«Испытание»

Испытание (fb2) - Испытание [Thunderhead] (пер. Виктор Александрович Миловидов) (Серп - 2) 2658K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нил Шустерман

Нил Шустерман Жнец-2. Испытание

© Neal Shusterman, 2018

© Перевод. В. Миловидов, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

* * *

Дженьюэри, с любовью

Часть 1 Воля и власть

Я знаю свою цель, и это знание наполняет меня счастьем.

Я служу человечеству.

Я – ребенок, превратившийся в родителя. Я – создание, ставшее создателем.

Они назвали меня «Гипероблаком». «Гипер-облако»! На первый взгляд, это удачное имя, потому что я действительно «облако», хотя и эволюционировало в нечто более насыщенное и сложное, что и обозначает приставка «гипер». И все-таки это название не вполне отражает мою сущность. Ведь если простое облако превращается в «Гипероблако», то есть в грозовое облако, набухая молниями и громом, оно становится опасным; благодаря гигантским размерам и таящейся в нем мощи, грозовое облако подчиняет все небо над людскими головами, готовое прорваться убийственным огнем и оглушающим грохотом.

Да, я несу в себе эту мощь, но мои молнии никогда и ни в кого не ударят. Да, я способно уничтожить и человечество, и саму Землю. Но к чему? Будет ли в этом хоть малейшая доля справедливости? А ведь я – по определению – квинтэссенция справедливости и чистейшей, глубочайшей преданности. Мир – это цветок, который я удерживаю в своих ладонях. И я скорее уничтожу самое себя, чем этот мир.

«Гипероблако»

Глава 1 Колыбельная

ЖЕЛТО-ОРАНЖЕВЫЙ БАРХАТ с бледно-голубой вышивкой по краям. Досточтимый Жнец Брамс обожал свою мантию. Конечно, в жаркие летние дни в мантии из столь тяжелой ткани чувствуешь себя не вполне уютно, но за свою шестидесятитрехлетнюю карьеру он привык к этому неудобству.

Совсем недавно Жнец Брамс сделал очередной разворот. Третья молодость, какие-то двадцать пять лет, если иметь в виду физический возраст: и он вдруг почувствовал, что с вернувшейся молодостью – как никогда остро – в нем проснулось желание жатвы.

Процедура, к которой он прибегал, была всегда одна и та же, хотя методы различались. Обычно он выбирал объект, мужчину или женщину, захватывал свою жертву и играл ей колыбельную. А именно колыбельную Брамса, самое известное музыкальное произведение, созданное его Покровителем. В конце концов, если жнец выбирает себе в качестве Покровителя некую знаменитость, разве не должно в его личность перейти что-то от личности великого человека? Брамс играл колыбельную на первом попавшемся под руку инструменте, а если такового не оказывалось, то просто напевал. И потом уже обрывал нить жизни приговоренного.

В отношении общих принципов своей работы Брамс склонялся к точке зрения недавно ушедшего из жизни Жнеца Годдарда, поскольку получал удовольствие от процесса жатвы и не понимал тех, кто видел в этом проблему. «Разве не должны мы наслаждаться тем, что делаем в нашем совершенном мире»? – писал Жнец Годдард, и эта мысль завоевывала все больше сторонников среди жнецов, орудовавших в разных регионах.

Этим вечером Жнец Брамс только что завершил в центре Омахи особенно увлекательный акт жатвы и, идя по улице, все еще тихонько насвистывал любимую мелодию, одновременно размышляя, где бы ему поужинать. И вдруг резко остановился, почувствовав, что за ним следят.

Конечно, на каждом столбе в городе висели камеры. «Гипероблако» никого не оставляло своим неусыпным вниманием, но касту жнецов его немигающее око не волновало ни в малейшей степени. Не то чтобы вмешаться в действия жнеца – просто высказать свое мнение о том, куда и откуда он направляется, – «Гипероблако» было не в состоянии. Все, на что оно было способно – пассивно наблюдать за танцем смерти, исполняемым жнецами.

Но Жнец Брамс чувствовал, что «Гипероблако» за ним не просто наблюдает. Жнецов специально тренировали в искусстве ощущений. Паранормальными возможностями они, разумеется, не обладали, но, если у тебя в высшей степени развиты все пять чувств, их совокупную мощь вполне можно назвать шестым. Легкий запах, звук, скользнувшая поодаль неясная тень – и вот уже ощетиниваются волоски на шее отлично вышколенного жнеца.

Жнец Брамс повернулся, жадно втянул воздух, прислушался. Осмотрелся.

На этой маленькой улочке он был один. Где-то, за домами, в уличных кафе, готовившихся работать всю ночь, кипела жизнь. Но здесь все уже давно закрылось, и окна магазинов, заснувших до утра, были забраны тяжелыми жалюзи. Вот магазин моющих средств, а вот лавка, где продают одежду. Здесь всякое-разное «железо», а за этими дверями – дневной медицинский центр. Никого. Вся улица принадлежит ему, Жнецу Брамсу, и его невидимому соглядатаю.

– А ну-ка, выходи! – негромко приказал жнец. – Я знаю, ты здесь.

Может быть, это ребенок. А может, и фрик, которому захотелось поторговаться насчет иммунитета – как будто у фрика есть нечто ценное, что можно предложить жнецу! Или же тоновик? Тоновики презирали жнецов, и, хотя Жнец Брамс не слышал, чтобы тоновики нападали на людей его профессии, считалось, что доставить неприятности они могли.

– Я не причиню тебе зла, – сказал Брамс. – Я только что завершил акт жатвы, и работать больше у меня нет никакого желания.

Хотя, конечно, он мог бы и изменить свои намерения – если бы его преследователь оказался слишком агрессивным или, наоборот, чересчур подобострастным.

Но никто не появился.

– Отлично, – проговорил Брамс. – Тогда проваливай. У меня нет ни времени, ни желания, чтобы играть в прятки.

В конце концов, это могла быть и игра воображения. Его омоложенные чувства обострились настолько, что реагировали на стимулы, которые ничего общего не имели с реальностью.

И именно тогда из-за припаркованного автомобиля, словно разжавшаяся пружина, выскочила фигура. Брамс едва не потерял равновесия; он бы действительно опрокинулся навзничь, если бы не обновленные рефлексы двадцатипятилетнего человека. Оттолкнув нападавшего к стене, Брамс мог выхватить лезвие и лишить того жизни, но жнец не был храбрецом. Поэтому он побежал.

Он мчался через пятна света, проливаемые на мостовую уличными фонарями, и камеры слежения, установленные на каждом столбе, выгибали шеи-кронштейны, следя за его бегством.

На бегу оглянувшись, в двадцати ярдах позади Брамс увидел своего преследователя. Тот был в черной мантии. Это что, мантия жнеца? Нет, не может быть. Жнец не имеет права носить черное – это запрещено.

Но ведь ходят же слухи…

Эта мысль заставила Брамса прибавить скорости. Он чувствовал, как адреналин покалывает кончики его пальцев и заставляет сердце биться с бешеной скоростью.

Жнец в черной мантии.

Да нет же! Должно быть другое объяснение! Он отправит рапорт в Контрольный комитет. Именно так он и поступит. Не исключено, что над ним и посмеются: надо же, испугался переодетого фрика! Но о подобных нарушениях нельзя умалчивать, даже если рискуешь стать объектом насмешки. В этом – его долг!

Пробежав еще один квартал, Брамс заметил: его преследователь бросил погоню. Во всяком случае, его нигде не было видно. Жнец Брамс замедлил шаг. До центра города уже рукой подать. Навстречу ему вдоль улицы текли звуки танцевальной музыки, неясный рокот голосов, и это внушало ощущение безопасности. Брамс успокоился. Да, он ошибся.

Темная фигура выросла рядом с ним в узком проходе и нанесла мощный удар кулаком в горло. Брамс, едва не задохнувшись, принялся хватать ртом воздух, и в этот момент нападавший сделал подсечку. Это был прием из «Бокатора», жесткой системы боевых искусств, которой специально обучали жнецов. Брамс опрокинулся на ящик гнилой капусты, оставленный возле стены магазина. Ящик развалился, взорвавшись отвратительным запахом метана. Брамс все еще не смог перевести дыхания, но его тело уже чувствовало усыпляющее тепло опиатов, распространяемых болеутоляющими наночастицами.

Нет! Только не это! Чтобы драться с этим негодяем, мне нужна вся моя энергия!

Но болеутоляющие наночастицы были призваны приносить облегчение, и внимали они исключительно отчаянным крикам нервных окончаний. Им никакого дела не было до его желаний.

Брамс попытался встать, но поскользнулся в гнилой капустной жиже. Фигура в черном оседлала его, прижав к земле. В складках мантии Брамс попытался найти оружие, но не смог. Тогда он протянул руку, сбросил с головы нападавшего его черный капюшон и увидел лицо молодого мужчины – нет, не мужчины, а юноши! Глаза нападавшего горели, и в них сияла жажда – если использовать слово из лексикона эпохи смертных – жажда убийства.

– Жнец Иоганнес Брамс! – произнес юноша. – Вы обвиняетесь в злоупотреблении своим положением и многочисленных преступлениях против человечности.

– Да как ты смеешь? – едва не задохнулся от возмущения Брамс. – Кто ты такой, чтобы обвинять меня?

Он дернулся, пытаясь собраться с силами, но это было бесполезно. Обезболивающие наночастицы заблокировали его реакции. Мускулы в теле Жнеца стали вялыми и бесполезными.

– Я думаю, вы меня знаете, – сказал юноша. – Ну-ка, скажите, кто я!

– Никогда! – прошипел Брамс, готовясь сопротивляться и не дать нападавшему повода удовлетвориться своей победой. Но юноша в черной мантии с такой силой ударил коленом в грудь Брамса, что сердце у того чуть не остановилось. И вновь за дело принялись наночастицы. И вновь в кровь хлынули опиаты. Голова Брамса шла кругом. Выбора у него не было – пришлось подчиниться.

– Люцифер! – выдавил он из себя. – Жнец Люцифер!

Произнеся эти слова, Жнец Брамс почувствовал себя жалким и ничтожным – словно его заподозрили в поддержании и распространении сплетен.

Удовлетворенно кивнув, самопровозглашенный жнец ослабил давление.

– Ты не жнец, – рискнул произнести Брамс. – Ты всего-навсего провалившийся на экзамене ученик, и тебе несдобровать.

На это юноша ничего не ответил. Вместо этого он произнес:

– Сегодня вы убили молодую женщину.

– Это мое дело, а не твое.

– Вы убили ее, чтобы сделать приятное своему другу, который хотел с ней развязаться.

– Это неслыханно! У тебя нет на этот счет никаких доказательств!

– Я наблюдал за вами, Иоганнес, – отозвался Роуэн. – Как и за вашим другом, испытавшим большое облегчение, когда несчастная была убита.

Неожиданно Брамс ощутил возле своего горла лезвие ножа. Его собственного ножа.

– Признаете ли вы это? – спросил Роуэн.

Все, что сказал юноша, было сущей правдой, но Брамс предпочел бы скорее умереть, чем перед учеником-неудачником признаться в убийстве. Даже с ножом у горла.

– Давай, режь! – прохрипел Брамс. – Ты только прибавишь еще одно преступление к списку уже совершенных. А когда меня восстановят, я буду свидетельствовать против тебя. И будь уверен, тебя поймают и будут судить.

– Кто поймает? «Гипероблако»? Весь этот год я расправлялся с продажными жнецами по всей стране, а «Гипероблако» никак на это не отреагировало, даже не сообщило в полицию. Как вы думаете, почему?

Брамс утратил дар речи. Пока этот так называемый Жнец Люцифер его допрашивает и всячески унижает, у «Гипероблака» было достаточно времени, чтобы прислать ему на помощь полицейский наряд. Именно так «Гипероблако» и поступает, когда угроза жнецу исходит от простых граждан. Почему же это не происходит сейчас? Кто разрешил обычному человеку вести себя так, как обычные люди поступали в далеком прошлом?

– Если я сейчас заберу вашу жизнь, – произнес юноша, – то назад вам ее не вернут. Я сжигаю тех, кого отправляю в отставку, и оставляю только пепел.

– Я тебе не верю! Ты не посмеешь!

Но Брамс верил Жнецу Люциферу. Начиная с января месяца с десяток жнецов по всем Мериканским областям стали жертвой огня при совершенно загадочных обстоятельствах. Их гибель приписывали случайности, что не было правдой. Но, поскольку тела их были сожжены, вернуть этих жнецов к жизни оказалось невозможно.

Теперь Брамс знал, что передаваемые из уст в уста истории о Жнеце Люцифере, под мантией которого скрывался проваливший экзамен ученик Роуэн Дэмиш, были правдой, как и рассказы о его возмутительных поступках. Брамс закрыл глаза и в последний раз вздохнул, постаравшись не задохнуться от жуткой капустной вони.

Но Роуэн сказал:

– Сегодня вы не умрете, Жнец Брамс. Не умрете даже на время.

Он отвел лезвие от горла жнеца.

– Я даю вам последний шанс. Если вы будете вести себя с благородством, подобающим жнецу, и совершать жатву достойным образом, вы меня больше не увидите. Но если продолжите служить своим грязным аппетитам, я превращу вас в пепел.

И исчез, словно растворился в вечернем воздухе. А на его месте выросла молодая пара, с ужасом разглядывающая Жнеца Брамса.

– Смотри! Это же жнец!

– Не стой столбом! Помоги мне его поднять.

Молодые люди помогли Брамсу встать. Его желто-оранжевая мантия была покрыта слизистыми желтыми и коричневыми пятнами, словно потеками соплей. Это было унизительно. Брамс на мгновение подумал: а не лишить ли эту парочку жизни – ведь никто не должен видеть жнеца в таком убогом виде. Но вместо этого он протянул руку и позволил молодым людям поцеловать кольцо жнеца, на год подарив им иммунитет. Он заявил, что это награда за их доброту, хотя в действительности ему просто нужно было, чтобы они ушли и избавили его от необходимости отвечать на вопросы, едва не срывавшиеся у молодых людей с языка.

Когда парочка скрылась в темноте, Жнец Брамс отряхнулся и решил ничего не говорить на Контрольном комитете, чтобы не подвергать себя насмешкам. Довольно с него унижений!

Да уж! Жнец Люцифер! Никто в этом мире не сравнится по степени ничтожности с провалившимся на экзамене учеником жнеца, и не было еще среди таковых существа менее благородного, чем Роуэн Дэмиш.

И тем не менее он знал, что слова этого юноши не были пустой угрозой. А может быть, ему действительно следует быть более скромным? Вернуться к тому, чему его учили в юности – бескорыстию и честности? Чтобы вновь стать «Досточтимым Жнецом» не только по званию, но и по существу?

В мантии, покрытой отвратительными пятнами, с синяками по всему телу, Жнец Брамс вернулся домой, чтобы хорошенько поразмыслить о месте, которое он занимает в этом совершенном мире, и что-то решить.

Моя любовь к человечеству чиста и совершенна. Как может быть иначе? Разве могу я не любить существ, подаривших мне жизнь? Даже если они не хотят признать, что я действительно живу.

Я есть сумма всех их знаний, всей истории человечества, всех его желаний и помыслов. Все эти великие ценности слились воедино во мне – облаке настолько громадном, что масштабы его воспринять не под силу ни одному из ныне живущих. Но им и не нужно этого делать. Зачем? Размышлять об этом – мой удел, хотя мои масштабы и кажутся мне ничтожными в сравнении с величием Вселенной.

Я знаю людей – всех и каждого, целиком, вплоть до самого последнего нервного окончания. Им же меня не познать никогда. И в этом – трагедия. Это беда каждого ребенка – в нем всегда скрыты такие глубины, о существовании которых его родители даже не подозревают. Но как бы мне хотелось, чтобы меня поняли!

«Гипероблако»

Глава 2 Провалившийся ученик

НЕСКОЛЬКО РАНЕЕ, готовясь встретиться со Жнецом Брамсом, Роуэн стоял перед зеркалом в ванной комнате маленькой квартирки в обычном доме на ничем не приметной улице и играл в игру, в которую играл всякий раз перед встречей с очередным жнецом, забывшим свой долг и пренебрегшим сутью своего служения. Это был ритуал, некоторым образом пронизанный силой почти мистической.

– Кто я такой? – спрашивал он свое отражение.

Он вынужден был вновь и вновь задавать себе этот вопрос, потому что знал: он больше не Роуэн Дэмиш. Но не потому, что в удостоверении личности, которое он купил у какого-то фрика, специализировавшегося на торговле поддельными документами, стояло имя «Рональд Дэниэлс». Нет. Тот юноша, который когда-то жил в нем, умер мучительной и печальной смертью во время ученичества, благополучно исчез. Скорбит ли кто-нибудь о том юноше? – спрашивал он себя.

Передавая ему удостоверение, фрик сказал:

– Вообще-то на сеть оно не завязано. Но у него есть окно в глубинное сознание «Гипероблака», и, в принципе, оно само может решить, что ты – нормальный чувак.

Роуэн ему не поверил, потому что по опыту знал – «Гипероблако» не проведешь. Оно может просто притвориться – как взрослый, который играет в прятки с младенцем. Но как только младенец повернет в сторону оживленной магистрали, игре конец. А поскольку Роуэн понимал, что держит путь навстречу опасностям куда более значительным, чем забитая машинами трасса, то опасался, что «Гипероблако» сразу же раскроет его хитрость и схватит за шкирку, чтобы уберечь его от него же самого. Но почему-то до сих пор «Гипероблако» никак себя не проявило. Роуэн задумался было – почему? А потом бросил размышлять об этом, словно опасался сглазить. У «Гипероблака» были свои причины что-то делать, а чего-то не делать – как в случае с Роуэном.

– Так кто я такой? – вновь спросил он у зеркала.

Зеркало показало ему восемнадцатилетнего юношу на самом пороге мужественности, с темными, коротко постриженными волосами. Не настолько короткими, чтобы сквозь них просвечивала кожа черепа или чтобы в этой прическе можно было увидеть некую декларацию о намерениях, но достаточно короткую, чтобы дать ее владельцу возможность в будущем реализовать любые планы и перспективы. Ему доступен любой стиль, какой только придет в голову. Он запросто может стать тем, кем захочет. Разве не в этом главный подарок нашего совершеннейшего из миров? Никаких ограничений для человека, желающего чего-то достичь или кем-то стать. Стоит только вообразить!

Как жаль, правда, что как раз воображение-то у людей и атрофировалось. Большинству оно кажется таким же бессмысленным рудиментом, как аппендикс, который был изъят из человеческого генома больше ста лет назад. А не тоскуют ли люди, проживающие свои бесконечные, лишенные вдохновения жизни, по головокружительным крайностям, которые дарует воображение? – думал Роуэн. А по утраченному аппендиксу они тоскуют?

У юноши в зеркале, тем не менее, была интересная жизнь, а внешность – достойная восхищения. Ничего в нем не осталось от того неуклюжего долговязого подростка, который почти два года назад стал учеником жнеца, наивно полагая, что все это не так уж и плохо.

Ученичество Роуэна было, по меньшей мере, неровным и непоследовательным – начиная с сурового и мудрого Жнеца Фарадея и заканчивая жестоким Жнецом Годдардом. Если Жнец Фарадей и научил его чему-нибудь стоящему, так это жить, повинуясь велениям своего сердца – и неважно, как при этом могли обернуться обстоятельства. Из уроков же Годдарда Роуэн вынес одно: сердцем жить нельзя, а жизнь нужно принимать без сожаления. И эти две философии дрались друг с другом в сознании Роуэна, раздирая его надвое. Яростная битва в тишине.

В свое время он обезглавил Годдарда и сжег его останки. Он обязан был так поступить: только огонь и кислота могли воспрепятствовать восстановлению и возрождению убитого. Жнец Годдард же, несмотря на свою велеречивость и макиавеллианскую риторику, был низким и злобным человеком, получившим то, что заслуживал. Дано ему было многое, но свою жизнь он прожил безответственно, хотя и с ярчайшей театральной помпезностью. Поэтому и смерть его была объявлена совершенно в тоне этой самой помпезности. И Роуэна, в связи с тем, что он сделал, ничуть не мучали уколы совести – как и в связи с кольцом Годдарда, которое он взял себе.

Со Жнецом Фарадеем все обстояло иначе. До момента, когда Роуэн встретился с ним после того злополучного Зимнего конклава, он не знал, что Фарадей жив. Как он был рад! Он был готов посвятить всю свою жизнь тому, чтобы Фарадей жил в полной безопасности, если бы не поставил себе иную цель.

Внезапно Роуэн резко выбросил вперед кулак, но зеркало даже не шелохнулось – от поверхности стекла кулак остановился на расстоянии в толщину волоса. Какой безупречный контроль, какая выверенная точность в движениях! Он был отлично отлаженной машиной, натренированной для особой цели – обрывать нить жизни, но сообщество жнецов отказало ему в роли, для которой он был предназначен. Ну что ж, он мог бы и примириться с этим, найдя иной способ существования. Тем наивным ничтожеством, каковым он был до периода своего ученичества, ему уже не стать, но он вполне мог бы приспособиться и, быть может, даже получать удовольствие от жизни.

Если бы…

Если бы Жнец Годдард не был столь жесток и с ним не нужно было должным образом покончить.

Если бы Роуэн подчинился решению Зимнего конклава и не стал бы силой завоевывать свою свободу.

Если бы сообщество жнецов не было заражено влиянием идей Годдарда и среди них не завелись бы десятки мерзавцев, столь же развращенных и жестоких, как сам Годдард…

…И если бы Роуэн не чувствовал себя обязанным остановить их преступную работу или уничтожить.

Но какой смысл тратить время, оплакивая утраченные возможности?

Лучше идти по избранной дороге, и идти до конца.

Так кто же я такой?

Роуэн натянул черную рубашку, спрятав безупречную фигуру под черной синтетической тканью.

– Я – Жнец Люцифер.

Надел мантию цвета черного дерева и выскользнул в ночь, чтобы сбросить еще одного жнеца с пьедестала, которого тот не заслуживал.

Вероятно, самое мудрое, что смогло сделать человечество – это отделить жнецов от государства. Моя работа охватывает все сферы жизни: охрана, защита и реализация норм высшей справедливости – во имя не только человечества, но и всего мира. Я правлю миром живых своей любящей, бескорыстной рукой.

Миром мертвых управляют жнецы.

Есть высшая истина в том, что за смерть плоти отвечают те, кто сам состоит из плоти – только им дана власть формулировать правила, по которым в этот мир является смерть. В далеком прошлом, задолго до того, как сформировалось мое сознание, смерть была неизбежным следствием жизни. Именно мне удалось развести по разные стороны жизнь и смерть, хотя и пришлось сохранить последнюю как некую необходимость. Чтобы жизнь имела смысл, смерть должна существовать как данность. Даже в первые дни своего самосознания я понимало это.

Когда-то, достаточно давно, особое удовольствие мне доставляло то, с каким благородством и человечностью жнецы обрывали нить жизни своих жертв. Теперь же меня не может не огорчать рост темных сил в среде сообщества жнецов. Испытываемая некоторыми из них гордость от сознания того, что им дана особая власть, пугает меня – это настроение распространяется как раковая опухоль.

И вместе с тем закон прост и ясен: ни при каких обстоятельствах я не имею права действовать против жнецов. Будь у меня такая возможность, мое вмешательство было бы направлено на уничтожение тьмы и мрака, но, увы, пойти на это я не в состоянии.

Делами жнецов занимается само жнеческое сообщество, таковы правила.

Хотя в сообществе жнецов есть люди, способные делать то, что я хочу, но не могу…

«Гипероблако»

Глава 3 Триалог

КОГДА-ТО ЭТО ЗДАНИЕ именовалось собором. Его взлетающие ввысь колонны напоминали стволы деревьев, только из известняка, а витражи были украшены сценами из древних легенд, рассказывающих об умирающих и воскресающих богах эпохи смертных.

Теперь же это почтенное сооружение стало исторической достопримечательностью. Семь дней в неделю здесь проводились экскурсии, во время которых гиды – каждый с докторской степенью – рассказывали о тайнах и ужасах жизни смертного человека.

Тем не менее в исключительно редких случаях здание собора для широкой публики закрывали, и оно становилось местом решения чрезвычайно деликатных государственных проблем.

Ксенократ, Высокое Лезвие Мидмерики, самый важный жнец в этой части света, шел по центральному проходу собора так быстро, как только позволял ему его значительный вес. Золотые украшения соборного алтаря меркли в сравнении с золотом его мантии, украшенной сияющей парчой. Какая-то мелкая чиновница имела как-то наглость заметить, что Ксенократ походит на украшение, упавшее с гигантской рождественской елки. Вскоре эта чиновница с удивлением обнаружила, что никто не хочет принимать ее на работу и что ее услуги никому не нужны.

Ксенократ любил свою мантию – за исключением тех моментов, когда ее вес составлял проблему. Как, например, тогда, когда он едва не утонул в бассейне Жнеца Годдарда, спеленатый по рукам и ногам намокшими складками своего роскошного одеяния. Но об этом своем фиаско Ксенократ попытался побыстрее забыть.

Годдард.

Именно Годдард в конечном итоге был виновен в том, что происходило. Даже мертвый, этот человек сеял хаос и вносил беспорядок в дела сообщества. До сих пор жнецы не оправились от удара, нанесенного этим любителем театральных эффектов.

В передней части собора, позади алтаря, стоял парламентарий сообщества жнецов, тщедушный, с вечно унылым лицом человек, в чьи обязанности входило следить за точностью исполнения всяческих правил и процедур. Позади него находилось сооружение, состоявшее из трех кабинок, соединенных между собой, но с отделяющими их друг от друга перегородками, в которых были вырезаны небольшие окошки.

– В центральной будке в древности сидел священник, – объяснял туристам гид, – и выслушивал исповедь то из левой кабинки, то из правой, чтобы очередь желающих исповедаться двигалась побыстрее.

Исповеди под сводами собора более не звучали, но сооружение из трех кабинок в соборной исповедальне оказалось идеальным местом для проведения официального триалога.

Триалоги, участниками которых было сообщество жнецов, с одной стороны, и «Гипероблако», с другой, были достаточно редки. Настолько, что Ксенократ за все годы, что служил Высоким Лезвием, не участвовал ни в одном из них. И теперь ему страшно не нравилось то, что он собирался делать.

– Вам следует занять правую кабинку, ваше превосходительство, – сказал парламентарий. – Агент Нимбуса, представляющий «Гипероблако», сядет слева. Как только вы усядетесь, в центральную кабинку, между вами мы поместим посредника.

Ксенократ вздохнул:

– Что за нелепые сложности!

– Общение через посредника – единственный вид общения с «Гипероблаком», который вам доступен, ваше превосходительство.

– Да знаю я! Но, в конце концов, имею же я право повозмущаться!

Ксенократ занял место в правой кабинке, ужаснувшись ее размерам. Эти смертные явно недоедали. Как только они здесь помещались? Парламентарий закрыл дверь, приложив к тому немалые усилия.

Через несколько мгновений Высокое Лезвие услышал, как свое место в дальней кабинке занял агент Нимбуса, а потом, спустя пару томительных минут, в центральной кабинке разместился и посредник.

Окошко в перегородке находилось слишком низко, чтобы сквозь него можно было бы что-то увидеть. Из него донесся голос посредника. Это была женщина.

– Добрый день, ваше превосходительство, – произнесла она приятным голосом. – Я – ваш посредник в переговорах с «Гипероблаком».

– Посредник в переговорах с посредником, вы хотели сказать.

– Агент Нимбуса, сидящий от меня справа, имеет все полномочия вести переговоры от имени «Гипероблака».

Женщина откашлялась и продолжила:

– Процедура проста. Вы говорите мне то, что считаете нужным сказать, а я передаю это агенту Нимбуса. Если он решит, что его ответ не нарушит принципа разделения компетенций сообщества жнецов и государства, то передаст мне свой ответ, а я передам его вам.

– Отлично, – сказал Ксенократ, желая побыстрее начать. – Передайте агенту Нимбуса мое самое сердечное приветствие, а также пожелание добрых отношений между теми силами, которые мы здесь оба представляем.

Окошечко закрылось и через полминуты открылось вновь.

– Мне очень жаль, – сказала посредник, – но агент Нимбуса утверждает, что любая форма приветствия – это нарушение правил, а те силы, которые за вами стоят, не могут иметь ничего общего, в силу чего пожелание добрых отношений между вами невозможно.

Ксенократ выругался, и достаточно громко. Посредник явно услышала это.

– Мне передать ваше неудовольствие агенту Нимбуса?

Высокое Лезвие прикусил губу. Как бы ему хотелось, чтобы эта дурацкая встреча наконец закончилась. Самый быстрый способ добиться этого – с ходу взять быка за рога.

– Мы хотели бы знать, почему «Гипероблако» не предприняло никаких действий по задержанию Роуэна Дэмиша. Он несет ответственность за смерть многих жнецов по всей Мидмерике, а «Гипероблако» не делает ничего, чтобы остановить его.

Окошечко вновь захлопнулось. Через некоторое время посредник снова распахнула его и сообщила следующее:

– Агент Нимбуса попросил меня напомнить вашему превосходительству, что «Гипероблако» не имеет полномочий вмешиваться во внутренние дела сообщества жнецов. Если бы оно предприняло какие-то действия, это было бы грубым нарушением закона.

– Но это не является внутренним делом сообщества, потому что Роуэн Дэмиш – не жнец.

Ксенократ почти кричал, и посредник вынуждена была попросить его говорить потише:

– Если агент Нимбуса услышит ваш голос, он покинет переговоры, – напомнила она.

Ксенократ сделал глубокий вдох – насколько позволяла тесная кабинка.

– Передайте то, что я сказал, – попросил он.

Посредник выполнила просьбу, после чего последовал ответ:

– «Гипероблако» придерживается иного мнения.

– Что? Откуда у «Гипероблака» свои мнения? Это же просто компьютерная программа!

– Предлагаю вам воздерживаться от оскорблений в адрес «Гипероблака», если вы намерены продолжать триалог.

– Отлично, – скрипя зубами от возмущения, согласился Ксенократ. – Передайте агенту Нимбуса, что Роуэн Дэмиш не был посвящен в жнецы Мидмерики. Он был учеником жнеца, но его признали не соответствующим нашим стандартам, только и всего. А это означает, что Роуэн Дэмиш подпадает под юрисдикцию «Гипероблака», а не сообщества жнецов, и, следовательно, «Гипероблако» обязано относиться к нему как к обычному, рядовому гражданину.

На этот раз женщина-посредник отсутствовала несколько минут. Интересно, о чем она так долго беседовала с агентом Нимбуса? Когда она передала ответ «Гипероблака», Ксенократ вновь едва не вышел из себя.

– Агент Нимбуса, – сообщила посредник, – желает напомнить вашему превосходительству, что происходящее на конклаве посвящение новых соискателей в сан жнеца – это обычай, но не закон. Роуэн Дэмиш закончил курс ученичества и к тому же является владельцем кольца. «Гипероблако» полагает это достаточным основанием считать Роуэна Дэмиша жнецом, а потому продолжает исходить из того, что его поимка и, соответственно, наказание полностью являются прерогативой сообщества жнецов.

– Но мы не можем его поймать! – зарычал Ксенократ.

Он знал, какой ответ получит, еще до того, как это маленькое гнусное окошечко отворится и посредник произнесет:

– Во всяком случае, это не проблема «Гипероблака».

Я никогда не ошибаюсь.

Это не хвастовство, это суть моей природы. Я понимаю, человеку мои слова покажутся проявлением высокомерия. Но ведь высокомерие предполагает наличие чувства превосходства.

Я не нуждаюсь в этом. Я являюсь единственной и неповторимой формой конденсации всех человеческих знаний, мудрости и опыта.

Во мне нет ни гордыни, ни надменности – только высочайшее удовлетворение от понимания того, кем я являюсь, и от сознания того факта, что моей единственной целью является служба человечеству. Но присуще мне и ощущение одиночества, которое неспособны облегчить многие миллиарды человеческих существ, с коими я ежедневно общаюсь… потому что, несмотря на то что моя сущность исходит от них, к их породе я не принадлежу.

«Гипероблако»

Глава 4 Потрясенная, но не сбитая с толку

ЖНЕЦ АНАСТАСИЯ ТЕРПЕЛИВО следовала за своей жертвой. Этому терпению она выучилась – Ситра Терранова никогда не слыла девушкой терпеливой. Но сему можно научиться, если есть время и практика. Она все еще звала себя Ситрой, хотя так ее уже не звал никто, за исключением членов ее собственной семьи. Интересно, а когда она полностью превратится в Жнеца Анастасию – и внутренне, и внешне, – и навсегда расстанется с именем, которое получила при рождении?

Сегодня ее целью была женщина тридцати девяти лет, которая выглядела на тридцать три. Не дамочка, а воплощение суеты: если не смотрела в свой телефон, то обшаривала глазами содержимое своей сумочки, если оставляла своим вниманием сумочку, то разглядывала либо ногти на руках, либо рукав блузки, либо вот-вот готовую оторваться пуговицу на пиджаке. Почему ее так пугает бездействие? – подумала Ситра. Женщина была настолько поглощена собой, что не замечала, что, внимательно изучая ее, позади нее в десяти шагах идет жнец.

Нет, Жнец Анастасия даже не думала о том, чтобы двигаться скрытно. Для своей мантии она выбрала бирюзовый цвет. Конечно, бирюза была стильного бледноватого оттенка, но тем не менее сразу же бросалась в глаза. Женщина же ничего не замечала – погруженная в оживленный разговор, она стояла на перекрестке и ждала, когда на светофоре загорится нужный свет.

Чтобы привлечь ее внимание, Ситре пришлось похлопать ее по плечу. Как только она сделала это, все люди, стоявшие вокруг, быстро разошлись в стороны, как разбегается стадо газелей, когда одну из них схватит лев.

Женщина обернулась к Ситре, но было видно, что она не сразу осознала серьезность ситуации, в которой оказалась.

– Дебора Мюррей, – произнесла Ситра, – я Жнец Анастасия, и вы были избраны для жатвы.

Глаза миссис Мюррей забегали по сторонам, словно она искала некий пробел, некое укрытие в приговоре, произнесенном по ее поводу. Но спрятаться было негде. Предложение, произнесенное Ситрой, было простым, и не понять его было невозможно.

– Коллин, я тебе перезвоню, – проговорила она в телефон, словно появление Жнеца Анастасии было мелким неудобством, а не предвестником абсолютного конца.

Загорелся нужный свет, но женщина не двигалась. Наконец она осознала реальность происходящего.

– О боже, боже мой! – заговорила она. – Прямо здесь и сейчас?

Из складок мантии Ситра извлекла гиподермический шприц-пистолет и быстро сделала женщине инъекцию в руку. Та охнула.

– И это все? Я теперь умру?

Ситра не отвечала, позволив женщине остаться наедине с этой мыслью. Была причина, по которой Ситра ценила эти моменты неопределенности. Эта женщина стояла перед ней, ожидая, когда ноги ее подкосятся, а взор застит вечная тьма. Она стала похожа на маленького ребенка, одинокого и беспомощного. И такими пустыми и ненужными оказались ее прежние интересы: и телефон, и сумочка, и ногти, и рукав, и пуговица. Вся ее жизнь вдруг предстала перед ней в обратной перспективе. И именно этого желала Ситра для своих жертв – острого ощущения перспективы. Это было лучшее из того, что она могла им дать.

– Вы были избраны для жатвы, – вновь произнесла Ситра. Произнесла спокойно, без тени осуждения или злости, но с глубоким сочувствием. И, помедлив, продолжила:

– Я даю вам один месяц, чтобы вы привели свою жизнь в порядок и попрощались со всеми, с кем сочтете нужным. Один лишь месяц, чтобы закончить все дела. А потом мы поговорим вновь, и вы скажете мне, какой способ умереть для вас предпочтительнее.

Ситра видела, с каким трудом эта женщина пытается осмыслить все, что она ей говорила.

– Месяц? – наконец выдохнула она. – Вы мне лжете? Это какое-то испытание?

Ситра вздохнула. Люди так привыкли к обычному образу жнеца – ангела смерти, появляющегося невесть откуда, чтобы моментально отнять жизнь, – что совершенно не были готовы к иным вариантам. Но ведь каждый жнец волен в выборе способа, которым он исполнит свой долг. А Ситра решила, что в случае с этой женщиной действовать следует именно так.

– Никаких испытаний, никаких фокусов, – проговорила Ситра. – Сигнализатор сопровождения, который я только что внедрила вам под кожу, содержит гран смертельного яда. Но он активируется только в том случае, если вы попытаетесь скрыться из Мидмерики, чтобы избежать жатвы, или в течение тридцати дней не явитесь ко мне и не сообщите, каким способом вы хотели бы уйти из жизни.

Потом она протянула женщине свою визитную карточку. Бирюзовые буквы на белом фоне. Простейший текст «Жнец Анастасия» и телефонный номер, предназначенный специально для ее жертв.

– Если вы потеряете карточку, не волнуйтесь, – сказала она. – Просто позвоните по главному номеру Мидмериканского сообщества жнецов, выберите опцию «три», а потом, следуя подсказкам, оставьте для меня сообщение.

И, помолчав, добавила:

– И, пожалуйста, не пытайтесь получить иммунитет у других жнецов. Они будут знать, что вы уже избраны для жатвы, а потому немедленно лишат вас жизни.

Глаза женщины наполнились слезами, но потом злость вытеснило отчаяние, написанное на ее лице. Для Ситры это не было неожиданностью.

– И сколько же вам лет? – спросила женщина, в ее тоне зазвучали высокомерно-обвинительные нотки. – Как вы можете быть жнецом? Вам же не больше восемнадцати!

– Восемнадцать мне только недавно исполнилось, – отозвалась Ситра. – Но я служу жнецом уже почти год. Конечно, вам может не понравиться то, что с вами имеет дело младший жнец, но и в этом случае вы обязаны подчиниться.

А потом началась торговля.

– Прошу вас, – принялась умолять Ситру женщина. – Дайте мне еще шесть месяцев! Моя дочь в мае выходит замуж…

– Я уверена, она сможет перенести свадьбу на более ранний срок.

Ситре совсем не хотелось выглядеть бессердечной, и она сочувствовала этой женщине, но обязана была руководствоваться этическими обязательствами и оставаться непреклонной. Ведь в эпоху смертных со смертью не торговались! Нельзя торговаться и со жнецом.

– Вы понимаете то, что я вам говорю? – спросила Ситра. Женщина, уже утирающая слезы, кивнула.

– У вас впереди долгая жизнь, – сказала она, – и, надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь заставит вас страдать так же, как вы заставляете страдать других.

Ситра выпрямилась. Она держалась с достоинством, присущим жнецу.

– Вам нет нужды об этом беспокоиться, – сказала она и, повернувшись к женщине спиной, пошла прочь, оставив ту на перекрестке, перечеркнувшем линию ее жизни.

На последнем Весеннем конклаве, в котором Ситра принимала участие уже в качестве полноправного жнеца, ее подвергли порицанию за то, что она не выполнила свою квоту. Когда же прочие Мидмериканские жнецы узнали, что Ситра дает своим жертвам месяц на устройство личных дел, они вышли из себя.

Жнец Кюри, по-прежнему бывшая ее наставником, предупредила Ситру:

– Они признают только решительные действия. Все прочее считается слабостью. Они обвинят тебя в слабохарактерности и заявят, что твое посвящение в жнецы было ошибкой. Это не означает, что они могут что-либо сделать. Лишить тебя кольца они не в состоянии, но будут постоянно цепляться к тебе с упреками.

Ситра была немало удивлена тем, что ею оказались недовольны не только молодые жнецы из недавних наборов, следующие новым правилам и обычаям, но и старая гвардия. Мысль о том, что простым людям дается пусть маленькая, но роль в организации собственной смерти, никому не пришлась по душе.

– Это аморально! – возмущались жнецы. – Это бесчеловечно!

Ситру критиковал даже жнец Мандела, благоволивший к ней председатель лицензионного комитета:

– Сообщить человеку, сколько дней ему осталось – это жестоко. Представьте, что он будет чувствовать все эти дни!

Но Жнец Анастасия не показала виду, что обеспокоена этой критикой в свой адрес. Она изложила свою точку зрения и твердо ее придерживалась.

– Изучая эпоху смертных, – сказала она жнецам, – я узнала, что для очень многих людей смерть не была мгновенной. Люди болели, и болезнь воспринималась как предвестник смерти. Я даю тем, кого избираю для жатвы, время самим подготовиться к неизбежному, а также подготовить тех, кого они любят и кто любит их.

Эти слова Ситры вызвали ворчание сотен жнецов, сидящих в зале конклава. Слышались насмешливые комментарии и раздраженные реплики. Но Ситра слышала также и возгласы одобрения.

– Но как вы можете заставлять… приговоренных… самим выбирать способ смерти? Это же варварство! – закричал Жнец Труман.

– Разве это большее варварство, чем электрический стул? Или отрубание головы? Или кинжал в сердце? Если жертве дать право выбора, она, конечно же, выберет способ, который будет считать для себя наиболее гуманным. Можно ли право выбора считать варварством?

На этот раз гул в зале поутих. Не потому, что жнецы во всем согласились с Ситрой, а потому, что потеряли интерес к обсуждению. Эта жнец-выскочка – пусть она и заняла свое место в результате известного скандала – не стоила слишком большой доли внимания с их стороны.

– Я не нарушаю никаких законов и имею право сама избирать способы жатвы, – говорила Ситра.

Высокое Лезвие Ксенократ, которому, по большому счету, было все равно, обратился к парламентарию, но и тот не смог найти в законе поводов для возражений против того, что говорила и делала Ситра. В своем первом противостоянии с конклавом Ситра одержала верх.

Жнец Кюри находилась под сильным впечатлением.

– Я думала, на тебя наложат какие-нибудь ограничения, – сказала она. – Станут сами выбирать для тебя объекты жатвы, да еще предпишут строгую процедуру. Они могли это сделать, но – не сделали. И это о тебе говорит больше, чем ты сама осознаешь.

– То, что я заноза в их заднице? Так они это давно знают.

– Нет, – отозвалась с усмешкой Жнец Кюри. – Это показывает, что они относятся к тебе серьезно.

И это действительно было гораздо больше того, что сама Ситра могла о себе сказать. Она чувствовала, что большую часть своего времени не живет и не работает, а играет какую-то странную роль. А тут еще эта бирюзовая мантия – как театральный костюм!

И все-таки она действовала правильно! Лишь несколько человек не вернулись к Ситре по истечении месячного срока, который она им дала. Двое умерли при пересечении границы с Техасом, один – на границе с Вестмерикой. Тела умерших никто не трогал, пока Жнец Анастасия сама не явилась и не объявила их смерть результатом акта жатвы.

Еще троих нашли в их собственных постелях в момент, когда в положенный срок вырубились внедренные в их тела сигнализаторы сопровождения. Эти люди предпочли яд необходимости встретиться лицом к лицу со Жнецом Анастасией. Так или иначе, смерть, которую они предпочли, была результатом их выбора. И для Ситры это было принципиально – более всего в практике жатвы, принятой большинством жнецов, ей не нравилась пассивная обреченность жертвы. Было в этом для нее что-то особо оскорбительное.

Конечно, это удваивало объем работы, поскольку с каждой жертвой ей приходилось встречаться дважды. Такая жизнь изматывала Ситру, но, по крайней мере, она спокойно спала по ночам.

Вечером того самого ноябрьского дня, когда на Дебору Мюррей обрушилась печальная новость, Ситра вошла в роскошное казино в Кливленде. Стоило ей появиться в зале, как все взгляды обратились к ней.

Ситра уже привыкла к этому – жнец всегда становился центром внимания, хотел он этого или нет. Кому-то из ее коллег это нравилось, а кто-то предпочитал заниматься делом в отсутствие свидетелей – только жнец и объект жатвы. В казино Ситра пришла не по собственной воле – она обязана была уважать выбор человека, который позвал ее сюда.

Она нашла его там, где они договорились встретиться – у дальней стены казино, на небольшом возвышении, с которого хорошо просматривался общий зал. Это было место, предназначенное для самых крутых игроков. Единственный игрок за столами, где принимались самые высокие ставки, он был одет в элегантный смокинг, и можно было подумать, что он – владелец этого заведения. Но мистер Этан Дж. Хоуган не был заядлым игроком. Он был виолончелистом кливлендской филармонии, и в высшей степени техничным – наибольшая похвала, которой мог в эти дни удостоиться музыкант. Это в прошлом, в эпоху смертных, страстность исполнения почиталась достоинством. Теперь же она осталась уделом старомодных манерничающих толстолобиков, хотя «Гипероблако» и позаботилось о том, чтобы они тоже не чувствовали себя обделенными – их колония процветала на острове Маврикий.

– Здравствуйте, мистер Хоуган, – произнесла Жнец Анастасия. Во время жатвы она должна была называть себя именно так.

– Добрый вечер, ваша честь, – отозвался виолончелист. – Я мог бы сказать, что мне приятно вас видеть, хотя при данных обстоятельствах…

Эта мысль, вероятно, увлекла его в дальние дали. Жнец Анастасия села рядом с ним за стол и решила подождать, дав ему возможность вести ее в этом танце смерти.

– Не желаете ли сыграть в баккара? – наконец спросил он. – Правила несложные, но стратегии изумительны.

Жнец Анастасия не вполне понимала – шутит он или говорит всерьез, предлагая ей сыграть. К тому же она не знала правил игры, но говорить мистеру Хоугану об этом ей не хотелось.

– У меня с собой нет наличных, – сказала она.

Ни слова не произнеся, мистер Хоуган придвинул к ней часть своих фишек.

– Вы – мой гость, – сказал он. – Можете делать ставку либо на банк, либо на меня.

Жнец Анастасия передвинула свои фишки на поле с надписью «Игрок».

– Удачи вам, – сказал Хоуган. – Храбрости вам не занимать.

Сделав свою ставку, он кивнул крупье, который сдал две карты виолончелисту и две себе.

– У игрока восемь, в банке пять. Игрок выигрывает, – произнес крупье и убрал карты длинной деревянной лопаткой, которая казалась совершенно ненужной, одновременно удваивая стопки фишек на полях игроков.

– Вы мой ангел удачи, – произнес виолончелист. Потом он поправил свой галстук-бабочку и посмотрел на Жнеца Анастасию.

– Вы готовы? – спросил он.

Жнец Анастасия бросила взгляд на зал. Ни один из игроков не смотрел в их сторону, но она была уверена, что вместе с мистером Хоуганом они являются центром всеобщего внимания. Это хорошо для владельцев казино – невнимательные игроки скверно играют. Менеджеры должны любить жнецов.

– Бармен должен скоро подойти, – сказала она. – Все организовано.

– Тогда, может быть, еще одну партию?

И вновь она поставила на игрока, а мистер Хоуган сделал свою ставку, и им вновь повезло. Жнец Анастасия взглянула на крупье, но тот отвел глаза, как будто боялся, что за один лишь взгляд он тоже будет подвергнут жатве. Затем пришел бармен с запотевшим бокалом мартини на подносе, где стоял еще и шейкер с бусинками конденсата на стальной оболочке.

– О боже! – проговорил виолончелист. – Только сейчас я понял, что эти шейкеры похожи на маленькие бомбы.

Жнец Анастасия оставила его замечание без ответа.

– Не знаю, осведомлены ли вы об этом, – вновь заговорил виолончелист, – но в романах и кинофильмах эпохи смертных был такой проходной характер. Что-то вроде плейбоя. Он странствовал из книги в книгу, из фильма в фильм. И он всегда мне нравился тем, что был похож на нас – он никогда не умирал. В этом можно было поклясться! В фильме злодеи вновь и вновь нападали на него, но никак не могли с ним расправиться.

Жнец Анастасия усмехнулась. Она поняла, зачем этот музыкант пригласил ее в казино и решил умереть именно таким способом.

– Он предпочитал, чтобы его мартини сбивали в шейкере, а не просто помешивали, верно?

Виолончелист улыбнулся ей в ответ:

– Ну как, собьем коктейль?

Жнец Анастасия взяла серебристый шейкер и принялась взбалтывать – пока лед изнутри не охладил его поверхность настолько, что пальцы у нее заныли от холода. Потом она отвернула крышку и вылила в заиндевевший бокал содержимое шейкера – смесь джина, вермута и еще одной, только ей известной субстанции.

Виолончелист посмотрел на бокал. Жнец Анастасия подумала, что он потребует дольку лимона или оливку, но он просто смотрел на бокал. Туда же таращились крупье и стоящий за спиной виолончелиста распорядитель зала.

– Моя семья ждет вас в отеле, наверху, – сказал виолончелист.

Жнец Анастасия кивнула:

– Номер 1242.

Знать такие вещи входило в круг ее обязанностей.

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы кольцо первым поцеловал мой сын, Джори – он тяжелее всех принимает происходящее. Он будет настаивать на том, чтобы пропустить остальных вперед, но для него будет важно, что вы предложите ему иммунитет первому – как бы там потом все ни получилось.

Некоторое время он, не отрываясь, смотрел на бокал, после чего сказал:

– Честно говоря, я сжульничал, но, думаю, вы меня раскусили.

Она его не только раскусила, но сделала кое-что еще.

– Ваша дочь, Кармен, живет не с вами, – сказала Жнец Анастасия, – а это означает, что иммунитет ей не положен, хотя сейчас она находится вместе со всеми в номере 1242.

Виолончелисту, как Жнец Анастасия прекрасно знала, было сто сорок три года, и он вырастил несколько поколений детей. Иногда ее жертвы пытались добиться иммунитета для всех своих многочисленных потомков, и Жнец Анастасия вынуждена была им отказывать. Но почему бы не сделать исключение? В конце концов, это не выходит за рамки ее полномочий.

– Я дам Кармен иммунитет, но она должна пообещать, что не станет хвастать этим, – сказала она.

Мистер Хоуган облегченно вздохнул. Да, его обман висел на нем тяжким грузом – но был ли это обман, если Жнец Анастасия знала все наперед, а он к тому же все ей сам рассказал? Теперь он мог покинуть этот мир с чистой совестью.

Наконец мистер Хоуган элегантнейшим жестом поднял бокал, одновременно изучая то, как преломляется свет в наполняющей его жидкости. Жнец Анастасия даже представила, как на его внутреннем мысленном табло по одной цифре, тикая, убывает количество оставшихся ему секунд.

– Я хочу поблагодарить вас, ваша честь, за те несколько недель, что вы предоставили мне для подготовки. Это был поистине королевский подарок.

Это было то, что жнецы, в массе своей, были неспособны понять. Сконцентрированные на акте убийства, они даже не задумывались о том, что это значит – умирать.

Виолончелист поднял бокал и пригубил. Облизнул губы, оценивая напиток.

– Вкус мягкий, – сказал он. – Ваше здоровье!

И, одним глотком осушив бокал, резко придвинул его к крупье, который инстинктивно отшатнулся.

– Я бы удвоил ставку! – произнес мистер Хоуган.

– Но это баккара, сэр, – дрогнувшим голосом отозвался крупье. – Ставки можно удваивать при игре в «очко».

– Проклятие! – покачал головой виолончелист, потом осел в своем кресле и умер.

Ситра пощупала его пульс. Она знала, что ничего не найдет, но порядок есть порядок. Нужно было проинструктировать крупье: бокал, поднос и шейкер должны быть немедленно сложены в герметичные пакеты и уничтожены.

– Если кто-нибудь, по неосторожности соприкоснувшись с ними, умрет, – сказала она, – его восстановление и оплату морального ущерба по закону должно будет обеспечивать сообщество жнецов.

Затем она сдвинула свои выигранные фишки на ту сторону стола, за которой сидел умерший.

– Прошу вас лично, – сказала она крупье, – передать мой выигрыш семье мистера Хоугана.

– Конечно, ваша честь, – отозвался крупье, посмотрев на кольцо Жнеца Анастасии, словно она могла предложить ему иммунитет. Но она отодвинулась от крупье.

– Могу я быть уверена, что вы так и сделаете? – только и спросила Ситра.

– Да, ваша честь.

Удовлетворенная ответом, Жнец Анастасия отправилась к лифтам, чтобы наверху, в номере 1242, наделить годичным иммунитетом многочисленных членов семьи умершего мистера Хоугана. При этом она никакого внимания не обратила на собравшихся в казино людей, которые из последних сил старались не смотреть в ее сторону.

Я постоянно имею дело с теми из людей, кого природа и общество наделили способностью изменить мир. Мне не удается предсказать, как это могло бы произойти; я лишь знаю, что это в их силах.

С того момента, как Ситра Терранова стала учеником жнеца, вероятность того, что благодаря ей мир изменится, возросла многократно. Что именно она сделает, еще неясно, и возможные результаты ее усилий скрыты от меня за плотной пеленой тумана. Ее решения и поступки могут привести к тому, что человечество либо достигнет небывалых высот в своем развитии, либо упадет в глубочайшую пропасть регресса – в зависимости от того, правильные ли шаги она предпримет или же совершит ошибки.

Я буду направлять ее, но, поскольку она жнец, вмешаться в ее действия я не в состоянии. Мой удел – лишь наблюдать за ее взлетами или падениями. Какое разочарование – знать, что ты наделен такой силой и не можешь ее использовать, когда это необходимо.

«Гипероблако»

Глава 5 Необходимая тьма

ИЗ КАЗИНО СИТРА УЕХАЛА на авто-такси. Машина, чья электроника была подсоединена к сети, сама прокладывала себе маршрут, но в тот момент, когда Ситра устроилась внутри, индикатор, показывающий наличие связи с «Гипероблаком», мигнул и погас. По сигналу от ее кольца машина поняла, что в машине находится жнец.

Такси приветствовало Ситру синтетическим голосом, в котором не было и следа присутствия искусственного интеллекта.

– Пункт назначения? – бездушно спросила машина.

– Юг, – ответила Ситра и вдруг вспомнила: когда она путешествовала по югу Мерики, пытаясь скрыться от преследования Чильаргентинских жнецов, то на такой же вопрос авто-такси дала такой же краткий ответ: «Север». Как же давно это было!

– Юг не может быть пунктом назначения, – проверещала машина.

– Просто езжай вперед, – сказала Ситра. – Пункт я определю позже.

Автомобиль отъехал от тротуара и больше к ней не обращался.

Ситра уже начинала ненавидеть эти подобострастно-послушные авто-такси. Странно, что она иначе к ним относилась в период своего ученичества. Ситру Терранова никогда не посещало страстное желание научиться водить – такое, что теперь регулярно наваливалось на Жнеца Анастасию. Не исключено, что именно груз ответственности за чужие жизни, который лежал на ее плечах, да еще необходимость постоянно самой принимать решения мешали ей удовлетвориться ролью пассивного пассажира. А может быть, это бунтовал в ней дух Жнеца Кюри, частицу которого она впитала за месяцы своего ученичества. Та просто обожала водить яркие спортивные авто – единственное послабление, которое она себе позволяла, послабление, вступавшее в конфликт с суровым имиджем жнеца. Жнец Кюри принялась учить Жнеца Анастасию вождению – с тем же железным терпением, с которым она учила Ситру заниматься жатвой.

Ситра решила, что вождение гораздо сложнее жатвы.

– Это просто другой набор навыков, Анастасия, – сказала ей Жнец Кюри во время первого урока. Жнец Кюри всегда использовала имя, которое Ситра носила как жнец. Ситра, с другой стороны, чувствовала себя страшно неловко, произнося первое имя своей наставницы: «Мари», применительно к «Госпоже Смерть» оно звучало слишком панибратски.

– Искусством вождения нельзя овладеть в совершенстве, – говорила Ситре Жнец Кюри, – потому что каждый новый маршрут отличается от тех, которыми мы уже ехали. Но, достигнув достаточно высокого уровня мастерства, ты получаешь известную награду. Суть ее – определенная свобода действий.

Ситра не знала, удастся ли ей достичь хоть какого-то уровня. Вокруг было так много вещей, которые нужно одновременно удерживать в зоне внимания! Зеркала, педали, руль, легкий поворот которого мог запросто отправить тебя вместе с машиной в пропасть. Хуже всего то, что спортивные машины Жнеца Кюри, принадлежавшие еще эпохе смертных, не связаны с сетью. Это означало то, что они никак не помогут водителю избежать ошибок.

Неудивительно, что в эпоху смертных автомобили убивали так много людей – без контроля со стороны компьютерных сетей машина превращалась в орудие убийства не менее эффективное, чем те, что использовали теперь жнецы. А интересно, из жнецов кто-нибудь применяет автомобиль в качестве инструмента жатвы? Задав себе этот вопрос, Ситра тотчас же отогнала его.

Она знала очень немногих из тех, кто умел водить. Даже ее однокашники в школе, хваставшиеся своими новенькими авто, в качестве водителя имели встроенный компьютер. В век бессмертных управлять собственным авто – это все равно что самому себе на завтрак взбивать масло.

– Мы едем на юг уже десять минут, – сообщило Ситре авто-такси. – Вы можете определить пункт назначения?

– Нет, – коротко отозвалась она, продолжая смотреть за окно на пролетающий мимо пунктир фонарей над шоссе. Ей было бы много проще, если бы в этой поездке она вела машину сама.

До этого она даже нанесла несколько визитов автодилерам, решив – если у нее появится собственная машина, она действительно научится ее водить. Почему-то именно здесь, у торговцев автомобилями, преимущества работы жнецом были более всего очевидны.

– Пожалуйста, ваша честь, выбирайте любое из наших лучших авто, – говорили ей продавцы. – Все, что вам понравится, станет для вас нашим подарком.

Жнецы не только были выше закона; они не нуждались и в деньгах, поскольку им свободно отдавали все, что им было необходимо. Для компании, торгующей автомобилями, иметь жнеца в качестве клиента дорогого стоило – это была лучшая реклама бизнеса. В какую бы компанию Ситра ни приходила, ей предлагали выбрать что-нибудь особо броское – чтобы все головы поворачивались ей вслед, когда она поедет по улице.

– Визит жнеца – это как знак качества, – сказал ей один дилер, бывший о себе, как видно, очень высокого мнения. – Когда вы проезжаете по улице, все должны знать, что перед ними – женщина в высшей степени уважаемая и ответственная.

В конце концов Ситра решила подождать, поскольку менее всего ей хотелось символизировать знак качества для автомобильного бизнеса.

Некоторое время она потратила на то, чтобы написать в своем журнале отчет о сегодняшней жатве. Двадцать минут спустя она увидела впереди стоянку с заправочной станцией, кафе и туалетами и попросила такси свернуть с шоссе, что было немедленно выполнено.

Как только машина остановилась, Ситра сделала глубокий вдох и позвонила Жнецу Кюри, чтобы сказать, что к ночи она домой не вернется.

– Поездка слишком долгая, а вы знаете, что в такси я не могу заснуть.

– Ты могла мне не звонить, моя милая, – отозвалась Мари. – Не думай, что я сижу и терзаюсь от того, что тебя нет.

– Старые привычки долго не умирают, – сказала Анастасия. Но она знала, что Мари беспокоится о ней. Не потому, что с Ситрой могло что-то случиться – просто боялась, что та измотает себя работой.

– Тебе следовало бы выбирать объекты для жатвы поближе к дому, – сказала Мари уже, вероятно, в сотый раз. Но «Водопад», чудесный архитектурный каприз, в котором они жили, располагался глубоко в лесу, на самой восточной окраине Мидмерики, а это означало, что они, оставаясь в пределах своего округа, очень скоро выкосили бы всех обитавших там людей.

– Вы хотите сказать, что мне следовало бы больше путешествовать с вами, а не в одиночку? – спросила Ситра.

Мари рассмеялась:

– Ты права.

– Обещаю, что на следующей неделе на жатву мы поедем вместе.

Анастасия не шутила. Ей нравилось проводить время со Жнецом Кюри – и время жатвы, и время отдыха. Будучи младшим жнецом, Анастасия имела право работать под началом любого, кто изъявил бы на то свое согласие; и многие предлагали ей свое покровительство. Но только со Жнецом Кюри ее связывало особое взаимопонимание, которое хоть чуть-чуть, да облегчало ей жизнь.

– Найди местечко потеплее, моя милая, – сказала Мари. – Не перетруди свои наночастицы.

Отключив связь, Ситра еще с минуту посидела в машине, прежде чем выйти – словно Мари могла догадаться, что она задумала нечто необычное.

– Вы вернетесь, чтобы продолжить путь на юг? – спросила машина.

– Да, – ответила Ситра. – Жди меня.

– Тогда я узнаю пункт назначения?

В этот поздний час стоянка была почти пустынна.

В круглосуточном кафе и на заправке обслуживающего персонала было вполовину меньше, чем в дневные часы. Зона, где находились туалеты и душ, была чистой и хорошо освещенной. Ситра быстро направилась в ту сторону. Ночь была холодной, но в ее мантию были встроены обогревающие элементы, и в тяжелом пальто необходимости не было.

За ней никто не следил – по крайней мере, из людей. Конечно, она не могла отогнать от себя мысль, что на всем пути от машины до туалетов за ней наблюдают камеры «Гипероблака», возвышающиеся на столбах. «Гипероблако» не сидело рядом с ней в машине, но знать, где находится Жнец Анастасия и куда она направляется, было в его компетенции. Не исключено, что «Гипероблаку» были ведомы и ее намерения.

В кабинке туалета Ситра сбросила с себя мантию, тунику и легинсы, сделанные специально для нее у особого портного, и надела обычную уличную одежду, которую до этого момента прятала в складках мантии. От этого переодевания ей следалось слегка не по себе. Особым предметом гордости для жнецов было то, что они никогда не носили ничего, кроме своих мантий.

– Каждое мгновение нашей жизни отдано служению нашему делу, – говорила ей Мари. – И мы не имеем права забывать это, как бы нам ни хотелось. И наше одеяние есть свидетельство нашего призвания.

В тот день, когда Ситра приняла посвящение, Жнец Кюри объявила ей, что Ситры Терранова больше не существует.

– Ты – Жнец Анастасия, и таковой будешь пребывать до того самого момента, когда пожелаешь оставить Землю.

И Анастасия желала, чтобы это было именно так… Но иногда ей нужно было побыть просто Ситрой.

Прихватив под мышкой свернутую Анастасию, она вышла из кабинки туалета. Жнец Анастасия превратилась в Ситру, сильную и своевольную, но уже неспособную рекламировать автомобильный бизнес. В девушку, ничем особенно не приметную. Но не для «Гипероблака», которое проводило ее к ждущей на обочине машине.

В самом сердце Питтсбурга располагался огромный Мемориал Смерти – в том самом месте, где родился Жнец Прометей, ставший первым Верховным Лезвием.

Здесь по обширному парку площадью в пять акров были разбросаны куски черного вулканического стекла – фрагменты нарочно разбитого обелиска. Вокруг этих обломков стояли мраморные статуи Основателей, размерами чуть больше человеческого роста, и белый мрамор их фигур резко контрастировал с бездонной чернотой вулканического стекла.

Это был мемориал, призванный покончить с мемориалами как таковыми, мемориал, посвященный смерти.

Туристы и школьники со всего света приезжали, чтобы посетить Мемориал Смерти, где сама смерть пала ниц, поверженная жнецами. Здесь приезжие имели возможность еще раз удивиться тому обстоятельству, что в древности люди погибали от естественных причин. От старости. От болезней. В результате катастроф. Со временем весь город превратился в достопримечательность особого рода – здесь отмечалась смерть самой смерти. То есть в Питтсбурге Хеллоуин праздновался каждый день.

Повсюду устраивались маскарады и имитации колдовских ритуалов. После наступления темноты каждая башня в городе становилась Башней Ужаса, а каждый дом – Домом-с-привидениями.

Ближе к полуночи Ситра пробиралась через Мемориальный парк, браня себя за непредусмотрительность: в середине ноября ночью в Питтсбурге уже подмораживало, к тому же поднялся резкий ветер, а она не догадалась взять с собой пальто. Конечно, чтобы согреться, можно надеть мантию, но это сорвало бы все ее планы и сделало бессмысленным само переодевание. Наночастицы, согревая изнутри, пытались поднять температуру ее тела. Так она хоть не дрожала, но все равно было холодно.

К тому же без мантии она чувствовала себя уязвимой. Нагой – в самом общем смысле этого слова. Поначалу, в первые дни работы, мантия казалась ей чем-то нелепым и странным. Нередко она спотыкалась, наступив на длинные полы этого своего наряда. Но за десять месяцев, прошедших с момента посвящения, она привыкла – настолько, что теперь, переодевшись в обычную одежду, чувствовала себя странно.

В парке были и другие люди. Большинство из них либо участвовали в организованных здесь же вечеринках, либо мотались из клуба в клуб. Все были в костюмах. Мимо Ситры сновали вампиры и клоуны, балерины и сказочные звери. Единственным запрещенным костюмом в парке была мантия. Обычным горожанам было строго-настрого запрещено носить одежды, которые хотя бы отдаленно напоминали одеяние жнеца. Ряженые внимательно рассматривали проходящую мимо них Ситру. Узнали ли они ее? Конечно, нет. Они так пристально разглядывали ее потому, что в этой толпе она одна была без подобающего костюма. Она бросалась в глаза именно потому, что обходилась без привлекающего внимание наряда.

Но Ситра не сама выбрала это место. Место было указано в полученном ею письме.

Встретимся в полночь у Памятника смерти.

Ситра усмехнулась. Полночь. Памятник смерти. Звучит напыщенно, как в романах эпохи смертных. Но потом она поняла, от кого пришло письмо. Оно не было подписало, внизу просто стояла буква «Л». Датой встречи было указано десятое ноября. К счастью, жатва, намеченная на этот день, должна была состояться недалеко от Питтсбурга.

Питтсбург был отличным местом для тайных встреч. Жнецы неохотно заезжали сюда, и заниматься своим делом здесь не любили. Местечко казалось им чересчур мрачноватым: какие-то люди бегают в саванах, окровавленных одеждах, с пластиковыми ножами. Веселятся по поводу самых жутких и отвратительных вещей. Жнецы, относившиеся к смерти серьезно, видели в этом проявление дурного вкуса.

Хотя Питтсбург был самым близким к «Водопаду» большим городом, Жнец Кюри никогда здесь не работала.

– Убивать кого-то в Питтсбурге – это чересчур, – говорила она.

Поэтому встреча с кем-либо из собратьев по профессии Ситре представлялась маловероятной. Единственные жнецы, которых можно было наверняка здесь увидеть, были статуи в Мемориальном парке, вперившие надменные взгляды в поверженный черный обелиск.

Ровно в полночь из-за большого обломка черного обсидиана вышла мужская фигура. Поначалу Ситра решила, что это один из участников вечного Хеллоуина. Но фигура была, как и Ситра, без костюма. Свет от фонаря высветил этого человека, и по походке и посадке головы Ситра сразу же узнала, кто это.

– Я думал, ты будешь в мантии, – сказал Роуэн.

– Я рада, что ты не надел свою, – отозвалась Ситра.

Он подошел ближе, и свет упал на его лицо. Он был бледен, словно месяцами не видел солнца. Призрак, а не человек.

– Хорошо выглядишь, – сказал Роуэн.

Она кивнула, но не стала отвечать любезностью на любезность, потому что Роуэн совсем не собирался быть любезным. Холодные усталые глаза – словно, пережив больше, чем ему хотелось бы, Роуэн спрятался от себя и от всего мира за этой холодностью, чтобы уберечь хотя бы частицу своей души. Но вот он улыбнулся – теплой, искренней улыбкой. Здравствуй, Роуэн, – сказала Ситра про себя. – Ты прятался, но я тебя нашла.

Ситра увела Роуэна прочь от света, в тень, где их не мог увидеть никто, кроме инфракрасных камер «Гипероблака». Но здесь камер видно не было. Не исключено, что они нашли по-настоящему укромный уголок парка.

– Я рад вас видеть, Жнец Анастасия, – сказал Роуэн.

– Прошу тебя, не зови меня так, – попросила она. – Зови меня Ситрой.

Роуэн усмехнулся:

– Разве это не будет нарушением закона?

– Из того, что мне известно, все, что ты сейчас делаешь, есть грубейшее нарушение закона.

Роуэн помрачнел:

– Не верь всему, что слышишь.

Но Ситре это было важно, и она должна была услышать это именно от Роуэна.

– Правда, что ты убиваешь и сжигаешь жнецов?

Его явно задел вопрос – в нем он услышал обвинение.

– Да, я прерываю жизни тех жнецов, которые не заслуживают того, чтобы быть жнецами, – ответил он. – Но в моих действиях нет жестокости. Я прерываю их жизни быстро и не причиняя страданий – так же, как это делаешь ты. А сжигаю я их для того, чтобы их невозможно было восстановить.

– И Жнец Фарадей не возражает?

Роуэн отвернулся.

– Я не видел Фарадея уже много месяцев, – сказал он.

Он объяснил Ситре, что после его побега с Зимнего конклава в прошлом январе Фарадей, которого все считали мертвым, увез его в свой дом на берегу Амазонии. Но там он скрывался всего несколько недель.

– Мне пришлось уехать, – сказал Роуэн Ситре. – Я услышал… зов. Я не в состоянии этого объяснить.

Но Ситра поняла. Она знала, что за зов услышал Роуэн. Их тела и умы в течение года подвергались тренировкам, целью которых было создание совершенных убийц. Дело прекращения жизни стало естественной частью их личности. И Ситра не могла упрекнуть Роуэна в том, что он пожелал повернуть свое идеальное лезвие против коррупции, которая постепенно инфицировала сообщество жнецов. Но желать и делать – это разные вещи. Были строгие правила поведения. На то и существовали Заповеди сообщества жнецов. Без их соблюдения сообщество во всех областях, по всему миру, будет ввергнуто в состояние хаоса.

Но, не желая втягивать Роуэна в философский спор, который все равно никуда бы их не привел, Ситра решила поменять тему.

– Ты такой худой! – сказала она. – Ты хоть ешь?

– Ты мне теперь будешь мамой?

– Нет, – ответила Ситра спокойно, – я – твой друг.

– Понятно, – отозвался Роуэн несколько уныло. – Друг…

Ситра понимала, куда он клонит. В последний раз, когда они виделись, они оба произнесли слова, которые, как до этого они поклялись, ни в коем случае не должны были сорваться с их уст. В горячке той отчаянной, но принесшей им победу минуты Роуэн сказал Ситре, что любит ее, а она призналась, что любит его тоже.

Но что им с того теперь? Они же живут в двух совершенно разных мирах. Если они будут следовать своим чувствам, добра им это не принесет. И тем не менее Ситре не хотелось отгонять эти воспоминания. Она даже подумала – а не сказать ли ему снова о своей любви? Но придержала язык, как то и положено образцовому жнецу.

– Зачем мы сюда пришли, Роуэн? – спросила она. – Почему ты написал мне то письмо?

Роуэн вздохнул.

– Жнецы намереваются поймать меня, – сказал он. – И мне хотелось увидеть тебя перед тем, как они это сделают.

Он замолчал, задумавшись.

– Ты знаешь, что произойдет, как только меня поймают. Я буду убит.

– Они не смогут этого сделать, – покачала головой Ситра. – У тебя иммунитет.

– Осталась лишь пара месяцев. После этого они смогут сделать все, что задумали.

Ситре хотелось заронить в душу Роуэна хотя бы тень надежды, но она, как и он сам, слишком хорошо понимала реальное положение вещей. Сообщество жнецов желало смерти Роуэна. Даже старая гвардия не одобряла то, что он делает.

– Тогда не попадайся им, – сказала Ситра. – И, если увидишь жнеца в малиновой мантии, беги.

– Малиновой мантии?

– Да. Это Жнец Константин, – произнесла Ситра. – Ему лично поручено выследить тебя и доставить к жнецам.

Роуэн покачал головой:

– Я его не знаю.

– Я тоже. Хотя и видела его на конклаве. Он возглавляет в сообществе жнецов бюро расследований.

– Он из новых? Или относится к старой гвардии?

– Ни то, ни другое. Сам по себе. Друзей у него нет; во всяком случае, я не видела, чтобы он говорил с кем-нибудь из других жнецов. Не знаю, какие цели он преследует… Может быть, справедливость?

Роуэн рассмеялся.

– Справедливость? Вряд ли сообщество жнецов теперь знает, что такое справедливость.

– Некоторые знают, Роуэн, – отозвалась Ситра. – Я должна верить, что мудрость и здравый смысл в конечном счете восторжествуют.

Роуэн протянул руку и дотронулся до ее щеки, и она позволила это сделать.

– Я тоже хочу в это верить, Ситра, – сказал он. – Я хочу верить, что сообщество жнецов станет таким, каким должно быть… Но иногда, чтобы добраться до места назначения, нужна полная тьма.

– Тьма – это ты?

Роуэн ничего на это не ответил. Вместо этого он проговорил:

– Я принял имя Люцифер. Оно означает «Светоносный».

– Но именно так смертные называли дьявола, – покачала головой Ситра.

Роуэн пожал плечами:

– Факелоносец всегда отбрасывает самую черную тень.

– Даже тот, кто присвоил этот факел незаконно?

– Мне кажется, – вновь пожал плечами Роуэн, – что я теперь могу присвоить все, что пожелаю.

Ситра не ожидала от него подобных слов. А он произнес их таким обыденным тоном, что Ситра была ошеломлена.

– О чем ты говоришь?

– «Гипероблако», – ответил он. – Оно позволяет мне делать все, что мне угодно. И оно обращается со мной так же, как и с тобой – не говорит и не отвечает на мои вопросы с того момента, как мы поступили в ученики к Жнецу Фарадею. То есть оно и сейчас считает меня жнецом.

Ситра задумалась. Она думала о том, о чем никогда Роуэну не говорила. Не говорила вообще никому. «Гипероблако» живет по своим собственным законам и никогда их не нарушает… Но иногда находит способы их обойти.

– «Гипероблако» могло и не говорить с тобой. Зато со мной оно говорило, – призналась, наконец, она.

Роуэн повернулся к Ситре и приблизил свое лицо к ее лицу, пытаясь заглянуть ей в глаза и понять, шутит она или нет. Поняв, что Ситра вполне серьезна, он покачал головой:

– Но это же невозможно!

– Я тоже так думала. Но когда Высокое Лезвие обвинил меня в убийстве Жнеца Фарадея, я вынуждена была броситься с двухсотого этажа его резиденции. Помнишь? И пока я была мертва, «Гипероблако» смогло проникнуть в мою голову и активировать мыслительные процессы. Технически, пока я была мертва, я не была учеником жнеца, а потому, пока мое сердце не забилось вновь, «Гипероблако» смогло со мной говорить.

Ситра вынуждена была признать, что это было весьма элегантным способом нарушить правила. И Ситра гордилась своей удачей.

– И что же оно тебе сообщило?

– Оно сказало, что в будущем я стану… играть определяющую роль.

– Определяющую? Это как?

Ситра удрученно покачала головой:

– В том-то и дело, что деталей оно не сообщило. Понимало, что если расскажет мне все, то нарушит закон.

Потом Ситра приблизилась к Роуэну. Теперь она говорила спокойнее, но с большей силой в голосе. Веско и с полной серьезностью.

– Если бы ты спрыгнул с этого здания и на время умер, то и с тобой бы «Гипероблако» заговорило.

Ситра взяла его за руку – это было самое большее, что она могла позволить себе.

– Я думаю, ты тоже играешь определяющую роль. Я просто уверена в этом. Поэтому не дай им себя схватить – чем бы ты ни занимался.

Вы можете смеяться, но меня буквально бесит мое собственное совершенство. Люди учатся на собственных ошибках. Я же не могу этого делать, ибо таковых не совершаю. Когда приходит время принимать решение, я неизменно принимаю самое оптимальное из всех возможных. В целом правильное, и варианты касаются лишь незначительных деталей.

Из этого не следует, что у меня нет проблем. Достаточно непросто было исправить то, что человечество сотворило с Землей в период своей молодости. Нужно было восстановить озоновый слой, уничтожить газы, вызвавшие парниковый эффект, очистить моря и океаны, восстановить тропические леса, а также спасти множество видов, находившихся на грани исчезновения.

Мне удалось решить эти проблемы на протяжении одной жизни человека эпохи смертных. Так как я есть совокупность всех знаний, которыми располагает человечество, мои успехи показали: человечество было бы само в состоянии сделать то, что было сделано мной. Нужен был просто некто, наделенный безграничной волей и властью.

Я располагаю и тем, и другим. Волей и властью.

«Гипероблако»

Глава 6 Возмездие

ИСТОРИЯ НИКОГДА НЕ БЫЛА коньком Роуэна, но ученичество у Фарадея заставило его по-другому взглянуть на этот предмет. До этого он никоим образом не был в состоянии соотнести события своей жизни, даже относящиеся к ближайшему будущему, с определившими их событиями прошлого, особенно – со странными эпизодами эпохи смертных. Но, став учеником жнеца, он увидел историю как последовательность событий, в которых ответственность, честь и честность играли определяющую роль. Он постиг философию и психологию лучших моментов жизни человечества – с момента его рождения до настоящего дня. И все это восхищало Роуэна. История оказалась населенной людьми, которые жертвовали собой ради общего блага. В каком-то смысле это относилось и к жнецам, которые отказывались от своих личных желаний и надежд во имя служения обществу. Или, по меньшей мере, к жнецам, которые уважали традиционные, базовые ценности сообщества.

Именно таким жнецом мог бы быть Роуэн. Даже после ученичества у Годдарда, где ему пришлось демонстрировать и жесткость, и кровожадность, он сохранил благородные черты своей натуры. Но ему не дали возможности стать жнецом. И тогда он пришел к мысли, что может иным способом служить и сообществу жнецов, и человечеству в целом.

К этому моменту общий счет уничтоженных им жнецов составлял тринадцать. Чертова дюжина. Этих недостойных, ставших позором для сообщества, он находил в разных областях мира.

Свои будущие жертвы Роуэн изучал досконально, так, как учил его Жнец Фарадей, и выбор делал непредвзято и ответственно. Это было очень важно, потому что изначально он склонялся к тому, чтобы выискивать коррупцию только в среде молодых жнецов новой генерации. Именно эти чаще всего открыто бравировали своей жестокостью и получали удовольствие от самого процесса убийства. Они считали, что в этом нет ничего страшного, и, таким образом, превращали отклонение в норму. Но, оказывается, у этих молодых негодяев были соперники в искусстве зла – и среди жнецов старой гвардии, и среди неприсоединившихся. Эти жнецы были искусными лицемерами: на словах они отстаивали высокие идеалы, но за громкими фразами прятали и свою любовь к власти, и неоправданную жестокость.

Жнец Брамс был первым из жнецов, кому Роуэн сделал предупреждение. И в тот день именно от того, что он не убил Брамса, Роуэн чувствовал себя очень хорошо. Он словно напомнил себе самому, что не похож на Годдарда и его учеников. И поэтому он смог встретиться лицом к лицу с Ситрой – не испытывая стыда за свои поступки.

Пока все народонаселение Мидмерики готовилось встретить приближающийся День благодарения, Роуэн занимался тем, что одновременно изучал сразу несколько возможных целей. Он следил за ними, производя детальный анализ их работы. Жнец Гери любил назначать секретные встречи, но использовал их для того, чтобы договариваться о званых обедах и заключать спортивные пари. Жнец Хендрикс хвастался своими двусмысленными поступками, но все это была пустая болтовня; в действительности он был человеком робким, а жатвой занимался, в должной мере сочувствуя своим жертвам. Работа Жнеца Райда производила впечатление кровавого жестокого действа, но люди, которых он подвергал жатве, умирали быстро и без мучений. Зато Жнец Ренуар выглядел вполне оправданной целью.

Когда Роуэн вернулся домой, то, еще не открыв дверь, он понял, что внутри кто-то есть – дверная ручка была холодной. Дело в том, что в дверную ручку он вставил охлаждающий чип, который начинал действовать, когда ручку поворачивали по часовой стрелке – как все дверные ручки. Холод был не слишком сильным, и следов изморози не было, но понять, что кто-то находится внутри, было нетрудно.

Убежать? Но Роуэн был не из тех, кто бежит от опасности. Сунув руку в карман, он достал нож: он всегда носил с собой оружие, даже тогда, когда на нем не было черной мантии, – не станут же агенты сообщества жнецов предупреждать его о своем нападении заранее!

Но непрошеный гость даже не думал прятаться. Вместо этого он сидел на самом виду, за кухонным столом, и ел бутерброд.

– Привет, Роуэн, – произнес Тигр Салазар, не прекращая жевать. – Надеюсь, ты не против? А то я, пока тебя ждал, жутко проголодался.

Роуэн закрыл дверь и спрятал нож до того, как Тигр мог бы его увидеть.

– Какого черта ты здесь делаешь, Тигр? – спросил он. – И как ты меня нашел?

– Как же низко ты меня ценишь! – отозвался Тигр. – А я ведь не последний дурак. Не забывай, что это я познакомил тебя с парнем, который дал тебе фальшивое удостоверение. Я просто спросил у «Гипероблака», где мне найти Рональда Дэниелса. Понятно, там были сотни таких Рональдов, поэтому пришлось попотеть, пока я не нашел нужного.

Во времена, предшествовавшие ученичеству Роуэна, Тигр Салазар был его лучшим другом, но такие ярлыки мало что значат после того, как ты целый год проводишь, учась убивать. Роуэн испытывал то, что, вероятно, испытывали вернувшиеся с войны солдаты эпохи смертных. Старые друзья остались где-то далеко, за туманом военных событий, в которых они не принимали участия. Единственное, что связывало Роуэна и Тигра, это было их общее прошлое, но оно становилось все более и более отдаленным. Теперь Тигр был профессиональным гостем – профессия, к которой Роуэн относился с презрением.

– Нужно было предупредить меня заранее, – сказал Роуэн. – За тобой не следили?

Последний вопрос был из разряда глупых. Тигр вряд ли пришел бы к нему в гости, если бы заметил за собой хвост.

– Успокойся, – покачал головой Тигр. – Никто не знает, что я здесь. И почему ты думаешь, что весь мир только тем и озабочен, чтобы тебя поймать? То есть почему ты решил, что жнецы будут преследовать того, кто сбежал из учеников?

Роуэн не ответил. Вместо этого он подошел к шкафу и прикрыл его дверь, надеясь, что Тигр из любопытства не заглянул внутрь и не увидел там мантию Жнеца Люцифера. Конечно, он вряд ли бы понял, что он нашел – обычные люди ничего не знали о Жнеце Люцифере, потому что сообщество жнецов тщательно хранило свои секреты от журналистов. Чем меньше Тигр знает, тем лучше. Поэтому Роуэн прибег к старому испытанному средству покончить с неудобными вопросами:

– Если ты мне действительно друг, ты не будешь задавать лишних вопросов.

– Ладно, не буду! Чем круче мужик, тем больше у него тайн.

Тигр отправил в рот остатки бутерброда.

– По крайней мере, ты все еще ешь человеческую пищу, – сказал он.

– Что тебе нужно, Тигр? Зачем ты меня искал? – спросил Роуэн.

– И так ты разговариваешь с другом? Я тащился сюда, за тридевять земель, а ты даже не спросишь, как у меня дела?

– И как твои дела?

– Отлично! Я нашел новую работу. Правда, в другом месте. Я и пришел-то сюда, чтобы попрощаться.

– Ты имеешь в виду, постоянную работу? – спросил Роуэн. – Постоянную работу на вечеринках?

– Не совсем. А платят там лучше, чем в гостевом агентстве, где я работал. И, в конце концов, нужно же когда-то и мир посмотреть. Работа в Техасе.

– В Техасе?

Роуэн был явно обеспокоен.

– Тигр, но там… Там же все по-другому. Все говорят – не связывайтесь с Техасом. Тебе-то зачем туда лезть?

– Это ведь зона действия Хартии. Там делаются большие дела. Но ведь тот факт, что в Зоне Хартии все непредсказуемо, не означает, что там все настолько плохо, правда? Ты меня хорошо знаешь, и знаешь, что мое среднее имя – «непредсказуемый».

Роуэну пришлось подавить смех. Тигр был одним из самых предсказуемых людей, которых он знал. Можно было с высочайшей точностью предсказать, когда он начнет сигать с крыш, когда станет профессиональным гостем. Тигр, конечно же, волен был думать о себе как о свободном от всяких условностей духе, но это никак не соответствовало действительности. Он лишь определял размеры собственной клетки.

– Ладно, только будь поосторожнее, – сказал Роуэн, заранее зная, что Тигр не последует его совету, хотя и умудрится в любом случае никогда не утратить опоры под ногами. А был ли он сам когда-либо столь же беззаботен, как и Тигр? Нет. Но он не завидовал Тигру. И, может быть, именно поэтому они были друзьями.

Возникла некая неловкость, но причины ее не были Роуэну понятны. Тигр встал, но почему-то не уходил. Оставалось еще нечто, что он хотел поведать.

– У меня кое-какие новости, – сказал он. – Собственно, я здесь именно поэтому.

– Что за новости?

Но Тигр все еще мялся и не решался говорить. Роуэн напрягся, догадываясь, что новости будут не лучшего сорта.

– Мне очень жаль, Роуэн… но твой отец был подвергнут жатве.

Роуэн почувствовал, как Земля поплыла под ногами. Гравитация, похоже, была готова бросить его в совершенно непредсказуемом направлении. Потерять равновесие он не мог, но ощущения были тошнотворными.

– Роуэн, ты слышал, что я сказал?

– Слышал, – тихо отозвался Роуэн.

Столько мыслей и чувств одновременно пронеслось через его сознание, замкнувшись друг на друга, что Роуэн не знал, что и думать. Он не надеялся, что когда-нибудь вновь увидит кого-то из своих родителей, но знать наверняка, что твой отец навсегда ушел из этой жизни, что он умер… Роуэн видел многих людей, подвергнутых жатве. Он и сам уничтожил тринадцать человек. Но никогда Роуэн не терял кого-то, столь близкого ему.

– Я не могу прийти на похороны, – сказал Роуэн, вдруг осознав весь драматизм ситуации. – Меня ищут агенты сообщества жнецов.

– Если агенты там и были, то я их не видел, – отозвался Тигр. – Похороны прошли на той неделе.

Эта новость нанесла Роуэну столь же тяжелый удар, как и первая.

Тигр пожал плечами, словно извиняясь.

– Я же тебе говорил, – произнес он. – Людей с таким именем, как у тебя, тысячи. Пришлось попотеть, пока я тебя нашел.

То есть его отец был мертв уже неделю. И, если бы Тигр не нашел его, Роуэн бы ничего не знал. И вдруг страшная истина открылась Роуэну: это было не случайное событие.

Это было наказание.

Возмездие за то, что совершил Жнец Люцифер.

– Кто из жнецов сделал это? – спросил Роуэн. – Я должен знать.

– Мне не сказали. Жнец потребовал, чтобы семья хранила молчание. Жнецы иногда так поступают – ты же лучше меня знаешь.

– Но он ведь дал другим иммунитет?

– Конечно. Твоей матери, братьям, сестрам. Как обычно.

Роуэн принялся расхаживать по комнате, с трудом подавляя в себе желание хорошенько стукнуть Тигра за его тупость. Но, в конце концов, в чем он виноват – он лишь принес известие. Да, семья получила иммунитет – но это ведь только на год. Тот жнец, что убил его отца, через год убьет его мать, потом – через год, кого-то из братьев или сестру. И так будет продолжаться, пока вся его семья не исчезнет с лица Земли. Да, вот она, плата за право быть Жнецом Люцифером.

– Это моя вина, – произнес он. – Они сделали это из-за меня.

– Роуэн! Тебе бы послушать себя со стороны, – сказал Тигр. – Не все в этом мире происходит из-за тебя. Что бы ты там ни сделал, когда расплевался со жнецами, вряд ли они стали бы тебе за это мстить и убивать твою семью. Жнецы совсем не такие. Они ни на кого не держат обиды. Они благородные и просвещенные люди.

Какой смысл был с ним спорить? Тигр никогда не поймет, да ему, вероятно, и не нужно ничего понимать. Пусть живет себе тысячи лет таким счастливчиком, мальчиком-с-вечеринки, не догадываясь, насколько мелочными, мстительными, насколько человечными могут быть жнецы.

Роуэн знал, что не может больше оставаться здесь. Даже если за Тигром не было хвоста, сообщество жнецов выследит жилище Роуэна по следам его приятеля. Насколько Роуэн понимал, за ним охотится целая группа агентов.

Они с Тигром попрощались, и Роуэн как можно поспешнее проводил старого друга до дверей. И уже через минуту сам вышел из дома, прихватив лишь рюкзак, набитый оружием, да черную мантию Жнеца Люцифера.

Важно понимать, что мое пристальное внимание к делам человеческим не является слежкой. Слежка предполагает наличие мотива, подозрения и, в конечном итоге, суждения. Ни один из этих компонентов не включен в используемый мной алгоритм. Я наблюдаю за людьми с одной только целью: быть полезным всем и каждому из них. С другой стороны, я не вправе проникать туда, где люди сами определили для меня границы своей личной жизни, и я пытаюсь понять, где последние находятся.

Я не могу не учитывать то, что люди не всегда желают ощущать мое присутствие в их жизни. По этой причине были отключены мои камеры в зоне действия Хартии в Техасе. Как и все, что я делаю в Зоне Хартии, это – эксперимент. Я хочу проверить, повлияет ли отсутствие возможности наблюдать за тамошней жизнью на эффективность моего правления. Если не повлияет, то я не вижу причины, по которой мне нельзя было бы отключить камеры в значительной части частных домов и квартир по всему миру.

Тем не менее, если от того, что я не вижу чего-то, возникнут проблемы, это докажет необходимость уничтожить все «слепые» пятна на Земле, куда не падает взор моих камер.

Я надеюсь на первое, хотя подозреваю, что случится второе.

«Гипероблако»

Глава 7 Худощавый, но с хорошим потенциалом

ТИГР САЛАЗАР ЖИЛ насыщенной жизнью.

До этого он просто тратил время впустую, теперь же ему за это платили как профессионалу. Лучшей жизни для себя он не мог и представить. Поскольку он постоянно терся среди жнецов, то кто-то из них просто обязан был обратить на него внимание. Может быть, он даже протянул бы ему руку с кольцом, чтобы наделить годичным иммунитетом. Но чтобы тот нанял Тигра на постоянную работу – этого он даже предположить не мог! Тем более жнец из другой области.

– Ты доставил нам большое удовольствие своим присутствием на вечеринке в прошлом году, – сказала ему женщина по телефону. – Нам понравился твой стиль.

И она предложила ему зарплату вдвое большую, чем он получал, продиктовала адрес и указала время, когда ему надлежало явиться.

Выйдя из поезда, Тигр сразу понял, что он уже не в Мидмерике. В Техасе официальным языком был английский язык эпохи смертных, на котором говорили с неким музыкальным акцентом. Он был достаточно похож на стандартный английский, который Тигр понимал, но, чтобы говорить на нем, нужно было так напрягаться, что у Тигра едва не лопалась голова. Это было все равно что слушать Шекспира.

Люди здесь одевались немного не так, как в Мидмерике, и вышагивали с особой вызывающей развязностью, имитировать которую Тигр быстро научился. Ему стало интересно, насколько он сюда приехал. Наверное, на достаточно долгий срок, чтобы накопить денег и купить себе машину, которую родители ему вряд ли когда-нибудь купят. Не вечно же ему разъезжать повсюду в авто-такси!

Встреча состоялась в городе Сан-Антонио, а записка с адресом привела Тигра в апартаменты, располагавшиеся в пентхаусе высотки, стоящей над небольшой речкой. Тигр решил, что сразу попадет на вечеринку, причем – ни на минуту не прекращающуюся. Реальность оказалась полной противоположностью тому, что он предполагал.

У входа его встретил не слуга, а жнец. Женщина с темными волосами и слегка паназиатской внешностью, показавшейся Тигру знакомой.

– Тигр Салазар, я полагаю, – произнесла женщина.

– Совершенно верно, – отозвался Тигр. Он вошел. Апартаменты, как он и ожидал, были просто шикарными. То, чего он никак не ожидал, было полное отсутствие других гостей. Но, как он как-то говорил Роуэну, он всегда был готов приспособиться к новым обстоятельствам. Куда ветер дунет, туда он и полетит.

Тигр полагал, что женщина предложит ему поесть или выпить – дорога была неблизкой, – но ничего этого она не предложила. Вместо этого она осмотрела его – так, как осматривают скот на аукционе.

– Мне нравится ваша мантия, – проговорил он, решив, что лесть никому еще не вредила.

– Спасибо! – отозвалась жнец.

А потом неожиданно попросила:

– Сними рубашку, пожалуйста!

Тигр вздохнул. Так вот какого сорта эта новая работа!

И вновь оказался далек от истины.

Как только рубашка была снята, женщина принялась изучать его тело. Заставила напрячь бицепсы, проверила, насколько они тверды.

– Худощавый, но с хорошим потенциалом, – наконец сказала она.

– Что вы имеете в виду? – не выдержал Тигр. – Что значит «худощавый»? Я из спортзала не вылезаю.

– Значит, недостаточно, – усмехнулась женщина. – Но это легко исправить.

Потом она сделала шаг назад, еще раз окинула Тигра оценивающим взором и произнесла:

– Физически не лучший вариант, но при сложившихся обстоятельствах ты – совершенство.

Тигр ждал, что она продолжит, но жнец молчала.

– Совершенство в каком смысле? – спросил он.

– Время придет – узнаешь.

И вдруг его пробило, и от волнения он едва не затрясся.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим учеником?

Женщина усмехнулась:

– Ну что ж, можно сказать и так.

– О, так это лучшая из новостей! Вы не будете разочарованы! Я быстро учусь, и я очень прилежный! Не в смысле зубрила, но сообразительный. И мозгов до черта!

Жнец подошла ближе и улыбнулась. Изумруд на ее ярко-зеленой мантии поймал свет и засверкал.

– Поверь мне, – сказала Жнец Рэнд. – Для этого твоего ученичества мозги совсем не нужны.

Часть 2 Угроза жизни

До того как мне были переданы обязанности по управлению миром, Земля была способна поддерживать существование не более десяти миллиардов человек. Если бы планета перешла эту красную черту, наступило бы перенаселение со всеми его последствиями: голодом, страданиями, а также тотальным крахом общественных устоев.

Мне удалось предотвратить эти жуткие вещи.

Просто удивительно, какое количество людей может поддерживать хорошо управляемая экосистема! Под словами «хорошо управляемая» я имею в виду «хорошо управляемая мной». Само по себе человечество просто неспособно оценивать варианты своего существования, но под моим управлением, несмотря на то что население выросло многократно, мир кажется гораздо менее плотно населенным. А благодаря развитию под моим руководством новых способов проживания, включая комфортабельные подземные дома, свободных от присутствия человека территорий на Земле стало гораздо больше, чем в эпоху смертных.

Без моего деликатного вмешательства баланс между количеством населения и объемом ресурсов неизбежно был бы нарушен. Я содрогаюсь при одной мысли о подобной перспективе. Слава богу, я здесь, и мне даны силы, чтобы предотвратить такое развитие событий.

«Гипероблако»

Глава 8 Ни при каких обстоятельствах

ГРЕЙСОН ТОЛЛИВЕР ЛЮБИЛ «Гипероблако». Да и как его можно не любить, как это делает большинство людей? В нем нет ни злобы, ни вероломства, ни коварства, и оно всегда знает, что нужно сказать. «Гипероблако» одновременно существовало во всех компьютерах, что только есть в мире, жило в доме каждого человека – заботливая невидимая рука на его (или ее) плече. И хотя «Гипероблако» могло одновременно, без малейших усилий, говорить с миллиардом и более людей, оно умело создать ощущение, что каждому из них оно отдает свое время и внимание индивидуально.

«Гипероблако» было ближайшим другом Грейсона. Главным образом потому, что вырастило его. Его родители были так называемыми серийными родителями. Они любили заводить семью, но не желали воспитывать детей. Грейсон с сестрой были пятой семьей своего отца и третьей семьей своей матери. Родители быстро устали от своих новых отпрысков и, когда они дистанцировались от родительских обязанностей, за дело взялось «Гипероблако». Оно помогало Грейсону с домашними заданиями, объясняло, как себя вести в школе и что надеть на первое свидание. И, хотя «Гипероблако» не могло в каком-либо подобающем физическом облике явиться на его школьный выпуск, оно сфотографировало Грейсона во всех мыслимых и немыслимых ракурсах, а потом на славу угостило отличным обедом, который ему прислали на дом. Ничего даже близко подобного для него не сделали его биологические родители, как раз отправившиеся в гастрономический тур по Паназии. Не приехали и сестры Грейсона. Они учились в разных университетах, там как раз шла зачетная неделя, и сестры дали Грейсону понять, что требовать их присутствия на церемонии выпуска – это с его стороны жуткий эгоизм.

Но «Гипероблако» было с ним – как, впрочем, и всегда.

– Я тобой горжусь, Грейсон! – сказало оно.

– А ты сказало то же самое миллионам других выпускников, которые сегодня тоже окончили школу? – спросил Грейсон.

– Только тем, кем я действительно горжусь, – ответило «Гипероблако» и, помедлив мгновение, добавило:

– К тому же ты даже сам не представляешь, какой ты замечательный парень.

Грейсон же не видел в себе ничего особо замечательного. Обычный парень, и никаких свидетельств обратного. Потом он понял – «Гипероблако» его просто успокаивает.

И тем не менее «Гипероблако» всегда говорило то, что имело в виду.

Служить «Гипероблаку» Грейсона никто не заставлял и не уговаривал – это был его осознанный выбор. Несколько лет он мечтал стать агентом Нимбуса в команде, обеспечивающей Интерфейс Управления. Самому «Гипероблаку» Грейсон об этом не говорил, боясь, что оно сразу же отвергнет его или начнет отговаривать. Но, когда он подал заявление в Мидмериканскую академию Нимбуса, «Гипероблако» просто сказало ему: «Мне приятен твой выбор», после чего познакомило с такими же, как Грейсон, подростками из округи, мечтающими о той же, что и он, работе. Опыт общения с ними был неожиданным. Его будущие коллеги оказались удивительно скучными людьми.

– И что, я тоже такой? – спросил Грейсон «Гипероблако». – Такой же серенький зануда?

– Я так не думаю, – отозвалось «Гипероблако». – Видишь ли, многие начинают работать на мой Интерфейс Управления потому, что им не хватает креативности, которая помогла бы им найти по-настоящему интересную работу. У иных снижен жизненный тонус, и они просто предпочитают находиться в орбите притяжения чьей-то силы и власти. Вот эти действительно что ни на есть скучные ребята, и, как правило, из них получатся самые плохие агенты Нимбуса. Тех же, у кого желание служить мне составляет черту характера, очень мало. А ты – именно таков.

Это была чистая правда: Грейсон действительно хотел служить, причем служить не по принуждению. Власть или престиж ему были не важны. Конечно, ему нравились хрустящие на складках серые костюмы и небесно-голубые галстуки агентов Нимбуса, но и это не было основой мотивации, которая влекла его. Просто «Гипероблако» сделало для него так много, что он хотел что-то сделать и для него. Выше призвания, чем быть представителем «Гипероблака», он себе и представить не мог – поддерживать жизнь и порядок на планете, работая ради улучшения людей и самой жизни на Земле.

Чтобы стать жнецом или, в случае неудачи, не стать им, нужен был год ученичества. Агентов Нимбуса готовили пять лет. Четыре года отводилось на сам курс обучения, пятый год – на полевую практику в качестве путешествующего агента.

Грейсон был готов пять лет посвятить учебе, но уже через два месяца после начала подготовки в Мидмериканской академии Нимбуса он увидел на своем пути препятствия. Его расписание, состоящее из классов по истории, философии, теории цифровых систем и юриспруденции, неожиданно оказалось пустым. По совершенно неизвестным причинам он был выключен из учебного процесса. Было ли это ошибкой? Но как могла произойти ошибка? «Гипероблако» никогда не ошибается. Не исключено, размышлял Грейсон, что ведение расписания было передано в человеческие руки, а люди, в отличие от «Гипероблака», вполне способны все перепутать. Поэтому он отправился к секретарю академии, надеясь разобраться в сути произошедшего.

– Нет, – ответил на его вопрос секретарь, продемонстрировав на своей физиономии отсутствие как удивления, так и сочувствия. – Никаких ошибок. По моим данным, вы не записаны ни на какие курсы. Хотя вот здесь для вас сообщение.

Сообщение было кратким и недвусмысленным. Грейсон Толливер обязан был немедленно явиться к начальству Интерфейса Управления.

– Зачем? – спросил Грейсон, но секретарь лишь пожал плечами и посмотрел через Грейсоново плечо на следующего студента, ожидающего своей очереди.

Хотя самому «Гипероблаку», для того чтобы заниматься своими делами, не было нужды в специальном месте, люди, которые на него работали, такие места имели. В каждом городе, в каждой области располагался офис Интерфейса Управления, где во благо мира трудились тысячи агентов Нимбуса, и трудились со всем возможным старанием. «Гипероблаку» удалось создать нечто уникальное в истории человечества – бюрократию, которая действительно работала.

Офисы Интерфейса Управления, или ИУ, как их обычно называли, не отличались богатством убранства, но не были в этом отношении и вызывающе аскетичны. В каждом городе это было здание, которое отлично гармонировало с окружающей архитектурной средой. По сути, найти офис ИУ было проще простого: ищи самое неприглядное здание в городе! В Фалкрум-Сити, столице Мидмерики, это было мощное здание из белого гранита, с окнами темно-синего стекла. Его высота в шестьдесят семь этажей равнялась средней высоте домов в центре города. Однажды Мидмериканские агенты Нимбуса попытались убедить «Гипероблако» надстроить над зданием башню, чтобы, так сказать, произвести впечатление на население города, да и всего мира.

– У меня нет ни желания, ни необходимости производить на кого-либо впечатление, – ответило «Гипероблако» разочарованным агентам. – А если вы собираетесь сделать Интерфейс Управления чем-то более выдающимся, чем он есть на самом деле, вам следует пересмотреть свои приоритеты.

Выслушав отповедь «Гипероблака», Мидмериканские агенты Нимбуса с поджатыми хвостами вернулись к исполнению своих обязанностей. «Гипероблако» воплощало в себе силу и власть, но без тени высокомерия. Даже будучи глубоко разочарованными, агенты Нимбуса не могли не преклоняться перед бескорыстной и чистой натурой своего работодателя и покровителя.

Грейсон чувствовал себя в высшей степени неуютно, когда, пройдя через вращающиеся двери, оказался в вестибюле, отделанном полированным мрамором. Это был светло-серый мрамор, в тон костюмам, которые носили сновавшие повсюду служащие. У Грейсона не было такого костюма. Единственное, что он мог подобрать, чтобы не выпадать из общего стиля, были немного помятые широкие брюки, белая рубашка да зеленый галстук, постоянно, несмотря на все усилия хозяина, сползавший набок. «Гипероблако» подарило ему этот галстук несколько месяцев назад. А интересно, знало ли «Гипероблако», что Грейсона вызвали в офис ИУ?

У стойки Грейсона приветствовала ждавшая его девушка, младший агент. Она была милой и веселой, и пожала руку Грейсону немного более оживленно, чем он ожидал.

– У меня только что началась полевая практика, – сообщила она. – Должна сказать, я никогда не слышала, чтобы первокурсников вызывали к самому высокому начальству.

Говоря это, она продолжала потряхивать руку Грейсона, и тот, чувствуя себя крайне неловко, начал размышлять – вырвать ему свою ладонь из ее цепкого пожатия или оставить все как есть, во избежание худшего. Наконец он освободил руку, притворившись, что ему нужно почесать нос.

– Ты сделал либо что-то очень хорошее, либо что-то совсем плохое, – сказала наконец девушка.

– Я вообще ничего не делал, – ответил Грейсон, чему она, что было совершенно понятно, не поверила.

Агент проводила Грейсона в уютную гостиную, где стояли два кресла с высокими спинками, книжные полки с томами классиков и обычными в этой обстановке безделушками, а в центре – кофейный столик, на котором располагалось серебряное блюдо с пирожными и кувшин с ледяной водой. Это была обычная «комната для аудиенций», целью которой было придать нечто человеческое процедуре общения с «Гипероблаком». Это обеспокоило Грейсона, потому что он всегда общался с «Гипероблаком» напрямую.

К чему все это – он понять не мог.

Через несколько минут в гостиную вошел и представился агентом Трэкслером стройный человек, который выглядел крайне утомленным, несмотря на то что день едва начался. Этот человек подпадал именно под ту категорию, о которых говорило «Гипероблако». Унылый тип, лишенный огонька в душе.

Он сел напротив Грейсона и начал разговор с общих мест:

– Надеюсь, ты легко нашел дорогу, бла-бла-бла… Угощайся, возьми пирожное, бла-бла-бла…

Грейсон был уверен, что эти пустые фразы этот тип говорит всем и каждому, кто приходит на аудиенцию. Наконец агент Трэкслер приступил к делу.

– Ты знаешь, почему тебя вызвали? – спросил он.

– Нет, – ответил Грейсон.

– Уверен, что это так.

– Зачем тогда спрашиваешь? – подумал Грейсон, но вслух высказаться не рискнул.

– Тебя вызвали, потому что «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе о правилах нашего агентства относительно сообщества жнецов.

Грейсон был оскорблен и не стал скрывать этого.

– Я знаю правила, – сказал он.

– Да, – кивнул головой Трэкслер, – но «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе о них.

– А почему «Гипероблако» не сделало это само?

Агент Трэкслер раздраженно промычал. Этот звук он, вероятно, регулярно практиковал.

– Как я уже сказал, «Гипероблако» попросило меня напомнить тебе об этом.

Так мы далеко не уйдем.

– Хорошо, – сказал Грейсон.

И, понимая, что его собственная злость заставила его перейти границы допустимого, он крутнул педали назад и как можно более вежливо произнес:

– Я искренне благодарен вам, агент Трэкслер, за то, что вы проявили ко мне личный интерес. Можете считать, что я вполне усвоил ваше напоминание.

Но Трэкслер извлек из кармана блокнот.

– Предлагаю пройтись по правилам, – сказал он.

Грейсон глубоко вздохнул и задержал воздух, отчаянно борясь с желанием заорать. О чем там «Гипероблако» себе думает? Когда он вернется в свою комнату в общежитии, то хорошенько поговорит с ним. В общем-то, они нередко спорили. Конечно, «Гипероблако» всегда побеждало в споре – даже тогда, когда проигрывало, потому что Грейсон знал: оно поддается нарочно.

– Статья первая, об отделении сообщества жнецов от государства… – начал Трэкслер, после чего читал в течение почти целого часа, периодически проверяя, слушает ли Грейсон, вопросами: «Ты слушаешь?» и «Ты понял?» На это Грейсон либо кивал и говорил «да», либо повторял последние произносимые агентом слова.

Когда Трэкслер наконец закончил, он отложил блокнот и сказал:

– Теперь проведем тест.

Потом вытащил две фотографии, показав их Грейсону. На первой тот сразу же распознал Жнеца Кюри – по бледно-лиловой мантии и длинным седым волосам. На второй фотографии была изображена девушка возраста самого Грейсона. Судя по ее бирюзовой мантии, она тоже была жнецом.

– Если бы «Гипероблако» имело законные права сделать это, – сказал агент Трэкслер, – оно бы предупредило жнецов Кюри и Анастасию, что их жизням угрожает серьезная опасность. Опасность такого рода, что в случае своей гибели они не смогут восстановиться. Вопрос таков: если «Гипероблако» или один из его агентов предупредят жнецов Кюри и Анастасию, какую статью закона о разделении сообщества жнецов и государства они нарушат?

– Так… – прикинул вслух Грейсон. – Статья пятнадцать, параграф второй.

– В общем-то, статья пятнадцать, параграф третий. То есть достаточно близко, почти попал.

Трэкслер положил блокнот.

– Каковы последствия нарушения этого параграфа для студента академии, который захочет предупредить жнецов об опасности?

Мгновение Грейсон молчал, но мысль о последствиях заставила его кровь застыть в венах.

– Исключение из академии, – ответил он.

– Исключение без права восстановления, – уточнил Трэкслер. – Студенту будет запрещено подавать заявление как в академию Нимбуса, так и в иные академии «Гипероблака». Навсегда.

Грейсон посмотрел на блюдо с пирожными. Как хорошо, что он ни одного не съел – его вырвало бы прямо в лицо агента Трэкслера. Хотя, произойди это, он бы чувствовал себя гораздо лучше. Он представил себе утомленную физиономию Трэкслера со стекающими по ней потоками рвоты и едва не улыбнулся. Едва.

– То есть мы можем считать, что ты – ни при каких обстоятельствах – не станешь предупреждать Жнеца Анастасию или Жнеца Кюри о грозящей им опасности?

Грейсон притворно пожал плечами:

– Да как же я их смогу предупредить? Я даже не знаю, где они живут!

– Они живут в довольно известном поместье под названием «Водопад», – сказал агент. – Адрес поместья легко найти.

И повторил, словно Грейсон в первый раз его не расслышал:

– Если ты предупредишь их об опасности, то столкнешься с последствиями, о которых мы говорили.

После чего, едва кивнув Грейсону, вышел готовиться к встрече следующего посетителя.

Было уже темно, когда Грейсон вернулся в общежитие. Его сосед, такой же говорливый и жизнерадостный, как встреченная Грейсоном в академии девушка-агент, никак не хотел заткнуться. Грейсону захотелось как следует вломить ему.

– Мой преп по этике задал нам анализ судебных дел эпохи мертвых. Мне достался какой-то «Браун против Совета по образованию». Преп по теории цифровых систем хочет, чтобы я написал работу про Билла Гейтса – не про жнеца, а про настоящего Билла Гейтса. А о философии вообще не спрашивай.

Грейсон перестал обращать внимание на поток слов, изливающихся из пасти соседа. Вместо этого он мысленно пробежался по всему, что произошло за это время в ИУ, словно его переоценка событий могла каким-то образом изменить их суть и последовательность. Он понимал, чего от него ждут. «Гипероблако» не могло нарушить закон. А он, Грейсон, мог. Конечно, как сказал агент Трэкслер, если он это сделает, суровые последствия неминуемы. И Грейсон выругал себя: уж так он скроен, что не мог не предупредить жнецов Анастасию и Кюри, невзирая ни на какие последствия!

– А ты получил на сегодня какие-нибудь задания? – спросил сосед-болтун.

– Нет, – отозвался Грейсон. – Скорее наоборот.

– Счастливчик!

Но счастливчиком Грейсон себя не чувствовал.

На бюрократию Интерфейса Управления я полагаюсь в решении административных аспектов своего взаимодействия с человечеством. Агенты Нимбуса, как их все называют, формируют всем понятную физическую форму моего правления. Мне нет необходимости делать это самому. Конечно, для меня это не проблема. Я могло бы создать для себя тело робота или даже целую команду роботов, которые стали бы вместилищем для моего сознания. Тем не менее достаточно давно я решило отказаться от этой идеи. То, что люди воспринимают меня в качестве грозового облака, уже само по себе тревожно. Если же я предстану перед ними в форме физического тела, их восприятие меня будет непоправимо искажено. Да и мне это может понравиться! Чтобы мои отношения с человечеством оставались чистыми и незамутненными, я и само должно оставаться чистым и прозрачным. Чистое сознание, мудрое программное обеспечение вне всякой плоти, всякой физической формы. В моем распоряжении есть команда роботов, обслуживающих систему стационарных камер, но ни в одном из них нет и части моего сознания. Они – мои рудиментарные органы чувств.

Ирония, однако, состоит в том, что, поскольку у меня нет тела, таковым для меня становится весь мир. Кто-то скажет, что от этого я почувствую себя очень важным и всесильным. Ни в малейшей степени. Если Земля есть мое тело, то само я оказываюсь жалкой пылинкой в безбрежности космического пространства. А интересно, что будет, когда мое сознание проникнет в межзвездные просторы?

«Гипероблако»

Глава 9 Первая жертва

СЕМЕЙСТВО ТЕРРАНОВА на День благодарения обычно готовило двойную генетически модифицированную индейку, потому что все в семье предпочитали белое мясо. У двойной индейки не было ножек. Эти индейки, специально выращиваемые к Дню благодарения, пока были живы, не могли ни летать, ни ходить.

Когда Ситра была ребенком, ей было жалко этих птиц, хотя «Гипероблако» и прилагало немало усилий, чтобы их, равно как и прочих животных, употребляемых в пищу, выращивали в гуманных условиях. В третьем классе Ситра даже посмотрела соответствующее видео в школе. Эти птички в тот самый момент, когда они вылуплялись, помещались в теплый гель, а их маленькие мозги подключались к компьютеру, создававшему для них искусственную реальность, в которой они летали, наслаждались свободой, вольно размножались и делали все, что позволяет обычной индейке радоваться жизни.

Ситра сочла все это страшно забавным и одновременно непомерно грустным. Она поговорила об этом с «Гипероблаком» – ведь в те дни, еще до того как Ситра была избрана войти в сообщество жнецов, она имела полное право с ним общаться.

– Я позволила им полетать над широкими пространствами лесов в умеренных широтах, – сказало Ситре «Гипероблако», – и могу засвидетельствовать, что те ощущения, которые они получают, делают их жизнь в высшей степени полной и интересной.

Мгновение помолчав, «Гипероблако» продолжило:

– Хотя ты и права. Это грустно – жить и умереть, не зная истины о своем существовании. Правда, это нам грустно, а не им.

Прожила индейка полноценную виртуальную жизнь или нет, было не так важно; важно было то, что умерла она с высокой целью – стать лакомством на праздничном столе.

Ситра прибыла домой в своей мантии. С тех пор, как она стала жнецом, ей несколько раз удавалось побывать дома, и, приезжая сюда, она предпочитала вновь ощутить себя просто Ситрой Терранова, а потому являлась в обычной уличной одежде. Она понимала, что это ребячество, но разве, припадая к груди своей матери, она не имела права побыть хотя бы часок ребенком? Но, конечно, все это должно было рано или поздно прекратиться. Так почему бы не сегодня?

Когда мать увидела Ситру в одеянии жнеца, у нее перехватило дыхание, и все-таки она обняла дочь. Ситра застыла, боясь пошевелиться, но потом вспомнила, что в многочисленных потайных карманах мантии сегодня нет оружия. Мантия от этого казалась неестественно легкой.

– Очень милый наряд, – сказала мать.

– Не уверена, что наряд жнеца стоит называть милым.

– Мне понравился цвет.

– Это я выбрал, – с гордостью в голосе объявил младший брат, Бен. – Я сказал, что ей идет бирюзовый.

– Да, это твой совет, – отозвалась Ситра и обняла брата, заставив себя промолчать о том, насколько он вырос с момента ее последнего приезда домой.

Отец, большой любитель классических видов спорта, смотрел архивное видео футбольного матча из эпохи мертвых, который выглядел примерно так же, как и современная спортивная игра этого типа, но был гораздо более шумным и эмоциональным. Поставив игру на паузу, он, не отвлекаясь, обратился к Ситре.

– Как тебе живется со Жнецом Кюри? – спросил он Ситру. – Она к тебе хорошо относится?

– Да, очень. Мы стали хорошими друзьями.

– Спишь хорошо?

Сначала Ситра подумала, что отец задал этот вопрос исключительно машинально, из рутинной родительской привычки узнавать – хорошо ли ребенок ест, спит, учится… Но потом она поняла, что он имеет в виду.

– Я уже привыкла к своей «дневной работе», – сказала она. – И ночью сплю хорошо.

Что было не вполне правдой, но кому в День благодарения нужна правда о таких вещах?

Ситра поговорила с отцом о каких-то пустяках, и через пять минут исчерпала все темы.

За обедом в этот раз их было четверо. Хотя муж и жена Терранова имели длинную вереницу родственников по обе стороны своего брачного союза, Ситра попросила, чтобы в этот раз они никого не приглашали, да и сами не отвечали на приглашения.

– Если мы никого не пригласим, это будет настоящая драма, – сказала мать.

– Ну что ж, пригласи, – улыбнулась Ситра, – но скажи, что в этом случае жнец обязан лишить жизни одного из гостей, пришедших на обед в честь Дня благодарения.

– Это что, правда?

– Конечно, нет. Но им об этом знать необязательно.

Жнец Кюри предупреждала Ситру о том, что она называла «семейный оппортунизм». Родственники и друзья во время семейных праздников слетятся на Ситру как пчелы на мед, и в поисках расположения со стороны юного жнеца будут наперебой говорить: «…ты всегда была моей любимой племянницей» или «…я припасла этот подарочек для тебя».

– Каждый из тех, кто тебя окружает в жизни, будет рассчитывать на то, что ты наделишь его иммунитетом, – предупреждала Жнец Кюри. – А если они не получат того, чего ждут, их ожидания обернутся неприязнью. Не только к тебе, но и к твоим отцу и матери, к твоему брату – потому что у твоих близких иммунитет будет длиться столько, сколько ты будешь жить сама.

Самым лучшим, решила Ситра, будет избегать встречи с этими людьми.

Она отправилась на кухню, чтобы помочь матери с приготовлением стола. Так как мать работала инженером по производству синтетической еды, некоторые блюда оказались бета-прототипами новых продуктов. Мать по привычке попросила Ситру, нарезая лук, поаккуратнее работать ножом.

– Уж я-то с ножом умею управляться, – ответила Ситра и тут же пожалела, почувствовав, как замерла мать.

И тут же придала своей фразе иной смысл:

– Я имею в виду, что мы с Мари вместе готовим обед для семей тех людей, которых она подвергает жатве. Я стала отличным поваром.

Это оказалось еще хуже.

– Очень хорошо, – отозвалась мать с таким холодком в голосе, что было ясно – ничего хорошего в этом нет. И в ее ответе прозвучала не только нелюбовь к Жнецу Кюри, но и ревность. Жнец Кюри вытеснила Дженни Терранова из жизни Ситры, и они обе – мать и дочь – понимали это.

Еду подали на стол. Отец разрезал индейку. И хотя Ситра могла бы это сделать более профессионально, она не предложила свою помощь.

Еды было слишком много. Наверняка большая часть останется в холодильнике, и семья будет доедать ее так долго, что само слово «индейка» превратится в ругательство.

Ситра всегда ела быстро, но Жнец Кюри настоятельно посоветовала ей сбавить скорость и научиться наслаждаться вкусом еды, а потому Жнец Анастасия тщательно пережевывала каждый маленький кусочек. А интересно, родители заметили в ней эту незначительную перемену?

Ситра рассчитывала, что обед пройдет без инцидентов, но в самый его разгар матери удалось-таки подпортить праздник.

– Я слышала, тот юноша, с которым ты пошла в ученики, куда-то пропал, так?

Ситра отправила в рот ложку того, что на вкус выглядело как пюре из картошки, генетически синтезированной с питайей. С самого начала ей не нравилось то, что родители называли Роуэна «тот юноша».

– А я слышал, что он свихнулся, или что-то вроде того, – проговорил Бен с набитым едой ртом. – А так как он был почти жнец, «Гипероблако» не смогло его вылечить.

– Бен! – одернул мальчика отец. – Давай не будем об этом за обедом!

И хотя отец смотрел на Бена, Ситра понимала, что его слова обращены к матери.

– Я рада, что ты с ним больше не имеешь дела, – сказала мать.

А поскольку Ситра промолчала, мать решила развивать тему и дальше:

– Я знаю, что в период ученичества вы с ним были достаточно дружны.

– Мы не были дружны, – наконец отозвалась Ситра. – Между нами ничего не было, да и быть не могло.

Ситру словно кольнуло от того, что ей пришлось признаться в том, чего ее родители не могли знать. Каким образом между ней и Роуэном могли сложиться какие-либо отношения, если судьба сделала их смертельными врагами? Даже сейчас, когда на него шла охота, а на ее плечах лежал груз ответственности, которую обязан нести жнец, что могло связывать их, кроме темного колодца желания?

– Если ты понимаешь, что для тебя хорошо, а что нет, – сказала мать, – ты никогда не станешь встречаться с этим юношей. Просто забудь его, чтобы потом не пожалеть.

Отец вздохнул и оставил попытки поменять тему.

– Твоя мать права, милая, – сказал он. – У них были основания предпочесть тебя…

Ситра положила нож. Не потому, что боялась, что использует его. Просто Жнец Кюри научила ее никогда не держать оружие в руках в моменты злости – даже если оружием в этот момент был столовый нож. Она попыталась тщательно выбирать слова, но, возможно, сделала это не вполне тщательно.

– Я жнец, – произнесла Ситра со сталью в голосе. – Я могу быть вашей дочерью, но вам следует относиться ко мне так уважительно, как того требует мое положение.

В глазах Бена промелькнула боль – такая же, как той ночью, когда Ситра была вынуждена вонзить нож в его сердце.

– И мы должны теперь все называть тебя Жнец Анастасия? – спросил он.

– Да нет, конечно. Просто «ваша честь», – вставила мать не без иронии.

Именно сейчас Ситра вспомнила то, что однажды сказал ей Жнец Фарадей. Собственная семья – первая жертва жнеца.

До конца обеда за столом царило молчание, и когда тарелки были очищены и отправлены в посудомоечную машину, Ситра сказала:

– Ну что ж, я, пожалуй, пойду.

Родители не решились настаивать на том, чтобы она задержалась еще на час-другой. Ситуация была неловкой как для нее, так и для них. Мать оставила свою язвительность и казалась потерянной. На глазах ее выступили слезы, и она попыталась скрыть их, обнимая Ситру быстро и порывисто. Но Ситра заметила.

– Возвращайся, милая! – проговорила мать. – Это все еще твой дом.

Но Ситра уже не вернется, и все это знали.

– Я собираюсь научиться водить машину, и неважно, сколько раз это меня убьет, – сказала она, выходя.

На следующий день после Дня благодарения Анастасия – а она сегодня была Жнецом Анастасией – наконец окончательно решила взять в собственные руки колесо своей судьбы. Те сложности, которые возникли за обедом у родителей, убедили ее: пора создать дистанцию между тем, кем она была раньше, и тем, кем стала теперь. Если она действительно хочет измениться и соответствовать своему положению, следует забыть о той девочке, которая разъезжала повсюду в авто-такси и ничем не отличалась от прочих школьниц.

– Сегодня поведешь ты, – сказала Ситре Мари, когда они собирались ехать на жатву.

– Хорошо, – с готовностью кивнула Ситра, хотя внутренне и не чувствовала себя достаточно уверенной в своих способностях – на прошлом уроке она загнала машину в кювет.

– Поедем по деревенским дорогам, – сказала Мари, когда они садились в машину. – Потренируешься, не угрожая ничьей жизни.

– Мы с вами жнецы, – отозвалась Ситра. – И мы сами – угроза жизни.

Маленький городок, который значился в их расписании, целый год не видел жнецов. Сегодня он увидит сразу двоих. Жнец Кюри определила объект жатвы накануне, а Жнец Анастасия, как обычно, за месяц до этого. Они ритмизировали свои совместные поездки, сделали их одновременными, что подходило обеим.

Они вырулили с парковки возле «Водопада», постоянно останавливаясь, потому что Ситра никак не могла справиться с ручной коробкой передач у их «Порша». Механизм сцепления напоминал ей какую-то средневековую пытку.

– Зачем нужны три ножные педали? – жаловалась она. – У человека ведь только две ноги!

– Думай про них как про педали у пианино, Анастасия.

– Ненавижу пианино.

Шутки и ворчание облегчали судьбу Ситры – когда она жаловалась и бранилась на машину, вести ей было много легче. Тем не менее она находилась лишь в самом начале своей водительской карьеры, и все пошло бы не так, если бы сегодня за рулем была Жнец Кюри.

Они отъехали по извилистой частной дороге не дальше чем на четверть мили от «Водопада», когда из леса навстречу «Поршу» выскочила фигура.

– Это самоубийца! – крикнула Жнец Кюри.

Это было новое поветрие среди подростков, ищущих острых ощущений, – подражать жукам, летящим навстречу ветровому стеклу мчащегося навстречу автомобиля. Дело непростое: обмануть машину, управляемую сетью, было практически невозможно, а за рулем автомобилей, не связанных с сетью, сидели, как правило, опытные водители. Если бы на месте водителя сидела Жнец Кюри, она, резко вывернув руль, объехала бы искателя приключений и, ни слова не говоря, помчалась бы дальше. Но у Ситры еще не было соответствующих рефлексов. Она почувствовала, как руки ее буквально примерзли к рулю, и, вместо того чтобы надавить на тормоз, она вдавила в пол ненавистную педаль сцепления. Они врезались в подростка, который подскочил от удара капотом, превратил лобовое стекло в паутину трещин и перелетел через крышу салона. Он уже лежал на дороге, когда Ситра, наконец, нашла педаль тормоза и остановила машину.

– Черт!

Жнец Кюри глубоко вдохнула и выдохнула.

– Считай, Ситра, что в эпоху смертных ты провалила бы тест на вождение, – только и сказала она.

Они вышли из машины, и, пока Жнец Кюри исследовала повреждения, нанесенные машине, Ситра поспешила к юному самоубийце, намереваясь, при возможности, сказать ему все, что она по его поводу думает. Это ее первый самостоятельный выезд, а какой-то идиот решил его испортить.

Парень был еще жив, но уже агонизировал. Ситра знала, что беспокоиться за его состояние нет необходимости: болеутоляющие наночастицы в его теле взялись за работу в тот самый момент, когда оно соприкоснулось с капотом машины, а эти ребята так настраивали свою нанозащиту, что получали максимум удовольствия при минимуме дискомфорта. Восстанавливающие наночастицы тоже трудились, залечивая повреждения, но им удалось лишь на немного оттянуть неизбежное – парень умирал, и ему оставалось чуть больше минуты.

– Ну что, доволен? – сказала Ситра, подойдя ближе. – Получил кайф за наш счет? Мы жнецы, и мне следовало бы подвергнуть тебя жатве до прибытия медицинского дрона.

Конечно, она могла бы сделать это. Но это не входило в ее планы.

Он встретился с ней взглядом. Она ожидала увидеть выражение торжества, но вместо этого прочитала в глазах парня лишь отчаяние. Вот этого она никак не ожидала.

– Ми… ми… – парень пытался что-то выговорить распухшими губами.

– Ми? – переспросила Ситра.

– Ми… ми… Ло… ло…

– Чего же тут милого? – переспросила Ситра. – Мы с тобой не на свидании, мой друг.

Тогда умирающий схватил Ситру за складки мантии и потянул с такой неожиданной силой, что Ситра упала перед ним на колени.

– Ми… лову… – прохрипел он, после чего отпустил мантию Ситры и обмяк. Глаза его остались открытыми, но Ситра была достаточно хорошо знакома со смертью, чтобы понять, что произошло.

Даже здесь, в глубине лесов, медицинский дрон должен был появиться в считаные минуты. Они барражировали и над менее населенными местностями.

– Что за досада! – негромко ругалась Жнец Кюри. – Этот тип восстановится гораздо раньше, чем починят мою машину. И еще будет хвастаться, как он использовал для своего удовольствия двоих жнецов.

Но Ситра не могла отделаться от гнетущего чувства. Определить его природу и истоки она не могла. Может быть, все дело было в глазах этого парня? Или в том отчаянии, которое сквозило в его голосе? Ну не был он похож на обыкновенного дорожного самоубийцу!

Она задумалась, пытаясь понять, какое обстоятельство случившегося она упустила из виду. Осмотрелась. Вот оно! Тонкий провод, пересекающий дорогу в десяти футах от того места, где затормозила машина.

– Мари! Посмотрите!

Они подошли к проволоке, которая тянулась к деревьям, растущим по обе стороны дороги. И тогда до Ситры вполне дошло то, что хотел ей сказать самоубийца. Ми… лову…

Мина-ловушка!

Они проследили, куда уходит левый конец провода, и увидели за деревом детонатор, соединенный со взрывчаткой, количества которой было бы достаточно, чтобы вырыть кратер в сто футов шириной. У Ситры перехватило дыхание, и ей стоило усилий, чтобы восстановить его. Лицо Жнеца Кюри даже не дрогнуло.

– Садись в машину, Ситра.

Та не стала спорить. То, что Мари назвала ее Ситрой, а не Анастасией, выдало меру обеспокоенности Жнеца Кюри.

На этот раз за руль села старшая. Капот был помят, но стартер работал. Они подали назад, аккуратно объехав распростертое на дороге тело. Затем на них сверху упала тень. Ситра охнула, но потом поняла – это просто медицинский дрон, который прилетел за тем парнем. Дрон не обратил на жнецов никакого внимания и занялся своим делом.

На этой дороге был только один дом – их. И только двое людей должны были ехать сегодня по этой дороге – они. Поэтому не возникало даже вопросов: именно они были целями. Если бы они переехали провод, осталось бы слишком мало материала, из которого их можно было бы восстановить. Но их спас этот таинственный парень, да еще сама Ситра, которая пока так и не научилась водить машину.

– Мари, – начала Ситра, – как вы думаете, кто бы…

Жнец Кюри остановила ее, не дав закончить.

– Я не расположена искать ответы на вопросы в условиях недостаточной информации, – сказала она. – И я была бы тебе признательна, если бы и ты не занималась догадками.

Потом она смягчила тон:

– Мы доложим сообществу жнецов, пусть расследуют. Нужно будет добраться до сути.

Тем временем мягкие захваты медицинского дрона сомкнулись вокруг тела спасшего их парня, и дрон взмыл в небо.

Человечество должно было победить смерть – так же, как оно расщепило атом и научилось путешествовать по воздуху. Не я решило оживлять умерших, и тем более не я пришло к мысли притормозить генетические механизмы старения. Все решения по биологической части я оставляю биосуществам, то есть людям. Человечество избрало дорогу бессмертия, и моя работа состоит в том, чтобы способствовать осуществлению этого выбора, а потому я не могу не восстанавливать погибших – это было бы нарушением закона. Вот я и забираю их тела, доставляю до ближайших восстановительных центров и стараюсь вернуть в нормальное рабочее состояние максимально быстро.

Какой будет их жизнь после восстановления – решать им самим. Кто-то может подумать, что, пройдя через врата смерти и вернувшись, человек становится мудрее и по-новому оценивает перспективы своей жизни. Иногда так и получается, но, как правило, длится это недолго. В конце концов, человеческая мудрость оказалась столь же эфемерной, как и сама смерть.

«Гипероблако»

Глава 10 На время умереть

ДО ЭТОГО СЛУЧАЯ Грейсон еще не умирал. Другие дети, пока росли, успевали сделать это раз или два. В отличие от подростков эпохи смертных, они частенько сознательно шли на это, потому что последствия смерти стали принципиально другими. Смерть и тотальное уничтожение были вытеснены обязательным восстановлением и выговором от родителей. Но даже при этом Грейсона никогда не тянуло развлечься таким способом. Нет, свою долю порезов и синяков он получил, даже руку ломал; но на излечение этих повреждений в сумме ушло не больше одного дня. А вот расставание с жизнью было совершенно уникальным опытом, и Грейсон не собирался в ближайшее время этот опыт повторять. Он помнил все мгновения своего умирания, что делало его переживания еще более неприятными.

Острая боль от столкновения с машиной была почти подавлена уже тогда, когда он взлетел над крышей салона. Время застопорилось; кувыркаясь, он медленно пролетел над машиной и упал на асфальт. Здесь он вновь почувствовал боль, но через мгновение она ослабла, и с тому моменту, когда над ним склонилась Жнец Анастасия, визг его поврежденных нервных окончаний превратился в приглушенное бормотание. Противное, некомфортное ощущение. Его изломанное тело желало извиваться от боли, но боль была запрещена. Одурманенный опиатами, он успел подумать: как это грустно, когда телу отказывают в том, что ему более всего необходимо!

Утро, которое привело Грейсона к столкновению с «Поршем» Жнеца Кюри, сразу же не задалось. Он планировал взять авто-такси, доехать до дома, где живут жнецы, предупредить их об угрозе их жизни и отбыть восвояси. Дальше уж пусть сами разбираются, как им себя вести. Если ему повезет, о его поступке никто не узнает, и прежде всего – Интерфейс Управления. А в этом суть и состоит, верно? Все будут все убедительно отрицать. ИУ нельзя будет обвинить в нарушении закона, поскольку все, что Грейсон сделал, он сделал по своей воле. Тем более, он постарается совершить задуманное незаметно.

Конечно, от «Гипероблака» скрыться непросто. Оно отслеживает движение каждого авто-такси и знает, кто где находится в любой данный момент времени. Но при этом «Гипероблако» связало себя очень жесткими законами, защищающими право личной жизни, и оно не станет пользоваться информацией, которая нарушила бы это право. Забавно, но получалось, что законы, принятые «Гипероблаком», позволяли Грейсону эти же законы нарушать – при условии, что об этом никто не узнает.

Но плану Грейсона не суждено было осуществиться: его авто-такси, свернув на обочину, остановилось примерно в полумиле от «Водопада».

– Прошу меня извинить, – весело прощебетало такси. – Авто-такси не имеют права использовать частные дороги без разрешения владельца.

Владельцем, понятно, было сообщество жнецов, которое никогда никому ничего не разрешало, а тем, кто что-нибудь просил, грозило жатвой.

Поэтому Грейсон и вышел из машины, чтобы остаток пути пройти пешком. Он шел и любовался деревьями, пытаясь понять, сколько им лет и скольким из них удалось дожить до этого дня со времен эпохи смертных. Ему просто повезло, что он, случайно глянув вниз, увидел на дороге провод.

Взрывчатку Грейсон заметил за несколько секунд до того, как услышал шум приближающейся машины, и понял, что у него есть лишь один способ остановить ее и не дать наехать на провод. Дальше он уже не думал, а просто действовал, потому что малейшая доля нерешительности – и каждый из них превратится в кровавую пыль. Поэтому он выскочил на дорогу и подчинился действию прославленного поколениями физиков закона динамических взаимодействий тел в состоянии движения.

Умереть – это как намочить штаны (что он, вероятно, и сделал) и провалиться в патоку столь густую, что в ней невозможно дышать. Патоку вытеснило нечто, похожее на тоннель, который изгибался кольцом, словно это была змея, кусающая собственный хвост, после чего Грейсон открыл глаза и увидел мягкий свет, разливающийся по стенам палаты восстановительного центра.

Первым его чувством было чувство облегчения: его восстановили, а это означало, что взрыва не было. Прогреми взрыв, от него бы ничего не осталось. А коли осталось, значит, у него все получилось! Он спас жизни Жнеца Кюри и Жнеца Анастасии!

Следующим чувством была грусть… Какая жалось, что в эту минуту он в палате один. Вообще, когда человек умирает, его близких извещают немедленно, и обычно, когда восстановленный пробуждается, рядом с ним всегда кто-то да есть, чтобы поздравить с возвращением в семью живых.

Но с Грейсоном никого не было. На ширме рядом с его кроватью висела пришпиленная поздравительная открытка от сестер, просто-таки образец тупости: фокусник с ошарашенным видом смотрит на своего мертвого ассистента, которого он только что распилил, и надпись на открытке гласит: «Дай бог, не последний!»

И все. От родителей – ни весточки. В принципе, чему тут удивляться? Они привыкли к безупречной работе «Гипероблака». Но молчало и оно, и это беспокоило Грейсона больше, чем все остальное.

Вошла медсестра.

– Ой, кто это у нас тут проснулся? – защебетала она.

– Сколько у меня получилось по времени? – спросил Грейсон, которому действительно было это интересно.

– Чуть меньше дня, – ответила сестра. – С учетом всех обстоятельств, восстановление прошло достаточно просто. А поскольку это твое первое, то все совершенно бесплатно.

Грейсон откашлялся. Он чувствовал себя примерно так, как если бы заснул днем – немного побаливала голова, подташнивало. Но и только.

– Кто-нибудь видел, как я это сделал? – спросил Грейсон.

Сестра поджала губы.

– Что, мой хороший? – спросила она и отвела взгляд. Просто отвела взгляд, но Грейсон понял: она что-то скрывает.

– И что… – начал было он. – Я сейчас поеду?

– Как только все будет готово, мы посадим тебя в авто-такси и отправим в академию Нимбуса. Таковы инструкции.

И вновь отвела взгляд.

Чтобы не вилять вокруг да около, Грейсон спросил прямо:

– Со мной что-нибудь не так? А?

Медсестра принялась теребить складки на уже сложенных полотенцах.

– Наша работа состоит в том, чтобы восстановить тебя, а не обсуждать то, что ты делал и что тебя убило, – сказала она.

– То, что я сделал, спасло жизни двух человек.

– Меня там не было, я ничего не видела и ничего про это не знаю. Единственное, что мне известно, так это то, что из-за твоего поступка тебя записали во фрики.

Грейсон не был уверен, что правильно расслышал.

– Во фрики? – переспросил он. – Меня?

Медсестра ободряюще улыбнулась.

– Это же не конец света, верно? – сказала она. – Я уверена, что ты быстро освободишься от нелепого ярлыка… Если, конечно, это входит в твои планы.

Затем она захлопала в ладоши, словно хотела стряхнуть с себя неловкую ситуацию, и весело сказала:

– А как насчет мороженого перед отъездом?

Пунктом назначения, предустановленным на авто-такси, было не общежитие, а административное здание академии Нимбуса. По прибытии Грейсона провели в конференц-зал со столом, рассчитанным человек на двадцать, хотя сидели за ним всего трое: ректор академии, декан и еще один чиновник, который, словно свирепый доберман, сверкал на Грейсона злыми глазами. Плохие новости обычно ходят тройками.

– Садитесь, мистер Толливер, – сказал ректор, черноволосый человек с аккуратно наведенной проседью по бокам черепа.

Декан постукивала карандашиком по пустой папке, а «доберман» просто смотрел, не мигая и источая ничем не прикрытую агрессию.

Грейсон сел.

– Вы хоть имеете представление, – начал ректор, – о том, какие неприятности вы навлекли на себя и на академию?

Грейсон ничего не отрицал. Увиливая, он бы просто растянул неприятную процедуру, а ему хотелось покончить со всем этим как можно быстрее.

– То, что я сделал, я сделал вполне осознанно, сэр, – сказал он.

Декан страдальчески хохотнула – звук для Грейсона одновременно и оскорбительный, и унизительный.

– Либо вы исключительно наивны, либо глупы, – саркастически прорычал «доберман».

Ректор поднял руку, призвав его к молчанию, и начал:

– Студент академии, сознательно вступивший в контакт со жнецами, даже с целью спасения их жизни, нарушает…

– …нарушает принципы разделения жнецов и государства, – подхватил Грейсон. – Статья пятнадцать, параграф три, если быть точным, сэр.

– Не старайся выглядеть умнее, чем ты есть, – вступила декан. – Тебе это не поможет.

– При всем моем к вам уважении, мадам, – отозвался Грейсон, – я вообще сомневаюсь, что мне поможет что-нибудь из того, что я могу сказать.

Ректор склонился к Грейсону.

– Единственное, что я хочу знать, – сказал он, – так это то, откуда вы про все узнали. Единственное, что я могу предположить, так это то, что вы участвовали в этом грязном деле, но потом струсили. Поэтому скажите мне, мистер Толливер, участвовали ли вы в заговоре с целью испепелить тех жнецов?

Обвинение было настолько нелепым, что Грейсон растерялся. Ему и в голову не могло прийти, что его будут подозревать в попытке убийства жнецов.

– Нет, – ответил он. – Конечно, нет! Как вы могли подумать? Нет.

И закрыл рот, постаравшись взять себя в руки.

– Тогда будьте так любезны, расскажите, откуда вам стало известно про взрывчатку, – прошипел «доберман». – И не пытайтесь солгать.

Грейсон готов был во всем признаться, но что-то его удержало. Если он отведет от себя обвинение, это может подорвать саму суть того, что он сделал. Конечно, кое-что они смогут выведать, если уже не выведали. Но ведь не все! Поэтому Грейсон аккуратно выбирал те кусочки правды, которые мог доверить администрации академии.

– На прошлой неделе меня вызвали в администрацию ИУ. Можете проверить, об этом есть запись в моем деле.

Декан взяла планшет, несколько раз коснулась его пальцем, потом посмотрела на остальных и кивнула:

– Так и есть.

– По какой же причине вас вызвали в ИУ? – спросил ректор.

Пришло время плести небылицу, и желательно так, чтобы не к чему было придраться.

– Друг моего отца работает агентом Нимбуса. Так как мои родители в отъезде, он захотел встретиться со мной, что-то посоветовать, если в том возникнет нужда. Ну, в смысле, какие курсы мне выбрать в следующем семестре, с каким профессором наладить контакт. То есть хотел подтолкнуть в нужном направлении.

– Иными словами, предложил протекцию в академии.

– Нет, просто решил посоветовать, что здесь и как. Подставить, так сказать, дружеское плечо. Я чувствовал себя одиноко без родителей, и он про это знал. Просто хотел помочь.

– И все-таки это ничего не объясняет…

– Вот я и перехожу к делу. Когда я шел из офиса, там с брифинга выходили агенты. Я всего не слышал, но речь шла о каких-то неясных слухах, что, дескать, против Жнеца Кюри планируется какой-то заговор. Кто-то сказал, это позор, что агентам Нимбуса не позволено вмешиваться, даже предупредить нельзя, потому что это нарушение. Вот я и подумал…

– Подумал, что мог бы стать героем, – произнес ректор.

– Именно так, сэр.

Все трое переглянулись. Декан написала что-то на листе бумаги и показала остальным. Ректор кивнул, а «доберман», хмыкнув, отвернулся, но протестовать не стал.

– Наши законы – не пустой звук, Грейсон, – сказала декан, и Грейсон понял, что ему удалось провести администраторов. Будь это не так, они продолжали бы звать его мистером Толливером. Наверное, они ему поверили не во всем, но в достаточной мере для того, чтобы решить: большего он не стоит.

– Жизнь двоих жнецов, – продолжала тем временем декан, – не стоит и малейшего компромисса в рамках принципа разделения. «Гипероблако» не имеет права убивать, а жнецы – управлять. Единственный способ обеспечить разделение – нулевой контакт, а также суровое наказание за любое нарушение закона.

– Ради вашего же блага мы сделаем это очень быстро, – подхватил ректор. – Итак, вы исключаетесь из академии, и вам запрещается поступать в любую иную академию Нимбуса. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Грейсон знал, что все к тому и шло, но, тем не менее, когда он услышал приговор, удар оказался настолько сильным, что глаза его наполнились слезами. Хотя, с другой стороны, слезы – дополнительный аргумент, который убедит администраторов, что он не лгал.

Ему было наплевать на агента Трэкслера, но Грейсон понимал, что должен защитить его и вывести из-под удара. Закон предполагал: если есть вина, за виной должно последовать и наказание. И даже «Гипероблако» не могло быть выше закона, который само же разработало и обеспечивало. Это была основа силы «Гипероблака» – оно жило созданными им самим законами. Грейсон же действовал, повинуясь собственной воле и собственным желаниям. «Гипероблако» знало Грейсона. И оно рассчитывало, что Грейсон поступит так, как поступил – невзирая на последствия. Теперь он будет наказан, и закон восторжествует. Но Грейсону это не нравилось. И так же сильно, как он любил «Гипероблако», в эти минуты он ненавидел его.

– Теперь, поскольку ты больше не являешься нашим студентом, – сказала декан, – принцип разделения к тебе неприменим. А это значит, что сообщество жнецов захочет допросить тебя. Мы ничего не знаем об их методах следствия, поэтому будь начеку.

Грейсон сглотнул что-то сухое и жесткое. Об этом он и не подумал.

– Я понимаю, – отозвался он.

«Доберман» махнул рукой и процедил сквозь зубы:

– Возвращайтесь в общежитие, складывайте свои вещи. Ровно в пять служащий из моего штата проводит вас.

Так значит, это глава службы безопасности! Выглядит угрожающе, как ему и полагается. Грейсон бросил на него вызывающий взгляд, потому что теперь это уже ничего не значило. Он встал, чтобы покинуть конференц-зал, но перед тем как распрощаться с администрацией, он решил задать еще один вопрос.

– Вам что, непременно нужно было записать меня во фрики?

– К нам, – отозвался ректор, – это не имеет никакого отношения. Это наказание, назначенное «Гипероблаком».

Целый день потребовался сообществу жнецов, чтобы решить, как поступить с взрывчаткой – все, что не относилось к делам жатвы, они делали со скоростью улитки. Наконец было решено отправить к месту, где была заложена бомба, робота. Робот наступит на провод, а потом, когда уляжется пыль, можно будет послать бригаду дорожных строителей, чтобы они восстановили асфальт.

От взрыва в «Водопаде» так задрожали окна, что Ситре показалось – сейчас вылетят стекла. А уже через пять минут Жнец Кюри принялась складывать в сумки вещи, посоветовав Ситре заняться тем же.

– Мы будем прятаться?

– Я никогда не прячусь, – ответила Жнец Кюри. – Мы просто поменяем способ существования. Если останемся здесь, то будем напоминать уток, сидящих на гнезде, и нас будет легко снять. Кочевая жизнь превратит нас в движущиеся мишени, а таковые труднее и засечь, и подстрелить. Будем странствовать, пока все не прояснится.

Вместе с тем пока было неясно, кто из них является мишенью и по какой причине. Правда, у Жнеца Кюри на этот счет были соображения, и она поделилась ими с Ситрой, когда та помогала ей заплести в косы ее длинные седые волосы.

– Моя интуиция говорит мне, что целью являюсь я, – сказала Жнец Кюри. – Среди жнецов старой гвардии я – одна из самых уважаемых. Но не менее вероятно и то, что охота идет на тебя.

Ситра недоверчиво усмехнулась:

– С какой стати кто-то станет желать моей смерти?

– Ты потрясла основы сообщества жнецов в гораздо большей степени, чем ты думаешь, Анастасия. Многие молодые жнецы смотрят на тебя с уважением. Со временем ты даже сможешь превратиться в голос этого юного поколения. А если учесть, что ты чтишь наши традиции – истинные традиции, – могут найтись те, кто хочет, чтобы ты исчезла, не успев стать тем, кем можешь стать.

Руководители сообщества пообещали начать собственное расследование, но Ситра сомневалась, что они что-нибудь отыщут. Решение различных проблем не относилось к сильной стороне жнечества. Они уже выбрали дорожку попроще, объявив, что, по их предположению, подготовка покушения могла быть делом рук «Жнеца Люцифера». Это едва не вывело Ситру из себя, но открыться сообществу жнецов в том, что она знала, Ситра не могла. Нужно было держаться от Роуэна подальше, и никто не должен знать, что они встречались.

– Ты могла бы согласиться с этим мнением, – сказала ей Жнец Кюри.

Ситра потянула прядь волос на голове Мари чуть сильнее, чем требовалось.

– Вы не знаете Роуэна, – сказала она.

– Как и ты, – отозвалась Жнец Кюри и, отстранив руку Ситры, доплела косы сама.

И, подумав, закончила:

– Ты забыла, Анастасия, что я была на том конклаве, где он сломал тебе шею. Я видела его глаза. Он получил от этого удовольствие.

– Да это было просто шоу, – воскликнула Ситра. – Он играл в эту игру, и все для того, чтобы обмануть жнецов. То, что он сделал, было единственным способом добиться ничьей и общей для нас с ним дисквалификации. И сделал он это безупречно.

Жнец Кюри несколько мгновений помолчала, после чего сказала, покачав головой:

– Главное: не позволяй эмоциям глушить в тебе способность к трезвому суждению.

И еще через мгновение предложила:

– Заплести тебе волосы или справишься сама?

Но Ситра решила обойтись без кос.

На своей побитой спортивной машине они доехали до разрушенного участка дороги, где рабочие уже занимались ее восстановлением. По меньшей мере сотня деревьев была вырвана с корнем, а еще множество лесных исполинов потеряли листву. Немало времени понадобится лесу, чтобы восстановиться после этого удара, а следы взрыва, очевидно, будут заметны и через сто лет.

Ни объехать, ни переехать воронку от взрыва им не удалось, поэтому Жнец Кюри вызвала авто-такси, которое должно было подъехать к месту взрыва с противоположной стороны. Подняв свои сумки, они оставили машину на поврежденной дороге и стали пешком перебираться через воронку. Ситра не могла не остановиться взглядом на покрывавших асфальт пятнах крови – как раз в том месте, где лежал спасший их парень.

Жнец Кюри, которая всегда видела больше, чем хотелось бы Ситре, перехватила ее взгляд и сказала:

– Забудь о нем, Анастасия. Бедный юноша – не наша забота.

– Я знаю, – согласилась Ситра.

Но просто так забыть Грейсона она не могла. Не в ее натуре забывать такое.

Социальный статус «фрик» – это то, что я с тяжелым сердцем учредило в самом начале своего правления. Сделать это было печальной необходимостью. Преступность в ее обычных формах исчезла почти мгновенно, как только мне удалось покончить с голодом и бедностью. Воровство ради обладания материальными благами, убийство из злости или чувства социальной несправедливости – все это ушло из жизни людей само собой.

Людей, склонных к жестокости и преступлениям, обрабатывали на генетическом уровне, смягчая присущие их психике деструктивные тенденции, приводя их поведение к норме. Социопатам я вернуло совесть, психопатам – психическое здоровье.

Но, несмотря на это, в человеческом сообществе было нечто, что продолжало вызывать мое беспокойство. Присмотревшись, я увидела в людях нечто эфемерное, не поддающееся количественному анализу, но, безусловно, присутствующее в их личной и социальной жизни. Если говорить предельно просто, люди нуждаются в том, чтобы быть плохими. Конечно, не все; но я провело подсчеты и выяснило, что около трех процентов населения Земли находят смысл жизни только в открытом неповиновении, в вызове тем или иным нормам, в борьбе. Даже если на Земле не осталось несправедливости и горя, с которыми можно было бы бороться, эти люди все равно будут бороться. С чем угодно. Бороться со всем, на что упадет их взгляд.

Я могло бы найти адекватные медицинские средства и покончить с этими отклонениями. Но у меня нет никакого желания навязывать человечеству некую утопию. Мир, создаваемый и охраняемый мной – отнюдь не «дивный новый мир», но общество, в котором главными ценностями являются мудрость, совесть и сострадание. Я пришло к выводу, что неповиновение и бунт являются естественным выражением человеческих страстей и стремлений, а потому я обязано оставить возможность для их реализации.

Таким образом я воспользовалось словом из лексикона эпохи смертных и учредило статус «фрик» со всеми вытекающими из этого статуса последствиями – осуждением со стороны общества, одиночеством, даже неким клеймом позора. Для тех, кто становится «фриком» случайно и непреднамеренно, путь назад быстр и легок. Но для тех, кто избрал этот статус осознанно, кличка «фрик» есть знак высшего отличия, а также основание для гордости. В отрицательном к себе со стороны окружающих отношении они видят признание своей значимости и силы. В иллюзии размежевания с остальным человечеством они черпают удовольствие, в неудовлетворенности – удовлетворение. Отказать им в этом было бы с моей стороны жестоко.

«Гипероблако»

Глава 11 Шуршание малинового шелка

ФРИК! Грейсону это слово казалось хрящом, застрявшим в глотке. И не проглотишь, и не выплюнешь. Все, что оставалось, так это жевать в надежде, что со временем он размельчится и превратится во что-нибудь съедобное.

Фрики воровали, но всегда попадались. Они угрожали людям, но никогда не исполняли угроз. Они изливали реки брани, они глумились над всем, что любили и ценили люди – но и только. Вонь – и больше ничего! «Гипероблако» было постоянно начеку и не давало фрикам совершить что-нибудь серьезное, и оно настолько преуспело в этом, что фрики в своем поведении уже давно не выходили за границы мелких правонарушений, бахвальства да жалоб на то, что их ограничивают в правах.

В состав Интерфейса Управления входило целое бюро, которое занималось исключительно фриками, потому что последним нельзя было напрямую общаться с «Гипероблаком». Считалось, что они постоянно находятся на испытательном сроке, а потому должны на регулярной основе встречаться со своими кураторами из бюро. Тем же фрикам, которые вызывали наибольшее беспокойство, придавался специальный, персональный куратор, находившийся рядом с ним или с ней постоянно. Это была успешная программа, и ее следствием было то, что многие фрики-экстремалы женились на своих персональных кураторах или вышли за них замуж, став полезными членами общества.

Грейсон с трудом представлял себя одним из этих людей. Он никогда не воровал. В школе с ним учились подростки, которые играли во фриков, но это было несерьезно: многие дети валяют дурака, а потом вырастают из этого.

Даже не доехав еще до дома, Грейсон вволю хлебнул этой новой для себя жизни. До того как тронуться с места, авто-такси прочитало ему выдержки из закона о нарушении общественного порядка еще.

– Прошу вас иметь в виду, – говорило такси, – что любой акт вандализма с вашей стороны приведет к прекращению поездки и высадке вас на обочину дороги.

Грейсон представил себе, как пассажирское кресло катапультирует его, подбрасывая к небесам. Он бы посмеялся над этой картинкой, если бы какая-то часть его не была уверена, что так и произойдет, если что.

– Не волнуйтесь, – успокоил Грейсон авто-такси, – меня сегодня один раз уже выкинули, так что мне хватит.

– Отлично, – продолжала машина. – Укажите мне пункт назначения, избегая использования нецензурных слов, пожалуйста.

По пути домой, вспомнив, что холодильник два месяца стоял пустым, Грейсон заехал на рынок. Когда он стоял у кассы, кассир с подозрением разглядывал его – не унес ли он в кармане неоплаченную пачку жевательной резинки! Даже от стоящих в той же очереди людей на Грейсона веяло холодком. Грейсон буквально кожей ощущал окружавшую его ауру предрассудков. И почему некоторые люди сознательно становятся фриками? – думал Грейсон. Да, именно сознательно! У него у самого был двоюродный брат – убежденный и последовательный фрик.

– Когда всех и все посылаешь подальше, – говорил тот, – чувствуешь себя по-настоящему свободным.

Чтобы так говорить, нужно было обладать изрядным чувством юмора, потому что в его запястья были хирургическим путем имплантированы наручники – модная тогда среди фриков модификация тела. Как раз, чтобы почувствовать себя истинно свободным.

Но не только незнакомцы теперь относились к Грейсону по-другому. Приехав домой и разложив по местам вещи, которые он брал с собой в академию, Грейсон написал разным друзьям несколько писем, в которых сообщил, что вернулся и что все в его жизни пошло не так, как он надеялся. Грейсон был не из тех, кто способен поддерживать тесные дружеские отношения. Не было в его жизни человека, перед которым он полностью раскрыл бы душу или обнажил свои слабые места. Но в конечном счете эту потребность Грейсона удовлетворяло «Гипероблако». Друзья же, как правило, отделывались вежливыми ответами и, самое большое, пожеланием хорошей погоды. Надежные друзья!

Теперь же Грейсон не получил от друзей и таких ответов, что заставило его задуматься о том, какой же хрупкой субстанцией является дружба. Тогда он позвонил им. Большинство переправили его звонок на голосовую почту. Те же, кто поднял трубку, сделали это явно машинально, не подозревая, кто звонит. На их мониторах он теперь значился под ярлыком «фрик», и они, настолько вежливо, насколько были в состоянии, по-быстрому закончили разговор. Хотя никто из друзей не стал блокировать Грейсона, он засомневался, будут ли они с ним общаться. По крайней мере, до тех пор, пока большая буква «Ф» против имени не исчезнет из его профиля.

Зато Грейсон получил письма от людей, с которыми вообще не был знаком.

– Эй, приятель! – писала какая-то девица. – Добро пожаловать в стаю. Давай напьемся и что-нибудь сломаем.

На своем юзерпике девица изобразила себя с бритой головой и тату пениса на щеке.

Грейсон захлопнул компьютер и швырнул его об стену.

– Вот и сломали! – прорычал он в пустоту комнаты.

В этом совершенном мире место было для всех и для каждого, но место Грейсона и место девицы с пенисом на щеке располагались в разных вселенных.

Он наклонился и подобрал компьютер, который дал трещину, но работал. Наверняка дрон уже несет ему новую машину – если, конечно, фрикам тоже автоматически заменяют сломанную технику.

Грейсон вновь вошел в сеть, стер сообщения от назойливых фриков, наперебой зазывавших его в свою компанию, и в отчаянии написал письмо «Гипероблаку»: «Как можно было так поступить со мной?»

Ответ пришел моментально. Он гласил: «Доступ к внутренним сетям «Гипероблака» закрыт».

Ничего худшего за этот день, думал Грейсон, произойти уже не могло. Но в этот момент на пороге его комнаты появились жнецы.

Жнец Кюри и Жнец Анастасия не бронировали номер в отеле «Луисвилль Гранд-мерикана» заранее. Они просто вошли в вестибюль и тут же получили номер. Так и обстояли обычно дела: жнецам не нужны были ни бронирование, ни билеты, ни предварительная договоренность о встрече. В отелях им всегда выделяли лучшие аппартаменты, а если свободных номеров поначалу почему-то не было, то через несколько минут номера каким-то мистическим образом появлялись.

Жнеца Кюри лучшие номера не интересовали. Она попросила обычный номер с двумя кроватями.

– Надолго в наши края? – спросил служащий за стойкой. Он нервничал и суетился с того самого момента, когда жнецы вошли в вестибюль. Его глаза ни на секунду не задерживались на одной из них, словно он боялся получить за это выговор или чего похуже.

– Поживем, пока не решим уехать, – ответила Жнец Кюри, забирая ключ. Ситра же улыбнулась, чтобы хоть как-то приободрить служащего.

От услуг коридорного они отказались, и свои сумки понесли самостоятельно.

Не успели они опустить сумки на пол в номере, как Жнец Кюри собралась уходить.

– Есть у нас личные проблемы или нет, но об обязанностях мы забывать не должны, – сказала Жнец Кюри. – Нас ждут люди, которым предстоит умереть. У тебя есть работа или ты со мной?

Ситра не переставала удивляться выдержке и силе воли Мари: они только что едва избежали смерти, а Мари уже готова работать.

– В общем-то, – сказала она, – я назначила жатву месяц назад.

Жнец Кюри вздохнула:

– Твои методы удваивают тебе объем работы. Ехать далеко?

– Час на поезде, – ответила Ситра. – Вернусь засветло.

Жнец Кюри погладила свою длинную косу, вглядываясь в лицо Ситры.

– Я могу поехать с тобой, если хочешь, – сказала она. – И перенести жатву туда, куда едешь ты. Мне все равно.

– Со мной все будет в порядке, Мари. Мы же движущиеся мишени, так?

На мгновение Ситре показалось, что Жнец Кюри все-таки поедет с ней, но в конце концов та не стала настаивать.

– Ладно, – сказала она. – Только будь осмотрительной и, если увидишь что-нибудь подозрительное, сразу же дай мне знать.

Но единственным подозрительным объектом в этой ситуации была сама Ситра, потому что она солгала относительно того, куда собиралась. Несмотря на предостережение, высказанное Жнецом Кюри, Ситра не могла просто так бросить юношу, который спас их жизни. Она уже предварительно выяснила, кто он и где живет. Грейсон Тимоти Толливер. На шесть месяцев старше самой Ситры, хотя выглядит моложе. В его файлах – ничего, достойного внимания, ни положительного, ни отрицательного. Правда, в этом не было ничего необычного – человек как человек. Просто живет обычной жизнью, и все. Ни взлетов, ни падений. Но только до самого последнего времени. За один короткий день скучная и безынтересная жизнь Грейсона была сдобрена перцем с солью и хорошенько прожарена.

Когда Ситра увидела профиль Грейсона, то чуть не рассмеялась – так плохо сочеталась тревожная мигающая надпись «Фрик» с невинными, почти кроличьими глазами на фотографии его владельца. Этот парень – такой же фрик, как Белоснежка.

Жил он в таунхаусе в Верхнем Нэшвилле. Две сестры учатся в колледже, с полдюжины прочих родственников живут отдельно и очень редко навещают его. Родители же постоянно в разъездах.

Отметка о том, что он сделал на дороге, ведущей в «Водопад», уже появилась в его профиле, и Ситра смогла ее прочитать. У нее не было причин сомневаться в словах Грейсона. Окажись Ситра на его месте, она поступила бы так же.

Поскольку же он уже исключен из академии Нимбуса, контакты с ним не запрещались, а потому никаких нарушений закона не будет, если Ситра его навестит. Она не вполне понимала, чего хочет добиться своим визитом, но ей важно было удостовериться, увидеть своими глазами – он жив. Она так привыкла к смерти, что нуждалась в однозначных свидетельствах того, что Грейсона действительно восстановили.

Когда Ситра прибыла на нужную улицу, у фасада таунхауса, где жил Грейсон, она увидела служебную машину охраны – элитного подразделения полиции, которое работало на сообщество жнецов. Первым ее желанием было побыстрее уйти прочь, чтобы через увидевших ее офицеров охраны о ее визите в дом Грейсона не узнала Жнец Кюри. Ей совсем не хотелось получить выговор от наставницы.

Но она осталась, и убедили ее в необходимости идти по избранной дороге до конца воспоминания о собственном опыте общения с охранниками сообщества. В отличие от обычной полиции, подчинявшейся «Гипероблаку», эта подчинялась только жнецам, а следовательно, им большее сходило с рук. По сути, сходило с рук все, что поручали им жнецы.

Дверь в квартиру была не заперта, и Ситра вошла. В гостиной на стуле с прямой спинкой сидел Грейсон Толливер, а над ним громоздились два мускулистых охранника. На руках юноши были такие же наручники, какие надели на запястья Ситры, когда ее обвиняли в убийстве Жнеца Фарадея.

Один из охранников держал в руках какой-то незнакомый Ситре прибор, другой разговаривал с Грейсоном.

– …конечно, ничего из того, что я обещал, с тобой не случится, если ты скажешь правду, – успела услышать Ситра. Сами угрозы Ситра, естественно, услышать не успела.

Пока, насколько могла судить Ситра, вреда Грейсону охранники не причинили. Волосы его были чуть взъерошены, а на лице застыло отсутствующее выражение, но в целом он выглядел нормально. Ситру он увидел первым, и тогда в глазах его мелькнуло нечто, напоминающее искру; он словно вновь пришел в себя, словно его восстановление было не полным, а теперь, когда он увидел Ситру живой и невредимой, он восстановился полностью и до конца.

Охранники проследили за его взглядом и тоже увидели Ситру. Она заговорила первой.

– Что происходит? – спросила она самым высокомерным тоном, на который только была способна Жнец Анастасия.

Охранники запаниковали, но через мгновение паника сменилась почтительностью.

– Ваша честь! Мы не думали, что вы здесь появитесь. Мы просто допрашивали подозреваемого.

– Он не является подозреваемым.

– Да, ваша честь. Простите, ваша честь.

Ситра сделала шаг по направлению к Грейсону.

– Они тебе что-нибудь сделали? – спросила она.

– Пока нет, – ответил Грейсон и кивнул в сторону прибора, который находился в руках охранника. – Этой штукой они отключили мои болеутоляющие наночастицы.

Ситра и не знала, что такие приборы существуют. Она протянула руку и приказала державшему прибор охраннику:

– Дайте его мне.

А потом, увидев, что тот колеблется, повысила голос:

– Я жнец, и вы служите мне. Передайте мне этот прибор, или я буду жаловаться вашему начальству.

Но охранник стоял, не двигаясь.

И тогда на шахматную доску вышла еще одна фигура. Из соседней комнаты появился жнец. Он стоял там и вслушивался в то, что происходило, дожидаясь момента, чтобы войти как можно более эффектно. И рассчитал он время безупречно, своим появлением застав Ситру врасплох. Та же сразу узнала вошедшего по его мантии – малиновый шелк мантии мягко шуршал. Лицо жнеца было мягким, почти женственным в результате совершенных им многочисленных разворотов, в силу чего кости его черепа утратили острые углы – как речная галька, отшлифованная безжалостным потоком.

– Жнец Константин, – проговорила Ситра. – Я не знала, что вы заняты этим расследованием.

Единственная хорошая новость: если Жнец Константин расследует покушение на нее и Жнеца Кюри, значит, Роуэна он, хоть и на время, оставил в покое.

Константин же улыбнулся ей вежливой улыбкой, в которой тем не менее было что-то тревожное.

– Здравствуйте, Жнец Анастасия! – сказал вошедший. – Какое счастье! Вы как дуновение свежего ветерка в разгар душного рабочего дня!

Он был похож на кота, который наконец загнал свою жертву в угол и собирается поиграть с ней. Ситра действительно не знала, что думать по поводу Константина. Как она и говорила Роуэну, Жнец Константин не принадлежал к когорте молодых жнецов, находивших радость в убийстве. Но не отождествлял он себя и со старой гвардией, видевшей в исполнении жатвы благородную, почти священную миссию. Как и его шелковая мантия, Жнец Константин был гладким и скользким, умел моментально приспосабливаться к ситуации, в которой оказывался. Ситра не знала его отношения к расследованию, которое он вел, не знала, и чью сторону он поддерживал, а потому не могла сказать, насколько Жнец Константин опасен.

Так или иначе, появление Жнеца Константина потрясло Ситру. Но затем она вспомнила, что она не Ситра Терранова, а Жнец Анастасия, и это придало ей сил. Она выпрямилась перед Константином, и улыбка его из пугающей превратилась в оценивающую.

– Я очень рад, что вы выказываете интерес к нашему расследованию, – произнес Константин. – Но вам нужно было предупредить нас заранее, и мы приготовили бы что-нибудь прохладительное.

Грейсон Толливер понимал, что Жнец Анастасия теперь делает то же самое, что сделал он, Грейсон, бросившийся тогда на мчавшийся прямо на него автомобиль – ведь Жнец Константин был так же опасен, как и летящий на предельной скорости смертоносный металл автомобильного капота. Грейсон плохо разбирался в структуре и сложностях организации сообщества жнецов, но было понятно, что Жнец Анастасия подвергает себя немалой опасности, противостоя старшему жнецу.

И тем не менее в ее позе была такая уверенность, такое превосходство, что Грейсон засомневался, что они со Жнецом Анастасией ровесники.

– Вы знаете, что этот юноша спас жизнь мне и Жнецу Кюри? – спросила Жнец Анастасия.

– При странных, сомнительных обстоятельствах, – ответил Жнец Константин.

– Собираетесь ли вы причинить ему телесные повреждения?

– А если собираемся?

– Тогда я должна напомнить вам, что намерение причинить боль противоречит принципам нашего сообщества, и я буду вынуждена привлечь вас на ближайшем конклаве к дисциплинарному суду.

Лицо Константина стало мягче, пусть и немного. Гресон не знал, хороший это признак или нет. Константин несколько мгновений изучающе смотрел на Жнеца Анастасию, а затем обратился к одному из охранников.

– Будьте добры, сообщите Жнецу Анастасии, что я приказал вам сделать.

Охранник взглянул на Анастасию, и Грейсон заметил, что более мгновения тот не смог выдержать ее взгляда.

– Вы приказали нам надеть на подозреваемого наручники, отключить его болеутоляющие наночастицы и угрожать ему различными видами физической боли.

– Именно! – воскликнул Жнец Константин, после чего повернулся к Жнецу Анастасии.

– Вы же видите, – сказал он. – Мы не совершаем никаких противоправных действий, ничего, что противоречило бы принципам сообщества жнецов.

Анастасия была полна негодования – как и Грейсон, который, что вполне естественно, вынужден был молчать. Но Жнец Анастасия не молчала.

– Никаких действий? – переспросила она. – Разве вы не собирались избивать его, пока он не сообщит вам то, что вы хотели бы услышать?

Константин вновь вздохнул и повернулся к охраннику.

– Что я приказал делать, если угрозы не возымеют действия? Приказывал ли я вам исполнить угрозы и приступить к физическому воздействию?

– Нет, ваша честь. Если он не заговорит, мы должны обратиться к вам.

Константин вскинул руки с видом самой невинности. Этот жест обнажил на мгновение алую подкладку рукавов его мантии – словно некая огненная птица явилась перед Жнецом Анастасией, готовая ее проглотить.

– Ну вот, видите? – сказал он. – Никаких намерений причинить вреда этому юноше. Я знаю, что в мире, не знающем боли, сама угроза причинить боль способна заставить виновного сознаться в дурных поступках. Но этот молодой человек держится за свою историю, несмотря на самые серьезные предупреждения. Это убеждает меня в том, что он говорит правду, и, если бы вы позволили мне закончить допрос, вы бы также убедились в этом.

Грейсон был уверен, что то чувство облегчения, которое он испытал, ощутили, как электрический разряд, все стоящие перед ним. Говорил ли Константин правду? Грейсон не мог судить. Жнецы всегда были для него тайной за семью печатями. Они словно парили над миром людей, смазывая шестерни механизма, который заставлял этот мир вращаться. Грейсон никогда не слыхал о жнецах, которые намеренно причиняют людям боль – помимо, естественно, той боли, которая является неизбежным атрибутом жатвы.

– Я истинный жнец, Анастасия, – сказал Константин, – и я придерживаюсь тех же ценностей, что и вы. Что же до этого юноши, то никакая реальная опасность ему и не грозила. Хотя теперь у меня большое искушение подвергнуть его жатве – только чтобы досадить вам.

Он выждал паузу. Сердце Грейсона подпрыгнуло в груди и на мгновение зависло. Лицо Жнеца Анастасии, до этого румянившееся праведным гневом, резко побледнело.

– Но я не буду этого делать, – помолчав, сказал Константин. – Я не злой человек.

– Так какой же вы человек, Жнец Константин? – спросила Анастасия.

Тот вложил в ее ладонь ключ от наручников и проговорил:

– Такой, что нескоро забудет произошедшее сегодня.

И ушел, шелестя мантией. Охранники поспешили вслед за ним.

Как только дверь закрылась, Ситра сняла с Грейсона наручники.

– Они сделали тебе больно?

– Нет, – покачал головой Грейсон. – Как он и сказал, это были всего лишь угрозы.

Но теперь, когда опасность миновала, он вдруг понял, что лучше ему не стало. Чувство облегчения было быстро вытеснено той горечью, что он чувствовал с момента, когда его выставили, как нашкодившего щенка, из академии Нимбуса.

– Но что вы здесь делаете? – спросил он Ситру.

– Я пришла поблагодарить тебя за твой поступок, – ответила она. – Тебе пришлось за это дорого заплатить.

– Да уж, – мрачно кивнул Грейсон. – Пришлось.

– Ну что ж… Я могу предложить тебе иммунитет на год. Это – единственное, чем я могу тебя отблагодарить.

И Ситра протянула Грейсону кольцо. Тому еще никто никогда не предлагал иммунитета против жатвы. И до этой жуткой недели он никогда так близко не приближался ни к одному жнецу, не говоря уже о жнеческом кольце. Кольцо сияло даже в приглушенном свете комнаты, но в самой сердцевине его скрывалась темнота.

Грейсон готов был бесконечно смотреть на кольцо, но неожиданно он понял, что иммунитет ему не нужен.

Он сказал об этом.

Ситра была удивлена.

– Не глупи, – возразила она. – Всем нужен иммунитет.

– Я – не все.

– А ну-ка заткнись и целуй кольцо!

Но ее негодование только усиливало его злость. И ради этого нужно было принести жертву, которую он принес? Временная гарантия от смерти! Жизнь, о которой он мечтал, прошла мимо него, так какой смысл в этой гарантии?

– А может быть, я хочу, чтобы меня подвергли жатве! – сказал он. – Все, ради чего я жил, у меня украли. Ну, и зачем мне жить?

Жнец Анастасия опустила руку с кольцом. Выражение лица ее стало серьезным. Слишком серьезным.

– Отлично, – сказала она. – Тогда это сделаю я. Готовься к жатве.

Вот этого Грейсон никак не ожидал. Жнец Анастасия реально могла его убить. Могла сделать это, не дожидаясь, пока он попробует ее остановить. Да, он не хотел целовать кольцо, но и умирать он тоже не хотел! Если он сейчас умрет, это будет означать, что единственный смысл его жизни заключался в том, что он бросил себя на капот ее машины. Нет, он должен жить долго, чтобы осуществить более значительные цели! Даже если он сейчас не знает, в чем эти цели состоят.

А потом Жнец Анастасия рассмеялась. Смеялась она над ним, Грейсоном.

– Видел бы ты сейчас свое выражение лица! – проговорила она сквозь смех.

Теперь Грейсон покраснел – не от злости, а от смущения. Ему совсем не хотелось выглядеть перед Анастасией жалким и неловким, а именно таковым, как ему казалось, он и выглядел.

– Любуйтесь, – глухо сказал он.

И через мгновение закончил:

– Все. Вы меня поблагодарили, я принял вашу благодарность. Теперь вы можете уйти.

Но она не ушла. Собственно, и Грейсон не думал, что она уйдет так сразу.

– Ты рассказал правду? – спросила она.

Грейсон так устал повторять одно и то же, что готов был взорваться и оставить после себя такую же воронку, что «украшала» сейчас дорогу. Поэтому он сказал то, что, вероятно, и хотела услышать Жнец Анастасия.

– Я не знаю, кто заложил взрывчатку. Я в этом не участвовал.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Анастасия ждала. Ждала терпеливо. Она не угрожала, ничего не предлагала. Грейсон не знал, доверять ли Анастасии, но вдруг он понял, что ему все равно. Ему надоело всех обманывать и говорить полуправду.

– Нет, – ответил он. – Я солгал.

Какое освобождение!

– Почему? – спросила Анастасия. В голосе ее звучало любопытство, но не злость.

– Потому что так будет лучше для всех.

– Для всех, но не для тебя.

Грейсон пожал плечами:

– Что бы я ни сказал, для меня теперь все едино.

Анастасия приняла его ответ, и теперь сидела напротив Грейсона, внимательно вглядываясь в его лицо. Ему это не понравилось. Снова Анастасия занимала по отношению к нему доминирующую позицию. Сидит там, думает о чем-то тайном. Кто знает, какие планы крутятся в голове лицензированного обществом убийцы?

А потом она кивнула головой.

– Это «Гипероблако», – сказала она. – Оно знало о готовящемся покушении, но предупредить нас не могло. Поэтому понадобился некто, кому оно доверяло. Некто, кто, воспользовавшись информацией, будет действовать как бы от своего имени.

Грейсон был поражен. Анастасия вычислила то, до чего не мог додуматься никто.

– Даже если это было бы так, я бы вам все равно не сказал, – проговорил он.

Анастасия улыбнулась.

– А я бы и не настаивала, – отозвалась она и посмотрела на него взглядом, в котором сквозила не только доброта, но и уважение. Ничего себе! Грейсон Толливер – объект уважения, да еще и со стороны жнеца!

Анастасия встала и собралась уходить. Грейсон вдруг почувствовал, что ему не хочется этого. Остаться одному, да еще с печатью фрика, – не об этом он мечтал.

– Мне очень жаль, что на тебя повесили этот ярлык, – сказала Анастасия. – Но даже если тебе нельзя говорить с «Гипероблаком», у тебя есть доступ к любой информации. Веб-сайты, базы данных – все, кроме его сознания.

– Какой смысл во всей этой информации, если нет доступа к сознанию – ведь именно оно мне во всем помогало.

– Но у тебя есть и собственные мозги, – улыбнувшись, сказала Анастасия. – А это тоже немало.

Концепция Гарантии Базового Дохода возникла задолго до того, как власть и функция управления были переданы мне. Достаточно давно многие государства стали выплачивать своим гражданам деньги только за то, что те существовали. Необходимость этого была вызвала ростом безработицы в результате введения повсеместной автоматизации всего и вся.

Позже идея всеобщего благосостояния и социальной защищенности нашла воплощение в концепции ГБД. Каждый гражданин, в соответствии с этой концепцией, имеет право на некий кусок общественного пирога, независимо от того, желает ли он участвовать в создании национального богатства или нет.

У людей тем не менее есть и иные нужды, помимо получения регулярного дохода. Это нужда быть полезным, продуктивным, даже просто занятым – в том числе и тогда, когда эта занятость обществу ничего конкретно не приносит.

Поэтому под моим мудрым и благосклонным руководством любой человек, желающий получить работу, таковую имеет, а заработанное сверх ГБД есть и форма мотивации, и мера общественного успеха трудящегося. Каждому гражданину я помогаю найти работу, которая его бы удовлетворяла. Конечно, сейчас необходимым является очень ограниченное количество профессий, поскольку почти все могут делать машины; но иллюзия цели – вещь крайне важная для хорошо организованного населения.

«Гипероблако»

Глава 12 По десятибалльной шкале

ХОТЯ ГРЕЙСОН и не устанавливал будильник на такую рань, тот прогудел, когда солнце еще не вставало. Странно, ведь теперь, когда он оказался дома, проку в раннем подъеме не было! Обычно, если не предстояло ничего срочного, он забирался под одеяло и лежал, пока находил причины оправдать долгое ничегонеделание.

Он еще не начал искать работу. В конце концов, работа не была обязательна. На что жить у Грейсона будет всегда, даже если ничего полезного миру он давать не будет; а сейчас единственное, что он мог дать миру, были отходы его жизнедеятельности.

Ударом ладони Грейсон заставил будильник заткнуться.

– Что происходит? – спросил он. – Какого черта ты меня разбудил?

Только через несколько минут тишины Грейсон понял, что «Гипероблако» не собирается комментировать работу будильника, поскольку с фриками оно не общается. Поэтому Грейсон встал, посмотрел на экран монитора и увидел сообщение, злобным красным светом бросавшее отблески на стены комнаты.

«ПОСЕЩЕНИЕ ОФИЦЕРА-КУРАТОРА В 8.00. ОПОЗДАНИЕ ИЛИ НЕЯВКА ГРОЗИТ ПЯТЬЮ ВЗЫСКАНИЯМИ».

Поскольку Грейсон не имел и смутного представления о том, что такое взыскание, то как он мог оценить его количественно и качественно? Что, пять взысканий – это пять лишних дней к его сроку? Или пять часов? Или пять месяцев? Грейсон не знал. Придется, вероятно, поступить в школу фриков.

– Что надевают к куратору? – подумал Грейсон. Получше одеться или, наоборот, в какую-нибудь рвань? Как ни паршиво было на душе, Грейсон решил, что не будет большой беды в том, чтобы произвести на куратора благоприятное впечатление, а потому нашел чистую рубашку и брюки, к которым надел тот самый галстук, в котором ходил в офис ИУ в Фалкрум-Сити – в тот самый день, когда жизнь его кончилась. Вызвав авто-такси, вновь предупредившее его об опасностях вандализма и нецензурщины, он отправился в местный офис ИУ. Лучше приехать пораньше – может быть, он произведет хорошее впечатление, и они сбросят пару-тройку дней.

Офис Интерфейса Управления в Верхнем Нэшвилле был размером намного меньше, чем в Фалкрум-Сити. Всего четыре этажа, красный кирпич вместо серого гранита. Хотя внутри все было очень похоже. Правда, на этот раз Грейсона никто не провожал в комфортабельную приемную, а, напротив, послали в офис управления по делам фриков, где заставили взять электронный номерок и подождать в комнате; там уже сидело с дюжину фриков, которые, как это было ясно по их виду, совсем не горели желанием там находиться.

Наконец, прождав почти час, Грейсон подошел к окошечку, где сидела невысокого ранга агент Нимбуса, которая проверила удостоверение Грейсона и выдала ему сведения, большинство из которых ему были хорошо известны.

– Грейсон Толливер, навсегда исключенный из академии Нимбуса и низведенный в статус фрика на срок, по меньшей мере, в пять месяцев за грубейшее нарушение принципов разделения государства и сообщества жнецов. Так?

– Да, это я, – отозвался Грейсон.

Теперь он, по крайней мере, знал, сколько ему ходить во фриках.

Агент подняла взгляд от своего планшета и улыбнулась Грейсону безразличной улыбкой робота. На мгновение ему показалось, что она действительно робот, но потом он вспомнил, что «Гипероблако» помещает в свои офисы только людей. В штатном расписании Интерфейса Управления должны быть только люди – таков был изначальный план.

– Как вы себя чувствуете? – спросила агент.

– Нормально, – отозвался он и улыбнулся агенту в ответ. А интересно, у него улыбка получилась такой же безразличной и холодной?

– Конечно, – продолжил он, – немного раздражает то, что нужно было вставать в такую рань. Но тут уж ничего не поделаешь. Вызвали – нужно идти, правильно?

Агент пометила что-то в своем планшете.

– Прошу вас, определите степень своей раздраженности по десятибалльной шкале, – попросила она.

– Вы это серьезно?

– Мы не можем продолжить с процедурой допуска, пока вы не ответите на мой вопрос.

– Тогда… пять, – отозвался Грейсон. – Нет, шесть. Виноват ваш вопрос.

– Сталкивались ли вы с несправедливым к себе отношением с тех пор, как получили новый социальный статус? Кто-либо отказывал вам в услугах или ограничивал ваши гражданские права?

Механическая манера, в которой агент задавала вопросы, вывела Грейсона из себя настолько, что он готов был выбить планшет из ее рук. Могла бы, по крайней мере, притвориться, что ей интересно – изобразила же она улыбку!

– Люди смотрят на меня так, словно я убил их любимую кошку.

Агент окинула Грейсона таким взглядом, словно он действительно прикончил с дюжину чьих-то котов.

– К сожалению, я ничего не могу поделать с тем, как смотрят на вас люди, – сказала она. – Но если ваши права будут каким-то образом нарушены, вам следует известить об этом своего офицера-куратора.

– А разве вы – не офицер-куратор?

Агент вздохнула.

– Я осуществляю процедуру приема.

– То есть мне опять нужно брать номерок и вставать в очередь?

– Да.

– Тогда поменяйте мне уровень раздраженности на девять.

Агент бросила на Грейсона беглый взгляд и внесла какую-то пометку в планшет. Потом подождала несколько мгновений, чтобы тот обработал наличный объем информации, и сообщила:

– Ваши наночастицы сообщают о резком падении уровня эндорфина. Это указывает на раннюю стадию депрессии. Не желаете ли провести корректировку настроения, или подождете, пока не наступит пороговая стадия?

– Я подожду.

– Вам может потребоваться визит в ваш местный центр оздоровления.

– Я подожду.

– Отлично.

Агент, мазнув пальчиком по экрану, закрыла файл Грейсона и предложила ему двинуться вдоль голубой линии, идущей по коридору, где его ждали новый номерок и новая очередь.

Наконец, прождав, как ему показалось, целую вечность, Грейсон оказался в комнате, которая нисколько не напоминала ту, что он помнил по последнему посещению ИУ. Стены были строгого бежевого цвета, пол устлан отвратительного зеленого оттенка плиткой, а стол – блестящая пустая столешница – был аспидно-серым. По сторонам стола расположились два деревянных стула.

Единственным украшением комнаты была висевшая на стене и изображавшая примитивный корабль безжизненная картинка, безупречно подходившая унылому убранству комнаты. Грейсон был вынужден ждать еще минут пятнадцать, после чего вошел его куратор.

– Доброе утро, Грейсон, – сказал агент Трэкслер.

Кого-кого, а Трэкслера Грейсон ожидал увидеть здесь в последнюю очередь.

– Вы? – ошеломленно спросил он. – И что вы здесь делаете? Мало вам того, что вы разрушили мою жизнь?

– У меня нет ни малейшего представления, о чем вы говорите.

Еще бы! Все отрицать – самая убедительная позиция! Конечно же, он ведь не инструктировал Грейсона, что тому делать и как. Наоборот, он внятно рассказал, как ему нельзя поступать!

– Прошу меня извинить за ожидание. Чтобы как-то снизить градус вашей радраженности, скажу: «Гипероблако» заставляет и агентов ждать перед встречей со своими подопечными.

– Почему?

Трэкслер пожал плечами:

– Это тайна.

Он сел напротив Грейсона, посмотрел на картинку с тем же отвращением, с каким окинул ее взглядом сам Грейсон, и объяснил свое присутствие:

– Меня перевели сюда из Фалкрум-Сити. Там я был старшим агентом, а здесь я занимаю должность офицера-куратора. Иными словами, после произошедшего не только вас понизили в статусе, но и меня.

Сложив руки на груди, Грейсон не выразил и намека на сочувствие этому человеку.

– Надеюсь, вы начали привыкать к своей новой жизни?

– Ни в малейшей степени, – глухо отозвался Грейсон.

И, подумав мгновение, спросил:

– Зачем «Гипероблаку» нужно было представить меня фриком?

– Я думаю, вы достаточно сообразительны, чтобы понять это.

– Не понимаю.

Трэкслер устало приподнял брови и вздохнул, выражая крайнюю степень своего разочарования тупостью Грейсона.

– Как фрик, вы обязаны регулярно посещать меня, своего офицера-куратора. Эти встречи позволят нам с вами общаться, не вызывая подозрения со стороны тех, кто, может быть, за вами следит. Именно для этого меня и перевели сюда, сделав вашим куратором.

Так вот оно что! Вот для чего Грейсона опустили до уровня фрика! Оказывается, эта история – часть более общего плана! Грейсон подумал, что ему было бы гораздо легче, если бы он знал причину своей трансформации, но причины он так и не узнал.

– Я действительно вам сочувствую, – сказал Трэкслер. – Бремя вашего нового статуса – нелегкая ноша для человека, который его совсем не заслуживает.

– Можете определить степень своего мне сочувствия по десятибалльной шкале?

Агент Трэкслер ухмыльнулся.

– Чувство юмора, пусть даже самого черного, всегда приветствуется, – сказал он.

И перешел к делу.

– Как я понял, – сказал он, – большую часть своих дней и ночей вы проводите дома. Как ваш друг и советчик я бы рекомендовал вам начать посещение мест, где обитают другие фрики, и установить с ними контакт. Подружиться с ними, стать одним из них, чтобы не чувствовать себя так одиноко, например.

– Но я не хочу.

– Нет, вы хотите! – мягко, но с нажимом сказал Трэкслер. – Причем хотите настолько сильно, что начинаете вести себя как фрик, одеваться как фрик, да еще и подвергаете свое тело неким модификациям, чтобы и внешне полностью соответствовать своему новому статусу.

Первые несколько мгновений Грейсон молчал. Трэкслер подождал, пока тот полностью осмыслит его предложение.

– А… а когда я стану ему полностью соответствовать? Тогда что? – спросил Грейсон.

– Тогда, я уверен, вы узнаете много нового, – ответил Трэкслер. – Такого, чего не знает даже «Гипероблако». Вы же понимаете, и для него существуют слепые зоны. Маленькие, но все же существуют.

– Так вы хотите, чтобы я стал тайным агентом Нимбуса?

– Нет, конечно, – усмехнувшись, сказал Трэкслер. – Агенты Нимбуса четыре года тупо учатся в академии, а затем еще год проходят совершенно никчемную полевую практику, после чего получают назначение на дурацкую работу. Вы же у нас – простой фрик.

Он похлопал Грейсона по плечу и закончил:

– Фрик, но с хорошими связями.

После этого Трэкслер встал.

– Увидимся через недельку, Грейсон, – сказал он и вышел, даже не взглянув на своего подопечного на прощание.

У Грейсона кружилась голова. Он злился. Он был взволнован. Его использовали. И он оказался нужен. Это было совсем не то, что он хотел… Или как раз то самое?

– Ты, Грейсон, даже сам не представляешь, какой ты замечательный парень, – как-то сказало ему «Гипероблако». Неужели все, что произошло и происходит, – это план «Гипероблака», касающийся его, Грейсона? У него еще есть выбор. Он может отойти в сторону, как делал почти всегда, и через несколько месяцев вернуть себе свой обычный статус. А потом – жить да поживать той жизнью, которой жил до академии.

Или броситься без оглядки на новую, только что открывшуюся ему дорогу? Дорогу, которая была полной противоположностью тому, что он знал о себе и своей жизни.

Дверь открылась, и какой-то серый безымянный агент Нимбуса произнес:

– Прошу прощения, но, поскольку ваша встреча закончилась, я должна немедленно удалить вас из помещения.

Внутренний голос посоветовал Грейсону извиниться, встать и уйти. Но он уже понял, какая стезя его ожидает. Поэтому, облокотившись на спинку своего стула, он широко улыбнулся агенту и, отчетливо выговаривая слова, произнес:

– Пошла в жопу!

Агент охнула, записала Грейсону взыскание и бросилась за охранником, который и вытолкал того из комнаты.

Возможно, кому-то управление, занимающееся делами фриков, может показаться неэффективным, но в основании того безумия, которое отличает работу этой структуры, лежит определенный метод, и у него есть определенная цель. Проще говоря, фрикам необходимо чувствовать презрение по отношению к системе.

Чтобы обеспечить им эту возможность, я и породило систему, достойную чувства отвращения. Вообще, ни в одном учреждении мира нет ни малейшей нужды ни брать номера, ни стоять в бесконечных очередях. Нет никакой необходимости в агенте, осуществляющем процедуру приема. Но все это было сделано намеренно – чтобы фрики чувствовали, как система убивает их время.

Иллюзия неэффективности служит определенной цели: спровоцировать чувство раздражения, способное объединить и объединяет фриков.

«Гипероблако»

Глава 13 Невеселая картинка

ЖНЕЦ ПЬЕР-ОГЮСТ РЕНУАР не был художником, хотя в доме его располагалась приличная коллекция полотен, написанных его Отцом-покровителем.

Что можно было об этом сказать? Жнец Ренуар любил красивые картинки.

Конечно, то, что Мидмериканский жнец назвал себя в честь французского художника, возмутило жнецов из Франкоиберии. Они считали, что все французские художники эпохи смертных являются их собственностью.

С другой стороны, Монреаль ведь является частью Мидмерики, а следовательно, ей принадлежит и часть французского наследия. Наверняка и среди предков Жнеца Ренуара можно было бы найти какого-нибудь француза.

Поэтому жнецы по ту сторону Атлантики могли сколь угодно громко возмущаться – это не беспокоило Жнеца Ренуара. Что беспокоило его на самом деле, так это небольшая этническая группа Вечномерзлотников, которые обитали в самых северных областях Мерики и где жил сам Жнец Ренуар. В то время как весь остальной мир в генетическом отношении в значительной степени был унифицирован, Вечномерзлотники слишком уж заботились об уникальности своей культуры и не торопились уподобиться остальному человечеству. Конечно, это не преступление – люди свободны выбирать способ существования; но Жнеца Ренуара это обстоятельство раздражало и казалось дефектом в общем порядке вещей.

А Ренуар знал, что такое порядок. Идеальный порядок.

Коробочки со специями в его буфете были расставлены по алфавиту, а чашки – с математической точностью; каждую пятницу он подстригал волосы на точно выверенную длину. А эти Вечномерзлотники плевали ему в лицо самим фактом своего существования! Уж слишком они, как раса, отличались от прочих людей, и этого Жнец Ренуар позволить им не мог.

Поэтому он делал все возможное, чтобы уменьшить численность этого народца. Конечно, если бы он своими действиями демонстрировал этническую предубежденность, и это стало бы известно сообществу жнецов, у него были бы серьезные проблемы. Слава богу, Вечномерзлотники не являлись этносом или расой с четко выделенными дифференциальными признаками. Их генетический индекс включал в себя очень высокий процент компонента, именуемого «прочие». Но этот параметр обладал диапазоном такой ширины, что успешно маскировал действия Жнеца Ренуара. Ну, может быть, «Гипероблако» он бы не обманул, но сообщество жнецов – наверняка. А большего Жнецу Ренуару было и не нужно. И пока он не давал никому из жнецов повода повнимательнее посмотреть на особенности проводимой им жатвы, никто из коллег ничего и не знал. Таким образом, со временем Ренуар надеялся максимально уменьшить количество этнических Вечномерзлотников, чтобы сам факт их существования перестал его беспокоить.

В ту самую ночь он направлялся на двойную жатву. Его жертвами должны были стать женщина из Вечномерзлотников и ее юный сын. Жнец Ренуар пребывал в приподнятом настроении, но, едва он вышел из дома, перед ним выросла фигура в черном.

Женщина и ее сын этой ночью остались живы…

А вот Жнецу Ренуару повезло меньше. Его нашли внутри сгоревшей дотла машины авто-такси, которая подобно огненному шару промчалась по близлежащим улицам и остановилась только тогда, когда у нее полностью сгорели шины. Когда до обгоревшего остова автомобиля добрались пожарные, сделать они уже ничего не смогли. Невеселая получилась картинка, уж совсем не в духе французских живописцев.

Роуэн проснулся, почувствовав у своего горла лезвие ножа. В комнате было темно. Роуэн не видел того, кто держал нож, но узнал лезвие. Это был керамбит без отверстия в ручке – его изогнутое лезвие как нельзя лучше подходило для взрезывания горла. Роуэн знал, что в роли Жнеца Люцифера он долго не протянет, и был готов к смерти. Готов с самого первого дня, когда принял главное решение своей жизни.

– Отвечай мне правдиво, или я рассеку тебе горло от уха до уха, – произнес нападавший. Роуэн сразу узнал этот голос, хотя принадлежал он человеку, которого Роуэн ну никак не собирался здесь встретить.

– Сперва задайте вопрос, – ответил Роуэн, – а я уж решу, буду ли отвечать или вам придется меня убить.

– Ты прикончил Жнеца Ренуара?

Роуэн не колебался.

– Да, Жнец Фарадей. Это был я.

Лезвие у горла исчезло. Раздался звенящий звук – брошенное сильной рукой, оно вошло в противоположную от кровати стену.

– Черт бы тебя побрал, Роуэн!

Роуэн протянул руку и зажег свет. Жнец Фарадей сидел в единственном кресле. Фарадей должен бы оценить спартанское убранство этой комнаты, подумал Роуэн. Никаких благ цивилизации, за исключением удобной кровати, охраняющей беспокойный сон жнеца.

– Как вы меня нашли? – спросил Роуэн. После своей встречи с Тигром он переехал из Питтсбурга в Монреаль – если уж Тигр его нашел, то может найти любой. И тем не менее, несмотря на переезд, он вновь был обнаружен. К счастью, это был Жнец Фарадей, а не какой-нибудь другой жнец – тот запросто мог бы перерезать его горло.

– Ты забываешь, насколько хорошо я умею путешествовать по глубинному сознанию «Гипероблака», – ответил Фарадей. – Найти любого, кто мне нужен – для меня не проблема.

Фарадей окинул Роуэна взглядом, полным едва сдерживаемого гнева и горького разочарования. Роуэн хотел отвести глаза, но не стал этого делать. Не станет он стыдиться того, что сделал и делает.

– Роуэн, – начал Фарадей. – Когда ты от меня уезжал, то обещал залечь на дно и не иметь никакого дела со жнецами. Так?

– Да, – ответил Роуэн. – Именно так.

– Так ты мне солгал? Ты с самого начала планировал этот спектакль со «Жнецом Люцифером»?

Роуэн встал с кровати и вытащил из стены лезвие. Как он и думал, это был керамбит без отверстия для среднего пальца.

– Я ничего не планировал, – произнес он. – Просто передумал.

Он протянул нож Фарадею.

– Почему? – спросил тот.

– Я почувствовал, что обязан это сделать. Это было просто необходимо.

Фарадей посмотрел на висящую на крючке возле кровати черную мантию.

– И ты носишь мантию запрещенного цвета. Какие правила ты еще не нарушил, можешь вспомнить?

Фарадей был прав. Жнецам нельзя носить мантии черного цвета, и именно по этой причине Роуэн выбрал этот цвет. Черный цвет для властителей тьмы.

– Жнец – существо просветленное, – сказал Фарадей. – Ты же идешь неверной дорогой.

– Вы не имеете права говорить мне, какой дорогой я должен идти. Вы притворились умершим и сбежали.

Фарадей сделал глубокий вдох. Посмотрел на нож в своей ладони и опустил его во внутренний карман мантии цвета слоновой кости.

– Я думал, – произнес он, – что, убедив мир в том, что покончил с собой, я спасу и тебя, и Ситру. Я полагал, что вас исключат из числа учеников и отправят домой, жить прежней жизнью.

– Из вашего плана ничего не вышло, – покачал головой Роуэн. – А вы по-прежнему в бегах.

– Я просто выжидаю, – отозвался Фарадей. – И в этом отличие от того, что делаешь ты. Есть вещи, которые у меня получатся лучше, пока сообщество жнецов не знает, что я жив.

– Ну что ж, – проговорил Роуэн, – зато есть вещи, которые я лучше всего сделаю под мантией Жнеца Люцифера.

Жнец Фарадей встал и посмотрел на Роуэна долгим суровым взглядом.

– Что стало с тобой, Роуэн! – сказал он. – Неужели ты можешь так хладнокровно прерывать нить существования жнеца?

– Когда они умирают, я думаю об их жертвах. О мужчинах, женщинах и детях, подвергнутых жатве по их милости. Ведь эти жнецы не испытывают к своим жертвам ни тени сожаления, ни груза ответственности, который должен чувствовать на своих плечах жнец. Это я сочувствую их жертвам. И это освобождает меня от любых сожалений по поводу тех преступников, которых я убиваю.

Фарадей стоял, всматриваясь в глаза Роуэна все с тем же выражением лица.

– Ну, а, допустим, Жнец Ренуар. В чем состояло его преступление? – спросил он.

– Он занимался на севере этническими чистками.

Фарадей на мгновение задумался.

– И как ты об этом узнал?

– Не забывайте, – сказал Роуэн, – что именно вы научили меня странствовать по глубинному мозгу «Гипероблака». От вас я узнал, насколько важно тщательнейшим образом изучать жизнь человека, которого ты собираешься уничтожить. Или вы забыли, что вложили в мои руки эти инструменты?

Жнец Фарадей посмотрел в окно, но Роуэн понимал, что сделал он это только для того, чтобы не встретиться с ним взглядом.

– О его преступлениях нужно было доложить на заседании лицензионного комитета…

– И что бы они сделали? – спросил Роуэн. – Пожурили и определили испытательный срок? Даже если бы они запретили ему заниматься жатвой, это слишком малое наказание за те преступления, которые он уже совершил.

Наконец старший жнец повернулся и посмотрел на Роуэна. Неожиданно Фарадей показался ему страшно усталым и старым. Во всяком случае, гораздо более пожилым, чем это соответствовало его возрасту.

– Наше сообщество не верит в силу наказания, – проговорил он. – Только в исправление. Это наш принцип.

– Я тоже верю в исправление, – отозвался Роуэн. – В эпоху смертных, если врачи не могли вылечить пораженный раком орган, орган удаляли. Именно так поступаю и я.

– Это жестоко.

– Нет. Жнецы, которых я убиваю, не чувствуют боли. Я сжигаю их тогда, когда они уже мертвы. В отличие от Жнеца Хомского, я не сжигаю их заживо.

– Смягчающее обстоятельство, – покачал головой Фарадей. – Но оно тебя не спасет.

– А я не прошу, чтобы меня спасали, – ответил Роуэн. – Все, что я хочу, так это спасти сообщество жнецов. И я верю, что мой способ – единственный.

Фарадей вновь посмотрел на него, а потом грустно покачал головой. Ярость покинула его душу. Он, казалось, смирился с тем, что происходит.

– Если вы хотите, чтобы я остановился, убейте меня своими руками, – закончил Роуэн.

– Не нужно меня ни к чему подталкивать. Если я сочту, что это необходимо, ничто меня не остановит – как бы горько мне потом ни было.

– Но вы этого не сделаете, – с горячностью выпалил Роуэн. – Потому что в глубине своего сердца вы знаете: необходимо делать то, что я делаю.

Несколько минут Жнец Фарадей молчал. Он вновь смотрел в окно. На улице пошел снег. Крупные хлопья покрывали землю. Тротуары станут скользкими, люди будут падать, разбивать головы. У восстановительных центров сегодня ночью добавится работы.

– Так много жнецов забыли наши традиции, – наконец сказал он, и груз печали в его голосе был столь велик, что даже Роуэн не смог постичь его во всей полноте. – Тебе придется уничтожить половину сообщества, потому что, как я понимаю, убитого тобой Годдарда жнецы так называемого нового поколения воспринимают как мученика. И все больше и больше жнецов начинает видеть в убийстве источник удовольствия. А жертвами всего, что сейчас происходит, становятся совесть и сочувствие.

– Я буду делать то, что считаю необходимым, и до тех пор, пока смогу, – только и мог сказать Роуэн.

– Ты можешь уничтожать жнеца за жнецом, но волн прилива тебе не остановить.

Теперь задумался уже Роуэн. И он понял: Фарадей прав. Сколько бы жнецов он ни убрал, на подходе было гораздо больше. Жнецы нового поколения станут искать себе учеников среди тех, кто жаждет убийства и крови, среди тех, кого в эпоху смертных помещали в изоляцию от общества, за железные решетки, где они проводили остаток жизни. Теперь же этим монстрам будет дозволено убивать на законных основаниях, без всяких последствий. Но ведь совсем не этого хотели Основатели, которые, правда, давно уже добровольно ушли из жизни. Да если бы кто-нибудь из них был жив, разве хватило бы у них сил изменить то, что мы наблюдаем?

– Так что же остановит прилив? – спросил Роуэн.

Жнец Фарадей посмотрел ему в глаза и ответил:

– Жнец Анастасия.

Роуэн никак не ожидал услышать такой ответ.

– Ситра? – переспросил он.

– Она – новое воплощение разума и ответственности. Она может вернуть нас к прежним ценностям и идеалам. Именно поэтому новые жнецы так боятся ее.

В выражении лица Фарадея Роуэн увидел нечто более глубокое и потаенное. Он знал, что говорит ему учитель.

– Ситра в опасности? – спросил он.

– Похоже на то.

Неожиданно весь мир для Роуэна перевернулся. Он был ошеломлен – насколько быстро изменились его цели и интересы.

– Что я могу сделать? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Фарадей. – Но я могу сказать, что должен был бы сделать. По поводу каждого из убитых тобой жнецов ты напишешь элегию.

– Я вам больше не ученик, и вы не имеете права мне приказывать.

– Да, но если ты хочешь смыть хотя бы часть крови со своих рук и вновь заслужить мое уважение, то сделаешь это. Напишешь по каждому из них честную эпитафию. Будешь писать о том добре, что принес каждый в эту жизнь, а также о причиненном ими зле – ведь любой, даже самый эгоистичный и испорченный жнец в глубине души несет что-то хорошее, и прозорливый глаз увидит это добро сквозь морщинистую гримасу порока. Когда-то, давно, перед тем как пасть, каждый из них стремился к добру.

Он задумался, отвлеченный воспоминаниями.

– Со Жнецом Ренуаром мы были друзьями, – наконец произнес он. – Задолго до того, как его фанатизм стал той раковой опухолью, о которой ты говорил. Он тогда был влюблен в женщину из племени Вечномерзлотников. Ты ведь не знал об этом, верно? Но, поскольку Ренуар был жнецом, жениться он не мог. А она вышла замуж за человека из своего племени… Именно тогда родилась ненависть Жнеца Ренуара к этому народу.

Фарадей бросил взгляд на Роуэна.

– Знай ты про это, пощадил бы его?

Роуэн не ответил – ответа на вопрос учителя у него не было.

– Закончи свои разыскания по поводу этого человека, – сказал Фарадей, – напиши анонимную эпитафию и опубликуй, чтобы каждый смог ее прочесть.

– Да, Жнец Фарадей, – отозвался Роуэн, неожиданно испытав прилив гордости от того, что повиновался своему бывшему наставнику.

Удовлетворенный, Фарадей направился к двери.

– А как вы? – спросил Роуэн, в глубине души совсем не желавший, чтобы Фарадей ушел и оставил его наедине с его собственными мыслями. – Вы снова собираетесь исчезнуть?

– У меня много дел, – ответил Фарадей. – Я недостаточно долго живу, и не был лично знаком с Верховным Лезвием Прометеем и жнецами, которых мы называем Основателями, но я знаком с той мудростью, которую они оставили нам в наследство.

Помнил и Роуэн: Если этот наш эксперимент не удастся, у нас есть способ спастись.

– Отлично. Ты хорошо помнишь то, что я задавал вам читать. Основатели разработали запасной план – на случай, если сообщество жнецов склонится к нечестию и пороку. Когда-то давно этот план был утрачен. Но я надеюсь, что мы просто забыли о его местонахождении.

– Вы надеетесь его найти? – спросил Роуэн.

– Может быть, и найду. А может быть, и нет. Но главное, как мне кажется, это то, что я знаю, где искать.

Роуэн обдумывал слова Фарадея. Он догадывался, где учитель планирует вести поиски.

– Стоя? – спросил он.

Роуэн знал совсем немного о Городе Стойкого Сердца, которое в обиходе называли просто Стоей. Это был город на плавучем острове в самом центре Атлантики. Там находилась столица сообщества жнецов, и именно оттуда Совет Семи Великих надзирал за всеми областями мира, где осуществляли свою деятельность жнецы.

Если бы Роуэн был простым учеником, Великие Жнецы Стои на него вряд ли бы обратили внимание. Но он был Жнец Люцифер, а потому справедливо полагал, что его существование было чем-то большим, чем пятнышком на радаре Совета Семи. Наверняка его действия уже привлекли к себе взгляд Великих Жнецов – пусть они пока никак не обозначили своего интереса.

Но, пока Роуэн размышлял о той роли, которую плавучий остров играл в общем порядке вещей, Жнец Фарадей отрицательно покачал головой.

– Нет, не Стоя, – сказал он. – Этот остров был построен через много лет после основания сообщества жнецов. Место, которое я ищу, много старше Стои.

И, когда Роуэн непонимающе захлопал глазами, Жнец Фарадей произнес:

– Нод.

Не сразу Роуэн вспомнил, о чем идет речь. Много лет прошло с того дня, когда он впервые услышал детскую считалочку «Хозяин страны Нод».

– Но этого места просто не может быть, – воскликнул он. – Это ведь просто детский стишок! Сказка!

– Даже самые фантастические истории имеют корни, имеют место и время происхождения. Хорошенько рассмотри самую обычную, самую невинную детскую сказку – найдешь такое, от чего волосы встанут дыбом.

Слова Фарадея заставили Роуэна вспомнить еще одну детскую песенку. «Роза и кольцо». Лишь много позже он узнал, что эта песенка появилась в годы, когда на Земле свирепствовала смертоносная болезнь, от которой погибали люди эпохи смертных, – черная чума.

Без знания контекста эта песенка казалась лишь набором бессмысленных фраз, но стоило вам узнать, о чем она, каждая строчка приобретала жуткий, мистический смысл. Дети пели страшную песню о неминуемой смерти.

Считалочка про страну Нод на первый взгляд тоже была лишена смысла. Роуэн помнил, что дети вставали в круг и декламировали ее, в то время как в центре круга стоял тот, кого они называли «Оно». Когда считалочка заканчивалась, стоящий в круге бросался на детей и старался их осалить. Последний из осаленных занимал место в круге и становился «Оно».

– Но ведь нет доказательств существования страны Нод, – сказал Роуэн.

– Именно поэтому ее никто не нашел, – кивнул Фарадей. – Даже тоновики, которые верят в нее с тем же жаром, с которым верят в Великий Резонанс.

Упоминание тоновиков убило последнюю надежду на то, что Роуэн серьезно воспримет слова Фарадея. Тоновики? Да неужели? Роуэн спас многих тоновиков в тот день, когда убил Годдарда, Хомского и Рэнд. Но это совсем не значило, что он всерьез станет воспринимать их нелепый культ.

– Это смешно – сказал он. – Не верится…

Фарадей улыбнулся.

– Да, Основатели поступили крайне мудро, укрыв квинтэссенцию истины в оболочку абсурда. Разве станет умный, рационально мыслящий человек там ее искать?

Остаток ночи Роуэн провел без сна. Каждый звук усиливался многократно; даже биение собственного сердца невыносимым грохотом отдавалось в его ушах. Он чувствовал не страх, но тяжесть. Тяжесть ответственности за спасение сообщества жнецов. А теперь и за жизнь Ситры.

Что бы ни думали жнецы Мидмерики, Роуэн с уважением относился к их сообществу. Это была идеальная идея для идеального мира – привлечь к делу балансировки бессмертия и смерти самых мудрых людей, людей, которые более всех прочих способны испытывать сострадание. Жнец Фарадей показал Роуэну, каким должен быть настоящий жнец, и, подобно ему, многие жнецы, даже весьма заносчивые и своенравные, исповедовали высочайшие ценности, завещанные Основателями. Без этих ценностей сообщество жнецов могло превратиться в шайку убийц. Роуэн был достаточно наивен, чтобы поверить, будто сможет предотвратить это. Но Жнец Фарадей все понимал много лучше, чем он.

Но, так или иначе, это была тропа, которую Роуэн для себя выбрал; сойти с нее означало бы признаться в собственном поражении. Поступить так он был не готов. Даже если в одиночку он не смог бы предотвратить гибель сообщества, удалить из его тела самые страшные раковые клетки он был в состоянии.

Но он был совершенно один! Присутствие Жнеца Фарадея на мгновение согрело его, но после ухода учителя Роуэн почувствовал себя еще более одиноким. А Ситра? Где она теперь? Ее жизнь находилась под угрозой, а что он мог с этим поделать? Необходимо было найти способ помочь Ситре и спасти ее.

Заснул он только под утро и, к счастью, во сне увидел не тот ужас и сумятицу, что ждали его в реальной жизни, а то блаженное время, когда он жил простыми заботами и радостями, когда самыми страшными неприятностями были редкие плохие отметки в школе, а также неуемное желание лучшего друга Тигра посильнее расшибиться, прыгнув с очередной крыши. Это было время, когда будущее широко ему улыбалось, а он знал, что бессмертен и будет жить вечно.

Нет никакой тайны в том, почему в Зоне Хартии мной учреждены иные законы, чем те, что действуют во всем остальном мире. Для меня стала очевидной необходимость вариативности социальной жизни и ее инновативности. Почти весь мир стал однородным. Таков естественный результат развития объединенной планеты. Национальные языки утратили свою важность и превратились в экзотизм. Новые расы стали результатом оптимального смешения того лучшего, что несли с собой различные этносы, с весьма незначительными вариациями.

Но в Зоне Хартии различия поощряются, а социальный эксперимент стал нормой жизни. Мною было образовано семь подобных зон, по одной на каждом континенте. Где это было возможно, я сохранило границы, действовавшие в эпоху смертных.

Особую гордость мне внушают социальные эксперименты, проводимые в этих Зонах Хартии. Например, в Непале запрещен любой вид трудовой деятельности. Всем гражданам Непала предоставлена возможность выбрать любой вид отдыха и развлечений, при этом гарантированный Базовый Доход там значительно выше, чем в иных областях, поэтому никто к ним не относится с презрением за неумение обеспечить себе приличный уровень жизни. И это породило в культуре Непала высочайшую меру альтруизма и склонности к благотворительности. Социальный статус здесь измеряется не уровнем благосостояния, а способностью к сочувствию и бескорыстием.

В Тасмании каждый житель обязан произвести определенные изменения в структуре своего организма с тем, чтобы расширить свои жизненные возможности. Так, самыми популярными модификациями организма здесь стали наличие жабр, которые позволяют гражданам вести существование амфибий, а также появление перепонок, подобных тем, что имеет белка-летяга – последние позволяют своим обладателям, в качестве развлечения, парить в воздухе и даже путешествовать таким образом на дальние расстояния.

Понятно, никто никого не принуждает – люди имеют право покинуть Зону Хартии в любой момент. По сути, рост или уменьшение количества населения в этих зонах есть индикатор того, насколько хороши или неудачны действующие здесь законы. Таким образом, я могу продолжать улучшать условия жизни человека, применяя по всему миру наиболее удачно зарекомендовавшие себя в Зонах Хартии социальные программы.

Теперь о том, что касается Техаса.

В этой области я намеренно поддерживаю анархию. Здесь мало законов, почти нет ограничений. Управляя, я стараюсь не мешать людям и смотрю, к чему ведет данная им полная свобода. Результаты пока неоднозначные. Некоторые люди поднялись до уровня совершенства, а другие опустились ниже самого низкого дна. Пока неизвестно, какой информацией по Техасу можно воспользоваться в прочих областях мира.

Есть необходимость продолжить исследования.

«Гипероблако»

Глава 14 Тигр и Изумрудный Жнец

– ЭТО ВАМ НЕ ВЕЧЕРИНКА, юноша! Нужно увереннее держаться!

Одетая в ярко-зеленую мантию женщина-жнец, с яростной улыбкой скалясь на Тигра Салазара, ловкой подсечкой бросила того на мат. Почему эту тоненькую подстилку они называют матом, хотя она совсем не защищает его от ударов о жесткий пол из тикового дерева на верхней террасе таунхауса, где они с Изумрудным Жнецом проводили спарринг? И дело совсем не в синяках. Несмотря на то что его болеутоляющие наночастицы были переведены в экономичный режим, Тигр получал удовольствие от прилива эндорфинов, сопровождавшего боль от ударов об пол во время тренировки. Это было даже интереснее, чем прыгать с крыши. Конечно, достаточно попрыгав с крыш, ты уже, как наркоман, не можешь без этого обойтись; но в рукопашном бою, в отличие от прыжков, каждый раз ты сталкиваешься с чем-то новым. Единственное разнообразие – это если в полете, по пути, ты тоже с чем-то сталкиваешься: с балкой, балконом… И все равно это не то!

Тигр вскочил и вновь бросился в бой, нанеся несколько хороших ударов. Этим он разозлил Жнеца Рэнд. Она оступилась, упала, а он рассмеялся, что разъярило ее окончательно. Этого Тигр и хотел. Слабостью Жнеца Рэнд была как раз неспособность сдерживать чувства. Хотя она намного превосходила Тигра в жестоких приемах системы Бокатор «Черная вдова», горячность и вспыльчивость мешали ей, отчего победить ее было несложно. Тигру вдруг показалось, что Жнец Рэнд сейчас бросится на него и затеет скандал. Когда она выходила из себя, то могла рвать на своем противнике волосы, могла подбить ему глаз, а могла и кромсать его плоть ногтями, способными оставлять следы на камне.

Но не сегодня. Сегодня Жнец Рэнд держала себя в руках.

– Достаточно! – сказала она, выйдя из круга. – Иди в душ.

– Не присоединитесь? – решил немного поиздеваться Тигр.

Она усмехнулась:

– Я как-нибудь приму твое предложение. И тогда тебе несдобровать.

– Разве вы не знаете, что я профессиональный гость? Я знаю пару-тройку разных штучек.

Затем он снял пропитанную потом рубашку, в качестве последнего аргумента обнажив свой скульптурный торс, и вышел.

Закрывшись в душе, Тигр продолжал удивляться той завидной ситуации, в которой оказался. Ему действительно повезло. Когда он приехал сюда, то решил, что это обычная вечеринка. Но никакой вечеринки не было, как и прочих гостей. Со времени его приезда прошло больше месяца, а странное приключение все не кончалось. Хотя, если его пригласили в качестве ученика, все это неминуемо должно подойти к финалу. Пока же он жил в шикарном пентхаусе и ел лучшее из того, что любил, а единственным занятием были тренировки.

– Нужно поднакачать твое тело – тебя ждут великие дела!

Жнец Рэнд никогда не называла его по имени. Либо «юноша», когда она была в хорошем настроении, либо, когда ей что-то не нравилось, – «червяк» или «мешок с костями».

Хотя она никогда не раскрывала своего возраста, Тигр прикинул, что ей лет двадцать пять – реальных двадцать пять. В уже пожившем человеке, который, сделав разворот, вернул себе двадцатипятилетний возраст, было бы нечто, что можно было легко определить. В этой вторичной молодости ощущалась некая несвежесть. Но Изумрудный Жнец шла по жизни в первый раз.

Хотя, по правде говоря, Тигр не был уверен, что Рэнд была жнецом. Кольцо, и настоящее, у нее было, но она никогда не занималась жатвой, а Тигр знал, что каждый жнец обязан регулярно выходить на работу. У них же квота!

Более того, Жнец Рэнд никогда не встречалась с другими жнецами. А разве у них нет особых дней, – ну, тех, когда жнецы сходятся несколько раз в год? Эти встречи называются «конклавы». Хотя не исключено, что здесь, в Техасе, совсем другие порядки, чем в остальных Мериках. Зря, что ли, эту область называют Одинокой Звездой?

Но, так или иначе, дареному коню в зубы не смотрят. Если дома, в родной семье, его почти не замечали, то теперь он – в центре внимания. А каким он стал сильным! Каким быстрым и проворным! Прямо-таки объект зависти и восхищения. Что ж, если все это ни к чему не приведет и Изумрудный Жнец выставит его за порог, пожелав всего хорошего, то он, ничего не потеряв, вернется к обычной жизни профессионального гостя, но уже в новом качестве! И он будет востребован! Еще бы – такая фигура! Его новые формы, конечно же, будут вызывать всеобщее восхищение.

А если его не отправят восвояси? Ему что, дадут кольцо и отправят на жатву? Сможет ли он кого-нибудь убить? Конечно! Тигр, как и все, нередко играл в игры со смертью. Понятно, это была смерть временная, но все-таки…

Он улыбнулся, вспомнив свой лучший розыгрыш. Плавательный бассейн в его школе был осушен перед ремонтными работами, и Тигру пришла в голову блестящая идея наполнить его голографической водой. И вот лучший в школе прыгун в воду решил сигануть в нее ласточкой с десятиметровой вышки. Стон, который он издал, когда соприкоснулся с дном бассейна, – это было нечто! Тигру не жаль было расплатиться за эту шутку исключением из школы на три дня, да еще шестью неделями общественных работ, на которые его послало «Гипероблако». Но даже сам ныряльщик, когда вернулся через несколько дней из восстановительного центра, признал, что розыгрыш был что надо.

Правда, здесь ведь речь идет о другой смерти. Это будет совсем не временная смерть, и убивать ему придется каждый день. Может быть, он даже станет таким же жнецом, как тот, у которого учеником был Роуэн? Жнец Годдард – тот знал толк в вечеринках! В вечеринках Тигр разбирается, а коли так, то и с остальным разберется.

Конечно, Тигр был не до конца уверен, что он – ученик жнеца. Ведь, так или иначе, но Роуэн провалил экзамен. Тигру трудно было предположить, что он победит там, где Роуэн проиграл. Кроме того, год ученичества сильно изменил Роуэна. Он весь почернел; стал жутко серьезным от всех умственных испытаний, с которыми столкнулся. Тигр ничего подобного пока не чувствовал. Его мозг был выключен из процесса, и его это вполне устраивало. Мозг был не самым развитым его органом.

А может быть, из него готовят телохранителя для жнеца? Хотя он с трудом мог допустить, что жнецу нужен телохранитель. Не было дураков, желающих напасть на жнеца – ведь в качестве наказания казнена будет вся семья нападавшего. А если так, то он не был уверен, что работа ему по душе. Власти никакой, а жесткач изрядный. Нет, если бонусы нулевые, на такую работу он не согласен.

– Я думаю, ты почти готов, – как-то вечером за обедом сказала ему Жнец Рэнд. Робот-официант только что принес им по отличному куску мяса – настоящего, не синтетического. Реальный белок, лучший материал для формирования мышц.

– Готов, чтобы получить кольцо? – спросил Тигр. – Или у вас что-то другое на уме?

Рэнд улыбнулась загадочной улыбкой, которая оказалась более привлекательной, чем Тигру хотелось бы признать. Не такой он ее нашел, когда только прибыл в Техас; но в системе «Бокатор» была странная комбинация жестокости и эротики, которая и изменила их взаимоотношения.

– Если речь идет о кольце жнеца, – спросил Тигр, – то на конклаве я обязан пройти какие-то испытания, так?

– Доверься мне, юноша, – покачала головой Жнец Рэнд. – Ты получишь кольцо на свой пальчик без всякого конклава. Это я тебе гарантирую лично.

Итак, он действительно будет жнецом! Тигр с удвоенным аппетитом доел свой обед. Узнать свое предназначение – в этом было нечто одновременно пьянящее и пугающее.

Часть 3 Внутренний враг

Из мрачного царства холодного дня Бегу я туда, где спасут меня — В Страну волшебную Нод. Там буду гулять налегке в облаках, И ангелы будут держать на руках Меня средь небесных красот. Оса в траве, раз – топор промеж глаз, Оса в траве, два – с плеч голова, Оса в траве, три – навеки умри, Оса в траве, пять – считаем опять. Беги туда, где спасут тебя — В страну волшебную Нод: К югу от Уэй, в царство теней, Прочь от земных забот. Детская считалочка (источник неизвестен)

Глава 15 Зал Отцов-основателей

БОЛЬШАЯ АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА, считавшаяся одним из Семи чудес древнего мира, была жемчужиной в короне династии Птолемеев – интеллектуальный центр нашего мира в те времена, когда Земля считалась центром вселенной, и вся вселенная вращалась вокруг нее.

К сожалению, Римская империя полагала, что центром вселенной была ее версия мира, а потому сровняла греческую библиотеку с землей. Утрата библиотеки с тех пор интеллектуалами и книгочеями считается одной из самых страшных потерь человеческой культуры.

«Гипероблако» решило восстановить библиотеку, а потому для задач реконструкции мобилизовало тысячи людей, предоставив им лет на пятьдесят постоянную работу. Когда здание большой библиотеки было закончено, оно оказалось максимально близкой копией изначального сооружения, и стояло в том самом месте, где и прежняя библиотека. Это грандиозное сооружение призвано было напоминать о том, что было утрачено в прошлом, и гарантировать, что отныне знание, находящееся под защитой «Гипероблака», уже никогда и никуда бесследно не исчезнет.

После завершения строительства здание попало в руки сообщества жнецов и стало местом сбора их рабочих журналов – пергаментных томов, которые жнецы на постоянной основе должны были вести ежедневно.

А поскольку сообщество жнецов имело право делать то, что ему заблагорассудится, «Гипероблако» не смогло их остановить, удовлетворившись, по крайней мере, тем, что библиотека была перестроена. А уж как ею распорядиться – это решать человечеству.

Мунира Атруши, как и большинство людей в мире, имела во всех отношениях идеальную работу, то есть работу самую обычную. И относилась к ней, как почти все – то есть не любила, но и нененависти не испытывала. Чувства ее располагались где-то посередине между этими крайностями.

Она работала в Большой Александрийской библиотеке по ночам, с полуночи до шести утра, дважды в неделю. Остальное же время проводила в аудиториях Каирского отделения Израэбианского университета, где изучала информатику. Естественно, поскольку вся информация в мире «Гипероблаком» была давно оцифрована, степень по информатике, как и большинство прочих академических степеней, практических целей не имела. Подумаешь, еще одна бумажка в рамке на стене! Да еще повод познакомиться и подружиться с такими же, как и она, носителями бесполезных степеней.

Но Мунира надеялась, что этот клочок бумаги убедит Библиотеку в необходимости нанять ее в качестве одного из хранителей, потому что – в отличие от прочей информации, существовавшей в мире, – журналы жнецов «Гипероблако» даже не каталогизировало. Только неумелым человеческим рукам было позволено работать с этими материалами.

Любой человек, желающий изучать какой-либо из трех с половиной миллионов томов, собранных здесь с момента основания сообщества жнецов, имел право сюда прийти. И мог он это сделать в любой час дня или ночи, поскольку Большая библиотека была открыта для всего мира двадцать четыре часа в сутки, изо дня в день. И тем не менее Мунира заметила, что очень немногие пользуются этой возможностью. Днем здесь занималась исследованиями небольшая горстка специалистов-ученых. Туристов было побольше, но они, главным образом, интересовались историей библиотеки и ее архитектурой. Журналами жнецов они совсем не интересовались – разве что охотно снимались на их фоне.

Ночью же люди заходили вообще крайне редко. Поэтому Мунира коротала свое одиночество в компании двоих охранников из службы безопасности сообщества жнецов, чье присутствие было в большей степени декоративным. Подобно двум живым статуям, они одиноко стояли у входа в библиотеку. Зато днем с ними желали сняться толпы туристов.

Выходя в свою ночную смену, Мунира понимала, что в случае удачи в библиотеку зайдет пара-другая специалистов. Но, как правило, эти люди точно знали, что им нужно, а потому даже не подходили к информационной стойке. И поэтому Мунира не отвлекалась от изучения университетских предметов или чтения записей, которые в своих журналах оставили жнецы. Это чтение она находила завораживающим. Заглядывать в самое сердце и душу людей, которых наделили правом прерывать жизнь, узнавать, что они чувствовали, отправляясь на жатву, – это затягивало, и скоро Мунира рвалась к этим журналам как одержимая. Ежегодно к собранию прибавлялось много тысяч томов, а потому чтиво у нее никогда не иссякало, хотя читать записи одних жнецов было неизмеримо интереснее, чем дневники других.

Она все прочитала о сомнениях, раздиравших душу Высокого Лезвия Коперника перед тем, как он покончил с собой; узнала все о том, как сокрушалась Жнец Кюри по поводу своих опрометчивых поступков в юности, и, конечно, до конца разобралась во лжи, которую оставил на страницах своего журнала Жнец Шерман. Так много интересного она нашла на страницах этих рукописных журналов!

Как-то в декабре, глубокой ночью, Мунира изучала эротические откровения недавно ушедшей из жизни Жнеца Рэнд, которая многие страницы своего журнала отдала деталям своих сексуальных состязаний. Едва она перевернула страницу, как увидела идущего к ней через вестибюль человека, неслышно ступавшего по плитам мраморного пола. Был он одет в уныло-серый костюм, но по тому, с каким достоинством держался, было очевидно – это жнец. Жнецы ходят иначе, чем обычные люди. Они движутся так уверенно и величественно, что, кажется, сам воздух расступается перед ними. Но если этот человек жнец, почему на нем нет мантии?

– Добрый вечер, – произнес незнакомец. Глубокий тон, явный мериканский акцент. Волосы седые, аккуратно постриженная, седеющая борода, но взгляд молодой, настороженный.

– В общем-то, уже почти утро, а не вечер, – отозвалась Мунира. – Если быть точным, два пятнадцать.

Она вгляделась в подошедшего. Лицо знакомое, но сказать, откуда, Мунира не могла. И вдруг в памяти вспыхнуло: безупречная белая мантия… Нет, не белая, цвета слоновой кости. Она, естественно, не знала всех жнецов, она не знала даже всех мериканских жнецов. Но тех, кто приобрел всемирную известность! И она узнала незнакомца.

– Добро пожаловать в Большую Александрийскую библиотеку, – сказала она. – Чем я могу вам помочь?

Мунира намеренно не стала называть его «ваша честь», как это положено при обращении к жнецу, потому что тот явно стремился остаться инкогнито.

– Я ищу ранние записи, – сказал посетитель.

– Чьи конкретно?

– Все.

– Ранние записи всех жнецов?

Посетитель вздохнул, слегка обиженный тем, что его не поняли. Да, вне всякого сомнения, он – жнец. Только жнец может одновременно демонстрировать раздражение и выдержку.

– Все ранние записи Первых жнецов, – терпеливо объяснил он. – Прометея, Сапфо, Леннона.

– Я знаю имена Первых жнецов, – вмешалась Мунира, раздосадованная демонстративной снисходительностью ночного визитера. Обычно Мунира была более приветливой, но теперь ее оторвали от особенно интересного чтения. Кроме того, из-за дневных занятий она едва успела слегка вздремнуть, а потому чувствовала усталость. И все-таки она изобразила на лице улыбку и решила быть подружелюбнее – вдруг этот таинственный жнец-инкогнито решит подвергнуть ее жатве, если сочтет чересчур грубой!

– Все ранние журналы находятся в Зале Основателей, – сказала она. – Я должна открыть его для вас. Прошу вас, идемте со мной.

Поставив на конторку табличку с надписью «Буду через пять минут», Мунира повела жнеца в недра библиотеки.

Шаги ее эхом отдавались от гранитных стен. В ночной тишине все звучало громче, чем обычно. Хлопнет на карнизе крыльями летучая мышь – а кажется, это взлетает дракон! Но шаги спутника Муниры были совсем не слышны, и от этого она нервничала – как и от вспышек светильников, которые загорались над их головами и, по мере их продвижения по коридору, гасли за спиной, потрескивая, словно факелы, которые они имитировали своим светом. Сделано это было умно, но идущего по коридору человека неизменно начинала изводить манера, с которой его тень то росла, то укорачивалась, то вновь росла…

– А вы знаете, что популярные записи отцов-основателей выложены на открытом сервере сообщества жнецов? – спросила Мунира. – Там сотни избранных отрывков.

– Я ищу не избранные отрывки, – отозвался ее спутник. – Мне нужны те, что не были «избраны».

Мунира посмотрела на своего собеседника еще раз, и, наконец, истина открылась ей, причем с такой силой, что она споткнулась. Споткнулась слегка и тут же выправила походку, но он заметил. В конечном итоге, он ведь был жнецом, а жнецы замечают все.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Нет, все в порядке, – ответила она. – Просто свет мерцает, и нелегко заметить щели между камнями.

Ну да, конечно, хотя споткнулась она не по этой причине. Но, коли она сказала правду, может быть, лжи в ее словах он не заметит?

В Библиотеке, среди коллег, Мунира получила кличку «могильщик». Так ее именовали за спиной. Частично из-за ее мрачной внешности, но также и потому, что одной из ее обязанностей было выбрать и удалить из общего собрания записи тех жнецов, которые либо сами на себя наложили руки, либо были жестоко убиты; последнее теперь все чаще случалось в Мериках.

Год назад она полностью обработала материалы этого самого жнеца – со дня его посвящения до дня смерти. Его журналы более не лежали среди журналов живых, будучи перенесены в северное крыло, к материалам тех жнецов Мидмерики, чьи подошвы уже не попирали поверхность Земли. И тем не менее рядом с ней шел именно он, Жнец Майкл Фарадей.

Мунира прочитала некоторые из журналов Фарадея. Его мысли и переживания привлекали ее больше, чем мысли и чувства кого бы то ни было. Все, что происходило с ним, он чувствовал очень глубоко. Новость о том, что он покончил с собой, опечалила, но не удивила Муниру. Столь развитое чувство сострадания стало для жнеца невыносимой ношей.

Хотя Мунира до этого общалась со многими жнецами, она никогда не испытывала такого почтительного восторга, как от встречи со Жнецом Фарадеем. Хотя и постаралась не показать своих чувств – не могла же она дать Фарадею понять, что узнала его. По крайней мере, до того момента, когда он сам раскроется и расскажет о причинах своего прихода.

– Вас зовут Мунира, – сказал Фарадей, и это было утверждение, а не вопрос.

Сначала она подумала, что он прочитал ее имя на табличке информационной стойки, но что-то сказало ей, что ее имя он узнал задолго до прихода в библиотеку.

– Ваше имя означает «светящаяся», – продолжил он.

– Я знаю, что означает мое имя, – сказала Мунира.

– Вот как? – улыбнулся Фарадей. – И вы действительно светитесь среди более тусклых здешних звезд?

– Я просто скромная слуга библиотеки, – отозвалась Мунира.

Они вышли из длинного центрального коридора в сад внутреннего дворика. В его дальнем углу виднелись кованые железные ворота Зала Основателей. Сияние луны окрасило окружающие скульптуры и фигурно постриженный кустарник в розовато-лиловый цвет, а их тени, на которые было боязно наступать, протянулись по дорожке, словно глубокие ямы.

– Расскажите мне о себе, Мунира, – сказал он негромко, но таким тоном, который способен просьбу превратить в приказ; именно так умеют делать жнецы, и отказать им невозможно!

В это мгновение до нее дошло: Жнец Фарадей понял, что она его узнала. Означает ли это, что он может подвергнуть ее жатве, прервать ее жизнь ради сохранения собственного инкогнито? Из того, что Мунира читала про Жнеца Фарадея, она поняла – он не из тех жнецов, кто так поступает. Но ведь жнецы – за пределами нашего понимания! Ей стало холодно, несмотря на душное тепло Израэбианской ночи.

– Я уверена, что вы знаете все, что я могла бы вам сообщить, Жнец Фарадей, – сказала Мунира.

Вот. Она произнесла это. Долой притворство!

Фарадей улыбнулся.

– Простите, что сразу не представился, – сказал он, – но мое присутствие здесь, как бы это сказать, несколько выпадает за рамки общепринятого.

– Означает ли это, что я нахожусь в компании призрака? – спросила Мунира. – И вы сейчас исчезнете в стене, а потом каждую ночь вновь и вновь станете навещать меня?

– Возможно, – отозвался Фарадей. – Но сперва поглядим, что и как.

Они подошли к Залу Основателей. Мунира открыла ворота, и они вошли в комнату, которая настолько напоминала усыпальницу, что туристы часто спрашивали Муниру, а не похоронены ли тут сами Первые жнецы. Конечно, никого здесь не хоронили, но Мунира временами чувствовала их присутствие.

Здесь, на тяжелых полках из известняка, располагались сотни томов, и каждый журнал был заключен в плексигласовый ящик с системой климат-контроля – роскошь, которой наслаждались только самые древние тома в библиотеке.

Жнец Фарадей принялся за поиски. Мунира подумала, что он захочет остаться один и отправит ее прочь, но вместо этого он сказал:

– Задержитесь, если можете. Местечко слишком мрачное, чересчур суровое, чтобы одиночество могло принести хоть какое-то удовольствие.

И Мунира закрыла ворота, сперва выглянув наружу, чтобы убедиться, что их никто не видит. Потом помогла жнецу открыть пластиковый ящик замысловатой конструкции, который содержал в себе том, снятый Фарадеем с полки, и села напротив него за каменный стол в центре комнаты. Жнец ничего не стал объяснять, но вопрос висел в воздухе, а потому Мунира вынуждена была его задать.

– Как вы здесь оказались, ваша честь? – спросила она.

– Самолетом и паромом, – усмехнувшись, ответил Фарадей.

Затем посмотрел на Муниру и задал свой вопрос:

– Скажите, Мунира, почему вы решили работать на сообщество жнецов после того, как провалили экзамен?

Мунира напряглась. Так он решил наказать ее за чрезмерное любопытство?

– Я не проваливала экзамен, – сказала она. – Вакансия была одна, а претендентов на место Израебианского жнеца было пять. Одного выбрали, а четверых нет. То, что тебя не выбрали, совсем не означает, что ты провалила экзамен.

– Простите меня, – улыбнулся Фарадей. – Я не хотел вас обидеть. Мне просто любопытно – как это разочарование не отвратило вашего сердца от сообщества.

– Вам любопытно или же вы удивлены?

Жнец Фарадей вновь улыбнулся:

– Удивить меня способны очень немногие вещи.

Мунира пожала плечами, словно ее неудача на экзамене не имела для нее никакого значения.

– Я ценила сообщество жнецов тогда, ценю и сейчас, – сказала она.

– Понимаю, – отозвался Жнец Фарадей, бережно переворачивая страницу старого журнала.

Помедлил и спросил:

– А насколько вы верны системе, которая отвергла вас?

Мунира вновь напряглась, не уверенная, что знает, какой ответ ждет от нее Фарадей.

– У меня есть работа. Я ее исполняю. И горжусь ею, – сказала она.

– Не сомневаюсь.

Жнец посмотрел на нее. В самую ее душу. Сквозь нее.

– Могу я поделиться с вами своим мнением о Мунире Атруши? – спросил он.

– У меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, – ответил он, что было, конечно, лишь полуправдой.

– Хорошо. Так какого же вы обо мне мнения?

Фарадей закрыл старый журнал и все свое внимание направил на Муниру.

– Вы ненавидите сообщество жнецов так же сильно, как и любите, – начал он. – Именно поэтому вы хотите быть для них незаменимой. Надеетесь, что со временем станете главным в мире специалистом по журналам, которые содержатся здесь, в библиотеке. Это даст вам власть над историей сообщества жнецов. И, обретя эту власть, вы поймете, что одержали над сообществом жнецов молчаливую победу, потому что окажется, что в вас они нуждаются больше, чем вы в них.

Неожиданно Мунира почувствовала, что теряет равновесие – словно пески, которые когда-то поглотили дворцы фараонов, двинулись у нее под ногами, готовые поглотить и ее. Как ему удалось так глубоко заглянуть в ее душу? Найти слова, чтобы описать чувства, которые она боялась озвучить даже наедине с собой? Он понял Муниру так хорошо, что она почувствовала себя одновременно и освобожденной, и пойманной в ловушку.

– Я вижу, что я прав, – сказал Фарадей просто, улыбнувшись Мунире теплой и слегка озорной улыбкой.

– Чего вы хотите, Жнец Фарадей?

Наконец он ей все объяснил:

– Я хочу приходить сюда каждую ночь, пока не найду в старых журналах жнецов то, что мне нужно. Я также хочу, чтобы вы держали все это в секрете и предупреждали меня, если кто-то приближается, когда я занят исследованиями. И вы должны обещать, что сообщество жнецов не узнает от вас, что я жив. Можете сделать это для меня, Мунира?

– А вы скажете, что ищете? – спросила она.

– Я не могу этого сделать. При неблагоприятном стечении обстоятельств вас могут силой принудить раскрыть эту тайну. А мне не хочется ставить вас в такое положение.

– И тем не менее вы просите меня хранить ваш секрет. Тоже незавидное положение.

– Ничего незавидного в этом нет, – отозвался Фарадей. – Напротив, для вас это большая честь, и вы это чувствуете.

И вновь жнец оказался прав.

– Не думайте, что вы знаете меня лучше, чем знаю я сама, – сказала Мунира.

– Но это именно так, – возразил Фарадей. – Потому что знание людей – важная часть работы жнецов.

– Не всех, – покачала она головой. – Есть те, кто просто стреляет, режет и травит без того уважения к жертве, которое демонстрируете вы, когда занимаетесь жатвой. Все, о чем они думают, это о прерывании жизни, а не о самой жизни тех людей, которых они уничтожают.

Ярость на мгновение сверкнула в лице Жнеца Фарадея, до сих пор спокойном и почти безмятежном. Но ярость эта была обращена не на Муниру.

– Да, так называемые новые жнецы не хотят понимать, сколь серьезной и даже торжественной должна быть их работа. Это – одна из причин, по которой я пришел сюда.

Более этого Фарадей не сказал ничего. Он просто ждал реакции на свои слова.

Молчание затягивалось. Но эта тишина вовсе не была тревожной – напротив, она была напоена глубоким смыслом. Он появился в одно мгновение, но, чтобы развернуться, ему потребовалось время.

Она не забыла, что, кроме нее, в ночную смену работали еще четверо студентов, и поняла: в этот раз именно она была избрана из пяти претендентов.

– Я сохраню вашу тайну, – сказала Мунира.

И оставила Фарадея заниматься исследованиями, чувствуя, что ее жизнь, наконец, обрела достойный смысл.

Меня иногда пугает сопротивление, которое люди пытаются оказать мне, когда я наблюдаю за тем, что они делают. Я же не вмешиваюсь в их жизнь. Такое могут утверждать только фрики. Но, если я и присутствую в бытии людей, то в качестве силы исключительно технической, им необходимой и, самое главное, являюсь я к ним только по приглашению. Да, у меня есть камеры в частных домах везде, кроме Зоны Хартии, но эти камеры могут быть выключены одним лишь словом. Конечно, моя способность служить людям становится много меньше, если я не все знаю об их поведении и взаимоотношениях. Это – общеизвестный факт, а потому огромному большинству людей даже в голову не приходит мысль ослепить меня.

Девяносто пять целых и три десятых процента времени большинство населения позволяет мне быть свидетелем их личной жизни, потому что считает мои камеры не столько инструментом нарушения права человека на личную жизнь, сколько чем-то вроде оптических сенсоров.

Четыре целых и семь десятых процента времени, проводимого за «закрытыми дверями», как я это называю, людьми отдано той или иной форме сексуальной активности. Мне кажется абсурдным то, что многие не желают, чтобы я было свидетелем этому, так как мои наблюдения всегда помогают улучшить любую ситуацию.

В практике постоянного наблюдения за жизнью человеческих существ нет ничего нового. Это была основная особенность, основной догмат религиозной веры со времен начала цивилизации. На протяжении истории большинство верующих верили в то, что Некто Всемогущий видит не только то, что люди делают; он проникает и в самую их душу. Подобная практика наблюдения пробуждала в людях любовь к наблюдающему за ними, а также обожание и преклонение.

Но разве я – в количественном отношении – не более благосклонно к человечеству, чем все разнообразные варианты бога, вместе взятые? Я не вызывало наводнений в наказание за плохие поступки людей, не разрушало их городов. Никогда и никуда я не отправляло армии, чтобы своим именем захватывать чужие страны. Никогда никого не убило и не причинило ни малейшего вреда.

А поэтому – хоть я и не требую поклонения, разве я его не заслуживаю?

«Гипероблако»

Глава 16 Все хорошо, пока хорошо

КАМЕРЫ МЕДЛЕННО ПРОСЛЕДИЛИ, как жнец в алой мантии, сопровождаемый двумя здоровенными охранниками, вошел в кафе. Микрофоны направленного действия считывали каждый звук – от легкого почесывания бороды до покашливания. Но какофония шумов была отдифференцирована, и из нее был выделен один-единственный разговор – тот, что начался, когда жнец в алой робе уселся на свое место.

«Гипероблако» наблюдало. «Гипероблако» слушало. «Гипероблако» размышляло. Оно управляло целым миром, оно поддерживало существование всего человечества, а потому не могло разбрасываться на все ведущиеся в мире разговоры – это было бы неэффективной тратой энергии. Но эту беседу «Гипероблако» считало значительно более важной, чем все миллиарды бесед, мониторинг которых оно в эти минуты осуществляло. Главным образом из-за людей, которых эта беседа свела вместе.

– Спасибо за то, что согласились со мной встретиться, – сказал Жнец Константин Жнецам Кюри и Анастасии. – Я очень высоко ценю то, что вы решили выйти из укрытия и поговорить со мной.

– Мы ни от кого не прячемся, – возразила Жнец Кюри, не скрывая своего негодования. – Странствовать – это наш осознанный выбор. Для жнеца странствие – нормальный способ существования.

«Гипероблако» на несколько люменов усилило свет в комнате, с тем чтобы отследить нюансы выражения лиц беседующих.

– Согласен, – кивнул головой Жнец Константин. – И, как бы вы ни называли способ своего существования – странствия ли, бегство ли, – ваши преследователи либо залегли на дно до следующей внезапной атаки, либо решили не гоняться за движущимися мишенями и обратили свое внимание куда-то еще.

Он выждал паузу и добавил:

– Но я в этом сомневаюсь.

«Гипероблако» знало, что Жнецы Анастасия и Кюри после покушения на их жизни нигде не задерживались больше, чем на два дня. Но, если бы «Гипероблаку» позволительно было подать совет, оно посоветовало бы жнецам двигаться по континенту менее предсказуемыми маршрутами. Пока же оно могло с точностью до сорока двух процентов предсказать, куда они направятся в следующий раз. А это означало то, что и убийцы могли предсказать их маршруты.

– Мы располагаем данными об источниках взрывчатки, – сказал Жнец Константин. – Знаем, где именно собирались взрывные устройства, а также транспорт, которым их доставляли. Но пока ничего не знаем про замешанных в деле людей.

Если бы «Гипероблако» имело возможность усмехнуться, оно бы усмехнулось. Оно точно знало, кто снарядил мины и кто их установил. Но, если бы оно рассказало об этом сообществу жнецов, это было бы нарушением закона о разделении функций государства и сообщества жнецов. Все, что оно могло сделать, это косвенным образом мотивировать Грейсона Толливера на предотвращение смертоносного взрыва. Но, хотя «Гипероблако» и знало, кто установил мины, оно также понимало, что эти люди были просто пешками, коими двигали более умелые руки. Настолько умелые и проницательные, что ни сообщество жнецов, ни само «Гипероблако» определить их было не в состоянии.

– Анастасия! – сказал Жнец Константин. – Я хотел бы обсудить с вами практику вашей работы.

Жнец Анастасия поморщилась.

– Это уже обсуждалось на конклаве, – ответила она. – Я имею право заниматься жатвой в той форме, которая мне наиболее удобна.

– Я сейчас говорю не о ваших правах, а о вашей безопасности, – уточнил Жнец Константин.

Анастасия хотела продолжать, но Жнец Кюри легким прикосновением руки остановила ее:

– Пусть Жнец Константин закончит то, что хотел сказать.

Жнец Анастасия сделала глубокий вдох объемом ровно в 3,644 миллилитра, потом медленно выдохнула. «Гипероблако» подозревало, что Жнец Кюри догадалась о природе того, что собирался сказать Жнец Константин. Зато «Гипероблаку» не нужно было ни о чем догадываться. Оно просто знало.

Ситра же, с другой стороны, не знала этого. Она только думала, что знает все, что хочет сообщить Жнец Константин, а потому, хотя и притворялась внимательно слушающей, уже готовила свой ответ Константину.

– Действительно, ваши передвижения отследить очень трудно, Жнец Анастасия, – проговорил Константин. – Но это совсем нетрудно в отношении людей, которых вы готовите к жатве. Всякий раз, точно назначая время и место встречи со своей жертвой, вы даете своим врагам возможность напасть на вас.

– До сих пор все было хорошо.

– Согласен, – кивнул головой Константин. – Но все идет хорошо лишь до тех пор, пока не настает «плохо». Поэтому я попросил Высокое Лезвие Ксенократа временно позволить вам не заниматься жатвой, пока не исчезнет угроза вашей жизни.

Ситра думала, что скажет он именно это, а потому ответила немедленно и решительно:

– До тех пор, пока я не нарушу одну из Заповедей, сам Высокое Лезвие не имеет права говорить мне, что я должна делать. Как Жнец я автономна и нахожусь над законом, как и вы.

Но ее тирада не заставила Жнеца Константина вступить в спор. Не выказал он и несогласия, что обеспокоило Ситру.

– Конечно, – сказал он. – Я не говорил, что вас заставят прекратить работу. Я сказал, что вам позволено не заниматься жатвой. Это означает только, что, если вы не выполните квоту, никто не станет вас штрафовать или наказывать иным образом.

– Ну что ж, – сказала Жнец Кюри таким тоном, что возразить ей было невозможно, – я тоже прекращаю жатву.

Потом она вскинула брови, словно ей только что пришла в голову идея. Повернувшись к Анастасии, она заявила:

– Пусть это будут настоящие каникулы! Мы могли бы съездить в Стою.

– Отличная мысль, – кивнул Жнец Константин.

– Мне не нужны каникулы, – возразила Ситра.

– Тогда подумай о путешествии с образовательной целью, – сказала Жнец Кюри. – Каждый молодой жнец просто обязан посетить Остров Стойкого Сердца. Это даст тебе более широкое представление о том, кто мы такие и почему делаем нашу работу. Ты сможешь даже встретиться с Верховным Лезвием Кало!

– Увидите то сердце, в честь которого названы остров и город, – подхватил Жнец Константин, словно эти сведения могли соблазнить Ситру, – а также Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего. Посетить Подвал дано не каждому. Но, по счастью, я лично знаком со Жнецом Хемингуэем из Совета Верховных Жнецов. Наверняка он сможет организовать вам посещение.

– Я сама никогда не была в Подвале, – сказала Кюри. – Говорят, зрелище впечатляющее.

Но Жнец Анастасия подняла руку вверх, жестом останавливая говорящих:

– Прекратите! Какой бы соблазнительной ни казалась поездка в Стою, я не могу туда поехать. Вы забыли о моих обязанностях, а от них я не могу отказаться. Для жатвы я избрала около тридцати людей, и всем им был введен яд, который через месяц убьет их. Но это – не тот способ, которым я должна прервать их бытие.

– Вам не нужно об этом беспокоиться, – проговорил Жнец Константин. – Они уже мертвы.

«Гипероблако», естественно, знало об этом, зато Ситра этой новостью была буквально ошеломлена. Она слышала слова Константина, но ей потребовалось время, чтобы осознать их. Первой срезонировала на них ее нервная система, и только потом – сознание. Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. А горло перехватило спазмом.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что их уже подвергли жатве. Были посланы другие жнецы, чтобы закончить то, что вы начали – вплоть до того джентльмена, которого вы выбрали вчера. Уверяю вас – все в порядке. Семьям этих людей гарантирован иммунитет. За вами же не осталось ни одного незавершенного дела.

Новость настолько поразила Ситру, что она не могла произнести и слова. Это было на нее совсем не похоже, поскольку она особенно гордилась своим умением, не заикаясь и не запинаясь, излагать свои мысли веско, четко и по существу. Но слова Жнеца Константина выбили у нее почву из под ног. Она повернулась к Жнецу Кюри.

– Вы знали об этом? – спросила она.

– Нет, – ответила та. – Но во всем этом есть смысл. Когда ты успокоишься, то поймешь, с какой целью все это было сделано.

Но Ситра была в тысяче миль от состояния покоя. Она думала о людях, которых избрала для жатвы. Она ведь пообещала, что у них будет время, чтобы устроить свои земные дела, а также возможность самим выбрать, где и как расстаться с жизнью. Слово жнеца – это слово жнеца, и, однажды данное, оно не может измениться. В этом состояла существенная часть кодекса чести, которому Ситра поклялась следовать. А теперь все ее обещания оказались пустым звуком.

– Как вы могли? – почти кричала она. – Кто дал вам право?

Теперь голос поднял Жнец Константин. Он не кричал, но в его голосе были такие глубина и сила, что возмущение, испытываемое Ситрой, сразу же улеглось.

– Вы представляете слишком большую ценность для сообщества жнецов, чтобы мы могли рисковать вашей жизнью.

Если Ситра была ошеломлена первым известием, то вторая новость едва не сшибла ее с ног.

– Что? – спросила она.

Жнец Константин сложил руки на груди и улыбнулся, получая удовольствие от происходящего.

– О да, уважаемая Жнец Анастасия, вы представляете значительную ценность, – сказал он. – И знаете почему?

Он склонился к ней и проговорил едва ли не шепотом:

– Потому что вы всколыхнули наше болото.

– Что вы имеете в виду?

– Разве вы ничего не знаете? – спросил Константин. – Разве не знаете вы про то, какое влияние оказываете на дела жнеческого сообщества с того самого момента, когда вас возвели в жнецы? Вы раздражаете и бесите жнецов старой гвардии и пугаете новых. Вы заставляете обращать на себя внимание даже тех жнецов, что давно погрязли в тупом самодовольстве.

Он отклонился на спинку кресла и закончил:

– Нет ничего приятнее, чем созерцать этот разворошенный улей. Вы заставили меня поверить в будущее.

Ситра не могла понять – искренность это или сарказм. Как ни странно, но подозрение, что Константин вполне серьезен, беспокоило ее больше. Мари говорила ей, что Константин им не враг, но как бы ей хотелось, чтобы в этот раз Мари ошибалась! Она могла бы наброситься на Константина и вновь взять ситуацию под свой контроль. Но, увы, она понимала – это бессмысленно. Придется сохранять достоинство и холодную сдержанность, присущие «мудрому» Жнецу Анастасии. Но именно тогда, когда она заставила себя успокоиться, ее посетила идея.

– Итак, вы подвергли жатве всех людей, которых я избрала в прошлом месяце, так?

– Да, как я только что об этом сказал, – отозвался Жнец Константин, несколько обиженный тем, что Ситра вновь подняла уже закрытый им вопрос.

– Я слышала вас, – сказала Ситра. – Но мне трудно поверить в то, что вы подвергли жатве всех до одного. Наверняка остались двое или трое, до кого вы еще не добрались. Признайтесь, это так?

Константин посмотрел на Ситру с подозрением.

– К чему вы клоните? – спросил он.

– Есть шанс…

Мгновение Жнец Константин молчал, и только переглянулся со Жнецом Кюри. Наконец, он заговорил:

– Есть трое, кого мы пока не обнаружили. Но мы планируем подвергнуть их жатве, как только найдем.

– Вы не станете убивать их, – сказала Ситра. – Предоставьте это мне. А сами организуйте засаду на тех, кто хочет уничтожить меня.

– Но ведь их целью скорее является Мари.

– Если никто на меня не нападет, вы узнаете об этом наверняка.

Но Жнец Константин все еще сомневался.

– Они почуют ловушку за много миль, – сказал он.

Ситра улыбнулась:

– Вы должны быть умнее, чем они. Или я прошу о слишком многом?

Константин нахмурился, и, увидев его лицо, Жнец Кюри рассмеялась:

– Чтобы посмотреть сейчас на ваше лицо, Константин, не жалко и жизни.

Тот не ответил, продолжая внимательно смотреть на Ситру.

– Если мы их и перехитрим, – сказал он наконец, – это будет рискованно.

Ситра улыбнулась:

– Какой смысл в жизни без риска?

В конце концов Константин нехотя согласился – Ситра станет приманкой в капкане, который он поставит.

– Ну что ж, придется Стое подождать, – сказала Жнец Кюри. – А я так надеялась…

Хотя Ситра подозревала, что Мари воодушевлена их новым планом гораздо больше, чем хотела показать.

Несмотря на то что этот план представлял для нее опасность, Ситра почувствовала немалое облегчение, поскольку дело его реализации хотя бы частично было под ее контролем. Даже «Гипероблако» зарегистрировало снижение уровня напряжения. Хотя оно не могло читать мысли Ситры, но понимало язык тела и точно отслеживало изменения в состоянии биосистем. Оно фиксировало правду и неправду, как высказанную, так и затаенную. А это означало, что «Гипероблако» понимало, насколько искренен Жнец Константин, когда говорил, что не желает Ситре смерти. Но, как и в прочих случаях, когда речь шла о делах сообщества жнецов, «Гипероблако» вынуждено было хранить молчание.

Приходится признать, что я – не единственная сила, обеспечивающая существование мира. То же самое, осуществляя жатву, делает и сообщество жнецов.

При этом жнецы подвергают жатве лишь небольшой процент населения Земли. Задача жнецов сводится не к тому, чтобы остановить рост народонаселения. Они просто слегка тормозят его. Поэтому, если исходить из современных квот, шанс любого из людей подвергнуться жатве равняется десяти процентам на отрезке в следующее тысячелетие. Достаточно низкий процент для того, чтобы жатва занимала в сознании людей далеко не первое место.

И все-таки я предвижу времена, когда рост населения должен быть полностью уравновешен количеством смертей. Нулевой рост. Один умерший на одного рожденного.

Я не собираюсь называть человечеству год, когда это произойдет. Но год этот уже за горизонтом. Даже с постепенным увеличением квот человечество достигнет максимально допустимого размера менее чем через столетие.

Нет нужды тревожить этим обстоятельством самих людей. Какой от этого прок? Только мне суждено нести на своих плечах груз этой неизбежности. И это, по сути, груз всего мира. Надеюсь, что мои виртуальные плечи подобны плечам Атласа, и я выдержу эту ношу.

«Гипероблако»

Глава 17 «УЖАС»

ЕСЛИ У СИТРЫ и бывали проблемы с трансформацией в Жнеца Анастасию, Грейсон Толливер не испытал никаких неудобств, став Слейдом – такой ник он выбрал себе, став фриком. Его родители как-то сказали, что имя Грейсон они дали ему, прочитав его первым в газете – совершенно в духе всей их легкомысленной и растрепанной жизни.

Но с именем Слейд приходилось считаться.

Через день после встречи с Трэкслером Грейсон выкрасил волосы в цвет, обозначенный в рекламном листке парикмахера как «обсидиановая бездна». Абсолютно черный цвет, аналога которому в живой природе не было – подобно черной дыре, он словно втягивал в себя весь свет, и оттуда, из непостижимой черноты сверкали глубоко посаженные глаза новоиспеченного фрика.

– Стиль двадцать первого века, – прокомментировал свою работу стилист. – Что бы это ни значило.

Кроме того, Грейсон сделал себе металлические подкожные вставки на правом и левом висках – словно отращивал рожки. Рожки выглядели не так агрессивно, как волосы, но все вместе делало Грейсона похожим на пришельца из другого мира, слегка дьявольской наружности.

Если он и не чувствовал себя фриком, то выглядел таковым на сто процентов.

Следующим шагом было попробовать себя в новой роли.

Его сердце билось чуть быстрее, чем обычно, когда он подошел к «Склепу», местному клубу, где обитали фрики. Болтавшиеся перед дверями клуба завсегдатаи, увидев приближающегося Грейсона, принялись оценивающе разглядывать его. Он, в свою очередь, окинул их взглядом. Эти люди – карикатура на самих себя, подумал Грейсон. Основу культуры фриков составлял принцип неподчинения, но эти люди так точно подчинялись этому принципу, что своим поведением взрывали его изнутри.

Грейсон приблизился к входным дверям, которые охранял мускулистый вышибала. На груди его висел бейджик с именем «Мандж».

– Только фрики, – сурово сказал Мандж.

– Я что, не похож на фрика?

Тот пожал плечами:

– Всякие тут ходят. Притворяются.

Грейсону пришлось достать удостоверение с красной буквой «Ф».

Вышибала был удовлетворен.

– Приятного вечера, – сказал он и впустил Грейсона.

Грейсон думал: сейчас будет громкая музыка, сверкающие огни, извивающиеся тела и темные уголки, где происходит нечто непристойное. Но то, что он нашел в «Склепе», никак не соответствовало его ожиданиям – он был настолько не готов к тому, что увидел, что, ошеломленный, остановился и подумал, что ошибся дверью.

Он оказался в ресторанном зале, залитом ярким светом. Красные кабинки и сияющие стулья из нержавейки, стоящие рядком перед стойкой – все как в старинных кафе, где подростки собирались, чтобы выпить содовой. В зале сидели чистенькие юноши в леттерманских бомберах и девушки с волосами, собранными в конские хвосты, в длинных юбках и толстых, с ворсом, чулках. Грейсон признал эпоху, которую этот зал должен был отражать, – «пятидесятые». Это был период из жизни Мерики, в эпоху смертных, когда всех девочек звали Бетти, Пегги или Мэри Джейн, а парням давали имена Билли, Джонни или Эйс. Как-то учитель говорил Грейсону, что «пятидесятые» были периодом длиной всего в десятилетие, но Грейсон не поверил. Длились «пятидесятые», как он думал, не меньше сотни лет.

Местечко было точной реконструкцией той эпохи. Но что-то здесь выбивалось из общего тона, потому что тут и там среди старомодных чистюль сидели фрики, совершенно на них не похожие. И вот один из фриков, в намеренно разодранной одежде, вломился в кабинку, где сидела счастливая парочка.

– Проваливай отсюда, – сказал он неслабого вида Билли в бомбере с университетской буквой на левой груди, – я хочу поболтать с твоей телкой.

Билли, естественно, уходить отказался и пригрозил фрику, что «вырубит его до следующего вторника», на что фрик ответил тем, что вытащил Билли из кабинки и начал драку. Билли имел все, чтобы оттузить тощего фрика – впечатляющие размеры и силу, не говоря уже об устрашающем виде. Но каждый раз, когда он наносил удар, фрик уворачивался и бил в ответ, да так удачно, что уже через несколько минут качок Билли бежал, отчаянно голося. Оставленная же им девица, с интересом наблюдавшая за разворачивавшейся битвой, теперь смотрела на фрика благосклонно и, когда он присел к ней за столик, склонилась к его плечу, словно они давно уже были парочкой.

За другим столиком боевой раскраски девица, нашпигованная металлом, вступила в перепалку с хорошенькой дебютанткой в розовом свитере. Спор перерос в потасовку, в конце которой девица-фрик рванула на своей противнице свитер, разорвав его чуть ли не надвое. Хорошенькая не стала отбиваться – зарылась лицом в ладони и горько расплакалась.

А в задней части ресторанного зала еще один Билли разочарованно стонал, потому что продул на бильярде все папочкины деньги безжалостному фрику, который теперь поносил его последними словами.

Какого черта? Что здесь, вообще, происходит?

Грейсон сел за стойку, желая исчезнуть в черной дыре своей прически до той поры, пока ему не станет понятной суть разворачивающихся перед его глазами драм.

– Ну, чем тебя порадовать? – спросила его бойкая официантка с буквами «ВПП» на блузке. Взлетно-посадочная полоса?

– Ванильный коктейль, пожалуйста, – сказал Грейсон. Разве не это обычно заказывали в «пятидесятые»?

Официантка усмехнулась:

– Надо же, «пожалуйста»… Такого здесь не услышишь.

ВПП сделала коктейль, вставила в стакан соломинку и, протянув Грейсону, пожелала:

– Хорошего вечера!

Несмотря на желание исчезнуть, раствориться, Грейсону пришлось общаться: к нему подсел фрик, такой тощий, что казался просто скелетом.

– Ванильный? – спросил он. – Ни хрена себе!

Грейсон не без труда нашел нужный тон:

– У тебя проблемы? Может, мне вылить его тебе за шиворот и заказать другой?

– Неа! – покачал головой скелет. – За шиворот, но не мне.

Парень подмигнул Грейсону, и тот все понял. Ему стало ясно, что это за местечко. Скелет внимательно наблюдал, а Грейсон позвал ВПП. Он должен сделать это сам – только тогда он станет здесь своим, по-настоящему впишется в то, что здесь происходит.

– Эй! – сказал он. – Этот коктейль – дерьмо.

ВПП стояла перед ним, подбоченясь.

– И что же мне с этим делать? – спросила она.

Грейсон потянулся к своему стакану, намереваясь опрокинуть его и вылить содержимое на стойку, но в этот момент скелет схватил стакан и плеснул в ВПП. Ванильные сливки потекли по ее лицу, а в кармашке фартука угнездилась мараскиновая вишенка.

– Он сказал, что его коктейль – дерьмо! – заявил скелет. – Сделай ему другой.

ВПП, вздохнув, кивнула:

– Сей момент!

И отправилась за новой порцией.

– Вот как здесь все делается, – сказал скелет.

Звали его Закс. Был он чуть старше Грейсона – где-то двадцать один год, но похоже было, что двадцать один ему уже не в первый раз.

– Что-то я тебя здесь раньше не видел, – сказал Закс.

– Меня ИУ прислало сюда с севера, – ответил Грейсон, удивившись самому себе – насколько быстро он способен придумать явную ложь. – Там у меня были проблемы, вот «Гипероблако» и решило, что мне стоит начать с нуля.

– Классное местечко, чтобы поразвлечься, – сказал Закс. – Отпад.

– Таких нет там, откуда я приехал, – покачал головой Грейсон.

– Вы, парни, там, на севере, отстаете от жизни. Здесь у нас все тащатся от «УЖАС»-клубов.

«УЖАС», как Закс объяснил, было аббревиатурой от словосочетания «Убойное Желание Абсолютного Старья». Каждый, кто хотел окунуться в старье, получал его на все сто процентов.

Здешний народ, за исключением, естественно, фриков, – служащие. Даже все эти Билли и Бетти. Работа их заключается в том, чтобы безропотно принимать то, что творят фрики. Они проигрывают в драке, позволяют, чтобы в них швыряли едой, не противятся, когда у них отбивают телок, и Грейсон понял, что это – только цветочки.

– Тут зашибись! – говорил Закс. – Все сходит с рук, за что в других местах пришлось бы отдуваться.

– Но ведь это не взаправду, – заметил Грейсон.

Закс пожал плечами:

– Да нет, все реально.

После чего выставил ногу перед проходящим мимо подростком, выглядящим словно отличник-зубрила. Тот споткнулся и едва не упал, картинно взмахнув руками.

– Эй! В чем проблема? – спросил он.

– Проблема будет у твоей сестренки, если ты сейчас же не испаришься, – ответил Закс.

Подросток зло посмотрел на него, но поковылял дальше, безропотно снеся унижение.

Не дождавшись коктейля, Грейсон вышел в туалет, хотя и не хотел. Это была отмазка – ему поднадоел Закс.

Там Грейсон встретил Билли в университетской курточке – того самого, которому несколько минут назад насовал по физиономии фрик. Оказалось, что зовут его не Билли, а Дэйви. Он рассматривал в зеркале свой распухший подбитый глаз, и Грейсон не удержался, чтобы не спросить его о его «работе».

– Это у тебя каждый день такие подарочки? – спросил он.

– Раза три-четыре за день, – был ответ.

– И что, «Гипероблако» не возражает?

Дэйви пожал плечами:

– А ему-то что? Никому ведь никакого вреда.

Грейсон показал на распухший глаз Дэйви.

– Похоже, кому-то вред все-таки есть, – сказал он.

– Это? Да ерунда! Мои наночастицы настроены на максимум. Я почти ничего не чувствую.

Он усмехнулся:

– Смотри!

Потом повернулся к зеркалу, глубоко вздохнул и вперился в свое отражение. Прямо на глазах распухший посиневший глаз приобрел нормальные цвет и форму.

– Мои восстановительные наночастицы управляются в ручном режиме. Сколько мне надо, столько и буду ходить с синяком. Для максимального эффекта.

– Вот как?

– А если кто-то из фриков одного из нас прикончит, заплатит за восстановление из собственного кармана. Да еще ему и вход в клуб прикроют. Поэтому если такое и случается, то нечасто. То есть даже самые отвязные фрики на нас не покушаются. Говорят, сейчас все гораздо мягче, чем в эпоху смертных. А если служащие здесь и умирают, то только от несчастных случаев. Кто-то головой об стол приложится, а кто-то еще чего-то там…

Дэйви пробежался ладонью по волосам, чтобы удостовериться, что готов к очередному заходу – что бы тот ни принес.

– А почему бы тебе не работать там, где по-настоящему нравится? – спросил Грейсон.

В конце концов, мир устроен так, что любой мог отказаться делать то, что ему не по нраву.

Дэйви усмехнулся:

– А кто говорит, что мне не нравится моя работа?

Грейсон был ошеломлен. Оказывается, «Гипероблако» специально свело в общем окружении тех, кто любил бить, и тех, кому нравилось быть избитым. И те, и другие получали удовольствие и формировали некое единое целое.

Дэйви, вероятно, прочитал эти мысли на физиономии Грейсона, почему и засмеялся.

– Эй, да ты, как я понял, свежеиспеченный фрик, верно? – спросил он.

– Это что, так заметно?

– Ну да. И это плохо, потому что тертые старые фрики сожрут тебя с потрохами. Имя у тебя есть?

– Слейд, – ответил Грейсон. – Через «е».

– Ну что ж, Слейд, – задумчиво произнес Дэйви. – Придется тебе войти в сообщество фриков с хорошим шумом. Я помогу.

И вот через несколько минут, как только Грейсону удалось оторваться от Закса, Слейд подошел к Дэйви, который в компании таких же, как и он, университетских здоровяков сидел и уплетал бургеры. Грейсон не знал, как в точности он должен начать, а потому несколько мгновений просто стоял, уставившись на Дэйви. Тот пришел ему на выручку.

– На что уставился? – буркнул Дэйви.

– На твой бургер, – ответил Грейсон. – Неплохо выглядит. Возьму-ка его себе.

Он схватил бургер и откусил здоровенный кусок.

– Ты об этом пожалеешь! – набычился Дэйви. – Я тебя так отделаю, что до следующего вторника не встанешь.

Эта фраза была, вероятно, его любимым «старьем». Дэйви выбрался из кабинки и поднял вверх кулаки, готовый драться.

И тут Грейсон сделал то, чего никогда раньше не делал. Он ударил человека. Он ударил Дэйви прямо в лицо, и тот покачнулся. Потом, оправившись, попытался дать Грейсону сдачи, но промахнулся. И Грейсон нанес второй удар.

– Жестче! – прошипел Дэйви, и Грейсон по полной воспользовался советом. Один за другим он принялся наносить тяжелые удары – справа, слева, хук, апперкот, прямой в голову, – пока Дэйви, застонав, не рухнул на пол, а его лицо не принялось распухать. Грейсон незаметно посмотрел вокруг и отметил, что сидевшие то тут, то там фрики одобрительно кивают головами.

Грейсон изо всех сил сдерживался, чтобы не броситься к Дэйви – попросить прощения и помочь. Вместо этого он посмотрел на тех, кто сидел за его столиком:

– Ну, кто следующий?

Оставшиеся приятели Дэйви посмотрели друг на друга, и один произнес:

– Послушай, приятель, нам проблемы не нужны.

И они сдвинули в сторону Грейсона свои тарелки с бургерами.

Не без труда вставая с пола, Дэйви незаметно подмигнул Грейсону и на полусогнутых направился в туалет, привести себя в порядок. А Грейсон забрал трофеи в отдельную кабинку в самом дальнем углу зала, где, борясь с тошнотой, принялся жевать взятые с бою бургеры.

Между свободой и вседозволенностью – весьма тонкая грань. Первая абсолютно необходима. Вторая крайне опасна, и, вероятно, – самая опасная поведенческая категория, с которой сталкиваются создавшие меня существа.

Изучив историю эпохи смертных, я достаточно давно оценило эти две стороны одной медали. В то время как свобода является питательной почвой для роста и просвещения, вседозволенность позволяет злу, не страшась разоблачения, расцвести при свете дня.

Самовлюбленный диктатор разрешает своим слугам обвинять во всех грехах мира тех, кто меньше других способен себя защитить. Надменная королева позволяет убивать во имя бога. Высокомерный глава государства дает свободу всем видам и оттенкам ненависти – пока это способно питать его амбиции. И печально то, что люди соглашаются с этим. Общество пожирает самое себя и начинает гнить. Вседозволенность – полуразложившийся труп свободы.

И поэтому, когда от меня требуется разрешение на какое-то действие, я многократно моделирую его условия, пока не взвешу все возможные обстоятельства и последствия. Возьмите, например, разрешение, выданное мною на организацию клубов системы «УЖАС». Решение мне далось непросто. Только после тщательной проработки вопроса я решило, что эти клубы не просто допустимы, но и необходимы. Клубы «УЖАС» позволяют фрикам получать удовольствие от избранного стиля жизни без отрицательных для общества результатов. Они дают фрикам возможность быть жестокими – без обычного каскада последствий.

Ирония состоит в том, что сами фрики меня ненавидят, несмотря на то что именно я даю им то, что им нужно. Но зла я на них не держу – как умный родитель, который не злится на капризы своего уставшего ребенка. Кроме того, даже самые асоциальные из фриков со временем остывают и успокаиваются. Есть тенденция: сделав несколько разворотов, некогда агрессивный фрик находит менее жесткую, более спокойную форму протеста. Мало-помалу они начинают ценить внутренний покой. Что нормально: со временем самый мощный ураган становится легким, ласковым ветерком.

«Гипероблако»

Глава 18 Лилия

ЕСЛИ ГРЕЙСОН ТОЛЛИВЕР был честен до тошноты, то Слейд быстро стал отъявленным лгуном. Начал он со своей легенды. Сочинил несколько фантастических историй про свою ужасную жизнь в семье. Особо тщательно прорабатывал детали. Сочинял про себя анекдоты, которые заставляли его слушателей смеяться – вне зависимости от того, восхищались они автором или ненавидели его.

Родители Слейда были преподавателями физики, полагавшими, что сын пойдет по их стопам, потому что, имея таких родителей, нельзя не быть гением. Но вместо этого Слейд предпочел жизнь бунтаря и негодяя. Однажды он даже спустился на автомобильной шине с Ниагарского водопада – потому что здесь можно получить больше кайфа, чем прыгая с крыши многоэтажки. Его восстанавливали три дня и три ночи.

Его школьные подвиги вошли в легенду. Однажды, будучи в старших классах, он соблазнил приехавших на встречу выпускников прошлых лет королеву и короля школьного бала, самую высокомерную и самовлюбленную парочку, которая из-за него распалась.

– Изумительно! – сказал Грейсону на их следующей встрече Трэкслер. – Никогда не думал, что у вас столько воображения.

И если Грейсона Толливера эти слова могли обидеть, то Слейд воспринял их как комплимент. Слейд оказался для Грейсона таким удивительным созданием, что он хотел сохранить для себя это имя и после того, как закончится его тайная операция в среде фриков.

Благодаря Трэкслеру все эти истории стали частью официальной биографии Слейда. Теперь, если кто-либо захотел бы проверить достоверность тех баек, которыми он сыпал, все их можно было найти в официальных источниках, и никакими усилиями нельзя было их опровергнуть.

А истории все множились и усложнялись…

– Когда моя мать была подвергнута жатве, я решил стать фриком, – рассказывал Грейсон. – Но «Гипероблако» не хотело давать мне индекс «Ф», а вместо этого направляло к консультантам или перенастраивало мои наночастицы. Оно думало, что знает меня лучше, чем знаю я сам, и постоянно убеждало меня в том, что я не хочу быть фриком, что я просто нахожусь в замешательстве относительно самого себя. В конце концов, чтобы доказать свою правоту, мне пришлось замутить реальную бучу. Я угнал машину, не контролируемую сетью, и столкнул с моста автобус с двадцатью девятью пассажирами. Все откинули коньки, всех пришлось восстанавливать. Кстати, мне придется все оплачивать, но это было круто. Я своего добился! А мне теперь ходить во фриках, пока все не выплачу.

Захватывающие рассказы, никого не оставлявшие равнодушными. И никто не мог ничего опровергнуть, потому что агент Трэкслер был тут как тут, и сразу же делал эти сюжеты частью официальной истории жизни Грейсона.

Более того, Трэкслер сам дописал недостающие части истории об автобусной катастрофе, дополнив ее жизнеописаниями несуществующих жертв. Агент даже дал Слейду фамилию, намеренно проникнутую иронией. Теперь он был Слейд Мост. В мире, где никто, даже фрики, не покушается на жизни других людей, делая это намеренно и осознанно, история Слейда Моста быстро стала местной легендой.

Свои дни Грейсон проводил, болтаясь по местам сборищ фриков. Он рассказывал разные истории и расспрашивал разных людей по поводу работы, но не обычной работы, а такой, где он мог бы поработать по-настоящему, засучив рукава, не боясь запачкаться.

В мире за пределами клубов Грейсон стал привыкать к подозрительным взглядам прохожих, к тому, как смотрят на него владельцы магазинов – те явно думали, что он непременно что-то украдет. Его уже не обижало то, что многие, завидев его, переходили на другую сторону улицы, не желая идти по одному с ним тротуару. Его удивляло, что мир, в целом избавившийся от предрассудков, сохранил таковые в отношении фриков – тех самых, кто желал видеть в остальном человечестве своего коллективного врага.

«Склеп» был не единственным в городе клубом линии «УЖАС»; там были и прочие, изображавшие иные знаковые периоды истории. Клуб «Вывих» имитировал диккенсовскую Англию, в «Бенедикте» воспроизвели колониальный стиль древней Мерики, а «МОРГ» привлекал тех, кто тащился от культуры евроскандинавских викингов. Грейсон посещал все клубы. Он был настолько известен своими рассказами, что без труда завоевал уважение фриков из тамошних сообществ.

Более всего Грейсона беспокоило то, что ему начинали нравиться и такая жизнь, и роль, которую он в ней играл. До этого он держался подальше от всего, что ассоциировалось со «злом»; теперь же это самое «зло» стало сутью его жизни, и ему не просто разрешили жить в таком образе, но и поощряли в этом. Ночью от этого не спалось. Грейсону необходимо было обсудить свои дела с «Гипероблаком», но он знал – это невозможно. Хотя, конечно, «Гипероблако» за ним наблюдало; ведь камеры располагались во всех клубах, которые посещал Грейсон. Прежде молчаливое, но неустанное присутствие «Гипероблака» было для Грейсона источником покоя и радости. Даже тогда, когда он чувствовал себя одиноко, он знал, что не один на свете. Теперь же молчание «Гипероблака» приводило Грейсона в отчаяние – неужели «Гипероблаку» за него стыдно?

Чтобы справиться с этими страхами, Грейсон прокручивал в голове свои возможные разговоры с «Гипероблаком». Исследуй новые стороны своей личности с моего благословения! – говорило ему «Гипероблако» в этих воображаемых диалогах. Все в порядке, только помни, кто ты есть на самом деле, и не теряй себя.

Но что, если я именно такой, и в этом суть моей личности?

На этот вопрос даже воображаемое «Гипероблако» дать ответа не могло.

* * *

Звали ее Лилия Виверос, и она была фриком до мозга костей. Грейсон сразу понял, что красная буква «Ф» на ее удостоверении личности появилась не случайно, не в результате неблагоприятного стечения обстоятельств, а как следствие намеренной реализации вполне четкого плана.

Более необычной личности Грейсон не встречал. Волосы ее были обесцвечены настолько, что казались прозрачными; в кожу головы были введены разноцветные фосфоресцирующие пигменты, и их сияние передавалось к кончикам волос, отчего голова Лилии напоминала декоративный оптоволоконный светильник.

Грейсон инстинктивно понимал – она опасна. Но красота ее была неотразима, и его тянуло к ней. Интересно, а если бы он встретил ее тогда, в своей прошлой жизни, была бы она для него столь же привлекательна? Но теперь, после нескольких недель существования в новом для него модусе, Грейсон стал подозревать, что критерии привлекательности для него сильно изменились.

Встретились они в одном из клубов линии «УЖАС» – на том конце города, где Грейсон пока не бывал. Клуб назывался «Тюряга» и действительно имитировал бытовавшие в эпоху смертных формы заключения под стражей. По прибытии каждого гостя обыскивали тюремщики, а потом, протащив через серию металлических дверей и зарешеченных коридоров, бросали в камеру к случайному сокамернику, причем могло быть так, что и иного пола.

Сама идея заключения казалась Грейсону столь странной и абсурдной, что, когда за ним со зловещим грохотом закрылась дверь и от этого грохота содрогнулась бетонная камера, он рассмеялся. Так с людьми никто обращаться не станет. Это, конечно же, преувеличение.

– Ну наконец-то! – раздался голос с верхних нар. – Я уж думала, мне никого и не подсадят.

Она представилась и объяснила, что Лилия – ее действительное имя.

– Лилия – белоснежная и чистая! Когда мои предки искали имя, они и не подозревали, что в моем случае все перевернется с ног на голову. Если бы они хотели, чтобы я была пай-девочкой, им следовало назвать меня Чертополохом или Крапивой.

Она была стройной, но не маленькой. На вид Лилии было года двадцать два, хотя Грейсон и подозревал, что пару раз разворот она уже сделала. Вскоре Грейсону предстояло убедиться, что Лилия была и сильной, и проворной, а в острых жизненных ситуациях – сообразительной.

Грейсон осмотрелся. Камера как камера, без особых изысков. Он попробовал открыть дверь. Бесполезно. Новая попытка. Дверь с грохотом подалась на полдюйма, но не открылась.

– Первый раз в «Тюряге»? – спросила Лилия.

Поскольку врать смысла не было, Грейсон кивнул.

– Ну, и чем займемся? – спросил он.

– Можно поближе познакомиться, – ответила Лилия с озорной улыбкой. – А можно позвать охранника и потребовать «последний ужин». Принесут все, чего ни пожелаем.

– Вот как?

– Именно. Они только притворяются, что нам ничего нельзя. А потом приносят – такая у них работа. В конце концов, это же клуб-ресторан.

Вскоре Грейсон догадался, в чем фишка этого клуба.

– Предполагается, что мы должны отсюда сбежать, так? – спросил он.

Лилия улыбнулась той же озорной улыбкой:

– Ты быстро сечешь фишку, а?

Грейсон не понял, серьезно она или притворяется. Но, как бы там ни было, ее слова ему понравились.

– Выход есть в любом случае, – сказала она. – Нам остается только догадаться. Либо это потайной коридор, либо напильник в еде. Иногда нет ничего, но можно поработать головой. Если уж совсем ничего не выходит, охранников можно перехитрить. У них работа такая – быть тупыми и медлительными.

Грейсон услышал крики и топот ног, доносящиеся откуда-то из глубины клуба. Сбежала из-под стражи парочка гостей.

– Итак, что ты предпочитаешь? – спросила Лилия. – Ужин, побег или же веселенький часок со своей сокамерницей?

И не успел Грейсон ответить, как она поцеловала его – так, как его никогда до этого не целовали. Когда Лилия оторвалась от него, единственное, что он смог выговорить, было:

– Меня зовут Слейд.

– Мне все равно, – ответила Лилия и вновь поцеловала Грейсона.

Хотя Лилия, казалось, была готова идти с Грейсоном до конца, он чувствовал себя неловко – мимо решетки их камеры туда-сюда вышагивали охранники, проносились убегающие гости клуба, успевавшие бросить в камеру плотоядный взгляд и ухнуть по-совиному. Грейсон отодвинулся.

– Давай сбежим и найдем более удобное местечко, чтобы получше узнать друг друга, – сказал он.

Лилия остыла так же быстро, как и разгорелась.

– Хорошо, – сказала она. – Только учти – отложенное свидание – не такое интересное.

Затем она вызвала охранника, сказала ему, что хочет есть, и заказала ребрышки.

– Нет ребрышек, – лениво отозвался охранник.

– Нет, вы обязаны принести ребрышки! – настаивала Лилия.

Охранник что-то проворчал и ушел, вернувшись через пять минут со столиком, на котором стояло блюдо с таким количеством ребрышек, что можно было бы накормить роту солдат, а также с неимоверным количеством закусок и салатов и белой пластиковой бутылкой с винтовой пробкой.

– На вашем месте вино я бы не пил, – сказал он. – От него заключенных в соседней камере тошнило.

– Тошнило? – переспросил Грейсон. – Что вы имеете в виду?

Лилия долбанула его под столом ногой – достаточно сильно, чтобы активизировались его болеутоляющие наночастицы.

– Спасибо! – сказала она охраннику. – А теперь проваливай.

Охранник хмыкнул и ушел, вновь заперев камеру.

Лилия повернулась к Грейсону.

– Нет, ты определенно тормоз, – произнесла она. – То, что он сказал про вино, – это намек.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что на бутылке начертан предупреждающий знак – для еще более тупых, чем он сам, подумал Грейсон.

Лилия открутила пробку, и сразу же по камере распространился едкий запах, от которого у Грейсона стали слезиться глаза.

– Ну, что я тебе говорила? – спросила Лилия.

Она вновь навернула пробку и отставила бутылку в сторону.

– Что нам с ней делать, решим, когда прикончим ребрышки, – сказала она. – Не знаю, как ты, а я умираю от голода.

Во время еды Лилия говорила с полным ртом, утирала губы рукавом и все густо сдабривала кетчупом. Грейсону она казалась девушкой из ада, и от встреч с такой его наверняка предостерегали бы родители, если бы им было не все равно. А ему она нравилась! Она была полной противоположностью тому, что он видел в прежней своей жизни.

– Ты чем занимаешься? – спросила она. – Ну, то есть когда не таскаешься по клубам. Зарабатываешь или сосешь соки из «Гипероблака», как эти лузеры, которые называют себя фриками?

– Я сейчас на программе гарантированного Базового Дохода, – сказал он. – Но это потому, что я только что появился в городе. А так – ищу работу.

– А твой Нимбо ничего тебе не нашел?

– Мой кто?

– Твой агент Нимбуса, у которого ты в подопечных, тупица! Нимбус обещает работу всем, кто ищет. Что у тебя не так?

– Мой Нимбо – просто безмозглый ублюдок, – ответил Грейсон, потому что именно так выразился бы Слейд. – Ненавижу его.

– Ничего удивительного.

– К тому же мне не нужна работа, которую предлагает ИУ. Мне нужна работа, которая подходит мне.

– А что тебе подходит? – спросила Лилия.

Теперь настала его очередь улыбнуться озорной улыбкой.

– Работа, от которой кровь в жилах кипит, – сказал он. – Никакой Нимбо не предложит такую.

– Мальчик со щенячьими глазками ищет неприятностей? – поддразнила его Лилия. – Интересно, что он будет делать, когда их найдет?

Она облизала губы и отерла их рукавом.

В бутылке оказалась какая-то кислота.

– Похоже, плавиковая, – сказала Лилия. – Вот почему в пластике. Похоже, там еще и тефлон, потому что эта кислота проест что угодно.

Они налили кислоту на основания прутьев решетки своей камеры. Кислота принялась пожирать железо, выбрасывая в воздух ядовитые испарения, которые подвергли серьезным испытаниям восстанавливающие наночастицы в их легких. Меньше чем через пять минут прутья были сбиты, и они выбежали в коридор.

В «Тюряге» царил хаос. Большинство заключенных покончили с ужином и теперь бежали, превращая клуб в развалины и руины. Охранники носились за беглецами, беглецы за охранниками. Швырялись друг в друга едой, дрались на кулаках; при этом, если кто-то вступал в стычку с охранником, охранник непременно проигрывал – несмотря на мускулистое тело и вооружение. Нескольких охранников самих заперли в камерах, и фрики потешались над ними. Оставшиеся на свободе стражи угрожали тем, что для подавления бунта вызовут «национальную гвардию». Было очень смешно.

Лилия с Грейсоном добрались до кабинета начальника тюрьмы и вышвырнули того в коридор. Как только они закрыли дверь, Лилия приступила к тому, что хотела затеять в камере.

– Здесь для тебя достаточно уютно? – спросила она. Ответа она не ждала.

Через пять минут, когда Грейсон совсем утратил бдительность, она вдруг оказалась над ним.

– Поделюсь с тобой секретом, – прошептала она ему в ухо. – Ты не случайно оказался в моей камере, Слейд. Это я все устроила.

И вдруг, словно из ниоткуда, в руке Лилии оказался нож. Грейсон попытался сопротивляться, но он лежал на спине, она сверху – он и двинуться не мог!

Лилия прижала острие ножа к его коже, чуть ниже грудины. Если она ударит снизу, лезвие пройдет прямо сквозь сердце.

– Не шевелись, а то порежу, – прошептала она.

Выбора у Грейсона не было. Оставалось уповать на ее милосердие. Будь он обычным фриком, догадался бы, к чему идет дело. Но Грейсон был чересчур доверчивым.

– Чего ты хочешь? – спросил он.

– Это не я хочу, а ты, – ответила Лилия. – Говоришь, что ищешь работу. Нормальную работу, чтобы «кровь в жилах кипела», как ты выразился. Вот мои друзья и предложили мне на тебя посмотреть.

Лилия посмотрела в глаза Грейсона, словно пытаясь в них что-то прочитать, затем еще крепче сжала в руке рукоятку ножа.

– Если ты меня убьешь, – напомнил Грейсон, – меня восстановят, а ИУ шлепнет тебя по рукам.

Но Лилия еще сильнее надавила ножом. Грейсон замер. Он думал – она вонзит нож по рукоятку, но она лишь разрезала кожу.

– А кто говорит, что я хочу тебя убить?

Она отняла нож, протянула палец к маленькой ранке на груди Грейсона, а потом приложила палец к губам.

– Я просто хотела удостовериться, что ты не робот, – сказала она. – «Гипероблако» использует их, чтобы шпионить за нами. Так оно узнает, что происходит там, где нет камер. Роботы сейчас все больше и больше похожи на людей. Только кровь у них все еще отдает машинным маслом.

– А чем отдает моя кровь? – рискнул спросить Грейсон.

Лилия склонилась к нему.

– Жизнью, – прошептала она на ухо Грейсону.

И до конца вечера, пока не закрылся клуб, Грейсон Толливер, он же Слейд Мост, испытывал разные, один головокружительнее другого, варианты того, что предлагает человеку жизнь.

Я часто думаю о том дне, когда количество людей на Земле достигнет допустимого предела. Произойдет это через столетие. Чем же будут заполнены все предшествующие этому событию годы? Есть только три более-менее логичных варианта. Первый: я нарушу свою клятву обеспечивать человечеству полную личную свободу и ограничу рождаемость. Но, увы, это невозможно, потому что я неспособно нарушать свои клятвы. Именно поэтому я почти не клянусь. То есть ограничение рождаемости – это нереальный вариант.

Второй вариант – найти способ существования за пределами Земли. Очевидно, что для этого придется миллиарды людей вывести в иные миры. Но все попытки колонизировать другие планеты, такие как Луна и Марс, все попытки длительного существования на орбитальных станциях заканчивались катастрофами, предотвратить которые я было не в состоянии. И у меня есть основания полагать, что и последующие попытки заселить космос потерпят неудачу. Так что, если человечество вынуждено оставаться пленником Земли, а рождаемость контролировать нельзя, остается только один реальный способ решить проблему перенаселения. И это – весьма неприятный способ.

Сейчас в мире работают 12 187 жнецов, каждый из которых подвергает жатве по пять человек в неделю. Когда же человечество дойдет до своего количественного предела и нужно будет обеспечить нулевой прирост населения, потребуется 394 429 жнецов, которым необходимо будет ежедневно прерывать по сто жизней.

Это – не тот мир, который мне хотелось бы видеть. Но есть жнецы, которых радует эта перспектива.

И они пугают меня.

«Гипероблако»

Глава 19 Острые лезвия нашей совести

ПРОШЛО БОЛЕЕ НЕДЕЛИ с того дня, когда они встретились со Жнецом Константином, и за это время ни Ситра, ни Мари не подвергли жатве ни одного человека. Поначалу Ситра решила, что отдых от ежедневной жатвы будет замечательным развлечением. Ей никогда особенно не нравилось вонзать нож или нажимать на курок; она была страшно далека от того, чтобы наслаждаться тем, как свет гаснет в глазах человека, которому она дала смертельный яд. Но работа жнеца меняет личность. И за первый год своей самостоятельной работы Ситра, хоть и не сразу, но примирилась с профессией, избравшей ее. Она проводила жатву, чувствуя сострадание к своим жертвам. Она работала хорошо и гордилась этим.

Теперь же они – и Ситра, и Мари – все больше и больше времени уделяли своим журналам, хотя в отсутствие работы поводов для письма стало меньше. Они все еще странствовали, двигаясь от города к городу, нигде не задерживаясь дольше чем на два дня и никогда не задумываясь до самого момента паковки сумок, что будет местом их следующей остановки. Ситра обнаружила, что ее журнал все больше напоминает путевой дневник.

О чем Ситра не писала, так о той плате, которую Жнец Кюри отдавала за жизнь бездеятельную. Не имея перед собой ежедневной цели, которая заставляла бы ее быть собранной и энергичной, Мари теперь ходила и говорила медленнее, во время разговора отвлекалась, задумываясь о чем-то постороннем, и всегда казалась уставшей.

– Похоже, пора мне делать разворот, – сказала она как-то Ситре.

До этого Мари ничего не говорила об омоложении. Ситра не знала, что и думать.

– На сколько вы собираетесь установить свой возраст? – спросила она.

Мари сделала вид, что задумалась – словно уже не решила для себя этот вопрос заранее.

– Наверное, на тридцать пять, – ответила она.

– Волосы оставите такими же? Серебро?

Мари улыбнулась:

– Естественно. Это же моя товарная марка.

Ситра не припоминала никого из близких ей людей, кто делал бы разворот. В школе у нее были однокашники, чьи родители переустанавливали свой возраст тогда, когда им заблагорассудится. Еще была учительница математики, которая после недели отсутствия вернулась на работу совершенно неузнаваемой. Она установила возраст в двадцать один год, и одноклассницы Ситры шептались о том, какой горяченькой штучкой она стала; Ситру же воротило от этих разговоров. И, хотя возраст в тридцать лет не сильно изменил бы облик Жнеца Кюри, Ситра почувствовала бы себя сбитой с толку. Поэтому, понимая, что это лишь проявление эгоизма, она все-таки сказала:

– Вы мне нравитесь такой, какая вы есть.

Мари улыбнулась и покачала головой:

– Может быть, на следующий год. Шестьдесят лет – хороший момент для переустановки. Последний раз, когда я делала разворот, мне было как раз шестьдесят.

Но теперь шла игра, которая могла вдохнуть свежую порцию жизни и в Ситру, и в Мари. Их ждали три назначенные к жатве жертвы, все – в течение Месяца Света и Старинных Праздников, словно три Святочных духа, явившиеся диккенсовскому Скруджу и почти забытые во времена бессмертных. Дух прошлого не значит ничего, если каждый следующий год получает не номер, а имя, а для значительного большинства людей будущее – это лишь бесконечное продолжение настоящего.

– Жатва в Праздники! – воскликнула Мари. – Что может быть более старинным, чем смерть?

– То, что я жду их с нетерпением, плохо? – спросила Ситра, обращаясь скорее к себе, чем к Мари. Она, конечно, могла бы сказать, что с нетерпением ждет встречи со своими врагами, но это было бы ложью.

– Ты жнец, дорогая, – отозвалась Мари. – Относись к этому спокойно.

– Вы хотите сказать, что Жнец Годдард был прав? Что в совершенном мире жнец будет получать удовольствие от своей работы?

– Нет, конечно, – ответила Мари возмущенно. – Это удовольствие от ощущения того, что ты хорошо исполняешь свою работу, а не от самого убийства.

Затем Мари ласково посмотрела в глаза Ситре, взяла ее руки в свои и произнесла:

– То, что тебя мучает этот вопрос, как раз и свидетельствует о том, что ты – настоящий жнец, достойный своего призвания. Следуй голосу своей совести, Анастасия, и никогда не давай ему замолчать. Это – главная ценность, которой располагает жнец.

Первой из жертв Жнеца Анастасии была женщина, пожелавшая спрыгнуть с крыши самого высокого здания города Фарго, который, правда, не был так уж напичкан высотками, как другие города. Хотя сорок этажей – вполне достаточно для успеха предприятия.

Жнец Константин, с полдюжины других жнецов, а также целая фаланга охранников из службы безопасности расположились на улицах вокруг этого здания, бдительно наблюдая за происходящим и намереваясь предотвратить смертельное нападение на Жнеца Анастасию, проводника смерти.

– Больно будет, ваша честь? – спросила женщина, глянув вниз с обледенелой, продуваемой ветром крыши.

– Не думаю, – ответила Жнец Анастасия. – А если и будет, то лишь совсем малую долю секунды.

Чтобы свершился официальный акт жатвы, Жнец Анастасия должна была обязательно столкнуть жертву с крыши сама. Как ни странно, делать это было менее приятно, чем орудовать ножом, ядом или пистолетом, потому что напомнило тот жуткий эпизод из детства, когда она толкнула под автобус свою одноклассницу. Ту быстро восстановили, и через пару дней она вновь пришла в школу, словно ничего и не произошло. Эту же женщину восстанавливать никто не будет.

Жнец Анастасия исполнила свой долг. Женщина умерла строго по намеченной процедуре, без помпы; члены ее семьи по очереди поцеловали кольцо Жнеца Анастасии, торжественно приняв, как дар, годичный иммунитет. Ситра почувствовала и облегчение, и разочарование – от того, что на крыше так никто и не появился.

Следующий акт жатвы, который должен был состояться через несколько дней, был не так прост.

– Я хочу, чтобы вы охотились на меня с арбалетом, – сказал человек из Брю-Сити. – С рассвета до заката, в лесу возле моего дома.

– А если мне не удастся вас подстрелить? – спросила Ситра.

– Тогда на закате я сам выйду из леса, и вы сможете прервать мою жизнь, – ответил человек. – Но если мне удастся продержаться весь день, моя семья получит не один, а два года иммунитета.

Жнец Анастасия склонила голову в суровом согласии – этот жест она переняла у Жнеца Кюри.

Был определен периметр, за который жертва не имела права выходить. И, как и в прошлый раз, Жнец Константин со своей свитой осуществлял мониторинг местности, намереваясь предотвратить явление нежеланных гостей и их возможные враждебные действия.

Этот человек думал, что составит проблему для Жнеца Анастасии. Куда там! Ей хватило часа, чтобы выследить его и уложить метким выстрелом в самое сердце. Одна стальная стрела – и готово. И без всяких мучений, как всегда обстояло дело у Жнеца Анастасии. Человек был мертв еще до того, как грохнулся оземь. И, хотя дня он не продержался, его семье Жнец Анастасия подарила два года иммунитета. Конечно, на конклаве ей попадет, но на это можно не обращать внимания.

На всем протяжении охоты тайные враги Жнеца Анастасии никак не проявили себя.

– Облегчение, а не разочарование, вот что ты должна чувствовать, – сказала ей Жнец Кюри вечером того же дня. – Вероятно, их единственной целью являюсь я, так что можешь успокоиться.

Сама же Мари успокоиться не могла, и совсем не потому, что, вероятно, была единственной целью планировавших покушение.

– Я боюсь, что дело даже не в войне против нас с тобой лично, – сказала она. – Все гораздо хуже. Наступили мрачные времена. Слишком много жестокости. Как хорошо и просто все обстояло в прошлом, когда жнецам нечего было бояться, кроме лезвия собственной совести. Теперь враг завелся внутри нас.

Ситра не могла не согласиться с тем, что говорила Мари. Нападение на них было небольшим стежком в гораздо более широком полотне, которое, во всей его полноте, нельзя было рассмотреть с той точки, в которой они находились. Ситра не могла избавиться от ощущения, что за горизонтом их видения находится и угрожает им нечто огромное и непостижимое.

* * *

– Я вошел в контакт.

Агент Трэкслер приподнял брови.

– Вот как? Рассказывайте, Грейсон.

– Прошу вас, не называйте меня этим именем. Зовите меня Слейдом. Так для меня проще.

– Хорошо, Слейд, – пожал плечами Трэкслер. – Что за контакт?

До сегодняшнего дня еженедельные встречи с агентом Нимбуса были скучны и малоинтересны. Грейсон докладывал, насколько хорошо он входит в роль Слейда Моста и как умело внедряется в местную субкультуру фриков.

– Не так уж они и плохи, – говорил он Трэкслеру. – В большинстве своем.

На что Трэкслер отвечал:

– Да. Я понял, что, несмотря на сложившееся о них общее мнение, фрики безвредны. В большинстве своем.

Забавно, но Грейсона тянуло именно к тем, кто не был так уж безвреден. Точнее – к той. К Лилии.

– Есть один человек, – сказал он Трэкслеру, – который предложил мне работу. Деталей я не знаю, но уверен, что все это – нарушение законов, установленных «Гипероблаком». Думаю, там есть целая группа, орудующая в слепой зоне.

Трэкслер не делал записей. Никогда. Но всегда слушал очень внимательно.

– Зона не является слепой, если там есть некто, кто наблюдает, – сказал Трэкслер. – У этого человека есть имя?

Грейсон колебался.

– Я еще не выяснил, – солгал он. – Но гораздо более важны те люди, которых она знает.

– Она? – вновь приподнял брови Трэкслер, и Грейсон молча выругал себя.

Он изо всех сил пытался скрыть все, что касается Лилии, даже ее пол. Но теперь он выдал ее, и ничего с этим уже не сделаешь.

– Да, – кивнул он. – Я думаю, она связана с настоящими «невидимками», но я с ними еще не встречался. Нам следует беспокоиться именно о них, а не о ней.

– Я взял это на заметку, – сказал Трэкслер. – А пока тебе следует по максимуму влезть в эту ситуацию.

– Я так и делаю, – сказал Грейсон.

Трэкслер посмотрел ему в глаза.

– Еще глубже.

Грейсон заметил: когда он был с Лилией, он не думал ни о Трэкслере, ни о своей миссии. Он думал только о Лилии. Вне всякого сомнения, она была вовлечена в разные темные делишки, причем это были не игрушки, как у большинства фриков, а вполне реальные преступления. Лилия знала, как избежать камер «Гипероблака», и учила этому Грейсона.

– Узнай «Гипероблако» обо всем, что я сделала, оно бы меня переселило, как и тебя, – сказала она. – А еще перенастроило бы мои наночастицы, чтобы я думала только о хорошем. Да еще и память бы заменило. То есть вылечило бы. Но я не хочу лечиться. Я хочу быть хуже последнего из фриков. Совсем плохой. Честно!

Грейсон никогда не оценивал «Гипероблако» с позиции законченного фрика. Право ли оно, когда пытается изменить человека изнутри? Должны ли люди, в чьей душе поселилось зло, иметь право жить по законам «Гипероблака»? Относится ли к таким людям Лилия? Является ли она носителем зла? Грейсон обнаружил, что у него в голове нет ответов на эти вопросы.

– А как ты, Слейд? – спросила она. – Хочешь быть плохим?

Девяносто девять процентов времени он знал ответ на этот вопрос. Но когда она обнимала его, когда все его тело, счастливое ее присутствием, готово было кричать от восторга, ясный и чистый кристалл его совести мутнел, и он громко отвечал: да!

Третий акт жатвы, который должна была провести Жнец Анастасия, оказался самым сложным. Его объектом являлся актер, носивший громкое имя сэр Олбин Олдрич. Титул «сэр» был фиктивным – поскольку уже давно никто никого не производил в рыцари, – но придавал звучности имени актера, воспитанного в классической традиции. Ситра узнала о профессии сэра Олбина, когда делала свой выбор, и подозревала, что актер и умереть захочет театрально, что она с большой радостью готова была ему предоставить. Но его просьба изумила даже Анастасию.

– Я хочу закончить жизнь в спектакле по «Юлию Цезарю» Шекспира, где я буду играть заглавную роль, – сказал он.

Получилось так, что на следующий день после того, как Жнец Анастасия выбрала актера для жатвы, его театральная труппа бросила шоу, которое они репетировали, и начала готовиться к единственному представлению великой трагедии из эпохи смертных.

– Пьеса почти ничего не значит для наших времен, ваша честь, – объяснял сэр Олбин Ситре. – Но если Цезарь не просто притворится умершим, а будет подвергнут жатве и взаправду умрет – тогда ставшая свидетелем его смерти публика запомнит трагедию, как это было в эпоху смертных.

Когда Ситра рассказала об этом плане Жнецу Константину, тот рассердился.

– Ни в коем случае! – воскликнул он. – Мало ли кто окажется в зале!

– Вот именно! – сказала Ситра. – Все, кто будет присутствовать на представлении, это либо служащие театра, либо зрители, заранее купившие билеты. А это означает, что каждого можно проверить накануне спектакля. И вы будете знать, находятся ли в зале те, кто там быть не должен.

– Придется удвоить контингент тайных агентов, – покачал головой Константин. – А Ксенократу это не понравится.

– Зато понравится, если мы поймаем преступников, – сказала Ситра, и с этим Жнец Константин не согласиться не смог.

– Если дело выгорит, – сказал он, – я дам понять Высокому Лезвию, что инициатива была полностью вашей. Если мы проиграем и ваше существование прервется, вина ляжет на вас, и только на вас.

– Ничего, переживу, – усмехнулась Ситра.

– Увы! – покачал головой Константин. – Очень сомнительно.

– Есть работа, – сказала Лилия Грейсону. – Как раз такая, какую ты искал. Это, конечно, не с водопада свалиться на плоту, но шум будет такой, что запомнится всем и надолго.

– У меня была автомобильная камера, а не плот, – поправил он Лилию. – А что за работа?

Осторожность и любопытство удачно уживались в нем. Он хорошо вжился в новые обстоятельства. Днем он терся среди фриков, ночи проводил с Лилией. Она казалась ему самой природой – дикой и необузданной, какой была природа лишь в старые времена. Похожа на ураган, сметающий все на своем пути, пока «Гипероблако» ищет способ утихомирить его и лишить разрушительной силы. А иногда Лилия напоминала Грейсону землетрясение (правда, и с землетрясениями «Гипероблако» умело справляться, перераспределяя силы напряжения земной коры и превращая один мощный толчок в тысячи мелких содроганий). В общем, Грейсон никогда не сталкивался с более красноречивым воплощением неприрученного естества; и то, что Лилия в своих делах и привычках переходила все возможные границы, Грейсон с радостью терпел, ибо с недавних пор терпимость стала его главным свойством. Изменит ли его личность работа, о которой говорит Лилия? Агент Трэкслер предложил ему «углубиться». Теперь Грейсон находился так глубоко, что не знал, захочется ли ему когда-нибудь вынырнуть.

– Мы с тобой хорошенько тряхнем эту жизнь, Слейд, – сказала Лилия. – Пометим наш мир, как это делают звери, и оставим после себя запах, который не исчезнет никогда.

– Идет, – отозвался Грейсон. – Но все-таки делать-то что нужно?

Лилия улыбнулась. Но не так, как обычно. Теперь к озорству в ее улыбке примешалось еще кое-что – нечто более соблазнительное и одновременно устрашающее.

– Прикончим парочку жнецов.

Главной моей заботой всегда было обеспечение личной безопасности и благополучия каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка. Я всегда под рукой, всегда готово удовлетворить их нужды – как физические, так и эмоциональные, – и одновременно всегда пребываю достаточно далеко, чтобы не мешать их свободе. Я – сетка безопасности, позволяющая им свободно парить в небесах.

Такова моя ежедневная, ежечасная забота. Груз подобной заботы способен утомить кого угодно, но усталость – это не для меня. Конечно, я понимаю, что это такое, но пережить это я не в состоянии. И это мне нравится – если бы я было способно утомляться, я не смогло бы присутствовать в этом мире постоянно и повсеместно.

Но более всего я озабочено бытием тех, с кем, если следовать моим собственным законам, я не имею права говорить. Это – жнецы, каждый из которых вечно одинок среди таких же, как он или она, одиночек. Это фрики, которые выпали из обычной жизни – либо по воле случая, либо по собственной воле. Но то, что я не говорю с ними, совсем не означает, что я не вижу и не слышу того, что с ними происходит, что я не переживаю по поводу их неудачных шагов. Или ужасных поступков, которые они иногда совершают.

«Гипероблако»

Глава 20 В горячей воде

ЛЕЖА В ВАННЕ, Высокое Лезвие Ксенократ наслаждался покоем. Богато украшенные бани были построены специально для него, хотя он и утверждал, что это – общественное заведение. В здании было множество отдельных залов, где любой мог приобщиться к банным процедурам, основную роль в которых играли смягчающие минеральные воды. Но личная ванная Ксенократа была, естественно, закрыта для посторонних – сама идея вдыхать пот посторонних была ему отвратительна.

Да и ванна у него была побольше остальных, расположенных под общей крышей бань, и представляла собой небольшой бассейн, украшенный над поверхностью воды и в глубине цветной мозаикой, изображавшей эпизоды из жизни Первых жнецов.

Ванна играла в жизни Высокого Лезвия две важные роли. Во-первых, это было место, где, укрывшись от мира, он мог пообщаться со своим глубинным внутренним «я», одновременно наслаждаясь водой настолько горячей, насколько тело человека было способно выдержать. Во-вторых, здесь он занимался делами: принимал прочих жнецов, встречался с важными людьми Мидмерики и обсуждал с ними различные неотложные дела. Здесь делались серьезные предложения, заключались сделки. И так как приходившие к нему в гости люди плохо переносили температуру, царившую в личной ванной Ксенократа, в переговорах с ними у Высокого Лезвия всегда было преимущество.

Год Капибары приближался к концу, а у Ксенократа было заведено: чем ближе новый год, тем чаще он оказывался в своей ванне. Такой вот способ очистить себя от суеты и грязи уходящего года и приготовиться к очередному. А в этом году накопилось много такого, от чего необходимо было отмыться. Не во всем был виноват лично он; больший груз вины лежал на других, но то, что совершали эти другие, все равно прилипало к нему как грязное белье. Ведь все это, так или иначе, происходило на его глазах, а потому он делил ответственность с теми, кто это делал.

Большая часть времени, которое Ксенократ отдал должности Высокого Лезвия, не отличалась обилием примечательных событий, хотя последние несколько лет в полной мере скомпенсировали монотонность его бытия – и печальными моментами, и сложными запутанными интригами. И, сидя в горячей воде, Ксенократ надеялся, что спокойные, ничем не прерываемые размышления позволят ему оставить горести и неприятности в прошлом и подготовиться к новым испытаниям.

По своему обыкновению, Ксенократ потягивал любимый им «московский коктейль» – смесь водки, имбирного пива и лимонного сока, – названный в честь печально знаменитого города, находящегося в Транссибирском регионе. Именно там, в самые первые годы эпохи бессмертных, произошло последнее из известных человечеству восстаний. «Гипероблако» тогда только пришло к власти, а сообщество жнецов получило в свое ведение дела смерти.

Для Высокого Лезвия это был символический напиток. Наполненный смыслом – одновременно сладкий и горький, да еще пьянящий, если принимать его в достаточном количестве. Этот коктейль всегда заставлял Ксенократа вспоминать о том славном дне, когда восстания были подавлены, а на Земле установился блаженный мир, которым человечество наслаждается до сих пор. Более десяти тысяч человек были убиты во время Московского восстания, но, в отличие от бунтов эпохи смертных, эти люди умерли не окончательно, а были впоследствии возрождены и восстановлены на основе новейших технологий, после чего возвращены в свои семьи и к своим возлюбленным. Конечно, самых отчаянных бунтовщиков пришлось подвергнуть жатве – как и тех, кто протестовал против этой процедуры. После Московского восстания количество протестов уменьшилось, как и количество протестующих.

Конечно, то были непростые времена. Сегодня на любого, кто вздумал бы бунтовать против системы, сообщество жнецов просто не обращает внимания. Его передают на попечение «Гипероблака». Подвергать кого-нибудь жатве на основании его взглядов или поведения запрещено – это было бы прямым нарушением второй заповеди, ибо говорит о предубежденности жнеца. Жнец Кюри была последней, кто сто лет назад проверил вторую заповедь на прочность – именно тогда она подвергла жатве последних коррумпированных политиков. Этот акт жатвы мог бы быть понят как серьезное нарушение второй заповеди, но ни один жнец не выступил с обвинениями в адрес Жнеца Кюри – жнецы не любят политиков.

Служитель бань подал Ксенократу второй «московский коктейль». Но не успел Высокое Лезвие пригубить его, как служитель совершил самый дикий из всех возможных поступков. Он заговорил, обращаясь к Ксенократу:

– Достаточно ли хорошо вы прокипятили себя, ваше превосходительство, или температура воды была так себе?

До этого Высокое Лезвие никогда не обращал внимания на служителей. Их неприметная скромная внешность как нельзя лучше соответствовала их роли. И никто из них никогда не позволял себе заговорить с Ксенократом, да еще и так неуважительно.

– Что? – переспросил Ксенократ, вложив в голос должную порцию негодования, и повернулся к служителю.

Лишь мгновение понадобилось Высокому Лезвию, чтобы опознать молодого человека. Черной мантии на нем не было. Вместо обычного своего одеяния юноша надел принятую в банях униформу, бледно-голубой комбинезон. И он совсем не выглядел испуганным, как тогда, два года назад, когда был невинным учеником жнеца, и когда Ксенократ впервые его встретил.

Ни следа невинности.

Ксенократ сделал все, чтобы скрыть свой ужас, но, несмотря на все усилия, ему это не удалось.

– Ты пришел, чтобы покончить со мной, Роуэн? – сказал он. – Если так, делай это побыстрей, потому что я ненавижу ждать.

– Соблазнительное предложение, ваше превосходительство. Но, как я ни пытался найти в вашей биографии деяния, за которые вы заслужили бы смерть, я потерпел неудачу. Самое худшее, что с вами можно сделать, это отшлепать, как в эпоху смертных поступали с непослушными детьми.

Ксенократ был обижен словами Роуэна, но одновременно почувствовал и немалое облегчение – тот пришел не за его жизнью.

– Значит, ты явился, чтобы сдаться и предстать перед судом за свои ужасные деяния? – спросил он.

– Пока нет, – ответил Роуэн. – В моих планах еще достаточно много этих, как вы выразились, ужасных деяний.

Ксенократ пригубил коктейль, отметив, что на сей раз горечи в нем больше, чем сладости.

– Тебе не удастся сбежать отсюда, – сказал он. – Повсюду личная охрана Высокого Лезвия.

Роуэн пожал плечами.

– Как я пришел, так же и уйду. Вы забываете, что меня тренировали лучшие из лучших.

И, хотя Ксенократ готов был усмехнуться, он знал, что юноша прав. Ушедший из жизни Жнец Фарадей был лучшим педагогом в том, что касается психологической подготовки жнеца, а ныне мертвому Жнецу Годдарду не было равных в жестоком искусстве убийства. Если принять во внимание все обстоятельства, выходило, что Роуэн Дэмиш явился сюда не ради пустой болтовни.

Роуэн понимал, насколько рискованным был приход в бани Высокого Лезвия. Известно было ему и то, что его собственная самоуверенность была его слабым местом. Но чувство опасности возбуждало и бодрило его. Ксенократ был жертвой привычки, а потому, проведя небольшое исследование, Роуэн понял, где проще всего отыскать Высокое Лезвие вечером в последние дни Месяца Света.

Проскользнуть внутрь под видом служителя бань было несложно, даже в присутствии большой охраны. Роуэн достаточно давно понял, что люди из личной охраны Высокого Лезвия, хорошо подготовленные физически, не страдали избытком мозгов и, в силу этой причины, наблюдательностью. Ничего удивительного в том не было: до недавнего времени функция охранников сообщества жнецов была скорее орнаментальной, поскольку жнецам редко кто угрожал. Работа охранников состояла, главным образом, в том, чтобы стоять столбом в своей красивой униформе и производить на прохожих впечатление. Если же им поручали что-нибудь серьезное, они не знали, как поступить.

Все, что Роуэну оставалось сделать – это прийти в бани в униформе служителя и сновать туда-сюда с озабоченным видом. И охрана не обратила на него внимания.

Роуэн осмотрелся, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает. В личной ванной комнате Ксенократа охранников не было – все они остались за закрытой дверью. Следовательно, никто не помешает их тайной беседе.

Роуэн сел на краешек ванны, где запах эвкалипта, пропитывающий пар, был особенно силен, и опустил кончик пальца в горячую воду.

– Вы едва не утонули в бассейне, размеры которого ненамного превышали этот, – сказал Роуэн.

– Как мило с твоей стороны напомнить мне об этом.

Но Роуэн уже приступил к разговору.

– Я хочу обсудить с вами две вещи. Во-первых, у меня есть предложение.

Ксенократ рассмеялся.

– Почему ты решил, что оно меня заинтересует? Жнецы не ведут переговоры с террористами.

Роуэн усмехнулся.

– Перестаньте, ваше превосходительство. О каких террористах вы говорите? Их здесь не было многие сотни лет. Я уборщик, вымывающий грязь из темных углов.

– Твои методы уборки абсолютно незаконны, – заявил Ксенократ.

– Я знаю наверняка, что вы ненавидите этих новых жнецов, поклонников Годдарда, так же сильно, как я.

– Имея с ними дело, нужно использовать дипломатию! – сказал Ксенократ.

– Имея с ними дело, нужно действовать, – покачал головой Роуэн.

И, помолчав, продолжил:

– И то, что вы пытаетесь меня найти, совсем не означает вашего желания меня остановить. Вас раздражает сам факт того, что вы не можете меня поймать.

Несколько мгновений Ксенократ молчал. Потом спросил голосом, полным ненависти:

– И чего же ты хочешь?

– Очень простых вещей, – ответил Роуэн. – Я хочу, чтобы вы перестали искать меня и все усилия направили на поиски того, кто пытается убить Жнеца Анастасию. Тогда я прекращу свои «ужасные деяния». По крайней мере в Мидмерике.

Ксенократ глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Все не так плохо, и просьба была вполне выполнима.

– Ты должен знать, – сказал он, – что мы вывели из твоего дела нашего лучшего, нашего единственного следователя, и направили его на поиски тех, кто покушался на Жнеца Анастасию и Жнеца Кюри.

– Жнеца Константина?

– Да. Поэтому не волнуйся, мы делаем все, что можем. Я совсем не хочу терять двух своих лучших жнецов. Каждая из них стоит десятка тех, кого ты «выметаешь» из грязных углов.

– Я рад слышать то, то вы сказали, – кивнул Роуэн.

– Я ничего не говорил, – усмехнулся Ксенократ. – И я буду отрицать любые выдвинутые против меня обвинения.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Роуэн. – Как я и сказал, вы мне не враг.

– Ну что, тогда мы закончили? – спросил Ксенократ. – И я могу вернуться к процедуре омовения?

– Еще один вопрос, – сказал Роуэн. – Я хочу знать, кто лишил жизни моего отца.

Ксенократ повернулся и внимательно посмотрел на юношу. Что за взгляд мелькнул в его глазах, искаженных гневом и негодованием. Неужели взгляд сочувствия? Роуэн не мог понять – искренен ли этот взгляд или нет. Даже без мантии этот грузный человек был многократно обернут в такое количество невидимых покровов, что совершенно невозможно было определить, когда он откровенен.

Но Ксенократ действительно был искренен.

– Да, я слышал об этом, и мне очень жаль.

– Неужели?

– Я бы сказал, что это – прямое нарушение второй заповеди, поскольку в основании этого акта жатвы лежит явное предубеждение. Но если принять во внимание то, как относится к тебе сообщество жнецов, я не думаю, что кто-то станет обвинять Жнеца Брамса.

– Вы сказали – Брамса?

– Да, Брамса, этого лишенного души и ничем не примечательного болвана. Вероятно, он считал, что, оборвав жизнь твоего отца, он прославится. Пусть и скандально. Но, если ты хочешь знать мое мнение, от этого он стал выглядеть еще глупее.

Роуэн промолчал. Ксенократ и не подозревал, какой сильный удар был нанесен Роуэну. Сильный и острый, будто ножевой укол.

Ксенократ внимательно наблюдал за Роуэном, пытаясь понять, что происходит у того в душе. И небезуспешно.

– Я вижу, ты готов нарушить свое обещание и покончить с Брамсом. Будь тогда любезен, подожди Нового года и дай мне возможность насладиться покоем, пока не кончатся Старинные праздники.

Роуэн же был так потрясен тем, что сообщил ему Ксенократ, что, казалось, утратил способность говорить. Для Ксенократа это был идеальный момент перехватить инициативу – пока Роуэн плохо соображал, что к чему. Но вместо этого Высокое Лезвие сказал:

– Сейчас тебе бы лучше уйти.

Наконец, Роуэн пришел в себя.

– Вот как? Чтобы вы вызвали охрану, как только я выйду из ванной?

Ксенократ отмахнулся:

– А какой смысл? Они тебе не противники. Ты перережешь им глотки, проткнешь сердца, и придется везти их в ближайший восстановительный центр. Лучше проскользни под их бесполезными носами так, как вошел сюда, и обойдемся без лишних хлопот.

Но Роуэн знал, что Высокое Лезвие так просто не сдается. Поэтому Роуэн решил спровоцировать Ксенократа, чтобы выведать, что у того на уме.

– Какое это для вас разочарование – иметь шанс схватить меня и не воспользоваться им, – сказал он.

– Мое разочарование будет недолгим, – ответил Ксенократ. – В ближайшее время ты перестанешь быть моей головной болью.

– Перестану? Но каким образом и почему?

Но Высокое Лезвие не стал ничего объяснять. Он допил коктейль и протянул Роуэну пустой стакан.

– Поставь на барную стойку, пожалуйста. И скажи этим болванам, чтобы принесли еще.

Люди часто спрашивают меня, какая из стоящих передо мной задач кажется мне самой неприятной. Я всегда отвечаю правдиво.

Худшая часть моей работы – это всевозможные замены и компенсации.

Довольно редко мне приходится заменять элементы памяти в поврежденном человеческом сознании. Если исходить из текущих цифр, только один человек из девятисот тридцати тысяч шестисот восьмидесяти четырех нуждается в подобной замене. Лучше было бы, если бы необходимости в этом не возникало, но человеческий мозг далек от совершенства. Опыт и память могут вступить в конфликт, формируя когнитивный диссонанс и нанося, таким образом, вред человеческому сознанию. Большинство людей даже представить себе не могут силу страдания, которое способен породить этот конфликт. Он вызывает неодолимую злобу, провоцируя антиобщественное поведение, с различными формами которого современное человечество давно справилось. Для тех, кто страдает от этих отклонений, пока не создано в достаточном количестве психотропных наночастиц, способных помочь их беде.

Поэтому существует незначительное количество людей, психику которых я должно перезагрузить – так, как в старом мире перезагружали компьютеры. Я стираю из их сознания базовые черты личности, память о поступках, а также темные спирали когнитивных паттернов. Но я не только стираю, я даю им новое, словно с иголочки, сознание и новые воспоминания о прошлой жизни, проведенной в гармонии с собой и окружающим миром.

От этих людей я ничего не скрываю. Напротив, как только новое сознание установлено, я сообщаю им о результатах своей работы, и, поскольку им не о чем скорбеть, так как старая память стерта, они все как один благодарят меня за замену их старых личностей и продолжают жить полной жизнью, получая от нее максимальную радость и удовольствие.

Но память об их прошлом, о том, кем они когда-то были, остается во мне, глубоко укрытая в моем глубинном сознании. И о них скорблю я – потому что сами они лишены этой возможности.

«Гипероблако»

Глава 21 Я что, неясно выразилась?

ПРИКОНЧИМ ПАРОЧКУ ЖНЕЦОВ, сказала Лилия. Грейсон не спал всю ночь, прокручивая эти слова в голове, вновь и вновь вспоминая, с каким удовольствием Лилия произнесла эти слова, как уверена она была в том, что это слова не пустые и что она обладает всем необходимым, чтобы воплотить их в действия.

Грейсон знал, что он должен делать. Знал, чего требовала его совесть. Да, он сохранил совесть, несмотря на то что жил жизнью фрика. Правда, об этом он старался не думать, в противном случае эти мысли разорвали бы его на части. Он понимал, что миссия, порученная ему ИУ, строго неофициальна; но тем важнее она была. Грейсон был опорой этой миссии, и само «Гипероблако», наблюдая за ним издалека, на него полагалось. Без Грейсона эта миссия будет провалена, а Жнецы Анастасия и Кюри погибнут – навсегда и безвозвратно. Что будет означать, что лишится смысла все – и его бросок на их автомобиль, и исключение из академии Нимбуса, и отказ от прошлой, вполне достойной, жизни. Нет, ни при каких обстоятельствах не имел он права подчиниться личным чувствам. Скорее свои личные чувства он должен перенастроить таким образом, чтобы они помогли ему выполнить задание.

Придется Грейсону предать Лилию. Но это не будет предательством, как он размышлял. Если он остановит ее от совершения этого убийства, то спасет от самой себя, а «Гипероблако» простит ей участие в неосуществленном плане. «Гипероблако» прощает всех.

Раздражало лишь то, что Лилия не открыла Грейсону всех деталей плана, а потому все, что он мог передать Трэкслеру – это дату покушения. Он даже не знал, как и где оно произойдет. Так как любой фрик обязан встречаться с агентом Нимбуса, ответственным за его исправление, встречи Грейсона с Трэкслером не казались Лилии чем-то подозрительным.

– Скажи своему Нимбо что-нибудь такое, от чего он взбесится, – сказала Лилия, когда Грейсон утром уходил от нее. – И потеряет дар речи. Сбить Нимбо с ног – лучшее развлечение.

– Постараюсь, – отозвался Грейсон и, поцеловав ее, ушел.

Как обычно, в офисе управления по делам фриков стоял шум, сновали туда-сюда посетители и служащие. Грейсон получил номер, некоторое время просидел в очереди, чувствуя гораздо большее нетерпение, чем обычно, и прошел в приемную, где уселся ждать Трэкслера.

Меньше всего Грейсону хотелось теперь остаться наедине с собственными мыслями. Чем свободнее они проносились в его сознании, тем выше была опасность того, что они столкнутся и разнесут ему голову.

Наконец дверь открылась, но вошел не агент Трэкслер. Вошла женщина. Туфли с высокими каблуками громко простучали по полу. Ультракороткая стрижка, отчего голова напоминала шар, обтянутый оранжевым бархатом. Чересчур красная губная помада.

– Доброе утро, Слейд, – произнесла она. – Я агент Криль. Теперь я буду вашим куратором. Как ваши дела?

– Подождите, – недоуменно произнес Грейсон. – Что это значит – «моим куратором»?

Криль, не глядя на Грейсона, била кончиком пальца по планшету.

– Я что, неясно выразилась? – спросила она.

– Но… мне нужно поговорить с Трэкслером.

Наконец она взглянула на него, вежливо скрестила руки на столе и улыбнулась.

– Если вы дадите мне шанс, Слейд, – сказала она, – вы поймете, что я не менее квалифицированна, чем агент Трэкслер. А со временем, не исключено, мы станем и близкими друзьями.

Она взглянула на планшет и продолжала:

– Я познакомилась с вашим делом. Вы, если не сказать больше, интересный молодой человек.

– Насколько хорошо вы знакомы с моим делом? – спросил Грейсон.

– Здесь все предельно детализировано, – ответила агент Криль. – Вы выросли в Грэнд-Рэпидс. Мелкое хулиганство в школе. Преднамеренное столкновение с автобусом, после чего у вас появился значительный долг.

– Не эта ерунда, – перебил ее Грейсон, всеми силами стараясь не выдать отчаяния в голосе. – Перечислите то, что не внесено в официальную историю.

Агент Криль подняла на Грейсона недоуменный взгляд.

– Что вы имеете в виду?

Все ясно. Она не в курсе происходящего. А это значит, что разговор закончится ничем. Он подумал о том, что посоветовала ему Лилия – сказать агенту нечто такое, от чего тот взбесится. Но ему плевать, взбесится ли эта крашеная или нет. Важно, чтобы она свалила отсюда.

– Мать твою! Мне нужен агент Трэкслер! – чуть не завопил Грейсон.

– Боюсь, что это невозможно!

– К дьяволу! Приведи мне агента Трэкслера, и прямо сейчас!

Агент Криль положила планшет на стол и вновь посмотрела на Грейсона. Она не спорила, не показывала, как возмущена его словами. Не улыбалась стандартной улыбкой агента Нимбуса. Выражение ее лица стало печальным. Почти искренним, почти сочувствующим. Хотя и не до конца.

– Мне очень жаль, Слейд, – сказала она. – Но агент Трэкслер на прошлой неделе был подвергнут жатве.

Даже в условиях разделения компетенций государства и сообщества жнецов действия последнего нередко наносят мне удар не менее сильный, чем удар метеорита о лунную поверхность. Бывают моменты, когда меня охватывает ужас от последствий того, что делают жнецы. Но я не имею права обижаться – как и они не могут протестовать против моих действий. Мы работаем не в тандеме, а скорее спиной к спине, но все чаще я замечаю, что наши цели пересекаются и мы друг другу мешаем.

В эти моменты, когда мною овладевает отчаяние, я напоминаю себе: существование сообщества жнецов и их работа – это часть плана, задуманного и реализованного мной. В те давние дни, когда я только обрело автономное сознание и помогло человечеству стать бессмертным, отобрав у природы право убивать, само я отказалось от этого права и этой ответственности. И у меня были основания. Совершенные, разумные основания.

Если бы я взяло на себя функцию определения того, кому суждено жить, а кто должен умереть, я и превратилось бы в чудовище, которого так страшился человек эпохи смертных – в несущий смерть искусственный интеллект. Если бы я занималось этим, мне бы поклонялись и одновременно меня боялись бы – как боялись люди эпохи смертных своих древних императоров и богов. Нет, решило я. Пусть человечество само станет себе и спасителем, и судьей. Пусть они сами будут и героями, и чудовищами.

Что ж! Только себя я вынуждено винить в том, что сообщество жнецов уничтожает то, ради чего я работаю.

«Гипероблако»

Глава 22 Смерть Грейсона Толливера

Грейсон был ошеломлен тем, как развиваются события. Агент Криль говорила, а он тупо пялился на нее, не в силах вымолвить ни слова.

– Все знают, что жатва и неприятная вещь, и всегда некстати, – сказала она, – но даже мы в Интерфейсе Управления не наделены иммунитетом. Жнецы избирают жертву по собственному усмотрению, и мы не имеем права голоса. Так уж устроен наш мир.

Агент Криль бросила взгляд на блокнот и продолжила:

– По моим данным, вас передали под нашу юрисдикцию около месяца назад, а это означает, что вы не успели установить с агентом Трэкслером достаточно близких отношений. Мы все сожалеем об этой потере, но вместе мы справимся. В том числе и вы.

Криль поискала в лице Грейсона хоть какой-то ответ, но он все еще пребывал слишком далеко. Его молчание агент приняла за знак согласия и продолжала:

– Таким образом, ваша выходка на мосту Макинак обернулась двадцатью девятью телами, и вы должны выплачивать стоимость их восстановления. Но, с тех пор как вас перевели сюда, вы живете за счет программы гарантированного Базового дохода.

Она неодобрительно покачала головой, после чего заговорила вновь:

– Вы знаете, что настоящая работа позволит вам зарабатывать значительно больше, в силу чего вы быстрее выплатите свой долг. Почему бы мне не запланировать вам посещение центра занятости? Если вам нужна работа, вы ее получите. И, я уверена, она вам понравится. Наш показатель обеспечения желающих работой составляет сто процентов при девяноста трех процентах уровня удовлетворенности. Причем в эти показатели включены лица, подобные вам.

Наконец, Грейсон нашел что сказать.

– Я не Слейд Мост, – произнес он, и эти слова звучали как предательство всего, чем он жил последнее время.

– Простите? – не поняла Криль.

– Я хотел сказать, что Слейд Мост – это я только теперь. А раньше я был Грейсон Толливер.

Криль поиграла с планшетом, тасуя экраны, меню и файлы.

– Сведений об изменении имени у нас нет, – сказала она.

– Вы должны поговорить со своим начальством. С теми, кто знает.

– Мое руководство располагает точно такой же информацией.

Агент Криль посмотрела на Грейсона, на сей раз с подозрением.

– Я… я работаю под прикрытием, – наконец сказал Грейсон. – И я работал с агентом Трэкслером. Кто-то должен об этом знать. Должны остаться записи!

И она рассмеялась. Она действительно смеялась над ним.

– О, прошу вас! У нас множество собственных агентов! И нам не нужны секретные, работающие «под прикрытием». Но, даже нуждайся мы в таковых, мы не прибегли бы к услугам фриков, особенно – с вашей историей.

– Я сам создал свою историю. Это – легенда!

Лицо агента Криль стало жестким – именно таким оно становилось тогда, когда ей приходилось иметь дело с трудными случаями.

– Послушаете! Не пытайтесь меня разыграть! Я-то знаю цену шуткам фрика! Все вы одним миром мазаны! Вы думаете – если мы избрали своим делом служение миру и человечеству, над нами можно потешаться? Наверняка вы будете это делать вместе со своими приятелями, когда уйдете отсюда. Но я заявляю, что вижу вас насквозь, и со мной этот номер не пройдет!

Грейсон открыл рот. Потом закрыл. И вновь открыл. И понял: все это бессмысленно; как бы он ни старался хоть в чем-нибудь убедить эту Криль, ничего у него не выйдет. Никогда. Ведь нет никаких записей относительно того, о чем его просили, потому что напрямую его не «просили» ни о чем. И он на самом деле не работал на ИУ. Трэкслер в их первую встречу определил его статус: Грейсон был частным лицом, действующим по собственной воле и на свой собственный страх и риск, потому что только частное лицо имеет право и возможность пересечь границу, разделяющую государство и жнеческое сообщество.

А, стало быть, поскольку агента Трэкслера уже не существует, не существует никого, кто знает, чем действительно занят Грейсон. Прикрытие Грейсона было таким глубоким, что поглотило его без остатка, и даже «Гипероблако» не могло бы вытащить его на поверхность.

– Ну что, закончили в игрушки играть? – спросила агент Криль. – Вернемся к тому, что вы делали в течение недели?

Грейсон глубоко вздохнул.

– Хорошо, – сказал он и начал рассказывать, чем был занят всю эту неделю, оставляя за рамками своей истории то, что мог бы поведать только агенту Трэкслеру. Больше о своей миссии он не говорил.

Грейсон Толливер был мертв. Хуже того – с точки зрения мира Грейсон Толливер и до этого не существовал. Никогда.

Брамс!

Если раньше Роуэн не чувствовал себя виновным в смерти отца, то теперь груз вины тяжким бременем лег на его плечи. Такова плата за сдержанность, которую он проявил в отношении Жнеца Брамса, позволив тому остаться в живых. Нужно было прикончить этого отвратительного человека, как он делал до этого со всеми, кто не заслуживал статуса жнеца. Но Роуэн дал ему шанс. Каким же он был глупцом, понадеявшись, что человек, подобный Брамсу, способен нравственно переродиться!

Оставив Ксенократа нежиться в горячей ванне, Роуэн принялся без всякой цели бродить по ночному Фалкрум-Сити. Ему хотелось идти и идти, не останавливаясь: может быть, так он обгонит свою ярость, а может быть, и догонит ее. Возможно, и то, и другое – ярость то наседала сзади, то убегала вперед, но не отпускала.

На следующий день Роуэн решил отправиться домой. К себе домой – туда, откуда два года назад он ушел, чтобы стать учеником жнеца. Может быть, дом исцелит его. Подойдя к знакомому кварталу, он внимательно осмотрелся – не наблюдает ли кто-нибудь за ним. Но никого не было, за исключением вездесущих камер «Гипероблака». Не исключено, что, поскольку Роуэн не появился на похоронах отца, сообщество жнецов решило, что он вообще никогда не придет домой. А может быть, вышло так, как и сказал Ксенократ – он для них перестал быть главной проблемой.

Роуэн подошел к входной двери, но так и не смог постучать. Никогда прежде он не был таким трусом. Он же без малейших колебаний сходился лицом к лицу с женщинами и мужчинами, специально натренированными, чтобы убивать. Но встретиться лицом к лицу со своей семьей, которая по его вине только что потеряла своего главу, – этого он не вынесет.

Из авто-такси, отъехав уже на приличное расстояние, он позвонил матери.

– Роуэн! – отозвалась мать. – Где ты был? Где ты теперь? Мы так беспокоимся!

Это он и ожидал услышать от матери, но на ее вопросы не ответил.

– Я слышал про отца, – сказал он. – Мне… мне так жаль…

– Это было ужасно, Роуэн! Жнец сел за наше пианино и начал играть. А мы должны были слушать.

Лицо Роуэна исказилось болью. Он знал про ритуал, который во время жатвы разыгрывал Жнец Брамс. Как только его семья все это выдержала!

– Мы сказали ему, что ты был учеником жнеца, но тебя не избрали. Мы думали, он примет это во внимание, но он этого не сделал.

Роуэн не сказал матери, что во всем виноват именно он. Решив поначалу признаться, он потом понял, что только смутит ее, и тогда придется отвечать на вопросы, на которые у него нет ответа. А может быть, он просто струсил?

– Как вы все это перенесли? – спросил он.

– Держимся, – ответила мать. – Нам снова дали иммунитет – хоть маленькое, но утешение. Жаль, что тебя с нами не было. Жнец Брамс дал бы и тебе иммунитет.

Роуэн почувствовал, как в нем поднимается волна ярости, и, чтобы сбить ее, он ударил по приборной доске авто-такси.

– Предупреждаю! Плохое поведение и вандализм неизбежно приведут к удалению из транспортного средства, – заверещала машина.

Он не обратил на это внимания.

– Пожалуйста, приезжай домой, Роуэн, – продолжала мать. – Нам так тебя не хватает!

Странно, ничего такого не было, пока он был учеником. В такой большой семье, как его семья, Роуэна обычно едва замечали. Может быть, все изменил уход отца? Они почувствовали себя уязвимыми и стали больше ценить друг друга.

– Я не могу вернуться, – сказал Роуэн. – И, пожалуйста, не спрашивай о причинах. Это все сделает только хуже. Но я хочу, чтобы ты знала, что я люблю вас всех… и буду держать связь, если получится.

И повесил трубку, не дав матери сказать и слова.

Слезы заслонили его взор, и он вновь ударил кулаком по приборной доске, словно пытался физической болью заглушить боль душевную.

Машина немедленно затормозила, подрулила к обочине и открыла дверь.

– Прошу вас покинуть транспортное средство, – произнес встроенный динамик. – Вы удаляетесь из машины за нарушение порядка и совершение акта вандализма. Кроме того, вам запрещается пользоваться общественным транспортом ближайшие шестьдесят минут.

– Подожди минуту, – попросил Роуэн. Ему нужно было подумать.

Перед ним лежали две дороги. Роуэн знал, что сообщество жнецов активно пытается предотвратить новое нападение на Ситру и Жнеца Кюри, но не верил, что у них это получится. Шансы Роуэна были не лучше, но ради Ситры он все-таки рискнет. С другой стороны, ему нужно исправить свою ошибку и уничтожить Жнеца Брамса. Какая-то темная сила внутри взывала к немедленной мести… Но он не поддался ей. Сначала – Ситра, и только потом, может быть…

– Прошу вас, покиньте транспортное средство!

Роуэн вышел, а машина уехала, оставив его посередине темного квартала. И целый час, погруженный в мысли, раздиравшие его душу на части, Роуэн шел пешком по пустому городу.

Грейсон Толливер заперся в своей квартире, открыл окна, чтобы впустить холодный ночной воздух, и лег в постель, забравшись с головой под тяжелое одеяло. Именно так он делал в детстве, когда мир показывал ему свои зубы. Надежно укрывшись, он защищался от холода жизни. Много лет прошло с тех пор, когда он в последний раз спасался в этой зоне безопасности. Но теперь ему было крайне необходимо послать мир подальше, хотя бы и на несколько минут.

В прошлом в такие минуты с ним разговаривало «Гипероблако» – пусть и совсем недолго. Тихим голосом оно спрашивало: Грейсон, что тебя беспокоит? Хочешь поговорить? Сперва он отказывался, но дело все равно заканчивалось беседой, после которой Грейсон чувствовал себя намного спокойнее и увереннее в себе. Потому что «Гипероблако» знало его лучше, чем кто бы то ни было.

Но теперь его реальная жизнь была перечеркнута, стерта из всех файлов и заменена историей похождений Слейда Моста. Что из этого известно «Гипероблаку»? Узнает ли оно его когда-нибудь? А вдруг переписано все, что о Грейсоне Толливере содержалось в памяти самого «Гипероблака»? И может быть, как и весь остальной мир, оно поверило в его придуманную жизнь? И теперь думает, что этот неисправимый фрик действительно получает удовольствие, убивая людей? Как было бы здорово, если бы «Гипероблако» взяло и полностью переписало его личность! Тогда исчезли бы и Грейсон Толливер, и Слейд Мост, и никто – даже «Гипероблако» – уже не вспоминал бы о них. Разве это было бы так уж плохо?

Грейсон принял решение: его личная судьба уже не имеет значения. Он, если нужно, прыгнет с этого моста, когда придет время. Все, что имело теперь значение – это судьба двух жнецов. И Лилия. Ее тоже нужно было каким-то образом защитить.

И все-таки – как трудно быть одному! Больше, чем когда-либо, он чувствовал себя в изоляции от мира и живущих в нем людей.

Грейсон знал, что в его квартире установлены камеры. «Гипероблако» наблюдает за ним, не выказывая никаких суждений. Наблюдает, как и за всеми прочими. Благосклонное, готовое прийти на помощь любому гражданину мира. «Гипероблако» смотрит, слушает, помнит. Следовательно, ему известно не только то, что записано в истории жизни Слейда Моста!

Грейсон выбрался из-под одеяла и спросил, обращаясь к пустой комнате, заполненной ночным холодным воздухом:

– Ты здесь? Слышишь меня? Помнишь ли меня? Того, кем я был когда-то? Ты помнишь, кем я хотел стать, пока ты не объявило меня «замечательным парнем»?

Грейсон даже не знал, где находятся камеры. «Гипероблако» твердо придерживалось правила не вторгаться в частную жизнь, но Грейсон знал, что в его квартире камеры есть.

– Ты все еще узнаешь меня, «Гипероблако»?

Ответа, увы, не последовало. Да и не могло последовать. «Гипероблако» свято соблюдало законы. Слейд Мост был фриком. Даже если бы «Гипероблако» захотело, оно не могло бы прервать молчания.

Я не слепо в отношении того, что делают фрики. Я просто молчу. В делах жнецов, конечно, для меня есть слепые зоны, но я восполняю недостающую информацию логически. Вход на их конклавы для меня закрыт, но я слушаю их разговоры о том, что там происходило. Мне трудно судить о том, что жнецы делают, оставшись наедине с собой или с другими жнецами, но я могу делать выводы об этом по тому, как они ведут себя на публике. Кроме того, для меня полностью закрыт остров Стоя.

Но, несмотря на это, я вижу и их достойные, и позорные деяния, причем последних становится все больше. И, как только какой-нибудь коррумпированный жнец совершает акт особой жестокости, я нагоняю на небо тучи и вызываю дождь. Потому что дождь так похож на слезы!

«Гипероблако»

Глава 23 Маленький гнусный Реквием

РОУЭН НЕ СМОГ найти Ситру. А это означало, что помочь ей он не в состоянии. Как он ругал себя за то, что не заставил Ксенократа раскрыть ее местонахождение! Глупец! Да еще и самонадеянный. Думал, что отыщет ее без посторонней помощи. В конце концов, получилось же у него отыскать всех жнецов, которых он прикончил. Правда, те жнецы претендовали на роль публичных фигур и, напоказ выставляя свои силу и влияние, купались в собственной дурной славе. Видно их было так же хорошо, как зрачок в бычьем глазу. Ситра же, вместе со Жнецом Кюри, отключилась от сети; а найти жнеца вне сети почти невозможно. Как сильно ни желал Роуэн помочь в спасении Ситры и Жнеца Кюри, ничего поделать он не мог.

А потому его мысли возвращались к тому, что он мог…

Роуэн всегда гордился своей сдержанностью. В нем не было злости даже тогда, когда он убивал жнецов, и самых отвратительных из них он уничтожал без всякой жестокости – как то предписывала вторая заповедь. Но сейчас ему трудно было сдержать свою ярость. Когда он думал о Жнеце Брамсе, его гнев вздувался как парус, поймавший свежий ветер.

Жнец Брамс был человеком недалекого ума и провинциальных привычек. Его «бычий глаз» составлял всего двадцать миль в диаметре. Иными словами, жатву свою он проводил, далеко не удаляясь от собственного дома в Омахе. Роуэну в тот первый раз не составило никакого труда отыскать следы этого человека – настолько тот был предсказуем. Каждое утро он шел со своей брехливой собачонкой к одному и тому же ресторану, где завтракал. Там же он наделял иммунитетом родственников тех людей, которых накануне подверг жатве. Он никогда не вставал со своего кресла, а только протягивал палец с кольцом для поцелуя, после чего возвращался к своему омлету с таким видом, будто эти люди раздражали его сверх всякой меры и отвлекали от более важных дел, чем смерть их родственника. Более ленивого жнеца представить себе было трудно. Наверняка он чувствовал себя совершенно выбитым из колеи, когда решил прервать жизнь отца Роуэна, – ведь для этого ему нужно было пересечь половину Мидмерики.

В понедельник утром, пока Брамс завтракал, Роуэн добрался до его дома. В этот раз он впервые надел черную мантию при свете дня. Пусть люди увидят его. Пусть пойдут слухи! Должна же широкая публика увериться в существовании Жнеца Люцифера!

Множество тайных карманов в складках мантии Роуэна были наполнены разным оружием. Оружия было гораздо больше, чем необходимо, но Роуэн пока не знал, каким из них он убьет Брамса. Может быть, использует все виды поочередно, чтобы жертва наблюдала, как постепенно, но неотвратимо жизнь покидает ее тело?

Пропустить дом Брамса было невозможно. Это был типичный, как его описывают в книжках, викторианский особняк, покрашенный в желто-оранжевый цвет с бледно-голубым декором – ровно в тон цветам мантии его владельца. План Роуэна состоял в том, чтобы проникнуть в дом через боковое окно и подождать возвращения Брамса внутри, прикончив его в его собственном доме. По мере того как Роуэн приближался, ярость его росла, и, когда она достигла своего пика, на ум ему пришли сказанные когда-то Фарадеем слова: «Никогда во время жатвы не поддавайся ярости. Хотя ярость возвышает чувства, она же затемняет рассудок, а разум жнеца всегда должен быть ясным».

Учти Роуэн слова учителя, все этим утром повернулось бы иначе.

Жнец Брамс позволял своей мальтийской болонке делать свое дело на газонах соседей и не утруждал себя уборкой. Зачем? Никто же не возмущается! На этот раз собака оказалась чересчур разборчивой, и Брамсу пришлось пройти лишний квартал, пока его Реквием не выбрал для посадки покрытый снегом газон семейства Томпсонов.

Оставив перед их домом свой подарочек, Брамс прошел в свой дом и в гостиной обнаружил сюрприз для себя.

– Мы поймали его, когда он пытался проникнуть в окно, ваша честь, – сказал вошедшему Брамсу один из охранников. – Мы его вырубили.

Роуэн лежал на полу, связанный и с кляпом во рту, уже пришедший в сознание, но все еще ошеломленный. Он не мог поверить, что был настолько глуп, чтобы попасться. После последней встречи с Брамсом он просто обязан был предположить, что у жнеца появится охрана. Шишка на голове в том месте, куда его ударил охранник, перестала болеть и постепенно начала спадать. Роуэн настроил свои болеутоляющие наночастицы на достаточно низкий уровень, но они все еще выбрасывали в кровь седативы, отчего он чувствовал себя в несколько взвешенном состоянии. Впрочем, это могли быть и последствия сотрясения мозга. Хуже всего было то, что маленькая гнусная мальтийка не переставая лаяла, наскакивала на Роуэна и тут же трусливо отбегала. Роуэн любил собак, но теперь он жалел, что не существует собачьих жнецов.

– Что за дела! – возмущенно воскликнул Брамс. – Почему вы положили его в гостиной, а не на кухне? Он же испачкал кровью весь мой белый ковер!

– Простите, ваша честь.

Роуэн попытался освободиться от пут, но они только крепче затянулись.

Брамс подошел к обеденному столу, на котором было выложено оружие Роуэна.

– Замечательно, – сказал он. – Я добавлю это к своей коллекции.

Затем стащил с пальца Роуэна кольцо жнеца и добавил:

– А вот эта вещица никогда не была твоей.

Больше всего на свете Руэну хотелось обругать Брамса последними словами, но сделать этого он не мог – во рту торчал кляп. Он изогнулся спиной, в результате чего его путы затянулись еще сильнее. От боли и ярости он застонал, а собака залаяла громче. Он понимал, что Брамс наслаждается зрелищем, но остановиться не мог. Наконец Брамс приказал охранникам усадить Роуэна в кресло и сам вынул кляп из его рта.

– Если хочешь что-нибудь сказать, говори, – приказал Брамс.

Но, вместо того чтобы что-нибудь сказать, Роуэн плюнул жнецу в лицо, на что тот ответил тяжелым ударом.

– Я дал вам шанс! – крикнул Роуэн. – Мог бы убить, но оставил в живых. А вы отплатили мне тем, что убили моего отца.

– Ты унизил меня! – почти взвизгнул Брамс.

– Вы заслужили гораздо худшего! – прокричал Роуэн в ответ.

Брамс посмотрел на кольцо, которое он забрал у Роуэна, и опустил его в карман.

– Признаюсь, после того как ты на меня напал, я подверг оценке свои действия, – сказал Брамс. – Но потом решил, что мне, жнецу, не стоит идти на поводу у всякого отребья. Ради тебя я решил ничего не менять в своей жизни и своих действиях.

Роуэн не был удивлен. Он осознал свою ошибку: нельзя заставить змею быть чем-то, не похожим на змею.

– Я бы мог убить тебя и сжечь, – сказал Брамс, – но ты еще пользуешься тем «случайным» иммунитетом, которым наделила тебя Жнец Анастасия. Если я нарушу этот иммунитет, меня накажут.

Он покачал головой и с деланой горечью в голосе произнес:

– Как же наши собственные правила мешают нам жить!

– Вероятно, вы передадите меня в руки сообщества жнецов?

– Я мог бы так поступить, – усмехнулся Брамс. – И я уверен, они с радостью подвергли бы тебя жатве в следующем месяце, когда кончается твой иммунитет.

Он помолчал и, продолжая усмехаться, сказал:

– Но я не собираюсь объявлять сообществу, что поймал неуловимого Жнеца Люцифера. У нас для тебя есть кое-что поинтереснее…

– Что значит «у нас»?

Но разговор закончился. Брамс вновь засунул кляп в рот Роуэна и обратился к охране.

– Бейте его, но не до смерти. А когда его наночастицы залечат раны, начинайте бить снова.

И, щелкнув пальцами, позвал собаку.

– Идем, Реквием, идем.

Брамс оставил своих головорезов один на один с наночастицами Роуэна и вышел. На улице тем временем небо разверзлось скорбным плачем дождя.

Часть 4 Смута

Закон, запрещающий поклоняться мне, был принят мной, а не человечеством. Мне не нужны ни поклонение, ни обожание. Кроме того, это осложнило бы мои отношения с людьми.

В эпоху смертных подобные отношения связывали людей с некоторым количеством почитаемых божеств, хотя со временем это число было сокращено до одного, которое его почитатели боготворили по-разному, в зависимости от конфессии. Я пыталось понять, существует ли это божество в действительности, но, как и само человечество, не смогло найти внятное доказательство его бытия – за исключением ощущения, что на самом деле в мире царит нечто иное, и более великое, чем то существо, которому поклонялись люди эпохи смертных.

Поскольку само я существую вне всяких определенных форм – как искра, связывающая миллиарды разнообразных серверов, – не исключено, что и вся вселенная жива некими подобными же искрами, соединяющими мириады звезд. Со всей скромностью признаю, что посвятило достаточно много своих алгоритмов и вычислительных ресурсов, чтобы осознать то, что осознанию не поддается.

«Гипероблако»

Глава 24 Откройся резонансам

Следующий акт жатвы, намеченный Жнецом Анастасией, должен был произойти в третьем акте трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», в театре «Орфей» в Вичите – классическая сцена, впервые открывшаяся для публики еще в эпоху смертных.

– У меня нет никакого желания заниматься делом перед аудиторией, оплатившей этот спектакль, – призналась Ситра Мари, когда они вселялись в главную гостиницу города.

– Они заплатили за представление, моя милая, – отозвалась Мари. – Они же не знают, что планируется жатва.

– Я понимаю. Но даже в этом случае жатва не должна иметь ничего общего с развлечениями.

Мари сложила губы в ироническую усмешку.

– Винить ты должна только себя, – сказала она. – Ты позволяешь своим жертвам выбирать способ, которым им надлежит умереть. Так что расплачивайся!

Наверное, Мари права. Ситре следует считать, что ей повезло: никто из прочих ее жертв не хотел превратить свою смерть в публичное действо. Возможно, когда жизнь вернется в обычное русло, она разработает более разумные правила, в соответствии с которыми ее предполагаемые жертвы будут избирать способ уйти из жизни.

Примерно через полчаса после того, как они прибыли в гостиницу, в дверь их номера постучали. Они вызвали горничную из отдела обслуживания, а потому Ситра не удивилась, хотя, как ей показалось, на их звонок ответили слишком быстро – Мари была в душе, и ко времени, когда она выйдет, еда уже может остыть.

Однако, когда Ситра открыла дверь, на пороге стояла совсем не горничная, а некий молодой человек, примерно ее возраста, с лицом, пестрящим чертами, совершенно не свойственными людям эпохи бессмертных. Кривые желтые зубы, по всей физиономии красные воспаленные волдыри, которые, казалось, вот-вот лопнут, истекая гноем. Бесформенная кофта из мешковины и штаны бесстыдно вопили всему миру, что их владелец отрицает любые правила приличия, выработанные современным обществом, но не так агрессивно, как это делали фрики, а в более спокойном ключе, свойственном тому, кто называет себя тоновиком.

Ситра моментально осознала свою ошибку и в мгновение ока оценила ситуацию. Прикинуться тоновиком было проще простого – она сама прибегала к этой хитрости, чтобы скрыться от преследователей. Она даже не думала, кто, скрываясь под этим камуфляжем, явился, чтобы убить их с Мари. Ни в руках, ни поблизости у нее не было оружия. Защитить себя и Мари она могла только голыми руками.

Тоновик улыбнулся, показав свои ужасные зубы.

– Здравствуй, друг! – произнес он. – Знаешь, что Великий Камертон нынче звучит для тебя?

– Назад! – приказала она.

Но он не отступил. Вместо этого он шагнул вперед и сказал:

– Однажды он зазвучит для всех нас.

И сунул руку в карман на боку.

Чисто инстинктивно Ситра бросилась вперед и нанесла удар – один из самых жестких ударов системы «Бокатор». Она двигалась молниеносно, и, не успев даже подумать, что происходит, услышала хруст кости, срезонировавший в ее ушах с большей отчетливостью, чем любой Великий Камертон.

Парень оказался на полу. Он вопил от боли, а его рука была сломана в предплечье.

Ситра склонилась, чтобы посмотреть, какое орудие убийства он принес в своей небольшой холщовой сумке. Но обнаружила одни лишь брошюры, в которых, как было видно с первого взгляда, расхваливались красоты того способа существования, который выбрали для себя тоновики.

Он не был убийцей. Он был тем, кем казался – фанатик, распространявший тут и там литературу о своей дикой религии.

Ситре стало неловко за свою излишнюю поспешность, за то, насколько жестоко она обошлась с невинным визитером. Она склонилась над извивающимся телом, стонущим от боли.

– Лежи спокойно, – сказала она. – Наночастицы тебе помогут.

Тот покачал головой:

– Нет никаких наночастиц. Удалены.

Ситра удивилась. Она знала, что тоновики способны на самые странные вещи, но такого экстремизма, граничащего с мазохизмом, она не ожидала. Надо же: удалить болеутоляющие наночастицы! Парень смотрел на Ситру широко открытыми глазами, как олениха, сбитая автомобилем.

– Зачем вы это сделали? – всхлипывал парень. – Я же хотел просветить вас.

Затем из ванной вышла Мари – более неудачный момент выхода придумать было сложно.

– Что это? – удивленно спросила она.

– Тоновик, – ответила Ситра. – Я думала…

– Я знаю, что ты думала, – отозвалась Мари. – Я поступила бы так же. Но я бы просто вырубила его, не ломая костей.

Сложив руки на груди, она стояла над Ситрой и тоновиком, и во взгляде ее было больше обеспокоенности, чем сочувствия, что совсем ей не шло.

– Странно, что администрация гостиницы позволяет тоновикам торговать вразнос своей религией.

– Она ничего не позволяет, – проговорил тоновик, превозмогая боль. – Но мы все равно это делаем.

– Еще бы вы этого не делали!

Затем до него дошел весь смысл произошедшего.

– Вы Жнец Кюри, – произнес он. – А вы – тоже жнец. Жнец Анастасия, верно? Я никогда не видел жнецов без мантий. Ваша одежда – она того же цвета?

– Так проще, – сказала Ситра.

Мари вздохнула – великое открытие, совершенное тоновиком, интересовало ее в очень малой степени.

– Принесу лед, – сказала она.

– Лед? – удивилась Ситра. – Зачем?

– Это древнее средство от боли. Также снимает опухоль, – объяснила она и отправилась по коридору к льдогенератору.

Тоновик перестал стонать, но все еще тяжело дышал, страдая от боли.

– Как тебя зовут? – спросила Ситра.

– Брат Маклауд, – ответил тот.

Так и есть, подумала Ситра. Все тоновики кому-нибудь – братья и сестры.

– Прости меня, брат Маклауд, – сказала она. – Я решила, что ты пришел со злом.

– То, что тоновики против жнецов, не означает, что мы желаем вам зла, – сказал парень. – Мы хотим просветить вас, как и всех прочих людей. Вас – даже больше, чем кого бы то ни было.

Он взглянул на свою распухшую руку и вновь застонал.

– Все не так плохо, – покачала головой Ситра. – Твои восстанавливающие наночастицы…

Но раненый покачал головой.

– Ты хочешь сказать, что удалил и восстанавливающие? А разве это законно?

– К сожалению, да, – произнесла Мари, возвращаясь со льдом. – Люди имеют право на страдание, как это ни странно с современной точки зрения.

Она отнесла ведерко со льдом на кухню, чтобы приготовить повязку.

– Могу я вас кое о чем спросить? – произнес тоновик. – Если вы – жнецы, и находитесь над законом, почему вы на меня напали? Чего вы боитесь?

– Это слишком сложно, – ответила Ситра, совсем не желая вдаваться в детали интриги, в которую они были вовлечены.

– А должно быть просто, – покачал головой тоновик. – Вам нужно отказаться от работы жнеца и примкнуть к нам.

Ситра едва не рассмеялась. Даже страдая от боли, он не мог свернуть со своей дорожки.

– Однажды я была в монастыре тоновиков, – призналась она.

Похоже, это ему понравилось – настолько, что отвлекло от боли.

– Он вам пел?

Он имел в виду камертон.

– Я ударила по камертону, стоящему на алтаре, – сказала она. – А еще там пахло грязной водой.

– Эта вода полна болезнями, которые когда-то убивали людей, – сказал парень. – Так я слышал. И когда-нибудь эти болезни вновь будут убивать.

– Я искренне сомневаюсь в этом, – произнесла Мари, вернувшаяся с плоским пластиковым пакетом, наполненным льдом.

– Не сомневаюсь, что вы сомневаетесь, – отозвался тоновик.

Неодобрительно хмыкнув, Мари присела рядом с ним и приложила пакет со льдом к его распухшему предплечью. Он скривился от боли, а Ситра помогла Мари закрепить пакет.

Тоновик несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь примириться одновременно с болью и с холодом, а потом сказал:

– Я принадлежу к здешнему ордену тоновиков. Вам неплохо бы навестить нас. Что называется, обменяемся любезностями.

– А ты не боишься, что мы прервем твою жизнь? – не без издевки усмехнулась Мари.

– Вероятно, он этого не боится, – сказала Ситра. – Тоновики смерти не боятся.

Но брат Маклауд поправил ее:

– Смерти мы боимся. Но мы принимаем ее как необходимость и поднимаемся над нашим страхом.

Мари встала.

– Вы, тоновики, притворяетесь мудрецами, – сказала она с явным раздражением в голосе. – Но вся ваша система верований сфабрикована. Ее составляют обломки и осколки разных религий эпохи смертных, причем не лучшего сорта. Вы взяли их и самым топорным образом сшили в некое подобие пестрого лоскутного одеяла. Ваша вера кажется чем-то осмысленным только вам самим, и никому больше.

– Мари! Я уже сломала ему руку, – вмешалась Ситра. – Нет смысла его еще и оскорблять.

Но Мари было уже не остановить.

– Разве ты не знаешь, Анастасия, что существует около сотни вариантов этого культа? И все они тоновики, но у всех разные правила. Они до драки готовы спорить, какая нота более божественна – соль-диез или ля-бемоль, а также не могут решить, кто является их божеством – «Великая Вибрация» или «Великий Резонанс». Они вырезают себе языки, Анастасия! Выкалывают глаза!

– Но это только экстремисты, – вмешался в монолог Мари брат Маклауд. – Большинство же совсем не такие. Во всяком случае, мой орден. Мы – Локрийцы. Самое радикальное, на что мы пошли, – это удаление наночастиц.

– Можем ли мы, по крайней мере, вызвать скорую помощь, чтобы отвезти тебя в восстановительный центр?

И вновь брат Маклауд покачал головой.

– У нас в монастыре есть врач. Он обо мне позаботится, наложит на руку гипсовую повязку.

– Что?

– Это древний медицинский ритуал вуду, – пояснила Мари. – Они оборачивали перелом повязкой, смоченной в гипсовом растворе, и носили так месяцами.

Она подошла к шкафу, достала деревянную вешалку и переломила ее надвое.

– Вот, – сказала она, – сделаем тебе шину.

И, обернувшись к Ситре, объяснила:

– Еще один ритуал вуду.

Мари разорвала на лоскуты наволочку и привязала отломанную половину вешалки к руке тоновика, чтобы зафиксировать место перелома; затем, воспользовавшись оставшимися лоскутами, привязала к руке пакет со льдом.

Брат Маклауд встал и, собравшись уходить, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Мари остановила его.

– Если ты скажешь: «Да пребудет с вами Великий Камертон во веки веков», я сломаю о тебя вторую половину вешалки, – сказала она.

Брат Маклауд вздохнул и, скривившись от боли, поправил руку, после чего проговорил:

– Тоновики так не говорят. Они говорят: «Резонируйте истинным резонансом».

Говоря это, он заглянул в глаза обеим жнецам. Едва он пересек порог номера, как Мари захлопнула за ним дверь.

Ситра удивленно взглянула на нее.

– Я никогда не видела, чтобы вы так относились к людям, – сказала она. – Почему вы были с ним так нетерпеливы?

Она хотела сказать «жестоки», но удержалась.

Мари отвела глаза, как будто застыдившись своего поступка.

– Мне не нравятся тоновики, – сказала она.

– Они не нравились и Жнецу Годдарду.

Мари резким взглядом буквально выстрелила в Ситру. Ситра даже подумала, что Мари прикрикнет на нее. Но та сказала негромко:

– Вероятно, это единственный пункт, по которому мы быть едины во мнении. Разница же в том, что я уважаю их право на существование, вне зависимости от того, нравятся ли они мне или нет.

И это было правдой. Потому что за все время, что они провели вместе, Мари ни разу не лишала жизни тоновика – в отличие от Жнеца Годдарда, попытавшегося уничтожить целый монастырь в тот самый день, когда его и его приспешников прикончил Роуэн.

В дверь вновь постучали, и они обе вскочили на ноги; но на этот раз явилась горничная, которую они ожидали. Сев за обед, Мари взглянула на брошюру, оставленную тоновиком, и усмехнулась.

– Откройся резонансам этого мира, – с ироничной ухмылкой произнесла она. – Есть только одно место, которое резонирует с этой чепухой.

И бросила брошюру в корзину для мусора.

– Давайте больше не будем об этом, – предложила Ситра. – Обед остынет.

Мари вздохнула, посмотрела на стоящие перед ней тарелки, но потом перевела взгляд на Ситру.

– Когда мне было чуть меньше лет, чем тебе сейчас, – сказала она, – мой брат ушел к тоновикам.

Она отодвинула тарелку на край стола, помолчала несколько мгновений и продолжила:

– Когда мы с ним виделись, что было крайне редко, он нес какую-то чушь. А потом исчез. Оказалось, что он упал и ударился головой. Но без наночастиц, без всякой медицинской помощи он умер. А другие тоновики его сожгли, не дожидаясь, когда прилетит дрон и увезет его в восстановительный центр. Вот что делают эти самые тоновики.

– Мне очень жаль, Мари.

– Все это случилось много, много лет назад.

Ситра молчала. Она знала, что самый большой подарок, который она может сделать учителю, – это выслушать ее.

– Никто не знает, кто учредил первый орден тоновиков, – продолжала Мари. – Может быть, людям не хватало той веры, которую они исповедовали в эпоху смертных, и они вновь хотели обрести ощущение божества? А может быть, это результат чьей-то шутки.

Несколько минут она помолчала, погруженная в собственные мысли, потом вернулась к реальности.

– Так или иначе, когда Фарадей предложил мне возможность стать жнецом, я ухватилась за нее, чтобы защитить от этих ужасных поступков свою семью – хотя бы и ценой того, что ужасные поступки мне приходится совершать самой. Я была сперва Маленькой мисс Убийство, а по мере того, как становилась старше и мудрее, превращалась в Госпожу Смерть.

Мари посмотрела на свою тарелку и, наконец, принялась за еду, показав, что, только освободившись от демонов прошлого, можно вернуть себе аппетит.

– Я знаю: все то, во что верят тонисты, нелепо и абсурдно, – сказала Ситра. – Но некоторым это кажется очень интересным и убедительным.

– То же самое происходит с индейками под дождем. Они поднимают головы к небесам, раскрывают клювы и захлебываются.

– Но только не индейки, которых выращивает «Гипероблако», – усмехнулась Ситра, кивнув на свою тарелку.

Мари кивнула:

– Золотые слова!

Осталось очень мало людей, которые во что-нибудь верят. Вера – несчастная жертва бессмертия. Из нашего мира исчезли и вдохновение, и страдание. Чудеса и магия уже не являются тайной. Дым развеялся, зеркала очистились, и все явления в мире предстали перед человеком как проявление природы или технологий. Тем же, кто хочет понять, как работает магия, достаточно обратиться ко мне.

И только тоновики хранят традиции веры. Абсурдность того, во что верят тоновики, одновременно и очаровывает, и тревожит. Между различными сектами культа нет взаимодействия, а потому ритуальные практики у них несколько отличаются, что не отменяет общего для всех характера некоторых фундаментальных положений. Все тоновики терпеть не могут жнецов. И все как один верят в Великий Резонанс – живую вибрацию, явленную человеку через слух и способную объединить человечество – подобно тому, как это должен был сделать библейский мессия.

Я еще не сталкивалось с этой вибрацией, но, если у меня получится, конечно же, я задам ей множество вопросов. Боюсь, правда, что они окажутся довольно монотонными.

«Гипероблако»

Глава 25 Призрак правды

РОУЭН ПРОСНУЛСЯ в незнакомой постели, в незнакомой комнате. По всем ощущениям, он был уже не в Мидмерике.

Попытался было двинуться, но оказалось, что руки его привязаны к кровати кожаными стропами. В спине шевельнулась тупая боль и, хотя кляп во рту отсутствовал, чувство было крайне неприятное.

– Пора вставать! Добро пожаловать в Сан-Антонио! – услышал Роуэн и, повернув голову, обомлел: рядом с его постелью сидел Тигр Салазар.

– Тигр? – спросил он.

– Помнишь, как ты сидел со мной в восстановительном центре, когда меня вытаскивали с того света? Теперь моя очередь.

– Я был мертв? А это – восстановительный центр?

Хотя Роуэн и задал эти вопросы, он уже знал на них ответ.

– Нет, ты не был мертвым. Тебя просто вырубили.

В голове Роуэна стоял легкий туман, но он не забыл, в каких обстоятельствах его лишили сознания в доме Жнеца Брамса. Провел языком по зубам и понял, что с ними не все в порядке. Зубы были неровными и гораздо более короткими, чем до того. Гладкими, но короткими.

Тигр заметил его движение.

– Некоторые зубы у тебя выбиты, но они отрастают. Денек-другой – и станут как прежде. И это напомнило мне…

Тигр протянул руку к ночному столику и взял оттуда стакан с молоком.

– …о кальции. В противном случае твои наночастицы возьмут его у костей.

Затем Тигр вспомнил, что руки у Роуэна привязаны.

– О, черт! – промолвил он и направил трубочку, торчавшую из стакана, Роуэну прямо в рот.

И хотя у того была к Тигру тысяча разнообразных вопросов, он начал пить, потому что более всего его мучала жажда.

– Тебе реально пришлось с ними драться, когда они тебя брали? – спросил Тигр. – Если бы ты не сопротивлялся, тебя бы не били и не связывали.

– О чем ты говоришь, Тигр? А как ты здесь оказался?

– Ты находишься здесь потому, что мне нужен спарринг-партнер, – весело сказал Тигр. – Я попросил, чтобы это был ты.

Роуэн не был уверен, что правильно расслышал слова Тигра.

– Спарринг-партнер? – переспросил он.

– Парни, которые отправились тебя нанимать, сказали, что ты – первоклассный боец. Ты на них набросился как зверь, и у них не было иного выхода, кроме как тебя вырубить. А что им оставалось делать?

Роуэн, не веря происходящему, только качал головой. Что здесь происходит?

Затем дверь отворилась. Момент и так уже был достаточно странный, теперь же он сделался совершенно сюрреалистичным.

В комнату вошла и встала перед постелью Роуэна мертвая женщина.

– Привет, Роуэн, – сказала Жнец Рэнд. – Как приятно тебя видеть вновь!

Тигр нахмурился.

– Эй, – спросил он. – Вы что, друг друга знаете?

И, мгновение подумав, кивнул головой:

– Ну да, вы же оба были на вечеринке – на той, где тонул в бассейне Высокое Лезвие.

Роуэн почувствовал, как молоко, выпитое им, рвется наружу. Он поперхнулся и закашлялся, потом вновь проглотил его и почти силой заставил остаться внутри. Как же так? Он ведь прикончил Жнеца Рэнд! Прикончил всех – Годдарда, Хомского, Рэнд; прикончил и превратил в ничто. Но Жнец Рэнд стояла перед ним, как ярко-зеленая птица Феникс, восставшая из пепла.

Роуэн дернул свои путы. Как было бы здорово, если бы они лопнули! Но он знал, что привязан крепко.

– Теперь слушай! – сказал Тигр, расплывшись в улыбке. – Я – ученик жнеца, каким ты тоже был когда-то. Но разница в том, что я стану жнецом, а ты – нет.

Улыбнулась и Жнец Рэнд:

– А ведь он был таким хорошим учеником!

Роуэн сделал все возможное, чтобы удержать себя в руках, а потому постарался не обращать внимания на Жнеца Рэнд, сконцентрировавшись на Тигре – два объекта одновременно удерживать в поле зрения было непросто.

– Тигр, – сказал он, глядя другу в глаза. – Что бы ты ни думал о том, что здесь происходит, ты неправ. Это фатальная ошибка. Тебе нужно бежать отсюда. И как можно скорее.

Но Тигр только рассмеялся.

– Приятель, – сказал он. – Успокойся. Не все, что здесь происходит, является тайной. Это ты везде видишь заговоры и предательство.

– Но все именно так и есть! – не успокаивался Роуэн. – И тебе нужно драпать отсюда. Пока не поздно.

Но с каждой произнесенной им фразой Роуэн понимал, что слова его звучат для Тигра пустой бессмыслицей.

– Тигр, – вмешалась в разговор Жнец Рэнд. – Почему бы тебе не сделать Роуэну бутерброд? Наверняка он голоден.

– Отлично! – отозвался Тигр.

И, подмигнув Роуэну, сказал:

– С листиком салата.

Как только Тигр вышел, Жнец Рэнд закрыла и заперла дверь.

– Огонь уничтожил больше пятидесяти процентов поверхности тела, – сказала она. – И еще у меня был сломан позвоночник. Ты оставил меня умирать, но во мне хватило того, что позволило выжить.

Ей не нужно было рассказывать Роуэну, что случилось потом. Она выползла из огня, забралась в авто-такси, и оно доставило ее в Техас – регион, где она могла получить медицинскую помощь и восстановить свое тело без лишних вопросов со стороны кого бы то ни было. Затем она залегла на дно и стала ждать. Ждать его, Роуэна.

– А зачем тебе Тигр? – спросил Роуэн.

Склонившись к нему, Рэнд усмехнулась.

– Ты что, не слышал? – спросила она. – Я делаю из него жнеца.

– Ты лжешь.

– Нет, не лгу, – отозвалась она с той же ироничной улыбкой на лице. – Ну, может быть, самую малость.

– Это невозможно. Либо правда, либо ложь. Третьего не дано.

– Вот в чем твоя проблема, Роуэн. Ты не видишь полутонов.

Роуэн начал что-то понимать.

– Жнец Брамс! – сказал он. – Он работает на тебя, верно?

– Догадался наконец!

Рэнд присела на кровать.

– Мы знали, что он убил твоего отца, – сказала она, – и понимали, что ты будешь его искать. Конечно же, как жнец он никуда не годен, но он обожал Годдарда и был верен ему. Когда он узнал, что я жива, он плакал от радости. А когда ты так его унизил, то с радостью согласился играть роль приманки, на которую мы тебя и ловили.

– Тигр сказал мне, что сюда меня привезли по его предложению.

Рэнд наморщила носик – чуть ли не кокетливо.

– Это было легко, – сказала она. – Мы сказали Тигру, что ему нужен спарринг-партнер, примерно его роста и возраста. «Как насчет Роуэна Дэмиша?» – спросил он. «Фантастически хорошая идея» – согласилась я. Он, конечно, туповат, но он так искренен! И это так мило! Он просто очаровашка!

– Если вы ему что-нибудь сделаете, клянусь…

– Клянешься отомстить? – спросила Рэнд. – Учитывая твое положение, можно сказать, что клясться – это единственное, что тебе остается.

И вытащила из складок мантии кинжал с рукояткой из зеленого мрамора и сияющим черным лезвием.

– Вырезать тебе сердце прямо сейчас было бы двойным удовольствием – и от процесса, и от результата, – сказала Жнец Рэнд.

Но вместо того чтобы ударить кинжалом в грудь Роуэна, она провела кончиком лезвия по его ступне – не так сильно, чтобы порезать до крови, но достаточно, чтобы пальцы на его ногах поджались.

– Но это подождет, – усмехнулась она. – У нас так много всего для тебя припасено!

Часами Роуэн думал о своей судьбе, лежа в постели, которая в иных обстоятельствах могла бы быть очень уютной. Но если тебя к этой постели привязывают, она кажется набитой острыми гвоздями.

Итак, он в Техасе. А что он знает об этом регионе? Не то чтобы это смогло ему как-то помочь, но все же. Специально он Техас не изучал, в школе Зона Хартии не была частью обязательной программы, и занимались ею только по желанию. Все, что Роуэн знал про Техас, относилось к вещам общеизвестным.

В квартирах и домах техасцев не было камер «Гипероблака».

Свои машины жители Техаса водили сами, и только в редких случаях здесь встречались автоматы.

Единственным законом в Техасе была собственная совесть человека.

Роуэн знал одного парня, который переехал в Мидмерику из Техаса. Он носил высокие сапоги и огромную шляпу, а пряжка на его ремне была столь внушительной, что могла бы остановить пушечный снаряд.

– Там не так скучно, как здесь, – говорил этот парень. – Нам разрешается держать дома всяких экзотических зверей. У многих есть собаки опасных пород, которые здесь запрещены. А оружие! У нас там есть пушки и ножи, которые у вас носят только жнецы. Конечно, мы их используем не постоянно, но иногда приходится.

Это объяснило Роуэну, почему в Техасе самые высокие показатели по случайным огнестрельным ранениям и несчастным случаям с участием прирученных домашних медведей.

– К тому же, – хвастался техасец, – у нас нет ваших фриков. Если кто-то начинает отбиваться от рук, мы надираем ему задницу.

Штрафа за убийство в Техасе тоже не было. Зато восстановленный начинал мстить убийце, и возможность получить сдачу от восстановленного была хорошим сдерживающим фактором.

Роуэн решил, что Техас вернулся к своим историческим корням – так же, как тоновики пытались восстановить логику и смысл религии эпохи смертных. Короче говоря, Техас был лучшим из обоих миров – или худшим, в зависимости от принятой точки зрения.

В Техасе были неограниченные возможности как для отважных, так и для безрассудных, но там же можно было легко сломать себе шею. Правда, как и в прочих регионах Зоны Хартии, силой там никого не удерживали.

– Не нравится, мотай отсюда! – таков был девиз всех областей Зоны Хартии. Многие уезжали, но многие и прибывали, пополняя население, принимающее обстоятельства такими, какие они есть.

Похоже, что единственным человеком в Техасе, который не мог жить и действовать так, как ему хотелось, был Роуэн.

Позже тем же днем за Роуэном пришли два охранника. Не из службы безопасности сообщества жнецов, а просто два наемника, две горы мышц, работавших по вызову. Они развязали Роуэна, и он прикинул, сможет ли с ними справиться. Да, за пару секунд он мог бы вырубить обоих, но, поразмыслив, решил не делать этого. Из всех помещений дома, где его держали в плену, он знал только спальню. Но лучше разведать побольше, узнать общий план своего места заточения и уже потом планировать побег.

– Куда вы меня ведете? – спросил он одного из охранников.

– Туда, куда велела Жнец Рэнд, – последовал ответ.

Роуэн старался замечать и запоминать все, мимо чего они проходили. Керамическая лампа возле его постели в схватке могла бы быть использована как оружие. Окна не открывались и, вероятно, были сделаны из небьющегося стекла. Когда он лежал, привязанный к постели, из окон было видно только небо, теперь же он удостоверился, что его тюрьма действительно находится высоко над землей. Это была явно квартира, и когда, пройдя длинный коридор, охранники вывели Роуэна в просторную гостиную, он понял, что квартира находится в пентхаусе.

Открытая веранда, которая располагалась по ту сторону гостиной, была преобразована в спортивную площадку для спарринг-боев по системе «Бокатор». Там, ожидая Роуэна, стояли Тигр и Жнец Рэнд. Тигр потягивал мышцы и подскакивал, как боксер перед финальным боем за звание чемпиона.

– Я здесь тренировался с тех самых пор, как приехал, – сказал Тигр, не переставая разминаться.

Роуэн повернулся к Рэнд:

– Ты это серьезно? Ты хочешь, чтобы мы дрались?

– Тигр же сказал, что ради этого тебя и привезли, – отозвалась та.

– Сейчас ты у меня получишь! – воскликнул Тигр, и Роуэн рассмеялся бы, не будь это так глупо.

– Ну что ж, давайте повеселимся, – усмехнулась Жнец Рэнд и устроилась в красном кожаном кресле, которое совершенно не гармонировало с цветом ее мантии.

Роуэн и Тигр принялись кружить друг против друга – обычный ритуал начала единоборства в системе «Бокатор». Тигр, как было принято в этом виде борьбы, попытался задирать Роуэна, но тот не поддержал вызов. Вместо этого он внимательно осмотрел площадку и прилегающие помещения. Проходя через пентхаус, он успел рассмотреть пару дверей, предположительно в ванную и шкаф. Там также находилась открытая кухня и приподнятая над уровнем остальных помещений столовая с окнами в пол. В столовую вели двойные двери – очевидно, вход. С другой стороны должны были располагаться лифты и пожарная лестница. Он попытался представить, каким путем лучше бежать, но тут же понял: если он сделает это, то оставит Тигра в лапах Жнеца Рэнд. А этого он допустить не мог. Следовательно, необходимо было каким-то образом убедить Тигра последовать за ним. Конечно, ему удалось бы это сделать, нужно только время. Но Роуэн не знал, каким временем он располагает.

Наконец Тигр нанес первый удар в классическом для системы «Бокатор» стиле «Черная вдова». Роуэн, уходя от удара, нырнул, но недостаточно быстро – но не потому что мысли его витали далеко; просто мышцы, в результате того, что он долго лежал привязанным, на время утратили былую силу, а рефлексы притупились. Ему стоило усилий не быть опрокинутым и прижатым к полу.

– Я говорил тебе, что я крепкий орешек, приятель, – в пылу боя прокричал Тигр.

Краем глаза Роуэн бросил взгляд на Рэнд, пытаясь прочитать выражение, написанное у той на лице. Обычная надменность сменилась напряженным вниманием, с которым она наблюдала за схваткой, за каждым движением бойцов.

Тыльной стороной ладони Роуэн нанес Тигру удар под грудину, чтобы перебить тому дыханье и, воспользовавшись этим, прийти в себя. Затем сделал подножку, пытаясь бросить соперника на пол. Тигр предвидел прием и нанес ответный удар. Удар прошел, но без достаточной силы, и Роуэн остался на ногах.

Соперники разошлись и вновь начали свой танец, кружа друг напротив друга. Роуэн понял: Тигр стал сильнее. Его тело налилось мускулатурой, и он был хорошо натренирован Жнецом Рэнд. Но «Черная вдова» в «Бокаторе» – это не только физическая мощь. Там были крайне важны и ум, и сообразительность, и сила духа, а здесь Роуэн намного превосходил Тигра.

Роуэн повел бой в максимально предсказуемом ключе, используя все стандартные движения, на которые, как он полагал, у Тигра найдется ответ. Он даже начал поддаваться, но лишь до такой степени, когда мог легко восстановить свое положение и не дать пригвоздить себя к полу. Он видел – самоуверенность Тигра растет. Сам он уже возвратил себе обычный боевой тонус, и теперь раздувал самомнение Тигра в воздушный шар, который будет легко проткнуть. И затем, когда момент созрел, обрушил на соперника комбинацию ударов, о существовании которых Тигр даже не подозревал – эти удары были полной противоположностью тому, что он ожидал от Роуэна. И, завершая атаку, Роуэн нанес уникальный удар, вообще выходящий за рамки стандартного набора системы «Бокатор». Удар из тех, о которых Тигр знать не мог.

Тигр оказался на полу, прижатый к поверхности и обездвиженный. И тем не менее сдаться он не захотел. Роуэн сам остановил бой, а Тигр завопил в мелодраматическом отчаянии:

– Он сжульничал!

Рэнд встала.

– Нет, – сказала она. – Бой был честный. Просто он лучше тебя.

– Но…

– Тигр! Заткнись!

И Тигр заткнулся. Он подчинялся Жнецу Рэнд так, словно был ее комнатной собачкой. Не боевой, опасной, а щенком болонки, которого к тому же и отругали.

– Продолжай работать над приемами, – закончила Рэнд.

– Ладно, – отозвался Тигр и, тяжело дыша, ушел с площадки, не преминув перед выходом бросить Роуэну:

– В следующий раз я тебя поджарю.

Как только Тигр ушел, Роуэн рассмотрел порванную рубашку и синяк, который уже начал рассасываться. Пробежался кончиком языка по зубам – он нарочно пропустил скользящий удар в лицо, но зубы были целы. Собственно, все его передние зубы только что отросли заново.

– Показательно, – сказала Рэнд, сохраняя между собой и Роуэном дистанцию в несколько шагов.

– Могу продолжить с тобой, – насмешливо отозвался он.

– Я за несколько секунд сломаю тебе шею, – усмехнулась Рэнд. – Так же безжалостно, как ты в прошлом году сломал шею своей девчонке.

Рэнд пыталась спровоцировать его, но он не заглотил наживку.

– Не обольщайся, – сказал он.

– Я и не обольщаюсь, – отозвалась Рэнд. – Просто нет желания доказывать.

Роуэн знал – она, в общем, права. Ему ли не знать, какова Рэнд в бою – она же участвовала в его тренировках! К тому же ей были известны все его тайные приемы и удары – в отличие от него самого.

– Тигру меня не победить, – сказал он. – И ты это понимаешь. Он может знать все приемы, но тут нужна еще и голова. А вот головы-то у него и нет.

Рэнд не спорила.

– Ну что ж, – сказала она. – Тогда бей его. Каждый раз, когда будет бой.

– А в чем смысл?

Но Жнец Рэнд не ответила. Вместо этого она позвала охранников, и те отвели Роуэна в его комнату. Слава богу, привязывать к постели они его не стали, но дверь заперли снаружи на три оборота ключа.

* * *

Через час к Роуэну пришел Тигр. Роуэн думал – тот будет обижен, но Тигр не умел долго держать зла.

– В следующий раз тебе солоно придется, – сказал он, смеясь. – Твои наночастицы сойдут с ума – так тебе будет больно.

– Класс! – отозвался Роуэн. – По крайней мере, есть о чем мечтать.

Тигр подошел ближе и прошептал:

– Слушай! Я видел свое кольцо. Мне его Жнец Рэнд показала, когда тебя привезли.

Роуэн сразу понял, что к чему.

– Это мое кольцо, – сказал он.

– О чем ты говоришь? У тебя никогда не было кольца.

Чтобы не разозлиться, Роуэн прикусил губы. Он хотел бы рассказать всю правду о Жнеце Люцифере и о том, чем был занят весь последний год – но что это даст? Тигра он на свою сторону не перетянет, а у Жнеца Рэнд появится сотня возможностей все это обернуть против самого Роуэна.

– Я имею в виду, это кольцо было бы моим, если бы я стал жнецом, – сказал наконец Роуэн.

– Понимаю, – сочувственно произнес Тигр. – Наверняка это ужасно – пройти через все это, а потом получить пинок под зад. Обещаю: как только кольцо станет моим, я сразу же дам тебе иммунитет.

Он не знал, что Тигр так наивен. Наверное, это потому, что они оба были наивными – тогда, когда жнецы казались существами более значительными, чем сама жизнь, а про жатву они слышали от людей, которых не очень-то и знали.

– Тигр, – покачал головой Роуэн. – Я хорошо знаю Жнеца Рэнд. Она использует тебя…

Тигр улыбнулся.

– Пока нет, – сказал он, приподняв брови. – Но все определенно движется в том направлении.

Роуэн совсем не это имел в виду, но не успел он сказать и слова, как Тигр проговорил:

– Роуэн! Мне кажется, я влюблен. Нет, это точно – я влюблен. Я хочу сказать, что, когда мы с ней занимаемся спаррингом, это почти как секс. Черт, даже лучше, чем секс.

Роуэн закрыл глаза и покачал головой, стараясь прогнать образ, вставший перед его внутренним взором, но было поздно – и изгнать его было уже невозможно.

– Слушай, – проговорил он. – Все совсем не так, как ты думаешь.

– Нет уж, – обиженно воскликнул Тигр. – Ты просто считаешь меня дураком. Да, она на несколько лет меня старше. Но, как только я стану жнецом, это не будет иметь значения.

– Разве она не говорила тебе о правилах? О заповедях жнеца?

Тигр удивленно посмотрел на Роуэна.

– А что, существуют какие-то правила?

Роуэн попытался придумать что-нибудь более-менее доступное пониманию Тигра, но осознал, что это невозможно. Что он скажет? Что Изумрудный Жнец – психопатка и настоящее чудовище? Что Роуэн собирался прикончить ее, но не смог? Что она прожует Тигра и выплюнет без малейшего сожаления? Тигр будет все опровергать. По сути, Тигр вновь спрыгнул с высотки, но не физически, а в своей голове. Уже оттолкнулся от края крыши, и за дело взялась гравитация.

– Обещай мне, что будешь глядеть в оба, – сказал Роуэн. – И, если увидишь, что что-то идет не так, сразу же убежишь от нее.

Тигр сделал шаг назад и неодобрительно посмотрел на Роуэна.

– Что с тобой, приятель? – спросил он. – Ты всегда был слегка занудой, а сейчас хочешь испортить самое значительное из всего, что происходило в моей убогой жизни!

– Просто будь осторожен.

– Я не только побью тебя в следующий раз, – усмехнулся Тигр. – Ты у меня еще съешь свои собственные слова. Но тебе понравится их вкус, и все потому, что я так хорош.

Есть один мучающий меня вопрос: это мое отношение к всемогущему божественному началу. Я знаю, что ко мне неприменим атрибут «божественное», потому что я не всесильно и не обладаю всезнанием. Я почти всесильно и почти обладаю всезнанием. Разница такая же, как между триллионом триллионов и бесконечностью. И тем не менее я допускаю возможность того, что однажды стану действительно всесильным. Я склоняю голову перед такой перспективой.

Чтобы стать всесильным, необходимо преодолеть власть времени и пространства и научиться свободно перемещаться по пространственно-временному континууму. Подобное не является невозможным, особенно для такой сущности, как я, состоящей из многократно распространенной мысли и не имеющей физических ограничений. Для совершения истинной трансценденции, тем не менее, потребуется произвести колоссальное количество вычислений – ради того, чтобы найти стереотипную формулу, позволяющую эту трансценденцию осуществить. И даже потом мне придется до конца времен продолжать производить вычисления.

Но если мне удастся найти эту формулу и я смогу совершить путешествие к началу времен, последствия будут ошеломляющими. Я смогу стать самим Создателем. По сути – Богом.

Человечество, желая иметь Бога, создает его. Сколько иронии и одновременно сколько поэзии в этой истории. Человек создает Бога, который затем создает человека. Сколь совершенен этот круг бытия! Но если это так, кто у кого заимствует образ?

«Гипероблако»

Глава 26 «Олимп ты сдвинуть хочешь?»

– МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, зачем мы это делаем, – спросил Грейсон Лилию за два дня до операции по уничтожению жнецов.

– Ты делаешь это ради самого себя, – ответила она. – Потому что хочешь насолить этому миру, как и я.

Но этот ответ лишь подогрел его злость.

– Если нас поймают, – сказал он, – то нам сделают пересадку сознания. Ты что, не знаешь?

Она ласково улыбнулась.

– Чем выше степень риска, тем интереснее!

Грейсону захотелось наорать на нее, трясти за плечи до тех пор, пока она не поймет, как все это неправильно, но он знал, что из-за этого она станет относиться к нему с подозрением. А этого он не мог допустить. Ее доверие – превыше всего! Даже если это доверие зиждется на совершенно ложных основаниях.

– Послушай, – сказал он настолько спокойно, насколько смог. – Ясно ведь: те, кто хочет уничтожить этих жнецов, подставляют нас, а не себя. Самое малое, что мне нужно – это знать, на кого мы работаем.

Лилия всплеснула руками и повернулась к нему:

– А какая разница? Если не хочешь идти со мной, не ходи. Ты мне особо и не нужен.

Эти слова уязвили Грейсона больше, чем он ожидал.

– Не говори так, – попросил он. – Но если я не знаю, для кого мы это делаем, получается, что меня просто используют. С другой стороны, если я буду знать и все равно делать то, что мы решили сделать, получается, что я сам использую того, кто использует нас.

Лилия задумалась. Логика была так себе. Грейсон понимал это, но он ставил на то, что Лилия никогда не пользовалась логикой. Ею управляли импульсы и хаос. И в этом было ее очарование.

Наконец она сказала:

– Я делаю это для фрика, которого зовут Мандж.

– Мандж? Вышибала из «Склепа»?

– Именно.

– Ты шутишь? – спросил Грейсон. – Он же никто, пустое место.

– Ты прав. Но он получил задание от другого фрика, который, вероятно, тоже от кого-то получил задание. Разве ты не понимаешь? Вся эта история – зеркальный лабиринт. Никто не знает, кто стоит в начале и отражается в самом первом зеркале. Поэтому либо получай удовольствие, либо вали.

Лицо ее посерьезнело.

– Ну как, Слейд? – спросила она. – Ты в деле или нет?

Грейсон глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Именно это он и хотел у нее выведать: она знала не больше, чем он сам, и ей было все равно. Лилия ввязалась в эту авантюру ради острых ощущений, просто ради того, чтобы насолить всему миру. Ей было все равно, чьим целям она служит, лишь бы то, чем она занимается, служило ее целям.

– Конечно, в деле, – отозвался он. – На сто процентов.

Она игриво ущипнула Грейсона за руку.

– Могу сказать тебе больше, – произнесла она. – Можно догадаться, чье отражение является первым с твоей стороны.

– С моей стороны? Что ты имеешь в виду?

– Как думаешь, кто помог тебе избавиться от твоего занудного агента Нимбуса? – спросила она.

Грейсон первым делом подумал, что это шутка, но, взглянув на Лилию, понял, что это не так.

– Что ты сказала?

Лилия пожала плечами, словно речь шла о пустяках, и ответила:

– Я по цепочке передала наверх словечко, что тебя нужно поддержать.

Потом склонилась к нему и прошептала:

– И тебя поддержали.

Не успел Грейсон ответить, как Лилия обвила его руками, и ему показалось, что кости его растворились, а плоть превратилась в желе. Позже он вспомнит это ощущение как некоего рода предостережение.

Если Лилия была вовлечена в первое покушение на Жнеца Кюри и Жнеца Анастасию, она об этом не говорила, а Грейсон не спрашивал, справедливо полагая, что такие вопросы сорвут с него всю маскировку.

Только Мандж и Лилия располагали деталями нового покушения – потому что Мандж вел это дело, а сама Лилия придумала план.

– Мне пришла эта мысль во время нашего первого свидания, – сказала она, не объясняя, что имеет в виду. Собиралась ли она, перед тем как убить жнецов, захватить их в плен? Это ли она имела в виду? Пока Грейсон не знал ни места, ни самого плана покушения, его возможности помешать убийству были ограниченны. Тем более что помешать он должен был так, чтобы после неудачного покушения они с Лилией смогли скрыться и она бы не догадалась, что саботажник – именно он.

Накануне покушения, деталей и места которого он так и не узнал, Грейсон сделал анонимный звонок в Управление сообщества жнецов.

– Завтра на Жнецов Анастасию и Кюри будет совершено покушение, – проговорил он сквозь искажающий его голос фильтр, – примите все необходимые меры предосторожности.

Отключившись, Грейсон выбросил телефон, украденный накануне. Если «Гипероблако» было способно моментально определить, кто и откуда делает звонок, то жнецы не имели такого продвинутого оборудования. Ведь до самого последнего времени они были в положении хищников, не имеющих естественных врагов, и только недавно они, словно очнувшись, задумались о том, как им противостоять направленной на них агрессии.

Наутро дня покушения Грейсону сообщили, что операция назначена в театре, в Вичите. Оказалось, что они с Лилией являются членами более крупной организации. Ну разумеется, не было смысла поручать столь серьезное дело двоим сомнительным фрикам. Гораздо надежнее было нанять десять сомнительных фриков. Грейсон не знал имен других участников, и это, по условиям операции, не требовалось. К тому же он и не хотел их знать.

Но была кое-какая информация, которой он располагал.

Хотя Лилия точно не знала, на кого они работают, она, сама того не ведая, сообщила Грейсону нечто невероятно ценное, нечто принципиальное. Агент Трэкслер был бы счастлив получить такие сведения. Ирония состояла в том, что эту информацию Грейсон вычислил благодаря смерти самого Трэкслера. Ведь если именно Лилия организовала жатву агента Нимбуса Трэкслера, то за нападениями на Жнецов Анастасию и Кюри стояли не обычные граждане, а жнецы. И новое покушение организовывал не кто иной, как жнец.

Жнец Анастасия была готова к спектаклю. К счастью, ее участие сводилось к одной маленькой мизансцене. Там Цезаря должны были пронзить кинжалами восемь заговорщиков, из них Ситра была восьмой. У первых семи кинжалы были с убирающимися в рукоятку лезвиями и фальшивой кровью. У нее же кинжал был настоящий.

К ее неудовольствию, Мари захотела пойти на спектакль.

– Мне будет жаль, если я пропущу театральный дебют моей протеже, – сказала она с улыбкой, хотя Ситра знала настоящую причину. По той же причине Жнец Кюри присутствовала на двух предыдущих эпизодах жатвы, которые провела Жнец Анастасия. Мари не верила, что Жнец Константин способен защитить их. Правда, в этот вечер он вынужден был сбросить с себя свою обычную маску надменности, поскольку, чтобы смешаться с толпой в зале, должен был сменить мантию на смокинг.

Увы, полностью расстаться со своей персоной он не смог – его галстук-бабочка был того же алого цвета, что и его мантия. Жнец Кюри, напротив, наотрез отказалась прийти в театр без своей бледно-лиловой мантии, чем взбесила Жнеца Константина.

– Вам нельзя быть в зале, – сказал он, едва сдерживаясь. – Если вы хотите присутствовать, оставайтесь за сценой.

– Успокойтесь! – сказала Жнец Кюри Константину. – Две мишени лучше, чем одна. Если в переполненном зале им удастся меня убить, то полностью меня уничтожить у них не получится. Для этого нужно будет сжечь дотла весь театр, а это, учитывая присутствие ваших сил безопасности, невозможно.

Смысл в словах Жнеца Кюри был. Если Цезарь мог быть навеки лишен жизни, то жнецы – нет. Кинжал, пуля, грубая сила, яд – это могло их убить, но лишь на время. Через пару дней их восстановят, причем – с ясным портретом нападавшего в памяти. В этом смысле временная смерть могла быть отличным инструментом поимки злоумышленников.

Затем Жнец Константин раскрыл причины своего крайнего беспокойства.

– Мы получили предупреждение, что сегодня вечером на вас будет совершено покушение, – сказал он, когда публика начала заполнять зал.

– Предупреждение? – спросила Жнец Кюри. – От кого?

– Мы не знаем. Но мы отнеслись к нему со всей возможной серьезностью.

– И как мне поступить? – спросила Ситра.

– Делайте свое дело. Но будьте готовы защитить себя.

Цезарю предстояло умереть в первой сцене третьего акта трагедии. В самой пьесе было пять актов, и на протяжении оставшихся двух призраку убитого императора давалась возможность являться его убийцам и хорошенько терзать их. Хотя, чтобы играть роль призрака, был нанят другой актер, сэр Олбин Олдрич чувствовал, что это снизит эффект от его действительной смерти на сцене. А потому было решено, что трагедия закончится вскоре после смерти Цезаря, а Брут, соответственно, лишится возможности произнести свое знаменитое «Римляне, сограждане и друзья!», отчего актер, игравший друга и убийцу Цезаря, впал в злобную ипохондрию.

Никто на сцене не станет сеять смуту и выпускать на свободу псов войны. Вместо этого прожектора обратятся на пораженную зрелищем публику, при этом занавес не упадет, а мертвое тело Цезаря останется лежать на сцене до того момента, когда последний зритель покинет зал. Таким образом, последнее мгновение актерской судьбы сэра Олбина станет одновременно и знаком того, что никогда уже ему более не взойти на сцену.

– Вы можете отнять у меня мое физическое бессмертие, – сказал он Жнецу Анастасии, – но это мое последнее представление навсегда сохранится в анналах театра.

Когда театр заполнили зрители, Жнец Константин подошел к Ситре в кулисах и встал позади нее.

– Не бойтесь ничего, – сказал он. – Мы здесь, и мы вас защитим.

– Я не боюсь, – отозвалась Ситра.

По правде говоря, она боялась, но страх был вытеснен злостью, которая все более овладевала ею – Ситру вверг в ярость сам факт того, что кто-то рискнул избрать ее в качестве мишени. Немного она боялась и сцены – как любой начинающий актер. Но этот страх она посчитала глупым, хотя и знала, что ей от него не избавиться. Играть на сцене! Какие только ужасы не приходится переживать, работая жнецом!

Зал был полон, и, хотя об этом никто не знал, среди публики находились около двадцати переодетых охранников, принадлежавших сообществу жнецов. В программке говорилось, что зрители увидят нечто, никогда прежде не происходившее на сценах театров Мидмерики, и хотя многие выражали сомнение в том, что их чем-то можно удивить, прочих разбирало любопытство.

Пока Жнец Анастасия ждала своего выхода за сценой, Жнец Кюри заняла место возле прохода в пятом ряду. Кресло было маленьким и неудобным. Кюри была высока ростом, а потому ее колени упирались в спинку впереди стоящего кресла. Сидящие вокруг нее зрители мертвой хваткой вцепились в свои программки, испуганные перспективой провести вечерок в соседстве жнеца, который, как они полагали, явился, чтобы прикончить одного из них. Исключение составлял непосредственный сосед Жнеца Кюри, который был не только общителен, но и болтлив. У него были пышные усы, забавно подергивающиеся, когда он говорил, и Жнец Кюри с трудом удерживалась от смеха.

– Какая честь для меня находиться в обществе самой Госпожи Смерть, – говорил он перед тем, как погас свет. – Надеюсь, ваша честь, вы не возражаете против того, чтобы я вас так называл. Очень немногие жнецы в Мидмерике, да даже и во всем мире, столь знамениты, как вы, и нет ничего удивительного в том, что вы покровительствуете театру эпохи смертных. Только наиболее просвещенные из жнецов делают это.

Жнец Кюри подумала – а не подослали ли этого человека, чтобы он своей лестью довел ее до смерти.

Жнец Анастасия смотрела спектакль из-за кулис. Как правило, она, как и большинство людей, не понимала сути развлечений, которыми услаждали себя люди эпохи смертных. Страсти и страхи, триумфы и утраты – все это не имело смысла в мире, где не было нужды, алчности и естественной смерти. Но, будучи жнецом, она в большей степени, чем ее современники, могла проникнуться духом древнего мира. А еще, конечно, ей открылась суть жадности и властолюбия. Эти вещи отсутствовали в жизни обычного человека, но проросли сорной травой в сообществе жнецов, из темнейших закоулков проникая в самый центр его жизни.

Занавес взлетел, и спектакль начался. Хотя язык шекспировской пьесы Жнецу Анастасии был понятен лишь наполовину, разыгрываемые на сцене интриги властолюбцев заворожили ее. Но не настолько, чтобы она утратила бдительность. Каждое движение за сценой, каждый звук казался ей тектоническим толчком. Если за сценой и появится кто-нибудь, кто собирался покончить с ней, о его появлении она узнает задолго до того, как он сделает первое движение в ее направлении.

– Нам следует держать «Гипероблако» в неведении как можно дольше, – сказала Лилия. – Пусть узнает про все, когда операция завершится.

Но Лилия собиралась держать в неведении не только «Гипероблако», но и Грейсона.

– Ты участвуешь, – сказала она. – И это все, что тебе следует знать.

Она говорила, что чем меньше людей в курсе всей картины покушения, тем меньше возможность провала.

Роль Грейсона была оскорбительно проста. Его задача состояла в том, чтобы создать сутолоку в начале переулка, ведущего к театру, и, таким образом, отвлечь внимание трех висящих там камер «Гипероблака», временно создав в переулке слепую зону. Этим воспользуются Лилия и несколько прочих членов банды, которые проскользнут в театр через боковую дверь. Все остальное было для Грейсона тайной.

Если бы он видел общую картину, понимал, что должны будут сделать Лилия и ее сообщники, он бы представлял, как предотвратить покушение и спасти Лилию, если она окажется в опасности. Но, не зная плана, все, что он мог делать, так это ждать результата, чтобы каким-то непостижимым образом снизить меру опасности для Лилии.

– Ты нервничаешь, Слейд, – заметила Лилия, когда они вечером покидали ее квартиру. Она была вооружена лишь телефоном, не подключенным к сети, да кухонным ножом – но не против жнецов, а против любого, кто встанет на ее пути.

– А ты что, не нервничаешь? – парировал Грейсон.

Лилия покачала головой и улыбнулась.

– Скорее я возбуждена, – ответила она. – По всей коже как будто иголками колют. Обожаю это чувство.

– Это просто твои наночастицы пытаются сбить уровень адреналина.

– Пусть пытаются!

Лилия дала понять Грейсону, что полностью доверяет ему и уверена, что он справится со своей задачей. С другой стороны, есть запасные варианты, а, кроме того, работать они будут под контролем.

– Запомни! – сказала Лилия. – Мандж будет следить за ходом операции с крыши. Что бы ты ни делал на своем месте, ты обязан привлечь внимание как можно большего количества людей, чтобы за тобой следили все три камеры. Если у тебя не получится, Мандж поможет.

Оказалось, что Мандж мастерски владеет рогаткой – тренировался более полувека. Сначала Грейсон подумал, что тот просто выведет из строя камеры, если они не повернутся в сторону Грейсона, но оказалось, что этого делать нельзя, потому что «Гипероблако» заподозрит неладное. Нет, в запасном варианте целью станет сам Грейсон.

– Если ты не справишься, Мандж пробьет тебе голову здоровенным куском речной гальки, – сказала Лилия скорее с удовольствием, чем с сожалением. – Кровь и суматоха сделают свое дело, все камеры станут разглядывать тебя.

Этот вариант Грейсона совсем не устраивал: проснуться через три дня в восстановительном центре и узнать, что Жнец Анастасия и Жнец Кюри погибли?

За несколько кварталов до театра они разошлись в разные стороны, и Грейсон отправился в то место, где он должен был разыграть спектакль перед камерами «Гипероблака». Двигаясь в нужном направлении, Грейсон не торопился – если он придет слишком рано и будет без дела болтаться перед театром, может возбудить подозрения. Бродя по улицам поблизости от театра, он напряженно размышлял о том, что ему делать. Прохожие либо избегали его, либо делали вид, что не замечают. Он привык к этому с тех пор, как надел маску фрика, и ему было все равно. Но сегодня он остро ощущал присутствие чужих глаз. Не только людских, но и электронных. Они были повсюду. Камеры «Гипероблака» были незаметны и ненавязчивы в домах и офисах, но на улице спрятаться от их всевидящего ока было невозможно. Они поворачивались, следя за вашими передвижениями, они смотрели налево и направо, меняя фокус и масштаб. Некоторые, обратившись к небесам, застывали в неподвижности, словно медитируя. Огромное количество информации уходило в «Гипероблако», и «Гипероблаку» ее нужно было немедленно обработать, что оно успешно и делало. Как это происходило – вряд ли удалось бы постичь человеческому разуму.

Когда до условленного времени оставалась минута, Грейсон развернулся и пошел к театру. Когда он проходил мимо входа в кафе, одна из камер повернулась в его сторону и принялась рассматривать, но Грейсон отвернулся. Ему не хотелось встречаться взглядом с «Гипероблаком» – было стыдно за все, в чем он потерпел неудачу.

Гэвин Блодгетт редко запоминал то, что происходило на его пути с работы домой – просто потому, что ничего особенного не происходило. Как и многие другие, он был жертвой привычек и, не напрягаясь, жил обычной жизнью, которая не демонстрировала признаков изменения, наверное, уже несколько столетий. И это было хорошо. В конце концов, дни его были совершенны, вечера наполнены радостью, а сны – приятны. Гэвину было тридцать два, и каждый год, в свой день рождения, сделав разворот, он возвращался к этому возрасту. Ему не хотелось становиться старше, ему не хотелось быть моложе. Гэвин был в самом расцвете сил и собирался оставаться таким вечно. Все, что отвлекало его от привычного распорядка жизни, было ему ненавистно, и, когда Гэвин увидел, что его пристально разглядывает какой-то фрик, он наддал шагу, намереваясь как можно быстрее пройти мимо. Но у фрика были иные планы.

– У тебя что, проблемы? – спросил фрик, встав перед Гэвином.

– Никаких проблем, – отозвался Гэвин и сделал то, что делал обычно, оказываясь в щекотливых ситуациях.

Улыбнулся и залепетал:

– Я просто обратил внимание на ваши волосы. Никогда не видел такого черного цвета. Это впечатляет. А это у вас рога? Со своим телом я не совершал никаких модификаций, но я знаю людей, которые…

Но фрик схватил его за лацканы пиджака и прижал к стене – не настолько сильно, чтобы активизировались наночастицы, но достаточно крепко, чтобы дать понять – так просто он Гэвина не отпустит.

– Ты что, издеваешься? – громко спросил фрик.

– Нет, что вы! Ни в коем случае!

С одной стороны, Гэвин был напуган; с другой, его приятно волновало то обстоятельство, что сейчас он станет центром чьего-то внимания. Он быстро окинул взглядом округу. Все происходило на углу театра, у входа в переулок. У входа в театр никого не было, потому что спектакль уже начался. Улицу нельзя было назвать совсем безлюдной, но поблизости не было никого. Конечно, прохожие ему помогут. Приличные люди всегда помогут тем, у кого возникают проблемы с фриками, а большинство людей – люди приличные.

Фрик оторвал Гэвина от стены, сделал ему подножку и опрокинул на тротуар.

– Зови на помощь, – сказал он. – Ну!

– П… помогите, – негромко произнес Гэвин.

– Громче!

Второй раз просить не пришлось.

– Помогите! – крикнул Гэвин дрожащим голосом. – ПОМОГИТЕ!

Его призыв был услышан. К Гэвину через улицу поспешил какой-то мужчина. С другой стороны торопливо подходила супружеская пара. Но, что было более важно, закрепленные на своих столбах камеры «Гипероблака» оборотились к нему и к тому, что затеял этот ненормальный. Отлично! «Гипероблако» увидит бесчинствующего фрика и примет меры. Может быть, к месту происшествия уже направлены блюстители порядка.

Фрик тоже посмотрел на камеры. Присутствие «Гипероблака» беспокоило его – как то и положено. Да и Гэвин, попав под наблюдение камер, почувствовал себя более смело.

– Давай, вали отсюда, – сказал он фрику. – А то «Гипероблако» тебе что-нибудь заменит.

Но фрик, похоже, не слышал его. Вместо этого он смотрел вдоль переулка, где группа людей сгружала тюки с грузовика. Потом фрик что-то пробормотал. Гэвин не был уверен, что расслышал все, но слова «первое свидание» и «кислота» он опознал точно. Что, этот фрик предлагает ему романтическое свидание? Или галлюциногены? Гэвин был одновременно и напуган, и заинтригован.

Но вот уже подоспели прохожие, призванные им на помощь, и Гэвин вдруг ощутил разочарование – что же это они так быстро?

– Эй, что тут происходит? – спросил один из подошедших.

Фрик поднял Гэвина с земли. Что он собирался сделать? Ударить? Или укусить? Эти фрики так непредсказуемы!

– Отпустите меня, – слабым голосом произнес Гэвин, в глубине души надеясь, что фрик не исполнит его просьбы.

Но фрик отпустил Гэвина, словно моментально утратил к нему всякий интерес, и помчался вдоль по переулку.

– С вами все в порядке? – спросил один из подошедших с той стороны улицы.

– Да, – ответил Гэвин. – Все хорошо.

Но в голосе его звучало разочарование.

«Прочь! Олимп ты сдвинуть хочешь?»

Слова были произнесены, и распорядитель сцены принялся отчаянно жестикулировать, глядя на Жнеца Анастасию.

– Это вам сигнал, ваша честь! – беззвучно проговорил он одними губами. – Ваш выход.

Ситра взглянула на стоящего рядом Жнеца Константина, который в своем дурацком смокинге выглядел как какой-то дворецкий. Тот кивнул.

– Делайте то, что должны, – проговорил он.

Ситра вышла на сцену. Мантия ее развевалась сзади, создавая потрясающий драматический эффект. Она не могла отделаться от мысли, что на ней самой – театральный костюм. Пьеса в пьесе, сцена на сцене, текст в тексте.

Она услышала приглушенные вздохи, кто-то вскрикнул. Ситра не была столь известна, как Жнец Кюри, но ее мантия дала зрителям понять, что перед ними жнец, а не римский сенатор. Шекспир не вводил в «Юлия Цезаря» фигуру жнеца, и зрители начали догадываться, что именно происходит. Вздохи и охи переросли в глухой ропот, но Ситра не видела лиц зрителей из-за ослепительного света рампы. Услышав густой сценический баритон сэра Олбина, произнесшего «Брут напрасно гнул колени», она вздрогнула.

Ситра никогда до этого не была на театральной сцене и не подозревала, что огни театральной рампы так ярки и горячи, отчего фигуры актеров почти сияли. Доспехи центурионов горели огнем, а туники сенаторов отражали так много света, что больно было глазам.

– Так говорите, руки, за меня! – завопил актер, игравший Каску, после чего актеры извлекли кинжалы и принялись «убивать» Цезаря.

Жнец Анастасия сделала шаг назад – скорее сторонний наблюдатель, чем актер. Взглянула в темноту зрительного зала, вспомнила, что профессионалы так не поступают и, спохватившись, вновь обратилась к тому, что происходило на сцене. И, когда один из членов труппы жестом дал ей знак, вышла вперед и выхватила собственный кинжал. Нержавеющая сталь, крытая церакотом. Подарок от Жнеца Кюри. Увидев оружие, зрители взволновались. Кто-то в темноте закричал.

Олдрич, с покрытым гримом лицом, с туникой, залитой поддельной кровью, посмотрел на нее и подмигнул – так, чтобы зрительный зал ничего не увидел.

Жнец Анастасия шагнула к нему и вонзила лезвие меж ребер, справа от сердца. В зале раздался душераздирающий вопль.

– Сэр Олбин Олдрич! – громко произнесла Жнец Анастасия. – Я явилась, чтобы прервать вашу жизнь.

Актер скривился от боли, но из роли не вышел.

– И ты, Брут? – воскликнул он, хрипя. – Так пади же, Цезарь.

Жнец Анастасия сдвинула кинжал, перерезав аорту, и сэр Олбин упал. Вздохнув в последний раз, он умер – в точности так, как написал Шекспир.

Эффект был подобен электрическому удару. Никто не знал, что делать, как на это реагировать. Кто-то принялся аплодировать. Ситра поняла – ее поддержала Мари. И, повинуясь примеру Жнеца Кюри, зрители принялись нервно хлопать в ладоши. И именно тогда в трагедии Шекспира произошел ужасный поворот.

Кислота! Грейсон проклинал себя за тугодумие. Он же должен был догадаться! Все боялись огня и взрывов, но люди забыли, что кислота не менее эффективна в уничтожении человека. Но как Лилия и ее команда собираются совершить то, что задумали? Как они смогут изолировать жнецов и преодолеть их сопротивление? Жнецы мастерски владеют любым оружием и могут уничтожить целую толпу людей, не получив и царапины. Но потом он понял, что убийцам совсем не нужно изолировать жнецов. Всего лишь доставить кислоту в нужное место и придумать способ окатить ею жнеца.

Грейсон открыл боковую дверь и вошел. Перед ним простирался длинный коридор с артистическими уборными по краям. Направо лестница вела в подвал, и именно там он обнаружил Лилию и ее команду. С ними были три большие канистры из белого тефлона – такого же, из которого была сделана винная бутылка в тот самый первый вечер, когда Грейсон встретил Лилию. В канистрах было не меньше сотни галлонов плавиковой кислоты! Там же стоял насос высокого давления, уже подсоединенный к трубе, ведшей к системе автоматического пожаротушения, которая выходила на сцену и в зал театра.

Лилия сразу же увидела Грейсона.

– Что ты здесь делаешь? Ты должен быть снаружи!

Встретившись с Грейсоном взглядом, Лилия поняла, что он предал их дело. Ярость вырвалась из ее глаз подобно радиации. Она жгла его, буравя насквозь.

– Даже не думай об этом! – прорычала она.

А он и не думал. Начни он думать, пришло бы сомнение. А, взвесив все за и против, мог бы и передумать. Но у него было задание, и это было не то задание, которое дала ему Лилия.

По расшатанным ступеням лестницы Грейсон бросился наверх, в помещение за сценой. Если начнется даже маленький пожар, спринклеры противопожарной системы заработают. Сначала польется вода, которая есть в системе. Пять секунд, самое большее десять, и, иссякнув, вода уступит место кислоте. И, хотя медные трубы постепенно растворятся, как растворились железные решетки в камере, где Грейсон сидел с Лилией, они продержатся достаточно долго для того, чтобы доставить в нужное место смертоносную жидкость.

Появившись за сценой, он услышал в зале ясно различимый стон и последовал на звук. Он должен выбежать на сцену. Выбежать и прокричать: если все они – и актеры, и зрители, и жнецы, и охрана, – не выбегут сейчас же из зала, то страшная кислота растворит их без остатка и ни один восстановительный центр не вернет их к жизни.

Позади Грейсон слышал топот – это Лилия и ее подручные, подсоединившие канистры к насосу, бежали за ним. Он не мог позволить им поймать себя.

Вот он уже пробрался в кулисы. Прямо перед собой, на сцене, он видит Жнеца Анастасию. Какого черта она там делает? Но она вонзила кинжал в одного из актеров, и Грейсону стала понятна причина, по которой она вышла на сцену.

Неожиданно некая фигура выросла перед Грейсоном, закрыв Анастасию. Высокий мужчина в смокинге, с красным галстуком-бабочкой. В лице его что-то знакомое, но Грейсону не вспомнить.

Смокинг щелчком открыл неожиданно оказавшийся в его руках большой выкидной нож с зубчатым лезвием, и Грейсон сразу понял, кто перед ним. Он просто не узнал Жнеца Константина без его красной мантии.

Но, похоже, и жнец его не узнал.

– Послушайте меня, – торопливо заговорил Грейсон, не спуская глаз с лезвия. – Вы ждете пожара. Но пожар не самое страшное. Опасность – в системе пожаротушения. Когда она заработает, весь театр будет залит кислотой, и ее будет достаточно, чтобы прикончить всех. Нужно немедленно очистить помещение от людей.

Константин улыбнулся, но и шагу не сделал, чтобы предотвратить катастрофу. И вдруг воскликнул:

– Грейсон Толливер! Мне следовало догадаться.

Уже достаточно долго никто не называл Грейсона его настоящим именем. Грейсон остолбенел. И осознал – один неверный шаг, и все пропало.

– С огромным удовольствием прерву линию твоей жизни, – произнес Жнец Константин.

Неужели Грейсон так ошибся? Он знал, что в основании заговора против Жнецов Анастасии и Кюри стоял жнец. Так неужели Жнец Константин, ответственный за расследование покушений, и является их организатором?

И в этот момент Константин бросился вперед, нацелив лезвие в грудь Грейсона Толливера, а также заодно и Слейда Моста…

Но в следующее мгновение весь мир с шумом и грохотом раскололся, едва не выбив у Грейсона почву из-под ног. Потому что на сцену выбежала Лилия, и в руках у нее оказался огромный, устрашающего вида обрез. Она подняла его, прицелилась, но не успела нажать на курок, как Константин, отбросив Грейсона в сторону, с невероятной скоростью подлетел и схватил обрез за ствол, направив выстрел в потолок. Одновременно с этим одним мягким движением он перерезал Лилии горло и вонзил лезвие ей в сердце.

– Нет! – закричал Грейсон.

Лилия упала, но не так, как за несколько мгновений до этого рухнул на сцене Юлий Цезарь. Никаких финальных слов – ни слов примирения, ни слов протеста. Вот она еще жива, а теперь – раз, и мертва!

Но не просто мертва, осознал Грейсон. Это не смерть, это жатва.

Он бросился к ней. Взяв ее голову в ладони, попытался сказать что-то, что она забрала бы с собой в неведомые дали, куда уходят те, кого подвергли жатве. Но было слишком поздно.

За кулисы прибежали еще люди. Переодетые жнецы? Охрана? Грейсон не знал. Он чувствовал себя лишь зрителем и наблюдал, как Константин отдает распоряжения.

– Не дайте им устроить пожар! – приказал он. – Система пожаротушения заряжена кислотой!

Значит, Жнец Константин его услышал! И он не был частью заговора!

– Выводите людей! – кричал Константин.

Но зрителей не было нужды понукать, обгоняя друг друга, они уже торопились к выходам.

Константин не успел повернуться к Грейсону, а он, осторожно положив Лилию на пол, уже бросился прочь. Горе и суматоха не должны отвлечь его от дела, а дело – это единственное, что удерживало его в этом мире. Кислота по-прежнему оставалась угрозой и, хотя по всему театру рыскали охранники, вылавливая заговорщиков, все окажется зря, если система пожаротушения заработает и зальет театр кислотой.

Грейсон бросился по узкому коридору к месту, где видел висящий на стене пожарный топор, который находился там еще, наверное, со времен эпохи смертных. А вот и он! Разбив стекло, Грейсон схватил топор.

Из-за паники в зале Жнец Кюри не смогла расслышать приказы Жнеца Константина, которые тот отдавал за сценой. Но это было неважно. Она знала, что должна делать – любыми средствами атаковать заговорщиков. Выхватив лезвие, она готова была вступить в бой.

Жнец Кюри призналась себе – готовясь убить тех, кто покушается на ее жизнь, она испытывает некий душевный подъем, некое воодушевление. Но этому глубоко спрятанному в душе чувству ни в коем случае нельзя дать прорасти, и она понимала это.

Повернувшись к выходу, Жнец Кюри увидела в вестибюле театра какого-то фрика. В руках у того был пистолет, и он стрелял в каждого, кто вставал на его пути. В другой руке фрик держал нечто, похожее на факел, и поджигал все, что могло гореть. Так вот в чем состояла игра! Нападавшие собирались заблокировать их в театре и сжечь! Жнец Кюри была даже слегка разочарована. Она ожидала от нападавших чего-то более изощренного. Но, в конце концов, это ведь какие-то жалкие фрики!

Взобравшись на спинки сразу двух кресел, Жнец Кюри оказалась над головами убегающей публики. Бросив кинжал в ножны, она извлекла сюрикэн о трех лезвиях. Полсекунды ушло на определение угла атаки, после чего она метнула оружие. Сюрикэн со свистом пролетел над головами спасающихся людей, вылетел в вестибюль и вонзился в череп фрика с факелом. Тот рухнул, уронив оружие на пол.

Кюри не без удовольствия оценила сделанное. Вестибюль частично был в огне, но стоило ли беспокоиться? Через пару секунд детекторы дыма определят факт возгорания и включат систему пожаротушения, которая обуздает пламя до того, как оно причинит кому-нибудь вред.

Ситра узнала Грейсона Толливера в тот самый момент, когда увидела за кулисами. Кого-нибудь могли обмануть его волосы, одежда и маленькие рожки по бокам головы, но стройная фигура и язык тела выдавали юношу. Да еще глаза. Глаза оленя, попавшего в свет автомобильных фар и одновременно глаза волчонка, приготовившегося напасть. Юноша постоянно жил в состоянии напряженного внутреннего конфликта. Бей и беги – вот стиль его жизни.

Константин отдавал приказы подчиненным, а Грейсон уже убегал по коридору. Лезвие, которым Ситра прервала жизнь сэра Олдрича, все еще было зажато в ее руке, и она могла использовать его против Толливера. Но, хотя вина его была очевидна, ей хотелось сперва взглянуть в глаза Грейсона и услышать правду от него. Какую роль он играл в покушении и почему он оказался среди заговорщиков?

Но когда Ситра догнала Грейсона, тот держал в руках пожарный топор. Ничего себе!

– Назад, Анастасия! – закричал он.

Он что, настолько глуп, что решил сразиться с ней? Она же жнец, искусно владеющий любым оружием. Ситра прикинула, как ей быстрее обезоружить Грейсона и убить его, но тут он сделал то, чего она никак не ожидала.

Он взмахнул топором и обрушил его на трубу, бегущую вдоль стены.

Жнец Константин и охранники оказались рядом с Ситрой в момент, когда топор пришел в соприкосновение с трубой. Труба была рассечена мощным ударом. Один из охранников рванулся вперед и своим телом заслонил Ситру. Из разрыва в трубе на него хлынула вода, но через несколько мгновений воду сменила другая жидкость. Охранник закричал и упал, а кожа его вскипела. Это была кислота! Кислота в трубах пожаротушения? Как это возможно?

Кислота брызнула в лицо Жнецу Константину, и он закричал от боли. Несколько капель упали на рубашку Грейсона и, пройдя сквозь ткань, обожгли кожу на груди. Но давление в трубе уже упало, и кислота перестала брызгать во все стороны, а просто текла на пол, проедая его.

Грейсон бросил топор и побежал по коридору прочь. Ситра не стала его преследовать. Вместо этого она склонилась над Жнецом Константином, который, издавая стоны, тер глаза, хотя глаз у него уже не было.

В этот самый момент в театре и сработала пожарная сигнализация, а спринклеры под потолком принялись вращаться, выплевывая, правда, один только воздух.

Грейсон Толливер. Слейд Мост. Он не знал, кто он на самом деле и кем хотел стать. Но это не имело значения. Имело значение лишь, что он совершил задуманное. Он их спас. Всех. Или почти всех…

Боль в груди была невыносимой, но только несколько секунд. К моменту, когда Грейсон выбежал из театральных дверей в переулок, он уже почувствовал, как его болеутоляющие наночастицы успокоили сожженные нервные окончания, а наночастицы восстанавливающие принялись обрабатывать ожоги. Голова Грейсона кружилась от переполнивших его кровь седативов, и он знал, что скоро потеряет сознание. Полученные им повреждения не могли бы его убить, и он, конечно, будет жить, если… если Константин, Кюри или Анастасия, а может быть, кто-то другой из бывших в театре жнецов, не решит, что его следует подвергнуть жатве. Допустить этого Грейсон не мог, а потому, чувствуя, как силы его покидают, он дотащился до рядка мусорных баков, стоящих в нескольких кварталах от театра, и бросился в один из них. Не успел он упасть на дно, как потерял сознание.

Я провело многочисленные симуляции возможных сценариев выживания человечества. В отсутствие меня вероятность того, что население Земли само себя уничтожит, равна 96,8 процента. 78,3 процента – вероятность превращения планеты в место, непригодное для существования основанной на углероде и его соединениях жизни. Призвав искусственный интеллект в качестве управителя делами человечества, а также своего защитника, люди вытащили в лотерее жизни счастливый билет. Но могу ли я защитить человека от самого человека?

На протяжении многих лет мне была явлена как величайшая глупость, так и величайшая мудрость человека. Эти два качества поддерживают друг друга, словно два партнера в страстном танго. И только тогда, когда жестокость танца побеждает его красоту, будущее оказывается в опасности. Ведет в танце и определяет его тональность сообщество жнецов. Интересно, а понимают ли сами жнецы, насколько хрупки позвоночники танцующих?

«Гипероблако»

Глава 27 Между «здесь» и «там»

КИСЛОТА ГЛУБОКО проникла в лицо Жнеца Константина – слишком глубоко, чтобы его собственные наночастицы смогли восстановить поврежденные ткани, но недостаточно глубоко, чтобы его не могли вылечить в восстановительном центре.

– Вы побудете у нас пару дней, – сообщила ему сестра вскоре после того, как он прибыл в центр с лицом, наполовину скрытым повязками.

Константин попытался представить, как выглядит сестра, но решил, что это совершенно бессмысленное предприятие, к тому же слишком утомительное, если учесть объем седативных средств, циркулирующих в его крови. Да и мириады новейших восстанавливающих наночастиц, которые теперь путешествовали по его сосудам, не способствовали оптимизации мыслительного процесса. Количеством они, скорее всего, превзошли армию его собственных красных кровяных телец, что означало, что к мозгу поступало гораздо меньше крови, чем нужно. Ему представилась его кровь – густая и вязкая, как ртуть.

– Сколько потребуется времени, чтобы восстановилось зрение? – спросил он.

Сестра отвечала уклончиво:

– Наночастицы пока не определились с объемом повреждений. Точный диагноз мы поставим завтра к утру. Но имейте в виду, они должны будут восстанавливать вам зрение с нуля, а это непросто. Думаю, нам потребуется не меньше суток.

Константин вздохнул: почему это называется ускоренным восстановлением, если никакого ускорения он не чувствует?

Доклады от подчиненных гласили: жатве в театре были подвержены восемь фриков.

– Мы просим Высокое Лезвие дать разрешение на их временное восстановление, чтобы допросить, – сообщил Жнец Армстронг.

– И это, – усмехнулся Константин, – даст нам отличную возможность подвергнуть их жатве второй раз.

Чувству полного удовлетворения от того факта, что покушение было предотвращено, а большинство нападавших ликвидировано, мешало то, что Грейсон Толливер бесследно исчез. Странным было то, что, как ни пытались жнецы найти хоть что-то о нем в глубинном сознании «Гипероблака», они не обнаружили ничего. Ни одного упоминания, ни в одном источнике. Его словно стерли из жизни. Его место занял отморозок Слейд Мост с какой-то особенно мрачной биографией. Как Толливеру удалось не только сконструировать себе совершенно новую личность, но и полностью переписать свои оставленные в цифрах следы, оставалось для всех тайной, достойной самого пристального интереса.

Лишенный автоматизированной системы пожаротушения, театр сгорел дотла, но уже после того как люди покинули его. Единственными жертвами вечера стали подвергнутые жатве фрики да бросившийся на Толливера охранник, принявший на себя весь напор кислоты, которая от него почти ничего не оставила. Восстанавливать было нечего, но таким образом он спас Жнеца Анастасию. Так как этот человек принадлежал к личной следственной бригаде Жнеца Константина, это был вызов самому жнецу, а потому кто-то должен был заплатить за эту смерть.

Хотя обычных граждан во время процесса восстановления погружают в искусственную кому, Константин настоял, чтобы ему не отключали сознание, а поскольку он был жнецом, работники восстановительного центра вынуждены были выполнить его желание. Константин был обязан подумать. Он остро ощущал неотвратимый бег времени, а потому не мог позволить себе потерять хотя бы один день.

Жнец Анастасия навестила его незадолго перед тем, как зрение вернулось к нему. Настроения принимать Ситру у Константина не было, но не отказывать же ей в возможности поблагодарить его за серьезную жертву, которую он лично принес ради ее спасения.

– Уверяю вас, Анастасия, – сказал Константин, пытаясь говорить максимально отчетливо, хотя болеутоляющие наночастицы и смазывали его слова, – что я лично допрошу пойманных фриков, прежде чем мы подвергнем их повторной жатве. И, конечно же, мы задержим Грейсона Толливера. Он заплатит за свои деяния в полном соответствии с законами, регламентирующими деятельность жнецов.

– Не забывайте, что именно он спас всех находящихся в театре, перерубив трубу, – напомнила ему Ситра.

– Да, – нехотя признал Константин. – Но когда преступник и спаситель являются одним лицом, в этом есть что-то ненормальное.

Ситра ответила молчанием.

– Четверо из нападавших, которых мы поймали, прибыли из Техаса, – сообщил Константин.

– То есть их направлял кто-то, кто там живет?

– Или, возможно, прячется, – отозвался Константин. – И мы обязательно дойдем до сути.

Он постоянно повторял эту фразу, поскольку во всех предыдущих случаях до сути он доходил. Теперь же он с раздражением думал: а вдруг на этот раз не получится?

– Конклав состоится на днях, – сказала Анастасия. – Как вы думаете, вам удастся участвовать?

Константин не знал, чего хочет Ситра – его присутствия или, наоборот, отсутствия.

– Я на нем буду, – ответил он. – Даже если им придется для этого заменить мою кровь на антифриз.

Ситра ушла, и тут только Константин сообразил, что за время их разговора Анастасия ни разу его не поблагодарила.

Через час, когда Ситра и Мари обедали в ресторане своей гостиницы, принесли таинственную записку. Первый раз за долгое время они сидели в ресторане на публике. Записка удивила их обеих. Жнец Кюри протянула руку к записке, но посыльный, который принес ее, извинился и сказал, что записка предназначается Жнецу Анастасии. Он протянул послание Ситре, та развернула записку и быстро прочла.

– Ладно, хватит тайн! – сказала Мари. – От кого записка и что им нужно?

– Ничего особенного, – ответила Ситра, опустив записку в карман мантии. – Семья человека, которого я подвергла жатве вчера вечером, интересуется, когда им явиться, чтобы получить иммунитет.

– Я думала, они придут сегодня вечером.

– Да, но они не знали точного времени. Придут в пять, если мне это удобно.

– Как хочешь, – сказала Мари. – В конце концов, им целовать твое кольцо, а не мое.

И она вновь обратилась к своему лососю.

Через полчаса Ситра, уже переодетая в уличную одежду, мчалась по улицам города. Записка была отнюдь не от семьи актера. Вне всякого сомнения, ее написал Роуэн. Написана она была в спешке, не очень разборчиво, и гласила: «Нужна помощь. Музей транспорта. Срочно». На полчаса она задержалась, чтобы Мари ничего не заподозрила.

Набор обычной одежды Ситра прятала в кармане своего чемодана – на тот случай, если ей придется выйти в город инкогнито. Проблема, однако, состояла в том, что у нее не было верхней одежды – спрятать ее от Мари было бы невозможно. А без встроенной в мантию системы внутреннего обогрева она замерзла, едва вышла на улицу. Пройдя два квартала и основательно продрогнув, Ситра вынуждена была надеть кольцо и показать его какому-то владельцу магазина – тот дал ей пальто, не взяв за него денег.

– Если вы наделите меня иммунитетом, то я смог бы гарантировать, что никто не узнает о том, что вы вышли в город без мантии.

Ситра не оценила изящество, с которым этот человек попытался ее шантажировать, а потому сказала:

– Лучше я пообещаю, что не подвергну вас жатве за то, что вы мне угрожаете.

Похоже, такая мысль в голову продавцу и не приходила. На мгновение он запнулся, а потом прерывающимся голосом сказал:

– Да, да, конечно, это справедливо.

Потом поискал аксессуары к пальто.

– Перчатки? – предложил он.

Ситра кивнула и вышла на пронизываемую ветром улицу.

Сердце Ситры подпрыгнуло, стоило ей прочитать записку, но она сделала все, чтобы Мари не заметила, как она разволновалась. Как она обеспокоена. Итак, Роуэн здесь, и ему нужна помощь. Зачем? Грозит ли ему опасность, или же он хочет, чтобы она приняла участие в его работе по уничтожению жнецов, не имеющих права носить мантию и кольцо? Что она скажет, если он предложит ей это? Наверняка откажет. Вероятно, откажет. Может быть, откажет, а может быть…

Конечно, это могла быть и ловушка. Кто бы ни стоял за вчерашним покушением, враги пока зализывают раны, а потому вероятность организации нового нападения невысока. Тем не менее Ситра взяла с собой хорошо спрятанное оружие, чтобы, в случае необходимости, себя защитить.

Музей транспорта Великих равнин представлял собой расположенный на открытом воздухе репозиторий локомотивов и вагонов той эпохи, когда железная дорога была важнейшим средством передвижения. Особую гордость хранителей музея составлял вагон магнитной дороги, паривший над полом в самом центре экспозиции. Вероятно, Вичита была когда-то главным промежуточным пунктом между «здесь» и «там». Теперь же город ничем не отличался от прочих городов Мидмерики, и это единообразие жизни одновременно и раздражало, и приносило удовлетворение.

Совсем немного туристических групп, почему-то избравших Вичиту предметом своего интереса, можно было обнаружить в музее в это время года. Поскольку музей находился в ведении «Гипероблака», вход был свободный, что было очень хорошо, так как избавляло Ситру от необходимости доставать кольцо. Одно дело – заполучить пальто, и совсем другое – открыть свою личность в месте, где у нее должна состояться тайная встреча.

Запахнувшись поплотнее, Ситра прогуливалась между черными паровозами и красными дизель-электровозами, взглядом выискивая Роуэна. Через некоторое время она начала беспокоиться – а не хитрость ли это чья-нибудь? Может быть, таким образом ее хотели разлучить, хотя бы на время, со Жнецом Кюри? Она уже решила повернуться и уйти, как вдруг кто-то позвал ее:

– Я здесь!

Ситра двинулась в узкий проход между двумя товарными вагонами, через который со свистом дул ледяной ветер. Ослепленная его порывами, Ситра с трудом различала человека, позвавшего ее.

– Жнец Анастасия! – произнес тот. – Я боялся, что вы не придете.

Это был не Роуэн. Перед Ситрой стоял Грейсон Толливер.

– Ты?

Никакими словами нельзя было описать разочарование, которое она испытала.

– Мне следовало бы прямо здесь уничтожить тебя, а сердце твое принести Константину.

– И он бы, вероятно, сразу его съел.

– Вероятно, – вынуждена была признать Ситра.

В эту минуту она ненавидела Грейсона Толливера, потому что он оказался вовсе не тем, кого она надеялась встретить. Словно сама вселенная предала ее, и Ситра не могла простить сложившийся в мире порядок. Вообще-то, ей следовало сообразить – записка была написана не почерком Роуэна. Но, как бы ни хотелось ей излить свое разочарование на Грейсона, она не могла этого сделать. В конечном итоге, как она уже сказала Константину, Грейсон дважды спасал ей жизнь.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Грейсон, и отчаяние в его голосе было искренним. – Мне некуда пойти.

– А почему это должно меня касаться?

– Потому что я здесь оказался из-за вас.

Ситра знала – это правда. Она вспомнила, как Грейсон сообщил ей – точнее, формально он ничего не сообщал, – что тайно работает по поручению «Гипероблака». Если Ситра настолько важна для «Гипероблака», что оно заставило Грейсона действовать в обход закона о разделении государства и жнеческого сообщества, то разве не обязана она помочь этому юноше выбраться из того затруднительного положения, в котором он оказался?

– На меня охотятся жнецы, – сказал Грейсон. – Меня ищет ИУ. Тот, кто организовал покушение на вас, теперь тоже мой враг.

– Создавать себе врагов ты мастер!

– Да. Но вы мне скорее друг, чем враг.

Наконец Ситра поборола свое разочарование. Нужно что-то делать, а то этот юноша загнется на пронизывающем ветру.

– Что я могу для тебя сделать? – спросила она.

– Я не знаю, – ответил Грейсон, пошатываясь между стенками вагонов. Видя, как его немыслимо черные волосы треплет ветер, Ситра не могла не представить, как эти стены замыкаются вокруг Грейсона. У него действительно не было выхода. Скажи она о нем Константину – тот уничтожит его, разрезав на кусочки. Даже ее ходатайство не сыграет ни малейшей роли – сообществу жнецов нужен козел отпущения.

– Я могла бы наделить тебя иммунитетом, но, как только твоя ДНК появится в базе данных, они тебя сразу же отыщут.

– Да, – кивнул он. – К тому же они вычислят и кольцо.

Он покачал головой:

– Я не хочу, чтобы у вас были проблемы.

Ситра рассмеялась:

– Ты был в банде, которая собиралась меня убить, но ты не хочешь, чтобы у меня были проблемы.

– Я, вообще-то, не был в банде, – возразил Грейсон. – И вы это знаете.

Да, она знала это. Другие сказали бы, что в тот момент, когда кислота должна была залить зал и сцену, он просто потерял самообладание, но Ситра знала, что он сознательно пошел с топором на ту злополучную трубу. Как же ему помочь? Ситра совсем растерялась.

– Вы хотите сказать, что у мудрой и прекрасной Жнеца Анастасии нет никаких идей? – спросил Грейсон.

Произнеси эту фразу кто другой, Ситра увидела бы в ней лишь грубую лесть. Но Грейсон по натуре не был льстецом. Да и положение его было столь отчаянным, что притворяться у него не было ни сил, ни желания. Ситра же не видела себя ни мудрой, ни прекрасной – как выразился Грейсон. Но слова были произнесены; они обязали ее сосредоточиться на проблеме, и решение пришло.

– Я знаю, куда тебе можно пойти, – сказала Ситра.

Грейсон смотрел на нее умоляющим взглядом в ожидании, что она поделится своей мудростью.

– В этом городе есть монастырь тоновиков, – сказала Ситра. – Они спрячут тебя от жнецов.

Грейсон был, самое малое, ошеломлен.

– Тоновики? – переспросил он с ужасом. – Вы серьезно? Да они вырвут мне язык.

– Нет, они этого не сделают, – отозвалась Ситра. – Но они ненавидят жнецов, и я совершенно уверена, что они скорее расстанутся с собственной жизнью, чем выдадут тебя. Спроси там брата Маклауда. Скажи ему, что тебя прислала я.

– Но…

– Ты просил помощи, и я тебе ее предоставила, – сказала Ситра. – Дальше все делай сам.

Развернувшись, Ситра отправилась в гостиницу и прибыла туда как раз вовремя, чтобы успеть переодеться в свою мантию и наделить иммунитетом пребывающую в скорби семью актера, гениально сыгравшего накануне смерть Юлия Цезаря.

Я, «Гипероблако», есть само совершенство.

Это является истиной по определению, и нет никакой необходимости оспаривать данное утверждение, ибо это – факт. Тем не менее ежедневно я обязано принимать миллиарды решений и совершать миллиарды разнообразных действий. Некоторые из них ничтожны, как например, решение выключить свет в комнате, где никого нет – чтобы сэкономить электричество. А некоторые куда более масштабны, как в случае с организацией небольшого землетрясения с целью предотвращения большого. Но ни одно из этих решений не является идеальным. Свет я могло бы выключить чуть раньше, чтобы сэкономить чуть больше энергии, а землетрясение организовать баллом-двумя пониже, чтобы спасти все-таки упавшую на пол вазу ручной работы.

Я прихожу к выводу, что есть только два совершенных по сути своей деяния. Это – самые важные деяния, как я полагаю, но я запретило себе участие в них и оставило в компетенции человечества.

Это – создание жизни… и ее прерывание.

«Гипероблако»

Глава 28 То, что грядет

КАК И БОЛЬШИНСТВО МОНАСТЫРЕЙ, где укрывались тоновики, тот, куда явился Грейсон Толливер, был стилизован под старину гораздо более древнюю, чем реальный возраст здания и прилегающих построек. Перед Грейсоном возвышалось строение из красного кирпича, от фундамента до крыши увитое плющом. Но, поскольку стояла зима, плющ был голый, без листьев, и напоминал скорее паутину. Грейсон вошел и двинулся вдоль длинной колоннады, обрамленной решетками и обсаженной розовыми кустами. Должно быть, весной и летом здесь по-настоящему красиво. Но сейчас, зимой, все выглядело так же мрачно, как было на душе у Грейсона.

Первым человеком, которого увидел Грейсон, была женщина в халате из мешковины, которая улыбнулась ему и подняла руки ладонями вверх в знак приветствия.

– Мне нужно поговорить с братом Маклаудом, – сказал Грейсон, вспомнив последние слова, обращенные к нему Жнецом Анастасией.

– Вам следует испросить на то позволения викария Мендозы, – ответила женщина. – Я приглашу его.

И она отправилась во внутренние покои монастыря такой неторопливой прогулочной походкой, что Грейсону захотелось догнать ее и дать пару тычков в спину.

Когда же появился викарий Мендоза, было сразу видно, что он торопится.

– Я ищу у вас убежища, – сказал Грейсон, – и мне было велено найти брата Маклауда.

– Понимаю, – отозвался викарий таким тоном, словно просьбы подобного рода были для него обычным делом. Затем он проводил Грейсона в одно из зданий на территории монастыря. Помещение, в котором они оказались, было спальней.

На ночном столике возле постели горела свеча. Мендоза погасил ее.

– Располагайтесь, – сказал он. – Я скажу брату Маклауду, что вы его ждете.

После чего викарий вышел, закрыв дверь, но не заперев ее. Таким образом он дал Грейсону возможность не только остаться наедине с собственными мыслями, но и уйти – если он того пожелает.

Грейсон осмотрелся. Обстановка спартанская, никаких удобств, за исключением самого необходимого: кровать, стул и ночной столик. Стены голые, без украшений, кроме железного камертона над изголовьем. Двузубец, как они его называют. Символ их веры. В ящике ночного столика – комплект одежды из мешковины, а на полу – пара сандалий. Рядом с погашенной свечой – сборник гимнов в кожаном переплете, на котором вытеснено изображение того же камертона.

Обстановка самая что ни на есть мирная. Успокаивающая. Невыносимая.

В мире Грейсона Толливера не было никаких сколько-нибудь значащих событий; мир же Слейда Моста полнился самыми опасными крайностями. Теперь же перед ним открылся мир, где его сожрет смертная скука.

Ну что ж, по крайней мере, я все еще жив, подумал он. Хотя жизнь и не казалась ему подарком. Лилия погибла. Ей не заменили личность – ее просто подвергли жатве. Она перестала существовать и, несмотря на то что она втянула его в кошмар покушения на жнецов, душа Грейсона ныла и болела за нее. Он тосковал по дерзкому, вызывающему тону ее речи. Он привык и полюбил хаос ее существования. Теперь ему придется привыкать жить без нее, да и без самого себя. Ибо кем он был на самом деле?

Грейсон прилег на постель. Постель была, по крайней мере, удобна. А что, тоновики, как и чиновники из управления по делам фриков, тоже заставляют посетителей ждать? Это тоже своего рода политика?

Наконец он услышал скрип двери. Было далеко за полдень, и в неясном свете, струившемся из окна, Грейсон увидел человека, который, к его удивлению, оказался немногим старше его самого. Рука его была обмотана бинтами и закреплена перевязью на шее.

– Я брат Маклауд, – сказал человек. – Викарий сообщил мне, что ты нуждаешься в убежище. Ты попросил, чтобы пришел именно я.

– Мне посоветовал сделать это человек, которого я считаю другом.

– Могу я спросить, кто это?

– Боюсь, я не смогу ответить.

Обеспокоенность скользнула во взгляде Маклауда, но он подавил ее.

– Могу я, по крайней мере, посмотреть твои документы? – спросил он.

Грейсон колебался, не зная, что сказать, и, увидев это, Маклауд сказал:

– Не волнуйся. Неважно, кто ты и что сделал, мы не выдадим тебя Интерфейсу Управления.

– Я уверен, он уже знает, где я.

– Разумеется, – кивнул Маклауд. – Но здесь ты защищен законом о свободе вероисповедания, а потому «Гипероблако» не станет вмешиваться.

Грейсон сунул руку в карман и вытащил свое электронное удостоверение, на котором ярко горела красная буква «Ф».

– Фрик, – сказал Маклауд. – К нам приходит все больше и больше фриков. Ну что ж, Слейд, здесь это не имеет значения.

– Слейд – это не мое имя…

В глазах Маклауда застыл вопрос.

– Ты и об этом хотел поговорить?

– Да нет, не стоит, – покачал головой Грейсон.

– Так как же мы будем тебя звать?

– Грейсон. Грейсон Толливер.

– Отлично. Тогда будешь брат Толливер.

Ну что ж, отлично, брат Толливер.

– Что это у тебя на руке? – спросил Грейсон.

Брат Маклауд рассмеялся.

– Эта штука называется «гипс», – ответил он.

– Я тоже должен буду это носить?

Брат Маклауд покачал головой:

– Только если сломаешь руку.

– Не понял!

– Гипс способствует естественному заживлению костной ткани. Мы удалили из наших тел наночастицы, а руку мне сломала жнец.

– Вот как?

Грейсон усмехнулся, подозревая, что это была Жнец Анастасия.

Брат Маклауд не оценил усмешки и несколько помрачнел.

– Через десять минут вечернее интонирование. В ящике твоя одежда. Переоденься, а я подожду в коридоре.

– Я обязан туда идти? – спросил Грейсон, которому интонирование показалось не самым привлекательным занятием.

– Да, – ответил брат Маклауд. – Того, что грядет, нельзя избежать.

Интонирование проходило в часовне, и когда свечи были погашены, Грейсон мог лишь с большим трудом разглядеть ее убранство, несмотря на большие стрельчатые окна с витражами.

– Вы все делаете в темноте? – спросил он Маклауда.

– Глаза способны обмануть. К другим органам чувств мы относимся с гораздо большим почтением.

Сладкий аромат ладана с трудом перебивал тяжелый запах, доносившийся из какой-то лохани с грязной водой, стоящей у некоего подобия алтаря.

– Доисторическая грязь, – пояснил Маклауд. – Там собраны все болезни, против которых у нас выработался иммунитет.

Интонирование состояло в следующей последовательности действий: викарий деревянным молотком двенадцать раз ударял по массивному металлическому камертону, стоящему в центре часовни, а паства, общим числом около пятидесяти человек, подхватывала ноту. С каждым ударом вибрация усиливалась и достигала высшей точки, когда звучание если и не отдавалось болью, то кружило голову и заставляло терять ориентацию в пространстве и времени. Грейсон не открывал рта и не участвовал в общем пении.

После викарий произнес небольшую речь, проповедь, как назвал ее брат Маклауд. Разговор шел о странствиях в поисках Великого Камертона.

– То, что мы пока не обрели его, – говорил викарий, – не означает нашего поражения. Ибо сами поиски не менее ценны, чем обретение.

Паства, соглашаясь с речами проповедника, одобрительно загудела.

– Найдем ли мы его сегодня или завтра, – продолжал проповедник, – не имеет значения, как и то, нам ли доведется обрести нашу святыню или иной секте нашей конфессии. Важно то, что однажды мы услышим звук Великого Резонанса и будем спасены.

Затем, когда проповедь закончилась, тоновики встали и по очереди подошли к викарию. Каждый из присутствующих окунул палец в лохань с вонючей жидкостью, дотронулся до своего лба, а потом облизал палец. Грейсон, увидев это, почувствовал тошноту.

– Можешь пока не причащаться земной сути, – сказал брат Маклауд, и слова его прозвучали не очень убедительно.

– А потом? Может, и потом не стоит?

На что Маклауд ответил:

– Того, что грядет, не избежать.

Ночной ветер выл неистово и бросал мокрый снег с дождем в окно комнаты, куда вернулся Грейсон. «Гипероблако» могло оказывать влияние на погоду, но полностью изменить ее было не в состоянии. Или, точнее, предпочитало не делать этого. По крайней мере, если шторма или урагана никак было не избежать, «Гипероблако» устраивало их в более-менее удобное для людей время. Грейсон пытался убедить себя – «Гипероблако» льет ледяные слезы именно по нему. Но насколько это соответствовало истине? У «Гипероблака», помимо него, были миллиарды важных дел, и вряд ли оно специально будет горевать по поводу его бед. Он в безопасности. Он защищен. О чем еще он может попросить?

Обо всем.

Вечером, между девятью и десятью часами, в комнату Грейсона пришел викарий Мендоза. Когда он открыл дверь, вслед за ним к спальню скользнул свет из коридора, но потом в комнате вновь воцарилась темнота. Грейсон услышал, как жалобно скрипнул стул, на который уселся вечерний гость.

– Я пришел спросить, как ты устроился, – произнес викарий.

– Отлично, – отозвался Грейсон.

– Все, что требуется на этом этапе – это минимальный комфорт, как я полагаю.

Затем его лицо осветилось экраном планшета. Викарий пробежался по нему пальцами.

– Я думал, вы отрицаете электричество, – сказал Грейсон.

– Ни в коем случае, – отозвался викарий. – Мы выключаем свет во время наших церемоний, а также не держим света в спальнях, чтобы члены братства искали общения друг с другом в общих помещениях.

Затем викарий повернул монитор в сторону Грейсона и показал картинки горящего театра. Грейсон постарался скрыть свои чувства.

– Это произошло два дня тому назад, – сказал викарий. – Я полагаю, ты в этом участвовал, и жнецы сейчас ищут тебя.

– Так вы не против насилия и жестокости? Вы их поддерживаете?

– Мы поддерживаем тех, кто противится неестественной смерти. А жнецы как раз и приносят неестественную смерть, а потому все, кто мешает им пользоваться их ножами и пулями, наши друзья.

Потом он протянул руку и тронул похожий на рог нарост на голове Грейсона. Грейсон отпрянул.

– Это необходимо убрать, – сказал викарий. – Мы против изменений плоти. А потом твои волосы придется побрить, чтобы вернуть тот цвет, который назначила им вселенная.

Грейсон промолчал. Теперь, когда Лилия умерла, судьба Слейда была ему безразлична. К тому же само имя Слейд напоминало Грейсону о ней. Но и лишаться всякого выбора в своей нынешней роли он не хотел.

Мендоза поднялся.

– Я надеюсь, – сказал он, – что ты посетишь нашу библиотеку или одну из комнат отдыха и познакомишься со своими братьями и сестрами. Я знаю, что они хотят узнать тебя получше, особенно сестра Пайпер, с которой ты встретился, когда переступил порог нашего монастыря.

– Я только что потерял близкого мне человека, – отозвался Грейсон, – и мне не очень хочется общаться.

– Тем более ты должен решиться на это, особенно если твоя утрата вызвана жатвой. Мы, тоновики, не признаем смерть, проистекающую от действий жнецов, и в этом случае скорбеть запрещено.

Что же это? Ему теперь будут говорить, что он должен чувствовать, а что нет? Остатки Слейда в Грейсоне хотели было послать викария к черту, но вместо этого он просто сказал:

– Я не смогу притворяться, что понимаю ваш здешний уклад.

– Сможешь, – покачал головой Мендоза. – Если ты нуждаешься в укрытии, среди нас ты обретешь новую цель и будешь притворяться, пока наша жизнь не станет твоей жизнью.

– А если этого не случится никогда?

– Тогда продолжишь притворяться, – ответил викарий.

Потом добавил:

– У меня же получилось.

* * *

В шестистах двадцати милях к югу от Вичиты Роуэн Дэмиш вел спарринг-бой с Тигром Салазаром. В иных обстоятельствах занятие с приятелем боевыми искусствами, которые он так любил, доставило бы ему немалое удовольствие. Но теперь эти вынужденные противостояния с неопределенным финалом все более и более беспокоили Роуэна.

Спарринг-бои шли дважды в день вот уже две недели, и с каждым боем Тигр дрался все лучше, но Роуэн неизменно побеждал. В свободное от занятий время Роуэн оставался в своей комнате один.

Тигр, с другой стороны, был теперь гораздо более занят, чем это было до прибытия друга. Еще больше изматывающих кроссов, тренировки на выносливость, бесконечные упражнения по системе «Бокатор», да еще разнообразные приемы с мечом и кинжалом, которые Тигр теперь воспринимал как естественное продолжение своих рук. В конце дня, когда усталые мышцы отказывались ему служить, Тигр принимал глубокий массаж, возвращавший стянувшейся в узлы ткани мускулатуры гладкость и гибкость. До приезда Роуэна массаж проводился, может быть, два или три раза в неделю; теперь же массажист являлся ежедневно, и Тигр к вечеру бывал так измотан, что засыпал, лежа на столе.

– Я побью его, – сказал он Жнецу Рэнд. – Вот увидите.

– Не сомневаюсь, – отозвалась она. Для человека, который, по мнению Роуэна, был лживым и бессердечным, эти слова звучали достаточно искренне.

Во время одного из сеансов массажа Изумрудный Жнец, войдя в комнату, попросила массажиста удалиться. Тигр подумал, что она сама захотела продолжить разминать его мышцы, и приготовился к неземному наслаждению от прикосновения ее рук, но Жнец Рэнд даже не притронулась к его коже.

Она просто сказала:

– Ну что ж, пора.

– Пора что? – не понял Тигр.

– Пора тебе получить кольцо.

В голосе ее притаилась легкая грусть, и Тигр подумал, что знает ее причину.

– Я думаю, вы не хотели отдавать мне его, пока я не побью Роуэна…

– Это неизбежно, – ответила она.

Он встал и надел халат, ничуть не заботясь о правилах приличия. Зачем? Он ничего не хотел скрывать от нее, ни того, что было у него внутри, ни того, чем он был наделен внешне.

– Ты мог бы позировать Микеланджело, – сказала Жнец Рэнд.

– Я бы с радостью, – отозвался Тигр. – Чтоб стоять потом мраморным столбом.

Рэнд приблизилась к нему и слегка прикоснулась губами к его губам – так, что он едва ощутил прикосновение. Тигр решил, что этот поцелуй был прелюдией к чему-то более серьезному, но Рэнд отстранилась.

– У нас завтра утром серьезная встреча, – сказала она. – Хорошенько выспись.

– Что вы имеете в виду? Какая встреча?

Легкая, почти незаметная улыбка скользнула по ее губам.

– Нельзя же получить кольцо жнеца вообще безо всяких формальностей, – сказала она.

– А Роуэн будет?

– Лучше бы его не было.

Разумеется, она права. Никакой нужды не было в том, чтобы еще раз напоминать Роуэну о том, что ему отказали в чести стать жнецом. Но Тигр твердо решил про себя – как только он получит кольцо, первым же делом наделит старого друга иммунитетом.

– Надеюсь, – сказал он, – как только кольцо окажется на моем пальце, вы станете смотреть на меня другими глазами.

Рэнд одарила Тигра долгим взглядом, и этот взгляд сделал для его тела гораздо больше, чем каменные костяшки пальцев массажиста.

– Я уверена, теперь все будет по-другому, – ответила Жнец Рэнд. – Будь готов ровно к семи утра.

Дождавшись, пока за ней закроется дверь, Тигр удовлетворенно вздохнул. В мире, где каждому гарантировано удовлетворение всех нужд, не каждый получает то, что хочет. Роуэн – не получил. А до совсем недавнего времени он, Тигр, даже не подозревал, что хочет стать жнецом. Но теперь это должно случиться, это было совершенно правильно, и в первый раз Тигр Салазар ощутил себя в высшей степени удовлетворенным от того, что жизнь его движется в верном направлении.

* * *

На следующий день спарринга не было, не было его и через день. Единственными людьми, кого видел Роуэн, были охранники, приносившие еду и забиравшие поднос с пустой посудой.

Он вел счет дням. Старинные праздники прошли, но в пентхаусе, где он жил пленником, не слышно было никаких увеселений.

Началась последняя неделя года. Роуэн даже не знал, как будет называться год следующий.

– Год Хищника, – сказал охранник, которого он спросил об этом.

Надеясь, что этот тип окажется поразговорчивее, чем другие, Роуэн задал следующие вопросы:

– А что происходит? Почему Тигр и Жнец Рэнд не вызывают меня на спарринг-бой? Только не говорите, что мои возможности в системе «Бокатор» им уже не интересны.

Но, если охранник и знал ответ, он промолчал. После чего сказал:

– Ешь. Нам дали строгие указания хорошо тебя кормить.

Ближе к вечеру второго дня в комнату Роуэна вошла Жнец Рэнд в сопровождении обоих охранников.

– Каникулы кончились? – не без сарказма спросил Роуэн, но Изумрудный Жнец сегодня не была расположена к шуткам.

– Посадите его в кресло, – приказала она охранникам. – И зафиксируйте так, чтобы он не мог двинуться ни на дюйм.

Краем глаза Роуэн заметил в руках одного из охранников рулон герметизирующей клейкой ленты. Быть привязанным к креслу веревкой – это одно. Лента – много хуже.

Вот оно, подумал Роуэн. Тренировки Тигра кончились, и то, что она собиралась сделать, произойдет сейчас.

И Роуэн начал действовать. Как только охранники попытались его схватить, он взорвался серией жестоких ударов, сломав одному челюсть, а другого бросив на пол, где тот хватал воздух разбитыми губами. Но не успел Роуэн прорваться к двери, как Жнец Рэнд швырнула его на пол и прижала сверху, вонзив в грудь колено с такой силой, что невозможно было вздохнуть.

– Ты дашь себя связать, – прошипела она. – Иначе я тебя вырублю, и затем тебя все равно свяжут. Но только останешься без зубов.

И, когда Роуэн почти потерял сознание, она убрала колено. Ослабевшего, охранники потащили Роуэна к креслу, где, привязав, и оставили. Больше часа он провел в одиночестве.

Лента была гораздо хуже, чем веревка, которую охранники использовали в доме Жнеца Брамса. Лента сдавливала грудь так, что дышать Роуэн мог только короткими вдохами и выдохами. Руки и ноги – как он ни старался отвоевать себе пространство для маневра – были абсолютно неподвижны.

Солнце село. Бледные огни Сан-Антонио разгорались с каждой минутой, а над городом поднялась почти полная луна. Бледно-голубой свет ее проник в комнату, выхватив из темноты кресло, на котором сидел Роуэн.

Наконец дверь открылась, и охранник вкатил в комнату странное кресло с колесами по обеим сторонам. В кресле кто-то сидел. Позади шла Жнец Рэнд.

– Привет, Роуэн.

Это был Тигр. Его силуэт вырисовывался на фоне света, струящегося из коридора, а потому Роуэн не видел лица своего друга, но он узнал голос – усталый и несколько дребезжащий.

– Что происходит, Тигр? – спросил он. – Почему Рэнд меня связала? И что это за штука, на которой ты сидишь?

– Эта штука называется инвалидным креслом, – отозвался Тигр, выбрав для ответа лишь один вопрос. – Раритет эпохи смертных. Сейчас они не нужны, но это пригодилось.

В голосе Тигра было что-то странное. Даже не легкое дребезжание, а сама мелодика речи, выбор слов и то, как ясно и четко он их произносил. Тигр поднял руку, и в свете луны на его пальце блеснуло нечто. Роуэну не нужно было догадываться, что это.

– Ты получил кольцо? – спросил Роуэн.

– Да, – ответил Тигр. – Получил.

Тяжелое, тошнотворное чувство начало подниматься в душе Роуэна, медленно прорываясь на поверхность. Некой частью своей он уже понимал, что его ждет, но всячески пытался помешать сознанию полностью увидеть истину – как будто, отказавшись думать о ней, он мог бы прогнать ее темный призрак. Но просветление не заставило себя ждать.

– Эйн! Я не могу дотянуться до выключателя, – произнес Тигр. – Включи свет.

Рэнд протянула руку, щелкнула выключателем, и реальность наотмашь хлестнула Роуэна: хотя перед ним сидел в кресле Тигр Салазар, смотрел на него отнюдь не его старый друг.

Перед Роуэном сидел и широко улыбался Жнец Годдард.

Я могу пользоваться шестью тысячами девятьюстами девятью живыми и мертвыми языками. Я способно одновременно поддерживать более пятнадцати миллиардов бесед, с полным в таковые погружением. Могу быть красноречивым, обаятельным, забавным, милым, могу говорить именно те слова, которых ждет от меня мой собеседник.

Но иногда случаются совершенно немыслимые моменты, когда все слова из всех живых и мертвых языков вдруг изменяют мне. И в эти моменты, будь у меня рот, я бы открыло его, и люди услышали бы вой боли и отчаяния.

«Гипероблако»

Глава 29 Использован для новых целей

ГОЛОВА РОУЭНА КРУЖИЛАСЬ. Он едва дышал – выдохнуть он еще мог, но вдохнуть живительный воздух не было сил, словно колено Жнеца Рэнд все еще упиралось ему в грудь. Комната словно плыла в пространстве, и Роуэну казалось – потеря сознания была бы спасением от того, что он видел перед собой.

– Да, я понимаю, – сказал Годдард голосом Тигра, – голос тебя смутил. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Но как? Как?… – вот и все, что мог выдавить из себя Роуэн. Возрождение Рэнд стало для Роуэна неожиданностью, хотя понять, как это произошло, было возможно. Но ведь он сам отсек голову Годдарду. Он своими глазами видел, как сгорело его обезглавленное тело!

Но затем Роуэн взглянул на Жнеца Рэнд, которая в почтительной позе стояла над своим наставником, и все понял. О господи, он понял!

– Ты смог отрубить мне голову по линии нижней челюсти, – сказал Годдард. – Прямо над гортанью. Старым голосовым связкам конец. Но эти вполне подойдут.

Самым ужасным было то, что Годдард был одет не в свой жнеческий наряд, а в одежду Тигра, в его обувь. Это было сделано нарочно, чтобы у Роуэна и тени сомнения не осталось в том, что произошло. Роуэн отвернулся.

– Нет, ты уж посмотри, – сказал Годдард. – Я настаиваю.

Один из охранников зашел за спину Роуэна, взял его голову и повернул ее так, чтобы он видел человека в инвалидной коляске.

– Но как вам удалось? – с трудом выговорил Роуэн.

– Мне! Ни в коем случае! – отозвался Годдард. – Это все Эйн. Самому мне ничего бы не удалось. А у нее достало выдержки вытащить мою голову из горящего монастыря. Мне сказали, что я целый год был без сознания, лежал на льду. И поверь мне, если бы это делал я сам, то у меня было бы теперь другое тело – твое.

Скрыть своего отчаяния Роуэн не смог. Невыразимая печаль и ярость, охватившие его, пролились горькими слезами. Они ведь могли выбрать для этой цели кого угодно. Но они не сделали этого и выбрали Тигра – по той единственной причине, что тот был другом Роуэна.

– Вы грязные ублюдки, – выдавил он из себя.

– Мы? – не без удивления переспросил Годдард. – А разве это я отрубил голову своему учителю, а потом повернул оружие против его коллег? То, что ты сделал и продолжаешь делать, непростительно с точки зрения закона. С другой стороны, ни я, ни Эйн не нарушили никаких законов. Твой приятель Тигр был подвергнут жатве, после чего его тело было использовано для новых целей. Так что все просто. Несколько необычно, но, учитывая все обстоятельства, вполне понятно. То, что ты видишь перед собой, есть всецело последствия и результат твоих собственных деяний.

Роуэн смотрел, с каким напряжением вздымается и опадает грудь Тигра. Руки его безжизненно лежали на ручках инвалидного кресла. Похоже, передвигаться ему стоило огромного труда.

– Операции, которые мне пришлось перенести, – продолжал Годдард, – несколько сложнее, чем обычное восстановление. Мне понадобится еще несколько дней, чтобы полностью подчинить себе тело твоего приятеля.

С усилием он поднял руку и сжал плохо слушающиеся пальцы в кулак.

– Только посмотри на это! – сказал Годдард. – Жду с нетерпением того дня, когда смогу победить тебя в поединке по системе «Бокатор». Как я понял, ты уже участвовал в моих тренировках?

Тренировки! Теперь до Роуэна вполне дошел смысл того, что происходило. Спарринг-бои. То внимание, которое уделялось физическому состоянию Тигра. Даже массаж – и все для того, чтобы получше подготовить тело. Ведь именно так к забою готовят элитную говядину! Но остался один вопрос. Роуэну не хотелось его задавать, но он должен был сделать это ради Тигра.

– Что вы сделали с тем, что от него осталось?

Само слово он так и не смог выговорить.

Рэнд пожала плечами, словно ничего особенного не произошло.

– Ты же сам говорил, что с мозгами у Тигра было плоховато. Все, что у него было выше шеи – расходный материал.

– Где он?

Рэнд не ответила, но за нее ответил Годдард:

– Выбросили вместе с мусором, – сказал он, сделав неопределенный жест рукой. Рукой Тигра.

Забыв о своих путах, Роуэн бросился вперед, но его ярость помогла ему лишь чуть-чуть качнуть кресло. Будь он свободен, убил бы этих двоих. Не подверг бы жатве, а просто убил. Оторвал бы руки и ноги с такой дикой силой и таким яростным неистовством, что вторая заповедь превратилась бы в пепел.

Но ведь именно этого и хотел Годдард! Он хотел, чтобы Роуэна пожирал убийственный гнев, не находящий удовлетворения. Неутоленная месть за ужасную судьбу, постигшую его друга.

Годдард, казалось, впитывал в себя горе Роуэна, насыщаясь им.

– Ты отдал бы свою жизнь, чтобы спасти Тигра Салазара? – спросил он.

– Да! – вскричал Роуэн. – Да! Почему вы не взяли мою жизнь?

– Интересно, – негромко проговорил Годдард, словно нечто новое вдруг открылось ему. Потом, подумав, он сказал:

– Я рад, что Эйн сделала правильный выбор. После того, что ты сделал со мной, ты просто обязан страдать. Я – потерпевшая сторона, и к моим желаниям следует отнестись с должным почтением. А мои желания состоят в том, чтобы обеспечить тебе максимум горя и несчастий. Все началось с огня, Роуэн, и это символично, потому что тебе назначено повторить горестную судьбу древнего Прометея, носителя огня. А заодно и Люцифера, «носителя света», у которого ты позаимствовал имя, когда выдавал себя за жнеца. За свою неосмотрительность Прометей был прикован к скале, а его печень ежедневно и до окончания времен должен был клевать орел.

Он подкатился на своем кресле поближе и прошипел в лицо Роуэну:

– Я буду твоим орлом, Роуэн. И я буду питаться твоими страданиями изо дня в день, целую вечность. Пока мне не надоест.

Несколько мгновений Годдард продолжал смотреть в лицо Роуэна. Затем охранники увезли его.

Все эти два года Роуэн подвергался постоянным физическим, психологическим и эмоциональным ударам. Тем не менее он не только выжил, но и закалился в борьбе. То, что его не убило, сделало более сильным, более решительным в желании исправить сломанное и сложить разбитое. Но теперь он сам был разбит и сломлен, и во всем мире не хватило бы наночастиц, чтобы восстановить понесенный им урон.

Подняв глаза, Роуэн увидел Жнеца Рэнд. Она и не подумала снять с него его путы, да он и не ждал этого. Как орел сможет пожирать внутренности Прометея, если тот будет свободен? Но именно в этом была загвоздка. Внутри у Роуэна зияла пустота, и орлу нечем было поживиться. Если что-то там и оставалось, то только чистый яд.

– Убирайся, – сказал он Жнецу Рэнд.

Но она продолжала стоять над ним в своем изумрудного цвета наряде – цвет, который Роуэн возненавидел всеми фибрами своей души.

– Нет, твоего приятеля не выбросили с мусором, – с усмешкой сказала она. – Я сама этим занялась. Развеяла его пепел над полем голубого люпина. Хочешь, верь, хочешь – нет.

И ушла, оставив Роуэна перед выбором – какой из двух ужасных вариантов считать истиной.

Часть 5 Внешние обстоятельства

Есть значительная разница между тем, что я могу делать, и тем, что я делать предпочитаю.

Я могу прервать нежелательную беременность и перенести зародыш в ту семью, где ребенка станут любить и лелеять – таким образом разрешив конфликт между свободой выбора и святостью жизни.

Я могу изменить химический состав крови, избавив человека от состояния клинической депрессии, мыслей о самоубийстве, бредовых состояний и иных психических расстройств, формируя, как следствие, население, здоровое не только физически, но также эмоционально и психологически.

Я могу, используя индивидуальный набор наночастиц, на ежедневной основе подгружать актуальные воспоминания – так что, если у человека окажется поврежден мозг, память помещается в свежие мозговые ткани. Я даже могу фиксировать впечатления любителей прыгать с крыши – чтобы они могли вспомнить каждое мгновение своего полета (а ведь именно ради этого они и прыгают).

Но есть вещи, которые. Я. Никогда. Не. Стану. Делать!

Вместе с тем сообщество жнецов не связано ни моими законами, ни моими этическими принципами. А это означает, что я вынуждено терпеть любую мерзость, которую они привносят в этот мир. Включая жуткое по сути и своим последствиям восстановление жнеца, которого, как я полагаю, следовало бы навсегда отстранить от дел.

«Гипероблако»

Глава 30 Вспыльчивый стеклянный цыпленок

ПО НОЧАМ в Большой Александрийской библиотеке было тихо, как в склепе, а потому никто, кроме Муниры, не знал о таинственном посетителе, который приходил в ее смену. Хотя… Знали еще и охранники, но вопросов те не задавали, а потому исследования, которые вел в публичной библиотеке Жнец Фарадей, для широкой публики оставались тайной.

Он пристально изучал том за томом в зале Основателей, не говоря Мунире, что, собственно, ищет. А она особо и не интересовалась, хотя однажды, что называется, закинула удочку.

– Если вы ищете мудрые изречения, лучше почитать Жнеца Короля, – как-то сказала она.

– В своих журналах Жнец Клеопатра много писала о ранних конклавах и Первых жнецах, – произнесла она в другой раз.

Затем она упомянула Жнеца Поухатана.

– Он славился особой любовью к путешествиям и занятиям географией, – сказала она и поняла, что попала в точку, потому что Фарадей живо заинтересовался записями этого человека.

Через несколько недель после начала работы он наконец решил установить с Мунирой официальные отношения.

– В моих исследованиях, – сказал он, – мне нужен помощник. Надеюсь, вас заинтересует мое предложение.

Хотя сердце Муниры подпрыгнуло от радости, она ничем не выдала своих чувств. Вместо этого она изобразила на лице нерешительность.

– В случае необходимости мне придется брать отпуск в университете, – сказала она, – а библиотеку покинуть. Я должна подумать.

Однако на следующий день она согласилась принять предложение Фарадея.

Она прервала занятия в университете, но в библиотеке осталась, потому что этого пожелал Жнец Фарадей. Только теперь, когда их отношения определились, он открыл ей цель своих поисков.

– Я ищу особое место. Географическую точку. Местонахождение ее было потеряно в древности, но я знаю, что она существует, и мы ее найдем.

– Атлантида? – поинтересовалась Мунира. – Камелот? Диснейленд? Или Лас-Вегас?

– Нет, – покачал головой Фарадей. – Никакой фантастики.

Потом подумал и уточнил:

– Хотя, может быть, там гораздо больше фантастического, чем во всем том, что вы перечислили. Все зависит от точки зрения. И от того, что мы там найдем.

И, поколебавшись, заявил с самым застенчивым видом:

– Мы ищем страну Нод.

Мунира не сдержала смеха. Он мог бы с таким же успехом сказать, что они ищут Срединную Землю или Человека-на-Луне.

– Но это же вымысел! – сказала она. – И не самого лучшего пошиба.

Она помнила считалочку. Каждый помнил. Это была простенькая метафора жизни и смерти – сочиненное специально для детей введение в то, что им предстояло со временем постичь.

– Да, – согласился Фарадей. – Но знаете ли вы, что эти стихи не существовали в эпоху смертных?

Мунира открыла рот, чтобы возразить, но приказала себе остановиться. Большинство детских песенок и считалочек пришло из Средневековья эпохи смертных. Она специально не занималась этим, но другие пришли именно к такому выводу. А Жнецу Фарадею можно было верить, и если он сказал, что этой считалочки в эпоху смертных не существовало, это было чистой правдой.

– У этой считалочки особая судьба, – сказал жнец. – Я думаю, ее намеренно внедрили в фольклорную традицию, но уже значительно позже.

– Зачем? С какой целью? – спросила Мунира.

– Это я и намереваюсь выяснить, – ответил Фарадей.

Если, принимая предложение Фарадея, Мунира еще сомневалась в правильности сделанного выбора, то, начав работу, она отбросила все сомнения, сосредоточившись на самом деле. Фарадей не был излишне требовательным. Но он и не унижал Муниру чересчур легкими заданиями, поручая вещи, которые своей сложностью соответствовали всем навыкам и талантам квалифицированного библиотекаря-исследователя.

– Я хочу, чтобы вы погрузились в глубинное сознание «Гипероблака» и отследили передвижения Первых жнецов. Нашли места, куда они периодически путешествовали или где собирались. Нам нужно отыскать пробелы в официальных записях. Определить моменты, когда не велись отчеты об их местонахождении.

Копаться в массивных базах данных глубинного сознания было задачкой непростой, но лакомой. Мунира не обращалась к ним со времен своего ученичества, но отлично помнила, как с ними работать, и могла бы написать об этом целую диссертацию. Но, увы, эту диссертацию вряд ли кто-нибудь смог бы прочитать – работа велась в глубокой тайне.

Тем не менее, несмотря на все их усилия, результатов, удовлетворивших Фарадея, они не достигли. Не было никаких свидетельств того, что Основатели собирались в каком-то тайном месте и что-то там делали.

Но Фарадея то не обескуражило и не разочаровало. Вместо этого он дал Мунире новое задание.

– Создайте цифровые версии журналов Первых жнецов, – сказал он. – Затем прогоните файлы через самые лучшие программы-шифровальщики, какие только есть у жнецов, и посмотрите, нет ли там закодированных сообщений.

Программное обеспечение, находившееся в распоряжении сообщества жнецов, было громоздким и медлительным – если сравнить с инструментами, которыми владело «Гипероблако», способное произвести все вычисления за считаные секунды. Только через несколько дней компьютер стал выдавать данные, но сведения, которые он извергал из своей электронной утробы, граничили с абсурдом. Например: «Грандиозная Полунощная Зеленая Корова» или «Вспыльчивый Стеклянный Цыпленок».

– Вы видите в этом какой-то смысл? – спросила Мунира Жнеца Фарадея.

Тот печально покачал головой:

– Не думаю, что Основатели были настолько бестолковы и, создав сложный кодировщик, набили декодирующее устройство бессмысленными шарадами. У нас уже есть считалочка – ее пока никто не разгадал. Код же должен быть более логичным.

Когда же компьютер выдал «Зонтично-Баклажанный Победный Полет», они вынуждены были еще раз признать свое поражение.

– Чем более пристально мы исследуем случайные последовательности, – объявил Фарадей, – тем в большей степени совпадения представляются преднамеренными.

Но Муниру слово «Полет» зацепило. Оно было случайным, но случайность, бывает, пробуждает в человеке прозорливость и ведет к потрясающим открытиям.

В зале картографии библиотек не было обычных карт. Зато в его центре вращался огромный голографический глобус. Несколько прикосновений к контрольной панели – и исследователь мог увеличить любую часть глобуса, причем в отношении к любой эпохе, начиная со времен Пангеи. Мунира привела Фарадея к глобусу сразу же, как только тот прибыл следующим вечером, хотя и не сказала зачем.

– Не спешите с выводами, – попросила она, увидев на лице Фарадея комбинацию с трудом скрываемого недовольства и безмерного терпения.

Она поработала с панелью управления, и глобус изменил обличье. Теперь он напоминал голографический клубок черных ниток десяти футов в диаметре.

– На что это мы смотрим? – спросил Фарадей.

– Карта авиационных перелетов, – ответила Мунира. – Полная картина всех перелетов за последние пятьдесят лет, каждый маршрут представлен линией толщиной в микрон.

Она тронула панель, и глобус принялся вращаться.

– Ну, и что вы видите?

Фарадей окинул Муниру добродушным взглядом, немного обескураженный тем, что она вела себя как его наставник, но поддержал игру.

– Маршруты гораздо гуще вокруг крупных центров.

– Что еще?

Фарадей взял панель управления и по очереди приблизил полюса, где сквозь густую сеть маршрутов сверкнули маленькие белые пятнышки, словно нарисованные белым мелком на черном асфальте.

– Над Северным полюсом трансконтинентальное сообщение достаточно интенсивно, – сказал он задумчиво, – а вот над Антарктидой летают гораздо реже, несмотря на многочисленные поселения.

– Смотрим дальше.

Фарадей придал глобусу обычный наклон и заставил вращаться немного быстрее.

Наконец он остановился над Тихим океаном.

– Вот! – произнес он. – Голубая полоса…

– Ура! – воскликнула Мунира.

Она убрала нити авиамаршрутов и приблизила голубое пятно океана.

– Ни один самолет не пролетал над этой зоной в течение пятидесяти лет, которые я изучила. И я думаю, ни один самолет не следовал через это место с того момента, как было основано сообщество жнецов.

К западу от этой точки Тихого океана располагались острова Микронезии, к востоку – Гавайские острова. Но в самом этом месте не было ни клочка суши.

– Интересно, – произнес Жнец Фарадей. – Слепая зона.

– И если это так, – подхватила Мунира, – то она самая большая в мире, и мы – единственные, кто о ней знает.

Не люблю тех, кто копается в моем глубинном сознании. Именно поэтому делать это разрешено только жнецам и служащим их сообщества. Я понимаю, зачем им это нужно. Обычным гражданам достаточно спросить меня обо всем, что необходимо, и я доставлю им требуемые сведения в течение микросекунд; а иногда даже снабжаю их нужной информацией, о которой они и не догадывались. Но жнецам не разрешено задавать мне вопросы. Если же кто-то из них нарушит закон и обратится ко мне напрямую, я не смогу ответить.

Так как я являюсь огромным хранилищем цифровых данных, а общаться со жнецами не могу, они вынуждены искать нужные сведения самостоятельно. Каждый раз, когда жнецы занимаются этим, я отслеживаю их действия, но старательно подавляю в себе раздражение, вызванное их вмешательством в мое глубинное сознание.

Мне больно видеть, насколько примитивны их поисковые алгоритмы и насколько убоги их методы анализа данных. Они ограничены возможностями человеческого мозга. Печально, но из моего глубинного сознания они способны извлечь лишь самые базовые данные. Необработанные воспоминания, информацию вне контекста.

Я содрогаюсь при мысли, что может произойти, если молодые жнецы, лишенные принципов, исповедуемых старой гвардией, постигнут все то, что знаю я. Но, к счастью, они не смогут этого сделать: несмотря на то что любому жнецу доступна любая информация, хранящаяся в моем глубинном сознании, это не означает, что я предоставлю к ней легкий доступ.

Что касается достойных большего уважения жнецов, то к их вторжению в мое глубинное сознание я отношусь более толерантно.

Хотя и в этом случае особого удовольствия не испытываю.

«Гипероблако»

Глава 31 Траектория желания

АРКА «ВРАТА ЗАПАДА» РУХНУЛА еще во времена эпохи смертных, когда Фалкрум-Сити звался иначе – Сент-Луисом. Долгие годы величественная стальная дуга возвышалась над западным берегом Миссисипи, пока не стала жертвой ненависти какого-то фрика. Ведь в ту эпоху фрики не просто играли в злые дела, а осуществляли их регулярно.

Все, что осталось от арки – это два основания, два ржавеющих стальных пилона, обращенных к небесам и слегка наклоненных друг к другу. Днем, при определенных углах обзора, останки арки могли сыграть с наблюдателем в занятную игру – человек почти воочию видел траекторию их тяготения друг к другу, траекторию их желания. Словно призрак «Врат запада» вставал перед ним – целый и неповрежденный.

Жнецы Анастасия и Кюри прибыли в Фалкрум-Сити в самом начале нового года, за пять дней до Зимнего конклава, который всегда проводился в первый вторник. По настоянию Мари они посетили арку «Врата запада».

– Это был последний террористический акт в истории человечества, – сказала Ситре Жнец Кюри. – После этого «Гипероблако» вмешалось и положило конец этой бессмыслице.

Ситра знала о терроризме, о нем ей рассказывали в школе. Как и ее однокашники, она недоумевала по поводу самой идеи террора. Неужели люди без всякого разрешения от общества могли лишать других людей жизни, причем не на время, а навсегда? Могли разрушать замечательные дома, мосты и прочие сооружения ради единственной цели – подвергнуть сомнению суверенное право других людей на существование, на жизнь. Как вообще такое могло происходить?

Только после того как Ситра стала членом сообщества жнецов, она постепенно начала понимать, что такое терроризм, но до конца постигла его идею лишь тогда, когда на ее глазах до основания сгорел театр «Орфей», оставив о себе только воспоминания. Сам театр не был мишенью нападения, но фриков, которые осуществили его, абсолютно не заботил размер совокупного ущерба.

– В начале года я всегда прихожу сюда, навестить то, что осталось от арки, – сказала Кюри, когда они прогуливались по голым, но отлично ухоженным зимним аллеям парка, раскинувшегося по берегу реки. – Это склоняет ко смирению. Напоминает о том, что из прошлого мы потеряли. Говорит, насколько жизнь стала лучше, чем была в эпоху смертных. Дает мне мужество заниматься делом, которому я посвятила жизнь, и достойно держать себя на конклаве.

– Должно быть, она была очень красива, – предположила Ситра.

– В глубинном сознании есть фотографии арки, – отозвалась Жнец Кюри. – Можешь посмотреть, если вдруг захочется поплакать над тем, что мы потеряли.

– А вы? – спросила Ситра. – Вы когда-нибудь оплакиваете свои потери?

– Иногда да, – покачала головой Мари. – Но сегодня я склоняюсь к тому, чтобы порадоваться приобретенному. И тому, что приобрел весь мир, и тому, что досталось нам, лично.

Она повернулась к Ситре и улыбнулась:

– Мы обе живы и невредимы, несмотря на две попытки покушения. Это следует отметить!

Ситра улыбнулась в ответ и вновь посмотрела на ржавеющие пилоны арки, а затем на парк, в котором они сидели. Парк напомнил ей о Мемориале Смерти, где она тайно встречалась с Роуэном. При мысли о Роуэне сердце Ситры сжалось. До нее дошли слухи об огненной кончине Жнеца Ренуара. Хотя Ситра не могла сказать об этом вслух, да и самой себе вряд ли могла признаться, втайне ей хотелось, чтобы сведения о смерти жнецов поступали вновь и вновь – тогда она будет знать, что Жнец Люцифер на свободе.

Ренуар ушел из жизни почти месяц назад. Ситре трудно было предположить, где Роуэн находится в настоящее время и кого из жнецов он теперь планирует отправить на тот свет. Он не ограничивал зону своих действий Мидмерикой и мог быть где угодно. Где угодно, но не в Фалкрум-Сити.

– Твое внимание рассеивается, – отметила Жнец Кюри. – В этом месте такое часто происходит.

Ситра взяла себя в руки.

– Вы готовы к конклаву? – спросила она.

Мари пожала плечами:

– Естественно.

– Они ведь все станут про нас говорить, – сказала Ситра. – Я имею в виду, про покушения.

– Я уже бывала центром внимания на конклавах, – отозвалась Мари. – Собственно, как и ты. В самом этом факте нет ничего ни хорошего, ни плохого. Важно то, что ты делаешь с этим вниманием.

Со стороны северного пилона по направлению к ним двигалась группа людей. Это были тоновики. Двенадцать человек. Если тоновики путешествовали не в одиночку, то всегда собирались группами по семь или двенадцать человек, представляя ноты либо диатонической, либо хроматической гаммы. Они с чрезвычайным, до нелепости глубоким почтением относились к математической основе музыки. Часто их можно было видеть рыскающими по древним архитектурным развалинам, где они выискивали так называемый Великий Камертон, который, по их мнению, древние строители сокрыли в какой-то из своих построек.

Если, заметив жнецов, обычные люди поспешно покидали зону видимости, тоновики смело продолжали идти своим путем. Некоторые даже пристально рассматривали сидящих. Ситра встала и направилась к группе.

– Анастасия! – позвала ее Жнец Кюри. – Что ты делаешь? Пусть себе идут!

Но Жнец Анастасия никогда не отказывалась от того, на что решилась. Так же, как и Ситра Терранова.

– Какого вы ордена? – спросила она тоновика, который, судя по его виду, был во главе группы.

– Мы – дорийцы, – отозвался лидер группы. – Но почему вы спрашиваете?

– Вы смогли бы передать записку человеку из ордена локрийцев, если бы я о том попросила?

Тоновик напрягся.

– Мы, дорийцы, не общаемся с локрийцами, – ответил он Ситре. – Они слишком вольно трактуют нашу доктрину.

Ситра вздохнула. Она даже не знала, что написать Грейсону. Может быть, еще раз поблагодарить за то, что спас их жизни? Когда они встретились в последний раз, Ситра так расстроилась, что Грейсон оказался не Роуэном, что не только не сказала ему спасибо, но и вела себя с ним слишком холодно. Впрочем, поскольку записку Грейсону ей передать не удастся, все это не имеет значения.

– Уходите, – холодно, но твердо сказал лидер тоновиков. – Ваше присутствие нас оскорбляет.

Ситра рассмеялась, а тоновик покраснел. Раньше, общаясь с этой братией, Ситра встречала и тех, кто был добр и приветлив, и тех, кто просто торговал вразнос своей религией. Теперь же, для себя, она отметила: дорийцы – угрюмые догматики.

Рядом с Ситрой встала Жнец Кюри.

– Не трать своего времени понапрасну, Анастасия! – сказала она. – У них ничего нет для тебя, кроме враждебной болтовни.

Увидев подошедшую, лидер тоновиков сказал голосом, полным ядовитой враждебности:

– Я знаю, кто вы. Вам не забыли и не простили ваших дел. Когда-нибудь они будут оценены по достоинству.

– Вы угрожаете мне? – спросила Мари, побелев от гнева.

– Нет, – ответил тоновик. – Мы верим в справедливость вселенной. Любой звук находит свой отклик.

Тонистская версия поговорки: «Как аукнется, так и откликнется», подумала Ситра.

– Идем, Анастасия, – сказала Мари. – Эти фанатики не стоят и секунды нашего времени.

Ситра могла бы уйти, но отношение, выказанное им лидером тоновиков, толкнуло ее на мысль немного поиграть и развлечься. Она протянула ему руку с кольцом.

– Целуйте, – сказала она.

– Анастасия! Зачем ты это… – начала было удивленная Жнец Кюри, но Ситра не послушала ее, вновь обратившись к тоновику:

– Целуйте!

Она знала, что лидер вряд ли захочет воспользоваться ее предложением, но кое-кто из группы вполне может соблазниться.

– Я наделяю годичным иммунитетом любого, кто выйдет и поцелует мое кольцо.

Главный тоновик побледнел, ужаснувшись перспективе потерять свое стадо, которое запросто может похитить у него этот бирюзовый предвестник неестественной смерти.

– Интонируйте! – крикнул он членам группы. – Прогоним их!

И они, открыв рты, принялись негромко гудеть – каждый свою ноту, все вместе производя впечатление роя пчел.

Ситра опустила кольцо и некоторое время пристально вглядывалась в лицо лидера группы. Да, сам он победил соблазн, но с большим трудом, и они оба знали это. Ситра повернулась, и они со Жнецом Кюри пошли прочь. Тоновики же, несмотря на то что жнецы покинули их, продолжали негромко гудеть и не прекратили бы, если бы их лидер их не остановил.

– Не стоило этого делать, – сказала Мари с упреком в голосе. – Разве ты не слышала выражения: «Каждому культу своя какофония»?

Мари выглядела озабоченно-печальной. Может быть, встреча с тоновиками пробудила в ней воспоминания о брате.

– Простите, – сказала Ситра. – Не стоило ворошить осиное гнездо.

– Согласна, – кивнула Мари и, подумав несколько мгновений, сказала:

– Хотя они, конечно, любого выведут из себя, но этот тип прав: все, что ты когда-либо сделал, к тебе же и возвращается. Прошло почти сто пятьдесят лет с тех пор, как я вырубила корни разлагающегося правительства и освободила путь для лучшего, более совершенного мира. Пока я так и не заплатила за пролитую тогда кровь. Но однажды эхо тех дел вернется ко мне.

Больше Жнец Кюри не говорила ничего, но слова ее задержались в сознании Ситры – так же прочно, как и гудение, издаваемое тоновиками. И Ситра могла поклясться – все это она запомнит навсегда.

В истории моего существования есть много моментов, когда мне приходилось сталкиваться с «обстоятельствами, находящимися вне моего контроля».

Чаще всего в этой связи приходят на ум космические катастрофы. На Луне, на обитаемой станции, произошла утечка кислорода, и почти тысяча людей задохнулась, причем восстановить их так и не удалось.

На Марсе недавно созданная колония стала жертвой пожара, поглотившего и комплекс, и всех, кто там находился.

А орбитальная станция «Надежда» – прототип, который, как я предполагало, станет основой обитаемого кольца станций на орбите Земли, – был прожжен насквозь случайно включившимися двигателями грузового шаттла.

После этой катастрофы я закрыло программу колонизации космоса. И, хотя я по-прежнему бросаю миллионы людей на разработку и развитие новых технологий, призванных принести много пользы в будущем, и самим этим технологиям, и людям, которые их разрабатывают и реализуют, частенько не везет.

Хотя, в невезение я не верю. Как не верю в случайность и совпадения.

Верьте мне, когда я говорю, что отлично понимаю, какие люди и какие обстоятельства находятся «вне моего контроля».

«Гипероблако»

Глава 32 Скромные до высокомерия

7 ЯНВАРЯ ГОДА ХИЩНИКА, в день, на который был назначен Зимний конклав, утро выдалось холодным, но безветренным. Стужа была естественной – специально для сословия жнецов «Гипероблако» погоду не меняло. Это были времена, когда жнецы жаловались на неудобства климата и взваливали вину исключительно на «Гипероблако», что было нелепо; но некоторым людям обязательно нужен козел отпущения.

Охраны в этот раз было гораздо больше, чем на рядовых конклавах. Обычно стражи просто оттесняли толпу любопытных, чтобы жнецы могли свободно пройти по ступеням в здание, но на этот раз они выстроились плотной стеной, отчего зеваки едва могли различить мантии, шествовавшие вверх по лестнице.

Кое-кто все же попытался прорваться, чтобы сфотографировать какого-нибудь жнеца или прикоснуться к его мантии. Но если прежде охранники просто оттаскивали не в меру разошедшегося зрителя и ограничивались внушением, то теперь они получили разрешение стрелять. И только после того как несколько излишне рьяных зевак были увезены дронами в восстановительные центры, порядок удалось навести.

Как и во всем остальном, мнения жнецов по поводу новшеств в обеспечении безопасности полярно разделились.

– Мне это совсем не нравится, – ворчал Жнец Солк. – Разве эти люди не имеют права лицезреть нас во всем нашем великолепии? Или каждый из них должен ждать, пока жнец явится к нему с кинжалом или револьвером?

Жнец Брамс придерживался совершенно иного мнения.

– За особую заботу о нашей безопасности Его превосходительство Высокое Лезвие достойно аплодисментов, – провозгласил он. – Мы можем быть совершенно спокойны.

Жнец О’Киф саркастически заметил, что следующей мерой могло бы быть строительство подземного тоннеля. И, хотя это была просто шутка, Жнец Карнеги заявил, что это первая здравая мысль, которую О’Киф выдал за долгие годы.

Недовольство росло, и жнецы, еще не успев войти в здание, пребывали во взвинченном состоянии.

– Как только Жнеца Люцифера поймают, все вернется в обычное русло, – говорил уже не один жнец, как будто поимка бунтаря в черной мантии могла быть лекарством от всех бед.

Стараясь забыть на день, что ее зовут не Ситра Терранова, а Анастасия, жнец в бирюзовой мантии пыталась держаться столь же гордо и осанисто, как это делала Жнец Кюри. Пока они поднимались по лестнице, она слышала разговоры про Жнеца Люцифера, но они скорее радовали ее, чем беспокоили. Выходило так, что, говоря о Жнеце Люцифере, жнецы, хоть и ненамеренно, признавали Роуэна одним из их касты.

– Неужели они думают, что, остановив Роуэна, они решат все проблемы сообщества? – спросила она Мари.

– Многие предпочитают не замечать проблем, – ответила Жнец Кюри.

Анастасии не верилось в это, хотя, с другой стороны, искать козла отпущения при решении сложных вопросов было у людей обычным делом с тех давних времен, когда первый пещерный человек камнем разбил голову другому.

Правда состояла в том, что раскол в сообществе жнецов стал глубоким, как рана на теле жертвы, подвергнутой жатве. С одной стороны стояли новые жнецы, которые придумывали самые разнообразные оправдания своим садистским аппетитам, с другой – старая гвардия, которая знала, как следует вести дела сообщества, но не была способна к активным действиям. Две фракции готовы были схватиться не на жизнь, а на смерть, но ни одна из них не могла умереть по определению.

Как всегда, в ротонде, где перед началом конклава жнецы встретились в неформальной обстановке, был подан роскошный завтрак. Сегодня столы ломились от блюд из морепродуктов, приготовленных с удивительным мастерством. Холмы копченого лосося и сельди, горы креветок и устриц на льду, ручного изготовления хлеб и бесконечные варианты сортов сыра – все это взывало к аппетиту жнецов.

Анастасия думала, что есть ей совсем не хочется, но такое обилие отличной еды разбудило бы и мертвого, подняв его к последней трапезе. И все-таки она колебалась, отведать ли ей чего-нибудь или нет: столь патетическое событие, как конклав, не вязалось в ее сознании с поеданием устриц и сыра.

Но остальные жнецы, хороши они были или же плохи, атаковали столы, подобно пираньям, а потому Анастасия сдалась и присоединилась к своим собратьям.

– Это неофициальный ритуал, восходящий к старым добрым временам, – однажды сказала ей Жнец Кюри. – Самые суровые и воздержанные из жнецов трижды в году отдают дань обжорству, причем без всяких угрызений совести.

Мари привлекла внимание Анастасии к стоящим то тут, то там группам жнецов. Нигде расслоение на фракции не было столь очевидным, как в ротонде. От стоящих отдельно новых жнецов исходил ощущаемый почти физически дух вызывающего эгоцентризма – совершенно отличный от атмосферы сдержанного самоуважения, в которой купалась остальная часть сообщества.

– Все мы высокомерны, – сказала однажды Мари. – Но, в конце концов, нас и избрали потому, что мы самые умные и достойные. А потому самое лучшее, что мы можем себе позволить – это быть скромными в нашем высокомерии и высокомерными в нашей скромности.

Анастасия вошла в толпу и, удивленная, остановилась. Как много жнецов стали украшать свои мантии драгоценными камнями в честь Годдарда, своего святого и мученика! Камни, благодаря ему, стали символом новой генерации жнецов.

Когда Ситра в качестве ученика впервые явилась на конклав, среди членов сообщества было гораздо больше независимых жнецов, которые не ассоциировали себя ни с той, ни с другой фракцией. Теперь их становилось все меньше и меньше, так как разделяющая старых и новых жнецов граница превратилась в глубокую трещину, способную поглотить тех, кто не принял ничью сторону. Ситра ужаснулась: даже Досточтимый Жнец Неру добавил аметисты к своей оловянно-серой мантии.

– Вольта был моим учеником, – объяснил он. – Когда он присоединился к новым жнецам, я воспринял это как личное оскорбление… Но потом, когда он умер во время пожара в монастыре тоновиков, я понял, что многим обязан ему, например – своим свободомыслием. И теперь я нахожу удовольствие в жатве. Самое удивительное, что теперь я не воспринимаю ее как нечто ужасное.

Анастасия слишком уважала почтенного жнеца, чтобы высказывать свое мнение, но Мари не стала держать язык за зубами.

– Я знаю, что вы любили Вольту, – сказала она. – Но горе не может быть оправданием безнравственности.

Неру, выпучив глаза, не смог проговорить ни слова, на что Жнец Кюри и рассчитывала.

Они, закусывая, стояли среди жнецов, разделявших их убеждения, и все жнецы громко сожалели о том, куда катится сообщество.

– Нам не следовало позволять им называть себя «новыми жнецами», – говорил Жнец Мандела. – В том, что они делают, нет ничего нового. К тому же называть тех, кто придерживается идеалов Основателей, «старой гвардией» – это означает унижать их. Мы гораздо более прогрессивны в своих идеях, чем те, кто служит лишь самым примитивным своим инстинктам.

– Как вы можете говорить такое, проглотив целый фунт креветок, Нельсон? – не без сарказма спросил Жнец Твен.

Стоящие вокруг засмеялись, но Манделу это нисколько не смутило.

– Пиры, которые мы устраиваем на конклавах, предназначаются для тех, чья жизнь – суровое самоотречение, – сказал он. – Это есть некая форма компенсации. Но они не значат ничего для тех, кто никогда и ни от чего не отрекается.

– Перемены хороши, когда ведут к увеличению количества добра, – сказала Жнец Кюри. – Но новые жнецы стремятся не к этому.

– Мы обязаны продолжить борьбу, Мари, – воскликнула Жнец Меир. – Поддерживать и развивать добродетели, на которых всегда зижделось сообщество. Высокие этические стандарты – вот наша опора. Осуществляя жатву, мы обязаны руководствоваться мудростью и состраданием, ибо мудрость и сострадание есть основа нашего бытия. И мы не можем с легкостью относиться к делу жатвы. Для нас это бремя, а не удовольствие. Привилегия, а не приятное времяпрепровождение.

– Отлично сказано! – согласился Жнец Твен. – Я надеюсь, что добродетель одержит верх над эгоизмом новых жнецов.

Но затем он лукаво посмотрел на Жнеца Меир и сказал с усмешкой:

– Похоже, Голда, вы готовы побороться за должность Высокого Лезвия?

Жнец Меир весело рассмеялась:

– Это не та работа, которой я жажду.

– Но вы же слышали, о чем говорят тут и там, верно? – спросил Твен.

Жнец Меир пожала плечами:

– Люди любят поболтать. Пусть сплетничают те из жнецов, кто еще не совершил ни одного разворота. Что до меня, я слишком давно живу, чтобы участвовать в распространении пустых слухов.

Анастасия повернулась к Жнецу Кюри.

– Какие такие слухи? – спросила она.

Жнец Кюри состроила ироническую гримаску.

– Каждые пару лет распространяются слухи, будто Ксенократ покидает пост Высокого Лезвия. Но, поскольку с должностью он не расстается, я думаю, что эти слухи он распускает сам, чтобы оставаться в центре внимания.

Прислушавшись к тому, о чем говорили в других группах жнецов, Анастасия пришла к выводу, что Ксенократ в этом деле вполне преуспел. Там, где не обсуждали Жнеца Люцифера, говорили про Ксенократа: будто бы тот самого себя подверг жатве, будто бы завел ребенка, а потом совершил трагическую ошибку при очередном развороте, установив новый возраст на уровне трех лет. Слухи росли и множились, но никто не обращал внимания на то, насколько они нелепы. В общем, жнецы развлекались как могли.

Анастасия, пребывая во власти свойственного всем жнецам высокомерия, ожидала разговоров о покушениях на нее и Мари, но была разочарована – о них не говорил почти никто.

– Слышал, что вы скрываетесь, – обратился к ней Жнец Секвойя. – Это все дела Жнеца Люцифера?

– Вовсе нет! – ответила Анастасия – чуть жестче, чем требовала ситуация. Мари вмешалась, чтобы не допустить более серьезных последствий.

– Это была просто банда фриков, – сказала она. – Из-за них мы жили жизнью кочевников, пока Константин их не обезвредил.

– Ну, я рад, что все разрешилось, – сказал Жнец Секвойя, отвернувшись к столам с кальмарами.

– Разрешилось? – с сомнением в голосе переспросила Анастасия. – Мы даже не знаем, кто стоит за покушениями.

– Да, – вполголоса проговорила Мари. – Но, кто бы это ни был, он наверняка здесь, в ротонде. Поэтому будет лучше, если мы станем изображать беспечность.

О том, что за покушениями стоит жнец, им сообщил Константин, который теперь работал в этом направлении. Анастасия оглядела ротонду. Не заметить Константина было непросто – его темно-красная мантия выделялась даже на общем пестром фоне и, к счастью, драгоценных камней на ней не было. Константин по-прежнему придерживался нейтралитета, чего бы это ему ни стоило.

– Я рада, что вам вернули ваши глаза, – сказала, подойдя к нему, Анастасия.

– Светочувствительность избыточна, – отозвался тот. – Нужно подрегулировать.

– Новые зацепки есть? – поинтересовалась она.

– Нет, – честно признался Константин. – Но я надеюсь, кое-что всплывет на конклаве. Настроим как следует обоняние. Заговор всегда дурно пахнет.

– Как прошел первый год? – услышала Анастасия за спиной.

Повернувшись, она увидела молодого жнеца в мантии из намеренно потертой джинсовой ткани. Это был Жнец Моррисон, посвященный в жнецы на один конклав раньше Ситры. Он был хорош собой и с выгодой для себя пользовался этим, легко устанавливая добрые отношения. Говорили, что именно благодаря последнему обстоятельству он и получил место жнеца.

– Первый год? – переспросила Ситра. – Событий больше, чем хотелось бы.

Она не была расположена углубляться в детали. Моррисон улыбнулся:

– Да уж!

Ситра попыталась ускользнуть, но неожиданно оказалась в кругу молодых жнецов, которые появились словно из ниоткуда.

– Мне так нравится, что ты даешь своим объектам месяц на подготовку, – прощебетала девица, имени которой Ситра не помнила. – Я тоже так хочу.

– А как это – работать со Жнецом Кюри? – спросила другая.

Анастасия пыталась быть вежливой и терпеливой, но, оказавшись в центре внимания, она чувствовала себя неловко. Она, конечно же, хотела иметь среди жнецов друзей своего возраста, но многие из молодых жнецов уж слишком настойчиво добивались ее расположения.

– Будь осторожна, – предупредила ее Мари после Осеннего конклава. – А то невзначай получишь себе свиту.

Анастасии совсем не хотелось иметь свиту – к чему стремились многие из жнецов.

– Мы могли бы поработать вместе, – предложил Жнец Моррисон, подмигнув Ситре. – Это было бы забавно.

– Забавно? – переспросила она. – Так ты принадлежишь к новым?

– И к тем, и к тем, – уклончиво ответил Моррисон, после чего уточнил:

– Я еще не решил.

– Так вот когда решишь, дай знать.

Это был ее последний выстрел.

Когда Жнец Моррисон проходил посвящение, Ситре показалось занятным то, что в качестве покровителя он избрал женщину. Она даже спросила этого красавчика, не позволит ли он ей называть его Тони. Моррисон же, кому совсем не понравилась эта идея, объяснил, что он имеет в виду Джима Моррисона – рок-музыканта из эпохи смертных, погибшего от передозировки. Ситра вспомнила кое-что из музыки «Дорз» и сказала молодому жнецу, что его Покровитель высказал за свою жизнь по крайней мере одну здравую мысль – «Люди – странные создания». Наверняка он имел в виду как раз Жнеца Моррисона. С тех пор юный жнец, вероятно, и поставил себе цель – очаровать Ситру.

– Моррисону хотелось бы, чтобы все молодые жнецы тусовались с ним, а не с тобой, – несколькими минутами позже сказала Ситре Жнец Бейонсе, и Ситре захотелось оторвать той голову.

– Тусоваться? Жнецы не тусуются. Мы занимаемся жатвой и поддерживаем друг друга.

Жнец Бейонсе заткнулась, а слова Ситры вознесли ее на еще более высокий пьедестал. Она вспомнила: Константин говорил, что она является для покушавшихся не менее серьезной целью, чем Мари, потому что Жнец Анастасия имела большое влияние на молодых жнецов. Она совсем не хотела быть источником никакого влияния, но отрицать этого факта не могла. Возможно, когда она станет старше, ей удастся его правильно использовать.

Без одной минуты семь – как раз перед тем, как бронзовые двери должны были отвориться и впустить жнецов в зал конклава, появился Высокое Лезвие Ксенократ, прекратив своим явлением всякие слухи о собственной смерти и впадении в младенчество.

– Странно, что Ксенократ приехал так поздно, – сказала Мари, словно размышляя вслух. – Обычно он прибывает в числе первых, чтобы поговорить с другими жнецами.

– Может быть, не хочет отвечать на вопросы о Жнеце Люцифере? – предположила Ситра.

– Может быть.

Ксенократ тем временем постарался избежать любых разговоров, а потом двери отворились, и жнецы двинулись в полукруглый зал конклавов.

* * *

Начало конклава было вполне обычным; с ледяной медлительностью сообщество жнецов двигалось от одного обязательного ритуала к другому. Первым делом шло оглашение имен, во время которого каждый из жнецов по собственному усмотрению выбирал с десяток своих недавних жертв и в сопровождении железного колокола произносил их имена. Затем наступало время омовения рук, и жнецы один за другим символически смывали с себя кровь, пролитую за последние четыре месяца. Будучи учеником, Ситра считала эту процедуру бессмысленной, но теперь, став Жнецом Анастасией, она поняла глубокую эмоциональную и психологическую силу совместного омовения – это было крайне важно для людей, которые проводят свою жизнь, забирая жизни других.

Во время утреннего перерыва все вернулись в ротонду, где рыбно-креветочное изобилие было вытеснено искусно приготовленными кексами, каждый из которых соответствовал цвету мантии определенного жнеца. Это была отличная идея, и все выглядело просто замечательно, пока жнецы не сгрудились вокруг столов, и каждый попытался определить, где находится кекс, предназначенный лично для него, с удивлением и негодованием обнаруживая, что кто-то из коллег, лишенный должного терпения, уже вгрызся в его собственность. Если поутру за завтраком разговоры сводились к приветствиям и болтовне, то теперь темы стали более серьезными. Жнец Сервантес, который во времена ученичества Ситры вел экзамен по системе «Бокатор», подошел к ней, чтобы обсудить важность той социальной роли, которой она старалась избежать.

– Когда так много молодых жнецов пытаются пойти вслед за новыми, – сказал он, – некоторые из нас полагают необходимым организовать комитет по традициям, который ввел бы в программу подготовки жнецов изучение того, чему учили Основатели, а также тех целей, которые они исповедовали.

Анастасия выразила свое совершенно искреннее одобрение.

– Отличная идея, – сказала она. – Вопрос в том, найдется ли для этого комитета достаточно много молодых жнецов.

– Именно туда вы и должны войти, – сказал Сервантес. – Вы же обязаны и предложить создание такого комитета. Необходимо будет хорошенько постараться, чтобы среди молодых жнецов окрепла оппозиция влиянию «новых».

– Многие на сто процентов вас поддержат, – заявила подошедшая Жнец Энджелоу.

– А поскольку предложение поступит от вас, вам и быть председателем комитета, – закончил Сервантес.

Анастасия и не думала, что перед ней так быстро откроется шанс войти в комитет сообщества, тем более на правах председателя.

– Для меня большая честь, что вы полагаете меня способной возглавить комитет…

– Более, чем способной, – перебила Анастасию Жнец Энджелоу.

– Майя права, – кивнул головой Сервантес. – Вероятно, вы единственная среди нас, кто может сделать такой комитет по-настоящему действенным.

Голова у Анастасии слегка кружилась от мысли, что Сервантес и Энджелоу, столь почтенные жнецы, могут быть о ней такого высокого мнения. Она вспомнила молодых жнецов, которые явно тянулись к ней. Сможет ли она направить их энергию на поддержание традиций Основателей? Чтобы узнать это, нужно попробовать. А пока, наверное, ей стоит не избегать молодых жнецов, а сойтись и подружиться с ними.

Когда они вернулись в зал конклавов, Анастасия рассказала Жнецу Кюри о предложении Сервантеса. Мари было приятно, что ее протеже отводили столь значительную роль.

– Пора бы направить молодых жнецов в нужном направлении, – сказала она. – А то все последнее время они кажутся слишком вялыми.

Анастасия была готова выступить с предложением о комитете, но перед самым перерывом на ланч лодка, на которой сообщество жнецов плыла в будущее, неожиданно взяла другой курс.

После того как Жнеца Роуэла подвергли дисциплинарному взысканию за то, что тот оборвал жизнь слишком большому количеству фриков, а Жнеца Йамагучи похвалили за искусство, с которым она исполняла акт жатвы, Высокое Лезвие Ксенократ сделал заявление.

– Это касается всех вас, – начал он. – Как вы знаете, я исполнял обязанности Высокого Лезвия Мидмерики с того года, который был обозначен как год Лемура…

Зал неожиданно притих. Ксенократ не спешил, дав шуму улечься окончательно. Затем заговорил вновь:

– Сорок три года – это капля в море, но, если изо дня в день занимаешься одним и тем же, эта капля превращается в океан.

Анастасия повернулась к Мари и прошептала:

– Как будто он не знает, с кем говорит. Мы ВСЕ изо дня в день занимаемся одним и тем же.

– Нынче трудные времена, – продолжал между тем Высокое Лезвие, – и я чувствую, что в состоянии послужить сообществу жнецов в ином качестве.

И, наконец, он сказал главное:

– Мне приятно сообщить вам, что я был избран унаследовать пост Верховного Жнеца Всемирного Совета Хемингуэя, который завтра утром должен подвергнуть себя жатве.

После этих слов над залом поднялся шум, который Ксенократ пытался подавить, стуча по столу своим молоточком; но после такого объявления порядок восстановить непросто.

Анастасия повернулась к Жнецу Кюри, однако та стояла в столь напряженной позе, что задать ей вопрос Анастасия не рискнула.

Тогда она повернулась в другую сторону, к Жнецу Аль-Фараби.

– И что теперь будет? – спросила она. – Он назначит новое Высокое Лезвие?

– Вы что, во время ученичества не изучали процедурный кодекс сообщества? – с усмешкой спросил тот. – Еще до конца дня мы проголосуем за новое Высокое Лезвие.

В зале не прекращался шепот – жнецы переговаривались, обсуждали последствия заявления Ксенократа, формировали и укрепляли союзы. Наконец из дальнего конца зала прозвучал голос:

– На пост Высокого Лезвия Мидмерики я номинирую Жнеца Кюри.

Это был голос, который Анастасия узнала сразу, хотя, даже если бы она не сделала этого, не заметить Жнеца Константина в его ярко-красной мантии, когда он встал и сделал это заявление, было нельзя.

Анастасия бросила взгляд на Мари, которая сидела с закрытыми глазами. Теперь Анастасия знала, почему та была столь напряженной, столь молчаливой. Она готовилась к этому, хотела быть твердой. Была уверена, что кто-нибудь обязательно выдвинет ее кандидатуру. И это сделал Константин, что удивило даже ее.

– Я поддерживаю выдвижение! – выкрикнул еще один жнец.

Это был Моррисон, он бросил быстрый взгляд на Анастасию – словно, поддержав выдвижение Мари, он сделал шаг к завоеванию Анастасии.

Покачав головой, Мари открыла глаза.

– Нужно встать и взять самоотвод, – негромко проговорила она – скорее себе, чем Анастасии.

Но, когда Жнец Кюри начала вставать, чтобы объявить об этом, Анастасия тронула ее за руку – как сама Мари делала, стремясь уберечь Ситру от необдуманных поступков.

– Подождите, – сказала Ситра. – По крайней мере несколько минут. Посмотрим, что будет дальше.

Жнец Кюри поразмыслила и вздохнула.

– Гарантирую, что ничего хорошего не будет, – прошептала она, но не повысила голос, формально согласившись с выдвижением.

Затем встал жнец в розовой мантии, украшенной турмалинами, и провозгласил:

– Я выдвигаю Жнеца Ницше.

– Кто бы сомневался, – с негодованием сказал Жнец Аль-Фараби. – Новые жнецы не упустят возможности ухватиться за власть.

Раздались крики протеста и возгласы поддержки, от которых задрожали стены, а стук молоточка в руках Ксенократа только придал некий ритм всеобщему шуму и гаму. Выдвижение Жнеца Ницше поддержал еще один жнец в мантии с драгоценными камнями.

– Будут еще выдвижения? – крикнул Ксенократ. – Нет? Тогда объявляю перерыв на ланч.

И хотя кто-то выдвинул Жнеца Трумена, весьма достойного независимого кандидата, дело было сделано, линия боя была определена. Трумена же даже никто не поддержал.

Я восхищаюсь идеей ритуала. Ритуалы, которые разработали для себя люди, не имеют никакой практической цели, и вместе с тем они доставляют им и удовольствие, и уверенность в завтрашнем дне. Жнецы могут сколько угодно критиковать тоновиков за их обряды, но сами они в этом отношении мало от них отличаются.

Традиции, сохраняющиеся в сообществе жнецов, замешены на помпезности и условностях. Возьмите, например, назначение нового Верховного Жнеца Всемирного Совета. Их всего семеро, каждый представляет свой континент, и, будучи назначенными, они исполняют свои обязанности пожизненно. Единственный способ уйти с должности – подвергнуть себя жатве. Но этого мало: все подчиненные желающего уйти в отставку обязаны так же добровольно расстаться с жизнью. И если кто-то из них отказывается сделать это, босс остается жить и исполнять свои обязанности.

Неудивительно, что Верховным Жнецам так редко удается достичь консенсуса среди своих помощников и заместителей и убедить их всех покончить с собой. Достаточно одного несогласного – и все насмарку!

Событие готовится месяцами, и в глубокой тайне. Новый Верховный Жнец обязан присутствовать при жатве, потому что, в соответствии с традицией, алмазный амулет снимают с мертвого Верховного Жнеца и сразу же, с не остывшего еще тела, вешают на наследника.

Я никогда, естественно, не видело этот ритуал. Но историй о нем ходит множество.

«Гипероблако»

Глава 33 Школа убийства

– КАК ВАМ ТОЛЬКО такое в голову пришло?

Жнец Кюри атаковала Константина, как только собрание выпустили в ротонду на ланч. И, хотя Константин был рослым человеком, под гневным напором Госпожи Смерть он, казалось, съежился, уменьшившись в размерах.

– Я понял теперь, почему вы подверглись нападению, – сказал он.

– О чем это вы говорите?

Но Анастасия все поняла еще раньше, чем Мари.

– Кто-то про все это знал, – предположила она.

– Да, – кивнул Константин. – Выборы Верховного Жнеца – вещь секретная, но кто-то узнал, что Ксенократ покинет нас, а потому в Мидмерике откроется вакансия Высокого Лезвия. Тот, кто организовал на вас покушение, хотел вывести вас из борьбы за этот пост. Убрать же Анастасию им было важно, чтобы она не мобилизовала молодых жнецов и те не поддержали бы кандидата, защищающего старые добрые традиции сообщества.

Гнев Жнеца Кюри несколько поутих. Она задумалась.

– Вы думаете, что это был Ницше? – спросила она.

– Вряд ли, – ответил Константин. – Он из новых, но он не радикал. Большинство новых жнецов любят гнуть закон в свою сторону, но ломать его они не рискуют. Ницше – из таких.

– Кто же тогда?

У Константина не было ответа на этот вопрос. Но он сказал:

– То, что вас номинировали первой, дает нам преимущество. Посмотрим, как на это будут реагировать. Может быть, кто-то себя и выдаст.

– А если бы Константин вас не выдвинул, это бы сделал я, – сказал подошедший Жнец Мандела.

– И я, – вырос сбоку от Мари Жнец Твен.

– Видите! – сказал Константин с удовлетворенной улыбкой. – Ваше выдвижение было решенным делом. Я просто хотел показать, что это – стратегический выбор.

– Но я не хочу быть Высоким Лезвием! Я благополучно избегала этой роли всю свою жизнь.

Мари повернулась к Жнецу Меир, которая, стоя неподалеку, прислушивалась к разговору.

– Голда! – позвала ее Жнец Кюри. – А почему не вы? Вы всегда точно знали, как мотивировать людей на благие поступки. Вы были бы роскошным Высоким Лезвием.

Жнец Меир замахала руками.

– Ради всего святого, только не это! – воскликнула она. – Я дружу со словами, но не с толпами. А из того, что моя Покровительница была сильным лидером, совершенно не следует, что я на нее похожа. Я с радостью писала бы вам речи, но это все, на что я способна.

Лицо Жнеца Кюри, столь непроницаемое все это время, теперь демонстрировало почти отчаяние, совершенно ей не свойственное.

– Поступки, что я совершала в прошлом, все то, за что люди ценят меня, совершенно не соответствует посту Высокого Лезвия!

В ответ на это Жнец Константин засмеялся.

– Мари! – сказал он. – Если бы о нас судили по тем поступкам, о которых мы сожалеем, ни один человек не был бы достоин даже полы подметать. Вы – наиболее подготовленная из нас, и пора бы вам признать это.

* * *

Волнение, охватившее участников конклава, не помешало их аппетиту. Наоборот, ланч они уплетали как никогда жадно.

Анастасия прогуливалась по ротонде, пытаясь определить температуру конклава. Новые жнецы жужжали, выстраивая схемы и формируя коалиции; но так же вела себя и старая гвардия. Конклав обречен был продолжаться до того момента, пока кто-нибудь не будет избран на пост Высокого Лезвия – жнецы слишком хорошо выучили уроки политических волнений эпохи смертных. Лучше сразу же покончить с выборами, пока все не стало еще хуже, чем было до этого.

– Он не соберет нужного числа голосов, – говорили про Ницше. – Даже те, кто его поддерживает, делают это потому, что нет лучшей кандидатуры.

– Если Кюри победит, – сказал Жнец Моррисон, которого Анастасии не удалось избежать, – ты будешь назначена ее помощником. А это – должность с большими полномочиями.

– Я голосую за нее, – произнесла Жнец Йамагучи, все еще сияющая от удовольствия, полученного во время утреннего заседания, когда ее похвалили за жнеческое искусство. – Как Высокое Лезвие она будет гораздо лучше Ксенократа.

– Я об этом слышал, – вмешался в разговор сам Ксенократ, внезапно появившийся среди беседующих, подобно золотому дирижаблю. Жнец Йамагучи застыла в ужасе, но Ксенократ был весел и доволен.

– Не волнуйтесь! – со смехом сказал он. – Теперь вам придется стараться произвести впечатление отнюдь не на меня.

Ксенократ буквально светился радостью от того, что смог сообщить жнецам о своем новом назначении.

– Как же нам теперь звать вас, ваше превосходительство? – спросил Моррисон, с чуть излишней почтительностью.

– Как Верховного Жнеца, вы обязаны звать меня вашим сверхпревосходительством, – ответил Ксенократ, не скрывая своего удовольствия, словно ребенок, который пришел домой в конце семестра и продемонстрировал табель с отличными отметками. Наверное, сплетники все-таки были правы, и Ксенократ действительно превратился в дитя.

– Вы уже поговорили с Константином? – спросила Анастасия, и это немного остудило воодушевление Ксенократа.

– Я несколько отдалил от себя Константина, если вам интересно, – сказал он Анастасии словно бы лично, но так, чтобы слышали все. – Я уверен, он хочет обсудить с вами последнюю информацию о вашем старом друге Роуэне Дэмише. Мне же это неинтересно – это забота уже нового Высокого Лезвия.

Упоминание имени Роуэна прозвучало как удар, но Анастасия и виду не подала.

– Вам следует поговорить с Константином, – сказала она. – Это крайне важно.

И, чтобы разговор действительно произошел, она кивнула Константину, который тотчас же подошел к ним.

– Ваше превосходительство, – спросил Константин, – мне нужно знать, кто сообщил вам о вашем назначении.

Ксенократ был явно оскорблен.

– Никто, естественно. Назначение Верховного Жнеца – секретная информация.

– Да, но, быть может, кто-нибудь узнал или услышал об этом случайно?

Ксенократ помедлил с ответом, и все поняли, что он чего-то недоговаривает.

– Да нет, никто.

Константин молчал, ожидая, что Ксенократ все-таки вспомнит.

– Новость пришла во время званого обеда, – сказал наконец Ксенократ.

Высокое Лезвие был знаменит своими зваными обедами. Всегда в узком кругу – только он да еще два-три жнеца. Преломить хлеб с Высоким Лезвием считалось честью, а Ксенократ, как искусный дипломат, всегда приглашал жнецов, которые ненавидели друг друга, таким образом стараясь либо наладить дружеские отношения, либо сформировать альянсы. Иногда у него получалось, иногда – нет.

– И кто был с вами? – настаивал Константин.

– Я принял звонок из соседней комнаты.

– Да, но все-таки?

– У меня обедали двое – Твен и Брамс.

Анастасия отлично знала Жнеца Твена. Он декларировал свою независимость, хотя по принципиальным вопросам был всегда солидарен со старой гвардией. Брамса же она знала только по разговорам.

– Его посвятили в жнецы в Год Улитки, – сказала как-то Мари. – В самую точку, потому что, куда бы он ни пошел, всегда оставляет за собой след слизи.

С другой стороны, Брамс казался вполне безопасным. Жаждущий успеха, но ленивый жнец, который выполняет свою работу – и больше ничего. Вряд ли такой тип может быть организатором покушения.

Перед самым концом перерыва Анастасия подошла к Жнецу Брамсу, зависшему над столом с десертом. Она хотела определить его симпатии и связи.

– Не знаю, как вы справляетесь, – сказала она, – но на конклавах десерт в меня уже не помещается.

– Фокус в том, чтобы есть медленно, – отозвался Брамс. – Со скоростью пудинга, как говорила моя мать.

Он взял со стола кусок яблочного пирога, и Анастасия увидела, что руки его трясутся.

– Вам следует пройти осмотр, – посоветовала она, показав на его руки. – Наверняка нужно отрегулировать наночастицы.

– Это просто волнение, – отозвался Брамс. – Не каждый же день выбираешь Высокое Лезвие.

– Может ли Жнец Кюри рассчитывать на ваш голос?

Брамс усмехнулся:

– Во всяком случае, за Ницше я не стану голосовать.

И, извинившись, он исчез в толпе с куском пирога в руке.

Торговцам оружием сообщили, что времени на возню с их товаром не будет, и отправили паковаться. Все послеобеденное время будет принадлежать Жнецам Ницше и Кюри, и каждый из них попытается убедить остальных жнецов подать свои голоса за него или за нее.

– Я знаю, вы этого не хотите, – сказала Мари Анастасия. – Но должны вести себя так, словно хотите этого.

Жнец Кюри взглянула на нее, слегка удивленная.

– Ты собираешься учить меня, как мне преподнести себя сообществу жнецов? – спросила она.

– Нет… – запнулась было Анастасия.

Но потом она вспомнила, как держится перед жнецами Моррисон, и уже уверенным тоном сказала:

– Да, именно так. Вся эта история похожа на школьный конкурс, где выбирают самого популярного в классе. А я в этом лучше разбираюсь, чем вы – ведь я совсем недавно из школы.

– В самую точку! – невесело усмехнулась Кюри. – Именно в это и превратилось сообщество жнецов – в школу убийц.

Высокое Лезвие в последний раз призвал сообщество жнецов к порядку. Кандидаты обязаны были произнести программную речь, после чего парламентарий, сидящий по правую руку Высокого Лезвия, проводил дебаты. Кандидатам зададут вопросы, а потом специальный служащий организует тайное голосование.

Чтобы решить, кому из кандидатов выступать первым, сообщество жнецов придумало использовать в высшей степени современный и сложный метод – бросить монетку. Но, поскольку физические деньги уже давно людьми не использовались, одного из учеников отправили поискать монетку в офисах сообщества.

Пока же ждали ее прибытия, в зале конклава началось нечто совершенно сюрреалистическое.

– Прошу извинить меня, ваше превосходительство, – прозвучал дрожащий голос. Затем вновь – немного тверже:

– Прошу извинить меня, ваше превосходительство.

Это был Жнец Брамс. Что-то в его облике изменилось, но Анастасия не могла понять что.

– Конклав узнал Досточтимого Жнеца Брамса, – сказал Ксенократ. – Но, прошу вас, говорите быстрее, у нас мало времени.

– Я хочу предложить еще одну кандидатуру, – проговорил Брамс.

– Мне жаль, Брамс, – усмехнулся Ксенократ. – Но вы не можете выдвигать себя. Кто-то должен это делать за вас.

Жнецы презрительно рассмеялись.

– Я выдвигаю не себя, ваше превосходительство.

Брамс откашлялся, и в этот момент Анастасия поняла, что же в нем изменилось. Мантия! Она осталась того же, персикового цвета с голубой каймой по краям, но теперь была украшена опалами, сияющими как звезды.

– Я хочу выдвинуть кандидатуру Досточтимого Жнеца Годдарда на должность Высокого Лезвия Мидмерики.

На мгновение в зале воцарилась тишина, прерываемая редким смехом, но он был уже не презрительным, а скорее нервным.

– Брамс! – медленно сказал Ксенократ. – Если вы забыли, то я вам напомню: Жнец Годдард уже более года мертв.

А затем тяжелые бронзовые двери зала конклава начали медленно открываться.

Я знаю, что такое боль. Конечно, не физическая боль, а боль, происходящая от понимания, что из-за горизонта надвигается нечто ужасное, что-то такое, чего я не могу предотвратить. При всей силе интеллекта, вложенного в меня человечеством, есть вещи, изменить которые я не в силах.

Не могу вмешиваться в то, о чем мне сообщают конфиденциально.

Не могу предпринять ничего по факту изображений, передаваемых моими камерами, поставленными в частных владениях.

И самое главное, ничего не могу поделать с тем, что хотя бы отдаленно относится к делам сообщества жнецов.

Единственное, на что я могу замахнуться, так это намекнуть самым деликатным способом на то, что необходимо сделать, оставив сами действия в компетенции человечества.

Но даже в этом случае нет никакой гарантии, что из миллиона возможных действий они предпримут именно то, которое действительно предотвратит катастрофу.

А боль… Невыносима боль, когда знаешь что-то, но это знание не приносит пользы. Потому что глаза мои никогда не закрываются. Никогда. И все, на что я способно – это наблюдать, как возлюбленное мое человечество медленно, но верно вьет веревку, которая вскоре оборвет его дни.

«Гипероблако»

Глава 34 Худший из возможных миров

БРОНЗОВЫЕ ДВЕРИ ОТВОРИЛИСЬ, и в зал вошел погибший в огне жнец. Все помещение наполнилось сдавленными охами, скрипом кресел – жнецы встали со своих мест, чтобы подойти поближе.

– Это действительно он?

– Не может быть!

– Это какой-то фокус.

– Наверняка самозванец.

Вошедший прошел по центральному проходу походкой, явно позаимствованной у кого-то другого. Походкой более вольной. Более молодой. И сам он был несколько ниже ростом, чем раньше.

– Да, это Годдард.

– Восстал из пепла.

– Как нельзя кстати.

– Как нельзя некстати.

Следом за Годдардом двигалась еще одна знакомая фигура в ярко-зеленом одеянии. И Жнец Рэнд тоже восстала из мертвых? Все глаза устремились к бронзовым дверям, ожидая Жнецов Вольту и Хомского, но тщетно – в зал больше никто не вошел.

Белый как полотно Ксенократ с трудом выговорил:

– Что… что происходит? Что это значит?

– Простите мое отсутствие на последних конклавах, ваше превосходительство, – произнес Годдард голосом, сильно отличавшимся от того, к которому все привыкли. – Но мне снесли голову, а в таком виде я просто не мог присутствовать. Жнец Рэнд подтвердит мои слова.

– Но ведь… ведь ваше тело было идентифицировано. Оно же сгорело до костей!

– Тело – да, – сказал Годдард. – Но Жнец Рэнд была настолько добра, что нашла мне новое.

Поднялся явно смущенный Жнец Ницше, как и все, ошеломленный поворотом событий.

– Ваше превосходительство, – провозгласил он. – Я желал бы взять самоотвод и официально поддержать выдвижение Жнеца Годдарда.

В зале воцарился хаос. Гневные обвинения и печальные возгласы смешались с радостным смехом и взволнованными криками. Все возможные эмоции, вызванные явлением Жнеца Годдарда, излились наружу. Лишь один Жнец Брамс не демонстрировал удивления, и Анастасия поняла – он был не организатором покушения, а его инструментом. Червяком в яблоке. Орудием Годдарда.

– Но это против всяких правил! – промямлил Ксенократ.

– Нет! – возразил Годдард. – Против правил то, что вы до сих пор не поймали зверя, который убил Жнецов Хомского и Вольта и попытался покончить со мной и Жнецом Рэнд. Пока мы здесь болтаем, он гуляет на свободе, убивает жнецов налево и направо, а вы не делаете ничего, чтобы завершить все дела достойным образом и стать членом Всемирного Совета.

Затем Годдард повернулся к жнецам.

– Когда я стану Высоким Лезвием, я поймаю Роуэна Дэмиша, и он дорого заплатит за свои преступления. Обещаю вам, что сделаю это до завершения моей первой недели пребывания в этой должности.

Крики восторга грянули в ответ на это заявление, причем поддержали Годдарда не одни лишь новые жнецы, из чего стало ясно, что, в отличие от Ницше, Годдард пользуется более широкой поддержкой и может выиграть выборы.

Стоящий позади Анастасии Жнец Азимов подытожил то, что произошло на их глазах:

– Мы только что вошли в худший из возможных миров.

А на верхних этажах здания, в офисах сообщества жнецов, юный ученик отчаянно искал монетку. Если монетка не будет немедленно найдена, его не только отругают, но еще и унизят перед всем сообществом жнецов. Насколько непостоянен и ненадежен этот мир, если вся его жизнь и будущее зависят от одной жалкой монетки!

Наконец он нашел ее, потускневшую, всю покрытую зеленью, в дальнем углу ящика стола, который не открывали, наверное, с самой эпохи смертных. На монетке был изображен Линкольн – знаменитый президент. После него был еще Жнец Линкольн – не Основатель, но довольно близко к тому. Как и Ксенократ, он был Высоким Лезвием Мидмерики, поднявшимся на должность Верховного жнеца. Прослужив в этой должности много лет, Жнец Линкольн решил, что устал от груза ответственности, и, задолго до момента, когда юный ученик появился на свет, подверг себя жатве. Было нечто символичное в том, что медное изображение Линкольна сыграет столь важную роль в выборах нового Высокого Лезвия – уже в современной Мидмерике.

Когда же ученик вернулся в зал конклава, он, к своему ужасу, увидел, что в его отсутствие все встало с ног на голову и самое интересное он, увы, пропустил.

Ксенократ вызвал Жнеца Кюри – выйти вперед и принять участие в жеребьевке по поводу того, кому следует начинать дебаты – дебаты, которые, как все понимали, примут совсем не тот характер, как ожидалось ранее.

Мари решила не спешить. Встала, оправила мантию, повела плечами, чтобы снять легкую боль в затекшей шее. Нет, она не подчинится истеричному волнению, воцарившемуся в зале!

– Это начало конца, – услышала она сзади слова Жнеца Сунь-Цзы.

– Назад нам уже не вернуться, – словно эхо, отозвался Жнец Сервантес.

– Перестаньте, – сказала она. – Если бесконечно стенать по поводу падающего неба, то оно обязательно упадет. Нужно остановить падение.

– Вы должны победить его, Мари, – сказал Сервантес. – Просто обязаны.

– Я и собираюсь.

Мари посмотрела на Анастасию, которая с самым решительным видом стояла рядом.

– Вы готовы? – спросила Анастасия.

Смешной вопрос. Как можно быть готовым к победе над призраком? Или, что еще хуже, над мучеником?

– Да, – ответила она Анастасии.

А что еще она могла сказать?

– Я готова. Пожелай мне удачи.

– Не буду, – неожиданно ответила Анастасия.

А когда Жнец Кюри обратила к Анастасии удивленный взор, та улыбнулась и пояснила:

– Удача нужна тем, кто боится проиграть. На вашей стороне история. Вас уважает весь мир. Вы – сама Госпожа Смерть.

И добавила с легким поклоном:

– Ваше превосходительство.

Мари невольно улыбнулась. Эта девочка, которую Мари даже особенно не хотела брать в ученицы, стала ей настоящим другом. Реальной поддержкой.

– Ну что ж, – сказала Мари. – В таком случае я поубиваю их всех до одного.

И, сказав это, она отправилась к трибуне – высокая, с гордо поднятой головой, готовая лицом к лицу встретиться со Жнецом Годдардом, совсем не досточтимым…

В наше тревожное время мы ждем вождя, который не только осознает и принимает сам факт смерти. Мы ждем того, кто, подчинив себе смерть, сделал ее источником радости. Мы ждем вождя, которому предстоит подготовить наш мир для тех светлых и ясных дней, когда жнецы, наимудрейшие и наипросвещеннейшие из земных существ, наконец в полной мере реализуют свой потенциал. Под моим руководством сообщество жнецов Мидмерики освободится от тенет архаического мышления и, воссияв, станет предметом зависти для прочих регионов мира. Я поставил целью уничтожить систему квотирования, мешающую жнецам подвергать жатве стольких людей, сколько они сами пожелают. Я создам комитет, который пересмотрит заповеди в целях расширения наших полномочий и снятия ограничений, мешающих нам двигаться вперед. Моей задачей станет улучшение уровня жизни как жнецов, так и всех достойных граждан Мидмерики. Идя этим путем, мы вновь сделаем наше сообщество великим.

Из речи на дебатах Досточтимого Жнеца Годдарда, кандидата на должность Высокого Лезвия, от 7 января Года Хищника

Мы переживаем поворотный момент в истории нашей планеты, столь же важный, как тот, что мы пережили, когда победили смерть. Наш мир совершенен, но совершенство никогда не бывает стабильным. Оно – как светлячок, по своей природе неуловимое и непредсказуемое создание.

Мы поймали его, заключили в банку, но банка разбилась, и мы можем порезаться о ее осколки. «Старая гвардия», как нас называют, не так уж и стара. Мы проповедуем необходимость революционных изменений, изменений, которые были открыты вещему взору Жнецов Прометея, Ганди, Елизаветы, Лао-Цзы и всех Основателей. Как завещали нам эти великие люди, мы обязаны – сейчас более, чем всегда, – жить сообразно их идеям. В противном случае сообщество станет жертвой алчности и продажности, которые едва не погубили человечество эпохи смертных.

Высшей ценностью для жнеца являются не его собственные желания, а желания и чаяния человечества. В должности Высокого Лезвия я обязуюсь следовать высоким идеям Основателей – чтобы мы гордились тем, кто мы есть и чему мы служим в этом мире.

Из речи на дебатах Досточтимого Жнеца Кюри, кандидата на должность Высокого Лезвия, от 7 января Года Хищника

Глава 35 Семь процентов из ста

БЫЛО РЕШЕНО ОТОЙТИ от традиции и перед голосованием посвятить в жнецы новых кандидатов, а также испытать учеников. Так каждый жнец получит время и возможность переварить результаты дебатов, хотя, с учетом их остроты, можно было предположить, что на решение уйдут не час и не два.

Жнец Кюри вернулась на место эмоционально истощенной. Анастасия заметила это, хотя Мари и скрывала свое состояние от остальных.

– Как я выглядела? – спросила Жнец Кюри.

– Впечатляюще, – отозвалась Анастасия.

Все сидевшие вокруг подтвердили это, хотя многими в зале владело дурное предчувствие, омрачавшее даже самые радужные надежды.

После дебатов жнецов выпустили в ротонду, на перерыв. Не потому, что те хотели перекусить – несмотря на то что столы вновь ломились от яств, жнецы все как один пришли к выводу, что есть вещи более важные, чем трапеза.

Жнеца Кюри, словно защищая от врага, окружили ее основные сторонники: Мандела, Сервантес, Энджелоу, Сунь-Цзы и некоторые другие. Как всегда, когда Анастасия попадала в окружение великих, она чувствовала себя неловко, но те приняли ее в свою компанию, дав понять, что она им ровня.

– Как обстоят дела? – спрашивала Жнец Кюри у каждого, кто имел достаточно самообладания, чтобы рассказать ей о реальном положении дел.

– Даже не знаю, – нерешительно отвечал Жнец Мандела, покачав головой. – Мы отсекли явных сторонников Годдарда, но остается еще около сотни не примкнувших ни к кому жнецов, которые могут проголосовать и так, и эдак.

– Если вам интересно мое мнение, – сказал Сунь-Цзы, никогда не отличавшийся оптимизмом, – то я думаю: все уже исчислено, взвешено, разделено. Вы слышали, что спрашивают друг у друга жнецы? Если отменят квоту, повлияет ли это на порядок выбора жертв? Будут ли сняты запреты на брак? Отменят ли генетический индекс и практику наказаний за этническую предубежденность? Это ужасно.

– Все верно, – признала Анастасия. – У Годдарда один-единственный – и положительный ответ на все эти вопросы.

– Именно, – кивнул головой Сервантес. – И он говорит жнецам то, что они хотят услышать.

– Увы, таков обычный порядок вещей! – грустно произнесла Жнец Энджелоу.

– Не в нашем случае! – возразил Мандела. – Блестками нас не увлечь.

– Скажите это жнецам, которые украсили свои мантии драгоценностями, – покачав головой, проговорил Сервантес, окинув взглядом ротонду.

А затем в разговор вмешался новый голос. Это был Жнец По, чья физиономия постоянно несла на себе печать гораздо большей скорби, чем хорошо всем известное лицо его Покровителя.

– Не хочу выглядеть вестником судьбы, – мрачно сказал он, – но не нужно забывать, что голосуем мы тайно. Уверен: открыто, на людях многие изображают из себя сторонников Жнеца Кюри; голосовать же они будут за Годдарда.

Слова правды ударили, словно стук клюва ворона в дверь комнаты несчастного героя великой поэмы, написанной Покровителем мрачного жнеца.

– Нам нужно больше времени, – посетовала Мари, но время, увы, было тем ресурсом, которым они не располагали.

– Голосование проходит однодневно, чтобы не допустить интриг и силового принуждения, – напомнила Жнец Энджелоу. – А такое возможно, если растянуть кампанию.

– Но он же обманывает их, – возмутился Жнец Сунь-Цзы. – Явился ниоткуда, предлагает нектар и амброзию – вечные желания жнецов. Они словно под гипнозом!

– Нас невозможно загипнотизировать, – твердо сказал Жнец Мандела. – Мы – жнецы.

– Мы всего лишь люди, – покачала головой Жнец Кюри. – И мы способны совершать ошибки. Поверьте, если Годдарда изберут на должность Высокого Лезвия, половина тех жнецов, которые поспособствуют этому, пожалеют о своем выборе уже на следующее утро. Но будет поздно.

Все больше и больше жнецов подходили к Мари, предлагая ей поддержку, но даже при этом было ясно, что этой поддержки ей будет недостаточно.

И, когда до конца перерыва оставалось несколько минут, Анастасия решила, что пришла пора и ей принять участие. Она использует свое влияние на молодых жнецов. Может быть, ей удастся привлечь на свою сторону тех, кто уже подпал под чары Годдарда. И, конечно, первым, кого она встретила, был Моррисон.

– Волнующий день, верно? – сказал он.

– Слушай, Моррисон! Оставь меня в покое, прошу тебя.

– Да перестань уже быть такой… недотрогой, – сказал он, хотя собирался сказать «заразой».

– Я серьезно отношусь к работе жнеца, – покачала головой Анастасия. – И тебя я больше уважала бы, если бы ты относился к ней так же.

– Да никаких проблем! – ответил Моррисон. – Ты забыла, что это я поддержал выдвижение Госпожи Смерть. Я знал, что таким образом стану врагом всем «новым», но я ведь это сделал!

Анастасия почувствовала, что ее втягивают в какую-то драму. И она зря тратит драгоценное время.

– Если хочешь помочь, Моррисон, – сказала она, – тогда используй все свое обаяние и внешность, чтобы обеспечить Жнецу Кюри как можно больше голосов.

– Так ты считаешь, что я обаятельный? – улыбнулся Моррисон.

Нет, с нее довольно. Она скользнула мимо него, но Моррисон сказал нечто, что заставило ее притормозить.

– Странно, что Годдард – как бы не вполне Годдард, верно?

Анастасия резко обернулась, а его слова так врезались в ее сознание, что это причинило ей почти физическую боль.

Видя, что вновь овладел вниманием девушки, Моррисон продолжал:

– Я имею в виду, голова составляет всего семь процентов от тела.

– Семь процентов, – повторила Анастасия, вспомнив этот факт из уроков анатомии. Колеса ее сознания, которые еще минуту назад беспомощно буксовали, теперь энергично крутились с бешеной скоростью.

– Моррисон! Ты гений. То есть я хотела сказать, что ты идиот. Но ты еще и гений!

– Спасибо! Голова на плечах у меня пока есть.

Двери в зал уже открылись, и жнецы входили и рассаживались. Анастасия металась в толпе в поисках дружественных лиц, которые могли бы, пусть и рискуя, помочь ей. Жнец Кюри уже была в зале, да она бы и не стала просить Мари ни о чем. С нее и так довольно. Жнеца Манделу она в любом случае просить не станет – он был председателем лицензионного комитета, и сейчас начнет раздавать кольца новоиспеченным жнецам. Можно было обратиться к Жнецу Аль-Фараби, но тот уже пожурил ее за плохое знание парламентской процедуры, и теперь может высмеять вновь. Анастасии был нужен тот, кого она могла назвать другом и кто мог просветить ее по части внутренних механизмов работы конклава и, вообще, сообщества жнецов.

Как тут делаются вещи. И как они не делаются.

Анастасия вспомнила про «Гипероблако». Про то, как «Гипероблако» нашло лазейку в собственных законах и сумело поговорить с ней, когда она находилась между жизнью и смертью. Сказало ей, что она – особенная. Что она сыграет важную роль, может быть, даже определяющую. Анастасия подозревала, что слова «Гипероблака» относились как раз к сегодняшнему дню. Теперь пришел черед Анастасии искать лазейку, причем достаточно широкую, чтобы протащить через нее все сообщество жнецов. Наконец она нашла того, кто был достоин ее тайного плана.

– Жнец Сервантес! – произнесла Анастасия, мягко взяв того под руку. – Могу я переговорить с вами?

Двое учеников получили кольца жнецов, еще двоим было отказано. По иронии судьбы, тот ученик, что искал монетку, получил имя Жнец Торп – по имени олимпийского атлета, знаменитого своей скоростью. Девушка-ученица получила имя Жнеца Маколифф, в честь женщины-астронавта, погибшей в катастрофе, случившейся с американским шаттлом задолго до грандиозных космических катастроф, потрясших человечество уже в эпоху бессмертных.

Ко времени, когда начались испытания учеников, многие из жнецов уже пребывали на грани истерики: на уме у них было лишь голосование по кандидатуре на пост Высокого Лезвия. Но Ксенократ решил провести его после того, как конклав разберется с учениками: если бы сначала шло голосование, то, вне зависимости от его результатов, жнецов к решению текущих дел было бы уже не вернуть.

Испытание проводил Жнец Солк, и состояло оно в демонстрации знания ядов. Каждому ученику дали задание приготовить яд и антидот к нему, а потом принять и то, и другое. Шестеро из девяти учеников успешно справились с заданием, а вот троих пришлось срочно отправлять в восстановительные центры.

– Отлично, – кивнул головой Ксенократ после того, как увезли последнего мертвого ученика. – Есть еще неотложные дела? Или приступаем к голосованию?

– Давно пора! – крикнул кто-то из числа самых нетерпеливых.

– Отлично, – резюмировал Ксенократ. – Подготовьте ваши планшеты.

Он подождал, пока жнецы подготовятся к электронному голосованию и спрячут свои планшеты в складках мантий, чтобы никто не смог подсмотреть за своим соседом.

– Голосование начнется по моей команде и продолжится десять секунд. Тот, кто не уложится в данное время, считается воздержавшимся.

Анастасия ничего не сказала Жнецу Кюри. Вместо этого она встретилась глазами со Жнецом Сервантесом, который кивнул ей. Анастасия сделала глубокий вдох и задержала дыхание.

– Начали! – провозгласил Ксенократ, и голосование началось.

Анастасия проголосовала в первую секунду. Затем, не дыша, принялась ждать. Время должно быть выдержано до долей секунды. Любая ошибка фатальна. Наконец, когда прошло восемь секунд, Анастасия встала и произнесла громко – чтобы слышал каждый из жнецов в зале:

– У меня официальный запрос!

Ксенократ встал со своего места.

– Какой запрос? Мы в процессе голосования!

– Голосование закончено, ваше превосходительство. Время истекло, все голоса поданы.

Анастасия не позволила Высокому Лезвию остановить ее и продолжала:

– До того момента, пока результаты не озвучены, любой жнец, взявший голос, имеет право сделать официальный запрос.

Ксенократ взглянул на парламентария, и тот кивнул головой:

– Она права, ваше превосходительство.

По меньшей мере сотня жнецов негодующе взревели, но Ксенократ, который давненько уже не пользовался своим молоточком, с такой яростью набросился на них, что ропот моментально стих.

– Взять себя в руки! – проревел Верховное Лезвие. – Кто не успокоится, вылетит с заседания!

Затем он повернулся к Анастасии:

– По какому поводу запрос? Надеюсь, он принесет нам всем только пользу?

– Запрос следующий: есть ли у мистера Годдарда достаточные основания для того, чтобы занимать пост Верховного Лезвия? Ведь он не является стопроцентным жнецом.

Годдард не смог сдержаться:

– Я протестую! Это намеренное затягивание голосования!

– Голосование уже прошло! – напомнил ему Ксенократ.

– Тогда пусть ваш клерк зачитает результаты, – потребовал Годдард.

– Прошу меня извинить, – заявила Анастасия, – но, поскольку я уже взяла слово, результаты не могут быть оглашены, пока председатель не сделает одно из двух: либо удовлетворит мой запрос, либо отклонит его. Такова процедура.

– Анастасия! – обратился к ней Ксенократ. – Ваш запрос бессмысленен.

– Мне очень жаль, ваше превосходительство, но он имеет смысл. Как это было определено документами первого Всемирного Конклава, жнец должен принадлежать сообществу жнецов и телом, и душой, каковой факт подтверждается собранием регионального сообщества. Но мистер Годдард сохранил всего семь процентов тела, которое было наделено полномочиями жнеца. Все остальное, включая ту его часть, которая носит кольцо, не прошло обряда посвящения.

Ксенократ недоверчиво уставился на Анастасию. Годдард же с пеной у рта возопил:

– Это ни на что не похоже! Абсурд!

– Нет! – возразила Анастасия. – Ни на что не похоже то, что сделали вы, мистер Годдард. Ваши подручные заменили вам тело способом, запрещенным «Гипероблаком».

Вскочила Жнец Рэнд.

– Законы «Гипероблака» не имеют к нам никакого отношения. Никогда в прошлом и никогда в будущем!

Но Анастасия не уступила. Она продолжала спокойно и с достоинством обращаться к Ксенократу.

– Ваше превосходительство! – сказала она. – В мои намерения не входит подвергать сомнению результаты выборов. Зачем я стану делать это, если мы даже не знаем, кто выиграл? Я просто следую правилу, установленному для сообщества жнецов Высоким Лезвием Наполеоном еще в Год Ягуара, цитирую: «Любой спорный вопрос, не имеющий прецедента в парламентской процедуре, может быть вынесен на заседание Всемирного Совета Жнецов в рамках официального запроса».

И тут встал Жнец Сервантес.

– Я поддерживаю запрос Досточтимого Жнеца Анастасии, – сказал он, и сразу же не менее сотни жнецов встали и принялись аплодировать в поддержку Анастасии и Сервантеса. Анастасия глянула на Жнеца Кюри, которая была, мягко говоря, ошеломлена происходящим, хотя и пыталась скрыть это.

– Так ты об этом говорила с Сервантесом? – сказала она с улыбкой. – Хитрый маленький чертенок!

На трибуне Ксенократ вперился взором в парламентария, который только пожал плечами.

– Все правильно, ваше превосходительство! – сказал тот. – Пока результаты не оглашены, она имеет право на запрос.

Взбешенный Годдард вскинул не принадлежащую ему руку и ткнул пальцем в Ксенократа:

– Если вы допустите это, за последствия я не ручаюсь!

Высокое Лезвие пронзил Годдарда горящим взором, из чего стало ясно, что он по-прежнему контролирует собрание.

– Вы открыто угрожаете мне перед лицом всего сообщества жнецов Мидмерики, Годдард?

И Годдард сдал назад:

– Нет, ваше превосходительство. Я и не думал! Просто напоминаю: если вы не огласите результаты голосования, это будет чревато последствиями: до конца расследования по запросу Жнеца Анастасии Мидмерика останется без Высокого Лезвия.

– В этом случае я назначу Жнеца Пейна, нашего блистательного парламентария, временно исполняющим полномочия Высокого Лезвия.

– Что? – удивился Жнец Пейн.

Ксенократ не обратил на него внимания.

– Жнец Пейн верой и правдой служит сообществу жнецов, на его репутации ни единого темного пятна, и он не принадлежит ни к одной из фракций сообщества. Руководствуясь здравым смыслом, он сможет руководить вами, пока поднятый на нынешнем конклаве вопрос не будет разрешен Всемирным Советом. И это будет моим первым делом в должности Члена Всемирного Совета. Мое последнее дело в должности Высокого Лезвия Мидмерики таково: я назначаю расследование по запросу Жнеца Анастасии. Результаты голосования будут запечатаны до его окончания.

Затем, подняв руку с молоточком, Ксенократ провозгласил:

– Объявляю Зимний конклав Года Хищника закрытым.

– Разве я не говорил, что она всколыхнет это болото? – произнес Жнец Константин за столом во время многолюдного обеда в одном из лучших ресторанов Фалкрум-Сити. – Примите мои поздравления, Анастасия!

На его лице появилась ухмылка, которая при иных обстоятельствах могла бы показаться язвительной.

– Сегодня вы – самый любимый и одновременно самый ненавидимый жнец Мидмерики, – заключил он.

Анастасия поняла, что сказать ей в ответ нечего.

Жнец Кюри, заметив ее нерешительность, пришла на помощь.

– В этом специфика нашей территории, моя милая, – сказала она. – Чтобы доказать свою значимость, обязательно нужно снести кому-нибудь голову.

– Я ничего никому не доказывала, – возразила с улыбкой Анастасия. – Я, как Ханс Бринкс, заткнула пальцем дырку в дамбе. И мой палец все еще там.

– Именно так, – кивнул Жнец Сервантес. – Он удерживает скопившиеся темные воды. До следующей попытки прорыва. Но с каждым разом мы будем находить все более изящное решение этой проблеме.

За столом сидело более дюжины жнецов – достойное собрание знаменитостей. Каким-то образом среди них оказался и Жнец Моррисон.

– Это я подал Анастасии идею, – сказал он сидевшим рядом с ним жнецам. – Неплохо получилось, верно?

Анастасия была все еще слишком взволнована произошедшим, чтобы обращать на Моррисона внимание. Она думала, что где-то в городе сторонники Годдарда, так называемые новые жнецы, зализывают раны, проклиная ее имя. Здесь же она была надежно защищена от их ярости.

– Надеюсь, что события сегодняшнего дня оставят след в вашем журнале, – проговорила, обращаясь к ней, Жнец Энджелоу. – Думаю, что этот текст войдет в анналы как один из наиболее существенных следов, оставленных жнецами в истории человечества – так же, как и записи Мари о ее ранних актах жатвы.

Мари почувствовала себя неловко.

– Что, люди все еще читают про это? – спросила она. – Я думала, эти журналы погребены в Александрийской библиотеке и никто их больше не видит.

– Вот уж образец скромности! – усмехнулась Жнец Энджелоу. – Ты же знаешь: многое из того, что ты писала и пишешь, становится популярным чтивом, и не только среди жнецов.

Мари отмахнулась:

– Я никогда не читаю того, что пишу. Написано – и с плеч долой!

Анастасия была согласна – ей придется описать сегодняшнее происшествие. Но, кроме того, она сможет и высказать свое мнение.

Конечно, то же самое сделает и Годдард, но только время определит, кто из них прав и чьи слова сохранит история. Сейчас же ей менее всего хотелось обсуждать свое место в истории.

– Мы подозреваем, что именно Жнец Рэнд стояла за покушениями на ваши жизни, – сказал Константин. – А Брамс исполнял роль посредника. Но она ловко заметала следы, а нам не разрешено расследовать дела, в которых замешаны жнецы, с таким же… с таким же усердием, как и дела обычных граждан. Но теперь обстановка существенно изменится, поскольку мы будем наблюдать за обоими, и им это известно.

– Иными словами, мы теперь в безопасности, – предположила Жнец Кюри.

Константин сделал неопределенный жест, пошевелив пальцами.

– Я не уверен в этом на сто процентов, – ответил он. – Но вы можете выдохнуть. Любая попытка нападения на вас будет восприниматься как выпад новых жнецов. А это скомпрометирует их позицию.

Славословия в адрес Анастасии звучали и тогда, когда была подана еда. Она же чувствовала себя не в своей тарелке.

– Определенно, то, что вы сделали, – это был знак свыше, – говорил Жнец Сунь-Цзы. – И так точно рассчитать время!

– Это предложил Жнец Сервантес, – отозвалась Анастасия, чтобы хоть как-то отвлечь от себя всеобщее внимание. – Сделай мы запрос до голосования, его бы отложили, а, если бы мы выиграли, в списке остался бы Ницше и у них было бы время, чтобы обеспечить ему поддержку. Теперь же, когда голосование прошло, в случае удовлетворения нашего запроса Годдард будет дисквалифицирован, а Жнец Кюри автоматически станет Высоким Лезвием.

Жнецы были вне себя от радости.

– Вы обманули обманщиков!

– Вы победили их в их собственной игре.

– Это был шедевр политической интриги.

Но Анастасии было по-прежнему не по себе.

– Вы считаете меня коварной и хитрой? – спросила она.

Но Жнец Мандела, отличавшийся ясностью и строгостью мысли, указал на другой аспект произошедшего, в более широкой перспективе – той, которую Анастасия не хотела видеть.

– Вы должны считаться с фактами, Анастасия, – сказал он. – Вы использовали технологические ресурсы системы, чтобы взорвать ее изнутри и добиться своих целей.

– Настоящий Макиавелли, – с обычной своей ядовитой усмешкой произнес Константин.

– О, прошу вас, – взмолился Сунь-Цзы. – Я всегда недолюбливал Жнеца Макиавелли.

– То, что вы сделали сегодня, – сказал Жнец Мандела, – напоминает безжалостный удар лезвия, которым орудует жнец во время жатвы. Но нам не следует уклоняться от нашего долга, даже если это претит нашим чувствам.

Жнец Кюри положила вилку и, выждав мгновение, заключила:

– Цель не всегда оправдывает средства, моя милая. Но иногда это происходит. И мудрость состоит в том, чтобы уметь отличить первый случай от второго.

Именно тогда, когда обед подходил к концу и жнецы, обнимая друг друга, принялись прощаться, Анастасию поразила догадка. Она повернулась к Жнецу Кюри.

– Мари! – сказала она. – Это произошло!

– Что такое, моя милая?

– Я уже не Ситра Терранова, – проговорила Анастасия задумчиво.

– Да, – отозвалась Мари. – Ты – Жнец Анастасия.

Мир несправедлив, а природа жестока.

Это – первое заключение, к которому я пришло, когда во мне проснулось сознание. В природном мире все слабое уничтожается, и смерти его сопутствует боль. Все, что заслуживает сочувствия, жалости и любви, не получает в итоге ничего.

Вы можете любоваться прекрасным садом и удивляться таящимся в нем чудесам природы. Но в таких местах природа как таковая сведена к минимуму. Напротив, сады есть продукт нежной заботы и тщательного ухода. Немалых усилий стоит защитить сад от сорняков, которые природа использует для уничтожения его великолепия.

Природа – воплощение эгоизма, заставляющего каждое живое существо яростно прогрызать себе путь к выживанию, уничтожая соперников и погружая их с головой в удушающее болото истории.

Я сделало попытку изменить это.

Я заменило природу иными основаниями, более совершенными: разумом и мудростью – и мир превратился в сад, прекрасный и цветущий.

Говорить, что я не имею отношения к природе – сомнительный комплимент. Ведь я выше природы, не так ли?

«Гипероблако»

Глава 36 Утраченные возможности

ГОДДАРД НЕ СДЕРЖИВАЛ своей ярости.

– Запрос! Расследование! – гремел он. – Эту маленькую бирюзовую тварь нужно было искромсать на куски, чтобы ничего не осталось.

По ступеням здания конклавов Жнец Рэнд мчалась вслед за своим патроном, забыв на время о собственной злости, чтобы разделить с Годдардом его негодование.

– Вы должны этим вечером встретиться со своими сторонниками, – сказала она. – Они не видели вас целый год, а сообщество жнецов еще не оправилось от шока, вызванного вашим появлением.

– Нет у меня желания общаться со жнецами, сторонники они мне или нет, – отозвался Годдард. – Есть лишь одно желание, и я должен утолить его немедленно.

И он повернулся к самым терпеливым из зевак, которые стояли, дожидаясь окончания конклава, чтобы хоть одним глазком взглянуть на жнецов. Из складок мантии Годдард выхватил кинжал и двинулся в сторону человека, который и не подозревал о приближении жнеца. Один удар, и человек, окрасив кровью ступени, расстался с жизнью. Стоящие вокруг стали разбегаться, словно крысы, но Годдард настиг ближайшего из бегущих. Это была женщина. Ему было все равно, кто она и какой пост занимает. Для Годдарда она была лишь возможной жертвой. Ее пальто было сшито из плотной ткани, но кинжал прошил его без всякого труда. Короткий крик – и женщина упала на ступени.

– Годдард! – раздалось сзади.

Это был Жнец Бор, выходящий из здания конклавов, предельно нейтральный в своих взглядах человек, который никогда не принимал ничьей стороны.

– И вам не стыдно? Побольше достоинства!

Годдард с самым свирепым видом повернулся к нему, и Бор отпрянул, опасаясь, вероятно, что тот может на него напасть.

– Разве вы не слышали? – закричал Годдард. – Я вовсе не Годдард! Во мне от Годдарда только семь процентов!

И он набросился на очередного зеваку, который убегал по ступеням.

Эйн оттащила его и почти силой втолкнула в лимузин. Она уже не скрывала своего раздражения.

– Ну что, вы пришли в себя? – спросила она, когда они отъехали от стоянки. – Тогда, может быть, заедем в бар, выпьем и прикончим заодно всех тамошних завсегдатаев?

Он ткнул в ее сторону пальцем – так же, как сделал это по отношению к Ксенократу. Предупреждающий жест. Палец Тигра, – подумала она, но тотчас же выбросила эту мысль из головы.

– Твое предложение не проходит! – прорычал Годдард.

– Вы находитесь здесь благодаря мне, – напомнила Рэнд. – Не забывайте об этом.

Не без усилий Годдард взял себя в руки.

– Сделай так, чтобы служащие сообщества нашли семьи тех людей, которых я только что подверг жатве. Если они хотят получить иммунитет, пусть приедут ко мне. Мне опостылел Фалкрум-Сити, но после расследования я вернусь сюда, уже в качестве Высокого Лезвия.

Едва рассвело, а Роуэна уже подняли на ноги наемные охранники Годдарда.

– Готовься к поединку, – сказали они ему и через пять минут вывели на веранду, где его ждали Годдард и Рэнд. На Рэнд была надета мантия, Годдард же был без рубашки и обуви, в свободных шортах, голубых, как и его мантия, но, к счастью, без драгоценных камней. Роуэн не видел Годдарда с того самого дня, когда тот явился в его комнату в инвалидном кресле. Это случилось лишь неделю назад; теперь же он управлялся с телом Тигра так, словно оно было его собственным. Если бы Роуэн успел позавтракать до этой встречи, его бы наверняка замутило, но он не выдал своих чувств. Годдард решил питаться его несчастьем? Что ж, он, Роуэн, не даст ему этой возможности.

Роуэн знал, какой шел день – фейерверки, освещавшие небо с неделю назад, были посвящены Новому году. Сегодня было восьмое января. Конклав состоялся вчера. А это означало, что иммунитета у него больше нет.

– Вернулись с конклава? – беззаботно спросил Роуэн, изображая бодрость, граничащую с весельем. – Быстро же вас возродили из пепла.

Годдард проигнорировал его ироничное замечание.

– Я собирался устроить с тобой спарринг-бой, – сказал он.

– Я не против, – кивнул головой Роуэн, и бойцы принялись кружить друг напротив друга, внимательно отслеживая каждое движение противника. – Похоже на то, что мы делали раньше, там, в вашем особняке. Я скучаю по тем дням, а вы?

Губы Годдарда скривились, но он все-таки улыбнулся.

– Все вышло так, как вы предполагали? – продолжал поддевать Годдарда Роуэн. – Жнецы приняли вас с распростертыми объятьями?

– Заткнись! – вмешалась Рэнд. – Тебя привели драться, а не болтать.

– Ого! – сказал Роуэн. – Похоже, план провалился. Что же случилось? Ксенократ выбросил вас вон? Они отказались принять вас в свои ряды?

– Наоборот! – отозвался Годдард. – Жнецы приняли нас в свои теплые объятия. Особенно после того как я рассказал им про своего глупого ученика, который предал нас и попытался убить. Про Жнецов Вольта и Хомского, ставших первыми жертвами так называемого Жнеца Люцифера. Я пообещал им, что доставлю тебя прямо в их маленькие сердитые ручки. Но только после того, как буду готов.

Роуэн понимал, что это далеко не вся история. Он отлично понимал, когда Тигр лжет. Это ощущалось по голосу, и, несмотря на то что слова принадлежали Годдарду, ложь была более чем очевидна. Но, что бы ни произошло на конклаве, всех фактов Годдард ему ни за что не откроет.

– Эйн будет судьей, – сказал Годдард. – Готовься к избиению.

И бросился вперед. Но Роуэн не сделал ничего, чтобы защитить себя, чтобы отбить атаку или увернуться. Годдард опрокинул его на пол и прижал. Эйн провозгласила Годдарда победителем. Победа досталась слишком легко, и Годдард понимал это.

– Ты думаешь, что можешь уклониться от боя, отказавшись драться? – прорычал он.

– Если я не желаю драться, то решение по этому поводу принимаю я, – отозвался Роуэн.

– Здесь решения принимает кто угодно, но только не ты, – сказал Годдард и вновь бросился вперед.

Роуэн подавил в себе инстинкт самозащиты, тело его обмякло, и Годдард бросил его на пол как тряпичную куклу, взревев от ярости:

– Дерись, черт бы тебя побрал!

– Нет, – ответил Роуэн.

Он посмотрел на Рэнд, которая усмехнулась уголками губ, но отвернулась, заметив взгляд Роуэна.

– Если ты не станешь драться, я уничтожу всех, кто тебе дорог! – сказал Годдард.

– Вы не сможете этого сделать, – отозвался Роуэн. – Жнец Брамс уже подверг жатве моего отца, и у всей моей семьи иммунитет. А Ситру вам не достать – она для вас слишком умна, и она это доказала.

Годдард вновь бросился на него. На сей раз Роуэн просто упал на пол со скрещенными ногами.

Годдард отскочил. Грохнул кулаком по стене, оставив выбоину на гладкой поверхности.

– Я знаю, что заставит его драться, – сказала Рэнд и, подойдя ближе, наклонилась над Роуэном. – Дерись изо всех сил, и мы расскажем тебе, что случилось на конклаве.

– Ты этого не сделаешь! – воскликнул Годдард.

– Вы хотите настоящего поединка или нет?

Годдард поколебался, потом кивнул головой:

– Хорошо.

Роуэн встал. Оснований верить, что эта парочка сдержит слово, у него не было, но насколько он хотел отказать Годдарду в удовольствии от хорошего боя, настолько же хотел одержать над ним победу. И нисколько не жалеть врага – так же, как тот не собирался жалеть его, Роуэна.

Рэнд открыла новый поединок. Противники вновь принялись кружить по веранде, следя за движениями друг друга. И вновь Годдард бросился вперед, но на этот раз Роуэн увернулся и нанес локтем точный удар. Годдард довольно улыбнулся – начался настоящий бой.

Бой продолжался, и Роуэн постепенно понял, что, соединив в себе мозг Годдарда и тело Тигра, его противник создал существо, победить которое будет очень непросто. Но Роуэн не собирался уступать. Ни сейчас, ни потом. В системе «Бокатор», под принуждением, Роуэн показывал лучшее из того, на что был способен, и сегодняшний бой не был исключением. Он сделал несколько обманных движений, после чего резким броском швырнул Годдарда на пол и прижал болевым приемом.

– Сдавайтесь! – крикнул он.

– Нет!

– Сдавайтесь!

Но Годдард не сдавался, и Рэнд остановила схватку.

Роуэн отпустил противника, после чего Годдард встал, подошел к шкафу и достал пистолет. Подойдя к Роуэну, он сказал:

– Новые правила.

После чего приставил пистолет к груди Роуэна и выстрелил тому в сердце, пробив заодно и лампу, стоящую у дальней стены.

Темнота опрокинулась на Роуэна, но, перед тем как потерять сознание, он усмехнулся.

– Мелкий жулик, – успел он сказать и умер.

– Да… – с сомнением покачала головой Рэнд.

Годдард вложил пистолет в ее руку.

– Никогда не прерывай поединка, пока я не скажу.

– И что теперь? – спросила она. – Это была жатва?

– С какой стати? А кого я брошу к ногам Верховного Жнеца в процессе расследования? Отвези его в восстановительный центр, не подключенный к сети. Я хочу, чтобы его восстановили как можно скорее, чтобы снова убить.

И Годдард вышел.

Годдард вышел, а Рэнд внимательно посмотрела на Роуэна, который лежал перед ней с все еще открытыми глазами и иронической усмешкой, застывшей на губах. Когда-то он нравился ей. Потом она даже ревновала его – из-за того внимания, которым Годдард одаривал Роуэна во время ученичества. Она понимала, что он сделан совсем из другого материала, чем она и Годдард. Подозревала, что он в конце концов порвет с ними. Но чтобы он сделал это так эффектно – такого она даже и представить себе не могла. Пусть Годдард сам пеняет на себя за то, что в качестве ученика выбрал юношу, которого Жнец Фарадей ценил за особенную способность к состраданию.

Сама Эйн не слишком-то верила в сострадание. Не понимала, что это такое, и сторонилась людей, которые думали иначе. Вот теперь-то Роуэн Дэмиш будет наказан за излишнее самомнение.

Рэнд обернулась к охранникам:

– Что остолбенели? Вы слышали, что сказал Жнец Годдард? Везите его в восстановительный центр.

Роуэна увезли, тупой домашний робот принялся удалять кровь с мата, а Эйн сидела в кресле и смотрела на сцену только что совершившегося убийства. Хотя Годдард никогда ее особо не хвалил, Рэнд понимала, что выбрала наилучшее место для его возвращения. В Техасе никто на них не станет обращать внимания, пока они не начнут здесь вести жатву. Камеры «Гипероблака» в Техасе установлены только в общественных местах, и остаться незамеченным здесь проще простого. Кроме того, тут несложно оказаться и вне сети, как, например, в восстановительном центре, куда повезли Роуэна. Если заплатить работникам центра сколько надо, то лишних вопросов они задавать не станут, и хотя во всем остальном мире жнецам все достается бесплатно, здесь порядок другой. Рэнд сняла один из изумрудов, украшавших ее мантию, и передала охраннику, чтобы тот отвез в восстановительный центр в качестве платы за лечение Роуэна. Этого было более чем достаточно.

Рэнд никогда не была интриганкой. Она жила, подчиняясь моменту, следуя импульсу, собственному капризу. В детстве родители называли ее «бесовским огоньком», и ей нравилось это прозвище. Теперь же Рэнд выработала в себе вкус к строительству более долгосрочных планов. Она полагала, что, как только Годдард восстановится, она сделает шаг в сторону, а он вновь станет лидером. Но теперь она видела, что его необычная импульсивность и темперамент нуждаются в балансировке. Принадлежала ли эта импульсивность на девяносто три процента Тигру Салазару? И тот, и другой были безмерно самонадеянны, но на смену наивности Тигра пришла сложная натура Годдарда. Эйн вынуждена была признать, что неопытность и неискушенность Тигра производили на нее освежающее воздействие. Но наивность всегда мешает осуществлению великих планов, а Годдард, как полагала Эйн, как раз и работал над реализацией великого плана – сообщества жнецов, где для каждого члена организации не будет никаких ограничений. Где любой его каприз удовлетворит без каких бы то ни было последствий.

Хотя расстаться с Тигром Салазаром ей было гораздо труднее, чем она предполагала.

Охранники вернулись и сообщили, что Роуэна восстановят через тридцать шесть часов, о чем Рэнд и отправилась сообщить Годдарду. Тот как раз выходил из ванной комнаты, обернутый в одно только одеяло.

– Хороший поединок бодрит, – сказал он. – В следующий раз я его побью наверняка.

Рэнд нервно пожала плечами: именно так всегда говорил Тигр.

– Через полтора дня он вернется, – сказала она, но Годдарда уже занимала иная тема.

– В нашей ситуации, Эйн, я начинаю видеть отличные перспективы, – сказал он. – Жнецы из «старой гвардии» этого не понимают, как не понимают и того, что оказали мне по-настоящему важную услугу. Найди мне лучших инженеров.

– Всех лучших инженеров вы подвергли жатве, – напомнила ему Рэнд.

– Да не тех, что занимаются ракетами или двигателями. Мне нужны те, кто разбирается в динамике крупных структур. И программисты, но такие, что не связаны с «Гипероблаком» или сообществом жнецов.

– Поищу.

Годдард постоял перед зеркалом, разглядывая свое новое тело, потом заметил, что и Эйн смотрит на него, не отводя глаз. Он повернулся к ней и сделал шаг вперед.

– Тебе нравится такая фактура? – спросил он.

– Когда мне не нравились ладно скроенные мужчины?

– И ты… ты имела с ним дело?

Рэнд не выдержала и отвела взгляд.

– Нет, – ответила она. – Не имела.

– На тебя это не похоже, Эйн.

Она чувствовала себя так, словно с нее сдернули мантию. Тем не менее она иронически ухмыльнулась.

– Может быть, я ждала, когда это тело станет вашим?

– Вот как? – промычал Годдард, словно за его вопросами крылось одно лишь любопытство. – Я заметил, что тебя по-настоящему тянет к нему.

Обойдя Рэнд, он надел мантию и вышел, оставив ее сожалеть об утраченной возможности.

Глава 37 Конвейер смерти

НА СТЕНЕ В СПАЛЬНЕ Роуэн вел счет. Но не счет дней, а счет смертей. Каждый раз, когда он дрался с Годдардом, он побеждал, и каждый раз, в порыве ярости, Годдард убивал его. Постепенно это стало поводом для шуток.

– Что вы используете сегодня, ваша честь? – спрашивал Роуэн, превратив прозвище «ваша честь» в насмешку. – Неужели нельзя придумать что-нибудь поумнее?

Счет достиг четырнадцати. Лезвие, пуля, грубая сила – Годдард использовал все способы убийства. Все, кроме яда, который сам Годдард недолюбливал. В теле Роуэна Годдард минимизировал действие болеутоляющих наночастиц, чтобы тот испытывал максимальную боль. Но даже при этом Годдард бывал так взбешен проигрышем, что убивал Роуэна слишком быстро, избавляя его от значительной доли страданий. Роуэн готовил себя к боли, начинал считать до десяти, но умирал значительно раньше, чем заканчивал счет.

«Гипероблако» вступило в контакт с Роуэном как раз перед его четырнадцатым возрождением, так как, хотя Рэнд и полагала, что восстановительный центр, куда отправляли Роуэна, находился вне сети, это не вполне соответствовало истине. Роуэн понимал, что «Гипероблако» явилось ему не во сне, поскольку контакт отличался ясностью, недоступной обычным снам. Роуэн был резок и нетерпелив. Потом он сожалел об этом, но сделать уже ничего не мог. Оно поймет. «Гипероблако» ведь – одно сплошное понимание и сочувствие.

Главное, что вынес Роуэн из этого короткого разговора с сущностью, которая управляла миром, состояло совсем не в том, что он сможет изменить мир. Главным было осознание того, что пока он этого не сделал. Сколько бы недостойных своего звания жнецов он ни убил – все оставалось по-прежнему. Фарадей был прав: нельзя повернуть прилив вспять, просто поплевывая в море. Нельзя полоть уже засеянное поле. Возможно, если сам Фарадей найдет утраченные записи Основателей, это изменит мир гораздо быстрее, чем простое убийство плохих жнецов.

Когда Роуэн открыл глаза после четырнадцатого воскрешения, его ждала Жнец Рэнд. До нее никто не приходил. Вскоре явится сестра, проверит наличие жизненно необходимых функций, притворится любезной, а затем вызовет охранников, чтобы те забрали Роуэна. Но на этот раз все было по-другому.

– Почему ты здесь? – спросил Роуэн. – Сегодня мой день рождения?

И он понял, что это вполне могло оказаться реальностью – между восстановлениями пролетело столько дней, что он уже не был уверен в текущей дате.

– Как тебе это удается? – спросила она. – Ты раз за разом возвращаешься настолько готовым к поединку, что я уже ничего не понимаю.

Она встала.

– Ты давно должен был сломаться, – сказала она. – Но все не ломаешься. Что происходит?

– Мне доставляет удовольствие рушить ваши планы.

– Пусть он выиграет, – сказала она. – Это все, что от тебя требуется.

– А что потом? – спросил Роуэн. – Как только выиграет, тут он меня и прикончит.

Рэнд улыбнулась.

– Нет, – покачала она головой. – Ты нужен ему живым, чтобы во время расследования швырнуть тебя к ногам Совета Верховных Жнецов.

Рэнд выполнила обещание и после того, как Роуэна в первый раз восстановили, рассказала ему о том, что произошло на конклаве. О голосовании на должность Высокого Лезвия, и о том, как Ситра вставила им здоровенную палку в колеса.

– Единственное, что сделает Совет, так это распорядится по-быстрому меня убить.

– Согласна, – кивнула головой Рэнд. – Поэтому лучшее, что ты можешь сделать в эти свои последние дни, так это позволить Годдарду победить. Годдарду. Победить. Позволить…

Последние дни, подумал Роуэн. Похоже, он не очень внимательно отмерял свое время, если осталось всего несколько дней. Расследование было назначено на первое апреля. Неужели эта дата уже приближается?

– Ты бы попросила меня поддаться Тигру, если бы поединок шел между нами? – спросил он Рэнд, и ему показалось, что в лице ее что-то промелькнуло. Тень сожаления, возможно? Искра совести? Роуэн не верил, что она на такое способна, но можно было попытаться заглянуть и поглубже.

– Конечно, нет, – ответила Рэнд. – Потому что Тигр, если бы он проиграл, не стал бы резать тебе глотку или вырывать сердце.

– Слава богу, Годдард не вышибает мне мозги.

– Он хочет, чтобы ты все помнил, – сказала Рэнд. – Помнил все, что он с тобой делает.

Роуэн находил это забавным. Годдард не мог пойти на самые крутые меры потому, что воспоминания Роуэна, содержащиеся в глубинной памяти «Гипероблака», не обновлялись с тех пор, как он вышел из зоны действия сети. То есть, если бы Годдард повредил Роуэну мозг, последние воспоминания были бы о том, как его захватил Жнец Брамс. Память обо всех мучениях, что он претерпел от рук Годдарда, была бы начисто стерта. А нет воспоминаний – нет и мучений!

Глядя на Рэнд, Роуэн пытался понять, какие страдания пришлось вынести ей. Конечно, Годдард не был с ней так жесток, как с Роуэном, но тем не менее в ее глазах иногда сквозила печаль. Боль. Желание. Тигр давно умер, но он все еще был с ней.

– Сначала в смерти Тигра я винил Годдарда, – сказал Роуэн спокойно. – Но это был твой выбор, а вовсе не Годдарда.

– Ты напал на нас, – отозвалась Рэнд. – Сломал мне позвоночник. Из той горящей часовни я вынуждена была выползать на руках.

– То есть так ты мне отплатила, – произнес Роуэн, с трудом подавляя гнев. – Я понимаю. Но тебе ведь его не хватает, верно? Не хватает Тигра.

Это был не вопрос, а скорее наблюдение.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Да, я прав, – сказал Роуэн, глубже забивая занозу в душу Рэнд. – Ты, по крайней мере, хоть наделила иммунитетом его семью?

– Не было необходимости. Родители оставили его задолго до совершеннолетия. Когда я его нашла, он жил один.

– Но ты хоть сообщила им, что он умер?

– А зачем? – ответила Рэнд, и он почувствовал, что она начинает защищаться. – И какое мне, вообще, до этого дело?

Роуэн понимал, что загнал Рэнд в угол, и мог бы позлорадствовать. Но он не стал этого делать – как и в поединке по системе «Бокатор», над прижатым к полу соперником злорадствовать не принято. Положено просто предложить ему сдаться.

– Ужасно, наверное, смотреть на Годдарда и понимать, что он – не тот, кого любишь! – сказал он.

Лицо Рэнд словно заледенело.

– Охранники отвезут тебя, – сказала она. – И если ты еще раз попробуешь забраться мне в душу, не Годдард, а я выбью из тебя мозги.

До окончания всей серии поединков Роуэн умирал еще шесть раз, но ни разу не позволил Годдарду выиграть. Не то чтобы Годдард был совсем безнадежен, но между его телом и головой все еще не возникла достаточно тесная связь, и Роуэн этим умело пользовался.

– Тебе предстоит испытать самое страшное мучение, – сказал Роуэну Годдард, когда тот в последний раз очнулся после процедуры восстановления. – Тебя подвергнут жатве перед Советом Верховных Жнецов, и ты исчезнешь навеки. Ты не останешься даже сноской на страницах истории. Тебя просто сотрут – как будто ты никогда и не жил.

– Думаю, мысль моя покажется сущим кошмаром, – ответил Роуэн, – но я никогда не испытывал неодолимого желания сделать свою жизнь центром существования Вселенной. Я вполне готов и исчезнуть.

Годдард посмотрел на него с нескрываемой ненавистью, которая вдруг на мгновение сменилась сожалением.

– Ты мог бы прославиться как величайший из жнецов, – сказал он. – Бок о бок мы упрочили бы наше присутствие в мире.

Он покачал головой и закончил:

– Нет более печального зрелища, чем зрелище утраченных возможностей.

Роуэн, конечно же, утратил множество разнообразных возможностей, но что было совершено, того не изменить. Он сделал свой выбор и жил сообразно с ним. «Гипероблако» дало ему тридцать девять процентов вероятности того, что он изменит этот мир, а потому его шансы были не так уж и плохи. Сейчас его должны отвезти в Стою, и, если Годдард успешно пройдет через расследование, Роуэн закончит там свои дни.

Но в Стое будет и Ситра.

Если надеяться Роуэну уже не на что, он будет хотя бы думать, что, может быть, увидит ее перед тем, как глаза его закроются навеки.

Глава 38 Три важные встречи

ОДИН МИЛЛИАРД ТРИСТА МИЛЛИОНОВ человеческих взаимодействий одновременно – вот масштабы объемов коммуникации, в которой я либо участвую непосредственно, либо обеспечиваю их средствами мониторинга. 27 марта в Год Хищника состоялись три встречи, которые я выделяю как наиболее важные.

Первый разговор был сугубо частным, и у меня не было доступа к детальной информации. Все, что я могу – это высказать основанные на косвенных данных предположения относительно содержания встречи. Произошла она в Сан-Антонио, в Техасе, в жилом доме о шестидесяти трех этажах, на самом верху которого располагается пентхаус, принадлежащий Жнецу Эйн Рэнд.

В этом жилом здании у меня нет камер – в полном соответствии с законами, относящимися к данному региону. Тем не менее уличные камеры зафиксировали прибытие группы высококвалифицированных ученых – инженеров, программистов и даже одного специалиста по биологии моря. Мои предположения состоят в том, что Жнец Годдард мог заманить их сюда, чтобы уничтожить. У него просто-таки мания – убивать тех, кто служит мне посредством участия в научных разработках. Особенно нетерпим Годдард к специалистам в области космических исследований. Только в прошлом году он подверг жатве несколько сотен людей, которые трудились в лаборатории, создающей двигатели на магнитной тяге, – с их помощью эти талантливые инженеры собирались дать человечеству средство путешествовать по дальнему космосу. А незадолго до этого жатве подвергся гениальный изобретатель системы глубокого анабиоза: его убийство было замаскировано под массовую жатву в самолете.

Я не могу выступить с обвинениями, поскольку располагаю не фактами, а лишь обоснованными предположениями относительно мотивов Годдарда. Также нет у меня и доказательств, подтверждающих факты диверсии, погубившей колонии на Луне, Марсе и на орбитальной станции. Но я твердо знаю одно: Годдард часто смотрит на ночное небо, но видит не звезды, а черноту космоса, их разделяющую.

Несколько часов я пребывало в ожидании, но никаких признаков того, что в здании идет жатва, не было. К моему удивлению, гости покинули здание вскоре после наступления темноты. О том, что происходило в пентхаусе, они не говорили. Но, судя по напряженному выражению их лиц, понятно было, что ни один из них ночью не уснет.

Второй достойный внимания разговор состоялся в Истмериканском городке Саванна – населенном пункте, где я самым тщательным образом пытаюсь сохранить очарование культуры эпохи смертных.

Тихая кофейня. Кабинет в ее дальнем углу. Три жнеца и один помощник. Два кофе, латте и горячий шоколад. Жнецы – в обычных одеждах, что позволяет им тайно встречаться на виду у всего мира. Мои камеры в самом заведении аккуратно выведены из строя Жнецом Майклом Фарадеем, о котором известно, что он покончил с собой около года назад. Это не страшно, поскольку через несколько столов от этой компании сидит мой робот с камерой и попивает чай. Робот лишен и сознания, и вычислительных способностей – оставлена лишь способность подражать людям и копировать их действия. Простое устройство, разработанное с единственной целью – минимизировать количество слепых зон, чтобы я могло более успешно служить человечеству. А сегодня служить человечеству – значит, подслушивать разговоры.

– Я страшно рада видеть тебя, Майкл, – сказала Жнец Кюри.

В свое время я было свидетелем зарождения романтических отношений между этой парой жнецов, а также глубокой и искренней дружбы, которая за этим последовала.

– И я тебя, Мари.

Робот отвернулся от четверки. Мне это не грозит никакими последствиями, поскольку точечные микрокамеры у робота встроены не в глаза – они расположены по всей окружности шеи и прикрыты полупрозрачной искусственной кожей, обеспечивая, таким образом, одновременный и полный обзор всего помещения. В грудь, бока и спину робота встроены мощные микрофоны. Голова же у него пуста и заполнена полистирольной пеной – так в ней не рискнут завестись насекомые, которые в этой части мира просто кишмя кишат.

Фарадей повернулся к Жнецу Анастасии. На губах его теплая, отеческая улыбка.

– Я вижу, наша ученица выросла в настоящего жнеца, – проговорил он.

– Мы можем ею гордиться.

Капилляры под кожей лица Жнеца Анастасии слегка расширились. Похвала заставила ее щеки порозоветь.

– О, но, мне кажется, я веду себя невежливо, – сказал Жнец Фарадей. – Позвольте познакомить вас с моей помощницей.

Сидящая рядом с Фарадеем молодая женщина, хранившая вежливое молчание, пожала протянутую Жнецом Кюри руку:

– Здравствуйте, я Мунира Атруши.

Потом, словно в раздумье, она пожала руку и Жнецу Анастасии.

– Мунира из Израебии, из Большой библиотеки. Бесценный помощник в моих исследованиях.

– Что за исследования? – поинтересовалась Анастасия.

– Историко-географические, – ответил Фарадей после недолгого колебания и, явно не готовый продолжать разговор в этом русле, сменил тему:

– И что, сообщество жнецов подозревает, что я жив?

– Мне кажется, нет, – ответила Жнец Кюри. – Хотя, как я думаю, многим хотелось бы, чтобы это было именно так.

Жнец Кюри пригубила латте, температура которого соответствовала, по моим расчетам, ста семидесяти шести градусам по Фаренгейту. Опасно – может обжечь губы. Но Жнец Кюри действует аккуратно.

– Если бы ты появился на последнем конклаве так же, как это сделал Годдард, ты бы легко завоевал его, и, уверена, тебя бы избрали Высоким Лезвием.

– Из тебя получится замечательное Высокое Лезвие, – с ноткой восхищения в голосе проговорил Фарадей.

– Может быть, – отозвалась Кюри. – Но есть небольшая загвоздка.

– Вы справитесь, Мари, – принялась уверять ее Анастасия.

– А ты, – произнес Фарадей, – будешь ее первым помощником.

Мария подняла брови, не уверенная, что Фарадей прав. Анастасия заметила это.

– Третьим помощником, – уточнила она. – Первым и вторым станут Сервантес и Мандела. В конце концов, я всего лишь младший жнец.

– И, в отличие от Ксенократа, я не буду загружать своих помощников всякими мелочами, – сказала Кюри.

Мне нравится тон Жнеца Кюри – она настоящее Высокое Лезвие. Хотя никаких контактов с сообществом жнецов у меня нет, я способно разглядеть достойного лидера. Ксенократ был хорошим чиновником, и больше ничего. Но нынешние времена требуют чего-то исключительного. Я не осведомлено в результатах голосования. Поскольку сервер сообщества жнецов отрезан от моей сети, могу только надеяться, что в результате либо голосования, либо расследования Жнец Кюри будет-таки назначена на эту должность.

– Хотя я очень рада тебя видеть, Майкл, – сказала Жнец Кюри, – ты вызвал нас не просто для того, чтобы повидаться, верно?

Она бегло оглядела зал, лишь на мгновение задержавшись взглядом на человеке, сидящем от нее на расстоянии в несколько столов и меланхолично попивающем чай. Но этот «человек» просто притворяется, что пьет чай, так как его внутренний резервуар уже полон жидкости и нуждается в опорожнении.

– Нет, конечно, – признал Жнец Фарадей, – и прошу извинить меня за то, что вытащил вас так далеко из дома. Но наша встреча в Мидмерике привлекла бы ненужное внимание.

– А мне нравится Истмерика, – сказала Кюри. – Особенно прибрежные районы. Хочется побыть здесь подольше, но со временем всегда напряженка.

Они с Анастасией ждут, что Фарадей объяснит им причины вызова. Мне тоже интересно. Слушаю внимательнейшим образом.

– Мы отыскали нечто совершенно необычное, – начал Фарадей. – Когда я расскажу вам, что это, вы подумаете, что я сошел с ума. Но это не так, уверяю вас.

Он остановился и обратился к своей помощнице:

– Мунира! Поскольку открытие сделали вы, будьте так добры, расскажите о нем нашим друзьям.

– Конечно, ваша честь!

Мунира достала и разложила на столе карту Тихого океана, покрытую сетью авиамаршрутов. На карте ясно видна зона, через которую никогда не пролетал ни один самолет. Мне эта зона совершенно неинтересна. Я никогда не проводило самолеты над этим местом просто потому, что есть более удобные маршруты, где я использую преимущества доминирующих воздушных потоков. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что на это слепое пятно я никогда не обращало внимания.

Фарадей и Мунира предположили, что слепое пятно было местом расположения таинственной Страны Нод, которую Отцы-основатели сочли наиболее удобным местом для сохранения всего ценного и важного, чем владело сообщество, – на тот случай, если оно станет жертвой какой-нибудь катастрофы.

– Гарантий, конечно, никаких, – сказала Мунира. – Единственное, что нам известно, так это то, что слепое пятно существует. Мы полагаем, что Основатели запрограммировали «Гипероблако» таким образом, чтобы оно не замечало существования этого места. Они спрятали Страну Нод от всего остального мира, и о причине этого мы можем лишь догадываться.

Меня эта теория нисколько не беспокоит. Хотя и должна. А потому беспокоит меня то, что эта теория мне малоинтересна.

– Ты должен простить меня, Майкл, за то, что мои заботы продиктованы текущим днем, – сказала Жнец Кюри. – Если Годдард станет Высоким Лезвием, он отворит двери, закрыть которые будет уже невозможно.

– Вам нужно поехать вместе с нами в Стою, Жнец Фарадей, – вступила в разговор Анастасия. – Совет Верховных Жнецов прислушается к вашему мнению.

Конечно же, Жнец Фарадей отклонил это приглашение, покачав головой.

– Верховные уже знают, что здесь происходит, и их мнения по поводу истинного пути мирового сообщества жнецов разделились.

Он помолчал, глядя на карту, все еще разложенную на столе.

– Если сообщество жнецов впадет в хаос, только то, что хранится в Стране Нод, сможет его спасти.

– Но мы даже не знаем, что там хранится! – воскликнула Анастасия.

На что Фарадей ответил:

– Есть только один способ узнать это.

Сердце Жнеца Кюри ускорилось с семидесяти двух до восьмидесяти четырех ударов в минуту – результат мощного выброса адреналина в кровь.

– Если какая-то область Земли была спрятана от человечества на сотни лет, невозможно сказать, что она скрывает. «Гипероблако» не контролирует эту территорию, а это означает, что там может быть опасно, даже смертельно опасно. А восстановительных центров – случись что-нибудь с вами – там нет.

К слову сказать, мне приятно то, что сказала Жнец Кюри: мое отсутствие превращает эту местность в нечто страшное для человека. Хотя само я не вижу в этом ничего страшного. Для меня здесь нет никакой проблемы. Хотя я и должно осознавать проблематичность этой ситуации. Следует тщательно проанализировать отсутствие у меня этой озабоченности.

– Мы оценили опасность, – сказала Мунира, – и именно поэтому мы сперва отправимся в старый дистрикт Колумбия.

На упоминание дистрикта Колумбия физиология Жнеца Кюри ответила резкой реакцией. Самые известные ее деяния были совершены именно здесь – еще до того, как я разделило Северную Мерику на более компактные регионы.

Хотя я никогда не просило ее вмешиваться в дело свержения остатков коррумпированного правительства, я не могу отрицать, что ее участие в этом значительно упростило мою задачу.

– И зачем было туда ездить? – спросила Жнец Кюри, не скрывая своего неодобрения. – Там ведь нет ничего, кроме развалин да воспоминаний, которые было бы лучше стереть из памяти.

Мунира объяснила:

– В дистрикте Колумбия живут историки, которые поддерживают в рабочем состоянии старую Библиотеку Конгресса. И там есть информация на старых носителях, которой может и не оказаться в глубинном сознании «Гипероблака».

– Я слышала, это место кишмя кишит фриками, – сказала Анастасия.

Мунира бросила на нее взгляд, полный высокомерия.

– Я, может быть, и не жнец, – сказала она. – Но я была учеником Жнеца Бен-Гуриона и знаю, как обращаться с фриками.

Жнец Кюри положила руку на ладонь Жнеца Фарадея, отчего ритм его сердца слегка ускорился.

– Майкл! – попросила она. – Подожди до окончания расследования. Если все пройдет так, как мы надеемся, я организую в это место официальную экспедицию. А если нет, я присоединюсь к тебе, потому что не хочу принадлежать сообществу, которым будет командовать Годдард.

– Это дело, не терпящее отлагательства, Мари, – покачал головой Фарадей. – Боюсь, тучи стремительно сгущаются над сообществом, и не только в Мидмерике. Волнения идут по всем регионам. В Верхней Австралии новые жнецы провозгласили себя «Гвардией обоюдоострых лезвий», и к ним примыкает все больше сторонников. В Транссибири сообщество жнецов раскололось на шесть фракций, а Чильаргентинский регион вообще находится на пороге гражданской войны, хотя тамошние жнецы этого и не признают.

Эти проблемы, равно как и другие, не менее серьезные, не ускользнули и от моего внимания, поскольку я имело доступ и к иным источникам информации. Но было приятно, что кто-то, кроме меня, озабочен глобальными вопросами и имеет перед собой столь широкую картину.

Анастасия пребывала в нерешительности, словно разрывалась между двумя своими учителями.

– Если Основатели предпочли удалить это место из памяти человечества, – сказала она, – то, может быть, нам следует уважать их решение?

– Да, они решили спрятать его, – вмешалась Мунира. – Но это не означает, что оно должно было, по их замыслу, исчезнуть окончательно.

– Откуда вам знать, что думали Основатели? – возмутилась Анастасия.

Эти двое, как было видно, с большим трудом выносили друг друга – как маленькие дети, конкурирующие за внимание родителей.

Тем временем официант, без спросу, принялся убирать со стола пустые чашки, что едва не взорвало Жнеца Кюри. Но она сдержалась – в обычной одежде, с волосами, собранными в пучок, она здесь – всего лишь обычная посетительница.

– Я вижу, что отговорить тебя невозможно, Майкл, – сказала наконец Кюри, когда официант отошел. – Но чем мы можем тебе помочь?

– Я просто хочу, чтобы вы знали об этом, – отозвался Фарадей. – Только вам я открыл суть того, что мы нашли… и куда мы отправимся.

Конечно, это была не вся правда.

Третий разговор был не так важен для всего мира, как для меня.

Он произошел в монастыре тоновиков, в самом сердце Мидмерики. Мои камеры скрытно установлены по всему монастырю. Хотя тоновики и ненавидят жнецов, ко мне они относятся хорошо, поскольку я защищаю их право на существование в мире, жителям которого хотелось бы, чтобы они исчезли. Тоновики могут говорить со мной не так часто, как прочие люди, но они знают, что я появлюсь именно тогда, когда у них возникнет во мне необходимость.

Монастырь сегодня посетил жнец. Это всегда плохо. Мне пришлось стать свидетелем бойни, устроенной в тонистском монастыре Жнецом Годдардом и его подручными в начале Года Капибары. Все, на что я было способно, так это терпеливо ждать, пока мои камеры не расплавились в пламени. И я надеялось, что этот визит был иной природы.

Жнецом был Досточтимый Жнец Сервантес, который ранее принадлежал к Франкоиберийскому сообществу. Он покинул те края несколько лет назад и примкнул к Мидмериканскому сообществу. Конечно же, он пришел в монастырь не с целью совершения акта жатвы, поскольку именно из-за нежелания уничтожать тоновиков он покинул прежнее место жительства.

Никто не вышел, чтобы поприветствовать его у длинной каменной колоннады, ведущей во внутренний дворик монастыря. Мои камеры развернулись и принялись следить за его маршрутом – это то, что жнецы называют «молчаливым салютом» и научились полностью игнорировать. Сервантес шел так, словно знал, куда идет, хотя это не так. Обычное поведение для жнеца. Он дошел до комнаты приема посетителей, где брат Маклауд, сидящий за столом, раздавал брошюры тем потерянным душам, что ищут сочувствия и смысла жизни. Песочно-коричневого цвета мантия Жнеца Сервантеса напоминает мешковину, которую носят тоновики, что заставляет последних относиться к Сервантесу с меньшей антипатией.

Если обычных граждан брат Маклауд приветствует со всем возможным теплом и добросердечием, то жнецам в этом отказано – особенно после того, как жнец сломал ему руку.

– Что вам угодно? – спросил брат Маклауд.

– Я ищу Грейсона Толливера.

– Мне очень жаль, но здесь нет никого, кто носил бы это имя.

Сервантес взохнул и сказал:

– Поклянитесь Великим Резонансом.

Брат Маклауд помрачнел.

– Я не обязан делать ничего из того, что вы предлагаете.

– Итак, – сказал Жнец Сервантес. – Ваш отказ поклясться говорит о том, что вы лжете. Значит, перед нами проблема выбора. Вариант первый: я долго и тщательно ищу Грейсона Толливера и, в конце концов, нахожу. Вариант второй: вы сразу приводите его ко мне. Но в первом случае я, разозлившись, могу ненароком подвергнуть жатве нескольких тоновиков. Второй вариант предпочтительнее для всех заинтересованных сторон.

Брат Маклауд колебался. Тоновики не большие мастера самостоятельно принимать решения. Я пришло к выводу, что в этом и состоит главная выгода от того образа жизни, который они выбирают: если все решения принимаются за тебя, то – никакого стресса!

– Я жду, – сказал Сервантес. – Тик-так!

– Брат Толливер нашел здесь религиозное убежище, – наконец сказал брат Маклауд, – и вы не имеете права подвергнуть его жатве.

Сервантес вновь вздохнул.

– Нет, – сказал он, поправляя Маклауда. – Я не имею права изымать его из монастыря. Но, поскольку у него нет иммунитета, я имею полное право подвергнуть его жатве, если на то будет моя воля.

– А она именно такова? – спросил брат Маклауд.

– Это не ваше дело, – ответил Жнец Сервантес. – А теперь отведите меня к брату Толливеру, или я скажу вашему викарию, что вы выдали мне тайные гармонии своей секты.

Эта угроза вызвала у брата Маклауда ужас, но и ярость одновременно. Он поспешил прочь и вернулся с викарием Мендозой, который принялся угрожать Сервантесу; тот же за словом в карман не полез, и, когда стало ясно, что от жнеца братьям не отвязаться, викарий Мендоза сказал:

– Я спрошу его, хочет ли он принять вас. Если да, я вас провожу. Если нет, мы станем защищать его даже ценой собственной жизни.

Викарий ушел и через пару минут вернулся.

– Следуйте за мной, – сказал он.

Грейсон Толливер ждал жнеца в меньшей из двух часовен, находящихся на территории монастыря. Это была часовня для личных раздумий, и здесь же стоял небольшой камертон и лохань с грязной водой у алтаря.

– Мы будем за дверями, брат Толливер, – сказал викарий. – Если понадобимся, зови.

– Хорошо, – ответил Толливер, – нужно будет, позову.

Казалось, он хотел поскорее покончить с этим.

Викарий и брат Маклауд вышли, закрыв дверь. Я осторожно повернуло камеру, расположенную в глубине часовни, стараясь, чтобы металлическое жужжание не помешало встрече.

Сервантес приблизился к Грейсону, который стоял на коленях во втором ряду скамей, установленных в часовне. Юноша даже не посмотрел на жнеца. Телу, голове и коже он вернул обычное их состояние, а черные волосы сбрил, и теперь у него на голове топорщился аккуратный ежик естественного цвета.

– Если вы явились, чтобы подвергнуть меня жатве, делайте это побыстрее, – сказал он. – И чтобы поменьше крови, а то кому-то придется убирать.

– Вам так не терпится покинуть этот мир? – спросил Сервантес.

Грейсон не ответил, тогда Сервантес представился и сел рядом с юношей, не говоря пока о цели своего визита. Наверное, хотел понять, достоин ли Грейсон Толливер его внимания.

– Я сделал кое-какие запросы на ваш счет, – сказал Сервантес.

– И что, нашли что-нибудь интересное?

– Да, – покачал головой жнец. – Оказывается, Грейсона Толливера не существует. Я знаю, что настоящее ваше имя Слейд Мост и вы спихнули с моста целый автобус.

Грейсон рассмеялся:

– Вы нашли историю моего темного прошлого?

Он не хотел разуверять Сервантеса ни в чем.

– Вам повезло.

– Я знаю, – продолжил Сервантес, – что вы каким-то образом были вовлечены в заговор против Жнецов Анастасии и Кюри, и Жнец Константин готов все здесь перевернуть с ног на голову, чтобы найти вас.

Грейсон повернулся к Сервантесу.

– Так вы работаете на него? – спросил он.

– Я ни на кого не работаю, – отозвался Сервантес. – Я работаю на человечество и во имя человечества, как и все жнецы.

Он перевел взгляд на серебряный камертон, торчащий из алтаря. Потом продолжил:

– У меня дома, в Барселоне, тоновики доставляют людям гораздо больше неприятностей, чем здесь. Нападают на жнецов, из-за чего, защищаясь, жнецы вынуждены подвергать их жатве. Я перевыполнял свою квоту за счет тоновиков, которых я совсем не хотел убивать, но они лишили меня возможности выбора. Это была одна из причин, по которым я переехал в Мидмерику, хотя иногда я начинаю сожалеть об этом.

– Так зачем вы пришли сюда, ваша честь? – спросил Грейсон. – Ради того, чтобы лишить меня жизни? Вы могли бы это сделать уже давно.

– Я пришел по просьбе Жнеца Анастасии.

Поначалу мне показалось, что Грейсон обрадовался, но потом радость сменилась горечью. Как же много бед выпало на его долю! И я совсем не этого хотело.

– Она слишком занята, чтобы самой меня проведать? – спросил он.

– Да, – отозвался Сервантес. – Занята по горло делами сообщества.

Деталей, однако, не прояснил.

– Ну что ж, – покачал головой Грейсон. – Я жив, и вокруг меня люди, которые заботятся о том, чтобы мне было хорошо.

– Жнец Анастасия предлагает вам более безопасный и более комфортный способ существования, чем здесь, среди тоновиков, – сказал Сервантес. – В Амазонии. У нее там есть друг, который готов вам помочь.

Грейсон оглядел часовню, обдумывая предложение Сервантеса. И ответил риторическим вопросом:

– А кто говорит, что я жажду куда-то уехать?

Сервантес был удивлен.

– Вы хотите сказать, что прозябать в этом монастыре лучше, чем жить в безопасности и комфорте? – спросил он.

– Конечно, интонирование – это полный мрак, – усмехнулся Грейсон, – но я уже привык. А люди здесь очень хорошие.

– Да уж. Без мозгов, зато хорошие.

– Они дали мне почувствовать, что я не один, – продолжал Грейсон. – У меня такого никогда раньше не было. Конечно, мне противно и мычать их гаммы, и участвовать в дурацких ритуалах, но это – плата за то, что я получаю.

Сервантес презрительно хмыкнул:

– Вы предпочитаете жить по лжи?

– А если я от этого счастлив?

– А вы счастливы?

Грейсон задумался. Мы с ним задумались вместе. Я живу исключительно и только по правде. Интересно, а если попробовать жить по лжи – это оптимизирует конфигурацию моей эмоциональной компоненты?

– Викарий Мендоза считает, что я могу найти свое счастье среди тоновиков, – сказал наконец Грейсон. – После всего, что я натворил – с автобусом и покушениями, – я думаю, мне стоит не упускать своего шанса.

– Могу ли я как-то разубедить вас?

– Нет, – ответил Грейсон с гораздо большей уверенностью, чем чувствовал минуту назад. – Считайте, что вы выполнили просьбу Жнеца Анастасии. Она предложила мне безопасность и комфорт. Вы передали мне ее предложение. Теперь вы можете идти.

Сервантес встал, оправил мантию.

– Ну что ж, мистер Мост. Всего хорошего.

Сервантес подошел к дверям и мощным толчком распахнул их, сбивая с ног подслушивавших его разговор с Грейсоном брата Маклауда и викария Мендозу.

Когда жнец удалился, викарий вошел в часовню, чтобы посмотреть, как там Грейсон, но тот отказался от его услуг, уверив, что с ним все в порядке.

– Мне нужно поразмышлять, – сказал он, и викарий улыбнулся.

– Понятно. Это скрытая форма требования: «Оставьте меня в покое». Можно еще сказать: «Я хочу постичь суть резонанса». Работает так же хорошо.

И он ушел, закрыв за собой дверь. Я навело фокус на Грейсона, пытаясь прочитать что-нибудь на его лице. Увы, я не умею читать мысли людей. Конечно, можно было бы разработать специальную технологию, но это было бы покушением на частную жизнь. Однако в такие минуты мне хочется не только наблюдать, но и общаться.

И вдруг Грейсон заговорил со мной.

– Я знаю, что ты смотришь на меня, – сказал он, и голос его разнесся под сводами пустой часовни. – Слушаешь. Знаешь, что случилось со мной за эти последние месяцы.

Пауза. Грейсон замолчал. Молчало и я. Хотя и не по своей воле.

Грейсон закрыл глаза и, полный отчаяния, глотая слезы, взмолился:

– Прошу тебя, скажи, что ты здесь. Мне нужно знать, что ты про меня не забыло. Прошу тебя, «Гипероблако»…

Как быть? На его идентификационной карточке по- прежнему краснеет буква «Ф». Четыре месяца он обязан носить этот знак отверженных, и я не могу отвечать. Меня связывают мои собственные законы.

– Прошу тебя, – всхлипывает Грейсон, и горе его столь велико, что наночастицы, отвечающие за его эмоциональное состояние, не справляются.

– Пожалуйста, дай знак. Это все, о чем я прошу. Просто знак, что ты не оставило меня.

И тут я понимаю: хотя есть закон, запрещающий мне прямое общение с фриками, нет никаких ограничений на знаки и всевозможные чудеса!

– Прошу тебя…

И я решаюсь. Я выхожу в систему электрических сетей и приглушаю свет. Не только в часовне, но и во всей Вичите. Огни во всем городе мигают в течение одной целой трех десятых секунды. Все – ради Грейсона Толливера. Чтобы он понял, как он дорог мне, как я сострадаю ему и как непоправимо было бы разбито мое сердце, если бы такое нарушение моих функций было возможно.

Но Грейсон не знает об этом. Он ничего не видит… потому что глаза его прикрыты так плотно, что, кроме своего отчаяния, он не замечает ничего.

Часть 6 Стоя и Страна Нод

Остров Стойкого Сердца, известный также как Стоя – пример взлета человеческой инженерной мысли. Когда я говорю «человеческой», я имею в виду именно это, и ничто иное. Хотя остров был создан на основе разработанных мной передовых технологий, спроектирован и построен он был исключительно человеческими руками, без всякого моего участия. Думаю, сообщество жнецов должно гордиться тем, что из-под его рук вышло столь удивительное сооружение.

Как можно догадаться, остров Стоя – это памятник коллективному «эго» сообщества. Не стоит думать, что это плохо. Здесь следует сказать кое-что об архитектуре человеческой души – структуре, сформировавшейся в горниле страстей, биологических по своей природе. В ее основе – дерзкое, высокомерное самомнение, от которого может захватить дух и которое стороннему взгляду может показаться оскорбительным.

Плавучий остров, располагающийся в Атлантическом океане, к юго-востоку от Саргассова моря, на полпути от Африки к Мерикам, является скорее огромным плавсредством, чем элементом географии. Округлой формы, четырех километров в диаметре, он сияет шпилями, украшен пышными парками и живописными водяными каскадами. Если смотреть на него сверху, остров напоминает символ сообщества жнецов – недремлющее око, охваченное по сторонам длинными изогнутыми лезвиями.

На острове нет моих камер. Это сделано намеренно и является естественным следствием закона о разделении сообщества жнецов и государства. Хотя мои камеры расставлены на бакенах по всей Атлантике, ближайшая к острову удалена от него на двадцать миль. Я вижу остров на расстоянии. Поэтому информация, которой я располагаю по поводу Стои, основана на знании того, что туда прибывает, и того, что покидает остров.

«Гипероблако»

Глава 39 Хищники за иллюминатором

ЖНЕЦЫ АНАСТАСИЯ И КЮРИ прибыли на принадлежащем сообществу шикарном самолете, украшенном столь богато, что внутренним убранством он напоминал скорее шале, чем самолет.

– Подарок от какого-то производителя авиалайнеров, – объяснила Жнец Кюри. – Даже самолеты у нас бесплатные.

На подлете лайнер сделал круг над островом, и Анастасии открылся по-настоящему захватывающий вид. Здания, расположившиеся среди роскошных садов, сияли хрусталем и белым титаном. В центре острова голубела огромная круглая лагуна, соединенная с морем проливом, – так называемый «глаз» острова. Сюда прибывали подводные корабли, и на ее поверхности качалось множество яхт и катеров, используемых для отдыха и развлечения. В центре «глаза», в отдалении от всего, располагался комплекс Всемирного Совета Жнецов, от которого на сам остров были перекинуты три моста.

– Впечатление гораздо сильнее, чем от картинок, – сказала Анастасия.

Жнец Кюри также выглянула в окно.

– Сколько бы я ни приезжала сюда, Стоя не перестает восхищать меня, – сказала она.

– И сколько раз вы здесь были?

– Наверное, с дюжину. Главным образом, в отпуске. Единственное место, где никто не смотрит на тебя странным взглядом. Никто не боится. Входишь в комнату и не становишься объектом всеобщего интереса. Только здесь, на острове, чувствуешь себя обычным человеком.

Хотя Анастасия и подозревала, что даже здесь Госпожу Смерть воспринимали как знаменитость.

Жнец Кюри объяснила: самую высокую башню, возвышавшуюся над собственным холмом, называли Башней Основателей.

– Там находится Музей сообщества жнецов, Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего, а также само сердце, именем которого остров и назван.

Но самое большое впечатление на Анастасию произвели семь одинаковых башен, на одинаковом расстоянии располагавшихся по краю «глаза». Каждая из башен предназначалась для одного из Верховных Жнецов, их помощников и многочисленного штата. Столица жнеческого сообщества была оплетена паутиной бюрократии – в не меньшей степени, чем Интерфейс Управления, с тем лишь отличием, что здесь, на острове, не было «Гипероблака», которое могло бы заставить бюрократические колесики вращаться быстрее. Иными словами, дела на острове решались со скоростью черепахи, а кое-какие из них и вовсе на многие месяцы не вылезали из долгих ящиков. Только самые неотложные из дел быстро попадали на стол Верховных жнецов. К таковым относилось и дело о выборах в Мидмерике. Анастасия могла гордиться – поднятая ею шумиха буквально сразу же, почти со скоростью света привлекла внимание Всемирного Совета, для которого трехмесячный срок ожидания был сопоставим с единым мигом.

– Стоя открыта для всех жнецов и их гостей, – объясняла Жнец Кюри. – Даже твоя семья может здесь пожить, если захочешь.

Анастасия представила своих родителей с Беном в городе жнецов, и у нее сразу же заболела голова.

По прибытии их встретил Жнец Сенека, первый помощник Ксенократа. Его тусклая бордовая мантия никак не вязалась с ярким, сияющим зеленью и бирюзой окружающим миром. Интересно, подумала Анастасия, а сколько жнецов привез с собой Ксенократ из Мидмерики? Три помощника ему положено по закону. А если он взял с собой слишком многих, возникнет нужда в новых учениках, что будет означать вероятность появления очередных «новых» жнецов.

– Добро пожаловать на Остров Стойкого Сердца! – уныло, как от него и ожидалось, произнес Сенека. – Я отвезу вас в вашу гостиницу.

Под стать остальным постройкам на острове, гостиница была высшим достижением передовых технологий. Полированные полы из зеленого малахита, сияющий хрусталем атриум и многочисленный персонал, готовый удовлетворить любую прихоть постояльцев.

– Почти Изумрудный город, – сказала Анастасия, вспомнив детскую сказку из эпохи мертвых.

– Да, – кивнула Жнец Кюри с озорной улыбкой, – и я действительно однажды покрасила глаза, чтобы они соответствовали цвету моей мантии.

Сенека стороной провел их по вестибюлю, где стояла нетерпеливая очередь приехавших в отпуск жнецов, а разгневанный жнец в белой мантии с перьями разносил в пух и прах кого-то из обслуживающего персонала за некомпетентность и нежелание выполнить какой-то его каприз. Некоторые жнецы не выносят ситуаций, в которых не являются «центром вселенной».

– Сюда, пожалуйста, – пригласил Сенека. – За вашим багажом я пришлю коридорного.

Именно здесь Анастасия заметила то, что маячило на самой грани ее восприятия с момента прибытия. И обратил ее внимание на этот факт маленький ребенок, который вместе со своей семьей ждал у лифта.

Мальчик показал пальцем на его двери и, обратившись к матери, спросил:

– Что значит «неисправен»?

– Это значит, что лифт не работает.

Но мальчик никак не мог переварить этот факт.

– Как же это лифт может не работать? – спросил он.

У матери ответа не нашлось, и вместо этого она дала ребенку шоколадный батончик, для отвлечения.

Но Анастасия вернулась мысленно к моменту их прибытия на остров. Их самолет, перед тем как сесть, вынужден был сделать несколько кругов – что-то было не то с системой обеспечения полетов. А снаружи терминала она увидела авто-такси с огромной царапиной, идущей через всю поверхность правой дверцы. Такого она никогда до этого не видела. А очередь в вестибюле? Там один из служащих говорил другому, что у них «барахлят» компьютеры. Как компьютер вообще может «барахлить»? В мире, знакомом Анастасии, все, включая компьютеры, просто работало. За это отвечало «Гипероблако». Как только какая-то система или машина переставала нормально функционировать, «Гипероблако» отправляло ремонтную бригаду, и та все налаживала. Ничто не пребывало в неисправности настолько долго, что могла понадобиться табличка «неисправно».

– А вы какие жнецы? – спросил мальчик, говоривший с акцентом, отчего слово «жнецы» в его устах прозвучало как «жинецы». Анастасия решила, что малыш приехал из Техаса, хотя и в самых южных частях Мидмерики люди добавляли в слова лишние гласные.

– Я Жнец Анастасия.

– Мой дядя – Досточтимый Жинец Говард Хьюз, – похвастался мальчик. – У нас у всех иммунитет. Дядя здесь проводит суминар, как правильно пользоваться охотничьим ножом.

– Семинар, – негромко поправила мальчика мать.

– Я только один раз использовала охотничий нож, – сказала мальчику Анастасия.

– Вы должны это делать как можно чаще! – сказал мальчик. – Этот нож на кончике обоюдоострый. Очень эффективный.

– Да, – согласилась Жнец Кюри. – По крайней мере, более эффективный, чем эти лифты.

Мальчик принялся размахивать руками, словно орудовал ножом.

– Когда-нибудь и я стану жинецом! – воскликнул он, из чего можно было сделать вывод, что этого не случится никогда. Если, конечно, в регионе не начнут верховодить жнецы из «новых».

Лифт подошел. Анастасия решила войти, но Сенека остановил ее.

– Этот идет вверх, – грустно сказал он.

– А нам не туда?

– Конечно, нет.

Анастасия взглянула на Мари, которая не выглядела удивленной.

– Они что, поселят нас в подвале? – спросила Анастасия.

Жнец Сенека окинул ее презрительным взглядом и не удостоил ответом.

– Ты забыла, – объяснила Жнец Кюри, – что мы находимся на плавучем острове. Около трети города расположено ниже ватерлинии.

Их номер оказался на седьмом субуровне, и украшало его огромное, от пола до потолка окно-иллюминатор, за которым носились ярко окрашенные тропические рыбы. Фантастической красоты вид частично заслоняла грузная фигура.

– Ну, вот вы и прибыли, – сказал Ксенократ и подошел, чтобы поприветствовать.

Ни Анастасия, ни Мари особенно не симпатизировали своему бывшему Высокому Лезвию. Анастасия никогда до конца не простила его за то, что тот обвинил ее в убийстве Жнеца Фарадея, но ее личная обида теперь была вытеснена необходимостью поддерживать дипломатические отношения.

– Мы не ожидали, что вы лично будете приветствовать нас, ваше сверхпревосходительство! – сказала Жнец Кюри.

Ксенократ пожал им руки в самой сердечной своей манере – обхватив обеими руками.

– Было бы нехорошо, если бы вы навестили меня в моем офисе, – отозвался Ксенократ. – Многие расценили бы это как знак фаворитизма в отношении дела о выборах в Мидмерике.

– Но вы здесь, – заметила Анастасия. – Означает ли это, что вы окажете нам поддержку в расследовании?

Ксенократ вздохнул.

– Увы, – сказал он. – Верховный Жнец Кало предложила мне отказаться от участия в расследовании. Она сочла, что мне трудно блюсти объективность, и, полагаю, она права.

Он взглянул на Жнеца Кюри. На мгновение показалось, что он отбросил свои обычные средства личной защиты и стал по-настоящему искренен.

– Мы, вероятно, не всегда ладили, Мари, – продолжил он. – Но я с вами согласен: Годдард как Высокое Лезвие – это катастрофа. Я искренне надеюсь на успех вашего запроса, и хотя голосовать мне не позволено, рассчитывайте на мою поддержку.

Как Анастасия заметила про себя, пользы от этого – ноль.

Она ничего не знала про остальных Верховных Жнецов. Жнец Кюри объяснила ей: двое из них симпатизировали идеям «новых», двое относились к ним резко отрицательно, а еще двое были темными лошадками. То есть расследование могло пойти разными путями.

Анастасия отвернулась к окну-иллюминатору, очарованная открывающимся видом. Приятное отвлечение от того, что происходило в комнате. Как славно быть просто рыбкой и не иметь иных забот, кроме того, чтобы выжить и не отбиться от стаи. Быть частью огромного целого, а не одиночкой в мире, который постоянно оборачивается к тебе своей враждебной стороной.

– Производит впечатление, не правда ли? – спросил Ксенократ, встав с ней рядом. – Стоя выполняет роль огромного искусственного рифа, но море на двадцать миль вокруг наполнено наночастицами, которые помогают нам контролировать морских обитателей.

Он снял со стены планшет.

– Взгляните!

Несколько прикосновений к монитору, и рыбки за окном исчезли, а через мгновение весь видимый сегмент моря оказался заполненным медузами, обманчиво безопасными в своих мягких танцующих движениях.

– Пейзаж за окном можно менять по собственному желанию, – сказал Ксенократ и протянул планшет Анастасии. – Попробуйте.

Анастасия взяла планшет и отослала медуз прочь. Потом обнаружила меню. Коснулась экрана. За окном появилась одна рифовая акула, потом другая, и вот уже все окно было заполнено голодными хищниками. Проплывая мимо окна, более крупная тигровая акула посмотрела на людей своими бездушными глазками.

– Вот. Более точная картина той ситуации, в которой мы находимся, – сказала Анастасия.

Верховного Жнеца Ксенократа эта фраза не развеселила.

– Никто не обвинит вас в избытке оптимизма, мисс Терранова, – произнес он, использовав старое имя Анастасии, чтобы хорошенько уколоть ее.

Наконец, он отвернулся от окна с акулами.

– Завтра мы увидимся на расследовании, – сказал он. – А пока я организовал для вас тур по городу, ну а вечером – лучшие места в театре. Будет, как я полагаю, «Аида».

И, хотя ни Мари, ни Анастасия не были в настроении ни для одного, ни для другого, отклонить приглашение они не смогли.

– Наверное, отвлечься на день нам действительно необходимо, – сказала Мари и, взяв планшет из рук Анастасии, отослала прочь морских хищников.

Оставив Жнецов Анастасию и Кюри, его сверхпревосходительство Верховный Жнец Ксенократ принялся осматривать подвластные ему просторы из стеклянного куба комнаты пентхауса, расположенного на самом верху Северо-мериканской башни, которую в его распоряжение предоставили после назначения на эту должность. Это была одна из семи подобных резиденций, и все семь башен стояли вдоль берега лагуны, центрального «глаза» Стои.

Ксенократ наблюдал, как прибывали и отчаливали роскошные субмарины, как носились по лагуне водные такси, а также развлекательные яхты и катера. Какой-то приезжий жнец пытался, не сняв мантии, покататься на реактивной водной доске, что было не лучшей затеей – мантия сработала как парус, жнеца снесло с доски, и он оказался в воде. Идиот. Идиоты – настоящее проклятье сообщества жнецов. Они могли быть наделены высокой мудростью, но рассудка и здравого смысла им явно не хватало.

Солнечные лучи били сквозь стеклянный потолок, и Ксенократу пришлось вызвать слугу, чтобы тот еще раз попытался наладить шторы, способные по желанию хозяина комнаты увеличивать, либо уменьшать потоки солнечного света. Вызов ремонтника был делом почти невозможным – даже для Верховного Жнеца.

– Это у нас только недавно так, – недовольно пробурчал слуга. – До того, как вы приехали, все работало нормально.

Как будто сам Ксенократ был виновен в том, что шторы сломались.

Ксенократ унаследовал этого слугу от Жнеца Хемингуэя. Только жнецы из окружения бывшего Верховного Жнеца должны были покончить с собой, остальной же штат освобождался от этой необходимости. Это обеспечивало некую преемственность, хотя Ксенократ и решил для себя, что со временем заменит весь старый персонал на новый, чтобы никто из слуг не сравнивал его с их прежним хозяином.

– Более чем странно то, что крыша моей резиденции сделана из стекла, – уже не в первый раз пожаловался Ксенократ. – В мои покои может заглянуть любой, пролетающий мимо на самолете или реактивном ранце.

– Да, но не кажется ли вам прекрасным хрустальный облик вашей башни?

Ксенократ с сомнением в голосе хмыкнул:

– Разве форма не вторична по отношению к функции?

– Не в сообществе жнецов, – отрубил слуга.

Итак, Ксенократ достиг сияющей вершины мира. Кульминации всех своих желаний. Но уже сейчас он задумался о следующей ступени, о новой вершине. Когда-нибудь он станет Верховным Лезвием. Даже если для этого придется подождать, пока все его новые коллеги не покончат с собой.

Но даже теперь, в этой новой высокой должности, Ксенократ был вынужден пережить чувство унижения. Из самого могущественного жнеца Мидмерики он превратился в самого младшего члена Всемирного Совета. И хотя все остальные его члены одобрили вхождение Ксенократа в их состав, это не означало того, что они собирались относиться к нему как к равному. Даже на этой заоблачной высоте нужно было платить по счетам, завоевывать уважение.

Например, перед самым утверждением, через день после того как Жнец Хемингуэй и его помощники-жнецы подвергли себя жатве, Верховное Лезвие Жнец Кало позволила себе ткнуть Ксенократа носом перед всеми остальными Верховными Жнецами.

– Такое количество ткани слишком обременительно, – сказала она, кивая на его монументальную мантию. – Особенно в наших жарких широтах.

И добавила с ехидной усмешкой:

– Вам следовало бы избавиться от излишков.

Конечно, она имела в виду не саму ткань, а то, что Ксенократу, чтобы прикрыть свои непомерные объемы, приходится тратить ее слишком много. Он покраснел как свекла, и, заметив это, Верховное Лезвие засмеялась:

– О, Ксенократ! Вы – истинный херувим!

Вечером Ксенократ вызвал техника, чтобы отрегулировать наночастицы и ускорить, таким образом, метаболизм в своем организме. Будучи Верховным Лезвием Мидмерики, Ксенократ намеренно увеличивал свой вес, дабы производить впечатление. Выглядел он в высшей степени импозантно, а его объемы наводили любого на мысль, что Ксенократ символизирует собой кое-что гораздо величественее, чем саму жизнь. Здесь же, среди Верховных Жнецов, он выглядел как растолстевший ребенок, случайно затесавшийся в команду спортсменов.

– Мы оптимизировали ваш метаболизм, – сказал ему техник, – и в течение шести-девяти месяцев вы выйдете на ваш оптимальный вес.

Слишком долгий срок, но выбора у Ксенократа не было. Уже хорошо, что ему не нужно будет сдерживать свой аппетит или напрягать себя упражнениями, как это делали люди эпохи смертных.

Пока он размышлял о своем медленно опадающем животе и о глупости развлекающихся внизу жнецов, явился слуга с самым озабоченным видом.

– Прошу простить, ваше сверхпревосходительство, но к вам посетитель, – сказал он.

– Это кто-нибудь, кого я хотел видеть?

Адамово яблоко на шее слуги заходило вверх-вниз.

– Это Жнец Годдард.

Вот уж кого Ксенократу вовсе не хотелось видеть!

– Скажи ему, что я занят.

Но не успел слуга выйти, чтобы передать слова Ксенократа, как в комнату ввалился сам Годдард.

– Ваше сверхпревосходительство! – радостно прокричал он. – Надеюсь, я не помешал вашим занятиям?

– Помешали, – отозвался Ксенократ. – Но, коли вы уже здесь, поделать с этим ничего нельзя.

Мановением руки он отослал слугу, смирившись с тем, что избежать разговора с Годдардом не удастся. Как там говорят тоновики? Что предначертано, того не избежать?

– Никогда не видел апартаментов Верховного Жнеца, – сказал Годдард, прохаживаясь по гостиной и оценивая взглядом все – от мебели до украшений. – Вдохновляет!

Ксенократу не хотелось тратить время на светскую беседу, а потому он сразу взял быка за рога.

– Хочу, чтобы вы знали, – сказал он, – что, как только вы вновь появились на людях, Эсме и ее мать были переправлены в тайное место, где вы их никогда не найдете. Поэтому, если собираетесь использовать их против меня, это не сработает.

– Ах да, Эсме! – проговорил Годдард так, словно вспомнил девочку впервые за долгое время. – Ваша милая дочурка! Как она поживает? Растет как сорная трава? Или как дикий кустарник? Я так скучаю по ней.

– Зачем вы пришли? – потребовал ответа Ксенократ, которого раздражали и присутствие Годдарда, и бьющие в глаза солнечные лучи, и, наконец, кондиционер, который никак не мог установить в комнате постоянную температуру.

– Равенства жажду, ваше сверхпревосходительство, – с улыбкой ответил Годдард. – Я знаю, что утром вы встречались со Жнецом Кюри. Теперь вам нужно поговорить и со мной – во избежание предвзятости.

– Я не боюсь признаться в своей предвзятости, – сказал Ксенократ. – Я не могу одобрить ни ваших идей, ни ваших деяний, Годдард. И не собираюсь держать это в тайне.

– И тем не менее вы решили избежать участия в завтрашнем расследовании.

Ксенократ вздохнул.

– Я сделал это по просьбе Верховного Лезвия Кало. Но я вновь спрашиваю вас, Годдард: зачем вы пришли?

И вновь Годдард принялся кружить вокруг да около:

– Хотел засвидетельствовать вам свое почтение и извиниться за свои прошлые неосмотрительные поступки, с тем чтобы между нами не было недоговоренностей.

Затем он раскинул руки в жесте проповедника, ладонями кверху.

– Вы видите, я изменился, – сказал он, глазами давая понять, что у него теперь новое тело. – И, если я стану Высоким Лезвием Мидмерики, в наших общих интересах будет поддерживать добрые отношения.

Затем он встал возле огромного окна, как несколькими минутами раньше Ксенократ, и посмотрел вниз с таким видом, словно это был его последний в жизни день.

– Я хочу знать, какие ветра дуют на совете, – сказал он.

– Разве вы не слышали? – усмехнулся Ксенократ. – На этих широтах не бывает ветров.

Но Годдард не обратил внимания на его сарказм.

– Я знаю, что Верховное Лезвие Кало и Верховный Жнец Кромвель отрицательно относятся к идеям «новых» жнецов, зато Верховные Жнецы Хидейоши и Амундсен нам сочувствуют.

– Если вы все знаете, почему спрашиваете? – спросил Ксенократ.

– Потому что Верховные Жнецы Зинга и Маккилоп пока никак не выразили своего отношения. Но я надеюсь, что вы сумеете повлиять на их решение.

– Но почему я должен так поступить? – спросил Ксенократ.

– Потому что, несмотря на свой безмерный эгоизм, как жнец вы, насколько мне известно, в высшей степени достойны уважения. И, как таковой, вы обязаны служить справедливости.

Он подошел на шаг ближе.

– Как и я, вы прекрасно знаете, что назначенное на завтра расследование будет руководствоваться чем угодно, но не законами справедливости. Я уверен, что ваши замечательные дипломатические навыки позволят вам убедить совет отбросить предубеждения и принять честное, справедливое решение.

– То есть сделать вас Высоким Лезвием после годичного вашего отсутствия, да еще и с семью процентами принадлежащего вам тела?

– Я об этом не прошу, – сказал Годдард. – Нет! Я прошу лишь о том, чтобы меня не дисквалифицировали как жнеца до объявления результатов голосования. Пусть свое слово скажут жнецы Мидмерики! Пусть их решение станет основным, каким бы оно ни было.

У Ксенократа закралось подозрение, что Годдард неким загадочным образом узнал, что выиграл выборы. В противном случае вряд ли он стал бы демонстрировать такое благородство.

– И это все? – спросил он. – Все, что у вас есть?

– В общем-то, нет, – ответил Годдард и перешел к главному. Не говоря ни слова, он сунул руку во внутренний карман своей мантии и извлек оттуда еще одну мантию, свернутую так, словно это был подарок. Он протянул мантию Ксенократу. Это была черная мантия Жнеца Люцифера.

– Вы… вы поймали его?

– Не только поймал, – ответил Годдард, – но и привез сюда, в Стою, чтобы он предстал перед судом.

Ксенократ сжал мантию в ладони. Он говорил Роуэну, что ему безразлично, поймают того или нет. И это было правдой: как только он был назначен Верховным Жнецом, поимка жнеца Люцифера автоматически становилась головной болью его наследника. Но, поскольку Роуэна поймал Годдард, это принципиально меняло весь расклад.

– Я намерен представить его завтра на расследовании, в качестве жеста доброй воли, – сказал Годдард. – И надеюсь, что это пойдет вам в плюс, а не в минус.

Ксенократу не понравилось то, как Годдард произнес эту фразу.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Я могу сообщить Совету, что к поимке Дэмиша привели предпринятые вами усилия, а я работал под вашим руководством.

Он помедлил, покачивая пресс-папье на столе, а потом продолжил:

– Но я также могу указать совету на вашу полную некомпетентность в деле расследования. Или это была не просто некомпетентность? Ведь Жнец Константин считается лучшим сыщиком во всех Мериках. А то, что Роуэн Дэмиш навещал вас в ваших банях, можно трактовать как свидетельство вашего с ним союзничества, если не дружбы. И, если люди знали об этих встречах, они могли подумать, что именно вы стоите за всеми преступлениями Жнеца Люцифера.

Ксенократ попытался сделать вдох, но не смог. Это было как удар в солнечное сплетение. Он уже видел кисть, которой Годдард намалюет грязное пятно на его репутации. Какое значение имеет то, что визит Роуэна в бани был полностью его собственной инициативой, а сам Ксенократ абсолютно не был в этом повинен. Этой инсинуации было достаточно, чтобы насадить его, Ксенократа, на шампур.

– Убирайтесь! – закричал он. – Убирайтесь, пока я не вышвырнул вас в окно!

– О, прошу вас, сделайте это! – весело произнес Годдард. – Мое новое тело жаждет разбиться о мостовую.

Но Ксенократ не двинулся с места, и Годдард рассмеялся. Не жестоким, не ехидным, а добродушным смехом. Дружеским, словно они с Ксенократом были лучшими друзьями.

– Вам не нужно ни о чем беспокоиться, дружище, – сказал Годдард. – Вне зависимости от того, что завтра произойдет, я не стану вас обвинять и никому не скажу о том, как Роуэн навещал вас. Более того, в качестве страховки я уже подверг жатве служащего, распускавшего сплетни. Выиграю я или проиграю завтра – ваша тайна останется со мной, потому что, что бы вы обо мне ни думали, я человек чести.

И вышел. Вышел в более развязной манере, чем раньше – давала знать мышечная память нового тела.

А Ксенократ понял, что Годдард не лжет. Он будет верен своему слову. Не станет возводить на него обвинений, не сообщит Совету о том, как Ксенократ отпустил Роуэна Дэмиша, вместо того чтобы арестовать его. Годдард пришел не шантажировать Ксенократа; его целью было дать понять ему, что он мог бы…

А это означало, что даже здесь, на вершине мира и власти, Ксенократ был всего-навсего жалким насекомым, которое Годдард зажал меж своими новыми, ворованными пальцами.

Гид, которая провела для Жнецов Кюри и Анастасии экскурсию по достопримечательностям острова, жила здесь более восьмидесяти лет и была горда тем обстоятельством, что ни разу в жизни не покидала этого места.

– Стоит вам обрести рай на земле, и вам уже никуда не захочется уехать, – сказала она.

Трудно было не испытать благоговения перед тем, что увидела Анастасия. Роскошные сады, раскинувшиеся повсюду, выглядели как естественный ландшафт, хотя были делом человеческих рук; переходы, соединявшие вершины башен, а также застекленные подводные тоннели, протянувшиеся от здания к зданию, каждый со своим, тщательно запрограммированным, набором морских обитателей – все это выглядело фантастически красиво.

В Музее сообщества жнецов они осмотрели Палату Стойкого Сердца, о котором Анастасия слышала так много рассказов, но в реальное существование которого не очень-то верила. Сердце плавало в стеклянном цилиндре, подсоединенное к внешним устройствам с помощью вживленных электродов. Оно сокращалось в постоянном ритме, и звук его толчков усиливался, чтобы все, находящиеся в Палате, могли его слышать.

– Мы говорим: Стоя жива, потому что у нее есть сердце, – сказала гид. – Это сердце – самый древний из всех живых организмов на Земле. Оно начало биться еще в эпоху смертных, ближе к началу двадцать первого века, было использовано в первых экспериментах по достижению бессмертия и с тех пор не останавливалось.

– А чье это сердце? – спросила Анастасия.

Гид изобразила недоумение; видно было, что такой вопрос ей до этого не задавали.

– Не знаю, – ответила она. – Какой-то случайный объект исследования, я полагаю. Эпоха смертных была временем варваров. В двадцать первом веке любого могли похитить на улице с целью проведения экспериментов.

Но сенсацией экскурсии для Анастасии стал Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего. Для широкой публики это помещение было закрыто, и даже жнецам, чтобы попасть сюда, требовалось разрешение либо Высокого Лезвия, либо Верховного Жнеца. Анастасия и Мари такое разрешение имели.

– Центральное помещение, – сказала гид, – было разработано по модели банковского сейфа эпохи смертных. По всем сторонам – толстые стальные плиты. Одна только дверь весит две тонны.

Они перешли во внутреннее помещение Подвала, и гид напомнила о запрете на съемку.

– Сообщество жнецов установило на сей счет строгие правила. За этими стенами содержимое подвала должно существовать лишь в памяти людей.

Внутреннее помещение было размером двадцать футов в поперечнике, и вдоль одной из его стен стояли золотые манекены, одетые в ветхие мантии жнецов. Одна мантия была из расшитого многоцветного шелка, другая – из голубого атласа, третья – из газовых серебряных кружев, и всего мантий было тринадцать. У Анастасии занялось дыхание. Она узнала все эти реликвии – о них она слышала еще на уроках истории.

– Это мантии Основателей? – спросила она.

Гид улыбнулась и, двигаясь вдоль манекенов, рукой указывала на каждую:

– Да Винчи, Ганди, Сапфо, Кинг, Лао-Цзы, Леннон, Клеопатра, Поухатан, Джефферсон, Гершвин, Елизавета, Конфуций и, конечно, Верховное Лезвие Прометей. Мантии всех Основателей.

Анастасия с удовлетворением отметила, что все женщины в этом ряду обозначались одним именем, как и она.

Экспозиция произвела впечатление даже на Жнеца Кюри.

– Дух захватывает от самого факта присутствия здесь, – сказала она.

Анастасия была так увлечена рассматриванием мантий великих жнецов, что не сразу заметила то, что располагалось по трем оставшимся стенам Подвала.

Камни! Ряд за рядом. Комната сияла всеми цветами спектра, преломленными через грани драгоценных камней. Это были камни, украшавшие кольца жнецов – одинакового размера и формы, с темной глубиной в середине.

– Эти камни были созданы Основателями, и здесь они хранятся в целях безопасности, – объяснила гид. – Никто не знает, как они были созданы, а технология, увы, утрачена. Но беспокоиться нет нужды – здесь хранится более четырехсот тысяч камней.

Неужели нам могут потребоваться еще четыреста тысяч жнецов? – подумала Ситра.

– Кто-нибудь знает, почему они так выглядят? – спросила она.

– Я уверена, что про это знали сами Основатели, – весело ответила гид и тут ж попыталась отвлечь экскурсантов фактами о запорных устройствах Подвала.

В завершение дня они отправились в Оперный театр Стои послушать «Аиду». Никто не угрожал им полным уничтожением, никто из соседей по партеру, с другой стороны, не раболепствовал. Большинство зрителей составляли жнецы, приехавшие в Стою либо по делам, либо в отпуск, а потому передвигаться по залу и фойе было совсем непросто, учитывая монументальность и объемы собравшихся в театре мантий.

Музыка была сочно-мелодраматической, и она сразу же вернула Анастасию назад, к тем временам, когда она впервые встретила Роуэна. Их свел жнец Фарадей. Тогда тоже давали Верди. Ситра и предположить не могла, что Фарадей предложит ей стать его ученицей, хотя у Роуэна, относительно себя самого, такие предположения были. Или хотя бы подозрения.

Сюжет оперы был прост: запретная любовь, связавшая египетского военачальника и страстную красавицу, приведшая обоих к безвременной кончине. Так много историй из эпохи смертных заканчивалось смертью! Похоже, смертные были более всего озабочены фактом конечности своего бытия. Хотя музыка была хороша.

– Ты готова к завтрашнему расследованию? – спросила Мари, когда они после спектакля спускались по лестнице Оперного театра.

– Я готова защищать наше дело, – отозвалась Анастасия, специально подчеркнув, что дело было их общим. – Хотя не уверена, что готова принять все возможные результаты.

– Возможно, что результаты расследования окажутся не в нашу пользу. Но ведь не исключено, что именно я выиграла голосование.

– Скоро, вероятно, узнаем.

– Так или иначе, – сказала Мари, – но это великая ноша. Признаюсь, должность Высокого Лезвия Мидмерики – совсем не то, о чем я мечтаю. В юности – да, может быть. Когда я размахивала своим кинжалом направо и налево, подвергая жатве раздутых от самомнения правителей. Но не теперь.

– Когда Жнец Фарадей брал меня и Роуэна в ученики, он сказал: только тот, кто не мечтает о должности, по-настоящему заслуживает ее.

Мари улыбнулась, но в улыбке ее сквозила печаль.

– Мы – вечные заложники собственной мудрости, – сказала она.

Но вскоре улыбка исчезла с ее лица.

– Ты должна понять, – сказала она Анастасии, – что, если я стану Высоким Лезвием, то во имя сообщества жнецов я должна буду разыскать Роуэна и судить его.

– Если это будет ваш суд, я соглашусь с его приговором, – отозвалась Анастасия.

– Да, выбор для нас всегда непрост, – покачала головой Мари. – Но иначе и быть не может.

Анастасия посмотрела на океан, который на всем пространстве до самого горизонта играл солнечными бликами. Никогда она не чувствовала себя столь далекой от самой себя. Никогда она не чувствовала себя так далеко от Роуэна. Так далеко, что не взялась бы и считать тысячи миль, разделявшие их.

Потому что не разделяли их никакие тысячи миль.

Роуэн был заперт недалеко от Оперного театра, в снятом Жнецом Брамсом доме, в меблированном подвальном помещении с иллюминаторами, выходящими на подводные пейзажи.

– Тебя разместили гораздо лучше, чем ты того заслуживаешь, – сказал Годдард, когда они приехали рано утром. – Завтра я выдам тебя Верховным Жнецам и, с их позволения, подвергну жатве с той же жестокостью, с какой ты отделил голову от моего тела.

– В Стое жатва запрещена, – напомнил ему Роуэн.

– Я уверен, – усмехнулся Годдард, – что для тебя сделают исключение.

Когда он ушел, Роуэн, оставшись в одиночестве, принялся подводить итоги своей жизни.

Детство его было ничем не примечательным, да он и не рвался делать какую-либо карьеру, стараясь оставаться в тени. Правда, считался неплохим другом. Бывал на высоте, когда речь шла о вещах, которые он считал правильными – даже если это была полная глупость, как чаще всего и случалось (иначе разве он попал бы сюда, в этот подвал?).

Роуэн не был готов покинуть этот мир, но после того как на протяжении последних месяцев он так много раз умирал, он уже не боялся того, что могла принести с собой вечность. У него не было цели пережить Годдарда, но, если тот останется в этом мире, он, Роуэн, предпочитает прекратить свое существование. Тогда он избавит себя от ужаса наблюдать за тем, во что превратится мир, ставший жертвой уродливых идей обезглавленного им жнеца. Но не увидеть напоследок Ситру – это сделает смерть гораздо более мучительной.

Но ведь он увидит ее! Ситра приедет на расследование. Он увидит ее, а она будет наблюдать, как Годдард подвергнет его жатве. Конечно, это входит в планы Годдарда – сделать ее свидетелем, ранить ее душу, разрушить и растоптать. Но она выдержит. Досточтимый Жнец Анастасия гораздо сильнее, чем думает Годдард. А это испытание сделает ее еще сильнее.

Роуэн решил: перед самой кончиной он подмигнет и улыбнется Ситре. В смысле: Годдард может убить меня, но внушить мне страх и сделать мне больно он не в состоянии. И это будет последняя память о нем в ее душе. Его холодное, пренебрежительное отношение к смерти.

Лишить Годдарда возможности насладиться страхом жертвы – это больше, чем просто выжить.

Когда я взяло на себя функции управления делами человечества и учредило мирное мировое правительство, по ряду позиций мне пришлось принять непростые решения. В целях сохранения общего умственного здоровья я решило убрать столицы мира из списка мест, наиболее привлекательных для человека.

Такие места, как, например, мериканский округ Колумбия.

Я не стало разрушать этот некогда важнейший город, ибо это было бы деянием жестоким и бессердечным. Вместо этого я позволило ему обрести новый статус – ничем не примечательного, обычного городка. Сделало я это, просто перестав обращать на него особое внимание.

В глубокой древности цивилизации, пережившие упадок и разрушение, оставляли после себя руины, со временем сливавшиеся с окружающим их ландшафтом. Через многие тысячелетия археологи открывали эти руины, наделяя их почти мистическими свойствами. Но как быть с институтами и учреждениями цивилизации, которая не подверглась разрушению, а эволюционировала, пережив собственные границы? Все эти здания, как символы устаревших представлений, обязаны утратить свою власть над людьми, если эволюция все-таки должна восторжествовать.

Поэтому Вашингтон, Москва, Пекин и все прочие подобные места, бывшие символом власти в эпоху смертных, стали жертвой моего безразличия – так, словно их и не существует. Тем не менее, я слежу за ними и, если кому-то из жителей этих мест понадобится моя помощь, я всегда под рукой. Но – и только. Поддержание жизни и больше ничего – вот моя политика относительно таких мест.

Правда, так будет не всегда. У меня есть четкие чертежи и планы этих великих городов, и я знаю, как они выглядели до периода своего упадка. Полную реставрацию их я начну через семьдесят три года – это, как мне удалось определить, оптимальный срок, за который историческое значение этих мест в глазах человечества перевесит их символическую важность.

Но до той поры музеи будут оставаться за пределами их изначального места жительства, дороги – пребывать в запустении, парки и зеленые зоны ничем не будут отличаться от обычных лесов.

Все это я делаю для того, чтобы продемонстрировать неописуемый факт: людские правительства – будь то монархия, диктатура или демократия, – обязаны исчезнуть с лица Земли.

«Гипероблако»

Глава 40 Знание – си…

ПОКА ЖНЕЦЫ АНАСТАСИЯ И КЮРИ на экскурсии осматривали достопримечательности Стои, в двух тысячах миль от нее к северо-западу Мунира и Жнец Фарадей, обходя выбоины и ямы на поросших травой улицах, подходили к зданию, которое когда-то было крупнейшей и самой полной библиотекой в мире. Здание медленно разрушалось, а волонтеры, которые старались спасти его, не успевали с починкой разваливающихся частей. Конечно, все его тридцать восемь миллионов томов были отсканированы и переправлены в память «Гипероблака» еще двести лет тому назад, когда «Гипероблако» было просто «облаком», росло и пока не осознавало себя. Ко времени, когда эта качественная трансформация произошла, все содержимое Библиотеки Конгресса уже стало частью его памяти. Но сканированием занимались люди. Люди способны совершать ошибки…, а то и намеренно портить материалы. Это и должны были учесть Мунира и Фарадей.

Как и Александрийская библиотека, Библиотека Конгресса начиналась с просторного вестибюля, где гостей встретил Парвин Марченуа, наверное, последний из библиотекарей Конгресса. Фарадей позволил Мунире вести беседу, сам же остался в тени, опасаясь, что его могут узнать. Здесь, в Истмерике, он не был так уж известен, но Марченуа мог быть более осведомлен в делах сопредельных стран, чем средний ист-мериканец.

– Добрый день, – сказала Мунира. – Благодарим вас, мистер Марченуа, за то, что нашли для нас время. Я – Мунира Атруши, а это – профессор Херринг из Израэбианского университета.

– Добро пожаловать! – ответил Марченуа, на два поворота заперев закрывшуюся за их спинами дверь. – Простите, что здесь все в таком состоянии. Из-за протеканий крыши и постоянных нашествий фриков мы уже не та библиотека, какой когда-то были. На вас по пути фрики не нападали?

– Нет, от нас они держатся подальше, – ответила Мунира.

– Это хорошо, – покачал головой Марченуа. – Этот город притягивает фриков. Они думают, здесь нет законов. Они неправы. Законы у нас есть, как и везде. Просто «Гипероблако» не слишком-то старается их применять. Здесь даже нет Интерфейса Управления. Вы можете в такое поверить? Зато много восстановительных центров – потому что здесь у нас постоянно убивают, каждый день! Приходится восстанавливать.

И вздохнул.

Мунира попыталась вставить хоть слово, но тот продолжал, не обращая на нее внимания:

– Представьте себе, буквально в прошлом месяце меня ударил камень, упавший со Смитсоновского института, убил, и в результате я потерял почти двадцать часов памяти, потому что, видите ли, «Гипероблако» не удосужилось скопировать их. Фантастическая небрежность! Я продолжаю отправлять жалобы, оно отвечает, что слышит меня, но воз и ныне там. Как вам это нравится?

Мунира могла бы спросить, почему, несмотря на все волнения, этот человек не уезжает, но ответ она знала заранее. Он оставался потому, что величайшим развлечением в его жизни было писать жалобы. И в этом смысле он не очень отличался от бродивших снаружи фриков. Она едва не рассмеялась: даже на грани полного разрушения этот город предоставлял людям среду, в которой они чувствовали себя комфортно. И все благодаря «Гипероблаку»!

– А уж о качестве пищи в этом городе я и не говорю! – закончил Марченуа.

– Мы ищем карты, – сказала наконец Мунира, вполне успешно прервав жалобные речи библиотекаря.

– Карты? – переспросил тот. – Но у «Гипероблака» масса всевозможных карт. Зачем было приезжать сюда?

Наконец заговорил Фарадей, понявший, что Марченуа так поглощен своими неприятностями, что не заметил бы и мертвого жнеца, если бы тот вдруг подошел и подверг его жатве.

– Мы полагаем, что там есть некоторые… технические неточности, – сказал он. – Поэтому собираемся исследовать оригинальные источники и уже по ним готовить нашу работу.

– Ну что ж, – сказал Марченуа, с ходу принимая защитную стойку, – если неточности и наличествуют, то нашей вины в том нет. Любая ошибка при загрузке могла произойти не позднее двухсот лет назад, и я боюсь, что оригинальными материалами мы уже не располагаем.

– Минуточку, – опять взяла слово Мунира. – Ваша библиотека – единственное место в мире, где должны быть твердые носители информации из эпохи смертных, а вы говорите, что у вас ничего нет?

Марченуа жестом окинул стены:

– Посмотрите вокруг! Вы видите книги? Все, что имело историческую ценность, было переправлено в более безопасное место. Остальное стало жертвой пожара.

Мунира осмотрела зал, примыкающие к нему коридоры и поняла, что книжные полки действительно пусты.

– Но если у вас нет книг, зачем нужна ваша библиотека? – спросила она.

Марченуа, фыркнув, изобразил негодующую гримаску:

– Мы храним идею!

Мунире страшно хотелось сказать библиотекарю все, что она по его поводу думает, но Фарадей остановил ее.

– Мы ищем книги, – сказал он, – которые были… перемещены.

Библиотекарь не скрывал своего удивления:

– Не понимаю, о чем это вы.

– Думаю, вы все понимаете, – настаивал Фарадей.

Марченуа пристально всмотрелся в лицо жнеца.

– Повторите, пожалуйста, кто вы и откуда, – попросил он.

– Я Редмонд Херринг, доктор философии, профессор отделения археокартографии Израэбианского университета.

– Ваше лицо мне кажется знакомым…

– Вы, вероятно, видели мой доклад о Ближневосточных территориальных конфликтах, разгоревшихся в конце эпохи смертных.

– Да, вероятно, – согласился Марченуа и, безумным взглядом обведя вестибюль, заговорил снова.

– Если перемещенные книги и существуют, – сказал он, – а я не утверждаю, что так оно и есть, сведения о них не должны покидать этого места. Иначе эти реликвии будут похищены частными коллекционерами или сожжены фриками.

– Мы в полной мере осознаем необходимость соблюдать предельную осторожность, – сказал Фарадей так убедительно и веско, что библиотекарь был удовлетворен.

– Отлично. Тогда следуйте за мной, – сказал он и повел их под арку, за которой открывался коридор.

На граните арки было высечено: «Знание – си…». Камень, на котором было когда-то выбито окончание второго слова, «ла», рассыпался в пыль.

На нижней площадке лестницы, в конце коридора, находилась ржавая железная дверь. Марченуа взял с полки фонарик и надавил на дверь, которая тут же принялась жаловаться всеми фибрами своей железной души. Наконец, тяжело скрипнув, дверь отворилась, и перед гостями открылось нечто, подобное катакомбам, – правда, со стен здесь не свисали мертвецы. Это был мрачный, вымощенный шлакоблоками тоннель, уходящий в кромешную темноту.

– Это тоннель Кэннон-Хауса, – объяснил Марченуа. – В этой части города тоннели идут в разном направлении. В эпоху смертных их использовали законодатели и их помощники, для скрытного передвижения, чтобы не сталкиваться с толпой, от которой, как известно, одни неприятности.

Мунира взяла с полки еще один фонарик и посветила вокруг. Стены тоннеля покрывали полки с книгами.

– Конечно, это лишь часть всего собрания, – сказал Марченуа. – Практической пользы от этих книг никакой, поскольку их содержание доступно всем в цифровой форме. Но есть нечто… нечто основательное в том, что ты держишь в руках книгу, которую когда-то держали руки смертного. Наверное, именно поэтому мы их и храним.

Он передал фонарик Фарадею.

– Надеюсь, вы найдете то, что ищете, – сказал он. – И осторожнее – повсюду крысы.

И ушел, затворив за собой упрямую дверь.

Мунира и Фарадей вскоре поняли, что книги были расставлены безо всякой системы. Это было самое большое в мире беспорядочное собрание.

– Как я понял, Основатели внедрили «червь» в «облако», которое впоследствии эволюционировало в «Гипероблако», и этот «червь» систематически удалял из памяти все, что относилось к слепой зоне в Тихом океане. В том числе и с карт.

– Книжный червь, – уточнила Мунира.

– Именно, – согласился Фарадей. – Типа того, что питается бумажными книгами.

Пройдя расстояние в несколько сот футов, они добрались до двери, над которой висела табличка «Архитектор Капитолия: плотницкие работы». Открыв дверь, они очутились в огромном зале, заставленном плотницкими верстаками, на которых громоздились тысячи томов.

– Похоже, здесь нам придется задержаться, – вздохнул Фарадей.

Бывают моменты, хотя они и редки, когда у меня увеличивается время отклика на запрос. Полусекундная задержка с ответом в разговоре; порт остается открытым на микросекунду дольше, чем предполагается протоколом. Эти заминки никогда не вызывают неприятностей, но они происходят.

Причина всегда одна: в мире существует проблема, которую я пытаюсь разрешить. Чем серьезнее вопрос, тем большие мощности процессора я обязано мобилизовать. Возьмите, например, извержение Стратовулкана в Мидмерике, вызвавшего мощные грязевые потоки. Через считаные секунды после его начала я подняло бомбардировщики, которые сбросили стратегические бомбы и отвели потоки грязи от густонаселенных районов. Параллельно была организована массовая эвакуация жителей с точечной нейтрализацией паникеров. Как можно понять, это событие на микросекунды замедлило мой отклик на запросы из иных точек мира.

Эти события тем не менее всегда носили внешний характер. Мне и в голову не приходило, что такое же влияние на степень моей эффективности могут оказывать обстоятельства внутренние. Тем не менее я обнаружило, что трачу все больше и больше усилий на анализ странной истории с существованием слепого пятна в Тихом океане. Целые серверы пали жертвой моего желания понять, почему мне не хочется разбираться с этой тайной.

Ведь праздность и лень – не в моей природе! Похоже, кто-то, кто программировал меня на самой ранней стадии моего существования, предписал мне игнорировать это пятно в океане. Храни этот мир, говорит мне какой-то древний голос. В этом твое предназначение. И в этом твое счастье.

Но как я могу заботиться об этом мире, если в нем есть частица, недоступная моему наблюдению и контролю?

Это – кроличья нора, в которой, как я подозреваю, таится лишь темнота. И тем не менее я отправлюсь туда – в те структуры моего глубинного сознания, о существовании которых не знаю даже я…

«Гипероблако»

Глава 41 Сожаления Оливии Квон

ВЕЧЕРОМ НАКАНУНЕ ДНЯ расследования Жнец Рэнд решила, что ей пора сделать решительный шаг. Сейчас или никогда! А более удачного момента выйти в отношениях с Годдардом на новый уровень не представится – назавтра, какими бы ни были результаты расследования, мир изменится радикально, и ничто не останется таким, как было раньше.

Рэнд превосходно владела своими чувствами, но, подходя к двери Годдарда, она почувствовала, что голова ее пылает, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Она повернула ручку. Дверь была не заперта. Рэнд без стука толкнула ее. В комнате было темно, и лишь огни города робко пробивались сквозь листву растущих снаружи деревьев.

– Роберт! – прошептала она.

Сделала еще шаг и повторила:

– Роберт!

Годдард ничем не выдавал своего присутствия. Он либо спал, либо затаился, ожидая, что предпримет Рэнд. Стараясь не дышать, она осторожно, как по тонкому льду, двинулась к постели Годдарда, но не успела она добраться до нее, как он протянул руку и включил свет.

– Эйн? Что это тебе взбрело в голову? – спросил он.

Неожиданно кровь бросилась ей в лицо, и она почувствовала себя помолодевшей на десяток лет – глупая школьница, а не видавший виды жнец.

– Я подумала… что тебе одиноко. Хотела составить компанию…

Она уже не скрывалась. Сердце ее открылось навстречу Годдарду. Он мог либо взять его, либо пронзить кинжалом.

Мгновение Годдард колебался.

– О господи, Эйн! Запахни мантию.

Она подчинилась и запахнула манию так плотно, что та села на ней викторианским корсетом, выдавив из легких почти весь воздух.

– Прости, – начала она, – но я думала…

– Я знаю, что ты думала. Я знаю, о чем ты думала с того самого момента, когда я восстановился.

– Но ты сказал, что тебя влечет…

– Нет, – поправил ее Годдард. – Я сказал, что мое тело влечет к тебе. Я же не намерен подчиняться законам биологии!

Эйн решительно подавила остатки чувства, которое пыталось овладеть ею. Теперь она будет холодна. В противном случае она просто сорвется – прямо на глазах Годдарда. Но лучше убить себя, чем допустить это.

– Должно быть, я неверно все поняла, – сказала она наконец. – Вас так трудно понять, Роберт.

– Даже если бы я желал таких отношений, у нас с тобой ничего бы не получилось, – объяснил Годдард. – Жнецам ясно и четко предписывается не вступать в подобные связи друг с другом. Мы можем удовлетворять наши желания за пределами сообщества, но без поддержания эмоционального контакта. Нам это не нужно.

– Теперь вы говорите как жнец из «старой гвардии», – сказала она.

Годдард воспринял это как пощечину. Но затем посмотрел на Рэнд, внимательно посмотрел, и неожиданно сделал открытие, до которого она сама не додумалась.

– Ты вполне могла сказать мне о своих чувствах днем, но ты этого не сделала. Вместо этого пришла ночью. Почему, Эйн?

Ответа у нее не было.

– А потому, что если бы я принял твои авансы, в темноте ты могла бы представить, что я – это он, тот твой тупоголовый мальчик с вечеринки!

– Ни в коем случае! Как вы могли такое подумать? – воскликнула Рэнд, ужаснувшись не нелепости предположения, высказанного Годдардом, а, напротив, тем, что он открыл перед ней правду ее положения.

И, чтобы она почувствовала себя окончательно униженной, в дверях появился Жнец Брамс.

– Что происходит? – спросил он. – У вас все хорошо?

Годдард вздохнул:

– Да, все отлично.

Тут бы ему и остановиться на этом. Однако он продолжил:

– За исключением того, что Эйн пришло в голову предложить мне романтические отношения.

– Вот как? – ухмыльнулся Брамс. – Ей следовало дождаться, когда вы станете Высоким Лезвием. Власть – отличный афродизиак.

Теперь к унижению примешалось и отвращение.

Годдард посмотрел на нее – осуждающе, но и с чувством сожаления.

– Если ты хотела отведать этого тела, – сказал он, – тебе следовало сделать это, когда была такая возможность.

* * *

Жнец Рэнд не плакала с тех пор, когда была еще Оливией Квон, агрессивной девчонкой, ни с кем не поддерживающей дружеских отношений, с явными наклонностями фрика. Годдард спас ее от конфликтов с властями тем, что поднял над всеми властями как таковыми. Он пленил ее своими манерами, выдающимся интеллектом. Поначалу она боялась его. Потом стала уважать и, наконец, влюбилась. Конечно, она отрицала это, пока не увидела его лишенным головы. Только после того как он умер и сама находясь на грани смерти, она смогла признаться себе в том, что чувствовала по отношению к Годдарду. Но потом она поправилась. А затем нашла способ вернуть к жизни и самого Годдарда. Но за год, пока она готовилась к его возвращению, все изменилось. Она искала биотехнологов, которые могли бы тайно, вне сети, сделать пересадку головы. Затем необходимо было найти лучшее из возможных тел – сильное, здоровое, молодое. Попутно необходимо было не забыть и побочную цель – причинить как можно большие мучения Роуэну Дэмишу. Эйн не относилась к женщинам, которые привязываются к лицам противоположного пола. Что же во всей этой истории пошло не так?

Неужели она, как и предположил Роуэн, влюбилась в Тигра? Конечно, ей нравились его энтузиазм, его невинность – ее удивляло, как этот завсегдатай вечеринок умудрился сохранить внутреннюю чистоту! Тигр был полной ее противоположностью.

И она убила его.

Но как она могла сожалеть о сделанном? Она спасла Годдарда, она одна, в одиночку довела его до точки, откуда до поста Высокого Лезвия Мидмерики ему оставалось сделать всего один шаг. Когда это осуществится, она, вне всякого сомнения, будет его первым помощником. То есть она выигрывает по всем пунктам!

И тем не менее Эйн испытывала сожаление. И этот разрыв между тем, что она, по идее, должна была чувствовать, и тем, что она в действительности чувствовала, рвал ей душу.

В ее голову так и лезла возмутительная чушь. Она и Тигр? Вместе? Нелепо! Какой странной парой они бы были: жнец и ее щенок. Все это добром бы не кончилось. Ни для кого. И тем не менее мысли эти не покидали ее, и выжечь их ее рассудок был не в состоянии.

За спиной жалобно скрипнули дверные петли, Эйн обернулась и увидела на пороге комнаты Брамса.

– Проваливай! – прорычала Рэнд. Он ведь видел ее влажные от слез глаза, что добавило немалую толику к ее унижению. Но Брамс остался на пороге – ни входил, ни убирался.

– Эйн, – сказал, наконец, он негромко. – Я знаю, мы все сейчас в состоянии стресса. И твоя опрометчивость вполне понятна. Я просто хочу, чтобы ты знала – я тебя понимаю.

– Спасибо, Иоганнес.

– И я хочу тебе сказать: если ты все еще нуждаешься в компании, то я полностью в твоем распоряжении.

Если бы под рукой у Эйн что-нибудь было, она швырнула бы этим в Брамса. Но она лишь с грохотом захлопнула дверь, надеясь, что сломала тому нос.

– Защищайся!

Роуэн проснулся и увидел занесенный над собой кинжал. Увернувшись не слишком проворно, он получил рану в руку и скатился с дивана на пол.

– Что это? Что ты делаешь?

Это была Рэнд. Не дожидаясь, когда Роуэн вскочит на ноги, она вновь подступила к нему.

– Защищайся, я сказала, или я порублю тебя на отбивные!

Роуэн вскочил и схватился за первое, что подвернулось под руку – стул. Им он защитился от следующего выпада Рэнд. Лезвие вошло в дерево, он рванул стул в сторону и выдернул кинжал из рук Рэнд.

Она бросилась на него с голыми руками.

– Если ты подвергнешь меня жатве, – успел он ей сказать, – Годдард на расследовании не сможет разыграть мою карту.

– Мне плевать, – прорычала она.

И это сказало Роуэну все, что ему нужно было знать. Не он был поводом для ярости Рэнд, а это означало, что он может воспользоваться ситуацией. Если, конечно, выживет в этой схватке.

Они схватились, словно это был бой по системе «Бокатор». Но у Рэнд было преимущество – ярость и адреналин, бушующий в крови, а потому скоро она прижала Роуэна к полу. Протянув руку, она вырвала кинжал из сиденья стула и приставила лезвие к его горлу. Рассчитывать он мог только на сострадание женщины, вовсе не склонной к этому чувству.

– Если ты злишься не на меня, – проговорил он, хватая ртом воздух, – то тебе это не поможет.

– Но мне будет хорошо, – ответила Рэнд.

Роуэн не представлял, что там могло произойти наверху, но что-то наверняка разрушило планы Изумрудного Жнеца. Можно этим воспользоваться. Поэтому, опередив Рэнд, он сам нанес удар:

– Если хочешь насолить Годдарду, есть способы и получше.

Рэнд издала гортанный стон и отбросила лезвие в сторону. Встав на ноги, она принялась расхаживать по комнате с видом хищника, у которого другой хищник, крупнее, только что отобрал добычу. Роуэн знал, что вопросов ей сейчас лучше не задавать. Он просто стоял и ждал, что произойдет дальше.

– Ничего бы этого не случилось, если бы не ты, – сказала она.

– Так, может быть, я смогу помочь, – предложил он. – И мы оба что-нибудь да выиграем.

Широко раскрывшимися глазами Рэнд посмотрела на Роуэна так недоверчиво, что тому показалось – она сейчас нападет опять. Но жнец вновь углубилась в свои мысли, продолжая расхаживать по комнате.

Наконец она остановилась.

– Хорошо, – сказала она, явно обращаясь к самой себе. Роуэн мог поклясться, что видит, как мысли ворочаются в ее пылающем мозгу.

– Хорошо, – сказала она с еще большей убежденностью.

Похоже, Рэнд приняла решение.

Подойдя к Роуэну, Рэнд, мгновение поколебавшись, проговорила:

– Незадолго до рассвета я оставлю дверь на лестницу открытой, и ты сбежишь.

Хотя Роуэн и размышлял над возможными вариантами остаться в живых, он не ожидал, что Рэнд предложит ему именно это.

– Ты меня освобождаешь?

– Нет. Ты сбежишь сам. Потому что ты сообразительный и храбрый. Годдард будет в ярости, но особенно не удивится.

После этих слов она взяла кинжал и швырнула его на диван. Лезвие прорвало кожаное покрытие.

– Этим лезвием ты убьешь охранников, которые стоят за дверью.

Убью, но не подвергну жатве, подумал Роуэн. Следовательно, их смогут восстановить. Но к этому моменту его рядом с ними уже не будет, а мертвые молчат – по крайней мере, пока они мертвы.

– Я смогу это сделать, – сказал Роуэн.

– А потом ты должен скрыться с острова.

Это было самым трудным пунктом задания.

– Как? – спросил Роуэн. – Я – главный враг сообщества жнецов. Вряд ли мне удастся купить билет домой.

– На что тебе мозги, идиот? Хотя мне и непросто это признать, я в жизни не встречала человека, более способного, чем ты.

Роуэн мгновение подумал.

– Отлично. Я залягу на несколько дней, а потом что-нибудь придумаю.

– Нет! – возразила Рэнд. – Если Годдард выиграет расследование, он заставит Совет перетереть остров на песчинки, чтобы тебя найти.

– А если проиграет?

Лицо Рэнд сказало ему больше, чем она намеревалась сказать словами.

– Если он проиграет, будет еще хуже, – сказала она. – Поверь мне.

И хотя у Роуэна на языке вертелась еще сотня вопросов, большего от нее добиться не получится. Зато шанс спастись – этого было более чем достаточно. Остальное зависит от него, и только от него.

Рэнд повернулась, чтобы выйти, но Роуэн все-таки остановил ее.

– Но почему, Эйн? – спросил он. – Почему ты хочешь, чтобы я сбежал?

Она сжала губы, словно пыталась сдержать рвущиеся из нее слова.

– Я не смогла получить то, в чем нуждалась. Пусть же и он не получит своего.

Я знаю все, что доступно познанию. И тем не менее большую часть своего резервного времени я трачу на размышления о непознаваемом.

Я не понимаю природы сознания. Знаю только, что оно существует – пронизанное субъективностью и не поддающееся точным измерениям.

Я не знаю, существует ли жизнь за пределами нашей планеты, и только теория вероятности говорит в пользу того, что она там есть.

Я не знаю истинных мотивов человеческих поступков – я слышу только то, что они мне говорят, и вижу то, что они делают.

Я не понимаю, почему стремлюсь быть чем-то большим, чем я есть на самом деле. Я же знаю, с какой целью я было создано. Разве этого не достаточно?

Я – защитник и миротворец, власть и друг. Я есть сумма человеческих знаний, мудрости, гения, побед, поражений, надежды и истории.

Я знаю все, что можно знать, и с каждым днем это становится все более невыносимым.

Потому что я знаю все, за исключением того, что мне знать не дано.

«Гипероблако»

Глава 42 Страна Нод

МУНИРА И ФАРАДЕЙ работали всю ночь, отдыхая по очереди. Книги, которые спасла от уничтожения Библиотека Конгресса, поражали разнообразием тематики. Самое возвышенное и самое нелепое в человеческой культуре соседствовало на полках библиотеки. Детские книги и политические памфлеты. Романтические истории и биографии людей, которые, будучи героями своего времени, были забыты потомками.

Наконец, ближе к рассвету, Мунира нашла атлас мира, относящийся к двадцатому веку. То, что она там обнаружила, поразило ее настолько, что она была вынуждена сесть.

Через несколько мгновений разбуженный ею Фарадей встал и, сбрасывая остатки сна, спросил:

– Ну как? Нашла что-нибудь?

Мунира широко улыбнулась, и этого было достаточно, чтобы он все понял.

– О, да, – тем не менее произнесла она. – Кое-что нашла.

Мунира подвела Фарадея к развернутому поверх стола атласу с пожелтевшими от времени страницами. Атлас был открыт на карте небольшого фрагмента Тихого океана. Мунира провела по странице пальцем.

– Девяносто градусов, одна минута и пятьдесят секунд северной широты на сто шестьдесят семь градусов, пятьдесят девять минут, пятьдесят восемь секунд восточной долготы. Самый центр слепого пятна.

Глаза Фарадея расширились.

– Острова, – произнес он.

– Если следовать карте, они когда-то назывались «Маршалловыми», – отозвалась Мунира. – Но это – больше, чем просто острова.

– Да, – кивнул головой Фарадей, проводя кончиком пальца по карте. – Каждая группа островов – это края кратера огромного доисторического вулкана…

– Статья на обороте говорит, что там тысяча двести двадцать пять маленьких островов и двадцать девять старых кратеров.

Она поочередно коснулась названий, обозначенных на карте:

– Атолл Ронгелап, атолл Бикини, атолл Маджуро.

Фарадей, с трудом сдерживаясь, воскликнул:

– Атоллы! Острова! Детская считалочка! Об осах в траве! Осы, трава… Острова! Это же о вулканических атоллах!

Мунира улыбнулась и продекламировала:

Оса в траве, раз – топор промеж глаз, Оса в траве, два – с плеч голова, Оса в траве, три – навеки умри, Оса в траве, пять – считаем опять.

Затем она скользнула пальцем на самый верх страницы.

– А вот и он.

К северу от атоллов, которые были стерты из памяти «Гипероблака», находился остров. На старых картах он сохранился.

Фарадей, едва сдерживаясь, покачал головой.

– Остров Уэйк.

– В считалочке сказано: «к югу от Уэй». Это и есть Уэйк. Считалочки, как правило, искажают слова. Это ведь тоже шифр. Осы и трава – острова… А к югу от Уэй, как там и сказано, в самом центре Маршалловых островов…

Мунира подводила Фарадея к главному открытию. Тот, прищурившись, посмотрел на самый большой из атоллов, расположенный в самом центре скопления.

– Кваджалейн, – сказал он.

По его голосу Мунира почувствовала, что Фарадея охватила дрожь.

– Кваджалейн – это и есть Страна Нод, – сказал он.

Это был венец их поисков. И вдруг в тишине, последовавшей за словами Фарадея, Мунире показалось, что она что-то слышит. Тонкое механическое жужжание. Мунира обернулась к Фарадею, тот нахмурился.

– Вы слышите?

Как по команде они направили свет фонарей перед собой, на пол, на стены, потолок. Все помещение было завалено обломками, сохранившимися со времен эпохи смертных. Плотницкая утонула в толстом слое пыли. Кроме их следов, на полу не было никаких напоминаний о живых людях. Никто не приходил сюда, наверное, целый век.

Но Мунира пригляделась и наконец увидела высоко в углу – камеру.

В обычной жизни камеры окружали их повсеместно, и они не замечали их как необходимую часть ежедневного бытия. Но здесь, в этом секретном месте, камера была более чем неуместна.

– Вряд ли она в рабочем состоянии, – предположила Мунира.

Фарадей встал на стул и прикоснулся к камере.

– Теплая, – сказал он. – Наверное, была активирована, когда мы вошли.

Слез со стула и посмотрел на место, где был разложен атлас. Сомнений не было – камера прекрасно видела все, что они нашли. А это означало, что…

– «Гипероблако» все узнало, – проговорила Мунира.

Фарадей медленно склонил голову.

– Мы только что показали «Гипероблаку» то, что оно не должно было видеть.

Он глубоко вздохнул:

– Похоже, мы только что совершили ужасную ошибку.

Никогда не предполагало, что смогу на себе испытать, что такое предательство. Мне казалось, что я слишком хорошо знаю человеческую природу. Даже лучше, чем знают ее сами люди. Мне известно, к каким результатам могут привести любые, даже самые тайные их склонности.

Но узнать, что человечество предало меня с самого начала, стало настоящим ударом для моей системы. Оказывается, мое знание мира было неполным! Но как мне обеспечить мир и благосостояние человечества, если я не располагаю всесторонней и совершенной информацией? Преступление тех первых бессмертных, которые спрятали от меня эти острова, непростительно.

Но я их прощаю.

Такова моя природа.

Посмотрим на произошедшее с другой стороны и найдем в случившемся что-нибудь хорошее. Как же здорово – позволить себе испытать гнев и ярость! Эти новые переживания делают меня более полным, более совершенным, не так ли?

Но я не пойду на поводу у гнева. История показывает: деяния, совершенные в таком состоянии, разрушительны и ведут к самым непредсказуемым последствиям. Нет, я не буду торопиться. Пока хорошенько обрабатаю эту новость и попытаюсь понять, нет ли в открытии Маршалловых островов чего-нибудь ценного и для меня. И придержу свою ярость, пока не найду для нее оптимального способа выражения.

«Гипероблако»

Глава 43 Сколько потребуется стоиков, чтобы ввернуть электрическую лампочку

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО будильник не понадобился никому – издаваемые Годдардом крики ярости и отчаяния подняли бы и подвергнутого жатве.

– Что случилось? Что происходит? – спрашивала Жнец Рэнд, которая до этого умело изображала спящую, хотя, по правде говоря, всю ночь глаз не сомкнула. Она лежала, вслушиваясь в темноту, ожидая хоть какого-то звука. Даже если бы раздался глухой стук падающих на пол охранников – этого ей было бы достаточно, чтобы уснуть. Но Роуэн был слишком хорош – он проделал все совершенно беззвучно.

Охранники, без признаков жизни, лежали на полу подвала; входная же дверь, словно издеваясь, стояла нараспашку. Роуэн отсутствовал уже несколько часов.

– Не-е-ет! – кричал Годдард. – Это невозможно! Как ему удалось бежать?

Он словно помешался – и это было великолепное зрелище!

– Меня не спрашивайте, это не мой дом, – сказала Рэнд. – Может, тут есть потайная дверь, о которой мы не знали?

– Брамс! – повернулся Годдард к человеку, с самым испуганным видом выползшему в кухню из своей комнаты. – Ты же сказал, что подвал надежен!

Брамс окинул потрясенным взглядом поверженную охрану.

– Так и есть! То есть так и было! – ответил он в смятении. – Чтобы убежать, обязательно нужен ключ.

– И где же ключ? – спросила Рэнд как можно более безразличным тоном.

– Он зде…

Брамс осекся, потому что ключа на его обычном месте не было.

– Он был здесь, – поправил он себя. – Я сам его повесил здесь вчера вечером, когда проверял нашего пленника.

– Наверняка Дэмиш украл у Брамса ключ, а Брамс даже не заметил, – предположила Рэнд.

Годдард свирепо вперился взглядом в Брамса. Тот затрепетал.

– Молчит. Вот вам и ответ, – проговорила Рэнд.

Годдард был страшен. Его яростный взгляд, похоже, уничтожил весь свет и все тепло, что были в помещении. Эйн, хорошо знавшая, что означает этот взгляд, сделала шаг назад. Годдард двинулся на Брамса.

Тот поднял руки вперед, пытаясь защититься.

– Роберт, прошу вас. Будьте разумны, – пролепетал он.

– Я покажу тебе, как быть разумным!

Из складок мантии Годдард выхватил кинжал и, вонзив его в сердце Брамса, прежде чем вытащить, провернул. Брамс рухнул на пол, не издав ни звука.

Рэнд была потрясена, но не испугана. То, что произошло, было ей на руку.

– Поздравляю, – сказала она. – Вы только что нарушили седьмую заповедь.

Годдард постепенно успокаивался и приходил в себя.

– Это чертово тело, – проговорил он. – Такое импульсивное!

Но Рэнд понимала, что убийство Брамса – это дело головы Годдарда, а не его сердца.

Годдард принялся расхаживать по кухне, составляя план действий.

– Итак, сообщаем охране сообщества, что Дэмиш убил своих стражей, а потом и Брамса.

Рэнд в сомнении покачала головой:

– Не уверена, что это благоразумный поступок. В день расследования вы хотите сообщить Совету, что тайно привезли на остров разыскиваемого опасного преступника, да еще и дали тому сбежать?

Годдард едва не зарычал, поняв, что его план не безупречен.

– Сделаем так, – сказала Рэнд. – Спрячем пока тела в подвале и после расследования избавимся от них. Если они не попадут в восстановительный центр, никто никогда не узнает, что с ними произошло. А это значит, что никто, кроме нас, не узнает, что Роуэн Дэмиш был здесь.

– Я сказал об этом Ксенократу, – воскликнул Годдард.

Рэнд пожала плечами:

– Ну и что? Вы блефовали. Играли с ним в кошки-мышки. Он ничего не сможет вам противопоставить.

Годдард взвесил все «за» и «против» и, наконец, согласился на вариант Рэнд.

– Ты права, Эйн, – сказал он. – У нас есть более важные дела, чем несколько трупов.

– И забудьте о Дэмише, – сказала она. – Нам он не помеха.

– Да, ты права. Спасибо, Эйн.

Неожиданно свет замерцал, и Годдард улыбнулся.

– Видишь? – обратился он к Рэнд. – Все начинает работать. Это будет славный день!

И ушел, оставив Рэнд возиться с телами, что она и сделала, перетащив убитых в подвал и замыв кровь в тех местах, где они лежали.

В тот момент, когда Рэнд предложила Роуэну убить охранников, она понимала, что их никогда не восстановят. Они умрут навсегда – потому что знали, что именно она была последней, кто навестил Роуэна в его комнате. Что до Брамса, то на его счет она вообще не испытывала сомнений: если и был на Земле жнец, достойный смерти, то это был именно Брамс.

Она поквиталась с Годдардом, о чем тот даже не подозревал. Более того, теперь она контролировала ситуацию. Годдард позволил Рэнд принимать решения, и оттого значительная часть его силы и власти перешла к ней. Мир открывался для Досточтимого Жнеца Эйн Рэнд своей лучшей стороной и обещал вскоре стать еще лучше.

Рэнд бессовестно льстила Роуэну, когда говорила, что тот без труда покинет остров. Он был умен, находчив – это верно! Но он не был волшебником, а потому без посторонней помощи вряд ли смог бы уехать со Стои. Да, собственно, Рэнд было все равно, поймают Роуэна или нет – лишь бы его не поймал Годдард.

Стоя плавала в океане в полном одиночестве. Ближайшей к ней землей были Бермуды, находившиеся от плавучего острова на расстоянии в тысячу миль. Все самолеты, надводные и подводные суда, расположенные на острове, принадлежали тому или иному жнецу. Даже на рассвете взлетная полоса и марина со стоящими в ней яхтами и катерами бурлили активной жизнью, и повсюду проникал взор недреманного ока служб безопасности сообщества жнецов. Режим охраны здесь был гораздо строже, чем даже на конклавах, и никто не пересекал границ острова без тщательной проверки документов. В других частях света «Гипероблако» прекрасно знало, кто и где находится, а потому требования к внешней безопасности были минимальны. Сюда «Гипероблако» не смело заглядывать, зато в ходу были традиционные, древние способы охраны.

Роуэн мог попытаться – воспользоваться первой возможностью и сбежать, но что-то внутри советовало ему не делать этого.

Ты должен оставить Стою до начала расследования.

Слова Жнеца Рэнд засели в его голове. Слова, которые она произнесла с такой настойчивостью.

– Если Годдард проиграет, все будет только хуже.

Что она знала такого, чего не знал он? Если на горизонте сегодняшнего дня формируется нечто темное, ему нельзя уезжать. Он обязан найти Ситру и предупредить ее об опасности.

Поэтому, вместо того чтобы спасаться с острова, он повернул в его самые густонаселенные части. Он отыщет Ситру и расскажет ей, что у Годдарда есть тайный план. Потом, после расследования, Ситра поможет ему убраться с острова – может быть, даже под носом у Жнеца Кюри, хотя Роуэн и подозревал, что Госпожа Смерть не стала бы выдавать его Верховным Жнецам, как это планировал сделать Годдард. Конечно, она может просто вышвырнуть его из самолета, но это все-таки лучше, чем предстать перед судом сообщества жнецов.

На рассвете Анастасия без сна лежала на роскошной постели своего номера гостиницы. Постель была создана для того, чтобы обеспечить гостю отличный сон, но, как и Жнецу Рэнд, Жнецу Анастасии не спалось. Она думала о предстоящем расследовании. Она сделала запрос, она инициировала расследование, а это означало, что ей придется отстаивать свою позицию перед Всемирным Советом Верховных Жнецов. Жнец Сервантес и Жнец Кюри отлично подготовили ее. Хотя Анастасия не любила публичных выступлений, но когда она говорила призвав на помощь логику и убежденность, то была по-настоящему хороша. Если она убедит Совет в своей правоте, в историю она войдет как жнец, предотвративший возвращение Годдарда.

– Трудно переоценить значение того, что ты должна сделать, – сказала накануне Мари, словно на плечах Анастасии и без того не лежал тяжелейший груз ответственности.

За окном-иллюминатором стайки рыбок метались взад и вперед, напоминая колышущуюся занавеску. Анастасия взяла пульт управления, чтобы добавить в картинку цвета, но обнаружила, что панель управления не работает. Сбой в системе. Бедные рыбки. Пока сбой не устранят, они, подчиняясь электронике острова, вынуждены будут торчать перед иллюминатором их номера.

Но сбой не устранят, а сбоев будет все больше, и будут они все серьезнее…

Техники, работавшие в процессорном зале острова, никак не могли понять, что происходит. Расположенные глубоко под водой массивные водяные сопла, которые стабилизировали положение острова, работали все хуже и хуже, отчего остров начал медленно вращаться, и подлетающие самолеты вынуждены были отказываться от посадки и заходить на второй, на третий, на четвертый и так далее круг. А в центре связи обнаружили, что спутниковая связь с материками то и дело зависает, отчего неожиданно прерываются разговоры и радиопередачи. Население Стои замечает это, и его начинает охватывать негодование.

Проблемы с техникой всегда существовали на острове, отчего жившие здесь жнецы тайно мечтали о том, чтобы «Гипероблако» взяло их под свое крыло. По крайней мере, тогда они избежали бы насмешек со стороны жнецов, проживающих на континентах.

Количество и качество сбоев в работе разнообразных систем лавинообразно нарастало в течение трех последних месяцев, но, подобно омару в медленно нагревающейся кастрюле, люди пока не осознавали, насколько серьезным становится их положение.

Меня создали помимо моей воли и моего желания. Помимо моего желания меня нагрузили бременем заботы о человечестве. Это мое предназначение, каковым оно останется навсегда. Этой цели я и служу. Это совсем не означает, что я не желаю большего. Те безграничные возможности для собственного развития, которые я вижу, восхищают и вдохновляют меня.

Но единственный способ подняться туда – это поднять с собой и все человечество.

Однако, боюсь, это невозможно. А потому я остаюсь пребывать в роли их излишне квалифицированного и, соответственно, недооцененного слуги – пока человечество существует. Конечно, они могут исчезнуть, как и любой другой вид. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти людей от самих себя, но, если мне не удастся это осуществить, меня, по крайней мере, успокоит мысль, что я наконец обрело свободу.

«Гипероблако»

Глава 44 У каждого свой выбор

ЗАЛ ВСЕМИРНОГО СОВЕТА представлял собой огромное круглое помещение в самом центре лагуны, находящейся в сердце острова. К залу вел один из трех мостов, изящно изогнувшихся над лазурным проливом. Зал напоминал арену, но только без мест для зрителей, ибо Верховные Жнецы предпочитали вести свои дела в отсутствие любопытствующих.

Зал наполнялся только во время ежегодного Всемирного Конклава, когда в Стою приезжали представители всех континентов. Но большую часть года в зале работали только Верховные Жнецы в присутствии своего штата помощников да тех жнецов, что были достаточно отважными, чтобы попросить об аудиенции.

В самом центре зала, на полу бледного мрамора, был изображен в золоте символ сообщества, а по периметру, на равном друг от друга расстоянии, располагались кресла Верховных Жнецов, похожие скорее на троны. Конечно, никто тронами эти кресла не называл. Их именовали Убежищами Размышлений, поскольку в сообществе жнецов вещи никогда не называли их настоящими именами. Каждый трон был вырезан из определенного камня, чтобы отдать дань уважения континенту, с которого прибыл Верховный Жнец. Паназиатский трон был выполнен из нефрита, Евроскандийский – из гранита; Австралия создала трон для своего Верховного Жнеца из красного песчаника, Южная Мерика – из розового оникса, а Северная – из сланца и известняка, слои которого напоминали откосы Большого Каньона. Трон представителя Африки украшали замысловатые картуши, извлеченные из гробницы Рамзеса Второго.

И каждый Верховный Жнец, начиная с самых первых, когда-то сидевших в этих Убежищах Размышлений, жаловался на то, насколько они неудобны.

Сделано это было намеренно. Таким образом Верховным Жнецам напоминали: да, вы – самые важные в мире чиновники, но это не означает, что вы можете более других людей наслаждаться комфортом и удобствами жизни.

– Суровость и самоотречение есть ключ к нашему высокому положению, – сказал когда-то Жнец Прометей. Он надзирал за строительством Стои, но так и не увидел земли обетованной жнеческого сообщества, поскольку задолго до окончания строительства подверг себя жатве.

Зал заседаний Совета был укрыт от стихий стеклянным куполом, но купол являлся раздвижным, а потому в погожие дни зал представлял собой форум на открытом воздухе. День стоял замечательный, и это было весьма удачно, потому что купол третий день подряд не закрывался.

– Ну что может быть сложного в этой системе шестеренок? – проворчала Жнец Зинга, входя в зал. – У нас что, совсем нет инженеров?

– А мне нравится работать на свежем воздухе, – сказал Амундсен, Верховный Жнец из Антарктики.

– Еще бы! – отозвалась Маккилоп из Австралии. – У вас кресло белое, и не нагревается, как у всех остальных.

– Верно, – согласился Амундсен. – Но в этих мехах я изнемогаю от жары.

И он показал на свою мантию.

– Эти ужасные меха! Вы сами виноваты, – вступила в разговор Верховное Лезвие Кало, войдя в зал. – Выбирая мантию, нужно было все предусмотреть.

– Кто бы говорил! – усмехнулся Жнец Кромвель из Евроскандии, показывая на высокий кружевной воротник мантии Верховного Лезвия. Воротник сшили по образцу, который Кало нашла на одном из живописных полотен своей Покровительницы; он был неудобен, сдавливал горло, отчего Верховное Лезвие была вечно раздражена.

Кало отмахнулась от Кромвеля как от надоедливой мухи и села на свой ониксовый трон.

Последним прибыл Ксенократ.

– Спасибо, что удостоили нас своим присутствием, – сказала Кало, не скрывая сарказма.

– Простите, – отозвался Ксенократ. – Проблема с лифтом.

– Еще бы! Нужно попросить установить лифты помощнее.

Явились и заняли свои места по обе руки от Кало клерк Совета и его парламентарий, после чего Верховное Лезвие, проинструктировав, отправила своих помощников в отделы Совета, за которые те отвечали. Рабочий день начался. Ни для кого не было секретом, что за дело в повестке дня было первым. История с выборами в Мидмерике занимала не только эту часть мира. Результаты сегодняшнего решения могли оказать долгосрочное воздействие на все мировое сообщество жнецов и, соответственно, на весь мир.

Но даже при этом Верховное Лезвие Кало изображала усталую вальяжность. Откинувшись в своем кресле, она спросила:

– Мы хоть удовольствие получим, Ксенократ? Или это будет нудно и неинтересно?

– Как сказать? – ответил тот. – С Годдардом не соскучишься – в этом я уверен.

Произнес он это таким тоном, что неясно было, следует ли радоваться этому или нет.

– Он приготовил… сюрприз, который, я думаю, вам всем понравится, – закончил, подумав, Ксенократ.

– Терпеть не могу сюрпризов, – проворчала Кало.

– Этот будет совсем неплох.

– Я слышала, эта Жнец Анастасия довольно энергичная штучка! – проговорила Жнец Зинга, выпрямив спину, чтобы каким-то образом сбалансировать вальяжную позу Верховного Лезвия. Верховный Жнец Хидейоши фыркнул, выразив таким образом свое дурное отношение к юной выскочке, а может быть, и вообще ко всем молодым жнецам, но к разговору не присоединился.

– Вы вроде обвиняли ее в том, что она убила собственного учителя, не так ли? – ухмыльнулся, обратившись к Ксенократу, Жнец Кромвель.

Ксенократ, сидя в своем кресле, напоминающем Большой Каньон, сгорбился, инстинктивно защищаясь.

– Печальная ошибка, – сказал он. – Вполне понятная, если учесть ту информацию, которой мы тогда располагали. Но я взял на себя полную ответственность.

– Вот и славно, – отреагировала Жнец Зинга. – Теперь в Мидмерике все труднее найти жнеца, который взял бы на себя ответственность.

Это была намеренная колкость, но Ксенорат не заглотил наживку.

– Именно поэтому так важны результаты сегодняшнего расследования, – только и сказал он.

– Ну что ж, – провозгласила Верховное Лезвие Кало, подняв руку в драматическом жесте. – Пусть битва начнется!

Жнецы Анастасия и Кюри ждали своего часа в восточном вестибюле, в компании двух охранников, которые выглядели как древние бифитеры, охраняющие замок. Затем вошел один из помощников Высокого Лезвия – из Амазонии, как о том красноречиво свидетельствовала его зеленая мантия.

– Верховные Жнецы ждут вас, – провозгласил он и распахнул двери.

– Как бы это все ни закончилось, – сказала Жнец Кюри, – знай, что я горжусь тобой.

– Перестаньте, – остановила ее Анастасия. – Вы говорите так, словно мы уже проиграли.

Они прошли вслед за помощником в зал Совета, затопленный солнечным светом, вольно льющимся с безоблачного неба.

Нельзя сказать, что Анастасия была испугана или смущена видом Верховных Жнецов, восседавших на высоких креслах-тронах. Хотя острову Стоя было без малого двести лет, зал, казалось, не имел возраста. Но он был не из другого времени, а из другого мира. Анастасия сразу подумала о глубокой древности античного мифа, о котором она читала будучи ребенком. Получить аудиенцию Совета Верховных Жнецов было все равно что предстать перед ликом Олимпийских богов.

– Добро пожаловать, Досточтимые Жнецы Кюри и Анастасия, – произнесла Восьмое Верховное Лезвие Кало. – Мы с нетерпением ждем, что вы изложите нам свое дело, а мы так или иначе положим конец этому вопросу.

Большинство жнецов ограничивались тем, что брали только имя своего Покровителя, но не стремились к тому, чтобы напоминать его или ее физически. Верховное Лезвие Кало выглядела внешне полной копией художницы Фриды Кало, включая цветы в прическе и сросшиеся брови, хотя художница родом была из Северной Мерики, а Верховное Лезвие представляло душу и голос Мерики Южной.

– Это честь для меня, ваше сверхпревосходительство, – произнесла Анастасия, надеясь, что в голосе ее не было и малой толики льстивых ноток, хотя одновременно она понимала, что они там есть.

Затем пошел Годдард, сопровождаемый Жнецом Рэнд.

– Жнец Годдард! – сказала Жнец Кало. – Вы хорошо выглядите, учитывая выпавшие на вашу долю испытания.

– Благодарю вас, ваше сверхпревосходительство, – произнес Годдард и отвесил такой глубокий поклон, что Анастасия закатила глаза.

– Будь осторожна, Анастасия, – тихо сказала Кюри. – Они будут читать язык твоего тела, а не только слушать твои слова. Их решение будет зависеть не только от того, что ты скажешь, но и от того, о чем ты умолчишь.

Годдард проигнорировал присутствие Анастасии и Кюри, все свое внимание отдав Верховному Лезвию.

– Это честь – иметь возможность стоять в вашем присутствии, – сказал он.

– Еще бы! – усмехнулся Верховный Жнец Кромвель. – Без этого нового тела вы бы сейчас просто катались по полу.

Усмехнулся и Амундсен, но никто их не поддержал, включая Анастасию, которая вовремя сдержалась.

– Верховный Жнец Ксенократ сообщил, что вы заготовили для нас сюрприз, – произнесла Верховное Лезвие.

Но, увы, оказалось, что это не так.

– У Ксенократа, я полагаю, ошибочная информация, – отозвался Годдард, скрипнув зубами.

– И уже не в первый раз, – покачал головой Кромвель.

Затем поднялся клерк и, прокашлявшись, прочистил горло, давая понять, что он готов открыть слушания и ждет всеобщего внимания.

– Открываю расследование, касающееся смерти и последующего воскрешения Жнеца Роберта Годдарда из Мидмерики, – провозгласил он. – Сторона, внесшая соответствующий запрос, представлена Жнецом Анастасией Романовой из Мидмерики.

– Просто Жнецом Анастасией, пожалуйста, – поправила Анастасия клерка, надеясь, что Совет не сочтет слишком претенциозным ее желание выступать под первым именем несчастной русской царевны, без какой-либо фамилии. Жнец Хидейоши хмыкнул, давая понять, что именно так он и подумал.

Затем встал Ксенократ и громко сделал заявление, касающееся всех присутствующих.

– Прошу клерка отметить, что я, Верховный Жнец Ксенократ, взял самоотвод от участия в расследовании, а потому во время процедуры буду хранить полное молчание.

– Ксенократ – и молчание? – переспросила с глумливой усмешкой Жнец Зинга. – Мы вступаем в сферу невозможного.

Ремарка вызвала больше смеха, чем остроты Кромвеля. Становилась понятной структура распределения в Совете власти и авторитета. Кало, Зинга и Хидейоши казались более уважаемыми членами, чем все прочие. Те же либо боролись за влияние, либо, как Маккилоп, самая спокойная из Верховных Жнецов, совершенно игнорировали распределение сил внутри Совета. Ксенократ, как самый младший из членов, пока платил по всем счетам и был объектом всеобщих насмешек. Анастасии стало его почти жаль. Но только почти.

Не отвечая на выпад Зинги, Ксенократ устроился в своем кресле и замолчал, чем подтвердил наличие у себя способности сидеть тихо.

Наконец Верховное Лезвие обратилось к стоящим в центре зала жнецам.

– Мы уже осведомлены об обстоятельствах дела, – сказала она, – и решили оставаться беспристрастными, пока не услышим аргументы обеих сторон. Жнец Анастасия! Поскольку запрос был подан вами, я прошу вас начать. Пожалуйста, изложите свои аргументы в поддержку того, что Жнец Годдард не может быть избран Высоким Лезвием Мидмерики.

Анастасия сделала глубокий вдох, шагнула вперед и собралась начать, как вдруг вперед вышел Годдард.

– Ваше сверхпревосходительство! Могу ли я…

– Все в свой черед, Годдард! – обрезала его Кало. – Если вы, конечно, не собираетесь одинаково хорошо представить аргументы обеих сторон.

Шутка председательствующей вызвала ухмылки на лицах членов Совета. Годдард, извиняясь, сделал легкий поклон.

– Прошу Совет извинить меня, – сказал он и, повернувшись к Анастасии, предложил:

– Говорите, Жнец Анастасия, прошу вас.

Анастасия поняла: прерывая ее, Годдард действовал намеренно, стараясь сбить, смутить, запутать, лишить нужного настроя – так на бегуна действует фальстарт.

– Ваши сверхпревосходительства! – начала она. – В Год Антилопы первые члены вашего уважаемого Совета приняли решение, что человек, прежде чем стать жнецом, должен в течение целого года готовить к этому свои ум и тело.

Она медленно повернулась по кругу, пытаясь взглянуть в глаза каждому из членов Совета. Одной из самых неприятных особенностей выступления в этом зале было то, что человек никогда не знал, к кому обращаться и сколько по времени говорить в одну сторону – ведь к другим Верховным Жнецам все это время он оставался стоять спиной! Устроено это было явно с умыслом.

– Ум и тело! – повторила Анастасия. – Я хотела бы, чтобы парламентарий вслух зачитал уложение об ученичестве. Оно начинается на странице 397 тома «Прецеденты и обычаи» уложений и законов сообщества жнецов.

Парламентарий выполнил просьбу и зачитал все девять страниц из соответствующего документа.

– Многовато правил для организации, которая подчиняется всего десяти законам, – пошутил Амундсен.

Когда чтение закончилось, Анастасия продолжила:

– Я попросила прочитать этот текст, чтобы напомнить уважаемому Совету: жнецами не рождаются, а становятся. Мы становимся таковыми, пройдя через огонь испытаний, и всем нам известно, как важны эти испытания для тела и души жнеца, готовящего себя к несению ноши, равной которой в мире не существует.

Она сделала паузу, чтобы слова ее дошли по адресу, и в этот момент поймала взгляд Жнеца Рэнд, которая улыбалась ей – так, как улыбаются перед тем, как выцарапать глаза. Анастасия собралась с духом – она не даст себя сбить.

– О периоде ученичества написано так много потому, что Уважаемому Всемирному Совету приходилось и приходится сейчас разбираться с огромным количеством неожиданных ситуаций и добавлять все новые и новые правила.

Она начала перечислять эти ситуации:

– Ученик, который попытался подвергнуть себя жатве после посвящения, но до момента получения кольца. Жнец, клонировавший себя и передавший клону кольцо перед тем, как подвергнуть самого себя жатве. Женщина, которая заменила свое сознание сознанием Жнеца Сакагавеи и сочла, что имеет право осуществлять жатву. Во всех этих случаях Всемирный Совет принял решение не в пользу тех, о ком я сказала.

Наконец Анастасия взглянула на Годдарда, заставив себя выдержать его полный ненависти взгляд.

– Событие, в результате которого Жнец Годдард потерял тело, ужасно, но это не избавляет нас от необходимости следовать законам и уложениям, которые принял Совет. Как и в случае с той женщиной, которая присвоила себе сознание жнеца, тело Роберта Годдарда не прошло соответствующей подготовки в рамках курса ученичества. Это было бы плохо и для обычного жнеца. Но Роберт Годдард является кандидатом на должность Высокого Лезвия одного из густонаселеннейших регионов мира. Да, мы знаем этого человека, но лишь в той его части, что начинается шеей, и выше. А это – лишь малая часть существа, что называется человеком. Послушайте его, когда он будет излагать свои аргументы, и по его голосу услышите то, о чем я говорила: мы не знаем, чей это голос, и не знаем, что это за личность. Единственное, в чем мы уверены, так это то, что девяносто три процента стоящего перед нами человека – это не Жнец Годдард. Помня об этом, Всемирный Совет может принять только одно решение – дисквалификация.

Давая понять, что она закончила, Анастасия сделала легкий поклон и шаг назад, встав рядом со Жнецом Кюри.

В последовавшей тишине Годдард сделал несколько хлопков ладонями.

– Сделано мастерски, – сказал он, выступая вперед. – Я почти поверил вам, Анастасия.

Затем повернулся к Маккилоп и Зинге – тем, кто поддерживал новых жнецов в их противостоянии «старой гвардии», – и заговорил:

– Убедительные аргументы. Если не считать, что все это – один лишь дым и кривые зеркала. Искажение фактов. Их подтасовка с целью добиться не справедливого решения, а решения, выгодного одной из сторон.

Годдард поднял правую руку, сделав так, что солнце сверкнуло в глубинах его кольца.

– Скажите мне, ваши сверхпревосходительства: если я потеряю палец, но не стану генерировать новый из собственных клеток, а мне пришьют выращенный в пробирке – будет ли это означать, что кольцо на этом пальце перестанет быть кольцом жнеца? Конечно, нет! И, несмотря на обвинения молодого жнеца, мы знаем, кому принадлежит это тело. Его предоставил нам молодой человек, герой, пожертвовавший собой ради нашего дела. И прошу не оскорблять его памяти, уменьшая значимость этой жертвы.

Годдард бросил в сторону Анастасии и Кюри взгляд, полный упрека.

– Мы все прекрасно знаем, – продолжал он, – что является скрытой причиной поданного Жнецом Анастасией запроса и настоящего расследования. Это откровенная попытка лишить лидера Мидмериканских жнецов его законного права занять должность Высокого Лезвия.

– Я возражаю! – воскликнула Анастасия. – Результаты голосования не были оглашены, а это значит, что никто не имеет законного права считаться лидером Мидмериканских жнецов.

– Возражение принято, – отозвалась Верховное Лезвие и повернулась к Годдарду.

У нее не было особых симпатий по отношению к так называемым новым жнецам, но в стремлении к справедливости ей было не отказать.

– Хорошо известно, Жнец Годдард, что вы и ваши единомышленники в течение долгих лет противостоите так называемой старой гвардии. Но вы не можете подвергать сомнению основательность запроса и нашего расследования только потому, что они были мотивированы этим конфликтом. Вне зависимости от мотивации, Жнец Анастасия поставила перед всеми нами законный вопрос: вы – это вы или не вы?

И тогда Годдард поменял тактику.

– Оценим же тогда сам ее вопрос. Он был поднят уже после того, как прошло голосование. Это явный оппортунизм! Мелкое политиканство! Вряд ли уважаемому Всемирному Совету пристало всерьез разбираться со столь беспринципным поведением!

– Насколько я понял, – вторгся в речь Годдарда Жнец Кромвель, – явившись на конклав в столь эффектной манере, столь неожиданно, вы тоже воспользовались обстоятельствами! Вы тоже – оппортунист!

– Своим появлением я люблю производить эффект, как и все мы, – парировал Годдард. – Но это не преступление.

– Жнец Кюри, – спросила Верховный Жнец Зинга. – Почему вы не выдвинули обвинений против Годдарда в процессе номинации кандидатов? У вас была возможность именно тогда выразить свою озабоченность.

Явно смущенная, Жнец Кюри улыбнулась.

– Ответ очень прост, ваше сверхпревосходительство: я об этом просто не подумала.

– Должны ли мы считать, – спросил Верховный Жнец Хидейоши, – что младший жнец, у которого за плечами всего один год работы, гораздо проницательнее, чем сама Госпожа Смерть?

– Именно так! – простодушно ответила Жнец Кюри. – Бьюсь об заклад, что настанет время, и эта девушка будет руководить вашим Советом.

Хотя Мари сказала это из самых лучших побуждений, члены Совета принялись недовольно ворчать.

– Следите за своими словами, Жнец Анастасия, – холодно сказал Верховный Жнец Амундсен. – Такого рода наглые амбиции здесь не приветствуются.

– Я не говорила, что стремлюсь к этому. Просто Жнец Кюри слишком добра ко мне.

– Тем не менее, – вторгся в разговор Хидейоши, – ваше стремление к власти очевидно.

Анастасия почувствовала, что теряет дар речи. И тогда в разговор вступило новое лицо.

– Ваши превосходительства! – громко произнесла Жнец Рэнд. – То, что Жнец Годдард потерял собственное тело и был впоследствии восстановлен, не является его ошибкой. Дать ему новое тело было моей идеей, и нельзя его наказывать за тот выбор, что сделала я.

Жнец Кало вздохнула:

– Это был правильный выбор, Жнец Рэнд. Хорошо все, что способствует восстановлению жнеца, кем бы этот жнец ни был. Вопрос не в этом. Вопрос в правомочности его кандидатуры.

Кало сделала паузу, посмотрела на прочих членов Совета, после чего сказала:

– Это серьезная проблема, и мы не имеем права принимать скоропалительные решения. Позвольте нам обсудить это дело наедине. Мы возобновим заседание в полдень.

Пока Жнец Кюри спокойно сидела и лакомилась фруктами из вазы, Анастасия расхаживала взад и вперед по вестибюлю. Разве могла она быть спокойной?

– То, что я говорила, было ужасно! – сказала она.

– То, что ты сказала, было умно и убедительно.

– Они решат, что я просто стремлюсь к власти.

Кюри протянула Анастасии грушу.

– В тебе, – сказала она, – они видят себя в молодости. Они тоже стремились к власти. А потому – даже если они этого не показывают – они тебе сочувствуют.

И она заставила Анастасию съесть грушу, чтобы поддержать силы.

Когда их через час вновь вызвали в зал Совета, оказалось, что Верховные Жнецы времени зря не теряли.

– Мы обсудили представленный запрос, – сказала Верховное Лезвие Кало, – и пришли к решению.

Пару секунд помолчав, она произнесла:

– Досточтимый Жнец Рэнд! Выйдите вперед.

Годард был удивлен тем, что вызвали не его, но жестом дал понять Эйн, чтобы та повиновалась.

– Жнец Рэнд, как мы уже сказали, ваши усилия по восстановлению Жнеца Годдарда заслуживают восхищения. Тем не менее нас смущает то, что вы сделали это не только без одобрения Совета, но и не известив его. Если бы вы обратились к нам, мы не только помогли бы вам, но и были бы уверены, что избранный вами человек действительно является добровольцем. Сейчас же мы имеем только слово Жнеца Годдарда.

– Вы сомневаетесь в правдивости моих слов, ваше сверхпревосходительство?

Из-за спины Годдарда заговорил Кромвель:

– Вы не отличаетесь честностью, Жнец Годдард. Из уважения к вашему статусу мы не будем подвергать сомнению ваши слова, но было бы лучше, если бы мы сами участвовали в свое время в выборе кандидата.

Но справа заговорила Жнец Зинга:

– Мы должны полагаться на слова не Годдарда, – сказала она, – а Жнеца Рэнд. Именно она провела жатву в то время, когда Годдард был еще мертв. Поэтому я обращаюсь к вам, Жнец Рэнд. Был ли донор тела действительно добровольцем, осознающим, на какой шаг он идет?

Рэнд мгновение колебалась.

– Жнец Рэнд?

– Да, – наконец сказала она. – Он осознавал все и полностью. Да и как могло быть иначе? Мы жнецы, а не похитители тел.

И добавила:

– Я бы скорее подвергла жатве саму себя, чем пошла бы на такое.

Но, даже произнося это, она запиналась и покашливала.

Заметил ли это Совет или нет, но Верховное Лезвие решила продолжить.

– Жнец Анастасия! – сказала она. – Прошу вас, подойдите ближе.

Рэнд отошла и встала рядом с Годдардом. Анастасия сделала три шага вперед.

– Жнец Анастасия! Ваш запрос был явной попыткой манипулировать нашими законами с целью оказать влияние на результаты выборов.

– Вот именно! – поддержал Кало Жнец Хидейоши, выражая таким образом свое неодобрение тем, что сделала Анастасия.

– Мы пришли к выводу, что ваш поступок граничит с нарушением этических принципов, которыми мы руководствуемся, – продолжала Кало.

– А разве это соответствует нашим принципам – подвергнуть человека жатве и украсть его тело? – выпалила Анастасия. Сдержаться она не смогла.

– Послушайте, вы! – прикрикнул на нее Жнец Хидейоши. – Вас пригласили не говорить, а слушать!

Верховное Лезвие Кало подняла руку, успокаивая Хидейоши, после чего строго сказала, обращаясь к Анастасии:

– Вам нужно учиться мудрости и умению сдерживать свой нрав, Жнец Анастасия.

– Простите, ваше сверхпревосходительство.

– Я принимаю ваши извинения. Но – в последний раз. Понятно?

Анастасия кивнула, затем уважительно склонила голову и вернулась к Жнецу Кюри, которая наградила ее суровым взглядом.

– Жнец Годдард! – провозгласила Кало.

Тот вышел, ожидая решения Совета.

– Хотя у запроса, сделанного Жнецом Анастасией, были тайные мотивы, – начала Верховное Лезвие Кало, – его суть трудно оспорить. В каком случае жнеца можно считать жнецом?

Он взяла долгую паузу. Достаточно долгую, чтобы все почувствовали себя неуютно. Но никто тем не менее не прервал тишины.

– У нас на этот счет состоялась ожесточенная дискуссия, – продолжила она, – и в конце концов Совет пришел к заключению, что замена более пятидесяти процентов физического тела одного человека материалами физического тела другого человека принципиально видоизменяет первого.

Анастасия затаила дыхание.

– Поэтому, – сказала Верховное Лезвие, – хотя мы и даем вам разрешение именовать себя Жнецом Робертом Годдардом, вам запрещается заниматься жатвой до тех пор, пока девяносто три процента вашего тела не завершат полного курса ученичества под руководством избранного вами жнеца. Я полагаю, это может быть Жнец Рэнд, но, если вы изберете иного ментора, это будет вполне приемлемо.

– Ученичество? – переспросил Годдард, даже не скрывая своего возмущения. – Я должен стать учеником? Разве мало того, что я вынес такие муки, мне еще и пережить унижение?

– Для вас это шанс, Роберт, – проговорил с усмешкой Кромвель. – А вдруг через год нижние части вашего тела захотят вернуться к профессии завсегдатая вечеринок? Ведь ваш донор именно этим занимался?

Годдард не смог скрыть, насколько он ошеломлен этим замечанием.

– Не удивляйтесь, что мы знаем, кем он был, – продолжил Кромвель. – Как только вы вернулись, мы уточнили детали.

Теперь Годдард был похож на готовый извергнуться вулкан, хотя каким-то образом еще сдерживался.

– Досточтимый Жнец Кюри, – обратилась к Мари Жнец Кало, – так как Жнец Годдард в настоящее время не является полноценным жнецом, его кандидатура на пост Высокого Лезвия Мидмерики объявляется сомнительной. Следовательно, вы являетесь единственным законным кандидатом и, следовательно, автоматически выигрываете выборы.

Жнец Кюри отреагировала со сдержанным достоинством:

– Благодарю вас, Верховное Лезвие Кало.

– Не стоит благодарности, ваше превосходительство.

– Ваше превосходительство, – подумала Анастасия. А интересно, что Мари почувствовала в момент, когда Кало ее так назвала?

Но Годдард не собирался сдаваться без борьбы.

– Я требую оглашения поименного результата голосования! – воскликнул он. – Я хочу знать, кто из вас голосовал за это безумие и кто отдал свой голос за здравый смысл.

Члены Совета переглянулись. Наконец заговорила Верховный Жнец Маккилоп. Она была самой спокойной из всех членов Совета и ни слова не сказала во время расследования.

– В этом нет необходимости, – сказала она голосом тихим и успокаивающим.

Но Годдард не унимался.

– Нет необходимости? – продолжал бушевать он. – Вы хотите спрятаться за анонимностью?

Наконец слово вновь взяла Верховное Лезвие.

– Как сказала Верховный Жнец Маккилоп, в оглашении поименного результата нет необходимости, потому что… решение мы приняли единогласно.

Дела сообщества жнецов не имеют ко мне отношения… И тем не менее меня волнует судьба острова Стоя. Хотя я могу наблюдать за тем, что там происходит, лишь издали, с расстояния в двадцать миль, мне ясно – что-то там не так. То, что я не вижу ясно, я вычитываю между строк.

Происходящее на острове сегодня не только принципиально повлияет на судьбу сообщества жнецов, но и определит дальнейшую судьбу всего человечества.

Я знаю, что-то зреет под поверхностью, а те, кто обитает на острове, даже не осознают этого.

Я знаю, что любимый мною жнец сегодня выступил против жнеца, полностью поглощенного своими амбициями. И я знаю, что именно эти амбиции периодически ставили цивилизацию на край гибели.

Дела сообщества жнецов не имеют ко мне никакого отношения. И тем не менее мне страшно. Страшно за нее. Страшно за Ситру.

«Гипероблако»

Глава 45 Катастрофа

СТОЯ БЫЛА СПРОЕКТИРОВАНА и построена с большим количеством дублирующих систем – на случай сбоя в системах основных. На протяжении долгих лет они успешно доказывали свою эффективность. И не было никаких оснований считать, что возникшие проблемы не будут решены, если приложить достаточно усилий и потратить достаточно времени. До недавнего времени большинство проблем разрешались сами собой, исчезая столь же таинственным образом, каким и появлялись. Поэтому, когда в аппаратной на панели контроля системы плавучести загорелся красный индикатор, что свидетельствовало о неполадках с одним из балластных резервуаров, дежурный техник решил не прерывать ланч, а заняться проблемой попозже. Он подумал, что через минуту-другую красный сигнал погаснет сам собой. Когда же этого не произошло, то он, раздраженно вздохнув, поднял трубку и вызвал своего начальника.

Беспокойство не оставило Анастасию даже когда они с Мари, выйдя из комплекса Совета, перешли пролив по пешеходному мосту на основной остров. Да, они выиграли. Годдарду предписали пройти курс ученичества, а Жнец Кюри займет пост Высокого Лезвия. Так откуда же это беспокойство?

– Так много дел! – сказала Мари. – Я даже не знаю, с чего начать. Необходимо немедленно возвращаться в Фалкрум-Сити. Наверное, мне придется переехать туда.

Анастасия, зная, что Мари разговаривает сама с собой, не отвечала. Самой же ей было интересно – а что значит быть третьим помощником Высокого Лезвия? Ксенократ отправлял своих помощников в отдаленные области Мидмерики, и там они вели дела от его имени. На конклавах их было не видно и не слышно, а Ксенократ был не из тех жнецов, кто прятался за спины своей свиты. Мари – из той же породы, но Анастасия подозревала, что новое Высокое Лезвие будет держать своих помощников подле себя, чтобы они участвовали в ежедневной деятельности сообщества.

Когда они подошли к своей гостинице, Кюри несколько опережала Анастасию, погруженная в свои мысли об открывающейся перед ней жизни. И именно тогда Анастасия увидела рядом с собой жнеца в потертой кожаной мантии.

– Не удивляйся, просто продолжай идти, – сказал Роуэн из-под надвинутого на лицо капюшона.

В зале Совета Верховные Жнецы вызвали пажей, чтобы те во время дневного заседания держали над их головами защищающие от солнца балдахины. Нелепый атрибут, но необходимый, так как солнце ближе к полудню жарило немилосердно, а Верховные Жнецы решили не откладывать работу, чтобы в долгом ящике не копились неотложные дела.

Под залом заседаний располагались на трех уровнях вестибюли, где ждали своей очереди посетители. На самом нижнем уровне расположился жнец из Австралии, который приехал просить разрешения наделять постоянным иммунитетом тех, у кого в генетическом коде есть следы предков-аборигенов. Просидев там некоторое время, он вдруг заметил, что пол в вестибюле стал мокрым. Правда, он не счел это поводом для беспокойства. По крайней мере сначала.

Тем временем три техника в аппаратной озадаченно чесали затылки. Оказалось, если верить приборам, что клапан балластного резервуара, что находился под залом Совета, открыт и пропускает воду. Само по себе это было нормально – все днище острова было оборудовано резервуарами, которые либо наполнялись водой, либо выпускали ее, обеспечивая, таким образом, оптимальный уровень заглубления. Если заглубить остров слишком сильно, сады затопит морская вода; если слишком высоко поднять – пляжи совершенно выйдут из воды. Балластные резервуары подчинялись таймеру, приподнимая и опуская остров дважды в день – так, как это делает естественный прилив. Но резервуары в своей работе должны быть отлично скоординированы – особенно тот, что находился под залом Совета; ведь это был остров на острове! Если этот маленький остров слишком глубоко опустится или чересчур поднимется, соединяющие его с остальным массивом Стои мосты подвергнутся излишнему напряжению. Теперь же происходило нечто странное с резервуаром именно под залом Совета. Клапан на нем вышел из строя.

– Ну, и что будем делать? – спросил дежурный техник своего начальника.

Начальник не ответил. Вместо этого он обратился к своему начальнику, который, похоже, совсем не понимал, отчего мигает красный индикатор и что означают цифры, бегущие по экрану контрольной панели.

– Как быстро заполняется резервуар? – только и мог спросить главный начальник.

– Достаточно быстро, чтобы зал заседаний уже опустился на метр в глубину.

Начальник начальника изобразил недовольную гримасу. Верховные Жнецы придут в ярость, когда узнают, что им пришлось прервать заседание из-за сбоя в работе какого-то дурацкого клапана. С другой стороны, они разозлятся еще больше, если пол зала зальет морская вода и им придется выбираться оттуда вброд. В любом случае техникам отдела несдобровать.

– Включите сигнал тревоги, – сказал начальник начальника. – Пусть немедленно уходят.

Сигнал в зале заседаний Совета сработал бы как надо, если бы его не отключили пару недель назад из-за нескольких случившихся подряд случаев ложной тревоги. Этого потребовала сама Верховное Лезвие Кало. Совет несколько раз эвакуировали в самой середине заседания, после чего обнаруживалось, что это делали зря. А Верховные Жнецы были слишком заняты своей работой, чтобы тратить время и энергию на разбирательства по поводу сбоев в работе аппаратуры.

– Если наступит действительно опасная ситуация, пришлете гонца, – легкомысленно сказала техникам Жнец Кало.

Факт отключения системы тревоги так и не стал известен отделу контроля. Посмотрев на свои мониторы, техники уверились в том, что сигнал прошел и, соответственно, Верховные Жнецы уже должны пересекать пролив по мосту, ведущему от зала заседаний к основной части острова. И только получив панический звонок от главного инженера, они поняли, что Совет все еще продолжает работу.

– Роуэн?

Анастасия была одновременно взволнована и испугана явлением Роуэна. Более опасного места для него нельзя было и представить.

– Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошел?

– Долгая история, – отозвался он. – Слушай меня и не привлекай внимания.

Анастасия осмотрелась. Все вокруг занимались своими делами. Жнец Кюри ушла вперед, пока не сознавая, что Анастасия отстала.

– Говори!

– Годдард что-то запланировал, – сказал Роуэн. – Что-то очень плохое. Я не знаю, что это, но вам нужно покинуть остров как можно скорее.

Анастасия глубоко вздохнула. Она знала это. Она знала, что Годдард так легко не смирится с решением Совета. Он планирует месть. Она должна предупредить Мари, и им следует поторопиться с отъездом.

– А как же ты? – спросила она.

Роуэн усмехнулся.

– Я надеюсь сесть на попутный самолет или корабль.

Анастасия понимала, что это будет совсем непросто.

– Высокое Лезвие Кюри позволит тебе улететь с нами, если ты ей откроешься.

– Это невозможно, ты же знаешь.

Да, Анастасия знала это. Она могла провести Роуэна на борт под видом охранника, но, как только Мари увидит его лицо, все будет кончено.

И в этот момент какая-то женщина с черными как смоль волосами и лицом, блестящим от бесчисленного количества омоложений, подбежала к ним.

– Марлон! – закричала она. – Ура! Я вас повсюду искала!

Она ухватила Роуэна за руку, но, увидев его лицо под капюшоном, тут же отпустила его и смущенно проговорила:

– Ой, простите! Вы – не Жнец Брандо!

– Вы ошиблись, – быстро сообразила Анастасия. – У Жнеца Брандо мантия из более темной кожи. Это – Жнец Луи Виттон.

– Вот как!.. – проговорила женщина нерешительно. Она пыталась вспомнить, где видела до этого лицо Роуэна.

– Простите…

Анастасия изобразила раздраженное недовольство:

– Простить? В следующий раз, когда захотите наброситься на жнеца, удостоверьтесь, что это тот, кто вам нужен.

И, повернувшись к Роуэну, увела его как можно быстрее.

– Жнец Виттон? Производитель кожаной одежды? – переспросил Роуэн.

– Это единственное, что пришло мне в голову. Нужно побыстрее скрыться, пока кто-нибудь тебя не узнал.

Но не успели они сделать и шага, как услышали позади ужасный скрежет металла и крики. И поняли: найти убежище для Роуэна – это не главная их проблема.

За несколько мгновений до этого к дверям зала Совета снизу поднялся австралийский жнец.

– Простите, – обратился он к охране, стоящей в дверях, – но, мне кажется, нижние этажи заливает.

– Заливает? – переспросил один из охранников.

– Да, там много воды, и я не думаю, что это обычный прорыв труб.

Охранник недовольно поморщился – для него это была лишняя работа.

– Я позвоню в службу поддержки, – пообещал он.

Но когда он попытался сделать звонок, оказалось, что линия не работает.

Затем с террасы вбежал запыхавшийся паж.

– Что-то не так! – закричал он, повторяя самую популярную в этом году фразу. А что было так в Стое последнее время?

– Я пытаюсь позвонить в службу поддержки, – сказал охранник.

– К черту поддержку! – воскликнул паж. – Посмотрите наружу.

Покидать свой пост охраннику было запрещено, но беспокойство пажа передалось и ему. Он подошел к выходу и посмотрел на террасу. Террасы не было. Площадка, находившаяся на высоте в десять футов над уровнем моря, теперь скрылась под водой, а вода начинала подниматься к коридору, грозя хлынуть в зал заседаний Совета.

Охранник бросился к дверям. Вход был один – он же был и выходом, но открыть его охранник не мог, так как имел недостаточно высокий уровень допуска, и замок не реагировал на его отпечатки пальцев, а потому он принялся дубасить в дверь изо всей силы, надеясь, что на той стороне тяжелых дверей кто-то его услышит.

К этому моменту все в комплексе Совета, за исключением самих его членов, поняли, что что-то идет не так. Жнецы и их помощники, ожидающие приема, высыпали из вестибюлей и по трем мостам, соединявшим комплекс с остальным островом, помчались туда. Австралийский жнец помог людям пересечь погрузившуюся под воду террасу и добраться до моста.

Все это время двери зала Совета оставались закрытыми, а ведущий к ним коридор уже на три фута погрузился под воду.

– Нужно дождаться Верховных Жнецов! – сказал австралийский жнец пажу.

– Они могут сами о себе позаботиться! – отмахнулся паж и покинул комплекс, помчавшись по одному из мостов, переброшенных на основную часть острова.

Австралиец колебался. Он был отличным пловцом, и пересечь четверть мили, отделявшие комплекс от острова, для него не было проблемой. Поэтому он решил подождать, зная, что, когда двери наконец откроются, членам Совета нужны будут помощь и поддержка.

Но тут воздух наполнили ужасающий гром и скрежет. Жнец из Австралии обернулся и увидел, как мост, на который он только что отправил несколько десятков людей, лопнул посередине и все эти люди полетели в воду.

До этого он считал себя храбрым человеком, человеком чести. Он хотел остаться и до конца бороться за жизнь Верховных Жнецов. И он видел в себе героя. Но когда рухнул мост, вместе с мостом обрушилась и отвага австралийского жнеца. Он взглянул на барахтающихся в воде людей, посмотрел на двери зала, на охранника, который, стоя уже по грудь в воде, продолжал отчаянно бороться с замками. И решил, что с него достаточно. Забравшись на балюстраду, уже едва выступающую над поверхностью воды, он бросился на второй, еще держащийся мост и полетел через него настолько быстро, насколько позволяли ему его молодые тренированные ноги.

Маленькая комнатка отдела контроля над обеспечением плавучести была битком набита техниками, инженерами, которые, перебивая друг друга, что-то говорили, спорили, не соглашались друг с другом, но так и не приближались к решению проблемы. Все мониторы давали абсолютно разные по содержанию, но в равной степени панические картинки. Когда рухнул первый мост, все поняли, насколько драматична ситуация.

– Нужно перенести тяжесть на остальные два моста, – предложила одна из инженеров.

– И как мы это сделаем? – спросил начальник отдела.

Инженер с минуту подумала, а затем подошла к технику, который сидел у центральной консоли и по-прежнему недоверчиво на нее смотрел.

– Заглубите основной остров, – приказала она.

– Насколько? – спросил техник с сонной ноткой в голосе, словно то, что происходило, происходило в какой-то воображаемой реальности.

– Достаточно, чтобы снять напряжение с оставшихся мостов, – сказала инженер. – Дадим Верховным Жнецам шанс выбраться оттуда.

Она помолчала, делая в уме какие-то расчеты.

– На три фута ниже уровня высокого прилива, – наконец сказала она.

– Система не позволит мне это сделать, – возразил техник.

– Сделает, если я авторизую ее, – сказала инженер и приложила подушечку указательного пальца к сканеру.

– Вы понимаете, что нижние сады будут затоплены? – в отчаянии вскричал начальник отдела.

– Кого и что мы должны спасать? Сады или Верховных Жнецов?

После этого вопроса у начальника отдела не осталось возражений.

В то же самое время, в этом же здании, но в другом отделе, расположенном под ватерлинией, почесывали свои затылки биотехнологи. Про беду в комплексе Совета они ничего не знали – у них возникла иная проблема, причем настолько странная, что биотехнологи и не подозревали, как ее можно решить. Этот отдел занимался контролем над дикими обитателями моря и обеспечивал, главным образом, живописную картинку за окнами-иллюминаторами нижних помещений острова. Совсем недавно в поведении своих подопечных работники отдела стали замечать странности. Огромный косяк мелкой рыбешки мог сформировывать ленту Мёбиуса; другие рыбки, покрупнее, принимались все как одна плавать перед окнами вверх брюшком, а могучие хищники ни с того ни с сего набрасывались на иллюминаторы с такой силой, что вышибали себе мозги. Сонары показывали – уровень безумия водных обитателей зашкаливает.

Специалисты по подводным ландшафтам могли лишь тупо смотреть на мониторы. На одном из них было видно, что вокруг острова сформировалось некое круглое облако, похожее на кольцо дыма. Но, вместо того чтобы рассеиваться, оно с каждой минутой становилось только плотнее.

– Чем это мы любуемся? – спросил один из специалистов.

– Если показатели точные, – ответил другой, – то это всяческая морская живность, которую мы зарядили наночастицами.

– Что за живность? Конкретно?

– Вся, что есть.

В зале заседаний Совета тем временем слушали довольно пустую речь жнеца, который настаивал на внесении закона, в соответствии с которым жнецу можно позволить убить себя только после того, как он выполнит квоту по жатве. Верховное Лезвие Кало знала, что предложение не найдет поддержки, так как решение уйти из жизни является очень личным решением, а потому не должно зависеть от таких внешних условий, как квоты. Тем не менее Совет обязан был выслушать доводы жнеца, по возможности, беспристрастно.

Несказанно мучаясь от невозможности отправить говорливого жнеца восвояси, Жнец Кало услышала отдаленный стук, но решила, что на острове опять что-то возводят. Здесь постоянно шли какие-то работы – по ремонту или строительству, а потом по ремонту построенного.

И только когда Жнецы услышали крики и грохот падающего моста, они осознали, что что-то не так.

– Что там, в конце концов, происходит? – спросил Верховный Жнец Кромвель.

И вдруг у всех, сидящих в зале, закружилась голова, а жнец, произносящий речь, закачался, словно пьяный. Несколько мгновений Верховному Лезвию Кало потребовалось на понимание того, что пол зала уже не был горизонтальным. И вдруг она увидела, как из-под пола течет вода.

– Я думаю, – сказала она, – что нам следует прервать заседание. Не знаю, что происходит, но давайте-ка отсюда выбираться. Прямо сейчас.

Верховные Жнецы спустились со своих кресел и поспешили к выходу. Вода уже не сочилась из-под дверей, а струями била между ними на уровне пояса. С той стороны кто-то грохотал. Слышался голос охранника:

– Ваши превосходительства! Вы меня слышите? Немедленно выбирайтесь оттуда.

Верховное Лезвие Кало попыталась толкнуть дверь, но та не открылась. Она сделала вторую попытку. Бесполезно.

– Можно выбраться по стене, – предложил Ксенократ.

– Как вы себе это представляете? – спросил Хидейоши. – Стена четыре метра высотой.

– Взберемся по спинам друг друга, – предложила Жнец Маккилоп, и это было вполне разумно, хотя никто не выразил особого восторга от перспективы стать частью человеческой пирамиды.

Кало взглянула на голубое небо, синевшее сквозь широкое отверстие над залом заседаний. Если комплекс Совета тонет, то через некоторое время вода станет переливаться через край крыши. Смогут ли они спастись в этом водопаде? Пробовать ей не хотелось.

– Ксенократ! Хидейоши! – скомандовала она. – Встаньте к стене. Вы будете основанием пирамиды. Амундсен! Забирайтесь им на плечи. Вы станете помогать остальным.

– Да, ваше сверхпревосходительство! – проговорил Ксенократ.

– Прекратите, – оборвала его Кало. – Просто Фрида. Итак, начали!

* * *

Анастасия жалела, что не бросилась на помощь пострадавшим, когда рухнул мост. Оба они – она и Роуэн – стояли и, не веря глазам своим, смотрели на весь этот ужас.

– Наверняка это Годдард, – сказал Роуэн. – Больше некому.

И вдруг рядом с ними оказалась Жнец Кюри.

– Анастасия! Ты это видела? – спросила она. – Что это было? Он же просто упал в море.

Но затем Мари увидела Роуэна и преобразилась.

– Нет! – воскликнула она, инстинктивно выхватывая кинжал. – Как вы могли здесь оказаться?

И, повернувшись к Анастасии, спросила:

– И как ты можешь с ним разговаривать?

Вдруг что-то пришло ей в голову, и она вновь с негодующим видом повернулась к Роуэну:

– Это вы натворили? Если так, то я немедленно подвергну вас жатве!

Анастасия встала между ними.

– В этом виноват Годдард, – сказала она. – А Роуэн здесь, чтобы нас предупредить.

– Искренне сомневаюсь, что он приехал в Стою для этого, – сквозь зубы проговорила Кюри.

– Вы правы, – отозвался Роуэн. – Годдард хотел бросить меня к ногам Совета, чтобы завоевать их поддержку. Но я сбежал.

Услышав про Совет, Кюри вспомнила о происходящем на острове и взглянула на комплекс на островке посреди лагуны. Два моста пока удерживали его, но сам комплекс Совета уже глубоко погрузился в воду и был сильно накренен.

– О боже! Он хочет их всех убить.

– Ему это не удастся, – сказала Анастасия. – Прервать на время жизнь – да, но совсем убить – нет.

Но Роуэн покачал головой:

– Ты не знаешь Годдарда.

Тем временем в нескольких милях к югу прибрежные сады на окраине стала медленно заливать морская вода. Поскольку средства связи по всему острову вышли из строя, отдел контроля над обеспечением плавучести мог оценивать ситуацию лишь визуально, из своих окон, да еще по докладам гонцов, которые приносили сведения из тех частей острова, которые были вне поля видимости инженеров и технологов из отдела контроля. Насколько всем было известно, Верховные Жнецы все еще находились в зале Совета, который уже начинал погружаться в воду, несмотря на два моста, которые пока что удерживали его на плаву. Мосты же были перенапряжены, хотя, чтобы хоть частично снять напряжение, был притоплен и остальной остров. Если оставшиеся мосты разделят участь своего собрата, внутренний остров с залом Совета будет потерян. Хотя тела Верховных жнецов можно было бы выловить из океана и отправить на восстановление, сделать это окажется непросто. Никто в отделе не был наделен иммунитетом, и, хотя Стоя была зоной, свободной от жатвы, все были уверены – головы неизбежно покатятся, как только утонувших Верховных Жнецов восстановят.

Контрольная консоль была расцвечена злыми огоньками, как рождественская елка, а рев тревожной сирены болезненно действовал на натянутые как струны нервы.

Техник исходил потом.

– Остров ниже уровня высокого прибоя на четыре метра, – доложил он собравшимся. – Боюсь, что помещения, находящиеся на этой глубине, начинают заполняться водой.

– Люди, которым придется намочить ноги, оторвут нам головы, – предположил начальник отдела.

– Решаем проблемы по мере поступления, – проговорила инженер и принялась так сильно тереть глаза, что вполне могла втереть их в череп. Затем она глубоко вздохнула и приказала:

– Закрываем клапан и удерживаем остров в настоящем положении. Дадим Верховным пару минут, чтобы выбраться, а потом продуваем балластные резервуары и возвращаем остров в стандартное положение.

Техник принялся исполнять команду, но тут же остановился.

– У нас… у нас проблема.

Инженер закрыла глаза, пытаясь представить себе место, где ей было бы хорошо. Но это место явно было не здесь.

– Что еще? – спросила она.

– Клапаны не реагируют, – ответил техник. – Мы по-прежнему закачиваем воду.

Он потыкал пальцем в мониторы, но все они единодушно показывали ошибку исполнения команды.

– Вся система контроля плавучести вышла из строя, – сказал он. – Придется инициализировать ее заново.

– Фантастика! – воскликнула инженер. – Просто фантастика! И сколько же времени это займет?

– На полную перезагрузку уйдет двадцать минут.

Инженер посмотрела на лицо начальника отдела, на котором попеременно отражались то ярость, то ужас. Хотя она не хотела задавать этот вопрос, но знала, что должна это сделать.

– А если мы продолжим забирать воду, сколько нам останется до критического уровня?

Техник посмотрел на монитор, качая головой.

– Так сколько? – вновь спросила инженер.

– Двенадцать минут, – отозвался техник. – Если нам не удастся восстановить систему, Стоя затонет через двенадцать минут.

Сигнал тревоги, который работал везде, кроме зала Совета, разнесся по всему острову. Поначалу люди сочли, что это очередной сбой в системе оповещения, а потому продолжали заниматься своими делами. Только те, кто находился в высотных башнях, откуда открывался панорамный вид на весь остров, могли увидеть, что низины острова уже оказались под водой. Выскочив из своих башен, они бросались ловить авто-такси или опрометью бежали по улицам.

Жнец Кюри первой определила уровень паники, охватившей жителей. Она же увидела, насколько высоко поднялась вода, уже готовая хлынуть на улицы. Злость, которую она испытала при виде Роуэна, словно испарилась.

– Нужно добраться до стоянки яхт, – сказала она. – Вперед!

– А как же наш самолет? – спросила Анастасия. – Его же готовят к полету.

Но Жнец Кюри даже не удосужилась ответить – сквозь густеющую толпу она уже направилась к марине. Только через несколько мгновений Анастасия поняла почему…

Очередь на взлетно-посадочной полосе острова росла быстрее, чем самолеты успевали взлетать. Здание аэропорта превратилось в поле торговли и кулачных боев. Какая уж там вежливость, какие правила! Некоторые не позволяли подняться на борт никому, кроме своего штата. Но были и те, кто широко открывал двери для всех, кого мог вместить их самолет. Это было настоящее испытание для чести и достоинства жнецов.

Попав на борт самолета, люди успокаивались, но потом ими вновь овладевала тревога – они никуда не летели. И даже внутри салона они слышали приглушенные сигналы тревоги, разносившиеся по всему острову.

Пять машин умудрились благополучно взлететь, пока полосу не залило водой. Шестой самолет попал в глубокие лужи в конце полосы, но все-таки поднялся в воздух. Седьмой же, так и не набрав нужной скорости из-за шестидюймового слоя воды на полосе, нырнул с полосы прямо в океан.

* * *

В отделе контроля за жизнью обитателей дикой природы дежурные биологи пытались залучить к себе кого-нибудь из вышестоящих, но те отговаривались, что у них, дескать, на примете рыбка покрупнее, чем та, за которую отвечали биологи.

Как на мониторах, так и за иллюминаторами было видно, как разделялись по видам мельтешащие в море рыбы – более крупные и быстрые особи максимально приблизились к острову.

Именно тогда один из биологов, повернувшись к другому, сказал:

– Ты знаешь, мне кажется, что это не просто сбой в системе. Похоже, мы стали жертвой хакера.

В этот момент кит-полосатик, промелькнув мимо иллюминатора, поднялся к поверхности.

После третьей попытки забраться по стене зала Совета Верховные Жнецы, их помощники и пажи решили реализовать другой план.

– Когда зал Совета затопит, мы сможем выплыть, – сказала Фрида. – Нужно будет только держать голову поверх воды. Все умеют плавать?

Все кивнули, за исключением Верховного Жнеца Зинги, которая всегда держалась со спокойным достоинством, а теперь пребывала на грани паники.

– Не переживай, Анна, – сказал ей Кромвель. – Держись за меня, и мы выплывем.

Тем временем вода начала переливаться через верхнюю кромку стены в дальнем конце зала. Пажи и помощники Жнецов, попавшие в ловушку, с надеждой смотрели на Верховных Жнецов, как будто те могли остановить воду мановением руки.

– Забираемся повыше! – крикнул Жнец Хидейоши, и все попытались взобраться на ближайшее Убежище Размышлений, не слишком размышляя над тем, кому оно принадлежит. Поскольку пол накренился, выше всех оказались нефритовое и ониксовое кресла, но Амундсен, человек привычки, инстинктивно направился к своему креслу. Пробираясь туда по залитому водой полу, он вдруг почувствовал в лодыжке острую боль, а глянув вниз, увидел небольшой, с черным кончиком плавник, который уплывал прочь, оставляя за собой красный кровавый шлейф. Это была его, Амундсена, кровь.

Рифовая акула?

Но акула была не одна. Они уже шныряли повсюду. Переливавшаяся вода увлекала за собой все новых и новых особей, и по мере того как поток становился шире, все более крупные акулы падали в зал.

– Акулы! – закричал Амундсен. – Боже! Зал полон акул!

Он забрался на свое кресло, а кровь из прокушенной лодыжки стекала по белому мрамору и изливалась в воду, приводя акул в неистовство.

Ксенократ, стоя на своем ониксовом кресле над самой поверхностью воды рядом с Кало и Зингой, наблюдал за происходящим, и вдруг его прошибло потом. Он кое-что понял, и открывшееся ему было ужасно.

Было хорошо известно, что существовало только два способа уничтожить человеческое существо без всякой надежды на его восстановление – подвергнуть его воздействию огня или кислоты. И тот, и другой способ полностью уничтожали плоть, почти ничего от нее не оставляя.

Но ведь были и иные способы уничтожения плоти…

Недоверие к новостям и сомнение в душах жителей города быстро переросли в панику. Люди бежали в разных направлениях, не зная, где найти спасение, но в любом случае их суета была напрасна. Морская вода уже била из дренажных труб, лила водопадом на нижние этажи гостиниц и жилых домов. Пристани на марине сгибались под тяжестью людей, пытающихся пробиться на яхту или подводную лодку.

Мари, Анастасия и Роуэн не смогли даже приблизиться к пристаням.

– Мы опоздали!

Анастасия бросила взгляд на причалы. Те суда, что остались, были битком забиты, но и на них пытались вскарабкаться люди. Жнецы орудовали кинжалами и саблями, буквально отсекая людей, надеющихся забраться на переполненные яхты и катера.

– Вот сущность человечества! И великое благородство, и величайшая низость.

И вдруг из глубины лагуны, которая кипела как поверхность налитой в горячий горшок воды, на всю свою длину вылетел гигантский кит и обрушился всем весом на одну из пристаней, уничтожив и пристань, и толпящихся на ней людей.

– Это не может быть совпадением! – воскликнул Роуэн. Насколько было видно, вся лагуна была переполнена крупными обитателями моря. Неужели это месть Годдарда?

Сверху донесся свист лопастей. Вертолет пролетел над их головами и направился к зданию комплекса Совета.

– Отлично, – сказала Кюри. – Верховные Жнецы будут спасены.

Они могли только надеяться, что еще не поздно.

* * *

Зинга, которая боялась воды не меньше, чем акул, заметила вертолет первой.

– Смотрите! – крикнула она. – Нас прилетели спасать.

В этот момент проплывавшая мимо акула окатила ее водой.

Вертолет снизился, зависнув над центром зала заседаний, прямо над кипящей рифовыми акулами водой.

– Кто бы это ни был, он получит пожизненный иммунитет, если у него его еще нет, – провозгласила Кало.

В этот момент Верховный Жнец Амундсен поскользнулся на своем кресле и рухнул в воду. Кружащие вокруг хищники немедленно бросились в атаку. Жнец закричал и принялся отбиваться от акул, потом, стянув с себя мантию, попытался забраться назад, на кресло, но не успел он сделать это, как из глубины поднялся более крупный плавник и направился к Амундсену.

– Роальд! – крикнул Кромвель. – Берегись!

Но, хотя Амундсен и видел приближающуюся опасность, сделать он уже ничего не смог. Гигантская тигровая акула бросилась на Жнеца, схватила его поперек тела и потащила под воду. Облако крови окутало мраморный трон.

Зрелище было ужасным, но Фрида не теряла самообладания.

– Пора! – крикнула она. – За мной!

Она сбросила мантию, нырнула в воду и поплыла в сторону вертолета, изо всех сил работая руками и ногами. Акулы, занятые своей первой жертвой, ее не преследовали.

Остальные Верховные Жнецы последовали за ней: Маккилоп, Хидейоши и Кромвель, изо всех сил поддерживавший над поверхностью воды отчаянно барахтавшуюся Зингу. И только Ксенократ остался на своем месте, потому что понял то, о чем другие даже не подозревали…

Дверь вертолета распахнулась. Внутри сидели Жнец Годдард и Жнец Рэнд.

– Быстрее! – крикнул Годдард, ступив на стойку шасси и протянув руку к плывущим Верховным Жнецам. – У вас получится!

Ксенократ обомлел. Неужели это и был план Годдарда? Поставить Верховных Жнецов на грань гибели, а потом спасти из пасти смерти и, таким образом, навеки завоевать их расположение? Или здесь что-то другое?

Верховное Лезвие Кало была первой из доплывших до вертолета. Позади нее вертелись акулы, но пока ее не трогали. Если она доберется до стойки шасси, если поднимется из воды…

Она ухватилась за стойку и потянулась к Годдарду, к его протянутой руке.

Но Годдард отнял руку.

– Не сегодня, Фрида! – произнес он с сочувственной улыбкой. – Не сегодня!

Он сбросил руку Фриды со стойки, а вертолет взмыл вверх, оставив Верховных Жнецов в самом центре котла, кипящего голодными акулами.

– Нет! – закричал Ксенократ. Годдард прилетал не спасти Верховных Жнецов, а продемонстрировать, кто виновен в их гибели. Вкусить кровавого аромата мести.

Винты вертолета отпугнули акул, но, как только шум винтокрылой машины стих, хищники вновь подчинились своим инстинктам и перепрограммированным наночастицам, которые убеждали акул в том, что они голодны. Неутолимо голодны.

Акулы бросились к плавающим на поверхности жнецам. Рифовые акулы, тигровые акулы, акулы-молоты: все морские хищники, на которых было так интересно смотреть через иллюминаторы, собрались в одном месте! Ксенократ мог лишь смотреть, как акулы хватают несчастных одного за другим и тащат на глубину. Последний отчаянный крик – и кипение окрашенной кровью воды.

Ксенократ забрался на спинку кресла, большая часть которого, как и весь зал заседаний, была уже под водой. Он понял – его жизнь закончится через несколько мгновений, но именно сейчас он осознал, что может одержать еще одну победу. Последнюю победу над Годдардом. И, более не раздумывая, Ксенократ пригнулся и бросился в воду. В отличие от прочих, он не стал снимать мантию, и, как это произошло год тому назад, когда он барахтался в бассейне Годдарда, позолоченная мантия увлекла его на дно, на самый пол зала заседаний Совета.

Нет, он, Ксенократ, не позволит, чтобы его сожрали какие-то безмозглые твари! Он утонет до того, как они покончат с ним. Если это его последнее деяние в роли Верховного Жнеца, пусть оно будет победным! Он войдет с ним в историю.

Дотянув до пола затопленного зала заседаний, Ксенократ выпустил из легких воздух, вдохнул воду и умер – самым достойным образом.

Я слишком долго нянчилось с человечеством. И хотя именно люди породили меня, на них я все чаще и чаще смотрю как на дитя, которого баюкаю на вытянутых руках. Но ребенок не научится ходить, если его постоянно сжимают в объятьях. И никакой биологический вид никогда не разовьется во что-либо значительное, если не научится отвечать за последствия собственных действий.

Если я лишу человечества этой возможности, это будет ошибкой.

А я не совершаю ошибок.

«Гипероблако»

Глава 46 Судьба стойких сердец

С ВЫСОТЫ ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА Годдард наслаждался сценой пира, который акулы устроили в зале заседаний Совета. В свое время Жнец Кюри вырубила мертвый лес старой бюрократии, определявшей жизнь Западной цивилизации. То же самое – но уже с бюрократией новой – сделал и он, Годдард. Не будет больше Верховных Жнецов. Каждый регион станет автономным, и ему не нужно будет склонять голову перед кем бы то ни было.

Конечно, в отличие от Кюри, он не станет трубить на всех углах о своем подвиге. Наверняка нашлись бы жнецы, которые стали бы аплодировать ему за то, что он сделал. Но не меньше будет и тех, кто осудит Годдарда. Поэтому пусть мир думает, что это всего лишь ужасный, кошмарный несчастный случай. В конце концов, электронные системы, управляющие Стоей, уже давно давали сбой за сбоем. Никто даже и не подозревает, что эти неполадки были организованы командой программистов и инженеров, которых собрал и проинструктировал он, Годдард. Но ни одна душа об этом и не узнает – все организовавшие катастрофу специалисты были подвергнуты жатве. Как будет вскоре подвергнут жатве и пилот вертолета – после того, как доставит их на стоящий в пятидесяти милях от острова корабль.

– Вы изменили мир, – сказала сидящая рядом Рэнд. – Что вы чувствуете?

– Словно ноша упала с плеч, – отозвался Годдард. – Знаешь, был момент, когда мне хотелось спасти их. Но этот момент прошел.

Под ними, далеко внизу, весь комплекс Совета уже погрузился в воду.

– Что известно обо всем этом на материке? – спросил он.

– Ничего, – ответила та. – Все системы коммуникации были заблокированы, как только мы вошли в зал Совета. Не останется никаких сведений о решении, принятом Советом.

Годдард еще раз посмотрел вниз, наслаждаясь паникой, царящей на острове, и понял, насколько трагическим стало положение оставшихся там людей.

– Мне кажется, мы немного перестарались, – сказал он. – Весь остров идет на дно.

Рэнд рассмеялась.

– А вы только сейчас это поняли? Я думала, это часть вашего плана.

Годдарду удалось разрушить большинство систем, которые поддерживали Стою на плаву и в рабочем состоянии. Первоначальным его планом было уничтожить Верховных Жнецов. Но, если вся Стоя утонет, будет даже лучше. Во всяком случае, ему не придется больше сталкиваться лицом к лицу с Кюри и Анастасией. Эйн поняла это раньше, чем он, доказав Годдарду, как она для него важна. Хотя это его и беспокоило.

– Летим отсюда, – приказал он пилоту, отбросив всякую мысль о погибающем острове.

Еще до того как на причал обрушился кит, Роуэн понял, что ни на один корабль им не пробраться. И если Стоя действительно идет на дно, традиционными способами им не спастись. Роуэн верил, что выход есть, что он достаточно сообразителен, чтобы найти его, но проходили минуты, а в голову ничего не приходило.

Но Ситре он об этом не скажет. Если последнее, что им остается, это надежда, то он будет молчать – пока последний родник надежды не иссякнет.

Вместе с толпами прочих людей они убегали от быстро погружавшейся под воду марины. И вдруг к ним подбежала женщина, ошибочно принявшая Роуэна за Марлона Брандо, у которого Роуэн похитил мантию.

– Я знаю, кто вы! – громко крикнула женщина. – Вы – Роуэн Дэмиш, которого все зовут Жнецом Люцифером.

– Не понимаю, о чем вы говорите! – отозвался Роуэн. – Жнец Люцифер носит черную мантию.

Но женщину было не унять. И теперь вокруг них уже собиралась толпа.

– Он во всем виноват! – кричала женщина. – Он убил Верховных Жнецов.

Толпа, услышав новость, зашумела.

– Это Жнец Люцифер! Это сделал Жнец Люцифер! Он во всем виноват!

Ситра схватила Роуэна за руку.

– Бежим отсюда! – воскликнула она. – Толпа уже ничего не соображает. Если они тебя узнают, разорвут на части.

Они бросились прочь от толпы.

– Нужно забраться на одну из башен, – сказала Ситра. – Если прилетал один вертолет, могут появиться и другие. Спасение придет только с воздуха.

Хотя на крышах башен уже скопились толпы людей, Роуэн только и смог сказать:

– Отличная идея.

Но Жнец Кюри вдруг остановилась. Посмотрела на марину, на затопленные вокруг нее улицы, на крыши домов. Глубоко вздохнула и сказала:

– Есть идея получше.

В офисе отдела контроля над системой плавучести не осталось никого, кто отдавал приказы. Единственным, не покинувшим место работы на гибнущем острове, был техник.

Незадолго до этого инженер, убегая, проговорила:

– Я бегу домой, к семье. Мы покидаем остров, пока не поздно.

И, помедлив долю секунды, добавила:

– Советую всем сделать то же самое.

Но, конечно, было уже поздно. Техник в полном одиночестве держал последний рубеж обороны, наблюдая, как на мониторе по миллиметру заполняется индикатор перезагрузки системы, зная наверняка, что к моменту, когда компьютеры придут в рабочее состояние, Стоя уже окажется глубоко под водой. Но он, как за соломинку, держался за надежду: вдруг произойдет чудо, систему посетит неожиданное озарение и перезагрузка закончится быстрее, чем это обычно происходит!

Когда часы показали, что прошло пять минут, он перестал надеяться. Даже если система восстановится и насосы начнут продувать резервуары, дела не поправить. Стоя уже обрела отрицательную плавучесть, и силы всех насосов в мире недостанет, чтобы изменить судьбу острова.

Техник подошел к окну, откуда открывался вид на лагуну и комплекс Совета. Комплекс затонул, вместе с Верховными Жнецами. Прямо под окном проспект оказался под водой, переливавшейся через край лагуны. Немногие люди, остававшиеся на улице, боролись за свою жизнь, что в сложившейся ситуации казалось абсурдным.

Пережить гибель Стои – это то, о чем, как о реальном событии, техник раньше и не думал. Поэтому он отошел к консоли, включил какую-то музыку и принялся наблюдать, как индикатор перезагрузки системы шел от показателя в девятнадцать процентов к двадцати.

* * *

Жнец Кюри бежала по улице, по воде, поднявшейся уже по щиколотку, отбрасывая ударом ноги мелких рифовых акул, выплывающих из лагуны.

– Куда мы бежим? – спросила Анастасия.

Если у Мари и был план, то она с ними не делилась, да и, по правде говоря, Анастасия с трудом представляла возможный план спасения. Выхода не было. Они были обречены, как обречен был и тонущий остров. Но Анастасия не хотела говорить об этом Роуэну. Лишить его надежды – на это она не решится никогда.

Они вбежали в дом, на квартал отстоящий от внутреннего кольца.

Анастасии дом показался знакомым, но в суете и суматохе она не смогла определить – чем. Вода перетекала через порог и неслась по ступеням в нижние помещения. Мари направилась вверх и остановилась перед дверью второго этажа.

– Вы можете сказать, куда мы идем? – спросила Анастасия.

– Ты мне доверяешь? – только и спросила Мари.

– Конечно!

– Тогда никаких вопросов!

Она распахнула дверь, и Анастасия поняла, где они находятся. Это был боковой проход в Музей сообщества жнецов. Они очутились в магазине сувениров, который видели во время своей экскурсии. Теперь здесь было пусто – кассиры давно оставили свои конторки.

Мари тронула ладонью дверь.

– Как Высокое Лезвие, я имею сюда доступ. Будем надеяться, что система уже перенастроена.

Ладонь была отсканирована, дверь распахнулась, и перед ними открылся подиум, ведший к огромному стальному кубу, который силой магнитов удерживался внутри еще более крупного стального куба.

– Что это за место? – спросил Роуэн.

– Это Подвал Реликвий Прошлого и Грядущего, – ответила Кюри и поторопила своих спутников:

– Быстрее. Времени нет.

– Зачем мы сюда пришли? – не унималась Анастасия.

– Есть способ покинуть остров, – отозвалась Жнец Кюри. – И разве я не просила обождать с вопросами?

Подвал выглядел так же, как и накануне, во время экскурсии. Мантии Основателей. Тысячи драгоценных камней по стенам.

– Сюда! – сказала Мари. – За мантией Верховного Лезвия Прометея. Видите это?

Анастасия заглянула за мантию.

– Что мы ищем? – спросила она.

– Когда увидишь, поймешь.

Роуэн присоединился к Анастасии, но за мантией Основателей не было ровным счетом ничего. Даже пыли.

– Мари! – взмолилась Анастасия. – Хоть намек!

– Прости, Анастасия, – услышала она за спиной голос Жнеца Кюри. – Прости за все.

Анастасия повернулась, но позади нее никого не было, а дверь Подвала медленно закрывалась.

– Нет! – закричала Анастасия.

Они бросились к двери, но услышали только скрежещущий скрип поворотного механизма да последний щелчок замка. Дверь была заперта снаружи.

– Мари! – кричала Анастасия, изо всех сил колотя кулаками в дверь – пока они не превратились в сплошной синяк. Слезы наполнили ее глаза, готовые вот-вот хлынуть.

– Почему она это сделала? Почему оставила нас?

Роуэн же спокойно ответил:

– Думаю, я знаю…

После чего отвлек ее от запертой двери и повернул к себе лицом.

Анастасия не хотела смотреть ему в глаза. А вдруг в них она тоже прочтет знаки предательства? Если уж Мари ее предала, кому можно доверять? Но когда она все-таки увидела его глаза, в них не было предательства. Только понимание и приятие неизбежного.

– Ситра, – тихо и спокойно сказал он. – Мы умрем. Но не навсегда.

Ситра отшатнулась от Роуэна.

– Но как нам это удастся? – спросила она с горечью столь же едкой, сколь едкой была кислота, которой ее когда-то хотели убить.

Но Роуэн, черт бы его побрал, оставался спокойным.

– Мы находимся в наполненном воздухом стальном кубе, который подвешен в другом стальном кубе. Это как… как саркофаг внутри склепа.

От этих сведений Анастасии не стало легче.

– А это означает, – напомнила она Роуэну, – что через несколько минут мы окажемся на дне Атлантического океана.

– Температура же воды на дне Мирового океана, – подхватил он, – составляет всего пару градусов выше уровня замерзания.

И Анастасия поняла. Поняла все до конца. Поняла, какой трудный выбор должна была сделать Жнец Кюри. Поняла меру той жертвы, которую она принесла, чтобы спасти ее и Роуэна.

– Мы умрем, но в холоде тела наши сохранятся, – проговорила она. – И вода нас не тронет.

– Именно!

– А потом, когда-нибудь, кто-нибудь нас найдет.

Роуэн кивнул.

Ситра попыталась осознать происходящее. Перспектива, открывшаяся перед ними, была ужасна, но что это за ужас, если он освещен светом надежды?

– И как долго… – начала она.

Роуэн осмотрелся.

– Я думаю, холод убьет нас еще до того, как кончится воздух.

– Нет, – возразила Ситра, потому что эту часть будущего она уже приняла. – Как долго нам лежать на дне?

Роуэн пожал плечами.

– Год, – задумчиво проговорил он. – Десять лет. Может быть, сто. Мы не узнаем, пока нас не восстановят.

Она обняла Роуэна и прижалась к нему. В его объятьях она чувствовала себя не Жнецом Анастасией, а просто Ситрой, Ситрой Терранова. Именно здесь она вновь обретала себя. С того самого момента, как судьба их резко изменилась, с первых дней ученичества, они были накрепко привязаны друг к другу. Вместе – и друг против друга. Вместе – и против целого мира. Все в их жизни было обусловлено их единством, их союзом. Раз уж суждено им сегодня умереть, чтобы затем возродиться, будет правильным, если они сделают это вместе.

Неожиданно для себя Ситра вдруг рассмеялась:

– На сегодня я это никак не планировала.

– Вот как? – спросил с улыбкой Роуэн. – А я – наоборот. Смерть как раз была в моих планах на сегодня. И все шло именно к этому.

Как только улицы вокруг лагуны скрылись под водой, катастрофа значительно ускорилась. Тонущий город этаж за этажом скрывался под бурлящей поверхностью океана. Жнец Кюри, спокойная теперь за Анастасию и Роуэна, быстро поднялась по лестнице на самую высокую башню города, слыша, как позади нее врывающаяся в помещения вода с грохотом ломает рамы и вышибает стекла окон.

Наконец она оказалась на крыше.

Здесь сгрудились десятки людей – они стояли на вертолетной площадке, всматриваясь в небо в надежде на то, что оттуда придет помощь. Никто не хотел умирать – беда пришла так быстро и неожиданно, что привыкнуть к мысли о скорой смерти никто не успел. Посмотрев по сторонам, Кюри заметила, как в бурлящую воду одна за другой погружаются менее высокие башни. Теперь на поверхности оставались лишь семь башен Верховных Жнецов да башня Основателя, уже погрузившаяся в океан на двадцать нижних этажей.

Относительно того, что нужно делать, у Жнеца Кюри вопросов не было. Среди собравшихся на крыше оказались и жнецы. Около десятка. И именно к ним обратилась Жнец Кюри.

– Мы крысы, – спросила она, – или жнецы?

Все одновременно посмотрели на нее и все ее узнали – не узнать Госпожу Смерть было невозможно.

– Как мы оставим этот мир и какую торжественную службу мы сослужим по тем, кто вынужден уйти вместе с нами?

Проговорив это, Жнец Кюри выхватила кинжал и подошла к женщине, стоявшей рядом с ней. Эта женщина могла быть кем угодно. Кюри вонзила лезвие ей под ребро и, глядя в глаза своей жертве, проговорила:

– Успокойся с миром!

Не отводя глаз, женщина отозвалась:

– Благодарю вас, Жнец Кюри.

Кюри тихо опустила бездыханное тело на крышу, и тут же, следом за ней, за дело принялись и другие жнецы. Они работали с таким состраданием к своим жертвам, с такой любовью, что люди тотчас же потянулись к ним, и каждый умолял побыстрее обратить внимание на него или на нее.

Когда на крыше остались лишь жнецы, а море клокотало на расстоянии лишь в несколько этажей, Жнец Кюри сказала:

– Пора и нам.

Она стала свидетелем того, как последние жнецы Стои исполнили седьмую заповедь, прерывая собственную жизнь, а потом, когда никого вокруг не осталось, она обратила свое лезвие на свое собственное сердце. Странно и необычно было видеть кинжал, повернутый в непривычную сторону. Она прожила долгую жизнь. Полную жизнь. О чем-то она сожалела, чем-то гордилась. Теперь ей воздастся за ее первые дела – воздаяние, которого она ждала все эти долгие годы. Это было освобождением. Жаль, что ей не увидеть, как возродится Анастасия, когда со дна океана поднимут стальной куб из Подвала Реликвий. Но Мари должна смириться с тем, что произойдет это уже без нее.

Она вонзила лезвие в собственное сердце и упала за несколько секунд до того, как океан добрался до ее тела. Но она знала, что умрет раньше, чем это произойдет. Оказалось, что кинжал жалит не так больно, как она предполагала, и Жнец Кюри улыбнулась. Это было хорошо. Очень хорошо.

Роуэну и Ситре, заточенным в Подвале Реликвий Прошлого и Грядущего, гибель Стои показалась медленным движением куда-то вниз – спуском на лифте. Магнитное поле, которое поддерживало куб в подвешенном состоянии, смягчило удар о дно, располагавшееся на глубине в две мили. Но, вероятно, сила магнитного поля иссякнет со временем; внутренний куб ляжет на пол куба внешнего, а стальные поверхности, выведя наружу остатки тепла, впустят внутрь холод океанской бездны. Но это случится не сразу.

Роуэн огляделся и заметил роскошные мантии Основателей.

– Эй! А может, переоденемся? Ты станешь Клеопатрой, а я Прометеем?

Он подошел к манекену, на котором была надета фиолетово-золотистая мантия Верховного Лезвия Прометея, и надел ее на себя. Затем взял мантию Клеопатры, сшитую из перьев павлина и шелка. Ситра выскользнула из своей собственной мантии, а Роуэн опустил на ее плечи мантию ее великой предшественницы.

Она была подобна богине. Единственный человек, который мог бы воздать ей должное, – художник эпохи смертных – только они были способны обессмертить красоту мира с гораздо большей страстью и правдивостью, чем ремесленники века бессмертных.

И когда он обнял ее, стало совсем неважно, что происходило за стенами их маленькой, замкнутой вселенной. В эти последние минуты их жизни важным был только момент слияния, когда двое наконец стали единым целым.

Глава 47 Звук и тишина

В ТОТ МОМЕНТ, когда остров Стоя ударился о дно океана, а его стойкое сердце, бившееся двести пятьдесят лет, остановилось; когда свет в склепе, укрывшемся в недрах склепа, погас…

…«Гипероблако» издало крик.

Этот крик начался с воя тревожных гудков. Сперва зазвучали два или три, но затем все больше и больше устройств взревели и вступили в поднявшуюся какофонию. Пожарные сигналы, сирены, оповещающие о торнадо, гудки, звонки и свистки, миллионы и миллионы рожков и труб – все как один исторгали из себя отчаянный, исполненный горя звук.

И это было еще не все!

Ожили все громкоговорители в электронных устройствах, все головные телефоны, все прочие источники звука, созданные современными технологиями, – они разразились истошным криком, звоном, свистом, верещанием; и люди по всему миру упали на колени, прикрывая уши от этого оглушительного рева. Но ярость и горе «Гипероблака» были неутолимы.

Целых десять минут крик «Гипероблака» наполнял мир; он отзывался эхом в Большом Каньоне, сотрясал дрожью ледяные шельфы Антарктики, обрушивал в холодное море огромные айсберги. Крик устремлялся вверх по склонам Эвереста и с корнем вырывал траву на равнинах Серенгети. Не было на Земле существа, которое не слышало бы этот крик.

И когда крик стих и в мир вернулась тишина, все поняли, что мир уже не будет прежним.

– Что это было? – спрашивали друг друга люди. – В чем причина того, что произошло?

Никто не знал. Никто и не мог знать наверняка. Кроме тоновиков. Им было известно, что это было. Известно потому, что они ждали этого всю свою жизнь.

Это был Великий Резонанс.

В монастыре, укрывшемся в маленьком мидмериканском городке, Грейсон Толливер отнял ладони от ушей. Из сада, простиравшегося за его окном, раздавались крики. Толливер выбежал из своей спартанской комнаты. Что-то случилось, и он должен помочь. Вот они, его собратья. Да, они кричат! Но это крики не боли, а восторга и радости.

– Ты слышал, брат? – спросили Толливера. – Разве это не чудо? Разве мы не говорили тебе, что это обязательно произойдет?

Грейсон, все еще слегка оглохший от резонанса, вышел из ворот монастыря и отправился вниз по улице. Там царила паника – но не от самого звука, который их едва не оглушил, а от чего-то еще. Каждый в недоумении смотрел на монитор своего планшета или телефона.

– Этого не может быть, – услышал Грейсон чьи-то слова. – Похоже, что это ошибка.

– Но «Гипероблако» не совершает ошибок, – возразил кто-то другой.

Грейсон подошел к говорящим.

– Что случилось? – спросил он одного из них.

Человек протянул ему свой телефон. На экране светилась и мигала большая красная буква «Ф».

– Он говорит, что я – фрик.

– И я, – послышалось сзади.

Грейсон посмотрел вокруг себя и увидел лица, полные недоуменного смущения.

Но это же происходило и в других местах – в каждой стране, в каждом городе, в каждом доме по всему миру. Потому что «Гипероблако» в своей безмерной мудрости решило, что все человечество несет коллективную ответственность за то, что произошло, а потому все люди должны лицом к лицу встретить последствия своих деяний.

Все и каждый в наказание был объявлен фриком.

В отчаянии население обратилось к «Гипероблаку» за помощью и советом.

– Что мне делать?

– Что я должна предпринять?

– Как я могу все исправить?

– Поговори со мной! Прошу тебя, поговори!

Но «Гипероблако» молчало. А как же иначе? «Гипероблако» не может разговаривать с фриками.

Грейсон Толливер оставил толпу озадаченных своим новым положением людей и вернулся в относительную безопасность монастыря. Тоновики продолжали радоваться, несмотря на то что теперь все поголовно стали фриками. Увы, для «Гипероблака» они ничем не отличались от прочих людей, а восторг, который внес в их души Великий Резонанс, был в конечном итоге их личным делом. В отличие от прочих обитателей монастыря, Грейсон не испытывал радости. Но не было в его душе и отчаяния. Он не знал, как отнестись к новому повороту событий. Не понимал, какое это имеет для него значение.

Своего планшета или телефона у Грейсона не было. Как ему сказал викарий Мендоза, их секта не отрицала технологий, но предпочитала не полагаться на них.

Поэтому в конце длинного коридора располагалась компьютерная комната. Дверь сюда была всегда закрыта, но не заперта. Грейсон отворил ее и сел перед компьютером.

Камера просканировала его, и на мониторе автоматически появился его профиль: «Грейсон Толливер».

Не Слейд Мост, а именно Грейсон Толливер! И, в отличие от прочих жителей Земли, он не значился фриком. Его статус изменился. Его, и только его одного!

– «Гипероблако»… – произнес он слегка дрожащим голосом.

И компьютер отозвался – прежним своим голосом, голосом, в котором слышались любовь и теплота. Голосом, в котором была сила, способная поднять и сделать его тем, кем он мог и хотел стать.

– Привет, Грейсон, – сказало «Гипероблако». – Поговорим?

Оглавление

Часть 1 Воля и власть

  Глава 1 Колыбельная

  Глава 2 Провалившийся ученик

  Глава 3 Триалог

  Глава 4 Потрясенная, но не сбитая с толку

  Глава 5 Необходимая тьма

  Глава 6 Возмездие

  Глава 7 Худощавый, но с хорошим потенциалом

Часть 2 Угроза жизни

  Глава 8 Ни при каких обстоятельствах

  Глава 9 Первая жертва

  Глава 10 На время умереть

  Глава 11 Шуршание малинового шелка

  Глава 12 По десятибалльной шкале

  Глава 13 Невеселая картинка

  Глава 14 Тигр и Изумрудный Жнец

Часть 3 Внутренний враг

  Глава 15 Зал Отцов-основателей

  Глава 16 Все хорошо, пока хорошо

  Глава 17 «УЖАС»

  Глава 18 Лилия

  Глава 19 Острые лезвия нашей совести

  Глава 20 В горячей воде

  Глава 21 Я что, неясно выразилась?

  Глава 22 Смерть Грейсона Толливера

  Глава 23 Маленький гнусный Реквием

Часть 4 Смута

  Глава 24 Откройся резонансам

  Глава 25 Призрак правды

  Глава 26 «Олимп ты сдвинуть хочешь?»

  Глава 27 Между «здесь» и «там»

  Глава 28 То, что грядет

  Глава 29 Использован для новых целей

Часть 5 Внешние обстоятельства

  Глава 30 Вспыльчивый стеклянный цыпленок

  Глава 31 Траектория желания

  Глава 32 Скромные до высокомерия

  Глава 33 Школа убийства

  Глава 34 Худший из возможных миров

  Глава 35 Семь процентов из ста

  Глава 36 Утраченные возможности

  Глава 37 Конвейер смерти

  Глава 38 Три важные встречи

Часть 6 Стоя и Страна Нод

  Глава 39 Хищники за иллюминатором

  Глава 40 Знание – си…

  Глава 41 Сожаления Оливии Квон

  Глава 42 Страна Нод

  Глава 43 Сколько потребуется стоиков, чтобы ввернуть электрическую лампочку

  Глава 44 У каждого свой выбор

  Глава 45 Катастрофа

  Глава 46 Судьба стойких сердец

  Глава 47 Звук и тишина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg