В ванной не было ничего, кроме полотенца.

«Может, это просто грабитель? – подумала она.– Возьмет, что захочет, и уйдет? Зачем ему я?»

И вдруг она вспомнила! Вспомнила и похолодела. «Пусть я тоже умру!» Разве она не просила об этом?

Наташа толкнула дверь. Вышла. Побрела по коридорчику направо, мимо своего брошенного на пол халата, мимо остальной одежды, бесшумно, как сомнамбула, на подгибающихся ногах, с влажными облепившими голову волосами… Оставляя за собой цепочку мокрых следов (в ванной на пол натекла вода), Наташа дошла до комнаты и, перешагнув через порожек, остановилась. Руки ее бессильно повисли вдоль тела, плечи опустились. Она не собиралась драться, она вообще ничего не собиралась делать, но когда она увидела «грабителя», ноги ее буквально приросли к полу. Огромный длинноволосый мужчина, черный с ног до головы, стоял к ней спиной, разглядывая то, что держал в руках.

Наташа попятилась, и тут мужчина медленно повернулся к ней. Лицо его, мрачное, с запавшими глазами, заросшее густым волосом, было ужасно. Наташа сделала еще один шаг назад и невольно прикрыла рукой обнаженную грудь. Нет, скорее – сердце. Черный великан устремил на нее тяжелый взгляд, изучая ее лицо, тело. Холодно, без смущения, без всякого интереса. Словно нечто неодушевленное.

В руках великан держал книгу, и это еще больше испугало Наташу: «Не грабитель!»

Девушка отступила еще на один шаг, и… чьи-то пальцы крепко сжали ее голые плечи.

От неожиданности Наташа вскрикнула, рванулась, выворачиваясь из поймавших ее рук, обернулась… и ноги ее подкосились. Мир перевернулся, и Наташа потеряла сознание.

Глава вторая

Глаза открывать не хотелось. Банальный вопрос: жив или уже умер – отпал сам собой. Слишком реалистичными оказались телесные ощущения. Наверное, так чувствует себя кусок свинины, по которому всласть прошлись ребристым молотком.

Ласковин попытался шевельнуться, но потерпел неудачу. Не потому, что не чувствовал рук, нет, руки были на месте. Только оказались плотно прикрученными к туловищу. Андрей был связан или, скорее, завернут во что-то тяжелое и колючее. В ковер?

– Живучий, как кошка,– произнес рядом знакомый голос.– Хотя куда там кошке!

– Не надо так шутить,– ответил не менее знакомый бас.– Гипотермия может привести к очень тяжелым осложнениям. К необратимым нарушениям функций…

– У вас, отец, необычный словарь,– заметил первый.– Необычный для священника.

– Когда-то я получил медицинское образование,– отозвался бас.– Но моя практика и познания не так обширны, как ваши.

– Я бы не назвал это «познаниями»,– сказал первый,– но польза от этого есть, что да, то да.

«Может, я все-таки помер? – подумал Ласковин.– Эти двое – вместе?»

– Ага! – другим тоном произнес Зимородинский.– Молодец наш – подслушивает! Давай, давай, открой ясны очи! Скажи спасителю своему, что и я своих за так не отдаю!

Андрей не без усилий разлепил веки. Вислоусое довольное лицо Зимородинского – на расстоянии вытянутой руки. Чуть подальше – черная с проседью грива отца Егория.

– Кто это на мне лежит? – сиплым голосом проговорил Андрей.– Слон?

– Шутит! – Вячеслав Михайлович повернулся к Потмакову.– Ну, отец, какой это признак?

– Обнадеживающий,– пробасил Игорь Саввич.– Может, развернуть его?

– Обойдется. Нет,– сказал он Андрею.– Это не слон. Всего-то пара верблюжьих одеял да овчинный тулуп.

– Что произошло? – просипел Андрей.

– Вопросы задает,– сказал Зимородинский, снова поворачиваясь к отцу Егорию.– Как доктор полагает, можно больному вопросы задавать или молчание пропишем?

Ласковин подумал, что Потмаков сейчас взорвется, но тот лишь покачал головой.

– Узнаешь,– сказал он Андрею.– Не спеши.

– Ты умер! – вмешался Зимородинский.– И он,– кивок в сторону Потмакова,– умер! Так в газетах пишут. И умные дяди по телевизору тоже так говорят. Где уж нам с ними спорить! – и подмигнул.– Тем более, раз вы оба умерли, значит, больше вас убивать не будут. Верно, отец?

«Телевизор… – возникла беспокойная мысль.– Телевизор… Наташа!»

– Сколько… Как давно я так? – проговорил Ласковин.

– Да уж часов тридцать, нет, побольше,– ответил отец Егорий.

– Тридцать три,– уточнил Зимородинский.– Ты – хлопец основательный!

– Наташа,– с беспокойством произнес Андрей.– Она – знает?

Потмаков с Зимородинским переглянулись.

– Вот это мы недодумали! – с досадой проговорил сэнсэй Ласковина.– Бабушке твоей я сообщил по секрету, а ей…

– Я позвоню,– сказал отец Егорий.– Не поздно звонить? – спросил он у Андрея.

– Поздно! – Ласковин скрипнул зубами.– Отец Егорий, пожалуйста, быстрей! Слава, дай ему телефон. И разверни меня наконец!

Зимородинский подал Потмакову трубку. Отец Егорий по памяти набрал номер. Память у него – как японские часы.

Ответа не было.

– Никого,– сказал Игорь Саввович.– А может, спит?

Ласковин рванулся так, что потемнело в глазах.

– Выпутывай меня из этой дряни! – прохрипел он.– Куртка моя цела?

– Цела,– сказал отец Егорий. Голос его стал непривычно тих, но Андрею было не до тонкостей.

– Я поеду туда! – заявил он, пытаясь выдавить из тела нахлынувшую слабость.

– Лучше я съезжу,– возразил Зимородинский, успешно скрывая собственное беспокойство…

– Нет!

– Ладно,– уступил Вячеслав Михайлович.– Будь по-твоему. Отец,– сказал он Потмакову,– разверните его и помогите одеться. А я пойду укрепляющее приготовлю. А не то помрет дорогой – и все старания наши прахом!

Спустя час машина Зимородинского притормаживала у Наташиного дома.

– Подождать вас? – спросил Андреев сэнсэй.– Вдруг нет ее?

– Не надо,– отказался Андрей.– У меня – ключи.

– А сам-то – как?

– В норме! – как можно бодрее произнес Ласковин. Однако, когда он выбрался из машины, пришлось подождать с полминуты, опираясь на дверцу, чтобы прошла слабость.

– Пациенту! – сказал Зимородинский, вручая отцу Егорию литровый термос и запечатанный флакон граммов на двести.– Это,– он указал на термос,– сегодня и завтра. По стакану через восемь часов. А это – по чайной ложке утром натощак.

Андрей медленно пересек тротуар. Кажется, силы понемногу возвращались. Короткая лестница далась ему без особого напряжения.

«Вот я и вернулся»,– подумал Андрей, открывая дверь.

Темная квартира. Ощущение пустоты и… тревоги!

– Наташа! – негромко позвал Ласковин.

Тишина.

Андрей щелкнул выключателем… и увидел одежду, в беспорядке разбросанную по коридору.

Сердце его сжалось от дурного предчувствия. Вновь накатила слабость, но беспокойство было сильнее.

– Наташа! – еще раз позвал Ласковин, уже не рассчитывая на ответ.

Не дожидаясь отца Егория, не потрудившись снять ботинки, Андрей поспешил в комнату.

Темно. И никого.

Ласковин зажег свет. Разобранная постель… и никаких следов девушки.

Вернувшись в коридор, он увидел отца Егория, запирающего дверь.

– Раздевайтесь,– произнес Андрей бесцветным голосом.– И заходите в комнату.

Верхняя одежда Наташи была на вешалке, обувь – тоже. Тапочки? Тапочки он видел в комнате. Записка? Наташа имела обыкновение оставлять ему записки на кухонном столе. Вдруг?

Андрей прошел по коридору, задержался на секунду там, где от него ответвлялся «аппендикс», в конце которого – ванная и туалет, прислушался… Ничего.

На кухне тоже ничего. Андрей тяжело опустился на угловой диванчик.

«С ней все в порядке! – попытался внушить себе.– Могла ведь к матери уехать. Тем более если услышала… обо мне. Легче, когда близкий человек рядом».

Ладони Ласковина стали влажными. И ему было худо. Совсем худо.

«Если Слава еще не уехал, то… Но где ее искать?»

Ни телефона Наташиной мамы, ни адреса ее Андрей не знал.

«Стимульнуться бы чем-нибудь!» – подумал он и поднялся.

Вдруг Андрею показалось: по коридору кто-то идет. Не отец Егорий, а кто-то, ступающий очень тихо. Усилием воли Андрей ненадолго вернул мышцам упругость. Приоткрыв дверь кухни, он выглянул… и не увидел ничего и никого. Но чутье говорило: кто-то прошел только что по видимому из кухни участку коридора. Кто-то, постаравшийся остаться незамеченным.

Ласковин шагнул вперед и обнаружил влажные отпечатки на полу. Раньше их не было. Вот сейчас Андрей не отказался бы от своего «медиума». Но пистолет находился в комнате. Ласковин буквально увидел, как он лежит, завернутый вместе с кобурой в газету и уложенный в полиэтиленовый пакет…

Длинная тень пересекала коридор. Неизвестный стоял на пороге комнаты.

Слух Андрея, как всегда бывало в такие мгновения, обострился, и он отчетливо слышал два дыхания.

Ласковин в один бросок покрыл оставшиеся метры и… Наташа!

Ни разу в жизни он не видел, чтобы человек потерял сознание просто от волнения! Сил у Ласковина хватило ровно настолько, чтобы удержать девушку, пока отец Егорий подхватит ее, а заодно и самого Андрея, ставшего вдруг бледным, как осенний туман.

– Битая ворона куста боится! – проворчал иеромонах, укладывая девушку на кровать и заботливо накрывая одеялом.– Сам тоже ляг! – приказал он Андрею.– Вид у тебя – краше в гроб кладут!

Когда Андрей выполнил его распоряжение, Потмаков напоил его зимородинскими лекарствами, уселся рядом с постелью и погрузился в собственные мысли.

Когда Наташа открыла глаза и увидела лицо Андрея, то подумала: «Я сплю!»

Но знакомая рука сжала ее пальцы, и что-то изнутри еще крепче сжало горло Наташи. Ее губы шевельнулись. Беззвучно. Слезы брызнули, как фонтанчики. Андрей притянул ее к себе, поцеловал соленые глаза.

– Ты… ты пришел,– отодвигаясь, чтобы еще раз посмотреть на любимого, прошептала Наташа.– Я знала… знала…

И поцеловала Андрея в мокрые от ее собственных слез губы.

Отец Егорий громко откашлялся. Напомнил о себе.

Наташа отстранилась от Андрея (тот уронил голову на подушку и счастливо улыбнулся), посмотрела, приподнявшись на локте, на бородатого незнакомца.

«Странно,– подумала,– почему я так испугалась?»

Человек этот не был ни мрачным, ни страшным, наоборот, добрым и очень-очень печальным. Только теперь девушка сообразила, кто он.

– Добрый вечер, отец Егорий!

– Добрый вечер, дочь моя! – ответил иеромонах. Наташа перевела взгляд на Андрея… и едва не вскрикнула. Тот лежал неподвижно. Белое лицо, запавшие, плотно сомкнутые веки…

– Ничего страшного,– раздался рокочущий бас Потмакова.– Спит. Ему, знаешь, досталось.

– Можно, я обниму его? – спросила Наташа. Словно от отца Егория зависело: что им можно, а что нельзя.

– Обними,– согласился Потмаков.

Наташа мигом юркнула из-под своего одеяла под Андреево, прижалась к нему (какой горячий!), уткнулась носом в колючую щеку и уснула счастливая.

Отец Егорий прикрыл глаза… и вновь оказался под мутно-зеленой водой, внутри железной коробки, уносящей его в мглистую студеную глубину…

Глава третья

Шквал ледяной воды не оглушил Игоря Саввича, а, наоборот, привел в чувство. Вода всю жизнь была ему другом: теплая, холодная – какая разница? Потмаков приучил свое тело к любой. Дело было не в воде, а в том, что воздух уже вытеснился из машины через разбитое окно, вытеснился и ушел огромным пузырем к радужной от нефтепродуктов поверхности.

Отец Егорий расслабился и прикрыл глаза: он успел увидеть все, что хотел: мелькнувшие вверху дергающиеся ноги Андрея, безжизненное тело Пети и желто-зеленую муть, поднимающуюся вверх.

«Тонем,– подумал отец Егорий без всякого волнения. И тут же поправился: – Я тону!»

Сарычев уже ушел из суетного мира.

Отцу Егорию не было холодно. Помогала закалка. И одежда. И то, что грудь его была полна воздуха. Игорь Саввич, опытный ныряльщик, успел сделать полный вдох.

Машина мягко ударилась о дно реки, закачалась, как лодка, и остановилась. Ледяная вода струилась мимо и сквозь, через выбитые окна. Игорь Саввич приоткрыл глаза. Стало темней, но можно было различить и смутный силуэт тела Сарычева, и продавленную сверху рамку переднего окна. Мысли отца Егория были такими же спокойными, как мягкие движения его тела. Тело же помнило, каким ему следует быть в ледяной воде. Игорь Саввич слегка толкнулся ногами, толкнул головой труп Сарычева и, как огромный черный тюлень, выплыл, разворачиваясь набок, из мятого железного панциря «Волги». А Петр Сарычев остался внутри. Ни могучий двигатель, ни дисковые вентилируемые тормоза, ни переделанная подвеска не уберегли его. Зато сохранили жизни тем, кого Сарычев вез. Может, это станет утешением ему на том свете?

Отец Егорий медленно поднимался вверх, иногда помогая себе руками. Тело его оставалось совершенно расслабленным. Он ни о чем не думал, даже не молился – всплывал, как всплывает обрубок соснового ствола… И, когда поверхность уже заблестела над головой, увидел нечто темное, движущееся ему навстречу. Так же, не задумываясь, он схватил то, что опускалось в глубину, потом перехватил удобнее, под мышку, потому что пальцы совершенно онемели, и дважды гребанул свободной рукой, преодолевая оставшиеся метры. Шумно, бородатым тюленем, отец Егорий вынырнул из воды, выдохнул отравленный углекислотой воздух и тут же набрал полную грудь, чтобы не увлекло на дно.

Гранитный берег стеной уходил вверх. Крупинки кварца искрами взблескивали на солнце.

Правой рукой Потмаков поддерживал на поверхности голову Андрея. Ласковину повезло. Но везение это было относительным. Потому что он не дышал.

«Господи, помилуй, Господи, помилуй…» – зазвучало в мозгу отца Егория, будто обнимая каждую мысль. Мысли же были конкретные: как выбраться?

Мимо проплыла ноздреватая круглая льдина в метр шириной.

Слегка отталкиваясь ногами, Игорь Саввович позволил Неве нести их вдоль берега, неприступного, как крепостной бастион. Изредка сапоги Потмакова задевали дно, но толку от этого не было. Слишком высоко.

За себя-то отец Егорий не беспокоился. В шерстяной одежде, голова снаружи (волосы даже ледком не прихватило: тепло, солнце), он мог хоть полчаса проплавать без малейшего для организма вреда. Но Андрей…

– Смотри,– сказал молодой парень своей подруге.– Первые купальщики! – и засмеялся.

Девушка, перегнувшись через перила моста, посмотрела, куда он показывал.

– Да они же тонут! – закричала она.– Витька, что ты стоишь, дурак!

– А что я могу? – огрызнулся парень.

Бог позаботился о них. Отец Егорий увидел впереди широкие ступени, сходящие к реке и исчезающие под ее поверхностью. Кое-как он выбрался на площадку и вытащил из воды Андрея…

– Во, видишь? – сказал парень, глядя, как «купальщики», словно подмокшие насекомые, выкарабкались из воды.– Сами управились, нормально! Че ты панику гонишь!

– Давай беги к ним, я сказала! – закричала девушка, пихнув его в бок.

Парень нехотя двинулся… и остановился.

– Ну? – победоносно заявил он.– Сказал, без нас обойдутся!

Напротив спуска притормозила машина. Из нее выскочил человек и, прыгая через две ступеньки, сбежал вниз.

– Чурбан ты! – сказала девушка и попыталась отстраниться, когда парень притянул ее к себе. Но сердиться ей было лень: больно день хороший.

Руки и ноги отца Егория плохо повиновались ему. К тому же, понимая, что Андрею срочно нужна помощь, он совершенно не представлял, как за несколько минут добраться до места, где ее могли оказать.

Топот ног заставил Потмакова поднять голову. Какой-то мужчина бежал к ним. Человек этот был отцу Егорию незнаком, и потому иеромонах инстинктивно прикрыл собой тело Андрея. Человек довольно грубо отпихнул отца Егория и, подхватив Ласковина под мышки, поволок наверх.

– Стой! – закричал отец Егорий и, поднявшись, попробовал догнать незнакомца. Но за то время, за какое незнакомец с ношей поднимался на три ступеньки, Потмаков, с трудом переставляющий ноги, одолевал одну. Когда, оставив за собой мокрую полосу на граните, отец Егорий выбрался на набережную, незнакомец уже затолкал Андрея в машину. Уложив на правое, опущенное, сиденье, он стаскивал с Ласковина куртку.

– Ты что делаешь! – невнятно, одеревеневшими от холода губами крикнул Игорь Саввич.

Незнакомец проигнорировал его крик. Содрав куртку, он не стал возиться с рубашкой, попросту рванув ее в стороны так, что посыпались пуговицы. Отец Егорий увидел, как незнакомец замахнулся, но помешать ему не успел.

Резкий удар – деревянное «бум»! – и на обескровленной коже проступило фиолетовое пятно.

– Не тронь его! – закричал отец Егорий и вцепился в руку незнакомца.

Тот, даже не взглянув на иеромонаха, шевельнул плечом – и Игорь Саввич отлетел назад, не упав только потому, что успел ухватиться за дверцу машины.

– Бум! Бум! Бум!

Целая серия ударов обрушилась на грудь Андрея. Тело его сотрясалось, а голова, дергаясь, стукалась затылком о подушку заднего сиденья.

– Хо! – громко сказал незнакомец и перестал лупить по грудной клетке Ласковина.

– Ну-ка, отец, посторонись! – произнес он, поворачиваясь к Потмакову. И, рывком приподняв тело Андрея, бросил его животом на свое колено.

Игорь Саввич увидел, что спина Ласковина исполосована неглубокими порезами. Кровь из этих ран не шла. Очень плохо.

Звонкий шлепок, от которого отец Егорий вздрогнул. Это незнакомец с силой хлопнул ладонью по пояснице Андрея. И тут же изо рта Ласковина хлынула на асфальт вонючая жижа. Незнакомец выждал с полминуты, потом приподнял Андрея и встряхнул, как мешок, из которого вытряхивают остатки содержимого, затем вытер платком лицо Ласковина и опрокинул того обратно на сиденье.

– Надо… искусственное дыхание,– проговорил отец Егорий.

С опозданием он сообразил, что незнакомец, хотя и не совсем обычными методами, оказывает Андрею первую помощь.

– Шо такое? – резко поворачиваясь к нему, рявкнул незнакомец.– Цирк тебе тут? Сгинь с глаз моих, пока я не встал!

Отец Егорий опешил, но, как оказалось, фраза была обращена не к нему, а к мужику, с любопытством заглядывающему сбоку.

– Да я… может, помочь? – пробормотал мужик, пятясь.

– Искусственное дыхание,– напомнил отец Егорий.

Незнакомец дернул себя за ус, покосился на Потмакова.

– Может, я? – предложил Игорь Саввович.

– Стой где стоишь,– отрезал незнакомец. Но без агрессивности в голосе. И ткнул Андрея пальцем под ребро.

Эффекта не было. По крайней мере, выражение удовлетворенности исчезло с лица усатого мужчины.

Он повторил свой прием, нахмурился еще больше и довольно ловко (учитывая тесное пространство салона) перевернул Андрея на живот. Положив руки на изодранную спину Ласковина, он напрягся так, что длинное лицо побагровело, налившись кровью. Спустя примерно минуту, тяжело дыша, незнакомец опять перекинул Андрея навзничь.

– Молись Богу своему! – бросил он отцу Егорию.– Вслух молись!

«Что ж,– подумал Потмаков,– от молитвы вреда не будет!»

«Скорый в заступлении един сый, Христе…» – начал он и вдруг остановился. На язык просились другие слова, и отец Егорий не стал противиться.

«О великий угодниче Христов, страстотерпче и врачу многомилостивый Пантелеймоне! Умилосердися надо мною, грешным рабом…»

Рука незнакомца легла на солнечное сплетение Андрея. Вторая же двигалась над его грудью, мерно, вверх, вниз…

«…услыши стенание и вопль мой, умилостиви небеснаго верховнаго Врача душ и телес наших, Христа Бога нашего, да дарует ми исцеление от недуга, мя гнетущаго. Приими недостойное моление грешнейшаго паче всех человек. Посети мя благодатным посещением. Не возгнушайся…»

Незнакомец отнял руку от диафрагмы Андрея и двумя ладонями стал совершать резкие движения над телом. Словно сдавливал его через посредство невидимых поршней.

К страху своему отец Егорий увидел, как в такт этим движениям, хоть и происходят они не ближе пяди от тела, на голубоватой коже образуются слабые вмятины, как будто от физического нажима.

Игорь Саввич испугался, но голосом не дрогнул и продолжал чтение…

«…греховных язв моих, помажи их елеем милости твоея и исцели мя; да здрав сый душею и телом, остаток дней моих, благодатиею Божиею, возмогу провести в покаянии и угождении Богу и сподоблюся восприяти благий конец жития моего. Ей, угодниче Божий! Умоли Христа Бога, да предстательством твоим дарует здравие телу моему и спасение души моей. Аминь».

Незнакомец прекратил свое действо, откинулся назад, закрыл глаза.

Отец Егорий поддернул свитер, с которого до сих пор стекала вода.

– Замерз? – не открывая глаз, спросил незнакомец.

– Нет,– ответил Игорь Саввич.

Он и впрямь холода не чувствовал. Не до того.

– Садись, отец,– сказал незнакомец, открывая левую заднюю дверцу.– Поедем.

Машина тронулась.

Отец Егорий осторожно взял руку Андрея. Пульс был слабый. Но сердце билось, и слышно похрипывал воздух в груди Ласковина.

– Благодарю Тебя, Спасе наш! – с увлажненными от полноты чувств глазами прошептал отец Егорий.

Спустя много часов, после долгих целительных процедур, в кои Потмаков не вмешивался, Ласковин был упакован младенцем в шерстяные одеяла и оставлен в покое.

Сам же Игорь Саввич, в шерстяных носках и толстом узбекском халате, допивал какой-то там по счету литр травяных чаев и томился беспокойством.

– Как же вышло,– спросил он еще ранее,– что вы, Вячеслав, поспели столь вовремя?

– Так мой же ученик,– ответил Зимородинский, с усмешкой человека, коему палец в рот не клади.– Где ж мне еще быть, когда он в жмурики нацелился? Можете, отец, считать это интуицией.

Отцу Егорию шутка не по нраву пришлась, но он привык судить по делам, удержался от отповеди. А может, собственный грех смирил его? Или спасение человеческой жизни объединяет крепче, чем общие мысли?

– Устали? – спросил Потмаков.

– Есть маленько,– сознался Зимородинский.

Устал – мягко сказано. Вымотался в ноль. Зато вытянул Андрея, считай, из смертных врат. Теперь-то можно и передохнуть.

«Марише позвонить»,– напомнил себе Слава. Хоть и понимающая у него жинка, а надо не забыть погладить. Женщина для воина – великое дело. Защита и опора, если выбрал кого надобно. А не то – обуза и глупость.

– Домой не поедете? – спросил Зимородинский у отца Егория.

Игорь Саввич покачал головой.

– Тогда в детской вам постелю. На полу. Добро?

– Хорошо. А не то я могу около него подежурить,– предложил Потмаков, кивнув в сторону запеленутого Ласковина.

– Не нужно. Ему сейчас сон требуется, и он будет спать. И нам не повредит. Полночь уже.

– Я еще побуду,– сказал отец Егорий.– Помолюсь.

– Как хотите.

Потмаков Зимородинскому понравился. Главным образом потому, что тих был, в его работу не вмешивался безграмотно, как можно было ожидать, а, напротив, помогал ощутимо. Верою своей, крепостью духа, молитвой искренней. Это – как попутный ветер для умелого кормчего.

«Большой чистоты человек»,– подумал Вячеслав Михайлович и порадовался за Андрея.

Глава четвертая

Когда Наташа проснулась, то увидела, что отец Егорий по-прежнему сидит на стуле рядом с постелью.

– Доброе утро,– шепотом, потому что Андрей еще спал, проговорила девушка.

– Доброе утро.

Иеромонах кивнул большой головой, затем поднялся и вышел из комнаты, давая ей возможность встать и одеться.

Наташа оценила его такт.

Спустя двадцать минут, когда Наташа вышла на кухню, то увидела, что величественный гость, облачившись в ее фартук, жарит гренки.

– Ничего, что я тут хозяйничаю? – пробасил он.

Наташа пожала плечами.

– Ладно,– пообещал Потмаков,– больше не буду. А пока садитесь, Наташа, я за вами поухаживаю.

«Интересно, что он обо мне думает после вчерашнего? – подумала девушка.– Хороша я была!»

Гренки у Потмакова получились неплохие, но далеко не такие вкусные, какими вышли бы у самой Наташи.

То же можно было сказать и о кофе. Но Наташа похвалила. Ведь и гренки, и кофе – специально для нее. Сам отец Егорий ограничился чаем и ломтем черного хлеба.

– Пост,– пояснил он.

Спустя полчаса раздался звонок в дверь: пришел Зимородинский. Этот гость отказался даже от чая, но с удовольствием съел предложенное Наташей яблоко.

«Только Андрей мог свести их вместе!» – подумала Наташа, глядя на Зимородинского и отца Егория.

– Как у него дела? – спросил Вячеслав Михайлович.

– Спит,– лаконично ответил Потмаков.

– Не бредил?

– Нет.

– Отец Егорий,– спросила Наташа.– Сами-то вы поспали хоть сколько?

– Вздремнул пару часов. Мне много не нужно.

Зимородинский посмотрел с интересом и уважением. Прошлой ночью Игорь Саввич тоже почти не спал.

Это кое о чем говорит тому, кто понимает.

– Он скоро поправится? – спросила Наташа.

– Скоро,– ответил Игорь Саввич.– Я за ним уже замечал: полностью выложится – и спит. Встанет же – как ни в чем не бывало. Необычный организм. Как правило, человек не расходует себя без остатка, всегда остается резерв. Это я по старой памяти говорю,– он усмехнулся.– А вообще – вопросы к Вячеславу Михайловичу. Это его пациент.

– Что окрепнет он быстро – это верно,– сказал Зимородинский.– А вот насчет резерва… – Он помедлил.– Резерв у него есть. И будь здоров какой. Да только объяснить это обычными словами я не возьмусь.

«Да и нежелательно»,– добавил он мысленно.

– А попробуйте! – попросила Наташа.

«Какие глаза у дивчины!» – восхитился Зимородинский.

– Мне проще рассказать, какой у него был резерв! – сказал он.

И с подробностями описал первое выпадение Андрея в другой мир.

Зимородинский ожидал поразить Наташу, но девушка отнеслась к рассказу довольно спокойно. Главным образом потому, что уже слышала об этом от самого Ласковина.

А вот реакция отца Егория была намного сильнее. То есть на лице иеромонаха почти ничего не отразилось, но Зимородинский уловил, какой шквал бушует внутри.

Андрей ничего не рассказывал Потмакову о своих «видениях», кроме того, что было у него в доме Антонины. И тот эпизод Игорь Саввич воспринял как обычную галлюцинацию. Теперь же описание Зимородинского настолько походило на собственный опыт Потмакова, что отец Егорий был потрясен. Хотя и попытался скрыть это от собеседников.

Чем больше Зимородинский наблюдал за иеромонахом, тем более жгучим становился его интерес. Фигура Потмакова казалась ему настолько необычной, что Вячеслав Михайлович с огромным удовольствием «покопался» бы в его карме, поискал то, что делало иеромонаха таким «непростым». К огорчению Зимородинского, отец Егорий был для него недоступен. При всей своей открытости. За посвящением в сан христианского богослужителя, каким бы формальным ни казался многим этот обряд, стояла тысячелетняя традиция непрерываемой передачи Высшей Силы. Редко кто из священников полностью осознавал, какой властью облечен. Власть же эта была поистине безгранична. Вернее, ограничена только одним: верой.

– А теперь? – спросила Наташа, которую интересовало в первую очередь состояние Андрея.– Что теперь его оберегает?

Зимородинскому не хотелось врать такой чудесной девушке, поэтому он ответил тонко:

– Ангел!

Теперь наступила очередь Потмакова взглянуть на собеседника с нескрываемым интересом.

– Ангел есть у каждого, разве нет? – возразила Наташа.

– Отнюдь! – произнес Зимородинский. И отец Егорий поддержал его, кивнув. Кто бы мог подумать, что убежденный христианин и человек, которого с некоторой натяжкой можно было отнести к последователям Гаутамы, окажутся единодушны в теологическом вопросе. Впрочем, нельзя забывать, что под словом «ангел» каждый из них подразумевал свое.

– Не очень понятно,– проговорила Наташа.– Как же ангел защищает Андрея?

– Косвенно,– пояснил Зимородинский.– Через посредство других сил. Иначе говоря, когда собственных силенок не хватает, на помощь приходят другие. Или собственное недеяние ограждает воина. На Востоке великие мастера используют этот принцип не так уж редко. Например, есть притча о мастере, который катался на лодке с молодым и задиристым парнем. Парень по юношеской глупости предложил мастеру поединок на мечах. Иными словами, бросил вызов, желая прославиться. Мастер предложил юнцу сойти на берег небольшого острова, по его словам, очень подходящего для поединка. Когда же нетерпеливый и потому недостаточно вежливый юнец первым соскочил на землю, мастер спокойно оттолкнулся от берега и уплыл, предоставив ему в одиночестве поразмышлять об ответвлениях Великого Пути.

– Обычно,– продолжал Зимородинский,– эту притчу рассказывают как пример умения «побеждать не сражаясь». Но, как и всякая притча, она имеет и другие смыслы. И один из них – благотворная помощь недеяния.

– Значит, Андрей – великий мастер? – Наташа улыбнулась.

– Неверный вывод.

– Почему? Если «сила недеяния» помогает великим мастерам, и она же помогает Андрею, разве вывод не очевиден?

– Логично, Наташа,– с нескрываемым удовольствием ответил Вячеслав Михайлович.– Но вы допускаете две ошибки: первая – в точке отсчета, вторая – в формулировке. Я же сказал: «великие мастера используют силу недеяния», а не «сила недеяния использует их». Это – второе. А первое – разве мастеру угрожала смерть? По-моему, наоборот!

Наташа нахмурилась: сравнение Андрея с задиристым юнцом показалось ей оскорбительным.

– Наташа,– мягко, угадав ее настроение, произнес Зимородинский.– Отвага молодости – это же прекрасно. Пускай – глупо, но зато какие чувства она пробуждает! Вы – женщина. Разве вы не понимаете, что у истины столько сторон, сколько людей к ней прикасается.

– Андрей ведь не мальчик,– возразила девушка.– И, как мне кажется, вы сами, Вячеслав Михайлович, всегда старались удержать его от опрометчивых поступков!

– Никогда! – приложив руку к груди, торжественно произнес Зимородинский.– Я только стараюсь уберечь Андрея от последствий опрометчивых поступков! Первый навык, который получают мои ученики,– это умение падать.

Возразить было нечего.

Наташа искоса взглянула на Зимородинского и спросила:

– Вячеслав Михайлович, а меня вы взяли бы в ученицы?

– Нет! – не задумавшись ни на секунду, ответил Зимородинский.

– Почему?

Наташа стало немного обидно.

«Потому что я не беру в ученики женщин!» – таков был бы честный ответ.

Но Вячеслав Михайлович знал, что ответить честно – еще не значит ответить правильно.

– У вас, Наташа, уже есть наставник,– сказал он.– Андрей – не великий мастер. Но квалификация у него достаточная.

– Вячеслав Михайлович,– не удержавшись, спросила Наташа,– а вы меня не дурачите?

– Я?

– Ну, вы все это серьезно, насчет… ангелов?

– Я серьезен как никогда! – заверил Зимородинский.– Стыдно вам, Наташа, об этом спрашивать!

– Да, но… – девушка смутилась.– Иногда хочется какого-нибудь доказательства, что ли. Зимородинский кивнул: понимаю.

– Отец,– обратился он к Игорю Саввовичу,– скажите, нужны ли вам доказательства существования Иисуса Христа?

– Нет,– подумав, ответил отец Егорий.– Сие мне ведомо и без доказательств.

– Вот! – сказал Зимородинский.– Вот вам и ответ, Наташа. Можно мне еще яблоко?

Андрей бежал через лес. Сквозь лес. Ноги его, в мягких коротких сапогах, работали с четкостью машинных поршней – ших, ших – мерно, упруго, привычно. Андрей мог так бежать долго. Долго и бежал: полный день – с рассвета до сумерек, уже укрывших засыпанную сухими иглами землю вокруг стволов-великанов. Так же бежал он и вчера. И еще половину дня, со времени, когда, вернувшись, увидел следы чужаков на земле вокруг родного дома.

С рассвета бежал Андрей до времени, когда глаз перестает различать следы копыт на сухой земле. Так Андрей гнал бы оленя. Но не по следу оленя бежал он. И не по следу лесного быка-тура или железнобокого вепря. Не раздвоены были копыта, промявшие землю. Не зверя лесного преследовал Андрей – всадников. Воров.

Вчера еще бежали они вдвоем, вместе с единокровным братом. Но раздвоился след, и разделились братья. Три всадника, три убийцы, три похитителя достались Андрею. Все, о чем молил Покровителей,– чтобы ему достались полонившие сестренку. Чтобы он, а не брат взял с них кровный долг.

Молод он был. И месяц не обернулся, как стал мужчиной. Но что с того, что ростом Андрей едва по плечо матерому воину. Долг на нем, а значит, и сила за ним.

Бежал Андрей и не чувствовал ног. И мешка, удобно закрепленного на спине, не чувствовал. И копьеца с крепким железком – на сгибе правой руки. Один он. Но не боялся троих. Думали – уйдут от мести. Унесут их лошадки по тайным тропам в чужой лес. Не уйдут. Никогда не уйдет в лесу всадник от лесного же пешца. Потому что выносливей лошадки человек. Особенно же если толкает его в спину неотмщенная кровь. И еще надежда: копыта одной из лошадей проминали землю глубже, чем другие. Значит, несет она двойную ношу.

Стемнело. Не видно стало следов. Но Андрей продолжал бежать. В темноте. Запах дыма уловили его ноздри. А вскоре и огонек замерцал впереди. Не скрывались вороги. Надеялись – далеко ушли. Оторвались от возможной погони. Какая погоня, если всего лишь двое мужчин оставались в селении во время набега? Да и те погибли, давая возможность уйти своим в лес. А было б иначе – не осмелились бы воры набежать. А осмелились бы – умерли. А так – ушли. И добычу взяли. И еще девушку, что подвернулась по дороге, на свою беду не схоронилась, как другие.

Замерцал огонек, и перешел Андрей с бега на шаг. Шаг же его был неслышен, как у крадущегося зверя.

Вот они! Трое. И (спасибо вам, Покровители!) девушка-полонянка.

По одежде, по волосам длинным, в косы сплетенным, узнал Андрей, откуда воры. Из тех они, что живут в двадцати днях пути в доме лесном единым мужским братством. У этих все общее: еда, скот, девушки. Только оружие у каждого свое. Из рода они, что живут по старинному обычаю. Хотя теперь лишь нетерпимцы да изгои уходят к ним в чащу. Иное время, иные боги, иные люди. Андреев же род – пришлый. Обосновались на ничьей земле семь поколений тому назад. И теперь это – их земля. И лес – их. И боги здесь – тоже их.

Андрей притаился за кустами малинника, выглядывая что нужно. Трое. Поели уже. Мяса поели – вон остатки свиного бока над огнем коптятся. Поели – и отяжелели. Сытые, сонные. Скоро двое лягут, один – сторожить останется. Неважный из него сторож после такой трапезы.

По-умному было б – подождать. Но Андрей не хотел ждать. Как увидел проклятых, так все внутри закипело.

Скинул он со спины сумку, натянул тетиву, сдвинул поудобнее, развязав, тул со стрелами. Стрелы у него легкие, с костяными наконечниками. Такими ни щит не пробьешь, ни даже куртку из толстой, особо выделанной для боя турьей шкуры. Да и не надобно: совсем близко подобрался Андрей. Слышал даже, о чем говорят вороги. Знамо о чем: как удачно набежали да как ушли ловко – лишь коня потеряли в охотничьей ловушке. Коня жаль, но зато девушку взяли. Привезут своим – большой почет будет. И добыча опять-таки. Немалая добыча. Береговики – они богатые!

То один, то другой бросали на полонянку нежные взгляды. Но не трогали. И не тронут, пока к себе не привезут. Первая доля от всего – старшим. Иначе – бесчестье и беда на всех.

Андрей приподнялся, наложил первую стрелу, попросил у Покровителей удачи-подмоги и спустил тетиву, мыслью провожая посланницу.

Тихо пропела стрелка (охотничья, молчаливая) и со знакомым звуком ударила в мягкое тело. В горло тому, кто показался Андрею меньшим из троих. А значит, менее ценным для кровного выкупа.

Не успела первая ударить, как пустил стрелок вторую – в другого ворога. С тридцати шагов в беличий глаз попадал Андрей, а уж с пятнадцати в человечий – как промахнуться? И не промахнулся. Еще одна пошла (три стрелы – за один вздох) и прободила третьему, на вид наибольшему, правую руку пониже локтя.

Первый умер сразу. Второй – закричал, как зверь кричит. Больно! Легка стрела. Была б тяжела, пробила бы кость – насмерть. Но не будет вору такой смерти, не будет. «Кричи, кричи,– подумал Андрей.– За криком и меня не услышишь!»

Четвертая стрела ушла – в третьего. Только он вскочил, за древко, из руки торчащее, схватился – фьють – и второе запястье навылет, и в правую ладонь, как игла у умелой швеи. Не ошибся Андрей: третий – самый крепкий. Не вскрикнул, не потерялся, пал на землю, за бревнышко, что в костре горело. Укрыться хотел, да не успел. А Андрей успел. И пятую стрелку воткнул. В ногу. Хороши у него стрелки! Легки, тонки, хрупки. Наконечник ломкий, зазубренный. Дернешь – древко в руке, а он – в ране.

Второй же – все кричал. Да так, крича, и кинулся к оружию, меч схватил. Совсем от боли ум потерял. Одна рука глаз прикрывает (стрела между пальцев торчит), вторая мечом машет. Кого рубит? Тень свою?

А третий меж тем пополз. В темноту пополз. Услышал Андрей, как посвистывает: лошадь зовет. Услышал – лук за спину. Копьецо в руку и бегом.

Вовремя поспел: третий уже рукой окровавленной к конской узде потянулся.

Ударил Андрей копьецом в лошадиный круп. Несильно, чтоб испугать. Вздернулся конь на дыбы – опрокинулся человек на спину, метнулся Андрей лаской-убийцей, кольнул копьецом. Быстро, как галка клюет. И еще раз. И еще. В ногу, в плечо, в другое плечо, неглубоко, точно. И отскочил. А враг смотрел с земли, молчал. Должно, понял уже, что будет. Не тяжелы раны, да как онемеют разорванные мышцы, станет человек беспомощен, как червяк.

А тот, на поляне, все еще надрывал глотку. Дурак, да и только.

Подняв лук, Андрей шагнул на освещенное костром место – дал ворогу заметить себя. Но не дал ударить. Пятая стрела ослепила его окончательно. Махнул крикун мечом – отбить, да промахнулся. А Андрей – нет. Слепой еще пёр на него, размахивая оружием. Что ж, хороший клинок всегда пригодится. Хотя и не мастак Андрей рубиться: большой меч пока тяжеловат для него.

Подхватив с земли камушек с полкулака размером, Андрей сноровисто метнул его в лоб ослепленному. И тот упал.

– Ласка, ты ли? – позвала сестренка.

– А то кто ж! – откликнулся Андрей и поспешил к ней.

Перерезал путы, словами добрыми успокоил. А уж как она обрадовалась! Но успеют еще, наговорятся. Надобно дело довершить.

Огляделся Андрей и увидел нужное дерево. Сухое, мертвое, какое требовалось. Надобно начинать, и тут большему ворогу, третьему,– первая честь!

Поспешил к нему Андрей… и понял, что оплошал! Ох как оплошал!

Нету больше третьего! Ушел к пращурам своим. На лице улыбка. На горле – тоже улыбка. Алая. «Дурень,– винил себя Андрей,– не обыскал, не отнял нож! Небось из старших никто о сем не позабыл бы!»

Однако делать нечего. Добро хоть второй жив.

С превеликим трудом поднял его Андрей, привязал к стволу сырыми ремнями, из свиной шкуры нарезанными. Тяжел был ворог и ростом удался: Андрей ему едва плеча достигал.

Никогда еще сам не приносил жертву покровителям Андрей. Но что делать – знал. Всякий посвященный в мужи знает.

К рассвету закончил. Осталось лишь обгоревшее дерево да черный скрюченный труп на пепелище.

Андрей пошел к ручью – ополоснуться. На день-два и этого хватит. А дома – очистительный обряд свершат как надо. Чтобы не потянулись следом души двух других мертвецов.

Умываясь, потрогал Андрей пальцем пушок над верхней губой: не прибавилось ли? Ведь сколько он свершил доблестного! Вроде прибавилось. Хотелось рассмотреть себя в зеркале ручья, но бегуча вода, и водяной дух играет отражением – не уловить лица человеческого.

Труп самоубийцы уже успел обгрызть кто-то из звериной братовни. Да труп Андрею и не нужен. Он только стрелы вырезал.

Сестренка лежала у погасшего костра, завернувшись с головой в волчью шкуру. Не спала, конечно. Смотреть ей нельзя, но не слышать криков не могла. Велик телом враг, да хлипок оказался. Не раз пожалел Андрей, что недоглядел третьего. Тому бы уж покровители порадовались.

– Вылезай,– велел он сестренке. Хоть на два лета старше она, а теперь он – старший. Мужчина.

– На, поешь! – протянул мех с медом и кусок засохшего вчерашнего мяса.

Сам только воды попил. Есть – нельзя.

– Спасибо, Ласка,– поблагодарила сестренка.– Ты – великий воин!

Приятно стало Андрею. Оттого что искренняя похвала.

– Пойду коней поищу,– произнес он важно.– Ехать пора – путь неблизок.

Ласковин проснулся, увидел над собой знакомый потолок, люстру – и успокоился. Понял, где он. Недавний сон быстро выветривался из памяти, но оставил после себя хорошее чувство. Хотя страшен был, если вдуматься.

Подушка, на которой Андрей спал, пахла Наташей.

Ласковин прислушался. Из кухни доносились голоса. В основном голос его сэнсэя. Значит, Слава уже здесь. Отлично.

Андрей поднялся, подвигал позвоночником, суставами, проверяя, насколько он – в порядке. Что ж, вполне, вполне.

Натянув брюки, Ласковин отправился прямо на кухню. Во-первых, хотел сообщить, что встал, во-вторых, потому что был голоден.

Первым увидел его Зимородинский.

– Ага! – произнес он со знакомой иронией.– С добрым утром, утопленник!

– И тебе – того же! – парировал Андрей, поцеловал в щеку Наташу, поприветствовал отца Егория и сел на свободное место.

– Едите? – спросил он.– А мне?

Глава пятая

Зимородинский уехал. Перевозить домой от тещи свое семейство. Отец Егорий тоже порывался отправиться домой, но Андрей убедил подождать. Хотел подольше скрывать факт их спасения. По возможности до тех пор, пока не отыщет убийцу и не попотчует из того же котла. Настроен Ласковин был жестко. Сарычева он считал своим другом. И полагал, что за смерть следует наказывать смертью. Равно же он намеревался мстить за попытку убийства отца Егория. Покушаться на человека, который никогда, даже имея на то силу, не ответит ударом на удар,– все равно что умертвить ребенка. За себя Ласковин собирался рассчитываться в последнюю очередь.

А ведь тот Ласковин, что ехал солнечным днем по Кутузовской набережной на заднем сиденье «Волги», тот Ласковин почти принял идею о непротивлении злу силой. «Добрый» Ласковин утонул в студеной невской водичке. Тридцать лет – рубеж. Дошедший (доживший) до него выбирает, кем ему быть там, за границей зрелости. Бросивший бомбу сделал выбор за Андрея. Вернее, дал ему повод выбрать «более легкий» путь.

Вряд ли Ласковин отдавал себе отчет, что это всего лишь повод. Что предпочел он «путь смерти» не от доблести своей, а потому, что множество сил грубо и неутомимо подталкивало Андрея на эту дорожку. Второй же, «путь жизни», оказывался для Ласковина неудобным и непривычным. Посему – неправильным. И только два человека старались подвести Андрея к «доброму» выбору. Один – тот, что, по крайней мере, трижды спас его тело, но так и не смог укрепить и уберечь его душу. Теперь они расходились далеко и надолго, хотя ни отец Егорий Потмаков, ни Андрей Ласковин еще не знали об этом.

Могучие силы, побуждавшие Ласковина действовать, обострявшие его желания и подстегивающие чувства, не заботились о чистоте его души. Так не заботится о царапинах сражающийся с лесным пожаром. Но в каждую царапину может проникнуть яд и повлечь за собой смерть куда более долгую и страшную, чем от жара и удушья.

Теперь только один человек способен был защитить Андрея от разбуженного в нем зла.

Наташа.

Отец Егорий дал себя уговорить. Хотя хотелось ему, не откладывая, идти к митрополиту и, буде тот согласится, принести свое покаяние и испросить: что же дальше?

«Боже, почему Ты меня оставил? – спрашивал отец Егорий с неведомым ему прежде смирением.– Почему?»

Тих стал отец Егорий Потмаков. Так тих, что Ласковин не раз и не два поглядывал на него с опасением: здоров ли? Не заболел?

Да, заболел. Но не телесным недугом. Молча сидел Игорь Саввович в уголке на кухне, не пытался искать помощи ни в Писании, ни в словах Христовой молитвы. Его собственная молитва была беззвучна. Ничего не просил он у Бога. Ничего.

Наташе было трудно соединить облик своего гостя с образом того отца Егория, о котором рассказывал Андрей. Тот был решителен, громогласен, настойчив до упрямства и скор в наставлении и действии. Этот – тих, добр, молчалив. Незаметен – вот точное слово. Именно он спас жизнь ее Андрею. Именно от него ждала Наташа, что умерит холодную ярость ее друга. Но Игорь Саввович ничего не говорил. На вопросы же обычные отвечал коротко: да, нет, хорошо.

– Может, вы прилечь хотите? – интересовалась Наташа.

– Нет, не беспокойтесь, мне здесь удобно. Прошло несколько часов, и они с Андреем действительно перестали его замечать. Дело даже не в том, что молчит, а в том, что… почти слился со стеной. Не человек. Часть пространства.

Когда стемнело и Андрей хотел зажечь на кухне свет, Наташа сказала: не надо. Она чувствовала: отца Егория нельзя сейчас трогать. Как нельзя трогать человека, потерявшего кого-то из близких. Что-то похожее испытывала она сама… вчера.

– Но я должен ему помочь! – воскликнул Андрей, чья натура требовала действий.

– Как? – поинтересовалась Наташа.

– Ну… не знаю. Может, у него шок? Хотя что я болтаю? Это же отец Егорий!

– Что ты о нем знаешь?

– Я? – Ласковин задумался и вдруг сообразил – ничего. Ничего он не знает об этом человеке.

– Хоть сколько ему лет? – Андрей только покачал головой:

– Не спрашивал. Лет сорок пять…

– А мне кажется – больше.

Ласковин только вздохнул. Порыв его угас. Вернее, переключился на более конкретные дела.

– Который час?

Наташа взглянула на настенные часы:

– Полседьмого.

– Тогда я поехал.

Андрей поднялся.

«Куда?» – глазами спросила Наташа.

– Нельзя терять времени,– пояснил Андрей.– Сейчас я – охотник, а когда станет известно, что мы живы,– могу стать дичью.

«Когда-то я уже это говорил? – подумал он.– Дежавю?»

– Будь осторожен!

«Ты понимаешь: я не переживу этого дважды!»

– Не беспокойся.

«Я не оставлю тебя одну, чудная моя!»

– Я буду до отвращения осторожен,– пообещал Ласковин.– Клянусь!

Тир располагался в переоборудованном подвале гражданского бомбоубежища. Вход – только по пропускам. Причем пропуск на каждого хранился прямо здесь, в ячейке под определенным номером. Пропуск Ласковину сделал по просьбе Сарычева (покойного Сарычева!) его старый приятель. Тот самый, на которого сейчас рассчитывал Ласковин.

Вахтер, офицер в отставке, которому давно перевалило за пенсионный возраст, при появлении Ласковина сказал:

– Долго жить будешь!

– Что? – удивился Андрей.– Вспоминали?

– Не то чтобы вспоминал… Слыхал, ты умер, а? А тут, как говорится, верная примета: долго жить будешь, парень. На, твои.

Он протянул Андрею коробку стандартных патронов браунинга, 7,65 мм, для автоматических пистолетов.

– Полтинник, как обычно?

– Да,– подтвердил Андрей и протянул деньги.

– Еще сотку,– сказал старик, пересчитав их.

– Ошибся? – удивился Ласковин.

– Инфляция.

Андрей добавил.

– Спасибо.

– О чем речь, сынок. Иди, работай.

Как ни любопытно старику узнать, отчего вдруг Андрей Ласковин умер – и жив, но не спросил. Не приучен спрашивать. Вернее, приучен не спрашивать.

И болтать о том, что видел «покойника», не будет. Что немаловажно.

Среди тех, кто приходил сюда поупражняться в стрельбе, у Андрея был только один «знакомый», и Ласковин знал: человек этот приходит сюда регулярно, три раза в неделю, практически в одно и то же время. Представлен Андрею он был под именем Вадим.

Андрею повезло. Тот, кого он искал, был здесь. Но торопиться не следовало.

Ласковин занял свободную позицию, надел наушники и нажал кнопку, поднимающую поясную мишень. А потом еще одну, приводящую мишень во вращательное движение с интервалом сорок оборотов в минуту.

Зарядив и вставив обойму, Андрей начал огонь сериями из двух выстрелов: пара на оборот, как учил Сарычев. Закончил, опустошив магазин, одиночным (пятнадцать на два не делится), полюбовался на результат: хило!

– Здорово! – раздалось за спиной.

Внешне Вадим напоминал производственного начальника среднего уровня. Простой мужик, не алкаш, но и не трезвенник, не дурак, но и не выдающегося ума. Маловыразительное лицо, тихий хрипловатый голос заядлого курильщика. И одет соответственно: скромно, серо. Может, когда-то Вадим и работал на заводе. Но очень давно.

– Жив, значит?

По голосу было трудно определить: рад он или огорчен.

– Как видите.

– Ко мне пришел?

Андрей кивнул.

– Паршиво отстрелялся.

– Паршиво,– согласился Ласковин.

– Бывает. Заканчивай. Я снаружи подожду.

Из пятидесяти патронов Ласковин расстрелял тридцать пять. Оставил себе одну обойму. Конечно, можно и в магазине купить, но тут – проще.

Вадим поджидал его на улице. Курил, прислонясь к телефонной будке.

– Пойдем,– бросил он Ласковину. Андрей не спросил – куда. Его спутник сам объяснил через несколько минут:

– Помянем покойника.

Пили они в грязноватом зальчике. Пили водку, которую Вадим купил по дороге.

Пили молча. Только после четырех стопок Вадим произнес невыразительным голосом:

– Искать будешь?

– Буду,– так же тихо ответил Ласковин.

Налили еще.

– Земля – пухом,– пробормотал Вадим.

Опрокинули.

– Поможешь? – спросил Андрей.

Вадим поставил стакан, зажег папиросу, затянулся.

– Петьку не воскресишь,– сказал он.

Ласковин нахмурился, скрипнул зубами, водка жгла его изнутри:

– Найду. И урою.

Вадим, не ответив, наполнил стаканы, вытащил из кармана бумажку:

– Пойди водички купи.

Андрей сделал вид, что не заметил денег, встал и принес литровый цилиндр «швепса».

Вадим звякнул своей посудиной о стоящий на столе стакан Ласковина.

– За тебя.

Свернув колпачок, глотнул газировки прямо из бутыли, поставил, положил на стол карточку с телефоном.

– Завтра звони. После обеда.

Сунув в карман недопитую бутылку, пошел к выходу. Ласковин остался со своей водкой в стакане, «швепсом» и визиткой без имени.

– За меня! – сказал он сам себе, выплеснул водку в рот и наполнил стакан газировкой.

Потрепанная местная девушка приземлилась на освободившийся стул.

– Не угостишь даму, умный мужчина? – попросила без особой надежды.

Андрей глянул на нее мрачно, двинул вперед «Херши».– Пей! – сказал он. И ушел.

Глава шестая

День был бледен, как тень отца Гамлета. Вставать не хотелось. Ласковин, впрочем, с детства любил поспать подольше. Или просто поваляться в постели. Слабость, конечно. Но, как говаривал Вячеслав Михайлович Зимородинский, «без слабостей и человека нет – один монумент». Понимай так: не осталось у тебя слабостей-привязанностей-привычек – значит, скоро помрешь. Обратной силы, к сожалению, правило не имело.

Наташа, разумеется, уже была на ногах. Андрей выпростал руку из-под тепла одеяла и потрогал ее половину постели. Там уже не осталось Наташиного тепла. Давно встала. Ласковин втянул руку обратно. Как черепаха – лапу под панцирь. Мысленно представил лежащий рядом меч. Меч, который по ночам отделяет их друг от друга. Все, что можно себе позволить,– это взяться за руки. Добровольная жертва. Такая угодна судьбе. Может, поэтому он еще жив?

Андрей охватил сознанием всю небольшую Наташину квартиру – от одного зарешеченного окна до другого. Теперь это его мир. Его маленький замок. Внутри – люди, которых он должен хранить и оберегать. Кажется, понемногу Ласковин начал осознавать, что имел в виду «двойник», говоря – «мир». Не открывая глаз, не напрягая слуха, Ласковин осязал свое небольшое пространство. Он представлял, как отец Егорий сидит на кухне, в своем углу справа от окна, под резными листьями манстеры. Сидит и молчит, похожий на огромного взъерошенного ворона. «Невермор». И тень старинной решетки на его коленях.

А Наташа, наверное, стряпает что-то вкусное. Или раскрашивает очередную досочку, или… Мысли Андрея вернулись на полшага назад . К дому-за́мку. К дому-замку́. И потекли параллельно.

Звук открывающейся входной двери. Ласковин насторожился… и расслабился. Это Наташа. Значит, ее не было на кухне…

«Блестящее умозаключение»,– подумал Андрей и иронически улыбнулся той, на портрете. Все, подъем.

Замок он действительно купил и поставил в тот же день.

Хороший, германский, с отметкой «не дублировать» на каждом ключе, с цепочкой из специальной стали, какую и автогеном не вдруг разрежешь. Наружную дверь укреплять не пришлось. Сработанная в прежние, добротные времена, она не уступала железной: прочная, тяжелая, идеально пригнанная к коробке.

Закончив с дверью, Ласковин проверил и решетки на окнах. Удовлетворительно.

Наташа против его деятельности не возражала. Хочется – пусть делает. Ее куда больше беспокоил отец Егорий. Разве можно, чтобы человек вот так просидел сутки, словно неживой.

– Я его домой отвезу,– сказал Ласковин.

Вчера Андрей разговаривал с Григорием Степановичем. Смушко, как всегда, показал себя человеком разумным и осторожным. С предложением до времени держать в тайне их «воскрешение» староста спорить не стал. Тоже полагал, что надобно молчать хотя бы до того, как завершится пляска вокруг убийства. Милиция навестила его разок, но и только. Закончится кампания в прессе, расследование теракта перейдет в вялотекущую стадию. А то и вообще угаснет, если не будут трясти сверху. Глядишь, и убийца подвернется.

По закону и Ласковин, и Потмаков обязаны явиться и дать показания. Вот тут Смушко по собственной инициативе подстраховался. В рабочем столе уже лежали заверенные справки о том, что оба пропавших без вести тяжело больны, а следовательно, никуда явиться не могут.

– Я привезу его сегодня,– сказал Ласковин.– Хорошо бы вы нас встретили, Григорий Степанович.

– Встречу,– ответил Смушко.– Как батюшка?

– Неважно, поэтому и привезти хочу. Может, дома отогреется. Да и надежней у вас, охрана и прочее.

– А ты? – спросил Смушко.– Может, тоже переберешься с девушкой своей? Места хватит.

– Нельзя,– отказался Андрей.– Мне свободные руки нужны, а дом ваш – как на ладони. Я же не прятаться собираюсь, а действовать. Так что спасибо, нет.

– Как знаешь. Машину, кстати, сам заберешь? Или пригнать?

– Пока пусть стоит, если не мешает. Не мешает?

– Двор большой.

– Через пару дней ее номинальный хозяин заберет. Я с ним договорюсь, так будет естественней.

– Шпионские страсти! – смешок старосты был не очень-то веселым.

– Отец Серафим не звонил?

– Разок. Выразил соболезнования. Спросил, чем может поддержать, в смысле, не принять ли общину под свое крыло?

– И вы? – заинтересовался Андрей.

– Пусти козла в огород… – с иронией произнес Григорий Степанович.

К отцу Серафиму он относился не лучше, чем Ласковин.

– Когда вас встречать? И где?

– К восьми,– сказал Андрей.– Как стемнеет. Скажем, у метро «Просвещения»?

– Годится. «Просвещения». Без десяти восемь. Встречу вас у эскалатора.

Определившись с отцом Егорием, Ласковин позвонил Вадиму.

– Еще не готов,– сухо сказал тот.– Завтра звони.

– Вадим,– сдержанно произнес Андрей,– у меня нет запаса времени!

– Сожалею.

«Ни хрена ты не сожалеешь!» – сердито подумал Андрей.

С удовольствием послал бы друга покойного Сарычева (если такой человек, как Вадим, мог быть кому-то другом), но – нельзя. Нет у него возможности отказываться от помощи.

– Хорошо,– согласился он.– Завтра. И еще. Я хочу выяснить, по какому адресу зарегистрирован телефонный номер. Это можно?

– Может быть. Диктуй.

Клочок бумаги с телефоном «Михаила» Андрей уже держал в руке.

– Значит, завтра? – сказал Ласковин, прочитав семь цифр.

– Адрес? Нет, подожди. Делаю запрос…

– Есть,– сказал Вадим через несколько минут.– Пиши… Улица Правды…

«Зря взъелся на человека,– подумал Андрей, положив трубку.– Просто манера у него такая… снисходительная».

Прямо над дверью висела табличка: «Опорный пункт милиции». Андрею – не туда. «Опорный пункт» размещался на первом этаже. Второй занимал «Независимый фонд помощи населению», третий этаж принадлежал редакции газеты «Бизнес-ревю», четвертый поделили между собой «Общество любителей старинной музыки „Клавесин“ и негосударственный пенсионный фонд „Содружество“. На последнем висел замок и прилеплена написанная от руки бумажка, извещавшая, что „Содружество“ больше ни с кем дружить не хочет.

«Паноптикум»,– подумал Андрей, поднимаясь еще выше.

На пятом этаже табличек не было, только номер квартиры. И звонок. Андрей нажал кнопку – и дверь открылась. Как просто. Нет, не совсем.

В дверях стоял парень лет семнадцати, облаченный в серую рубашку с латунными пуговицами и такие же штаны. С лампасами, на генеральский манер. На правом рукаве красовался шеврон-птичка. Надо же!

На грозного «Михаила» парень не тянул, но лицом был строг.

– Проводи к командиру,– произнес Ласковин, напуская начальственный вид и по-военному, палкой, выпрямляя спину.

Сыграно было точно.

– Следуйте за мной,– четко ответил парень и двинулся по коридору.

Совсем неплохо. Войти оказалось не трудней, чем в бандитскую хазу на Мастерской в памятные времена.

Они двигались по коридорной кишке мимо дверей, за которыми кипела работа: журчали голоса, гудели ксероксы, тренькали телефоны. По дороге миновали группу из трех парней и девушки, с любопытством поглядевших на Ласковина.

На парнях была такого же замечательного цвета форма, на девушке – плечистая куртка и кожаный пояс, который окружающие могли считать юбкой. Ноги у девушки были кривые. Физиономии парней – юные и несколько быковатые. Но без зажравшейся наглости низовых бандитов.

Искомая дверь, разумеется, оказалась в самом конце.

– К вам, командир! («Надо же – угадал!» – подумал Ласковин.) – доложил парень. И пропустил гостя вперед.

За дверью оказался не один «командир», а целых три. Двое – в полной «мышастой» форме, один – так сказать, в штатском. Этот сидел вольно, на широком подоконнике. Второй расположился в кресле, а третий – за столом, заваленным бумагами. Лица у всех троих были похожие, как у богатырей на распутье. И у всех троих, что примечательно,– по кобуре под мышкой.

На Ласковина отцы-«командиры» посмотрели, как небезызвестный джинн из мультфильма – на барона Мюнхгаузена: не видишь, мы кушаем!

– Вы из Тулы? – спросил тот, что в кресле.

– Из Петербурга,– разочаровал его Ласковин.

– Тогда подождите снаружи, вас вызовут,– буркнул тот, что за столом, лет сорока мужчина, с изрядной плешью и губами, сложенными так, будто он по ошибке откусил кусок дерьма и стесняется выплюнуть.

Ласковин сделал вид, что не услышал. Поскольку стульев в комнате не было, он подошел к столу, сдвинул в сторону кучу папок и уселся напротив плешивого.

Последовала безмолвная дуэль взглядов, и плешивый сдался.

– Ладно,– проворчал он.– Выкладывай, что накипело. Ты из какого филиала, кстати, что-то я не припомню…

– Я – из комиссии по борьбе с грызунами,– усмехнулся Ласковин.– Как, не беспокоят?

– Фрупов,– недовольно произнес плешивый, переводя взгляд с Ласковина на «штатского».– Ты как, мать твою, кадетов школишь? Почему пускают всех подряд, как в бесплатный сортир?

Названный Фруповым лениво потянулся.

– Ты мне на летний лагерь сколько денег отпустил? – осведомился он.– Кто жмотничает на боевой подготовке, тот остается где? Правильно, майор, в жопе. Это я шучу,– пояснил он почему-то Ласковину.– Нет у нас грызунов. Только двуногие. Всего хорошего.

– Ну давайте хоть поговорим,– в той же манере произнес Ласковин.– По-дружески. Может, узнаем что… полезное.

– Дядя шутит,– сказал Фрупов и еще раз потянулся.

– Дядя не понимает,– поправил тот, что сидел в кресле.– Кликни кадета, майор, пусть выкинет дядю на хер!

– Сам кликни,– буркнул плешивый. И Ласковину: – Слезь со стола, парень. Ты не туда попал. Здесь военная организация. Так что двигай сам, пока тебя действительно дежурный не вынес.

– Военная? – Ласковин скептически поднял бровь.– Не вижу погонов, товарищ майор.

– Военизированная,– поправил с подоконника Фрупов.– Но для тебя – без разницы, крысолов. Дежурный! – гаркнул он.– Подь сюда!

– Не надо,– миролюбиво произнес Ласковин.– Зачем парня обижать. Я сам уйду, если на пару вопросов ответите.

– А вот я тебе башку прострелю,– злобно сказал «майор», ловко выхватив пистолет и направив в лицо Андрея.– Вот тебе и ответ, киздюк!

Ласковин, держа лицо, отпихнул пистолет в сторону.

– А разрешение у тебя есть… военизированный? Или трофейный, из Чечни? Итак, вопрос первый: кто из вас Михаил?

Трое переглянулись, «майор» опустил пистолет. В комнату заглянул парнишка, очень похожий на того, что впустил Ласковина.

– Звали, командир?

– Исчезни пока,– не взглянув на него, приказал «майор».– Фрупов, запри-ка дверь.

«Орел» Фрупов соскользнул с подоконника. Ласковину он нравился все меньше и меньше. Высокий, худой, небрежно расслабленный, длинные, по-марионеточьи болтающиеся руки, походка негра-танцора… Держать его в поле зрения, не поворачиваясь, Андрей не мог, а затылком за таким не уследишь. Щелчок запираемого замка, бесшумные шаги…

– Михаил, ты сказал? – произнес «майор», прощупывая Андрея кабаньими глазками.– А зачем тебе Михаил?

– Вот ему я и скажу,– ледяным тоном ответил Ласковин.– А он вам передаст… если захочет.

Пауза. «Орел» Фрупов разместился за спиной. Ждет. Неясно, на что способен третий, тот, что в кресле. Тоже, наверняка, вояка. Жилистый, обветренное лицо, под ногтями – черная кайма, лет под пятьдесят…

– Михаила здесь нет,– сообщил «майор», подумав.– Но я – его начальник. Мне можно говорить все.

Андрей скептически поднял бровь, одновременно прикидывая, удастся ли обезоружить плешивого. Нет, вряд ли. Может, зря он сам пришел без оружия, поосторожничал?

– Откуда вам известно о Михаиле? – вмешался третий.

– Известно,– Ласковин усмехнулся как можно наглее, чувствуя затылком придвинувшегося Фрупова.

– Допустим, я Михаил,– сказал третий.

– Тезка? – усмехнулся Ласковин.

– У нас завелся болтун,– ни к кому конкретно не обращаясь, произнес «майор».– Вопрос – кто? И это мы сейчас узнаем!

Пистолет его уткнулся в бок Ласковину, а ловкие руки Фрупова тут же обшарили Андрея с ног до головы.

«Нет, хорошо, что я не взял пистолет»,– подумал он.

– Без начинки,– закончив обыск, сообщил «орел» Фрупов.

– Включи-ка телевизор,– велел ему «майор».– Что-нибудь побойчее!

Ласковин услышал, как Фрупов направился к телевизору, и решил, что лучшего момента не будет.

Резкий удар ребром ладони, сюто, по предплечью «майора». Рефлекс – пальцы разжались, пистолет, соответственно, выпал и оказался у Ласковина. Левая рука его легла на затылок «майора», вздернула его голову вверх и опустила вниз, физиономией в стол. Ходить «майору» с распухшим носом!

Поворот. Фрупов, мигом оценив ситуацию, уже уходил с линии, одновременно выхватывая пистолет. Третий тоже потянулся к кобуре, но двигался вдвое медленнее.

– Стоять! – крикнул Ласковин, направляя пистолет в голову третьего.

Фрупов (сообразительный, понял, что сказано ему!) остановил движение посередине. Естественно, и взятый под прицел тоже убрал руку с оружия.

– Стреляй! – хладнокровно предложил Фрупов.– И ты трупак!

– Я уже трупак,– поморщился Ласковин.– В некотором смысле. Только рискни – и я его пристрелю. Думаю, что и тебя тоже успею. На бронежилет не очень рассчитывай. Это ведь «тэтэшка», прошьет – и сам не заметишь.

– Мой – не прошьет,– возразил «орел» Фрупов.– А ты глазастый мальчик!

Ласковин видел, как он «обрабатывает» данные, ища выход. И тянет время, естественно.

– Спасибо, что предупредил,– сказал Андрей.– Значит, буду в голову стрелять, если не договоримся. Давай, разоружайся!

– Хрен с тобой,– весело произнес «орел» Фрупов и двумя пальцами, медленно, вытянул из кобуры пистолет, осторожно положил на пол и подтолкнул ногой к столу. Да, понятливый, ничего не скажешь. Теперь, Ласковин, наклонись за «стволом», четыре метра для профессионала – не дистанция. Вернее, оптимальная дистанция для атаки. Ишь, напружинился!

Андрей многозначительно посмотрел на пистолет, потом на Фрупова и показал левой рукой – назад.

«Орел» улыбнулся. И отошел к стене. Они хорошо понимали друг друга.

– А теперь – ты! – сказал Андрей третьему. Тот, похоже, пребывал в растерянности: ожидал от своего коллеги более решительных действий.

– И к стеночке! – приказал он, когда еще один пистолет оказался на полу.– Фрупов,– вежливо попросил Андрей.– Повернись спиной, пожалуйста! Хорошо. А теперь поддерни штанины! Очень хорошо. А теперь сними куртку. И жилет тоже, пожалуйста. Замечательно.

– Нет у меня ничего,– сказал Фрупов,– а «броню» для тепла надел, мерзну!

«Похоже, он получает от всего этого удовольствие?» – удивился Андрей,

– Надень,– разрешил он.

«Майор» начал приходить в себя, замычал, зашевелился.

Ласковив соскочил со стола и перебрался на подоконник, на предыдущее место Фрупова.

– Вот и славно,– резюмировал он.– Рассаживайтесь поудобней, господа командиры!

– Киздюк! – злобно сказал «майор». Из носа у него шла кровь.

– Не надо грубить,– посоветовал Ласковин.– А сейчас мне нужен Михаил!

– Я схожу? – предложил Фрупов, двусмысленно улыбаясь.

«Конечно, ты меня не отпустишь?» – «Конечно, не отпущу».

Обмен красноречивыми взглядами.

– Позвони,– предложил Ласковин.

– Там нет телефона.

– Зря ты это затеял,– пробурчал «майор», осторожно трогая расквашенный нос.– Или тебя наняли?

– Там точно нет телефона,– повторил Фрупов.– Нет, майор, его не наняли. Кто за наши шкуры такие деньги заплатит?

– Тогда за каким хером он приперся? – спросил «майор».

Ласковин почувствовал острое желание врезать ему еще разок.

– Я не люблю, когда убивают моих друзей,– холодно сказал он.– И не люблю, когда меня самого пытаются убить.

– А он мне нравится,– серьезно произнес Фрупов.– У нас похожие вкусы.

– Ты,– Ласковин указал на третьего,– пойдешь и приведешь Михаила. И я задам несколько вопросов. После этого мы разойдемся… или не разойдемся.

– Мы найдем тебя, даже если ты сумеешь удрать,– хмуро пообещал «майор».

– Вы,– с нажимом произнес Ласковин,– уже не будете меня искать. Если ответы окажутся неудовлетворительными. Приведешь Михаила,– сказал он третьему,– а сам останешься снаружи. И – чтобы никаких неожиданностей! Доходчиво объясняю? «Майор»! Запри за ним дверь. И имей в виду: я хорошо стреляю. Можешь проверить.

– Чтоб ты сдох! – буркнул «майор».

– Он тебе верит,– усмехнулся Фрупов.

Когда гонец вышел, Ласковин покинул подоконник. Глупо маячить на фоне окна.

– Вольно, военизированные! – сказал он.– Только чтоб я видел ваши руки!

Ждать пришлось недолго. На негромкий стук в дверь первым отреагировал Фрупов.

– Нет,– пресек Ласковин.– Откроет он! Вошедший, мужчина среднего роста, неопределенного возраста, с малосимпатичным лицом, воткнул в Ласковина бесцветные близкопосаженные глаза, поиграл желваками, потом повернулся к «майору».

– Я его не знаю! – отрезал он. И Ласковину:—Что надо?

Да, это действительно Михаил. Голос его Ласковин узнал сразу.

Андрей выдержал паузу, изучая вошедшего. Михаил был одет иначе, чем остальные: черная рубашка, расстегнутая на груди, мешковатые, заправленные в сапоги брюки защитного цвета. На поясе – кобура. Пустая.

– Повернитесь,– велел Андрей.

– Зачем?

– Цирк! – произнес Фрупов.

Ласковин опустил ствол пистолета.

– Первая пуля – в колено, вторая…

– Делай, что он говорит,– проворчал «майор».– Потом рассчитаемся!

– И наклонись,– приказал Ласковин, когда первая команда была выполнена.

– Может, ему штаны снять? – сострил «орел» Фрупов.

– Интересное предложение,– кивнул Ласковин.– Но – некогда. Можете повернуться обратно. Руки на виду! – крикнул он, увидев, что Михаил собирается сцепить ладони за спиной.

– Значит, вы – Михаил,– сказал Ласковин.

– Допустим.

– Пашеров.– Андрей выдержал паузу.– Пять дней назад.

– Три,– поправил «майор».

– Пять,– возразил Андрей, в упор глядя на Михаила. У того в глазах мелькнула тень понимания.

– Пашеров, что дальше?

– Дальше? – глаза Ласковина сузились.– Ты его убил.

– Да,– последовал лаконичный ответ.

– Ну, брат…– произнес «майор», приподнимаясь.

– Не вставать! – предупредил Ласковин.– Бомба на набережной Кутузова – тоже ты?

– Нет.

– Можешь доказать?

– Ты – Инквизитор? – вместо ответа спросил Михаил.

– Я – зомби! – отрезал Ласковин. Некоторое время они изучали друг друга. Слышно было, как шмыгает носом «майор». Молчание нарушил Фрупов.

– Не обижай нас, Зомби! – сказал он.– Мы работаем чисто!

– Рты, вашу мать! – жестко бросил «майор».

– Расслабься, командир,– «орел» Фрупов закинул ногу на ногу и сцепил пальцы на колене.– Он просчитан!

– Уберите пистолет, Ласковин,– сердито сказал Михаил.– Хватит выёживаться!

– Угу,– поддержал Фрупов, с удовольствием разглядывая изумленную физиономию Андрея.– Именно это и означает – «чисто». Если бы – мы, вас бы здесь не стояло!

– Допустим,– согласился Ласковин, осмысляя сказанное.– Но с пистолетом пока подождем. У меня много дел там, снаружи, и мне хочется выйти так же спокойно, как вошел.

– Дрючить и дрючить твоих кадетов,– проворчал «майор».

– Кимыч! – благодушно произнес Фрупов.– Да расслабься ты! Дежурный проинструктирован одиночек пропускать. Без оружия. У тебя ведь не было оружия? – он подмигнул Андрею.

– Теперь есть,– резонно возразил Ласковин.

Михаил вопросительно посмотрел на Фрупова.

– Кимыч оплошал! – «Орел» пожал плечами.– А я не успел.

– Спецы! – процедил Михаил.– Не управиться с одиночкой!

– Все к лучшему! – жизнерадостно отозвался Фрупов.– Зомби! Отдай пистолет, на него разрешение оформлено! Выпустят тебя, слово офицера! Так, Михаил?

– Кому он на хрен нужен,– пробурчал тот.– Сделаешь любезность, а потом тебе же пистоны вставляют! Еле от фошек отпихнулись, а теперь этот!

– Хрен с вами,– уступил Ласковин.– Лови! И бросил пистолет Фрупову. Тот поймал, щелкнул предохранителем и положил его на стол. «Майор» тут же его сграбастал.

Михаил подошел к двери, приоткрыл, крикнул: «Отбой!» – и закрыл снова.

– Кстати, военизированные,– поинтересовался Ласковин.– Чей это офис?

– Партия «Национальное возрождение»,– весело произнес «орел» Фрупов.

Чувствовалось, что небольшое приключение прошло ему по кайфу.

– Как? – Андрей тут же вспомнил политический профиль покойника Пашерова.

– «Национальное возрождение»,– повторил Фрупов.– Что-то не так, Зомби?

– А вы, значит, при ней? – спросил Ласковин.

– Мы и есть – «Национальное возрождение»! – «Орел» широко и дружелюбно улыбнулся. Этакий рубаха-парень.– Такая у нас специальность!

– Заказные убийства? – Ласковин тоже улыбнулся: вы шутите, и мы шутим. В чем проблемы? А то как бы «орел» Фрупов и чернорубашечник Михаил, разглядывающий его сейчас, как патологоанатом – жертву автокатастрофы, могли и забыть о своем обещании.

– Скорее – политические! – Фрупов улыбался во весь рот (шучу! шучу!), но глаза стали холодные, непроницаемые, как морская галька. Знакомые глаза, откуда знакомые?..

– Потмаков жив? – спросил Михаил.

– Да,– поколебавшись, ответил Андрей.– Жив.

– Это хорошо. И что ты жив – хорошо. А место это – забудь. Максим, проводи!

– Я бы его не отпускал,– не поднимая глаз, произнес «майор».– Полагаю это неоправданным риском.

– Я слово дал,– напомнил Фрупов и подмигнул Андрею.

– Жопу подтереть твоим словом!

– Кимыч, обижусь! – предупредил Фрупов.– Не надо со мной так.

– Его досье – у нас в компьютере,– сказал Михаил.– Ознакомься и успокойся.

– На твою ответственность!

– Да.

– Пойдем, Зомби! – сказал «орел» Фрупов.– Делай свои дела!

В коридоре их поджидала пара молодых в сером, но Фрупов качнул головой: я сам.

– Будь здоров, Зомби! – сказал он на прощание.– Долгих лет!

– Спасибо. И тебе – того же!

Только внизу, на улице, Ласковин вспомнил, почему глаза Фрупова показались ему знакомыми. Они были точь-в-точь такие, как его собственные.

Однако след оказался ложным. Само по себе – неплохо. Схлестнуться с такой «машиной» весьма стрёмно. Не они – и хорошо.

Подозревай он, какого противника готовит ему судьба, как знать, может, Михаил и компания показались бы ему не столь уж опасными.

Глава седьмая

– Ну как? – спросил Вадим.– Пригодился адрес?

Они шли по Пятнадцатой линии в сторону Невы.

– Я съездил,– сказал Андрей.– Но это оказалась пустышка.

– В каком смысле?

– Бомбу бросили не они.

– Да? – Вадим остановился, разминая в пальцах папиросу.– Вы уверены?

– А что? – заинтересовался Андрей.

Его собеседник ответил не сразу, некоторое время он смотрел, как переходит через улицу стайка детишек. Их воспитательница, массивная женщина средних лет, перегородила улицу – руки крестом – наподобие живого распятия.

– Удивительно,– произнес Вадим.– Из этих вот славных существ вырастают такие, как мы. Пойдемте, Андрей.

– Так что вас смутило в этом адресе? – еще раз спросил Ласковин.

– Смутило? Нет. Меня смущает только глупость моего начальства. Организация, зарегистрированная по этому адресу, нам известна. Больше того, их пытались раскручивать по делу Пашерова, а это дело и ваше с легкой руки прессы увязаны в общий узел.

«И не только – прессы»,– подумал Андрей, но вслух этого не сказал.

– Мне, однако, это кажется сомнительным,– продолжал между тем Вадим.– Пашеров – да, возможно, но вы… грубая работа. Пете чертовски не повезло. Если бы тот мудак не воткнулся сзади…

Вадим бросил папиросу в урну и выщелкнул из пачки другую.

– А по делу Пашерова их могут взять? – спросил Ласковин.

– Сомнительно. Формально это не преступная группировка. Да и не только формально. Политическая партия с мощной поддержкой во многих слоях. Вы, вероятно, общались с «активным звеном»?

– Вероятно,– согласился Ласковин, вспомнив «военизированных».

– Это лишь часть айсберга. Но конфликт их с Пашеровым и теми, кто его поддерживал,– очевиден. Они эксплуатировали одни и те же лозунги. Но как человек компетентный, я не стал бы объединять эти два преступления. Хотя, согласен, обставить все таким образом очень, очень неглупо. Если виновные разместились достаточно высоко, никто не заинтересован в их наказании. А когда крупная рыба рвет сеть, целый косяк карасей тоже может удрать. Все не так просто.

«Ты и сам непрост»,– подумал Андрей. Вадим сейчас и одеждой, и речью мало походил на начальника смены с завода «Электроприбор». Скорее, на преподавателя каких-нибудь курсов.

– …Петино невезение,– продолжал говорить Вадим.– Когда три года назад его отставили от дел, вполне мог бы начать собственное. Опыт был, мы помогли бы. По-товарищески. Но он предпочел жить скромно. Когда Петя определился шофером к Потмакову, я решил: старик обрел тихую гавань… – Вадим вздохнул.– Трудно стало работать,– не к месту сказал он.– Ни средств, ни людей…

Ласковин сделал вид, что не понял намека. Если это был намек.

– Вадим,– проговорил он.– А есть ли еще подозреваемые? Вы ведь мне так и не ответили!

– Подозреваемых – море. Первый вопрос, который я задаю себе, сталкиваясь с преступлением: кому это выгодно?

И оказывается, любое убийство выгодно слишком многим.

Например, рассматривается возможное участие агентства недвижимости «Триплекс». Они пытались прибрать тот пустырь, на котором сейчас строится приют. Или – чеченские боевики. Я бы на вашем месте, Андрей, попробовал зайти с другой стороны,– предложил Вадим.– И мы, и милиция исходим из предпосылки, что объектом покушения был Потмаков. А если убийца имел в виду вас? Может быть?

– Может,– согласился Ласковин.

– В таком случае проработайте этот вариант. Своих врагов вы знаете?

– Некоторых. А насколько можно рассчитывать на официальное расследование?

– Милиция будет землю рыть. Пока не утихнет шумиха. Это то, чего хотят власти. Но рыть будут – так,– он показал ладонью на уровне пояса,– и не глубже. Не рассчитывайте, что убийца будет найден. А если и найден – что это действительно убийца.

– А как насчет агентства? – спросил Ласковин.– Может, мне с ними… поговорить.

– Не тратьте время. Для агентства это – копеечное дело. Киллер стоит дороже. Прозондируйте по собственной линии и держите со мной связь. А теперь – прошу прощения. Время.

– Вернемся обратно,– предложил Андрей.– Я вас подвезу.

– Не стоит, до встречи, Андрей.

Ласковин несколько секунд смотрел на удаляющуюся спину в черном осеннем пальто. Вот человек, общаясь с которым, Андрей чувствовал себя словно за толстым стеклом.

К Зимородинскому Андрей приехал под самый конец тренировки. У него было два дела. Первое – взглянуть, как продвигаются его протеже, а второе – договориться о встрече со Славой тет-а-тет. Андрей уже решил, какого рода помощь ему потребуется, и надеялся, что Зимородинский ему не откажет. Хотя, как знать. Тем, что относилось к тайным аспектам мастерства, Слава делился скупо.

Когда Андрей вошел в зал, Зимородинский остановил тренировку и заставил учеников поклониться. Надо сказать, Ласковина здесь знали. Хотя многие – заочно.

К истории своей школы Зимородинский относился серьезно. А история школы – это ученики, которые достигли определенных высот искусства. В раздевалке одна стена была сплошь увешана фотографиями: Шиляй, Крупицкий, Арсюха Стужин, Ростик Саэтдинов, Пашка Важнов. Призеры, чемпионы, победители. «Об учителе – по ученикам!» – говаривал Слава. Как правило, в оправдание, почему сам никогда ни в каких соревнованиях не участвовал. Он – сэнсэй, а двукратный чемпион России Крупицкий – его ученик. Впрочем, кое-кто полагал: выступи Зимородинский на чемпионате – и не быть Крупицкому чемпионом, потому что весовая категория у них – одна.

Ласковин лавров не стяжал, но среди прочих и его фотографий хватало. Потому-то и принимался «молодыми» с почтением.

С максимальной торжественностью Зимородинский сообщил: «Недавно у нас был праздник. Еще один ученик нашей школы получил первый дан. Вот он перед вами, новый сэнсэй и мастер».

Группа, как и положено, отреагировала боевым кличем, с воздыманием сжатого кулака. Еще один ритуал Зимородинского. Не важно, что он сам присвоил Андрею этот самый черный пояс. Важен – факт. Успех Ласковина – успех распоследнего новичка, принятого неделю назад. И новичок этот, скорее всего, будет продвигаться не менее успешно. Иначе Вячеслав Михайлович порекомендовал бы кандидату другого учителя.

Федя и Юра светились от удовольствия. Как же: они лично знакомы с мастером! И еще один праздник: оба сегодня в первый раз допущены к кумитэ. Ласковину ясно было: это – аванс. Так сказать, сувенир для новоиспеченного мастера. И поставил Зимородинский обоих против опытных ребят, «желтых поясов», работавших корректно и вместе с тем давших «молодым» показать себя. Первое кумитэ – ого! Тут нужен успех.

Работали оба неплохо: реально, относительно чисто. Базовая техника, правда, превалировала. Но о Юре можно было сразу сказать: способный парень. Ухитрился даже вазари заработать на обводящем сюто. Ударчик, конечно, слабенький вышел, не вдруг и заметишь, но движение было начато эффектно и замаскировано как надо. Зимородинский начинающих такому не учил. Должно быть, у старших насмотрелся.

– Двадцать отжиманий на кулаках, двадцать – на пальцах, тридцать складываний и тридцать приседаний с май-гери,– распорядился Зимородинский и, указав одному из старших учеников: проконтролировать, подошел к Андрею.

– Надо бы тебе официальную квалификацию устроить,– предложил он.– Я Гурвина попрошу. Или Пака. Обставим торжественно…

– Слава,– сказал Ласковин.– Некогда в игрушки играть. Мне нужна твоя помощь, Слава!

– Какая? – спросил сэнсэй, разминая пальцы. На Ласковина он не смотрел.

– Сить, хать… – хлопая в ладоши, считал поставленный надзирать ученик.– Ку…

Андрей облизнул вдруг пересохшие губы:

– Научи меня убивать.

– Не понял,– произнес Зимородинский, все еще глядя в зал.

– Я должен научиться убивать,– повторил Андрей.– И ты меня научишь.

Это была уже не просьба – требование.

– В смысле? – Зимородинский прекрасно понимал, о чем говорит его ученик. Но еще не настало время ответа.

– Разве в слове «убивать» – несколько смыслов? – спросил Ласковин.

Зимородинский покачал головой.

– Ты можешь сломать кость. Или свернуть шею,– сказал он.– Или пробить череп. Ты можешь задушить или проткнуть горло. Все это приведет к смерти. Ты можешь убивать руками, или нунчаку, или из пистолета, который таскаешь под мышкой,– он усмехнулся.– О чем ты просишь?

– Я прошу… – Андрей говорил медленно, подыскивая слова,– я говорю об умении убивать, не ломая костей, не кулаком и не пулей. Ты знаешь, о чем я!

– А ты знаешь?

Андрей пожал плечами:

– Думаю, что нет.

– Но просишь?

– Ты знаешь! – твердо ответил Ласковин.

– Я должен подумать,– произнес Зимородинский.– Можешь сказать, что тебя надоумило?

– Считай, что было озарение,– ответил Андрей.

– Хорошо,– сказал Вячеслав Михайлович.– Приезжай сюда сегодня в одиннадцать вечера. Я дам ответ.

«И было ко мне слово Господне: сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости; там измяты груди их, и там растлили девственные сосцы их. Имена им: большой – Огола, а сестре ее – Оголива. И были они Моими, и рождали сыновей и дочерей; и именовались: Огола – Самариею, Оголива – Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассириянам, к соседям своим, одевающимся в ткани яхонтового цвета, к областеначальникам и градоправителям, ко всем красивым юношам, всадникам, ездящим на конях; и расточала блудодеяния свои со всеми отборными из сынов Ассура, и оскверняла себя всеми идолами тех, к кому ни пристращалась; не переставала блудить и с Египтянами, потому что они с нею спали в молодости ее, и растлевали девственные сосцы ее, и изливали на нее похоть свою. За то Я и отдал ее в руки любовников ее, в руки сынов Ассура, к которым она пристрастилась. Они открыли наготу ее, взяли сыновей ее и дочерей ее, а ее убили мечом. И она сделалась позором между женщинами, когда совершили над нею казнь.

Сестра же ее, Оголива, видела это и еще развращеннее была в любви своей, и блужение ее превзошло блужение сестры ее».

Иезекииль, гл. 23, ст. 1 – 11. 

– Какой гость! – проговорил Смушко, откладывая Библию.– Милости просим!

Отец Егорий, открывший глаза, когда его староста прекратил чтение, медленно качнул головой.

– Здравствуй,– сказал он.

– Здравствуйте, отец Егорий,– ответил Андрей.– Вот проведать вас решил. Извините, что так поздно…

– Да уж не рано,– проговорил Потмаков.– Второй час ночи. Но мы, как видишь, не спим, бодрствуем.

– Кушать хочешь? – спросил Смушко.– Супчик есть постный, огурчики. Поешь?

– Поем,– согласился Андрей.

Последний раз он ел восемь часов назад.

Смушко направился на кухню, и Андрей вышел вместе с ним. Ему почему-то трудно было оставаться наедине с отцом Егорием.

– Что не спите так поздно, Григорий Степанович? – спросил Андрей.

То, что бодрствует Потмаков,– обычное дело, но Смушко, заботясь о здоровье, старался ложиться раньше полуночи.

– Из-за него,– ответил староста, понизив голос, словно Игорь Саввович мог его услышать через две двери.– Видения у него… страшные. Боюсь я.

– И что он видит? – так же, почти шепотом, спросил Андрей.

– Не говорит,– огорченно проговорил Смушко.– На, возьми свой суп! – сказал он, вынимая тарелку из микроволновой печи.– И пойдем туда. Не хочу его одного оставлять… Как бы нам не потерять его, Андрюша! – прошептал с печалью и тревогой.

– Может – врача? – предложил Ласковин.

– Какое там! Он ведь и сам, можно сказать, доктор. Не согласится. Нет, постой еще минутку! Я думаю, тебе нужно к нам переехать! Поддержишь его!

– Не похоже, что он мне рад,– сказал Андрей.

– Неважно!

– Я подумаю,– проговорил Ласковин.– Может быть, вы и правы.

Спустя час, когда Андрей уходил, он все еще не был уверен, что посещение его порадовало Потмакова. Если да, то отец Егорий никак этого не показал.

Видя, насколько истончилось лицо иеромонаха, он понимал тревогу Смушко.

Если бы Андрей мог надеяться, что, будь он рядом, это поможет отцу Егорию, то немедленно оставил бы свое дело и переселился к нему вместе с Наташей. Но надежда на это была слабая.

Состояние Потмакова здорово испортило Ласковину настроение. Даже то, что Зимородинский принял его просьбу и сказал «да», не облегчало его мыслей. К Наташе он вернулся мрачный и злой. К счастью, девушка уже давно спала, и Ласковин не заразил ее своим состоянием.

К утру тяжесть ушла. Ласковина ждала работа, а жизнь кажется легче, когда светит солнце и птичий звон врывается через открытую форточку.

«Доброе утро! – мысленно поприветствовал Андрей Наташину прабабушку.– Кажется, я опять проспал до обеда?»

Глава восьмая

У мальчика были разные глаза. Когда на них падал свет лампы, они становились матовыми. Матово-голубым и матово-желтым. Вернее, золотистым. Как сплав золота и серебра.

«Кажется, он называется – электрон? – подумал отец Егорий.– Или нет?»

– Что мне сказать, чтобы тебя утешить? – спросил мальчик.

Сегодня он не был похож на ангелочка. Детское личико портил большой крючковатый клюв. Как у совы.

Когда мальчик говорил, клюв открывался и закрывался. Только к речи это не имело отношения.

Отец Егорий лежал на кровати, накрывшись по горло одеялом. Белый круг света упирался в книжную полку. На полке и сидел мальчик. Отец Егорий забеспокоился: крючки не выдержат – полка упадет на пол. Страх: если это случится, значит, мальчик действительно существует.

– Я тебя люблю,– сказал мальчик и потер ладошку о ладошку.

На руках его – детские рукавички, красные, с меховой опушкой.

На руках? Если там – руки.

– Скоро, скоро,– говорил мальчик,– мы снова будем вместе. И нам будет легко. А сейчас нам трудно. Потому что ты – слишком большой. А скоро станешь маленьким. Вот таким!

Мальчик показал, разведя ладошки.

Отец Егорий помалкивал.

– Нет, ты меня не любишь! – обиженно сказал мальчик.– Может, тебе он не нравится? – дотронулся до широкого, изогнутого книзу клюва.– Не нравится? Хочешь, я уберу?

И провел рукавичкой по лицу.

Клюв исчез. На детском личике зияла влажная воспаленная рана. Будто кто-то клещами вырвал ребенку нос и верхнюю губу.

Отец Егорий отвернулся.

– Ах прости,– извинился мальчик.– Больше не буду. Посмотри на меня! Ну пожалуйста!

Отец Егорий послушался. Знал: так или иначе он заставит смотреть.

Личико ангелочка теперь ничто не уродовало. Так было еще страшней.

«Что он задумал?» – насторожился отец Егорий.

Мальчик испытующе глядел на него. Матовые глаза казались незрячими.

«Холодно»,– подумал отец Егорий.

– Замерз? – обрадованно спросил мальчик.– Ты замерз? Хочешь, погреемся?

Он ловко соскочил на пол.

Лампа у изголовья, раструб на гибкой опоре, сама повернулась вслед за ним. Как пиявка.

– Костер? – предложил мальчик.

Он выхватил с полки толстую книгу и начал проворно выдирать из нее листы. Вырвет, сомнет, бросит. Рукавички, с виду неуклюжие, нисколько ему не мешали.

– А помнишь,– говорил мальчик,– тебе было шесть, и мы сбежали из дому. И жгли ночью костер у залива. Большой костер, помнишь? Здорово, да?

Мальчик сбросил рукавичку. Отец Егорий не успел увидеть, что под ней. Рука оказалась за пределами светового круга. Зато он услышал, как чиркнула спичка.

– Не надо! – не выдержал отец Егорий.

«Нельзя возражать! Нельзя! Ни спорить, ни возражать… Только хуже будет».

– Почему? – с невинным удивлением спросил мальчик.– Сейчас будет тепло. Мы согреемся. Ты и я. А потом все кончится. Разве ты не хочешь, чтобы все кончилось?

– Не хочу! (Молчи! Молчи!) Нет, хочу, но не так, чтобы…

– Не бойся, Горша! – нежно произнес мальчик.– Доверься мне, и будет хорошо. Смотри, как красиво!

Бумажный костер пылал. Запах дыма щекотал ноздри отца Егория.

Свет пламени озарил мальчика целиком: детская фигурка, сидящая на полу с поджатыми ногами.

– Ты же любишь свет? – произнес мальчик.– Будет много света. Ты сам станешь светом. Подумай, как хорошо!

Рукавички снова были на нем.

«Что там, под ними?» – с болезненным любопытством думал отец Егорий.

Костер разгорался все ярче. Мальчик быстро подкидывал в него бумагу – так и мелькали красные рукавички.

К запаху дыма прибавился смрад горящей краски – занялся пол. Лак на изножье кровати пошел пузырями. Но отец Егорий под толстым одеялом еще не чувствовал жара.

«Я сгорю,– равнодушно подумал он.– Прости меня, Господи».

– Мы сгорим,– уточнил мальчик.

Электрический свет лампы потерялся в пляске пламени. Огонь поднимался над головой сидящей на полу фигурки.

– Мы сгорим. Ты. Я. Он.

«Боже! – ужаснулся отец Егорий.– Я забыл!»

Мальчик лукаво улыбался. Он-то помнил!

– Пожар! – надсаживаясь, закричал отец Егорий.– Пожар!

Мальчик радостно захлопал в ладоши.

– Пожар, пожар! – поддержал он писклявым голосом.– Горим! Ура!

Отец Егорий осекся.

– Да,– сказал мальчик с нежной улыбкой.– Никто, никто нас не слышит!

– Ты меня обманываешь,– хрипло (в горле першило от гари) проговорил отец Егорий.– Это все – не настоящее, да?

– Конечно! – веселым голоском отозвался мальчик.

Вскочив, он высоко подпрыгнул, с невероятной ловкостью ухватил с полки разом целую кипу книг и швырнул их в огонь. Вверх взметнулись искры. В воздухе закружились черные хлопья пепла.

Отец Егорий приподнялся и упал обратно на постель, задыхаясь. Он закашлялся. По лицу его обильно струился пот.

Синие огоньки весело побежали по изножью кровати.

– Свет! – воскликнул мальчик, взмахнув руками.– Мы все станем светом! Ура!

Григорий Степанович проснулся от визгливого собачьего воя.

– Что, что, что? – забормотал он, вскакивая, почти ничего не соображая: спал ведь не больше двух часов.

– Брейк, молчать! Брейк! – закричал внизу, под окном, охранник.– Ко мне! Рядом!

Смушко ожесточенно потер затекшее лицо, встал, оперся коленом на подоконник, выглянул в форточку.

Осатаневший черный пес раз за разом кидался на стену дома. Прыгал чуть не на два метра, царапая когтями новую вагонку.

– Что это он? – крикнул Смушко.

– Сбесился! – сердито ответили снизу.– Псих! Брейк, мать твою! Молчать! Фу!

Смушко закрыл форточку, плюхнулся на кровать. Уже проваливаясь в сон, подумал:

«Дымом, что ли, пахнет? Быть не может. Сигнализация…»

Ржавое пламя взметывалось вполовину окна. Но мальчик сидел буквально в шаге от него, словно бы не чувствуя. Отец Егорий дышал ртом, с хрипом, с бульканьем в бронхах. Голова раскалывалась от боли, большие руки беспомощно подергивались, в глазах стало черно… а спасительное забвение все не приходило.

– Никогда,– сквозь гул (пламени?) донеслось до отца Егория.– Теперь уже никогда…

И низкий гнусавый рев большой трубы.

Кто-то с силой колотил внизу в дверь.

– О Господи!

Григорий Степанович второй раз с неимоверным трудом выкарабкивался из сна.

– Что там стряслось?

Дым! Пахло дымом!

Сон Григория Степановича сгинул бесследно. Смушко вскочил… слишком резко. Ухнуло в затылке, потемнело в глазах.

«Тише, тише, тише»,– нашептывал он сам себе, пережидая.

Запах дыма. Очень сильный запах.

Во входную дверь перестали стучать.

Григорий Степанович поглядел на потолок, на круглую решеточку противопожарного датчика. Чертова техника!

Как был, в трусах и в майке, босиком, он вышел в коридор. Здесь запах гари был намного сильней.

– Господи Иисусе! – прошептал Григорий Степанович, чувствуя, как холодеет внутри.– Батюшка!

Он неуклюже побежал по коридору к комнате отца Егория.

– Батюшка!

Струйки дыма сочились из-под двери.

– Отец Егорий!

Смушко толкнул дверь – заперто!

Не раздумывая, он ударил в нее всем весом. Шурупы задвижки вывернулись из косяка, и дверь распахнулась. Григорий Степанович с ужасом уставился на пылающий прямо на полу костер.

Из коридора в комнату проник свежий воздух. Пламя радостно вспыхнуло, охватило деревянную спинку кровати, прыгнуло на одеяло.

Отец Егорий лежал вытянувшись, запрокинув голову, нижняя, заросшая бородой челюсть его дергалась, словно он силился еще шире открыть рот…

Дальше Григорий Степанович действовал автоматически.

В трех метрах по коридору на стене висел огнетушитель. Красный круглый баллон с серым раструбом. Смушко выскочил из комнаты, схватил его, и через мгновение шипящая струя ударила в занявшуюся постель.

Еще через минуту все было кончено. Пламя угасло. Только пятно электрического света пронзало темноту, упираясь в дымящуюся черную пропалину.

Григорий Степанович швырнул опустевший баллон в окно и под звон падающего стекла тяжело осел на пол, прижав руки к груди, чтобы унять режущую боль.

Внизу с грохотом рухнула входная дверь.

Охранник, сопровождаемый лающими псами, взбежал вверх по лестнице.

– «Скорую»! – выдохнул Смушко.– Быстрей!

Охранник ринулся вниз, к телефону.

Брейк, встав мощными лапами на постель, поскуливая, вылизывал черным языком окостеневшее лицо отца Егория.

«Скорая» приехала слишком поздно.

Глава девятая

– Никто трубку не берет,– сказал Ласковин.– Уехали куда-то, наверно.

– Позвони попозже,– предложила Наташа.– Вообще, иди завтракать, пока все не остыло. Какие у тебя планы на сегодня?

– Покатаюсь по городу,– сказал Андрей, усаживаясь за стол.– Поговорю кое с кем. Могу тебя после работы забрать, годится?

– Думаешь, я скажу «не надо»? – Наташа засмеялась.– Знаешь, мне тут предложили в Голландию съездить, ты не против?

– Против,– сказал Андрей.– Если меня не возьмешь.

– Возьму,– улыбнулась Наташа.– Но за свой счет. Как менеджера. Ты по-голландски – как?

– Только язык жестов. Но могу – звукооператором. Или осветителем. Сойдет?

– Обойдутся. Международный фестиваль, суперспонсоры, суперпризы. Выиграю – куплю тебе «мерседес», хочешь?

– Не хочу «мерседес». «Порш» хочу, мечта детства. А как ты пересеклась с конкурсом этим?

– Год назад отдала кассету со своей программой… Ну что, едем? Без шуток?

– Когда?

– В июле.

– Схвачено. Если не победишь – собственными руками жюри их бюргерское передушу!

– Ну тебя! – засмеялась Наташа.– Мне дай Бог в десятку войти.

– А что так слабо?

– А чтобы не так – надо сутками работать, сам, что ли, не знаешь?

– Знаю,– подтвердил Ласковин, проглотив кусок яичницы.– Будешь работать. Сутками. Я прослежу.

– Ты проследишь, как же! – Наташа потрепала его по затылку.– Соку хочешь?

– Чаю хочу. Ах, блин! Опять забыл Славкино зелье принять!

– Склероз,– сказала Наташа.– Старческий. Давай ешь быстрей и катись. Мне заниматься надо. Кроме шуток.

Зеленая «восьмерка» с белыми дверьми вырулила на Суворовский и остановилась.

В машине сидели двое: низкорослый крепыш Колян и его троюродный брат по кличке Леха Барабан. Источником прозвища сего были отнюдь не музыкальные способности последнего, а удивительной формы череп, приплюснутый сверху. Жиденькие волосы цвета подсохшей известки не столько скрывали, сколько подчеркивали эту аномалию.

Братья ждали. Колян невозмутимо двигал челюстями, переминая жвачку. Барабан посасывал пиво. Время от времени его передергивало: организм требовал «вмазки», но Колян, зная, как шизеет братец Леха после укола, запретил до «сделаем дело». Барабан пил пиво, потел и маялся.

Тот, кого они ждали, появился через четверть часа. Плюхнулся на переднее сиденье рядом с Коляном.

– Денек, блядь, вашу мать,– пробурчал он вместо «здравствуйте».

– Чёт-ты, Малява, сёдни на гандон похож! – подал сзади реплику Барабан и в очередной раз передернулся.

– Мудило ты грешное,– беззлобно отозвался воспитанник исправительно-трудового лагеря для малолетних Малява, заполучивший кликуху благодаря изысканной надписи на спине. Надпись приглашала всех особ женского пола воздать Маляве должное. Поначалу Малява намеревался запечатлеть призыв на непосредственном месте, но специалист отказался: не поместится.

– Екздаться хочу! – деловито сообщил Малява.

– Он всегда, это, гы-гы, хочет! – обращаясь к брату, отреагировал Барабан.

Сам он с недавнего времени к женскому полу стал вполне равнодушен.

– Не всегда! – запротестовал Малява.– Башмак, киздаматень елдавнутая, совсем овездел: за телку, слышь, тридцать баксов, ёш его так, отвали! За нашу, слышь, телку!

– А ты чего хотел? – ухмыльнулся Колян.– С клиента вон полтаху снимают!

– Так ты чё, кореш, ты чё, не врубился? Не въехал? – искренне возмутился Малява.– За нашу телку! С «отстойника», слышь? При Крепленом, бля, как хошь их тянули, а Башмак, бля… – и разразился сочно и прочувствованно.

– А ты Гришке пожалуйся! – с ухмылкой посоветовал Колян.

Малява скорчил рожу и сплюнул в открытое окошко.

– Екздаться хочу! – замычал он, изображая тощим задом соответствующие движения.– Чпок! Чпок! Чпок!

– Копи, копи,– посоветовал сзади Барабан.– Скоро пригодится.

– Во! – обрадовался Малява.– Чё ты мумоёгишься, Колян? Давай, бля, поехали! Нас клевый бабец ждет, ага? Клевый бабец, Барабан?

– Не видал,– равнодушно откликнулся тот.

– А хоть доска с дыркой! – развивал тему Малява.– Я охреневаю: ты сандалишь, и тебе же бабки кидают!

– Хавник заткни! – буркнул Колян.– Дай подумать. Тут ехать – не хрен чего.

– Давай, давай, братан! – подпел Маляве Барабан, которому ждать было и вовсе невмоготу.

Пробормотав, что он думает о партнерах, Колян повернул ключ.

Двигатель завелся не сразу.

– Аккумулятор скис! – авторитетно заявил Барабан.– Слышь, братан, надо новый аккумулятор покупать!

– Ни хрена аккумулятор! – тут же возник Малява.– Свечи…

– Ты – мудак! Ты не рубишь, бля, ни…

– Хорош киздеть! – рявкнул Колян, рассердившись.

Движок наконец завелся, и машина тронулась. Доехали действительно быстро.

– Значит, договорились? – крикнул Андрей из ванной.– Я за тобой заеду без десяти десять.

– Ты еще не ушел? – удивилась Наташа.

– Почти. Побреюсь – две минуты – и только ты меня и видела!

– Вечером надо бриться! – крикнула Наташа, энергично раскручивая педали тренажера.– Вечером!

Доехали быстро. И дом нашли легко. Только с номером квартиры вышла загвоздка. Никак не разобрать: шесть или восемь.

– Руки у тебя, Барабан, из жопы растут,– проворчал Колян.– Три цифры нормально записать не можешь!

– Писал бы сам, твою… – огрызнулся Леха. И тут же схлопотал по уху.

– Ну ты чё, братан?..– заскулил привычно. Шестая квартира располагалась на первом этаже, восьмая – на втором. У восьмой дверь похлипче.

– Тут,– руководствуясь последним признаком, не очень уверенно произнес Колян.– Помнится мне, восьмая. Звони, Малява!

– Угу. Слышь, Колян, а если Башмак просечет? – с опозданием замандражировал Малява.– Сам говорил: замочит и…

– Поздно пить боржом, когда почки отвалились! – захихикал Барабан.

– Не ссы! – успокоил Колян.– Мы ж не воруем. Мы деловую услугу оказываем. Личный бизнес, врубаешься?

– Ага,– сказал Малява и надавил на кнопку. Реакции не последовало.

– Нету никого,– сказал Малява и выматерился с заметным облегчением.

– Должна быть! – возразил Колян.– Дай железку!

– Дверь ломать нельзя! – воспротивился Барабан.– Если ее нет, а мы засветимся…

– Где ты видишь дверь? – поинтересовался Колян.– Это, что ли?

Присев, он снизу, почти без усилия, поддернул фомкой, и дверь соскочила с петель. Барабан придержал. Бандиты повесили дверь на место и вошли.

– Говняная фатера! – пренебрежительно сказал Малява, пройдясь по комнатушке.– Взять натурально не хрен! – он потыкал пальцем в фотографию женщины за стеклом.– Екздаться хочу! – куражась.– Где клевая чувиха? А, Колян?

– Сядь на парашу и подрочи! – сердито буркнул Колян.– Задрюкал! Барабан! Что твоя маруха базарила: баба одна живет?

– Одна,– подтвердил Леха.

– А это откуда? – спросил Колян, пихнув ногой детскую кровать.

– Пролет? – забеспокоился Барабан.

– Вроде того.

– Не бздимо, братва! – заявил Малява, разглядывая фотографию в шкафу.– Нормальная телка! И телик шопнем! Телик жопницкий!

– Ну что за мудак? – задал риторический вопрос Колян.– Все, уходим! Тебе, Малява, за этот сраный телик больше стошки никто не кинет! А за чувиху косарь зеленых светит. И даже мочить не требуется! Отодрать, ежало набить – и киздец!

– Ни хрена себе! – пробубнил Леха.– За групповуху пятнарик только так! А на зоне… На хрена мне ее егучить!

– Импотент, бля! – сказал Малява и заржал.– Мне, Колян, двойная доля пойдет. Моя и его!

– Ну ты, вердило куфенное! – взвился Барабан.

– Кто еще не в масть вякнет,– злобно предупредил Колян,– пойдет хрен сосать! Свободен, ясно?

Захлопнув дверь восьмой квартиры, подельники спустились на первый этаж.

Тут преграда была посерьезней – не подломишь.

– Может, через окно? – предложил Малява.– Вон Барабан тощий, как глиста, в форточку…

– Решетки! – отрезал Колян.– Я смотрел. Внагляк войдем! Звони, Малява!

На звонок с минуту никто не реагировал. Потом изнутри женский голос спросил:

– Кто там?

– Энергонадзор! – солидно сказал Колян.– Плановая замена счетчиков!

Щелкнул замок. Малява хотел рвануть ручку на себя, но Колян схватил его и показал пальцами: два!

– Энергонадзор! – громко сказала женщина.

– Она что, не одна? – насторожился Барабан. Точно, не одна.

– Энергонадзор? – спросил за дверьми мужской голос.– Фамилия на наряде?

– Откуда фраер? – шепотом спросил Барабан. Колян дернул плечом. Он отступать не собирался.

– Аршахбаева здесь живет? – спросил он.

– Она что, чучмечка? – спросил Малява вполголоса. Мужчина за дверьми что-то спросил, женщина – уже из глубины квартиры – ответила.

– Опять пальцем в жопу? – прошипел Барабан. Его заметно трясло.

– Хер там! – буркнул Колян и достал револьвер. За дверью было тихо.

– Ты, может, это, не стоит? – Малява с беспокойством поглядел на револьвер.

Колян не ответил, он напряженно ждал.

Дождался. Звук отпираемого замка. Первого, затем второго.

Колян прищурился, выставил челюсть, чтобы казаться еще круче, и, когда дверь открылась, наставил короткое рыло ствола на отпершего ее мужчину.

– На… – и тут выпяченная челюсть у Коляна отвалилась, а глаза поехали на лоб.

В шаге от него, держась одной рукой за дверь, стоял… Спортсмен!

– Ы-ы… – промычал Колян в полной растерянности.

Ласковин тоже был слегка удивлен, увидев старого знакомца. Но, в отличие от последнего, страха не испытал. А на неожиданность отреагировал привычно: перехватив кисть с оружием – нырок вниз, с линии огня (Колян нажал на спуск – но выстрела не последовало: гнездо оказалось пустым), Ласковин вывернул кисть вверх и наружу и, распрямившись, врезал давнему знакомцу локтем в челюсть.

Колян свалился.

Леха, оскалив черные зубы, шагнул вперед, полоснул заточкой… и получил пяткой в измученную печень. Два очка.

Малява в драку вступать не стал. Собственно, его уже не было в подъезде. Молодости сопутствует быстрота.

Ласковин оглядел успокоившуюся парочку, нахмурился. Похоже, Вадим был прав, говоря: поищи среди своих. Корвет? Гришавин? Но почему явные шестерки?

Андрей подобрал револьвер и заточку, прислушался.

Тихо. Только из квартиры слышно, как напевает Наташа. Девочка ничего не заметила, это хорошо.

Андрей закрыл дверь.

– Ната,– спросил он.– Ты дома будешь?

– Вечером на работу пойду,– перестав петь, ответила девушка.– Мне заниматься надо, сам сказал! Поменяли счетчик?

– Нет,– Андрей усмехнулся.– У тебя новый.

Колян очухался первым и, поднявшись, уставился на закрытую дверь. Револьвера не было. Ну, это ясно. Колян обтрогал себя руками: челюсть ныла, а так… легко отделался. Посмотрел на вырубившегося Леху.

«Верный кореш,– подумал.– А где этот?»

Малява отсутствовал.

– Сучара! – зло процедил Колян и поднял бессознательного Барабана. Весил тот – всего ничего. До машины донести – мелочь. Если только этот егливый козел Малява не рванул на его тачке. «Прикизжу!» – с ненавистью подумал Колян и поволок брата наружу.

Машина стояла на месте. Злости у Коляна поубавилось. Все же кентяра – не полный засранец.

Он сбросил Барабана на сиденье, достал из-под коврика коробочку. В ней – снаряженный шприц.

«Лучшее лекарство, братан»,– подумал он, закатывая Лехе рукав и сдавливая тощую руку, чтобы обозначить исколотые вены…

Малява не угнал Колянов «жигуль» вовсе не потому, что решил оставить его для подельников. Дело в том, что он так и не добрался до «восьмерки».

Выскочив из подъезда, Малява натолкнулся на четверых мужчин, непринужденно беседующих и не пожелавших посторониться, когда такой крутой мэн, как Малява, сваливает с места преступления.

Малява отпихнул одного… и получил ногой под зад.

Возмущенный, он забыл даже о грозном Ласковине. Повернулся с перекошенным от ярости лицом… Мужики загоготали.

– Йог вашу мать! – зарычал Малява и полез за ножом, который предпочитал всяким газовым штучкам. Сейчас…

Мужчины перестали смеяться.

– Что сказал? – с характерным акцентом спросил один из них.

«Бля буду,– с опозданием сообразил Малява.– Черные».

А хоть бы и красные!

– Йог твою мать! – Малява выхватил нож и поиграл в воздухе, припустив длинный загиб по фене о «черножопых пидорах». Отчасти он рассчитывал на Коляна и авторитет «тобольцев». Но Колян валялся в отключке, а четверка мигом взяла его в оборот. Нож полетел на асфальт, а через секунду в ту же лужу плюхнулся и сам Малява. Свернувшись и прикрыв голову, он, как мог, уворачивался от пинков.

«Попинают и уйдут»,– надеялся он. Пинали его далеко не в первый раз, и пока обходилось. Главное, голову и яйца беречь.

Но оскорбленные «черные» пинками не удовлетворились. Побитый Малява был загружен на кожаное сиденье «вольво».

– Какой сран! – ругался его сосед слева.– Такой хороший куртка порезал! – и в сердцах треснул Маляву по уху.

Сосед справа что-то проговорил по-своему, Малява не понял, «черные» заржали.

На всякий случай Малява втянул голову в плечи.

– Вай, не сердыс! – воскликнул сосед справа.– Будешь харош, мы – тоже харош. Бить – нет. Лубыт – да! – и похлопал Маляву по ободранной щеке.

Да, Малявин день, начавшийся с мыслей о гребле, греблей и закончился. Но совсем не так, как рассчитывал выпускник спецучилища для несовершеннолетних правонарушителей.

Впрочем, ему даже повезло. Его отпустили.

– Пачему тощий такой? – вопросил на прощание тот, чья куртка пострадала от Малявиного ножа.– Плохо кушаешь, э? Давай хорошо кушай, чтоб попка толстый был. Тогда прыхады, дарагой, да?

«У, суки,– скрипел зубами Малява, трясясь в троллейбусе.– Скоро узнаете, как „тобольца“ опетушить!»

Глава десятая

Вечером Ласковин привез Наташу домой. И еще раз позвонил Потмакову. И опять никто не взял трубку.

– Что-то там с телефоном,– сказал он Наташе.– Завтра заеду, если успею. А хочешь, вместе поедем, вечерком?

– Давай,– согласилась девушка.– А можем и сегодня. Или поздно уже?

– Завтра вставать рано,– ответил Андрей.– Так что завтра и заедем.

С утра Ласковин намеревался заглянуть к Корвету. Если парней послал он, пусть скажет: почему? Если не он… тогда кто их послал? Судя по всему, встреча с ним, Ласковиным, для «тобольца» Коляна оказалась сюрпризом.

– Наезд, говоришь? – по широкой физиономии Корвета трудно было судить, как он воспринял заявление Ласковина.– Нет, это не мои, если ты об этом. А что, проблемы?

– Так, проблемки,– небрежно отозвался Андрей.

Если «тобольцам» желательно его прихлопнуть, проще всего сделать это прямо сейчас. По крайней мере, так им может показаться.

Но раз впустили его, даже не обыскав, и сейчас рыжий главарь спокойно беседует с Андреем тет-а-тет, тезис о его причастности к нападению выглядел сомнительно.

Андрей поерзал в кресле.

– Неудобно? – осведомился Корвет.

Удобно. Слишком удобно. На счет «раз» не встанешь. Зато, хоть это и не предусмотрено модельером, можно без проблем уйти кувырком назад с опрокидыванием, глядишь, креслице и от пули защитит. «Если ворвутся сзади,– размышлял Ласковин,– выстрел в компьютер (отвлекающий эффект), кувырок, и из-под прикрытия, глядишь, удастся положить пару-тройку…»

– О чем задумался? – спросил Корвет, похрустев пальцами.

– О жизни,– ответил Ласковин.– А что, такой коренастый, низенький больше у вас не работает?

– Это который?

Ласковин попытался вспомнить кличку (ведь слышал!), но не сумел.

– А еще один, тощий, с головой, как ночной горшок, нет?

– Нет,– Корвет покачал головой.– Может, померещилось тебе, Спортсмен?

Ноздри Ласковина слегка расширились, а губы сжались в прямую линию.

– Лучше бы тебе так не шутить,– произнес он после небольшой паузы.

Глаза рыжего сузились:

– Лучше бы тебе не забывать, кто тебя с крюка снял! – Корвет со стуком уронил на стол кулаки.– Ты передо мной в долгу, Спортсмен!

Ласковин сунул руку за пазуху (Корвет даже глазом не моргнул!) и грохнул на стол отнятый револьвер. И заточку.

– Тоже – мерещится? – спросил он.

Корвет взял револьвер, привычно большим пальцем крутанул барабан: заряжен – и бросил в ящик стола. Туда же смахнул и заточку.

– Ладно,– пообещал он.– Разберусь. Есть хорошая работа, Спортсмен. Ты как?

– Сейчас я занят! – отрезал Ласковин.

– Честный бизнес,– продолжал Корвет,– для решительного человека, вроде тебя. Большие деньги. И еще большие премиальные! – Уговаривая, лидер «тобольцев» очень внимательно следил за реакцией Ласковина.– Сразу квартиру тебе дам. Машину возьмешь классную, не какие-нибудь «Жигули»,– он подмигнул,– в качестве аванса. А от тебя потребуется ерунда – двум-трем уродам мозги вправить.

– Долги вышибать? – брезгливо спросил Ласковин.

– Спортсмен! – укоризненно произнес Корвет, поднимая брови.– Разве мы друг друга не знаем? Я же сказал: честный бизнес. Для честного парня. Честного и умелого. Есть люди, которые этого слова не понимают и не уважают тех, кто заслуживает уважения. Вспомни Крепленого, Спортсмен! Разве без него всем нам не стало легче? – Корвет снова подмигнул.– И не один он был. Крепленый, сам знаешь.– Лидер «тобольцев» двинул ящиком стола, так что револьвер внутри загремел.– Эта работа как раз для тебя, поверь мне! И поддержка…

За дверью раздались голоса. Один – возражал, другой настаивал. Рыжий оборвал свою речь, насторожился. Ласковин – тоже.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался… Колян!

Ласковин сжал подлокотники, готовый к перевороту, но Колян попросту его не заметил. Подскочив к столу, он принялся быстро сыпать словами, подавляющее большинство которых Ласковин не понимал. Во-первых, потому что феню знал в очень ограниченных пределах, во-вторых, потому что дикция Коляна и в прежние времена оставляла желать лучшего, а нынче, когда нижняя челюсть его непомерно раздулась…

Корвет, похоже, также мало что понимал. Но по тому, как он похлопывал по столу широкой ладонью, все сильней и сильней, человек проницательный сразу понял бы: лучше Коляну заткнуться и уйти.

Колян не был проницательным человеком. Поток «кирзух», «падл», «черножопых», «петухов» и прочего не иссякал, пока ладонь Корвета с треском не ударила по столу.

Колян осекся.

– Значит, все-таки – твой? – сказал Ласковин в возникшей тишине.

Колян повернулся на знакомый голос, и перекошенное лицо его дернулось. И еще раз – когда бандит перевел взгляд на своего вожака.

С неприятной улыбкой Корвет извлек на свет револьвер и заточку.

– Твое?

– Угу.– Колян потянулся к револьверу, и тут кулак рыжего молотом обрушился на пальцы бандита.

Колян вскрикнул, отскочил назад, баюкая ушибленную кисть. Револьвер остался на столе.

– Подойди,– негромко сказал Корвет.

Колян не осмелился ослушаться.

Рыжий поднялся из-за стола. Быстрое движение – и голова Коляна оказалась приплюснутой к столешнице. Испуганные глазки его пялились на Ласковина.

Свободной рукой Корвет взял заточку и поднес ее к выпученному глазу Коляна.

– Спортсмен,– произнес он тихим голосом,– пришел сегодня ко мне и рассказал, как кто-то сунул свое хавло к нему домой. Я сказал,– рука Корвета нажимала на Коляново ухо все сильнее,– что мои бойцы такого сделать не могли. А ты – мой человек. Как же так? Выходит, ты меня подставил?

– Извини меня, Спортсмен,– повернулся рыжий к Ласковину.– Я обманул тебя!

Сказано было с чувством.

Корвет повернулся к Коляну:

– Ты подставил меня! Что за такой косяк бывает? Знаешь?

Колян пробормотал что-то неразборчивое.

– Ах, ты не знал,– с наигранным пониманием произнес Корвет.– А теперь ты знаешь, да?

– Это не я… Братан… Барабан…

Пальцы Корвета сжались на Коляновой шевелюре, рывок – и приземистый бандит с воплем перелетел через всю комнату и шмякнулся о стену.

«Здоровый бык!» – подумал Ласковин о рыжем.

В дверь заглянул дежуривший снаружи.

– Сгинь! – сердито рявкнул Корвет и с оттяжкой, смачно пнул лежащего Коляна в живот. И еще раз – по ребрам.

– Прости меня, Спортсмен,– проговорил он с широкой улыбкой.– Ты был прав, а я – нет. Больше не повторится.

И треснул ботинком по голове Коляна. Как по мячу. Тот мгновенно вырубился.

– А над предложением моим – подумай,– другим, обычным тоном произнес Корвет.– Столько, сколько я дам, тебе не даст никто. Никто тебе настоящей цены не знает,– он усмехнулся,– кроме меня! Рад был с тобой поболтать! – Лидер «тобольцев» протянул руку.– Надумаешь – заходи.

Руку Корвета Ласковин пожал. Но без всякого удовольствия. Просто потому, что не хотел усложнять отношения. Не похоже, что Корвет хотел его убить. Хотя… может, вариант психологической обработки?

– Я был не прав,– сказал Ласковин Наташе вечером того же дня.– Придется тебе поучиться самообороне. Или выходить из дому только вместе со мной.

– Я предпочту снова заняться каратэ,– сказала Наташа.– Кстати, кое-что я намерена в танцевальную программу включить, как ты думаешь?

Андрей пожал плечами.

– Давай начнем, не откладывая,– предложил он.

Разминалась Наташа сама. Этому ее учить не надо. Затем Ласковин отсмотрел базовую технику: стойки, блоки, удары. Терпимо, но… никак. «Балет»,– как говаривал некогда «большой сэнсэй». Балет и есть.

– Подготовься к кумитэ,– распорядился Андрей. Опустившись на ковер, постарался настроиться на нужную волну. Давненько он уже никого не учил!

Наташа экипировалась полностью: шлем, накладки, наголенники – юный рыцарь! Ласковин оглядел ее скептически и сказал:

– Потрясающе. Во-первых, сними с рук эти нашлепки: мне ты не повредишь. И шлем тоже сними. Если я захочу тебя достать – шлем не спасет, а если не захочу – он не нужен. Нагрудник тоже сними. Оставь только обмотки на руках и наголенники.

Когда его команда была выполнена, Андрей с удовольствием оглядел свою ученицу: тонкая шерстяная ткань обтягивала ее стройное тело, подчеркивая каждый изгиб, порозовевшее лицо, слегка взлохмаченные волосы, огромные глаза, доверчивые, блестящие… Ласковин невольно покосился на ту, на портрете… Нет, его Наташа лучше. И вновь – укол в сердце: «А ты учишь ее мужскому делу!»

«Напои меня полынью…»

– Стань в стойку,– сухо, чтобы скрыть свои чувства, велел Андрей.– В любую стойку!

Наташа приняла очень низкую дзенкуцу-дачи. Технически правильно, но абсолютно непрактично.

Ласковин покачал головой.

– Что, плохо? – спросила Наташа, покрепче сжимая кулачки.– Неправильно?

– Нет, все правильно,– сказал Андрей.– Только как ты будешь меня атаковать?

И Наташа тут же вымахнула май-гери с опорной ноги. У Ласковина сработал рефлекс: он поймал ее за стопу, но в последнее мгновение смягчил хват. Не так уж плохо!

Совсем хорошо! Наташа не только не потеряла равновесия, но и неожиданным рывком вверх освободила ногу. Вот что значит идеальная растяжка и чувство равновесия.

– Молодец! Еще раз!

Второй удар Андрей пропустил, принял па пресс, убедился, что май-геря грамотный, без проскальзывания.

– А теперь – йоко!

Наташа четко сменила стойку и провела высокий щелчковый йоко-гери в верхний уровень.

– Теперь – йоко и рикен-учи! – скомандовал Ласковин.

Все, что делала Наташа, было совсем неплохо. Для начинающей. Больше того, она избежала большей части стандартных ошибок, поскольку владела телом ничуть не хуже Андрея. Проблема была в том, что для настоящего удара недостаточно идеальной траектории. Нужен выброс энергии. Мгновенное напряжение всего, что можно. Когда трехдюймовая доска разлетается от правильного цки, кулак почти не чувствует сопротивления, отдача возникает тогда, когда доска не ломается. Нужен моментальный стресс. И еще кое-что. Это первое. А второе: любой Наташин удар можно было предсказывать за три секунды. И с той же легкостью поймать ее на любой ложный ход. То есть работы оставалось – море.

– Ладно,– сказал Андрей.– А теперь встань, как стоишь на улице, нормально встань. Я – агрессор, собираюсь на тебя напасть. Давай, не стесняйся!

Он шагнул вперед, и Наташа тут же ударила ногой в пах. Все верно. Но и на этот раз удар был «объявлен» заранее.

Ласковин встретил: полуповорот бедер, блок голени коленом, шаг вперед и поддержка, чтобы не упала на спину.

– Примерно так,– сказал он, отпуская Наташу.

Девушка слегка побледнела (больно!) – Андрей сознательно поставил жесткий блок,– но не издала ни звука.

– Потри,– посоветовал Ласковин.– А то синяк будет.

– Не будет, у меня кожа хорошая,– ответила Наташа, но наклонилась и помассировала голень под накладкой.

– Пнуть в пах,– сказал Андрей,– идея неплохая. Но не очень свежая!

– Зато как меняется настроение у насильника! – пошутила девушка.

– Я говорю – ты слушаешь. И делаешь,– негромко произнес Ласковин.– И шучу на тренировке тоже только я. Потом можешь отыграться, но – потом, после занятий.– Он сделал паузу. Наташа кивнула.– Так вот, удар в пах, ногой или коленом, имеет следующие минусы. Первый: любой мужчина ожидает от тебя именно его, я имею в виду – любой напавший на тебя мужчина. Второй минус: от этого удара очень легко уклониться. Или защититься. Если противник видит твою ногу, а в данном случае ее не увидел бы только слепой, и если он имеет кое-какой опыт, то блокирует твою ногу подошвой ботинка, а это, как ты могла убедиться,– очень больно. Если ты бьешь коленом, достаточно поворота бедра – и с твоей техникой удар пропадет впустую. На внешней стороне бедра есть пара точек, попав по которым можно вызвать паралич ноги, но чтобы это сделать, нужна быстрота, сила и правильный выбор вектора атаки. Знаешь, что такое вектор?

– Знаю, в школе учила.

– Прекрасно. Продолжим. Если твой противник обучался единоборству, он сумеет защититься. Если твой противник просто дрался, хм, в школе, то же самое. В уличной драке в первую очередь норовят треснуть именно по яйцам. Наконец, противник может применить захват, из которого ты не сможешь нанести свой коронный удар. Зато сможешь провести множество других, не менее болезненных. Итак, твое поведение. Ты должна держаться уверенно. Но не агрессивно. Используй то преимущество, что нападающий не ожидает от красивой (Наташа улыбнулась) девушки, что она будет драться, как мужчина. В полную силу. Напавший ожидает испуга, бегства, крика и против этого готов принять меры. Максимум – пресловутого удара в пах. Напавший полагает себя сильным, сильнее, чем ты, всегда имей это в виду. Если заставишь его усомниться в этом – до начала агрессии,– полдела сделано. Он отправится искать другую жертву. Оставим пока варианты: закричать и убежать. Они очень хороши, но убежать не всегда возможно, а кричать – даже «пожар»,– как правило, бесполезно. Будем исходить из того, что ты будешь драться. Нападающий помешает тебе убежать, но не будет препятствовать твоему проникновению в зону его защиты. Он ведь сам хочет подобраться к тебе поближе. Сыграй на этом. Шаг вперед и удар в глаза, попробуй.

Наташа выбросила вперед растопыренные «вилкой» пальцы.

Андрей уклонился и покачал головой:

– Не так. У человека инстинктивная реакция на «вилку» и даже просто на растопыренные пальцы. Ты же хочешь не испугать его, а поразить. Поэтому ты начинаешь удар просто как неловкую пощечину, вот так.– Он показал.– Инстинктивной реакции нет, противник не уклоняется, он может даже сам подставить лицо, чтобы доказать собственную крутизну и твою беспомощность. И тут в последней фазе твоя расслабленная ладонь делает так.– Андрей поджал три пальца, а указательный и средний, полусогнутые, выбросил вперед, подкрепив «клюющим» движением кисти.

– А я так глаза ему не выбью? – спросила Наташа.

– К сожалению, нет. Твоим пальцам не хватит жесткости. Кстати, никогда не жалей напавшего. И не думай о том, что он сделает с тобой, если вдруг окажется сильней.

Если жертва вдруг оказывается агрессивнее агрессора, это защищает ее лучше газовых баллончиков и сирен. Итак, удар в глаза, которые ты, к сожалению, не выбьешь и не проткнешь. Сам по себе он достаточно болезненный, а если тебе вдобавок удастся разодрать веки ногтями – эффективность его возрастает вдвое, потому что кровь ослепляет, склеивает ресницы… В любом случае после такого удара глаза сильно слезятся, и ты можешь спокойно бить в пах и идти своей дорогой. Вопросы?

– Как-то это все… зверски,– проговорила Наташа.– Боюсь, что я не смогу.

– Сможешь,– возразил Ласковин.– Отнесись к этому механически. Насильник умеет говорить, у него две руки и, может быть, приличная одежда. Но это не человек. Человеком он станет, когда из него выбьют зверя. Когда на тебя прыгает бешеная собака, не обязательно ее ненавидеть. Но нужно обезвредить. Если твои пальцы попали в машинные шестеренки, выключить машину – не значит поступить с ней жестоко. Делай то, чему тебя учили. И старайся выполнять движения грамотно и четко. С концентрацией, без лишних эмоций. Вопросы?

– А если их будет двое?

– Бей первого, затем – второго. А затем того, кому досталось больше. Пока противник не упал – он опасен. Если присутствует третий – постарайся свалить двух первых, а третьего просто напугать. Принять стойку и сказать что-нибудь подобающее. Как правило, если пара наиболее активных в отрубе, их приятель драться не пожелает. Струсит. Бить старайся в лицо, в нос или в глаз. С твоим весом и постановкой удара тебе не удастся нокаутировать ударом в подбородок, а тем более пробить пресс. Хороша атака локтем. Это мы отработаем отдельно. Локтем – в кадык, в печень, в солнечное сплетение. Не давай схватить себя за руки, а если схватили – немедленно бей ногой, коленом. А теперь давай займемся практикой. Захват сзади – твой ответ?

Наташа ударила локтем назад.

– Бей! – рявкнул Андрей ей прямо в ухо.– Бей в полную силу, мой пресс тебе и дубиной не пробить. И не в бок бей, а в живот, свой локоть – плотнее к туловищу. Чем плотнее – тем больше силы! Делай!

И соединил пальцы на ее шее.

Наташа стиснула зубы и ударила изо всех сил.

– Хор-рошо! А теперь – пяткой в пах!

– Я тебя не покалечу?

– Я уклонюсь. Бей резко снизу, локтем – в живот, ногой в пах! Отлично! – похвалил Ласковин, когда Наташа выполнила оба движения.– Теперь еще раз, ты должна довести до автоматизма: захват – два контрудара. Делай!

В этот день они отработали еще две связки от нападения сзади: с ударом головой назад и с опорой на руки напавшего – ногой против второго противника. Результаты были обнадеживающие. Полгода занятий – и Наташа вполне сможет постоять за себя.

Глава одиннадцатая

Утром следующего дня Ласковин сделал еще одну безуспешную попытку дозвониться до отца Егория.

«Все,– твердо решил он.– Вечером обязательно заеду!»

Вечером. День обещал быть длинным. Следующий звонок – Вадиму. Как идет расследование?

– Вяло,– ответил боец невидимого, или как там его, фронта.– Послезавтра, может, откопают что-нибудь новое.

– Почему послезавтра? – спросил Ласковин.

– Отчет,– лаконично объяснил Вадим.

К двенадцати Андрей приехал в Славин зал. На занятия. И неплохо поработал. Ласковин был доволен. Зимородинский – тоже. Впрочем, Вячеслав Михайлович меньшего и не ожидал. Закончили они без пятнадцати три. В три у Зимородинского – плановая группа.

Андрей обещал Наташе вернуться до четырех. Но вдруг обнаружил, что у него кончились деньги. Обнаружил с искренним удивлением: вот уже два года с ним не приключалось подобных казусов, и Ласковин успел забыть, что такое бывает.

Занять? Но взять взаймы крупную сумму, не ожидая никаких приходов, Андрею не позволяла совесть.

Варианты были. Например, принять одно из доходных предложений. Проблема в том, что ни Корвет, ни Конь, ни даже друг-приятель Шиляй не одобрят работника, заваривающего неприятности с непринужденностью утреннего чая. И еще одно: не хотелось идти ни в «холопы», ни в «опричники». Встраиваться в систему, от которой тошнит, и укреплять ее собственными мускулами? Нет уж! Лучше группу набрать. Как Гусь. Только это дело долгое. А деньги нужны сразу. Потому что продукты купить надо, за тир заплатить, чтобы пропуск не отобрали, бензин опять-таки.

В общем, к четырем Ласковин не вернулся. Покалымил полтора часа: подобрал на Московском трех «черных» и мотался с ними по Питеру, куда тем желалось. «Черные», как водится, пообещали заплатить «хорошо-ё!», но в итоге попытались отделаться тридцаткой деревянных.

– Нэт русски дэнэг, савсэм нэт, понымаэш, э?

И с легким наездом.

Ласковин сделал вид, что струхнул, дал двоим выйти из машины, а потом заблокировал двери и – двумя пальцами – нос третьего джигита. Покрутив горбатое украшение вправо-влево так, что гордый джигит прослезился, Ласковин напомнил о законе гор: «Не уверен – не выступай!»

Был, конечно, определенный риск. Два приятеля снаружи могли оказаться заправскими бандитами от джихада и попытаться пристрелить гяура-уруса. Но не попытались. Решали свои дела, задержки земляка-приятеля не заметили. Выудив из-за пазухи джигита бумажник, Ласковин действительно обнаружил дефицит рублей. Но зато избыток долларов. Пачечку стошек, полтинник и три пятерки. Ласковин взял полтинник, хотя вдруг расщедрившийся джигит гундосил: «Сто, сто бэри, нэ жалка!»

– Нэ жалка так нэ жалка,– согласился Ласковин и забрал пятерки. Стольники, надо полагать, были изготовлены несколько восточнее США.

Отпущенный на волю джигит, выбравшись из машины, вдруг воспылал гневом, загоготал и даже пнул машину Ласковина в бок. Андрей не стал тратить время на обиженное дитя гор (или пустынь, хрен их разберешь!), вырулил на трассу и поехал домой. Вспомнились ему вдруг сокурсники-туркмены, брат с сестрой. Славные ребята, добрые, умные, картошкой его кормили, когда наезжал в общагу оттянуться, конспектами ссужали на сессии. Сестра ему Хайяма на фарси читала: нравился ей Андрей. Ласковин же вел себя сдержанно: славная девушка, но уж очень некрасивая. Зато когда стали обижать туркмен другие азиаты – узбеки, которых в той же общаге обосновалось целое землячество, Ласковин, возмущенный до крайности, на пару с Митяем посетил последовательно три комнаты узкоглазых «земляков». Митяй, незаменимый в таких делах, прикалываясь от души, изображал «большого русского брата-миротворца». «Что на Востоке – тонко, то у нас на Руси – толсто. Очень толсто!» – разъяснял он каждому персонально, демонстрируя массивный кулак.

На торчезубых мелких узбеков речь его производила серьезное впечатление, особенно когда от «дружбы-фройнчапа» Митяй без малейшей логики переходил к «еще раз услышу, что ручонки распускаешь, вырву и в жопу запихну! Будет тебе русский секс, понял?» и гоготал идиотски, украдкой подмигивая Ласковину.

Веселое было время. Интересно, где теперь брат с сестрой? Уцелели в кровавой оргии распада?

«В эпоху бурь первыми убивают лучших». (Кто это сказал?) Например, тех, кто читает Хайяма на фарси.

Машина запрыгала на колдобинах – пришлось снизить скорость. Андрей свернул налево. Потом – в тоннель и еще раз налево – к Загородному проспекту. Посмотрел на часы: 16.48. Если не будет пробок – к пяти будет дома.

Перед тем как войти в подъезд, Наташа посмотрела на часы: без десяти пять.

«Андрей, наверное, уже пришел»,– подумала она с теплотой.

Перешагнув через лужу, скопившуюся во вмятине на полу за порогом, Наташа поднялась по лестнице, на ходу доставая ключи. Когда девушка открывала дверь, то услышала, как кто-то осторожно спускается сверху. Наташа с беспокойством оглянулась, но это оказалась всего лишь женщина средних лет.

«От этого каратэ у меня крыша едет,– подумала девушка.– Так и мерещатся… противники!»

Отперев второй замок, Наташа перехватила сумку в руку и потянула дверь на себя. Но войти не успела.

– Ну все, сука! – тихо и злобно сказала поравнявшаяся с Наташей женщина и взмахнула рукой.

Защищаясь, Наташа вскинула сумку. Она не знала этой женщины, не понимала, что той от нее надо. Она вообще ничего не понимала… Но действовала верно.

Порция газа из баллончика угодила в капроновый бок сумки. Наташе досталось чуть: запершило в носу, и глаза наполнились слезами. Примерно столько же попало и на нападавшую.

Наташа попятилась.

– Андрей! – крикнула она, оглянувшись.

В это время женщина ударила ее.

Наташа услышала треск рвущегося плаща. Боли в порезанной руке в этот момент девушка не почувствовала.

Наташа отпрянула назад, прижалась спиной к закрывшейся двери, выставив перед собой сумку.

– Что вам нужно? – сдавленным голосом проговорила она.

Женщина ответила потоком ругательств. Наташу удивило то, что, хотя голос напавшей на нее дрожал от злобы, говорила женщина очень тихо.

Короткое лезвие тускло блеснуло в полумраке подъезда. Нож в правой руке женщины. Нож, направленный в живот Наташи.

«Андрей! – подумала девушка. И еще: – Если она ударит меня, я не смогу танцевать».

Женщина сделала выпад – Наташа успела защититься сумкой. Лезвие вспороло ее почти во всю длину. Содержимое посыпалось на грязный пол.

«Она хочет меня убить»,– мелькнула мысль.

Нападавшая еще раз махнула ножом, целя в лицо. Девушка успела уклониться.

«Защищайся! – приказала она себе.– Защищайся!»

Наташа швырнула в нападавшую сумку.

Женщина захихикала. Лицо ее сейчас напоминало шакалью морду, зажатый в руке нож прыгал, выписывая в воздухе петли, а сама она приплясывала, как ненормальная.

Наташа чувствовала себя как бы в полубреду. Шизнувшаяся баба, пытающаяся зарезать тебя ни за что ни про что…

«Защищайся!»

Наташа махнула ногой.

Удар получился вялый, «размазанный», как говорил Андрей. Просто толкнула подъемом голову женщины, даже шапки не сбила. Вреда нападавшей удар не причинил. Жабой-раскорякой та отпрыгнула назад и быстро-быстро замахала перед собой ножом.

– Трепыхаешься, сучка! – зашипела она.– Ну…

«Еще раз! – приказала себе Наташа.– Еще раз, или она тебя убьет!»

В точности как на тренировке, она ударила высокий масаши-гери и, не доведя, бросила ногу вниз, с доворотом, под колено женщины.

И та, не устояв, плюхнулась на задницу.

А Наташа застыла в полной растерянности, не зная, как поступить дальше.

Секунда. Но женщина воспользовалась ею, вскочила на ноги. Глаза ее стали узенькими, как щели в паркете.

– Попишу на хрен! – взвизгнула женщина.

Изо рта ее летели брызги слюны.

«Коротенькая какая»,– почему-то подумала Наташа.

И тут дверь подъезда открылась и внизу басовито взлаяла собака.

«Ненормальная» подпрыгнула на месте, кинулась было вверх, потом, опомнившись, вниз, по ступенькам, на улицу.

Наташа, все еще как бы «плывя», присела на корточки и начала собирать в сумку рассыпавшиеся вещи. Но те снова выпадали через разрез.

Взбежавший на площадку рыжий пес колли сунул длинную лисью морду: не съестное ли?

– Помочь, тетя Наташа? – спросил его хозяин, восьмилетний парнишка с третьего этажа.

«Что же я делаю?» – подумала девушка.

– Нет, спасибо, Сеня, я сама! – машинально ответила она.

«Еще какое спасибо!»

Кое-как Наташа собрала вещи и вошла в квартиру. Заперла дверь. Андрея, конечно, не было.

«Господи! – подумала Наташа, опускаясь на ящик для обуви.– Почему? За что?»

– Дешево отделалась,– без всякого, впрочем, удовольствия произнес Ласковин, помогая Наташе раздеться.

Он мысленно изругал себя, что не приехал вовремя, как обещал. Не веря ни в случайности, ни в «сумасшедших баб с ножами», Андрей с большим удовольствием вытряс бы из мерзавки правду.

Тонкий неглубокий разрез пониже локтя. Царапина, в сущности.

– Плащ, свитер и блузка,– сказала Наташа.– Им досталось в первую очередь.

– Наплюй,– посоветовал Ласковин.– Я тебе новые куплю.

– Зачем? Просто же починить. А на плащ я замшевую заплатку положу. Колечком на оба рукава. Будет очень даже неплохо! Принеси мне, пожалуйста, аптечку.

– Зачем я только тебя учу,– пробормотал Ласковин, помогая девушке забинтовать руку.– Чтобы какая-то пьянь тебя калечила?

– Я растерялась,– проговорила Наташа.– Не ругай меня, пожалуйста.

– Я себя ругаю,– раздраженно сказал Андрей.

– Почему люди друг на друга набрасываются? – спросила Наташа, прижимаясь носом к рукаву его рубашки.– Почему?

– Крысы! – Ласковин погладил девушку по голой спине.– Тебе не холодно?

– Нет. Ты говори.

– Когда крыс становится слишком много, они начинают жрать друг друга, потому что им тесно. А до этого – умные твари и дружные. Как люди,– он усмехнулся.

– И что же делать? – забираясь головой ему под мышку, спросила Наташа.

– Стать очень большой крысой,– с иронией произнес Андрей, обнимая ее свободной рукой.– Или лаской. Как я.

Надо было сказать ей о Коляне. Стала бы поосторожнее. Но теперь – поздно.

– Что-то я проголодался,– проговорил он.

– Сейчас! – встрепенулась Наташа.– Я тебя покормлю.

– Нет, это я тебя покормлю! – возразил Андрей.– А ты будешь лежать на кровати и смотреть телевизор. В качестве наказания.

Вечер они провели вместе.

И Андрей начисто забыл, что собирался съездить узнать, как там дела у отца Егория.

Ночью, лежа в постели рядом с Наташей (девушка уже уснула), Ласковин думал о том, что вынужденное воздержание дается ему намного легче, чем ожидалось. С чего бы это? Возраст?

Этим вечером Наташа написала стихотворение. Странное стихотворение, такое, что не споешь.

Надломиться тростинкой — Площадным кивком Отмахнешься. Окликнуть? Отстать? Мотылек под ботинком, А к свету, ползком, Так… чтоб после ночей не считать. Подбородком в чугунный Литой переплет: «Не томи, сторожок, отвори! Отпусти! Убегу – ведь никто не умрет!» — «Ты умрешь. Прогоришь изнутри». Красноглазой бессонницей Пестовать впрок Петушиное злое словцо. Из монашек – в разбойницы, Через порог на руках… И огонь им в лицо! Распояской-распатланкой. Плечи в золе, По зеленой соленой воде. «Почему они спят?» — «Мы одни на земле». Быть беде. 

Непонятное стихотворение. Непонятное и… нехорошее. Андрею Наташа его не показала. На следующее утро позвонил Корвет:

– Здорово, Спортсмен! Не вдруг тебя вычислишь. Хочешь заработать пять тонн зеленых? Или – десять, если окажешься круче, чем я думаю?

– Замочить кого-то? – спросил Ласковин и засмеялся.

– Это уж как получится! – отозвался лидер «тобольцев» и тоже засмеялся. Дяди шутят.

– Без криминала? – недоверчиво спросил Ласковин. Черт! Пять косых решили бы его финансовые проблемы.

– Чистяк! Твой бизнес, Спортсмен! Считай, работа по специальности!

– Слушаю тебя,– все еще с сомнением произнес Ласковин.

Бандитам, даже таким деловым, как Корвет, он доверял не больше, чем бенгальскому тигру. Деловой, он и есть «деловой». Величина его любви к тебе зависит от аппетита.

Глава двенадцатая

В это утро они с Наташей впервые поссорились. Ласковин даже пожалел о том, что рассказал ей о предложении Корвета. Что может женщина понимать в мужских делах?

Позже, когда ехал к Зимородинскому на дневную тренировку, Андрей уже корил себя за несдержанность. Просто его взбесило, когда Наташа сказала, что пойдет танцевать в кабак. Если ему так уж нужны деньги. Конечно, не пять тонн за раз, но одну в месяц ей уже предлагали. Без интима.

Скажи она это в пылу спора, Ласковин не принял бы близко к сердцу. Но ведь Наташа говорила серьезно.

«Если тебе нужны деньги – я их заработаю для тебя».

Вот тут Андрей повел себя как полный идиот. Взбесился, накричал на нее, под конец хлопнул дверью и уехал. Коз-зел!

Ласковин резко свернул к обочине.

Телефон работал не от кредитки, но Андрей отыскал жетон.

– Наташа…

– Да… – голос серый, как газетная бумага.

– Наташа,– сказал Андрей, до боли сдавливая трубку.– Я дурак. Прости меня, пожалуйста!

– За что? – тем же бесцветным голосом.

– За все. Наташка! Наташа… Я тебя люблю! Честно!

– А я знаю.

Андрей чувствовал по ее дыханию, что – улыбается. И глаза мокрые. Это – пусть. У него тоже мокрые.

– Наташка, ты не уходи, дождись меня, ладно?

– Ладно.

– Целую тебя, моя родная! Пока!

– Приезжай скорей!

Остаток пути Ласковин проехал в какой-то рассеянной эйфории. А за Московскими воротами чуть не боднул в зад «Икарус». Хоть пешком иди, ей-богу.

– Какой-то ты взвинченный,– сказал, поглядев на него, сэнсэй.– Давай, соберись, надо нам поговорить.

– Сейчас? – спросил Андрей, пытаясь согнать с лица беспричинную улыбку.

– Нет уж, давай после разминки. Но и после разминки Зимородинский счел, что Андрей недостаточно сосредоточен.

– Девять ката, начиная с хиан-нидан, вместе! – приказал сэнсэй, принимая хачиджи-дачи, исходную стойку.

Начали они одновременно и двигались абсолютно синхронно, до сантиметра выдерживая дистанцию. Танец без музыки, без внешнего ритма, если не считать ритмом щелканье кимоно, свистящие выдохи и гортанные резкие «киай» во время ключевых ударов. Когда они закончили, Ласковин понял, зачем Зимородинский заставил его «танцевать» ката. Теперь Андрей был полностью сосредоточен на искусстве.

«Ката соединяет нас с теми, кто создавал и развивал каратэ!» – Зимородинский говорил это десятки раз, но только сейчас Ласковин понял всю глубину этих слов.

Не в кумитэ, не в технике, а в ката жил дух воинской школы.

– Ты уверен, что действительно хочешь выпустить джинна из бутылки? – спросил Вячеслав Михайлович.

– Да,– несколько удивленно ответил Андрей.– Мы ведь уже все обсудили. Я хочу научиться всему, что знаешь ты.

– Уже лучше,– кивнул Зимородинский.– Намного лучше, чем «научи меня убивать!».

– Суть та же.– Андрей покачал головой.– Но ты ведь уже начал меня учить, разве нет?

– Это был пролог,– ответил Зимородинский.– И своеобразное испытание.

– Я не знал,– проговорил Андрей.– Ну и как, я выдержал?

– Если ты сейчас скажешь: я готов идти дальше,– мы пойдем. Но возврата уже не будет. Никогда. И я должен тебя предупредить: ты не в состоянии представить, что берешь на себя! Никто не может представить… снаружи.

– Да,– без малейшего раздумья сказал Андрей.– Я готов идти дальше. Вперед?

– Сядь,– велел Вячеслав Михайлович.– Сядь и расслабься. Мой учитель называет это искусством волчка,– сказал сэнсэй, тоже опускаясь на пол.– Искусством вращающегося волчка.

– Да, я слышал,– проговорил Андрей.– Волчок, внешне неподвижный, далеко отбрасывает все, что к нему прикасается, так?

– Ты слышал,– насмешливо произнес Зимородинский.– Собака слышит: «Завтра мы отвезем ее, чтобы усыпить». Собака слышит каждое слово, верно?

– Но я понимаю, что это значит! – запротестовал Андрей.

– Если бы ты понимал,– возразил сэнсэй,– то не я тебя, а ты меня учил бы.

Ласковин промолчал.

– Искусству волчка учатся двадцать лет,– сказал Зимородинский, испытующе поглядев на Андрея.

Тот опять промолчал. Двадцать так двадцать.

– Мой учитель наставлял меня два года,– продолжал Вячеслав Михайлович.– Два года учил: куда идти и как. Шел же я сам. И иду по сей день.– Голос сэнсэя приобрел напевность.– Я могу сделать для тебя не больше. И не меньше. И боюсь, что двух лет у нас с тобой уже нет. Зато ты начинаешь сразу с середины лестницы. Мускулы твои способны высвобождать энергию, сознание умеет быть рассредоточенным и спокойным, когда это требуется. Ты управляешь дыханием, ты угадываешь противника и держишь его точку сосредоточения. Тело твое совершенно в своей замкнутости, а сила его удваивается правильными побуждениями. Все это важно для искусства волчка. И все это – ничто. Ты хочешь научиться сражаться силой, большей, чем твоя собственная. Ты – как ребенок, который просит: дай повертеть руль, понажимать на газ… Дай ему – и он погубит себя. И других. Искусство волчка – не для убийства.

Зимородинский сделал паузу, проверяя, как усвоено сказанное.

– Но ты ведь сам говорил о мастерах, которые убивают, не прикасаясь,– произнес Андрей.– И дал мне понять, что знаешь, как они это делают, так?

Зимородинский покачал головой.

– Тигр убивает, чтобы насытиться,– сказал он.– Слон убивает, защищая своих или себя. Цунами убивает потому, что оно – цунами. Кем из трех ты хочешь стать?

– Я хочу быть собой! – ответил Андрей.

– Овладев искусством волчка, ты больше не будешь собой. Никогда. Каждый твой шаг станет частью мира. Ты любишь этот мир?

– Я хотел бы его изменить! – Ласковин нахмурился.– И я попробую его изменить!

– Мир совершенен,– бесстрастно произнес Зимородинский.

– Мы подразумеваем разное под словом «мир»,– не очень уверенно возразил Ласковин.– То, чего я хочу,– справедливости. Для всех. Детей нужно любить и учить, а убийц – убивать!

– Убивай их из своего пистолета,– предложил, усмехнувшись, Вячеслав Михайлович.– Это намного безопасней. В первую очередь – для тебя самого.

– Если я буду пользоваться оружием,– сказал Андрей,– рано или поздно меня найдут. И посадят. А убийцы будут кататься в лимузинах и продолжать убивать!

– Ты видел степной пожар?

Андрей покачал головой.

– Если ты будешь использовать изначальную силу без понимания, ты разожжешь огонь в степи. Ты даже не представляешь, кто может тебя найти в этом случае. Ты сгоришь!

– Нет!

«Нет!» выплеснулось изнутри. Словно не Андрей, а кто-то другой его произнес.

Зимородинский не стал возражать. Он размышлял, присматривался…

– Ты не боишься,– наконец сказал сэнсэй.

– Нет,– возразил Андрей.– Я боюсь. Но у меня нет выбора.

Зимородинский увидел, как огненный столб поднялся за спиной его ученика, ушел вверх и распылился там.

– У меня тоже нет выбора,– произнес Вячеслав Михайлович.

Так выглядела правда. У них не было выбора. Но эта правда не была Истиной. Только – правдой.

– Встань! – велел Зимородинский, и сам тоже поднялся на ноги.

– Тебе не потребуется двадцать лет,– сказал сэнсэй.– Радуйся. Или – плачь!

Зимородинский засмеялся, и смеялся долго. Ласковин ждал. Тело его было спокойно, сознание – тоже. Он умел учиться. И ждать тоже умел. Может быть, сейчас Андрей был сильнее своего учителя.

Зимородинский резко оборвал смех. Тишина в зале, казалось, звенит от напряжения.

– Вытяни руку! – приказал сэнсэй.

Ласковин повиновался, и Зимородинский резко ударил пальцами в середину его ладони. Это было – как ожог. Ладонь, кисть, затем пламя распространилось выше, к локтю, к плечу…

Ласковин, не вздрогнув, перенес боль.

– Здесь,– сказал сэнсэй,– выход силы. Один из выходов…

Спустя час Зимородинский в очередной раз убедился, что Андрей схватывает едва ли не быстрее, чем он показывает. Это было и хорошо, и плохо одновременно.

– …Каналы,– продолжал Вячеслав Михайлович.– Сейчас ты почувствуешь их в себе. Я покажу…

– Мне раздеться? – спросил Андрей.

– Зачем? Китайские врачи лечат больных, не раздевая. И даже иглы ставят сквозь одежду.

– А как они находят нужные точки?

– Ты узнаешь,– ответил Зимородинский.– Одежда не скроет тело от глаза видящего. А это и не тело даже, в обычном понимании.

Он провел сомкнутыми указательным, средним и безымянным пальцами от солнечного сплетения Андрея вниз, потом – вверх, к ключице. Ласковин ощутил нечто вроде «дуновения» внутри грудной клетки. Пальцы Зимородинского двинулись дальше, от ключицы по внутренней поверхности руки. Теперь «бесконтактное прикосновение» ощущалось как уколы крохотных иголочек. Как будто Андрею делали татуировку.

– Канал легких,– сказал Зимородинский.– Внутренняя часть.– Движение руки вниз-вверх вдоль живота и груди.– Наружная часть.– Покалывание иголочек, теперь – на левой руке.– Канал толстой кишки,– продолжал Вячеслав Михайлович, начиная движение вверх от указательного пальца Андрея – к плечу. И опять – уколы невидимых игл.

Названия каналов были Ласковину знакомы. И, по меньшей мере, две дюжины точек акупрессуры. Андрей без труда находил их у себя и у других: «Два цуня влево от четвертого грудного позвонка…» и тому подобное. Но Андрей ни разу не видел, чтобы Зимородинский отмерял, ища нужную точку. Сэнсэй просто втыкал палец в определенное место. Так же автоматически, как он, Ласковин, провел бы гияку-цки в солнечное сплетение пойманного на вдохе противника.

– Значит, каналы не только снаружи, но и внутри тела? – спросил Ласковин.

– В теле вообще никаких каналов нет,– ответил Зимородинский.– Энергия течет вне его.

– Как электрический ток?

– Не ищи аналогий. Слушай. И чувствуй. То, в чем существуют каналы, «пересекается» с физическим телом. И ты можешь воздействовать на это нефизическое. В этих точках. Грубое воздействие. Грубее только нож. Можно – иначе. Можно лечить человека независимо от времени суток. Можно вылечить его одним прикосновением. Вместо того чтобы поставить дюжину игл или вырезать опухоль, можно вылечить. А можно и убить. Ты бьешь, возникает боль. Тело говорит: «Мне больно». Кому оно говорит? Нужно ли тебе тело противника, чтобы сделать больно? Или проще передать только боль?

Зимородинский резко ударил костяшками пальцев в грудь Андрея.

Резкая нестерпимая боль. Ласковин едва сдержал крик. Через мгновение боль ослабла достаточно, чтобы Андрей снова стал видеть, слышать и соображать.

– Помоги себе! – крикнул сэнсэй.

Боль снова усилилась до предельного уровня и – ослабла. Теперь, когда Андрей ожидал ее,– терпеть было легче. Он оторвал руку от груди и вдруг почувствовал невидимую «татуировку» канала. И точку на запястье, выше большого пальца, холодную до голубизны. Именно такой Ласковин видел ее – голубой льдинкой, вросшей в левую руку.

Андрей прижал к ней большой палец правой руки. Боль в груди снова начала нарастать, но Ласковин думал только о том, чтобы растопить голубую льдинку.

И он растопил ее. Полностью. И боль ушла.

– Хорошо,– одобрил Зимородинский.– Отдохни минут пять и двинемся дальше.

Глава тринадцатая

– Как телега моя, бегает? – спросил Митяй, когда Ласковин прошел в комнату и уселся на диван.

– Вполне,– ответил Андрей.– Как дела? Как семья?

– Как всегда.– Митяй смахнул со стола кипу газет.– Кто-то болеет, кто-то чего-то хочет, жизнь кипит, одним словом. Конь третью неделю в Польше болтается, правит Абрек.

– И как? – поинтересовался Ласковин.

– А ты знаешь – хорошо! Деловой мужик, без прибамбасов. Клиенты поначалу стремаются, но это и не вредно: платят лучше. И нам тоже.

– Как народ?

– Фаридушечка егеря себе нашла. Семь на восемь. Ходит, кошара, аж светится!

– Рад за нее,– сказал Андрей.– Баба душевная. А корешки наши?

– Нормально. Приходи в зал, сам увидишь. Хотя ты теперь – крутой, не подступись. Слава с тобой индивидуально занимается!

– Откуда знаешь?

– Я, брат, все знаю! – усмехнулся Митяй и похлопал Андрея по спине.– Кто имеет уши, тот слышит. Завидую тебе, Андрюха!

– Дурно – завидовать!

– Моралист! Слава всегда к тебе неравнодушен был. И правильно. Талантливый ты, стервец! Что пить будешь?

– Ничего, я на колесах.

– Иди в жопу. Я тебе три сотни дам, залепишь гаишнику нюхало в случае чего.

– Круто поднялся? – усмехнулся Андрей.– Баксы раскидываешь…

– Поднялся,– подтвердил Митяй.– Абрек, считай, на пятьдесят процентов ставки поднял. В прошлый месяц я две тонны поимел, а в этот – все три. «Тракию» будешь? Национальную? Мне клиент ящик кинул – премию за образцовое обслуживание! – Митяй засмеялся.

– Щедрый клиент,– сказал Ласковин.

– Не говори. Я ему в семейных проблемах помог.

– С женой? – ухмыльнулся Ласковин.– Ладно, наливай, хрен с тобой!

– С сыном. Паренек в новую школу пошел, а тамошняя кодла его трясти начала. Ну я их слегка приструнил.

– Приструнил? Детей? – Ласковин поморщился.

– Обижаешь! Я даже своих ни разу ремнем не тронул. С батяньками работу провел. Или батяньки своих обалдуев уму-разуму учат. Или я – батянек. С тремя побеседовал – и больше никаких проблем. Семья – это главное. Будь здоров!

Выпили. Закусили.

– Митяй,– спросил Ласковин.– Не знаешь, кто такой Хан?

– Знаю. Феодал мусульманский.

– Нет, конкретный Хан,– уточнил Ласковин,– то ли из кикбоксеров, то ли – просто боксер из игровых гладиаторов…

– Нет,– сказал Митяй, взъерошив пятерней коротко стриженные волосы.– Но могу узнать. Давай еще по одной. И что тебе этот Хан?

– Предложено положить его на пол. За десять косых.

– Ни хрена себе! Хорошие бабки. Этот Хан, должно быть, крутой боец? Давай, твое здоровье!

– Говняное это дело,– продолжал Митяй через пару минут.– Эти темные бои – подстава на подставе. А если он тебя положит, мастер?

– Тогда пять тонн.

– Тоже неплохо. Если мозги не вышибут.

– Короче,– сказал он, подумав,– про Хана этого я узнаю. Есть у меня один корешок на тотализаторе. А предложил тебе кто?

– Корвет. Из гришавинских.

– Точно подстава!

– Вряд ли. Это он с меня долги списал. Неплохой мужик.– Подумав, Ласковин уточнил: – Для бригадира.

– Может, тебе денег занять? – предложил Митяй.– До отдачи?

– Ты тачку купил? – осведомился Ласковин.

– Нет еще.

– Вот и покупай. «До отдачи!» Я, Митяй, деньги пойду зарабатывать, только когда по другим долгам расплачусь. А это такое дело, сам знаешь. Так что не возьму, не обижайся.

– Ты про тех, кто в вас бомбу кинул? – спросил Митяй.

– Про тех.

– Правильно!

И налил по третьему стопарю.

– Если поддержка нужна будет – только скажи. Могу и кое-кого из ребят поднять. Давай, чтоб жилось нам долго и счастливо. И закусывай, закусывай, а то закосеешь! Как Наташа? Роман развивается?

– Угу. Поссорились на днях. Я, Митяй, теперь у нее живу. Запиши телефон, кстати.

– Уже давал. Серьезная, значит, девушка, с жилплощадью?

Ласковин кивнул. «Тракия» добралась до его мозгов и обернула их в целлофан.

– Женился бы! – предложил Митяй.– Моя-то как рада будет. Она холостых, которые мои друзья,– не любит.

– А которые не твои, но не друзья?

– А в лоб? – осведомился Митяй.– Ну что, еще по одной или хорош?

Зазвонил телефон.

– Абрек,– сообщил Митяй, сняв трубку.

– Привет ему.

– Тебе – тоже. Говорит, заходи, еще полбутылки твоего коньяка осталось.

– Зайду,– пообещал Ласковин.– Подраскручусь немного и зайду.

Митяй передал. Затем слушал минуты две, сказал: «Буду» – и повесил трубку.

– Мне – ехать, Андрюха,– сказал он.– Клиента в банк свезти.

– Давай, конечно.

Ласковин поднялся.

– На вот! – Митяй протянул ему триста долларов.

– Перестань!

– Нет уж! Обещано! – решительно заявил друг.– Знаю, что без бабок сидишь, раз в гладиаторы решил податься. Я же тебя и напоил, разве нет? Ладно, счастливо доехать. А о Хане как узнаю, так сразу и позвоню.

За руль надо садиться трезвым.

Ласковин на собственном опыте убедился в справедливости этого правила, когда бампер его «жигуля» на левом повороте воткнулся в дверцу шедшей на правый поворот и вдруг раздумавшей поворачивать «вольвы». Ударом «жигуль» отбросило вправо. Но, по счастью, ни сзади, ни впереди машин на ней не было. Шедший по второй полосе «Москвич» ухитрился обогнуть потерявший управление автомобиль Ласковина и погнал дальше.

А Ласковин остановился. С четверть минуты он сидел неподвижно, умеряя сердцебиение и осмысляя происшедшее. Конечно, будь Андрей трезв, ничего подобного не случилось бы. Успел бы среагировать. Или повнимательней смотрел в зеркало заднего вида.

Ласковин открыл дверцу и выбрался из машины. Из «вольвы», в свою очередь, вылезли трое ребят и решительно потопали к нему. Судя по их виду, никто не пострадал. В смысле – физически.

– Ну что, мужик? – бодро заявил один из парней, когда они поравнялись с Ласковиным.– Опустил ты себя тонны на три. Деньги с собой есть?

– Да откуда у него такие деньги? – процедил второй, скептически оглядывая «жигуль».– Думал-то чем, а? И, достав пачку сигарет, предложил Ласковину:

– На, мужик, угощайся, скоро «Приму» курить будешь.

– Не курю,– отказался Ласковин.

– Такую машину загубил! – сокрушенно сказал третий, сделав театральный жест в сторону «вольвы».

– Его-то тачка на три тонны и то не потянет,– заметил первый.– Тем более помятая.

Ласковин безучастно посмотрел на поврежденное место: не так уж страшно, скользящий удар, даже фара уцелела.

– Точно не потянет,– подтвердил второй, выпуская дым в лицо Ласковину.– Две с половиной, на крайняк – две семьсот.

– Придется тебе, мужик, пешком погулять,– сказал первый.– Серый, возьми у него ключи. Короче, мужик, три тонны с тебя. А может, и четыре. Поглядим, во сколько ремонт встанет.

– Не круто ли – четыре тонны? – вяло сказал Ласковин.

Он чувствовал себя полностью отрешенным от реальности и голос свой слышал как будто со стороны. Как будто играл в игру.

– Круто? – с пылом воскликнул третий.– Новая иномарка! Зверь! Красавица! Целка! Пятьдесят семь косых отдано!

– За четыреста сороковую? – усомнился Ласковин.– Может, семнадцать?

– Ты, мужик, ни хрена не рубишь,– повысил голос и первый.– А! Да ты поддавши! Ни хрена себе! Серый! Он еще и бухой!

– Бухой? – второй осуждающе покачал головой.– А вот и менты! Счас раскрутят тебя, мужик, в полный рост!

– Да ладно,– вмешался третий.– Ну кирнул, ну ошибся, с кем не бывает. Без суда обойдемся. И без ментов. Не видишь, что ли,– нормальный человек, оплатит ремонт и пускай живет как хочет! Мы ведь договоримся, мужик? – обратился он к Ласковину.– Договоримся, верно?

– Договоримся,– кивнул Андрей, глядя на топающего к ним гаишника. Ушлый, однако. Вон постовой в будке, тот и ухом не повел.

– Четыре тонны с тебя! – потребовал первый.

– Ты говорил – три,– напомнил Ласковин.

– А сейчас говорю – четыре! Будешь права качать?

– Ты же бухой! – встрял второй.– Угробить нас мог за не хрен делать!

– Старший сержант Пичкин! – представился гаишник.– Права, пожалуйста! Документы на машину…

Опытным взглядом старший сержант уже оценил ситуацию. Решил: крутые ребята поймали лоха и выжимают из него юшку.

– Будем составлять акт? – сразу взял быка за рога. Лоху так и так – кранты. Э, да от него еще выхлоп на полметра!

– Может, не надо, офицер? – Третий тут же пристроился к милиционеру, заглянул в глаза.– Ошибся человек, бывает. Компенсировать ущерб он согласен, верно, согласен?

Ласковин кивнул.

– Вот,– обрадовался третий.– Зачем зря бумагу тратить!

– Посмотрим,– сухо сказал Пичкин.– Вы, граждане, тоже права, документы, кто за рулем сидел?

– Я,– ответил первый. И сразу протянул техпаспорт и права. Внутри – зеленая бумажка.

Старший сержант изучил права и вернул владельцу. Бумажка каким-то невероятным образом испарилась.

Сержант вернулся к документам Ласковина.

– Значит, по доверенности водим,– пробормотал он. Трое «пострадавших» переглянулись.

– Так,– продолжал старший сержант.– Полная доверенность, права, Ласковин Андрей Александрович, ладно, теперь небольшая экспертиза… – Он вопросительно посмотрел на Ласковина.

– Одну минутку, сержант…

– Старший сержант! – неодобрительно поправил милиционер.

– Старший сержант! – Андрей полез в карман.– Еще одна справка, техосмотр.

– Техосмотр? – удивился гаишник. И увидел баксы.

– А, это, ну да, пригодится. Три сотни исчезли с той же чудесной быстротой. Старший сержант Пичкин окинул четверых мужчин отеческим взором.

– Ну,– сказал он.– Раз пострадавших нет, может, сами договоритесь?

– Ключи в машине,– негромко сказал второй.

– О чем речь! – подхватил предложение милиционера первый.– Ясно, договоримся!

– Спасибо, офицер! – расплылся в улыбке третий. Второй уже усаживался за руль ласковинских «Жигулей».

– Виновник тоже так считает? – на всякий случай спросил гаишник.

По-своему он был порядочным человеком. Вот пьянчугу отпустил, можно сказать, бесплатно. Права, по всему видно, лоху не скоро понадобятся. Сам себя наказал.

– Договоримся,– подтвердил Ласковин.

Голова его понемногу очищалась от «Тракии», и освободившееся место занимала веселая злость.

Он оглядел тройку «крутых парней» и почувствовал прилив энергии. Он мог сделать с ними все что угодно, и то, что они об этом еще не знали, было особенно приятно.

Старший сержант Пичкин козырнул и отбыл.

– Четыре тонны, Андрей Александрович! – тронув его за рукав, напомнил третий.– Не забыл?

– Я ничего не забываю,– отрезал Ласковин.

– Серега,– сказал первый тому, что сел в «Жигули»,– за нами поедешь, о'кей? – и направился к «вольве». Третий – за ним.

Андрей распахнул дверцу «Жигулей».

– Ну-ка, вышел отсюда! – негромко произнес он.

– Охренел? – удивился парень, уже собравшийся включить двигатель.– Мы же договорились! Ты что, мужик, киздюлей захотел?

– Вы договорились,– насмешливо бросил Ласковин.– А я нет!

И сунул ствол «медиума» лихому парню за отворот куртки.

– Не трогай ключ,– посоветовал он.

Парень оглянулся: ментовская тачка как раз тронулась, приятели его подходили к «вольве». Твердый холодный ствол пистолета больно нажимал на ключицу.

– Четыре штуки, говоришь? Дверцу отрихтовать и покрасить – четыре штуки?

– Так целка же! – пробормотал парень.– Новье.

– Угу. Девяностого года.

Когда гаишник изучал техпаспорт, Ласковин успел в него заглянуть.

– Надо бы башку тебе разнести,– негромко произнес Андрей, получая удовольствие от того, как меняется выражение на физиономии парня.– Да мозгами весь салон засрет. А так… только сиденье поменять.

– Ты охренел! – убежденно сказал парень.– Только стрельни – и тебя потом с говном смешают. Без всяких ментов. Кореша мои ксиву твою видели, мудак ты сраный! И не…

– Считаю до двух,– перебил Ласковин и нажал сильнее.– Раз…

– Ой ты козел… – пробормотал парень.– Ладно, выхожу я, убери пушку!

– Братва! – заблажил он, выбравшись из машины.– Братва, сюда!

Ласковин вложил «медиум» в кобуру. Выставленный им из машины глядел волком, но силу применять не решался. Два его приятеля бежали к ним. Первый с ходу налетел на Ласковина и, встреченный четким толчком в грудь, отлетел на пару шагов назад.

– Там и стой,– посоветовал Ласковин.

– Ты чё, мужик? – закричал третий.– Совсем, что ли?

– Я тебе не мужик,– холодно произнес Ласковин.– Обычно меня называют Спортсмен. (А почему бы и нет?) Может, слыхал?

Нет, не слыхал. Но прибздел, невооруженным глазом заметно.

Первый еще хорохорился:

– Спортсмен ты или кто, а мы тебя найдем. И разберемся, понял, нет? – но держался, впрочем, на дистанции.

Разумно. Здесь, посреди улицы, днем, при свидетелях…

– Найдете,– согласился Ласковин. Его разбирал смех, но лицо старался держать суровое.

– Найдете. А трудности будут – поинтересуйтесь у «тобольцев». Подскажут, как меня найти.

Чистая правда: Корвет знает его адрес. Но не будут парни интересоваться, по рожам видно – не будут!

– Что-то я слышал насчет четырех тонн? – лениво процедил Ласковин.

– Ну,– замялся водитель «вольвы»,– я там посмотрел, ну, вроде, не очень, так, двери отрихтовать, покрасить… – Упоминание «тобольцев» произвело потрясающий эффект.– Некруто, в общем, ну максимум – пятьсот. Ну, можно и за триста договориться. Как, Спортсмен? Нормально?

– Пятьсот – нормально,– кивнул Андрей.– Вполне нормально. Пятьсот. Мне.

Не надо борзеть, хлопчики, как говорит его сэнсэй. Дверь отрихтовать и подкрасить – от силы двести.

Пострадавшая, теперь уже действительно пострадавшая, тройка потеряла дар речи.

– Короче, так,– продолжал давить Ласковин.– Подставились вы мне. Подняться захотели? Развести на четыре штуки. Это ладно, я понимаю. Не понимаю, почему менту меня заложить пытались?

– Да ты что! – обрел голос водила «вольвы».– Ты что, офинденел? Кто тебя закладывал?!

– А я говорю – заложить меня хотели! Что это он вдруг ехал-ехал – и остановился? А кто кричал, что я бухой? – и в три раза тише, но с неприкрытой угрозой: – Бабки сюда!

Он полностью вошел в образ и вид имел свирепый.

– Нет у нас столько,– подал голос второй.

Этот уже врубился, что «лох» не лох. Это они – лохи.

– Бывает,– невозмутимо сказал Ласковин и сунул большие пальцы под брючный ремень, приоткрыв край кобуры.– Бывает. Верю. И даже «вольву» вашу,– усмехнулся краем рта,– забирать не стану. Вечером с деньгами у Апрашки. Тачку мою теперь знаете. Вечером в восемь.

– Хорошо,– с подозрительной легкостью согласился второй и вознамерился отбыть.

– Еще не все,– сказал Ласковин.– Вечером – штуку.

– Штуку? – взметнулся первый, водила.– С хера ли еще пять сотен?

– Счетчик,– пояснил Ласковин.

– Ладно, будет штука,– быстро сказал второй.– Пошли, мужики!

– Минуту! – произнес Андрей.– Так, на всякий случай. Если сегодня… заблудитесь. День – еще пять сотен. Как меня найти – я сказал. Сам искать не буду, но лучше бы вам не потеряться! – он многозначительно похлопал по кобуре.

– А чем докажешь, что с «тобольцами» завязан? – выкрикнул первый, не обращая внимания на знаки второго.– Чем…

Ласковин сделал быстрый выпад, поймав левой рукой водилу «вольвы» за затылок, вдавил большой палец в ямку за ухом.

– Стоять! – рявкнул он двум приятелям, выхватывая пистолет.

Те, надо сказать, и не собирались бросаться на выручку другу. Водила скулил, безуспешно пытаясь оторвать пальцы Андрея от своей головы, а Ласковин гнул его вниз, к земле. Удержать неудачливого рэкетира было непросто: здоровый, ублюдок,– но и вырываться в полную силу тот не решался. Больно очень!

– Давайте, давайте! – подзуживал Ласковин, делая «отмороженный» взгляд.– Счас я вам бошки поотстрелю. А тебе,– это водиле,– так откручу! – и нажал с такой силой, что тот заверещал.

– Динамить меня? – с придыханием произнес Ласковин.– Замочу всех!

– Мы заплатим! – поспешно сказал второй.– Мы сейчас заплатим, только скинемся. Отпусти его, слышь!

– Три минуты! – сказал Андрей. И с силой толкнул водилу на третьего. Оба еле устояли на ногах.

– Бандиты! – сказала пожилая женщина, останавливаясь и с неодобрением глядя на Ласковина.– Сейчас милицию вызову!

– Лучше уйди, тетка, лучше уйди,– посоветовал ей второй.– А то внуков не увидишь!

– Три минуты! – напомнил Ласковин.

– Поднялись,– сердито проворчал второй, усаживаясь справа от водителя.

– А кто знал, бля? – откликнулся третий с заднего сиденья.

Первый промолчал. У него болело ухо.

По дороге домой Андрей заехал на Театральную, взял билеты в «Мариинку» на сегодня. «Жизель». Третий ряд взял, не пожалел рэкетирских денежек!

К балету Ласковин, надо признаться, относился равнодушно. Но «Мариинку» любил. Из-за интерьера. Из-за чувства праздника. Но больше всего он любил Наташу.

Еще Андрей приобрел пять крохотных тюльпанов с луковичками. И бледно-синий невесомый платок из козьего пуха.

– Ты меня провоцируешь,– сияя, сказала Наташа.– Я теперь каждый день буду тебе сцены устраивать! А ты меня – задаривать. Так, да?

– Попробуй,– улыбаясь, предложил Андрей.– Только имей в виду, что сейчас у нас есть минут сорок, не больше. Пошевеливайся, моя радость!

– Удивительно,– сказала Наташа.– Как такой энергичный человек может до полудня валяться в постели?

– Это не я, это другой,– ответил Андрей.

– У меня не было таких тюльпанов,– крикнула Наташа уже из кухни.– Что с ними делать?

– Я думаю, просто поставить в воду.

«Не надеть ли смокинг? – подумал он.– Пожалуй, нет. Сначала надо купить девочке вечернее платье».

Когда, вымыв руки, Андрей вошел на кухню, Наташа танцевала. И одновременно накрывала на стол. Или накрывала на стол, одновременно танцуя. Очень грациозно. Шажок, поворот – ножки в опушенных белым тапочках встают на носочки – еще шажок, руки подхватывают тарелки, плавно переносят их, без стука опускают на белую скатерть, еще шажок, поворот…

Поймав взгляд Андрея, улыбнулась, откинула голову назад…

Андрей похлопал в ладоши и не удержался, подхватил, усадил к себе на плечо, закружил быстро-быстро, придерживая за теплое твердое бедро…

– Кто сказал: у нас мало времени? – прошептала девушка, наклонясь к его уху.– Перестань, мы люстру свернем!

– Тебе не нравится? – Андрей остановился.

Наташа соскользнула на пол.

– Нравится! Очень нравится! – Она чмокнула его в щеку.– Но тебе не понравится холодный суп.

– Какой суп?

– Грибной. И плов. Годится?

– Чудно. Дай только попить что-нибудь. Там пиво осталось?

– А как ты думаешь? Нет! Я выпила. Все семь бутылок! Возьми-ка сам, холодильник рядом, а я пока цветы в комнату отнесу.

– Успеешь. Сядь и поешь нормально. Пива тебе налить?

– Не хочу. Вина бы я с тобой выпила, но тогда мы поедем на троллейбусе.

– Пиво – тоже алкогольный напиток,– сказал Андрей.– И кефир. Сто грамм «либфраумильх» мой организм впитает, не заметив.

И потянулся к шкафу.

– За твой успех! – провозгласил он.– Там, в Голландии!

– Вздор! – возразила Наташа.– За нас с тобой! И только так!

– На брудершафт! – сказал Андрей и засмеялся.

– Ого! – произнесла Наташа, с подозрением изучая вмятину на «Жигулях».– Ты попал в аварию?

– Какая авария? – стараясь не переиграть, соврал Ласковин.– Какой-то урод ткнул, пока была на стоянке! Совсем дикий народ пошел!

Наташа промолчала.

Андрею представлялась возможность угадать: поверила или нет. Беспокоить лишний раз ее не хотелось. Ласковин и так прекрасно понимал, что должна чувствовать его девушка, когда он гоняет по городу, пытаясь выйти на тех, кто уже пытался его убить. Ссора, вспыхнувшая, когда Андрей пересказал девушке предложение Корвета,– выплеск этого постоянно копившегося напряжения.

Помня о дневном происшествии, Андрей вел машину с необычной для него осторожностью. Наташа, положив голову на его плечо, смотрела, как движутся навстречу серые сумерки. В приспущенное окно вливался влажный воздух, пахнущий весной и бензином. Из колонок позади вытекала музыка. Похожая на бег водомерки по поверхности пруда. Или на пушинки в солнечном свете.

Наташа взяла коробочку и прочитала: «Китаро. Астральное путешествие. Музыка для медитации».

Китаро… Загадочное имя.

Там, где вымысел, голый, Украдкой бежал через двор, Мне беспомощный голос Опять напятнал разговор. И в усталые руки Уныло наплакал дождем Заходящий без стука И шепчущий: «Полно, пойдем». А по ельнику скачут Огни потерявшихся звезд. На заброшенной даче С утра заливается дрозд, И вдоль пыльной дороги, Цепочкой – собачьи следы. Но густой и широкий, Уже поднимается дым, И смолистые бревна трещат. И метель языков. И обрушилась кровля. Но в небо вонзается зов, И приходит тигрицей, Нежданно, на маночий звук, Та, что больше не снится… 

Наташа открыла глаза: ей стало страшно. Серые сумерки и бледные огни, плывущие навстречу. Она крепче прижалась к Андрею, изгоняя страх его теплом.

– Я тебя люблю,– прошептала она молитву-охранительницу.

Андрей, счастливо улыбаясь, вел машину сквозь оледеневший от долгой зимы и безысходности город. Впереди ждал Праздник!

– «Их ловили руками…» – прошептала Наташа.

– Что?

– Ничего. Это я так.

Слева проплыло приподнятое здание Манежа.

– Скоро приедем,– сказал Андрей.– Тебе хорошо?

– Да.

«Та, что больше не снится…»

Глава четырнадцатая

Плоский длинный камень с одного конца был выщерблен сверху. Рукою человека. В углублении горел огонь. Голый худой человек сидел на поросшем вянущей травой берегу лесного озера и, положив подбородок на колени, глядел на черную неподвижную воду. В ней, как в зеркале, он мог видеть и желтый огонь, горевший на камне, и сам камень – черный наплыв, и половину собственного лица – черный провал глаза под шапкой спутанных волос.

Сухой лист упал на поверхность озера, замер, едва касаясь воды изогнутым краем.

«Осень»,– подумал человек.

От огня шло тепло. Правому плечу было жарко, левому – прохладно. Человек смотрел на свое отражение. Было что-то таинственное в том, что одна сторона лица, та, что в тени, растворялась в черноте, словно голова наполовину погружена в мир духов.

Сильный запах псины. Запах, от которого становится спокойней. Человек не пошевелился, когда косматый зверь уселся рядом, свесил язык, глядя туда же, куда и хозяин,– в воду. Дыхание пса участилось.

«Пить хочет,– подумал человек.– Сейчас прыгнет».

Не глядя, он схватил свалявшийся мех на загривке пса: сиди.

Осень. Человек вздохнул. И услышал шаги. Он еще раз вздохнул и отпустил собачий загривок, повернулся, не поднимаясь. Теперь он сидел на корточках и глядел на тонкие ноги, выглядывающие из-под меховой накидки. Гладкие, не похожие на его собственные, перевитые венами и жгутами, мышцы. Человек поднял глаза, увидел коричневый мех тяжелой медвежьей накидки (он сам добыл медведя прошлой зимой), а потом большие настороженные глаза.

Девушка. Думая о важном, человек совсем забыл о ней.

Испуганный напряженный взгляд всколыхнул в человеке задремавшее чувство опасности. Под этим взглядом человек понял, что он – гол. И посмотрел вниз, на траву. Но искал он не одежду (штаны не защитят человека от врага), а длинный нож в кожаном чехле. Нож и косматый зверь. Человек сразу успокоился. Снизу вверх глядел он на девушку. Знал, зачем она пришла.

Под его немигающим взглядом девушка поежилась: сразу стало холодней. Холодней, но решительным движением она сбросила накидку, расстелила на траве…

Человек оглядел ее, тонконогую, почти безгрудую, с втянутым от холода и страха животом… Она ему не нравилась. И кожа ее, должно быть, холодна, как изнанка листа.

Девушка переступила с ноги на ногу, неловким, «замороженным» движением поправила волосы. Ей было страшно. Мужчина, сидевший на корточках в пяти шагах от нее, не был стар и отвратителен, как говорили ей женщины. Наоборот, он был крепок и хорош лицом и телом. Но у него были глаза лесного зверя-людоеда. Глаза чудовища. Даже его огромный, втрое крупней поселковых, пес выглядел человечнее.

– Я – Малёна,– сказала девушка.

Мужчина молчал.

Ее избрали потому, что из незамужних, достигших зрелости, только она одна не имела изъяна. И защитника из старших, что вступился бы, не позволил швырнуть Малёну в берлогу зверя.

– Таков обычай,– сказали женщины.– Он обрюхатит тебя, и ты вернешься. И будет тебе почет.

– Он возьмет тебя, а потом разрежет на части и сожрет! – шептала на ухо в душной темноте дома ненавистница-сестра.– И уд у него раздвоенный и острый, как нож. Он разрежет тебя, обратится в росомаху и сожрет!

Теперь Малёна видит: сестра врала. Но все равно ей страшно.

Пес встал. Подошел к накидке, зарылся в мех широкими передними лапами, как в траву.

Человек щелкнул языком, и пес, пятясь, вернулся к нему. Маленькие глазки, потерявшиеся в шерсти,– как угольки.

Малена стояла, уронив руки. Она не знала, что должна делать.

Человек видел ее страх. Видел и то, что девушка старается сделать страх незаметным. Это ему нравилось. Ее соплеменники, встречаясь с ним в лесу (если он позволял себя увидеть), гнулись униженно к земле. Потом он находил на поляне Плясок больше приношений, чем обычно. Поселяне уже много лет носили ему и его пращурам пищу. Словно он – новорожденный волчонок, не может себя прокормить. Еще носили оружие и одежду. Все лучшее. Когда два поколения назад они осмелились поднести плохое зерно, дед его пошел в селение, вошел в первый же дом и убил всех взрослых мужчин. Это был урок. Сам человек ходил в селение последний раз прошлой зимой (помнится, выпал снег, мягкий, как птичий пух). Он тоже вошел в дом, тесный, вонючий, как нора хорька… он никого не убил.

Все равно ему не осмеливаются приносить плохое. И эта девушка тоже, наверное, хороша.

Человек встал, подошел к ней и потрогал костлявое плечо. Так и есть: кожа холодная и влажная. Страх.

Знаком человек показал ей: ложись.

Девушка повиновалась. Но почему-то не легла, а встала на четвереньки, ягодицами к нему.

«Звереныш»,– подумал человек, глядя на нее сверху.

Пес просунулся сбоку, подпихнул мохнатую морду снизу, под живот девушки. Она отодвинулась. Пес вытянул голову, понюхал маленькую твердую пятку, потом – медвежий мех… вспомнил, зарычал. Девушка начала дрожать. Пес покосился на хозяина и лизнул ее в промежность. Девушка всхлипнула. Но осталась в той же позе. Холка пса была на локоть выше ее спины.

– Стеречь! – тихо сказал человек.

Первое слово, произнесенное им после захода солнца.

Пес еще раз лизнул снизу, между покрытых гусиной кожей бедер, и неохотно отошел.

Человек наклонился и подхватил девушку поперек туловища. Весу в ней было меньше, чем в молодой косуле.

Человек отнес ее к камню, положил на плоскую отполированную поверхность на расстоянии сажени от огня.

Девушка лежала, закрыв глаза. Крохотные сморщенные соски, втянутый живот, кожа лобка просвечивает сквозь редкие светлые волоски…

Человек положил руки на ее острые колени, согнул их, развел в стороны, сам опустился на колени и, прикоснувшись к лону, ощутил почти позабытый жар желания.

Руки Малёны вцепились в край камня. Она прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Не сама боль, а ужас того, что он все глубже и глубже проникает внутрь… кажется, это никогда не кончится, он проткнет ее насквозь… кровь из прокушенной губы побежала по щеке.

Внешнее обманывало. Девушка действительно была хороша. Теперь человек знал это и, глядя на ее истончившееся лицо, умело длил собственное наслаждение. Боль…

Андрей проснулся, часто и тяжело дыша. Зажег бра.

Это был сон, слава Богу! И он ушел.

Тишина. Рядом спит Наташа. Тени шевелятся по углам. Ночь.

Сон ушел. Но желание осталось.

Андрей посмотрел на Наташу (напрасно он это сделал!): розовая щека, длинные черные ресницы, приоткрытый рот, согнутая рука подложена под голову, одеяло сползло вниз, приоткрыв грудь. Темный сосок приподнимает краешек пододеяльника. Андрей закрыл глаза. Потому что не мог заставить себя отвернуться. Закрыл глаза – и стало еще хуже. Теперь он «видел» все тело Наташи: ее грудь, живот, ее ноги – правая вытянута, левая согнута, ступня под коленкой правой… Стоит протянуть руку, прикоснуться – и это нестерпимо желанное тело тотчас откроется ему…

Андрей попытался представить лежащий между ними меч… Но меча больше не было!

Изо всех сил сжав кулаки, задержав дыхание, Андрей начал молиться:

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»

Теплая, липкая от пота кожа, жадные губы, руки, скользящие по спине…

«Святый Боже, Святый Крепкий…»

Кровь, толчками разбегающаяся по жилам, бедра, толчками выгибающиеся…

«Святый Боже. Святый…»

Медленно-медленно Андрей выдохнул и разжал кулаки. Он слышал, как часто бьется собственное сердце. Но – схлынуло! Он победил желание!

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»

Андрей губами прикоснулся к Наташиной щеке и увидел: она улыбнулась. Во сне.

Свет он выключать не стал.

Невидимый меч опять лежал между ними. На прежнем месте.

Глава пятнадцатая

– Кое-что узнал о твоем Хане,– сказал Митяй.– Ничего хорошего, имей в виду. Это…

– Митяй,– перебил, покосившись на Наташу, Ласковин.– Ты дома?

– Нет, в офисе.

– Я тебе перезвоню через полчаса, лады?

– Нет проблем.

Андрей с облегчением положил трубку.

– Какие-нибудь новости по твоим делам? – спросила Наташа.

– Ничего определенного. Какие у тебя планы на сегодня?

– Обычные. Заберешь меня с работы?

– С удовольствием.

Через полчаса Андрей вышел из дома и первым делом направился к телефону.

– Митяева.

– Я слушаю.

– Митяй, это Ласковин. Извини, не хотел говорить из дома. Что ты выяснил?

– Твой Хан – еще тот экземпляр. Боксер. За сто килограммов. Возник в Питере прошлой весной и показал себя мощно. Сразу вылез в первый ряд.

– Откуда он, из Средней Азии?

– С чего ты взял?

– Хан!

– А… Я тоже спросил. Нет, Хан – прозвище. Сам-то он – не черный. И не желтый. Но натуральный душман. На ринге просто звереет. Соперников калечит только так – за год три покойника. Бойцы с ним работать не хотят, говорят: неоправданный риск. Зрителям, ясное дело, нравится. Так что десять тонн – это не подарок. Пошли их на хрен. Я корешку своему сказал, он тебе, раз такое дело, что-нибудь подыщет. За меньшие деньги, ясное дело, но зато цел будешь.

– Спасибо. А чем еще этот парень известен, кроме массы и зверства?

– Значит, не хочешь меня слушать?

– Митяй, я тебя как раз и слушаю.

– Так послушай историю, Башкеев тут рассказал: у них в московской школе, еще в застойные времена, соревнования устроили. А народ там был разный: и по стажу, и по квалификации, и по категориям тоже. Но победил как раз не самый умелый, а самый здоровый, кто круче всех блоки ставил. Блок – и руки нет. Блок – и второй руки нет…

– Митяй! – перебил Ласковин.– Ты не Слава, не надо меня притчами кормить. Этот Хан, он очень здоровый, да?

– Он деревянный. Бей не бей – только руки отшибешь.

– И что, его так никто и не положил? – поинтересовался Ласковин.

Чем дальше, тем интереснее!

– Положили. Дважды. Но не твоей комплекции бойцы. Ты, конечно, мастер, Андрюха, но не Ояма же, верно?

– Верно,– согласился Ласковин.

– Так что, состыковать тебя с моим корешком?

«Вызов,– подумал Андрей.– Вызов!»

У него по спине прошел электрический ток.

«Вызов!»

– Воин никогда не отказывается от вызова потому, что противник опасен,– сказал он.– Нас так учили, верно?

– Самурайский бред! – сердито сказал Митяй.– Ласка! Нам же тридцать, а не тринадцать!

– Кому как,– Андрей засмеялся.– Спасибо, друг. Понимаешь, дело уже не в деньгах. Спасибо. Береги себя!

– Ты тоже. Слушай, если надумаешь драться с этим Ханом – меня возьми. Мало ли что…

– Заметано! – обещал Ласковин.– Обязательно возьму. Поглядишь, как я ломаю дерево.

Следующий звонок Ласковин сделал лидеру «тобольцев».

– Я согласен,– сказал он.– Когда и где?

– Послезавтра в одиннадцать подъезжай к метро «Приморская»,– ответил Корвет.– Я сам тебя встречу.

Третий звонок – Вадиму.

– Сегодня вечером в тире,– сказал тот.– Поговорим. Но особо не рассчитывай. Дело – «глухарь». Разве что случайность поможет, или ребятки кандидата сбоку подыщут.

– Это как?

– А так, что если зайца долго бить, то он и на трубе сыграть согласится.

Спустя сорок минут Ласковин стоял в зале перед своим сэнсэем, а тот без удовольствия изучал своего ученика.

– Не зря в прежние времена вас из монастырей не выпускали,– проворчал Зимородинский.

– А в чем дело? – спросил удивленный Ласковин.

– Где-то ты успел говна нахлебаться,– буркнул сэнсэй,– обгадился с ног до головы, за раз не отмыть! Два дня работы – коту под хвост!

Андрей с удивлением оглядел свое свежевыстиранное кимоно. Слава явно имел в виду что-то другое. Что?

– Не понял,– сказал он, нахмурившись.– Если я выпил вчера… так ты бы раньше предупредил, что нельзя!

– Да пей ты хоть каждый день! – Зимородинский дернул себя за ус: верный признак – сэнсэй думает.– Грязный ты! Давай выкладывай, что натворил!

– Да ничего особенного,– пробормотал тот.– Ну выпил с Митяем, ну в аварию попал… чуть на три тонны не опустился…

Зимородинский как ни обеспокоен был, но расхохотался.

– Ничего особенного, говоришь? Ладно, давай с подробностями.

– Можно и с подробностями.

Андрей изложил свою беседу с Митяем, затем – «дорожное происшествие». С особенным удовольствием – как он ловко осадил и растряс «крутых мальчиков».

– Понравилось? – спросил Зимородинский.

– Да вроде неплохо вышло,– уже чуя подвох, ответил Андрей.

– Наказал, значит, хлопчиков? Машину им помял и деньги забрал. Орел!

– «А ты не воруй!» – процитировал Ласковин.– Поделом наказал. Уверен, сами подставились: прихват старый, знаешь ведь. Только не усекли, что кусочек – не по зубам. Вернее, как раз – по зубам,– Андрей усмехнулся.– И по роже.

– Тигр! – сказал Зимородинский.– Тигр, он, конечно, сильнее шакалов. Я ведь спросил тебя: хочешь быть тигром? Не помню, чтобы ты сказал: да.

– И что я сделал не так? – поинтересовался Ласковин.

– Не то плохо, что ты сделал, а то плохо, что тебе понравилось! Да и сделал – не лучшим образом. От тебя такая волна пошла, что еще не раз аукнется.

– Может, растолкуешь мне, дураку? – сердито сказал Андрей.

– Угу,– согласился Зимородинский.– Тебе. Дураку. Рад, что докумекал.

Он поглядел на ученика, не станет ли возражать. Не стал. Себе дороже.

– Историю тебе расскажу,– произнес Вячеслав Михайлович.

«Опять!» – мысленно воскликнул Андрей. Мало ему Митяя.

Но снова не рискнул возразить. Сэнсэй лучше его знает, что надо. По определению.

– Историю про обезьян,– сказал Зимородинский.– Жили-поживали в одной клетке девять обезьян. Вожак, подруга его, любимый сынок подруги, еще одна подруга, самец рангом пониже и так далее, вплоть до последнего, самого хилого обезьянчика. И пришел к клетке зевака. И показалось зеваке, что вожак – очень смешной, может, потому, что в клетке сидел. Без клетки зевака вряд ли посчитал бы его смешным: клыки у вожака – будьте-нате. Но клетка есть. И прутья у нее – железные. Поэтому начал зевака вожака дразнить, чтоб, значит, тот еще смешней выглядел: камешки в него покидал. Вожаку вреда от них нет, но – оскорбительно. И не дотянуться до обидчика никак. Даже не доплюнуть. Очень разозлился вожак.

Но тут рядом случилась девушка, симпатичная. И укорила она зеваку: разве можно животных обижать?

И зевака сказал, что не злой он вовсе, а добрый, просто у него чувство юмора есть. А в доказательство доброты слазал в карман, выудил оттуда большущую конфету и бросил самому хилому обезьянчику. И пошел своей дорогой. Вместе с девушкой.

Вожак же – остался, естественно. И конфета осталась. Злющий-презлющий вожак – бац! – свою подругу, некстати подвернувшуюся. Та – в визг и цап зубами обезьяна поменьше. Тот – следующего, и так по нисходящей. Так все этим увлеклись, что самый хилый обезьянчик успел конфету сожрать (в ином случае непременно бы ее отобрали) вместе со всеми обертками. Но взбучку и он получил, чуть позже, когда очередь дошла. На нем и кончилось – в самом низу был хилый обезьян. А ночью его пробрал понос, да такой, что к утру бедняга окочурился. Вот такая история.

– А мораль? – спросил Ласковин.

– Мораль такова: любым своим действием ты открываешь цепочку следствий. И избежать их влияния, если ты разом всю цепочку не видишь, а ты пока не видишь, можно единственным образом – не привязываясь к действию. Доброе ты сделал или злое – тебе все равно. Не возвращайся назад, чтобы исправить сделанное. Ты не можешь избежать того, что сделал. И не можешь знать, что ты сделал: доброе или злое.

– Не нравится мне это,– честно признался Ласковин.

– Не нравится? Так сядь и подумай – почему не нравится. Давай, давай!

И Ласковин сел. И подумал. И понял, почему не нравится. И сказал об этом Зимородинскому.

Вячеслав Михайлович, к удивлению Андрея, возражать не стал, сказал только:

– Меня так учили. И я тебя так учу. Что вам, христианам, можно, а что – нельзя, в этом меня не наставляли.

Покривил душой сэнсэй. Но кто сказал, что учитель должен говорить ученику правду? Ученику надо знать лишь то, что помогает ему учиться.

– Я тебя понял,– сказал Зимородинский.– А теперь сядь и пройди мысленно весь вчерашний день. И обдумай. Как христианин,– Зимородинский усмехнулся.

Мастер должен использовать каждый камень на дороге, по которой они идут.

Вячеслав Михайлович был доволен собой, хотя и предостерегал от этого своего ученика. Доволен – и потому совершил ошибку. «День»,– сказал он. А ведь была еще и ночь.

Андрей мысленно прокрутил все вчерашние события и не счел ни одно из них достойным осуждения. Зато счел, что стоит рассказать сэнсэю о Хане.

– Неплохая мысль,– отреагировал Зимородинский.– Если рассматривать это как испытание.

– А как еще? – удивился Андрей.

– Как предостережение.

– У меня уже синяки на руках,– пожаловалась Наташа, массируя запястья.

– Положи под бинты полоски пеноплена,– сказал Ласковин.– А вечером согревающую мазь. Завтра я попрошу у Славы что-нибудь подходящее. Придется потерпеть, моя хорошая, я и так ставлю мягкие блоки.

– Я потерплю,– сказала девушка.– Просто больно. – Андрей мысленно досчитал до десяти, потом подошел, обнял ее и, прижав к себе, подержал так, словно согревая. Как он не хотел делать ей больно!

– Когда-нибудь мы бросим все это к чертовой матери,– прошептал он.– И будем жить как люди. И не бояться друг за друга!

– Мне хорошо с тобой! – Наташа нашла и сжала его руку.– Я сделаю все, что ты скажешь!

«Никогда мы не будем жить в покое и безопасности, ты ведь знаешь».

«Тем дороже каждый миг, когда мы вместе, правда?»

Андрей отпустил ее.

– Разогревайся,– сказал он.– У нас не так много времени.

После разминки и формальных упражнений они занялись подсечками. Андрей, исходя из того что Наташе не подбить опорную ногу более тяжелого противника, ограничился четвертью предоставляемых этим видом приемов возможностей. Главным образом акцентируя на предварительной подготовке, например ложном ударе в лицо, заставляющем противника податься назад, «разгрузив» стоящую впереди ногу. Или на ложном же маваши в голову, с резким броском ноги вниз. Наташа все делала правильно, но ни разу не смогла не то что опрокинуть Андрея на спину, но даже вывести из равновесия. Наконец он сообразил, в чем дело, и велел ей надеть кроссовки. Стало намного лучше.

– Допустим, ты меня сбила, что дальше? Наташа пожала плечами:

– Подожду, пока ты встанешь, и атакую снова. Андрей расхохотался.

– Лежачего не бьют,– сказал он.– Лежачего убивают! Цитата. Теперь без шуток. Как ведет себя сбитый с ног человек, если он просто сбит с ног? Полный неумеха так и останется лежать. Тот, кто попроворнее,– попытается встать. Профессионал будет действовать по обстоятельствам. Если противник силен – вскакивать и подставляться под удар он не станет. Сгруппируется и попытается обороняться лежа. Хотя во многом, конечно, зависит от школы. И все-таки в первые четверть секунды упавший практически беззащитен. Поэтому его нужно добить как можно быстрее. Ударом сверху вниз, фумикоми-гери например. Еще лучше – с прыжком.

Он взял Наташин шлем и с некоторым трудом натянул на голову.

– Простая комбинация,– сказал он.– Обманный маваши, подсечка с внешней стороны, постарайся подбросить мою пятку вверх,– и добивающий фумикоми-гери в голову. Джиме!

Наташа довольно четко выполнила и обманный удар сбоку, и подсечку, но вместо добивающего слегка тюкнула по шлему носком кроссовки.

– Резче! – закричал Ласковин.– Ребром стопы, сверху вниз! Киай, черт возьми! Крик! Джиме! Хорошо!

В последний момент он откатил – в сторону, и удар пришелся в ковер.

– Отлично! Повторим!

– Теперь так,– сказал он, когда связка была освоена.– Работаешь только ногами. Произвольно, на три уровня! Джима!

Это было одно удовольствие – ощущать, как она работает. Идеальные траектории, четкая фиксация, даже блоки Ласковина не могли вывести ее из равновесия, правда, блокировал он чуть-чуть. С удовлетворением Андрей отметил и то, что Наташа начала включать в удары инерцию тела, скручивающие движения корпуса…

– Стоп! – сказал он.– Пять минут отдыха. Потом – связки.

– Смотри на меня,– велел он, когда пять минут истекли.– Тебя атакуют: удар кулаком в живот. Ты блокируешь микадзуки.– Нога Ласковина описала дугообразное движение.– Уходишь назад с поворотом – и уширо-гери! – Стоя спиной к воображаемому противнику, Андрей с резким выдохом выбросил назад правую ногу.– Еще один уширо! – Выброс левой ноги.– Поворот и йоко-тоби-гери!

Андрей развернулся и в высоком прыжке выполнил удар ногой, мощно, чисто, упав в киба-дачи в двух сантиметрах от подоконника.

– Повтори!

Наташа сосредоточилась, медленно выдохнула, вдохнула, как учил Андрей, и «вошла» в первое движение. Наблюдая за Ласковиным, девушка уловила, как один удар «вытекает» из другого, но не забыла о том, что это – не танец, постаралась вкладываться в каждый удар: резкий выдох, мгновенное напряжение, и только потом – мягкое перетекание в следующее движение. Она не очень удачно выбрала место для начала движения, потому для финального йоко-тоби-гери ей не хватило места. Девушке пришлось ограничиться полуповоротом на девяносто градусов.

– Хорошо! – похвалил Андрей.

Конечно, в движениях было полно ошибок, но Наташа уловила главное. Учитывая, какое короткое время они тренировались, результат был потрясающий.

– Постарайся держать руки поближе к туловищу,– посоветовал Ласковин.– А теперь – то же самое, но по реальному противнику!

И принял стойку.

Конечно, Андрею пришлось подыграть: Наташиным микадзуки-гери его удар не остановить. Зато все остальное было вполне реально. Второй уширо он принял корпусом, чтобы дать почувствовать сопротивление удару. Из мягкой стойки некоаши-дачи Ласковина отбросило назад, но «отдача» все же была основательной: Наташа потеряла «накат», прыжок у нее не вышел, и йоко-гери пришелся в пустоту, на полметра ближе, чем следовало.

– Ты увлекаешься собой,– заметил Андрей.– Желательно помнить и о противнике, посматривай и на него тоже, ладно?

– Но я не могу все время видеть тебя,– возразила Наташа.– Я же поворачиваюсь!

– Я понимаю,– кивнул Андрей.– Но ты можешь сначала повернуть голову, а потом ударить или смотреть через противоположное плечо: бьешь уширо с правой – смотришь через левое, и наоборот. И не наклоняйся так сильно.

Ласковин окончательно определил, как он построит ближайшие тренировки. Раз ему нужен практический результат, и как можно быстрее, то он целиком сосредоточит Наташу на ударах ногами. И с акцентом на маховых и проносных, где не так много зависит от конечной концентрации и жесткости тела. Руки же – только имитация ударов и мягкие отводы. С Наташиными запястьями надо по триста раз в день отжиматься на кулаках, чтобы через полгода получить приличный цки.

В ближайшее время главный барьер, который им предстоит преодолеть,– контактная борьба с реальным противником. Иначе говоря – драка.

«Уличный бой» – называли его старые бойцы, те, кто был старше Ласковина или начинал вместе с ним в дофедерационные, доспортивные времена. «Большой сэнсэй», например, считал его не менее важным, чем работа на татами. С его подачи ребята специально создавали «острые ситуации», драки на «чужом поле», часто с многократным численным перевесом противника. «Тем лучше,– говорил сэнсэй,– шитокан (японское произношение появилось на несколько лет позже) – это работа с группой». Поначалу доставалось крепко, но уже через полгода, приехав вдвоем, скажем, в поселок Кукиш, пара бойцов свободно «упаковывала» всю местную банду. Кое-кому потом этот опыт очень пригодился. Правда, и времена тогда были другие. Нож, кол, кастет – не АК-74.

Зимородинский, впрочем, к «уличному бою» относился иронически.

«Растет тот, кто играет с сильными игроками,– говорил Вячеслав Михайлович.– Один сильный противник дает больше, чем две дюжины слабых».

Зато как приятно уронить небрежно: «Вчера отметелил шестерых».

Что бы там ни было, но Наташе нужен именно реальный противник. Надо переступить через психологический барьер, чтобы убедиться: своим ударом ты способна свалить упитанного дядю.

«А она способна! – подумал Андрей.– Еще три-четыре дня, чтобы подшлифовать выбранную манеру,– и можно попробовать».

Андрею нужна уверенность: недавняя история не повторится. Хотя по-прежнему казалось: обучая девушку каратэ-до, он ломает в ней нечто очень важное. Но есть другой выход? Разве пистолет – лучше?

«По крайней мере, я учу ее искусству, а не драке,– успокаивал он сам себя.– Не важно, что человек делает, важно, как он к этому относится».

Это был подход Зимородинского. Неплохой подход: не ярость, а боевой дух, заншин; не ненависть садиста, а спокойная «работа» мастера. Дозированное насилие, чтобы остановить насилие. Проблема в том, что подавляющее большинство насильников можно остановить единственным способом: убить. Или привести в такое состояние, в каком они не способны справиться даже с двухлетним ребенком.

Путь, который избрал отец Егорий, лучше. Намного лучше. Но достаточно ли он эффективен?

«А мой,– с ожесточением подумал Ласковин,– мой путь – эффективен?»

Пока у него мало что получалось. Ни единого следочка.

– Я исследовал ваше предположение, Вадим,– сказал Ласковин.– К сожалению, не подтвердилось. Вряд ли убийца охотился исключительно за мной.

Они стояли у дальней стены тира, где грохот выстрелов почти не заглушал слов. Да и выстрелов было немного. Только один стрелок, раз за разом опрокидывающий полуростовую мишень.

– Хорошо стреляет,– сказал Вадим.– Упорство и труд. Так вот, один любопытный факт. Интересный тебе как человеку, напрямую сталкивавшемуся с уголовным миром. Отец Егорий Потмаков абсолютно никому не мешал. А его староста никогда не забывал внести соответствующий взнос. Я не верю, что у нас могут убить только за то, что ты хороший человек, если ты не задеваешь ничьих интересов. Может быть, я чего-то не знаю? – и устремил на Ласковина испытующий взгляд.

– Может быть, кто-то действительно увязал нас с Пашеровым? – предположил Андрей.

– А были основания? Кроме шумихи в прессе?

– Мы разговаривали с Пашеровым за несколько дней до убийства.

– Вот как?

– Случайная встреча на приеме,– поспешил развеять подозрения Андрей.– Но кто знает, как это могли воспринять убийцы?

Андрей совсем не хотел, чтобы Вадим узнал об их с отцом Егорием тайной деятельности. Но следовало направить добровольного помощника в нужную сторону.

Вадим, в свою очередь, понимал, что Ласковин не договаривает. И пытался выудить из него все, что можно. По профессиональной привычке.

– Еще один интересный факт,– сказал он.– Раз уж мы опять говорим о Пашерове. Влиятельный человек убит. Очень влиятельный. И – никакой реакции. То есть отреагировала пресса, официальные власти, милиция, поскольку любое убийство – это ее дело. Отреагировали «федералы», хотя им бы – только радоваться. Не секрет же, что Пашерова поддерживали несколько преступных кланов. Убили лидера, а мафия – никакой реакции. Хотя расправились с ним не свои, это известно. Кстати, Андрей, тебе приписывают убийство Крепленого, ты в курсе?

– В курсе,– мрачно сказал Андрей.– Я рад, что его убили, но, к сожалению, не я это сделал.

– Я так и подумал. Сказал, чтобы ты понял: я не с пустого места предлагал тебе «прокачать» своих врагов.

– «Тобольцы» ни при чем,– сказал Ласковин.– Что там еще о Пашерове?

– Так вот. Убили лидера, одного из воротил, успешно поднимавшегося вверх к практической и политической власти. Вдруг выясняется, что до его убийства никому, кроме прессы, нет дела.

– Покойник бесполезен,– сказал Ласковин.

– Не так просто. Раз человек поднялся наверх, значит, его кто-то поднял. С определенной целью.

– И кто его поднял? – спросил Ласковин, уже предчувствуя нечто очень нехорошее.

– Несколько аналитиков искали ответ на этот вопрос,– задумчиво произнес Вадим.– Несколько очень хороших аналитиков. И, представь, так и не нашли.

– Выходит, Пашеров был сам по себе? – спросил Андрей.

– Сам по себе? Нет. Начиная с какого-то уровня лидер вынужден подтягивать за собой свою команду, преемников, преданных в первую очередь ему, лидеру. И у Пашерова такая команда была. Но распалась после его убийства.

– Разве это странно?

– Нет, это нормально. Странно то, что ни один из этой преданной команды не попытался, больше того, не пожелал выяснить, кто прихлопнул их главаря. У тех, кто беседовал с людьми Пашерова, сложилось мнение, что помощники его даже рады остаться «сиротами».

– Может, Пашеров знал о них нечто предосудительное? – предположил Андрей.– Чтобы держать в руках?

– Возможно. Но не обо всех же! Итак, он возник ниоткуда, поддерживался неизвестно кем и неизвестно кем убит. Неизвестно почему.

– Мафия,– сказал Ласковин.

– Брось! Мафия может внедрить своего человека в любую структуру – это вопрос силы и денег. Но сначала надо внедрить этого человека в мафию. Вот то, что действительно беспокоит многих: кто внедрил Пашерова в мафию, если он там абсолютно никому не нужен, как выяснилось?

– И кто? – второй раз спросил Андрей, чувствуя, как исподволь к нему подбирается страх.

– Страшно? – угадав по интонации, спросил Вадим.– И мне тоже страшно. Кто?

– Вадим,– проговорил Ласковин после длинной паузы.– Вы говорили о «кандидатах сбоку», кто это?

– А… – собеседник Андрея засмеялся.– Это когда берут, например, бывшего наркомана и беседуют с ним. Долго и основательно. А потом выясняется, что именно бывший наркоман зарубил топором старушку.

– Почему бывший? – спросил Ласковин.

– К слову пришлось. Из вашего же дела. Курьез. Некий бывший наркоман, молодой парень, торговал какой-то херней в переходе. Его прихватил наряд, а тот, вместо того чтобы дать на лапу или просто заплатить штраф, стал стращать сотрудников. Дескать, за него отомстят. И всех их взорвут, как тех, на Кутузовской набережной. То есть – вас.

– И что же?

– Привезли в отделение, побили немного «за оказание сопротивления», сняли штраф и выкинули. Как будто не видно, кто есть кто. Курьез, одним словом. А не был бы парень совсем никудышным – глядишь, сел бы за убийство. Вот так, Андрей.

– А можно узнать, что это за парень? – спросил Ласковин.

– Запросто,– сказал Вадим.– Только мне жаль твоего времени. Вспомнил доходяга, что видел по телевизору, да и сболтнул.

– И все-таки?

– Узнаю,– обещал Вадим.– Развлекись. Материал открытый. А сейчас пойдем постреляем. Глупо уходить, не истратив выделенных патронов.

– Я-то сам покупаю,– улыбнулся Ласковин.

– В этом твое преимущество. Не приходится каждый месяц составлять отчет!

Глава шестнадцатая

Андрей с Наташей вернулись домой около одиннадцати. Поужинали. Ласковин включил телевизор. И выключил через пятнадцать минут.

«Надо будет видик привезти с Блюхера»,– подумал он.

– Устала,– сказала Наташа, вытягиваясь на кровати.– Такой длинный день.

– Это я тебя замучил,– извиняясь, проговорил Андрей.– Загонял, забыл, что у тебя сегодня работа.

– Хорошо.– Наташа перевернулась на бок, погладила его по руке.– Мне нужны физические нагрузки, а твое каратэ мне нравится. Все движения так органичны!

«Если б можно было ограничиться только движениями!» – подумал Андрей.

Каратэ-до действительно красиво… если за проведенным ударом не следует треск сломанного ребра. Или кровавый, с обломками зубов плевок.

Девушка с картины глядела на него осуждающе. В ее время мужчины не крошили друг другу челюсти. Разве что из дуэльных пистолетов.

– Я вчера стихотворение написала,– сказала Наташа.– Хочешь, прочту?

– Хочу.

Наташа просунула руку под подушку, достала блокнот.

– Зажги свечу,– попросила она.– Пожалуйста!

– Там, где вымысел, голый… – начала она тихо. Андрей не пытался понять смысл. Он просто слушал звук ее голоса, и ему было хорошо. Андрей смотрел на огонь, отражавшийся в ее расширенных зрачках,– зрелище, волнующее больше, чем самый томный взгляд,– и почти не верил, что такая потрясающая девушка может его любить.

И вдоль пыльной дороги, Цепочкой – собачьи следы. Но густой и широкий, Уже поднимается дым. И смолистые бревна Трещат сквозь метель языков. И обрушилась кровля… 

Наташа читала собственные строчки, и ей уже не было страшно. Теперь она чувствовала другое: как будто глядишь вниз с огромной высоты…

…И приходит тигрицей, Нежданно, на маночий звук, Та, что больше не снится. И лица чужие вокруг: «Ты ошибся, охотник!» Но – поздно. И не поменять. «Пусть чужие уходят!..» 

Какое-то слово неожиданно зацепило Андрея. Смысл того, что читала Наташа, проступил, как проступает изображение на проявленной фотографии. Голос Наташи вдруг стал громче, словно из ушей Андрея вытекла попавшая туда вода…

«Пусть чужие уходят!» Ныряет в ладонь рукоять, И тропа исчезает. Но влага туманит зрачок «Ничего ты не знаешь!» — Плывет шепоток за плечом. Обернуться б… Да поздно. Уж ветер шурует в золе. И остывшие звезды Песком у меня на столе. И на белой странице, Бездонно, провалом,– зрачок Той, что больше не снится… Но строчка скользит поперек, И гончак серомордый Устанет вышаривать след, И высоким аккордом Стерней истощенных полей Потечет его песня. И дымно задышит костер. И войдет Неизвестность В холодный заплеванный двор. И растрепанный тополь Потянется веткой к окну. И потянется тропка: Чужая – в чужую страну. Но Ничто – не окликнет.

Андрей не смог удержаться от гримасы. Ускользнуло! Он уже готов был угадать ответ и… Слова покатились куда-то в сторону. Господи, это было так близко!..

– Но Ничто не окликнет, Ничто не поманит назад, – 

читала Наташа, как будто не замечая, что произошло.

– Вниз по лунному лику Сбегает сухая слеза, И, густой и широкий, Вдоль зарева тянется дым. И остывшие окна Следят равнодушно за ним… 

Наташа запнулась.

– Что с тобой? – спросила она, подняв глаза на Андрея.

– Ничего,– тихо ответил он.– Читай дальше.

– Дальше – нет,– растерянно сказала Наташа.– Это пока все. Что-то не так? Тебе не понравилось?

– Понравилось,– сказал Андрей.– Просто мне показалось… Ладно, неважно! Будет продолжение, да?

– Надеюсь.

Днем следующего дня, когда Андрей уехал к Зимородинскому, Наташа записала еще восемь строчек. Они были словно из другого стихотворения, но… из того же мира.

Вновь по серому камню Скользит осторожная тень… Нас ловили руками, Но все они были – не те. Хоть снимали с нас кожу. И свет нам носили в горсти. И казалось возможным Любить. И отдать. И уйти… 

– Сегодня не жди меня,– сказал Андрей.– Скорее всего, я приеду утром. Все в порядке, не беспокойся.

Когда он ушел, в комнате остался знакомый запах. «Да,– подумала Наташа.– Очень знакомый».

Пахло бедой.

– Сегодня грузить тебя не буду,– сказал Зимородинский.– Сегодня подкачаем тебя энергией.

– Я не устал,– возразил Андрей.

– Вечером у тебя бой, верно?

Ласковин кивнул. Несмотря на все предупреждения Митяя, он не относился к будущему поединку как к чему-то глобальному. Кумитэ и кумитэ. Делов.

– В одиннадцать вечера мне надо быть на «Приморской».– сказал он.– А начнется, я думаю, около полуночи. Или чуть попозже. Держи за меня кулак.

– Не буду,– Зимородинский подергал себя за ус.

– Почему? – удивился Андрей.

– Потому что я поеду с тобой.

Без пяти одиннадцать Ласковин подъехал к условленному месту и остановился напротив выхода из метро.

Справа от него сидел Николай Митяев, сзади – Зимородинский.

– Что дальше? – спросил Митяй.

– Будем ждать.

– Я покурю, ты не против?

– Я – против,– сказал Зимородинский.– Сиди, не мандражируй.

– Я спокоен! – возразил Митяй с некоторой даже обидой.

– Как слон,– Зимородинский усмехнулся.– Слухай, сынку, що батько кажэ. И не телебомкайся. Вон уже к нам едут.

– Какая тачка! – Митяй присвистнул. Андрей взглянул в указанную сторону и нервно сглотнул.

Срезая угол, прямо через пешеходную дорожку к ним двигался белый «мерседес-родстер». Тот самый, что сгорел во дворе на Мастерской.

– Эс-эл шестисотый, бля буду,– с уважением определил Митяй.– Двенадцать цилиндров!

«Господи,– подумал Ласковин.– Совсем крыша едет. Это же машина! Серийная модель!»

Точно такой же «тобольский» мерс он в свое время поджег.

«Мерседес» съехал на проезжую часть, обогнул «жигуль» Андрея и остановился. Двери откинулись, и два могучих мужика вылезли из могучего авто. У одного из них была рыжая шевелюра.

Правила хорошего тона требовали, чтобы Ласковин тоже вышел из машины.

– Здоров,– сказал Корвет, подходя.– Ты как, в форме?

– Я всегда в форме,– ответил Андрей.– Не спросил тебя, по каким правилам надо вести бой. Я не в курсе.

– Правилам? – Корвет прищурился.– Ты что же, никогда не играл в гладиаторы?

– Даже и не видел ни разу,– ответил Андрей.– Но какая разница: кумитэ есть кумитэ. Только пусть мне кто-нибудь скажет, чего нельзя.

Корвет пару секунд пристально разглядывал Ласковина, потом засмеялся.

– Молодец,– сказал он.– Неожиданный ты парень, Спортсмен. Не беспокойся. Можно все.

– То есть – никаких ограничений?

– Никаких. Наденут на тебя перчатки и трусы – и вперед. Хоть зубами грызи. Э, а кто тут с тобой? – Лидер «тобольцев» бесцеремонно заглянул внутрь машины.

– Друзья,– сказал Ласковин.– Что-то не так?

– Нормально,– отозвался Корвет.– Здоров, братва! Все в норме, Спортсмен: твои друзья – мои друзья!

– Угу,– проговорил Ласковин.– Твой дом – мой дом, и так далее.

– Хватыт, хватыт,– имитируя «кавказский» акцент, откликнулся Корвет.– Мог бы и остальных друзей с собой прихватить. Ну этого, с крестом, например?

– Он не одобряет подобного,– сухо ответил Андрей.

– Бывает,– кивнул Корвет и снова заглянул в салон «Жигулей».

– Где это мы виделись, земляк? – произнес он.

Сначала Ласковин подумал, что лидер «тобольцев» обращается к Митяю, но тот глядел на Зимородинского.

Андрей насторожился. Каким бы дружелюбным ни старался выглядеть Корвет, Ласковин знал, насколько он опасен. Андрей хотел бы видеть в этот момент лицо рыжего. Но видел только широкую, как дверь, спину, туго обтянутую замшевой курткой.

– Виделись? – спокойно отозвался Вячеслав Михайлович.– Не думаю, что мы встречались.

– Не-ет! – возразил лидер «тобольцев».– У меня память хорошая. Я тебя видел, это точно!

Корвет подвигал челюстью, вспоминая.

– А! Ну точно! – И другим тоном: – Прошу прощения!

– Обознался? – спросил с облегчением Ласковин.

– Наоборот, вспомнил! Восьмидесятый год. Арзамас-три, спецподразделение! – Корвет широко улыбнулся.– Вы приезжали нас инструктировать. «Война – это путь обмана!» – процитировал он.– Ну?

– Я помню Арзамас-три,– сдержанно сказал Зимородинский.

Протянутой руки Корвета он словно бы не заметил.

– Арзамас помню. Тебя – нет.

– Неудивительно,– лидер «тобольцев» засмеялся, но Ласковин понял: он огорчен.

– Неудивительно, я тогда салабон был. Среди сотни других салабонов.– Он убрал руку и добавил со значением: – Тогда.

Выпрямившись, он повернулся к Ласковину, который уже был готов бросить свой недавно появившийся авторитет на защиту сэнсэя.

– Твой тренер?

– Мой.

– Хорошо. Тренер и ассистент. Все правильно. Отойдем. Они остановились в тени закрытого металлическими ставнями ларька.

– Значит, ты никогда не участвовал в игровых боях? – задумчиво произнес Корвет.– Может, я был не прав, когда предложил тебя?

Ласковин пожал плечами. Он не знал, куда клонит его собеседник.

– Я люблю давать людям шанс,– сказал лидер «тобольцев».– Ты знаешь, да?

– Догадываюсь.

– Можешь заработать хорошие деньги.

– Не только деньги.

– Верно! – судя по голосу Корвет был приятно удивлен.– Хочу, чтобы ты знал: я поставил на тебя. Серьезно поставил. Если ты победишь, нам, тебе и мне, станет легче. Кое-кто до сих пор считает, что с тебя следовало взыскать ущерб, врубаешься?

– А если я проиграю?

Корвет ответил не сразу. В темноте Андрей не видел его лица, но почти угадал его выражение, когда лидер «тобольцев» произнес:

– Не будем об этом говорить. Ты победишь.

– Я могу отказаться,– напомнил Ласковин.

– Ты не откажешься.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я раскусил тебя, Спортсмен! – Корвет похлопал Ласковина по спине.– У нас с тобой много общего. Когда-то я тоже дрался за деньги. А теперь… ты видишь, кто я теперь.

– Да,– Андрей постарался, чтобы голос его не выдал. Ссориться с «тобольцами» сейчас совсем ни к чему. Тогда ему уже не добраться до убийц Сарычева.

– Ты поднимешься еще выше,– сказал Корвет.– Потому что я тебе помогу. Убей его, Спортсмен!

– Вот этого я делать не буду,– не скрывая раздражения, произнес Андрей.– Но победить – постараюсь.

– Ты – белоручка,– несколько свысока произнес лидер «тобольцев».– Афган пошел бы тебе на пользу. Но ты научишься, я не сомневаюсь. Ладно, все сказано. По машинам. Нет, постой! Твой тренер отказался пожать мне руку. Скажи ему… (Андрей напрягся) скажи, что я не сержусь. Беру его под свою «крышу», бесплатно.– И добавил после многозначительной паузы: – После твоей победы.

«На глазах вяжет»,– подумал Андрей.

– Не уверен, что ему нужна твоя опека.

– Я перед ним в долгу,– ответил Корвет.

– Каким образом?

– После расскажу. После твоей победы! – Он еще раз хлопнул Ласковина по спине и пошел к своей машине.

– Езжай за мной,– распорядился напоследок.

– Что этот гришавинский «командир» тебе наболтал? – спросил Митяй, когда Ласковин сел за руль.

– Сказал, что лучше бы мне не проигрывать!

– Так и знал, что это подстава! – в сердцах воскликнул Митяй.

– Полчаса назад кто-то говорил, что будущий противник Андрея имеет свойство убивать побежденных,– заметил Зимородинский.

– Я это говорил! – подтвердил Николай.

– В таком случае угроза расправы в случае проигрыша не имеет смысла,– сказал Вячеслав Михайлович.– Нельзя убить дважды, ты согласен?

Митяй выругался, а Андрей вдруг обнаружил, что спокойный насмешливый тон сэнсэя полностью вернул ему самообладание. Несмотря на содержание реплик.

«Мерс» Корвета тронулся и свернул на набережную Смоленки, в сторону Кораблестроителей. Андрей поехал за ним.

– Слава,– сказал он, глядя на яркие габаритные огни в тридцати метрах впереди.– Тебе просили передать, что на тебя не сердятся.

– Что руки не подал? – усмехнулся Зимородинский.

– Вот именно. Смелый ты человек.

– Я – умный человек, хлопче,– сказал Зимородинский.– А тебе – урок. Если поймешь.

– Это не все,– произнес Ласковин, внимательно следя за дорогой. Красавец «родстер» рванул было вперед, но тут же сбросил скорость, снисходя к «младшему брату».

– Что еще?

– Если я побеждаю, тебя берут «под крышу». Бесплатно.

– Хрен там! – вмешался Митяй.– Это «бесплатно»… Зимородинский шлепнул его по затылку.

– Тебе тридцать или тринадцать? – едко спросил он.– Или дурнем меня считаешь?

– Еще он сказал, что перед тобой в долгу,– дополнил Ласковин.

– Хм, прямо-таки японские страсти,– пробормотал Вячеслав Михайлович.– В долгу, значит? А за что?

– Не сказал.

– Ну-ну.

– Приехали, Ласка! – сказал Митяй.– Вон твой благодетель паркуется. Давай, беги отметься!

– Накажу, Митяев! – предупредил Зимородинский.– Что зря болтаешь!

– Нервничает он,– вступился за друга Андрей.– Переживает.

– А я не вижу? – осведомился Вячеслав Михайлович.– Переживает! – Он хмыкнул.– Боец – ждет. Молча. А дурак переживает, переживает, а потом – бац! – и нет башки дурацкой! Так, Митяев?

– Это ему сегодня драться, не мне! – возразил Николай.– Я человек маленький.

«Маленький человек», прибавь ему еще килограммов двадцать, перевесил бы Ласковина и Зимородинского вместе взятых.

– Однако, срач здесь… – пробормотал Митяй, оглядывая комнату, куда их привели.

Комната – вполне под стать самому зданию, напоминающему самолетный ангар после небольшого налета.

– Бомжатник, бля! – Митяй поддел ногой сплющенную банку из-под пива.

– Сядь, передохни,– предложил Ласковин, показав на промятый диванчик у двери.

Впрочем, Митяй был прав. Кулисы этого Колизея выглядели – не очень. В туалет же зайти можно было только по о-очень большой нужде.

Стул, стол, два топчана, маленький диванчик да раковина сортирного вида. Без горячей воды.

Должно быть, все это отразилось на лице Андрея, потому что Митяй удовлетворенно хмыкнул:

– Говорил я тебе!

– Поздно пить боржом,– сказал Ласковин.– За десять тысяч я могу и в бане помыться.

Зимородинский подошел к окну, поглядел. Что он мог увидеть в полной темноте снаружи, оставалось загадкой.

В раздевалку заглянул парень в униформе, бросил на стол полотенце и упаковку жестянок с пепси-колой.

– Еще что нужно…

Андрей покачал головой.

– Если что – я в конце по коридору,– тем не менее закончил парень и вышел.

Ласковин изучил оба топчана, пытаясь выбрать тот, что почище. Трудная задача!

Дверь снова открылась. На пороге стоял сутулый толстяк со скособоченным носом и редкими волосами, густо присыпанными перхотью.

– Ты, что ли, драться будешь? – обратился он к Николаю.

– А поздороваться? – поинтересовался Митяй.

Зимородинский отвернулся от окна и оглядел гостя. Тот его не заинтересовал, и Вячеслав Михайлович вернулся к созерцанию темноты снаружи. Гость дернул головой.

– Я – букмекер,– сообщил толстый, проигнорировав предложение поздороваться.– Тема такая: ляжешь на первой минуте – получишь штуку!

– Штуку? – протянул Митяй, подмигнув Ласковину.– А две?

– Ты не мудак, нет? – толстый повертел головой.– Тебе – прямая выгода. Хан тебя все равно умандошит. А если он разойдется – можешь заказывать гроб, понял? Сейчас на тебя один к трем ставят. И то потому, что кто-то крупно в тебя вложился! – Толстый постучал себя по виску.– Хочешь, я твою штуку против тебя зачту. Тогда еще триста огребешь. Ништяк! На первой минуте, понял?

– Драться буду я,– сказал Ласковин.

– Ты? – щетинистая челюсть толстяка отвисла.– Киздишь?

– Митяй,– тихим голосом попросил Андрей.– Дай ему в рыло, пожалуйста.

Чмяк!

Кулак размером с небольшую пивную кружку выпулил толстяка в коридор.

– Сопливый… – пробормотал брезгливо Митяй, прикрыв дверь и вытирая руку о штаны.– Букмекер херов!

Андрей начал переодеваться.

– Надо было тебе кроссовки надеть,– сказал Николай,– все-таки пожестче, чем твои тапочки.

– Мне в этих удобнее,– ответил Ласковин.– Босиком еще удобнее, но… – Он многозначительно посмотрел на загаженный пол.

Переодевшись, Андрей, скрестив ноги, уселся на топчан. Надо настроиться.

– Вещи придется в машину отнести,– озабоченно произнес Митяй.– Иначе скиздят.

– Помолчи,– сказал Зимородинский.– Успеем.

Спустя четверть часа в раздевалку вошли двое мужчин.

– Нас Корвет прислал,– сообщил один из них, с интересом разглядывая Ласковина: тот сидел, поджав ноги, на топчане и напоминал спящего и очень исхудавшего Будду.

– Пора,– сказал второй.– Я вас провожу, а Вася тут побудет. Он как, готов? – кивок в сторону Ласковина.

– Готов,– открыв глаза, ответил Андрей.

– А я тебя помню, Спортсмен! – сказал первый.– Ты мне зуб выбил!

И ухмыльнулся, словно Андрей сделал ему подарок.

– Давай, Спортсмен, оторви ему яйца!

Зальчик оказался размером невелик и не так чтобы шикарно убран: рядов десять кресел, несколько софитов, на заднем плане пара столов с компьютерами. Стены черные, обивка кресел – кроваво-красная. Да, не роскошен, но в сравнении с раздевалкой – просто люкс.

Примерно четверть площади отделял сдвоенный, тоже красный, канат. За канатом – невысокий подиум. Арена.

«По крайней мере, места хватит»,– подумал Ласковин.

Противник его, вероятно, огромен и тяжеловесен. Значит, рассчитывать надо на скорость и маневр.

Сопровождающий отвел Андрея с друзьями к стулу у правого угла подиума.

– Вы – здесь.

Андрей оглядел зал. Половина кресел пустовала. Всего же – человек тридцать-сорок. В основном – респектабельные мужчины средних лет. Новые русские. Не похоже, чтобы Андрей очень уж их интересовал. Две девчушки в серебряных трусиках, покачивая голыми грудями и бедрами, разносили напитки.

Вдруг шум в зале усилился. Боковым зрением Ласковин поймал медленно движущуюся по проходу фигуру. Хан.

Ласковин не оглянулся, продолжал разминаться.

Хан проследовал к своему месту. Теперь Андрей мог разглядеть его и не вертя головой.

Хан Ласковина удивил. Андрей ожидал увидеть двухметрового атлета, но противник оказался лишь на несколько сантиметров выше его. Меньше чем метр восемьдесят. И походил скорее на любителя пива: обложенный жиром торс, круглый живот. Но сила чувствовалась. Покатые плечи были раза в полтора шире, чем у Андрея. Крупная голова сидела практически на плечах – даже и намека на шею. Расплющенные уши, бесформенный нос, широкое флегматичное лицо. Комель срубленного дерева более выразителен, чем эта ряха с маленькими неподвижными глазками. Грудь, брюхо и жилистые ноги Хана густо заросли черным волосом.

«Немолод,– подумал Андрей.– Вон какие залысины. Откуда только взялось это чудище?»

Митяй за спиной скептически хмыкнул.

– Кусок колбасы,– обрадованно сказал он.– Ты сожрешь его, Ласка! На раз сожрешь!

Андрей не спешил с выводами. Он изучал соперника. Как там у Сунь-Цзы, которого сегодня процитировал Корвет (удивил его лидер «тобольцев», да, удивил!):

«Непобедимость заключена в тебе самом, возможность победы заключена в противнике».

Короткопалые широкие ладони, непропорционально короткие ноги, покатые плечи. Боксер? Но почему тогда мозоли на костяшках пальцев? Удар держит, это ясно. Впрочем, и Митяй говорил – деревянный. А вот насколько резок, насколько подвижен? Что под этим жиром, не разберешь толком.

Андрей встретился взглядом с утонувшими в костях черепа глазками своего противника… Взгляд у Хана был… ханский. Спокойно-высокомерный. Кошка изучает мышку, попавшую в западню. Не кошка – старый, ленивый, потрепанный жизнью кот.

– Перчатки,– сказал Зимородинский, и Андрей протянул руки.

Он предпочел бы обойтись без перчаток. И его противник, скорее всего,– тоже. Поэтому, может быть, перчатки – плюс.

Один из ассистентов Хана, подойдя, тщательно обследовал перчатки и боксёрки Ласковина, даже резинку трусов – на предмет посторонних включений.

По знаку Зимородинского Николай проделал то же с Ханом. Тот отнесся к осмотру равнодушно. Как буйвол – к птичке, выкусывающей у него из спины паразитов.

– Все чисто,– сообщил Митяй, возвратившись.

Заиграла музыка. Публика слегка оживилась.

Андрей поднялся.

«Тысяча лет пройдет,– подумал он,– а люди останутся теми же.– Но, поразмыслив, добавил: – Не все».

– А кто будет судить? – спросил Зимородинский.

– Никто,– хрипло, потому что вдруг пересохло во рту, ответил Ласковин.– Нет судьи, потому что нет правил. Тот, кто не способен больше драться,– проиграл. Я так понимаю.

– Очевидно,– согласился сэнсэй.– Будь внимателен, Андрей! Этот толстяк хитрее, чем кажется.

Вперед выпорхнула девушка. Белокурые волосы, пунцовые губки, красные сосочки под полупрозрачным лифчиком. Куколка. Блондиночка поманила руками Ласковина и Хана. Противники, нырнув под канаты, взобрались на подиум.

– Уважаемые дамы и господа! – звонкий голос девушки легко перекрыл жужжание голосов.– Поединок года! Хан!

Далее последовал комплект эпитетов, более подходящих бешеному медведю. Хан прижмурился: ему понравилось. Публика вяло похлопала.

– Спортсмен! – провозгласила девушка. Другой комплект эпитетов. Этакий рыцарь без страха и упрека. Тот, кто срежиссировал представление, решил сыграть на внешнем контрасте.

Ласковин покосился на своего противника. Хан пребывал в сонном безразличии. Внешне. На самом деле тоже присматривался. Ласковин вспомнил, как он однажды стоял у клетки с кодьякским медведем. Стоял, смотрел и вдруг обнаружил, что медведь тоже наблюдает за ним.

Девушка закончила речь. Андрей собрал свою долю аплодисментов, жидких, как ларёчное пиво.

Девушка неожиданно чмокнула Ласковина в щеку.

– Замочи его, красавчик,– шепнула она и спорхнула с помоста.

Соперники остались одни. Судьи не было. Некому было дать команду: начинайте!

Глава семнадцатая

Хан громоздился посреди отгороженного пространства, свесив мясистые руки. Воплощенное безразличие.

Андрей принял стойку. Противник – никаких эмоций. Он стоял боком к Ласковину, наклонив голову, словно изучал шерсть у себя на брюхе.

– Эй,– негромко произнес Андрей.– Ты как, не уснул?

Хан и бровью не повел.

«Ладно,– с веселым азартом подумал Ласковин.– Попробуем тебя расшевелить».

Разумней всего было бы влепить ногой помощнее по наиболее уязвимому месту: не выёживайся! Но на татами Ласковин был джентльменом. Поэтому он сделал полуповорот и с полшага шлепнул Хана маваши по скошенному затылку.

Тумк!

Хан не дрогнул. По-прежнему стоял в позе задумавшегося питекантропа.

Ласковин выдал еще один маваши, посильнее.

Хан стоял.

В зале кто-то хихикнул.

Ладно, раз мы такие нечувствительные…

Третий маваши-гери Ласковин послал в лицо противнику, в полный контакт.

Андрей успел почувствовать подъемом ноги твердую кость и… обнаружил себя стоящим на колене подле возвышавшегося над ним соперника. По характерному онемению в нижней челюсти Ласковин сообразил, что, скорее всего, схлопотал крюк в подбородок, который и отправил его в нокдаун: грузный, неповоротливый с виду Хан оказался на удивление быстрым. Значит, все-таки боксер.

Все это, равно как и причину, по которой Хан не стал «закреплять» успех, Ласковин проанализировал позже. В тот же момент, едва с глаз спала мутная пелена, тут же, с колена, пробил тат-цки в пах противника.

Промахнулся. Вернее, Хан сдвинулся ровно настолько, чтобы кулак Ласковина угодил в толстую мускулистую ляжку.

Андрей (зрительная память его успела зафиксировать белый отпечаток на ноге Хана – след тат-цки) тотчас упал направо, на локоть, избегая удара сверху, упал, перекатился кувырком назад и встал на ноги.

Если Хан и мог достать его ногой во время ухода, то делать этого не стал. Соперник Андрея застыл в прежней позе: ноги – чуть шире плеч, руки висят, на широком лице – полное равнодушие. Никаких изменений, разве что на лбу зарозовел след от ласковинского маваши.

Андрей услышал возбужденные голоса зрителей… и выбросил их из сознания. Лишнее.

«Он хитрей, чем кажется»,– вспомнились слова Зимородинского.

Сэнсэй, как всегда, оказался прав.

Ласковин на всякий случай отступил назад и бросил взгляд на своих друзей. Митяй выглядел озабоченным: здорово, наверное, испугался, когда Андрей упал. Зимородинский, поймав взгляд ученика, быстро разжал и сжал кулак. Рекомендуемая техника: «ударил – отскочил». Ласковин ожидал еще, что сэнсэй покажет «обход», или «челнок», или хотя бы – «уход с линии атаки», но нет, не показал. Ласковин с сомнением поглядел на массивную тушу соперника. Прямая атака? Хм, похоже, Слава переоценивает его, Андрея.

Ласковин поступил по-своему, стал мягко, на приличной дистанции огибать противника.

Хан стоял как столб. Не сдвинулся, даже когда Ласковин оказался у него за спиной, даже головы не повернул.

Андрей мог лицезреть широкий плоский затылок, без всякого перехода врастающий в бугры плечевых мышц, спину, поросшую кустиками жестких волос, жировые складки на боках…

– Тоё!

Нога Ласковина выстрелила в затылок противника щелчковым йоко-гери… Мимо! – Хан наклонился вперед. Но второй удар, кулаком в область почек,– прошел в полный контакт… И без всякого результата. Если не считать сотрясения жирового слоя на туловище Хана.

Ласковин – он оказался уже вплотную к стоящему спиной противнику (идеальная позиция) – ударил ногой сверху вниз фумикоми-гери – в подколенную впадину… Достал! Семипудовая туша пришла в движение, заваливаясь набок, Ласковин изготовился – добить… и кулак Хана въехал ему в ухо, второй раз швырнув на пол.

На этот раз Хан не стал медлить и попытался припечатать Андрея ногой. Но – боксер есть боксер – не успел. Ласковин, голова которого гудела, как набатный колокол, перекатился на четвереньки и встретил надвигающегося соперника уширо-гери. Пятка Андрея врезалась в брюхо Хана, остановив его… но не более.

Кувырок – и Ласковин снова на ногах.

Гул в голове стих, но ухо горело огнем. Итак, он нанес добрый десяток ударов – с нулевым результатом. И пропустил два – оба раза оказавшись на полу. Его противник обладал чувствительностью мешка с песком и быстротой отбойного молотка.

«Чертовы перчатки,– подумал Ласковин.– Невозможно работать руками!»

«Плохому танцору… тапочки жмут»,– тут же пришла на память цитата из Зимородинского. Прав оказался сэнсэй. Единственно верная тактика: ударил – отскочил. Потому что тактика Хана – подманить противника как можно ближе – и вставить в открытое место. Пусть Ласковин приплясывает вокруг, хитрит, расходует силы…

Хан стоял в прежней позе. Сонный носорог.

Андрей начал сердиться. Он, мастер, черный пояс, не может свалить эту кучу бекона!

Ласковин атаковал прямо. Нет смысла обманывать противника, если ему плевать, что ты собираешься делать. Прямо: май-гери в пах – противник отступил на полшага (яйца надо беречь!) – и рикен – в висок (достал!). Ласковин нырнул под встречный хук и с поворота ударил коленом в область печени. Ударил – и отскочил. Вся связка – на полсекунды.

Носорог остался спокоен. Но – своеобразный успех. На этот раз Андрей не побывал на полу.

– Наконец-то,– проворчал Зимородинский.– Хоть что-то.

– Он – деревянный! – В голосе Митяя слышалось беспокойство.– Такие удары – а ему ни хрена! Непробиваемый. Мне так и сказали.

– Непробиваемых не бывает,– спокойно возразил Вячеслав Михайлович.– А что Андрей падает – хорошо. Из мягких стоек падение гасит удар. Совсем невредно, если противник вдвое тяжелее.

– Всосались наши денежки,– сказал Берестов своему протеже.– Слон и моська.

– Не гони коней,– возразил Корвет, скрывая беспокойство.– Спортсмен еще даст ему просраться. – Берестов скептически хмыкнул.

– Один – к двенадцати! – крикнули сзади.– Один к двенадцати против Хана!

– Ставлю пять сотен! – не оглядываясь, крикнул Корвет.

Берестов усмехнулся. Ему нравились те, кто не отступает. Жаль будет расставаться с таким парнем, тем более что сам его и поднял. Но что делать? Гриша не любит убытков, а убытки будут преизрядные. Он поглядел на ринг. Моська еще держится. Но это – вопрос времени. Берестов вспомнил, как Хан затоптал прошлого своего противника. Насмерть. Серьезный боец. Лично он, Берестов, впрочем, уже в выигрыше. Так как поставил на то, что Спортсмен продержится три минуты. Три минуты истекли несколько секунд назад. А Корвета – жаль. Неглупый человек и организатор хороший.

О Спортсмене Берестов не думал. Спортсмен – мясо. Отработал – в расход.

Ласковин оглядел противника – тот был невозмутим. Как конная статуя Николая Первого.

«Я тебя расшевелю!» – подумал Андрей, подстегивая боевой дух.

Йоко-гери в колено – как по осиновому корню – уход в низкую стойку от прямого в лицо, и локтем – в печень. В аккурат по месту, куда уже пришелся удар коленом,– и уход за спину. Ага! Носорог соизволил обернуться!

Ласковин ударил ребром стопы по пальцам правой ноги Хана – больше, чтобы отвлечь,– развернулся на сто восемьдесят градусов с широким уро-маваши, но не довел, отдернул ногу и резко выбросил назад. Хан, двинувшийся вперед, наткнулся на его пятку – снова в печень! – и с шипом выдохнул.

Первая, черт его подери, реакция!

Андрей отскочил и расслабился. Он уже привык к тому, что Хан не атакует сам… и едва не поплатился.

Носорог рассвирепел.

Наконец Хан показал себя. Следующие две минуты Ласковин носился от стены к стене, уворачиваясь от сокрушительных ударов, ныряя, обходя, иногда отвечая – без заметного эффекта. Противник его контратаки игнорировал. Кроме ударов в пах, от которых защищался с легкостью. Других уязвимых точек у своего соперника Ласковин нащупать не мог. Если бы не перчатки, Андрей мог бы использовать удары пальцами, нукитэ, рубящие удары, весь многообразный арсенал каратэ-до. Атаковать в глаза, в горло, хотя нет, в горло – не вышло бы: подбородок Хана располагался прямо на груди. Абсолютная нечувствительность голеней, лица, головы. Носорог. Хотя кожа Хана покрылась следами от ударов Андрея, а с правой стороны, под ребрами, они слились в одно багровое пятно,– на скорости Хана это никак не отражалось. Сначала Ласковин перестал наносить удары ногами в голову. Об этот череп можно было гнуть водопроводные трубы. Затем Андрей отказался от контратак и, наконец, вообще перестал наносить удары: что толку в них, если противнику – плевать? Но даже только защищаясь, Ласковин терял больше энергии, чем противник – нападая. Пока Андрею удавалось держаться: Хан ни разу не достал его всерьез. Работай он ногами с таким же мастерством, как кулаками, Ласковин уже был бы втоптан в пол. Но базовой техникой Хана был бокс, а в боксе ноги главным образом задают дистанцию. Однако сильней всего подавляла Андрея невозможность пробить эту покрытую салом деревянную тумбу.

Зрители орали. Им казалось, что Хан вот-вот добьет противника.

– А он – ничего, твой Спортсмен,– сказал Берестов.– Ловкий.

Корвет не ответил, он нервно хрустел пальцами. Да, Спортсмен пока уворачивается, но Хана ему не пробить!

– Один – к двадцати одному! – крикнул принимающий ставки.

– Двадцать сотен – за Спортсмена! – крикнул Корвет.

Терять ему было уже нечего.

– Он выдохнется! – возбужденно проговорил Митяй.– Он сдохнет, и Ласка ему выдаст!

Зимородинский покачал головой.

Он оценил, насколько экономно Хан тратит силы. Но важней было то, что Хан психологически уже обыграл ученика Вячеслава Михайловича. Андрей поверил, что противник неуязвим. И зря. Зимородинский видел, что удары Ласковина достигают цели. Хан чудовищно вынослив и почти нечувствителен к боли. Там, где другому хватит одного удара, этому требуется десять, двадцать, пятьдесят. Зимородинский не удивился тому, что все, чему он учил Андрея последнее время, вылетело у того из головы. В критических ситуациях человек опирается на то, что укоренилось глубоко. Пусть даже лежащее на поверхности – лучше.

«Бей его, бей!» – мысленно внушал Зимородинский, но Андрей не слышал. Так же как не слышал возбужденного ора зрителей…

Торс Ласковина лоснился от пота, соленые струи заливали глаза, дыхание стало прерывистым, а мышцы уже не повиновались с прежней быстротой. Он, не отвечая, уклонялся от мощных ударов, уклонялся, уходил, не давал прижать себя к стене. Когда-то с ним уже случалось нечто похожее. Андрей пытался вспомнить, пока тело его моталось из стороны в сторону, пропуская мимо себя сокрушительные поршни Хановых рук.

Андрей пытался вспомнить… И вспомнил: вампир! Да, вампир. Все повторяется. И человек вечно кружится на месте, не в силах выбраться из одной и той же ситуации. Андрей вспомнил, но это ничего не дало ему.

Ноги Ласковина начали дрожать. Это был очень скверный признак. Низкие стойки и быстрые уходы в сторону – его основная защита. Почти двукратная разница в весе не позволяла Андрею блокировать удары противника. Только уклоняться и отступать.

Удар сбоку зацепил плечо Андрея, и он потерял равновесие. Позади – стена. Уйти в падении невозможно. Андрей попытался, выбросив вперед правую ногу, резко нырнуть вниз, но не успел. Кулак Хана угодил ему в грудь, сбив дыхание и отбросив к стене…

– Один – к пятидесяти! – Крик букмекера пробился сквозь азартные возгласы зрителей.

– Десять тысяч! – Корвет был единственным, кто ставил на Спортсмена. С тем же успехом он мог бы сказать: сто тысяч. У него не было денег, чтобы оплатить ставку. Но букмекер и не требовал у него наличных: Корвет представлял «тобольскую» группировку.

Десять тысяч долларов лишь на одну минуту удержали «падение курса» Спортсмена.

– Один – к восьмидесяти!

…Следующий удар Хана был направлен Ласковину в лицо. И рассчитан точно: голова Андрея, отброшенная назад, приложилась бы затылком о стену. Ласковина спасла слабость. После удара в грудь ноги его подкосились, и он осел вниз. В стену угодил кулак Хана.

– Пятьсот – на Спортсмена.– Берестов вложил пять сотенных бумажек в руку расторопного паренька. Тот чиркнул в блокноте. Берестов представлял сам себя.

Хан издал неопределенный звук и затряс рукой. Должно быть, повредил запястье.

Ласковин, «плывя», клонился вперед, но реакция на открывшегося противника была вбита в него на уровне рефлекса. Толчок – и, падая; Андрей достал-таки соперника, врезал ему головой в пах.

Хан запыхтел, как прохудившийся паровой котел, отшатнулся назад. Широкое лицо его приобрело оттенок вареной свеклы…

Ласковин стоял на четвереньках, моргая и пытаясь сообразить, что делать дальше.

«Убей тварь!»

Ласковин начал подниматься. Ему казалось – очень медленно.

«Убей тварь!»

Легкие Андрея работали с такой силой, что ныли ребра.

«Убей!»

Собрав остатки сил, Ласковин принял фудо-дачи. С каждым вдохом в него вливалась энергия.

Хан не нападал. Краска понемногу сходила с его лица. Андрей увидел, как рот его открылся: Хан выплюнул на пол калу. Губы Хана разъехались, показав крупные желтые зубы: он улыбался.

«Убей тварь!»

Ярость утроила силы Ласковина. Ноги его снова стали легкими и упругими, тело послушным. Андрей втянул воздух через сжатые зубы… и прыгнул!

Вот чего Хан никак не ожидал. Левая рука его вскинулась вверх, защищая подбородок от правой ноги Ласковина… и, обойдя блок сверху, левая, толчковая нога Андрея пяткой обрушилась на переносицу противника…

Зал застыл. Затаил дыхание. Воцарилась абсолютная тишина. И в этой тишине – глухой удар, от которого тяжелая голова Хана дернулась назад, а сам он попятился, заваливаясь на спину, потерял равновесие и с грохотом опрокинулся на вздрогнувший пол. Хан упал!

Хриплый выдох из десятков глоток слился в один звук… и перешел в такое же слитное «ах-ха!»

Ласковин тоже упал. Последняя атака вычерпала его досуха.

Теперь все зависело от того, кто поднимется первым.

Первым встал Хан! Медленно перекатившись на живот, он поднялся сначала на колено, потом во весь рост, возвышаясь каменным идолом над распластавшимся у него в ногах соперником. Да, Хан уязвим. Доказательством тому – две струйки крови, текущие из его ноздрей. Даже камень поддается воде. Но поток иссяк.

Хан одну за другой содрал перчатки, наклонился и, схватив Ласковина за волосы правой рукой, оторвал от пола. Андрей смотрел обессмысленными глазами. Вряд ли он видел своего врага. Хан выплюнул ему на грудь сгусток крови и не спеша отвел левую руку назад…

Глава восемнадцатая

Наташа никак не могла уснуть. Она включила телевизор. Пятый канал. Новости. Наташа пришивала заплатку на разрезанный рукав плаща и не очень внимательно слушала, какие культурные мероприятия развлекли сегодня петербургскую публику. Главным событием был приезд героини одного из «мыльных» сериалов. Потом последовало сообщение о большом поп-шоу в «Октябрьском» и… «сегодня в Никольском соборе состоялось отпевание хорошо известного в городе человека, иеромонаха отца Егория Потмакова…»

Наташа застыла с иголкой в руке. Как же так, ведь отец Егорий жив. И Андрей жив! Они ведь спаслись, оба!

Наташа пыталась понять, что еще говорит диктор, но слова почему-то не понимались. Она увидела бородатое, доброе и серьезное лицо священнослужителя в большом головном уборе, интерьер верхнего зала Никольского собора (Наташа узнала его), а потом крупным планом – мертвое лицо с лентой на лбу в обрамлении черного бархата. И горящую свечу над ним. Лицо Игоря Саввича Потмакова.

Наташа с силой вонзила иглу в ладонь. Боль была реальной. «Значит, я не сплю»,– подумала девушка.

Тем временем кадр в телевизоре сменился. Пошла криминальная хроника.

«Он мертв»,– подумала Наташа. Но почему? Как отец Егорий мог умереть, если Наташа точно знала, что он остался в живых? Может быть, она сошла с ума? Может быть, ни Потмаков, ни Андрей не приходили в ее дом?

«Но тогда я не могла бы его узнать»,– появилась мысль. Если эти дни – только ее галлюцинация, откуда она может знать, как выглядит отец Егорий?

Цветы. Да, цветы. Маленькие тюльпаны, которые подарил ей Андрей. Вон они стоят – четыре уже распустились. Значит, не галлюцинация. Значит…

«Он умер,– подумала Наташа, и сердце ее сжалось.– Он по-настоящему умер».

Плащ соскользнул на ковер. На ладони, там, где кожу проткнула игла, выступила капелька крови. Наташа машинально слизнула ее.

«Андрей. Надо позвонить Андрею. Но куда?»

У Наташи был телефон Зимородинского. Поколебавшись немного, она набрала его.

– Да? – через некоторое время спросил сонный женский голос.

Наташа повесила трубку. Она почувствовала, что Вячеслава Михайловича дома нет.

На часах – половина первого.

«Андрей»,– подумала Наташа. И перестала дышать. Ужасная мысль пронзила ее. Андрей! Потмаков спас его – и умер. И Андрей, ее Андрей – тоже должен умереть!

В этом не было логики, Наташа понимала, что ее нет. Но сердцем чувствовала – это может быть правдой.

Нет, это не должно быть правдой! Это чепуха!

«Успокойся,– приказала себе девушка,– отец Егорий мог умереть по тысяче причин. Никто же не сказал, что его убили! Или сказал? Чушь. Глупости. Андрей уехал по делам. Он заранее предупредил, что не будет ночевать. Все нормально».

Нет, не нормально. Потому что отец Егорий – мертв.

«Господи,– попросила Наташа.– Не отнимай его у меня!»

Внутри зияла пустота. Холодная, как космос.

Наташа, не испытывая ровно никаких чувств, взяла блокнот и прочитала четыре последние строчки:

Мы снимали с них кожу, И свет им носили в горсти. И почти невозможно Любить. И отдать. И уйти. 

Ей смутно помнилось, что раньше они были другими. Но сейчас это не имело ровно никакого значения.

Наташа взяла ручку.

Отгоревшие звезды — Кусочки зеркальной золы. Дымом пахнущий воздух. И ночи – длинны и светлы. И беспомощный Голос Не тычется больше в висок. Только длинные волны Взбегают на нежный песок И какая-то птица Плывет в потемневшую даль… Та, что больше не снится, Уходит. Уже – навсегда. 

Это был конец. Больше добавить было нечего. Наташа отложила ручку и внимательно, как чужое, прочла все стихотворение от начала до конца. Затем подумала немного, снова взяла ручку и решительно вычеркнула:

«Уже – навсегда».

Снова прочла все, от первой строчки… Да, так было лучше.

Наташа выключила телевизор, разделась и легла в постель. Через несколько минут она уснула. Снов в эту ночь она не видела.

Хан неторопливо отвел руку назад и ударил Ласковина в лицо. Андрей упал на спину. Хан поднял его – и ударил еще раз. Широкое лицо его при этом было абсолютно спокойно. И от этого безразличного выражения казалось еще страшнее.

– Эй, ты! – не выдержал Митяй.– Хорош! Ты, слышишь? Хорош, я сказал! Все, ты выиграл!

Хан, казалось, оглох. Он ударил в третий раз. И в четвертый.

Митяй схватился за канат: он не станет смотреть, как убивают его друга!

Сразу три пары рук вцепились в него. Трое охранников, подскочив, потащили Николая назад. Привычное дело: не в первый раз кто-то из зала пытается вмешаться в бой.

Митяй стряхнул с себя охранников… и деревянная дубинка с треском опустилась ему на затылок.

…затылок Андрея с сухим стуком ударился об пол. Он не почувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал.

Зимородинский перестал дышать. Он видел, что Андрей еще жив. Он видел незримые огненные языки, пляшущие на Ласковиным. Боковым зрением Вячеслав Михайлович увидел, как удар по голове свалил Николая. С ним самим так легко не справились бы.

Хан ударил еще раз, и желтые языки над телом Андрея, огонь, который видел только он, Зимородинский, сгустились и образовали подобие человеческой фигуры. Вячеслав Михайлович наблюдал за происходящим с острым любопытством. Он видел, как умирают люди, но ни разу не видел, чтобы они умирали – так. Нет, он не будет вмешиваться. В конце концов, смерть… это только смерть.

– Здравствуй, владыка,– сказал двойник, наклоняясь над ним.– Скоро мы будем вместе. Все – вместе. Мне жаль, владыка!

– Я проиграл? – спросил Андрей, глядя на зеленые ветви над головой двойника.– Я проиграл и мертв?

– Еще нет, владыка,– глаза у двойника были не насмешливые, как в прошлую встречу, а какие-то… жалостливые.– Еще нет. Но – скоро.

– Я не хочу,– прошептал Андрей. Острая неожиданная боль пронзила его.

– Наташа!

Лицо двойника начало расплываться, так, словно глаза Андрея наполнились слезами. Листья над ним слились в однотонный зеленый фон.

– Я не хочу! – напрягаясь, крикнул Андрей.

– Ты – владыка,– голос двойника доносился, как сквозь вату.– Ты – владыка. Платить…

…Боль обожгла тело. Боль охватила его целиком. Огонь! Его окружал огонь!

Горький тяжелый дым вспучивался и завивался мазутной паклей. Черными полосами застилал глаза и режущим зудом отзывался в легких. Тяжелый черный дым и светлые легкие языки пламени. Они вспрыгивали снизу, в дрожащий воздух, алчно сглаживали кожу, волосы на которой сворачивались от жара. Пламя и боль.

Андрей был привязан к столбу, привязан тяжелой длинной цепью за вывернутые в локтях руки. А внизу раздавался треск пожираемых огнем поленьев.

Андрей видел, как пламя лижет его поджатые ноги, чувствовал жар его, нестерпимый, исторгающий вопль из набитой сгустками копоти груди. Андрей горел!.. И не сгорал! Огонь был настоящий. И боль была – настоящая. Но кожа, к которой льнули почти бесцветные языки, не вздувалась пузырями, не обвисала черными лохмотьями. Только дым, плотными клубками вырывающийся из огня вверх, и дрожащий от жара воздух, за которым фигуры, собравшиеся поодаль, неподвижные огромные всадники и те, кто толпился за ними, дергались, как в бесовской пляске.

Ярость и боль. Но боль – сильнее ярости. Андрей закричал. Он весь изошел в этом крике. Он кричал так, что перестал чувствовать даже боль, перестал чувствовать тело, он словно воспарил над огнем, над землей вместе со своим нечеловеческим воплем. Он взлетел… и немыслимо напрягшееся тело его рванулось следом, вверх, из пламени – к небу.

Страшно заскрежетала железная, крюком прихваченная к столбу цепь, небо переворачивалось, кренилось, менялось местами с землей. Андрей успел увидеть, как подались назад всадники… а потом земля встала дыбом, вскинулась торчком и грянулась на него.

– Бэр! – сказал чужой голос где-то наверху.– Бэр!

Андрей лежал ничком. Земля под ним оказалась холодной и мягкой. Грязь. Холод был приятен. Но Андрею не было хорошо. Непомерная тяжесть давила сверху, на спину, на позвоночник, не давая вздохнуть.

– Бэр!

Андрей увидел черный сапог с широким приплюснутым носком. Носок этот грубо толкнул Андрея в щеку.

– Бэр! – еще раз повторил чужой голос.

Андрей уловил в нем страх. И понял: сейчас его добьют.

Андрей не боялся смерти. Но знал: умирать ему нельзя. Нельзя. Но его убьют…

Тяжесть, приплюснувшая его к земле, носок сапога, похожий на клюв утконоса, холодная грязь, залепившая пол-лица…

Извиваясь как червь, Андрей пополз вперед. Сапог ударил его в шею, но боль только подстегнула. Рывок, еще рывок, и тяжесть скатилась со спины. Андрей перевернулся на бок, увидел черный опаленный столб, длинную цепь на своих руках, широкие, облепленные грязью копыта лошадей. А прямо над ним, расставив ноги, стоял человек в черных латах. Человек, бивший его сапогом. Человек, назвавший его «Бэр».

Андрей увидел его длинное костистое лицо (шлем человек держал под мышкой) и возненавидел это лицо сразу и навсегда. И понял, что убьет этого человека.

Андрей поднялся. Ему казалось, он делает это медленно, но длиннолицый оказался еще медлительнее. Андрей увидел, как шлем выпал у него из-под руки, увидел, как длиннолицый схватился за рукоять меча, увидел сам меч, наполовину вынутый из ножен… Цепь, сковывающая руки Андрея, черная от копоти, рассекла воздух – длиннолицый отшатнулся, но опоздал. Андрей прыгнул вперед и набросил лязгнувшую петлю на белую торчащую из стального ворота шею. Рывок – и хруст свернутого позвонка. Меч длиннолицего оказался у Андрея в руках. Он взмахнул тяжелым клинком… и направленный в грудь наконечник копья, обрубленный, упал в грязь. Андрей пригнулся и рубанул мечом сбоку по лошадиным бабкам, ниже кольчужной завесы, услышал, как закричал искалеченный конь, и сердце пронзила жалость. И ярость за то, что пришлось сделать. Андрей метнулся вперед , в расстроенную шеренгу, в гущу и тесноту лошадиных тел, вырвал одной рукой из стремени ногу ближнего всадника, напрягся – ноги по щиколотку ушли в грязь – и вытолкнул вверх тяжеленное, в железной скорлупе, тело. Прыжок – и вот он уже сидит на широкой спине коня, в седле с непривычно высокими луками, и меч длиннолицего описывает широкие круги. И цепь со скрежетом вращается вместе с ним.

Крики, лязг, скрип, скрежет взламываемого клинком железа. Красные брызги разрубленной плоти – и всадники расступились перед его яростью. Пешая толпа прянула в стороны, Андрей дико закричал в конское мохнатое ухо, и испуганное животное, не разбирая дороги, понеслось тяжелым галопом к темно-зеленой стене леса.

Когда, хрипя и роняя пену, конь врезался в молодую поросль на опушке, Андрей резко осадил его, развернул навстречу полдюжине преследователей, поднял меч… и те попятились.

Андрей хрипло засмеялся, швырнул в них длинный меч, как бросают копье, соскочил наземь и, подхватив правой рукой цепь, нырнул в чащу.

Андрей осознал себя стоящим на квадратном подиуме, под белыми лучами софитов. Стоящим над неподвижным телом своего врага.

Боль, усталость разом обрушились на него. И еще – страх.

Хан лежал навзничь: кончик языка – между крупных ровных зубов. Один глаз слепо смотрел в потолок, вместо другого пузырилось кровавое месиво. Вся левая сторона головы Хана была сплошной раной, массивный подбородок, задранный вверх, открывал белое горло с багровой полосой поперек, раскинутые руки, забрызганные кровью, расплывшееся по полу туловище… Хан был мертв.

«Убей тварь!»

Силы окончательно оставили Ласковина, и он сел на пол рядом с поверженным противником. Он сам был наполовину мертв.

«Убей тварь!»

Он убил.

И что теперь?

Часть вторая Право на месть

…И опустил Давид руку свою в сумку, и взял оттуда камень, и бросил из пращи, и поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его, и он упал лицем на землю. 

Первая Книга Царств, гл. 17, ст. 49

Глава первая

Наташу разбудил телефонный звонок.

– Прошу прощения, это Вячеслав.

– Вячеслав? – спросонья Наташа не могла сообразить, кто это.

– Зимородинский. Я разбудил вас, Наташа, прошу прощения.

– А который час? – Наташа включила бра, потерла свободной рукой глаза.

– Без двадцати два, еще раз прошу прощения.

– Что случилось?

Сон отступил. И Наташа почувствовала, что сердце ее падает куда-то в пустоту.

– Что… Что с Андреем?

– Он жив,– коротко ответил Зимородинский, и страх, пронзивший Наташу, схлынул.

Она услышала, как тикают настенные часы, услышала свое собственное прерывистое дыхание.

Зимородинский молчал. Постепенно до Наташи начало доходить, что «он жив» еще не означает – «все хорошо».

– Жив? – голос Наташи дрогнул.– И что дальше?

– Я бы хотел привезти его к вам.– Голос в трубке был ровен и вежлив. Неестественно ровен и вежлив. Как будто говорил автомат.

«Что я выдумываю!» – одернула себя Наташа.

– Уверен,– продолжал Зимородинский,– что и сам Андрей захотел бы того же.

– Чего – того же? – У Наташи появилось ощущение, что она втянута в какую-то дурацкую игру.

– Чтобы я привез его к вам,– терпеливо произнес Зимородинский.

– А сам он не может мне это сказать? – сухо спросила Наташа.– Он что, пьян?

«Если скажет – да, поставлю свечку!» – пообещала она.

– Нет,– тем же ровным голосом ответил Вячеслав Михайлович.– Он не пьян.

Многое умел Вячеслав Михайлович Зимородинский. Но сообщать людям неприятные вести – не умел. Не понимал. Не сочувствовал. Привыкнув равно принимать и беду, и радость, Зимородинский одним лишь умом воспринимал чужое горе.

– Так можно мне его привезти? – в третий раз спросил он.

– Да,– чуть слышно проговорила Наташа.– Да, везите. Быстрее.

– Что, простите?

– Быстрее! – крикнула Наташа, бросила трубку и разрыдалась.

Через десять минут она перестала плакать. И выругала себя, что не спросила – что именно произошло. Если Андрею требуется помощь, надо что-то подготовить… Но что? По крайней мере, себя привести в порядок.

Наташа умылась, переоделась и расчесала волосы. Она вспомнила, как Андрею нравится смотреть на нее, причесывающуюся… и ей пришлось снова умываться. Однако, когда в десять минут третьего раздался звонок в дверь, Наташа полностью взяла себя в руки.

Зимородинский вошел вторым. Первым – высокий мужчина, который на руках внес Андрея.

– Куда? – спросил он, стараясь не глядеть на Наташу.

– В комнату,– ответила девушка.– Кладите на кровать.

Взглянув на лицо Андрея, вернее, на белый кокон из бинтов с узкими щелями для глаз и дыхания, Наташа прикусила губу. Это было так ужасно!

Высокий переминался рядом. Ему хотелось сесть, но он не решался.

Наташа опустилась на колени около кровати, взяла вялую руку Андрея, машинально нашла пульс. Сердце билось. Но сама эта такая знакомая рука выглядела неживой. Кожа на запястье показалась ей восково-желтой.

– Он обгорел? – еле шевеля губами, спросила Наташа. Высокий мужчина покачал головой. Наташа вспомнила его: Николай Митяев, друг Андрея.

Ответил Зимородинский:

– Он очень сильно избит.

– Насколько сильно? – Наташе захотелось снять бинты, собственными глазами увидеть то, что под ними. Это было не так страшно, как неизвестность.

– Достаточно сильно.

– Я хочу посмотреть.

– Не стоит, это тяжелое зрелище.

– Ничего, я привыкла.

– Вы мне не доверяете, Наташа? – В голосе Зимородинского прозвучали виноватые нотки.– Пожалуйста, не надо. Для Андрея будет лучше, если повязки не трогать, по крайней мере, два дня. Поверьте мне, пожалуйста!

Наташа аккуратно положила руку Андрея на одеяло.

– Можно мне узнать, что с ним? – спросила она, глядя на узкие щелки в белом коконе.– Не общие слова, а характер повреждений.

Голосом, интонацией, формальным смыслом того, что говорит, Наташа как бы отодвигала от себя беду. Это не Андрей лежит здесь, неподвижный, как кукла. Это – пациент. Больной.

То ли Зимородинский угадал ее состояние, то ли просто решил честно ответить на вопрос.

– У него трещины двух ребер,– сказал Вячеслав Михайлович.– И перелом носовой кости. Поврежден мениск на правом колене и, кроме того,– сотрясение мозга. По поводу состояния внутренних органов ничего определенного сказать не могу, но, исходя из косвенных данных,– пострадала печень. Еще – многочисленные повреждения мягких тканей…

Зимородинский вопросительно посмотрел на Наташу: достаточно ей или нет?

– Трещины ребер? – Девушка больше не смотрела на Ласковина, она повернулась к Зимородинскому: – Вы сделали рентген?

– Мне не нужен рентген,– спокойно ответил Вячеслав Михайлович.– Колено я зафиксировал, носовые кости совместил; ничего страшного, это не первый его перелом.

– Что значит – многочисленные повреждения мягких тканей?

– Это значит,– Зимородинский вздохнул,– что Андрей очень сильно избит. Еще мне пришлось состричь волосы на затылке, чтобы наложить швы. Пять швов,– уточнил он.– Наташа, не нужно так волноваться. Я думаю, через две недели он будет в порядке.

– Две недели?

– Может быть, немного быстрее. Шрам на затылке станет незаметен, когда отрастут волосы, а раны на лице зарубцуются без особых следов, я уверен.

Наташе захотелось его ударить.

Митяев кашлянул.

Зимородинский быстро взглянул на него, потом произнес самым мягким тоном, на какой был способен:

– Я обещаю вам, что через две недели он будет здоров, полностью здоров.

Наташа не могла понять, шутит он или – издевается? Две недели! Впрочем, смотря что понимать под словом «полностью».

– Два дня он будет спать,– продолжал Вячеслав Михайлович.– Завтра утром ему нужно будет поставить капельницу – я привезу все необходимое. Послезавтра он очнется, и надо будет его напоить. Я оставлю – чем. Через три дня можно снимать повязки и начинать укрепляющие процедуры. Наташа, я лечу его не первый раз и, боюсь, не в последний. Никто не сможет ему помочь лучше, чем я!

– Что с ним произошло? – спросила Наташа.– На него напали?

Зимородинский замялся. Ответил Николай:

– Он выступал на соревнованиях. И выиграл. Просто ему не повезло.

«Ему как раз повезло!» – мысленно возразил Зимородинский, но вслух ничего не сказал.

– Выиграл? – недоверчиво спросила Наташа.

«Как же выглядит тот, кто проиграл?»

Все-таки Зимородинский сумел ее успокоить. А она смогла вспомнить, что совсем недавно Зимородинский у нее на глазах привел Андрея в порядок за абсолютно невероятный срок. Две недели…

– Нам нужно идти,– произнес Зимородинский, делая знак Николаю.– Он будет спать. Хорошо, если вы тоже немного поспите. Завтра в одиннадцать я приеду.

– Железная женщина! – с восхищением проговорил Митяев, когда оба вышли на улицу.– Ни слезинки. И ни слова упрека! Повезло Андрюхе!

Зимородинский кивнул. Но вспомнилась ему его собственная жена. И то, как однажды вот так же принесли его самого. И рядом не было друга-лекаря, чтобы пообещать: через две недели он будет полностью здоров. Никто не мог даже сказать, будет ли он жив через две недели. И кто тогда его выходил?

– Лови машину,– велел он Николаю.

– Зачем? – удивился тот.– Я отвезу нас на Андрюхиной, тем более что по документам она моя, а завтра – пригоню обратно. Завтра-то она ему точно не понадобится!

В этом был резон.

– Слава,– спросил Митяев, когда они уже пересекли Невский,– как же он все-таки победил?

– Как? Ах да, ты же не видел, тебя же по голове стукнули,– вспомнил Зимородинский.– Я, Коля, честно скажу: и сам не знаю. Могу только рассказать, как это выглядело.

– И как?

– Мощно. Ты на дорогу смотри, ушами слушай.

– Что на нее смотреть? Ночь же, трасса пустая.

– И все-таки смотри.

Зимородинский поразмыслил немного: как преподнести Митяеву историю, чтобы максимальную пользу извлек (ученик же), но слишком много всего навалилось сегодня на Вячеслава Михайловича, не до наставлений. Потому он просто описал, что виделось. Не им, а тем же Митяевым, не лежи парень в отрубе после удара дубинкой.

– Хан бил его минуты две,– сказал он.– Сначала – не очень,– видимо, удовольствие растягивал: Андрей основательно его отделал. А потом уселся сверху и душить стал. Всерьез, у Андрея уже пятки по полу застучали…

– И вы не вмешались? – перебил Митяев.– Вы же могли!

– Не мог! – отрезал Зимородинский.– И не нужно было, как ты видишь. Будешь слушать?

– Да, простите.

– Застучал пятками… и вдруг вышел на борцовский мост. И потом вывернулся и…

Зимородинский снова увидел, как тонкое в сравнении с тушей Хана тело Андрея выгибается луком и резким толчком сбрасывает семипудовую громадину на пол. Как Хан ошалело крутит головой, не понимая, что произошло. Ласковин, так же как Хан несколькими минутами раньше, освобождается от перчаток и ждет, когда его огромный противник обернется. Хан потом оборачивается… и получает сдвоенный удар в лицо.

Зимородинский сразу вспомнил тот, первый бой, когда внутренняя часть Ласковина выплеснулась наружу. Тоже был двойной удар, только не сверху, а снизу,– и противник, плавающий в луже крови на полу.

Хан оказался крепче, чем тогдашний соперник Ласковина. Он не упал, только откинулся назад. Но тоже умылся кровью. И так и не успел понять, что происходит. Ласковин подскочил к нему, ухватил, вскинул вверх (невероятное зрелище гориллоподобной туши, переворачивающейся в воздухе) и воткнул головой в пол.

Весь зал слышал треск проломленной черепом Хана половицы. И только Зимородинский (потому что был близко и еще потому, что опытен был) уловил хруст сломанного позвоночника. Может быть, Хана и удалось бы спасти (только – жизнь, не больше), но Ласковин, упав на колено, резко вздернул могучий подбородок и правой рукой нанес быстрый рубящий удар. Тело Хана содрогнyлось – и все. Теперь это был просто огромный кусок мяса. Мертвый боец.

А победитель вскочил на ноги, окинул зал невидящим взглядом, потом посмотрел вниз, на поверженного врага… и упал.

– Да,– после долгой паузы произнес Митяев.– Я думал, такое только в кино бывает.

В правдивости рассказа сэнсэя он не сомневался.

– Кино не кино,– проговорил Зимородинский,– а ты-то должен помнить, что такое с ним – не в первый раз.

Пусть лучше оживет версия о «берсерке» Ласке, которого лучше не трогать, чем… что-то еще.

– И это верно,– согласился Митяй.– Ну вот, сэнсэй, вы и дома.

Глава вторая

Зимородинский, как всегда, оказался прав. Андрей поправлялся с поразительной быстротой. Через два дня он был «раскуклен», и под бинтами обнаружилось опухшее и исчерченное подсохшими струпьями лицо. В неповрежденных местах кожа Андрея отдавала желтизной.

– Печень,– сказал Зимородинский.– Реакция. Пройдет.

Прошло. Через три дня струпья сошли, желтизна исчезла, и Ласковин даже смог побриться. Теперь на его физиономию, хоть осунувшуюся и испещренную розовыми полосками молодой кожицы, можно было смотреть без содрогания.

Остаток недели прошел размеренно и спокойно. Андрей лечился: пил-ел то, что предписывал сэнсэй, медитировал (опять-таки по инструкциям Зимородинского), получал свою порцию массажа и старательно отрабатывал весь комплекс упражнений, выдаваемый Вячеславом Михайловичем отдельно на каждый день. Старательно, но без малейшего удовольствия. Он предпочел бы валяться на кровати и смотреть, как Наташа готовит свою танцевальную программу.

Ласковин чувствовал себя ленивым и апатичным. Возможно, это было результатом огромного количества восточных снадобий, которыми его пичкал Зимородинский.

Вячеслав Михайлович приезжал каждый день. Он деликатно просил хозяйку удалиться на кухню и полтора часа работал с Андреем, потом мужчины присоединялись к ней, и Зимородинский еще час развлекал Наташу буддистскими байками и историями а-ля «Молла Насреддин». Ласковин при этом подчеркнуто скучал («Слава! В пятнадцатый раз одно и то же!» – «А разве я тебе рассказываю? Сиди и терпи. Учитель знает, что делает»).

Наташе нравилось. Рассказывал Зимородинский отменно, демонстрировал в лицах, играл интонациями, сам вместе со слушательницей смеялся над забавным… а потом, позже, до Наташи вдруг доходил спрятанный под иронией смысл, да такой, что сердце замирало.

Попутно обнаружилось, что Вячеслав Михайлович любит стихи (вот новость для Ласковина!). И Наташа с удовольствием прочла кое-что из своего, из нового, но не самого нового, не того, что… после Андрея. Наташа сразу поняла, что сэнсэй чувствует поэзию глубже, чем его ученик. Вячеслав Михайлович проникал прямо в суть, в изначальное.

А еще через пару дней Наташа неожиданно обнаружила, что общается с Зимородинским уже не как с полузнакомым мужчиной, а как со старой подругой: жестами, намеками. Поймав себя на этом, Наташа смутилась: это было нечестно по отношению к Андрею, выключало его из круга общения. Смутилась – и вернулась к обычной манере разговора. Зимородинский, если и заметил перемену,– не подал виду. Он предоставил Наташе самой выбирать тот способ общения, который ей по душе.

Не будь Андрея, Наташа была бы покорена этим умным и невероятно чутким человеком с глазами и пластикой сиамской кошки. Со слов своего друга девушка знала, что Зимородинский женат и предан своей семье необычайно. Знала, что с супругой Вячеслав Михайлович обращается с такой заботой и вниманием, что его ученику это казалось нарочитой игрой. Тем более что жена смотрела Славе в рот, и, не дай Бог, ей покажется, что мужу что-то не понравилось,– настоящая трагедия! Ласковину супруга Зимородинского казалась женщиной ничем не примечательной, ни внешне, ни внутренне.

Но теперь пусть Зимородинский завидует ему!

Андрей поглядывал на Наташу, и гордость ясно читалась на его лице. Ласковин видел, что между нею и его учителем возникает собственная связь, но не ревновал. Наоборот, радовался. Оба они были ему дороги и близки. Из тех немногих, кому он по-настоящему доверял.

За эти дни Наташа привыкла к певучему тихому голосу Вячеслава Михайловича. Когда он уходил, ей казалось, что в доме пустеет. Еще раньше девушка заметила, что Андрея окружает аура уверенности. Рядом с ним Наташа чувствовала себя легко и безопасно. Тот же «запах силы» исходил и от Зимородинского. Но сила его была несколько иной.

Андрей – тур! Он – мужчина, боец, демонстрирующий себя. Он – воплощенный вызов. Идя по улице (Наташа не раз замечала это), Андрей скрещивал взгляд с каждым встречным мужчиной, который казался ему достаточно сильным. И ему уступали дорогу. А Зимородинский… Его как будто не видели. Как леопард в зарослях. Пестрая шкура сливается с листвой – не различишь. Зато подойди слишком близко – и увидишь внимательный взгляд и удлиненную морду с торчащими в стороны усами. Еще ближе – и черные губы поднимутся, выпуская предупреждающий низкий рык. А то и не будет никакого предупреждения, бросок – и страшные когти вспарывают живот…

Но только он сам выбирает, кого предупредить, на кого наброситься, а от кого просто уйти, раствориться в лесном сумраке.

Да, учитель и ученик были разными, но Наташа видела, что многие жесты Андрея, его шутки, манера двигаться – очень похожи на речь и движения Зимородинского. Вячеслав Михайлович был как бы изначально знаком Наташе. По Андрею. Она с легкостью привыкла к нему, с нетерпением ждала его прихода и огорчилась, когда Зимородинский сказал, что теперь уже нет необходимости навещать Андрея каждый день. Ласковин поправился. Да, она огорчилась, хотя должна бы – радоваться.

А Андрей действительно поправился. В понедельник он почувствовал, что ему больше не хочется полдня валяться в постели. И на радостях два с лишним часа отрабатывал с Наташей удары ногами и «челночную» технику атаки. Затем позвонил Корвету и поинтересовался, как там его деньги.

– Приезжай и забирай,– лаконично ответил тот. Голос его показался Ласковину не слишком дружелюбным. Но пока это не его проблемы.

Когда через полчаса Ласковин приехал на Мастерскую, то понял, что лидеру «тобольцев» просто не до него.

Дверь в кабинет Корвета была приоткрыта, и Ласковин, которого на сей раз пропустили без сопровождающего, заглянул внутрь. И увидел, что внутри, помимо хозяина, расположились трое незнакомых Андрею огромных, как «КамАЗы», бандитов и средних лет господин в дорогом костюме. Господин тоже был не карлик, но между тремя тяжеловесами гляделся гномом.

– А, Спортсмен! – сказал Корвет с умеренной радостью.– Давай, заходи!

Три громилы разом повернулись и оглядели Ласковина. На мясистых лицах проступила заинтересованность.

«Гном» Андреем пренебрег. Потому что в этот момент Корвет с подчеркнутой небрежностью извлек из ящика стола толстую пачку «франклинов». При виде баксов глаза «гнома» загорелись желтым огнем.

– Извини, братан,– с «семейной» фамильярностью произнес Корвет, вручая Ласковину деньги.– Переговоры у меня.

При этом он как бы отделил: с одной стороны они со Спортсменом, с другой – «гном» с амбалами.

Пепельница на столе была полна окурков: «переговоры» начались не полчаса назад.

– Все сказанное – в силе! – напомнил Ласковину Корвет.– Давай, братан, решай!

Ласковин намеревался спросить, что тот узнал о напавших на Наташу, но понял: Корвету не до него.

Ласковин попрощался и повернулся, чтобы уйти, и тут один из тяжеловесов поднялся и блокировал дверь. Андрей уже начал прикидывать, как половчее обойти мясную гору и с чего это вдруг «КамАЗ» загородил трассу, когда тот выставил вперед красную лапу-манипулятор:

– Сидор!

Пауза. Предполагалось, что если Сидор наслышан о Спортсмене, то и Спортсмен должен знать Сидора. А Спортсмен не знал.

«Ужель я так популярен среди бандитов?» – с иронией подумал Андрей.

Но руку пожал тем не менее. Он – не Слава, у него не отсохнет.

– Вожжа про тебя хорошо отзывался,– пробасил «КамАЗ», развеяв миф о ласковинской сверхпопулярности. Вожжа был из старых приятелей каратэков.

От Корвета Ласковин поехал в банк, о котором говорили, что не совсем бандитский, и арендовал там сейф.

Это показалось ему надежней, чем класть на счет. Из десяти штук он оставил себе пять сотен. Потом подумал и взял еще две. На ремонт машины. Не на устранение «помятости» – Андрей не пижон, а битые тачки угоняют на порядок реже. Вот шаровые придется заменить, резину взять новую, рулевые проверить, карбюратор подрегулировать… Короче, много всего по мелочи. При его, Ласковина, образе жизни, машина должна бегать легко и непринужденно.

«Насколько увереннее чувствует себя человек, когда у него есть деньги,– подумал Ласковин. Но тут же внес поправку: – И никто не собирается их у него отобрать».

У Андрея, вроде, не собирались.

«Отца Егория, что ли, навестить?» – подумал он.

Но отказался от этой мысли. Стыдно. Сколько времени уже прошло, а «воз и ныне там».

Да, время уходит, а Андрей так ничего и не выяснил. Вдобавок ко всему вернулась его, хм, берсеркова болезнь. Кстати, конечно, не то Хан бы его забил насмерть. Но после недавних событий Ласковин надеялся, что сможет сам управлять этой силой. Он – ею. А не наоборот.

Зимородинский рассказал ему о том, что произошло, пока Андрей был там. Теперь, когда все позади, Ласковин с удовольствием посмотрел бы на происшедшее собственными глазами. Надо будет поговорить с Корветом: наверняка кто-то записал их бой на «бетакам». Ежу понятно – за такую запись заплатят как следует.

Ласковин не чувствовал себя виновным в смерти Хана. Сейчас, когда на прошлое можно было смотреть, так сказать, издали, он даже ощущал удовлетворение. Хана надо было убить. И это хорошо, что Ласковин «выпал». Хватило бы у него духу расчетливо, обдуманно убить человека? Опыт с Пашеровым показал: нет, пока не хватало. Даже – застрелить. А руками, наверное, еще труднее. Психологически. Что бы там ни говорил Зимородинский об ответственности владеющего Силой, а и без всякой Силы – трудно. Страшно. Что-то внутри бунтует: нельзя!

А другие говорят: можно, нужно! Говорят: убей! Корвет говорил: «Убей». И «двойник» – тоже. Больше того, его бородатый близнец утверждал: «Ты – владыка, потому что ты убиваешь!»

Одно «внутри» говорит – нельзя, другое – само убивает. И все это – там, в нем. И – как бы само по себе. Пожалуй, прав Слава: не важно, что ты делаешь, важно твое отношение к сделанному. Хорошо бы еще раз «поговорить» с «двойником». Толком поговорить, как тогда, у Антонины. Только ведь не получится. Запретил Потмаков Антонине колдовать…

Андрей вдруг сообразил, что вспоминает о том, что произошло во Всеволожске, без прежнего омерзения. Отболело?

«Надо действовать!» – решил Ласковин… и поехал домой.

Забрал Наташу, отвез ее на работу, посидел полчаса в школьном холле, вспоминая, как сидел здесь в первый раз… Ублюдков-наезжал, которых отметелил… Кстати, может быть, нападение на Наташу как-то связано с этими? Один ведь удрал, засранец?

Сидеть в холле и поглядывать в потолок Ласковину стало скучно.

«А позвоню-ка я Вадиму!» – подумал он.

– Куда же ты пропал, Андрей? – произнес Вадим, взяв трубку.– А ты удачлив, я как раз собирался идти домой.

Ласковин посмотрел на часы: ого! Он просто забыл, что Вадим оставил ему только рабочий телефон.

– Были небольшие проблемы,– ответил Ласковин уклончиво.

– И как?

– Все утряслось. А что, есть новости?

– Нет. Накал спал. Так что следствие можно считать свернутым. До следующего убийства.

– А федералы?

– Андрей, я думал, ты умнее. Пашерова уже забыли, а ни Потмаков, ни тем более наш Петя вообще никого не интересуют. Война, наркотики, фонды, места в правительстве и у кормушки – это да. А пара-тройка трупов… Сам, что ли, не знаешь?

– Знаю,– сказал Ласковин.– Как насчет наркомана-болтуна?

– Не забыл, значит? – Вадим засмеялся.– Ладно. Материал я поднял. Запоминай. Гужма Иннокентий Константинович. Проживает по адресу: Тринадцатая линия, восемнадцать, квартира сто шесть.

– Момент, я запишу!

Вадим повторил адрес и продолжал:

– Двадцать шесть лет. Принудительное лечение от наркомании. В настоящее время – в завязке, то есть – наркотиков не употребляет. Не работает. Имеет инвалидность по линии психиатрии. Является членом секты, зарегистрированной как Истинная Церковь. Лидер ее – Лешаков, нет, прости, Лешинов Константин Олегович. Секта насчитывает – ого! – почти шесть тысяч официальных приверженцев! Могу запросить данные на эту Истинную Церковь, если хочешь.

– Хочу,– сказал Андрей.

В голове у него уже позвякивал сторожевой колокольчик.

– Так, минуту… однако! Никаких данных нет! – Похоже, Вадим был разочарован.

– И что это значит?

– Ничего. Есть юридический адрес, по которому, кстати, зарегистрировано еще восемь сект, численность… В принципе, можно поискать данные на каждого, но шесть тысяч – это довольно много, может, не будем?

– Не будем,– согласился Ласковин. Но без всякой иронии, в отличие от собеседника.– Что там еще про Гужму?

– Торговал в переходе на «Горьковской» всякой херней: брошюрками, амулетами и прочим. Без лицензии.

– А что за амулеты? – спросил Андрей.– Те, которыми он торговал?

– Заряженное собачье дерьмо! – Вадим засмеялся.– Глистами заряженное. Не важно. Важно, что он оказал сопротивление при аресте и получил легкие телесные повреждения. А также заплатил штраф в размере десяти МРОТ. Андрей, возможность совершения таким человеком теракта – нулевая. Конечно, он псих. Конечно, если ему дадут бомбу – он ее бросит. Но и попадется через полминуты. А судя по тому, что я слышал, бросивший бомбу под вашу машину действовал очень осмотрительно. Гужме не хватило мозгов даже на то, чтобы сунуть на лапу ОМОНу. Или – вести себя скромнее.

– А как насчет Лешакова? – спросил Ласковин.

– Лешинова? Этот, видимо, может. Если у него хватило ума навербовать шесть тысяч дураков. Но – зачем ему? Мошенники редко становятся убийцами. Другая специальность.

– А если он не мошенник? – спросил Ласковин.

– В каком смысле?

– Если он, например, колдун?

– Колдун? – удивился Вадим.– Колдун и есть мошенник, как я это понимаю.

– А в то, что колдун может иметь реальную силу,– произнес Ласковин,– в это вы не верите?

– Андрей,– укоризненно проговорил Вадим.– Мы же взрослые люди. Мужчины, а не слабонервные дамочки. Давайте говорить о реальных вещах, а не искать преступников среди экстрасенсов и прочих «спать-спать-спать».

Похоже, Вадима слова Ласковина здорово развеселили. Андрею же было не до шуток. Он поймал конец ниточки. Точно поймал, нюхом чувствовал!

– Спасибо, Вадим,– сказал он.– Я все-таки покопаю в этом направлении. Раз других вариантов нет.

– Покопай,– согласился Вадим,– по крайней мере, это безопасно. В тир завтра придешь?

– Постараюсь. Еще раз спасибо.

– Будут новости – позвоню. Будь здоров!

– Кажется, я нашел след,– сказал Андрей Наташе, когда они возвращались домой. И передал свою беседу с Вадимом.

– Слушай,– подумав, предложила Наташа.– Давай сходим вместе?

– Зачем?

– Мне интересно. И ты,– она лукаво улыбнулась,– после болезни все-таки.

– Ага,– хмыкнул Ласковин.– Только с одним бывшим наркоманом я справлюсь даже со сломанной ногой.

– Значит, не возьмешь? – Наташа обиделась.

– Отчего же,– проговорил Андрей, в голове которого мелькнула мысль использовать ее желание поглядеть на Гужму для определенных целей.– Отчего же, могу и взять. Но только…

– Что – только?

– Нужно посмотреть, насколько ты способна за себя постоять. Если я вдруг не смогу тебе помочь.

– Тебе лучше судить,– сказала Наташа, поглядывая на себя в зеркало над лобовым стеклом.– Ты же мой тренер.

– Я должен посмотреть на тебя в реальной обстановке!

Вот! Подошли к сути дела!

– В реальной обстановке с реальными противниками.

– И как это сделать? – спросила Наташа. Она не только не испугалась, а наоборот, была заинтригована.

– Увидишь,– усмехнулся Ласковин.– Завтра. Немножко тайны может подсластить самую горькую пилюлю. Женщине или ребенку. Да и самому Ласковину, если его только что не били ногами по голове.

Глава третья

На отрезке Литейного от Чайковского до Белинского и в застойные времена обосновалось с полдюжины пиво-кофе-водкораспивочных притончиков. А уж когда настала «свобода», число их минимум утроилось. Но далеко не всякое заведение подходило для целей Ласковина. В первую очередь отпадали те, где «отдыхали» крутые мальчики и дяди со смуглыми лицами и характерным акцентом. Во вторую очередь снималось то, что снизу: заблеванные портвенюшники, куда человек с нормальным зрением и обонянием просто не войдет. В-третьих, пришлось отказаться от мест совсем пристойных, куда хаживала приятная публика из студентов «Мухи», будущих актеров, музыкантов или же просто людей неглупых и еще сохранивших черты, присущие человеку помимо «основных инстинктов». Однако и после исключения всех неподходящих категорий оставалось, из чего выбрать. И Ласковин выбрал средних размеров кафе, достаточно шумное и недостаточно освещенное. Публика здесь ошивалась самая «перспективная».

В чем состоит ее роль и задача, Андрей объяснил Наташе заранее. И подсказал, что вид ей следует иметь не слишком неприступный, но и достаточно отстраненный. Чтобы мелочь не липла.

– Не смеши меня,– сказала Наташа.– А то я не знаю!

Народу в кафе было – на треть, и свободных столиков хватало.

Ласковин выбрал позицию так, чтобы видеть одновременно и дверь, и Наташу. И чтобы она его видела. Теперь оставалось ждать, кто клюнет первым.

Первым, однако, клюнули на Ласковина. Две крашеные соплячки.

– Можно с вами присесть, хи-хи?

– Женщинам нэ интэрэсуюсь! – с акцентом произнес Ласковин.

Соплячки недоверчиво изучили «кавказца». Но нос у Ласковина был в последние двенадцать лет слегка кривоват, а волосы хоть и блондинистые, но вполне курчавые. Так что с акцентом и выдвинутым вперед подбородком – вполне сошло. Для соплячек.

Наташа, поглядывая на него, прикрывала рот ладошкой.

Потом настала очередь Андрея прятать улыбку. Наташу попытались склеить два прыщавых подростка. Наконец появились те, кто оказался в самый раз. Два прилично одетых и хорошо упитанных «джентльмена» примерно ласковинских лет, с наружностью, которую неплохо было бы спрятать внутрь. Эти оглядели кафе, как матерые коты – любимую помойку. И, разумеется, даже со спины мгновенно «зацепили» Наташу.

«Джентльмены» действовали с отработанной четкостью. Пока один покупал пиво, второй приземлился рядом с Наташей, блокировав ей путь к свободе. Оставался еще один путь – вокруг столика, но и этот путь через минуту был отрезан вторым, опустившим седалище напротив. Дальше последовала обычная лапша насчет «одинокой красивой девушки» и «хороших ребят», которые на все готовы, чтобы ее порадовать. Правдой была лишь первая половина, но наглость и напор иногда поуспешней искренности.

Наташа минут пять молчала, опустив глаза в чашку с кофе. «Джентльменам» ее молчаливость не была помехой. Они работали дуэтом, по стандартному плану. Здесь, в кафе, они должны были воздерживаться от применения рук, но зато и «жертва» их не могла сбежать, огражденная упитанными туловищами. Значит, рано или поздно вступит в беседу, а там… «Главное – начать!» – как сказал один большой человек.

Начала Наташа на отлично. Выждав некоторое время, она подняла голову, взглянула прямо на того, что напротив, и с оттенком иронии сказала:

– Может, хоть мороженым угостите? «Джентльмены» переглянулись. Успех, определенно успех!

Тот, что напротив, тут же вскочил и порысил к стойке.

Второй, расположившийся рядом с Наташей, с места не сдвинулся, но расслабился.

Гонец, как и следовало полагать, мороженым не ограничился, присовокупив еще и бутылку коньяка. Теперь он, сияя, возвращался обратно и нес все необходимое.

Ласковин поднялся и тоже пошел к стойке. Урок уроком, а обидеть Наташу он не даст.

Девушка вела себя так, как надо. Улыбка соседу – и, упершись ногой в стену,– резкий толчок. Джентльмен» слетел со скамейки на манер зазевавшегося школьника. Второй с идиотской улыбочкой попытался поймать Наташу, когда та, обогнув его приятеля, пошла к выходу.

Все посетители с интересом наблюдали за событиями, но никто, разумеется, и не пытался вмешаться.

«Гонец» сделал попытку, но остановить Наташу ему не удалось, поскольку руки у него были заняты. «Жертва» ускользнула.

Полминуты потребовалось «джентльменам», чтобы «обменяться впечатлениями», затем, подогреваемые обидой, оба устремились в погоню. Ласковин последовал за ними.

Наташа не спеша шла по Литейному. Преследователи припустили рысцой и быстро догнали бы девушку, если бы та не прибавила шагу. Все, как наставлял Ласковин. Дать им «зацепиться», а потом использовать преимущества физической подготовки. Хороший рывок метров на пятьсот – и противник уже вспотел.

Андрей сократил разрыв – «джентльменам» не до него.

Наташа сделала вид, что только-только заметила погоню, и – верх опрометчивости! – свернула в подворотню. Преследователям, впрочем, было не до логики. Они перешли на бег. Еще бы: проходной двор – предел их мечтаний в данном случае. Нет, предел мечтаний – непроходной двор.

Ласковин буквально наступал им на пятки, но, поскольку его шаги были в десять раз тише топота «джентльменов», он и теперь оставался незамеченным. Андрея беспокоило только то, что Наташе, как и большинству хорошо воспитанных людей, требовался повод, чтобы перейти к активным действиям. Если преследователи попытаются сначала заговорить ей зубы, то преимущество первого удара будет у них.

Но темнота, обида и ощущение своего превосходства активизировали «джентльменов» до предела. Как только первый увидел в светлом проеме дальней арки знакомый силуэт, он тут же спуртанул и с воплем: «Ах ты, сука!» – попытался ухватить Наташу за волосы.

И вот тут его ожидал небольшой сюрприз в виде остроносого ботиночка двадцать пятого размера. Хороший маваши – и невежливый ловелас на время окривел. Второй бегал похуже, но зато был, так сказать, предупрежден – отскочил назад, когда Наташа попыталась повторить удар, а затем далеко не по-джентльменски попытался треснуть ее кулаком. Наташа уклонилась, и в ответ на грубость решительный мужчина получил тот самый пресловутый удар, от которого насильник очень быстро теряет похотливый запал.

Наташа остановилась. Нет, Ласковину так и не удалось внедрить в ее сознание понятие «добей». И – результат. Первый «джентльмен» очухался, выудил из кармана прихваченную из кафе бутылку и замахнулся.

Ласковин мог бы криком предупредить Наташу. Но предпочел более безопасный вариант. Четыре метра – пустяк для мастера. Пальцы его перехватили бутылку раньше, чем та опустилась на затылок девушки. А инерцию прыжка Ласковин погасил посредством колена, воткнутого в брюшко бестактного «джентльмена», отправив грубияна в «мочесборник» под стеной.

– Какой коньяк, хороший? – спросил он, держа бутылку в руке.– Ты не заметила?

– Так себе! – сказала Наташа дрожащим от возбуждения веселым голосом.

– Тогда оставим! – Он сунул бутылку за пазуху второго, крепко держащего свое поврежденное хозяйство.

– Пойдем.

– Ну как? – спросила Наташа, когда они вышли на Салтыкова-Щедрина.– Я справилась?

– На тройку,– ответил Ласковин.– С минусом. Почему ты вдруг остановилась?

– Я думала – уже все,– сказала Наташа.– Я ведь сильно его стукнула. А как второй сразу отскочил, ты видел?

– Я видел, что бывает, когда думают, вместо того чтобы бить!

– Но это же единственная моя ошибка,– огорченно проговорила Наташа.– Все остальное я сделала как надо, да?

– Ошибка в драке, как правило, и бывает одна,– твердо сказал Ласковин.– Последняя.

– Значит, ты меня не возьмешь с собой?

– Возьму! – Андрей засмеялся.– Надо же тебе практиковаться на случай, если… – Он запнулся. Совсем ни к чему было говорить Наташе об этом случае.– Если меня не окажется рядом.

Дверь им открыл помятый мужик лет под пятьдесят. Явно не Гужма.

– Нам Иннокентия… – сказала Наташа. Ласковин, как они заранее договорились, держался позади, «в тени».

– Кого? – переспросил мужик.

– Иннокентия Гужму.

– А, Кешку! Заходи, красавица, покажу! А то, может… Тут он, наконец, заметил и Ласковина и слегка стушевался.

– Давай, девушка, иди за мной.

Метров десять коридора типа «слепая кишка» – и помятый остановился у самой обшарпанной из дверей. Постучал, потом толкнул. Дверь оказалась заперта.

– Кешка! – гаркнул мужик.– К тебе пришли, мудило! А, пардон, мадемуазель,– поправился, оглянувшись на Наташу.

– Кто? – раздался изнутри сиплый голос.

– Девушка! – Сосед подмигнул.

– Счас! – Изнутри послышалась какая-то возня.

– До свиданьица,– сказал помятый мужик и пошаркал обратно.

Дверь наконец открылась.

Иннокентий Константинович Гужма был именно таким, каким представлял его Ласковин. Длинный, впалогрудый, с лицом, смахивающим на плохо опаленное рыло отощавшей свиньи. Мосластые жилистые руки и косолапые ноги в подрезанных валенках, замызганный спортивный костюм фабрики «Закат».

При виде Наташи он нисколько не смутился, наоборот, оглядел ее внимательно и только после этого пробурчал:

– Заходи.

Наташа очаровательно улыбнулась и шагнула вперед. За ней – Ласковин.

Комнатуха была – под стать владельцу. Провонявшая старыми носками и дымом горелого сена. Минимум мебели. Зато запоры на двери – будь здоров. И огромный замок типа «цербер». Самым ярким пятном здесь был огромный цветной портрет мужчины с суровым лицом.

«Лешинов, очевидно»,– предположил Андрей.

На обеденном столе громоздилась стопка зеленых брошюр и ворох запаянных в полиэтилен пакетиков. Вероятно, то самое собачье дерьмо, о котором говорил Вадим. Еще больше дерьма было в картонном ящике у стены. Там же выстроилась батарея бутылок. Но не пустых, а заполненных неопределенного цвета жидкостью.

– Если по объявлению,– недружелюбно пробурчал Гужма,– то индикаторов уже нет. И заряженных образов тоже. Только трава и вот это! – Он показал на бутылки.

– Каких индикаторов? – заинтересовалась Наташа.

– Пищи! Ты не знаешь, что ли?

– Не знаю,– сделав «невинные» глаза, ответила Наташа.

Гужма подозрительно уставился на нее.

– Ты зачем пришла? – спросил он.

– Ира мне сказала, что вы – приближенный к учителю человек.– Девушка показала на портрет. Она решила, что слово «учитель» – самое подходящее, но ошиблась.

– Не учитель он тебе, а святой отец Константин! – перебил Иннокентий.– Что нужно, говори!

Ласковину так захотелось врезать бывшему наркоману между свиных глазок, что пришлось спрятать руки в карманы.

– Ира сказала… Мы вот интересуемся вашим учением. Но Ира сказала, что она – новенькая, а вы…

– Какая еще Ира? – перебил Гужма. У него даже костистый нос зашевелился от подозрений.– Черненькая?

– Да нет, почему черненькая? – очень искренне удивилась Наташа.– У нее русые волосы. Ну Ира, ну с такими вот,– неопределенный жест,– глазами! Она теперь сама к вам не ходит, ей муж запретил. Ну Ира, такая пухленькая!

Кеша сделал невероятное мыслительное усилие, пытаясь припомнить «Иру, которая пухленькая, русая, с „такими глазами“ и вдобавок уже не ходит».

– А,– сказал он, поразмышляв.– Вроде, знаю я твою Иру.

– Так вы нам расскажете о нем?

– Чего рассказывать? – буркнул Гужма.– На лекцию приходите. Вход бесплатный.

– Нет,– покачала головой Наташа.– Нам нужно лично поговорить. Понимаете, у моего мужа, ну как бы это сказать, ну болезнь такая… мужская, понимаете?

Гужма зыркнул на Ласковина. Тот постарался придать лицу подобающее выражение.

«Наташка, вредное существо!» – сдерживая улыбку, подумал он.

Но импровизация была удачная. Сразу становилась понятной и его, Андрея, «подавленная» роль.

Гужма усмехнулся. Омерзительная такая улыбочка.

– Как вы думаете, сможет святой отец Константин нам помочь? – деловито спросила Наташа.

– Святой отец Константин может все! – безапелляционно ответил Гужма.– Но не просто так!

– Я заплачу,– впервые подал голос Ласковин.– Сколько?

– Всё! – важно произнес бывший наркоман.– Всё, что у тебя есть. Болезни – от грехов. Святой отец Константин открывает вам Бога. Он примет на себя вашу карму и даст вам защиту от чужих!

«Бог», «карма» и «чужие» неприятно резанули слух Андрея. То были слова из разных учений. Вспомнилось, как говорил отец Егорий: где к истинной вере примешивают язычество, там и сатана.

– Покаяние, терпение и биокоррекция! – вещал Иннокентий с пафосом.– Святой отец Константин даст вам все, что нужно!

Ласковин скептически оглядел комнату бывшего наркомана. Если «все, что нужно»,– это вот такая комната, то у Лешинова довольно скромные представления о необходимом. Или на самого пастыря не распространяется? Впрочем, легко проверить.

– Вот,– сказал он, доставая бумажник,– первая моя жертва! – и протянул сотенную бумажку.

– Молодец! – одобрил Гужма, беря деньги.– Щедрость – истинная добродетель.

– Для хорошего дела – не жалко! – совершенно искренне произнес Андрей.

Гужма спрятал деньги в карман, порылся в кучке бумаг на столе, извлек листок с текстом.

– Вот,– сказал он, вручая листок Наташе.– Почитаете на ночь. А завтра приходите в наш ДК. На лекцию. Там и адрес есть.– Он указал на листок.– А потом я отведу вас к святому отцу Константину.

– Спасибо,– поблагодарила Наташа.– Ну мы, наверно, пойдем?

От пристального взгляда Гужмы у нее возникало ощущение чего-то липко-холодного. Взгляд бывшего наркомана был не то чтобы похотливый… скорее – плотоядный. Гужма смотрел на Наташу не как на женщину, а как на… еду.

– Идите,– кивнул Иннокентий.– Теперь мы будем часто встречаться.

– Может, спустимся вниз,– предложил Ласковин,– выпьем по стаканчику за знакомство?

На первом этаже дома разместилась рюмочная как раз по рангу Иннокентия.

– Не пью,– строго сказал бывший наркоман.– И ты не будешь. Наши никто не пьет.

– Ну как? – спросила Наташа, когда они вышли.– Ты узнал, что хотел? Это не он, да?

– Бомбу бросил не он,– ответил Ласковин.– Но на «святого отца» стоит взглянуть. И взглянем.

Даже если Лешинов и не имеет отношения к взрыву, все равно от его ученичка на пять метров несет бесовщиной.

«Неужели у меня появился нюх на зло?» – с надеждой подумал Андрей.

Очень может быть.

У его машины возились двое парней, пытаясь взломать дверь.

Но не успел Ласковин что-то предпринять, как слева раздался свист, и взломщики порскнули в разные стороны.

Ласковин мог догнать хотя бы одного, но не видел в этом смысла. Сам виноват – забыл, выходя, включить сигнализацию.

Поворачивая ключ, вспомнил о том, что собирался в автосервис. Ладно, завтра.

День прошел с пользой.

Глава четвертая

Ехать к началу лекции Ласковин счел излишеством, поэтому прибыли они с Наташей через час после указанного в рекламке времени.

В фойе было холодно и пусто. Пустые фанерные стенды, какие-то некроманиакальные картины в черных, зеленых и багровых пятнах расплывшейся краски. Запах мокрой штукатурки и возбужденной толпы, такой беспокоящий в пустом и холодном холле. Словно толпа призраков теснится вокруг и, потея призрачным потом, вынюхивает живую кровь.

Ласковин встряхнул головой, и наваждение рассеялось. Обычный обветшалый сарай для масс времен развитого социализма.

В гардеробе никого не было. То ли из-за холода внутри никто не хотел раздеваться, то ли администрация решила сэкономить на зарплате гардеробщика.

По когда-то красной, а теперь серой от пыли дорожке, прикрывающей высокие неудобные ступени, Ласковин и Наташа поднялись на второй этаж. Здесь было то же, что и внизу: ни игровых автоматов, ни развеселой музыки из бара, которого тоже не наблюдалось. Стеклянные с занавесками двери буфета украшал амбарный замок. Вдоль окон – наполненные землей глиняные горшки. Без признака растительности. Скудное освещение и подсвеченный «лягушкой» стенд с цветной глянцевой фотографией святого отца и т. д. Константина Лешинова. Этакий «луч света в темном царстве». Не обремененный, впрочем, склонностью к самоубийству.

Андрей приоткрыл дверь зала и обнаружил полный контраст с безлюдным фойе. Аншлаг. При том, что рассчитана прямоугольная коробка человек на тысячу, не меньше. Ни единого свободного места. Еще сотни две стояли в проходах, подпирали колонны, обсели подоконники.

«Тысячи полторы»,– прикинул Ласковин, оглядывая головы зрителей. Верней, слушателей, потому что зрелища как такового не было. Если не считать зрелищем одинокого человечка, расхаживающего по авансцене с радиомикрофоном в руке. Человечек, крохотный издали (лица толком не разглядеть даже зоркому Ласковину), сыпал в пространство гладкие, уверенные слова. О здоровье, о правильной жизни, о том, какая вокруг неправильная жизнь,– и обличительные выпады против некоего политика, без упоминания, впрочем, имен. Мол, сами знаете, о ком идет речь. Бог упоминался через слово: «Бог, Заветы, Библия, Серафим Саровский и Сергий Радонежский…» Но в контексте: «Я толкую, я подсказываю, какие книги читать, какие молитвы, с какими намерениями…» – и для подкрепления авторитета: «Я лечу, я творю чудеса (но это так, детские шалости), я наставляю всех, и (вскользь) предки мои были такими же».

Смысл не был главным. Главным было то, что собравшиеся здесь – это одно, а остальные там, снаружи. Исподволь: там – враги. Но их не нужно бояться. Пусть они боятся нас, потому что мы знаем их козни. Вернее, «я знаю и научу вас». Еще о траве, которую топчут, а она все равно растет – «мы – эта трава», еще о том, что «делай, что скажу,– и будешь здоров, счастлив и благостен». И через слово «Бог», «к Богу» «для Бога».

Ласковину стало смешно. Маленький человек в черной рясе казался пародией на какого-нибудь манихея-пророка. Воплощением тезиса: «Мир есть ложь». Добавь один слог, кукушечье «ку», и вот она – упрятанная под «душой» и «Богом» истина! Кумир! Есть! Ложь! Неужели кого-то можно купить на такое? Кого-то не из бывших торчков?

Ласковин взглянул на соседа, и его затошнило. Дергающаяся щека, приоткрытый рот… Сосед напоминал загипнотизированную крысу.

Лешинов сделал паузу, и зал дружно вздохнул, зашевелился.

Андрей оглянулся, увидел рядом Наташу, улыбнулся ей, и она улыбнулась ему – словно глоток жизни.

Ласковин снова обратился к залу. Примерно девяносто процентов присутствующих – женщины. Половина за пенсионным рубежом. Но хватало и молодых. Особенно в первых рядах.

«Святой отец» кашлянул, и тут же воцарилась тишина.

Лешинов заговорил. Другим, обыденным тоном. Практические вещи. Что говорить, что есть, что сделать, чтобы уберечь себя от недругов, что из биозаряженных «средств» использовать, если пьет муж, если обижает сосед по квартире, если дети не слушаются. Как себя вести завтра, послезавтра, какой день – плохой, какой – хороший, как уберечься от сглаза, как каяться, как какать…

Сосед Ласковина, сопя, скреб по бумаге шариковой ручкой. Лешинов диктовал медленно, то и дело отсылая слушателей к собственным литературным трудам, указывая страницы, от и до каких пор следует прочитать.

Завершив «инструкцию», Лешинов напомнил, что каждый его сеанс является исцеляющим и что через неделю здесь состоится очередная встреча. А если кому невтерпеж увидеть «святого отца» раньше, то завтра… и послезавтра…

– А теперь,– объявил отец Константин,– если у кого-то есть личные…

Половина зала немедленно ломанулась к сцене.

Ласковин кивнул Наташе, и они вышли в фойе.

Теперь здесь уже не было пустынно. Сновали улыбчивые энергичные тетки, стояли лотки с лешиновскими «лекарствами»: травками, иконками, книжечками, зачарованными кулончиками и прочим.

Ласковин мягко «футболил» наиболее настырных торговок.

– Мы здоровы, у нас все хорошо,– повторял он и улыбался еще более энергично, чем продавщицы брошюр и благовоний.

Натиск ослабел. Из зала повалил народ, и у теток появились более легкие жертвы для наделения счастьем.

—

– Ну как? – спросила Наташа.– Проникся?

– До самой поджелудочной железы,– ответил Ласковин.– К счастью, у меня пониженный рвотный рефлекс.

– Тсс! – Наташа приложила палец к губам.– Как ты можешь? Вдруг кто услышит? Нас же на кусочки разорвут!

Андрей усмехнулся.

– Нет такой травы,– сказал он,– чтобы прирастила обратно выбитые хорошим гияку-цки зубы. Хоть ты ее трижды заряди!

Наташа сделала гримаску.

– Ну грубый я, грубый! – сказал Ласковин.– После этой «проповеди» мне больше всего хочется дать кому-нибудь по роже!

– Нет, значит, в тебе положительной информационной энергии? – улыбнулась Наташа.

– Нет,– согласился Андрей.– Ни положительной, ни информационной.

– Надо вам батюшку слушать,– вмешалась ухватившая конец их разговора бабулька с нарумяненными щеками.– Батюшка поможет. Вы вот – крещены, молодой человек? Да? Вот и хорошо! Вот и подите к батюшке Константину, исповедуйтесь во грехах, покайтесь, да и очиститесь душой. Я вот сколь батюшек знаю, а ни один, чтобы с таким пониманием, не был. Вот что значит, когда православную веру в гору поднимают!

– Бабуля,– перебил Ласковин не слишком вежливо.– А какое отношение Лешинов к православной вере имеет?

– Ну как? – искренне удивилась бабка.– Или ты слепой, не видишь, в каком он облачении? Или не знаешь, что он – протоиерей? – Покачала головой укоризненно.– Это, молодой человек, большой чин церковный, знать должен, раз крещеный!

И отплыла, обиженная.

Ласковин в полной растерянности посмотрел на Наташу. Та засмеялась.

Ласковин, не выдержав, тоже улыбнулся.

– Да ладно,– махнул он рукой.– Бабка есть бабка: от мудрости до маразма – один шаг.

– Что будем делать? – спросила Наташа.– Где наш Вергилий?

– Кто?

– Проводник. Гужма. Андрей пожал плечами.

– Вот что,– предложил он.– Посиди-ка ты в машине, музыку послушай, а я попробую сам к этому «церковному чину» пробиться. Лады?

– Обещал с собой брать? – напомнила Наташа.– Раз я экзамен выдержала.

– На три с минусом,– в свою очередь напомнил Ласковин.– Наташ, пожалуйста, подожди меня в машине. Мне так проще будет! Не обижайся!

– Ладно, подожду. Только и ты старушек не обижай, договорились?

– Договорились.

Андрей отдал ей ключи в проводил к выходу. А сам снова отправился наверх.

– Вот ты где! – Гужма схватил его за рукав (Ласковин с трудом удержался, чтобы скользящим блоком не смахнуть эту руку).– Я тебя ищу, ищу! А где твоя жена?

– Дома,– сдержанно ответил Ласковин.– А что? Без нее – никак?

– Да все равно! Пошли! – Сейчас Иннокентий Гужма был совсем не похож на того бомжеватого угрюмца, каким показался Ласковину в первую встречу. Экс-наркоман был возбужденно весел, активно жестикулировал, говорил быстро и громко.

Глядя на него, Ласковин усомнился в том, что Гужма – бывший наркоман. Уж очень смахивал сейчас Иннокентий на торчка после недавней вмазки.

Но зрачки у Гужмы были в норме и прочие реакции – тоже. Тут Ласковин ошибиться не мог.

– Я говорил про тебя отцу Константину! – сообщил Иннокентий.– Он сказал: веди. Так что пойдем, давай не отставай!

И ринулся прямо в толпу почитателей Лешинова, топчущуюся вокруг сцены.

Андрей последовал за ним.

Гужма впиливался в массу, как утюг – в шмат масла. Но на него никто не обижался. Более того, многие из жаждущих здоровья и благолепия здоровались с подчеркнутым подобострастием. И Кеша воспринимал это как должное, кивал с важностью. Часть почтения распространилась и на Ласковина – тетки сторонились, пропуская.

Гужма весело помахал какой-то женщине, окруженной благодарными слушательницами. Женщина помахала в ответ.

– Матушка Поляновна,– пояснил Гужма Ласковину.– С батей в большой дружбе.

«Ей бы еще батюшку Дубиныча для комплекта!» – мысленно сострил Ласковин, оглядев дебелую тетку с широким властным лицом.

– Сюда,– позвал Иннокентий, раскрывая дверь, ведущую за кулисы.

Ласковин шагнул внутрь… и остановился. До сих пор он воспринимал «святого отца Константина» как обычного мошенника вроде липовых «лам» и «пророчиц-целительниц». Он уже почти уверился, что покоритель старушечьих сердец не может быть связан со взрывом на Синопской. Сатанизм – это слишком громко для болтуна-мошенника, а, как верно заметил Вадим, мошенники не меняют свое амплуа.

Так рассуждал Андрей, пока не шагнул в узкий коридорчик сбоку от сцены и не увидел на своем пути нечто знакомое, толстошеее и мускулистое.

Но напрягла его не мускулистость (в конце концов, в нынешние времена и мошенники нуждаются в охране), а радостное, «просветленное» выражение на физии крепыша. Преградив путь Ласковину, он излучал не надменное пренебрежение бандита, а заботливое превосходство посвященного. Впрочем, суть оставалась та же: кругом марш, молодой человек!

Пока Ласковин размышлял, то ли ему выйти обратно, то ли тюкнуть крепыша в пятачок, Гужма, вспомнив, обернулся и небрежно махнул рукой:

– Он со мной к бате, Дима!

– А… – Крепыш тут же посторонился.– Извините,– сказал он Ласковину.

Вот так. Да, не последний здесь человек Иннокентий Гужма.

Может, он и не по дурости стращал тогда ОМОН. Да нет, по дурости. Кто же грозит ОМОНу, не имея за спиной десятка ребят в брониках или, на худой конец, депутатской манды?

Большая комната с дюжиной зеркал на стенах. Гримерная? В комнате – человек двадцать, и ни одной бабульки. Крепкие мужские спины.

Лешинов стоял у окна. Он уже успел снять с себя черный балахон-рясу, и теперь на нем был черный костюм, черная рубашка с белым воротничком, скрепленная вместо галстука золотой планкой. На выпуклой спортивной груди «святого отца» висел православный крест, а поверх креста – золотой кулон с загадочным многолучевым символом.

Воистину, «приглядись – и увидишь рога сатаны!»

Но внешне отец Константин был мало похож на Мефистофеля. Его гладковыбритое лицо больше подходило какому-нибудь судье международной категории, и Ласковин не мог бы поклясться, что признал бы Лешинова по той цветной фотографии из холла.

«Святой отец и протоиерей» правой рукой обнимал густобрового и густобородого юношу с глазами потрясающей доверчивости и синевы, а левой опирался на плечо высокой миловидной девушки, взирающей на Лешинова со спаниелевой преданностью.

Больше женщин здесь не было. Зато мужчины – как на подбор. Лишь двое-трое – с нескладной фигурой Иннокентия Гужмы, да еще один толстяк лет под пятьдесят, примостившийся в углу с «тошибой» на коленях.

Однако Гужма так же уверенно раздвинул спортивного вида молодых людей, как пятью минутами раньше – пенсионерок.

– Вот, батя,– сказал он, подталкивая Ласковина.– Это я о нем говорил!

– Погоди,– доброжелательно, но властно прервал его Лешинов. И, обращаясь к прыщавому парню с сережкой в ухе, продолжил то, что говорил чуть раньше:

– Ты ничего им не должен. Единственный твой долг – здесь! – Подбородком, потому что руки его были заняты, Лешинов описал круг, заключая в него присутствующих.

– Ну может, вы сами, святой отец, поговорите с ними? – жалобным, с поскуливанием, голосом попросил прыщавый.– Они же думают, что я – ребенок!

– Если ты ребенок,– неторопливо произнес Лешинов,– то ты не должен приносить в дом деньги. Взрослые обязаны кормить и заботиться о своих детях. А если они хотят, чтобы ты зарабатывал для них, то, значит, ты – взрослый. И сам решишь, что и как тратить. Ну хорошо,– сказал он в ответ на умоляющий взгляд.– Я поговорю. Может, и родители твои уверуют вместе с тобой.

– Так,– произнес Лешинов, поворачиваясь к Гужме, а затем к Ласковину.– Ты сказал, импотенция?

Андрей перевел взгляд со «святого отца» на его окружение и поразился. Никто из этих ребят и углом рта не выразил ни насмешки, ни сочувствия. Как будто речь шла о ревматизме, а не о столь животрепещущем предмете.

– Импотенция? Ну, это мы поправим… – И впился взглядом в лицо Ласковина.

Андрей удивился, как переменилась внешность «святого отца». И намека на благообразие не осталось. Хорек, да и только.

И знакомое ощущение чужой воли, пытающейся пробраться внутрь тебя.

Ласковин, как учили, полностью «расслабил» сознание. Прием: «Смотри на здоровье, дорогой!» Нет сопротивления – нет мыслей. Как сквозь стекло. Но Лешинов оказался крут. Он и в «стекле» ухитрился увидеть больше, чем следовало.

Ласковин улыбнулся двойному смыслу «стекла», и тут Лешинов сказал недовольно и наставительно:

– Ложь – это грех!

Андрей приподнял брови, попытавшись скопировать наивность обнимаемого «святым отцом» бородача. Но Лешинов не купился.

– Ты зачем сюда пришел? – спросил он строго и при этом быстро взглянул на Гужму. В коротком этом взгляде Ласковин уловил беспокойство. Но если Лешинов волновался за Гужму, то Андрею следовало бы побеспокоиться о себе. Он всей спиной ощутил, как замерли-приготовились «последователи». Только скажи им отец-хозяин – живьем сожрут. По крайней мере, попытаются.

Сразу заныли поврежденные ребра.

– Зачем ты пришел? – повторил Лешинов и снял руки с преданных плечей.

Андрей обнаружил, как вокруг образовалась пустота: «последователи» отодвинулись, освобождая место. Сейчас либо накинутся сворой, либо уступят честь расправы вожаку. «Ну ладно,– с ледяным спокойствием подумал Ласковин.– Хоть позабавимся!»

– Хотел с вами встретиться,– бросил он небрежно. Но лицо выдавало. Маска воина. Впрочем, продемонстрировать немного силы иногда не вредно.

– Встретиться? – Лешинов прощупывал, искал: правду говорит Ласковин или опять врет.

Андрей говорил правду. Но если псевдопротоиерей спросит, зачем он хотел встретиться с ним, придется соврать. Расклад не в пользу Ласковина.

Однако Лешинов повел себя совсем не так, как мог бы предположить Андрей.

Оглядев Ласковина с головы до ног, он произнес негромко, но внятно:

– Выйдите все!

И все вышли. Абсолютное повиновение: учитель сказал, ученики исполнили. Все. Без звука. В большой комнате остались только трое: сам Ласковин, Лешинов и… девушка с преданными глазами.

– Кто тебя прислал? – спросил «святой отец».

Точь-в-точь тем же тоном, каким отец-командир из партии «Национального возрождения» осведомился пару недель назад: «Вы из Тулы?»

Андрей покачал головой.

– М-да,– произнес отец Константин.– Так уж и никто?

– Я сам себя прислал,– ответил Ласковин и приготовился.

Опасным человеком выглядел «святой отец». И не только выглядел, он был опасным человеком. Андрей чуял это всем своим еще не зажившим нутром.

– Не бойся,– произнес Лешинов, делая шаг вперед.– И не ври больше. Хотел со мной встретиться, так бы и сказал сразу. Я же вижу, кто ты!

«О черт!» – подумал Ласковин, с трудом удержавшись от того, чтобы отступить, в свою очередь, на шаг.

– Бог тебя привел,– уверенно сказал псевдоиерей.

– Возможно,– не стал спорить Ласковин.

– Я знаю! – заявил Лешинов и сделал еще один шаг, оказавшись рядом.– Не бойся меня!

И положил руку Андрею на плечо.

Тот с трудом подавил защитный рефлекс. Может, он и впрямь боится этого лжепророка?

От «святого отца» приятно пахло мужским лосьоном. Ему было удобно обнимать Ласковина: Лешинов был на добрых десять сантиметров выше ростом.

Андрей попытался расслабиться. Он посмотрел на загадочный золотой кулон.

– Символ наш,– угадав, произнес Лешинов, взяв двумя пальцами золотое украшение.– Когда-нибудь ты узнаешь, что в нем сокрыто. Такая сила! – В голосе псевдоиерея прозвучали нотки восторга.– Сила! Ты чувствуешь?

Ласковин пока ощущал только то, что Лешинов – в прекрасной спортивной форме, однако решил соврать.

– Да,– согласился он,– чувствую! «Святой отец» удовлетворенно кивнул.

– Ты ведь боец? – спросил он.– Каратэ?

– Да.

Чтобы определить это, не нужно было особой проницательности. Достаточно посмотреть на руки Андрея.

– Черный пояс?

– Коричневый.

На всякий случай Ласковин решил преуменьшить:

«Вызови в противнике самомнение!»

– А у меня – черный! (Надо же – попал.) Я сразу понял, что ты – каратэк. Это хорошо. В нашей церкви ценят настоящих бойцов. Умный, сильный и твердый в вере – высшая благодать. Как тебя зовут?

– Андрей.

– Отлично! – Почему-то имя Ласковина привело его в восторг.– Андрей! С таким именем тебя можно сразу определить в воины, минуя послушника. А там и в монахи.

– Не очень-то меня в монахи тянет! – возразил Ласковин. И, вспомнив: – Да и женат я!

– Это ничего,– успокоил Лешинов.– Монах в миру – ему главное церкви служить. Если что ей во благо – значит, можно. А здоровье – во благо, воздержание же здоровью вредит.

Лешинов уже не пытался влезть в мысли Ласковина. Похоже, он вдруг проникся к нему полным доверием, и Андрей рискнул спросить:

– Послушник, солдат, монах… Это что же у вас за община? Рыцарский орден? Как у тамплиеров?

– А ты начитан! – Лешинов благосклонно улыбнулся.

Теперь он был похож не на хорька, а на матерого лиса.

– Нет. Не орден. Церковь. Истинная православная церковь. Так-то.

– Православная? – Андрей поднял бровь.

– Право и Слава,– строго сказал «святой отец».– И Истина. Только так.

Оставшаяся в комнате девушка, присев напротив зеркала, подкрашивала глаза. Личико у нее при этом было крайне серьезное и сосредоточенное.

– Мир разрушается,– говорил между тем Лешинов.– Преступность. Власть ничтожных. Безверие. Общество деградировало, погрязло в грехах и пороках. Престиж и материальные блага – вот их цель. Отсюда – безверие. Отсюда – болезни. Отсюда – войны. Только мы можем все переменить. И мы переменим, когда станем достаточно сильны. Народ возродится и очистится!

Похоже, слова эти «святой отец» говорил уже сотню раз, и потому звучали они с магнитофонным привкусом.

– То есть не будет ни болезней, ни преступности, ни власти ничтожных?

Лешинов иронии не уловил.

– Да, не будет.

– И каким же образом?

– Правильная жизнь. Правильная информация. Покаяние. Очищение и вера. И терпение. Сила нашей церкви,– он прикоснулся к золотому кулону,– сила эгрегора, пробьет путь свету.

– И каким же образом будет искоренена, например, преступность? – Теперь ирония в голосе Ласковина звучала настолько явно, что не заметить ее было невозможно.

Лешинов отодвинулся от него, нахмурился, снова став похожим на хорька… и вдруг хлопнул Андрея ладонью по лбу.

Ласковин не успел отреагировать. Мимика «святого отца» полностью погасила в нем осторожность.

– Видишь? – спросил Лешинов.– Вот так мы могли бы уменьшить число преступлений прямо сейчас. Ты не можешь напасть на меня. Ты даже стоишь с трудом.

Это была правда. Ласковин едва удерживался на ногах. Силы его внезапно вытекли куда-то, и восстановить их не удавалось. Как будто в нем образовалась дыра, через которую вытекала его жизненная энергия.

Лешинов вдруг потерял к нему интерес, отошел. Девушка перестала краситься, поднялась и прильнула к нему.

Ласковин кое-как сделал два шага и рухнул на стул. Мышцы превратились в желе. И, самое неприятное, что-то произошло с волей. У Ласковина не осталось ничего. Ни целей, ни желаний. Ему больше ничего не хотелось. Полное безразличие и апатия.

Лешинов тем временем беседовал с девушкой. Андрей видел, как проповедник играет ее ладошкой, слышал его голос. Но слов не разбирал. Да ему и безразлично было, что говорит «святой отец».

Чисто механически Ласковин начал выполнять дыхательные упражнения. Тело распорядилось. Очень медленно силы начали прибывать. Дыра затягивалась.

Лешинов очень четко уловил момент перелома. И, оставив девушку, вернулся к Андрею.

Одно прикосновение – и Ласковин снова стал бодр и энергичен. Даже в большей степени, чем раньше.

– Ну как? – спросил «святой отец».– Понял? Вот так мы можем бороться с преступностью. Отними у них волю, отними у них силу – и они перестанут убивать и насиловать. Собери вместе одаренных силой людей – и число преступлений уменьшится в два, в три раза. Чем нас больше, тем больше эффект. Понял?

«Еще бы! – подумал Андрей.– Тяжелобольной человек или впавший в черную депрессию просто не в состоянии совершить разбойное нападение. Разве что на самого себя».

В принципе Ласковин действовал сходно. Только его метод был грубее – переломать руки-ноги. Но Андрей действовал хоть и более радикально, но избирательно. И, кроме того, не считал собственную силу – злом. Хорошая идея – лишить воли и сил всех злодеев. Но только ли злодеев? Если кастрировать, например, всех мужчин, количество изнасилований наверняка снизится. Кое-кто из феминисток предлагал именно этот способ. Значит, и у Лешинова в любом случае найдутся сторонники. Ладно, посмотрим. Себя-то он подловить больше не даст!

– Я понял,– сказал Андрей.– Вот так – с преступниками. А как насчет власти ничтожных?

– Мы – действуем,– ответил «святой отец».– Мы уже действуем. Нас знают даже в Думе. Те, кого мы поддерживаем, поднимаются наверх очень быстро. С нами Бог.

– А как же мафия?

– Мафия тоже будет принадлежать нам! – твердо заявил Лешинов.– Не мафия наш главный враг.

– А кто?

«Святой отец» пронзил Андрея взглядом, и тот поспешно изгнал все крамольные мысли.

– Кто? – по всей вероятности, Лешинов счел «обследование» удовлетворительным.– Нам мешают. На нас наговаривают. Бывает, даже убивают наших братьев… Но мы мстим убийцам! – Глаза «святого отца» вспыхнули восторгом.– Скоро никто не рискнет бороться с вами. Никто!

– Отец Константин,– спросил Ласковин,– а кто в вашей церкви главный? Вы?

Опасный вопрос, но рискнуть стоило.

– Нет,– ничего не заподозрив, ответил Лешинов.– Не я. Когда-нибудь ты увидишь нашего патриарха.– Глаза «святого отца» снова вспыхнули восторгом.– Вот могучий человек! Богатырь!

«Богатырь, но пожелавший остаться в тени»,– прокомментировал Андрей. Или «святой отец» вешает лапшу, чтобы приподнять свой собственный престиж. Прием известный: «Мастер хун-хун-кин-до сто шестнадцатого посвящения. Учителя – прямо в Шамбале! Вход – семь тысяч рублей». В Шамбалу.

– Да,– сказал Ласковин.– Я бы с удовольствием встретился, если можно.

И напустил на себя восторженный вид. В дверь постучали. Настойчиво.

– Константин Олегович, администратор говорит – время,– пробубнил снаружи виноватый голос.

– Да,– сказал Лешинов и расправил плечи.– Не будем нарушать порядок. Ты – наш, Андрей, не сомневайся. Так что спустись вниз, найди Иннокентия. Скажи: я распорядился выдать тебе образ с моей фотографией, благовония для очищения и книгу. Книгу прочти не откладывая. Там – все: молитвы, как жить, что делать. Если что не поймешь, Иннокентий подскажет, доверяй ему. Еще скажи – я велел дать тебе все бесплатно.

– Я в состоянии заплатить! – запротестовал Андрей.

– Не нужно. Это мой дар тебе. Первый, но – многозначительная пауза – не последний. Иди, Андрей. Впереди трудный путь и великая слава. Бог с тобой.

Лешинов прикоснулся ко лбу Андрея (тот опять не успел отреагировать!), и Ласковин ощутил мгновенный всплеск эйфории, а затем звенящую пустоту в голове.

Дверь открылась, и внутрь хлынула толпа лешиновских последователей. На Ласковина обращали мало внимания (обычное дело: еще один обращенный), и он беспрепятственно вышел из гримерной и по указателям добрался до фойе.

Здесь он не без труда нашел Гужму и принял от него пакет с сушеной травой, фотографию и книжечку в мягком переплете под названием «Истинное здоровье». Получив все это, Ласковин испытал настоящее удовлетворение. И еще – огорчение и беспокойство оттого, что вынужден надолго отложить встречу с отцом Константином. То, что встречу придется отложить, Андрей знал заранее, а вот «беспокойство и огорчение» были приобретены недавно. «Благословение» Лешинова было липким, как солидол, и просачивалось в каждую мысль.

Глава пятая

– Ну как? – спросила Наташа, когда Андрей сел в машину.

– Погоди!

Ласковин перекрестился, мысленно произнес «Отче наш», затем – «Да воскреснет Бог…» Помогло. Но не очень.

– Что-то не так, милый? – ласково спросила Наташа, беря его за руку.

– Заколдовал меня, гад! – сердито сказал Андрей. Наташа потянулась к нему, подсела ближе, обняла.

– Какой опасный мерзавец,– бормотал Андрей.– Какой умный, сильный и опасный мерзавец…

Но тепло Наташиного тела, ее нежные прикосновения – успокаивали мысли. Воздух в темном салоне машины пах ею, Наташей. Снаружи уже плотно сгустились сумерки. Лишь метрах в семи-восьми впереди горел фонарь. Свет фонаря был розовый.

Наташа прижала голову Андрея к груди.

– Никому тебя не отдам, никаким колдунам, мой любимый, мой славный, никаким злым, жестоким, никому, мой самый чудный, самый единственный… – шептала она, ероша курчавые волосы Ласковина.

Мимо шли люди. Наташа видела, как они возникают из темноты в фонарном розовом свете – и снова исчезают в темноте. Они были – ненастоящие. Никому из них не было дела до Наташиного счастья. И Наташе не было дела до них, похожих друг на друга, незнакомых, неважных… И вместе с тем она была как-то связана с ними со всеми, через себя, через Андрея. Они шли и не смотрели на нее. А если бы и смотрели – это все равно. Ей все равно. Когда Наташа танцевала в белом огне софитов, ей тоже было все равно, смотрят на нее или нет. Главное всегда остается внутри, не снаружи.

«Я счастлива,– подумала Наташа, прижимаясь к вкусно пахнущей макушке друга.– Я счастлива!»

Рука Андрея упала Наташе на колени, соскользнула вниз, Наташа сжала ее ногами, чувствуя сквозь колготки тепло и силу этой руки.

Тепло поднималось вверх, к животу, к груди, Наташе нестерпимо захотелось почувствовать загоревшейся кожей шершавый подбородок Андрея, его губы, его жесткие упрямые волосы…

Забыв, где они, забыв, что можно им сейчас, а чего – нельзя, Наташа распахнула плащ и начала торопливо расстегивать пуговички на груди.

Андрей отстранился от нее.

Наташа замерла.

«Сейчас он меня остановит!» – подумала она с испугом и раскаяньем.

– Наташ! – он произнес ее имя с незнакомой, пугающей интонацией.

И вдруг быстро и жадно притянул ее к себе. Наташа ощутила на губах вкус крови… нет, ей показалось, просто что-то соленое… Тихо взвизгнула расстегиваемая молния Наташиной юбки. Девушка нетерпеливо дернула блузку вверх, обнажая живот. Сильные ладони легли на ее поясницу, и Наташа выгнулась, откинулась назад, уперлась затылком в подголовник (ни ему, ни ей не пришло в голову опустить спинку сиденья), Андрей прижался лицом к гладкому, твердому, напрягшемуся животу, потянул к себе, пока Наташа с лихорадочной быстротой избавлялась от обуви, колготок, трусиков…

Потом как-то сразу Наташа оказалась сидящей у него на коленях, совсем раздетой. Только почему ей так жарко?

Андрей запрокинул голову, и Наташа наклонилась к его лицу, с нежной легкостью трогала губами лоб, глаза, нос… Пока Андрей не обхватил пальцами ее пушистый затылок, и тогда губы их наконец слились…

Все злое, что еще оставалось в Ласковине, растаяло. Наверное, на какое-то время растаял и он сам, весь, перестал видеть, слышать, думать, существовать…

Они оторвались друг от друга, но губы их остались рядом, так близко, чтобы чувствовать учащенное дыхание другого. Они должны были разделиться, чтобы соединиться снова, по-новому, но не хотелось даже на долю секунды отдаляться друг от друга.

Наташа решилась первой, откинулась назад, перебрасывая ногу, чтобы полностью развернуться к Андрею. Но Андрей поймал ее колено на полпути, удержал, провел губами по внутренней поверхности бедра…

Наташа вонзила пальцы в кожаную обивку сиденья.

Она хотела близости с Андреем, хотела с такой силой, что все вокруг раскачивалось и кружилось, как пошедшая вразнос карусель.

Андрей отпустил ее ногу. Наташа слышала его тяжелое дыхание. Единственный звук внутри их мира. Кроме ударов сердца.

Наташа на миг припала грудью к его лицу, приподнялась, упираясь коленями в скользкую обивку сиденья…

В следующий миг она сжала Андрея ногами, откинулась назад, на его сильные руки…

Перед тем как закрыть глаза, Наташа вдруг увидела все вокруг с потрясающей четкостью, словно луч света озарил темный салон машины, словно огромный прожектор ударил сверху, вырвав из тьмы идущих по тротуару людей. Людям не было до них дела. И Наташе тоже не было до них дела. Но она любила их всех… Только один миг…

Огненный шар лопнул у нее в животе. Кажется, она закричала? Или это разорвалась последняя пелена между ними?..

«Как быстро все кончилось!» – подумала Наташа, приникая влажным, горячим, обмякшим телом к скользкой от пота груди. Ее словно несло на огромных качелях, которым было никак не остановиться.

– Я тебя люблю,– прошептала она.– Я тебя страшно люблю!

В салоне стало душно, и Андрей приспустил левое стекло.

«Прости меня»,– мысленно произнес он, обращаясь то ли к отцу Егорию, то ли прямо к Богу. Но мысль эта не содержала в себе раскаяния. Андрей чувствовал, что в их близости не было греха.

Ему было так хорошо, что хотелось смеяться.

И все-таки он был благодарен Игорю Саввичу за тот запрет. Кто знает, было бы им так хорошо сейчас, не удерживайся он от близости все это время?

Андрей бережно приподнял Наташу и, подвинувшись, опустил ее рядом с собой.

Девушка ничего не говорила. Только смотрела на него поблескивающими в полумраке огромными глазами.

– Поедем домой?

Наташа кивнула.

Ласковин протянул ей носовой платок и отвернулся. Все равно он видел и ее глаза, и улыбку, парящую между ним и лобовым стеклом.

Примерно через сорок минут Ласковин остановил машину у Наташиного дома. За все это время они не сказали друг другу ни слова. Им было слишком хорошо, чтобы говорить. Слишком много внутри, чтобы высказать словами. Они еще наговорятся. Потом. Оба знали, что они будут делать, когда закроют за собой дверь Наташиной квартиры.

Входя в подъезд, Ласковин выкинул в урну «подарок» Лешинова. Прах – к праху.

– Я тебя съем! – сказала Наташа, прихватывая зубами кожу Андреева живота.– Р-р-р! Целиком съем!

– Ешь,– расслабленно произнес Андрей.– Я – твоя добыча. Стану твоим завтраком.

– Завтраком?

Наташа поднялась, встала на колени, посмотрела в бледно-серый туман за окном.

– Утро? Уже?

Андрей пощекотал ей пятку.

– Может, вечер? – предположил он.– Что-то я утомился. В прежние времена… – Андрей потянулся всем телом.– Старею.

– Наверняка!

Наташа села на его ногу. Ягодицы у нее были влажные и прохладные.

– Ты меня затрахала,– сказал Ласковин и засмеялся. Наташа вытянула ногу, шлепнула его по губам:

– Без пошлостей!

– Но я полностью побежден! – запротестовал Андрей и попытался укусить ее за большой палец. Что ему и удалось.

– Ничего подобного! – заявила Наташа и поерзала, устраиваясь поудобней.– Ты еще – вполне. Спорим?

– Никогда не подумал бы, что ты – такое развратное существо! – поддразнил Ласковин.

– Я? – Наташа стремительно повернулась и прыгнула ему на грудь.– Да, да! – прошептала она, щекоча губами ухо Андрея.– С тобой. И для тебя. Соври, что тебе не нравится?

– Я потрясен!

Андрей обнял ее и, прижав к себе, перевернул на спину.

Наташа закрыла глаза. Она ждала: сейчас Андрей ее поцелует.

Так и произошло.

Глава шестая

– По-моему, я нашел того, кто велел бросить бомбу,– сказал Ласковин, когда они с Зимородинским стояли под струями воды после трехчасовой тренировки.

– И кто это?

– Некий Лешинов, ничего не говорит?

– Ничего.

Вячеслав Михайлович отключил горячую воду и с полминуты ворочался под ледяными струями.

Андрей ожидал вопросов, но вопросов не было. Так похоже на Славу.

– Я думаю, не стоит втягивать в это дело отца Егория,– сказал Ласковин.– Это – по моей части.

Зимородинский с удивлением посмотрел на своего ученика:

– Отца Егория?

– Да. Лешинов – не тот кадр, которого образумишь убеждением. Вот слушай!

– Занятно,– произнес Вячеслав Михайлович, когда Ласковин закончил.– Значит, говоришь, отключил тебя одним прикосновением?

– Продырявил, как мячик!

– Занятно. И – неглупо.

– Ты о чем? – удивился Ласковин.

– О рассуждениях этого Лешинова. Подумай, Андрей, может, вы с ним – на одной стороне?

– Черт рогатый с ним на одной стороне! – сердито ответил Ласковин.– Кончай, Слава, не до шуток!

– Как только человек теряет чувство юмора, его можно хоронить,– заметил Зимородинский и подергал себя за ус.

– Посмотрим!

– Посмотрим,– с оттенком иронии подхватил Зимородинский.– К чему сводится моя работа? Опять собирать тебя по кусочкам? Имей в виду, хлопче, когда-нибудь у меня не получится. Напомни мне завтра: покажу тебе пару загогулин. Чтоб так запросто дырки в тебе не пробивали.

– Спасибо. Слушай, еще одна просьба.

– Луна с неба?

– Нет, попроще. Один телефонный звонок.

Юра делал вид, что занимается физикой. Учебник лежал на столе рядом с включенным компьютером.

На компьютере – новая игрушка, которую он поставил два часа назад. Дело двигалось. Это касалось, разумеется, игрушки, а не физики. Нет, и против физики Юра ничего не имел. Наоборот, у него были явные способности к точным наукам. Но реализовывались они своеобразно. Впрочем, сколько талантливых химиков начинали с приготовления азида свинца? До появления компьютера.

– Юра!

Это мама. Юра поспешно перешел в опции. С мамы хватит. Тем более, она не читает по-английски. С отцом номер бы не прошел.

– Юра, тебя к телефону!

Федька, наверное? Юра нажал «паузу» и потопал в родительскую комнату, где стоял АОН.

Телефон, горевший на индикаторе, был не Федькин. Незнакомый телефон.

– Да? – произнес Юра, взяв трубку.

– Матвеев? Это Вячеслав Михайлович!

Ну ничего себе! Сам сэнсэй!

– Мне нужна твоя помощь, Матвеев. Так как, не занят?

– Я готов!

Юра был польщен.

– Хорошо. Тогда предупреди и Кузякина. (Так, триумф немного подпорчен, но зато с Федькой – веселей, это точно!) С вами хочет встретиться Андрей Александрович.– И, опережая вопрос: – Он не позвонил сам, потому что считает: связываться напрямую опасно.

Зимородинский сделал паузу, и сладкое чувство настоящего дела выросло и расцвело в Юриной груди. Ну класс!

– Андрей Александрович будет ждать вас у моста, там, где вы уже встречались однажды. Ты знаешь это место?

– Да.

Ясно, он помнил! Львиный мостик. Но вслух – не сказал.

– Через два часа,– сказал Зимородинский. И уточнил: – Без двадцати пять. Запомнил, Матвеев?

– Да.

Зимородинский помолчал некоторое время, потом добавил:

– Можете пропустить занятия, если будете выполнять задание Андрея Александровича. Но только в этом случае, понятно, Матвеев?

– Да, Вячеслав Михайлович.

– Вопросы есть?

– Нет… Да, э, Вячеслав Михайлович, вы сами тоже…

– Нет,– отрезал Зимородинский.– Я не «тоже». Но все, что касается вас, касается и меня. Будь здоров.

Зимородинский положил трубку.

– Слишком уж ты все усложняешь,– сказал он Андрею.– Неужели тебя станут выслеживать по голосу?

– Береженого Бог бережет,– Ласковин усмехнулся.– Кроме того, у ребят есть родители, которые склонны задавать вопросы. Ты-то их сэнсэй. А я?

– Ты, хлопец, преувеличиваешь влияние родителей на пятнадцатилетних парней,– сказал Вячеслав Михайлович.– Но видишь, я выполнил твою просьбу. Потому что немного тайны всегда красивше, а?

– Совесть меня мучает,– признался Ласковин.– По сути ведь – огромный риск. Но я же не могу сам таскаться за Гужмой! Один взгляд – и я раскрыт!

– В пятнадцать лет,– сказал Зимородинский,– еще три века назад парни уже в битвах участвовали. И не по одному разу. Но ты, как я понимаю, не собираешься использовать их в качестве бойцов?

– Только наблюдателями. И попытаюсь вбить им в головы технику безопасности. Только будет ли толк? В пятнадцать лет слово «осторожность» – сам понимаешь, я еще помню себя в это время!

– И я помню,– сказал Зимородинский.– Тебя. И, имея в виду тебя, могу сказать: человек учится осторожности только на своем собственном опыте. Так что ты скорее им помогаешь, а не наоборот.

– Не дорого ли встанет такой опыт?

– А вот за этим, Ласковин, ты должен проследить сам! – жестко произнес Зимородинский.– Ты берешь их у меня и берешь на свою полную ответственность. Если твоя совесть говорит тебе, что отвечать за хлопцев тебе не по зубам,– полный поворот и всего хорошего!

– Моя совесть говорит многое,– ответил Ласковин.– Но повернуть я не могу.

– Молодец! Андрей, я хочу, чтобы ты работал с ними. Говорю как твой учитель.

Зимородинский достал из ящика стола два тяжелых мраморных шара, покатал на ладони, помолчал.

Ласковин терпеливо ждал. И сэнсэй продолжил:

– Никто не может подняться на следующую ступень, если не поставит кого-то на предыдущую. Мне не нравится, что ты учишь Наташу…

Ласковин открыл и закрыл рот. Он не знал, что Зимородинскому известно об этом. И что он относится к этому отрицательно.

– Не нравится, потому что ты делаешь это без понимания.

– Я так не думаю. Поясни.

– Поясню. Есть цель. И есть – Путь. Цель может быть и твоей, но Путь – он у каждого свой. Вложи в руку человека меч – и он захочет проверить его остроту. Или захотят другие, что прошли бы мимо, если б меча не было. Сила притягивает, создает повод ее применить. И если ты берешься кого-то обучать, то должен знать Путь своего ученика. Сила превращает человека в мишень, если он встал на Путь ради цели, потому что у истинного Пути цели нет. Он – сам по себе цель,– Зимородинский усмехнулся.– Обдумай на досуге. Ты мастер и поэтому должен учить других. Чтобы двигаться дальше по своему пути. А что касается ребят… так я все тебе уже сказал. Действуй. И понимай. А теперь давай-ка займемся делом. Покажу тебе кое-какую защиту.

– Может, пойдем в зал? – предложил Ласковин.

– Ни к чему. Это – внутренняя техника, тут руками махать не надо.

– Федька,– сказал Юра, набрав номер друга.– Двигай ко мне, дело есть!

– Давай через часок,– недовольно проговорил Федя.– Тут у меня, понимаешь…

– Не фиг! Никаких через часок! Зимородинский звонил!

– О-оу?

– Подваливай, короче! – И положил трубку.

Точно в назначенное время ребята уже стояли у Львиного мостика, озираясь по сторонам.

Но Ласковин подъехал незамеченным, потому что парни высматривали его самого, а не светло-синие «Жигули».

Андрей окликнул их и велел сесть в машину.

Кое-как развернувшись в тесном переулке, Ласковин выехал на Декабристов и метров через сто припарковался у обочины.

Час спустя он развез ребят по домам. Все, что требовалось, было сказано. Завтра они приступят к делу. Напоследок Андрей вручил каждому проштампованную Зимородинским справку для школы. С просьбой освободить от занятий на пять дней в связи с соревнованиями.

Оба молодых человека расстались с ним полностью счастливые. Чего нельзя было сказать о самом Ласковине.

Тем не менее времени на переживания у него не было. К завтрашнему дню следовало еще многое подготовить. И обдумать.

Глава седьмая

Черная ворона висела над черной крышей. Серые наледи с крыши не удавалось согнать даже сплошному апрельскому солнцу. Проникновение весны в изголодавшийся по теплу город задерживалось. Днем – солнце. Ночью – минус 7—10. Сплющенные сугробы, наледи, полные песка лужи. И серый, поблескивающий на солнце, наплыв на черной крыше.

Ворона висела на воздухе, изредка вздергивая крыльями. Ворона играла на ветру.

– Летом здесь можно загорать,– сказала Наташа, щурясь от яркости низко висящего солнца.– Здесь так много света по утрам… Мне нравится… Но у меня – лучше! – закончила она с улыбкой.

– А мне лучше там, где ты! – Андрей обнял ее, притянул к себе.

– Твой дом – твоя крепость,– сказал он.– Поэтому оперативный штаб будет здесь!

– Да, генерал!

Наташа приложила ладошку к виску и засмеялась.

– Пока можешь позаниматься,– предложил Ласковин.– Тут полно места!

– Для начала надо немного пропылесосить,– сказала Наташа.– Есть у тебя пылесос?

– Где-то был,– ответил Ласковин.– Если только моя бережливая экс-женушка не слямзила. Нет, точно есть. Посмотри в кладовке.

Вороне надоела игра, она сложила крылья и спикировала в развилку тополиных ветвей.

– Ребята будут звонить тебе по очереди. И сообщать новости. А ты передашь мне.

– На что ты рассчитываешь? – спросила Наташа.– И насколько это опасно?

Год назад она никогда не смотрела на происходящее под таким углом. Раньше никто не пытался ее убить. Ее и тех, кто ей дорог. Но к плохому привыкаешь быстрее, чем к хорошему.

– Я хочу узнать как можно больше,– сказал Ласковин.– Места, где они собираются, что делают – кроме своих публичных проповедей и распространения всякого дерьма. И еще надеюсь выйти на главного босса. Если, конечно, Лешинов не соврал насчет «богатыря»… Чем больше я узнаю, тем проще будет взять за горло и колдуна, и всю его бражку!

«Это – начало,– подумал он.– Потом я выведу из игры ребят и отловлю пару „прихожан“ этой чертовой церкви. Посмотрим, настолько ли они преданы хозяину, чтобы не разговориться, когда шкура начнет трещать? Главное – взять за нежную задницу именно тех, кто в курсе. Тут ошибок быть не должно». У липового протоиерея – организация. А что такое бороться с организацией, Ласковин знал на собственной шкуре.

«Занятно было бы натравить на них Корвета,– подумал он.– Спровоцировать колдуна, а потом пойти к рыжему и сказать: всё, согласен на тебя работать!»

Нет, здесь нужна тонкость. А то окажешься между двух жерновов.

– Опасно,– сказал он, отвечая на вопрос Наташи.– Опасно, если ребята полезут на рожон. Но я вправил им мозги, как мог. Никаких конфликтов! Главный прием – быстрые ноги!

Он засмеялся.

– Пусть отец Егорий борется словом, а мы поборемся кое-чем поосновательней!

Наташа отвернулась.

«Надо ему сказать»,– в который раз укорила себя она.

Нет, никак. Духу не хватает. Сказать Андрею, что некому больше «бороться словом», что Потмаков мертв?

Нет! Пусть кто-нибудь другой. У нее слова застрянут в горле. Она не может сделать ему так больно.

– Этот Гужма – один из первых в команде колдуна,– продолжал между тем Ласковин.– Проследить его связи – и вся свора у меня в кармане. И мы поборемся! Ух как мы поборемся, Наташка! – воскликнул он, подхватывая ее на руки и не без труда протискиваясь через балконную дверь в комнату.

Ласковин привез Федю на «Горьковскую». Спустились в переход.

– Вот этот человек,– сказал Ласковин, показав издали на тощего длинного мужика в зеленой куртке.– Следи за ним. Запоминай, куда пойдет, с кем встретится, кроме покупателей, сам понимаешь. Когда уйдет, пойдешь за ним. Если будет куда-то заходить, запоминай адреса, запоминай, сколько был по каждому адресу, что было в руках, все детали. И смотри, чтобы тебя не засекли самого. Вопросы?

– Схвачено,– коротко, как подобает мужчине, ответил Федя.

– Каждый час по возможности будешь отзванивать по этому телефону.– Показал листок с номером.– Запомнил?

– Да.

– Дальше, звонишь, говоришь: я – Федор. И все, что узнал. Если он будет заходить куда-то больше чем на пять минут, внеочередной звонок. Вот, держи!

Ласковин вручил парню кредитную карточку и горсть жетонов.

– Через четыре часа тебя сменит Юра. С ним не разговаривать, только визуальный контакт, иначе говоря, увидели друг друга и разошлись. Освободишься – снова звонишь. Еще раз сообщаешь, что видел, со всеми подробностями, мелочей тут нет. После этого – свободен на три часа. Затем звонишь по тому же номеру – получаешь новые инструкции. Все.

– Вопрос?

– Да?

– За час я могу не успеть добраться до нужного места.

– Разумно,– похвалил Ласковин.– Вот тебе сотня. Если что – бери мотор. Не экономь, ясно?

– Ясно.

– Тогда – действуй! – Ласковин пожал парню руку и двинулся вверх по лестнице.

Федя остался в переходе.

Минут через пять он передвинулся поближе, к компании уличных музыкантов, вокруг которых тусовалось уже человек с полдюжины. Сделал вид, что слушает. Впрочем, он действительно слушал. Неплохо играли. Особенно маленький чернявый чел на басе. Потом и вокал подключился, сбацали пару вещей из БГ, «Кино», все старое, но кайфное.

За длинным Федя наблюдал издали. Ничего особого. Топтался вокруг своего товара, перекинулся словом с парой-тройкой заинтересовавшихся прохожих. Объяснял что-то, показывал на плакатик с фото какого-то мужика. Одному столкнул книжечку и бумажный пакетик из тех, что лежали в коробке. Короче, не ахти какая торговля.

Прошло около часа. Музыканты кончили играть, болтали, тянули пиво. Феде стало скучно. Потом он вспомнил: надо позвонить. Поднялся наверх, к метро. Набрал номер.

– Да? – произнес женский голос.

– Федор,– солидно сказал Федя.– Объект на том же месте, ни с кем не встречался.

Когда сыщик вернулся обратно, длинный складывал товар в коробку, валить собирался. Паковался объект минут десять, запихнул плакат в тубус, потом тубус и коробку в рюкзак и отчалил.

Федя двинул за ним.

Тощий спустился в метро, доехал до «Василеостровской», вышел и пешком добрался до Тринадцатой линии, где вошел в дом с лепными рожицами и пузатым балкончиком. Телефон оказался рядом, так что Федя без промедления доложил новости.

Ровно через двадцать пять минут длинный вышел из подъезда и направился к метро. Рюкзака при нем уже не было.

В метро объект сожрал пирожок с неизвестной начинкой, доехал до станции «Ленинский проспект» (Федя чуть не потерял его на переходе к «Маяковской»), сел на автобус и через остановку вышел. Федя сопроводил его во двор, окруженный тремя многоэтажными домами. Тощий пересек его и вошел в железную дверь в пристройке к одному из домов. Надписей на дверях не было. Через пять минут Федя рискнул отлучиться в арку, где был телефон-автомат. Лаконично изложил, что требовалось,– и бегом обратно.

За железной дверью объект пробыл час восемь минут и вышел не один, а с компанией. Двумя женщинами и мужчиной. Мужчина выглядел сущим алкашом, женщины: одна – средних лет, ничем не примечательная, вторая – постарше и примечательная разве что уродством.

Компания проследовала к троллейбусной остановке, где разделилась. Тощий и старуха сели в троллейбус двадцатого маршрута, остальные – остались.

Старуха вышла через две остановки, тощий доехал до конечной. Здесь он вышел и, обогнув Нарвские ворота, зашел в книжный магазин. Федя из осторожности остался снаружи, но видел, как объект беседовал с продавщицей.

Выйдя из магазина, тощий свернул направо, затем дворами прошел на соседнюю улицу.

«Бумажная» – прочитал Федя на табличке.

Тощий остановился у лотка и купил литровый пакет кефира.

«Живет где-то близко?» – предположил Федя, оглядываясь в поисках ближайшего телефона.

Точно. Тощий обогнул дом и со двора вошел в подъезд.

Федя огляделся. Металлическая сетка отделяла территорию, принадлежавшую детскому саду (занятное здание почти круглой формы). Справа – выход на Бумажную, слева – тоже, но его пересекала глубокая траншея, на машине не проехать, только пешком, по досочке.

Федя прикинул, что из телефона ему будут видны оба выхода и территория детского сада. Так что, если объект решит прогуляться, он его увидит. А позвонить – надо. До конца Фединого дежурства – двадцать минут.

Федя рискнул и сбегал к телефону. Заняло это максимум три минуты. Затем он вернулся во двор, сел на пенек и задумался. Мысли приятные были. Вот только есть хотелось. Остается надеяться, что объект не выйдет раньше, чем придет Юра. А выйдет он вряд ли, раз домой пришел. Федя еще раз похвалил себя за проницательность. Да, с заданием он справляется неплохо, не будем скромничать…

– Молодой человек!

Федя вздрогнул от неожиданности, поднял голову и обнаружил в полуметре от себя женские коленки в черных лосинах. В разрезе коричневого замшевого пальто.

Когда же он перевел взгляд выше, то был буквально ослеплен. Нечто убойное! Рядом стояла черноглазая блондинка лет двадцати с небольшим и улыбалась ему улыбкой Королевы. У блондинки была матовая кожа, большой яркий рот, длиннющие ресницы и все прочее, что в кино видишь гораздо чаще, чем в жизни.

Федю можно было принять за взрослого. Если не видеть его лица. Но – видя его физиономию, никто не стал бы утверждать, что ему больше шестнадцати.

Если Федина молодость и удивила красавицу, то виду она не подала.

– Молодой человек, вы не могли бы мне помочь? Не «Эй, парень, помоги мне!», а именно так, словно Феде уже перевалило за двадцать.

– Я? – Федя вскочил на ноги.– Вам? Помочь?

– Ну да,– сказала потрясающая женщина.– Мне нужно шкаф поднять. На третий этаж. А самой не справиться.

Она улыбнулась совершенно ослепительно и показала на завернутый в бумагу «пакет» размером примерно сто пятьдесят на восемьдесят.

Пакет был прислонен у того самого подъезда, куда с полчаса назад вошел объект.

Федя заколебался. Вернее, он разрывался на части. Долг требовал от него сказать: нет. Но сказать «нет» такой женщине? Вся его зарождающаяся мужественность при мысли об этом вопила и размахивала кулаками.

– Пять минут,– умоляющим голосом попросила женщина.

Федя был близок к тому, чтобы разорваться пополам…

Но, к счастью, этого не потребовалось.

Из-за угла дома появился Матвеев.

Никогда еще появление друга не было для Феди такой радостью.

Общаться им не полагалось, вся информация передана, а более подробный доклад может и подождать.

– Конечно! – воскликнул обрадованный Федя.– Запросто! С удовольствием!

Юра прошел мимо, когда Федя уже примеривался к шкафу. Виду не подал. Протопал, как случайный прохожий, даже не взглянул.

– Третий этаж, это не так ведь высоко, правда? – говорила блондинка.– Давайте я вам помогу?

– Нет,– гордо отказался Федя.– Это мужская работа.

И взгромоздил разобранный шкаф на спину.

Силенкой он был не обижен, а за три месяца интенсивных занятий у Зимородинского поднакачался будьте-нате. Сэнсэй, правда, не ставил целью выпуклость мышц, но в пятнадцать лет мясо нарастает быстро.

А шкафчик оказался тяжеленький!

Когда Федя доволок его до нужной площадки, ноги у него дрожали, как у загнанной лошади. Никто, конечно, не заставлял Федю переть без передышки, но – гордость!

Женщина открыла дверь, и Федя (с немалым облегчением) опустил шкаф у стенки в тесном коридорчике.

– Огромное вам спасибо! – поблагодарила блондинка.

Не голос, а райская музыка!

Федя топтался на пороге, вроде собираясь уйти… и не решаясь. А вдруг?

Красавица тоже медлила.

– Давайте я вас накормлю? – вдруг предложила она.

– Да… неудобно,– пробормотал Федя.– Я… мне…

– Удобно, удобно! – блондинка явно обрадовалась.– Не деньги же вам давать, правда?

– Денег я не возьму! – поспешно сказал Федя.

– Ну вот видите! Раздевайтесь!

Потрясающая женщина сняла шапочку, повесила на рог вешалки, встряхнула головой. Волосы у нее были цвета пшеничного хлеба. Немного светлее Фединых и намного гуще. Феде захотелось их потрогать.

– Раздевайтесь,– еще раз повторила она. Без сапог блондинка оказалась сантиметров на семь пониже юноши.

– Я – быстро! – пообещала она.– У меня шашлычница. А мясо уже готово, только поставить. Будете шашлык… как вас зовут?

– Федор,– солидно сказал Федя. Благо, голос у него уже установился: баритон, а не какой-нибудь фальцет.

– Буду. Шашлык – это здорово!

Еще как здорово! Даже в животе забурчало.

– А я – Света! – потрясающая женщина улыбнулась ему.

Ему! Как равному!

«Может, я ей понравился?» – со слабой надеждой предположил Федя.

– Вы проходите в комнату, Федор,– предложила Света.– Телевизор пока посмотрите, не стесняйтесь, пожалуйста!

Федя попытался придумать, что бы такое сказать… достойное… не придумал и просто пошел в комнату.

Комнатуха была не то чтобы маленькая, но тесная. Слишком много мебели, на его взгляд. К окнам – только сложным зигзагом.

Слева от Феди, рядом с тумбочкой, заставленной полусотней разномастных флаконов, стояло ростовое зеркало в бронзовой раме. Федя посмотрел на собственное отражение… хм, да.

Он взял один из флаконов, понюхал пробку… ничего запашок, приятный.

Низкая кровать была застелена тигровой раскраски покрывалом. Федя поразмышлял о том, что можно сделать на таком роскошном сексодроме (не имея собственного опыта, он тем не менее был достаточно эрудирован), и почувствовал… неважно что.

«Классная комнатушка»,– подумал Федя.

Обогнув кровать, он пробрался к эркеру, посмотрел вниз, обнаружил Матвеева, прохаживающегося вдоль канавы. Дело идет!

Аппаратурка у Светы тоже оказалась – ништяк. «Панасоник». Кассеты лежали горками на полке тумбы.

Выбрав из полусотни названий «Криминальное чтиво» (классный фильмец и не дешевка), Федя воткнул его в пасть «Панасоника», тут же врубившегося без дополнительных команд. Лента пошла с середины, но перематывать Федя не стал. Разместил поудобнее кресло, похожее на сиденье гоночной машины, уселся, закинул ногу на ногу, пульт положил на ковер, сделал уверенно-безразличное лицо…

Дома у Феди «Панасоника» не было. Старенькая «Радуга», даже без дистанционки. А видак он ходил смотреть к Юрке.

– Готово,– раздался голос Светы.

Она возникла в дверях, катя перед собой сервировочный столик.

Облако шашлычного аромата достигло ноздрей Феди, и рот его наполнился слюной.

Но, как он ни был голоден, вид и запах шашлыка не затмили той, кто его приготовил.

«Вот это ножки!» – восхитился Федя, играя перед самим собой роль Кевина Костнера.

Бесстрашный агент с невозмутимым лицом.

Черные колготки облегали нечто божественное. И все прочее – высший класс. Крутые бедра, обтянутые юбкой-резинкой, плавные движения рук. Свободная, вышитая на груди кофта, или как там это называется, с подложенными плечиками, из ткани, переливающейся при каждом движении, обозначающей то округлость груди, то изгиб талии, когда женщина, ловко маневрируя между предметами обстановки, подкатила столик прямо к Фединым коленям. Оказаться наедине, просто наедине с такой потрясающей чувихой – просто воплотившаяся мечта!

– Немножко вина? – улыбнулась Света.– Или, может быть, колы? Я готовлю острый шашлык!

– Кола? К шашлыку? – «Костнер» был удивлен.– Вино – это идеально!

– Да, конечно. Я выключу? – последнее относилось к «Чтиву».

– Угу, да, я сам!

«Много говорю!» – тут же укорил себя Федя. Мужчина должен говорить мало, но веско. Желтоватое вино до краев наполнило фужер.

– За встречу? – сказала Света.

– Да! – Федя чувствовал себя крутейшим мэном.– За нашу встречу!

Они улыбнулись друг другу и чокнулись с хрустальным звоном.

Два шампура сочнейшего и действительно острого шашлыка Федя проглотил с потрясающей скоростью. И три фужера вина. После этого он слегка расслабился и поведал прекрасной даме, что занимается каратэ и умеет ходить на серфе. И то и другое было по достоинству оценено его восхитительной собеседницей. О том, что стаж его в каратэ весьма невелик, Федя умолчал. Умолчал и о том, что в данный момент прогуливает занятия в школе, якобы участвуя соревнованиях, до которых, кстати, сэнсэй его не допустит еще минимум год.

Света достала вторую бутылку. Вино было сухое, но Федя с непривычки несколько окосел.

Как-то незаметно они перешли на «ты», и Федя дважды, вроде бы невзначай, потрогал обтянутую черной сеткой коленку. Света сделала вид, что не заметила. Дела продвигались успешно. Федя полагал, что еще часок – и потрясающая женщина окажется в его объятиях и ему удастся потискать скрытое за вышитой тканью.

«А может быть, и…» – подумывал он, глядя, как двигаются густо покрытые фиолетовой домадой, обведенные по контуру красным женские губы.

– …не очень спешишь… – протиснулся сквозь его мечты бархатный голос.

– Я? Что? – Великолепная сцена еще маячила у Феди перед глазами.– Я? – Он залпом опрокинул фужер сушняка.– Совсем не спешу!

– Тогда, может, поможешь мне? С этим? – Кивок в сторону коридора.

– С чем с этим?

Федя въезжал медленно. С некоторым огорчением (и облегчением, если честно: не дай Бог опозориться!) он сообразил, что ему предложено не возлечь на просторное ложе, а нечто более прозаическое.

– Шкаф. Поможешь мне собрать его, а то я не умею, ну совсем не умею этого! – И засмеялась обещающе.

По крайней мере, так показалось Феде.

– Собрать? – Федя гордо расправил плечи.– Эт я спокойно! Прямо счас!

Алкоголь сделал его движения резкими, но самочувствие оставалось превосходным.

Федя энергично принялся за дело.

Части шкафа были освобождены от бумаги и веревок, из Светиной сумочки появился крепеж и паспорт. Нашлись кое-какие инструменты. Небольшая проблема возникла с местом, но решили и ее, перетащив в коридор одну из тумб.

Через каких-нибудь полчаса шкаф возвышался рядом с дверью, «лицом» к стене, а Федя ловко ввинчивал бронзовые шурупчики в высверленные изготовителем дырочки.

– Еще немного, еще чуть-чуть… – бормотал он то ли себе, то ли Свете, придерживающей заднюю стенку.– Тогда только ручки привинтить…

Федя не сразу заметил, что к его спине тесно прижимается упругая грудь, а Светины руки гладят его по животу.

– Какой ты сильный! – прошептала прекрасная женщина, привстав на носки, чтобы дотянуться до его уха.

Отвертка в руке Феди перестала вращаться. И сам он тоже застыл.

– Да брось ты ее! – Света отобрала у него отвертку, развернула к себе лицом.

– Ты сильный и красивый,– проворковала она, обнимая Федю за шею.– Ты ведь совсем не против, правда?

Притянув его голову, потрясающая женщина страстно впилась в пухлые Федины губы.

Это был не первый Федин поцелуй, но забалдел он от него круче, чем от выпитого вина.

То ли во сне, то ли уже в нирване Федя позволил отвести себя к занимавшей треть комнаты кровати и провел упоительные минуты (или часы?), обнимая неповторимое женское тело, так хорошо прощупываемое сквозь мягкую ткань. Вскоре он беспрепятственно проник и под нее, убедившись наверняка, что никаких лифчиков там нет. Это подвигло Федю на дальнейшие действия, но не слишком уверенный его натиск был остановлен.

– Какой ты… конкретный,– проговорила Света, освобождаясь от его рук и оставляя Федю в одиночестве на смятом покрывале.

Выпрямившись, она подняла руки, поправила волосы:

– Я тебе нравлюсь, да?

– Очень! – честно признался Федя, глядя на белую полоску кожи между нижним краем кофточки и юбкой.

– Я так волнуюсь! – проворковала Света.– Может, еще выпьем?

– Давай,– согласился Федя. Перестав ощущать ее переливающуюся под нежной кожей плоть, он понемногу трезвел.

Покачивая бедрами с грацией манекенщицы. Света сходила за вином.

Опустившись на постель рядом с Федей, она вложила ему в руку бокал.

– Пей,– сказала томно.– За нас!

Федя мигом сглотнул вино, и тотчас губы Светы прижались к его губам, а верткий язык проник между его зубов.

Света рывком освободилась от половины собственной одежды, стащила с Феди рубашку. Прикосновение телом к женской мягкой груди было потрясающим.

Спустя некоторое время Федя вновь предпринял попытку проникнуть в наиболее сокровенные места, но опять встретил сопротивление.

– Не спеши,– влажным жарким шепотом проговорила Света.– Нужно сперва кое-что.

– Что? – машинально спросил Федя. Соображалось ему туго: кровь шумела и играла внутри.

– Помыться.– Света кончиком языка прошлась по его шее.– Можно, я тебе помою? Можно?

– Да! – немедленно и охотно согласился Федя. В ванной Света раздела его полностью, причем проделала это не спеша, так что Федя вдоволь налюбовался на ее гладкую спину с четырьмя родинками на левой лопатке и цепочкой проступивших сквозь тонкую кожу позвонков.

Когда он, оставшись в чем мать родила, собирался влезть в ванну, потрясающая женщина остановила.

– Нет, нет! – возразила она.– Мне так нравится твой запах. Мы помоем только Его!

Но едва красавица блондинка приступила к делу, с Федей случилась… маленькая неприятность.

По крайней мере, он расценил это именно так и был ужасно смущен.

Но Света тут же утешила.

– Какой ты страстный! – проворковала она и буквально через несколько минут ее пальчики восстановили временно утраченное.

– Иди в комнату! – Света подтолкнула счастливца наружу.

На некоторое время он остался один, в состоянии эйфории и не полной уверенности, что такое происходит именно с ним.

Света не заставила его ждать. Когда она вошла в комнату, трусиков на ней не было. Зато оставались черные колготки с пикантным вырезом там, где по правилам морали его уж точно быть не должно.

– Музыка! – торжественно произнесла она и впихнула в пасть «Панасоника» кассету с клипами неизвестного Феде негра-джазмена.

– Приляг!

Свете пришлось повысить голос, чтобы перекричать стоны сакса.

Очень медленно и очень картинно Света начала снимать колготки. Она встала так, чтобы Федя мог лицезреть ее полностью. И Федя лицезрел. Фигурка у Светы была не просто отпад, а полный отпад. Конец вечности.

Женщина-экстаз плавно опустилась на постель, прилегла рядом, прошлась ноготками по Фединому животу.

– Какие у тебя мускулы! Как железо!

Федя еще больше напряг пресс. Он ощущал себя героем, большим, сильным, неотразимым.

Потолок с солнечными разводами раскачивался над ним. Потом его заслонило прекрасное возбужденное лицо.

Рот Светы накрыл его губы, женщина распласталась, приникла, навалилась всем телом.

– Возьми меня! – потребовала она, отрываясь от его губ.

Лицо ее было так близко, что глаза сливались в одно огромное немигающее око.

– Возьми меня!

Федя поерзал, сделал попытку… но, даже будь он более опытен и менее пьян, в таком положении это была почти невыполнимая задача.

Света соскользнула телом вниз, помогла рукой, вздохнула – «ах-х…», словно она, а не Федя в данный момент расставалась с девственностью. Схватив его за плечи, женщина толкнулась коленом, ловко перекатилась на спину, потянув Федю за собой. Бедра ее прыгнули вверх, острые ногти вонзились в Федины ягодицы, вжимая его в глубину лона.

С этого момента Федя вообще перестал о чем-либо думать.

Через некоторое время он задрожал, излился и обмяк. Но когда сделал попытку высвободиться из женских объятий, Света не отпустила. Руки ее еще крепче соединились на его спине, а потерявший упругость орган удержан иным способом.

Федя не сопротивлялся. Он был счастлив и готов позволить делать с собой что угодно. И очень скоро оказался вновь способен к решительным действиям.

Второй раз вышло еще лучше.

Света решила сделать перерыв. Любовники выпили вина и вместе отправились в ванную, где горячая вода, а в большей степени – женские губы помогли Феде воспрянуть вновь.

Затем они трахались стоя. Ноги Светы обвивались вокруг Фединого тела, а лопатки упирались в мощную грудь Сталлоне, чей плакат украшал дверь ее ванной комнаты.

Для Феди этот вариант оказался скорее работой, чем удовольствием, но накачанные на тренировках ноги выдержали охающий и подпрыгивающий груз. Финальное «О-о-о!» – и Света соскользнула на пол, обессиленная, но по-прежнему прекрасная.

Федя присел на край ванны и сполоснул лицо холодной водой. Он был еще вполне.

Его шикарная любовница отдыхала недолго.

– Побудь здесь, я тебя позову,– сказала она и вышла в коридорчик.

Спустя пару минут из комнаты донесся ее зов:

– Ми-илый!

Натянув колготки (те самые, с интимным вырезом), Света ждала его, стоя на полу на четвереньках, выгибая спину, как мартовская кошка, и поигрывая ягодицами.

На этот раз Федя получил полное удовольствие.

И не в последний раз.

Проявив себя настоящим мужчиной и осушив, по меньшей мере, еще одну бутылку, Федя вырубился. Вернее, погрузился в приятное беспамятство.

А вот пробуждение было чертовски неприятным.

Болела голова. Болели руки и ноги. Болела спина, яйца, желудок, поцарапанная задница, губы… короче, все болело. Во рту же… нет слов для того чтобы описать то, что творилось у Феди во рту, еще не придумали. Страшно хотелось пить, и одновременно было полное ощущение, что мочевой пузырь сейчас лопнет.

Федя разлепил вспухшие губы и выдавил из себя стон. Сознание возвращалось… и вместе с ним возвращались прекрасные воспоминания. Стало как-то легче.

Повернув голову, Федя увидел потрясающую женщину Свету. Свою неистовую любовницу.

Потрясающая женщина пила сок из картонного пакета, положив ноги на край «сексодрома».

– Очухался? – спросила она.

Без малейшего сострадания в голосе.

Федя попытался мужественно улыбнуться, похлопать ее по ноге: ничего мол, я в полном порядке, крошка!

Но потерпел фиаско и в том и в другом.

Движение лицевых мышц отозвалось всплеском головной боли. А попытка дотянуться до Светиной гладкой голени была пресечена стальным браслетом, удерживавшим Федино запястье.

Приподняв голову (еще один всплеск боли), Федя обнаружил, что прикован к кровати. В лучших традициях американского триллера. Если бы не боль, жажда и пульсирующий мочевой пузырь, он воспринял бы новый тур игры намного лучше.

Света извлекла откуда-то длинную коричневую сигарету и закурила.

Коробка с соком стояла совсем рядом – но в полной недосягаемости.

– Ты куришь? – спросил Федя первое, что пришло в голову.

– А тебе что?

Голос потрясающей женщины утратил бархатные обертоны. Сейчас она даже выглядела лет на пять старше, чем когда Федя увидел ее в первый раз.

Но по-прежнему оставалась очень красивой.

– Я пить хочу,– сказал Федя, сделав попытку улыбнуться.

Вышло довольно жалко. Что, черт возьми, происходит?

Света вытянула руку, щелкнула ногтем по тонкой коричневой палочке – пепел упал Феде на живот.

– Потерпишь,– уронила прекрасная женщина с холодным пренебрежением.

– Света,– начиная подозревать недоброе, пробормотал «герой-любовник».– Мне это не нравится. Освободи меня!

– Заткнись.

– Ты что, двинулась?

– Сказано: заткнись!

И ударила Федю пяткой по губам.

Он сразу ощутил вкус крови во рту. И рассердился.

Но сердиться он мог сколько угодно. Толку – ноль. Максимум – поерзать по кровати и позвякать цепочками наручников.

Федя решил молчать.

Он угрюмо ковырялся в собственных мыслях. Вспомнилось, кстати, что скоро наступит, если уже не наступило, время менять Юрку…

Света зажгла еще одну сигарету. «Она кого-то ждет»,– с некоторым опозданием сообразил Федя.

Предчувствия у него были самые скверные. Во влетел!

Лежать голышом, с набором скверных ощущений, ожидая неизвестно чего… Феде стало холодно… и страшно.

– Я замерз,– буркнул он.– Мне в туалет надо!

– Потерпишь.

– Я не выдержу!

– Выдержишь!

Сказано было с угрозой, и Федя со всей полнотой ощутил бедственность и уязвимость собственного положения. Света посмотрела на часы, потом – на него.

– Выдержишь,– повторила она и усмехнулась припухшими губами. Только губами.– Не обоссышься. – Вот теперь Федя испугался по-настоящему.

Глава восьмая

– Я видел, как он вошел в подъезд,– сказал Юра.– И обратно он точно не выходил. И этот тоже не выходил. Что мне делать?

– Подожди,– ответила Наташа.– Скоро приедет Андрей Александрович.

– Четыре часа,– сказал Юра.– Я попробую его поискать.

– Нет, не ввязывайся! Хоть ты не ввязывайся! Подожди, пока приедет Андрей Александрович, он разберется.

– Ладно, посмотрим,– буркнул Юра и повесил трубку.

Не будет он никого ждать. Ежику понятно, Кузяка прокололся. Не стал бы он сидеть там четыре с лишним часа по собственной воле.

Юра был абсолютно уверен, что друг не мог забыть ни о нем, ни о порученном деле.

– Ладно,– повторил он,– посмотрим.

Слово «посмотрим», как известно, имеет несколько значений. В том числе и прямое. Посмотрим.

Вот подъезд, в который вошел Федя.

«Третий этаж»,– сказала блондинка. Это Юра запомнил.

И он поднялся на третий этаж.

На площадке оказалось три двери. Юра остановился у первой, прислушался – тихо. За второй – тоже тихо. За третьей… Что-то монотонно бубнил женский голос. Юра напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова… и услышал шаги, а затем звук открывающейся внутренней двери. Он еле успел отскочить.

Дверь открылась, и из нее, не глядя по сторонам, выскочил взъерошенный мужчина.

– Нажрешься – лучше не приходи, понял?! – устремился за ним визгливый женский голос.

– Пошла ты на хер! – огрызнулся мужик, с маху хлопнул дверью и побежал вниз по лестнице. Юру он, скорее всего, даже не заметил. Выждав еще пару минут, Юра снова спустился на площадку. И задумался.

Три квартиры. Там, откуда вышел мужик, Феди, скорее всего, нет. Там – свои проблемы. Остаются еще две.

Выбрав наобум, он нажал кнопку звонка. Ничего.

Нажал еще раз, прислушался…

Ничего.

Остается одна. Или блонда соврала про третий этаж.

Юра медлил. Ну хорошо, он позвонит, дверь откроется, а дальше? Что он скажет? «Нет ли у вас моего друга?» Да уж!

Но какой выход? Дождаться Андрея Александровича? Но… может, уже и сейчас поздно?

Юра решился и нажал на клавишу.

«Тилиньк,– сказал музыкальный звонок внутри.– Тилиньк».

Дверь открылась сразу. А на пороге стояла та самая блондинка. Крутая баба, надо сказать.

Когда она увидела Юру, в лице ее что-то переменилось.

Должно быть, не его она рассчитывала увидеть.

Как ни странно, это подбодрило юношу.

– Мой друг у вас? – спросил он, делая шаг вперед.

– Твой друг? – удивленно переспросила блонда.

– Да,– сказал Юра.– Федор. Он помогал вам подняться… – Тут Юра замялся, потому что не знал, что именно помогал втащить Федька.

– А, Федор,– Блондинка лучезарно улыбнулась.– Ну конечно. Да, Федор. Такой хороший паренек! Но,– огорчение на красивом лице,– он уже ушел. Давно ушел.

– А куда, вы не скажете?

Блондинка покачала головой. Юрины ноздри втянули ее запах. Потрясный запах! Но подозрительность его не оставила.

Блондинка, словно угадав, снова улыбнулась.

– Честное слово, я его не прячу,– сказала она.– Можете зайти и убедиться.

– Да я вам верю,– колеблясь, проговорил Юра.

– Нет уж, вы зайдите,– с веселым напором настаивала женщина.– Давайте, давайте!

«Черт! Надо было дождаться Андрея Александровича»,– с запоздалым раскаянием подумал Юра.

Но теперь он должен войти и «убедиться». Отказаться – совсем по-глупому выглядит.

Блондинка посторонилась, пропуская.

Крохотный коридорчик. Три двери. И все три – закрыты.

– Только обувь снимите, молодой человек,– сказала блондинка.– А то я утром пол вымыла.

Фединой куртки на вешалке не было. Юра присел на корточки, развязывая ботинок.

Блондинка стояла рядом, постукивая по полу носком туфли.

Юра развязывал шнурок не глядя. Потому что не мог оторвать глаз от ее икр.

Женщина отошла, насколько позволяла крохотная прихожая.

– Положите их в ящик, пожалуйста, а то натечет.

Законная просьба. Юра наклонился над обувным ящиком, открыл его… и увидел стоптанные Федькины башмаки!

Изумленный, он поднял голову, повернулся к блондинке…

И успел засечь обрушивающуюся на него сверху палку!

Рефлекторный блок, сухой стук, боль в руке.

Чтобы избежать следующего удара, Юра нырнул вперед, голова его уткнулась в живот женщины, а руки обняли ее колени. Не ради того, чтобы провести прием,– чтобы не упасть. Тем не менее это было лучшим, что он мог сделать. Света, уже примерившаяся ударить его ногой, потеряла от толчка равновесие и повалилась на спину.

Падение ошеломило женщину, но не настолько, чтобы она перестала сопротивляться. Однако позиция Юры была выигрышней. Он рывком перебросил тело вперед, задрав Светину юбку, схватил ее за руки и оказался в самой что ни на есть недвусмысленной позиции: между женских раскинутых ног.

В первую секунду его мысли были далеки от секса, но вдруг блондинка перестала сопротивляться и активно заелозила бедрами.

– Ты что это делаешь? – почему-то шепотом спросил Юра.

– Угадай!

Юра прижимал ее руки к полу, но помешать возбуждающим телодвижениям женщины не мог. Да и хотел ли?

– Только не отпускай меня,– прерывающимся голосом проговорила женщина.– Ты такой крутой! Хочешь меня трахнуть, да? Прямо здесь, да?

Юра безусловно хотел. Вернее, хотел бы… но рука до сих пор ныла от удара палки, а Федькины ботинки по-прежнему стояли в обувном ящике…

– Ты зачем меня треснула? – спросил он.

– Испугался? – В голосе блондинки просквозила пренебрежительная интонация. Юра смотрел на ее губы, темно-красные, припухшие, какие-то непристойные, и искушение все росло. Тем более что твердый лобок женщины не переставая терся о его джинсы, а в ноздри бил ее запах, запах возбужденной сильной самки, которая хочет, хочет…

– Федор где? – потребовал Юра, собрав в кулак всю свою волю.

– Спит! – Блондинка облизнулась.– Он молодец. Не такой трус, как ты!

– Где он, в комнате?

– Да.– Женщина опустила веки.– Да, в комнате. Ну?

Юра на миг ослабил внимание…

И Света тут же воспользовалась этим. Впилась зубами ему в предплечье и рванулась, выгнувшись, пытаясь сбросить его с себя…

Юра вскрикнул от боли, выпустил ее руки – и едва не остался без глаза, когда длинные острые ногти полоснули его по лицу.

– Сука! – взвыл он и, почти потеряв над собой контроль от ярости, ударил женщину кулаком в лицо.

В ответ на это Света еще свирепей вгрызлась в его руку. Не будь на Юре куртки, наверное, прокусила бы насквозь. Ни силой, ни яростью она не уступала юноше. Одной рукой Света схватила его за волосы, а второй норовила вцепиться в глаза.

Юра без замаха, но изо всей силы трижды ударил ее в лицо. Он бил бы еще и еще, но вдруг обнаружил, что зубы, впившиеся в его руку, разжались.

Юра остановил свой кулак, замер, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Женщина под ним не шевелилась, обмякла. Глаза закрыты, на виске – красное пятно, из ноздри – кровь.

Вырубилась? Или притворяется?

Нет, кажется, не притворяется. Юра несильно шлепнул ее по щеке. Ноль эмоций. Запал его иссяк, и теперь он чуть ли не раскаивался: все-таки женщина, да еще красивая женщина. Нехорошо. Он бил ее так, как дрался бы на улице: до первой крови, до второй, до третьей, пока не устанешь или не растащат. Зимородинский учил другому: контроль, четкость, соразмерность силы и противодействия…

Юра поднялся. Женщина не шелохнулась. Лежала, раскинув классные ноги, юбка задралась, сквозь черные кружевные трусики пробивались черные волоски. Юра вспомнил, как ее лобок терся о его гениталии, и парня бросило в жар. Чтобы отвлечься, он закатал рукав куртки, подтянул рубашку. На руке остались глубокие красные вмятины. Неслабые зубки. Ладно, Кузякин, значит, в комнате. Спит? Ну поглядим.

– А подруга твоя сказала – ты спишь! – сказал Юра и невольно ухмыльнулся. Уж очень прикольно смотрелся голый Федька, прикованный к кровати, с тряпкой, торчащей изо рта…

– Хорош! – «похвалил» Юра, выдергивая кляп, женские трусы, изо рта приятеля.– Просто кайф. Оприходовала тебя баба.

– Ну бля! – пробормотал Федя, сплевывая густую слюну.– Где она?

– Там,– Юра мотнул головой в сторону коридора.– Тебя бы на видео заснять. Кошмар на Бумажной улице!

– Пошел в жопу! – огрызнулся Федя и звякнул наручниками.– Ты давай ключи ищи!

– А что их искать? – Юра вдруг обнаружил, что у него отличное настроение.– Вон они лежат.

– Ты бы хоть спасибо сказал, Кузяка,– проговорил он, открывая замки.

Но вместо благодарности освобожденный тут же вскочил и припустил в туалет.

Журчание было долгим и мощным.

– Фу-у,– сказал Федя, возвратившись.– Думал – обоссусь! – Он оглянулся в поисках своей одежды.– А здорово ты ее отметелил!

– Ну, она тоже, знаешь, чуть меня без глаз не оставила,– оправдываясь, ответил Юра.– Здоровая, как мужик, в натуре!

– Ты молодец,– благодарно сказал Федя. Он отыскал свои тряпки и начал одеваться.– Выручил меня. Я уж думал – все, гейм овер!

– Ладно, еще сочтемся,– ответил тронутый похвалой Юра.– Что дальше будем делать?

– Ее – сюда,– предложил Федя, показав на «сексодром»,– на мое место. И давай сваливать. А то скоро ее дружки заявятся!

– Точно знаешь?

– Думаю. Ты руку разбил. Юра посмотрел на руку:

– Нет, это ее кровь. Ладно, пошли.

– Если застукают нас,– сказал Федя, когда они за руки за ноги втащили Свету в комнату и уложили на кровать,– огребем лет по восемь, верняк!

– Не застукают. Иди, кстати, дверь посмотри – закрыта? – сказал Юра и принялся застегивать «браслеты» на руках женщины.

Тонкие запястья вращались внутри колец свободно, но не настолько, чтобы вытащить из них руки.

– Позвони Андрею Александровичу,– сказал Юра, когда его друг вернулся.– Скажи, что мы – тут.

Федя набрал номер. Трубку взял Ласковин. Еще минута – и они его не застали бы.

– Сидите там,– выслушав, распорядился Андрей.– Никому не открывать. Я позвоню семь раз подряд, ясно? Если к ней явится подмога, как раз под дверью их и встречу. И никаких самостоятельных движений, ясно?

– Номер сотри,– сказал Юра, когда его друг положил трубку.

– А как?

– Как? – Юра сам этого не знал.– Выдерни из розетки,– сказал он.– Тогда вообще все сотрется.

Света зашевелилась, застонала.

Федя схватил трусы, которые служили ему кляпом немногим раньше, и запихнул их ей в рот.

– Классная герла,– сказал он.– А трахается – отпад!

– Ду ю факинг, ковбой? – Он по-хозяйски похлопал женщину по бедру.

– Мудак ты! – отозвался Юра. Не то чтобы ему было противно, но… свою первую женщину он представлял несколько иначе.

– Она не против,– агитировал Федя.– Блядища еще та!

– Может, махнетесь с ней местами? – предложил Юра.– А я пойду?

Федя тут же заткнулся.

– Есть хочется,– сказал через некоторое время Юра.

Неизвестно, как он сам повел бы себя на месте Федьки. Скорее всего, ничуть не лучше.

– Сходи на кухню,– предложил Кузякин – Там еще шашлыки остались, если она не сожрала.

– Посмотрю.– Юра встал.– А вы тут можете пока потрахаться! – Он усмехнулся.

– Мне хватит. Давай, иди за жратвой. И мне дрынк какой-нибудь притащи. А я видик врублю. Оттянемся в полный рост! – он хихикнул.

Света замычала что-то сквозь кляп.

– Может, вытащить? – обеспокоенно произнес Юра.– А то задохнется еще?

– Ни хрена!

Федя был зол на женщину. И на себя тоже.

Левая половина Светиного лица – та, по которой молотил Юрин кулак,– уже заметно опухла. И глаз начал заплывать. Но все-таки она оставалась красоткой. Федя почувствовал, что предложение Матвеева факнуть ее еще разок находит в его организме определенный отклик.

Снова захотелось пить. Хотя насосался воды из крана под самое горло.

«Сушняк»,– подумал он.

Шашлык остался. Еще был хлеб и разные деликатесы в холодильнике. Вроде маслин и красной икры.

«Нехило живет»,– подумал Юра.

Но икру трогать не стал. Его чувства справедливого возмещения хватило только на хлеб и шашлык. И на пару банок бельгийского пива. Еще одну банку он взял для Федьки. Сложив все на черный овальный поднос, Юра направился в комнату… Но ему не удалось дойти.

– Ну ни хрена себе! – сказал черноволосый мужчина, смахивающий на итальянского мафиозо.– Это еще что за егало?

Юра не нашелся, что ответить.

– Пожрать решил, киздюшонок? – прищурившись спросил «итальянец».

«Использование предметов!» – вспомнил Юра и тут же отправил содержимое подноса в рожу брюнета.

– Твою мать! – заорал тот.

Часть «послания» ему удалось отбить, но политые кетчупом кусочки жирного мяса оставили заметный след на его лице и одежде.

– Хана тебе! – раздув ноздри, пообещал брюнет.

– Попробуй! – парировал Юра, принимая стойку.

Ну, вдвоем с Федькой они его сделают. С виду «итальянец» – далеко не Шварценеггер.

Вдвоем?

В дверях возник еще один мужик. Ростом пониже Юры, но совершенно квадратный.

– Каратист, бля? – осведомился брюнет. Что произошло потом, Юра не понял. Ладонь «итальянца» мелькнула у него перед глазами, он вскинул руку… тут в голове у него что-то взорвалось, и Юра вышел из игры.

Федя выскочил из комнаты как раз в тот момент, когда брюнет свалил его друга.

Увидев перед собой его затылок, Федя без раздумий врезал по нему кулаком. Как учили, с доворотом бедер, с четкой фиксацией… йо!

Брюнет как подкошенный рухнул мордой в пол.

А через мгновение к двум лежащим присоединился третий.

Низенький «квадратный» мощно влепил Феде в печень, а потом – в челюсть.

Один из ударов был лишним – Федя отключился бы от любого.

Он пришел в себя от резкой боли в колене. Это брюнет пнул его ботинком.

Первое, что обнаружил Федя,– это что у него опять дико болит голова. А чуть позже – что лежит на полу и руки скованы за спиной.

– Этот,– прозвучал откуда-то сверху голос Светы.– Второй после заявился.

– Заговор школьников! – писклявый голос принадлежал, видимо, «квадратному».

– Вставай, киздюшонок! – процедил брюнет.– Колобок, помоги ему!

Лапы «квадратного» сжали Федины плечи, и он без каких-либо собственных усилий оказался на ногах. Нельзя сказать, чтобы это обращение понравилось.

Брюнет стоял перед ним. Он снял куртку и умылся, но на воротнике рубашки следы кетчупа были хорошо заметны. Каким бы плачевным ни было положение Феди, а это показалось ему забавным.

– Лыбишься, киздюшонок? – оскалив зубы в усмешке, поинтересовался «итальянец».– Я знаю, почему ты лыбишься… – Он потер рукой затылок… и вдруг нанес Феде сильнейший удар в живот.

Федя не упал только потому, что его держал «квадратный».

От боли перед глазами поплыли черные полосы, он силился вздохнуть… и не мог. Лицо его посинело.

Брюнет наблюдал с удовольствием.

– Нравится, киздюшонок, по кайфу тебе? – спросил он, хотя Федя вряд ли мог его слышать.– Может, повторить?

Дыхание восстановилось, когда Федя решил, что вот-вот умрет. Он с сипом втянул воздух… и поток рвоты выплеснулся у него изо рта. Брюнет еле успел отскочить.

– Ковер! – вскрикнула Света.– Что ты делаешь, придурок?

Брюнет (возглас относился именно к нему) пожал плечами.

– Жалеешь его, Галочка? – спросил он, ухмыльнувшись.– Оттрахала писуна, хрен ему не отгрызла?

«Галочка? – уловил сквозь синюшный туман Федя.– Почему Галочка?»

– Ты мудак! Загадил всю квартиру! – сердито выкрикнула женщина.– Шкаф этот дурацкий! Поумнее ничего не придумали? Ковер теперь не вычистить! Надо было его здесь бить, да?

– Тебя не спросили! – фыркнул «итальянец». И влепил Феде пощечину. Вполсилы, для самоутверждения.

– Лежала тут ножки врозь… Ну, киздюшонок, говори, почему за Кешкой таскался? – рявкнул он.– Будешь молчать, я тебе весь ливер отобью! Что? Будешь молчать?

Федя не проронил ни слова. Он решил терпеть все. К тому же был на грани обморока.

– Кончай, Робик,– вмешался «квадратный». И опустил обмякшего Федю на стул.– Отвезем сопливых к батюшке, и все дела. От него ничего не скрыть! – последнее сказано было с гордостью.– И чего ты дергаешься? – продолжал «квадратный».– Ну треснул писун тебя разок… Делов-то?

У Феди немного прояснилось в глазах. Он увидел Юрку, лежавшего на полу. Руки Матвеева тоже были скованы за спиной, а глаза закрыты. В отключке Матвеев.

«Какой я дурак!» – с запоздалым раскаянием подумал Федя.

– Заставить бы тебя, Робик, все это убрать,– ворчала «Света».– Блевотину отскребать…

– Отскребешь! – заявил брюнет.– И куртку мне вычистишь!

– Хрен тебе!

– А по роже? – спросил брюнет.– Ишь как тебя раздуло! Давай еще разок, для симметрии, а? – и засмеялся издевательски.

– Заткнись,– неожиданно спокойным голосом проговорила Галя.– Или твою рожу раздует еще покруче!

– Колдунья хренова! – проворчал брюнет.– Полгода из послушниц – и, еш твою мать, какие мы грозные!

Но шутки прекратил.

«Ласковин,– подумал Федя.– Он едет сюда. Он нас выручит!»

– Поехали! – словно угадал Федины мысли «квадратный».– Время идет!

– А вас не застукают? – забеспокоилась Галя.– А то мне потом объясняться!

– Не бойсь! – свысока произнес брюнет.– Симаков фургон подгонит к самому подъезду. Сначала шкаф стащим, потом – этих. Все схвачено, солнышко, все схвачено! А курточку мою,– в голосе его появились заискивающие нотки,– почистила бы щеточкой по-быстрому, а то пятна останутся, если сразу, ну ты понимаешь. Сделаешь, Галчонок, ладушки?

– Оставь у меня,– сказала женщина.– Потом заберешь, не замерзнешь. Почищу. У меня средство есть немецкое, все сходит.

– Спасибо, Галчонок, конечно, не замерзну! Колобок! Глянь в окно, фургон там, нет?

– Нет,– выглянув, ответил «квадратный».– Слышь, Галка, я там в коридоре пиво видел, что-то во рту пересохло.

– Я принесу,– сказал брюнет.– Галчонок, ты бы лед к лицу приложила, а то распухнет. А ты такая красивая…

Женщина бросила на него подозрительный взгляд.

– Ты ведь на меня не сердишься, Галчонок? – поймав ее за руку, тихо сказал брюнет.– Ну брякнул сгоряча, не сердишься?

– Не бойся,– сказала Галя, высвобождая руку.– Порчу наводить на тебя не буду. Лучше за этими присмотри.

– А что за ними смотреть? – усмехнулся явно обрадованный брюнет.– Они теперь тише говна. Погрузим, отвезем, а там батюшка из них правду и вынет. Им ловить нечего.

К сожалению, он оказался прав. К сожалению, Андрей оказался на Бумажной только через двадцать минут после того, как мебельный фургон вырулил со двора. Ехал бы на метро – успел бы. А тут… сначала попал в пробку на Литейном, потом – на Загородном.

Если б знать… Но удача Ласковина распространялась только на Ласковина.

Глава девятая

По полученной от Феди информации Андрей без труда нашел и дом, и квартиру. Но на его условный звонок никто открывать не спешил. Это настораживало.

Ласковин прислушался. Как-то там слишком тихо… И кто-то определенно был внутри.

Ласковин нажал еще семь раз… Ага, отозвалось. Шаги.

Андрей встал немного в сторону, чтобы выйти из фокуса дешевого «глазка».

– Кто там? – настороженно поинтересовался женский голос.

– Сколько, бля, звонить можно! – недовольно крикнул Ласковин.– Из магазина, бля! – первое, что пришло в голову. По ассоциации со шкафом, наверное.– Счет неправильно оформлен!

– Какой счет? – к подозрительности приметалось недоумение.

– Кассовый! – сердито прокричал Андрей. «Неужели не купится? Дверь железная, не выбить!»

– Да мы сами все исправили! – вдохновенно врал он.– Вам только посмотреть и расписаться, одна минута, чес-слово!

– Ну не знаю… – протянула женщина в сомнении.

«Дурак,– отругал себя Ласковин.– Надо было электриком назваться».

– …Ну ладно,– недовольно проговорила женщина за дверью,– дайте я посмотрю, что за счет.

Щелкнул замок, дверь открылась… ровно на длину цепочки.

– Ну давайте же! – уже с раздражением повторила женщина.

И Ласковин дал!

Восходящим май-гери он вырвал к егудям цепочку, пяткой отшиб дверь (чуть не захлопнулась) и, плечом оттолкнув женщину, защелкнул ригельный замок. Резкий поворот: хозяйка с растянутым буквой «о» ртом… В сторону, прочь! Ласковин пинком распахнул дверь в комнату – пусто! Кухня – пусто! Третья дверь… Пусто, черт возьми!

– Где они? – тихим страшным голосом спросил Ласковин, приблизив собственное злое лицо к распухшему личику Гали.

Женщина часто задышала, прижалась спиной к стене коридора.

– У-у-шли,– выдохнула она.

– Врешь! – еще тише произнес Ласковин.

И вдруг резким движением выхватил пистолет и прижал к здоровой щеке женщины.

– Где они? Говори! Быстро! – рявкнул он, вложив в окрик всю свою ярость.

– Не з-знаю!

Женщину трясло.

– Не знаю! Не скажу! – истерично завизжала она.

Ласковин наотмашь хлестнул ее по лицу. Крик оборвался.

– У-у-у… – тоненько заскулила Галя.

– Смотри на меня, блядь! – зарычал Ласковин, толкая ее стволом «медиума» в подбородок.

Один взгляд на Ласковина – и Галины глаза начали закатываться. Андрей еще раз хлестнул ее по щеке. Женщина вскрикнула, но пришла в себя. Мушка пистолета оцарапала ей кожу под подбородком. Ласковин убрал «медиум». Этак с дамочкой, чего доброго, припадок случится. Галя тряслась как осиновый лист. Того и гляди, бухнется в обморок, из которого ее и ведром холодной воды не вытащишь. А Ласковину время – на вес золота. Секунда – гран.

Полминуты передышки.

– За что меня так? – простонала женщина.– Пожалуйста!

Вот чего у Андрея не осталось, так это жалости. И во взгляде его это читалось так ясно, что у Гали внутри все сворачивалось от ужаса.

«Он меня убьет! Святой отец! Спаси меня!» Галя знала, как подчинять себе мужчин, знала, как использовать их силу, как заставить выполнять ее желания… Но этот был – не мужчина. Этот – злой дух, ракш, о которых предупреждал святой отец Константин. Железные руки, железные глаза… Галя перестала чувствовать себя женщиной. Оказаться в постели с этим?!

После школы Галю сунули в ПТУ, а там попытались выучить на фрезеровщицу. Галя до сих пор помнила ужас, который охватывал ее при виде воющего железного чудовища. Она не осмеливалась смотреть Ласковину в лицо. Он был – как фреза. Галя воочию увидела, как бешено вращающаяся сталь входит в ее тело, увидела, как разлетаются клочья кровавого мяса…

– Пожалуйста… – прошептала она.– Пожалуйста, не надо.

– Ладно,– произнес Ласковин, пряча пистолет. Что толку давить, если перед тобой уже кисель. «Надо отсюда убираться».

– Поедешь со мной! – сказал он жестко.– Где ключи от квартиры?

– В к-кармане п-плаща… – заикаясь, выговорила женщина.

Андрей нашел связку.

– Пошли! – велел он.

– Можно мне од-деться?

– Нельзя!

Андрей снял куртку и набросил на плечи женщины.

– На выход, живо!

Они спустились вниз. Тяжелобольная женщина и заботливый мужчина, бережно поддерживающий ее за талию. Так подумал бы посторонний наблюдатель. «Приступ, наверное,– подумал бы он.– Вон, бедняжка даже тапочки домашние переодеть не успела».

Федя лежал на полу фургона между двумя раскачивающимися шкафами. Каждый раз, когда фургон подпрыгивал на ухабе, Федю швыряло вверх и било спиной о грязное дно фургона. Но хуже было то, что ремни, удерживающие мебель, могли не выдержать, и тогда один из шкафов, упав сверху, раздавил бы Федю, как армейский сапог – улитку. Юру, может быть, потому, что он все еще был без сознания, устроили несколько лучше: положили на диван. Между ним и Федей стоял тот самый угрожающе раскачивающийся шкаф.

Сквозь дыры и щели в обшивке фургона пробивался свет. Его хватало, чтобы Федя разглядел комья грязи на полу и ремни, которыми были скручены его ноги.

«Если добраться до какой-нибудь дырки,– подумал Федя,– можно посмотреть, куда нас везут».

Но его скрутили так основательно, что встать было невозможно.

Из-за шкафа раздался стон.

– Юрка! – позвал Федя.– Ты живой?

– Отчасти,– последовал ответ.– Это мы где?

– В мебельном фургоне.

– И что дальше?

– Хрен знает. Допрашивать будут, я так думаю.

– Кто, менты?

– Какие, на фиг, менты? – удивился Федя.– Два козла, которые нас вырубили.

– Два козла? – переспросил Юра.– Что-то я не врубаюсь.

– Ну два мужика. Сначала дали по балде тебе, а потом – мне. Ну, въехал?

– Въехал!

Заскрипели пружины дивана.

– Файл стерт,– сказал Юра.– Последний всплеск памяти – как я открываю холодильник. Жрать, кстати, хочется!

– И не говори,– согласился Федя.

– Так что было?

– Пришли два козла. Один вырубил тебя. Я вырубил его. А второй вырубил меня. Когда я очухался, меня попинали. Тебя не тронули, потому что ты был в ауте. Ну, потом погрузили в фургон, и сам видишь.

– Нехило,– сказал Юра.– Что еще?

– Еще? Бабу эту зовут не Света, а Галя,– вспомнил Федя.– И тот чмон, который тебя вырубил, сказал, что она колдунья. В натуре.

– Мортал комбат,– подытожил Юра.– Башка трещит, жрать хочется, френд Кузякин факнул колдунью, и теперь нас везут, чтобы промыть мозги и изучить осадок. Идеи есть?

– Тебя крепко связали?

– Упаковали, как сосиску.

– Может, нам поорать? – предложил Федя.

– Смысл?

– Ну, услышит кто…

– Угу. Даже скажу – кто. Те, что в кабине сидят. Услышат, остановятся и еще раз дадут по голове. Не знаю, как твоей, а моей – хватит.

– Придумай получше!

Вместо ответа Юра заворочался, охнул, диван под ним подпрыгивал на каждом бугре.

– Пылищи тут,– пожаловался он.

– Пылищи? На меня вот-вот шкаф рухнет! Пылищи… Ты давай говори, что придумал!

– Короче, так: мы с тобой – юные друзья милиции.

– У тебя что, крыша поехала?

– Заткнись. Слушай. И менты нам поручили следить за тем длинным мэном.

– На хрена?

– А вот это, чувак, не наши проблемы. Поручил нам следить капитан Нетумкин. Нечего ржать, этот самый Нетумкин к нам в школу заходил. Натуральный Нетумкин, ну не важно. Короче, загружай информацию.

– И где нам этот самый Нетумкин команды выдает?

– Опорный пункт на Гороховой.

– А не просекут, что мы их динамим?

– Как? У ментов спросят? Мы, значит, тут двух школьников отметелили, правда, что они на вас трудятся?

Федя хихикнул.

– Что-то сказал? – спросил Юра, не расслышав из-за шума мотора.

– Нет, ничего. Нормально. Принято. Слушай, а если они наши адреса захотят узнать, ну, там, телефоны?

– Скажем,– ответил Юра.– Если деньги, так с твоих взять нечего, а с моего фазера только неприятности огребешь. Не ссы, Федька, прорвемся! Напарим козлов. Главное – делай вид, что вот-вот обосрешься от страха!

– Ну,– отозвался Федя,– мне особо и делать вид не придется. Ты-то трупешник изображал, а мне вломили неслабо!

– Не будут нас бояться – отпустят. Главное, чтобы они об Андрее не просекли!

– Почему?

– Потому что, даже если нас не отпустят, он рано или поздно до них доберется. И тогда всю кодлу можно будет спокойно в унитаз спускать.

– А если не найдет?

– Найдет! Адрес ты ему сказал, так? А там чувиха твоя осталась. Спорим, Ласковин уже ее колет в полный рост?

– Блядь! – Федю подбросило на очередном ухабе.

– Это тебе лучше знать,– сказал Юра и засмеялся.

– Угу,– пробормотал Федя и надолго замолчал.

Фургон быстро катил по оживленной улице. Дела до него не было никому.

– Наташа,– произнес Ласковин в телефонную трубку.– Это я.

– Никто не звонил,– сказала Наташа.

– Знаю. Езжай, пожалуйста, домой. Прямо сейчас.

– Что-то случилось?

– Случилось. Нет, со мной все в порядке,– проговорил он, опережая вопрос.– Потом все объясню. Поторопись, пожалуйста.

– Выхожу через пять минут,– пообещала Наташа.– Андрей, вечером у меня работа, мне как, идти?

– Да, конечно. Только, скорее всего, я не смогу тебя забрать.

– Ничего. Раньше я ведь как-то добиралась, правда? Целую тебя, родной. Позвони, как сможешь, ладно?

– Обязательно!

Андрей положил трубку. Так, уже легче. Если удастся вытрясти у ребят номер телефона, Наташи там уже не будет.

Ласковин вернулся к машине.

Его пленница не пыталась бежать, пока его не было. Забилась в угол на заднем сиденье и лязгала зубами. Знай ее Ласковин раньше, поразился бы перемене, происшедшей с уверенной красивой женщиной. Впрочем, для него она не была ни женщиной, ни даже человеческим существом. Она была предметом, который может привести к похищенным мальчикам. И приведет.

– Так,– сказал он, захлопнув дверцу «Жигулей».– Теперь побеседуем.

Галя затряслась еще больше. Зрачок ее правого, незаплывшего глаза стал размером с маленькую монетку.

– Хочешь, чтобы я тебя отпустил?

Женщина кивнула.

– Говори все, что знаешь, и я тебя отпущу. Поняла?

Еще один судорожный кивок.

– Кто велел тебе заманить парня?

– Роб-берт.

– Какой Роберт?

– С-старший брат.

– Чей? Твой?

– Нет.– От удивления Галя даже перестала дрожать.– Старший брат-монах.

А, ясно. Если существует «протоиерей», должны быть и монахи.

– Что ему понадобилось от парнишки?

– Он следил за Кешей.

«Черт! – подумал Ласковин.– Просил же: поосторожнее!»

– Знаешь, где он живет, этот Роберт?

Галя несколько секунд испуганно смотрела на Ласковина, потом покачала головой.

– Врешь,– спокойно констатировал Андрей.– Тем хуже для тебя.

И отвернулся. Подействовало лучше всяких угроз.

– Я скажу, скажу! – быстро проговорила Галя.

– Попозже,– все еще глядя не на женщину, а вперед, на могучую арку Нарвских ворот, сказал Ласковин.– Попозже. Куда их повезли?

– Я не знаю.

Андрей резко повернулся к ней.

– Я правда не знаю! – Увидев, как сузились его глаза: – Они на фургоне уехали, на мебельном фургоне со склада, где Симаков работает! Это он мне шкаф привез, чтобы…

– Помолчи!

Ласковин размышлял.

У него – несколько вариантов. Первый: приехать домой к этому Роберту, дождаться его и вытрясти, как мешок. Второй: попытаться отследить, куда уехал фургон, и узнать у водителя, куда увезли ребят. И, наконец, третий: найти Гужму, взять его за яйца – тут Ласковин усмехнулся, и зубы Гали снова начали выбивать дробь – и выдавить все, что требуется.

Андрей был уверен, что бывший наркоман знает достаточно.

– Роберт живет один?

– С мамой.

Так, первый вариант отпадает. Если, конечно, не ждать у подъезда.

– А где?

– На Художников.

– А склад где?

– Здесь, близко, на Обводном. Показать?

Заискивающие нотки в голосе женщины не понравились Ласковину. Он с сознательной грубостью схватил ее за горло.

– Конечно, покажешь! – почти шепотом произнес он, нависая над Галей.

Та даже не пробовала сопротивляться. Горло ее спазматически дергалось под пальцами Ласковина.

Андрей выждал с полминуты и отпустил женщину. Пересел на водительское место.

– Обводный? – спросил он.– Где именно?

Мебельный склад. Одноэтажный домишко, прилепившийся к стене завода «Металлист», черный от копоти, но с пестрой крикливой вывеской «Все для дома и офиса! Доставка и установка!». Наверху плечистый дядя – рот до ушей – держит в руках сервант.

– Сиди тихо-тихо! – приказал Ласковин, запирая машину.– Тихо-тихо!

– Симакова как найти? – поинтересовался Андрей у мужика в синей спепуре.

– Уехал,– ответил мужик.– А тебе что, перевезтись?

– Симаков мне нужен. Срочно. Куда уехал, не знаешь?

Мужик пожал плечами.

– Товар повез. Лизка! Симаков надолго уехал?

– До звонка! – пискнул женский голос из-за полированной баррикады.

– Блин! – с почти не наигранным разочарованием произнес Ласковин.– Такие бабки горят! А куда уехал? Может, я догоню?

– А, может, я тебе сгожусь? – Мужик ухмыльнулся.

Зубы у него росли, как кривой забор. Ласковин покачал головой:

– Нет, братан, он уже в ведомость вписан. Бляха-муха, что же делать?

– Полтаха,– немедленно отреагировал предприимчивый грузчик.– Полтаха – и будет тебе полная информация.

Ласковин извлек полтинник.

– Лизка! – гаркнул мужик.– Лизка, слышь, куда у Симакова наряд выписан?

– Бронницкая, шесть,– сообщили из-за баррикады.– А потом – Космонавтов, пятнадцать.

– Нормально,– кивнул Ласковин.– Спасибо. Погнал я. Слушай, если я его сегодня не отловлю, завтра когда он будет?

– С утра.

– Еще, слушай, Бронницкая, а квартира?

– Лизка! На Бронницкой – какая квартира?

– Сто восемнадцатая. Заказчик – Клыкун.

– На,– сказал Ласковин, вручая мужику червонец.– Купи своей Лизке шоколадку!

– Я ей портвейну куплю,– ухмыльнулся грузчик.– Давай, друг, заходи еще!

На Бронницкой Ласковину открыл засаленный желтоусый дедок в железных очках.

– Мебель,– солидно произнес Ласковин.– Вы – Клыкун?

Дедок изучил Андрея, как биолог – новый вид грызуна. Особо отметил поджившие шрамики на лице.

– Не,– хрюкнул он, завершив осмотр.– Мы – Бердерпуевы. Счас.

И пошаркал в глубь коридора.

Примерно минуты через три оттуда же раздалось «шлеп-шлеп» домашних тапочек, и перед Ласковиным появилась женщина средних лет, ничем не примечательная, кроме большой родинки под носом.

– Мебель,– как «сезам» повторил Ласковин.– Вы Клыкун?

Женщина близоруко прищурилась.

– Доставили?

– Извините? – удивилась женщина.– Но это вы должны были привезти?

– Не я,– с достоинством ответил Ласковин.– Я – проверяющий.

– Нет, не привезли. Сказали же – после трех.

– Уже три,– произнес Ласковин, взглянув на часы.– Три ноль шесть.

– Ну и что? – удивилась женщина.– Если после трех, так это не раньше пяти.

– Непорядок,– констатировал Ласковин.– Будем исправлять. Ладно. Заеду попозже.

– Пожалуйста.– И, помедлив, спросила: – Это что, теперь и на водку можно не давать?

– Ни в коем случае! – заявил Ласковин.– Все уже оплачено. Всего хорошего.

Мадам Клыкун как в воду глядела: фургон появился только в четверть шестого.

За это время Ласковин успел подкрепиться парой гамбургеров. Пленницу он кормить не стал, дал только воды и позволил справить малую нужду у стены в глухом соседнем дворике.

Галя не пыталась убежать или позвать на помощь. Страх парализовал ее. Стоило Ласковину просто повернуться к ней, как женщина начинала дрожать. Подобный ужас испытывает маленькая собачка, обнаружив, что угодила в медвежью берлогу.

Обшарпанный фургон остановился напротив нужной парадной. Два грузчика сноровисто извлекли из фургона диван и потащили к дверям.

– Ваши? – спросил Ласковин. Его машина стояла метрах в двадцати на противоположной стороне улицы.

Галя отрицательно покачала головой.

– А тот, что в кабине?

– Наш, Симаков.

Галя потрогала распухшую губу. Эта губа беспокоила ее намного больше, чем то, что Ласковин сделает с Симаковым.

Андрей вышел из машины. Неторопливо приблизился к фургону.

Шофер, молодой парень с острым, как воробьиный клюв, носом, слушал радио и был вполне доволен жизнью. В самое ближайшее время ему предстояло лишиться своего оптимизма.

Ласковин постучал в окошко.

Симаков открыл дверь:

– Чего?

– Земляк,– произнес Андрей.– Домкрата не найдется? Колесо спустило.

– Чего-чего? – Симаков наклонился к Ласковину. Андрей тут же сцапал его за ухо, подтянул к себе и второй рукой легонько двинул по шее.

– Один вопрос, один ответ… – Ласковин холодно усмехнулся.– И немного молчания. Понял меня? – Симаков не понял.

– Пусти, сука! – зашипел он и ширнул Ласковину в глаза растопыренными пальцами.

Андрей уклонился и с удовольствием рубанул ладонью.

Бровь Симакова лопнула, как раздавленная гусеница. Кровь щедро оросила его физиономию.

Ласковин выдернул труженика баранки из кабины, притиснул к борту фургона (Симаков бестолково махал руками, потеряв возможность координировать собственные движения) и слегка поддел коленом «чувство собственного достоинства» водилы-киднэппера. Тот сразу успокоился и посветлел лицом. Из красного стал белым.

– Куда ты их отвез? – негромко спросил Ласковин. Он не стал уточнять, кого именно. «Послушник» Симаков в уточнениях не нуждался.

– Пошел в жопу!

Не нуждаясь в уточнениях, он нуждался в небольшой порции «воспитательной работы».

Время Андрея было ограничено. Минут через пять спустятся грузчики. После бесплодной беседы с мадам Клыкун на тему «как трудно довезти вещь в сохранности», иначе говоря: «Тетя, с тебя на бухалово!» – настроение у них будет неважное. Утихомирить их Ласковину не труд, но зачем примешивать посторонних?

Две минуты точечной обработки – и «послушник» понял, что такое больно. И был рад ответить на любой вопрос собеседника.

– Куда ты их отвез? – вновь поинтересовался Ласковин, фиксируя указательным пальцем нервный узел.

– На Гривцова,– теперь уже без промедления ответил Симаков.– Номер не знаю, второй дом от Грибоедова, слева во двор.

– А там куда?

– Не знаю.– И, опасаясь, что Ласковин опять вернется к «воспитательной работе», быстро добавил: – Там над подъездом жопа нарисована!

– Это как? – удивился Ласковин.

– Ну жопа. Красной краской.

Ласковин несколько секунд изучал физиономию «послушника»: не врет ли? Но «жопа» выглядела убедительной. Симаков не способен на такое изысканное вранье.

– Так,– сказал Ласковин.– Жопа. А дальше?

– Да не знаю я! Вроде, на первом этаже. Меня не звали.

– Ребята в порядке?

– Ходют,– осторожно ответил Симаков.

Ласковин правильно оценил его уклончивость и не счел нужным скрывать своих чувств.

Перепуганный «послушник» сжался, ожидая удара. Но свою порцию он уже получил.

– Слушай и запоминай,– сказал Ласковин.– Ты меня не видел. Никогда. Если вякнешь кому или попытаешься предупредить – я узнаю. И тебя найдут распиленным на четыре части. Хорошо запомнил?

– Да,– прошептал белый, как простокваша, Симаков.

– А теперь лезь под грузовик и сиди там, пока твоя команда не спустится!

Симаков на четвереньках полез под грязное брюхо фургона.

Это не было еще одним унижением. Ласковин не хотел, чтобы «послушник» увидел машину, в которую сядет Андрей. И его заложницу.

Глава десятая

Как ни хотелось Ласковину побыстрее добраться до похитителей, пришлось потратить час на то, чтобы отвезти пленницу на Блюхера. Таскать ее с собой было, по меньшей мере, неразумно.

В подъезд они вошли, не привлекая лишнего внимания. Дозор старушек отсутствовал: час сериала.

В квартирке Ласковина до сих пор ощущалось присутствие Наташи, хотя уехала она почти четыре часа назад. И было чисто, впервые за несколько месяцев. Но и Андрей, и его пленница не обратили на то внимания.

Ласковин отыскал в кладовке обрывок лодочной цепи. Вкупе с велосипедным замком – вполне удовлетворительные кандалы. Андрей бросил на пол спальный мешок, приковал пленницу за лодыжку к батарее отопления, убедился, что до телефона ей не добраться, и до других нежелательных предметов – тоже. Но на всякий случай заставил свою заложницу проглотить двойную дозу снотворного. На изнервничавшуюся женщину это подействовало, как удар «демократизатором» по макушке. Вырубилась минимум на восемь часов. Теперь следовало позаботиться об оружии. Его браунинг, пятнадцатизарядный ГМ НРПА «тейшт»,– превосходная вещь, но слишком шумная.

По ассоциации с цепью Ласковин вспомнил о нунчаках, но решил, что они слишком громоздки. Зато отнятый у вампира трехлезвийный нож был идеален. В сложенном виде – чуть больше пятнадцати сантиметров, в торце – колечко. Дерни посильней – оружие раскроется с еле слышным щелчком – и три стальных «когтя» к вашим услугам. Еще Андрей прихватил маленький фонарик. Пригодится.

Найти дом и подъезд, о которых говорил «послушник» Симаков, оказалось задачей не из легких. Если бы не «жопа», Ласковин не нашел бы его никогда. Но замечательный образчик настенной живописи алел на грязно-желтой стене как истинный символ бытия.

Обследовав двор, Ласковин с огорчением убедился, что выход из него только один. Но – вполне подходящий. Темная, заваленная мусором дыра, выводящая на соседний двор, к грудам мокрых картонных ящиков.

В подъезде пахло кошачьим дерьмом и человеческой блевотиной. Тусклая лампочка. Две двери. Одна – заколочена, вторая – без номера и звонка. Нечто вроде дворницкой.

Андрей вышел из подъезда и без труда нашел соответствующие безымянной двери окна. Два. С решетками. Шторы плотно задернуты. Звук включенного телевизора.

Подтянувшись на руках, Андрей попытался заглянуть в щель между шторами, но неожиданно решетка, на которой он повис, начала выворачиваться из стены. Ласковин быстро выпустил прутья и оказался на земле. Извилистая трещина прорезала грязную пупырчатую стену. Если рвануть посильнее, решетка наверняка выскочит. Вместе с ней здоровенный кусок штукатурки. Шумновато выйдет.

Шаги. Ласковин отступил в тень подъезда.

Ложная тревога. Какая-то женщина торопливо пересекла двор и юркнула в соседнюю подворотню. Андрей мысленно ей посочувствовал. Местечко еще то. Чтобы ходить здесь в темное время, газового баллончика маловато. Да и есть ли у бедняжки газовый баллончик? Удивительна косность среднего петербуржца. Средства защиты, тот же самый безлицензионный «Удар», можно купить, и недорого (жить – дороже), в десятке магазинов, однако ж…

Ласковин еще раз поглядел на решетку и решил не рисковать. То есть рискнуть и попытаться войти через дверь.

Первым делом он избавился от света на площадке. Не пришлось даже лампочку разбивать – выключатель оказался рядом. Затем отстучал на двери пару тактов «Похоронного марша». Вполне конспиративный код. И многообещающий.

Но взять на хапок не удалось.

– Кто это? – осведомился изнутри мужской голос. С большим подозрением осведомился.

– Я,– честно сказал Ласковин. И добавил: – Открывай, брат. Ужин пришел.

И приготовился вышибать дверь: слишком уж дешевая покупка.

Но тот, кто внутри,– купился.

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял квадратного телосложения мужик и подслеповато щурился в темноту.

– Заходи,– сказал он.– Я думал, ты к двенадцати…

Что он думал кроме этого, Ласковин не узнал. Потому что пробил май-гери в обтянутую джинсами выпуклость. Даже очень толстая джинсовая ткань – неважная защита от май-гери. Даже если удар в четверть силы – Ласковин не собирался сделать квадратного евнухом. Пока не собирался.

– Уй,– придушенным голосом сказал коренастый.

Ему было очень больно, и Ласковин немедленно применил обезболивающее: ребром ладони по шее.

С «медиумом» в руке он ворвался внутрь…

Врагов больше не было. Квадратный, обмякшей тушей валявшийся на полу, был единственным.

Просторная комната. Диван, стол, телевизор, испускающий мыльную пенку, огромный портрет Лешинова в черном облачении, занавеска, похожая на американский флаг…

Ласковин отдернул ее.

Прислонившись спиной к стене, в крохотном чуланчике сидел Федя.

– Федор! – позвал Ласковин.

Парнишка повернул голову. Лицо его было в ссадинах, а глаза пустые, как экран отключенного монитора.

Ласковин сунул пистолет в кобуру, потряс парня за плечо.

– Ну же, дружище,– с беспокойством проговорил он.– Очнись, это я!

Федя смотрел не мигая… и не узнавал. Ласковин шепотом выругался. Похоже, накачали парня какой-то дурью.

– Вставай! – Ласковин потянул Федю за руку.– Вставай, Федор, пойдем отсюда!

Парень поднялся. Похоже, просто отреагировал на слово «вставай».

Не отпуская руки, Андрей повел его к двери. Федя медленно переставлял ноги. Как тяжелобольной. Переступая через тело квадратного, споткнулся, и Ласковин с трудом удержал его от падения.

Оказавшись на темной лестничной площадке, Федя уперся, не желая двигаться дальше. Андрею пришлось приложить силу, чтобы свести его вниз. В итоге до машины они добирались минут пять. Наконец Ласковин усадил парня на заднее сиденье. И выехал на Гривцова.

Половина дела сделана. Ласковин освободил одного из двоих. Но никакого удовлетворения не испытал. Юра по-прежнему оставался в руках Лешинова, а вид Феди внушал серьезные опасения. На Вознесенском Ласковин остановился и, сняв куртку с совершенно безучастного парня, проверил его руки. Он был бы рад обнаружить след укола, но не обнаружил. Андрей вспомнил, как Лешинов демонстрировал ему «борьбу с преступностью», и помрачнел. Враг оказался способным на действия, бороться с которыми Андрей не умел. Он заскрипел зубами. Ярость жгучей волной поднялась изнутри.

«Спокойней»,– приказал он себе, и ярость ушла вглубь, затаилась, пульсируя где-то внутри, как огонь в газовой топке.

У Андрея оставался единственный козырь. Он вышел из машины, взял трубку таксофона…

– Слушаю,– раздался певучий баритон Зимородинского.– Андрей, ты?

– Я,– сказал Ласковин.– Слава, срочно нужна помощь!

– Что? – ровным голосом спросил Вячеслав Михайлович.

– Федор. И Юра. Я еду к тебе.

– В зал,– уточнил Зимородинский.

– Они… – начал Андрей.

– Потом,– перебил сэнсэй.– Не по телефону. И положил трубку.

Пустой и потому кажущийся непомерно огромным зал. Озабоченное лицо Зимородинского. Неподвижное, восковое лицо Феди. Хорошее юное лицо. Княжеский отрок из отечественной киношки.

– Да… – тянет Зимородинский, осторожно, как к чему-то хрупкому, прикасаясь к вискам юноши. На правом – кровоподтек, уходящий под ровную границу волос.

Ласковин всегда обращал внимание на руки людей и вдруг впервые замечает, какие тонкие пальцы у сэнсэя. Как можно драться такими пальцами? Как можно такими пальцами пробивать накачанные мышцы брюшного пресса? Однако можно.

– Да-а… – тянет Зимородинский, отодвигается от Федора, дергает себя за ус.– Да-а… Он поворачивается к Андрею:

– Ошибся ты, охотник…

«Почему охотник?» – удивляется Ласковин. Никогда Слава не называл его так. Андрей смотрит на Федю. На светлые полоски усиков над распухшей губой. Лицо восковой фигуры…

«Ты ошибся, охотник…»

Снова ярость – как бритва по живому телу.

У Андрея темнеет в глазах. Нет, светлеет, горит – больно!

Серые, блеклые, как запотевшее стекло, глаза Феди.

Ярость струей выплескивается в них, ударяет вглубь, в никуда… Долгий стон. Как удар далекого колокола.

Пустой темноватый зал. Зимородинский, дергающий себя за ус. Серые остановившиеся глаза… И мутной пленки больше нет.

Ласковин осознает (как будто не о себе – о другом), это его ярость смыла муть…

– У-у-у-м-м,– мычит Федя.– У-ум-м!

Зимородинский бросается к нему. Тонкие сухие пальцы – на виски.

– Руки! – кричит он Ласковину.– Руки держи!

Андрей мгновенно ловит Федины запястья, отводит назад. Зимородинский держит ладони у головы юноши, держит, не прикасаясь. Ладони дрожат от напряжения… и вдруг резко сжимаются в кулаки. Рывок вниз – словно из светловолосой головы Феди вырвано что-то невидимое.

Зимородинский поворачивается к Андрею.

Он доволен. Он сияет от радости.

– Хорошо! – говорит сэнсэй.– Очень хорошо! Тонкие губы дрожат, словно он сдерживает смех.

Прямая спина Феди резко сгибается – стержень выдернут. Он вцепляется в скамью, чтобы не упасть, глядит с удивлением и радостью на Зимородинского, на Ласковина, затем озирается – лоб его прорезает морщина – невнятно, из-за разбитого рта, спрашивает:

– А Юрка… где?

Мебельный фургон сбавил скорость и резко свернул влево. Его затрясло на ухабах. Огромный шкаф скрипел и раскачивался над Федей, а сам он, крепко сжав зубы, чтобы не застонать, перекатывался на пятачке грязного пола.

Еще поворот – и фургон остановился. Федю швырнуло вперед, он ударился о ножку шкафа многострадальной головой и охнул.

– Ты чего? – забеспокоился Юра.

– Башкой треснулся!

– А мы, вроде, прибыли,– сказал Юра, и диван под ним заскрипел.

Федя лежал на полу, расслабившись, отдыхая после мучительной тряски.

Загремел засов. Дневной свет хлынул внутрь. Федя увидел две волосатые руки, с усилием сдвинувшие в сторону шкаф, затем – черные ботинки с тупыми носами, заляпанные грязью.

«Квадратный» Колобок наклонился, распустил ремни, спутывающие Федины ноги, схватил за ворот куртки, поднял и толчком выкинул вниз.

Федя наверняка воткнулся бы лицом в землю, если бы его не поймал брюнет.

– Что, киздюшонок, устал маленько? – поинтересовался он, ухмыльнувшись.

Подбородок его был синим от сбритой щетины.

– Ничего, сейчас ты у меня запрыгаешь!

– Роберт! – крикнул из фургона «квадратный».– Принимай второго!

– Майнай,– сказал брюнет и даже не шевельнулся, когда его приятель столкнул Юру Матвеева вниз.

К счастью, Юра чувствовал себя получше, чем его друг, и ухитрился приземлиться на ноги. Колобок соскочил следом и ухватил Юру за цепь наручников.

– Симка! – гаркнул брюнет.– Закрывай сундучок. Клиенты ждут. И заржал. Потом повернулся к Феде:

– Оклемался, киздюшонок? А ну вперед! Да не вздумай пасть открыть – зубы проглотишь!

Ребят завели в квартиру на первом этаже и сразу же заставили лечь на пол лицом вниз.

– Ну, Колобок, вруби-ка ящик! – распорядился брюнет.– Что там про нас брешут?

Федя, хоть и неудобно было лежать на полу со скованными руками, почувствовал облегчение: вроде, бить их не собирались. По крайней мере, в ближайшее время.

– Пить хочется,– прошептал Юра.– И отлить. Нефайновые наши дела, Федька.

– Еще не вечер,– просипел Кузякин.– Может, Лас…

– Тихо, дурак! – свистящим шепотом перебил Юра.– Забыл?

– Сорвалось,– сконфуженно пробормотал Федя.

Он обследовал языком разбитую губу. Губа напоминала куриную гузку.

«А если нас убьют? – подумал он с тревогой.– Этот черный вполне способен укокошить».

Федя закрыл глаза. Все равно в поле зрения не было ничего интересного.

«Хоть факнулся перед смертью»,– подумал он.

Но эта лихая мысль не слишком воодушевила его.

Юрка молчал.

«Думает»,– с надеждой предположил Федя. Дружок у него – башковитый чел. Но уж больно ситуация стремная. Много напридумаешь, лежа на брюхе с «браслетами» на руках?

С шумом распахнулась входная дверь. Федя услышал сразу несколько новых голосов. И мерзкий голос «итальянца». Кто бы ни пришел, явно, что не помощь. У Феди похолодело внутри. Даже пить расхотелось.

– Подъем! – скомандовал смуглый, возвратившись в комнату.

Ребята поднялись.

Народу в комнате значительно прибавилось. С полдюжины незнакомых крепких ребят, длинный, за которым они следили, и высокий немолодой мужчина с худым длинноносым лицом. Последний явно верховодил. И Феде он совсем не понравился. Но виду Федор не подал, наоборот, распрямил спину, приосанился, насколько позволяли скованные руки.

– Белобрысый клюнул на Галку, а второй… – начал смуглый, но высокий поднял руку, и «итальянец» оборвал на полуслове.

Главарь шагнул к Феде. Тот еще больше выпрямился, хотя весь напрягся, готовый к тому, что сейчас ударят.

«Давай, попробуй! – подумал Федя, в котором боролись страх и гордость.– Ноги у меня свободны!»

Но высокий бить не стал.

– А, герой! – сказал он то ли с насмешкой, то ли серьезно.– Ну давай посмотрим!

Он смотрел Феде прямо в глаза, и тот решил, что ни за что не отведет взгляд… И вдруг почувствовал, что падает.

Нет, ноги не подвели, так-то Федя даже не пошатнулся. Он упал внутри. Глаза высокого вдруг превратились в пропасть, и Федя полетел вниз, теряя волю, способность к сопротивлению. Остался только страх. Федя летел вниз, и воспоминания выплескивались из него, вытягивались, отнимались силой этого страшного взгляда. Федя попытался закрыть глаза, но не смог. Потом стало все равно. Он падал и терял то, что собирался скрыть. Телефон, который дал им для связи Ласковин, лицо самого Ласковина, свой адрес… Все, что сам он полагал тайной. Даже совершенно ничтожные сейчас вещи. Вроде единицы по тригонометрии, которую он соскреб в дневнике неделю назад… А потом он упал и разбился.

И очнулся в зале Зимородинского, слабый, как новорожденный щенок, и совершенно не помнящий, как он здесь оказался.

Но то, что проделал с ним тот высокий немолодой мужчина, Федя помнил очень хорошо, потому здорово расстроился, узнав, что Ласковин сумел спасти только его одного, а Матвеева высокий, скорее всего, увез с собой.

– Ладно, не убивайся,– сказал Зимородинский.– Ляг лучше поспи.

Федя попытался возразить, что он хочет не спать, а действовать, но глаза его, помимо воли, закрылись, и юноша мягко повалился на поролоновый мат.

– Спит,– констатировал Зимородинский.– В нашем распоряжении часа полтора.

Ласковин резко мотнул головой. Он был зол. В первую очередь он злился на себя. Потому что сам сказал ребятам: ждите, приеду. Еще он был зол потому, что враг не стал дожидаться его хода, а сделал свой собственный. И ход жестокий. Во всем этом был единственный плюс: теперь нет времени планировать что-то стратегическое. Юрку надо вытаскивать. И вытаскивать быстро. Андрей ощутил тяжесть пистолета под мышкой. И сложенный кинжал вампира, петлей присоединенный к правому предплечью. Скоро враг узнает, чем пахнет его, Ласковина, ярость!

– Свезешь его домой? – Андрей кивнул в сторону спящего.– Свезешь? А то я поехал.

– Куда? – спокойно поинтересовался Зимородинский.

– Есть у меня один адресок! – с недоброй усмешкой ответил Ласковин.

Сначала – на Ленинский проспект, по адресу, который засек Федя, потом, если не выгорит,– домой к Гужме. Этого торчка он расколет на раз!

– Притормози,– холодно произнес Зимородинский.– Остынь. Нарвешься.

– Ни хрена! – Голос у Андрея стал звонким от предвкушения схватки.

Зимородинский передвинулся вправо, оказался между ним и дверью, и когда Ласковин, проигнорировав предупреждение, шагнул вперед, сэнсэй ударил Андрея в висок сложенными щепотью пальцами.

Ласковин не успел отреагировать, потому что мысленно уже садился в машину. Впрочем, удар был совсем слабый.

– Ты что? – удивленно воскликнул Андрей… И почувствовал, как стены зала поворачиваются вокруг него, а паркетный пол под ногами ходит, как ходит в шторм корабельная палуба. От него потребовалось предельное сосредоточение, чтобы устоять на ногах и как-то обуздать взбесившиеся органы чувств.

– Неплохо,– сказал Зимородинский, наблюдая, как его ученик, широко расставив ноги, сражается с собственным вестибулярным аппаратом.– Сейчас – неплохо, а вообще – полное дерьмо.

– Ты меня поймал! – сердито проговорил Ласковин.

Стены зала перестали выплясывать брейк, но голова еще кружилась, и колени подрагивали, гася ложные импульсы «вздрагивающего» пола.

– Я – поймал. И он – поймает. Зимородинский покачал головой.

– Другого я не подпущу! – заявил Андрей. И, поддавшись любопытству, спросил: – Как ты это сделал?

– Вот,– с одобрением произнес Вячеслав Михайлович,– первый проблеск разума. Нет, Ласка, я не скажу тебе как. Все равно не осилить. Но, учитывая то, что я уже слышал про этого Лешинова, кое-какие безделки придется тебе показать. Иначе скушает он моего лучшего ученика. Закружит, как лешак,– он усмехнулся,– глупого мужика. И скушает.

Ласковин, однако, сейчас был не расположен к шуткам и аллегориям.

– Слава, не тяни время,– попросил он.– Хочешь что-то показать – показывай, только, пожалуйста, побыстрее!

– Спокойнее, Ласка,– невозмутимо произнес сэн-сэй.– Вопрос первый: кто тебя гонит?

– Время! – сердясь, ответил Ласковин.– Времени у меня нет!

– Времени вообще нет,– сказал Вячеслав Михайлович.– Гонит тебя желание действовать. Желание, а не необходимость. Поэтому ты потерял понимание. Сейчас происходит нечто важное, а ты пытаешься убежать от него. Почему?

– Потому что я должен быстрей освободить Юру! – воскликнул Ласковин.– В любой момент может что-то случиться!

– Все, что может случиться, уже случилось. Все, что должно случиться,– произойдет. Знаешь анекдот про пьяного и фонарный столб?

– Давай рассказывай! – с досадой проговорил Ласковин.

Он знал, что Зимородинского невозможно сбить с намеченной им самим программы. И то, что сэнсэй не позволит ему сейчас уйти, Андрей тоже знал.

– Ночь. Вокруг фонарного столба на остановке ходит бухарик, что-то ищет. Пять минут, десять. Рядом – мужик. Ждет автобуса. Сжалившись над пьяным, предлагает: «Давай помогу, что ищешь?» – «Червонец потерял»,– говорит бухарик. Ищут вместе. Червонца нет. «Слышь, друг,– говорит мужик.– А ты точно здесь потерял?» – «Не, там!» – показывает бухарик в сторону подворотни. «А чего ж ты, дурень, здесь ищешь?» – спрашивает мужик. «А здесь светлее!»

Улавливаешь аналогию?

– Улавливаю,– пробормотал Андрей.

– Желания,– сказал Зимородинский,– приходят извне. Вопрос: откуда пришло твое желание немедленных действий? Откуда и от кого?

– Ты в общем говоришь, теоретически? Или – конкретно? – спросил Ласковин, насторожившись.

– Очень конкретно!

– То есть кто-то внушает мне желание действовать?

– Не желание действовать,– уточнил Вячеслав Михайлович,– а желание действовать по-дурацки. Ты атакован. Защищайся!

– Как? – в некоторой растерянности спросил Андрей. Он верил сэнсэю, но хотел бы еще увидеть противника.

– Защита от чужой воли,– сказал Зимородинский.– Вникай.

И, сосредоточившись, «нажал» на обе верхние чакры Андрея, одновременно подсасывая энергию из его же манипуры. Прием подавления. Если дополнить его физическим воздействием на определенные точки, «вскрыть» энергетические каналы, можно лишить человека способности сопротивляться. Или – лишить разума. Но Зимородинский не стремился к максимальному воздействию. Больше того, максимальное воздействие могло иметь самые неприятные последствия для него самого. Могучий хранитель Андрея, активизировавшись, мог врезать так, что от собственной энергетики Зимородинского осталась бы только звездная пыль. Да, это была опасная игра, но только так можно было проявить связь между Ласковиным и оберегающей его силой. Не пользоваться ею, нет,– такому не научишь за час, так же, как не научишь грамотной защите.

Но чтобы «оберег» вошел в тело и вступил в игру явно, а не косвенно, оберегаемый должен его «пригласить». Пусть только Андрей научится «запускать механизм», а уж дальше хранитель управится сам.

Зимородинский воздействовал так, чтобы Ласковин на физическом уровне ощутил «нажим».

И Андрей ощутил его.

Сначала Ласковин почувствовал пустоту в желудке. Голод? Да, голод. Но не только. Затем – тупое давление в затылке и резь в глазах. Сосредоточиться на собственных ощущениях Ласковин не пожелал. Наоборот, постарался «выключить» их. Нормальное отношение. В другом случае.

Зимородинский нажал сильнее, наблюдая за реакцией своего ученика.

Реакция оставалась – так себе. Неорганизованная. Канал охраняющих сил был закрыт, а собственная энергия Андрея металась и вихрилась, как испуганная отара овец. Бери и кушай.

«Он должен видеть!» – пришла Зимородинскому мысль.

– Закрой глаза,– велел он ученику.– Закрой глаза и попытайся представить все, что ты чувствуешь, как картинку.

Ласковин выполнил команду.

Сначала он совершенно не представлял, что должен увидеть, но постепенно ощущения усилились, особенно давление в затылке, и он «увидел». Как будто кто-то протянул резиновую, налитую мутью сосиску сквозь его голову. «Сосиска» тут же начала разбухать, заняла полчерепа… но Андрею было очень трудно сосредоточиться на созданном образе. Мешали собственные мысли, сидящее внутри беспокойство.

«Зеленый фон»,– вспомнил Андрей.

Чистый зеленый фон внутри сознания. Он, говорил Зимородинский, избавит вас от болтовни в голове.

Андрей представил впереди и вокруг себя это самое зеленое пространство, волнующееся, как поверхность моря… и тут же потерял образ резиновой «сосиски».

Андрей попробовал вернуть его, опираясь на давление в затылке, но давление это ощущалось теперь не внутри, а где-то позади головы. Ласковин попытался сам «отодвинуться» назад…

Что-то ярко полыхнуло в мозгу, и Андрей выпал из реального мира.

Он стоял на чем-то круглом, скользком и ненадежном, вроде болотной кочки. Он был голый и мокрый. Его окружала серая муть с красными тусклыми проблесками. Шагах в семи от него муть сгущалась в темную колеблющуюся стену. И от этой стены, словно вырастая из нее, к Андрею тянулась огромная, тоже темно-серая ручища. Толстенная великанья ручища эта по запястье погрузилась в живот Андрея и возилась там, внутри.

Андрей увидел, как ходят мускулы на огромном предплечье, и содрогнулся от омерзения. Он вцепился в гадину (вдвое толще, чем его собственные руки) и потащил наружу. И тут же закричал от боли в животе. Ручища зацепилась прочно. Да она попросту вросла в его тело: серая дряблая шкура без всякой границы переходила в смуглую кожу живота.

Андрей испугался. Он понял, что никогда не избавится от гадины.

«Огнем бы ее!» – подумал он с тоской.

И пришел огонь.

Пламя вспыхнуло прямо у Андрея в животе.

Серая лапа с невероятной быстротой выдралась из его нутра (Андрей ощутил такое облегчение, словно лопнул нарыв) и стремительно втянулась в темно-серую стену. Красные проблески густо усеяли ее след… и вслед за ними, как раскаленный газ из воронки, метнулся сгусток огня. Но опоздал. Лапа уже втянулась, и пламя бесполезно расплылось вдоль серой стены.

И в это же мгновение Андрей вернулся в реальность.– Иппон,– произнес Зимородинский. Андрей увидел, что лицо сэнсэя блестит от пота. «Да,– подумал он.– Эта хренова магия – трудная работа».

Андрей ошибся. Не собственные усилия вызвали испарину на лбу Зимородинского. Честно говоря, ученик был на волосок от того, чтобы остаться без учителя.

Зимородинский спокойно наблюдал, как постепенно упорядочивается движение энергетических токов внутри Ласковина. Вячеслав Михайлович полагал, что контролирует ситуацию, и постепенно увеличивал давление. Он был готов к тому, что вот-вот подключится кармический хранитель, и даже представлял возможную реакцию. Отключение и изоляция головных чакр, чтобы облегчить приток энергии, затем – медленное выжимание чужого влияния из манипуры. Так действовал бы он сам: разумно и аккуратно. Но силы, стоящие за его учеником, действовали иначе.

На какой-то миг сопротивление воздействию полностью прекратилось – и сразу же произошел взрыв.

Огненный смерч устремился по каналу, соединившему Зимородинского с Андреем. Устремился с такой невероятной быстротой, что Зимородинскому пришлось броситься на пол, свернуться клубком, прерывая всякую связь с окружающим, выпадая из мира, став полностью беззащитным… И огненный фонтан не настиг его, не опознал.

Спустя несколько секунд Зимородинский поднялся. И ученик его так и не увидел последствий своей «защиты».

– Ну как? – спросил Андрей.– У меня вышло?

– В общем – да,– сказал Вячеслав Михайлович.

Разумеется, то, что произошло, не годилось для боя. Это было все равно что резать сваркой трубу, по которой качают природный газ.

И все-таки Зимородинский узнал достаточно. В частности, что ученик его уже созрел для того, чтобы овладеть одним приемом из тайного арсенала школы девяти сутр.

В сознании Зимородинского тотчас возник именно тот прием, который требовалось передать.

– Вытяни руку,– приказал он.– А теперь сосредоточься на собственном канале перикарда, не забыл, где он проходит?

– Нет.

Ласковин закрыл глаза, чтобы удобнее было представлять.

– Нет, смотри на меня! – потребовал сэнсэй.– А теперь сосредоточься на противнике, найди, прочувствуй первую точку наружной ветви канала… Покажи на мне!

Андрей коснулся указательным пальцем бокового края грудной мышцы Зимородинского.

– Чтобы открыть канал, надо нанести сюда резкий удар пальцами, вот так! А затем представить, что ты берешь энергию врага, перекачиваешь ее в себя. Короткий удар – затем втягиваешь энергию. Сколько сможешь.

Ласковин представил. В качестве противника он хотел увидеть Лешинова, но почему-то возник Крепленый. Ну, не так это важно. Андрей мысленно нанес удар и потянул силу из тощей татуированной груди, втягивая ее, как втягивают воду большой резиновой грушей.

– Хорошо,– похвалил Зимородинский.– Теперь можешь идти.

– И что, это все? – удивился Ласковин.

– Все. То, о чем ты меня просил. Умение убивать, не оставляя видимых следов.

– Но я просил не сейчас! – возразил Ласковин.

– Все приходит в нужное время. Ты получил то, что хотел.

– Как-то не верится… – пробормотал Андрей.– То есть я вот так представляю – и человек мертв?

– Попрактиковаться тебе не удастся,– сказал Вячеслав Михайлович.– Но будет именно так. Это второй урок.

– А первый – защита?

Зимородинский промолчал.

– Рассказать тебе, что я видел?

– Нет.

Ласковин удивился. Он привык к тому, что Слава вызнает все до последней мелочи.

– Что ты видел – не важно. Важно – что ты сделал. Но это не первый урок. Не важно. Потом поймешь. Поезжай. О Федоре я позабочусь.

– Спасибо! – поблагодарил Андрей.

– Не за что.

Только садясь в машину, Ласковин понял, в чем состоял первый урок.

Он был спокоен, собран и готов к действиям. Злости больше не было. И не было порыва немедленно ехать на Ленинский. Больше того, Андрей понял, что вообще туда не поедет. А поедет домой, к Наташе. Все, что Андрею сейчас нужно,– это увидеть ее.

«Напои меня полынью…»

Глава одиннадцатая

Когда Юра увидел вновь пришедших, то сразу же выделил одного. Это его портрет на полстены красовался в комнате. Юра еще подумал: неприятное лицо, голодное какое-то.

Надо сказать, оригинал выглядел покруче. Сильный мужик. Ничего хорошего это не сулило. Значит, допрашивать их будут сурово. Юра даже почувствовал, к стыду своему, облегчение, когда понял: начнут не с него. Однако главарь всего лишь взял Кузякина за подбородок и разглядывал минуты три. Затем отпустил и повернулся к Юре.

Взгляд у мужчины был пугающий. По Юриной спине пробежал холодок. Зрачки мужчины расширились, и Юра увидел в каждом отражение собственного лица. Спустя секунду зрачки снова сузились до игольчатой остроты, и отражения исчезли. Мужчина отвернулся и задумался. Юра вздохнул с облегчением.

Трудно объяснить почему, но теперь этот человек уже не казался юноше страшным. Нормальное лицо. Видно, что волевой, видно, что умный, и устал – что тоже видно. Чем-то похож на Юриного учителя географии из прежней школы. Последнее еще больше расположило к нему Юру.

Затем в памяти юноши вдруг всплыла его фамилия. Лешинов. Вроде бы, он видел его по телевизору, но в упор не мог вспомнить, кто он такой.

Лешинов тем временем пришел к какому-то решению и посмотрел на Юру. И улыбнулся.

Улыбаясь, Лешинов напоминал лису. Или куницу.

Юра попробовал улыбнуться в ответ. Он почувствовал, что этот человек демонстрирует ему свое расположение.

«Неплохо бы еще и наручники снять!» – подумал он. Лешинов как будто уловил его мысль.

– Снимите с них «браслеты»! – распорядился он.

Команда была выполнена мгновенно.

– Меня зовут Константин Олегович.

Он обращался исключительно к Юре, полностью игнорируя Федю. Юру это насторожило: похоже, главарь хочет как-то отделить его от друга.

– Хотелось бы знать, почему ваш приятель таскался за моим… другом?

Голос Константина Олеговича не содержал в себе неприязни. Похоже, лично против Юры он ничего не имел. Или ему не рассказали, как неделикатно Юра обошелся с Галей-Светой?

– Нам поручили! – Этим «нам» Юра подчеркивал, что он и Федя – вместе. Но тон его был скорее оправдывающийся: снова настраивать против себя Лешинова ему не хотелось.

– Поручили? И кто же?

– Милиция.

Юра постарался, чтобы его ответ прозвучал убедительно. Вероятно, вышло не очень, потому что Лешинов прищурился скептически. Но спорить не стал. И не рассердился.

Без наручников Юра почувствовал себя увереннее. И решил, что стоит попытаться установить с этим человеком хорошие отношения. Тогда их скорее отпустят.

– Не сменить ли нам обстановку? – предложил Лешинов.

Неожиданное предложение, но, учитывая присутствие в комнате десятка крепких мужчин, обсуждению не подлежащее. И, как выяснилось, касавшееся одного Матвеева.

– А мой друг? – спросил Юра, усаживаясь в машину.

– Он пока останется здесь,– ответил Лешинов. И скомандовал шоферу: – Поехали!

Машина, зеленая, средней свежести «девятка», запрыгала по яминам и ухабам к арке. Насколько мог заметить Юра, машина была одна. То есть его и Лешинова никто не сопровождал, кроме шофера.

– Куда мы едем? – спросил Юра.

– Сначала – поужинать,– ответил Лешинов.– Вижу: ты голоден. А потом хочу тебе показать кое-что интересное.

Ужинали в маленьком ресторанчике на Среднем. Вдвоем, шофер остался в машине. При желании Юра мог сделать попытку вырваться на свободу или позвонить Ласковину. Но не рискнул потерять расположение Лешинова. Тем более что Федька оставался в заложниках. Тем более что в ресторанчике Константина Олеговича знали, а выход на улицу был только один.

Но по мере наполнения желудка беспокойство Юры таяло. Лешинов был подчеркнуто заботлив. Хотя ел мало и почти ничего не говорил.

На груди у него висела золотая многолучевая звезда с вкраплениями самоцветов (дорогая штуковина!) и примерно таких же размеров крест из черного блестящего металла. Или – камня. Занятный комплектик.

Юра ожидал, что Лешинов попытается вызнать у него максимум информации, и заранее настроился врать. Но единственный вопрос, который задал ему Константин Олегович: как давно Юра занимается каратэ?

– Недавно,– честно ответил юноша.

– Все равно тебе будет любопытно взглянуть,– сказал Лешинов и повез его на Ленинский проспект.

Вопрос о каратэ подготовил Юру к тому, что он увидел.

– Посиди, посмотри,– предложил Лешинов и ушел.

Юра сидел и смотрел, как человек десять парней, немногим старше его самого, работают парное кумитэ. Техника у них была непривычная, с обилием захватов, размашистых длинных ударов… Нет, Юру этот стиль определенно не вдохновил.

– Ну как?

Лешинов стоял рядом. Как он подошел, Юра в упор не понял. Вдруг раз – и возник в полуметре. Материализовался из воздуха, как в компьютерной игрушке, только без зеленого огня.

Юра промолчал.

– Значит, не нравится?

Лешинов теперь был одет в просторную рубашку и свободные штаны, вроде кимоношных, только собранные резинками внизу. Все – черное. Определенно, у этого человека была слабость к траурному цвету. Крест и золотую звезду Лешинов снял.

– Вижу – не нравится. Почему?

– Неэффективно,– сказал Юра со свойственной всякому неофиту убежденностью.– Все эти замахи, хваты…

Лешинов потрепал его по плечу. Снисходительно. Потом похлопал в ладоши, точь-в-точь как Зимородинский, когда хотел привлечь внимание учеников.

– Ну-ка, молодцы,– произнес он, когда все четырнадцать (у Юры было время их пересчитать) парней повернулись к нему.– Берите меня!

И парни разбежались в разные стороны.

Но только для того, чтобы вооружиться метровыми палками.

Поглядев на их технику, Юра был убежден, что в групповом кумитэ эти ребята также неграмотны и попробуют навалиться на своего учителя всей кодлой. Юра уже усмехался пренебрежительно, вспоминая «заповедь» собственного сэнсэя: «Восемь – предельное число атакующих одного человека».

Юра ошибся. Эти ребята владели тем, чему Зимородинский не учил: умением работать большой группой.

Они построились в два ряда, вернее, в два полукольца в шахматном порядке, и дружно атаковали. Теперь техника их резко изменилась: короткие резкие удары ногами, тычки палками, абсолютно синхронные перемещения. Этакая боевая многоножка.

Но еще красивее было то, что делал Лешинов. Он-то как раз пользовался той техникой, что и его ученики в парной работе. Только выглядело это совсем по-другому. Черное тело Лешинова напоминало живую волну. Он двигался медленнее любого из своих учеников. Но за каждое такое перетекание успевал сбить с ног или обезоружить минимум двоих.

«Многоножка», однако, с легкостью компенсировала потери. Места выбывших занимались теми, кто стоял на ногах, а упавшие вскакивали и восстанавливали второй ряд.

Так продолжалось минут пять, а потом Лешинов сделал рывок вперед и оказался за спинами атакующих. Те попытались перегруппироваться, но их учитель вновь «пронзил» строй, на этот раз сбив с ног сразу четверых. «Многоножка» запуталась в собственных ногах.

– Достаточно! – раздалась команда, и парни, подобрав «оружие», построились в одну шеренгу.

– Ну как теперь? – спросил Константин Олегович, подойдя к Юре.

– Я был не прав,– признал Матвеев.

Лешинов оказался настоящим мастером. Юре было лестно, что Константин Олегович разговаривает с ним почти как с равным. Зимородинский, напротив, всегда подчеркивал, что они – всего только начинающие.

– Молодцы первый год в нашем братстве,– сказал Лешинов, кивнув в сторону снова разобравшихся по парам парней.

– В братстве? – переспросил Юра. Впрочем, он ожидал чего-то такого. Не зря же Лешинов носит на груди крест.

– В братстве духа,– уточнил Константин Олегович.– У нас воспитываются воины. Настоящие воины, а не просто бойцы. Борьба – это не главное.

– А что главное?

– Об этом нельзя говорить с непосвященными,– строго ответил Лешинов.– А принимаем мы не каждого. Только избранных.

– Избранных кем?

– Сюда,– Константин Олегович кивнул на тренирующихся,– избираю я. А дальше… Это они узнают в свой срок.– И без всякого перехода: – Думаю, тебе пора домой, родители беспокоятся, наверное?

Юра посмотрел на часы: пять минут двенадцатого.

– Да,– ответил он.

Беспокоятся – не то слово. Мама уже всех его приятелей обзвонила.

– Знаешь, Юра, пожалуй, я тебя отвезу,– сказал Лешинов.

– Куда? – насторожился Матвеев.

– Куда? Домой, конечно! Или у тебя другие планы? Родителей надо беречь, они – твой род! Подожди, я переоденусь – и поедем.

«Неужели он меня вот так вот возьмет и отпустит? – подумал Юра.– После всего, что было?»

А что, собственно, было? Юра все ждал, когда наконец Лешинов начнет выяснять, почему они с другом следили за тем длинным. Умный ведь человек и явно не поверил про милицию.

Но когда Константин Олегович вернулся, и потом, когда они ехали на его машине к Юриному дому, вопросы, которых опасался Матвеев, так и остались незаданными. Лешинов вел себя так, как будто ему безразлично, кто послал Юру шпионить.

А может, ему и действительно безразлично? Может, Юра заинтересовал Лешинова настолько, что тому наплевать, кто подослал юношу?

Уже у Юриного дома Константин Олегович сам подтвердил это предположение.

– Случайностей не бывает,– сказал он.– Мы должны были встретиться. Возьми! – Лешинов вручил юноше карточку с телефоном.– Если захочешь меня увидеть, позвони и назовись. Тебе скажут, как меня найти.

И добавил, помедлив:

– Не каждого мы принимаем в братство… Но тебя – примем. Если решишься. До свиданья, Юрий!

Поднимаясь по лестнице, Юра чувствовал необычайную легкость и прилив сил. Как будто не было позади тяжелого дня. Конечно, он позвонит Лешинову. И, скорее всего, вступит в их братство духа. Если Константин Олегович позволит ему продолжать занятия у Зимородинского.

Дома Юру ожидал вздрюк, но, поскольку отца еще не было, Юра отделался сравнительно легко. И настроение его ничуть не ухудшилось.

Кузякину он звонить не стал, уверенный, что тот – уже дома.

И по оставленному Ласковиным телефону тоже не стал звонить. Он не то чтобы был обижен, но… Нет.

Завтра он попробует встретиться с Андреем Александровичем и объяснить, что такой человек, как Лешинов, не может быть плохим. Наоборот, Лешинов, Ласковин, Зимородинский – они были здорово похожи друг на друга.

«Вероятно, потому что все трое – настоящие воины! – подумал Юра.– И я тоже стану таким!»

С этой приятной мыслью он уснул.

Около восьми утра следующего дня Ласковин приехал на Васильевский остров.

Итак, снова Иннокентий Константинович Гужма. Бывший наркоман, а ныне «старший брат» или что-то вроде этого. Пора им побеседовать, «старшему брату» и… хм, единственному сыну.

Да, зря Андрей попытался организовать за ним слежку. Для такой работы нужны профессионалы. Ни мальчики, ни даже он сам – не годятся. Каждый должен делать то, что умеет. Поэтому надо просто взять Гужму за кадык и, не мудрствуя, вытрясти из него информацию. А информации в Кешке Гужме – море. Уж в этом Ласковин не сомневался.

Что ж, лучше поздно, чем никогда. Поэтому с утра пораньше Андрей подъехал прямо к знакомому подъезду на Тринадцатой линии.

Встал напротив, не прячась. Если засекут и попробуют прихватить – милости просим.

Гужма вышел из подъезда в начале девятого. С рюкзачком на спине, тем самым, о котором докладывал вчера Федя. Торговать вознамерился «старший брат». Что ж, с добрым утром!

– С добрым утром! – Ласковин приглашающе распахнул дверь «Жигулей».– Подвезти?

– А? Что?

Бывший торчок узнал Ласковина и шарахнулся, как черт от ладана.

Вывод: Андрей больше не лакомый кусочек для «святого отца» Костика. Не любят больше Андрея старшие и младшие братья.

– Ты что, Кеша? – играя удивление, произнес Ласковин.

И вышел из машины.

– Отойди от меня! – взвизгнул «старший брат». Но на горло Ласковина взять было трудно. А вмешательства прохожих он боялся не больше, чем гришавинский бычок – ларечного торговца. Все продумано.

Колющее движение сомкнутой ладонью, нукитэ,– и «старший брат» уже не кричит. Только рот открывает, как голодная селедка.

– Брательник мой,– дружелюбно сообщает Ласковин подвернувшимся мужикам.– Опять барахло из дома на рынок потащил, уксус херов! Учить буду сучонка!

– Пральна, учи,– сказал один из мужиков, недружелюбно оглядев Гужму.– Моя-то бабель тож на прошлой недели шкары мои на пузырь сменяла, сучара!

– А ты б не жмотился, налил ей стакан,– сказал второй и подмигнул Ласковину.– А то, бля, на панель пойдеть, в интердевочки, гы-гы!

– Да у кого на ее, синюховку, встанет? – отмахнулся первый.

– Будь здоров, друган! – сказал он Ласковину.– Дай ему дрозда!

– Будь,– ответил Андрей.

Ухватив Гужму за объемистый рюкзак, он направил его в дверцу машины и поддал коленом. Тот плюхнулся на сиденье, растопырившись, как жаба-переросток, и снова попытался заголосить.

Ласковин аккуратно щелкнул его по затылку, и Гужма отключился. Запихнув внутрь тощие ноги бывшего наркомана, Андрей захлопнул дверцу и сел за руль.

На Блюхера он Гужму не повез. Там – цепная красавица. Интересно, каково ей? Полсуток на цепи. Ну ничего, разговорчивей будет.

Блюхера – занято. А разговор с бывшим наркоманом требовал уединения. Андрей подумал-подумал – и поехал на Петроградскую, а оттуда – в сторону Шувалова. Там, насколько он помнил, был достаточно большой лесопарк. Учитывая раннее время, вряд ли кто-нибудь нарушит их уединение.

Примерно в районе Удельной «старший брат» завозился на заднем сиденье и подал скрипучий голосок. Пришлось угомонить его вторично. Форма головы у Гужмы была такова, что шишкой больше, шишкой меньше – без разницы.

Ласковин обдумывал, что именно, помимо информации о том, где прячут Юру, следует вытрясти из «брата» Кеши.

Например, ему очень хотелось бы выяснить, является ли «откровение» Лешинова о «богатыре-настоятеле» правдой. Если да, то ситуация осложняется. Трудно бить по голове гадюки, если из норы торчит хвост. Или, наоборот, облегчается: убрать того, кто на виду,– труднее, и скрыть убийство практически невозможно. В том, что главу секты придется устранить физически, Ласковин уже не сомневался.

Но выяснение того, кто главный в секте, можно отложить на потом. Первое – это Юра. Ласковин всерьез опасался, что парня изувечат или вообще убьют во время какого-нибудь мерзкого ритуала.

Решать эту проблему можно двумя способами. Силой и дипломатией. По складу своего характера Ласковин склонялся к силе. Но для этого надо выяснить, где держат пленника и как охраняют. Если силовой метод окажется невозможным, можно попробовать обменять Юру на собственных заложников. А лучше – только на заложницу.

Ласковин предпочел бы оставить Гужму про запас. Как источник сведений о противнике. Ясно же, что с освобождением Юры война не прекратится. Цель Ласковина – уничтожить секту. Раздавить гадину. Цель Лешинова и его последователей (идею об отце-настоятеле пока оставим) – уничтожить Ласковина и всех, кто с ним так или иначе связан. Значит, борясь с Лешиновым, Андрей не просто мстит или защищает собственную жизнь, а сражается за жизнь и безопасность своих близких. И за свободу и безопасность тысяч людей, понятия не имеющих о Ласковине, но уже пойманных в лживую сеть «протоиерея». И сотнях тысяч тех, кто, не зная о Лешинове, станет его жертвой, когда тот начнет осуществлять свое проникновение в высшие эшелоны власти. Собственно, почему начнет? Уже начал.

Впрочем, мысль о том, что он борется за свободу множества людей, хоть и осознавалась Ласковиным, но не была доминирующей. Пусть лучше всякое сатанинское отродье станет его личным врагом. И Ласковин будет давить его, как личного врага. А там посмотрим.

Ласковин свернул с шоссе на грунтовую дорогу и, проехав метров двадцать, остановился. Дальше начиналась такая грязь, что впору пересаживаться на БМП.

Парой сочных пощечин Ласковин вернул Гужму к нерадостной жизни.

– Вылезай! – распорядился он.– Приехали!

И поскольку бывший наркоман был недостаточно проворен, Андрей схватил его за шиворот и без церемоний выдернул из машины.

Лесок был реденький, но зато ни грибников, ни ягодников в эту пору здесь не водилось.

Ласковин швырнул пленника наземь, наступил на него, вдавив в мокрую прошлогоднюю листву.

– Где мой парень? – рявкнул он.– Куда вы его спрятали?

Гужма промычал что-то неопределенное.

– Не слышу!

– Батя тебя убьет!

Бывший наркоман, оказывается, еще хорохорился.

Ну это ненадолго.

– Меня? Убьет? Кто, Лешаков твой? – с веселой издевкой спросил Андрей, сознательно коверкая фамилию Лешинова.– Давай, торчок, помечтай. Что еще скажешь?

– Ты… Ты не знаешь, кто мы! – Гужма старался говорить грозно, но был достаточно сообразителен, чтобы не трепыхаться.

Ласковин убрал ботинок с его груди.

– Встань,– негромко произнес он.

– Не встану! – в голосе бывшего наркомана прозвучала паника.

Ласковин молча смотрел на Гужму сверху. Он ничего не говорил, но пленник счел, что лучше ему подчиниться.

– Так кто же вы? – спросил Ласковин.– Давай говори, я послушаю.

– Мы – наследники арийской мудрости! – гордо провозгласил Гужма.

– Какой мудрости?

Ласковин был слегка ошарашен.

– Арийской.

Гужма снисходительно, сверху вниз, поглядел на Ласковина. И поскольку тот молчал, продолжил с важностью:

– Я – потомственный маг в восьмом поколении! Андрей отступил на шаг, чтобы получше разглядеть «потомственного мага». Он желал знать: не вешают ли ему лапшу на уши? Нет, физиономия Гужмы просто лучилась от самодовольства. Куда подевалось прежнее угрюмо-подозрительное выражение?

– Точно в восьмом поколении? – спросил Андрей.– Откуда ты знаешь?

– Мой батя – потомственный маг в седьмом поколении! – с гордостью сообщил Гужма.– Значит я – в восьмом!

Логика безупречная.

– И кто твой батя? – поинтересовался Ласковин.– У него, что же, документ есть, родословная?

– У бати есть все! – заявил бывший наркоман.– Сила его говорит громче бумаг.

В мозгу Ласковина что-то щелкнуло. И две половины картинки соединились.

«Потомственный маг в седьмом поколении!»

Они ведь и лицом похожи, как же Андрей раньше не заметил?

– А почему тогда ты – Гужма? – спросил он.

Физиономия бывшего наркомана слегка погрустнела.

– По матери,– пояснил он.– Батя тогда в странствиях был. Мир познавал. Но вернулся и сразу меня нашел.

– И долго странствовал? – осведомился Ласковин.

– Девятнадцать лет. Магическое число. Мы – истинные потомки арийцев, я и он. Только истинные потомки арийцев допускаются к тайнам Права и Слова.

– Право – это я понимаю,– подыгрывая, проговорил Ласковин.– А почему – Слово?

– В словах – знак истинного корня Руси,– охотно пояснил Гужма.– В корнях же слов – древний ведический смысл. Арийская магия. Понял?

– Как не понять,– пробормотал Андрей.

Арийская магия. Прямые потомки Ахурамазды и Кришны. Одновременно. Мало тебе, приятель, быть просто русским. Надо еще, чтобы непременно – от индусов, персов и древних германцев происходил. Причем от всех сразу.

Ласковин посмотрел вокруг: на прелую листву, на березнячок, просыпающийся от зимней спячки, потом на «потомственного мага»,– и нигде не обнаружил ни Персии, ни Индии. Нормальный русский пейзаж, нормальный русский недоделок (в какой семье – без урода?), с чахлым телом и манией величия…

«Стоп,– сказал себе Андрей.– Ты не прав!» Глупо прятаться в тупой материализм. Глупо и опасно.

«А ведь мне повезло! – подумал он.– Если это ходячее убожество действительно сын Лешинова – какой козырь!»

– …если ты сейчас отвезешь меня к нему,– говорил тем временем Гужма,– то я попробую уговорить батю, чтобы сильно тебя не наказывал. Ты не бойся, он ко мне прислушивается!

– Это хорошо,– сказал Ласковин. И врезал «потомственному магу» в живот. Гужма повалился на землю. «Придуривается, гад!» – подумал Андрей. Удар был слабенький.

– Вставай, ариец! – приказал Ласковин.– Земля холодная, простудишься!

«Потомственный маг» скрючился, подтянул острые колени, промычал нечто невразумительное.

Бить его было противно… но надо.

Ласковин занес ногу… и почувствовал неожиданное сопротивление! Нет, Гужма так и лежал, скорчившись, на прелой листве. Но нога Андрея как бы затормозилась. Словно мышцы ослабели. И еще он испытал два прямо противоположных чувства. Лежащий на мокрой земле бывший наркоман был ему крайне противен… и при этом вызывал умиление. Как младенец или двухнедельный котенок.

Когда Ласковин осознал, что происходит, его охватило бешенство, которое смело внушаемые эмоции, как ураган – небрежно поставленную палатку.

И «потомственному магу» достался пинок куда полновесней, чем планировался изначально.

От крепкого удара по почкам Гужма развернулся, как обрызганный кислотой червяк. Он больше не бормотал, только разевал рот и подергивался. Ласковин дал ему минуту, чтобы прочувствовать весь спектр ощущений, а затем еще раз поддел носком ботинка тощее тело «потомственного мага».

Спустя десять минут Гужма был готов к полноценному общению. То есть – выложить все, что потребует Ласковин.

Увы, где прячут Юру, Гужма не знал. Лешинов увез его вчера вечером из квартиры на Гривцова. Увез в неизвестном направлении. «Потомственный маг» был готов немедленно выяснить, где спрятан юноша, если Андрей его отпустит.

– Посмотрим,– сказал Ласковин.

И Гужма приободрился.

Ненадолго. Потому что Андрей решил точно выяснить, Лешиновым ли организован взрыв на Кутузовской набережной. А чтобы «потомственный маг» говорил охотней, Андрей поощрил его парой оплеух. Проверенное средство и на этот раз не подвело. Гужма «запел», как породистый кенар. То есть со всеми обертонами и подробностями.

Да, Андрей не ошибался, считая Лешинова организатором взрыва на Кутузовской. Гужма назвал даже имя исполнителя, человека, бросившего бомбу: Роберт. Вероятно, тот самый Роберт, о котором говорила Галя. Что ж, тем лучше, одним покойником меньше.

Причина, по которой папаша так невзлюбил Ласковина и его друзей, была сынку неизвестна, но Андрей без труда мог протянуть ниточку к покойному депутату Пашерову. И отругал себя за то, что засветился. Выходило так, что это он виноват в смерти Пети. Не сунься Андрей расправляться с господином депутатом, Лешинов не стал бы мстить ему и Потмакову.

«Ладно,– утешил Андрей сам себя.– „Протоиерей“ все равно наш „клиент“. Сшиблись бы рано или поздно».

Гужма порывался рассказать о вселенском значении секты, о мощи ее ритуалов и лично «святого отца» Константина. Пожалуй, будь на месте Ласковина Зимородинский, он наверняка выслушал бы все, и с вниманием. И использовал против своего врага.

Но Андрею на ритуалы было насрать. Его интересовало, где и как можно взять за яйца папашу «потомственного мага».

И на этот вопрос его сынок дал исчерпывающий ответ.

– Где? – переспросил пораженный Ласковин.

Он ожидал, что логово секты, «подворье монастыря», как назвал его Гужма, окажется где-нибудь в районах новостроек или вообще за городом. Вроде молелен Свидетелей Иеговы, например. Но гнездо последователей князя тьмы оказалось в самом центре Питера, можно сказать, под боком у Зимнего дворца.

– Сакральное место,– гордясь за собственную братию, заявил Гужма.

И получил очередную оплеуху.

– Отвечать только на вопросы! – предупредил Ласковин.– А сейчас марш в машину!

Гужму следовало спрятать. Но выбор мест, куда можно было сунуть бывшего наркомана, у Ласковина был, мягко говоря, ограничен. На Блюхера – нельзя. Две змеи в одной норе – это много. Отвезти на родительскую дачу? Можно, но Ласковин не был там уже года два. И ключей у него тоже не было.

«Может, арендовать гараж у „тобольцев"?» – наполовину в шутку, наполовину всерьез размышлял Андрей.

Чего-чего, а «емкостей» для хранения заложников у гришавинских хватало, можно не сомневаться.

Выход нашелся.

– Жри,– приказал Ласковин, протягивая пленнику две таблетки.

Тот попытался схитрить, опыт «дурки» у «потомственного мага» был приличный. Но Ласковин тоже был не дурак: приказал Гужме открыть вонючий рот, обнаружил «тайник» и пригрозил вколоть внутривенно. Угроза сработала мощно. Должно быть, кто-то заложил в бывшего наркомана панический страх перед шприцом. Ни шприца, ни препарата для инъекции у Ласковина не было, но «потомственный маг» проверить не рискнул, проглотил обе таблетки мигом. Спустя полчаса Гужма спал сном, хоть и не младенческим, но крепким.

Ласковин рискнул оставить его в машине, вышел, купил «Рекламу-шанс» и уже через полчаса договорился с агентом о съеме однокомнатной квартиры неподалеку от его собственной, тоже на Блюхера. Правда, за неделю аренды агент заломил сто тридцать долларов, но зато – никаких актов и никаких документов.

Еще через полчаса Ласковин получил ключи и адрес в обмен на указанную сумму.

Агент, из молодых да ранних, предупредил, что договор можно продлить, причем на более льготных условиях, но по истечении срока Ласковин должен выместись без всяких, иначе будет совсем плохо.

Андрей удивился, что ни слова не было сказано о «порядке», но, переступив порог арендованных апартаментов, понял: ухудшить интерьер может разве что пожар. Однако Гужме к подобной обстановке не привыкать, а Андрей задерживаться здесь дольше, чем необходимо, не собирался.

Растолкав «потомственного мага», Ласковин привел его в новое жилище, пристегнул купленными по дороге наручниками к батарее, поставил рядом банку с водой и найденную на кухне кастрюлю с крышкой, выглядевшую так, словно ее уже не раз использовали в качестве ночного горшка.

Предоставленный самому себе, Гужма немедленно уснул.

Ласковин решил, что самое время проведать вторую заложницу, благо ехать недалеко.

Глава двенадцатая

Прежде чем открыть дверь, Ласковин прислушался. Внутри было тихо. «Будем надеяться, что она еще спит»,– подумал он.

Однако Галя не спала. И вид у нее был просто кошмарный.

Ласковин прикинул, что она провела на привязи больше полусуток. Пожалуй, это слишком жестоко даже для приспешницы сатаниста.

Стараясь не смотреть на ее распухшее лицо, Ласковин разомкнул цепь.

– Где ванная, ты знаешь,– сказал он. Пленницу не пришлось упрашивать дважды.

– Дверь не закрывать! – крикнул он.

Кто знает, что придет бабе в голову? У него ведь там бритвенные лезвия, стекло. Чиркнет по венам – и возись потом с телом. Кроме того, покойницы, как известно, не разговаривают.

Журчание в унитазе сменилось шумом душа. Ласковин одобрительно хмыкнул: он не любил нечистоплотных.

В холодильнике нашлась кое-какая еда. Андрей вскипятил воду, заварил чай, размешал в кипятке ароматный хорватский супчик.

Женщина все еще мылась. Ласковин забеспокоился, заглянул в ванну. Сквозь полиэтиленовую занавеску был виден силуэт стоявшей под душем Гали.

– Поживей,– велел Ласковин и ушел на кухню. Шум душа тут же стих.

– Зеленое полотенце! – крикнул Андрей.

Не хватало еще, чтобы эта дрянь вытиралась тем же полотенцем, что и Наташа.

Ласковин открыл балконную дверь – воздух в комнате был тяжелый, затхлый. Но и на улице он был не лучше. Смог. Серость накрапывающего дождя. Впору электричество зажигать.

Шлепанье влажных ступней.

Ласковин обернулся. Оглядел свою пленницу. Чуть получше. Хотя лицо кошмарно распухло, но фигурка – вполне аппетитная.

Ласковин вспомнил, как эта женщина склеила Федю, а потом попыталась соблазнить Юрку. Пожалуй, возьмись она за него, Андрей не стал бы отказываться. Правда, и потакать ей тоже не стал бы. Что там ребята говорили насчет колдовства? Колдуньи – можно сказать, его профиль. Ласковин усмехнулся. Он ухитрился забыть, что испытал, проснувшись после той ночи у Антонины.

Взгляд его прищуренных глаз еще раз прошелся по телу Гали, и женщине показалось, что он видит ее кожу сквозь влажную одежду. Какой страшный! Галя съежилась. Сжала коленки. Если он попытается ее изнасиловать – она выбросится из окна! Нет. Не сможет. Он раздавит ее своей волей.

Гале Ласковин казался отлитым из раскаленного металла. Он горел! Если он прикоснется к ней с вожделением, кожа ее лопнет, как если бы это был раскаленный добела железный прут.

Ей хотелось бежать без оглядки, но она не смела даже попятиться. Еще немного, и зубы опять начнут выбивать дробь.

Ласковин видел, что женщина боится, и это ему нравилось. Когда придет время, достаточно будет лишь прикрикнуть, и она сделает все, что скажет Ласковин. Да, это хорошо, потому что не может же он обрабатывать женщину так, как засранца Гужму.

– На кухне – еда,– сказал он.– У тебя пять минут.

Женщина тут же исчезла.

Ласковин вздохнул.

Вчера у него был неприятный разговор с Наташей.

Нет, они не ссорились.

«Ты изменился,– сказала ему Наташа.– К худшему. Никого не любишь».

«Люблю,– возразил Андрей.– Тебя!»

«Пока – да,– согласилась Наташа.– Пока…»

Им было плохо друг без друга.

И вместе – тоже плохо. Что-то происходило между ними, копилось, как талая вода в засорившемся колодце.

Галя вошла в комнату. Ласковин спиной ощутил ее присутствие. Должно быть, пять минут уже истекли. Что ж, надо приковать ее на старое место и отправляться. Время, время!

Ласковин повернулся. По лицу женщины трудно было что-то определить, слишком асимметрично оно стало, но нюх подсказывал Ласковину: пленница что-то задумала. Колдовство? Что ж, придется последить за своими чувствами и прочим. Теперь Ласковин в общем представлял, как это делается и чем пахнет.

– Поела?

Робкий кивок.

– Сядь,– Ласковин указал на пенопленовый коврик.

Галя присела, придерживая рукой юбку, чтобы прикрывала хотя бы верхнюю часть бедер.

Страх прыгал в ее правом, незаплывшем глазу. И что-то еще. Кроме страха.

Ласковин не стал забивать себе голову подозрениями. Что может сделать ему женщина?

Он потянулся за цепью…

И кожей, затылком уловил опасное движение воздуха.

Еле успел увернуться. Лезвие ножа, нацеленного в его шею, прошло практически впритирку.

Андрей перехватил узкое запястье, сжал, и нож упал на пол.

Хороший нож. Острый. Ласковин любил острые ножи. У него на кухне только острые ножи. Большие, маленькие. Этот был маленьким. Но вполне смертоносным, если полоснуть по сонной артерии. Понятно. Большой нож не спрячешь под юбкой.

Ласковин не рассердился. Он лишь подумал: расслабился, опасный признак.

Он посмотрел на Галю. Женщина побелела от ужаса.

Надо бы ее обыскать, хотя… можно и проще.

– Раздевайся,– велел он.

Женщина быстро замотала головой, одновременно пытаясь отползти подальше. Она как будто забыла, что Ласковин держит ее за руку, скребла пятками по полу, цеплялась свободной рукой…

«Как бы у нее крыша не съехала»,– подумал Ласковин.

И вдруг рассвирепел. Нет у него времени церемониться!

Быстрый удар сбоку, в подбородок, и женщина опрокинулась на бок.

Ласковин быстро раздел ее донага и убедился, что беспокоился не зря: в одежде были спрятаны шило, надфель и спички. Проворная подруга! За пять минут, трясясь от страха,– и так прибарахлилась. Интересно, на что она способна в нормальном состоянии?

Глядя на ее обнаженное тело, Ласковин догадывался, на что она способна. Но его это не интересовало.

«Пускай полежит голышом,– подумал он.– Не замерзнет под пледом».

Пристегнув ее к батарее, Ласковин оделся и спустился вниз.

Через сорок минут он уже ехал по набережной Мойки.

Андрей припарковался неподалеку от Певческого моста. Слева от него располагались квадраты Дворцовой и столп, увенчанный Ангелом-хранителем. Вокруг него малышня играла в мяч, а ребята постарше, возраста Юры и Феди, выписывали петли на досках. Если бы Ласковин не втянул парней в свои дела, возможно, они тоже крутились бы здесь…

Дом, который был ему нужен, выходил прямо на набережную. Но зайти следовало со стороны Конюшенной. Гужма выдал адрес во всех подробностях. Зайти в арку дома номер тринадцать, потом – в арку направо. Затем повернуть налево, и впереди, во дворе,– двухэтажная пристройка. Наполовину в ремонте. И железная дверь в подвал.

Проходными дворами, мимо Капеллы, Ласковин вышел на Большую Конюшенную. По пути внимательно изучал все, что справа, искал лазейку на соседнюю цепочку дворов. Но обнаружил лишь кусок стены, которым была заложена щель между домами. Кусок примерно четырехметровой ширины и высотой – чуть поменьше. Если придется уходить одному – еще так-сяк. В хорошей форме, с третьей попытки преодолеть можно. Но будет ли хорошая форма после общения с господином Лешаковым? И вполне возможно, что уходить придется не одному. Если повезет. Хотя Ласковин очень рассчитывал на «честный ченч». Скажем, он отдает женщину – и получает парнишку. А Гужма – это вообще козырь. Сынишка.

На Конюшенной толклось с полдюжины «бычков». Ласковин обошел стороной. Не будем провоцировать. Тем более что одна рожа – знакомая. Из корветовских.

Андрей вспомнил об обещании лидера «тобольцев» узнать, кто зарядил его бандитов напасть на Наташу. Узнал он или нет?

Пока концы висят, реальна опасность повторного наезда.

Андрей пообещал себе, что разберется с этим, когда будет полегче.

А будет полегче?

Справа от арки под номером 13 (символично, не так ли?) красовалась реклама некоего театрика. И сам дворик не был набит иномарками, хотя строения вокруг знатные. Барские дома.

Нужный двор был просторен. И даже деревья росли. Но важнее не это, а то, что к кирпичной стеночке, присмотренной с другой стороны, вплотную примыкали гаражи. И куча мусора в добрый метр высотой, качественно утрамбованная. С такого «трамплина» взять перегородку вполне реально. Значит, еще два запасных выхода.

Основное здание – серое, со следами дореволюционной роскоши. Пристроечка более поздняя. Оконные проемы второго этажа голые, даже без рам. Окна первого – зарешечены. Железной двери, ведущей в подвал, не обнаружилось. Она пряталась за бруствером из строительного и бытового мусора и вела в подвал большого здания. Но не под остов серого вельможного особняка, а под соседний дом, чья желтая слепая стена, расписанная в стиле «Я люблю Гошу и „Алису“» (по-англицки, с грамматическими ошибками), возвышалась справа.

Если бы не плотно утоптанная тропа, Ласковин усомнился бы насчет обитаемости найденной норы. Ржавая дверь была крест-накрест заколочена обрезками горбыля. И ни намека на ручку. Однако при детальном изучении обнаружилось, что доски прибиты к самой двери, а в крохотной выемке над косяком топорщится кнопка звонка. При этом ни «глазка», ни объектива телекамеры. Уж ее Ласковин не проглядел бы. Выводы: либо здесь открывают всем подряд, либо существует какой-то пароль, о котором сучонок Гужма умолчал. Если это так, то «потомственному магу» придется раскаяться.

У Ласковина был единственный способ проверить.

Он расстегнул куртку, проверил, легко ли выходит пистолет из кобуры, не застрянет ли в рукаве вампиров кинжал. Не то чтобы он собирался пускать их в ход, но… Посмотрим.

Ласковин позвонил. Один раз – длинно и еще девять – пулеметной очередью, вспомнив, что девятнадцать – «священное число». Вот заодно и проверим.

Заскрипел засов. Ласковин приготовился вырубить «вратаря» и рвануть вперед. Церемониться он не собирался.

Вырубить «вратаря» не удалось. Дверь открылась. И за ней оказался не один и даже не двое – пятеро. В полной готовности.

Пятеро крепких ребят с «боевыми загогулинами». Формой напоминающими «демократизатор», только из дерева. Вернее, это полицейская дубинка происходила от подобных деревяшек.

Пятеро ребят, десять «загогулин» – и никакой дистанции, чтобы воспользоваться пистолетом. Начинать же драку… Тип вооружения говорил сам за себя. И стояли ребята грамотно: полуромбом, с точными интервалами, чтобы друг другу не мешать. За этой пятеркой – еще одна «группа товарищей». Семеро.

У Ласковина появилось нехорошее чувство, что его ждали. Причем именно его.

Андрей продемонстрировал открытые ладони:

«Я пришел с миром!»

Теперь, по голливудским канонам, следовало всех мочить. Но результат, скорее всего, был бы удручающим. Дубинкой по макушке. Слишком тесно для тактического маневра. Ладно, отложим.

Парни расступились ровно настолько, чтобы Андрей мог пройти.

Коридор шириной метра три. Низкий – рукой достать – потолок. Ряд люминесцентных ламп. Впереди – дверь. Двустворчатая, на вид крепкая. На двери – цветное фото Лешинова. В полный рост. Нравятся «святому отцу» собственные портреты.

Ласковин приостановился, и его тут же подпихнули деревяшкой в спинку: не думай, чувачок, что сам себе хозяин.

Дверь раскрылась сама: фотоэлемент, что ли?

За ней – никого. Зал. Алый цвет резанул глаза после серости коридора. Пол из настоящего мрамора. Полутемные ниши. Стены коричневые. Кроме одной, противоположной. Красной, как свежая кровь. Из-за сочности цвета Ласковин не сразу заметил лестницу.

Толчок в спину: вперед!

Ладно. Как прикажете. К лестнице? Хорошо.

Ступени, покрытые красным ковром, упираются в стену. Вернее, в потолок. Ласковин шел неторопливо, держа боковым зрением окружающее пространство. Ниши. В них может спрятаться еще дюжина-другая ребятишек. Что это? Храм? Но где тогда алтарь, где прочая утварь?

Ребятки с «загогулинами» – по бокам. И сзади, разумеется. Пасут грамотно. Так и хочется пощупать их в рукопашной. Ласковин ощутил тяжесть кинжала на предплечье. Прыжок вперед, потом – рывок вправо, чтобы выйти на свободное пространство, и лепить ближайших, выстраивая остальных в линию… Или еще проще. В «медиуме» пятнадцать патронов. На всех хватит, если экономно…

Пока Ласковин раздумывал, он достиг первой ступени лестницы.

И сразу же черная щель прорезала потолок впереди. Пришла в движение целая плита, открывая путь наверх. Высокая фигура Лешинова возникла, словно материализовалась из темноты. Его длинные черные одеяния сливались с мраком, но зато контрастировали с алым обрамлением лестницы.

«Боже, какая театральность!» – подумал Ласковин.

Теперь ему полагалось в ужасе попятиться и пасть ниц, умоляя о милости.

– А я думал, театр в соседнем доме,– с иронией произнес Андрей.

Лешинов сделал вид, что не услышал. Он остановился тремя ступенями выше, взирал на Андрея сверху, как верховный судья на жалкую тварь.

– Где она?

Должно быть, открытый наверх ход играл роль акустической раковины: голос «протоиерея» накатился, как набат.

– Кто – она? – осведомился Андрей.– Твоя сучка?

Андрей был готов, что ребятишки разом накинутся на него: наказать за неуважение к «папаше». Но они только шумно задышали. Вышколены, мать их.

– Меняю! – заявил Ласковин.– Натасканная блядь на парнишку, которого ты схватил.

– Юра принадлежит нам! – Лешинов мгновенно понял, о ком говорил Андрей.– Только безумец мог отказаться от лона нашей церкви! Ты – безумец!

Андрей почувствовал, как его охватило сомнение. Мысли путались, подавленное состояние накатило изнутри. Решимости практически не осталось.

Лешинов шагнул на ступеньку ниже.

– Еще не поздно! – голос его стал тише.– Ты нужен нам. Ты – наш!

Теперь Ласковин не решился бы сострить насчет театра. За каждым словом, за каждым жестом Лешинова чувствовалась сила. Сила, которой невозможно противостоять. Никому.

«Разве что Слава?» – мелькнула мысль.

Нет, и Зимородинский подчинился бы. Не зря же он, подталкивая Андрея вперед, сам не сделал и шага!

Андрей старался не смотреть Лешинову в глаза, но худое, хищное, аскетичное лицо впечаталось в его сознание.

Он подумал о пистолете. Но что толку? Он откуда-то знал: пуля не причинит Лешинову вреда.

«Визуализируй»,– вспомнил он подсказку Зимородинского.

И попытался «отпустить» сознание. Стены зала закачались. Казалось, струи дыма поднимаются от пола вверх. Струи дыма, размывающие все. Стены, пол, лестницу, Ласковина… Все, кроме Лешинова. Тот и на йоту не изменился.

Это была не борьба. Это был шаг к поражению. Еще чуть-чуть – и Ласковина скрутит припадок безумия.

«Бесполезно! Бесполезно!..»

Андрей взмахнул руками, заслоняясь от надвигающегося гигантского существа…

Шнурок, удерживающий тройной кинжал на его предплечье, развязался. Оружие бесшумно раскрылось и повисло у Андрея на запястье.

Лешинов, уже занесший ногу, чтобы шагнуть на последнюю ступень, замер. На миг. Но мига хватило.

Нет, Андрей не ударил его стальными когтями. Он знал, что Лешинов неуязвим. Он не ударил. Он рухнул назад, на спину.

Парни с дубинками отпрянули от неожиданности. А может, колдовство подействовало и на них… Ласковину было не до тонкостей. Перекувырнувшись, он вскочил на ноги. Стальные когти мелькнули в воздухе, и один из парней вскрикнул от боли. Рука с кинжалом описала замысловатую кривую. Сторожа шарахнулись. Никакой пистолет не напугал бы их так, как эти поющие страшные лезвия.

Ласковин не стал дожидаться, пока сработает механизм дверей (если он был), а врезал в створ проносным йоко-гери. Дверь распахнулась с треском. Андрей прыгнул, перехватил клинками тычковый удар «загогулиной», ударил ногой назад, отшвырнув второго на третьего, словил скользящий удар палкой по спине, полоснул «когтями» дважды, услышав хруст вспарываемой одежды, встретил последнего противника ои-цки в голову с левой, рванул засов…

– Ты еще вернешься! – прогремел вслед голос Лешинова.

Андрей выскочил на улицу и кинулся к гаражам. Последователи «святого отца» вполне могли обеспечить это возвращение, если Ласковину не хватит прыти. Свернув за гараж, Ласковин ухватился за прикрепленный к кирпичной стене железный ящик и махом перелетел на другую сторону.

Минута – и его «жигуль» рванул по набережной в сторону Марсова поля.

Спустя несколько минут отвратительная неуверенность, внушенная Ласковину «святым отцом» Константином, прошла. И, к сожалению своему, Андрей понимал: в одном Лешинов прав. Ласковину придется вернуться. Чтобы вытащить Юру. Андрей был уверен: его держат именно там, в подвале.

Да, он вернется. И вернется не один.

Приехав домой (Наташа куда-то ушла), Ласковин позвонил Зимородинскому.

– Слава,– сказал он,– я нашел, где прячут Юру. Поможешь?

Вячеслав Михайлович ответил не сразу.

– Ты уверен, что парень – там? – спросил он.

– Да.

На самом деле Андрей был не так уж уверен в этом, но ему нужно было говорить с Лешиновым с позиции сильного. И Зимородинский обеспечит ему эту силу. А за своего ученика Слава вступится обязательно.

Зимородинский помолчал минуту, потом сказал:

– Нет.

– Что – нет? – не понял Ласковин.

– Я не пойду с тобой.

– Не пойдешь?

Ласковин был ошарашен.

– Не пойдешь выручать парня?

– Я не пойду с тобой,– твердо произнес Зимородинский.– Не будем об этом. Извини, я сейчас занят.

И положил трубку.

У Ласковина было такое чувство, словно его предали. Слава даже не удосужился что-то объяснить. Он что, струсил, черт возьми?

Андрей достал вампиров кинжал, раскрыл его и протер клинки. Ему надо было чем-то занять руки.

Идти к Лешинову одному? Купить, скажем, «калашникова» и попробовать взять на испуг? Нет, не годится. Такого, как этот, на испуг не возьмешь. Надо сразу стрелять. А сразу стрелять – значит минимум полдюжины трупов. Такое не скроешь. Это – сразу валить в Финляндию, а оттуда – в Швецию. С концами. Нет, не вариант.

И тут Андрей вспомнил. Ну конечно! Митяй!

Андрей набрал номер.

«Только бы был дома!»

Дома!

– Слушай,– произнес Ласковин, поздоровавшись.– Мне нужна поддержка.

И обрисовал ситуацию, представив Лешинова этаким сэнсэем боевой школы. О колдовских штучках и о связи «протоиерея» с покойным депутатом Пашеровым Андрей распространяться не стал. Не хотел лишних вопросов.

– Короче, завтра вечером сможешь? – спросил Андрей.– И может, кого из наших попроси, от моего имени? Пару человек, ладно?

– О чем речь! – сказал Митяй.– Будь спок, все организую. Только скажи, когда и где.

– Значит, завтра вечером, часов в шесть, на Конюшенной площади. Поближе к ДЛТ.

– Схвачено. Какие хоть там бойцы?

– Молодежь,– сказал Ласковин.– Сэнсэй крепок, но его я сам возьму. А остальные – так-сяк. Но много, десятка два-три, не меньше. Мне надо, чтоб их придержали, пока я буду парнишку искать.

– Все понял. Завтра в шесть на Конюшенной площади.

Глава тринадцатая

– Слава меня кинул,– пожаловался Андрей.

– Быть не может! – возразила Наташа.

– Сам себе не верю. Я выяснил, где Юра. Но одному мне не управиться, а Слава отказал наотрез.

– Так. А что случилось? – забеспокоилась девушка.

Ласковин с опозданием сообразил, что вчера решил ничего ей не рассказывать. Теперь – придется. Но далеко не все. О том, каким образом он выяснил адреса лешиновских нор, говорить не следовало. И тем более не следовало говорить о взятых заложниках. Наташе такое совсем не понравится.

Наташа почувствовала: что-то не так. То есть Андрей не обманывает ее, но… обманывает. Недоговаривает.

Ей стало обидно. За себя и за Вячеслава. Вдвойне, потому что Андрей старался не смотреть ей в глаза.

– По-моему, ты хочешь прикончить этого Лешинова намного больше, чем освободить мальчика! – сердито сказала она.

– Потому что я должен его убить! – не менее сердито отрезал Ласковин.

Теперь уже Наташа старалась не смотреть на него. Лицо Андрея отражало такую жажду уничтожать, что девушке становилось не по себе. Разве ее Андрей может быть таким?

Может. Наташа вспомнила его лицо, когда он узнал о бандитах, угрожавших ей.

И все-таки что-то в нем изменилось.

Но сейчас лучше перевести разговор на другое. Иначе будет взрыв.

– А я заграничный паспорт заказала! – сообщила девушка.– И тебе стоило бы, иначе в Голландию не пустят.

– У меня есть,– ответил Ласковин.– Как тебе занимается?

– Неплохо. Договорилась на следующей неделе показать номер своему балетмейстеру. Старому.

– Старому в смысле возраста или в смысле, что есть и новый? – пошутил Андрей.

– Можешь не ревновать – ему почти семьдесят. Но класс – всегда класс. Знаешь, сколько стоит его консультация? Пятьсот долларов в час.

– Ну, это без базара! – Ласковин, имитируя «нового русского», сделал вид, что достает бумажник.

– Обойдемся,– сказала Наташа.– Он был другом моего отца и уж с меня точно денег не возьмет. Человек из прошлого. Тогда честь была честью!

Ласковина эта ее фраза слегка задела.

– Да,– сказал он.– Мой-то учитель просто струсил!

– Дурак! – воскликнула Наташа.– Ты – дурак! Ничего ты не понимаешь! Вячеслав в сто раз смелее тебя! И честнее! Мало он для тебя сделал, да?

– Может, я и впрямь чего-то не понимаю,– с расстановкой произнес Ласковин.

Ему вспомнилось, как они втроем сидели на этой кухне. Наташа, Слава и он. И как хорошо Наташа и Зимородинский понимали друг друга.

– Может, мне уйти? – холодно спросил Ласковин.

– Как хочешь.

Наташа изо всех сил сдерживалась, чтобы не заплакать.

– У него жена и двое детей,– сказал Ласковин.– Хотя какая разница!

– Ты… злой! – Наташа вскочила и бросилась в комнату.

Ласковин остался на кухне.

«Одно к одному»,– подумал он с ожесточением.

Никому нельзя верить. Посмотрим, явится ли завтра Митяй? Небось, тоже найдется причина, чтобы отвалить. Ну ничего, Ласковин и сам управится. Надо будет – всех положит. Зря, что ли, два месяца стрелять учился?

Ласковин прислушался. В комнате было тихо. Что ж, сегодня он будет спать на кухне. Если не зовут, Андрей не навязывается.

Ласковину приснился отец Егорий. Он сидел и читал Библию. А Андрей стоял поодаль и смотрел. Комната была знакомая, но не угадать, в каком доме. И огонь горел прямо на полу. Костер.

Губы отца Егория двигались, но слов не было слышно. Так продолжалось долго. Но Андрей не устал и не заскучал.

Наконец Потмаков поднял голову. Лицо у него было недовольное. Он погрозил Ласковину пальцем и что-то произнес.

Андрей покачал головой: я не слышу.

И вдруг понял, что сказал ему отец Егорий.

«Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день».

Но день еще не настал, и ночь еще не закончилась.

Примерно в половине четвертого пополуночи серый неприметный «рафик» остановился у забора детского сада. Из него вышли четверо. Вышли и, пройдя через двойной ряд голых черных деревьев, цепочкой подошли к подъезду.

Их никто не видел, кроме старой бродячей собаки, которая на всякий случай отбежала подальше.

Четверо поднялись, не воспользовавшись лифтом, хотя нужная им квартира располагалась достаточно высоко.

Здесь, на площадке, один из них расположился поодаль, а трое столпились у одной из дверей. Первый из них приложил к ней ухо.

– Его там нет,– негромко сказал тот, что остановился поодаль.– Но ты поосторожнее.

– Не сомневайтесь,– ответил тот, что прислушивался.– Все будет тип-топ. Эй, встань-ка здесь! – велел он соседу.– Сюда, вплотную, чтоб из глазка ничего не увидать.

И подтолкнул его к двери напротив.

Но тот уперся.

– Да спят все! – прошептал он.– Нечего трястись!

– Встань как сказал! – прошипел первый.– Или сам будешь фатеру подламывать!

– Делай что сказано,– поддержал стоящий поодаль, и третий немедленно подчинился.

Заслоненный его спиной от постороннего взгляда, первый вынул связку отмычек, пластиковую масленку и принялся за замок.

Возился долго. Минут сорок. Двое других нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Но тот, что поодаль, не пошевельнулся ни разу. Стоял как статуя.

Наконец замок поддался.

– Фу-у-ух! – облегченно вздохнул взломщик.– Вот зар-раза!

– Второй,– напомнил тот, что поодаль.

– Эт плевое дело! – бодро ответил взломщик. Имя его было – Кирилл, но последние лет пятнадцать звали его Смычок.

И действительно, через несколько минут отпер дверь. Тот, что стоял поодаль, вошел первым. И сразу направился в комнату. Он двигался так уверенно, словно бывал здесь не раз и темнота ему – не помеха.

Остальные двигались осторожней. Последний не забыл запереть дверь.

– Свет,– распорядился главный.

Смычок щелкнул выключателем.

В комнате, прямо на полу, прикрытая пледом, лежала женщина.

Когда вспыхнула люстра, женщина проснулась, приподнялась и, моргая, уставилась на вошедших.

– Вот те раз,– пробормотал один из них.– Галка!

Когда женщина узнала вошедших, испуг на ее лице сменила радость. Разбитые губы растянулись в улыбке.

– Отец Константин,– тихо, с облегчением проговорила она.– Я знала, знала!

Крепко сжав губы, Лешинов смотрел на нее. Под этим пронизывающим взглядом радость сошла с покрытого кровоподтеками лица женщины.

Лешинов шагнул вперед, ногой сбросил с нее плед. Женщина была совершенно голая. Руки ее сковала короткая цепь, петлей обвившая батарею.

Лешинов смотрел на нее сверху, засунув руки глубоко в карманы плаща.

Женщина почуяла недоброе.

– Нет,– проговорила она и попыталась отползти, насколько позволяла цепь.

Ее спутанные волосы наполовину закрыли лицо. Лешинов разомкнул тонкие губы:

– Ты предала нас, правда?

– Нет,– чуть слышно прошептала женщина. Зрачки ее расширились. Она свернулась клубком, подтянув колени к груди.

– Не лги мне,– мягко, ласково произнес Лешинов.– Ты знаешь: я вижу правду.

– Нет… Да… Да!

Галя потянулась, пытаясь коснуться ноги Лешинова, но тот отступил, и рука женщины схватила пустоту.

– Святой отец! – проговорила она в полном отчаянии.– Я звала вас! Я так звала! Он такой страшный, такой страшный! Я не могла, не могла…

– Ты предала нас,– так же негромко произнес Лешинов.– Ты предала Бога. Ты раскаиваешься?

– Да-да-да! – быстро, в исступлении выкрикнула Галя.– Я раскаиваюсь, раскаиваюсь! Прости меня. Господи! Прости меня, святой отец!

– Раскаиваешься… – задумчиво произнес Лешинов.– Это хорошо, что ты раскаиваешься. А его мы накажем…

Лешинов задумчиво глядел на нагую женщину, и у той появился проблеск надежды. Она даже дышать перестала.

– Накажем,– Лешинов размышлял вслух.– Но не станем убивать. Мы приведем его к смирению. Он согрешил в неведении, и мы наставим его на истинный путь. Путь раскаяния. И простим его. И примем…

Лешинов замолк. Никто из присутствующих не смел нарушить тишину.

– Роберт,– позвал «протоиерей».

Брюнет (он стоял в дверях комнаты) шагнул вперед.

– Выйдем, сын мой,– произнес Лешинов. Вдвоем они удалились на кухню.

– Мы пошлем ему испытание,– сказал «святой отец».– Настоящее испытание, чтобы он умалился, стал ничем.

– Сначала надо его поймать, святой отец,– напомнил брюнет.– У меня есть идея. Мы… Лешинов качнул головой: помолчи.

– Мы не будем его ловить,– возразил «протоиерей».– Его поймает милиция. И посадит в тюрьму. Мы знаем, как тюрьма меняет человека…

Галя с трепетом ожидала решения своей судьбы. Теперь она не понимала, как могла бояться Ласковина больше всего на свете. Лешинов был страшнее, намного страшнее. Но он же обещал простить ее…

– Мы посадим его в тюрьму, и наша согрешившая дочь поможет нам. Станет его жертвой. Она – сестра. И должна потрудиться на благо церкви.

– Похищение? – спросил Роберт.– Отлично. Конечно, доказать будет не просто, но…

– Ты еще не достиг мудрости,– прервал его Лешинов.– А потому слушай, что я тебе говорю!

Через несколько минут они вернулись в комнату.

– Пойдемте,– кивнул Лешинов двум своим спутникам.

– Святой отец! – вскрикнула Галя.– Вы ведь не оставите меня? Не оставите?

– Нет, дочь моя,– ласково ответил Лешинов.– Не оставим. Роберт о тебе позаботится.

Секунду Галя смотрела на Лешинова, не понимая… Потом перевела взгляд на темноволосого… и закричала.

Роберт, усмехнувшись, расчетливо ударил ее ногой в живот.

Крик оборвался.

Смычок на жестокость своего собрата никак не отреагировал, но второй спутник отца Константина невольно сделал движение в сторону женщины. Однако, оглянувшись на «протоиерея», остановился.

– Это – для Бога,– сказал «святой отец».– Будь с ней добрее, Роберт. Она – твоя сестра.

И вышел в коридор.

Спустя несколько минут они покинули подъезд и направились к микроавтобусу.

Внутри «рафика» сидели еще трое: «квадратный», водитель и Гужма. Последний дремал, но когда хлопнула дверца – проснулся.

– Не было, что ли, Галки? – спросил Кеша.– А, батя? А Боб где?

– Сейчас придет,– ответил Лешинов.– Поспи пока.

– Ну что, ведьмочка-сучка, помнишь, как меня пугала? – процедил брюнет.– А я ведь о тебе же заботился!

Галя глядела на него с пола затравленно, один глаз – щелочка в синем кровоподтеке, второй – блестит от слез.

– Для начала заткнем тебе паршивый ротик,– проговорил Роберт.

Придавив женщину коленом к полу, он запихнул ей в рот первую попавшуюся тряпку.

Галя задергалась, попыталась его оттолкнуть. Брюнет ударил ее кулаком по распухшей скуле.

– Тихо, крошка! – ухмыльнулся он.– Хозяин велел быть с тобой поласковей, помнишь? Так я буду ласковый, поняла?

Он расстегнул брюки.

– Приласкаю тебя напоследок, ведьмочка! – пробормотал он, нашаривая сбоку диванную подушку.– Только рожа у тебя теперь такая страшная, надо прикрыть, слышь, а трусов у тебя нету. Надо прикрыть, а то мне и до завтра не кончить, блядь, сучка, мандавошка гребаная…

Он прижал подушку к лицу женщины, навалился сверху…

Галя дергалась под ним с минуту, потом застучала ногами…

Еще через пару минут ее мучитель поднялся, застегнул брюки, осмотрелся, вспоминая, к чему мог притронуться. Затем протер все, где могли остаться его отпечатки пальцев. Никаких следов, кроме как от самого хозяина квартиры. Уходя, захлопнул дверь. Мусора, если надо, и замок сломают.

– Что так долго? – спросил Лешинов, когда Роберт влез в микроавтобус.

– Отпечатки убирал,– пояснил убийца.– Нужное дело.

– Да,– согласился «протоиерей». Сам он, пока был наверху, ни разу не вынул рук из карманов.

– Теперь можно и ментам звонить,– сказал брюнет.

Лешинов покачал головой:

– Завтра. Пусть тело остынет.

«Рафик» завелся и поскакал по раздолбанному асфальту.

Наташа проснулась оттого, что кто-то тронул ее руку.

– Андрей?

Но в комнате никого не было.

Она тихонько встала. Прошла на кухню.

Андрей спал, с головой завернувшись в одеяло. Наташа опустилась на пол (линолеум холодил кожу) и погладила спящего по спине…

Ласковин мгновенно проснулся. Слова отца Егория четко впечатались в его сознание. Но день еще не наступил.

Ночь. Наташа… Некоторое время Андрей соображал, почему он спит один, потом вспомнил, взял Наташину руку, прижал к губам.

– Андрюша,– дрогнувшим голосом проговорила девушка.– Андрюша, мне страшно!

Глава четырнадцатая

– Андрей, возьмешь трубку? – спросила Наташа.– Тебя какой-то мужчина. Ласковин заколебался.

– Спроси кто.

– Какой-то Корвет,– через полминуты сообщила Наташа.

Ласковин почувствовал облегчение. Корвет был не из тех, кого ему приходилось опасаться.

– Ты прямо неуловим,– добродушно пророкотал Корвет.– Сможешь заехать ко мне сегодня?

– Может, потом? – предложил Ласковин.– Дел – по самую макушку.

– Сегодня,– уже с долей нажима повторил Корвет.– Лучше – сегодня. В течение дня. До шести я буду у себя.

– Что-нибудь случилось? – на всякий случай спросил Ласковин.

– Пока – нет. Но может. Полчаса, Спортсмен, больше не задержу. Договорились?

– Договорились,– согласился Ласковин.

Полчаса он выкроит. С Митяем они встречаются в шесть, значит, около пяти он может заглянуть на Мастерскую.

– Часов в пять? – предложил Андрей.– Годится?

– Нормально. Жду.

Без десяти пять Ласковин подъехал к железным воротам «тобольской» базы.

Впустили его без проблем: почти свой, можно сказать. Большинство «бойцов», наверняка, уверены: Спортсмен уже вовсю трудится на группировку. Обыскивать не стали, но осторожный Ласковин тем не менее оставил и «медиум», и вампиров кинжальчик в машине.

Корвет баловался с компьютером. Ролевая игрушка, судя по звукам, доносившимся из динамиков.

– Садись,– хозяин указал на «гостевое» кресло. И сразу взял быка за рога.

– Обдумал мое предложение?

– В смысле?

– Будешь работать на меня?

– Еще нет.– Ласковин решил быть осторожным.– Понимаешь, немного не до того. Надо с личными делами разобраться. Давай отложим на время, ладно?

Лидер «тобольцев» молчал.

– Из-за этого меня пригласил? – догадался Ласковин.

– Угадал. И вот что,– голос Корвета потерял теплоту.– Не будем коту яйца крутить. Говори сразу: да, нет? Я ждать больше не могу.

Тон рыжего Андрею не понравился.

Не то чтобы боялся потерять расположение рыжего. Дружба с бандитами – это до первой дележки. Не хотелось новых проблем.

– Значит, сразу… – Ласковин потянул, пытаясь по выражению лица угадать, что последует за отказом.– Если сразу, то, пожалуй… нет.

– Твердо?

– Или давай отложим.

– Нет,– покачал головой лидер «тобольцев».– Сегодня – последний срок. Жаль. Ты мне нравишься, Спортсмен…

Корвет похрустел пальцами.

– И мне, и другим. Кое-кто прямо влюбился в тебя за Хана. Жаль.

Лидер «тобольцев» откинулся на спинку кресла, выключил компьютер.

– Жаль. Но дело есть дело. Или ты с нами, или… Быстрое движение – и зрачок пистолета глянул в лицо Ласковину. Андрей и дернуться не успел. Профессионал, ничего не скажешь.

– Дело есть дело,– повторил Корвет спокойно.– Не передумал, Спортсмен?

– Нет.

Ласковин не испугался. Не видел причины, из-за которой Корвету могла вдруг понадобиться его смерть.

Но причина была. И Ласковин очень скоро об этом узнал.

– Крепкий ты мужик,– похвалил лидер «тобольцев».– Это хорошо, что не передумал. Согласился бы – в натуре не знал бы, как с тобой поступить. Мне-то нужен честный ответ, понимаешь?

– Потому и говорю – нет.

Корвет кивнул.

– Да,– сказал он.– Ты понимаешь. Дело есть дело. Нам предложили сделку, Спортсмен. Очень выгодную. Правда, и цена серьезная. На мой взгляд.

– Правда? – Ласковин старался сохранять спокойствие.– На твой взгляд. А на мой?

– На твой? – Корвет усмехнулся.– Думаю, и на твой.

– Какая же цена?

– Ты.

– Не понял.

– Да? Ну тут все просто. Ты. Твоя жизнь, Спортсмен. Хорошая цена, верно?

Профессионал. Будь даже под мышкой у Ласковина пистолет – шансов никаких. Надо же так проколоться!

– Ты не обижайся, Спортсмен,– говорил лидер «тобольцев».– Дело есть дело. Скажи ты «да», я б из шкуры вывернулся, но тебя прикрыл. Как бы мы с тобой сработались, Спортсмен! Был бы ты наш, я бы тебя отмазал. Слово. Своих мы не продаем. Даже на очень выгодных условиях.

– Это ты загнул,– Ласковин усмехнулся.

«Что ж ты тянешь, гад? Хочешь убить – убей!»

– Продаете и своих, я-то знаю!

– Ладно,– лидер «тобольцев» не стал спорить.– Изменим формулировку. Я своих не продаю. Веришь?

– Пожалуй.

Потянуть время? Время может сыграть только на него. Ласковину происходящее вдруг показалось игрой «загляни ко мне на полчасика». Сейчас рыжий спрячет оружие, и они вместе посмеются над шуткой.

Но пистолет по-прежнему смотрел Ласковину в лоб.

– Спасибо,– искренне поблагодарил лидер «тобольцев».– Приятно, что ты мне веришь. Всегда буду вспоминать о тебе. Спортсмен.

И Андрей понял, что сейчас умрет. Палец на спусковом крючке согнется, и он, Андрей Ласковин, перестанет существовать. Наташа останется, Слава останется… и Лешинов. И Митяй напрасно будет ждать его на Конюшенной. И Юрку некому будет вытащить… И столько еще всего.

Рыжий все тянул. Почему? Он не из тех, кто, списав человека, медлит нажать на спуск.

Корвет мигнул…

И Ласковин прыгнул.

Ему терять было нечего!

Андрей выбросил тело вверх, толкнувшись буквально одними руками, и из совершенно невероятного положения ухитрился достать ногой. Пистолет вылетел из ладони Корвета и ударился о стену.

Ласковин ударился бедром об угол стола, но приземлился на ноги. С противоположной стороны – Корвет.

– Прекрасно!

Рыжий был доволен. Значит, все-таки розыгрыш? Нет.

– Прекрасный удар. Жаль. Я хотел убить тебя быстро. А теперь быстро не получится.

Он медленно двинулся в обход стола. Ласковин начал отступать к двери.

– Лучше бы тебе не убегать,– спокойно предупредил лидер «тобольцев».

Он был уверен в своем превосходстве.

– Я убил Хана,– напомнил Ласковин.– Хочешь, чтобы я убил и тебя?

– Не получится.– Корвет покачал головой.– Я не Хан.

И молниеносным движением выхватил нож.

Ласковин опять не успел засечь, откуда появилось оружие.

Отполированное лезвие зеркалом блестело в электрическом свете. Недлинный широкий обоюдоострый клинок.

– Я не Хан,– опять повторил Корвет.

И, шагнув вперед, сделал пробный выпад. Он не спешил.

Ласковин уклонился. Противник был хорош. Но между ножом и пистолетом – немалая разница. Пришло время испытать урок Зимородинского.

Еще один высверк стали. Ласковин отпрянул в сторону, сосредоточился и на третьей атаке выбросил вперед сложенные щепотью пальцы.

Удар получился совсем слабый. На лице Корвета промелькнуло удивление, но четвертый удар последовал незамедлительно. Снизу вверх, вспарывающий в живот. Ласковин выгнулся назад – нож промелькнул у самого лица – ушел в низкую стойку…

Нож выпал из руки лидера «тобольцев». Глаза его выкатились из орбит, пальцы впились в рубашку, разрывая ее на груди…

Ласковин «вытянул» остатки энергии. Ему даже не пришлось воспользоваться образами. Все вышло на удивление легко.

Андрей поднял нож и положил в ящик стола. А пистолет, поколебавшись, взял за ствол и аккуратно положил в карман куртки. Китайский дешевый ствол. «Одноразовый». Сделал дело и выбросил. Теперь он не сомневался, что Корвет не пугал, а действительно хотел его застрелить.

Рыжий еще стоял. Он мужественно боролся со смертью, но силы были неравны.

Ласковин посмотрел на него, понял, что конец вот-вот наступит, и открыл дверь в коридор.

– Эй! – позвал он.– Кто-нибудь, сюда! Из соседней комнаты выглянула круглая стриженая голова.

– Ну чего?

– Сюда,– изображая растерянность, крикнул Ласковин.– Быстрее!

«Тоболец», сообразив, что зовут не куда-нибудь, а к начальнику, медлить не стал. Ласковин посторонился… и «боец» замер с открытым ртом.

Корвет все еще стоял. Невероятно могучий организм. Но пальцы его уже не рвали одежду, а глаза ослепли…

«Тоболец» тупо глядел на своего начальника, потом вдруг резко развернулся к Ласковину.

– Что ты ему сделал, сука? – завопил он, хватаясь за пистолет.

– Я? Ничего.

Всем своим видом Ласковин демонстрировал растерянность и непонимание.

– Может, сердце у него схватило. Только попрощались… и вот.

Ласковин недоуменно пожал плечами.

И бандит купился на эту маску. Потому что не кто-нибудь, а сам Спортсмен. Тот, что ни хрена не боится и самолично шлепнул Крепленого с корешем при раскладе три к одному.

Корвет стоял. Ласковин уже начал беспокоиться: вдруг лидер «тобольцев» окажется сильнее, чем секретный удар тайной школы. Вдруг ухитрится выжить?

И тут он рухнул.

– А? Что?

Отпихнув бандита, в комнату ворвался некачкового вида мужчина в белой рубашке.

Ласковин уже видел его здесь однажды. Бухгалтер?

– Да вот,– пробормотал «бык» растерянно.– Вот упал…

Мужчина бросил взгляд на посиневшее лицо Корвета, потом – на Ласковина.

Тот развел руками.

Из коридора уже заглядывали еще трое.

Бухгалтер (Ласковин решил называть его именно так) повел себя не по-бухгалтерски решительно.

– Врача сюда, мудозвоны! – гаркнул он.– Быстрей, мать вашу! – И, уставившись на Ласковина: – Ты с ним был? Ты?!

– Я его не трогал,– ледяным голосом произнес Андрей.

Но приготовился рвать когти. Если этот знает о сделке с «очень хорошей ценой», начнется новый круг неприятностей.

Ласковин даже пожалел, что не ушел, пока была возможность. Если уж все равно придется снова стать объектом мафиозной охоты…

– Никуда не уходи! – распорядился Бухгалтер.

И бросился к телефону.

Но звонил он не врачу (того уже вызвали), а «наверх».

Ласковин взглянул на часы: запас времени у него оставался. Так что он решил пока ничего не предпринимать, поглядеть, как развернутся события.

Врач появился минут через десять. Вполне достаточно для того, чтобы клиническая смерть превратилась в необратимую.

Ласковин сел на стул в уголке. Никто за ним не присматривал.

Врач пощупал пульс, приложил ухо к груди Корвета, заглянул в глаза…

– Ну? – нетерпеливо спросил белорубашечный.– Что?

– Надо же… – врач удивленно покачал головой.

– Что с ним? – буквально взвизгнул Бухгалтер.

– Сердце,– пробормотал врач.– Надо же…

– Что сердце?!

– Сердце остановилось.

– Ну так делай же что-нибудь, делай, придурок! За что тебе деньги платят?

– Да что тут сделаешь? – Врач тоже повысил голос: – Умер он,– понимаете? Нет? Умер!

– Давай работай, гад! Массаж ему сделай, электрошок! Реанимируй его, сволочь!

Бухгалтер был вне себя.

– Пошел ты в жопу,– буркнул врач, выпрямился и достал сигарету.– На четверть часа раньше – может, и спасли бы. А пока вы тут ваньку валяли…

Белорубашечный, окончательно потеряв над собой контроль, толкнул ближайшего бандита:

– Пристрели лепилу, суку!

«Тоболец» медлил. Скомандуй ему тот, кто лежал сейчас на полу, мозги доктора уже полетели бы в стену. Но эта глиста…

– Отставить «пристрели»!

В комнату вошел мужчина средних лет. Ласковин вспомнил его: сидел рядом с Корветом, когда Андрей дрался с Ханом.

– В чем дело? – новоприбывший обращался к врачу.

– Инфаркт, скорее всего,– ответил тот, жадно затягиваясь.

Ласковин заметил: рука у доктора дрожит.

– Точно?

– Мертв. Необратимо.

Холодный взгляд Берестова уперся в переносицу врача.

– Уверен?

– Очевидная картина. Точно можно будет ответить только после вскрытия.

– Так,– сказал личный телохранитель Гришавина.– Кто был здесь, когда он умер, останьтесь, остальные – брысь!

Толпа в комнате испарилась в две секунды.

– Ты – тоже,– сказал Берестов врачу. Теперь, если не считать покойника, их осталось пятеро: Берестов с сопровождающим «быком», Ласковин, «тоболец», которого он позвал, и Бухгалтер.

– Что произошло? – сухо спросил Берестов.

– Вот он! – Бухгалтер показал на Ласковина.

– А… Спортсмен!

Глаза Берестова напоминали отверстия автоматных стволов.

– Ты, значит, здесь?

– Корвет пригласил меня,– спокойно сказал Андрей.

Ему очень хотелось встать. Чтобы быть на ногах, наготове… Но Ласковин не встал. Так выглядело естественней.

– И что же здесь произошло?

– Мы поговорили. Я уже уходил, когда Корвет… когда ему вдруг стало худо.

– Я думаю, ты его убил,– сказал Берестов, и сопровождающий его «бык» мгновенно выхватил ствол. Ласковин, держа каменное лицо, пожал плечами.

– Я убиваю иначе,– возразил он.– Вы видели. Да и Корвет не из тех, кто позволит себя так просто прикончить.

– Обыщи его! – приказал Берестов сопровождающему. И Ласковину: – Что еще скажешь?

В кармане у Андрея лежал пистолет, взятый у Корвета. Поэтому обыск мог выдать его с головой.

Он поднялся. Пришло время показать крутизну.

– Убери лапы,– сказал он «быку».– Переломаю. Я могу, спроси у хозяина.

– Нарываешься? – осведомился Берестов. Однако сделал знак своему человеку: погоди.

– Если бы я его убил, был бы я здесь? – Ласковин холодно улыбнулся.– У меня было море времени, чтобы уйти. Но я не ушел, а позвал этого.– Ласковин кивнул на «тобольца». И, обращаясь уже к нему: – Когда ты вошел, он ведь еще был на ногах, так?

– Стоял,– покосившись на Берестова, ответил свидетель.

– Ты что скажешь? – Берестов повернулся к Бухгалтеру.

– Когда я пришел, он уже умер,– заметно мандражируя, проговорил Бухгалтер.

– Умер? Ты что – доктор?

– Ну, лежал, не шевелился.

– Допустим. А скажи мне, Спортсмен, отчего вдруг здоровый крепкий мужик, не наркоман, не алкаш, вдруг взял и умер?

– Я тоже не доктор,– ледяным тоном ответил Ласковин.

– О чем вы говорили?

– О работе.

– О какой?

– О моей.

– Не зарывайся,– предупредил Берестов.– Если выяснится, что это твоя работа, я лично тобой займусь.

– Давай! – тем же тоном ответил Ласковин.

– А тебя, падла, не спрашивают! – вмешался сопровождающий.

– Ладно, можешь идти,– разрешил Берестов.– Мы тебя найдем.

«Знает о сделке?» – подумал Ласковин. Да, скорее всего. Но тогда почему его отпускают? Сделка откладывается?

Все еще начеку (могут ведь и в спину выстрелить!), Ласковин вышел из комнаты.

И беспрепятственно покинул бандитскую базу. Обошлось. Пока. Но теперь ему следовало спешить. До назначенного времени оставалось всего двадцать минут. А еще надо было обдумать, как обыграть Лешинова.

Чертов «протоиерей» один опасней трех десятков бандитов. И не он ли заказчик сделки, которая оплачивалась его, Ласковина, жизнью?

Глава пятнадцатая

Наташа возвращалась домой окрыленная. Растоцкий ее похвалил! Да не просто похвалил, а сказал, что старинная ученица его выросла неизмеримо за три года, что они не виделись. А такая оценка – не шутка. «Неплохо» – высшая награда, которой удостаивалась от него Наташа в прежние времена.

Узнав, чем она занимается, мэтр огорченно покачал высохшей птичьей, но еще сохранившей в посадке изящество великого балеруна, головой. И предложил похлопотать, чтобы устроить на настоящую работу. Наташа не сомневалась: Растоцкому достаточно позвонить, чтобы ее взяли хоть в «Мариинку».

«Спасибо, дядя Сережа, может быть, потом…»

«Потом, голубушка моя, меня может и не быть».

Шутка. Растоцкий в свои под семьдесят, хотя и иссох телом, от Вечности был еще далеко.

Что же до голландского конкурса, то здесь мэтр триумфа ей не обещал. В Голландии побеждают голландцы.

Максимум – третье место. И то если подыграть конъюнктуре.

– Не хочешь, Наташенька, осенью в Италии потанцевать? Там тебе лучше будет.

Наташа хотела. Но от Голландии отказаться уже не могла. Тем более третье место – совсем неплохо. И деньги, с которыми последний год совсем туго,– тоже неплохие. Даже за участие, от русского спонсора.

– Третье место – будет,– уверенно пообещал Растоцкий.– В номере твоем кое-что подправим, кое-что прибавим-убавим, лучше не станет, да и Бог с ним. Жюри понравится.

Договорились на послезавтра. Уже не дома (хотя в шестикомнатной квартире Растоцкого места хватало), а на студии. Там – строже.

Напоследок порасспросив Наташу о жизни, Растоцкий Наташу отпустил. И еще раз обнадежил.

Так что домой Наташа ехала в розовом тумане. Забыв о том, что кроме ее мира есть и другой.

И этот другой мир не замедлил напомнить о себе.

– Она, сука! – злобно сказала Лариса, показывая своим спутникам на вышедшую из-за угла девушку.

Один из мужчин, мышцеватый, лет двадцати пяти, с лихими усиками, тихо присвистнул.

– Клевый кадр! – сказал он.– Чем же она тебе, Ларка, не подфартила?

– Из-за этой розочки три мужика теперь живьем гниют! – фыркнула женщина.

– Ни хрена себе! Черный пояс, да? Так, может, она и нас замочит?

– Не она, хахаль!

– Так в чем проблема? – ухмыльнулся свистун.– Давай хахаля и чпокнем. Жаль такую милашку позорить!

– Жорик,– сердито сказала женщина.– Ты зелень взял? Давай работай. Счас она в подъезд зайдет. Дашь ей дверь открыть и заваливай. Гвоздь – то же самое.

– Хахаль-то нам кайф не сломает? – спросил Гвоздь, дерганый худой мужик с фиксой.

– Не ссы. Хахаль к Башмаку поехал.

– К Корвету, что ли?

– Ну.

– Ну ты, бля, что, подставить нас хочешь? – зашипел Гвоздь.– Под «тобольцев»?

– Не ссы, я сказала! Башмак за него не встанет. Разве для понта елдой помашет!

– Харе базарить, Гвоздь,– сказал Жорик.– Двигаем. Вон она уже рядом.

Наташа, тихонько напевая, достала ключи. Андрея дома наверняка нет. Ну и ладно. В последние дни она старалась не думать об их взаимоотношениях. Что будет, то будет.

Наташа открыла оба замка, потянула дверь на себя… И чужие пальцы сдавили ей горло.– Только тихо, кисочка,– сказали ей в ухо.– И все будет нормалек!

Ласковин приехал на Конюшенную без пяти шесть. Его уже ждали. Митяй. И не только.

Мелехов и Коваль, два неразлучных дружка, семь на восемь; Крупицкий, которого Андрей не видел уже лет пять (по слухам, открыл школу где-то в Канаде; вранье, выходит?); Лешка Вожжа, трудившийся в телохранителях у Нагибина, и с ним – Ростик Саэтдинов, капитан, особоуполномоченный и т. д. Конечно, здесь был Шиляй, как же без него? И еще четверо из башкеевской школы, Ласковин не помнил, как зовут, но в лицо знал хорошо. И сам Башкеев, седой весь, но боец – будь здоров: мастера со временем только крепчают, как хорошее дерево. Короче, не один-два, как рассчитывал Андрей, а двадцать! Половина – зимородинских, остальные – кто откуда. Друзья-соперники десятилетней с хвостиком давности. Арсюха Стужин, с которым вместе сдавали на зеленый пояс; Юрка Русков, у коего Ласковин подружку увел в незапамятные времена (первую свою подружку, кстати); Грушин, с этим и в новые времена оттянулись в масть, когда от «Шлема» к финикам катались…

В общем, едва Ласковин вылез из машины, тут же оказался в толпе. Обступили, хлопали. Мяли.

«Здорово, боец!» – «Ну, Ласка, как житуха?» – «Как в старые времена? Дадим шарлатанам просраться?»

Матерые мужики. Каждому минимум под тридцатник, а иным уже и на пятый десяток перевалило. Кто худой, кто брюхом обзавелся. Кто преуспел, кто не очень. Иные и отвоевали.

– Я тут провел агитацию,– шепнул довольный Митяй.– Ты-то не против? Не помешает?

Ласковин едва не прослезился.

А тачки все подъезжали. К шести скопилось уже человек тридцать. Даже менты заинтересовались: вдруг разборка в центре Питера?

Ростик к ним подошел, ксиву показал: «Все в норме. Собрались кореша годовщину справить. Без заморочек».

Ласковин смотрел на знакомые и полузнакомые лица, умилялся. Надо же! А думал: один, сам себе брат.

– Что, Ласка, время? – это Шиляй.– По машинам?

– Да тут недалеко, пешком,– сказал Андрей.– Спасибо, мужики, не ожидал! – добавил растроганно.

– А ты думал! – отозвался Шиляй.– Покажем нынешним старую гвардию! – И, понизив голос: – Я бы и глоткорезов своих прихватил, да зачем танец портить. Я прав?

– На все сто.

– Тогда командуй.

– Значит, так,– повысив голос, чтобы все было слышно, произнес Ласковин.– Мужики, внимание!

Расклад такой: я иду первым. С отрывом минут пять максимум. Затем вы. Дверь, я постараюсь, чтобы открыли, они там гостей не очень-то жалуют. Ну а вошли – особо не церемониться. В рамках, конечно.

– Милое дело,– подхватил Коваль.– Кто возбух – в пятачину!

– А кого учить будем? – поинтересовался кто-то.

– А тебе не один хрен? – опередив Ласковина, ответил Вожжа.– Ты, главное, жопу береги, Кузя! А то заседать не на чем будет!

– Базар, бойцы! – гаркнул Шиляй.– Давай, Ласка, двигай. На праздник опоздаем!

– Точно! – подхватил кто-то.– На работу, как на праздник!

Вокруг засмеялись.

– Давай адрес! – потребовал Шиляй.

– Конюшенная, 13. Во двор и направо. А потом налево и вперед. Железная дверь в подвал в правом дальнем углу. За кучей мусора. Для верности я на ней крест нарисую.

– Ясно,– кивнул Шиляй.

– А сэнсэй у них кто? – спросил Крупицкий.

– Лешинов. Знаешь такого?

– Встречал где-то фамилию. Крут?

– Крут,– кивнул Ласковин.– Но им я сам займусь.

– Лешинова я знаю,– вмешался Башкеев.– Если это тот, что у Галицына лет двадцать назад…

– Вот этого я вам не скажу,– качнул головой Андрей.– Он больше как экстрасенс известен.

– Если экстрасенс, то надо было Стежня подписать,– сказал Русков.– Он теперь тоже, я слышал, экстрасенсом заделался.

– Точно,– подтвердил Крупицкий.– Я его в Неметчине в прошлом году видел.

– Дрался? – спросил Вожжа.

– Я дрался, а он судил. Стежень – это уровень. Митяй, почему Глебушку не позвал?

– Да он где-то за городом живет,– ответил Николай.– Законспирировался, как Джеймс Бонд.

– Вспомнил твоего Лешинова,– сказал Шиляй.– В программке его видел. Реклама на последней странице. Значит, заходим туда, где ты, Али-Баба, крест поставишь. Никакая Гюльчатай его не сотрет?

– Сотрет – сам сообразишь.

Приподнятое настроение Ласковина, вызванное мощной поддержкой, понемногу рассеивалось. Он нащупал в кармане куртки Корветов ствол.

Два пистолета, кинжал и три десятка настоящих бойцов за спиной. Если этого не хватит, тогда только атомная бомба.

Сбоку возник Саэтдинов.

– Ямэн, мужики. Ласка, на пару слов. Ко мне в машину, ладно?

– Пошли.

Что-то интонация у капитана какая-то не та. Может, связываться не хочет? Но тогда зачем пришел?

Сели в машину. Взгляд особоуполномоченного Ласковину понравился еще меньше интонации.

– Времени мало,– сказал Саэтдинов.– Поэтому сразу к делу. Ты в курсе, что на тебя всесоюзный розыск объявлен?

– Нет,– осторожно ответил Ласковин.– Но предположить могу. Я за последние полгода столько всего натворил, что меня по нашим законам с ходу сажать надо.

Ростик хоть и мент, но старый кореш. Влет вязать не станет. Да и не сможет, пожалуй.

– Это я тебе как другу,– сказал Андрей.– А тех, с кем я разбирался, вообще из зоны выпускать нельзя.

– Вот это не тебе судить,– сухо ответил Саэтдинов.

– Возможно. Зато можно списать на бандитские разборки. У меня, Ростик, теперь даже кличка есть, как у заправского бандюгана. Спортсмен.

– Ни хрена себе! – изумление вытеснило все прочие чувства.– Так это ты, значит? Что ж, слыхал. То-то ты две пушки на себе таскаешь.

– Заметил?

– Слепой не заметит. Значит, ты – Спортсмен… Крепко. О тебе прямо легенды ходят, даже завидую, старик!

– А арестовывать не будешь? – усмехнулся Ласковин.

– А ты мне ничего не говорил.

– За что же меня ищут? – спросил Андрей.– За Крепленого?

– Если бы! Не Спортсмена ищут, а Ласковина Андрея Александровича. И инкриминируют тебе убийство при отягчающих, садизм, изнасилование… короче, целый букет.

– Ни хрена себе!

Теперь пришло время изумляться Ласковину.

– И давно ищут? – спросил он.– Я ж, вроде, не прячусь.

– То-то и оно, что недавно. С сегодняшнего утра. Квартира на проспекте Блюхера твоя?

– Да.

– Там обнаружен труп женщины. Избитой, изнасилованной и задушенной.

Андрей постарался, чтобы на лице его не отразилось ничего лишнего.

– Я ее не убивал,– сказал Андрей.– И не насиловал.

– Но домой к себе ты ее привез?

– Я,– признался Ласковин.

– Может, случайно, заигрались, а ты не заметил?

– Я что, похож на садиста?

– Могу тебе сказать как профессионал: половина садистов не похожи на садистов.

– Но меня-то ты знаешь!

– Знаю,– кивнул Саэтдинов.– Поэтому и толкую с тобой. Совет: бабу эту ты к себе не привозил и никаких трахов в цепях с ней не устраивал.

– Я и не устраивал,– хмуро сказал Ласковин.

Вот не было печали! Мало ему Лешинова и остального!

– Тебя подставляют,– сказал Саэтдинов.– И подставляют грамотно. Звонок доброжелателя: в квартире такой-то за стенкой кричит женщина. Причем, как выяснилось, соседи ни криков не слышали, ни, естественно, звонков в милицию не делали. Но дело похабное. Ты теперь – маньяк. И на тебя спокойно можно еще десять дел списать.

– Я ее не убивал,– напомнил Ласковин.

– Мне можешь не говорить. Что я, не знаю, как на тебя бабы вешаются? Но ты, старик, столько хвостов прижал, что сам черт не разберет, кто тебе эту срань лепит.

– Может, ты это дело себе возьмешь? – с надеждой спросил Ласковин.

– Не могу, не мой профиль. Разве что шепну кому надо, чтобы по-дешевому тебя не давили. Но херово будет, это наверняка. Ищи крутого адвоката.

– Мне бы, Ростик, сегодняшний день пережить,– вздохнул Андрей.

– Что, эти, кого мы урезонивать идем, так опасны?

– Лешинов опасен. Если бы он парнишку моего не захватил, я бы, может, и не рискнул змею в норе душить. И вообще их там – до жопы. Сам не знаю сколько. Иначе бы и не стал вас заряжать. У тебя, кстати, неприятностей не будет, если начальство узнает? Ты же человек государственный.

– Начальство не узнает,– усмехнулся Саэтдинов.– Не в первый раз. Ты только из этого,– похлопал по ласковинской кобуре,– не очень-то пали.

– Как получится. Потому и сказал, что сам Лешиновым займусь. Кроме меня, его никто не сделает. Некому.

– Ладно хвастать. Так уж и никто? Ни Ширяй, ни Крупа, ни Стужин?

– Никто,– Андрей покачал головой.– Поверишь или нет, но он – колдун. Натуральный.

– Хрена ж себе! Ты знаешь, поверю. Хоть башка не принимает, но пару раз уже сталкивался и… реально работают, как Слава Зимородинский говорит. Кстати, почему он-то не пришел?

– Не смог,– покривил душой Ласковин. Говорить о своем сэнсэе, что он трус? Нет, увольте!

– Может, и прав Стужа: Глеб Стежень не лишний был бы. Раз тоже экстрасенс.

– Глеб и как боец – первый класс,– сказал Ласковин.– Но ведь нет его. Есть и против лома приемчики, сам знаешь. Я справлюсь, Ростик. А не справлюсь, тогда… плохо.

– Ладно, сексуальный маньяк.– Саэтдинов подмигнул.– Не робей, подмогнем.

– Спасибо. Пошли, что ли?

– Пошли. Я тебе все сказал.

– Шиляй,– произнес Андрей, когда они вышли на площадь.– Я иду. Вопросы есть?

– Никаких. Входим через пять минут и давим квалификацией передовую молодежь. Главного оставляем для тебя. Не перепутаем?

– Вряд ли.

– Тогда я пошел. Митяй, пригляди за моей спиной. Чтоб не повис никто. А то вдруг раньше времени признают.

– Я пригляжу,– сказал Саэтдинов.– Мне привычней.– И вполголоса: – Удачи, Спортсмен!

Ударила Наташа скорее от неожиданности, чем по умыслу. Не зря все-таки Ласковин с ней работал. Действия на уровне рефлексов тела.

Резкий удар назад локтем правой руки – схвативший ее крякнул, но хватки не ослабил – и второй, снизу вверх, пяткой в пах.

– У-йу,– сказал Жорик и мгновенно отпустил девушку.

Ну он бы ей врезал… если бы мог! По самым помидорам угодила, дрянь такая!

Пока Жорик, скрючившись в характерной позе костерил девушку, Гвоздь прыгнул вперед и крепко прижал Наташу к стене так, что ей ни рукой, ни ногой не шевельнуть. А снизу уже спешила Лариса. Если удастся затолкать девушку в квартиру, то потом им уже никто не помешает сделать с ней все что угодно.

Бандит смрадно дышал Наташе в лицо. В полумраке подъезда она толком не могла его рассмотреть – только золотой блеск в ощеренном рту.

Подступила предательская слабость.

«Не смей! – приказала сама себе Наташа.– Защищайся!»

Костлявое колено бандита упиралось ей в бедро. Второй ногой он наступил на ее туфлю, руки распластал по стене.

Сжав зубы от омерзения, Наташа изо всех сил ударила его головой в нос. И рванулась, пытаясь освободиться. И ей это удалось!

Бандит, которого она оттолкнула, загораживал ей вход в квартиру. Наташа могла бы ударить его еще раз, но не ударила, а бросилась к лестнице. Скорее на улицу!

Резкий шип выбрызгиваемого газа. Жгучая струя – прямо в глаза! Наташа споткнулась, нога ее потеряла ступеньку, и девушка рухнула вниз, в пролет. Удара она уже не почувствовала.

Глава шестнадцатая

Андрей нажал на кнопку звонка. У него так и не появился определенный план. Главное – войти. И дать войти его друзьям. Продержаться пять минут. А дальше с такой поддержкой он может не беспокоиться ни о ком, кроме Лешинова.

Дверь открылась.

Двое – на входе, еще двое – дальше по коридору. Ласковин увидел, как вытянулось лицо того, кто открыл дверь. Что, мальчики, не ждали?

Не раздумывая, он послал кулак в челюсть «вратаря», и тот, как и положено после грамотно проведенного цки, рухнул личиком вниз. Второй, вместо того чтобы атаковать, прощелкал клювом и схлопотал, в силу незначительной дистанции, локтем в селезенку. Минус два.

Следующая пара разделилась. Один припустил по коридору за подмогой, второй (смелый парень, ничего не скажешь!), размахивая палкой, пошел на Ласковина.

Андрей дал ему возможность замахнуться, а потом влепил йоко-гери в колено. Молодой герой немедленно сел на пол и завыл. Ласковин из гуманизма дал ему «наркоз», кулаком по макушке. Как говорят в рекламе, «мордой-в-пол – и никакой боли!»

Второй, конечно, успел удрать, но это уже пустяки.

Ласковин повернулся к двери.

Крепкая, однако. Монолит. Дециметровой ширины засов в могучих скобах. Просто и надежно. И не надо никаких хитрых замков. Добрых пять дюймов листового железа. Сколько же она весит? Из гранатомета не прошибешь. Броня.

Но один дефект все-таки имелся. Замечательный засов справа имел рукоять-ограничитель. А слева – ни хрена не имел. Поэтому Ласковин, поднатужившись, вытащил его из скоб, выволок наружу (тяжеленный, собака!) и отправил в соседствующую яму. Двухпудовая стальная полоса ухнула в грязь и ушла на дно. Задача номер один выполнена.

Ласковин посмотрел налево – подмоги еще не видно. Быстро он управился. Ну, продолжим.

Андрей снова нырнул в подвал.

Комиссии по встрече пока не наблюдалось. Пустой коридор. Затворенная дверь. Ласковин почувствовал некоторый мандраж. Ей-богу, предпочел бы пяток лешиновских ребятишек этой пустой тишине!

Большое искушение – подождать остальных. Но, как говаривал Слава: «Воин выбирает тот путь, который ведет к смерти. Потому что слишком многое внутри человека ратует за другой выбор». Хотя сам Слава, как выяснилось, предпочел именно другой. Но почему бы ученику не пойти дальше учителя?

И Ласковин пошел. И решительно пнул ногой дверь. И шагнул внутрь, когда она открылась. И увидел… Ёш твою мать!

В ритуальном черно-красном зале стройными рядами – добрых пять десятков лешиновских «юнкеров». При полном палочном вооружении. И сам достойный «протоиерей». На красном возвышении, в гордом одиночестве. Этакий дирижер, управляющий боевым оркестром.

За спиной Ласковина послышался шум.

«Мои»,– подумал он.

Но, оглянувшись, увидел еще одну группу лешиновских, блокировавших выход.

Можно бы попробовать прорваться… Но Ласковин пришел сюда не для того, чтобы снова удрать!

Андрей послал взгляд наверх, через головы молодых, очень похожих друг на друга парней,– наверх, к Лешинову.

И тот поймал взгляд Ласковина, и Андрей ощутил знакомую дрожь. Будет бой.

Ряды противника уплотнились: слаженно перестроились и выгнулись флангами вперед. Теперь они занимали треть пространства черного зала.

В одинаковых темно-серых костюмах, с одинаковыми выражениями на лицах, они почему-то напомнили Ласковину не солдат, а муравьев.

Сила исходила от них. От всех сразу. И Андрей заколебался. Надо было атаковать чуть раньше. Надо было атаковать сейчас, пока вогнутая линза этих «муравьев» не сжала его окончательно.

Но без уверенности атаковать было нельзя.

Ласковин умел работать с группой. Но не с такой большой и сыгранной. Здесь правило ограниченного доступа уже не действовало. Он будет драться не с шестью-семью одновременно, а сразу со всеми. Если его дух не окажется сильней. Если он не превратит порядок в хаос.

Одинаковые лица, одинаковые «боевые загогулины» в руках, синхронные перемещения…

Ласковин заглянул внутрь себя и нашел там… ярость!

Боевой выкрик-кенсей выплеснулся из его груди… и все изменилось!

За спиной раздался шум, погромче первого. Потом отчетливый звук плюхи, смачный «бум» по чьему-то животу, хруст сломанного дерева…

– Ласка! – рявкнул в тоннеле-коридоре зычный бас Коваля.– Мы пришли, мать их!

И понеслась.

У Андрея словно крылья развернулись за спиной. Тело стало острым и легким, рвущим воздух, как пламя на выходе газового резака.

Он прыгнул вперед, нет – он взлетел и ударил в слаженный строй… и даже не ощутил сопротивления.

Они рассыпались, как куклы, как манекены. Руки и ноги Ласковина ударяли в мягкие тела, опрокидывали их, отбрасывали друг на друга. Враги потеряли его. Он шел сквозь стену быстрее, чем его узнавали. Это был праздник! Нечто невообразимое! Враги ослепли. Он возникал перед очередным «муравьем» быстрее, чем глаза «муравья» воспринимали видимое. Четкий экономный удар, а чаще даже не удар, а толчок – и «муравей» исчезал из поля зрения, сменялся следующим. Андрей сам не заметил, как оказался у ступеней лестницы. Он запрокинул голову и увидел наверху того, кого жаждал увидеть мертвым.

Лешинов стоял с поднятыми, вытянутыми вперед руками, он хотел остановить его, Андрея… и не успевал!

Невидимые крылья плеснули за спиной. Ласковин легко взбежал наверх. Но враг уже успел исчезнуть. Перед Андреем был уходящий наверх проем. Черный провал в красной стене.

Перед тем как войти в темноту, Ласковин оглянулся.

«Муравьи» рассыпались по залу. Их было чертовски много. Но по крайней мере треть можно было смело вычеркнуть из игры. Старая гвардия, бойцы-индивидуалы (каждый – сам за себя и за друга, если потребуется), оказались покруче. Андрей увидел, как под самой лестницей Шиляй вертушкой впилился в группку из полдюжины лешиновских и буквально за две секунды положил всех.

Ласковин засмеялся и, повернувшись, прыгнул в темноту.

И как отрезало. Словно кто-то перекрыл бьющую изнутри энергию. Андрей сжал зубы: опять чертово колдовство? Вокруг было темно, как в нефтяной цистерне. Вдобавок ход, через который Ласковин попал сюда, закрылся. Называется, попал. Ни ноктовизора, ни хотя бы фонарика-карандаша за три штуки.

Серая муть, впихиваемая в башку, притупляла действующие органы чувств. Принимать бой на таких условиях – полный идиотизм. Удивительно, что «протоиерей» еще не треснул его чем-нибудь тяжелым.

Андрей отступил назад. Он помнил, где находится выход. Два шага вправо, здесь должна быть стена. И есть. Ласковин пошарил рукой и наткнулся на коробку с переключателем. Может, он убирает дверь?

В любом случае терять Ласковину было нечего.

Дверь не открылась.

Вспыхнул свет.

Яркий электрический свет залил просторный холл с напольными вазами, с картинами на стенах, с расходящимися коридорами…

У Андрея не было времени разглядывать интерьер. В пяти шагах от него в привычном уже Ласковину длинном черном одеянии, с диковинной звездой и черным крестом на груди стоял «святой отец» Константин.

Андрей рефлекторно отпрыгнул назад, лишь потом сообразив, что Лешинов уже давно находится рядом и, скорее всего, все это время наблюдал за ним с помощью своих экстрасенсорных наворочек.

– Давай поговорим,– спокойно, словно они никогда не схватывались, произнес Лешинов.

– Мне нужен мой парень! – резко бросил Андрей.

– Юра? Он не твой,– спокойно, без всякого вызова возразил «святой отец».– Он, скорее, мой. Но еще скорее – свой собственный.

– Отпусти его – тогда поговорим.

– Его здесь нет.

Ласковин, пожалуй, придержал бы свою агрессию, если бы не постоянное давление на его психику.

– А где он?

– Я думаю, дома.

Голос Лешинова звучал абсолютно искренне.

– Я тебе не враг,– продолжал он, пока Андрей осмысливал информацию.– Ты очень сильный человек, Андрей. Очень чистый и светлый. Я восхищаюсь тобой!

«Если он не соврал, если действительно отпустил мальчика, то вполне мог его закодировать или загипнотизировать или еще хрен знает что,– лихорадочно соображал Ласковин.– Но если я ему нужен, а похоже, это именно так, можно сделать вид, что я клюнул на эти фуфляные комплименты. Выждать – и ударить, внезапно!»

– Перестань меня давить,– сказал он.– И мы поговорим.

– Хорошо,– с легкостью согласился Лешинов. И перестал.

– Если ты не против,– сказал Андрей, слегка расслабившись,– мы прекратим избиение младенцев. Покажи, как открыть эту дверь.

Ласковин, впрочем, преследовал свою собственную цель. Он помнил, какую мощь испытал, когда «старая гвардия» пришла ему на помощь. Очень возможно, что, когда дверь откроется, сила снова придет. И тогда он заговорит иначе!

– Конечно, прекратим,– кивнул Лешинов.– Вон там сенсорная пластинка, приложи палец.

Ласковин уже предвкушал приход силы. Он уже чувствовал, как сминает «протоиерея», словно ком пластилина.

«Посмотрим,– злорадно подумал он,– насколько черен пояс, которым ты хвастался!»

Какой это кайф – превратить в отбивную эту аскетичную рожу!

– Где сенсор? – спросил он, думая о своем.

– Рядом с выключателем.

Ласковин, не думая, прижал палец к металлическому серому квадратику…

И попался!

Мощный электрический разряд пронзил его до костей и отшвырнул на пол. Ласковина-бойца больше не было. У ног Лешинова скорчилась вздрагивающая, беспомощная кукла.

Наташа лежала на ковре в луже холодной воды.

– Еще разок,– сказал женский голос.

– Хорош,– возразил мужской.– Уже прочухалась. Поднять ее?

– Нет, пускай пока полежит. – Сознание и чувства возвращались к Наташе медленно. По частям. Сначала – боль. Потом – холод. Потом – слух. Чужие голоса звучали то громче, то тише. Как будто какой-то сумасшедший двигал вверх-вниз регулятор громкости. Холод и боль странным образом уравновешивали друг друга.

Издалека донесся бой напольных часов. «Я – дома,– подумала Наташа.– Что произошло?» Глаза открывать не хотелось. Не хотелось двигаться. Пусть эти люди, которые пришли к ней домой, позаботятся о ней. Или уйдут.

Наташа обнаружила, что не может пошевелить руками. Куда делись ее руки? Она их даже не чувствовала.

Наташа испугалась. И открыла глаза. Женское лицо нависало над ней. Неприятное лицо. И знакомое.

– Точно,– сказала Лариса.– Очухалась, сучка. Жорик, посади ее на стул. Что, мне так и стоять раком?

– Ну, я бы лучше эту куколку раком поставил,– отозвался Жорик.– Такая попочка!

– Успеешь. Мало она тебе по яйцам врезала?

– Ничего. Мои яйца – крепкие!

Мужчина с маленькими светлыми усиками подхватил Наташу под мышки и без особого труда усадил на стул лицом к темному окну.

В нем, как в зеркале, Наташа увидела себя. И свои руки. Они были связаны за головой, локоть к локтю.

Мокрая одежда прилипла к телу. Холодный компресс. Наташа осознала, что ее бьет дрожь. И вспомнила, что произошло. И вспомнила женщину. Это она пыталась зарезать ее две недели назад.

– Почему? – спросила Наташа.– За что вы меня мучаете?

Женщина шагнула к ней, схватила за волосы, запрокинула Наташину голову.

– Разве? – осведомилась она.– Нет, мы тебя не мучаем. Но скоро начнем, сучка!

– Она спрашивает – за что? – Лариса повернулась к Жорику.– Один мужик – можно сказать, без руки, второй – пожизненный инвалид, ни ходить, ни трахаться не может. А третий даже и не говорит. Только смотрит. Ты врубаешься, Жорик, только смотрит! И плачет! Мой Антон только смотрит и плачет! А эта сука спрашивает – за что?

– Но я не виновата… – прошептала Наташа.

– Заткнись! Я думала – поправится,– продолжала она, обращаясь к Жорику.– А вчера лепила сказал: с концами. Таким и будет мой Тошка, пока не помрет. Раньше я думала – убью ее, суку. А теперь – ни хрена. Теперь она у меня будет смотреть и плакать. И хахаль твой сучий,– Лариса свирепо дернула Наташу за волосы,– будет на тебя любоваться!

– Ты что же, спину ей поломаешь? – с беспокойством спросил Жорик.

– Ты поломаешь!

Жорику эта идея пришлась не по вкусу.

– Я этого не умею,– решительно заявил он.– Я могу руку сломать или, там, почки отбить, ну обычно, а хребет – не могу. Не умею.

– Я умею,– неожиданно вмешался Гвоздь, все это время копавшийся в Наташином шкафу.– Еще три сотни, Лариска, и порядок.

– Мудак,– сердито сказал Жорик.– Она ж откинется сразу.

– Не откинется,– уверенно ответил Гвоздь.– Я на зоне два раза ломал. Ништяк. Три сотни зеленых, Лариска,– будет как пенек с глазками.

Наташе как-то не верилось, что говорят о ней. И не верилось в то, о чем они говорят. У того мужчины, что постарше, был такой спокойный незлой голос…

– Пять сотен,– сказала Лариса.– Только сделай как надо!

– Мне палка нужна,– сказал Гвоздь.– Ну, швабра там или типа этого, Жорик, поищи.

– Сам ищи,– буркнул мужчина с усиками.– Я те не раб. Лариса, давай я ей лучше ногу сломаю.

– Не надо,– проговорила Наташа, которая наконец начала осознавать, что ее ждет.– Пожалуйста, не надо… Я не смогу танцевать…

– Танцевать? – Женщина остервенело рванула ее волосы.– Ты, сучка, есть сама не сможешь! Поняла?

– Херовая твоя идея, Лариса,– мрачно заявил Жорик.

– Ты капусту взял? – усмехнулся Гвоздь.– Взял. И не кизди.

– Ты, козел! – Жорик мгновенно развернулся к напарнику.– Я тебя урою, бля, ты понял, нет?

Гвоздь не особо испугался, но замолчал. Сейчас ему разборки не с руки. А потом припомнит.

– Хорош вам,– вмешалась Лариса.– Нравится она тебе, Жорик, да? Вижу, нравится. Давай трахни ее. Хочешь ее трахнуть? Гляди сюда! – Она задрала Наташину юбку.

Жорик промолчал. Но на Наташины ноги глянул с жадностью.

– Ты, кентяра, не врубаешься,– сказал Гвоздь, которого волновало другое.– Она ж нас видела, всех троих. Живая останется, сразу заложит. А так – все чисто. И не мокруха, и как она, к примеру, тебя описать сможет, если только и будет уметь, что глазками мигать? Ларка в масть пошла. Вставь ей пистон, а я пока палку поищу!

Гвоздь хихикнул собственной шутке и вышел в коридор.

– Ну, Жорик? – с усмешкой спросила Лариса.– Сам справишься или за коленки ее подержать?

Наташа инстинктивно сжала колени.

Ей хотелось кричать, но понимала, что бесполезно. Ей просто заткнут рот.

И невозможно было поверить, что ей вот так вот возьмут и сломают позвоночник.

Лариса отпустила ее волосы, отошла к кровати. Жорик встал рядом с Наташей. Сглотнул слюну.

– Ты не бойся,– сказал он, расстегивая верхнюю пуговицу ее мокрой блузки.– Ты не бойся, я ласковый. Это ж ты в последний раз, это ж потом уже никогда не сможешь, ну ты понимаешь…

Наташа отвернулась от него, посмотрела на стену, на портрет. Мужчина с усиками продолжал ее раздевать. Прапрабабушка смотрела на нее с осуждением.

«Это мой дом! – подумала Наташа.– Как они смеют издеваться надо мной в моем доме?»

Как будто это имело значение.

– Быстрей,– нетерпеливо потребовала Лариса.– До ночи копаться будешь?

«Я им не дамся! – Наташа вдруг обрела решимость.– Пусть лучше убьют!»

Жорик наклонился над девушкой. Он не смотрел на ее лицо и не заметил, как оно изменилось. Но Лариса заметила.

– Эй! – крикнула она.– Стре…

– Что?

Жорик повернулся к Ларисе, и в этот момент Наташа изо всех сил ударила его в пах.

Не будь она босиком, Жорик бы тут же отключился. Но и так вышло неслабо.

Наташа вскочила на ноги. Она ощутила то, что Андрей называл «заншин». Прошла слабость. Даже боль прошла.

Жорик, второй раз получивший по яйцам, согнулся пополам, выпучил глаза…

Наташа без всякой жалости ударила его коленом в лицо.

Лариса бросилась к ней с тем же ядовитым баллончиком, но Наташа вышибла его боковым ударом ноги и тут же врезала ребром стопы ей в живот.

Лариса отлетела к тренажеру, ударилась спиной о рукоятку и повалилась на ковер.

Наташа развернулась к двери. Вовремя. На шум уже явился третий. Гвоздь.

В руках он держал гимнастическую палку Наташи. И, не задумываясь, швырнул ее в девушку.

Наташа еле увернулась. Не будь ее руки скручены над головой, эта палка пригодилась бы. Но о руках можно было забыть. Хорошо, хоть у Наташи разработанные суставы. Другая в таком положении могла бы только скулить от боли.

Гвоздь мельком оглядел комнату и убедился, что остался в одиночестве. Но это его не смутило.

Схватив стул, он швырнул его в Наташу. Та увернулась. Стул угодил в окно и, разбив стекло, застрял в решетке.

«Может быть, кто-то увидит? – мелькнула у Наташи мысль.– Может быть, Андрей…»

Но у Ласковина была потрясающая особенность появляться на полчаса позже, чем нужно.

«Ладно! – Наташа приняла стойку.– Двоих уже нет, а третьего…»

Гвоздь метнулся к кровати, сорвал с нее покрывало и, держа его на вытянутых руках, бросился к Наташе.

Наташа встретила его прямым май-гери, но Гвоздь уже швырнул покрывало ей на голову, и у Наташи не было свободных рук, чтобы отбить его. Ее нога угодила бандиту в плечо, не причинив вреда, а сама она, пытаясь сбросить покрывало, поскользнулась на мокром ковре и упала на спину.

Гвоздь тут же плюхнулся на нее и придавил к полу.

Спустя пять минут Наташины ноги были скручены ремнем, а сама она ничком лежала на полу.

Гвоздь подсунул палку под подбородок девушке, поставил ботинок ей на спину. Лариса, высунув кончик языка, с жадностью наблюдала. Мрачный Жорик сидел на стуле… Он ни на кого не смотрел.

– Батюшки мои, какой пейзаж! – сказал Смычок, оглядывая открывшуюся картину.

Он остановился в дверях, потом посторонился, пропуская своего напарника.

Напарником был Колобок.

Гвоздь отпустил палку и повернулся к новым «гостям».

– Жорик,– мрачно сказал он.– Ты, мудак, дверь не закрыл?

– Я закрыл,– еще более мрачно буркнул Жорик.

– Чего надо, мужики? – с вызовом спросила Лариса.

– Въелбашить ей, что ли, за мужика? – с ленцой, поворачиваясь к напарнику, спросил Смычок.– Или хрен с ней?

– Тебе батюшка сказал ясно: с прошлым покончено,– отозвался Колобок.

– Значит, простим,– кивнул Смычок. И Ларисе: – Прощаем тебя, бедная женщина.

– Хули надо? – угрюмо спросил Гвоздь. Наташа попыталась перевернуться, и он злобно толкнул ее ногой:

– Лежать, блядина!

– Грубые люди,– вздохнул Смычок.– Без-нрав-ствен-ные. И девушку уестествляют противо-естес-твен-но. А девушку нам велено забрать.

– А отсосать не хочешь? – злобно прошипела Лариса.– Жорик!

На физиономии Жорика было большими буквами написано: «Пошли вы все на!»

Тем не менее он поднялся. Гвоздь тоже напружинился, но ногу с Наташиной спины не снял.

– Ты как, Колобок? – спросил напарник.

– Ты свое сделал,– отозвался Колобок и повел широченными плечами.

– Въелдашь ему, Жорик! Что ты стоишь, говна кусок! – завопила Лариса.

И, подпрыгнув, тыцнула в Колобка газовым баллончиком.

Пшик… И ничего. Заряд кончился. Кулак Колобка поршнем выбросился вправо, голова женщины дернулась, как у марионетки на тряпичной шее, а шея хрустнула…

Жорик молча зверем бросился на Колобка. Рука лешиновского последователя нырнула за пазуху, короткие стальные нунчаки свистнули в воздухе, и Жорик рухнул с пробитым виском.

Это двойное молниеносное убийство перепугало Гвоздя. Ему уже было не до Наташи. Размахивая перед собой палкой, он пронзительно завопил:

– Не подходи, сука! Не подходи! Убью, сука! Убью!

Колобок выбросил руку с нунчаками, они обвились вокруг палки – поворот кисти, и противник уже разоружен. Тычковое движение стальной палочки толщиной чуть больше пальца – между бровей. И свет померк для Гвоздя. Померк навсегда, потому что в этот миг нунчаку со свистом описали полудугу и проломили ему темя.

– Хорошо,– похвалил Смычок.– Прин-ци-пи-аль-ный подход.

– Мертвые молчат! – поделился Колобок заимствованной шуткой.

– Забирай девчушку! – сказал Смычок.

– Развязать?

– Зачем?

Колобок наклонился и без заметных усилий вскинул Наташу на плечо. Тело девушки обмякло. Бог милосерден: она потеряла сознание.

– Пошли, что ли?

– По… – Смычок вдруг прижал к губам палец.

Из коридора доносился негромкий жужжащий звук.

Колобок вопросительно посмотрел на напарника. Смычок показал: положи девушку и приготовься. Смычку звук был знаком. Пила. Кто-то без всяких церемоний вырезал замок.

Колобок опустил Наташу на кровать, достал нунчаку и встал наготове сбоку от дверей. Смычок переместился к окну, на видное место.

Ждать им пришлось недолго. В коридоре затопали, и в комнату немедленно сунулся детина в бронике с «узи» в правой руке.

– Лечь! Быстро! – рявкнул детина, наставив израильскую малютку на Смычка.

Тот без лишних вопросов повалился на пол…

…Нунчаку с сухим треском пробило височную кость.

Колобок наклонился, подхватывая «узи»…

– Пок!

Последователь отца Константина отлетел назад, отброшенный пулей, выпущенной из бесшумного пистолета.

Но не упал, а вновь двинулся на врага.

Пистолет хлопнул трижды – каждый раз чуть громче предыдущего, и Колобок раскинулся на полу.

Еще два хлопка. Лежащий на полу лицом вниз Смычок дернулся и обмяк.

Берестов, улыбаясь, как наевшийся сметаны кот, отвинтил глушитель, положил его в карман, а пистолет спрятал в кобуру.

В комнату вошел еще один верзила в бронежилете. Почти точная копия первого, который валялся на полу с пробитой башкой.

– Ни хера себе! – сказал он с удивлением. Наклонившись, он перевернул своего «коллегу». Берестов подошел к Наташе, приподнял ее голову.

– Ни хера себе! – повторил парень в бронике, убедившись, что «коллега» мертв.

– Время,– сказал Берестов.– Забирай девку и на выход.

– А прибраться?

– Позвонишь из машины, вызовешь команду. Живей!

Верзила вскинул Наташу на плечо, точь-в-точь как раньше – Колобок, и вышел из комнаты.

Берестов подошел к окну, вынул застрявший в решетке стул.

Посмотрел на Смычка, ковер под которым уже набух от крови, улыбнулся, достал пистолет, снова навинтил глушитель и выстрелил лежащему в затылок.

Глава семнадцатая

Могучая птица зависла над лицом Ласковина. Огромная хищная птица. Наверное, это был орел. Машущие черные крылья обдавали Андрея тугими струями воздуха. Орел издал пронзительный, режущий уши крик. «Вставай,– требовал орел.– Вставай!» Ласковин повернул голову и увидел поле, а вдали – крохотного скачущего всадника…

Ты ошибся, охотник! Но поздно. Уже не догнать! «Пусть чужие уходят!» Ныряет в ладонь рукоять, И тропа исчезает. Но влага туманит зрачок. «Ты не знаешь, не знаешь!» — Плывет за плечом шепоток. Обернуться б… Но поздно! Уж ветер шурует в золе. Обгоревшие звезды — Песком… 

Орел пронзительно закричал и ударил Андрея клювом в висок. Боль пришла – как очищение…

Ласковин открыл глаза и увидел в пяти шагах от себя Лешинова.

«Протоиерей» глядел на него задумчиво, с сожалением.

Ласковин, совершенно без всяких мыслей, действуя как автомат, вытащил из кармана куртки китайский пистолет Корвета и так же бездумно дважды, как на тренировке, нажал на спуск.

Обе пули попали в цель. Глаза Константина Олеговича Лешинова, «протоиерея» и «святого отца», погасли.

«Совсем просто»,– без всяких эмоций подумал Ласковин, поднимаясь с пола.

Он тщательно обтер пистолет носовым платком, бросил отработавшее оружие на пол, около трупа Лешинова.

Андрей услышал за спиной топот и быстро обернулся.

К нему бежал человек. Он был уже не больше чем в десяти шагах.

Ласковин не успел ничего предпринять.

Человек, черноволосый, смахивающий на итальянца мужчина, вскинул оружие, держа его двумя руками, и выстрелил.

Он стрелял всего с каких-нибудь семи-восьми шагов. Практически в упор. Ласковин не успел уклониться. Он успел только узнать само оружие. Китайский пистолет Корвета.

Черноволосый дважды нажал на спуск. Промахнуться было невозможно. Ласковин сжался, ожидая, как пули разорвут его плоть…

Но ничего не было.

Не веря, Андрей посмотрел на дымящийся ствол, потом на собственную грудь… Он был невредим. Невозможно!

Роберт тоже был ошарашен. Он не мог промазать. Он умел стрелять! Но враг не получил и царапины. Обе пули прошли мимо и ударили в стену. Абсурд!

Роберт зарычал и бросился на врага, замахиваясь бесполезной железкой…

Когда черноволосый бросился на него, Ласковин наконец пришел в себя. И встретил его точным мощным ударом в грудь.

Черноволосый, отброшенный назад, рухнул набок, Андрей шагнул вперед, занося ногу для добивающего удара…

Роберт нажал на спуск рефлекторно. Он почти ничего не видел и почти ничего не соображал. После сокрушительного удара Ласковина он был почти в нокауте. Роберт выстрелил, не целясь, в белый свет… И не промахнулся.

Пуля попала Ласковину в живот, пробила брюшную стенку, печень, диафрагму, легкое и, раздробив ключицу, вышла около шеи.

Глава восемнадцатая

Сразу после обеда Зимородинский отвез жену с ребятишками к теще. Он всегда так поступал, когда предстояла работа. Работа воина.

Сегодня Вячеслав Михайлович не знал, что его ожидает. Но такое случалось уже не раз. Кому-то из тех, кто ему дорог, угрожает опасность. Пока он не знал кому, но мог догадаться.

Когда Вячеслав Михайлович отказался помочь Ласке, он знал, что смертельно обидит ученика. Но обиды не имели значения. Для Зимородинского. Он не ценил эмоций. Они искажали чувства. Они не были настоящими и менялись, как рисунок бликов на морской воде. И выдавали воина так же, как зверя выдает запах. Поэтому Вячеслав Михайлович старался зайти с подветренной стороны. Предпочитал даже не знать, по ком звенит колокольчик. Зато совершенно доверялся чувству направления действия. Чувству, на которое в минуту опасности следует полагаться больше, чем на зрение и слух.

Девять, нет, уже десять лет назад Вячеслав Михайлович поделился этим знанием с единственным человеком, которому доверял. И человек этот немедленно оставил боевое искусство, хотя последние три года считался одним из сильнейших. А они всего лишь поговорили.

Для Зимородинского это тоже был урок. Знание может работать само по себе. Неконтролируемо. И притягивать опыт.

Человека, с которым поделился Вячеслав Михайлович, звали Глеб Стежень. И теперь Зимородинский старался держаться от него подальше. Стежень принял на себя знак беды.

Воин избегает опасности, которая бесполезно пресечет его путь. Это не трусость, это осторожность.

Около шести вечера Вячеслав Михайлович сел в машину и поехал к Московским воротам. Оттуда он свернул на Лиговку. Потом – на Невский. Он по-прежнему не знал наверняка, куда едет.

Пока «бык» относил в машину приманку, Берестов задержался, чтобы обыскать покойников. Но все пятеро были слишком осторожны. Берестов не нашел ничего, что послужило бы ниточкой к конкурентам. Но Берестов особенно не огорчился. Ясно, что Спортсмен – слишком жирный куш, чтобы не поискать к нему ключ. А ключ был идеальный. Пока Берестов будет держать его девушку, он будет держать за яйца и самого Спортсмена. А держать он будет всегда. Потому что девушки своей Спортсмен никогда не увидит. Берестов усмехнулся.

Идеальный заложник, заложник, которого невозможно найти, это мертвый заложник. Вот настоящая азиатская хитрость! Мысли эти вызвали на лице Берестова довольную улыбку. Пусть Спортсмен ищет, пусть. А пока ищет – пусть служит.

Берестов вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь с вырезанным замком.

Он все еще улыбался. Красивая девушка у Спортсмена. Это приятно. За красивую девушку он будет служить верно. И Берестову будет приятно провести с ней некоторое время. Пока Спортсмен будет разбираться, кто именно украл его подружку. А разбираться ему будет нелегко. Потому что его ищут. Потому что его ищет половина мусоров города. Маньяк-убийца. Берестов поверил в это с легкостью. Он уже видел, как парень расправлялся с Ханом. Вот-вот. Именно маньяк-убийца ему и нужен. Берестов даже готов поставлять ему девочек. И с удовольствием посмотрит, как Спортсмен с ними развлекается. Любых девочек. Кроме одной. Потому что к тому времени, когда Спортсмен выйдет на Берестова, девочки уже не будет.

Берестов не боялся, что милиция прихватит Ласковина. Он полагал, что тот достаточно хитер, чтобы выкрутиться. А если и прихватит… Станет еще проще. Тогда Спортсмен будет обязан ему еще и свободой.

Берестову было чему улыбаться. Но и в хорошем настроении, и в плохом он всегда оставался начеку.

Человека, вошедшего в подъезд как раз тогда, когда Берестов шагнул от дверей, он засек тут же. Не потому, что опасался свидетелей. Насрать ему на свидетелей! А потому что – подозрителен. Потому что поднимался по ступенькам как-то не так, не так, как положено нормальному быдляку.

А с подозрительными Берестов поступал однозначно. Чуть больше работы уборщикам, чуть меньше… Глушитель по второму разу Берестов еще не снял, и на один-два выстрела его еще точно хватит.

В свой последний миг человек только и успел, что удивленно поглядеть на Берестова.

Берестов узнал его по усам. Не ошибся. Этот человек был вместе со Спортсменом, когда тот замочил Хана. Покойник Корвет говорил о нем что-то вроде – крутой… но теперь уже без разницы.

Тысячи раз отработанным движением Берестов выхватил пистолет и, не потеряв и десятой доли секунды, нажал на спуск.

Зимородинский подъехал к Наташиному дому, все еще не зная, кого придется выручать. В последний раз он был здесь два дня назад. Наташа сама позвонила ему, попросила приехать. Андрея не было. Вячеслав Михайлович был уверен, что Наташа будет говорить о нем. Но за весь вечер о Ласковине не было сказано ни слова.

Зимородинский был полностью очарован. Он изо всех сил внушал себе: эта девушка не для него.

Они проговорили почти три часа. Потом Наташа попросила его уехать, и Вячеслав Михайлович знал почему. Он уехал. И два дня давил в себе желание увидеть ее опять.

Но сегодня он приехал сюда не поэтому.

И вовремя. Еще не успев затормозить, Вячеслав Михайлович увидел мужчину, несущего на плече безвольно обвисшее тело.

Зимородинский не спешил. Успевает тот, кто не торопится.

Вячеслав Михайлович аккуратно припарковался на противоположной стороне, даже машину запер.

Естественно, тот провозился с замком дольше. Неприметный «москвичок» стоял у самого подъезда. Удивительно было, что человек этот совсем не боялся, что ему помешают. Что спросят, куда это он тащит полураздетую девушку. Но что характерно, никто из прохожих ему не помешал. Их было немного, и все глядели подчеркнуто в другую сторону.

– Помочь? – вежливо спросил Вячеслав Михайлович, останавливаясь.

– Чего?

Настороженный взгляд. Но разница в размерах всегда настраивает на уверенный лад.

– На хрен пошел! – почти без агрессии откликнулся на предложение здоровяк.

Бронежилет Зимородинский заметил издали, а вот компактный пистолет-автомат – только сейчас.

– А, ну ладно,– покладисто согласился Вячеслав Михайлович.

Он повернулся к здоровяку спиной, собираясь уходить. И с поворота ударил ребром ладони в основание шеи. И даже успел подхватить Наташу, когда здоровяк начал заваливаться вниз.

Пары секунд Зимородинскому хватило, чтобы определить: девушка просто в обмороке. Хотя чуткий нос Зимородинского уловил также слабый запах паралитика. Ладно. От этого не умирают.

Домой возвращать Наташу было глупо, поэтому Вячеслав Михайлович отнес ее к себе в машину и, оставив там, отправился на разведку. Заглянув со двора, он обнаружил разбитое стекло. Прислушался – вроде тихо. Тогда он рискнул.

Чутье подвело Зимородинского. Он не узнал Берестова. И не учуял опасности до самого последнего момента, когда пистолетный ствол уже был направлен ему в переносицу.

Звучный хлопок – пуля прошла в каком-нибудь сантиметре от его головы. Все-таки успел!

Боль пронзила позвоночник Берестова раньше, чем он осознал, что промахнулся.

Бесстрастное усатое лицо возникло в каком-то дециметре от него, и это было последнее, что Берестов увидел.

А последнее, что он подумал, было: «Прав Корвет. Действительно крутой».

Зимородинский со всей осторожностью заглянул в квартиру. Полный погром. И шесть трупов. Семь, если считать тот, что в подъезде. Нет, восемь. Того, в бронежилете, тоже придется отправить дорогой мертвых. Иначе неудобно может получиться.

У Зимородинского не было «похоронной» команды. Придется звонить в милицию.

Недурно бы еще знать, где и в каком состоянии Ласка?

Он узнал об этом только на следующее утро.

Эпилог

На сей раз здесь был день. Солнечный день. Такой жаркий, что Андрею захотелось сбросить с себя одежду. Густо пахло травой. И полевыми цветами. Вокруг поднимались молодые дубки, а немного подальше – старые, с морщинистыми, перекрученными ветками.

Андрей услышал треск и гнусавое хрюканье. Он обернулся и увидел рывшуюся в земле дикую свинью. Свинья была размером с крупного ротвейлера.

Андрей свистнул. Свинья подпрыгнула на месте и уставилась на него. Он хлопнул в ладоши, и свинья бросилась наутек.

В ушах звенело от птичьей болтовни. Андрей полюбовался на мелких пичуг, шныряющих в узорчатой дубовой листве.

Он никогда не видел столько птиц. И столько дубов сразу он тоже никогда не видел. А уж чтобы лес состоял из одних дубов… Ни единой ольхи или березки.

Андрей оглядел себя: серая рубаха поверх таких же серых просторных штанов. Штаны поддерживались шнуром, а рубаха была подпоясана кожаным ремешком шириной в палец. Вот и вся одежда.

Он посмотрел вверх, на бледно-голубое небо с редким облачным пухом. Лучи белого солнца разбрызгивались в дубовой кроне.

«Здесь хорошо,– подумал Андрей. И добавил из осторожности: – Пока».

Словно отвечая его мыслям, издалека донесся барабанный топот копыт.

Пригнувшийся к холке всадник выскочил из-за деревьев и понесся прямо на Андрея. Прежде чем отпрыгнуть от налетевшей конской груди, Андрей успел заметить, что руки всадника свободны. Ни оружия, ни узды.

Конь и всадник пронеслись мимо. Нет, только конь. Всадник успел соскочить и теперь стоял рядом с Андреем.

– Здравия тебе, братко,– проговорил он, слегка задыхаясь.– Давно не виделись!

Конь остановился поодаль и принялся пощипывать траву.

– Привет,– отозвался Андрей, в свою очередь оглядывая «двойника».

– Вижу – окреп! – с удовольствием проговорил «двойник», шутливо толкнув Андрея в грудь.– Силушка есть! Померяемся?

– Отчего ж нет? – улыбнулся Андрей, притопнув босыми ногами по земле.

Рубаха и порты его были свободны и удобны, почти как кимоно. Вспомнилось отрочество, когда Зимородинский водил их тренироваться «на природу». Правда, такой замечательной природы вокруг Питера не водилось.

– Погоди,– сказал «двойник».– Дай разуюсь.

Он стащил сапоги, не забыв обмотать вокруг голенищ портянки, снял пояс с мечом и ножом в шитом бисером чехле. Рубаха и штаны на нем были того же покроя, что и Андреевы, только ткань побелей и украшена вышивкой.

– Ну давай!

– «Двойник» сделал приглашающий жест ладонями. Стойка его напоминала высокую киба-дачи, только туловище – не прямо, а наклонено вперед.

Опытным глазом Андрей сразу же обнаружил три возможные ошибки в позиции противника. Но решил не спешить. То, что выглядит ошибкой, может оказаться ловушкой.

Андрей принял кекутцу-дачи и тут же отметил что-то вроде удивления в глазах противника. «Двойник» еще раз сделал приглашающий жест. Андрей едва заметно качнул головой.

«Двойник» атаковал стремительно и точно. Выбрав момент выдоха и сместившись так, чтобы солнце светило ему в затылок, «двойник» хлопнул ладонью по руке Андрея (обманка!), нырнул и, захватив штанину, рывком подбросил Андрея вверх.

Андрей упал на спину (очень неприятно падать на рассыпанные желуди!) и успел встретить набежавшего противника толчком ног в грудь. Тот, к немалому удивлению Андрея, даже не подумал увернуться и был отброшен назад шагов на пять.

– Хор-рошо! – прошипел он и улыбнулся.

Андрей вскочил на ноги, готовясь отразить новую атаку. И противник не заставил его ждать. Но действовал довольно примитивно: пара ложных движений и размашистый удар в голову. Андрей с легкостью поймал руку, «продернул» в направлении удара и подсек.

«Двойник» полетел носом в землю, но ухитрился перекувырнуться через голову и оказаться на ногах

– Хор-рошо! – одобрил он.– Теперь твой черед, братко! Давай!

Ласковин на пробу ударил уро-маваши-гери… И «двойник» оказался на траве. Удар прошел в полный контакт, противник Андрея даже не попытался защититься. Правда, он тут же вскочил, помотал головой и махнул рукой: продолжай!

Андрей повторил удар, но соперник учился быстро, пропустил его над собой, а когда Андрей показал спину, прыгнул вперед… И наткнулся на уширо-гери. Ласковин целил в грудь и попал в грудь. Вправо, чтобы не против сердца. «Двойник» в третий раз очутился на земле. «Удар лошади», выполненный с использованием инерции поворота, может остановить бычка.

«Двойник» лежал на спине, без дыхания, глядел снизу повлажневшими глазами. Боль он терпеть умел – не отнимешь.

Андрей отыскал нужные точки, снял спазм, и «двойник» тут же прохрипел:

– Довольно, я сам.

Сел, потер ладонями поясницу.

– Это не наша борьба,– проворчал, искоса поглядев на Андрея.

– Теперь наша,– улыбнулся Андрей – Могу научить.

Он не ожидал столь легкой победы и испытывал гордость.

– Без нужды.– «Двойник» махнул рукой.– На кулачках – это ж баловство! – И с хитрым выражением спросил – По нраву тебе здесь?

– Хорошее место,– согласился Андрей.– А как тут с едой? Что-то я проголодался, не этим же обедать?

Он подбросил горсть желудей.

– Все есть,– ответил «двойник»,– и яства, и… – подмигнув,– девы. Останешься?

– В смысле?

– Останешься здесь? Навсегда?

– А у меня есть выбор? – спросил Андрей, вспомнив их последнюю встречу.

– Это как хочешь.

– Тогда давай назад! – решительно заявил Андрей.– В здешней Валгалле я еще нагуляюсь!

– Это уж как выйдет,– возразил «двойник».– Может, не допустят тебя сюда еще раз.

– И ладно,– без всякого сожаления махнул рукой Андрей.– Вези меня домой, Брат. Отвезешь?

– Как скажешь.

«Двойник» поднялся, еще раз потер поясницу…

– Ну, прощевай, Братко! – И солнце погасло.

Андрей открыл глаза. Неба над ним не было. Был белый потолок с пятирожковой люстрой, изрезанный солнечными полосами.

«День»,– подумал Ласковин.

Он еще видел темно-зеленую дубовую листву, нежно-голубое небо и хитроватое бородатое лицо «двойника».

«Какой-то он… разный»,– подумал Андрей.

Одно было хорошо: с кошмарами, похоже, покончено.

Ласковин почувствовал непривычную тяжесть на правом плече, повернул голову и увидел край гипсовой повязки.

«Интересно, куда это я угодил?» – подумал он и попытался приподняться, чтобы поглядеть вокруг.

– Нет, нет, не двигайтесь! – воскликнул женский голос.– Вам нельзя двигаться!

– Почему? – удивился Андрей.– Я чувствую себя прекрасно!

Конечно, внутри прочно угнездилась боль. Но, во-первых, боль была привычной, во-вторых, какой-то приглушенной.

Над Ласковиным склонилась девушка в белом халате. Лицо у нее было недовольное.

– Доброе утро, валькирия! – улыбнулся Ласковин.– Честное слово, я прекрасно себя чувствую.

– Я не валькирия, а сестра-сиделка! А больной не может чувствовать себя прекрасно через три дня после операции! – заявила девушка.– Только что вы вообще ничего не чувствовали.

– Ладно,– согласился Андрей.– Буду лежать. Но как я буду выглядеть, когда ко мне придут гости?

– Это больница, а не театр! – сердито сказала сиделка.– Ужас: как платный больной, так обязательно выдрючивается!

– А я платный больной? – удивился Ласковин.

– А то нет? Бесплатные лежат в общих по восьмеро. Без сиделок. И жрут макароны, а не это!

Ласковин взглянул и обнаружил вполне приличный завтрак.

– Пожалуй, я съел бы и макароны,– признался он.– Вы сказали – три дня? Выходит, я три дня провалялся без сознания?

– Вам был предписан сон. Доктор сказал: сегодня вам уже можно есть. И принимать гостей, если пожелаете. Над такими, как вы, платными, все так и кудахчут!

– А кто за меня платит?

– Мне не докладывают.

– Какая вы недружелюбная,– усмехнулся Андрей.– С больными надо быть деликатной, а то вдруг я возьму и умру?

– Вряд ли. Доктор сказал: если вы выжили с такой раной, значит, вообще никогда не умрете. Пусть жена с вами деликатничает.

– Жена? – удивился Ласковин.– Вроде, у меня не было жены до того, как попал сюда? Выходит, я и жениться успел в бессознательном состоянии?

– Это мы за вас замуж выходим в бессознательном состоянии! – проворчала сиделка.– Жена не жена, а вам повезло! Целыми днями здесь сидит, как на работе.

– Наташа? – догадался Ласковин.

– Я имени не спрашивала. Это доктор ваш вокруг нее пританцовывал.

– Вот как? – произнес Ласковин.– Надо бы и мне ему что-нибудь ампутировать.

Но ревности не испытал. Трудно быть ревнивым, только-только вынырнув с той стороны жизни.

– Так,– сказала сиделка.– Одиннадцать. Сейчас я вас покормлю и уйду. А вы общайтесь. Только лежите, ради Бога.

Ласковин улыбнулся.

– Не радуйтесь,– предупредила медсестра.– Девушка ваша еще подождет. Сначала милиция.

– Ростик! – обрадовался Ласковин.– А я уж подумал, арестовывать меня пришли!

– Кому везет, тому везет!

Саэтдинов уселся на стул рядом с кроватью, похлопал Андрея по руке.

– Ну давай,– нетерпеливо произнес Ласковин.– Рассказывай.

– Ну, что чуть было концы не отдал, ты знаешь. А вот что обвинение с тебя снято – порадуйся. Нашли убийцу. Не без твоей помощи.

– Не понял.

– Тот чернявый, который подстрелил тебя и этого экстрасенса.

«Так,– подумал Ласковин.– Уже проще».

– Раскрыли элементарно,– продолжал Саэтдинов.– Пальчики он везде стер, но меточку оставил. Однозначную.

– Какую?

– Сперму. В трупе. Столько, что хватило бы и на десять идентификаций. Это главное. И еще косвенные улики: царапины на замке, следы обуви в коридоре. И видели его с убитой неоднократно. Так что сидеть подлецу в психушке пожизненно.

– Его что, признали невменяемым?

– Да. Он и есть псих. Послушал бы ты, что он несет. Стрелять их надо! – сказал он с ожесточением.– А то ловим, ловим, а толку – ноль. Посидит в дурке года два – и на свободу. Якобы вылечившись. А там по новой.

– Как будто вы обычных бандюганов не выпускаете? – заметил Ласковин.

– Кстати о бандюганах,– сказал Саэтдинов.– Имей в виду, что девушку твою, Наталью Таймуровну Аршахбаеву, эти самые бандюганы едва не похитили!

У Ласковина упало сердце.

– Зачем?

– В качестве заложницы, надо полагать.

– И что?

– Не бойся, она не пострадала. Столкнулись, как в газетах пишут, конкурирующие группировки. Результат – восемь трупов. Но,– Саэтдинов понизил голос,– учитывая, кто именно нам позвонил, я лично допускаю другую версию.

– А кто позвонил?

– Сэнсэй наш! Зимородинский! Ты что, его как охрану к ней приставил?

– Нет,– Ласковину сразу стало спокойней.– Он сам.

– Тогда смотри в оба! – Саэтдинов подмигнул.– Такая девушка! И такой мужчина!

– Слава в собственной жене души не чает! – отмахнулся Андрей.– А я его должник!

– Вот и скажи ему об этом. Они там вдвоем, снаружи. А теперь давай-ка с тебя показания снимем.

– Зачем?

– Затем, что ты накаркал: я теперь это дело веду.

Через пять минут Саэтдинов поднялся.

– Ну, поправляйся,– сказал он.– А я пойду дурным делом заниматься. Год-два – и придется опять его ловить.

– Не придется,– со значением произнес Ласковин.– Не беспокойся.

Саэтдинов внимательно посмотрел на него.

– Ах да,– сказал он,– ты же Спортсмен. Хотя по нынешнему твоему виду не скажешь. Спасибо, утешил. Смотри опять на пулю не нарвись!

– Уж не сомневайся.

– Как тебе тут, не обижают?

– Пока нет.

– Ну, будь здоров, поправляйся!

– Ну ладно, ладно, все уже кончилось,– приговаривал Андрей, здоровой рукой поглаживая Наташу по голове.– Я же обещал, что не оставлю тебя одну.

– Я не плакала,– проговорила девушка.– Честное слово, я только сейчас… Уже все.

Она вытерла глаза и улыбнулась.

Зимородинский, который вот уже полчаса деликатно смотрел в окно, повернулся к Андрею.

– А ты хорошо сохранился,– произнес он с улыбкой.– Победитель! Больше на меня не сердишься?

– Я твой должник,– с чувством сказал Андрей.– Ростик мне рассказал! Забыл только спросить, Юру нашли?

– Его там не было. Ладно, успокойся. Парень дома. Лешинов отпустил его. В тот же день.

«Выходит, он сказал правду»,– подумал Ласковин.

Теперь это уже не важно.

– Теперь это уже не важно,– сказал Зимородинский.– Только давай без «должников». Кто кому должен, это еще неизвестно.

– Как скажешь,– согласился Андрей.– Слушай, это ты за меня деньги заплатил?

– Шиляй,– ответил Вячеслав Михайлович.– Сказал, что ты его здорово развлек. И в долю никого не взял. Так ребята решили тебе на машину скинуться.

Он усмехнулся и похлопал Ласковина по здоровой руке.

– Так у меня же есть!

– Уже нет. Взорвали. Три дня назад. Не везет твоему транспорту. Я тебе тут мумиё принес. И еще кое-что укрепляющее.

– А кто взорвал? – забеспокоился Ласковин.

– Не заморачивайся. Это – отдача. На данный момент ты чист. Никаких хвостов. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Откуда ты знаешь?

– Знаю. Хотя это и…

Тут он посмотрел на Наташу и продолжать не стал.

В палату заглянула сиделка.

– Заканчивайте,– сказала она.– Больной устал.

– Я не устал! – запротестовал Андрей.

– Доктору лучше знать,– Зимородинский подмигнул медсестре.– Знаешь анекдот: приходит практикантка к врачу, говорит: «Больной сказал, что ему стало хуже».– «Только врач знает, хуже ему или нет,– поправляет доктор.– Больной думает, что ему стало хуже!» Та уходит, но через десять минут возвращается. «Что опять?» – недовольно спрашивает врач. «Доктор,– говорит практикантка,– больной думает, что он умер!» Так что не ерепенься.– И сиделке: – Доктор, мы уже уходим. Еще одна минута.

– Красивая девушка, смотри не влюбись,– улыбнулась Наташа, поглядев на закрывшуюся дверь.

– Ты – лучше. Завтра придешь?

– Сегодня, часов в семь. Ты не против?

– Я буду счастлив!

Ласковин смотрел телевизор, когда медсестра, другая, вечерняя, заглянув, сообщила: к нему посетитель.

Андрей, заранее улыбаясь, кивнул: жду.

Но это была не Наташа.

В палату, смущенно улыбаясь, с большим пакетом в руках вошел Смушко.

– Можно?

– Григорий Степанович! Здравствуйте! Ласковин действительно был рад его видеть. Но почему Смушко один? Где отец Егорий?

– Вот,– сказал Степаныч, взгромоздив пакет на стол.– Я тут тебе немного фруктов принес, сочку. Как себя чувствуешь?

– Вполне, а вы?

Выглядел Смушко неважно, больным и постаревшим.

– Как приют? – спросил Ласковин.– Да вы садитесь! Хоть на стул, хоть на кровать! Смушко сел.

– Почти построили,– сказал он без всякого воодушевления.– Пятого июня откроем.

И замолк. Андрей тоже молчал. Пауза длилась минут пять. Потом Ласковин, решившись, спросил:

– А что отец Егорий, как он?

– Что?

– Ну батюшка наш, почему не пришел? Что-нибудь не так?

Лицо Григория Степановича исказилось, как от сильной боли. Губы дрогнули, словно он хотел что-то сказать, во не мог.

– Что случилось? – спросил, предчувствуя недоброе, Андрей.

– Так ты не знаешь…– медленно проговорил Смушко.– Умер наш батюшка, Андрюша. Умер.

Спустя полтора месяца у одного из двухэтажных особнячков на Каменном острове остановился черный «Ауди-А4». Из него вышел среднего роста мужчина в белом костюме спортивного покроя.

Поднявшись по лестнице к парадным дверям только что отреставрированного особнячка, мужчина вошел внутрь.

В холле он остановился, осматриваясь.

– Господин!

Охранник, хоть и не в пятнистом комбинезоне, а в белой рубашке при галстуке, выглядел внушительно.

Мужчина повернулся. Его светлые волосы и глаза казались еще светлее на загорелом лице. Охранник почему-то смутился.

– Прошу прощения, вы к кому?

– Мне нужен Владлен Петрович Грушин.

– Еще раз прошу прощения, вам назначено? Мужчина посмотрел так, что охраннику захотелось немедленно вызвать помощь.

– Он меня примет.

Тон, которым это было сказано, не допускал сомнений.

– Где его кабинет?

– Второй этаж налево,– почти помимо своей воли ответил охранник.

Мужчина кивнул и направился к мраморной лестнице.

– Э… Одну минуту!

Мужчина в белом костюме повернулся.

– Оружие!

– А, да.– Мужчина расстегнул пиджак и протянул охраннику небольшой пистолет.

– На обратном пути я вам верну.

– Разумеется.

Пистолет был немецкий, газовый. Скорее игрушка, чем серьезное оружие.

Мужчина поднялся на второй этаж и без труда нашел нужную дверь. За ней оказалась приемная. Миловидная девушка-секретарша с помощью зеркальца изучала собственный носик.

При появлении мужчины в белом костюме она прервала это занятие, оглядела его с явным интересом, потом, вспомнив о своих обязанностях, спросила:

– Вам назначено?

Мужчина помедлил с ответом. Он внимательно оглядел девушку, и той, так же, как минуту назад,– охраннику, захотелось позвать кого-нибудь на подмогу. Мужчина в белом костюме выглядел очень элегантно, у него было красивое лицо, покрытое ровным южным загаром, стройная фигура… Но взгляд его внушал безотчетный страх.

Гость улыбнулся, и страх исчез.

Секретарша тоже улыбнулась, поправила волосы.

«Какой мужик!» – подумала она.

– Нет,– с улыбкой произнес мужчина.– Мне не назначено. Это сюрприз. Мы с Владленом Петровичем – давние знакомые.

– А, ну тогда конечно,– с облегчением кивнула девушка.– Проходите, он у себя.

В этот момент на столе пиликнул факс, и девушка отвлеклась.

Гость открыл дверь кабинета.

Хозяин его оторвался от документа.

– Да? – произнес он.– Слушаю. Человек в белом костюме подошел к столу.

– Доброе утро, отец Серафим! – негромко произнес он.

Хозяин кабинета отложил бумаги и добродушно улыбнулся.

– Это в прошлом, уважаемый, в прошлом. Теперь можете звать меня Владленом Петровичем. Присаживайтесь, что-то не могу вас припомнить.

Гость опустился на стул сбоку от стола.

– Значит, от церкви вы отошли, отец Серафим? – произнес он, проигнорировав и новое обращение, и вопрос.– И почему же?

– Косность,– ответил Владлен Петрович.– Невозможно бороться за будущее России прадедовскими методами. А бороться надо! – Голос его обрел пафос.– Враги обступили нас со всех сторон, они разлагают нас изнутри. Только беспощадная…

Гость кашлянул, и оратор осекся.

– Нужна политическая работа,– заключил он.– И мы ее ведем. Вас ко мне кто-нибудь прислал?

– Да,– сказал гость.– Меня прислал отец Егорий.

– Отец Егорий?

Грушин почувствовал себя неуютно.

– Потмаков,– сказал гость.– Отец Егорий Потмаков, неужели не помните?

– Конечно, помню! – с некоторой обидой возразил Владлен Петрович.– Но шутка ваша – скверного толка! Потмаков умер!

И, присмотревшись к гостю, обрадованно воскликнул:

– Я вспомнил тебя! Ты – Ласковин!

Поднявшись из-за стола, он широко улыбнулся, развел руки, словно желая заключить гостя в объятия.

– Рад, очень рад, что заглянул! Много наслышан о твоих подвигах! Я ведь послеживал за тобой, послеживал! Рад!

Ласковин не встал, и хозяин тоже опустился в кресло.

– Не хуля скажу,– произнес он доверительно.– В Потмакове я ошибся. Не нашлось в нем нужной крепости. А вот ты… Ты, Андрей Александрович,– тот, кто нам нужен. Слышал, тебя в городе Спортсменом зовут?

– Некоторые зовут,– кивнул Ласковин.– Но для вас, отец Серафим, у меня другое имя.

– Какое? – предчувствуя нехорошее, настороженно спросил бывший священник.

Ласковин поднялся. Владлен Петрович тоже вознамерился встать, но рука гостя легла ему на плечо и принудила остаться сидеть.

Наклонясь к уху похолодевшего от страха расстриги, Ласковин шепнул:

– Инквизитор!

– Здесь везде охрана,– севшим голосом предупредил Владлен Петрович. И, от страха перейдя на «вы»: – Если вы что-нибудь мне сделаете, то… то…

– Нет,– усмехнувшись одними губами, произнес Ласковин.– Ничего не будет.

Рука его соскользнула с жирного плеча расстриги, и сложенные щепотью пальцы несильно ударили пониже нагрудного кармана Грушина.

– Ал, ал… – ловя ртом воздух, просипел Владлен Петрович.

Ласковин отошел на шаг и холодно наблюдал, как вместе с болью выдавливается жизнь из жирного тела предателя.

– Отец… Его…

Лицо расстриги побагровело, налилось дурной кровью. Смерть уже поглаживала его по щекам.

Андрей повернулся. Теперь он мог уйти. Но медлил. Он понял, чего добивался умирающий. Чего он уже добился двумя невнятными словами.

Отец Егорий. Он бы простил.

– Я – не он! – возразил Ласковин.

«Но он теперь часть тебя,– возразил кто-то внутри.– Он теперь часть Бога. Твоего Бога!»

Ласковин остановился. Да, все правильно. Отец Егорий действительно был с ним. Здесь. И оказавшийся на грани небытия расстрига увидел…

Андрей прикрыл глаза и медленно выдохнул.

«Ладно,– согласился он.– Пусть будет. Пусть живет. Вот тебе первая жертва».

Расстрига глубоко вздохнул и обмяк. Но это был обморок. Не смерть.

Ласковин вышел из кабинета, притворив за собой дверь.

Молча миновал приемную, спустился вниз, без единого слова принял от охранника оружие и вышел на воздух.

«Лето,– подумал он, глубоко вдохнув запах влажной листвы.– Холодное лето».

Оглавление

Часть первая Я – зомби

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

Часть вторая Право на месть

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

Эпилог

Реклама на сайте